Словами лошади [Дмитрий Михайлович Урнов] (fb2) читать постранично

Дмитрий Михайлович Урнов Словами лошади

Я проходил вдоль скачек…

Александр Блок

Мой дед, старый воздухоплаватель, хотел видеть меня авиатором. Когда было мне пять лет, каждое воскресенье ездили мы с ним смотреть самолеты. От Пушкинской площади отправлялись на троллейбусе к аэропорту, и где-то уже в конце пути слышался голос кондуктора: «Бега!»

— Дед, что значит «бега»?

Дед ревновал мои интересы ко всему, что только не летание, разъяснять ненужное считал излишним и отвечал всего-навсего:

— Там бегают лошади.

Однако, сам того не желая, он-то и открыл мне конный спорт. Аэродром граничил с ипподромом. Вполне понятно: когда-то лошади приютили первых «летунов». Соседство это еще сохранялось, и для деда неотразимым чудом были по-прежнему самолеты, а я, избалованное техническими чудесами дитя века, не мог оторваться от лошадей.

Дед помнил, как возникло слово «авиация». Построил самолет «Россия».^[1] В былые дни он видел полеты Цеппелина и Райта, знал Сикорского и Нестерова. Еще в те годы переписывался он с Циолковским, и однажды великий калужанин ему написал:

«Человечество не останется вечно на земле, но, в погоне за светом и пространством, сначала робко проникнет за пределы атмосферы, а затем завоюет себе все околосолнечное пространство».

И вот — проникли. Мы помним, как это было. Человек в костюме космонавта сказал по-кучерски: «Ну, поехали!» И «поехали», полетели.

У деда я спросил:

— А конструктор кто?

Дед сразу встрепенулся:

— Помнишь двух молодых людей, что приходили к нам перед самой войной?

Еще бы! В особенности одного из них. Пока они обсуждали вместе с дедом, долго ли еще человечество будет оставаться на земле, в плену земного притяжения, он из веревочек делал сбрую и запрягал игрушечную лошадь.

— И неужели?..

— К сожалению, тот юноша вскоре умер от туберкулеза. Зато второй…

А второго — не помню. Нет… не могу вспомнить. Ведь он запрягать не умел!

Не стал я летчиком, но провожаю взглядом каждый самолет. Не стал и лошадником-специалистом, а все же как спортсмен узнал конный мир непосредственно. Со слов самой лошади.

Это такое выражение, конюшенное.

Недавно все в том же троллейбусе молодая женщина с малышом спросила:

— Какая следующая остановка?

Кондуктора в троллейбусе теперь не было, и я ей ответил:

— Бега.

— Мама, что такое «бега»? — спросил мальчик.

Женщина сказала:

— Надоел, отстань.

А какая разница между бегами и скачками? Наездник или жокей? Рысак или скакун? Дерби или дебри? И почему, как говорят, у лошадей от сытости ёкает селезенка?

Да, это вопросы «детские».

— Вожжи в руках, — только и услышал я от опытного наездника, когда добивался, почему лошадь, на которой еду я, идет боком, а у него — на чистом ходу.

Я тогда начинал ездить и делал ошибки простейшие. Наездник мог бы объяснить подробнее, указать приемы. Он же сразу сказал о главном секрете. Позднее приемы стали мне известны. Со временем я узнал про лошадей, про ту же «ёкающую селезенку»,^[2] едва ли не все, что можно и нужно было узнать, однако неуловимая магия мастерства, tact equestre, как выражался знаменитый ездок Филлис, «чувство лошади» по-прежнему не давалось мне, и, терпя неудачи, я повторял все тот же вопрос.

«Вожжи в руках» — вот таинство. Садится в седло или в экипаж один, и лошадь, чувствуя руки, идет как часы, ноги не сменит, а у другого — никак. Находились наездники, тренеры, которые мне терпеливо втолковывали, что и как. С умением, вообще характерным для лошадников, они говорили картинно, что называется, по охоте, как и подобает этому живописному делу. Особое владение хлыстом, посыл, сборка, понимание пейса (резвости), величие былых и нынешних мастеров — все это сверкало в их устах и у меня перед глазами, однако неизбежно вставала грань, за которой объяснения бессильны: «Вожжи в руках!»

«Жаль, — говорил Гёте, — что лошадь лишена дара речи». А он нередко проводил время в седле. «Мне известно это со слов самой лошади», — говорит любой заядлый лошадник, если он хочет подчеркнуть, что у него надежные прогнозы на розыгрыш будущих призов.

Ведь кто же лучше лошади знает, на что она окажется способна?

Прислушиваясь к наездникам и, так сказать, к лошадям, я вовсе не собирался писать о них. Напротив, конюшня служила мне противоядием от книжной полки. После бесчисленных «См.» и «стр.» было приятно прочесть на дверях денника «сер. жер.» или «гн. коб.».

«Великое дело сидеть в седле. Можно подняться на стременах и далеко видеть кругом», — так говорил Джон Вебстер, драматург, современник Шекспира. Все, что обгоняет тебя или несется навстречу, попадает в поле зрения с особенной резкостью, потому что лошадь и ты вместе с ней оказываешься как бы против течения. На коне можно подъехать вдруг со стороны совершенно неожиданной: