Роковой круиз [Жаклин Митчард] (fb2) читать онлайн

- Роковой круиз (пер. Елена Боровая) 1.13 Мб, 341с. скачать: (fb2) - (исправленную)  читать: (полностью) - (постранично) - Жаклин Митчард

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Роковой круиз Жаклин Митчард

Аннотация

Получив приглашение на увеселительную прогулку на яхте, три подруги с радостью соглашаются. Они даже не догадываются, какие испытания приготовила им судьба. Во время шторма погибает экипаж судна.

Беззащитная яхта оказывается легкой добычей для контрабандистов. Опасность срывает маски показной дружбы, обнажая все тайны подруг и пороки их прошлого и настоящего...


Когда ты был далеко за морями,

Эти мысли терзали меня.

Я часто подолгу сидела ночами,

Когда бушевал ураган.

Приподнявшись на подушке,

Я пыталась разглядеть

В небе мутную луну.

Эмили Бронте

«Вера и отчаяние»

БЛАГОДАРНОСТИ

Перед вами художественное произведение. Автору, который не является ни моряком, ни географом, прекрасно известно, что некоторые из описанных им событий не могли произойти в точности в тех местах, в то время и так, как об этом рассказывается в книге. Все вольности допущены мною. Хочу поблагодарить супружескую пару Пенни и Мишель Амато, блестящих и опытнейших капитанов парусной яхты «Опус», за их стремление сделать эту историю если не правдивой, то хотя бы правдоподобной. За возможность воспользоваться их помощью большое махало[1] Патрисии Кеслинг-Вуд, а также некоторым другим моим студентам с писательской конференции 2005 года на Мауи. Люди, мы многому учимся у собственных учеников. Я хочу поблагодарить Стефани Рамирес за то, что она поделилась своим знанием испанского языка, и Кларис Дьюи за всестороннюю помощь. Моя двоюродная сестра Дженис и мои друзья Карен и Памела стали моими партнерами и бесценными помощниками в исследовательской поездке. Я благодарю за доброту красавицу Камиллу, молодого французского кинорежиссера, предоставившую мне свои описания и свое имя. Моя вечная благодарность фонду Рэгдэйл в Лейк Форест, Иллинойс, где в октябре 2005 года я написала большую часть чернового варианта этого романа. Отдельная благодарность Сьюзан Тиллетт и ее заботливому штату «сестер по перу», которые опекали меня на каждом шагу. Аплодисменты Джейми Раабу и целеустремленной команде «Уорнер букс» за то, что они поверили в меня и сделали все для того, чтобы эта книга увидела свет. Хочу заверить моего агента и верного друга Джейн Гелфман в моей искренней любви. Всем, кто принимает меня такой, какая я есть, моя признательность. Особые слова благодарности настоящей Трейси Кайл, которая была главным действующим лицом на аукционе, проведенном с целью сбора средств для научных исследований, а взамен попросившая, чтобы эта книга была посвящена ее любимой невестке Тьюнис и ее детям, Кайлу и Кэйти. Я выполняю ее просьбу. Основная тема этой книги — благородство и бесчестие перед лицом испытаний. Тьюнис Кайл до последних минут жизни было присуще именно благородство. Эта книга посвящается ее памяти.


ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Мужчины закончили возиться с лодкой до наступления темноты. Это была работа не из легких, поэтому сейчас они отдыхали. Прислонившись к массивной скале, все трое курили, молча наблюдая за быстро сгущающимися сумерками. Эту лодку, иолу, они нашли в естественной бухте, заключенной в объятия двух небольших отмелей. Отвязав канат, который удерживал покачивающуюся на волнах лодку, мужчины вытащили ее на берег. Первоначальный серо-голубой цвет суденышка, его название «Bonita» и белые регистрационные номера вскоре исчезли под жирным слоем черной краски. Прожектор они покрыли более тонким слоем. В море, даже если им придется включить его, чтобы не напороться на рифы, эта тонкая черная пленка сделает свет рассеянным и нерезким. Сторонний наблюдатель сможет принять эти блики за фосфоресцирующую поверхность моря. Им оставалось лишь заменить двигатель лодки другим, более мощным, который для них оставили накануне ночью, накрыв его брезентом и замаскировав ветками и сухими листьями.

Двое мужчин постарше в течение сорока лет безвыездно жили в одной из деревень провинции Санто-Доминго. Их молодой спутник, американец, на вид не старше двадцати лет, понимал лишь отдельные слова из фраз, которыми они перебрасывались. Он мог бы уже разговаривать довольно хорошо, но ему это было невыгодно. Однако юноша понимал — они болтают о том, что море рано или поздно отдает людям рыбу, а также о других, столь же тривиальных, вещах. До него донеслись слова погода и суп. Он знал этих людей как Эрнесто и Карло, но подозревал, что это вымышленные имена. Все, кто был причастен к сомнительному промыслу, по нескольку недель в год жили в Гондурасе и присваивали себе имена людей, предоставлявших им кров. Каждый раз это были разные семьи, родственники знакомых, которые знали этих мужчин под другими именами. Где бы они ни останавливались, чтобы поесть и отдохнуть, везде им встречались такие же, как и они, безымянные скитальцы. Похоже, поток искателей приключений, готовых отречься от имени и памяти за пятьдесят американских долларов, был нескончаемым. Молодой человек встречался с ними лишь однажды, и тогда они вызвали у него отвращение. Сейчас же они внушали ему ужас. Он надеялся, что видит их в последний раз.

Юноша глубоко затянулся, вдохнув сладкий дым, и откинул голову. Он думал о своей сестре, которую видел последний раз, когда девочке было семь лет. В тот день она была одета в костюм карусельной лошадки, сделанный мамой к Хэллоуину из черных колготок и папье-маше. Ему вспомнилось заявление отца о том, что его сыну не нужен костюм, потому что он и так похож на психа. Мать тут же принялась отчаянно защищать его — точно так же любая самка защищала бы свое чадо. На самом деле она стыдилась своего старшего сына, но гордилась его братом. Брат сейчас оканчивает среднюю школу — ему самому этого сделать не удалось. Брат всегда приносил из школы награды и хорошие оценки; его же эксперименты с наркотиками и пьянством чуть не довели до тюрьмы, в результате чего отец лишился внушительной суммы денег и доброго имени в кругу своих состоятельных друзей. Он никогда не любил спорт. Когда время обязательных игр в бейсбол в конце концов истекало, он с облегчением возвращался к более мирным занятиям. Мать не возражала, зато отец стал называть его трусом. Юноша чувствовал себя неловко среди грубоватых симпатичных парней с пухлыми красными губами. Пожалуй, он их даже побаивался. Сыновья друзей отца были совсем не такими, как он. Они все уже давно учатся в Брауне или в Мичиганском университете. Его брат тоже скоро отправится в какой-нибудь престижный колледж. И все же брат его любит. И мать его любит не меньше, чем брата. Мать уверена, что ее старшенький сойдет с кривой дорожки, на которой тот очутился неожиданно для себя самого.

Иногда он и сам в это верил.


Из состояния задумчивости его вывел Эрнесто. Юноша услышал, как тот с заговорщическим видом предложил своему напарнику дать затянуться их куревом владельцу «Bonita». Это до такой степени позабавило Карло, что он повалился на спину, заливаясь деланным раболепным смехом, как собачонка, послушно исполняющая команду хозяина. Карло не отличался умом, но это, по мнению юноши, не делало его менее опасным, чем Эрнесто.

Хозяин маленькой иолы сидел поодаль, тоже прислонившись к высокой скале. Он никак не отреагировал на предложение Эрнесто, потому что был мертв.


Царственной походкой редкой длинноногой птицы, вырванной из привычного окружения, Оливия Монтефалько величаво выплыла в жару и оглушительный рев международного аэропорта ОХэйр. Несмотря на то что стоял июнь, она была одета в белый шерстяной костюм. Ансамбль дополняли белые открытые туфли на высоком каблуке и огромные солнцезащитные очки в инкрустированной бриллиантами оправе. Все, мимо кого она проходила, были уверены, что где-то ее видели, возможно на фотографии в журнале. Толпа расступалась перед ней. Пожилая женщина, примчавшаяся в аэропорт, чтобы вместе с дочерью улететь рейсом Санджет — Вегас, приняла Оливию за актрису — ту самую, которая сыграла художницу... У нее еще был парень, а потом он стал привидением... Это был такой милый фильм, а не сплошной секс, секс, секс. У нее были короткие волосы, совсем как у Оливии. Выпрыгнувший из автобуса пилот (у него это получилось, пожалуй, чересчур атлетически, поскольку он хотел произвести впечатление на стюардесс) решил, что эта женщина когда-то уже летела с ним чартерным рейсом на Крит. В отличие от азартной старушки он был прав.

Не обращая внимания на пристальные взгляды окружающих, Оливия приподнялась на носки, чтобы лучше видеть ряды лимузинов, внедорожников и полицейских машин. Где эта огромная махина, которую водит Трейси? Когда Оливия видела ее в последний раз, она была под крышу забита дюжиной друзей-футболистов Кэмми, которые без умолку трещали, распространяя вокруг себя запах пота и грязных носков. Оливию изумляла способность Трейси работать весь день и к тому же готовить еду для Джима, и навещать родителей, и писать письма, и в придачу тренировать футбольную команду. Возможно, теперь, когда Кэмми выросла, у Трейси другая машина?

За Оливией плелись два носильщика, походившие на быков. Они изо всех сил толкали перед собой покачивающиеся горы бирюзовых чемоданов от Хенка ван де Мене. Сунув каждому из них по нескольку мятых банкнот, Оливия одарила их сладкой улыбкой, которая затмила чаевые. Большую часть своего имущества она отправила заранее, но всякие мелочи и жизненно необходимые вещи, упакованные в четырнадцать стильных чемоданов, сопровождали и утешали ее на пути из Италии, где она прожила двадцать лет.

Оливия прикусила губу (когда она была замужем за Франко, эта гримаска в кратчайший срок гарантировала ей драгоценности). Неужели Трейси забыла о ней? Оливия не писала подруге со времени болезни Франко, когда та надоедала ей своими бесконечными телефонными звонками и предложениями помощи. Оливии и в голову не приходило, что, вероятно, она заслуживает именно такого обращения. Однако подобных мыслей она даже не допускала.


Трейси уверенно направила огромный фургон к входу в здание аэропорта. Ее двоюродная сестра Дженис сидела рядом.

— Вон Оливия! Вон там! Она за той кучей странного багажа! — взвизгнула ерзавшая на заднем сиденье Холли Сольвиг.

— Интересно, сколько все это стоит? Я никогда не видела, чтобы у кого-то было столько багажа!

— Мы ничего другого и не ожидали, — сухо откликнулась Дженис.

— Джен, Холли, перестаньте, — мягко упрекнула их Трейси. — Если это действительно Оливия, то это Оливия. Вы же знаете, что она богата. Я только надеюсь, что правильно записала рейс и день.

За двадцать лет Оливия только два раза приезжала в Соединенные Штаты: на свадьбу брата и на похороны отца. Каждый раз, когда Трейси и Холли встречали ее, они испытывали одни и те же трудности. Для Оливии полностью изменить внешность было столь же просто, как для других женщин перекрасить ногти в другой цвет. Но поскольку ни Холли, ни Трейси Кайл никогда не менялись, Оливии не составляло труда их узнать. Как, например, сейчас.

— Я же говорила, что это она, Трейс, — торжествующе повторяла Холли. — Смотри, она нас заметила! Она подает нам знак «крестных матерей».

Трейси оглянулась и чуть не врезалась в «СААБ». Это был их знак, буква «у» из американского языка знаков — вытянутые указательный и большой пальцы.

— Ты только посмотри на эти очки! Она похожа на матушку Марио Сан-Джаккамо, отдыхающую у бассейна в загородном клубе в 1970 году! Сразу видно, что она из Вестбрука! Теперь нам понадобится еще полчаса, чтобы развернуться и подобрать ее!

Холли вдруг почувствовала себя неловко. Сорокадвухлетняя женщина, делающая знак «у»... Однако, чуть помедлив, она начала подавать другие знаки, которым научилась за долгие годы работы в больнице, например «Это неправда» и «Поговори со мной». Со стороны казалось, будто она беседует с глухим человеком.

— Не может быть! — на этот раз кричала Дженис. — Кто бы ни была эта женщина, она по меньшей мере на десять лет моложе нас!

Все три женщины как по команде украдкой начали разглядывать себя в отражающих поверхностях салона, словно внезапно решили купить себе купальники. У каждой в голове крутилась вариация одной и той же темы: «Если это и в самом деле наша старинная подруга, то здесь замешана не хирургия, а магия».

— Но ведь это реально она! — настаивала Холли, переходя на подростковый сленг. Стоя на коленях, она смотрела в заднее окно. — Это Оливия Сенно, герцогиня Монтефалько...

— Графиня, — поправила ее Трейси. — И ты не видела ее восемь лет, Холли.

— Да хоть граф Монте-Кристо! Я уверена — она хочет, чтобы мы сдали назад.

Трейси резко затормозила, раздвигая толпу протестующе блеющих автомобилей грубой силой «дженерал моторс», и под отчаянные вопли Холли «Там тяжелобольная женщина! Ей нужна срочная помощь! Прочь!» стала сдавать назад, к Оливии. Сморщив от восторга носик, та пританцовывала на месте. Ее подруги улыбались с разной степенью уверенности. Лоск Оливии, как будто вышедшей из рекламного ролика о преимуществах фолиевой кислоты, вдруг заставил их всех осознать свои мокрые подмышки и тусклые волосы. Джен и Трейси были одеты в вытянувшиеся трикотажные шорты, а обрезанные ниже колена джинсы Холли обтянули ее слишком туго — вздумай она засунуть большой палец в карман, попытка закончилась бы вывихом.

Двадцать пять лет назад их четверка была неразлучна — боевая единица в ажурных черных чулках, синих форменных юбках из шотландки и небрежно наброшенных черных куртках из искусственной кожи от Дж. С. Пенни. Порочные и невинные одновременно, они шатались по коридорам школы Святой Урсулы, вызывающе хлопая жвачками и хамя всем, кто встречался им на пути. Крутые девчонки, никогда не ввязывавшиеся в драки, они открыто насмехались над правилами, но в одиннадцать вечера всегда были дома. Двадцать пять лет назад подруги стали называть себя «крестными матерями» в честь фильма, который посмотрели не менее десяти раз. Даже Холли, в жилах которой, в отличие от остальных, не было ни капли итальянской крови, пришлось придать своим льняным волосам цвет и текстуру ведьминой копны. В девятом классе они подняли на флагшток бюстгальтер необъятного размера. Из окна кабинета математики, расположенного на третьем этаже, девчонки наблюдали, как сестра Мэри Винсент сражается с мартовским ветром, пытаясь снять бюстгальтер и не сбить при этом на землю флаги ордена и Соединенных Штатов. Ей пришлось действовать самостоятельно, потому что дворник, кроткий человек по имени Вайли, так сконфузился, что от него не было никакого проку. В десятом классе, как только Дженис и Трейси получили водительские права и разрешение дедушки пользоваться по субботам его «бонневилем», подруги повадились приезжать в Бенниз Биф и снимать крутых нагловатых парней из Фентон Хай, после чего автомобиль с четырьмя парами на двух кожаных сиденьях парковался на стоянке позади поля для гольфа. Однажды они на спор выпили виски, который Дженис украла под барной стойкой в закусочной своего отца. Подружки пили виски, сидя на могиле Альфонса Капоне[2] на кладбище Святых Праведников. В одиннадцатом классе они написали аэрозольной краской на месте, где ставил свой автомобиль директор колледжа: «Мы пронесли варево на крышу Св. У!» В выпускном классе Оливия по уши увязла в романе со студентом из Лойолы, а Трейси заработала ужасную крапивницу и стерла руки до рубцов, потому что ей пришлось писать семестровые работы по английскому языку и гражданскому праву за себя и Ливи. Затем студент из Лойолы влюбился в Анну Крюченко, а Оливия взяла в классе изобразительного искусства ножницы и отрезала двадцатидюймовую косу Анны за неделю до выпускного бала.

Через несколько дней после бала матери Оливии сделали гистерэктомию. Женщины постарше мрачно перешептывались, Оливия целый месяц жила у Трейси и похудела на двадцать фунтов. Ее щеки ввалились, под скулами образовались огромные впадины, а огромные глаза казались еще больше из-за окаймлявших их темных кругов. В ту пору девушки носили пятый, седьмой и девятый размеры, а не второй и четвертый, как сейчас. Худоба еще не являлась обязательным требованием. Но из-за красоты похожей на привидение Оливии парни теряли голову и дрались, как лоси во время гона. Эти потасовки случались и на тротуаре перед домом Трейси. Щеки и живот Оливии так и остались впалыми на всю жизнь, но тогда она призналась Трейси, что дала обет не есть ничего, кроме хлеба, если ее мать выживет, и что каждый вечер она прячет свиные отбивные и гарнир в салфетку. Именно в тот день Трейси в первый и последний раз увидела, как Оливия плачет. Она не плакала даже в больнице во Флоренции.

Директор школы, матушка Бернард, терпеливо объясняла молоденьким сестрам (а среди монахинь тогда встречались и молоденькие, хотя с каждым годом их становилось все меньше), что плохие девушки бывают двух видов. У одних нет врожденной предрасположенности к злу, а у других есть. «Крестные матери», по ее мнению, относились к первым. Они вырастут и станут учителями, родят детей, сделают карьеру. Кто-то из них может даже уйти в монастырь.

Девчонки молились о том, чтобы, если с ними все так и произойдет, это был не бенедиктинский монастырь, гарантирующий пожизненное заточение.

Впрочем, из всех предсказаний матушки Бернард не исполнилось только последнее. Холли стала медсестрой и родила близнецов. Дженис не работала до тех пор, пока обе ее дочери не стали старшеклассницами. В настоящее время она пыталась воскресить свой бизнес по организации вечеринок, которым она руководила, не выходя из дома. Трейси стала учителем физкультуры и работала в спортзале, в котором она сама когда-то научилась играть в баскетбол. Что касается Оливии, то она добилась выдающихся результатов, пусть даже основными факторами ее успеха стали внешность и везение. Когда подруги говорили об Оливии, Холли всегда старалась подчеркнуть, что Оливия не открыла радий, а просто удачно вышла замуж.

И все же, несмотря на иронию Холли, факт оставался фактом: их жизни были выкроены с помощью одного и того же лекала и различались лишь в деталях — одна стала обладательницей длинных рукавов, другая —глубокого выреза...

Они все выросли в Вестбруке, перенаселенном пригороде Чикаго, который Холли когда-то называла городом без души.

Их родители были эмигрантами из Вест-Сайда. Все, чем они могли похвастать, так это характерным для голубых воротничков упорством и стремлением к лучшей жизни для своих детей. Отец Дженис построил закусочную «Граб стейк», а в придачу основал гольф-клуб. Только после этого у него и других отцов города наконец дошли руки и до строительства собственной церкви. Всех девочек автобусом возили в школу Святой Урсулы в Бельвью, всех мальчиков — в Фентон в Парксайде. Начальную школу построили через год после регистрации Вестбрука. Но все равно все продолжали водить своих детей в приходскую школу.

Отцы Дженис и Трейси были родными братьями, а их матери — двоюродными сестрами. Среди шестерых родившихся в двух семьях детей только Дженис и Трейси были девочками, поэтому они воспитывались как родные сестры. Все восемь внуков Локкарио до сих пор отмечали дни рождения в принадлежащем Тони заведении «Граб стейк». После мартини дед любил рассказывать внукам о временах, когда в Вестбруке не было ни торговых центров, ни кафешек. Среди унылой прерии стояли всего лишь несколько домов, до которых доносилось постоянное постанывание и дребезжание товарных поездов, перевозивших посуду в подпрыгивающих сундуках, а также голоса растерянно ухающих среди бульдозеров сов. В этих безлюдных прериях горела трава и водились выхухоли. Дженис всегда говорила, что из дедушкиных рассказов выходило, будто их семьи были первыми переселенцами в Северной Дакоте.

Когда подошло время, Трейси, получившая стипендию как перспективная баскетболистка, отправилась в Шампань. Дженис поступила в Тритон Джуниор колледж. Ее интересовал маркетинг и все парни в радиусе двадцати миль. С копной стриженых темно-рыжих волос и круглой попкой она была так неотразима, что Трейси не верилось, что у них есть хоть один общий ген. Дженис настолько задергала Дейва, то поощряя, то прогоняя его, что парень, поступивший в колледж дантистов, принялся ухаживать за бойкой однокурсницей.

Дженис срочно согласилась уступить ему руку, но не фамилию. Фамилия Дейва была Чосон. «Для дантиста это, может, звучит и неплохо, — рассуждала она, — но совсем не музыкально[3]». Тем временем увлечение Оливии, поступившей в один из университетов Италии, переросло в полномасштабный роман с приличествующим жанру трагическим концом и последующим грустным возвращением в родные пенаты.

— Ей придется усесться мне на колени, если мы все это сюда запихнем, — ворчала Холли, в то время как Оливия отважно принялась руководить процессом погрузки багажа. «Положите это сюда. Нет, нет, там внутри стекло... Лучше сверху, вот так...»

— Зато ты ничего не почувствуешь, — ответила Дженис. — Как ты думаешь, в ней есть пятьдесят килограммов?

— А почему мыберем еев круиз? — понизив голос, поинтересовалась Холли.

Трейси одарила Холли настоящим учительским взглядом и прошептала:

— В английском языке эта фамилия созвучна слову «жевать».

— Потому что она вдова и мы ее любим. К твоему сведению, она оплатила все, кроме авиабилетов. Веди себя прилично!

Подобное трепетное отношение было обусловлено преданностью Трейси, а вовсе не царственностью Оливии, но оно бесило Холли. Сама Холли была куда более заботливой подругой. Она никогда не забывала написать Трейси письмо, когда та училась в другом городе. Она ездила на четвертьфинал кубка штата и утешала Трейси после проигрыша. Она своими руками сшила покрывальце для колыбельки, предназначенной для малютки Кэмми. Она никогда не забывала о днях рождения. Она помогала Трейси принимать гостей в их с Джимом доме, открытом для всех на Рождество. Оливия же любое внимание к себе рассматривала как само собой разумеющееся. Холли понимала это, но принять не могла...

Дочь Трейси, Кэмми, позже скажет, что, если бы все они — кроме Холли, конечно, — не потакали причудам Оливии, все могло бы сложиться по-другому. В жизни подруг, возможно, не хватало бы огонька, зато удалось бы избежать сломанных судеб.

Но в этот момент, когда все трое вывалились из машины и окружили Оливию, разделявшие их годы словно исчезли. Былая нежность вернулась на волне общих воспоминаний, замкнув их тесный круг, а все остальное не имело значения.

— Вы можете поверить, что я провела в воздухе девять часов, а завтра мне предстоит еще девять? — спрашивала Оливия. — И все это из-за вас, психопаток.

— Это итальянское слово? — поинтересовалась Холли.

— Психопатти, — кивнула Оливия.

— Но ты же лягушка-путешественница, — отозвалась Дженис. — Тебе ничего не стоило слетать на выходные за покупками в Париж.

— Европа ма-аленькая. Море большое, — сказала Оливия.

— Как твоя душа, — ухмыльнулась Холли.

И они вновь начали пританцовывать и обниматься.

ДЕНЬ ВТОРОЙ

Во время коротких перерывов между чартерными рейсами Денни ездил домой, к семье.

По-другому и быть не могло. Ленни был капитаном, а Мишель, хотя клиентам представляли капитаном именно его, всего лишь партнером. Он хорошо понимал, что его капитанство — это фикция. Мишель только собирал деньги на то, чтобы выкупить свою половину «Опуса», и был еще очень далек от цели.

Ленни выпрыгивал из фургона, который подбирал его в бухте и доставлял на луг неподалеку от Шарлотт Амали[4]. Пыльная дорога вела через луг к возведенному из гипса и воздуха четырехкомнатному дому, всю обстановку которого составляли коврики из сисаля и набитые гречихой матрасы и подушки. Морским ветрам было не под силу унести из этого дома только две вещи: подаренный на свадьбу массивный обеденный сервиз черного дерева и любовь сорокашестилетнего Ленни и его двадцатишестилетней полинезийской жены Мехерио.

У Ленни был богатый жизненный опыт: он служил на флоте, плотничал в Колорадо, тренировал лошадей, а в последнее время кагал на своем паруснике ныряльщиков. Но женился он только сейчас, на женщине, которую полюбил по-настоящему. Мишелю казалось, что Ленни ждал слишком долго. Однако тот быстро наверстал упущенное. В этой стране бумажных фонариков и мимолетных прихотей у Ленни было все, к чему всегда стремились мужчины: дело жизни, любовь, ребенок.

И еще у него был Мишель, партнер, о котором любой закоренелый волк-одиночка мог только мечтать. Ленни мог на него положиться. Несмотря на поверхностный опыт, Мишеля никогда не подводило природное чутье.

Мишель с достоинством принял четыре стодолларовых банкноты из рук сходящих на причал клиентов. Выгружая снаряжение отставного военного дайвера, его жены и двух их взрослых сыновей, он надеялся, что они быстро уедут.

У него было столько дел!

Мишель понимал, что по сравнению с Ленни он плохо разбирается в парусах и их надежности. Шов на парусе «Опуса» разошелся всего лишь на длину ногтя, но Ленни, заметив его, тут же распорядился зашить еще раз. Новый парус обошелся бы в чудовищную сумму — двадцать тысяч долларов, что составляло доход от двух чартерных перевозок четырех клиентов. Во всем, что касалось «Опуса», Ленни был наблюдателен и заботлив, как мать, присматривающаяся и прислушивающаяся к своему новорожденному ребенку. Хотя стихия могла преподнести любой сюрприз, Ленни не сомневался, что погода продолжит изливать на них милости в виде безоблачных дней и теплых звездных ночей. Но Мишель знал, что июнь — непредсказуемый месяц и с бездонных ночных небес всегда может с ревом обрушиться буря. Тем не менее дополнительные шесть тысяч, которые им заплатили именно за этот период, были отнюдь не лишними. Они помогут им продержаться зиму. Ленни и Мехерио собирались отправиться в Тринидад, где Ленни на пять месяцев превратится в инструктора по дайвингу. Мишель намеревался подменить в пабе Квинна Рейли на время его ежегодного паломничества в Ирландию к своим девяностолетним родителям. Мишель жил бы в спартанской комнате над баром. Каждый сэкономленный пенни приближал бы день, когда право собственности на яхту перейдет от «Bank of America» к ним.

Поэтому Мишель с некоторой долей смирения завязал бандану и, исполненный решимости устранить все следы недельного проживания здесь группы людей, атаковал парусник. Таков был неизбежный и отталкивающий результат хорошо проведенного времени: запахи, пятна, волосы и мусор. Мишель относился к этому спокойно. Входящий в его обязанности уход за судном не шел ни в какое сравнение с тем, что Ленни осуществил в одиночку, восстанавливая «Опус». Бесхозная яхта прибыла на Сент-Томас, буксируемая спасательным судном. Престарелые владельцы бежали с нее, когда у берегов Тортолы на судне начался пожар. Два дня, проведенные в надувной лодке в компании с ручной рацией и двухлитровой бутылкой диетической колы, развеяли мечту старичков о мореплавании. Яхта досталась Ленни за бесценок.

Собирая мусор в пакеты, Мишель наблюдал за Ленни, который, не дожидаясь, пока «Опус» коснется причала, перепрыгнул через борт и по мелководью побежал к стоявшей на берегу Мехерио. Женщина была одета в оранжево-лиловое парео, схваченное под грудью золотым кольцом. Ее груди были похожи на бронзовые груши. Годовалого сынишку она держала на бедре. Сестра Мехерио, владелица одного из местных фургонов-такси, привезла ее на пристань. Мишель убеждал себя, что Мехерио либо холодна в постели, либо никогда не моет ноги. А иначе Ленни не смог бы жить с такой ослепительной и невозмутимо спокойной женщиной и не поддаться искушению поклоняться ей.

Мишель подумал об австралийской девушке, продававшей опалы в мастерской между заведением Рейли и открытым рынком. У австралийки были белокурые волосы, пышные формы и раздражающая его привычка мурлыкать песенки из телешоу, чего она не переставала делать даже во время секса. Несмотря на то что девушка предоставляла ему свое тело безо всяких ограничений, она принимала все меры предосторожности, чтобы он не оставил отпечатков пальцев на ее сердце. Это уязвляло Мишеля, поскольку хотя он и не любил ее, ему хотелось, чтобы его любили.

Он покачал головой, отгоняя от себя мысли о том, как Мехерио и Ленни проведут следующие несколько часов, и начал открывать окна кают, чтобы проветрить их.

Он проверил радио и уровень зарядки аккумуляторов, убедился, что днище не протекает, что холодильники и запас консервированных продуктов в них в порядке. Затем он положил карты предстоящего перехода в застегивающуюся на молнию нодонепроницаемую папку на столе Ленни в кубрике, включил и выключил свет во всех помещениях, заменил несколько перегоревших лампочек, подергал кливер, пересчитал простыни, пополнил запасы воды для стирки. Во время последнего рейса они почти ничего не израсходовали, поскольку все, чего хотела супруга отставного дайвера, так это каждый вечер ужинать в ресторане и бродить между Сент-Джоном и Сент-Томасом, обвешавшись хозяйственными сумками. Они дозаправятся в Соперс Хоул, а сейчас в этом нет необходимости. Мишель убедился в том, что тали и оснастка не разлохмачены, и осмотрел якорь. После этого он принялся драить пол, туалеты, сиденья, а затем, вооружившись чистыми тряпками, вымыл плиту, холодильник и духовку. Под конец он занялся уборкой расположенного в недрах суденышка треугольного салона, обставленного элегантной мебелью из клена. Собрав пакеты с мусором, Мишель выпрыгнул на причал и отнес их к бакам. Чуть передохнув, он прошелся пылесосом, а потом щетками по туго набитым диванным подушкам и собрал постельное белье, скатерти и салфетки со столов. За стирку отвечала Мехерио.

Каждый раз, приводя «Опус» в порядок, Мишель изумлялся, размышляя о том, что это сверкающее великолепное создание, пятидесятитрехфутовый тримаран с грациозными, как крылья архангела, корпусами, когда-то было ржавой развалиной. Не щадя себя, Ленни нанимался на самые тяжелые работы в обмен на все лучшее, что оставалось от других разбитых посудин. Позже они стали обменивать на запчасти и шитье Мехерио. Кубрик и лестница были отделаны тисом и латунью, иллюминаторы украшены изображениями музыкальных нот, каюты с двухъярусными койками скорее напоминали маленькие гостиничные номера и не вызывали ассоциации с подводной лодкой. В одном из боковых корпусов они поставили койку, рассчитанную на невысокого клиента, возможно ребенка, случись тому возжелать романтики. Там же Ленни отгородил аварийный отсек. В другом корпусе хранились консервы. Ленни приложил все усилия к тому, чтобы внутренние помещения были светлыми и как можно более свободными. Даже расположенные в кормовом отсеке узкие койки Мишеля и Ленни поднимались, образуя просторный номер. При попутном ветре «Опус» легко развивал скорость в восемь узлов и летел по волнам, как чайка. Когда на борту не было никого, кроме них, яхта могла разогнаться и до одиннадцати.

Мишель и Ленни встретились на огромном судне для дайверов, где они оба тогда работали. Как-то они заговорили об одном и том же: кишащие за бортом загорелые тела дайверов всех форм и размеров напомнили им о трагедии «Титаника». В последующие дни они присматривались друг к другу. То, что они увидели, вызвало у обоих восхищение. Мишель с завистью отметил словно врожденную морскую сноровку Ленни, его сверхъестественное предвидение того, что может появиться из-за очередной скалы, умение предугадывать неуловимое для радаров приближение шквала. Ленни оценил невероятное терпение, проявляемое Мишелем в общении с бестолковыми туристами. Парень умел понять, что им требуется, прежде чем они сами осознавали причину своего дурного настроения, умел вовремя пошутить, подбодрить, похвалить или просто покормить своих великовозрастных подопечных. С улыбкой на губах Мишель легко отговаривал тупицу от самостоятельного погружения, когда в подобной ситуации Ленни, взбешенный идиотской бравадой, вынужден был уходить прочь, чтобы не сорваться. Ему удавалось сохранять доброжелательность в общении с возмутительно богатыми немецкими бюргерами, помогать им, не потворствуя их прихотям и не опускаясь до подобострастия. В конце каждого дня карманы Мишеля раздувались от чаевых.

«Опус» еще даже не был спущен на воду, когда Ленни предложил Мишелю присоединиться к нему. И хотя у Ленни было множество знакомых, именно Мишель через год стал шафером на его свадьбе.

Мишель закончил беглый осмотр аккумуляторов и лебедок, десятков ремней, которые могли порваться, клемм и зажимов, которые могли разжаться, и всего остального, что могло треснуть, разболтаться, лопнуть, и приступил к составлению списка необходимых продуктов.

Делая покупки, он обязательно расспросит своих друзей о последних сплетнях. Он выпьет пива с Квинном Рейли, владельцем ирландского паба «Рейли» и магазина «Хард Гудз» на Розалия-стрит. Он выслушает жалобы Квинна на безуспешные попытки добиться благосклонности юной особы, предпочитающей владельца «Квайет Мэна», второго ирландского бара в Шарлотт Амали. Он уговорит хозяйку пекарни Мари подстричь ему волосы в обмен на леденящую кровь историю о двух братьях, арендовавших парусную яхту, напившихся и зарезавших друг друга ножами. Он слышал, что Эвери Бен, ювелир, изготовивший браслет из титана и жемчуга к пятидесятилетию матери Мишеля, продал свое фирменное кольцо какой-то невзрачной женщине из Далласа, которой, судя по ее виду, даже солнцезащитные очки были не по карману. Она, к изумлению ювелира, не стала торговаться, хотя Эвери готов был сбросить цену от сорока до тридцати тысяч долларов! Точильщик ножей Авель только что получил известие о том, что стараниями его красавицы-дочери, живущей в Аризоне, он стал дедом.

Все эти люди заменяли Мишелю семью. Они присматривали за сумкой, в которой он хранил карманные часы деда, книги, фотографии и письма от матери. Они думали о нем, когда он находился в отъезде.

Мишель был типичным представителем живущих на острове иммигрантов.

О людях, покидающих родной дом, чтобы посвятить себя суровой морской жизни, говорили, что их либо разыскивают, либо гонят.

Мишель принадлежал ко второй группе.

Он не оправдал надежд своей преуспевающей семьи, экспортирующей шикарную одежду французских дизайнеров из Монреаля. Он так и не окончил школу, решив попробовать себя в бесперспективной роли диджея, отказался поступать в колледж, и его место в модной фирме «Южин-Мартин» досталось его младшему брату Жану. Мишель без особого энтузиазма принимал подачку, которую ему каждые полгода присылал отец. Этих денег ему хватало (хотя и не вполне) на предметы первой необходимости.

Мишель балансировал на грани между респектабельностью и бродяжничеством, но надеялся со временем занять более устойчивое положение. Он не скатился до наркотиков или разврата, как американский парнишка Аза, отпрыск семьи мультимиллионеров. С остановившимся взглядом и чистыми руками Аза стоит у своей тележки, торгуя фруктовым льдом. Похоже, он будет заниматься этим, пока не состарится. Порой Мишель шел на риск, но не забывал заботиться о себе. Он ходил в церковь, когда оказывался в порту, и каждые полгода посещал врача. Если было необходимо, он откладывал деньги на визит к дантисту. На Рождество он летал домой, к родителям.

Первым делом он реашл зайти в паб «Рейли», чтобы по старой дружбе попросить Квинна об услуге. На этих просоленных островах, где очень немногие задерживались надолго, дружба старилась довольно быстро. Оказавшись в извечном полумраке заведения, Мишель позвал хозяина:

— Квинн, тебе придется открыть для меня скобяную лавку. Мне нужны консервные ножи. У нас последний заржавел.

— Он заржавел у тебя или у Ленни? — уточнил Квинн. — Ленни об этом знает?

Мишель опустил глаза, и Квинн сочувственно кивнул. Они никогда не открывали консервы и не распечатывали сублимированные армейские полуфабрикаты, на приобретении которых настаивал Ленни, называя их отличными продуктами по прекрасной цене. Но Ленни придет в ярость, если узнает, что по недосмотру Мишеля на «Опусе» остался только один консервный нож. Сверкающий морской воздух мог разделаться с чем угодно.

Поскольку у Квинна был выходной, он, несмотря на раннее время, уже сидел над пятой пинтой. Поэтому и попросил Мишеля зайти еще раз на следующий день. Мишель рассказал ему о заказе: четыре американки, которые дружат еще со школы, хотят прогуляться от Сент-Томаса до Гренады. Много времени к море и мало выходов на берег за всякой ерундой. Американки будут развлекаться самостоятельно — читать, загорать, болтать. Их с Ленни задача будет заключаться лишь в том, чтобы время от времени обеспечивать дамам погружение, веселить их какими-нибудь россказнями, занимать настольными играми или показывать дождливым вечером кино. Никаких скандалящих новобрачных или угрюмых тинейджеров.

Мишель попрощался с Квинном, пообещав вернуться через несколько недель. Выйдя из паба, он спустился по Розалия-стрит к рынку и там сел в машину. Выехав на Сентер Коув-роуд, Мишель купил минеральную воду и вино, ловко забросив ящики с бутылками в кузов видавшего виды «доджа». Он поймал себя на мысли, что с американками будет хоть немного веселее. В течение трех месяцев его приветливостью и дружелюбием злоупотребляли новобрачные, сотрясавшие судно стонами и ссорами, семейные сборища, которые следовало бы разогнать, и даже шестеро беспрерывно ругавшихся бойскаутов, или как там их называют в Штатах. Его насмешила одна запись, сделанная Ленни в бортовом журнале, в который они заносили краткие заметки: «Погода и плавание — хорошо. Гости — громко».

Мишель заглянул в свой список.

«Напитки с маленькими зонтиками, — написала Бриджет, брокер рейса. — Много напитков». Чтобы насмешить Мишеля, она нарисовала рядом фигурку женщины в бикини с бокалом мартини такого же размера, как она сама. Одна из клиенток, Трейси, вегетарианка, но иногда ест рыбу. Все пьют кофе. Никаких идиотских аллергий на яйца, пшеницу или арахис. Поставив локти на капот грузовика, Мишель дополнил список ликерами и крепким белым ромом «Барбанкур» с Гаити, австралийским вином, устрицами и курицей. Недостатка в специях нет. Он закупит продукты утром, когда на рынке все свежее: яйца, хлеб и овощи — немного, чтобы хватило на самое первое время. Они не будут сейчас загружаться на весь рейс, а пополнят припасы на Сент-Джоне, так как Ленни фанатично требователен к качеству. Ленни будет прокладывать курс, печь булочки с корицей, готовить безупречные яйца «бенедикт», варить рыбу в специях и вине, резать овощи для гаспачо, тушить кубинскую говядину с жареным подорожником. Он будет следить за тем, чтобы емкость для прохладительных напитков всегда была полной и сверкала свеженаколотым льдом. Мишель будет сыпать шутками и руководить погружениями, эффектно сбрасывать рубашку перед тем, как налечь на фал, и строить подружкам глазки.

Одна из них дипломированный дайвер.

Одна хочет попробовать себя в этом деле.

Десять емкостей и компрессор. Этого будет достаточно. Более чем. Не забыть о консервном ноже. Арахисовое масло тоже заканчивается. Он сделал пометку.

Надо заехать к Мехерио за постельным бельем.

К тому времени, когда подруги будут вселяться сегодня вечером в «Золотую игуану», Мишель успеет поиграть с сынишкой Ленни Энтони, позвонить матери, провести час в постели с девушкой из Австралии, завезти на борт и разложить по местам все припасы, исключая хлеб и некоторые продукты, которые он купит утром. А затем он устроится в своей каюте для восхитительного двенадцатичасового сна.

Мишель застелил постели, прочитал страницу Тома Вулфа и уже засыпал, когда ему пришла в голову мысль о том, что было бы хорошо, если бы купальники американок были без юбок. Его это необъяснимо раздражало. Как правило, американки оказывались слишком толстыми, но Мишелю больше правились женщины, которые относились к этому спокойно, а не пытались чем-то прикрыться.


— Мы тут подумываем, — сказала Кэмми и одним прыжком очутилась в комнате родителей. Рухнув вниз лицом на кровать, она утонула в мягком матраце и продолжила: — Мы подумываем взять отпуск на один семестр и отправиться путешествовать.

Трейси не обратила внимания на слова дочери, однако заметила, что на плотно облегающих ее бедра шортах, выкроенных из ничтожно маленького куска трикотажа, красовалась надпись «Мауи». Буквы были лишь немногим меньше шорт. Через несколько часов Трейси предстояло встретиться с Дженис, и Трейси решила, что надо бы ущипнуть двоюродную сестру за то, что она привезла Кэмми шорты со съезда дантистов.

— Я и Трент. У нас пока нет никаких планов. Может, и Кении поедет, — говорила дочь. — И мы не поедем туда, где опасно. Только цивилизованныестраны: Ирландия, Шотландия, Уэльс, Франция, Индия.

«Индия», — пронеслось в голове Трейси. Истощенные младенцы и дородные привилегированные крысы, важно разгуливающие по кишащим людьми улицам; медленные реки, в которых вода перемешивается с золой и экскрементами. Она мысленно одернула себя, подумав: «Все, что мне нужно, — это выбраться из дому».

— Мы хотели... — Кэмми настороженно посмотрела на мать.

— М-м-м... —протянула Трейси.

Полное имя Кенни было Кендра. Они с Кэмми жили в одной комнате общежития при колледже в Миннесоте. Девочки познакомились еще в Вестбруке. Кенни играла в волейбол за команду своей частной школы, которая часто встречалась с командой Кэмми из школы Святой Урсулы.

Эта песня была не нова. Летом, после окончания школы, Кэмми и Кенни решили автостопом объехать Европу, как это «в свое время» сделал Джим. Тогда Трейси без труда удалось придушить эту идею. Кэмми исполнялось восемнадцать только в начале мая. Не могло быть и речи о самостоятельной поездке в Европу. Но сейчас Кэмми только и ждала, чтобы Трейси высказала все, что она думает об этой возродившейся идее. А думала она, что времена изменились, и юноши и девушки с рюкзаками за плечами воспринимались уже не как завороженные и безобидные эльфы (если только они вообще ими когда-нибудь были), а как добыча. Поэтому Трейси стиснула зубы и продолжила скатывать хлопчатобумажные платья и футболки в рулончики, напоминающие миниатюрных спеленатых младенцев, и складывать их в открытую сумку. Доносившийся в открытое окно визг играющих в надувном бассейне соседских детей заставил ее по старой учительской привычке насторожиться. Но вскоре она расслышаланегромкий голос их матери и расслабилась. Задумчиво посмотрев на яркую фиолетовую майку, которую она купила только прошлым летом, Трейси отложила ее в сторону. «Не берите с собой вещи, которые вы боитесь безнадежно испортить», — гласила инструкция. Тем временем Кэмми громко вздохнула и перекатилась на спину. Кольцо у нее в пупке поблескивало, как обнаженный кинжал.

Кендра была хорошая, очень серьезная девушка. Трейси не сомневалась, что ее родителям об их намерении ничего неизвестно.

Трент — совсем другое дело.

Она видела Трента всего дважды за те полгода, что Кэмми встречалась с ним. Один раз Трейси пригласила его в гости на пасхальный завтрак.

Он оказался хамом.

Парень говорил, не закрывая рта, съел третью часть всего, до чего смог дотянуться, и ушел рано, чтобы успеть на ежегодный яичный рулет к бабушке и дедушке на лужайке в Лейк Женйва. («Эту традицию дедушка ввел, когда был сенатором от нашего штата, и сейчас там, конечно, собирается одно старичье, но мы все вынуждены приезжать, чтобы засвидетельствовать свое почтение!») Трент не употребил ни одногослова, которое бы намекало на то, что он считает себя и своих кузенов иллинойским эквивалентом семьи Кеннеди. Это было очевидно. Трейси и Джим так и не поняли, он действительно хороший парень или все дело в его приятной внешности и дорогом костюме. Он был похож на викинга. У Трейси не вызывала сомнений его чисто гормональная притягательность для ее дочери. Но когда Трейси спрашивала Кэмми о Тренте во время своих еженедельных звонков (иногда Кэмми тоже звонила ей, причем зачастую в одиннадцать вечера), она слышала один и тот же ответ: «Все хорошо».

Но дочь отвечала подобным образом на все вопросы.

Джим и Трейси пришли к соглашению, что с их стороны было бы неразумно испытывать серьезную неприязнь к безобидному пареньку после общения продолжительностью в целых полтора часа. Просто он был таким... патрицием. Джим каждую неделю встречался с типами вроде отца Трента. Эти ребята строили себе уже по третьему дому. Они строили целые поселки третьих домов для себя и себе подобным. И Джим их презирал всем своим существом. Трейси относилась к этому намного спокойнее. Но мальчик был поистине претенциозен. Семья Трента жила в месте, о котором он пренебрежительно отзывался как о «трущобах Кенилворта» — города, в котором двадцатипятилетние юристы зарабатывали за год в два раза больше совместного дохода Джима и Трейси. Бывшая девушка Трента изобрела женское велосипедное седло и уже была миллионером. Отец Трента заработал на рынке ценных бумаг столько денег, что вышел на пенсию в пятьдесят лет и начал играть в поло. Трент носил туфли без носков.

— Я знаю, что я псих, Трейс, — заявил Джим, — но я думаю, что этот маленький недоносок встречается с Камиллой из любопытства. Наверняка она кажется ему горячей штучкой из трущоб. Бог ты мой, поло!

Трейси смотрела на дурацкое кольцо у Кэмми в пупке и думала: «Ну какое мне дело? Почему меня уязвляет пренебрежение, которое демонстрирует моя утонченная дочь? Почему ее очевидные и даже неуклюжие попытки играть на моих слабых местах всегда достигают цели?» Трейси предположила, что причина в самой Кэмми, которую она все еще воспринимает как экзотическую птицу, запутавшуюся в сетях житейских проблем, неловко извлеченную из них и выкормленную родителями из пипетки. Неужели за какие-то два месяца, проведенных дочерью в колледже до Дня благодарения, превратили ее из яркой трепещущей ленты в кожаный точильный ремень? Трейси вздохнула. С тех пор ситуация еще более ухудшилась. Порой ей удавалось смотреть на все с философской точки зрения. Но когда Кэм, как и прежде, непринужденно устраивалась на диване, положив голову на отцовское плечо, и вся сжималась, если ее обнимала Трейси, это причиняло настоящую боль. И ничего с этим не поделаешь.

«Я просто хочу уехать, — думала Трейси. — А она пусть едет в Индию. Все нормально». Трейси сделала правильный глубокий вдох, восстанавливающий душевный баланс.

Кэмми только что исполнилось девятнадцать.Обычно девочки восстают против родителей года на три раньше. Трейси повезло. Их дружба просуществовала очень долго. У них был такой запас воспоминаний, который когда-нибудь позволит им снисходительно посмеяться над этим ужасным временем. Кэмми обязательно изменится. Возможно, когда у нее появятся собственные дети. Все так говорят. То, что Кэмми меняет мнение по каждому поводу с такой же частотой, как переодевается, вполне нормально. Если она стремится распахнуть дверцу своей клетки, любовно сооруженной родителями, так тому н быть. Дочь одной из одноклассниц Трейси, с которой они даже сидели за одной партой, стала кокаинисткой. Сын знакомой из книжного клуба целых два года каждую четверть искусно подделывал компьютерные распечатки оценок из колледжа, который он и не думал посещать. У Кэмми впереди целая жизнь, а пока девочка наслаждается бурным и умеренно алкогольным общением с себе подобными, о которых Трейси, к счастью, известно очень мало. Это все нормально. И препаршиво.

Трейси вжикнула молнией на сумке. Внутри еще оставалось место.

— Хочешь есть? — спросила она у Кэмми. — Я готовлю салат...

— У тебя что, нет ни одного идиотского возражения? Или ты, может, и не слушала?

— Я слушала, Кэм. Не ругайся. Я хотела сказать, пожалуйста, не ругайся.

— Папа объездил весь мир еще до того, как вы поженились. Если бы он не сделал этого в юности, ему никогда больше не удалось бы попутешествовать. А я в десять раз опытнее и осмотрительнее папы.

— Само собой, — откликнулась Трейси, думая о том, что Кэмми не опытнее корнишона в запечатанной банке. Лично она в ее возрасте повидала намного больше. Кэмми всю свою жизнь была окружена заботой, как редкая орхидея. — Но тебе еще нет и двадцати лет.

— На что я вообще рассчитывала? — вздохнула Камилла. — Родители Кенни, например, доверяют своей дочери.

— И мы тебе доверяем.

— Ага.

— Мы не доверяем другим людям. — Трейси почувствовала торжество Кэмми. Получилось! Мать завелась!

— Тебе еще не надоело это повторять? — поинтересовалась Кэмми.

«Вообще-то, — подумала Трейси, — еще как надоело». Сделав паузу, она решила сменить тактику.

— И у тебя на это путешествие отложены...

— Слушай, — перебила Кэмми, — нам понадобится совсем немного. Несколько рубашек, юбка для посещения церквей, солнцезащитные очки, шарфы, свитер, одна куртка, одна пара удобных туфель...

Прикусив язык, Трейси вела подсчет: две, три, четыре сотни... и это без нижнего белья. Хотя кто его будет носить?

— Я имею в виду деньги на случай крайней необходимости, — ответила она.

— У меня есть моя кредитная карточка, — поджав губы, заявила Кэмми.

— У тебя есть кредитная карточка отца, оформленная на твое имя, — уточнила Трейси.

— Сколько можно брюзжать об одном и том же? Ладно, я пыталась. Разговор окончен.

«А разве это был разговор?» — подумала Трейси и, не удер-жавшись, произнесла вслух:

— Как насчет страховки, Кэм? А вдруг в одной из этих «цивилизованных» стран ты заболеешь так, что тебе потребуется госпитализация? И наша страховка не будет распространяться на тебя, если ты будешь отсутствовать на одну минуту дольше полного учебного года?

— Года? Ты глухая? Я что, сказала год? Или семестр? Остынь, мать. Я упомянула об этом... из вежливости. Если я решу, я все равно поеду. Почему ты все всегда должна испортить?

— Кэм, как я могу хотеть, чтобы ты бросала колледж? Ты так говоришь, как будто речь идет о тюрьме. Тебе же раньше нравилось учиться.

— Это и есть тюрьма, — огрызнулась Камилла. — И может быть, — ха! — я уже не такая, как «раньше». Я считаю, что три четверти всей учебной программы — это полное дерьмо.

— Не ругайся, — машинально произнесла Трейси.

— Твою мать! Дерьмо — это не ругательство!

Трейси почувствовала, как у нее в висках застучало.

— Как работа?

— Мне нравится быть рядом с папой, — угрюмо произнесла Кэмми. Джим занимал пост старшего партнера в архитектурной фирме. — Мне даже нравится моя твердая шляпа.

— А ты не хотела бы сама заниматься тем же, что и папа?

Камилла стала покусывать ноготь.

— Хочу... со временем.

— Ну тогда...

— Что тогда? Господи, я же не собираюсь вступать в ашраму. И я не сбегаю с Трентом! Неужели ты думаешь, что я мечтаю оказаться в твоем положении и в двадцать лет иметь на руках ребенка? — Камилла открыто над ней насмехалась, злорадство так и лучилось из ее обсидиановых глаз. Прекрасные глаза Камиллы были такими темными, что, когда она была малышкой, у педиатра возникали проблемы с тем, чтобы рассмотреть ее зрачки. — Продолжай паковать вещи, мама. Извини за беспокойство. Мне казалось, мы можем общаться.

— Кэмми, — взмолилась Трейси, — мы действительно можем общаться. Я просто представляю, как... ты плачешь на холодной улице где-нибудь в Эдинбурге или Дели... после того как тебя кто-то... бросил.

— Забудь. Пожалуйста! Я ненавижу, когда ты начинаешь давить на жалость.

— Хорошо, прости. Ты хотела поговорить со мной, а я начала читать тебе лекцию...

— Ты так думаешь? Ты вечно ноешь: «Поговори со мной, Кэмми, поговори со мной. Как учеба, Кэмми? Что новенького, Кэмми? Как дела с графикой, Кэмми?» Продолжай паковаться. У тебя это классно получается. Взгляни на эти... бермуды.

— Это не бермуды, — терпеливо произнесла Трейси. — Это обычные длинные шорты.

— Они в синюю и фиолетовую клетку, мать! Могу поспорить, что у тебя к ним есть фиолетовая рубашка.

Вообще-то, она угадала.

— Это очень скромные клетчатые шорты. Всего одна пара. Остальные однотонные. Я беру джинсы, дождевик, два купальника, оба с глубоким вырезом на спине, но закрытые спереди...

— В этих шортах твоя задница будет размером с гараж. Зачем тебе это?

— Ты не поверишь, милая, но мне все равно. Я еду отдыхать с подругами, и мне наплевать, как будет выглядеть моя задница.

— Если тебе все равно, почему ты проходишь по сорок миль в день на тренажере?

— Для тренировки сердечно-сосудистой системы. Чтобы ты не угробила меня раньше времени, — ответила Трейси, сев на постель и улыбнувшись Камилле, которая тут же вскочила на ноги.

Интересно, знает ли Кэмми, что ее мать будет еще долго думать об этой перебранке? Сама она уже к вечеру забудет о ней. И еще интересно, что Кэмми нашла в Тренте. Может, он просто приятель, который всегда под рукой? Или же это первая любовь, как удар в солнечное сплетение, как поселившийся в душе вирус с побочным эффектом в виде временного ослепления, похожего на то, что бывает после взгляда на солнце? Может, Кэмми теперь королева орального секса? Трент у нее первый или нет? Тем летом, сразу после школы, Джим стал ее первым мужчиной. И, несмотря на два других неудачных приключения в колледже в Шампани, он стал и последним. Трейси посмотрела вслед удаляющейся красавице дочери, которая негодующе подергивала плечами. Кэмми метнула на нее исполненный драматизма взгляд. Ее квадратный подбородок смягчали губы, форму которых пластические хирурги воспроизводили на лицах других людей за большие деньги. У нее были точеные ноги, восхитительный живот манекенщицы и длинные черные волосы, на солнце отливающие синевой. Она была так поглощена своим надменным видом, что чуть не упала, подвернув ногу в сабо на десятисантиметровой платформе— «гарантированное» избавление от целлюлита всего за тридцать долларов.

Кто из парней не захочет ее с самого первого взгляда?

Но Кэмми еще и умная девушка. Она уже объявила, что будет специализироваться в проектировании, чем заслужила глуповатую благодарность Джима. Джим проводил со своим старшим ребенком долгие часы, нежно поглаживая левое полушарие девочки. Вместе они решали математические задачи, разбирали и собирали телефоны и сложные деревянные иазлы. Он похвалялся перед своим отцом, что его дочь может отремонтировать двигатель с легкостью, с которой другие девочки заплетают косы. На дедушку, правда, это не производило должного впечатления. Точно так же, и в этом Трейси усматривала определенную иронию, их сын Тед, недавно ставший старшеклассником, унаследовал свою любовь к физической активности на свежем воздухе от своей матери.

«Какой занудной я, должно быть, кажусь дочери», — размышляла Трейси, направляясь в кухню, где она принялась мыть и резать листья салата и помидоры. Была ли она сама способна на подобную грубость по отношению к собственной матери? Немыслимо! На такую беспардонность к ее чувствам? Немыслимо! На втором курсе колледжа, в том возрасте, в котором сейчас была Камилла, Трейси, в техническом смысле, пришлось перенести аборт. У нее даже не было выбора. Они с Джимом использовали двойную защиту, не зная, что это повышает, а не понижает опасность. К слову, если бы у них была возможность, они поженились бы прямо тогда, а не через год. Но беременность оказалась внематочной и повлекла за собой достаточно серьезное хирургическое вмешательство, подвергнув риску способность Трейси к зачатию. В больнице, где она лежала, страдая душой и телом, ее утешал только Джим. Трейси не могла сообщить своей семье об операции и радовалась тому, что она уже совершеннолетняя и ей не нужно получать разрешение родителей. Но в любом случае она ни за что не рассказала бы об этом матери, не говоря уже о том, чтобы пригласить ее наблюдать за операцией. Мать даже никогда не видела ее шрама. Мать ни разу не видела Трейси раздетой с тех пор, как ей исполнилось одиннадцать лет. Если бы Кэмми нуждалась в аборте, строила гипотезы Трейси, она бы, наверное, примчалась домой из колледжа Миннесоты, чтобы сполна помучить Трейси этим фактом.

Но, конечно, у Трейси и ее матери было больше общего. И меньше...

Трейси была ненамного моложе, чем Кэмми сейчас, когда вышла замуж и стала матерью. Точно так же вышла замуж и ее мать, родив старшего брата Трейси, Эдварда, когда ей был всего двадцать один год. Однажды она тихо сказала Трейси, заявившей о своем решении поступать в колледж: «В мое время девушки поступали на курсы машинописи». Она испытала очевидное и полное облегчение, когда Джим и Трейси поженились. И Трейси прекрасно понимала причину. Мать опасалась, что Трейси, в которой было почти шесть футов роста и которая не уступала по размаху плеч Джиму, до конца своих дней останется воплощением определенного стереотипа — этакой крепкой незамужней учительницей физкультуры, тренером по баскетболу неопределенного пола в вечных кроссовках, костюмах из полиэстера и с пережженной химической завивкой на голове. Такие обычно проводят свой досуг в экскурсионных автобусах.

Они, конечно, смотрели на жизнь по-разному, ноТрейси никогда не набрасывалась на мать, осыпая ее оскорблениями. Она не устраивала скандалов с громким уходом из дому и последующим двухдневным отсутствием, не срывала швейцарские занавески ручной работы, чтобы заменить их черными бархатными шторами, волочащимися по полу, и не сдергивали с кровати пестрое стильное стеганое одеяло, водружая иместо него покрывало, больше напоминающее огромную мочалку для чистки посуды. Кэмми могла бросить трубку, если Трейси произносила хоть одно не понравившееся ей слово. Через пару дней, когда ручьи пролитых Трейси слез начинали иссякать, она обычно звонила, чтобы жизнерадостно извиниться и, захлебываясь от восторга, рассказать об увиденном на распродаже платье без бретелек. Она объявила о своем решении начать курить, потому что француженки курят и живут очень долго. Трейси и Джим запаниковали и принялись обсуждать, как им надавить на тщеславие Кэмми. Но прежде чем они успели отослать дочери подробное письмо, ей написала подруга, которая училась в медицинском колледже. В своем послании девушка рассказала о неблагоприятном воздействии табачного дыма на молодую кожу. Кэмми со вздохом сообщила, что курила всего три недели и бросила. Ее волосы, дескать, начали пахнуть дымом.

Поведение Кэмми всегда напоминало поездку в горах — небольшой участок ровного пути, а затем головокружительный поворот на сто восемьдесят градусов.

Но теперь свое омерзение ко всему, связанному с Трейси, Кэмми распространила и на Теда, который когда-то был не только обожаемым младшим братом, но и лучшим другом. И это было невообразимой жестокостью. Кэмми за глаза называла его маменькиным сынком и не скрывала презрения, когда брат мимоходом целовал мать, отправляясь на тренировку по бейсболу. Трейси все еще помнила маленькую девочку, которая каждое утро заползала к ней в постель, ласково поскуливая, облизывала ей кончик носа и называла ее «мама-щеночек». Сейчас эти воспоминания были лишь источником постоянной боли.

— Салат готов, — окликнула она Кэмми. Когда дочь впорхнула в комнату, Трейси заговорила: — Я и впрямь самое занудное создание на земле, Кэм. Но в каком-то смысле это преднамеренно. — Она почувствовала, что Кэмми замерла, прислушиваясь. — Большинство людей испытывают разочарование, когда в конце концов получают то, чего они так страстно желали. Поэтому я стараюсь не ожидать от жизни слишком много. Зато меня зачастую радуют самые неожиданные мелочи. А теперь возьмем тетю Оливию. Ее жизнь полна приключений. Причем каждое еще больше предыдущего. Тем не менее ей всегда скучно.

— Зато она крутая, — ответила Кэмми. — Она по-настоящему сексуальная европейская женщина. Она ни за что не надела бы клетчатые шорты.

Тут мать и дочь неожиданно для самих себя расхохотались.

— Неужели ты всегда была такой правильной, мама? — взмолилась Кэмми. — Я не верю, что, когда тебе было двадцать, ты не могла поддаться страсти хотя бы на десять минут! Ты вышла замуж за папу, ты родила меня.

— Я пыталасьродить тебя, — поправила ее Трейси и подумала: «Да, я была необузданной. Я была авантюристкой... в каком- то смысле», а вслух произнесла: — Я могла позволить себе стремиться к беременности и не бояться ее, как другие девушки. Возможно, именно поэтому я любила секс. Я вышла замуж, самостоятельно приняв это решение, поскольку всегда чувствовала себя свободной. И кто сказал, что я не люблю секс сейчас?

— Слишком много информации, — угрюмо отозвалась Кэмми. Но секунду спустя и уже совершенно другим тоном она произнесла: — Слушай, я знаю, что тебе не нравится, когда я ругаюсь. Но ты все зудишь и зудишь. Ну да ладно. Ты пыталась меня родить. Ты сама сказала. Но у тебя не вышло... родить меня.

Кэм редко заговаривала о своем удочерении. «Почему именно сейчас?» — пронеслось в голове Трейси.

— Не вышло, — подтвердила Трейси, напряженно думая: «Это мой шанс все ей выложить. Начистоту. Она сама об этом просит. И она видит мою душу насквозь, как если бы у нее вместо глаз был томограф. Мы всегда были близки». Но Трейси не хотелось начинать этот разговор, чтобы затем уехать на десять дней, и она не воспользовалась представившимся ей случаем. — Видишь ли, малышка, я рада, что все выщло именно так. Я бы ни за что не променяла тебя на другого ребенка. Ты же знаешь. — Ослепительная улыбка, неожиданно появившаяся на лице Кэмми, обрадовала Трейси. Все же девочка по-прежнему хочет чувствовать себя любимой.

Стремясь избежать дальнейших расспросов, Трейси ретировалась в спальню и принялась еще раз проверять, все ли она уложила. Ага, очки для чтения. Она обнаружила их у себя на шее — на цепочке, похожей на бусы.

До нее доносился приглушенный голос Кэмми, приступившей к своему летнему ежеутреннему ритуалу, когда она обзванивала всех своих друзей и знакомых. Джим был на работе, и его не беспокоило, когда там появится Кэмми. Ему было все равно, придет ли дочь вообще. Он все равно будет ей платить. Солнце играло на отполированных до блеска щеках эльфов, резные изображения которых украшали изголовье старой кровати из орехового дерева, когда-то принадлежавшей немецкой бабушке Джима. Трейси натерла кровать полиролью еще вчера, перед тем как отправиться встречать Ливи. Она любила, чтобы в доме царил порядок, даже если ей самой приходилось уезжать.

Зазвонил телефон.

— Это тебя! — крикнула снизу Кэмми. Джим отказывался устанавливать телефон в спальне, поэтому Трейси пришлось перегнуться через перила, чтобы поймать подброшенную Кэмми трубку.

— ...грыжа,— сказала трубка голосом Дженис, который звучал неестественно приглушенно. Судя по всему, она говорила с мобильного телефона, прикрыв его рукой.

— У Дейва? — уточнила Трейси. — Ты хочешь сказать, что у него грыжа, потому что мы отправляемся отдыхать?

— Я хочу сказать, что у него действительногрыжа. Он корчится от боли. Мы в больнице Святой Анны.

Трейси вздохнула. Супруг ее двоюродной сестры был самым щедрым человеком и одновременно самым большим ребенком в мире. Он ныл и жаловался с того самого момента, когда Дженис объявила, что едет в круиз одна, с подругами. Трейси терзало мрачное подозрение: Дейв притворяется.

— Пусть потерпит,— решительно заявила она.— Тебя не будет всего десять дней. Эмма и Александра — большие девочки. Они могут присмотреть за своим отцом. Да и тетушка Тесс живет в пяти минутах ходьбы.

— Я не могу, — сказала Дженис. — А если у него аппендицит? — Она вздохнула. — Так что напрасно я упаковывалась и готовилась лакать напитки с маленькими зонтиками и прожариваться насквозь...

— Слышать ничего не хочу! Джен, у него есть мать и две взрослые дочери! Ты ведь знаешь, что мать Дейва будет покрепче меня!

Джен молчала. Затем она спросила:

— А ты оставила бы Джима, если бы он нуждался в операции?

Трейси подумала секунду.

— Да, — ответила она. — Если бы это не угрожало его жизни. Джим может о себе позаботиться.

— А Дейв не может, — простонала Джен. — Прости, дорогая. Теперь, когда Дейв знает, что я никуда не поеду, он сам настаивает на поездке. Но он простит меня. Он будет прощать меня за это каждый день до конца моей жизни. Оно того не стоит!

— Что же нам делать? Деньги нам никто не вернет!

— Пригласи Кэти. Как там ее? Из твоего книжного клуба. Если вы поедете в аэропорт с письмом от врача, они переоформят документы...

— Я не готова провести с Кэти десять дней в замкнутом пространстве! Я и десяти часов не выдержу в ее компании. Она не может жить без волнообразовательной машины и маски для век. Она путает спаржу со Спартой!

— Ну, волны там будут настоящие. Ты так говоришь, как будто я не хочу поехать... Прости... — Трейси услышала, как Дженис заговорила куда-то в сторону: — Нет, я говорю с кузиной... Да, простите, уже заканчиваю. — Дженис еще больше понизила голос: — Здесь нельзя пользоваться мобильными телефонами. Я должна сейчас идти с ним в лабораторию...

— Это же для нас, для всех четырех! Для Оливии!

— Я не могу, я не могу, я не могу! — прошептала Джен и отключила телефон.

Трейси швырнула телефон на пол. Батарейка выпала наружу. День, похоже, угроблен окончательно, а еще нет и двенадцати часов. Вот, пожалуйста! Когда ждешь чего-то с нетерпением, все всегда идет наперекосяк! Но ведь билеты стоили кучу денег! Оливия соглашалась лететь только первым классом, и хотя Трейси и Джим не разорились, но затянуть пояса им все же пришлось. Джим откладывает деньги, чтобы через год-другой открыть собственное дело. Более того, пропавший билет будет для педантичной натуры Трейси укором, который омрачит всю поездку. Дженис его оплатит. Но дело не в этом. Экипаж готовится принимать четырех клиентов.

Минутку. Она задумалась над одним вариантом, затем отбро-сила его. Конечно, Камилла умеет погружаться с аквалангом, научившись этому еще в девятилетнем возрасте, когда они ездили во Флориду в гости к матери Трейси. Еще она занималась дайвингом в Мексике с подругой. Этот недельный тур был куплен ей в обмен на отказ от предыдущего намерения совершить кругосветное путешествие. Как бы преподнести эту идею Кэмми?

Может, тебя заинтересует круиз со мной и твоими крест-ными?

Сюрприз, Кэмми!

Кэмми, хочешь побывать на Виргинских островах, отдохнуть недельку от работы?

Но хочет ли она, чтобы Кэмми поехала с ними?

С одной стороны, это возможность сближения. Но с другой — вероятность оказаться нос к носу с созданием, у которого настроение портится так же неожиданно, как у шестилетнего ребенка.

Это безнадежно. Если Трейси предложит ей поездку, Камилла обдаст ее презрением, извлеченным из самой глубины души. К слову, она уже уходит. Снизу доносились шаги дочери и позвякивание ключей.

— Кэм, подожди! — крикнула Трейси.— Это была тетя Джен. Она не едет. У дяди Дэвида...

— Я слышала, — ответила Камилла.— Очень жаль, но я не могу бросить работу. Я бы очень хотела побывать на островах, но ведь ты все равно будешь против.

Ее слова шокировали Трейси, и она медленно произнесла:

— Ты могла бы поговорить с папой. Я действительно об этом подумала. И ты любишь тетю Холли.

— Мам, он на меня рассчитывает.

Трейси охватила тоска при мысли о том, сколько времени потребовалось бы Камилле, чтобы бросить мать, если бы та сейчас работала в летнем лагере в школе Святой Урсулы, как она зачастую это делала. Только бы ее и видели.

— Наверное, я могу с ним это обсудить, — продолжала Кэмми. — Я как раз собиралась бежать в офис. Только я забыла проверить почту. Я ее сейчас проверю, а потом подумаю над твоим предложением. Не хочется подводить папу.

— Хорошо, Кэм. Я и не заставляю тебя это делать.

Трейси тяжело опустилась на кровать. Внезапно ей до безумия захотелось спать. Ее веки отяжелели так, что она с трудом открывала глаза. Через шесть часов они должны выезжать из дома. После полуночи они приземлятся на Сент-Томасе. У нее еще куча дел. Черт! Но двадцать минут у нее есть. Восстанавливающий сон! Ее муж вообще держит подушку и одеяло в офисе. Джим утверждает, что для бодрости духа ему необходимо всхрапнуть хотя бы десять минут в середине дня, а затем выпить огромную чашку кофе.

Джим один из тех немногих мужчин, которые все еще упот-ребляют выражения вроде «бодрость духа».


Проснувшись, Трейси никак не могла понять, какой нынче год, уж не говоря о времени суток. Похоже, пока она спала, история повернула вспять.

Рядом с ней лежала Камилла, и не просто на кровати, а на ее половине, чтобы быть поближе к матери. Черные волосы Кэмми разметались по белоснежной простыне, вызвав у Трейси невольные ассоциации с волшебными сказками о спящих принцессах. Трейси не знала, сколько времени она спала. Но часы на туалетном столике показывали совершенно невероятные цифры: два часа дня. Джим придет через час. Кэмми улеглась рядом с ней и, видимо, как и Трейси, заснула, словно кот на солнышке. Стараясь не шевелиться, Трейси изучающе осмотрела дочь. Камилла переоделась в розовые штаны от школьного спортивного костюма и футболку Теда, которая была ей велика. Одежда для депрессивного состояния. Под глазами проступили красные пятна — очевидно, она натерла их кулаками.

Кэм была здесь не случайно. Трейси потрясла дочь за: плечо.

— Мне надо вставать и собираться, но что случилось, Кэм?

— Ничего. — Кэмми притворно зевнула. Девушка не спала. Она делала то же самое, что и Трейси, когда на нее наваливались неразрешимые проблемы: пыталась поплотнее закрыть глаза и отключить мозг, доводя себя до бессознательного состояния.

— Рассказывай, — теребила ее Трейси, — я скоро уезжаю.

— В общем, тебе не о чем беспокоиться, — срывающимся голосом произнесла Кэмми. — Я не беру отпуск, а возвращаюсь в колледж.

— Что?.. Хорошо. Но почему?

— В общем, я проверила свою почту...

— И...

— И Трент говорит, что я не виновата, бла-бла, что я само совершенство, бла-бла, если бы он мог раздвоиться и жить двумя жизнями, бла-бла...

— Если ты мне расскажешь все как есть, хуже не станет, Кэм.

— Он вернулся к этой белобрысой, отвратительно богатой сучке из загородного клуба, к своей бывшей подружке, мама! И не сейчас! Раньше! Они, видишь ли, этообсудили! Могу себе представить, как они этообсуждали во время весенних каникул, а потом он еще явился к нам на обед! Сейчас Трент мне написал, что он видит, как серьезно я настроена... на путешествие, поэтому просто обязан сказать мне правду...

— По электронной почте, трусливое дерьмо.

— Я не хочу об этом говорить.

— Я тебя понимаю.

— Спасибо, мама, — ответила Кэмми. Трейси была уверена, что в следующий раз она услышит эти два слова, когда Кэмми впервые попросит ее посидеть с внуком. Еще один поворот на сто восемьдесят.

Трейси осторожно обняла Кэмми, и дочь без всякого стеснения подалась назад, прижавшись спиной к груди матери, а потом начала плакать. Трейси тоже начала плакать. Из уголков ее глаз потекли аккуратные осторожные ручейки, которым она не позволяла превратиться в рыдания, чтобы не выдать себя и не разрушить этот драгоценный момент близости.

— Как я могу тебе помочь? — наконец спросила она.

— Никак.

— И все же... Что ты думаешь насчет... поездки на Виргинские острова?

Кэмми молчала.

— Не знаю. Мне кажется, я буду стервой, — наконец про-изнесла она.

— Кэм, ты можешь пообещать себе, что подождешь с этим до возвращения. Поехали. Спроси у своего отца, какой стервой я иногда бываю. Он говорит, что десять дней в году ему хочется держать меня в ящике и кормить через окошко. Ты ведь чувствовала, что этот... разрыв приближается. Не так ли?

— Не доставай меня. Ты, блин, слишком хорошо все понимаешь. Ни дать ни взять, психоаналитик.

— Я твоя мать. Это одно и то же.

— Есть и дерьмовые матери. Мать Трента — настоящая сука. Когда он был маленький, ее никогда не было дома на мыходные. Однажды она оставила сына с няней и уехала с его отцом и друзьями на Гавайи отмечать Рождество! Но Трент ее обожает.

«Обычное дело», — подумала Трейси, мысленно перебирая п памяти десятки детей, с которыми она росла. Родители заботились о них примерно так же, как дворовые собаки заботятся о своих щенках, а дети платили им безмерной преданностью.

— Давай узнаем, что по этому поводу думает папа. Он сейчас в офисе. Он приедет, чтобы отвезти меня в аэропорт.

— Как насчет Оливии и тети Холли?

— Они будут счастливы, когда узнают, что ты едешь с нами. — Трейси с трудом удержалась, чтобы не скрестить пальцы за спиной. Она понятия не имела, как отреагируют ее подруги. — Я звоню папе.

Как оказалось, звонок Джиму не стоил затраченных на сам звонок денег. Если бы Камилле вздумалось покорить К-2[5], Джим тут же помчался бы покупать альпинистские очки. Продолжая разговаривать с мужем, который уже собирался покидать офис, Трейси торжествующе помахала Кэмми.

— Начинай готовиться к отъезду. Вот список. Тебе нужна гора вещей. Солнцезащитный крем. Ветровка...

— Мам, все мои вещи влезут в сумку. Можно мне взять спортивную сумку Теда? Одну из них?

— Вряд ли все вещи поместятся в сумке.

— Нет, мне нужно мало одежды, — настаивала дочь. Заметив, как вытянулось лицо Трейси, она сказала: — Ну чего ты? Я возьму сарафан. Возьму ветровку. Но если ты собираешься устроить инспекцию моей одежды, мне, наверное, не стоит ехать с вами.

— Конечно, стоит! — воскликнула Трейси, думая: «Ну почему я уступаю? Избалованная паршивка!»

В глубине души промелькнула тень сожаления: вряд ли в присутствии Кэмми она с подругами сможет обсуждать какие-то вещи. Но Кэм, скорее всего, не будет мозолить им глаза, а предпочтет поджариваться на палубе, как сардина в масле, с приклеенным к голове плеером.

— Мы классно проведем время, малышка.

— Во всяком случае мне не придется сидеть здесь, плакать и поглощать батончики «Дав», пока он будет танцевать в клубе с... Бритт. Не представляю, как можно назвать своего ребенка Бритт...

— А ты не унываешь, Кэм. Или просто прикидываешься?

— Я прикидываюсь.

— На твоем месте я бы так не смогла...

— Это потому, что ты слабая, — ухмыльнувшись, заявила Кэм.

ДЕНЬ ТРЕТИЙ

Холли еще никогда не спала так всепоглощающе и радостно, как в отеле «Золотая игуана» на Сент-Томасе, а к сну она относилась трепетно. Своими розовыми стенами с огромными, кричаще яркими примитивными рисунками здание напоминало один из глинобитных ресторанов в Хуаресе[6], но кровать здесь была лучше, чем в самом фешенебельном «Уэстине»[7], в комнате стоял упоительно-нежный аромат, действующий почти как наркотик. Хотя этот запах был ей незнаком, она была готова раздеться и искупаться в нем.

— За двенадцать лет это приблизительно третий раз, когда и комнате не благоухает грязными потными носками. Чем это так изумительно пахнет?

— Франгипания, — ответила Трейси. — Ее аромат усиливается к вечеру. Пока ты спала, я обо всем прочитала. — Она показала небольшой путеводитель в зеленой обложке. — Я никогда не видела, чтобы кто-нибудь спал так, как ты, Холс. Я уже собиралась поднести к твоему лицу зеркало, чтобы убедиться, что ты дышишь.

— Это безошибочное уравнение. Холли минус Иан и Эван равно мертвецкий сон. Чем, по-твоему, мы занимаемся, когда ночуем в отеле, а их оставляем с тобой?

— Честно говоря, я думала, что вы... ну... в общем, налаживаете свою половую жизнь. Вряд ли вам удается делать это дома. — Трейси улыбнулась, пожав плечами, и добавила: — Разве что когда ваши отпрыски на тренировке. У двенадцатилетних мальчишек острый слух.

— Когда мы ночуем в отеле, Трейси, мы спим. Мы спим.Если мы и трясем костями поутру, то это бонус. Если мы просто лежим на кровати, смотрим новости, ужинаем в номере, это бонус. Главное — сон. Японцы считают сон таинством. У подростков не просто острый слух. У них запросы и потребность в уходе, как у породистых скаковых лошадей. А сейчас я умираю от голода. Давай поедим. Лифчик надо надевать?

— Ты платишь триста баксов за постель? — Трейси попыталась припомнить, когда они с Джимом в последний раз переночевали в отеле и не затрахали друг друга до смерти.

— Угу, и на нашем кораблике я тоже собираюсь провести как можно больше времени в глубоком забытьи.

— Ты чокнутая! Проспать... Виргинские острова и Карибское море?

— Запросто. Я не сказала полностью. Только большую часть.

Пока они искали обещанный им континентальный завтрак, Холли объясняла, что тайным пороком многих женщин является чтение любовных романов. Некоторые дамы тайком предаются поеданию шоколада, а некоторые всю неделю записывают шоу Опры Уинфри, чтобы устроить себе воскресный просмотр. Запретным плодом для Холли был продолжительный дневной сон. Дома она не могла себе этого позволить. Пока мальчишки были в школе, она занималась, пытаясь окончить университет по специальности «больничный менеджмент». Дневной сон Холли казался ужасным, но не смертным грехом, в равной степени желанным и предосудительным. Эта поездка давала ей возможность совершить этот грех, одновременно получив полное и безоговорочное отпущение. Когда Холли ложилась спать днем, у нее возникало ощущение, что о мире есть кому побеспокоиться и без нее. Она временно не при исполнении. Ночью же она испытывала тревогу и бродила по дому, пугая даже собственных кошек. Как только ее двенадцатилетние сыновья-близнецы, большие, шумные, бегающие вприпрыжку создания, смахивающие на огромных ретриверов, оказывались вне зоны ее восприятия, она могла в одно мгновение потерять сознание. Единственное огорчение, которое доставляли ей Иан и Эван, был избыток обожания. Она слишком из-за них страдала. Всякий раз, когда один из мальчиков оставался на скамье запасных во время игры или одного приглашали на день рождения, а второго — нет, Холли испытывала муки, которые сама считала патологическими. Она часто говорила Трейси, что мальчишки ее сломили. Она не была создана для душевных мук материнства.

— Но ты же боготворишь их. Ты прекрасная мать, — каждый раз возражала ей Трейси, выслушав подобные признания. — Я хотела шестерых. Я бы и секунды не думала, если бы мне предложили еще одного.

— Кто тебе мешает? — неизменно отвечала Холли. — Кинозвезды нашего возраста то и дело усыновляют детей. Да и обычные люди тоже. Ты могла бы усыновить, например, малыша из Китая. Я счастлива, что у меня есть дети. Просто меня постоянно терзают тревожные мысли.

Трейси думала о том, чтобы взять еще одного ребенка. Она знала, что Джим был бы не против. Теду осталось недолго учиться в школе, и ее муж уже оплакивал свое потенциально пустое гнездо. Но Трейси стала матерью в таком юном возрасте, что все эти хлопоты по уходу за младенцем уже давно подернулись романтической дымкой прошлого. Холли, которая дотянула почти до тридцати, все еще пребывала в гуще проблем, связанных с учебой в средних классах.

— Эву все дается легче, чем Иану, — делилась она с Трейси, пока они блуждали по лабиринту коридоров, которых почему-то было значительно больше, чем можно было ожидать от гостиницы на двенадцать номеров. — Он без труда получает хорошие оценки, да и в спорте он лучше. Зато Иану достаются все друзья. Когда Иана приглашают на очередную тусовку, а про Эва забывают, мне не просто жаль его, я готова задушить этих маленьких ублюдков. Как, например, Кевина Ваставики. Ты его знаешь? — Трейси, пытающаяся одновременно искать выход из лабиринта и слушать подругу, кивнула. — Этот маленький ублюдок записывает музыку на диски и за десять баксов продает диски другим шестиклассникам. Он докатится до тюрьмы. Так вот, два месяца назад он пригласил Иана на день рождения. Блин, они живут рядом с нами! Я вижу, что Эв смотрит в окно, и предлагаю ему: «Давай пройдемся по магазинам», но сын качает головой. Ему хочется быть там, где все его друзья играют новым самолетом Кевина с дистанционным управлением. Должна отдать Иану должное. Он вернулся домой рано, и они с Эвом отправились в парк побуцать мяч.

— Вот видишь, он еще и добрый, — успокоила подругу Трейси. — Они ведь братья.

— Они не просто братья — они близнецы, а это не одно и то же. Все выглядело жутковато. Казалось, что Иан слышал мысли Эва все время, пока находился на вечеринке.

— Мне кажется, я иногда слышу мысли Теда. А то, что я не слышу, он сам мне говорит.

— Тед — одна из величайших личностей человечества.

— Ты говоришь это только потому, что... ну, в общем, о ней этого не скажешь?

— О Кэмми? Я обожаю Кэмми. О чем ты?

— Она... хандрила вчера. Пока не узнала, что едет с нами. Я думаю, ее можно понять. Трент ее бросил.

— Да ты и сама говорила, что он — напыщенная свинья. Мне кажется, если бы мне было девятнадцать лет, я бы тоже обрадовалась перспективе бесплатного круиза на яхте.

— Ты не против ее присутствия?

— С чего бы это? Она нам не помешает. Кэм всегда была самодостаточной. Ты помнишь, как она часами разговаривала со своими игрушками? Ей тогда было всего два года. А как тогда на Рождество она ползала по полу с Ианом и Эваном и сооружала робота?..

— Ну что ж, спасибо. Просто на этот раз она не стервозила, действительно получила удар. Поэтому я ее и пригласила.

Холли пожала плечами.

— Похоже, девочка уже успокоилась. В самолете она трещала, не умолкая ни на минуту. «Тетя Холли, у меня есть такая классная... Тетя Холли, как вы думаете, Дейв отбелит мне зубы подешевле?» Честно говоря, Трейс, ее болтовня меня забавляла. А зачем инженерам английский язык? Это полный бред. Почему я должна читать Юджина ОНейла[8]? Неудивительно, что он спился. Если б я была такой занудой, мне бы тоже захотелось спиться. О Боже, Вирджиния Вулф на очереди. Она у меня с собой. Этот курс следовало бы назвать «Люди настолько скучные, что, покончив с собой, они оказали всем большую услугу». Кого я не могу понять, так это Трента. Как этот парень мог бросить Кэмми? И ради кого? Линдсей Лохан? Даже мои ребята считают, что Кэмми круче кинозвезды, а ведь они еще не знают, что такое гормоны. Ты бы слышала, как они говорят своим друзьям: «Вы бы видели нашу двоюродную сестру...» Хотя она на самом деле... не совсем...

— Но почти сестра. Видишь ли, Холе, вероятно, парни изменились со времен нашей молодости. Раньше, если девушка выглядела так, как Кэмми, она могла позволить себе все, что угодно. Ей и мозги были без надобности. Мне тоже этого не понять, но я думаю, что здесь дело в том, что «патер-и-матер-хотят-для-сыночка-принцессу». Этот малыш, конечно, далеко не Астор[9], но Кенилворт[10]...

— По сравнению с ближним Вест-Сайдом[11]...

— Вот именно. И за час до этого Кэм так разозлила меня. Она наседала на меня, требуя позволить ей отправиться в кругосветное путешествие, вместо того чтобы возвращаться в колледж... Все это сводится к тому, что... она меня терпеть не может.

— Трейс, она от тебя без ума. Именно поэтому девочка изводит тебя с такой изобретательностью, — фыркнув, сказала Холли и, оглядевшись по сторонам, добавила: — Обещанный нам завтрак — миф. Там сказано «возле бассейна». Тут нет бассейна.

— Кэм вчера заявила, что, по ее мнению, мне неизвестно, что такое страсть. Ты можешь себе представить, как говоришь Хайди, что, по твоему мнению, ей неизвестно, что такое страсть? — Хайди была матерью Холли. Она умерла два года назад.

— Я бы не дожила до конца предложения. Моя мать назвала меня матерщинницей, когда я осмелилась сообщить ей, что у меня инфекция мочевого пузыря. А я уже была замужем!

— Я вовсе не ожидаю от Кэм идеального поведения, Холс. И я понимаю: все это связано с тем, что...

— ...что она приемная.

— Что мы ее удочерили, Холли. Сколько раз я тебе говорила, что я рассматриваю удочерение не как состояние, а как действие.

— Ну, я и так никогда не думаю о том, что Кэмми приемная...

— Вот, пожалуйста! Это все равно что сказать: «Ах, я никогда не обращаю внимания на её хромоту!»

— Трейси, ты же понимаешь, что я имею в виду.

— Да, понимаю, и мне это не особенно нравится.

— Ты же знаешь, как я к тебе отношусь.

— Конечно. Я веду себя, как стерва. Но мы были так близки. До самого окончания школы. Кэм вела себя отвратительно, но медь она любила меня, и Джима, и Теда. Сейчас она любит Джима и только Джима.

— Теда вычеркнули.

— Теда определенно вычеркнули. Тед — враг, потому что он любит меня.

— Тед не приемный... то есть его не усыновили.

— Как будто я в этом виновата! Господи, когда у меня прекратились месячные, я подумала, что у меня рак! Я была уверена, что у нас никогда не будет своих детей.

— Возможно, ей просто нужно время. Тебе не кажется, что Кэм будет легче, если она... узнает?

— Ты действительно так считаешь?

— Это рискованный шаг, Трейс. Может, ей на самом деле станет легче, а может... еще хуже. Я хочу сказать, что так долго скрывать от нее...

— У меня, к сожалению, не было выбора, — перебила подругу Трейси. — Я приняла условие, пообещав, что не расскажу ей.

— Все. Я не хочу больше ничего слышать о Кэмми. Она просто должна повзрослеть. Единственное, что мы можем обсудить, так это бикини, которое она купила в этом круизе. Сегодня утром твоя дочь была в великолепномнастроении, — заметила Холли. — Кстати, Кэмми и Ливи отправились на пробежку, а потом собирались где-нибудь позавтракать. Оливия хотела купить несколько опалов.

— Купить несколько опалов? — ахнула Трейси.

— Так сказала Кэм. А вчера вечером Ливи видела женщину в бриллиантовом браслете, который тоже ей понравился.

— Меня вчера вечером шатало от усталости. Я бы не заметила эту женщину, даже если бы на ней вообще ничего не было, кроме бриллиантового браслета! К тому же нас предупредили о том, что не стоит брать с собой даже серьги. В буклете говорится, что здесь все теряется. Мы должны были взять с собой минимум косметики и никаких украшений, в том числе колец. Я хотела купить Теду ожерелье, точнее цепочку, но решила подождать, когда мы попадем на Гренаду. Я не хочу купить ее и тут же потерять.

— Лично я привезла максимум косметики. Я даже в «Суперсейвер»[12] не хожу, не накрасив ресницы.

— Но ты ходишь завтракать с болтающейся грудью.

— Я никогда больше не увижу этих людей. У водителя такси, которая везла нас вчера вечером, дыни весили не меньше пяти килограммов каждая, и они у нее телепались совершенно свободно.

— А почему они не могли позавтракать здесь?

— Оливию здешний завтрак не устраивает. Ей не подходит сервис. — Вокруг было так безлюдно и тихо, как будто ночью в отель попала нейтронная бомба. «Интересно, как мы будем оплачивать счет», — думала Холли.

— Холли, не начинай. Ты просто недолюбливаешь Ливи, ведь так? — откликнулась Трейси. — А вот и золотая игуана, — продолжила она, указывая на неожиданно большую ящерицу, застывшую на стене прямо над ее головой. Увидев подруг, ящерица поморгала блестящими глазами и заспешила прочь, однако Трейси показалось, что она могла бы делать это и побыстрее. — Почему они не держат их снаружи?

— Я думаю, у них никто не спрашивает, — ответила Холли. — У ящериц свои законы. — Белокурые волосы Холли разлохматились и нимбом стояли вокруг головы.

Трейси улыбнулась. Холли умела успокоить в любой ситуации. Она была единственной женщиной, с которой легко отдыхалось. Холли могла растянуть обед, чтобы его хватило еще на пятерых мальчишек, да и вообще, если не считать ее материнских тревог, просто умела жить. Сегодня она походила на Иана, который был таким вихрастым, что ему никогда не удавалось пригладить свои волосы, даже если он густо смазывал их гелем. После этой процедуры казалось, будто у него на голове одна из тех старомодных купальных шапочек, которые сестра Бонифация когда-то заставляла их надевать в бассейн.

— Ты просто не хочешь, чтобы я рассказала тебе все, что думаю об Оливии, — продолжила Холли. — Поэтому ты постоянно меняешь тему разговора, даже если сама начала его. Минуточку! Я чувствую запах кофе. Вот он! Оазис!

Повернув за угол, они увидели вырубленный в скальной породе бассейн, расположенный в залитой солнцем комнате с прозрачными стенами. На барной стойке благоухали круассаны, стояли вазочки с джемом и фруктами, а также кофейники с горячим кофе. Все это изобилие, вне всякого сомнения, сюда доставили эльфы. Трейси с облегчением намазала круассан джемом и передала тарелку Холли.

Холли съела полкруассана, прежде чем заговорить снова.

— Трейс, когда мы встречали Оливию, я поняла: меня по-настоящему беспокоит то, что мы изменились, а Оливия — нет, — сказала она и подняла руку, чтобы предупредить возражения со стороны подруги. — Нет, я не о том, что в отличие от нас она может позволить себе подтяжку груди. Да, да, Трейс, я медсестра, и я знаю, что она ее делала. И дело не в том, что мы не стали бы этого делать, даже если бы могли. Хотя, признаться, я бы, наверное, сделала. Оливия так и не повзрослела, поскольку не нуждалась в этом. Честно говоря, меня это невероятно раздражает и я не могу скрыть своего отношения. Ты права, Ливи мне не нравится. Но я люблю Ливи. Я просто ее не идеализирую. Маленькая девочка из Вестбрука, ставшая графиней.. или кем там еще. Она была стервой даже на собственной свадьбе. Помнишь? «Ты будешь сидеть здесь». «А ты будешь сидеть там!» В итоге я оказалась рядом с мужиком, который не знал ни одного английского слова, зато постоянно лез мне под юбку. Да ну ее, Трейс... Какая вкусная выпечка, такая свежая и рассыпчатая. — Она похлопала себя по животику, который становился заметен другим, только когда она надевала вещи уж совершенно обтягивающие. Но Холли воображала, что он был заметен даже пассажирам летящего на высоте десяти километров авиалайнера. — Ты закончила, Трейс?

Трейси задумчиво молчала.

Она думала об Анне Марии Сенно, матери Оливии. Она вспоминала тот обычный полдень, когда Анна Мария откровенно и в присутствии Трейси сообщила Оливии, что Джои был желанным ребенком, а рождение Оливии, появившейся на свет десятью годами позже, стало случайностью. Не удовлетворившись этим, мать Ливи принялась объяснять, как в те времена женщины за тридцать не рожали детей. Она, Анна Мария, беспокоилась, что у Оливии будет две головы и ей придется провести всю жизнь в детской кроватке взрослого размера в Маунт Кармель[13]. Трейси вспоминала душные маленькие комнатки в доме Сенно, набитые пластиковыми деревьями в кадках и пластиковыми филодендронами на пластиковых опорах «под дерево». Стулья, диваны, абажуры, плюшевые кресла— все в этом доме было обернуто целлофаном и напоминало огромные бутерброды. «Если бы она придумала, как закрыть целлофаном стены, то, наверное, смогла бы помыть весь дом из шланга», — как-то сказала Оливия. Религиозная символика в каждой комнате. Священное Сердце[14]. Засохшие ветки с прошлогоднего Вербного воскресенья над кроватями. Яйцевидное лицо Девы Марии в нише, освещенное синей лампочкой и пугающее Трейси своим пристальным взглядом всякий раз, когда она оставалась ночевать у подруги и пробиралась ночью в туалет.

Комната Оливии представляла собой переоборудованный чулан, довольно просторный. Сэл, отец Оливии, был столяром. Родитель соорудил для дочери встроенную кровать и комод, над которым навесил полки таким хитроумным способом, как если бы он жил в Нью-Йорке и имел доступ ко всем идеям от «Айки»[15], связанным с экономией места в доме. У Ливи были собственные лари для книг, собственный телефон «Принцесса» и даже высокие вешалки для зимней одежды. Но от этого чулан не переставал быть чуланом. У Джои была двухъярусная кровать, музыкальный центр, красное жесткое ковровое покрытие, полки для бейсбольных призов и фотографий, стены для постеров и большой письменный стол, над которым висел массивный, богато украшенный серебряный крест, доставленный, возможно, из самого Ватикана. У его телефона была подсветка, и он мог использовать ее и качестве ночника Словом, ее брат ни в чем не знал отказа.

Трейси помнила, как однажды, вернувшись из школы, Оливия не нашла свою любимую собаку. Ее родители заявили, что их терпение лопнуло и они больше не намерены были мириться с этой Пиклс, которая только и делает, что роет ямы в цветнике. В отсутствие дочери, воспользовавшись обеденным перерывом, Сэл отвез собаку к ветеринару, где ее усыпили. Когда Оливия стала кричать, Анна Мария ударила ее, а затем закрыла окна и принялась выдавливать лимоны для лимонада, приказав Оливии заткнуться. Анна Мария говорила ей, что ее услышат все соседи, что Пиклс была грязной и линяла и что, скорее всего, вызывала у Оливии аллергию, но дочь продолжала кричать, пока ее не стошнило.

После ужина Анна Мария и Сэл закрывались у себя в спальне и вдвоем смотрели телевизор, в то время как Джои и его друзья причесывались перед зеркалом в ванной комнате или забавлялись тем, что дразнили Оливию. Трейси подозревала, что там происходили вещи и похуже. Но для родителей Джои был непогрешим.

Чтобы привлечь к себе хоть немного внимания, Оливии просто необходимо было стать графиней.

Холли этого не понимала. Этого не понимал никто, кроме Трейси.

Трейси помнила, как она помогала Анне Марии выйти из поезда в Монтеспертоли[16], куда они приехали на свадьбу Оливии. Анна Мария твердила о бесстыдстве Оливии, заказавшей белое платье.

— Я знаю ее лучше, чем ты, — внезапно произнесла Трейси после довольно продолжительной паузы. Кого именно, было понятно и без имени.

— Ясное дело, — согласилась Холли.

— Я не об этом. У нее была тяжелая жизнь.

— Как и у всех нас, Трейс. Но мы не докатились до «Свет мой, зеркадьце, скажи...».

— Ты ей завидуешь.

— Несомненно, — отозвалась Холли, — а может, и нет. Что бы я ни говорила, это между нами. Я не собираюсь поганить круиз. Я ей за него благодарна.

Трейси посмотрела на свои водонепроницаемые часы с двойным циферблатом. Она всегда могла узнать, который час дома.

— Фургон придет через сорок пять минут. Как ты думаешь, они вернулись?

Трейси и Холли направились в свою комнату, чтобы собрать зубные щетки и пижамы.

— Пока их нет, Трейси, — внезапно произнесла Холли, положив руку на плечо подруги. — Можешь не сомневаться, что все, сказанное мной об Оливии, не имеет никакого отношения к Кэмми.

— Смотрите! — раздался голос Кэмми, которая в этот момент ворвалась в комнату. — Смотрите, что мне купила тетя Оливия! Только не начинайте! Для меня это действительно ивжно...

Трейси и Оливия переглянулись поверх головы Кэмми. Затем Трейси ахнула, увидев на запястье дочери изящный браслет, похожий на толстенную проволоку, украшенную рядом темно-синих сапфиров. Камни, среди которых не было днух одинаковых, располагались в глубоких гнездах и, казалось, светились изнутри.

Трейси и представить себе не могла, сколько это стоило. Ее никогда не тревожили огромные коробки итальянского кашемира и кружевного белья, которые Оливия регулярно присылала Камилле. Это было приятно; это было экстравагантно; это было на расстоянии. Сейчас, глядя, как они вместе склонили темные головы над демонстрируемым Кэмми браслетом, она почувствовала старую занозу, шевельнувшуюся в сердце и угрожавшую превратить его в кровоточащую рану. Оливия превзошла ее. Она никогда не могла тягаться с Оливией.

— Купила свои опалы, Лив? — поинтересовалась Холли.

Ливи кивнула.

— Вы себе и представить такое не можете.

Не в силах удержаться, Трейси и Холли склонились над бархатным футляром в руках подруги. Ливи медленно открыла его. Камни, большие и маленькие, овальные и квадратные, как крошечные планеты рыжего, огненно-персикового и зеленого цвета, сверкали на черной бархатной подушечке.

— Что ты будешь с ними делать? — изумилась Трейси. — У тебя уже больше драгоценностей, чем у королевы-матери.

— Серьги, подвеску, может быть. По-настоящему большую брошь. Мне их придется куда-то отправить. Я в Чикаго никому не доверяю. Я знаю одного человека в Монтеспертоли. Виргинские острова славятся своими опалами, — произнесла Оливия, — мимо них нельзя пройти. Это все равно что побывать в Италии и не привезти домой вина.

Женщины почтительно примолкли. В своем умбрийском поместье Франко Монтефалько разливал изумительное вино и оливковое масло. Но Оливию ничуть не смущали разговоры о ее прошлой жизни. Если она и соблюдала траур, то это был ее собственный траур. Ее тело окутывал черный саронг, но кожа, которая виднелась в вырезе купальника, была безупречной, упругой, изысканно-бежевого цвета древней слоновой кости. Она ничем не напоминала болезненно-белую зимнюю кожу, много месяцев не видевшую солнца.

— Я знаю отличного ювелира на Раш-стрит,— сказала Трейси.

— Неужели?

— Да, на нашу двадцатую годовщину он сделал для меня кольцо по рисунку Джима. Ты можешь к нему зайти.

— Возможно, я так и сделаю. Я теперь опять американка, — ответила Оливия. — Спасибо. Я не хочу показаться снобом.

— Хотя ты и есть сноб. — Холли сморщила нос, и они с Трейси расхохотались.

— Грешна, — ответила Оливия.

— Ты тут, похоже, прибарахлилась, девушка. — Трейси повернулась к Камилле.

— Женщина должна иметь приличные драгоценности, мама. Это вечная истина.

— Которую ты только что придумала, — поддразнила ее Трейси.

— Трейси, я не видела свою крестницу восемь лет. — В голосе Оливии звучали искренние умоляющие нотки. — Конечно, мне хочется ее побаловать.

— Она и моя крестница тоже, и я видела ее вчера, — подключилась Холли. — Меня такое желание не посетило. Она вела себя, как настоящая стерва, потому что ее мать — подумать только! — слишком медленно вела машину. — На лице Холли появилось выражение деланной ярости. — Признавайся, Кэм, ты иногда обращаешься с матерью, как королева со своей подданной. Зловредная королева.

Кэмми показала ей язык и ответила:

— Грешна. Но, тетя Холли, — тут же добавила девушка, щекоча ее под мышками, так что Холли была вынуждена шлепнуть ее по руке. — Ты же связала мне кашемировый свитер на Рождество. Такой красивый и теплый, что мне после этого уже практически не понадобилось пальто. И такой же дорогой, как и браслет, если посчитать время.

Холли смягчилась и, приблизившись к крестнице, натянула ей на нос кепку.

— Что бы вы ни говорили, с собой это брать нельзя, — занервничала Трейси. — Нам придется попросить этого человека... он где-то здесь... организовать экспресс-доставку браслета домой.

— Ни за что! Я его не собираюсь снимать! — заявила Кэмми.

— Я бы не стала доверять такую ценную вещь службе доставки, — вмешалась Оливия. — Пожалуйста, Трейси, позволь ей носить его. Нам не следует прятать красивые вещи, убирать их с глаз долой. Они должны быть на виду, как, например, жемчуг должен дышать. Посмотри, как прекрасно он смотрится у нее па руке. Он изумителен и очень подходит к ее новому купальнику и волосам...

Купальник тоже был подарком Оливии — целая унция лазурного материала, к счастью, прикрывающего самые важные расселины и холмики. Усилиями Дженис и Оливии к концу следующего семестра Камилла будет ходить вообще голой.

Приличия ради Трейси запротестовала:

— Оливия! Если ты собираешься дарить ей такие...

— Я ничего не подарила ей на девятнадцать лет, — перебила ее подруга.

— А чек на тысячу долларов? И это было всего месяц назад!

— На колледж, мама! — возразила Кэмми.

— Но это был не подарок! Подарок — дань красоте! Франко часто любил это повторять, — опять вмешалась Оливия. — И я, кстати, тоже беру драгоценности с собой. Кто знает, можно ли положиться на этого трактирщика.

Снаружи донеслось блеяние фургона.

— Я еще не расчесалась и не приняла душ! — взвыла Камилла.

— Все равно тебе придется запачкаться, — ответила Трейси. — Это... лодка. Кроме того, если мы не отправимся прямо сейчас, то наверняка опоздаем. Ты не хочешь одеться, Лив? — спросила она, хватая свой чемодан.

Оливия лениво улыбнулась.

— Зачем? — поинтересовалась она.


Мужчины отправились в бордель. Они и в прошлый раз сюда приходили. Видимо, во время таких заданий Эрнесто любил посещать подобные места. Он хвастал, что каждый раз берет по меньшей мере двух девочек. Слово «двух» было трудно не понять. Карло был женат, но все равно приходил сюда.

Унылый взгляд юноши скользнул по убогому убранству заведения. Долгие годы оргий и кутежей наложили на него свой омерзительный отпечаток. Сама постройка представляла собой жалкую лачугу, сколоченную из досок разной длины, напоминающих обломанные зубы; поверх толя, покрывающего крышу, была прибита дешевая разнокалиберная дранка. Земляной пол выглядел так, как будто его иногда скоблили. Зато бар мог похвастать великолепной оцинкованной стойкой и обтянутыми затертой кожей табуретами. Выбор напитков ограничивался безымянной прозрачной жидкостью, которую наливали непосредственно в стаканы, минуя стадию миксера, и, что было довольно неожиданно, имбирным пивом, лично сваренным хозяином заведения.

Многие девочки были настолько юны, что им становилось плохо от крепких напитков, поэтому, прежде чем вести проституток наверх, их поили имбирным пивом.

Никто из них, размышлял молодой человек, еще не дорос до такой жизни. До такой жизни невозможно было дорасти. Зато она гарантировала преждевременную старость. Все эти девочки, представительницы разных национальностей, были похищены. Он понятия не имел, как они оказались на острове. Он даже не знал, как этот остров называется. Похоже, что в глубине острова, среди деревьев, располагались дома, между которыми горели лампочки, что-то вроде рождественских гирлянд. Но они с Эрнесто и Карло дальше этого места на берегу не ходили. Юноша сидел здесь уже несколько часов с книгой в руках и ждал своих спутников.

Одна из девочек, белокурая, совсем ребенок, уже три раза подходила к молодому американцу и о чем-то умоляла его на языке, напоминающем голландский. В прошлый раз юноша заплатил за то, чтобы просто посидеть с ней в ее комнатушке полтора на два метра. Он дал ей карандаш и попросил нарисовать ему карту. Но девочка была очень напугана и, как он подозревал, уже успела чем-то заразиться. Все, на что она была способна, это прижиматься к нему и плакать, повторяя что-то вроде «мутти, мутти...». Юноша решил, что это слово наверняка означает одно и то же на всех языках мира. Он гладил девочку по голове и жалел, что не знает, как выкупить ее и отправить домой. Возможно, ему удалось бы найти где-нибудь переводчика, например, на курорте. Но потом пришел хозяин, причем раньше, чем истекло оплаченное им время, и, угрожая пистолетом, приказал девочке спуститься вниз.

Юноша подумал, будет ли она еще здесь, когда они вернутся, передав товар. В прошлый раз здесь была еще одна молоденькая девочка, белокурая, как и эта, только повыше и постарше. В этот раз ее нигде не было видно, похоже, она исчезла. Женщина — судя по всему, жена хозяина — была добра к нему и называла его Брэд Питт, потому что он был коротко острижен. В ее отношении проскальзывало что-то материнское. Но когда он жестами попытался разузнать о той белокурой девушке, она нервно отмахнулась от него. Было ли на свете место хуже этого, где девочки с пустыми от страха глазами исчезали, как только исчезала их свежесть? Наверное, всегда можно найти место еще хуже. По крайней мере, здесь он видел, как женщина по имени Алита смазывала бальзамом растрескавшиеся губы девочек и прикладывала завернутый в полотенце лед к кровоподтекам у них на шее.

Почему он вообще думает о ней? Юноша попытался утешиться мыслью, что ее жизнь в любом случае загублена. Или что-то в ней напомнило ему о сестре?

Они все пропащие. И он пропащий. Это болото засосало его. Высшей точкой его жизни была поездка на чемпионат штата по легкой атлетике, где он соревновался в прыжках в длину. Мать плакала от гордости. Отец, который когда-то был запасным в олимпийской сборной по комбинированному плаванию, удовлетворенно кивал.

Интересно, когда же появятся его партнеры? Сейчас ему хотелось только одного — завернуться в свой спальный мешок и противомоскитную сетку и уснуть, устроившись в ложбинке возле лодки.

Юноша не занимался сексом с проститутками. До сих пор он спал только с тремя женщинами. Одной из них была порядочная девушка из Сальвадора, другой — американка, с которой он познакомился на пляже. Третья — девушка, в которую он влюбился в то лето, когда она окончила школу. У этой девушки была собственная лошадь, и, по слухам, дошедшим до него, она сейчас училась в колледже в Массачусетсе. Она ему говорила, что всегда хотела учиться в Массачусетсе, чтобы через окно можно было любоваться волнующимся морем. Они выросли практически вместе на реке Гудзон, на севере штата Нью-Йорк.

Юноша сидел у барной стойки, потягивал джин из стакана с засахаренным ободком и курил с того самого момента, как Эрнесто и Карло взобрались по узкой лестнице наверх. На потолке раскачивалась лампочка, подвыпившие посетители хохотали. Он был сыт всем этим по горло и решил, что встреча с человеком, который представился им как мистер Шеф, будет для него последней.

С Шефом, крупным мужчиной, в жилах которого, видимо, текла кровь как американских индейцев, так и выходцев из Африки, они познакомились где-то между Нью-Йорком и Гондурасом. Это произошло у берегов безымянного острова, немногим отличавшегося от поросшей низкорослым кустарником кучи камней, на сигарообразном судне, которое, как было известно молодому человеку, стоило не одну сотню тысяч долларов. Оно скользило над водой под шепот мотора, почти не касаясь ее поверхности. Их груз, хранящийся в отсеке для рыбы, был упакован в резину, а затем еще раз обернут брезентом, прежде накрывавшим двигатель. В обмен на груз Шеф безмолвно вручил им толстые пачки денег, завернутые в водонепроницаемую пленку, и умчался к пустынному месту на побережье, чтобы передать груз человеку, который изначально и вовлек юношу в эту схему. Этот человек был юристом, знакомым его отца. Юрист отвез товар в свой дорогой дом на Лонг-Айленде, а затем в город. Там, на расстоянии многих тысяч миль от полей Сальвадора, где выращивают мак, он продал его людям в кричаще ярких костюмах.

Юноша был уверен, что, когда они будут возвращаться назад, Карло и Эрнесто его убьют. Но они этого не сделали. Вероятно, его спасло то, что он говорил по-английски и вообще вел себя тихо. А может, они посчитали, что при столкновении с пограничниками или береговым патрулем, без документов и на катере, выкрашенном черной краской для внутренних работ, он им пригодится. На обратном пути мужчины смеялись и пили, а потом, обкурившись до умопомрачения, отключились. Молодому человеку пришлось встать к штурвалу и вести катер всю ночь, а затем день и еще одну ночь — совсем как в одной из сказок, которые он читал своей сестренке, когда та была маленькой. После того как они прибыли назад, в Санто-Доминго, и острым штырем пробили дыру в днище иолы, чтобы затопить ее, молодой человек надел водолазный костюм. Эрнесто и Карло, сильные и ловкие, как морские котики, всегда добирались до берега вплавь, хотя до него порой бывало не менее полумили.

Когда придет время, они найдут еще одну иолу, или моторную лодку, или небольшое парусное судно — возможно, на этот раз без хозяина, — и тогда не будет необходимости никого убивать. Разделив деньги, они расстанутся. По истечении определенного срока на почтовый ящик, находящийся на почте возле пансионата, где молодой человек жил в относительной — по стандартам Санто-Доминго — роскоши, Эрнесто пришлет очередную записку и деньги на перелет в Гондурас. В промежутках между получением записок молодой человек нырял и гулял по окрестностям. Он наслаждался тишиной и пышной растительностью. Люди здесь были дружелюбны.

Юноша вспомнил, как однажды вечером, когда только начал спадать изнуряющий зной, он возвращался с пляжа в летний дом своих родителей в Хэмптонсе. Навстречу ему по той же дороге, покрытой мелким, как пыль, песком, шел друг его отца. Они поздоровались, кивнув друг другу, и уже почти разошлись, как вдруг мужчина окликнул его. Молодой человек обернулся.

— Чем ты занимаешься? — поинтересовался приятель его отца. Юноша пожал плечами. — Ты не учишься. Твой отец говорил, что ты нигде не работал больше месяца подряд.

— Возможно, он прав, — ответил молодой человек.

— Я вижу, ты не любишь болтать. Ты нелюдим. Быть может, тебя заинтересует возможность заработать по-настоящему большие деньги?

— Как?

— У меня есть товарищ, а у него небольшой бизнес. Это не для... — он вдруг заржал. От одного воспоминания об этом смехе у молодого человека по спине поползли мурашки. А тот, криво улыбнувшись, продолжил: — Это занятие не для слабонервных, но относительно безопасное. К тому же ты получишь шанс отделаться от мамочки и папочки и увидишь что- то новое...

— Что от меня требуется?

— Все подробности узнаешь чуть позже. Встретимся на следующей неделе в Цирцее, скажем, во вторник в час. Тогда и поговорим. Для начала подстригись.

Молодой человек пришел на встречу с ним. Он и сам не знал, почему решился на это, но его уверенность окрепла, когда тем же вечером, после случайной встречи на пляже, он услышал, как отец обсуждал с другом «будущее мальчика».

— Сейчас его очень трудно рассмотреть, — говорил отец под аккомпанемент позвякивающих в стакане кубиков льда, — нам бы мог помочь только микроскоп, поскольку шрифт слишком мелкий.

Юноша подстригся и, невзирая на духоту, надел кашемировый свитер с высоким воротом, а поверх него еще и спортивную куртку. И когда друг отца сообщил ему, в чем заключается его «небольшой бизнес», молодой человек понял, что каким-то отдаленным участком своего мозга он знал об этом уже очень давно. Принимая предложение, он презирал себя.

Теперь в его чистой и просторной комнате на изрезанном ножом столе стояла ровная шеренга книг, с обеих сторон поддерживаемая красивыми, отполированными морскими волнами камнями. За одной из книг, внешне ничем не отличающейся от двенадцати других в этом ряду, на стене была метка. Под этой меткой в штукатурке находилась крошечная квадратная выемка, которую молодой человек замазывал и закрашивал заново после каждого своего путешествия. Внутри маленькой квадратной ниши в пакете для бутербродов лежали семь тысяч долларов. С этими деньгами, дополненными его долей с нынешнего улова, молодой человек намеревался поселиться в Мисоле[17] штат Монтана. Ему это местечко казалось неплохим.

К тому времени, когда в почтовый ящик возле общежития еще раз упадет записка, молодого человека уже не будет на острове.


«А капитан по-своему привлекателен», — думала Оливия. Он уже начал лысеть, но был подтянут и опытен, как и ее Франко. Внешность молодого человека, говорившего с французским акцентом, тоже производила впечатление. Мышцы рук и спины отчетливо вырисовывались под изорванной рубашкой, когда он с легкостью забрасывал ковровые сумки и ее мягкий чемодан — у Оливии не былоковровой сумки — в небольшую моторную лодку. Оливия заметила оценивающий взгляд, которым он окинул Кэмми, и то, как девушка невозмутимо посмотрела на него в ответ и неторопливо отвела глаза в сторону, демонстрируя подчеркнутое безразличие. Однако в этомОливия сомневалась. Это был самый известный прием, и, видимо, Кэмми им активно пользовалась. Оливия, разумеется, понимала ее. С такой фигурой... и такими глазами! Но от ее внимания не ускользнуло и то, как Ленни едва заметно покачал головой и молодой человек в знак согласия опустил голову. Несмотря на то что Кэмми была совершеннолетней, капитан, судя по всему, не приветствовал заигрывание с дочерями таких свирепых матерей, как Трейси.

Лодка доставила женщин на яхту. Она была прекрасна; больше, чем та, на которой они с Франко бороздили Средиземное море вместе с друзьями, семьей Антонини, и не уступала ей в роскоши.

— Какой чудесный воздух, — произнесла Оливия по-французски.

Молодой человек оживился.

— Parlez-vous francais[18]? — поинтересовался он.

— Pas mal[19] , — ответила Оливия.

— Добро пожаловать в наш дом, который на ближайшие десять дней станет и вашим домом, — галантно обратился к ним Ленни. — Прежде чем мы снимемся с якоря и поднимем бокалы, знаменуя начало нашего путешествия, я хочу провести с вами обязательную ознакомительную экскурсию.

Они быстро отнесли вещи в каюты и собрались у ящиков со спасательными жилетами.

— «Опус» — это тримаран, — сообщил им Ленни. — Возможно, вы лучше знакомы с катамаранами, у которых только два корпуса. У «Опуса» три корпуса из стекловолокна. Так что на самом деле это монокорпусное судно с двумя небольшими вспомогательными корпусами. И если вы услышите, что мы говорим о нашем судне в женском роде, не подумайте, что мы женофобы. Это просто традиция, обычай. Как только мы выйдем в море, все веревки на борту превратятся в лини. Когда же прозвучит команда «отдать швартовы», знайте, что это очень древнее выражение. Наш язык особенный, он такой же, как и сленг, на котором говорят пилоты с авиадиспетчерами. Мы пользуемся специальной терминологией, даже когда беседуем друг с другом. Это уже вторая натура. Вот грот-парус, а вот парус, который мы называем дженни[20]. Ради вас мы поднимем их в открытом море и некоторое время пройдем под парусом, выключив двигатели. Кто-нибудь из вас раньше ходил под парусом?

— Я плавала на моторных яхтах. С друзьями, которые на них и жили, а также на нашей собственной маленькой яхте, — сообщила Оливия. — Я любила спать наверху. На палубе были гамаки под навесами.

— У нас есть гамаки, но нет навесов, — ответил Ленни. — Однако дождя не предвидится.

Трейси подняла вверх палец.

— У моего дедушки был «Хоби Кэт»[21]. Моей дочери тоже приходилось плавать на яхте. Сможет ли она поплавать с аквалангом? У вас хватит снаряжения? Извините, я о ней не предупреждала, но она тоже дипломированный дайвер. Мы взяли с собой наши удостоверения.

— Конечно, — с готовностью произнес Ленни. — По пути в Гренаду мы зайдем на остров Норман. Это настоящий остров сокровищ, с которого Роберт Луис Стивенсон написал свою книгу. Его дед ушел в море, будучи юнцом, и говорят, что Стивенсон практически переписал дневник своего предка. Вы сможете опуститься в подводные пещеры, а затем подняться на поверхность, чтобы увидеть вырезанные пиратами имена на стенах. Говорят, что в одной из этих стен до сих пор хранится испанское сокровище — сундук с золотыми слитками и гербом королевы Изабеллы на крышке.

— Все кому не лень твердят о сокровищах. Я не хочу сказать, что в этом нет ни слова правды, — вмешалась Кэмми. — Может, как раз мы и найдем их, тетя Лив? И купим себе остров...

Холли поморщилась.

— Ты думаешь, что эта мысль никому, кроме тебя, не приходила в голову?

— Тетя Холли! Вы будете без ума от собственного острова... Вы бы смогли держать на нем целую футбольную команду. Но не маленьких мальчиков. Большихмальчиков! — принялась поддразнивать ее Кэмми.

— Закройся, — покраснев, ответила Холли. Ее отношение к футбольным тренерам сыновей было предметом постоянных шуток.

— Кое-кто так и поступает, — невозмутимо продолжил Ленни. — Я имею в виду приобретение островов. Некоторые из них островов принадлежат миллионерам-отшельникам или кинозвездам. У Сидни Пуатье[22] есть остров. Он родился, кажется, на острове Кэт. И у Мела Гибсона есть остров. Актер построил там собственную церковь. На этих островах нельзя высаживаться — за исключением тех случаев, когда вас пригласили или когда необходимо укрыться от шторма. Здесь это святое. Если кому-то нужна помощь, обычные правила не действуют.

— Откуда вы знаете, какие из островов обитаемые? — поинтересовалась Кэмми.

— Из карт, — ответил Ленни. — Но проблема в том, что со временем все меняется. Есть один остров... Кажется, Соленый остров... Так вот, на нем была целая колония домов, а теперь они все заколочены. Правительство продавало их по пятьдесят долларов. Жаль, что я так и не купил себе один из них. После сильных ураганов люди частенько бросают свои жилища. Иногда они просто уезжают. Уезжают, оставляя дома стоимостью в миллионы долларов ящерицам. Только представьте себе!

Без всякого перехода Ленни принялся рассказывать им о спасательном снаряжении. Оливия перестала слушать, отдавшись чувственному покачиванию судна. В конце концов, капитан сам сказал, что все это на всякий случай. Вряд ли это кому-нибудь понадобится. Они просто следуют инструкции.

Трейси подобралась, энергичная, как охотничья собака. Учителя средней школы всегда отличались послушанием.

— Это сигнальные ракеты, — продолжал Ленни, — чтобы привлечь внимание, если мы вдруг отравимся моей стряпней. Все сиденья на судне — это плавающие подушки. Теперь передатчики. Портативные УКВ-передатчики. Мы можем связаться друг с другом и с другими судами, находящимися неподалеку. Однополосные передатчики. Тут есть каналы на любой вкус — от аварийного вызова до сплетен. Вот GPS, хотя они вам, скорее всего, не понадобятся. В этом шкафчике хранятся аккумуляторы. Тонны аккумуляторов. Они все новые. Однополосные и портативные передатчики работают от аккумуляторов. Если их подвесить, они могут работать даже от солнечной батареи. Кое-какую связь вы получите. Спасательные жилеты лежат вот здесь. Мы всегда носим обувь, чтобы не поскользнуться. А это аварийный радиомаяк. Если вам придется спасаться в надувной лодке или мы просто устанем от вашего общества и отправим вас за борт, включите его и бросьте в воду. Он покажет, где вы находитесь, и кто-нибудь обязательно вас подберет. Шучу. — Ленни ухмыльнулся. — Лекция почти окончена, детки. Надеюсь, новые знания вам никогда не пригодятся. Вот здесь пляжные полотенца. Вот солнцезащитный крем. Если он у вас закончится, у нас есть любой крем, какой только можно найти под... хм... солнцем. На самом деле он вам просто необходим. Он нужен даже тем, у кого смуглая кожа. Здесь аптечка первой помощи: бинты, компрессы, антибиотики и обезболивающие средства, которые нам иметь не положено...

— А как люди попадают в настоящую беду? Например, падают за борт? — спросила Кэмми.

— Ну, — замялся Ленни, — пусть это прозвучит грубо, но большинство выловленных утопленников оказываются с расстегнутой ширинкой, потому что люди пытаются влезть на борт и отлить, а вместо этого ныряют. Движение судна почти незаметно, но скорость у него очень приличная. И если вы попадете под днище, то вам может отшибить голову лопастью.

Интонации Ленни изменились, предвещая окончание речи, и Оливия опять прислушалась. Он описывал боковые корпуса тримарана, крылья, где они держали аварийный запас продуктов, ножи и консервные ножи, водонепроницаемые коробки с шоколадом, хранящиеся в отсеках с плоскими дверцами, закрывающимися снаружи на крючок.

— Я только попрошу вас оставить в покое вот эту коробку, — с величайшей серьезностью произнес капитан, указывая на небольшой белый шкафчик, запертый на висячий замок. — Здесь хранится мое аварийное снаряжение. Относительно всего остального, то судно в вашем полном распоряжении.

От женщин не ускользнуло, что в какой-то момент во время осмотра крыльев голос Ленни изменился. Между ним и Мишелем, уставившимся на свои потертые мокасины, возникло мимолетное напряжение.

— Как бы там ни было, — кашлянув, продолжил Ленни, — мы начинаем каждое плавание на «Опусе» с тоста. Чистое «Моэт» или «мимоза»?

Только Трейси высказалась в пользу шампанского, разбавленного апельсиновым соком. Принимая бокал из рук Мишеля, Оливия прикоснулась к его ладони длинным безупречным пальцем. Молодой человек не отдернул руку. Он улыбнулся, продемонстрировав ряд белых, идеально ровных зубов.

— Мам? — вопросительно окликнула Трейси Камилла. Трейси кивнула, и Кэмми тоже взяла бокал шампанского.

— Эта девушка — ваша сестра? — обратился к Оливии молодой человек с французским акцентом.

— Она дочь моей подруги Трейси. И еще Кэм — моя крестница. Но я думаю, она вся в меня, — ответила Оливия. — Я знаю, что это невозможно. Но ее дедушка, отец Трейси, темноволосый итальянец. Американец итальянского происхождения. В отличие от моего мужа. То есть покойного мужа.

— Примите мои соболезнования, — произнес Мишель. Чтобы заполнить паузу, он продолжил: — В такую теплую погоду вам хотя бы иногда следует спать на батуте — это наша разновидность гамака. Я так и делаю. Незабываемые ощущения...

Это было так неожиданно и приятно. «Он ухаживает за мной? — подумала Оливия. — Видимо, он понимает, что Камиллы ему не видать». Не то чтобы она собиралась этим воспользоваться, но, видит Бог, все может случиться. Ведь то, что происходит на островах, здесь и остается? Именно так говорят о здешних островах американцы. Оливия покосилась на Трейси и Холли. Теперь она тоже американка, а не графиня де Монгефалько. Вдова в сорок два года. Богатая вдова, хотя это не имеет никакого значения. Всего через месяц после смерти Франко она отправилась в спа-круиз. Через две недели уединения она помолодела лет на пять, если не на десять. При этом она выглядела естественно, а не напоминала эти жуткие кабуки-персонажи, на каждом шагу встречающиеся в Париже. Доктор оказался чародеем. Оливия была изолирована от внешнего мира, у нее даже не оставалось времени на то, чтобы ответить на настойчивые письма Трейси, пересылаемые ей управляющим виллы.

Как и все итальянцы, Франко проявлял чрезвычайное терпение и обожал все ее морщинки и складочки. Не все мужчины, однако, таковы. К тому же одиночество вовсе не входило в планы Оливии.


Ленни решил воздержаться от выговора до конца плавания.

Какие-то консервные ножи. Они их купят на Сент-Джоне[23] хотя он и предпочитает американские ножи. Но он не мог понять, как Мишель, которого он обучил, как родного сына, мог совершить такую глупую ошибку. В море нет универмагов, втолковывал он Мишелю. Только плавучие магазины, где проходящие корабли могут пополнить запасы рома, крекеров и сладостей. Это было первое, что он сообщил Мишелю. Он зачитывал молодому человеку отрывки из популярного романа, в котором голодающий герой жалеет, что у него нет камня, чтобы наточить нож, и пища, которую он держит в своих руках, остается недоступной, как мечта.

Мишель знает, что консервный нож может спасти человеку жизнь.

Самый маленький и, по мнению многих, самый милый из трех основных островов архипелага.

Без консервного ножа мужчина или женщина может изрезать кисти рук, безуспешно пытаясь открыть банку с бобами и в отчаянии колотя по ней, как это делал незадачливый книжный герой.

И все же Ленни решил повременить с упреками.

Насколько он мог судить, во всем остальном Мишель потрудился на славу, пока они с Мехерио лежали обнаженными под абрикосовым пологом своей кровати, а затем ныряли, плескались и хохотали под заунывные песни Вилли Нельсона, тоски которых они не разделяли. Малыш Энтони уже начал ползать, и, когда они в очередной раз занялись любовью, он приподнялся и заглянул к ним в постель. Обнаженные родители приняли маленького дельфинчика в свою компанию.

— Тебе нравится наш малыш? — засмеялась Мехерио. Ленни поцеловал ее мягкую грудь. — Быть может, тебе хочется иметь еще одного, точно такого же?

— Конечно, — ответил Ленни, — как только ты захочешь.

— Некоторые малыши рождаются тогда, когда они этого хотят, — произнесла Мехерио, положив руку на свой упругий живот, который слегка округлился. Ленни заметил это только сейчас. — Вот тут сидит малыш, который месяцев через пять запросится наружу, чтобы посмотреть на своего папочку.

Ленни чуть не умер от радости, охватившей все его существо.

— Ты слишком стар, чтобы иметь много сыновей, — сказала Мехерио, — но один ребенок — это не семья.

Ленни знал, что Мишель считает Мехерио лакомым кусочком, женщиной, соблазнившей его своими саронгами и мешковатыми джинсами. На самом деле она свободно говорила на четырех языках и наряду со своими сестрой и братом получила великолепное образование. Об этом позаботился их отец, англичанин-миссионер, сдержанность которого порой доходила до смешного. Артур Мидвел умер два года назад, и Мехерио до сих пор оплакивала отца. Его любовь к детям проявлялась в том, что он их учил — другие проявления ему были просто недоступны. Веселый, уравновешенный характер и любовь к музыке Мехерио унаследовала от матери, Селы, которая продолжала жить счастливо, хотя и в одиночестве, на острове Сент-Томас. Так что у Ленни и его жены было в распоряжении множество способов доставлять друг другу радость и все основания рассчитывать на счастливую и спокойную старость.

Он был благодарен Мишелю и не собирался его бранить. Насколько он мог судить, в этом плавании им повезло с пассажирами. Две из них приходились студентке крестными, а высокая пассажирка была ее матерью. На лице Мишеля, просиявшего при виде девушки, он прочитал выражение благоговейного ужаса. Ему было жаль парня. Ленни не сомневался, что, если молодой человек хотя бы прикоснется к ней, ее мать просто разорвет его. Что ж, им предстоит легкий и приятный рейс. Он приготовил и заморозил вегетарианский чили, грибной Строганов и несколько тортов килайм[24]. Сегодня он приготовит рулетики из тушеного тунца, овощи и соте под арахисовым соусом, а также слоеные пирожные с горьким шоколадом и ромом, которые его научила стряпать Мехерио. Надо будет запустить блендер. Ленни взглянул на монитор компьютера. Попутный ветер, по крайней мере, до конца недели, ясное небо.

Ленни любил свою яхту.

Он сделал новую запись в бортовом журнале: «Остров Норман. Завтра погружение у рифа Сумасшедшая и пещеры. Погода хорошая».


Мишелю было совершенно очевидно, что девушка не в настроении и что это не имеет никакого отношения к ее спутницам. Она немного раздраженно отвечала на вопросы матери (но если честно, он вел себя с матерью точно так же) и ласкалась к тетушкам. Но большую часть времени она держалась особняком. Он улучил момент, когда девушка, опершись о борт, невидящим взглядом всматривалась в линию горизонта. Ленни называл это «километровым взглядом». Мишель заговорил с ней, и она отвечала вежливо, но сдержанно— короткими предложениями из двух-трех слов. Вероятно, она всего лишь изнеженная девчонка из богатой семьи, которая считает ниже своего достоинства общаться с бездельником-островитянином. И все же он не мог оторвать от нее глаз. С прямой спиной и опущенными плечами, она даже по палубе шла, как маленькая королева. А когда она на него смотрела, то в ее пристальном нзгляде не было и следа деланного кокетства. Однако уже в следующее мгновение девушка криво улыбалась, как будто его вид досаждал ей. Может, он казался ей стариком и вызывал у нее отвращение столь очевидным избытком внимания ко всем ее перемещениям? Что ж, действительно, здесь, в открытом море, он и состарится. Странно, что ее так интересует судно и все, что Ленни о нем рассказывал. Чего стоят вопросы о балансировке крыльев и объеме двигателя!

Может, она лесбиянка?..

Большинство девушек на него хотя бы смотрят.

Но справедливости ради стоит отметить, что Кэм не только красавица, но и умница, образованная, не то что все эти островитянки. Если бы он избрал для себя другой образ жизни и ему уже принадлежала половина этой яхты, то, возможно, именно с этой девушкой у него завязались бы серьезные отношения, а не просто секс, как с другими. Но нет, она для него слишком хороша, и он может рассчитывать разве что на небольшой флирт. Но это должно быть по ее инициативе. Ни к чему не обязывающий секс еще никому не повредил. И Мишель принялся старательно игнорировать девушку. Обычно это срабатывало. Однако ей, похоже, не составляло никакого труда в свою очередь игнорировать его.

Тем не менее онпонимал, что это только первый день. Дальше дела могут пойти куда лучше.

Когда Кэм привстала на носки, он не смог удержаться, чтобы не представить, как эти мускулистые икры обвиваются вокруг его талии. «Ленни, — мысленно взмолился он, — отмени свой запрет». Затем Мишель наблюдал, как девушка медленно, слишком медленно втирала масло в руки, в красивые крепкие плечи, в ложбинку между грудей, где поблескивало крошечное золотое распятие. Перехватив его взгляд, она сдвинула очки на кончик носа, и он заметил, как в глубине ее угольно-черных глаз зажглись огоньки. Но этим все и кончилось. Кэм открыла книгу и с самым серьезным видом начала читать, переворачивая страницы. Мишель вынужден был скользнуть в салон, чувствуя, что ему не помешало бы сунуть в штаны лед.

Со своей стороны Кэмми пыталась понять, сколько лет этому парню с французским акцентом. Ему могло быть как двадцать, так и тридцать. И даже когда она устроила для него шоу, намазываясь маслом для загара (обычно этот трюк заставлял парней учащенно дышать), он спокойно продолжал возиться с кливером или как там его. Да пошел он! Разговаривать с ним, наверное, так же интересно, как с мокрым спасательным жилетом. Мысль о Тренте была неудержима и молниеносна, как воспоминание о разрушительном урагане, который пронесся без предупреждения. Она никогда не увлекалась афоризмами, но, Господи Иисусе, может, и есть правда в изречении, гласящем, что мужчины все одинаковы, что они сосредоточены только на своих потребностях и поэтому даже не подозревают о существовании остальной части творения.

Мишель размышлял, удастся ли ему убедить Ленни закрыть глаза на его шалости, если все пойдет хорошо и мать девушки не будет чрезмерно бдительной. Раньше Ленни всегда игнорировал игрища Мишеля, например его свидание на борту яхты с целым девичником (без участия будущей невесты, поскольку у Мишеля есть свои принципы, да и, наверное, у девушки тоже, хотя американки и англичанки достаточно раскрепощены). Еще была девушка из Германии. Она отдыхала вместе с тетей.

Страсть, бушующая в ней во время физической близости, была сопоставима только с процессом включения блендера в розетк у. А еще трогательная немолодая вдова, хотя и не такая соблазнительная и привлекательная, как странная темноволосая женщина из этой компании, но очень симпатичная, мягкая и искренняя. Тот круиз был организован по электронной почте, и она приехала с группой женщин, которых прежде никогда не видела. Мишеля не смутил ее возраст, хотя она была вдвое старше его, как не смутили и ее широкие бедра. Он привел женщину в свою каюту и занялся с ней любовью, а потом она плакала и говорила, что не подозревала, что еще способна на такие ощущения. Позже она прислала ему открытку, в которой сообщала, что вновь вышла замуж и родила ребенка. Мишель был счастлив.

Обо всем этом знал только Ленни. Его партнер вообще знал все. И он сразу догадается, если Мишель начнет обхаживать эту девушку (а ведь она здесь под присмотром не только матери, но и всех своих тетушек). Притворившись, будто он всецело поглощен работой, Мишель некоторое время прислушивался ко всем разговорам на борту. Невзирая на свою сногсшибательную внешность, девчонка оказалась всего лишь подростком.

Руки прочь. Все.

Некоторое время спустя яхта пришвартовалась в Соленой бухте. Здесь они будут до самого вечера купаться и загорать, вечером — ужин, а завтра поплывут дальше.

Трейси воспользовалась предложением Ленни отвезти ее в город и отправилась с ним, чтобы послать открытки Джиму и Теду. Мишель и Кэмми занялись дайвингом у рифа Роне, где две коралловые пещеры находились на глубине всего восьми метров. Кэмми надела водолазный костюм поверх черного цельного купальника, но Мишель смотрел на нее, как завороженный. Ее поведение ничем не напоминало повадки других женщин, которые по-дурацки пытались очаровать мужчину, приглашая его прикоснуться к себе под видом помощи. Она уверенно плыла под водой, без труда удерживаясь на одной глубине. Несмотря на детский восторг при виде лениво проследовавшей мимо них морской черепахи, Кэм, в отличие от других, не попыталась ее потрогать. Мишель показывал ей кораллы, принявшие фантастические формы минаретов и башенок жутковатых пастельных тонов, не предназначенных для человеческих глаз.

— Спасибо, — сказала Кэмми, когда они поднялись на поверхность.

— Ты хороший дайвер, — похвалил он ее.

— Я погружалась всего раз десять или около того.

— Ты прирожденная островитянка, — искренне произнес Мишель.

— М-м, конечно, — коротко ответила Кэмми.

— Ты откуда?

— Из Иллинойса.

— Я там никогда не бывал.

— Это нельзя назвать пунктом назначения, — ответила Кэмми, продолжая вытираться. — Большинство видят только аэропорт, и то изнутри.

— Я бы хотел побывать в Чикаго.

— Неплохой город. Там классный шоппинг.

«Черт, — подумал Мишель. — Тупая испорченная девчонка».

— Ты ходишь в школу?

Кэмми рассмеялась. К облегчению Мишеля, у нее был приятный смех.

— Французы так называют колледж? Да, я учусь в колледже и собираюсь стать инженером. — Вздохнув, она продолжила: — Меня ждет работа в Чикаго, в большом здании, которое ничем не будет отличаться от соседнего большого здания.

— Тебе этого хочется?

Девушка опять рассмеялась.

— Вообще-то, да. Не обращай на меня внимания. Просто кое-что не идет из головы, и поэтому я в плохом настроении.

— Это отличное место для того, чтобы забыть обо всех неприятностях,— произнес Мишель и почувствовал себя рекламным постером.

— Именно на это я и рассчитываю. — На поджатых губах Кэмми появилось некое подобие улыбки.

«Парень? Проблемы в семье?» — размышлял Мишель.

— И все-таки, почему именно инженером? — поинтересовался он, чтобы поддержать разговор.

— Ну, все говорят об «окружающей среде», которая нуждается в защите, и всех это волнует. Но ведь город — это тоже масть окружающей среды. Значит, о нем тоже надо заботиться, за ним надо ухаживать. Его развитие надо планировать. Это не так уж интересно...

— Нет, интересно, — быстро сказал Мишель. — Но ты права, никто не думает о том, что город нуждается в защите.

— Об этом сразу начинаешь думать, стоит только увидеть проекты Роберта Тэйлора, — ответила Кэмми, снимая водолазный костюм. Мишель с усилием сглотнул, что не укрылось от внимания Кэмми, которая украдкой наблюдала за ним. Нельзя сказать, что это не доставило ей удовольствия. Этот парень был... очень и очень ничего, сколько бы ему ни было лет. Он, конечно, не должен об этом догадаться... но с другой стороны, если она... Ладно, там будет видно. Осенью она сможет смотреть на Трента с его изобретательной дебютанткой и думать: «Ну и пошел ты, Трент». Возможно, она втопчет его в грязь, как жалкое насекомое.

Кэмми скользнула вниз, чтобы одеться к обеду, и вышла из каюты с мокрыми волосами, без косметики, в шортах и обычной футболке. Мишель отметил, что она ест, не стесняясь своего аппетита. Он терпеть не мог женщин, которые делали вид, что им совсем не хочется есть, и тем самым демонстрировали мужчинам свою утонченность. Позже, разделавшись с остатками торта, пассажирки собрались, словно дети, с чашками кофе вокруг камина, чтобы послушать захватывающие истории Ленни.

Но вначале Ленни объявил:

— Я хочу, чтобы вы все знали, что завтра я схожу на берег и мне понадобятся ваши паспорта, потому что мы покидаем Соединенные Штаты. Когда яхта подойдет к острову Норман, мы уже будем в британских водах. Во время этого круиза у нас будут проверять паспорта еще дважды. И если вам что-нибудь нужно, скажите мне сейчас. Впрочем, вы можете поехать со мной завтра. Договорились?

— Договорились, а теперь расскажите нам что-нибудь о пиратах, о том, как они завязывали пленникам глаза и заставляли их идти по доске за борт и все такое, — взмолилась Холли.

— Начну с того, что они не делали ничего подобного.

— Чего не делали?

— Не заставляли ходить по доске с завязанными глазами. Никто не стал бы так разбрасываться досками. Если пираты хотели кого-нибудь убить, они просто связывали своей жертве руки и ноги и сталкивали в море. Я не знаю, откуда взялась легенда о завязанных глазах и доске. Разве что эту пытку изобрели для кого-нибудь из членов экипажа, чтобы преподать урок остальным.

«Люди всегда хотят слышать одно и то же», — думал Мишель, принимаясь за мытье посуды после того, как он вежливо отклонил предложение Холли помочь ему. И если ты не слышал всего этого раньше, рассказы о таинственных островах, сотни лет передаваемые из поколения в поколение представителями самых разных культур, действительно могут заворожить. Но неужели так интересно слушать байки об изжаренном и съеденном командой моряке, о кораблях-призраках и флибустьерах? Людей разочаровывает информация о том, что современные пираты — это приблизительно то же самое, что и гангстеры в Лос-Анджелесе, а большая часть нелегальной деятельности на островах — контрабанда наркотиков.

Эти острова, начиная со времен Колумба, постепенно, год за годом, дарили миру легендарных личностей, и процесс этот продолжается по сей день. Большинство знаменитых персонажей — реальные люди. Черная Борода действительно существовал.

— Вообще-то, самые странные случаи нигде не записаны, — сообщил Ленни, когда женщины допили вторую бутылку вина. Мишель знал, что последует за этой фразой.

Ленни мог без устали рассказывать историю о паруснике «Аннабет», с которого его друга, Ли Виковски, позвали ясной лунной ночью в 1994 году. Мишель считал, что Ленни завидует Ли. Тот был прост, как дуб, но именно он, а не Ленни, увидел «Аннабет». Луна светила так ярко, рассказывал Ленни, что Ли прочитал название корабля и отчетливо увидел окликнувшего его человека. Он не смог рассмотреть его лица, но запомнил, что на нем были подтяжки.

«Моя жена захворала! — крикнул человек в подтяжках. — Вы можете помочь? Она рожает. У вас на борту есть кок?» Друг Ленни недоумевал: при чем здесь кок?

Капитан замолчал. Подождав, пока напряжение среди слу-шательниц достигнет точки кипения, он продолжил:

— Ли сообщил ему, что в армии был медиком, и добавил: «Я могу помочь, если ребенок идет вперед головкой и если еще не поздно. Она очень плоха?» — «Не думаю, — ответил человек в подтяжках, — но она в муках». Именно так он и сказал. Но «муки» — слово книжное. Сейчас так никто не говорит. И Ли обратил на это внимание.

Женщины зачарованно наклонились вперед, слушая о том, как Ли помчался вниз, схватил аптечку, острые ножницы, бечевку, одеяла и чайник, чтобы кипятить воду.

— Мне холодно, — сказала Кэмми, хотя ночь была теплой.

— Выключить кондиционер? — спросил Ленни.

Мишель, вытерев руки, достал из кедрового ящика шаль и набросил ей на плечи.

— Спасибо, — произнесла девушка, подняв руку, чтобы поправить шаль. Их пальцы встретились — его, грубые и мозолистые, и ее, нежные, как лепестки. «Черт», — подумал Мишель и нервно сглотнул. Позже Кэмми будет клясться, что она видела, как Ленни едва заметно покачал головой, и спрашивать себя, что бы это значило. Может, таким способом он корректировал поведение своего партнера? Как бы там ни было, пока ей не удавалось понять, то ли Мишель голубой, то ли ее чутье пострадало из-за Трента. Обычно она чувствовала «биохимию» прикосновения. Но этот парень обращался с ней так же, как и с ее матерью.

— Теперь ты в порядке? — спросил Мишель.

— Я всегда в порядке, но все равно спасибо.

— Короче говоря, — продолжал Ленни, — вокруг царила тишина. Ни дуновения ветерка, ни каких-либо звуков. И если бы у парусника был мотор, Ли услышал бы, как он завелся. Но когда он поднялся наверх, судна не было. Оно исчезло. Послезавтра мы будем проходить место, где это случилось. Там нет никаких естественных бухт или скал, за которыми мог бы спрятаться человек и тем более парусник. До самого горизонта перед ним расстилалось спокойное море.

— Так кто же это был?

— Вот то-то и оно. Мы тут постоянно болтаем, сплетничаем по радио и все такое, вроде водителей-дальнобойщиков. Двадцать третий канал для экстренной связи. На следующее утро Ли разбудил одного нашего общего знакомого. Кстати, он уже умер, бедняга. Сердечный приступ. В моем присутствии. Я изо всех сил пытался ему помочь. В тот год мы приобрели переносной дефибриллятор.

— Дальше, дальше! — взмолилась Холли. — Не думайте, что мне не жаль вашего друга. Мне его очень жаль, поверьте.

Ленни улыбнулся хорошо знакомой Мишелю улыбкой: он был доволен тем, что поймал слушателей на крючок и что сегодня все они будут вытягивать шеи, пытаясь разглядеть в темноте черную тень загадочного парусника «Аннабет».

— Ну, в общем, у нас есть друг, Джек Трихильо. Так вот, Ли клянется, что он по радио услышал, как задрожал голос Джека, когда тот узнал от него о человеке в подтяжках. Джек сказал: «Дай угадаю: у него рожала жена?» А Ли отвечает: «Так ты его тоже встретил? Ребеночек в порядке?» И Джек говорит, что никто никогда не встречал. Во всяком случае, в этом мире». И Ли шепчет: «О чем это ты, Джек?» А к этому времени в эфире уже были и Шэрон, и Peг, и весь остальной народ. И Джек говорит, медленно так: «Ли, этого человека нет на самом деле. То есть он был, но его уже нет. Этот корабль затонул в 1890 году. Посмотри в архивах ВО». ВО — это наша газета, «Виргинский островитянин». Так вот, Джек и говорит: «Посмотри в архивах, если не веришь. Все пассажиры «Аннабет» утонули: Чарльз Квиллен, торговец текстилем, его сыновья и их жены, его пятилетняя дочь...»

— И его беременная жена, — закончила за него Холли.

— И это было похоже на... Вы слышали о «Марии Целесте»? Когда «Аннабет» обнаружили, на ней никого не было, но стол был накрыт к завтраку, еда была еще теплой, а палуба залита свежей кровью...

— О Боже! Теперь я не буду спать! — Оливия тяжело дышала.

— А я буду! — воскликнула Холли. — И не надейся, что я соглашусь спать при свете! Это все обыкновенная чушь. Как и рассказ о домике с огоньками, который существовал в окрестностях Вестбрука до того, как он стал городом, и в котором странствующий проповедник на День благодарения вырезал целую семью.

— Я буду спать в гамаке, — заявила Оливия. — У вас есть... как вы там это называете?

— Крепежи? — спросил Ленни. — Конечно, но если поднимется волна, вы можете вымокнуть.

— Ничего, не сахарная, — ответила Оливия.

— Чьей кровью? — вдруг спросила Кэмми, уставившись на Ленни. — Мне все это кажется подозрительным. Как могли два корабля, находящиеся так далеко друг от друга, видеть одну и ту же яхту в одну и ту же ночь?

— На них напали пираты? — опять вмешалась Холли.

— Никто ничего не знает, — ответил Ленни, протирая очки. — Это самое логичное объяснение. Но, видите ли, Кэмми, это не произошло в одну и ту же ночь. Джек Трихильо видел «Аннабет» на год раньше Ли.

— Да бросьте вы! Это просто сказки для туристов. Ничего такого не было, и вы это знаете!

— Я знаю только то, что мне рассказали, — ответил Ленни и пожал плечами. — Что касается Ли, то вы с ним познакомитесь. Он сейчас работает барменом в самом знаменитом плавучем ресторане на Виргинских островах. Это большое грузовое судно, переоборудованное в ресторан. Там и потанцевать можно. Мы завтра нагрянем туда после погружения. Сами его и спросите. Ли никогда не пьет. После той ночи и капли в рот не берет. И я никогда не ловил его на вранье. Следующей весной, после того случая, он продал свою яхту и пошел работать на «Вилли Т.», названный в честь пирата Вильяма Торнтона. Что касается «Аннабет», то это не древняя легенда. Трагедия произошла не так давно, да и речь идет о вполне реальном судне. Кроме Ли, шхуну видели другие. Я лично знаком с тремя или четырьмя свидетелями. Все рассказывают одно и то же.

— Все, вы меня напугали до смерти! — воскликнула Трейси. — Кэмми, ты ложишься спать? Я никуда одна не пойду!

Кэмми и Трейси тихонько удалились в свою каюту, и через полчаса у них погас свет. В каюте Холли свет так и не включили. Мишель почистил зубы, взял книгу и улегся поверх аккуратно застеленной постели.

Затем он подумал, что надо бы проверить, как там графиня, и убедиться, что она не свалилась за борт. Бесшумно поднявшись наверх, Мишель увидел, что женщина сидела, опершись на руки и откинувшись назад. Ее длинная обнаженная спина белела в темноте, тесемки купальника были развязаны и висели вдоль спины.

— Вы в порядке? — спросил он.

— Все хорошо, — прозвучал из темноты хрипловатый голос Оливии. — Ты куришь?

— Только об этом никто не должен знать. Очень редко.

— Я тоже. У тебя есть сигарета?

Скрестив ноги, Мишель сел рядом с ней и, прикрыв зажженную спичку руками, помог ей прикурить.

— Вам бы следовало... Я никого не хочу обидеть, но вы бы надели спортивный костюм или что-нибудь в этом роде. Вы можете простудиться, — произнес Мишель.

Оливия изящно затянулась и не ответила. Она убрала с лица прядь густых вьющихся волос и взглянула на Мишеля из-под тяжелых, искусно накрашенных век. Докурив, женщина щелчком отправила окурок за борт и забавно сморщилась.

— Ничего, — сказал Мишель. — Он разложится. Я покупаю органические.

— А теперь, быть может, ты одолжишь мне свитерок? Я уверена, что у тебя их десяток.

— Конечно. — Мишель принялся стаскивать через голову свой джемпер.

— Брось, есть и другие способы согреться. — Оливия откинула одеяло, и Мишель увидел, что на ней ничего нет.

Молодой человек улыбнулся, успев подумать, что наверняка пожалеет об этом. Но он был слишком хорошо воспитан, а эта странная женщина выглядела так пленительно... Конечно, она не такая красивая, как Кэмми, которая лишила его покоя, но девушка была недоступна, а эта сама предлагала себя... Он стащил джемпер, но затем сложил его, чтобы использовать вместо подушки.

ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

Кэмми проснулась первой и принялась готовить кофе.

Ленни, уже в футболке и обрезанных джинсах, взял ее под руку и отвел в салон.

— Вам положено отдыхать.

— Здесь так красиво. На яхте. И даже воздух особенный. А откуда вода в кранах?

— У нас есть резервуары, которые мы наполняем свежей водой перед каждым плаванием. А что?

— А вы можете делать пресную воду из соленой?

— У нас есть опреснитель, но потребуется несколько дней на количество воды, достаточное для одного душа.

— У вас, наверное, соль въедается в кожу.

— Въедается, — улыбнулся Ленни. — Но моя кожа, так или иначе, пропала. Я даже не пользовался солнцезащитным кремом, пока меня не заставила жена. Она настояла, чтобы я пошел к доктору и проверился насчет меланомы, прежде чем выйти за меня замуж. Она сказала, что не возражает против старого мужа, но возражает против мертвого.

Они оба рассмеялись.

— Мне кажется, вы еще очень даже ничего.

— Мне тоже, — откликнулся Ленни. — Кем ты хочешь быть?

— Я учусь в техническом колледже.

— Трудно?

— Да нет, не очень. Мне не нравится вся остальная муть, которую мне приходится учить. Поэзия и все такое.

— Странно. К нам приезжает довольно много студентов. Они путешествуют с друзьями или родителями. И они все переживают из-за работы или учебы, — сказал Ленни.

— Хм-м-м, — протянула Кэмми. — Ну, мне-то работа гарантирована. Когда я окончу колледж, мы с папой откроем спою собственную компанию.

— Это здорово, — откликнулся Ленни. — Мне тоже нравится быть самому себе начальником. Я слишком много беспокоюсь из-за яхты. А мы хотим довести ее до совершенства. Особенно я. Иногда мне кажется, что я из-за нее сойду с ума. Это невозможно передать словами. Такой тяжелый труд, хотя иногда кажется, что наша работа — одни сплошные каникулы. Но мы любим свою работу, потому что она позволяет нам владеть этой яхтой.

— Да, но вы работаете в раю.

— У этой медали есть обратная сторона, причем темная, — улыбаясь, сообщил ей Ленни. Он пытался отвлечь внимание девушки от спускающегося в свою каюту Мишеля. Ленни мысленно чертыхнулся. То, что он своим третьим ухом слышал сегодня ночью, было неописуемо. Для Мишеля это было несвойственно. Все же первая ночь... Ленни не хотел, чтобы девочка о чем-то догадалась. Это было гадко. Он таки отвлек ее, показывая, где хранится сахар. — Здесь много людей, которые хотят использовать других или, наоборот, стремятся, чтобы использовали их.

— Совсем как в песне Анни Ленокс, — сказала Кэмми, и Ленни кивнул, хотя он понятия не имел, кто такая Анни Ленокс. — У вас есть дети? — поинтересовалась Кэмми, глядя, как душистая темная жидкость капает в чашку.

— Да, есть один ребенок, но он младше тебя, — ответил Ленни. — Он приблизительно вот такого размера. — Капитан очертил в воздухе пространство чуть длиннее полуметра. — Каждый раз, когда я даю ему крекер, он думает, что я король.

— Маленький! — воскликнула Кэмми. — Моя мама обожает маленьких! Они такие хорошие!

— Ты тоже вроде ничего.

— Знаете ли, у меня, к сожалению, тоже есть темная обратная сторона. Вот, например, моя мама и ее подруги. В школе их четверка была неразлучна. У них есть фотографии, на которых они с копнами на голове, в черных мини-юбках, эдакие католички-готки. Они называли себя «крестными матерями». Знаете фильм «Крестный отец»? В общем, они хотели быть такими бунтарками, но на самом деле были девочками-провинциалками. Я думаю, ни одну из них даже ни разу не оштрафовали за превышение скорости. Начиная хвастаться своими подвигами, они обычно рассказывают очередную историю о том, как они стучали палкой по металлической ограде доминиканского монастыря, доводя до исступления доберманов, которых держали монахи. И я над ними постоянно издеваюсь.

— Я думаю, что твоя темная сторона не такая уж и темная.

— Я могу быть и очень плохой, — продолжила Кэмми, добавляя полчашки молока в свой кофе.

— Почему?

— Ну, во-первых, это выводит мою мать из себя. Но ее невозможно разозлить. Я пытаюсь вот уже девятнадцать лег.

«С чего бы такая откровенность?» — размышлял Ленни. Затем он вспомнил, как в свои семнадцать лет ехал в спортивный лагерь и в автобусе, увозившем его из Айовы, изливал душу пожилой женщине, сидевшей рядом. Беседа в поезде с незнакомцем, которого ты больше никогда не увидишь, утешает, как и треп с барменом. Можно представить, какие истории приходится выслушивать Квинну Рейли.

— Может, тебе стоит все бросить после учебы и отправиться пешком через Австралию, или записаться в Корпус Мира, или приехать сюда и поработать на судне? А через год вернешься. Когда ты промокнешь насквозь, пытаясь в бурю опустить парус, научишься ценить теплую постель и четыре стены в родительском доме.

— Я уже подумывала о чем-то в этом роде. Вы думаете, тогда я пойму, что к чему?

— Во всяком случае, мне это помогло. Я впервые был настолько одинок. И свободен.

— Вы в самом деле попадали в ураган?

— Кто тебе сказал? — вопросом на вопрос ответил Ленни, но тут же пожалел об этом. — В урагане побывали все, кто прожил здесь какое-то время. Я видел, как ураган втягивает и себя воду, а затем скачет, как мяч, сметая на своем пути дома. Он втягивал в себя и облака. Мы же все это время находились и зоне полного штиля, наблюдая за тем, как в двухстах метрах от нас разверзается ад.

— Господи Иисусе, — выдохнула Кэмми.

— Но это же здорово! А однажды, еще до встречи с Мишелем, я служил на судне, которое попало в ТЗ-два, что означает тропическую зону низкого давления второй категории. Волны достигали шести метров. Мы просто взлетали и падали, взлетали и падали. А это был катамаран. Катамараны легко переворачиваются, потому что во время качки их подбрасывает на одном крыле. Все вокруг летало: карты, документы, еда; у шкафчиков отрывались дверцы, а консервные банки катались по всему салону.

— Ух ты! Впечатлений на всю жизнь хватит! Конечно, если выживешь, — добавила Кэмми, хотя страха в ее голосе не было. Она как будто пробовала эту идею на вкус.

— Что за впечатления, если выживешь? — поинтересовалась Трейси, ныряя в спасительный полумрак салона с залитой ярким утренним солнцем палубы. — Я спала как убитая.

— Некоторые люди, наоборот, не могут здесь уснуть, — заметил Ленни. — Лично я люблю качку. Она меня убаюкивает. Другие жалуются, что она их дезориентирует.

— Мам, у Ленни маленький ребенок, — вмешалась Кэмми. — А ваша жена выходит с вами в море?

— Нечасто. Мехерио любит океан, когда он мелкий и теплый. Хотя этой зимой мы поплывем в Тринидад. Когда на яхте только семья, все намного легче.

— Красивое имя, — искренне произнесла Трейси, а Ленни подумал про себя: «Какие хорошие люди». За исключением той эффектной извращенки в гамаке, хотя, насколько ему было известно, она тоже была хорошей. Просто она не производила такого впечатления. О Трейси его мать сказала бы, что она «интересная женщина», крепкая и привлекательная, хотя и без присущего ее дочери очарования. — Что оно означает?

— Мехерио? Я думаю, на маори это означает «каноэ, приносящее дары». Она принесла свои дары мне. У нас будет еще один малыш, — пояснил Ленни, подавая ей чашку кофе.

— Поздравляю!

— Можно нам погрузиться сразу после завтрака? — осведомилась Кэмми.

— Не сразу. Сначала покончим с бумажной волокитой и пришвартуемся. А сейчас поднимайтесь наверх. Через несколько минут я принесу вам булочки с корицей.

Оставшись в одиночестве, Ленни еще раз осмотрел горизонт. Что-то было не так, хотя ничего подозрительного Ленни не увидел. По однополосному радио он вызвал Ли, чтобы узнать, будет ли открыт бар, и заодно спросить у Ли, что он слышал о погоде.

— Ты опять заставишь меня рассказывать эту историю. — В голосе Ли звучал неприкрытый упрек. — Ну что ж, привози их. Учитывая, что это единственное сверхъестественное происшествие за все мои пятьдесят пять лет, оно привлекает к моей персоне чересчур много внимания. А насчет погоды можешь быть спокоен, Лен.

Тем не менее после разговора с барменом Ленни связался с Шэрон Глиман, своей любимой капитаншей. Ей было шестьдесят лет, но она по-прежнему выходила в море со своим партнером Реджинальдом Блэком. После трехнедельного чартерного рейса она собиралась до конца сезона в Хэмптонс. У Шэрон было столько денег, что она могла обойтись и без чартерных рейсов. Но она любила этот бизнес. Шэрон называла Реджинальда конченым извращенцем, хотя у нее самой и молодые годы в каждом порту было по любовнику. Вот уже и течение тридцати лет они были совладельцами яхты «Биг Спенсер». В ее доме в Хэмптонсе, где Ленни случалось гостить, было семь спален. «Все тихо, Ленни»,— сообщила Шэрон и предложила ему не брать на борт слишком много продуктов. У нее остались продукты с прерванного чартерного рейса. У одного из гостей что-то случилось дома.

— Что с меня? — задал обязательный вопрос Ленни.

— Визит на Рождество,— ответила Шэрон.— Мне все равно, кому отдать эту еду, Лен, тебе или акулам. Я выбираю тебя.

Они тепло попрощались. «Должно быть, я дергаюсь из-за новости о беременности Мехерио», — подумал Ленни.

Оливия лениво вышла из своей каюты. Поверх купальника на ней были надеты свободные белые брюки и прозрачная белая рубашка. Она выпила две чашки кофе и принялась ковырять булочку.

— Как спалось? — вежливо осведомился Ленни.

— В определенном смысле неплохо, — глядя ему прямо в глаза, ответила Оливия. — Мне нравится эта яхта.

— Я слышал, вы жили в Италии.

— У меня полгода назад умер муж. У него был панкреатический рак.

— Соболезную, — произнес Ленни, внутренне отшатнувшись от самой идеи жизни без Мехерио.

— Я рада, что он упокоился. Это единственное утешение. Его партнер выкупил фатторию, а я вернулась в Иллинойс.

— И вы себя снова чувствуете как дома?

— Пока нет. Но я провела на родине только сутки. Мы прилетели сюда на следующий день после моего возвращения. Я даже с матерью побыла всего несколько часов.

— Вы думаете, что сможете привыкнуть?

— Не знаю, — задумчиво произнесла Оливия, отщипывая кусочки от булочки.

Из своей каюты поднялась Холли и тут же плюхнулась на стул рядом с Трейси.

— Если не привыкну, вернусь обратно. Или уеду куда-нибудь еще. К счастью, я могу выбирать. Но когда тебе одиноко, хочется, чтобы рядом были друзья.

— Она не разрешила нам приехать на похороны, — вставила Трейси.

— Потому что никаких похорон не было. Франко похоронили в семейном склепе, мы даже со священником толком не были знакомы. Так что приезжать было незачем.

— Мы бы тебя поддержали. И привезли бы домой вина, — пробормотала Холли.

— Вы не знаете, сколько ящиков я вам отослала. Десятки! И я выбирала все самое лучшее.

Холли беззвучно захлопала в ладоши. Затем она уронила руки на колени.

Убедившись, что Трейси прислушивается к разговору и, значит, ее благородство не останется незамеченным, Холли продолжала:

— Ты должна была позволить нам приехать, Ливи. Я знаю, что у тебя там не было настоящихдрузей.

— Ну и что? У нас полно хороших знакомых, и я наняла сиделку. Несмотря на все обезболивающие, это была страшная смерть, а он всегда был таким жизнерадостным человеком. Я подумывала о том, чтобы остаться и руководить компанией. Но партнер Франко выкупил у меня и бизнес, и виллу. Кроме того, я была второй женой Франко. Вы об этом не знали? Его первая жена была очень красивой и стильной. Ее звали Анд- рианна. Она любила выходить в море на собственной яхте, которую она назвала «Феличия», то есть счастье. Андрианна погибла во время шторма недалеко от берегов итальянской Ривьеры. С ней больше никого не было.

— Совсем как Ребекка де Винтер[25], — сказала Холли.

— Кто такая Ребекка де Винтер? — спросила Кэмми. Все женщины вздохнули.

— Их что, больше не заставляют читать «Ребекку?» — поинтересовалась Холли.

— У меня есть эта книга, — вмешался Ленни. — Я ей одолжу.

— Она умерла на яхте?

— Вроде того, — ответила Трейси.

— Дамы, если вы хотите позвонить домой, то сейчас самое время. Когда мы выйдем в открытое море, вся связь будет осуществляться посредством радио.

Трейси позвонила Джиму и Теду. Тед захотел поговорить с Кэмми, и та жизнерадостно заявила, что привезет ему футболку. Какой он хочет рисунок? Она пропела дифирамбы погоде, сообщила отцу о своей любви к нему и попросила его подготовить для Серрано разрешение на строительство загородного дома у озера. Трейси позвонила Дженис. С Дейвом, конечно, все было в порядке. Он сидел в кровати и ел тапиоковый пудинг. От приступа хронического аппендицита еще никто не умирал.

— Я тебе говорила? — пожурила подругу Трейси.

— Не трави душу, — огрызнулась Дженис. — Я и так глубоко несчастный человек. Здесь настолько жарко, что в аду, наверное, прохладнее. А тут еще у собаки инфекция кишечного тракта. Чем вы занимаетесь?

— Приканчиваем домашние булочки с корицей и «мимозу». Затем мы отправляемся заниматься дайвингом у острова Норман, настоящего острова сокровищ.

— Чтоб вы утонули, — пошутила Дженис. — Как Ливи?

— Ты знаешь, нормально. Я думаю, у нее было время примириться со смертью Франко. В каком-то смысле она стала для нее избавлением. Ну все, мне пора. Я люблю тебя, сестричка.

— Я тоже тебя люблю. Оттянись по полной, Трейс. Серьезно!

На палубе с виноватым видом появился Мишель.

— Лен, я все проверил. Готовить акваланги? С аквалангом плавают двое? В маске одна?

Ленни пожал плечами и посмотрел на женщин.

— Я в маске, — откликнулась Холли.

Она надела махровую шапочку и скромный раздельный купальник с парео вокруг талии. Она была не из тех женщин, которые, приехав на отдых, внезапно забывают о двадцати фунтах лишнего веса.

Трейси выскользнула из шорт. На ней был сплошной ярко-красный купальник из какого-то каталога. Мишель удивился. Эта женщина состояла из сплошных мускулов. Через секунду на палубу выпорхнула Кэмми, ослепив всех своим крошечным аквамариновым бикини.

— Мне придется сегодня надевать водолазный костюм? — обратилась она к Ленни.

— Лучше надеть. Ты можешь поцарапаться. Или тебя кто-нибудь ужалит. Да и солнце здесь сильнее, чем ты себе представляешь. Но это необязательно, хотя я всегда надеваю, потому что мерзну.

— Тогда я попробую не надевать. Мне вчера было жарко, — ответила Кэмми.

Ленни покачал головой.

— Ну что ж, держись. Однако сначала нам надо туда доплыть. Вниз отправишься с Мишелем. Там есть на что посмотреть. Как аквариум, в котором все тропические рыбы вдруг выросли. Скаты. Может, парочка рифовых акул. Будет интересно.

— И я хочу, — заявила Оливия.

Мишель приуныл. «Так ему и надо», — подумал Ленни. Внезапно Оливия добавила:

— Но я слишком устала. Лучше я посплю.

— Вы же говорили, что хорошо себя чувствуете. Может, вам cтоит принять имбирных пилюль? — Ленни одним прыжком оказался у шкафчика и извлек из него большую бутыль. — С этим драмамин[26] усваивается лучше.

— Дело не в этом, — ответила Оливия, направляясь вниз, — Я просто засмотрелась на звезды. — Она едва заметно улыбнулась Мишелю. Этого не увидел никто, кроме Кэмми.

С легкой презрительной усмешкой Кэмми уставилась на Мишеля. Он первым отвел глаза.


Когда они добрались до острова Норман и привязали яхту к белому бую, было уже позднее утро. Оливия все еще спала, и женщины решили ее не будить.

На Рифе Сумасшедшей столпились любители красивой жизни и вечеринок. Ленни презирал дайверов без царя в голове. Поверхность моря сверкала, как зеркало. Женщины уже надели на себя все необходимое снаряжение, и Мишель вкратце напомнил им о том, как следует заходить в воду. Затем он предупредил своих подопечных об осторожности вблизи кораллов и о том, что под водой нельзя ни к чему прикасаться, исключая морской огурец, который им можно будет подержать в руках.

Кэмми явно была рассержена. Она шагнула за борт, не спрашивая разрешения Мишеля, и перевернулась на спину, упорно глядя куда-то в сторону в ожидании остальных.

Мишель извлек фотоаппарат.

— Хочешь сфотографироваться под водой? Мы перешлем фотографии тебе или, может, используем в нашем новом буклете. Наши дайверы редко бывают такими... э-э...

— Он хочет сказать, такими красивыми, — вмешался Ленни.

— Мне все равно, — безразличным голосом ответила Кэмми.

Мишель был рад, что потребность Оливии в отдыхе избавила его от необходимости иметь дело с двойным выбросом гормонов на пятнадцатиметровой глубине.

Холли в своей маске умиротворенно бороздила поверхность океана, в то время как Мишель, Трейси и Кэмми медленно, метр за метром, опускались по веревке на глубину шестнадцати метров. По пути Мишель обращал их внимание то на рыбу-попугая, то на рыбок-клоунов, то на барракуду, которая по длине была больше Кэмми. Рифовая акула, величественно проплывая над ними, на мгновение закрыла солнце. Когда им повстречался массивный уродливый группер, Мишель знаками показал женщинам, что это пригодная в пищу и вкусная рыба, как и рыба-король, которую они видели раньше. Он вручил матери и дочери по морскому огурцу, чтобы они собственноручно пощупали обманчиво пенистую поверхность этого существа.

После того как Мишель осмотрел их акваланги, Трейси и Кэмми медленно поднялись и вошли в одну из пещер. Проплыв несколько футов, они смогли встать в полный рост. Трейси сорвала маску и, едва успев выплюнуть регулятор, воскликнула:

— Это невероятное погружение! Лучше, чем в Мексике. Я никогда не видела столько рыб.

— Их запрещено ловить, поэтому они совсем не боятся людей. Но охотиться с подводным ружьем можно.

— А вы когда-нибудь охотились?

— Охотились. Но не здесь. Ленни хранит подводное ружье в своей комнате вместе с настоящим.

— Настоящее ружье! Как мужественно! А зачем оно вам? — скривилась Кэмми.

— Это винтовка. Так, на всякий случай. Она не заряжена. Но всякое бывает. Здесь могут напасть, изнасиловать, ограбить. Но мы говорили о подводном ружье. Им очень легко пользоваться. Это подобно... стрельбе из рогатки. Стреляешь и наматываешь леску на катушку. Как пугач, только стрелы острые. Надеваешь перчатки и охотишься в команде, держишь сеть наготове и побыстрее хватаешь леску, пока рыба не успела нырнуть.

— Зачем?

— Ну, ты же сама видела размеры этого чудища. А оно еще и кровоточить будет.

— Так это для того, чтобы не продлевать агонию?

— Скорее, чтобы не привлекать акул. Но здесь рыбы под охраной, и им это хорошо известно, — ответил Мишель.

Кэмми отвернулась и уставилась вдаль, в сторону горизонта. Трейси вернулась к выходу из пещеры и, сняв ласты, осторожно положила их в щель в стене.

— Представьте себе, как люди пытались спрятать здесь что-то сотни лет назад, — начала комментировать она, пробираясь вдоль стены. — Мишель! — раздался вдруг ее восторженный крик. — Здесь действительно что-то написано!

— Не заходи слишком глубоко, Трейси. Там очень скользко. Большинство из этих надписей — всего лишь граффити. Но некоторые ученые считают, что тут есть и подлинные надписи, сохранившиеся со времен исследователей и пиратов. — Он объяснил, что в этих пещерах нельзя ничего трогать и тем более писать, потому что две трети Сент-Джона являются национальным парком. — Хотя люди, как и везде, все равно пробираются сюда и тайком делают запрещенное.

— Люди всегда делают запрещенное тайком,— внезапно прошептала Кэмми.

Мишель почувствовал себя полным идиотом, каковым он, собственно, и являлся. Он надеялся, что девушка ничего не поняла. Его надежды не оправдались.

— Послушай, — повернулся к ней Мишель, рукой зачесывая назад свою пшеничную шевелюру. — Прости. Это было неприлично.

— Ты и в самом деле считаешь, что это было неприлично? А может, секс входит в комплекс услуг? Ты знаешь, что моя тетя в этом году овдовела?

— Я не знал.

— Слушай, мне, конечно, нет до этого никакого дела, но не ври, что ты не знал.

— Cest la vie[27] — демонстративно пожал плечами Мишель. — Давай лучше сменим тему, чтобы не тратить понапрасну твое время...

— Я двумя руками «за». Я бы лучше послушала о пещерах.

Они сели на камни и, испытывая неловкость, отвернулись друг от друга. Кэмми поплевала на маску и старательно протерла ее. Молчание затянулось на несколько минут. Из глубины пещеры доносился приглушенный голос Трейси, восторгавшейся очередными письменами на стене.

Наконец Мишель нарушил молчание:

— Ты самая красивая девушка, которую я когда-либо видел.

— Мне наплевать, — огрызнулась Кэмми. — Прекрати, мне это неприятно.

К ним подошла Трейси и, чтобы скрыть свое замешательство, Мишель сделал вид, будто заканчивает рассказывать о пиратах.

— Чтобы отпугнуть людей, — заговорил он, — Черная Борода вставлял себе в бороду фитили и поджигал их. Фактически он сжигал свою бороду. Они загоняли другие корабли в узкие места между скалами и брали их на абордаж, используя огромные крючья. У пиратов никогда не было необходимости кого-либо расстреливать, так как люди сами отдавали им свое имущество. Некоторые присоединялись к ним и тоже становились пиратами. Одним из самых знаменитых пиратов был парень по имени Дингдонг Уилбердинк.

— Боже, — отозвалась Трейси, вновь надевая ласты, — он, наверное, стал пиратом для самообороны. Иначе его бы заклевали в обществе!

— Вообще-то, он организовал бордель для пиратов на острове Олаго, который еще называли «Лав энд гоу»[28].

— Так же, как и название индейского племени оджибве со временем превратилось в чиппева[29], потому что все так произносили это слово, — заметила Трейси.

— Именно. Что касается этого Уилбердинка, то он открыл бары, больницу для тех, кому пришлось пожинать плоды своей порочности, а также для тех, у кого случился... ну, вы сами понимаете... — Мишель сделал паузу. — Позже он построил судоверфь — ремонтную мастерскую для пиратских кораблей! Ну что, возвращаемся?

Женщины кивнули.

— Наконец-то, — пробормотала Кэмми.

Но, оказавшись под водой, они вновь принялись восторгаться угрями, выскакивающими из своих нор, и Мишель позволил им наслаждаться неповторимой красотой подводного мира еще целых пятнадцать минут. После того как мать и дочь полюбовались спящей далеко внизу акулой-нянькой, Мишель подал им знак и они начали медленно подниматься на поверхность.

— Ну что, Холли, тебе понравилось? — поинтересовался Мишель, когда они вновь оказались под слепящими солнечными лучами и увидели Холли, лениво плавающую на спине.

— Я все видела так ясно, что, казалось, могла дотянуться и потрогать вас, — радостно сообщила Холли. — И здесь тепло, как в бассейне. Хотя, похоже, меня что-то ужалило. Это место напухло и чешется.

— Ты видела, что это было? Не медуза?

— А что, их можно увидеть? — засмеялась Холли. — Я думала, они прозрачные.

— Давайте заканчивать, — предложил Мишель. — Вы подадите мне свое снаряжение. Холли первая. Я сниму акваланги. Если хотите, мы можем совершить еще одно погружение после ланча. Но сначала Ленни должен взглянуть на этот укус и решить, следует ли показать его врачу.

— Я не хочу в больницу. Я хочу в бар, к тому человеку, который видел призрак, — заявила Холли.

— Я подумал, что, может, нам лучше отправиться в бухту после обеда? — обратился Мишель к Ленни, когда они вернулись на «Опус». — Это была бы неплохая...

— Неплохая рябь на море, — угрюмо откликнулся Ленни.

— Скорее всего, она ничего не значит. Так часто бывает, — успокаивающе произнес Мишель. — Документы готовы? И что с прогнозом погоды?

— Все спокойно. Насчет Пиратской бухты мы посмотрим. Это действительно хорошее местечко — симпатичная бухточка с пляжем и чудесным баром. Это мой любимый бар. Почему бы нам не перекусить там? Вы потратили больше энергии, чем вам кажется. Мишель, позови Оливию. Возможно, мы действительно съездим в бухту. И мы, определенно, отправимся в «Вилли Т.» ближе к заходу солнца.


Если бы не укус, а затем падение Холли, Мишель, наверное, так никогда и не поцеловал бы ее, размышляла позже Кэмми.

То, что случилось с ее тетушкой Холли, она всегда будет вспоминать с тоской, которую ей не удастся смягчить даже с помощью философских рассуждений. Но одновременно Кэм была несказанно благодарна судьбе, предоставившей Мишелю такую возможность.

Тетя Холли повредила на Рождество спину и с тех пор набрала вес. Поэтому она спустилась в маленькую моторную лодку не так ловко, как остальные.

— Так все же, Ленни, это шлюпка или ялик? Я от вас слышала оба варианта.

— Ялик. Эту лодку следует называть яликом. Я не знаю, почему мы иногда называем ее иначе. Скорее всего, потому что слово «шлюпка» больше на слуху. А вон там к мачте пристегнут спасательный плот. Он представляет собой надувную лодку. В нем также лежат ЕГУ.

— А это что такое?

— Еда, готовая к употреблению. Как в армии. — Ленни хлоппул себя по лбу. — Некоторые считают, что это не еда, а дерьмо. Мне же онанравится. А еще вода, одеяла... И вот что я вам скажу... В такой лодке действительно можно продержаться некоторое время, если, конечно, ее не раскроят акулы или кораллы. Она снабжена веслами и всем необходимым.

— Так, значит, на «Опусе», в отличие от «Аннабет», невозможно погибнуть, — подытожила Холли, усаживаясь рядом с Оливией.

— Вообще-то, такая вероятность существует, но для этого необходима целая цепочка роковых случайностей. К примеру, «Опус» не может перевернуться. Разве только грот-мачта сломается и потянет его за собой. Наша яхта — надежное судно.

— Полагаю, что так, — согласилась Холли. — И вы должны сказать мне, как называются эти имбирные пилюли, — на тот случай, если я снова захочу иметь детей и меня будет тошнить по утрам или в любое другое время. Это настоящее чудо. Только сейчас они не работают. Ленни, Трейси, простите, просто я неважно себя чувствую.

Холли сделала шаг, поскользнулась и ударилась о борт ногой. Уставившись на образовавшуюся ссадину, она воскликнула:

— Господи Иисусе и все святые! Это так больно! Вы можете себе представить, что всего два миллиона лет назад я была чемпионом среди заводил? Теперь, кроме укуса, у меня на ноге будет еще и грейпфрут.

— Ты могла оцарапаться и о коралл, — сказал Ленни. — Тебе нужно приложить к ноге лед. И, наверное, лучше бросить все и найти больницу...

— Нет, если у вас есть бактерицидный пластырь, все будет нормально. Я медсестра, Ленни. По большей части раны выглядят гораздо страшнее, чем они есть на самом деле.

Она неуклюже выбралась из лодки. Из раны текла кровь.

— Тогда я останусь с тобой, — решил Ленни. — Перекись водорода. Лед. Марля. Ну и как ты смотришь на огромный коктейль? Мишель, можете отправляться. И присмотри за остальными.

— Я останусь с ней, — заявила Трейси.

— Мам, Ленни обо всем позаботится! Поехали, посмотрим на этого парня с привидениями. Мы ненадолго, — уговаривала ее Кэмми. — Тетя Холли, не думайте, что я вас не люблю, но вы действительно можете о себе позаботиться. Мама, ну пожалуйста... — Тревогу Кэмми, не желавшей оставаться наедине с Оливией и Мишелем, казалось, можно было пощупать, но Трейси ее упорно не замечала.

— Я уже слышала эту историю, лучше мы с Холли поиграем в джин. Насколько я помню, за ней должок, — настаивала на своем Трейси.

Это была дежурная шутка. Однажды вечером, во время рождественских каникул, Холли обчистила Трейси, выиграв у нее все подаренные на день рождения деньги, после чего запихнула двести баксов в лифчик и удалилась. Трейси была в ярости. Весь следующий день она названивала Холли, настаивая на возможности отыграться. Холли вежливо ее выслушала, а затем с невозмутимым видом проследовала в магазин и приобрела пиджак из натуральной кожи и к нему сумочку с бахромой. Трейси выводил из себя вид Холли в этом пиджаке. Она не могла удержаться, чтобы не сказать: «Ну ты и сволочь! Это мой пиджак!»

— Полагаю, это означает, что мне тоже придется остаться, — надулась Оливия.

— Именно так, — с подчеркнутой вежливостью ответила Кэмми, — со своими верными подругами.

— Минутку, — перебил их Ленни. — В этом нет никакой необходимости... Оливия, тебе незачем оставаться, поезжай с Мишелем.

Но ситуация и в самом деле была взрывоопасной. Капитан уже понял, что поместить Мишеля в одну лодку с Оливией и Кэмми было все равно что бросить в воду карбид кальция.

— Ничего страшного, — откликнулась Оливия.

Видимо, такова была расплата за невинное развлечение — наблюдать за тем, как красотка Кэмми уезжает с красавцем Мишелем. И все же ей не удалось подавить раздражение. Оливия была самовлюбленной особой, а самовлюбленные женщины нередко, хотя и непреднамеренно, становятся источником неприятностей. Очень часто они причиняют больше вреда, чем сами осознают это. Шалость с Мишелем не просто развеяла скуку. Для нее это было очень важно. Будучи молодой женой, Оливия располагала в Европе определенной свободой. Но теперь она утратила защиту аристократического имени и статуса Франко. Канат, на котором Оливия балансировала всю жизнь, провис, и она, не будучи ни молодой, ни пожилой, вдруг ощутила всю шаткость своего положения. Для такой женщины, как Оливия, процесс старения был бы мучителен в любом случае. Но смерть Франко подкосила ее, превратив в актрису без сцены. Внешность всегда была достоянием Оливии. Она ничего не умела делать. Да от нее этого никогда и не требовалось. Эту женщину мало что интересовало, не считая ее самой. Отныне каждый прожитый год будет гораздо больше, чем простое вычитание. Это станет настоящей ампутацией. Жажда Оливии привлекать мужчин была непомерной. А теперь она обречена тасовать липкие карты и с тоской наблюдать за тем, как Ленни поглаживает свою запеченную на солнце лысину. А ей так хотелось поехать в этот бар! Там наверняка будет кто-нибудь интересный. Да ладно, будут еще и другие бары. Все равно Мишель не осмелится даже прикоснуться к Кэмми. Иначе Трейси съест его живьем.

Утешало то, что она все-таки переплюнула девчонку вдвое моложе себя, да к тому же гораздо красивее, чем она сама когда-либо была.

Оливия понимала, что было бы невежливо с ее стороны сразу уединиться, закрывшись в каюте. Необходимо выждать. Сколько? Пятнадцать минут? Или целых полчаса? Оливия опять украдкой взглянула на Мишеля и Кэмми, упорно хранящих мрачное молчание. Мишель шагнул в шлюпку и подал руку Кэмми, уже успевшей переодеться в сарафанчик, который был не длиннее мужской рубашки. Они оба выглядели так, будто собрались сдавать кровь. Подняв глаза, Оливия встретилась взглядом с Холли, которая с невозмутимым видом наблюдала за ней, читая по ее лицу все потаенные мысли. В присутствии Холли Оливия всегда чувствовала себя так, словно только что нарушила правила дорожного движения и пытается убедить полицейского отпустить ее.

Все четверо оставшихся на «Опусе» расположились на стульях и скамьях салона. Ленни приготовил кашицу из антибиотика и пищевой соды и приложил ее к опухшему бедру Холли. Затем он весьма искусно (по мнению Холли) промыл и туго забинтовал рану на ее голени и с помощью липучек прикрепил сверху пакет со льдом.

«Господи, — думала Оливия, — полцарства за книгу». Она поинтересовалась, нельзя ли ей спуститься в каюту Ленни и порыться в его библиотеке. Капитан рассеянно кивнул. Сообщив остальным, что она через минуту вернется, Оливия выскользнула из салона. От фотографий Мехерио у нее захватило дух. Интересно, что такая красивая девушка нашла в этом... С другой стороны, она ведь тоже вышла замуж за Франко. Над книжными полками в наклонном положении примостился телевизор, а рядом — сотни DVD в алфавитном порядке с аккуратно наклеенными ярлычками. Все полки были забиты чертовой классикой. Она изучала классику в школе. Роман «Анна Каренина» поистине может отбить всякое желание изменять мужу. Короткие рассказы Грейс Пейли. Биография Линдона Джонсона. Заумные детективы. Оливии был нужен триллер с загадочным убийством. Разочарованная, она нехотя вернулась к своим подругам.

— Теперь я знаю, что тебе нужно, — говорил Ленни, обращаясь к Холли. — Мой фирменный коктейль «Вольнодумец».

— Что в нем? — поинтересовалась Трейси. — И почему он гак называется?

— В нем все, что в настоящий момент можно найти на борту, плюс ананас, — отозвался Ленни. — А называется он так потому, что после первого бокала с любой из вас произойдут ощутимые перемены. Обычно я приберегаю его для пар, отмечающих очередную годовщину. Их нужно пришпоривать.

Все рассмеялись. Оливия вздохнула и решила, что она заслужила три таблетки валиума и длительный освежающий сон. Дело вовсе не в том, что она их не любила. Конечно, она любила их, но по-своему. Однако она уже чувствовала, как ее медленно, но неумолимо обволакивает неизлечимая провинциальность подруг. Обрезанные и подвернутые джинсы с пузырящимися коленями. Пирог с заварным кремом и лоскутные одеяла. Гольф и барахолки. Коврики с надписью «Простите за беспорядок» перед дверью. Скоро она тоже начнет заполнять купоны и вступит в какой-нибудь фан-клуб. Оливия внутренне содрогнулась. В отличие от них она по-прежнему была той же девчонкой, которая двадцать пять лет назад разгуливала по Вестбруку. Она все еще стремилась ко всему, чего эти женщины лишились более двух десятилетий назад. Она любила подруг, но всегда отличалась от них. Кругленькая мускулистая Холли, хотя и была довольно миниатюрной, всегда обладала грацией шотландского пони. И подобно маленькой выносливой лошадке, она и брела по жизни. Фактически это была метафора. Вечно потная Трейси, в три шага преодолевающая школьный двор, никогда не замечала смешков окружающих. Потаскушка Дженис со склеенными тушью ресницами, которые, казалось, можно было взвешивать на напольных весах, отличалась от них разве что своей тупова- тостью.

Когда-то Оливия пописывала для литературного журнала.

Да, она была неформалкой, как и остальные, но при этом много читала и, по собственному мнению, обладала более тонким интеллектом, чем ее подруги. Она выступала в роли идейного вдохновителя всех проделок, и подружки, осуществляя их, были ей благодарны за предоставленную возможность проявить себя, несмотря на то что за этим всегда следовало наказание. Именно Оливия настолько очаровала учителя химии (парнишка, наверное, был не старше Мишеля), что он позволил ей «взглянуть одним глазком» на экзаменационные материалы предыдущего года, потому что родители «стерли бы ее в порошок» за тройку. Он вышел из кабинета (вероятно, чтобы скрыть от нее эрекцию), и Оливия переписала все ответы на внутреннюю сторону левой руки. Холли была права: из Оливии получилась бы прекрасная жена для гангстера, если бы не проблема послушания и нежелание заводить детей. Зато ее подруги были увешаны младенцами, присосавшимися, как пиявки, к их грудям, пока эти самые груди не обвисли и не стали напоминать фотографии из «National Geographic», над которыми они все когда-то потешались и которые внушали им ужас. В Италии Оливия регулярно посещала службу в церкви, но только чтобы развеяться. Она выглядела умопомрачительно в длинной черной шелковой юбке и наброшенной на роскошные плечи шали. Когда от перешептывающихся деревенских женщин в цветастых платьях до ее слуха доносилось слово « l a contessa»[30] она еще выше поднимала голову.

Груди самой Оливии, лишь чуть-чуть тронутые хирургом, все еще торчали вверх. А ее бедра были такими же стройными, как у какой-нибудь студентки. Да, она делала липосакцию, а для чего вообще нужны деньги? И как бы она ни отмахивалась и не фыркала, когда Холли доверительно сообщила ей, что весит сто пятьдесят фунтов, подруга была права: Оливия наложила бы на себя руки или голодала бы целый месяц, если бы вследствие какой-либо катастрофы обросла таким количеством жира.

Они все растолстели, за исключением Трейси, которая по-прежнему была в форме, но утратила подвижность и страсть к приключениям. И вот так они представляют себе бегство от рутины? Отправляясь в круиз, Оливия надеялась на гораздо большие возможности для приобретения одежды и драгоценностей, чтобы похвастаться ими по возвращении, и не рассчитывала, что выбор мужчин будет сводиться к корабельному юнцу. И все же она его и соблазнила. Ни одна из них не пошла бы на то, что удалось провернуть ей накануне вечером. Ни одна из них не нарушила бы своих обетов, да и не смогла бы доставить ему удовольствие. Оливия удовлетворенно вздохнула. Наверное, способность расслабляться — это дар.

После довольно продолжительной паузы она опять включилась в разговор. Ее подруги уже прикончили по коктейлю и тихонько хихикали. Хихикали .Точно так же, как это делала ее мать, сидя в кухне с тетей Тиной за чашечкой кофе и канноли. Все, что позволяла себе Оливия, — это изредка выпить бокал шампанского.

— Я ничего не делала в старших классах, — говорила Трейси. — Мне все было безразлично, я ни в чем не видела смысла. Я понятия не имела, что мне нравится. Я играла в баскетбол. Меня считали тупицей.

— Ничего подобного, — заявила Холли. — Тебя считали лесбиянкой.

— Ты принадлежала к элите. Ты была заводилой.

— Да, я заводила, но стреляла Дженис. Мы были неразлучны. Дженис первой в истории школы Святой Урсулы осмелилась появиться с обнаженной талией.

— Не считая самой святой Урсулы, разумеется. Бьюсь об заклад, у нее тоже была пара-тройка крутых прикидов.

— Ну, красно-коричневых сапог по колено у нее точно не было. Подумать только, мы позволяли называть нас «мишками»! — Холли повернулась к Ленни и объяснила: — Урса — это медведица. В школе отца Фентона, где учились только мальчики, была футбольная команда. Но очень трудно придумать хорошее название для команды, используя имя Фентон. Дерущиеся «фентоны», ха-ха! Звучит как характеристика моих соседей. Поэтому они использовали название нашей школы. «Бойцовые медведи».

В исполнении Холли это звучало как одно из самых значительных достижений ее жизни. «Я никогда и ни за что не стану такой унылой клушей», — подумала Оливия. Жизнь, по ее мнению, походила на спелый плод, из которого она намеревалась выжать все до самой косточки.

— Возьми радио, Мишель! — крикнул Ленни вслед отчалившей шлюпке. Его голос гулко разнесся над зеркальной водной гладью. Мишель покорно повернул назад. — И GPS тоже.

— Но «Вилли Т.» видно отсюда, Ленни.

— Все равно возьми. Лучше перестраховаться, — возразил капитан.

По-прежнему игнорируя друг друга, Мишель и Кэмми снова отправились в путь. Окружающую тишину нарушал только шум мотора. Мишель заговорил первым.

— Ты будешь его спрашивать об «Аннабет»?

— А зачем еще я бы туда ехала?

Она улыбнулась, и ряд ровных зубов блеснул в темноте.

— Чтобы ты могла всем рассказывать, как ты отдыхала здесь. Со мной, капитаном Мишелем Южином-Мартином.

— Ну, по крайней мере, я смогу сказать, что я была там. Как жаль, что моя тетя не смогла поехать!

— Может, это к лучшему, — смущенно произнес Мишель.

— Ты в самом деле так думаешь? — спросила Кэмми. — Боже мой, это случайно не ты обещал не разговаривать со мной?

— Да ладно тебе, — ответил Мишель и добавил оборотов. Они приближались к плавучему бару. К своему удивлению, Мишелю никак не удавалось заткнуться. — Здесь сейчас безлюдно. Ты бы видела это место в середине лета. Тут яблоку негде упасть. Люди танцуют, держа в каждой руке по «пина коладе». Они свисают с поручней. На этой неделе бар закрывается до следующего сезона. В округе осталось уже совсем немного судов. Но обычно в этом баре встречаются... как они называются... Два А?

— Анонимные алкоголики? АА? Зачем ты все это придумываешь? Я ведь не старушка, которую можно так развести. Сколько времени ты прожил в Соединенных Штатах?

— Шесть лег. Но я изучал английский язык.

— Итак, они надираются, а потом возвращаются на свои суда. Подумаешь! — фыркнула Кэмми. — Похоже, это настоящий притон.

— Капитаны не пьют, — возразил Мишель. — Никогда.

— Что ж, это хорошо, — с напускным безразличием отозвалась Кэмми.

Когда они привязывали лодку, им сверху приветственно махал Ли.

— Мишель, где Лен?

— Пассажирка слегка поранилась,— пояснил Мишель. Привязав шлюпку, он помог Кэмми забраться на плавучий мостик, ведущий на баржу.

— Шэрон говорит, он опять готовится стать отцом! — прогудел Ли.

— Ничего себе! До вчерашнего дня даже я ничего не знал!

— Еще бы! Птичка на хвостике и все такое. Ей сказала Мехерио. Она хочет, чтобы Шэрон была крестной. Как ты думаешь, может, организовать крестины прямо здесь?

— Я думаю, что это будут первые крестины на барже, — отозвался Мишель. — Но, наверное, не первое зачатие. — Он покраснел и, покосившись на Кэмми, произнес: — Извини.

Камилла промолчала. Она протянула руку Ли Вилковски и обменялась с ним крепким рукопожатием.

— Меня зовут Камилла Кайл. Ленни утверждает, что вы видели призрак. Но я в это не верю.

Ли охотно рассказал свою историю еще раз. В конце он понизил голосг

— Самым странным было то, что незнакомец был в рубашке без пуговиц. Чтобы надеть ее, ему необходимо было натянуть ее через голову. Я слышал его так же ясно, как сейчас слышу вас. Я видел бочонок для воды на палубе. Хотя, размышляя об этом позже, я решил, что... Кто держит воду в бочонках?..

— Конечно же, вы все это видели в темноте! — поддразнила его Кэмми.

— Море было залито лунным светом! Я сразу подумал, что в человеке, стоящем в подтяжках среди ночи на трехмачтовой шхуне, есть что-то странное! — заволновался Ли. — Кто хочет выпить? Вы ведь в баре...

— Я не взяла с собой денег, — вдруг заявила Кэмми.

— Ваша первая «пина колада» — за счет заведения, — ответил Ли.

— А вторая — за мой, — добавил Мишель.

— Мне месяц назад исполнилось девятнадцать лет, — произнесла Кэмми, и Мишель почувствовал, как у него внутри все оборвалось.

— Если ты с Мишелем, то все будет в порядке, тем более что арестовывать тут тебя некому, — ответил Ли. — Это не значит, что я пытаюсь продать алкоголь или одобряю подростковое пьянство, хотя, с юридической точки зрения, на британской территории разрешено употреблять алкогольные напитки с восемнадцати лет.

— Тогда какого черта! — воскликнула Кэмми.

Мишель вытащил бумажник.

— Мне — ничего, — сказал молодой человек, — но я заплачу, Ли.

Кэмми осушила бокал, как если бы в нем была вода, а она изнемогала от жажды на теннисном корте, и сразу заказала еще один. Она уже наполовину выпила и второй, когда Мишель подал голос:

— Возможно, стоит немного притормозить.

— Возможно, стоит заткнуться,— негромко отозвалась она, вспоминая идеально бронзовое лицо Трента с волевым патрицианским подбородком. На какую-то долю секунды она пожалела, что не лесбиянка.

Ли был занят чем-то у другого конца барной стойки. Кэмми выпила четыре коктейля, и, когда девушка направилась в туалет, Мишель заметил, что она слегка пошатывается. Правда, к этому времени поднялся небольшой ветер и судно тоже покачивалось. Скорее всего, Кэмми умеет пить.

В баре, кроме них, находились еще несколько парочек, все на продвинутой стадии опьянения. Сидя на крошечных табуретах, они обнимались, шепча друг другу что-то невнятное. Одна женщина никак не могла выбрать между двумя мужчинами.

— Беспризорники, — кивнув в их сторону, сказал Мишель, когда Кэмми вернулась.

— В каком смысле?

— Без экипажа. Сегодня же ночью они все сядут на мель, а мы их потом будем вытаскивать.

Кэмми подошла к поручням и оперлась на них.

— Мы будем пересекать экватор? — послышался из темноты ее голос.

— Нет, так далеко мы не зайдем, но будем достаточно близко, — ответил Мишель.

— Ха! — фыркнув, воскликнула она. — Что касается меня, я насмотрелась на «Вилли Т.». Мы можем возвращаться, Только сначала я хочу задать тебе один вопрос. — Кэмми криво улыбнулась. — Почему ты читаешь Диккенса? Я у тебя на койке видела «Холодный дом».

— Он мне нравится.

— Не будь школьной программы, я бы согласилась читать Диккенса, только если бы мне кто-нибудь заплатил. Наверное, ты умнее, чем хочешь казаться.

Кэмми вернулась к барной стойке и залпом допила коктейль.

— Ты считаешь тупыми всех, кто ведет подобный образ жизни?

— Я этого не говорила. Я, черт возьми, не сноб.

— А я тебя в этом и не обвинял. Ты просто избалована. Как и все остальные студенты, с которыми я знаком. Ты же не в состоянии работать, даже если бы это был вопрос жизни и смерти.

Мишель понятия не имел, зачем он это сказал. Вероятно, ему было проще иметь дело с ее гневом, чем с безразличием. Но Кэмми не попалась на удочку. Поэтому он не стал вступать с ней в перепалку и, расплатившись с Ли, крепко пожал ему руку. Когда они подошли к месту, где была привязана их шлюпка, Мишель произнес:

— Не сердись на меня. Давай я тебе помогу. Здесь можно поскользнуться.

— Я сама, — заявила Кэмми, хотя было совершенно очевидно, что сама она не в состоянии влезть в лодку. — И я не испорчена. Колледж — это не развлекательная прогулка. Если бы ты хоть немного поучился, ты бы и сам знал. На инженерном факультете основные предметы — математика и физика. Каждое лето я работаю и откладываю все, что заработала. Кто твои родители? — Она уперлась кулаками в бока и развернулась к нему.

— Они — владельцы фабрики одежды.

— Они владеют фабрикой одежды. И что же они изготавливают?

Мишель вздохнул.

— Кашемир. Свитера, пиджаки, пальто.

— Отлично, о-ля-ля. Мой отец — никому неизвестный архитектор, а моя мама — учительница. Я поступила в колледж, потому что мне предстоит самой о себе заботиться. Держу пари, твои родители не забывают о своем маленьком бунтаре и помогают ему...

— Нет, — солгал Мишель. — Ну, совсем немного.

— Так кто из нас испорчен?

— Я только хотел сказать, чтобы ты не смотрела на меня свысока.

— Так бы и сказал, вместо того чтобы обвинять меня в испорченности. Ты меня даже не знаешь!

— Ты права. Я сказал это только потому, что в твоем присутствии начинаю нервничать, — попытался оправдаться Мишель. — И поэтому для меня лучше, когда ты сердишься, чем когда обращаешься со мной, как принцесса с прислугой...

— Я так с тобой не обращалась!

— Я знаю. Слушай, это моя проблема. Забудь все, что я говорил. Давай я тебе помогу. Это моя работа, Кэмми. Если с тобой что-то случится, ты вправе подать на нас в суд. Поэтому, пожалуйста, позволь мне тебе помочь. Так же, как и любому другому клиенту.

Но Мишель помог ей совсем не так, как помогал другим. Он шагнул в шлюпку и широко расставил ноги, чтобы она не качалась. Когда Кэмми наклонилась к нему, он обхватил ее галию обеими руками и бережно перенес девушку в лодку.

Кэмми смотрела на него снизу вверх.

Она была такая миниатюрная.

Мишель наклонился и, уверенный, что Кэмми оттолкнет его или отвернется, поцеловал ее. Но она позволила ему сделать это. Ее губы были мягкими и сладкими, как леденец. Он поцеловал ее еще раз, и она открыла рот, разрешая ему обнять себя. Они целовались, экспериментируя, пробуя друг друга на вкус.

— Я не могу поверить в то, что ты сделала, — глухо произнес он.

— Я тоже, — согласилась Кэмми.

— Ну, ты много пила.

— Я не пьяная. Я съела целую гору еды.

— Прости меня за то, что я сказал. Более того, я чувствую себя последним дураком из-за...

— Слушай, я знаю, — прервала его Кэмми и рассмеялась, а затем неожиданно мягко добавила: — Сам виноват.

— Ты, наверное, не сделала еще ничего в своей жизни, о чем пришлось бы жалеть.

— Если честно, то да, — кивнула девушка. — Почти ничего. — Она села и провела пальцем под бретелькой сарафана.

— Кажется, я обгорела... Ай... Ты оказался прав, тут действительно свирепое солнце. А ведь у меня темная кожа и я никогда не сгораю. Интересно, как там Холли?

— Если бы ей было по-настоящему плохо, Ленни бы мне уже сообщил. Если бы твою тетушку ужалила крупная медуза, ей бы наверняка пришлось лечь в больницу. В случае ухудшения состояния клиентов Ленни обязан доставить их к врачу. А они действительно все твои тети?

— Нет, они не все мои тъоти, — снисходительно рассмеялась Кэмми, добродушно копируя его произношение. — Моя настоящая родственница — тетя Дженис, двоюродная сестра моей матери. Она должна была приехать...

— Но ее муж...

— Точно. Однако они все — мои крестные, как в «Спящей красавице»: Флора, Фауна и Хорошая погода. Их мужья тоже мои крестные. Кроме супруга Оливии...

— Поехали, — оборвал ее Мишель. — Я совершенно трезв, Кэмми. Ты хочешь вернуться на «Опус»? — Нервно сглотнув, он продолжил:— Или... мы могли бы поваляться на песке и посмотреть на звезды, как тинейджеры. Впрочем, ты и есть тинейджер. Я к тебе не прикоснусь, обещаю.

— Знаю, — ответила Кэмми. — Мне все равно. Такая чудесная ночь.

Они причалили к противоположному от «Опуса» берегу острова и вытащили шлюпку на песок. Мишель извлек из водонепроницаемого ящика большое покрывало.

— Это для пикников, — пояснил он.

Они легли на покрывало. Их разделяло лишь пять дюймов ворсистой ткани. Наконец Кэмми произнесла:

— Здесь можно затеряться.

— Так я и сделал.

— Где твоя семья?

— В Канаде, — ответил Мишель. — Они богатые, а я бедный. Я паршивый баран.

— Паршивая овца...

— Паршивая овца. Они на меня не обижаются. Я вижусь с ними зимой. Я всегда езжу домой на Рождество.

— Трудно представить себе, что здесь действительно живут реальные люди.

— Не тебе одной. Ленни не такой, как другие. Он гораздо содержательнее.

— Мне кажется, он хороший человек. — Кэмми подняла руки вверх и, коснувшись волос, пропустила пряди между пальцев.

Мишель приподнялся, опершись на локоть.

— Ты не возражаешь, если я еще раз поцелую тебя?

— Конечно, — ответила Кэмми, — почему бы и нет? Все равно это мне только снится.

Она и в самом деле не оттолкнула его руку, и он обнял ее, окрыленный тем, что в ответ девушка тесно прижалась к нему. Зная, что он не должен этого делать, Мишель опустил бретельки сарафана и начал целовать ее шею, впадинку на горле с крошечным распятием... Наконец его губы скользнули по ее маленьким грудям со свирепо торчащими сосками. Невольный возглас Кэмми восхитил его. Она тоже начала целовать его, и с каждым поцелуем ее уверенность возрастала, а робость таяла. Она явно знала, чего хочет, и это даже вызвало у него некоторую тревогу. С трудом остановившись, Мишель заговорил:

— Можешь мне не верить, но то, что мы делаем сейчас, не имеет никакого отношения ко вчерашнему вечеру. Ты сама призналась, что считаешь подобное частью оказываемых нами услуг. Но на самом деле то, что я сделал вчера, произошло из-за тебя...

— Брось, — ответила Кэмми, — не пытайся придумывать какие-то недоделанные извинения. Мы всего-то позажимались секунд пять, не более.

— Я не придумываю. Мне хотелось быть с тобой, но я знал, что твоя мать... — Мишель провел указательным пальцем по горлу. Кэмми, казалось, размышляла над его словами.

— Я совершеннолетняя,— наконец произнесла она.— И мама уже давно не укладывает меня спать.

— Я знаю. Но яхта такая маленькая, — ответил Мишель.

Кэмми рассмеялась.

— Заткнись, пожалуйста. Ты все портишь. Я представляю, что мы герои фильма.

Они опять начали целоваться, и, будучи не в силах сдержаться, Мишель опустил ее сарафан вниз. В лунном свете ее темную кожу оттенял только крохотный треугольник шелковой ткани. Там, где грудь была прикрыта лифчиком купальника, белели крохотные кружки. Девушка была удивительно прекрасна, и Мишелю казалось, что она вот-вот исчезнет, как молодой месяц. Впервые женщина вызывала у него чувство растерянности. И это приводило его в еще большее замешательство. Похоть, удовлетворение, возбуждение — все эти чувства были ему знакомы. Но никогда еще ему не хотелось защитить женщину до такой степени, что это подавляло даже желание близости с ней.

— Чего ты хочешь, Кэмми? — спросил он.

— Не знаю. Это не имеет значения, — ответила Кэмми, но ее затуманенные желанием глаза противоречили словам.

Тыльной стороной руки она провела по его щеке. Они снова поцеловались, еще более искусно. Ее руки скользнули под его рубашку и ниже, к ремню джинсов. Мишель чувствовал, что она всецело, хотя и совершенно безосновательно, доверилась ему. Вместо того чтобы еще больше распалить его, эти потрясающие ощущения возымели обратный эффект. Но им трудно было оторваться друг от друга. Когда она приподняла бедра и прижалась к нему, их обоих охватила дрожь. Если бы их не разделяла тонкая ткань, он уже проник бы в нее. Мишель распахнул рубашку и накрыл их обоих, как малаткой, словно им угрожала буря, а Кэмми выскользнула из последнего предмета одежды. Мишель легко коснулся рукой ее живота, и она медленно развела ноги, пристально глядя ему в глаза, чтобы он понял, что это не мелкая девичья шалость.

— Ты?..

— Ты хочешь спросить, девственница ли я? Думаю, да. Более или менее, — ответила Кэмми, прикусив верхнюю губу. — Это, наверное, смешно. Мне девятнадцать лет.

— Я думаю, это замечательно.

— Господи! Соседка по комнате считает меня умственно отсталой. И минуту назад я была совершенно уверена, что мне надоело хранить свою девственность. Но ты все время останавливаешься. И теперь я уже и сама не знаю... Это... Слушай.. . нет ни одного аргумента «за», кроме самого очевидного, конечно, зато около десяти аргументов «против».

— Я не хочу, чтобы ты думала, будто я решил воспользоваться ситуацией. Это не так. Если хочешь, я тебе объясню. Мы не будем сейчас ничего делать. А я... Я приеду к тебе, когда закончится туристический сезон.

— Ты думаешь, это будет то же самое? Возможно, встретившись позже, мы почувствуем себя... не в своей тарелке.

— Я не знаю, — ответил Мишель. — Но я уверен, что можно общаться с сотней женщин, а затем встретить ту самую, единственную, и все испоганить за один вечер.

— Конечно, ты можешьприехать ко мне в колледж. Ты и сам знаешь, что ты не... не бродяга и не тунеядец. Ты просто прикидываешься этаким бедным пареньком. Тебе понадобится пальто. — Кэмми нервно рассмеялась. — Ведь это Миннесота.

— У меня есть пальто.

— Думаю, я была бы не против. — Кэмми подумала о Тренте и позволила себе довольную усмешку.

— Не то чтобы я не хотел... здесь и сейчас.

— Мне кажется, я хотела бы.

— Тем не менее ты не уверена. Ты не знаешь, что бы ты чувствовала, если бы мы были в реальном мире, а я носил пальто. Или галстук.

— Я верю, что у тебя есть пальто. — Кэмми уткнулась лицом в плечо Мишеля. — Я не верю, что у тебя есть галстук.

— У меня нет галстука, — согласился Мишель, — но ты мне нравишься, и я предпочел бы подождать, пока он у меня появится, чем дать основания считать меня подлецом.

— Я ни о чем таком не думаю. Видишь ли, у меня нет сейчас желания погружаться в серьезные размышления. Ясно? — спросила Кэмми. Затем она медленно добавила: — Ты меня не похитил. Мы здесь и сейчас.

Когда они опять начали целоваться, она прижалась губами к его шее и, запустив руки в карманы его джинсов, принялась лихорадочно шарить в них. Мишелю хотелось, чтобы она взяла на себя инициативу, но понимал, что этого не будет. Он расстегнул ремень, чтобы облегчить ей доступ, но одновременно произнес:

— Я не уверен, что это должен быть твой первый раз. И у меня с собой ничего нет. Для предохранения.

— Черт! — Кэмми подавила желание въехать ему коленом в пах и почувствовала, как к глазам подступили слезы.

Не скрывая досады, она воскликнула: — Что за идиотская игра? Ты пытаешься выставить меня не только идиоткой, но еще и шлюхой!

У Мишеля сжалось сердце. Неуклюжим идиотом здесь был именно он.

— Нет, погоди... я неправильно выразился. Просто это трудно обсуждать, — прошептал он и взял руки Кэмми в свои, повернув их ладонями вверх. Поцеловав каждую ладошку, он стал покрывать поцелуями ее пальцы. Он обнял ее и держал и своих объятиях, пока напряжение не ушло из его плеч и ее груди и их тела не смягчились, слившись в единое целое, как по и было задумано природой.

— Я не сказал, что нам надо отсюда уехать. Просто нам не стоит заниматься сексом. Я имею в виду полное проникновение. Я не говорил, что мы вообще ничего не должны делать.

— А-а... — неуверенно отозвалась Кэмми, — раз так, тогда...


Ленни услышал треск радио и донесшийся издалека голос, который, возможно, принадлежал Шэрон Глиман. Но отек на ноге Холли все не спадал, и он не хотел оставлять ее. Он мельком взглянул на часы. Полночь. Черт бы побрал этого Мишеля! На «Вилли Т.» не было ни огонька. Он увидел, что Трейси тревожно вглядывается в темноту.

— Скорее всего, они просто смотрят на звезды, Трейси, — не выдержал он. — И я их понимаю. Они молоды. Мы в тропиках.

— Не такой уж он и молодой, — подала голос Оливия.

— Ему всего двадцать пять, — ответил Ленни, — разве ты не знала?

— Он выглядит... старше. Ей только что исполнилось девятнадцать, Ленни.

— Девятнадцать лет — это не так уж мало, — вставила Холли.

— Он уже давно сам о себе заботится. Плюс постоянное тропическое солнце. Поэтому он и выглядит старше. Но это не его вина, Трейси. Он хороший парень. Отец хотел, чтобы он стал воротилой швейного бизнеса. Сам он мечтал быть художником. В итоге Мишель очутился здесь. Он счастлив, к тому же он прирожденный моряк. Но я уверен, что он не воспользуется ее неопытностью. Он хорошо воспитан...

— Вообще-то, я волнуюсь не из-за него, — вставила Трейси. — У Кэмми сейчас такой стервозный период, что она кому угодно фору даст. Просто, видите ли, я пока не горю желанием обзавестись внуком.

— Я бы на вашем месте не беспокоился.

— А я бы беспокоилась, — вмешалась Холли. — Я помню, что мы сами вытворяли в ее возрасте. — Она осеклась. — Я шучу, Трейси. Я уверена, что они просто разговаривают. Ну, например, о том, что вокруг звезд тоже вращаются населенные планеты вроде нашей... А может, они курят травку.

— Ты меня успокоила, Холе. Мне уже намного лучше, — мрачно ответила Трейси.

— Я вижу огни. — Холли указала за борт.

Откуда-то из темноты донесся крик:

— Я богиня!

— Ах, Камилла, — прошептала Трейси. — Должно быть, она напилась.

— А если даже и так? — воскликнула Холли. — Как будто мы не напивались, когда были еще моложе Кэм.

— Смотри, вон она. Она стоит!

— Королева. Что может взбодрить лучше, чем классный перепихон, — протянула Холли.

— Это меня успокоило еще больше, — пробормотала Трейси. — Заткнись, Сольвиг.

— О, Трейси Энн! Сама заткнись! И прекрати быть надоедливой квочкой.

— А как бы ты себя чувствовала на моем месте?

— К счастью, мои мальчики только в шестом классе.

— Сейчас этим занимаются и в шестом классе тоже, — расхохоталась Трейси, наблюдая за приближающейся лодкой.

— Нет, не занимаются! — запаниковала Холли. — Иан и Иван не знают, с какого конца...

— Откуда такая уверенность? — продолжала дразнить ее Трейси.

— Нужно сказать девочке, чтобы она больше никогда не стояла в шлюпке. Это слишком опасно. Если ты случайно падаешь за борт и кто-то прыгает тебе на помощь, лодка может развернуться и изрезать тебя. Даже в спасательном жилете, — прервал их спор Ленни. — Но взгляни, Трейси, она хорошая девочка, она надела спасательный жилет. Просто здесь, в тропиках, звезды кажутся ближе. Они всех сводят с ума. — Он поднял голову. Звезд не было. — Кто хочет еще иыпить? Приложить еще льда к твоей ноге, Холли? — Все отрицательно покачали головами. — В таком случае я должен кое-что проверить. — Он прошел в кубрик и закрыл за собой дверь.

Привязав катер, Мишель настоял на том, чтобы подсадить Кэмми на трап, и поцеловал ее на прощание. Все три женщины стали тому свидетелями. Когда Кэмми и Мишель подошли к ним, Кэмми пояснила:

— Я просто дурачилась. Там, в лодке...

— Мы так и подумали, — ответила Холли, двинув в бок Трейси, которая стояла с плотно сжатыми губами.

— Да ну, мам, чего ты? — обратилась к ней Кэмми, заметив между тем, как Оливия поднялась и, словно привидение, молча скользнула в свою каюту.

— Я тебя не задерживаю, Холли, — многозначительно произнесла Трейси.

— А меня, признаться, все это забавляет, — вставила Холли. — Я пьяна, у меня болит нога, разве я не заслужила, чтобы меня развлекали?

— Трейси, я тебе все объясню, — игнорируя Холли, вмешался Мишель. — Это не то, что ты думаешь...

Камилла взяла Мишеля за руку.

— Я не думаю, что это касается кого-то, кроме вас самих, — ответила Трейси, и Кэмми метнула на мать взгляд, исполненный горячей признательности.

Вернулся Ленни, оценил ситуацию и глубоко вдохнул, как будто собираясь разразиться гневной речью. В конце концов, однако, он всего лишь пожал плечами.

— Все в порядке, — сказала Холли.

— Все в порядке, — повторила Трейси.

Ленни снял кепку и провел ладонью по голове.

— Погоду обещают тихую, — произнес он.

— Вот и хорошо, — отозвался Мишель. Насколько ему не хотелось расставаться с Кэмми, настолько же он горел желанием скрыться с глаз своего напарника. — В таком случае всем спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — ответила Кэмми.

Мишель проснулся посреди ночи и вспомнил, что он оставил радио и GPS в лодке. Ленни непременно убьет его. «Вот кретин!» — подумал он. Да ладно, он встанет раньше Ленни и заберет их. А до утра он будет смотреть романтические сны.


Кэмми готовилась ко сну. Надев пижаму, она кружилась по каюте. Девушка лучилась счастьем, словно оно обволакивало ее наподобие ауры.

— Ты пьяна, Кэмми? — поинтересовалась Трейси.

— Уже почти нет. Раньше — да. Здесь это вполне законно, — ответила Кэмми. — Мы классно провели время. Здесь так красиво! Спасибо за то, что взяла меня с собой.

Трейси резко села на койку, чуть не стукнувшись головой.

— Теперь я точно знаю, что ты пьяна.

— Ну ладно, не сердись. Я просто много разговаривала с Мишелем. Он по настоящему интересный человек.

— Это я и так вижу.

— Дело не только в этом, мама. Хотя, если честно, в этом. Мы ничего не делали.

— Кэмми, ты его совсем не знаешь...

— Именно поэтому мы ничего и не делали, — легко улыбнувшись, произнесла Кэмми. — Ты забыла, как раньше там, наверху, сама сказала, что это никого не касается? Даже тебя...

— Ну... — Трейси немного растерялась.

— Мам, чтобы узнать кого-то, совсем не обязательно вырасти на одной улице, как вы с папой и тетей Дженис. О некоторых людях просто знаешь, что они никогда умышленно не причинят тебе вреда. И для этого можно не ходить с ними в одну школу, собираться в течение всей жизни на День благодарения и играть в карты по пятницам.

— Теоретически это возможно, — улыбнулась Трейси.

— И даже если эти люди делают ошибки, их все равно прощаешь.

— Не могу не согласиться.

— Так что я классно провела вечер, а теперь собираюсь классно выспаться. И я даже не буду умываться. — Чтобы поцеловать мать, Кэмми свесилась сверху, накрыв ее подушку волной длинных волос. — Я не могу дождаться утра, — завершила она свою проникновенную речь.

Трейси лежала в темноте без сна, хотя мягкое покачивание яхты действовало на нее успокаивающе. «Курортный роман — это еще не самое страшное, — думала она. — Бывают вещи и похуже, гораздо хуже». Она взбила подушку и улеглась поудобнее. Несмотря на заверения дочери, Трейси не сомневалась, что молодые люди не только болтали. Никто просто так не совершает балетные па перед сном. Но если все это было поверхностно, что ж, ничего страшного нет.


В нескольких милях от побережья Африки, в направлении, противоположном тому, откуда обычно являются тропические штормы, поднялся ветер. Вопреки прогнозу, обещавшему переменную облачность и, возможно, грозу в конце недели, он постепенно усиливался, и в результате образовалась большая волна. Она прокатилась через всю Северную Атлантику и пересекла теплые воды Мексиканского залива, так что теплая и холодная вода, смешавшись, образовали водоворот, воронку, которая начала вращаться. Это породило энергию. Вода, как и лето, была теплой, и волна превратилась в тропический шторм, у которого не было имени и за которым никто не следил. Но Ленни чувствовал его приближение кожей. И трое мужчин, вышедшие на иолеиз Санто-Доминго, тоже его чувствовали. Каждый из них вспомнил о рифах, за которыми они прятались во время предыдущего плавания, когда вода обрушилась потоками на их головы, а ветер налетел с такой силой, как будто хотел наброситься на них лично. И все они надеялись, что на этот раз ветер передумает и изменит свое направление.

ДЕНЬ ПЯТЫЙ

— А теперь я смотаюсь на берег, чтобы дозаправиться, — сообщил им Ленни, когда женщины уже заканчивали завтрак, состоявший из яиц «бенедикт» по-карибски, редиски, руколы и острых колбасок чоризо, от которых отказалась только Трейси. — Кому что надо?

— Я тоже съезжу за покупками, после того как ты вернешься. Если хочешь, я заодно могу купить продукты, — ответил Мишель, улыбнувшись Кэмми, у которой тут же пропал аппетит.

— Сделаешь это завтра утром. Вторник — базарный день, и можно купить все свежее. Что нам действительно нужно, так это хлеб. Рыбу и мясо мы заберем с другого судна. Завтра будет утомительный день. Я имею в виду дайвинг и все такое, — ответил Ленни. — Придется обращать внимание на геологию...

— Это... что такое? — поинтересовалась Холли.

— Рифы, скалы. Довольно узкий проход. Но когда мы выпутаемся, сразу окажемся в по-настоящему глубоких водах. Бояться, однако, нечего. Разницы вы не почувствуете, зато увидите необыкновенные вещи. Ночевать мы будем в бухте острова Черепов. Это просто клочок суши, там нет ничего интересного. Потом, если нам повезет и появится ветерок, мы сможем поставить паруса. У нас назначена встреча с моими друзьями Шэрон и Реджи, чтобы забрать оставшиеся у них от последнего чартерного рейса продукты. Так что доставайте карты, книги...

— Мне нужна книга, — перебила его Оливия. — Я тут ничего для себя не нашла. У меня в багаже не было места для книг. Я люблю детективы и зачитываюсь П. Д. Джеймс.[31] Вы не сможете мне что-нибудь купить?

— Постараюсь, — ответил ей Ленни.

Сегодня Оливия была одета в бежевую шелковую рубашку без рукавов и широкие брюки-капри.

«Для кого это она вырядилась? — подумала Кэмми. — Хотя все и так ясно...»

— Ливи, читать ты можешь и в другом месте, — вмешалась Холли. — Давай лучше позагораем и поболтаем. — На ней был купальник и огромная соломенная шляпа.

— Давай,— ответила Оливия, которой стало скучно от одной мысли об этом. — Трейси?

Когда они забрались на верхнюю палубу и расстелили полотенца, все обратили внимание на то, что поверх шляпы, тщательно скрывающей ее волосы, Оливия накинула шарф и завязала его концы под подбородком.

— Неужели тебе все это не мешает? — поинтересовалась Трейси.

— Я должна беречь лицо, — заявила Оливия. — И мне нужно заботиться о волосах. Это, наверное, ужасное зрелище, но только так я могу избежать солнечных ожогов. Если честно, я пользуюсь не обычной солнцезащитной сывороткой, а такой, которая не позволяет лучам даже достигать кожи. Что касается волос, то если вы их красите...

— Я не крашу, — перебила ее Трейси.

— А я крашу, — сообщила Холли.

— Это мой натуральный цвет, я только чуть-чуть их подкрашиваю, — объяснила Оливия. — Крашеные волосы становятся более пористыми.

Холли выдавила на ладонь крем и густо намазала им лицо и шею. Затем, блаженно жмурясь на солнце, она легла на спину и прокомментировала:

— Чертовски много усилий.

— Оно того стоит, — невозмутимо ответила Оливия.

— Не сомневаюсь. Лично я думаю, что все дело в генетике. Мои ноги похожи на норвежские ели. На таких ногах только за плугом ходить.

— Ну, тогда, — произнесла Оливия и запнулась. На ее лице читалось искреннее удивление. — Тогда я не знаю, для чего предназначены мои ноги.

— Тоже для плуга, — расхохоталась Холли. — Только ты становишься не за ним, а впереди.

— Будеттебе, Холли, — отмахнулась втайне польщенная Оливия. — Как твои дети? Сколько им лет?

— Им двенадцать, и они меня почти до смерти замучили, — ответила Холли. — Эван очень хорошо учится. Ему все дается легко. Иан весь в меня: не очень сообразительный, но старательный, хотя и немного медлительный. На прошлой неделе он спросил у меня, какую книгу им задали прочитать на лето по программе седьмого класса. Осталось четыре недели до начала занятий. Эван прочитал эту книгу в июне, чтобы больше о ней не думать.

— Чертовски много усилий, — пробормотала Оливия.

— Один: один, — признала Холли.

— Я уверена, что Иан пользуется гораздо большей популярностью, как и ты когда-то.

— Ты права, и это меня убивает, — ответила Холли. — А Эв только радуется, что у брата столько друзей. Если бы мы ходили в церковь, он бы, наверное, стал священником. Мальчик, конечно, наверстает свое в старших классах, но я-то переживаю за него сейчас...

— Ты слишком много беспокоишься о них, Холли, — высказала свое мнение Оливия. — Ты помнишь, чтобы наши родители так себя вели?

— Мои уж точно не делали ничего подобного. Но я была идеальным ребенком. Как и мои братья. Единственный раз за всю историю школ Святой Урсулы и Фентона сразу трое детей из одной семьи получили звание «Ученик года». Я помню выпускной класс. Я играла придворную даму, но Хайди это не устраивало. Ее дочь должна была быть королевой. Она все выходные после этого со мной не разговаривала!

Холли мысленно простила свою мать. Та хотела всего лишь осуществления американской мечты для своей девочки, и роль королевы воспринималась ею как необходимый шаг к этому. Со стороны это напоминало старое шоу «Королева на один день», которое Хайди когда-то смотрела со своей собственной матерью. Преподавателями английского языка для бабушки Хальдааг стали Монти Холл и Боб Баркер.[32]

Все три женщины незаметно для самих себя погрузились в воспоминания. Родители действительно не беспокоились о них! Они были настолько уверены, что обеспечивают постоянный контроль над своими детьми, что им и в голову не приходило беспокоиться.Насколько им было известно, их дочки носили школьную форму и белые гольфы (чулки в крупную сетку извлекались на свет только в женской уборной перед первым уроком) и ходили на танцы с мальчиками, волосы которых еще хранили следы расчески. Никто не нуждался в реабилитации. Не существовало пилюль от «изнасилования на свидании». Родители ожидали, что их дети станут точно такими, как они сами, и будут каждый день перед ужином пить мартини. Алкоголь не считался грехом. Пили даже священники. И хотя Трейси так и не научилась курить, все остальные курили точно так же, как их родители. Они курили до тех пор, пока у них самих не появились дети. Оливия курила, как и раньше.

Более отчаянные и решительные девчонки брали от жизни все, остальные до боли в придатках и сыпи на подбородках занимались петтингом. Когда Кэрол Клостофф «залетела», она стала миссис ОШеридан и заканчивала школу с большим животом под плиссированным фиолетовым платьем. Все считали ее крутой. Кэрол предстояло сопровождать мужа, служившего на флоте, в Германию. Родители девчонок понятия не имели, как проводят вечера их дочери. Они никогда бы не поверили, что Дженис спускалась по водосточной трубе, чтобы встретиться на углу дома с Оливией, а затем обе школьницы садились в машину к двум парням постарше, которых они до этого видели только однажды. Девчонки изображали из себя девственниц, которым предстояло впервыелечь в постель с мужчиной, когда они оказывались в доме одного из парней, естественно, в отсутствие родителей. Никто даже мысли не допускал, что эти парни могут убить Дженис и Оливию. Во времена юности «крестных матерей» все было наоборот — дети уделяли родителям больше внимания. Зато родители уделяли больше внимания друг другу, или, возможно, Трейси так казалось. Во всяком случае, они с Джимом, в отличие от их отцов и матерей, неделя за неделей были поглощены только одним — успехами и неудачами своих чад.

Трейси не могла припомнить, чтобы родители хоть раз провели с ними подряд два вечера — вечер пятницы и вечер субботы. Один из них обязательно работал в ресторане. Если же отец был уверен, что нынешний менеджер не позволяет себе запускать руку в кассу, они с матерью отправлялись ужинать и танцевать в клуб (особенной любовью пользовался польский вечер). Утром в воскресенье все шли на службу, а затем, если было лето, — в бассейн Дженис. Родители пили и пили. Удивительно, но им всегда удавалось добраться домой без приключений.

Их дочерям также сходило с рук практически все.

Они с Дженис, оставаясь дома с младшими братьями, насмерть запугивали их рассказами о подключающихся к телефонным проводам незнакомцах, которые затем проникают в дом и убивают всех на первом этаже еще до приезда полиции. После этого малыши уже не спускались вниз. Когда дети засыпали, они впускали мальчиков и расходились по комнатам. Они ничего «такого» не делали, в любом случае не больше, чем Кэмми, но тому же Майку Баталье как-то раз пришлось, держа штаны в руках, прыгать из окна второго этажа, когда родители Трейси неожиданно вернулись домой.

У Трейси перехватывало дыхание от одной мысли, что Кэмми, скорее всего, идет на еще больший риск, чем она сама, хотя и не в своем доме. Почему ее собственные выходки кажутся ей более невинными, чем поступки Кэм и Теда, она не знала. Наверное, в ожесточившемся мире последствия необдуманных действий становятся смертельно опасными. Неведение ее родителей можно было по праву назвать блаженным. В конце великой эры, когда колледж еще не стал для многих недостижимой мечтой, когда рестораны и магазины не всплывали кверху брюхом через полтора года после открытия, когда у мужчин был шанс обзавестись собственным жильем, а женщины шли работать на неполный рабочий день, если им хотелось отложить деньги на летний домик или круиз, несчастных случаев, казалось, было значительно меньше. Не было кишащего серийными убийцами Интернета. «Травку» курили только юные поэты, получившие стипендию для поступления в Беннингтон.

Оливия, единственная среди подруг, которая так и не обзавелась детьми, изо всех сил старалась не уснуть. Болтовня Трейси и Холли казалась ей не просто скучной, а бессмысленной. Она делала покупки у Шанель, они — в «Маршал Филдз». Она заново создала себя. Они же всего лишь освоились в своих собственных телах. Хохотушка Холли по-прежнему самодовольно хлопает своими коровьими ресницами. Трейси, которую за глаза все называли Древом, как и прежде, является воплощением надежности. По мнению Оливии, Трейси, хотя и вызывала ассоциации со скалой, оставалась единственной, на кого она могла в какой-то степени положиться. Дженис, как и раньше, такая же хорошенькая, но ее внешний вид (она заказывает шмотки по каталогу Эйлин Фишер[33]) и так называемый бизнес по организации вечеринок наводят тоску. Как истинная домохозяйка, Дженис покорно осталась дома, чтобы подавать пудинги захворавшему муженьку. Неужели их устраивает такое убогое существование? Ведь впереди еще полжизни! Оливия страстно желала неожиданных и необычных событий. Только они могли развеять ее скуку.

— Странно, что нас всех тогда не исключили, — сказала Трейси. — Вот послушайте: как-то я зашла в химическую лабораторию, чтобы взять задание для паренька, получившего травму на разновысоких брусьях, и вспомнила клей на горелках Бунзена.

— Удивительно, как мы тогда не попались, — проворковала Холли. — За это влетело бедняжке Мэри Браунелл. И она не рискнула сдать нас...

— Она была ассоциированным членом нашей компании, чем-то вроде запасного игрока. Если по дороге домой у нас затевалась вечеринка, мы ее приглашали, — вмешалась Оливия. — Должна же она была за это расплачиваться. — Заявление Оливии прозвучало не как раскаяние, а всего лишь как констатация факта.

— Но как же подло мы себя вели, — продолжала вспоминать Трейси. — А вы знаете, что Мэри Браунелл теперь профессор в Университете Смита? Она пишет стихи и получает все эти престижные премии. А посмотрите на меня. Я — учитель физкультуры в своей собственной школе. Моя дочь считает, что в этих шортах я похожа на Эдди Элберта.[34]

— Ты и в самом деле похожа в них на Эдди Элберта, — улыбнулась Холли.

— В таком случае, если они немодные, зачем их поместили в каталог? — сокрушаясь, воскликнула Трейси. — Я-то думала они, типа, крутые.

— Они, видишь ли, типа, страшные, — ответила Холли.

— Да заткнись ты. Как будто мне не все равно.

— Неужели? — не скрывая иронии, спросила Оливия. — Тебе ведь и в самом деле все равно, как ты выглядишь. То есть я хочу сказать, у тебя хорошая стрижка и сногсшибательная улыбка, но что касается всего остального, это просто «принимайте меня такой, какая я есть» или «оставьте меня в покое». У тебя веснушки, Трейси! Если бы у меня были такие глаза, как у тебя, натурального зеленого цвета, я бы только и делала, что наносила на веки крем от морщин! И ты всегда была такой. А я искала место в ванной для весов и становилась на них, опираясь на подоконник, чтобы они показывали сто два, а не сто пять фунтов. Я до сих пор этим занимаюсь.

— Вот это на самом деле чертовски много усилий! — озвучила свое мнение Трейси. — Чем ты теперь планируешь заняться, Лив?

— Провести несколько месяцев под одной крышей с матерью и осмыслить один факт: почему меня устраивало то, что она приезжала в Монтеспертоли только раз в год. — Оливия театрально вздохнула. — Возможно, потом я навещу друзей в Швейцарии и проведу там зиму, катаясь на лыжах. По всей вероятности, напишу что-нибудь. Я ведь пишу понемногу. Скорее это будут эссе, хотя, может быть, роман о нашей жизни с Франко на винограднике. Несколько моих рассказиков были опубликованы в Италии...

— Ты ничего мне об этом не говорила! — упрекнула ее Трейси.

— Просто нечего было рассказывать. Так, ерунда.

Но это была отнюдь не ерунда, и настроение Оливии резко упало, когда Трейси вновь ударилась в воспоминания, будто ее достижения действительно ничего не значили, как она сама только что утверждала. «Если бы они знали, — думала она. — Если бы они только знали...»

— Угадайте, кто ушел из монастыря! — ни с того ни с сего воскликнула Трейси. — Матушка Бернард! Она была уже президентом колледжа. Где же это было? Кажется, на горе Мэри в Милуоки. Ей сейчас, должно быть, около шестидесяти, да нет, скорее около семидесяти! Она мне звонила года два назад.

— Когда матушка Бернард была директором школы Святой Урсулы, она казалась нам старой, как Мафусаил. Ей, наверное, было тогда лет сорок, — добавила Холли.

— Зачем уходить из монастыря, если... — начала Оливия.

— ...если ты уже слишком старая, чтобы завести мужчину? — закончила за нее Трейси. — Вообще-то, у нее есть мужчина. Но она сказала, что это политическое решение. Теперь ее зовут Сильвия Венито. Она мне всегда напоминала Розалинд Расселл в «Проблеме с ангелами».

— Я была без ума от «Проблемы с ангелами», — подхватила Холли. — Я даже не обращала внимания на то, что их одежда уже тогда вышла из моды.

— А мне нравилась «История монахини», — продолжала Трейси, — и матушка Бернард утверждала, что в жизни все так же, как в этом фильме. Когда она сказала мне: «Называй меня Сильвией», я, признаться, опешила. Это было похоже на то, как если бы Бог попросил меня называть его «дружище».

Они на самом деле завели ее в комнату и отняли у нее плат и четки...

— Она все еще одевалась, как монахиня? — поинтересовалась Оливия.

— Может, она тоже смотрела «Проблему с ангелами».

— Она была хорошей женщиной, — сказала Холли. — Мы ее состарили.

— Нет, мы ей нравились, — возразила Трейси. — Она говорила, что мы были личностями. Но она боялась, что ты выйдешь замуж за гангстера, Ливи...

— Из меня вышла бы классная жена гангстера! — расхохоталась Оливия. — Куча денег, зеркала в золоченых рамах, капри в обтяжку... совсем как в Италии! Помните шаферов с пистолетами под пиджаками на свадьбе Джоди Каморини?

— Это совсем другой мир, — заявила Трейси. — Сейчас гангстеры — это несчастные подростки, которые распространяют наркотики и поют об убитых копах. Это уже не организованная преступность. Это дезорганизованная преступность.

— А в Италии у тебя что-то подобное было? Может, тебя тоже окружали преданные семье слуги, которые на самом деле являлись киллерами? — поинтересовалась Холли.

— Боже мой! У нас, как и у многих, были горничная и повар.

— Ну конечно, они и у насесть. И еще дворецкий. Без дворецкого никак не обойтись, особенно на отдыхе, — вздохнула Холли, кокетливо оттопырив мизинчик.

— Будет тебе! Они действительно есть у всех. Ну и еще рабочие на заводе. Вот и все. Меня никто, кроме матери, не считал графиней. С коммунистическим-то правительством, господи! Это был всего лишь старый унаследованный титул. — Оливия резко взмахнула рукой. — Basta[35].

— Но на твоих рождественских открытках всегда был ваш герб! — не унималась Холли.

— Пару лет назад я показала Кэмми ее крестильное платьице, которое ты сшила в Италии, — перебила подругу Трейси. — Боже мой, Ливи, это изумительно красивая вещь.

— Венецианское кружево, — сообщила Оливия. — По традиции этим же кружевом необходимо будет украсить ее свадебное платье...

— Мне трудно себе это представить, — откликнулась Трейси.

— Дает она тебе прикурить, Трейси?

— Вроде того.

— Ну а что ты хотела? — равнодушно произнесла Оливия. Ее снова клонило в сон. Может, сегодня ей опять расположиться в гамаке на палубе? Да нет, на этот раз ничего не произойдет. Она зевнула. От одного воспоминания о вчерашнем приключении внизу живота заныло. «Почему Кэмми не могла подождать своей очереди?» — с неожиданной досадой подумала Оливия.


После того как Ленни отправился на берег, Кэмми попыталась сосредоточиться на книге, чтобы не следить за каждым дви-жением Мишеля. Парень расчехлил паруса, аккуратно сложил и убрал чехлы, присоединил к парусам какие-то... как их там?.. поднял паруса, проверяя их исправность. Солнце начинало припекать, и он сбросил рубашку. Кэмми опустила козырек и углубилась в чтение «Миссис Даллоуэй». Она шесть раз прочитала первое предложение на открытой странице.

«Я просто развлекаю твоих спутниц», — объяснил ей Мишель. Сейчас он уверенным шагом продвигался по борту. Все его движения были исполнены изящества и грации. Может, отсюда и произошло выражение «кошачья походка»? Если такое выражение существует... Нет, наверное, это что-то вроде «модельной походки»... Кэмми вновь попробовала сконцентрировать свое внимание на книге. Она в седьмой раз перечитала одни и те же полстраницы.

— Я обожала Вирджинию Вулф, — сказала Оливия, располагаясь рядом с Кэмми. — Я изумительно поспала! Я не привыкла к режиму, — добавила она, — теперь я опять смогу ночью спать на палубе.

Девушка почувствовала, что на нее накатывает приступ раздражения, но сумела взять себя в руки. Оливия привлекательна, а Мишель признал свою ошибку.

Кэмми все еще помнила его прикосновения. Она покраснела, и это не ускользнуло от внимания Оливии. Кэмми показалось, что ее крестная внезапно стала выше. Спина женщины выпрямилась, трансформировав ее осанку из ленивой в царственную.

— Непривычно видеть красивого мужчину раздетым среди дня, не правда ли? — улыбаясь, спросила Оливия.

В голове Кэмми мелькнуло: «Она думает, что я не знаю, и пытается вызвать меня на откровенность».

— Пожалуй, да, — ответила она и зевнула. — Похоже, здесь вообще не злоупотребляют одеждой. Зато ты, как всегда, на высоте, тетя Ливи.

— Стараюсь.

— Ну а что касается Вирджинии Вулф, то я... не в восторге. Это все так депрессивно. Я не понимаю, почему художник обязательно должен умереть. Он с самого начала обречен на смерть.

— Ну, в романе это метафора. Художник — жертва, он должен умереть, как Христос. Но это предвещает и ее собственную смерть, тебе не кажется? Она все это подробно описывала, еще и еще раз, по три часа не вставая из-за стола.

— И затем покончила с собой. Неужели ее совсем не радовала жизнь? Она так упорно работала. Я с трудом представляю, как сильно надо хотеть умереть, Чтобы набить карманы огромными булыжниками и...

— Должно быть, она утратила надежду, — произнесла Оливия. — Был один момент, когда Франко только поставили диагноз... Я думала, что не смогу жить без этого мужчины, который так долго обо мне заботился. Я не уверена, что Вирджиния Вулф знала, что будет знаменитой. Мне кажется, она думала, что ей никогда не встать вровень со своими талантливыми братьями и сестрой...

— Но их сейчас никто не знает.

— В этом и заключается ирония.

— М-м-м, — произнесла Кэмми.

— И она была серьезно больна. Депрессия — это болезнь. У меня такого никогда не было. Просто бывало очень-очень грустно.

— Ах, тетя Лив, — вежливо откликнулась Кэмми. Оливия казалась ей такой старой и такой одинокой. И то, что она выглядела моложе, ничего не меняло. Она была в возрасте, как Трейси и Холли. Сочувствие заставило девушку забыть об уязвленном самолюбии.

Оливия опять заговорила:

— Твоя мать как-то сказала мне, что жизнь хороша, даже если тебе не везет.

— Она научилась этому у Холли. Та все время повторяет эту фразу.

— Может, Холли и говорит так, но Трейси — это самый чистый и хороший человек, которого я когда-либо встречала, Камилла. Она много для меня сделала. Я много сделала для нее. Она может показаться суровой...

— Вот именно, суровой. Но я знаю, что она любит меня. Нас.

— Ты путаешь честность и черствость.

— Именно в этом я ее и обвинила. В черствости. Всего пару дней назад.

— Когда мы были молоды, твоя мать могла принять любой вызов. Она ездила верхом на самой бешеной лошади из конюшни моего дяди. Она быстрее всех выпивала самое большое количество рюмок бренди. Имей в виду, это было, когда мы еще учились в школе. Она была Майклом Джорданом в школе Святой Урсулы. Она дважды выигрывала чемпионат штата.

— Я ее вижу иначе, — призналась Кэмми. — Преподавать физкультуру в том же зале, в котором ты играла в баскетбол, когда тебе было семнадцать лет! Я не могу себе этого представить.

— Я тоже, но твоя мать... она как Полярная звезда, Кэмми. Чем мы только не увлекались! Вначале мы были рокерами. Потом мы стали металлистами. Через какое-то время, уже в колледже, мы отпустили волосы и ударились в политику. Но Трейси всегда оставалась верной себе. Спроси ее сегодня, чего она хочет, и твоя мать скажет то же самое, что говорила тогда.

— Что? — Кэмми заложила палец в книгу и напрягла мышцы ног, пытаясь не обращать внимания на карабкающегося на мачту Мишеля.

— Иметь счастливую семью, хорошего мужа и приносить пользу. Именно так она бы и сказала. Приносить пользу. — Оливия была довольна собой. Она сделала что-то хорошее. Она загладила возникшее между ними недоразумение.

— Чем я обязана этой лекции, тетя Лив? — поинтересовалась Кэмми.

— Да так, ничем. Франко, например, очень зависел от меня. А я чуть было не бросила все. Я хотела уйти, уехать, не видеть его больше. Все равно он зачастую даже не понимал, что я нахожусь рядом. — Какие бы то ни было посягательства на ее свободу угнетающе действовали на Оливию. Стремление людей иметь детей было для нее чем-то непостижимым. Будучи одновременно требовательными и скучными, они являлись воплощением худших человеческих качеств. В самом конце Франко был именно таким. Он просыпался, если она выпускала его руку — требовал свои четки.

Как будто отвечая на ее мысли, Кэмми спросила:

— Тебе очень-очень жаль, что у вас с Франко не было детей? Ты не могла, как мама, или это... очень личное?

— Боже мой! Конечно, могла. Просто не хотела. У Франко были взрослые сыновья от первого брака. Я редко с ними встречалась. Они жили в Риме со своими семьями.

— Разве ты не хотела познакомиться с ними поближе? Им, наверное, было столько же лет, сколько мне, когда вы поженились.

— В каком-то смысле хотела, но они были детьми своей матери.

— Ну...

— К тому же Франко хотел, чтобы я была его малышкой. Он называл меня piccola[36].

Кэмми это показалось неестественным. Если бы она увлекалась точными формулировками, то назвала бы это ненормальным. Вслух же она произнесла:

— Ты могла бы пользоваться услугами нянь. У тебя бы наверняка родился необычный ребенок, и ты бы отослала его в какую-нибудь швейцарскую школу-интернат.

— Я не люблю детей. Ты, Кэмми, мне нравишься. Но у меня все силы уходят на то, чтобы заботиться о себе, что уж говорить о ком-то еще.

«Хорошо, что у тебя нет детей! У них были бы серьезные проблемы», — эту мысль Кэмми предпочла оставить при себе. Подумав о том, как она обращается с собственной матерью, девушка почувствовала укол раскаяния.

— Я очень уважаю свою мать, хотя больше пошла в отца. Для меня она просто мама. Она учитель физкультуры, а не какой-нибудь чудо-врач, который спасает людей от рака. Ой, тетя Ливи, простите! Какая я все же тупая.

— Ничего, — ответили Оливия. — Но, Кэмми, не каждому дается яркая, как хвост кометы, жизнь. — Она озорно улыб-нулась. — Такое бывает только у некоторых из нас.

— И твоя все еще на взлете, да?

— Надеюсь, что да! — с чувством ответила Оливия.

— Ты на меня нагоняешь сон. Пойду полежу в гамаке. Тебе в нем было удобно? — не удержалась от легкого злорадства Кэмми.

— На спине не очень, — сказала Оливия.

«Еще бы», — подумала Кэмми и встала, прихватив полотенце.

Тишина и покой моря, солнце и освежающий морской бриз убаюкали ее, и она крепко уснула. Через несколько часов ее разбудил Мишель.

— Ты бы перевернулась. Этот бок уже испекся. Хочешь съездить со мной в город?

Кэмми вскочила и натянула свои шорты с надписью «Мауи».

— Если это британская территория, можно мне не надевать рубашку? Или здесь с этим строго?

— Мне нравится и так, но, наверное, лучше надень. Как минимум для защиты от солнца, — ответил Мишель.

— Как вы это выносите? Здесь всегда так?

— В основном. Но бывают мерзкие туманные дни. Дождь и штормы. Грязь. Да и можно устать от... ты знаешь эту поговорку. .. от очередного дерьмового дня в раю.

Кэмми надела скромные джинсовые шорты и коттоновую рубашку, которая завязывалась под грудью.

Они провели два часа, блуждая по узким улочкам небольшого городка. В конце первого часа Кэмми с комичным великодушием разрешила взять себя за руку.

Мишелю было двадцать пять лет, но, держа за руку эту девушку-подростка, он испытывал такое чувство, словно ему достался выигрышный лотерейный билет.

— Я хочу тебе что-нибудь подарить. — Мишель сорвал свисающий со стены цветок бугенвиллеи и заправил его в волосы Кэмми. — Теперь ты похожа на туземную девушку. Тебе нужна побрякушка.

— Это отстой.

— На память обо мне.

— Ладно, как хочешь, — согласилась Кэмми, сделав вид, что уступает ему.

— Мне хочется.

Мишель выбрал ожерелье из крошечных рыжих ракушек, перемежающихся с бусинками гематита. Оно стоило недешево, и это означало, что зимой ему придется посидеть какое-то время на тостах с бобами. Но от вида ракушек, ласкающих впадинку у нее на горле, чуть повыше крестика, который она никогда не снимала, его бросило в дрожь.

— Я никогда его не снимаю. Мне его подарили на крещение, — сказала Кэмми, притрагиваясь к крестику. — Он приносит мне удачу. Это ожерелье я тоже никогда не буду снимать.

— Его нельзя носить постоянно. Ракушки поцарапаются, и ожерелье можно будет выбросить. А если за ним ухаживать, оно прослужит тебе всю жизнь, — пояснила хозяйка магазинчика.

Им захотелось пить. Кэмми выбрала харрикейн, а Мишель — пепси, после чего он попросил ее подождать и ринулся в аптеку со словами: «Мне нужна... э... зубная паста». И подумал: «И ключ для консервов». Прежде чем возвращаться на яхту, необходимо будет купить ключ. Главное — не забыть. Но тут затрещало радио.

— Хорошо, купи себе пасту, — согласилась Кэмми. «Интересно, у него на самом деле закончилась паста или он подразумевает то, что читается на его лице? И вообще, можно ли сойти с ума от возбуждения?» — размышляла она.

— Стой здесь. Никуда не уходи. Нам надо возвращаться, — предупредил ее Мишель.

— Я еще хотела купить хлеба и сыра. Мы могли бы устроить пикник.

— Позже. — Мишель поцеловал ее, едва коснувшись губами щеки. — Ленни просит меня вернуться. Работа прежде всего.

На обратном пути Мишель нежно коснулся ожерелья и взял Кэмми за руку. Девушка получила ответ на свой вопрос. Она действительно могла бы сойти здесь с ума. Кэмми мысленно послала в небеса молитву: «Благодарю тебя, Боже, за то, что у моего дяди все хорошо, и за то, что ему не понадобилась операция. Благодарю тебя!»

ДЕНЬ ШЕСТОЙ

— Готово! — сказал Ленни. Женщины не могли этого знать, но голос капитана, несмотря на то что это было его двадцатое плавание на «Опусе», звучал так же торжественно, как и в самый первый раз. — Сегодня вы увидите яхту под парусом! Мне очень хочется, чтобы вы получили удовольствие, поэтому я позабочусь о том, чтобы развить хорошую скорость, а Мишель будет готовить для дам напитки.

— Ты загрузил что-нибудь еще? Продукты?.. — поинтересовался Мишель.

— Дюжину яиц и свежего хлеба для французских тостов. Шэрон снабдит нас всем остальным. У нее продуктов под завязку. Ее клиенты ловили рыбу, но не смогли забрать улов с собой. У них случилось что-то срочное дома, в Техасе. И у нее осталась целая гора всякой всячины, которую я пообещал забрать. Я с ней скоро свяжусь.

— Она не возьмет за это денег.

— Знаю, она меня уже предупредила. Это же Шэрон...

— Если на Рождество по пути домой я заеду в Нью-Йорк, то обязательно приглашу ее и Регги пообедать, — заявил Мишель.

— Я тоже собирался их навестить, — ответил Ленни.

— Можно, если ты захочешь, провести там целую неделю.

Ленни рассеянно кивнул, думая уже о другом. Мишель отметил, что он не вспомнил о консервном ключе. «Черт побери, — ругнулся про себя Мишель. — На следующей стоянке нужно обязательно купить его». Но вслух ничего не сказал.

Женщины наблюдали за тем, как они развернули дженни и подняли грот-парус, которые взвились над их головами, как огромные флаги, и в следующее мгновение две белые башни зареяли в синеве. Ленни выключил двигатель. Попутный ветер надул паруса, и «Опус» приготовился исполнить свое предназначение. Он словно расправил крылья и стал подобен всем парусникам, веками вызывавшим неумеренный восторг художников и поэтов, включая тех из них, кто никогда даже не ступал на палубу.

— Ленни — настоящий моряк,— уважительно произнес Мишель, когда они все вместе пили ромовый пунш и угощались соусом манго-сальса. — Я тоже умею, но он это делает играючи. Он и к штурвалу почти не будет прикасаться. Это называется уваливанием. Ветер дует в корму сбоку: видите, как наполнен грот? Ветер тянет нас, как Ленни и обещал. Грот находится с подветренной стороны. Теперь «Опус» будет мчаться, пока ветер не переменится.

— Честно говоря, я с трудом это представляю, — прокомментировала Холли.

— Сейчас конец сезона, поэтому мы можем позволить себе почти все, что нам вздумается, — продолжал Мишель. — Главное, чтобы мы постоянно несли вахту. Мы с Ленни меняемся через каждые шесть часов.

— Это действительно похоже на полет.

— Мои внутренности сейчас тоже, кажется, полетят, — неожиданно сообщила Холли.

— Имбирные пилюли, — сказал Мишель и одним прыжком очутился на камбузе.

— Странно, что один человек не чувствует ничего, а другой — все. — Кэмми развела руками.

— Это зависит от ушей, — пояснил Мишель. — Мне случалось видеть, как большие и крепкие мужчины зеленеют, как только яхта покидает бухту. Это не имеет никакого отношения к силе или слабости. Что касается Холли, то, возможно, еще дает о себе знать этот злосчастный укус.

— Я уверена, что все так и есть, — подтвердила Холли. — Я еще не совсем... в порядке. Я медсестра, поэтому знаю, что это... не просто так.

Мишель приготовился наблюдать за встречными кораблями. Он взял Кэмми за руку, чтобы она встала рядом с ним.

— Видишь круизное судно? Кажется, что оно находится в миллионе миль отсюда, не так ли? Но ты и моргнуть не успеешь, как мы окажемся рядом с ним. Если бы мы захотели, то под парусом смогли бы проплывать по сто миль в день. Даже просто идя по течению, мы бы делали по пятьдесят миль. Нет никакой уверенности, что капитан этого судна заметит нас даже средь бела дня. Я должен сообщить Ленни об этом корабле, хотя он наверняка его уже видел. Он переговорит с капитаном, и, поскольку мы идем быстрее, скорее всего, они нас пропустят. В этой ситуации, как мы говорим, наше судно имеет преимущественное право дороги. Другое дело, если бы у них были в воде рыболовные сети.

Когда он вернулся, Трейси поинтересовалась:

— А здесь поблизости вообще есть какая-нибудь земля?

— Сегодня мы бросим якорь у пары крошечных островков. Честно говоря, их и островками трудно назвать. Так, клочки суши с чахлой растительностью. Там нет ни пляжа, ни даже отмели маломальской. Единственное, чем там можно заниматься, так это ловить крабов или что-нибудь в этом роде. Возможно, вы просто захотите ощутить под ногами твердую почву или поплавать, если вокруг яхты плавать не хочется.

— Что-то вроде необитаемого острова, на котором все мечтают оказаться? — уточнила Кэмми.

— В том месте могут оказаться только самые невезучие из ныне живущих. Или те, кто хочет побыть... в одиночестве, чтобы помедитировать.

— Например, монахи.

— Может, и так. Мы же бросим якорь в некотором отдалении от берега. — Мишель отвел глаза. Почему он смущается, как шестиклассник? После паузы он продолжил: — Если нам захочется высадиться на берег, воспользуемся шлюпкой. Однако туда легко можно добраться и вплавь. Конечно, якорь или даже два огромных якоря не в состоянии удерживать яхту всю ночь. Но обычно здесь тихо. Проблем не бывает, не то что в других местах. Скорее возникнут проблемы, если мы не бросим якорь. — Мишель приходил во все большее замешательство. Он молол чушь и не мог остановиться.

— Я слышала об этом, — пришла ему на выручку Кэмми и провела кончиком ногтя по его спине.


Трейси наблюдала за тем, как, руководствуясь указаниями Ленни, Мишель вносил крошечные поправки в положение парусов. Угол поворота парусов ей был понятен. Управление массивной яхтой мало чем отличалось от управления миниатюрным катамараном ее дедушки. Мишель отцепил парус и закрепил его под другим углом. Трейси представила себе поток воды под килем, винт, скрытый под водой, но удерживающий яхту на курсе. Она вспомнила, чему учил ее дедушка. Если высунуть руку в окно машины во время движения и сложить горстью, то ветер всего лишь сдует руку назад. Но стоит повернуть руку, и ветер, скользя через нее, уже тянет ее вперед. Трейси ничего не помнила о том, что говорил дедушка относительно плавания против ветра, но в процессе обучения этому искусству ей приходилось пригибаться, когда он переводил гик к другому борту суденышка. «Магеллан, — наставлял ее дедушка, — был вынужден устанавливать паруса под углом девяносто градусов к направлению ветра, и, тем не ме-нее, ему удалось совершить кругосветное плавание.

Лишь только солнце начало клониться к западу, она услышала, как паруса захлопали о мачту. Опустив паруса, Ленни аккуратно сложил их и привязал к гику. Все почувствовали, что яхта замедлила ход. Мишель приготовил шлюпку, чтобы привязать «Опус» к большому дереву, растущему на крохотном островке. Ленни удерживал тримаран на месте, пока Мишель пересек полосу воды, отделяющую судно от берега, и обвязал линь вокруг крепкого ствола.

— Если не будет ветра, мы могли бы развести на берегу костер, — сообщил Мишель, быстро вернувшись.

— Хорошая идея. Это было бы, как в лагере, — согласилась Кэмми.

— Не совсем, — мягко возразил Мишель. — Во всяком случае не так, как в лагерях, в которых был я.

Невольно подслушавшая этот разговор Трейси только вздохнула. Она испытала острый приступ тоски по Джиму, его рыжеватой шевелюре, длинным рукам и ногам. Скучала ли она по мужу или просто тосковала об их с Джимом ушедшей молодости, о том крепком упоительном напитке счастья, стакан которого они должны были растянуть так, чтобы им хватило на всю жизнь?

Этим же вечером, пока Ленни готовил все необходимое для печеных мидий со шпинатом и вином, Мишель в шлюпке отправился на остров, вытащил ее на песок и перешел на подветренную сторону острова. Перед ним стояла задача поймать рыбу, которую Ленни намеревался поджарить на решетке к ужину. Кэмми, в одном купальнике, крадучись, прыгнула за борт «Опуса» и вплавь преодолела тридцать футов, отделявшие его от берега. Принятых девушкой мер предосторожности, похоже, никто не заметил.

— Судя по всему, он ей нравится, — сообщила Трейси стоявшим рядом с ней Оливии и Ленни. — У нее только в этом году появился первый настоящий бойфренд. А потом он взял да и вернулся к своей богатой подружке. Кэмми считает мужчин бесчувственными.

— Они и в самом деле бесчувственные,— рассмеялся Ленни.

— Так на что он там удочку забрасывает? — Они оба улыбнулись двусмысленности вопроса. Оливия опустила шляпу на лицо.

— Он хочет поймать барракуду, — ответил Ленни. — Затем я ее поджарю. Вы никогда не пробовали ничего подобного. Барракуда, только что выловленная из моря! Надеюсь, вы будете приятно удивлены.

— А он точно ее поймает?

— В этом-то вся проблема. Скорее всего, Мишель это сделает, но, прежде чем он вытащит барракуду на берег, ему придется сразиться с пятью другими.

— Почему?

— Потому что барракуда — это сплошной ужас. Дело не только в том, чтобы вытащить ее на берег, — после этого мы ее выбросим почти целую, так как нам потребуется всего несколько филейных кусков. Остальное пойдет на корм акулам. Все, что нам нужно, это симпатичная небольшая барракуда фунтов на десять-двенадцать. Часть мы съедим на обед, часть я заморожу. Нам еще предстоит забрать продукты с яхты моего товарища.

На другой стороне острова, глубоко воткнув удочку в песок, Мишель обнимал Кэмми, прижав ее к дереву. Одна нога девушки обвилась вокруг его бедер, а их руки исследовали тела друг друга, во всяком случае, те их части, которые не были прикрыты одеждой.

— Из-за тебя меня выгонят с работы, — произнес он. — Я действительно должен поймать эту рыбу.

— Ты можешь сказать, что рыбы нет.

— Ленни знает, что есть.

— Скажи, что она сорвалась.

— Я не могу этого сделать.

— Тогда скажи, что красивая женщина ради тебя преодолела предательски опасные воды.

— Вот это Ленни поймет.

Они опустились на колени, затем легли. Мишель поцеловал ее в шею. Кэмми расстегнула его рубашку и коснулась губами мускулистой груди. Устоять он не мог. Ему предлагали полную коробку самых изысканных конфет, и он не собирался от них отказываться. Впервые в жизни его отношения с женщиной развивались по такому сценарию. Мишель получал от секса удовольствие как от приятной физической нагрузки, после которой не испытывал ни жажды, ни томления. Каждая женщина оставалась в его памяти в виде воспоминания, всплывающего всякий раз, когда он слышал определенную песню или оказывался в определенном месте. Не более того. Его чувства к девушке, с которой он познакомился всего два дня назад, были непривычными и смущали его. Юная Кэмми была одновременно и очень застенчивой, и очень решительной. Он помог ей снять лифчик мокрого купальника

— Ты вся исцарапаешься о песок, Кэмми.

— У нас есть твоя рубашка. И другие твои вещи. А покрывало лежит в шлюпке, верно? Ты не... Черт, послушай... Я тебе не навязываюсь! — Глаза Кэмми потемнели. Она шлепнула мокрый лифчик себе на грудь и начала его завязывать.

— Погоди... — быстро произнес Мишель, увидев, как леска на удочке натянулась. — Это похоже на обед! И потом, я ничего такого не имел в виду. Я только хотел сказать, что мне надо поймать эту рыбу. Однако мне вовсе не нужно с этой рыбой мчаться на яхту! Дай мне поймать ее и больше о ней не думать. Удочка гнется не сильно, значит, рыба не слишком большая.

— Хорошо, — сказала Кэмми с сомнением в голосе, — полагаю, мне это тоже будет интересно. Я никогда не видела барракуду, которая не сидела бы в аквариуме. — Она застегнула купальник у себя на шее. — Мы можем приплыть сюда вечером и развести костер, как ты и предлагал.

— Я не хочу ждать до вечера, Кэмми, — нежно произнес Мишель, пытаясь занять как можно более устойчивое положение и начиная водить рыбу из стороны в сторону.

— Ты весь пропахнешь рыбой.

— Я же сказал, что вымоюсь. У меня есть анисовка. — Мишель уперся ногами и, крепко держа удочку, отклонился назад. — Это не барракуда. Это макрель. Фунтов десять.

— Откуда ты знаешь?

— По тому, как она двигается.

— Ну давай, Мишель, тащи ее!

— Ты меня отвлекаешь.

— Ты просто боишься, что она уйдет и ты будешь выглядеть передо мной как идиот, — злорадно заявила Кэмми.

Мишель резко откинулся назад, и рыба, взлетев в воздух, упала на песок. Он проворно швырнул ее в кусты, где она продолжала трепыхаться. Затем он вошел в воду, вымыл руки до плеч, смочил волосы и взял в шлюпке бутылочку с ароматной жидкостью. Считалось, что эти капли с лакричным запахом привлекают рыбу к наживке. Он растер несколько капель между ладонями и достал покрывало.

— Вот и все, — произнес он, выбираясь на берег. — Я мог бы сделать это из шлюпки. Не было никакой необходимости приплывать сюда. Но я убедил Ленни в том, что здесь, вокруг рифов, может играть рыба.

— Выходит, ты знал, что я тоже приплыву, — сказала Кэмми.

— Ничего подобного. Конечно, я надеялся, но не принимал это как что-то должное.

— Скажи, ты действительно купил тогда зубную пасту?

— Нет, — ответил Мишель.

— А ты взял с собой то, что купил на самом деле?

— Нет.

— Значит, мы не можем ничего сделать. Вернее, мы не можем сделать все.

— Можем, только нужно дождаться подходящего момента.

— У тебя, наверное, десяток тропических болезней.

— Нет, меня не это беспокоит. У меня ничего такого нет.

— Ты не хочешь, чтобы я забеременела?

— А ты разве хочешь? Тебе девятнадцать лет.

— Забеременеть? — Кэмми задумалась. — И хочу, и не хочу. Я не думаю, что это случится.

— А вдруг?..

— Не знаю.

— Я бы не хотел, чтобы ты делала аборт. Я католик. И, строго между нами, это было бы неправильно. Я уверен, что это надо учитывать. И еще. Ты уверена, что, забеременев, хотела бы, чтобы я был с тобой?

— Что ты имеешь в виду?

— Ты бы хотела, чтобы я был твоим мужем? — Мишель не имел ни малейшего понятия, почему он задает этот вопрос девушке, о существовании которой каких-то тридцать шесть часов назад он даже не подозревал. Но затем он подумал о малыше, который был у Ленни, и о его жене. Подумал о своей жене, Камилле. Он представил лицо матери, когда та увидит Кэмми. Все это как-то не увязывалось с его мнением о себе. Фактически, размышлял Мишель, вплоть до этого момента ему никогда не приходилось задумываться над тем, что он знает о себе самом, поэтому у него не было собственной концепции, кем же на самом деле он является. Молодой человек до знакомства с Кэмми смотрел на себя глазами других людей.

— Те чувства, которые я испытываю сейчас, дают мне право сказать, что мне хотелось бы, чтобы ты был со мной, — произнесла после паузы Кэмми. Ее голос звучал серьезно. — Я думала об этом вчера вечером. Я знаю, что в подобных случаях люди составляют списки, сравнивают свой образ жизни и образ жизни другого человека, чтобы определить, насколько они подходят друг другу. Мы, похоже, не подходим... И все равно я...

Мишелю казалось, что он сейчас раздуется и, если его не привязать, оторвется от земли и воспарит. Он чувствовал себя, как неуверенный в своих способностях супергерой, как жеребец, как робкий малыш. Ему ничего не оставалось, кроме как сделать вывод: именно это состояние люди называют любовью. Мишель знал, что ничего подобного прежде не испытывал. И он не сомневался, что, если бы ему предложили измерить его чувства, термометр бы зашкалило. Он обнял Кэмми, и они легли на песок.

Именно в этот момент из кустов появилась Оливия.

— Что? — воскликнула Кэмми. — В чем дело?

— Я добралась вплавь. Ленни хотел тебя видеть, Мишель. — Оливия покачала головой и с укоризной произнесла: — Она еще ребенок.

— В чем проблема, Оливия? — Кэмми говорила тихо, но ей казалось, что она вот-вот взорвется. — Ты приплыла, чтобы охранять меня?

— Вообще-то, нет,— ответила Оливия.— Ленни хочет, чтобы Мишель вернулся на яхту. Он говорит, что поднимается ветер.

— Ты, наверное, любишь плавать, — холодно произнес Мишель. — Как и твоя племянница.

Племянница! — пренебрежительно повторила Оливия. — Камилла, это смешно. Твоя мать вряд ли...

— Моя мать мне доверяет.

— А я — нет.

— Но ты не моя мать.

— Камилла, — перебил девушку Мишель, его голос зазвучал предостерегающе, — нам действительно нужно вернуться. Мы приплывем сюда, когда стемнеет. Мы уже решили. Мы должны считаться с остальными.

— Беги, рассказывай моей матери, Оливия! — Кэмми встала на колени, а затем поднялась, выпрямившись. — Тогда я тоже смогу ей рассказать о тебе.

— Полный бред, — устало произнесла Оливия, — ты даже не знаешь этого человека.

— Как ты можешь такое говорить? Именно ты...

— Это совершенно другое...

Мишель хотел было вмешаться, но затем отказался от этой идеи. Он заметил нечто более важное. Ленни был прав: надвигалась буря. Вода, несколько мгновений назад такая спокойная, начала плескаться и бурлить.

— Нам надо ехать, — тихо сказал он.

Оливия отвернулась. Кэмми раскраснелась.

— Лучше оставить это здесь, — сказал Мишель. — Это огорчит и Трейси, и Ленни. Оливия, это слишком интимное. Прости, если это тебя задевает, но то, что произошло между мной и Кэмми, для меня очень важно. Я знаю, это кажется невозможным... С первого взгляда и все такое... Я не могу это объяснить.

— Я могу. Это потому, что она выглядит, как модель, а ведет себя, как шлюха, которой она не является, — ломающимся голосом произнесла Оливия.

Кэмми резко повернулась к молодому человеку, и он прижал ее лицо к своей груди. Оливия усмехнулась и направилась к шлюпке. Ее спина была напряжена. У него опять что-то оборвалось внутри. Все в порядке, успокаивал он себя. Он обнимает эту необыкновенную девушку, чувствует, как она прижимается к нему — с доверием, желанием, благодарностью. Это переполняло его гордостью. Он возблагодарил своего покровителя, святого Михаила.

Когда они приблизились к «Опусу», своенравные волны уже с силой били в его борт. В такие моменты Ленни всегда думал о том, как уважительно старые моряки относятся к богам, в которыхони не верят. Погода пока не внушала опасений, но и доверия тоже. Ленни не любил сюрпризов.

— Придержи шлюпку, пока я помогу им подняться, потом мы ее привяжем, — распорядился он, наклоняясь и подавая руку сначала Оливии, а затем Кэмми. С первой попытки рука Кэмми выскользнула.

Мишель размахнулся и забросил рыбу на палубу.

— Круто, — похвалил Ленни, — так и запрыгнула на борт. Мы просто бросим якорь, и пусть нас таскает. Я думаю, ветер усилится еще больше. Следовало быть предусмотрительнее и встать с другой стороны острова. Здесь нам негде укрыться. Но сейчас, я думаю, уже поздно.

— Давай поможем Кэмми подняться на палубу, — откликнулся Мишель.

— Я готов, — ответил Ленни.

Но у ветра были другие планы, и, когда Мишель опять подошел к боту «Опуса», шлюпку качнуло.

— Что я должна делать? — спросила Кэмми.

— Ничего. Просто сегодня я не на высоте, — в голосе Мишеля послышалось напряжение. Он опять подвел шлюпку к борту.

Кэмми встала, и волна подняла нос шлюпки вверх. Из рискованного положения Кэмми потянулась к руке Ленни и свисающей за борт лестнице, но споткнулась и ударилась бедром о сиденье. Пошатнувшись, девушка упала за борт и исчезла под водой. Не успела Трейси открыть рот и издать рвущийся из груди крик, как дочь вынырнула, отплевываясь.

— Все в порядке, моя хорошая, — успокоил Кэмми Мишель, крепко держа ее обеими руками за плечо. Все, затаив дыхание, наблюдали за тем, как он втащил Кэмми в шлюпку. Еще одна волна разбилась о борт, окатив обоих с головы до ног. Холли застонала.

Ленни заметил, что «Опус» сносит сильнее, чем он предполагал.

— Держи веревку! — закричала Оливия, сталкивая в воду первую попавшуюся ей на глаза бухту каната.

Ленни в ужасе наблюдал за тем, как пятидесятифутовый линь разворачивается в воде. Это напоминало дорожное происшествие в замедленной съемке. Он не успел сказать, что может сделать веревка такой длины с винтом единственного двигателя тримарана. Оставалось надеяться на лучшее.

— Давай привяжем шлюпку! — крикнул он Мишелю.

— Сначала Кэмми, — ответил тот, подводя шлюпку вплотную к борту и переключив ее двигатель на холостые обороты. На этот раз Ленни удалось втащить мокрую и продрогшую Кэмми на борт, где ее уже ожидала мать, держа наготове полотенце.

— Хорошо, — сказал Мишель, провожая девушку взглядом. — Лен, не сердись... — Не успел он договорить, как мотор начал кашлять, стучать, а потом и вовсе заглох. — Только не это! — закричал Мишель.

Он опять попытался завести его. У него это получилось, но звук был странный. Как только Мишель взялся за румпель, двигатель чихнул и замолк. Мишель схватил канистру. Не слишком ли она легкая? Он схватил другую. Эта была полная. Он подсоединил к ней шланг и опять включил мотор. Тот вновь застучал и заглох.

— ...горючее! — донеслось до Ленни.

— Подкачивай его! — прокричал Ленни.

— Я стараюсь!

— Старайся лучше!

Мишель встал. Он поднял двигатель и проверил, не намоталось ли что-нибудь на него. В этот момент ветер встряхнул шлюпку, как шаловливый ребенок встряхивает банку колы, и Мишель с размаху ударился коленями о сиденье. Не удержавшись на ногах, он упал и ударился лбом.

— Мишель! — закричал Ленни. — Что за черт! Мишель! Это полный бред! Этого не может быть!

Мишель не шевелился. Его рука безжизненно болталась за бортом покачивающейся на волнах шлюпки, которую все дальше относило ветром.

— Мишель! — завопила Кэмми, вывернувшись из полотенца и подбежав к борту, невзирая на попытки Трейси удержать ее.

— О черт! — закричал Ленни, сбрасывая туфли. — Я его поймаю и доставлю назад... Я уверен, что с ним все в порядке... — «Пожалуйста, Господи, — молился он, — а я еще злился из-за какого-то идиотского консервного ножа». — Держись!

Ленни прыгнул в бурлящую воду и мощными уверенными гребками начал быстро сокращать расстояние до шлюпки. Но ветер не дремал, и «Опус» неумолимо относило все дальше и дальше. Ленни заметил змеящийся в воде канат. Не переставая грести, он обмотал его вокруг себя и завязал на узел. Длины ему хватит. Сейчас он доплывет до шлюпки... Это очень просто. Но насколько ее отнесет от яхты? На мгновение он заколебался и замер, но затем поплыл еще быстрее. Небо уже совсем почернело, клубящиеся тучи низко нависли над водой.

Вдруг Ленни повернул назад и поплыл к яхте. До него вдруг с какой-то чуть ли не комической ясностью дошло, что теперь он уже спасает собственную жизнь.

— Кэмми, — произнесла Холли, — как только он подплывет поближе, сразу бросай спасательный круг...

— А как же Мишель?

— Он придет в себя, его подберет какое-нибудь судно и завтра же он будет здесь. Я видела, как он ударился. Он не мог проломить череп. — В голосе Холли звучало больше надежды, чем убежденности. Кэмми посмотрела на нее полными панического ужаса глазами.

Лучи заходящего солнца, как на детском рисунке, окрасили линию горизонта в розовые и золотые тона. Женщины щурились, пытаясь не потерять Ленни из виду. Благодаря собственным усилиям и канату он неуклонно приближался. Трейси включила огромный прожектор.

— Ленни! — кричала она. — Давай!

— Давай, Ленни! Ты можешь! — подхватила Кэмми.

Голова Ленни точкой виднелась среди внезапно наступившей почти полной темноты. Его руки медленно перебирали канат. Сначала одна, а затем другая рука дотянулись до борта.

Внезапно волна подняла одно из крыльев «Опуса», как буханку хлеба. Женщины упали, заскользив по мокрой палубе. Ленни почувствовал приближение волны и попытался освободиться от обвязанного вокруг него каната. Зачем он нообще обвязался? Мокрый узел не поддавался. Ленни рванулся. Но линь, похоже, за что-то зацепился. В темноте ему ничего не удавалось разглядеть. К своему ужасу, он увидел, как корпус любимой яхты поднялся монолитом над его головой. Он инстинктивно отвернулся. До него донесся вопль Кэмми. «Мехерио», — подумал он и в то же мгновение ощутил мощный бесшумный поток воздуха, обрушившийся на него за секунду до удара. Самого удара он не почувствовал совершенно.

Почти одновременно с этим все огни на «Опусе» на какой-то миг погасли. Даже с такого расстояния Мишель это увидел. Его голова гудела. Он попытался сесть, но опять упал. Он в первый раз по-настоящему испугался. Где Ленни? Он не мог оставить Ленни! Или Лен сам его оставил? Сквозь слепящий свет прожектора Мишель попытался увидеть на палубе «Опуса» Кэмми. Он не был уверен, что это она, но все же выбрал одну из фигур и сфокусировался на ней как на путеводной звезде. Он не умер так быстро, как Ленни. К тому же ночь была длинной, и в моменты просветления угасающее сознание дарило ему образ Кэмми. Когда он смотрел на неясный женский силуэт, ему казалось, что она вышла за него замуж и он испытывает к ней те же чувства, что Ленни испытывал к Мехерио. «Что мы понимаем в жизни, — думал Мишель. — Я по крайней мере познал это чувство». Наконец его взгляд потух, и все стало таким же беспросветным, как и окружающая его ночь.

ДЕНЬ СЕДЬМОЙ

Когда улеглось первое потрясение, вызванное исчезновением мужчин, Трейси заставила свой мозг работать. Это было необходимо. С лиц остальных шок смыл всякое выражение, как прилив смывает следы с прибрежного песка.

— Мы должны начать искать их прямо сейчас, — твердо заявила она. — Вполне возможно, что нам удастся их найти. У нас есть двигатель, а у них нет.

Она помчалась в кубрик и повернула ключ. Двигатель содрогнулся и заработал, но через пару секунд заглох.

— Что случилось? — спросила Кэмми тусклым, как старая монета, голосом.

— Я... не... знаю, — ответила Трейси. Она пыхтела, сражаясь с ключом, как будто это имело значение, хотя сама она уже поняла, что ее действия не дадут результата. Так всегда бывало, когда из множества мелочей какая-нибудь одна — крошечный проводок или капля масла не в том месте и не в то время — без всякой видимой причины выводила ее автомобиль из строя. Она вытащила и опять вставила ключ. На этот раз, когда она повернула его, реакции не последовало. — Ну что ж, — вслух рассуждала Трейси, — тогда я... поставлю парус. Экстренные ситуации требуют экстренных мер. В конце концов, парус есть парус. Конечно, он больше, чем тот, с которым мне приходилось иметь дело в детстве, но это парус... всего лишь парус. — Она решила, что начнет описывать круги, а остальные будут высматривать шлюпку. О двигателе можно будет позаботиться позже. Это наверняка из-за какого-нибудь оторвавшегося проводка, и тот факт, что это случилось именно сейчас, является вовсе не чудовищным предзнаменованием, а всего лишь совпадением, происшедшим в дьявольски неудачный момент.

— Кэмми, помоги! — закричала Трейси. — Надо поставить парус и искать их.

В течение следующего часа именно этим они и занимались. Кэмми и Оливия крутили ручки механизма, управляющего прожекторами, которые были установлены на поручнях. Пучки света безостановочно шарили по неумолимо суровой и не-проницаемой поверхности моря, но все было тщетно

Никто из женщин не заметил, что снова начал подниматься ветер. Сначала он был очень легкий — едва уловимая свежесть в воздухе, — и это не создавало особых проблем. Трейси по-прежнему удавалось разворачивать яхту, хотя теперь это требовало значительно больших усилий. С учащенно бьющимся сердцем она сражалась с парусами.

А потом налетел шквал. Это произошло так быстро, что Трейси не успела опустить паруса. Вряд ли это смог бы сделать и более опытный в морском деле человек. С трудом удерживая расстегнутую ветровку, чтобы ее не сорвало и не унесло в море, она начала пробираться к салону.

— Что теперь? — спросила Оливия, пытаясь перекричать ветер.

— Я думаю, эти паруса должны выдержать, — сказала Трейси. — Не беспокойся. Мы просто переждем. Будем надеяться, что нас не унесет слишком далеко.

Она знала, что их унесет очень далеко, но говорить об этом Оливии казалось ей такой же бессмысленной жестокостью, как пугать нервного ребенка маской вурдалака.

Порывы ветра швыряли «Опус» достаточно сильно, но все это происходило в течение удивительно короткого промежутка времени. Дождя не было, только ветер гонял яхту по океану из стороны в сторону. В какой-то момент мачта задрожала и несколько металлических скоб оторвались, жалобно зазвенев. Парус надуло ветром, но женщины этого не видели.

Они не знали, что им следовало сделать все возможное, чтобы с максимальной скоростью опустить паруса. В предыдущей жизни их никто этому не учил: не было необходимости. Вместо того чтобы действовать, спасая положение, они сидели, взявшись за руки, в салоне.

«Опус» более не походил на заботливую мать, нежно качавшую их в своей ладони и оберегавшую сон. Кэмми плакала, пока ее лицо не распухло от слез. Оливия взобралась наверх по ступеням и проползла на коленях через всю палубу, чтобы взять сумочку, в которой у нее хранился валиум. Не обращая внимания на протесты, она заставила девушку проглотить таблетку и запить ее водой из крана. Потом она сама сделала то же самое. Оливия заметила, что вода не бьет из крана, как раньше, а течет тоненькой струйкой. Связано ли это каким-то образом с качкой? А впрочем, не беда — в любом случае Трейси быстро все починит.

Ветер на мгновение затих, а затем и вовсе наступила тишина.

Пошатываясь, они выбрались на палубу. Равнодушное беззвездное небо низко нависло над океаном. Холли нашла фонарь и посветила вокруг. Повсюду валялись вещи. Казалось, что тут неистовствовала бешеная собака. На плите валялся лифчик от купальника. Футболка с длинными рукавами обвила одну из опор навеса, покосившуюся и более всего напоминавшую стариковскую трость. Спасательные жилеты, покачиваясь на волнах, плыли за яхтой, удерживаемые уцелевшими линями. На ступеньках лежали две буханки расплющенного, как маца, хлеба. Под ногами хрустели осколки разбитых бутылок и стаканов. Движимая чувством долга, Холли нашла совок и веник, которые остались на месте, поскольку были прикреплены к дверце шкафчика магнитом, и принялась подметать. Она постоянно морщилась, потому что туго забинтованная нога все еще отказывалась удерживать вес ее тела. Она упорно сражалась с царившим на палубе хаосом, когда вдруг до нее донесся голос Трейси: «О Матерь Божья!» Она проследила за взглядом подруги.

Парус, который вначале лопнул вдоль старательно наложенного Ленни шва, разлетелся на клочки, как воздушный шар, который чересчур сильно надули. Гигантские лохмотья хлопали, развеваясь над их головами.

— Как это могло случиться? — воскликнула Трейси.

— И так быстро, — добавила Холли. — Он ведь был совершенно целый.

— Как хорошо, что существуют двигатели. Такой чудесный парус...

— Они где-то там, Трейс, — сказала Холли. — Может, их и отнесло далеко от нас, но они наверняка уже завели двигатель. — Однако, увидев удрученный взгляд Трейси, она поняла, что подруга совершенно не верит в такую возможность. — В любом случае, они сильные люди — продолжала Холли. — Если кто и может выбраться из подобной переделки, так это они. Ленни, во всяком случае, знает здешние воды как свои пять пальцев. А мы должны подумать о себе.

— Да, — согласилась Трейси и добавила: — Это я виновата, слишком быстро развернула яхту.

— У тебя богатый опыт управления пятидесятифутовыми яхтами, — кивнув ей, улыбнулась Холли.

— Не смешно! — резко ответила Трейси, и Холли отшатнулась от нее. Она всегда любила пошутить. Всегда. Конечно, все очень скверно, но с другой стороны, она была благодарна судьбе за то, что ей посчастливилось остаться на яхте. Это значит, что скоро она почувствует под ногами твердую почву и обнимет Иана с Эваном. Холли представила себе, как Крис, ее муж, тут же потащит ее в больницу. Всю свою жизнь Холли провела в непрестанном движении. На размышления у нее не хватало терпения. Стоило ей засидеться, даже в кинотеатре, как она засыпала. Видимо, она все же похожа на свою мать больше, чем ей того хотелось бы. Любимые афоризмы Хайди: «Не швыряйся деньгами», «Не можешь изменить ситуацию, измени свое отношение к ней», — стали и ее собственными. В критической ситуации Холли обычно волновалась за сыновей, но они остались дома. Если бы Холли себе позволила, она бы принялась переживать из-за темной линии, медленно, миллиметр за миллиметром, ползущей от раны вверх по ее бедру. У Холли было заражение крови. Ей это было хорошо известно, но что изменится, если она расскажет о нем остальным? Чем они помогут ей? Несмотря на свою подготовку, Холли и сама себе не может помочь. Пригоршней амоксициллина сепсис не остановить. Если в ближайшем будущем ей не будет оказана помощь, произойдет септический шок. Ее уже время от времени начинало лихорадить.

Она так погрузилась в свои мысли, что не заметила, как Трейси сложила мусор в пакеты, а затем своими сильными руками выпрямила согнутую опору навеса.

— Мама! — послышался из каюты крик Кэмми.

— Я здесь, — откликнулась Трейси.

— Мам! Мишель еще не вернулся? И Ленни тоже?

— Солнышко, я думаю, за ночь нас сильно отнесло. Но я уверена, что с ними все в порядке. Мы их просто не видим, ведь еще очень темно. Подожди до утра. Тогда мы сможем понять, что случилось с двигателем, и отправиться на розыски.

— Нам лучше просто вернуться на Сент-Томас, — вмешалась Оливия, откручивая крышку на бутылке с водой «Эвиан». — Мы не можем искать их, Трейси. Мы не знаем, где они. Я ни секунды не сомневаюсь, что они поступили бы именно так. Они бы вернулись.

— Неправда! — воскликнула Трейси. — Ленни и Мишель не сделали бы этого. Они бы нас разыскивали или, в крайнем случае, послали бы на розыски еще кого-нибудь.

Оливия высунула голову наружу, осмотрела небо и запротестовала:

— По меньшей мере на берегу мы могли бы что-нибудь узнать! А что случилось с парусом?

— Мам, а если они погибли? — Кэмми вскарабкалась по ступенькам на палубу. — Это все ты, тетя Оливия! Это все из-за тебя! Ты приплыла на остров, потому что Мишель там был со мной! А теперь он умер!

— О чем это ты, Кэмми? — Трейси переводила недоуменный взгляд с одной на другую.

— Это все она!

— О чем ты?..

— Она спала с ним! Она спала с Мишелем! Спроси у нее! И это была ее инициатива! Она его сама попросила об этом!

— Ничего подобного, — спокойно ответила Оливия и сделала глоток воды.

— Как? Что? — растерялась Трейси. — Я ничего не понимаю.

— Я хочу сказать, что она спала с Мишелем, мама! Она занималась с ним сексом!

— Этого не может быть, малышка... Ты это серьезно?

— Спроси у нее! Спроси у нее! — У Кэмми началась истерика. Со своими спутанными, всклокоченными волосами и мертвенно-бледными губами она была похожа на какое-то мифическое существо. Под залившей ее лицо и шею бледностью потускнел даже загар. Щеки красными пятнами выделялись на посеревшей коже. Холли, хромая, прошла мимо Трейси и обняла девушку. Нашептывая ей умиротворяющие слова, она объяснила Кэмми, что сейчас они не могут позволить себе подобных вспышек гнева и что в сложившейся ситуации им необходимо сохранять спокойствие.

— Какой-то бред, — пробормотала Оливия, а вслед за этим поинтересовалась: — Почему заглох двигатель? Я имею в виду не маленький двигатель на шлюпке, а большой, на «Опусе».

— Наверняка я сделала что-то неправильно, — ответила Трейси, — поэтому наша первоочередная задача — выяснить, что случилось с мотором.

— Нет уж, наша первоочередная задача — это кофе. Доказано, что кофе на несколько пунктов повышает уровень интеллекта. Я разобралась, как тут все работает, так что сейчас сварю кофе. Плита работает на газе. Нам нужно все хорошенько обдумать. Кто-нибудь пытался воспользоваться мобильным телефоном?

— Я только что попробовала,— ответила Трейси, качая головой, — безрезультатно. Послушайте, — она понизила голос и посмотрела на подруг. — Холли приготовит нам всем что-нибудь поесть, даже если это будет всего лишь хлеб и кофе. А ты, Оливия, пойдешь со мной и, пока я найду и включу генератор, приготовишь сигнальные ракеты. Генератор работает на дизельном топливе, уж это-то мне известно. Кэмми, успокойся.

Час спустя яхта по-прежнему покачивалась на волнах с выключенным двигателем, а женщины ели хлеб с сыром.

— Ты можешь наступать на ногу?— спросила Оливия у Холли.

— Она просто болит. Все не так страшно, как выглядит. Честно. — Ложь всегда давалась Холли легко. У нее были более строгие родители, чем у других девочек. Если бы Холли не репетировала перед зеркалом невинный взгляд широко раскрытых синих глаз, ей бы не удавалось так часто убеждать отца и мать, что в субботу вечером подруги всего лишь присматривали за Эдди, братом Трейси, или ускользнуть от наказания в тот момент, когда родители уже готовы были стереть ее в порошок. По вечерам она частенько выходила из дому, спрятав на дне своей огромной сумки скатанную в рулончик мини- юбку длиной в две ладошки.

— Пожалуйста, Холли, Кэмми, съешьте что-нибудь, — уговаривала их Трейси.

— Я не голодна, — ответила Кэмми, — и я не понимаю, как вы можете есть.

— Справедливости ради хочу заметить, что никто из нас сейчас не голоден, — опять вмешалась Холли, — но в данный момент «Опусу» ничто не угрожает. — Давайте поедим, потому что нам надо работать. Мы должны вернуться. Тебя дома ждут отец и брат, Кэмми. Такова действительность.

Трейси кивнула подруге и с видимым усилием проглотила кусок хлеба.

Кэмми прошептала:

— Все, что происходит с нами, тоже действительность. И это самое страшное, что я могла когда-либо себе представить, мам. Какой-то жуткий кошмар, от которого мы не можем проснуться. Как будто мы умерли и сами себя видим мертвыми.

— Я полностью согласна с тобой, Кэм.

— В этом никто не виноват, мам. Может, только я, — с горечью произнесла Кэмми. — Девушка выплеснула всю свою ярость из-за потери Мишеля и теперь выглядела, как в детстве, когда чем-либо заболевала. Трейси смотрела на дочь, понимая, что никто, кроме нее, не мог заставить двигатель заработать, а в тусклом свете зари, как она успела убедиться, крошечный остров, на который плавали Мишель и Кэмми, чтобы, очевидно, заняться любовью, уже исчез из виду. Их отнесло очень далеко.

— Кэмми, — заговорила Оливия, — я знаю, что ты не поверишь. Но мне очень жаль, что я так вела себя с Мишелем. Прости мне мою глупость.

— Я бы поверила, если бы ты говорила это при нем, — резко ответила Кэмми. — Но его здесь нет, и твои слова звучат неискренне. Похоже, ты просто специально сыплешь соль на рану.

— Кто мне объяснит, что тут, черт возьми, происходит? — не выдержала Холли. — И я еще вас вежливо спрашиваю.

Оливия вздохнула:

— Похоже на то, что я...

— Похоже на то, что в первую же нашу ночь здесь Оливия трахнула Мишеля, — перебила ее Кэмми. — Он пожалел ее. Пожалел бедную вдову.

— Я уверена, что это не так, Кэмми! — вскинулась, расправляя плечи, Оливия.

— Скажи мне, что ты шутишь, Оливия. Я думала, Кэмми просто чудит. Неужели ты действительно занималась сексом с этим мальчиком? — Холли изобразила рвотный рефлекс. — Это так пошло!

— Я его не соблазняла.

— Он.сказал, что соблазняла, — настаивала Кэмми. — Ты заранее полностью разделась.

— Этот процесс требует участия двоих, Кэмми. Поэтому я и не хотела, чтобы ты...

— У нас все было по-другому, тетя Лив. Мы оба молоды и пытались построить какие-то отношения. Нам действительно хотелось быть вместе, а не просто трахаться... — От горя и растерянности Кэмми пришла в лихорадочное возбуждение, напоминавшее чуть ли не воодушевление.

— Любовь с первого взгляда! — ухмыльнулась Оливия.

— Ты никогда никого, кроме себя, не любила!

— Остановись, Камилла. Что бы ни случилось, не говори с Оливией в таком тоне, — вмешалась Трейси.

— Не знаю, что и сказать, — холодно произнесла Холли. — Думаю, в подобных обстоятельствах я бы тоже говорила с ней именно так, что, впрочем, и делаю сейчас.

— Тетя Холли права! Да, Мишель переспал с ней. Но он был сам себе противен из-за этого! Он думал, ты убьешь меня, мама, если он ко мне прикоснется! Он был очень хорошим мальчиком, очень хорошим молодым человеком! Он мне ужасно нравился. А для нее это был всего лишь способ доказать, что она может соблазнить не только своего древнего мужа.

— Я уверяю тебя, что у меня было много других... — поспешила вставить Оливия.

— Прекратите! — закричала Трейси, закрыв руками уши. — Немедленно прекратите! Вы ссоритесь из-за мальчика, который, возможно, уже умер. И мы тоже можем умереть, если нам не удастся добраться до Сент-Томаса или сообщить кому-нибудь о нашем местоположении.

Плотную пелену облаков на горизонте победоносно взорвали лучи солнца.

— Приключения в раю, — с грустью констатировала Холли.


Этой ночью Оливия решила сделать что-то хорошее. Она по-думала, что это, пожалуй, ее долг. Сначала Оливия попыталась читать, но ее быстро утомила качка, из-за которой буквы на странице расплывались и она не могла сосредоточиться. Для чтения ей быди нужны очки, но она ни за что не будет ими пользоваться. Вздохнув, она отправилась за бутылкой воды, уже второй за два последних часа. Оливия страдала от необычайной жажды и обезвоживания и была взвинчена. Она ела валиум, как леденцы.

Как-то незаметно, начиная со школьных лет, у нее выработалась привычка к валиуму. В юности одна-единственная пилюля кремового цвета отключала ее на всю ночь. Чтобы заполучить заветный пузырек, ей необходимо было сделать самую малость — указать врачу на свой живот, намекая на менструальные боли. Уже в следующий момент тот начинал поспешно покрывать каракулями рецептурный бланк. Однако очень скоро она стала глотать пилюлю каждый вечер, одновременно накладывая крем «Бугатти».

Став графиней Монтефалько, Оливия просыпалась, когда солнце уже стояло высоко и рабочие располагались в тени со своими завтраками. Она медленно поднималась, как будто все еще в плену сна, заворачивалась в кимоно, а затем долго нежилась в ванне, прежде чем спуститься вниз.

Зачастую ей удавалось восстановиться только к полудню. Выпив несколько чашек крепкого эспрессо, Оливия отправлялась к бассейну и лениво плавала в прозрачной воде, а затем звала повара, чтобы обсудить с ним вечернее меню.

Франко считал, что она очень хрупкая и нуждается в большом количестве сна. Ему нравилось иметь нежную, уязвимую, как цветок, жену. На самом деле, когда прошли первые восторги от неповторимого очарования итальянской деревушки, его молодая супруга начала тяготиться монотонностью сельской жизни. На фоне унылого мычания коров и тоскливого звона церковных колоколов здесь всегда затевался какой-нибудь скандал или слезливо улаживалась ссора, организовывались крестины или показ мод. Но череда церковных праздников и суета, связанная со сбором урожая, до смерти надоели Оливии. Зимой они редко бывали в своем имении, потому что, в отличие от немногих британских и американских друзей Оливии, ее вовсе не завораживала подсвеченная солнечным лучом замерзшая лоза или забавная снеговая шапка на высеченном из камня садовом божке.

Одна из ее подруг, Элиза, которая тоже еще совсем юной студенткой была очарована мужчиной в извечном шелковом галстуке и с манерами настолько изысканными, что их почти не было заметно, как-то сказала, что летом она пишет картины, а потом всю зиму спит, причем особенно крепко в те ночи, когда ее муж, Марио, пребывает в амурном настроении. Недели, проведенные Элизой и Оливией в Париже, где они, укутанные в меха и раскрасневшиеся, с бездонными чековыми книжками и пакетами с таким количеством новых туфель, что им приходилось выбрасывать коробки, озорно флиртовали со своими ровесниками, запечатлелись в ее памяти, как украшения на браслетах, приковавших Оливию к воротам виллы Монтефалько.

Кэмми переболеет этими идиотскими представлениями о любви.

Кэмми делала нечто, чего Оливия никогда себе не позволяла — идеализировала свою похоть.

Оливия была уверена, что Мишель вовсе не «влюбился в нее», как утверждала девочка. Ему просто хотелось побыстрее забраться в трусики Кэмми. Слово «любовь», по наблюдениям Оливии, служило определением, которым либо швырялись для описания мук сильного влечения, либо использовали для обозначения уз, переживших это влечение и трансформировавшихся во взаимозависимость людей пожилого возраста.

Любила ли она Франко? Оливия была почти уверена, что нет, несмотря на то что испытывала благодарность за его заботу о ней и покровительство. Полюбила ли бы она его со временем, если бы он дожил до старости? Вряд ли. Она видела вместе своих родителей, Сэла и Анну Марию. Они всегда сидели рядом в машине, вернее, мать сидела между сиденьями, как девчонки всегда сидели рядом со своими парнями до появления ковшеобразных сидений. Рядом, держась за руки, на диване. Рядом в постели. Ни одного раза ей не было позволено сесть рядом с матерью в ресторане или в бурную дождливую ночь заползти к родителям в постель, хотя она стояла под дверью и стучала. Они, несомненно, были близки. Они все делали вместе, даже стирали белье или покупали продукты. Теперь, когда ее отца не стало, Оливия не сомневалась, что ее мать, разговаривая со своими друзьями из церкви, сестрой и всеми, кто спрашивал ее о супруге, рассказывала об их отношениях как о большой любви. Но даже это оставалось для Оливии загадкой. Она неоднократно наблюдала за тем, как ее родители молча съедали обед, не обменявшись ни единым словом друг с другом, с Оливией или ее братом. Может, это объяснялось тем, что любовь наделяла их пониманием, превосходящим потребность в словах? Оливия, честно говоря, сомневалась в этом. Сама она провела свои самые счастливые минуты в неожиданно увлекательном общении с книгами.

Она не испытывала любви ни к одному ребенку и не чувствовала себя любимой, будучи маленькой девочкой. Она не любила старшего брата и никогда не чувствовала себя под его защитой. Оливия не привыкла с кем-либо делиться самым сокровенным, как это делали Дженис, Трейси и Холли. Она просто созерцала мир в растерянном молчании, пока не повзрослела и не осознала свою красоту, поняв, что этого более чем достаточно для того, чтобы повелевать другими людьми.

С другой стороны, Оливия испытывала дискомфорт, когда знала, что от нее чего-то ожидают. Сейчас, оказавшись вместе с подругами в опасной переделке, она чувствовала себя сторонней наблюдательницей и не хотела, чтобы ее обвиняли в этой беде, какой бы серьезной или несерьезной она ни была.

Оливия полагала, что вскоре прибудет береговая охрана и выручит ее. Но она хотела сойти на берег, сохранив свои дружеские связи, единственные по-настоящему прочные узы в ее жизни. Легкая дрожь волнения, вызванная трагической судьбой экипажа, уже давно растворилась в привычном для нее равнодушии. Конечно, очень грустно, если Мишель и Ленни действительно пропали в море, но неужели мир обеднеет без двух моряков с разболтанной походкой? Хотя... кажется, у того, кто постарше, был маленький ребенок? Что касается мальчика из Канады, это было многообещающее начало, но ей случалось бывать и с более искушенными мужчинами, хотя, признаться, ни одного из них она так и не узнала толком.

После всего, что произошло, она была не то чтобы очень напугана, но физически изнурена от бесконечного перетаскивания и подъема тяжестей. Невиданные претензии Трейси в сочетании со скукой были просто отвратительны. Вся эта возня не могла продолжаться сколько-нибудь долго. Это было слишком ужасно. Тем не менее Оливия понимала, что остальные работали больше, чем она.

В результате, предложив подругам сделать что-либо полезное, Оливия оказалась в одиночестве. Она изъявила желание управлять яхтой, пока все остальные поспят хоть несколько часов, в течение которых должен рассеяться туман. Она окинула взглядом темную неподвижную поверхность океана. Никаких признаков жизни. Вдалеке прогудел самолет. Мигнула и погасла звезда. Обман зрения, подумала Оливия. Наконец, когда уже начали появляться первые признаки мутного рассвета, она встала на колени, уперлась локтями в сиденья, одновременно служившие ящиками для хранения чего бы то ни было, и начала молиться: «Отец мой Небесный, прости мне мою скверну и многочисленные прегрешения, допущенные мною перед лицом Твоей божественной милости. Пожалуйста, смилуйся над душами Ленни и Мишеля и укажи им путь в Твоем безбрежном море, где затерялся наш ничтожно малый корабль...»

Она осталась довольна собой.


Кэмми спала, и ей снился Мишель. Они вдвоем лежали на солнце, и она смотрела на его загорелое худощавое лицо, скулы, которые приподнимались, когда он улыбался, густые, как грива льва, волосы с золотыми прядями, легкую щетину, покрывавшую его щеки в последний раз, когда она к нему прикасалась. Девушка проснулась в слезах и увидела, что ее мать все еще не спит и наблюдает за ней.

— Все в порядке, мам, — сказала Кэмми.

Она опять провалилась в сон, но меньше чем через час проснулась. Ей приснилось, что она не может уснуть.

— Даже во сне я не могу уснуть. Мне кажется, мой мозг не работает и не отдыхает.

— Это естественно. Поплачь, Кэм.

— Ты когда-нибудь плакала сильно, до изнеможения?

— Конечно, — ответила Трейси.

— Но ты никогда не была несчастна, по-настоящему несчастна. Тебе не приходилось переживать трагедию. Бабушка и дедушка до сих пор живы, — напомнила ей Кэмми.

— Я плакала, когда у меня случился выкидыш, были и другие причины. Все плачут, Кэм. Плачут до потери сознания. И у всех душа болит одинаково. Невозможно сравнивать слезы человека, заболевшего раком, со слезами того, кто оплакивает потерю кого-то из близких. Они одинаковые и в то же время разные. И каждый имеет на них право.

— Он был таким нежным, мама. Он был необыкновенно нежным.

— Я не верю, что это могло с тобой случиться.

— Можно мне поспать возле тебя, мама?

— Угу. Залезай.

— Я была такой сукой по отношению к тебе.

— Я уже забыла об этом, Кэм.

— Как ты думаешь, это Бог наказывает меня?

— Я думаю, у Бога есть дела поважнее.

— М-мм, — пробормотала Кэмми, чувствуя, что ее внимание уплывает и она не может сосредоточиться.

— Что это? — Трейси села, увидев в темноте силуэт. — Оливия, ты?

— Да.

— Что происходит?

— Я перебираюсь в каюту Ленни. Там между их койками открывается стена. Я себя неважно чувствую.

— Если даже и так, туда надо переселить Холли. Ей нужно больше места для ее ноги.

— Завтра, хорошо?

— Оливия, вернись наверх, к штурвалу. Мы в любую минуту можем столкнуться с сухогрузом.

— Через минуту я так и сделаю.

— Она абсолютная эгоистка, не правда ли? — заметила Кэмми.

— Нет, Кэмми, не абсолютная, — возразила Трейси и задумалась. Возможно, она сама себе лжет, совершенно сознательно наделяя Оливию несуществующими добродетелями. За последние двадцать лет они виделись с Ливи всего пять раз. lie собственная свадьба. Свадьба Ливи. Похороны Сэла. Свадьба Джои. И вот сейчас... При такой частоте встреч разве можно утверждать, что ты кого-то знаешь? Более того, самой Трейси казалось, будто ей завязали глаза и раскрутили, а сами разбежались, оставив ее в одиночестве. Она сама уже пив чем не была уверена.


Холли засыпала и просыпалась, опять засыпала и опять просыпалась. Ночью боль была терпимой. Она еще раз поблагодарила Бога за свой крепкий сон.

Чтобы отвлечься, Холли открыла альбом своей жизни на странице, где она сидела в комнате, уставленной цветами, и держала по крохотному свертку у каждой груди. Крис лучился безмерной гордостью, как будто выиграл конкурс племенных жеребцов, и окликал совершенно незнакомых людей, проходивших через вестибюль больницы Святой Анны. Она перелистала несколько страниц. Ее сыновьям по два года, они все еще покорны ее воле. Пасха. Она нарядила светловолосого Иана и чернявого Эвана в красивые костюмчики. Галстуки-бабочки длиной с ее палец. Крохотные бархатные пиджачки. А вот она аплодирует, сидя на складном стуле на краю поля, когда Эван совершенно случайно забивает свой первый гол. Какие маленькие они тогда были... Не старше шести лет? Диктанты за кухонным столом. Громкие стоны, раздающиеся в тот момент, когда мальчишки распахивали дверь, учуяв запах мясного хлебца, который она готовила по вторникам. Грязные следы на полу в прихожей. Полдюжины мальчишек субботним утром у них в доме. Они остались ночевать в пятницу вечером, и ей приходится осторожно переступать через них, чтобы никого не задеть. Тяжелая серебряная рамка, в которую она каждый год вставляет новые школьные фотографии сыновей. Портрет, который обошелся в несколько сот долларов. Он списан с фотографии. Вся их дружная четверка, умытая, причесанная и нарядная... Иан рядом с ней, Эв стоит рядом с Крисом. Почему они не обождали с этим портретом, пока мальчишкам не настала пора покидать дом? Потому что они еще дети, подумала она. Через год начнется их превращение в юношей.

«Что ж, — подумала Холли, — может, это к лучшему».


Оливия вздохнула. Она хотела, чтобы Трейси поскорее проснулась. Несмотря на свое занудство, Трейси могла найти выход из любого положения.

Оливии и в голову не пришло попробовать активно крутить штурвал, хотя она, держа его в руках, время от времени вспоминала о нем. Она ждала, чтобы Трейси проснулась и сказала ей, что делать дальше. То, что Оливия относилась к жизни с неуемной жадностью, присущей детям, возможно, объяснялось тем, что всю ее взрослую жизнь рядом с ней всегда находился человек, который опекал ее. Когда же она была ребенком, никто и никогда этим не занимался.

ДЕНЬ ВОСЬМОЙ

На рассвете, когда Трейси наконец проснулась, Оливия уже приготовила для всех кофе.

— Спасибо, Лив. — Трейси была по-настоящему тронута. Холли приняла из ее рук чашку с кроткой улыбкой и, как заметила Оливия, без единого слова о дворецких и серебряных чайных сервизах.

— Что нам следует предпринять в первую очередь? — спросила Оливия, пока остальные маленькими кусочками откусывали хлеб и грызли яблоки. Сама она не понимала, как можно есть раньше полудня.

— Ну... я уверена, что мы найдем генератор. Работающий генератор должен зарядить батареи. Кэмми с этим легко справится, если мы сможем убедить ее... Мне необходимо спуститься вниз и поговорить с ней. Она очень расстроена, Лив. Хотя, конечно, мы все огорчены.

Оливия кивнула, но затем пожала плечами.

— Честно говоря, Трейси, ей будет лучше, если она не станет отсиживаться в каюте. К тому же, учитывая ситуацию, разбитое девичье сердце должно заботить нас меньше всего. — Она помолчала, а потом вернулась к началу разговора: — И что дальше?

— Дальше... Во-первых, мы вернемся назад. Мы посмотрим на данные локатора, такой штуки, которая определяет местоположение, и поплывем на Сент-Томас или Сент-Джон, какой там из них будет первым. Мы остановимся, когда стемнеет. Может, это займет больше одного дня, хотя одному Богу известно, к чему мы привяжем яхту. Но если мы сядем на мель, для нас это будет даже лучше. Во-вторых, мы будем запускать сигнальные ракеты. Кто-нибудь нас обязательно заметит. Хорошо, что мы не очень далеко уплыли. — Трейси тяжело вздохнула. — Ну и идею я подбросила насчет отдыха, Лив. Прости, я виновата.

«Да уж», — подумала Оливия, но, будучи исполненной великодушия после своей жертвенной ночи, успокаивающе произ-несла:

— Не переживай, Трейси. Я не сержусь. Если бы не пропавший экипаж, то это все скорее только помогло бы мне развеяться и не думать о смерти Франко и покинутом доме. Не то что какая-нибудь... обычная поездка У меня их были десятки. Как сказал Ленни, это волнующий опыт, хотя и ужасный. Как ты думаешь, с ними все в порядке?

— Думаю, что нет, — ответила Трейси, пытаясь не придавать значения глухому стуку, который она ощущала всем своим телом, когда ночью разворачивала судно. Она помолилась, коротко, но искренне, чтобы это не оказалось тем, чего она боялась. — Я всей душой надеюсь, что они спаслись, но мне в это не верится, — добавила Трейси. — У них не было горючего.

— Может, и было, — задумчиво произнесла Холли. — Может, просто в двигатель попала вода.

— Наверное, этим все и объясняется, — заключила Оливия. — Еще кофе?

Холли не выдержала:

— Ливи, ты так беззаботна! Как ты можешь? Девушка там, внизу... Это же Кэмми. Тебя, похоже, совсем не волнуют ни ее горе, ни то, что произошло. Тебе как будто все равно.

— Мне не все равно, — невозмутимо сказала Оливия. — Но от меня ничего не зависит. Зачем же попусту тратить время на разговоры о том, что я не в силах уладить?

Перед внутренним взором Трейси промелькнуло воспоминание: закрытые глаза, расслабленное лицо и разметавшиеся по подушке черные волосы Оливии, суета людей в белых халатах. Тогда, как и сейчас, Оливия демонстрировала необъяснимое безразличие.

— Допивайте, — сказала Оливия. — Я ложусь спать. Вы все спали, а я много часов бодрствовала. Теперь ваша очередь.

Она не спеша направилась к своей каюте и, войдя в нее, закрыла за собой дверь. Подруги молча проводили ее взглядом.

— Она такая, блин, странная, — раздраженно произнесла Холли.

— Я хочу, чтобы ты приняла еще пару таблеток этого антибиотика. — Трейси будто не слышала слов подруги.

— Ты отказываешься говорить о ней в таком тоне, да? — Холли была явно на взводе. — И я могу принять все антибиотики в мире, Трейси. Я не думаю, что это мне поможет.

— Вреда от них, во всяком случае, не будет. Прими их, а также половинку обезболивающего.

— Медсестра здесь я, — улыбнувшись, напомнила ей Холли. Она терпеливо наблюдала за тем, как Трейси выгнала все пузырьки воздуха из шприца (они нашли несколько штук в аптечке Ленни) и, захватив складку на здоровом бедре Холли, осторожно ввела лекарство. Холли подозревала, что это был всего лишь лидокаин, но все равно он бальзамом разлился по ее телу, впервые за много часов позволив ей расслабить судорожно сведенные мышцы.

— Спасибо, Трейс, — выдохнула она и, заметив, что у Трейси побелели губы, спросила: — Что случилось, подружка?

— Я никогда раньше не делала уколов. Мне было невообразимо страшно.

— У тебя это здорово получилось. Теперь я могу хоть немного отдохнуть.

— Тогда я схожу за Кэмми. В одном Оливия права. Заставить девочку действовать — это лучшее, что мы можем для нее сделать.


Когда поднялся ветер, мужчины целый день его пережидали. Они планировали остановиться и потратить на дозаправку несколько часов, но не думали, что это растянется на сутки. Иногда им оставляли топливо здесь, иногда в другом месте. Молодой человек никогда не знал, где это будет в очередной раз, но безропотно делал все, что ему говорили. Обычно они не видели людей, живших в доме неподалеку от пристани. В этом не было необходимости. Когда они причаливали, он иногда замечал ребенка, который скрывался в лачуге, словно звереныш в логове. Сегодня, однако, выходить в море не было смысла. Несмотря на мощность мотора, им далеко не уйти. Ветер вскоре утих, и его спутники воспользовались паузой, чтобы еще раз напиться. После этого молодой человек не сомневался, что они будут лежать без чувств по меньшей мере часов двенадцать. Ему казалось, что проспиртованная печень Эрнесто и Карло уже давно стала сморщенной и напоминала уродливую рыбу.

В доме жил знакомый сестры Карло. Мужчина был рыбаком и подолгу отсутствовал. Лицо женщины было невыразительным и каким-то потухшим. Она приготовила для них говядину, нарезанную полосками, и подала ее с черствым кукурузным хлебом и перцем. Карло заставил хозяйку и ее детей, похожих на зверенышей — маленького мальчика и девочку, которая была еще меньше, — спать на циновке на полу. Ночью молодой человек слышал, как Карло кряхтел, занимаясь сексом с женщиной. Она не издавала вообще никаких звуков.

Молодой человек спал в плетеной кровати, которая, видимо, принадлежала маленькой девочке. Ночью малышка вышла из хижины по нужде, а затем, вернувшись, забралась в свою кровать и прижалась к нему. «Frio»[37],— прошептала она. В ее темных волосах блестели вши. Но он все равно обнял ее и неожиданно заплакал. «Еще два дня, — думал он. — Это не стоит никаких денег».


— Надежды нет, — вздохнула Трейси, уронив руки. Она с тоской смотрела на гладкие матовые пластины генератора. — Мне даже глядеть на него страшно.

— Мам, я же технарь, я разберусь с ним. Меня больше волнуют Ленни и Мишель, — сказала Кэмми. — Ее глаза покраснели от слез, и, хотя она взяла себя в руки, чтобы попытаться помочь, Трейси с болью в сердце отметила, что взгляд у нее был отстраненный.

— Солнышко, твое беспокойство ничего не изменит,— произнесла Трейси, пробуя взять на вооружение тактику Оливии.

— Ты сама только и знаешь, что беспокоишься. Ты в этом деле настоящий гроссмейстер.

— Но я уверена, что это не выход. И раз уж мы об этом заговорили, не стоит носить в себе то, что произошло между Оливией и Мишелем. Это тебя отравляет.

Мама, мы застряли посреди океана, а ты читаешь мне нотации о моем психическом состоянии. Я не собираюсь ее убивать. Она просто убогая. И мне было неприятно, когда ты приказала мне оставить ее в покое.

— То, что ты говорила, звучало так вульгарно...

— Мама, между мной и Мишелем возникло взаимное чувство. Нас объединяло сильное...

— Влечение? — перебила ее Трейси.

— Мы были интересны друг другу. Он загадочный. Он проницательный. А впрочем, какая разница. Я не могу сейчас об этом думать.

— Давай будем исходить из того, что они живы, — предложила Трейси, ласково пожимая руку дочери. — Это было бы счастливым окончанием скверного оборота дел. Давай надеяться на то, что Мишель находится в доме какого-нибудь миллиардера на частном острове и в настоящий момент посылает за нами береговую охрану.

Следующие несколько часов, пока еще действовало болеутоляющее, Холли провела у плиты. Она хорошо готовила простую еду, а оставшиеся у них продукты, если их срочно не пустить в дело, могли испортиться. Несмотря на всевозрастающую тревогу относительно того, что этот вояж не окончится pronto[38] и она потеряет ногу, Холли чувствовала себя лучше, занимаясь чем-то полезным.

Электросистема — возможно, временно — вышла из строя. Поэтому она поджарила и запекла рыбу. Затем она нашла в запасах Пенни тесто и испекла дрожжевые булочки. После долгого изучения чего-то, напоминающего свиные отбивные, Холли решила, что, по всей вероятности, они уже испортились, и бросила мясо в воду. В тот же момент она увидела, как из глубины поднялись акулы и принялись рвать кровавые куски. Она вспомнила слова Трейси, которая говорила ей, что Кэмми намерена попытаться отремонтировать двигатель. Что ж, Кэмми придется опуститься под воду, но не сейчас, когда вечер плавно переходит в ночь и акулы, подобно стремительным болидам, скользят взад-вперед, пользуясь жизненным ритмом других существ и своим местом в пищевой цепи. Несмотря на изматывающую жару, Холли внезапно содрогнулась, чувствуя, как по коже побежали мурашки, и поспешила перекреститься.

Тем временем проснулась Оливия. Она встала, чтобы попить воды, и опять легла, жалуясь на мигрень. «Сексуально озабоченная сука», — лениво подумала Холли и вспомнила о муже. Интересно, что могло бы подвигнуть ее изменить Крису? Мужик должен быть моложе, решила она, и из Австралии. Футболист. Профессионал. Она невольно улыбнулась.

Наконец к ней спустилась Трейси.

— Я представляла себе, что трахаюсь с австралийским футболистом, — сообщила ей Холли.

Трейси ухмыльнулась.

— У тебя есть температура?

— Думаю, да, но она меня не беспокоит. Я начала с того, что задала себе вопрос, поступила бы я так, как Оливия, если бы мне представилась возможность, или нет. Затем я начала думать о том, что Оливия ведет себя, как обычная мартовская кошка...

— Господи, может, мы оставим ее в покое? Прекрати видеть во всем ее вину! Когда ты начинаешь перемывать ей косточки, я вспоминаю школу.

— А твоя преданность напоминает умственную отсталость. Ты ведешь себя так, как будто ближе ее в твоей жизни никого нет.

Трейси с шумом выдохнула воздух, и это трудно было назвать вздохом.

— Кэмми сейчас у штурвала. Она держит курс прямо. По крайней мере, у нас есть компас и мы знаем, что наш «Опус» идет в правильном направлении. — Она помолчала. — Послушай, я не хочу, чтобы ты думала, будто я потакаю Оливии. Мне кажется, она очень одинока, Холс. И она была одинока даже тогда, когда была красавицей виллы Монтефалько

— Какая чушь, Трейси! В Джоне Гейси[39] тоже было много хорошего. Он красиво рисовал Бэмби, знаешь ли. Это не фешенебельный отель! Это абсолютно похабно — трахаться, когда в двадцати футах от тебя находятся еще несколько человек.

— Ну, это не такой уж большой грех! Они оба свободны. Кстати, Мишель тоже в этом участвовал.

— Согласна, сделаем оговорку: мужики — это свиньи. Но ты видела у Кэмми ожерелье, которое он ей подарил? Этот парень не был полной задницей. А вот твоя подруга...

— Моя подруга! Она и твоя подруга тоже, Холли.

— Она была моей подругой в течение короткого промежутка времени много лет назад, Трейси. Да, мы называли себя «крестными матерями», и это все было здорово. И в Италии было здорово, когда она бросила школу и мы ездили туда, чтобы посмотреть на нее с этим двадцатифутовым шлейфом, который несли маленькие итальянские девочки. Я хорошо помню Ливи, когда она выходила замуж за старика. Он был душка. Но неужели ты и в самом деле думаешь, она его любила? А может, ей нужны были его деньги и большая вилла?

— Я думаю, Ливи действительно любила его. Она была в отчаянии, когда Франко умер, Холе.

— Если бы мне предложили пари, я бы поставила на то, что отчаяние Оливии объяснялось поведением партнера Франко, которому оказалось под силу выпихнуть ее из бизнеса! Если бы он этого не сделал, Ливи сейчас была бы там, давила бы виноград и командовала рабочими.

— Я не желаю тебя слушать.

— А ты знаешь, почему она занималась сексом с этим мальчиком? Она считает нас сборищем престарелых коров, а себя кобылкой редкой породы, которая никогда не состарится. Ей нужно было доказать это как можно быстрее!

— Прекрати. Просто прекрати. Давай вернемся домой. Холли, я тебя люблю. Ты моя лучшая подруга.

— Твоя лучшая подруга — Дженис.

— Дженис— моя двоюродная сестра. Давай подумаем о том, как нам вернуться домой.

— В следующий раз мы поедем в Вегас.

— Я — «за».

— Мам! — донесся до них крик Кэмми.

Холли посмотрела вслед подруге, которая бросилась вверх по лестнице, прыгая через две ступеньки. Она позволила себе присесть и насладиться моментом покоя. Интересно, Трейси и Джим ссорятся?

Все ссорятся. Они с Крисом иногда так ожесточенно ругались, что Эван как-то посоветовал им обратиться к психотерапевту. Они, конечно, этого не сделали, но только по той простой причине, что наутро Крис никогда не помнил обиды, а самой Холли, несмотря на всю ее любовь к классным перебранкам, казалось мелочным поддевать его по ерундовому поводу, да еще в присутствии детей. В последний раз это было из-за того, что его мать установила обувной шкафчик с цветными ярлычками. Стоило коснуться нужной кнопки, как шкафчик предоставлял ее свекрови, Карин, дюжину пар обуви соответствующего цвета. Это, разумеется, не касалось Холли, но вся конструкция была совершенно ненормальной, как и сама Карин. Холли не удавалось, как она ни старалась, представитьсебе Трейси, устраивающую скандал с Джимом из-за автоматического шкафчика для обуви. Она бы до этого не опустилась. Они оба были на это неспособны. Иногда Джим позволял себе слишком много выпить на вечеринке и начинал распевать старые студенческие песни. Максимум того, что могла себе позволить Трейси, — это укоризненно улыбнуться и протянуть руку за ключами от машины. Если бы Крис позволил себе нечто подобное, Холли не давала бы ему жизни в течение нескольких последующих месяцев.

Сейчас, правда, она бы вела себя по-другому.

Вот только бы добраться домой, и тогда все будет по-другому.

Она бы перестала быть сукой, и ей бы уже не казалось забавным дразнить Криса и даже вгонять в краску мальчишек, каким бы пустяковым ни был повод.

Она никогда больше не будет этого делать. В любом случае это была игра, способ показать мужу и детям, что да, она у них есть, но лучше им этим не злоупотреблять... Но как же это было глупо!

Холли с трудом встала и поднялась на палубу, крепко держась руками за перила.

— Я больше не хочу ждать, — говорила Кэмми матери. — Меня это с ума сводит.

— Нет никакой необходимости делать это сию секунду!

— Я больше не хочу ждать. Кому-то нужно опуститься под воду, и логичнее всего, если это буду я, — ответила Кэмми.

— Я не хочу, чтобы ты туда опускалась.

— Слушай, речь идет о десяти футах.

— В одиночку!

— Ей ничего не угрожает, Трейси, — раздался голос Оливии, которая, прижимая ко лбу сложенную в несколько слоев ткань, выплыла из своей каюты.

— Тебя никто не спрашивает, — огрызнулась Кэмми.

— Только не нужно начинать, — вмешалась Холли. — Давай-те все обсудим за обедом. Я приготовила обед на целую армию.

Все послушно уселись за стол в салоне.

На короткое время к Холли вернулся аппетит, и она жадно поглощала жареную рыбу, пока Кэмми крошила кусок хлеба.

— Мам, — опять заговорила Кэмми, — прислушайся к голосу разума. Папа научил меня ремонтировать двигатели автомобилей. Он научил меня чинить винт посудомоечной машины, когда мне было пять лет. Он научил меня менять масло. Я была единственной девушкойв старших классах, изучавшей автомеханику. Мам! Если на этот винт что-то намоталось, я наверняка смогу его высвободить. Должна признать, шансов мало, но мы обязаны попытаться.

— Я не хочу, чтобы ты этим занималась. Я сама все сделаю

— Что именно ты собираешься сделать, мама? Ты сможешь разобрать винт и почистить его?

— Ладно, Кэмми, договорились. Но ты обвяжешься веревкой — на случай, если возникнут проблемы. Хорошо?

— Слово чести, — ответила Кэмми. — Я не хочу, чтобы эта яхта от меня уплыла. Меня не интересуют лавры героя.

— Что ж, займешься винтом утром. Сегодня солнце уже почти село, Кэмми. Ты ведь знаешь, что именно сейчас акулы поднимаются на поверхность. Это время, когда они охотятся... И еще. — Трейси со всей серьезностью посмотрела на женщин. — Пожалуйста, постарайтесь сегодня хорошенько выспаться.

И они постарались.

Дергающая боль в ноге не давала Холли уснуть. Она чувствовала, как сквозь повязку от раны распространяется зловоние. Раскалив лезвие кухонного ножа, она вскрыла вздувшуюся кожу и смоченным в спирте тампоном удалила гной. Боль была такая, что Холли чуть не потеряла сознание, но нашла в себе силы и, скрипя зубами, заново перебинтовала ногу. Слава Богу, они все же направляются домой. Она не будет тревожить Трейси, которая и так переживает, считая, что, задумав эту поездку, они накликали на свои головы проклятие кошачьего племени[40]. Холли легла и попыталась думать о своем рождественском вязании, к которому она уже приступила. Свитера для Иана и Эвана со сложным ромбовидным узором. Мальчишки приняли решение в будущем одеваться покруче. Когда Холли задремала и ей приснилось, как ее крепкие руки аккуратно и терпеливо сплетают узоры из мягкой пряжи, на нее снизошел покой. Свитер Иана был почти готов. Холли редко удавалось закончить какую-либо вещь, если только она не начинала вязать ее лет за сто до требуемой даты.

В юности за ней никогда не бегали парни. Они обращались к ней за советом, как привлечь Дженис или Оливию. Она пользовалась популярностью как друг, девушка, которую знают все. Но до Криса на нее никто не смотрел с выражением беспомощного восхищения, которое читалось во взглядах ребят, когда те смотрели на Дженис.

Холли никогда не удавалось выглядеть шикарно. Только перед самым сном ее «паж» укладывался ей на щеки двумя симметричными запятыми, а кожа казалась полупрозрачной и чистой, а не покрытой красными пятнами от волнения или напряжения. Поэтому Холли приняла на себя роль шута, «своего парня», стараясь, впрочем, несколько отстраняться от собственного дурачества, чтобы не становиться объектом шуток, а быть их автором. Оливия, лидер в их четверке, не имела себе равных и, естественно, не подлежала критике. Джен прославилась как секс-бомба. Трейси была всеобщим алиби. Холли считала удачей свое право совещательного голоса в этой компании. Теперь все это не имело значения, поскольку осталось в другой жизни. Но при виде Оливии, все такой же амбициозной и самоуверенной, Холли почувствовала, как просыпаются старые обиды. Ее угнетали собственное бессилие и неспособность сохранять свою весомость из-за какого-то укуса, ничтожной случайности, нападения со стороны противника — настолько маленького, что ему нельзя было оказать сопротивление.

«Самое важное, — думала Холли, стараясь не шевелить ногой, — это Кэмми».

Кэмми должна вернуться домой. Мишель уже пропал. Ленни хотя бы успел узнать, что такое успешная жизнь. Иан и Эван предположительно находятся в безопасности. Но у Кэмми не было даже шанса пережить то, что испытали она, Трейси и даже Оливия.

Холли вдруг вспомнила об олене, который разбудил ее однажды утром, когда они отправились на пикник в Брезина Вудс. Мальчишки были еще маленькими и вместе с ней заснули на усыпанном листьями одеяле под лучами октябрьского солнца. А еще о том, как она пекла печенье к Рождеству. О том, как она подолгу каталась на водных лыжах на озере, расположенном далеко на севере, в лесах Мичигана, вблизи домика, доставшегося ей от родителей. Она кружила и прыгала так долго, что даже ее крепкие ноги начали дрожать. О том, как они с мальчишками бесчинствовали в бассейне, который Крис сам установил у них за домом. О том, как они с Трейси два года назад, на ее сороковой день рождения, курили травку, сидя на заброшенном поле для гольфа. Как они с Крисом танцевали свинг на с надьбе его племянницы после долгих недель упорных занятий п местном колледже. Как она отряхивала снег с бутонов первых крокусов. О зимнем саде, который Крис подарил ей к их десятой годовщине: сплошное стекло и зеленые растения, изобилие кислорода и ароматов. О том, как ее тянуло в постели к Крису, как будто их позвоночники были намагничены. За пятнадцать лет брака они ни разу не спали порознь, как со временем поступали другие пары. Так или иначе, их тела всегда были соединены. Даже в жаркую ночь она все равно касалась рукой его плеча. Она так радовалась этому сейчас.

«Ну что ж, — думала Холли, — ну что ж...»

Она не боялась умереть. Она боялась того, что никогда не узнает, что было дальше. Не пытаясь навязывать свое мнение, она с абсолютной убежденностью верила в бессмертие души. Ей, однако, не удавалось представить себя эльфоподобным существом с воздушными крылышками и в белом платье, порхающим над подушками своих мальчишек и внушающим им правильные варианты теста.

«У вас все будет хорошо, парни, — думала она. — За исключением нескольких последних штрихов ваше воспитание закончено. Вы обладаете уверенностью в себе, которая выросла из моего постоянного безусловного одобрения, и у вас есть нечто, чем я наградила вас совершенно случайно. Я дала вам друг друга».

Боль в ноге нарастала, ревела и гремела, как станок, производящий несчастье. Таких мучений ей еще никогда не приходилось испытывать, даже в родах. И все же в ее душе сохранялся уголок, ярко освещенный надеждой. Иногда отступают вещи и похуже.

ДЕНЬ ДЕВЯТЫЙ

Под тревожным взглядом Трейси Кэмми медленно облачилась в водолазный костюм, застегнула его, засунула в пояс утяжелители и закрепила их. Она так тщательно готовилась, физически и морально, как будто ей предстояло забраться в кабину самолета. Девушка проверила компенсатор плавучести и показания на баллоне с кислородом, чтобы убедиться, что он полон. Она проверила все, как положено.

Вода есть вода. Но погружение в водоем глубиной пятьсот футов, пусть даже в самый верхний его слой, отличалось от погружения с инструктором у живописного рифа или в подводном парке, где все под контролем. Она сделала вдох через регулятор и согласилась на то, чтобы мать помогла ей взгромоздить на спину баллон. У нее было девяносто минут. На самом деле Кэмми сомневалась, что ей потребуется столько времени, но она не сказала этого Трейси. Она была уверена, что двигатель не подлежит ремонту. Но если есть хоть малейший шанс запустить мотор, пусть и не на полную мощность, худшее удастся предотвратить и они будут спасены. Кэмми сидела, пока Трейси занималась балансировкой баллона и обвязывала ее веревкой. Затем она встала и сделала гигантский шаг за борт.

Когда ее глаза привыкли к окружающему полумраку, она обнаружила, что добраться до винта не так уж легко. Когда они находилась на борту, судно казалось неподвижным — видимо, море успокоилось и у них не было ориентиров, относительно которых движение яхты стало бы заметным. Но яхта двигалась, и Кэмми поняла: ей придется приложить усилия, чтобы доплыть до мотора. Вскоре она смогла рассмотреть ось, на которую намоталась целая куча всевозможного мусора, изрубленного на куски. Усиленно работая ногами и сцепив кисти рук под грудью, Кэмми продвигалась к цели. Выпустив воздух из жилета, она плыла вдоль нового корпуса, скользкого и лишь кое-где покрытого крошечными водорослями. Впереди виднелся винт. С него свисала измочаленная ярко-зеленая веревка. Именно так она себе это и представляла. Веревка намоталась на винт, прежде чем ее успело разрубить. Кроме веревки там болтались какие-то тряпки и водоросли... рука...

Рука. Оторванная кисть руки. И что-то еще.

Кэмми рванулась наверх. Скорее наружу, на воздух, где она сможет рыдать и стонать!

Кэмми вылетела на поверхность, голося через загубник.

Чтобы его вытащить, нужно было обладать здравым смыслом. Но в этот момент ни о каком благоразумии не могло быть и речи. Одно сплошное потрясение, которое сопровождалось нечеловеческим воем. Это был не гнев и даже не страх. Это был крик смертельно раненного, обезумевшего существа. Барахтаясь в воде и не предпринимая ни малейшей попытки подтянуться по веревке на борт, она взывала к Трейси, умоляя ее о чем-то, как ребенок, который просится на руки. Трейси одним прыжком очутилась на мостике и врубила задний ход, не успев сообразить, что судно не слушается команд. Яхта ей не повиновалась.

Она закричала:

— Выплюнь загубник! Я тебя не слышу!

Кэмми продолжала барахтаться; загубник, как и прежде, заглушал ее крик. Течение подхватило яхту, и фигурка Кэмми стала удаляться, уменьшаясь на глазах.

— Кэмми, плыви сюда! — завопила Трейси.

— Что с ней? — спросила Холли.

— Я прыгаю за Кэм, — ответила Трейси. — Я не хочу, чтобы ее обо что-нибудь ударило.

— Не вздумай! — заорала Оливия. — Без тебя никто из нас ни на что не способен! Мы вытащим ее! Однако... мы действительно плывем гораздо быстрее, чем нам казалось.

— Кэмми! — закричала Трейси. — Дорогая, смотри на меня... Камилла, смотри на меня. — Кэмми затихла и подняла голову. — Сбрось жилет и баллон. Я брошу тебе круг.

Трейси бросила дочери спасательный круг, и Кэмми безжизненно повисла на нем, обвив его обеими руками.

— Молодец! — крикнула Трейси и скомандовала: — Оливия, помоги! — Схватившись за веревку, они постепенно подтянули девушку ближе к «Опусу». — Лестницу за борт!

Когда Кэмми взялась за нижнюю перекладину, ее стошнило. Трейси спустилась к дочери и, поддерживая ее голову, обмыла шею девушки морской водой. Холли, хромая на туго перевязанную чистым бинтом ногу, принесла полотенце. Кэмми наклонилась над водой, ее еще раз вырвало. Оливия подала ей бутылку кока-колы, взятую в холодильнике. Она была теплой, но Кэмми прополоскала рот и сплюнула.

— Я должна лечь, — наконец сказала она. — Не в каюте. Прямо здесь. Как себя чувствуют люди, которые теряют сознание, мам? Я никогда не теряла сознание?

— Как будто все вокруг становится громче и меньше, а потом... бац, — объяснила Оливия, которая потеряла сознание на свадьбе Трейси.

— Мне уже лучше,— произнесла Кэмми, обхватив себя за локти, чтобы унять дрожь. Холли набросила ей на плечи одеяло.

— Тебе лучше, Камилла. Ты в безопасности, и ты с нами, — сказала Холли, но Кэмми снова вздрогнула. — Посмотри на меня, Кэм, — продолжила Холли и повторила: — Ты в безопасности, ты с нами, и ты скоро будешь дома.

Они помогли Кэмми сесть, затем Холли каким-то образом удалось опуститься на палубу и притянуть к себе Кэмми, которая легла ей на колени. К удивлению Трейси, Кэмми расслабилась и доверчиво, как ребенок, приникла к покачивающей ее Холли.

— Ты хочешь нам рассказать? Или подождем?

— Сейчас, — сказала Кэмми, уткнувшись в плечо Холли. — Только не вставать.

— Тебе незачем вставать, — успокоила ее Холли.

Кэмми сделала глубокий вдох и подняла голову.

Трейси было знакомо это движение, Кэмми делала так в детстве, когда занималась танцами, примеряла на себя новый вид спорта или решала задачу по математике. Трейси когда-то спросила у Кэмми, о чем она думает, когда делает такое серьезное лицо, и Кэмми ответила ей: «Я думаю: мне под силу это сделать».

— Мам, двигатель безнадежен, — начала она, — поскольку канат, который Оливия сбросила в воду, столько раз обмотался вокруг винта, что ось сместилась. Она согнута, поэтому я не могу поставить ее назад. Боюсь, что сальник пропускает воду в... в...

— В трюм, — подсказала Трейси.

— Короче говоря, меня беспокоит то, что вода, возможно, попадает внутрь. Я боюсь, что она поднимется слишком высоко и в результате выведет из строя электричество. Это возможно, мам? А вдруг у нас потухнет свет?

— Ну, этого не случится, — успокоила ее Трейси.

— А если все-таки случится?

— Что ж, тогда... мы будем пользоваться свечами и фонарями на аккумуляторах. Не волнуйся. Насос в трюме работает. Все будет в порядке

— Не будет, — глухо произнесла Кэмми. — Мам, там было кое-что еще.

Трейси захотелось убежать. Она поняла, что дочь говорит не о моторе. Она внутренне напряглась и как можно спокойнее сказала:

— Кэмми, я готова выслушать. Что бы это ни было.

— Ленни... Там был Ленни...

— Он внизу, под яхтой — констатировала Холли. — Именно это она и увидела. — Продолжая нежно покачивать Кэмми, Холли сказала: — Если не хочешь, не говори, Кэм. Мы можем отложить это.

— Я думаю, как объяснить...

— Хорошо, тогда продолжай.

— Мам, он был обвязан веревкой. Он утонул. Я надеюсь, что он утонул. Может, его подбросило волной и он ударился головой о корпус. Но я уверена, что он умер раньше. Веревка запуталась в двигателе. Рыбы, видимо, сделали остальное. То, что осталось от него...

— Бедный, бедный Ленни... — Трейси уронила лицо в ладони. — Это все случилось так быстро.

— Нет, мама. Если в его смерти кто и виноват, так это я. Я и Мишель. Мы дурачились, вместо того чтобы вернуться на яхту. Погода портилась. Просто я увидела... его руку. У меня сорвало крышу. Но как только я добралась сюда, решила, что когда-нибудь все это всплывет в моей памяти и у меня будет нервный срыв. Но не сейчас.

— Это благоразумно, — одобрила Оливия.

— Ливи права. Об этом можно говорить до бесконечности. Жаль, что мы не можем как-нибудь... похоронить Ленни, — произнесла Трейси.

— Мам, он похоронен там, где он хотел бы быть похороненным.

— Он так любил свою жену...

— Я уверена, что к тому времени, когда мы доберемся до Сент-Томаса, от него мало что останется. Но, возможно, там есть какой-нибудь медицинский эксперт, который сможет собрать достаточно, чтобы она могла похоронить его. В подобных случаях так и поступают, — вставила Холли.

— Зачем мы это обсуждаем? Это сплошная теория. Давайте- ка лучше думать, как выбраться отсюда, — вмешалась Оливия.

— Заткнись и иди к штурвалу, — холодно бросила ей Холли.

— Уж кто-кто, а жена Ленни поймет. Не его смерть, но все остальное. Мишеля там не было. — Кэмми плотно сжала губы и покачала головой.

— Я еще раз попробую связаться по радио, — сказала Трейси. — Я делаю это каждый час на всех частотах, но пока ничего не получается. — Она направилась в кубрик. Оливия спустилась вниз.

Они слушали, как Трейси сообщает, что яхта «Опус» идет в северном направлении, и произносит французскую аббревиатуру, просьбу о помощи, с незапамятных времен используемую всеми, кто терпит бедствие.

— Одну минуту! — внезапно донеслось до них. — Да, это «Опус». Мы пассажиры, капитана нет... Я не пойму, что вы говорите. Как называется ваше судно? Ода? Мода?.. Простите, я вас не понимаю. У нас нет ни парусов, ни двигателя. Вы не могли бы сообщить о нас властям? Конец связи... я не слышу вас... Пожалуйста, повторите. Конец связи. — В эфире опять было тихо.

Трейси спустилась вниз.

— Я не знаю, услышали они хоть что-нибудь из того, что я говорила...

ДЕНЬ ДЕСЯТЫЙ

Холли нашла в аптечке Ленни экседрин[41] и заснула, опять пытаясь передать послание своим сыновьям. Как жаль, что я так часто пыталась отделатьсяют вас и отдохнуть! Я думала, у нас еще очень много времени. И я вспоминаю, как нам было весело вместе. Мне всегда удавалось рассмешить вас. Не забывайте об этом.

Холли Сольвиг не была склонна к сентиментальности. Она даже не расплакалась, а гордо улыбнулась, когда ее сыновья, придя из детского сада, застенчиво вручили ей два керамических отпечатка своих ладошек и стихотворение о том, как эти ручки скоро перерастут ее собственные. Но сейчас ее подушка была мокрой от слез, которые скатывались из уголков глаз. Она начала молиться святой Анне. Прямо и без обиняков она сообщила ей, что еще не готова расстаться с жизнью, но если это действительно необходимо, то, пожалуйста, не могла бы святая покровительница всех матерей пожалеть Кэмми? Холли считала бы это особым одолжением, как, впрочем, и ее мать, с которой, Холли была абсолютно уверена, святая Анна была на «ты».


Кэмми проснулась в тот самый момент, когда она уже почти ударилась об пол. Девушка распласталась на животе, кровь из разбитого рта брызнула на пол. Ее мать пыталась встать на ноги, упершись одной рукой в свою койку, а другой в стену.

— Мы на что-то напоролись, — сказала Кэмми.

— Ты ушиблась.

— Это ерунда, мам. Я зубом разбила губу. Я приложу к ней чистую тряпку.

— Но с чем мы столкнулись?

Кэмми схватила фонарь, который она держала под подушкой. В неярком луче света показалась наклоненная под сорок пять градусов лестница. Хватаясь руками за ступеньки, она выбралась наружу. Внезапно яхта содрогнулась и выровнялась. Раздался глухой удар. Оливия завизжала. Послышался голос Холли:

— Тихо, Лив! Давай посмотрим, что там случилось. Все равно тебя никто не слышит.

— Я не звала на помощь! — обиделась Оливия. — Это вырвалось непроизвольно.

Кэмми посветила фонарем вокруг.

— Мам, посмотри, нет ли в трюме воды. Проверь, не протекает ли днище от этого удара.

— В целом, здесь сухо, — донесся до нее голос Трейси.

— Видимо, мы налетели на подводный риф, но корпус уцелел. Почему никто не управлял яхтой? Оливия, ты должна была нести вахту.

— Я не знаю, как заставить эту штуку плыть прямо! — по-жаловалась Оливия.

— Я думала, у тебя богатый опыт управления яхтами, — сказала Трейси.

— Яхтами с моторами! Плюс у меня все тело болит, после того как я ее тащила из воды. — Она ткнула пальцем в сторону Кэмми. — Я всего лишь прилегла на несколько минут в салоне.

— Значит, никтоне управлял судном? — Трейси как будто подросла, став выше своих шести футов. Холли с восторгом ожидала, что наконец-то она сорвется и врежет Оливии. Но Трейси усилием воли взяла себя в руки. — Оливия, послушай. Я не могу делать все. Холли больна, а у меня не хватает сил. У тебя нет выбора. Ты нас всех подвела, покинув мостик. Нас мог раздавить круизный лайнер или сухогруз. — Трейси втащила Оливию на мостик и положила ее руки на штурвал. — Если потребуется, я привяжу тебя здесь. Я не шучу.

Но в этом не было необходимости. Яхта, казалось, на чем-то повисла. Они были вынуждены ждать до утра, когда Кэмми сможет еще раз нырнуть и посмотреть, в чем дело, или пока их не снимет течением или ветром. «Трейси ни за что не позволит Кэмми еще раз нырнуть, — думала Холли. — И я бы тоже не позволила».

Может, кто-нибудь будет проплывать мимо. Разве она не учила этому мальчишек? «Если вы когда-нибудь потеряетесь, — говорила она им, — оставайтесь на месте. Никуда не идите и не позволяйте никому вас увести». Какой-нибудь сухогруз? Холли позволила себе мрачный смешок. Скорее, он раздавит погруженный во мрак «Опус», как бумажный кораблик в водосточной канаве.

Трейси опять легла спать.

Прошло, наверное, меньше часа, когда Холли услышала визг Оливии:

— Трейси! Я что-то вижу! Я что-то вижу!

Она услышала ответный крик Кэмми:

— Наверное, это один из тех кораблей, с которыми ты связалась!

Трейси обессилела и сообщение Оливии восприняла с безразличием. Даже если бы та увидела баржу с веселой вечеринкой, танцующими вокруг бассейна мальчиками и напитками с мороженым, ее бы это не тронуло. Но Трейси все же выскользнула из-под одеяла. Холли, хромая, принесла запечатанную упаковку сигнальных ракет и последнюю коробку кухонных спичек.

Корабль был всего лишь смутной серой тенью вдалеке. Они не могли понять, на каком расстоянии от них он находится, и тем более быстро определить, какая из функций приборной доски позволит им быстро измерить эту дистанцию.

— Ладно, я попробую связаться с ними на двадцать третьей частоте. Надеюсь, в этот раз мне удастся получить четкий звук. Когда я начну, Холли, ты запустишь три ракеты, одну за другой. Хорошо? — спросила Трейси. — Готова?

Холли подожгла первую ракету, и женщины наблюдали за тем, как она описала дугу над кормой и погасла в воде. Трейси закричала:

— Это яхта «Опус». Мы... в общем, у нас не работает двигатель. .. Вы слышите меня? Это яхта «Опус». Мэйдэй. Мэйдэй.

— Сообщите свои координаты, «Опус». Это американское торговое судно «Кордоба». Мы находимся на широте шестьдесят восемь градусов и долготе тринадцать градусов, приблизительно в трехстах милях к северо-западу от Гренады. Конец связи, — донесся до них еле слышный голос. Остальные начали громко хлопать в ладоши, пока Холли не шикнула на них.

— Мы видим вас, «Кордоба». Это яхта «Опус» капитана Ленни Амато с острова Сент-Томас. Ленни мертв. Наш капитан погиб, а его помощник пропал в море.

— «Опус», вы можете указать свои координаты? Конец связи.

— Мы за что-то зацепились. Мы не скоро отсюда соскочим. Во всяком случае, я так думаю. Мы пассажиры. У нас нет опыта управления судном.

— Вы видите землю? Конец связи.

— Нет никакой земли.

— Постарайтесь указать координаты, «Опус», или поднимите парус повыше. Конец связи.

— У нас нет паруса. Парус разорвало ветром, — мрачно произнесла Трейси. Холли подожгла еще одну ракету.

— Мы пошлем сообщение о вашем местонахождении.

— Вы видите наши ракеты? Вы нас видите?

— Ответ отрицательный, «Опус». Но мы найдем вас...

Внезапно свет погас и панель погрузилась во тьму.


Кэмми была потрясена.

Она ожидала, что у них закончится электричество, но не тогда, когда они были так близко, почти внутри спасительного периметра. Ирония этой ситуации как будто кулаками молотила ей по груди. Она выбросила вперед ногу и пнула драгоценный стеклянный шкафчик Ленни. Бутылки внутри зазвенели.

Женщины стояли в темноте, сбившись в кучку. Яхту покачивало, но без малейшего продвижения вперед.

— Ладно, слушайте. Конечно, это все скверно, но я думаю, что о нашем исчезновении обязательно сообщит Дженис. Она будет ждать наших звонков. Нам просто надо подождать. Осталось недолго, — заявила Холли.

— Вот это дух, Холли! — улыбнулась Трейси, взъерошив просоленную жесткую шевелюру Холли. — Заводила всегда заводила.

— А что еще мне остается?

— Ты могла бы улечься в постель, как графиня, — заметила Трейси, и Холли, не в силах удержаться, просияла. — Мне понадобится этот портативный GPS и УКВ-передатчик...

— У нас есть радио, — напомнила ей Кэмми, — я постоянно видела, как Ленни им пользовался.

— Ленни показывал мне портативный GPS.

— Мам, в тот день он заставил Мишеля взять в шлюпку один из радиопередатчиков и GPS. Помнишь?

— Нет, я совершенно забыла об этом. Но теперь припоминаю, да, я уверена... это было только радио.

— Нет, GPS тоже был там. Я видела его. У нас остался один передатчик.

— У нас нет GPS? Он должен был забрать его из шлюпки...

— Он помог мне подняться по лестнице. И сам поднялся сразу за мной. Мы были заняты только друг другом. Я не видела, чтобы он что-то забирал.

— Ты все же поищи.

— Хорошо, — пообещала Кэмми.

— Тогда ему, по крайней мере, удастся до чего-нибудь добраться, — задумчиво произнесла Холли.

— Что касается нас, мы можем плыть бесконечно, если «Опус» вообще когда-нибудь сдвинется с места... — мрачно произнесла Оливия.

— У нас есть обычный компас. У нас есть карты, таблицы, ну и всякое такое. Нам придется попытаться плыть по звездам или что-нибудь в этом роде, — сказала Кэмми.

— Кэмми, я переплывала озеро в северном Висконсине. Я знаю, где находится Полярная звезда и Большая Медведица. Это все.

— Ну что ж, я сегодня попытаюсь расшифровать навигационные карты. Может, и додумаюсь до чего-нибудь полезного.

— Хоть бы поднялся ветер посильнее и сдул нас с этой штуковины, на которой мы торчим.

— У нас по-прежнему есть однополосное радио, — напомнила Кэмми. — Проклятие. Я и представления не имела, как много механической ерунды, в которой я не разбираюсь.

— Мы можем воспользоваться этой штукой, только когда она заработает, — ответила ей мать.

— Именно это меня и бесит, — кивнула Кэмми.

Время от времени из динамика доносились отдельные слова или обрывки разговоров, но, когда они отвечали, беспорядочно нажимая все кнопки подряд, их никто не слышал. Кэмми никак не удавалось понять, почему так происходит. Это было примитивное устройство. Когда над ними пролетал самолет, они кричали, прыгали и даже запустили ракету, но их не заметили.

Этогомы больше не допустим, — пробурчала Трейси и шепотом выругалась. — Кэмми, вот что тебе необходимо сделать. Утром первым делом найдешь лом и оторвешь все куски дерева и фанеры, какие только найдешь.

— Откуда?

— Из камбуза, салона, отовсюду, где сможешь. Я найду краску.

ДЕНЬ ОДИННАДЦАТЫЙ

Крыша салона была сделана из пластин новенького пуговичного картона, гладкого и белоснежного. На рассвете Кэмми сорвала все до единой пластины при помощи узкого конца молотка. Трейси нашла маркеры и водостойкую синюю краску, которую Ленни хранил в крыле тримарана на той же стороне, где находилась каюта Холли. Пятифутовыми буквами она написала SOS.

Кэмми прибила картон на крыше кубрика, не обращая внимания на разлетающиеся осколки стекловолокна. Надпись гласила: «Помогите "Опусу"!» Она изготовила еще два таких же плаката. Их она бросила за борт. Один сразу после завтрака, другой в полдень. Позже, когда Кэмми прикладывала к своим обожженным плечам, на которых уже лопнула кожа, экстракт алоэ, оставленный одним из предыдущих пассажиров, она почувствовала движение.

Ветер внезапно изменил направление, и судно опять оказалось на плаву. Несмотря на повреждения, оно держалось на воде и им можно было управлять. Трейси стала к штурвалу и направила яхту к темной полосе воды, указывающей на большую глубину.

Позже ее сменила Кэмми, которая была в приподнятом настроении, оттого что они наконец хоть куда-то плыли.

Но время тянулось медленно, свет от фонаря прыгал, и тишина вокруг раздражала. Кэмми принесла CD-плеер, поставила диск и начала тихо напевать песни Пэтси Клайн. Она пропела мелодии из всех фильмов, которые только смогла вспомнить, и в конце концов задремала, держась за штурвал.

Когда она проснулась, то подумала, что видит сон. Прямо перед собой, как будто в нескольких футах от ветрового стекла, она увидела то, что ей показалось темным утесом. Но на этом утесе, высоко у нее над головой, были написаны цифры.

Кэмми с силой вывернула штурвал, и, если бы яхта проплыла хотя бы еще несколько ярдов, это бы не помогло. Они прошли всего в нескольких футах от сухогруза, будучи, однако, не в состоянии привлечь к себе внимание.

Трясясь от возбуждения, Кэмми попеременно кричала то в микрофон однополосного радио, то в УКВ-передатчик. Ее железная решимость докричаться до команды огромного судна временно затмила понимание того, что сухогруз мог раздавить их, а рулевой в лучшем случае почувствовал бы, что корабль зацепил за риф. Он повез бы дальше автомобили и мебель, скульптуры и духовки из нержавейки, кафель и покрышки, а они, так же как Мишель и Ленни, медленно опустились бы на дно. Их волосы, подобно водорослям, оплели бы кораллы, их открытые глаза с равнодушием смотрели бы на скользящих мимо них рыб.

Провожая взглядом огромный плавучий город, который с громким рокотом удалялся от них, Кэмми пыталась успокоиться. Ее грудь вздымалась, как будто она только что пробежала десять миль. Ей нужны ракеты! Они должны постоянно находиться с ней на вахте. Кто-то еще обязан нести вахту. Кто-то, кто дежурил бы на корме. Это все слишком сложно для одного неопытного, уставшего и испуганного человека. Она нашла коробку ракет и запустила две из них. Из однополосного радио донесся скрип и чей-то голос произнес: «...ночь». Но на все более хриплые призывы Кэмми так никто и не ответил. Когда-нибудь она расскажет матери, что она чуть было не натворила и что они могли спастись до того, как начался настоящий кошмар.

Но не сегодня.

Мощные двигатели сухогруза издавали шум, напоминающий рокот огромной волны. Они громыхали сильнее поезда. Кэмми удивлялась, как ее мать и остальные не проснулись от этого грохота. Но тут до нее донесся сонный голос Трейси:

— Что там?

— Ничего, мам. Это я что-то уронила, — отозвалась Кэмми. — Спи дальше.

И тут позади них, сразу за кормой, Кэмми заметила нечто, напоминающее тусклый свет. Она закричала:

— Я что-то вижу! Идите сюда!

— Что там? — опять спросила Трейси, окончательно про-снувшись.

— Я думаю, это... Я не знаю, но оно двигается, — сообщила она поднявшейся на мостик Трейси. — Какой-то свет... Он качается вверх-вниз.

— Принесите большой фонарь! — крикнула Трейси. — Кэмми думает, что гам какое-то судно. Может, это рыбацкая лодка! Мы должны подать им сигнал.

— Это нужно сделать сейчас, — сказала Кэмми, — пока темно. Иначе они не увидят свет.

Женщины дружно взмолились, чтобы солнце подольше не вставало.

— Продолжайте сигналить, — распорядилась Кэмми. — Может, это и не лодка, а всего лишь... как называется эта штука... которая фосфоресцирует? Огни святого Эльма? Или какой- нибудь светящийся коралл... — К этому времени все проснулись и столпились на лестнице, ведущей на мостик. — Я проверю трюм. Тетя Холли, вы можете немного порулить? — Она прошла по палубе и приподняла крышку люка. — Мам, здесь вода. Много воды! — вглядываясь в темноту, закричала Кэмми.

— Нет! — в отчаянии воскликнула Трейси. — Недостаточно, чтобы потопить нас!

— Думаю, недостаточно, но тут плавают всякие предметы. Здесь воды... мне по колено.

— Ну, ты маленькая. Тем не менее нам придется откачивать ее вручную. Ручной насос наверху, в кубрике.

— Откуда ты все это знаешь? — изумленно спросила Кэмми. — Я тобой горжусь!

— Ничего я не знаю. Просто я... его видела, — ответила Трейси дочери. — Я стараюсь все подмечать. Я читаю разные инструкции. Любовь к точным наукам у тебя не только от отца. — К обоюдному удивлению, они обменялись кривыми улыбками. Холли уступила свой пост Трейси, и теперь они упорно работали, сменяя друг друга и обеспечивая относительную сухость трюма.

Спать никто не мог. Небо вначале приобрело металлический оттенок, затем запестрело уже знакомыми полосами, предвещающими наступление утра.

Первой этот вопрос задала Оливия.

— Почему эта лодка нас не догоняет?

— Я не знаю, — призналась Кэмми. — Может, они нас плохо видят? Это всего лишь фонарь. Черт, если бы у нас были бортовые огни. Они работают от дизеля. Ленни сказал, что нам не придется волноваться из-за холодильника, или тостера, или чего-нибудь еще. Может, один из баков пуст? Надо попробовать переключить дизель на другой бак или каким-то образом починить его. Почему они не работают? Двигатель и генератор никак не связаны между собой. Или все-таки связаны? Может, работающий двигатель каким-то образом влияет на генератор?

— Я не хочу, чтобы ты связывалась с электричеством. Я сама все сделаю, — заявила Трейси.

— Мам. — Кэмми в упор взглянула на Трейси. — Ты не можешь проверить уровень масла в двигателе автомобиля. Может, ты хотя бы здесь будешь воспринимать меня как взрослого человека? Ты уже достаточно прославилась с насосом в трюме.

Трейси отвела взгляд.

— Хорошо. Как хочешь.

Кэмми изучила предметы, плавающие в мерзкой жиже на нижней палубе. Среди них она обнаружила инструменты в ящиках, похожих на те, что обычно используют для рыбацких снастей, только прочнее, и даже пакеты с любимыми Ленни сублимированными армейскими полуфабрикатами, хотя их вид теперь не внушал доверия. Все же она передала их наверх Оливии. Запеканка из брокколи и лапши, коробка с хлопьями, пакет крекеров и немного орехов составляли теперь их съестные припасы, не считая банок с бобами и тунцом, сложенных на полке в крыле катамарана.

— Может, все-таки удастся их починить? — громко спросила снизу Кэмми.

Она нашла генератор и пожалела, что не осмотрела его раньше, вместо того чтобы стоять с фонарем, взирая на бес-помощную возню матери. Принцип его действия был довольно прост. Она принялась за дело, уверенная в успехе, однако ее усилия были тщетны. Выбравшись наверх, она сообщила об этом своим спутницам.

— Либо он сломался, а я не могу сообразить, как его починить, либо мы использовали все горючее. Впрочем, этого не может быть. Но я не думаю, что мне удастся что-нибудь сделать.

— Как это могло произойти, учитывая, что парус мы тоже потеряли? — задумчиво произнесла Трейси.

— Это невозможно! — Оливия почти визжала. — Это не могло случиться одновременно!

— Но случилось, — голос Трейси звучал бесстрастно.

— Что же нам теперь делать? — Оливия заплакала.

— Мы можем съесть эту запеканку, — ответила Холли. — А когда у нас останется лишь несколько галлонов воды в бутылках да еще вода, капающая из крана, мы будем жалеть, что у нас нет даже этого.

Запеканка была холодной. Никто из них не мог ее в себя впихнуть, хотя все были голодны из-за активной деятельности и скудости рациона. В итоге каждая предпочла съесть по пригоршне отрубей с изюмом и орехами. Когда они присели поесть, Кэмми извинилась перед остальными:

— Простите, я не могу найти инструкцию или хотя бы какие-то записи в судовом журнале, где бы говорилось о генераторе. Там просто записано: «Сегодня мы погружались», или «Температура была двадцать пять по Цельсию», или «Нам удалось развить хорошую скорость», или «Нам везет на семейные группы». — Кэмми вздохнула и сообщила: — Но я знаю, как обращаться с маленьким ручным опреснителем воды. Чтобы приготовить хоть немного питьевой воды из морской, требуется чертова уйма времени, как и предупреждал Ленни. Но это возможно, и я не беспокоюсь по этому поводу. — Выражение лица Кэмми трудно было рассмотреть в темноте, но в ее голосе звенело нечто неопределенное.

— Тогда что тебя беспокоит? — спросила Трейси.

— Эта лодка. Если я направляю луч фонаря прямо на нее, я вижу, что это лодка. Она по-прежнему там. Такое впечатление, что они могли бы нас догнать, но не хотят.И на ней странные огни. Прожектора как будто запачканы и слегка напоминают противотуманные фары.

— Я тоже об этом думала, — сказала Оливия.

— Может быть, это бедняки. Совсем не обязательно, что они плохие и не хотят нам помочь, — вмешалась Трейси.

— В вещах Ленни я нашла фонарь, который больше того, что держит Кэмми. Он чудовищных размеров. Мы можем попытаться посигналить им, — сказала Холли. — Я, наверное, прилягу. Оливия, пойдем со мной, возьмешь этот фонарь и принесешь его сюда. Сообщите мне, если что-нибудь произойдет.

Как только Оливия вернулась, Трейси включила большой фонарь и принялась мигать им: вспышка, пауза, три быстрых вспышки, пауза. Затем опять три быстрых вспышки.

Однако и после этого лодка не спешила их догонять.


Тем временем на иоле бесновался Эрнесто. Он потел и матерился, от него несло, как от волчьего логова. Он нервничал, и этот запах становился все хуже. Молодой человек думал, что Эрнесто забьет Карло насмерть. Он был уверен: если бы Эрнесто не нуждался в рабочей силе, он бы уже укокошил своего кузена. На острове, в доме женщины, для них оставили в тайнике горючее. А потом Карло, в чьи обязанности входило заправить лодку, забыл горючее на острове. Он только сейчас сообщил об этом Эрнесто, который непонятно почему не обратил внимания на показания приборов. Взглянув на них сейчас, он начал орать.

Они не успеют на встречу с Шефом! У них не хватит топлива! Лодка, выкрашенная так, как их «Bonita», не может просто войти в какую-нибудь гавань и дозаправиться, несмотря на то что в этих краях не задают лишних вопросов. И даже если бы поблизости был корабль, к экипажу которого они могли бы обратиться за помощью, им нельзя этого делать.

И тут Карло заметил свет. Мигающий свет. И опять. Затем три быстрых вспышки, одна за другой.

Молодой человек тоже это заметил. Это была неуклюжая имитация азбуки Морзе. У него остановилось сердце.

Карло приставил к глазам бинокль и фыркнул: все та же большая яхта с тремя корпусами. Они потеряли ее из виду. И вот она опять здесь.

— Mujeres blancas,[42] — произнес контрабандист.— Mala .[43]

Молодой человек понимал ровно столько, сколько хотел. Он предположил, что Карло считает, что женщины, которых они отчетливо видели на борту, когда на них падал свет от большого фонаря, будут совсем не против их общества. Тот уговаривал Эрнесто: выпьем, изнасилуем их, поедим, заправимся. Наверняка у них есть ценности, которые можно будет продать. Да и сама яхта...

Возможно, думал молодой человек, им будет достаточно тримарана. Это большая яхта, которую они смогут куда-нибудь отбуксировать, а затем на обратном пути забрать. За такое судно после ремонта можно выручить кучу денег. Но надежда на то, что этот трофей удовлетворит его партнеров, была слабой. Молодой человек посмотрел на свои руки. Они изумили его. Они все еще выглядели как руки мальчишки. Как будто бы он так и не повзрослел. Чтение или письмо никогда не были его сильными сторонами, но мать юноши утверждала, что он хорошо справляется с критическими ситуациями. Он умел решать задачи, однако чувствовал себя слишком неопытным и юным. Чтобы сделать этих женщин невидимыми для Эрнесто и Карло, необходимо быть волшебником из сказок, которые он так любил и которые ему читали бебиситтеры, когда он был маленьким.

Если бы эти женщины стали невидимками, возможно, им удалось бы выжить.


Часом раньше мимо прошел большой сухогруз. Эрнесто потушил огни, и они молча наблюдали за тем, как судно скользит мимо. Прежде чем плыть дальше, они дождались полной темноты. Теперь у них не было необходимости экономить горючее. Эрнесто запустил огромный двигатель. Лодка взревела и мгновенно оказалась рядом с «Опусом».

— Мне кажется, это не бедные рыбаки,— прошептала Трейси, обращаясь к Кэмми через открытую дверь кубрика.

— Кто знает. Лодка у них дерьмовая, но двигатель... — отозвалась Кэмми.

Эрнесто был доволен. Такая яхта была редкой добычей.

Теперь он находился достаточно близко, чтобы при свете фонарей, включенных женщинами, определить, что на судне уничтожен только грот. Судя по всему, эти женщины слишком тупы, чтобы запустить двигатель. Он чуть не расхохотался. Американцы действительно тупые, но богатые. Он не сомневался, что на этом судне много интересного. В их лодке тесно, их одежда стоит коржом от грязи и пота. Они не возражали против грязи, но были сыты по горло жесткими безвкусными лепешками, которыми им приходилось питаться. На этой яхте, вероятно, есть бифштексы и шоколад. На попавших в беду судах часто можно было обнаружить часы, вина и женщин, съежившихся рядом с бесхребетными, безвольными hombres[44]. Возможно, мужчины работают где-то внизу. Этих слизняков можно быстро убить или связать, а затем заставить смотреть, как они будут трахать их женщин. Когда Эрнесто увидел девушку, которая ранее размахивала фонарем и запускала ракеты, рассмотрел ее гибкое, будто струящееся под легкой одеждой тело, он почувствовал себя намного лучше. Еще один подарок, которым будет приятно владеть и еще приятнее продать. Возможно, за nee дадут больше, чем за яхту. Если даже оставить в живых этих старых сук, они вряд ли потом смогут его опознать.

Эрнесто давно понял, что для американцев все, кто говорит на его языке, были на одно лицо. Он подвинулся, чтобы не мешать Карло управлять лодкой, и принялся пыхтеть, бормоча и жестами показывая молодому человеку, чтобы тот вынул из кобуры пистолет, но держал оружие внизу, под сиденьем. Подумав, Эрнесто поднял руку и помахал ею в воздухе, объясняя молодому человеку, что нет необходимости заряжать автоматическую винтовку. Боеприпасы им могут понадобиться позже, для чего-нибудь более серьезного. Сейчас же будет достаточно просто держать в руках большую блестящую, отливающую синевой винтовку.

Однажды, за много лет до того, как к ним присоединился молодой человек, Шеф заплатил им наличными за холщовую сумку с наручными часами с огромными циферблатами и металлическими браслетами. Такой человек, как он, ни за что не стал бы носить такие часы. Их лязгающий браслет кого угодно выдал бы с головой. Но американцы своими ослиными воплями и звоном побрякушек напоминают животных на ярмарке. Все же Шеф предупредил их, чтобы они не убивали американских граждан. И хотя это было для Эрнесто пустым звуком, он почему-то об этом вспомнил, решив, что как-нибудь подумает над словами Шефа. Длинноволосая девушка была очень красивой, впрочем, как и стоящая рядом с ней женщина.

Они могут себе позволить потратить на них несколько часов.

Они хорошо поедят, а может, даже выспятся и потрахаются. Затем они помчатся на встречу с Шефом и объяснят причину своего опоздания, сославшись на плохую погоду.


Кэмми помахала людям в лодке, чтобы они подошли ближе к борту яхты, прежде чем успела заметить, что их лодка скорее измазана, чем выкрашена черной краской. Пятна и полосы на ее борту напоминали домашнее задание незадачливого малыша. Но юноша приветливо улыбнулся ей. Белокурый и юный, он, наверное, был не намного старше ее. Кэмми растерялась.

Все-таки рыбаки, решила она и протянула ему руку, которую он с готовностью пожал.

— Слава Богу, что вы появились, — обратилась Кэмми к юноше, когда лодка прижалась бортом к яхте. — Мы торчим здесь уже целую вечность. Сухогруз только что прошел мимо. Я до сих пор не могу поверить, что он нас не раздавил. Я из Иллинойса. А ты откуда? У вас есть передатчик? А то наш сломался. Он только посылает сигнал, и мы вообще не можем ответить... И у нас только один УКВ-передатчик... — Она зацепила лестницу за борт и опустила ее. — Может, ты поможешь мне его починить? Обычно я хорошо разбираюсь в таких вещах...

— Они не понимают всего, что я говорю, — тихо, но решительно оборвал ее молодой человек. Его голос звучал мрачно, как будто предвещая беду. — Особенно сложных предложений. В точности выполняйте все их указания, и, может быть, мы скоро покинем вас.

Кэмми отдернула руку.

Она увидела, как крупный смуглый мужчина тяжело поднялся со скамьи в лодке. Он потянул за полы рубашки, чтобы прикрыть свое огромное брюхо, и сделал знак молодому человеку. Тот подал ему огромную блестящую винтовку.

Кэмми потянула на себя лестницу, пытаясь втащить ее обратно на «Опус». Но мужчина, похожий на жирную акулу с разверзнутой пастью, был уже на палубе. Он с силой оттолкнул ее, и она отлетела к стене салона, ударившись головой. Велев юноше присмотреть за ней, он повернулся к другому мужчине, пониже ростом, но уже немолодому, который оставался в лодке, описывающей круги вокруг «Опуса». Тот бросил веревку, и толстый, поймав ее, закрепил на борту яхты.

Карло взобрался на «Опус».

Эрнесто по-испански приказал молодому человеку поприветствовать женщин на их родном американском языке и сказать им, что никто не пострадает, если они будут вести себя con mucho cuidado[45] .Молодой человек сказал:

— Слушай его. Будь осторожна, иначе он убьет тебя. Ты должна делать то, что я скажу, даже если мне придется делать вид, что я причиняю тебе боль. Я стараюсь использовать предложения, недоступные их восприятию.

— Что им нужно?

— Надеюсь, яхта.

— Ты надеешься? — воскликнула Кэмми.

— Они также желают тебя, — сказал молодой человек.

— Что? Почему? Вы бандиты? Кто вы такие? Почему ты мне улыбнулся?

— Потому что я не хочу недоразумений. Я не злой человек. Пойми, я пытаюсь использовать слова, смысл которых им недоступен. Они отчасти воспринимают на слух английскую речь, но простую, не идиоматическую. — Он взглянул через плечо на Эрнесто, который изучал царапину на руке, и тревожно зашептал: — Каким длинным словом можно назвать... э-э... изнасилование?

— Вынужденное сношение... — ответила Кэмми.

— Сексуальное насилие, — добавила Оливия.

— Этот человек способен применить сексуальное насилие к деве Марии, — сказал он.

— О Боже, нет, — прошептала Кэмми, — пожалуйста, помоги мне.

— Я... прилагаю усилия, направленные на это.

— Кэмми? — позвала снизу Трейси. Она поднялась в салон, на ходу застегивая рубашку, надетую поверх купальника. От вида грязных мужиков и съежившейся рядом с ними Кэмми Трейси едва не лишилась дара речи и застыла на месте. Оливия стояла на корме, прижавшись спиной к двери своей каюты. Ее глаза были широко раскрыты.

Эрнесто развалился на одном из сидений салона и, схватив Кэмми, усадил ее к себе на колени.

Mi hija,[46] — вскрикнула Трейси.

Эрнесто пробормотал что-то, обращаясь к молодому человеку, и взгромоздил свою лапищу на плечо Кэмми, стягивая бретельку ее лифчика.

— Это мой ребенок! — заплакала Трейси.

— Он знает, что это ваша дочь, — сказал молодой человек. — Вы не могли бы... не могли бы чем-нибудь их отвлечь, чтобы я мог сосредоточиться? Иначе он изнасилует ее прямо здесь. — Он выразительно посмотрел на Трейси, которая чуть было не взвыла, но взяла себя в руки и подавила рвущийся крик. — Хорошо, хорошо. Вы должны вести себя так, как будто я здесь распоряжаюсь. У вас есть выпивка, еда?

— Немного, — жалобно прошептала Трейси. — Но есть. Здесь и... здесь.

Кэмми стонала, обхватив себя руками и раскачиваясь из стороны в сторону. Когда Эрнесто поддел рубашку Кэмми рукояткой ножа, к ним подошел Карло и, осклабившись, потянул за лифчик. Обнаженная грудь девушки как будто засветилась в полумраке. Но Эрнесто направил на Карло нож, приказывая тому убираться.

— Мама! — дрожащим голосом простонала Кэмми, опуская чашечку лифчика и пытаясь укрыть свое тело от мужских взглядов.

— Мама! — проблеял Карло. — Ма-ма!

— Заткнись, Кэмми! — сказала Оливия. — Трейси, иди сюда и помоги мне.

— Это твоя сестра?— спросил молодой человек. Кэмми не ответила.

Оскалив зубы и изобразив подобие улыбки, Оливия протиснулась между Кэмми и Карло. Пока Карло держал руки Кэмми, чтобы вернуть себе расположение партнера, Эрнесто просунул толстый палец под пояс ее шорт. Он крутил им, пока не дотянулся до выбритой линии над пружинками волос. Молодой человек поморщился. Трейси выскочила из салона с полной бутылкой «Шивас». Эрнесто увидел этикетку на бутылке. Это было дорогое американское виски. Решив, что с девчонкой можно развлечься и попозже, он отпустил Кэмми и направился к Трейси.

Кэмми упала на колени и, как краб, отползла в угол. Схватив пляжное полотенце, она закуталась в него.

— Нет. Иди к штурвалу, — сурово приказала ей Трейси. — Сейчас же встань и иди управлять яхтой.

Эрнесто что-то промычал.

— Он просит принести стаканы, — перевел молодой американец, повернувшись к Оливии.

Оливия принесла три стакана и улыбнулась, как ей казалось, с налетом игривости. Она надеялась, что ее притворство не бросается в глаза.

— Слушайте, — обратился к ней молодой человек, — нет ли у вас чего-нибудь... такого, что можно было бы добавить в их напитки? Я не имею в виду цианистый калий...

Оливия заколебалась. Карло схватил Оливию за руку и начал гладить ее ноги. Оливия улыбнулась и покачала бедрами, тем самым давая отрицательный ответ молодому человеку. Она полагала, что будет мудрее не говорить юноше о том, что у нее есть... транквилизаторы, снотворное — все это хранилось в ее цветных баночках.

— Тогда пусть пьют. Они пьют, как вы дышите.

В этот момент Эрнесто опрокинул полный стакан. Потом еще один. Криво улыбнувшись, произнес:

— Трахаться.

Молодой человек спросил у Кэмми:

— Где капитан? Один из вас капитан?

— Он умер, — сказала девушка. — Он ударился головой. Другого капитана унесло в шлюпке.

Молодой человек кивнул в сторону Оливии.

— Это моя тетя. Человек, который умер, по-прежнему намотан на винт. Его тело намотано на винт.

Молодой человек на ломаном испанском что-то сказал Эрнесто.

Карло, прислушавшись, произнес:

Un hombre muerto? Mala suerte[47] .

— Он считает, что мертвый человек на корабле — это дурная примета, — опять заговорил молодой человек. — Для вас это хорошо. Женщина на корабле — это тоже плохая примета. Может, они захотят оставить вас в покое. Я сказал ему, что нам надо заправиться. У нас закончилось горючее.

— У нас есть горючее, но двигатель не работает. Он поврежден.

Эрнесто начал стучать стаканом по столу, требуя еще виски.

— Оливия, — прошептала Трейси, едва шевеля губами, — пусть Холли передаст тебе консервы. Я принесу им хлеб и лапшу. Попроси ее дать армейские пайки. — Когда Оливия, похожая на привидение, направилась к закрытой двери каюты Холли, Трейси обратилась к молодому человеку: — Спроси у них, хотят ли они есть. — Трейси изучала испанский в колледже и поняла, что он перевел ее вопрос своим спутникам. — Камилла, я же тебе сказала, чтобы ты ушла отсюда. Стань к штурвалу.

Кэмми выскользнула на палубу.

— Она должна управлять яхтой. — Трейси описала руками в воздухе огромный круг. — Мы сядем на мель.

— Больше об этом не говорите. Они только этого и ждут. Если судно застрянет, они смогут позже за ним вернуться, — сказал молодой человек.

Comida[48] ,— сказала Трейси.

Эрнесто пожал плечами. Затем расслабленно кивнул. Его веки отяжелели.

Трейси дернула подбородком в сторону Оливии, которая с грохотом спустилась в каюту, где раньше спал Ленни, а теперь устроилась Холли. Но, оказавшись внутри, Оливия не увидела Холли. Оливия открыла шкафы и дверь в ванную.

— Ты что, черт возьми, прячешься, пока нас там убивают? — прошептала она.

— Я тебя слышу. Я слышу все, что происходит. Просто возьми консервы. В основном это тунец и бобы. Банка риса и банка кукурузы. Производи как можно больше шума. Урони банки, — сказала Холли. Ее голос звучал приглушенно. Она была в крыле, внутри корпуса. Открыв дверцу, она швырнула Оливии банки.

— Почему? Почему ты здесь?

— Яне хочу, чтобы они услышали, как я запираюсь.

— Запираешься? Ты, тупая корова! Быстро вылезай! Ты должна помочь нам, — возмутилась Оливия.

— Оливия, просто сделай то, что я тебе сказала, — ответила Холли. — Сейчас же, иначе тебе не придется волноваться из-за них, потому что я убью тебя сама. — Скривившись от боли, она добавила: — И закрой свой поганый рот. Я знаю, что делаю. Они не должны догадаться, что здесь кто-то есть. Будет лучше, если я продолжу делать то, что начала.

— О чем это ты? — прошипела Оливия.

На этот раз Холли не удостоила ее ответом. Она забралась в каюту и упала на колени. Боль от раны пронзила ее подобно электрошоку. Она помогла Оливии собрать банки в фартук, который та сделала из своей прозрачной рубашки. Выходя из каюты, она обернулась к Холли, злобно оскалив зубы. Холли осторожно закрыла за ней дверь и замерла. Через секунду она услышала грохот рассыпавшихся банок. Она защелкнула замок и через маленькую дверцу у изголовья кровати Ленни забралась в крыло тримарана, чтобы продолжить начатое. Сорвав ноготь с большого пальца, Холли поморщилась и пососала палец, пока кровотечение не остановилось. Затем она сделала глубокий вдох и опять взялась за дело.

Вернувшись в салон, Оливия протянула мужчинам бобы, рыбные консервы, банку с рисом. Карло кивнул. Молодой человек извлек из-за пояса швейцарский армейский нож и открыл банки. Эрнесто схватил один из кувшинов с водой и начал из него пить. Трейси подавила рвотный рефлекс и принесла ложки. Карло и Эрнесто принялись за еду. Молодой человек наблюдал за ними.

— Ты тоже можешь поесть, — зачем-то сказала она.

— Нет, спасибо, — ответил он и выпил большой стакан воды.

Кэмми спустилась по лестнице из кубрика. Ломая руки, она смотрела, как ее мать подает мужчинам еду. Молодой человек поднял винтовку и направил ее на Кэмми.

— Не бойся. Сделай вид, что ты перепугана. Она не заряжена. Им нужна яхта. Понятно? Может, они позволят вам... э-э... покинуть судно в шлюпке. Сделай движение, как будто тебе нужны очки. Попроси очки.

Кэмми изобразила два круга, соединив средние пальцы с большими. Молодой человек по-испански сказал Эрнесто и Карло, что девушка плохо видит. Карло пожал плечами. Он осушил еще один стакан виски.

— Если они будут думать, что ты их не можешь рассмотреть, вероятность того, что тебе удастся выжить, будет выше, потому что, как мне известно, им не позволено убивать американцев.

Оливия скрылась в своей каюте, и Эрнесто заревел, требуя, чтобы она вернулась. Оливия повиновалась, натягивая поверх прозрачной рубашки длинный свитер, ранее принадлежавший Мишелю.

Que pasa si usan su telefono para llamar a alguien [49] ?— спросил Карло.

— Дайте ему свой мобильный телефон, — обратился молодой человек к Оливии.

Оливия легко побежала в свою каюту. Карло оценил ее задницу и одобрительно улыбнулся, указав на нее Эрнесто. Оливия вернулась с телефоном.

— Он не работает, — сказала она.

Молодой человек перевел.

Карло наступил на крошечный серебристый телефон босой ногой и давил на него, пока его корпус не треснул.

Todo[50] ,— сказал Карло.

Трейси тоже достала свой сотовый и наблюдала, как Карло и Эрнесто корежили его, а затем швырнули за борт. Когда Карло потребовал мобильный Кэмми, Трейси нерешительно объяснила, что у них с дочерью один телефон на двоих. Телефон Кэмми был надежно спрятан во внутреннем кармане ее спортивного костюма.

Неожиданно затрещала однополосная рация.

Кэмми застыла. Позже Трейси думала, что все они повели себя в данной ситуации как нельзя хуже. Мужчины были пьяны, и она могла бы воспользоваться моментом, чтобы нажать кнопку на CD-плеере и включить его погромче. Но плеера не оказалось на привычном месте на полке — Кэмми забрала его на капитанский мостик. Когда Кэмми сорвалась с места и бросилась к штурвалу, Трейси поняла, что они допустили вторую ошибку.

— Скажи им, что ей нужно управлять судном. Нас все равно никто не слышит, — умоляла Трейси молодого человека, который начал что-то говорить. — Мы уже много дней пытаемся выйти на связь.

До них донесся тихий голос, который произнес: «Это капитан Шэрон Глиман. Ленни, ты негодяй. Куда ты на этот раз подевался? Ты что, забыл, что мы договорились встретиться для передачи продуктов?.. Ленни...»

Эрнесто поднялся, покачиваясь от выпитого виски и собственной массы, взобрался наверх и, грубо отпихнув Кэмми в сторону, разнес радио на мелкие кусочки. В бешенстве вращая глазами, он вытащил из-за пояса нож и воткнул его в бедро Кэмми. Девушка пронзительно закричала. Эрнесто икнул, выдернул нож и стал осторожно спускаться в салон. Затем он грузно сел и потребовал у молодого человека его маленький нож. Открыв штопором бутылку красного вина, он выпил стакан.

Que pasa si hay otra radio?— поинтересовался Карло.

— Он хочет знать, где другие радиопередатчики, — перевел американец.

— Электричества нет. Приборы не работают, — сказала Трейси. — Вы и сами это видите. У нас нет бортовых огней.

Эрнесто положил свою большую голову со спутанной массой змеящихся кудрей на стол. Обращаясь к Карло, он что-то невнятно пробормотал и своей толстой рукой описал в воздухе большую дугу.

— Нет! — воскликнул молодой человек. Он медленно объяснил Кэмми, что Карло было приказано разбить панель управления. Американец повернулся к Карло и сказал, что лучше не делать этого, потому что без приборов стоимость судна будет ниже. Если панель управления не работает, нет никакого смысла разбивать ее.

— Он проткнул ножом ногу моей дочери! — плакала Трейси. — У нее глубокий порез!

— Разве у вас нет бинтов? — спросил молодой человек и по-испански посоветовал своим напарникам больше не резать девушку. За больную девушку много не дадут.

Эрнесто разлегся на сиденьях и захрапел.

Трейси достала аптечку, нашла бактерицидный пластырь и марлевые тампоны. Усадив дочь, она принялась обрабатывать порез. Когда один тампон насквозь пропитался, она взяла другой и прижала его к ране, чтобы остановить кровотечение. Затем она соединила края раны полосками пластыря, предварительно обработав ее мазью с антибиотиком и накрыв слоем чистой марли. Один Господь ведает, что могло быть на этом ноже. Она уже собиралась незаметно положить нож в задний карман своих шорт, когда Карло подошел к ней, вырвал у нее нож и швырнул его за борт. Трейси наблюдала за тем, как он проделал это со всеми ножами, которые Ленни в безупречном порядке развесил над плитой.

Трейси принесла для Кэмми свои голубые джинсы, и девушка послушно натянула их на себя. Трейси пришлось туго затянуть их ремнем на талии дочери, а также подвернуть штанины. По крайней мере, они свободно висели на ней, не тревожа рану.

Карло сказал молодому американцу, что теперь тот должен заправить лодку. Трейси заметила, что юноша не сразу повиновался. Он выждал мгновение, прежде чем произнести:

— Теперь нам придется закачать горючее из вашего бака в наш. Стойте спокойно. Это сделает Карло.

Карло наполовину соскользнул, наполовину свалился в иолу. Он схватил кусок потертого садового шланга, взобрался обратно на «Опус» и, пошатываясь, поплелся на корму. После нескольких попыток ему удалось присоединить шланг к двигателю. Карло потребовал липкую ленту и начал откачивать горючее, сосать шланг, пока топливо не поднялось. Но шланг оказался слишком коротким. Он выскочил из бака иолы, и дизельное топливо потекло в море.

— Этот шланг слишком толстый и короткий. Вам придется воспользоваться пластиковыми трубами и перекачивать топливо вручную, — быстро сообразила Кэмми.

— Он пьян.

— Это могла бы сделать Кэмми, — вмешалась Трейси, — она инженер.

— Тогда, если она знает, где и что находится, пусть так и сделает. И чем быстрее, тем лучше.

— Но вы должны сказать им... Пусть пообещают, что оставят ее в покое, — добавила Трейси. — Они могут воспользоваться мной.

— Вы им не нужны, мэм, — ответил молодой человек, — не обижайтесь.

— Боже мой! Тогда мы не дадим вам горючее. Моя дочь не покажет вам, где лежат трубы.

— Они могут вас всех убить и найти их самостоятельно.

— Они в запертом ящике, — подавленно произнесла Трейси. — И ключ у меня. — На самом деле она впервые услышала о существовании труб и не имела ни малейшего представления, где они находятся.

A ella[51], — произнес молодой человек и с помощью жестов и слов объяснил Карло, что Кэмми может закачать топливо.

Карло что-то пробормотал в ответ и вяло кивнул. Он снова налил себе стакан вина. Когда он поманил Оливию, она на негнущихся ногах пересекла палубу.

— Pecho [52], — сказал Карло.

Отчаянно ероша волосы, молодой человек промямлил:

— Простите. Он... э-э... хочет посмотреть на вашу грудь.

Оливия покачала головой. Карло указал на винтовку, которая лежала в повернутых ладонями вверх руках юноши, напоминая некое подношение богам.

— Разве вы не можете его остановить? — взмолилась Оливия. — Вы же мужчина!

Молодой человек покачал головой.

— Я не... Я не знаю, что делать, — начал было он.

Оливия, злобно пыхтя, стащила с себя свитер. Трейси, как завороженная, смотрела на этот стриптиз, испытывая какое-то утонченное отвращение к ужасному зрелищу. Когда Оливия начала снимать прозрачную рубашку, надетую поверх купальника, ее потные дрожащие пальцы соскользнули вниз. Терпение Карло иссякло. Он встал и рванул купальник на себя. Лифчик подпрыгнул к подбородку Оливии. Она сжала руки в кулаки и отвернулась, уставившись на осколок мерцающей на небе луны. Карло щипал ее соски, пока они не затвердели, и кряхтел от удовольствия.

Трейси заплакала.

Американец сказал Карло, что тот должен держать винтовку, а он посмотрит за девчонкой: она может обмануть их и закачать воду в их топливную систему.

Но как только он и Кэмми оказались за пределами слышимости, юноша сообщил девушке:

— Теперь он опять начнет пить. Он вынужден держать винтовку, а потому оставит ее в покое.

— Я отказываюсь что-либо делать, — заявила Кэмми. — Что это за извращенец?

— Не шути с ними, — прошептал американец. — Не вздумай.

— Я ничего не буду делать, если он не разрешит ей опять надеть свитер.

Молодой человек рявкнул на Карло. Он посмел это сделать только потому, что Эрнесто спал, а Карло считал, что юноша богат и к тому же знает Большого Человека, который отдает распоряжения Шефу. Карло неохотно кивнул и отвернулся. Встретившись взглядом с Кэмми, Оливия рывком опустила рубашку. Карло потребовал еды. Трейси сняла крышку с лотка с запеканкой. Карло, как собака, наклонился над ней, чтобы понюхать. Он смахнул лоток со стола, и стекло разбилось на большие куски, ударившись о пол. Велев молодому человеку открыть еще по банке с бобами и тунцом, Карло обернулся к Трейси и жестом показал ей, что он хочет курить.

У Трейси от волнения пересохло во рту. Никто из них не курил.

Но затем в ее сознании мелькнула смутная картинка, и она вспомнила о коробке из-под сигар, которую Мишель держал в своей каюте. Да, конечно, она видела его, правда всего один раз, с черной французской сигаретой в руке. Он тогда собирался покинуть пристань.

— Оливия, — встревоженным голосом позвала она, — Мишель курил?

Оливия кивнула. Уголки ее рта безвольно опустились.

— Быстро принеси его сигареты.

Оливия засуетилась, поскользнулась и упала, но тут же поднялась и вскоре вернулась с сигаретами. Она прикурила и подала Карло сигарету.

— Виепо, — сказал Карло. Он широко расставил ноги. Штаны его были порваны, и через прореху виднелись курчавые волосы в паху. Он притянул к себе Оливию. Молодой человек уже собирался открыть банки, когда Оливия подняла палец, чтобы показать Карло, что она вернется через одну секунду. Поднявшись, она зубами разорвала пакет с армейским рационом и разбавила его водой, а затем с помощью штопора открыла еще одну бутылку вина и налила ему полный стакан. Карло улыбнулся. Оливия прикурила сигарету для себя.

Трейси принесла вниз CD-плеер и вставила в него диск. Раздался голос Эммилу Харрис, поющей о свадьбе двух подростков и о том, как их родители желают им счастья. Карло стал покачиваться и вихлять бедрами. Батареи в плеере начали садиться, и Трейси ринулась в каюту за новыми. Докурив сигарету и потушив окурок босой ногой, Карло принялся есть. После нескольких ложек армейского рациона он сказал: «Дерьмо». Открытый пакет, а за ним и все остальные полетели за борт. Трейси воспользовалась моментом его слепой ярости, чтобы ногой бесшумно задвинуть под сиденье кувшин с водой.

Молодой человек открыл банку тунца, две банки бобов и одну кукурузы. Трейси вытряхнула содержимое банок в миску, и Карло снова начал есть. Винтовка лежала у него на согнутой руке, как ребенок. Пустые банки он швырнул в воду.

— Ты на самом деле знаешь, где лежат трубы? — тихо спросил американец, наклонившись к Кэмми. — Если да, то мы могли бы показать им, что наполняем бак. И я попытаюсь отговорить их от... этого.

Этого.Под «этим» ты подразумеваешь убийство. Ты трус. Я знаю, где трубы, — сказала Кэмми.

— Тогда вставай.

— Мне нужна рубашка. Та, которая на моей маме. — Трейси стянула рубашку и подала ее Кэмми. — И вы забыли, что никто не управляет яхтой.

Молодой человек сделал знак Трейси, и та, оглядываясь на дочь, неохотно поднялась по лестнице к штурвалу. Кэмми сказала:

— Пошли. Они там, наверху, возле коробки с инструментами, рядом со спасательными жилетами. Во всяком случае, я видела несколько подходящих кусков. Эти трубы валяются повсюду. Их используют для водопроводной системы и в случае повреждения корпуса.

— Что случилось с парусом? — осведомился молодой человек.

Кэмми не ответила. Она развязала веревку, которой была стянута свернутая кольцом труба, и вернулась к баку. Карло крикнул, чтобы она включила один из фонарей: ему нужно было видеть, что они делают.

— У меня нет фонаря. Сходи за ним, — распорядилась Кэмми.

Американец нерешительно посмотрел на нее. Он выглядел испуганным.

— Какого хрена! — взвилась Кэмми. — Ты думаешь, я собираюсь прыгнуть за борт, пока тебя не будет? Там акулы.

Молодой человек принес фонарь и включил его. При его тусклом свете Кэмми пососала трубу, чтобы наполнить насос, затем начала вручную качать топливо.

Внезапно она остановилась.

— Почему ты прекратила качать? — спросил юноша.

— Возможно, все получится, но труба слишком короткая, — ответила она. — Нужно найти кусок подлиннее. А после того как я его найду и присоединю к баку, нам придется качать до утра, ты, кусок дерьма.

У молодого человека было такое выражение лица, как будто она его ударила. Независимо оттого, насколько скверно обстоят их дела, по поводу парнишки можно не беспокоиться, сделала вывод Кэмми. Он выглядел еще более несчастным, чем она. А ведь хищником здесь был он.

Кэмми принялась осматривать другие куски труб. Она поднимала их, разворачивала, измеряла, прикладывая к боргу, пока ей не удалось найти кусок, который можно было протянуть от двигателя до двигателя, и еще оставался запас. Она никак не могла решить, следует ли ей поспешить или же спешка только приблизит то, что эти мужчины неизбежно с ними сделают. Если она будет тянуть время, есть шанс, что появится Шэрон Глиман или кто-нибудь еще, и это страшное шоу будет наконец прервано. Однако прошло уже столько времени, а никто так и не появился. Поразмыслив, Кэмми решила, что ей следует действовать как можно быстрее, ибо это все равно займет достаточно много времени. Приходилось лишь надеяться, что бандиты оставят их в покое, чтобы не опоздать к месту встречи. Впрочем, им никто не сможет помешать изнасиловать саму Кэмми и убить ее мать, прежде чем покинуть яхту. У человека с такими беспощадными глазами, как у Эрнесто, это займет всего несколько минут. Его взгляд напоминал взгляд гризли, и они интересовали его не больше и не меньше, чем еда или необходимость справить нужду. Что касается невинности девушки или совершаемого им святотатства, то мысли об этом не обеспокоят его ни до, ни после — точно так же, как гризли не станет задумываться о моральной стороне поедания рыбы. Единственную карту, которая давала им некоторое преимущество — вопрос горючего, — Кэмми уже разыграла. Их будущее было скрыто внутри колоды, лежащей рубашкой вверх.

— Закрепи трубу в баке, — велела она молодому человеку.

— Они сказали мне сторожить тебя.

— А ты что, их марионетка?

— Полагаю, что да, — сказал он, — но я помогу тебе.

— Вот именно, помоги. Какая хорошая идея.

В течение получаса они молча перекачивали топливо. Когда у Кэмми сводило руки, он сменял ее.

— Что с тобой случилось? Ты играл в пиратов в ванне и игра вышла из-под контроля? — спросила Кэмми.

— Твоя мать любит тебя.

— Ты хочешь сказать, что твоя мать тебя не любила? И ты занимаешься этим потому, что, когда тебе исполнилось девять лет, тебе подарили не тот велосипед?

— Нет, я просто сказал, что она тебя любит.

— Скажи еще, что я не должна огорчать ее тем, что меня убьют! Твоя мать тоже тебя любит, если она жива.

— Я знаю.

— Даже если бы она видела тебя сейчас, она все равно бы тебя любила.

— Да, — согласился юноша. Ему было очень стыдно. — Она бы любила. Если только это не зайдет слишком далеко.

Они смотрели друг на друга. Обычные мальчик и девочка, попавшие в серьезную переделку.

Затем они услышали звук падающего тела. Карло лежал на полу салона.

Оливия отпрянула от него и сказала:

— Валиум.

ДЕНЬ ДВЕНАДЦАТЫЙ

Дейв, муж Дженис, вышел в понедельник на работу, горя желанием похвастаться своим шрамом, как и любой герой войны. Швы должны были снять только через несколько дней. Четырехдюймовый рубец, извивающийся у него над бедром, выглядел неописуемо зловеще. Джен надеялась, что Дейву не придет в голову задрать халат и предоставить пациентам возможность любоваться им, пока он будет возиться с их пломбами.

Дейв поцеловал Дженис на пороге.

— Мне очень жаль, что тебе пришлось отказаться от поездки. Честно.

Она пожала плечами.

— Не сердись, Джен. Я говорил тебе, чтобы ты ехала. Жаль, что ты меня не послушала.

Она смягчилась и обняла его.

— Иди уже. У меня приблизительно шестнадцать загрузок белья, которое никто не стирал, пока ты был прикован к больничной койке. И еще мне нужно выпустить пресс-релиз насчет Boo Вор.

Девчонки уже оканчивали школу, что позволило Джен постепенно, мероприятие за мероприятием, втянуться в работу. Что касается этого благотворительного вечера, костюмированного бала к Хэллоуину, организованного в пользу местного банка крови, то она взяла на себя рекламу и приглашение местных знаменитостей. Через какой только объятый огнем обруч не прыгнешь, чтобы заставить толстосума, для которого шестьсот баксов на пальто — сущий пустяк, пожертвовать пятьдесят долларов на благотворительность. Впрочем, у нее есть друзья среди местных журналюг, и еще она знает парочку спортсменов, выросших в Вестбруке. Вообще-то Джен хотела забросить белье в машину и немного попрыгать на своем маленьком батуте и, может, потренироваться с гантелями, чтобы подавить нарастающее раздражение.

Та ее часть, которая не была преданной и сердобольной женой, все еще кипела от злости. Дейв и в самом деле прекрасно бы обошелся без нее, если бы она отправилась в круиз. Как только дело касается болезни, мужчины превращаются в младенцев. Он лежал здесь, стонал, звал ее, просил подать ему то сок, то бульон... в то время как ее подруги.... Пока ее подруги...

Коктейли на фоне заката, думала она. Воспоминания. И вода, вода, вода и солнце, ее родная стихия. Джен представляла, как она блаженствовала бы, предаваясь безделью и пьянея от атмосферы тропиков. Там незачем наряжаться, чтобы присутствовать на нудных обедах, как во время съезда дантистов на Гавайях, куда она поехала вместе с Дейвом. Можно просто валяться, дурея от ничегонеделания, как это было, когда они, семнадцатилетние, развлекались на полную катушку. Дженис позволила себе соскользнуть в прошлое и вспомнить, как их четверка шаталась от Пепе Тако стэнд мимо кладбища Всех Святых до находящегося поблизости Миллер Медоу, чтобы посветить фонариками на какую-нибудь целующуюся там парочку. В конце концов они взгромождали свои задницы на столики для пикников в Кастард ласт стэнд (неужели тогда никто еще не слыхал о политкорректности?), а на их лица падал зелено-розовый свет неоновой вывески. И еще школа. Оливия и ее дважды подвернутая на талии форменная юбка (чтобы сделать ее короче) и сапоги на шпильках. Трейси и ее мешковатый мужской свитер до колен (положенного по уставу синего цвета) с закатанными до локтей рукавами. Холли и ее черная помада.

Как жутко они тогда выглядели! Словно ожившие персонажи из безнадежно устаревшего фильма ужасов.

И как круто это все было!

Наверное, ее подруги сейчас в Гренаде. Ходят по магазинам, скупая испанские побрякушки, ювелирные украшения ручной работы и необлагаемые налогом духи.

Сволочи.

Она набрала номер Трейси. Не отвечает. Она хотела оставить ей сообщение, густо пересыпанное словами из трех букв, но автоответчик тоже не сработал. Собирая простыни, Дженис включила канал «Погода». Тропический ураган Ева двигался через Карибское море. К концу недели он должен был обрушиться на Техас. Но они уже на суше, так что все в порядке. Надо будет позже еще раз включить этот канал. По сути, единственное, что их беспокоило, это маловероятный оборот событий, при котором они попадали в ураган, находясь в открытом море.

Ее окликнула Эмма. Она искала свой двойной топ.

— В сушилке! — крикнула Дженис.

— Мне надо выходить! — возмутилась Эмма. — Неужели здесь никто, кроме меня, ничего не может сделать? Я уже потратила половину своих каникул, подавая папе лимонад.

— Послушай, через десять минут он будет в твоем распоряжении, — устало ответила Дженис. — Выведи Набса.

— О Господи! Я только что спрашивала, неужели никто ничего не может сделать... Александра, мама сказала вывести собаку!

— Я сказала тебе, а не твоей сестре. Я собираюсь пригласить сегодня к обеду дядю Джима и Теда, поэтому, если тебя не затруднит, застели свою постель. Я приготовлю бефстроганов. Тебя это устроит?

Эмма промчалась мимо нее, натягивая по очереди белый, а затем черный топы.

— Ты и сама могла бы погулять с собакой, мама. Я серьезно. Ты все равно прыгаешь на этой ерунде и никуда не идешь.

— Это моя ерунда, а это твоя собака, Эмма Роуз! Пожалуйста, быстрее... если Набс опять наделает на ковер после того, как я всю неделю провела на нем со Spot Shot...

— Боже мой! — фыркнула Эмма. — Набс! Ко мне! Пошли немного побегаем. Я уже не справляюсь со стрессом. Боже!

Дженис принесла белье в гостиную и опять села на диван. Она позвонила на работу Дейву.

— Дейв? Как дела? — поинтересовалась она, когда муж снял трубку.

— Чувствую слабость, — ответил он, — с меня хватит и полдня. Ты была права. Я не должен был так быстро выходить на работу. Мне кажется, я вот-вот упаду.

— Так и должно быть. Ведь пока прошла только неделя. Все это последствия общего наркоза. Дорогой, я хочу, чтобы ты оказал мне услугу. Перед тем как уйти с работы, позвони своему знакомому метеорологу с пятого канала. — Дейв поставил фарфоровые коронки всем, начиная с местных газетчиков и заканчивая аутфилдерами из Уайт Соке. Он должен успеть познакомить со своими знаменитыми пациентами девчонок, пока они еще слишком юны, чтобы смущаться в их присутствии. Это можно будет сделать на каком-нибудь автошоу или открытии очередного автосалона.

— Что случилось? — спросил Дейв.

— Меня беспокоит тропический ураган Ева. Меня беспокоит, куда запропастились Трейси и девчонки.

Девчонки, — выразительно повторил Дейв.

— Как ты называешь своих инструкторов по гигиене зубов, Дэвид?

— Э-э, прости, — тут же сказал он.

— Я уверена, что с ними все в порядке, — продолжала Дженис. — Но меня удивляет то, что Трейси мне не позвонила. Я хотела бы узнать некоторые подробности об этом урагане в Карибском море. Гренада — это ведь уже Карибское море? Или Атлантический океан?

— Я чуть не провалил экзамен по географии. Спроси у Эммы.

— Но ведь твоему другу нетрудно будет сделать один телефонный звонок?

— Я перезвоню тебе минут через пять, — сказал Дейв. — И знаешь, не стоит пока говорить об этом Эм и Алекс. Не пугай их. Скорее всего, ничего страшного не произошло. Так ведь? Но, чтобы успокоить тебя, я сделаю это прямо сейчас.

Он перезвонил Дженис через двадцать минут.

— Там все тихо, Джен. Можешь успокоиться.

Дженис начала пробежку на своем тренажере и попыталась расслабиться. Но расслабиться у нее не получалось, впрочем, как и заставить стрелки на кухонных часах вращаться быстрее, чтобы ускорить появление Трейси в ее доме. Они будут пить кофе, и Трейси по привычке начнет пилить Дженис, чтобы она купила себе беговую дорожку. Эта ерунда, на которой бегает Дженис, угробит ей колени.


Холли думала, что уже, должно быть, полночь. У нее не было часов, но свет маленького карманного фонарика явно начал тускнеть.

Лежа на животе, она из последних сил пыталась не обращать внимания на невыносимую боль в ноге и сосредоточиться на замке. Она долбила его до тех пор, пока ручка замка наконец не обломилась. Но сам замок по-прежнему был заперт. Если она начнет колотить по нему сильнее, на палубе это услышат и догадаются, что здесь есть кто-то еще. Длинным гвоздем она принялась ковырять внутри замка. Бесполезно. Ничего не щелкает, не скользит, не отодвигается.

И тут она услышала музыку.

Что это? Музыка была громкой. Работающий на батарейках CD-плеер. С чего это они включили кантри? Если это сигнал ей, она не имела ни малейшего представления, что он означает. Сквозь щель под дверью она видела, как мужик с грязными руками грубо сорвал с Оливии лифчик и как та сжалась. Не нужно быть доктором наук, чтобы понять что следующая — Кэмми. Холли решила, что музыка предназначалась для того, чтобы заглушить шум от ее возни. Она порылась в ящике с инструментами Ленни и нашла маленький ломик. Размахнувшись, насколько ей позволяло ограниченное пространство, в котором она находилась, она с силой ударила по замку острием. Безрезультатно. Она ударила еще раз. Кажется, он зашатался.

Холли продолжала бить по замку — все сильнее и увереннее, выплескивая накопившееся отчаяние. Певица пела о разбитом сердце и притворстве.

— Кажется, ты сказала, у тебя ничего такого нет, — упрекнул Оливию молодой человек.

— Я думала, ты имеешь в виду яд, а потом, когда вспомнила об этом, он меня не отпускал от себя. — Она пожала плечами.

— Как же ты его достала? — спросила Кэмми.

— Я послала за ним твою мать.

— Он проснется? — поинтересовалась Кэмми у молодого человека, кивнув в сторону Эрнесто.

— Вероятно, нет, но натвоем месте я бы на всякий случай попросил твою мать бросить в стакан виски еще несколько пилюль.

— Это не моя мать.

— Я имею в виду не маленькую женщину, а высокую, твою мать.

— Пошел ты! — огрызнулась Кэмми.

— Хорошо, — ответил молодой человек.

— Откуда ты? — спросила она.

— Нью-Йорк. Долина реки Гудзон.

— Далеко ты заехал.

— Так же, как и ты.

— У меня опять устала рука. Покачай ты, — сказала Кэмми, потирая ладони. — Я пойду к матери, передам ей насчет пилюль.

Пока молодой человек работал грушей, Трейси проскользнула в каюту Оливии, вскрыла ее клуазоне и бросила три таблетки валиума в стакан Эрнесто, затем налила в него на три пальца виски. Она встряхнула коробку

Таблеток почти не осталось.

Виски стремительно заканчивалось.

— Кто этот мальчик? — спросила она.

— Мам, возьми с собой на мостик УКВ-передатчик и про-должай выходить в эфир. Продолжай звать на помощь.

— Лучше займись этим сама. Если он проснется, здесь есть Ливи.

— Я ему еще налью, — пообещала Оливия.

Эрнесто застонал, его рот обмяк и открылся. Внезапно он сел, настороженный, как гремучая змея перед броском.

— Se acabo[53]? — заревел он, обращаясь к молодому человеку. Его голова ритмично и медленно, как метроном, раскачивалась, пока он снова не уронил ее на стол. Сделав над собой усилие, он с трудом поднял ее.

Американец поспешно показал ему маленькую грушу ручного насоса. Оливия протянула Эрнесто зажженную черную сигарету и, сев рядом с ним, закинула ногу на ногу. Затем она налила себе стакан вина и поднесла его к губам. Одним огромным глотком Эрнесто осушил стакан виски и встряхнул своими обвисшими щеками. Он долго пытался поставить стакан на стол, тем самым предоставив Трейси возможность приготовить еще одну таблетку. Женщина с тревогой ожидала, растворится ли она прежде, чем Эрнесто опять решит выпить. Оливия запрокинула голову, делая вид, что глотает. Она встала, узел саронга на ее талии как бы невзначай развязался.

Оливия поспешно подхватила его. Эрнесто подмигнул Оливии. Она посмотрела на его стакан. От таблетки оставалась крохотная чешуйка, едва заметная в золотистом напитке.

Все, что у них осталось, это немного виски на дне бутылки и одна небольшая бутылка вина. Какой человек способен пребывать в сознании, приняв тридцать миллиграммов валиума?

Может, Холли умерла, спрашивала себя Трейси. Какая-то часть ее молилась о том, чтобы Холли проявляла благоразумие и пряталась. Она не могла не слышать, что тут происходит — грубые голоса, плач, крики, музыка. Она бы примчалась на помощь. Ничто не могло бы ее остановить. Другая ее часть молила о том, чтобы Холли уже умерла, причем умерла во сне. Потому что смерть остальных будет гораздо хуже. И если ей не удастся договориться с этим странным, чистым, но сломленным молодым человеком, они не умрут быстрой смертью.

Она медленно подошла к нему.

— Винтовка не заряжена, — тихо сказал он. — Они были уверены, что здесь им оружие не понадобится. Но у Эрнесто есть большой магазин с боеприпасами. Он у него в ремне на пузе.

— Что ты здесь делаешь? — спросила его Трейси. — Что?..

— Я с ними работаю, — ответил юноша.

— Почему? Ты не похож на человека, который стал бы этим заниматься.

— Я этим занимаюсь, выходит, я и есть такой человек.

— Они тебя заставляют силой?

— Нет.

— Тогда почему?

Молодой человек потер глаза тыльной стороной руки.

— Послушайте, я не хочу, чтобы вас, вашу дочь и вашу подругу убили. Я пытаюсь найти выход из этой ситуации. Перекачка топлива в наш двигатель — это пока единственное, что мне удалось придумать.

— Где твоя мать?

— Пожалуйста, не надо, — произнес юноша.

— Где она?

— В Нью-Йорке. В данный момент — в доме на берегу океана, потому что сейчас лето.

— Выходит, ты из богатой семьи.

— Да.

— И у тебя нет необходимости просто шататься и грабить людей. Тогда зачем ты этим занимаешься?

Молодой американец указал на покачивающуюся на волнах иолу.

— В этой лодке героин, и эти люди должны передать его другому человеку, который доставляет наркотик в Нью-Йорк. Поэтому нам надо заправиться как можно скорее. Мы задержались из-за ветра, который порвал ваш парус.

— Но ты сказал «эти люди», — не унималась Трейси. — Как будто ты не имеешь к ним отношения.

— Я имею к ним отношение.

— Ты поставляешь в Нью-Йорк наркотики?

— Я делаю это ради денег. Для меня это большие деньги. Со мной это происходит только второй раз, и, если я останусь жив, больше никогда к этому не вернусь.

— Ты... употребляешь наркотики? Ты наркоман?

Юноша рассмеялся. Он в упор посмотрел в зеленые, с золотистыми искорками, глаза женщины.

— Конечно нет, — ответил он.

— Тогда почему?

— Я хочу переехать в Монтану. Мне всегда хотелось там жить.

Теперь рассмеялась Трейси. Его объяснение прозвучало так, как если бы он сказал, что стал пиратом, чтобы подготовиться к роли в фильме.

— Почему твой отец просто не даст тебе денег на переезд в Монтану?

— Он не знает, где я. Да и мать тоже не знает.

— Никто не стал бы заниматься этим ради переезда в Монтану. Люди переезжают в разные места, находят себе работу. Какова настоящая причина?

— Это настоящая причина, — не согласился с ней молодой человек. — Если есть другие причины, мне они неизвестны...

— Как ты вообще с ними познакомился?

— Какое это имеет значение? Послушайте, речь идет о последней ходке. Через две недели я собирался уехать отсюда навсегда и даже не предполагал, что может случиться такое... — Юноша вздохнул. — Мне повезет, если они всего лишь захотят вернуться за яхтой после того, как мы передадим груз. К тому времени вас здесь не должно быть. Пожалуйста, постарайтесь скрыться, иначе через три дня мы, возможно, вернемся.

— Какое тебе вообще дело до нас?

— Я не хочу, чтобы кто-нибудь пострадал.

— Люди страдают от наркотиков.

— Я не знаю этих людей! Это их выбор!

Трейси села на пятки и задумалась, как ей воспользоваться столь глубокими противоречиями в душе юноши. Он из богатой семьи, но, по всей вероятности, кто-то вынудил его покинуть дом, семью. И поскольку матери на такое обычно не способны, должно быть, это сделал его отец. Но если бы матери молодого человека стало обо всем известно, это привело бы ее в отчаяние. Его мать... Помимо того, что они американки, именно в матери заключается причина его желания помочь ей, Кэмми и Оливии. Даже гангстеры всхлипывают, вспоминая своих матерей. Этот мальчик угодил в дурную компанию. Может, ей удастся раскопать что-нибудь из его недавнего прошлого и воспользоваться этим? Но у него все прошлое недавнее, и, скорее всего, оно находится ближе к поверхности, чем она предполагает.

Юноша встряхнул топливный бак.

— Это занимает очень много времени, — сказал он, оглянувшись на салон, где спали Карло и Эрнесто.

— Ты можешь взять винтовку и пристрелить их, — наконец произнесла Трейси.

— Да.

— Ты думал об этом.

— Да.

— Почему же ты этого не делаешь? Ты бы освободился. Ты мог бы вернуться домой.

— Я не могу вернуться домой.

— Твоя мама обрадуется, если ты вернешься.

— Да.

— Твой отец тоже.

— Нет.

— Обрадуется, даже если не скажет этого вслух. Может, он дурак, может, ему не позволяет показать это гордость, но ты его дитя. — Трейси увидела, как лицо молодого человека скривилось в гримасе. — Или ты позволишь им убить нас?

— Нет, — ответил американец. — Но я не хочу убивать даже их, если только меня не вынудят это сделать. Я их ненавижу. Я ненавижу все, что мы сделали. Но если я их убью, я стану одним из них. Наверное, я не совсем точно выражаюсь. Я и так один из них. Но убийство сделает меня еще хуже, чем я есть сейчас. Мне же просто хочется выбраться отсюда и при этом остаться самим собой.

— И... — произнесла Трейси, как бы предлагая ему продолжить.

— И я не могу не думать о тюрьме. Дело не только в моей совести. Эти люди ничего вам пока не сделали, только угрожали. Убийство спящего контрабандиста — это все равно убийство, которое невозможно оправдать благородными мотивами. Об этом узнают другие люди, потому что об этом будете знать вы. В конце концов об этом узнает кто-то, кто знает моих родителей, и тогда я буду...

— Недостоин их? — спросила Трейси.

Молодой человек улыбнулся. Над его улыбкой явно потрудились дантисты.

— Недостоин спасения.

Трейси размышляла над этой загадкой. Почему они просто не изнасиловали Кэмми, не перестреляли остальных и не спихнули их за борт? Может, вся эта игра в угрозы и отсрочку их исполнения и в самом деле лишь игра? Помнится, Ленни говорил им, что пираты никогда этим не занимаются. Должно же быть какое-то объяснение, почему их еще не отправили на корм акулам. Видимо, причина заключается в балансе власти между тремя мужчинами. Этот мальчик был так же силен и красив, как ее собственный сын, и не намного старше Кэмми. Но он держал в руках автоматическое оружие и в компании преступников занимался контрабандой наркотиков. Он и сам преступник. Почему же он смотрит на нее с таким покаянным видом? Или ей это только кажется? Кажется, потому что он говорит по-английски? Потому что от него не несет падалью, гнилыми зубами и прогорклым маслом? Неужели она такая закоренелая расистка, что видимость воспитанности и заботы, которые демонстрирует юноша, не говоря уже о его больших голубых глазах, убедили ее в том, что он является для них последней надеждой. Однако нельзя упускать из виду вероятность того, что у него такие же намерения, как и у его партнеров, и он всего лишь играет отведенную ему роль, вводя их в заблуждение своей цивилизованной внешностью.

«Недостоин спасения, — думала она. — И он говорил, что хочет спастись».

— Здесь на многие мили вокруг никого нет, — напомнила Трейси, продолжая давить на него. — Почему ты не причинил нам вреда?

— Я уже сказал вам — я не хочу этого делать.

— Тогда почему они этого не сделали? Ты их боишься?

— Да, боюсь. Но если человек, которому мы подчиняемся, сообщит своему боссу, что Карло и Эрнесто убили американских женщин, для них это верная смерть. То же самое ждет их в случае, если эту яхту найдут и опознают. В центрально-американских тюрьмах не существует апелляции. Их повесят или поставят к стенке и расстреляют. Они не должны об этом забывать, — объяснил юноша, и Трейси подумала о хрупком равновесии, от которого зависели их жизни. — Чтобы сделать эту яхту неузнаваемой, не потребуется много усилий. Но тут важную роль играет фактор времени.

— Но как вы можете доставить ее... куда там вы направляетесь? Двигатель не работает. Паруса нет.

— Парус можно изготовить из чего угодно. И у вас по-прежнему цела дженни. — Юноша кивнул в сторону маленького свернутого паруса. — Вполне реально использовать брезент, простыни. Если изготовить еще один парус и как-нибудь поставить оба паруса, можно развить неплохую скорость. Главная опасность именно в этом промежутке времени — успеем ли мы спрятать и перекрасить яхту так, что ее невозможно будет опознать. К тому же вас и вашу семью, быть может, уже ищут.

— Конечно, ищут, — быстро сказала Трейси. — Моя кузина позвонила в береговую охрану. В американскую береговую охрану. И я полагаю, в Гренаде они привлекут к поискам еще и военных моряков... — Она понятия не имела, думает ли вообще о ней Дженис, особенно учитывая болезнь Дейва.

— Гренада! Вы находитесь очень далеко от нее, — заметил молодой человек. — Если они думают, что вы где-то в районе Гренады, тогда они ищут не там, где надо. Вы сейчас плывете в Гондурас, по крайней мере, плыли до недавнего времени. Чтобы найти вас, им надо знать, где искать. Не говорите этим людям, что вас ищут. Это может подтолкнуть их на безрассудные поступки.

— Что я могу сделать, чтобы спасти дочь? Что бы сделала твоя мать, чтобы спасти тебя?

— Я хочу убедить их, что прежде всего нужно доставить наркотики... человеку, с которым мы должны встретиться. Возможно, они поверят мне, что вы все еще будете здесь, когда мы вернемся. Я не имею в виду вас. Я имею в виду яхту. И может, вашу... сестру, ту женщину, которая помоложе, и девушку. Они не смогут извлечь выгоду, если убьют их.

— Ты имеешь в виду сексуально.

— Я имею в виду это... и другое.

— Что другое? — почти закричала Трейси.

Рука молодого человека на мгновение замерла на груше.

— Есть места, куда отвозят женщин. Вам об этом лучше не знать.

— Что бы сделала твоя мать, пытаясь спасти тебя? — повторила свой вопрос Трейси. — Ведь все, что здесь происходит, погубит и тебя! Ты боишься тюрьмы, боишься, что твой отец об этом узнает, боишься, что они тебя убьют. Но ведь ты говоришь по-английски. Ты можешь сказать полиции, что тебя заставили, угрожая оружием. Ты можешь предать их, и они об этом, скорее всего, не догадаются. И еще хуже, если они убьют тебя, а твоя мать никогда не узнает о том, что с тобой случилось. Никто даже не знает, как тебя зовут. Хотела бы твоя мать, чтобы жизнь сына закончилась таким образом? Хотела бы твоя мать, чтобы ты оборвал жизнь ребенка другой матери? Моего ребенка?..

— Нет. Именно это я и пытаюсь предотвратить... Замолчите. Я постараюсь им объяснить. Вы могли бы предложить им... кольца, часы. Может, они возьмут их.

— Но ты, похоже, не уверен в этом. Ты думаешь, что они их возьмут, а потом все равно нас убьют? Или возьмут кольца, часы, серьги, алкоголь, а затем накачают девочек наркотиками и продадут, а меня убьют?

Молодой человек посмотрел на нее. В его глазах застыл ужас.

— И вас, и меня, — сказал он. — Хотел бы я, чтобы мы никогда не натыкались на вашу яхту.


— Оливия, — прошептала Кэмми. Солнце уже поднялось высоко, а мужчины, по подсчетам Кэмми, продолжали спать вот уже в течение восьми часов. — Как ты думаешь, нам удастся их поднять?

— Мы можем попробовать подняв ь того, который поменьше, — ответила Оливия. — Твоя магь должна помочь нам. — Раскатистый храп Карло то и дело прерывался фырканьем и вздохами.

— Она с ним. — Кэмми кивнула в сторону молодого человека. — Если мы попросим ее помочь нам, как ты думаешь, что он сделает? Лично я думаю, что он нам поможет. Или просто продолжит перекачивать бензин и постарается убраться отсюда, потому что он сразу сказал, что хочет помешать им причинить нам вред...

— А может, он просто пытался манипулировать тобой?

— Мы должны попробовать.

— Он утонет, — сказала Оливия, посмотрев на Карло. Она пнула его носком сандалии, и он даже не шелохнулся.

— На это я и рассчитываю, — ответила Кэмми.

— Как ты думаешь, что делает Холли? — спросила Оливия. — Она сказала мне, чтобы я даже не заикалась о ее присутствии на борту.

— Она больна. Она может пострадать еще больше, но все равно ничем нам не поможет.

— Если нам удастся поднять его на палубу и дотащить до борта, мы наверняка сбросим его в воду.

— Но вначале надо поднять его наверх. Он тяжелее, чем мы обе, и к тому же это мертвый вес.

— Почему бы нам просто не взять их лодку и не сбежать на ней? — предложила Оливия.

— Я думала об этом. Нам надо дождаться, пока эта штуковина будет заправлена. Чтобы горючего хватило хотя бы на то, чтобы убраться подальше отсюда. И еще нужно будет взять один передатчик и спасательные жилеты. Ну и ракеты, одеяла или что-нибудь в этом роде, чтобы защититься от солнца.

— Мы не на пикник собираемся, Кэмми. Нам надо убираться отсюда. Бак наверняка уже полон.

— Нет, мы очень долго возились, пока я смогла начать перекачивать горючее, — возразила девушка. — Теперь, чтобы закачать необходимое количество бензина, которого хватит на несколько миль, потребуется много времени. Двигатель большой. — Она посмотрела на небо. — Сколько времени действует валиум?

— Много часов. Эта доза свалила бы слона. Я дала ему две десятимиллиграммовые таблетки, а потом еще одну. И твоя мама дала второму типу то же самое, плюс все, что они выпили...

— Хорошо. Побудь здесь. Я схожу за мамой. А ты поднимись наверх и порули. Эти ребята не возражают.

Кэмми выбралась на палубу, стараясь держаться в тени, как будто она была котом и вышла поохотиться в темном переулке. Она увидела свою мать, которая, подобно старой китаянке, сидела на пятках со сложенными на коленях руками. Она была поглощена разговором с молодым человеком, и Кэмми невольно остановилась. Она увидела, как Трейси протянула к нему руки и, не дотрагиваясь до него, приласкала воздух вокруг его плеч. Кэмми знала, что она умоляет юношу помочь спасти жизнь дочери, предлагая взамен свою собственную. Она подползла к ней на коленях.

— Мам, ты нам нужна там, внизу. Тетю Оливию тошнит. У нее рвота. Ты это и сам можешь делать, не так ли? — резко спросила она у молодого человека. Увидев, что он кивнул,

Кэмми не выдержала. — Почему бы тебе не помочь нам? — не отдавая себе отчета, спросила она. — Почему бы нам не сбросить их за борт? Ты мог бы сам отправиться на свою встречу. Ты мог бы и нас взять с собой, если бы захотел...

— Она не выдержит четверых, — ответил юноша.

Кэмми подумала: «Пятерых. С Холли пятерых» — и сказала:

— Тогда ты мог бы взять меня, для подстраховки...

— Кэмми! — предостерегающе произнесла Трейси.

— А потом мы прислали бы кого-нибудь за моей семьей!

— Он убьет меня. Человек, которому мы передаем товар. Раздавит, как муху. — Американец задумался над собственными словами. — По крайней мере, я так думаю. Может, и не убьет. Нет, убьет. Потому что я могу рассказать другим об этом их занятии. Да убьет...

— Тогда ты мог бы встретиться с ним один и сказать ему, что эти две попытались тебя кинуть и тебе из самообороны пришлось оставить их где-то... где вы останавливались! Или ты можешь просто не явиться на встречу. Ты, задница долбаная! Ты что, сам за себя думать не можешь? Просто помоги нам столкнуть их за бор г, пока они в отключке, и проваливай отсюда.

— Этот человек знаком с ними уже пятнадцать лет. Он знает, что они обязательно появятся.

— Нет! — прошептала Кэмми. — Ведь могло же случиться так, что вы бы нас не увидели? У вас закончилось горючее, и вы бы вообще не попали на встречу. Ты что, не понимаешь? Ты умственно отсталый?

— Слушай, — с отчаянной решимостью произнес молодой человек. Он подумал о деньгах, спрятанных в тайнике за книгами у него в комнате. Представил величественные ущелья Монтаны. — Я должен вернуться туда, откуда я приплыл, еще один раз. Всего один раз. Я не допущу, чтобы они тебя обидели. Я обещаю. Только, пожалуйста, помоги мне наполнить этот бак. Я не хочу причинить столько зла, не имея на это достаточных оснований. Пожалуйста.

В течение следующих тридцати минут, пока Трейси ходила, меряя шагами палубу, Кэмми сжимала грушу.

А затем они услышали злобный рев, который все нарастал и нарастал. Эрнесто проснулся и, часто моргая, встал во весь рост.

— В баке достаточно топлива? — спросил юноша.

— Да, — соврала Кэмми. Когда они поймут, сколько бензина у них в баке, их лодка будет слишком далеко, чтобы вернуться назад. Они будут совершенно беспомощны.

— Хорошо. Сейчас я попытаюсь забрать их отсюда. Бояться тебе нечего. Сиди тихо.

Кэмми села на палубу, скрестив ноги, и сделала вид, что продолжает перекачивать топливо. Молодой человек с тревогой в голосе говорил что-то, обращаясь к Эрнесто и указывая на свои наручные часы. Эрнесто покачал головой и ткнул пальцем в сторону Кэмми.

Рог que по guardamos a ella[54] ?

Рог que[55] ?— переспросил молодой человек. — Solo queremos el barco[56] . Нет места, — добавил он по-английски, показывая на иолу.

Эрнесто пожал плечами и указал толстым пальцем на покрытую рябью воду.

Они говорят о ней, догадалась Кэмми. Обсуждают возможность взять ее с собой. Не составляет труда догадаться, что если она и нужна им, то ненадолго. Девушка начала размышлять над тем, что она сделает, если один из них приблизится к ней хотя бы на шаг. Ее каюта находится со стороны салона, противоположной той, где стоят мужчины. Она помчится туда и запрется изнутри. К тому времени, как они взломают дверь каюты и замок на двери ванной, она успеет вытащить лезвие из своей маленькой одноразовой бритвы и перерезать артерию у себя под ухом. Она ни за что не умрет в их грязных лапах. И она не желает, чтобы после смерти ее швырнули за борт, где она в полном одиночестве погрузится в бездонные глубины. Она хочет, чтобы ее отвезли домой, чтобы её похоронили родители. Обняв колени, Кэмми сделала над собой усилие и сдержала слезы. Она чувствовала, что, если заплачет, этот грязный Эрнесто придет в восторг. Кэмми попыталась сжаться и стать маленькой, незаметной. Исчезнуть...


Музыка умолкла. До Холли донеслись повышенные голоса. Долбаный замок не поддавался. Металл вокруг него был поцарапан и измят. Ей даже удалось пробить дыру, в которую она могла просунуть ломик. Но о том, чтобы вытащить что-либо изнутри, не могло быть и речи. Впрочем, выбора у нее все равно не было. Холли открыла дверцу и выползла из крыла, закусив от боли губу. Она легла на пол у двери и прижала ухо к тонкой щели, сквозь которую пробивалась полоска света.

— Я объясняю ему, что Шеф не пощадит его, если он появится с девушкой, — услышала она. Это был сильный молодой голос, явно принадлежавший американцу.

Рог que по la llevamos con nosotros[57] ?— произнес тот же голос. Затем он громко добавил по-английски: — Я убеждаю его, что мы можем вернуться за яхтой позже. Мы найдем ее с помощью нашего локатора. Заодно и девушку заберем с собой в... туда, куда они направляются. За нее дадут mucho[58] ... ella linda[59] .К этому времени вы, конечно, исчезнете, — почти умолял юноша. — Садитесь в шлюпку. Она рассчитана на четверых. Просто садитесь в нее и плывите как можно дальше отсюда. Постарайтесь найти землю. У вас должно быть устройство, которое показывает, где вы находитесь. Вы сейчас недалеко от Гондураса...

Холли заползла обратно в крыло. Она была в отчаянии. С помощью лапчатого конца молотка и ломика она стала увеличивать отверстие. Два дюйма. Три...

Случилось невозможное. Замок провалился внутрь. Холли откинула дверцу люка.


Эрнесто медленно, будто находясь в летаргическом сне, снял магазин с пояса и начал заряжать винтовку.

Matar a todos[60] ?— закричал молодой человек. — Рог que?

Эрнесто снова кивнул на воду. Трейси поняла кое-что из того, что он сказал. «В море. Их никогда не... увидят. Не найдут». Молодой человек убеждал его, что лодка сядет на рифы и, возможно, затонет.

— Это очень глупо, — объяснял он Эрнесто. — Потерять и девушку, и яхту. Почему бы не ограничиться только... женщиной постарше. Они даже парус не могут поставить! — возбужденно говорил он, показывая на обрывки паруса. В спешке он забыл, что его напарники почти не понимают английского. — Они не знают, как это сделать! — Он начал повторять все снова на ломаном испанском.

Рог favor, — умоляла Трейси, — mi hija[61]...

Si hagas eso no vas a la carcel. Те ahorcaran[62] , — тихо произнес молодой человек.

— Что ты им говоришь? — спросила Трейси.

— Я сказал, что если он убьет американок, то его повесят, потому что люди уже знают, что вы здесь.

Эрнесто сел на корточки, как будто задумавшись. Затем он что-то пробормотал молодому человеку.

— Скажите дочери, чтобы она разделась, — сказал американец, обращаясь к Трейси. — Я обещаю вам, что не позволю ему к ней прикоснуться.

— Нет!

— Я обещаю.

Трейси посмотрела через палубу, туда, где вжалась в угол Кэмми. Она была такой маленькой и беззащитной! Трейси подошла к дочери и опустилась перед ней на колени.

— Ты слышала, что он сказал, — прошептала Трейси, коснувшись плеча Кэмми.

Кэмми отшатнулась.

— Мам, ты позволишь им смотреть на меня? Ты позволишь им трогать меня?

— Если честно, то да. Позволю, чтобы спасти твою жизнь, Камилла. Это будет гадкое, отвратительное воспоминание, но...

— У него, наверное, СПИД, мама!

— О Господи! Да. Ты права. Но до этого не дойдет. Мальчик обещает, что они не прикоснутся к тебе.

— Откуда ты знаешь, что он не врет? Я лучше умру, мама.

— Нет, Кэмми, лучше ты останешься жить. Ты не умрешь. Унижение пережить можно, но мы не допустим, чтобы тебя изнасиловали. Это наш единственный шанс, малышка. Я их к тебе не подпущу. Вначале им придется убить меня.

Помогая Кэмми подняться на ноги, Трейси почувствовала, как из ее глаз потекли слезы. Как когда-то, собирая дочь в подготовительную группу, она подняла ее руки над головой и стащила джемпер. За спиной она услышала похотливо-восторженный возглас Эрнесто.

— Мама тебе поможет, — рыдая, утешала она Кэмми.

Трейси расстегнула пояс на джинсах Кэмми и спустила их, помогая дочери вытащить из штанин ноги.

— Зачем же мы это делаем? — прошептала Кэмми.

— Пытаемся выиграть время, чтобы юноша успел переубедить их. Сейчас он объясняет им, что они могли бы... продать тебя... — Она замолчала и, стоя спиной к мужчинам, прижала к себе Кэмми, на которой теперь были только лифчик и трусики. Как щитом прикрывая дочь, Трейси прислушивалась к спору, разгоревшемуся между Эрнесто и молодым человеком.

Карло по-прежнему спал и только застонал, когда они повысили голоса. Молодой человек сказал:

Nunca nos van a ver de nuevo[63] .

Эрнесто ответил:

Muerta[64] .

Американец снова заговорил, уже резче, и указал на Кэмми. Глаза Эрнесто широко раскрылись. Он кивнул.

Joyas у relojes! D a les[65] .

— Вы должны отдать ему свои драгоценности. Я уверен, что, если вы это сделаете, все прекратится прямо сейчас, — глухо произнес американец, повернувшись к Трейси, которая заслоняла собой дочь.

Трейси взяла руку Кэмми и расстегнула сапфировый браслет. Она отнесла браслет Эрнесто, пока Кэмми, согнувшись и прикрывая одной рукой грудь, шарила вокруг в поисках полотенца.

— Годится?.— спросил молодой человек. — Это тиу[66]...

Эрнесто кивнул.

Traela у ven aqun! Rapido[67].

No vale la ре na[68], — повторил молодой человек. — No americanos[69]. Мой отец... Шеф пристрелит тебя, как... un perro[70].

Haz lo que digo[71] ,— Эрнесто опять указал на Кэмми и кивнул на дуло винтовки.

— У нас есть опалы! — закричала Трейси.— На тысячи долларов!

— Несите все, — взмолился молодой человек. — Сейчас же. Rapido[72] !Он должен думать, что я вам приказываю. — Американец сделал руками движение, изображая драгоценные камни в кольце, в ожерелье. — Давайте сюда!

Трейси слетела по лестнице и рванула дверь в каюту Оливии.

— Оливия! Иди сюда. Дай мне опалы, которые ты купила! — крикнула она и, схватив сумочку Оливии, бросилась наверх, на ходу лихорадочно роясь в ее содержимом. Тюбики помады раскатились по палубе. Наконец Трейси обнаружила бархатный мешочек в застегнутом на молнию кармане.

— Вот они. — Трейси повернулась к Оливии: — Дай мне свое кольцо. — Оливия смотрела на нее широко раскрытыми глазами.— Дай мне... Твои серьги настоящие?— Оливия кивнула, не двигаясь с места. — Дай мне серьги, — приказала Трейси. Из глаз Оливии брызнули слезы, хотя ее лицо по-прежнему было застывшим. Она сняла серьги и положила их на мозолистую ладонь Трейси.

Вкрадчивым, но быстрым движением, напоминающим обманчивую неуклюжесть медведя, Эрнесто пересек палубу, сгреб Кэмми в охапку и потащил к борту. Она для него была невесомой, как будто он нес кипу тряпья. Он не любил костлявых женщин, однако эта девчонка была красивой. А дырки у всех женщин расположены одинаково.

— Мама! — закричала Кэмми, пытаясь вырваться. Ее ноги болтались в воздухе, не касаясь палубы. Ногтями она распорола Эрнесто руки, и из глубоких царапин брызнула кровь.

Это произвело на него не больше впечатления, чем если бы она погладила его руку пером.

— У нас есть драгоценные камни! — кричала Трейси, подняв вверх опалы и пересыпая их из одной руки в другую. Свет, падая на камни, сверкал крошечными радугами.

— Скажи ему, что я не отдам вам бриллианты и опалы, пока он не отпустит мою дочь. Я выброшу все эти гребаные драгоценности за борт, все до единой, прямо сейчас! Речь идет о десятках тысяч долларов. И все это у меня в руках.

— Отпусти ее, — сказал молодой человек, обращаясь к Эрнесто.

No. Dije no, — ответил тот. — Haz lo que te mando, ahora mismo[73].

Юноша потянул Кэмми к себе. Она споткнулась, и он подхватил ее.

— Дурак,— сквозь зубы процедил американец, презрительно глядя на своего напарника. — Ведь мы можем получить и ее, и опалы! Ты что, не понимаешь? — Его голос охрип, но звучал повелительно. Молодой человек пересек несколько футов, отделявших его от Трейси, и взял мешочек из ее руки, сложив в него опалы и украшения, которые лежали на ладони женщины. Чтобы показать их Эрнесто, он высыпал драгоценности на стул и подождал, пока толстяк перещупает все это великолепие и убедится в его подлинности. Увидев, как загорелись глаза Эрнесто, молодой человек довольно кивнул.

— Ему понравилось, — тихо произнес американец. — Diamante grande[74]. Сколько стоят такие большие бриллианты, как в тех серьгах?

— Пять... десять тысяч долларов, — ответила Трейси, хотя не имела даже малейшего представления об их ценности.

Виепо. Ben aqun[75] — сказал Эрнесто.

Он высыпал бриллианты и опалы обратно в мешочек, туго завязал тесемки и спрятал его в рваный карман штанов. Потом он ударил молодого человека под подбородок винтовкой. Удар был не сильным, но достаточным, чтобы тот пошатнулся. Толстой рукой Эрнесто обхватил Кэмми за шею.

— Мама! — закричала Кэмми, извиваясь и лягаясь своими твердыми пятками тренированной футболистки.

Эрнесто плюнул на палубу и произнес по-английски:

— Отбей ему яйца.

Он отпихнул от себя Кэмми. Оказавшись в руках молодого человека, девушка попыталась укусить его.

Carlo, que cochino eres! Ven aqun[76] !— рявкнул он, подходя к напарнику. Карло даже не пошевелился, и Эрнесто, схватив с полки кувшин с водой, вылил всю воду на голову своего кузена. Карло, отплевываясь, свалился на пол, и Эрнесто пнул его ногой в живот. Медленно, как будто его разбудил собственный отец, чтобы он не опоздал в школу, Карло поднялся на ноги и взобрался по лестнице наверх. Он встряхнул мокрыми волосами и ухмыльнулся. Эрнесто тяжело перевалился через борт в иолу.

Ven aqun, — велел он молодому человеку, указывая на Кэмми. — Плевать на tu papa.

No es, uh, necesario[77]... — возразил американец.

Про себя он подумал: «Я обещал им. Я обещал матери». Образ матери девушки слился в сознании с образом его собственной матери. В прошлый раз после доставки наркотиков он испытал мимолетное горьковатое чувство победы, потому что отец каждый день кланялся человеку, вовлекшему его сына в этот бизнес. Но сейчас все. приятные эмоции улетучились, как воздух, выпущенный из детской надувной игрушки. Юноше казалось, что он почти видит эту игрушку, сморщенную, сжавшуюся у него под ногами. Эрнесто выбросит девушку за борт, изорванную и окровавленную. Принимая сделанное приятелем отца предложение, юноша ничего подобного и представить себе не мог. Теперь же он знал, что эти люди — умственно неполноценные дикари. Он видел, как они дерутся, как наказывают юных проституток. Но он никак не мог предположить, что сам станет соучастником убийства. Молодой человек рассчитывал на их страх перед Шефом и человеком, который стоял над ним. Он знал, какие они алчные, но не учел того, что жадность может сделать их бесстрашными. Как и все агрессивные люди, Эрнесто и Карло были трусами. Весь опыт молодого человека, приобретенный в результате общения с ними, свидетельствовал о том, что они не пойдут на такой риск.

Он с горечью подумал, как заблуждался до сих пор, искренне веря в то, что его происхождение, белокурые волосы и хорошее произношение каким-то образом, словно невидимым щитом, прикроют его от настоящей грязи. Теперь же он понял, кем стал на самом деле — голубоглазым пухлощеким чудовищем, способным безвозвратно опозорить родителей, свою семью. Он будто увидел собственную изнанку и чудовищную опухоль, выросшую в нем. Теперь никто и никогда не впустит его в свое сердце.

Юноша указал Эрнесто на океан и горизонт. Молодой американец все еще верил, что Эрнесто не убьет его, но не знал, как ему сдержать данное своей матери обещание, что он никогда не совершит по-настоящему недостойного поступка.

Policna!— воскликнул он.

Винтовка с заряженным магазином лежала на палубе. Эрнесто не обратил на его возглас никакого внимания. Он неуклюже потянулся к винтовке и сделал молодому человеку знак подать ее.

Юноша заколебался. Он сказал Эрнесто по-испански, что им необходимо немедленно уезжать.

Молодой американец не хотел умирать. Он не хотел, чтобы умерла девушка. Он потянул Кэмми к себе, изображая грубость и бесцеремонность.

— Когда я дам знак, беги, — сказал он ей на ухо. — Беги и закройся с матерью в каюте. Он толстый и старый. Я думаю, мне удастся его остановить и выбить у него из рук шнур зажигания. — И добавил: — Я застрелю его, если у меня не будет другого выхода. Но ты должна бежать очень быстро. — Вслух же он громко произнес: — Comprendes[78]? — Кэмми кивнула.

Он может убить Эрнесто. Если бы Эрнесто убил молодого человека, Шеф пристрелил бы его выстрелом в рот, как собаку. Но Шеф не убьет юношу из-за Эрнесто, место которого готовы занять сотни других. Он почти не сомневался в этом.

Американец потянул Кэмми назад, сделав вид, что собирается стащить ее вниз по лестнице в иолу, где стоял Эрнесто, придерживая раскачивающуюся лестницу. От сильного ветра вода покрылась рябью. Эрнесто приказал американцу пошевеливаться. Тот повернулся и, волоча за собой Кэмми, приготовился шагнуть через борт.

— Я сделаю один-единственный шаг на лестницу и потом отпущу тебя, — прошептал молодой человек, делая вид, что крепче обхватывает талию девушки, как будто собираясь поднять ее.

Треск, донесшийся с кормы «Опуса», заставил его резко поднять голову.

Пуля пришлась ему точно в левую часть груди. Его плечо взорвалось, из него взвились яркие фонтаны крови, густо забрызгавшие палубу, лицо и волосы Кэмми. Юноша упал на спину. Его голубые, как море, глаза распахнулись, и на какое-то мгновение он вспомнил о плакате, висевшем над его кроватью в детстве. Это была большая фотография Уэйна Гретцки. Затем он увидел первый выпавший зубик сестры, а затем... пустота. С глухим стуком он ударился головой о корму иолы, и его тело медленно скользнуло в глубину. Кэмми упала на колени и заголосила.

Эрнесто вскочил, успев подхватить винтовку, которая едва не упала в воду.

— Брось оружие! — приказала ему Холли, подходя к борту яхты и сопровождая свои слова движением винтовки Ленни.

Трейси развязала узел, и иола начала отдаляться от их судна. Холли выстрелила еще раз, в борту иолы появилась дыра. Вода хлынула в отверстие в корпусе маленького суденышка. Карло ринулся к дыре, намереваясь заткнуть ее тряпками. Эрнесто начал поднимать винтовку, но Холли не двинулась с места. Она выстрелила опять, оцарапав плечо Эрнесто, и сказала:

Muerto.

Эрнесто уронил большую синюю автоматическую винтовку в воду. Холли увидела, как он жестом приказал Карло подать ему что-то еще. Она прицелилась и прострелила Карло бедро. Карло взвыл, заглушив даже плач Кэмми.

Pistola[79], — сказала Холли, посылая еще одну пулю в корпус иолы. Трейси считала.

У Холли оставалась одна пуля.

Эрнесто рванулся к двигателю, иола встала на дыбы, прежде чем ринуться прочь от «Опуса».

Меньше чем в двух милях от «Опуса», когда яхта уже едва виднелась на горизонте, он столкнул все еще рыдающего и вымокшего в собственной крови Карло за борт. Карло умолял не бросать его, отчаянно размахивал руками, но очень быстро ушел под воду. Эрнесто спешил. Ему очень повезет, если он все же успеет на встречу с Шефом. Теперь он был один. Он знал, что человек, которому подчинялся Шеф, имеет какое-то отношение к отцу белокурого юноши. Это было скверно. Он скажет, что мальчишка сбежал, оказался трусом, что он не смог его найти. Для верности он сунул мешочек с драгоценностями за пазуху. Может, ему вообще лучше развернуться и отправиться домой, а не к месту встречи?

Да, так он и сделает. Главное — держаться подальше от «Опуса» с этой сукой на борту. Он надрежет пакеты с героином и выбросит их в воду. Кровь скрыть труднее. Но он может доплыть до берега, держа драгоценности во рту. Бывают моменты, когда даже самому сильному человеку не остается ничего другого, кроме как признать свое поражение. Он спасет все, что в его силах. Эта бесполезная, залитая кровью лодка исчезнет, как и все остальные.

ДЕНЬ ТРИНАДЦАТЫЙ

Со времени стрельбы они не спали и не разговаривали.

Трейси всю ночь наблюдала за Кэмми, которая широко открытыми глазами смотрела на стену салона. Оливия стояла у штурвала, а Холли сделала себе укол обезболивающего и уснула.

Винтовка лежала на палубе, как змея, пока Трейси не принесла ее вниз и не положила осторожно на пол каюты Холли.

Когда исчезла луна, оттенок темного неба слегка изменился. Начало сереть. Наконец наступило утро, и она услышала голос Оливии:

— Мне необходимо ненадолго прилечь, Трейс. Меня все это тоже измучило. Они не на тебя положили глаз.

— Я не хочу оставлять ее одну, — сказала Трейси.

— Я не думаю, что Кэмми что-нибудь сделает с собой, — пожав плечами, произнесла Оливия. — Но ее не помешало бы вымыть. Как ты думаешь, это поможет?

— Давай попробуем, — ответила Трейси.

— Хорошо, я принесу одежду, а ты пока порули. Оставь ее на минутку.

Поврежденный «Опус» как будто парил над пронизанной солнцем бесконечной тишиной океана. На гладкой поверхности лишь изредка появлялась крошечная волна, белый гребешок которой скользил над бирюзовыми, зелеными, серыми глубинами. От этой божественной красоты ощущение ужаса их положения становилось еще сильнее. Только благодаря компасу они знали, что плывут на запад. А солнце тем временем пылало в вышине, как раскаленные добела угли.

Трейси пришлось разбудить Холли.

— Мы быстро, — пообещала она подруге, которая усилием воли заставила себя подняться к штурвалу.

Кэмми не проронила ни слова, когда Трейси и Оливия сняли с нее, а затем сожгли окровавленную одежду. Женщины тщательно мыли ее тело и волосы, пока в воде, которой они ополаскивали ее, не осталось розового оттенка крови. Трейси поддерживала Кэмми, когда та стояла под тонкой струйкой душа. Дочь была податлива, как кукла, и, казалось, не замечала, как они надевали на нее тонкое изящное белье, хлопчатобумажные штаны гаучо Оливии и чистую зеленую футболку, принадлежавшую Мишелю. Кэмми сплюнула в раковину после того, как мать почистила ей зубы. Затем Трейси, как могла, заплела длинные спутанные волосы дочери. Наконец они усадили Кэмми в кресло на палубе. Ее лицо затеняла одна из огромных шляп Оливии.

Трейси старалась не смотреть на зеркальную поверхность воды. Чтобы отвлечься, она начала читать Кэмми вслух. Она читала ей «Ребекку», затем «The Once and Future King» («Однажды и всегда король»), Холли задумчиво наблюдала за Трейси. Эта сцена напомнила ей лица и позы тех невообразимо старых женщин, которых она переодевала, купала и подбадривала на своей первой работе. Она точно так же выводила их на солнце, и старушки позволяли ей устраивать себя в креслах. Холли хорошо помнила выражение их глаз, безмятежно устремленных в прошлое... Когда у одной из них соскакивала с уха дужка солнцезащитных очков, Холли бережно поправляла ее. У них были прекрасные, как лилии, и хрупкие, как страницы Библии, руки.

— Оставь ее в покое, — в конце концов не выдержала Холли. — Сделай ей укол.

— Лекарства еще понадобятся тебе, — ответила Трейси.

Глаза Трейси и Холли встретились. Во взгляде подруги Трейси прочитала только сожаление, но ни тени страха, и, несмотря на крайнюю степень усталости, ее сердце пронзила тревога.

— Сделай укол, — повторила Холли, — ей это нужнее.

Инъекция помогла. Какое-то время Кэмми продолжала безмолвно льнуть к руке матери, а затем ее сознание отключилось полностью. Должно быть, это был не лидокаин, рассудила Холли, а что-то более сильное. Она подумала, правильно ли Трейси рассчитала дозу относительно веса девушки, но затем решила, что Кэмми не должна умереть сейчас.

Проснулась Оливия. Когда она встала к штурвалу, Холли и Трейси расположились в креслах.

— Вероятно, это что-то вроде посттравматического стресса, — сказала Трейси. — У меня до сих пор продолжают прокручиваться в голове картинки того, что произошло.

— Ты, кстати, можешь поговорить об этом со своим врачом, но, как показали исследования, лечение подобного состояния приводит к таким побочным эффектам, как головокружение, бессонница, симптомы гриппа, боль в суставах, тошнота, головные боли, воспаление слизистой оболочки желудка, иногда довольно сильные...

— Как ты можешь шутить?

— Потому что именно таким образом удается преодолеть последствия травмы. Этим занимаются солдаты в госпиталях. И жертвы преступлений. И копы, застрелившие не того человека.

— Ты застрелила тогочеловека.

— Я застрелила вообще не человека.

Трейси решила не затрагивать тему, касавшуюся переживаний запутавшегося в жизни молодого человека. Вместо этого она спросила:

— Где ты научилась стрелять? Или хотя бы заряжать винтовку?

— Меня научил Крис. У него был такой мачо-период. Мы ходили на охоту на фазана. Ни один фазан ни разу не пострадал.

— Но ты так здорово стреляла.

— Это все адреналин. Он накапливался, пока я сидела внизу и пыталась взломать замок на шкафчике Ленни. Я с ним чуть с ума не сошла.

— Ты не хочешь признать свою заслугу. Ты спасла наши жизни.

— Я признаю свою заслугу. Мне это здорово удается. Но одновременно я описываю простой биологический факт: под воздействием адреналина люди делают то, что им не удалось бы в другом состоянии. Мне приходилось быть свидетелем таких случаев в больнице. Я видела прикованных к креслу-каталке пациентов, которые вставали и шли навстречу сыну, вернувшемуся из зоны боевых действий. Матерей, которые поднимали автомобили, чтобы вытащить из-под колес своего ребенка.

Трейси накрыла ладонью руку Холли и поразилась ее хрупкости и миниатюрности.

— Я люблю тебя, Холе. Я всегда тебялюбила. Но теперь я обязана тебе жизнью моей дочери.

Холли улыбнулась и посмотрела на воду, подернутую легкой рябью.

— Ты расскажешь им, что я не струсила? — тихо спросила она и тут же засмеялась. — Я только хочу, чтобы мои мальчишки знали: их мать не была трусихой.

Трейси видела, как осунулось и пожелтело лицо подруги, как обвисла кожа под ее твердым подбородком.

— Этого не будет. Мы расскажем им эту историю вместе, — решительно заявила она.

— Но если со мной что-то случится, ты им расскажешь?

— Ты самая смелая женщина из всех, кого я когда-либо знала. Однако все будет по-другому.

Женщины протянули друг другу руки, их пальцы переплелись. Они сидели так больше часа, словно влюбленные на пляже, и наблюдали за резвящейся стаей дельфинов. Они не испытывали ни малейшей неловкости, и ни у одной из них не было желания прощально пожать руку подруги и нарушить этот контакт. Трейси думала о том, насколько дружба похожа на влюбленность, и о том, что сознательно она всегда предпочитала Дженис. Возможно, их близость с Джен объяснялась тем, что их постоянно сводило вместе семейное родство. Сейчас Трейси едва сдерживала слезы, вспоминая, сколько раз она собиралась пригласить Холли на пробежку или в кафе на чашку кофе, а затем отказывалась от этой мысли, поскольку сделать это в одиночестве было намного быстрее. Холли думала о том, знают ли уже мальчишки своих новых учителей. Но нет, вряд ли. Ведь еще даже не отмечали Четвертое июля. Они так любят фейерверк на пирсе Нейви, да и вообще все фейерверки. Она надеялась, что в этом году они тоже побывают на празднике.


— Говорит Дженис Локкарио, — сообщила Дженис оператору береговой охраны. — Вы меня слышите?

— Я слышу вас, миссис Локкарио.

— Вас очень плохо слышно.

— У нас здесь небольшая гроза, мэм. Как правило, при таких условиях связь ухудшается. Откуда вы звоните?

— Из Соединенных Штатов, Иллинойс. Впрочем, вы, разумеется, тоже находитесь в Соединенных Штатах. Я хотела сказать — с материка. Моя двоюродная сестра и мои подруги восемь дней назад отправились в плавание с острова Сент-Томас. Сейчас они уже должны были бы находиться в Гренаде. Но мне не удается связаться с сестрой. Я знаю, что, если бы сестра могла, она обязательно ответила бы на звонок. Поэтому я хочу сообщить о пропавшем судне.

— Для этого прошло слишком мало времени. Ведь они должны были прибыть туда только сегодня.

— Вчера.

— Все равно рановато. Плавание — это не рейс по расписанию. У них могло возникнуть желание где-нибудь сделать остановку. Возможно, в каком-то месте они решили провести два дня вместо одного. Я бы на вашем месте не беспокоился.

— Я всего лишь хочу, чтобы вы навели справки. У вас... Разве суда, отправляющиеся в плавание, не должны выходить на связь каждый день?

— Конечно, они ежедневно сообщают о своем местоположении.

— В таком случае вы не могли бы узнать насчет сообщений с чартерного судна «Опус»? — попросила оператора Дженис.

— Это яхта Ленни Амато, миссис Локкарио. Я бы точно не стал о них тревожиться. Я знаком с капитаном. Ленни знает эти острова как свои пять пальцев. И его помощник, Мишель Южин-Мартин, тоже.

— И все же я попрошу вас навести о них справки. Вас это не затруднит?

— Конечно нет, — отозвался оператор. — Вы хотите, чтобы я вам перезвонил? „

— Я побуду на связи.

— Это займет какое-то время.

— Я подожду. Я рада, что говорю с кем-то, кто может помочь.

Дженис теребила сумочку, которая попалась ей на барахолке и которую она теперь переделывала, чтобы подарить на день рождения Трейси. Подарок был почти готов, оставалось всего лишь пришить старинную пуговицу и золотую тесьму. Сумочка была фиолетовой — любимый цвет Трейси. Боже, помоги Трейси, молилась она. Помоги Кэмми. Джиму и Теду они тоже не звонили. Тед бесхитростно предположил, что его мать и сестра просто классно проводят время. Но когда Джим сегодня утром возвращал блюдо, в котором Дженис принесла им бефстроганов, она заметила между его бровями глубокую складку.

— Ты и в самом деле думаешь, что с ними все в порядке? — поинтересовался Джим.

— Разумеется, — ответила она.

Конечно же, они не поверили друг другу. Дженис понятия не имела, как позвонить в береговую охрану, но это оказалось на удивление просто — номер был в «Голубых страницах», так же как и номер пожарной службы. Разумеется, номера охраны на Сент-Томасе там не было, но ответившая на ее звонок женщина сообщила его в считанные секунды. Итак, когда Дейв отправился на работу, а девчонки ушли в школу, Дженис взяла свое рукоделие и, собравшись с духом, позвонила по этому телефону. Теперь она ожидала, одновременно меряя тесьму. Слишком длинная. Она отрезала немного. То, что надо. Классно смотрится. Склонив голову, она прижала трубку к плечу и начала приметывать тесьму к сумке.

— Миссис Локкарио? — раздался в трубке мужской голос.

— Слушаю.

— Боюсь, что с яхтой «Опус» не было связи уже... три дня. Но это совсем не обязательно означает, что с ними что-то случилось. Ленни Амато общался с Шэрон Глиман... Это капитан другого судна... Так, сейчас посмотрим... пятнадцатого числа. И там могли быть погодные условия, которые, вероятно, и помешали связи...

— Так вы примете мою заявку? Вы сообщите о необходимости розыска?

— Мы относимся к этому очень серьезно, мэм. Операция по спасению людей вовлекает широкие ресурсы и стоит очень дорого. Для того чтобы официально начать ее, нам нужны веские основания. Но мы немедленно передадим эту сводку.


Чуть позже Трейси занялась уборкой. Повсюду валялись стаканы, осколки от разбитого блюда, в котором она принесла запеканку, грязные вонючие банки и пустые бутылки, опорожненные пиратами. Не придумав ничего лучшего, она приняла простое решение, как избавиться от следов их присутствия на яхте — выбросила весь этот мусор за борт. Независимо от того, насколько растянется их ожидание или сколько времени... у них осталось, Трейси было ясно: они не смогут выжить, если перед их глазами постоянно будет находиться напоминание о состоявшейся бойне. Натянув толстые резиновые перчатки, в которых Ленни ловил рыбу, Трейси вооружилась шваброй и набрала в ведро соленой воды, чтобы вымыть палубу. Она старалась не думать о крови когда-то невинного мальчика и терла палубу все более ожесточенно. Трейси отгоняла мысли о его матери, которая сейчас, наверное, спит в полном неведении, но они упорно возвращались к ней. Может, эта женщина на мгновение проснулась и прошептала имя сына? Как вообще звали этого юношу и смогут ли его родители когда-нибудь узнать, что у них больше нет их белокурого сына? Выдаст ли имя молодого человека Эрнесто, если его поймают? А его, несомненно, поймают. У него слишком мало горючего, и, скорее всего, он уже беспомощно болтается где-то посреди океана в протекающей лодке.

Трейси закончила орудовать шваброй и при помощи полотенец, которые она обнаружила в шкафчике, вымыла кровь из труднодоступных щелей. Несмотря на протест пустого желудка и рвотные позывы, она заставила себя продолжить уборку. Ее мысли метались, разрывая мозг. Мальчик был испорчен. Он бы позволил Кэмми умереть, лишь бы спастись самому. Он оказался в совершенно невероятной ситуации, причины которой так и останутся тайной. Он умер, спасая Кэмми. Все время, пока Холли и Кэмми спали, она, обливаясь потом, изо всех сил терла палубу, и судно, по крайней мере, изнутри снова стало белым. Трейси раз за разом опускала полотенца в ведро с водой, которая постепенно становилась все светлее, и выкручивала их. Она выливала воду за борт и беспрестанно молилась за семью мальчика, чувствуя, что не в силах остановиться.

Ее руки нуждались в каком-то занятии, и Трейси решила сшить новый крошечный парус. Воздух был совершенно неподвижен. Стоял полный штиль, как назвал бы эту погоду Ленни. Сегодня солнце будет беспощадным, как паяльная лампа. Трейси не могла себе представить, что она когда-нибудь сможет встречать рассвет с восторгом, а не с ужасом. Хотя вполне вероятно, что ее самодельный парус сгодится для плавания. Она сошьет его, а потом развернет дженни и поставит оба паруса. Она в точности выполнит указания молодого человека.

Ей не нужно снова и снова вспоминать, как юноша, пошатнувшись от силы пронзившей его пули, упал на спину. Она постарается вытеснить из своей памяти вид открывшейся в его боку раны, этой страшной дыры чуть пониже верхнего ребра, и длинную, до ужаса бесконечную, струю крови.

Трейси поспешно собрала простыни в каюте, где спала до нападения контрабандистов Оливия, которая снова перебралась к Холли, отделив свою койку перегородкой. При помощи толстой иглы — единственной, которую ей удалось разыскать и которой мужчины, по-видимому, чинили брезент, — Трейси сшила вместе две простыни и сделала отверстие в кромке одной из них. Кусачками она кромсала металлические крепежи, лопнувшие во время бури, пока наконец не получила кусок проволоки, который она смогла продеть в отверстие в мачте. Затем она взяла новый кусок веревки и привязала другой конец самодельного паруса на крепежной планке борта.

Если поднимется ветер, она будет готова.

Когда Трейси встала к штурвалу, Оливия неохотно выбросила последний лоток с запечатанными десертами, которые уже испортились настолько, что, по ее словам, даже Людовик XVI не смог бы их переварить. И крем, и легкая начинка гарантированно обеспечили бы пищевое отравление. Единственный армейский паек, обнаруженный ею, — сушеная говядина с макаронами, — кишел маленькими белыми насекомыми, происхождение которых осталось для Оливии загадкой. Эту гадость Оливия тоже отправила за борт. У них остались всего лишь полкоробки хлопьев и пачка миндаля. Куда подевались крекеры? Она не припоминала, чтобы мужчины их ели. Теперь в их распоряжении был один-единственный кувшин воды — тот, который спрятала Трейси. Оливия нашла четыре банки имбирного пива и выпила одну из них. Две банки она поставила рядом с кувшином. Она отнесла бумажный стаканчик пива Холли, которая с благодарностью проглотила жидкость и тут же все вырвала. Оливия позвала Трейси. Та вымыла подруге рот морской водой и, поддерживая ее, как тряпичную куклу, помогла ей добраться до кровати и переодеться в чистую рубашку. Она пообещала Холли, что поможет ей подняться на палубу, когда солнце будет не столь палящим.

— От такой жары кому угодно станет плохо, — жизнерадостно щебетала она. Но Холли потратила столько сил на то, чтобы взломать замок и собрать винтовку, что в ней что-то сломалось. «Пожалуйста, ну пожалуйста, — молилась Трейси, — дай мне еще один шанс. Позволь мне уделить Холли больше внимания. Позволь Холли вернуться домой к семье. Она намного лучше меня». Трейси прекрасно сознавала, что подобные аргументы никогда не служили для Всевышнего основанием даровать спасение. Никогда и нигде.

На закате проснулась Кэмми.

Трейси помогла ей подняться на палубу, провела в салон и усадила рядом с собой. Она налила дочери стакан пива. Все попытки объяснить Камилле, что ей необходимо говорить о том, что произошло, оказались тщетными. Тем не менее она была рада уже тому, что Кэмми хотя бы качает головой, реагируя на ее слова. Трейси продолжала настаивать. Она убеждала дочь, что ей необходимо исторгнуть из себя все негативное, иначе это будет преследовать ее и во сне, и наяву. Кэмми сама , взяла стаканчик и допила его содержимое. Трейси положила на стол несколько орехов и предложила дочери съесть их, что Кэмми и сделала. Но затем Кэмми опять легла в постель, не произнеся ни слова. Когда Трейси заглянула к ней, глаза девушки были устремлены в никуда. Она неподвижно лежала, укрытая простынями, аккуратно подоткнутыми под матрац, и смотрела в потолок. Ее обожженное солнцем лицо было лишено всякого выражения. Она даже не моргала.

Этим же вечером, после того как они проглотили хлопья, запив их пивом, Трейси составила график приема воды. Каждой из них полагалось по глотку воды два раза в день, пока вода в кувшине не закончится.

— Это бред,— заявила Оливия.— Этого недостаточно, чтобы выжить.

— Достаточно, — тихо ответила Холли. Она сказала Трейси, что, двигаясь, чувствует себя гораздо лучше. Но сейчас Холли сидела, закутавшись в одеяло, и, когда Трейси прикоснулась к ее лбу, он был горячий, как печка. — А еще можно жить четыре или пять дней вообще без воды. Иногда люди вынуждены пить помои. Еще можно пить собственную мочу, потому что она стерильная.

— Боже мой! — воскликнула Оливия. — Мы ведь не животные!

— Мы животные, — ответила Холли. — Мы готовы сделать что угодно, лишь бы выжить. Совершить убийство. Съесть своих детей. Возможно, не своих... Но точно стать каннибалами.

Оливия съежилась и пожелала им спокойной ночи. Трейси поднялась наверх, чтобы начать свою вахту.

ДЕНЬ ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ

На следующее утро, после непродолжительного сна, Трейси обыскала все закоулки на «Опусе» в поисках консервов, которые, быть может, не съели пираты. В течение двух часов она шарила в трюме, в шкафчиках, кладовках и на полках. Из муки и соли она могла бы приготовить съедобное тесто, но воды для этого у нее не было. В результате продолжительных поисков в дальнем конце крыла, рядом с койкой, где спала Холли, под горой инструментов и снаряжения, разбросанного подругой в ее отчаянных попытках взломать замок, она обнаружила единственную банку тунца.

Вскрыв банку, она разделила ее содержимое на четыре части и отнесла рыбу Оливии. Та скривилась, глядя на блюдце, но затем съела немного.

— Мне нужна вода, — сказала она. — Ты можешь выдать мне мою порцию?

У подножия лестницы появилась Холли. Трейси обратила внимание на то, что Холли пользовалась незаряженной винтовкой Ленни, как костылем. Это было зрелище не для слабонервных.

— Я созову пресс-конференцию, — сообщила Холли и повернулась к Оливии: — Нам всем нужна вода. Но ты не получишь до вечера ни капли, если только не собираешься использовать причитающуюся тебе часть прямо сейчас.

— Отлично. Я использую свою часть. Но это черт знает что! Я не успеваю выпить воду, как она тут же выходит с потом, — огрызнулась Оливия.

— Так же, как и у всех остальных, — согласилась Трейси. Устроив Холли в салоне и включив ей музыку, Трейси отнесла Кэмми полагающуюся ей порцию тунца. К огромному облегчению Трейси дочь обеими руками запихнула еду себе в рот.

— Малышка, ты готова подняться? — спросила она у Кэмми. — Мне понадобится твоя помощь: нужно запустить опреснитель воды. Я не справлюсь без тебя. Если опреснитель не заработает, мы все умрем. Стоило пройти через... все это, чтобы умереть здесь. Помоги мне.

Кэмми открыла рот, как будто пытаясь что-то сказать, но не издала ни звука.

— Кэмми, я нуждаюсь в твоей помощи. За двое суток мне удалось поспать всего один час.

— Хорошо, — с трудом выдавила из себя Кэмми.

Трейси протянула к ней руки. Кэмми тихо произнесла охрипшим голосом:

— Я не ранена, мама. Физически у меня ничего не болит. Как тетя Холли? Я... отключилась. Я так и не поблагодарила ее за то, что она сделала, и не сказала, как сильно люблю ее. С ней все в порядке?

— Она там, в салоне.

Кэмми выскочила из каюты и, влетев в салон, бросилась в объятия Холли. Трейси видела, что Холли поморщилась от толчка, но попыталась скрыть это, сделав вид, что устраивается удобнее.

— Ага, вот ты и вышла из комы, — пошутила она.

— Я и представить себе не могла, что именно мне придется пережить подобное, — поделилась Кэмми. Трейси почувствовала непривычный укол в сердце. Ей Кэмми не доверилась. — Единственное, чего я хотела в тот момент, — чтобы они все умерли. А потом этот мальчик и в самом деле умер, хотя и пытался спасти нас. До прошлой недели я даже сбитой белки никогда не видела. А тут мне пришлось наблюдать, как умирают люди.

— Кэм, — попыталась предостеречь ее Трейси.

Кэмми растерянно посмотрела на нее.

— Так и было, мам. Ты знаешь, этот молодой человек все время шептал мне на ухо, что, как только он шагнет на ступеньку, отпустит меня и оттолкнет эту жирную свинью от двигателя, я должна побежать...

— Кэм,остановись!

— Нет, Трейси. Пусть она говорит. Мальчик, которого я застрелила, этот белокурый мальчик... Он в этом не участвовал?

— Конечно, участвовал, — сказала Трейси, садясь рядом. Она хлопнула обеими ладонями о стол. — Он был виноват так же, как и его сообщники. Он много лет занимался с ними контрабандой наркотиков.

— Мам! — запротестовала Кэмми. — Это неправда... — Затем она как будто собрала в кулак расползающиеся обрывки своего сознания и громко произнесла: — Тетя Холли! Ты все сделала правильно. Он не был... профессиональным убийцей, как двое других, но они затащили бы меня в лодку. И он не смог бы им помешать...

— Я действительно убила ребенка, который пытался спасти нас? — спросила Холли у Трейси.

— Он пытался, но это нас не спасло бы, — ответила Трейси.

— Матерь Божья, — выдохнула Холли.

— Ты не могла этого знать! — Кэмми начала гладить лицо Холли. — Он не был хорошим человеком!

— Он был чьим-то сыном.

— Как и его сообщники, — напомнила Трейси.

— Ты знаешь, что я имею в виду. Но когда я увидела Кэмми в одном белье, увидела, как он тянет ее через борт... И еще я увидела ее ногу...

— Разумеется! — успокаивающе произнесла Трейси.

— Матерь Божья, — повторила Холли. — Трейс, помоги мне подняться наверх. Я хочу прилечь.


— Мы ведем активные розыски яхты «Опус», миссис Локкарио, — сообщил Дженис офицер береговой охраны. — Конечно, вы можете ириехать, но это ничего не изменит. Мы делаем все возможное, чтобы найти их, абсолютно все. Нам не удается связаться с ними по радио, поэтому мы предполагаем, что они находятся вне зоны приема УКВ-передатчика. Их разыскивает сухогруз «Кордоба», идущий из Коста-Рики.

— Если в том районе сейчас так мало судов и шторм прошел мимо, их, должно быть, нетрудно обнаружить, ведь так?

— Речь идет о довольно обширной территории, мэм. Но я гарантирую вам, что мы их найдем.

— Вопрос только в том, будут ли они живы к этому моменту.

— Не волнуйтесь. Практически на всех судах имеются рационы на случай крайней необходимости. На некоторое время еды им должно хватить. И если на яхте есть опреснитель, у них не будет недостатка в питьевой воде. Так что беспокоиться нечего.

Дженис подняла голову и посмотрела на часы.

— Хорошо, я подожду. Вы обещаете позвонить мне завтра?

— Я позвоню вам, как только нам удастся что-нибудь обнаружить. Или если мы что-либо узнаем.


Кэмми чувствовала себя ужасно из-за того, что она сказала Холли. Чтобы хоть как-то отвлечься от мучительных мыслей, она возложила на себя новую миссию, решив заставить работать опреснитель воды. В конце концов, это всего лишь большой фильтр, который работает на батарейках, рассуждала она. Девушка наполнила его морской водой и подставила пустой кувшин под струйку воды, пропущенной через опреснитель. Она попробовала эту воду. У нее был странный металлический привкус, но пить ее было можно. Если Ленни держал на яхте этот опреснитель, то он, скорее всего, безопасен для здоровья. Просто его долго не использовали. Однако это был очень долгий процесс.

Они наблюдали, как понижается уровень воды в кувшине. Кэмми предложила чередовать приемы «хорошей» воды с «противной» водой. Таким образом, горсть миндаля и несколько глотков родниковой воды будут казаться изысканным угощением.

Итак, в полдень Кэмми отнесла Оливии ее скудную порцию воды в бумажном стаканчике. Это была вода, пропущенная через опреснитель. Оливия тут же выплюнула ее.

— Что это за дерьмо? Ты что, бросила туда какой-то дезинфектант?

— Нет, это вполне безопасная вода. Просто она изготовлена из морской воды. Опреснитель очищает ее от соли.

— Что ж, я больше не хочу, — заявила Оливия. — Я не могу ее пить.

— Тебе придется пить ее. — Кэмми почувствовала, как у нее внутри все закипает. — Нам всем придется ее пить. Вода в кувшине предназначена для особых...

— Нет, это последняя бутылка вина предназначена для «особых...»! Я не собираюсь пить всякую дрянь.

— Значит, ты будешь страдать от жажды, — ответила Кэмми.


Они все собрались на закате для приема «хорошей» воды с порцией орехов и хлопьев. Холли Опять напомнила им, что человек может в течение тридцати дней обходиться без пищи, не нанося вреда здоровью. Главное — это жидкость. Любая жидкость, кроме морской воды. Она в красках описала мучения тех, кто в отчаянии пил морскую воду. Даже Оливия присмирела.

— Я знаю, что вода из опреснителя отвратительна. В придачу к этому вам придется подолгу ожидать новой порции. Эта штуковина работает очень медленно. Чтобы сделать, скажем, одну пинту, приходится ждать целую вечность.

— Разве ты не можешь заставить его работать быстрее? — поинтересовалась Оливия.

— Ливи, — вздохнула Холли, тяжело усаживаясь в одно из обитых кожей кресел салона: — Если ты хочешь, чтобы он работал быстрее, занимайся этим сама.

— Он работает от батареи. Что делает, то делает, — пожав плечами, пояснила Кэмми.

Вскоре после захода солнца над их головами совсем низко пролетел маленький самолет. Кэмми запускала ракету за ракетой, и пилот, голову которого она ясно различала, качнул крылом в ответ.

— Ты это видела, мама? — пришла в восторг Кэмми. — Он заметил нас. Если он нас увидел, значит, он мог увидеть SOS на крыше. Он знает, что мы в беде! Он кому-нибудь сообщит!

— Вряд ли, но я буду молиться, — ответила Трейси.

— Ты не могла бы подсадить меня на крышу кубрика? Я хочу убедиться, что надпись хорошо видна. Краска водостойкая, поэтому все должно быть в порядке.

Трейси помогла Кэмми, которая показалась ей настораживающе легкой, упереться локтями в крышу кубрика. В то же мгновение она почувствовала, как девушка обмякла в ее руках.

— Что случилось? — крикнула Оливия из салона.

— Его нет, — ответила Кэмми.

— Чего нет?

— Щит с надписью исчез. Наверное, его сорвало ветром.

— Кэмми, в жизни случается всякое.

— Но не подряд. Это случается и случается. Как будто я заслуживаю смерти.

— Я уверена, что яне заслуживаю! — отрезала Оливия, держа в руке стаканчик с несколькими каплями красного вина.

— Она не это хотела сказать. Ты слишком бурно реагируешь, Лив. И ты тоже, Кэм, — сказала Трейси, а сама подумала: «Мне до смерти надоело всех мирить. Пусть они поладят или подерутся. Мы не в театре. В конце концов, это жизнь». Первое, что Трейси собиралась сделать, вернувшись на Лоуэлл-стрит, это отправиться на пробежку. Она будет бежать и бежать, пока совсем не выбьется из сил. Как только заживут все синяки и порезы, на которые сейчас нет смысла обращать внимание, она выйдет из дому и побежит. Она взберется на вершину холма и глубоко вдохнет воздух обычной жизни. Они попали в подвешенную посреди безбрежного и бездонного пространства ловушку и, как голодные крысы, злобно смотрят друг на друга, ожидая подвоха. Весь масштаб чудовищной иронии этой ситуации даже не поддавался восприятию. Трейси с усилием отключилась от мелкой грызни Кэм и Оливии и колких замечаний Холли, время от времени вклинивавшейся в перебранку. Наконец асе голоса, бессмысленные, как туман, и еще более невесомые, испарились из ее сознания.

Несмотря на жару, Холли трясло от озноба. Ночь не принесла облегчения. Никакие количества аспирина были не в состоянии сбить температуру. Ежевечерне она при свете фонарика изучала темную полосу, неумолимо ползущую вверх по ее бедру и с каждым днем становившуюся заметно шире. Она старалась переключить свое внимание на что-нибудь иное, чтобы отвлечься от своих переживаний, но ничего не помогало. Холли пыталась определить всю степень эгоизма, характерного для ее жизни. Да, она всегда была эгоисткой — ей очень нравилось дразнить других, она слишком любила быть в центре внимания. Но она была эгоистична не более, чем любой нормальный человек, и менее эгоистична, чем многие из окружающих ее людей. Она легко отказывалась от удовольствий ради своих детей и от излишеств ради осуществления их общей с Крисом мечты о загородном домике. Но было ли это благотворительностью? Отрывала ли она что-нибудь от себя, от живой ткани своей души? До этого круиза — нет, думала Холли, зато здесь ей пришлось совершить убийство. Она плотнее укуталась в одеяло.

— Я не могу просто так здесь сидеть! Единственное, что нам остается, — это изготовить еще одну надпись и прибить ее наверху, — заявила Кэмми. — Давайте займемся этим. Все стены кают обиты деревянными панелями.

— Вот и займись, — ответила Оливия. — Я устала все время чем-то заниматься. Я устала весь день напролет поднимать, рулить, качать, а потом еще не спать по ночам. Это была твоя идея — притащиться сюда, Трейси. — Она сделала последний глоток вина и затолкала пробку в горлышко бутылки.

— Оливия, ты что, прикидываешься? — неожиданно спросила Холли. Ее углубленное изучение собственной души было прервано внезапной вспышкой ярости. — Неужели и вправду бывают такие дуры?

— О Господи, заткнись... За исключением одного великого момента ты вообще две недели ничего тут не делаешь. Только сидишь на своей толстой заднице и ноешь из-за ноги.

Когда Холли заговорила, ее голос звучал настораживающе мягко:

— Послушай, Ливи. Давай посмотрим на факты. Так случилось, что я заболела. Тяжело заболела. Ты могла бы это заметить, если бы тебе не было на все наплевать. Может, ты и привыкла к тому, что тебе все угождают, потакая твоим капризам. Но знаешь что? Ты такая же графиня, как и мы,. У меня инфицирована нога. Сердце Кэмми изорвано в клочья. Трейси совершенно измотана заботами о нас всех. Я убила человека. А ты тут ходишь, пританцовывая и кривляясь, как будто готовишься к фотосессии. Я слышала, что ты пользуешься душем. Как ты думаешь, откуда берется эта вода? Остальные приняли ровно по два душа со времени начала плавания. Ты принимаешь душ два раза в день, пользуясь тем, что они слишком заняты, а я слишком обессилена, чтобы помешать тебе. А теперь ты еще хочешь, чтобы большая сильная Трейси вместе с Кэмми выполнили работу, которая поможет спасти тебя? И не надейся!

Оливия вздохнула.

— Похоже, вы можете справиться с любыми проблемами. Вы это определенно продемонстрировали. Вряд ли вы нуждаетесь в моей помощи.

— Ты будешь разговаривать нормально, Ливи? Ты — Оливия Сенно, девчонка с симпатичной задницей и средним уровнем интеллекта, выросшая на западной окраине Чикаго. Спустись с небес на землю. Твои лучшие друзья в опасности. Камилла в опасности. Если бы у тебя в твоей долбаной Италии было так много друзей, ты бы вообще никогда не вернулась домой. Твоя мать все так же живет в Вестбруке, в том же домишке, где она жила, когда тебе было двенадцать лет. Почему у нее нет виллы, графиня?

— Моя мать имела все — поездки, одежду... И ради меня она палец о палец не ударила...

— Но она живет в лачуге, — не унималась Холли. — Как и твои брат с женой. Джои работает в переплетной мастерской, Лив. Почему? Не потому ли, что ты никогда не предлагала им свою помощь?

— С какой стати я должна это делать? — взорвалась Оливия. Она развернулась и, громко топая, взлетела на палубу, чтобы закрыться в своей каюте.

— Слушай, мы все устали, — начала Трейси. — Родители Ливи действительно никогда и ничего для нее не делали.

— Может, она всегда была такой.

— Нет, ты не знаешь. Ее семья — это стая волков, к тому же не особенно добрых.

— А моя мать отвешивала мне пощечины, если я жевала с открытым ртом. Твои родители чаще бывали пьяными, чем трезвыми. Но мы себя так не ведем. Нет, Трейси, я от нее устала. Я ничего ей не должна.

— Пожалуйста...

— Нет! Послушай, Трейс. Помнишь, какой крутой, отчаянной и бесподобной казалась нам Оливия, когда мы были подростками? Ей было на все наплевать, а мы, дурехи, были покорены этим ее отношением ко всему. Она была готова на все, что угодно. Вот почему она была королевой из королев, предводительницей нашей шайки. Мы были всего лишь ее придворными дамами, ее служанками, мелкими сошками.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Честно говоря, я думаю, что Оливия — социопат.

— Холли! — Трейси потеряла дар речи и в изумлении уставилась на подругу. Было что-то странное и непристойное в том, как... радостно Холли поделилась своим выводом о близкой подруге. Но именно так это и выглядело, как будто она долгое время повсюду носила с собой какой-то предмет и вот наконец-то поняла, для чего он предназначен.

— Нет, выслушай меня. Я медсестра, Трейс. Большинство социопатов живут, ничем не выделяясь из толпы. Они не превращаются в серийных убийц и даже не травят кошек своих соседей. Им просто на все наплевать. В этом разница между нами и Оливией. Ей не было дела ни до кого, кроме себя самой, и тогда, и сейчас. Социопаты обаятельны и привлекательны. Это потому, что они умеют определять, в чем нуждаются люди. У них что-то вроде инстинкта на этот счет. — Трейси взглянула мельком на Кэмми, которая увлеченно слушала. — И они дают окружающим то, в чем те нуждаются, лишь бы люди лебезили перед ними и выполняли их желания. Но одно дело, когда ты отбившаяся от рук девчонка и тебе нужен парень с липовым удостоверением, чтобы он мог покупать тебе пиво. Совсем другое дело, когда ты взрослая женщина и предполагается, что у тебя есть совесть. Оливии нет дела до того, выберемся ли мы все отсюда живыми. Главное, чтобы выжила она. Ей на нас наплевать.

— На самом деле ты так не думаешь, — медленно произнесла Трейси, ошеломленная словами Холли. — Ты просто злишься.

— Нет, я на самом деле так думаю. — Раздался шорох, это Холли запустила руку в свою жесткую шевелюру. — Я так думаю.

— Что ж, — задумчиво сказала Трейси, — даже если то, что ты говоришь, правда, все равно ей придется помогать нам. Иначе ей очень не повезет — так же, как и остальным.

— Вероятно, — загадочно пробормотала Холли.

— Хватит,— вмешалась Кэмми,— у меня уже мурашки ползут по коже. Нам всей этой жути хватит до конца жизни. Давайте поговорим о практических вещах. Тетя Холли, тот ящик, который вы взломали, был водонепроницаемым. Помнится, в нем лежали все наши батарейки. Вы его вскрыли, и теперь он уже не водонепроницаемый. Вдруг яхта перевернется или что-нибудь в этом роде?

Холли пожала плечами и произнесла:

— Тогда нам будет все равно, намокнут батарейки или нет. Я права?

Трейси долго молчала. Затем тихо спросила:

— Тебе на самом деле не большая кровать была нужна, да, Холс? — Холли молчала. — Во всяком случае, дело было не только в этом? Ты просто хотела контролировать ситуацию, учитывая содержимое ящика? — Холли не отвечала. — Холли?

Они услышали, как она встала и неуверенным шагом направилась к выходу. Затем скрипнула дверь ее каюты и раздался легкий щелчок. Холли заперлась изнутри.

ДЕНЬ ПЯТНАДЦАТЫЙ

Из сорванной со стен каюты Мишеля деревянной обшивки Кэмми и Трейси изготовили еще один щит и прибили его на крыше. На этот раз у них ушло вдвое больше гвоздей, чем в предыдущий. Пока они работали, высоко в небе, прямо над ними, прожужжал небольшой самолет, но ни одна из них даже не подняла голову. Мысли Кэмми разбегались. Книги Мишеля, его рубашки, фотография, на которой он был запечатлен во время обеда с матерью в открытом ресторане, висящие на крючке солнцезащитные очки — все это по-прежнему терзало ее сердце. Она взяла очки и надела их. Они были огромными, но каким-то образом успокаивали. В них она чувствовала себя в безопасности, как будто Мишель был где-то рядом.

К моменту, когда работа была закончена, обе чувствовали нестерпимый голод. Отсчитав себе по дюжине орехов вместо положенных шести, они запили их водой и перевели дух.

— Отвяжемся на полную, мам,— прокомментировала Кэмми.

— Да уж. Не знаю, под каким номером числится грех обжорства, но я бы сейчас отдала коренной зуб за большущую, хорошо прожаренную отбивную...

— Картофель, запеченный со сметаной и луком...

— Лимонад и гору этих ужасных невыпеченных рулетиков, которые Тед лопает прямо из коробки...

— Я соскучилась за Тедом. Ты не забыла, он и сливочное масло ест. И сливочный сыр, как будто это йогурт.

— Я больше не могу говорить о еде, — пробормотала Трейси. — Это похоже на мягкое порно. — Неожиданно для самих себя они расхохотались. — Кроме того, мне пора к штурвалу. — И тут они скорее услышали, чем увидели, приближающуюся Холли. Топ — шарк, топ — шарк.

— Привет, Холе, — бодро произнесла Трейси. Вчера вечером, изучая перед зеркалом в ванной собственную физиономию, она была шокирована видом своей нижней губы, которая покрылась коркой и распухла. Трейси даже не заметила, когда она лопнула, а затем зарубцевалась. Кроме того, Трейси была поражена, увидев свой нос, который стал похож на сырую отбивную. Если ей не изменяет память, она все это время исправно пользовалась кремом. Или нет? Трейси не могла бы уверенно сказать, так ли это, и неожиданно испугалась. События даже целые промежутки времени начали ускользать из памяти. Но Холли... Осунувшаяся и обессиленная, она походила на привидение.

— Я принесу одеяло, чтобы тебе было удобнее сидеть. Тут есть одеяло, оно даже, кажется, относительно сухое, — вскочив, сказала Трейси.

— Понимаешь, я не могла там больше находиться, — отчужденно произнесла Холли, как будто продолжая спать, и разговаривая с кем-то невидимым.

— Конечно, дорогая, — откликнулась Трейси.

— Нет, не могла. Мне снился сон. Я думала, что мне снится сон. Потому что случилось что-то очень странное. Я зашла в каюту Оливии за книгой... Правильно, за книгой. Оливия была в ванной... И вот что я нашла. — Холли протянула им пригоршню аккуратно сложенных оберток и пакетик с чем-то, напоминающим конфеты. — Ее матрац съехал, и из-под него что-то выпало, — продолжала Холли. — Ну я и подняла, чтобы посмотреть. Кэмми, малышка, пойди порули одну минутку. Я не хочу, чтобы ты слушала это. Пойди, пожалуйста, к штурвалу. И пришли сюда Оливию. — В пристальном взгляде Холли чудилось что-то беспощадное, и Кэмми стремительно бросилась к лестнице.

Через несколько секунд Оливия не спеша направилась к ним, уступив место у штурвала Кэмми.

— Я думала, от грохота, который вы устроили на крыше, у меня расколется голова, — поджав губы, заявила она.

— Когда мы прибивали щит, над нами пролетел еще один самолет, Ливи, — сказала Кэмми, проходя мимо нее. — Может, здесь поблизости есть аэропорт. Это уже второй раз за два дня.

— Хорошо, если это так, дорогая, — ответила Оливия, проводив взглядом Кэмми.

— Итак, Оливия, — продолжила Холли. Она была оживлена, чего за последние несколько дней с ней не случалось. — Расскажи-ка мне... Нет, расскажи мне и Трейси, что это такое?

— Видимо, это принадлежало Мишелю. Он держал их в пластмассовой коробке в ящике, встроенном в его койку.

— И что же это такое? — В глазах Холли загорелся огонь.

— Наверное, это... энергетические плитки.

— В точку, Лив! Отлично! Это действительно энергетические плитки. В них полно витаминов и калорий. Они предназначены для людей, которые расходуют... — Она замолчала, чтобы перевести дыхание, и Трейси услышала легкий хрип в груди подруги. — Они расходуют горы калорий, нагружаясь физически, например, бегая марафоны. Или для стариков, которые не получают достаточного питания. Или для людей, которые голодают, потому что их еда испортилась или ее выбросили какие-то ублюдки, напавшие на их судно. Эти люди пытаются выжить, экономя оставшиеся в их распоряжении крохи.

— И что же? — поинтересовалась Оливия, не отрывая глаз от горизонта.

— В коробке было двадцать четыре батончика. Я нашла не только коробку, но и аккуратно сложенные под матрацем обертки, кроме вот этих последних шести. И я подумала, что должна показать их тебе и Трейси.

— Ведь ты не съела их, Ливи! — взмолилась Трейси.

— Пожалуй, несколько штук.

— Пожалуй, около восемнадцати, — добавила Холли.

— Ленни и Мишель тоже могли их есть.

— Даже если так? У нас уже несколько дней практически нет еды. Я знаю, что, кроме меня, никто не болен. И причина моей болезни не в недостатке пищи. Но как насчет Кэмми и Трейси? Они подбирали стекла и качали вручную насос в трюме, шили паруса и открывали банки. Они делали много всего другого, что может делать человек, для спасения всех нас. Как ты думаешь, им, наверное, не помешал бы энергетический батончик?

— Я абсолютно уверена, что ни тебе, ни Трейси эти батончики не нужны. Вы обе прекрасно можете жить за счет... накопленного...

— Не оскорбляй меня, сука. Отвечай на вопрос.

— Я маленькая. У меня нет юношеских резервов энергии, как у Кэмми. Мне казалось, что, если от меня требуется помощь, я нуждаюсь в дополнительном питании.

— И все же никакой помощи от тебя мы так и не увидели. Ни хрена, только несколько жалких пилюль.

— Скажи мне, — умоляла Трейси, — ты же не могла просто найти эти плитки и решить, что это будет твоим личным источником калорий?

— Я не хотела отнимать что-нибудь у остальных! И я просто не могла есть эту жареную рыбу и хлеб с маслом, которыми ты и Холли запихивались первые несколько дней. Я устроена по-другому.

— Как ты устроена? — тихо спросила Холли. — К примеру, что тебе вручил волшебник вместо сердца? Ты, по крайней мере, могла бы чувствовать какую-то ответственность в отношении девочки, в отношении Кэмми...

— Заткнись, Холли! — взвизгнула Оливия.

— Нет, графиня, сами вы заткнитесь. Мы все прислуживали тебе в школе, но это уже чересчур даже для тебя! Я должна бы сейчас поступить по отношению к тебе так же, как и к тому несчастному мальчику.

— Да уж, ты у нас героиня! — В голосе Оливии прозвучала неприкрытая насмешка.

— Мы почти стоим на месте, — сообщила Кэмми, сбегая по лестнице с мостика. — Что тут за крики?

— Смотри.— Холли протянула ей пригоршню оберток и конфет.

— Ты нашла энергетические плитки? Тетя Холли! Ты самая лучшая! Как ты... — Кэмми внезапно осеклась. — Что тут опять произошло? Я думала, мы вроде бы договорились больше не ссориться.

— Я не нашла их. Оливия, contessa, спрятала их у себя под матрацем. Вот почему она так хорошо выглядит, Кэмми. Ей не нужно пытаться выжить, съедая по ложке хлопьев и орехов в день. Все это время она питалась вот этим.

— Нет! — Кэмми покачала головой. — Не может быть...

— Я сказала им. Я не могу есть это... жареное дерьмо или консервированную жижу. Я бы уже умерла. У меня совсем нет жировой ткани...

— Блин! И в самом деле! Ее же всю отсосали! — вспылила Кэмми.

— Я всегда была худенькой, — заявила Оливия. — Как и ты. Или ты хотела, чтобы я совсем сдала, как Холли?

— Значит, ты ожидала этого от меня, — отпарировала Кэмми. — Мне девятнадцать лет. Я даже еще ни разу не влюблялась. У меня не было настоящей работы, и я никуда не ездила, кроме как... сюда. К черту! Ты была везде! Твоих денег, секса и пластической хирургии кому угодно хватит на десять жизней!

— Кэмми, должно быть, очень неприятно, когда завидуешь человеку, который старше тебя в два раза, — одернула девушку Оливия. В ее голосе было столько желчи, что она, казалось, брызгала, как раскаленное масло на сковородке.

— Я не завидую тебе! Мне жаль тебя! Твое отчаяние так очевидно! Если ты думаешь, что вся твоя пластика незаметна, ты глубоко ошибаешься. Ты выглядишь, словно кто-то стянул всю твою кожу на затылке резинкой и отрезал лишнее!

— Камилла, я сделала легкую пластику в достаточно молодом возрасте, чтобы избежать необходимости принимать кардинальные меры, когда я стану постарше. Это очень важно — заботиться о своей внешности, Кэмми. У тебя хорошие гены, так что тебе будет проще. Тебе повезло. Когда ты станешь старше, ты не будешь выглядеть, как твоя мать сейчас — вся в веснушках и морщинах...

— Господи, Оливия, о чем это ты? — изумленно спросила Трейси. — Почему ты именно сейчас решила обсудить относительные преимущества хирургической подтяжки лица?

— Она обвинила меня...

— Ты говорила, что моя мать — самый лучший человек из всех, кого ты знаешь! — перебила ее Кэмми.

— Так и есть. Но быть доброй и красивой — это не одно и то же. Добрыми всегда пользуются все кому не лень. Всю жизнь находились люди, которые с удовольствием садились Трейси на голову. Она уверена, что все дело в ее доброте. Она права. Но добро не всегда побеждает. Конечно, если бы твой отец заполучил меня, так бы и произошло, но мне одного раза хватило...

— Что? — опешив, спросила Трейси и уставилась на Оливию.

— О Джиме. Вернее, о нас с Джимом.

— О вас с Джимом?..

— Ну да. Речь идет о маленьком тайном свидании, которое, уверяю тебя, совершенно ничего для меня не значило. Ты тогда скакала с мячом по баскетбольной площадке...

— Ты спала с Джимом?

— Неужели ты об этом не знала? А если нет, какое это имеет значение? Мы тогда договорились ничего тебе не говорить. Вы уже были обручены.

— Ты лжешь, Оливия.

— Хорошо, я лгу. Я бы лгала, сказав, что Дейва там не было, что он не ожидал с нетерпением своей очереди. Хотя Крис показался мне несколько неопытным.

— Ты лжешь! — закричала Кэмми. — Тебе удалось соблазнить только какого-то старикашку, за которого ты вышла ради денег.

— Франко был хорошим человеком. Но в Европе молодой жене позволяются определенные вольности, Кэмми. Уверяю тебя, моя жизнь была полноценной во всех отношениях. Я была ею вполне довольна. И я намерена продолжать в том же духе.

— Ты продемонстрировала это на Сент-Томасе!

— Вот именно, потому что существуют вещи более притягательные, чем молодость, дорогая. Я знаю, как доставить мужчине радость...

— Ты не спала с Джимом, — произнесла Трейси дрогнувшим голосом. Она бы расплакалась, если бы у нее еще оставались слезы.

— Тебе, я думаю, лучше спросить у него. Это случилось, когда мы были на втором курсе, как раз перед тем, как я уехала в Италию, где встретилась с Марио. Боюсь, все зашло слишком далеко, но ведь тебя это не огорчает, не правда ли, Трейси?

— Что с тобой? — спросила Трейси.

— Мы говорили о краже еды, — вмешалась Холли. — Незачем заходить так далеко. Ситуация и без того безобразная.

— Просто мне все это слишком надоело! Вы обе ведете себя так, как будто женщина, у которой есть хоть капля женственности, больна какой-то неизлечимой болезнью. Вы ведете себя, как мужественные пожарные, демонстрирующие силу и героизм, и обращаетесь со мной, словно я полное ничтожество. Я устала слушать нотации Холли о том, что я не выполняю свои обязанности, в то время как все ее усилия сводились к приготовлению какой-то гадости, а потом она просто валялась в постели. Моя кожа обгорела на солнце, и единственное, о чем я мечтаю, это помыться и оказаться наконец дома. Я вообще не хотела ехать в этот чертов...

— Тогда тебе не следовало сюда приезжать. Ты только всех обижаешь! За всю свою жизнь ты, наверное, не сделала ничего хорошего ни для одного человека. Ты только присылала мне шмотки, и то, скореевсего, потому что была слишком занята, трахаясь направо и налево и не имея времени и желания растить собственных детей! — взорвалась Кэмми.

— Я приняла сознательное решение не иметь детей. Я видела, что в основном они оказываются неблагодарными и жестокосердными. И опыт только подтвердил мое первоначальное мнение. Но, забеременев от Марио, я все еще была маленькой католичкой, готовой на самопожертвование, и поэтому решила отдать своего ребенка в хорошую католическую семью. Я как раз знала одну такую.

Повисло молчание, которое, казалось, никогда не закончится. Все затаили дыхание. Трейси молилась, чтобы время обратилось вспять. Но этого не произошло. Она потянулась и взяла за руку Холли, крепкие пальцы которой переплелись с ее собственными пальцами, и на каком-то подсознательном уровне это принесло ей мгновенное утешение. Взглянув на Холли, она увидела, как та кивнула ей, будто говоря: «Спокойно. Держись. Все в порядке». Глаза Холли метались от Кэмми к Оливии и обратно. Трейси отвернулась, уставившись на бесконечную и однообразную поверхность океана. Казалось, бирюзовые гребешки волн с издевкой подмигивают ей.

— Ты моя мать?— наконец спросила Кэмми, выдохнув эти слова, будто она задерживала дыхание, погрузившись под воду. — Ты... ты — моя настоящая мать?

— А ты не догадывалась? — усмехнулась Оливия. — Вероятно, ты не отличаешься утонченностью восприятия. Зато красавица. К тому же мозговитая и талантливая.

Кэмми в упор посмотрела на Трейси.

— Ты давным-давно должна была рассказать мне об этом. Я столько раз у тебя спрашивала, но ты так ничего и не сказала...

— Она заставила меня поклясться. Это было ее условие. — Трейси выглядела совершенно несчастной.

— И ты послушала ее, решив держать меня в неведении. Я подозревала, мам. Тебе об этом известно? Я думала об этом. Я только не могла в это поверить. Итак, Оливия, означает ли это, что отныне я — юная графиня Монтефалько? Положено ли мне большое наследство и машина? Мне, к слову, нравится «Альфа-Ромео»...

— Боюсь, что нет, дорогая. Когда я отдала тебя, твоей матерью стала учительница физкультуры, а твоим отцом — человек, который проектирует фабрики и другие строительные объекты. Юридически ты Кайл. Кэмми Кайл. Звучит, как кличка.

Она потянулась к бутылке с красным вином и принялась ее откупоривать. Рука Холли, быстрая, как змея, выхватила у нее бутылку. Оливия пожала плечами.

— Не то чтобы я не жалела об этом решении. Тебе определенно... было бы лучше со мной. Но когда мне было двадцать лет, я не знала, что меня ожидает. К тому же мы думали, что Трейси никогда не сможет иметь детей из-за аборта.

— Какого аборта, мам?

— Это была внематочная беременность, Кэмми. Мы с папой как раз собирались пожениться, но я потеряла этого ребенка.

— Как видишь, — продолжала Оливия, — с моей стороны было бы верхом жестокости изменить своему слову. Но затем на свет появился старина Тедди! Не правда ли, они с мамой похожи как две капли воды? И не потому ли (всякое ведь может быть) вы с Трейси не ладите?

Кэмми переводила взгляд с одной женщины на другую.

— Я не думала, что это имеет какое-нибудь значение.

— Потому что это действительно не имеет значения, Кэмми! — воскликнула Трейси. — Я клала компрессы тебе на лоб, когда у тебя была высокая температура. Именно я научила тебя ходить и читать. Папа заметил, что у тебя талант к математике. Тед обожает тебя. Ты знаешь, что...

— Но я совсем не тот человек, которым себя считала...

— Ты же знала, что мы тебя удочерили, — взмолилась Трейси. — И ты понимала, что именно по этой причине мы любили тебя еще сильнее.

— Я не знала, что я дочь главной городской шлюхи, — с горечью сказала Кэмми. — Должно быть, ты переживала, не проснутся ли во мне ее гены, мама. Вот почему ты так обо мне беспокоилась.

— Кэмми, пожалуйста... Я беспокоюсь о тебе, потому что ты мой ребенок. — Трейси совсем потеряла самообладание, ее трясло. — Ты — моя душа.

Кэмми поднялась по лестнице, вошла в свою каюту и закрыла дверь. Трейси бросилась за ней и подергала ручку. Дверь была заперта.

— Что с тобой? Зачем ты причиняешь столько боли нам обеим? — наклонившись над лестницей, закричала Трейси, зло глядя на Оливию.

— Я хотела подарить ей надежду. Я хотела сообщить ей, что с возрастом необязательно превращаться в швабру, обвязанную посередине подушкой.

— Ты ненавидишь меня,— вдруг осенило Трейси.— Ты ненавидишь меня. Я знала, что у тебя было паршивое детство. Но остальная твоя жизнь... Она, по всей вероятности, тоже была отвратительной... Я чувствую себя так же, как и Кэмми, Оливия. Мне жаль тебя. Ты не сможешь отобрать у меня дочь. Слишком поздно. Ты сама слышала, что она сказала. Самое большее, на что ты можешь рассчитывать, так это презрение Кэмми к самой себе. В течение нескольких недель или даже месяцев девочка будет совершенно незаслуженно пренебрегать собой. Ты получаешь удовольствие, когда делаешь гадости. Когда мы были детьми, нас это забавляло. Нам казалось, что это всего лишь шутки, хотя и не очень безобидные. Тебе нравилось демонстрировать презрение к другим девчонкам. Ты упивалась, видя, как они переживают. Ты получала удовольствие, заставляя одноклассниц чувствовать свою неполноценность, хотя на самом деле они были ничем не хуже нас, Оливия. Сисси Хьюлетт была классной девчонкой. Мэри Браунелл была интересной и умной, намного умнее любой из нас. Даже Пегги Оджевски выглядела довольно привлекательной. Но ты выбрала нас. Почему именно нас? Почему меня? Холли?..

Оливия ощетинилась, как терьер, и зашипела:

— Я скажу тебе, почему. Холли умела браниться. Меня это забавляло. С ней все хотели дружить, ведь она — заводила, своя в доску. Я хотела, чтобы она была со мной, а не со своими тупорылыми друзьями. Я хотела общаться с мальчиками. Чтобы подружиться с Дженис, которая была умопомрачительно красива и за которой хвостом ходили мальчишки, мне пришлось принять и тебя. Ваши родители не позволили бы вас разлучить. Узнав тебя получше, я стала уважать тебя за храбрость и преданность. Ты всегда согласна была на что угодно, лишь бы заслужить мое одобрение. Если необходимо было что-то украсть или перевернуть, это делала ты, чтобы я не лишила тебя членства в четверке «крестных матерей». Все хотят иметь рабов, Трейси. Я никогда не думала, что и в самом деле буду владеть ими, хотя позже так и произошло. Но тогда мы были всего лишь старшеклассницами...

— Тебе хочется, чтобы я возненавидела тебя, да, Лив? Ничего не выйдет. Каждый раз, когда я смотрю на тебя, я вижу черты, напоминающие мне самое дорогое для меня существо, не считая Теда и Джима. Тебе этого никогда не понять. Когда-нибудь ты станешь одинокой старой женщиной, Оливия. У Джои есть дети. У твоей матери есть Джои, ее внуки и воспоминания об этом ублюдке Сэле, твоем отце. А кто скрасит твою старость? Какой-нибудь парнишка вроде Мишеля, которому ты будешь платить за удовольствие, находясь в его компании? Я ни за что не променяла бы свою задницу четырнадцатого размера на твою жизнь шестого размера, Оливия. Оставь ее при себе.

Оливия развернулась, чтобы уйти, но Трейси перегородила ей дорогу. Луна скрылась за облаком. Когда она выглянула опять, на застывшем лице Трейси не было никаких эмоций.

— Отправляйся к штурвалу. Если ты не пойдешь по-хорошему, я тебя ударю и все равно заставлю управлять судном.

ДЕНЬ ШЕСТНАДЦАТЫЙ

— Ты позвонишь мне, как только доберешься туда? — в сотый раз спросил Дейв.

— Дэвид! Я позвоню, когда позвоню. Я позвоню тебе, если у меня будет что рассказать! — ответила Дженис.

— Трейси тоже так говорила.

— Дорогой, в морозилке есть запеканки, которые может разогреть любой, умеющий пользоваться духовкой. На всякий случай я приготовила пять штук. Но даже если вы пять вечеров подряд будете есть пиццу, мне до этого нет дела. Не переживай. Не работай слишком много. Не переутомляйся.

— Они сказали, что от тебя все равно ничего не зависит.

— Но я не могу сидеть сложа руки, Дейв! Мы с Трейси выросли вместе, мы с ней всегда были не как двоюродные сестры, а...

— Знаю, как родные. И я присмотрю за Джимом. У него совсем крыша едет.

— Ну, мы все обсудили и сошлись на том, что перенести отсутствие обоих родителей и сестры в придачу будет выше сил Теда. Я должна ехать, Дейв. У меня нет выбора. А вдруг с ними действительно что-то произошло, а я буду сидеть, ничего не делая, в то время как могла бы помочь?

— Ты ничего не забыла?

— Эта капитанша сказала, что мне понадобятся только джинсы, шорты и пиджак. Ну и купальник. Как будто я собираюсь купаться!

— Она отправляется на поиски, несмотря на то что их разыскивает береговая охрана на катерах и вертолетах?

— Ленни, хозяин пропавшей яхты, был ее другом. У них там, по-видимому, все очень близки друг другу. Вообще-то, она собиралась плыть в Хэмптонс, но вместо этого решила помочь искать Ленни.

— Так пусть она и ее партнер сами их ищут. Ты даже подниматься на борт не должна. Ты обещаешь?

— Дейв, я успела закончить сумочку Трейси. Я сбегаю за ней наверх, а потом мне надо мчаться в аэропорт. Когда я увижу Трейси, то сразу же вручу подарок, который приготовила ей на день рождения. К тому же эта мелочь придаст мне уверенности в том, что я действительно ее увижу. Эмма заедет за мной с минуты на минуту. Пожелай мне удачи.

Дейв прижал жену к себе и поцеловал ее улыбающийся рот.

Дженис побежала наверх и бережно уложила маленькую вечернюю сумочку, которую она закончила лишь накануне вечером, в свою дорожную сумку. Эмма уже сигналила перед домом. Они с Дэвидом опять поцеловались, и Дженис забросила на плечо ремень сумки.

Двенадцать часов спустя она поднялась на борт яхты «Биг Спендер». Вместе с Шэрон Глиман и Реджинальдом Блэком она пообещала Мехерио Амато и маленькому Энтони, что они найдут папу. Затем яхта отошла от пристани Сент-Томаса.


Трейси подняла свой самодельный парус и торжествующе улыбнулась. Когда он наполнился воздухом, ее первым желанием было позвать Кэмми. Но Кэмми выходила из каюты только для того, чтобы выпить свою порцию воды и съесть несколько ложек хлопьев. Вечером она открыла дверь, чтобы мать могла войти. Когда Трейси заглянула к ней, она спала или делала вид, что спит. Воздух в каюте буквально вибрировал от напряжения и безмолвной враждебности. Трейси пришлось позаботиться о том, чтобы Холли съела хоть что-нибудь, но та лишь глотнула воды, в которую Трейси обмакнула пакетик чая и добавила немного сахара и меда. Нервы Трейси были натянуты, как струна. Впервые в жизни ей показалось, что она может не выдержать, сорваться. И все же необходимость работать и крайняя усталость заглушали грызущее ее чувство тревоги. Время от времени она забывала, что ее семья дала трещину, которая будет углубляться и расширяться, пока не превратится в овраг. Кэмми начнет все больше избегать их с мужем, предпочитая одиночество обществу родителей. Это разобьет сердце Джима.

И все это только в том случае, если они выживут.

Она не сказала Оливии ни слова. Нет смысла. Но Оливия знала, на какие болевые точки давить, и ей это очень хорошо удавалось.

После окончания последней вахты Ливи закрылась в своей каюте и больше из нее не выходила. Холли едва могла говорить. Кэмми уединилась. Трейси осталась наедине со своими мыслями, которые ей так и не удалось выбросить из головы. Действительно ли Тед ближе ей, потому что он был плоть от плоти ее и Джима? Конечно нет. Скорее наоборот, Кэмми всегда была любимым ребенком, чудом, в которое она иногда с трудом верила, ибо воспринимала ее как вечно ускользающего эльфа, случайно залетевшего в их дом. Постоянно хорошее настроение Теда Трейси воспринимала как должное. Сожалела ли она о том, что кто-то другой, не она, подарил жизнь Кэмми? Разумеется. Но именно Кэмми, а не какому-либо иному ребенку. Собиралась ли она когда-нибудь рассказать Кэмми обо всем? Да, она планировала этот разговор нынешним летом, вот этим самым летом, когда девочке исполнилось девятнадцать. Но тут умер Франко, Оливия сообщила о своем решении вернуться в Америку, и Трейси проявила слабость. Она испугалась, испугалась сходства между ними, которое теперь, когда Кэмми превратилась в женщину, стало слишком очевидным. Чего именно она боялась? Оливия была шикарной и загадочной. Трейси была... простушкой и, как любая мать для своего ребенка, неинтересной. Боялась ли она того, что Кэмми захочет, чтобы Оливия стала для нее больше чем крестной? Или она откладывала запланированный разговор, который, по ее мнению, должен был быть интимным и доверительным, поскольку опасалась взрыва, вызванного нестабильным настроением и возрастом Кэмми? Трейси не выносила конфликтов, черт побери! Джиму это было хорошо известно. Она всегда соглашалась на все идеи Джима.

Но что сделано, то сделано. Трейси внутренне встряхнулась, пытаясь перенести все свое внимание на паруса. Когда яхта начала набирать ход, поднялось и ее настроение.

Любое движение было лучше этого бесконечного медленного дрейфования. Несмотря на показания компаса, свидетельствующие о том, что они долго плыли в направлении, противоположном тому, в котором им следовало двигаться, теперь яхта начала наверстывать упущенное. Время от времени в поле зрения Трейси попадали какие-то сучки и ветки, торчащие прямо из воды. Она чувствовала себя Ноем. Может быть, она скоро увидит землю или какой-нибудь корабль? Может, им удастся найти безымянный остров, причалить к нему и порыбачить? Трейси где-то читала, что иногда рыба играет под днищем судна, если это судно неподвижно. Они могли бы развести костер и приготовить свой улов.

Кожа у нее на лбу так шелушилась, что никакое количество лосьона было не в состоянии привести ее в порядок. Нос вызывал серьезные опасения относительно того, что ей придется делать пересадку кожи. Совершенно неузнаваемый, он сейчас напоминал нос клоуна. Несмотря на то что она постоянно наносила на лицо толстый слой геля, он все равно болел настолько, что Трейси даже чихнуть не могла. За руками она никогда особо не ухаживала, но теперь ладони все время кровоточили, хотя она смазывала трещины жиром, который выскребала из обнаруженной в кухне банки. Ее волосы от соленой воды и ветра сбились в сплошную массу, и она даже не пыталась их расчесать. Все шляпы либо размокли от воды, либо их разорвал в клочья ветер. Сохранилась лишь одна. Это была соломенная шляпа Оливии, которую Трейси надевала и туго завязывала под подбородком каждый раз, выходя на палубу. Солнцезащитные очки Трейси не снимала, но все равно ее глаза болели, время от времени все виделось словно в тумане и казалось расплывчатым. В один глаз что-то попало, и теперь, куда бы она ни посмотрела, перед ней плясала какая-то запятая. Когда Трейси вставала с кровати, у нее кружилась голова; язык распух, а кожа на руках обвисла. Долго занимаясь спортом, она знала, что эти симптомы означают обезвоживание.

В обычной жизни Трейси часто выпивала по полгаллона воды в день. Оливия и Кэмми не так остро ощущали последствия рациона в четыре унции. В случае с Кэмми это, возможно, объяснялось молодостью. Но Трейси знала, что должна экономить силы. Никого ни к чему не принуждая, она каждые четыре или пять часов решительно отходила от штурвала, и ее место занимали Кэмми или Оливия. Хотя Трейси очень хотелось восстановить контакт с дочерью, она усилием воли останавливала себя. Кэмми должна осознать и принять факт своего биологического происхождения. То, как уродливо и безжалостно был сорван покров с хрупкой и ревниво оберегаемой тайны, вполне соответствовало духу этого кошмарного плавания. Трейси надеялась — быть может, совершенно безосновательно — что через какое-то время, когда им уже ничто не будет угрожать, они смогут проанализировать все выпавшие на их долю испытания.

Кэмми продемонстрировала больше эмоциональной зрелости, чем ожидала Трейси. Но у нее никогда прежде не возникало необходимости проявить себя с этой стороны, поэтому Трейси оставалось только молиться и надеяться. Как мать, она не могла повлиять ни на упрямство Кэмми, ни на ее вполне естественную отчужденность. Мир, привычный Кэмми, вдруг резко изменился. Должно пройти некоторое время, прежде чем она поймет: эти перемены не оказали никакого воздействия на глубинную сущность ее личности. Трейси попыталась представить себе, как бы отреагировала она сама, получив подобную информацию. Стремясь быть объективной, Трейси вынуждена была признать, что, хотя ее поведение и не отличалось агрессивностью, тем не менее она наверняка создала бы внутри себя некоторое пространство, чтобы укрыться в нем, как это сделала Кэмми.

Трейси винила во всем не своего ребенка, а Оливию.

Она старалась не думать, что ее ждет через час и что принесет ей новый порыв ветра. Никогда еще она так остро не ощущала одиночество, напоминая самой себе последний глоток воздуха в безвоздушном мире. Одна из ее подруг... если быть до конца честной, наверное, умирает. Что касается другой подруги, то дружба с ней, скрепленная ранее уникальными узами, уже умерла. Отношения с ее ребенком подключены к аппарату искусственного жизнеобеспечения. Нет никакой гарантии, что их обнаружат, прежде чем... прежде чем станет слишком поздно. И энергетические батончики, которые она сжимает в руке. Три крохотных кусочка сегодня на рассвете она скормила Холли вместе с утренней порцией воды. Оставшуюся часть батончика съела сама.

Еще два батончика предназначены для Кэмми.

Кэмми должна выжить.

ДЕНЬ СЕМНАДЦАТЫЙ

— Что это было? — воскликнула Кэмми.

Трейси пошевелилась, но не нашла в себе сил ответить.

— Мам, я что-то почувствовала, как будто на «Опус» накатилась большая волна.

— Тогда поднимись и посмотри. Поднимись на мостик.

— Оливия наверху?

— Нет.

— Там никого нет?

— Нет.

— Тогда... что ты делаешь здесь? — Кэмми удивленно смотрела на мать.

— Я умираю. Я не спала... уже много времени. Поэтому заткнись и дай мне поспать.

— Мы идем под парусом. Мы можем в любой момент на что-нибудь напороться.

— Я слишком устала. Оставь меня в покое, — пробормотала Трейси.

— Вставай, мама. Я действительно что-то почувствовала.

Трейси скатилась с нижней койки и выбралась наверх,

Кэмми последовала за ней.

Не веря своим глазам, они смотрели на огромную волну, поднятую прошедшим мимо них сухогрузом — этой горой, двигающейся со скоростью реки.

— Кэмми, ракетницу! Скорее! — скомандовала Трейси. — Он нас уже не раздавит. До него, наверное, ярдов двести. Но, может быть, у них кто-нибудь несет вахту на корме. Давай сюда радио!

Кэмми запускала в воздух ракету за ракетой, пока у нее не осталась только одна упаковка из шести ракет. Трейси встряхнула радиоприемник, который упорно отказывался оживать, и завопила:

— Это яхта «Опус»! Мэйдэй! Мэйдэй!.. Батарейки сели, Кэмми!

Кэмми помчалась за новой упаковкой. При свете аккумуляторного фонаря они вытряхнули из приемника старые ба-тарейки и вставили свежие.

— Это яхта «Опус»! Мэйдэй! Мэйдэй!.. Вы слышите нас?

После бесконечной паузы из приемника донеслись гортанные звуки.

— Английский! — заверещала Трейси. — Anglais! Nous etes Opus! Vir sind der Opus[80] !Кэмми, это немецкий? Он говорит по-немецки? — Тот же голос, только тише, похоже, диктовал какие-то цифры, координаты.

— Дай его мне. — Кэмми вырвала у нее приемник. — Мэйдэй! Мэйдэй! Ведь это все понимают. Почему он не реагирует?

— Бога ради, Кэмми, ты думаешь, что произнесла это лучше меня? Мы их слышим, а они нас — нет! — воскликнула Трейси. — Понятия не имею, почему не срабатывает связь. Мы должны быть на одной частоте!

— Ты права, но я не могу с этим смириться! — яростно вскрикнула Кэмми и разразилась сухими рыданиями без слез. — Я бы вдребезги разнесла эту долбаную штуковину, но у нас, кроме этой хрени, больше ни фига нет!

Вдвоем они смотрели вслед удаляющимся и уменьшающимся огням сухогруза. Наконец корабль исчез, как будто скрылся за краем земли. Кэмми подняла голову и посмотрела на мостик.

— Мам, — медленно произнесла она, — мы по-прежнему идем под парусом, но у штурвала никого нет... а мы ведь находимся в судоходной зоне.

Трейси взлетела по скользкой лестнице наверх.

— Оливия! — окликнула она. — Оливия!

— Я стану к штурвалу, — сказала Кэмми, — мне это вполне по силам. А ты найди ее.

— Оливия! — заорала Трейси, колотя по двери каюты. — Выходи, нас снимают на сухогруз. Все закончилось!

Оливия распахнула дверь, и Трейси схватила ее за руку.

— Ты предоставила мне право управлять яхтой, пока я не заснула, стоя у штурвала, и мы чуть было не врезались в океанский лайнер. Теперь я тебя не отпущу. У нас еще есть патроны для винтовки.

— Оставь меня в покое, Трейси.

— Нет. Ты поможешь спасти жизнь своей биологической дочери, Оливия. Ты поможешь спасти мою жизнь. Кроме меня, у тебя никогда не было друзей.

— Я не собираюсь ради тебя часами сидеть и пялиться в никуда. Если ты твердо решила уморить меня голодом, я буду сидеть здесь и экономить остатки своей энергии. Можешь не сомневаться в том, что я выживу. Там, где я нашла то, что вы у меня отобрали, есть еще. Но я не дам тебе ни кусочка и не покажу, где это спрятано, а сама ты никогда ничего не найдешь. — Она победоносно улыбнулась.

— Неужели ты не нуждаешься ни в чьем прощении, Оливия? Тебя даже Кэмми не интересует?

— Ты совершенно ясно дала мне понять, что она твоя дочь, а ты медведица, защищающая своего детеныша. Вот сама о ней и заботься.

Трейси еще ни разу в жизни никого не била, но в эту секунду ее ничто не сдерживало.

Размахнувшись, она ударила Оливию по лицу.


— Конечно, ради приключений, — ответила на вопрос Дженис Шэрон Глиман. — Деньги? О нет. Мой отец всю жизнь эксплуатировал бедных рабочих. У меня столько денег, что мне их за всю жизнь не потратить. Нам просто нравится катать людей. Иногда это обычные жирные коты. Но чаще мы принимаем у себя людей, которые не могут позволить себе круиз на другом судне, правда, Реджин? — Шэрон обернулась к своему партнеру. — Как-то у нас были детишки из трущоб Бостона вместе со своими учителями. У нас также были семьи, которые не имели денег даже на билеты на самолет. Мы за них платили. Это здорово. Вы и представить не можете, сколько им дало море. Ну и, конечно, здесь красиво. Как сейчас. Но океан может выступить против вас, как это вообще бывает в жизни. В одно мгновение. И должна признаться, мне это тоже нравится. Для меня это вызов, испытание. Я могла бы сидеть на своем крыльце и сплетничать с подружками, планируя очередное благотворительное мероприятие для снобов. Но это не для меня. — Шэрон в упор посмотрела на Дженис. — Не пойми меня превратно, дорогая. Сейчас я не ищу приключений. Я ищу Ленни и этого славного мальчика, а также твою сестру. И мы их найдем, я тебе обещаю.

Когда Дженис рассмеялась, решимость на лице Шэрон сменилась удивлением.

— Нет, все в порядке, — успокоила ее Дженис. — Просто это именно то, чем я занимаюсь. Организацией благотворительных мероприятий для снобов.

— Я никого не хотела обидеть.

— Не волнуйтесь. Я не приняла это в свой адрес. Все почести снобам, а не тем, кто их развлекает.

— Вот именно, — согласилась Шэрон.

Шэрон Глиман демонстрировала чудеса подвижности. Дженис наблюдала за тем, как она летала по лестницам, ворочала тяжелые канистры с бензином, проявляя не просто мужскую силу, а силу мужчины вдвое моложе себя.

Реджинальд Блэк был специалистом в другой области. Именно он, пользуясь указаниями Мехерио, составил карту маршрута, по которому собирался следовать Ленни. Пока Дженис нервничала от нетерпения, Реджинальд провел еще несколько часов, запасаясь одеялами, водой, обычными продуктами и информацией от всех, кто беседовал с Ленни или Мишелем перед отплытием. Она понимала и надеялась, что все это им пригодится. Но пока «Биг Спендер» не проплыл мимо острова Норман и не вышел в открытое море, Дженис места себе не находила. Им не понадобятся паруса, сообщила ей Шэрон. Паруса для удовольствия, двигатель для скорости.

— Если ты боишься, что они голодают, можешь успокоиться. Для экстренных случаев Ленни всегда держит на борту изрядный запас консервированных продуктов и бутылок с водой. И если они не попали в шторм, чего, я надеюсь, не случилось, у них все еще должно быть много замороженной еды. К тому же на яхте есть много воды в баках, и они при необходимости могут воспользоваться опреснителем.

— Что же тогда вас беспокоит? — спросила Дженис.

— Просто давай искать их, дорогая.

— Нет, скажите мне.

— Ну что ж, ты меня сама вынуждаешь. Похоже, кто-то, с кем говорил Реджин, сказал ему, что он видел шлюпку с яхты Ленни. Вроде нашего катера, только у них лодка побольше. Она синяя и вполне узнаваемая.

— Что значит видел?

— Видел ее в океане. Он спешил, погода была скверная, поэтому не стал ее подбирать. Но у него сложилось впечатление, что в ней никого не было. Если там кто-то и был, он лежал на дне. Так и должно было быть, конечно.

— И это означает...

— Понятия не имею. Возможно, ничего. Шлюпка могла отвязаться. Ленни мог прыгнуть за ней. Он мог догнать ее и забраться внутрь. Он мог не догнать шлюпку, и его втянули бы назад на борт. Скорее всего, и он, и Мишель находятся вместе с вашими друзьями. Потерявшаяся шлюпка еще не означает несчастный случай. Сама по себе она вообще ничего не означает. Я сбилась бы со счета, если бы попыталась пересчитать все случаи, когда люди теряли свои лодки. Иногда их выбрасывает на берег. Иногда их кто-нибудь ловит И возвращает владельцу. Ничего страшного не происходит. И все же лучше перестраховаться, — продолжала Шэрон. — Знаешь, когда я познакомилась с Ленни, я была уверена, что он здесь не задержится. Я подумала, что единственным судном, в котором он до того плавал, была ванна. Морфлот в расчет принимать нельзя. Там моряки просто разгуливают по этим огромным плавучим городам. Но он был хорошим ныряльщиком. Одним из лучших. И он был терпелив. Он учился у всех, кто встречался на его пути. Что бы ни случилось, Ленни может с этим справиться.

— Трейси, моя сестра, очень изобретательна, — вставила Дженис.

— Ну вот, значит, беспокоиться не о чем. В любом случае, я не горела желанием поскорее окунуться в скуку Лонг-Айленда. Через несколько дней мы будем веселиться, вспоминая об этом приключении.

— А если Ленни ранен?

— Чтобы поставить Ленни в затруднительное положение, потребуется гораздо больше, чем простое невезение.

— И все-таки...

— Давай не будем впадать в панику раньше времени. Если что-то действительно произошло, у нас будет достаточно времени попереживать на этот счет. Так говорила моя мать.

— Вас еще что-то тревожит.

— Нет, ничего.

— Реджинальд. Мистер Блэк, что еще могло произойти?

— Миссис Локкарио...

— Дженис, пожалуйста.

— Дженис, Шэрон — самый неисправимый оптимист на нашей прекрасной зеленой планете. Я знаю ее с десяти лет. Моя семья приехала из Северной Каролины и поселилась по соседству с ее семьей. Все всегда были уверены, что мы поженимся. Пожалуй, в каком-то смысле мы так и сделали.

— Но?..

— Но она не любит думать о плохом.

— А вы любите?

— Таких, как я, называют пессимистами. За долгие годы я много раз подтвердил свое право на собственную фамилию[81]. Когда я оказывался прав, это избавляло нашу прекрасную Шэрон от ненужных разочарований.

— Что вы хотите этим сказать? — насторожившись, спросила Дженис.

— В это время года не все суда отправляются в плавание ради развлечения. Некоторые идут в свои зимние порты. Другие, те, которые нам на глаза не попадаются, можно сказать, занимаются нехорошими делами. Ими управляют пропащие люди.

— Вы имеете в виду пиратов?

— Ну, я полагаю, среди них есть и современные пираты. Грабители. Но люди, о которых я говорю, избегают чьих-либо взглядов. Они доставляют наркотики в береговые воды Со-единенных Штатов. Наркотики, поступающие через Гондурас и другие точки из Коста-Рики и Эль-Сальвадора. Это очень прибыльная работа для подобных людей.

— Но столь же опасная для тех, кто с ними сталкивается.

— Да, и люди, вступающие с ними в противоборство, обычно являются агентами гондурасской полиции. Недолго думая, они расстреливают пиратов. Вот и все.

— Но не всегда.

— Почти всегда. Не считая редких исключений.

— Реджинальд, — вмешалась Шэрон, — лично я очень проголодалась. Пожалуйста, пойди приготовь что-нибудь. Эти туристские россказни никого не интересуют... Дженис, негодяи, о которых идет речь, еще ни разу никому не причинили вреда.

— Шэрон, дорогая, ты же знаешь, что это неправда, — не удержался Реджинальд. — Помнишь эту пару? Они вломились к ним на борт. Я не хочу вас пугать, но они надругались над женщиной и нанесли тяжелые увечья мужчине.

— По крайней мере, за последние десять лет пираты не убили ни одного человека. Пожалуйста, Дженис, не позволяй моему угрюмому партнеру засорять тебе голову ненужными переживаниями.

Дженис смотрела в окно, на бескрайнюю, слегка волнующуюся и всепрощающую равнину бездонной синевы. Ледяные ромовые напитки с ломтиками ананаса и бумажными зонтиками. Воспоминания. Музыка и лосьон для загара.

— Он тут ни при чем. Я и сама об этом думала, Шэрон.

И хотя люди не обладают интуицией зверей, которые чувствуют приближение бури, хищника или даже смерти, матери Дженис и Трейси с младенчества выгуливали своих дочерей в одной и той же коляске. Девчушки спали валетом в одной колыбели, затем, повзрослев, в одной двуспальной кровати. Дженис никогда не испытывала дурных предчувствий. Но стоя на залитой солнцем палубе «Биг Спендера», она чувствовала Трейси, ее тревогу и всю безнадежность их положения.

— Они в беде, — сказала она Шэрон.

ДЕНЬ ВОСЕМНАДЦАТЫЙ

Наконец ими овладела апатия, опутала их невидимой паутиной.

Смерть была настоящим кошмаром. Но если бы у них было достаточно еды и воды, то, следуя примеру Ленни, они бы продолжали бороться. Им перепадали крохи удачи. Ветер и течение сняли яхту с мели. Трейси сшила парус. Даже инцидент с во-оруженными пиратами, которым они смогли противостоять, явился своего рода победой, хотя и жалкой. Но злобная стычка между Холли и Оливией, боль, недоумение и самоустранение Кэмми, откровенное недоброжелательство Оливии — все это вместе было уже слишком.

Мимо проплывали суда и пролетали самолеты. Однако в безбрежной пустыне невозмутимого океана они как будто стали невидимыми. Им нечего ожидать, кроме конца. И если между настоящим моментом и концом что-либо произойдет, то это наверняка будет что-то страшное.

Когда Трейси проснулась, был уже вечер.

Холли и Оливия накануне поссорились.

За всю свою жизнь она еще ни разу так долго не спала. Ее рука все еще болела от пощечины, которую она отвесила Оливии. Трейси размышляла: «Я не хочу в туалет, не хочу чистить зубы, есть миндаль. Мне уже все равно». В этот вечер она не встала к штурвалу и даже не помнила, как легла на сундуки, положив под голову спасательный жилет. И пока Трейси спала, мимо проскользнули берега Ямайки. Вероятно, это было к лучшему. Даже если бы кто-нибудь из них и увидел остров, у них все равно не хватило бы умения, чтобы к нему подойти. Проплывший мимо берег был практически необитаем — сплошные предательские скалы и отмели.

Кэмми размышляла приблизительно так же.

Вести яхту... Куда? Пить воду... Зачем? Употреблять пищу, которую ее тело, возможно, даже не успеет переварить?.. Она подумала о приговоренных, которым каким-то образом удается абстрагироваться и съесть последний обед. «Я бы попросила наркотик», — подумала Кэмми. Она часто задумывалась о том, могут ли люди чувствовать, что они в последний раз занимаются любовью? Могут ли они знать, что больше никогда не увидят своих родителей? Догадывался ли папа, что он последний раз целует ее? Все, что должно случиться с ней в этой жизни, наверное, уже случилось, размышляла Кэмми. Но ей нужно было подняться и найти Трейси. В любом случае она обязана это сделать. Она назвала Оливию своей настоящейматерью. Она ступила на тонкий лед и разбила сердце своей матери. Если ей и в самом деле предстоит умереть, она должна снять с души груз стыда за эти два слова.

Холли полулежала на койке, потому что ей было тяжело дышать. Это был медленный и мучительный пррцесс. Она чувствовала, как ее грудная клетка наполняется и опустошается со звуком, напоминающим звук мелкой гальки, пересыпаемой из стакана в стакан. Ей часто приходилось слышать этот звук в больнице, в тихих палатах, на дверях которых были приколоты бумажки «Не реанимировать». Но лежавшие в этих палатах люди чаще всего были старыми; этих пациентов окружали близкие, долгие годы их любившие и о них заботившиеся. А если они были одиноки, медсестры старались обходиться с ними особенно ласково и, как могли, утешали, успокаивали. Она знала, что умирать не больно и не страшно. Смерть, как ни странно, несла приятное освобождение. Во всяком случае, так рассказывали те, кто вплотную приближался к смерти и был источником легенд о манящих огнях и торжественном вступлении во вполне реальное и осязаемое королевство. Неужели и в самом деле оно существует? И пустят ли в него человека, последним поступком которого было ошибочное убийство чьего-то сына?

Оливия жевала кофейный батончик, запивая его мерзкой водой из крана. Она ощущала тошноту и слабость. Ее живот над плавками купальника стал дряблым. Она решила больше не выходить и не открывать дверь каюты. Пусть они все ее хорошенько попросят. Она выживет им назло. Ей было горько осознавать, что она породила эту маленькую Иезавель[82] принеся себя в жертву и претерпев все муки. А то, что даже Трейси на нее напала, вообще было непостижимо. Что ж, она получила горький урок. Никому, никому нельзя доверять. В Европе эти большие, толстые, шумные американские женщины — постоянный объект шуток. Оливия другая. Она никогда не была одной из них. Ее можно было сравнить с ребенком, случайно подброшенным эльфами в крестьянскую семью. Может, когда-нибудь Камилла разыщет ее. Оливия благосклонно примет ее и предупредит, чтобы она никогда больше не связывалась с дураками.

Когда солнце село, Трейси и Камилла встретились у двери своей каюты. Трейси, несмотря на всю глубину охватившей ее апатии, знала, что по-прежнему остается матерью, а значит, должна сделать все, чтобы вернуть себе свое дитя. Камилла же, которая помнила, что до сих пор единственным по-настоящему безопасным местом на земле для нее была родительская постель, искала свою мать.

Обменявшись настороженными взглядами, они не упали друг другу в объятия. Но, когда Кэмми открыла рот, пытаясь что-то сказать, Трейси прижала к своим губам палец. Даже если это последнее, что ей предстоит сделать, она не позволит Оливии подслушать, как они с дочерью говорят о вещах, которые касаются только их двоих и семьи Кайлов.

Кэмми молча взяла ведро, совсем недавно до блеска вычищенное ее матерью, и залила в опреснитель воды. Она чуть было не припала к первым же каплям, но ее остановила мысль о Холли. Сначала надо напоить Холли, которая со вчерашнего вечера не выходила из каюты.

Когда наконец чашка наполнилась до краев, Кэмми отнесла третью часть Холли. С трудом открыв глаза, Холли сделала несколько глотков и благодарно похлопала Кэмми по руке. Этот жест напомнил Кэмми бабушку, мать ее отца. Когда Кэмми было девять лет, бабушка сделала то же самое, а через несколько дней умерла, тихо и безропотно. Теперь ее пронзил страх за Холли. Кожа на руке Холли была такой же тонкой и шелестящей, как у бабушки, и от нее исходил сладковатый, но неприятный запах.

Кэмми с матерью съели по шесть орехов. Орехи, которые все еще оставались в пакете, легко было пересчитать. Позволив себе утолить собственную убийственную жажду, Кэмми задумалась.

Девушка не могла припомнить, чтобы в ее жизни был день, который бы она провела в полном молчании. Но сегодня она не проронила ни слова. Кэмми следила за работой опреснителя, затем перелила воду в чистую банку, обнаруженную в одном из шкафчиков. На обороте нескольких открыток она написала длинное письмо брату. Кэмми просила прощения за свою стервозность, вызванную тем, что Тед все и всегда делал правильно и чувствовал себя совершенно непринужденно там, где она испытывала неловкость. Она написала, что верит в брата и в то, что Тед не забудет о старшей сестре, с удовольствием возившейся с ним, когда он был совсем маленьким. Она позволяла ему вымазывать ей волосы зубной пастой, как муссом, и учила его кататься на двухколесном велосипеде, чтобы он мог удивить папу на День отцов. А потом Кэмми легла на койку в каюте и попыталась читать. Но читать Кэмми не могла, поскольку время от времени впадала в пограничное состояние между сном и бодрствованием и не понимала, то ли она спит, то ли уже проснулась.


Трейси не хотела опять проваливаться в забытье. Поднявшись на мостик, она взяла с собой фонарь и развернула бумажник с упакованными в пластик фотографиями. Одну за другой она вытряхивала на стол накопившиеся фото. От снимков Теда и Кэмми бумажник стал таким толстым, что в него уже почти не помещались деньги и ее единственная кредитная карточка. Каждый год, когда детей в школе фотографировали, она не могла отказаться от прошлогоднего фото с запечатленной на нем милой или дурашливой позы, поэтому просто задвигала новый снимок поверх старых. Здесь была дюжина снимков Кэмми, которые венчало роскошное портретное фото, сделанное по окончании школы Святой Урсулы. Фотографий Теда было больше, потому что Трейси хранила еще и его спортивные снимки, а также некоторые из тех, что были сделаны по разнообразным случаям и обрезаны до необходимых размеров.

Вот Тед вихрастый второклассник на футбольном поле.

Вот он в своем первом костюме на зимнем балу в девятом классе.

Она помнила этот вечер — шумную компанию мальчишек (шестеро или больше), раскладывающих спальники на полу их гостиной. Уже после полуночи они выбежали на улицу, чтобы зашвырнуть развевающиеся рулоны туалетной бумаги на деревья возле дома Анжелы Шеридан. Из темного окна своей комнаты Трейси снисходительно наблюдала за их шалостями. На следующее утро она жарила бесконечные горки золотистых оладий, а они ели и ели, обсуждая то одну, то другую девчонку, но так ни с одной из них и не отважились поговорить, не то что пригласить на танец.

Трейси рассматривала фото, на котором ее и Джима сняли на вечеринке по случаю их десятой годовщины. Они танцевали до часу ночи. На следующее утро ноги Трейси, непривычные к тесноте узких туфель на каблуках, так распухли, что она не могла влезть даже в домашние шлепанцы. Джим дразнил ее, называя сводной сестрой Золушки. Хорошо, что они с Джимом, так же как и Холли с Крисом, ходили тогда в местный колледж на бальные танцы. Это позволило Джиму с гордостью кружить ее по залу под аплодисменты других пар.

Поколение Кэмми не танцевало. К стыду дочери, который она не преминула выразить, Трейси представляла родителей — на нескольких вечеринках старшеклассников. «Ты что, не могла попросить кого-нибудь заменить тебя?» — взывала к ней мертвенно-бледная от возмущения Кэмми. Ребятишки, похоже, растирали друг друга по стенам во время быстрых танцев и раскачивались под медленные композиции, как соединенные тазовыми костями сиамские близнецы.

Тед умеет танцевать.

Не обращая внимания на протесты сына, Трейси научила его танцевать свинг и довольно прилично вальсировать. Скорее всего, свой шестнадцатый год он тоже проведет, раскачиваясь и растирая партнершу. Но когда-нибудь... он будет ей благодарен. Тед будет вспоминать, как они хохотали, когда он топтался по ее ногам своими «найками» четырнадцатого размера.

Он уже достаточно взрослый, чтобы не забыть ее.

Осознавать это было больно.

Ребенку легче терять родителей, когда он либо еще очень мал, либо уже достаточно взрослый и родители играют второстепенную роль в его жизни. Но во время взросления это очень тяжело. Родители Трейси до сих пор были живы и бодры. Отец Джима все еще совершал ежедневные пробежки, а его мать умерла от врожденного порока сердца, когда Кэм была совсем маленькой. Хотя, наверное, Тед справится...

Сейчас она должна спасти Кэмми.

Она обязательно найдет способ спасти Кэмми.

Не в силах сидеть в одиночестве, Трейси на минутку заскочила к Холли, напоила ее водой из чайной ложечки, включила плеер Ленни и поставила диск с музыкой, которая, похоже, нравилась подруге. Она поговорила с Холли. Та не отвечала, но время от времени кивала. После ссоры с Оливией Холли встала с постели лишь однажды, чтобы, опираясь на руку Трейси, посетить ванную комнату.

В них всех погас какой-то огонек.

Но огонек Холли еле теплился и до этой стычки. Бушующее негодование, которое она обрушила на Оливию, далось ей нечеловеческим напряжением воли. Она все реже и реже пользовалась туалетом.

Трейси говорила об Иане и Эване, о начале учебного года, об индейках, которых она запечет в двойной духовке на Рождество, чтобы съесть их вечером после того, как они посвятят утро разворачиванию подарков и походу в церковь всей семьей. На этот традиционный ужин Трейси приглашала всех желающих, начиная с родителей Джима и заканчивая матерью Оливии, Анной Марией. Она всегда так делала.

Она говорила о покойной матери Холли, Хайди. О кухне Хайди, в которой всегда пахло бесподобным печеньем, которое она пекла к кофе, и пирожными с кардамоном. Трейси вспоминала о картофельных клецках, после которых с трудом вставала из-за стола, чтобы кое-как дойти до дома. Хайди умерла двумя годами ранее. Она часто рассказывала Холли, что родила ее в сорок один год и что до этого все считали ее старой девой. Два года спустя родилась сестра Холли, Берит.

— На моей родине, — говорила Хайди, — выйти замуж в таком возрасте — это настоящий скандал. Но я приехала сюда со своими родителями и встретила твоего отца. Он не сказал мне, сколько ему лет. А ему было только тридцать! Казалось совершенно невозможным, чтобы он умер раньше меня.

И все же именно так и случилось. В свидетельстве о рождении Эвана имя мальчика было написано как Ивен — в честь отца Холли, который умер, когда мальчишкам было по пять лет. А Холли, в свою очередь, вышла замуж за норвежского паренька, внука эмигрантов из Норвегии. Они осели в Вестбруке благодаря случайному знакомству с отцом Трейси. Франк Локкарио пел дифирамбы их городку с хорошенькими домиками и лужайками, которые обитателям квартир казались огромными, расхваливал улицы, оснащенные детскими качелями и фонарями. Дети спокойно катались по этим улицам на велосипедах, а на закате солнца бежали домой, чтобы поужинать вместе сродителями.

— Холли, родная, не покидай меня, — умоляла Трейси. — Холли, ты такой же член моей семьи, как и Дженис. Холли, послушай меня. Ты нужна Иану и Эвану. Кристиану нужна его жена. Ты нужна мне. Ты слышишь меня, Холс? Не оставляй меня здесь одну. С Оливией. Помоги мне.

Иногда Трейси казалось, что Холли слегка пожимает ее руку.

Наконец, укрыв подругу легким одеялом, хотя оно и было промокшим до нитки, Трейси вернулась на мостик. Через какое-то время она уснула, уронив голову на руки. Никто не слышал, как радио ожило и женский голос решительно произнес: «Говорит яхта «Биг Спендер», остров Сент-Томас, Виргинские острова. «Опус», вы нас слышите?.. Это капитан Шэрон Глиман. «Опус», пожалуйста, отзовитесь. Вы нас слышите?.. У кого есть новости о яхте «Опус» и капитане Ленни Амато? «Опус» не выходил на связь с пятнадцатого июня. Конец связи...»

ДЕНЬ ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ

Кэмми снилась ее кровать. В такой кровати она спала, когда была совсем маленькой. Ее мягкое белое одеяльце, которое для нее сшила бабушка, было легким как перышко и одновременно уютным. Ей снилось, что она открывает свой шкаф и видит яркую одежду, рассортированную по длине и цвету. Это не свирепо-радикальная черно-коричневая гамма ее юности, а розовые, зеленые, желтые, полосатые и в цветочек платья. Она сердита на Дженни. Подружка организовала вечеринку «Куклы американской девчонки» и сделала вид, будто собирается пригласить Кэмми, а потом пригласила вместо нее Рэчел. Эти Рэчел и Дженни всегда думают, что они лучше Кэмми. Кэмми наплевать. Папа поведет ее в детский музей. Они будут играть с машиной, делающей на стене настоящие тени. Например, твою собственную тень, которая остается, даже когда ты отходишь в сторону. Она чувствовала запах пекущихся вафель и разогреваемого сиропа. Во сне она спорила сама с собой: «Может, поспать еще полчасика? Или лучше есть свежие вафли вместо разогретых? А вдруг Тедди возьмет и все слопает?» Кэмми подскочила.

— Тедди! — позвала она. — Тедди! Не ешь мои вафли! — Тедди было всего три года.

— Кэмми? — с тревогой в голосе окликнула ее Трейси. — Кэмми, солнышко?..

— Нет, нет, нет, нет, нет, — забормотала Кэмми. — Я не хочу.

— Кэмми?..

— Тед не запомнит меня как хорошую сестру, мама, — произнесла Кэмми сквозь странные всхлипывания без слез, которые теперь были у них всех вместо плача. Ее речь звучала неотчетливо. — Он всегда будет думать, что я была завистливой стервой. А ведь я и в самом деле ею была. Ведь правда, мама? Я действительно завидовала Теду, потому что он был вашим, а я нет... Тедди теперь уже взрослый.

— Кэмми, давай-ка встанем и попьем воды, малышка. — Неожиданное соскальзывание дочери в детство не умилило, а встревожило Трейси. Неужели все эти переживания отразились на мышлении Кэмми? Это безвозвратно или просто от обезвоживания? — Ты знаешь, где мы? Кэмми?..

— Дома? — Дочь упорно отказывалась открыть глаза, чтобы не видеть солнца, предательски, как хищник, вползающего в открытую дверь.

— Где мы, Кэм?

— Мы... Нет, нет, нет, нет, нет... Я знаю, где мы, мама. Я знаю. Мы посередине океана, и Ленни умер, и Мишель умер, и тот, другой мальчик, умер, и тетя Холли... Мам, я тоже хочу умереть.

— Нет, не хочешь.

— Нет, хочу. Мама, мы все равно умрем. Мы умрем, правда? Скажи мне, мама.

— Ты не умрешь, Камилла.

— Тетя Холли умрет. А потом я убью Оливию. Я убью ее своими руками.

— В смерти Холли не будет вины Оливии. Она к этому не имеет никакого отношения. Разве что еду зажала. Я думаю, у тети Холли что-то вроде заражения крови. И антибиотики не смогли с этим справиться.

— Я ненавижу Оливию.

— Не надо. На это уходит слишком много сил. Смотри на нее с этой точки зрения. Она не стоит того, чтобы расходовать на нее хоть сколько-нибудь энергии, — убеждала Трейси дочь.

— И все-таки скажи, почему она так поступила с нами?

— Кэмми, мы находимся там, где находимся. Если мы не хотим, чтобы это изменило нас, если мы хотим, чтобы это стало лишь дополнительным уроком, преподанным нам жизнью, так и будет, понимаешь? Твой прадедушка, мой дедушка, жил в Италии во времена Муссолини. Он был тогда маленьким мальчиком. Он видел, как борцов за свободу ставили к стенке, украшенной необыкновенными фресками великих мастеров, и расстреливали. Кэмми, твой отец — Джеймс Кайл, а вовсе не случайный партнер Оливии. Его бабушка и дедушка жили в Голландии. Все голландцы ходили в желтом в поддержку евреев. Кайлы тогда носили фамилию Конклинг. Твой дедушка сменил фамилию. Ему казалось, это звучит круто, по-американски, как в одной из популярных песен. Дедушка Локкарио был пожарным. Твои предки были смелыми людьми... Кэмми, — не останавливаясь, говорила Трейси, а сама думала: «Бог ты мой, в своем привычном состоянии Кэмми сейчас расхохоталась бы мне в лицо, насмехаясь над моими рассуждениями».

— Но это не так, мама. На самом деле меня родила сучка, а не смелая женщина. Я была эгоисткой, отвратительно и подло относилась к своему брату, моему чудесному младшему братишке, который любил меня всю мою жизнь. Теперь я знаю, в чем причина: мы с ней родня.

— Нет, твое поведение объясняется тем, что у тебя внутри ядерный реактор, Кэмми. Ты все чувствуешь очень остро, всем своим существом. Гнев на меня. Раздражение на Теда. Восхищение папой. К Мишелю — любовь, желание. Абсолютно все.

Кэмми опять начала плакать.

— У меня будет еще один шанс, мам? — Она коснулась своей щеки. — Ты вымыла меня, мам, теперь я помню. Спасибо, мам. Но мое лицо сухое. Почему я не... Почему я не могу плакать?

Трейси молчала.

Она поднялась наверх за кувшином воды, которую Кэмми терпеливо приготовила накануне. Кувшин был пуст. Подавив приступ отвращения, она налила дочери полстакана вина.


Шэрон пообщалась с гондурасским пограничником, который говорил на безупречном английском. Он задержал некоего Эрнесто Флореса, дрейфовавшего в украденной лодке милях в пятидесяти от устья Чолутеки[83]. Его не стали избивать, а всего лишь доставили на берег и после допроса передали в руки местных властей. Мужчина признался, что занимался контрабандой, и заявил, что его принуждал к этому американец, на которого он мог бы указать, если бы власти организовали ложную передачу наркотиков. Он бедный человек, вынужденный долгое время содержать больную жену, теперь уже покойную, и многодетную семью его двоюродного брата Карло. Он не владеет грамотой, а безграмотному человеку найти работу очень трудно. Какой-то американский юноша предложил ему заниматься продажей наркотиков, пообещав, что Эрнесто сможет привезти домой много тысяч американских долларов. Он никогда прежде ничего подобного не делал. Когда ему задали вопрос относительно опалов, обнаруженных у него в карманах, Эрнесто заявил, что их ему дали какие-то женщины со сломанной яхты. Они отдали их ему добровольно, после того как он помог спасти их жизни от своего кузена Карло, попытавшегося ограбить и изнасиловать американскую девушку. Он, Карло и американский юноша обнаружили девушку, ее мать и еще одну женщину где-то между Санто-Доминго и Гондурасом. Эрнесто подрался с ними обоими и в конце концов был вынужден применить оружие, выданное ему человеком, которого они называли Шеф. У него самого никогда не было оружия. Несколько его родственников явились на территорию военной части, чтобы подтвердить, что Эрнесто говорит правду.

Дженис слушала, пока Шэрон отмечала на карте участок, где в последний раз видели «Опус».

Шэрон воскликнула «Браво!», когда гондурасский офицер сообщил ей, что флот Гондураса будет сотрудничать с береговой охраной США по оповещению судов и посылать спаса-тельные катера на розыски «Опуса».

— Это уже кое-что! — продолжала Шэрон. — Реджин, поворачивай эту посудину на запад. Мы можем найти их уже завтра, если будем плыть всю ночь. А они, возможно, обнаружат их раньше нас. Я надеюсь, что так и произойдет. Но было бы здорово, если бы «Опус» нашли именно мы. Ты понимаешь, Дженис? Мы знаем, что менее суток назад твоя сестра и ее дочь были живы!

— А твой друг?

— Ленни он не упомянул. Этот человек, перевозивший наркотики, рассказал только о женщинах. Ну, как и предполагал Реджин, Ленни мог быть... связан, например, или агент просто ничего о нем не сказал. В любом случае мы очень скоро все узнаем.

Шэрон старалась не падать духом и не показывать своей удрученности этой симпатичной молодой женщине. Она знала, что Ленни мертв. Он никогда и никого не пустил бы на борт «Опуса». От рассказа пирата за километр несло ложью. Опытную капитаншу пугало то, что их ожидало на яхте Ленни, если они действительно ее найдут. Но Шэрон Глиман всегда доводила начатое до конца. К тому же она чувствовала себя обязанной Мехерио и этому чудесному мальчику Мишелю, который называл ее «мадам» и был членом их сообщества. Да, их гибель будет ощутимой потерей для всех, кто бороздит бирюзовые воды плавно переходящих друг в друга морей. Конечно, всегда есть место случайности. На Карибах часто происходят необъяснимые вещи. Может, именно сейчас Ленни направляется домой. А Мишель мог просто лежать на дне лодки, измученный палящим солнцем, но живой.

Дженис наклонилась вперед, как будто призывая «Биг Спендер» двигаться еще быстрее — вперед, к Трейси.

— Шэрон, — сказала она, — это невозможно, чтобы их отнесло так далеко от места, где... где произошел несчастный случай. Море такое спокойное.

— Здесь — да, дорогая, — ответила капитанша. — Но там, где они находятся, мог подняться ветер, а это значит, что море будет волноваться. Плюс течения. На другой широте и сейчас может быть ветрено, несмотря на то что это всего одним градусом южнее, не больше. Реджин тренируется в такую погоду. Тренировки ради он даже в соревнованиях по гребле участвует, когда живет на Лонг-Айленде.

— Значит, их отнесло...

— Дженис, все возможно. Давай надеяться на лучшее.

— Вот именно, — присоединился к подруге Реджин. — Давайте не будем терять надежды. Я приготовлю нам замечательный омлет, и мы перекусим.


— Я вижу землю, мама, — сказала Кэмми. — Я вижу землю в окно кубрика.

— Спи, малышка, — ответила Трейси. Последние два часа она провела, выкручивая две пинты питьевой воды из галлона морской. Она вытащила Холли из постели: одежда больной насквозь пропиталась потом, поэтому нужно было хоть немного просушить ее. Дыхание давалось Холли с трудом. На неопределенные промежутки времени оно, похоже, вообще прекращалось. Трейси попыталась положить ей на язык смоченную в воде салфетку, но вода сбегала по щеке из растрескавшегося уголка рта. Трейси постаралась забыться сном, чтобы стереть эту картину из памяти.

— Я вижу землю, мама, — механическим голосом повторила Кэмми. Она пыталась вытащить Трейси из койки. Трейси открыла глаза. Они болели, как от удара. Она не могла моргать. — Я вижу землю.

Трейси с трудом поднялась на ноги.

Кэмми видела землю, потому... что там действительно была земля.

А вовсе не песчаная коса с торчащей из нее скалой и парой прутьев.

Трейси видела землю, на которой росли деревья. И там был пляж. И еще что-то, похожее на дом среди деревьев, едва различимый в утренней дымке. Пройдет пара минут, и все останется позади. Может, там никто не живет. А может, там живут чудовища вроде тех, которые хотели их убить. Сумеет ли она повернуть назад? Трейси побрела на палубу и успешно переставила паруса. Ей удалось слегка повернуть яхту. Теперь они непостижимым образом медленно плыли против ветра. Но этого было недостаточно. Что еще можно сделать? На какие невероятные действия она способна?

Она взяла Кэмми за плечи и сказала:

— Делай воду каждый день. Обещай мне.

Остров начал удаляться. Сейчас или никогда. Трейси схватила спасательный жилет и вылетела на палубу. Развязав шнурки надувной лодки, она отскочила в сторону, когда та одним хлопком превратилась в огромное, дрожащее на ветру оранжевое существо. Внутри были пристегнуты литровая бутылка воды, одеяла, ремни, другое снаряжение непонятного назначения. На бортах были надежно закреплены весла и уключины.

— Позаботься о тете Холли, — сказала Трейси. — Давай ей столько воды, сколько она сможет выпить. Пробуй поднимать ее на ноги и водить. Попытайся управлять яхтой. Переставляй паруса, когда ветер будет меняться. Плавай взад-вперед.

— Мама! Не оставляй меня!

— Кэмми, быть может, это наш единственный шанс. Помоги мне перебросить ее через борт. Я сильная. Я могу туда догрести. Я возьму большой фонарь.

— Здесь не меньше мили! И откуда мы знаем, кто там живет? Может, там никого нет, и меня унесет одну.

— Скорей, Кэмми!

Вместе они подтащили лодку к боргу и опустили ее на воду на линях. Когда Трейси спускалась по лестнице, ей на глаза попался прибор, который им показывал Ленни. Это устройство направляло спасателей к упавшему за борт человеку. Оно крепилось веревкой к спасательному жилету и посылало в эфир сигнал. Будет ли эта штука работать, если привязать ее к лодке? Она понятия не имела, как это действует, но почему-то была уверена, что Кэмми разберется.

— Дорогая, возьми эту штуку, привяжи к ней веревку и брось в воду. Надень спасательный жилет и свешивайся с лестницы в воду. Делай это как можно чаще. Эта штуковина будет показывать, где ты находишься.

— Почему мы не сделали этого раньше?

— Я... не знаю. Казалось, еще немного, и мы будем в безопасности. И у нас было полно дел. Честно говоря, я о ней забыла.

— Нет, возьми это с собой! Мам! — закричала Кэмми, когда Трейси взяла весла и наклонилась вперед. Она начала грести. — Мам! Хотя бы радио! Если ты его не возьмешь, я прыгаю за тобой.

— Бросай его сюда, — скомандовала Трейси. Кэмми изо всех сил размахнулась и бросила приемник. Он приземлилось на дно лодки. Насколько Кэмми было известно, батарейки в нем еще не сели.

— Послушай! — окликнула ее Трейси. — Посмотри на меня. Надень это устройство на себя и не снимай его. Найди веревки. Дай одну Оливии, другой обвяжи тетю Холли. Когда ветер усилится, привяжи веревки к кольцам. Если же он будет очень сильный, опусти паруса, чтобы их не сорвало.

— Что?

Голос Трейси уже едва было слышно. Кэмми напрягала слух, чтобы разобрать, что она кричит.

— К чему-нибудь! — кричала Трейси. — Привяжи себя к любому предмету, в котором есть отверстие и который не оторвется. Я люблю тебя, Кэмми!

— Я люблю тебя! — закричала Кэмми, но ее крик был подхвачен ветром и унесен в небо.


Когда стемнело, Шэрон и Дженис наклонились к приемнику и принялись следить за радаром.

— Вероятнее всего, там небольшой дождь, Дженис. Но не тропический центр низкого давления, который является предвест-ником урагана. Я тебя уверяю, ничего подобного там нет. Всего лишь небольшой дождь.

Они ожидали связи с береговой охраной. Наконец их вызвали и сообщили, что на сегодня работы прекращаются. Пока они ничего не обнаружили, но утром поиски возобновятся.

— Мы все поняли. Это яхта «Биг Спендер». Конец связи.

— Мы уведомили все суда в этом районе и поблизости, капитан Глиман. Возможно, они смогут продолжать поиски и ночью. Конец связи.

— Удачи, — завершила разговор Шэрон.

— Вы оставляете радио включенным на ночь? — спросила Дженис. — И почему они хотят продолжать поиски?

— Из интереса, дорогая. И конечно, если уж мы всю ночь будем идти, я оставлю радио включенным — хотя бы для того, чтобы поболтать с кем-нибудь, когда захочется спать. В эфире всегда найдется любитель пообщаться. Через некоторое время меня сменит Реджин, а я лягу спать. Ты тоже должна поспать.

— Мне кажется, я не смогу заснуть.

— Ну что ж, значит, Реджину обеспечена компания. Он будет доволен. Приготовься к длинным историям о том, каким домашним мальчиком он был в детстве, в семье своих богатых родителей-южан.

— Я не возражаю. Мне нравится его слушать.

— Ему тоже, — улыбнулась Шэрон.

— Я так долго и страстно не молилась с того самого времени, как готовилась к первому причастию, — призналась Дженис. — Тогда я очень боялась за свою душу. И теперь тоже.

— Честно говоря, я всегда чувствую себя ближе к Богу здесь, чем где-либо еще. Может, Он и услышит тебя.

Дженис продолжала:

— Мне трудно отделаться от мысли, что если бы я не была такой рохлей и не осталась дома, то смогла бы им сейчас помочь. Хотя я полный профан во всем, что касается любой техники, за исключением компьютера, конечно.

К ним подошел Реджинальд. На нем были пижамные штаны и свитер. На свою лысину он натянул мягкую рыбацкую шапочку.

— Никаких новостей? — поинтересовался он.

— Пока нет. Я иду спать, — сказала Шэрон.

— Дженис, тебе тоже не помешал бы отдых.

— Я не могу.

— Тогда просто посиди в этом кресле. В детстве у меня были проблемы с засыпанием. Мой отец никогда не запирал двери, а наш дом стоял далеко от самых последних домов на улице. Возле дома не было ни одного фонаря, зато сразу перед входной дверью находилась большая сточная канава, накрытая тяжелой крышкой. Мне казалось, что ночью из этой канавы может выползти некое существо, которое непременно заберется в мою комнату и убьет меня. Хотя ничто не могло проскользнуть мимо моей тетушки Патриции. Она жила с нами, и насколько же свирепой была эта женщина...

Дженис заснула. Реджинальд довольно улыбнулся.


Кэмми прочитала инструкцию. Чтобы прибор заработал, необходимо было потянуть за кольцо и бросить его в воду. Один конец веревки она привязала к самой штуковине, а другой — к спасательному жилету, затем дернула за кольцо и бросила все это за борт, чтобы проверить, всплывет маяк или нет. Он всплыл и начал мигать. Хорошо, за ним будет нетрудно наблюдать.

Начался небольшой дождь, который вскоре припустил по-настоящему, но ветер, к счастью, не усилился. Кэмми казалось, что уже не осталось ничего такого, чего она не могла бы вынести. Кроме одного. Она подумала о том, как ее мать где-то в темноте налегает на весла. «Трейси словно Полярная звезда», — сказала Оливия незадолго до того, как предать свою подругу. И Кэмми тоже предала свою мать. Почему она потратила месяцы и годы на бессмысленную грызню и постоянное недовольство? На это не стоило тратить ни одного дня! Какой же она была тупицей! Девушка поставила на палубу два ведра, чтобы набрать дождевой воды.

Она напоила Холли, хотя большая часть воды сбежала у той по подбородку. Потом она доела миндаль. Оливия по-прежнему оставалась за закрытой дверью своей каюты со всей водой, которую Кэмми сделала накануне. К ее удивлению, когда она сидела с Холли и растирала ее плечи, та вдруг заговорила.

— Кэм, — сказала она, — мир такой медленный.

— Да, медленный, — мягко согласилась Кэмми, холодея от понимания того, что имеет в виду Холли. — Тебе надо постараться встать и походить.

Холли послушалась, вложив в это движение всю свою волю. Ее нога раздулась, покрылась красными пятнами и напоминала сырую колбасу.

— Ты помнишь, — медленно произнесла Холли, когда опять легла в постель, — как ты приходила ко мне, когда была маленькой? Я тогда работала в вечернюю смену, а ты ходила на полдня в детский сад?

— Я помню траву,— ответила Кэмми, ложась на койку рядом с Холли. Они могли часами лежать вместе на траве, наблюдая за тем, как муравьи упорно строят свое жилище. Кэмми подходила к двери Холли, пошатываясь под тяжестью своего ранца, который казался ей огромным, и Холли неизменно встречала ее шуткой.

— Ты еще не вышла замуж, Кэмми? — на полном серьезе спрашивала она или с выражением неподдельного ужаса на лице останавливала крестницу, прежде чем та успевала сбросить ранец, и шептала: — Не шевелись! Я сделаю все возможное, чтобы успеть снять этого большущего паука у тебя со лба до того, как он успеет тебя укусить. Я не могу ничего обещать, но я попытаюсь...

Затем она сгребала Кэмми в объятия, в которых ей было так мягко, комфортно и уютно. Холли угощала ее вкусностями, о существовании которых она и не подозревала: «твинкис»[84], завитушки из пастилы, «кит-каты» и «старберст». Озабоченная здоровым образом жизни, Трейси никогда не позволяла Кэмми даже смотреть на подобные деликатесы. Одним апрельским утром у Кэмми было совершенно траурное настроение, потому что она поняла, что лето уже никогда-никогда не наступит и ей больше не доведется поиграть в своей песочнице. Тогда Холли за руку выволокла ее на улицу и с помощью садового шланга устроила во дворе яму с грязью, в которой Кэмми валялась и лепила фигурки в течение нескольких часов. Холли не удержалась и уселась в грязь рядом с Кэмми. Трейси пришла за дочерью как раз в тот момент, когда они брели к задней двери. Она пришла в ужас, уронила свою огромную брезентовую сумку и потребовала, чтобы Холли объяснила ей, почему она не позвонила ей на работу и не сообщила, что Кэмми упала в яму и перепачкалась с головы до ног. Кэмми помнила, как Холли отмела ее упреки со словами: «Грязь — это не самое страшное. Ребенку вредно быть слишком чистым. Ее можно помыть, Трейс».

Кэмми погладила безмятежное лицо Холли. Она страдает? Кэмми молилась, чтобы у Холли ничего не болело. Сколько раз она приезжала домой из колледжа и ограничивалась тем, что сигналила, пролетая мимо окон Иана и Эва. Она была слишком занята, чтобы зайти хотя бы на полчаса. «Тетя Холли, — хотелось закричать Кэмми, — не спи! Не спи, а то ты уйдешь и не заметишь!» Ее мать была заботливой, изобретательной и нежной. Она готова была горой стоять за своих близких. Но с тетей Холли было интересно. Холли позволяла семилетней Кэмми сидеть на диване и держать Иана и Эва, которым была всего неделя от роду. Она держала их под мышками, как два футбольных мяча. Холли уверяла Трейси, что младенцы, в сущности, сделаны из резины и, если Кэмми не станет их трясти или ронять, они будут только рады контакту с ней.

Она дала Кэмми ее первый тампон (Трейси опасалась токсического шока), когда Кэмми было двенадцать лет. Когда Кэмми исполнилось шестнадцать, Холли предложила первый в ее жизни стакан пива. «Пахнет мочой, правда? — поинтересовалась Холли. — В этом-то весь смысл». Именно Холли доверилась Кэм, сообщив, что ее никто не пригласил на выпускной. И именно Холли нашла бесподобный выход из ситуации. Кэмми нарядилась в длинное старомодное платье сказочной принцессы, с кринолином и все такое. Остальные девчонки, все как одна, были одеты в шелковые чехлы без бретелек. Холли уговорила Джима взять напрокат фрак, и Кэмми явилась на бал в сопровождении собственного отца. Пятнадцать мальчиков пригласили ее танцевать, а фотография Камиллы Кайл оказалась на первых страницах как местной, так и школьной газеты.

Тетя Дженис тоже была классная, но она напоминала клона ее мамы.

Тетя Холли все делала по-своему.

Теперь Холли заметила, что Кэмми, которая сидела не шевелясь на ее постели, смотрит на нее.

— Бедная девочка, — слабым голосом произнесла Холли.

— Нет, Холли.

— Ты знаешь, что со мной. И твоя мама тоже знала.

Нет!— Кэмми руками закрыла уши.

— Послушай, Кэмми, если человека любили, он на самом деле не уходит, благодаря... — Она сделала паузу и попыталась дышать глубже. — Благодаря памяти... Помоги Иану и Эвану помнить. Я не пытаюсь тебя разжалобить. Ты им нужна. Они всего лишь дети. И ты тоже помни. Все, что с нами здесь случилось, не означает, что жизнь — это плохая штука. Это означает совершенно обратное. Жизнь... прекрасна, Кэм. Не сдавайся, Кэм. Прости Оливию. Ты — это ее единственное доброе дело за всю жизнь. И меня прости за то, что я тебя подвела.

— Ты меня не подвела! Ты меня не подвела! — закричала Кэмми.

— Я должна была раньше понять...

— Тетя Холли, нет!

— Такова жизнь, Кэм. И мне сейчас не страшно. Я люблю тебя, Кэм.

— Я тоже тебя люблю.

— Иди поспи. Увидимся утром.

Кэмми ушла, прихватив инструменты Ленни, его молоток и ломик. Она начала срывать прекрасную полированную обшивку со ступеней и потолка кубрика. Она в щепы разнесла скамьи и оторвала их спинки. Кровоточащими руками она связала все это вместе, положила щепки на самую большую доску, а сверху накрыла их поролоном из подушек. Затем она высосала из двигателя немного топлива и нашла четверть бутылки гаитянского рома. Это была последняя жидкость на яхте, не считая дождевой воды, которую ей удалось собрать. Когда дождь прекратился, Кэмми облила свое сооружение алкоголем и бензином.

Как только стемнело, девушка осторожно спустила на воду свой плотик из разбитых деревянных поверхностей и привязала его веревкой к яхте. После этого она принялась бросать зажженные кухонные спички на кучу обломков, пока та не загорелась. Языки пламени взлетели вверх. Костер потрескивал, покачиваясь на волнах. Веревка натянулась, но огонь, к счастью, не перекинулся на яхту. Плотик еще горел, когда Кэмми легла на кровать матери. Она завернулась в одеяло Трейси и плакала своим новым сухим способом, пока не заснула.

ДЕНЬ ДВАДЦАТЫЙ

Дженис проснулась, учащенно дыша от волнения. Неужели она пропустила что-то важное? Но Реджинальда не было видно, зато до нее донесся запах свежесваренного кофе. У штурвала стояла Шэрон.

— Ты ни в чем не виновата, девочка, — сказала ей Шэрон. — Мы идем с хорошей скоростью, а у тебя из-за перелета сбились все биоритмы, и ты совершенно измучилась. Тебе не кажется, что стресс всегда отнимает много сил?

— Наверное, да, — согласилась Дженис. — Я знаю, что вы бы мне сообщили, если бы получили какие-либо новости...

— Вообще-то, ты права... — Голос Шэрон звучал неуверенно. — Был получен сигнал, мигающий электронный сигнал из точки, расположенной милях в ста к северу от Гондураса. Туда сразу же направился катер береговой охраны Соединенных Штатов. И еще на одной яхте, кажется, она называется «Сэйбл», из Белиза вчера поздно вечером приняли слабый радиосигнал. Кто-то, находящийся в надувной лодке, можно назвать это спасательным плотиком, передал сигнал «Мэйдэй». Кроме того, пилот легкого корпоративного самолета видел огонь приблизительно в том же районе. Там что-то горело.

— Это Трейси? — воскликнула Дженис, вскакивая на ноги. — Это горит их судно?

— Я не слышу,— сказала Шэрон,— подожди... Хорошо. Конец связи. — Она повернулась к Дженис: — Я ничего не могу сказать. Пилот и капитан тоже. Но кто бы ни послал сигнал помощи, это была женщина. Она сказала, что приближается к острову, который, как ей кажется, населен.

— Значит, это могла быть Трейси?

— Это была женщина.

— Как можно сомневаться в том, что остров не населен? — спросила Дженис. — Там ведь живут люди... Или нет?.. И разве это не отмечено на карте?

— Существуют частные острова, дорогая. На них могут жить как бедные, так и богатые. Богатые уединяются на таких острвах, а беднота живет на них нелегально. Так или иначе, они не желают, чтобы их место жительства было отмечено на карте.

— Ясно, — сказала Дженис. — А огонь? Это сигнал? Я не хочу показаться грубой. Но все это... Почему вы меня не разбудили?

— А что ты смогла бы предпринять? Мы и так двигаемся в том направлении. А сейчас давай-ка выпьем кофе и позавтракаем. А там посмотрим, что нам принесет сегодняшний день.

Они завтракали, когда пробившийся сквозь радиопомехи голос запросил связь с яхтой «Биг Спендер». Шэрон схватила микрофон.

— Капитан Глиман, мы обнаружили «Опус». Сейчас идет спасательная операция. На борту находятся три человека. Еще трое, по всей видимости, погибли. Мне очень жаль. Конец связи.

— Продолжайте, — ответила Шэрон. — Конец связи.

— Мы получили информацию, что не хватает одного пассажира. Мы везем выживших в главную больницу в Сан-Фелипе, Гондурас, для медицинского осмотра. Оттуда офицер, который захватил контрабандиста, по всей видимости напавшего на этих женщин, организует их отправку в... Корпус Кристи. Да, в техасскую лютеранскую больницу в Корпус Кристи. Мы сообщим вам, когда закончим эвакуацию. Яхту придется оставить. Вы готовы ее буксировать? Конец связи.

— Да, готовы. Я это сделаю сама, — ответила Шэрон. — Спасибо за помощь, сэр. Конец связи.

— Абсолютно не за что, капитан Глиман. С вами на связи был офицер департамента телекоммуникаций Уильям Тейн...

— Погибшие? — тихо спросила Дженис. — Они не сказали, кто погиб? Моя племянница? Трейси? Или ваш друг?

— Конечно, именно этого мы и боимся. Но мы также знаем, что один из контрабандистов тоже погиб. Может, тело...

— Ты знаешь, что это был один из них.

— Да, дорогая. Я надеюсь, как и ты, что твоя сестра жива. Я знаю, как ты ее любишь. С другой стороны, я надеюсь, что жив мой друг. Но одному из нас суждено пережить потерю.

— Они все... на яхте... близки мне. Конечно, я не была знакома с Ленни, однако из того, что вы рассказывали мне о нем, я поняла, что он хороший человек. Но с пассажирами я дружила с детства. Оливия последние двадцать лет или даже больше жила в Италии. Она влюбилась, когда на первом курсе поехала за границу, чтобы изучать искусство. Она вышла замуж за богатого, уже немолодого мужчину, прекрасного человека. Его звали Франко Монтефалько.

— Владельца винного завода? — встрепенулась Шэрон. — Я очень люблю его вина. Терпеть не могу кьянти. Вина Монтефалько такие ароматные, что напоминают духи.

— Как бы то ни было, в прошлом году он умер от рака поджелудочной железы. Его уход был ужасен. И Ливи решила продать завод. Этот круиз был задуман, чтобы отметить ее возвращение... Видите ли, мы все были на ее свадьбе, устроенной среди виноградников. Там была такая арка из цветов магнолии. На Оливии было свадебное платье матери Франко...

— Похоже, ты очень привязана к своей школьной подруге, — заметила Шэрон.

— Вообще-то, по-настоящему близка ей была Трейси. Я была как бы прицепом. Но где бы ни оказывалась Ливи, всегда происходило что-то необыкновенное. Мы всегда знали, что ее ожидает необыкновенная, сказочная, жизнь. Какое-то время так и было. Она напоминала этакую принцессу из сказки. Но сейчас... Я даже не знаю, как объяснить. Оливия — достаточно жесткий человек. Она всегда была не то чтобы холодной...

— Я знаю этот тип людей. Я называю их замкнутыми.

— Это почти в точку.

— Значит, если кто-то умер, ты бы предпочла, чтобы это была она.

— Нет! — пылко воскликнула Дженис. — Я не желаю этого Оливии! Но Трейси... она мне больше чем двоюродная сестра. Мы вместе выросли и — за исключением того времени, когда она училась в колледже, — никогда не жили на расстоянии больше мили друг от друга. Наши дети... мои дочери и Кэмми... они как родные, хотя Кэмми — моя племянница. Я отношусь к ней как к дочери. Я их очень люблю. И Холли! У нее сердце большое, как мир. Все любят Холли. У нее сыновья-близнецы, им всего двенадцать лет. — От Дженис не ускользнуло, как Шэрон Глиман сжала губы и покачала головой. — Я так хотела отправиться в этот круиз, но не смогла. У меня муж заболел

— Я надеюсь, сейчас ему лучше, — вежливо откликнулась капитанша.

— Да, лучше.

— Наверное, теперь ты рада, что не поехала, учитывая, какой оборот приняли события?

— На самом деле нет. Я бы хотела быть там. Мне очень жаль, что я ничем не могу им помочь. Я бы хотела быть с Трейси, если она... ранена. Я думаю, я ей нужна,— ответила Дженис. — Это, должно быть, Трейси в надувной лодке. Ливи никогда бы этого не сделала. Она не привыкла работать. Трейси бы не позволила Кэмми рисковать собой в маленькой резиновой лодке. Холли смелая, но она просто не такая сильная и тренированная, как Трейси. Трейси серьезно занималась спортом. Она и сейчас преподает физкультуру.

— В таком случае я не сомневаюсь, что она добралась до берега.

— Я за это молюсь, — с грустью произнесла Дженис.

— Если хочешь, я тоже с тобой помолюсь. Пресвитерианская молитва, может, и не подойдет. К тому же я давно отошла от религии. Но я помню молитву моряков. Она гласит: «Пусть мои паруса изорваны и моя мачта сломана, пусть ночной ветер пронизывает меня насквозь и соленые брызги обжигают мои глаза, пусть свет звезд скрыт от меня, Ты только позволь мне встретить еще одну зарю».

— Это прекрасно! — воскликнула Дженис и, не удержавшись, добавила: — Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь.

— Аминь, — повторила Шэрон.


Кэмми лежала на палубе под лучами палящего солнца. Ей казалось, они обладают целительными свойствами и она получает от них какое-то питание. Разве солнце не обеспечивает ее чем-то вроде витаминов? Девушка была уверена, что обеспечивает. Именно поэтому солнцезащитный крем может быть вреден. Нет, не может. Проблема в каких-то лучах, ах да, в ультрафиолетовых. Витамин А или витамин Д?

Весь крем закончился.

Ей хотелось лежать на земле, в траве, пусть даже на лужайке перед домом или на склоне холма, где находится ее общежитие. Ей хотелось ощутить сильные и неподвижные объятия земли, прильнуть к ней. К простой твердой земле. География ее мира претерпела сильные изменения.

«Тетя Холли», — внезапно подумала она и вскочила.

Она все поняла в тот момент, когда открыла дверь каюты. Безжизненная рука Холли еще была теплой.

Кэмми помчалась за ручным дефибриллятором. Когда ей не удалось привести Холли в чувство, она кулаком разбила зеркало в ванной и, выбрав в раковине осколок побольше, поднесла его к неподвижным посиневшим губам Холли. Поверхность осталась незатуманенной.

— Тетя Холли, — заплакала Кэмми. Она дрожала и одновременно трясла родное неподвижное плечо в футболке с надписью «Медсестры занимаются этим всю ночь». Она разрыдалась, прижавшись к груди Холли, как будто та могла каким-то образом обнять ее и успокоить. Она приложила два пальца к запястью Холли. Ничего. Кончик носа и пальцы Холли уже похолодели. Все, что Кэмми могла сделать для своей крестной, это оплакать ее без слез за двух маленьких мальчишек, не подозревающих о том, что они остались без матери. Возможно, и у нее уже нет матери. Еще не вполне взрослое сознание девушки не могло этого вместить.

В ее памяти теплилось воспоминание о третьем дне рождения Иана и Эва, как раз накануне Рождества. Ей уже исполнилось десять, а Эмма и Али были на год или два младше.

Холли почему-то сшила одинаковые наряды для них всех, не только для своих мальчишек, а для всех. На девочках были красные трикотажные юбки, колготки в красную и черную полоску и черные бархатные блузы с длинными рукавами. Тедди, Иана и Эвана нарядили в детские комбинезоны с бретельками через плечо. Девятнадцатилетняя Кэмми отлично понимала, что эти костюмы были классными и модными даже сейчас. Однако тогда она согласилась бы прыгнуть в котел с кипящей смолой, лишь бы не надевать этот идиотский костюмчик.

Снова и снова родители упрашивали и уговаривали их стать прямо и один раз улыбнуться, всего один, чтобы после этого всем вместе навалиться на праздничный торт и уничтожить его.

Но снимок никак не получался: то Эмма сутулилась, то Кэмми стояла надувшись, то еще что-то. В конце концов Холли не выдержала.

— Послушайте, чудовища, — звенящим голосом заявила она, — я сидела над этими костюмами, пока мои пальцы не стали похожи на подушечки для булавок. И мне наплевать, нравятся они вам или нет. Мне наплевать, как вы относитесь ко всему этому. Но вы сейчас станете как следует и дадите нам сфотографировать вас один раз, или я отдам этот огромный торт собакам. — И они все тут же выпрямились и улыбнулись до ушей, напуганные чем-то в голосе тети Холли. — Вы этого еще не понимаете, но когда-нибудь вы посмотрите на эту фотографию и обрадуетесь, что она у вас есть. Вы будете рады, что вас всех вместе сфотографировали именно сейчас, пока вы еще не выросли и ваши дорожки не разошлись. И когда вы будете смотреть на снимки своих родителей, вам будет трудно себе представить, что они были такими молодыми. Так устроена жизнь. Я знаю.

На Рождество Холли вручила каждому его экземпляр в крепкой оловянной рамке. Кэмми засунула свой в шкаф, за книги, где он находится и по сей день. Ее наряд хранится в коробке, ожидая, пока родится и подрастет дочь самой Кэмми. Кэмми хотелось, чтобы эта фотография была сейчас с ней. Ей хотелось прижать ее к себе. Тетя Холли была еще совсем не старой. Она прожила только половину своей жизни. Как и ее мать.

Тетя Холли была права. Только вот она, Кэмми, никогда не состарится настолько, чтобы поразиться тому, какими молодыми были ее родители. Очень может быть, что ей не суждено стать старше, чем она уже есть. Если ей все-таки удастся выжить, она будет ласковой с Тедом и всеми силами будет ему во всем помогать. Она будет любить и утешать отца. Она станет старшей сестрой Иану с Эвом...

Но кто утешит ее?

Она достала чистое одеяло и укрыла Холли, бережно натянув край одеяла на лицо.

— Ты молодчина, тетя Холли, — шептала она, — ты молодчина. Ты верила в рай, и, если... если моя мама уже там, ее легко будет отыскать по клетчатым шортам. И вы сможете опять оттягиваться вместе. А я буду учить Иана и Эва тем же вещам, которым ты учила меня. Я научу их знакомиться с девочками. Хотя... нет, я не буду спешить. Я научу их, как нужно держать себя в руках и не обижаться, если кто-то будет срывать на них злость...

Оливия заглянула в каюту, скрипнув дверью.

— Она умерла, — угрюмо пробубнила Оливия.

— Уйди, — предостерегающе произнесла Кэмми, не оборачиваясь. — Уйди, пока я не сделала что-нибудь похуже того, что сделала бы тебе моя мать.

— Она умерла?..

— Иди к черту, — ответила Кэмми.

— Она умерла? Это предвещает нам несчастье. Помнишь, что они сказали насчет мертвого тела на корабле?

— Оливия, какая же ты сволочь! Мы протащили кости и плоть мертвеца через все моря и океаны. Разве ты не хочешь помолиться за Холли? Если она умерла, она сейчас в раю. Разве тебе не хочется поплакать? Почему я тебя вообще спрашиваю? У тебя каменное сердце.

— Нет, не каменное, — ответила Оливия, и ее глаза заблестели. «У нее все еще есть слезы», — с горечью отметила Кэмми. — Мне страшно, Камилла.

— Отлично, мне тоже. Но ты боишься за себя! Я боюсь недостаточно, чтобы воровать еду и воду. Я надеюсь, что Марио, или кто там трахнул тебя и сделал меня, был хоть отчасти порядочным, иначе у меня нет шансов стать нормальным человеком. К твоему сведению, моя мать, моя настоящая мать, вчера уплыла в резиновой лодке, чтобы попытаться спасти Холли, меня и даже тебя, вонючая сука. Эту резиновую лодку уже давно мог разрезать коралл, ее могла перекусить пополам акула. Держись от меня подальше, а не то пожалеешь.

— Я знаю, я видела ее.

— Это потому, что она личность, а ты ничтожество.

— Кэмми, я знаю, что мне не следовало говорить того, что я сказала. Я это сделала от отчаяния. Ты знаешь, что это такое. Холли тоже пришлось несладко. Но именно я подарила тебе жизнь.

— Спасибо, — сказала Кэмми. — Иди к себе, Оливия, займись своим макияжем. Твой труп будет выглядеть симпатичнее. И подумай вот о чем. Ты присвоила продукты, которые могли помочь Холли продержаться, пока нас кто-нибудь не найдет. А она была медсестрой. Она знала многое из того, что нам неизвестно. Вполне возможно, своим эгоизмом ты убила сама себя, тварь ты долбаная. Поэтому ты останешься на этом судне одна. Ты умрешь от жажды в полном одиночестве. Это поистине жуткая смерть. Если я заболею или ослабею, я не покажу тебе, как работает опреснитель. Я порву инструкцию.

— Прости меня, Кэмми.

— Прощаю. Меня попросила об этом Холли. Я прощаю тебя, потому что ты полное дерьмо. Сейчас я хочу побыть одна и подумать о человеке, который спас мою жизнь, и о другом человеке, который готов пожертвовать ради меня своей жизнью.

Оливия удалилась; ее благородное намерение предложить свою дружбу и любовь было с презрением отвергнуто и растоптано.

Кэмми старалась не думать о смерти. Она знала, что это не больно. Она осмотрела свой живот, грудь и ноги. Она и представить себе не могла, что человек может быть таким темным, высохшим и сморщенным, как мумия, покрытым развевающимися на ветру лоскутьями обожженной кожи. Она легла на бок и попыталась изгнать из себя страх. Бояться нечего. Скоро все закончится.

Ей показалось, что разбудивший ее голос принадлежит Богу.

Он был громким и доносился с неба.

Кэмми прищурилась и увидела высокого мужчину в военной форме. Он стоял на палубе большого белого корабля. Нет, это была не форма, а что-то вроде синего комбинезона. У незнакомца не было лица. Она не могла рассмотреть его глаз, спрятанных за круглыми очками, но определила, что на голове мужчины был шлем. Да, он вполне мог быть Богом. Он говорил в мегафон. Бог и в самом деле американец? Или просто все слышат глас Божий на своем родном языке? Кэмми закрыла глаза. У нее начались галлюцинации. Она знала, что это тоже указывает на приближение конца.

— Вы можете встать, мисс? — закричала галлюцинация. — Мэм, вы можете встать? — Бог вел себя весьма навязчиво.

Кэмми с усилием встала на четвереньки, затем выпрямилась. — Вы ранены? Вы позволите нам взойти на борт вашей яхты?

— Кто вы? — Закричала в ответ Кэмми.

Казалось, мужчина ее не слышит. Кэмми пошла в каюту, где лежала тетя Холли, и вернулась с винтовкой Ленни. Она прицелилась в Бога.

— Осторожно, мисс! Она заряжена?

— Да! — крикнула Кэмми.

— Я капитан береговой охраны Соединенных Штатов, Дэвид Ходжес, мисс... Кайл. Вы Трейси Кайл? — Кэмми застыла в нерешительности. — Пожалуйста, опустите оружие, мисс Кайл.

Кэмми уронила винтовку. Какая разница? Он, скорее всего, не существует. Ей казалось, что у нее уже целую вечность во рту не было ни капли воды, хотя на самом деле прошло всего... Несколько часов?.. Около суток? Двое мужчин опустили большой металлический крюк и подтянули «Опус» к себе. Затем корабли соединил автоматически развернувшийся металлический трап. Бог в синем комбинезоне осторожно спустился на палубу к Кэмми и поднятыми большими пальцами подал знак своим двойняшкам или тройняшкам на корабле. Возможно, это были архангелы.

— Хорошо. Сейчас мы тебя пристегнем и поедем, — сообщил ей воин, хранитель, спаситель. С помощью широкого пояса с перепонками он пристегнул к себе Кэмми и передал ее в руки другого Бога в очках.

— Я галлюцинирую? — спросила Кэмми у второго мужчины. Она прильнула к его руке.

— Нет, ты жива. Все по-настоящему.

Под грязью и лохмотьями он неожиданно для себя разглядел красавицу. Судя по ее виду, она прошла через ад. Бедная девочка.

— Если ты и галлюцинируешь, то мы делаем это вместе, — сообщил ей мужчина. — Вы нас и в самом деле напугали.

На корабле Кэмми приняла протянутый и уже открытый для нее пакет жидкого йогурта и спросила:

— Где мы?

— Неподалеку от побережья Гондураса, мисс.

— Это далеко от острова Сент-Томас, Виргинские острова?

— Наверное, около полутора тысяч миль.

— Нас так далеко отнесло?

— Да уж...

— Там еще две женщины. Моя крестная Холли и другая женщина. Моя крестная умерла этой ночью. Моя мать тоже была с нами...

Лицо мужчины вытянулось.

Оглянувшись, Кэмми увидела, что Оливия уже стоит на палубе, размахивая застегнутойсумкой. Когда Оливию переправили на корабль (ее перенесли, отметила про себя Кэмми) и усадили в кресло, она тут же потребовала «Гаторад»[85] и теперь посасывала трубочку, вставив ее в маленький пакетик. Затем двое мужчин в униформах тихо сообщили что-то капитану. Кэмми услышала, что им нужен мешок и стропы. Они осторожно обернули тело Холли белой тканью и застегнули мешок на молнию.

Зрелище было настолько мучительным, что Кэмми почувствовала, как болезненно сжалось сердце.

Это все на самом деле случилось. И теперь ее всю жизнь будет преследовать сон, в котором ей снова и снова придется видеться с Мишелем, Ленни, Холли, контрабандистами... Кэмми забилась в истерике. Один из офицеров снял шлем. Это оказалась женщина. Она села рядом с Кэмми и нежно обняла ее.

— Разве ты не хочешь, чтобы ее похоронили дома? — спросила она у Кэмми. — Разве ты не хочешь знать, что она все-таки вернулась домой? Ты была очень смелой. Ты зажгла костер, ты передала сигнал. Тебе удалось спасти свою мать.

— Моя мать где-то там! — закричала Кэмми, пытаясь высвободить руки, чтобы указать на горизонт.

— Подождите! — крикнула женщина-офицер спасателям, которые уже начали поднимать трап. — Девушка говорит, что там остался еще один пассажир.

— Она не на яхте. Мама взяла спасательную лодку и отправилась на сушу, на маленький остров, мимо которого мы проплыли. А потом яхта... остановилась. Почему мы остановились?

— Вы повисли на песчаной косе.

— Она гребла. Она сильная. Я никуда не уеду отсюда без моей мамы.

— Прекрати, — сказала Оливия.

— Сама прекрати! Столкните ее за борт! Пусть она утонет! Я никуда не поеду, пока не узнаю, что с моей мамой. Я знаю, что она жива. Послушайте меня. Вы должны меня выслушать. У нее было радио. Она должна была с кем-нибудь связаться. Пожалуйста, моя мама потерялась где-то там! Эта женщина — не моя мать!

— Мы должны доставить тебя в больницу, — произнес молодой моряк, который помог Кэмми перейти на корабль. — У нас есть приказ немедленно доставить вас в больницу в Гондурасе. Вы в хорошем состоянии. Но вы страдаете от обезвоживания и нуждаетесь в наблюдении. Ваша мать тоже нуждается в жидкости и наблюдении. Поймите, пожалуйста.

— Это не моя мать! Моя мать Трейси Кайл. Моя мать Трейси Кайл, она в резиновой лодке!

Взревел двигатель, и судно понеслось к гондурасскому берегу, а «Опус» со своим печальным грузом остался позади. Яхта мягко покачивалась на волнах посреди безбрежных вод, незаметно переходящих на горизонте в небо.

ДЕНЬ ДВАДЦАТЬ ПЕРВЫЙ

Дженис сидела в салоне «Биг Спендера», барабаня пальцами по столу. Услышав шаги Шэрон, она приободрилась. Джен не хотелось показаться неблагодарной. Она была обязана Шэрон и Реджинальду, которые поверили ей и разрешили отправиться на розыски вместе с ними. Они помогли ей. Конечно, у них были на то и свои причины, но эти люди проявили сочувствие и поддержали ее. По крайней мере, она сможет сказать Теду, Джиму и родителям 'Грейси, что она попыталась хоть что-нибудь сделать. Правда, она понятия не имела, что она скажет собственному мужу. Дейв, вероятно, уже догадался, что она не стала послушно дожидаться результатов розысков, сидя у телефона в «Золотой Игуане». Впрочем, он знает свою жену.

— Ты хочешь поговорить о том, что у них произошло? — наконец спросила Шэрон.

— Да, — ответила Дженис, и Шэрон поделилась с ней довольно противоречивой информацией, поступившей от спасательной экспедиции береговой охраны. Капитанша сообщила, что через несколько часов, после того как ее юную племянницу и Оливию осмотрят медики, их самолетом доставят в техасскую больницу. Берит, сестра Холли, уже вылетела в Гондурас, чтобы помочь Холли отправиться в свой последний путь домой. Трейси исчезла. Она взяла надувную лодку и по непонятной причине покинула «Опус» и Кэмми.

Временами страшная реальность обрушивалась на Дженис; она пыталась осознать, что больше никогда не увидит Холли, не услышит, как та сквернословит, покатывается со смеху над собственными неприличными шуточками или распекает своих мальчишек. Нет. Не сейчас. У нее еще будет время оплакать

Холли. Необходимо сосредоточиться и надеяться на некое коллективное искупление, божественный канал, по которому к ним с небес соскользнет благословение в обмен на эту человеческую жертву. Ее рот наполнился слюной, как во время первых месяцев беременности.

— Положи голову на колени, — мягко произнесла Шэрон Глиман, — ты выглядишь неважно. — Дженис повиновалась.

— Теперь вы повернете назад? — спросила Дженис, немного придя в себя. В ее вопросе звенела тревога, хотя она и надеялась, что капитанша этого не заметит.

— Думаю, еще не время, — ответила Шэрон. — А ты как считаешь, Реджинальд?

— Я считаю, что мы должны взять на буксир и доставить домой яхту Ленни. На нашем месте он поступил бы точно так же, Шэрон, — произнес Реджин. — Может, Мехерио получит страховку или решит отремонтировать, а затем продать яхту.

— Ты полагаешь, что больше никто не захочет ходить на «Опусе»? После того что случилось или могло случиться, люди будут думать, что на нем лежит проклятие. Это, конечно, полная ерунда, но все, что связано с морем, окружено таким огромным количеством суеверий!

— Не будь слишком самоуверенной, — донесся из кубрика голос Реджина. — Я слышал, что дом, в котором Лиззи Борден взялась за топор...

— Я могу обойтись и без подробностей, — сухо произнесла Шэрон.

— Как бы то ни было, сейчас это уютная семейная гостиница. К тому же некоторые люди просто жаждут заполучить судно, с которым связана какая-нибудь история, пусть даже и мрачная. — Он умолк и обернулся к Дженис: — Простите, я совсем забыл, что речь идет о вашей семье.

— И о вашем близком друге, — ответила Дженис. — Вы меня ничем не оскорбили.

— Что ж, люди регулярно покупают дома, в которых, по слухам, обитают привидения. Моя бабушка так и поступила. Она рассказывала, что собиралась присесть к своему туалетному столику, когда вдруг увидела женщину в белом, которая прошла у нее за спиной мимо открытой двери. Она увидела ее в зеркале так же отчетливо, как я вижу вас. Никаких неудобств от ее присутствия она не ощущала.

— Почему в подобных видениях женщина всегда в белом? — поинтересовалась Шэрон, не обращаясь ни к кому конкретно. — Почему бы им не надеть симпатичный синий или красный плащ? Из-за этого жизнь призраков выглядит скучновато.

— Шэрон, людей обычно хоронили в саванах. Саваны были белыми. Этому дому больше ста пятидесяти лет. Вряд ли там стоит ожидать появления дамы в полосатом костюме от Шанель и туфлях на высоком каблуке...

— В общем, все эти истории изрядно щекочут нервы. Но давайте поговорим о деле. Приборы показывают, что мы должны быть где-то в районе рассчитанных мною координат. Это место, откуда поступил электронный сигнал. Реджин, как ты думаешь, если мы найдем «Опус», нам удастся его отбуксировать?

— Нам понадобится заправить побольше горючего. На обратном пути.

— Но он нас не затопит?

— Только не нас.

— В таком случае именно это я и намерена сделать. Ты не возражаешь, если мы сделаем это ради наших друзей?

— Вы что-то говорили о радиосигнале, — напомнила ей Дженис. — Как вы думаете... я могу надеяться, что мою сестру найдут?

— Это не исключено, — ответила Шэрон. — Конечно, мы тоже поищем вокруг. Я не хотела об этом говорить раньше времени. Но ты ведь не думала, что мы не попытаемся?

— Я думала, вы сдадитесь. С точки зрения здравого смысла так и надо было бы поступить. После того как ее не удалось найти береговой охране... шансов почти не осталось.

— Они нашли всех остальных. То, что ее не нашла спасательная экспедиция, не означает, что это не удастся нам. Но это и не означает, что мы ее найдем. Мы ничего не. теряем, если попытаемся это сделать, Дженис.

Уверенно и осторожно Шэрон Глиман подошла к тому, что для Дженис было всего лишь до невозможности крошечной точкой на карге. Как вообще это делается? Как можно найти носовой платок в безбрежном и беспрестанно меняющемся океане с помощью графиков на бумаге и точек на экране? Из своего небольшого опыта Дженис знала, как быстро ветер может унести судно. Это делало их миссию еще более бессмысленной. Однако когда Шэрон приблизилась к тому месту, где береговая охрана спасла Кэмми, она с биноклем забралась в гамак на корме, знакомый ей по описаниям Трейси и скорее напоминающий батут. Все ее чувства пришли в состояние боевой готовности, и она жадно всматривалась в расстилающуюся перед ней гладь, пока день не начал клониться к закату.

И тут она заметила свет.

Две вспышки в быстрой последовательности, а затем, через паузу, третья. Две вспышки в быстрой последовательности, а затем, опять через паузу, третья.

Дженис медленно встала. Она боялась, что упадет.

— Шэрон, — произнесла она, добравшись до кубрика, — взгляни на это.

— М-м-м, — ответила Шэрон, — я уже несколько минут за этим наблюдаю. Пытаюсь понять, что это такое. Гондурасский офицер сказал, что они называют это место Костяной остров.

— Там есть каннибалы? — спросила Дженис, а про себя подумала: «Теперь они поймут, что я полная дура».

— Нет, легенда гласит, что остров принадлежал затворнику с неблагозвучным именем Боун[86], и мне точно известно, что там все еще стоит его дом. Кажется, я от кого-то слышала, что у него был сын, который в этом доме не жил, но и отказываться от него не хотел. И постепенно огромный дом, построенный из кирпича, завезенного из Англии, и окруженный традиционным английским садом, за которым ухаживали испанские слуги, пришел в полный упадок...

— Там кто-то есть. Этот свет...

— Да.

— Мы подойдем к острову?

— Я не уверена, кто это, — ответила Шэрон. — Я хочу обойти остров и посмотреть, нет ли там какого-либо естественного причала. Этот остров в ширину меньше мили. — Она повернула яхту боком к вспышкам и направилась в противоположную сторону. Дженис увидела, как фонарь яростно замигал им вслед. — Похоже, единственное место, где можно причалить, находится именно там, где мигает этот свет, — после паузы сказала Шэрон. — Я вижу что-то вроде углубления. Мы с тобой отправимся туда на шлюпке и привяжемся к одному из больших деревьев, растущих на берегу. Но сначала давай попытаемся выяснить, кто подает нам сигналы...

— Это яхта «Биг Спендер», — произнесла Шэрон в микрофон радиопередатчика. — Кто это? Кто на острове?

Ответа не последовало.

— Может, батареи сели? — предположила Дженис.

— Или кто-то пытается заманить нас в ловушку, — прокомментировал Реджин.

— Скорее твоя голова покроется пышной шевелюрой ко времени нашего возвращения в Шарлотт Амали, чем нечто подобное случится дважды за одну неделю, — ответила Шэрон. — Не будь таким занудой. — Она помолчала и добавила: — Ага, теперь я ее вижу.

— Правда? — воскликнула Дженис, решив, что Шэрон говорит о Трейси. — Но я ее не вижу!

— Я вижу «Опус», яхта приблизительно в миле от нас по правому борту, — ответила Шэрон. Она взяла бинокль из рук Дженис. — Боже, какой ужас! Все судно увешано какими-то проводами и тряпками. И куча горелого мусора... С другой стороны, это не самое худшее из того, что мне приходилось видеть. Когда Ленни купил эту яхту, она была наполовину сгоревшей.

— Мне кажется, до нее будет мили две, Шэрон, — сказал Реджинальд. — Видимость отличная.

Они получили еще одно сообщение. По словам спасенных с «Опуса» пассажирок, умершую женщину звали Холли Сольвиг. На борту не было обнаружено никаких следов насилия, описанного девушкой. Не было и никого из членов экипажа. Спасательную лодку или катер найти не удалось.

— Лен оставил яхту... — задумчиво произнесла Шэрон.

— Он бы этого не сделал. — Голос Реджина прозвучал достаточно уверенно, но он тут же добавил: — Разве что в критической ситуации...

— Странно, как она тут застряла. Наверное, зависла на чем-то. Как ты думаешь, мы сможем ее снять, если течение...

— Все зависит от того, за что она зацепилась. Придется потрудиться.

Дженис подумала, что за тридцать лет совместной жизни на двадцати квадратных футах между Шэрон и Реджином установилось что-то вроде телепатической связи.

— Давай подойдем к ней и попытаемся не зацепиться за то же самое, что бы это ни было... Возможно, это всего лишь песчаная коса.

— Шэрон, Шэрон, подожди! Посмотри на этот свет,— взмолилась Дженис.

— Я смотрю. Я ничего не вижу за этими вспышками, — ответила Шэрон. — Это может быть какой-нибудь маяк.

И тут ожило радио. Хриплый голос проскрипел: «Помогите». Слова звучали невнятно, голос осип: «Помогите. Трейси Кайл из Вестбрука, Иллинойс. Я нахожусь на...»

— Трейси! — взвизгнула Дженис. — Это моя сестра, Шэрон, это моя сестра! А-а, это моя сестра!

Через пятнадцать минут высокая Трейси безвольно повисла в объятиях Дженис, которая была на восемь дюймов ниже, но находилась в приподнятом настроении и не сомневалась в том, что может легко отнести кузину в Чикаго на руках. Лицо Трейси представляло собой сплошную маску из воспаленных бугров от укусов насекомых, кровоподтеков и шелушащейся кожи. Одного рукава не было, а ее короткие волосы прилипли к голове, как у непослушного маленького мальчика. Правой рукой она поддерживала левую кисть, которая безжизненно свисала вниз. Трейси вся была покрыта глубокими ожогами. Дженис казалось, что нос Трейси поджаривался не на солнце, а на гриле. Ее ноги, испещренные глубокими царапинами, распухли, а пониже коленей приобрели фиолетовый оттенок. Она представляла собой самое фантастическое зрелище из всех, которые доводилось видеть Дженис.

— Я нашла тебя. Я нашла тебя, — шептала Дженис.

Ноги Трейси подкосились, и она опустилась на песок. Дженис и Шэрон наполовину занесли, наполовину втащили Трейси в катер.

— Я нашла тебя, — продолжала повторять Дженис.

Губы и язык Трейси так распухли и растрескались, что она не могла говорить. «Эти несколько слов, которые она произнесла, пытаясь позвать нас, могли стать для нее последними», — подумала Дженис, всхлипнув, и жестом попросила подать ей воду, чтобы напоить сестру.

— Чуть-чуть, — предупредила Шэрон. — Если она выпьет слишком много воды, ей станет плохо. — Она смочила чистую ткань и положила ее на язык Трейси. Затем Шэрон вскрыла стерильный пакет с лимонным увлажняющим гелем, выдавила гель на язык Трейси и покрыла им ее губы.

Трейси старалась изо всех сил, но не могла издать ни звука. Шэрон дала ей глоток «Гаторада». Наконец раздался звук, более всего напомнивший Дженис скрежетание несмазанных шестерней, и слово «...меня». Реджин помог им поднять ее на борт «Биг Спендера».

— Я тебя не уроню. Теперь ты в безопасности, — говорила Шэрон. — Ложись на койку. — Реджин сдернул покрывало, под которым оказались хрустящие полосатые простыни. Трейси упала на них, жестом попросив Дженис наклониться пониже. Сестра выполнила ее просьбу, и Трейси, подняв грязную руку, скорее напоминающую лапу, прошептала:

— Кэмми... Холли...

— Кэмми в безопасности, Трейс. Она сейчас в техасской больнице, — ответила Дженис, предусмотрительно не упоминая о Холли. — Тебя тоже туда отвезут. Шэрон уже сообщила. Скоро ты будешь с Кэмми. — Трейси кивнула и издала звук, который, по мнению Дженис, должен был означать «хорошо».

Дженис выпрямилась и обняла сперва Шэрон, а затем Реджина.

— Спасибо вам за то, что вы избавили меня и мою семью от необходимости пережить весь ужас, который бы стал одной из самых жутких трагедий в нашей жизни.

— Когда придет судно береговой охраны, отправляйся с ней, — сказала Шэрон. — Теперь ты можешь позаботиться о своей семье. Ты это заслужила.

Дженис притихла и задумалась. После довольно продолжительной паузы она вопросительно посмотрела на капитаншу и произнесла:

— Если вы не возражаете, я хотела бы пока остаться здесь. Вы говорили, что снять «Опус» с мели будет нелегко. Я не моряк, но я относительно молода. Я сильная и могу помочь. Мне кажется, я в долгу перед Ленни. Я не знаю, что здесь произошло, но я уверена, что, если Ленни был вашим другом, значит, он был хорошим парнем. И я ни секунды не сомневаюсь, что он сделал бы все, что в его силах, чтобы спасти их. Я думаю, здесь произошло что-то вроде автомобильной аварии. Ты все делаешь по правилам, но что-то идет не так, а затем и вовсе происходит ужасное. Наверное, это судьба. По рассказам, он не похож на человека, который бы покинул свой корабль.

— Тут ты права, — сказал Реджин. — У Ленни было большое сердце. И мощное чувство ответственности. Мореплавание напоминает полеты в воздухе. Оно не прощает ошибок, хотя и считается вполне безопасным.

— Поэтому я хотела бы почтить его память. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам вернуть «Опус» его жене и маленькому мальчику.

Шэрон улыбнулась.

— Я люблю это в людях, Дженис. Силу духа. Добро пожаловать на борт.


Часом позже медсестра приоткрыла дверь в комнату с опущенными шторами, где под воздействием легких седативных препаратов спала Кэмми.

Она, как волчица, сражалась всю дорогу до Техаса, пытаясь вскочить с кресла. Испанская медсестра, сидевшая рядом с ней, мягко уговаривала ее, но, слыша акцент, Кэмми еще больше шарахалась. Ей казалось, что она слышит голос Эрнесто, который требовал, чтобы она сняла одежду. Избалованная девчонка, думала медсестра. Американская сучка.

В больнице всех изумила физическая сила Кэмми. Врач и довольно крупная медсестра с трудом выволокли девушку из отделения неотложной помощи, где ее опять осматривали на предмет переломов, трещин и повреждений внутренних органов — на этот раз при помощи рентгеноборудования. В штате не было пластического хирурга, но кто-то нашел врача, женщину, славившуюся своими легкими ласковыми руками и согласившуюся прийти на работу в выходной. Она дала Кэмми двадцать миллиграммов валиума, обработала самые глубокие порезы и зашила края ран с точностью пуантилиста[87]. Красивая девочка, думала врач. И рука, и нога, над которыми она трудилась, тоже были красивыми. Инфекция, проникшая в раны, распространилась бы очень быстро, но вводимые внутривенно антибиотики изгонят ее в течение нескольких дней.

Врач, которая сама была матерью четырнадцатилетней девочки, осторожно смазала ожоги Кэмми и накрыла марлей особенно большие. Сильная молодая иммунная система была союзником пострадавшей девушки. С трудом верилось, что можно было получить такое количество ран всего за три недели в открытом море. Видимо, на нее навалилось очень много бед. В конце концов, они ведь находились на яхте, хотя, по слухам, судно было повреждено. Врач вспомнила одну семью, мать и двоих детей, снятых береговой охраной в заливе с надувной лодки, в которой они провели три недели под палящим солнцем после того, как их монокорпусную яхту перевернул ураган Дэниел. Как им удалось пройти мимо суши, для всех осталось загадкой. С ними был отец, англичанин, который когда-то участвовал в парусных регатах, один из печально известных самоуверенных капитанов, отправившийся в длительное плавание, несмотря на то, что его навыки уже десять лет как не применялись. Он был уверен, что мореплавание сродни езде на велосипеде. Следовало отметить, что, к его чести, то немногое количество воды, которое у них было, он отдал детям. Тем не менее самый маленький ребенок, а вслед за ним и отец семейства умерли уже через несколько часов. Видя муки матери, врач думала: «За какого же идиота ты вышла замуж!»

Врач закончила свою работу, удовлетворенная стабильным состоянием Кэмми и тем, что, по крайней мере физически, она находится вне опасности, и перепоручила ее двум медсестрам. Они сделали все возможное, и с помощью губок обмыли ее с головы до ног, обходя повязки и самые сильные ожоги. Боль, причиняемая их прикосновениями, несколько утихомирила Кэмми. Им было очень жаль ее длинные густые волосы, которые необходимо было отрезать. Пока же они заправили ее сбившуюся гриву под хирургическую шапочку, а саму Кэмми уложили в чистую постель. Но она вдруг откинула простыни и вскочила, вырвав из вены иглу и требуя, чтобы нашли ее мать или хотя бы дали телефон, так как ей необходимо позвонить отцу. Медсестры опять ее уложили. Кэмми, не обращая внимания на их увещевания, вновь встала. Они сидели рядом, осторожно удерживая девушку в постели. Однако, как только они отвернулись, она вскочила в очередной раз. В конце концов ее, совершенно обессиленную, пристегнули к койке ремнями.

Испанская медсестра вылетела из палаты, напуганная визгом Кэмми, которая услышала ее голос. Вместо нее пришла другая, одна из тех, кто помогал купать Кэмми. Она легонько потрясла девушку за плечо.

— Милая, — произнесла она с мелодичным ямайским акцентом. — У меня для тебя сообщение от Дженис Локкарио. Она говорит, что с твоей мамой все в порядке.

— Сколько раз, — угрюмо произнесла Кэмми с закрытыми глазами и сжатыми кулаками, — сколько раз говорить вам? Женщина, которую привезли со мной, не моя мать. Она только родила меня. Моя мама удочерила меня. Мою маму зовут Трейси...

— ...Кайл из Вестбрука, Иллинойс, — продолжила медсестра. — Твоя мама скоро будет здесь. Твоя тетя Дженис, капитан Шэрон Глиман и экипаж яхты «Бит Спендер» нашли твою маму. Я знаю, о чем говорю, малышка. Ее доставили в Гондурас на рыбацком судне, проходившем мимо. Через несколько часов она будет здесь. Прилетит на самолете. На быстром самолете. — Она засмеялась: — Конечно, все самолеты быстрые.

Кэмми взяла руку медсестры и прижала к своим растрескавшимся губам.

Когда карета «скорой помощи» наконец доставила Трейси Кайл в больницу, врачи и медсестры, осмотревшие ее, установили, что у пострадавшей сломана кисть. Это произошло, когда ее лодка напоролась на подводный риф и Трейси пришлось карабкаться по камням на негостеприимный берег. Она была вся в грязи, но при помощи смоченных в воде губок ее отмыли достаточно, чтобы заняться ожогами, очистив их от омертвевшей ткани. Она также нуждалась в пересадке кожи на носу и плечах, благодаря которой можно было устранить уродующие лицо и тело шрамы. Трейси страдала от обезвоживания, но это было поправимо. Разбитые губы вскоре заживут. Один глаз распух и загноился. На него наложили тампон с мазью и забинтовали. Теперь оставалось только надеяться на лучшее. Переломанную кисть загипсовали, а саму Трейси поместили под капельницу и начали вводить ей глюкозу, соли, антибиотики, питательные вещества и успокоительные средства.

В целом она была в довольно неплохом состоянии.

Наконец каталку с лежащей на ней Трейси вкатили в полутемную комнату, где спала Кэмми. Когда Трейси переложили на соседнюю кровать и одна из медсестер начала задергивать полог вокруг кровати, ямайская медсестра сказала:

— Нет, нет. Как раз наоборот, необходимо пододвинуть кровать миссис Кайл к кровати ее девочки. Проснувшись, она сразу увидит Кэмми.

Медсестры убрали металлическую тумбочку, стоявшую между кроватями, и как можно ближе придвинули кровать Трейси к кровати ее дочери. Они бы сдвинули кровати вместе, но этого не позволяли сделать провода, соединявшие Трейси с мониторами.

Ночью Кэмми проснулась. Все ее тело болело. Когда глаза постепенно привыкли к окружающему ее серому мраку, она огляделась. Подняв руку, Кэмми потрогала свои волосы: очень скоро их состригут и она станет похожа на Шинед О'Коннор. Кажется, кто-то попытался причесать ее. Швы, наложенные на кисть, которую она порезала, разбив зеркало в ванной Холли, болели. Она уже хотела нажать кнопку вызова медсестры, чтобы ей сделали еще один укол обезболивающего, как вдруг заметила на соседней кровати неподвижный силуэт, укрытый легким одеялом. Лунный свет, пробивающийся сквозь шторы, позволил ей рассмотреть знакомый профиль и светло-каштановые волосы матери.

— Мам, — прошептала она. — Мамочка. — Трейси не шелохнулась.

Кэмми ткнула пальцем в кнопку вызова. Тут же явилась медсестра.

— Слушаю. Вам помочь?

— У меня все болит, причем достаточно сильно. И я хочу, чтобы мне объяснили, насколько опасно состояние моей матери.

— Одну минуту, мисс Кайл.

Кэмми наблюдала за тем, как спит Трейси, как ее грудная клетка слегка поднимается и опускается в такт дыханию, и пыталась определить интервал между вдохом и выдохом. Вернувшись в палату, медсестра не стала включать потолочные флюоресцентные лампы и вместо этого посветила на Кэмми точечным фонариком. Затем она встряхнула систему и вколола в нее лекарство, которое, подобно благотворному бальзаму, быстро распространилось по телу Кэмми, заглушая боль. Когда медсестра повернулась, чтобы уйти, Кэмми прошептала:

— Моя мама очень плоха?

— У нее сломана кисть и довольно серьезные ожоги. Но самое опасное — это ее инфицированный глаз. — Медсестра заметила, как у Кэмми задрожали губы, и поспешила добавить: — Она скоро поправится, ее жизни ничто не угрожает, мисс Кайл. И ее глаз тоже будет в порядке. Я в этом уверена. Она полностью выздоровеет. Не беспокойтесь.

Кэмми начала плакать. Настоящие слезы горели на воспаленных щеках, доставляя ей какое-то извращенное удовольствие.

— Я люблю мою маму, — она произнесла это совсем тихо, как какую-то магическую руну или целительный заговор.

— Я тоже тебя люблю, — просипела Трейси и вытянула руку, так что кончики их пальцев соприкоснулись.

ДЕНЬ ДВАДЦАТЬ ВТОРОЙ


В скромной юбке и белой кружевной блузке Мехерио Амато ожидала прибытия яхты своего мужа. Молодая женщина стояла выпрямившись, и небольшая округлость ее живота была заметна только потому, что Мехерио была очень тоненькой. Мехерио стояла одна, сохраняя полное спокойствие. Ее сестра сегодня забрала к себе Антонио. Она хотела прийти с ней, но Мехерио отказалась.

Когда «Биг Спендер» вошел в бухту, ведя на буксире «Опус», позади Мехерио, держась от нее на почтительном расстоянии, собралась толпа. Тут была пекарь Мари и владелец бара Квинн Рейли, ювелир Авери Бен и Абель, точильщик ножей, а также владелец судна, на котором поначалу работали Мишель и Ленни. Свои мрачные мысли каждый из них держал при себе. Они молча наблюдали, как Шэрон Глиман легко перепрыгнула через борт и Реджинальд бросил ей линь, а затем помог спуститься на причал женщине, которую они все видели впервые. На незнакомке были джинсы и огромные солнцезащитные очки. Короткие золотисто-каштановые волосы упали ей на лицо, на мгновение закрыв его. Квинн Рейли подумал, что зря он не открыл магазин в воскресенье. Ювелир пожалел, что не продал Мишелю браслет подешевле. Мари вспомнила дурацкие шутки Ленни и сдержанную улыбку Мишеля. У Абеля, точильщика ножей, мелькнула мысль, не настало ли время вернуться домой в Аризону и посвятить себя внучке, которую он знал только по фотографиям.

Мехерио подошла к причалу. Она пожала руку Реджинальду и позволила Шэрон обнять себя. Толпа, расступившись, пропустила карету «скорой помощи». В нее погрузили небольшой белый сверток.

— Моряки, которые нашли нас, помогли мне завернуть его в парус «Опуса». Я зашила парус. Я не знала, как ты захочешь поступить.

Мехерио смотрела вдаль, на океан.

— Думаю, что через несколько дней мы с братом отправимся на катере туда, где играют дельфины.

— Ты хочешь, чтобы мы поплыли с вами?

— Да, Шэрон. Я хочу взять с собой гибискус, который был на нас в день нашей свадьбы.

— Я закажу два венка, — сказал Реджинальд. — Это будет наш маленький подарок. Ленни был хорошим человеком и другом. Нам его будет не хватать.

— Иногда море нас не любит, — сдержанно произнесла Мехерио. — Оно предпочитает, чтобы мы оставили его в покое.

— Очень может быть, что это действительно так, — согласилась Шэрон. — К тому же без Ленни мне все это уже не будет казаться таким привлекательным. Вероятно, я вообще оставлю это занятие. Что-то важное ушло. Должна сказать тебе, Мехерио, что Дженис осталась с нами, чтобы почтить память Ленни.

— Спасибо, Дженис. Прими мои соболезнования по поводу смерти твоей дорогой подруги и поздравления по случаю спасения твоей сестры и ее дочери. О Мишеле ничего не слышно?

Шэрон горестно покачала головой.

— Мне очень жаль, Мехерио. Я знаю, что ты подаришь своим детям отца.

— Да, в воспоминаниях. Или если я полюблю опять. Сейчас это трудно себе представить, но Ленни хотел бы, чтобы у его детей был отец.

— Ты продашь «Опус»? — спросила Дженис.

— Я не знаю, — ответила Мехерио. — Мой брат сказал, что он хотел бы стать его владельцем вместе со мной. В нем есть и часть Мишеля, если Мишель когда-нибудь вернется.

— Как ты сможешь опять провожать «Опус» в плавание? — не удержалась Дженис.

— Я не первая, — сказала Мехерио.


Кэмми промчалась по коридору, чтобы упасть в объятия отца и брата. Трейси настояла на том, чтобы идти самостоятельно, хотя и опиралась на трость.

В течение трех дней муж и сын сменяли друг друга у их постелей, но сегодня все было по-другому. Они забирали домой нормальных людей, одетых в новые свободные брюки-хаки и рубашки, которые висели на них, как на огородных пугалах (Джим купил одежду их привычных размеров). Однако это простое облачение казалось Кэмми и Трейси верхом дизайнерского искусства.

Уже была середина июля. В этот день у Теда должен был начаться турнир по бейсболу, который он пропустил. Вместо этого парень рыдал в объятиях Трейси, как будто он был шестилетним малышом, а не крепким молодым человеком, уже на целых два дюйма переросшим свою мать.

— Я больше никуда не поеду, малыш, — утешала его Трейси, которая видела, что, несмотря на все прилагаемые усилия, Теду не удается успокоиться. — Я больше никуда не поеду. А если и поеду, то еще очень не скоро.

— Похоже, я большая рохля, — выдавил наконец он. — Прости, мам.

— Нет, ты просто чудесный, — возразила Кэмми. — Девчонки считают, что, когда парень плачет, это очень сексуально. — Она ласково посмотрела на Теда, и он радостно улыбнулся. — Иди ко мне. — Он нерешительно двинулся в ее сторону, затем остановился. — Иди ко мне, Тед, мой замечательный маленький братишка. Я тебя люблю. — Кэмми так крепко обняла брата за шею, что почти повисла на нем и ее ноги оторвались от пола.

Джим осторожно усадил Трейси и Кэмми в такси, которое должно было доставить их всех в аэропорт. На его лице отразилось все, что окружающий мир думает об их травмах. Джим не мог прийти в себя от изумления: состояние жены и дочери, о котором ему рассказали по телефону, оказалось так далеко от реальности, что он едва мог совладать со своими эмоциями. Обожженные ноги Трейси блестели, как будто были сделаны из розового пластика. Ее лицо, изуродованное шрамами от ожогов, казалось чужим. Изумительные черные волосы Кэмми были острижены, и теперь ее голову покрывал пушистый ежик. Джим бережно коснулся головы дочери.

— Моя девочка, — с нежностью произнес он, — твои прекрасные волосы...

— Пап, слава богу, что меня не остригли наголо, хотя это было необходимо: волосы так спутались, что никто не мог их расчесать. Ничего, отрастут опять.

— Для этого понадобится очень много времени.

— По крайней мере, у меня теперь есть это время.

— Надо спешить, родная, — напомнил Джим.— Такси неправильно припарковано. Чем, ты говоришь, занята Дженис?

— Она будет дома через два дня, — ответила Трейси. — Она осталась, чтобы присутствовать на траурной церемонии в честь Ленни Амато. Завтра его похоронят в море. А знаешь, Джим, несмотря на все, что случилось, он ей очень понравился. Я имею в виду остров. Она увидела, что его делает таким волшебным. Волшебным и коварным.

— А что Оливия?

— Тут такое дело... — начала Кэмми.

— Какое? — Трейси насторожилась.

— Она... Все в порядке, мам... Она зашла в мою комнату в тот же вечер, когда нас сюда привезли, как раз перед твоим приездом.

Трейси внимательно посмотрела на дочь.

— Что она сказала? И почему мы не обсудили это? Ведь мы одна семья?

— Я не почувствовала потребности включать ее в... нашу семью. Я хотела сказать это вам всем. Она сообщила, что выписывается из больницы. Оливия была в полном порядке, что, впрочем, неудивительно.

— Кэмми, это не все...

— Конечно, она извинилась за все.

— И?..

— И сказала, что, если когда-нибудь мне захочется с ней увидеться, я смогу найти ее по адресу, написанному на клочке бумаги, который она мне сунула. Ее телеграфный адрес или что-то в этом роде.

— Разумеется, ты можешь это сделать, — сказала Трейси. Джим кивнул.

— Ну, я знаю, что могу. Только я выбросила ее адрес, потому что... Дело в том, что я рада, что это случилось. Вернее, я не рада, что это случилось. Но я рада, что все произошло именно так, как произошло. Я увидела истинную сущность Оливии, поняла, какая она на самом деле. Раньше, когда я была маленькой, она казалась мне настоящей принцессой. Оливия присылала мне красивые вещи и жила в замке. Она обещала, что, когда мне исполнится шестнадцать лет, я смогу провести у нее все лето. Только она так и не пригласила меня. Если бы ты рассказала мне, я могла бы захотеть узнать ее поближе.

— Это было бы похоже на «войдите в мою приемную...» — начала Трейси.

— «...обратился к мухе паук»,— закончила за нее Кэмми. — Вроде того.

— Значит, ты не испугалась? — спросил Джим. Он уже слышал рассказ Трейси, после которого в течение часа извинялся за то, что не прилетел непосредственно в Гондурас. Срок действия его паспорта истек, хотя Трейси ему об этом неоднократно напоминала. К тому времени, когда он добился, чтобы ему открыли визу в связи с экстренной необходимостью, его жена и дочь уже были в Техасе.

— Испугалась? — фыркнула Кэмми. — Я потребовала, чтобы она вышла из моей палаты, потому что скоро привезут мою маму, а она не имеет права там находиться. Я сказала ей, что она для меня — пустое место и что у меня нет вопросов относительно моего происхождения.

— Как ты думаешь, куда она отправилась? — спросил Джим.

— В Европу. Она вернулась в Европу.

Они все притихли, представив себе Оливию — блуждающее между курортами привидение в костюмах от Майкла Корса[88].

— Как только мы вернемся домой, нужно будет навестить Криса и мальчиков, — тихо произнесла Трейси.

— Мы заходили к ним, они справляются, как могут, — сказал Тед.

— Но нам необходимо зайти к ним, — сказала Кэмми. Ее глаза вдруг наполнились слезами.

— Что случилось? В чем дело? — воскликнул Джим гак, что водитель подпрыгнул от его неожиданно громкого голоса.

— Нам действительно очень надо заехать к Крису и мальчишкам по пути из аэропорта, даже если будет поздно, — сказала Трейси.

— Я тоже об этом думала. А то получается, как будто мы бросили Холли, — пояснила Кэмми.

— Для этого еще будет время, — начал убеждать их Джим. — Трейси, тебе необходимо поскорее лечь. Тебе нужна твоя собственная постель. Твое лицо — сплошная рана. У тебя рука в гипсе. Моя дочь выглядит так, будто ее переехал грузовик.

— Удивительно то, что на самом деле наши травмы не так уж серьезны, — заметила Трейси.

— И еще более удивительно, что во всем происшедшем есть и положительные моменты, — добавила Кэмми. Ее рыдания стихли, а голос звучал глухо и прерывисто, как будто она задыхалась. — Я приобрела опыт, который помог мне расставить все по своим местам. Когда ты оказываешься на краю гибели, ты начинаешь ценить жизнь. Я знаю, что это звучит подобно надписи на поздравительной открытке. Но я получила кое-что... бесценное... Мне трудно объяснить...

— Столько невезения другие за всю жизнь не испытывают, — сказал Джим. — Малышка, не пытайся все это идеализировать,

— Но я многому научилась, — возразила она и подумала о том, что отец смотрит на вещи слишком прагматично. И бессмысленно пытаться что-либо доказывать ему.

Кэмми пыталась упорядочить извлеченные из этого опыта уроки, объяснить необъяснимое: тайны и то, к чему они приводят; предел человеческих возможностей и то, что находится за ним; смерть и то, что хуже смерти; любовь и то, что могло стать любовью, но было отнято.

— Я поняла, что я люблю море и одновременно ненавижу его, — наконец произнесла она.

— Это неподходящее место для одиночества, — согласился Джим.

— Да, но это и самое лучшее место для одиночества,— с твердостью в голосе заявила Кэмми. — Когда звонила тетя Дженис, она сказала, что Мехерио объяснила ей: люди отправляются в море, потому что море в них самих. Это то, из чего мы сделаны.

— Джон Кеннеди тоже так говорил. И еще кто-то до него. Это все полный бред, — возмутился Джим. — Вы обе чуть не погибли.

— Ладно, — согласилась Кэмми, — может, ты и прав.

«Нет, не прав», — подумала она уже в следующее мгновение и увидела перед собой Мишеля, его львиную гриву, завитую в локоны соленой морской водой. Мишель склонился над ней, его обнаженные плечи обрамляли беспечные звезды и серые облака на фоне ночного неба. Вдруг Кэмми поняла, что она не может вспомнить, какого цвета у Мишеля глаза, но все еще чувствует прикосновение его рук, помнит, что его тело пахло лавандой. Она увидела Холли, прицелившуюся из винтовки, Эрнесто, который пригнулся в удаляющейся продырявленной лодке, и огромные сверкающие паруса в тот момент, когда их впервые наполнил ветер. Она пообещала себе, что пока не будет думать о Мишеле. Только когда она останется в одиночестве, ей, возможно, удастся вынуть свои воспоминания из свертка, в который она их плотно упаковала, и рассмотреть по очереди. Сейчас она еще раз напомнила себе об этом обещании.

Ее отца там не было. Она любила его и радовалась, что его там не было. Но она также испытывала какое-то извращенное чувство жалости к нему и тому, что он никогда не узнает.


Дверь открыл Крис. Шокированная тем, как он выглядит, Трейси подумала, что, должно быть, их вид его тоже изумил. Он похудел фунтов на десять, не меньше.

— Крис, — тихо произнесла она, — мы ненадолго. Пожалуйста, впусти нас.

— Трейс, тебе здесь всегда рады, — учтиво ответил Крис. Его лицо преодолело трансформацию от вежливой улыбки до гримасы, характерной для стариков. — Трейси, — опять начал он, — слава богу, ты в порядке. Заходите, поговорите с родней.

Сделав глубокий вдох, все четверо Кайлов вошли в гостиную, заполненную родственниками Холли. Там было человек тридцать. Трейси в ужасе поняла, что сегодня... Господи... это поминки Холли, завтра ее будут хоронить. Трейси узнала Берит, сестру Холли. Ее мужа и детей она видела впервые. Трейси представили тетям и кузинам. Все они носили основательные норвежские имена, «рабочие» имена, как однажды сказала Холли. Они походили на названия инструментов: Келсвиг, Хаалдаг, Бротте. Мужчины встали. Берит наконец встряхнулась, как будто придя в себя, и подошла к Трейси, чтобы на мгновение заключить ее в то, что в большой семье Холли считалось объятиями. Если бы Трейси ощутила нечто подобное в автобусе, ей бы показалось, что ее просто кто-то случайно задел.

— Верит, — сказала Трейси, — мне так жаль. Холли была моей лучшей подругой.

— Моей тоже, — ответила Берит.

— Я знаю, что это вам не поможет, но я прошу прощения за свою роль во всем этом, — обратилась Трейси ко всем присутствующим в комнате. — Если вы меня ненавидите, я пойму. Если бы она не отправилась...

— Никто тебя не ненавидит, Трейс, — перебил ее Крис, — кроме, быть может, мальчиков. Дети... они все видят в черно-белом цвете.

— Где они? — спросила Кэмми, выбравшись из-за спины отца. При виде ее волос и кожи у присутствующих вырвался вздох, который они попытались заглушить стуком чашек и ложек.

Повсюду была еда — от тяжелых блюд с лапшой, плавающей в мясной подливе, до припудренных пирожных, висящих в воздухе вокруг крохотных кусочков фруктов и грозящих при первой же попытке полакомиться ими осыпаться дождем сахарных хлопьев. Тем, что принесли соболезнующие соседи и родственники, можно было кормить весь квартал в течение двух дней. Утрата оставила после себя пустоту, которую необходимо было чем-то заполнить. Но слова проваливались в нее, как осыпающиеся в пропасть камни. Еда, особенно еда, которую готовила Холли, служила каким-то утешением. На мгновение рот Кэмми наполнился слюной: вид еды вызвал у нее приступ тошноты. Медсестры предупреждали ее, что первое время ей угрожает опасность переедания. Она должна преодолевать постоянный соблазн, стараться есть медленно и только простую пищу, никаких специй или пиццы.

Верит и другие гости быстро собрали тарелку еды для Теда и приготовили кофе для Трейси и Джима.

Кэмми отправилась разыскивать Иана и Эвана. Их нигде не было видно. Через кухню она прошла к заднему крыльцу.

Воспоминания и даже запахи — крахмал, пряжа, стиральный порошок, кардамон — на мгновение вернули ее в детство. У этого дома, как и у любого другого дома, был свой особый запах, не воспринимаемый теми, кто в нем жил. Кэмми где-то прочитала, что обоняние самое мощное из всех чувств человека. Ей везде чудилась Холли. Она остановилась возле окна, чтобы взглянуть на гордость Холли — сверкающий чистотой бассейн. Она представила себе их обеих, когда во дворике стояли всего лишь пластиковый стол и стулья. Волосы маленькой Кэмми были заплетены в косички, а Холли объясняла ей, что деление в столбик — это очень просто, надо всего лишь понять, в чем суть. С ее губ сорвался тихий стон. Сможет ли она когда-нибудь забыть, как моряки заходили по трапу на корабль, неся на вытянутых руках удивительно маленький кокон, имеющий форму человеческого тела? «Тетя Холли, — думала Кэмми, — пожалуйста, вернись». Глухой шлепающий звук привлек ее внимание.

Иан и Эван по очереди били по установленным в углу двора футбольным воротам. Сначала Иан становился в ворота, затем Эван. У Иана теперь были длинные волосы, и ему шла эта прическа. Он вытянулся и уже начал походить на подростка. Эван, бледный и ссутулившийся, напоминал маленького ребенка, который в течение долгого времени смотрел телевизор в темной комнате. Как они изменились со времени Рождества!

— Эй, — тихонько позвала их Кэмми через противомоскитную сетку. Она толкнула дверь и присела на ступеньки крыльца. Эван последний раз злобно ударил по мячу и, опустив голову, поплелся к ней. Иан уставился на нее льдинками синих глаз, таких же, как у Холли.

— У тебя совсем короткие волосы, — безразличным голосом произнес Иан.

— Вам нравится? — спросила Кэмми.

— Нормально. Раньше было красиво, — пробурчал Эван.

— Их невозможно было распутать. Вы этого не помните, но я всегда плакала, когда ваша мама меня расчесывала. А она не уставала повторять: «Красота требует жертв».

— Ага, — только и сказал Иан. Похоже, он закрылся от нее.

— Присядьте рядом со мной, — обратилась Кэмми к обоим братьям. — На минутку.

Они подчинились, но по-прежнему оставались зажатыми и нервничали, как никогда прежде, внезапно осознав, что Кэмми — девушка,что у нее есть грудь и прочие женские прелести. Холли часто повторяла, что они — двуяйцовые близнецы, что они разные, хотя их никто не мог различить. Теперь Кэмми в этом убедилась. Иан будет выше, и волосы у него светлее. Они действительно были похожими, но не одинаковыми.

— Ребята... — Что она собиралась им сказать? Ей хотелось обнять мальчишек, но они были уже слишком большими для этого. — Наверное, единственное, что я могу... — Кэмми снова замолкла. — Все так хреново. И что бы я ни сказала сейчас, ничего не изменится. Мне кажется, в течение какого-то времени будет только хуже и хуже. Я буду с вами, и ваш папа тоже, но вам от этого не станет легче. Моя тетя Холли была совершенно уникальна и неповторима.

Эван опустил голову на руку. Иан смотрел прямо перед собой на темные пышные кусты сирени, которые, казалось, отделяли освещенный двор от обступившей их ночи. Кэмми помедлила, потом тихонько спросила: — Хотите, я вам что-то расскажу?

Мальчишки молчали. Наконец Иан пожал плечами, как бы выражая свое согласие.

— Там, в океане, на нас напали пираты, — начала Кэмми. — Это были контрабандисты, которые занимались наркотиками. Два мужика из Южной Америки и парень из Штатов, приблизительно моего возраста. У них была старая лодка, в которой они перевозили героин. Они попытались нас изнасиловать. Юноша американец в этом не участвовал, нам показалось, что ему это все не нравится. Но его спутники были просто кошмарными. Как звери. И в самом конце они решили забрать меня с собой. Они хотели изнасиловать меня и убить.

Она по очереди взглянула на братьев. Мальчишки смотрели на нее, но, похоже, не очень заинтересовались тем, что говорила Кэмми. Тем не менее они вышли из ступора и прекратили это механическое, бесконечное до отупения набивание мяча. Кэмми колебалась. Она не хотела, чтобы ее рассказ походил на увлекательный триллер. Ей хотелось донести до них... что-то очень важное. «Поверь в себя, — подумала она. — Ты можешь это сделать».

— В течение многих часов нам как-то удавалось сдерживать их. Целый день мы отвлекали контрабандистов с помощью виски. Мы так напоили их, что они отключились. Но потом они все равно схватили меня, и это был конец. — Кэмми судорожно вздохнула. Казалось, все это случилось давно и не с ней. Словно ей не удавалось войти в контакт с девушкой, ставшей свидетелем того, что произошло. По мере того как она возвращалась к своей жизни, эта девушка стремительно от нее отдалялась.

— Все это время пираты не знали, что на яхте есть еще один человек, ваша мама, — продолжила Кэмми. — Холли уже была больна. У нее началось заражение крови от какого-то укуса или пореза. Это могло произойти с любой из нас. Но случилось именно с ней. Как бы там ни было, она лежала в своей каюте с температурой. Мы все молились, чтобы она оттуда не выходила. Но оказалось, что все это время она пыталась добраться до винтовки капитана. Несмотря на слабость, Холли взяла молоток и разбила замок на металлическом шкафчике, достала оттуда винтовку, собрала ее и зарядила. И в тот момент, когда эти твари уже забирали меня с собой, она вышла наверх. Никто ничего не успел понять. Она застрелила парня, который держал меня, потом ранила еще одного мужика... а напоследок выстрелом продырявила их лодку. Она ни разу не промахнулась.

В полумраке Кэмми почти не видела выражение лиц мальчишек, но она заметила, как Иан выпрямился и расправил плечи.

Кэмми, осмелев, сказала:

— Я не уверена, что я того стою. Я не имею в виду, что ваша мама променяла вас на меня. Она любила вас больше всего на свете. Она не собиралась вас покидать. Но Холли нас всех спасла. Она была такой смелой! И она попросила меня... попросила меня, чтобы я сказала вам, что... несмотря на все случившееся... жизнь...

— ...прекрасна, — закончил Эван и расплакался — тихо, без рыданий, даже не пытаясь вытирать слезы с лица, позволяя им свободно стекать по щекам и носу.

— Эв, Иан, я знаю, что вам от этого не будет легче. Я не могу на самом деле стать вашей старшей сестрой. Но я буду стараться изо всех сил. Я буду вам во всем помогать. Я обещаю. Мне ее будет не хватать. И вам тоже. Я просто хочу, чтобы вы знали, что она была героем. Настоящим героем. Вот и все.

Кэмми подтянула к подбородку колени и выпустила на волю рыдания, которые она так долго удерживала в себе. Она плакала, пока не начала задыхаться и корчиться от нехватки воздуха. Сумерки становились все гуще. Сначала Эван, а затем Иан неловко положили ей на плечо свои ладошки. Кэмми подумала, что ведет себя, как умственно отсталая.

Но какая, в конце концов, разница.

Холли бы ее не осудила.

Август

Два одинаковых плоских конверта из плотной белой бумаги прибыли одновременно. Один был адресован Трейси, а другой — Кэмми Кайл. Когда почтальон позвонил в дверь, Трейси была в столовой. Она занималась списком материалов, необходимых для ее нового класса по фитнесу.

— Рад видеть тебя в добром здравии, Трейси, — сказал почтальон. Теперь он каждое утро приносил почту к двери, хотя никогда раньше этого не делал.

— Спасибо, Денни, — отозвалась Трейси, как она делала каждый день на протяжении последних шести недель.

Просматривая каталоги, блестящие конверты со страховыми счетами, открытку от Дженис с конференции дантистов в Пуэрто-Рико, Трейси вдруг замерла от неожиданности, увидев на одном из конвертов ветку цветущей бугенвиллеи. Скорее всего, это реклама шампуня или фотоателье. Раскрыв конверт, она вытряхнула на стол его содержимое. Ее здоровый глаз наполнился слезами, а другой нестерпимо запекло под повязкой, когда она увидела кричаще яркий снимок восемь на десять дюймов. Она вспомнила, как какой-то азиат, патрулировавший доки на велосипеде, сфотографировал их. Это было как раз перед тем, когда они впервые поднялись на борт «Опуса».

Трейси отвернулась, но было поздно.

Она увидела их всех на этом фото. Они все стояли рядом. Холли: большие пальцы оттопырены в торжествующем жесте и прижаты к полной груди, обтянутой футболкой с ярко-синей надписью «С медсестрами это приятнее». Трейси, которую фотограф, как обычно, застал врасплох: солнцезащитные очки сползли на кончик носа, в результате чего она выглядела даже не тронутой, а просто навеселе. Долговязая старая дева с длинными белыми ногами, убегающими вдаль из этих ужасных клетчатых шорт. Трейси уже давно запихнула их вместе с другими тряпками, переданными с «Опуса», а также всю остальную одежду, которую Кэмми окрестила «лоховской», в сумку для пожертвований. Она так похудела, что из прежнего гардероба ей теперь подходило только свадебное платье. И все же, несмотря на несметное количество ушибов и растяжений, до сих пор заставляющих ее время от времени вздрагивать от боли, она чувствовала себя лучше, чем когда-либо за все время, прошедшее с того момента, когда она впервые надела это платье. Они с Джимом занимались любовью три-четыре раза в неделю; они ходили в кино; они устанавливали во дворе бассейн. Со смешанным чувством щемящей нежности и гордости они пригласили на барбекю Криса с мальчишками. Они вместе ходили на сеансы психотерапии, к тому же психотерапевту, которого посещала Кэмми и который помог Джиму выслушать рассказ Трейси о пережитом ужасе. Врач предложил им взять за правило «связываться» друг с другом каждый день минут на пятнадцать. Не для того, чтобы делиться проблемами или обмениваться комплиментами, а просто держать друг друга в центре своего существования. Этот момент объединения возымел эффект обновления, хотя их брак и без того уже был лучше, чем большинство известных им браков.

Он был лучше, чем все известные Трейси браки, за исключением брака Криса и Холли.

Трейси рассматривала мед, медленно растворяющийся в уже второй чашке чая. Она раскрошила тост и неспешно наслаждалась его вкусом. Джим уже смирился с тем, что, возможно, эта привычка сохранится у нее до конца жизни. Время от времени Трейси замирала, как будто завороженная запахом овощей, поджаривающихся на сковороде, разрезанного апельсина или арбуза, масла, тающего на початке кукурузы, пока этот ступор не нарушал Джим. Любую еду она теперь ела не менее получаса.

И ей с трудом удавалось удержаться от упреков, когда она видела, что Тед чистит зубы, не закрутив кран, позволяя воде свободно сбегать в раковину. Трейси трясла молочные бутылки, пока последняя капля молока не оказывалась в стакане. Она мыла и использовала повторно банки из-под варенья, пока Джим не начал называть их «наши бокалы». Трейси всегда была аккуратной, но теперь она бесконечно наводила порядок в ящиках, бережно касаясь своих чистых футболок и бюстгальтеров. Она разместила все фотоальбомы в хронологическом порядке, снабдив их соответствующими ярлычками.

Перед тем как выйти на свою первую пробежку, она целых пятнадцать минут дрожала от стыда. Затем она пробежала милю и упала в траву на Хейл Хилл. Несколько минут она раскачивалась на качелях на детской площадке, ожидая, пока высохнет пот, а потом медленно побрела домой, вслушиваясь в музыку человеческих голосов, доносящихся из каждого двора. Настоящая музыка, даже старые бродвейские мотивы, доводила ее до слез. И она крутила диск Эммилу Хэррис до тех пор, пока Джим не пригрозил переехать его колесами автомобиля.

Прошло несколько недель, прежде чем Трейси заставила себя сесть за руль, не говоря уже о том, чтобы войти в магазин. Но когда Трейси все же сделала это, она с наслаждением перебирала ткани, как будто была слепой или новорожденной.

Она просыпалась в панике и с изумлением обнаруживала, что находится в безопасной гавани своей накрахмаленной белоснежной постели, в то время как ее сны были сырыми и грязными, от них несло болезнью и потом, а бесконечные волны, поднимаясь и опускаясь, укачивали ее и уносили в ночь.

Несмотря на все это, на то, что воспоминания охватывали ее всякий раз, когда она проезжала мимо дома Холли или по ошибке начинала набирать ее номер, жизнь во всех ее проявлениях доставляла ей неописуемое удовольствие.

Трейси трудно было заставить себя вновь взглянуть на фото.

Наконец она это сделала.

Ленни шутливо накрыл свою лысеющую голову газетой, демонстративно защищая ее от солнца. Оливия была расплывчатым пятном, в котором угадывались ее кремово-черная вуаль, сливочного цвета кожа и огромные солнцезащитные очки, сверкнувшие, как кристаллы черного льда, в момент, когда она обернулась к Кэмми. Ах, Кэмми! С неестественной ухмылкой она скосила глаза на Мишеля, небрежно играющего мускулами обнаженного корпуса и изображающего из себя супермена. Длинные темные волосы Кэмми продеты под застежку ее кепки «Чикаго Кабс». На ней бирюзовый купальник, который медикам пришлось с нее срезать. Вот он, опять новехонький и сверкающий, ничем не напоминающий засаленную и забрызганную кровью тряпку, которую они положили в больничный пакет и отдали Джиму. Он швырнул пакет в урну у входа, и этот момент репортер из местной газеты запечатлел на пленку.

Трейси поймала себя на том. что подумала, какой красивой была Кэмми, когда она была... молодой. Какая ерунда! Кэмми девятнадцать лет. Ей по-прежнему всего девятнадцать лет. Они обе стали старше всего на шесть недель. И все же им казалось, что они постарели. Мыслители были правы. Время для всех течет по-разному. Для влюбленных оно проносится мимо с жестокой неотвратимостью. Для тех, кто ждет, оно еле тащится.

Как можно охарактеризовать время, в котором они были подвешены семнадцать дней, показавшиеся им вечностью?

Чушь, подумала Трейси. С каждым днем Кэмми все более напоминала себя прежнюю. Ее дочь набрала десять фунтов. Когда Трейси заглядывала к ней ночью, чтобы убедиться, что с Кэмми все в порядке, она больше не натыкалась на ее затравленный взгляд. Обычно Кэм еще не спала и просто лежала, вцепившись пальцами в гладкую белую простыню, под которой едва угадывались контуры ее тела. На легком бугорке ее живота неизменно лежала открытая книга — очередной триллер, к которой она даже не прикоснулась. Она по-прежнему не любила спать по ночам. Те, кто не знал об их приключении (неужели такие действительно были?) одобрительно отзывались о задорном темном ежике, покрывавшем теперь голову Кэмми. Хотя вслед за комплиментом многие закатывали глаза и восклицали: «Ох уж эти дети!», а затем добавляли: «Как она могла отрезать такие восхитительные волосы?» Ответом на этот вопрос была история, которую Трейси всячески избегала рассказывать. Как правило, ей это не удавалось.

Да, Кэмми была прекрасна, как эльф, и ее глаза походили на огромные загадочные озера в обрамлении отрастающей шевелюры.

Она была, вдруг поняла Трейси, точной копией Оливии.

Трейси плотно прижала ладони к вискам.

— Что случилось, мам?— пробормотала Кэмми, входя в кухню. Ее разбудил звонок в дверь. Она нередко засыпала только под утро, а потом полдня спала, зачастую в кровати Трейси, до которой с утра не доставали лучи солнца. Раз в неделю, обычно после визита к психотерапевту, она говорила Трейси, что врач опять уверял ее: фантазии, не позволяющие ей спать по ночам, со временем отступят. А пока вполне естественно, что она вновь и вновь просматривает один и тот же фильм, каждый раз придумывая новое окончание. Это обычная реакция жертв преступлений и тех, кто выжил после стихийных бедствий и аварий. Психотерапевт говорила, что это является частью процесса исцеления. Во втором семестре, когда Кэмми вернется в колледж, большая часть воспоминаний сократится до размеров точки, постепенно исчезающей вдали.

Пока же отделяющее Кэмми от страшных событий расстояние было реальным только во время ее бодрствования. Засыпая, она опять оказывалась в беспомощном и униженном состоянии на залитой солнцем палубе «Опуса».

— Тегя Холли, — прошептала Кэмми, проводя пальцами по контуру дорогого ей лица. — Мам, посмотри, какой красивой и молодой она была... — Кэмми осеклась, как будто сосредоточившись на отдаленном звуке, источник которого она пыталась определить. Внезапно она вернулась, ее глаза прояснились. — Ты должна вставить это в рамочку, — сказала она.

— Наверное, я так и сделаю, — ответила Трейси. — Тебе прислали такую же.

— Ты думаешь, их прислала Мехерио? — спросила Кэмми. Она присела на стул и потерла лоб кончиками ухоженных пальцев. Трейси обратила внимание на то, что дочь не пользовалась лаком и не пыталась придавать ногтям хоть сколько-нибудь изысканную форму. Ногти Кэмми были аккуратно подстрижены и приглажены пилочкой ровно настолько, чтобы не цеплять одежду.

— Я думаю, фотограф.

— Но конверт с «Опуса». — Кэмми указала на обратный адрес. И только тут Трейси заметила, что на конверте, адресованном Кэмми, был небольшой ярлычок с написанным от руки телефонным номером. На ее конверте ничего подобного не было. Она подавила желание забрать у дочери конверт.

— Наверное, они платят фотографу, чтобы он указывал на конвертах, с какого судна отосланы снимки, — предположила Трейси, дрожа от нетерпения.

Кэмми вскрыла конверт. Когда она перевернула его, из него вместе с большой фотографией выпал маленький квадратный конверт с зеленым водяным знаком. Он не был запечатан. Кэмми вытащила из него фото, засушенный цветок и сложенный листок бумаги.

Мишель улыбался ей из глубин белой рубахи, которая обволакивала его подобно огромному халату, наброшенному на плечи претендента на чемпионский титул, выходящего на ринг. Его пальцы были скрючены, как будто он пытался играть на обитых кожей подлокотниках инвалидного кресла. Ноги в аккуратно зашнурованных туфлях с берущей за душу небрежностью торчали из широченных штанов цвета хаки. Носок одной ноги безжизненно свисал с подставки.

— Он... жив,— выдохнула Кэмми, словно рядом никого не было. Она подняла руку и зажала в кулак крошечный крестик и ожерелье из ракушек, которые она никогда не снимала.

Трейси обошла стол и приблизилась к дочери.

— Он так похудел... И смотри, он очень болен.

— Ты думаешь?.. — Кэмми умолкла.

— Я не знаю. — Трейси растерянно смотрела на фото.

— Я должна поехать к нему, — сказала Кэмми.

— Нет, — быстро произнесла Трейси и тут же добавила: — Честно говоря, я не уверена, что... Ты действительно этого хочешь?

— Он бы этого хотел.

— Но он прислал тебе эту фотографию и ничего не написал. Что он хочет этим сказать?

— Тут есть записка. — Кончиком пальца Кэмми прикоснулась к цветку. Это была бугенвиллея, которую Мишель заправил ей за ухо в день, проведенный ими на Сент-Джоне. Цветок рассыпался, как высохшее крыло снятой с булавки бабочки. Трейси присела и выжидательно смотрела на дочь.

— Это мне, — мягко произнесла Кэмми и направилась в свою комнату, забрав с собой фотографии и листок бумаги.

«Дорогая Кэмми, — прочитала она, — Мехерио и моя мать — свирепые сиделки, хотя я уже оправился и не собираюсь умирать. Правда, старик-рыбак, который нашел меня, подумал, что я уже мертв, и с перепугу чуть сам не отправился на тот свет. Мою шлюпку, напоровшуюся на скалу, разнесло в щепы. Тогда я этого не почувствовал, но теперь вряд ли когда-нибудь смогу карабкаться по мачтам. Мне еще повезло, у меня не работают только ноги. Все могло быть гораздо хуже. Врач говорит, что я не должен терять надежду в будущем стать отцом, хотя трудно представить себе женщину, которая захочет связать свою жизнь с таким привидением. Возможно, мы все привидения с «Опуса»: Мехерио, Шэрон, Реджин, Ленни и я. Мехерио с братом прилагают все усилия к тому, чтобы отремонтировать яхту. Скоро она станет прогулочным судном. Ее будут арендовать и для свадеб. Конечно, Мехерио пытается убедить меня, что я ее партнер, но, скорее всего, я уже никогда не выйду в море. Я пишу тебе, чтобы попросить прощения. У меня не хватит слов, чтобы выразить свое сожаление по поводу случившегося, но я так счастлив, что ты выжила. Когда-нибудь все это покажется тебе дурным сном. Мехерио шлет свои наилучшие пожелания.

Твой друг

Мишель Южин-Мартин»

Кэмми перевернула листок и внимательно осмотрела его. Больше на нем ничего не было. Только написанный от руки номер на большом конверте. Это его номер? Или телефон офиса? Может, он ожидает ее звонка? «Твой друг...»

Он не хотел, чтобы она звонила или приезжала к нему. Он стесняется своей беспомощности, как никто другой. «О, Мишель», — с горечью подумала она, позволив воспоминаниям хлынуть потоком в ее сознание. Вот он карабкается по снастям с беспечной грацией атлета. Вот он повернулся к ней спиной, оплетенной мышцами, которые невозможно накачать в спорт-зале... Прижав фото лицевой стороной к коленям, Кэмми вспоминала его широкую откровенную улыбку в тот вечер, когда она вышла из прибоя. Она видела себя, до невозможности наивную и — да! — прелестную, как Афродита, с надеждой возникшую из пены. Где теперь Мишель? Он пишет о привидениях «Опуса». Может, она тоже одно из этих привидений?

Кэмми опять принялась изучать фото. Она заметила детали, которые ей не запомнились. Она увидела красно-синюю татуировку какого-то оскалившегося существа (может, это дракон?) на предплечье Мишеля. Какие тонкие у него теперь руки, как у подростка. Татуировка! Ни у кого из знакомых Кэмми парней не было татуировок. Разве что у тех, кто служил в армии. Она не... встречалась с парнями, у которых были татуировки.

Мишель и сам говорил, что принадлежит к другому виду.

Ее охватила буря противоречивых чувств. Жалость и облегчение, благодарность и нежность. А еще чувство вины. Невыразимое и неизбывное. Этого всего не должно было случиться, но случилось. Результат игры, легкой игры в страсть между мальчиком и девочкой, за которую Мишель заплатил такой ценой. Она тоже заплатила, хотя ее долг будет искуплен быстрее. Этого не может быть! Мишель! От внезапно нахлынувшей ярости Кэмми хотелось колотить кулаком в ладонь другой руки. Какая несправедливость! Она была такой юной, что ей казалось, будто жизнь человека, утратившего зрение, слух или ногу, превращается в жалкое существование. Несчастная жертва стечения обстоятельств оказывается в ловушке и соглашается находиться в ней только ради других людей. Рад ли Мишель, что ему удалось выжить? Он, который жил такой полнокровной жизнью? А его тело... Она сглотнула предательский комок, подкативший к горлу. Его больше нет. Того молодого мужчины, которым был Мишель, нет. Она подумала об Оливии, о том, как зависел от нее Франко и какое отвращение у нее вызывала беспомощность мужа. Неужели она, Кэмми, такое же ничтожество, как эта графиня? Такая же рептилия?.. Женщина, способная только поглощать тепло, но ничего не дающая взамен?

Нет. Тем не менее она не может лгать.

Кэмми вновь ощутила себя, крошечную и слабую, в объятиях Мишеля. Он был худощавым, но таким сильным. Когда он прижимал ее к себе, он одновременно и нуждался в ней, и защищал ее. Она была податливой, как свежий листок. Впервые в жизни Кэмми ощущала столь полное желание обладать и отдаваться. Если бы в тот момент желание бросило ее в бездонный колодец чувств, она без колебаний шагнула бы в него, даже зная, что оттуда нет возврата. Теперь это воспоминание утратило яркость и рельефность. Она не знает, кем является Мишель на самом деле. И она не готова к продолжению отношений. Ей придется осторожно распутать эту ситуацию, как будто извлекая серьгу из узора дорогого свитера, за который та зацепилась.

Но ей все равно было стыдно.

Но извиняться друг перед другом им было не в чем.

Кэмми надеялась, что пройдет время и какая-нибудь островитянка, подруга или бывшая любовница Мишеля, подарит ему детей, станет помогать ему, заботиться о нем, говорить ласковые слова этому милому человеку. По крайней мере, он этого заслуживает. При мысли об этом ее бросило в жар. Но, сделав усилие, она успокоилась. Может, он вообще не хотел никогда больше видеть ее? И чтобы она тоже видела его? Разумеется, Мишель не хочет их встречи. Вспышка страсти между двумя здоровыми молодыми животными. Все должно было на этом закончиться. Но потом вмешалась безжалостная судьба сделав каждое прикосновение и слово весомым и рельефным, и вся история обрела законченные формы вышедшей из-под резца скульптора статуи, к которой Кэмми льнула всем телом не только под испепеляющими лучами солнца на «Опусе», но даже в прохладе своей спальни, когда погружалась в исковерканные сознанием сны. В тот миг, когда Кэмми увидела фотографию Мишеля, четко очерченные границы происшедшего стали расплываться, превращая заключенное в них содержание в мутное пятно, которому предстояло и вовсе исчезнуть под давлением неумолимой реальности.

Или она всего лишь подводит логическую базу под свои страхи?

Если даже и так, это все равно заставляло ее взглянуть правде в лицо.

Она позволила себе ощутить вкус того, что связывало ее и Мишеля, и это был вкус морской воды и слез.

Кэмми осторожно положила снимок и записку Мишеля сначала в маленький конверт, потом в картонный вместе с большой фотографией. Она прошла в кабинет Джима и поместила все это в глубины просторной корзины для бумаг возле стола, под груду уже набросанного в нее мусора, чтобы отец ничего не заметил. Затем она вернулась в свою комнату и закрыла за собой дверь. Через несколько мгновений Кэмми заснула.

На следующее утро Трейси разбудил шум мусоровоза.

Опять.

Раньше мусор забирали по понедельникам. Теперь это была пятница, и она никак не могла перестроиться. Тед начал встречаться с девушкой и поздно возвращался домой. Иногда он выносил большой мешок с мусором, но забывал собрать пакеты из корзин для бумаг и мелкого мусора. Крикнув рабочим, чтобы они подождали, Трейси заметалась по дому, сгребая пакеты из ванной, кабинета и спален — своей и Теда, завязывая их на бегу. Она не стала заглядывать в комнату Кэмми, зная, что дочь проспит до обеда, что не отменяло для нее послеобеденного сна. Трейси примчалась к грузовику и протянула пакеты молодому человеку, балансирующему на краю утробы мусоровоза и как раз высыпающему в его чрево содержимое большого бака.

Тут она увидела, что из дома в одних боксерках и обрезанной футболке вылетела Кэмми.

— Нет! — крикнула дочь. — Они уже забрали мусор?

— Да, — ответила Трейси. — Кроме вот этого. — Она указала на связку пакетов, которые только что вручила рабочему.

— Бросьте их! — завопила Кэмми, пытаясь перекричать рев мусоровоза. — Простите, пожалуйста! Бросьте эти пакеты! Отдайте их мне!

Выразительно пожав плечами, парень уронил пакеты на лужайку.

Кэмми упала на колени, лихорадочно разрывая пакеты. Одноразовые бритвы, смятые салфетки и обертки от мыла разлетелись по подъездной дорожке. Грузовик, оглушительно визжа тормозами, остановился возле следующего дома. Трейси огляделась. Семь часов утра. Никого из соседей не было видно. Она сбегала за садовым мешком в гараж и начала стремительно собирать мусор по мере того, как Кэмми отбрасывала один истерзанный пакет и принималась за другой. Смятая бумага, обертки от батончиков, синьки с чертежами продолжали усеивать лужайку.

Наконец Кэмми заметила край конверта с изображением бугенвиллеи и схватила его. Номер, написанный от руки на ярлычке, приклеенном к конверту, не размазался. Его все еще можно было прочитать! Сидя среди груды бумажных полотенец и яблочных огрызков, Кэмми прижала большой конверт сперва к груди, а затем, закрыв глаза, к щеке. Трейси бесшумно двигалась вокруг, спеша собрать мусор, пока его не разнесло поднимающимся ветром. Трепещущие на деревьях листья и металлический привкус, который явно ощущался в воздухе, свидетельствовали о приближении дождя. Дорожка, усеянная промокшими салфетками, не казалась Трейси привлекательной.

Кэмми как будто очнулась и подняла голову к веткам каштана, посаженного отцом в честь ее рождения. Ей показалось, что прошло много месяцев, быть может, целый год, с тех пор как она выбежала в раннее летнее утро. Появилось ощущение, что уже должно быть холодно, что пора ехать в колледж. Но это было не так. В воздухе, теплом и душном, пахло свежескошенной травой. Дерево огромным веером раскинулось над ней своей блестящей кроной, лишь кое-где тронутой желтизной. Горстка хрустящих коричневых листьев и лопнувших скорлупок лежала на земле у ствола. Этого не могло быть, но это все еще был август. Все еще лето.

Кэмми, дрожа, открыла картонный конверт. Хотя она трясла пакеты изо всех сил, он не потерялся: глубоко внутри лежал маленький светло-зеленый конверт.

26 июля,

Лейк Форест, Иллинойс

Примечания

1

Тайское слово, означающее «спасибо». (Здесь и далее примеч. пер.)

(обратно)

2

Альфонс Габриэль Капоне или Аль Капоне — знаменитый американский гангстер, действовавший в 1920—1930-х годах на территории Чикаго.

(обратно)

3

В английском языке эта фамилия созвучна слову «жевать».

(обратно)

4

Столица острова Сент-Томас.

(обратно)

5

Вторая по высоте вершина мира К-2 (Чогори) расположена на территории Пакистана возле границы с Китаем. Пик Чогори считается самым опасным из всех вершин-гигантов. Чогори покорили свыше ста пятидесяти спортсменов,но вместе с тем более пятидесяти погибли на склонах этой горы.

(обратно)

6

Популярный среди американцев город на севере Мексики,знаменитый своими ресторанами и отелями; расположен на реке Рио-Гранде напротив г. Эль-Пасо(США,Техас).

(обратно)

7

Международная сеть фешенебельных отелей.

(обратно)

8

О'Нил, О'Нейл (O'Neill) Юджин(1888—1953)—американский драматург; реформатор американской сцены.

(обратно)

9

Астор—известная в Америке семья немецкого происхождения,проявившая себя в деловой, социальной и политической жизни страны.

(обратно)

10

Замок Кенилворт (Kenilworth) находится в графстве Йоркшир в центральнойчасти Англии.

(обратно)

11

Ближний Вест-Сайд — примыкающий к центру район Чикаго (штат Иллинойс, США). Видимо, автор сравнивает благородство и древность английского замка с простотой современной городской застройки.

(обратно)

12

Сеть дешевых магазинов

(обратно)

13

MountCarmel—спонсируемый католической церковью лечебно-реабилитационный центр бенедиктинской системы здравоохранения .

(обратно)

14

Священное Сердце—для католицизма характерно религиозное поклонение физическому сердцу Иисуса, котороеявляется символом божественной любви к человечеству.

(обратно)

15

Сеть магазинов стильной и недорогой мебели и товаров для дома.

(обратно)

16

Монтеспертоли—прянично-живописный городок на вершине холма в нескольких минутах езды от Флоренции.

(обратно)

17

Известная как город-сад благодаря яркой и густой растительности, Мисола расположена в самом сердце северной части Скалистых гор в западной части штата Монтана. Мисола в переводе с языка одного из индейских племен означает «возле ледяной воды».

(обратно)

18

Вы говорите по-французски?( фр.)

(обратно)

19

Неплохо(фр.)

(обратно)

20

Генуя-кливер, парус.

(обратно)

21

Модель яхты-катамарана

(обратно)

22

Американский актер, режиссер, сценарист, продюсер. Первый темнокожий обладатель премии «Оскар» за главную мужскую роль.

(обратно)

23

Самый маленький и, по мнению многих, самый милый из трех основных островов архипелага.

(обратно)

24

Один из самых любимых в США тортов. Среди ингредиентов — мякоть и цедра лаймов.

(обратно)

25

Героиня одноименного романа Дафны Дюморье (1907—1989); Дюморье — одна из наиболее выдающихся представительниц готического направления в литературе XX века. В ее самом известном произведении, романе «Ребекка», она прибегает к типичному для готики приему: человек попадает в чужое для себя окружение, скрывающее страшные тайны.

(обратно)

26

Таблетки против укачивания.

(обратно)

27

Такова жизнь (фр.)

(обратно)

28

«Люби и уходи». В английском языке слова «Олаго» и «Лав энд гоу» созвучны.

(обратно)

29

Оджибве, иначе очипве(самоназвание — анишшинапе )—индейский народ алгонкинской языковой семьи. 

(обратно)

30

Графиня (итал.).

(обратно)

31

Отличную писательницу детективного жанра Д. Джеймс заслуженно считают наследницей Агаты Кристи.

(обратно)

32

Американские телеведущие.

(обратно)

33

Американский дизайнер, специализирующаяся на моделях для розничной торговли.

(обратно)

34

Настоящее имя Эдди Элберт Хаймбергер (Eddie Albert Heimberger). Американский характерный актер 50-х годов, работал на радио и на сцене, играя хороших парней, простофиль и лучших друзей, редко получая в конце фильма девушку.

(обратно)

35

Хватит, довольно (итал.).

(обратно)

36

Маленькая, малышка (итал.).

(обратно)

37

Холодно (исп.).

(обратно)

38

Скоро (исп.).

(обратно)

39

Американский серийный убийца, убивший и изнасиловавший тридцать три молодых человека.

(обратно)

40

Имеется в виду фильм «Проклятие кошачьего племени».

(обратно)

41

Комбинированный обезболивающий препарат.

(обратно)

42

Белые женщины (исп.).

(обратно)

43

Здесь: очень (иcп.).

(обратно)

44

Мужчинами (исп.).

(обратно)

45

Очень осторожно (исп.).

(обратно)

46

Моя дочь/девочка (исп.).

(обратно)

47

Мертвый человек? Это к несчастью (исп.).

(обратно)

48

Еда (исп.).

(обратно)

49

Что происходит, когда вы пытаетесь кому-либо позвонить? (исп.) 

(обратно)

50

Все (исп.)

(обратно)

51

Ей (исп.).

(обратно)

52

Грудь (исп.).

(обратно)

53

Здесь: «Готово» (исп.).

(обратно)

54

Почему бы нам не прихватить ее? (иск.)

(обратно)

55

Почему? (исп.)

(обратно)

56

Нам нужна только яхта (исп.).

(обратно)

57

Почему мы не забираем ее с собой? (исп.)

(обратно)

58

Много (исп..)

(обратно)

59

Она красивая (исп..).

(обратно)

60

Убить всех? (исп.)

(обратно)

61

Пожалуйста, моя дочь (исп.).

(обратно)

62

Если ты это сделаешь, тебя не отправят в тюрьму. Тебя повесят (исп.). 

(обратно)

63

Они нас больше никогда не увидят (исп.).

(обратно)

64

Здесь: Она умрет (исп.).

(обратно)

65

Драгоценности и часы (исп.).

(обратно)

66

Очень (исп.).

(обратно)

67

Тащи ее сюда! Быстро! (исп.)

(обратно)

68

Не стоит (иси.).

(обратно)

69

Не американцев (исп.)

(обратно)

70

Собаку (исп.).

(обратно)

71

Делай, что я тебе говорю (исп.).

(обратно)

72

Быстро (исп.).

(обратно)

73

Нет. Сказал, нет. Делай, что я тебе приказываю, сейчас же (исп.)

(обратно)

74

Большой бриллиант (исп.)

(обратно)

75

Хорошо. Иди сюда (исп.).

(обратно)

76

Карло, какая ты свинья! Иди сюда! (исп.)

(обратно)

77

В этом нет необходимости (исп.)

(обратно)

78

Понимаешь? (исп.)

(обратно)

79

Пистолет. Также в некоторых латиноамериканских странах: придурок, олух, остолоп (исп.).

(обратно)

80

Это «Опус» (ломаный фр. и нем.).

(обратно)

81

Блэк (Black) в переводе с англ. — черный.

(обратно)

82

Имя распутной жены Ахава, царя Израиля; разг. распутница.

(обратно)

83

Река в Гондурасе.

(обратно)

84

Бисквитные пирожные с кремовой начинкой.

(обратно)

85

Повсеместно распространенный в Америке энергетический напиток от компании PepsiCo.

(обратно)

86

Bone — кость (англ.).

(обратно)

87

а) Вид композиции музыкального произведения, при котором музыкальное произведение составляется не из мелодических линий, а отдельных звуков — «точек»;

б) Прием создания эффекта свечения, освещенности, изобретенный фран-цузскими импрессионистами; состоит в нанесении на поверхность холста большого количества мелких точек, не различимых человеческим глазом.

(обратно)

88

Майкл Корс считается ведущим дизайнером спортивной одежды и аксессуаров.

(обратно)

Оглавление

  • Аннотация
  • БЛАГОДАРНОСТИ
  • ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
  • ДЕНЬ ВТОРОЙ
  • ДЕНЬ ТРЕТИЙ
  • ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ
  • ДЕНЬ ПЯТЫЙ
  • ДЕНЬ ШЕСТОЙ
  • ДЕНЬ СЕДЬМОЙ
  • ДЕНЬ ВОСЬМОЙ
  • ДЕНЬ ДЕВЯТЫЙ
  • ДЕНЬ ДЕСЯТЫЙ
  • ДЕНЬ ОДИННАДЦАТЫЙ
  • ДЕНЬ ДВЕНАДЦАТЫЙ
  • ДЕНЬ ТРИНАДЦАТЫЙ
  • ДЕНЬ ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ
  • ДЕНЬ ПЯТНАДЦАТЫЙ
  • ДЕНЬ ШЕСТНАДЦАТЫЙ
  • ДЕНЬ СЕМНАДЦАТЫЙ
  • ДЕНЬ ВОСЕМНАДЦАТЫЙ
  • ДЕНЬ ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ
  • ДЕНЬ ДВАДЦАТЫЙ
  • ДЕНЬ ДВАДЦАТЬ ПЕРВЫЙ
  • ДЕНЬ ДВАДЦАТЬ ВТОРОЙ
  • Август
  • *** Примечания ***