Темногорские рассказы [Марианна Владимировна Алферова] (fb2) читать постранично

- Темногорские рассказы (а.с. След на воде -4) 189 Кб, 57с. скачать: (fb2) - (исправленную)  читать: (полностью) - (постранично) - Марианна Владимировна Алферова

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Марианна Алфёрова (Роман Буревой) ТЕМНОГОРСКИЕ РАССКАЗЫ

Первое дело Романа Вернона

Дым разъедал тело, как кислота. Он наполнил отравой каждую клеточку. Ужас и отвращение. Дым… Серый, сизый, черный… дым в легких, в сердце, в глазных яблоках, под костями черепа. Дым, пропитывающий мозг, устремляющийся по извивам коры, плутающий в лабиринтах памяти и все стирающий, дым…

Роману снилось, что он лежит на дне огромной чаши, и дым в ней плавает пластами — у дна плотный, поверху — редкими хлопьями… Там, наверху, можно дышать. Если всплыть. Если суметь.

Дым наполняет легкие, уже и вдохнуть невозможно. Ожерелье на шее дергается, как больной зуб, водная нить вибрирует, бьется и…

А-ах… сумел все же выдохнуть он и вскинул руки, будто всплывал на поверхность. И всплыл. То есть проснулся.

Нить ожерелья пульсировала, как сумасшедшая, но не в такт сердцу, причиняя рвущую, непереносимую боль. Роман попытался встать. Затекшее тело не повиновалось. Ног он не чувствовал. Рук тоже. Но все же встал, ухватившись за никелированную спинку старинной дедовой кровати. Стоял, пошатываясь. Так было и вчерашней ночью, и позавчерашней, и месяц назад… Когда же это кончится наконец?

Дверь распахнулась. Щелкнул выключатель. На пороге дед Севастьян. На старике старая латаная пижама — синяя в оранжевые полоски с заплатами на коленях. Заплаты неумелые, пузырями, как будто мужская рука их ставила, хотя шила Марья Севастьяновна, мать Романа. Впрочем, шить она не умела, хотя и утверждала обратное.

— Опять снился дым? — участливо спросил дед. — Это не самое страшное. Хуже, когда огонь. Последнее дело, когда водному колдуну огонь снится. Говорят, это к смерти.

— Все нормально, клянусь водой. Видишь, я проснулся, — пробормотал Роман, озираясь.

Старый дом тем и хорош, что стар. Многое знает и басни свои умеет сказывать. Запах у него есть особенный… Сколько себя помнит Роман, ничего здесь не менялось: все те же обои в мелкий рисунок, несвежие, слегка припыленные. Но кажется, их и наклеили такими. Все та же желтобокая туша комода в углу, и тот же дубовый шкаф с зеркалом. Никакая сила их с места не сдвинет: они с этим домом срослись, с ним и умрут.

Дед уже приготовил стакан воды. Вода прозрачная, ледяная. Заговорил ее дед минуту назад. Потому и пузырьки в ней живые вскипают. Веселые пузырьки. Тут между дедом и внуком какой-то ритуал образовался. Дед вроде как изображает, что лекарство подносит. А Роман делает вид, что не лекарство это, а стакан водки на опохмел. Стакан водки вовсе в радость принимать двадцатилетнему парню. А от слабости трястись, от болезни тяжкой страдать — унизительно и телу, и душе. Так лучше уж делать вид, что руки дрожат с похмелья. Роман пьет. Зубы стучат о стекло. Дай пережить эту ночь, о Вода-царица!

После первого глотка слабость отступает. Вот уже и сердце бьется ровно, и нить ожерелья пульсирует хоть не в такт сердцу, но ритмично и без натуги. Боль уходит, хотя тысячи иголок еще покалывают кончики пальцев.

— Сколько сейчас? Скоро утро? — спрашивает Роман. Он всякий раз надеется, что утро скоро, что можно дождаться рассвета и больше не засыпать.

— Четыре часа, — отвечает дед.

Первый сон всегда прекращается в четыре. А второй может длиться и до семи. От второго сна Романа всегда будит дед. Потому что от второго сна Роману самому не проснуться.

— Ишь какой разлад, никак тебе вновь не срастись с ожерельем. Огненная стихия мешает. Что-то она в тебе выжгла такое. Важное, наиважнейшее, можно сказать, а что — понять не могу. Вот здесь не больно? — Дед касается темени.

Прохладные дедовы пальцы щекочут кожу. Роман усмехается: дед в сотый раз спрашивает, а найти ту точку, где боль притаилась, не может.

Севастьян проводит заскорузлой ладонью по ожерелью Романа, успокаивает водную нить, осторожно выравнивает выбившиеся из плетенки косицы. Водная нить блестит неровно: в одном месте серебрится, в другом черным черна. Сокрушенно качает дед головой: не хочет водное ожерелье принимать Романа за своего, бунтует.

— Когда ж вы вновь в один поток сольетесь? — сокрушается дед. — Быть такого не может, чтобы дар от человека с упорством таким отстранялся. Или человек от своего дара. Ничего, скоро все образуется. Может даже сегодня. Искупаемся в реке и…

Дед каждую ночь обещает, что утром, после купания на стремнине ожерелье вновь срастется с Романом, вновь начнет биться водная нить в такт ударам сердца водного колдуна. Может, так и будет. Но не сегодня. Роман это знает, но делает вид, что верит деду. Так легче — пережидать лишь один день, перемалывать часы, а не годы.

Вон у деда в ожерелье водная нить переливается, будто змейка серебристая скользит меж разноцветных косиц, из которых ожерелье сплетено. Аккуратно пряди одна к другой лежат: красная с желтой, зеленая подле синей, а ведь дедову ожерелью лет восемьдесят, а то и больше. А кажется, что вчера только Севастьяну подарено. Не старится колдовское