Макс [Джеймс Паттерсон] (fb2) читать онлайн

- Макс (пер. Елена Курылева) (а.с. Максимум Райд -5) 784 Кб, 191с. скачать: (fb2) - (исправленную)  читать: (полностью) - (постранично) - Джеймс Паттерсон

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Джеймс Паттерсон Макс

Пролог Безумие без конца

Неподалеку от Лос-Анджелеса, Калифорния


Вот они.

Девин поднял правую руку и сфокусировал зрение точно над кистью. В тысячную долю секунды вычислил траекторию. Компьютер в него не встроен, но с его интеллектом (ай кью 220[1] — это вам не хухры мухры) компьютер ему нужен, как собаке пятая нога.

Медленный вдох — такой же медленный выдох. Готовясь нажать курок, он ловит ритм дыхания и биения сердца. Беда только, что с каждым вдохом висящий над Лос-Анджелесом смог забивает ему легкие, а его сверхчувствительный нос морщится, и хочется чихнуть. А уж о том, как вся эта отрава разрушает клетки его мозга, он и думать боится. Но чему быть, того не миновать.

Попались, голубчики! Его глаза привычно и четко отслеживают летящие высоко в небе объекты. Один, два, три, четыре, пять, шесть… Семь? Что за чушь? Откуда здесь седьмой? Но Девин мгновенно понимает, что непонятно откуда взявшийся маленький седьмой объект существенного значения не имеет. В принципе, реально никто из них большого значения не имеет. Кроме одного. Объекта номер один, того, что впереди.

Об их орлином зрении ему хорошо известно. Даже его экстраординарному зрению они сто очков вперед дадут. Поэтому носа наружу он не высовывает. Но глаз у него — алмаз, и для его целей ему вполне достаточно. Так или иначе, но с таким прицелом, как тот, что закреплен на его правой кисти, промазать просто невозможно. Не было еще случая, чтобы он промахнулся.

Потому-то и ставят его на особо важные задания. Как, например, это.

Сколько недотеп его уже провалили! Он, Девин, этих росомах просто презирает. Что может быть трудного в том, чтобы убить единственного ребенка-птицу? Ничего в ней сверхъестественного нет. Пули от нее не отскакивают. Обычное хрупкое бренное тело.

Девин еще раз поднял руку, наблюдая за своей добычей в окуляр прицела, точно готовясь вбить гвоздь в перекрестье волосков и приколотить девчонку к небесам. Вся стая летит в вышине в образцовом порядке. Впереди та самая Максимум, его объект номер один. По флангам у нее два крупных образца мужского пола; за ними образец женского пола поменьше, следом мальчик и последняя — маленькая девочка. Позади нее безнадежно отстает крошечный черный объект. Брифинг Девина черного не включал. Да и к стае его отнести весьма трудно — форма у него другая. Похоже, будто какой-то кретин пересадил крылья на тело собаки. Что вообще-то маловероятно. Но, в конце концов, что это такое, совершенно не важно. Единственная, кто его интересует, — это Макс. Это ее убить — его задача. Это ее он отслеживает сейчас в окуляр прицела.


Девин вздохнул и опустил руку. Тут все слишком просто. Ему по душе охота, преследование, тот краткий волшебный момент, когда сходятся воедино мастерство и везение. Тот мимолетный миг совершенства и полной невозможности промахнуться.

Он глянул вниз на то, что было когда-то его правой кистью. Привыкнуть к ее отсутствию оказалось совсем не трудно. К тому же эта чудная пушка не в пример лучше его бывшей руки. Оружие поистине стало частью его самого. Операцию ему сделали виртуозно — совершенно не то, что грубая пересадка ствола на культю. Идея, дизайн, исполнение — все было беспредельно элегантно и исключительно остроумно. Контактная пластина между его телом и металлом передает малейшее движение нервных окончаний, отчего оружие реагирует на самую мимолетную мысль. Он теперь истинное произведение искусства. Не чета этим, в воздухе. Какие бы кренделя они ни выписывали, отследить их ничего не стоит. Тем более что они вон как выставляются.

Наивные доброхоты-идиоты из «Коалиции по Прекращению Безумия» организовали воздушный парад, демонстрацию этих, якобы эволюционировавших человеческих экземпляров. Девин сам афиши и объявления видел.

Чухня это все. Дети-птицы — случайность, полученная в результате плохо продуманного эксперимента. Он, Девин, — вот кто истинный продукт человеческой эволюции.

Одержимые КППБисты просчитались. Использовать детей-птиц для пропаганды своих идей — типичная тактика близоруких эгоистов. Манипулировать в своих целях малоразвитыми существами, чтобы, как они выражаются, «спасти» человечество. То есть совсем недоразвитых дебилов. Это полный маразм.

Но если стаи не будет и нечего будет демонстрировать, этот маразм будет остановлен. А стаи не будет, если не будет у них командира.

Девин снова поднял руку и закрыл левый глаз, беря объект на прицел. Наклонил «Глок»[2] на миллиметр влево и мягко повел дуло вслед за целью, прочерчивающей по небу широкую дугу.

Вдох, выдох, удар сердца, еще один и…

Часть первая Психи и робиоты-з

1

— И раз, и два, — командует Надж и наклоняет крылья на точно выверенный угол в сорок пять градусов. Ее кофейное оперение сверкает в лучах яркого послеполуденного солнца.

Позади нее Газман издает скрежещущий звук изношенных тормозов, резко замедляется и встает вертикально. Сложив крылья и превратившись в неаэродинамического восьмилетку, с криком «Гравитация в действии!» и со вставшими дыбом белокурыми волосами, солдатиком ныряет вниз.

Закатываю глаза на его очередную выходку и ору во все горло, перекрикивая все увеличивающееся расстояние:

— Газзи, хореографией это не предусмотрено. Испортишь нам шоу к чертовой бабушке. Нам же за работу платят.

Умолчу, что платят нам главным образом пышками. Но не будем мелочиться.

Даже с такой высоты мне слышны испуганные, удивленные и восторженные охи и ахи — публика явно заметила камнем устремившегося к земле артиста.

Дам ему пять секунд и нырну следом. Раз… Два…

Идея этого воздушного шоу особенно меня никогда не вдохновляла. Но разве я могла отказать маме? После наших последних «рабочих каникул» в Ант — треклятой — Арктике она вместе с группой ученых создала организацию под названием «Коалиция по Прекращению Безумия», или КППБ. В задачи коалиции входит предостеречь мир от опасностей загрязнения окружающей среды, газов, образующих парниковый эффект в атмосфере, зависимости от экспорта нефти. И так далее и тому подобное. Короче, картина должна быть понятна.

Теперь в КППБ вступило уже больше тысячи ученых, учителей, сенаторов и просто самых обыкновенных людей. Один из членов — учителей — подал идею организовывать пропагандистские воздушные шоу-парады типа тех, что проводят «Голубые Ангелы»,[3] только круче. Разве могут «Голубые Ангелы»-шмангелы сравниться с летающими детьми-мутантами. Ни один дурак нашего шоу не пропустит.

И вот вам, пожалуйста, о-ля-ля, все шестеро — а вместе с Тоталом, у которого наконец сформировались крылья, семеро, — мы уже парим в идеальном строе, кувыркаемся, выписываем кренделя и выкидываем в воздухе коленца. Да-да! Тотал вполне пристойно держится в воздухе, хотя, конечно, пока не Барышников, даже если бы Барышников и был маленьким черным скотти.

Когда я досчитала до четырех, Газман остановил свое свободное падение и уже, сияя от радости, снова взлетает вверх.

Компания КППБешников имеет свои преимущества: главным образом приличная еда и сносное место для ночлега. А уж о том, что можно быть вместе с мамой, я просто и не говорю. После прожитых без нее четырнадцати лет, когда я даже не подозревала о ее существовании, мне каждая минута с ней нужна, как воздух. (Обо всем этом читайте в предыдущих книгах.)

— Эй! — Клык завис в воздухе рядом со мной.

Смотрю, как солнце сияет на его черных как смоль крыльях, как отблески лучей играют в его черных глубоких глазах, и сердце у меня дрогнуло.

— Тебе нравится выкаблучиваться на этих парадах?

Он пожал плечами:

— Работа как работа.

— Угу. Пока они не зачесались по поводу законодательства о детском трудоустройстве.

В принципе, я с ним согласна. Но члены моей стаи — странная маленькая команда. Игги, Клыку и мне по четырнадцать лет, плюс-минус. Так что формально, с юридической точки зрения, мы несовершеннолетние. Но, с другой стороны, мы уже много лет живем сами по себе, и нормальные законы об охране детства не кажутся в нашем случае особо применимыми. А если вдуматься, и все остальные нормальные законы, применимые к жизни взрослых, в нашем случае тоже особо не действуют.

Надж — приблизительно одиннадцать. Газману — в районе восьми. Ангелу — где-то шесть или около того. Понятия не имею, сколько Тоталу. К тому же мне не до пересчета собачьих лет на человеческий возраст.

Внезапно Ангел обрушилась на меня всей тяжестью своих сорока с хвостиком пудов.

— Ой! Что ты творишь? — взвизгнула я, осев на фут или два. И тут я его услышала: хорошо знакомый высокий вой пули, просвистевшей в миллиметре от моего уха и срезавшей прядь развевающихся на ветру волос.

В следующую секунду Тотал пронзительно заверещал и завертелся волчком на месте, хлопая обвислыми ушами. Стремительная реакция Ангела спасла мне жизнь, но Тоталу, похоже, здорово досталось.

2

В мгновение ока я перекувырнулась на триста шестьдесят градусов, крутанувшись так, чтобы и Тотала подхватить, и от снайпера увернуться — прием, к сожалению, мной слишком хорошо освоенный и сотни раз проверенный на практике.

— Разлетаемся в стороны! — кричу я нашим. — Срочно вверх, из поля досягаемости!

Мы рассыпались, быстро и мощно взмахивая крыльями и стремительно набирая высоту. Слышу доносящиеся снизу аплодисменты — зрители, видно, решили, что это очередной пируэт. Опускаю глаза на обмякшего черного пса у меня на руках.

— Тотал! — Прижимаю к груди его маленькое кургузое тельце. — Тотал!

Он моргает и стонет:

— Макс, я ранен. Они меня прищучили. Мне не дано жить долго. Я рожден умереть в расцвете лет, молодым и прекрасным.

Значит так: насколько мне известно по опыту, коли кто действительно серьезно ранен, так распинаться не будет. Может, пару крепких слов процедит, но на жалостливые тирады просто-напросто сил не хватит.

Переворачиваю его на лету так и сяк — ищу рану. Уши в порядке, морда и голова тоже. Провожу рукой вдоль крыльев. Они пока для настоящих перелетов коротковаты. Ярко-красное кровавое пятно расползается у меня по рукаву, но Тотал, похоже, на части пока не разваливается.

— Передайте Акеле, — стонет он, закатив глаза, — скажите ей, что она всегда была для меня единственной и неповторимой.

Акела — лайка-маламутка. Тотал сходит от нее с ума с тех пор, как встретил ее на «Венди К», корабле, на котором мы плыли в Антарктику с группой ученых, исследователей глобального потепления.

— Тихо, не вертись. Дай мне осмотреть тебя и найти рану.

— Я ни о чем не жалею, — продолжает слабо поскуливать Тотал. — Я думал, если у наших с вами приключений когда-нибудь наметится конец, я обрету сценическую славу. Знаю, эта мечта была безумной, но кто мог запретить мне мечтать сыграть дога прежде, чем меня настигнет смерть?

— Сыграть кого? — рассеянно переспрашиваю я, ощупывая его ребра. — У тебя все кости целы. Ты что, придуриваешься?

Тотал стонет, и глаза у него закрываются.

Наконец я нахожу ее, его страшную рану, из которой по капле сочится кровь.

— Тотал? — В ответ раздается новый душераздирающий стон. — У тебя ссадина на хвосте.

— Что? — Он извернулся посмотреть на короткий завиток у себя на попе. Попробовал им махнуть и на самом кончике обнаружил вырванный пулей клок.

— О боже! Я ранен! Я истекаю кровью! Эти подлецы еще поплатятся за мои страдания!

— Тотал! Тебя спасет пластырь. — Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не расхохотаться.

К нам подруливает Клык, большой, сильный, ловкий и прекрасный, как крылатая пантера.

Господи, что я за идиотка! Что это такое я говорю. Считайте, вы от меня этого не слышали.

— Ну, что там с ним? — спрашивает Клык, кивая на Тотала.

— Ему надо царапину пластырем заклеить.

Мы обмениваемся взглядами. Чего только в них нет — облегчение, взаимопонимание, ирония, любовь…

Забудьте про «любовь»! Забудьте! Я не в своем уме, совершенно точно, я спятила.

— Вон твой снайпер, вон там, видишь? — Клык показывает вниз.

Мгновенно переключаюсь на боевую готовность:

— Один или целая армия?

— Я только одного вижу.

Удивленно поднимаю брови:

— Получается, целой армии мы больше не стоим?

Глянула на Тотала:

— Давай-давай, раненый, раскрывай крылья. Ты и сам лететь можешь.

Он сжал волю в кулак и неловко спрыгнул у меня с рук. Отчаянно захлопал крыльями, но постепенно успокоился и почти что уверенно стал набирать высоту.

— В чем дело? — Игги, еще несколько минут назад кайфовавший на воздушной подушке, теперь вместе с остальной стаей придвинулся ко мне вплотную.

— Тотал в порядке. Внизу всего один снайпер. Надо его разоружать, пока не поздно.

Ангел потерлась об меня своим белоснежным крылом, улыбнулась, и на сердце у меня потеплело. Нельзя забывать, сколько в каждом из нас противоречий наворочено. Одних телячьих нежностей от моих ребят ожидать не приходится. Но зато если уж обласкают, так от всей души.

— Спасибо тебе, мое солнышко.

— Ох, мне кажется, сейчас что-то нехорошее случится. Давай поскорее с тем чуваком разберемся.

Долго меня уговаривать не надо — я уже и сама забираю вниз.

Создавшие нас психи-генетики помимо всяких других птичьих свойств наделили нас орлиным зрением. Так что прочесать землю даже больше чем с километровой высоты большого труда мне не составляет.

Я вижу его. Одинокий мужик отслеживает нас из окна здания совсем рядом с авиабазой. Виляем из стороны в сторону, резко перестраиваемся, то вниз бросимся, то круто вверх поддадим. Нам от всяческих охотников уходить не впервой — поднаторели.

— Прицельно вниз? — спрашивает Клык.

Кивнув ему, кратко через плечо инструктирую Игги:

— Игги, давай прицельно вниз. Угол примерно тридцать пять градусов. И сразу по стрелке на шесть часов.

Почему, спрашивается, Игги нужен дополнительный инструктаж? Если кто новенький и пока не в курсе, то запомните — он слепой.

Стремительно несемся вниз. На такой скорости, чтобы влететь в снайперское окно, восьми секунд за глаза хватит. Практики у нас достаточно — прием влетать в окно ногами вперед освоен нами досконально. Тысячу раз его повторить — любой дурак виртуозом станет. Бам-бам-бам, один за другим — и мы на месте. Коли вы видите в этом какие-то драмы и смертельные опасности, вы глубоко ошибаетесь. Считайте, лучше, что мы так развлекаемся. Или, точнее, жизнь наша такая: где развлечение, а где смертельная опасность, мы и сами-то разобраться толком не можем.

«Семь, шесть, пять», — отсчитываю я про себя. Дохожу до четырех — вдребезги разнесший окно взрыв подбрасывает меня вверх футов на десять.

3

ТРИ ДНЯ СПУСТЯ…

Привожу ниже список, неполный и обрывочный, того, от чего я неизбежно начинаю дергаться. Порядок произвольный.

1. Пребывание в закрытых помещениях и замкнутых пространствах.

2. Пребывание там, откуда не видно выхода.

3. Люди, которые обещают мне массу преимуществ и выгод и не догадываются, что я вижу их насквозь и отлично секу, что на самом деле они хотят, чтобы я плясала под их дудку.

4. Когда на меня напяливают выпендрежные шмотки.

Интересно, можете ли вы вообразить теперь, как я отреагировала на приглашение прийти в голливудское агентство молодых талантов?

— Проходите, ребята, проходите, — говорит такая красавица, каких я еще отродясь не видала. Сверкнув белоснежными зубами и тряхнув каштановыми кудрями, она открывает перед нами тяжелые дубовые двери. — Меня зовут Шэрон. Здравствуйте.

Вижу, как она изо всех сил отводит глаза от наших синяков и кровоподтеков. Если в шести футах под вами взрывается здание, трудно избежать целого ряда несущественных повреждений. Такова суровая правда жизни.

Мы в огромном офисе одного из голливудских зданий. Если вы в курсе наших залихватских приключений, вам не надо рассказывать, что до сих пор нам не очень везло с офисами — мы, видать, в интерьеры не больно вписываемся. Считайте меня полной идиоткой, но на шкале моих «любимых» мест офисы, хоть и стоят выше собачьих клеток и генетических лабораторий, сильно уступают больницам и тюрьмам.

Спроси теперь, как мы здесь оказались? Все очень просто. У одного из членов КППБ есть приятель, у этого приятеля двоюродный брат, жена которого знакома с какой-то крупной шишкой в этом огромном агентстве молодых талантов. И вот они сговорились и, не спросив нас, позвали нас на собеседование. КППБешники вообще считают, что наши пропагандистские выступления обладают потрясающей взрывной силой. В справедливости им, пожалуй, не откажешь. Принимая во внимание самоубийство снайпера, можно, действительно, с полным основанием говорить и о потрясающей, и о взрывной силе. Но к этому я лучше вернусь попозже.

— Проходите, проходите. — Невысокий лысеющий дядька в пижонском костюме приветственно махнул нам рукой и широко улыбнулся. А моя внутренняя лампочка боевой готовности переключается с желтого на оранжевый цвет. Хотя на красный «тревога» пока не тянет. — Я Стив Блэкман.

Всего их собралось четверо, трое мужиков и Шэрон. Она было дернулась, когда вслед за нами с красующейся на кончике хвоста аккуратной повязкой протрусил Тотал. Он со своей царапиной как с писаной торбой носится, только что пенсию по инвалидности не требует.

— Боже мой, боже мой, — бормочет он, глянув на Шэрон, — неужто она настоящая? Такие красотки только на картинках да в кино бывают.

— Макс! — Стив протягивает мне руку. — Можно я буду называть тебя Макс?

— Нет. — Я насупилась и уставилась на его руку. Так она и повисла в воздухе, пока он ее не убрал.

Двое других чуваков представились, а мы только хмуро стоим, молча подпирая стену. Правда, Надж им заулыбалась. Ей вообще этот выпендреж нравится. Она даже юбку надела. Не буду скрывать, Ангел тоже вырядилась: натянула поверх джинсов розовую балетную пачку. А я только футболку и джинсы на чистые поменяла — а то в заскорузлых от крови как-то неловко на люди показываться.

— Ну что же, присаживайтесь, располагайтесь. Давайте знакомиться. Чай, кофе, сок будете? Может, есть хотите?

— Мы всегда есть хотим, — серьезно сообщает ему Газман.

Стив слегка опешил:

— Конечно-конечно, молодой растущий организм. Я понимаю. — Он очень старается не смотреть на наши крылья. Другое дело, что у него это не особенно получается. Он потянулся и нажал у себя на столе кнопку, такую здоровую, что хоть вертолет на нее сажай.

— Джеф, сообрази нам, пожалуйста, напитков и закуски какой-нибудь. Спасибо.

— Да вы садитесь, не стесняйтесь, — приглашает Шэрон, снова тряхнув волосами. Когда в следующий раз увижу зеркало, надо будет потренироваться. Приемчик, похоже, классный. Глядишь, при случае пригодится.

Мы рассаживаемся, убедившись, что за спиной у нас никого и что никто позади нас не просочится. Но нервишки у меня все же пошаливают.

Молоденький паренек в полосатой фиолетовой рубашке вносит поднос с содовой, стаканами со льдом и крошечными бутербродиками на малюсеньких тарелочках:

— Угощайтесь. Вот этот с кальмарами, а этот…

— Огромное спасибо, Джеф, — обрезает его Стив с улыбочкой. Джеф выпрямляется, пятится задом и тихо закрывает за собой дверь. Мы набрасываемся на миниатюрную снедь, а Стив снова поворачивается к нам с таким энтузиазмом, что меня разбирает любопытство, сколько же он выпил сегодня с утра чашек кофе?

— Ну что, ребятки, хотите стать звездами мировой величины?

— Зачем же звездами? Нам этого не надо! — Я чуть не подавилась крошками.

Как ни странно, но мое заявление совершенно сбило их с панталыку.

4

Шэрон, Стив и двое других агентов обалдело на нас уставились.

Первым пришел в себя Стив.

— Тогда что, моделями хотите? — Он явно заметил, что все мы не по возрасту длинные и тощие.

Я фыркнула, чуть не пустив из носа фонтан спрайта:

— Ага, чтоб во всех журналах писали, что «крылья в нынешнем сезоне носят широко распахнутыми», с непременной рекомендацией на вечеринки и дискотеки окрашивать основные перья в яркие розовые и зеленые цвета. Так вы это себе представляете? Не думаю, что мы в модели годимся.

Краем глаза замечаю у Надж на лице разочарованную мину.

— Может, тогда в актеры? В театр или кино? — предлагает Шэрон.

Тотал мгновенно выпятил грудь, спешно дожевывая кальмара. Кстати, посмотрите в словаре значение слова «кальмар». По-итальянски «кальмар» означает «круглая резинка».

— Нет, и в актеры не надо. — На мой взгляд, это собеседование заходит в тупик. Надо быстро дожевывать принесенную снедь.

— Макс! — Я хоть и запретила Стиву звать меня Макс, но как, интересно знать, он еще может ко мне обращаться? Никакого другого имени для меня он не знает. — Макс, зачем вы так дешево себя продаете? Вам все двери открыты. Вы можете, фигурально выражаясь, любых высот достичь. Вам с легкостью полнометражный фильм дадут, хоть приключенческий, хоть про любовь. Компьютерную игру про вас сочиним. Половина населения Америки вырядится в футболки с вашими фотографиями. Только скажите, что вам надо, — я все устрою.

— Меня, пожалуйста, в компьютерную игру, — заявляет Газзи с полным ртом, набитым целой горстью бутербродиков.

— Согласен! — Игги лихо хлопает его по плечу. — Компьютерная игра — это клево!

Стив улыбается. Он, похоже, наконец расслабился:

— Прекрасненько. Я не всех вас по именам запомнил. Тебя, милочка, как зовут? — тыкнул он пальцем в Ангела.

— Изабелла фон Франкенштейн-Ротшильд, — отвечает Ангел, рассеянно ковыряя в зубах. У нее недавно выпал передний молочный зуб, и ее усмешка сияет здоровенной дырой.

— А ты свои туфли на и-бее[4] купила. — Она кивает на офигенные туфли Шэрон, у которой глаза округляются от ужаса. — Но я с тобой совершенно согласна. Не может честная девушка в бутиках шиковать, если этот сквалыга Стив жалкие копейки платит, а прикид на работу на миллион требует.

Вот вам, пожалуйста, в действии Ангельское умение мысли читать. Молодец девчонка!

На минуту в офисе воцарилось гробовое молчание. Шэрон до ушей залилась краской и смотрит куда угодно, только не на Стива. Один из агентов нервно кашлянул.

— А… ммм… как насчет тебя, сынок? — Стив бодро повернулся к Газзи, который, видимо, представляется ему более надежным собеседником. — Ты, значит, хочешь стать героем компьютерной игры? Тебя как зовут?

Газ охотно ему кивает, и я мысленно обещаю себе наподдать ему потом хорошенько.

— Меня зовут Шаркалатор.

— Шаркалатор? — растерянно повторяет Стив. Энтузиазма в его голосе заметно поубавилось.

Что тут поделаешь, такой уж мы производим эффект на взрослых. И даже на наших сверстников, только нормальных ребят. Да чего там говорить, кто с нами ни столкнется, у всех челюсти отвисают. А все потому, что нас выживать создали, а не для того, чтобы душой компании быть.

— А я Корица, — объявляет Надж, облизывая пальцы, — Корица-Специя Ля Февер. Эти ваши креветки — настоящая вкуснятина.

Стив, похоже, начинает впадать в депресняк.

— А меня прозвали Белым Рыцарем, — вступает Игги, искусно нашаривая чуткими пальцами остатки бутербродов.

— Правда? Как интересно! — Шэрон пытается спасти ситуацию. — Это почему же?

Игги поворачивается к ней и проводит руками по своей белокурой голове и бледному лицу:

— Потому что никакой дурак не назовет меня Черным Рыцарем.

Клык молча сидит так неподвижно, что практически исчез на фоне модернового дивана. За четыре минуты он выпил четыре бутылки колы и уверенно уничтожает поджаристые тосты со стоящей перед ним тарелки. Почувствовав, что все взгляды устремились на него, он поднимает глаза с таким выражением, что у меня по спине побежали мурашки.

Никто лучше Клыка не может нацепить на себя устрашающую маску, мрачную, непроницаемую и спокойно-вызывающую. Я-то знаю, что это — только маска. Я знаю его лицо, когда он смотрит на лежащую у него на руках Ангела. Или когда спит, или когда вплотную приближает его к моим глазам… Знаю, каким оно сияет тогда глубоким и мягким светом.

Но Стив видит только грозную маску. Я часто-часто моргаю и залпом допиваю свой спрайт, а Клык вздыхает и вытирает руки о черные джинсы. Обводит глазами комнату, четырех агентов, стаю, от души потешающуюся над происходящим, Тотала, лакающего фанту из миски, стоящей у меня на коленях. Меня, напряженно сидящую на краешке стула.

— Меня зовут Клык, — чеканит он каждый слог и поднимается с дивана. — Пойду-ка я отсюда. А то у меня что-то кулаки чешутся…

Он подходит к раздвижным дверям на балкон, повисший на высоте двадцать второго этажа.

Я махнула стае и дважды похлопала Игги по руке. Он тоже встает и идет на чуть слышный звук шагов Клыка, ловко лавируя между столиками и горшками с пальмами и фикусами.

Клык открывает двери — на балконе ветрено — и подставляет лицо солнцу. Я поторапливаю стаю к выходу, поворачиваюсь и лениво машу рукой голливудским шишкам:

— Спасибо за гостеприимство. — Балансирую на перилах, дожидаясь, пока наши, развернув, как паруса, крылья, один за другим взмоют в воздух. — Нам от вас ничего не надо.

Наконец и я бросаюсь в открытое небо, с наслаждением чувствуя, как ветер ласкает мне волосы и оперение, подхватывает меня в свои объятия, а крылья с каждым взмахом поднимают меня на двенадцать футов.

Нет, не созданы мы для циркачества в современной индустрии развлечений.

Но это всем и так прекрасно известно.

5

— Я тебя спрашиваю, конец света, что ли, наступит, если мы один-единственный раз на «Шоу Опры Уинфри»[5] сходим? — Надж грозно скрестила на груди руки и в упор смотрит на меня исподлобья. Поскольку Надж нежнейшая и мягчайшая из всех известных мне рекомбинантных форм жизни, дело пахнет керосином.

— Нет, не наступит. — Я тщательно подбираю слова. — Но конец света обязательно наступит, если МЫ его не предотвратим.

Для тех, кто еще пока не совсем в курсе, сообщаю: мне было сказано, что моя миссия — спасти мир. Давления на меня никто не оказывает, но твердят мне про эту самую миссию чуть не на каждом шагу и при первом удобном случае.

— А я хочу быть героем компьютерной игры, — обиженно нудит Газзи.

Я нервно растираю виски:

— Послушайте, вы что, забыли, как четыре дня назад мимо свистели пули? Или как снайпер взорвал себя, потому что промазал?

— Уж я-то не забыл, — тявкнул Тотал и многозначительно поглядел на свой хвост.

Терпения у меня и в лучшие времена далеко не бездонная бочка, а тут оно и вовсе, считай, иссякло.

— Я хочу сказать, что кому-то мы явно мешаем и этот кто-то на нас продолжает охотиться. Не обольщайтесь популярностью нашего авиашоу для КППБ, не обольщайтесь тем, что некоторые готовы признать нас за своих, только слегка… отличных от нормы. Этих людей малая горстка, и мы по-прежнему в опасности. Мы ВСЕГДА будем в опасности.

— Мне надоело жить в опасности. Надоело всегда чего-то бояться! — кричит Надж. — Ненавижу нашу жизнь! Мне хочется всего-навсего…

Она остановилась на полуслове. Она и сама понимает, что продолжать бессмысленно. Сдерживая слезы, Надж плюхнулась на гостиничную кровать. Сажусь рядом с ней и массирую ей спину между крыльев.

— Мы все эту жизнь ненавидим, — тихо говорю я ей. — Но до тех пор, пока мне кто-нибудь на двести процентов не докажет, что нам ничто не угрожает, я должна принимать решения, которые хоть немного оградят нас от всяких неожиданностей. И не думай, пожалуйста, что я сама от этого кайф ловлю.

— Кстати, о ловле кайфа, — спокойно подает голос Клык, — я вообще считаю, что с авиашоу пора завязывать.

— А мне наши авиашоу нравятся, — гундит Газзи. Он лежит на полу, ноги под журнальным столиком, а голова снаружи. Мама подарила ему набор электрических машинок, и он жужжит, как мотор, и катает их по полу. Да-да, наш Газзи, который любого здорового мужика в рукопашном бою на обе лопатки положит и из ничего бомбу смастрячит, всего-навсего восьмилетний (или что-то около того) мальчонка, для которого ничего нет лучшего, как в машинки играть.

Как же я всегда об этом забываю?

— Мне тоже авиашоу нравятся, — поддакивает ему Надж, у которой спутанные курчавые волосы стоят дыбом. — Когда мы выступаем, я всегда чувствую себя кинозвездой.

— Продолжать шоу опасно, — ровным голосом настаивает Клык.

Меня раздирают противоречия. Оказалось, что снайпер был новой моделью кибер-гуманоида. Так, по крайней мере, решили мы сами, когда на месте взрыва нашли остатки его правой руки. Вместо кисти, с нервами и мускулами, к ней был приделан автоматический пистолет. Помните, я рассказывала вам о взрыве? Так вот, выяснилось, что само здание, где прятался снайпер, вовсе не взорвалось. Взорвался сам снайпер. Такую дорогую цену заплатил он за то, чтобы не сдаться властям и даже просто не быть обнаруженным.

Такую вот он проявил образцовую верность хозяевам. Только хозяева-то его кто были?

Пистолет сам снайперу в руку не врастал. Кто-то сделал ему эту операцию. Этот кто-то разгуливает на свободе и наверняка создал, а может, до сих пор продолжает создавать таких же снайперов.

Но, с другой стороны… КППБ на нас рассчитывает. Им необходимо, чтобы мы продолжили агитацию. Наши шоу запланированы в самых загрязненных городах планеты: в Лос-Анджелесе и в Сан-Паоло, в Москве, в Пекине. Успех у нас до сих пор был небывалый. Во время шоу КППБ раздали тонны листовок, объясняя населению проблемы загрязнения окружающей среды и парникового эффекта.

Моя мама — член КППБ. Она много раз спасала мне жизнь, как могла помогала стае. И никогда ни о чем меня не просила. Ей ни за что не захочется подвергать нас опасности. А теперь, получается, я ее подведу. Попробуй в такой ситуации скажи, что мы сворачиваем лавочку.

— Может, мы будем продолжать, но попросим их усилить охрану? — нерешительно предлагаю я.

— Нет, — отрезал Клык.

Ладно же… Я, конечно, замечательная во всех отношениях, но даже у меня найдется парочка недостатков. Например, я не слишком адекватно реагирую, когда кто-либо по какому-либо поводу говорит мне «нет».

Думаете, Клык это давно просек? Не знаю, не знаю. Не уверена. Даже если и просек, то выводов не сделал.

Задираю подбородок и упрямо гляжу ему прямо в глаза. Вся стая быстро соображает, что к чему, и напряженно замирает.

Медленно поднимаюсь на ноги и подхожу к Клыку вплотную. Краем глаза замечаю, что Тотал лезет под кровать, а Газзи тянет Игги за руку в соседнюю комнату, где поселились мальчишки.

До прошлого года я была выше и Клыка, и Игги. Теперь оба они меня не только догнали, но и на пару инчей переросли. Что страшно меня раздражает. Поэтому Клык теперь смотрит на меня сверху вниз. Глаза у него такие черные, что мне даже не понять, где у него зрачки.

— Что-что? — переспрашиваю я притворно спокойно. В двери стремительно мелькает розовая пачка — это Ангел и Надж беззвучно юркнули вон из номера.

— Авиашоу слишком опасны, — так же спокойно повторяет Клык. Слышу, как осторожно захлопывается дверь из нашего номера в мальчишечий.

— Я не могу подвести маму.

Мы стоим лицом к лицу так близко, что мне видны его густые ресницы и странные золотые искры в глазах.

Он медленно вздохнул и сцепил руки.

— Еще одно последнее шоу. — Я пытаюсь пойти на мировую.

Расцепив пальцы, он словно взвешивает в ладонях все «за» и «против».

— Ладно, — соглашается он, к моему удивлению. — Ты права, не стоит подводить КППБ.

Смотрю на него вприщур. Что-то он больно легко согласился — тут явно какой-то подвох. И тут меня осеняет: доктор Бриджит Двайер, восьмое чудо света, член КППБ. Она собиралась встретиться с нами на нашем следующем выступлении в Мехико.

Так вот почему Клык согласился на еще одно представление. Ради того, чтобы встретиться со своей любезной, ненаглядной, гениальной биологиней.

На деревянных ногах шествую в ванную, запираю дверь, включаю душ на полную катушку, зарываюсь лицом в пушистое полотенце и реву белугой.

6

Меня постоянно донимает бессонница. Ничего удивительного тут нет. Если жить, как я, под постоянной угрозой боли и смерти, не больно расслабишься в объятиях Морфея. Вот и в эту ночь я часами верчусь без сна с боку на бок.

Спросите еще, как же мы спим, с крыльями-то? Объясняю: крылья довольно плотно укладываются у нас на спине вдоль позвоночника. Но все равно, на спине спать не слишком удобно. Мы больше любим на боку или на животе.

Я и сейчас валяюсь на пузе, свесив голову с кровати, которую мы делим с Ангелом. Надж в прошлом году выиграла титул Наиболее Опасно Брыкающегося Во Сне Члена Стаи. Поэтому в целях самосохранения мы всегда выделяем ей отдельную койку.

Мои крылья слегка развернуты, и я потянулась достать застрявшую в подкрылках соломинку. Мысленно уже в сотый раз прокручиваю следующие вопросы:

1) Кто на нас опять охотится?

2) Авиашоу в Мехико?

3) Бриджит?

4) Моя мама и сводная сестра Элла?

5) Как заставить Тотала перестать спекулировать своей царапиной? Я уже его нытьем сыта по горло.

6) Клык?

7) Клык!

8) Клык…

Мы с Клыком с детства росли вместе. В экспериментальной лаборатории генетических ужасов, которую мы прозвали Школа, наши клетки стояли рядом. Такая вот у меня обыкновенная история любви с соседским мальчишкой, разве что с небольшими модификациями в силу специфики ситуации.

Потом нас спас из Школы один чувак. Сначала мы думали, что он генетик-злодей. Затем оказалось, что не злодей, затем опять, что злодей, наконец — снова не злодей. В общем, с ним сам черт ногу сломит, а я и подавно совершенно запуталась. Короче, он вытащил нас в секретное убежище в горах Колорадо, и там мы с Клыком, как брат с сестрой, прожили несколько лет. Он, я и вся остальная стая.

Кстати, чувака того зовут Джеб. Он потом исчез, и я оказалась в стае главной. То ли потому, что я самая старшая, то ли потому, что самая храбрая. Или самая организованная. В общем, я и сама толком не пойму, как так вышло. Вышло и все. А Клык стал моей правой рукой.

Но в последний год все пошло наперекосяк. Клык завел шашни с одной девчонкой (смотри во второй книге историю про Рыжее Чудо). Сказать по правде, я от этого в восторге отнюдь не была. Зато в отместку пошла на первое в жизни свидание с парнем. Он, может, и был подсадной уткой, но я в это не слишком верю. Клык, в свою очередь, на эту тему тоже изрядно психанул. А недавно, в прошлом месяце, он закрутил с двадцатилетней ученой красоткой доктором Бриджит Двайер, участницей научно-исследовательской экспедиции в страну вечного снега, льда и тюленей-убийц. И представьте себе, она с ним, несовершеннолетним, вовсю флиртует! Ужас какой-то!

Посреди всей этой свистопляски Клык меня поцеловал. И не один раз. Теперь я пребываю в полном недоумении. Что дальше будет, боюсь ужасно, хочу быть только с ним, хочу быть с ним все время и страшно злюсь на него за то, что он заварил всю эту кашу. Но каша уже заварена, и отыграть назад невозможно. В чем тоже на сто процентов виноват Клык и только Клык.

Теперь я причесываюсь и где только можно смотрюсь в зеркало — красивая ли я. Красивая… Скажете тоже! Год назад, когда волосы у меня отрастали и начинали лезть в глаза, я их ножом отчекрыживала. А в одежде самое главное было, чтобы она не заскорузла от грязи и чтобы в драке движения не стесняла.

В общем, все теперь наперекосяк идет.

— Макс, ты очень красивая, — прошелестел у меня над ухом тоненький голосок.

Зарываюсь головой в подушку и с трудом проглатываю пару колоритных выражений. Никакой личной жизни. Ладно, что уж там личная жизнь, даже подумать ни о чем сокровенном невозможно, особенно если лежишь рядом с маленькой телепаткой.

К сведению новеньких: создавшие нас психованные генетики, помимо крыльев и птичьего зрения, заложили в наш генетический код способность неожиданно развивать всякие непредсказуемые свойства. Например, слепой Игги распознает цвета. Надж умеет притягивать металлические предметы и хакернуть любой компьютер. Клык может слиться с любой окружающей средой, считай, полностью раствориться так, что никто его не заметит. А Газзи стопроцентно, не отличишь, имитирует голоса и звуки. О других его способностях лучше умолчать. Что касается меня, я летаю быстрее всех и у меня в голове живет Голос. О котором я сейчас, уж не обессудьте, говорить не хочу.

Но если кого генетики (или Бог) наградили, так это Ангела. Она и под водой дышать может, и с рыбами разговаривает, и человеческие мысли читает. Напомню, здесь о шестилетнем ребенке речь идет. А шестилетки, как известно, особо отличаются здравым смыслом и умением принять взвешенное решение.

— У тебя красивые волосы и глаза, — искренне говорит Ангел.

Поворачиваюсь к ней:

— Кому нужны такие карие глаза и темные волосы?

Не помню, я говорила, как любит Клык рыжих? По-моему, говорила.

— Да нет же, у тебя в каштановых волосах золотые пряди, — продолжает гнуть свое Ангел, — а глаза… как шоколад. Помнишь, мы во Франции такой шоколад ели? С тянучкой в серединке и с чем-то алкогольным. Только про алкоголь мы не знали, и Газзи их миллион слопал, а потом всю ночь блевал. Помнишь тот шоколад?

Как я ни старалась стереть тот случай из памяти, он в красках предстал у меня перед глазами.

— Ты что, имеешь в виду, что у меня глаза цвета непереваренного выблеванного шоколада?

Мной овладело глухое отчаяние. У меня ни на что нет никакой надежды.

— Да нет же! Цвета шоколада ДО того, как его съели, — поясняет Ангел.

Вот вам, пожалуйста, степень моего очарования: волосы цвета бурого медведя и глаза, как шоколад, от которого всю ночь рвать будет. Скажите после этого, что я везучая.

— Макс, ну что ты, спрашивается, паникуешь? Ты же знаешь, Клык лучший на свете парень. И любит тебя крепко. Потому что ты лучшая на свете девчонка.

Был бы на месте Ангела кто-нибудь другой, я бы, во-первых, потребовала неопровержимых доказательств по каждому из этих заявлений. А во-вторых, разбила бы их в пух и прах. Но с Ангелом спорить бесполезно. Она, коли что говорит, точно знает, потому что мысли прочитала.

— Ангел, мы все друг друга любим, — раздраженно отмахиваюсь я от нее.

— Любим, да не так, — уперлась она. — Клык ТЕБЯ любит.

Для тех, кто еще пока не сообразил, скажу прямо: я ненавижу слюнявые эмоции. Как восторги, так и драмы. Ненавижу рыдания и меланхолию. Даже когда счастье фонтаном через край брызжет, мне тоже не особо нравится. Честно говоря, я бы только вздохнула с облегчением, если бы все мои любовные горести и страдания сгинули бы куда-нибудь подальше. Раз и навсегда. Я бы с радостью все это даже оперативным путем удалила, как мой чип мне мама когда-то вырезала (про чип читайте в третьей книге. Все предыдущие истории пересказать уже невозможно. Так что, коли я о них обо всех написала, вы уж, пожалуйста, теперь сами читайте).

Но в настоящий момент мне больше всего хочется, чтобы Ангел заткнулась.

— Ладно, я на эту тему еще подумаю. — Я отодвигаюсь от нее и закрываю глаза.

— И думать нечего, пора вам обоим определяться, — настаивает Ангел.

У меня отвисает челюсть, и я даже подумать боюсь про то, что она имеет в виду под своим «определяться».

— Он может стать твоим парнем, ну… бойфрендом, понимаешь? — продолжает она с назойливым упрямством. — Вы вообще даже пожениться могли бы. Я бы тогда стала младшей подружкой невесты. А Тотал — собакой, несущей невестин букет.

— Я еще несовершеннолетняя. Я не могу выйти замуж.

— В Нью-Гэмпшире в четырнадцать лет уже можно.

Тут я совсем обалдела. Уж это-то откуда ей известно?

— Хватит трепаться! Никто здесь жениться не собирается, — шиплю я. — И ни здесь, ни в Нью-Гэмпшире. Все! Спи, пока я тебе не накостыляла хорошенько.

Заснет она или нет, но мне после ее разговорчиков теперь точно глаз не сомкнуть.

7

Вам не понять, что такое мегаполис, если вы не видели Мехико. Может, где-нибудь, например в Китае, и есть города побольше, но, клянусь, у Мехико нет ни конца, ни краю.

Так или иначе, но, можно сказать, ценой собственной жизни я согласилась на еще одно авиашоу. И, конечно же, именно там, где нас ждет доктор Прекрасно-Премудрая.

В результате мы очутились над колоссальным — на сто четырнадцать тысяч людей — открытым стадионом Эстадио Ацтека. Народу битком. Свободных мест нет. Со времени последнего шоу мы поменяли и хореографию, и порядок трюков. Так что, если кто и планирует в нас пальнуть, придется им хорошенько поднапрячься. Вокруг под нами, на сколько хватает глаз, миля за милей простираются плотно застроенные кварталы. А уж мы-то видим далеко.

— Мне нужен скафандр, — говорит Надж. — И маска тоже не помешает.

Она летит надо мной, заткнув одной рукой нос, кашляет, со слезящимися глазами и трясет головой.

— Ты, кажется, недовольна небольшой проблемой воздушного загрязнения? — Я повышаю голос, перекрикивая ветер и нескончаемые восторженные крики публики. Люди внизу сидят, задрав головы, и следят за нашими четкими силуэтами на фоне серого неба. Это, однако, совсем не означает, что сегодня облачно. Просто дело в том, что при населении в четырнадцать с хвостиком миллионов человек, с четырьмя миллионами машин и изрядным числом фабрик и заводов, Мехико невообразимо, нестерпимо, невозможно загрязненный город.

Потому-то КППБешники и хотели, чтобы мы здесь выступали. Они надеются, что это поможет привлечь к проблеме внимание всего мира. Когда доктор Прекрасно-Премудрая инструктировала нас перед шоу, она рассказала, что только за один прошлый год с болезнями, вызванными загрязнением окружающей среды, в больницу попали полмиллиона людей.

Интересно, пополним ли мы полумиллионные ряды пациентов?

— У меня голова разболелась, — жалуется Игги, кружа надо мной. В последней фигуре мы построились шестиконечной звездой, в центре которой висел Тотал. До нас в поднебесье докатывается волна мощного рева толпы. Внизу скандируют:

— Мы — сила! Будущее начинается сегодня. Вся власть детям и подросткам!

— Удивленно поднимаю глаза на Клыка:

— Детям? Подросткам?

Он пожимает плечами:

— Я что, могу контролировать, что они там цитируют из моего блога. Или ты мне прикажешь писать, чтобы взрослым еще больше власти дали? Что-то я в этом не уверен.

— А сколько у тебя теперь читателей?

Клык начал блог несколькомесяцев тому назад, когда мы сперли у генетиков классный, до предела навороченный комп. В Интернете уже возник клуб его поклонников. Девчонки — дуры набитые! — шлют ему восторженные имейлы. Читать их — и смех, и грех!

— Около шестисот тысяч каждый день читают, — откликается Клык, автоматически сканируя пространство над и под нами.

Стоя вертикально лицом друг к другу на расстоянии вытянутой руки, мы с ним стремительно набираем высоту. Толпа внизу ахает, но я и сама знаю, что наш трюк выглядит вполне клево. Секунду спустя к нам присоединяется Игги. Вместе с ним мы перестраиваемся в треугольник и зависаем, слаженно работая крыльями. Тотал порхает над нами, как звезда на верхушке рождественской елки.

В сотне футов под нами Надж, Газзи и Ангел парят друг над другом, вытянувшись по нитке в ровную линию. Их крылья синхронно поднимаются вверх и опускаются вниз. Газзи дает сигнал, и они разом, не нарушая строя, падают к земле.

Сосчитав до десяти, Клык, Игги и я тоже ныряем вниз, сохраняя наш треугольник. Но поскольку мы старше, больше и тяжелее, мы все шестеро должны приземлиться в центре стадиона одновременно.

Нам что-то такое говорили про какие-то награды после шоу. Или что-то вроде того.

— Вы здесь просто настоящие национальные герои, — говорила доктор Прекрасно-Премудрая, откидывая с глаз рыжую, да-да, именно рыжую, челку. Клык смотрит на нее с интересом. — И не только здесь, в других странах тоже. Вам так мало лет, а вы уже столько успели сделать. Столько зла разоблачили. Вы помогли рассказать всему миру о таянии арктических льдов. Вы выступали в американском Конгрессе. Вы просто удивительные.

Кому это она так лучезарно улыбается? Конечно, Клыку.

А кто, спрашивается, невзирая на трясущиеся поджилки, в Конгрессе выступал? Мне кажется, я.

Но, если судить по глубоко непрофессиональному восхищению Бриджит Двайер, Клык сам по себе, одной левой весь мир спас. Да к тому же еще на одном крыле.

С трудом удерживаюсь от того, чтобы не врезать ей по первое число. Но с какой стати я так взбесилась? Не все ли равно? Плевать мне на ее восхищение двадцать раз.

Нас ждет зеленое поле стадиона. Здесь хоть чемпионат мира устраивай, хоть Олимпийские игры. Все равно что, все равно ради чего. Только бы сто четырнадцать тысяч людей одновременно вместе собрались.

По периметру выстроилась линия охранников в форме. Их наняла КППБ, чтобы нас защищать.

Вижу, как Надж, Газзи и Ангел четко и безошибочно приземляются под щелканье и вспышки фотоаппаратов. К несчастью, отличить вспышку камеры от вспышки перед дулом выстреливающего пистолета абсолютно невозможно. Поэтому я касаюсь ногами травы совершенно издерганная, накаченная адреналином и готовая к бою.

На зеленом газоне стадиона мы автоматически становимся в круг, спинами друг к другу, лицами к трибунам. Толпа беснуется от восторга и орет так громко, что хоть из пушки стреляй — все равно никто не услышит. Даже если вертолет сейчас рядом приземлится, и его прошляпим. Большего кошмара я и представить себе не могу. Разве что собачью конуру в лаборатории.

Догадываетесь, что происходит в следующую минуту?

Вот именно! Начинается настоящий кошмар.

8

Декорации: До невозможности открытый стадион в удивительном, но сильно загрязненном городе Мехико.

Действующие лица и исполнители: Стая, Тотал, доктор Прекрасно-Премудрая и несколько официальных представителей, собирающихся вручить нам награды. Плюс телевизионщики.

Сюжет: Подождите минуточку, сейчас все начнется, сами и увидите.

— Как я все это ненавижу. Поскорее бы отсюда убраться, — говорю я Клыку, но улыбочку все равно держу. Приветственно машем толпе. От вспышек фотоаппаратов я вот-вот ослепну.

— Согласен. Мне тоже это не больно нравится. — Клык нервно озирается по сторонам.

Тотал, Игги, Газзи и Надж купаются в лучах славы. Раскланиваются направо и налево, обрабатывают публику, как заправские циркачи. Газзи расправил крылья и легонько подпрыгивает на месте футов на шесть вверх. И с каждым прыжком стадион вопит громче и громче.

Наконец один из представителей стучит в микрофон, установленный в центре поля. Бриджит Двайер становится рядом с ним, готовая начать речь про КППБ и про их всемирные достижения.

Представитель что-то говорит по-испански, и толпа приветственно аплодирует, скандируя лозунги из клыковского блога. Бриджит берет микрофон в руки и дожидается, пока наступит относительная тишина.

— Buenos dias, seňors and seňoras, — говорит Бриджит, и стадион откликается:

— Hoy nosotros![6]

В это мгновение пронзительный визг заглушает гул толпы и прерывает едва начатую речь нашей ученой красотки. Первым их увидел Газзи. Существа, похожие на ниндзя, спрыгивают с верхнего края стадиона и кубарем скатываются вниз на поле.

— Готовсь! — командует Клык. В ту единственную секунду, которая нам осталась, мы переглядываемся. У каждого мелькает одна и та же мысль: откуда они взялись? Еще минуту назад при посадке от них ни слуху ни духу не было.

— Вперед и вверх! — крикнула я стае и тут же поняла, что у нас проблема. Бриджит. Она не может лететь с нами, а мы не можем оставить ее на милость ниндзя. Скорее на полное отсутствие милости. Нельзя бросить ни ее, ни всех здесь собравшихся.

Официальные представители, Бриджит и телевизионщики, раскрыв рот, глазеют, как шестьдесят, если не больше, стройных существ, закутанных в черные одеяния, поднялись на ноги на траве и двинулись на нас. Я в мгновение ока оцениваю ситуацию: а) стоит им открыть огонь, будут ранены или даже убиты сотни тысяч ни в чем не повинных людей; б) нас семеро против шестидесяти, и мы даже не знаем, чего можно ожидать от этих новых головорезов.

Все как в недобрые старые времена.

— Отставить «вперед и вверх», — кричу я. — Готовьтесь к бою.

Я в стае вместо мамы. Моя задача — обеспечить ребятам наибольшую безопасность. Но, надо признаться, сердце мое наполнилось гордостью от мгновенно загоревшегося в глазах у Газзи боевого огня. Как и от того, что маленькая Ангел моментально собралась и готова дать отпор самому грозному противнику. Нет для меня большей радости, чем видеть стаю в полной боевой готовности.

Боюсь, однако, мы потеряли кое-какие навыки. Вот уже несколько недель, как я никого не разносила на части. Но, с другой стороны, однажды освоив жестокую науку уличной драки, вряд ли забудешь сногсшибательные приемы школы Макс-бей. Прошу заметить буквальное значение слова «сногсшибательный».

— Стая, вперед!

Черные фигуры уже несутся к нам со всех сторон. Адреналин гонит кровь у меня по венам, разогревая мне мускулы и наддавая жару.

Один черный приблизился на расстояние рукопашного боя. Подпрыгиваю и резко посылаю обе ноги вперед ему в солнечное сплетение. Он складывается пополам, но тут же выпрямляется. Его капюшон падает от резкого толчка, и под ним открывается странное человекообразное лицо. Точнее, в нем нет ничего странного, кроме светящихся зеленым лазером глаз.

Опустившись на землю, крутанулась на одной пятке и со всего размаха вмазываю ему в плечо. Слышу хруст — значит, в нем что-то сломалось.

Неповрежденной рукой он бьет мне в голову и стремительнее, и сильнее, чем нормальный человек. Вовремя отпрыгиваю назад, так что он только слегка достал меня по скуле костяшками сжатого кулака.

Тут подскакивают еще двое. Один из них у меня за спиной. Хватает за куртку — мамин подарок, новенькую, с иголочки, а не из секонд-хенд лавчонки или даже с помойки. Он же ее разорвет. Гад!

В глазах у меня побелело от ярости. Оглянувшись, в долю секунды вижу, что ребята в порядке, каждый занят тем делом, в котором все мы профи, — бить и крушить врага. Помощь никому не нужна — можно спокойно сосредоточиться на противнике, и я сжимаю кулаки и по-бычьи опускаю голову.

Эти разборки всегда кажутся длиннее, чем они есть на самом деле. Бью руками, колочу ногами, утюжу, молочу, тараню, дубашу, бодаю, лягаю, даю и в морду, и пенделя. Ни конца этой драке нет, ни краю. Но прошло всего минут шесть, не больше. За это время мне удается вычислить парочку слабых мест у нового нападающего элемента. Во-первых, если, сложив обе руки топориком, стукнуть их по башке, их головы раскалываются на металлические секции, по принципу апельсиновых долек. С апельсином они, конечно, ничего общего не имеют, но, думаю, идея понятна. Во-вторых, у них хрупкие щиколотки. Одного хорошего пинка достаточно, чтобы они сломались, как спички.

За десять минут мы с помощью нанятых КППБ охранников превратили зеленое поле стадиона в нечто среднее между армейским полевым госпиталем и мастерской по разборке на запчасти старых автомобилей. Бриджит и чиновники, с белыми от страха лицами, как овцы, сгрудились возле подиума. Быстрый осмотр стаи выявил всегдашние синяки, кровоточащие носы, фонари под глазами. Но, в целом, ничего серьезного. Все наши более или менее в порядке.

Клык подходит ко мне. Лицо мрачное, костяшки пальцев содраны в кровь.

Я знаю, что он мне сейчас скажет. Но я и сама готова это сказать первой:

— Все. С авиашоу завязано.

9

Доктор Двайер и КППБ организовали для нас секретную квартиру. Точнее говоря, их было пять, четыре из них — подложные. Нас доставляли только в одну из них, и истинный адрес нашего пребывания до последнего момента оставался никому не известным.

— С непривычки на драку смотреть страшно, — успокаивает Клык Бриджит, глядя на ее бледное, как простыня, лицо. Она напряженно кивает и очень старается держать себя в руках. На ней ни царапины, но Бриджит была неподалеку, когда я с удовлетворением обнаружила апельсинообразные свойства голов наших противников. Так что ее официальный прикид теперь весь в крови и напрочь испорчен.

— Радости в них мало, даже для тех, кто привычен и к зрелищу, и к непосредственному участию, — сердито буркаю я.

Игги потирает синяки и ушибы:

— А вы поняли, что это за создания такие?

— Не знаю, не уверена. — Я и сама все пытаюсь в этом разобраться. Это не ирейзеры, полуволки-полулюди, охотившиеся за нами последние четыре года. Не флайбои, ирейзероподобные летающие роботы. Но и не роботы как таковые. Больше всего они похожи на роботов, на каркас которых нарастили биологические мускулы. К тому же очевидно, что они не летают.

— Здесь какая-то загадка. — Я решаю, что на эту тему надо будет отдельно подумать попозже. Сейчас я для этого слишком голодная, а от резкого падения адреналина в крови на меня напала ужасная слабость.

Отбрасываю с глаз волосы и вдруг замечаю, что доктор Прекрасно-Премудрая шикарно подстриглась. Я один-единственный раз в жизни стриглась у настоящего парикмахера, да и то с тех пор много воды утекло.

Рядом с ней я кажусь себе каким-то водилой грузовика: лохмы колтуном, глаз подбит, вокруг носа засохшая кровь, драная куртка тоже в крови. Ничего необычного для меня в этом нет, но вдруг я чувствую… Я чувствую… Короче, я не знаю, что я такое чувствую. Знаю только, что что-то очень неприятное.

— Приехали, — объявляет Бриджит, когда мы заезжаем на стоянку небольшого белого домика.

Дома здесь построены близко друг к другу. На улице полно собак, машин, а в палисадниках протянуты веревки с развешенным стираным бельем.

Непроизвольно отмечаю окна, деревья и все возможные укрытия. Равно как и потенциальные места, откуда можно ждать нападения. Клык первым выходит из машины, прочесывает взглядом округу и решает, что здесь безопасно.

Стая быстро выгружается следом и моментально исчезает на заднем дворе дома. Я устала, раздражена и, что хуже всего, постоянно вижу, как Бриджит не сводит с Клыка глаз. Больше всего на свете мне хочется проглотить три банана и завалиться спать.

Мягкий теплый желтый свет падает на траву из окна косым четырехугольником. Только мы подошли к задней двери, она широко распахивается. Я останавливаюсь так резко, что сзади в меня врезается Ангел. Обе мы снова готовы врезать любому, кто осмелится встать у нас на пути.

Сначала я вижу только темный силуэт. Но одновременно теплый ночной ветерок пахнул на меня сладким знакомым ароматом.

Домашние пирожки с яблоками, свеженькие, только что из духовки.

Темный силуэт — это моя мама, доктор Валенсия Мартинез. Теперь я уже вижу ее улыбающееся лицо.

И на душе сразу становится светлее.

10

— Классно! Жизнь прекрасна! — мурлычет Газзи час спустя. Он откинулся на стуле и потирает живот, полный энчиладос, такос, салсы,[7] чипсов и пирожков с яблоками. — Обожаю Мексику, обожаю мексиканскую еду!

— Я так рада снова вас всех видеть, — мягко говорит мама и целует меня в щеку.

Я сияю в ответ:

— А уж я-то как рада. И тебя, и Эллу.

— Мне столько всего хочется тебе рассказать! Столько всего! — тарахтит Элла. Она быстро отправляет в рот пару тортилл и с набитым ртом и круглыми глазами продолжает: — У нас в школе была дискотека. Помнишь, я тебе про нее говорила.

Мама гордо и устало улыбается, глядя на нее:

— Да-да, ты не поверишь, но только чтобы я пошла с ней в школу, даже Элла пожертвовала своим драгоценным временем. Мы с ней каждую свободную минуту делали для КППБ почтовые рассылки и звонили людям по телефону.

На мгновение на меня накатывает волна зависти. Элла столько времени проводит с мамой. Постоянно, всю свою жизнь. Но мне сразу становится стыдно. Во-первых, Элла того заслуживает. А во-вторых, не ее вина, что я не могу быть с мамой столько, сколько мне хочется. Дело в том, что мама родила Эллу нормальным человеческим путем. А я произошла из пробирки. Но для этого мама дала свою яйцеклетку, которую искусственно оплодотворили. И до прошлого года ни я, ни она друг о друге ничего не знали. А теперь, как бы мы ни любили друг друга, мне опасно оставаться на одном месте долгое время. К тому же я и на нее, и на Эллу навлеку всякие неприятности. Вот и посудите сами, могу я жить вместе с мамой?

Как ни странно, но я не такая эгоистка. Пока…

— Ты и сама, моя ласточка, здорово помогла КППБ. И ты, и вся стая, — хвалит меня мама. — Но я согласна, ваши авиашоу надо отменить. Никто не в состоянии обеспечить вашу безопасность.

Джеб Батчелдер выдвинул стул, сел и, переплетя пальцы, поставил локти на стол:

— Ну что, все наелись?

У меня даже дыхание замерло. Смотреть на него я не могу — после всего, что между нами произошло, мне трудно смириться с его присутствием. Многие годы я думала, что он умер. А за последние — сколько там? — восемь месяцев он кучу всяких пакостей и мне, и всей стае сделал. Как же можно теперь считать, что он на нашей стороне?

Правда, почему-то мама ему доверяет. А я доверяю маме. Но сдвинуться с этой мертвой точки все равно не могу. Даже несмотря на то, что знаю: он мой биологический отец — тот пробирочный коктейль, из которого я произошла, был приготовлен и с его участием. Но я никогда не думаю про него как про отца. НИ-КОГ-ДА.

— Сейчас КППБ — не единственная наша забота, — говорит Джеб. Волосы у него начинают седеть. Надеюсь, я хоть отчасти тому причиной. — Нам надо обсудить следующие шаги.

Я тут же чувствую, как у меня каменеет лицо. На Клыка я не смотрю, но знаю, он тоже сидит с ледяной физиономией. Никто из нас никогда особо не приветствует вмешательство взрослых в наши планы. Мягко говоря, не стоит им лезть в то, что, где и когда нам делать.

— Ммм, — мычу я ему в ответ таким тоном, что большинство нормальных людей сразу все поймет и заткнется. Только не Джеб.

Он, видать, уже привык к моему скептическому мычанию — слышал его от меня лет с трех. Так что смутить его мне не удается.

— Значит так, недавно создали новую школу, круглосуточную. Эта школа для одаренных детей. Каждый там учится по индивидуальной программе, основанной на естественном ритме обучения. Другой такой школы на свете нет, и это как раз то, что вам нужно. Вы там прекрасно приживетесь.

— Уж конечно, — я саркастически скривилась, — прижиться на одном месте, особенно в школе, — это именно то, для чего мы созданы.

— А где она? — Распознаю в голосе Надж нетерпеливое желание оказаться там поскорее и мысленно издаю грозный стон.

— Она в очень красивом и уединенном месте в Юте, — продолжает соблазнять нас Джеб. — Там горы и озеро. Купаться можно. И лошади для верховой езды.

— Ооо! — карие глаза Надж округляются до размеров блюдец. — Лошади — это здорово! Я лошадей ужа-а-асно люблю! Школа… — лицо у нее мечтательно затуманилось, — школа — это значит куча книжек… Ребята всякие… С ними можно дружить… тусоваться…

— Надж, об этом и речи быть не может, — отрезала я.

Мне очень не хочется портить ей праздник, но она и сама знает, что школа — это полное безумие. А если думает, что мы можем пойти где бы то ни было в какую-либо школу, значит, Надж совсем спятила. Она что, забыла, что вышло из нашей предыдущей попытки ходить в школу? Сплошной кошмар. Плюс домашние задания.

Надж переводит на меня умоляющие глаза:

— Ну пожалуйста… Так будет здорово пожить на одном месте хоть какое-то время. А заодно и поучиться чему-нибудь.

— А я люблю школу, — говорит Элла. Хотя там тоже полно всяких козлов и дуболомов.

— Наши проблемы обычно пострашнее школьных козлов и дуболомов. — Я стараюсь подавить нарастающее раздражение. — Надж, ты же понимаешь, что мы на одном месте оставаться не можем. Вспомни хотя бы недавнего снайпера-самоубийцу. Нас тут же найдут и кокнут.

— На сей раз мы вполне можем гарантировать вам безопасность, — снова вступает Джеб. — В этом отношении там все всерьез устроено.

— Всерьез, говоришь? — Я просто истекаю ядом. — Значит, все предыдущие были не всерьез. Говоришь, безопасность нам гарантируешь? Да как тебе только не стыдно! Врешь и не краснеешь.

— Макс, послушай, я сама все проверяла, — пытается успокоить меня мама. — Я тебе честно скажу, лично мне эта школа кажется очень надежным и подходящим местом. A директор школы — моя университетская подруга.

Приди ко мне во сне сам Будда и скажи, что их план — это то, что нам нужно, я все равно с ним не соглашусь. Потому что, как до дела доходит, и когда меня совсем к стенке припрут, и когда у меня все разумные аргументы на исходе, верю я только себе.

И правоту моего подхода к делу жизнь многократно мне доказала.

И еще я верю Клыку.

И никому больше. Не потому, что не люблю стаю или маму, но Клыка я знаю почти так же хорошо, как саму себя. Более того, он единственный, кто вынесет столько, сколько вынесу я. Под пыткой и то не сломается. И меня ни за что не продаст.

После Клыка в разной степени я доверяю стае, маме и Элле. Джеб в список не входит.

— Школа не обсуждается, — жестко заявляю я. — У кого еще какие вопросы?

11

Знаете, когда чувствуешь себя всемогущим? Когда летишь один в ночном небе. Что, безусловно, очень рискованно. Вокруг ничего и никого. Только ты и ветер. Вознесшись над миром, как мечом, рассекаешь воздух. Выше и выше, пока не кажется, что сейчас сорвешь с неба звезду и спрячешь ее, маленькую и лучистую, у себя на груди.

Вот она, поэзия моей мутантской жизни. Напомните мне как-нибудь собрать все мои подобные излияния в полное собрание чувствительных сочинений и издать его под подходящим лирическим псевдонимом, типа Габриэль Шарбоне Эннуи.[8] Я это абсолютно серьезно. Я однажды на обложке одной книжки такое имя видела. Надо же, не повезло кому-то с фамилией.

Кружу по небу на моей максимальной скорости. Крылья работают, мощные и упругие. Вверх-вниз; вдох-выдох. Вверх-вниз; вдох-выдох. Чувствую волну теплого воздуха посреди ночной прохлады, опускаю туда крылья и кайфую, пока меня несет огромными кругами.

В доме все спят. По крайней мере, я на это надеюсь. Я вернусь и тихо проскользну назад, пока никто не заметил, что меня нет, и, не дай бог, не подумал, что меня украли. Но пока мне надо побыть одной. Спокойно вздохнуть и спокойно подумать.

Судьба стаи снова в моих руках, и снова я оказалась единственной, кто ясно видит, что выбора у нас нет. Как только этого остальная стая не видит и не понимает?

Мы стая. Мы последняя оставшаяся в живых рекомбинантная форма жизни, созданная в школе докторами-франкенштейнами. Что само по себе обрекает нас на единственно возможную и неизбежную судьбу вечных беглецов.

Почему все наши только и делают, что обманывают себя, считая, что для нас возможен какой-то другой путь. Все их мечты — сплошная трата времени. Живут своими иллюзиями, а я, получается, жестокая и бессердечная, вечно им все порчу да надежды их разрушаю. Можно подумать, мне это удовольствие доставляет.

Вдох — выдох; вдох — выдох.

А Клык… Он всегда меня поддерживал. Что мне очень важно и нужно. Но последнее время он только и делает, что настаивает: нам необходимо найти где-нибудь необитаемый остров, там поселиться, питаться кокосами и жить в тишине и покое. И чтобы никто не знал о нашем существовании.

Иногда эта картинка даже меня соблазняет.

Но сколько такая идиллия может продлиться? Рано или поздно Надж захочется новые туфли, Газзи надоедят его старые комиксы, Ангел решит, что ей охота править миром. И что мы тогда будем делать?

Вот-вот. Опять придется всем говорить «нет».

А Клык? О чем он только думает, сначала целуя меня, а потом кокетничая вовсю со своей Прекрасно-Премудрой и тут же снова глядя на меня жарким взором.

Одного этого достаточно, чтобы и не такой крепкой девчонке, как я, умом тронуться.

Зззззззз…

Потребовалось несколько секунд, чтобы мой одурманенный мозг воспринял сигнал боли, посланный нейронами клеток правого крыла. Я запрограммирована не вопить от удивления и боли — таков уж наш механизм выживания. Поэтому, неуклюже скособочившись и стремительно теряя высоту, я только тупо гляжу на странную огромную дыру на своем крыле.

Меня подстрелили. Я падаю на землю. И ничего не могу с этим поделать.

12

К сведению изучающих физиологию птиц, подтверждаю, что два крыла необходимы по весьма существенной причине — на одном крыле далеко не улетишь.

К тому времени как я осознала наконец, что же именно со мной стряслось, до смерти мне оставалось секунд десять, не больше. Десять секунд — и я разобьюсь в лепешку. Изо всех, какие только у меня еще были, сил напрягаю здоровое крыло, стараясь набрать высоту. Поднимаюсь на несколько футов и снова валюсь вниз, точно сломанный игрушечный вертолет.

Вот такая получается история. Пройти все, что я испытала, а закончить внезапной смертью в полном одиночестве. И нечего теперь вспоминать о моей выносливости. В тридцати футах от асфальта безымянной парковки закрываю глаза.

Мне жаль того, кто меня найдет. Надеюсь, стае как-нибудь станет известно, что я умерла. Хоть не будут терять времени на мои поиски и на бесплодные надежды. Я вспомнила всех, с кем не успела договорить, кому не успела сказать все, что было у меня на душе или на уме. Только не успела додумать, хорошо ли…

Бах!

Аййййй!

А я-то думала, пусть в меня стреляют, пусть меня ранят, я не издам ни звука. Оказалось, что я ору, как девчонка-недотрога, когда в предчувствии неминуемой гибели приземляюсь на батут, с которого меня подбрасывает высоко в воздух…

От удара и сотрясения дыхание у меня замирает, и я от боли до крови прикусываю губу. Меня подбрасывает снова и снова, но на сей раз не так высоко. Подбираю к спине раненое крыло и чувствую, как перья на нем слиплись от крови.

Еще пара прыжков, и я ухитряюсь встать на ноги, дико озираясь по сторонам. Вокруг батута стоят и глазеют на меня около сотни солдат Новой Угрозы. Как будто я мышь в окружении армии котов, ждущих, когда можно будет прыгнуть, а пока в предвкушении поживы пожирающих меня глазами.

— Тебя хочет видеть мистер Чу, — прогундел один из них голосом механического телефонного оператора.

Они сняли меня с батута и немедленно плотным строем взяли в кольцо, не оставив ни малейшей лазейки. Подняться в воздух и улететь невозможно. Шансов одолеть их нет никаких. На меня одну их слишком много… Выхода нет. Короче, дело швах!

13

Вооруженные охранники затолкали меня в кузов грузовика и обступили там такой плотной стеной, что я вообще ничего не вижу.

Подведем итоги:

— Семья понятия не имеет, где я и что со мной.

— В правом крыле здоровенная дыра, и я подозреваю, что пара костей в нем сломана.

— У солдат Новой Угрозы безусловное численное преимущество, и они волокут меня незнамо куда, на встречу с таинственным врагом мистером Чу.

Взвесив все «за» и «против», решаю немного вздремнуть.

— Простите, извините, — бормочу я, опускаясь на колени.

Охранники, кажись, ждут, что я дерзко проскользну у них под ногами. Поэтому мгновенно скрючиваются и усаживаются на пол ко мне вплотную.

Но бежать я никуда не собираюсь, а только расталкиваю их пинками и тычками в надежде освободить себе на полу пятачок и свернуться на левом боку, тщательно оберегая правое раненое крыло.

Болит оно смертельно. Пульсирующая обжигающая боль тем нестерпимее, что не дает забыть — в воздух мне не подняться.

Стражники явно ломают голову, пытаясь истолковать мои действия, и перебирают у себя в компьютерной памяти все возможные варианты моей реакции. Но недоуменное пожатие плечами и обреченное «будь что будет» в их программу, видно, не заложили.

Они не ирейзеры и не флайбои. Они не похожи на последнюю солдатскую модель, созданную преступным мозгом на палочке, известным под именем Обер-директор.

Вот черт! Никак не могу определить, кто же они такие. Просто-напросто автоматы-убийцы, с хрупкими головами и щиколотками и с металлическим костяком, обросшим биотканью. И к тому же зануды. Робиоты какие-то. Вот именно, робиоты-з.

Отлично! По крайней мере, имя им найдено.

Усталая до предела, проваливаюсь в сон.

14

— Я тебе говорю, что это нельзя убивать!

Грубый голос с сильным акцентом просачивается в мой практически полностью отключившийся слух. Немного прихожу в себя, и тут же мозг снова обжигает боль в крыле. Еще немного — и не сдержусь, начну криком кричать или, как минимум, завою.

— Смотри, оно живое, — говорит робиот-з, — только низкоэнергетическое.

Ничего себе им словарный запас заложили.

— И окровавленное.

— Конечно, окровавленное. Мы же это подстрелили, чтобы с неба достать.

Да уж, стихами они не говорят, но хотя бы общаются. По сравнению с шахматным компьютером — уже прогресс.

Как бы мне ни нравилось слушать, как они меня обсуждают, решаю, что это пустая трата времени. Открываю глаза и покашливаю.

Я лежу на полу на одеяле. Пол знакомо покачивается, и память сразу сигнализирует: я на корабле. Сдерживая стон, поднимаюсь на ноги.

Передо мной стоит человек с раскосыми узкими глазами и высокими скулами, то ли китаец, то ли кореец. Он на пару инчей ниже меня ростом, но я очень длинная, и коротышкой его не назовешь. Он плотно сбит, в очках, одет, как в старых фильмах, в простой френч китайского флота. Густые черные волосы гладко зачесаны назад.

— Максимум Райд, я мистер Чу. — Он почти что вежливо представляется, но руки мне не подает.

— Что вы от меня хотите, мистер Чу? — Я решаю, что нечего попусту тянуть резину, и беру быка за рога.

— Я хочу объяснить тебе, что ты должна немедленно порвать все связи с «Коалицией по Прекращению Безумия». — Он пристально смотрит мне прямо в глаза.

Не может быть, чтобы это было его единственное желание.

— Ну и…

— Ты не знаешь их настоящих планов. Они используют тебя в своих корыстных целях.

Мне почему-то зудит ввести его в курс дела.

— Они платят нам за работу. Пышками.

— Я представляю группу очень влиятельных и очень богатых бизнесменов всего мира, — оповещает меня мистер Чу.

— Конечно-конечно, кто бы сомневался. — Он не может не отметить покладистых интонаций в моем голосе. Но, надеюсь, не замечает, что я оглядываю помещение в поисках выхода.

— Мы единственные, кто знает реальную картину происходящего.

— Безусловно.

В потолке маленькое окно. Смогу я… Куда там! Макс теперь прикована к земле… О, черт!

— Приближается время Апокалипсиса. — Мистер Чу заводится все больше и больше.

— Вы не первый мне об этом говорите.

— Это правда. Но наша группа переживет и Апокалипсис. Мы единственные, кто выживет на планете, уничтоженной современными мировыми лидерами.

— А самому-то вам не хочется стать мировым лидером? — участливо интересуюсь у него.

Хлоп!

Он бросился вперед, но с моим молниеносным инстинктом я стремительно мотнула головой. Что, бесспорно, меня спасло. Но он все равно дал мне увесистую оплеуху. Медленно выпрямляюсь, чувствуя, как горит щека и нарастает волна ярости.

— Ты тупая, зазнавшаяся девчонка. — Он брызжет слюной (или ядом). — Присоединись к нам со своей стаей, и я гарантирую тебе, что охота на вас закончится. Сотрудничество с нами означает жизнь. Но если ты хочешь продолжать настаивать на ваших идиотских идеях, вдолбленных вам в головы вашей КППБ, готовься к худшему. Вас уничтожат. Места вам в новом мире не будет.

— Скажи лучше что-нибудь новенькое. — Я оскалилась, а кулаки у меня непроизвольно сжались. — Ни я, ни моя стая не продаемся. Заруби себе на носу. Раз и навсегда. Так что давай, торопись, действуй, Чу-чело.

Сейчас он даст сигнал, и на меня бросятся его робиоты. Посмотрим, добавят ли их стальные кулачищи убедительности его слабоватым аргументам.

— Жаль, конечно, что вы умрете, но мои ученые с радостью разберут вас на части, посмотреть, как работает ваша механика.

— Подумай головой, если твои ученые разберут меня на части, механика моя работать перестанет. Это и ребенок малый поймет.

Мистер Чу вот-вот взорвется, но пока продолжает трындеть свое, как по писаному:

— Ты думаешь, это все мои фантазии. Ошибаешься! Все, что я тебе сказал, реальность такая же очевидная, как боль в твоем правом крыле или синяк от моей пощечины. Кстати, раз уж речь зашла о боли, ты, Максимум, должна знать, что мы в совершенстве овладели искусством убеждения.

— Боль проходит, — медленно говорю я. — А упрямство остается. Вот и подумай, сломит ли сила солому?

Последнее, что я помню, это красное от ярости лицо мистера Чу.

15

Я прирожденный боец, закаленный в тысяче передряг. Тем более унизительно быть выброшенной из машины на полной скорости в полумиле от дома. Плюс я, конечно же, приземлилась на раненое крыло — а-а-а-а!!! — и кубарем скатилась в придорожную канаву. Со связанными за спиной руками скриплю от боли зубами, то и дело заваливаюсь, медленно встаю на карачки и наконец неуклюже поднимаюсь на ноги. Колени дрожат и подкашиваются. В голове туман. Крыло заскорузло от запекшейся крови. На физиономии живого места нет, и щека пылает огнем.

У меня, как и у всех в стае, природное чувство направления. С минуту поозиравшись, я уверенно поворачиваю на восток и ковыляю к дому. Как и следовало ожидать, задняя дверь надежно заперта. А как иначе? Когда я поздно вечером, несколько часов назад, вылетела из окна второго этажа, я и не думала возвращаться через дверь. Там, наверху, меня до сих пор ждет открытое окно, хоть снизу это и незаметно. Но теперь все мои планы тихонько проскользнуть назад полетели в тартарары.

Тяжело вздыхаю, разворачиваюсь и ковыляю к парадной двери. Но как в нее позвонишь, со связанными-то руками? Хоть носом в кнопку звонка тычь. Поразмыслив, наваливаюсь на звонок плечом. Тотал внутри лает, как настоящая собака. Колышется занавеска, и мама с круглыми от удивления глазами открывает мне дверь.

Моя мама — ветеринар. Подходящая профессия для родительницы человеко-птицы. Она-то и залатала мое крыло, одновременно вместе с Джебом безуспешно допытываясь у меня о том, что со мной случилось. Мне хочется обо всем сначала самой хорошенько поразмыслить. Может быть, в Интернете поискать какую-нибудь информацию про то Чу-дище. Поэтому я бормочу что-то нечленораздельное о случайной пуле, задевшей меня в нелепой перепалке.

— Тебе нельзя летать как минимум неделю, — сурово говорит мама.

Я делаю мысленную поправку: не неделю, а дня три.

— И если я сказала неделю, значит, неделю будешь сидеть дома. — Она строго смотрит на меня. — И ни на какие три дня не рассчитывай.

Похоже, она уже хорошенько меня изучила.

В тот же день после обеда КППБ переселили нас на другую тайную квартиру. На сей раз на Юкатане, в той части Мексики, которая сплошь покрыта джунглями. Люди там почти не живут, и воздух гораздо чище. Даже дышать легче.

Но чистота воздуха мне теперь по фигу — все равно летать не могу. Невозможность подняться в небо — для меня чистое наказание. И не только для меня — для всех вокруг. Потому что я становлюсь раздражительной и колючей. Не подойди — не тронь.

К полудню первого дня стая меня уже избегает. Они высыпали во двор и занялись своими обычными «стайными» делами. Тотал, например, практикует взлеты и посадки. Он в них до сих пор слабоват.

Предупреждаю наших, чтоб были осторожны, чтоб держались настороже, чтоб далеко не уходили… И т. д. и т. п. Но с ними полный порядок. В них никто не стреляет, их никто не крадет и не волочит на аудиенцию со злобными Чу-челами и Чу-дищами.

А я сижу дома и, умирая от скуки, лечу раненое крыло.

— Джеб. — Впервые за долгое время я заговорила с ним по собственной инициативе. Он улыбается и удивленно поднимает на меня брови. — Джеб, ты слышал когда-нибудь о таком дядьке по имени мистер Чу?

Джеб мгновенно побледнел как полотно, и я вижу, что он с трудом держит себя в руках.

— Нет, не думаю, — неуверенно тянет он. — А ты откуда о нем слышала?

Я пожала плечами и вышла. Все, что мне надо было от него узнать, я уже знаю.

Села к окну и с тоской наблюдаю, как стая резвится без меня в воздухе.

— Макс?

— Чего еще?

В дверях стоит мама, и мне сразу же становится стыдно за прорвавшееся раздражение.

— Пошли, я тебе покажу, как готовить пучеро юкатеко. — Она ласково тянет меня за рукав.

Не дай бог, сейчас какое-нибудь рукоделие достанет.

— Пучеро — что?

Боже, спаси и сохрани меня от вязаний и вышиваний!

Как выяснилось, пучеро юкатеко — это блюдо из трех разных сортов тушеного мяса.

Вместе с мамой и Эллой я провела день на кухне, стругая, смешивая и помешивая. Мама научила нас с Эллой, как распознать, когда лук поджарился и потерял горечь, как узнать, что мясо готово. Мы режем перец хабанеро, и я ухитряюсь, невзирая на предупреждения, потереть рукой нос. Скажу вам прямо, если вы про этот хабанеро ничего не знаете, что нос мой тут же запылал огнем, из глаз полились слезы, я сама заплясала на кухне такую чечетку, что Элла, глядя на меня, повалилась под стол от хохота.

Вот так по-семейному мы и проводили время, с человеческой семьей, а не с моей всегдашней семьей-стаей.

— А чем это Макс на кухне занимается? — Газ засунул голову в приоткрытую дверь. Лицо у него раскраснелось от ветра, а волосы встали дыбом. По всему видать, он вволю покайфовал, катаясь над миром на воздушной подушке.

— Мы готовим обед, — отвечает мама.

— Она ведь тут с вами за компанию болтается? — Газзи нервно поежился. Надж, Клык, Ангел и Игги — все вдруг набились в кухню и выпучились на деревянную ложку у меня в руке.

— Во-первых, не болтается, а во-вторых, не за компанию. Я же сказала, что она, я и Элла вместе готовим обед. — Мама сдерживает улыбку, а стая мгновенно обменивается встревоженными взглядами.

— Готовит? Обед? Макс? — ошарашенно переспрашивает Надж, и я слышу, как кто-то из наших шепотом предлагает заказать пиццу.

— Да. Вы слышали, что вам говорят, олухи! — отрезала я. — Я готовлю, мне это нравится, а вы будете есть МОЮ стряпню.

Так время текло день за днем — все три дня моего домашнего ареста. Стая повидала все индейские чудеса Юкатана, а я научилась готовить что-то, помимо холодных мюслей. Что, в своем роде, не меньшее чудо, чем останки цивилизации майя.

Каждому, как говорится, свое.

Крыло мое зажило, и настало время улетать. Я начала подумывать о том, чтобы двинуть в Южную Америку.

Но у стаи были другие идеи. Пока я лечилась, они проголосовали…

В пользу Джебовой круглосуточной школы.

16

— В течение трех последних дней появление Максимум Райд ни разу не было зарегистрировано, — докладывает скаут.

Командир отрывается от разложенных на столе распечаток, полученных со слайдов изображений:

— А остальные?

— Остальные отслеживались все три дня. Треугольник их местонахождения определен с точностью до полумили.

Командир поднимает глаза, но грозное выражение его лица полностью ускользает от боевого робота. Усовершенствований этой модели для восприятия эмоций еще не достаточно.

— Какова максимальная зафиксированная скорость?

— Тот, что крупный и темный, достигает более двухсот пятидесяти миль в час. При полете вертикально вниз все они приближаются к трехсотпятидесятимильному пределу.

Командир кивает, но про себя думает, почему солдатам не установлена программа метрической системы мер и весов. Он вздыхает. История всех этих технических и генетических изобретений — всего-навсего длинный список постыдных ошибок и провалов. Даже Итексикон, с его необозримыми всемирными ресурсами, десятилетиями исследовательской работы, триллионами потраченных долларов, в конце концов оказался бессилен против шестерки несовершеннолетних мутантов. Более того, сам Итексикон против этих детей не устоял — они чуть не с землей сравняли главный штаб всемогущей мировой корпорации.

А уж про ирейзеров он и говорить не будет. Над ними до сих пор все кому не лень потешаются. Когда он впервые услышал про ирейзеров, он думал, это просто-напросто забавный эксперимент. Каких только преимуществ у них не было: скорость — раз; два — интеллект, хоть и ограниченный, но все равно вполне существенный; плюс безусловная кровожадность. А результат — нулевой! В итоге было решено отказаться от биологической базы и начать разработку роботов, покрытых мускулами и кожей. По необъяснимым причинам их сделали похожими на ирейзеров. Первой моделью были флайбои. По сути дела, летающие ирейзеры-роботы. Если бы не крылья, от ирейзеров их отличить было невозможно. С ними со всеми дети-мутанты уже давным-давно разделались.

За ними последовали поколение за поколением роботов индивидуального преследования и уничтожения. Сколько их ни усовершенствовали, помимо изощренных имен, друг от друга они мало чем отличались. И ни одна модель не достигла никакого результата.

Даже Девин провалил операцию. Как так получилось, совершенно непонятно — Девин никогда ни разу не потерпел ни единого поражения. Он, командир, даже сотню баксов на него тогда поставил, так в нем был уверен. Плакали его зеленые.

Пятая модель была изготовлена в таком количестве, что, если не умением, то числом могла сдерживать детей-птиц, пока не появится тот, кто и умнее, и опытнее, кто, в отличие от остальных, умеет добиваться цели.

Такой, как он.

— Прикажете их уничтожить? — спрашивает робот.

Командир покачал головой:

— Нет, пока только наблюдайте.

Он уже потерял отличных бойцов в Мехико. И жаждет мести.

Вместе с мистером Чу.

17

МОЙ ДЕНЬ

1) Мы снова в Америке, в одном из западных штатов.

2) Крыло по-прежнему изувечено. Видно, надо было больше трех дней, чтобы его привести в порядок.

3) Опять пришлось прощаться с мамой и Эллой. Слез пролили — потоки. Наобнимались, чуть до смерти друг друга не намяли.

4) Не могу избавиться от чувства, что своим согласием на школу-интернат стая фактически меня предала. Но инвалидское крыло не дает мне взмыть в небо и хоть немного выпустить пар.

5) Клык со мной все три дня даже пары слов не сказал. Но мне кажется, он не злится. Скорее, о чем-то думает. И наблюдает за мной искоса. Интересно, что у него на уме?

— Школа-школа-школа-а-а-а, — распевает Надж, собираясь утром. Мама купила ей какие-то средства для волос, и теперь нежные каштановые кудри, как картинку, обрамляют ее лицо.

«Нежные каштановые кудри»… С чего это я вдруг так распинаюсь? Не заболела ли я?

Ладно. Перейду лучше к делу. На нас на всех чистая одежда, и с разной степенью энтузиазма мы отправляемся в школу.

Школа — это длинное низкое здание, покрашенное в пыльно-пастельные цвета. Она отлично вписывается в здешний пустынный пейзаж. Вокруг школы никакого забора, и на открытом пространстве, куда ни глянь, отовсюду есть место взлететь, а в случае надобности и драпануть.

Джеб остановился у машины. Кто-кто, а он хорошо знает, что с прощальными объятиями к нам лучше не приставать. Я уже почти закрыла за собой дверь школы, когда он меня окликает:

— Макс!

Я возвращаюсь к нему:

— Только, пожалуйста, не грузи меня своими мудрыми советами. Я только что поела. Не дай бог, стошнит.

Он покачал головой:

— Я только хотел тебе сказать: мистера Чу надо всерьез опасаться. По сравнению с ним ИТЕКС — детские игрушки.

Я удивленно уставилась на него, но он молча садится в машину и уезжает по направлению к Калифорнии. Настроение у меня поднимается, но только отчасти.

Внутри, сразу за дверьми школы, нас встречает женщина с большим блокнотом в руках:

— Здравствуйте! — Она приветственно нам улыбается. Улыбаются не только ее губы, но — что важно — улыбаются ее глаза. — Я мисс Гамильтон. Макс, рада наконец с тобой встретиться. Мы с твоей мамой вместе учились в университете. Добро пожаловать в мою школу-интернат. Надеюсь, вам здесь понравится.

Она помедлила, на секунду оторопев при виде Тотала, семенящего вслед за Ангелом.

«Ты слишком-то не обольщайся», — думаю я про себя. И вдруг спохватываюсь: когда я в последний раз слышала свой Голос? Что-то я не припомню. Кажется, он последний раз проявился сто лет назад. Уж, по крайней мере, не меньше недели. Неделя в моей жизни — срок ужасно длинный. Что ж это получается, кончилось мое раздвоение личности? Что-то не верится.

— Нам надо сначала понять, какие у вас сильные и слабые стороны и где в ваших знаниях есть пробелы. Поэтому начнем с тестов, — жизнерадостно продолжает мисс Гамильтон. Это поможет определить, какие предметы вам больше всего подходят, и составить для вас индивидуальную программу.

Возле нее Надж прыгает на месте и смотрит на меня счастливыми глазами. Я с трудом корчу ей в ответ довольную рожу. Мы проходим по нескольким холлам. Через регулярные интервалы над дверями четко обозначены выходы. Не могу непризнать, это меня обнадеживает. Через стеклянные двери классов в больших светлых комнатах видны маленькие группы учеников. И все они кажутся довольными жизнью. Один-ноль в пользу мисс Гамильтон.

Она ведет нас в пустой класс. Рассаживаемся на стульях, не предназначенных для крылатых. Обвожу наших глазами, пытаясь каждому из них дать понять, что такое времяпрепровождение мне отнюдь не по сердцу.

Как они только могли на это согласиться? Получается, мои планы нашей жизни их больше не устраивают. Получается, они считают, что здесь им будет лучше. Само собой при этом разумеется, что я им больше не нужна. По крайней мере, в качестве командира.

От этих мыслей меня придавило черной тучей и разболелся живот.

— Сначала давайте посмотрим, как у вас с математикой.

Стараюсь не застонать вслух. Нас уже тысячу раз тестировали. И результат у всех был один: мы смышленые, но не обученные. Сколько еще нужно тестов, чтобы раз и навсегда зарубить это на любом интересующемся нами носу.

— Математика, говоришь? — Тотал вскакивает на стул. — А калькуляторами можно пользоваться? У вас есть такие, чтобы лапой было можно кнопки нажимать?

Мисс Гамильтон застывает на месте как вкопанная, а я давлюсь от смеха. Давай, Тотал, подразни ее как следует. А то я и забыла, какая это развлекуха. Повеселев, я даже села попрямее.

Но мисс Гамильтон быстро приходит в себя и опять улыбается:

— Нет, у нас калькуляторов для лап нет. Но для наших вопросов калькуляторы вообще не понадобятся.

Вот так, без всякой подготовки, в одно мгновение эта взрослая тетка смирилась с существованием и присутствием говорящей собаки.

Четыре часа спустя мисс Гамильтон сообщает нам, что чтение у нас на уровне от первого до двенадцатого класса и что у нас поразительно большой словарный запас. Для тех из моих читателей, кого интересуют подробности, сообщаю: это не Ангел, кто читает на уровне первого класса. И не Игги, я или Клык, кто читает на уровне двенадцатого. Грамотность у нас у всех, как у четырехлетнего ребенка, но зато зрительная память так сильно развита, что такой шкалы измерения, которую можно было бы к нам применить, просто-напросто не существует. Мы все не в ладу с математикой, но почему-то это не сказывается на нахождении правильных ответов чуть ли не каждой задачки.

Короче, вердикт, вынесенный нам мисс Гамильтон, таков:

— Вы очень-очень умные дети, которых просто ничему никогда не учили.

Я могла бы ей это сказать и без того, чтобы убить впустую четыре часа на бесплодные тесты. К тому же она еще не знает про все остальные наши таланты. Например, про способность влезть в любой компьютер, завести ржавую тачку или проникнуть в самое укрепленное здание.

— Ангел, а ты вообще ни в одну шкалу не вписываешься. Пришлось изобрести для тебя индивидуальные параметры оценки, — добродушно смеется директриса.

— Я так и думала, — без ложной скромности согласно кивает ей Ангел.

Странно… Я здесь уже пять часов, а до сих пор мне не пришло в голову желание разорвать кого-нибудь на части.

Хотя это совсем не значит, что я хочу остаться в этом интернате.

Я-то не хочу, а как насчет остальных?

18

— Южная Америка… только подумайте, — уговариваю я Надж. — Там тепло. Там ламы. Вы же любите лам.

Она упрямо скрещивает на груди руки:

— Я хочу остаться здесь.

Мы сидим в ее комнате в нашем секретном жилище на территории интерната. В целом здесь очень неплохо. Видит Бог, мы жили в условиях и похуже. Но, по большому счету, это все равно заключение, или, если мягче сказать, ограничение. Только поставленные нам рамки шире. Поэтому мне не по себе.

— И сколько, ты думаешь, потребуется времени очередному снайперу-самоубийце, чтобы нас выследить?

Надж пожимает плечами:

— Здесь голая пустыня. Чужаков за десятки миль видно. А мисс Гамильтон рассказала про все их меры предосторожности: сигнализации, сирены, прожекторы и радары. Я давно хотела оказаться в таком месте, как это.

Еще год назад я бы не задумываясь проигнорировала все, что Надж тут трендит, и попросту заставила бы ее собрать манатки и свалить вместе со мной. И дело было бы в шляпе. Но теперь мы прошли вместе огонь, воду и медные трубы. Пару раз стая чуть не раскололась. В результате приходится пересматривать все мои действия, которые прежде гарантировали наше выживание, когда они были маленькими. Пора придумать, как подчинить их моей воле в новой ситуации.

Проблема только в том, что я ума не приложу как. К тому же Надж теперь хочет того, что ей важнее, чем я, важнее, чем стая. Она хочет этого даже больше, чем хочет выжить.

Она хочет учиться.

— Макс, я устала жить в вечном страхе. — Ее огромные, кофейного цвета глаза смотрят на меня умоляюще.

— Мы все устали. Я тебе обещаю, жить станет много легче и проще, как только мы исполним свое предназначение.

Обратите внимание, в разговоре опять вылезло мое «предназначение». А за ним тянется все то, о чем шла речь и раньше: спасение мира, апокалипсис, конец света и т. д. и т. п. Короче, я предназначена «спасти мир». Да-да, вы не ослышались: спасти весь наш чертов мир. Джеб говорил, что все, что со мной до сих пор произошло, все, что случилось со всей стаей, все это имеет одну цель: закалить меня, научить выживать в любых условиях. Честно говоря, даже для меня все наши приключения начинают складываться в одну большую картину, обретают общую перспективу. Смотрите, что получается: кто-то хочет нас уничтожить, потому что нас считают генетической ошибкой, результатом опасных экспериментов. Но есть и другие, те, чьи барыши пострадают и чьи прибыли уменьшатся, если мне удастся спасти мир. Эти тоже против нас и тоже за нами охотятся.

Я понимаю, я должна продолжать искать связи, должна стараться сложить все в «большую картину». Понимаю, что когда-нибудь мне откроется «главная правда». Но если этой главной правды нет, я готова отправиться в психушку. Мне и самой-то трудно со всеми этими мыслями справиться. А каково остальным? Особенно тем, кто помладше?

— Я хочу стать как все, — тихо говорит Надж и внимательно разглядывает на новеньком ковре носки своих туфель. — Я хочу ничем не отличаться от других ребят.

Я глубоко вдыхаю, подбирая взвешенные слова:

— Надж, большинство из тех, кого мы здесь встретили, — доверчивые слабаки. Они и дня сами по себе без опеки да заботы не проживут.

— В том-то и дело. Им это не нужно. Они в одиночку с миром не сражаются. О них люди заботятся.

— Я всегда буду о тебе заботиться. О тебе и обо всей остальной стае. Я все, что могу, для вас сделаю.

Глаза у Надж потеплели.

— Но ты и сама — только подросток. — Она затыкает за уши свои пушистые волосы. — Макс, я хочу остаться здесь.

Настало время проявить твердость.

— Надж, мы не можем здесь оставаться. — Я резко поднимаюсь на ноги. — Ты и сама это прекрасно знаешь. Нам пора улетать. Здесь, конечно, вполне сносно. Но с этим местом покончено. Пора отбросить пустые мечтания и вернуться к реальности нашей жизни. Какой бы паскудной она ни была.

— Как хочешь. Но я остаюсь.

Я что, ослышалась? Надж всегда была со мной заодно. У нее всегда был такой покладистый характер. Что с того, что она треплется без конца и любит шмотки и моду. Она всегда была моей Надж. Всегда веселая, никогда ни с кем не пререкается…

— Что-что? Повтори!

— Я хочу нормальной жизни. Я хочу быть как все. Я устала быть белой вороной. Устала вечно от кого-то бегать. Мне нужен дом. И я теперь знаю, как его найти.

Сердце у меня упало, и я с трудом выдавила из себя:

— Как?

Надж что-то промямлила. Ее лицо скрыли от меня упавшие ей на глаза волосы.

— Что-что? — переспрашиваю я.

— Дом есть, если нет крыльев… — выдохнула она.

На сей раз то, что она сказала, я услышала. Но сказанное ею до меня не доходит.

— Надж, но ты родилась с крыльями. Другой, бескрылой, Надж быть не может.

Она снова что-то мямлит. Что-то вроде:

— Значит, надо от них избавиться.

Она горько расплакалась. Снова сажусь с ней рядом и обнимаю. От ее слез рубашка у меня сразу промокла, а волосы щекочут мне лицо и приходится их тихонько сдувать. Ее слова так меня напугали, что я даже не сразу нашлась, что ей сказать.

— Надж, предположим, ты избавишься от своих крыльев, но ты все равно не перестанешь быть человеко-птицей. — Я в таких ситуациях совсем не сильна. Мне проще наподдать да наорать что-то вроде «кончай выкаблучиваться». Так что сами понимаете, чего мне этот разговор стоит. — Быть в стае — это больше, чем иметь крылья. Ты отличаешься от людей всем, каждой клеткой своих костей, каждой молекулой своей крови.

Она рыдает еще горше, и я стараюсь подсластить пилюлю:

— Я имею в виду — ты особенная. Все в тебе особенное. Ты чудеснее любого ребенка в мире. Даже тех, на кого тебе так хочется быть похожей. Посмотри, какая ты красивая, какая сильная. Ты уникальная. Откуда тем, у кого нет крыльев, взять твою силу, твой ум, твою целеустремленность? Помнишь того чувака на свалке, когда мы кабель сперли? Чья идея была запереть его во внедорожнике? Твоя!

Надж всхлипывает.

— А помнишь, когда Газзи только начал всех передразнивать и без остановки пугал нас полицейской сиреной? Кто заклеил ему во сне рот липкой лентой? Ты!

Она потерлась о мое мокрое от ее слез плечо.

— А «Волмарт» помнишь? Мы тогда пошли туда пару трусов стянуть, а продавец за нами погнался. Помнишь, как ты огнетушитель со стены сорвала и под ноги ему кинула? Он свалился как подкошенный, а мы унесли ноги. И все благодаря тебе.

Надж молчит, и я уже готова поздравить себя с успешным предотвращением опасности, как она говорит мне почти в самое ухо:

— Быть особенной и быть абсолютным чучелом и белой вороной — большая разница. Я изгой, и я остаюсь здесь.

19

— Представляешь, она сказала, что она белая ворона и полный изгой и что она остается здесь. Что бы я ей ни говорила, как бы я ее ни убеждала, она все равно хочет остаться.

В полной ночной тишине мой голос звучит неестественно громко, хотя самой мне кажется, что я говорю шепотом. Рядом со мной Клык привалился к огромному валуну, еще теплому от дневного солнца. После рыданий и моего полного фиаско в комнате Надж мы с Клыком улетели в пустыню, нашли там совершенно голое место, где любую опасность за сотню миль разглядишь.

Клык хмурится и озабоченно трет себе лоб.

— Ты помни: она еще ребенок. И сама не знает, что ей нужно.

— Зато я знаю, что нам пора отсюда сматываться. Что, если она и вправду с нами не полетит?

Луна освещает его профиль. Глаза у него такие же черные, как небо. И такие же глубокие.

— И ты что, хочешь сказать, что мы можем ее заставить?

От его «мы» мне становится легче. Но, честно говоря, сделать с ней мы ничего не можем.

— Даже если мы ее заставим, — соглашаюсь я с Клыком, — она только разозлится и нам этого не простит.

— Вот именно. Она не хочет быть с нами. И, значит, что мы ни делай, ничего хорошего из этого не выйдет. Каждый должен сам выбирать.

Я пристально вглядываюсь в его лицо, стараясь понять, о ком он говорит. О Надж или?..

— Это правда… — Я собираюсь добавить что-то важное про Надж, но тут же забываю что. — Ммм… она… — Я растеряла все слова, глядя на сосредоточенное, серьезное лицо Клыка.

Он наклоняется ближе ко мне. Когда он успел так вырасти? Четыре года назад он был тощей жердью. А теперь…

— Макс, я выбрал тебя, — мягко произносит он.

Его жесткая, мозолистая рука нежно берет меня за подбородок, и внезапно его рот покрывает мне губы. Мозг мой полностью отключается.

Мы пару раз целовались и раньше. Но теперь все по-другому. На сей раз я подавила желание сорваться с места и с криком дернуть от него подальше. Закрываю глаза и, невзирая на страх, обвиваю его руками. Потом мы каким-то образом заваливаемся на бок на прохладный песок. Я обнимаю его крепко-крепко. А он так же крепко меня целует. И мне очень, очень-очень хорошо. Стоило только забыть мой всегдашний ужас, как меня стремительно понесло в сладкую, мягкую пустоту, в которой ничего нет, кроме Клыка, где я ничего не слышу, кроме его дыхания. И в которой мне ничего больше не надо, только чтобы ЭТО продлилось подольше.

Постепенно наши поцелуи из жадных становятся нежными. Мы больше не сжимаем друг друга так судорожно. Дыхание становится ровнее, и мысли снова соединяются в осознанные цепочки. А вместе с ними возвращается моя истерическая трусость. Только я стараюсь не выпустить ее за пределы моей черепушки. Потому что мне совсем не хочется испортить то, что только что между нами случилось. Как я обычно это делаю.

Я покосилась на Клыка. Он лежит на спине, прижимает меня к себе и смотрит в небо. На миллиарды звезд, которые видишь только в пустыне. О существовании которых даже не подозреваешь. Клык улыбается, и лицо у него мягкое и совсем не замкнутое.

У меня на языке вертятся мои всегдашние колкости. Но я плотно прикусила язык — не фиг трепаться попусту. Надо просто лежать и беречь охватившее меня чувство хрупкости, и думать о том, что между нами произошло и происходит, и размышлять о том, с каких пор я его так мучительно люблю, и удивляться тому, как страшна и как чудесна моя любовь.

И как остро чувствует ее каждая клеточка моего тела.

Ничего хуже с девчонкой произойти не может.

Я искренне рекомендую ЭТО каждой девчонке.

Когда Клык спрашивает, не пора ли возвращаться назад, я совершенно не понимаю, назад к чему?

Вот мой мозг: «О».

Вот мой мозг после случившегося между нами: «.».

Скажите, печальная перемена.

Вдруг парочка моих нейронов оживает, и я сразу вспоминаю. Пора возвращаться назад к нашей семье-стае. Назад к Надж, которая хочет избавиться от своих крыльев.

Мы поднимаемся в небо. Лечу, мощно взмахивая крыльями. Только чуть-чуть морщусь от недавней, почти зажившей раны. Еще пара дней, и она совсем заживет.

— Оооо! — шепотом кричит Клык.

И я тоже все сразу вижу. Звезды показывают два часа ночи.

Посреди пустыни наш новенький, с иголочки, дом-убежище сияет каждым окном, каждым дверным проемом.

Дурной признак.

20

Мгновенно мои романтические мечтания сменяются душераздирающим страхом и чувством вины. С кем-то из наших случилось что-то ужасное, а я в это время с Клыком всякой ерундой в пустыне занималась. Идиотка! Вот еще одна из причин, по которой нельзя целоваться.

Стремительно снижаемся и резко тормозим, поднимая столб пыли. Передняя дверь широко распахивается, и из дома выбегает Газ.

Хватаю его за руку:

— Что? Что случилось?

— Макс! Клык! — вопит Газзи. — Я думал, вы пропали. Я думал, они вас украли!

— Нет, нет, мой мальчик. Вот же мы, мы здесь. Мы просто полетать решили, — бормочу я все еще заплетающимся языком. — Что происходит? Почему все проснулись?

Во дворе появляются Игги и Надж. А где Ангел? Я вздыхаю с облегчением, видя, как она выходит из дома. Позади нее плетется недовольный Тотал. Слава богу, все на месте.

Вдруг наступает мертвая тишина. Какая бывает только в полночь в пустыне, когда все вокруг внезапно одновременно замолкают. Надж, Игги, Ангел, Тотал и Газзи пристально смотрят на нас с Клыком. Лица у всех тоскливые.

Перевожу взгляд с одного на другого. Похоже, они все здорово напуганы. Но они ни от кого не убегают. Ни на одном их них нет ни царапины, ни капли крови. Значит, в последние двадцать минут они ни с кем не дрались.

— Что происходит? — Я внимательно заглядываю каждому из них в глаза.

— Ммм… Они… — начинает Надж, но принимается задушенно кашлять. Потом смотрит на остальных и начинает сызнова, храбро поднимая на меня взгляд. — Макс. С твоей мамой беда. Похищена доктор Мартинез. Она пропала.

21

Я в стае лидер. Я быстрая. Я выносливая. Я могу на бегу соображать, а могу в полете. Не сосчитать, сколько раз мои стремительные и неожиданные решения спасали нам жизнь. Так и сейчас, мозг мой заработал на полные обороты.

— Аааа! — вырывается у меня, как будто мне только что хорошенько вмазали под дых.

— Нам по телефону сказали, — объясняет Игги.

— Элла звонила, — добавляет Надж. — Она белугой ревет. Твоя мама сегодня пропала в аэропорту. Они делали пересадку. Твоя мама пошла в туалет и не вернулась. Элла сейчас у тети. Не думаю, что Джеб знает. После нас Элла собиралась ему позвонить.

Надж переводит дыхание. В кои веки я не возражаю против ее красноречия — сейчас каждая деталь важна. Чем их больше, тем лучше.

— А в полицию они заявили? Или в ФБР? — Я спрашиваю, а про себя уже вычисляю, сколько у меня займет долететь до моей сводной сестры.

— Мы не знаем, — успевает ответить Надж, и в это время в доме раздается телефонный звонок. Несусь к аппарату и хватаю трубку.

— Макс? Макс! Але! Это Доктор Абейт, коллега твоей мамы по КППБ. Макс, вы в порядке? Все живы?

— Да, живы, — отвечаю я в трубку и жестом показываю нашим, чтобы заперли двери и погасили всюду свет. Мы вполне можем оказаться следующей мишенью. — Вы знаете, что произошло с мамой?

— В офис КППБ только что пришел факс, — говорит доктор Абейт. — Обычно в это время здесь никого нет. Но сегодня как раз пара человек составляла отчет для прессы. Короче, в факсе сказано, что доктор Мартинез похищена.

— Я знаю, мне Элла звонила. — Я хожу из угла в угол и кусаю ногти. — А факс от кого?

— В том-то и дело, что мы не знаем. Похоже, что номер отправителя оказался отрезанным в распечатке. Но в факсе написано, что доктор Мартинез похищена и будет оставаться в заключении, пока КППБ не прекратит давление на крупный бизнес.

У меня помутилось в глазах. Вспоминаю, как мистер Чу говорил мне, что он найдет способ заставить меня перестать сотрудничать с КППБ. Кажись, он уже осуществил свой план.

— А что-нибудь еще там есть?

— Да, есть. Пока мы с тобой разговариваем, пришел новый факс. В нем фотография Валенсии. Когда ее снимали, она была жива. Но непонятно, когда сделана фотография. Ее прямо сейчас у меня на глазах увеличили. Знаешь, что странно? Там на заднем плане — море. Валенсию, кажется, держат на корабле.

— На корабле?

Я ничего не пойму. Хотя подождите, подождите… Когда робиоты доставили меня к Чу-дищу, они приволокли меня на корабль. Я помню, как пол качало. Вот черт!

— Мы, конечно, позвонили в ФБР, — говорит Джон. — Они уже начали расследование. Сотрудник отправлен к Элле в Аризону — она, возможно, помнит какие-нибудь важные подробности. Но я хотел убедиться, что с вами все в порядке.

— Не волнуйтесь. С нами все о'кей, — кричу я в трубку. Если, конечно, «о'кей» означает, что из груди вырвали и растоптали твое сердце.

Насколько же было проще жить, когда нас было всего шестеро и у меня было всего пять членов стаи-семьи, о которых надо было волноваться, заботиться и защищать. Сначала прибавился Тотал — даже не помню, как он к нам прибился и как я, будучи в здравом уме, могла согласиться взять собаку. Теперь еще мама и Элла. Круг мой растет, и защитить всех я не в состоянии. С мамой я точно дров наломала. Это все я виновата. Надо было всех сразу предупредить про мистера Чу. А я никому ничего не сказала. Теперь маме это жизни может стоить.

— Макс, ты меня слышишь? — кричит в трубку доктор Абейт.

— Слышу.

— Здесь ФБР звонит. Я должен им ответить. Они, наверное, и с тобой потом поговорить захотят. Ты видела Валенсию одной из последних. Так что вы сидите на месте и ждите звонка. Договорились?

Это как раз то, чего мне бы очень не хотелось ему обещать.

— Вы там окопайтесь хорошенько и носа никуда не суйте. Дайте я сначала хоть что-то проясню, прежде чем вы очертя головы рванете.

— Я никогда очертя голову ничего не делаю, — обиженно цежу ему сквозь зубы.

— Делаешь! — отрезал Джон на другом конце провода ровно в тот момент, когда моя стая хором говорит то же самое у меня под носом.

— Делаешь-делаешь-делаешь, — шипит Тотал, к счастью для себя находящийся вне досягаемости от моей ноги.

— Ну все, мне пора, — прощается Джон. — Мы постараемся по фотографии вычислить, где находится этот корабль. Будут какие-нибудь известия — я тебе сразу позвоню. Жди у телефона.

— Ладно.

Я вешаю трубку. Клык поворачивается ко мне от окна:

— Должен вам сказать, что мы окружены. Теми же самыми существами, что и в Мехико.

22

Сидеть смирно? Дожидаться ответов? Ничего не предпринимать?

Это все то, в чем я особенно не сильна.

А вот готовить массированную атаку на робиотов — пожалуйста. Особенно если меня и так уже распирает от ярости и руки чешутся размозжить кому-нибудь голову.

Поднимаю голову и вижу, что на меня устремлены пять пар глаз. Взгляд Игги направлен инчей на пять выше моих бровей. Чутье его все-таки иногда подводит.

— Что? — Я вопросительно поднимаю брови.

— Доктор Абейт сказал сидеть и ничего не предпринимать, — говорит Надж.

— Не кажется ли тебе, что доктор Абейт не знает, что нас посланы уничтожить роботы-убийцы?

— Они нас пока не атакуют, — констатирует Игги.

— Ну раз пока не атакуют, значит, они на экскурсию сюда приехали. Кстати, Клык, сколько их там?

— Я бы сказал, штук… восемьдесят. — Клык прикинул расклад сил и кивнул. — Думаю, справимся.

Начинаю придумывать план атаки.

— Махимум Райд! — доносится снаружи металлический громкий голос. Который к тому же неправильно произносит мое имя: Махимум. Вот долдоны.

Газзи сидит на корточках под окном. Проделал щелку в складках занавески и ведет наблюдение:

— Вот это да! Похоже, у них УЗИ в руки встроены. Знаете, УЗИ, автоматы такие израильские?

Он смотрит на меня, проверяя, дошло ли до меня, что нас ждет отнюдь не рукопашный бой. Да-а-а! Восемьдесят с хвостом автоматов, поливающих огнем шестерых детей-мутантов, — такое удовольствие ни в какое сравнение не идет с нарисованной было мной картинкой разбитых кулаком железных черепушек и перебитых пинком щиколоток.

— Охо-хо… — ошарашенно чешу я в затылке.

— Махимум Райд, — продолжает гундеть голос из-за окна.

Я выдыхаю и командую стае:

— Немедленно все наверх, туда, где нет никаких окон. Сидите тихо, на лестницу не высовывайтесь. Но будьте готовы делать ноги, если услышите звон разбитого стекла.

Смотрю на Клыка. Не верится, что с тех пор, как мы целовались в пустыне, прошло не больше часа. Сейчас мне кажется, что это было в прошлой жизни. Или даже в позапрошлой.

— Что, ты думаешь, мне ему ответить?

— Я думаю, тебе стоит на него глянуть.

Что-то в голосе Клыка заставляет меня нахмуриться.

Стая уже сиганула наверх. Сажусь на корточки и подползаю к окну. Хоть Газзи и канючит беспрестанно и просит купить бинокль ночного видения, он нам совершенно не нужен — мы и сами прекрасно видим в темноте. Так что рассмотреть стоящего впереди и выкрикивающего мое имя командира мне раз плюнуть.

Когда я в него вгляделась, на меня как будто ушат холодной воды вылили.

Смотрю, как Клык в темноте сел на корточки и ждет.

— Но он же умер… — говорю я дрожащим голосом. — Умер уже во второй раз.

— Они просто сделали его похожим, чтобы тебя напугать.

Я медленно киваю:

— Им это удалось.

Головной робиот был очень похож на человека. Но самое главное, он был точь-в-точь Ари, мой кровный брат, которого я однажды сама убила, который потом во второй раз умер у меня на руках и которого мы совсем недавно похоронили.

23

Это дело рук Джеба — вот первое, что пришло мне в голову. Он один раз уже создал Ари. У него вполне могла остаться его ДНК, чтобы сотворить его заново. Но я тут же вспоминаю его горестное лицо на похоронах Ари. Нет, это не Джеб.

Пригляделась повнимательней.

Изгиб бровей, волосы. Видно, все же генетический код у него не Ари. Тот, за окном, — другой. Клык прав: эти гады сделали копию, чтобы нагнать на меня страху.

— Что это за боевики такие? — Клык сидит на полу рядом со мной. — Сначала в Мехико, теперь здесь… Есть у тебя какие-то мысли на эту тему? Что им от нас надо?

— Они хотят, чтобы я, мы все, перестали сотрудничать с КППБ. Помнишь, я вернулась домой с простреленным крылом? Это их рук дело. Они меня тогда изловили и отволокли к чуваку по имени мистер Чу. Он, по-моему, китаец. И важная шишка в бизнесе. Мистер Чу пригрозил мне, что найдет способ заставить меня бросить работать с КППБ.

— А ты что?

— Не думаю, что ему понравился мой ответ.

Снова выглядываю из окна. Боевики подошли еще ближе. До дома им осталось всего ярдов двадцать. Командир по-прежнему впереди, и я чувствую, что он готовится снова выкрикнуть мое имя.

— И ты никому ничего не сказала, потому что?.. — У Клыка всегда бывает такой терпеливый спокойный голос, когда он хочет дать мне понять, что знает: я сваляла большого дурака.

— Я хотела сначала проверить. — Я начинаю оправдываться, из чего он сразу понимает: я осознала, что выбрала не самое лучшее решение проблемы. А наоборот, самое худшее. — Я потом сказала об этом Джебу, и он побелел, как будто из него сразу всю кровь откачали. А затем сказал, что ничего ни о каком мистере Чу не слыхал. Будто я тупарь какой безмозглый и ему поверю.

В ответ Клык молчит. Значит, думает. Он вообще мало говорит и много думает.

— Махимум Райд! — кричит со двора двойник Ари.

— Трудно, что ли, было запрограммировать его правильно произносить мое имя? — злобно шиплю я.

— Приказываю вам покинуть территорию здания, — продолжает псевдо-Ари.

Высовываю нос из-за занавески. Он стоит совсем близко, ярко освещенный большой, полной, низкой луной. Рассматриваю его повнимательней и от того, что я вижу, кровь у меня холодеет. И не потому, что он похож на Ари.

— Клык, посмотри. Кажется, это не робиот.

Клык слегка приподнялся и внимательно поглядел в щель:

— Хммм…

Считайте, что за его «хммм» стоит целый параграф, да еще кое-что между строк прочесть можно.

Снова смотрю наружу. Бойцоботы стоят друг к другу плечом к плечу. Их плотный строй образовал правильный круг вокруг дома. Колени полусогнуты, руки подняты на уровень груди и «Узи» на взводе. Они в любую секунду готовы к действию.

Но их главный не просто стоит на отшибе. Он совершенно не такой, как остальные, и, несмотря на механические резкие движения, несмотря на металлический монотонный голос, он странно и болезненно напоминает человека.

Меня вдруг осеняет:

— Эй, Клык! Помнишь, в ИТЕКСе на роботов натягивали кожу, чтоб они были похожи на ирейзеров или просто на гуманоидов. С этим, кажись, все наоборот: понимаешь, не просто механику прикрыли, а будто настоящего человека взяли и встроили ему внутрь робота. Вот мерзость!

Клык несколько секунд молча на меня смотрит.

— Тяжело быть Максимум Райд.

— В этом я полностью с тобой согласна. Так и запиши. А то потом будешь говорить, что я всегда с тобой про все спорю. Но ты мне скажи: ты считаешь, что то, о чем я говорю, невозможно? Считаешь, что никто не расценит это как извращение, что в живого человека врастили кибера? Я и сама не могу в это поверить. Это почти так же невероятно, как и подсадка птичьей ДНК на человеческую. Это все из области научной фантастики, а в реальной жизни такого не бывает!

— Ты чего так орешь? — шепчет Газзи, спустившись с лестницы.

— Я не ору, — говорю я, понижая голос. — Я просто оцениваю врага.

— Ну-ну, продолжай оценивать. Пока они не взорвались.

24

Запри Газмана в одиночестве, дай ему пачку зубочисток и миску желе — он, как не фиг делать, сочинит вам из них взрывчатку.

От окна меня как ветром сдуло, и я стремительно закатилась за диван.

— Взорвались? — переспрашиваю его. С нашим Газзи всегда так. Сначала меры предосторожности принимай, а потом уж задавай вопросы.

— Когда вы покинете территорию дома, вы будете ликвидированы по всем правилам военных действий, — талдычит снаружи голос командира.

Газзи хихикнул:

— Вот долдон! Подожди, сейчас увидишь у меня в действии свои «правила военных действий».

Я глянула на Клыка, который быстро заполз под стол.

— Ты куда положил пламясбивающие одеяла?

Он пожимает плечами:

— Не помню.

Темнота в комнате вдруг сгустилась до предела. Исчез падавший из-за занавески отблеск луны. Потом откуда-то издалека донеслись громовые раскаты. Откуда бы здесь быть грозе? Мы в середине пустыни. Не больно-то здесь часто грозы случаются.

— Господи боже мой! Газ что, грозой управлять может? — обеспокоенно справляюсь я у Клыка.

Он в ответ только стонет, уронив голову в ладони.

— Махимум Райд!

— Максимум, болван, Максимум! — не выдержав, огрызаюсь я. Клык втянул голову в плечи.

Новые раскаты грома. Окна дрожат. Из-за спинки дивана выглядываю в приоткрытую занавеску. У командира такое же недоуменное лицо, какое было у Ари.

— Сейчас, сейчас начнется, — доносится с лестницы голос Газзи.

— Это ты подстроил? — спрашивает его Игги.

— Я.

— А ты не можешь направить ЭТО в сторону, подальше ОТ нашего дома?

«Да, да, пожалуйста. Что бы ЭТО ни было, пусть оно „действует“ в другую сторону», — лихорадочно думаю я про себя.

Газзи только хихикает:

— Сейчас начнется!

Внезапно всю округу освещает здоровенная молния. Невзирая на ставни и занавески, в комнате становится светло как днем. Одновременно раздается зловещий шипящий, свистящий звук, и в доме полностью вырубается все электричество. Потом громыхает адский раскат грома, и внутри у меня холодеет.

Воздух содрогается, барабанные перепонки чуть не лопаются от мощного взрыва. И все мгновенно стихает.

Наступает гробовая тишина.

— Классно! Классно все получилось! — возбужденно орет сверху Газман.

Слышу, как наверху наши ему аплодируют.

— Расскажи, ну-ка говори, как там все получилось! — просит Игги. — Ну что вы молчите! Ладно, я даже отсюда горелый запах чую.

— Я же говорю, класс! Вершина наших пиротехнических достижений! — Газ никак не может угомониться и вприпрыжку врывается в комнату.

Мы с Клыком осторожно поднимаемся на ноги.

— Макс, послушай. — Газзи подбегает ко мне. — Мы увидели в отдалении грозовые тучи. Зуб даю, здесь это первая гроза за сто лет. Смотри, что дальше было. На крыше дома — громоотвод, металлический прут, посылающий разряд молнии в землю. Мы его отсоединили, нацелили на боевиков, ну и, само собой, немного над ним поколдовали, чтобы разряд чуток усилить. Какая у нас логика была? Ты же знаешь: они а) хрупкие, б) металлические. А самое важное, они так близко друг к другу стояли, что заряд от одного к другому передался и всех по цепочке их и поджарил.

Он подпрыгивает на месте, торжествующе размахивая руками:

— Я гений! Я герой! Я могу весь мир взорвать!

Брови у меня ползут вверх.

— Но мир взрывать я, конечно, не хочу. — Газ смущенно закашлялся.

— А давайте наружу глянем. — Тотала, очевидно, мучает любопытство, но первому ему высовываться неохота.

Клык уже стоит у окна, отодвигая пальцем занавеску:

— Ага, здорово ты их поджарил. Расплавились как миленькие. Металла даже на консервную открывашку не хватит.

Игги счастливо дубасит Газзи по спине:

— Молоток!

Трах!

— Ас!

Трах!

Как он только сослепу не промахнется и кого другого не пристукнет!

Медленно открываю парадную дверь. Вокруг дома очерчен четкий черный круг — обгорелые, расплавленные, дымящиеся боевики-робиоты, где стояли, там и полегли.

— Посмотрите, можно ли сохранить какое-нибудь оружие, — командую я стае.

Тело командира, двойника Ари, лежит внутри круга, почти что у самой двери.

Подхожу к нему ближе и содрогаюсь. Смотреть на его лежащие на земле останки тяжело. Одна рука оторвана, нога почернела, но глаза открыты и он медленно поводит ими из стороны в сторону, следя за моим приближением. Вблизи я теперь хорошо вижу — он ужасно похож на Ари, но это только слабая копия.

Я могу прикончить сотню роботов и глазом не моргнуть. Перешагну через них и дальше пойду, посвистывая. Но этот — совсем другое дело. Этот больше похож на жертву, и у меня просыпается к нему жалость.

Но потом вспоминаю, что его главное предназначение ликвидировать мою семью-стаю, вспоминаю, что только что похищена моя мама, что его бойцы только что держали ребят под дулами восьмидесяти нацеленных на них «Узи». Я наклоняюсь, чтобы ему было лучше слышно, и говорю:

— Ну, как поживает это г… мистер Чу?

Его голова дернулась, и свет в глазах погас.

— Передавай ему привет, если, конечно, тебя здесь подберут.

Поворачиваюсь к стае и отдаю приказ:

— Собирайтесь. Вещей брать по минимуму. Сматываемся.

25

Только мы входим обратно в дом, раздается телефонный звонок.

— Обыкновенный проводной телефон от электрической сети не зависит, — объясняет Игги, каким-то образом понимая, чему мы все удивляемся.

Хватаю трубку.

— Что?

— Макс, хорошо, что я до тебя дозвонился, — говорит Джон Абейт. — Поступили новые сведения об исчезновении Валенсии, но я бы не хотел обсуждать их по телефону. Нас известили, что за вашим домом ведется наблюдение.

— Думаю, уже не ведется. — Я смотрю на груды мусора за окном.

— Так или иначе, я высылаю за вами машину. Как говорится, береженого Бог бережет. Она будет у вас в течение часа.

— Через час уже рассветет, — ни к селу ни к городу говорю я ему. Меня вновь накрывает волной отчаяния от того, что случилось с мамой. Голова раскалывается, и я вдруг от усталости оседаю на пол. — Присылайте лучше броневик.

26

Рассвет, чуть забрезживший на горизонте и медленно расцветающий в темноте нежными розовыми и кремовыми проблесками, вселяет веру в жизнь и рождает у людей желание радостно встретить новый день.

Я вам сразу скажу: или эти люди совершенные психи, или просто мы знаем другие рассветы.

Такие, как, например, этот: разрушения по всей округе, обугленная земля, вывернутые с корнями и поваленные на землю кактусы, почерневшие обломки металла, расплавленные провода, плюс искалеченные останки бедняги-получеловека, созданного быть слепым оружием в чужой войне.

Когда, подняв облако пыли, за нами приехал бронированный «хаммер», мы все ждали его в гостиной. Ангел и Газзи спят. Надж притихла и сидит в углу, подперев кулаком подбородок. Игги и Тотал дружно храпят на втором диване.

На Клыка я даже не смотрю. Ума не приложу, как это я позволила себе так расслабиться? После некоторого, так сказать, прогресса в наших отношениях все мои защитные механизмы снова пришли в действие. Когда я сказала ему, что все, что между нами было, — это ошибка, он меня чуть не убил. И правильно бы сделал.

Когда у подъезда зашуршали шины «хаммера», я сначала из-за занавески внимательно его осмотрела. Из машины вышел доктор Абейт и испуганно воззрился на следы недавнего побоища. Открываю ему дверь:

— Здравствуйте!

Мы с ним несколько раз встречались, и он вроде бы ничего себе мужик. Я про него знаю, что он один из лучших маминых друзей, поэтому не мудрено, что на лице у него написано страшное беспокойство.

Увидев нас всех в целости и сохранности, он немного успокаивается.

— Этим тут у вас здорово досталось. — Он кивает на груду останков за окном.

— Как всегда, — устало откликаюсь я.

— Макс!

Я замираю, услышав еще один голос. Только этого мне и не хватало после сегодняшних ночных ужасов. Из «хаммера» выходит Бриджит Двайер и, широко улыбаясь и тряся рыжей гривой, торопливо подходит ко мне.

Даю ей себя обнять.

— Какой кошмар! То, что случилось с твоей мамой, — просто тихий ужас, — искренне говорит она. — Я тебе обещаю, что мы ее вытащим. Обещаю!

Киваю и стою, как истукан, пока Бриджит по очереди обнимает всю мою стаю.

Похоже, «защитные механизмы» надо снова переосмыслить.

— Давайте скорей, — торопит нас Джон Абейт. — Нас ждет самолет. Новостями обменяемся по дороге.

— Макс, — начинает Надж, и я нервно сжимаюсь в комок. Сейчас она что-нибудь выкинет. Но я стоически притворяюсь, что ничего не подозреваю:

— Садись скорей в машину, моя девочка.

Она судорожно сглатывает:

— Я остаюсь.

— Тебе нельзя оставаться. Здесь опасно.

— В школе вместе со всеми ребятами не опасно. — Она вяло машет рукой в сторону пожарища. — Я так больше жить не могу. Я хочу ходить в школу и быть, как все нормальные дети. Хотя бы ненадолго.

У меня есть миллион убедительнейших аргументов. Я готова красноречиво доказывать ей, что она не права и делает самую большую ошибку в жизни. Я уже открываю рот, чтобы начать свои доказательства, как вдруг до меня доходит: все это бесполезно. Надж уже не ребенок. Ей не пять и не шесть лет — ей одиннадцать. Еще годик, и она станет выше меня ростом. И сейчас, если она говорит, что она больше не может жить, как живет стая, значит, она действительно так жить не может.

Если она не может или не хочет больше бороться, ее неминуемо, рано или поздно, ранят. Или того хуже… Моя стая должна быть маленькой бесстрашной и отчаянной армией. А раз у Надж не лежит больше к этому сердце, на нее нельзя будет положиться в драке. И изменить это не в моих силах.

Я выпрямляюсь, поднимаю голову и выставляю вперед подбородок. Я в стае командир, потому что я готова на любую тяжелую работу.

— Чтобы «быть, как все нормальные дети», тебе вовсе не нужно избавляться от твоих крыльев, — отвечаю я ей сурово.

Не понимая, что означает мой ответ, она растерянно моргает глазами. Наконец ее осеняет, и она расплывается в счастливой улыбке, бросается меня обнимать и так сильно сжимает в объятиях, что я вот-вот задохнусь от недостатка воздуха.

— Можешь проколоть себе уши, можешь проколоть нос, пуп, что хочешь, — хриплю я, стараясь вздохнуть. — Но ты категорически, никогда, ни за что не имеешь никакого права избавляться от своих крыльев. А не то, клянусь тебе, я такими узорами разрисую твою тощую попу, что…

Докончить я не успела. Надж снова кинулась на меня с поцелуями и объятиями:

— Спасибо! Спасибо тебе большое. Я тебя так люблю! Так люблю!

Замечали вы когда-нибудь, как часто говорят люди про любовь, прежде чем сказать «прощай»?

Часть вторая Есть подлодка страшная у нас, страшная у нас, страшная у нас[9]

27

Больше часа мы едем в броневике по пустыне, пока наконец «хаммер» не зарычал перед воротами военного аэродрома. Скажу вам честно, за оградой, опутанной поверху колючей проволокой, любая девчонка почувствует себя в полной безопасности. Только я не «любая девчонка», и потому начинаю сильно дергаться. Но, по крайней мере, здесь мы с любого места можем подняться в воздух. Хотя… Мою уверенность слегка поколебали бросившиеся мне в глаза ракеты противовоздушной обороны на крутящихся лафетах. Остается только надеяться, что высокое начальство не будет тратить дорогостоящее вооружение на детей-мутантов.

Хоть мы и валились с ног от усталости, хоть и были до полусмерти голодны, и несмотря на то, что в голове у меня помутилось от смертельного беспокойства за маму, мы рассказали Джону и Бриджит все, что произошло в школе ночью. Джон в свою очередь показал нам оба полученных КППБ факса. Как только я увидела маму на фотографии, кровь у меня в жилах так и застыла. Нестерпимо видеть, как она испуганно смотрит прямо в камеру, а какой-то убийца приставил к ее голове дуло пистолета.

Клянусь, даже если придется прочесать все корабли на свете, я все равно найду этих подонков.

— Мы сейчас сядем на военный самолет до Сан Диего, — говорит Джон. — ФБР ждет нас там на военной базе. Посмотрим всю имеющуюся у них информацию и вместе подумаем, что на ее основе можно сделать.

Мимо снуют солдаты, и каждый знает, куда и зачем направляется. Я оцепенело киваю, а сама тупо слежу за их деловыми движениями или думаю про то, сидит ли уже Надж на уроке. Наверное, сидит.

Броневик подвозит нас прямо к маленькому военному самолету. Трап уже спущен. Все готово.

— Обещайте мне, что нас там накормят, — волнуется Игги.

— Накормят, накормят, не беспокойся, — успокаивает его Джон с усталой улыбкой. — Бриджит мне уже рассказала, какие вы были на «Венди К» прожорливые. Я вдруг вспоминаю, как мы жили с учеными в Антарктике на «Венди К».

Поворачиваюсь к Бриджит — она что-то увлеченно говорит Клыку. Он ее внимательно слушает, но частенько останавливает на мне задумчивый и серьезный взгляд. Что за чертовщину мы с ним устроили. Ненавижу эту ситуацию.

А Клыка люблю. Думаю, вся эта путаница из-за любви и случилась.

— Макс, все будет хорошо. — Ангел подошла ко мне и ласково погладила по руке.

О чем это она, интересно, о маме, о Надж или о Клыке?

— ВСЕ будет хорошо. ВСЕ.

Я насилу выдавила из себя улыбку, мы вылезли из «хаммера» и, с трудом отдирая ноги от горячего плавящегося асфальта, зашагали к самолету.

Вздрагиваю от заливистого счастливого лая. На верхней ступеньке трапа стоит Акела.

— Боже мой! — выдыхает Тотал и врастает в землю. Он уставился на нее, как голодающий на сникерс. Наконец затряс головой, стряхивая оцепенение:

— Мне снова воссияло солнце счастья! — Он глубоко вздохнул. — Воздух снова наполнился ароматами…

— … самолетного топлива, смолы, грязных мутантов и маламутки, — заканчиваю я за него, подталкивая его ногой вверх по ступенькам. — Давай, давай, лезь. Нечего по всякому поводу бродвейское шоу устраивать.

Тотал злобно на меня зыркнул и полез по трапу. Наверху они с Акелой минут пять друг друга облизывали и виляли хвостами. Не скрою, если забыть про мою нелюбовь к телячьим нежностям, картина эта была в общем трогательной.

Стоим и терпеливо дожидаемся, когда они закончат свои излияния и войдут наконец внутрь. Не тут-то было. Тотал отступает на шаг назад и гордо распахивает свои маленькие черные крылышки. Если собака может выглядеть ошеломленно, то именно такое выражение застывает на морде у Акелы.

— Это все в твою честь, моя королева! — восклицает Тотал, трепеща крыльями. — Наконец я достоин твоей красоты. Он встает перед ней на колени и целует ей переднюю лапу. А она благосклонно лижет его в склоненную макушку. Оглядываюсь вокруг — народ умиленно улыбается.

Вот она, волшебная сила любви!

28

Моряк в крахмальном белом кителе заметил нас, едва мы прошли в дверь. Мы на самой большой американской военно-морской базе Западного побережья. Честно говоря, я бы лучше осталась в Сан-Диего, но зато здесь всюду кондиционеры.

Сижу в конференц-зале, куда вот-вот придет толпа фэбээровцев, и думаю, сколько раз мы уже в эти игрыиграли. Что вы думаете, хоть одна из них чем-нибудь хорошим закончилась? Правильно! Ни-од-на.

Однако, всеми правдами и неправдами, а также чипсами, содовой и другими запрещенными приемами манипулирования хрупким детским сознанием, нас снова заманили на очередное заседание.

Входит начальственного вида дядька — тот самый, в белом крахмальном кителе, — и все головы сразу поворачиваются к нему. Поправив толстую пачку бумаг под мышкой и нахмурившись, он посмотрел в сторону женщины в синем пиджаке и с кучей звезд на погонах. С ней мы уже чуть раньше познакомились. Ее зовут адмирал Беллоуз.

— Почему здесь дети присутствуют? — рычит крахмальный.

— Спасибо, что вы к нам присоединились, господин командующий флотом, — отвечает адмирал Беллоуз. У нее седые короткие волосы, и выглядит она строго и деловито. — Эти дети — ключ к нашему расследованию. Более того, Макс — дочь доктора Мартинез.

Так-так. Она называет нас детьми, а не выродками-мутантами. Уже хорошо. А я к тому же еще и дочь, а не просто результат оплодотворения донорской яйцеклетки в процессе эксперимента. Удивительно, но адмиральша, похоже, нормальная тетка.

— Раз дочь, ей здесь тем более быть не положено, — отрезал командующий флотом.

— Мы, видите ли, очень чувствительные, — подает голос Игги.

Командующий полоснул его суровым взглядом, который, конечно же, на Игги никакого воздействия не оказал — напрасно потраченные усилия.

— Эти дети особенные, — говорит адмиральша. — Пожалуйста, господин командующий, поделитесь с нами вашими сведениями. Нам сейчас ни в коем случае нельзя терять ни минуты.

Решаю, что она мне даже нравится.

Командующий остановился было, подыскивая новые аргументы, но его отвлек положивший обе лапы на стол Тотал:

— Простите, — одной лапой он смахнул с морды крошки начо, — будьте любезны, нельзя ли попросить закусить, что-нибудь типа Guac или, скажем, pico de gallo. На худой конец, принесите, пожалуйста, воды Evian для моей дамы. — Он показал на Акелу, горделиво сидящую рядом со стулом доктора Абейта.

Стая ухитрилась сохранить серьезные лица.

— Не волнуйтесь, господин командующий, — нарушаю я оглушительное молчание. — Адмирал вам правильно объяснила, что мы особенные. Я сбросила ветровку и на все тринадцать футов распахнула свои крылья во всей их шоколадной красе. А они у меня потрясающие, даже несмотря на чуть заметную болячку на правом…

Все в зале, кроме Бриджит и доктора Абейта, прямо скажу, обалдели, а у командующего даже челюсть отвисла. Я слегка пошелестела перьями и предложила:

— Давайте все-таки перейдем к делу. Речь идет о моей маме.

Не зная, какое из двух зол меньше, говорящая собака или девчонка с крыльями, командующий, ни слова не говоря, отдал дискету моряку, сидящему перед компьютером. На стене позади стола замелькали слайды Power Point презентации.

Первый из них гласил: ПТИЦЫ ЗА РАБОТОЙ.

29

«Птицы за работой»? Что бы это значило? И какое отношение это имеет к моей маме?

Уместно будет напомнить, меня саму пару раз похищали. И если вы думаете, что состояние похищенного можно описать выражением «полный швах», должна вас разочаровать — вы ошибаетесь. А теперь с моей мамой происходит тот же кошмар, который я сама уже испытала. Одна мысль об этом приводит меня в содрогание.

За первым слайдом замелькали мутноватые кадры фильма.

— Съемка проводилась вчера вечером в девятнадцать ноль-ноль. Координаты места съемки: двадцать один градус, тридцать минут северной широты; сто пятьдесят семь градусов сорок семь минут восточной долготы, — сообщает крахмальный Командующий, а адмиральша поясняет для нас, невежд, ничего не смыслящих в военно-морских расчетах:

— Это в Тихом Океане, неподалеку от Гавайских островов.

На экране меж тем появляется общая картина с воздуха, точно съемку ведут с вертолета. Постепенно она увеличивается и увеличивается, точно камера снижается все ближе и ближе к воде. Непонятное мелькание и мельтешение постепенно превращается в зрелище птичьего столпотворения. Сотни тысяч чаек, альбатросов и еще всяких других морских птиц, о которых я никакого понятия не имею, зависли в двух футах над морем. Да так плотно друг к другу, что даже воды не видно. То и дело ныряют вниз — то ли кормятся, то ли бешено атакуют кого-то. По фильму понять трудно.

— Похоже на раздачу бесплатных креветок, — обалдело комментирует Газ.

— Что там происходит? — Мне не сдержать нетерпения. — Не пора ли наконец перейти к тому, где моя мама.

— Нам о ней пока ничего не известно, — отвечает крахмальный. — Смотрите дальше.

Камера сдвигается, и в кадр попадает небольшой рыбацкий корабль, примерно в сотне ярдов от птичьей суматохи. Команда высыпала на палубу, и все смотрят на птиц. На лицах людей написано полное изумление. А кое у кого — страх. Читаю на борту название корабля: Nani Moku.

Вдруг мощный толчок из-под воды — корабль переворачивается, раскалывается пополам и в мгновение ока тонет. Матросы отчаянно барахтаются, стараясь уцепиться за обломки. Те, что выносливее, пытаются помочь теряющим силы. Один моряк из последних сил держит товарища на плаву, но внезапно понимает: он мертв.

— Командующий, вы полагаете, это был кит? — спрашивает адмиральша.

— Неизвестно. Возможно, кит, а возможно, подводная лодка. Судить трудно. Мы сотни раз прокручивали эти кадры, но так и не пришли ни к какому заключению.

Он снова поворачивается к экрану.

Фильм закончился, и на экране проступило зеленоватое мутное изображение. Я чуть не закричала:

— Мама!

Она смотрит прямо перед собой. Карие глаза испуганы, но полны решимости. Рук не видно. Похоже, они связаны за спиной. Рядом с ней человек в маске держит газету «Нью-Йорк Таймс» и показывает на вчерашнее число. Хотелось бы знать, где они взяли эту газету?

Меня замутило. Клык под столом придвигает свою ногу к моей — мол, держись. В нормальной ситуации — я имею в виду наши повседневные преследования и погони, потому что ничего нормального в нашей жизни нет, — так вот, в нормальной жизни меня бы его поддержка вполне успокоила. Но сейчас от его прикосновения стало только больнее. Я вдруг понимаю, как помогает мне в трудную минуту Надж. A ее-то рядом как раз и нет.

— Обратите внимание, камера жестко сфокусирована на докторе Мартинез, — продолжает командующий. — Задний план практически неразличим. Разве что вот здесь.

Он кивает техническому ассистенту, и изображение увеличивается. Мамин локоть становится белым пятном, и в конце концов рассмотреть на экране вообще ничего невозможно.

— Смотрите сюда. — Командующий ведет по экрану красным пятнышком лазерной указки. — Нам кажется, что вот здесь просматривается отверстие окна. — Он показывает на какую-то совершенно неразличимую серую муть. — А точнее сказать, не окна, а иллюминатора. А теперь смотрите вот здесь, видите?

Он взмахивает лазерным лучом, и я замечаю, как болезненно дернулась голова у Тотала. Мысленно даю себе обещание ни за что не давать в руки Газзи и Игги лазерных указок.

Красная лазерная точка соскользнула внутрь того, что командующий называет иллюминатором, на расплывчатое пятно потемнее.

— Будьте добры, увеличьте резкость на сто процентов.

В следующую секунду все в зале замерли. Мутные и расплывчатые, но все же вполне отчетливые, внутри иллюминатора видны слова: Nani Moku.

Свет зажигается, и командующий поднимается во весь рост:

— Мы полагаем, этот снимок сделан на подводной лодке. По всей вероятности, это она перевернула рыбацкий траулер, хотя полной уверенности у нас в этом нет. Единственный достоверный факт — это то, что фотография зафиксировала под водой обломок траулера. Следовательно, преступники держат доктора Мартинез под водой. Далее. Поскольку нам известно, что место кораблекрушения — в Тихом океане, в районе Гавайских островов, значит, доктор Мартинез находится где-то неподалеку.

Я уже готова вскочить и сорваться лететь на Гавайи. Мгновенно вычисляю: от Сан Диего это займет у меня часов шесть-семь.

— А почему ваш первый слайд дает это странное заглавие «Птицы за работой»? Что это значит? — интересуется адмиральша.

— Это пока непонятно. Но у нас имеется видеозапись с поверхности воды. Вы видели ее в начале презентации. Именно эту фразу мы услышали, прокрутив пленку с пятисотпроцентным ускорением.

— Макс, сядь, пожалуйста, — тихо просит меня доктор Абейт.

Поворачиваю к нему голову и только тут понимаю, что я уже поднялась со своего места. Однако командующий не обращает на меня никакого внимания и продолжает:

— Мы разработали план, и нам требуется ваша помощь. Правда, это отнюдь не означает, что кому-то надо срочно срываться с места и нестись туда сломя голову.

Я вспылила:

— Я вовсе не срываюсь и никуда не несусь.

— Максимум Райд срывается вперед по-максимуму, — бормочет себе под нос Тотал.[10]

Скрипнув зубами, сажусь на свое место:

— Давайте скорей. Излагайте свой план. В вашем распоряжении минута.

30

Привожу список того, что в настоящий момент отравляет мне жизнь.

1. Мы сидим в самолете, предоставленном нашим старым приятелем Нино Пьерпоинтом, или, иначе говоря, самым большим толстосумом из всех мировых толстосумов. Т. е. нас доставляют самолетом на Гавайи.

2. Я никого не трахаю по башке и ни из кого не вытрясаю никакую информацию.

3. Клыковская красавица по-прежнему ошивается с нами, и она по-прежнему рыжая.

4. Надж по-прежнему торчит в своей долбаной школе.

5. Мама по-прежнему в плену.

6. Клык как был Клыком, так Клыком и остается.

Джон Абейт присел со мной рядом. А я, развалившись в шикарном кожаном кресле, небезуспешно пытаюсь вздремнуть. Совсем недавно моей койкой была бетонная лавка в заброшенном туннеле Нью-Йоркской подземки. А теперь вот растянулась в роскоши частного самолета, укрытая мягким мохеровым пледом. А толку? Если выбирать, так, может, и у подземки свои преимущества найдутся.

Главное из них, что на бетонной лавке я спала как убитая. И стая была вместе. Мамы у меня тогда не было. А уж тем более такой, которую я люблю до смерти. Не говоря уже о такой маме, которую похитили, так что теперь «любовь до смерти» — никакая не метафора, а реальность нашей с ней жизни. Потому что и ей грозит гибель, и я готова спасти ее даже ценой собственной смерти.

Открываю один глаз:

— Мы что, собираемся торпедировать подводную лодку с воздуха? А подводные противолодочные ракеты у нас имеются?

По губам Джона пробегает слабая улыбка:

— Нет, мы летим на другую военную базу, на Гавайи. Командование военно-морского флота согласилось помочь нам с освобождением Валенсии.

— А КППБ согласилась оставить в покое крупные корпорации? — в лоб спрашиваю я у него. Именно это условие ставил мне мистер Чу. Если они согласились, может, тогда он и сам освободит мою маму?

Джон отводит глаза:

— Нет. Как узнали о похищении Валенсии, в партии только это и обсуждается. Мы уверены, что Валенсия нас не простит, если узнает, что мы сдались и отступились. Особенно из-за нее. Ведь она один из основателей КППБ. Вот и получается, распусти мы партию ради ее свободы — погибнет дело всей ее жизни.

Я задумалась и в конце концов вынуждена была признать:

— Да, ты, наверное, прав.

— Джон? — По соседству с нами Газзи прижался носом к стеклу. — А что случится, если большая птица, типа гуся, влетит в мотор самолета?

С чего это Газзи гуси так озаботили?

— Думаю, хорошего будет мало.

— А что будет, если кто-нибудь прямо перед взлетом запихает в мотор самолета футбольный мяч? — подозрительно задумчиво продолжает допытываться Газ.

— Что-то ты больно странные задаешь вопросы.

— Нет, это я так… Интересуюсь… — Голубые глаза Газмана принимают исключительно невинное выражение. Я даже не подозревала, что он на такую мину способен.

— Ни за что бы не подумал, но мне ужасно не хватает трепотни Надж. — Игги неожиданно меняет тему разговора.

— Я тоже без нее скучаю. Мы всегда с ней хихикали. — Ангел играет с Бриджит в покер и поднимает голову от зажатых в руке карт. Бриджит, видно, не научил ее горький опыт, что с Ангелом в карты играть бесполезно, — все равно ни за что не выиграть.

— Она у нас настоящая шоколадка. — Игги смотрит в иллюминатор невидящими глазами.

— Да что вы завелись, честное слово! Перестаньте. Уверена, что с ней все в порядке. — Я бодрюсь, стараясь заглушить боль в сердце. — Она же сама захотела остаться.

— И смеется она заразительно… — грустно добавляет Газзи, явно игнорируя мой притворный оптимизм. — И ее закидоны девчоночьи тоже очень смешные.

Да уж, всем известно, что за девчонку меня никто не считает. На мне в этом отношении давно жирный крест поставлен. Надж мне даст сто очков вперед. А уж по сравнению с Бриджит я просто какая-то груша боксерская.

Тут к нам подходит Клык. Джон улыбается, встает, уступает ему место, а сам пересаживается к Ангелу и Бриджит.

Клык откидывается в кресле, как бы невзначай глянув вокруг, пробирается рукой ко мне под одеяло и сжимает мою руку. Чувствую, как щеки у меня становятся пунцового цвета. Надеюсь, на меня никто не смотрит.

— Жаль, что с твоей мамой все так хреново. — Голос у него такой тихий, что кроме меня его никому не слышно. Я киваю и чувствую под одеялом его сильную руку, каждый ее мускул, каждый шрам, каждую мозоль. — И с Надж тоже фигня какая-то получилась.

Я снова киваю и вспоминаю ночь с Клыком в пустыне, когда мы, вернувшись домой, застали там разорение, скандал и хаос. А на следующее утро Надж от нас откололась… Внезапно чувствую, как у мне пересохло в горле, а веки отяжелели.

— Я здесь, с тобой. — Голос у него такой мягкий, что я не уверена, будто его слышу. Или, может, я ослышалась? Вроде нет.

Вот так всего в четырех словах Клык сказал все, что я думала и что чувствовала. Все, что между нами было и еще только будет.

Он твой родной человек.

Глаза у меня сами собой раскрылись. Голос? Ты? Вернулся?

31

— Думаю, это займет у вас по крайней мере семь дней. — Тетка в хорошо пригнанной форме цвета хаки равнодушно смотрит мимо нас.

— Нет, — запротестовала я, угрожающе скрестив на груди руки, а Бриджит чуть не хором со мной пытается ей объяснить:

— Но у нас такого времени нет.

— Тогда они вообще никуда не поедут, — отрезала тетка.

Значит так. Мы на Гавайях. Вот мои первые впечатления: прибыли на рассвете. Выходим из самолета — как будто попали на киностудию, с искусственными пластиковыми пальмами и невозможно красивой голубой водой. Я сразу вспомнила, как Клык хотел найти для нас необитаемый остров, где бы мы жили спокойно и счастливо. И чтоб никакого спасения мира и никаких сражений с подводными лодками. Только мы, мягкий желтый песок и синее-пресинее море.

А здесь нас приветствовал нежный морской бриз, экзотические ароматы неведомых растений, пальмы с настоящими кокосами и… этот бульдог в юбке, которая уже успела здорово меня завести.

Джон и Бриджит предостерегающе на меня смотрят.

— Это мы еще поглядим, кто поедет, а кто нет. — Надеюсь, все слышат в моем голосе стальную решимость и волю, потому что тон, которым я это произношу, я обычно приберегаю для исключительных обстоятельств. Как, например, когда Газзи оставил в кармане коробку с фломастерами, в один из тех редких случаев, когда я запихнула все наши шмотки в стиральную машину, так что нам потом пришлось несколько месяцев ходить раскрашенными во все цвета радуги.

Но бульдог в юбке, видать, не напрасно была военной закалки. Она встретилась со мной глазами. Надо сказать, когда ее взгляд скрестился с моим, поединок был практически на равных. Судите сами, что написано на ее лице, если я готова хорошенько разутюжить ее танком.

— Присутствие на любом корабле флота Соединенных Штатов запрещено всем, не прошедшим с удовлетворительным результатом БТКНС, базовый тренировочный курс навыков самообороны. — Лейтенант Хаки чуть ли не оскалилась. — Этот курс обычно занимает три недели. Учитывая ваши исключительные обстоятельства, мы согласились провести недельную ускоренную интенсивную подготовку. Весьма маловероятно, что вы эту неделю выдержите. Но если выдержите, через неделю будете допущены на корабль военно-морского флота США для попытки обнаружения местонахождения доктора Мартинез, а при благоприятных обстоятельствах и ее спасения под руководством, наблюдением и командой военно-морского флота США.

Боже! Как у нее только дыхания хватило всю эту тираду без остановки выпалить!

— Вам, кажись, нравится произносить эти слова: «военно-морского флота США». Нравится, да? — жизнерадостно спрашивает Газзи.

Ее серые глаза злобно сверкнули в его сторону.

— Лейтенант, я очень надеюсь, вы понимаете, что поиск жизненно необходимо начать как можно скорее, — твердо заявляет Джон. — Адмирал Беллоуз уверила нас, что нам будут предоставлены все возможные ресурсы.

— Никто вам в ресурсах не отказывает. Как только вы пройдете БТ…

— Мы уже слышали про ваш БТ, — перебиваю ее я. — У нас есть все необходимые навыки самообороны. И не только необходимые. Поверьте мне, ничему новому вы нас не научите.

На секунду всем показалось, что бульдожица сейчас рассмеется. Но вместо этого она как-то странно хрюкнула и махнула стоящему в дверях рядовому, тоже с головы до ног облаченному в хаки:

— Рядовой, проводите наших посетителей и их собак в отведенное им помещение.

— Слушаюсь, мэм! — Здоровенный солдат вытянулся в струнку и лихо приложил руку к пилотке.

Тотал глухо зарычал в негодовании, а я посмотрела на Джона. Он выглядит ужасно расстроенным, усталым и угнетенным — сразу понятно, как важно ему спасти маму. Жестом он подозвал нас поближе:

— Ребята, делайте пока, что вам велят, а я пойду попробую кое-кому позвонить. Что бы мы ни делали, а жизнь или смерть Валенсии зависит от их согласия нам помочь.

Жизнь или смерть моей мамы.

— Без их ресурсов у нас совершенно связаны руки, — продолжает Джон, — и, скажу вам честно, у нас недостаточно связей и влияния. Так что, боюсь, нам вряд ли удастся заставить их изменить правила. Но я все же попробую кое с кем связаться.

Во мне эмоции борются с разумом. Вот только какого хрена мой чертов Голос вечно пропадает как раз тогда, когда он мне больше всего нужен? Вроде он недавно в самолете опять прорезался. А может, это был не он? Может, это Ангел свои мысли мне в голову натолкала. Или, может, это я сама с собой разговаривала и желаемое за действительное выдавала?

Так или иначе, но никакой Голос мне сейчас не помог. И правильное решение опять оказалось на моей ответственности.

Как же я это все ненавижу! В какую гадость ни вляпаемся, мне всегда приходится самой нас из нее вытаскивать. Никогда в жизни я еще ни одному чиновнику не позволила в наши проблемы вмешаться. Но здесь — другое дело. То, что мне самой, даже с помощью стаи, маму не вызволить, это мне как дважды два ясно. Тихий океан слишком велик и слишком глубок.

От этой удручающей реальности у меня происходит раздвоение личности — очевидный признак моей полной неспособности к командной игре. Где они, те золотые дни, когда все, что от меня требовалось, — это спасти мир. Ни о чем другом мне думать было не нужно. Мир спасать — дело пустяковое. Не то что маму.

Минуту подумав, я напряженно кивнула:

— Ладно. Но пусть только попробуют не взять нас на корабль, как только мы их курс пройдем. Даже если нам на него меньше недели потребуется.

Джон облегченно кивает. Скрежеща зубами, с головной болью, поворачиваюсь идти за солдатом.

— А где здесь столовая? А танк нас водить научат? А оружие ваше посмотреть можно? А взрывчатки у вас здесь много? — теребит его Газман.

Солдат уже смотрит на него совершенно затравленно:

— Столовая есть. К оружию доступ строго запрещен. Никаких танков. А про взрывчатку вообще думать забудь. Все понял, шкет?

Газзи страшно разочарован.

Ни к черту этот военный рай не годится.

32

Зная нашу историю, нетрудно предположить, что всяческие ужасы, катастрофы и катаклизмы в нашей жизни — дело обычное. И все же, когда на следующее утро будильник настойчиво зазвонил в пять утра, я поняла, что перед нами разверзлась новая, еще неизведанная страшная бездна.

Ночь мы провели в здоровенной перевернутой трубе, распиленной вдоль на две половины. Джон объяснил, что это называется Куонсет Хат.[11] Внутри было похоже на длинный гостиничный номер с низким потолком. В одном конце стояли восемь узких железных коек. Тотал мгновенно облюбовал одну из них для себя и Акелы. Я только отвернулась. Пускай. Все равно Надж теперь ее койка не потребуется.

Мы только-только спустили с кроватей ноги, как железная дверь загромыхала под чьими-то кулаками и тут же раздался басовитый крик:

— Рядовой Чад Воркман прибыл для исполнения обязанностей.

Раздраженно открываю дверь:

— Что надо?

На меня ошарашенно смотрит молодой, стриженный под горшок солдатик, проверяет номер на двери и так же бодро повторяет:

— Рядовой Чад Воркман прибыл для исполнения обязанностей. — И, подумав, решается объяснить. — Здесь должны находиться временные призывники. Мне велено отвести их в столовую, к кастеляну, а потом в комплекс БТКНС.

— Ребята, пора на БТ, — кричу я в темноту и бросаю через плечо рядовому Воркману: — В столовую мы готовы, а с БТ сам разбирайся.

— Вы голодные? — не понял он. — Столовая уже открыта.

Стая кое-как приковыляла к двери, и один за другим, взъерошенные и заспанные, ребята построились за мной. Бриджит и Джона приходится дожидаться: с их старомодными понятиями о том, что нельзя спать в одежде, они еще минут пять натягивают на себя штаны и рубашки.

— Тотал, не волнуйся, мы сюда принесем тебе поесть, — успокаиваю я пса, глядя, как он понуро семенит от двери.

— Да уж… Здесь тебе не Франция, — вздыхает он в ответ и вертит головой в поисках подходящего места пописать.

Тотал у нас стал завзятым франкофилом по той простой причине, что собак во Франции чуть ли не в каждый ресторан пускают.

Рядовой Воркман выпучил на него глаза, но смолчал и, нервно закашлявшись, повернулся ко мне:

— Форму вам выдадут после завтрака.

Игги ощупывает материал своих форменных штанов:

— Хаки мне не идет. Я лучше выгляжу в холодных тонах.

Если честно, хаки никому из нас не идет. А на Клыка вообще смотреть странно — он всегда только черное носит. Я даже рада, что с нами Надж нету. Она бы непременно стала ко всем приставать, выясняя, есть ли у них розовая форма или не найдется ли подходящей ленты для волос цвета хаки.

Рядовой Воркман громко ахнул, когда я достала перочинный нож и принялась делать длинные разрезы на наших новых рубашках.

— По уставу строго запрещается нанесение ущерба имуществу военно-морского флота Соединенных Штатов.

— Ты, паря, не волнуйся. Нам иначе крылья из-под рубашки не вытащить, — объясняет ему Игги. А Газман без всякого понимания ранимой души рядового Воркмана тут же демонстрирует сказанное: просовывает крылья в прорези и раскрывает их на все девять футов. А потом еще, для пущей убедительности, встряхивает перьями.

Рядовой Воркман становится серого цвета, от чего, как нетрудно себе представить, форма уродует его еще больше.

Построенный из металлических цепей забор высотой в семь футов отделяет БТ-комплекс от остальной территории базы. У ворот хмуро стоит с блокнотом высокий тощий солдат с рублеными чертами лица. Рядовой Воркман передает нас ему с рук на руки и моментально испаряется, без сомнения, моля Бога никогда нас больше не видеть. Ну и фиг с ним — он не единственный, кто не пылает к нам вечной любовью.

— Классные комнаты — за теми деревьями. Марш! — рявкнул нам вахтенный.

Вас, наверное, удивит, но мы не слишком сильны в маршировке. И строй мы тоже не больно умело держим. А если вы хотя бы мельком просмотрели все мои предыдущие рассказы, вам легко догадаться, как мы реагируем на приказания.

Причем на любые.

33

К тому времени как мы вошли в маленькую классную комнату с застланным линолеумом полом, я была уже на пределе. Классную комнату. Вечно меня стараются засунуть в какую-нибудь классную комнату. Это стало уже столь же предсказуемо, как то, что меня стараются кокнуть. И толку от этого так же мало, но кайфу мне в результате несравнимо меньше.

Я взрываюсь:

— Это просто свинство! Я тут за партой прохлаждаюсь, а моя мама, связанная, брошена в подлодке на дно моря! Черт знает что!

— Садись! — орет на меня инструктор.

С трудом заставляю себя опуститься на пластиковый стул, прикрепленный к металлической парте. Вычисляю, сколько силы потребуется, чтобы метнуть такую парту в окно, но в это время входят несколько других призывников. Все они, парни и девушки, с полными наивного ожидания и надежды лицами, молча рассаживаются по местам. Им явно уже вдолбили кучу ахинеи про дисциплину в военно-морском флоте Соединенных Штатов, и они старательно нас игнорируют. Но я все равно то и дело чувствую на себе их брошенные исподтишка взгляды.

Дядька в форме плюхает на стол стопку папок и выводит на доске мелом: «КЛТ Палмер».

Повернувшись, он презрительно оглядывает класс и замечает поднятую Ангелом руку.

— Простите, пожалуйста. Что значит «КЛТ»?

Она невинно хлопает глазами. Всем прекрасно известно, что Ангел — это непередаваемая смесь очаровательного белокурого херувима, сущего дьяволенка и еще чего-то совершенно необъяснимого. Но от этого только еще больше пугающего. Большинство видит в ней только славную маленькую девчушку. Их счастье — в полном неведении. До поры до времени.

— Кротость, любовь, теплота, — догадывается Газзи.

У нашего инструктора глаза — все равно что лазерные пушки. Такие же, как у флайбоев или у наших недавних врагов, последней модели робиотов типа Зануды. Кабы ему было позволено, он бы Газа тут же лазером на части разрезал.

— КЛТ означает «капитан-лейтенант», — цедит он сквозь зубы. — Ты, парнишка, здесь для того, чтобы научиться приемам самообороны. Зачем, меня не касается. Но моя работа — им тебя научить. Урок номер один: заруби себе на носу, отвечаешь, только когда тебя спрашивают. Понятно?

Ладно, признаюсь, я захихикала. Ужасно все-таки смешно, когда взрослые начинают командовать. Капитан-лейтенант моментально перевел на меня грозный взгляд. Пришлось задавить смех и опустить глаза на ботинки. Он поворачивается к Газзи:

— Понятно?

— Угу, понятно.

— Надо отвечать: «Есть, сэр!»

— О'кей. — На лице Газзи проступает недоумение.

— Отвечай, как положено.

— Ох… О'кей… Есть, сэр. — Газзи наконец сообразил, что от него требуется, и, похоже, очень собой доволен.

Меня уже давно мучает один вопрос, и я поднимаю руку:

— А почему название Пёрл-Харбор звучит так знакомо?

Глаза лейтенанта-полковника снова сужаются:

— Пёрл-Харбор — самая знаменитая американская военная база. Со времен Войны за независимость[12] это единственное место на территории Соединенных Штатов, подвергшееся военной атаке.[13]

Первый раз обо всем этом слышу. Но не буду повторять лишний раз, — я страшно, постыдно необразованна.

Газзи наклоняется ко мне и шепчет:

— Про это еще кино такое было с Беном Аффлеком.

Вот оно что! Теперь вспомнила.

Лейтенант-полковник повернулся обратно к доске и пишет:

«Основы:

— персональная самооборона;

— использование оружия;

— принципы сохранения жизни в экстремальных условиях;

— скрытые военные операции».

Давайте вернемся немного назад. Что касается самообороны, скажем без ложной скромности, моя стая изрядно талантлива. «Использование оружия?» Какое только мы уже ни испробовали. Хотя я не откажусь от тренировки по запуску ракет типа земля-воздух. «Сохранение жизни в экстремальных условиях?» За последние два года каждый день мы только этим и занимаемся. Коктейли из кактусового сока, пустынные крысы, поиски съестного на помойках. Думаю, тут мы хорошо подкованы. Что там у них следующее? «Скрытые военные операции?» Жду не дождусь. То-то мы развлечемся, когда Клык пропадет прямо у них на глазах.

Думаю, сегодня часам к четырем мы с этим курсом разделаемся. Надо будет только ланч побыстрее съесть. А там уже можно и на корабль загрузиться и наконец маме на выручку отправиться.

Как найдем мистера Чу, я его заживо собственными руками на куски разорву и морским птицам скормлю. Даром они, что ли, с таким энтузиазмом над морем кружат.

34

Обеспокоенно наклоняюсь над инструктором, заглядывая ему в лицо:

— Простите, извините меня, пожалуйста. Я не нарочно. У меня только случайно получилось вас так здорово к стенке припечатать. Я вам нос не сломала? Слава богу!

Мужик в белом костюме для карате и с черным поясом с восемью полосками хватает ртом воздух, стараясь поймать дыхание. Он попробовал было вскочить на ноги, но в мозг тут же поступил сигнал отсутствия кислорода в легких, и он снова завалился на бок.

Его обступила стая и остальные призывники, которые выпучились теперь на нас, как на ненормальных. Подождите, подождите, почему «как»? Мы и есть ненормальные.

Занятие началось с того, что все минут десять смотрели, как инструктор крошит, переворачивает, бросает, пинает и пихает всех, находящихся в классе. На нас он не обращал никакого внимания до тех пор, пока, дождавшись своей очереди, я не встала прямо перед ним.

— Не торопись, девочка. Посмотри пока, понаблюдай.

Он уже готов отодвинуть меня в сторону, но я решительно затрясла головой:

— Давайте уж поскорей покончим с этим раз и навсегда.

Насилу согласившись, он объяснил, что собирается делать и как я должна ставить ему блокировку или уходить от удара. Но мне уже не терпелось побежать проглотить ланч, и я его не особенно слушала. Потом он на меня пошел. Я нырнула, ушла вниз ему под руку, сделала сзади кик ему под колено, и он осел на землю.

Только он начал подниматься вращательным движением, я сложила руки топориком, рубанула его по плечу, очень стараясь не сломать ему ключицу, подпрыгнула и, закрутившись, дала ему ногой в грудь. Тогда-то он и отлетел в стену и стек по ней вниз, как дождевая капля.

Минут через семь он слегка оклемался и смог сесть, но все еще задыхается и дышит со свистом.

— Я же говорила капитан-лейтенанту, что у нас с боевыми единоборствами все в порядке. Наверно, он мне не поверил, — оправдываюсь я извиняющимся голосом.

Глаза у инструктора сверкнули. Он медленно встал на ноги и навис надо мной. Во мне пять футов — восемь, а он инчей на шесть повыше меня будет. И пудов на сто сорок потяжелее.

— Попытка не засчитывается, — говорит он. — Я тебе поблажку дал. Думал, ты ребенок. Но если хочешь по-взрослому, давай по-взрослому.

Даже если в моей анкете мне сейчас переправят пол с женского на мужской, я все равно признаюсь, что сердце у меня подскочило от радости. Я уже бог знает сколько не дралась и в глубине души начала беспокоиться, что размякла и что мои отточенные до блеска бойцовские навыки потеряли остроту. А теперь этот славный морячок по доброй воле собирается помочь мне тряхнуть стариной.

— Конечно хочу, спрашиваешь. Давай по-взрослому, — говорю я, стараясь подавить возбуждение. Слышу, как позади меня Клык задушенно хрюкает, и вижу, что Газ и Игги готовятся делать ставки на победителя.

— Макс, только ты его слишком-то уж не бей, — просит Ангел и прячет улыбку, видя, что лицо инструктора перекашивается от гнева.

Он расправляет плечи, делает десять шагов назад и вперед и хрустит костяшками пальцев. Будущие моряки нервно озираются и отодвигаются от нас подальше, a к выходу поближе.

Инструктор глядит на меня с холодной решимостью, принимает позицию «к бою» и, вытянув руку, подзывает меня последовать его примеру.

— Я такое в кино видела, — говорю я ему. — Клевое было кино…

Но он не слушает и бросается на меня, не дав рассказать про фильм…

Именно с этого момента день его можно считать вконец испорченным.

Наш бой длился совсем недолго. Минуты, наверное, четыре. Но и четыре минуты могут показаться бесконечными, если тебя молотят. Не хочу сказать ничего плохого про американский флот и подготовку его состава, но бедняга не нанес мне ни единого удара. Может, он мысленно уже взял увольнительную или просто о чем-то своем задумался. В конце концов мы пришли к исходной позиции: я прижимаю его к полу, а он хватает ртом воздух.

— Слушай, ты не расстраивайся. Ты тут не виноват, — успокаиваю я его, даже не запыхавшись. — Я генетически усовершенствована. И… как бы это сказать… свирепая. И злая, как волчица. Ты там как, живой?

После долгого молчания он молча кивает.

Я показываю ему пальцем на мою стаю:

— Может, хочешь с кем-нибудь из них попробовать?

За исключением Клыка, всем им не терпится поразмяться. Но инструктор трясет головой, мол, не хочу.

— Правильно. Очень мудрое решение. Как насчет того, чтоб поставить нам всем зачет и удостоверить вышестоящих товарищей, что все мы с успехом прошли курс самообороны? Что ты на это скажешь?

Инструктор опять кивает.

Я махнула ребятам:

— На ланч еще не пора? Я что-то проголодалась.

Игги нащупывает свои часы:

— Сейчас девять с маленьким хвостиком. — И поясняет: — Утра.

Я застонала:

— Ладно, тогда пойдем поищем автоматы с шоколадками и чипсами. Мне срочно необходим миллион сникерсов.

Похоже, мы действительно развяжемся с этой бодягой не позже четырех.

35

Вопрос. Перед вами гладкая деревянная стена высотой восемь метров. Ваша задача — оказаться по другую ее сторону, чтобы спасти товарищей. Как вы будете выполнять свою задачу?

Ответ. Сделайте разбег, обопритесь о стену одной ногой, перебросьте руку через верх, старайтесь провисеть как можно дольше, чтобы или товарищ на другой стороне перетянул вас за руку, или товарищ с вашей стороны снизу подтолкнул вас наверх. Данная задача выполняется только командным методом.

ОДП (ответ детей-птиц). Возьмите да перелетите на другую сторону. И дело в шляпе.


Вопрос. Вам нужно проползти по грязи двадцать ярдов. Проблема: в восемнадцати инчей над землей натянута колючая проволока. Как вы преодолеете препятствие?

Ответ. Ползите по-пластунски. Ни в коем случае не поднимайте ни задницу, ни плечи, ни голову.

ОДП. Что тут говорить? Мы годами ползали, как крысы, и извивались, как змеи. А как иначе спрячешься под кроватью, чтобы незаметно схватить Игги за щиколотку, когда он встанет попить воды. Вдобавок мы все очень тощие. Так что только крылья подоткни поплотнее — и никаких проблем.


Вопрос. Чего не могут дети-птицы?

Ответ. Они все могут.

ОДП. У нас, к вашему сведению, слабовато с манерами.


Перепрыгивать на веревке через зыбучие пески, переходить через реку, держа оружие над головой, балансировать на крутящемся бревне, взбираться по канату, бегать спринт, проползать в тесных туннелях — наша тренировочная группа рядом с нами начинает впадать в крутой депресняк. А они все старше нас, и муштруют их уже не первую неделю.

Как мы ни стараемся им объяснить, что мы специально созданы быть сильными, быстрыми и легкими, это их мало успокаивает. Они только видят, что несовершеннолетняя мелкота дает им сто очков вперед. Они уже на карачки свалились и блюют от усталости, а мы только едва запыхались. Высота нам нипочем. Схваток не на жизнь, а на смерть на нашем веку не счесть. На цепи и в казематах и клетках насиделись — каждый за троих. Экспериментам всяческим подвергались. По канализационным трубам и трубам систем кондиционирования ползали. Доходили до пределов физических, эмоциональных и психологических возможностей. Поэтому теперь вся эта БТ-тренировка для нас — пикник да и только.

Говорил же мне Джеб, что все, что со мной происходит, есть тренировка на будущее. Наверное, он именно это имел в виду.

— Класс, мне тут клево! — говорит Газзи, поглощая в перерыв ланч в столовке. — Помните, как мы тогда на свалке ржавую тачку стибрили. Тогда тоже надо было через всякие горы перелезть, да еще не издать ни звука. Как на этом курсе преодоления препятствий. Тогда даже труднее было. Передайте-ка мне бутылку с кетчупом.

Толкаю к нему кетчуп.

— Надо этим флотским отдать должное. Они в жрачке толк знают. — Игги в четвертый раз идет за добавкой, легко пробирается между столами, раздвигает толпу и с новым подносом встает в очередь на раздачу.

— Долго мы еще будем здесь болтаться? — спрашиваю я Клыка. — Мама уже почти два дня в подводной лодке сидит связанная. Нечего прохлаждаться — нам каждая минута дорога.

— Значит, что нам теперь осталось? Самооборону — сдали, препятствия — сдали, экстремальные условия — сдали. Осталось применение оружия. — Клык уверенно заключает, что к пяти мы весь курс кончим.

— Теперь у нас что? — Ангел дожевывает третий гамбургер.

Клык проверил расписание:

— Следующее — тайные операции.

Ангел удовлетворенно улыбается.

36

— Ты во́да! — Газзи стукнул морячка по плечу, и тот с криком подпрыгнул чуть не на фут.

Должна признаться, я от этого тренинга здоровский кайф словила. Нас завезли непонятно куда, в какой-то густой пальмовый лес. Велели добраться обратно на базу и незамеченными шмыгнуть мимо постов охраны.

Игги и мне пришлось прижиматься к деревьям и нырять за огромные вулканические валуны. Но все равно, хоть охранники из морской пехоты во все глаза бдели, проскочить мимо них оказалось не так уж и трудно.

Газзи взял их на пушку — обычные его штучки. Сперва — он у нас кого хочешь передразнить может — засвистел по-птичьи. Охранник задрал голову. Стоит и вверх смотрит. А Газ как выскочил, тут его и запятнал. Олухи те опомнились, бросились за ним в погоню, а он еще другой свой талант применил. Сами знаете какой. Хотя лично я талантом ЭТО не назову. На самом деле это недостаток дизайна Газзи. Мальчишки, конечно, от этого животики надрывают, но мы с Надж и Ангелом — существа более развитые и постоянно отговариваем его от демонстрации этих самых, с позволения сказать, «газообразных талантов».

Короче, скажу только, что Газзи полностью демобилизовал охранников, оставив их со слезящимися глазами задыхаться и кататься по земле в приступах кашля. А сам с победоносными воплями дернул через лес и дальше, на открытую поляну, где с секундомером дожидался капитан-лейтенант.

Игги и Клык бросились жать Газу руку, а капитан-лейтенант повел носом в сторону леса и подозрительно нахмурился.

— Да вы не беспокойтесь, — говорю я, падая на траву, — еще пара минут, и все развеется. Оно никогда долго не держится.

— Не положено! — набросился Палмер на Газзи. — Кто разрешил использовать газовое оружие? Я тебя сейчас…

— В том-то и дело, что он ничего не использовал. Вы же сами знаете, его зовут Газман. Думаете, мы его от фонаря так назвали?

Тут из леса появляется Ангел:

— Я что, последняя, что ли? Простите, я отвлеклась — там такие дикие орхидеи красивые! — И она протягивает мне букетик желтых цветов.

— Спасибо, мое солнышко. — Я вдыхаю их нежный аромат и поворачиваюсь к КЛТ Палмеру. — Теперь «Использование оружия»?

Капитан-лейтенант зыркнул сначала на меня, потом на Ангела. Из леса показались двое морских пехотинцев охраны. Винтовки в руках, но шлемы скособочены, а камуфляж за ними по земле волочится.

— Рядовые Бейкер и Киповский, — пролаял Палмер. — Все пятеро курсантов выбрались из леса в течение пяти минут. Вы их видели?

Рядовые пытаются выпрямиться и собрать свои мутные глаза в кучу. Один из них откашливается:

— Сэр, мы не видели ни того длинного черного, ни этого высокого блондинистого, ни старшей девчонки. Мы видели только младшего мальчишку, но он нас… вывел из строя.

Палмер готов их испепелить.

Газзи сделал серьезную мину.

— Бурритос на обед — вот в чем проблема, — шепнул он Игги и Клыку, и те задушенно фыркнули.

— А эту? — Палмер тыкнул пальцем в Ангела, которая тут же одарила его лучезарной улыбкой.

Рядовые только глянули на нее, как на их лицах проступило полное недоумение.

Стараюсь сдержать стон.

— Я думаю, я ее видел, — медленно говорит один из них. — Но я точно не помню.

— Как это не помнишь? — Палмер, похоже, вот-вот лишится дара речи.

— Возможно, и я ее видел. — Второй солдатик понуро опустил глаза на свои ботинки. — Не знаю… Не помню… Не уверен… Это так вообще…

Встаю, отряхиваю свою попу цвета хаки и многозначительно намекаю:

— По-моему, нам пора на занятия по использованию оружия.

Палмер продолжает испепелять ни в чем не повинных рядовых. Я подошла к нему и говорю:

— Капитан-лейтенант, можно вас называть просто К? Нет? Ладно, все равно, послушайте, что я вам скажу. Они не виноваты. Они, скорее всего, кого хочешь другого поймают. Но у нас особые способности. Я же вам уже много раз объясняла.

— Она ребенок, а их вокруг пальца обвела. — Палмер тычет в Ангела толстым пальцем.

— Ребенок, да не обычный. Она страшно хитрая. К тому же, я думаю, она вашим солдатикам мозги задурила. Потому что она у нас может чужие мысли читать и даже их контролировать. Я понимаю, это странно и даже страшно. Но поделать-то с этим ничего невозможно. Рядовые ваши в заранее проигрышной позиции были.

Если вы думаете, что я капитан-лейтенанта нашего успокоила, то вы глубоко ошибаетесь. Но он все-таки опустил свой планшет, предварительно поставив в нем против всех наших имен — «зачтено».

— Ладно, идите на «оружие», — бурчит он. Но по всему видно, что душа у него к тренингу больше не лежит.

37

Все еще подавленный глубоко деморализующими результатами наших «тайных операций», капитан-лейтенант Палмер стоит в классе перед курсантами. Он открывает ящик у себя на столе и достает из него пистолет, как будто только что конфискованный у Джеймса Бонда.

— Посмотрите, это Beretta M9 — самозарядный пистолет девятимиллиметрового калибра, модель, созданная на основе итальянского пистолета Beretta 92. — Он поворачивает его дулом в сторону, чтобы не дай бог ни в кого не пальнуть ненароком. — Одна из лучших и наиболее надежных в мире, она состоит на вооружении армии США.

Газзи поднимает руку.

Капитан-лейтенант слегка бледнеет, но продолжает, сделаввид, что руки Газзи не видит:

— Автоматика «Беретты» действует за счет отдачи при коротком ходе ствола. Пистолет состоит из 65-ти деталей.

Магазин двухрядный. Перезарядить оружие передергиванием затвора можно как при выключенном, так и при включенном предохранителе. При включенном предохранителе курок останется невзведенным. Пистолет имеет небольшую отдачу для пистолета калибра 9 мм и хорошую…

Газзи трясет рукой и подпрыгивает на стуле так, что игнорировать его больше невозможно.

Палмер делает суровую мину и цедит сквозь зубы:

— Спрашивай что-нибудь толковое, пацан, а не то…

— «Беретта», конечно, здоровский пистолет, но я слыхал, что военные модели часто заклинивает. Говорят, это из-за какого-то странного способа обработки ствола. А еще говорят, что он очень тяжелый и к тому же слишком большой. Поди попробуй такую бандуру спрячь под курткой. Например, модель М1911 полностью сделана из стали. Масса и габариты затрудняют скрытое ношение. А еще у них курок слишком далеко. Даже если рука большая, все равно неудобно. К тому же и рукоятка толстая…

Наш КЛТ совсем растерялся. В который уже раз?

Газзи сочувственно на него смотрит:

— Да вы не расстраивайтесь сильно-то. Никто же не спорит, что это все равно хороший пистолет. У него и плюсов тоже много. Большая спусковая скоба и наличие флажков предохранителя с двух сторон позволяют стрелять не только правой, но и левой рукой, удерживая пистолет двумя руками, а также в перчатках. И «по-македонски» стрелять удобно, с двух рук двумя пистолетами.

— И для левшей хорошо, — вступает Игги, — потому что кнопка фиксатора магазина может ставиться как на правую, так и на левую сторону. Вы нашего критикана не слушайте, это совершенно классная игрушка: большая дульная энергия, это раз. Высокое останавливающее и пробивное действие пули — это два. Удобные форма и угол наклона рукоятки, мягкий спуск — три. Длинная прицельная линия и хорошая балансировка обеспечивают высокую точность и кучность стрельбы. Чего еще от пистолета надо-то? А тебе, Газ, нечего привередничать.

КЛТ постоял-постоял еще минуту, потер устало глаза и говорит:

— Все свободны.

38

Лейтенант Хаки, которую на самом деле зовут лейтенант Морган, сидит за столом и читает рапорт капитан-лейтенанта Палмера. Она то и дело поглядывает на нас, как будто не верит написанному. Наконец она откладывает бумаги, откидывается на стуле и, скрестив руки на груди, спрашивает:

— Вы что, хотите сказать, что эти младенцы могут пробежать четыре мили с полной выкладкой?

— Так точно, мэм. — КЛТ вытянулся в струнку и смотрит прямо перед собой, в сторону от стены, вдоль которой построили стаю.

— И они по каждой дисциплине оказались лучше всех остальных курсантов?

— Так точно, мэм.

— И восьмилетний шкет положил в рукопашной на обе лопатки вашего лучшего курсанта?

— И не только он. Вон та шестилетняя пигалица — тоже. К тому же она еще и инструктора одолела.

Я давлюсь от смеха. Инструктор самообороны быстро нам всем зачет поставил. А вот инструктор рукопашного боя решил заупрямиться. Временно.

— Значит… Мы это… Хотим поблагодарить вас за приятно проведенное с вами время, — начинаю я, переминаясь с ноги на ногу. Но теперь мы уже прошли все ваши БТ. Можно нам наконец отправляться спасать мою маму?

— Можно. — Лейтенант пристально посмотрела на меня, и сердце у меня подпрыгнуло от радости. — Завтра.

— Что?!

— Для выполнения миссии по спасению доктора Мартинез мы предоставляем в ваше распоряжение подводную лодку «Миннесота», — продолжает она как ни в чем не бывало. — Это первоклассно оснащенное судно класса Вирджиния, со множеством новейших средств защиты и нападения. Она сейчас идет сюда из Сан-Диего и прибудет в Перл-Харбор в три часа ноль-ноль минут сегодня ночью. Ей дано три часа на заправку, и завтра в шесть утра «Миннесота» отойдет с базы. Будете ждать ее без четверти шесть на причале. Опоздаете на две минуты — подлодка уйдет без вас. Далее: на борту «Миннесоты» вы будете а) беспрекословно подчиняться каждому офицеру, б) вести себя как подобает взрослым разумным существам, в) ничем не подвергнете опасности судно, его состав и груз на борту.

Открываю рот вставить словечко, но лейтенантша продолжает зудеть:

— В случае нарушения правил вас при первой возможности высадят на берег и вся миссия будет немедленно отменена. Я достаточно ясно все объяснила?

Одного за другим она обследовала нас ледяным взглядом. Молю Бога, чтобы ребята попридержали языки и не выкинули какой-нибудь наш обычный залипон из цикла «достали вы нас со своими правилами и распоряжениями». Пусть себе командуют, сейчас можно все стерпеть. В конце концов, мамина жизнь на волоске висит.

Чудо! Случилось настоящее чудо. Никто из наших не произнес ни слова. Слышу, как тяжело дышат ребята, чувствую, как все они нервно кусают губы, изо всех сил стараясь обуздать нашу строптивую природу.

«Пожалуйста, только отпусти нас поскорее, — молю я про себя лейтенантшу. — А то, не дай бог, фигня какая против воли прорвется».

— В шесть часов отплытие, — коротко бросает лейтенантша. — Свободны!

39

Теперь скажите на милость, как вы убьете тринадцать часов, прежде чем отправиться спасать свою маму? Если вы такие сорвиголовы, как моя стая, — пойдете купаться.

Перл-Харбор — залив на побережье Оаху, чуть в стороне от Гонолулу. Кто сказал, что с нами ничему не научишься? Еще могу сообщить, что Гонолулу вообще переводится как «защищенная бухта». Так, по крайней мере, написано на плакате в столовке. Только с какого языка — не написано.

Около базы почти вся береговая линия закрыта для прохода. Но кое-где к океану подойти все-таки можно. Опускается вечер, тепло, как в раю, и вода, как парное молоко. На пляже народу не много, но с десяток людей купаются, и еще пара-тройка собирают ракушки. Видно, все же есть сермяжная правда в планах Клыка поселиться на острове и послать этот безумный мир к чертовой бабушке.

— Не снимай, пожалуйста, ветровку, — прошу я Ангела, которая спешно скидывает с себя обмундирование. — Купальники еще для таких, как ты, не изобрели.

Она скроила мне в ответ недовольную рожицу, но все-таки промолчала, а потом мотнула головой в сторону моря.

— Тут, кажись, дельфины водятся. Я из-под воды мысли слышу, но на людей не похоже.

Я забеспокоилась:

— Не люди? А они злобные? Может, какие ирейзеры с плавниками?

Ангел захихикала:

— Нет, это не ирейзеры. И чтоб они злобными были, тоже не скажу. Все. Пока.

И она побежала от меня по песку и бросилась в воду. Смотрю, как ее белокурая головка ушла под воду, вынырнула и снова исчезла. Я вздохнула и опустилась на песок рядом с Акелой и Тоталом.

Клык садится рядом со мной. Я все еще не могу привыкнуть видеть его в форме, а не в его всегдашнем черном одеянии.

— Прикид у тебя хоть куда, — подкалываю я его, не сдержавшись.

Он насмешливо смотрит на меня:

— А у самой-то тоже причесочка что надо.

Туше![14] Я нервно провожу руками по своей тугой французской косичке, заплетенной по всем правилам суровой армейской моды.

Газзи и Игги уже переоделись в плавки, бегут в воду, дико орут и подныривают под волну.

Клык скользит глазами по поверхности океана, от берега к горизонту и обратно. Понимаю, что он так же, как я, пересчитывает головы. Надж с нами нет, и я не могу избавиться от постоянного беспокойства и одолевающих меня страхов.

— Как давно она сидит под водой? — спрашивает Клык, недосчитавшись Ангела.

— Уже больше пяти минут. Она сказала, там стая дельфинов или еще кто-то в этом роде.

Мы молча сидим рядом. Газ и Игги вопят и брызгаются в воде. Ангел все еще не вынырнула, и я старательно гоню от себя опасения, что ей не хватило воздуха, что она захлебнулась и утонула. В конце концов, вся эта идея с жабрами никак у меня в голове не укладывается.

Внезапно из воды, как поплавок, выпрыгивает ее улыбающаяся физиономия.

— Здесь классно! Вода такая голубая и такая прозрачная — здесь все-все видно, — кричит она, отфыркиваясь.

— А дельфины там правда есть?

— Ага! Только они все сердитые очень. Эй, Тотал, давай ко мне! Потренируешься под водой дышать.

Тотал опасливо морщится:

— У меня жабр нет. И вообще, я и к крыльям-то еще не привык.

Но их препирательств я не слышу — меня заклинило на сердитых дельфинах. Но Ангел настаивает на своем:

— Да-да, и не только Тоталу, тебе, Макс, и Клыку тоже давно пора научиться дышать под водой. Это страшно важно, чтобы вы научились. Чего вы там расселись? Практикуйтесь лучше давайте!

— Солнышко, не думаю, что кроме тебя кому-нибудь это удастся, — мягко — пока мягко — возражаю я. — Помнишь, Газзи попробовал? Помнишь, сколько мы его потом вчетвером откачивали? А что значит «дельфины сердитые»?

— А я уверена, что вам надо попробовать, — твердит свое Ангел с хорошо мне знакомым выражением лица. С тем самым, «вы от меня так легко не отделаетесь», от которого меня всегда озноб пробирает. — Может, у вас уже тоже жабры проклюнулись.

— Про жабры я не уверена, а ты нам лучше про сердитых дельфинов объя…

Закончить мне не дал пронзительный женский крик. Мы с Клыком тут же вскочили на ноги.

Женщина мечется у самого края воды, в ужасе показывая на маленького мальчика, которого все дальше и дальше уносит в океан.

— Его чудище схватило! Помогите! Спасите! Звоните девять-один-один!

Она бросилась было в воду, но споткнулась, упала на колени и поняла, что все равно ничего сделать не может.

Газзи и Игги рванули вслед за малышом, но отлив за какую-то пару секунд утащил его на удивление далеко. Мы с Клыком переглянулись и, не сговариваясь, одновременно сбросили ветровки. Не обращая никакого внимания на прохожих зевак, несемся по песку. Едва замочив ноги, распахиваем крылья и отрываемся от земли.

Летим, едва не касаясь воды, но мощными взмахами стремительно разрезаем соленый воздух. Я уже совсем потеряла надежду снова пустить в ход крылья, а вот, глядишь, и мы снова в полете.

Но даже наши крылья, как бы сильны они ни были, мальчонку, похоже, не спасут. Мы было его догнали, но он ушел под воду, и только его вытянутая вверх рука безнадежно хватает воздух. Мгновенно прижимаем к спине крылья, круто забираем вниз и штопором врезаемся в воду.

Море такое прозрачное, что нам сразу видно пацана в красной рубашке. Глаза у него закрыты, а лицо неподвижное и бледное. Хватаем его за руки, пробкой вылетаем из воды и отчаянно работаем крыльями в надежде, что перья не успели отяжелеть и нам удастся подняться в воздух.

Ура! Получилось! Наши крылья зацепились друг за друга, но мы кое-как взлетели и понеслись обратно к берегу. Правда, приземление наше не назовешь грациозным — как-никак с мальчуганом в руках особых пируэтов не сделаешь. Но нам все-таки удалось приземлиться, не зарывшись мордой в песок, а устоять на ногах и даже аккуратно опустить пацаненка.

— Я знаю, как откачивать и искусственное дыхание могу сделать, — кричит на бегу мужчина и падает на колени рядом с мальцом.

Меньше чем через минуту у мальчишки изо рта и из носа бьет фонтан, он давится, потом начинает хватать ртом воздух и наконец сипит:

— Мама!

Женщина хватает его в объятия, они оба плачут, а мы с Клыком быстро пятимся туда, где нас поджидают стая и Тотал с Акелой.

Ангел укоризненно качает головой:

— Напрасно вы не попробовали дышать под водой. Когда вы только меня будете слушать!

40

Какого черта! Все равно все и так уже наши крылья видели. Так чего нам теперь от кого-то маскироваться и стоять до потери пульса на трамвайной остановке, дожидаясь нужного номера, чтоб доставил нас до центральной военно-морской базы. Короче, мы все шестеро взмыли в небо, наслаждаясь нежным теплым бризом. Тотал летит рядом со мной. Он с каждым днем летает все лучше, но грацией особой не отличается. Правда, справедливости ради надо сказать, что он и на земле у нас увалень. Игги и Клык по очереди несут Акелу. Восемьдесят фунтов горячего меха — это вам не фунт изюму — долго не протащишь. Тотал ее то и дело подбадривает, но она явно к любительницам высоты не относится — даже рычит тихонько.

Две минуты — и мы на базе. Ловко и изящно приземляемся на тренировочном плацу прямо на глазах у сотни оторопелых новобранцев. И тут же к нам несутся Джон Абейт, Бриджит Двайер и капитан-лейтенант Палмер.

— Вы настоящие герои, — жмет нам по очереди руки Джон. — Мы только что узнали, как вы мальчонке тому жизнь спасли. Это же настоящий подвиг. Горжусь!

Я оторопела:

— Откуда? Кто вам сказал? Да еще так скоро?

— За вами установлено наблюдение. В целях безопасности, — сурово оповещает нас капитан-лейтенант. Палмер вообще другим тоном разговаривать не может. Так что отныне и навеки давайте договоримся: если о нем идет речь, вы мысленно вставляете прилагательное «суровый» или соответствующее наречие, а я их буду пропускать. В целях экономии бумаги. И чтоб не повторяться все время. А то скучно. Договорились?

— Этого нам только не хватало! — простонала я, направляясь к нашему бараку переодеться.

— Клык! — рванулась мимо меня Бриджит. — Ты жизнью своей жертвовал, чтобы ребенка спасти! Какой ты… необыкновенный!

С отвисшей челюстью смотрю, как она кинулась к нему обниматься, руками обхватила и чуть не намертво к нему прилипла. Мне хотелось сказать, что я тоже рисковала жизнью, но испугалась, что она и ко мне обниматься полезет. И потом — чего мелочиться. Да и вообще… Честно говоря, парнишку того из воды достать было совсем плевое дело. Не то что когда Ангел с собаками в Антарктике в снежную расщелину провалились. Или когда нас всех в одну клетку засадили и мой кровный брат Ари, чтобы нас освободить, стальные прутья буквально зубами перегрыз. Но это я так, примеры для сравнения привожу.

А сегодня мы ничем не рисковали. Разве что джинсы наши новые намокнут и сядут. Так что от ее излияний меня совсем скривило, а глядя, как она на Клыка наседает, прямо-таки затошнило от отвращения.

— Обязательно приходи перед отплытием с нами обедать в офицерскую столовую, — не унимается Бриджит.

— Я занят, — бормочет Клык.

Глаза у меня расширились, но я продолжаю идти своей дорогой, сжав волю в кулак — только бы не обернуться. Такая вот я гордая стала. Зовите меня теперь Гордая Макс.

— Эй, — догоняет меня Клык. — Пора чего-нибудь схавать. Давай пойдем в город. Ты и я. Я угощаю. Найдем где-нибудь местечко с настоящей гавайской кухней.

Сердце у меня в груди колотится — вот-вот выпрыгнет. Интересно, Клыку слышно, как оно бьется?

— Ты со всей стаей пойти хочешь? — переспрашиваю я звенящим от напряжения голосом.

— Не. Пусть они лучше пойдут в офицерской столовке поедят вместе с Бриджит и Джоном.

Я остановилась и смотрю ему прямо в глаза, но, как всегда, в них ничего, кроме моего отражения, не видно.

— Только ты и я? — Похоже, я повторяю это несколько раз. Куда только гордость моя подевалась — ума не приложу.

По глазам его понять ничего невозможно.

— Ага.

— В гавайский ресторан?

— Ага.

Я все еще размышляю, может, стоит отомстить ему за Бриджитовые объятия, с высоко поднятой головой пройти мимо и небрежно бросить через плечо: «Я подумаю». Но возможность провести с ним вечер наедине, да еще поесть хорошенько, стремительно вытесняют последние остатки моей хваленой гордости.

Но вдруг я вспоминаю:

— Когда мы последний раз… оставили стаю без надзора, считай, что земля разверзлась.

Он усмехается одной из тех своих усмешек, от которых лицо его озаряется, а солнце останавливается и неподвижно зависает на небе.

— На сей раз они под защитой Военного флота Соединенных Штатов.

Я заливаюсь счастливым смехом:

— Ладно, так и быть. Сдаюсь.

Боже мой! Ведь и вправду сдалась… С потрохами.

41

Это что, свидание? Этот вопрос снова и снова вертится у меня в мозгу. Я дошла до того, что мысленно изо всех сил призываю свой Голос. Только бы остановить эти навязчивые прогоны и послушать кого-нибудь, хоть со слабым намеком на здравый смысл.

Какового у меня, понятное дело, не наблюдается. Вся наша затея похожа на сон. Единственное, что я знаю, это что я в Гонолулу. Повсюду праздничные огни, сияющие витрины, толпы людей, матросы в форме…

…И мы с Клыком. Держимся за руки и едим мороженое.

И стая в безопасности под прикрытием военно-морской базы, где плюнуть некуда без того, чтобы не натолкнуться на ракеты противовоздушной обороны.

Жизнь прекрасна, лучше не бывает!

Мне страшно хочется остановиться и замереть. Не так, будто кто-то всадил мне в мозг наркоту и я намертво лишилась рассудка и впала в ступор, а так, чтобы застыть и впитывать в себя каждую секунду. Потому что все вокруг меня изменилось: краски ярче, люди красивее, музыка громче, море сине́е, звезды больше. А мороженое холоднее и слаще.

В моей руке, сжимающей руку Клыка, сенсорных рецепторов, кажется, вдруг стало в три раза больше. Надеюсь, это не новые мои способности прорезываются. Не надо мне, пожалуйста, никаких новых способностей. А то, того и гляди, жабры прорежутся.

Короче, этот вечер был абсолютно похож на свидание.

И что еще чудесно, что Клык предпочел меня этой дурацкой Прекрасно-Премудрой. Он ее отверг и послал, а все ради того, чтобы с замарашкой Макс есть мороженое и кимчи.

— Макс! — Я неожиданно понимаю, что Клык окликает меня уже в третий раз. А теперь он совсем остановился и озадаченно на меня смотрит. — Ты что, не в себе? Голос твой, что ли, вернулся? Инструкции его слушаешь?

— Ага, мы с ним кроссворд разгадываем.

Он улыбается и идет дальше.

— Не, никакого Голоса не прорезалось. Просто я совершенно в осадок выпала.

Я облизываю свое мороженое. Два шарика, один — апельсиновый шербет, а другой — мятное с шоколадной крошкой. И порознь, и вместе — вкус обалденный.

— Завтра наконец за дело принимаемся. А сегодня можно и в осадок повыпадать.

— Ага. Надеюсь…

— Понимаю. Не бойся, с ней наверняка все в порядке. Обещаю, я тебе дам ее похитителей собственными руками на части разодрать.

Клык видит меня насквозь. Он так хорошо меня знает, что с полувзгляда и полуслова понимает, что мне нужно.

— Спасибо. Понимаешь, я так все время психую. Где Надж? Что с ней? Все ли наши на месте, не случилось ли чего с ними? Но круг наш становится все шире — мама, Элла… Не то что меня на всех не хватает, но кажется, еще немного — и голова лопнет. Да что я тебе объясняю? Ты и сам все знаешь…

Он кивает:

— Только ты знай, что ты не одна. Мы снова вместе, и я с тобой.

На мгновение я онемела. Только судорожно вздохнула и облизала каплю растаявшего мороженого, стекающую по вафельной трубочке.

— Спасибо. — Я наконец пришла в себя. — Я знаю.

Вдруг мы снова оказываемся у металлической ограды у воды.

— Смотри, мы, кажется, снова к океану вышли.

— Точно. Здесь океан повсюду. Куда ни пойдешь, со всеми этими островами и островочками, везде к нему выйдешь.

Клык отпустил мою руку, но только чтобы обнять меня за плечи. И я чувствую его тепло даже сквозь куртку. Очень надеюсь, что у меня не появился миллион новых нервных окончаний. С ними, конечно, острее чувствуешь счастье. Но ведь есть и оборотная сторона медали: любая боль тоже будет острее. Вот теперь и подумайте, чего в моей жизни больше?

Я доела мороженое, высосала сладкие остатки из дырки в трубочке и тут же сообразила, как это уродливо, неряшливо и что ни одна порядочная девчонка так не делает. Опять у меня с манерами промашка вышла. Вытираю руки о джинсы и смотрю на глубокую черно-синюю воду, мерцающую в лунном свете. Где-то там в глубине держат в плену мою маму.

И вдруг понимаю, что, несмотря ни на что, я… Счастлива? На седьмом небе? Умиротворена? Что жизнь полна и обрела смысл? Я не знаю, как описать ЭТО словами. Со мной такого еще никогда не случалось, и слов для ЭТОГО я не знаю. Легче всего сказать, что я просто не хочу, чтобы этот вечер кончался.

Вернее, хочу. Хочу, конечно.

Потому что, когда кончится вечер, когда вслед за ним кончится ночь, мы наконец отправимся спасать мою маму.

Но если оставить это в стороне, пусть лучше сегодняшний вечер длится без конца.

— Макс. — Клык берет мое лицо в обе руки и ласково поворачивает к себе. Хоть бы оно только от мороженого липким не было. — В каких облаках ты витаешь?

— Ой, прости.

Это все Джеб виноват. Нет чтобы какой-нибудь ген болтовни мне привить.

— Ты что, про маму беспокоишься? Хочешь, домой пойдем?

— Нет, домой не надо. — Я взглянула ему в глаза и закашлялась от смущения. — Правда, все в порядке. Это я просто от счастья. Я хочу быть с тобой.

Что-то зажглось в глубине его глаз.

— Со мной?

Я киваю.

— Значит… ты выбираешь меня?

Так вон оно что значит влюбиться: слишком много эмоций, слишком много счастья, слишком много желаний и, кажется, слишком много мороженого…

Изо всех сил цепляюсь за стальной парапет — только бы устоять на ногах и не свалиться в океан. Или не рвануть от Клыка в небо, под защиту знакомой и привычной ночной темноты.

«Макс, возьми себя в руки», — говорю я себе. А может, это говорит мой внутренний Голос. Какая разница кто. Потому что в следующую минуту Клык наклоняется ко мне и целует. А я обнимаю его и прижимаюсь к нему крепко-крепко, прямо здесь, на глазах у всех. И целую его, забыв обо всем на свете, долго-долго.

До тех пор пока не… разверзаются небеса.

А как же иначе? Иначе со мной не бывает.

42

— Я без нее скучаю, но все-таки иногда хорошо, что ее нет. А то она всегда такая паинька, что получается, я самый плохой, — тихонько шепчет Газзи, прикрывая за собой дверь барака.

— Да как тебе только не стыдно. Мне ее так не хватает, — укоризненно смотрит на него Ангел. — Ой, впереди охрана. Давайте в обход.

Игги, Газзи и Ангел юркнули в тень, пережидая, когда пройдет стража морских пехотинцев. Когда те скрылись из виду, крылатая троица дернула к тренировочному плацу, перелетела через него и взяла направление к пляжу, прижимаясь к земле и оставаясь вне досягаемости любых радаров.

Когда они опустились на песок, Газзи вернулся к прерванному разговору:

— Конечно, мне тоже ее не хватает. Но помните, она никогда ничего без спросу не делала. Всегда ей надо было Макс обо всем докладывать: то того нельзя, то это Макс не разрешит. — Газ так похоже передразнил Надж, что на секунду Игги и Ангел решили: их «шоколадка» сейчас собственной персоной из-за его плеча перед ними предстанет.

— Все-таки жаль, что ее с нами нет, хоть в ней и есть что-то занудное, — подытожил Игги, скидывая ботинки и хитро улыбаясь. — А раз мы тут одни, можно опробовать наше кислородное снаряжение.

Он достал пару самодельных приспособлений, смастряченных из подводной маски, шланга от пылесоса, моторчика от миксера и пары угольных брикетов.

— Давай сюда, — протянул руку Газман, и оба они начали натягивать свои приспособы.

— Вы бы лучше просто научились под водой дышать, — уперла Ангел руки в боки. — Это очень важно. Попробуйте.

— Последний раз, когда я попробовал, я полчаса оклематься не мог. — Голос Газмана звучит из маски, как с того света. — Макс до сих пор про ту бухту на Восточном Побережье слышать ничего не хочет. Нет! Лично я предпочитаю последнее изобретение крылатых инженеров-конструкторов. Прошу любить и жаловать: молодые гении, Игги и Газман.

В лунном свете даже сквозь ее подводные очки мальчишкам прекрасно видно, как Ангел закатила глаза. Но чего с ними препираться. Она высоко подпрыгнула, раскрыла свои белоснежные крылья и полетела над водой. Газ и Игги припустили за ней вдогонку.

В четверти мили от берега они сложили крылья и плавно ушли под воду.

Темнота им не помеха. С их двухсотпроцентным зрением исследовать подводный мир даже ночью — не проблема. Тем более что кислородные приспособления действуют согласно гениальному замыслу: качают морскую воду сквозь фильтры, выделяют кислород и направляют его прямо мальчишкам в рот. Дыши — не хочу! Газзи под водой победоносно показывает Игги большой палец, а тот в ответ что-то довольно булькает.

— Смотрите! Акулы! — Мысль Ангела отчетливо звучит в голове у Газзи, и на секунду ему становится завидно: родной сестре всяких талантов отпущено, а его обделили. Но Игги тут же дернул его за руку, показывая пальцем налево. Сердце Газа упало. Прямо на них, лениво разрезая воду, плывет громадная молотоголовая акула.

Игги снял дыхательный аппарат:

— Я здесь даже видеть могу. Ну… или что-то в этом роде. — Его булькающие слова звучат неотчетливо, но Газ понимает по губам. — Скорее, это не зрение, а сверхчувствительные эхолокаторы. — Он широко улыбается и снова натягивает на лицо дыхательный аппарат. — Во акулы какие здоровенные.

Газзи повернулся и видит еще несколько медленно приближающихся к ним молотоголовых. Они уже так близко, что ему хорошо видны их странно мертвые глаза. У него по спине пробегает озноб. Встретившись взглядом с Ангелом, он мысленно просит ее: сделай так, чтобы они ушли. Она разочарованно кивает — ей что, поиграть с ними приспичило? — и пристально вперивается в самую крупную хищницу.

Газзи кажется, что секунды превратились в часы. Он понятия не имеет, что Ангел говорит акулам, но они, подождав и словно поразмыслив, постепенно разворачиваются и уплывают. С громким бульканьем Газ облегченно вздыхает и плывет к коралловому рифу. Вот бы всегда жить под водой. Здесь так мирно и спокойно. И столько всяких невиданных чудес. Вон морская звезда прилипла к рифу, вон миллион разноцветных маленьких рыбок, вон…

— Оооо! — орет Газ сквозь дыхательный аппарат. Прямо рядом с ним, раза в три больше, чем он сам, висит огромная серебряная рыбина, плоская, как гигантский доллар в обрамлении оранжевых плавников.

Рыбина смотрит на Газзи и боится повернуть голову. Газзи смотрит на рыбину и боится вздохнуть. Оба замерли в недоумении.

Но тут подплывает Ангел, протягивает к рыбине руку и гладит ее по серебристому боку. Рыбе это, похоже, нравится, и она поворачивается к Ангелу. Ангел щекочет ее под подбородком. (Подбородка у рыбы, конечно, нет, но, безусловно, нетрудно догадаться, что имеется в виду нежное местечко подо ртом, которое, видно, у всех живых существ одинаково чувствительно к ласке.) Газзи готов поклясться, что рыбина заулыбалась. Постепенно и он сам решается вытянуть руку и тоже погладить морское создание. Рыбий бок гладкий и прохладный, весь в крошечных чешуйках. Она ведет себя, как большущая рыба-собака — чуть ли не хвостом виляет от радости.

Но радости на этом кончаются: что-то внезапно обжигает Газзи лицо и руки, он отчаянно вопит от боли и только чудом не теряет свой дыхательный аппарат. И тут же Игги кричит:

— Акулы, акулы! У них пасти в крови!

Сознание у Газзи помутилось от боли, а вода помутнела от крови. Но сквозь всю эту муть он все равно видит, как в пастях молотоголовых исчезает что-то большое и белое.

И в этот момент внимание огромных хищников обращается к Игги, Газзи и Ангелу. И на сей раз они выглядят не спокойными и равнодушными, а быстрыми, жадными и агрессивными. Оскаленные челюсти сверкают несколькими рядами острых, как бритва, зубов. Хвосты бьют из стороны в сторону, и с каждым толчком акулы все ближе подступают к крылатой троице.

43

Признаюсь, когда в ушах у меня глухо загудело, а перед глазами замелькали всполохи молний, я решила, что это все из-за Клыка. Типа того что «он перевернул мой мир до основания». Или как в журналах для подростков пишут: «Не горят ли звезды ярче, когда он с тобой?» Или: «Не замирает ли у тебя сердце? Не уходит ли в его присутствии земля из-под ног?»

На все журнальные вопросы я без колебаний отвечу: да, да, и еще раз да. Да, уходит, да, замирает, да, конечно, горят.

Вот я и подумала сначала, что все это со мной происходит из-за Клыка. Но быстро смекнула, что Клык тут не больно-то и при чем. А дело все в робиотах-з и их автоматах.

Если вы решили, что история эта про чувствительную влюбленную девчонку подросткового возраста, с шелковистыми локонами, с белозубой улыбкой и БЕЗ крыльев, — ошибаетесь. Это история про меня. А поэтому нельзя и двух глав пролистнуть без того, чтоб на слова «пули» или «стрельба» не наткнуться.

И вот вокруг нас трассирующие пули опять со свистом разрезают воздух.

— Ложись, — кричит Клык, прижимая меня к земле и заталкивая под цементную скамью. На ней уже щербин без счету, и пули бьют рикошетом. Один из цементных осколков задел мне щеку — здорово, наверное, меня разукрасил.

— Так я и знала. Все было слишком хорошо, чтобы быть правдой, — шепчу я. В ответ Клык только сжимает мне руку.

— Думаешь, они знают, что мы отсюда отправляемся маму спасать? Думаешь, считают, что мы слишком близко к цели подошли?

Высовываемся из-за скамейки. Команда робиотов медленно движется к нам, смыкая вокруг полукольцо. Их всего штук двадцать, но, глядя на них, невольно переосмысливаешь выражение «тяжеловооруженные». Народ на набережной с воплями несется врассыпную. Между нами и робиотами, механически нажимающими на курок вживленных им «Узи», осталась одна только полуразваленная ими скамейка, и они вот-вот, как говорится, прижмут нас к стенке. Вернее, к парапету набережной.

И тут голос подает Макс, военный стратег и лидер:

— Значит так. За нами металлические перила. За ними обрыв и океан. Пятимся назад, ныряем под перила и прыгаем с обрыва. Там сразу вверх, делаем круг и заходим им в спину.

— Отличный план, — шепчет Клык. — А что потом?

— Понятия не имею. Давай, отползай.

Клык в мгновение ока выкатился из-под скамейки и бросился под откос. Я за ним. Кувырок — и я падаю вниз, не раскрывая крыльев. Только бы успеть их раскрыть у самой земли. Только бы мое свободное падение не закончилось на острых прибрежных скалах.

Носок кроссовки чиркнул по валуну и задымился. Но в ту же секунду крылья резко подбросили меня вверх. Идем над океаном на бреющем полете. Делаем круг, заходя назад к концу причала. Лихорадочно перебираю варианты дальнейших шагов.

— Надо столкнуть их с утеса, — говорит Клык, когда мы заходим робиотам в тыл.

Они продолжают надвигаться на скамейку, пуская в нее очередь за очередью, так что бетон уже похож на швейцарский сыр. Стоящая рядом урна изрешечена насквозь, а вывеску, которая прежде о чем-то оповещала, прочитать невозможно. Поэтому я вам даже не скажу, что на ней было когда-то написано и зачем ее здесь поставили. Но что самое главное, железные перила тоже насквозь прострелены и дышат на ладан. По всему видно, что должны рухнуть при первом же прикосновении.

— Надо, — соглашаюсь я с Клыком. — Постой, они почему-то не чувствуют, что нас нет под скамейкой. Разве у них не включены тепловые сенсоры?

— Может, этих запрограммировали только наступать и стрелять. А может, их поставили на дистанционное управление. И тому, кто там кнопки на расстоянии жмет, в жизни не понять, что нас и след простыл.

Все это очень странно. Какого-то звена в этой загадке явно не хватает. A какого, убей меня бог, не пойму. Но пока важно, чтобы эти робиоты свалились в тартарары.

И вот мы у них за спиной. Поднимаемся выше и выше и обрушиваемся на бойцов со скоростью 200 миль в час. Обожаю этот приемчик. Будто в компьютерной игре, где траекторию рассчитываешь десять раз в секунду. А то промахнешься и в здание какое-нибудь врежешься.

Прежде чем по ним долбануть, переворачиваемся ногами вперед и — бабах!

Я впилилась в одного с такой силой, что у меня даже челюсти клацнули. Его подбросило от земли фута на два, и он с размаху впахался в робиота, стоящего перед ним. А дальше пошел работать эффект домино.

Мы с Клыком стремительно снова поднялись в небо и пошли по второму заходу. Не успели они просчитать в своих компьютерных башках, что происходит, как первый ряд уже свалил изрешеченные перила и полетел с тридцатифутовой высоты вниз прямо на острые скалы. Бабах!

Только один из них исхитрился извернуться и прицелиться. Вот-вот пальнет. Но, спикировав к самой земле, я долбанула его в щиколотку и заскользила по асфальту, раздирая в клочья мои лучшие джинсы. Робиот качнулся и, поливая скалы пулеметными очередями, полетел с обрыва.

Переждав пару секунд, осторожно высовываемся посмотреть, что происходит внизу. Останки робиотов кое-где еще искрят. Но это всего-навсего куча дотлевающих обломков. Коли уж потратили миллиарды на этих уродов, могли бы придумать какую-нибудь удароустойчивую технологию. А так — только вагон денег извели, а толку чуть.

За углом уже слепят мигалками, скрежещут тормозами и завывают сиренами полицейские машины и фургоны пожарной команды. Болтаться здесь дольше смысла нет. Пора сматываться. Мы, не сговариваясь, дернули вдоль набережной и спрыгнули с обрыва чуть в стороне от того места, где свалились робиоты.

Снова распахнули крылья и взмыли над морем. Резко снизившись, летим у самой воды, все набавляя и набавляя скорость. Пьянящий ночной воздух бьет мне в лицо и треплет волосы.

Итак, не пора ли подвести итоги прошедшего вечера? Каковы наши «pro» и «contra»?

Pro:

Отличный ужин в ресторане гавайской кухни.

Мороженое — пальчики оближешь.

Полный кайф с Клыком, мир, совет да любовь — ура! Наконец-то!

Победа над свирепыми кровожадными убийцами робиотами.

Contra:

Свирепые кровожадные убийцы робиоты не дали нам вволю нацеловаться.

Моим лучшим джинсам пришел безвременный конец. И вообще, мой прикид ни к черту не годился, даже пока был в целости и сохранности. Вечно я какую-то дрянь на себя нацеплю.

И последнее. Прямо на нас стремительно летит что-то темное и, похоже, здорово неприятное. Ракета? Снаряд? Наши ночные приключения, кажись, еще не закончились.

44

Газман выплюнул дыхательную трубку и закричал:

— Ангел!

Его лицо и руки горят, как в огне. Кажется, от боли его сейчас стошнит. Прямо под водой. Как это может стошнить под водой — непонятно.

И тут же рядом, буквально на расстоянии вытянутой руки, тянутся к нему и клацают челюстями акулы. Их широко раскрытые пасти окровавлены, и из них вываливаются клочья чего-то белого. Они все ближе. Их зубы вот-вот рванут…

Ничего они не рванут, потому что Ангел поднимает скрещенные руки — всемирно известный жест, означающий «Немедленно остановить нападение акул». Грозно выставив голову вперед, она сурово вперилась в молотоголовых.

— Не сметь! — громко булькает она прямо в морду трем хищникам-людоедам.

Они тормозят так резко, что будь они на земле, их бы занесло и развернуло. Но здесь, в воде, они только зависают на месте в паре инчей от крылатой троицы. Ангел сердито тычет в них пальцем — очередной универсальный жест: «Вы гадкие, мерзкие акулы!»

«Газ, Игги, отплывайте, сдавайте назад. Только медленно-медленно».

Эту мысленную команду Ангелу словами повторять не пришлось — Газзи мгновенно все понял, незаметно похлопал Игги по спине и осторожно попятился. Чувствуя, что легкие готовы разорваться от отсутствия воздуха, он снова берет в рот трубку дыхательного аппарата.

Между тем с пристыженным видом акулы медленно разворачиваются, ударяют хвостами и отправляются восвояси, туда, где их акулье стадо продолжает кровавое пиршество.

«Батюшки-светы, вроде пронесло», — думает Ангел, направляя мысли Газзи и Игги.

Газзи кивает, стараясь не кричать от боли.

— Надо тебя срочно отсюда эвакуировать, — сочувственно продолжает Ангел. — Тебя кто-то ужалил. Как ты? Сможешь выпрыгнуть из воды и взлететь?

Кто-кто, а Газзи хорошо знает, что такое боль. Но сейчас ему кажется, что такой он еще никогда не испытывал. Точно с него заживо кожу сдирают. Или в кипящую смолу ему руки и лицо запихали. Но он храбро кивает Ангелу, а про себя думает: «Только бы от теплого воздуха совсем сознание не потерять».

Но времени испугаться у него нет, потому что Ангел уже скомандовала:

— Тогда вперед! Сгруппируйся, соберись с силами и выпрыгивай из воды, как будто тобой выстрелили. Только крылья раньше времени в воде не раскрывай. Понял?

При любых других обстоятельствах Газзи непременно огрызнулся бы: «Кто это тебя вместо Макс командовать тут поставил?» Или: «Ты что, меня совсем за идиота считаешь?». Но, взвесив все «за» и «против», понял, что Ангел в целом права и что сам он как-то туго соображает, что и когда ему делать. Поэтому он послушно кивает и, следуя совету Ангела, концентрируется на работе своих мышц.

Раз! Два! Три!

Маску Газа заливают слезы, но он группируется и толчком посылает свое тело вверх. Выскочив из воды, расправляет крылья и изо всех сил заставляет их работать на полную мощность.

Сначала медленно и с трудом, но все увереннее набирая скорость.

Вздохнув с облегчением — ничего, на воздухе даже не так больно, — он уходит в себя, прислушиваясь к тому, как стихает жжение. И…

…врезается во что-то большое, летящее прямо над ним.

— Ойййй! — взвизгивает Газзи, чувствуя, что лицо и руки точно опять кипятком облили. Переворачивается через голову и кубарем валится вниз.

Вряд ли на этот раз он снова выйдет сухим из воды.

45

Стоит ли повторять, что с нашим орлиным зрением нам не составляет никакого труда рассмотреть мельчайшие детали, даже с большой высоты и в темноте. Детали, которые нормальный человек и при дневном свете на расстоянии вытянутой руки не заметит. Но сейчас, убей меня бог, не пойму, что это там несется на нас с бешеной скоростью.

— Если оно направляется тепловыми сенсорами, стоит уйти под воду, — напряженно шепчет Клык. — Велика вероятность, что оно нас и там достанет, но, с другой стороны, вместо нас может влипнуть какой-нибудь несчастный кит или дельфин. Авось перепутают.

Вот сказанул! Перспективка хоть куда! Прищуриваюсь. Больно уж некстати черные облака совершенно луну закрыли. Подожди-ка, подожди…

— Клык, ЭТО, похоже, крыльями машет. Альбатрос, что ли? Что-то я раньше таких здоровых альбатросов не видела.

Клык нахмурился и наклонил голову:

— А как насчет альбатросов в школьной форме?

Перевожу взгляд на Клыка и обратно на приближающееся ЭТО, и глаза у меня расширяются:

— Боже! Школьная форма. И лента розовая. Да это же Надж! Каких вы еще крылатых мутантов в школьной форме и с лентами в волосах найдете? Надж! Она самая!

На всякий случай внимательно обозревая небо на все триста шестьдесят градусов, мы с Клыком поднажали хорошенько навстречу Надж. Моей Надж. За ней вроде никто не гонится. А сама она летит быстро, но без паники, размеренно и мощно взмахивая крыльями. Она уже так близко, что нам видно, как развеваются у нее за спиной ее каштановые кудряшки, а на счастливой мордочке сияет довольная белозубая улыбка.

Сердце у меня замерло — как же мне ее нехватало! Как скучала я без нее и как волновалась! И как же больно мне было от того, что она выбрала не нас, ее семью-стаю, а безопасность, покой и школу.

— Надж! — радостно ору я во все горло, и она улыбается еще шире и машет нам рукой.

И тут…

…что-то огромное выпрыгивает из воды и впиливается прямо Надж в живот. Ее переворачивает в воздухе, но она быстро восстанавливает равновесие. Мы с Клыком бросаемся вперед, переходя в боевой режим. Из-под воды вырываются еще двое. Нет ли там в глубине на подводной лодке пусковой установки? Не пуляют ли в нас из нее чем-то большим, мокрым и очень-очень знакомым.

— Макс!

— Ангел?!

— Ловите Газзи. Ему плохо! Ой, Надж? Ты?

— Привет, Ангел!

Клык пикирует вниз и подхватывает на руки Газзи, у которого с головы свисает какая-то нелепая хреновина. Глаза у него закрыты, и выглядит он так, точно по нему только что проехал бульдозер.

— Газзи плохо! — повторяет Ангел. — Надж! Надженька! Ты вернулась! Вот здорово!

Значит так, подведем итоги. Закончу эту главу коротким перечнем того, что я в данный момент чувствую:

— Я счастлива снова видеть Надж. Счастлива от того, что она вернулась целой и невредимой.

— Я страшно беспокоюсь за Газзи. Он потерял сознание, и мы несемся на базу срочно найти ему доктора.

— Я потеряла голову от нашей с Клыком новой близости (когда-то мы опять окажемся наедине друг с другом?), но одновременно чувствую себя виноватой.

— Я ужасно волнуюсь за маму.

— Мы снова все вместе, все шестеро. Моя стая и моя семья. И от этого в душе у меня полный покой.

Не многовато ли эмоций для Макс, которая ненавидит эмоции? Что вы на это скажете?

46

Оказалось, что Газзи ужалила медуза под названием «португальская галера», или, по-научному, как объяснил нам врач на базе, «сифонофора физалия». А еще он сказал, что Газу повезло. Яд ее сильнее яда кобры, и у ныряльщиков, попавших вдали от берега в сеть португалки, шансов выжить практически нет.

— Строго говоря, «галера» не является классической медузой, это плавучая колония сотен и тысяч полипов с разными функциями. Поэтому лечить от этого надо специальным образом, — терпеливо информирует нас доктор.

— Я предложил на Газа пописать, — говорит Игги, сильно разочарованный отказом от его услуг.

Но военный врач улыбается:

— Это раньше считали, что такое средство может помочь. Или еще уксусом обожженное место поливали. На самом деле самое главное — полностью удалить с поверхности кожи оставшиеся от контакта клетки медузы. Потому что они продолжают выделять в организм жертвы смертельные токсины. Сейчас мы этим и займемся. Промоем вашего приятеля хорошенько соленой водой.

В жизни каждого из нас немало дней, когда мы и выглядим, и чувствуем себя, точно нас через мясорубку пропустили. Со всеми нашими заварухами да приключениями хоть у одного из нас обязательно или фонарь под глазом здоровенный, или ребро сломано.

Но Газзи сегодня что-то уж слишком плох. Надев латексные перчатки, доктор удалил у него с лица и с рук остатки щупальцев, чуть не до костей вымочил его в соленой воде, густо намазал какой-то вонючей мазилкой и сделал ему добрую дюжину уколов, а Газ по-прежнему выглядит так, точно его из могилы вытащили.

Конечно, увидев его крылья, медкоманда здорово оторопела. Но оклемались быстро. Недаром эти доктора на военной базе работают — всякого здесь, поди, навидались. Даже Тоталу, которого Ангел в госпиталь из барака вызвала, особенно не удивились.

— Теперь ему надо день поспать, — улыбается военврач. — Этот яд, прямо скажем, душу из человека вынимает.

Я глянула на часы:

— Мы должны через шесть часов быть на подводной лодке.

— Ты в своем уме, девочка? Куда ему в таком виде? Поверь мне, он даже, когда в себя придет, пальцем пошевелить не сможет. Ни о какой подводной лодке и речи нет.

Хотите верьте, хотите нет, но я уже научилась не вступать в пустые пререкания, особенно по поводу решений и приказов, которые все равно выполнять не собираюсь. Наука эта мне трудно далась. Но я ее таки одолела.

Поэтому я с доктором спорить не стала. А начала собираться. Послала Клыка и Игги раздобыть на завтрак еды. Потребовала у Ангела отчета о том, как они оказались под водой, а не сладко посапывающими в постели под одеялами, и наконец устроилась поудобнее в кресле с Надж слушать ее рассказы про школьное житье-бытье.

— Там классно было. Мне все нравилось. Я за несколько дней столько всего узнала. В сто раз больше, чем за всю жизнь из телика.

— Это хорошо, — с трудом выдавила из себя я. И поскольку врать и притворяться мне учиться не надо, считайте, что прозвучало это вполне убедительно. — Тем более здорово, что ты решила вернуться в ряды крылатых.

По всему видно, Надж смутилась:

— Понимаешь, я ужасно без вас скучала. И за маму твою ужасно боялась. И потом, не могу же я вас бросить. А вдруг вам помощь моя понадобится?

Обнимаю ее и крепко-крепко прижимаю к себе.

Потом стая докладывает ей о наших достижениях в военно-морской подготовке, а я наклоняюсь проверить Газзи. Врач сказал, что он проспит целый день. По моим прикидкам это означает часа четыре. Значит, проснется где-то в четыре тридцать.

Нам вот-вот пора будет отправляться на пристань. Маму похитили, кажется, чуть ли не месяц назад. Кто знает, как она там теперь. Поэтому пропустить подводную лодку совершенно невозможно.

Решаюсь разбудить Газзи и ерошу его слипшиеся от соленой воды и от мази волосы:

— Газзи, ты как, подняться можешь?

Он сонно ворочает глазами, не понимая, где находится, но быстро приходит в себя:

— Ага. Мне, конечно, хреновасто, но ничего, сейчас очухаюсь.

— Спасибо тебе. Ты просто герой!

Мы улыбаемся друг другу. Он — еще пока слабо, а я по-настоящему, восхищенно.

— Значит так, команда! Быстро собираемся.

Все мы слегка ошалели от недосыпа. Сами понимаете, недосып — это мягко сказано. Хорошо, если мы часок вздремнули. Но ничего, пара чашек кофе — и мы быстро придем в себя.

— Эй, куда это вы собрались? — В дверях стоит врач, держа в руках историю болезни Газзи.

— Простите, но нам пора на подлодку. — Надеюсь, мой железный тон не обманывает его относительно нашей готовности свалить из госпиталя, невзирая на его предписания.

— Он отсюда никуда не пойдет. — Упорства врачу тоже, видно, не занимать. — Люди после встречи с португалкой неделями встать не могут.

— У нас все быстро заживает, — скромно вставляет Газзи.

— Мы надеялись понаблюдать за тобой и изучить ваш восстановительный процесс, — честно признается доктор.

Я вздыхаю:

— Платили бы нам копейку каждый раз, как мы это слышим… Ладно, ребята, айда отсюда!

Врач скрестил руки, расставил ноги и загородил собой дверь в коридор:

— Простите, но здесь командую я. И я еще раз повторяю, что никуда он отсюда не пойдет.

— Охо-хо. — Я поворачиваюсь к Клыку. Он мгновенно подскакивает к окну, открывает раму и выпрыгивает наружу. За ним — Ангел с Тоталом.

Проходящая по коридору медсестра заглядывает через плечо доктора в нашу палату, взвизгивает, и из рук у нее сыпется целая кипа историй болезней.

Газзи меж тем уже вспрыгнул на подоконник.

— Спасибо за все, док, — искренне благодарит он врача и бросается из окна. На секунду скрывается из виду, но тут же, раскрыв крылья, бодро взмывает вверх.

Снизу кто-то кричит:

— Смотрите, вот еще один!

А я тем временем сначала выпихиваю из окна Игги и Надж. Наконец и сама стою в оконном проеме.

— Спасибо вам. Большущее спасибо! Но я же сказала, что нас ждет подлодка. — И с этими словами я выпадаю из окна.

Подо мной шесть этажей. Взмахиваю крыльями и чувствую, как ветер подхватывает меня и несет вверх, все ближе и ближе к моей стае. Темное небо еще только слегка тронуто предчувствием рассвета, а ветер по-ночному прохладный.

Наконец-то настало время.

Мама! Не бойся! Я уже спешу тебе на помощь.

47

Знаете, о чем я совершенно не подумала, когда настаивала, чтоб нас взяли на подводную лодку?

Во-первых, о клаустрофобии, которой вся моя стая страдает больше, чем любое другое живое существо на свете. А во-вторых, о том, что мы окажемся в маленьком замкнутом невентилируемом пространстве с Газманом.

И теперь я стою, с ужасом уставившись на открытый люк и круто уходящую вниз узкую лестницу.

Еще недавно мы провели изрядное время в Антарктике на исследовательском судне «Венди К». Так что маленькие и тесные корабельные пространства нам не в новинку. Но тесноту на подводной лодке даже представить себе было невозможно.

По масштабу подводных лодок, «Миннесота» — большое судно. Но ее не сравнить с Диснейлендом. Или пляжем. Или с пустыней. Или с открытым небом.

— Эй, Макс, ты спускаешься или нет? — торопит меня Надж.

Нас уже дожидаются два офицера, а секундная стрелка неумолимо бежит вперед.

Выглядит все это так, точно мне предстоит залезть в огромный гроб.

И ощущение то же.

Но не могу же я осрамиться перед всеми моряками. И перед стаей. Перед стаей особенно.

Глянула на Клыка. На его лице написано, что он прекрасно меня понимает. Но оба мы, как дважды два, знаем, что я сейчас соберусь с силами и спущусь в душное чрево подлодки.

За шиворот мне стекает холодный пот. Во рту пересохло, горло свело. Перед глазами лихорадочно мелькают картинки: вот я под водой дико ору в темноте. Вот я в отчаянии скребу по металлическим стенам ногтями. Боже! Зачем я только выпила третью чашку эспрессо?

Собираю волю в кулак. Глубоко дышу. Раз, другой, третий. Думаю, что все это ради того, чтобы вызволить из плена мою маму, которая уже не раз спасала мне жизнь. Что мама сама сейчас брошена на дно океана в подводной лодке, которая, скорее всего, еще меньше и еще теснее, чем наша «Миннесота».

— Макс, это только подлодка, а не котел с кипящим маслом — пихает меня в спину Тотал. Сам он тоскливо скулит от расставания с Акелой. — Давай, поторапливайся, да посмотрим скорее, есть ли у них круассаны на завтрак. А то у меня уже живот подводит.

Делаю решительный шаг вперед. С причала — на металлический пандус, перекинутый на бронированный корпус субмарины. И дальше, стараясь не думать о том ужасе, который неминуемо на меня сейчас обрушится, прямо к открытому на носу люку. Спускаюсь вниз по трапу и, прежде чем скрыться от надводного мира, изображаю бравую улыбку и лихой прощальный взмах руки. За мной следуют Газзи, Тотал, а там и вся стая. Теперь обратной дороги нет.

Все бы еще ничего, если бы там, внутри, было пусто. В конце концов оказалось, что «Миннесота» и вправду огромная посудина. Но там полно моряков-подводников, напихано приборов, всяких светящихся панелей, выключателей, трубок, пучков проводов и толстенных кабелей. Короче, и пройти места не хватает. Даже нам, при том что мы все страшно тощие.

Жаль, я не додумалась — надо было запастись успокоительной музыкой.

Но тут сзади ко мне подходит Клык и кладет мне руку на талию. Всего на секунду. И мне сразу становится легче.

Двое офицеров скатываются по трапу внутрь, и один их них отдает приказ задраить люки. Потом он с сомнением переводит глаза на нас, шестерых диковатых, длинных, здорово потрепанных, да еще в сопровождении вот-вот готовой заговорить собаки, и распоряжается:

— Идите за мной. Птицы опять взялись за дело.

48

Пробираться по тесным переходам субмарины — все равно что по внутренностям гигантской рыбины. Я наотрез отказываюсь думать, что мы сидим в наглухо задраенной, погружающейся в глубины океана штуковине. Вместо этого я постоянно повторяю себе: мы спасаем маму; мы спасаем маму.

Офицер останавливается у двери. Если кто считает, что дверь — это деревянная панель прямоугольной формы, позвольте вас разуверить. Здесь двери, во-первых, металлические, а во-вторых, имеют форму сильно вытянутого овала. У каждой по краю шестидюймовая резина. На случай, если в одном отсеке появится течь или пробоина, чтобы можно было задраить другие. Господи, спаси и сохрани!

Перешагиваем порог и оказываемся в крошечном конференц-зале лицом к лицу с высоким моряком с коротко стриженным седым бобриком и карими улыбчивыми глазами:

— Будем знакомы, я капитан Джошуа Перри. — Он по очереди жмет нам всем руки. — Насколько я понимаю, перед нами стоит важная задача.

Такого я не ожидала.

Реальность — результат твоих ожиданий. Открой свое сознание — тебе откроется тьма возможностей и перспектив. А представь себе всякие ужасы — ужасы и случатся.

Мой Голос! Не Ангел, внушающая мне всякую белиберду, и не я сама, ведущая с собой нескончаемые беседы про «за» и «против». Это самый настоящий Голос, громкий и ясный. И, кажись, пока он неизвестно где болтался, он опять по телику всяких ток-шоу насмотрелся.

Голос, привет! Я тебе, в общем-то, даже рада. Но пойми, пожалуйста, здесь, на подлодке, страшно тесно. И в голове у меня тоже кошмарная толчея мыслей. Так что, может, не время…

— Макс, — окликает меня капитан.

— Ой, извините?

— У нас не было никакой прямой информации о твоей маме. Однако прошлой ночью камеры скрытого наблюдения засняли следующий фильм в той же зоне, где велись предыдущие съемки. Ты ведь старую пленку видела? Посмотри, что в этот раз получилось. Имей в виду, съемка ночная.

Кто-то погасил свет, и на белом настенном экране замелькали зеленоватые кадры. Все как и в прошлый раз: необъятная монотонная поверхность океана. На сколько хватает глаз, дохлая рыба плавает вверх животами, и тысячи галдящих морских птиц, явно прослышав о раздаче бесплатных обедов, жадно хватают дармовую добычу.

— Нам неизвестно, от чего погибла рыба, — говорит капитан. — Несколько образцов было выловлено. Тесты не выявили ни следов травматических повреждений, ни бактерий, ни паразитов. Ни истощения, ни микробов, ни болезней, ни рака. Рыба просто вымирает без всякой причины.

— Массовое самоубийство? — бормочет себе под нос Тотал, до предела расстроенный разлукой с Акелой.

— Теперь посмотрите вот на это. — Капитан включает лазерную указку. Картинка отодвигается — съемка, очевидно, ведется с набирающего высоту вертолета. Он поднимается, разворачивается и берет направление в сторону суши.

Внезапно где-то в самом углу кадра огромный темный предмет вырывается из воды, распугав птиц и во все стороны разметав дохлую рыбу. Камера мгновенно на нем концентрируется, а вертолет идет на снижение. Но секунду спустя темный предмет снова бесследно исчезает.

— Мы сотни раз прокручивали эту пленку, но так и не поняли, что же это такое, — недоуменно разводит руками капитан Перри. — Похоже на гору, которая вырвалась на поверхность океана и тут же скрылась назад. Но эхолоты не зафиксировали в данном районе никакого движения донных пластов.

Когда свет снова включился, я спрашиваю:

— А какое отношение все это имеет к моей маме?

Капитан Перри, похоже, сильно расстроен.

— Не знаем. На предыдущей пленке видны были обломки рыбацкого траулера, того самого, который случайно оказался в кадре фотографии взятой в заложники доктора Мартинез. То крушение произошло в том же самом районе, где велась эта съемка. В обоих случаях наблюдаются одинаково крупные скопления дохлой рыбы и одинаковая повышенная активность морских птиц. И в обоих случаях на водную поверхность поднимается исключительно крупный предмет. Но больше нам ничего не известно, и объяснения всем этим явлениям мы не находим.

Все со всем связано, Макс, — вещает Голос. — Особенно в океане. Ищи причины и следствия.

Я раздраженно скрипнула зубами. Я и забыла, как меня Голос бесит своими тривиальными советами да предсказаниями.

— Все это взаимосвязано, капитан, — неожиданно для себя повторяю я за Голосом. — Скажите, а мы именно в тот регион направляемся?

Капитан Перри кивает:

— У нас статус судна чрезвычайного назначения, и мы идем с полным включением всех радаров и эхолотов. Надеюсь, эта гора не взбухнет прямо у нас перед носом. Или, того хуже, под брюхом. И не расколет нас надвое.

Глаза у меня округляются. Про вероятность столкновения я даже и не подумала. Что же нам никто об этом заранее не сказал? И вообще, почему мы на этой подлодке оказались?! Лучшее средство вывести меня из равновесия — это посадить в бронированный гроб, из которого я не могу пробить себе и стае выход.

«Макс, не психуй. Все в порядке. — Я не сразу поняла, что на сей раз это мне Ангел вещает и что Голос здесь абсолютно ни при чем. — Если что случится, помни, мы все сможем дышать под водой. Никакой разницы с самолетом: самолет развалится — мы полетим. Так и здесь. Развалится субмарина, поверь мне, мы все шестеро сможем дышать через жабры».

Держи карман шире, как бы не так, где они, твои хваленые жабры?

49

Начальник смотрит на подчиненного. Подчиненный начальника смотрит на своего подчиненного. А подчиненный подчиненного в свою очередь смотрит на своего подчиненного. Который ни на кого не смотрит. Ему смотреть не на кого — он крайний. И только на начальника никто не смотрит. Он главный и очень страшный.

— Значит, они… сбежали?

Подчиненный подчиненного звезданул сапогом своего подчиненного, который и без того стоит на коленях, уперев повинную голову в холодный металл пола.

— Так точно, сэр!

Все присутствующие знают, какова цена такому признанию. Но еще лучше они знают, как возрастет цена, если они начнут отпираться.

— Виноваты, господин начальник, упустили. Но мутанты бросились с утеса, а у нас была установлена программа «преследование любой ценой». Что означает «только вперед». Наши продолжали атаковать и тоже шагнули вниз.

— Вы послали бескрылую модель, не так ли, Зу Тсо?

— Так точно, сэр.

— В погоню за крылатыми?

— Так точно, сэр.

Мистер Чу подумал секунду, хотя он и без того прекрасно знает, какие ему принять меры. Слабейшее звено в цепи должно быть ликвидировано. Никакого другого решения совет директоров не потерпит.

Мистер Чу снова поднимает глаза на подчиненного. Крайний провалил операцию. Виноват был в этом его начальник. Это он его нанял; это он его обучил. Значит, не того нанял и не тому обучил. Бездарь! Нанятый и обученный стоящей над ним бездарью, в свою очередь, нанят и обучен им самим, мистером Чу. Таким образом, провал операции — на его, мистера Чу, ответственности. Так посмотрит на дело совет директоров. И все присутствующие это понимают.

Мистер Чу вздохнул и махнул рукой своей подчиненной. Она быстро кивнула и пролаяла соответствующие инструкции стоящим у двери охранникам. Крайний завыл и стал молить о пощаде, но ему в рот был немедленно вставлен кляп, и охранники выволокли его вон из кабинета.

Мистер Чу снова тяжело вздохнул. Ох, если бы эта девчонка переметнулась на его сторону. Жизнь стала бы снова прекрасна и удивительна. Но она не переметнулась. Напротив, с каждым днем от нее все больше и больше неприятностей. И они, неприятности эти, все крупнее и крупнее. По счастью, у него в руках козырная карта — ее мамаша, доктор Валенсия Мартинез.

Заложив руки за спину, мистер Чу заглянул в толстое стекло маленького иллюминатора. Он знал, что покончить с «проблемой крайнего» займет несколько минут.

— Итак… теперь мутанты находятся на подводной лодке военно-морского флота США? — осведомился он, глядя в мутную темноту.

— Так точно, сэр. — Дуэт оставшихся подчиненных звучит исключительно понуро.

Мистер Чу поворачивается и встречается взглядом со своей подчиненной:

— Атаковать американскую субмарину, вооруженную ядерными боеголовками, — верное самоубийство. И убийство в мировом масштабе. Погибнем и мы, и те, кого мы представляем.

Подчиненная поколебалась, но вынуждена была признать правоту мистера Чу.

— Так точно, — выдавила она из себя.

— Но если что-либо случится с мутантами в то время, как они находятся вне территории субмарины… — Мистер Чу делает многозначительную паузу и поворачивается обратно, в темноту иллюминатора. На такую глубину не пробьется никакой луч света.

Один из охранников волочит в кабинет доктора Мартинез.

— О! Доктор Мартинез! Добро пожаловать, — радушно распростер руки мистер Чу. — Рад вас видеть. Хочу вас кое-чем поразвлечь. Посмотрите-ка сюда. Если КППБ не покончит со своей деятельностью, вас ожидает та же участь.

Легкая вибрация за стеклом иллюминатора заставила мистера Чу напрячь зрение. Открывается люк торпедоносителя. Взрыв пузырей. Неясный бледный объект вылетает в черноту донных вод, расплескивает в темноте голубизну форменного костюма и в следующую секунду расплющивается в неузнаваемый бесформенный сгусток.

Давление воды на такой глубине равно нескольким тоннам на квадратный дюйм.

Смерть крайнего наступила мгновенно. Он даже не успел захлебнуться, прежде чем была раздроблена каждая кость в его теле.

И снова мистер Чу и его подчиненная встретились взглядами.

— Видите ли, не стоит недооценивать степень опасности за бортом подводной лодки.

Подчиненная мистера Чу с трудом подавила дрожь отвращения и страха и кивнула:

— Вы совершенно правы, сэр, не стоит, — говорит она, краем глаза следя за уплывающим в темноту бледным сгустком. — Там исключительно опасно.

50

Как выяснилось, острова в океане не плавают, и проплыть под ними невозможно даже на навороченной по первому разряду подводной лодке. То-то я удивилась такому открытию. Но оказывается, ничего странного в этом нет. Просто наше образование оставляет желать много лучшего. Бриджит теперь изо всех сил старается срочно заполнить пробелы в наших познаниях и терпеливо объясняет:

— Острова образовываются множеством разных способов.

А она множеством разных способов выводит меня из себя. Например, как сейчас, тыча нас носом в топографическую (читай «пупырчатую») карту Гавайских островов и окружающего их океана.

— Гавайские острова образовались в результате извержения вулкана, выплеснувшего горячую магму из земного чрева. Вот как это происходит: поток раскаленной магмы поднимается из недр, неподвижно залегает в верхнем слое земли и в течение длительного времени нагревает снизу определенное место земной поверхности. В один прекрасный день горячая жидкая магма, шипя и клокоча, вылетает наверх и там, остывая, превращается в горную породу.

Всего островов двадцать четыре. Самый большой остров, Гавайи, дал название всему архипелагу. Он еще называется Большим островом. Но он не только самый большой, но и самый молодой и все еще продолжает формироваться. Не исключено, что в этой горячей точке нашей планеты через десять миллионов лет появится следующий остров.

— Понятно, — вздыхаю я, с новой силой чувствуя, что попала в западню.

Мы сидим в субмарине уже битых восемь часов и изучили здесь уже чуть ли не каждый квадратный дюйм. Хуже всего, что мне нечем дышать — первый признак приступа клаустрофобии. Здрасьте-пожалуйста, давно у меня ее припадков не было. А вдобавок надо следить за работой мощного серого вещества Премудрой докторицы. И смотреть, как Клык внимает каждому ее слову.

Но тут, слава богу, ее перебивает капитан Перри:

— Сейчас у нас справа по борту кратер Молокини. Из-за того что на острове нет ни крупинки грунта, воды здесь самые чистые на всех Гавайских островах. А внутри выступающего из-под воды скалистого полумесяца водятся редкие породы рыб и кораллов. Таких больше во всем Тихом океане не встретишь. Получается, что это естественный морской заповедник.

— Понятно…

Честно говоря, мне сейчас все заповедники по фигу. Сижу под водой в консервной банке, из которой не рыпнешься. Голова кружится, начинает мутить. И воздух, кажись, здесь уже на исходе. Откуда он вообще в подлодке берется? Наверное, уже весь выдышали. Вон народу здесь сколько. Срочно пора всплывать! Что же не скажет никто капитану, что всплывать надо немедленно, а то…

Макс, поди ляг. У тебя паника. Паника и истерика.

Что-что?

Я тебе говорю, что у тебя паника и истерика, — спокойно продолжает Голос. — Пойди в каюту, ляг и глубоко дыши.

Спорить с ним у меня нет ни желания, ни сил.

— Ммм… Я устала. Пойду полежу. Можно?

И я поковыляла из капитанской рубки. Насилу протискиваюсь по узкому коридору. Ноги не держат — вот-вот упаду. Каждая клетка моего измученного существа отчаянно требует, чтобы меня отсюда выпустили. Я, конечно, понимаю, маму можно спасти, только оставаясь в этой душегубке. Но легче мне от этого понимания не становится. А почему, спрашивается? Ведь и в клетках насиделась, и в тюрягах, и в камерах. Но в жизни я так, как сейчас, не паниковала.

Все в порядке. Не психуй, — снова успокаивает меня Голос. — Я же сказал тебе, поди ляг и глубоко дыши. Воздуха здесь больше, чем достаточно.

Слава богу! Наконец-то я добрела до нашей конуры. Это бывшая кладовка, которую для нас наскоро переоборудовали под каюту. Только вошла — и сразу рухнула на нижнюю банку. Секунду спустя скрипнула дверь.

— Надж, это ты?

— Нет.

К койке семенит Тотал и несет в зубах мокрое холодное полотенце. Запрыгнув лапами на подушку, опускает его мне на лицо. Ловко подтягивается и устраивается у меня в ногах.

Прижимаю полотенце ко лбу, к щекам, к шее. Стараюсь глубоко дышать, как велел Голос: вдох полной грудью — выдох, снова медленный вдох. То ли от истощения, то ли от усталости, а может, и от облегчения на выдохе я застонала.

— Да подожди ты стонать. Стонать будешь, когда морская болезнь начнется. А то хочешь, я тебе валиума принесу? Глядишь, успокоишься.

— Не надо мне никакого валиума.

Валиум я принимала один раз в жизни. Помните, когда мама мне операцию делала и чип из руки вытаскивала? В общем, про чип это отдельная история. Короче, мама дала мне валиум, и я, то ли в тумане, то ли в ступоре, такой галиматьи наговорила, что теперь лучше помру, а в рот его не возьму.

— Ну, как знаешь. — Тотал подвинул мою ногу, освобождая себе побольше места. — Слушай, Макс, раз уж мы с тобой один на один…

— Лицом к лицу с моей истерикой?

— Да хоть бы и с истерикой. Дело в том, что я с тобой поговорить хотел.

Ой, чует мое сердце. Сейчас он что-нибудь выкинет. Поди, жаловаться сейчас начнет. Или еда ему не по нраву, или обнаружил какую-нибудь дискриминацию собачьей породы.

— Я об Акеле…

Отодвигаю слегка полотенце и приоткрываю один глаз.

— Что? Соскучился без нее?

— И это тоже. — Он лизнул себе лапу, собираясь с мыслями. — Ты же знаешь, я от нее без ума.

— Знаю.

Ладно, Тотал от Акелы без ума. А у меня-то куда ум делся?

— Понимаешь, какая странность, она от меня тоже. Ну, и мы того… Мы вот о чем думаем… Мы, значит, решили… — он наконец отважился, — жениться.

Я сразу так и села, а глаза у меня стали круглые, как блюдца. И даже смешок проглотила. Потому что это не смешно. Хоть и мило, но совсем не смешно.

— Жениться?

— Вот именно. — Он плюхнулся мне на колени. — Ты что, думаешь, я не понимаю, что мы с ней совсем спятили? А где выход, разрази меня гром, не пойму. Она настоящая служебная собака. У нее карьера. Не могу же я заставить ее все бросить и сидеть дома щенков воспитывать. Да и потом, сам-то я кто? Говорящая летающая собака. Хорош гусь. Я ей только жизнь испорчу. Как ни поверни, испорчу, и все.

Как же я его понимаю. Он, поди, даже представить себе этого не может. Дотянувшись до него, чешу ему за ухом так, как он всегда любит.

— А если жениться, как же я вас оставлю? — Он проникновенно на меня смотрит. — Совсем без меня, непутевые, пропадете.

— Ммм… — Я пытаюсь найти тактичные выражения, чтобы его утешить, но он меня перебивает:

— К тому же она летать не умеет. Да и весу в ней пудов восемьдесят. Вот ведь и красавица, и чистопородная, и длинноногая. А крыльев Бог не дал. Вам ее за собой тяжело таскать будет. — Голос у него дрогнул. — Я из-за этого, Макс, ночами не сплю. И толком уже много дней не ел.

Я только вчера слышала, как он храпел себе преспокойно, пока мы субмарину дожидались. А уж чтоб обед или ужин пропустил, такого еще не случалось. Но я все равно понимаю, о чем он.

И на сей раз, хотите верьте, хотите не верьте, но ответить мне ему нечего. Я и на свои-то вопросы ответов найти не могу. Где уж мне другим советы давать!

— Тотал, если ты считаешь, что тебе лучше остаться с Акелой… Ты сам видел, как Надж решила в школе остаться… Я однажды на футболке надпись такую видела: «Отпусти, что любишь, коль вернется — так твое». Если нам, я имею в виду, стае, придется с тобой расстаться, мы принесем себя в жертву, лишь бы ты был счастлив.

— Нет, Макс! Только не это. Как бы мне хотелось, чтобы в жизни все было радостно и чтоб любить было просто.

Тотал горестно вздохнул.

— Ой, Тотал-Тотал, а уж мне бы этого как хотелось!

Но детских иллюзий у меня больше нет. Ни особые радости в жизни, ни простая любовь не ожидают ни меня, ни Тотала.

51

Туда, куда на своих двоих мы долетели бы за шесть минут, подлодка добиралась целых двенадцать часов. За нашу птичью ДНК психованным генетикам можно только спасибо сказать. Ведь могли бы и какого-нибудь кальмара-осьминога нам подмешать.

Короче, наша субмарина обошла острова Мауи и Гавайи и всплыла ровно против Национального парка Халекала. Почти все время я промучалась в койке. Наконец откуда-то доносится команда: «К всплытию готовьсь!» Само собой разумеется, меня тут же подкинуло с места и я рванула к трапу. На поверхность раньше меня вылез только один матрос. И то только потому, что ему по штату полагалось быть первым. Боже, какое счастье наполнить легкие прохладным свежим соленым воздухом.

— Ну, и что мы здесь делаем? — Я поворачиваюсь к капитану Перри. Он вместе с Джоном Абейтом и Бриджит Двайер практически сразу ко мне присоединился.

— Нам надо взять на борт морского биолога.

И Джон тут же подхватывает:

— Она специалист по глубоководным рыбам. Они-то как раз и гибнут. Надеюсь, она разберется, в чем там дело. А вот и она.

По причалу торопливо идет маленькая смуглая женщина с заплетенными в длинную седую косу волосами, а на берегу толпа ребятишек выскочила из школьного автобуса с надписью «Средняя Школа Фремонта» и глазеет на атомную подлодку, всплывшую у входа в национальный парк.

— Привет, — говорит женщина. — Алоха!

— Алоха! — почтительно здоровается капитан Перри.

— Ноелани! Рад тебя снова видеть, — обнимает ее Джон. — Макс, знакомься, это доктор Ноелани Акана. Она эти воды как свои пять пальцев знает. Доктор Акана в подводном мире — все равно что ты в небе. Уверен, она нам поможет.

— Так вот ты, оказывается, какая. — Доктор Акана пристально смотрит на меня пронзительными глазами. Но во взгляде ее нет никакой враждебности. Голос у нее приятный и певучий, и по легкому акценту легко догадаться, что она родилась и выросла на Гавайях. — Чудесная девочка-птица Макс.

— Да, меня так зовут, — неловко подтверждаю я, ужасно смутившись.

Доктор Акана широко улыбается:

— Жду не дождусь, когда же я наконец и с остальной стаей встречусь. — Она легко перебрасывает нам дорожную сумку и так же легко прыгает с причала на подлодку.

— Капитан, давайте погружаться.

С довольным видом Джон нырнул за ней вниз. Капитан Перри смотрит на меня и кивает на люк, мол, спускайся.

— Можно я полечу над водой, а в точке назначения вы меня подберете?

— Можно. — Как же это он так на диво легко со мной согласился? — А как долго ты можешь быть в воздухе без посадки?

— Ну-у-у-у… Думаю, часов около восьми продержусь.

Конечно, восемь часов — это, мягко говоря, преувеличение. Через восемь часов без еды и отдыха от меня останутся рожки да ножки.

Капитан Перри молчит.

— Ладно, так уж и быть. — Я поплелась к люку.

Ненавижу, когда взрослые меня на блефе ловят. К счастью, просечь мое вранье не каждому удается. Точнее, капитан Перри вообще первый. Так что я не слишком часто с такими умниками встречаюсь.

— Хочешь валиума? Поможет.

— Не надо мне вашего валиума.

Почему, интересно, все кому не лень стараются накачать ребенка всякой наркотой? Я скрипнула зубами и полезла вниз.

У трапа внизу ждет доктор Акана. Она хлопает в ладоши, будто начинает веселую игру:

— Значит, так, подходим к месту, где происходили атаки. Там заляжем на шестидесятиметровой глубине и совершим небольшую экскурсию. А пока я брошу свои вещи и кое-что соберу. — И она направляется в отсек женской части команды.

Сердце у меня подпрыгнуло. Наконец-то мы движемся к цели. Пора и самой готовиться к бою, и ребят мобилизовать. Эти флотские нас самообороне обучить пытались. Пусть-ка теперь посмотрят, чего мы в атаке стоим.

В первый раз в жизни я засомневалась, а хватит ли у нас сил и сноровки? С мистером Чу и с его робиотской гвардией справиться — не проблема. А вот насчет морских чудищ — не уверена. А горы, из воды вылезающие и рыбу стаями уничтожающие, — еще того хуже. Срочно нужен план «Б».

И, нахмурившись, я пробираюсь в чрево подлодки в поисках Газзи.

52

— Туда больше трех человек не влезет, — возражаю я Ангелу, на лице которой появляется зверское выражение.

— Без меня ничего не получится. Кто тогда будет подслушивать? — упирается она рогом.

Под «подслушивать» она имеет в виду телепатически воспринимать информацию, исходящую от любых живых существ. Например рыб, радостно булькающих при виде планктона.

— Там опасно. — Я твердо стою на своем. При том, в каких смертельных передрягах мы оказываемся чуть ли не ежедневно, я могла бы найти аргумент и получше.

— Макс! — Она смотрит на меня, и я сразу же вспоминаю, что читать чужие мысли — далеко не единственная ее способность. Она с таким же успехом вклинивается в чужое сознание и вкладывает свои дурацкие детские соображения в головы ни в чем не повинным людям.

— Ангел! Не заставляй меня надевать в разговоре с тобой стальную каску. Послушай, без пилота никак нельзя — кто батискафом управлять будет? Без доктора Аканы — тоже нельзя. Кроме нее, никому не понять, на что мы там смотреть будем. А я должна быть там, потому что я а) главная в стае. Так? б) спасаем-то мы мою маму и в) потому что я так сказала. Понятно?

Уперев руки в боки, злобно прищуриваюсь на нее. Что раньше всегда действовало безотказно. Не знаю, долго ли это продлится.

— Ангел, миленькая, тебе же всего шесть лет, — ласковым голосом поддерживает меня доктор Акана.

— Семь!

— С каких это пор тебе семь? — Я начинаю терять терпение. Никто из нас точно не знает своего дня рождения — мы его сами себе назначаем. Пару лет назад Газзи с требованием подарков перешел все рамки приличия, так что мне пришлось чуть ли не насильно ограничить число дней рождения на человека одним-единственным днем.

— Мне уже семь, — настаивает Ангел с таким видом, точно ее и бульдозер с места не сдвинет.

— Тогда мне семнадцать. Шесть или семь, но ты все равно останешься на подлодке.

Батискаф, о котором идет спор, — считай, игрушечная хреновина на трех человек. Больше всего она похожа на надувной плот с пузырем сверху. Хреновина эта может опускаться на сто метров. Сравни с тысячей метров, на которые погружается наша большая субмарина. Не удивлюсь, если у этого батискафа велосипедные педали по бокам торчат. Единственно, почему я готова туда полезть, это потому, что верхний плексигласовый пузырь прозрачный — из него наружу смотреть можно. А в нашей большой субмарине ни одного окна. Повторяю, ни одного. Ноль. Зеро. Нуль. Потому что пространство между корпусом и обшивкой заполняется водой, когда субмарина опускается, и воздухом, когда всплывает. А значит, стекло иллюминатора, чтобы выдержать давление, должно быть по меньшей мере толщиной в фут. И раз такого стекла не бывает, вместо иллюминаторов на обшивке установлены телекамеры. Они-то и транслируют происходящее снаружи на маленькие экраны внутри подлодки.

Но теперь представляется случай вылезти из субмарины и увидеть своими глазами, что там снаружи происходит — всё лучше, чем в плавающем гробу сидеть.

Я потираю руки:

— Давайте, давайте, пошли уже.

Десять минут спустя отворяется нижний транспортный люк подлодки и нас выбрасывает в океанские глубины. Вода вокруг Гавайев такая чистая и прозрачная, что даже здесь, на глубине шестидесяти метров, не так-то уж и темно.

А потом пилот включает передние огни и начинается подводное шоу. Над нами висит огромная субмарина военно-морского флота США. Из-под которой мы, слава богу, медленно, но верно выползаем. А вокруг — как в замедленной съемке, плавно качается в воде рыба! Батюшки-светы! Сколько ее! Всевозможных цветов, форм и размеров.

— Вон там, смотрите, — желтоперый тунец. Он может вырастать до трех с половиной метров, — объясняет доктор Акана.

— А вон там кто? — Я показываю ей на огромную серебристую рыбину с оранжевыми плавниками.

— Это опах, — вступает пилот. — Отлично на обед идет.

— Она больше меня, — удивляюсь я, а доктор Акана смешливо щурится:

— Весу в ней точно больше. Смотри, смотри! Черепаха!

И вправду. Мимо, совершенно не смущаясь нашим присутствием, проплывает черепаха размером со среднего пуделя. Наш батискаф оставляет ее совершенно равнодушной.

Помимо здоровенных рыбин размером с диван, нас окружает облако из сотен тысяч рыбешек мал мала меньше, всех возможных и невозможных цветов.

— Как здесь под водой все медленно движется!

— Совсем не все. Все эти рыбешки, почуяв опасность, разлетятся в стороны — глазом моргнуть не успеешь. — Доктор Акана вдруг переходит к делу. — Мы в шести милях от первого места массового истребления рыбы, но я сначала хотела проверить…

Она вскрикивает на полуслове:

— Боже мой, что там такое?

Мою голову автоматически мотнуло туда, куда приклеился ее взгляд.

Нет! Только не это!

53

Срочно входите в контакт с «Миннесотой», — командует доктор Акана. — Немедленно шлите SOS!

— Да подождите вы! — Я ее останавливаю, как завороженная, пялясь сквозь плексигласовый купол. В тридцати футах плывет по направлению к нам… сюрприз. Как же это я так промахнулась?! Почему не подумала про ЭТО раньше?!

— Срочно свяжитесь с субмариной! — кричит Акана.

— Не паникуйте, — я сейчас с ней сама разберусь.

— Макс! Она же тонет.

— Ничего она не тонет. Она плывет. — Теперь моя очередь давать объяснения. — Плывет и вредничает. И зарабатывает себе крупные неприятности. — Я скроила Ангелу грозную физиономию. До батискафа ей осталось футов десять, и она широко улыбается и машет нам рукой.

«Знаешь, как ты от меня сейчас получишь? Уверяю тебя, мало не покажется!» — Это мягкая интерпретация моего гораздо более развернутого мысленного послания Ангелу. Должна с удовлетворением заметить, что, несмотря на плексигласовый барьер и глубоководные условия, оно благополучно дошло до моей адресатки. Ее шкодливая рожица понуро вытягивается. Но секунду спустя снова расцветает, и она пускается выписывать над батискафом кренделя.

— У нее же никакого снаряжения. Ей не хватит воздуха! Она задохнется! — в отчаянии шепчет доктор Акана.

Подумав, я решаюсь признаться:

— Снаряжения нет, зато есть жабры.

Пусть она хоть о воздухе не беспокоится. В океане полно и других опасностей, включая ту страшную и таинственную, которая имеет непонятное отношение к похищению моей мамы. А Ангел, как полная идиотка, плавает там, явно считая, что увернется и от пули, и от акулы, и от вражеской подлодки.

— Жа…

— Вот именно, жабры, — говорю я, глядя, как Ангел оседлала морскую черепаху размером с двуспальную кровать. — Видите ли, у нас у всех есть… э-э-э… как бы это сказать… индивидуальные особенности. Ангел, например, может разговаривать с рыбами и читать чужие мысли. Так что, пожалуйста, не играйте с ней в покер.

Пилот тихонько выругался:

— Вот черт! Эта пигалица уже выудила из меня сорок баксов.

Ангел спрыгнула с черепахи и прилипла к пузырю батискафа. Я скроила ей свою самую грозную рожу, а она расплющила о плексиглас нос и губы и хохочет-заливается, сотрясая наш купол и пуская вверх фонтан пузырей.

— Но там же давление огромное. Без водолазного костюма расплющит в два счета, — принимается за свое доктор Акана.

— Ничего ее не расплющит, — злобно шиплю я ей в ответ. — Я ее скорее сама о колено расплющу!

Прямо у нас под носом в лучах подводного прожектора Ангел выкидывает коленца. Сперва с черепахой, потом со скатом, а дальше заводит хоровод с дюжиной пестрых рыбок махимахи. Увы, в грации и изяществе ей не откажешь: Ангел повторяет их движения и тут же разукрашивает их изысканными пируэтами. Крылья ее, чтоб не мешали в воде, плотно сложены вдоль спины — испытанный прием всей стаи. Короче, развлекается она вовсю. Достану ее — убью!

К доктору Акане возвращается чувство юмора:

— Не вижу здесь ничего необычного, кроме крылатого ребенка с жабрами. Флора и фауна подводного мира в полном порядке. Никаких свидетельств планктона или разложения коралловых рифов. Количество мертвой рыбы не превышает нормы.

— А сколько нам до того места осталось? Мы ведь еще далеко?

— Пока да. Я считаю, нам надо начать отсюда и по мере приближения к отмеченной точке периодически делать замеры и проверки.

Ангел постучала по куполу у меня над головой, и я подпрыгиваю на месте. Что бы ни было написано на моем лице, она как ни в чем не бывало тычет в меня пальцем и показывает сначала на мою шею, а потом наружу.

— Что она хочет сказать? — интересуется доктор Акана.

— Зовет меня к себе. Считает, что у меня тоже жабры сформировались. — Только увидев, как округлились глаза у пилота, понимаю, как дико звучит то, что я сейчас произнесла. Ну и что? У меня уже есть крылья и воздушные мешки в дополнение к легким, ростом я под метр восемьдесят, а вешу меньше пятидесяти килограммов. А этот чувак все еще удивляется. Пора привыкнуть к тому, с кем он имеет дело. Зато у доктора Аканы проснулся научный интерес:

— А что, все эти… дополнительные органы сами собой у вас развиваются?

Я киваю:

— Не все время, конечно. — Я почему-то засмущалась. Видно, пилот слишком сильно старается не показывать, что от нашего разговора у него крыша едет. — Просто время от времени у одного из нас вдруг обнаруживается какое-нибудь новшество. Как будто нас запрограммировали постоянно эволюционировать.

— Поразительно! — мягко, точно про себя, замечает доктор Акана. — Вы и вправду чудо природы.

Чувствую, как у меня начинают пылать щеки, и я готова привычно взъесться: она что, нас за цирковое шоу держит? Но в это время краем глаза замечаю какое-то быстрое движение снаружи. Оборачиваюсь — на нас плывет здоровенная акула. Хвост ходит из стороны в сторону, а на морде написано целеустремленное желание выбрать себе подходящую жертву.

— Охо-хо… Девчонку-то надо бы оттуда срочно убрать, — озабоченно замечает пилот.

— Эй, Ангел. Акула справа по курсу. — К сожалению, все мои мысли сейчас посылать ей не место и не время, и я усиленно шлю ей только сигналы опасности. Но Ангел обычно и сама хорошо следит за происходящим.

Она на секунду застыла, не закончив пируэта. Оглянулась. Ангел и акула заметили друг друга одновременно. Акула тут же смекнула — объект съедобен. Секунда — и ее челюсти перекусят Ангела пополам.

— Пилот, заградите ребенка «Тритоном» — примем атаку на себя, — не растерялась доктор Акана.

Пилот маневрирует батискафом, но при этом бормочет, что отнюдь не уверен, выдержит ли натиск его хлипкая посудина.

Ангел застыла лицом к акуле, пристально смотрит ей в глаза и поднимает руку. Доктор Акана зажмуривается, предчувствуя неизбежное. Я окоченела от страха.

Акула останавливается. Ангел подплывает к самой ее пасти. Пилот задерживает дыхание. Доктор Акана шепчет молитвы. Акула не шевелится. Ангел ласково гладит ее по голове. Акула трется о нее, как огромная зубастая сторожевая собака. Ангел поворачивается к нам и смеется.

— Все. Конец. Представление окончено, — говорю я. — Пора назад на «Миннесоту».

54

— Пора перестать думать только о себе! — Ангел обиженно выпятила губу, а я, честно признаюсь, читаю ей нотацию.

А тебе пора обращать на нее больше внимания. И прислушиваться к тому, что она тебе говорит, — читает нотацию МНЕ мой внутренний Голос.

— А то я не прислушиваюсь, — заорала я на него вслух, и Ангел в испуге шарахнулась в сторону.

— Ничего-ничего. Не обращай внимания. Я просто чуть не умерла там со страху за тебя.

— Макс! Почему ты вечно не о том беспокоишься? Сколько можно говорить, что тебе давно пора попробовать дышать под водой. Нечего за меня бояться. Позаботься лучше о себе.

— Бояться за тебя — у меня в крови. Я всю жизнь за тебя боюсь. Работа у меня такая.

Ангелу было всего два года, когда Джеб выкрал нас из Школы. Что делать с ней, он не знал. Кто ее, спрашивается, тогда поил-кормил, умывал-одевал? Конечно я.

Ангел запротестовала:

— Макс, мы семья, а я не работа.

— Что ты к словам придираешься? Ты же знаешь, что я имею в виду.

— Все. Хватит вам препираться, — рявкнул Клык у меня за спиной. Он подошел так неслышно, что от неожиданности я подпрыгнула. — Ангел, ты еще ребенок. А Макс у нас главная. Не забывай ни того, ни другого.

Она потупилась:

— Ладно. Пойду переоденусь в сухое. Пошли, Тотал, я тебе расскажу, что я там видела.

— Давай лучше про что-нибудь другое поговорим. Например, про современное искусство. — Тотал перепрыгивает за ней через порог. — Или мой журнал «Вина мира» посмотрим. А к рыбе у меня душа не лежит. Это больше по кошачьей части.

Смотрю на них и думаю, что жить было много проще, когда нас всего шестеро было, только наша семья-стая, и никого чужого.

— Клык, ты просто чудесно разрешил эту трудную ситуацию.

Догадались, кто в «ситуацию» встрял? Конечно Бриджит. И не просто со своими комментариями лезет, но еще и Клыка по спине одобрительно хлопает. Фамильярничает. Меня чуть не стошнило. А Клык прекрасно понимает, что у меня сейчас от злости давление подпрыгнет, довольно на меня смотрит, и я чувствую, как заливаюсь краской.

— Клык, не пора ли нам со стаейсобраться да кое о чем переговорить?

Он кивает.

— Отличная идея, — снова влезает Бриджит. Я, ребята, как раз хотела вас всех расспросить…

— Это наше внутреннее дело. Кроме стаи, мы никого не приглашаем, — жестко отрезала я.

— Но мы же одна команда.

— Никто не спорит. И я искренне благодарна всем за помощь в спасении мамы. Но есть вещи, которые касаются только стаи. Так всегда было, и так всегда будет. Мы семья, и у нас есть свои семейные дела и вопросы.

Бриджит разочарованно отошла в сторону, а мы с Клыком направились в нашу крошечную кладовку-каюту. Открываем дверь — перед нами всегдашняя картинка. Ангел и Тотал забрались вместе на нары — матросы их банкой называют — и листают журнал «Вина мира». Где только Тотал его раскопал? Надж распорола свою форму и теперь вовсю орудует иголкой — что-то перешивает. Видно, ей больно было смотреть на изыски военно-морских фасонов, вот она и решила кой-чего усовершенствовать.

Едва я вошла, Газзи что-то под подушку пихнул. А Игги скроил свою самую невинную физиономию. Должна вам сказать, что чем невиннее у него мина, тем громче орет у меня в голове сирена тревоги.

— Макс, смотри, — хвастается счастливая Надж. — Смотри, я воротник отпорола, совсем по-другому теперь выглядит. Вот сейчас еще пуговицы переставлю — даже надеть будет не стыдно.

Я хочу ей сказать, что от перестановки пуговиц хаки свои «волшебные» свойства не изменит, но решаю, что мои логически непогрешимые возражения только настроение ей испортят. К тому же мне глаз не оторвать от проволочек и проводков, вылезающих из-под подушки Газмана.

— Газзи, коли тебе взбредет в голову ядерную боеголовку спереть, я тебе голову оторву.

— Не, это не ядерная.

Сажусь на ближайшую нижнюю банку и откидываю с лица волосы. А сама осторожно подбираю слова. Приказы отдавать и команды выкрикивать — это я хоть сейчас. А вот с нежностями да осторожностями, типа «давайте, друзья мои, установим взаимопонимание», — с этим у меня похуже будет. Лидер должен прессовать. Даже когда это ему не нравится. Работа такая.

— Ребята, — мягко начинаю я. Пока все идет по плану. Но у меня складывается ощущение, что мы сбились с пути.

— Что ты имеешь в виду? — Глаза у Надж удивленно расширились.

— Мы болтаемся на подлодке уже много дней, а спасением мамы даже не пахнет. Поначалу мне казалось, это имеет какой-то смысл. Но теперь я начинаю задаваться вопросом, а есть ли у них какой-нибудь план? Я вот что думаю: рубить с плеча не надо. Поэтому дадим им еще двенадцать часов. А там, если никакого реального прогресса не будет, надо послать морячков подальше и действовать самостоятельно.

Ко мне устремлены шесть пар глаз. Верят они мне по-прежнему? Или по первому слову побегут исполнять указания взрослых? Не бросят ли они меня размышлять о моей правоте в гордом одиночестве?

Горло у меня свело, а во рту пересохло. Жду, что они мне ответят.

Клык первым выставил вперед кулак. Следом Надж быстро выбросила свой. А за ней Ангел, Игги и Газ. Последним, свесившись с верхней нары, кладет лапу Тотал.

— Один за всех и все за одного! — говорит Клык, и сердце у меня прыгает, как сумасшедшее. — Это в каком-то фильме было!

Кладу свой кулак поверх лапы Тотала и улыбаюсь так широко, что даже челюсти сводит.

— Спасибо, ребята, — говорю. — А теперь давайте посмотрим, можно ли здесь с мертвой точки что сдвинуть?

Ну и, конечно же, в этот самый момент субмарину так тряхануло, что вырубило свет, а мы посыпались с коек.

55

Обобщу вкратце: это ловушка. Страдающие клаустрофобией и манией преследования дети-птицы оказались в железном гробу на глубине сотен футов под водой. Для полного счастья не хватало только грохота, скрежета и вырубленного света.

Скажите, хорошенькая картинка! Теперь еще подкачай адреналина процентов на четыреста, подбавь чуток ужаса. И перемешай хорошенько.

Что-то мне это не нравится. Каждая клетка во мне вопит, что я сейчас захлебнусь и умру страшной смертью, но я сохраняю спокойствие настоящего лидера.

Мигалка тревоги отбрасывает тусклый желтоватый свет. Дребезжит сирена. Все, как в старых фильмах про подводную лодку на войне, когда следующие кадры неизбежно покажут геройскую гибель экипажа.

И металл, и вода отлично передают все звуки, и нам прекрасно слышно, как что-то бьет и колотит по обшивке субмарины. Открываю дверь и вижу, как мимо проносятся матросы — у каждого своя четкая антиаварийная или оборонная задача.

— А могли бы отправиться во Францию, — скулит Тотал.

В коридоре сирена тревоги орет еще громче. Самое ужасное во всей этой ситуации, что я понятия не имею, что делать. А я ВСЕГДА знаю, что делать. Доселе, во что мы ни вляпайся, мне любая катастрофа по плечу. Кому надо — врежем, от кого надо — увернемся, что надо — выдержим. В итоге до сих пор мы всегда на коне оставались.

Не могу же я теперь признаться, что здесь бессильна. Вот и начинаю отдавать нашим команды, по крайней мере, чтобы свое реноме поддержать:

— Продвигаемся на нос к главному люку. Если потребуется, эвакуироваться будем оттуда.

Дождавшись, пока пробегут все матросы, вылезаем в проход и начинаем медленно продвигаться вперед. В темноте кажется, что это не подводная лодка, а дебри какие-то: то через высокие пороги приходится перепрыгивать, то через провода и кабель.

А матросы меж тем задраивают отсек за отсеком.

Вдруг Ангел застыла как вкопанная.

— Ты с ума сошла! Мы же чуть в тебя не врезались и не свалились! — в один голос зашипели идущие за ней следом Газ, Надж и Игги. А я подгоняю ее спереди:

— Ангел, вперед, ты что встала?

— Подождите. — Она стоит, как будто к чему-то прислушивается.

— Ждать у нас времени нет. Надо срочно к люку пробираться. Шевелись!

— А я говорю, подождите. Там робиоты.

— Чего-о-о?

— Сказано вам, робиоты, те самые. Они стараются в лодку залезть.

Прекрасно. Лучше не бывает. Снаружи, в воздухе, я на любую схватку готова. Там я буквально в своей стихии. Чего никто из наших врагов о себе сказать не может. Но здесь, под водой, неуемное воображение рисует мне в ярких красках картинки робиотов, сверлящих обшивку субмарины, хлынувшего в подлодку смертоносного потока. И нас здесь внутри…

— Надо немедленно их остановить. — Я преисполнена решимости. — Отставить люк! Выводим «Тритон»!

— А он вооружен? — осторожно интересуется Игги.

— Нет, но у него рычаги-«руки» с огромными клешнями. Может, можно будет робиотов надвое перекусить. Или что-нибудь в этом роде. Соображу как-нибудь.

— На, возьми вот это. Может пригодиться. — Газзи протягивает мне маленькую металлическую коробочку аптечки первой помощи. — Держи. Вложи ее в клешню. Она водонепроницаемая. А это пульт дистанционного управления. Смотри, не сядь на него ненароком. Нажми кнопку «Пуск» и сразу же клешней швырни коробку в робиотов. Главное, пошевеливайся.

— Ладно. Вы, ребята, давайте вперед, а я сейчас.

— Я с тобой. — Клык бросается за мной.

Я смотрю на него с благодарностью:

— Нет. Придется мне одной этим заняться. Кому-то надо о стае позаботиться. Нельзя их одних здесь оставлять.

Подумав, он кивает.

— Макс! Давай лучше я с тобой. — Газзи делает шаг вперед. — Я этой штуковиной займусь.

Как ни хочется мне оставить его под присмотром Клыка, но он прав. Он на «Тритоне» мне здорово пригодится.

— Я с вами! — Голос Ангела звучит в темноте угрожающе.

— Ангел! Ты остаешься с Клыком.

— Газу можно, а мне нельзя?

Клык берет ее за руку:

— Ангел, пошли. Надж, Игги, вперед.

И он двинулся вперед по темному проходу, волоча за собой Ангела. Гляжу им вслед, стараясь не думать, что, может быть, вижу их в последний раз. Поворачиваюсь к Газману и возвращаю ему коробку:

— На, держи. Пора выводить «Тритон». И вперед на робиотов.

56

Помните парочку спертых нами тачек, заведенных мной без ключа. А про школьный автобус и танк я, по-моему, не рассказывала. Если память мне не изменяет, автобус с трудом дает задний ход, а танк внутри страшно воняет грязными носками. «Тритон» в моей биографии — что-то новенькое. Но я видела, как пилот с ним управляется. Так что, надеюсь, как-нибудь и я с ним справлюсь.

В суматохе никто на нас с Газзи внимания не обратил, и никто не остановил, когда мы рванули по коридору в транспортный отсек. «Тритон» стоит там, точно специально нас дожидается.

— Классная штука, — восхищенно пялится на батискаф Газзи. — А ключ у тебя есть?

Я усмехаюсь:

— Ключа не надо. Здесь просто кнопку жми — и вперед!

Газ кладет свою железную коробку рядом с одной из тритоновых клешней, и мы забираемся в плексигласовый пузырь. Плюхнувшись на сиденье, принимаюсь жать все кнопки подряд. Я всего один раз видела, как это делается. Ничего, авось Бог не выдаст — свинья не съест. Газзи задраил люк, и все как одна панели «Тритона» замерцали в темноте разноцветными огнями. Газ счастлив, но мне от этих лампочек лучше не стало.

Сирена оглушает, огни слепят, дробь по обшивке все громче и громче. Вдруг кровь застыла у меня в жилах, а рука замерла на рычаге управления: я сижу в крошечном герметически закупоренном пузыре вместе с… Газманом.

Я не слишком полагаюсь на молитвы. Но что еще мне сейчас остается, как не молить всех известных и неизвестных мне богов: спасите и сохраните меня от Газмановой газовой атаки. Умоляю.

Вдруг прорезывается мой Голос: Макс, поторапливайся!

Значит так… Что у нас тут?

— Газ, перед тобой кнопки управления внешними «руками». — Я видела в прошлый раз, как доктор Акана делала ими заборы воды для тестирования. — Возьми коробку правой верхней клешней.

Газу долго объяснять ничего не надо. Мигом разобрался в кнопках и рычажках и тут же схватил свою железку.

Хватаю пульт дистанционного управления, открывающий наружную дверь транспортного отсека. Я еще и нажать ничего не успела, а «Тритон» уже неуклюже скользит вниз по скату в открытый океан. Стараюсь держать равновесие — теперь бы только не перевернуться плексигласовым пузырем вниз.

Вокруг полная темнота, но включать лобовой фонарь опасно. Нам бы лучше сейчас не ярко-желтый пузырь игрушечной субмаринки, а стелс с пониженной обнаружимостью.[15]

— Что-то я не пойму, откуда стук, — говорит Газзи. — Придется всю субмарину вокруг обходить.

Согласна, хотя перспектива меня совсем не прельщает.

— Дай я порулю. — Газ тянется к рычагу управления.

— Отвали.

Мы стремительно уходим вниз, и я лихорадочно соображаю, какой из рычагов стабилизирует глубину погружения. Ненавижу этот «Тритон», ненавижу все эти кнопки и мигалки. Лучше бы поберечь мою ненависть для мистера Чу, но совладать с собой я не могу.

На лбу у меня выступили капли холодного пота, а рука на рычаге управления одеревенела — так крепко я его сжала. Но я ухитряюсь поднять батискаф и вывести его из-под брюха «Миннесоты». Теперь, как и запланировано, мы движемся вдоль ее борта от носа к корме.

Газ тренируется управлять «руками». От одной из них здорово досталось по башке встречной рыбине. Пострадавшая юркнула вниз, а он бормочет:

— Простите, извините, я не нарочно!

— Газ, ты что-нибудь видишь?

— Ты имеешь в виду что-нибудь, кроме субмарины размером с футбольный стадион и тучи рыб? Нет, не вижу.

Я немного приноровилась управлять батискафом. Можно даже сказать, что «Тритон» начинает меня слушаться. Одной проблемой меньше. Но что происходит в субмарине? Добрались ли наши к носовому люку? Готовы ли эвакуироваться?

Тук-тук! Кто-то стучит в плексигласовый купол у нас над головами.

А-а-а-ааа! Робиоты? Атака? Они захватят «Тритон», как не фиг дать…

А-а-а-ааа! На нас сверху смотрит улыбающаяся мордочка Ангела. Глаза у меня чуть не выскочили из орбит. Как она посмела? Что мне с ней делать? Все мои наставления и увещевания пошли псу под хвост. Я страшно разоралась, но она игнорирует мои вопли и показывает в сторону кормы «Миннесоты».

Рванув рычаг скоростей, секунды через две вижу, о чем она меня предупреждает: восемь робиотов прилипли к корпусу субмарины. Один из них аппаратом подводной металлорезки пытается вспороть обшивку борта.

— Ангел, заходи нам в тыл! — ору я изо всех сил. Она послушно отрывается от пузыря и… несется стрелой в сторону робиотов.

Я снова дергаю за рычаг скоростей. У меня зреет план схватить Ангела клешней «Тритона», благо Газзи уже отлично с ними управляется. Но пока я размышляю, Ангел подплывает к робиотам вплотную и похлопывает одного из них по плечу.

Они мгновенно прекратили работу, крутанулись к Ангелу и взяли ее в кольцо.

— Газзи, ты ее видишь?

— Не вижу. — Слова застряли у него в горле. — Они ее окружили. Я теперь даже бомбу не могу туда бросить.

Осторожно подаю «Тритона» вперед. В лучах нашего фонаря робиоты сияют металлическими частями, оружием и множеством подводных причендалов. Но Ангела нет и следа.

57

— Я их сейчас о борт расплющу.

— Ты что! Ангела раздавишь.

— Ладно, тогда просто пока раскидаю их в стороны, а там посмотрим. — Я пододвигаю «Тритон» поближе.

— Макс, осторожно!

— А какой выход? Ты что, хочешь, чтобы я открыла люк и проверила, отросли у нас с тобой жабры или нет? Нам же надо как-то ее оттуда вызволить?

«Тритон» все ближе подходит к робиотам, и нервы у меня натянуты до предела. Где-то там, в гуще нечеловеческой агрессии и злобы, пропадает моя малышка, мой Ангел. Даже если ей в голову взбрело, что она в состоянии править миром, она все равно не перестала быть шести-пусть даже семилетним ребенком из плоти и крови. Которого надо спасать. Срочно.

— Давай, оперируй клешнями, — шепчу я Газману. — Попробуй хоть одного отодвинуть.

Газзи кивает. С посеревшим лицом он склоняется над пультом контроля.

— Действуй по счету «три». Раз, два, т…

Неожиданно робиоты расступаются. Ангел стоит к нам лицом и, по всей вероятности, о чем-то с ними по душам беседует, разводя руками и пуская изо рта вверх тонюсенькую дорожку пузыриков.

Я глазею на нее, потом поворачиваюсь к Газзи, у которого от удивления отвисла челюсть.

Потом прямо у нас на глазах робиоты отодвигаются от Ангела и склоняются друг к другу головами — похоже, что-то обсуждают. Еще минута — и они один за другим скрываются в глубоководной темноте. Только пена, взбитая их вентиляторообразными моторчиками, напоминает о схватке, еще минуту назад казавшейся такой неизбежной. Ангел машет им рукой, стучит в купол «Тритона» и начинает длинную пантомиму на тему «что-я-вам-говорила-надо-было-меня-сразу-слушать».

Она держится за батискаф, а я разворачиваю «Тритон» обратно к люку транспортного отсека «Миннесоты». Меня захлестывает непередаваемая смесь облегчения, остаточного напряжения и страшного раздражения.

Ангел наверняка читает на моем лице — даже не в мыслях, а отчетливо написанное на моей физиономии — грозное послание: «Подожди у меня! Вернемся на борт, я еще с тобой поговорю!» Почему же тогда у меня возникло серьезное ощущение, что она его игнорирует? Не понимаю.

Вдруг глаза у нее расширяются, и она всем телом вжимается в плексигласовый купол.

— Что? Что с тобой? Что случилось?

Она только смотрит на меня, и сердце мое леденеет от написанного в ее глазах ужаса.

В следующий момент непонятно откуда взявшаяся подводная волна подкидывает «Тритон» резко вверх и тут же бросает вниз, изо всех сил долбанув о борт «Миннесоты». Ангел намертво вцепилась в поручень батискафа — даже костяшки пальцев у нее от напряжения побелели.

— Что за черт! Таких волн на такой глубине не бывает. Нас опять здорово шибануло о корпус подлодки. О прочности плексигласового пузыря даже подумать страшно.

— Мама дорогая! — кричит Газзи и тычет во что-то пальцем.

Под нами из темной глубины поднимается гора, вспучивая воду с такой силой, что «Миннесота» кренится на бок. Нас колотит об обшивку корабля. Я рванула рычаг на себя. Если мне не удастся удержать «Тритон», Ангела раздавит в лепешку между нами и подлодкой. Всем телом наваливаюсь на рычаг управления, отчаянно стараясь направить батискаф обратно, в люк транспортного отсека.

Чуть в стороне от нас поднимается к поверхности океана нечто горообразное. Теперь я вижу, что до Эвереста ЭТОМУ далеко. У него есть начало и конец. Но иначе как огроменным ЭТО не назовешь.

— Люк! — кричит Газзи и жмет на кнопку, открывающую нам вход обратно в брюхо «Миннесоты». Следующей волной нас вносит внутрь. Как раз в тот момент, как у Ангела иссякают силы и она отпускает поручень.

— Срочно закрывай люк, — командую я Газзи.

Как только люк захлопнулся, насосы автоматически начали откачивать из отсека воду. Еще двадцать секунд — и мы с Газом поднимаем купол, вдыхая влажный воздух. Чуть ли не одновременно выскакиваем наружу и хватаем Ангела. Она дрожит, как осиновый лист, и с нее потоками стекает вода. Крепко-крепко прижав к себе, я глажу ее по голове.

— Что случилось с робиотами? — спрашиваю я ее.

— Я просто попросила их уйти восвояси. Они и согласились.

— О'ке-е-е-ей… А что это была за плавучая гора?

Ангел еще теснее прижимается ко мне:

— Не знаю, Макс, не знаю. Я такого никогда раньше не видела. Это не человек, не инопланетянин и не мутант. Но ОНО думало. Это разумное существо. Не в том смысле, что разумное, а в том, что у него разум есть. С разумностью как раз проблема. Вернее, ОНО — убийца. Понимаешь, оно всех убить хотело.

И тут что-то трахнуло субмарину и сбило нас с ног, а подлодка задрожала каждым винтом. Снова заорали сирены и закричали люди. Потом раздался душераздирающий звук скрежещущего металла, моторы заглохли, и «Миннесота» легла набок.

Нам настал конец.

58

Вот теперь и скажите мне: не нелепо ли это? Сколько раз мы избежали смерти? На земле, в воздухе и под землей. И все только для того, чтоб погибнуть на дне океана.

Я читала в газетах о сотне русских подводников. Они были заживо похоронены на глубине двухсот футов. И все умерли. Наше положение может быть много хуже: морское чудовище может в любой момент вернуться. Неясно, ушли ли робиоты. Непонятно, погружаемся ли мы все дальше в темные холодные глубины океана. Моторы заглохли окончательно, и даже на малой скорости нам теперь до базы не доковылять. А на такой глубине давление воды на поверхность подлодки такое сильное, что все люки заклинило, и их никакими силами теперь не откроешь. Выхода нет.

Но командир не может скулить о безвыходном положении. Командиру положено вести за собой.

— Значит так, ребята! — Я само воплощение энергии и решимости. — Во-первых, надо…

Дверь транспортного отсека отворилась, и в нее просунул голову Тотал.

— Эй вы, что вы там валандаетесь? Идите сюда! — Мигалки тревоги каждые тридцать секунд загораются у него в глазах красными лампочками. — Дело швах! «Миннесота» начинает экстренное всплытие.

Вскочив на четвереньки, Газ, Ангел и я, то и дело соскальзывая, ползем вверх по наклонной плоскости пола. Дверь широко открыта. За Тоталом стоит Клык и протягивает к нам руки. За ним Надж и Игги. Они нас нашли. Мы все снова вместе.

— Дело, конечно, хреново. — Клык сначала вытягивает через порог Газзи, потом помогает Ангелу, а я кое-как выбираюсь сама. — Но ты, Макс, не психуй. Здесь, оказывается, до хрена систем экстренной защиты. Мы сейчас сбрасываем балласт и закачиваем воздух. Всплыть на поверхность должны через полчаса.

Да здравствуют предусмотрительные конструкторы подводных лодок!

В конце концов, на ощупь пробравшись на нос «Миннесоты», когда она поднялась на поверхность, мы были у люка чуть ли не самыми первыми. Сначала в открытый люк спустили на воду надувной спасательный плот. Но плот не главное — главное воздух. В жизни я так не радовалась глотку свежего воздуха.

На плотах мы долго бултыхались в шестифутовых волнах в открытом океане. Пока нас не подобрали военные вертолеты. Они сбросили нам веревочные лестницы, и несколько моряков спасательной команды спрыгнули на воду. Наверное, чтобы «подать нам руку помощи». Спасательная операция проходила спокойно и без шума. Как и положено военно-морским силам США.

— Первыми поднимаются дети! — командует морячок-спасатель, широко расставив ноги и твердо стоя на раскачивающемся плоту, держа веревочную лестницу. — Вперед, шкеты! Шевелитесь.

На нашем плоту восемнадцать человек: Джон, Бриджит и матросы-подводники. И все ждут, когда мы полезем.

— А можно мы вас где-нибудь встретим, — спрашиваю я Джона Абейта. — Мы в вертолете только место занимать будем. К тому же я сейчас умру, если крылья не расправлю и не почувствую себя в воздухе человеком.

Джон кивает и быстро объясняет мне направление на станцию морских исследований, примерно в тридцати милях от места нашей катастрофы. Там мы и встретимся.

Хлопаю в ладоши:

— Эй, стая! Вверх и вперед! Готовы?

— Вставайте на лестницу. Нечего тянуть кота за хвост, — орет на нас спасатель.

— Ни на какую лестницу мы не встанем. Так что вы не кричите, пожалуйста. Спасибо вам за все. Вы молодцы. Но мы теперь как-нибудь сами.

Подпрыгнуть в воздух с плота было трудновато. Он качнулся и ушел в воду больше чем на фут. Но мы все равно взлетели. Наконец-то мы в воздухе. В родной стихии. Крылья распахнуты, ветер в лицо. Это и есть настоящий рай.

Внизу обалделые моряки смотрят в небо. Они о наших полетах только слышали. Может, даже не слишком верили. Оказалось, мы и вправду летать умеем.

Джон и Бриджит машут нам вслед. Не знаю, кажется мне это или нет, но Бриджит, похоже, завидно. Ей, кажись, тоже охота отрастить крылья.

Взлетаем все выше и выше, пока плоты не превратились в крохотные точки на темной серо-синей воде.

Ангел пристально смотрит вниз:

— Я хочу рассмотреть то подводное чудище. С высоты-то его всего видно будет.

Мы все вглядываемся в океан — там только акулы, киты, скаты и полчища рыб. Но ничто не напоминает гору, поднявшуюся со дна океана и перевернувшую нашу субмарину.

По большой дуге мы плавно поворачиваем на тридцать градусов назад в сторону Большого острова.

— Ребята, теперь наша новая задача — выяснить, что перевернуло «Миннесоту». Что это было? Чует мое сердце, это проделки мистера Чу. Уверена, они связаны с похищением мамы.

Но пока мы летим на базу исследований морской флоры и фауны, еще одна неприятная мысль приходит мне в голову: что такое сказала Ангел под водой робиотам? Почему они на нее не напали? Они же не люди. Не думаю, что она может влиять на роботов так же, как на людей.

И что такое Ангел знает про мистера Чу, что мне неизвестно?

59

Морская научно-исследовательская станция в целом оказалась похожа на Антарктическую. Только без снега, тюленей-людоедов и снежных расщелин. Часть ее построена на воде, и пол там сделан стеклянный, чтобы можно было наблюдать за акулами, скатами и всякой плавающей внизу рыбешкой.

Мы всей стаей улеглись на этот стеклянный пол и глядим на рыбу, счастливые, что снова находимся на суше, а не на чертовой субмарине. Но долго наше развлечение не продлилось. За нами пришел ассистент:

— Присоединяйтесь к нам в комнате заседаний.

Я вскакиваю на ноги:

— Обожаю комнаты заседаний. Лучшее время моей жизни прошло в конференц-залах.

Ассистент странно на меня смотрит, но мы уже следуем за ним по пятам.

Клык, проходя, задевает меня плечом, и я вспоминаю, что мы не были вместе уже сто лет. Я имею в виду наедине, только он и я. Конечно, мне не больно-то и хотелось. Но все-таки…

В комнате заседаний состав вполне предсказуемый: Джон, Бриджит, доктор Акана. Несколько типов в морской форме и пара-тройка ученого вида господ, которые глаз от нас оторвать не могут.

Я за свою жизнь вполне привыкла к психованным ученым-генетикам в лабораторных халатах, которые только и делали, что мучали нас своими шприцами да электродами. А вот к ученым, которые глядят на нас с восторженным удивлением, но признают за нами и права, и человеческое достоинство, к таким, убей меня бог, до сих пор не привыкну.

— У меня возникла теория. — Бриджит поднимается со своего места и идет к кафедре докладчика.

Сижу на месте и стараюсь на нее не смотреть. У меня тоже возникла теория. Построенная на томных взглядах, которые она бросает на Клыка своими оленьими глазами. Она наверняка готовит специальную миссию под названием «Бриджит-и-Клык-a-там-хоть-трава-не-расти». Еще раз посмотрит на Клыка — я ей потом накостыляю хорошенько.

Меж тем Бриджит уверенно обращается к собравшимся:

— Испокон веку, с тех пор как люди стали ходить в море, у разных народов появились рассказы о морских чудовищах. Сейчас в этих рассказах можно узнать обыкновенных китов, акул или осьминогов.

— А как насчет Лохнесского чудовища? — перебивает ее Газман. Он обожает эти страшилки.

— Лохнесское чудовище — это миф, — отвечает ему кто-то из присутствующих.

— С Лохнесским чудовищем доказательств нет, — вступает доктор Акана. — Ни «за», ни «против». Одни считают, что это последний существующий плеозавр. Другие, что это реальное животное, которое стало легендой. А третьи убеждены, что это все чушь и бабушкины сказки.

— Явление, с которым мы сейчас имеем дело, — не миф и не плеозавр. И уж тем более не бабушкины сказки. По словам нашей маленькой телепатки, оно исполнено ярости и желания убивать все живое.

Мы всей стаей дружно заозирались вокруг, не сразу поняв, что «маленькая телепатка» — это наша Ангел. Я решаю, что «телепатка» — вполне подходящее слово. Звучит солидно и по-научному. Надо будет взять на вооружение.

— Но как по-вашему, доктор Двайер, что, вы думаете, это такое?

— Я думаю, это искусственно созданная форма жизни. Или существо, при жизни искусственно подверженное изменениям и мутациям. Например, в результате радиации.

— Искусственно созданная форма жизни? — нахмурился один из ученых.

— А мы-то, по-вашему, кто? Правильно! — поднимаюсь я с места. — Девяносто восемь процентов — от человека, два процента — от птицы. Комбинации могут быть разные, но принцип тот же. Так что вы не стесняйтесь, называйте вещи своими именами. Даже пальцем можно показывать. Для наглядности.

— Ты права, Макс. Примерно так. — Бриджит старательно отводит от меня глаза. — Только результат не такой успешный. К тому же я склонна думать, что в данном случае радиации и мутации подвергли уже существующий живой организм.

— Радиации? Это как в микроволновке? — интересуется Надж.

— Не совсем, — терпеливо объясняет Бриджит. — Существует масса источников радиации. Как природных, так и созданных человеком. Я думаю о мутациях типа тех, что имели место после Хиросимы и Чернобыля.

— Я эти названия уже где-то раньше слышала. — Вспоминаю какую-то передачу по телику.

— Хиросима — город в Японии, — говорит Джон. — На него в конце второй мировой войны Америка сбросила атомную бомбу. При взрыве сразу погибли сто тысяч человек. И еще десятки тысяч умерли потом в результате болезней, вызванных радиацией. С течением времени стало ясно, что радиация вызывает мутации некоторых человеческих генов, что проявляется во врожденных дефектах, выкидышах при беременности или в раковых опухолях.

— Хорошенькое дельце, — бормочу я себе под нос.

— А Чернобыль — это атомная станция в бывшем Советском Союзе. Там взорвался ядерный реактор, — продолжает Джон. — Самая страшная ядерная катастрофа в истории человечества. Территория вокруг Чернобыля до сих пор заражена. И непонятно, смогут ли люди там когда-нибудь снова поселиться. Даже в таких отдаленных странах, как Англия или Швеция, выброшенная в атмосферу радиация вызвала заражение молока и мяса. Беда в том, что радиация приводит к непредсказуемым, и для живых существ часто фатальным последствиям.

— Вы что, считаете, что в океане имеется источник радиации? Вы хотите сказать, доктор Двайер, что он вызвал мутации живых существ, превратив их в убийц-монстров? — спрашивает один из ученых.

Бриджит кивает:

— Именно это я и хочу сказать. Наша задача теперь — найти этот источник.

60

Корабль в сто раз лучше подводной лодки — я смотрю на пенистую дорожку, остающуюся у нас за кормой, и не перестаю радоваться, глубоко вдыхая свежий соленый воздух. Наш корабль — сорокачетырехфутовый и трехпалубный — самый большой исследовательский корабль станции, легко режет океанские воды.

— Мы сейчас устанавливаем радиационные детекторы, — говорит Бриджит. — Клык, хочешь посмотреть? Ужасно интересный процесс.

Я чуть не до крови закусила губы — только бы не разораться. Клык искоса на меня глянул и пошел за Бриджит спускаться в отсек с оборудованием.

Через полчаса берега уже почти совсем не видно, даже с нашим острым птичьим зрением. Моторы выключены, но здесь слишком глубоко, чтобы встать на якорь.

А мне совершенно невозможно удержаться и не взлететь в небо.

Разбегаюсь по палубе и, взмахнув крыльями, спрыгиваю через парапет. Теплый морской ветер сам уносит меня вверх, и ленивыми кругами я поднимаюсь все выше и выше к солнцу. Ангел, Игги, Газман, Надж и Тотал следуют за мной. Все, кроме Клыка. Он там, поди, воркует вместе со своей Премудрой над океанскими картами. Но я стараюсь о нем не думать — не буду портить себе праздник, и все тут!

Еще шесть месяцев назад мы часами летали чуть ли не каждый день. Крылья, сильные и не знающие усталости, были нашим главным средством передвижения. Случалось, ходить и то было странно. Но в последнее время мы только и делаем, что путешествуем на самолетах, грузовиках, машинах, кораблях и даже подводных лодках. Как же мне надоели все эти транспортные средства! Хоть сегодня полетаю в свое удовольствие, наслаждаясь солнечными лучами, ласкающими мне крылья и обливающими теплом каждое перышко.

— Благодать, — урчит в лад моим мыслям Игги.

— Кайф, — вторит ему Газзи.

— Никогда, ни за что больше хаки не надену, — твердо заявляет Надж, выписывая огромный круг.

Было время, мы жили бок о бок с ястребами, а потом с летучими мышами. Они-то и научили нас паре-тройке всевозможных маневров. С тех пор каждый раз, как вижу, что кто-то из наших летает по-ястребиному, сердце у меня подпрыгивает от радости.

Но вернемся к тем блаженным временам, когда я не слишком чувствовала себя человеком. А значит, когда у меня особенных человеческих проблем не было. Не было похищенной мамы. Клык был братом и другом, а вовсе не проблемой и занозой. Бриджит не было тогда и в помине. Или Голоса, который то здесь, то там. А теперь я могу…

— Ой!

Что-то твердое и мокрое взорвалось у моего плеча и до нитки промочило мне рубашку. Оглядываюсь в надежде, что не увижу никакой крови. Похоже… Похоже, что это…

Поднимаю глаза вверх — Газзи практически сложился пополам и чуть не хрюкает от хохота. Чуток успокоившись, выуживает из-под куртки еще один шар с водой. Бах! Надж верещит, выжимая на лету свои кудри. Как она ни уворачивалась, он заехал ей прямо в лоб.

— Моя прическа! Гад ты, Газзи! — Вода стекает у нее по лицу. — Я их выпрямляла-выпрямляла! Ты что, не знаешь, от сырости все опять в мочалку превратится.

Игги хихикает и вытаскивает свой арсенал. Они с Газманом почем зря разбомбили меня, Надж и Ангела. Как они только на такую высоту поднялись с этаким грузом воды в шарах? И откуда шары взяли? Не припомню, чтоб у них было время по магазинам шастать.

— Прекратите немедленно! — протестую я. — Я вам такого веселья задам! Попадитесь мне только!

Потом мы поиграли в ныряй-вертикально-вниз, в догонялки, в дерни-за-перо и снова в войну водяными шарами. Я поймала Газа за ногу, подвесила его вверх ногами и трясла, пока все шары из него не вытрясла. Ангел и Надж висели внизу и ловили «вражеское» вооружение. Так что Игги и Газу от нас тоже прилично досталось.

Короче, как в добрые старые времена, как и полагается детям-птицам, все мы здорово повеселились. То есть все, кроме Клыка.

Наконец идем на снижение. Скулы свело от смеха, мокрые, потные, красные, взлохмаченные ветром.

На палубе неподвижно стоит Клык. Ждет. Несколько ученых наблюдают за нами в бинокли. Где-то футов за шестьдесят от корабля Ангел внезапно закричала:

— Смотрите, смотрите! Вон там! Что-то громадное, но не кит!

Смотрю вниз. Правда, там что-то огромное, странной неправильной формы, похоже, уходит под воду. Секунда — и оно совершенно скрылось из виду.

Я опускаюсь на палубу. Грациозно, без единого звука, как какая-нибудь волшебная фея. Пусть-ка его красавица Бриджит так попробует.

— Мы только что видели что-то в воде, — сообщаю я, все еще слегка запыхавшись. — Оно ушло слишком глубоко вниз, и разобрать, что это, было невозможно. Но оно здесь, и совсем неподалеку.

— Надо нырнуть и хорошенько рассмотреть. — Ангел решительно забирается на поручень, готовая нырнуть в любую секунду.

— Эй, подожди нырять! Надо сперва план составить.

— Макс права, — соглашается со мной Бриджит. — Наши приборы зарегистрировали повышенный уровень радиации. Но мы не можем понять, где ее источник. Так что мы к визуальным наблюдениям пока не готовы, и я бы хотела провести еще кое-какие тесты.

— Понятно… — Ангел кивает, и у меня вырывается вздох облегчения. Такой сговорчивой я ее давно не припомню. — Но я-то уже готова!

Мой вздох облегчения явно был преждевременным. Потому что с этими словами Ангел легко подпрыгнула и головой вперед ушла под воду.

Я этого ребенка убью. Так и запишите: убью.

61

Позвольте обратить ваше внимание на тот незамысловатый факт, что под водой людям необходимы ласты, маска, дыхательный аппарат и баллон со сжатым воздухом. В небе мне ничего не нужно. Какой отсюда следует вывод? Для подводного обитания я категорически не предназначена.

Чтобы облачиться в перечисленное выше подводное снаряжение, мне, доктору Акане, Клыку и Джону потребовалось восемь минут. А казалось, целый месяц. Но в конце концов, спиной вперед и прижимая маску к лицу, я выпала с корабля. Груз и тяжеленный баллон сразу потянули меня вниз.

Еще три всплеска, и наша маленькая команда в полном составе делает круговой обзор, без всяких оснований лелея надежду, что Ангел дожидается нас поблизости.

Что, все-таки думаете, дожидается? Думаете, мы ее сразу же заметили? Думаете, она охотно согласится оставаться с нами, пока мы исследуем происходящее под водой?

Ошибаетесь. У этой шести-(пусть даже семи-) летней нахалки ослиное упрямство и способность к рациональному мышлению, как у спятившей белки. Одного этого, не говоря уже о ее периодических утверждениях, будто она способна править миром, достаточно, чтобы нажить кучу неприятностей.

Джон и доктор Акана разворачиваются и плывут, показывая нам куда-то вдаль. Мы с Клыком следуем за ними, потому что сами понятия не имеем ни на что смотреть, ни куда двигаться. Прямо перед нами коралловый риф и миллиарды рыбок, то спокойно висящих без малейшего видимого движения, то шныряющих туда-сюда между кораллов. Чуть дальше — черная страшная дыра, мимо которой даже проплывать жутковато. Кто его знает, что оттуда в любой момент выскочит. Похоже, это одна из тех подводных вулканических пещер, о которых рассказывала доктор Акана. Она говорила, что их на Гавайях полно.

У каждого из нас по мощнейшему подводному фонарю, и мы по очереди светим в каждую пещеру, в каждую щель, распугивая ни в чем не повинную рыбу. Но Ангела и след простыл. Даже пузырей нигде не видно. Лангусты — пожалуйста, кораллы — сколько угодно, губки, морские звезды, угри, высовывающие из кораллов свои змеиные головы — не перечесть. Но Ангела — и в помине нет.

Я начинаю понемногу сходить с ума. Да еще этот баллон у меня на спине — он тоже радости не прибавляет. Когда мы жили только вшестером, Ангел от меня ни на шаг не отходила и слушалась по первому моему слову. А теперь вокруг полно взрослых. Кормят нас, повсюду за собой таскают. Вот и получается, что я Ангелу не больно-то и нужна. Обидно.

Я внутри пещеры. Вожу фонарем по стенам. Никого похожего на девочку-птицу. Поворачиваю назад и понимаю, что я совершенно одна.

Глубоко-глубоко в пещере.

Задумавшись, я, видно, не заметила, как остальная группа повернула в другую сторону. Быстро отступаю, шарю глазами вправо и влево в поисках отсвета подводных огней. Ни-ко-го. Но самое ужасное, я не только никого не вижу, я не вижу даже выхода из пещеры. Надо было следить, куда поворачиваю.

Вот черт!

Нарочно замедляю дыхание. Стараюсь успокоиться. Если я вошла в пещеру, я смогу из нее выйти. Воздуха в баллоне, по моим расчетам, должно хватить примерно на час.

Конечно, идти назад всегда легче, когда есть следы. Или какие-то ориентиры. А если позади тебя остается только пузырчатая дорожка, и если одна стена треклятой темной, страшной пещеры как две капли воды похожа на другую, а спросить дорогу, кроме перепуганных рыб, вообще не у кого, тогда… а-а-а-а!

Оказывается, кричать под водой, да еще через дыхательный аппарат, безумно неудобно. И совершенно бесполезно.

Воображаю себе, как Клык выуживает мое взбухшее от воды мертвое тело, и осторожно плыву обратно туда, откуда, как мне кажется, я приплыла. Все вокруг выглядит незнакомым. Точнее говоря, все вокруг совершенно одно и то же.

Нигде не видно даже тусклого отблеска фонаря моих ныряльщиков. В воображении встают мои похороны. Вот Надж задохнулась от рыданий и бросает на мой гроб букет цветов. Горло у меня сводит, а на глаза набегают слезы. От чего сразу же запотевает визор маски.

Выругавшись вслух в дыхательный аппарат, очищаю маску, как меня учили. Теперь хотя бы можно что-то видеть. Снова выравниваю дыхание и пытаюсь подвести какую-то, пусть и слабую, логическую базу под свое местонахождение.

Вот тогда-то я и понимаю, что передо мной сразу две пещеры: одна ответвляется от другой. В какую из них мне теперь податься? Какая из них ведет наружу? По какой я сюда приплыла?

Позвольте теперь поставить те же вопросы по-другому. Если считать, что моя жизнь — дурацкий фильм ужасов, в котором героиня заблудилась, потерялась, одна-одинешенька в подводной пещере, как вы думаете, что должно случиться?

Если ответ «Она роняет фонарь, он разбивается о камень, и она остается в полной темноте», ответ засчитывается.

Но спорим, нападение гигантского осьминога вам даже в голову прийти не могло.

62

— Подпишите, и мы положим всему конец. — Подчиненная мистера Чу через стол пододвигает бумаги.

Доктор Валенсия Мартинез прямо смотрит на женщину. Руки у нее снова скованы за спиной наручниками. Она очень, очень устала. Но, по крайней мере, после четырех дней без пищи она больше не чувствует голода. Теперь она просто очень слаба, ее тошнит, и хочется долго-долго спать.

— Нет.

Подчиненная мистера Чу откидывается на стуле:

— Все, что вам требуется сделать, это подписать заявление, а потом выступить перед камерой, публично отказавшись от вашей работы с «Коалицией по Прекращению Безумия». После этого вам дадут есть и пить и вернут вас вашей семье.

От одной мысли про еду доктора Мартинез затошнило.

— Я сказала, что не подпишу. Я верю в дело КППБ. Мы губим планету. Кто-то должен это остановить.

Подчиненная мистера Чу старательно сдерживает раздражение и гнев. Она молча кивает стоящему у двери охраннику-робиоту. Он плавно и бесшумно подкатывает к Валенсии, протягивает к ней руку, из которой вырастает длинная тонкая стальная спица. Дотрагивается ею до доктора Мартинез и пускает электрический разряд.

Валенсия подпрыгивает от боли, но сдерживает крик. Спица оставляет у нее на руке маленький красный след. Рядом с другими маленькими красными точками-следами. «Руки у меня выглядят так, будто у меня корь», — истерически думает она. Но тут же старается взять себя в руки: думай о чем-нибудь другом. Представь себя в каком-нибудь другом месте.

Она смотрит мимо подчиненной мистера Чу сквозь круглое толстое стекло крошечного иллюминатора. Тесная душная комната бледнеет и постепенно расплывается. Вода снаружи темная. Свет сюда с поверхности не доходит, и единственный его источник — мощные лучи прожектора этой подводной станции. Если бы они выстрелили ею, как выстрелили недавно помощником помощника, все было бы много проще. Там, снаружи, было бы тихо, прохладно и спокойно. И все бы кончилось, едва только она бы там оказалась. Она бы больше ничего не боялась. И больше никакой боли они причинить ей не могли бы. И можно было бы спать.

Нечто огромное и темное движется мимо в луче станционного прожектора. Валенсия заморгала, поняв, что это не кит. Но что? Это живое существо — не машина, не робот. Но ничего похожего Валенсия в жизни еще не видывала. Это какое-то недоразумение. Страшная ошибка.

Внезапно все встало на свои места. Все обрело смысл. Она поняла, зачем они ее похитили, почему держат ее здесь и почему им непременно требуется, чтобы КППБ прекратила свои протесты.

— Если вам безразлична ваша собственная жизнь, может, вам захочется спасти вашу старшую дочь?

— Что? — Валенсия встречается глазами со своей тюремщицей.

— Максимум Райд взята нами под стражу. — В голосе подчиненной мистера Чу звучат победоносные ноты. Подпишите вот здесь, и мы ее отпустим.

Сухой сдавленный смешок сорвался с растрескавшихся губ доктора Мартинез, и она на мгновение забыла и о боли, и о слабости.

— Если Макс взята вами под стражу, я вам не завидую.

Она снова засмеялась, но посланный робиотом новый удар тока оказался много сильнее. В глазах у нее помутилось, и она потеряла сознание.

63

Я не биолог и не зоолог и морскую фауну не изучаю. Поэтому осьминог на меня накинулся или кальмар, я понятия не имею. Все, что я могу про него сказать, это что размером он был больше меня, скользкий, склизкий, и ухватить его было совершенно невозможно. И еще, что у него был миллион длиннющих щупальцев с миллиардом присосок. И еще помню, что он обвил их вокруг меня с такой силой, что мне не то что пошевелиться — вздохнуть невозможно.

Помнится, чтобы съесть добычу, кальмары и осьминоги присасываются к двум половинам ракушки, раскрывают ее и щупальцами отправляют содержимое в клювообразный рот.

Этот осьминог, или кто он там, явно принял меня за ракушку и пытается расколоть надвое.

В панике судорожно засасываю воздух из дыхательного аппарата, извиваюсь всем телом, безуспешно стараясь вырваться.

Напомню: силу в воде не собрать — это раз. Два — в воде не подпрыгнешь, чтобы дать здоровогопинка ногой. И всем телом на врага не навалишься — это три. В воде можно только извиваться и молотить, по мере сил и возможностей, руками и ногами, пытаясь оттолкнуть-отпихнуть склизкие, липучие, тянущиеся к тебе щупальца.

Можно еще постараться дотянуться до охотничьего ножа, который предусмотрительно прихвачен со станции и крепко-накрепко прикручен на бедре. Но до моего ножа мне не дотянуться. Такая уж мне сегодня непруха.

А раз непруха, то непруха во всем. И осьминог сдирает с меня маску. Холодная соленая вода залила мне глаза и хлынула в нос. А склизкая бестия продолжает свое гнусное дело и вырывает у меня изо рта дыхательный аппарат. Изо всех сил стараюсь схватить его зубами — так он мне чуть все зубы не высадил.

Короче, воздуха мне больше глотнуть негде.

Крепко-накрепко сжимаю губы — только бы не нахлебаться соленой воды. У нас, мутантов, исключительно мощные легкие, да еще есть воздушные мешки в придачу. Но дышать нам все равно нужно.

А коли я дышать не могу, утону — глазом моргнуть не успею. И останусь здесь, навсегда погребенной в темной подводной пещере.

И больше никогда Клыка не поцелую.

Слезы в океане ни воды, ни соли не прибавят. Зачем они тогда мне на глаза навернулись?

64

Глаза намертво зажмурены, рот накрепко закрыт — я сопротивляюсь из последних сил.

Если бы только моим противником был добрый старый ирейзер. Или флайбой. Или робиот, или вообще любой другой дурацкий продукт извращенного человеческого ума и воображения.

Неожиданно щупальцы ослабляют свои смертельные объятия. Снова борюсь, опять сопротивляюсь с новой силой. Щупальцы ослабевают еще больше. Внезапно осьминог меня совсем отпускает. Протягиваю руку за дыхательным аппаратом, открываю глаза и вижу, что пещера залита светом.

Это подоспели мне на помощь Джон, доктор Акана и Клык. Ровно в ту минуту, как я открыла глаза, Клык нанес решающий удар осьминогу-кальмару-цефалоподу прямо в его круглый глаз.

Хватаю аппарат — не тут-то было. Шланг безнадежно разорван, и в здоровенную дыру с оглушительным бульканьем вырываются остатки моего воздушного запаса.

Еще пара увесистых тычков — и осьминог ретируется восвояси и скрывается в темноте. Только его и видели. Клык подплывает ко мне вплотную, видит мой рваный шланг и наверняка уже посиневшее лицо. Джон и Акана тоже совсем рядом и сигналят, в какую сторону выбираться из пещеры.

В следующую секунду замечаю, что глаза у Клыка под маской сощурились в улыбке.

В улыбке? Жить мне осталось всего пару секунд — я вот-вот задохнусь, умру у него на руках страшной смертью. А он улыбается! Видно, последним моим словам суждено быть не словами любви, а словами гнева: Клык предатель! А я-то думала, ты меня любишь.

И тут он берет мою руку и осторожно проводит моими пальцами сбоку у меня по шее.

Вот это да! Я отчетливо чувствую, как пальцы мне щекочет ровный поток мельчайших пузырьков.

И легкие не разрываются от отсутствия воздуха. И я не теряю сознания от отсутствия кислорода.

От уха до уха расплываюсь в счастливой улыбке.

У меня образовались полноценные жабры.

65

Помню, как Ангел хвасталась своим новым талантом: заберет ртом воду и показывает, как вода сочится из ее практически невидимых жабр. Пробую сделать то же самое, только очень осторожно — боюсь, как бы не захлебнуться.

Но, видно, внутри меня срабатывает какой-то потайной механизм — рот закрыт, а вода вытекает обратно, не попадая мне в горло.

Честно скажу, это клево! Усмехаясь, отстегиваю жилет с баллоном и со всеми тяжеленными прибамбасами и наворотами. Счастливо отпускаю его, он идет ко дну и исчезает в темноте. Как же без него классно! Я сразу чувствую себя легкой, подвижной и маневренной.

Потом, прильнув сзади к Клыку, вглядываюсь в его шею — даже здесь, на глубине, видно, какая она загорелая — и легко пробегаю по ней сморщенными от воды пальцами. Две такие же, как у меня, пузырчатые дорожки поднимаются вверх по бокам его шеи. Заглядываю ему в лицо:

— У тебя тоже.

Он выплевывает дыхательную трубку. Подоспевшие к нам встревоженные Джон и доктор Акана хватают его баллон и всеми силами стараются удержать тяжелую железяку у Клыка на спине. Но он показывает им себе на шею и набирает в рот воды. Кажется, у наших ученых не то что глаза, даже маски, и те округляются от удивления. Совершенно ошарашенные, они машут в сторону выхода из пещеры.

А как вы думаете, кто нас там поджидает? Совершенно верно, Ангел, шкодливая русалка с белокурыми локонами, мирно покачивающимися в воде вокруг ее довольного личика. Заметив, что мы избавились от амуниции, она строит нам свою самую противную рожу, типа «Я же вам говорила. Надо было меня сразу слушать». Вредина!

Пока мы к ней подплываем, ко мне приходит весь новый ритм дыхания жабрами: набираешь в рот воды — как бы ее проглатываешь — чувствуешь, как она выходит через жабры, и снова набираешь полный рот.

Сперва каждое следующее движение держу под контролем. Сначала слежу за губами, за ртом, за глоткой. Отсчитываю ритм, как будто вальс танцевать учусь: раз, два, три, раз, два, три. Но проходит минута — и больше считать не надо. А через пару следующих вздохов я чуть ли не забываю, что можно дышать иначе. Так-так, теперь-то мы разгуляемся! Все мои помыслы направлены на применение нового дара как в условиях боевых действий, так и в сугубо развлекательных целях. Но всем прекрасно известно, что в каждой бочке меда есть ложка дегтя, и я вдруг пугаюсь: а что если вслед за жабрами у меня плавники отрастут? Или я чешуей покроюсь?

Нет-нет, только не это!

Но Ангел права: классно плавать под водой без тяжеленного огромного баллона и без тошнотворной резинки во рту, от которой вся челюсть ноет. Не сравнишь, конечно, с подставленными лучам солнца распростертыми в небе крыльями, но в целом тоже неплохо.

Мы все пятеро сдаем назад к кораблю. Следующая на повестке дня — длинная лекция Ангелу. Мысленно подбираю крепкие слова и веские выражения — пора наконец хорошенько прочистить ей мозги и вдолбить, что ее закидонам и фортелям не время и не место.

Но в этот самый момент, без всякого предупреждения, что-то огрело меня с такой бешеной силой, что, в чем бы моя душа ни держалась, она мигом отлетела, покинув меня на произвол судьбы.

66

С чем бы сравнить полученный мной удар? Считайте, что на меня налетел поезд. Меня отшвырнуло от нашей подводной команды, завертело, закрутило, раз двадцать перекинуло через голову. От неожиданности и от боли я здорово нахлебалась.

Но без тяжелого обмундирования довольно быстро восстановила равновесие и встала в боевую стойку. Наши футах в двадцати от меня и, по всему видать, тоже в опасности.

Но что же ЭТО такое? Ударив меня, ОНО в мгновение ока развернулось и с умопомрачительной скоростью бросилось на остальную команду. Кидаюсь следом, прижимая к спине крылья и снова отсчитывая ритмы дыхания.

Похоже, ОНО — это множество странных необыкновенно подвижных, разворотливых и стремительных существ. Если они что напоминают, то змей или угрей, и к тому же — всевозможных размеров, от «Фольксвагена-Жук» до семьсот сорок седьмого «Боинга». Подозреваю, они-то и атаковали и рыболовный траулер, и нашу подводную лодку. Но даже почти вплотную разобрать, что ЭТО такое, абсолютно невозможно.

Со всего размаху накинулась одному из них на спину. Оседлала, стараюсь удержаться и одновременно молочу изо всех сил. Шкура у него грубая и корявая, местами точно расплавленная, с огромными язвами, из которых выглядывало сырое мясо. Я их как увидела, меня чуть наизнанку не вывернуло. Пытаюсь нащупать глаза или какое-нибудь другое уязвимое место, чтобы тыкнуть туда посильнее. Но разобрать ничего невозможно: напавшее на меня существо — одна сплошная мешанина без какой-либо внятной формы, структуры или даже определенных очертаний.

Резко извернувшись, существо сбросило меня и рванулось туда, где мелькали руки и ноги Клыка, схватившегося с другим монстром. Похожим, но только с ластами. Надбавляю скорость, кидаюсь туда же и на сей раз замечаю крошечный красный глаз. Единственный глаз где-то сбоку. Выставив ноги вперед, бью в него сколько хватает сил.

Оборачиваюсь. Мгновенно вижу, что Джон и доктор Акана при последнем издыхании бессильно бултыхаются и уже практически даже не пытаются отражать сыпящиеся на них со всех сторон удары.

Нападение произошло совсем рядом с поверхностью воды. Здесь почти светло, и более или менее можно рассмотреть, что происходит над водой. Но нашего корабля нет и в помине. Убей меня бог, не пойму ни где мы, ни как позвать на помощь.

Ангел тоже в опасности — похоже, воздействие на эти существа не под силу даже ее мощному мыслительному полю.

Макс! Немедленно уносите отсюда ноги! — внезапно командует Голос. — Прочь отсюда! Живо!

Хватаю Ангела за плечи и выпихиваю ее на поверхность. Уф! Успела. За ней гонится один из монстров, которому я на ходу здорово влепила обеими ногами.

И сразу же — на подходе следующий. Сложив руки топориком, бью его по морде. Я и тут подоспела в критическую минуту — он совсем было одолел Джона, которого я сразу же толкаю наверх. Клык и сам вырвался от своего чудища, хотя оно вот-вот оклемается и кинется на него по новой. Ничего, справится. А вот доктору Акане без нас не обойтись. Она потеряла сознание. Вдвоем с Клыком лупим, бьем и колотим, не разбирая, во что и куда, — только бы дать ей возможность передохнуть и хоть чуток оправиться.

Вдруг у меня за спиной раздается тонкий высокий свист. Оборачиваюсь — прямо в нас летит длинная, темная, острая штуковина. Смертоноснее любого монстра — торпеда. Видно, флот подоспел. Хорошенькая у них «выручка» получается.

— Вверх! — ору я Клыку, и изо рта у меня вырываются здоровые пузыри.

Стряхнув с себя морских чудищ, хватаем доктора Акану и сломя голову несемся вверх. Они — за нами. Клык вцепляется мне в руку и тянет за собой. Отрываемся от погони футов на тридцать. В ушах страшно ломит от стремительно меняющегося давления.

Секунда — и торпеда пронесется мимо. Не тут-то было. Прямо под нами она врезается в самую гущу наших преследователей. Взрыв сотрясает океан до дна. А взрывной волной неимоверной силы нас вышвыривает из воды и катапультирует в воздух, примерно на двадцать футов в высоту. Будто издалека слышу свой дикий крик и вдруг понимаю, что я в воздухе. Стремительно распахиваю крылья. С них стекают потоки воды, они отяжелели, но все равно исправно поднимают меня ввысь. Вижу рядом черное крыло. Значит, Клык тоже взлетел. Минуту спустя оба мы парим высоко над океаном, глядя, как клочья морского чудовища всплывают на поверхность. Запустившую торпеду субмарину нигде не видно — она, поди, слишком далеко.

Что я точно знаю, это что я оглохла. Уши болят, будто стальная спица проткнула мне барабанные перепонки, войдя в одно ухо и выйдя из другого. Даже дышать и глотать больно, и слезы текут ручьем.

Примерно в четверти мили наше судно, кажется, заводит моторы. Все в синяках и кровоподтеках мы с Клыком приземляемся на палубу. Меня мучает жажда. Голова кружится, ноги подгибаются. Короче, хреново. Но явно не так, как доктору Акане. Ее выудили из воды с переломанными костями, и теперь она лежит привязанная к доске, чтобы не пошевелилась.

Задыхаясь, я привалилась к борту и гляжу на Клыка.

— Что, флот-таки пришел к нам на выручку. — Мой собственный голос доносится до меня глухо, как из бочки. — Получается, люди нас все-таки спасли. Своим обычным идиотским способом, но какая теперь разница.

В нашей жизни это что-то новенькое. Так что сам этот факт еще надо будет переварить и осмыслить. Потом, после… И вообще, главное, что мы живы.

А вот вопрос, что за монстры на нас напали и откуда они взялись, остается главным вопросом.

67

Макс, ба! Никак ты вернулась? Милости просим, — приветствует меня капитан Перри. Клянусь, он едва-едва сдерживается, чтобы не усмехнуться.

Я оскаливаюсь и прохожу мимо. Набираю в легкие побольше воздуха и спускаюсь по трапу в трюм субмарины.

Да-да, вы не ослышались, мы снова на субмарине. Эта будет поменьше «Миннесоты», но тоже выделена военно-морским флотом. И под командой все того же капитана Джошуа Перри.

Как выяснилось, у меня лопнула только одна барабанная перепонка. Заживет, конечно, но пока что я ковыляю, как глухая пьяная обезьяна.

Доктора Акану осмотрел врач. Все тело у нее — один сплошной синяк. Но после рентгена оказалось, что у нее сломаны только ребро, рука и ключица, и ее сразу отправили на вертолете обратно на морскую исследовательскую базу. Джон Абейт тоже здорово избит и тоже весь в синяках. Но он по-прежнему с нами и полон решимости довести дело до конца и спасти мою маму. Начинаю подозревать, что он к ней неровно дышит. Я имею в виду, что они не просто друзья и соратники.

Боже, сколько вокруг всяких сложностей.

Не буду пока в них вдаваться, а лучше кратко изложу нынешнюю диспозицию.

Мы провели ночь на исследовательской морской станции. По сто раз перебрали все происшедшее, но картина от этого яснее не стала. Понятно одно: эти создания неимоверных размеров. А кто они — непонятно.

Мне удалось прочитать Ангелу запланированную лекцию практически до конца. Но с нее все как с гуся вода. В одно ухо впустила — в другое выпустила. Надо попросить Клыка. Пусть он с ней теперь разговаривает.

Газзи, Игги и Надж кинулись проверять в теплой прозрачной воде залива, не прорезались ли у них жабры. Не прорезались — никто из них пока ничего рыбообразного не отрастил.

Тотал решил остаться на морской базе с Акелой. Он терпеть не может подлодки (я с ним в этом совершенно согласна); терпеть не может воды, жабр у него и в помине нет, и к тому же, по его собственным словам, ему совершенно необходимо решить парочку вопросов с его возлюбленной. Идея брачных уз по-прежнему не дает ему покоя.

Команда новой подлодки, без сомнения, привычна к выполнению сверхсекретных заданий. Приказы исполняют, вопросов не задают. Но как увидели входящих на борт шестерых детей и двух ученых, глаза у них округлились.

И вот наконец мы склонились над освещенной картой в тесной каюте в среднем отсеке подлодки. Новая субмарина такая маленькая, что на ней всего тридцать человек помещается. Зато у нее есть два толстенных иллюминатора. Я сначала решила, что эта подлодка больно хлипкая, но оказывается, она торпедами, так сказать, до зубов вооружена. Так что я чуток успокоилась.

— Смотрите, все атаки монстров происходили в радиусе двадцати миль, вот здесь, здесь и здесь. — Капитан Перри показывает красные точки на карте. — Все. Сегодня наша задача избороздить этот треугольник вдоль и поперек, пока чего-нибудь не найдем.

— А я продолжаю думать, что эти монстры — плод вызванных радиацией мутаций, — говорит Бриджит. — Приборы однозначно регистрировали в этом треугольнике повышенную радиацию. Только источник ее почему-то обнаружить не удалось.

— А можно я вылезу наружу, повисну на лодке и оттуда за всем следить буду?

Как вы думаете, кто такой дурацкий вопрос задает? Конечно она, Ангел.

— Нет! — отрезали хором Джон, я и капитан Перри.

Она нахмурилась, но я не обращаю внимания и докладываю:

— У тех, которых я видела, на коже были нарывы размером с кратер. Из них кровь и гной сочились — прямо кошмар какой-то. Как будто они заживо гнили.

— Ангел, а ты какие-нибудь мысли у них прочитала? — допытывается у Ангела Бриджит. — Помнишь, когда ты их в первый раз увидела, ты почувствовала их ярость и стремление убивать. А вчера ты ничего нового не заметила?

— Как бы это сказать… — раздумывает Ангел. — Они были такие же злобные. И такие же кровожадные. Но они мучаются от боли. И еще они очень смышленые. Могут переговариваться, планы строить, атаковать вместе. Я их лучше китов или дельфинов понимаю. Киты, конечно, классные, но ужасно медлительные. Им чтобы одну мысль передать, сто лет нужно. А дельфины… они легкомысленные. Им бы все только развлекаться. Ни на чем сосредоточиться не могут. Если только у них под носом рыбу не держать. Лишь на подачки и реагируют.

— Поня-я-ятно, — недоуменно тянет Джон, видимо, полагая, что Ангел слишком сурова к китам и дельфинам.

В эту минуту один из приборов начинает прерывисто попискивать. Бриджит бросается снимать показания.

— Как раз в этой точке зашкалили показатели радиации, — возбужденно оповещает она собравшихся. Срочно включите прожекторы.

Капитан Перри отдает команду, и подводный мир вокруг нас заливает ярким светом. Мы прилипаем к иллюминаторам и внимательно следим, как мощные лучи обшаривают подводное пространство.

— А вот и оно, — говорит Джон. Я еще не видела, чтобы он был так подавлен. Даже когда маму похитили. — Одной загадкой меньше.

68

— Что, что там такое? — нетерпеливо допытывается Газзи.

— Рыба, конечно? Чему там еще быть-то? — Игги, похоже, скучает.

— Там, мальчишки, свалка контейнеров, — объясняю я им. — Ну и рыба — это уж само собой разумеется.

— А мы глубоко? — Надж расплющила нос о стекло иллюминатора.

— Над нами почти тысяча метров, — отвечает капитан Перри, — или иначе, больше трех тысяч футов. Место в океане не самое глубокое, но большинство подлодок на такую глубину не погружается.

— Значит, кто бы эти контейнеры сюда ни сбросил, рассчитывает, что их здесь никто никогда не найдет.

— Вот именно, Клык, — бормочет Бриджит, даже без свойственного ей энтузиазма по поводу Клыка. — Это называется «похоронить радиоактивные отходы».

Субмарина подходит поближе к куче железных бочек, и, присмотревшись повнимательней, я замечаю, что на них что-то написано:

— Глядите, там каракули какие-то.

— Дайте свет на контейнеры, — приказывает капитан Перри.

Бочкообразные контейнеры почти что у нас под носом, и в ярком свете прожекторов по бокам теперь хорошо видны полустертые надписи. Радиационный детектор Бриджит захлебывается в истерике, и мне хочется стукнуть по нему хорошенько: «Заткнись, хватит орать. Всем уже давно понятно, что здесь радиация».

— Это китайские иероглифы, — замечает Джон.

Действительно. То, что я сначала приняла за каракули, — это иероглифы. Но рядом на крышках — надписи на английском: «Не подходить. Опасно для жизни!» И дальше буквы поменьше: «Собственность корпорации Чу».

Ага… Значит, здесь замешан мой старый знакомый, мистер Чу-довище!

— Смотрите! А вон там черно-желтый знак. Это же клеймо радиоактивных отходов, — замечает Бриджит.

Газзи глянул и всполошился:

— Да у них же там у половины крышки проржавели и отвалились!

— Получается, Бриджит права, — вздыхает Надж, — где радиация, там и морские монстры.

— Нет, — неожиданно возражает Бриджит. — Ученым нужны неоспоримые доказательства. А их у нас пока нет. Но вероятность этой взаимосвязи действительно велика.

— Я бы тем не менее сказал, что ситуация проясняется, — вступает Джон. — Все кусочки пазла встают на свои места. Корпорация Чу сбрасывает в океан радиоактивные отходы. Это раз. Делают они это под охраной армии специально созданных робиотов. Это два. Теперь — КППБ. Мы ведем большую работу по привлечению внимания к загрязнению мирового океана и стали для них серьезной угрозой. — Он снял очки и устало потер глаза.

— Ну и что вы теперь будете делать? Кто вам поможет? — Игги сегодня почему-то настроен слишком скептически.

— Знаете что? Может, теперь лучше всплывать будем? — Я надеюсь, что никто не просечет дрожи у меня в голосе. Сознание, что я могу дышать под водой, конечно, слегка успокаивает, но на такой глубине, окажись я в воде, меня мигом в лепешку расплющит. — А про отходы можно сообщить Агентству по Защите Окружающей Среды, а в КППБ подробный отчет напишем.

Макс, все далеко не так просто. Уж тебе-то это должно быть хорошо известно.

Так… Опять Голос прорезался. Кто бы мог подумать, что он снова явится.

— Охо-хо! — пригорюнилась Ангел.

— Дважды «охо-хо» — показывает в иллюминатор Газман.

Кидаюсь к стеклу и, сложив руки биноклем, вглядываюсь в воду. Она шевелится. Подождите-подождите… Это не вода.

Это армия водонепроницаемых вездеходов-убийц мистера Чу плотно окружила нашу подлодку.

Настало время хорошенькой драчки.

69

Капитан Перри нажал кнопку интеркома.

— К бою! Готовность номер один! Это не учебная тревога! Привести орудия в боевую готовность. Повторяю, это не учебная тревога! Маневрируем на отступление!

В мгновение ока команда заняла боевые позиции.

Первые ряды робиотов ударили в борт лодки — и мы все уцепились кто за что ни попадя. А я — за Клыка. Вылезти наружу и сражаться с робиотами на такой глубине и под таким давлением невозможно. Так что, если мне суждено умереть страшной смертью на дне океана, одной мне из субмарины вылезать неохота. Чему быть — того не миновать, но последний свой час я хочу встретить вместе с Клыком и со всей стаей.

Сквозь вой сирен и крики команды снаружи доносится грохот и скрежет. Робиоты, как выразился капитан Перри, «действуют на потопление». А я бы по-простому сказала: долбят дыру. Хотя смысл от этого не меняется. Кто только эти субмарины придумал! С прочностью и надежностью явно ошибочка вышла. Но это я так, к слову.

— Ребята, вы здесь оставайтесь, — командует капитан Перри, направляясь в рубку.

— Э-э-э… У меня предложение, — останавливает его Газзи.

— Подожди, не до тебя сейчас. — Капитан Перри уже занес ногу через порог.

— Нет, вы послушайте! — В голосе Игги столько железной решимости, а незрячие голубые глаза смотрят так настойчиво, что капитан останавливается.

— Ну что вам?

— У нас однажды случай такой был. Нас робиоты окружили, и как раз тогда гроза надвигалась. А мы, значит, в доме сидели. Там еще громоотвод был. Ну, мы его, само собой, отсоединили, кое что к нему присобачили, чтоб заряд усиливало, и на боевиков нацелили. Когда молния ударила, их всех наизнанку вывернуло и хорошенько поджарило. Классно тогда получилось. — Газ даже сейчас просиял при одном воспоминании.

— Вы, сынок, тогда ловко придумали, — отмахивается от него капитан Перри. — Только я связи никакой не вижу. Под водой грозы никакой не бывает.

— У вас же торпеды имеются, — говорит Газзи так, будто теперь-то все стало яснее ясного.

— Торпеды хороши, чтобы единичную крупную цель поражать. И на расстоянии. А этих, во-первых, много, во вторых, они мелкие, а в-третьих, и это самое главное, они вплотную к лодке находятся. Мы вместе с ними и себя подорвем.

Я чуть не застонала. Вечно эти взрослые упрутся, слушать как следует не хотят, да еще разговаривают с нами, как с младенцами. И никак в толк не возьмут, что восьмилетний Газзи и четырнадцатилетний Игги знают про взрывчатку, взрывные устройства и всяческие способы разрушения столько, сколько убеленному сединами вояке Перри даже и присниться не может.

— Да нет же. Вы детонаторы выньте, посадите их прямо на корпус. А если хотите жару поддать побольше, то саму взрывчатку, нитрат аммония какой-нибудь или что там у вас есть, высыпьте прямо в воду, — предлагает Газзи. — Тут же даете разряд на корпус, он передается в воду, но недалеко. Робиоты на нас вплотную насели, поэтому мы их и ликвидируем. А рыбе вокруг вреда не будет — они ее и так уже давно распугали.

Капитан Перри посмотрел на Газа, перевел взгляд на Игги и часто-часто заморгал.

— Да вы не думайте, они у нас по части взрывов большие мастаки, — из-за скрежета и грохота моего голоса уже почти совсем не слышно. — Они очень это дело любят.

И Газзи с энтузиазмом подтверждает:

— Если что взорвать надо, мы миллион разных способов знаем.

Секунду обождав, капитан Перри берет интерком:

— Лейтенант Юнгвель, срочно явиться в средний отсек. — И, обернувшись к нам, добавляет: — Она у нас специалист по взрывам.

Вбежавшая в отсек коротко стриженная молодая женщина торопливо отдает салют.

— Вольно! — командует ей капитан Перри. — Молодой человек, объясните лейтенанту Юнгвель свою идею. Быстро!

Выслушав мальчишек, лейтенант Юнгвель задумалась. Помолчав немного, она медленно кивает:

— Ты, паренек, оказывается, настоящий дьяволенок. И гений пиротехники.

Газзи скромно краснеет.

— Отличная идея. Так и сделаем.

И она выбегает из комнаты.

Минуты три спустя нашу маленькую каюту озаряет сильнейшая вспышка. Похоже на молнию, только кажется, что длится она много-много дольше. Сидим молча, слушаем скрежет снаружи. Сработает или нет? Спекутся ли робиоты? Наконец вода заискрила. Ждем. Только ерзаем нервно.

Еще секунда — череда взрывных хлопков. Это электрические заряды, по-прежнему танцующие на бронированном корпусе подлодки, сдетонировали взрывчатку. Газзи подпрыгнул на месте и кинулся обнимать капитана Перри.

— Да смотрите же. Они, как кукуруза, лопаются. — Игги прилип к иллюминатору.

Газ аж танцует на месте.

Отпихивая друг друга, стараемся рассмотреть, что происходит. За бортом слышно гулкое буханье: бух, бух, бух, а потом все чаще и чаще, точно в огромный барабан бьют. Всполохи взрывов озаряют наш отсек. И вдруг наступает полная тишина.

— Похоже, сработало, — просовывает в дверь голову лейтенант Юнгвель. — Капитан, предлагаю представить их к званию «почетный взрывник военно-морского флота США».

70

— Мы возвращаемся на базу. Необходимо срочно по всей форме доложить о радиоактивных отходах, — придя в себя, сообщает нам капитан Перри.

— Как же так? Нам ведь надо маму спасать? — забеспокоилась я, и Джон сразу же встает на мою сторону:

— Она должна быть где-то рядом. Нельзя ли подождать с докладом и сначала тщательно прочесать этот район?

— Радиоактивные отходы требуют неотложных действий. Кто знает, как далеко и как быстро распространяется заражение. Они должны быть срочно ликвидированы.

— Но задача нашей экспедиции — спасение члена КППБ.

— Моя работа — защита интересов Соединенных Штатов. — Капитан Перри вперил в Джона ледяной взгляд. — Водное пространство Гавайских островов — часть американской территории. Его охрана входит в мои непосредственные обязанности.

Прикидываю шансы на успех восстания мутантов с целью захвата подводной лодки, но Надж неожиданно спрашивает:

— Кто-нибудь знает, где Ангел?

И если от этих слов ваше сердце не разорвалось от ужаса, значит, вы перелистнули в этой книжке добрую сотню страниц.

Срочно обыскали субмарину. Инженер-механик обнаружил, что ровно четыре минуты назад кто-то открывал водолазный люк.

— Не могла же она выйти в океан на такой глубине. Здесь давление — тонны на квадратный сантиметр. Ее расплющит в одну секунду.

— Нет… Боже, только не это! — Я в отчаянии вглядываюсь в иллюминатор. Вода за бортом мутная — даже в лучах прожекторов подлодки мало что видно. Вокруг полно медленно оседающих на дно робиотских обломков, металлические части которых то здесь, то там посверкивают, попадая в луч прожектора. К тому же взрывами взбаламутило все, что веками оседало на дно.

И что вы думаете, от меня ускользнул ореол ее белокурых волос? Думаете, я не вижу за всем этим мусором светлый спортивный костюмчик Ангела? Она по-собачьи плывет ОТ субмарины, и притом абсолютно не расплющенная и совершенно трехмерная.

— Невероятно… Неслыханно… Неправдоподобно… — ошалело бормочет капитан Перри.

— Фантастика какая-то… — вторит ему Джон, уставившись в стекло иллюминатора. — Без водолазного костюма на такой глубине уцелеть невозможно.

— Эй, вы, кажись, забыли, с кем имеете дело. А дети с крыльями — правдоподобно? А с жабрами? Летающие, беседующие с рыбами, чувствующие цвет, притягивающие металл? Это, скажете, возможно? Реально? Чего ж вы теперь удивляетесь?

Джон кивает, но на лице у него написано, что он в полном шоке:

— Это противоречит всему, что мы знаем о биологии позвоночных видов. Это совершенно в голове не укладывается.

— Ты хочешь сказать, что крылья укладываются?

Капитан Перри серьезно смотрит на меня:

— Вот именно. Это гораздо более невероятно, гораздо более невозможно.

— Ладно, замнем для ясности. — Я перехожу к делу. — Возможно или нет, но ее надо вернуть. У вас есть какие-нибудь наружные хваталки?

— Боюсь, что нет, — отвечает Перри.

— Макс! Смотри! — Надж поворачивается от иллюминатора с круглыми от ужаса глазами.

От того, что я вижу в мутной воде за стеклом, душа у меня уходит в пятки… и ниже.

Ангел, будучи Ангелом, то есть упрямой ослицей, полной идиоткой, не признающей никаких правил, плывет прямо к стаду морских чудовищ, неумолимо приближающихся к субмарине со скоростью света.

— Они ее убьют, — выдохнул бледный как полотно Газзи.

«Убьют, — мрачно думаю я. — А потом я ее воскрешу и за все ее проделки убью снова».

Одно из чудищ заметило Ангела. Притормозило, повернулось и двинулось в ее сторону.

— Боже! — взвизгнула Надж, закрыв глаза руками. — Макс! Сделай же что-нибудь!

Я уже у двери:

— Иду!

71

С размаху ударяю кулаком по кнопке, разгерметизирующей выход в камеру водолазного выхода. У меня за спиной капитан Перри и все остальные затаили дыхание. Будто напряженно ждут, когда вслед за мной их выкинет в открытый океан.

А перед глазами стоит картинка, десять секунд назад впечатавшаяся мне в мозг: морское чудище несется на Ангела. И меня мутит от страха. После всего того, что мы пережили, после всех наших приключений и злоключений, как она могла, как посмела пойти на такое самоубийство.

Дверь в водолазный отсек беззвучно открылась. Внутри здесь все еще мокро после ее побега.

Бриджит хватает меня за руку:

— Макс, не надо. Даже если твое тело выдержит давление воды, ты же понимаешь, что тебе не справиться с монстрами. Единственное, что мы можем сделать, это немедленно уйти отсюда прежде, чем они нападут на подлодку. Вспомни, что они сделали с «Миннесотой». А эта куда как меньше.

— Я иду на выручку Ангелу. — Надеюсь, мой очаровательный оскал поставит ее на место.

— Макс, ты ей не поможешь. — Бриджит чуть не плачет.

— Я ее одну не брошу. — Думаю, она не глухая и хорошо слышит угрозу в моем голосе. — Если будет поздно, хотя бы тело ее отобью и принесу. Так или иначе, я без нее не вернусь. Так что отойдите все отсюда.

Джон внимательно и долго смотрит на меня. Кивает и перешагивает обратно за порог водолазной камеры. Слегка коснувшись плеча капитана Перри, кивает ему, и тот, нахмурившись, следует за Джоном.

По щекам Бриджит в три ручья текут слезы.

— Бриджит, — зовет ее Джон, она отпускает мою руку и выходит из камеры. Мрачная стая — за ней.

Все, кроме Клыка.

Я сверкнула на него глазами:

— Попробуй только меня остановить!

Руки у меня сами собой сжимаются в кулаки, как когда-то в старые добрые времена, когда мы друг друга от души волтузили.

— Я просто хотел тебе сказать, будь осторожна. И что я тебя страхую. — Он откинул у меня со лба прядь волос и мотнул головой в сторону торпедного отсека.

Меня точно цунами захлестнуло: господи боже мой! Лучше него никого нет и быть не может! Не может быть для меня лучшего друга, бойфренда и — кто знает — может быть, и больше. Он для меня — все! Теперь это уже решено.

Я очень, очень его люблю. Новой любовью, которой я еще никогда не знала. По сравнению с ней померкли мои прежние маленькие любвишки. Я люблю его каждой клеточкой моего тела, каждой мыслью моего мозга, каждым перышком моих крыльев, каждым дыханием моих легких. И воздушных мешков.

Жаль только, что я стою на пороге верной гибели. Почти что верной…

И чуть ли не на глазах у всех я обнимаю его за шею и целую прямо в губы. Он на секунду замер, но тут же обхватил меня крепко-прекрепко, так, что даже дышать трудно стало.

— Ни фига себе, — шепчет Надж, но мы с Клыком никак не можем оторваться друг от друга. Была бы моя воля, я бы так и стояла здесь и счастливо целовалась с ним все следующее тысячелетие. Но Ангел, или — страшно сказать — то, что от нее осталось, все еще там, в холодном и темном океане.

— Клык… иди.

Я делаю шаг вперед.

— Все, мне пора, — тихо говорю я ему.

Его губы дрогнули в полуулыбке:

— Иди. Возвращайся скорей.

Я киваю. Не отрывая от меня глаз, он отступает и нажимает кнопку герметизатора. Двери шипят, наглухо закрываются и, кажется, навсегда отделяют меня от Клыка. Сердце стучит так, что вот-вот под его ударами у меня сломаются ребра.

Мне страшно.

Я безумно, невероятно счастлива и ужасно влюблена.

Впереди меня ждет верная смерть.

Чтобы не взорваться от распирающих меня эмоций, отжимаю клапан, открывающий выходной люк. За ним океан. Как же мне хочется оказаться такой же стойкой, как Ангел. Стойкой и выносливой.

Люк открывается, и я вижу первый темный отблеск ледяной воды.

Представление начинается.

72

Искусственное давление в водолазной камере вытолкнуло меня наружу. Знаете, что самое смешное? Инстинктивно в последний момент я стараюсь вдохнуть поглубже — весь воздух с собой унести, что ли? И только потом вспоминаю: воздух мне не нужен.

А может, не вспоминаю, а просто из меня вышибло мысли, все до единой. Потому что как раз в этот момент до меня доходит, что значит холод на такой глубине. Обожженная холодом, ору что есть мочи, но, сами понимаете, изо рта рвется одно только бульканье. Зато в следующий момент осознаю, что меня пока не раздавило, и устремляюсь на свет.

Я что, уже умерла и плыву к райским огням? Или это лучи прожекторов субмарины растворились в толще воды? Ответ приходит сам собой. Если бы я умерла, я бы не превратилась в сосульку и подводный холод не пробирал бы меня до костей. Данное умозаключение слегка обнадеживает.

Но даже если я пока жива, плыть на такой глубине страшно трудно, точно в замедленной съемке бессильно барахтаешься в застывающем желе — ни вперед, ни назад. Радости от этого мало, и я пытаюсь прикинуть, на сколько меня хватит?

В мутной воде все еще плавает густая взвесь, поднятая со дна взрывами. Моргаю, напрягая глаза. Дура я дура, надо было надеть маску, а не скакать очертя голову на белом морском коне. И тут я вижу его, морское чудище. Ох, да оно не одно — их здесь тьма тьмущая, сгрудившихся вокруг самого страшного и самого здорового, ничуть не меньше нашей подлодки. Оно вперило в меня свой красный глаз и слегка развернулось.

Птицы за работой, — говорит мой Голос.

— Чего? — Я так оторопела, что даже остановилась.

Птицы за работой, — повторяет Голос.

До чудища мне остается каких-то двадцать футов. Как и в прошлый раз, вижу его страшные тошнотворные кошмарно раздутые нарывы и красные язвы. Все в нем перекошено, точно двухлетний ребенок сикось-накось собирал его из конструктора для малолеток.

Птицы за работой, — еще раз повторяет Голос. — Они нам помогут.

В этот момент чудище пошевелилось и выпустило Ангела.

Я рванула вперед изо всех сил со скоростью… улитки. Глаза у Ангела закрыты, и она не плывет, а неподвижно висит в воде. Сердце у меня сжимается. Я изо всех сил руками и ногами взбиваю воду.

Ангел моргает, улыбается чудищу, поворачивается и видит меня. Лицо у нее расцветает, она протягивает ко мне руки и плывет мне навстречу. Хватаю ее, прижимаю к груди и, счастливая, наконец понимаю, что она жива и что я смогу еще ей хорошенько наподдать.

— Макс! — Она обхватывает меня за шею. Ее булькающие слова доносятся до меня как с того света. — Макс, я тут Гору все объяснила. — Она показывает в сторону громадного чудища.

— Чего? Кому?

— Они не виноваты, — булькает Ангел. — Они генетические выродки. Такие же, как мы. Они разумные. И очень умные. Они атаковали рыбацкие траулеры, потому что длинные сети калечат их детенышей.

Челюсть у меня отвисает, но я тут же ее захлопываю, потому что мне в рот норовит вплыть прозрачная креветка.

— Они созданы в результате генетических мутаций, вызванных радиацией. Но та же радиация их убивает, — торопливо объясняет мне Ангел, и крошечные пузырики поднимаются у нее вдоль шеи. — Они ненавидят мистера Чу, и я им сказала, что он наш главный враг. Так что мы теперь заодно. А главное, — ее голубые глаза сияют даже на дне океана, — главное, они знают, где доктор Мартинез.

73

— Гор говорит, это совсем недалеко. — Ангел, все еще с мокрыми волосами, сидит завернутая в полотенце и прихлебывает горячий чай. Я сижу рядом с ней, тоже мокрая, тоже в полотенце, тоже с дымящейся чашкой чая в руках. С той только разницей, что я не разговаривала с морскими чудищами-убийцами. Что ж, у каждого свой потолок.

Медленно движемся в темноте. Лобовые огни потушены. Как иначе подкрадешься на шестисоттонной субмарине к подводному бункеру мистера Чу.

Взгляд Ангела уходит куда-то в себя:

— Это близко. Берите левее. Теперь медленно. Двигайтесь совсем медленно.

Капитан отдает команду и берет очки ночного видения. Те самые, которые Газзи клянчит уже сто лет. Если бы капитан был попрозорливее, он бы все их хорошенько пересчитал, прежде чем нас на субмарину пускать.

— Здесь, — говорит Ангел.

Чуть в стороне вырастает огромный прозрачный купол. Точно кто-то покрыл им футбольный стадион и бросил в океан на глубину тысячи футов. Как из фильма про Джеймса Бонда. Надо сказать, конструкция эта очень умная. Ее, видно, так делали, чтоб она с морским дном сливалась. Если бы мы не знали, что Чу где-то здесь прячется, да если бы у нас биноклей и очков ночного видения не было, мы бы прошли рядом и ничего не заметили.

Подходим ближе. Мне теперь видно, что он вовсе не весь прозрачный. Сверху металлический, а в середине — ряд стеклянных окон. Три герметических входа могут впускать и выпускать подводные лодки. Значит, у мистера Чу имеется глубоководная флотилия. Он что, с каким-то морским флотом связан или сам так богат, что свой собственный флот держит?

— Отсюда Гора почти не слышно, — расстроенно говорит Ангел. Она поднимается и сбрасывает полотенце. — Мне надо снова выйти наружу.

У меня имеется миллион тонн доводов, почему ей никуда не надо выходить. Но мы полностью зависим от наводки морских монстров. Они, кстати, зовут себя крелпами.

В итоге приходится смириться с неизбежным. Включая и то, что мне самой неминуемо придется вылезать в океан вместе с Ангелом.

— Ладно. — Я тоже снимаю полотенце. — Я с тобой.

— Ой, Макс, спасибо. — Ангел хватает меня за руку и вприпрыжку бежит со мной рядом к гермокамере водолазного люка. Все как в добрые старые времена. За исключением того, что мы на дне океана, собираемся на переговоры с морскими монстрами и готовимся спасать мою похищенную маму. А так — все как всегда.

На сей раз никто не протестует. Никто нас не останавливает. Клык смотрит на меня, и глаза его полны надежды. Я криво ему улыбаюсь. Сцены душераздирающих эмоций лучше получаются на пороге неизбежной смерти. Так что сейчас им не время.

Надеюсь. Я очень-очень надеюсь.

74

К сожалению, вода в океане не потеплела градусов этак на пятнадцать-двадцать. Как была кошмарно холодной, так и осталась. И пока мы с Ангелом медленно плывем к огромному куполу, я ее обгоняю и даю волю самым нелицеприятным словам и выражениям. И про температуру, и про давление, и про многое-многое другое.

Мы покрыли уже сотню ярдов. Темную подлодку позади в черной воде совершенно не видно. Я знаю, наши следят за нами в бинокли, очки и все перископы ночного и подводного видения. Хочешь не хочешь, а надо держать гордое лицо, даже зубами особо не постучишь.

Купол освещен и внутри разделен на комнаты. Какое бы стекло они ни использовали для окон, оно никак не тоньше пары футов. Так что внутрь заглянуть хоть и можно, четко ничего не увидишь — все в полутьме и искажено.

Решаем осторожно проплыть вокруг. Вот комната, до отказа набитая компьютерами и всякими приборами. Вот еще одна. Здесь столько спящих робиотов, что яблоку негде упасть. Вот еще несколько — они больше на жилые помещения похожи.

Наконец, когда мы уже сделали почти полный круг, я хватаю Ангела за руку — гляди!

Несколько маленьких серых камер-отсеков отделены от основного массива обитаемого пространства. В одной из них лежит на боку маленькая хрупкая фигурка. По полу разметались длинные черные кудрявые волосы. Это мама! Моя мама! Она жива?

Зависнув в воде, Ангел не сводит с нее круглых испуганных глаз.

«Стекло слишком толстое — нам его не разбить», — думаю я, и Ангел кивает.

«Торпеду тоже нельзя — она маму убьет». — Ангел снова кивает.

«Может, на субмарине у нас какое-то сверхмощное сверло найдется? Или, может, попробовать купол через люк штурмом взять?» Ангел с сомнением нахмурилась.

И тут я замечаю нечто странное. Более странное, чем сам купол. Нигде поблизости нет ни одной рыбешки. Ни единой. На такой глубине вообще не скажешь, что живность кишмя кишит. Но некоторые безумные выродки и уроды все равно водятся. И не только монстры-мутанты, порожденные радиацией. Но вокруг купола — ни-ко-го. Даже морские звезды и ежи, и те к куполу не приклеиваются.

И как только я это понимаю, загадка сама собой разрешается: мимо проплывает какое-то змееподобное создание и направляется ближе к куполу. Вдруг раз… Некая невидимая сила бьет его током. Насмерть. Вдоль всего тела пробегает яркая искра, создание пару раз конвульсивно дергается и медленно идет ко дну.

Мы с Ангелом пятимся на несколько ярдов.

Значит, штурм исключается. Мама здесь, рядом, а мне до нее не добраться. Вот она там лежит, обессиленная, неподвижная. Она, конечно, жива. Не может быть, чтобы они ее убили. Не может! Не может?

С озабоченным и озадаченным видом Ангел поворачивает голову и всматривается в темноту. Чуть в стороне, напрягши острое зрение, вижу смутные корявые и кособокие очертания крелпов. Ангел наклонила голову и смотрит на них, точно прислушивается. Спустя минуту она кивает:

— Крелпы говорят, что хотят помочь.

— Как?

— Пока не знаю.

Меня с силой толкает вздувшейся массой ледяной воды, и громадный крелп, тот самый, которого Ангел называет Гором, проносится мимо, чуть не перевернув нас вверх тормашками. Он подплывает к куполу, его снова и снова бьет током, но ему защитное электрическое поле нипочем.

— Давай за ним, скорее! — командует Ангел. — Он замкнул электрическую сеть.

Мы устремляемся за Гором, стараясь двигаться за ним след в след. Готовлюсь к тому, что меня сейчас страшно ударит током. Уф!Пронесло! Как могу быстро подплываю к окну маминой камеры. Стучу в него изо всех сил, но мама не шевелится.

Чуть в стороне Гор прижался к стеклу окна. Представляю себе, какую кошмарную картинку увидят те, кто сидит внутри. И вправду, кто-то заметил ужасную рожу монстра, и даже через толстое стекло видно, как рот человека исказился в истошном крике. Люди забегали как ошпаренные, кто-то открывает дверь в комнату спящих робиотов.

Мама по-прежнему не шевелится.

Сердце у меня от отчаяния остановилось. Неужто мы опоздали? Неужто все наши усилия теперь напрасны?

Люди в ужасе уставились на прилипшее к стеклу чудовище невероятных размеров.

— Смотри! — Ангел чем-то страшно возбуждена и показывает на окно. — Макс! Смотри!

Ничего себе! Густой черный гной сочится из язв Гора и стекает вниз по стеклу. И каждый подтек буравит глубокую борозду.

— Он плавит стекло своим гноем.

— То-то бы Газ позавидовал. Он бы за такой «талант» что угодно отдал, — радостно булькает Ангел.

— Пожалуйста, не рассказывай ему.

Стекло продолжает медленно плавиться. Вдруг меня осеняет. Внезапно я понимаю, что случится, как только стекло лопнет. Вода хлынет внутрь и раздавит купол и все внутри. Все и всех.

Если мама еще жива, смерть вот-вот неизбежно ее настигнет.

75

— Ангел! — заорала я во все горло. И хотя изо рта у меня вырвалось только истерическое бульканье, она меня услышала, и голова ее резко мотнулась в мою сторону. — Нам срочно нужна субмарина. Здесь! Вплотную! С открытым водолазным отсеком! Повторяю, срочно!

Ангел испуганно кивнула. Взгляд у нее рассеялся, она ушла в себя, мысленно призывая команду подлодки скорее подойти к нам. Не прошло и секунды, как я почувствовала вибрацию бесшумно работающих моторов. А Ангел сжала пальцами виски. У нее от напряжения разболелась голова.

Чуть только первые струйки воды начинают сочиться в купол, меня окружают крелпы.

В куполе кто носится в панике из отсека в отсек, кто истерически орет, кто оцепенело застыл на месте. Там, внутри, по всему видно, и в помине нет ни жесткой военной дисциплины, ни ясно обозначенных инструкций на случай экстренной опасности. Смотрю, не видно ли где мистера Чу. Нашла бы его — собственными руками на части разорвала бы. Увы, его нигде нет. Прячется, что ли? Или втихаря от всех в одиночку драпает?

Меж тем крелпы, от мала до велика, от тех, что размером с детеныша кита, до громадин величиной с 747-й «Боинг», взяли меня в кольцо. Надеюсь, они не считают меня врагом. Надеюсь, они не только с Ангелом, но и со мной заодно. Надеюсь, у них есть какой-то план. Я много на что надеюсь…

Но откуда же мне наверняка знать, что у них на уме.

И тут купол треснул. Сметая все на своем пути, ледяные воды океана хлынули в проломы. Только было, в надежде на защиту робиотов, кто-то их активировал, как их отсек затопило. Вояк расплющило о потолок и о все еще стоящие стены и смыло куда-то дальше по коридору — от них и следа не осталось.

Внимание, опасность! Трещит и раскалывается секция, где без памяти лежит моя мама. Ее окатило фонтаном воды, хлынувшей в первую же щель. Она пошевелилась и открыла глаза.

ОНА ЖИВА! Пока жива… Что же делать? Достану ее живой или мертвой — вот и весь мой план. Какая же я идиотка! Что с ней теперь будет?

В следующее мгновение потолок над ней раскалывается. Камера затоплена. Помертвев от безнадежности и страха, смотрю, как напор воды с силой швыряет ее в пробоину в потолке. Бросаюсь в пролом, хватаю ее за плечи, вытягивая наружу.

Крелпы зависли над нами. И я вдруг замечаю, как на коже у них выступает омерзительная слизь, и из нее вздувается здоровенный, прикрепленный к их телам пузырь. Похоже на мыльные пузыри, которыми даже мы развлекались в свое время в детстве. Только этот — огромный и совсем не мыльный. Не успеваю подумать, что меня сейчас вырвет, как Ангел хватается за меня, а крелп поддает по всем нам троим хвостом и пихает внутрь пузыря. Он наполнен воздухом и сдерживает напор воды.

Случилось чудо. И я, и Ангел, и мама — все мы обязаны жизнью радиоактивным подводным мутантам и их фантастической способности производить сверхпрочные защитные пленки.

Крелпы поднимаются выше, подтягивая наш пузырь все ближе к подводной лодке. Люк отворяется, и они осторожно вталкивают нас внутрь. В уши мне ударяет сирена, люк автоматически закрывается, мощные насосы стремительно откачивают воду, и одновременно в отсек со свистом поступает воздух.

Проходит тридцать секунд. Наш пузырь лопается, наружный люк загерметизирован, входное отверстие в субмарину открыто.

— Срочно! Маме нужен врач! — кричу я стоящему передо мной наготове военному доктору.

Ко мне подбегает Клык, встает на колени, и когда я поднимаю глаза, вижу перед собой всю стаю.

Еще пара секунд, и мама принимается хрипеть и кашлять, давясь и захлебываясь выходящей из нее соленой водой. Я стою рядом, глажу ее по руке и молю Бога, чтобы она выжила. Она страшно худая — кожа да кости, бледная, слабая и избита так, что живого места нет. Как только эти гады ее мучали! Смотрю на нее, и меня захлестывает волна лютой ярости.

— Мам! Это я. Не бойся, все уже кончилось. Ты теперь в безопасности. Ты с нами, на подводной лодке. И мы возвращаемся на Гавайи.

Я снова и снова повторяю себе: мы снова все вместе, мама жива, мы нашли ее вовремя. Спасли. Жива. Вместе. Но все это пока не укладывается у меня в голове, и я все еще не могу поверить, что кончился весь кошмар последних недель.

Мама несколько раз слабо и бессмысленно приоткрыла глаза. Поморщилась, когда медик ставил ей капельницу. И вдруг прохрипела:

— Макс…

Держу ее за руку. Глаза щиплет от слез:

— Я здесь. Я здесь, мамуля…

Она с трудом снова поднимает веки и с явным усилием пытается сконцентрировать взгляд:

— Я… знала… что ты придешь…

Мне свело горло, но я умудрилась проговорить:

— Я тебя никогда не брошу. Никогда.

Губы у нее тронула тень улыбки, и она снова потеряла сознание.

Клык кладет мне руки на плечи:

— Ты ее спасла.

Вот теперь-то самое время заплясать от радости, закружиться на месте и, выкрикивая победоносную бессмыслицу, рвануть по коридору в ванну, где можно переодеться в сухую одежду.

Но вместо этого я закрываю лицо руками, утыкаюсь Клыку в грудь и начинаю плакать, как ребенок, отчаянно всхлипывая и сотрясаясь всем телом. Клык меня крепко обнимает, а я от этого только пуще заливаюсь горькими слезами.

Что за чушь? Ничего я в себе никогда не пойму.

76

Нетрудно понять, что с подводной лодкой я готова была распрощаться при первой возможности. Не «готова» — я была счастлива. Я не с подводной лодки сошла на сушу, а прямо через люк на седьмое небо взлетела. Короче. Мы пришли на базу, к причалу, маму, конечно, медики первой вынесли на носилках. Но я была следующая. Пулей вылетела наверх, выскочила на причал и потом…

На причале ноги у меня подкосились, я закачалась и грохнулась на четвереньки, глядя, как носилки с мамой ставят в «скорую помощь». А я туда даже дойти не могу — ползти надо.

Капитан Перри проходит мимо. Наклонился и утешает:

— Ничего страшного. Это с тобой с отвычки. Привыкла уже качаться в лодке, вот ноги тебе на суше и отказали. Не бойся — скоро пройдет.

Вот тебе и на! Крылья есть, жабры есть. А ноги отказали.

В общем, замнем пока пару следующих моментов. Насколько мне известно, в книжках подобные пропуски обычно обозначаются словами: «Прошло немного времени…» А что уж за это «время» случилось — понимайте, как знаете.

Значит, так: прошло немного времени, и я со всей моей стаей сижу за столиком и попиваю фанту.

Мама в больнице. Ее обследовали, выяснили, что у нее хроническое обезвоживание организма, отбиты внутренние органы, требуется капельница и так далее, и тому подобное — длинный список повреждений и необходимого лечения. Но при мысли, что мы ее оттуда вытащили и что она жива, на сердце становится тепло и светло.

К тому же вся стая вместе. Клык под столом держит меня за руку. Надж, Ангел и Игги едят уже по четвертому мороженому.

Газзи сползает со стула в отчаянии от неудачных попыток выдуть пузырь из слюней и соплей. Простите меня за физиологические подробности. Но если вы помните, я честно просила Ангела не рассказывать ему про пузыри крелпов. Выходит, она меня не послушалась.

— Макс! — Тотал с разбегу запрыгивает на стул рядом со мной. Он в экстазе лижет меня в лицо. Посидев в пузыре из слизи крелпов, я гораздо спокойнее реагирую на его телячьи нежности. — Я страшно без вас скучал! А вы просто герои. Особенно ты, Макс, и Ангел. Классно вы маму твою спасли. Мир бы не пережил утраты этой чудесной женщины. О-о-о, фанта!

Наливаю ему в миску фанты. Решив, что приличнее посасывать ее через соломинку, чем, сидя за столом, лакать из миски, он требует соломинку.

— Здесь столько всего без вас произошло! — Он счастливо виляет хвостом. — Мне сто-о-олько всего надо тебе рассказать!

Если Тотал считает, что у него без нас много чего случилось, что тогда говорить о наших приключениях.

Акела бежит к нашему столику и тащит за собой Джона и Бриджит. Она пару раз радостно тявкнула, и Тотал заторопился:

— Ну, мне пора. Труба зовет.

Он подмигнул мне и потрусил за Акелой.

— Макс! Макс! Макс! Макс! Макс! Ма-а-а-акс!!!!!

— Элла! — На сей раз ноги меня не подвели и мне удалось, не осрамившись, вскочить и побежать навстречу моей сестренке. Мы обхватили друг друга, стоим, раскачиваемся и хлопаем друг друга по спинам. В общем, делаем все те странные и нелепые движения, которые делают люди, когда обнимаются.

— Привет, Макс.

Останавливаю качания и похлопывания. Этот голос не узнать невозможно. Я его даже во сне узнаю. Отлипаю от Эллы.

— Здравствуй, Джеб.

— Где мама? — настойчиво спрашивает Элла.

— Пойдем, я тебя к ней отведу.

Не обращая на Джеба никакого внимания, я беру Эллу за руку и веду ее по коридору больницы. Останавливаюсь у двери маминой палаты, не удерживаюсь и заглядываю через стекло — еще раз убедиться, что она там и что с ней все в порядке. Элла и Джеб входят в палату, а я решаю остаться за дверью. Так я и знала, они уже обе плачут. Как только Джеб не понимает, что Элле надо дать побыть один на один с мамой?

Довольная, счастливая, в тепле и в сухой одежде, с чувством сравнительной безопасности направляюсь обратно в кафетерий. Краем глаза замечаю резкое движение чего-то темного. Вот оно что! Бриджит с напряженным лицом стремительно юркнула за поворот.

Знаю-знаю. Шпионить нехорошо. Это полное нарушение персональной свободы. Но мне по фигу. Незаметно иду за Бриджит и осторожно высовываю нос из-за угла.

Она вполголоса беседует с какими-то двумя мужиками в черных костюмах и, наседая на них, размахивает руками. Отступаю назад. Мужики в черных костюмах никогда большого доверия мне не вселяют.

О чем они разговаривают, мне не слышно, и я уже совсем было собралась развернуться и пойти назад. Но тут к ним подходит новый дядька и пожимает всем руки. Бриджит расплывается ему в широкой улыбке, а мужики с достоинством кивают головами.

Это мистер Чу.

Будь осторожна с мистером Чу, — бухает у меня в голове Голос. — И, кажется, с Бриджит тоже.

— Кажется? Ты, Голос, не с ума ли сошел? Лучше бы сказал: а с Бриджит — особенно.

Эпилог Райская жизнь

Ветер треплет мне волосы, а солнце ласкает лицо и перья. Я пристроилась на теплом потоке воздуха и закрыла глаза — расслабилась и кайфую.

Клык летит прямо надо мной, и мы, слаженно взмахивая крыльями, держимся за руки — он опустил руку, а я подняла свою.

Под нами стая плещется в мелкой бухточке на берегу острова Оаху, и нам слышно, как ребята хохочут, прыгая в волнах с весело чирикающими дельфинами. Видно, Ангел заманила их поиграть.

— Хорошо, что мама и Элла снова дома и в безопасности. Как ты думаешь, где теперь Джеб?

Я до сих пор не знаю, на чьей стороне Джеб. То одно подумаю, то другое. Вечно он меня путает. Так я, наверное, никогда и не пойму, с кем он и кто он вообще такой.

— Слышала, Тотал задумал на Акеле жениться? — переводит Клык разговор на более приятную тему. — А тебя он вроде в подружки невесты позвал. То-то мы над твоими рюшечками на свадьбе посмеемся.

Плевать мне на его дурацкие подколки.

— У меня более интересная информация: Бриджит на пресс-конференции выступать собралась. Когда я ее с мистером Чу застукала, напрямую про него спросила. А она говорит, мол, на чистую воду его вывести хочет.

— Там видно будет, — равнодушно откликается Клык. Ему, к моему полному восторгу, похоже, совершенно безразлично, что там с Бриджит происходит. Едва заметная улыбка тронула его губы. — Кажется, мы наконец в одиночестве. На ближайшее время.

В ответ я мычу что-то нечленораздельное, а сердце у меня прыгает, как раскидайчик.

Очень-очень осторожно Клык снижается еще ближе ко мне. Я даже чувствую его дыхание, и по спине у меня бегут мурашки. Мы никогда еще не летали так близко друг к другу.

Внизу белокурая головка прыгает на волнах. Я так люблю смотреть на Ангела. Вижу ее счастливой и беззаботной — и все мои печали как рукой снимает.

— Скажи, она необыкновенная.

— Это точно.

Мы меняем руки, а то затекли сильно.

— Может быть, в ней и есть ключ к разгадке всего. Что бы это «все» ни было. Может, не напрасно она говорит, что дело в ней и в ее способности править миром?

— Макс! — Клык отпускает мою руку. — Сейчас, в данный конкретный момент, все дело в НАС.

Он рванул вперед, развернулся большим полукругом и оказался со мной лицом к лицу. Медленно взмываем вверх и почти вертикально устремляемся к солнцу.

Приладившись к взмахам моих крыльев, Клык прижимается ко мне и, поддерживая мне шею руками, целует меня в губы. Думаю, я попала в рай. Где же еще может быть так хорошо, радостно и спокойно. Закрываю глаза, забыв обо всем на свете, кроме чувства полета, теплого солнца, нежных губ Клыка и нераздельности с тем единственным существом, которому абсолютно доверяешь.

Оторвавшись наконец друг от друга, глянули вниз. Там, далеко-далеко, наша стая. Ангел оседлала дельфина, которому надо бы сказать, чтобы не слишком позволял ей вольничать. А то сядет ему на шею.

Она задрала голову, с улыбкой от уха до уха, приложила ладонь козырьком к глазам и весело наблюдает за нами. А потом поднимает вверх оба больших пальца.

— Она нас одобряет, — довольно говорит Клык.

— Так-то оно так. Но к добру ли это?

Примечания

1

Ай кью, коэффициент интеллекта (англ. IQ — intelligence quotient, читается «ай кью») — количественная оценка уровня интеллекта человека относительно уровня интеллекта среднестатистического человека такого же возраста. Определяется с помощью специальных тестов. — Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

2

Глок — пистолет конструкции Гастона Глока; производятся серийно с начала 1980-х годов австрийской фирмой, основанной Гастоном Глоком. В настоящее время эти пистолеты состоят на вооружении более чем в 30 странах.

(обратно)

3

«Голубые Ангелы» (англ. Blue Angels) — авиационная группа высшего пилотажа военно-морских сил США. Создана в 1946 году. Ежегодно с мая по ноябрь проводит авиашоу. В пилотажной демонстрации используется всего шесть самолетов FA-18 Hornet. Полеты обычно совершаются на низких скоростях; выполняются такие маневры, как петля, бочка и переходы от одного строя к другому.

(обратно)

4

И-бей — e-bay — интернет-аукцион, где продают подержанные и новые товары (www.e-bay.com).

(обратно)

5

Американское ток-шоу (The Oprah Winfrey Show), созданное Опрой Уинфри и оказавшее большое влияние на поп-культуру в США.

(обратно)

6

Добрый день, дамы и господа. Сегодня мы… (исп.)

(обратно)

7

Блюда мексиканской кухни.

(обратно)

8

Ennui — тоска, печаль (фр.).

(обратно)

9

Перефразированная строчка припева из песни Битлз «Желтая субмарина».

(обратно)

10

Тотал играет словами: один из возможных переводов фамилии Макс «Ride» — «быстрое движение» или «рывок вперед».

(обратно)

11

Quonset hut — сборный барак из коррегированного листового железа.

(обратно)

12

В американской литературе она чаще называется Американской революционной войной (1775–1783) — война между Великобританией и лоялистами (лояльными законному правительству британской короны) с одной стороны и революционерами 13 британских колоний (патриотами), провозгласившими в 1776 году свою независимость от Великобритании, — с другой.

(обратно)

13

Атака Пёрл-Харбора — внезапное нападение Японского императорского флота на американские военно-морскую и воздушные базы, расположенные в окрестностях Пёрл-Харбора на острове Оаху (Гавайские острова), происшедшее 7 декабря 1941 года. В тот же день США объявили войну Японии, тем самым вступив во Вторую мировую войну.

(обратно)

14

Туше — укол, нанесенный фехтовальщиком сопернику в соответствии с правилами.

(обратно)

15

Технологии снижения заметности (англ. Stealth technology) — комплекс методов снижения заметности боевых машин посредством специально разработанных геометрических форм и радиопоглощающих материалов и покрытий.

(обратно)

Оглавление

  • Пролог Безумие без конца
  • Часть первая Психи и робиоты-з
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  •   5
  •   6
  •   7
  •   8
  •   9
  •   10
  •   11
  •   12
  •   13
  •   14
  •   15
  •   16
  •   17
  •   18
  •   19
  •   20
  •   21
  •   22
  •   23
  •   24
  •   25
  •   26
  • Часть вторая Есть подлодка страшная у нас, страшная у нас, страшная у нас[9]
  •   27
  •   28
  •   29
  •   30
  •   31
  •   32
  •   33
  •   34
  •   35
  •   36
  •   37
  •   38
  •   39
  •   40
  •   41
  •   42
  •   43
  •   44
  •   45
  •   46
  •   47
  •   48
  •   49
  •   50
  •   51
  •   52
  •   53
  •   54
  •   55
  •   56
  •   57
  •   58
  •   59
  •   60
  •   61
  •   62
  •   63
  •   64
  •   65
  •   66
  •   67
  •   68
  •   69
  •   70
  •   71
  •   72
  •   73
  •   74
  •   75
  •   76
  • Эпилог Райская жизнь
  • *** Примечания ***