Забытый поэт [Владимир Владимирович Набоков] (fb2) читать постранично

Владимир Набоков ЗАБЫТЫЙ ПОЭТ

1

В 1899 году, в тяжеловыйном, благоустроенном, подбитом снежной ватой Петербурге того времени известная культурная организация «Общество содействия российской словесности» решила устроить торжественный вечер памяти поэта Константина Перова, ушедшего из жизни полвека назад в пылком возрасте двадцати четырех лет. Его прочили на роль русского Рембо, и хотя мальчишка-француз превосходил его своим даром, такое сравнение имело некоторый смысл. Уже в восемнадцать лет он написал свои восхитительные «Грузинские ночи», длинный, извилистый, «мечтательный эпос», в некоторых местах которого, там, где сползает покров условно-восточного убора, поднимается нездешний сквознячок, вызывающий, как это бывает при чтении настоящих стихов, внезапные мурашки где-то между лопатками.

Затем через три года последовала книга стихов: он обзавелся одной из немецких философских абстракций, и некоторые его стихотворные вещи огорчают гротескной попыткой сочетать подлинный лирический порыв с метафизическим объяснением мироздания; но прочее так же оригинально и живо, как в те дни, когда этот странный юноша перетряхнул русский словарь и свернул шею общепринятым эпитетам, дабы снова заставить поэзию бормотать и петь, а не чирикать. Большинству читателей нравятся его стихи, где свободолюбивый пафос, характерный для пятидесятых годов, извергается потоком темного красноречия, которое, по замечанию критика, «не указывает на врага, но вызывает неодолимое желание вступить в борьбу». Лично я предпочитаю более чистую и в то же время более угловатую его лирику, такую, как «Цыган» или «Летучая мышь».

Перов был сыном мелкого помещика, о котором известно только, что он пытался разбить чайную плантацию в своем имении под Лугой. Юношей Константин (прибегну к биографической интонации) провел немало времени в Петербурге, полусонно посещая университет, а затем рассеянно подыскивая службу в канцелярии; не многое известно о его жизни, помимо мелочей, которые можно выудить из общих тенденций, характерных для его окружения. Известен отрывок из письма Некрасова, случайно повстречавшего его в книжной лавке, рисующий образ сумрачного, нервного, «неловкого и необузданного» молодого человека «с глазами ребенка и плечами грузчика».

Предстает он также в полицейском донесении шепчущимся с двумя другими студентами в кофейне на Невском. А сестра его, вышедшая замуж за купца из Риги, будто бы осуждала его романтические увлечения белошвейками и прачками. Осенью 1849-го он заявился к отцу с просьбой снабдить его деньгами на путешествие в Испанию. Отец, человек непосредственных реакций, наградил его оплеухой; несколькими днями позже незадачливый юноша утонул, купаясь в реке. Одежда и недоеденное яблоко были найдены под березой, но тело так и не нашли.

Его слава была бледноватой: отрывок из «Грузинских ночей», один и тот же во всех антологиях; неистовая статья Добролюбова (1859), превозносящая революционный пафос слабейших стихов; общее представление в восьмидесятых, что реакционная атмосфера задушила и в конце концов погубила прекрасный, но так и не оформившийся талант, — вот, собственно, и всё.

В девяностых, в связи с ростом интереса к поэзии, совпавшего, как это иногда бывает, с неповоротливой и скучной политической эпохой, началась лихорадка второго открытия вокруг наследия Перова, в то время как одержимые революционной идеей продолжали подпевать Добролюбову. Кампания по сбору средств на установку памятника в одном из петербургских садов оказалась весьма успешной. Солидный столичный издатель объединил все отрывочные сведения о жизни Перова и выпустил собрание сочинений в довольно толстом томе. В журналах появилось несколько научных статей. А вечер памяти в одной из лучших петербургских аудиторий собрал немало публики.

2

За несколько минут до начала, пока выступающие находились еще в помещении за кулисами, резко открылась дверь и вошел крепкий старик в сюртуке, помнившем, на его или чьих-то других плечах, лучшие времена. Не обращая никакого внимания на студентов с нарукавными повязками, в качестве распорядителей попытавшихся остановить его, он невозмутимо подошел к комиссии, поклонился и сказал: «Я Перов».

Мой друг, вдвое старше меня, теперь единственный живой свидетель происшествия, рассказывал мне, что председатель комиссии, имевший как редактор газеты большой опыт по части нежелательных вторжений, приказал, даже не подняв головы: «Выпроводите его». Никто этого не сделал, может быть потому, что пристало выказывать некоторое почтение к старому господину, который, судя по всему, был несколько пьян. Он уселся за стол и, выбрав самого кроткого из присутствовавших — Славского, переводчика Лонгфелло, Гейне и Сюлли-Прюдома (впоследствии члена террористической ячейки), деловито спросил, собраны ли уже деньги на памятник, и если да, то когда он может их получить.

Всем очевидцам