Исчезнувшее село [Владимир Тимофеевич Юрезанский] (fb2) читать постранично

Владимир Юрезанский ИСЧЕЗНУВШЕЕ СЕЛО

ИСТОРИЧЕСКАЯ ПОВЕСТЬ

I

Звонкими белыми морозами, глубокими снегами начался 1787 год. И когда инеем, как пышными сказочными кружевами, запушились высокие деревья дворцовых парков, Екатерина приняла окончательное решение отправиться по санному пути в Киев, чтобы оттуда весной плыть галерами по Днепру в Новороссию и Таврию — в эти новые области, завоеванные князем Потемкиным и управляемые его размашистой, самовластной рукой.

С блеском и неслыханной роскошью организовал Потемкин путешествие: пред ним не было никаких преград ни в тратах денег, ни в исполнении самых затейливых и невероятных выдумок.

Об этом легендарном путешествии иностранные послы писали потом своим монархам с завистью и восхищением, а европейские дворы, падкие до сплетен, создали множество ехидных рассказов и анекдотов о предприимчивой русской царице, умеющей веселиться и жить, несмотря на наступающую старость.

Окруженная вельможами, фрейлинами, пажами, камеристками, камер-лакеями, в сопровождении австрийского, английского и французского послов, Екатерина выехала в солнечный морозный день. За ее великолепным раззолоченным возком, украшенным сверкающей парчей и гербами, быстро мчались бесчисленные повозки придворной знати. Впереди скакали лейб-драгуны, по обе стороны широко разметенной дороги шпалерами стояли на морозе войска. Свыше шестисот лошадей приготовлялось на каждой станции для подставы. В местах остановок для ночлега по распоряжению Потемкина с непостижимой быстротой заранее были выстроены временные деревянные дворцы. По вечерам, чтобы освещать путь, горели целые леса, и морозное зарево в снежных искрах переливалось на огромные пространства как чудесное северное сияние. На всем протяжении от Петербурга до Киева горнисты из гвардейских полков, пролетавшие на взмыленных конях, за сутки до прибытия царицы сгоняли из окрестных сел и деревень тысячи жителей — с иконами, хоругвями, хлебом-солью. В церквах, монастырях и соборах заливисто трезвонили в колокола, как на Пасху. Помещики подносили государыне верноподданнические адреса, выстраивали на коленях в снегу своих крепостных, а по ночам, при помощи заблаговременно присланных потемкинских пиротехников, жгли умопомрачительные фейерверки в виде огромных огненных фонтанов, римских свечей, китайских колес, пальм, башен, летающих драконов или падающих с высоты разноцветных звезд. Священники, архимандриты и архиереи с крестными ходами встречали пышный проезд Екатерины, славословя ее в таких речах, какими нё восхваляли даже святых.

На границе Псковской губернии восьмерка резвых раскормленных рысаков, запряженных в возок императрицы, испугавшись колеблющихся на ветру хоругвей, метнулась с дороги в толпу. Были выбиты и втоптаны в снег иконы, разметаны караваи хлеба-соли с белых вышитых полотенец. Стремительная вереница торжественных повозок вихрем пролетела по толпе, по хоругвям, по крестам, покалечив более тридцати человек.

Но на следующий день, как ни в чем не бывало, архиепископ могилевский Георгий Конисский, приветствуя царицу, восторженно говорил:

 — Оставим астрономам доказывать, что земля около солнца обращается. Наше солнце вокруг нас ходит…

И, слушая эту льстивую, витиеватую речь, Екатерина улыбалась своей ясной счастливой улыбкой, думая о себе с привычной горделивостью, что действительно она не обыкновенная женщина, а высшее, почти сверхъестественное существо.

Мелькали сотни сел, оставалась по бокам и сзади безвестная крестьянская жизнь, раскинувшаяся по глухим просторам империи, уплывали коленопреклоненные толпы крепостных, всегда бывших далекими для Екатерины. Из окошечек просторного возка, обитого внутри белоснежным атласом на тончайшем пуху, она любовалась на видимое довольство и необъятность своего царства. А в это время на Полтавщине, при слиянии рек Хорола и Пела, в бывшем вольном казацком селе Турбаи назревали кровавые события, жестокой вершительницей которых через некоторое время стала Екатерина.

II

Три дня подряд, как темный горячий улей, потревоженный злой рукой, волновалось село Турбаи. Три дня и три ночи глухой ропот и гневное возмущение беспокойным ветром переносились из конца в конец, из хаты в хату. Случилось такое, чего никогда еще не бывало: на панской конюшне по приказанию помещика Степана Базилевского, упитанного молодого самодура, дворовые слуги высекли мочеными в рассоле розгами казака Келюха.

 — Украли нашу волю, а теперь издеваются! — стискивая зубы, угрожающе говорили турбаевцы.

 — Разве можно вольного казака сечь?

 — Что мы, в турецкой неволе, что ли?

Собирались по нескольку человек и в бессильном озлоблении вспоминали все притеснения, обиды и надругательства, какие пришлось пережить Турбаям под властью Базилевских. Особенно тяжело стало, когда умер старик Федор Базилевский,