Письма Г.В.Адамовича к З.Н. Гиппиус. 1925-1931 [Георгий Викторович Адамович] (fb2) читать онлайн

- Письма Г.В.Адамовича к З.Н. Гиппиус. 1925-1931 396 Кб, 145с. скачать: (fb2) - (исправленную)  читать: (полностью) - (постранично) - Георгий Викторович Адамович - Зинаида Николаевна Гиппиус

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

ПИСЬМА Г.В. АДАМОВИЧА К З.Н. ГИППИУС: 1925–1931

Н.А. БОГОМОЛОВ. Вступительная статья

В истории русской литературы имена Г.В.Адамовича и З.Н.Гиппиус занимают столь почетные места, что пространное введение к публикации вряд ли уместно, поэтому ограничимся лишь беглой заметкой, характеризующей особенности их эпистолярного общения. Очень разные по возрасту, времени вхождения в литературу, по степени известности, эти два литератора тем не менее внутренне были очень близки. Всякий читающий их статьи и особенно переписку без труда заметит, что пересечение мыслей и настроений, несмотря на постоянные несогласия, бывает у них очень значительно. Да и сам дух эпистолярных разговоров оказывается весьма схожим.

Прежде всего, это было связано с той культурой светской беседы, которой придерживались в письмах оба автора. За внешне спокойными и небрежными интонациями внимательный читатель без труда ощущает напряженную мысль, которая ищет уточнения и утончения до мыслимо возможных пределов. Гиппиус, конечно, придерживалась традиций более раннего времени, восходящих еще к концу XIX века, но пропущенных через опыт символистской переписки. Адамович же в письмах двадцатых и начала тридцатых годов, которые ныне публикуются, наследовал традиции именно символистского времени, опровергая собственно акмеистический принцип неприязни ко всякого рода эпистолярным отношениям. Именно на этой почве они и сходились.

Но были, несомненно, и более глубинные основания для серьезного взаимного интереса. Понятно, что Адамович, поглощенный литературой, не мог не испытывать глубокого интереса к личности и творчеству знаменитой писательницы, волею судеб оказавшись в кругу близких к ней литераторов. При этом он воспринимал себя как одного из тех «мальчиков», которые имели шанс попасть еще в Петербурге в орбиту влияния Гиппиус, и некоторые из них эту возможность использовали. В мемуарном очерке самой Гиппиус «Мальчики и девочки», на который Адамович так бурно откликнулся (см. письмо 10), описана часть из тех, кто оказался в этом кругу, и короткими мазками — судьба всего этого поколения: «Удивляться ли, глядя на гримасничающую мордочку черноглазого футуриста, когда он сначала в грязной защитке полулжет о своих подвигах, попрошайничает, уверяет, скрывается, — а через два месяца, в галифе, пуще лжет, но… уже не скрывается? Поражаться ли, слыша весть, что скромный пушкинианец убит красными на юге? А белокурый юноша, играющий девочку… нет, не надо о нем…»[1] Отвечая Гиппиус печатно, Адамович вспомнит героический поступок Леонида Каннегисера, одного из тех, кто мог бы посещать собрания у Гиппиус. И, кажется, есть основания полагать, что собственное его, Адамовича, вступление во французскую армию в 1940 году было далеким отголоском тех самых споров, одновременно и согласием, и полемикой с Гиппиус.

Ее же, судя по всему, Адамович привлекал не только как литератор, время от времени в своих статьях касавшийся существенных как для Гиппиус, так и для Мережковского проблем истории, религии, психологии, но и как человеческий тип, издавна вызывавший у нее интерес. Еще в ранних своих дневниках она записывала: «…с внешней стороны я люблю иногда педерастов. <…> Мне нравится тут обман возможности: как бы намек на двуполость, он кажется и женщиной, и мужчиной. Это мне ужасно близко. То есть то, что кажется»[2]. Эта «близость», возможно, и порождает особый, доверительный тон переписки, когда оба корреспондента перешагивают обычные границы доверительности и, несмотря на всю светскость тона, вдруг прорывается то, что, как правило, глубоко скрывается под маской этикета.

Совсем не случайно и Гиппиус, и Адамович очень высоко ценили эту свою переписку. Так, первая в недатированном письме говорила: «На досуге, когда таковой будет, подберите мои письма летние, а я ваши, и сделаем один том в специально-приспособленной папке. Я люблю архивы и документы, — даже двойной любовью, созерцательной и поучительной для активизма»[3]. Адамович, в свою очередь, посвятил ее письмам специальную статью[4], а чуть позже предполагал сделать выборки и напечатать их в альманахе «Опыты». Он писал об этом Ю. Иваску еще осенью 1955 года[5], а 20 января 1956 сообщал И. Одоевцевой: «Я для “Опытов” перебираю письма Зинаиды, почти во всех есть что-нибудь плохое о других, чаще всего о Бунине или Ходасевиче. Но кое-что нейтральное я выберу»[6]. Ничего выбрать он так и так и не решился, и какая-то (нам неизвестно, какая именно) часть писем была опубликована Т.Пахмусс[7]. Ввиду того, что обе ее публикации не слишком доступны в России, мы в примечаниях довольно обширно цитируем их, с исправлением явных ошибок и опечаток.

Публикуемые нами письма хранятся: Amherst Center for Russian Culture. Z. Gippius and D.Merezhkovsky Papers. Box 1. Folders 6-10. Сохранены некоторые особенности орфографии Адамовича.

Приносим сердечную благодарность директору Центра проф. С.Рабиновичу за постоянное содействие в работе, а также Э.Анри, И.И. Кузнецовой, Е.С.Полищуку, В.Г.Сукачу и особенно О.А.Коростелеву за помощь в комментировании. Поездка в США и работа в архиве стали возможными благодаря гранту Института «Открытое общество» и финансовой поддержке факультета журналистики МГУ.


Список сокращений

Адамович-1, 2 — Адамович Г. Литературные беседы. СПб., 1998. Кн.1. I «Звено» 1923–1926; Кн.2. «Звено» 1926–1928 (Адамович Г. Собрание сочинений).

Зв. — Звено (газета и журнал; Париж, 1923–1928)

Зеленая лампа — Пахмусс Т., Королева Н.В. «Зеленая лампа» // Литературная энциклопедия Русского Зарубежья 1918–1940: Периодика и литературные центры. М., 2000.

Одиночество и свобода — Адамович Г. Одиночество и свобода: Литературно-критические статьи. СПб., 1993.

Пахмусс — Pachmuss Т. Intellect and Ideas in Action: Selected Correspondence of Zinaida Hippius. Miinchen, 1972.

Письма в «Звено» — «…Наша культура, отраженная в капле…»: Письма И. Бунина, Д.Мережковского, З.Гиппиус и Г.Адамовича к редакторам парижского «Звена» (1923–1928) / Публ. О.А.Коростелева // Минувшее: Исторический альманах. Вып.24. СПб., 1998. С. 123–165.

Письма к Берберовой и Ходасевичу — Гиппиус Зинаида. Письма к Берберовой и Ходасевичу / Ed. by Erica Freiberger Shejkholeslami. Ann Arbor, 1978.

ПН — «Последние новости» (газета; Париж, 1920–1940).

СЗ — «Современные записки» (журнал; Париж, 1920–1940).


1

Многоуважаемая Зинаида Николаевна Мне переслали из Парижа Ваше письмо[8]. Я не знал, конечно, что Ваша книга издана в двух томах. У меня был только тот том, где находятся статьи о Блоке, Брюсове и Вырубовой[9]. Насколько я помню, я тогда заметил в оглавлении перечисление других статей, однако не понял, в чем дело. Нигде ведь не помечено: 1-й том. Мне очень жаль, что произошла ошибка и что я не прочел Вашей книги целиком[10].

Отчего Вы говорите, что я «несправедлив» к Розанову? Я его очень люблю и хорошо знаю[11]. Никогда, кажется, я о нем ничего недоброжелательного не писал. Разве только о его стилистических последователях[12]. О Сусловой я сейчас вспоминаю мало[13].

Я на два месяца в Ницце[14]. Если бы Вы позволили мне быть как-нибудь у Вас, я был бы Вам очень благодарен.

Искренно Вас уважающий Г. Адамович.

P.S. Вчера я послал в «Звено» заметку о «Митиной любви» с коротким возражением Вам по поводу Вашей статьи в «Последних новостях»[15]. Заранее прошу Вас простить меня за него.

7 июля <1925> Villa Bayley

Avenue Gustave Nadaud.

Cimiez, Nice


Рукой Гиппиус (?) на свободном пространстве написано:

«Проба неудачна.

А впрочем — К сожалению

К сожалению».

2

<Начало июля 1926>[16]

Многоуважаемая Зинаида Николаевна Мне сегодня переслали из «Звена» Ваше письмо[17]. Я в Ницце, уже дней десять. Очень хотел бы быть у Вас, но боюсь проехаться в Канн напрасно, т. е. Вас не застать. Будете ли Вы там в это воскресение?

Вашим намерением что-то «почерпнуть» из моего «Винавера»[18] я только польщен, п<отому> что в печати это окажется «совпадением мыслей» (как Кайо[19] приятно совпасть avec des experts[20]). Но из этой статьи Милюков выбросил все, оживлявшее ее, все «отступления в сторону», и осталось одно казенное восхищение. Да и как восхваление она оказалась, по-видимому, недостаточной. Я уже получил полуофициальный отзыв, сводящийся к тому, что «есть интерес, но нет любви», т. е. у меня нет любви к автору[21].

Надеюсь скоро Вас видеть, — если Вы сообщите мне, когда Вы дома.

Целую Ваши руки. Передайте, пожалуйста, мой искренний привет Дмитрию Сергеевичу («мнение Д.С. о Вашей статье я не пишу» — очень плохое мнение?[22]) и Владимиру Ананьевичу[23].

Преданный Вам Г. Адамович.

<Адрес в Ницце>

3

<Июль 1926>[24]

Многоуважаемая Зинаида Николаевна

Я уезжаю в это воскресение в «семейную» экскурсию в горы, — на один день только. Если Вы позволите, я приеду к Вам в будущее воскресение, т. е. 25-го, кажется. Мне очень хочется поговорить с Вами, не о чем-либо определенном, а «вообще». В одиночестве я с каждым днем тупею и боюсь этого. А возвращаясь от Вас, в вагоне я поймал себя на том, что «обдумываю» разные литературные планы и мысли, даже и не реализуемые. Вот результат поездки в Канн.

А ведь Волынский все-таки умер[25]. Мне его жаль, но ведь это «тема»[26], так что — «в нем горе с радостью боролось». Вот как низко падает человек.

Искренний привет Дмитрию Сергеевичу и Владимиру Ананьевичу. Целую Ваши руки.

Преданный Вам Г. Адамович

Одолели ли Вы Винавера?[27]

<Адрес в Ницце>

4

<Не ранее 13, не позже 25 июля 1926>[28]

Многоуважаемая Зинаида Николаевна

Ввиду крайней жары разрешите приехать к Вам к 8 час. вечера (в воскресение). Днем в вагоне — ад.

Спасибо за литературные новости. Я ничего не знаю и ничего не вижу. Есть ли в «Верстах»[29] Резников[30]? Он мне прислал на днях свои стихи для «Звена», и я отослал их туда «с рекомендацией». А ведь, кажется, он изобличил в «Верстах» Ходасевича[31].

Напрасно Вы упрекаете меня в «кокетстве». Не грешен. Я, конечно, верю Вашим честным отзывам об «Ухвате»[32], но «помоги моему неверию»[33]. Ведь там Кобяков — заправила[34]! Всего хорошего. Целую Ваши руки.

Искренно Ваш Г. Адамович

5

<Начало августа (до 5) 1926>[35]

Дорогая Зинаида Николаевна

Вчера я приехал из Beauvezer’a. Там очень хорошо, и, может быть, я туда еще вернусь. Если позволите, в воскресение буду у Вас.

Почему «люди лучше ангелов», по Соловьеву? Мне бы хотелось знать, так ли я догадываюсь об этом, как решает Соловьев[36]? К стыду своему, я ничего его не читал.

Я думаю, что «Звено» (но это конфиденциально) будет просить Вас написать о «Верстах и вообще» — если только не убоится Вашей резкости. Согласитесь ли Вы, если получите гарантию, что ничем Вас не стеснят и не ограничат[37]?

Всего хорошего. Целую Ваши руки.

Преданный Вам Г. Адамович

<Адрес в Ницце>

6

<Начало августа 1926. Адрес в Ницце>[38]

Многоуважаемая Зинаида Николаевна

Отвечаю «с возвращением курьера». Я свободен, конечно, не только в воскресение, но в воскресение человек празднично настроен. Оттого я к нему и «привязался». Если Вы уедете в Colmar на этой неделе, надеюсь, Вы мне до того напишите. Поеду ли я — еще не знаю наверно. Есть препятствия всякого рода.

Как же мне не радоваться темам, и Волынскому! Мне самому, если бы лично для себя, хочется писать о многом, но во-1) — я боюсь навязываться лично, со своими вкусами, и потому ищу общеинтересного, над которым сам отчаянно зеваю порой, во-2) мне интересны почти всегда стихи и всякие мысли, от стихов приходящие и от них дальше идущие, а это никому не интересно, в-3) и главное, Винавер требует «актуальности» во что бы то ни стало. А книг у меня нет, никто мне их не шлет, и ничего я не читаю летом, кроме французов. Вот и получается иногда статейка вроде той, что в последнем «Звене», которую я перечитывал «с краской стыда», не за самые «мыслишки», а за вялость их и топтание на месте[39]. А о Волынском (или, по-Вашему, — Флексере![40]) я писал с большим увлечением, и если бы мне Вы его не стали развенчивать, написал бы дифирамб; а так получился некролог кисловатый[41]. Вот, меня все время, и сейчас, занимает мысль: надо ли писать, как Розанов и отчасти Цветаева (и как, кажется, Вам нравится — Вы писали об этом в статье о Розанове[42]), т. е. передавая все движения и движеньица сознания языком, или надо обезличиваться, закруглять и сдерживаться? Я всячески сочувствую второму типу стиля, анти-розановскому, но не надеюсь в этом когда-нибудь кого-нибудь убедить и помышляю, не лучшем сдаться. Ведь «обезличивая и закругляя» всегда кажешься слегка тупицей, «делопроизводителем», и сухость кажется просто бедностью. Цветаева ведь в размышлениях своих только потому и держится (кое-как, но все-таки держится), что обогащает Осоргина и Степпуна[43] живостью и «талантливостью» изложения. Простите, боюсь Вам надоесть болтовней. Но это как раз из области «не интересного» для читателей или для Милюкова. Отчего, кстати, Вы не можете написать о романе Д<митрия> С<ергееви>ча[44]? Я решительно этого не понимаю. Найдутся, конечно, люди, которые усмехнутся, заподозрят Вас в пристрастии. Но стоит ли с этим считаться? Не обращаетесь ли Вы только к «благородному читателю»?

Целую Ваши руки. Не откажите передать мой поклон Дмитрию Сергеевичу и Владимиру Ананьевичу, который ко мне не приехал.

Преданный Вам Г. Адамович

7

<13 августа 1926 Адрес в Ницце>[45]

Дорогая Зинаида Николаевна

Уведомляю Вас о случившемся: я получил из «Звена» просьбу срочно написать о «Верстах» («иначе будет поздно, не актуальном»[46]). Им известно, что Вы послали Вашу статью Милюкову[47]. Я написал но, боясь совпадений, ударился в крайний эстетизм, а под конец даже в эстетическую слезливость. Кажется, ни Вы, ни Ходасеви[48] на эти области не претендуете. У меня смысл и резюмэ: «Противно держать в руках, дурной тон», почти без объяснений или с объяснениями туманными[49]. У меня был расчет, что если бы Вы все-таки захотели дать Вашу статью в «Звено», Ваш «подход» (на языке «Верст») был бы для «Звена» нов, — так я предполагаю, по крайней мере.

Вы удаляетесь в пустыню? По-моему, Вам следовало бы до удаления во всеуслышание и всенародно заявить о причинах его, о редакторах, гонениях и стеснениях[50]. Я уверен, что это имело бы огромный retentissement[51]. И, пожалуй, сам Милюков[52] устыдился бы и напечатал, хотя бы в «дискуссионном порядке». А вообще-то я не понимаю, как можно писать статьи «для себя» или для далекого будущего. Стихи — другое дело. Но статья, мне кажется, всегда пишется с полуотвращением. Всегда «не то», и никакой компенсации, которая ведь все-таки есть в стихах.

Спасибо за «о любви»[53]. Я знал только середину. Вчера о Блоке Г. Иванов писал: Блок повторял: «Смерть сильнее любви»[54]. Иванов, пожалуй, врет. Но помните ли Вы у Розанова, кажется, в «Темном лике», письмо к нему какого-то его корреспондента о заутрене под Пасху, о «грусти» под Пасху, потому что никто никогда не воскресал, и вообще все кончается смертью[55]. Я, может быть, путаю, но, кажется, так, и все это мне вспомнилось при чтении Вашей «надменной» статьи. И еще — зачем Вы обижаете Платона и миф о «половинках»[56]. Это, может быть, и грубо — теоретически, — но конкретно и потому прелестно, в серьезном, не легкомысленном смысле слова. Простите за мою все развивающуюся привычку писать длинно— болтливые письма. Если можно, я приеду к Вам во вторник и еще, если можно, вечером. Мне неловко «навязываться на обед», но ведь это Вы меня приучили. А в другое время не выходит. Я в Beauvezer не поехал по причине Монте-Карло — все то же[57]. Если во вторник неудобно — будьте добры, сообщите мне и назначьте день.

Целую Ваши руки.

Ваш Г. Адамович

8

Дорогая Зинаида Николаевна

Стихи я Вам сегодня послал и после того получил Ваше письмо[58]. Насчет «Звена» и гонорара я все сделаю, т. е. напишу «деликатно». У них летом непорядок[59]. Ладинского я имени не знаю, кроме того, что он «Ан.» или «Ант.»[60]. По-моему, чтобы он не избаловался, к чему он и все «они»[61] имеют большую склонность, — Вам лучше и не узнавать, как его зовут. Пусть содержится в страхе Божьем и в почтении. Если можно, не согласитесь ли Вы переменить понедельник на вторник или среду, — когда Вам удобнее, я не знаю. Целую Ваши руки.

Преданный Вам Г. Адамович

19 августа <19>26

9

<Конец августа или начало сентября 1926>[62]

Дорогая Зинаида Николаевна

Я вернулся из долгого и утомительного путешествия третьего дня. Собрался сегодня Вам писать, а утром получил Ваше письмо. Спасибо. На этой неделе, в конце, я еду в Париж. Можно ли быть у Вас во вторник? Если не будет «contre ordre»[63], можно ли принять за согласие?

Деньги из «Звена» Вам, по моим сведениям, посланы. А стихи Берберовой я тоже послал[64]. Вот все дела. Ну, а «не дел» мало, и хотя их при встрече и в разговоре всегда целиком забываешь, но писать слишком долго. (Главное же не «мне писать», а «Вам читать».) Целую Ваши руки.

Преданный Вам Г. Адамович

10

Дорогая Зинаида Николаевна,

давно в Париже и давно собираюсь Вам писать, но все откладываю. Во-первых, никаких событий здесь не произошло и отчета дать не в чем, во-вторых — причины и дела личные. Я мало кого вижу и мало что слышу. Появление Ходасевича в «Посл<едних> Н<овостях»> — Вы сами уже видели[65]. Говорят, что Струве расстается с «Возрождением»[66]. Вот все. Как Вы живете? Я собираюсь опять на юг недели на две, — если устрою полный отпуск из «Звена». Мне хотелось бы Вас особенно «комплиментировать» за «Мальчиков и девочек», хотя я читал их с тысячью возражений в голове[67]. Из Вас и из Талина, который мне не нравится[68], я извлек очередную «Беседу» — довольно нескладную, потому что тема такая, что все ускользает из рук[69]. Кроме того, от меня требуют настойчиво «актуальности» и «литературы», т. е. «вот вышла новая книга Пильняка». Я лично связан с поколением «мальчиков», я отлично помню вечер, описанный Талиным, когда Есенин пел частушки, и у Рюрика Ивнева, на Симеоновской[70]; а В.Ч-й — на которого Талин ссылается — Чернявский, редкий идиот и во всем неудачник, потому-то от всего теперь и отрекающийся[71]. Это он сказал про Реймский собор, — <слово густо замазано> я Вам потом рассказывал. Мне кажется, что если Вы, не столько Ант. Крайний, сколько З.Гиппиус, заключаете союз с Талиным по нападению на декадентство со всеми его последствиями и окружением, то как только достигнете общей победы, Ваш союзник на Вас же и обратится. Видите, я слегка под влиянием Св<ятополка>-Мирского[72]. Талин одобряет «религиозное оправдание демократии» и Антона Крайнего, а поэта и «З.Гиппиус» он пока как будто не видит. Так приблизительно Венгеров «истолковал» Ибсена, восхищаясь им: смысл Ибсена — Нора, «светлый тип». А Гедда Габлер — ломака, не стоит обращать внимания[73]. Впрочем, все это отвлеченно, и мне самому не совсем ясно. Мне стыдно Вам надоедать стихами, но я хочу написать восемь строчек, довольно старых, сочиненных в размышлении на темы «мальч<иков> и девочек»:


Без отдыха дни и недели,
Недели и дни без труда…
На синее небо глядели.
Влюблялись. И то не всегда.
И только… Но брезжил над нами
Какой-то божественный свет,
Какое-то легкое пламя,
Которому имени нет…[74]

Это в оправдание чувства «мы — соль земли». 1/1000 доля тут была истиной.

Я в глубоком смущении с «Мессией»[75]. Написать «с налету», кое-как — кое-что, я не хочу. Эстетически и формально, о языке или типах, — было бы слишком глупо. А другого я еще не понимаю (м<ожет> б<ыть>, потому, что мало знаю все эти египетские дела?) Не думайте, что я прошу «шпаргалку». Но пока, до новых «Совр<еменных> Зап<исок>», я писать подожду, п<отому> что не хочу писать ощупью[76].

Простите за длинное и бестолковое письмо. Целую Ваши руки и прошу передать поклон Дмитрию Сергеевичу и Владимиру Ананьевичу.

Ваш Г. Адамович

207, Boulevard Raspail

chez Madame Frouin[77]

Paris XIV

30 сентября <1926>

11

<Вторая половина октября 1926.Адрес в Ницце>[78]

Дорогая Зинаида Николаевна

Простите, что не ответил на Ваше последнее письмо. Я каждый день собирался уезжать и думал ответить «лично».

Теперь я наконец выбрался из Парижа и нахожусь в Ницце — но ненадолго[79]. Когда можно к Вам приехать? Я совершенно свободен, и какой бы Вы день и час ни назначили, мне всегда удобно. Буду очень благодарен за сообщение. Целую Ваши руки и посылаю искренний привет Дмитрию Сергеевичу и Владимиру Ананьевичу.

Преданный Вам Г. Адамович

«Звено» очень ждет Вашей статьи о М.М[80].

12

<Конец октября — начало ноября 1926. Адрес в Ницце>[81]

Дорогая Зинаида Николаевна

Я простужен и не мог к Вам приехать. Ивановы[82] вчера собирались, но сегодня позвонили мне, что из-за дождя не идут. Оттого я и не прислал Вам телеграммы: было поздно. Простите. Я уезжаю в Париж, вероятно, в воскресение, — если поправлюсь. Едва ли мне удастся до отъезда быть у Вас, — что мне очень жаль. Надеюсь, что Вы скоро будете в Париже, ибо Cote d’Azur[83] в такую слякоть мало привлекательна. Целую Ваши руки и благодарю вообще за «благожелательность». Искренний привет Дмитрию Сергеевичу и Владимиру Ананьевичу.

Преданный Вам Г.Адамович

P.S. У меня к Вам большая просьба: не напишете ли Вы мне имя и отчество Фундаминского (я знаю от Вас только «Илюша»)[84]; или, м<ожет> б<ытъ>, В<ладимир> А<наньевич> позвонит мне об этом, если ему не трудно?

Г.А.

13

Дорогая Зинаида Николаевна решил Вам написать сразу по приезде, но у меня столько скучнейших дел с поисками квартиры и других в том же роде, что до сих пор не поспел. Благодарю Вас за отчество Фундаминского. Ян с ним до сих пор никак не могу наладить «контакта». Когда Вы приедете в Париж? Я видал Ходасевичей, они говорят, что, кажется, не скоро[85]. Новостей тут особых нет, кроме того, что «Новый дом» вызывает возмущение «молодежи»[86]. Но это нормально. Мне кажется, что Вл<адимир> А<наньеви>ч все-таки «переборщил» о Цветаевой, Эфрон должен был бы вызвать его на дуэль[87]. Стихи ее туманны, а он их комментирует слишком определенно. Мне очень нравится Ваша статья там[88], я Вам это уже говорил. Но напрасно Вы так напали на мысли г-на X[89]. Не стоит, — потому что мало ли мыслей выражаешь «на пробу», без окончательной за них ответственности! Об «отвращении» к статейкам — как раз такая мысль. У меня отвращения нет, — наоборот, говоря искренно. Но со стороны и теоретически я «статеек» не уважаю, как уважаю стихи, — поэтому и притворяюсь, что скучно писать и даже отвратительно. Если находятся защитники статей во имя каких-то высших соображений, — то хотя я этих соображений и не понимаю, все-таки радуюсь, что статьями заниматься — не совсем пустое дело. Так, прочтя «Dostoievsky a la roulette»[90], я тоже был крайне польщен. Написал я в ближайшее «Звено» о «Мессии», и, кажется, плохо (честное слово, без кокетства). Т. е. начал издалека, о Дм<итрии> С<ергееви>че вообще, и о «Мессии» не сказал ровно ничего, все к концу скомкалось. А так как я всегда пишу в последнюю минуту, то не мог уже изменить. Все это очень глупо и очень жалко. Пожалуйста, напишите мне подробно Ваше впечатление от этой «беседы», и если зайдет у Вас о ней разговор с Дм<итрием> С<ергееви>чем, то и его[91]. J’ai mis toute та bonne volonte[92], и если меня постигла неудача, то потому что сейчас я вообще в очень дурном периоде, очень «катастрофическом» по многим причинам и совершенно не могу сосредоточиться. Вот прочтите в том же «Звене» диалог о смерти Бахтина[93]. Я слышал его в чтении вслух, и мне кажется это прекрасно. Так благородно, так «окончательно» в смысле уместности каждого слова, что я даже впал в зависть. Притом мне это ничуть, нисколько не нравится, я только «отдаю должное». И я рад за «Звено», что там такие вещи печатаются. А вот мой заместитель Мочульский оказался не совсем на высоте, — правда?[94] «Звено» очень жаждет от Вас чего бы то ни было. Вы ведь обещали и хотели до чего-то «договориться»: если Вы не скоро приедете, не сделаете ли Вы этого письменно?[95] Я только что прочел Вашу статью о «С<овременных> Зап<исках>» и увидел, что Вы наконец решились писать о людях, Вам близких. Мне очень хотелось бы, чтобы это кто-нибудь где-нибудь «поддел», — чтобы иметь возможность написать вообще на эту тему, что давно бы следовало сделать[96].

Вот, кажется, все — «литературное». Плохо в литературе то, что если отдаться ей целиком, то она выходит плохая и плоская от пустоты, от «безжизненности», а если усиленно заниматься жизнью, то литература получается плохая от спеха и вечного «кое-как». Вот в бахтинском диалоге, который так мне нравится, есть все-таки безжизненность и что-то школьное. Но зато все доделано. Не знаю, как найти середину[97]. Оттого, в конце концов, и любишь стихи, что лучше всего они создаются «из пепла жизни», как у Некрасова, после шулернических ночей. Ну, а статейку так не написать. Кстати, читали ли Вы Larochfoucauld и особенно предисловие к «Maximes»[98]? Я только что прочел, в первый раз, и совершенно поражен, как это умно и замечательно. Пора кончать, по-видимому. Надеюсь, что Вы мне напишете, не сердитесь на мое долгое и невежливое молчание. Адрес все тот же, увы: Bureau de poste № 43 (150, me de Rennes), poste restante, мне[99]. Целую Ваши руки.

Преданный Вам Г. Адамович

11/XI-1926

14

<Начало марта 1927>[100]

Дорогая Зинаида Николаевна

Прежде всего: о каких «обидах» может быть речь? Если мне что-нибудь «обидно», то только то, что Вы могли это заподозрить. И никакого «ощущения, что меня хотят распропагандировать»! Я не собираюсь льстить сам себе, но, право, такой мелочности во мне нет. Поэтому об этом говорить не стоит.

Удаляюсь или уклоняюсь? Тоже нет. «Мы никогда не изменяем»[101]. У меня к Вам в каком-то смысле «верность», — и прочная. Двух— или трехнедельные «уклонения» ничего не значат. Вообще, на мой вкус, «верность» — последняя и самая обаятельная вещь на земле. И предательствуя по пустякам, в целом все-таки «мы никогда не изменяем». А по пустякам надо; pour demoraliser[102], в особенности: «молодежь».

Кстати, меня удручила молодежь на «Лампе»[103]! — за исключением Берберовой, да и то в тоне только, но не по содержанию. Если прения будут продолжаться, я собираюсь броситься в объятия Талина, хотя «частично». Как они легко и глупо (сами не понимая, на что себя обрекают) отрекаются от России, и презрительно фыркают: «березки»! Я понимаю, можно отречься, но с горем и грустью, вообще «оторвать от сердца», но так, с налету, равнодушно и вяло, — разве это не подтверждение, что я был прав, с «ne pas s’en faire»[104], написанным на их физиономиях! И Берберова, уверявшая, что лучшие вещи Пушкина — об иностранцах! Все это передержки. Вообще, «печально я гляжу на наше поколение»[105]. Есть ведь вещи, которые хороши и терпимы только пока встречают «бурную оппозицию». Такова мысль «не надо России». Но когда в ответ кивают головками: «Да, да, не надо», — Это зрелище довольно противное. Ну вот. А маразм мой я не шутя вспоминаю, а со всей серьезной серьезностью. Но это дело сложное и постороннее. Целую Ваши руки.

Преданный Вам Г. Адамович


15

<Между 10 и 17 июля 1927>[106]

Дорогая Зинаида Николаевна

Приехал в Ниццу и нашел Ваше письмо. Благодарю Вас.

Мне, конечно, очень хотелось бы к Вам приехать. Но я болен нахожусь в расслаблении — поэтому двигаться на столь отдаленные расстояния мне трудно, в ближайшее время по крайней мере[107]. Вы кажется, много путешествуете и бываете в Ницце — не заедете ли ко мне проездом? Мне бы очень хотелось Вас видеть. Сюда я приехал надолго, но «без всякого удовольствия». Я ничего не знаю, что делается на свете, и уже дней пять-шесть не читаю даже газет. Что Вы ополчились на «Звено»[108]? Звено как Звено, 64 страницы и все в порядке. Содержание, конечно, подгуляло (по-моему, все, кроме Вейдле о «Мире искусства»[109]), но по поводу того, что «это не журнал», — я Вас не понимаю. Это не «Совр<еменные> Записки» — да. Но Вы ведь знаете, что «Звено» всегда тянулось к «декадентству» — по расположению и характеру матерьяла оно напоминает «Аполлон» или «Весы», и если бы еще ему бумагу par fil[110] и какие-нибудь элегантные картинки на отдельных листах, все было бы хорошо. Но содержание первого номера — дрянненькое, я согласен. Я написал «все» — и вспомнил, что есть Ваш рассказ[111]. Я, конечно, говорю о статьях и подчеркиваю отношение к самому себе. Рассказ Ваш, по-моему, прелестен, — это, конечно, лучший «Мартынов» (плюс — первый[112]). Он мне смутно напоминает «Education sentimentale»[113] — книгу, которую я очень люблю, исключительно (и недавно с удовольствием узнал, что Блок считал ее «лучшим французским романом»[114]). Прочтите, если у Вас есть «Воля России», — прозу Цветаевой[115]. Стоит — если не литературно, то человечески. У Розанова есть фраза, три раза повторяющаяся в «Уединенном»: «Зачем я обижал Кускову?»[116] Я все думаю так о Цветаевой, — хотя это и она меня «обложила»[117]. Был я в Париже на лекции Марка Слонима[118], который все время повторял: «опъять же бытовизм», «опъять же социальный заказ» и т. д.

Простите мне radotage[119] — как Вы говорите. Это от одиночества, «строгой изоляции на два месяца». Целую Ваши руки и надеюсь на ответ. Не откажите передать мой поклон Дмитрию Сергеевичу и Владимиру Ананьевичу.

Преданный Вам Георгий Адамович

<Адрес в Ницце>

16

<21–22 июля 1927>[120]

Дорогая Зинаида Николаевна

Я льщу себя надеждой на «переписку из двух углов»[121] — пока я не могу к Вам ездить. Я не знал, что и Вы плохо себя чувствуете. Все мне говорили (еще в Париже), что много разъезжаете, — вот я и решил, что Вы, подобно Вашему герою, «летаете между Ментоной и Сен-Рафаэлем»[122]. Ведь у Вас есть где-то француз, интересующийся литературой и автомобилем[123]?

Ваше письмо очень меланхолично, и оттого Вы на меня рассердились за мое «расслабление». Конечно, «болезнь — вина», я не сомневаюсь. Т. е. не болезнь, а разговор об этом с другими. (Впрочем, как и молитва: слабость, т<ак> к<ак> унизительно, т. е. нельзя признаваться. Я когда-то жил на одной квартире с Георгием Ивановым и позвал его, из другой комнаты, вечером: «Поди сюда». — «Подожди, я молюсь Богу!!!» В простоте душевной он был прав, пожалуй, — но я глубоко возмутился.[124]) Обо всем таком я писал шутя. И не столько меня одолели «хворости», сколько неприятности — порядка самого низменного. Я очень люблю чью-то фразу у Чехова, кажется, в «Дяде Ване»: «Мир гибнет не от войн и землетрясений, а от мелких житейских дрязг»[125].

Насчет «Звена» — это я настаивал на «всеобщей рецензентности» и из-за этого даже обидел насмерть Бахтина. Я сторонник компромиссов в таких делах. «Звено» гибнет матерьяльно. Оно может существовать только как орган осведомительный, с рассуждениями только по поводу фактов. Оттого — не статьи, а «рецензии». Ну, а что у нас в рецензиях нет мыслей — показывает, что за статьи лучше было и не браться[126]. Я писал все в тот № наспех, оттого ограничился «ничем». А «Весы» и «Аполлон» — были хорошие журналы, и хоть убейте меня, я не пойму, как может то, что было хорошо в 1907 году, стать плохим в 1927. Не верю в «скоропортящесть» таких вещей, и одно из двух: или всегда было плохо, или еще и теперь хорошо. Товарищ Герман явно склоняется к первому: «Была тогда острая полемичность…», — была бы и теперь[127]. Но с кем? Глас вопиющего в пустыне — все. Не спорить же со Слонимом, — да и не о чем: он в своей плоскости прав[128]. Вообще нужна полемичность тона, вот хотя бы «плоскостей», чистых против нечистых, «аристократов» с плебсом, и так как полемики не выходит, то и получается — в лучшем случае, с одной стороны, брезгливая гримаса, а с другой — раздражение. Я все-таки за «Звено» отчасти отвечаю — и если бы par le temps qui court[129] ему удалось бы раздражать, я был бы доволен. Вот злобу «За свободы» я учитываю как «завоевание и достижение». До, конечно, Философов — слишком высокая марка, т. е. в конце концов «свой»[130]. Надо бы, чтобы дрожь возмущения убуяла <так!> бы и всех Слонимов, а их ничем не проймешь. Помните, Вишняк[131] говорил в «Лампе»[132]: «Господа, нужна картина, но нужна и рама!» Ну вот, для них она — картина, а вокруг пусть будет рама, «чеканные сонеты» и т. п. И все обстоит благополучно.

Я, кстати, нахожусь в периоде полной потери последних остатков «ценностей», и даже когда читаю какие-нибудь стишки — сомневаюсь (серьезно): «хорошо» или «плохо», и если плохо, то почему? И вообще, еще раз вспоминаю Чехова: «И куда это все, и зачем это все — не знаю»[133]. Я это, уезжая из Парижа, сказал Кантору, указывая на невозможность при таких обстоятельствах заниматься критикой, на что он мне посоветовал читать Пушкина как «незыблемый критерий». Ох, сомневаюсь! — не говорите только Ходасевичу[134].

Читаю я сейчас редкую мерзость — новый роман Эренбурга, в надежде, что, может быть, это лучше Пушкина вразумит меня, т. е. как теорема — «от обратного»[135].

Что же «Новый дом»?[136] Меня очень занимает тема Вашей безработности — т. е. как тема для статьи. Вы бы могли потрясти умы и сердца, если бы написали об этом, но не с недомолвками и по-обыденному, а патетически, как в набат.

Уверяю Вас, у нас так нежно все привязаны к «свободному слову», «нашему единому достоянию» и т. д., — что Вам все стало бы после этого открыто, и несколько месяцев, пока душа не успокоилась бы, Вы могли бы писать что угодно где угодно, даже в «Посл<едних> нов<остях>» обличать Милюкова. А самый манифест — дайте в столь нелюбимое Вами «Звено» — все-таки там терпимей, чем в других местах[137]. Но там не ругайте Милюкова — Кантор не перенесет. Прислал в «Звено» статью Талин — до чего мы дошли! Не глупо, но ужасно серо, с праведным негодованием (против Шлецера[138] и музыкальных «снобов»), но, к сожалению, — провинциально. Не знаю, какая будет судьба этой статьи[139].

Вот все мелочи и «рассуждения по поводу фактов». Надеюсь благосклонный и милостивый ответ. У Вас ли Анненский? О его судьбе беспокоится и владелец, и другие личности, желающие «почитать»[140].

Целую Ваши руки.

Преданный Вам Г. Адамович

17

<Штемпель: 26.7.<19>27>

Дорогая Зинаида Николаевна, у Вас тон ко мне, будто у «духовного отца» к грешнику или заблудшей овце: строгий, укорительный и наставительный. Я не знаю, действительно ли тверда Ваша уверенность, — или это только поза, чтобы другие, Боже упаси, не догадались бы? Мне лестно, что Вы на мои номера ценностей и все такое смотрите как на «не оживет, аще не умрет»[141], или, как выходит по Гете: «Stirb und Werde!»[142] (кажется, так — я слаб по части немецкого языка). Лестно — но сам я далек от самообольщения, — и все мои симпатии к «невозродившимся», окончательно и бесповоротно. У меня давно есть литературный план, который я только едва ли выполню, хотя надо бы, — как «дело жизни»: написать апологию Вольтера и всего непривлекательного хвоста этой «кометы», вплоть до большевичков. Знаете, говоря серьезно, — ведь если есть Бог и в каждом человеке есть частица его, то, пожалуй, в Вольтере (даже не лично, а в вольтерианстве) было его больше всего, и в Писареве, и вообще во всем, что у нас так презирается. Конечно, тогда и большевики, «электрофикация <так!> и индустриализация» как главное — ибо помощь «главному Духу» в организации хаоса, разум, la raison превыше всего. Если сейчас кое-что и компрометирует «разум», и кажется, что «мы зашли в тупик» и т. д. — то можно ли сдавать так малодушно позиции, только что взятые приступом, и с таким упоением взятые? Собственно, все это у меня вызывает мало сочувствия, но посреди «мистики» и «православия» и всех таких прелестей — это благороднее и уж, конечно, мужественнее[143].

Затем о молитве: я Вам написал о своем диалоге с Ивановым не только с целью предложить тему для «обмена мнений», но и надеясь, что Вы возмутитесь по поводу моего тогдашнего возмущения. И, возмутясь, Вы изложите свой «взгляд», — надеялся я. Что в молитве требуется доза целомудрия — я согласен (хотя в идеале — не нужно стесняться бы не стыдного!). Но на мой намек Вы никак не реагировали: молитва — слабость, «что-то надо мной», откуда я хочу помощи, бессилие. Оттого «стыдно» — и уж этот стыд едва ли целомудрен. Скорей, насколько бы ни различались религии и типы, — это «бесовская гордыня». И отсюда мост к «Вольтеру» (опять нарицательно): не хочу, не желаю, сам все устрою, а если не устрою, то все равно — лучше умру, чем буду «совместно плакать и воздыхать, о братия!» Скверно во всем этом то, что не хочу воздыхать только совместно, потому что тошно смотреть на соседей и собратьев по ничтожеству. А если «все исчезает — остается пространство, звезды и певец»[144] — тогда, пожалуй, можно. Но лучше, т. е. легче, рассказать про себя все самое гнусное и чудовищное, чем признаться: «Молился Богу», — даже и тогда.

Мы, может быть, и даже вероятно, очень исключительные люди, но все дело в том, чтобы от себя не отказываться и ни на что глаза не закрывать. Уж если поднимать на плечи груз, то весь, со всеми Вольтерами и утонченно-«греховными» домыслами. И уж если пытаться преодолевать, то уж все, мобилизовав к моменту преодоления все, что накопилось наименее преодолимого. Вы меня когда-то упрекали, что я «деморализую» не то Фохта[145], не <то> Терапьяну[146], — я не деморализовал, а всего лишь «браковал» дурной товар, т. е. спокойствие и «убеждения», не проверенные по решительно и безусловно всем трубам соблазнов, смущений и сомнений и потому решительно ничего не стоящие иначе как chaire a canon[147]. Ну, довольно этой туманной философии, в которой я сам путаюсь.

Напрасно Вы так насмешливо отвергаете мысль о манифесте вашей безработности. Это можно сделать, не впадая в Бальмонта и без единой комической ноты. Вообще не с личной досадой, а с общественной, — о чем уж никак не мне Вам давать совет. А какое это у Вас «сожжение кораблей» предполагается, и о чем Вы хотите моего «объективного» мнения?[148]

«Новый» или «Наш (?) Дом» меня очень интересует. Хоть бы там оказались в чести стихи, чего я никак не могу добиться от Кантора[149]. Он все ищет гениев и удивляется, что не находит. По-моему, стихи в «Звене» или «Кугеле»[150] — одно хуже другого, и если отнять от них последнюючесть — гладкость, осталось бы пустое место, ноль, особенно Шах, гуляющий по Champs Elysees и Конкорд[151]. Ваш «деловой человек» М.Струве — все-таки получше, хотя таланта ему Бог дал скуповато[152]. Очень мне приятно, что полемика Злобин-Адамович Вами выкинута[153]. Это — духовная пища кисловатая. И если мне чего-либо жаль (у себя), то лишь замечания, что оптимизм не может быть мировоззрением[154]. Но эту «мыслишку» можно использовать в другом месте.

Устраиваете ли Вы «культурные и разумные» вечера при обилии у Вас высококвалифицированных соседей в Grasse и Caimet[155]? Брюсов жил летом в Крыму, — и об этом я читал длинные воспоминания, интересные даже[156]. Почему бы и Вам не писать сонеты сообща и не устраивать рефераты? Рефераты, конечно, чепуха, но проводить вечера в платоновских диалогах можно бы, и если это кажется нелепо, то лишний раз доказывает, что не все у нас тут, ici-bas[157], благополучно. Лучше, чем просто пить «чай с вареньем»[158]. Вот я Пушкина каким-то краем чувства не люблю за «чай» превыше всего и неотразимо обаятельное оправдание «чая с вареньем» (вместо занятий более трудных). По слабости и лени прельщаешься «пушкинством». Но, даже две недели только отойдя от «лицемерных наших дел»[159] и т. п., или попросту переехав на дачу, понимаешь, что можно жить и иначе. Всего лучшего.

Преданный Вам Г. Адамович

18

<Штемпель: 2.VIII.<19>27>

Дорогая Зинаида Николаевна

У Стендаля какой-то герой переписывается на возвышенные темы с другим героем, и оба не замечают, что «ответы» совершенно невпопад, т<ак> к<ак> один все письма заготовил заранее: настолько их переписка туманна[160]. Я сел писать, т. е. «отвечать» Вам, и вспомнил об этом. Не вышло бы то же самое!

Поэтому буду «конкретен». Вы меня опять попрекаете — но на этот раз Вы неправы наверно. Неужели Вы могли думать, что всю ту популярную философию, которую я Вам развел в прошлом письме, — «человек — это гордо», «разум и прогресс» — все это я пишу Вам наивно и простодушно, по-горьковски[161]? И неужели Вам не кажется, что это (т. е. «гордо!» и проч.) можно повторить как величайшую и спорную дерзость, после всех Соловьевых, в том «quand meme!»[162], наперекор всему очевидному, вообще подать руку Вольтеру с другого берега, над пропастью или лужей, где все Соловьевы будут благополучно барахтаться?

Для меня возможность этого еще сомнительна, но хорошо бы от этого избавиться. Однако вот я собираюсь на днях сочинять статейку о Горьком, по поводу его самого последнего дифирамба «человеку»[163], — и, конечно, я еще буду возражать ему (если вообще буду) из лужи, т. е. «по-соловьевски» (впрочем, Соловьева я не знаю и лично он тут ни при чем). Но, может быть, Горький и прав, сам того не подозревая. Не только блаженные и юродивые бывают иногда умнее умных, — случается то же и с дураками. Что у Вас пронзило в самое сердце меня, это: «Человек — это скучно!» Можно бы поправить: да, но все-таки «это и правда», единственная притом, т. е. «это — факт». Но поправлять не надо. И «скучно» — действует лучше, как стихи. Вообще напрасно оклеветали скуку — par le temps qui court (надо ли t —?) это единственная струна во всех наших лирах, которая не нуждается в ремонте, а звучит как свеженькая, недавно из магазина. И хотя Гумилев советовал «никогда не развивать метафору»[164] — добавлю, что на одной струне при умении и желании можно сыграть все что угодно. Вот, дал себе слово поубавить философии, а опять впадаю в нее.

О «вражде» ко мне «Нашего Дома» — или «некоторых» оттуда — я знаю, вернее, чувствую ее всеми «фибрами»[165]. И отвечаю тем же, хотя головой и разумом «ничего против не имею». Не могу вынести благополучия и самодовольства (какое слово у французов — «suffisance»!), — очевидно, завидуя. Получили ли Вы «Звено» и что Вы об оном «Звене» думаете?[166] Мне моя «беседа» на сей раз довольно нравится, хотя сбивчива к концу, — и хотя я в конце, конечно, притворяюсь, чтобы не смущать Кантора «анахронизмом», коего он боится как огня. Если бы правду писать, то, конечно, Европа со всеми своими Расинами провалилась: «неудовлетворительно», как на экзамене[167]. В Монте-Карло я не езжу, и не езжу никуда, даже за ворота не выхожу[168]. Но когда Вам напишешь об этом, Вы возмущаетесь. Поэтому — молчу.

Ваш Г. Адамович

19

6. VIII. <1927> Ницца

Дорогая Зинаида Николаевна

Хоть Вам, вероятно, — и надоело о «человек — это гордо», но все-таки последнее слово: все это, конечно, упирается в конце концов в протестантизм. Я, как Тютчев, очень люблю «сие высокое ученье»[169], где «гордости» сделана поблажка, или, вернее, где она получает справедливое признание. «Человек и Бог — без посредников», — и разуму не обязательно лежать в пыли ничтожества. Я бы хотел так и стихи писать — чтобы осталось только «самое важное», без образов (и образов — тоже!), без риз и т. п. «Аскетические» стихи, застрахованные от порчи и от любви тех, которые в поэзии ищут и любят не «самое важное». Клянусь, что о «гордо» больше писать не буду. А за обиду, нанесенную Соловьеву по неведению, — извиняюсь. Я очень «любопытен» и прочел бы его с удовольствием, — но его у меня нет. Зимой в голове чушь, а здесь нет чуши, но зато нет и книг[170].

О «Н<овом> Доме», о его вражде или полувражде ко мне и о Вашей благосклонности. В последнюю я, конечно, всецело верю, потому что никаких оснований «притворяться» у Вас нет. А о вреде «некоторых» — не кажется ли Вам, что тут все идеологии, идеи и направления ни при чем (или почти ни при чем), а дело в чем-то более сложном, как бы кровном, в том, что вдруг отталкивает людей или влечет их друг к другу? Кстати, в Вашей «благосклонности», — которую Вы грозитесь отменить «в случае чего», — повинно отчасти то, что о Вас очень верно писал Свят<ополк>-Мирский, т. е. что у Вас за «религиозным оправданием демократии» и прочими новодомовскими обличьями лягушки квакают такое, о чем идейным деятелям помышлять непривычно[171]. А второе объяснение еще вернее, но о нем долго писать, и тут надо впутать слово «ангел», которое для Вас, конечно, не комплимент, раз по Соловьеву человек лучше ангела, но для меня звучит слишком лестно. А другого слова я не нахожу[172].

Ваши замечания на мою статью в «Звене» мне очень приятны — хотя я и не уверен, что Вы этого хотели. Приятно, что «лошади едят сено». Уверяю Вас, что по лени ли или по нежеланию спорить с людьми, которые в общем все-таки глупы и мало понимают о «самом важном» и, например, в стихах только и смотрят, что на «образы» или рифмы, — вот по всему этому мне «на закате дней» (не думайте, что я кокетничаю, — ощущение «заката» бывает и в 20 лет; об этом можно говорить часами, если бы уклониться в эту сторону — правда?) — на закате дней мне стало хотеться повторять, что «лошади едят сено». Не желаю возвышающих обманов и предпочитаю низкие истины[173].

Прочел я только что заметку Бунина о покойном Иване Савине[174] которого Вы наполовину одобряли (у Вас была на Альбе его книжка) — и слишком снисходительно, по-моему. И вот как не вспомнить что я в «Зеленой лампе» был прав. Нечего делать поэзии с «белым делом» и прочими подобными делами, как бы хороши они сами по себе ни были. И хотя Савин был человек хороший, поэт он был никакой. И «холодному восторгу» Бунина от его строчек я не верю. Кстати, разъясните мне насчет Бунина: как это с его преклонением перед Толстым уживается в нем «единая, неделимая»[175], — все то, на что Толстому было решительно «наплевать»?

Пожалуйста, информируйте мне <так!> о Вашем «Н<овом> Доме» — или как он у Вас называется? Если это тайна, то буду свято соблюдать, но крайне интересуюсь: кто редактор? какая программа — т. е. какой матерьял, только статьи, или с рассказами? при чем Мих. Струве? какая роль Берберовой-Ходасевича?[176] Правда, ее рассказ в «Звене» очень мил — и был бы совсем хорош, если бы не что— то ученическое в подробностях, в тщательности и чистоте описаний, если бы немножко общей небрежности! Но мне нравится его аристократическая бледность, и даже — чуть-чуть смешное восклицание: «О, Россия!» — в конце. В сущности, лошадь жует сено, и «о, Россия!» — при чем тут Россия? Но ничего[177]. Простите за безалаберное письмо.

Преданный Вам Г. Адамович

P.S. Отчего Вы так презираете бедного Jerom’a и все пишете, что можно и без него?[178]

20

10/VIII — <19>27

Дорогая Зинаида Николаевна

Наша философская переписка распылилась на множество «подсекций» и частью перестала быть философской. Позвольте поэтому писать по пунктам.

1) Ангелы. Отчего Вы решили, что я о себе пишу, что я, именно я — ангел? Право, лучше или хуже человека, но о себе такого писать нельзя. «Есть мера», — Ваше же выражение[179]. Я писал «вообще», об ангельском узнавании друг друга, как у Франса в ничуть не возвышенном «Revolte des anges»[180]. Или еще о том, что — это, кажется, у Лермонтова — ангелы не могут слетать на землю, потому что от людей «слишком дурно пахнет»[181].

Все это расплывчатая лирическая чепуха, которую как ни толкуй, сводится к самовосхвалению. А я, право, несмотря на Ваши приглашения, на это не способен, — в подобной плоскости, по крайней мере. Кстати, м<ожет> б<ыть>, это я о Вас писал, — только, зная Ваши соловьевские теории, не пожелал откровенно Вас «деградировать»? Вы сердитесь за мои сомнения относительно «оправдания демократии» — тоже боясь потерять человеческое за счет усиления ангельского или квакания лягушки, если угодно. Точка[182].

2) Пункт вполне житейский. По Вашему письму я вижу, что чета Ходасевичей вовсе не заправилы Вашего «Корабля». Между тем, когда Вы мне написали, что меня считают врагом, и когда я Вам запальчиво на это рипостировал[183], я имел в виду именно их, скорей Берберову. Кого же я обидел, если это не они? «Suffisance». Если это не они, то я вражеству удивляюсь и фибрами его не чувствовал[184].

3) «Интересоваться интересным». Маленькая поправка относительно лично меня, если уж разрешается отбросить скромность. Я не интересуюсь «пустяками», как Вы пишете, я только не всегда интересуюсь и интересным. «К добру и злу постыдно равнодушен»[185]. Признаюсь, на многое мне «наплевать» — на что, я знаю, что плевать не надо, в частности на демократию. Затем большая поправка вообще: видели ли Вы, кроме Льва Толстого, значительных или удавшихся русских людей, неизменно интересовавшихся интересным? Все наши «гении» — растяпы или мелочны (иногда). Пушкин с чаепитьем, Достоевский с целыми главами идиотскими в «Дневн<ике> писат<еля>» и явно мелкими вопросами, Блок, о котором Вы знаете лучше меня. Значит, что-то есть в национальном складе, да национальном ни при чем — в общественном. «Удача» всегда наперекор предполагаемым для нее свойствам. Это вовсе не ленивое самоутешение и самоукачивание, — вы мне тут доверите. Это, кажется, все та же необходимость разбавлять вино водой, а мозг ерундой (за внезапную «частушку» — прошу извинений, получилась сама собой)[186].

4) «Интересуется ли инт<ересным>» Ходасевич? Сомневаюсь после его рецензии о «Верстах». Все-таки ничего, кроме «на большевицкие деньги» там не увидать — просто глупо. Именно «не интересно интересное». Я пишу Вам это нарочно, даже чуть-чуть с дерзостью — п<отому> что у. Вас всегда за теми же: «На какие деньги!» — всегда полет. А «на чьи деньги» и «кто большевики» я глубоко не сочувствую. Вот уж что не интересно. Может быть, и нужно — не знаю, — но так «неинтересно», что хочется помереть от скуки.

Впрочем, Ходасевич по существу интересен, только бедно — без прелести[187].

5) О Розанове я в какой-то сотой доле «при особом мнении». Хорошо, но тоже плохо пахнет, и, в конце концов, Ваш анекдот о Сологубе — «А я нахожу, что Вы грубы!» — многое мне в Розанове объясняет. Ведь Сологуб — ангел, и ему от розановского пота нестерпимо. Конечно, чтение это удивительное, но слегка вагонное[188].

Ну вот все пункты. Я сейчас сочинил для ближайшего «Кугеля» статейку о Бодлере (шестидесятый год смерти). И знаете, мне надоело малодушничать, отговариваться, что «наспех» и «вышло не то», поэтому я постарался написать со всей тщательностью. Откровенно Вам в этом признаюсь, и если окажется «не то», значит — я лучше не могу. Надеюсь, что Вы оцените мой героизм[189]. Кстати, о «sobre» и «без образов»: я вытравляю и вычеркиваю «картинные» выражения у себя, предназначенные для восторга Осоргина или Слонима. Будем писать как в канцелярии или как свод законов. Пусть Осоргин поскучает. Пусть люди отдохнут от трехкопеечной поэзии — во всем. Тут Вы меня не убедите, что «есть мера». Нет меры, и единственное, что я хочу, — это точности и чистоты[190].

Я надеюсь скоро воскреснуть и приехать к Вам на поклон.

Преданный Вам Г. Адамович

P.S. Еще пункт: Возьмите к себе в «Корабль» спаржу. Он пишет рассказы крайне милые и свои. Если он Вам не подойдет по темпераменту, то ни в чем остальном не подведет. Я бы очень хотел, чтобы он «вышел в люди». Пожалуйста, окажите ему высокомилостивое внимание (Тот, в «Звене», рассказ — был самый неудачный).[191]

Я тоже занялся беллетристикой, но это не для «Корабля», а так, для самоуслаждения[192].

21

<13–14 августа 1927>[193]

Дорогая Зинаида Николаевна Мне тоже давно и до отвращения надоел тон «полушуток», полу-смешка, полу-иронии. Вы вполне правы: ничего веселого в глупости нет: Но эта привычка чуть-чуть «гоготать» въелась неискоренимо. Я в прошлом году написал ко «дню русской культуры»[194] статью об этом, сославшись на Пушкина. Потому что тон этот его и от него, от его писем, — помните письма к Нат<алье> Ник<олае>вне — с усмешечками и отчаянием? Но статья не появилась по строгости Милюкова. Это настоящая тема — и по-настоящему интересная — «так жить нельзя», т. е. на всё усмехаясь, от всего отмахиваясь. Одно из двух: la vie ou l’ironie[195]. Кстати, кто это сказал, никак не могу вспомнить: «Христос никогда не смеялся». Здесь мы переходим в другую область — не иронии, не смеха — но все-таки как хорошо, что «Христос не смеялся». Представьте себе, что он «звонко расхохотался» или «залился серебристым смехом» и т. п. Ведь это хуже и оскорбительнее всего, что можно о нем представить, куда хуже даже того, что о нем недавно выдумал какой-то немец: что он был homosexual. Христос в крайнем случае мог улыбаться, — да и то непременно «печально». Иначе все рушится и летит к черту, все Евангелие. Вот, кстати, одно из оправданий пессимизма — наперекор «оптимизму как мировоззрению» и бодрости опекаемых Вами птенцов. Просто-напросто радость и смех — это грубо и невыносимо в лучшем, что дано человеком. Это, конечно, совсем иное, чем «ирония» Пушкина — я только заодно вспомнил. И то и другое объединяется только тем, что «ничего веселого, в сущности, нет» и вообще, в мире[196].

Позвольте мне в свою очередь выразить глубочайшее недоумение по поводу Вашего понимания «интересного». Не подозревайте, что я «упираюсь», из упрямства. Нет. Но между возвышенным (без кавычек — без иронии) и интересным я ставлю знак равенства, как бы Вы не протестовали. Вы, впрочем, сами написали: «…о человеке, о любви, о смерти»[197]. В этой формуле неясна первая часть — «о человеке». Что это? Я расшифровал так: о грехе и о воздаянии. Две вещи есть «интересные» в жизни: 1) «лю<бовь> и смерть» — слишком, впрочем, захватанная плохо вымытыми руками; 2) «грех и воздаяние» — ничуть не менее значительная и более чистая. Конечно, я не думаю что надо исключительно и постоянно об этом думать, но я уверен, что думая о другом, о чем угодно, — можно постоянно об этом помнить, т. е. в суждения о явлениях и предметах вносить этот привкус, оценку с этой, единственно не вздорной точки зрения[198]. Вот возвышенное. Мое перечисление «классиков» с их «идиотскими» интересами вот что значило: Достоевский мог играть в рулетку (что, между прочим, интересно) и хлопотать о квартире и жениной шали это не был его интерес, это была его житейская сторона. Напрасно, по-моему, Вы про это вспомнили. Но ведь когда он писал в «Днев<нике> пнсат<еля>» о турецкой армии или падении португальского министерства, он писал об этом с умственной страстью, интересуясь глубоко, как настоящий публицист[199]. И Пушкин с мелочным и мелким «Пугачевым»[200], хотя и восхитительно написанным. Вот туг Толстой и выделяется — и только об этом я ведь и писал. Толстому было явно скучно, когда речь шла не о «самом важном». А «самое важное»? Не кажется ли Вам, что оно касается исключительно личности и души человека, а не человечества, т. е. не демократии или империи, судьбы желтой и белой расы, конца мира и значения крестовых походов и т. д. и т. д., — не всего этого второстепенно— интересного (вернее, интересного после, потом), а вот того, о чем писал Т<олстой>, — быть может, не так писал, как надо, но иногда безошибочно в самую точку «главного и важного». Весь его исторический нигилизм и пренебрежение к грекам и культуре и к «нашему славному прошлому» этим оправдывается. «После, когда-нибудь» — как второстепенное[201].


Вражда «Н<ового> Дома» — и обратно — конечно, пустяки. Не стоит об этом распространяться. Вы очень верно пишете, что я по отношению к «Н<овому> Д<ому>» — «безразборно, безвыборно упирался». Правда — признаюсь! Но это дело не идейное, а физиологическое. Мокрые руки Кнута[202], идейное достоинство Терапиано и унтерофицерство Фохта[203] — меня чуть-чуть и мутило. А идеи сами по себе — ничего. Я вот теперь перечитал «Н<овый> Д<ом>» как-то, от скуки — есть кое-что очень хорошее и приятное. (Я тогда не читал рассказов, — а ведь «Шурик» Г.Пескова очень пронзителен! но какая птичья чепуха рассказ Одоевцевой.[204])


Бахтин где-то пропадает, в Париже, — кажется, дела его очень плохи. Мне его жаль головой — сердце мое к нему безразлично, что врать. Но я знаю, что это человек редкий. Он очень жаден к жизни, но считает себя (кажется) уродом, в глубине всех презирает и имеет maximun 300–400 франков в месяц на все нужды и наслаждения. Как же тут не сойти с ума[205]. С ним часто видится Фрейденштейн, который теперь лежит в плеврите.

Никакого барона Штейгера я не знаю[206], — и, не делая никаких общих заключений и выводов, решительно отчаялся получить когда-нибудь со стороны, из неизвестности, стихи хоть сколько-нибудь «стоящие». Неизменно, постоянно — ерунда.


Собирается ли вспыхнуть осенью «Зел<еная> Лампа»? По-моему, ее бы хорошо реформировать в смысле более широкого привлечения «полу-врагов» и даже врагов — что не только подогреет воздух, но и наш лагерь объединит. Ведь до сих пор этого не было, незачем себя обманывать. И не только объед<ини>т, но и обострит[207].

Всего лучшего. Целую Ваши руки.

Искренно Ваш Г. Адамович

P.S. Не знаете ли Вы, где Манухин (доктор)? И не знаете ли Вы какого-нибудь русского психиатра — выдающегося? Это не для меня — я с ума не сошел[208].

22

29. VIII.<19>27

Дорогая Зинаида Николаевна

Простите за длительное молчание. Я уезжал в горы «для поправки» и был там дней 10. Приехав домой, нашел Ваше письмо[209]. Благодарю Вас. Я многое хотел бы Вам ответить, но боюсь, что прервалась нить и что уже нельзя «отвечать», т. е. говорить с полуслова, а надо обстоятельно и подробно «развивать». Поэтому отложим, пока сами собой «два угла» возобновятся. Я уже подумываю о Париже. А вы — еще долго здесь будете? Где же Ваш «Корабль»? Если он вышел, будьте добры, попросите В<адимира> А<наньевича> мне его прислать: и на предмет рецензии, и так, для чтения и назидания[210]. Кстати: мне хочется написать краткую статью о церковных делах, т. е. о послании митроп<олита> Сергия о «лояльности к большевикам»[211]. Нельзя ли написать у Вас? В «Звено» это не годится, в газете не подойдет, да я и не хочу. У меня это желание появилось вот почему: наш дом крайне Карловацкий[212], и на днях у нас тут было собрание с архиеп<ископом> Серафимом, который приехал из Лондона, выбившись из-под власти Евлогия[213]. Были всякие разговоры между прочим Олсуфьева[214], — знаете, что был на соборе 1917 г. человек «умный, но возмутительный»? Я сидел молча, но многое услышал, чего раньше не знал. Не знаю, как Вы относитесь ко всей этой истории. Еще: нет ли у Вас оттиска Вашей статьи о книге Ильина[215]? Я помню, что она была, но не помню содержания, — а есть у меня только сладко-розовая статья Зеньковского о том же, но она меня раздражает[216]. Ильина я прочел только что, случайно, — и хочу, как гимназист, «прочесть затем критику». О послании Сергия можно написать в «Корабле», если: 1) очередной № не слишком задержится, 2) для Вас приемлема попытка оправдать «лойяльность» и даже возвеличить ее как настоящий героизм. Не думайте, что туг с моей стороны выверт или снобизм, в чем Вы меня упрекаете постоянно.

Что это за «Россия» со Струве[217] — и кто туда пойдет? Информируйте меня, пожалуйста, я здесь ничего не знаю, а мне это интересно (в плане житейском, — если Вы помните наши недавние разделения этого). Читали ли Вы перл Осоргина: «“Евг<ений> Он<егин>” был бы несомненно лучше, если бы был написан прозой…»[218] К сожалению, я не могу в «Звене» изобличать «Посл<едние> Н<овости>»[219]. Не изобличит ли Ход<асеви>ч в «Возрождении»?[220] Нельзя оставлять такие идиотства без ответа, хотя бы «из-за малых сих…»[221].

Всего лучшего. Целую Ваши руки.

Ваш Г. Адамович

23

10. IХ.<1927> nice

Дорогая Зинаида Николаевна

Я остаюсь здесь числа до 20–25<-го>. Поэтому я еще надеюсь быть у Вас, но не на той, а на «после той» неделе. Поверьте, что это «по независящим обстоятельствам». Пока посылаю стихи для В<ладимира>А<наньевича> — с тенденцией на идейность (хотя нет — второе как раз против)[222]. «Новый корабль» мне нравится целиком, кроме, увы! Терапиано[223]. Не знаю, как вам объяснить, но меня корчит, как Мефистофеля от креста, когда я читаю, что он «живет идеями и духовными проблемами» (стр. 26, внизу). Вообще от «убогой и бескрылой идеи порядка» (чье-то советское выражение), которая его статью одушевляет. Ну, это дело старое — и я никак не могу поверить, что Вы со мной не согласны. Вероятно, Вы считаете его в какой-то мере «полезным» — для своего влияния, своего дела и т. д. — и цените его прямолинейность. Но «on ne s’appuit que sur ceux qui resistant»[224], (это Наполеон!).

Затем еще о «Корабле»: что же это с «Лампой»! Одно целиком — другое сокращено[225]. Уж если сокращать, нужно, чтобы одна рука прошлась по всем. Я это отношу главным образом к себе. Посреди разливанного моря красноречья Талина и Вишняка у меня какие-то дубоватые афоризмы. Бог знает что. Сокращал-то я сам, но в надежде, что и остальные себя не пожалеют. Никаких откликов я Вам прислать не могу[226] по крайней бедности в них и по необходимости дня через два послать все, что имеется, в «Звено». Вот вчерашний «литературный» № <<Посл<едних> Нов<остей>» — в целом матерьял недурной, со стишками Милюкова[227] и прочим домашним скарбом. Но решитесь ли Вы напасть на них? Об Осоргине — если я не уложу его в<<Звено» — я Вам пришлю позже[228].

Мне хочется еще — простите за решимость и «хоть Вы не нуждаетесь» и т. д. — преподать Вам совет: не поддавайтесь defaitism’y[229] Ходасевича в отношении «Лампы», Воскресений и всего прочего. Он прав узко-лично, п<отому> что это единственно возможная линия для него лично. Вспомните все его стихи. Но он совершенно не прав объективно. Возможен соблазн, что его позиция чище. Но эхо только соблазн. Смысл этой позиции — планомерное «отступление» перед жизнью, к этому можно быть вынужденным, но это не надо навязывать другим. Из всего, в конце концов, можно сделать пьедестал, и такой умный человек, как Х<одасевич>, конечно, соорудит его и из гнилой соломы. Еще: из одиночества, отступления, брезгливости можно «выжать» стихи (что он и сделал), но даже и стихи лучше выжимать из другого. Простите за расплывчатость. Но ведь это продолжение разговора. М<ожет> б<ыть>, и «Лампа», и Воскресения плохи, но тогда их надо улучшить — единственный выход[230]. Я забыл Вам предложить для «Корабля» рассказ спаржи[231]. Если В<ладимир> А<наньевич> хочет — я пришлю его.

Если у Вас по воскресениям все робеют и «каменеют», — то это так и д<олжно> б<ыть>, лучше, чем если бы «распоясывались».

Всего лучшего. Целую Ваши руки и кланяюсь Дмитрию Сергеевичу и В<ладимиру> А<наньевичу>!

Ваш Г.Адамович

24

< Штемпель: 12.10.<19>27.

Бумага: Wepler, Cafe-restaurant 14, Place Clichy, Paris>

Дорогая Зинаида Николаевна

Не удивляйтесь прежде всего бумаге. Я еще не имею пристанища и пишу в кафэ. Это, кстати, одна их основных парижских литературных традиций.

В Париже я уже несколько дней. Но особых новостей или сенсаций сообщать Вам не могу, ибо ничего такого не слышал. Ходасевичей не видал, Ивановы здесь и совсем близко от Вас, на гае Raynouard в элегантном пьедатерре[232]. Он собирается менять литературный жанр, ему «на Невском надоело»[233]. «Звено» прозябает, или, вернее, тоже что-то хочет менять — стремится «выявить свой лик»[234]. Читали ли Вы заметку Философова о «Корабле»? Мне, конечно, лестно — «Адамович и Милюков», и, кажется, после этого меня даже в «П<оследних> Нов<ост>ях» зауважали, — но я искренно недоумеваю, что я дался Философову[235]? «Барин, ты меня не трогай, я иду своей дорогой, я и сам социалист»[236]. И если убийство Коверды «мировой факт», то Бог с ним, с миром[237]. Во всем этом много раздражения и нервов, — но больше ничего. Я все время думаю, как писать и вообще «как» все — будто мир рушится, надо итоги, «завещание», или все благополучно — не пойти ли с князем Волконским в балет[238]? По духу противоречия и там и здесь хочу «возражать». Но если все катастрофы сводятся к Коверде, то я решительно за балет. По крайней мере, скромно и честно. Кстати, мне хочется написать «завещание» или вроде — т. е. в «Звене» пишу и притворяюсь, вру для «читателя» и изображая критика и т. п. — а вот что я действительно думаю, и уже без «что же касается» и «следует приветствовать»[239]. Но боюсь, что никому будет не интересно, и тогда окажусь в смешном положении — чего, как Гедда Габлер, боюсь больше всего на свете, по слабости[240]. И потом, может оказаться «цинично».

Когда Вы возвращаетесь в Париж? Мой адрес, если Вы соблаговолите мне написать: Poste restante. Bureau № 118, rue d’Amsterdam.

Всего хорошего. Кланяюсь Дмитрию Сергеевичу и В<ладимиру> А<наньевичу> и целую Ваши руки.

Ваш Г.Адамович

25

<Ноябрь 1927> Brasserie Cyrano Place Blanche, Paris[241]

Дорогая Зинаида Николаевна

Не знаю, извиняться ли мне за долгое молчание. Во-первых, Вы мне написали, что «я Вас утомляю». Во-вторых, я все жду, что Вы наконец появитесь в Париже. Но недавно узнал, что Вы собираетесь «к 10-му», — а раз к «10-му», то, значит, не раньше двадцатого, так бывает обыкновенно…[242]

Здесь уже начался «сезон». Все по-прежнему. Что Вы делаете? «Следите» ли за здешней литературой, за «Днями»[243], «Звеном» и т. д.? Не упрекайте меня, пожалуйста, в кретинизме за последнее «Звено»[244]: «сами все знаем, молчи!»[245], и кроме того, на это есть объяснение и причина. Отчего, кстати, Вы не пишете в «Звене»? Вы мне сами говорили, что не знаете, где писать. Отчего Вы презираете нашего «Кугеля» — журнал «элегантный и чистенький»? Я не уполномочен Вас приглашать, но Вы сами знаете, что «Звено» Вас жаждет. Я собираюсь ответить Философову, — без раздражения, даже почтительно, но с недоумением: чего Вы хотите, monsieur?[246] Как Вам нравится Кантор об Алданове[247]? Неплохо, правда? В будущем номере он будет писать о «Мессии»[248]. Ему чего-то не хватает, «чуть-чуть», а так он «все понимает». Знаете ли Вы поздне-петербургское выражение «фармацевт»[249]?

Простите, что пишу Вам всякую чепуху. Нельзя же все об «интересном». Я занимаюсь просветительской деятельностью — просвещаю дам в Passy[250] насчет современной словесности с исключительной целью наживы. Они слушают и записывают в тетрадки!

Ну вот. Адрес мой, увы! все тот же: poste restante, bureau № 118, rue d’Amsterdam. Всего лучшего. Je vous suis tres devoue[251]. Целую Ваши руки.

Г.Адамович

26

<Штемпель: 19.11.1927>

Дорогая Зинаида Николаевна

У меня, очевидно, «Fesprit de l’escalier»[252]. Обращаюсь к Вам как к члену «Зел<еной> Лампы». Вот что для меня вчера вечером стало ясно.

Лекция Д<митрия> С<ергеевича> несомненно повлечет за собой уход из «З<еленой> Л<ампы>» Цетлина[253]. Если он уйдет — с письмом в газетах, — я буду вынужден тотчас же сделать то же самое[254]. Теперь вопрос: будете ли Вы продолжать «Зел<еную> Л<ампу>», оставшись официально вдвоем с Ходасевичем? (который, как Вы сами мне говорили, анти-ламповец). Если да — все благополучно и я со всем согласен. Если нет — мне жаль «Зел<еной> Лампы» и я сомневаюсь, стоит ли Дмитрию Сергеевичу сознательно и намеренно идти на ее убийство. В конце концов, «вывеска» ведь ему правда не нужна и ничего не даст, — еще меньше, чем Анатолю Франсу прибавка «de lacademie francaise»[255]. Вчера вопрос ни разу не был поставлен так ясно и просто, как он мне сейчас представляется. Повторяю, если «Лампа» выйдет живой из всего этого, — я вполне удовлетворюсь этим, и, поверьте, Вы и Дмитрий Сергеевич, что у меня никаких других соображений или интересов в этом деле нет.

Ваш Г. Адамович

Если Вы хотите мне что-нибудь срочно ответить, то:

17, rue Biot (XVII)

Hotel Ideal

27

<Штемпель: 5.12.<19>27>

Дорогая Зинаида Николаевна

Вы мне обещали написать, «когда поправитесь». Я знаю, что поправились Вы давно, и недоумеваю, что значит Ваше молчание. Никаких провинностей перед Вами у меня, кажется, нет, но «в нашем горестном быту»[256] никогда нельзя быть в этом уверенным. Или Вы решили сторониться всего Милюковского и Керенского окружения[257]? Мне очень нужен Анненский — не позже четверга. Не будете ли Вы добры написать мне, когда можно к Вам за ним зайти, и если можно, то и застать Вас. У меня постоянный адрес и собственная квартира (крайне неудачная, но отдельная)! — 8, rue Biot (XVII). Целую Ваши руки.

Ваш Г. Адамович

28

< Штемпель 16.1. 1928.Бумага кафе «Веплер»>

Дорогая Зинаида Николаевна

Я сегодня утром вернулся из Ниццы и нашел Ваше письмо, написанное 2-го![258] Простите за молчание — но моей вины в нем нет.

Я очень хочу Вас видеть. Не будете ли Вы добры написать мне когда это возможно. Мне дни и часы безразличны, «расстоянием не стесняюсь», — но лучше не пятницу.

Целую Ваши руки

Ваш Г.Адамович

<Адрес на рю Био>

29

<Конец января — начало февраля 1928>[259]

Дорогая Зинаида Николаевна

Вот quelques vers[260]. Должен признаться, что они мне в общем нравятся и я отношусь к ним с отеческой нежностью[261]. Не знаю, как отнесетесь Вы. Буду очень благодарен, если Вы напишете мне об этом, п<отому> что где же теперь говорить между «Зеленой лампой», литературными нравами и левизной в искусстве[262].

Преданный Вам Г. Адамович

На одном из стихотворений мне хотелось бы написать, как писал Тютчев: «Pour Vous a dechiffrer toute seule»[263].

30

<Штемпель: 13. II. 1928>

Дорогая Зинаида Николаевна

C’est entendu[264] — я буду читать «доклад» в субботу. Но что из этого получится? Видите ли, я не дефэтист[265], но иногда поневоле станешь им. Понесены расходы, нанят зал, значит — надо читать, — но я не имею, что[266]. Остановиться на полдороге я не хочу. О культуре с противоположением Толстого Пушкину — не хочу, не «интересно». А о другом — боюсь задеть сердца старушек, вроде нашего председателя. Т. е. возмутить в их затхлых «святая святых» — которые все-таки их последнее прибежище, «ибо не имах другая». Для Дмитрия же Сергеевича — я навсегда остаюсь трупом, что в последнее воскресение я понял окончательно[267]. Но не хочу ради не-трупства отказываться от холодного вежливо-приличного тона и не хочу никаких страстей для демонстрирования публике. Надеюсь, Вы меня достаточно знаете и не подумаете, что я красуюсь своей nature incomprise[268] и неким «одиночеством» в предстоящей беседе. Нет ничего мне противнее — искренно. Но, кажется, я гораздо больше декадент, чем Вы — «столп и утверждение декадентства»[269]. Вы предали и отказались — в конце концов и Евангелие, книгу не только самую удивительную, но и самую декадентскую в привкусе ее «не бывает, не бывает!», в полной ее неприемлемости для людей «положительно мыслящих».

Вот, собственно, что я бы хотел сказать: бегите, господа, messieurs-dames[270], от этой книги, ибо от нее теряется сладость жизни, сахарный и сладкий ее <нрзб>. Но нео-декадентским тоном, ее «зеленой водой Леты» в жилах, вместо крови. Это Бодлер — «l’eau verte de Lehe»[271], и это совершенно то же, что «холодный ключ забвенья»[272]. Пушкин оттого и не интересен (в конце концов), что эклектичен и вообще «что угодно», откуда Достоевскому вздумалось вывести «всемирность»[273].

Еще, у Розанова хорошо изречение: «Я не хочу истины, я хочу покоя»[274]. Самые острые истины только в таком тоне для меня, на мои слух доходяг. Но собрание провалится или будет чепухой (как прошлое[275], в сущности — внешне удачное, внутренно «захолустное», по Д<митрию> С<ергееви>чу[276]) — п<отому> что будет глубокое расхождение устремлений, лучей и, по-старинному, мечты.

Ваш Г.Адамович

31

Дорогая Зинаида Николаевна

Я уже несколько дней в Ницце — и через неделю собираюсь обратно. Но я люблю Ниццу как одиночество, тихую жизнь и само собой получающееся «сосредоточение». Чуть-чуть монастырь — а я к этому все-таки склонен, особенно если «чуть-чуть», т. е. где-то есть всяческий шум и никто не мешает туда пойти. Бродят у меня в голове разные мысли, — и я бы с охотой Вам, как летом, о них написал, но лето еще не наступило, да и как начать? С чего?

Я как-то Оцупу предложил, уезжая сюда: давай переписываться на благородные темы. Он мне и хватил сразу, без всяких preambules: «Гете говорит, что поэзия выше жизни. Что ты об этом думаешь?» Ну что я мог ему ответить? Боюсь оказаться Оцупом сам. (Хотя я по дурному нраву его обижаю, и отчасти оттого, что Вам можно, т. е. Вы поймете, и все равно знаете все сами, — а он милый и «честный», хоть ужасающе беспомощный[277]). Вот образчик: у Вас в воскресение я что-то плел анархическое, — без позы, уверяю Вас. А Вы: «Как можно! Да ведь это 90<-е> годы! Старье!» Меня очень это удивило, — от Вас. Как устарело? Что устарело? Неужели с 90-х годов уже твердо все разрешили — и государство, и суд, и все «слезинки», из-за которых возвращается Богу билет, иногда искренно и с отчаянием[278]? — Ну, как сошло у Вас последнее воскресение? Мне очень жаль, что я не буду на Лампе с докладом Дм<итрия> С<ергееви>ча[279]. Я должен Вам сознаться, что на меня иногда действует тон (звук, и то, откуда исходит) Д<митрия> С<ергеевича> как ничто. То есть «внемлю арфе серафима»[280] — а в печати это улетучивается неизбежно[281].

Напишите мне, если будете добры, — только поскорее, а то я уеду.

Был ли у Вас Поплавский и как он Вам понравился[282]? Он, по-моему, умный и талантливый, но хитрый, вроде как Есенин подыгрывался под «простачка».

Есть ли новости из области Ходасевича? Впрочем, это меня больше не занимает и не задевает[283].

Целую Ваши руки и шлю искренний привет Дмитрию Сергеевичу и Влад<имиру> Ананьевичу.

Преданный Вам Г. Адамович

19 апреля <1928>

<Адрес в Ницце>

32

< Штемпель: 4 juin 1928. Бумага кафе «Веплер»>

Дорогая Зинаида Николаевна

Пишу Вам «без повода». Сидя в кафэ и размышляя под музыку о бренности человеческого существования. Благодарю Вас за надписи на книге. Но предостережение я не совсем понимаю. Георгий Иванов, который — очевидно — совсем не глуп, говорит: «Все равно — все чушь». Я ему возражаю и ругаю его больше так для «гигиены» — но очень сомневаюсь, не прав ли он. Особенно здесь, за тридевять земель от России, вне времени и пространства. Кому, зачем, что, для чего, как? Я все больше и больше думаю, что настоящая «миссия русской эмиграции»[284] была бы попробовать «подышать горным воздухом одиночества»[285], т. е. не пропустить случай, который больше не повторится. Ведь будто на необитаемом острове — человек, Бог и природа. Никакой цели и даже — оправдания. Но знаете — нет людей подходящих, которые могли бы «подышать», даже понять, что это такое. Не упрекните меня в высокомерии, если я пишу это. Я реально, может быть, тоже не могу — но «в проэкции» могу, а пожалуй, это мне только кажется. От «двоящихся мыслей».

У Вас, за последним воскресным чаепитьем, была, конечно, — чепуха, и, кажется, Д<митрий> С<ергееви>ч от этого изнывает, а Вы гораздо меньше, потому что снисходительнее. Удивительно, что «напряженность разговора обратно пропорциональна количеству говорящих». Это почти формула. Напряженность — т. е. уровень. С глазу на глаз люди не станут говорить глупости и отшучиваться ото всего, втроем — чуть больше, а если четыре-пять — так все там и катится.

Veuillez agreer l’expression de mes sentiments respectueux[286].

Преданный Вам Г. Адамович

33

25 июля <1928>

Дорогая Зинаида Николаевна

Я уже с неделю в Ницце. Но уверен, что ввиду крайней жары Вы поехали в Ваш горный шато[287] и потому не рассчитываю Вас видеть. Не знаю, перешлют ли Вам письмо.

Напишите, будьте добры, — «как и что». В Париже мерзость запустения. Все-таки там ведь (зимой) сложилась какая-то «жизнь», — и я иногда боюсь: а вдруг даже и этого не будет? Не возобновится после дачного распыления? Когда я уезжал из России, я хотел вернуться во что бы то ни стало — потому что «трудно начинать новую жизнь». Ну вот, все мы начали. Но опять оборвать и опять начинать я, по крайней мере, не желаю. «Исповедую подлость», как сказала бы Марина. Впрочем, все это только в теории.

В ожидании письма целую Ваши руки и прошу передать мой поклон Дмитрию Сергеевичу и «Володе».

Преданный Вам

Г.Адамович

<Адрес в Ницце>

34

16. VIII.<19>28 г.

Дорогая Зинаида Николаевна

Получил сегодня Ваше письмо — и читал его со «смятением». За что Вы меня попрекаете? Это первое письмо, которое я от Вас тут получил. Или Вы забыли, что мне до сих пор не писали, или опять… письмо пропало. Я удивлялся, что от Вас нет ответа, но решил выждать. Лето, жара да может быть и что-нибудь другое[288].

Надеюсь, теперь наша переписка наладится. Как Вы знаете, я корреспондент исправный.

Что Вы «имеете сказать мне», как пишете? Сообщите, ради Бога. В одиночестве «мы любопытны и не ленивы»[289]. «Корабль» я действительно надул, но по полному забвению (честное слово) и без всякого злого умысла. Напишу сегодня Терапиано, чтобы не обиделся[290]. А вообще — ничего нового. Я пишу чушь и читаю чушь. Впрочем, сегодня собираюсь писать о Толстом, к«столетию»[291]. Я бы хотел еще в «Зел<еной> Лампе» затем к нему вернуться[292], ибо все больше становлюсь его «поклонником», в пику Вашему Соловьеву. Надеюсь на вести от Вас. Долго ли Вы еще в Торане?

Целую Ваши руки.

Преданный Вам Г. Адамович

Получили ли Вы том шепеляво-теневого «радотажа»[293]?

35

23. VIII.<1928>

Дорогая Зинаида Николаевна

На Ваш пространный выговор и «указания» — термин Ваш — я нисколько не обижен, конечно, но удивлен. Почтой я не заведую и за потерю писем не отвечаю. О «Корабле» забыл по многим причинам, о которых рассказывать скучно. Но признаюсь, могу забыть и без причин. C’est a prendre ou a laisser[294]. В особо-родственных чувствах к «Кораблю» я никогда не изъяснялся. Наконец, о нарушении могильного договора[295], — сознательно не нарушал, и на упрек без «фактической подкладки» ответить не могу. Конечно, 1/100 часть нарушения была и должна быть, мелочь какая-нибудь. Вам ли это не понять? Ведь это входит само собой в договор. Исключения в правилах, яды в медицине и т. д. Но, может быть, я сболтнул 2/100, да и то никому как спарже, которая сам такая могила <так!>, что ему можно открыть план убийства Пуанкарэ[296]. Один наш общий приятель говорит о Вас — «женщина великого гнева»[297]. Я иногда чувствую это, — впрочем, редко, за что при гневном Вашем характере приношу Вам благодарность.

Все это пустяки, конечно. В Thorenc я не могу приехать, к сожалению. Подождем, когда Вы с Ваших высот спуститесь — тогда приеду в «глубокой ночи».

У меня к Вам большая просьба: Вы пишете стихи, и пришлите их, пожалуйста. Я бы сказал, что в ответ пошлю свои, но когда-то Ахматова жестоко обиделась на М.Струве за такое «и я тоже»[298]. А так как я в трепете, то и опасаюсь. Вы, вероятно, морщитесь на мою советскую «меледу» в «П<оследних> Н<овостях>»[299]. Что делать! «Наш читатель это любит», как говорит Кантор. Толстого я написал и послал, — но что из этого выйдет, не знаю. Это все-таки не «меледа», и писал я с интересом, впрочем, ежеминутно одергивая себя для «нашего читателя» и разъясняя всякие 2 х 2. А во-вторых, сегодня Маклаков расписался вовсю, — и очень недурно, кстати[300]. Затем, я писал как продолжение споров в «З<еленой> Л<ампе>» — что многим окажется непонятным[301]. Поэтому сомневаюсь. Знаете, я прочел наконец «Жизнь Арсеньева»[302] очень внимательно — это прелесть, и я не понимаю, почему было некоторое «неодобрение». Мне лично не по сердцу это «прощание с погибшей Россией», т<ак> к<ак> меня оно не трогает и я могу «распроститься» легче. Но именно Бунин должен был такое славословие сочинить, и, право, было бы все-таки обидно за «матушку-Русь», если бы никто ей хорошей отходной не пропел. Это национальный монумент, и мне жаль, что я не могу об этом написать: 1) автор непременно обидится, 2) читатели непременно скажут, «опять подлизывается к Б<унину>» и т. д. Напишите, пожалуйста, о дальнейших планах, на кот<орые> Вы намекаете. Меня несколько смущает «Мессия» и «П<оследние> Н<овости>». Написать? Какова их позиция? Что думает Д<митрий> С<ергеевич>? Я думаю, до приезда Мил<юкова> они ни на что не решатся. Да и книги у меня нет[303].

Целую Ваши руки. Не сердитесь на первую часть письма. Это тоже в «сердцах».

Преданный Вам Г. Адамович

36

Дорогая Зинаида Николаевна

Наша переписка что-то не ладится в этом году, — т. е. не сбивается на «интересное». Нельзя же считать интересным то, что было до сих пор, — не то упреки, не то «пикировку». Разрешите уж и мне один упрек, — единственный и последний: как Вы не понимаете, что я иногда пишу или говорю «так», сам зная, что говорю ерунду, и в твердой уверенности, что это так воспринимается и партнером (или читателем). Это плохая привычка, может быть, но в оправдание-это пушкинская привычка, «tres Petersburg». Ни капли снобизма, а «в плоть и кровь». Ну вот, так я и написал Вам про Ахматову и Струве, а Вы мне в ответ нотацию. Конечно, можно всегда серьезно, — но лучше приберечь до крайней необходимости[304]. У меня ее еще не было.

Впрочем, довольно об этом.

Если Вы покупаете «Nouvelles Litteraires», прочтите в последнем номере статью Монтерлана «Толстой и семья»[305]. Очень грубо, до возмутительности, местами глуповато, но любопытно. Это, кстати, очень талантливый человек. Я Вам когда-то про него говорил. Очень верно, что «l’ideal de l’amour» — это любовь неразделенная. Мне всегда странно читать вещи настолько мои, свои за чужой подписью. А это бывает[306].

Если Вы уже на Альбе и ничего не имеете против меня принять, будьте добры, напишите, когда можно приехать. Мне все равно — только не в пятницу. Когда Вы напишете, тогда и приеду. Вы спрашиваете о стихах Познера[307] — мне очень нравится, хотя слишком слабые. Но мне приятна задумчивость и вообще «что я? где я?» — как гувернантка в «Вишневом саду»[308].

Надеюсь Вас скоро видеть. Целую Ваши руки.

Преданный Вам Г.Адамович

2. IХ.<1928>

<Адрес в Ницце>

37

<Штемпель: 11.9.<19>28>

Дорогая Зинаида Николаевна

При сем прилагаются стихи. Кроме одного, мне никакое не нравится на этот раз. Но и не отрекаюсь от них, конечно[309].

Я в поезде думал о Ваших. Если позволите общее замечание (не относящееся только к первому): им в чем-то мешает их непобежденная изысканность. Они крайне утонченны, и это сразу видно, на поверхности. Буало советовал faire difficilement des vers faciles[310]. Ваши — все время difficiles[311]. Все редкостно и неожиданно. Я знаю — это Ваш стиль, т. е. то, что не переделывается и не изменяется — не «манера», конечно[312]. Но я думаю, что если что-нибудь лет через 50 помешает Вам попасть в классики и хрестоматии, то именно это. Притом, не отговаривайтесь, что Вы в хрестоматию не хотите. Быть более антихрестоматийным в существе своем, более вообще «антиобщее место», чем Бодлер, нельзя. А все-таки он дописался, допрояснился, доосвободился, — не душевно, а стилистически[313].

Простите за эту критику. Вы хорошо знаете, она с «преклонением» в предпосылке.

Ночью прочел «Призонь» <3 посл. Буквы нрзб.>. По-моему, это порядочная дрянь. Главное, терпеть не могу трагедий из-за ерунды. Чего этот philosophe впадает в транс? Рассуждения интереснее беллетристики[314].

Целую Ваши руки.

Ваш Г. Адамович

38

<Штемпель: 15.9.1928>

Дорогая Зинаида Николаевна

Спасибо за письмо. Но я с Вами ничуть не «любезничал», наоборот, написал больше, чем думал — о Вашей странности в стихах. Кстати, я думаю, Вы на себя клевещете, говоря, что это от школы и времени. Это вы давно победили в себе — не Бальмонт же Вы. Но есть другое, очень личное и потому трудно преодолимое. То, что Вы написали о своих стихах, — мне крайне интересно.

А о моих — перевешивает «приятно». Вы комплиментов не расточаете, но у скупых людей все ценишь. Насчет своей «поэзии» я не обольщаюсь, кажется, и не преувеличиваю в ней ничего[315]. Но неповторимости очень хочу, и чаял бы мельчайшего в этом смысле бессмертия. Знаете, я больше всего люблю из того, что послал Вам, «Безлунным вечером…» Разве оно так повторяет то? В книге это, пожалуй, окажется только хорошо.

Надеюсь, если Вы приедете в Ниццу, — что Вы и Д<митрий> Сергеевич (и В<ладимир> А<наньевич>, конечно — если он будет с Вами) не вызовете меня в кафэ, а приедете в наш довольно скучный дом[316]. У нас даже взволновались по этому поводу и решили на случай чего пригласить для умного разговора о. Николая. Только Вы не выдавайте меня, что знаете про эти тайные пружины.

Целую Ваши руки. Надеюсь Вас еще видеть до Сербии[317].

Ваш Георгий Адамович

Никакого «противостоять» два раза быть не должно, я ошибся, переписывая[318].

39

< Paris, 1е 29 <октября> 1928. Бумага: La Coupole 102, Bd du Montparnasse >[319]

Дорогая Зинаида Николаевна

После Сербии, банкетов, и съездов, и орденов, и выговоров королю — «как живется Вам, как можется»[320]? Скоро ли едете в Париж? Я здесь уже с неделю. «Гран-сезон», как выражается Георгий Иванов, разгорается. В общем, довольно мерзко, но могло бы быть и еще хуже. Поэтому не ропщем. Я совсем не люблю Ривьеру, но когда приезжаю сюда — у меня «ностальгия» по свету и небу. Напишите мне, пожалуйста, tres chere madame[321]. Адреса два, на выбор, за неимением одного собственного: 1) Poste restante. Bureau XV, annexe I, rue Alexandre Cabanel, 2) Кантору, для меня. — 22, rue Eugene ManueL Paris XVI.

Целую Ваши руки.

Ваш Г. Адамович

40

<Штемпель: 19.11.1928>

Дорогая Зинаида Николаевна

Письма Ваши я все в исправности получил, и на ниццский адрес, и здешние. Спасибо. Здешние, впрочем, так суровы, что я «ума не приложу» — чем это вызвано. Вины за собой не знаю, кроме фельетона о Дон-Аминадо[322]. Но литература есть чепуха и чушь — т. е. такая литература, и в ней «все позволено». C’est ma profonde conviction[323]. Вообще, дорогая Зинаида Николаевна, если бы Вы знали, как мне надоели блюстители всяческой нравственности!!! Может быть, Вам обидно, но я Вас такой не считаю, поэтому и пишу Вам. Вообще, я к Вам полон нежнейших чувств, и литературно, и жизненно. Не сердитесь за признание.

Спаржа на днях сказал очень верно (для меня): «Раскрыл “Возрождение”, увидел статью “о большевизме Блока” и обрадовался, что З<инаида> Н<иколаевна>». Оказался Ходасевич[324]. Что Вы делаете и как живете? Собираетесь в Париж?

Вы на днях должны получить книгу о Каннегисере, со стихами и тремя статьями (Алданов, Г.Иванов и я)[325]. Большая просьба к Вам от семьи и «окружения»: напишите статейку в «Возрождении»[326]. Это очень Ваша тема — стихи и террор. Стихи средние, но по молодости. Они очень хотят, чтобы была пышная пресса, а кому же в «Ренессансе» писать?

Если будете мне отвечать, пишите, пожалуйста: 5, rue de l'Avre, Hotel «Chambre», № 21. Я тут хотя ненадолго, но пока поживу. Целую Ваши руки.

Ваш Г.Адамович

41

<Осень 1928.Бумага: Cafe-restaurant des Tourelles 23, Boulevard Delessert>[327]

Дорогая Зинаида Николаевна

Надеюсь, Вы уже в Париже. Как Ваше здоровье и можно ли Вас видеть?

Ваш Г.Адамович

5, rue de l'Avre (XV).

42

<29 ноября 1928. Почтовая бумага: La Coupole.

Cafe restaurant. Bar americain. 102, Boulevard du Montparnasse, Paris>[328]

Дорогая Зинаида Николаевна.

Начну с полемики о «нравственности»[329]: я не о себе писал, а о других — тут был процесс у Спаржи и некоторое общественное ахание по этому поводу. Вы, может быть, читали — было и в «Ренессансе», кстати, в премерзком тоне! Меж тем, Спаржа внутренне очень чистая и очень честная[330]. Но вот что удивительно: у меня до сих пор не было ни одного друга, о котором бы «что-нибудь не выяснилось». Это длинная и удивительная коллекция. Меня это наводит на горестные размышления. Но мне хотелось бы написать в этом роде «мемуары Мартынова»[331] — с философским послесловием о сущности добродетели. Вы, пожалуй, поморщитесь, что «устарело». Это для меня в Вас непонятно — а иногда отчудительно, как в то воскресение у Вас, очень мне памятное, когда речь шла о смертной казни, и Вы на меня махали рукой, что все это уже разъяснено, опровергнуто и т. д. Ну, оставим.

Предо мной лежит Авортон[332], только что полученный и еще не прочитанный. Перелистав, нахожу, что слишком много божественного, — но это впечатление поверхностное, по именам: все больше Евлогий или Бердяев[333]. Стишок прочел: ужасен, по-моему, второй Раевский, «один танцует вещь», «другой танцует так»[334]. С ним «Корабль» дотанцуется. И еще, в «Лампе» — зачем Вы обижаете Аненнского? Там, мимоходом[335]. Напомню Вам один Ваш афоризм — старый, который я помню 20 лет: «Жестокость оправдывается только любовью», — из «Дневника»[336]. У Вас с Анненским глубинное недоразумение. Вот если «Корабль» еще будет выходить, испросите мне у редактора разрешение на «Воспоминания об Анненском»[337] — вымышленные мемуары, как Платон о Сократе, excusez du peu[338]. Или другое, по божественной части — о конце, об истаивании или увядании христианства: не трактат, конечно, а «грустные заметки», с множеством, увы, увы!», но с нежеланием на этот счет обольщаться[339].

Получили ли Вы Каннегисера? Меня очень позабавила сегодняшняя заметка о книге в «Возрождении», в хронике Ход<асеви>ча, — с разделением на «статьи» и «заметки». Ну, моя — коротенькая, пусть. Но отчего у Иванова «заметка»? Все это очень миргородское, совсем Ив<ан> Ив<анович> и Ив<ан> Никиф<орович>[340]. — Читали ли Вы «Евразию»[341]? Адрес Одоевцевой — 13, rue Franclin, (XVI). Напишите ей — она будет довольна. Ее роман имеет успех и «прессу»[342]. Жорж Ив<анов> пробовал устроить стихи Поплавского в «С<овременные> Записки», но, кажется, тщетно[343].

Надеюсь, что Вы, наконец, приедете в Париж. Все сроки прошли, и молодежь томится без воскресных чаев! Целую Ваши руки.

Преданный Вам Г. Адамович

5, rue de l'Avre (Paris XV) — это адрес случайный, отельный. Я там не останусь. Но дней 10 еще пробуду. Можно на «Посл<едние> Новости» — или Кантора (23, Eugene Beanuel. XVI).

43

<Декабрь 1928?>

Дорогая Зинаида Николаевна

Наслышавшись об успехе Зеленой Лампы, хочу Вас поздравить. Я не ожидал, что inauguration[344] будет такая блестящая, и даже побаивался, что публика еще не «раскачалась»… Что же зал? Останемся в золоте и бархате Плейель[345] или демократизируемся?

Я приеду 20-22-го. Не устраивайте, пожалуйста, до этого собраний, ни о царе, ни о любви[346]. Как Вам нравятся сербы и как же с «религиозным оправданием парламентаризма»?

Целую почтительно и дружески Ваши руки.

Г. Адамович

<Адрес в Ницце>

44

18.11.1929

Дорогая Зинаида Николаевна

Ваше письмо меня повергло в отчаяние! Я никак не ожидал, что Вы оставите спаржу без поддержки и покровительства. Имя Ваше я в списке участников поставил. Если Вы ни за что не хотите или не можете, сообщите мне — пока еще не поздно! Дело в том, что кроме Вас в списке Алданов — он, конечно, «уклонится». Если уклонитесь и Вы — получится свадьба без генералов и вообще плохая[347].

Холода кончились, еврея с Розановым можно отложить, — и я не понимаю, в чем дело[348]. Если Вы хотите «поговорить», я приеду к Вам, когда надо. Пожалуйста, cher maitre et chere madame[349], не отказывайтесь!

Для Лампы я, кажется, уже годен, т<ак> к<ак> болеть больше не намерен и сегодня мне лучше. Я к Вам сегодня не пришел, п<отому> что знаю, как Вы боитесь заразы. Но, кажется, заразы больше нет.

Поэтому пусть Вл<адимир> Ан<аньевич> берет зал на любое число[350].

Я сейчас сочиняю статью о Пушкине для «Посл<едних> новостей»[351]. Если они мне не выбросят дерзости по адресу пушкинистов, надежда на мир с Ходасевичем откладывается еще на десять лет. Я о нем совсем не думал, пока писал, т. е. лично. «Спор принципиальный», но он, конечно, решит, что это шпильки и коварство.

Адрес мой все еще тот же, т<ак> к<ак> комнаты я другой не нашел. Целую руки.

Преданный Вам Г.Адамович

45

<4 марта 1929? Бумага кафе «La Coupole»>

Дорогая Зинаида Николаевна

Я думал вчера, что Вы пойдете в кафэ, и как-то с Вами не простился. Простите, что я Вас напрасно оклеветал: никаких «шпилек» в Вашей речи не было — я просто не понял, а когда прочел — увидел правду.

Но вообще у меня от вчерашнего вечера «осадок» и сомнения, скорей неприятные. Не думайте, что это самолюбие или ощущение полупровала. Но было много народа, и Спаржа рассказывает, что некоторые просили уступить им вход: «Очень хочется послушать»: значит, хотели «хлеба», ну а получили камешек, в теме, в расплывчатости ее — и, пожалуй, в том, что не надо людям говорить о смерти, ни в каких видах и разновидностях ее. А вчера была la soiree de la mort[352]. Лично мне, к полному стыду, это бальзам и «райские звуки». Но общественно возмутительно, и на юбилее Павла Николаевича было лучше[353].

Передайте, пожалуйста, мой поклон Дмитрию Сергеевичу. Его речь для меня обворожительна по самому звуку настолько, что я не знаю, как открыть рот после, — правда!

Целую Ваши руки.

Ваш Г.Адамович

46

<Штемпель:?. III.<19>29>

Дорогая Зинаида Николаевна Я говорил с Вишняком. Он очень приветствует тему, вообще полон рвения за интеллигенцию[354], но лично уклоняется. Занят, и вообще «тысяча причин». Разговор был при Алданове. Оба советуют Талина, признавая, однако, что Кулишер[355] ученее. Умнее — не находят, и выходит, что Талин для этой темы «tout qualifie»[356]. Кроме того говорят, что с Кулишером не выйдет: он опоздает на два часа или вызовет оппонента на дуэль, т<ак> к<ак> полусумасшедший. С Талиным я не говорил — не знаю, как Вы этот план примете. Оппонентом анти-демократом В<ишняк> советует Флоровского, хотя это и не блестяще[357]. Лучше — Федотова (Булгакова) с Монпарнасса[358].

Но, по-моему, надо все-таки ближайшую лампу пустить с Оцупом или вообще в этом роде что-нибудь[359]. Демократию надо бы подготовить получше, кроме того, ожидается скоро Степпун. Все-таки это звезда, и для интеллигенции восходящая.

Поэтому я советую завтра уговаривать кого-нибудь из местных, своих звезд — на какую-нибудь невинную тему. Дефицита не будет, т<ак> к<ак> идут теперь на все и всюду.

Целую руки.

Ваш Г. Адамович

P.S. Конфиденциально: Я вчера провел вечер с Гершенкройном[360]. Он долго, путано и не без умиления объяснял мне, как он Вас любит и как ему хотелось бы, чтобы Вы это знали. Исполняю поручение.

Г.А.

47

<Конец апреля — начало мая 1929>[361]

Дорогая Зинаида Николаевна

Пробыл 8 дней в Ницце — и еще собираюсь пробыть столько же. Довольно приятно в смысле тишины и мира. Что у Вас и как Ваше здоровье? Впрочем, на ответ не надеюсь, т<ак> к<ак> едва ли Вы соберетесь написать сразу, — а не сразу будет поздно.

Как «Пиры» предстоящие и когда они состоятся? Повторяю, что удобнее всего 13 или 14-го мая, — чтоб в воскресение, 12-го, можно было У Вас еще поговорить. 16-го, в четверг, я занят, Надеюсь, В<ладимир>А<наньевич> еще не взял зал, а если взял, то не на этот день[362].

Я на досуге размышляю о Содоме и читаю Платона, у которого, впрочем, по этой части мало (у меня нет «Пира»)[363]. Меня к нему тянет, но я не всегда его понимаю, и если бы это не было так знаменито я кое-где остался бы «при особом мнении». Есть места, впрочем, архиудивительные — в «Федоне». Читали ли Вы? Если да и помните: не кажется ли Вам, что то, что говорит Кебет, есть «судьба Блока», — как будто совсем о нем. Еще читаю довольно замечательную рукопись некоего парижского «безумца», которую Вам привезу, и думаю, что Вам она будет интересна. По-моему, некоторые страницы в ней стоят половины Андрея Белого[364]. А вообще — цветут розы и небеса сияют, но в меру. Поеду на Пасху в Grasse[365].

Целую Ваши руки и приношу поздравления к празднику.

Ваш Г. Адамович

48

<После 19 мая 1929>

Дорогая Зинаида Николаевна

Это мелочь, но я не хочу, чтобы Вы думали, что я страдаю чрезмерной забывчивостью. Я написал в «П<оследних> Н<овостях>» о Блоке:

«…воспоминаний, порою замечательных, как воспоминания З.Н.Гиппиус или Андр. Белого…»[366]

Но Милюкова нет. А без него кто-то Вашего имени убоялся. Оно, вероятно, «выпало в наборе». Меня это крайне разозлило.

Я пойду «объясняться» — не знаю только, кто это проявил такое усердие. Все это entre nous, надеюсь.

Ваш Г. Адамович

49

Дорогая Зинаида Николаевна

Благодарю Вас за письмо[367]. Я скоро собираюсь в Ваши «паражи»[368] — но не знаю точно, когда: новостей общественных — нет, а личные перестают быть новостями, ибо регулярно повторяются. Как Ваше здоровье[369]? Неужели солнце не помогает? Не напрасно ли Вы от него предполагаете спасаться в Thorenc?

Вышли «Записки» — для меня сугубо-дружественные, так что придется мне извлечь из памяти самые восторженные эпитеты[370]. Насчет одного друга я не сомневаюсь, хотя и одобряю с оговорками про себя. Насчет другого тоже не сомневаюсь, — но в обратном смысле. Вы спрашиваете о диспуте «Религия и культура»[371]. О том, что я говорил, — писать не могу, не по избытку скромности, а потому что трудно. Простите, что не исполняю Ваше желание. Но вот что: я влюбился в Федотова. Это грустное, кроткое и вдохновенное существо, не столь даже умное, сколько с «музыкой» — которой так мало в наших современниках. Я был очарован[372]. Если Вы не захотите его на будущий год в «Лампу» — то je perds mon latin[373]. Неужели Вы с ним в ссоре? Кажется, мне что-то В<ладимир> А<наньевич> рассказывал про это, или я ошибаюсь? Говорил еще Поплавский — хорошо, и Ильин — ужасно, т. е. глупо и сияя от собственного глубокомыслия. Это было окончательное закрытие сезона.

Статью Философова о Степуне я не видел, — но слышу уже не раз, что она блестяща[374]. Сохраните ее для меня, пожалуйста. Я вообще поклонник Философова (был, — т<ак> к<ак> теперь не читаю) — это наименее разделенная любовь в моей жизни! Говорят, он теперь обижает Даманскую вместо меня[375]. Все это радотаж — не будьте в претензии.

Есть журнальные планы, почти совсем достоверные и слегка в другой комбинации, чем я Вам говорил[376]. И с буквой Ъ, чтобы окончательно рассеять Ваши сомнения[377]. Редактор, или, вернее, — ры мечтают получить от Вас прежде всего стихи, которых давно никто не видел.

Ну вот. Здесь сыро и «осеннее».

Надеюсь скоро Вас видеть. Целую Ваши руки и желаю поправиться.

Преданный Вам Г. Адамович

9, Bd. Edgar Quinet Paris XIX

28 июня 1929

50

2/IX-1929

Дорогая Зинаида Николаевна

Я Вам вчера написал письмо на двух листах — ответ о большевиках[378]. Но не послал, перечитав, — и не пошлю. Говорят, неясность слов от неясности мыслей. Не думаю, что всегда. Мне показалось что все, что я написал, — мимо, и оттого бесцельно, но только в словах мимо. Главное, пожалуй, в отсутствии непримиримости — в физиологическом отсутствии, кровном. «Не чувствую пропасти», готов дебатировать о взаимных уступках. Затем многое другое — «идейное». И в глубине — предпочтение живой собаки сдохшим львам, о чем мы не раз с Вами беседовали, всегда расходясь.

Но вопрос Ваш слишком в упор, с чего я то письмо и начал. И тут же Вы признаетесь, что Вас толкает любопытство. Это меня слегка и расхолодило. Мне не интересно говорить с Кантом или Платоном, если нет надежды их убедить. И не от самонадеянности — а от того, что «хочу, чтобы было как хочу» в мире, везде. Любопытство те laisse froid[379]. Должен, однако, признаться, что Ваша абсолютность в непримиримости у меня под сомнением — не то что я действительно надеюсь Вас «переубедить», а думаю, что Вы не так все упростили, чтобы ни дрогнуть, ни поколебаться, — это слишком бы Вам противоречило. Собственно, непримиримость не то слово. Конкретно, со Сталиным или Зиновьевым — конечно, непримиримость. Но с большевизмом вообще, с «большевизанствующим» духом времени и с Россией придется поторговаться, и здесь, для общего дела в самом последнем и глубоком смысле, надо бы друг другу помочь. Они нам и мы им.

Но опять выходит вода или «слова, слова, слова».

Ну вот — на этом кончим. Простите, что ничего, в сущности, не ответил.

Еще вот что: завтра, во вторник, я не могу к Вам приехать — очень жалею. Надеюсь, что Вы письмо получите вовремя — а может быть, и Влад<имир> Ан<аньевич> позвонит мне. Когда хотите на этой неделе свободен, кроме субботы. Или на той, кроме понедельника и субботы. Целую Вашу руку.

Ваш Г. Адамович

51

<Штемпель: 21.IX. 1929>

Дорогая Зинаида Николаевна

Несколько дней хочу написать Вам — но тщетно. Я был болен и с «пустой головой», что со мной бывает теперь часто. Очень бы хотел приехать к Вам — если можно, напишите, когда. Это будет последний визит. Il est grande temps de renter[380]. Дон-Аминадо уже объявил свой вечер — значит, сезон начался[381].

Относительно стихов: я с Вами не согласен[382]. Вы одобряли худшие мои стихи, чем эти. Более ясные, но худшие. Не важно совершенство и степень приближения к нему, важна эссенция — по-моему. В этих стихах ее больше, чем бывало во многих прежних. Но знаете: я прочел у Вас упрек в «скучновато-слабой смертности, как у Анненского» — и восхитился двусмысленно-тонкой точностью выражения. А оказалось — стертости. Это верно, но обыкновенно-верно.

Про мировоззрение — это хорошо, что Вы «отступились», хотя и с недовольством. Ни до чего нельзя договориться. Если Вы «деятель» — можно, но если «созерцатель» — нельзя. Все непонятно так, что двух слов не скажешь. Кстати, ввиду того, что Вы теперь специалист по католичеству, объясните мне, пожалуйста, в следующий раз, какое есть у католиков течение, которое искупает и умоляет за грех католицизма, общий? И не так ли это, что католицизм весь земной и утверждающий, — а те, им же допущенные, умоляют простить за то, что он не небесный, и вообще просят у Христа прощения за «великого инквизитора»? Меня это очень интересует.

Затем еще вопрос уже позвольте мне из моего любопытства к Вашему мировоззрению, а не обратно: за что Бог наказал Адама и Еву — за то, что 1) они его ослушались? или 2) именно и особенно за то, что вкусили от древа познания? Это крайняя и глубочайшая разница, с выводами на всю историю… Вообще же, чтобы узнать или «выработать» мировоззрение надо не предлагать вопрос о большевиках, который есть мелкий случай, а вовсе не конец света и царство дьявола[383], — а вот так с двух-трех сторон подорвать всемирную сущность истории и жизни. И еще: можете ли Вы допустить, без игры ума, парадоксов и проч., «честно и серьезно» — что цель всей жизни должна была бы быть смерть, возвращение «домой, домой»[384]?

Простите, что я сегодня к Вам в оппозиции.

Преданный Вам Г. Адамович

52

Дорогая Зинаида Николаевна

Мне Оцуп передал в Париже Ваше письмо, и я собирался ответить Вам — «по существу». Но вот я опять в Ницце. Меня сюда вызвали по телеграфу, и я в тот же день выехал. У моей сестры случился паралич на почве сердечной болезни[385]. Это очень серьезно, и, если она поправится, будет очень долго <так!>. Она не говорит и, по— видимому, наполовину потеряла рассудок.

Как Вы живете? В Париже я был всего две недели. Там все занято будущими «Числами»[386]. На верхах — интересуются чуть-чуть скептически, на низах — препираются до истерик, кому попасть в первый номер. Как видите, все то же. Оцуп лавирует не хуже Бриана[387]. Я думаю вернуться — если все будет благополучно, в конце месяца. Напишите мне, пожалуйста. Вышла ли Ваша книга[388]? И вообще — «что и как»?

Целую Вашу руку.

Преданный Вам Г. Адамович

8 ноября <1929> Ницца

53

Дорогая Зинаида Николаевна

Спасибо за письмо. «Конец литературы»[389], окончательный, и я даже писем не умею больше писать, правда, — иначе как «скользя». Все не то и все слова vous trahissent[390]. Представьте себе: вчера пришло письмо от моего брата, из Сербии[391]. Он умный, и вполне человек. Но я прочел обращение к моей матери[392] — «страдалица-мать», и ужаснулся. «Как можно, как не совестно и т. д.!» Между тем это обычные и прекрасные человеческие слова. Что же нам делать без них?

Не удивляйтесь, что я в домашних бедах предаюсь умственному «блуду». Хуже было бы притворяться: «Я не могу ни о чем думать»[393]. Могу, и даже очень. Здесь все то же приблизительно, но, кажется, опасности уже нет, непосредственной, а есть долгое и изнурительное прозябание. Я собираюсь через несколько дней в Париж. Простите, что не приехал к Вам. Никуда почти я не выходил, а надолго тем более.

Целую Вашу руку.

Преданный Вам Г. Адамович

19 ноября, Ницца

54

<15 августа 1930>[394]

Дорогая Зинаида Николаевна

Я никуда «далеко» не поехал, сижу здесь, и дней через 10 буду в Ницце — надеюсь, по крайней мере. Только это тайна — для Гершенкройна и Бахтина я уехал «куда-то», в недосягаемые места[395]. Спасибо за приглашение приехать к Вам с ними, но раньше сентября я на Villa Tranquille не окажусь[396]. Мне Герш<енкрой>на хотелось бы видеть, но не здесь и не целый день.

Ваше письмо (с Ант<оном> Крайним я не совсем согласен[397], но passons[398]) меня удивило и отчасти даже огорчило. Это относится к Вашей беседе с Д<митрием> Сергеевичем[399]. Я готов поставить сто восклиц<ательных> знаков! Неужели Вы правда думаете, что я «ничего об Атлантиде не думаю»?[400] Об Осоргине — да, о Берберовой — да[401], а об этом так-таки ничего, и оттого промолчал в рецензии? Позвольте Вам ответить конфиденциально — я думаю, когда читаю (вообще когда читаю Д<митрия> С<ергеевича> — не только это, а все), очень много, но, правда, смутно. Ко многому, очевидно, я тут не приспособлен, — вроде глухонем. Т. е. не вполне знаю, «о чем», cela m’echappe[402], и разумом я не могу дополнить то, что не слышу «нутром». Но меня многое поражает какими-то отблесками, которых ни у кого другого нет, и еще непоправимым одиночеством, которое, к удивлению моему, сам Д<митрий> С<ергеевич> упорно отрицает. Но это все дело мое, личное. Я бы очень хотел когда-нибудь написать статью о «Мережковском»[403], но с полной свободой суждения, с откровенностью «рго» и «contra», и это мне сейчас было бы трудно, Вы поймете почему, хотя основной нотой у меня было бы абсолютное (и с «преклонением») признание царственности над Львовыми— Рогачевскими — это писал Блок[404] (и над собой, конечно), но с сомнением — все-таки не произошло ли какой-то ошибки в «отправной точке», да и была ли эта «точка», вообще откуда и куда, соответствует ли все построение какой-либо реальности или это вымысел? Ну, это неясно, но тоже passons.

Однако — какое все это имеет отношение к «Посл<едним> Нов<остям>» и моему там радотажу? Я не пишу там об «Атлантиде» только потому, что там нельзя об этом писать — т. е. можно, но не то, что я хочу. У меня ведь был длительный разговор с Милюковым о «Наполеоне» — и выяснилось, что «лучше не надо»[405].

Позвольте еще откровенность, довольно низменную. Мне Посл<едние> Нов<ости>» нужны, гораздо больше, чем я им. Вы знаете я не страдаю самоуничижением и нисколько не думаю, что Даманская или Осоргин лучше меня, или даже такие же самые. По-моему, они еще гораздо «ничтожнее», и невольно, когда я своих конфреров[406] читаю (представьте себе, даже Ходасевича крипты), я думаю: «Все-таки у меня выходит лучше». Но все это бесполезно «П<оследним> Новостям». Если сегодня я от них уйду, они не заметят, не «дрогнут» и примутся печатать Мочульского. Я от них уходить не хочу и не могу. Но при некоторой «горделивости» характера я не могу и не хочу иметь с ними столкновений, п<отому> что напролом через Павла Николаевича <Милюкова> не пойдешь и все дело кончится для меня посрамлением, и тогда я должен буду уйти. Следовательно, je fais bonne mine au mauvais jeu[407] и делаю вид, что я вполне свободен и ничего больше не хочу. Вот отчего и молчание и об «Атлантиде» и другом, о чем часто мне писать б<ы> хотелось. Молчание все равно неизбежно — т<ак> к<ак> напиши я, Милюков перечеркнет. Но тогда начнутся объяснения, и впереди разрыв. А так результат Тот же, но я всем улыбаюсь и доволен[408]. У Чехова есть рассказ о гувернантке, за которой ученик принялся ухаживать, и она испугалась, что должна будет бросить место. Эго что-то в таком же роде.

Вот как вышло длинно, скучно и неблаговидно. Но как говорит шурин Спаржи — это «правда жизни». Voila. На другое меня сейчас больше не хватит. Я сейчас читаю Шестова «Странствование по душам»[409]. Вы всегда говорите: «У него отличный язык». По-моему, язык языком, кст<ат>и, вовсе и не такой отличный, но чтение это первоклассное и настолько «интересное», что не могу оторваться. Целую Вашу руку. Надеюсь на письмо еще здесь, в Bollene.

Ваш Г. Адамович

Grand Hotel

La Bollene — Vasubia <?> (A<lpes>M<aritimes>).

55

<Штемпель: 23.9.30

Дорогая Зинаида Николаевна

Я недоумеваю, получил ли я сегодня целиком Ваше письмо или это только «хвостик» от потерянного целого? Уж очень коротко[410].

Сегодня написал в Грасс. Как только получу ответ, сообщу Вам. М<ожет> <быть>, Владимир Ананьевич позвонит мне — скажем, в четверг. Это ускорит и упростит дело.

Ваш Г.Адамович

56

Дорогая Зинаида Николаевна

Благодарю Вас за приглашение на сегодня. Я никак не могу и просил Мочульского Вам это сказать. У меня всякие дела, семейные и другие, я занят до среды[411]. Сейчас я говорил с Буниным по телефону — условились у них в среду утром. Можно ли к Вам потом в Альбу, и дальше как всегда?[412]

Читал сегодня Ваши письма к Перцову с некоторой неловкостью, будто залез в чужой письменный стол[413]. По-моему, там можно их печатать, но здесь не следовало бы перепечатывать. A part cela[414], как Вы похожи на себя — до удивительности![415]

Целую Ваши руки.

Ваш Г. Адамович

Nice, 26 сентября 1930

Потребуйте с «Посл<едних> Н<овостей>» гонорар за письма.

57

Дорогая Зинаида Николаевна

Я видел Варшавского[416] вчера вечером. Он согласен читать в «З<еленой> Л<ампе>» доклад — на будущей неделе[417]. Зал можно взять.

Он будет у Вас в ближайшее воскресение. Если Вы хотите его видеть до того, то адрес его: 27, rue de l’Esperance, Paris XIII. W.Varsavsky.

Целую Вашу руку

Ваш Г. Адамович

21, rue Vavin

7 декабря 1931

58[418]

Дорогая Зинаида Николаевна

Я не могу быть сегодня у Вас. Простите, что поздно извещаю. Если можно — завтра вечером или пятницу, apres midi[419].

Затем, у меня есть к Вам дело, необычайное — не удивитесь очень. Мне крайне неприятно об этом писать, и если Вы не можете ничего сделать, n’en parlons plus[420]. Мне надо ехать на днях в Ниццу — и мне не хватает пятисот франков. Не можете ли Вы мне их одолжить — до моего возвращения, то есть до середины января? У меня сейчас дела запутаны и все «источники» забиты. Отчасти мне нужна Ницца как раз для того, чтобы распутаться.

Я не знаю, насколько Вам поняты и известны эти «стороны жизни». Оттого я и опасаюсь Вашего чрезмерного изумления.

Целую Вашу руку.

Преданный Вам Г. Адамович

21, rue Danemark, Paris VI


Примечания

1

Октябрь. 1991. № 9. С. 168. «Скромный пушкинианец», судя по всему, поэт Г.В.Маслов, служивший в колчаковской армии и умерший от тифа в Сибири (а ранее упоминаемая там же поэтесса Леночка — скорее всего, его жена Елена Михайловна Тагер).

(обратно)

2

Гиппиус Зинаида. Дневники: В 2 т. М., 1999. Т.1. С. 61–62.

(обратно)

3

Пахмусс. С.419. Имеются в виду письма лета 1927 — действительно, наиболее содержательные среди всех публикуемых.

(обратно)

4

Письма З.Н.Гиппиус // Новое русское слово. 1951. 21 января.

(обратно)

5

Amherst Center for Russian Culture. G.Ivask Papers. Box 1 Folder 2.

(обратно)

6

Эпизод сорокапятилетней дружбы-вражды: Письма Г. Адамовича И. Одоевцевой и Г.В. Иванову (1955–1958) / Публ. О.А. Коростелева // Минувшее: Исторический альманах. Вып.21. М.; СПб., 1997. С.427.

(обратно)

7

См.: Пахмусс, С. 332–448; Из архива Зинаиды Николаевны Гиппиус / Публ. Т. Пахмусс // Russian Language Journal. 1984. № 131. P. 174–181.

(обратно)

8

Письмо нам неизвестно.

(обратно)

9

Имеется в виду первая книга воспоминаний З.Н.Гиппиус «Живые лица» (Прага: Пламя, 1925), где помещены «Мой лунный друг», «Одержимый» и «Маленький Анин домик». Адамович писал: «В сборнике три статьи — о Блоке, Брюсове и о фрейлине А.А.Вырубовой» (Адамович-1. С.244).

(обратно)

10

Первый том «Живых лиц» Адамович рецензировал в «Звене» 22 июня 1925 (Адамович-1. С. 242–246) совместно с «Proses datees» Анри де Ренье. Рецензия на второй том напечатана 3 августа 1925 (Адамович-1. С. 268–273). Книга была оценена Адамовичем в высшей степени положительно: «Ее новая книга “Живые лица” — одна из удачнейших ее книг. <…> Хороши не только чрезвычайно своеобразные описания, но и замечания в сторону, всегда умные, часто злые и насмешливые» (Адамович-1. С.244).

(обратно)

11

Видимо, в письме к Адамовичу Гиппиус предположила, что нежелание говорить об очерке «Задумчивый странник», посвященном В.В.Розанову, было связано с нелюбовью Адамовича к этому писателю. В качестве своеобразной компенсации практически всю рецензию на второй том «Живых лиц» Адамович посвятил именно размышлениям о Розанове, прямо заявив: «Это ведь один из тех писателей, к которым никто не остался равнодушен» (Адамович-1. С.269).

(обратно)

12

Имеется в виду пассаж из отзыва Адамовича о В.Шкловском: «Вернусь к отсутствию такта у Шкловского: нельзя же думать, что если был Розанов, то всем теперь можно писать по-розановски. Розановский стиль, при всем его личном блеске, навязчив и нечистоплотен — это отвратительный стиль. В лучшем случае, он только простителен Розанову, но он не составляет его заслуги» (Адамович-1. С. 137).

(обратно)

13

С чем связано упоминание жены Розанова Аполлинарии Прокофьевны Сусловой (1840–1918) в данном месте письма, не очень понятно. Гиппиус довольно подробно пишет о ней в «Задумчивом страннике», а также в несколько поздней статье «О женах» (П.Н. 1925. 30 июля), но найти упоминания ее имени у Адамовича нам не удалось.

(обратно)

14

В Ницце жила тетка Адамовича, Вера Семеновна Бэйли, и адрес в конце письма — адрес ее виллы.

(обратно)

15

Полемику Адамовича с суждениями Гиппиус о «Митиной любви» И.А. Бунина (О любви. II. Любовь и красота // ПН. 1925.25 июня) см.: Адамович-1. С. 253–254.

(обратно)

16

Датируется на основании упоминания о статье Адамовича (см. примеч. 18) и сопоставления со следующим письмом.

(обратно)

17

Письмо неизвестно.

(обратно)

18

Речь идет о рецензии Адамовича на второе издание книги М.М.Винавера «Недавнее» (О «Недавнем» // ПН. 1926. 1 июля). Максим Моисеевич Винавер (1852–1926) — адвокат, политический деятель (кадет), мемуарист, Редактор газеты «Звено». Он скоропостижно скончался 10 октября 1926. Адамович посвятил его памяти некролог (Адамович Г. <Памяти нашего редактора> // Зв. 1926. № 194, 17 октября. С.4). Статья Гиппиус «Его вчерашние слова (М.М.Винавер)» опубликована: Зв. 1926. № 196, 31 октября. С. 2–4 (перепеч.: Письма в «Звено». С. 161–165). Гиппиус писала Адамовичу 14 ноября 1926: «По поводу моей заметки о Максиме МоисеевичеВинавере я получила такое человечески-трогательное письмо от Розы Г., что, сознаюсь, было приятнее всех литературных похвал и наполнило меня гордостью: в какую-то вечно-человеческую точку любви попала — значит, она реальность» (Пахмусс. С.343). Упоминаемая здесь Роза Г. - жена Винавера Роза Георгиевна (Генделевна) Винавер (урожд. Хишина; 1872–1951). Закончив свою рецензию, Гиппиус писала 12 июля самому Винаверу как редактору «Звена»: «Статья готова, благодаря некоторым обстоятельствам она немножко задержалась. Отчасти и потому, что я непременно хотела исполнить ваше желание и дать статейку З. Гиппиус. А она пишет критику гораздо медленнее (и скучнее, по правде сказать). Как это ни странно, но психологическое перевоплощение в А.Крайнего дает мне другие способности, хотя иных в то же время лишает. Впрочем, вы правы: о “Недавнем” следовало написать Гиппиус» (Письма в «Звено». С.141).

(обратно)

19

Кайо Жозеф (1863–1944) — французский государственный деятель, в 1926 — министр финансов.

(обратно)

20

С экспертами (франц.).

(обратно)

21

Этот фрагмент письма Гиппиус пересказала В.Ф.Ходасевичу: «<Милюков> защитил уже Винавера, выкинув из Адамовича все, кроме “казенных восхвалений”. Sic transit…» (Письма к Берберовой и Ходасевичу. С.46).

(обратно)

22

О какой статье Адамовича идет речь, установить точно невозможно. Скорее всего, конечно, о названной в примеч. 18, но возможно, что о какой-то из напечатанных в «Звене» «Литературных бесед» — об А.Яковлеве и Ю.Терапиано (27 июня) или о Есенине (4 июля).

(обратно)

23

Владимир Ананьевич Злобин (1894–1967) — поэт, постоянный спутник Мережковских на протяжении долгих лет, выполнявший обязанности их литературного секретаря, а после смерти ставший хранителем архива. Автор воспоминаний о Гиппиус «Тяжелая душа» (Вашингтон, 1970). Отметим недавнюю обширную публикацию: Письма В.А.Злобина З.Н. и Д.С. Мережковским / Публ., вступ. ст. и комм. Т.Пахмусс // Revue des etudes slaves. 1999. № 1; 2000. № 3–4.

(обратно)

24

Датируется на основании упоминания о смерти А.Л.Волынского.

(обратно)

25

Аким Львович Волынский (Флексер; 1861–1926) — известный критик и историк искусства, скончался 6 июля 1926. Об отношениях Адамовича с ним см. в комментариях О.А.Коростелева (Эпизод сорокапятилетней дружбы-вражды: Письма Г.Адамовича И.Одоевцевой и Г.Иванову (1955–1958) // Минувшее. Вып.21. С.427).

(обратно)

26

«Литературные беседы» Адамовича, посвященные памяти Волынского, см.: Зв. 1926. № 182, 25 июля. С. 1–2 (перепеч.: Адамович-2. С. 40–43).

(обратно)

27

См. примеч. 18.

(обратно)

28

Датируется на основании следующих сопоставлений: первый номер журнала «Версты» вышел в июне 1926, по крайней мере до 5 августа Адамович его не видел (см.: Письма в «Звено». С. 144), 13 июля его еще не было и в руках у Гиппиус (см.: Письма к Берберовой и Ходасевичу. С.З). Судя по письмам, Адамович был у Мережковских 25 июля 1926 и там узнал об их Реакции на «Версты».

(обратно)

29

«Версты» — парижский журнал, три номера которого вышли в 1926–1928, заслуживший репутацию крайне левого и едва ли не подкупленного большевиками. Особенно резок был Ходасевич в статье «О “Верстах”» (СЗ. 1926. Кн. 29; перепеч.: Ходасевич В. Собр. соч. Ann Arbor, 1990. Т.2. С. 408–417). О реакции Адамовича и Гиппиус на первую книгу журнала см. ниже.

(обратно)

30

Резников Даниил Георгиевич (1904–1970) — поэт, лауреат конкурса журнала «Звено», проведенного в конце 1926 — начале 1927 (подробнее см. в коммент. О.А.Коростелева: Адамович-1. С. 433–534). Доброжелательные отзывы Адамовича о его стихах см.: Там же. С. 435–436, 450. стихи его в «Звене» более не появлялись.

(обратно)

31

В августе 1926 (письмо не датировано) Адамович писал М.Л. Кантору: «Резников действительно там <в «Верстах»> что-то пискнул, и не стоит его поэтому в “Звене” обижать» (Письма в «Звено». С. 150). В первом номере «Верст» Резников рецензировал пятый том московского альманаха «Круг», однако никакого «изобличения» Ходасевича в рецензии нет (в основном она посвящена разбору произведений Б. Пильняка и Андрея Белого). Сама возможность таких нападок могла показаться Адамовичу не отвечающей добрым литературным нравам, поскольку незадолго до того Ходасевич в статье об итогах конкурса «Звена» (Дни. 1926. 14 марта; перепеч.: Собр. соч. Т.2, С. 395–398) довольно резко критиковал премированное стихотворение Резникова. Ср. в письме к М.Л.Кантору от 26 июля 1926: «Затем о Резникове. Я свою рекомендацию беру обратно, ибо, вероятно, напечатание его повлечет разрыв с Ходасевичем, хотя это было бы и глупо. Но что поделаешь» (Письма в «Звено». С.143).

(обратно)

32

«Ухват» — парижский сатирический журнал, шесть номеров которого вышли в 1926. Ср. в письме Гиппиус к Н.Н.Берберовой от 13 июля 1926: «Не понимаю закулисной стороны “Ухвата”. Не можете ли меня информировать?» (Письма к Берберовой и Ходасевичу. С.З).

(обратно)

33

Мк. 9:24.

(обратно)

34

Кобяков Дмитрий Юрьевич (1902; по др. данным 1894–1977), — поэт, редактор журнала «Ухват», после войны член французской компартии, «Союза советских патриотов», в конце 1950-х вернулся в СССР. Рецензируя его сборник «Вешняк», Адамович писал в «Звене» 14 марта 1926: «…я вспомнил слова Малларме о том, что прозы в мире не существует: “Есть алфавит; все, что не алфавит, — стихи”. Только при таком, все в себя вмещающем определении поэзии сборник Кобякова можно счесть за сборник стихов. <…> Сами по себе наброски Кобякова приятны: в них есть акварельная легкость письма и легкое волнение. Но они крайне незначительны…» (Адамович-1. С. 429–430). 19 июля 1926 Гиппиус писала Ходасевичу: «Да, Кобякова я никогда в глаза не видала. Твердо помню, что никто его не приводил ко мне. Неужели я его с кем-нибудь спутала?» (Письма к Берберовой и Ходасевичу. С. 55).

(обратно)

35

Датируется на основании письма Адамовича к М.Л.Кантору от 5 август, цитируемого в примеч. 37.

(обратно)

36

Скорее всего, имеется в виду концепция, изложенная Вл. Соловьевым в «Чтениях о Богочеловечестве» (Соловьев B.C. Соч.: В 2 т. М., 1989. Т.2, особ, с. 136–160), хотя непосредственно об ангелах там не говорится.

(обратно)

37

В письме, датируемом комментатором «не позднее 2 августа 1926» (на самом деле, как следует из публикуемого нами письма № 3, от 26 июля) Адамович писал М.Л.Кантору:

«Теперь о делах литературных: я был вчера у Мережковских. Она разъярена «Верстами» до последней крайности, рвется в бой, но сокрушается, что никто ее статьи о «Верстах» не напечатает, п<отому> ч<то> она была бы слишком резка. Я осторожно намекнул о «Звене», но не настаивал… Как Вам кажется? По-моему, «Звену» нужно что-то вспрыснуть и оживить. Жалеть же эту компанию не приходится, и щадить самолюбие тоже.»

(Письма в «Звено». С.143)

Получив неизвестное нам ответное письмо, 5 августа он писал ему же:

«С Зин<аидой> Гиппиус я поговорю послезавтра, но выйдет ли что-нибудь — не знаю. Она согласится, вероятно, только при условии «pleins pouvoir» <максимальных полномочий (франц.)>. Хорошо было бы, если бы Макс<им> Моис<еевич> или Вы ей об этом написали и «пувуары» дали бы. Вообще жаль, что она у нас так мало пишет, потому что она все время жалуется, что ей писать негде.»

(Там же. С. 144–145)

Очевидно, что именно получение письма от Кантора дало Адамовичу возможность намекнуть Гиппиус на желание редакции получить от нее статью. О дальнейшей судьбе все же написанной Гиппиус статьи см. ниже.

(обратно)

38

Основание для датировки — появление некрологической статьи Адамовича об А.Л.Волынском 25 июля и упоминание о статье в «последнем “Звене”» (см. примеч. 39).

(обратно)

39

Скорее всего, речь идет о «Литературных беседах», посвященных книге А.Я. Цинговатова «А.А.Блок» и журналу «Новая Россия» (Зв. 1926. № 183, 1 августа. С-1-4). Гораздо менее вероятно, что речь идет о серьезной статье «Миф в современной литературе» (Зв, 1926. № 185, 15 августа. С. 1–2). Обе статьи перепечатаны: Адамович-2. С. 44–53.

(обратно)

40

С А.Л. Волынским (которого она действительно неизменно называла его настоящей фамилией) Гиппиус в свое время связывали чрезвычайно сложные отношения. Подробнее см.: Письма З.Н.Гиппиус к А.Л.Волынскому/ Публ. А.Л. Евстигнеевой и Н.К. Пушкаревой // Минувшее: Исторический альманах. Вып. 12. Paris, 1991; Волынский А.Л. Русские женщины / Предисл., комм., публ. А.Л.Евстигнеевой // Там же. Вып. 17. М.; СПб., 1994; «А Fairy Tale of Love»? The Relationship of Zinaida Hippius and Akim Volynsky (Unpublished Materials) / Publication of Stanley J. Rabinovitz. // Oxford Slavonic Papers. 1991. New Series. Vol. 14. Р. 121–144. Немало материалов, относящихся к данной теме, собрано в кн.: Толстая Е. Поэтика раздражения: Чехов в конце 1880-х — начале 1890-х годов. М., 1994.

(обратно)

41

См. общие оценки Волынского у Адамовичам «Нельзя, да и не надо сразу же подводить итоги этому наследству. Оно сложно, почти хаотично. В нем много золота, но еще не промытого <…> забывалось, что Волынский коверкает и насилует русский язык, допускает неточности в цитатах и текстах, извращает факты, сам себя опровергает. Волынскому недоставало истинного знания, подлинной осведомленности…» (Адамович-2. С. 41–43).

(обратно)

42

Речь идет о начале воспоминаний Гиппиус «Задумчивый странник», где она говорила о соотношении личности и литературного; стиля В.В.Розанова: «Писанье, или, по его слову, “выговариванье”, было у него просто функцией. Организм дышит, и делает это дело необыкновенно хорошо, точно и постоянно. <…> между ощущением (или мыслью) самими по себе и потом этим же ощущением, переданным в слове, — всегда есть расстояние; у Розанова нет; хорошо, плохо — но то самое, оно; само движение души» (Гиппиус З.Н. Стихотворения. Живые лица. М., 1991. С.314). Ср. у Адамовича: «Ремизов запальчиво отстаивает в послании к Розанову его, розановский, а заодно и свой, ремизовский, стиль, т. е. разговорно-бессвязную, неупорядоченную речь в противоположность языку книжно-холодному, мертвенно-канцелярскому, ученому, “высокому”. Интереснейший и сложный вопрос! Хотелось бы когда-нибудь “поднять перчатку”, брошенную Ремизовым…» (Адамович-2. С. 56–57).

(обратно)

43

Федор Августович Степун (Степпун; 1884–1965) — философ и беллетрист. В 1926 жил в Дрездене.

(обратно)

44

Речь, судя по всему, идет о романе Д.С.Мережковского «Мессия», который начал печататься в СЗ (№ 27). В письме от 26 июля 1926 Адамович рассказывал М.Л.Кантору: «я ей <Гиппиус> прошлый раз говорил, что она может написать статью о Мережковском (ей хочется), не обращая внимания на зубоскалов, которые ее заподозрят в кумовстве. Она предложила Милюкову, и тот отказался. Зинаида и пала духом» (Письма в «Звено». С. 143). Ср. также примеч. 96.

(обратно)

45

Основание для датировки — дата публикации статьи Г.Иванова (см. примеч. 54).

(обратно)

46

Адамович несколько лукавит. В недатированном письме к МЛ. Кантору он говорил: «“Версты” я прочел и хочу о них что-либо написать. Гиппиус написала в “Посл<едних> нов<остях>” и теперь жалеет, что ей не предложили в “Звено”, потому что там ее сокращают и стесняют. Я напишу очень мирно, без злобы, которой у меня и нет. Поздновато, но ведь повинны в этом Вы: Вы собирались написать о них сразу, и так и оставили это намерение. Если бы я знал, что Вы еще напишете, я бы “Версты” оставил в покое. Но, кажется, Вы отказались от этого. Если нет, — не пожалейте денег на телеграмму, а, м<ожет> б<ыть>, можно и Вас, и меня пустить, ибо книг выходит мало, а это все-таки “том”, да и со знаменитостями» (Письма в «Звено». С.150). Его статья опубликована: Зв. 1926. № 186, 22 августа, С. 1–2.; Известен и отзыв Гиппиус о ней: «Володя <В.А.Злобин> говорил, что вам не нравится Адамович о Верстах. Я не нахожу, чтобы это было уж так плохо. Я ему говорила, что его беда — “arne flottante” <нерешительная душа. — (франц.)>; но у него уж такой “не боевой темперамент”, по его словам; кроме того — его связывало нежелание “отругиваться”» (Письма к Берберовой и Ходасевичу. С.7).

(обратно)

47

Т. е. в газету «Последние новости». См.: Антон Крайний. О «Верстах» и прочем //ПН. 1926. 14 августа.

(обратно)

48

Имеется в виду статья: Ходасевич Вл. О «Верстах» // СЗ. 1926. Кн.29; перепеч.: Ходасевич В. Собр. соч. Т.2. С. 408–417.

(обратно)

49

См. в статье Адамовича: «Бунин, говоря о “Верстах”, заметил: “Книга дурного тона”. Каюсь в эстетизме: я с радостью прочел эти слова, так редко звучащие на нашем языке, в нашей, критике, и считаю их упреком верным и решающим. “Моветонство” “Верст” невыносимо» (Адамович-2. С.54). Гиппиус пересказала со своими комментариями этот фрагмент его письма в письме к В.Ф.Ходасевичу от 19 августа 1926 г.: «Адамович, по заказу Звена, также написал о Верстах; но, не зная моей статьи и боясь совпасть, — залез, говорит, в эстетику до слезливости. А кроме того — говорит, что боялся очень ругать, чтобы не подумали, что он бранится потому, что его выбранили. Словом, не предвижу ничего хорошего, да и он сам что-то слишком извиняется» (Письма к Берберовой и Ходасевичу. С.55).

(обратно)

50

Письмо Гиппиус, на которое отвечает Адамович, нам неизвестно, однако, судя по всему, изложенные там мысли близко сходились с теми, что были высказаны ею в различных письмах. Например, В.Ф.Ходасевичу 9 августа она писала:

«Оглупение мое — результат работы над ненормальной и непосильной задачей: написать о шайке Верст — все время думая не о ней, а о Милюкове. Две недели не спала и не ела, все изворачивалась, кучу бумаги изорвала, каждую мысль в 30 пеленок заворачивала, которые тут же и меняла опять… а результат — фельетон, себе самой противный, но в смысле Милюкова такой, что Дм<итрий> С<ергеевич> заставил меня его даже и не посылать. Я не писала «вольно» со времени «Общего Дела», и последняя вольная статья — первая в Совр<еменных> Зап<исках>. С тех пор пошла музыка другая — et voilia.»

(Письма к Берберовой и Ходасевичу. С.50)

И в письме к М.М.Винаверу от того же дня:

Почти неделю была занята очень трудной работой и даже чувствую от нее некоторое отупение. Главное — трудной не по существу по той необходимости «приспособляться», к которой мне трудно привыкнуть. Какое все-таки счастье писать «вольно», думая о теме и не думая о «редакторе», — как я писала раньше (и как я писала статью о вас). И как иногда мучительно искать выражение для своей мысли не самое точное, но самое «мягкое», что называется — писать «с оглядкой», все время «мазать». Вот уже 4 года я в этом положении, и, кажется, придется прибегнуть к героическим мерам, чтобы еще сохранить остаток способностей к писанию: на некоторое время совершенно отказаться писать для печати, а писать, как я пишу стихи: ни для чего, просто потому, что пишется, и когда пишется, и никуда не отдавать. «Дневник в пустыне», как я говорю. Этот мой «писательский отъезд в санаторию» уже совсем на мази: от «Совр<еменных> зап<исок>» я уже формально отказалась на некоторое, неопределенное время, несмотря на дружеские узы, с ними меня связывающие. То же, само собою, сделается с «П<оследними> нов<остями>», и — скажу вам откровенно — что более всего жаль мне расстаться со «Звеном». Между мной и его редактором еще не было и тени конфликта; все, что я для него писала, — я могла быть уверена, что труды мои не пропадут. Но… тут же я сурово себе возражаю, что если санатория — то режим надо выполнять во всю меру; что, наконец, если я к «Звену» никогда не «приспособлялась», то ведь и нужды не было, ввиду тем, а также определенной формы, где мне, конечно, дана, внутри известных рамок, свобода.

(Письма в «Звено». С. 146–147)

11 августа она еще раз несколько подробнее написала Ходасевичу:

Я вам писала, что Д<митрий> С<ергеевич> смотрит на мою статью в смысле Посл<едних> Нов<остей> вполне безнадежно, и даже предлагал ее не посылать М<илюко>ву, уж скорее, говорит, Винаверу! Это предложение вызвало у меня «горькую усмешку»; однако с тех пор я имела сведения, что Звено было бы не прочь, если б я написала о Верстах. Это, конечно, по наивности, но все-таки… Теперь же все бесполезно, ибо нечто уже испугавшее М<илюко>ва — Звено физически не может принять (М<илюков> — редактор и Звена). Но получается такая глупая история, что моя попытка заколодила вас, да и самое Звено: Адамович ждет результатов со мной, и о Верстах пока в Звене воздерживается. (Он, конечно, сумеет «смазать» так, как мне не удалось, при всех моих усилиях.) В конце концов — при моем решении удалиться в писательскую пустыню или «санаторию» для восстановления умственных способностей, — я готова на все решительно наплевать и на мою статью в первую очередь. (Письма к Берберовой и Ходасевичу. С.51)

Однако «всенародного» объяснения, несмотря на убеждения Адамовича, Гиппиус так и не написала. Более того, 11 сентября она признавалась в письме к Винаверу: «признаю, что рассердилась, погорячилась, и что если удаляться в пустыню — то надо тихомолком, исподволь и без объявления причин… Ну, дальше будет виднее» (Письма в «Звено». С. 151). Сотрудничества в парижской печати она не прекращала.

(обратно)

51

Резонанс (франц.).

(обратно)

52

Имя П.Н. Милюкова употреблено здесь как имя редактора газеты «Последние новости».

(обратно)

53

Имеется в виду статья Гиппиус под таким названием (см. примеч. 15, а также первая ее часть — ПН. 1925. 18 июня).

(обратно)

54

См.: «Главным образом Блок говорил о смерти и о любви. Сильней ли смерти любовь? Блок качал головой. — Нет, нет, это выдумка трубадуров, — смерть сильнее. Он молчит минуту, точно взвешивает свои мысли. Да, «смерть сильнее любви» (Иванов Г. Блок // ПН. 1926. 12 августа; перепеч.: Иванов Георгий. Стихотворения. Третий Рим. Петербургские зимы. Китайские тени. М., 1989. С. 428).

(обратно)

55

Судя по всему, имеется в виду письмо, подписанное «В.З-цкий», помещенное в книге В.В.Розанова «Темный лик: Метафизика христианства» (Розанов В.В. Религия и культура. М., 1990. С. 448–455), хотя не все подробности переданы Адамовичем точно.

(обратно)

56

Имеется в виду диалог Платона «Пир» (189d — 193а). Об этом мифе Гиппиус довольно подробно писала в статье «О любви».

(обратно)

57

Адамович был страстным игроком. См., например, в воспоминаниях И. Одоевцевой (Одоевцева И. Избранное, М, 1998. С. 714–740).

(обратно)

58

Вероятно, имеется в виду стихотворение «Дон-Жуан, патрон и покровитель…» (подробнее см. примеч. 64).

(обратно)

59

Скорее всего, речь идет о гонораре за рецензию на книгу Винавера: Гиппиус З. Лик человеческий и лик времен («Недавнее») // Зв. 1926. № 182, 25 июля. С. 2–4.

(обратно)

60

Антонин Петрович Ладинский (1895–1961) — поэт, прозаик и журналист. Жил в Париже, после войны стал членом «Союза советских патриотов», в 1950 выслан из Франции, переехал в СССР в 1955. Начал печататься в эмигрантских журналах как раз с 1926. Гиппиус писала о нем в письмах к Н.Н. Берберовой от 13 июля 1926: «Последнее стих<отворение> Ладинского в “Днях” мне довольно понравилось» (Письма Берберовой к Ходасевичу. С. 3–4) и к В.Ф. Ходасевичу от 9 июля (по поводу стихотворения «Муза»: СЗ. 1926. Кн. 28): «А Ладинский… какой-то бесхвостый. (Это, впрочем, понятно, почему.)» (Там же. С. 46). Вместе с Ладинский у нее бывал и с нею переписывался (см.: Там же. С. 55, 63).

(обратно)

61

Имеются в виду молодые парижские поэты.

(обратно)

62

Датируется по связи с предыдущими и последующими письмами.

(обратно)

63

Отмены (франц.).

(обратно)

64

Имеются в виду стихотворения Адамовича «Дон-Жуан, патрон и покровитель…» и Гиппиус «Ответ Дон-Жуана» для готовившегося к изданию первого номера журнала «Новый дом». 28 августа 1926 Гиппиус писала Н.Н.Берберовой: «Адамович сказал мне как-то, что он написал стихотворение; я просила его прочесть, но он обещал написать и прислать и действительно на другой день прислал. Оно меня вдохновило, к моему собственному удивлению, на ответ, в совершенно той же форме — только с иным содержанием. Когда, в след<ующий> свой приезд, Ад<амович> сообщил мне, что его стихотворение предназначается для Нов<ого> Дома, я спросила его, не согласится ли он, чтобы тут же, рядом, был и мой ответ? Спрашивать было надо, ибо хотя ответ по существу, но злой глаз мог бы усмотреть там обидное. Ад<амович>, однако, согласился, и я попросила его послать вам оба стихотворения вместе» (Письма к Берберовой и Ходасевичу. С.6). Ср. там же ее суждения по поводу двух стихотворений в письме от 9 сентября, из которых следует, что Берберова уже получила текст обоих стихотворений.

(обратно)

65

В.Ф. Ходасевич начал печататься в газете «Последние новости» (до того он состоял в числе постоянных сотрудников газеты «Дни») с 30 сентября 1926. Гиппиус писала ему по этому поводу 1 октября: «Поздравляю от души П<оследние> Н<овости> с вами, а вас “с приятным бонжуром”. Давно бы так. Чего киснуть было в этой коробке — ни красоты, ни радости. Красоты; положим, не найдется много и в П<оследних> Н<овостях> <..> а радость найдется, если и дальше так пойдет, с “наплывом” подписчиков и объявлений» (Письма к Берберовой и Ходасевичу. С.64).

(обратно)

66

Петр Бернгардович Струве (1870–1944) был редактором газеты «Возрождение» с ее основания (первый номер — 3 июня 1925) и до 18 августа 1927, т. е. расставания его с «Возрождением» в данный момент еще не произошло. Однако и Гиппиус писала Ходасевичу в уже цитированном письме от 1 октября «Если же назреют назревающие события, т. е. банкротств “Дней” (знаем из первоисточников), превращение газеты Вождя в некое “Сегодня” с Амфитеатровым вместо обманувшего расчеты Гукасова Струве (знаем из полупервых рук)…» (Письма к Берберовой и Ходасевичу. С.64). Подробнее см.: Яковлева Т. П.Б.Струве и газета «Возрождение» // Свой голос (Иркутск). 1993. № 1; Струве Г. Страница из истории зарубежной печати: Начало газеты «Возрождение» // Мосты (Мюнхен), 1959. Кн. З.

(обратно)

67

Имеется в виду: Гиппиус З. Мальчики и девочки // ПН. 1926. 17 сентября (перепеч. вместе с упоминаемыми далее статьями В.И.Талина: Долинский М., Шайтанов И. Мальчики и девочки: З.Гиппиус и В.Талин в парижской газете «Последние новости» // Октябрь. 1991. № 9. С. 160–165). Отвечая на это письмо, Гиппиус 3 октября говорила: «Письмо приятное, прежде всего потому, что умное. Вы, ничего не зная о моих петербургских полемиках с Португейзисом и вообще не зная об этой… ну, не змее в букете, а червяке в фиге, — отлично угадали его природу и наши литературные отношения» (Пахмусс. С.339).

(обратно)

68

В.И.Талин (Семен Иосифович (Осипович) Португейс, другой постоянный псевдоним — Ст. Иванович; 1880 или 1881–1944) — публицист. Посвятил разбору статьи Гиппиус две своих — «Предгрозовье» (ПН. 1926. 24 сентября) и «“Племенные” и “бесплеменные”»;(ПН. 1926.1 октября). Ср. также ответ Гиппиус: Чего не было и что было. // ПН. 1926.15 октября. Подп.: З.Н.Г. Ср. В уже цитированном письме Гиппиус к Адамовичу от 3 октября: «К его первой гадкой и вральной статье я нависала “фактические поправки”, просила Игоря всунуть их до его второй статьи, но Порт<угейс> одолел Игоря и пролез со второй. Я написала PS (все это нежным, поневоле, голосом) — теперь не знаю, что будет. Посмотрим, как они мне рот зажмут» (Пахмусс. С.339). Упоминаемый в тексте Игорь — секретарь «Последних новостей» И.П. Демидов.

(обратно)

69

Имеется в виду «Литературная беседа» в «Звене» от 3 октября (перепеч.: Адамович-2. С. 90–95; там же, с. 422–425 — содержательный комментарий О.А.Коростелева, где цитируется оценка этой «беседы», данная Гиппиус).

(обратно)

70

Имеется в виду описание вечера у не названного по имени в статье поэта Рюрика Ивнева (Михаил Александрович Ковалев; 1891–1981), сделанное упомянутым далее В.С.Чернявским.

(обратно)

71

Чернявский Владимир Степанович (1889–1948) — поэт и чтец, автор воспоминаний о Есенине (Звезда. 1926. № 4), которые цитирует в своей статье Талин.

(обратно)

72

Святополк-Мирский (подписывался также Д.С.Мирский) Дмитрий Петрович (1890–1939) — поэт, литературный критик, один из авторов и фактический редактор «Верст». С 1931 — член компартии Великобритании, в 1932 приехал в СССР, умер в заключении.

(обратно)

73

Венгеров Семен Афанасьевич (1855–1920) — историк литературы, библиограф. Адамович карикатурно передает его методику анализа произведения (насколько нам известно, специально о Г.Ибсене и конкретно о любимой Адамовичем его пьесе «Гедда Габлер» Венгеров не писал).

(обратно)

74

Стихотворение Адамовича было опубликовано: Зв. 1923. 17 сентября; Цех поэтов (Берлин). 1923, Кн.4.

(обратно)

75

Роман Д.С. Мережковского, печатавшийся в «Современных записках» (1926. Кн.27–29; 1927. Кн. 30–32).

(обратно)

76

О рецензии Адамовича см. в примеч. 91. Возможно, именно к его вопросам относятся слова из письма Гиппиус от 3 октября (начало рассуждения находилось на утерянной странице): «Не отрицает, что ему это будет полезно; однако уверен, что только что-то поймет он — как вы поймете все “другое”» (Пахмусс. С.340).

(обратно)

77

К этому месту относится замечание Гиппиус в ответном письме: «А что это за Mme Frouin chez qui <Мадам Фруан, у которой (франц.)> вы живете? Впрочем, все равно, если вам не грозит опасность на ней жениться» (Там же).

(обратно)

78

Основанием для датировки служит упоминание о статье Гиппиус памяти М.М. Винавера.

(обратно)

79

22 сентября 1926 Гиппиус сообщала Ходасевичу: «Адамович теперь вышел из пределов моей досягаемости — вернулся в Париж, где он там у вас под рукой…» (Письма к Берберовой и Ходасевичу. С. 63).

(обратно)

80

Речь идет об упоминавшейся выше статье Гиппиус «Его вчерашние слова» (см. примеч. 18).

(обратно)

81

Датируется по связи со следующим письмом.

(обратно)

82

Речь идет о Г.В. Иванове и И.В. Одоевцевой.

(обратно)

83

Лазурный берег (франц.).

(обратно)

84

Фундаминский (Фондаминский) Илья Исидорович (1880–1942) — общественный деятель (член ЦК партии эсеров), журналист, один из редакторов «Современных записок». Погиб в Освенциме.

(обратно)

85

4 (с прибавкой: «или 5»), ноября 1926 Гиппиус писала В.Ф.Ходасевичу: «Эти же “интимные” обстоятельства — т. е. почти внезапная здесь дороговизна и крайнее наше в данную минуту “поиздержанье” — заставляют нас отложить отъезд еще на две или три недели. Что называется — не с чем “сняться”. У Д<митрия> С<ергеевича> одних книг — 2 сундука!» (Письма к Берберовой и Ходасевичу. C.70).

(обратно)

86

«Новый дом» — журнал под редакцией Довида Кнута, Нины Берберовой, Юрия Терапиано и Всеволода Фохта, три номера которого вышли в 1926–1927. Гиппиус была заинтересована в издании журнала, многое обсуждала в переписке с Берберовой и Ходасевичем. Адамович опубликовал в первом номере стихотворение «Дон-Жуан, патрон и благодетель…» (см. выше). Негодование «литературной молодежи», судя по всему, было вызвано тем, что журнал с подобным названием ориентировался на творчество уже известных писателей.

(обратно)

87

В.А.Злобин рецензировал в первом номере «Нового дома» сборник «Версты», где весьма резко отозвался о поэзии М.Цветаевой:

…Следовало бы вместо поднятого над журналом красного флага повесить — красный фонарь. Тогда сразу бы многое объяснилось. Показались бы уместными не только специфические ругательства Артема Веселого и его цыганщина, но и Ремизов с некрофильским влечением к Розанову, с которым он, воистину, как с мертвым телом, делает, что хочет. О Марине Цветаевой нечего говорить. Она-то, во всяком случае, на своем месте. И как ей, в ее положении, не вздыхать, что мы в этот мир являемся «небожителями», а не «простолюдинами» любви, т. е. больше идеалистами, чем практиками «О когда б, здраво и попросту», восклицает она:

В ворохах вереска бурого

…на же меня! Твой.


А затем, спокойно разойтись, ибо:


Не обман страсть и не вымысел!

И не лжет — только не дли!


Но Цветаева все же не теряет надежды, что когда-нибудь, «в час неведомый, в срок негаданный», люди, наконец, почувствуют:


Непомерную и громадную

Гору заповеди седьмой,

и сбросят ее с плеч, -

обнажатся

И заголятся» <…>


Важна общая тенденция «Верст», их неодолимое влечение к безличному, к нечеловеческому. Вот почему всем существом Цветаева — против любви единственной, вечной верности, ибо ни в чем так не утверждается личность, как в этой любви.

Кстати, совсем не к месту над поэмой Цветаевой эпиграф из Гельдерлина: этот немецкий поэт-романтик с Цветаевой ни в чем не сходится, и менее всего во взгляде на любовь. Он любил всю жизнь одну, воспевал одну и даже в безумии остался ей верен. Напрасно поэтому пытается Цветаева с ним «перекликаться». Лучше бы с Коллонтай.

(Новый дом. 1926. № 1. С. 36–37)

Предположение Адамовича насчет мужа Цветаевой Сергея Яковлевича Эфрона (1893–1941) не было оригинальным. Еще не получив этого письма, в тот самый день, когда оно было написано, Гиппиус сообщала Ходасевичу: «Володя с нами не приедет не оттого, что боится Эфрона…» (Письма к Берберовой и Ходасевичу. С.72), а 12 ноября — Берберовой: «Володя, на замечание, что Эфрон как муж должен теперь В<олодю> бить, — очень правильно ответил: “Да это ее он должен бить, а не меня!” Конечно, раз доказано, что она сидит под красным фонарем!» (Там же. С. 14).

(обратно)

88

Статья Гиппиус — «Прописи» (подп.: Антон Крайний).

(обратно)

89

См.:

X. говорит:

— Не понимаю, как можно писать прозу, «статьи» — для себя, не по нужде и не к сроку. Стихи — другое дело. И стихи, конечно, всегда «не то», но статьи пишешь с заведомым «полуотвращением», и уж без всякой компенсации, которую получаешь от стихов.

В этих словах очень много содержания. Прежде всего, они опять напомнили мне: есть в стихах, в стихосложении для молодых наших современников, — какая-то отрава. Поэзия представляется «высшей сферой», а поэт — «первым чином» <…>.

Словом, поэзия становится высшим критерием. Бог, не имеющий права быть Богом, — идол. Идол поэзии так же противен, как всякий другой.

И «полуотвращенье» к прозе, к «статьям» — знак интересный. Можно, конечно, писать статью и не с «полу», а с совершенным отвращеньем, но другая пишется с неменьшим «захватом», чем стихи.

<…> Но душа-то одна, и не любить чувственно свою мысль («полуотвращение») можно или мало ее ощущая или ее не имея. Неприязнь к прозе очень часто объясняется отсутствием общих идей.

Это немалая беда нашей современности и современных «служителей искусства».

(Новый дом. 1926. № 1. С. 17–18).

(обратно)

90

«Достоевский за рулеткой» (франц.). Имеется в виду книга: Fulon Miller R., Eckstein Fr. Dostoievski a la roulette / Trad, de H.Legros. Paris, 1926 Об этой книге в «Звене» писал В.Вейдле: Достоевский за рулеткой // Зв 1926. № 186, 22 августа. С. 5–6 (подл. Д. Лейс).

(обратно)

91

Имеется в виду очередная статья из цикла «Литературные беседы» (Зв. 1926. № 198, 14 ноября. С. 1–2; перепеч.: Адамович-2. С. 106–110). В тог же день, 14 ноября, Гиппиус писала Адамовичу:

О вашей очередной беседе Д<митрий> С<ергеевич> сказал, что сам вам напишет, если успеет, а пока просит вам передать его слова… которые я передам потом, а сначала просто расскажу, что он говорил со мной о вашей статье, это интереснее — не правда ли?

Говорил прежде об общем, потом о частном. Говорил, что, ведь, не в его самолюбии дело, и не первой важности, «хвалебная» статья или нет. Важно — важно ли то, что он говорит, и что это такое. Заметил, что об «одиночестве» — не совсем верно, и он сам пожаловаться на «абсолютное» — в сущности бы не смел. Оно было, главное, в России, и теперь, почти абсолютное, в эмиграции. Но в Европе, там и здесь, всегда были люди, знающие, о чем он говорит, потому что думающие сами о том же. С другой стороны, не всегда и не во всем лень читательская причина; кроме нее — есть какое-то странное (или не странное) внутреннее противодействие именно идеям такого рода. Внутренний отпор, что ли, противное течение, другая вся «линия». То есть как бы «не корми меня тем, чего я не ем», и других не корми, потому что и они не едят или должны не есть. Д<митрий> С<ергеевич> признал, как вы сами пишете, что заметка немного сбита и скомкана в конце (я тоже это нахожу: если б за счет почтительных похвал самому Мережковскому прибавить несколько слов о сути того, что он говорит о Мессии, или хочет сказать — вышло бы стройнее). Но туг же сказал, что написана заметка «прелестно», со свойственной вам тонкостью и нежностью иронии (тут я делаю поправку и замечаю, что иной раз вы перетончаете иронию так, что грубоглазые ее и просто не видят; иногда же тонина ваша пахнет слабостью).

(Пахмусс. С. 341–342)

Ни письма Мережковского к Адамовичу, ни передачи его слов мы не знаем.

(обратно)

92

Я старался изо всех сил (франц.).

(обратно)

93

Имеется в виду статья: Бахтин Н. Похвала смерти // Зв. 1926.14 ноября. Николай Михайлович Бахтин (1894–1950) — филолог и философ, старший брат М.М.Бахтина, постоянный сотрудник «Звена». Гиппиус высоко ценила его творчество. См., например, в письме к Н.Н.Берберовой от 26 июля 1926 относительно приглашения в журнал «Новый дом»: «В числе сотрудников я не усматриваю Бахтина. Он, правда, странный человек, с ним трудно, но все-таки очень человек, т. е. довольно редкая ценность» (Письма к Берберовой и Ходасевичу. С.5). И несколькими днями позже, 2 августа: «У меня к нему самая “несчастная любовь”, ни на одно письмо, даже деловое, не могу от него двух слов ответа добиться, но это не мешает мне относиться к нему с совершенно неизменной и справедливой благосклонностью» (Там же. С.7).

По поводу данного диалога Гиппиус писала Адамовичу в том же письме от 14 ноября:

Теперь насчет Бахтина. Читая его, я приходила все в большее и большее удовольствие, пока… не прочла до половины или до трех четвертей. С этой третьей четверти я, если бы не стояла на своих ногах и страдала еще, как многие, «внутренним беспорядком», — немедленно полетела бы вместе с Бахтиным вниз… куда? В бездну? Как бы не так! Даже не в бездну, а просто в лужу дешевого эллинизма, той его поверхностной линии, которая сосуществовала с другой, глубокой. Насколько я вспоминаю (подробности спрошу у Дмитрия Сергеевича) — это была линия Эпикура, шедшая против, — (а вернее, около, — бочком, петушком) — линии Элевзинских мистерий. Теперь, в современности, как и вышло в данном случае у Бахтина, — линия Эпикура и не может отражаться иначе — только с надломом посередине. Так что, собственно, не выходит и линии. Боже мой! какой черт приставлен к этому замечательному человеку — Бахтину? Идет он, идет по доске, твердо и смело, и вдруг черт специально дернет его за ногу, и пиши пропало! Вне этих моих воздыханий — думаю, хорошо бы нам всем устроить несколько битв с Бахтиным, не прямо на данную тему, на какую угодно, самую конкретную, — все будут (битвы) об одном, и все интересны и нужны. А насчет данной его статьи — вот еще что: возьмите мою Чертову Куклу <…> и посмотрите, как называется там «Письмо Самоубийцы» Достоевского. Оно в Дневнике писателя, но заглавия я не помню. В Чертовой Кукле оно приведено в выдержках, оно у меня — тема собрания Религиозно- Философского Общества (очень интересно прочесть его <письмо> целиком). Но речь — возражение моего героя (Юрули) — абсолютно совпадает по всей сути своей с тем, что говорит в Звене Бахтин. С тою разницей, что мой герой логичнее, ибо сам, в себе, логичнее. <…> Лучше не передавайте Бахтину всего, что я вам написала; боюсь, что вы меня уроните в его глазах, а я уж предпочитаю сама урониться, когда с ним увижусь. Но поклон обязательно передайте.

(Пахмусс. С. 342–344)

Адамович также очень высоко ценил Бахтина и четверть века спустя назвал его одним из самых замечательных людей, встреченных за долгую жизнь: Адамович Г. Памяти необыкновенного человека И Новое русское слово. 1950. № 14030,24 сентября. С.8.

(обратно)

94

Имеется в виду статья К.Мочульского «Литературные беседы» (Зв. 1926. № 197, 7 ноября. С. 1–2), где рецензировались «Ров львиный» А.Ремизова и «Разными глазами» Ю.Слезкина. Константин Васильевич Мочульский (1892–1948) — историк литературы, критик, постоянный сотрудник «Звена». Во время отъездов Адамовича Мочульский три раза (данный случай был последним) заменял его в самой популярной рубрике «Звена» «Литературные беседы». 14 ноября 1926 З.Гиппиус ответила Адамовичу: «Что касается вашего “заместителя”… мы с вами о нем говорили, и довольно были, кажется, согласны. В Беседах он остался верен себе. Насчет “хлесткости”, впрочем, заткнул вас за пояс. Да и Антона Крайнего, пожалуй, — в последних его проявлениях» (Пахмусс. С.343).

(обратно)

95

По поводу этого пассажа Гиппиус отвечала Адамовичу: «Насчет Звена — все при свидании. Мне надо почуять, чем там пахнет, атмосферу, — о которой вы мне понятия дать не хотите» (Пахмусс. С.343). Имеется в виду, что после смерти редактора «Звена» М.М.Винавера в журнале могли произойти изменения.

(обратно)

96

Речь идет о статье: Антон Крайний. Современные записки. Кн.29 // ПН. 1929. 11 ноября. Там говорится, среди прочего, и о романе Мережковского «Мессия». Отвечая Адамовичу, Гиппиус говорила: «я, пожалуй, и могу писать иногда о Д<митрии> С<ергеевиче>, хотя бы те несколько слов, которые написала <..>; но не кажется ли вам, что как правило, как “вообще” — это опасно? Что, если о Бунине начнет писать Вера Николаевна, о Таманине — доктор Манухин, о Кокто — un de ses petits… “prisonniers” <один из его маленьких… “пленников” (франц.)> (говоря модным словом)? Может быть, действующее правило (или обычай) благодетельно нас охраняют?» (Пахмусс. С.342). Упоминаются: жена И.А.Бунина Вера Николаевна (урожд. Муромцева; 1881–1961), писательница Татьяна Ивановна Манухина (1886–1962), писавшая под псевдонимом Т.Таманин, и ее муж И.И.Манухин, о котором см. примеч. 208.

(обратно)

97

По этому поводу Гиппиус отвечала: «…мне хотелось еще насчет той середины, или равновесия, или гармонии “приязненности” и “выдумки” (мысли), о которых вы пишете. Вы пишете очень верно, но… не ищите этой “середины”, т. е. специально не ищите. Она сама придет, если суметь быть верным одному правилу (очень трудно!): “Считай то дело, которое сейчас делаешь, самым важным и делай его хорошо, т. е. во всю силу”. Как будто непонятна связь, не правда ли? Но вдумайтесь, вглядитесь, и увидите» (Пахмусс. С.343).

(обратно)

98

Речь идет о книге Ф. де Ларошфуко (La Rochefoucauld; 1613–1680) — фамилию его Адамович пишет с ошибкой — «Размышления, или Моральные изречения и максимы» (1665).

(обратно)

99

Poste restante — до востребования (франц.). Ср. в ответном письме Гиппиус: «Ваши “poste restante” и “увы” дают пищу моему гротескному воображению и рисуют такие образы: утром вы заседаете в Звене, днем шатаетесь под хлябями парижскими, в сумерки — на Монмартре, а ночью спите, свернувшись, под дверями запертого бюро № 45» (Пахмусс. С.344).

(обратно)

100

Датируется по дню собрания «Зеленой лампы».

(href=#r100>обратно)

101

Парафраз строчки из стихотворения Гиппиус «Улыбка»: «Я изменяюсь — но не изменяю». См.: Гиппиус З.Н. Стихотворения. СПб., 1999. С. 100 (Новая библиотека поэта).

(обратно)

102

Чтобы деморализировать (франц.).

(обратно)

103

Имеется в виду собрание «Зеленой лампы» 1 марта 1927, посвященное продолжению прений по докладу Гиппиус «Русская литература в изгнании», где Берберова говорила о «Маленьких трагедиях» Пушкина как его лучших вещах, хотя и написанных на иностранные темы, Довид Кнут упоминал про березки, и все, включая Адамовича, спорили с Талиным-Ивановичем.

(обратно)

104

Имеется в виду одна из «Литературных бесед» Адамовича о лекциях Мережковского, в которой молодежь обвинялась в том, что «у нее на лицах написано: “ne pas s’en faire” или по-русски “моя хата с краю”» (Зв. 1927. № 211,13 февраля. С. 1–2).

(обратно)

105

Из стихотворения Лермонтова «Дума».

(обратно)

106

Датируется на основании письма Гиппиус от 8 июля, на которое данное письмо является ответом, и ее же ответного письма от 19 июля. Обычный срок доставки писем из Ле Канне, где жили тогда Мережковские, в Ниццу к Адамовичу составлял два дня.

(обратно)

107

Гиппиус начинала ответное письмо к Адамовичу от 19 июля: «Что это, Боже мой, как вам не стыдно? “Расслабление”… “безо всякого удовольствия” “Болен”… Мне вот уж, кажется, позволительно, да и то я смотрю на свою хворобу, на то, что похудела, как нитка, и ничего не ем — как на “вину” (кто это сказал, что болезнь — “вина”?). Но серьезно — это вы в Париже засиделись. Если б я лучше себя чувствовала и, кроме того, “путешествовала” (как вы почему-то предположили) — я бы приехала взглянуть на ваше "расслабление”» (Пахмусс. С.349). Несмотря на оправдания в следующем письме Адамовича, судя по всему, он и на самом деле чувствовал себя в эти дни очень плохо. Ср. в его июльских письмах к МЛ.Кантору: «Я болен и в расстройстве чувств — физических и моральных. Правда, — и не думайте, что это деньги и карты. Я вам не надоедаю, а просто делюсь» (Письма в «Звено» — С. 154); «Я очень себя скверно чувствую, и мне трудно “сочинять”, особенно при противодействии домашних и доктора» (Там же. С.155).

(обратно)

108

С 1 июля 1927 «Звено» стало появляться в виде не еженедельного, а ежемесячного журнала. В письме от 8 июля Гиппиус писала Адамовичу: «Если Новый Дом (журнал) когда-нибудь выйдет тоже “сиротского” вида, но внутри будет свеж и приятен, — пожалею ли я, что он не достиг изящной наружности Звена? Ибо Звено… pardon, это долгий и обстоятельный разговор, — когда вы приедете. Пока лишь одно: вам серьезно не кажется, что журнал еженедельный и ежемесячный — это “две большие разницы”? Допустим, Кантор, по неопытности, этого не знает, — но вы?» (Пахмусс. С.348). Несколько подробнее мнение Гиппиус о новом «Звене» узнаем из ее письма к В.Ф.Ходасевичу от 5 июля: «Звено… ах! При концентрации все стало видно. Образовался какой-то Кугель, только что упавший с луны» (Письма к Берберовой и Ходасевичу. С.78). О «Кугеле» см. примеч. 150.

(обратно)

109

Вейдле В. «Мир Искусства» // Зв. 1927. № 1. Об авторе этой статьи Адамович писал М.Л.Кантору в начале августа 1927: «Вейдле — которого все-таки, apres tout <после всего — (франц.)> и несмотря ни на что, приходится ценить на вес золота; как “снобизм” настоящей пробы…» (Письма в «Звено». С.157).

(обратно)

110

С водяными знаками (франц.).

(обратно)

111

Имеется в виду рассказ Гиппиус «Что это такое? (Из мемуаров Мартынова)» (Зв. 1927. № 1. С. 31–39).

(обратно)

112

Намек на то, что несколько ранее Гиппиус печатала в еженедельном «Звене» повесть «Мемуары Мартынова» (Зв. 1927. № 211, 215, 217,225,227); окончена печатанием она была в журнале «Иллюстрированная Россия».

(обратно)

113

Роман Г. Флобера «Воспитание чувств».

(обратно)

114

Известно, что Блок высоко ценил творчество Флобера вообще и «Воспитание чувств» (переведенное, кстати, его бабушкой) особенно. Однако единственное прямое упоминание этого романа, которое хоть отчасти напоминает высказывание Адамовича, обнаруживается в статье «Крушение гуманизма»: «Во Флоберовском “Сентиментальном воспитании” заключено древнее воспоминание, перед которым гуманные основы общежития начинают казаться пустой побрякушкой» (Блок А. Собр. соч.: В 8 т. Т.6. М.; Л, 1962. С. 109).

(обратно)

115

Судя по всему, имеется в виду «Твоя смерть» (Воля России 1927. № 5–6), которую Адамович рецензировал (Зв. 1927. № 2; перепеч.: Адамович-2: С. 259–261).

(обратно)

116

Эта запись находится не в «Уединенном», а в первом коробе «Опавших листьев» и не повторяется. См.: «Напрасно я обижал Кускову… Как все напрасно…» (Розанов В.В. О себе и жизни своей. М., 1990. C.225). Ср. также повторяющееся в «Смертном» и втором коробе «Опавших листьев»: «Что я все нападаю на Венгерова и Кареева. Это даже мелочно…» (Там же. С. 135, 343).

(обратно)

117

О литературных распрях Цветаевой и Адамовича см. отдельную книгу: Марина Цветаева и Георгий Адамович: Хроника противостояния / Сост. предисл. и примеч. О.А.Коростелева. М., 2000.

(обратно)

118

Марк Львович Слоним (1894–1976) — литературный критик и политический деятель. Один из основателей журнала «Воля России». Адамович и Гиппиус относились к его деятельности весьма неприязненно.

(обратно)

119

Болтовня (франц.). В дальнейшем Адамович использует также русскую транслитерацию этого слова.

(обратно)

120

Датируется на основании того, что является ответом на письмо Гиппиус от 19 июля 1927, а на данное письмо Адамовича она отвечала 24 июля.

(обратно)

121

Отсылка к названию известной книги, составленной из писем В.И.Иванова и М.О.Гершензона друг к другу (Пг., 1921).

(обратно)

122

Имеется в виду рассказ Гиппиус «Мемуары Мартынова. IV. Ты-ты» (Зв. 1927. № 225, 27 мая. С. 7–9), где находим такие слова: «Пришлось беганье заменить велосипедом, а потом я взял маленький Рено и ездил один, порой как бешеный, просто чтобы метаться. Жил в ментонском Паласе, но, можно сказать, жил везде: и в Ницце, и в Монте-Карло, и в Каннах. <…> Хотелось быть сразу во всех местах: и в Каннах, и в Ментоне, и в Ницце» (С.7). Сен-Рафаэль в тексте не упоминается.

(обратно)

123

О ком идет речь, неизвестно. В ответном письме Гиппиус говорила: «А “путешествие”… с французом нашим случилось несчастие: он — женился! Вы сами понимаете, что это такое. У нас есть еще прошлогодний “мусорщик”, но сейчас он занят» (Пахмусс. С.353).

(обратно)

124

В ответ на этот рассказ Гиппиус 24 июля ответила Адамовичу длинным рассуждением:

Теперь хочу сделать к вам одну поправку, раз навсегда, ибо я уже давно заметила одно смешение, которое вы делаете не замечая. Это будет рассуждение о рассуждении, но и для практики оно немаловажно.

Я не в том уверена, что «болезнь — вина», как говорит это какой- то философ; во всяком случае, говорил он про вину в другом смысле, — в каком только и можно сказать. То есть вина — грех. Грех — «tare»… <убыль — {франц.)> и т. д., вы понимаете, если стали в эту плоскость. Можно стыдиться греха и даже считать его унизительным, но ведь это все в другом порядке; то же, о чем вы говорите (недаром соединили тут с молитвой), называется целомудрием и вытекает из тонкого — непременно тонкого! — ощущения праведной человеческой самости. Слово «целомудрие» — очень хорошее слово, необыкновенно широкое и, при широте, не теряющее своей глубины. Оно распространяется на любовь, решительно на всякую, на материнскую, на какую угодно (и на молитву, еще бы!). Я отлично понимаю, что вы возмутились простодушным: «Подожди, я Богу молюсь», но, может быть, вы поймете и такой случай: я влюбилась однажды в прекрасную даму с черной бархаткой на шее; было мне тогда пять лет; а когда она вдруг (при всех!) спросила меня: «Зиночка, а так ты меня любишь?» — я предпочла сказать ей: «Нет! тьфу! дрянь!» (чтоб крепче было!). И наказанье за «скандал» приняла гордо, как пострадавшая за правду. <…> Это комическая мелочь, капелька, но и в ней отражено то же «целомудрие». Оно может переплетаться кое- где с «самолюбием», но никогда с ним не сливается. Я нахожу женщин, в большинстве, грубыми именно потому, что они реже обладают этим целомудрием, а когда и обладают — его не понимают. Предлагаю вам им не подражать, не смешивать понятий и твердо знать, о чем вы говорите, когда об этом говорите. Ведь нужно еще и тут соблюдать меру, а как ее находить, не понимая, в чем?

(Пахмусс. С. 352–353).

(обратно)

125

Адамович по памяти приводит слова Елены Андреевны из второго действия «Дяди Вани». У Чехова: «Мир погибает не от разбойников, не от пожаров, а от ненависти, вражды, от всех этих мелких дрязг…».

(обратно)

126

Ответ на высказанное Гиппиус в письме от 19 июля мнение: «третье — о чем я и писала: тон всеобщей “рецензентности” в ежемесячном журнале должен бы измениться — в сторону все-таки тона “статейности” Это оттенок неуловимый — если не хотеть его уловить или не уметь» (Пахмусс. С.350). Отметим, что и сам Адамович был не удовлетворен состоянием дел в «Звене». См. его рассуждения в письме к М.Л.Кантору от начала августа 1927 (Письма в «Звено». С. 157).

(обратно)

127

Опять полемика с тем же письмом Гиппиус, где говорилось: «Помимо моих исключительных личных несимпатий к а lа Аполлон и а lа Весы (что вы сурнуазно <от soumois (франц.) — скрытно.)> подчеркиваете), есть ведь и объективная непреложность времени или времен. <…> Это первое возражение. Второе — и все-таки дело не в бумаге. Весы были остро-полемичны, резки и широки, — терпимы к “товарищу Герману”, вашему покорному слуге, который и тогда не оставался липнуть в сахарной воде “искусства” когда ему этого не хотелось» (Пахмусс. С. 349–350). Упоминаемый в обоих письмах «Товарищ Герман» — псевдоним, использованный в полемических целях сперва Гиппиус («Золотое руно» // Весы. 1906. № 2), а затем В.Я. Брюсовым («Золотому руну»//Весы. 1906. № 5).

(обратно)

128

О М.Л.Слониме см. примеч. 118. Ср. также в письме Адамовича к М.Л.Кантору от начала августа 1927: «Это приятно, что они <«Новый дом»> выходят, — будет с кем “полемизировать”, а то со Слонимом, право, тошно» (Письма в «Звено». С. 157). И действительно, в годы сотрудничества в «Звене» Адамович совершенно игнорировал мнения Слонима.

(обратно)

129

В наше время (франц.).

(обратно)

130

Речь вдет о резкой полемике, которую в течение 1927 года варшавская газета «За свободу!», одним из редакторов которой был Д.В. Философов (1872–1940), вела с парижскими журналами, в том числе со «Звеном» и с «Новым домом». Подробнее см.: Богомолов Н.А. Русская литература первой трети XX века. Томск, 1999. С. 423–432.

(обратно)

131

Марк Вениаминович Вишняк (1882–1975) — политический деятель, литературный критик, мемуарист, один из редакторов «Современных записок».

(обратно)

132

Имеется в виду литературное общество «Зеленая лампа», первое собрание которого состоялось 5 февраля 1927. Наиболее подробная фактическая информация о ней — Зеленая лампа. См. также: Терапиано Ю. Литературная жизнь русского Парижа за полвека (1924–1974): Эссе, воспоминания, статьи. Париж; Нью-Йорк, 1987.

(обратно)

133

Цитата из «Вишневого сада» — см. примеч. 308. Отвечая на эти жалобы, Гиппиус писала: «Знаете, мне даже нравится, что вы утеряли “последние остатки ценностей”. Уж терять так терять, дочиста. В этих случаях (т. е. когда самому кажется, что все теряешь) остаются, однако, нужные, неистребимые корни, из которых идут свежие ростки. Но вы еще не дошли “дочиста”. Еще на пути. А путь, по-моему, хороший, — революционный и возродительный (впрочем, и тут человек на человека не приходится: иной и возродился бы — да не успел, умер раньше). Критику действительно в таком состоянии писать трудновато: какая же оценка, раз нет ценностей! Что говорить, когда все все равно!» (Пахмусс. С.352).

(обратно)

134

Имя В.Ф.Ходасевича упомянуто здесь как символ последовательного пушкинианства (заметим в скобках, что «незыблемый критерий» Адамовича может быть ритмико-интонационной отсылкой к названию знаменитой речи Ходасевича «Колеблемый треножник»).

(обратно)

135

Речь идет о недавно появившемся романе «В Проточном переулке» (Париж, 1927). Адамович рецензировал его в таких выражениях: «Читатель! Не совестно ли вам за автора <…>. Правильно говорят: бумага все терпит. Если бы не это долготерпение, она под эренбурговским стихотворением в прозе рассыпалась бы от стыда и от злости» (Адамович-2. С.275), Продолжая тему «потери ценностей» (см. примеч. 13), Гиппиус писала Адамовичу 24 июля: «…читайте, читайте Эренбурга, есть же — пусть малая — надежда рассердиться. Сколько бы вы ни потеряли — до того состояния “неимения”, в каком находится Осоргин (только что написавший нежнейший отзыв об этом самом Эренбурге), вы не дойдете никогда. И кстати: разве так возмутительно, что у неимеющего Осоргина отнимается и то, что он имеет? Не должно ли так быть по правде?» (Пахмусс. С.352). Гиппиус называет рецензию М.А.Осоргина на роман «В Проточном переулке» (ПН. 1927. 21 июля; обширная цитата — Попов В., Фрезинский Б. Илья Эренбург в 1924–1931 годы: Хроника жизни и творчества. СПб., 2000. Т.2. С. 211–212).

(обратно)

136

На этот вопрос Гиппиус подробно отвечала в письме от 24 июля: «Новый Дом, в ожидании великих преобразований и богатых милостей, пока что высвобождается от несчастного факта (видимо, слово неверно прочитано публикатором и следует читать «Фохта». — Н.Б.), превращается в Наш Дом и выходит в приблизительно прежнем виде. Грандиозные его проекции не исчезают, но откладываются до осени. Наш Дом — однако, нитка, которую нужно тянуть» (Пахмусс. С.351). О судьбе «Нового дома» вспоминала Н.Н.Берберова: «уже после первого номера (1926 г.) “Новый дом” оказался нам не под силу: Мережковские, которых мы позвали туда (был позван, конечно, и Бунин), сейчас же задавили нас сведением литературных и политических счетов с Ремизовым и Цветаевой, и журнал очень скоро перешел в их руки под новым названием (“Новый корабль”)» (Берберова Н. Курсив мой: Автобиография. Нью-Йорк, 1983. Т.1. С.317).

(обратно)

137

Относительно этого рассуждения Адамовича Гиппиус писала 24 июля: «Насчет “манифеста”… вы, конечно, шутите? Но меланхолические шутки. Я, слава Богу, не Игорь Северянин, помноженный на Бальмонта, чтобы в данном положении, при данных обстоятельствах, с такими претензиями выскакивать. На кой черт кому из Талиных и Шлецеров я нужна со всем моим багажом? Людей смешить? Вас развлечь? Нет, эти выстрелы из пробкового пистолета меня не соблазняют» (Пахмусс. С. 353). См. также примеч. 50.

(обратно)

138

Шлецер Борис Федорович (Фердинандович; 1884–1969) — литературный и музыкальный критик.

(обратно)

139

Об этой статье Адамович писал также М.Л.Кантору: «Посылаю статью Талина, которую Вы мне переслали. Почему он мне прислал? По-моему, ее надо напечатать, хоть она премерзко написана (не в тоне “Звена”). Но содержание — живое и в общем верное, не сделать ли “в дискуссионном порядке”?» (Письма в «Звено». С.155). Такая статья в «Звене» не появлялась.

(обратно)

140

4 августа 1927 Гиппиус писала: «Книга Анненского у меня в Париже, вполне сохранна» (Пахмусс. С.359). Судя по всему, речь идет об экземпляре, описанном Адамовичем в очерке «Зинаида Гиппиус»: «Поэзию Иннокентия Анненского она в свое время полностью просмотрела <…>, а прочтя “Кипарисовый ларец” впервые в Париже, вернула мне книгу с замечаниями на полях столь безгранично безапелляционными и до смешного близорукими, что следовало бы экземпляр этот ради памяти ее уничтожить» (Одиночество и свобода. С. 87–88).

(обратно)

141

Инн. 12:24.

(обратно)

142

«Умри и будь!» (нем.) — цитата из «Фауста» Гете.

(обратно)

143

На этот длинный пассаж Гиппиус отвечала столь же пространно в письме от 25 июля 1927:

Мое простодушие, дорогой Георгий Викторович, хотя и большое — не простирается до веры, что все, что вы говорите, серьезно; нет, по видимости — чтобы меня «дразнить» (деморализовать). Однако я в такой sac <мешок (франц.)> не дамся. Ну неужели мне поверить, что вы искренно будете повторять подобные затхлости, вроде «человек — это гордо» или размазывать, после Шеллинга, Ницше, после Вейнингера и Вл. Соловьева, «высокую» идею богоборчества, да еще в таких «общедоступных» тонах? Когда-то этот карандаш был тонко очинен, но с тех пор имел время отупиться; ей-Богу, нынче и последняя кухарка карандаш слюнит, чтобы что-нибудь написать. <…>

Я, конечно, со всеми вашими положениями согласна (и даже родилась, кажется, с ними). Еще бы не «все пройти насквозь», еще бы не со «всем грузом»; и далее — еще бы не с «открытыми глазами» (моя классическая фраза — «сознавай и себя не обманывай»), наконец, еще бы не Вольтер, если выбирать между ним и готовым «аще и обряще», еще бы не было правды в «разуме» (большом) и даже в маленьких «разумничках» вроде Писарева… и т. д., и т. д. Я не вижу корысти и обо всем этом беседовать, ибо все это слишком известно и слишком бесспорно. Только выводы наши не сходятся: мои логичны, а ваши… так неожиданны, что тут-то я и склонна видеть «нарочные» белые нитки, которыми вы их, для меня, пришили. «Пройти» все — хорошо; но «пройти» не может означать «завязнуть». Как это и «пройти» и «завязнуть»? <…> Нет, давайте без хитростей: если мы оба стоим за принцип «до конца», — то стоим и за додумыванье «до конца», без уверток и белых ниток. <…> Вообще же эти «гордости» (демонические и всякие другие, того же пошиба) кажутся мне какими-то детскими штанишками. <…> Но, повторяю: если вы «серьезно» мне разводили всю эту «философию», т. е. ее держались бы в самом деле, то (рассуждаю по логике и по совести) — вы, во-первых, ни одного бы своего стихотворения не написали, — уж конечно! А во-вторых, и мне бы, даже от скуки, никогда не написали ни строки. <…> Я действительно думаю, что больше силы в признании своей слабости, чем в упорном ее отрицании. Больше силы в откровенном искании помощи, чем в ее «гордом» отвержении. Говоря strictement <строго (франц.)> о себе — <…> я и перед вами нисколько не боюсь признаться, что я весьма слабый человек, малодушный, в общем, средний. Но все-таки я не мало имею, потому что я многого хочу. И не то чтобы я достиг, сам, а чтоб было. Вот тут, кажется мне, и весь секрет.

(Пахмусс. С. 354–356)

(обратно)

144

Из стихотворения О.Э. Мандельштама «Я не слыхал рассказов Оссиана…».

(обратно)

145

Всеволод Борисович Фохт (1895–1941) — поэт, журналист, соредактор журнала «Новый дом».

(обратно)

146

Юрий Константинович Терапиано (1892–1980) — поэт, критик, мемуарист, соредактор журнала «Новый дом».

(обратно)

147

Пушечное мясо (франц.).

(обратно)

148

Имеется в виду фраза из письма Гиппиус от 24 июля: «У меня есть одно намерение, относительно которого я даже хочу спросить вашего совета, но до следующего письма, а то будет очень длинно, необходимо обстоятельно вас информировать и просить, без “деморализации”, вашего мнения объективного. Ибо это мое “сожжение кораблей”, не ваше» (Пахмусс. С.353). В письме 27 июля она написала: «“Сожжение кораблей” будет серьезное, но опять нет места!» (Там же. С.357).

(обратно)

149

Михаил Львович Кантор (1884–1970) — поэт, критик. Секретарь, а с 1926 — редактор «Звена», соредактор журнала «Встречи», вместе с Адамовичем издал антологию зарубежной поэзии «Якорь». Близкий друг Адамовича. Подробнее см.: К истории русской зарубежной литературы: Как составлялась антология «Якорь» / Публ. и комм. Г.Струве // Новый журнал. 1972. № 107; К истории русской зарубежной литературы: О парижском журнале «Встречи». С приложением переписки двух редакторов / Публ. Г.Струве // Новый журнал. 1973. № 110; Письма в «Звено».

(обратно)

150

Прозвище «Кугель» дала журналу «Звено» Гиппиус, так поясняя в письме к Адамовичу от 19 июля 1927, что имеется в виду: «…оно <«Звено»> произвело на меня впечатление Кугеля (Театр и искусство), но еще Кугеля, упавшего с луны. Боюсь, что всякий журнал, теперь вздумавшись воскресить Весы и Аполлон, или дягилевский Мир искусства — обязательно будет лишь Кугелем с луны, — только» (Пахмусс. С. 350). Александр Рафаилович Кугель (1864–1928) — театральный критик, журналист, редактор журнала «Театр и искусство» (1897–1918).

(обратно)

151

Евгений Владимирович Шах (1905-?) — поэт. В первом номере «Звена» за 1927 напечатано его стихотворение «Когда закат чарует города…», действительно описывающее прогулки по Парижу, в том числе по Елисейским Полям и площади Согласия.

(обратно)

152

Михаил Александрович Струве (1890–1948) — поэт и прозаик, постоянный сотрудник «Последних новостей» и других парижских газет. Его упоминание здесь вызвано словами Гиппиус в письме от 24 июля о возможностях дальнейшего существования «Нового дома»: «Чтобы кончить о Нашем Доме, добавлю: сегодняшняя комбинация мало похожа на вилы по воде, так как тут замешан человек довольно деловой — Михаил Струве (не с литературной стороны)» (Пахмусс. С. 351–352). Адамович иронически писал по этому поводу М.Л.Кантору: «…они меняют название (не то “Наш дом”, не то совсем без дома), собираются выходить “как часы” или “как «Звено»”, - т. е. точно каждое 15-е число, полны высокой идеологией и находятся под деловым покровительством Мих. Струве» (Письма в «Звено». С. 157).

(обратно)

153

Ответ на извещение Гиппиус в том же письме: «Из закисшего № 4 <«Нового Дома»> мы думаем выкинуть прокисшую полемику с вами; вот, между прочим, один из примеров, когда нужное сегодня делается (в прежнем виде) ненужным завтра… Да и вообще вашу позицию (Только это! Прав-то он!) нельзя защищать: как это защищать повторения, когда их не бывает, и, главное, не должно быть? Самое желание их Вейнингер справедливо называл “безнравственным”» (Пахмусс. С.351). Начало полемики см.: Злобин Вл. Письмо Георгию Адамовичу // Новый дом. 1926. № 3. Продолжение полемики нам неизвестно.

(обратно)

154

Полемическая отсылка к статье «От редакции», открывающей первый номер «Нового дома»: «Исповедуя оптимизм, как мировоззрение…».

(обратно)

155

В Грассе жил в это время И.А.Бунин, а в Ле Канне — В.Ф.Ходасевич. Гиппиус отвечала на этот вопрос в письме от 27 июля: «Никаких soirees <вечеров (франц.)>! Мы живем, как в Альбе. Бунин в Грассе со своей “Галей”: <Г.Н.Кузнецовой>. (Не эстетично, а на мораль, конечно, наплевать.) Ходасевич на “выселках”. Видимся далеко не каждый день. Да и какие “пиры Платона” с Ходасевичами? О чем разговаривать?» (Пахмусс. С.357).

(обратно)

156

Имеется в виду лето, проведенное В.Я.Брюсовым в Коктебеле в 1924. Адамович опирается на воспоминания Л.Гроссмана «Последний отдых Брюсова» (Свиток. М., 1926. Кн.4; то же: Гроссман Л. Борьба за стиль. М., 1927). Адамович написал об этом в одной из своих «Литературных бесед» (Зв. 1926. № 166. 4 апреля. С. 1–2).

(обратно)

157

Здесь, внизу (франц.).

(обратно)

158

Вероятно, отсылка к известному фрагменту из «Эмбрионов» В.В.Розанова: «“Что делать?” — спросил нетерпеливый петербургский юноша. — “Как что делать: если это лето — чистить ягоды и варить варенье; если зима — пить с этим вареньем чай”» (Розанов В.В. Религия и культура. С. 281).

(обратно)

159

Из стихотворения Некрасова «Внимая ужасам войны» (1855).

(обратно)

160

Имеется в виду неточно изложенная сюжетная линия из романа Стендаля «Красное и черное» (начиная с гл. XXIV). Адамович читал роман как раз в это время (см.: Письма в «Звено». С. 157–158).

(обратно)

161

Речь идет о реплике из драмы М.Горького «На дне»: «Чело-век! Это — великолепно! Это звучит… гордо». По поводу этого пассажа Гиппиус отвечала в письме от 4 августа: «Сколько раз ни перевертываться на этой проклятой позиции (“человек — гордо” и т. п.), мигать ли Вольтеру, Ницше или наивно сие проборматывать а lа Горький, — по существу, дело ни крошечки не меняется. Вы за “открытые глаза”: откройте их и удостоверьтесь в этой маленькой правде. Примечание: отчего вы так нелюбопытны? Если, по вашему предположению, Владимир Соловьев барахтается в той же “луже”, из которой и вы только по несчастию еще не успели выбраться на Вольтеро-Горьковские утесы, — почему бы вам определеннее не узнать, как он там барахтается? Почитав его — вы, может быть, и против лужи нашли бы настоящие, основательные аргументы. А то как Бунин: “Идиот, хотя не читал и читать не могу”» (Пахмусс. С.357).

(обратно)

162

Вопреки всему (франц.).

(обратно)

163

Речь идет о «Литературных беседах» Адамовича в третьем номере «Звена» за 1927 г. (перепеч. — Адамович-2. С. 269–275), посвященной, в том числе, «Заметкам читателя» М. Горького (впервые: Круг. М., 1927. Кн. 6).

(обратно)

164

Вероятно, речь идет об устных беседах Гумилева.

(обратно)

165

27 августа Гиппиус писала: «Почему-то некоторые “нашдомисты” считают вас “врагом” и, кажется, недовольны, что я посвятила вас во внутренние “домашние” дела. Я — не считаю, а потому и не считаю себя виноватой в откровенности; но сохраните все-таки секрет, пока еще нету никакого внешнего проявления этого дела» (Пахмусс. С356). А отвечая на данное письмо, она писала 5 августа: «Если ваши “фибры” так чувствительны, то вы ими же должны ощущать и мою определенную “невраждебность”, отличающую меня от “некоторых” близких к новому Новому Дому. <…> Любопытно, как вы это объясняете? Моим упрямством вас “спасать”? Моим невидением людей? Два предположения, по совести не выдерживающие критики. Есть еще одно, тоже слабое: почему не поговорить с умным человечком? Да еще на вакациях? Это конечно; но все-таки, если этот человечек “лежачий камень”, да еще “враг” делу, которое близко то в конце концов придет в голову, что “человек — это скучно”… Но мне все не приходит, и во “вражество” ваше определенно не верится. Кто знает, может быть, я натолкнулась на какое-нибудь ваше дно, из многих, которое вы не считаете важным, а я считаю, не замечая других» (Пахмусс. С. 358–359).

(обратно)

166

На вопрос о втором номере «Звена» (выход помечен 1 августа) Гиппиус подробно не отвечала, однако существенно, что сам Адамович как раз в это время всерьез размышлял о судьбе нового журнала. В начале августа 1927 он писал М.Л.Кантору: «О “Звене” я полон полу-сомнений, полу-соображений. Что-то в нем “не так”. Весь вопрос вот в чем: если оно только дотянет до Нового года, то стараться особенно не стоит, да и не успеть реализовать старания. Если же дальше, то надо его оживить. И знаете, третий отдел сейчас благополучнее первого, хотя и третий должен ведь давать “полный” обзор, а не случайное, что кому вздумается. Но третий еще куда ни шло! Я думаю, что хорошо бы взять за образец «Печать и революцию» или отчасти “Mercure <de France>” — для третьего отдела, но какая это работа! <…> Простите, если Вам покажется, что я критикую “Звено”. Это ведь только разговор “на пользу делу”. И я себя ничуть не выделяю, а просто о себе не стоит писать» (Письма в «Звено». С. 157).

(обратно)

167

О «литературной беседе» Адамовича во втором номере «Звена», содержание которой: «Марина Цветаева. — Сергей Ауслендер. — Петербургские сборники стихов. — Литературное западничество», Гиппиус подробно написала в ответе от 4 августа:

Когда я теперь (по нужде) перечитываю мои столетние статьи Литературного Дневника, у меня впечатление, что все это — «Волга впадает в Каспийское море». <…> И вот, ваша данная беседа, вдруг, — наконец! — про что-то о том же, из того же, и даже начинается с извинения за «трюизмы». <…> Вы уже говорите, что «реки впадают в море». И это много, и очень важно, хотя в данном случае, желая пресизировать <от preciser {франц.) — уточнить> (Марина Цветаева), вы и оступаетесь: у вас выходит, что Волга-то впадает не в Каспийское, а в Белое море. Ну, это ничего, принцип-то остается общим: река впадает в море. Par le temps qui court (а что вы тут, кроме t, хотите поставить?) и для вас это… я вам скажу! И далее не плоше: вы признали, что «боязнь влияния» — удел «трусливых душ». Это тоже «э!», которое я неустанно твержу всем 60 лет, и более, подряд; и вас в этой трусливости душевной подозревала открыто. <…> О «притворном» конце… Вы, вообще, часто и во многом притворяетесь, иногда ваше притворство в несколько этажей, одно под Другим (особенно для себя). <.. > И тут, если покопаться, под вашим объявлением, что европейские «водители духа» были как будто не были, ничуть не «улучшив действительность», можно нащупать следующее дно (и то, может быть, не последнее). Я думаю, притворство — это дурная привычка, очень въедливая. В известной мере притворство нужно, да только меру очень трудно соблюдать, почти все скатывается немедля.

(Пахмусс. С. 357–358)

(обратно)

168

На это замечание Гиппиус отвечала: «Что касается вашего невыхождения даже за ворота, — ни шагу от бабушки! — то… a votre plaisir <здесь: на здоровье (франц.)> (если это plaisir). Это пройдет. Когда приедет шепелявая тень <Г.В.Иванов>, вы оправитесь же» (Там же. С.359). О происхождении этого прозвища Г.В.Иванова см. примеч. 293.

(обратно)

169

Неточная цитата из стихотворения Ф.И.Тютчева «Я лютеран люблю богослуженье…». В оригинале: «Сих гордых стен, сей храмины пустой / Понятно мне высокое ученье».

(обратно)

170

Ср. в ответном письме Гиппиус от 8 августа 1927: «Я сказала: Адамович занялся “протестантизмом”… Дмитрий Сергеевич — не дослушав, правда, — воскликнул: “Вот, и я тоже! Как раз и я открываю там много интересного и связанного со всей современностью!” <…> Вашу склонность к “sobre” <здесь: строгости (франц.)> я бы приветствовала, если бы была уверена, что тут, у вас, нет элементов ни снобизма, ни, быть может, особого вида пассивности. Без этих элементов любовь к “sobre”, да еще с постоянством, может привести к мудрости» (Пахмусс. С.360).

(обратно)

171

Скорее всего, имеется в виду статья Д.П.Святополка-Мирского, посвященная обзору первых 26 номеров журнала «Современные записки» и первых номеров журнала «Воля России», в которой он писал: «Подлинная Зинаида Гиппиус, конечно, ни в какой мере не консервативна и не “благонамеренна”. Но эта подлинная — обернута в “семь покрывал” общественно-религиозно-философской деятельности, призванной обосновать “курс на религиозное преобразование демократии”. Ни с “религией” (поскольку на “религии” можно обосновать какие-нибудь курсы), ни с демократией подлинная Зинаида ничего общего, конечно, не имеет» (Версты. 1927. № 1. С.208–209). В ответном письме Гиппиус говорила: «Вы, вот, подозреваете вместе с Святополком, что я “оправданиями демократии” не интересуюсь, а только лягушками. Это, увы, обозначает, что вы оба не понимаете и что такое лягушки, всю бесконечную сложность их кваканья (все их же!) не улавливаете» (Пахмусс. С.361).

(обратно)

172

Ср. в письме Гиппиус от 8 августа: «Меня крайне заинтересовало ваше “ангельство”. Утвердив вашу скромность, отодвинем ее на время в сторону, условимся считать, что “ангел” еще не велика штука, что “человек” — достойнее (достойно, а не “гордо”, и, главное! — в потенции, вот что не надо забывать, если уж “по Владимиру Соловьеву”). При этих условиях вы можете, не правда ли, объяснить мне, что, на ваш взгляд, имеется в вас ангельского?» (Пахмусс. С.360).

(обратно)

173

Отсылка к стихотворению Пушкина «Герой»: «Тьмы низких истин нам дороже / Нас возвышающий обман».

(обратно)

174

Иван Иванович Савин (Саволайнен; 1899–1927) — поэт, автор единственной книги стихов «Ладонка» (Белград, 1926). Основным содержанием его стихов было воспевание «Белого дела». Бунин написал о Савине статью «Наш поэт» (Возрождение. 1927. 4 августа), неточную цитату из которой Адамович приводит далее (у Бунина: «…холод жуткого восторга прошей по моей голове…»).

(обратно)

175

Общеупотребительная формула, обозначавшая имперскую Россию.

(обратно)

176

На этот вопрос Гиппиус отвечала в письме 8 августа:

Я вам открою все «тайны», поскольку они открыты мне. Первый номер Нового Корабля выходит 20-го Августа (второй — 2 °Cентября и т. д.). Он (первый номер) есть, по материалу, четвертый номер Нового Дома. Фирму надо было переменить, т<ак> к<ак> Новый Корабль, во всех смыслах освобождается от Фохта (который человек, должно быть, не плохой, но наверно такой, с которым никакого дела нельзя делать. В этом я была уверена при первом звуке его голоса — «фибры» сказали). Кроме того, перемена имени позволит сделать и кое-какие внутренние изменения, дать другое редакционное «предисловие». Хотя и намеренно «стертое» — оно вам вряд ли понравится; впрочем, «мировоззренья, как оптимизма» там не будет. (Pardon! Я, кажется, переврала, было наоборот, но та же чепуха.) Берберова-Ходасевичи <так!>, так как живут на ближних выселках, в эти дела посвящаются и просятся «посильно содействовать». Впрочем, будут, а как — это вы можете сами рассудить, учтя и взвесив их посильные возможности в смысле качества, количества, общих свойств и т. д.

(Пахмусс. С. 360–361)

(обратно)

177

Имеется в виду рассказ Н.Н. Берберовой «Барыни» (Зв. 1927. № 2). Он кончается абзацем: «Корзинка цела. Лошадь щиплет траву старыми розовыми губами. Полосатая земля поднимается до самого неба. О, Россия!» (С. 104).

(обратно)

178

Ответ Адамовича на своеобразную игру Гиппиус: 8 июля 1927 она дала свой адрес: «Villa Tranquille. Le Cannet (A<lpes> M<aritimes> rue Jerome Czermicki, но можно и без него» (Пахмусс. С. 347), на письме от 19 июля пометила: «Можно писать без Иерома» (Там же. С. 349), в письме от 4 августа, на которое Адамович отвечал: «Не надо Жерома!» (Там же. С. 357), и, наконец, в ответе на данное письмо: «Если Jerome вам нравится — он не мешает, он только бесполезен» (Там же. С. 360).

(обратно)

179

Возможно, отсылка к стихотворению Гиппиус «Мера», опубликованному позднее, лишь в 1930, но написанному ранее, в 1924.

(обратно)

180

Роман А. Франса «Восстание ангелов».

(обратно)

181

У М.Ю. Лермонтова подобного стихотворения отыскать не удалось.

(обратно)

182

Гиппиус дискуссии не продолжала, написав Адамовичу 12 августа: «Насчет “ангельства” я пока закрываю прения, хотя речей может быть не мало» (Пахмусс. С. 365).

(обратно)

183

От фехтовального термина «рипост» — отражение удара.

(обратно)

184

См. в том же письме Гиппиус: «Насчет “вражды”… Ну какая там “вражда” между вами и Берберовой! “Идейная”, что ли? Нет, если кто-то сказал, что “Адамович — это враг Нов<ого> Дома” — это все в неважной плоскости. Потому, должно быть, что вы по отношению к этому журналу все время безразборно, безвыборно, по каждой мелочи — упирались. Как, бывало, Перцов: молчит, долго слушает всех, а потом: “Я решительно ни с чем не согласен!”. Вот и получилось впечатление, что вы, раз Новый Дом — значит не так, а наоборот» (Пахмусс. С.364).

(обратно)

185

Измененная цитата из стихотворения Лермонтова «Дума».

(обратно)

186

4 августа Гиппиус писала Адамовичу:

Ах, я все возвращаюсь к своему «овсу и сену»: только одно важно — интересоваться интересным <…>. Это главное, а там уж, конечно, что кому Бог дал. <…> Простите, если я скажу, что думаю. В вас какая-то досадная смесь (все говорю по этому узкому вопросу). Если откинуть даже все «притворства» и т. д. — остается миганье, перемежка: то — интересным, то вдруг таким неинтересным. <…> Стоит ли говорить, что я не жду от вас блинно-плоского возражения: а кто, мол, поставил вас судить, где «интересное»!? А почему интересоваться интересным — значит интересоваться тем, что интересно вам? Я даже прошу извинения, что пишу эту оговорку…

(Пахмусс. С.361)

Получив данное письмо Адамовича, Гиппиус в ответном письме откликнулась длинным рассуждением:

Ай, батюшки! Что это вы мне написали, дорогой Георгий Викторович! Не во гневе будь сказано (а то и во гневе) — но вы тотчас напомнили мне тут Берберову. Мы как-то сидели на Croisette, на парапете, спустив ноги вниз, и зашел разговор (легкий) об этом самом «интересованьи интересным». Не я и начала его, да и длился он одно мгновенье. Но Берб<ерова> сказала: «Ах, раз Алданов с таким уважением отозвался о вас и о Д<митрии> С<ергеевиче>, что вы интересуетесь только одним возвышенным!» Я чуть не упала с парапета от такого понимания моей «формулы». <…> Но вам — неужели не возразить? Да, только Л.Толстой в последние годы жизни интересовался «возвышенным», и притом «постоянно». Но я иное разумела. Во-первых, — «интересное» не значит «возвышенное», обязательно какой-нибудь «проклятый вопрос». Интересного обыкновенно много, и оно всех бывает размеров, всех состояний: и Бог, и дьявол, и собачка, и поросенок… Очевидно, решается это тем, какой Бог, какая собачка, какой дьявол, какое событие, какое слово. Ну и «когда» тоже. А во-вторых — я и не помышляла о «постоянно» и об «исключительно». Этого даже и не хотелось бы и желать! Если постараться точнее — выйдет так: хорошо, когда человек (данный) имеет свойство почувствовать в иные моменты настоящий интерес к действительно интересному, отделить его как имеющего значение от другого, не имеющего, — попасть «в точку». Вот и все. Можно затем долго объяснять, почему это хорошо, например, доказать, что такие попаданья не забываются, точки не стираются, а где-то в подсознаньи остаются и даже связываются линиями в один рисунок… <…> Согласитесь, что ваши указания на «классиков» с их сплошным, как у Дост<оевского>, например, интересованьем чертями да Зосимами, а также рулеткой, квартирой, жениной жалью и Сусловой (Суслова-то, положим, «интересное») — эти ваши указания были некстати и в точку не попали.

(Пахмусс. С. 362–363).

(обратно)

187

Между Адамовичем и В.Ф.Ходасевичем на протяжении долгих лет существовали значительные расхождения, выливавшиеся в печатную полемику. Подробнее см.: Hagglund R. The Adamovic — Xodasevic polemics // Slavic and East European Journal. 1976. VoL20. № 3; Полемика Г.В. Адамовича и В.Ф. Ходасевича (1927–1937) / Публ. О.А.Коростелева и С.Р.Федякина // Российский литературоведческий журнал. 1994. № 4. О статье Ходасевича по поводу «Верст» см. подробнее в примечаниях к письму 4 и далее. Рассуждение Адамовича вызвано следующим пассажем в письме Гиппиус от 8 августа: «Я хотела заметить (не говоря ничего дурного), что я до сих пор не могу решить, есть ли у Ходасевича какой-нибудь интерес к интересному, или только к неинтересному? Ведь хочется всегда решить не с кондачка, а по совести и крепко» (Пахмусс. С.361).

(обратно)

188

Ответ на следующее замечание Гиппиус в письме от 4 августа: «немогу начать свою статью даже: так захватывает меня почти каждая книжка старая Нового Пути: “Угол” Розанова — какой блеск! Не говоря о содержании, захватывает просто по языку, по его какой-то волшебной убедительности» (Пахмусс. С.361). В ответ на письмо Адамовича она писала 12 августа: «А вот Розанов… если мы будем говорить о “нравится”, об “affinite” Сходство, родство (франц.)>, то я, в конечном счете, с вами окажусь; но ведь можно иной раз и выйти из себя минут на десять; и ничего не поделаешь, говорить — и “слово” точно не слово, а живой голос, сам человек (противный — другое дело)» (Там же. С.365). И в следующем письме, 18 августа, Добавляла: «Я очень “слышу”, что вас отталкивает от Розанова. Это не те или другие его мысли (о, менее всего!), это не “пол”, не плюханье в особый дето-родительский пол… это даже не полное его “разнастыванне”, античеловеческое “рассечиванье”; это — вся сокровеннейшая материя его существа, уловимая разве по запаху и не определимая словами. Она — конгломерат всего вышеперечисленного, вплоть до “мыслей”. Она же, в иной категории может быть названа его волей» (Там же. С. 367).

Цитируемый Адамовичем «анекдот» вошел в воспоминания Гиппиус о Розанове:

Между Сологубом и Розановым близости не было. <…> Но для коренной розановской интимности все были равны. И Розанов привязался к Сологубу.

— Что это, голубчик, что это вы сидите так, ни словечка ни с кем. Что это за декадентство. Смотрю на вас — и, право, нахожу, что вы не человек, а кирпич в сюртуке!

Случилось, что в это время все молчали. Сологуб тоже помолчал, затем произнес, монотонно, холодно и явственно:

— А я нахожу, что вы грубы.

Розанов осекся. Это он-то, ласковый, нежный, — груб! И, однако, была тут и правда какая-то; пожалуй, и груб.

(Гиппиус З. Стихотворения. Живые лица. С. 318).

(обратно)

189

Имеется в виду статья «Шарль Бодлер (К шестидесятилетию со дня смерти)» (Зв. 1927. № 3. С. 138–140). Гиппиус отвечала на этот пассаж Адамовича: «Если вы Бодлера писали “с любовью”, то, какой бы он объективно или на чей-нибудь взгляд ни вышел, вам “малодушничать” не приходится. Все ведь в этом, писать “как лучше не могу”. Только редко мы это делаем» (Пахмусс. С.364).

(обратно)

190

На это суждение Гиппиус откликнулась в ответном письме, цитируя собственное стихотворение «Опрощение»:

Уверяю вас, если всему есть мера, значит, есть она и «картинности». Однако чтобы найти меру, иногда нужно сначала ее переступить. В этом смысле я положительно приветствую ваш порыв к «совлечению» (а не ввиду Осоргина или там кого). <…> Для обеднения, опрощения — совлечения, — нужна смелость, но все же оно не цель, не последнее, а лишь переход, искус. Мысль «коварносложную», поэзию «коварно-красивую» следует проучить. Но проучив — ее

опять прими, прими

………………смелую

ибо пройденное испытание

Вернуло ей одежду белую

Белизна ведь не первая простота, а вторая.

(Пахмусс. С.З63)

(обратно)

191

«Спаржей» (Адамович нередко пишет это слово со строчной буквы) друзья звали прозаика Николая Бернгардовича Фрейденштейна (1894–1943), писавшего под псевдонимом Юрий Фельзен. Его рассказ — «Опыт» (Зв. 1927. № 228, 12 июня. С. 7–8) или «Отражение» (Зв. 1926. № 201, 5 декабря. С. 7–9). Адамович не раз писал о Фельзене (см., например: Смерть и время // Русский сборник. Париж, 1946. Кн.1; Одиночество и свобода. С. 154–156, в том числе и о его общении с Мережковскими). Гиппиус писала, откликаясь на слова Адамовича: «Колю-Спаржу я раньше вас если не “отметила”, то “приветила”. Но беллетристика у него недоваренная. Возможно, что доварится» (Пахмусс. С.364). Фельзен оставил воспоминания о «воскресеньях» на парижской квартире Мережковских: Фельзен Ю. У Мережковских по воскресеньям // Даугава. 1989. № 9. С. 104–107.

(обратно)

192

О каком именно рассказе Адамовича идет речь, нам неизвестно. В то же самое время, что и Гиппиус, он писал М.Л.Кантору: «Мой рассказ — если он и будет — все равно маленький» (Письма в «Звено».,С.157). Узнав про «беллетристику» Адамовича, Гиппиус просила в письме от 12 марта: «Какова ваша? Если и только для “самоуслаждения” — мне почитать дайте, elle m’intrigue <она меня интригует (франц.)>, и обещаю относительно “внешних” держать себя так, будто не читала и не видала» (Пахмусс. С.364).

(обратно)

193

Датируется на основании того, что является ответом на письмо Гиппиус от 12 августа, а на данное письмо она отвечала 15-го. Отметим, что это письмо было особенно выделено Гиппиус в ответе от 15 августа: «Знаете, не скрою: в первый раз чувствую, что с вами можно (я могу) говорить не для вас, а и для себя тоже. Пусть вас не обижает, что "в первый раз” Ведь никакие “разы” с другими у меня так давно не наступали, что и ожидание стерлось, потерялось. <…> Это не значит, что мы пришли к согласию или даже что можем “договориться”. Я, м<ожет> б<ыть>, и сейчас во многом с вами не согласна, и вы не согласитесь с моими возражениями; но я вас слышу и (вот это-то мне и увиделось-почувствовалось “в первый раз") — вы слышите меня» (Пахмусс. С.365).

(обратно)

194

День русской культуры — ежегодный праздник русской эмиграции, приуроченный к дню рождения Пушкина (6 нюня), идея которого возникла в 1920, впервые отчасти была реализована в 1921, еще в советской России, а потом перенеслась в эмиграцию.

(обратно)

195

Жизнь или ирония (франц.).

(обратно)

196

12 августа Гиппиус писала Адамовичу: «Мне эти мои собственные шутки надоели, свой тон надоел. Ничего, в сущности, такого веселого нет…» (Пахмусс. С.363). И в письме от 15 августа, в связи с ранее состоявшимся разговором о В.В.Розанове: «Любопытно, между прочим: статья, блеском которой я недавно увлеклась (и писала вам), была, по содержанию, вернее, по теме, — необыкновенно близка к попутным мыслям вашего письма. Это о христианстве и о Евангелии, в том смысле, что, конечно, оно бы провалилось, если б Христос “хохотал” или даже радовался. Что “соблазн” печали Евангелия так велик, что вот и он, Розанов, тут же — чуть заглянул — уже соблазнился… Но это воистину “соблазн”, самый ужасный… Словом, выводы (“воля”), наоборот: защита евреев, “плоти” пожирнее, кровки покраснее, хохота погромче… и т. д., что вы легко можете вообразить. Если же это отрезать — и отрезать ваши выводы (“грубость”, вами отрицаемая, им утверждаемая), — то оценка, или просто взгляд на Евангелие, и вот такой-то взгляд на понимание христианства, у вас будет общий, — правильный, т. е. фактически (или “исторически”) верный» (Там же. С. 367–368).

(обратно)

197

Неточная цитата из стихотворения Гиппиус «Тройное» (впервые: СЗ 1927. Кн.31). В оригинале: «О Человеке. Любви. И смерти».

(обратно)

198

Гиппиус отвечала на этот пассаж: «Я невольно подумала, читая ваше письмо (невольно в голову пришло), что вы по материи или по “уклону”- типичный “христианин”. Гораздо более, чем я. (Мы не говорим о “вере”, мы сейчас о другом.) <…-> Довольно мудрствований, однако. Это я на “первый раз” пошла в столь отвлеченные “заносы”, в них нужна тоже мера. Но уж очень вы сами этим вашим “христианством” соблазнили, — даже до “греха и воздаяния”. Воздаяние — слово трудное. И о двух концах. Оно звучит как “наказание”. Только. А тут ведь что-то потруднее есть, и пострашнее слово, зато поточнее: искупление. Только оно — освобождает действительно» (Пахмусс. С.368).

(обратно)

199

О турецкой армии наиболее подробно Достоевский писал в разделе «Мы лишь наткнулись на новый факт, а ошибки не было. Две армии — две противоположности. Настоящее положение дел» и во всей первой главе октябрьского «Дневника писателя» на 1877 год. Высказываний о падении министерства в Португалии в сочинениях Достоевского нам разыскать не удалось. Возможно, речь идет о заметках в «Гражданине» (1873, 29 декабря) по поводу смены министерства в Испании («Иностранные события»).

(обратно)

200

Имеется в виду «История Пугачева» («История Пугачевского бунта»).

(обратно)

201

См. в ответном письме Гиппиус: «я согласна и с “после, потом”. Но разве всегда то, что “после, потом” — хуже, меньше? Вот хотя бы 2; оно после 1, а чем оно хуже? Или 3, чем оно меньше одного и двух? А категория чисел — ближе соприкасается с реальностью, чем мы привычно воображаем» (Пахмусс. С. 367).

(обратно)

202

Довид Кнут (Давид Миронович Фиксман; 1900–1955) — поэт и прозаик, один из редакторов «Нового дома».

(обратно)

203

О роли В.Б.Фохта в судьбе «Нового дома» Гиппиус писала Адамовичу в письме от 12 августа: «А конкретно и житейски — один был враг у Н<ового> Д<ома>: Фохт. Да он, бедный, и самому себе враг. Представьте, он еще хорохорится и требует “выкупа” Зеленой Лампы, которая, будто бы, “монопольно принадлежит Нов<ому> Дому, а не Кораблю”. По-моему, она больше принадлежит вам (совокупно со мной, Ход<асевичем> и Цетлиным), нежели Фохту. А он грозит, что один будет продолжать куда возьмет всю Лампу. Впрочем, грозит как-то бессильно, и где уж со столькими женами журнал издавать! Да еще “идеологический”, как он гордо подчеркивает» (Пахмусс. С. 364). Ср. также ее рассуждения в письме к В.Ф.Ходасевичу от 31 сентября 1927 (Письма к Берберовой и Ходасевичу. С.80).

(обратно)

204

Рассказ Георгия Пескова (наст, имя Елена Альбертовна Дейша; 1885–1977) «Шурик» был опубликован во втором номере «Нового дома» в 1926. Ирина Владимировна Одоевдева (Ираида Густавовна Гейнике; 1895–1990) опубликовала в третьем номере «Нового дома» рассказ «Сухая солома». Подробнее об отношениях Одоевцевой с Адамовичем см.: Эпизод сорокапятилетней дружбы-вражды: Письма Г.Адамовича И.Одоевцевой и Г.Иванову (1955–1958) / Публ. О. А.Коростелева // Минувшее. Вып.21. С. 391–501.

(обратно)

205

12 августа Гиппиус спрашивала: «Скажите, где Бахтин? В Корабль он, конечно, не пойдет, но почему его нет в Звене?» (Пахмусс. С. 354–365). 16 августа, отвечая Адамовичу, она говорила: «Что касается “сердечного” отношения, то куда уж, хоть бы “головой” жалеть некоторых, вроде Бахтина» (Там же. С.368).

(обратно)

206

Барон Анатолий Сергеевич Штейгер (1907–1944) — поэт. 12 августа Гиппиус писала Адамовичу: «Не знаете ли вы такого “поэта”-барона Штейгера? Ему 18 лет, он ужасно меня бомбардирует стихами, которые…» (Пахмусс. С.365). Прочитав стихи Штейгера, Адамович изменил свое мнение о нем (см. рецензию на сборник «Этот день»: СЗ. 1929. Кн.38; О Штейгере, о стихах, о поэзии и прочем // Опыты. 1956. Кн.7; Одиночество и свобода. С. 151–154). См. переписку З.Н.Гиппиус с А.С.Штейгером, опубликованную Л.А.Мнухиным (Русская мысль. 2000.4—18 мая, № 4316–4318).

(обратно)

207

О судьбе «Зелёной лампы» Гиппиус писала 15 августа: «О Зел<еной> Лампе — вы очень верно. Но вот где нужно осторожничать…» (Пахмусс. С. 368).

(обратно)

208

На вопрос Гиппиус отвечала: «Манухин сейчас в Швейцарии. Хотите его адрес? В Сентябре он будет в Париже. Психиатора <так!> я, увы, не знаю. Но можно спросить у того же Манухина» (Пахмусс. С.367). Иван Иванович Манухин (4882–1958) — врач, общественный деятель. О его отношениях с Мережковскими см. во вступ. ст. М.М.Павловой и Д.И.Зубарева к публ.: «Черные тетради» Зинаиды Гиппиус // Звенья: Исторический альманах. Вып.2, М.; СПб., 1992. С. 17–19. Для кого Адамович наводил справки о психиатре, мы не знаем.

(обратно)

209

Имеется в виду письмо от 15 августа 1927 (Пахмусс. С. 365–367).

(обратно)

210

О первом номере «Нового корабля» Адамович написал отзыв, помещенный в хроникальном разделе «Звена» (Зв. 1927. № 4. С. 233–235; подп. — С.), где говорилось: «По внешнему облику, по тону, частью по именам редакторов “Новый Корабль” является прямым продолжением недолго существовавшего “Нового Дома”. Новорожденным принято что-нибудь “желать”. Пожелаем “Кораблю” оказаться долговечнее “Дома” — он этого вполне заслуживает. Журнал содержательный и своеобразный». 17 сентября он писал М.Л.Кантору: «Как Вам нравится “Корабль”? По-моему, ничего — но нам все же конкуренция, хотя они “маниаки”, а мы “просветители”» (Письма в «Звено». С. 160). Сохранился отзыв Гиппиус об этом обзоре. 3 октября она писала В.Ф.Ходасевичу: «Видела Звено; прочла только Адамовича; не правда ли, как он элегантно написал о Корабле? (А “в целом и общем” — погас, т. е. Ад<амович>, а не Корабль.)» (Письма к Берберовой и Ходасевичу. С.80).

(обратно)

211

Речь идет о декларации «Об отношении православной Российской церкви к существующей гражданской власти», опубликованной в июле 1927, в условиях все более растущего государственного гонения на Церковь, заместителем Патриаршего местоблюстителя митрополитом Сергием (Страгородским). В ней говорилось что православные верующие одновременно являются «верными гражданами Советского Союза, лояльными к советской власти», причем «не только из страха, но и по совести», в соответствии с заповедью апостола Павла (Рим., 13,5). Этот шаг, предпринятый Сергием с целью получения так называемой «регистрации» (по указу ВЦИК 1922 года все общественные организации, к которым была отнесена и Церковь, должны были иметь государственную регистрацию), знаменовал значительные уступки враждебной христианству власти и имел следствием раскол русского Православия: многие епископы сочли заявление Сергия канонически неправомочным и прервали общение с ним; возникло движение «непоминающих», а с дальнейшим расширением преследований со стороны власти — и так называемая «катакомбная Церковь». Подробнее см.: Полищук Е.С. Патриарх Сергий и его Декларация: капитуляция или компромисс? // Вестник Русского христианского движения. 1991. № 161.

(обратно)

212

«Карловчанами» называли сторонников так называемого Высшего церковного управления (ВЦУ), созданного в 1921 в Сремских Карловцах (Сербия) Общецерковным заграничным собранием, впоследствии переименовавшим себя в Русский Всезаграничный церковный собор. ВЦУ было упразднено патриархом Тихоном в 1922, однако не подчинилось указу патриарха и тем самым положило начало доныне существующему расколу между Московским Патриархатом и русской церковной диаспорой.

(обратно)

213

Евлогий (Василий Семенович Георгиевский; 1868–1946) — митрополит, глава русских православных приходов в Западной Европе с 1921; в 1931 с частью приходов перешел в юрисдикцию Константинопольского Патриархата. Гиппиус писала о нем В.Ф.Ходасевичу 26 октября 1927: «Евлогий под сурдинку варит кашу с духовенством, многих уже обработал, а насчет паствы… считает, что ее дело помалкивать в тряпочку. Да, кажется, большинство так за ним и пойдет: “он знает, а мы что?” Факт, в общем, таков: если ты “непримирим”, - ты за “реставрацию и интервенцию”. Если же не за реставрацию — значит, должен быть примирим. Так-с. Понятно, что таким, как мне, — не оказывается на земле места. Хоть убирайся с нее совсем» (Письма к Берберовой и Ходасевичу. С.86; в предпоследней фразе, вероятно, опечатка: вместо «мне» следует читать «мы»).

Серафим (Лукьянов; 1879–1959) — до 1924 архиепископ Финляндский; с 1926 — настоятель Лондонского православного прихода, в 1927 перешел в карловацкую юрисдикцию («я, чтобы импонировать англичанам, выписал из Финляндии архиепископа Серафима, который, лишенный кафедры, сидел тогда в монастыре на Коневце в заточении. Архиепископ Серафим внес в лондонскую паству смуту, а потом возглавил там “карловчан”» (Митрополит Евлогий. Путь моей жизни. Париж, 1947. С.426); с 1937 — митрополит; в 1945 вместе с возглавляемыми им приходами вернулся в юрисдикцию Московского Патриархата (в сане) и в 1946, после смерти митрополита Евлогия, был назначен его преемником со званием Патриаршего экзарха в Западной Европе; в 1954 вернулся на родину.

(обратно)

214

Олсуфьев Дмитрий Адамович, граф (1862–1937) — до революции — член Государственного Совета от Саратовского земства, один из руководителей Совета объединенного дворянства; член Всероссийского Церковного Собора 1917–1918 избран от Государственного Совета), где занимал крайне правые позиции, требуя от Собора поддержки помещиков в их борьбе за землю (См.: Минувшее. Вып.9. Paris, 1990. С.38); в эмиграции был одним из идеологов Карловацкой церкви, издав в 1929 книгу «Мысли соборянина о нашей церковной смуте» (Париж, 1929); часто бывал на эмигрантских литературных собраниях, выступал с докладами о творчестве русских писателей.

(обратно)

215

Имеется в виду книга философа Ивана Александровича Ильина (1883–1954) «О сопротивлении злу силою» (Берлин, 1925). Гиппиус писала о ней в статье «Предостережение» (ПН. 1926. 25 февраля).

(обратно)

216

Речь идет о статье религиозного философа Василия Васильевича Зеньковского (1881–1962) «По поводу книги И.А.Ильина “О сопротивлении злу силою”» (СЗ. 1926. Кн. 29).

(обратно)

217

После ухода из газеты «Возрождение» П.Б.Струве организовал издание новой еженедельной газеты «Россия» (летом 1928 ее сменила газета «Россия и славянство»). Подробнее см.: Струве Г. Из истории русской зарубежной печати: Издания П.Б.Струве // Русская литература в эмиграции: Сб. статей / Под ред. Н.П.Полторацкого. Питтсбург, 1972. С. 344–351.

(обратно)

218

Михаил Андреевич Осоргин (Ильин; 1878–1942) писал в статье «Огородные записи. 6. Лирика, которой не мог ждать читатель: о великом кукареку»: «Не люблю стихов и искреннейшим образом считаю, что эта устаревшая и надоедливая литературная форма годится только для латинских исключений и алгебраических формул (легче их заучивать), что “Евгений Онегин”, будь он написан прекрасной пушкинской прозой, несомненно много выиграл бы…» (ПН. 1927, 27 августа). 17 сентября Адамович писал М.Л.Кантору: «мне жаль, что Осоргин написал свою чушь о “Евг<ении> Он<егине>” в “Последних новостях”. Ведь их по-настоящему не выругаешь, только “полемизируешь”» (Письма в «Звено». С. 159). Ср. также следующее письмо.

(обратно)

219

«Звено» было основано П.Н.Милюковым и М.М.Винавером как приложение к «Последним новостям» и на протяжении всего своего существования по большинству вопросов стояло на тех же позициях.

(обратно)

220

В.Ф. Ходасевич по поводу этой статьи Осоргина, насколько нам известно, ничего не написал.

(обратно)

221

Евангельское выражение (неоднократно повторяется — Мф. 10).

(обратно)

222

Во втором номере «Нового корабля» появились стихотворения Адамовича «Один сказал: нам этой жизни мало…» и «Еще переменится все в этой жизни, о да…». Получив стихи, Гиппиус писала ему 15 сентября «стихи ваши, на мой взгляд, — прекрасные. Если я прибавила “на мой”, то ведь вы знаете, из преувеличенной добросовестности, помня мою affinite <близость, родственность (франц.)> к вашим статьям. Но без преувеличенности — полагаю, что скажу то же: стихи и “вообще” очень хорошие. “Наши” мой суд разделяют (а “не нашим”, Ходасевичам, мы их и не показывали, пусть в книжке прочтут)» (Пахмусс. С.370).

(обратно)

223

О статье Ю.К.Терапиано «Журнал и читатель» в первом номере «Нового корабля» Адамович высказался и печатно: «Ю.Терапиано касается вопросов более мелких и злободневных. Некоторые чисто практические его замечания справедливы. Но общие суждения о современной литературе, на наш взгляд, схематичны и неубедительны. “Два лагеря” — основное ощущение Мережковского — Терапиано воспринял целиком. Он рвется в бой, — вслед за учителем. Отваги у него много, но оружие в его руках еще недостаточно обточено» (Зв. 1927. № 4. С.235). Гиппиус отвечала ему в письме: «относительно Т<ерапиано> — ну конечно, вы правы; только мудрость моего долголетия заставляет меня иные “кресты” терпеть, не “корчась”… пока что, в ожидании лучшего» (Пахмусс. С.370).

(обратно)

224

Опираются только на тех, кто сопротивляется (франц.).

(обратно)

225

Имеется в виду отчет о заседаниях «Зеленой лампы», помещенный в первом номере «Нового корабля». Перепечатан: Терапиано Ю. Литературная жизнь русского Парижа за полвека. С. 42–79. См. в ответном письме Гиппиус: «…насчет Талинского “разливанного моря” вы опять правы, и все мы то же с досадой почувствовали. <…> К ужасу вижу, что и во втором номере будет вроде этого, только Иванович уж очень идиотичен и нагл; я думала, не сам ли он за себя говорит, т. е. не явен ли его позор, а теперь сомневаюсь: если в Возрождении могла такая кретинская рецензия появиться о Корабле, то что же? А я Дмитрия Сергеевича на 9/10 сократила. Да, нужна “одна рука”» (Пахмусс. С.370).

(обратно)

226

Адамович регулярно печатал за подписью «Сизиф» в «Звене» (с ноября 1924 по ноябрь 1927), а затем в «Последних новостях» (с ноября 1927 по август 1939) заметки под рубрикой «Отклики». Редакция «Нового корабля», судя по всему, хотела и в своем журнале печатать аналогичные заметки, что, однако, осуществлено не было.

(обратно)

227

Имеется в виду статья П.Н.Милюкова «Quatre Septembre» (ПН. 1927. 8 сентября), где опубликованы небольшие отрывки из его детской поэмы, снабженные словами: «Стихи крайне плохи, и оглашение их требует некоторой жертвы детским самолюбием».

(обратно)

228

Отклика Адамовича по поводу упомянутой в предыдущем письме статьи М.Осоргина не появилось ни в «Звене», ни в «Новом корабле».

(обратно)

229

Пораженчеству (франц.).

(обратно)

230

В.Ф.Ходасевич был одним из инициаторов создания «Зеленой лампы», однако позже, как можно понять по ряду свидетельств, засомневался, уместны ли ее заседания в нынешних обстоятельствах. Гиппиус отвечала на рассуждения Адамовича 14 сентября: «Что касается Ходасевича — то я даже изумилась: накануне вашего письма, вечером, я почти слово в слово сказала о Ходасевиче то же самое, а чего не договорила — договорил тут же Дмитрий Сергеевич. А насчет вашего совета — еще удивительнее: самому же Ходасевичу на его defait’изм ответила (уже!) вашими же словами: плохо Зеленая Лампа и воскресенья, значит, надо сделать их лучше, а уничтожить легко! И я на это не пойду. Дмитрий Сергеевич просто говорит: “Да не приглашай его, и на Лампу не будем ему повесток посылать, вот и все”» (Пахмусс. С.370). Несколько позднее, 3 октября, она писала самому Ходасевичу: «Д<митрий> С<ергеевич> рвется в Париж, увлечен мыслью о “цикле” публичных лекций, от фирмы З<еленая> Л<ампа>, причем вторая, после его, должна быть ваша. Я говорю: да ведь он начнет прежде всего так отнекиваться, что седьмой пот прошибет. Но Д<митрий> С<ергеевич> все готов выдержать, так что готовьтесь к атаке» (Письма к Берберовой и Ходасевичу. С.80).

(обратно)

231

Возможно, имеется в виду: Фельзен Ю. Две судьбы // Новый корабль. 1927. № 4. 1 сентября 1927 Гиппиус писала Н.Н.Берберовой: «Адамович, просияв, — погас; к нам не приехал — отчего — неизвестно, только написал — через долгое-долгое время! что уезжает в Париж, и прислал рассказ Коли Фрейд<енштейна>, с адскими рекомендациями… (я еще не читала)» (Письма к Берберовой и Ходасевичу. С. 16; судя по всему, дата письма неточна). 14 сентября Гиппиус писала Адамовичу: «Володя вам хотел сам написать: конечно, давайте Спаржиную новеллу. Привезите, когда приедете…» (Пахмусс. С.370).

(обратно)

232

От pied-a-terre (франц.) — временное жилище.

(обратно)

233

Имеется в виду цикл беллетризованных мемуаров Г.Иванова «Невский проспект», в 1926–1928 печатавшихся в «Последних новостях». Известие о новом адресе Иванова и Одоевцевой было буквально пересказано Гиппиус в письме к Н.Н.Берберовой от 15 октября 1927 (см.: Письма к Берберовой и Ходасевичу. С. 18).

(обратно)

234

Возможно, в неизвестном нам письме к Адамовичу Гиппиус критиковала очередной (четвертый) номер «Звена», как она сделана в письме к Н.Н.Берберовой от 6 октября 1927: «Ах, нельзя сказать, чтоб Звено было блистательно. У Оцупа есть прямо непозволительности в стихах (в поэтическом смысле), а Мамченко… этот навел меня на столь неприличные сравнения, что когда я, необдуманно, высказала их вслух — к счастию, при одном Володе, — то Володя покраснел» (Письма к Берберовой и Ходасевичу. С.17; имеются в виду стихотворения Н.Оцупа «Химеры» и В.Мамченко «Дремота»). Ср. в письме Адамовича к М.Л. Кантору от 17 сентября 1927: «…о “Звене”, по-моему, надо устроить тщательнейшее совещание» (Письма в «Звено». С. 160). Известиями о возможной перестройке «Звена» Гиппиус была заинтересована и спрашивала В.Ф.Ходасевича в письме от 16 октября (явно реагируя на письмо Адамовича): «…не знаете ли, как Звено хочет “выявить свой лик”? И почему оно заволновалось? Не нашему ли паруснику позавидовало?» (Письма к Берберовой и Ходасевичу. С. 85). Однако никаких заметных взгляду изменений в журнале не произошло.

(обратно)

235

Имеется в виду статья Д. Философова «Большому кораблю — большое и плаванье» (За свободу! 1927. 25 сентября). Ср. фразу: «Пусть и Мережковский и Гиппиус поймут, что им надлежит или умолкнуть, отойдя в сторону, на что они имеют полное право и за что их никто не осудит, или говорить громким голосом, “поверх” Милюковых и Адамовичей, без обиняков, без тактики».

(обратно)

236

Источник цитаты не обнаружен.

(обратно)

237

Ср. в статье Философова, названной в примеч. 235: «Мы здесь, в Варшаве, пережили за это время слишком много трагических событий местного и мирового масштаба. <…> 7 июня Коверда убил Войкова». Борис Софронович Коверда (1907–1987) убил советского полпреда в Польше П.Л. Войкова (1888–1927) за причастность к расстрелу царской семьи.

(обратно)

238

Князь Сергей Михайлович Волконский (1860–1937) — театральный деятель, мемуарист. В «Звене» печатал статьи о театре и о русском языке.

(обратно)

239

Такой статьи Адамович в то время не написал.

(обратно)

240

Гедда Габлер — героиня одноименной пьесы Г. Ибсена. Ср. примеч. 73.

(обратно)

241

Датируется по содержанию: пятый номер «Звена», который разбирает Адамович, вышел 1 ноября 1927.

(обратно)

242

Мережковские собирались вернуться в Париж в самом начале октября (см.: Письма к Берберовой и Ходасевичу. С.21), однако в октября конце Гиппиус заболела. 9 ноября она сообщала В.Ф.Ходасевичу: «Мы надеемся быть в П<ариже> в начале будущей недели» (Письма к Берберовой и Ходасевичу. С.87).

(обратно)

243

С октября 1927 по июнь 1928 Адамович параллельно с работой в «Звене» регулярно публиковал статьи в парижском еженедельном журнале «Дни».

(обратно)

244

Речь идет о пятом номере, где Адамович напечатал «беседу» о Вячеславе Аверьянове и новой книге И.Шмелева (см.: Адамович-2. С. 286–292).

(обратно)

245

Цитата из стихотворения В.Я.Брюсова «Каменщик», излюбленная Адамовичем. 29 января 1953 он писал Ю.П.Иваску: «Насчет “устремлений" и “высказываний” есть у Брюсова строчка, которую часто случается вспоминать: “Сами все знаем, молчи!”» (Amherst Center for Russian Culture. G. Ivask Papers. Box 1. Folder 2).

(обратно)

246

Отвечать Д.В. Философову на статью, названную в примеч. 235, Адамович не стал.

(обратно)

247

Кантор Мих. Мыслитель (По поводу «Заговора» М.А.Алданова) // Зв. 1927. № 5. С. 257–261.

(обратно)

248

Такая статья в «Звене» не появилась.

(обратно)

249

«Фармацевтами» в кругу артистических посетителей «Бродячей собаки» называли людей не своего круга, тех, кто приходил в кабаре, купив билеты, и тем самым оплачивал основную часть расходов.

(обратно)

250

Пасси — XVI округ Парижа, где жило много русских эмигрантов. Начиная с 1 ноября 1927 Адамович читал цикл лекций и вел практические занятия по современной русской и современной французской литературе. См. объявления в «Звене» и «Последних новостях».

(обратно)

251

Я вам очень предан (франц.).

(обратно)

252

Я задним умом крепок (франц.). Буквально: «лестничное остроумие».

(обратно)

253

Михаил Осипович Цетлин (псевд. Амари; 1882–1945) — поэт, прозаик, критик. 17 декабря 1927 Мережковский читал доклад «Наш путь в Россию, непримиримость или соглашательство?», полемизируя в нем с Милюковым и позицией «Последних новостей». Вероятно, какой-то эпизод, слишком задевающий Цетлина, был снят, так как Цетлин продолжал принимать участие в заседаниях «Зеленой лампы».

(обратно)

254

Имеется в виду, что Адамович как постоянный сотрудник «Звена» не мог бы противопоставить свое поведение поступку одного из определяющих сотрудников «Последних новостей».

(обратно)

255

Член Французской Академии (франц.).

(обратно)

256

Из стихотворения Адамовича «За все, что в нашем горестном быту…» (Цех поэтов. Берлин, 1923. Кн.4; Зв. 1923.17 сентября).

(обратно)

257

П.Н. Милюков упоминается здесь как редактор «Последних новостей», а А.Ф. Керенский — как редактор газеты «Дни».

(обратно)

258

Письмо неизвестно, однако 6 января 1928 Гиппиус писала Н.Н.Берберовой: «Какую мертвенную статью о В.Ф.<Ходасевиче> написал Адамович. Редкая мертвенность! Кстати, уж в городе ли Ад<амович>! Я ему, перед жабой еще, послала письмо — и ни звука в ответ. На него не похоже» (Письма к Берберовой и Ходасевичу. С.25).

(обратно)

259

Датируется на основании письма Гиппиус от 14 февраля 1928 (цитируемого в примеч. 262) и упоминания «левизны в искусстве»: судя по всему, это название диспута в «Зеленой лампе», состоявшегося 6 февраля 1928 (Зеленая лампа. С. 170).

(обратно)

260

Несколько стихов (франц.).

(обратно)

261

К письму приложены стихотворения: «За слово, что помнил когда- то…», «Тихим, темным, бесконечно звездным…», «Патрон за стойкою глядит привычно-сонно…». Все три стихотворения вошли в итоговый сборник стихов Адамовича «Единство» (Вашингтон, 1967). Эти стихотворения, а также приложенные к письму 37, опубликованы: Адамович Г. Собр. соч. Стихи, проза, переводы. СПб., 1999.

(обратно)

262

14 февраля 1928 Гиппиус писала:

…я хочу воспользоваться этим случаем, чтобы если не восстановить загадочно пропавшее письмо, то все же сказать два слова о ваших стихах. <…> Я вам говорила, что есть два рода стихов, два разных рода. С одним из них дело не в «нравлении», а в «пронзении».

От этого рода и требуешь «пронзения», и смотришь, в каких стихах его больше, в каких меньше. <…> такие стихи (пронзающие) — полученное позволение заглянуть в другого, какая-то невидимая встреча — хотя бы не с похожим на тебя, не с близким вовсе (это почти все равно), однако захватывающая по чудесности и от одного видения, понимания — радостная. <…> ваши стихи принадлежат именно к этому роду «пронзения», и в этом порядке мной судились. Я вполне могу превратиться в лит<ературного> критика для стихов второго рода. <….> Но с X, Y, Z иначе. Им — и вам — я всегда хочу сказать: вот здесь вы встречный, испытующий взгляд выдержали, ему что-то позволили взять от вас, а здесь — нет. Не успели. А здесь… Нет, боюсь неполучения, честное слово кончаю.

(Пахмусс. С. 272–273)

(обратно)

263

«Для Вас, чтобы прочесть совсем одной» (франц.) — фраза, написанная над стихотворением Тютчева «Не знаю я, коснется ль благодать…», посвященным жене, Э.Ф.Тютчевой. См.: Тютчев Ф.И Полн. собр. соч. / С критико-биогр. очерком В.Я.Брюсова; Под ред. П.В.Быкова. СПб., 1913. С.176.

(обратно)

264

Решено (франц.).

(обратно)

265

От defaitiste (франц.) — пораженец, капитулянт.

(обратно)

266

Судя по всему, речь идет о собрании «Зеленой лампы» на тему «Толстой и большевизм», где Адамович произнес вступительное слово. Собрание заняло два вечера — 18 и 27 февраля (Зеленая лампа. С. 170). Отметим, что 18 февраля было воскресенье, а не суббота. Получив это письмо, Гиппиус в ответном письме от 14 февраля пыталась разуверить Адамовича в его сомнениях: «Никуда собрание не провалится, милый Георгий Викторович, и, на мой взгляд <…> даже больше, на мое ощущение — вы один из самых живых людей из долгого моего антуража. <…> Ваша живая точка — “интерес к интересному”, и чем бы вы ее ни заваливали, она свое возьмет. <…> Я еще много могла бы тут расписаться, но хочу кое-что сохранить для общего возражения вам в Зел<еной> Лампе…» (Пахмусс. С.371).

(обратно)

267

Относительно Д.С.Мережковского Гиппиус говорила: «Что касается Д<митрия> С<ергеевича>, то странно, что вы как-то его не “улавливаете”, его какого-то “темпа”, что ли. <…> Вы попадаете в его “порядок” (что редко), оттого он вас как будто и “грызет”, и при этом же говорит, что вас “нежно утверждает”, - чему я верю вполне» (Пахмусс. С 372).

(обратно)

268

Непонятая натура (франц.).

(обратно)

269

Видимо, парафраз названия знаменитой книги П.А.Флоренского «Столп и утверждение истины».

(обратно)

270

Господа и дамы (франц.).

(обратно)

271

Из стихотворения Ш.Бодлера «Spleen» («Je suis comme le roi d’un pays pluvieux…»). В переводе В. Левика;

…крови ни следа

И только Леты спит зеленая вода.

(обратно)

272

Из стихотворения Пушкина «В степи мирской, печальной и безбрежной…».

(обратно)

273

Имеется в виду знаменитая «пушкинская» речь Ф.М. Достоевского.

(обратно)

274

Запись из «первого короба» «Опавших листьев» (Розанов В.В. О себе и жизни своей. С. 285).

(обратно)

275

6 февраля на заседании «Зеленой лампы» был доклад Н.А. Оцупа «Левизна в искусстве» (Зеленая лампа. С. 170). Николай Авдеевич Оцуп (1894–1958) — поэт, критик, редактор журнала «Числа». Был близко знаком с Адамовичем еще со времен петроградского «Цеха поэтов».

(обратно)

276

Имеется в виду статья Д.С. Мережковского «Захолустье» (Возрождение. 1928. 26 января).

(обратно)

277

21 апреля Гиппиус писала Адамовичу: «Считал ли Гете поэзию выше жизни, — мне сейчас в высокой степени наплевать, но… Оцуп ведь мне этих вопросов, слава Богу, и не ставит, да и я… ему своих предпочитаю не ставить. Вот уже бескорыстно отношусь к нему! Хотя вы правы: в нем есть что-то и недурное, и даже как будто прогрессирует» (Пахмусс. С. 375–376).

(обратно)

278

Об этом пассаже Гиппиус писала Адамовичу 21 апреля 1928:

Что касается тех «штирнерианств», которые вдруг вы тогда подняли, то я удивляюсь, как вы не поняли естественности моего протеста; впрочем, он был далек от всех «возвышенных порядков», а попросту схватила меня скука, — вот, бывает от «повторения пройденного». Вам неоткуда знать, пожалуй, что если не в 90-х гг., то в каких-то попозже, подобные вещи, с таким звуком и тоном, простукивали мне голову. «Модность» в них была ужасная, наивная подчас и беспардонная. Заслышав знакомые звуки, я и рассердилась. Неужели, мол, теперь — и для вас! — лезть за старым, заржавевшим оружием, которым я боролась против этих «индивидуалистов»? <…> когда я вдруг вижу выскакивающее из вас «такое»… о такой вашей «точке состояния» свидетельствующее, с какой еще на новые открытия (на «беседу» в идеальном смысле) отправляться нельзя, — я погружаюсь в натуральную досаду. Вот пишу сейчас — и даже не уверена, что вы эти, совсем не тонкие, а простые вещи как следует воспримете. Вдруг вернулся момент досады. Скажите пожалуйста! «Анархические вещи», «demoraliser» и т. д. — и тут же «слезинка», и опять т. д.!

(Пахмусс. С.375)

(обратно)

279

22 апреля 1928 в «Зеленой лампе» состоялся доклад Д.С.Мережковского «Который же из вас? (Иудаизм и христианство)» (Зеленая лампа. С. 170).

(обратно)

280

Из стихотворения Пушкина «В часы забав иль праздной скуки…».

(обратно)

281

Гиппиус отвечала на этот пассаж: «Вы не только не услышите “арфы серафима” (или тромбонов) Д<митрия> С<ергееви>ча, — но и не прочтете. Возрождение испугалось и “фило” и “пола”, - обоих. Но в “поле” и вправду было хвачено: я убедила Д<митрия> С<ергеевича> выкинуть кое-что и в чтении, а то и Спаржа растерялась» (Пахмусс. С.376).

(обратно)

282

Борис Юлианович Поплавский (1903–1935) — поэт, один из подававших наибольшие надежды в конце 1920-х — начале 1930-х. Гиппиус писала Адамовичу в ответном письме: «Поплавского у нас не было. Ждет вашей интродукции. Стихов его не читала» (Пахмусс. С.376).

(обратно)

283

О чем именно идет речь в применении к Адамовичу, установить не удалось. Однако в то же время серьезный инцидент с В.Ф.Ходасевичем произошел у Гиппиус, когда он вмешался в текст какой-то ее статьи (возможно, выступления в «Зеленой лампе» (Два завета // Возрождение. 1928. 11 апреля) или подписанной «Антон Крайний» рецензии на 34-ю книгу «Современных записок», где анализировалась статья В.В. Вейдле о Ходасевиче (Возрождение. 1928. 31 марта). См. письма Гиппиус к нему от 12 и 13 апреля (Письма к Берберовой и Ходасевичу. С. 89–91). Адамовичу Гиппиус отвечала: «“Дело X.” и мне опротивело. Не говорю о “вашем”, но о своем, в котором выяснились другие штучки, — не стоит о них писать, ибо они ликвидированы. Но вообще с Возрожд<ением> у нас возня, и не только у меня, но и у Д<митрия> С<ергеевича>. Забоялись его филосемитизма… О деле “вашем” я ничего нового в поле моего слуха (и так узкого) больше не допускаю» (Пахмусс. С.374).

(обратно)

284

«Миссия русской эмиграции» — речь Бунина, которой 16 февраля 1924 в парижском Salle de Geographie был открыт одноименный вечер (выступали также А.В.Карташев, И.С.Шмелев, Д.С.Мережковский и др.; текст речи Бунина опубликован в «Руле» 3 апреля 1924).

(обратно)

285

Источник цитаты не обнаружен.

(обратно)

286

Соблаговолите принять выражение моих почтительнейших чувств (франц.).

(обратно)

287

Летом 1928 Мережковские жили по адресу: Chateau des IV Tours. Thorenc (Alpes Maritimes). Описание этого замка — в письме Гиппиус от 18 августа 1928 (Пахмусс. С.377).

(обратно)

288

Письмо Гиппиус, о котором пишет Адамович, нам неизвестно. Свой ответ от 18 августа она начинала: «Разные бывают дары, разные уменья. У вас изумительное неуменье — получать письма! На этот раз уже никакой тени сомненья, что виноваты вы: мое первое письмо опускал Володя и — в моем присутствии (на почте в Thorenc)» (Пахмусс. С.377).

(обратно)

289

Перефразировка пушкинских слов: «Мы ленивы и нелюбопытны» (из «Путешествия в Арзрум» — Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 17 т. М., 1948. Т.8, кн. 1. С.462).

(обратно)

290

Ответ на упрек Гиппиус: «Затем скажу вам откровенно: мне не понравилось, что вы “забыли” о Корабле. Если вы можете сказать: “да, сделаю” и потом не только не сделать, но даже забыть, что вы это сказали, — этак вы от себя можете ожидать всего, до забвенья собственного имени. Не столько для Корабля важен этот странный факт, сколько для вас» (Пахмусс. С. 378).

(обратно)

291

Имеется в виду статья «Толстой» (ПН. 1928. 9 сентября).

(обратно)

292

Этого доклада Адамович не сделал.

(обратно)

293

От radotage (франц.) — вздорная болтовня. Имеется в виду книга Г. Иванова «Петербургские зимы» (Париж, 1928). «Шепелявая тень» называлась статья Игоря Северянина о газетном варианте мемуаров, печатавшемся под названием «Китайские тени» (За свободу! 1927. 3 мая). Посылая вырезку из газеты Адамовичу, Гиппиус писала ему 10 июня 1927: «Вторая вырезка — для Г.Иванова, адреса которого я не знаю (и вам будет любопытно прочесть). Если он уехал в Ригу — пошлите ему в виде предупреждения: ведь именно там, т. е. где-то близко, поджидает его “нежный и вуалевый” поэт для “скорого и личного свидания мужчин”» (Пахмусс. С.346). После этого прозвище «шепелявая тень» надолго пристало к Иванову. Отвечая на этот вопрос, Гиппиус писала: «Шепелявую тень получила, тотчас прочла и даже возгорелась внезапным желанием о ней написать. У меня была целая “идея” — строк на сто. Но Володя сказал, что будет писать он, что давно уж обещал. Хотя знаю, что он 3 стула просидит, пока напишет, но мой пламень погас, кстати и Возрождение претит. Ну, я для себя, схематично, кое-что запишу» (Пахмусс. С.378). Рецензии Злобина и Гиппиус на «Петербургские тени» нам неизвестны.

(обратно)

294

Надо или принять это, или не обращать внимания (франц.).

(обратно)

295

18 августа Гиппиус писала: «Есть и второе тоже не понравившееся мне. Это когда я случайно узнала, что вы не очень-то держите наш “могильный” договор. Конечно, это пустяки, мелочь из мелочей, и в “могиле” — то ничего не было, так разве, для примеру… а все-таки, хоть и шуточный, а был же “договор”? Я, по старинке, за всякий; даже шуточный…» (Пахмусс. С.378). Получив данное письмо Адамовича, она отвечала 25 августа: «Что касается “договора”, то это изумительные пустяки, и “фактическую подкладку” я вам изъясню, если будет время. Но есть другое, меня не касающееся, а потому, как всегда, меня более интересующее. Я очень нелюбопытна к содержанию так называемых сплетен. Но вообразите, что А. говорит: я свидетель, что было так. Но В. говорит: я свидетель, что было наоборот. Ведь было-то как-нибудь по-одному. Значит, или А., или В. - врет. Мне, допустим, все равно, как было. Но что В. (или А.) говорит неправду — мне уже делается интересно. Почему? Зачем? И как это он? Или он так, неправдой, видит? Здесь опять начинается мое бескорыстное интересованье человеческой, чужой, психологией (или “душой”, пожалуй)» (Там же. С.380). Однако о каком «могильном договоре» идет речь, мы не знаем.

(обратно)

296

Раймон Пуанкаре (1860–1934) — премьер-министр Франции в это время.

(обратно)

297

Отсылка к названию книги А.Л.Волынского «Книга великого гнева» (СПб., 1904). Гиппиус отвечала: «Думаю, что оба мы с вами не заслуживаем звания людей “великого гнева”» (Пахмусс. С.379).

(обратно)

298

По поводу этого анекдота Гиппиус писала: «К чему, во-первых, этот пример с Ахматовой и Струве? Со всех сторон явно ни к чему. Я не Струве, вы не Ахматова, но совершенно так же и не наоборот. Останемся каждый сам по себе» (Пахмусс. С.379).

(обратно)

299

Большая часть «подвалов» Адамовича в его первый год в «Последних новостях» была посвящена советской литературе, в частности и тот, что вышел в день написания письма, 23 августа, под заглавием «Зеркало жизни» (о романах Караваевой, Дорогойченко, Лузгина и Панкратьева). Однако может иметься в виду раздел, который Адамович вел в «Последних новостях» — «По советским журналам», и тогда, очевидно, речь идет о публикации 16 августа, посвященной июньскому номеру «Красной нови». «Меледа» — слово, часто употреблявшееся Гиппиус в значении «ерунда, болтовня».

(обратно)

300

Речь идет о статье В.Маклакова «Лев Толстой: Учение и жизнь» (ПН. 1928. 23 августа), сопровождавшейся примечанием: «Речь, произнесенная 2 июня на торжественном заседании в Сорбонне по случаю “Дня русской культуры”. Полностью будет напечатана в выходящей 5 сентября книжке “Современ<ных> Записок”. Мы даем заключительную часть» (ср.: СЗ. 1928. Кн. 36). Василий Алексеевич Маклаков (1869–1957) — общественный деятель (кадет), публицист, автор многих статей о Л.Н. Толстом.

(обратно)

301

Имеется в виду заседание «Зеленой лампы» 18 и 27 февраля 1928 на тему «Толстой и большевизм», где Адамович делал вступительный доклад. Любопытно, что ранее был опубликован отдельной брошюрой одноименный доклад В.А. Маклакова (Париж, 1921).

(обратно)

302

Роман И.А. Бунина, начавший печататься в 1928 в «Современных записках» (№ 34, 35, 37). Адамович довольно подробно писал о нем, рецензируя 40-ю книгу «Современных записок» (ПН. 1929. 31 октября).

(обратно)

303

Отдельное издание романа Д.С. Мережковского «Мессия» Адамович в «Последних новостях» не рецензировал.

(обратно)

304

В ответном письма 4 сентября 1928 Гиппиус говорила: «С чего вы взяли, что я “все серьезно”? Не знала за собой такого. Это Вишняк и кошка не умеют смеяться. Но правда: некоторых слов я не люблю. Например: “отчего ж?” или “что ж делать?”. И между ними особенно не люблю “так” (в вашем смысле “да так…”)» (Пахмусс. С. 381–382).

(обратно)

305

Монтерлан Анри де (1896–1972) — французский писатель, творчество которого Адамович высоко ценил. В частности, он писал: «На мой взгляд, Анри де Монтерлан — самый даровитый из молодых французских писателей» (Зв. 1927. № 1. С. 6; перепеч.: Адамович-2. С. 256). Обратим, однако, внимание, что в статье «Вокруг Толстого» (ПН. 1928. 1 ноября), затрагивающей в связи с книгой Т. Полнера «Лев Толстой и его жена» ту же тему, что и статья Монтерлана, Адамович не упомянул ее ни словом.

(обратно)

306

Гиппиус отвечала на это 4 сентября: «привезите Nouvelle Litterature, я очень интересуюсь “вашими” мыслями. Только что (перед вашим письмом) думала, как я не люблю иногда читать “свои” мысли и почему. <…> “Единая любовь”, “всех радостей дороже неразделенная любовь”, “безразлично, «он» или «она»” (деталь), “хочу невозможного” и т. д. — все это истины вечные, но дело в том, что если они, во времени, для нас не изменяются, т. е. не расширяются постепенным раскрытием, не прибавляется ничего к ним (если не становятся “вечные”) — то делаются скучной трухой… или, пожалуй, мы. Во всяком случае, где-то между нами и этими мыслями начинает пахнуть мертвечиной» (Пахмусс. С.281).

(обратно)

307

Речь идет о книге Владимира Соломоновича Познера (1905–1992) «Стихи на случай» (Париж, 1928). Адамович рецензировал ее (СЗ. 1929. Кн. 38).

(обратно)

308

Имеется в виду реплика Шарлотты в начале второго действия: «и кто я, зачем я, неизвестно».

(обратно)

309

Приложены стихотворения: «Если дни мои милостью Бога…»; «Безлунным вечером в гостинице вдвоем…»; «Со всею искренностью говорю…»; «Что там было? Ширь закатов блеклых…»; «О, если где-нибудь, когда-нибудь…»; «Твоих озер, Норвегия, твоих лесов…». В первом стихотворении к строке «Брат мой, друг мой, не бойся страданья» сделано пояснение на полях: «Il est temps de lancer Надсона» («Время продвинуть Надсона» — франц.). Видимо, именно этой пометой вызваны упоминания Надсона в письме Гиппиус (см. ниже), — помимо цитаты, приведенной в примеч. 312, это еще один фрагмент: «примись я снова писать мое старое стихотворение “Иль дует от оконницы?..”, по содержанию столь близкое вашему “Если дни мои…”, - в нем непременно будет та же неистребимая тень иронии…а Надсон спрятан. Тут уж ничего не поделаешь» (Пахмусс. С.383).

Получив эти стихи, Гиппиус писала:

Ваши стихи мне близки, некоторые даже «завидны» (это мы с Сологубом, даже я первая сказала «э!» — открыли эту оценку по «зависти»). Но не в том, конечно, дело, что они мне «нравятся»; гораздо важнее — и для вас, и вообще, — что они, по-моему, находятся все, даже менее удачные, в какой-то верной и по времени нужной линии. Находятся в ней как внутренно, так и внешне. Не хочу любезничания, вроде вашего со мной, и не скажу, что course <ход (франц.)> этой линии уже далеко зашла <…>, но линия та самая верная, и притом вполне ваша (что я признаю за громадный плюс всегда, хотя бы с моей она абсолютно расходилась; да вполне совпадающих, к счастью, и нет линий). Нравится мне, цельнее других кажется «Что там было» с ледяными розанами, о которых «ни вспомнить, ни забыть…». Потом «Со всею искренностью…» — несмотря на некоторое, может быть, перепроизводство «простоты» в первой строчке (в третьей внизу «противостоять» — описка?). Я бы тревожилась, что «настанет» и «устало», но понимаю, что хорошо и смириться. И в «Норвегию», и в «только раз» — многое попало, — там, однако, незабываемы лишь слова, прозрачнее лишь строки. Ну а вот «Безлунной ночью…» немножко самоподражание, и «Монмартр» был резче и проще. Тут есть, конечно, маленькая прибавочка, чуть-чуть… но она вне стихов как «стихов».

(Пахмусс. С. 383–384).

(обратно)

310

С трудом делать легкие стихи (франц.). В «Поэтическом искусстве» Н.Буало-Депрео таких слов нет.

(обратно)

311

Трудные (франц.).

(обратно)

312

Вероятно, отсылка к названию статьи Вяч. Иванова «Манера, лицо и стиль» (Труды и дни. 1912. № 4–5), которую Адамович высоко ценил. См.: «Лучшее, самое значительное в наследии Вячеслава Иванова, то, что уцелеть и остаться должно бы надолго — именно его статьи, в частности статьи о поэзии (как, например, статья о “Манере, лице и стиле”, помещенная в сборнике “Борозды и межи”, едва ли не самое замечательное, что о поэзии на русском языке в наш век написано)» (Одиночество и свобода. С.137).

Гиппиус в своем письме от 5 сентября 1928 подробно ответила на это рассуждение:

…вы глубоко правы относительно моих стихов, во всяком случае, на мой взгляд, ибо я абсолютно то же думаю. И знаете, не со вчерашнего дня, а… почти что с начала их всех возникновения. Вы как будто не хотите trancher le mot <сказать напрямик (франц.)>; но если вы его траншируете и скажете «декадентство», то будете и правы и неправы. Правы, м<ожет> б<ыть>, в факте, но неправы относительно моего сознания и воли: уже не «почти», а с самого первого начала (допотопно) я стремилась прочь от всякого «декадентства», отрекалась от него, издевалась над ним, объявляла и проповедовала «простоту» (историческая информация для вас). Мое время было, однако, очень трудное, бороться за простоту приходилось на два фронта, т. е. прежде всего против П.Я. Надсона и т. д., а тут же и против фиолетовых рук на эмалевой стене. При тогдашней моей крайней необразованности я была, правда, свободна от всех «влияний», но зато и кроме инстинкта мне опираться было не на что; если же вспомнить крайне юный мой возраст, то нечему удивляться, что «трюки» меня частенько соблазняли. <…> Так вот, время и школа не могли не повредить моей сознательной воле к «простоте», которой я уже теперь не достигну, хотя стремиться к ней не перестану.

(Пахмусс. С. 382)

(обратно)

313

Ср.: «За каждым словом Бодлера чувствуется не механическое умение, а творческий опыт, — и классическая точность его, впервые обращенная на романтический безобразный хаос, иногда ослепительна. Кажется, во всем новом искусстве нет ничего более выразительного, чем некоторые вещи Бодлера» (Адамович Г. Шарль Бодлер: К шестидесятилетию со дня смерти // Зв. 1927. № 3. С.140).

(обратно)

314

О каком произведении идет речь, установить не удалось.

(обратно)

315

Ср. в стихотворении Адамовича, открывающем итоговый сборник его стихов «Единство» (Вашингтон, 1967): «Стихам своим я знаю цену. / Мне жаль их, только и всего…».

(обратно)

316

В письме от 5 сентября 1928 Гиппиус писала: «Я надеюсь на этих днях попасть в Ниццу, — не раньше буд<ущей> недели, впрочем. Тогда мы вас вызовем в какое-нибудь кафе» (Пахмусс. С.384).

(обратно)

317

Имеется в виду предстоящая поездка Мережковских на Первый зарубежный съезд русских писателей и журналистов, открывшийся в Белграде 25 сентября 1928. 4 сентября Гиппиус писала Адамовичу: «“Перспективы”, о которых я вам писала, приняли для нас форму даже до неприятности конкретную: форму вынужденной поездки в Белград. И это уж 2 °Cентября, и на целых 3 недели! <…> Ехать адски не хочется, но по всем видимостям — надо» (Пахмусс. С.381). Ср. примеч. А.В. Лаврова к стихотворению Гиппиус «Белград» (Гиппиус З.Н. Стихотворения. СПб., 1999. С.554. — Новая библиотека поэта).

(обратно)

318

См. примеч. 309.

(обратно)

319

На бланке месяц не указан, однако очевидно, что оно написано после окончания Первого зарубежного съезда русских писателей и журналистов в начале октября 1928, когда Гиппиус и Мережковский уже вернулись во Францию.

(обратно)

320

Неточная цитата из «Попытки ревности» М. Цветаевой.

(обратно)

321

Дражайшая мадам (франц.).

(обратно)

322

Имеется в виду статья: «Накинув плащ»: О стихах Дон-Аминадо // ПН. 1929. 25 октября.

(обратно)

323

Это мое глубокое убеждение (франц.).

(обратно)

324

Имеется в виду статья: Ходасевич В. Большевизм Блока (беглые мысли) // Возрождение. 1928. 15 ноября.

(обратно)

325

Книга называлась: Леонид Каннегисер. Статьи Г. Иванова, М.А. Алданова, Г. Адамовича. Из посмертных стихов Л. Каннегисера. Париж. 1928. Леонид Иоакимович Канегисер (1896–1918) — поэт, критик. 30 августа 1918 застрелил главу Петроградской ЧК М.С. Урицкого и в октябре был расстрелян. Наиболее подробная информация о нем собрана в статье Г.А. Морева «Из истории русской литературы 1910-х годов: К биографии Леонида Канегисера» (Минувшее. Вып. 16. М.; СПб., 1994).

(обратно)

326

Гиппиус о Канегисере не писала. См.: Лукаш И. Канегисер // Возрождение. 1928. 1 декабря.

(обратно)

327

Основание для датировки — предыдущее письмо, где к тому же адресу, что и в данном, сделано примечание: «Я тут хотя ненадолго, но пока поживу», а также последующее, где сказано: «это адрес случайный, отельный. Я там не останусь. Но дней 10 еще пробуду».

(обратно)

328

Датируется на основании упоминаемой хроники В.Ф. Ходасевича в газете «Возрождение» (см. примеч. 340).

(обратно)

329

Содержание этой «полемики о нравственности» нам неизвестно, поскольку ни письма Гиппиус, ни письма Адамовича, непосредственно предшествующие данному, не сохранились или нам недоступны.

(обратно)

330

См. в ответном письме Гиппиус от 3 декабря 1928: «Процесс Спаржи меня тоже совершенно не затронул. Просто “на челе моем высоком не отразилось ничего”. <…> Но я не деташируюсь <от detacher (франц.) — отказываюсь> от Спаржи, а просто знаю, что это пустяки, а правда то, что вы о нем пишете. Ваши друзья с tar’aми недостатками, пороками (франц.)>, потому что все люди с tar’aми; но, конечно, разница, всякие тары бывают; есть непростимые, обыкновенно это те, которые исходят из самой материи человека. Если ваши друзья дурной материи… ну, тогда над этим стоит задуматься» (Пахмусс. С.386). Сведений о процессе Ю.Фельзена в газете «Возрождение» за октябрь-ноябрь 1928 нам обнаружить не удалось.

(обратно)

331

Имеется в виду повесть Гиппиус под таким названием.

(обратно)

332

От avorton (франц.) — выкидыш. 21 апреля Гиппиус писала Адамовичу: «Приехав, вы найдете Авортон. Он, по-моему, — урод. Бывают горбуны с прекрасными глазами. Или прелестные девушки с такой глупостью, едва рот разевают, что диву даешься. Или платье из английской материи с пятнами и дырами. Но я ничего не буду объяснять, сами увидите. Статья Бахтина — вот английская материя…» (Пахмусс. С.376). Из этого становится ясно, что, вопреки комментариям Т. Пахмусс, «авортоном» назывался журнал «Новый корабль», третий номер которого со статьей Н.М.Бахтина «Антиномия культуры» тут обсуждается. В письме Адамовича речь идет о четвертом номере «Нового корабля». Отметим, что в ответном письме Гиппиус говорила: «Мы (и Дмитрий Сергеевич) вновь остановились в… (не знаю, как сказать: не в восторге, не в восхищении и не в почтении, ну, словом, что-то очень хорошее и серьезное) — перед вашим стихотворением, начинающим Корабль. Да, оно есть, да еще как! Можете быть спокойны: это одно из лучших (если не лучшее) стихотворений, написанных за последние годы. Не вами, а вообще. Другое тоже хорошее, но просто очень хорошее, как и стихи Георгия Иванова (совсем другие). А это “попало” и “внедряется”» (Пахмусс. С. 384–385).

(обратно)

333

Имеются в виду статьи В.А.Злобина «Дух соглашательства» (вторая в цикле «Две статьи»), посвященная в основном Н.А.Бердяеву (Новый корабль. 1928. № 4. С. 30–33) и А.М.Д. «Где “Тихоновская» церковь?”», где часто упоминается митрополит Евлогий (С.34–38).

(обратно)

334

Речь идет о стихотворении Георгия Раевского (Георгий Авдиевич Оцуп; 1897–1963) «Во всем есть танец: в ветре и в огне…» (С.6). Ср. рец. Адамовича на его книгу «Строфы» (Париж, 1928) — СЗ. 1929. Кн.38. В своем ответе Гиппиус лишь кратко вздохнула: «О Георгии Раевском лучше помолчим» (Пахмусс. С.386).

(обратно)

335

Имеется в виду реплика Гиппиус в выступлении на собрании «Зеленой лампы», посвященном вопросу «Есть ли цель у поэзии», где выступали также Адамович, Бахтин, Вейдле и Мережковский. Она говорила: «…когда мне предлагают Анненского или Пастернака — я не знаю, как выбирать: вижу две досуха выжатые души. Недаром в Анненском нет-нет и мелькнет пастернаков зародыш» (Новый корабль. 1928. № 4. С.52).

(обратно)

336

Цитата из статьи «Критика любви», где, говоря о ранних декадентах и, в частности, об А.М.Добролюбове, Гиппиус писала: «Может быть, и следовало поступать тогда жестоко, говорить правду, указывать на фальшь, комизм и жалкость “новых” стихов; но никто не имел права быть жестоким ни с одним из этих стихотворцев, потому что жестокость оправдывается только любовью, а их никто не любил. Жестокость даже бессмысленна без любви» (Гиппиус З. Дневники. В 2 т. Т. 1. М., 1999. С. 194).

(обратно)

337

Свой замысел Адамович исполнил в рассказе «Вечер у Анненского» (Числа. 1930/1931. № 4; перепеч.: Адамович Г. Стихи, проза, переводы. С. 403–406). Ср. также: Адамович Г. Памяти Ин. Ф. Анненского // ПН. 1929. 28 ноября.

(обратно)

338

Прошу прощения (франц.).

(обратно)

339

Этот замысел Адамович осуществил значительно позже. См.: «Как можно не видеть, что христианство уходит из мира! Доказательств нет. Но ведь не все же надо доказывать. Достаточно вглядеться повнимательнее: позднее утро сейчас, солнце взошло уже высоко, — и все слишком ясно для общих восторгов, испугов и надежд. “Тайна” осталась на самых низах культуры, иногда на самых верхах, но в воздухе ее нет, и нельзя уже миру ее навязать… Будет трезвый, грустный и умный день» (Адамович Г. Комментарии // Числа. 1933. № 7/8. С. 153).

(обратно)

340

Имеется в виду статья «Литературная летопись» за подписью «Гулливер» (псевдоним, которым пользовались В.Ф.Ходасевич и Н.Н.Берберова) (Возрождение. 1928. 29 ноября), где автор писал: «В книгу вошли: статья о Каннегисере М.А. Алданова, заметки Г.Адамовича и Г.Иванова, а также ряд неизданных стихов Каннегисера». На попрек Адамовича Гиппиус отвечала: «Парижское захолустье и вас незаметно делает Иван Никифорычем. Я даже не заметила, сказано ли “заметка” или “статья”. Да есть ли тут намерение? Да чем это важно, Господи!!!» (Пахмусс. С.386).

(обратно)

341

Имеется в виду газета, первый номер которой вышел 24 ноября 1928.

(обратно)

342

Речь идет о романе «Ангел смерти» (Париж, 1927), на который отозвались рецензиями Ю.А. Айхенвальд, М.А. Алданов, П.М. Пильский, Е.А. Зноско-Боровский. О своем знакомстве с Гиппиус Одоевцева довольно подробно написала в воспоминаниях «На берегах Сены».

(обратно)

343

Первая публикация Б.Ю. Поплавского в «Современных записках» появилась в 38-м номере (1929, вышел в апреле), так что, судя по всему, усилия Г. Иванова увенчались успехом.

(обратно)

344

Торжественное открытие, инаугурация (франц.).

(обратно)

345

Зал в Париже, открывшийся незадолго до того, в 1927, на rue Faubourg de Saint-Honore. По предположению Э.Анри, владельцы этого роскошного зала имели какое-то отношение к русской эмиграции, поскольку предоставляли его для разного рода культурных предприятий русской диаспоры.

(обратно)

346

Имеются в виду беседы в «Зеленой лампе»: 5 января 1929 «Мечта о царе» со вступительным словом Гиппиус и две беседы о любви — 20 мая и 5 июня 1929.

(обратно)

347

О каком замысле издания, редактируемого Ю. Фельзеном, идет речь, нам неизвестно.

(обратно)

348

Имеется в виду неосуществленный проект издания однотомников классиков, к которым предисловия писали бы известные литераторы. Адамович должен был писать предисловие к книге Розанова.

(обратно)

349

Дорогой учитель и дорогая мадам (франц.).

(обратно)

350

Судя по всему, речь идет о заседании «Зеленой лампы» на тему «Конец литературы» с докладом Адамовича, состоявшемся 3 марта 1929 (Зеленая лампа. С. 171).

(обратно)

351

Речь идет о статье «Разговоры Пушкина» (ПН. 1929. 1 февраля), которую Адамович начинал словами: «Первое, что приходит в голову, когда собираешься писать о Пушкине: какую плохую услугу оказали поэту пушкинисты с их спорами, полемиками, взаимными обличениями, кропотливым изучением пустяков, с исследованиями не имеющих никакого значения мелочей. Что скрывать? Пушкинисты почти добились того, что самый живой, самый блестящий и, быть может, самый глубокий из наших писателей читателям наскучил».

(обратно)

352

Вечер смерти (франц.).

(обратно)

353

Речь идет или о той же беседе «Конец литературы» или, что менее вероятно, о первой беседе о любви в «Зеленой лампе» (20 мая 1929). 70-летие П.Н. Милюкова отмечалось в январе 1929.

(обратно)

354

Заседания «Зеленой лампы» на тему об интеллигенции в 1929 не было.

(обратно)

355

Александр Михайлович Кулишер (1890–1942) — правовед, публицист; сотрудник «Последних новостей».

(обратно)

356

Вполне квалифицирован (франц.).

(обратно)

357

Георгий Васильевич Флоровский (1893–1979) — богослов, историк Церкви, литературовед.

(обратно)

358

Георгий Петрович Федотов (1886–1951) — философ, публицист, общественный деятель. Фамилия «Булгаков» в скобках, по всей видимости, означает, что с ним можно было связаться при посредстве о. Сергия Булгакова, так как Федотов преподавал в парижском Православном Богословском институте, который возглавлял Булгаков.

(обратно)

359

Имеется в виду действительно состоявшееся 25 марта 1929 заседание «Зеленой лампы» на тему «Спор Белинского с Гоголем» со вступительным словом Н.А. Оцупа (Зеленая лампа. С. 171).

(обратно)

360

Габриэль Осипович (Авраам Иосевич) Гершенкройн (1890–1943) — литературный критик, активный участник «Зеленой лампы».

(обратно)

361

Датируется на основании следующих выкладок: в 1929 году 12 мая приходилось на воскресенье. Пасха в этот год выпадала на 5 мая по новому стилю (22 апреля по старому), что и определяет приблизительное время, когда письмо могло быть написано (возможно, имеется в виду католическая Пасха).

(обратно)

362

В мае 1929 зафиксировано лишь одно заседание «Зеленой лампы» — беседа о любви — 20 мая (Зеленая лампа. С.171). Адамович на нем не выступал.

(обратно)

363

Вступительное слово на этом заседании, называвшемся «Европа — Содом», произносил Д.С.Мережковский (отчет см.: Возрождение. 1929. 29 мая). Совершенно очевидно, что чтение Платона было связано именно с этим.

(обратно)

364

Имеется в виду роман С.И. Шаршуна (1888–1973) «Долголиков», о котором Адамович вскоре написал рецензию, не дожидаясь выхода романа в свет: Адамович Г. Об одной рукописи // ПН. 1929.20 июня.

(обратно)

365

Видимо, речь идет о визите к Буниным, которые постоянно жили в Грассе.

(обратно)

366

Имеется в виду статья: Адамович Г. О Блоке // ПН. 1929. 19 мая (что и дает основания для приблизительной датировки).

(обратно)

367

Имеется в виду письмо от 22 июня 1929 (Пахмусс. С. 387–388).

(обратно)

368

От parages (франц.) — края.

(обратно)

369

Гиппиус писала Адамовичу: «…я еще не приспособилась к здешнему столу в новых условиях моей больной ноги (которая плюет на солнце и жару и не хочет проходить)» (Пахмусс. С. 387).

(обратно)

370

Имеется в виду 39-я книга «Современных записок» (Адамович рецензировал ее литературную часть в «Последних новостях» от 11 июля). Для характеристики общего тона приведем небольшие фрагменты: «какой прекрасный журнал, богатый и полный, широкий и открытый… Как много в нем первоклассного чтения…».

(обратно)

371

Гиппиус просила: «Напишите мне, что вы говорили в Союзе поэтов о “Религии и Культуре”» (Пахмусс. С.387). Г.П.Федотов 22 июня 1929 выступил с докладом «Религия и культура» на вечере Союза молодых писателей и поэтов. В прениях, помимо Адамовича, В.Н.Ильина и Б.Ю.Поплавского, приняли участие Н.А.Оцуп, Ю.К.Терапиано и др. Возможно, что тезисы именно этого доклада легли в основу статьи Федотова «О Св. Духе в природе и культуре» (Путь. 1932. № 35).

(обратно)

372

Гиппиус писала: «Ох, “смиренный” Федотов, пахнущий не то розовой водой, не то деревянным маслом!» (Пахмусс. С.387).

(обратно)

373

Ума не приложу (франц.).

(обратно)

374

Имеется в виду статья Д.Философова «Нео-“Дон-Жуан”» (За свободу! 1929. 18–19 июня), в которой он рецензировал отдельное издание романа Ф.А.Степуна «Николай Переслегин» (Париж, 1929). Гиппиус писала Адамовичу: «Как жаль, что вы не читали критику Философова в Свободе на этот высокого комизма роман Степуна! Я сохраню статью, она прелестна; и какие цитаты! Положение Философова имеет свои печали, но как отрадно вздохнуть полной грудью! Сказать, видя голого короля, что он голый!» (Пахмусс. С.387).

(обратно)

375

Статей Д.В. Философова, «обижающих» писательницу Августу Филипповну Даманскую (1877–1959), в газете «За свободу!» за 1929 год нам отыскать не удалось.

(обратно)

376

Вероятно, речь идет о каких-то подготовительных действиях в организации журнала «Числа», начавшего выходить в начале 1930.

(обратно)

377

То есть журнал предполагалось печатать по старой орфографии, которой последовательно придерживалась Гиппиус.

(обратно)

378

Этот документ неизвестен.

(обратно)

379

Оставляет меня холодным (франц.).

(обратно)

380

Самое время возвращаться (франц.).

(обратно)

381

Речь идет о вечере, объявленном в хронике «Последних новостей»: «19 октября, в субботу, в большом зале Гаво состоится ежегодный литературно-артистический вечер Дон-Аминадо с участием крупных русских и французских писателей и артистов» (ПН. 1929. 19 сентября).

(обратно)

382

Письмо Гиппиус с оценкой стихов Адамовича нам неизвестно, равно как неизвестно, какие стихи он ей посылал.

(обратно)

383

Видимо, намек на заглавие книги Гиппиус, Мережковского, Философова и Злобина «Царство Антихриста» (Мюнхен, 1922). Но возможно, имеется в виду рефрен Мережковского о большевиках как царстве дьявола, который присутствует во всех его поздних произведениях.

(обратно)

384

Последние слова стихотворения Гиппиус «Домой» (Впервые: СЗ. 1923. № 15).

(обратно)

385

Речь идет об Ольге Викторовне Адамович (1889–1952), о которой Н.Н.Берберова писала Г.П.Струве: «Ольга, старшая, заболела сердечной болезнью и была инвалидом (не замужем, умерла в <19>42 г.)» (Эпизод сорокапятилетней дружбы-вражды: Письма Г.Адамовича И.Одоевцевой и Г.Иванову (1955–1958). С.450). Дату смерти О.В.Адамович даем по комментарию О.А.Коростелева.

(обратно)

386

Первый номер знаменитого журнала «Числа» вышел в феврале 1930. Н.А.Оцуп был одним из двух редакторов первых номеров журнала. Несколько позже, 8 января 1930, Гиппиус писала Адамовичу: «Под тяжестью Чисел — медленно и явно гаснет Лампа (что бы там Оцуп ни говорил). Но, вытягивая из Лампы дух, Числа, по-моему, не одухотворяются сами, не зажигаются. <…> Оцуп бредит каким-то “новым искусством” (с Сергеем Горным и т. п.!), reunion <собрание (франц.)> у Манциарли; и довел до исступления Дмитрия Сергеевича, чтобы он выступил где-то (на вечере Чисел) с экспромтной речью по-французски (!) о Розанове (!) вместе со Шлецером» (Пахмусс. С.390).

(обратно)

387

Аристид Бриан (1862–1932) — премьер-министр и министр иностранных дел Франции.

(обратно)

388

Имеется в виду «Синяя книга» (Белград, 1929).

(обратно)

389

Название доклада Адамовича, сделанного им на заседании «Зеленой лампы» 3 марта 1929, и первая фраза одного из фрагментов «Комментариев» в первом номере «Чисел».

(обратно)

390

Вас предают (франц.).

(обратно)

391

Борис Викторович Адамович (1870–1936) — в то время генерал-лейтенант, директор Русского кадетского корпуса в Югославии. Сын Виктора Михайловича Адамовича от первого брака с Надеждой Александровной Лухмановой (урожд. Байкова; 1884–1907); Г.В. Адамовичу он был сводным братом.

(обратно)

392

Мать Адамовича — Елизавета Семеновна, урожд. Вейнберг (ум. 1933).

(обратно)

393

Гиппиус отвечала на это письмо 21 ноября 1929:

…передо мной не стоит притворяться даже в той неуловимой мере, в какой (быть может) вы делаете это перед собой. Я разумею: «конец языка», «скользя», «письмо брата» — и ваше, будто бы, к этому отношение, т. е. ваша, будто бы, грусть по поводу такого вашего отношения. Конечно, и то, что я сейчас говорю, не «язык», но… или абсолютно понятно, или абсолютная абракадабра. C’est seion <смотря как (франц.)>. И меня — даже это — нисколько не смущает. Потому что я давно поняла, что, например, слово «блуд», которое вы употребили, имеет гораздо более широкое значение и находится для меня там, где другие его искренно не видят. <…> Конечно, опасно все. И «скользя», и т. д. Но не в ту сторону, как вы думаете. <…> Но тут вы правы, «языка» еще нет. Даже у меня к вам — и обратно. Но и это меня не смущает. Очень еще много для чего есть язык (настоящего и настоящий). Об остальном пусть будет «скользя» или совсем ничего. <…> Даже «язык богов», поэзия… о, только до известного предела, пожалуйста! За которым его тоже нет. Или «блуд». Правда?

(Пахмусс. С. 389).

(обратно)

394

Датируется на основании того, что является ответом на письмо Гиппиус от 14 августа. На данное письмо Адамовича она отвечать 16 августа.

(обратно)

395

Гиппиус писала Адамовичу 14 августа 1930: «Нагрянули они двое, Гершен<кройн> и Бахтин, к нам неожиданно, Бахтин в виде краснокожего (никто бы не узнал его!). Признаюсь, я была рада их увидать…» (Пахмусс. С.398; вместо фамилии Г.О. Гершенкройна публикатор явно ошибочно прочитал «Гершензон»).

(обратно)

396

В том же письме Гиппиус говорила: «Если вы, как говорили Гершен<кройн> и Бахтин, на 2 дня “спускаетесь” — то почему бы вам с ними и не приехать к нам? Это лучше, чем они к вам» (Пахмусс. С.400). Villa Tranquille (Alpes Maritimes) — адрес Гиппиус летом 1930.

(обратно)

397

В письме от 14 августа читаем: «Вот вам тоже “литературное” письмо, нечто от Антона Крайнего. Так, этой дубинкой мы с вами, очевидно, и будем перекидываться, пока ваше последненовостное набитие руки дойдет предела, когда уж и Крайнему станет вам писать неинтересно» (Пахмусс. С.399).

(обратно)

398

Не стоит говорить об этом (франц.).

(обратно)

399

Эту беседу Гиппиус передавала так: «сначала сплетничаю: Дмитрий Сергеевич внезапно разогорячился, что вы о всех сказали — “и ни слова об Атлантиде!” Я резонно: “Да что ж, если он ничего о ней не думает?” — “Ну, придумал бы, что думать!” — “А по-моему, он и придумать ничего не может, ну как же ему быть?” Дмитрий Сергеевич, кажется, не убедился моими доводами, и только все скоро забыл, и ваше молчание, и мои оправдания» (Пахмусс. С.399). Речь идет о рецензии Адамовича на литературную часть 43-й книги «Современных записок» (ПН. 1930. 7 августа), где был опубликован текст Мережковского «Отчего погибла Атлантида». Позже Адамович написал об «Атлантиде» Мережковского, но не в «Последних новостях»; Адамович Г. Литературная неделя // Иллюстрированная Россия. 1931.7 марта, № 11. С.22.

(обратно)

400

Получив данное письмо Адамовича, Гиппиус отвечала ему 16 августа: «Немножко удивило меня, что вы приняли как будто за чистую монету мою беседу с Дмитрием Сергеевичем (“ничего не думает”) — или вы притворились? Из какой-нибудь дважды вывернутой любезности? Все равно, не будем углубляться; отмечаю лишь с удовлетвореньем, что вы и насчет Атлантид (и т. п., и Дмитрия Сергеевича) сказали, как вам, по-моему, свойственно…» (Пахмусс. С.400).

(обратно)

401

В своей рецензии Адамович довольно подробно писал о романе Н. Берберовой «Последние и первые» (закончился печатанием в № 44) и оконченной в этом номере «Повести о сестре» М.Осоргина.

(обратно)

402

Это от меня ускользает (франц.).

(обратно)

403

Такую статью Адамович написал несколько лет спустя: Лица и книги. 2. Мережковский // СЗ. 1934. № 56. С. 284–297.

(обратно)

404

Василий Львович Львов-Рогачевский (наст. фам. Рогачевский; 1873–1930) — критик. Имеются в виду строки из письма Блока к В.Н.Княжнину (Ивойлову) от 9 ноября 1912: «И право, мне, не понимающему до конца Мережковского, легче ему руки целовать за то, что он — царь над Адриановыми, чем подозревать его в каком-то самовосхвалении» (Блок А. Собр. соч.: В 8 т. Т.8. М.; Л., 1963. С.405). В эмиграции это письмо было перепечатано из советского издания газетой «Дни» в составе публикации «Письма А.Блока» (Дни. 1926. 18 июля). Адамович несколько раз вспоминал в статьях и письмах это высказывание Блока, то и дело заменяя фамилию Адрианова какой-нибудь другой.

(обратно)

405

Имеется в виду или публикация отрывков из книги «Наполеон» под заглавием «Наполеон-человек» (СЗ. 1929. Кн. 34–35), или отдельное издание (Белград, 1929). Гиппиус писала в письме от 16–22 августа: «я не думаю, чтобы на нас с Дмитрием Сергеевичем было такое безусловное “табу”. Наполеон — особое дело. Павел Николаевич ведь считает его личным своим врагом, врагом РДО, во всяком случае: император! Об этом и речь особая была» (Пахмусс. С. 402). Адамович ранее отзывался о «Наполеоне» Мережковского: Адамович Г. Литературная неделя // Иллюстрированная Россия. 1929. 6 июля. № 28. С. 8.

(обратно)

406

От conferes (франц.) — собратья.

(обратно)

407

Я делаю хорошую мину при плохой игре (франц.).

(обратно)

408

Гиппиус отвечала на это: «А я ни словом не заикалась насчет вынужденного вашего “приспособления” <.. >. Одно лишь: как найти его меру! В этом все, и выгоднее даже “меры” тут, выгоднее во всех отношениях, ничего не выдумать» (Пахмусс. С.402).

(обратно)

409

Шестов Л. На весах Иова (Странствования по душам). Париж, 1929. Отметим, что первоначально фрагменты этой книги публиковались в издававшемся при ближайшем участии Мережковских журнале «Окно». Гиппиус писала Адамовичу 16 августа: «Вам (в сейчасном вашем состоянии, навечном ли — ничего не знаю) Шестов должен ужасно… годиться. Именно годиться, угодиться. Мне он никогда не годился, у меня всегда вставало против него инстинктивное “не хочу!” Не от разума идущее, потому непобедимое, но разум мне нашел для него объяснения: оттого, вероятно, “не хочу”, что у Шестова отправная точка — Nihil, а цель — называется так же. Его воля другой материи, чем моя. А так как он разрушитель искусный, талантливый и с большой к этому волей, то и “не хочу” мое к нему весьма сильное. Он умеет ходить по окраинам, говорит вещи, с которыми нельзя не соглашаться, но не опасно соглашаться для знающего, что внутри-то косточка, которую я выплюну. Кто же про косточку не знает, или нет у него к ней “не хочу”, тот обычно глотает этот сладкий плод целиком» (Пахмусс. С. 400–401).

(обратно)

410

Вероятно, имеется в виду письмо от 16–22 августа 1930 (Пахмусс. С. 400–402).

(обратно)

411

Гиппиус отвечала на это 27 сентября 1930: «Хорошо, в среду. Если дождик — прямо в Транкиль…» (Пахмусс. С.403).

(обратно)

412

В том же письме она говорит: «Бунин мне написал, что болен. А вам что говорил?» (Там же. С. 404).

(обратно)

413

Речь идет о статье Н. Кнорринга (подп.: К-г. Н.) «Из переписки З.Н. Гиппиус с П.П. Перцовым» (ПН. 1930. 25 сентября), представляющей собою развернутую рецензию на книгу В. Евгеньева-Максимова и Д. Максимова «Из прошлого русской журналистики». Гиппиус писала по этому поводу: «Вы совершенно правы насчет чужого письменного стола. Библиотеки этим не стесняются — непротестовать же! Любопытнее, что наши “культурники” от них заражаются, но кто против бар из Последних Новостей смеет поднять голос?» (Пахмусс. С.403; возможно, вместо «библиотеки» следует читать «большевики»).

(обратно)

414

Исключая это (франц.).

(обратно)

415

Гиппиус отвечала на это: «А вот в удивлении вашем вы не правы. Куда было бы изумительнее, если б человек даже в таких банальных вещах, как литература, пресса и т. д. — вдруг, через несколько лет становился сам на себя не похожим. Это бывает, но я тогда начинаю подозревать, что ему просто и не на кого быть похожим…» (Пахмусс. С. 403–404).

(обратно)

416

Владимир Сергеевич Варшавский (1906–1978) — прозаик, публицист.

(обратно)

417

Речь идет о беседе 21 декабря 1931 на тему «Эмигрантский молодой человек», на котором вступительное слово произнесла Гиппиус, а В.С. Варшавский выступил с докладом (Зеленая лампа. С. 172).

(обратно)

418

В письме нет никаких примет, по которым его можно датировать хотя бы приблизительно.

(обратно)

419

После полудня (франц.).

(обратно)

420

Не будем об этом больше говорить (франц.).

(обратно)

Оглавление

  • ПИСЬМА Г.В. АДАМОВИЧА К З.Н. ГИППИУС: 1925–1931
  •   Н.А. БОГОМОЛОВ. Вступительная статья
  •   1
  •   2
  •   3
  •   4
  •   5
  •   6
  •   7
  •   8
  •   9
  •   10
  •   11
  •   12
  •   13
  •   14
  •   15
  •   16
  •   17
  •   18
  •   19
  •   20
  •   21
  •   22
  •   23
  •   24
  •   25
  •   26
  •   27
  •   28
  •   29
  •   30
  •   31
  •   32
  •   33
  •   34
  •   35
  •   36
  •   37
  •   38
  •   39
  •   40
  •   41
  •   42
  •   43
  •   44
  •   45
  •   46
  •   47
  •   48
  •   49
  •   50
  •   51
  •   52
  •   53
  •   54
  •   55
  •   56
  •   57
  •   58[418]
  • *** Примечания ***