Тайна спящей царевны [Мария Скрягина] (fb2) читать постранично, страница - 3

пути, и ещё можно отступить, поверь мне, можно. Ты считаешь себя неповторимой, единственной, гордишься этим, но исключительность означает одиночество. Ты одинока в своих видениях, ты одинока, когда лечишь, когда отправляешься в мир духов, когда разговариваешь с ними и просишь помощи, ты один на один со своим даром. И то ли он тебе награда, то ли проклятие. Ты не можешь быть, как все, у тебя особое положение, нельзя быть слабой, трусливой и безответственной, нельзя делать то, что хочешь, а лишь то, чего ждут от тебя. Днем ли, ночью — вставай, иди по первому зову. Нравится тебе такая судьба?

Шаман — это душа племени, его корень. И ты должна осознать себя не просто человеком, ты должна осознать себя корнем племени, который держит его на этой земле, который связывает его с небесами. Ты не есть просто Алай, ты больше, чем она. Нужно быть доброй — будешь доброй, понадобится твоя жестокость — будешь жестока. Ты готова к этому? Выдержишь?

Мне было столько же лет, сколько тебе, когда я тяжело заболела. Все думали, что умру. Меня била лихорадка, я не могла ни есть, ни спать, лежала в беспамятстве, в сплошной черноте. Потом меня стали мучить видения. Кто-то настойчиво звал меня. Он кричал то громко, казалось, лопнут барабанные перепонки, то шептал тихо, но от этих звуков хотелось бежать на край света. Так однажды я очнулась в лесу, не помню даже, как туда забрела. Увидела костёр и пошла на его свет, хотя ноги едва держали меня.

Возле костра сидели духи — страшные, причудливые животные, которые уже ждали свою жертву. Они схватили меня и стали рвать в клочья, содрали кожу, перебрали кости, вынули все внутренности. Боль была жуткая, но они не останавливались… Потом духи дали мне новое сердце, и я стала шаманкой.

— Ты рассказываешь ужасное…

— Подумай-подумай, — говорила старуха, разглядывая белое лицо с глазами цвета весеннего неба. Она знала, что всё уже решено, что не пройдёт и месяца, как у племени будет новая шаманка, но ведь нужно было сказать о главном, о том, что духи не скажут никогда?

Почему она была такой, откуда появился этот необъяснимый дар, то слабо мерцающий в ней, спокойный, изливающий серебристое лунное сияние, иногда зеленоватое свечение или охватывающий её, как болезненный жар, как огонь, Алай не знала. Сколько она себя помнила, странное ощущение незамкнутости собственного существа уже было. Были и странные вопросы, едва научившись говорить, а может быть, и мыслить, она спрашивала себя: «Кто я? Откуда? Зачем я здесь?».

Мать и отец отвечали что-то, но это было не то, глыба громадного звёздного неба скрывала иные ответы, и Алай тянула вверх шею, чтобы заглянуть за нее, чтобы преодолеть этот порог неизвестности, пока однажды ей это не удалось, и чернота не разверзлась, пока не открылась Земля. Алай словно вспорола небесный шов и через небо увидела землю. А Земля была огромна — Алай чувствовала это сквозь расстояния и восхищалась. Стоило внутренне замереть, сосредоточиться, как начинали проступать страны и племена, города и народы, и Алай захлёбывалась в восторге от этих впечатлений. Ей, тоненькому подростку с плато, удалось видеть то, что не мог видеть никто. Для этого не нужны были снадобья, зелья, духи и обряды, у Алай был дар, он был заключён внутри неё и над ним никто не был властен.

Алай чувствовала болезни и умела лечить руками, она знала всё о пропажах и ворах, она возвращала из страны мёртвых и разрешала споры, она сочиняла песни о своих чудесных видениях, она предсказывала погоду. И главное, она знала будущее. Народов, племени и любого человека. Кроме девушки по имени Алай.

Что уготовано для неё, ей было неведомо. Сколько времени отпущено, неясно. Что-то нужно было успеть сделать для племени, возможно, спасти кому-то жизнь, что-то изобрести, изменить. Неслучайно же она появилась в этом высокогорном уголке. Алай искала в своих видениях ключ, смысл собственного существования, но не могла найти. Возможно, она была ещё слишком далеко, а возможно, ей не дано было знать. Алай думала о своей смерти, пыталась представить её, но все было сокрыто тёмной тишиной, только обрывок, что-то жёлтое, непонятное, расплывчатое, не пускающее взгляд дальше, словно кто-то ладонью закрывает глаза, словно уберегает от того нехорошего, что можно увидеть. Алай обречённо качала головой: «Не вижу, не вижу» — и внутри у нее холодело. Она боялась смерти.

— Госпожа Алай, у нас ягнёнок должен родиться, — звали её, и она шла танцевать шаманскую пляску для одного-единственного ягнёнка, танцевать, помогать вставать на слабенькие ещё ножки, первый раз глотнуть материнского молока.

— Госпожа Алай, мы выводим овец на новое пастбище, — и Алай пела и плясала для высокогорных трав, стелющихся низким ковром, и травы внимали ей.

— Госпожа Алай, — говорил кто-то сквозь слезы, и она шла петь погребальные песни.

— Госпожа Алай, — она отзывалась и думала: «Неужели настанет время, когда человек перестанет беречь все это, когда станет без надобности убивать тысячами