Слово на букву «Л» [Клер Кальман] (fb2) читать онлайн

Клер Кальман Слово на букву «Л»

Посвящается моей сестре Стефани, которая сказала: «Ты можешь!»

Пролог

Она медленно падает, выставив перед собой растопыренную, словно осенний лист на фоне хмурого неба, ладонь. Серый асфальт неумолимо приближается, уже отчетливо видна проступающая в сети трещин железная сетка. Красиво, как будто летишь с небоскреба — прямо на паутину улиц внизу.

Подумаешь, споткнулась о край тротуара, подумаешь, упала. Ничего страшного: всего лишь здоровенный багровеющий синяк на левой коленке, содранная кожа на руке да отбитая задница. Войдя в дом, Белла осторожно прикладывает к колену наполовину пустую упаковку замороженных овощей и отхлебывает красного вина. Перед сном она еще раз твердо говорит себе, что ничего страшного не случилось, но, проснувшись следующим утром, понимает, что кто-то где-то щелкнул выключателем и вся ее энергия разом испарилась. Она пьет утренний кофе, опираясь на кухонный стол и не отваживаясь сесть. И дело вовсе не в ушибах: просто она боится, что у нее уже никогда не хватит сил встать.

К вечеру Лондон становится зловещей пародией на динамичный, кипящий жизнью мегаполис. Невыносимый шум и гарь окружают Беллу. Ветер гонит разбросанный по земле мусор, песок залепляет глаза. Она чувствует себя беззащитным кроликом, замершим в свете фар. На нее почти наезжают выныривающие неизвестно откуда автобусы. Злобно орут, пытаясь ее объехать, велосипедисты. Напрягшись каждой клеточкой своего тела, она переходит дорогу под оглушающий грохот собственного сердца. Когда на тротуаре кто-то налетает на нее, Белла успевает подумать, что сейчас рассыплется на мелкие осколки. И в ту же секунду все ее тело взрывается фейерверком разбитого стекла. Осколки скрипят под ногами безразличных прохожих. Какие-то люди начинают осторожно сметать их, чтобы Белла могла заново собрать себя, но она видит, что это невозможно: некоторые закатились за урну и фонарный столб, откуда их уже никогда не достать.

Врач выслушивает ее рассказ без особого сочувствия, лишь поджимает губы:

— Вы слишком много работаете. Месяц за месяцем испытываете длительный стресс. Хотите заболеть? Тогда продолжайте в том же духе.

— Но, доктор…

— Вам не нужны никакие лекарства. Возьмите отпуск, отдохните. И подумайте наконец, что вам делать со своей жизнью.

— И все?

— И все.

Ее начальник нисколько не удивлен.

— Полумертвая ты мне не нужна, — говорит он. — Вали-ка на Карибы, на месяц. Пить коктейли май-тай и трахать официантов.

— На Карибы? — переспрашивает Белла. Но для этого надо сначала доползти до расположенного напротив их офиса туристического агентства — задача почти невыполнимая в ее нынешнем состоянии. Интересно, есть ли у них турпакет, предусматривающий коктейли через капельницу?

Может, лучше не на Карибы, а к друзьям? И через несколько дней Белла осматривает узкие улочки, кривобокие строения и старинные каменные ограды в Кентиш-сити, где живут Вив и Ник. Она плутает по городку, словно переживший удар паралитик, заново учась всему тому, что раньше казалось ей таким легким. Спустившись к тихой улице у реки, она видит объявление: «Продается дом».

По сравнению с квартирой в Лондоне, которую они снимали вместе с Патриком, дом номер 31 — просто чудо: светлый, просторный, с настоящим садом, а не унылой полоской асфальта перед входом. К тому же Вив считает, что Белле нужно начать все заново и что местные компании такого опытного специалиста просто с руками оторвут.

Войдя в какой-то транс, Белла передает бумаги адвокату и строительному обществу. Пишет объявления о поиске работы. Заполняет формы, собирает нужные бумаги — все это нетрудно и отвлекает от тяжких мыслей. Берешь ручку, аккуратно заполняешь клеточки. Вопросы очень простые: имя, адрес, номер счета, доход. Заполнил, получил. Просто волшебно.

Последние недели перед увольнением она отрабатывает на автопилоте: всегда с улыбкой, всегда вовремя. Часто уходит с работы пораньше и проводит вечера, заполняя формы и обдумывая планы, со вкусом вникает во все детали, будь то обнаруженная в доме номер 31 протечка или снос садового сарая.

В ее аккуратном блокноте, разделенном на секции цветными закладками, легко найти любую справку. Застежки блокнота защелкиваются с приятным звуком, сигнализируя, что все в порядке. Она записывается к новому врачу, открывает счет в новом банке, рассылает изящно сделанные карточки с извещением о перемене адреса. Это очень легко. Всего и требуется, что позвонить или аккуратно сложить лист бумаги формата А4 и опустить конверт в ящик. И есть чем занять мысли. Каждая из стадий этого кропотливого процесса под названием «Покупка дома» служит ей надежной скобкой, скрепляющей осколки старинного разбитого блюда, на которое похожа ее жизнь.

1

Однако как только Белла оказалась на месте, затея с переездом вдруг разом потеряла все свое очарование. Вокруг расстилался пейзаж из картонных коробок, напоминающий картины кубистов. Грузчики разгрузили их на редкость удачно: теперь каждый проход через комнату не уступал по трудности переходу через Альпы. И отопление не спешило включаться. Наверняка продавец не упустил возможности отвинтить от котла какую-нибудь жизненно важную деталь. Как только он заполучил подписанный договор, он мог сделать все что угодно. А как спорил по каждому пункту! Этот тип без конца звонил и действовал ей на нервы — то приторно-масляным тоном, то едва прикрытой грубостью. Сначала он выражал уверенность, что она заодно купит и кованые настенные светильники.

— Нет, — сказала она, — не купит.

— А встроенные полки?

— Но не за отдельную же цену, — возразила Белла. — Ведь они встроенные!

— А карнизы для штор? — А ковровое покрытие на лестнице? Почти новенькое, не потертое, — настаивал он, вцепившись в нее, как бульдог.

Это драное зеленое покрытие, безусловно, пригодилось бы, если бы ей вдруг пришла в голову странная идея покрасить все в цвет хаки. Но раз оно так дорого бывшему владельцу, то пусть он его и забирает, решила Белла.

* * *

Она присела на лестницу и, стараясь не приклеиться к ней вместо снятого покрытия, приоткрыла ногой ближайшую коробку. Туалетный ершик, обернутое пузырчатым целлофаном зеркало, резиновый крокодил-пищалка. Ну, и почему все это здесь? Она проверила, что написано на коробке: ВАНН. Чудесно. Эта коробка должна была быть выгружена наверху. В ванной. Что тут непонятного? Очевидно, надо было написать КОРОБКА В ВАННУЮ, ТО ЕСТЬ НАВЕРХ — В КОМНАТУ, В КОТОРОЙ СТОИТ ВАННА. Так к списку неотложных дел еще кое-что добавилось: перенести нижние коробки наверх, а верхние — вниз.

Ее взгляд упал на отслаивающуюся над плинтусом краску. Один-единственный псориазный дом на улице и тот достался ей. Влажность. Это надо включить в список самым первым пунктом — до развешивания картин, наведения красоты в ванной, или росписи садовой ограды, или… Перед ее мысленным взором раскинулся уходящий в бесконечность это самый Список Неотложных Дел.

* * *

Раздался стук в дверь.

— Деревня, ты что, не умеешь в звонок звонить?

— Сама ты деревня, он у тебя не работает, — Вив обняла Беллу и впихнула ей в руки позолоченную подарочную коробочку.

— Коробочка! Это как раз то, чего мне не хватает. И как ты догадалась?

— Это кексы. Паек SOS. Господи, а у тебя что — везде коробки?! — Вив недоверчиво завертела рыжей головой.

— Даже не думала, что у меня столько барахла, — пожала плечами Белла.

— И что же в них?

— Сама не знаю. Книга. Картины. Вилки-тарелки. Беженцы прячутся. В общем, всякая ерунда.

Вив открыла одну из коробок.

— Старые выставочные каталоги?

— Все хотела разобрать и выбросить, да так и не собралась.

— Я все поняла, девиз семьи Крейцер: «Все свое ношу с собой!».

— Спасибо на добром слове. Займись лучше делом и помоги найти чайник. Он должен быть в коробке с надписью КУХ, что значит кухня, если не догадаешься. Но вообще-то он может быть и в коробке с надписью ВАНН.

В первую ночь на новом месте Белла решила оставить включенным свет во всем доме. Правда, пришлось сходить в ближайший магазинчик за лампочками, поскольку прежний владелец вывинтил их все до единой. Она лежала без сна, глядя на полоску света под дверью спальни.

Я должна радоваться, сказала она себе. Ведь у меня новый дом. Новая работа. Новый город. Грустные мысли надо гнать. Это ничего, что на работу в «Скоттон дизайн» нужно выйти уже через неделю, а в доме еще ничего не сделано. Да, по дому работы много, но поэтому он и стоил недорого.

— Ты что, вообще ничего не понимаешь? — возразил внутренний голос. — Как будто тебе мало было и без переезда. Теперь ты навсегда погрязнешь в хаосе. Кроме того, ты здесь никого не знаешь, кроме Вив и Ника, но не ходить же к ним каждый день. Ты им не нужна, у них своя семья.

Вконец загрустив, она подумала о Патрике: Вот если бы он сейчас был здесь, что бы он делал?

— Храпел бы, — ядовито напомнила она себе.

Но противный внутренний голос не унимался:

— Вообще-то ему бы здесь понравилось. А теперь, когда в доме нет мужчины, кто справится с сыростью? А с коробками?

— В конце концов, — громко сказала Белла, — Патрик никогда бы не стал этим заниматься. Он бы до второго пришествия переступал через эти чертовы коробки и приговаривал: «Надо наконец их разобрать».

— Но он, по крайней мере, согрел бы тебе сейчас ноги, — услужливо подсказал все тот же внутренний голос.

* * *

Белла закусила губу и поклялась хотя бы сегодня думать только о хорошем: о чудном собственном домике, в котором наконец можно навести красоту (особенно учитывая, что Мистер Мелочность убрался наконец со своими ненаглядными светильниками и тошнотворными коврами); о том, что не надо больше тратиться на межгород, так как Вив живет рядом; о том, что теперь не нужно задерживать дыхание при приближении Вал (коллеги Беллы, более известной под именем Вонючка); о новой интересной работе и о том, что для стресса не остается никакой лазейки в ее новую замечательную жизнь.

Да, утешилась она, главное — никакого стресса. Не надо ехать на работу, уткнувшись носом в подмышку соседа. Не надо тратиться на такси, когда боишься возвращаться вечером. Не надо ютиться в квартире, где даже днем темно. Отныне не будет никаких мыслей о Патрике, которые мучили ее всякий раз, когда она возвращалась в пустую квартиру. И, чтобы окончательно приободриться, Белла пропищала голоском Поллянны^[1]:

— Ох, ну и повезло девочке. Можно начать с чистого листа!

2

Так, собираемся: взять портфель, почистить туфли, накрасить губы, причесаться.

О, черт, на голове колтун! Напоминает колли, извалявшуюся в траве. Для полноты эффекта Белла часто задышала, высунув язык. Может, лучше заколоть наверх? Она собрала волосы в пучок, пытаясь придать прическе элегантный вид.

Теперь я похожа на причесанного пуделя. Где-то у меня была шляпа, подумала она. В Зоне Коробок наверняка найдется какой-нибудь головной убор. Вопрос: где?

Она пнула ближайшую коробку, как будто шляпа могла оттуда пискнуть.

Сколько там у нас времени? — взглянула на часы Белла. На охоту за шляпами определенно не хватит. Да и что с ней делать, с этой шляпой? Не носить же ее на голове целый день. Может, притвориться мусульманкой? Или сделать вид, что прохожу курс химиотерапии? Она подошла к крану на кухне и выпила стакан воды, чтобы успокоить расходившийся от волнения желудок. Прямо как первый раз в первый класс.

— Ради бога, тебе уже тридцать три года, — сказала она себе, — и теперь никто не отберет твой пенальчик.

Мама разговаривает с мистером Боундесом, классным руководителем. Она слегка опирается на его руку и смеется, откидывая голову назад. Белла стоит потупясь, разглядывая свои новые ботинки, темно-синие, с блестящими серебряными пряжками и такими тугими ремешками, что она еще не умеет сама их застегивать. Уже сентябрь, но на ней белые носочки с синими якорьками. Другие девочки одеты по-осеннему, в серые высокие гольфы.

Кто-то поглаживает ее по голове.

— Так приятно видеть ученицу в настоящей школьной шляпке, — говорит мистер Боундес, наклоняясь к маме, — нынешние родители за этим вообще не следят.

Он смеется, как будто удачно пошутил, а Белла думает, что это, наверное, взрослая шутка, поскольку ей совсем не смешно.

— Эти шляпки такие хорошенькие, правда? — говорит мама особым, певучим голосом и рассеянно постукивает по полям пальцем.

Стоя под сенью шляпы, Белла воображает себя большим темно-синим грибом: хорошо было бы расти в лесу, ножками в мягком мху, пальчиками в земле; кролики прибегали бы поболтать с ней и пощекотать ее своими носиками; листики, улетая, шелестели бы ей прощальные песни.

Мистер Боундес прощается с мамой и сдает Беллу на руки старшей ученице, которая отводит ее в класс.

В классе кроме нее нет ни одной девочки в шляпке.

* * *

Белла не сразу находит «Скоттон дизайн».

Наверно, в прошлый раз заходила с другой стороны, решает она. Может, надо было повернуть сразу за обувной мастерской? В прошлый раз она шла от вокзала, так что надо повернуть налево, а не направо. Или направо?

Она на мгновение замирает, пытаясь унять приступ паники. Прохожий, раздраженный наплывом туристов, огибает ее с громким вздохом. Слева нависает громада собора — ага, собор слева, значит, надо пройти мимо этой дешевой закусочной и книжного магазина.

Ведомая лондонским инстинктом, она автоматически заворачивает в кафе — взять капуччино и булочку на вынос. Кофе извергается пенной лавой из-под неплотно закрытой крышки бумажного стаканчика.

Облизывая пальцы, она входит в вестибюль и сталкивается со своей новой начальницей.

— Белла! Ты приехала! Как здорово! — Селин бросает взгляд на часы. — Так, у меня встреча с новым клиентом — в два! Но утром меня все равно не будет, так что надо сейчас быстренько ввести тебя в курс дела!

— Конечно! — Белла пытается вклиниться в поток восклицательных знаков и тоже разговаривать с энтузиазмом. Господи, неужели она сама разговаривала на интервью с такой же экспрессией?

— Отлично! — Она оглядывается, куда бы пристроить свой кофейный мини-фонтан. Завтра надо будет взять тройной капуччино, чтобы зарядиться энергией и не выглядеть на фоне остальных соней из «Алисы в стране чудес».

Расторопный Гейл быстро освобождает Беллу от кофе, пальто и портфеля и говорит:

— Не обращай внимания на Селин. Она просто пытается произвести впечатление на такого крутого арт-директора, как ты. Сами-то мы тут лаптем щи хлебаем! Кстати, вот здесь у нас кухня. Это кофеварка, тут лежит чай, а туалет — дальше по коридору. А теперь пойдем, познакомимся с другими сокамерниками.

На следующий день позвонила Вив.

— Ну что, пойдем есть тапас^[2]? Правда, я такая безнадежная зануда, что приглашаю тебя опять в тот же самый ресторанчик.

— А зачем носиться по разным местам, когда ты и так знаешь, где кормят хорошо, а где — плохо? А что ты зануда, я и так знаю, и ты меня не переубедишь, даже если каждый день будешь водить в новый ресторан. К тому же выбор у тебя весьма небольшой.

— И у тебя теперь тоже! Не в Лондоне живешь, забыла?

— Зато у меня осталось еще кое-что от городского шика, а ты небось читаешь в меню «фокаччия»^[3] и думаешь, что это народный румынский танец!

Белле теперь искренне нравилось, что в округе всего пара ресторанов. В Лондоне она порой бесилась, когда Патрик начинал выбор кухни с географической карты: «Так, значит, европейская еда? Итальянская, французская или все-таки греческая?» Потом он переходил к поиску неуловимого совершенства, состоящего из триединства: хорошей еды, обслуживания и атмосферы: «В Конка д'Оро хорошие официанты, но овощи в прошлый раз были сыроваты. Хочешь, пойдем в Ле Божоле? Чипсы там ничего, но ты помнишь, как соседи посмотрели на нас, когда мы попросили уксус?» В конце концов, устав от поисков, они частенько оставались дома.

* * *

Опоздав на двадцать минут, Вив влетела в тапас-бар с извинениями:

— Прости, прости, прости! На работе полный завал! Какой-то урод включил фен — пробки выбило, и вся сеть полетела.

Подруга обожала кризисные ситуации. Они заказали по пиву и, обсудив, что лучше выбрать — пинчос морунос или поло аль аджилло, пришли к единому мнению.

* * *

— Как он тебе? — Вив повела бровями в сторону официанта. — Ничего, да?

Белла сморщила нос.

— Тебе не угодишь. Я думала, тебе нравятся латиноамериканцы.

— Да какой он латиноамериканец, он наверняка из Брумли, — протянула Белла, потом добавила: — Скажи еще, что с такими запросами мне парня не найти. Ты прямо как моя мамаша.

— Я этого не говорила. Ты обязательно кого-нибудь найдешь. Незачем торопиться.

— Тихо-тихо, слышишь? — Белла склонила голову набок.

— Что?

— Тик-так. Это мои биологические часы. По-моему, мама слышит их за пятьдесят миль. Но мне все равно, потому что я решила о сексе не беспокоиться.

— Кстати, а как твои родители? — поинтересовалась Вив. — Уже видели новое имение Крейцеров?

— Да ты что, я их пока и близко не подпускаю. Алессандра про тебя спрашивала, — при имени матери Белла добавила в тембр театральных ноток. — Я прямо вижу, как она вперится в пятна от сырости и обязательно спросит:

— О, что это — такой специальный эффект, Белла, дорогая?

— Что тебе нужно, Белла, дорогая, так это тщательно разработанный план по поиску мужчин.

— А что, я никогда не пренебрегаю планами, какими бы идиотскими они ни были. И приглашениями тоже.

— Спасибо, — фыркнула Вив, — больше ты от меня приглашении не дождешься.

— Я не тебя имела в виду, дурочка, — Белла отхлебнула пива прямо из горлышка. — А мужчины меня больше не волнуют. Мне нравится быть одной.

— Лгунья!

— Вот свинья! Нравится. Или ты думаешь, что все одинокие женщины должны страдать, раз сама замужем за идеальным мужчиной?

Вив покачала головой.

— Ну, идеальным Ника и родная мама не назовет. А как новый коллектив? На сколько баллов тянет по нашей шкале?

Эту секретную шкалу они выработали, когда охотились за мужчинами дружной бригадой. Две другие их подружки, Кэт и Шинейд, давным-давно вне игры — выскочили замуж. А когда Вив съехалась с Ником, все охотничьи угодья остались одной Белле.

— Да по нулям — двое женатиков, один гомик и один маньяк.

— А приличные мужчины есть?

— Я уже забыла, как они выглядят. Это такие существа со щетиной и жутким самомнением? Как же, ходила тут с одним таким пообедать. Тим, наш главбух, помнишь? Безнадежный случай. Он мне все уши прожужжал про акции, все советовал, какие продавать, а какие покупать. Нет уж. Я лучше одна поживу. Не нравится мне вся эта семейственность.

— Что-что тебе не нравится?

— То. Когда люди лишаются собственного мнения. Меня тошнит от этих сладких парочек: «Ах, мы считаем так-то и думаем то-то. Ах, по-нашему мнению Гражданин Кейн — не очень интересное произведение. Ах, нам больше нравится сычуаньская кухня, а не кантонская…». В семье люди нивелируются до амебообразного состояния.

— Ерунда. У нас с Ником не так.

— Ага! У нас! А личные местоимения единственного числа — что, забыты?

— Ладно, — Вив вздохнула и помахала официанту, чтобы тот принес еще по кружке. — Но в семье, согласись, есть и хорошие стороны: любовь, взаимная поддержка, секс, наконец.

— Секс? А что это вообще такое? Это то, что бывает между первым поцелуем и последней ссорой? Знаем, проходили…

— Так ты что, — Вив многозначительно нахмурилась, — с тех пор ни разу?

— Ни разу. После Патрика — никого. У меня объявлена свободная от секса зона.

Никого после Патрика. Она помнит, как это было в последний раз. В День Подарков, на Рождество. Когда они вернулись домой из Норфолка, от его родителей. Это была длинная, скучная поездка, и всю дорогу моросил дождь.

* * *

Квартира показалась им холодной и нежилой. В холодильнике, несмотря на Рождество, не было ничего, кроме наполовину пустой банки томатного пюре, одинокого лимона и двух бутылок вина.

* * *

— Пойду в кроватку, — говорит она, подавляя зевок, — устала до смерти!

— Правильно. Я тоже ложусь.

Белла стягивает рубашку и, даже не расстегнув манжеты, бросает ее куда попало. Нащупывает под подушкой свою черную безразмерную футболку и пушистые спальные носочки. Плетется в ванную почистить зубы.

— Почитаешь на ночь? — спрашивает Патрик.

В коридоре стоит сумка с подаренными на Рождество книгами. Она отрицательно качает головой. Раздается щелчок выключателя, и тут же она чувствует его руку на своем теле. Он тихонько сдавливает под футболкой ее живот и шепчет: «Ты такая мягкая и приятная».

Она оборачивается, чтобы поцеловать его на ночь и пожелать спокойной ночи.

В ответ его язык настойчиво раздвигает ее губы. Она пытается пробормотать, что очень устала, что уже спит. Но он гладит ее волосы, тихо шепчет, что любит ее, что ее кожа такая нежная, что она — такая сексуальная.

Ее тело уже откликается на его прикосновения, и, когда его рука оказывается между ее бедер, она чувствует, что там уже все влажно. Белла слышит его глубокой вздох.

* * *

Да, она помнит, как это было. В День Подарков в позапрошлом году.

* * *

— Какой хорошенький. Вон тот. Да не оборачивайся! — заговорщически прошептала Вив.

— Ладно, не буду.

— Нет, смотри, только быстро!

Белла чуть не вывернула шею, пытаясь разглядеть ничего не подозревающую жертву и одновременно притворяясь, будто рассматривает высоко висящий испанский плакат, рекламировавший корриду.

— Да он не один! — прошипела она. — Ты что, не видишь, за столом сидит еще одна персона — в блузке в горошек. И если ты не заметила, то этот горошек вовсе не гарнир, а женщина!

Вив не сдавалась:

— Ну и что, может, это его двоюродная сестра, в гости приехала.

— Ты еще скажи, переодетый Далай-лама. Давай рассуждать логически: два человека в ресторане. Один из них мужчина, другой — женщина. Сдается мне, что это похоже на пару. Нормальные пары ходят иногда поужинать. Я знаю, я читала в воскресном приложении к «Сандей».

* * *

После ресторана они вместе дошли до собора. Он весь сиял в вечернем освещении, но некому было любоваться на эту красоту — все туристы уже уехали. Днем тут обычно бывало столпотворение: фланировали группы японцев, ведомые гидами-тамбурмажорами с высоко поднятыми зонтиками; толпились легионы французских школьников в голубых кепках и с одинаковыми пластиковыми кошельками на шее, на которых словно было написано крупными буквами: «Паспорта и деньги здесь. Можно красть». Теперь же было тихо.

Белла перешла через мост, под которым темно поблескивала река. Тихо покачивались лодки, постукивая друг о друга деревянными бортами. Стояла волшебная, чарующая ночь. В такую ночь возлюбленный мог бы вдруг повернуться к тебе и сказать: «Едем в Рим, сейчас же!» Неужели у кого-то и вправду так бывает? Вив часто жаловалась, что Ник всегда был тяжел на подъем. И сама Белла не могла припомнить, чтобы хоть с одним из парней у нее что-то произошло спонтанно. Ни с кем не довелось ей внезапно улететь в Европу, заняться сексом на полу кухни или в ванной. Однажды, видимо, под влиянием гормонов они с Шоном, который был ее парнем до Патрика, попытались заняться любовью на лестнице. Приятного оказалось мало: штанины сразу перепутались, коленки лезли не туда, а ступеньки врезались в спину. Пока они, стреноженные джинсами, взобрались наверх, в спальню, их бешеная страсть уступила место унылому сарказму.

Это только в женских журналах пишут: «Любовь потеряла свое очарование? Займитесь сексом в необычном месте». Или: «Положите в карман бойфренду любовные записочки, пусть он найдет их на работе. А когда вы на людях, не забудьте шепнуть ему, что забыли надеть трусики».

Да он подумает, что у вас преждевременный маразм! Например, вы ему шепнете про трусики в «Теско»^[4], в отделе консервов. То-то он удивится. А может, он так возбудится, что тут же затащит вас за прилавок с пастеризованным молоком? Или завалит на морозильную камеру с полуфабрикатами? А если у вас попа замерзнет? А другие покупатели — станут ли они по-английски делать вид, что ничего не происходит? Или будут пытаться дотянуться до ручки морозилки у вас за спиной, приговаривая: «Прошу прощенья, дорогуша, я только достану мандариновый кекс. Видите ли, моя золовка его очень любит».

Навстречу ей идут, обнявшись, парень с девушкой. Через каждый шаг они останавливаются, чтобы поцеловаться, и покачиваются, словно подвыпившие крабы. А вот и пожилая парочка. Им далеко за пятьдесят, они держатся за руки. Когда она еще была с Патриком, ей нравилось смотреть на других влюбленных. Словно была какая-то тайна, известная только им одним. Она помнит, как встречались четыре пары глаз и безмолвно говорили друг другу: «Только мы знаем, как прекрасна жизнь».

Теперь же встреча с влюбленными только расстраивает ее. Какие же они самодовольные. Если вдруг ей снова придется быть в паре (что само по себе звучит ужасно: в паре — как в упряжке или в тюрьме), надо остерегаться такого напыщенного вида. Нельзя так завидовать чужому счастью, одергивает она себя. Прибавив шагу, Белла дает себе обещание мыслить позитивно. Все хорошо. Она независима, поэтому имеет право встречаться с разными мужчинами. У нее есть время заняться домом. Теперь не нужно аккуратно складывать полотенца (чего она никогда понять не могла). Все выходные можно ходить в растянутых майках. И не надо покупать эти безумно дорогие мармеладки — обязательно со вкусом трех фруктов, которые так нравились ему.

Но я их тоже полюбила, честно напоминает она себе. И встречаться мне не с кем. Ну ничего, решает она, главное — захотеть.

Ночью, лежа в постели, Белла думает о Нике и Вив. Ей кажется странным, как безболезненно Вив перешла от «Вив» к «Вив и Ник», как будто так и должно было быть. Она словно нашла свою половинку. Я бы, думает Белла, и внимания не обратила на такого, как Ник. Лысый как коленка, пластилиновый человечек. А его нездоровая страсть к машине! Хотя его бледно-голубая «кармен-чиа» ломается через каждые двадцать миль. И все-таки они с Вив любят друг друга.

Есть и менее подходящие друг другу люди, которые все же живут вместе. Взять хотя бы ее родителей — отец такой мягкий, всегда старается угодить, а мать… хорошо хоть она сама на нее не похожа.

Белле приходит в голову, что, возможно, в эту же минуту Вив тоже думает о ней. Положив голову на плечо Ника, она шепчет: «Бедная Белла совсем вышла в тираж. Целый год без секса. Ей никогда не найти такого парня, как Патрик. Но ей пора его забыть».

И Белла слышит, как в ее голове отдается: забыть, забыть, забыть…

3

Под строчкой «ЙОГУРТ — ИДЕИ?» Белла делает прекрасный набросок с новой начальницы. Шея, воротник рубашки, очки подняты на лоб, — не иначе для того, чтобы рассматривать потолок… Карандаш сам собой продолжает линию, удлиняет подбородок, и вот вместо шефини получается квохчущая над зернышком курица.

— Какие будут предложения? — Селин вопросительно выгибает брови.

Белла поспешно ставит на рисунок кружку с кофе и пытается придать своему лицу осмысленное выражение. Пусть думают, что она взвешивает ответ. О чем вообще идет речь: о йогурте или уже о дизайне загородной гостиницы? Она чувствует себя как нерадивая ученица. Белла Крейцер! Ты опять спишь!

— М-м-м… — начинает она, заглядывая в блокнот к Энтони и пытаясь прочесть подсказку, которую тот лихорадочно там строчит.

— Йогурт, — повторяет Селин. — Есть еще идеи насчет упаковки? Фокусная группа находит старый дизайн слишком простым. Клиентам нужен новый, интересный продукт.

— Я тут подумала, — глубокомысленно кивает Белла (вылитый креативный директор, который жить не может без мыслей об упаковке для йогурта), — и определенно считаю, что мы должны сконцентрироваться на чувственной концепции. Покупатель — я хочу сказать, потребитель, — хочет иметь здоровый, но в то же время приятный глазу продукт. Я набросаю к завтрашнему дню что-нибудь более… сексуальное.

— Отлично! — Селин довольно постукивает ручкой по зубам. — У кого еще есть идеи?

Нижняя губа у Беллы уже болит — так часто она ее прикусывает, чтобы не рассмеяться. На работе она всего ничего, а уже не может сохранять серьезное лицо. Здесь ничуть не лучше, чем в рекламном отделе женского журнала, где она раньше работала. Ну как можно сохранять серьезное выражение, когда взрослые люди рассуждают о йогурте, стиральном порошке и прокладках с таким видом, как будто решают судьбу планеты?

Селин, глава «Скоттон дизайн» (или «Скротум дизайн»^[5], как любит выражаться Энтони), во многих отношениях женщина вменяемая и, как она сама часто говорит, «тоже шутки понимает». Но иногда она ведет себя так, как будто из-за некрасивой упаковки обрушатся небеса, не меньше. Для нее катастрофа, если шрифт на пачке прокладок недостаточно хорошо, по ее мнению, передает сухость, свежесть, беззаботность, здоровую сексуальность и динамичный образ жизни. Это же всего лишь шрифт! Да и кому вообще нужны эти прокладки? А для чего тогда трусы? Не иначе скоро будут выпускать прокладки для прокладок. Чтобы ваши прокладки всегда были свежими!

Белла обещает себе прекратить бурчать. И в удачные дни даже может с точностью сказать, какой шрифт лучше передает беззаботность, чем другие. В конце концов, любую работу следует уважать за то, что она приносит средства к существованию. А деньги как раз нужны — на ремонт. Надо избавиться от сырости, починить вытяжку, заменить стекла и дверной звонок и, наверно, морозилку тоже… Перед ее мысленным взором тут же появляется Список Неотложных Дел и принимается опутывать ее, как бинты египетскую мумию. Она закрывает глаза и старается успокоиться, думая о предстоящей встрече с Вив. Только бы не попасться на глаза Селин при выходе.

— Белла! Вот это сюрприз! — в кухню вошел Ник и принялся набирать воду в чайник. — Только вчера виделись. Ну, какие новости за прошедшие двадцать четыре часа?

— Ухожу, ухожу. Это все она. Затащила меня к вам, — Белла показала пальцем на Вив.

— Да, затащила, — Вив обняла Ника за талию, — но это все ради тебя. Она мне показывает, как делать ее выпендрежный рыбный пирог. Отвезем его твоим родителям в выходные.

— Может, я ей и показываю, но она не особенно смотрит. Только кивает. Лишь бы не работать.

— Кто хочет чаю? Никто? Тогда, может, вина? — поправил очки Ник.

— И потом берем оливки…

Ник протянул руку и схватил одну оливку.

— И отдаем их Нику, потому что папа их все равно не ест.

— Ладно, и откладываем их, чтобы отдать Нику.

Ник вышел в соседнюю комнату и улегся на диван:

— Все, я ничего не слышу, так что можете начинать свои неприличные женские разговоры.

— Сними ботинки! — прокричала Вив с кухни.

В ответ раздалось шуршание газеты. Через несколько минут Белла заглянула в комнату:

— Ник, вообрази-ка на минутку, что ты приличный мужчина.

— Ну спасибо.

— Нет, я в том смысле, что Вив велит спросить у тебя, чем можно привлечь мужчину.

— А я думал, что тебе советы в данном вопросе не нужны.

— Я ей сказала то же самое, но она считает, что мне надо срочно обновить свой сексуальный опыт, пока я не забыла, что это такое.

Вив присоединилась к ним:

— Ну давай, Ник, посоветуй что-нибудь. Такая девушка пропадает.

— Ни за что. Люди всегда сначала просят совета, а потом тебя же обвиняют.

— Обещаю не обвинять. Честное скаутское, — Белла изобразила скаутское приветствие.

— Когда это ты была скаутом? — прошипела Вив, но Белла только отмахнулась.

Ник между тем и не думал отрываться от журнала, закидывая в рот мятные леденцы с символическим названием «Матчмейкер»^[6].

Вив подкралась и почмокала ему над ухом, а Белла тут же присоединилась с другого бока. Ник вздохнул:

— Ладно, сами напросились. Может, я и не приличный мужчина, но думаю, девчонки, вам надо раздеваться. Нет, ну правда! Хочешь секса — выставляй ноги! Надень юбку покороче, посмейся, когда мужчина шутит…

— И это все, что ты можешь предложить? — щелкнула по журналу Вив.

— А что? И вообще, я одно и то же предложение читаю уже двенадцатый раз, отстаньте от меня! — Он закрылся журналом.

— Не отстанем. — Белла приподняла краешек журнала и заглянула под него. — Мы даже сварим тебе кофе и даже будем смеяться, если ты вдруг расскажешь анекдот. Только скажи, как я выгляжу в глазах мужчин?

— Елки! Я же сказал, носите юбки! Но вообще-то… — и он стал поочередно загибать пальцы. — Во-первых, ты все время в черном. Это нагоняет тоску. Во-вторых, сделай нормальную прическу. Никто же не видит твоего лица! Заколи волосы наверх или собери, открой шею. В-третьих, надень что-нибудь обтягивающее, а этот ужасный пиджак немедленно выкинь. Он же тебе велик. Хочешь, чтобы тебя под ним никто не разглядел?

— Ник! — предостерегающе воскликнула Вив.

— Ну что, что вам теперь не нравится?

— Все нормально, продолжай, — сказала Белла.

— И улыбайся почаще. Мужчинам это нравится. Когда женщина улыбается, мы чувствуем себя желанными.

— Вот так? — Белла изобразила американский оскал и энергично прошлась по комнате. — Ах, жизнь так прекрасна! По сравнению со мной Полянна — просто ходячий депресняк!

— А что, мое лицо тогда надо волосами завесить? — спросила вдруг Вив.

— Начинается. Я так и знал. Я вас обеих ненавижу. — Ник решительно поднялся с дивана. — Захотите поговорить как взрослые люди — я на толчке, читаю автомобильный журнал. Как приличный мужчина.

Когда Белла вернулась домой, на автоответчике мигали два сообщения. Одно от прораба, сообщавшего, что сырость устранить нельзя. Для этого, говорил он, нужна хорошая погода. Наверно, надеялся, что, пока идет дождь, штукатурка совсем отвалится и можно будет содрать с хозяйки побольше денег. И второе от ее отца, Джеральда: «Звоню узнать, как у тебя дела. Ты просто молодец, дочка. Позвони, когда сможешь. Целую, папа». Джеральд всегда заканчивал свои сообщения так, как будто писал письмо.

* * *

У Беллы нет настроения перезванивать, да и по телевизору нет ничего интересного. И, несмотря на то, что она принесла домой папку с набросками, совсем не хотелось придавать йогурту необходимую ему сексуальность. Вместо этого Белла набирает в ванну воду с лавандовым маслом. Свечи давно оплыли, закапав воском края ванны и дешевые подсвечники. Все в подтеках, они выглядят, как миниатюрные готические соборы. Она присаживается на край ванны, ожидая, пока наберется вода. Принимается было отколупывать воск, но отвлекается на поиски новых свечек. Потом ерошит пальцами волосы, подражая модели на рекламе шампуня, и долго ищет в ванной заколку.

— Я слишком нежна для света ламп, — громко произносит она. — Где мои розовые лепестки для ванны? Где мои верные евнухи, чтобы покрыть мне ногти лаком и нежно выдавить прыщи?

Принимать ванну при свечах — этому ее научил Патрик. Все пары так делают. А еще трут друг другу спинки, сооружают холмы из пены над выступающими из воды коленками и добровольно садятся с той стороны, где кран. Перед ней тут же возникает образ Патрика.

Она хватает массажную перчатку и яростно трет кожу. Интересно, от этого на самом деле уменьшается целлюлит? Или он просто меньше виден на красной, распаренной коже? В неровном свете она пытается приглядеться к собственным бедрам. Нет, свечи определенно хорошая штука. Мало того, что не видно никакого целлюлита, еще и не слышно воя вытяжки. Эта вытяжка включается вместе с лампочкой и продолжает выть, когда свет давно выключен. Белла давно планирует ее починить. Как только разберется с сыростью. Но сил действовать по Списку нет, и поэтому пока что она просто оставляет дверь в ванную открытой, чтобы не включать свет. И принимает ванну при свечах.

Она лежит в ванне, убаюканная свежим запахом лаванды и мерцанием свечей. Перед ее мысленным взором проходят мелкие события дня. Не вызвала ли она раздражение у Селин своим ответом? Нужно спросить у Энтони о следующей презентации. Сколько времени займет у прораба борьба с сыростью? Он наверняка разведет грязь, и ей придется выехать на пару дней из дома. Ах, если бы кто-нибудь решал за нее все проблемы. Белла поглубже погружается в ванну и кладет на лицо влажную салфетку. Закрывает глаза и воображает, что видит себя со стороны. Она следит, как ее мысли, словно куски мокрой штукатурки, отделяются от тела, высвобождая ум и душу. Слышно, как дождь тихо постукивает по оконному стеклу.

Всем сердцем она желает услышать, как приближаются его шаги, как поворачивается ручка двери.

* * *

Язычки пламени играют на ее веках, изменчивые тени колеблются на стенах, мокрых бедрах и груди. Дверь в ванную тихо открывается. Он полувопросительно смотрит на нее. Она радостно улыбается, и он опускается на колени рядом с ванной. Волосы падают ему на лицо, и он медленно, одной рукой убирает их. Тишина. Ему не нужно ничего говорить, он лишь скользит взглядом по линиям ее тела. Вот он закатывает рукава и опускает руки в воду…

Внизу звонит телефон, разрушая призрачные картины.

— Привет, это опять папа, — включается автоответчик. — Приезжай к нам на выходные. Мы так соскучились. Мама просила передать, чтобы ты не стеснялась пригласить кого-нибудь из друзей. В смысле, из парней, если есть кого. Мы тебя целуем. Да, тебя ждет подарок на новоселье.

Белла закатывает глаза к потолку. Она и вправду давно не была дома. Никуда не денешься, рано или поздно придется навестить этот Дом Веселья. Вода постепенно остывает, она уже почти остыла до температуры тела. Скоро станет совсем холодной. Надо бы добавить горячей или вылезать.

— Вылезать, — решает Белла, — а то превращусь в сморщенный орех. Еще не поздно перезвонить папе. Может, и вправду поехать? Сменить обстановку, а то эти коробки, сваленные в кучу, уже начинают действовать на нервы. Хорошо бы вместе с папой пойти погулять с собакой.

Вылезая, она автоматически стряхивает воду сначала с одной, а потом с другой ноги. Неискоренимая детская привычка. Белла, дорогая, вечно ты все забрызгиваешь. Не лей воду на коврик, а то он сядет.

4

— Я умираю без тебя-а-а… — подпевает Белла Элле Фитцджеральд, посасывая кусочек засахаренного лимона. И, посылая проклятия на голову подрезавшего ее водителя, — зачем еще жива я-а-а…

Надо было выезжать в обед, тогда она не попала бы в пятничный исход из города. С тех пор, как Белла переехала, ей рукой подать до ее родителей — всего пятьдесят миль. Но сегодня их увитый цветущими глициниями домик, расположенный в «миленькой-премиленькой» деревеньке в Сассексе, кажется просто недостижимым, так долго приходится тащиться по сельским дорогам.

Нельзя было попадаться вчера на глаза Селин. Пришлось выслушивать ее нескончаемый монолог про ее вечно чем-нибудь болеющих кошек. Потихоньку отступая к двери, Белла только мелко кивала головой: «Какой ужас. Выпадают клочьями? Вся в струпьях? Бедное животное». Кошки Селин всегда страдали от какой-нибудь мерзкой болезни, о чем хозяйка беспрестанно рассказывала всем по очереди. Целый день то от одного стола, то от другого доносилось: «Свечки в попу? Кошмар! Да ты что?»

И почему Селин их не пристрелит? Взяла бы себе чистенького, здорового котеночка.

Она вперилась в дорожный указатель. Так, первый поворот, второй; наверно, надо повернуть на следующем.

— Ты обо мне забы-ы-ы-л, уходить не проща-а-а-ясь… — снова затянула Белла.

* * *

Темнеет. Красные огоньки едущей впереди машины приковывают взгляд, особенно на фоне черного неба и асфальта. Ей нравится вести машину ночью. Бегущая в свете фар дорога ведет в неведомое. В небе сияют безымянные созвездия.

Из задумчивости ее выводит знак поворота: «А259 РайХастингс». Бросив попытки обогнать едущий впереди «фиат», еще более древний, чем ее красный «пежо», она перестраивается обратно, в полосу поворота. Ей возмущенно мигают сзади. Так, надо сконцентрироваться! Но как? В последние месяцы она все время чувствует себя усталой.

Она вспоминает, что мили через две будет старая площадка для грузовиков и кафе. Это кафе — реликт шестидесятых, когда вокруг гоняли мотоциклисты в черных косухах, с девчонками в мини-юбках на заднем сиденье. Да, вот оно, и даже не перестроено в безликую придорожную забегаловку, где все из пластика — стулья, яичница и натянутые улыбки персонала. В таком Мак-Тошнальде вас обязательно встретит девушка с бейджем с надписью: «Добрый день! Я НИККИ. Рада Вас обслужить», хотя видно, что она совсем не рада. Почему бы так сразу не сказать: «Я Чармиан. Перебьетесь».

Внутри старого кафе Беллу встречает яркий свет, шипение сковородки и запах завтрака, который длится здесь целый день, — яйца, бекон и бобы. Немногочисленные посетители смотрят на Беллу поверх своих газет и кружек с чаем. Она смущается, потому что на ней все еще офисный костюм, мало подходящий к этому месту. Ей кажется, что она невыносимо громко стучит каблуками. Они выбивают по полу морзянку: «Все посмотрели на Беллу, все посмотрели на Беллу». Она расстегивает пиджак, чтобы выглядеть не так официально. Новая юбка, кажется, слишком задралась от сидения в машине, но Белла подавляет желание одернуть ее немедленно.

— Заплатишь, когда поешь, дорогуша, — говорит официантка за стойкой. — Я только что заварила чай, сейчас налью. И принесу тебе сэндвич.

Она разливает свежий чай, металлический чайник и обручальное кольцо на ее руке запотевают в облачке пара.

— Как дела, Джим? — поворачивается она к симпатичному мужчине, который подошел к стойке. — Куда сегодня едешь?

— Только до Саутгемптона. Дай-ка булочку на дорожку.

— Тебе? Тебе я всегда дам.

— Что о нас подумает леди? Не обращайте на нее внимания, — обращается он к Белле.

На водителе хлопчатобумажная рубашка с поддетой под нее белой футболкой, ковбойка, какие носят в Америке. У него загорелая, жилистая шея. Он поддергивает закатанные рукава и поглаживает себя по руке. Из-под рукавов видны черные волосы.

— Все нормально? — улыбается он.

Белла опускает взгляд, понимая, что слишком настойчиво его рассматривала. Ее глаза упираются в его руки. Коротко обрезанные ногти, сильные, подвижныепальцы.

— Да, все нормально, спасибо.

— Точно? Может, вас подвезти? Вы не заблудились?

— Нет-нет, спасибо еще раз, — натянуто улыбается Белла в ответ, чувствуя себя на редкость глупо из-за собственного стеснения. — Я на машине.

— Ну ладно. — Он отступает на шаг и, улыбаясь, поднимает руки в пораженческом жесте «Не трогаю, не трогаю». Вот уже отвернулся к официантке.

У отошедшей к столику Беллы в руках сэндвич: толстый кусок соленого бекона между двумя ломтиками горячего хлеба с маслом. Она вгрызается в него и с независимым видом — у меня все в порядке, чего уставились! — прихлебывает чай. Да уж, леди, нечего сказать.

Стоя в очереди в кассу, она замечает в витрине пудинг, который так нравится ее отцу, и покупает два больших куска. Пусть он абсолютно несъедобный, но отец не любит все эти изысканные ванильные, присыпанные корицей десерты, которые делает ее мать.

— С тебя только за пудинг, дорогуша. Джим заплатил за твой чай и сэндвич, — до Беллы не сразу доходят слова официантки. — Сказал, что такой красивой девушке не к лицу грустить. Эх, я бы с таким красавчиком — хоть на край света!

Она хохочет, и Белла тоже невольно улыбается.

Снова дорога. Рыцарь в ковбойке не выходит у нее из головы. А что, если бы она согласилась, чтобы он ее подвез? И села бы с ним в грузовик?

Он бы ее подсадил и успел увидеть мелькнувшие под юбкой чулки. А она сидела бы в кабине, поглядывая на всех других автомобилистов сверху вниз, и любовалась бы его точеным профилем, вдыхая запах мужской кожи, пота и хлопка.

В тепле его кабины уютно. Ногам передается вибрация мощного двигателя. Его крепкое, словно скала, тело так близко. Она хочет, чтобы он молча обнял ее, хочет уткнуться в его надежную грудь и почувствовать на себе его тяжесть.

И тогда она прикасается к нему. Ее пальцы пробираются вверх, по вылинявшим джинсам, по натянутому сукну. Он поворачивает к ней свое лицо, пытаясь прочесть в ее глазах то, что она не отваживается сказать, потом включает аварийку и съезжает на обочину.

В мигающим свете аварийных огней он отводит ее руку и, легко подняв за талию, переносит назад, в фургон. Она ждет, прислонившись спиной к сложенным ящикам. Из темноты приближается его силуэт. Он задирает ей юбку. Воздух наэлектризован предвкушением. Она судорожно вздыхает, когда его теплая рука ласкает ее бедра. Его рот. Его руки. Его…

Встречная машина отчаянно мигает фарами. Ослепленная, Белла не сразу догадывается переключить дальний свет.

— Господи, до чего ты дошла, — ругает она саму себя. — Мечтаешь о дальнобойщиках, как выжившая из ума старая дева.

Очевидно, следующие по списку — строители: «Ну, где тут у вас влажность, мэм?». Потом электрики: «Я вам вставлю такой пистон», потом курьеры: «Куда мне это пристроить, лапочка?» — и так далее. Тебе срочно надо с кем-нибудь переспать! Это уже не шутки. У тебя там, наверно, за год все заросло, как зарастают проколотые уши. Можно сказать, ты снова девственница!

Возвращение под родительский кров всегда вызывает у нее смешанные чувства — радость и страх одновременно. Находиться в самом доме приятно: полированная мебель, изящные цвета, всюду порядок. Это так разительно отличается и от квартиры, которую они снимали с Патриком, и от ее нового жилища. В ее собственном доме царит хаос — подушки безумных расцветок и экзотические ковры; картины, так и не извлеченные из коробок; разросшиеся цветы, уже сваливающиеся с полок. Здесь же все на своих местах, с кухни доносятся вкусные запахи. Кулинарные таланты матери выше всех похвал, и это, пожалуй, единственное, что с ней примиряет. И, конечно, всегда приятно видеть отца, с его беззлобными шутками, добрым характером и неизменной радостью от ее приезда.

Однако многое здесь вызывает и постоянное раздражение. Она не любит обязательные визиты к соседям; те, скорее всего, тоже терпят их только из уважения к ее родителям. Ее раздражает необходимость все время доливать себе вина за столом, потому что бокалы ее матери такие маленькие, что впору пришлись бы лилипутам. Каждый раз, когда она тянется за бутылкой, за ней с укоризной следят две пары глаз. Ей кажется нарочитой манера отца внимательно выслушивать собеседника, его медлительность и даже всегдашняя справедливость, а тут еще — всегда правая мать, никогда не снимающая маску стоического разочарования.

Иногда ей кажется, что в присутствии ее родителей кто угодно будет выглядеть пятилетним ребенком. С ними невозможно разговаривать на равных. Стоит высказать мнение, хоть на йоту отличающееся от их собственного, как уничтожающая реакция не заставит себя ждать. Отец только снисходительно усмехнется и понимающе кивнет, что означает: «Вырастешь, поймешь». А мать, закусив губу, обязательно скажет:

— Что за глупости. Разве я тебя так воспитывала?

Дома Беллу ожидают невысказанные вопросы.

— Нашла себе кого-нибудь? — нетерпеливо спрашивает лампа с шелковым абажуром цвета слоновой кости, стоящая в гостиной.

— Достаточно ли ты стараешься? — укоризненно вздыхают бархатные занавески.

— Ты не молодеешь, — сварливо замечает серебряная солонка.

— Сколько же нам еще ждать? — жалуются мягкие ковры под ногами.

Алессандра, ее мать, никогда не позволила бы себе такой неделикатности. Она — мастер невысказанных упреков. В беседе с ней любая, даже самая нейтральная тема может таить массу ловушек. Молчание Алессандры порой красноречивей любых слов.

— Помнишь Сару Форбс, она училась классом младше и жила на Черч-стрит, в доме с полукруглым окном, — сказала мать в прошлый приезд Беллы. — Она только что вышла замуж. За очаровательного молодого человека. У нее была такая красивая фата, очень удачно скрывала нос.

В этой простой фразе на самом деле таилось: «Она на год младше тебя, страшная, а вот смогла же выйти замуж. И притом удачно. А ты?»

Белла ловко увернулась и ответила пушечным ударом:

— Какая молодец. Обязательно пошлю ей поздравительную открытку. А как ты думаешь, она уйдет с работы? Она ведь, кажется, работала в магазине?

Это означало: «Подумаешь, вышла замуж. Зато она полный ноль. Ты могла бы хоть немного похвалить меня за мои профессиональные успехи, мама».

— Я думаю, муж в состоянии ее содержать, Белла, дорогая. Он юрист, младший партнер в одной уважаемой фирме, — невозмутимо улыбнулась Алессандра. — Он такой умница, определенно многого добьется. Но мужчинам вообще легче, правда? Не сравнить с работающими женщинами.

Впечатляет: атака по всем правилам: «Сара закадрила не просто богатого, но и умного. У мужчин нет тикающих, как бомба, биологических часов, поэтому они могут концентрироваться на карьере. А твои часы неумолимы».

Белла не сдается, но ее ответный удар слаб и бесцелен:

— Она что, не могла найти кого-то поприличней? Этих юристов сейчас развелось как собак нерезаных.

Все, контрнаступление захлебнулось. Алессандра лишь тихо вздыхает и поправляет и без того безупречный начес.

— Не сделаешь ли нам кофе, Белла, дорогая, — и, уже через плечо, — я поднимусь наверх. Кстати, в голубой банке домашнее печенье, угощайся.

Это coup de grace, полная победа: «Раз уж не можешь найти мужа и нарожать нам внуков, то хоть кофе сделай. А вот научилась бы печь печенье, как я, может быть, и муж нашелся бы».

Кроме того, Алессандра, на взгляд Беллы, очень противно, как диктор, произносит все иностранные слова, особенно итальянские (на самом деле она родилась в Манчестере, хоть и в итальянской семье). Она произносит имя «Белла» с таким мягким томлением на двойном «эль», что сразу вспоминается какой-нибудь итальянский официант, сующий вам под нос огромную членообразную перечницу и бубнящий: «Добавить перца, белла синьорина?»

Порой Белле хочется крикнуть прямо в лицо матери, что ей не нужен никакой муж. Но тогда Алессандра примет такой недоверчивый вид, как будто увидела инопланетянку. Что это за женщина, которой не нужен муж? Она что, монашка? Может, назло ей действительно стать монашкой? Белла представила себе выражение лица матери при словах «мама, я ухожу в монастырь, ты никогда меня больше не увидишь». В глазах Алессандры отразится непонимание, неловкость, вина и, возможно, легкое облегчение. А что, в монастыре можно было бы стать настоящей затворницей и в покое кельи снова вернуться к живописи, к радости красок и форм. Остальной мир перестал бы для нее существовать, став лишь материалом для воображения. В уединении ее рисунок приобрел бы необыкновенную ясность, а четкие штрихи твердо ложились бы на девственно чистый лист. Тут она не выдержала и фыркнула:

— Сколько пафоса, просто сюжет для полотна «Святая Белла и божественная кисть».

Когда она наконец подъезжает к дому, мать уже спит. Белла заходит в чулан, поздороваться с псом Хундом. Но тот уже тоже свернулся калачиком в своей корзине, зарывшись в ее старое детское одеяльце. Только отец ждет ее, читая за кухонным столом женский журнал. Он нежно обнимает Беллу и спешит поставить чайник.

— Папа, смотри, что я тебе привезла, — Белла раскладывает пудинг на изящные фарфоровые тарелки.

— Здорово! Только не говори маме. Послушай, это правда? Здесь пишут, что шестьдесят четыре процента женщин готовы влюбиться в мужчину, если увидят его плачущим, — тычет пальцем в строчку Джеральд.

— Сомневаюсь. Ты что, не знаешь, как выдумывают такую статистику? Опрашивают пять человек из редакции. Но вообще-то женщинам и впрямь больше нравятся мужчины, не скрывающие своих чувств, — говорит она, разливая чай. — Не плаксы, конечно, но такие, которые не стесняются показать, что у них на душе.

Джеральд фыркает в чашку с чаем:

— Ловко завернула.

Он отламывает кусочек пудинга и глядит на нее поверх металлической оправы своих очков.

— Так ни с кем и не познакомилась? — спрашивает он приставучим родительским тоном.

— Папа, на тебя я почему-то не обижаюсь. Нет, пока не познакомилась. Так что парадно-выходной костюм можешь не доставать.

— Прости, дорогая. Мы просто желаем тебе счастья.

— Ничего, папа. Я понимаю, что вы хотите внуков. Но не переживайте, все хотят. Это просто такой этап в жизни. Вы повзрослеете.

Джеральд улыбается:

— А куда девать слюнявчик с Винни-Пухом, который мы купили? И обои с зайчиками? У нас их заготовлено двенадцать рулонов — лежат на чердаке.

— Отстань, папа! — завершает она разговор. — Я привезла тебе пудинг. Чего ты еще от меня хочешь?

Белла заходит в свою старую спальню. Комната сейчас выглядит иначе, несколько уютнее. В первую же неделю после того, как она уехала учиться в художественную школу в Лондон, Алессандра перекрасила стены в нежный персиковый цвет, на фоне которого красовались джунгли, а-ля Таможенник Руссо.

Конечно, Белла-дорогая, если ты хочешь что-нибудь попроще, то всегда можно переделать, например, нарисовать на дверцах шкафа лилии.

Но Белла так и не заставила себя прикоснуться к стенам. С тех пор мать сама дважды обновляла интерьер, несмотря на то что комнатой никто не пользовался. Кровать, однако, по-прежнему стоит на своем старом месте, у окна. Белла поплотнее закутывается в одеяло и выключает свет.

* * *

Маленькая девочка лежит в кроватке, обнимая своего плюшевого любимца — лягушонка Фернандо. Это потертая в крепких объятиях, заслуженная игрушка. Фернандо боится темноты, поэтому в изголовье горит маленький голубой ночник, рассеивая по комнате мягкий, струящийся свет.

Белла слышит, как мама разговаривает с няней. Поппи хорошая, она иногда приходит к ним по вечерам. У нее крашеные волосы в мелких кудряшках, а в холщовой сумке всегда есть изюм в шоколаде. Однажды она даже разрешила Белле лечь попозже и посмотреть фильм ужасов.

Уходя, мама наставляет Поппи:

— И не позволяй ей вставать. Она всегда жалуется, что кто-то сидит под кроватью, но ты ее не слушай.

— Ладно, — отвечает Поппи, — счастливо отдохнуть.

Алессандра входит в спальню.

— Мы уходим, дорогая. Слушайся Поппи. — Она наклоняется поцеловать дочь. Белла с наслаждением вдыхает запах маминых духов и шелка, тянется обнять ее.

— Не трогай, прическу испортишь. Спокойной ночи, дорогая. Приятных снов.

Следом заходит отец:

— Хочу пожелать тебе спокойной ночи, девочка.

Он подходит на цыпочках, хотя Белла еще не спит и сидит в своей постельке, и крепко ее обнимает. Она чувствует прикосновение гладкого атласа (это галстук скользнул по ее щеке), потом легкое царапанье жесткой ткани пиджака и просит:

— Папа, посмотри, ну пожалуйста.

Джеральд становится на четвереньки и смотрит под кровать.

— Никого нет, — затем встает с колен и посылает ей воздушный поцелуй, — пока, зайчонок.

— Пока, пока, — отвечает Белла.

5

— Можешь еще поваляться, — Джеральд заглядывает в дверь спальни, в руках чашка с горячим чаем. — Мама уехала в город, к парикмахеру, так что ты совершенно свободна.

— Как мило с ее стороны, такой пышный прием.

— Хочешь чаю?

Белла идет прогуляться по деревне. По дороге она покупает две открытки с видом главной улицы и собора — цвета на них просто ужасны. Потом решает зайти в «Свистящий чайник», чтобы подписать их и выпить чашку кофе.

— Мама вернулась, — оповещает ее Джеральд по возвращении домой, — не забудь сказать, какая у нее красивая прическа.

Белла завязывает рубашку узлом и стучится в дверь родительской спальни.

— М-м-м?

Она просовывает голову в приоткрытую дверь:

— Это я. Пришла пожелать доброго утра.

— О, доброе утро, Белла-дорогая, — Алессандра, сидя за туалетным столиком, поднимает на нее глаза, — что ты там прячешься? Входи. Я так рада тебя видеть.

Белла наклоняется и целует подставленную щеку:

— Замечательная прическа. Очень элегантно. И цвет удался.

Алессандра так и этак поворачивает голову перед зеркалом и недоверчиво вглядывается в лицо дочери:

— Ты находишь? Придется самой немного поправить.

Мать зачесывает прядку, выбившуюся из французской косы, и прикрывает глаза рукой от струи лака. Беллу окутывает знакомый с детства запах парикмахерской, когда, сидя в кресле и скучая в ожидании мамы, она болтала ножками, читала или рисовала в подаренном папой альбоме. Это был особый, взрослый альбом, где можно было делать настоящие наброски.

— Ну как ты, дорогая?

— Все нормально, мама.

Из трюмо на нее взглянуло тройное отражение Алессандры.

— Ты так редко нас навещаешь, — сказало главное отражение, — могла бы приезжать почаще.

— Я бы с удовольствием, — пожала плечами Белла, — но у меня сейчас так много дел — переезд, новая работа…

— Родители важнее твоих крысиных гонок, — возразило правое отражение и нервно припудрило щеку светоотражающей пудрой.

Белла попыталась сменить тему:

— У тебя такой порядок, мама. Как всегда. А в гостиной, кажется, новая ваза?

Левое отражение утвердительно кивнуло и повернулось боком:

— Папа ужасно скучает. Подумай хотя бы о нем.

— Я думаю, все время.

Белла засунула большие пальцы под ремень на джинсах и, опустив голову, уставилась на свои ботинки. Как красиво смотрится затертая кожа на зеленом фоне ковра, словно кусочек упавшей в мох древесной коры. Может, притвориться, что идешь на свидание с тайным поклонником, а самой улизнуть в лес на этюды? Ей представилась картина затененной лужайки, на которую не проникает солнечный свет, рассеянный кронами деревьев. Она вспомнила, как мать обычно реагировала на ее увлечение живописью: «О, Белла, дорогая, ты опять балуешься со своими красками? Очень, очень мило. Женщине пристало иметь приличное хобби…»

Алессандра округлила губы и принялась наносить помаду.

— Как тебе новый цвет? Этот цвет называется «золотистый янтарь».

— Очаровательно, — кивнула Белла отражению. — И к тому же подчеркивает цвет твоих глаз.

Из зеркала на нее блеснул просветлевший взгляд. Карие в крапинку глаза Алессандры и впрямь напоминали янтарь.

— Ты правда так думаешь? — в улыбке черты лица матери несколько смягчились. — Спустимся вниз выпить кофе. Я испекла biscotti. Посмотрим, догадаешься ли ты, с чем они.

Белла полной грудью вдохнула прохладный, соленый воздух и взглянула на линию горизонта. Стоял ясный, солнечный день. Ветер гнал по морю легкие пенящиеся барашки. Пляж особенно нравился ей в такую погоду, хотя в холодные дни, как этот, приходилось брать с собой в машину термос, завернутый в плед. Теперь она сама жила не так далеко от побережья, но эта полоска берега, в десяти милях от родительского дома, была для нее особенной — ведь здесь прошло ее детство. Родители тоже собирались поехать, но она схватила ключ зажигания и умчалась, как будто за ней гнались. Мама все равно превратила бы прогулку в пародию на семейный выезд на природу. Все искали бы местечко, где можно укрыться от ветра, чтобы не растрепалась ее драгоценная прическа, без конца препирались бы и суетились.

По волнам скользили два серфера. Их паруса, ярко-розовый и зеленый, напоминали оперенье экзотических птиц. Стоял отлив. У самого края воды маленькая девочка неумело орудовала лопаткой. Белая панамка сползла ей на самые глаза. Она упрямо сооружала свой небоскреб, хотя ей все время мешали длинные рукава, которые она еще не умела закатывать. Рядом сидела ее мать, листая журнал и прихлебывая колу из банки.

Белла поддала ногой камушек, и он, простучав по гальке, отлетел к выброшенному на берег куску дерева. Мужчина, гуляющий с тявкающей моськой на поводке, бросил на нее сердитый взгляд, как будто она целилась в его собаку.

— Почти попала, — пробормотала она. — Ну, еще один — и обратно, в Дом Веселья.

* * *

На пляже папа обычно помогает ей снять носки и ботинки:

— Хочешь поплескаться, мой звоночек?

Иногда он зовет ее звоночком, потому что она Белла, сокращенно — Белл^[7]. Но мама говорит, что Белла звучит красиво, а звоночек — нет. Мама — итальянка и специально выбрала ей благородное итальянское имя.

Джеральд тоже разувается и до колен закатывает штанины. Девочка взвизгивает каждый раз, когда холодные волны лижут ей лодыжки. Под водой ее ноги выглядят чужими, как будто она нашла их вместе с морскими ракушками: ступни бледные и мягкие, на светлой коже солнышко нарисовало яркие волнистые полоски. Выйдя на берег, она идет по камушкам, которые под мокрыми ногами кажутся еще более острыми.

Папа подхватывает ее на руки и поднимает высоко-высоко, к белым чайкам. Он говорит, что птицы плачут по всем морякам и рыбакам, заблудившимся в волнах. Ей непонятно, как можно заблудиться в волнах, ведь в море нет дорог. И карта вовсе не нужна. Можно просто оглянуться вокруг и найти берег. Неожиданно папочка опускает ее вниз, потом подбрасывает вверх: галька, море и небо мелькают, как в калейдоскопе. У нее захватывает дух, и она пронзительно кричит от восторга.

Белла разрешает отцу надеть на нее носочки, потому ей самой трудно натянуть их на мокрые ноги. Папа так их перекручивает, что пятка оказывается сбоку. К тому же он слишком туго затягивает пряжку на ее красных ботинках, немного прищемив ножку. Но она не говорит ему об этом.

Потом они идут выпить шерриада^[8]. Дверной проем в кафе занавешен яркими лентами, которые колышутся под легким бризом. Ей очень хочется, чтобы этот день никогда не кончался, чтобы сладкие розовые пузырьки шерриада, скрип гальки, чайки, соленый запах моря и папа были всегда с ней. Пока Белла сидит на волнорезе, он наклоняется поправить ей носочки и заглядывает в ее глаза:

— Ладно, звоночек, побежали. Мама нас заждалась.

* * *

Алессандра все колдовала над прической.

— Очень красиво, — заметил Джеральд. — Как всегда.

Она отмахнулась от него, пошевелив в воздухе длинными, изящными пальцами.

— И зачем мы, женщины, тратим столько времени и денег, прихорашиваясь для вас, мужчин? Вы все равно не замечаете никакой разницы.

Алессандра было повернулась к Белле, но, увидев ее линялые джинсы и конский хвост, вздохнула и направилась на кухню со словами:

— Ладно, развлекайте себя сами и не путайтесь у меня под ногами. Пойду приготовлю что-нибудь на обед. Так, ничего особенного, гостей ведь все равно не будет.

«Ничего особенного» включало в себя: тарталетки со спаржей и швейцарским сыром, террин^[9] из уложенного слоями копченого цыпленка со шпинатом и салат.

— Ну, какие новости? — ни к кому конкретно не обращаясь, спросила Алессандра, когда домашний обед завершился и подошло время для десерта (размятых в подогретом портвейне груш).

Белла сразу представила, как еще невысказанные вопросы «Ты с кем-нибудь встречаешься?» и «Ты хотя бы пытаешься?» тихо ползут к ней по безупречно отглаженной скатерти мимо фарфоровой вазы с тугими бутонами роз. Она сосредоточенно отломила ложкой кусочек груши и с легкостью политика направила разговор в другое русло, сообщив:

— Да вот, собираюсь нанять кого-нибудь — в доме сыро. И стены нужно подштукатурить.

— Это, наверное, дорого, — произнес Джеральд. — Тебе нужны деньги?

— А ты… — начала было Алессандра.

— Спасибо, деньги у меня есть. И Селин, кажется, мной довольна. Наверное, потому, что я привела с собой несколько серьезных клиентов, которых можно быстренько пустить в оборот. Она говорит, что если все пойдет хорошо, то на следующий год можно будет поговорить о партнерстве.

— Просто здорово! Давайте выпьем за это, — предложил отец.

— Хорошо, конечно, что они ценят тебя, но не слишком ли это рискованно? — спросила Алессандра. — А если компания обанкротится? Тебе придется платить по долгам?

Белла отхлебнула вина и сказала, поднимаясь из-за стола:

— Спасибо, мама, за твой оптимизм. Давайте я сделаю кофе.

— Лучше я сама, Белла, дорогая. Кофеварка что-то взбрыкивает в последнее время.

— Как я ее понимаю, — пробормотала Белла себе под нос.

Воскресным утром Джеральд повел Беллу на традиционную прогулку по саду. Они остановились у грядки с овощами и принялись все придирчиво осматривать, обсуждать и измерять, как будто готовились к сельскохозяйственной выставке.

— Пока не очень хорошо растет, конечно. Но я в этом году собираюсь вырастить отменные кабачки. Мама говорит, что из них получается хороший суп.

— Да? А я думала — суп excellente^[10].

— Не забывайся, дочь моя.

Каждый раз, когда она хвалила или указывала на что-нибудь, отец с удивительной ловкостью переступал через узкие грядки, срывал фрукты и овощи и просил ее обязательно попробовать.

Белла вконец расстроилась. Она так ничего и не посадила на своем малюсеньком участке, тогда как папа без труда навел порядок в огромном саду.

— Даже не знаю, может, мне перепланировать свой садик? Чтобы было легче с ним управляться? А то он совсем зарос, — пожаловалась она.

— Здравая мысль, — одобрил отец. — Если хочешь, я приеду взглянуть на него или найду какого-нибудь знающего человека.

— Я, конечно, не разбираюсь в современной моде, — сказала Алессандра, доставая из гардероба кофточку для Беллы, — но вот эта, по-моему, ко всему подойдет.

Белла слишком хорошо знала свою мать, чтобы не догадаться, что именно Алессандра хотела сказать на самом деле: «И она намного лучше, чем твоя ужасная футболка».

— Какая красивая, — Белла прикоснулась щекой к скользящему атласному рукаву, — а тебе не жалко ее отдавать?

— Мы теперь редко выходим. Так что вечерних нарядов у меня больше чем достаточно.

В твоем возрасте я бы каждый вечер бегала на танцы, только и делая, что отбиваясь от поклонников.

Белла приложила к себе шелковый шифоновый топ и посмотрелась в зеркало, залюбовавшись насыщенным, словно спелая вишня, ярко-красным цветом.

— Алый так идет к твоим волосам. Я никогда не понимала, почему молодежь все время носит черное. Забирай все, — Алессандра сняла с вешалки нижнюю часть ансамбля. — Вот, я в него все равно не влезаю. Старость — не радость.

И она похлопала по своим все еще стройным бедрам.

Учти, молодость пролетит очень быстро.

— Дочка, ты ведь такая красивая, а в хорошей одежде была бы вообще неотразима. Просто обидно, что ты так мало обращаешь на себя внимания.

Так ты никогда никого не подцепишь.

Надев топ и юбку, Белла увидела себя в зеркале непривычно элегантной и взрослой. Она прошлась по спальне, чувствуя, как юбка облегает ноги. Пышные рукава выглядели более привлекательно, чем голые руки, призывно сияя своим полупрозрачным шелком.

— На тебе этот наряд смотрится по-настоящему элегантно, — оценила Алессандра. — Он очень подойдет для какого-нибудь особенного события. Например, для ужина.

— Современных женщин больше не приглашают на ужин, — проигнорировала Белла скрытый вопрос. — Пойми, мама, теперь мы сами за все платим.

— Да, конечно. Это я просто так… — усмехнулась Алессандра.

— Знаешь, к этому наряду нужны туфли на высоком каблуке, — добавила она, взглянув на Беллины ноги.

И когда ты только перестанешь от всех прятаться за такой неженственной одеждой.

— Мам, у меня есть туфли на выход, просто глупо было бы надевать их в дорогу.

— Понимаю. Зачем же ехать к нам в нарядной одежде, — она повернулась и вышла из комнаты.

Оставшись одна в родительской спальне, Белла еще раз осмотрела свое отражение. Из зеркала на нее критически взглянула женщина в наряде, который ей совершенно не шел. Как будто маленькая девочка тайком надела мамино платье, туфли, которые ей велики, и боа из перьев. Нет, этим никого не одурачишь. Все сразу поймут, что она лишь притворяется элегантной взрослой женщиной. Не сразу расстегнув молнию, в которой застрял шелк, она сняла юбку и потянулась за джинсами.

— Не забудь свой подарок на новоселье, — напомнил отец, пока она перетаскивала свои сумки на крыльцо. — Есть у тебя место в багажнике?

— Джеральд, дорогой, помоги ей, пожалуйста, — руководила Алессандра.

Белла догадалась, что в этом свертке, даже не разворачивая его. Подарок был завернут в два пакета: в одном явно находился громоздкий абажур, а в другом — подставка для декоративной лампы. Еще не увидев ее, Белла уже знала, что лампа не впишется в ее интерьер. Она была слишком большая и, зная вкус матери, слишком грандиозная. Подставка, скорее всего, была расписана изображениями экзотических птиц или пышными букетами. И, конечно, она была дорогой. На эти деньги можно было бы купить несколько приличных полотенец или хороших, качественных кастрюль.

— Какая прелесть! — воскликнула Белла. — Вот это настоящий подарок.

— Откроешь? — за свертком с видом собственника стояла Алессандра. Без сомнения, лампу выбирала она.

— Нет-нет, она так хорошо упакована. Не разобьется в дороге. Рассмотрю ее как следует дома.

— Хорошо. — Алессандра пригладила выбившуюся прядь и сложила руки на груди. — Не гони, поезжай осторожно.

Чуть наклонившись, она запечатлела на щеке дочери легкий поцелуй.

Как только Белла села в машину, Джеральд вручил ей конверт:

— Кое-какая мелочь для твоего сада. Конечно, не бог весть что, но…

— Да уж, для вишневого саженца пакет маловат, — пошутила Белла.

— Ну, поезжай, поезжай, — наклонился он поцеловать ее на прощанье и шепнул: — Я вложил в конверт чек на подарок, так что ты всегда можешь его сдать или обменять. Ждем приглашения на новоселье. Если ты не застесняешься своих глупых престарелых родителей, мы приедем и поможем все организовать.

— Ну, папа, о чем ты говоришь! Буду безумно рада видеть вас у себя.

Но перед глазами у нее тут же возникла ужасная картина грядущего новоселья.

В гостиной собрались все ее друзья, они разговаривают и смеются, балансируя с тарелками и бокалами в руках среди по-прежнему не разобранных коробок. И тут происходит Прибытие Родителей, сравнимое разве что с въездом Клеопатры в Рим. Все суетятся, родители снимают перчатки, шарфы, спрашивают, где то-то и то-то, говорят, что они все-все забыли, потом выясняется, что не забыли… Отец никак не может успокоиться насчет машины, по-стариковски надоедливо, в десятый раз спрашивает, там ли он припарковался. Алессандра тут же скрывается на кухне, где замечает прикрепленную к доске для заметок фотографию Беллы с Патриком. Но вместо того чтобы спросить, что ее больше всего волнует, начинает восхищаться кухней: как все красиво, как удобно, все под рукой, в маленькой кухне намного легче, не правда ли? И, указывая на портьеры, которые Белла специально сделала подлиннее:

— В новом доме так много дел, подрубишь портьеры попозже, дорогая. О, в спальне дощатый пол? Надо было сказать, мы бы с удовольствием дали денег на ковровое покрытие. Или так теперь модно?

* * *

Помогут все организовать? Нет уж, спасибо.

Выехав за ворота, Белла посигналила на прощанье. В зеркале заднего вида она увидела отца с высоко поднятой рукой, как будто он махал проходящему кораблю с необитаемого острова, и мать, неуверенно покачивавшую ладонью в воздухе.

6

«Почему бы Вам не записаться в какой-нибудь кружок по интересам — там Вы познакомитесь с новыми людьми и заодно чему-нибудь научитесь!» — сидя на работе в туалете, Белла без особого интереса листала женский журнал. И почему в журналах всегда даются одни и те же советы? Ну, кого можно встретить в кружке по интересам? Однако тем же вечером она обсудила эту идею с друзьями. Ник посчитал ее рациональной (на что Вив только хихикнула: «Рациональная идея? Как же, как же, за рациональностью мы в кружок и ходим».) и поинтересовался, входит ли плотницкое дело и ремонт автомобиля в круг ее интересов. Белла ответила, что больше склоняется к витражу или шитью одеял из лоскутков, и ей просто непонятно, как Вив обходится без таких сокровенных знаний.

— Слушай, ты хочешь познакомиться с кем-нибудь или нет? — спросила подруга. — Пожалуйста, иди в кружок с одеялами, только не жалуйся потом, что там нет ни одного мужчины. Нет, конечно, ты можешь притвориться, что сорокасемилетняя бородатая акушерка может сойти за мужчину…

— Ладно, запишусь хоть на какие-нибудь курсы, надо же знакомиться с местными. А то чувствую себя здесь туристкой, — решила Белла.

Они сидели за обеденным столом и ели китайскую лапшу с креветками, имбирем и чесноком. Ник в третий раз уронил креветку, пытаясь палочками поднести ее ко рту. Белла и Вив изо всех сил старались не засмеяться.

— Ник, я больше не могу выносить этот саспенс. Возьми вилку, — Вив повернулась в Белле, шутливо скрежеща зубами. — Ну почему он все время так!

— Нет, нет, я почти научился, смотрите, — дрожащие палочки Ника почти препроводили креветку в последний путь.

— Ничему ты не научился! — палочки Вив легко выбили ракообразное у него из рук.

Спасенная креветка плюхнулась обратно, в уютное гнездышко из лапши. Побежденный, Ник пошел на кухню за вилкой.

— Даже если я встречу в этом кружке кого-нибудь, я не буду знать, как себя вести. Свидания и секс я еще могу выдержать, но вот серьезные отношения… Ну почему у всех, у всех получается, а у меня — нет! Должно быть, есть какой-то секрет, которого я не знаю, — предположила Белла. — Ты, как умная замужняя женщина, должна дать мне совет.

— Вив, где вилки с голубыми ручками? Другими я есть лапшу не буду, — донеслось из кухни.

— Да уж, серьезные отношения — это про нас, — с готовностью кивнула Вив и, обернувшись в сторону кухни, заорала: — Где и всегда — во втором ящике!

— Значит, нет никакого секрета?

— Типа секретного рецепта мороженого, которым владела моя бабушка-шотландка? — Вив подняла глаза к потолку. — Ну, если такой секрет и существует, то мне о нем никто не сказал. И, видит бог, Нику тоже. Представь, он считает, что взаимная поддержка означает подпирать друг друга после кружки пива. Нет, не знаю я никакой тайны. А впрочем, знаю! Главное — это общение. Нельзя доводить до того, что один сидит, надувшись, а другой ломает голову, что происходит. Так и до развода недалеко. Да, и еще не помешает добавить в рецепт немного любви. Она очень помогает преодолевать (тут Вив чуть повысила голос) ВСЕ МЕЛКИЕ МАРАЗМЫ.

Белла прикусила нижнюю губу:

— Что, и это все?

— Я здесь никаких вилок не вижу, — донесся жалостливый голос из кухни.

— Нет, не все. Это как повезет, — Вив поднялась и промаршировала на кухню. — Не в этом втором ящике, а в другом!

— Если повезет, — продолжила она, возвращаясь, — то, может быть, в конце концов среди уродов, психов и маменькиных сынков ты найдешь одного приличного, лишь слегка ненормального мужчину, который не может найти вилку на собственной кухне, но, по крайней мере, всегда готов попытаться это сделать.

— Ладно, я уже наелась, — Белла постучала палочками по животу.

— Подожди, на следующей неделе Ник будет готовить, — пообещала Вив.

Сидя на работе и листая брошюру с курсами для взрослых, Белла думает, что стоит записаться просто ради того, чтобы уяснить себе логику их подбора. Местная библиотека, как она выяснила, организует такие разные по темам, продолжительности и цене курсы и кружки, что разобраться в них нет никакой возможности. Очень соблазнительно отложить всю эту затею до сентября, когда она могла бы с новой энергией взяться за расшифровку брошюры, и начать занятия с нового учебного года. Но Белла знает себя — к тому времени она про это вообще забудет. Ее жизненная философия заключается в известной шутке: никогда не делай сегодня того, что можно отложить на завтра.

Итак, сейчас или никогда. Что она сделала за прошедшие два дня? Испекла никому не нужный лимонный пирог и подрубила шторы. Более того, эти шторы она добавила в Список (Скоро выйдет в свет в десяти томах. Спрашивайте в магазинах!) — исключительно для удовольствия что-нибудь из него наконец вычеркнуть. Нужно срочно заняться чем-нибудь серьезным.

Она снова углубилась в брошюру. Может, выбрать кружок по месторасположению? Любой, лишь бы не очень далеко ездить. Или ткнуть в первый попавшийся? Она закрывает глаза и попадает пальцем в Изостудию. Замечательно. Единственный предмет, который ей не нужен. Рисовать она умеет. Или, по крайней мере, когда-то умела. Ей вспоминаются ее детские, незрелые мечты стать художником.

Почему на свете не существует действительно нужных ей курсов? Ну, зачем, например, терять время на курсы машинного вязания или вышивания крестиком, когда на самом деле ей нужен курс «Преодоление трудностей в отношениях для начинающих»? Ведь если даже курсы по украшению пирогов наверняка подразумевают предварительную подготовку, то так же должно обстоять дело и с курсами для желающих найти свою половинку. Всегда нужно начинать с первого блюда, оставляя пироги на сладкое. Ее мысли постепенно перетекли в направлении обеда.

Захватив сумку, Белла направилась к киоску с сэндвичами. По дороге она разработала целый учебный план. Курс по преодолению трудностей в отношениях должен вводить слушателя в тему постепенно, давая ему возможность закрепить пройденный материал. Скажем, урок первый: от первого телефонного разговора до первого свидания. Второй: как изящно раздеваться. И так далее: прелюдия и искусство надевания презерватива, знакомство с родителями, первые ссоры (для новичков) и, наконец, умение сказать, что вам нужно побыть одному, тогда как в действительности вам хочется послать партнера подальше.

* * *

Занятия на курсах «Ремонт автомобиля» начинались во вторник, в полшестого. Белла заскочила домой за машиной. Та не завелась. Ха-ха-ха. Она в сердцах стукнула по панели. Как приятно узнать, что Господь Бог тоже не лишен юмора. Естественно, пытаясь завести мотор, она, как последняя бестолочь, тут же залила его бензином. Потом немного поиграла в доброго и злого полицейского, то ласково уговаривая машину завестись, то злобно обзывая ее старой заразой и угрожая обменять на мотороллер.

Никакого эффекта. Белла обреченно вытащила ключи. Чудесно, просто чудесно. Еще один провал. Идея с кружками с самого начала была идиотизмом, там все равно никого не встретишь, да и какой смысл, когда у нее там, пардон, все давно мхом заросло? Пора признать печальный факт — она навсегда останется старой девой, без мужа и детей, и кончит занятиями дурацкой благотворительностью. Будет помогать беженцам или несчастным жертвам обжорства. Отправится в кругосветное путешествие на трехколесном велосипеде или первой взберется на Джомолунгму в одних тапочках.

Так, последняя попытка. Машина завелась! Один взгляд на часы — и вперед, еще можно успеть. Пока Белла доехала и нашла парковку, занятие уже наполовину прошло. Прежде чем входить, она с неожиданной для себя самой сообразительностью решила заглянуть в класс через приоткрытую дверь.

Вокруг кучи железа, напоминавшей двигатель, собралась дюжина слушателей. Неожиданно они расступились, пропуская в центр мужчину лет пятидесяти в голубых нарукавниках, и снова сомкнули ряды, развернувшись к Белле лицом. За исключением пары мужчин, вся группа состояла из дам. Двое изгоев мужского пола выглядели весьма неординарно: рыжая шевелюра первого стояла дыбом, как будто в нее только что ударила молния, а прыщи второго образовывали на лице красивые созвездия. Обоим не было и семнадцати. Белла отпрянула от двери, как шпион в дешевом детективном фильме. Надо бежать! К черту эти двигатели, для этого есть автомастерские.

Однако уезжать с пустыми руками не хотелось. Она подошла к доске объявлений. Сегодня проводилось сразу несколько курсов: «Сам себе бухгалтер» (как можно устоять!), «Итальянский язык для второго года обучения» (к сожалению, она знает только слова grazia и spaghetti, да и Алессандра будет все время придираться к произношению), «Польские народные танцы» (уже почти закончились) и «Рисование с натуры для начинающих» (начало через тридцать секунд). Вряд ли в классе будут толпы мужчин, но это уже неважно. Зато она приятно проведет время, так как еще со времен учебы в художественном институте она хорошо помнила ту сосредоточенность на работе, которая ей всегда так нравилась. Рисуя, она полностью концентрировалась на процессе, орудуя карандашом, словно скальпелем, стараясь точно перенести свое трехмерное видение на двухмерную плоскость. Она поспешила вдоль коридора в поисках нужной двери. И почему в подобных учреждениях классы всегда так странно пронумерованы? Ей нужно было в класс номер WG4, но вокруг не было ни намека на WG1, 2 и 3.

Наконец она нашла нужную комнату, расположенную в незаметной пристройке, и ворвалась в класс посредине вступительной речи преподавателя. Он как раз говорил, что к нему нужно обращаться по инициалам «ДжейТи» и что ему можно задавать любые вопросы. Несмотря на требование называть его ДжейТи, выглядел он совершенно нормальным.

— Можно мне присоединиться, мистер… э-э-э? — выдавила из себя Белла, пытаясь избежать странного обращения, которое напоминало ей две вещи: название чистящего порошка и маниакального начальника, который воображает, будто он накоротке с подчиненными. В самом деле, как можно разрешать называть себя ДжейТи и не краснеть при этом? Тем временем мистер Э-э-э попросил всех начать с пятнадцатиминутного наброска, а затем перейти к основному занятию.

Натурщик сбросил халат и занял место на подиуме, поставив одну ногу на стул.

— Вот видишь, — сказала себе Белла, — ты все-таки оказалась сегодня рядом с голым мужчиной, и притом без всяких обычно связанных с этим неудобств. Ни тебе вымученных каламбуров, ни лапанья за задницу, ни последующего цистита, ни необходимости знакомить его с мамой. Все устроилось просто чудесно.

Она порылась в сумке, надеясь наткнуться на острый карандаш, и, взглянув на натурщика, подумала, что, как только начинаешь смотреть глазами художника, нагота теряет свое значение. Человек превращается в облеченный плотью скелет, в сочетание объемов и плоскостей, света и тени. Ах, если бы она всегда могла видеть людей, как сейчас, во всей их простоте! Однако само по себе рисование не казалось ей простым, отнюдь. Например, как передать эту согнутую в колене ногу, ведь сначала на листе она кажется сломанной? Или нарисовать эти отвисшие мускулы так, чтобы они не были похожи на куриные потроха? Но чем больше смотришь, тем больше видишь и учишься. А если есть талант, то простая фиксация превращается в нечто большее, во что-то столь же далекое от реальности, как ты сама. Можно прожить на земле тысячу лет (или тридцать три года, что тоже не очень легко) и так ничего и не понять об окружающих тебя людях. На этой мысли все осознанное ушло, и она полностью погрузилась в рисование.

Только когда наступил перерыв и натурщик сошел с подиума, Белла, словно очнувшись от транса, по-настоящему разглядела комнату и находящихся в ней людей. Она заморгала, как будто вокруг зажегся яркий свет, все еще находясь во власти форм и образов. Постепенно ее мозг начал различать слова, но сначала в форме букв и линий и только потом — звуков. Она подумала, что рисование и вправду может заменить плотскую любовь. Только рисуя, можно так же забыть обо всем на свете.

Кто-то стоял за ее левым плечом. ДжейТи подошел посмотреть на ее работу. Он одобрительно кивнул и, глядя на ее набросок с натуры, сказал:

— Я вижу, вы не совсем начинающая.

7

Воскресенье. Кажется, этот день придуман специально для того, чтобы все одинокие люди почувствовали себя еще более одинокими. Не то чтобы ей нечем было заняться. К примеру, эти залежи коробок все равно когда-нибудь надо разбирать. Но есть ли смысл все распаковывать, а когда начнется ремонт, упаковывать снова? С другой стороны, не напрягать же все время знакомых. Положим, Вив будет не против, но Ник начал высказываться в том духе, что детей им теперь заводить не надо, у них, дескать, есть Белла.

— А что, — сказал он однажды вечером, — очень удобно: никаких тебе пеленок, не надо устраивать чадо в школу, отбирать у него телефон или бороться с ночными гулянками. И как до этого никто не додумался? Зачем мучиться с младенцем или, еще хуже, с подростком, когда можно удочерить взрослую, прекрасно воспитанную, умеющую готовить женщину?

Господи, как они тогда хохотали!

Белла достала Список. Первой строкой значилась «уборка дома и сада». Нет, это не для воскресного утра. Она решительно подчеркнула пункт «сырость» и, как бы приближая его выполнение, добавила рядом — «вызвонить мистера Боумана, мастера». «Трещина в стене студии»? Трещину откладываем на потом. Далее шли «шторка для душа и маркиза под ванну». Вот выбрать шторку — это пожалуйста. «Хабитат»^[11]открывается только в полдень, так что она еще успеет немного прибраться и позавтракать.

Она поставила на поднос чашку с кукурузными хлопьями с молоком, чай, горячий кекс и, усевшись на диван, включила на видео «Филадельфийскую историю». Ей пришло в голову, что все проблемы современности происходят от того, что в мире просто не осталось таких мужчин, как Гарри Грант. Или, по крайней мере, как Джеймс Стюарт. Приближалась сцена, когда герой целует Кэтрин Хепберн, выходящую замуж за другого, и они, пьяные, купаются ночью, при свете луны.

— Это не любовь, ведь так? — шепчет он ей на ухо.

— Нет-нет, это не может быть любовь! — отвечает Кэтрин, прислонившись спиной к дереву, и луна освещает ее взволнованное лицо.

— Значит, нам нельзя? — протяжно произносит он.

— Ни в коем случае! — отказывает Кэтрин; она необыкновенно хороша даже в пьяном виде.

Белла выключила телевизор и снова опустила голову на подушку. Что, если она никогда не встретит не только суженого, но и вообще никого? Так и состарится одна. И станет одинокой пожилой женщиной, которая хлопочет над своими бесчисленными котами и ездит с группой таких же, как она, одиночек в Таиланд — учиться, как делать батик. Пройдет время, подруги перестанут пытаться свести ее с кем-нибудь и начнут относиться к ней с жалостью. Они будут говорить ей, что завидуют ее свободе, что она может хоть сейчас полететь в Нью-Йорк, а они должны все планировать за полгода вперед. Что ей не надо ни с кем ругаться и выяснять — кому мыть посуду, а кому выносить мусор; что никто ей не скажет «зачем ты купила еще один пиджак, у тебя их и так некуда девать». Ей не придется спорить до хрипоты, доказывая, что, отдавая детей в частную школу, она не предает своих социалистических убеждений, что она сама — естественно! — предпочитает обычную школу, но Бетти такая умница, что просто жалко отдавать ее туда, где никто не заметит ее талантов. Что ей, наконец, не нужно просыпаться в три часа ночи к ребенку и бороться за одеяло с храпящим чудовищем, спящим с ней в одной кровати.

О боже, уже почти двенадцать. Нет, нужно срочно заняться делом. Пойти на пленэр, что ли? ДжейТи сказал, что нужно рисовать каждый божий день, надо привыкнуть к этому, как привыкаешь чистить зубы. Ее взгляд упал на заждавшуюся мистера Боумана облупившуюся штукатурку (она почему-то подумала, что у него, должно быть, какая-то легкая болезнь, типа ангины или нарыва). Она снова перевела взгляд на коробки. Может, притвориться, что так и задумано? А что, вполне вероятно, что она введет в моду стиль «творческий беспорядок» и во всех глянцевых журналах появятся фотографии интерьеров, созданных ее подражателями, например снимок кухни: на переднем плане художественно опрокинутые бачки с мусором. Камера дотошно исследует их содержимое.

Мысли о красотах дизайна снова навели ее на необходимость покупки шторки для душа. Уж с ней-то, хочешь не хочешь, придется стать жаворонком: вскакивать, как все энергичные женщины, в шесть утра, принимать душ и поедать утренний йогурт, сидя в позе лотоса, вместо того чтобы часами отмокать в ванне, читая и предаваясь мечтаниям. Итак, немедленно в «Хабитат»! А по возвращении — физическая работа в саду, на свежем воздухе.

Патрик «Хабитат» ненавидел. Он вообще не любил магазины, особенно те, где нельзя было купить еду. Чтобы не ходить с ней в эту дизайнерскую Мекку, он притворялся подслеповатым дальтоником:

— Иди одна, Бел. Ты в этом разбираешься, а я ничего не понимаю.

Такие заявления всегда ставили ее в тупик. Что значит «не понимаю»? Ей казалось, что люди не могут не понимать разницу между красивым и некрасивым. Ведь разницу между фруктовым пирожным и салатом из креветок все понимают? И как можно не обращать внимания на окружающую тебя мебель и интерьер! Дом — это трехмерная картина, требующая кисти художника. Разве это не удовольствие — добиться потрясающего сочетания цветов, текстур, света и тени, четко продуманных контрастов? Пожалуй, только французы придумали для этого подходящее слово — frisson^[12].

Патрик приводил потрясающие доводы: — Покрывало, к примеру, есть покрывало. И если я под ним сплю, это не значит, что я должен им любоваться. И потом, во сне я его все равно не вижу.

Белла прикусила губу — почему, когда вспоминается всякая ерунда, она начинает особенно по нему скучать?

Если бы Белла как следует подумала, то сразу поняла бы, что «Хабитат» — не лучшее место для одиночек, особенно в выходной. Но теперь ей открылась страшная и неумолимая правда: «Хабитат» — это самый нижний круг воскресного ада для одиноких женщин. Никогда еще она не видела столько супружеских пар в одном месте: наверно, они размножались почкованием здесь же, в подвале. Это были пары-клоны, прилагающиеся к выставленным кухонным гарнитурам, сияющим кофеваркам, терракотовым хлебницам и «оригинальным» мыльницам в форме рыбок. Они жили в окружении модных ниспадающих портьер, носили модные свободные пиджаки и воспитывали модных, послушных детей. Словно подчиняясь невидимому гениальному дирижеру, они исполняли гимн потребителя (интересно, куда девался старый добрый покупатель?), призывая всех тратить, тратить и еще раз тратить. В супермаркетах, например, сладости и шоколад всегда лежат на уровне руки, так что она сама тянется схватить три упаковки совершенно ненужных орешков. Очевидно, в мебельных магазинах их роль выполняют гуляющие парочки, вдохновляющие грустных одиночек на покупки. Одиночки начинают надеяться, что, купив миленький сервиз из крестьянских кофейных кружек, средиземноморский кувшин и клетчатую скатерть с подходящими салфетками, они в виде бонуса получат безупречного супруга и набор деток. «Хабитат» — все для совершенной жизни!

По магазину было невозможно пройти, не споткнувшись о коляску или подкатившегося прямо под ноги ползунка на помочах. Особи постарше осаждали Беллу со всех сторон, мешая ей рассматривать столики и диваны. Как маленькие заводные пупсы, они, не зная отдыха, копошились тут и там, особенно в отделе игрушек.

И к чему в мебельном магазине отдел игрушек? Ей совершенно не нужны ни плюшевые верблюды, ни пушистые детеныши морских котиков с их невинными черными глазками… Она вдруг обнаружила, что тянется к прилавку за мягким игрушечным поросенком — для себя! И вот хрюшка уже радостно повизгивает у нее в руках: «У-и-и, у-и-и, я иду с тобой!» Боже мой, мягкая игрушка. С ужасом она поняла, что даже не заплатила. Что дальше? Сорок мягких игрушек на диване, у каждой свое собственное миленькое прозвище? По ночам она будет разговаривать с ними, а в бумажнике — держать их фотографии. На предыдущей работе у нее была коллега, с виду совершенно нормальная женщина, которая принесла на работу плюшевого медвежонка и заставляла всех здороваться с ним за лапу. Ну уж нет, она ни за что не позволит себе превратиться в Мисс Мягкую Игрушку. А как можно рассаживать плюшевых мишек на супружеской кровати — этого она вообще не могла понять. Педофилия какая-то. Прямо Лолита и мы.

Для прояснения рассудка она решила позвонить Вив.

— Но ведь ты его не купила, так? — подытожила она.

— Нет, вовремя остановилась. Самое главное, что я понимала весь ужас происходящего, но все равно хотела его купить, — пожаловалась Белла. — Думала спрятать его под подушку. Пристрелите меня, пока не поздно.

В ответ Вив шепотом призналась, что у Ника тоже есть игрушка под подушкой.

— Не может быть!

— Да! Только не говори, что я тебе рассказала, а то я придушу тебя собственными руками! У него есть маленький пушистый песик, с самого детства. Его зовут Макс.

— Какой Макс? Это просто меховой лоскут!

— Какая ты нетерпимая. Он очень милый. Ник научил его кувыркаться у меня на животике.

С тем же успехом Вив могла ей признаться, что они с Ником любят переодеваться в полицейских или какать друг на друга.

— Извращенцы! — воскликнула Белла. — Никто, никто меня не понимает! Неужели во всем мире не осталось ни одной нормальной, циничной стервы, как я? Нет, не оправдывайся, Вив, не оправдывайся! Господи, ну что за день!

Белла решила впредь входить в опасную зону под названием «Хабитат» только поздним вечером. В это время там можно встретить лишь женщин, одетых в строгие костюмы с лацканами и поясами, а не в бесформенные балахоны поверх леггинсов. Деловые женщины ищут подставки под декоративные лампы, потому что дома их никто не ждет.

К сожалению, после возвращения из магазина перспектива приводить студию в порядок так и не приобрела в ее глазах никакой привлекательности. Сад? Ну, может быть, может быть. Она подошла к балконной двери, чтобы изучить поле предстоящей битвы из безопасного укрытия. Приплюснув к стеклу нос и ладонь, словно ребенок, которого не выпускают на улицу, она уныло посмотрела на сад. Увы, никаких сомнений в том, что он совсем зарос, не оставалось.

Когда она в первый раз пришла посмотреть на дом, сад казался просто слегка неухоженным: вытоптанная лужайка, кое-как подстриженные кусты, покосившиеся подпорки для вьющихся растений. И когда все успело так разрастись? За молодой порослью уже не видно забора. Конечно, если бы она была очень состоятельной и жила во дворце, окруженном парком, это ее мало волновало бы. У богатых всегда так — не видно ни конца, ни края владений. Но ее дом представлял собой всего лишь небольшой коттедж, а в садике негде было повернуться. И на таком пятачке она развела дикие джунгли! Просто стыд. Нет, пора браться за дело, иначе вьюнок скоро совсем оплетет балкон — ишь, так и тянется усиками к стеклу. А плющ почти задушил дом в своих объятиях, извиваясь, словно гигантская анаконда.

— Я — настоящая спящая красавица из оплетенного терновником дворца, — сказала себе Белла. — Где же отважный принц, который не побоится продраться ко мне через лесные чащи?

С чего же начать? Без мачете, компаса и «Руководства по выживанию в джунглях» здесь не обойтись. И надо привязать к выходящей в сад двери веревку, иначе не найти путь назад. Может, попросить Вив помочь? Но они с Ником заняты, перекрашивают спальню. Белла еще раз взглянула на лужайку — торчащая тут и там трава напоминала длинные, зализанные на лысой голове волосы. Срочно нужно стричь, но где взять газонокосилку? И вон тот безобразно разросшийся куст нужно срочно обкорнать, но чем? Она отступила на исходные позиции кухни, достала из ящика стола Список и добавила еще один пункт: «Съездить в магазин «Садовод»».

В магазине «Садовод» было людно. Покупатели с деловым видом тащили в машины мешки с компостом, пакеты с семенами и садовые решетки. Белла на них даже смотреть не могла, так они сразу ее утомили. Пара старичков с такой любовью склонилась над розовым кустом, — можно было подумать, что они собираются его усыновить. Она прошла мимо женщины лет шестидесяти, в джинсах и цветастой жилетке, которая приговаривала что-то вроде «ах ты, мальчик мой» над пестрым кустиком остролиста.

— Этим все и кончится, — пробормотала про себя Белла, — в шестьдесят я буду носить одежду для тридцатилетних и разговаривать с растениями. Держу пари, что у нее есть кошка.

Так, вернемся к саду. Возможно, нужно просто убрать лишнее? Оставить лишь лужайку, небольшое деревце и парочку вьюнков. Потом деревце вырастет в огромное дерево и задушит все вокруг своей тенью. Так бывает, когда берешь маленькую, скромную дворняжку, а она все растет и растет, пока не становится ясно, что это отпрыск датского дога.

Неожиданно до нее дошло, что не имеет никакого смысла покупать растения. Сажать их все равно некуда. Нужно сначала привести в порядок землю. А пока она решила купить рассаду комнатных трав, просто чтобы поднять себе настроение. У кассы висело объявление: «Подстричь, скосить, подрезать? Если один взгляд на сад приводит вас в уныние, не стоит запираться в доме и рыдать. Позвоните мне, и я по разумной цене помогу вам воплотить ваши мечты в реальность, будь то традиционный английский стиль, французский классицизм или авангардный минимализм». В объявлении также предлагались бесплатные консультации. Белла записала номер телефона.

* * *

Дома, высаживая травы в горшок и отлынивая от стирки, она решила позвонить садовнику. Хотя в воскресенье, скорее всего, его нет в офисе. Наверняка это еще один женатик, проводящий выходные со своей семьей. Младшенького обязательно носит на закорках, а старшего берет в парк погонять мяч. Вернувшись домой, обменивается самодовольными улыбками со своей половиной, пока та помешивает подливку, а дети недовольно воротят носы от брюссельской капусты.

Ей вспомнилось свое собственное детство. Мама всегда хмурилась, когда Белла без спроса макала в заботливо приготовленную подливку кусочек хлеба. Вспомнились столовые приборы, такие тяжелые в детских ручонках, изящный фарфор, белоснежная скатерть. Свое собственное бледное личико в обрамлении темных волос. И отец, который своим громким голосом и веселыми шутками продолжал игру под названием «Мы счастливая семья».

Она отогнала невеселые мысли и, порывшись в сумке, извлекла бумажку с записанным номером. Автоответчик строго проинструктировал ее оставить сообщение Уиллу Хендерсону из «Хендерсон гарден дизайн».

— Мне необходим человек с мачете и бочкой пестицидов, — сказала она в трубку. — Да, и еще полностью обновленный сад.

Повесив трубку, Белла снова достала Список, вписала туда пункт «Позвонить садовнику» и тут же торжественно вычеркнула его. С таким позитивным настроем она решила приступить к наведению порядка в студии.

Трещина в стене показалась ей еще больше. Это была всем трещинам трещина — такая, вокруг которой обычно собираются специалисты по строительству и, озабоченно почесывая затылки, говорят: «с этим надо что-то делать». Белла почесала затылок, пробормотала «с этим надо что-то делать» и, отступив на полшага, оценивающе посмотрела на стену, прищурив глаз. Такую красоту было просто жалко замазывать ветонитом. Не говоря уже о том, что она его еще не купила. Белла кивнула, словно приняв какое-то решение, и полезла в коробку за красками.

8

После троекратного «нет», услышанного от подруги в ответ на предложение сходить вместе на поэтический вечер, Белла упорно не теряла надежды.

Вив всегда говорила, что у нее аллергия на стихи. В школе она однажды уснула на уроке литературы, пока миссис Доринг, поднимаясь для надлежащего эффекта на цыпочки, декламировала им «Леди Шэллот»^[13]. Вив тогда впала в сонный ступор и пребольно стукнулась головой о парту.

— Но, Вив, это не такие стихи, как ты думаешь. Поэтесса прогрессивная, современная женщина. Там будет очень весело!

— Нет, не могу. По пятницам у нас семейный вечер — фильм на видео и китайская еда с доставкой на дом.

— Вив, но это же Культура! Припоминаешь такое слово? Года четыре назад ты тоже считалась культурной девушкой!

Но Вив не поддавалась. Семейный вечер — это святое. Все пары в пятницу вечером сидят, приклеившись к телевизору, и тычут палочками либо в цыпленка «чоу мейн», либо в комплексный заказ номер 2. Это закон, вроде закона гравитации или е = mc2.

Патрик, например, всегда с воплем лез в кухонный ящик за меню ресторанчика Вонг Кей, вопрошая:

— Куда ты опять подевала этот китайский свиток, Бел?

— Зачем он тебе? Мы всегда заказываем блюда под номерами 5, 8, 27, 41, 63 или 66! И бесплатные креветочные чипсы, — отвечала Белла.

Боже, она до сих пор наизусть, как код банковского сейфа, помнит номера этих блюд! Когда же все наконец уйдет из ее памяти?

— Вив, так ты превратишься в недобитую хиппи! И нечего оправдываться! К следующему Рождеству я тебе куплю оранжевый балахон с таким миленьким капюшончиком, — не сдавалась Белла.

— Иди одна, — смиренно отвечала Вив. — Вдруг там будут мужчины?

— Да уж, конечно! Какой нормальный мужчина пойдет на поэтический вечер?

— Белла, ты неисправима! Ну, не ходи, только потом не жалуйся, что так и не встретила его, своего… Единственного! — закончила Вив мелодраматическим голосом героини плохого триллера.

Единственный… Каждая женщина знает — он где-то есть, он страдает от одиночества, потому что еще не встретил ее, свою принцессу. Рассудком Белла понимала, что в мире все не совсем так. Может быть, на каждую женщину приходятся сотни, даже тысячи мужчин, которые с одинаковым успехом могли бы составить ей хорошую пару. Большинство из них так никогда и не повстречаются на ее пути, но некоторые из оставшихся вполне могут подойти на роль мистера Совершенство. Но что делать, если все-таки существует лишь один, предназначенный тебе судьбой мужчина? Тогда, пропустив однажды утренний автобус, ты так никогда и не встретишь его, потому что он сидел там и ждал, а ты так и не явилась! Или, возможно, ты встретишься с ним глазами, где-нибудь на вечеринке, но другая женщина решится подойти к нему первой и вскоре навсегда заточит его в брак по расчету. Может быть, в эту самую минуту, так и не встретив тебя, он кувыркается в постели с другой (а она, сучка, наверняка ему изменяет!) и пытается подавить смутное, мотыльком порхающее в груди чувство, словно он что-то упустил в своей жизни.

Но если вы все-таки каким-то чудом встретитесь, то он, без сомнения, сразу узнает тебя и полюбит, несмотря на выпирающий живот и дряблые руки!

— Пойду одна, — решила Белла.

А почему бы и нет, в самом деле? Она независимая женщина и сама предпочла одиночество, как говорила одна старая дева. И вообще, поэтический вечер — это намного интереснее, чем сидеть перед телевизором, гадая: заказать старый добрый номер 63 (цыпленок с китайскими грибами) или все-таки рискнуть, выбрав неизведанное — номер 67 (цыпленок с орешками кешью).

Белла задержалась, обсуждая с начальницей заманчивые перспективы партнерства в фирме. Она надеялась оттянуть момент принятия этого решения как можно дальше. Максимально дальше. Она и сама еще не знала, чего хочет (кроме того, что не хочет принимать решение о партнерстве). Когда она наконец вошла в зал, почти все места были заняты. Белла вооружилась бокалом вина и осторожно осмотрелась в поисках одиноких симпатичных особей мужского пола. Ах, как было бы удобно, если бы они носили бейджики с надписями: «Ищу подругу» или «Женат, но не прочь развлечься», или «Подруга есть, но рассмотрю варианты».

На поэтический вечер тем временем набилась целая толпа народу. Когда она в последний раз посещала подобное мероприятие, там кроме нее самой присутствовали еще только двое (очевидно, жена и друг поэта). Из жалости Белла весь вечер изображала повышенное внимание, хлопала за всех и старалась показать, как глубоко проникли в ее сердце поэтические строки, так что жена и друг начали оборачиваться на нее в конце каждого стихотворения в ожидании ее реакции. И зачем она так старалась? На самом деле ей хотелось им сказать, что сегодня, вообще-то, выступает не она, а поэт.

Белла устроилась за столиком, заваленным книгами Нелл Калдер, и осмотрелась в поисках места, куда бы пристроить бокал. На краешке соседнего стола оставалось немного места. Она, не глядя, протянула руку и столкнулась своим бокалом с бокалом какого-то мужчины.

— Ой, простите, — одновременно произнесли они оба.

— Ну что, еще раз чокнемся? — с улыбкой добавил мужчина, глядя ей прямо в глаза.

«Лицо приятное, а такой нахал», — пронеслось в голове у Беллы.

Смутившись, она потупилась. А то еще подумает что-нибудь. Волосам незнакомца не помешала бы расческа, они торчали во все стороны, как пружинки. Она еще раз, исподтишка, взглянула на него, и тот, поймав ее взгляд, снова улыбнулся.

Раздался скрежет микрофона, который наконец вынесли вперед и установили на место.

— Внимание, снимаем! — подмигнул ей Пружинкин, наклонившись к ней за спиной дамы в странной лоскутной шляпе с огромной тульей.

— Как ты думаешь, а для шляпы тоже куплен билет? — прошептал он. — Ей определенно нужно отдельное место.

Белла невольно фыркнула и тут же поперхнулась вином:

— О, черт!

Опять смутившись, она устремила взгляд на сцену. Наконец представили Нелл Калдер. Зрители зааплодировали.

— На это стихотворение меня вдохновил мой бывший муж, — начала поэтесса. — Оно называется: «Можно я останусь опекуном нашей яйцеварки?».

Скованная присутствием незнакомца с волосами-пружинками, Белла притворилась, будто оглядывает зал в поисках знакомых. Неожиданно у противоположной стены она увидела мужчину, ужасно похожего на Патрика. Темные волнистые кудри, очки в роговой оправе. Патрик? Но его уже заслонила какая-то женщина с бокалом в руках, протиснувшаяся поближе к сцене. Белла еле перевела дыхание, сердце ее колотилось. Господи, столько времени прошло, а ей до сих пор всюду мерещится Патрик, в любом похожем на него мужчине.

* * *

Белла вдруг понимает, что ищет среди пришедших Патрика. Может, он вышел на кухню, разжиться в холодильнике кусочком сыра? Или сидит в туалете, зачитавшись, как обычно, старым номером «Нэшнл джеографик»? Но его нет в доме — и она знает это. Здесь собрались только самые близкие ему люди. Его сестра, Софи, еле сдерживается, чтобы не заплакать. Стоит, заложив руки за спину, и выглядит так, словно может упасть от малейшего дуновения ветерка. Джеймсу, одному из самых старых друзей, явно неудобно в чужом парадном костюме. Безупречно одетая мать Патрика, Роуз, словно ждет, что похороны вот-вот превратятся в венчание и она сможет наконец сыграть привычную роль радушной хозяйки: «Еще стаканчик шерри? Возьмите канапе. Ах, какие вы все молодцы. Ну, съешьте же что-нибудь!» Его отец, Джозеф, одетый в угольно-черный костюм, уставился в свой стакан со скотчем. Он с удовольствием превратился бы в один из тающих там кусочков льда и потихоньку растворился бы в алкогольной анестезии, не оставив и следа от своей измученной души.

В уголке сбились в кучку коллеги Патрика. Они виновато прикусывают слишком вкусные для такого случая канапе, на весу жонглируя тарелками, салфетками для коктейля и бокалами. Брат Патрика Алан с энтузиазмом кивает, слушая тетю Пэтси, и, не замечая этого, то и дело выгребает из кармана мелочь, подбрасывает ее на ладони и ссыпает обратно. «Динь-динь, звяк-звяк», — стучат монетки. Они-то здесь, они никуда не денутся.

А Патрика больше нет. Белла знает это, но все надеется, что он вот-вот появится среди своих близких. Ведь они учили его делать первые, робкие шажки, мазали йодом разбитые коленки, кашляли вместе с ним над первой сигаретой, работали в одном офисе, ссорились с ним, смеялись вместе с ним, целовали и любили его. Они все собрались здесь ради него. Неужели же он так и не придет?

— Белла, покушай что-нибудь, — кто-то сует ей под нос тарелку со спаржей, каждая спаржинка завернута, словно в пеленку, в тонко нарезанный хлеб.

— Очень вкусно, — слышит она чей-то голос, — и хлеб не хрустящий, а такие мелочи очень важны на поминках.

Белла послушно подносит спаржу ко рту. Она справится. Она сможет вести себя прилично. Механически подвигав челюстями, она промокает губы голубой салфеткой. У Патрика была старая, заношенная рубашка такого же цвета. Белла все порывалась пустить ее на тряпки, чистить обувь. Теперь эта нестираная, пахнущая Патриком рубашка лежит у нее под подушкой и терпеливо ждет, когда Белла придет и зароется лицом в мягкую голубую ткань.

«Тинь-тинь», — раздается странный тонкий звук. Это Алан постучал ножом по бокалу с вином. Сколько раз она слышала этот, такой обычный на праздниках, сигнал. Он сопровождал свадьбы, юбилеи и поздравительные речи. Вот и Алан тоже начал свою речь. Все лица, и лицо Беллы тоже, разом повернулись к нему, словно подсолнухи к солнцу.

— …спасибо всем, кто пришел сегодня. Многие приехали издалека. Мы очень, очень тронуты. Здесь вся наша семья и друзья. Я… — он откашливается и плотно сжимает губы, — я знаю, Патрик не хотел бы, чтобы мы здесь без конца рыдали.

— И не хотел бы, — продолжает он с вымученной улыбкой, — чтобы зря пропадал такой прекрасный ликер. Так поднимем же бокалы! За Патрика!

— За Патрика! — отдается многоголосое эхо.

Алан снова поднимает свой бокал, кусочки льда звенят в нем, словно едва доносимый ветром колокольный звон.

— Вечная ему память! — говорит он.

— Вечная ему память!

— Нет, — думает Белла, — я не смирюсь, не могу смириться. Как только все уйдут, я побегу к могиле, сбросив эти дурацкие выходные туфли, вышвырну их вон — за кладбищенскую стену! Упаду на колени и руками разрою землю. А когда доберусь до полированного гроба, я ему покажу. Открою крышку и встряхну этого гада как следует и закричу: «Прекрати, прекрати немедленно! Это уже не смешно!»

И тогда он не сможет больше притворяться и, поправив на носу очки, начнет безудержно хохотать: «Ага, я все-таки обманул тебя, Белла! Ты себе представить не можешь, как трудно было лежать неподвижно. А когда викарий начал разоряться про то, какой я всегда был честный и хороший, я себе чуть щеку не прокусил от смеха. Нет, ну скажи, классно получилось? А что это у тебя, новая шляпка?»

Что делать, она тоже рассмеется и даст ему в шутку по башке — за то, что он так ее напугал. И потом они еще немного посмеются, разбирая похороны по косточкам и обсуждая, кто опоздал, кто сказал самую прочувствованную речь, кто плакал искренне, а кто просто промокнул глаза платком.

* * *

Но она не побежит на кладбище. Потому что если не смотреть на могилу, то можно притвориться, что Патрика там нет. Может быть, он уже дома. Ходит, как обычно, из комнаты в комнату и приговаривает: «Надо бы это почини-и-и-ть…» (починка обычно сводится к тому, что он и так и этак разглядывает сломанную вещь, часто произносит многозначительное «х-м-м», потом идет на кухню и надолго усаживается за стол с чашкой кофе и кроссвордом). А может, он задержался на работе. На работе у него всегда много дел — отчеты, выездные проверки на строительные участки, и он отлично со всем справляется. К тому же на работе стоит его любимый компьютер, от которого его не оторвать, и диван. Вполне вероятно, что он дрыхнет на этом самом диване, прикрывшись газетой. Он всегда храпит, так что Белле приходится его пинать, пока он не проснется, или зажимать ему нос. А что делать?

Кто-то крепко обнимает ее. В ответ она тоже прижимается к телу в темно-синем пиджаке, так и не поняв, кто это. Однако она благодарна за исходящее от него тепло. Чья-то рука утешительно треплет ее по плечу, и она вспоминает собаку, которая принесла хозяину палку. У нее получилось, она смогла. Всего-то и нужно, что тихо прихлебывать шерри, клевать канапе, подставлять для поцелуев щеку да ронять одинокие слезинки. Главное, никаких рыданий, никакой размазанной по щекам туши. Никто не догадается, что дома она сидит на полу, опустив голову меж коленей, и воет, пока ее тело не рассыплется на мелкие осколки, а осколки не просочатся вместе с выплаканными слезами через пол. У нее все получилось. Она улыбается и целует чью-то подставленную щеку, гадая, когда же можно будет уйти.

9

— …вы Изабелл, не так ли? — кто-то требовательно махал рукой у нее перед глазами.

Вырвавшись из плена воспоминаний, Белла еще раз напоследок взглянула на взволновавшего ее мужчину. Нет, конечно же, это не Патрик. Совсем даже не похож. Она повернулась к стоящей прямо перед ней женщиной — о, да это же та самая дама в эксцентричной шляпе.

— Нет-нет, — автоматически откликнулась она, — Меня зовут Белла.

Лицо дамы казалось ей смутно знакомым, но она никак не могла припомнить, где она ее видела.

— Но ведь это же сокращенно от Изабелл? — в голосе дамы появились почти обвинительные нотки.

— Не в моем случае. Я просто Белла, — и, улыбнувшись, добавила: — Простите, не могу припомнить ваше имя.

— Джинджер Бэделл. Мы с вами встречались в «Скоттон дизайн» на прошлой неделе. Я тоже дизайнер, разрабатываю основные концепции для «Бенсон фудс», — тут она подтолкнула к Белле высокого, худого мужчину, уже давно нарезавшего вокруг шляпы нервозные круги. — А это Роджер, мой amore.

Однако, смерив Беллу взглядом, Джинджер тут же отдернула худосочного amore обратно, как будто опасаясь, что Белла задушит того в пылких объятиях.

Поболтав немного с этой парочкой, Белла незаметно окинула взглядом зал. Где же Пружинкин? Неужели ушел?

— Приятно было повидаться, — она отступила на шаг от Джинджер. — Пойду подпишу у поэтессы томик, а то все расхватают.

В очереди за автографами стояли три человека. Ожидая, пока подойдет ее черед, Белла еще раз осмотрелась вокруг. Да, он наверняка ушел. Мог бы и попрощаться. Впрочем, не очень-то и хотелось. Да и вообще, он как-то странно на нее смотрел, может, маньяк? Вряд ли она ему понравилась. Скорее всего, он просто проявил милосердие, общаясь с одинокой, никому не нужной девушкой. Сейчас, наверно, уже едет домой к жене, четверым детям и собаке. Черт! Даже у Джинджер (ну кто, кто ей посоветовал купить такую шляпу?) и то есть поклонник. Хотя уровень тестостерона у него как у половой тряпки. И вообще, эта Джинджер сказала «концепции». Какой нормальный дизайнер будет говорить «концепции»? Но тем не менее она, наверно, считала, что может смотреть на Беллу с жалостью!

— Кому вы хотите подписать книгу? — спросила поэтесса, выводя Беллу из задумчивости. — Кто этот счастливчик?

Мужчина, стоящий за ней, слегка усмехнулся. Кошмар, неужели всем все про нее ясно? Она откашлялась и сказала:

— Этот счастливчик — я.

Вернувшись домой, Белла не обнаружила на автоответчике никаких новых сообщений от прораба. Как он мог? Она уже так привыкла к его ежедневным монологам со все более и более интригующими отговорками. Он пока не может к ней прийти. Но пусть она не волнуется: как только сможет, он сразу придет. Он уже записал ее в ежедневник. Да, это настоящий мужчина. Как только ты привыкаешь к одним его выходкам, он тут же изобретает другие. Как теперь ложиться спать, не зная, что там происходит в личной и профессиональной жизни мистера Боумана? Из рассказанных ее автоответчику историй она особенно любила повествование о том, что мистер Боуман не может прийти оштукатурить ей стены, так как его жилец съехал, не предупредив его заранее. Какая тут связь, оставалось до сих пор неясным, но тем было интереснее.

Однако на автоответчике все-таки было одно сообщение, от садовника. Мистер Хендерсон определенно обходил мистера Боумана по всем параметрам. Возможно, вместе они составят сплоченную команду «профессионалов», которые всегда звонят, но никогда не появляются.

Мистер Хендерсон удрученным голосом сообщал, что человек с мачете уже заждался, что ее никак не застать дома (очевидно, вся ее жизнь — это сплошная череда светских мероприятий) и что, возможно, он все-таки зайдет в субботу, в десятом часу. А если ей это время не подходит, то пусть она оставит ему сообщение. Или нет, пусть она в любом случае позвонит, потому что у него нет ее адреса.

Конечно позвонит. Она ему уже столько раз звонила, что пора уже заносить номер в память телефона. И обязательно бы занесла, если бы знала, как это делается.

Следующим утром она позвонила ему с работы:

— Алло? Это снова Белла Крейцер, я только хотела…

Неожиданно на том конце подняли трубку:

— Слушаю вас.

— Мистер Хендерсон? Не верю своим ушам. Вы что, и вправду существуете? Я, знаете ли, так привыкла к вашему автоответчику. У нас с ним целый роман.

— В таком случае могу оставить вас с ним наедине.

— Нет уж, записывайте. — Она продиктовала ему свой адрес и подтвердила, что в субботу будет дома.

— Но вы, пожалуйста, ничего до тех пор не подстригайте. Мне, как Родену, нужно видеть материал, — ответил он.

— Не буду, не буду, честное скаутское!

Пятница — самый приятный день недели. После обеда, пользуясь отсутствием Селин, они отправили гонца за вином и кексами. В ожидании все убивали время, зачитывая выдержки из «Хелло!» и играя в «Выбирайку»:

— Выбирай, три месяца сниматься в передаче «За стеклом» или переспать с продавцом из нашего буфета, — невинно предложил Энтони.

— С тем, который без зубов? — уточнила Белла.

— Угу, переспать и поцеловаться!

В рабочем блокноте Беллы громоздились все новые и новые планы украшения сада. Тут были викторианские летние домики на колесах, кусты в форме пирамидок, мавританские каналы, пересекающиеся, как на картине Мондриана. Она нарисовала скалы из ракушечника, с которых низвергался настоящий водопад, и качели, увитые розами и плющом, раскачивающиеся на ветке старого кедра. Интересно, а можно ли пересадить дерево, которому двести лет? Наверно, вряд ли.

Неожиданно в офис ворвалась Селин. Все торопливо попрятали бутылки под стол и энергично застучали компьютерными клавишами, закрывая окна с пасьянсом и открывая программу Кварк.

— Никто не видел мой номер «Хелло!»? — в наступившей тишине спросила Селин.

Субботним утром у двери Беллы раздался звонок. Одно из двух — либо она проспала, либо нетерпеливый мистер Хендерсон явился раньше времени. Она сбежала по лестнице, застегивая джинсы на ходу. Обуваться было уже некогда.

— Пружинкин! — воскликнула было она, но смущенно закашлялась. Перед ней стоял тот самый мужчина, которого она видела на поэтическом вечере.

— Это ты? — поразился он. — Что ты сказала?

— Нет-нет, это мне просто что-то не в то горло попало, — Белла начала энергично отхаркиваться, якобы прочищая горло (гениально, осталось только плюнуть ему в морду). — Что ты здесь делаешь?

— Как что? Пришел подстричь твои заросли. Я — Уилл Хендерсон, — улыбнулся он. — Рад видеть тебя снова.

Уилл извинился за то, что ушел тогда, не попрощавшись. По его словам, ему было неловко подойти, когда она разговаривала с той самой дамой в шляпе, над которой он так невежливо подшучивал.

— О, психоделический педикюр! — кивнул он на блестящий синий лак. — Или это редкое заболевание ногтей, и я опять не к месту со своими шутками?

О боже, голубой лак, он подумает, что в душе она неполовозрелый подросток! Белла заметалась в поисках тапок.

— Ты что, только что переехала? — махнул рукой Уилл в сторону громоздящихся в гостиной коробок.

Пришлось объяснять, что нет смысла распаковываться, пока не ликвидирована сырость:

— Это слово большими буквами навсегда начертано в моем мозгу, потому что я уже целую вечность пытаюсь от нее избавиться. Но мистер Боуман, кажется, еще более неуловим, чем ты.

— Значит, Боуман? Нда-а…

— Что ты этим хочешь сказать?

— Нет, ничего, надеюсь только, что ты не очень с этим торопишься.

Она объяснила, что с мистером Боуманом сплошные проблемы. Уже два месяца она ждет этого Неуловимого Джо, а он даже не звонит! Раз даже Уилл уже слышал про его подвиги, то он, наверно, местная знаменитость?

— Нет, просто он — мой родственник.

— Да неужели? — притворно изумилась Белла. Ее не проведешь, это шутка с бородой — у них в школе некоторые мальчишки постоянно так дразнились. Бывало, идешь с кем-нибудь из них в библиотеку, держишься за ручки, и тут вам навстречу какой-нибудь урод в парике. Только шепнешь своему Ромео — мол, какой дурацкий парик, — так он обязательно оскорбится до глубины души — это мой дядя, как ты могла! В каждой школе всегда есть свои словечки, шуточки и «классные штучки». Она помнит, как надо было изнутри обклеивать парту наклейками из мультиков и на все говорить «классно» и «классный».

— Истинная правда. Он брат мужа моей сестры. Значит, он мне…

— Кидала он — и тебе и мне. Он вообще придет когда-нибудь?

Они вышли в сад. Ник что-то забубнил себе под нос, одобрительно кивая на одни уголки сада, пощелкивая языком на другие. До Беллы долетало: «Так, старинная кирпичная ограда, — кремневые дорожки, — хм-м-м, бетонная заливка, — так, лужайка заросла, — а вот эти кусты ничего, — ломонос хороший, — ой, дикий виноград, — здесь надо выпалывать, — и здесь, — а это пересадить…»

Он продирался сквозь кустарник, опустившись на четвереньки, заглядывал под самые нижние ветки, просеивал землю сквозь пальцы и вообще вел себя как заправский садовник.

Рабочий альбом в его руках постепенно покрывался какими-то почеркушками, крохотными диаграммами, путанными заметками. Наконец он закончил черкать и сказал: «Приду еще раз, надо все обмерить как следует».

— Могу я задать тебе пару вопросов? — Уилл отставил кружку и извлек из оттопыренного кармана куртки записную книжку.

— Звучит как зловещее предзнаменование. Это не я. Господин полицейский, да хоть у кого спросите, меня там не было!

— Успокойтесь, мы все выясним. — Он посмотрел на Беллу, подняв взгляд от записной книжки. — Понимаешь, люди часто хватаются за садовые ножницы, так и не поняв, что же они хотят увидеть в результате.

Белла заерзала, заскрипела стулом и, испугавшись этого звука, уселась себе на руки.

— У меня такое впечатление, будто я на экзамене.

— А то, — закатал рукава Уилл. — Чем больше ты будешь метаться, тем на большую сумму получишь счет. Поэтому вопрос первый. Чем ты больше всего хочешь заниматься в своем саду?

— Спроси что-нибудь полегче.

— Ни в коем случае. Итак, быть может, ты садовод со стажем и хочешь засадить сад редкими растениями? Или мечтаешь устроить там уголок для уютной трапезы на открытом воздухе? А может, сад тебе нужен для того, чтобы загорать в одиночестве? Ну, что из вышеперечисленного? А может быть, все вместе?

— Что там было в середине? Ну, даже не знаю. Но уединенность — это главное. Хочу, чтобы в саду был уголок, полностью укрытый свисающими ветвями от посторонних глаз. Ненавижу, когда на меня смотрят. Как ты думаешь, это паранойя?

— Это сильно усложняет жизнь, — ответил Уилл, добавляя что-то к своим записям.

— Что, паранойя?

— Нет, что на тебя все время смотрят.

— Следующий вопрос?

Он так на нее взглянул, что Белла, смешавшись, сначала опустила взгляд на свою кружку с кофе, а потом на его руки. Чего он уставился? Это просто невежливо. И зачем было говорить, что на нее все всё время смотрят? Наверняка издевается. Она не такая уж красавица. А сегодня утром особенно — выскочила к нему в старых засаленных джинсах и мешковатом джемпере, голова нечесаная, без помады. Обычно, чтобы почувствовать себя хоть наполовину привлекательной, она тратит на макияж кучу времени.

— У тебя есть дети?

— Не-а. А зачем тебе знать?

— Если есть дети, в саду должно быть место для игр. Знаешь, песочница там, качели. И не ожидаются в ближайшем будущем?

— Если вдруг у меня появятся дети, меня можно будет официально объявить святой, как Деву Марию.

— А что, ты вообще не хочешь детей?

— А что, это обязательно знать садовнику?

— Нет, просто я очень любопытный, — он снова посмотрел на нее.

Белла расхохоталась. По крайней мере, парень честно признает свои недостатки.

— Да нет, я не против детей. Просто… — она пожала плечами. — Просто… Слушай, может, еще кофе?

Белла застучала дверцами шкафа, засуетилась вокруг чайника.

— Не надо, не беспокойся, — Уилл поднялся со своего места. — Я и так засиделся. Ну, ты пока подумай, для чего тебе сад и что там должно быть. Лучше всего — приготовь мне список.

— Ну, в этом я мастер. А ты что, действительно можешь учесть все мои желания? Все-все?

— Еще чего. Я сделаю вид, что согласен, а сделаю все равно по-своему.

Он протянул ей свою визитку.

— Позвони, когда будешь готова. Вот, возьми несколько штук, раздашь знакомым.

Белла улыбнулась:

— Ты их что, слишком много напечатал?

— Чем больше заказываешь, тем дешевле. Советую всегда заказывать по тысяче.

— По тысяче? Обалдеть. Выдай мне пачку побольше, у меня список длинный, я буду записывать на обороте.

— Не могу, они мне нужны. Вдруг в ресторане мне попадется шатающийся столик? Тогда пачку визиток можно подложить под ножку — очень удобно.

На пробковой доске не оставалось свободных булавок, и она засунула визитку за уголок одной из пришпиленных там фотографий. Они с Патриком. Белла на мгновение задержала палец на булавочной головке, ощущая под мягкой плотью ее холодную и твердую сталь.

Когда она узнала о Патрике, она тоже была на кухне.

* * *

Помешивая соус, она хихикает над рассказом Вив о каком-то напыщенном участнике конференции, которого той пришлось терпеть целый день.

— Ну вот, а когда она предложила ему кусочек бри, он говорит: «А я и сам из Стилтона^[14]» — и смеется, просто ухахатывается, как будто мы должны восхищаться его чувством юмора. Мы с Джил просто умерли. А одет он был в блейзер! С якорями на пуговичках!

— В блейзер? Конечно, мы с ним и рядом не стояли.

Раздается телефонный звонок.

— Сними, пожалуйста. Я взбиваю, а то пузырьки. Это, наверное, Патрик, опаздывает. Будет ныть, чтобы ему оставили еды. Скажи, что у нас тут запеченные бананы, он сразу прибежит.

— Добрый вечер, резиденция Крейцеров и Хьюзов, — официальным голосом сообщила в трубку Вив.

— Да, да, она здесь, конечно.

Вив, прикрыв трубку ладонью, шепчет, что это отец Патрика.

— Алло, Джо? Как дела? А Патрика еще нет, он…

Она умолкает.

В наступившей тишине слышно лишь тиканье кухонных часов.

Вив прекращает взбивать соус и поднимает на Беллу глаза. Лицо ее подруги превратилось в бледную, невыразительную маску.

— Угу. Да. Да, со мной все в порядке. Где вы? Подождите. — Она шарит по столу в поисках ручки. — Да. Куда мне подъехать?

Она записывает адрес под списком покупок, нацарапанным на обороте старого конверта, и вдруг, глядя на чернильные линии и петли, осознает, что запомнит этот момент на всю жизнь. Запомнит, как стоит на кухне и видит адрес больницы под бессмысленным списком — масло, картош., зелень, кофе — с кофеином, зап. лезвия для Патрика. Картошка — какое странное, смешное слово. Почему она написала «зап. лезвия» — неужели так торопилась? Она переводит взгляд на Вив и видит, как у той из рук выпадает взбивалка. Как громко тикают часы. Почему так громко?

Взгляд Беллы скользит дальше, по пробковой доске, увешанной, словно лоскутное одеяло, клочками бумаги, фотографиями и списками. Закусочная «Тадж Махал» — доставка на дом. Тандур — пятничное меню. Фотография — Белла на пляже в Арисэге, когда они вместе ездили в отпуск в Шотландию. Еще одна — милый снимок: Лоуренс, племянник Патрика, позирует, повязав на голову кухонное полотенце и изображая пастуха. Одинокая сережка, не теряя оптимизма, ждет потерявшуюся пару. Старая записка — «Б., не забудь, не приду до 10-ти. Оставь еды, а то буду питаться бутербродами (хнык-хнык). Обнимаю. П.». Нечеткая фотография, снятая с таймером — они с Патриком в постели. Рождество, на головах у обоих — оленьирога.

Белла начинает дрожать. Нормальная реакция, говорит она себе. Словно со стороны, она наблюдает, как трясущейся рукой вцепилась в телефон, как в ремень безопасности. Смотрит на свои босые ноги. Пола она не чувствует. Надо крепче прижаться ступнями к пробковой плитке. Да, я еду, уже еду, говорит она в трубку.

— Что-то с Патриком, да? — спрашивает Вив.

— На стройке случилась авария. — Ответ Беллы звучит как в плохом сценарии. Надо бы сказать как-нибудь яснее, более по-человечески.

— Он…?

Он жив, но без сознания. Внутренние кровоизлияния, сильный удар, проломлена голова.

— Где мои ботинки? — произносит Белла. — Мне надо обуться.

Ее ноги тоже начинают трястись. Она пытается завязать шнурки, но колени мелко прыгают вверх-вниз, как цилиндры двигателя. Вив опускается рядом и, зашнуровывая ей ботинки, говорит:

— Тебе нельзя в таком состоянии вести машину. Я тебя отвезу.

* * *

— …или на выходных? — говорит Уилл.

— Э-м-м?

— Прости, что надоедаю. Сейчас самое лучшее время для садовых работ, так что позвони мне как можно скорее. Ладно? Я не слишком наседаю?

— Нет-нет, конечно, ты прав.

— Значит, наседаю.

— Нет. Приходи в следующие выходные. Если тебе удобно, конечно.

— Удобно. Ну, тогда до скорого? Дурацкое какое-то выражение.

— Какое?

— До скорого.

— Ничего, и дураков сегодня лечат. Вот, лазерная хирургия, например. Можно удалить те самые участки мозга, которые ответственны и за дурацкие выражения, и за склероз, и за все такое.

— Спасибо, я обдумаю. Ладно, я пошел, а ты не забудь.

— Не забуду, — решительно кивнула она. Не забуду — что?

10

— Я принес тебе круассаны, — за дверью стоял Уилл и помахивал бумажным пакетом. — Чтобы ты окончательно проснулась.

— Что за клевета! Я уже сто лет как встала. Только вернулась с утренней пробежки — десять миль, сто наклонов, между прочим. Еще полы пропылесосила. Окна помыла. Крышу перекрыла.

С кружками кофе и круассанами в руках они вышли в сад и принялись обсуждать план действий, прислонившись спинами к теплому в лучах утреннего солнца стеклу балконных дверей. Теперь Уилла интересовало, какие растения она любит.

Белла закрыла глаза. Ей нравятся шелестящие на ветру травы, как они играют на солнце разными оттенками, и еще такие растения с мохнатыми, складчатыми листочками, в которых, как в бокале, блестит вода, и, конечно, душистые розы, и лаванда, и жасмин. Еще растения с острым, пряным ароматом, которыми можно приправить еду, лимонная мята например. А еще юкка, по вечерам на нее падает свет ламп, и она отбрасывает на стены причудливые тени.

Они обсудили пропорции, стили и материалы. Уилл, словно сошедший с ума дирижер, махал руками, набрасывая скетчи, показывая ей свои новые идеи. То присядет, изображая урну, которую он задумал поставить на этом месте, то вытянется, словно дерево, чтобы ей лучше было видно, как оно будет смотреться из дома. Обсудили и бюджет. «Не сходи с ума! Я тебе не султан Брунея. — Так что, ты отказываешься от выложенного мрамором патио? И от позолоченных нимф для фонтана?» Он задавал все новые вопросы: сколько времени она собирается уделять уходу за садом? Не слишком ли она ленива? И чем еще любит заниматься в свободное время?

— Ничего, что я все время тебя о чем-нибудь спрашиваю? Знаешь, даже родная мать называет меня инквизитором.

— Ха! Кто действительно инквизитор, так это моя мать.

— Может, перекусим? — предложила Белла. Она чувствовала себя неловко оттого, что отняла у него столько времени. Но что ему предложить? Быть может, дома его ждет полноценный семейный обед? — Чем бог послал. А он нам сегодня послал кой-какую закуску, лежит в холодильнике.

— Давай.

— Угощайся. Знаешь, как мне мама говорила — лисичка принесла, — сказала она, расставляя на кухонном столе разномастные тарелки из холодильника. — Выбирай, что нравится.

— Какое угощение. Прямо полуночный набег на холодильник — что под руку попалось, то и тащишь. Люблю я это дело.

— И я.

— Того же мнения.

Белла удивленно взглянула на него.

— Я тоже всегда так говорила, когда была маленькая.

Уилл ответил только, что их импровизированный банкет вполне сравним по роскоши с содержимым его собственного холодильника.

Холодный цыпленок под базиликовым соусом, домашний картофельный салат, разогретый хлеб чиабатта, плачущий сыр бри. Она пожала плечами:

— Так, остатки былой роскоши. А ты что, не готовишь?

— Готовлю. Почему женщины всегда думают, что мы, мужчины, не можем приготовить себе обед? Я хорошо умею готовить жареного цыпленка. Всякие блюда на пару, — он на минуту задумался, — еще жареную картошку! И пасту под соусом.

— Домашнюю или готовую?

— А, вот, — воскликнул он, проигнорировав вопрос, — я еще люблю жарить!

— Все мужчины так говорят. Ты не видел такой документальный фильм? Там говорится, что существует явная связь между мужской игрек-хромосомой и способностью готовить только те блюда, которые требуют жарки на сильном огне. Очевидно, поэтому все мужчины любят жареное мясо, — заключила она.

* * *

Когда они снова вернулись в сад, Уилл отвел ее в самый его конец. Остановившись за ее спиной, он через ее плечо указал рукой на дом, что-то ей объясняя. На своих волосах она чувствовала его теплое дыхание. Ей показалось даже, что она слышит стук его сердца, слышит, как он слегка сглатывает воздух.

— Вот. Видишь? Вот что я имел в виду насчет патио. С широкими ступеньками.

— Ладно. А что с этой жуткой лужайкой? — Отодвинувшись, она провела рукой по волосам.

Лужайку Уилл забраковал.

— Убрать совсем. Здесь уже ничего не сделаешь. Можно, конечно, заменить почву, но это бессмысленно. Она только место занимает. Представь, — жестом волшебника он описал большую дугу, — не надо будет ни косить, ни подравнивать. Можно все засадить какими-нибудь интересными растениями…

— А тебе не кажется, что если убрать газон, то это будет несколько напоминать автомобильную стоянку?

— Если все залить асфальтом, то да. А я предлагаю засыпать это место галькой и засадить все разными травами в виде орнамента. Или можно выложить все крупной серой галькой, знаешь, чтобы вода стекала и они все время были мокрыми.

— Как на пляже? Здорово. Папа всегда брал меня с собой, когда ехал на море. И теперь, каждый раз, когда мне грустно, я еду на побережье.

— Да, я тоже. О, глянь-ка сюда. — И он исчез между двумя разросшимися кустами.

А Белла все смотрела и смотрела на лужайку, представляя на ее месте свой личный маленький пляж. Волны лижут ей ноги, накатываются на камни в бухте, окрашивая их в темный цвет, принося свежесть и прохладу.

* * *

Она стремится уйти с поминок, как только позволят приличия. Даже раньше. Прощается с самыми близкими из родных Патрика. С Джозефом, который обнимает ее так крепко, что у нее перехватывает дыхание:

— Заглядывай к нам, Белла, не оставляй нас.

С Роуз, которая целует ее щеку со словами: ты нас так поддержала.

С Софи — та вдруг стала похожа на большеглазого ребенка. «Можно я переночую у тебя, Белла?» — спрашивает она.

Алан просто ее обнимает. Говорить он не может.

Она едет на побережье. Патрик несколько раз возил ее сюда, когда они гостили у его родителей. Белла хочет почувствовать соленый морской воздух внутри своих легких, хочет, чтобы ветер содрал с нее кожу. Только обновленная, омытая морем, может она возродиться.

За крутым поворотом ведущей на пляж дороги открывается изумительная пустота. Пропусти его — и взмоешь вверх, как огромная, железная чайка, а потом рухнешь в пучину и погрузишься так глубоко, что никто тебя не достанет. Только рыбы приплывут полакомиться плотью, да крабы будут ползать меж ребер. Волосы станут развеваться по течению, словно морские водоросли, а кораллы построят из ее скелета целый город. Ты станешь частью подводного мира, и никто не различит в соленой морской воде вкус твоих слез.

Машина замедляет ход; Белла сворачивает налево, на обочину. Она паркуется за знаком «Парковка запрещена». Из багажника достает запылившийся там плащ и, скинув наконец бесполезные здесь черные выходные туфли, босиком направляется к морю. Камни больно ранят ей подошвы. Надо было захватить шлепки. Но, собираясь на похороны, вряд ли кто-то составляет список вещей: носовые платки, черная шляпа, пляжные шлепки…

Трепещущие на ветру волосы лезут ей в рот, в лицо, и она ищет укрытия у волнореза. Как он измучен, изъеден ветром и морем! Волны и песок до блеска отполировали его деревянную обшивку. Прислонившись головой к доскам, она смотрит на его уходящую в воду оконечность. Кое-где меж неплотно пригнанных досок застряла галька. Кто это сделал, непогода или игравший здесь ребенок? Белла закапывается пальцами ног поглубже в гальку, не заботясь о тонких черных колготках.

— О, черт, черт, черт, — бормочет она вполголоса. — Сволочь, сволочь, сволочь. Как он мог так поступить со мной? Извращенец! Как это на него похоже — всегда все сделать по-своему. Только он мог погибнуть так по-дурацки, так не вовремя.

В этой ярости есть что-то приятное, что-то успокаивающее. Лучше злиться, чем позволить себе провалиться в уже затаившуюся темноту. Свернувшись калачиком, черная темень только и ждет, как бы просочиться в приоткрытую Беллой дверцу. Если продержаться подольше, темнота устанет ждать и тихо растворится. Но Белла знает, знает — сейчас она там. Она будет мурлыкать и тереться об ноги, пока Белла не сдастся, и тогда она прыгнет на нее, задушит своей невыносимой тяжестью и утащит вниз — в темный колодец. Из него никогда уже не выбраться. Страх клешнями сжал ее сердце. Нет, никогда уже не выбраться.

— Чертов Патрик! — Белла яростно топчет гальку ногами.

— …Да, так что еще? — глядя на нее сверху вниз, спрашивал Уилл. И, кажется, чего-то ждал.

— Э-м-м?

— Вернись на землю. Вырубить эти кусты? Они только место занимают.

— Без них будет как-то голо.

— Доверься мне. Я сделаю твой сад совершенно уединенным. Вон в том углу я поставлю живую изгородь — из виноградной лозы и ломоноса. О, кстати, — он помчался в конец сада, и Белла невольно поспешила за ним, — а вот в этом месте, под ракитой, я сделаю тайную скамеечку. Я сделаю ее пошире, чтобы ты здесь уединялась — одна или… с кем-нибудь.

— Здорово. — Она отвела взгляд. — Нет, правда, мне нравится. Только пошире не надо. На одного будет достаточно. — И, притворившись, что не слышит его ответа, она направилась обратно к дому.

— Точно не надо?

— У тебя что, день рождения? И сколько стукнуло, можно спросить? — Уилл кивком указал на полураспакованный родительский подарок.

Сквозь целлофан была видна лампа во всей своей красе.

— Нет, нельзя. И это подарок не на день рождения, а на новоселье. От моих родителей. Все собираюсь пойти ее обменять. Ужас, да?

— Да нет, просто старомодная, — пожал он плечами. — Не подходит к твоему стилю, я бы сказал.

— А ты уже знаешь, какой у меня стиль?

— Я все про тебя знаю. Я же нанял целую команду частных сыщиков. Они следят за тобой круглые сутки и шлют мне факсы с отчетами о каждом твоем шаге.

— И что же они выяснили?

— Да уж выяснили. Правда, твой вкус на абажуры пока остается для нас загадкой.

Она покачала головой, пряча невольную улыбку:

— Кстати, хорошо, что напомнил про абажуры. Надо позвонить моим старикам. Знаешь ли, обязательный еженедельный звонок.

— Ага. Так ты с ними в хороших отношениях?

— Налей-ка себе лучше чаю, — вместо ответа Белла кивнула Уиллу на чайник. — Заварка в голубой банке со специальной крышечкой от любопытных взрослых. А кофе — в правом ящике стола.

— Папа, ну подойди, — тихо прошептала Белла, мечтая, чтобы трубку взял отец.

— Алло! Это я.

— Белла, дорогая! Как мы рады! — в голосе матери звучали едва прикрытые панические нотки.

Белле представилось, как та стоит в гостиной, теребя шелковый шарф, и в отчаянии оглядывается в поисках Джеральда.

— Ну, как… дела?

Ты всю жизнь собираешься жить одна?

— Как дом?

Что-то ты к себе не приглашаешь.

— Получили от тебя открытку. Хорошо, что лампа тебе понравилась. А то я так волновалась, что она не подойдет к твоему интерьеру.

Тебе не угодишь.

— Она смотрится очень элегантно, спасибо, мама, — ответила Белла, надеясь, что обмен любезностями завершен и что Алессандра позовет наконец отца к телефону.

— А я снова начала рисовать, — вдруг сообщила она матери.

Черт, ну кто тянул ее за язык! Сейчас пойдут снисходительные усмешки: «Белла снова играет в художницу, как забавно».

— Как замечательно, дорогая! Очень приятно слышать. Жаль, что ты в свое время бросила этим заниматься. Талант надо развивать.

Ты никогда не можешь ничего довести до конца.

Нет, мама всегда найдет к чему прицепиться.

— Ну, где там папа?

— Я сейчас его позову, — на обоих концах линии раздался тихий вздох облегчения. — Джеральд! Белла звонит.

Перед Беллой возник Уилл с вопросительным видом и изобразил жестами, как будто наливает чай.

— Да, пожалуйста, — кивнула она.

— «Да, пожалуйста» что? — прорезался на том конце линии голос отца.

— Приветик, папа. Как у тебя дела? Я тут потихоньку разбираюсь с домом.

— И правильно. У тебя кто — Вив? Передавай ей от нас привет.

— Нет, это не она. Я последовала твоему совету…

— Ради разнообразия, наверно, — засмеялся Джеральд.

— Ой, да ладно. Короче, у меня сейчас садовник.

— Хорошо. Как он, разбирается?

— Подожди, я у него самого спрошу. Уилл? — прокричала она в сторону кухни. — Мой отец желает знать, разбираешься ли ты в садоводстве.

Уилл появился в дверях:

— Скажи ему, что я самоучка. Научился по детскому набору «Мой садик» в одиннадцать лет.

— Папа, ты слышишь?

— Ну, ничего, пойдет. Он женат?

— Папа! Откуда я знаю? Ты еще хуже, чем Вив.

— Так женат или нет?

— Понятия не имею. Может, и нет. Ну какая мне разница?

В дверях опять возник Уилл.

— Печенье хочешь? — произнес он. — При такой творческой работе, как у нас, без печенья не обойтись.

— Знаешь, я думаю расписать садовую ограду, вон ту стену, — Белла показала в самый конец сада.

Уилл ответил, что сделать можно все что угодно, были бы деньги. А эта работа может дорого обойтись. Сам он рисовать не умеет, придется нанимать еще кого-нибудь. Но Белла поспешила его успокоить, сказав, что собирается сама выполнить роспись.

— Уилл, держи лицо! — расхохоталась она, увидев его реакцию. — У тебя на нем такой ужас написан. Я просто читаю твои мысли: «Еще одна клиентка, которая думает, что умеет рисовать. Она наверняка нарисует какие-нибудь жуткие оливковые рощицы».

— Почти угадала. Я подумал, что ты собираешься украсить стену романтической росписью в стиле готических фантазий. Мрак!

— Туше. Именно это я и собираюсь сделать. Ну, или почти что это.

Она объяснила, что хочет изобразить что-нибудь в стиле trompe l'oeil^[15] — например, полуобрушенную, увитую настоящими розами арку, за которой приоткрывается вид на тайный, залитый светом сад и уходящую вдаль тропинку. Уилл ответил, что ему не хотелось бы казаться излишне критически настроенным, но нарисовать такое будет непросто.

— Не получится, закрашу и нарисую что-нибудь другое.

— Зачем закрашивать, можно завесить — вьющимися розами, например.

— Ты всегда так хамишь клиентам?

— Только тем, у кого маленький бюджет. Накинь пару тысяч, и я сразу стану как шелковый. Буду подпевать тебе сахарным голоском: «Ах, роспись! Ах, какая чудесная мысль! Неужели вы сами такое нарисовали? Это придает вашему садику подлинную неповторимость».

— Лучше уж хами, это тебе больше подходит.

— Эм-м, у тебя в туалете на первом этаже сплошные коробки. Не повернуться. Откуда? — поинтересовался Уилл.

— Из студии. Я там разбирала и перенесла их в туалет для гостей. А что, тебе на второй этаж не подняться?

Он пояснил, что многие клиенты не любят, когда садовник пользуется туалетом наверху. А некоторые даже не впускают его в дом. Иной раз ему приходилось писать за дальними кустами, поскольку некоторые хозяева ему сразу прозрачно намекали, что туалет в доме — не для него. И он всегда носит с собой фляжку, потому что от некоторых и чашки чая не дождешься.

Белла пришла в негодование:

— Почему же ты ни разу не взбунтовался?

Уилл лишь пожал плечами.

— Люди есть люди. А если будешь цепляться к каждой мелочи, некогда работать будет. Зато я разработал специальный хит-парад гадостей, на которые способны клиенты. По выходным я его с удовольствием просматриваю.

— Да, и какие же гадости возглавляют твой хит-парад?

Он ответил, снова посмотрев на нее долгим, оценивающим взглядом, как будто пытаясь прочесть, что у нее на уме.

— Когда клиенты без конца со мной спорят. Но ты не думай, — добавил он, — я себя не обижаю. Добавляю в счет лишнюю тысячу и лады. На эти деньги они вполне могли бы построить отдельный туалет для приходящих рабочих, почтальонов и так далее.

— Ванная наверху направо, — указала Белла на лестницу и поднялась вслед за ним. — Ой, постой. Кажется, мыло кончилось.

Он задумчиво смотрел, как она копалась в коробках.

— Здесь точно было мыло. Сейчас, подожди, — взглянув на Уилла, Белла поймала удивленное выражение его лица. — Тебя удивляет, что я не могу ничего найти в собственном доме?

— Удивляет, почему ты до сих пор ничего не распаковала.

— Из-за СЫРОСТИ!

— А, тогда понятно, почему ты меня соизволила пустить в свой туалет. Ты хочешь, чтобы я повлиял на деверя.

Белла открыла дверь студии и продолжила поиски мыла в другой коробке.

— Это же потрясающе! — замерший в дверях Уилл, не отрываясь, смотрел на почти законченную роспись треснувшей стены. — Белла, я чувствую себя полным идиотом, прости. Почему ты не сказала, что ты — профессиональный художник?

— Потому что я не профессиональный художник. Я креативный директор, что на самом деле означает всего лишь дизайнер. А рисую только для себя, живописью на жизнь не заработаешь.

Трещину Белла вписала в изображение старой, облупленной стены с полуоткрытым окном. На окне стоял маленький керамический кувшинчик. Стена была наполовину залита ярким, словно струящимся из окна светом, а наполовину, под подоконником, оставалась в тени.

— Очень даже заработаешь, зуб даю. Я подумал, что этот кувшин настоящий, — добавил он, указывая на нарисованное окно. — А дерево за окном — прямо как живое! Это же зимняя вишня, да? Похоже, сорт Primus subhirtella «Autumnalis»?

— Отстань. Понятия не имею, что это за дерево. Оно у соседей в саду растет, вот я его и написала. Когда я только переехала, оно как раз цвело.

— Потрясающая роспись. Я без проблем найду тебе пару заказов, только скажи.

— Неужели я буду настоящим художником? — всплеснула руками Белла. — Как долго я мечтала об этом! Сколько раз замерзала в холодной мансарде, согреваемая лишь мечтами о славе. Сколько раз отказывалась от пончиков, только чтобы купить себе красок. Наконец-то мой талант получил признание!

— Ты всегда так ерничаешь?

— Прошу прощенья, сэр, больше не буду.

— Опять? — Уилл покачал головой. — Я тебе кое-что скажу…

— Подожди, я принесу записную книжку и законспектирую, а то забуду.

— Заткнись ты хоть на секунду! Если будешь смеяться над важными для тебя вещами, то превратишься в дешевку.

— А почему ты думаешь, что живопись для меня так важна?

Уилл ничего не ответил. Опершись на дверной косяк, он просто посмотрел на нее. И она почувствовала, что краснеет. Краснеет, как будто он случайно увидел ее обнаженной.

— Даже если и важна, — она сложила руки перед собой и закусила губу, — есть-то все равно надо.

— Не спорю. Но если ты сама не воспринимаешь свою работу серьезно, другие тем более не будут, хоть задницу отрежь.

Белла рассмеялась:

— Задницу отрежь? Так не говорят. Да и нет у меня никакой задницы. Я девушка стройная, если ты не заметил.

Уилл закрыл за собой дверь туалета.

— Это метафора, — донеслось оттуда. — А задница у тебя есть.

Белла услышала приглушенный звук льющейся в унитаз струи, который показался ей каким-то очень… интимным. Уже спускаясь по лестнице, она услышала, как он добавил:

— И что ты девушка стройная, я тоже заметил.

После многочисленных телефонных переговоров, нескольких посланных друг другу факсов и множества выпитых вместе чашек чая план сада и бюджет, необходимый для его воплощения, приобрели наконец законченную форму Строительную часть (патио и живую изгородь) Уилл поручил своему другу Дугласу. Уборку и часть садовых работ он попросил выполнить Беллу. Он объяснил, что это снизит ее расходы и ускорит весь процесс.

— Все остальные заказы у меня сейчас от города, и я выполняю их в рабочее время, — добавил он, — так что, если хочешь, будем заниматься твоим садом вместе, по выходным. Тогда ты сможешь следить за работой и оперативно вносить ценные замечания. Вдруг тебе придет в голову сделать все по-другому? В версальском стиле, например. Или вообще передвинуть все на пару сантиметров влево?

Заручившись согласием Беллы, он сказал на прощание:

— Знаешь, если тебе что-нибудь не нравится, давай обговорим это сейчас. Все детали можно изменить потом, а вот план уже не изменишь.

— Мне все нравится. А вот посмотрим, пройдешь ли тест ты. Отвечай, разделяешь ли ты мнение твоего деверя, что работа — это понятие, которое требует скорее отвлеченных рассуждений, чем решительных действий? Иными словами, готов ли ты приступить?

— Готов. Почти. В принципе. Главное, чтобы ты сама была готова.

11

— Ну, как? — сидя в их любимом тапас-баре, Вив откинулась на спинку стула.

— Да вроде неплохо. — Белла еще раз повертела в руках бутылку с вином, притворившись, что рассматривает этикетку. — Ты, вообще, про что?

— Про твоего садовника. Как он? Соль земли? Мужественный, но чуткий?

— Это вряд ли. Уилл и чуткость — несовместимые понятия.

— Ты все время с ним. Я по тебе скучаю. Да и Ник уже начал спрашивать, когда, мол, Белла придет креветок поесть.

— Безумно, безумно приятно. Я всегда знала, что моя любовь к креветкам снискала мне также любовь среди людей.

— Так когда же у вас с садовником следующее свидание?

— У нас не свидание! Он придет в субботу — по работе.

— Поди, встанешь на заре, начнешь наводить красоту… Дизайнерша ты наша.

— Вив, у тебя мания, что ты как девчонка. Ты должна была все это давно перерасти.

— Эх, живут же люди! Не то что мы, скучные женатики. Одна радость — видео да китайская еда по пятницам. Ну признайся, встанешь?

— Еще чего. У меня, слава богу, мании еще нет. И вообще, я тебе уже говорила, что у меня нет сил на роман. Свидания, притирка характеров — это не для меня. И потом, это так сложно. Сначала по уши увязаешь в отношениях, а потом — БАМ! — что-нибудь случается. И не надо на меня так смотреть!

— Как? И совсем не обязательно что-нибудь случается.

— Со мной случилось. А роман — это то, что случается до того, как что-нибудь случается, пардон за каламбур.

Вив вздохнула:

— Ладно, он хоть симпатичный?

— Ну, страстных фантазий он не вызывает. Не красавец, но и не урод. Уютный, глаза добрые. Знаешь, он такой, как бы это сказать, надежный, что ли, — как дерево, к которому можно прислониться. А еще у него есть небольшой шрам, вот здесь, — она прикоснулась рукой к брови.

— Да ты все заметила.

Белла лишь смешно сморщила нос:

— Еще у него такая смешная прическа, волосы торчат во все стороны, как пружинки.

— Торчат?! Какой ужас! — Вив выразительно посмотрела на буйные Беллины кудри.

— Очень смешно. Я тебе сто раз говорила, бессердечная ты женщина, у меня здесь четырнадцать нелегалов прячутся, что же мне их, на улицу выкидывать, то есть вычесывать? — и, щелкнув по бутылке, Белла добавила: — А вообще-то, он, конечно, далеко не мистер Рочестер^[16]. Обычный парень.

— Ты мне нальешь наконец или нет? А насчет Уилла — не сбрасывай его со счетов, подружка. Помни, лучше обычный парень, чем мистер Рочестер, который, между прочим, держал свою безумную супругу на холодном чердаке.

Когда Белла только переехала в этот городок, выходные были для нее сущим наказанием: она бесцельно курсировала между местными магазинчиками, домом Вив и обратно, не зная, чем себя занять. Вернувшись к себе, слонялась из комнаты в комнату, переставляла вещи с места на место, пыталась подступиться к какому-нибудь пункту из списка. Но, как правило, любой из этих пунктов требовал огромных усилий или сложных навыков, к примеру умения кроить (для бархатной накидки на диван) или шить (для штор).

Теперь же она ждала выходных так, как в детстве ждала Рождество, а оно все не приходило. Рабочая неделя тянулась, как резина, полная скучных совещаний, проектов, сидения за компьютером до рези в глазах, бесчисленных бутербродов и капуччино.

Ты, наверно, имела в виду cappuchini, Белла, дорогая?

Она все чаще и чаще рисовала. В ее альбоме накопилось множество зарисовок, которые она постоянно делала с коллег, запечатлевая на бумаге, как они ходят, сидят, стоят, как потягиваются и работают.

К четвергу Белла окончательно изнемогла. Она перелопатила сотни прозрачных листов, просмотрела множество цветоразделительных таблиц. Глаза ее устали смотреть сквозь увеличительное стекло, а спина — сгибаться над световым столом. Каждый час Белла бегала на кухню, чтобы вымыть кружки, выкинуть просроченное молоко или вытереть стол, — лишь бы как-нибудь убить время.

Наконец позвонила Вив:

— У тебя все нормально? Голос у тебя какой-то странный.

— Господи, Вив, эта неделя никогда не кончится. Я уже больше не могу, меня тут окончательно достали с йогуртом Buck's-fizz-flavored^[17], требуют передать на упаковке аромат самца!

— С каким, с каким йогуртом? Ты что, шутишь, таких не бывает.

— Мне не до шуток.

Белла начала жалеть, что не попросила Энтони захватить ей пару шоколадок «Кранчиз» с обеда. И тут Вив пригласила ее на вечеринку, в субботу.

— Кузен Ника, Джулиан, будет в городе проездом из Рио. Так что мы изо всех сил будем ему показывать, что мы в нашей провинции тоже не лыком шиты.

— Это вы-то?

— Ладно, может, мы и шиты, но он-то об этом не знает. Вот и пусть остается в неведении. Ник говорит, что он Джулиана терпеть не может за его самодовольство. Наша семейная жизнь ему скучна. Ну скажи, что придешь, пожалуйста. Ты же больше никуда не собираешься?

— Очаровательно. Почему это не собираюсь? Как раз таки собираюсь и у меня куча приглашений: маскарад, премьера фильма, романтический выходной в клубе.

— Короче, мы тебя ждем.

— Ладно, уговорила.

Белла предложила придти пораньше, чтобы помочь Вив с готовкой, и спросила:

— Что принести?

— Что угодно, только не твой йогурт.

Суббота. Наконец-то.

— Почему ты без круассанов? — открыв дверь, воскликнула Белла.

— Я так и знал, что ты сразу избалуешься.

— Ладно, пришел, так заходи.

Она поставила перед ним тарелку. С круассаном. Попробовала было не сиять как медный таз, даже прикусила губу. Разозлилась, что до неприличия рада его видеть. Удивилась. Спряталась на кухне, избегая его взглядов и разговаривая через плечо.

Не показывай, что влюбилась, не показывай.

— Вот, с утра пошла, купила круассанов. Проснулась рано, не могла больше заснуть, вот и встала.

— Почему не могла заснуть?

— Да так, знаешь… — Она открыла воду и начала сосредоточенно скрести раковину.

Все пространство от входной до балконной двери было застелено полиэтиленом. И сами растения, и строительные материалы, и галька — все это будут вносить через дом, иначе в сад не попасть.

Они приступили к работе, расчищая заросли ежевики и убирая хорошие растения, чтобы не завалить их строительным мусором.

— Не перенапрягайся, — произнес Уилл. — Будешь напрягаться, надорвешь спину.

— Думаешь, раз я женщина, то слабая?

— К чему так волноваться? Дело не в том, какого ты пола, а в том, что к такой работе ты не привыкла. Если всю неделю сидеть за офисным столом, физический труд может оказаться в тягость, — он прислонил вилы к стене. — Пора сделать перерыв.

— Красиво будет, — он взмахнул рукой в направлении сада, как будто уже видел плоды их трудов. — Но сначала придется повозиться, так что готовься.

В обед приехал Дуглас снять с газона верхний слой и подготовить место под патио. Это был тихий, неразговорчивый мужчина, который едва кивнул в ответ на приветствие Беллы.

— Стеснительный, — шепнул ей Уилл, размечая место под перголу^[18], — боится красивых женщин.

— А вот здесь будет твоя беседочка. Видишь? Когда все посадим, тебя в ней вообще не будет видно.

— Замечательно, — сказала она.

* * *

Уже некоторое время Белла была прикована взглядом к черной дыре за дверцами ее шкафа.

Вполне возможно, если пялиться туда достаточно долго, в шкафу само собой материализуется маленькое черное платье. Пора, пора обновлять гардероб. А пока у нее было всего три подходящих к случаю наряда. Вариант первый: черные шелковые брюки с коричневым облегающим топом. Вариант второй: шелковая кремовая блузка, короткая красная рубашка и сексуальный черный топ (отвлекающий внимание от выпирающего живота). Вариант третий: платье пурпурного цвета в облипку (особенно в подмышках).

Взгляд ее случайно упал на вишнево-красный ансамбль, который отдала ей Алессандра. Какая великолепная ткань! Она сняла наряд с вешалки и приложила к себе. Красиво, даже слишком красиво для нее. Она просто не чувствовала себя достаточно уверенной, чтобы надеть этот костюм. Кроме того, наверняка он слишком нарядный для вечеринки у Вив. Нет, вернемся к трем вариантам. Брюки очень удобные, но надо же хоть раз в году и ноги выгулять! Тогда пурпур? А то все время в черном. Да, решено, побольше дезодоранта, живот втянуть — и пурпур! Очень подходящее для флирта платье. Придает отваги.

Слишком часто в последнее время она думает о сексе. Наверно, из-за воздержания. В прикроватной тумбочке у нее до сих пор лежит не распакованная пачка презервативов.

— Надо быть во всеоружии, — сказала тогда Вив. — И в сумочку тоже положи. Действительно, а вдруг Белле приспичит прямо среди бела дня? Например, пойдет она в овощной магазин выбирать капусту, а там ее одолеет непреодолимая страсть к ничего не подозревающему продавцу. Тут-то она его и завалит, а презервативы как раз под рукой! Вив определенно видела в Белле зачатки гораздо более эмоциональной личности, чем это было на самом деле. В действительности же Белла не могла обойтись без плана, даже когда шла за хлебом и молоком.

Учитывая, что презервативы пропадали без толку, хозяйственная Белла уже начала сожалеть, что поддалась на уговоры и вместо трех пачек купила целых двенадцать. С тремя пачками, да такими темпами она, может быть, уложилась бы в срок годности. Господи, «такими темпами»! Эдак ей их хватит на всю оставшуюся жизнь.

— Ну, я пошел, — сообщил снизу Уилл.

— Подожди секундочку, я тоже иду, — застучала она каблучками вниз по лестнице.

— Кто это там бьет копытцами? Ты куда… — остановился он на полуслове.

— Что, что такое?

— Ничего, извини. Я тебя просто сразу не узнал — без чумазого-то личика. Во всей красе я тебя еще ни разу не видел, вот и растерялся.

— Э-э, так как я выгляжу? Не слишком…?

— «Не слишком» что?

— Не слишком в обтяжку? Мне кажется, что у меня выпирает живот, — она повернулась к нему боком.

— Господи, конечно! Как я не заметил! На тебя все будут показывать пальцем. Нет, нет, надень лучше пончо. А еще лучше — плащ-палатку.

— Не смешно. Отвечай немедленно, полнит меня это платье или нет?

— Нет. В таком платье на твой живот никто и внимания не обратит.

— Кончай увиливать, полнит или не полнит?

— Невероятно, — Уилл тряхнул головой. — Почему любая девушка считает, что она — толстая? Не иначе это нервное заболевание, которое поражает исключительно женский пол.

— Так, значит, полнит?

— Дурочка. Иди, веселись, мой маленький Моби Дик, — он повернулся к выходу, — а я пойду, попробую протолкнуться в «Теско».

Странно. У нее точно оставались две бутылки вина. Мыши их выпили, что ли? Ну вот, теперь надо будет тоже заехать в магазин.

В магазине и вправду была толпа народу. Ну кому, скажите на милость, придет в голову тащиться за покупками в субботу вечером? Может, это сбежавшиеся со всей округи одиночки? В журналах всегда пишут, что магазины — отличное место для знакомства. Вероятно, потому, что там сразу проявляется сходство вкусов. И неважно, что ваши вкусы в области политики, идеологии и жизненных принципов не совпадают. Главное, вы оба купили подливку в гранулах, чиккен-нагетс и бургеры. Она начала с интересом рассматривать покупателей и их тележки. Хотелось бы, очень хотелось встретить обладателя такой тележки, в которой полно шоколада, хорошей итальянской пасты и приличного вина. Хорошо бы еще, чтобы он умел целоваться и удачно шутить. Господи, разве это так много?

«В рыбном отделе вам предлагаются скидки на филе копченой трески…»— раздался голос из репродуктора. Белла подняла глаза. Может, купить, сделать кеджери^[19]? И тут, поглощенная мыслями о рыбе, в конце прохода между стеллажами она увидела Уилла. Тот выглядел не менее поглощенным своими покупками. Тоже небось ходит, ищет любовь среди полок с консервами. Сейчас она его подловит.

Подкрадусь и ущипну его за зад, решила она. Нет, лучше просто подразню. Или нет, еще лучше — подойду и поздороваюсь, как все нормальные люди. Да, так и сделаю.

Пока она толкала к нему тележку, Уилл бросил свою и скрылся за углом прилавка. Белла подумала, что среди его покупок она, скорее всего, увидит замороженную лазанью, пиво и что-нибудь неожиданное, вроде Баттенбергского кекса. Подойдя поближе, она обнаружила яблоки, бананы и — ха! — замороженную лазанью! Ничего интересного. Так, что еще? Два больших полиэтиленовых пакета с надписью: «Суперсухие подгузники «Ньюборн», мягкие и впитывающие». И большая пластиковая бутыль с детской пенкой для ванны фирмы «Джонсон и Джонсон».

Она отскочила как ужаленная и чуть было не сбила с ног подростка бандитского вида, который, стоя прямо за ней, засучивал рукава.

Разворачивая тележку, она чуть не сбила какую-то женщину и, извиняясь на ходу, помчалась дальше, через отдел вин прямо к кассе и выходу.

12

— О-о-о, — протянула, открыв дверь, Вив. — Сексуальный пурпур. На кого охотимся? На определенный вид или на любого самца, по неосторожности оказавшегося на твоем пути?

— Ох, решай сама. Тут два варианта. Либо я, как Мата Хари, одним своим видом изменю ход истории, либо ограничусь одним завалящим мужичком. Посмотри, живот не выпирает?

— Скажите пожалуйста, откуда такая самооценка? В прошлый раз тебя из-за плинтуса видно не было.

В ответ Белла только выгнула бровь:

— И ты называешь себя радушной хозяйкой? Я здесь уже целых сорок пять секунд, а мне даже выпить не предложили. Мне что, свое открывать?

Пока Вив намазывала булочки маслом и чесноком, Белла выложила на блюда фисташки и оливки.

— Подожди, мы сегодня и так обожремся, — сказала Вив, заметив, что Белла грызет фисташки одну за другой. — У тебя все нормально? Ты какая-то напряженная сегодня.

— Да, все нормально. Передай-ка мне булочку.

— Постой, постой, у нас впереди еще ужин. Да что происходит?

— Ничего. Все так глупо.

— Что глупо? — на кухню вплыл Ник и со словами «о, фисташки!» сгреб с блюда целую пригоршню.

— Я только что видела Уилла в универсаме. У него была полная тележка детских подгузников.

— Вот сволочь! — негодующе мотнул головой Ник. — А что, что я такого сказал? Так всегда говорят. А кстати, кто такой Уилл?

— Беллин садовник. Я тебе сто раз про него говорила! А ты не расстраивайся, он того не стоит.

— Я себя чувствую такой дурой. Мне казалось, между нами что-то происходит, что-то особенное…

Ник выжидательно поднял бровь, изображая полное внимание.

— Уйди отсюда! — в один голос завопили Вив с Беллой.

— Знаешь, Вив, я думала, я ему нравлюсь. А он наверняка так же флиртует со всеми клиентками подряд, только чтобы их умаслить. А потом возвращается к жене, они вместе воркуют над ребеночком и смеются! Смеются надо мной, над моими дурацкими коробками и дурацкой росписью. И теперь я его просто ненавижу, даже больше, чем себя. Лучше бы я никогда с ним не встречалась. Во всем я виновата, это я позволила себе влюбиться в него, а это было глупо, глупо, глупо! Как его теперь выгонишь? Он уже начал работу, и, если он уйдет, сад навсегда останется перекопанным. А в доме и так уже одни мешки с землей, живу как на складе. Налей мне еще, пожалуйста.

— Белла, мне жаль. Мы обязательно найдем тебе кого-нибудь поприличней, правда, Ник?

— Что Ник? Чуть что, так сразу Ник. Вы же сами говорили, что среди моих друзей нет ни одного приличного.

Белла снова зачерпнула пригоршню фисташек:

— Не утруждайтесь. Моя жизнь кончена. Мне уже все равно. Я объявлю целибат и посвящу свою жизнь искусству.

— Как сестра Вэнди?

— Да. Только у меня зубы получше.

— Это уж точно, — Вив выхватила у нее блюдо с орешками и унесла в гостиную. — После вас двоих уже ничего не осталось. Хоть перекладывай в чайное блюдце!

Тут Ник ослабил галстук, закатал рукава и картинно размял пальцы, словно собираясь исполнить маленький этюд Шопена перед благоговейно замершим залом.

— Если кто-нибудь, — он кивнул на Беллу, — наконец захочет нарезать помидоры для салата, я приготовлю — эффектная пауза — заправку.

— О, дорогой, — Вив изумленно захлопала глазами, — а можно мы посмотрим?

Ник вымыл руки и выставил их вперед, как хирург.

— Так и быть, — ответил он, — полотенце!

Приготовление французской заправки для салата представляло собой драматический спектакль в пяти актах. В главной роли блистал Ник, вооруженный пестиком и миской. На столе были приготовлены крупные головки чеснока, два сорта горчицы, какое-то чрезвычайно дорогое оливковое масло, изготовленное из строго определенного сорта тосканских оливок, и еще целый набор таинственных ингредиентов, спрятанных от взора зрителей для создания пущего эффекта.

Пока Белла резала помидоры, Ник приступил к Акту Первому: перетиранию чеснока с морской солью.

— Ник, на тебя так интересно смотреть. Ты никогда не думал открыть мастер-класс? — подначила его Белла.

— Смейся, смейся, — ответил тот, — посмотрим, как ты будешь просить добавки. Когда я готовлю салат, тарелки подчищаются дочиста.

— Истинная правда, о Великий, но к чему метать бисер перед свиньями? Подожди, когда придут гости. Тогда мы сможем оценить тебя по достоинству. — Белла подняла ладони, как таблички на фигурных соревнованиях. — За технику исполнения — 5,6 балла. За художественную выразительность — 5,9 балла.

Когда раздался звонок, Ник уже погрузился в Акт Третий: перемешивание двух видов горчицы и чеснока. А Вив, по локоть в тесте, чертыхалась над «проклятым лолло россо». Так что пришлось Белле открывать дверь.

За дверью стояли Сара и Адам, которых Белла уже встречала, и кузен Ника Джулиан. Он ходил за салфетками, обошел три магазина и вернулся с пустыми руками. Белла, стараясь не слишком пялиться на Джулиана, предложила всем выпить.

Начали прибывать и другие гости. Белла случайно ввязалась в спор между двумя прибывшими парами насчет того, какие детские садики лучше готовят детей к школе. Но, как только она высказалась, все четверо как один повернулись к ней и выступили единым фронтом. Одна из дам озвучила общее мнение:

— Вот когда у вас будут дети, тогда и поговорим.

Белла вновь почувствовала себя несмышленой шестилеткой, которой мать то и дело выговаривает:

— Вот вырастешь, узнаешь.

Или:

— Вот станешь постарше, тогда делай что хочешь.

Ха! Похоже, этот волшебный день так и не настал. Ей ужасно захотелось сказать этим людям что-нибудь такое, отчего те отчаянно смутились бы. Например, что у нее никогда не будет детей, потому… потому что у нее какая-нибудь ужасная болезнь или что она завещала свою матку научному институту. Что у нее навсегда повреждены фаллопиевы трубы — неудачная операция, да, знаете ли, ее яичники отказываются производить яйцеклетки, пока не получат специального письменного разрешения.

Стоя в другом конце комнаты, Джулиан вдруг поймал ее взгляд и приветственно поднял бокал. Какой он все-таки симпатяга. Белла поспешно отступила с оборонительных позиций и со словами: «Я сейчас… надо поздороваться со старым знакомым» — направилась к нему, стараясь не очень торопиться.

Лучше бы ей в этот момент было остановиться и не пить больше. Дальше все было как в тумане. Услышав взрыв хохота, она неодобрительно поджала губы, пока до нее не дошло, что это ее собственный смех. Но ей уже было плевать. Ей захотелось хоть раз в жизни стряхнуть оковы здравого смысла и безудержно флиртовать и смеяться. Она наслаждалась своей новой ролью куклы Барби и роковой женщины одновременно, наслаждалась тем беспроигрышным эффектом, который это производит на мужчин. Неожиданно она обнаружила, что держит Джулиана за рукав, преданно заглядывая ему в глаза и требуя рассказать о его необыкновенных путешествиях. Он взглянул на нее с непритворным интересом и с удовольствием принялся рассказывать.

Далеко за полночь, когда последний гость был благополучно загружен в такси, Вив препроводила Беллу наверх.

— И не спорь. В таком состоянии тебе нельзя ехать домой, — пьяно настаивала она. — Джулиан вызвался лечь на диване, так что ты можешь спать здесь. Хотя он не прочь подкатиться тебе под бочок, он весь вечер на тебя смотрел.

Вив погрозила подружке пальцем и начала стелить постель. Белла тоже ухватилась было за край простыни, но только захихикала, не в силах вспомнить, как надо правильно заправлять ее под матрас.

— Прекрати! — Вив сама еле сдерживала смех. — А еще называется приличная девушка.

— Пусть здесь ложится, — Белла упала на так и не заправленную до конца постель. — Я его не трону. Ну, может, только чуть-чуть. Говоришь, я ему нравлюсь?

— А то. Он к тебе так клеится, того и гляди впрыгнет тебе прямо в вырез твоего сногсшибательного платья. Но я бы на него не ставила, потому что через несколько дней он уедет в Вашингтон. Да и не так уж он хорош, у него самомнение — выше крыши.

— Зато какие плечи! — Белла зачмокала губами.

Вив, вздохнув, накрыла ее покрывалом:

— Завтра спим до упора.

— Скажи коридорному — пусть покажет ему дорогу, — пробормотала Белла в подушку, — а дальше я о нем сама позабочусь. Со мной не пропадешь.

13

— Ты обещала показать мне город. — Голос Джулиана в трубке звучал уверенно. — Я приехал всего на несколько дней, а завтра еще надо съездить в Ковентри. Давай встретимся в пятницу вечером? Очень хочу осмотреть все интересные места. Особенно такие, куда обычные туристы не заглядывают.

— Конечно, хочешь, — подумала Белла, кокетливо рассмеявшись в ответ. Действительно, чего ходить вокруг да около? И так все ясно. Господи, как она напилась. С ней такого не случалось уже года два, не меньше. С тех самых пор, как стала бояться забеременеть.

* * *

У нее задержка — две недели. В огромном, безликом зале «Бутс» она покупает тест на беременность и потом всю дорогу домой ощупывает лежащую в сумке упаковку, словно та уже знает ответ. Белла напоминает себе, что задержка вполне вероятна и оттого, что она просто понервничала. Скорее всего, у нее просто стресс. Вернувшись домой, она пытается вести себя как обычно, как будто это повлияет на результат. Сначала налить чаю, почитать газеты. А не мчаться тут же в ванную, лихорадочно открывая коробочку с тестом.

Она неуклюже подставляет полоску под струю мочи, забрызгивая свою дрожащую руку. Тест обещает почти мгновенный результат, но для Беллы и одно мгновенье — мука. Она гипнотизирует взглядом клочок лакмусовой бумажки, и ожидая, и страшась, что на ней вот-вот проявится голубая линия. Для нормальных женщин голубая линия возвещает: «Возрадуйтесь, младенец родится!» Для нее же — просто «Залетела!».

Голубая линия так и не проявляется. Белла чувствует огромное, всепоглощающее облегчение, как будто в доме вдруг разом распахнулись все окна, впустив свежий воздух. Однако Патрик, похоже, уже свыкся с мыслью, что Белла беременна. Он примеряет на себя роль Гордого Отца. В «Маркс и Спенсер» задерживается у прилавка с ползунками, вместо того чтобы вдвоем с Беллой выбирать своему отцу халат. Рассматривает в витринах риэлторских фирм фотографии больших семейных домов, которые им явно не по карману.

Пустая лакмусовая бумажка оказывается для него слишком сильным ударом. Лицо его сереет, в глазах отражается разочарование и потеря. Она крепко прижимает его к себе, как будто он тоже несчастный ребенок, снова и снова покрывая его голову поцелуями. Потом они идут ужинать в ресторан, где выпивают две бутылки какого-то особенно дорогого вина, а дома запивают его дешевым скотчем. Каждый напивается по своей собственной причине. Белла пьет не спеша, ибо каждый новый глоток приносит все большее и большее облегчение. Скотч обжигает ей рот, в ноздри ударяет терпкий запах горящих торфяников и сухого дуба.

На следующее утро их обоих мучает похмелье. Патрик неудачно шутит, что теперь он знает, как себя по утрам чувствуют беременные и что это была хорошая тренировка. Больше он на эту тему не заговаривает.

* * *

В пятницу утром на улице тепло и солнечно, в такую погоду не грех и юбку надеть. Белла бреет в душе ноги и убеждает себя, что она делает это вовсе не из-за встречи с Джулианом, а из-за перспективы надеть юбку. Она вовсе не ожидает, что он будет гладить своими теплыми мужскими руками ее шелковую, гладкую кожу, не-а, не ожидает. И ей совершенно все равно, какое белье выбрать, ну просто абсолютно. С этими мыслями она вытряхнула на кровать содержимое ящика для белья. Все приличное (набор из кремовых кружевных трусиков и лифчика, а также комплект сексуального темно-красного цвета) осталось в корзине с грязным бельем. Надо было вчера все перестирать, теперь ничего не высохнет. К тому же развешанное всюду белье вряд ли понравится Джулиану, если он после прогулки вдруг вознамерится зайти на чай.

Белла придирчиво, словно у корзины с уцененным товаром, вертит в руках то одно, то другое. Три пары старых и вытянутых хлопчатобумажных трусов когда-то белого, а теперь серого цвета. Подаренный на День святого Валентина набор с вышитым красным сердечком и игривой надписью: «Навек твоя? Не уверена». Все это она сложила обратно в ящик.

Так, бледно-розовый гарнитур. Нет, слишком вытянулся. Про персиковые эластичные трусы и говорить нечего: она их купила, чтобы убирать живот, но так и не смогла носить — они так жмут, что приходится бегать в туалет каждые двадцать минут. Черные кружевные стринги тоже не подходят: они такие крошечные, что по сравнению с ними попа кажется просто огромной, к тому же они страшно врезаются. И вообще, это подарок Патрика. Она тоже засунула их в ящик.

Можно было бы в обеденный перерыв заскочить в магазин и купить пару простых белых трусиков. Господи, о чем она думает! Это же просто прогулка, никто не собирается лезть ей под юбку. Ну, может, они сходят потом пообедать, и все. А все-таки новое белье не помешает купить…

Телефон звонит в тот самый момент, когда Белла уже хватается за ручку двери. Она ждет, пока включится автоответчик, чтобы послушать, кто звонит.

— О, хорошо, что ты все-таки сняла трубку. Ты сегодня дома? — говорит Уилл.

— Сама удивляюсь, но нет. А ты хотел зайти? — интересуется она, хотя очень хочет спросить: Как жена? Как ребенок?

Он отвечает, что хотел только посмотреть, как принялись кусты, которые они пересадили. И предупредить, что завтра работать не будет, но заскочит проверить, как идут дела, да, и еще Дуглас придет в одиннадцать. А куда она собралась?

— Да так, никуда, — он что, полностью уверен, что она влюбилась в него по уши? — Просто у меня свидание.

— А, — кашлянул он в трубку, — ну, удачи.

Белла, слегка запыхавшись, вошла в собор с восточного входа. Она чуть-чуть опоздала, но Джулиана еще не было. Она вышла на солнышко и, подставив лицо его лучам и оперевшись на тумбу, принялась наблюдать за прохожими. Ее бирюзовая шелковая юбка слегка колыхалась на ветру. Она поправила выбившуюся прядь, угрожавшую прилипнуть к накрашенным помадой «Мюлберри Дью»^[20] губам.

Два еще совсем зеленых подростка при виде нее попытались было лихо присвистнуть, но у них вышел лишь тоненький писк. Убеждая друг друга, что они все равно крутые парни, ребята изобразили неприличные жесты и со смехом убежали. Мимо прошел, что-то бормоча, старик в засаленной соломенной шляпе и до дыр заношенном блейзере. Его, словно на буксире, тащил за собой маленький, гнусаво тявкающий терьер, напоминающий старый, застиранный банный коврик.

Что за чудесное место для внимательного глаза художника! Белла подумала, что надо было захватить альбом с набросками. Она закрыла глаза и попыталась запечатлеть увиденные картинки.

Кто-то загородил ей солнце.

— А знаешь, сегодня ты выглядишь еще восхитительнее, чем в том красном платье, — сказал Джулиан. — Я заслужил поцелуй?

Ну сколько можно? Джулиан, кажется, безмерно гордился своей способностью заниматься сексом по-марафонски. Но марафон, в общем-то, гораздо зануднее спринта. Плохо, когда секс не удался. Но когда партнер еще и марафонец… Белла почувствовала, что у нее уже все онемело. Лучше бы она осталась дома, никуда не ходила, сидела бы, решала себе кроссворды. Может, так и поступить? Достать газету со стола и, перегнувшись через его плечо, начать заполнять клеточки? Он так занят, небось и не заметит. Хотя, наверно, спрашивать у него совета будет уже перебор:

— О-о-о, о-о-о, да, да, о-о-о, мой жеребчик! Как ты думаешь, что это за слово: на «с» начинается, на «с» кончается, четыре буквы?

Интересно, если обнять его покрепче, он кончит наконец? В таких упражнениях лежа нужно усердие.

Она обвела взглядом комнату. Этот абажур сюда явно не подходит. И форма у него неудачная, из этого положения даже лампочку видно. Может быть, сделать новый, из пергаментной бумаги, и разрисовать его? А завтра надо еще не забыть зайти в магазин. Туалетная бумага кончается, и вообще… Отбеливатель, оливковое масло, макароны (рига-тони или тальятелли), печенье «Ракушки», — Белла мысленно переключилась на список покупок.

А он все не кончал.

— О-о-о! — простонала она, надеясь, что это возымеет действие. Он собрался установить олимпийский рекорд, не иначе. — Как хорошо…

Она закрыла глаза и постаралась отпустить свои мысли на свободу. Пусть они текут плавно, унося ее в чувственные фантазии, которые всегда приходили ей в голову, когда она лежала одна, вспоминая о Патрике. Пусть он будет здесь, пусть любит ее, ласкает, пусть освободит ее.

Она видит перед собой знакомое улыбающееся лицо. Он крепко, только раз целует ее губы и поднимает ей юбку. Чем выше он ее поднимает, тем явственней чувствуется прикосновение к бедрам давно смятого парчового покрывала на их кровати. Складки покрывала, словно рельеф пересеченной местности, твердо перекатываются под ее телом. Смущенная неожиданным напором, она отодвигается, тревожно вглядываясь в его глаза. И как только он снова прикасается к ней, его карие глаза меняют цвет на серый, а волосы становятся светлее и короче, прямо под ее руками превращаясь в торчащие во все стороны пружинки… Это Уилл. Под его нежным взглядом ее глаза наполняются слезами, и она рвется к нему, покрывая его рот жадными, страстными поцелуями.

* * *

Он подхватывает ее снизу и крепко прижимает к себе. Задыхаясь, она все ближе и ближе приникает к нему снизу, рывками тянет его к себе, все быстрее и резче. Он повинуется, сливаясь с ней так, будто в ней заключена вся его жизнь. И остается лишь жар и его запах, и барабанный гул пульса (сначала гулкие басы, потом частая дробь и, наконец, заполняющий все звук), пока она не отстраняется от него одним рывком, но потом снова приникает мягким и теплым, словно тающее масло, телом.

— Разогрелась наконец? — Джулиан игриво шлепнул ее по заду. — Медленно запрягаешь, быстро ездишь, да?

— Можно и так сказать, — она откинулась на спину, залившись краской стыда, удовольствия и вины.

Еще раз повернулась на гладких простынях, удивленно ощущая их нежное прикосновение, уже скучая по грубым отпечаткам парчового покрывала.

— А этот козел винторогий мне и говорит: «Не положено, сэр». Интересно, да?

— Очень, — громко ответила она, придав своему голосу столько убедительности, сколько было в ее силах. Убедительность была продемонстрирована скорее ради себя, чем ради него.

На самом деле ей было интересно только одно: что случилось с ее головой? Она только что переспала с парнем, у которого такой богатый словарный запас, что ей в жизни больше не придется скучать.

— Хочешь чаю или чего-нибудь еще?

— Бренди, если есть. — Джулиан лениво наблюдал, как она снимает халат с крючка за дверью. — Классная жопа.

Пока грелся чайник, Белла стояла и смотрела на свои ноги, мягкие и бледные на фоне холодного пола. Ногти пора подстричь. И лак надо перекрасить.

Господи, да что с ней такое? Она только что прыгнула в постель к совершенно незнакомому мужчине. Мало того — замечталась о другом, даже о двух других. И единственное, что ее беспокоит, это лак на ногтях? Нет, ей точно пора в психушку. С другой стороны, понятно, почему она думает про педикюр. Потому что об этом думать гораздо приятнее, чем о той куче дров, которую она — как последняя дура! — наломала за такое короткое время. И все без толку. Мало того, что она так и не избавилась от мыслей об Уилле, так теперь еще впутала в это дело Джулиана, а главное — предала Патрика. Три в одном флаконе, нечего сказать.

А что, если она уже никогда не сможет заниматься любовью, не представляя на месте другого мужчины Патрика? Ее захлестнула новая волна стыда. В смятенных чувствах она налила Джулиану гигантскую порцию бренди и, войдя в спальню, протянула ему бокал, призывно покачивая бедрами.

— Ты была потрясающа, — произнес он. — Особенно под конец.

Она лишь улыбнулась и уткнулась лицом в его грудь, чтобы он ничего не прочел в ее глазах.

Раздался звонок в дверь. Сонно повернувшись, она увидела на подушке рядом с собой совершенно незнакомое лицо.

— Кого-то ждешь? — спросил Джулиан. — Не священника, надеюсь?

Белла рассмеялась и отрицательно помотала головой. Очень смешно. Посмотрев на часы, она подумала, что это, наверно, Дуглас пришел пораньше. И вдруг ее пронзила мысль: а вдруг это Уилл? Может, притвориться, что ее нет дома?

Звонок прозвенел снова. Так, одеваться некогда. Впрочем, ей нечего беспокоиться. Она ему не жена и спит, с кем хочет. Запахнув поплотнее халат и скрестив руки на груди, Белла поспешила вниз по лестнице. Придав лицу независимое выражение, она распахнула дверь.

— Доброе утро, — сказал Уилл, по-хозяйски проходя на кухню, — прости, что разбудил. Чудесный день, пора вставать! Пойдем в сад. Обещаю, что не буду смотреть на щетину на твоих ногах.

— Нет у меня никакой щетины! — она инстинктивно потерла одной ногой о другую. Х-м-м. Я их только вчера побрила.

— Не переживай, мне и так нравится.

Ну как ему удалось повернуть все так, как будто она выставляет ноги ему напоказ? Все, все передергивает!

— Чайком угостишь?

— А у тебя что, руки отсохли?

— Я же не дома.

— Да? А всегда ведешь себя так, как будто ты у себя дома.

Уилл, обернувшись, внимательно взглянул на нее:

— Ты чего с утра такая колючая? Что-нибудь случилось?

— Ничего не случилось.

Господи, почему бы ему просто не уйти? Она снова сложила перед собой руки на груди и уставилась себе под ноги:

— Я занята.

— Чем это ты в халате занята? — засмеялся было Уилл, но тут же покраснел. — О, извини.

Он с треском поставил чайник на место.

— Что же ты сразу не сказала? Я ведь всего лишь садовник, можно было не щадить мои чувства.

— Дело не в этом… Я просто…

— Чего стесняться. Мы люди привычные.

Да пошел он к черту! Еще и выставляет ее виноватой.

— Как ты смеешь! Заигрывал тут со мной, как с дурочкой, а у самого жена и ребенок!

— Что? — Уилл осмотрелся, как будто искал кого-то у себя за спиной. — Это ты мне?

— А кому же? Я видела, как ты покупал подгузники в «Теско», полную тележку! Между прочим, мог бы и сразу сказать, что женат. Или эта незначительная деталь полностью стерлась из твоей памяти?

Уилл громко вздохнул и покачал головой:

— Белла, запомни, коммуникация — залог хороших отношений. Почему ты просто не спросишь: «Уилл, зачем тебе столько подгузников?» Тогда я отвечу: «Хорошо, что ты спросила, Белла. Затем, Белла, что я — гордый и заботливый дядюшка, о чем, как мне кажется, я тебе уже не раз рассказывал. У моей сестры, дорогая Белла, есть маленький сын, и ему, представь себе, нужны подгузники. А еще у нее есть пятилетняя дочка и трудоголик муж, так что я ей просто помогал, понятно?»

Примолкнув, Белла лишь сжимала и разжимала кулаки. Едва собрав достаточно воздуха в легких, придавленных тяжестью грудины и разом опавших, она почти что прокаркала:

— Но я думала…

— Не надо думать, Белла, надо спрашивать, — шагнул к ней Уилл.

— А вообще-то, мне все равно! — опомнилась она. — Мне все равно, сколько там у тебя детей. Хоть целый детский приют!

— Спасибо, что предупредила. В следующий раз, когда приду к тебе, буду иметь в виду. А если серьезно и если кому-нибудь в этой комнате случайно интересно, могу сказать, что я: а) бездетен; б) не женат; в) рассматриваю любые предложения. Спасибо за внимание. Пойду проверю кусты и немедля отчалю.

— Не надо немедля. Оставайся столько, сколько захочешь, — она прикусила губу.

Впившись ногтями в ладони, она мысленно повторяла одно и то же: «Мне все равно. Мне все равно. Мне все равно. Не расплачусь, ни за что не расплачусь».

— Только не забудь полить кусты завтра утром, если не будет дождя. Я еще заскочу в понедельник, уж будь, пожалуйста, готова. В восемь ровно.

— Есть, сэр! Так точно, сэр! — но он уже повернулся уходить и так и не увидел отданной ему чести.

14

— Это в качестве извинения, — Уилл протянул ей небольшой полиэтиленовый пакет. — Для роз сейчас немного рановато.

Пакет был полон стебельков цветущего розмарина, которые Уилл нарвал у себя в саду. Перебирая их между пальцев, Белла зарылась в пакет с головой, вдыхая резкий, насыщенный, но чистый, почти лекарственный запах.

Это ей пристало извиняться, она во всем виновата. Она напридумывала себе бог весть чего, она, стремясь забыться, кинулась на шею Джулиану. Чего еще ожидать от женщины, голова которой всегда полна блистательно провальных идей? Среди них числятся переезд в город, в котором знаешь всего пару людей, одновременная покупка дома и начало новой работы и, конечно, старый проверенный хит — мечты стать художником. Зачем было еще и очертя голову бросаться в бездушный, идиотский секс, если и так было ясно, что ни к чему хорошему это не приведет?

В субботу утром, как только Уилл ступил за порог, она бросилась выпроваживать Джулиана. Она буквально вытолкала его из спальни, приговаривая, что у нее срочная работа, что ей некогда и что она уже опаздывает. Что все было чудесно, она хоть целый день провалялась бы в постели, но надо бежать. Уже держась за дверную ручку, она поцеловала его на прощанье и, пробарабанив скороговоркой все положенные слова: «Да, пусть заходит, когда будет в городе, не стесняется, счастливого пути, чмок-чмок, пока-пока!», захлопнула за ним дверь.

— Знаю, ты эстет, так что извини за некрасивую упаковку.

— Эстет? Ты хочешь сказать — сноб? Спасибо. Мне очень понравилось. И вообще, почему ты извиняешься?

Он откашлялся:

— Потому, что в субботу я вел себя как поросенок. И круассанов сегодня не принес.

— Нет, не вел, — ответила она, а сама собиралась с силами, чтобы попросить прощения.

Но извинения не шли с языка, как она ни старалась. Ребенком ей приходилось просить прощенья по каждому поводу. Она лишь, как поникший цветочек, то и дело опускала головку: «Мама, прости, я не хотела, мама, извини, я забыла. Не поняла. Не знала. Думала, что можно. Прости, что я такая дурочка. Что я такая бестолочь. Что я — это я». В ответ мамин рот кривился в едва заметной монаршей улыбке:

— Прощаю, Белла, дорогая. В следующий раз будешь знать.

* * *

— Да, — настаивал Уилл, — я все-таки хочу попросить у тебя прощения. А ты?

— И я.

— …того же мнения, — улыбнулся он.

— Ты можешь налить себе чаю.

Но Уилл сказал, что ему сегодня некогда. Он только заскочил проверить, как дела, и занести розмарин. И договориться насчет следующей субботы. У нее ведь нет никаких планов на субботу?

— В переводе с уиллского это, вероятно, означает: нет ли у меня опять свидания? Отвечаю — нет. Вероятность того, что у меня чаще, чем раз в сто лет, случится свидание, примерно такая же, как вероятность того, что мне закажут роспись Альберт-Холла^[21].

— Все может быть, — пожал он плечами.

— И ты говоришь, это я витаю в облаках? — игриво подтолкнула она его.

— Конечно, витаешь. Кстати, а ты уже начала расписывать ту дальнюю стену?

— Проект на стадии разработки.

— Понимаю, в переводе с беллского это означает — нет. Так чего ты ждешь? Начинай! — он повернулся, собираясь уходить.

— Ишь, раскомандовался!

— Я тебя знаю. Не начнешь — всю неделю будешь слоняться без дела и к выходным окончательно расслабишься. А ты мне нужна деятельной.

— Но я не рождена быть деятельной.

— А ты попробуй, тебе понравится. Поверь мне, это будет совершенно новый для тебя опыт.

* * *

Белла предпочитала не замечать, что рисовала теперь каждый день, ходила на уроки обнаженной натуры, а по вечерам еще и занималась живописью. Она считала, что это было, скорее всего, сродни временному сбою в работе вселенной, который вот-вот выправится. Когда она так думала, ей легче было взять в руки карандаш и бумагу. Если бы она, напротив, относилась к своим занятиям серьезно и купила бы новые кисти, убрала студию, нашла роскошную, тонкую бумагу, то все развалилось бы, как карточный домик. Так начинающий канатоходец идет по канату до тех пор, пока не смотрит вниз.

Приступая к росписи садовой ограды, Белла почувствовала знакомый приступ радостного и опасливого головокружения. Много лет назад, когда ее только приняли в художественный институт, ей все время казалось, что все вот-вот поймут, что она — фальшивка. Каждый раз, когда учителя разрешали ей приступить к наброску — не только разрешали, но и поощряли! — она ждала разоблачения. Ей словно давали немного порезвиться. Она вспомнила, как Алессандра с неуверенной улыбкой рассказывала соседям о странном выборе дочери: «Конечно, наша дорогая Белла могла пойти учиться куда угодно. В Оксфорд, в Кембридж. Но она так хочет стать художницей!» Слова матери звучали неубедительно даже для самой Беллы, не говоря уж о соседях. Что за детская фантазия, все равно что хотеть стать балериной или космонавтом. И Белла решила не отрываться от земли. Выбрала специализацию «графический дизайн», практичную и востребованную на рынке. С такой профессией можно сделать настоящую карьеру.

Субботним утром Уилл вошел в кухню и залюбовался букетиком розмарина, стоящим на подоконнике в голубом кувшинчике:

— Как долго стоит. Вот видишь, как хорошо, что я не принес тебе букет скучных роз. Ты рада?

— Вне себя от счастья. Каждое утро просыпаюсь с мыслью: «Слава Создателю, Уилл принес не розы». Наберешь в чайник воды? Я вся в краске.

— Да уж, — он притронулся пальцем к ее переносице. — У тебя здесь серое пятнышко от краски… Или это ты неудачно глаз накрасила?

— Рад видеть, что ты начала выполнять все мои ценные указания, — сказал Уилл, увидев начатую роспись садовой стены. — Ну что, будешь рисовать дальше или научить тебя, как правильно сажать рассаду?

— Тоже мне, Ускоренные Курсы Хендерсона. Ты хочешь сказать, Мистер Зеленые Пальцы, что сделаешь из меня настоящего садовода и огородника?

— О, нет, лапочка моя, на настоящего придется долго учиться. И ручки придется запачкать, смотри, — он вытянул вперед руки и затянул: — «Я садовником родился…»

Белла провела пальцем по линиям его ладони. Интересно, какова его кожа на ощупь… И откуда у него этот шрам у основания большого пальца… Их глаза встретились.

— Ничего, отмоем, — она отдернула руку, как будто собиралась убрать волосы с глаз. — Ну, где земля наша матушка, веди. Все равно я не могу писать, когда на меня смотрят.

— Да? А что так?

— Любопытной Варваре нос оторвали.

— Ну, скажи.

Белла остановилась, не зная, с чего начать. Она никогда еще не задумывалась об этом.

— Потому что рисование — это такое занятие… Как будто ты в душе или в туалете…

— Интимное?

— М-м-м, — она согласно кивнула. — Странно, да?

Он мягко усмехнулся.

— Еще как, старая ты притворщица. Да нет, не странно, конечно. Наоборот. Но ведь картину все равно когда-нибудь увидят. Что тогда?

— Н-у-у… Увидят, но она будет уже как бы не твоя, отдельная от тебя вещь. Как старый любовник — когда-то у вас был роман, но тебе уже не стыдно, когда он снова отколет какое-нибудь коленце.

Уилл научил ее сажать рассаду. Утрамбовывая землю вокруг маленькой вербены, он полностью сосредоточился на этом росточке. Затем передал ей горшок:

— Теперь твоя очередь. Вот сюда, неглубоко, чтобы осталось место корням.

— Ты правда любишь свою работу? — спросила она, взглянув на него искоса.

Кончики его ушей порозовели, и он утвердительно кивнул:

— Люблю. И всегда любил. Еще ребенком я все время норовил стащить и посадить семечки подсолнуха, редиску, да все, что попадалось под руку. Когда мне исполнилось восемь лет, мама выделила мне на огороде отдельную грядку. Мне и моему отчиму Хью, я тебе о нем рассказывал. Теперь, наверно, уже бывшему. Ну да не важно. Мы с ним выложили грядку кирпичом по краям. Так у меня появилось собственное маленькое поместье.

— Хорошие у тебя родители. Скучаешь по Хью? Мой папа, кстати, тоже заядлый садовод, — Белла поднялась с корточек и потянулась. — Вы бы друг другу понравились.

Она сказала это безо всякой задней мысли. В ее воображении отец и Уилл уже мирно возделывали сад вместе.

— Ноги затекли? Я прямо как рабовладелец, ты меня одергивай, — встрепенулся Уилл. — А твоя мама? Она тоже любит копаться в саду?

— Ха! Сама мысль об этом кажется абсурдом, — она посмотрела на него с высоты своего полного роста. — Любит. Цветочки собирать. Нет, она ручки никогда марать не станет.

Белла подняла свои руки к солнцу и изобразила, будто не может на них налюбоваться: «Ах, ах, какой кошмар! Вселенская катастрофа, я сломала ноготь. Ах, Белла, дорогая, что же делать!»

Уилл расхохотался:

— Ну, вряд ли уж она такая противная, она же твоя мать.

— А я подкидыш, разве я тебе не говорила?

Прошел месяц. Белла и Уилл привыкли каждые выходные проводить за работой. То и дело они останавливались поболтать или обсудить изменения в плане. Копая землю, Белла слышала за спиной успокаивающие звуки — это Уилл методично работал секатором или, что-то тихо приговаривая, устраивал в лунке непокорный саженец.

Роспись была, наконец, завершена. В конце сада виднелась волшебная арка; словно настоящая, она манила в другой, открывающийся за ней и залитый солнечным светом потайной садик.

— А здесь, рядом с твоей скамейкой, посадим самые душистые растения, — произнес Уилл, сажая лаванду, мяту и дафне^[22].

Белла втянула носом воздух, как будто уже была готова почувствовать аромат цветущих трав. Но вместо этого она уловила запах недавно отглаженного хлопка, не очень пахучего мыла, свежего пота, теплой кожи и почти неуловимый цитрусовый оттенок. Как приятно, когда мужчина не обливается лосьоном после бритья с ног до головы.

* * *

Стоя за ее спиной, Уилл осторожно потянулся достать чашки с верхней полки. В маленькой кухне было не развернуться, и они словно исполняли безмолвный танец, то сходясь, то отступая, то поворачиваясь, но так и не касаясь друг друга. Воздух между ними вибрировал от напряжения. Белла чувствовала, что ее тело отзывается на эти невидимые волны, становится легким и невесомым. Что, если притронуться к его спине, пока он, отвернувшись к раковине, моет руки, ощутить его тепло… Он неожиданно повернулся, и она сглотнула, избегая смотреть ему в лицо, наклонилась над ящиком с приборами, притворившись, что ищет не нужные ей сейчас чайные ложечки. Сладко заломило в костях. Закружилась голова. «Должно быть, низкий уровень сахара в крови», — сурово сказала себе она. Ей захотелось, чтобы он ушел и никогда не возвращался. И чтобы никогда не уходил. Чтобы обнял и прижал к груди. Она с грохотом захлопнула ящик.

— Что это ты так разошлась?

— В этом чертовом доме ничего не найти! Даже чертовых ложек!

Уилл откинул голову и захохотал во все горло.

— Рада, что тебе так весело! Интересно, как ты вообще ухитряешься найти работу, с таким-то уважением к клиентам!

Он продолжал посмеиваться, уткнувшись в чашку с чаем и весело поблескивая на нее глазами.

* * *

Работы по саду, конечно, затянулись.

— Это все ты виновата, с тобой так и хочется поболтать, — говорил Уилл. Но наконец все было завершено.

— Ну, дело сделано, пора и честь знать, — сказал он на прощанье.

Белла еще раз поблагодарила его за хорошую работу.

— Сад получился просто отличный, — повторяла она, — я постараюсь хорошо за ним ухаживать.

— Да уж постарайся. А то я приду и изрисую всю твою роспись. А, и вот еще, пока не забыл… — он повернулся к ней.

Сердце у Беллы екнуло.

— Можно я зайду сфотографировать сад? Для портофолио?

Дойдя до угла, он помахал ей на прощанье и скрылся.

15

Постояв еще немного на крыльце, Белла вернулась в кухню. Она поставила чайник, вытерла столешницу, зачем-то открыла и закрыла один ящик, потом другой. Прошла в гостиную поправить подушки. Расправляя их острые уголки, она думала, что на самом деле хорошо, что он не поцеловал ее на прощанье. Он бы все равно ушел, а ей было бы только хуже. Да, учитывая все обстоятельства, хорошо, что он ее не поцеловал.

Она подняла телефонную трубку и позвонила Вив узнать, не хочет ли та прийти полюбоваться садом, пока хозяйка его опять не запустила.

— Ух, ты! Пустите, пустите меня в этот чудесный садик! — забарабанила Вив по балконной двери. — И это все наш вундеркинд по имени Уилл?

Белла открыла защелки балкона.

— Угу. И я. Могу доказать — посмотри, как я оцарапалась, — она отвернула рукава, чтобы показать длинные царапины. — Видишь?

— Ну, рассказывай!

— О чем?

— О том. Что он сказал, когда ты узнала, что он не женат?

— Ничего не сказал. Наверно, растерял всю сноровку. Да и что ему говорить? Он так давно меня знает, что вряд ли уже влюбится.

— А все-таки… — Вив многозначительно выгнула брови.

— Что?

— А все-таки он классный мужик! Я хорошего трахмейстера издалека вижу.

— Да ладно тебе, я же говорила, что не такой уж он красавец.

— Да? У него что, парик? Или желтые зубы?

— Нет, ну я согласна, он симпатичный. Лицо у него приятное, такое располагающее, как будто вы сто лет знакомы. И еще шрам вот здесь…

— Знаю, знаю. Ты мне еще говорила, что хочется его за это приголубить. Это все ерунда.

— А если мне хочется?

— Ты влюбилась. Не отпирайся.

— Ну вот еще!

— Влю-би-лась. Посмотри на себя, ты же вся светишься. У вас люб-о-о-вь!

— Да не влюбилась я! И попрошу не выражаться. Слово на букву «л» при детях не произносят.

— Алло? — Это был Уилл. — Это я.

— Да уж догадалась, — съязвила она.

— И не надо так ехидничать. Может, я звоню тебе по очень важному делу, которое забыл обсудить лично, несколько часов назад у тебя дома. А ты даже не спросишь, по какому.

— Я и так знаю. Ты звонить напомнить, чтобы я не забывала каждые полчаса поливать пионы. И подвязывать ломонос. Ты мне это уже говорил.

— Разве? Ну, хорошо. А про кусты говорил? Их тоже надо поливать.

Он выдержал паузу.

— А еще у меня есть заказ на фреску кисти Крейцер.

Уилл рассказал, что в рамках работы, которую он выполнял для города, появилась возможность сделать два варианта росписи стены за мэрией. Это был завидный заказ, который мог бы принести Белле славу и новых клиентов.

— Короче, надо встретиться, все обсудить. Может, у тебя возникнут еще какие-нибудь идеи. Я могу за тобой заехать, или ты за мной, только не начинай, пожалуйста, опять издеваться! Как насчет завтрашнего вечера?

Это была мечта, а не заказ. Но Белла опять почувствовала себя разочарованной.

— Ты просто боишься, — сказала она себе. — Боишься, как всегда.

Что? Прыщ? Опять? И прямо в центре подбородка, как будто линейкой мерили. В подростковом возрасте ей еще повезло, да и в юности все было нормально, поэтому она наивно полагала, будто относится к тем редким счастливицам, у которых «нормальная кожа».

Будучи доброй девочкой, она, чем могла, утешала своих прыщавых подруг, уверяя, что у нее «сухая, ну просто очень сухая кожа, которая наверняка рано, очень рано увянет». Но про себя думала, что ничего она не увянет, просто надо будет почаще наносить увлажнитель. И вообще, все эти проблемы увядания и увлажнения были еще так далеко!

Но пробил час расплаты ибо справедлив Господь. Возможно, он только и ждал, пока она окончательно успокоится, чтобы, когда она уже отбросит всякие опасения, подвергнуть ее испытанию прыщами. И это в том возрасте, когда все нормальные женщины уже беспокоятся о морщинах!

Разглядывая себя в ванной в зеркале, Белла поддразнила собственное отражение: к чему такая паника? У тебя ведь не свидание с поклонником, а всего лишь встреча с Уиллом. А он уже видел все твои прелести: и прыщи, и щетину на ногах, и нечесаные лохмы, и размазанную тушь (а все потому, что ты до того ленива, что не можешь смыть ее на ночь).

Из зеркала, как ни в чем не бывало, гордо поблескивал прыщ. Господи, какой огромный, как маяк! Хоть навигацию открывай. Уилл, конечно, сразу его заметит и весь вечер, как загипнотизированный, будет пялиться на него и думать: «Только не ляпни что-нибудь, только не ляпни!» Пока мимо не пройдет, к примеру, неуловимый мистер Боуман, с которым он захочет пообщаться, и все-таки ляпнет что-нибудь, вроде: «Глянь, какой прыщ, ой, то есть, я хотел сказать — хлыщ!»

Может, замазать его тональным кремом? Но это всегда так некрасиво выглядит — точь-в-точь, как замазанный тональным кремом прыщ. А тон все равно отличается от кожи, всегда! К тому же ее тональный карандаш с деликатным названием «Нет красноте!» навсегда почил где-то в битком набитом шкафчике в ванной комнате. Археологические раскопки его содержимого могут дать полное представление об отдельных этапах ее личной истории: пурпурные тени, румяна дикого розового оттенка, распрямители для волос, так и не распакованная из целлофана зубная нить (была куплена в порыве стать примерной девушкой) и автозагар (был использован один-единственный раз, после чего она стала похожа на больного желтухой).

Придумала! Стратегический маневр: если надеть топ с низким вырезом, Уилл не станет обращать внимание на косметические дефекты на ее лице. С другой стороны, это же не урок обольщения, а деловая встреча; однако, пробежавшись пальцами по рукаву угольно-черного пиджака, она отвергла его как слишком официальный. Нет, лучше топ. Но с приличной юбкой — надо же показать, что она тоже может быть серьезной, профессиональной дамой. Надев топ, она еще раз взглянула на свое, чуть искаженное старым коротким зеркалом, отражение. Топ сидел на ней, как влитой — как в усмерть пьяный старый друг. Нет, это безобразие надо прикрыть пиджаком. Она чуть наклонила зеркало, чтобы посмотреть, как дела в тылу. Может, разориться и купить зеркало в полный рост? А может, и нет, потому что зачастую у нее было такое ощущение, что лучше ей себя целиком не видеть. Небольшими кусочками как-то приятней.

В дверь позвонили.

— Bay, неужели ты для меня так разоделась? — улыбнулся Уилл.

— Это мой официально утвержденный наряд для привлечения новых клиентов. Но ты тоже можешь полюбоваться. А вообще-то, он стратегически отвлекает от ужасного прыща на подбородке. Но ты не бойся, это не заразно.

«Боже, — подумала она, — заткнись, заткнись немедленно! Быстро смени тему и веди себя, как приличная женщина. А то он подумает, что ты намерена весь вечер его клеить».

Сначала они пошли в бар и немного выпили. Потом пошли в ресторан и поужинали, потом выпили кофе. А когда еще выпили кофе, наступила ночь.

Уилл предложил проводить ее до дома. Они медленно кружили по улицам, болтая и смеясь, а когда вышли на главную улицу, принялись выделывать зигзаги от витрины к витрине, показывая друг другу свои самые любимые нелепые вещи и вместе составляя полный и окончательный список самых дурацких подарков.

— Ну, — сказала Белла, остановившись у дверей своего дома, — как насчет еще одной чашки кофе? Выдержишь? Или уже баюшки?

Между тем в голове у нее промелькнуло: «Господи, что она опять несет. Уилл может подумать, что она пытается его соблазнить, а она вовсе не пытается! Она просто вежливая девушка, вот и все».

— Уже поздно, — улыбнулся он. — Я лучше пойду.

Она повернулась к нему спиной и вставила ключ в замочную скважину.

— Но вообще-то, если ты настаиваешь… Зайду на минутку.

* * *

Когда Белла спустилась вниз из туалета, Уилл с кружкой кофе в руках рассматривал фотографии на пробковой доске, висящей на кухне.

— Хороший пацан, — кивнул он на фотографию племянника Патрика, которая так и приехала из Лондона, пришпиленная к доске. — Давно хотел у тебя спросить, кто это.

— Удачный снимок, правда? Это Лоуренс, играет в школьном спектакле. Он племянник Патрика, моего парня. Бывшего, — она показала на висевшую рядом фотографию промокшего под дождем Патрика, который стоял на берегу какого-то озера в Шотландии. — Вот он. Правда, не в лучшем виде. Это мы ездили в Шотландию, а там часто дождит. Просто льет и льет, день и ночь. — А сама подумала: «Надо бы остановиться. Не стоит так захлебываться».

— Да, Шотландия… — протянул Уилл, опустив глаза на фотографии внизу доски.

Там висел новогодний снимок: она и Патрик лежат в постели, на головах оленьи рога.

— Ужас, да? Мы здесь так по-дурацки получились, надо снять. — И, отвернувшись, Белла полезла на полку за шоколадом.

— Я должен тебе кое в чем признаться, — сказал Уилл.

— Я так и знала. Раньше ты был женщиной. Или наркобароном. Или мотал срок. О ужас, неужели ты журналист?

— Белла, я малость преувеличил, заказ не такой срочный.

— Да, и когда же им нужны эти росписи?

— Только через шесть недель. Понимаешь, я тогда вернулся домой и понял, что у меня больше нет никакого предлога для встречи с тобой. И мне стало так плохо.

У Беллы сжалось сердце. Нет, так нельзя. Этот разговор… Он не нужен. Она не готова. Думала, что готова, но нет. Она отвернулась к раковине набрать воды, да так и осталась стоять, держась за прохладный металлический кран.

— Белла, я с тобой разговариваю. Повернись ко мне, пожалуйста.

— О'кей, о'кей. Я просто пить захотела. В день нужно выпивать не менее восьми стаканов воды, это очень полезно для кожи.

— Спасибо за информацию, она как раз к месту. Белла, раз уж я начал… даже не знаю, как сказать… Я никогда раньше не связывался с клиентками. Возможно, это нарушение профессиональной этики и теперь меня на пушечный выстрел нельзя к тебе подпускать, но… Но ведь между нами что-то промелькнуло, ведь так? Не мастак я говорить…

Белла сложила руки на груди и посмотрела на Уилла:

— Не мастак?

За его левым плечом она увидела фотографию Патрика. Она виднелась лишь наполовину: один коричневый сапог, одна вельветовая штанина, один рукав непромокаемого плаща, уголок сжатого рта, один темный глаз.

— О, черт. Молодец, Уилл, славное начало. — Он с грохотом поставил кружку на стол. — Чувствую себя каким-то уродом. Так, значит, ничего не было?

— Чего — ничего?

— Мы столько часов провели вместе, столько болтали, делились сокровенным — и для тебя это ничего не значит?

— Нет, почему же, мне нравилось с тобой общаться.

— Такое впечатление, что ты говоришь не обо мне, а о друге по переписке.

Она пожала плечами.

— Ничего не значат все те взгляды, которыми мы обменивались? — Он двинулся к ней.

Не поднимая глаз, она открыла было рот, чтобы ответить, но… он был уже так близко. Она чувствовала его тепло, запах его кожи. Тот самый запах, к которому она уже так привыкла за многие дни, что они работали вместе. Она чувствовала его каждый раз, когда он наклонялся показать ей, как правильно отсекать ветви, когда тянулся за ее спиной к верхней полке за кружками.

Белла прижалась к кухонному столу, схватившись за его округлый край. Если бы он только не стоял так близко…

— О, Белла… — тихо произнес он и вдруг, схватив ее за руки, заключил в объятия.

Белла дернулась, словно от удара. В топе с короткими рукавами ей нечем было защититься от его прикосновений, пальцы Уилла скользили по ее голой коже.

— Посмотри на меня! — Он держал ее своими сильными руками, не давая упасть. — Посмотри мне в глаза и скажи: «Ты все придумал, Уилл. Ты мне не нравишься и никогда не нравился». Скажи. И я поверю.

* * *

Она наконец подняла глаза. Говорить она не могла. В горле стоял комок. Глядя ему в глаза, она произнесла одно-единственное слово: «Уилл».

Он привлек ее к себе — ближе, крепче, — зарылся лицом в ее волосы и снова и снова шептал ее имя, словно это была какая-то открывшаяся ему тайна. Белла подставила ему лицо, и он нашел своими губами ее губы. Прядка волос попала ей в рот, она отвела ее рукой, и оба они облегченно засмеялись. Он целовал ее теперь по-настоящему, и его теплые губы пьянили ее. Задыхаясь, они то целовались, то смеялись. Он опустился губами ниже — к шее, целуя ее нежно, пробуя на вкус ее кожу, желая каждый ее дюйм. Белла прижалась к нему и подумала, что он и впрямь надежный, сильный и настоящий, как могучее дерево.

16

Наступил следующий день. А он все не звонил. Конечно, они оба взрослые люди и давно переросли все эти глупости, вроде «все мужики — сволочи, а все бабы — дуры», так что вряд ли ей пришлось бы ждать его звонка целую неделю. Но и на следующий день он вряд ли позвонит.

Ради бога, тебе тридцать три года! Позвони ему сама.

Нет уж, если он не сподобился сделать это первым, то она тоже не будет ему звонить, скажем, до девяти вечера. Или до полдевятого. После этого она имеет полное право поинтересоваться, как обстоят дела с заказом от мэрии, они ведь так и не обсудили все детали. Пора уже начинать думать над композицией, а она еще даже не до конца измерила стену! Да, придется звонить, работа есть работа.

Белла мысленно похвалила себя за то, что не улеглась с ним вчера в постель. Со словами, что ей нужно время, она выпроводила Уилла. Теперь он видит, что она взрослая, разумная женщина, а не какая-нибудь вертихвостка. И мама ее одобрила бы.

Что ни говори, Белла, дорогая, а мужчины не уважают тех женщин, которые все им позволяют в первое же свидание. Держи свои козыри при себе, девочка.

Едва войдя в офис, она увидела желтый стикер, прилепленный к ее столу. Словно яркий семафор, он издалека ей сигналил: ТЫ КОМУ-ТО НУЖНА. Она нарочито медленно прошествовала к своему столу. Это наверняка кто-нибудь из клиентов. Кто еще может звонить так рано? Только клиенты. Они всегда названивают ни свет ни заря, стараясь засечь опоздание, так что ей с коллегами приходится то и дело прикрывать друг друга: «А такого-то сейчас нет. Он, наверное, на совещании. Перезвоните попозже».

Или это, может быть, Вив? Мечтает первой узнать об окончании целибата. Белла намеревалась отбиться, нагнав побольше тумана на «Сагу о Джулиане», но Вив же только хмыкнет в ответ. Ей подавай подробности.

ЗВОНИЛ УИЛЛ. ПРОСИЛ СРОЧНО ПЕРЕЗВОНИТЬ.

— Привет, — она набрала его номер, даже не сняв с плеча сумку. — Это я. Что-нибудь случилось?

— Привет, ничего не случилось. Просто не могу без тебя, вот такой я дурак. Когда я тебя увижу? Можно прямо сейчас? Мне нужно, просто необходимо тебя поцеловать. Может, денек без тебя обойдутся?

— Минуточку, мистер Хендерсон. Я только проверю ежедневник мисс Крейцер… — перешла она на официальный тон. — Знаете, все занято. Сейчас сезон, наплыв клиентов. Хотя, подождите, есть окошко! Сегодня вечером.

— В окошко я не влезу. У меня много выпуклостей.

Он сказал, что сейчас работает за городом, делает бассейн для какого-то навороченного клуба здоровья, но около семи вернется. Они договорились, что встретятся в садике за собором.

Междуработой и встречей с Уиллом оставался еще час. Белла вошла в собор и устроилась с альбомом у одной из колонн. Интересно, рисовать в соборе — это грех? Ей ни разу не доводилось видеть там ни одного художника, хотя, как ей казалось, делать наброски — это гораздо менее навязчиво, чем щелкать фотоаппаратом. Как можно молиться, когда вокруг то и дело мелькают вспышки и раздаются возгласы: «Какой большой собор! Да, и типа это, старый».

Для нее рисование было как молитва; да и как иначе назвать это самоотречение, это поглощение формой, линией, цветом? А раз так, то почему бы им не сделать свет поярче, а то молиться темно.

Снаружи, у крытой галереи, какая-то пара рассматривала каменную кладку; Белла быстро зарисовала их. Сделала набросок с малыша, отважно путешествующего по газону. Подняв голову от альбома, заметила молодую женщину, наверно, его мать. Та облокотилась о выступ стены, обняв себя за плечи, как египетская мумия. «Не двигайся!» — мысленно завопила Белла. Поспешность придала ее руке большую уверенность и силу. Угол скрещенных рук, линия подбородка, фигура в симметричном обрамлении арки — сценка постепенно оживала под ее карандашом.

Почему она не взяла с собой краски? В лучах заходящего солнца каждый элемент окружающей ее живой картины приобрел новое звучание: упавшая на лицо женщины прядь волос, тени, отходящие от ее рук, складки накидки на ее плечах, изгиб тела, прильнувшего к плоскому камню. Словно выполняя ее желание, женщина вдруг подняла глаза и, не шелохнувшись, посмотрела прямо на Беллу. Глаза, почти скрытые за вуалью волос, смотрели спокойно; в ее позе было что-то задумчивое, как будто она, склонив набок голову, прислушивается к звучащей в отдалении музыке. Белла добавила еще несколько штрихов. Она должна — должна! — закончить этот набросок, если не сегодня, то позже. Закрыв глаза, она постаралась впитать в себя образ, его цвета и тени, чувствуя, как тысячи маленьких цветовых пятнышек покрывают ее кожу, словно татуировка.

— Ты, похоже, немножко заблудилась. — Уилл заглянул ей через плечо. — О, слушай, я, может быть, и профан, но это же просто здорово! Кстати, почему ты не в садике, как договорились?

Она взглянула на часы:

— Всего-то на пять минут опоздала. Извини, я увлеклась.

— А я тебя сразу заметил, я твои кудри за милю вижу. Чем люди занимаются на свиданиях? Может, сходим в кино? — в замешательстве потер щеку Уилл.

— Да, на дамского угодника ты не тянешь. А чем ты занимался на свиданиях? Наверняка же находились такие сердобольные, что и с тобой ходили из жалости? — Она почувствовала, как на ее спину нежно легла его ладонь.

— Значит, ты со мной гуляешь из жалости? Здорово. А если я буду достаточно жалок, ты меня соблазнишь?

— Не-а. Я — член инициативной группы, которая помогает садовникам-маньякам найти новых друзей и вернуться в рамки закона. — Белла подошла к газетному киоску. — Давай купим газету, посмотрим, что идет.

— Но я хочу с тобой разговаривать, — Уилл подошел к киоску за ней, — и читать хочу с тобой, и смотреть фильм, все вместе.

— Давай весь фильм шептаться, а что, так многие делают. Будем всем мешать и все комментировать: «Смотри, смотри, сейчас будет самый лучший момент! А сейчас он как прыгнет!»

Они дошли до небольшого сквера между городскими стенами, легли и разложили газету на траве. Уилл начал водить пальцем по колонке:

— Идиотский триллер, дурацкая костюмная драма. Или маразматическое детское кино про говорящих животных? Выбор, прямо скажем, небольшой. А что ты еще не смотрела?

Белла подкатилась поближе.

— От тебя так приятно пахнет, — сказал он.

— Спасибо. — Она взглянула на расписание. — В Марлоу что-нибудь идет? «Лео Сойер — всего один вечер». Он что, еще жив? Да, в театре тоже мало что идет.

Краешком глаза она уловила, что Уилл смотрит прямо на нее, и поспешно вернулась к газете, но в следующее мгновение воскликнула:

— Уилл, что ты делаешь?

— Что? Это?

— Ты меня смущаешь.

— Как думаешь, мы еще не совсем мхом покрылись? Можем поцеловаться прямо в парке?

— Мы? Я точно не покрылась, а ты — не знаю.

Губы к губам; его язык настойчиво ищет ее, и она чувствует, как внутри она словно вся раскрывается. Уилл обнимает ее и придвигается поближе. Они разъединились всего на несколько секунд, только чтобы насладиться видом друг друга и опять слиться воедино, снова предвкушая ощущение первого прикосновения.

«Сколько же мне отпущено поцелуев? — подумала она. — Сколько — между сейчас и… потом?»

Закрыв глаза, она попыталась отделаться от ощущения беды.

— А в кино мы идти не хоти-и-м. — Уилл легонько потрепал ее по щеке. — Ты, наверно, мечтаешь затащить меня к себе? Только боишься, что я перестану тебя уважать. Спешу заверить — я и так тебя не уважаю.

— Спасибо, утешил. — Она поднялась на ноги. — Идем. К тебе. Хочу увидеть твой сад.

Стоя в прихожей, Белла ждала, пока Уилл уберет разбросанные вещи.

— Две минуты! Дай мне две минуты!

Из кухни раздалось звяканье сваленной в раковину посуды и шум воды.

— Я иду! Кто не схоронился, я не виноват! Не ждать же мне в прихожей, пока ты разгребешь все, что скапливалось годами.

— Просто посуда от завтрака осталась. Если я одинокий мужчина, то это еще не значит, что я неряха.

— Конечно, нет. О, какой необычный миниатюрный коврик! — Она наклонилась и что-то подняла.

Он выхватил носок у нее из рук, засунул его в карман брюк и открыл дверь в сад.

— О, Уилл… — Белла засмеялась от восхищения.

— Я так и думал, что тебе понравится, — довольно ответил он.

По городским стандартам сад Уилла был довольно большим. Он пошутил, что не стоило его ей показывать, вдруг она расскажет о том, что видела, а это противоречит всем общепринятым представлениям о том, каким должен быть сад. Среднестатистический сад должен быть четко организован и соразмерен своему архитектурному окружению. А сад Уилла… Он бы не посоветовал заводить такой сад никому из клиентов, потому что в неумелых руках он слишком легко мог превратиться в хаос. Этот сад был похож на красивейший лес. Там был пруд с ирисами, тростником и лилиями, постепенно переходящий в небольшое болотце, засаженное водяными растениями с широкими листьями и цветущими примулами, прямыми и аккуратными, как послушницы на молитве.

Под перголой, оплетенной белым и голубым клематисом и ярко-зеленым хмелем, стоял небольшой столик и две простые скамьи.

— Сейчас тепло, давай я вынесу лампы, и мы посидим в сумерках, — предложил Уилл.

Словно бабочка в поисках нектара, спешила она от одного уголка сада к другому. Все здесь радовало ее глаз: вишня с гладкой корой цвета махагон, белые колокольчики с серебристой филигранной листвой, крохотные папоротники, растущие прямо на стене, такие же, какие он посадил и у нее.

— Можно? — Глаза Беллы загорелись.

— Естественно, ты туда смотришь с тех пор, как вошла.

Она побежала в дальний конец сада, где среди ветвей огромного дуба разместился подвесной домик. Всю свою жизнь она мечтала о таком. Когда она была маленькая, его не было ни у одной ее подружки. А теперь, стоя прямо под ним, она увидела, какой он большой, явно не для детей.

Она быстро взобралась по лестнице наверх. У домика была настоящая крыша с высоким щипцом и застекленное окошко. Внутри стояли кресло, крохотный столик и небольшой деревянный сундучок. Она подумала, как здорово было бы жить здесь, вдали от всякой суеты и остальных людей. В таком домике можно было бы грезить целый день в полном одиночестве, наедине с птицами и ветром.

Высунувшись в окошко, она помахала стоявшему внизу Уиллу.

— Рапунцель, Рапунцель, распусти косы.

— Не выросли, — подергала она себя за прядки.

— Ну, тогда ты сама спускайся.

— Тоже мне, отважный принц.

— Спускайся и поцелуй меня.

— Ты здесь много времени проводишь? — спросила она.

— Нет. Я думал, что смогу там работать, но там мало света и совсем тихо. Побудешь там час, и теряется всякое ощущение реальности. Предпочитаю шум своей мастерской.

После ужина Уилл посадил ее к себе на колени.

— Ну что, не рановато ли тащить тебя в постель? — спросил он, целуя ее.

— О, прекрати, Уилл. А то я подумаю, что ты зациклился на том, чтобы меня соблазнить.

— А о чем, по-твоему, я думал все эти два месяца?

— К чему торопиться? У тебя что, завтра самолет?

— Не знаю даже, почему я с тобой робкий, как мальчишка? В школе-то мы с пацанами девчонок еще как задирали. Говорили: «Расставь ножки, лапочка», ржали и перемигивались. Но, признаться, мы слабо себе представляли, о чем шла речь.

— А у нас с девочками было специальное название для того, ну знаешь, когда целуешься, но не больше. Мы называли это Любовное Свидание.

— Так мы с тобой на Любовном Свидании?

— Да, Любовное Свидание, стадия два: поцелуи с языком.

— М-м-м, как аппетитно звучит. А какие там еще есть стадии? Просвети.

— Оки-доки:

Стадия один, это просто для детишек, — поцелуи по-английски (только губами, без языка).

Стадия два — французские поцелуи (с языком).

Стадия три — прикосновение к груди (через одежду).

Стадия четыре — прикосновение к груди (под одеждой) и ниже (через одежду).

Стадия пять, для самых отважных, — засовывание руки в трусики.

Стадия шесть — это, собственно, уже трах.

— Знаешь, мы, по-моему, уже должны переходить к стадии четыре.

— Нет, не должны. И вообще, я еще не закончила. Стадия семь…

— Это, наверно, уже девчачьи извращения, типа секса на учительском столе?

— Нет. Это оральный секс. В то время он занимал почетное последнее место, как самый запретный плод. Но у нас с тобой только второе свидание, так что…

— Но мне уже тридцать семь лет. Может, можно как-то уже ускорить прохождение через стадии? И потом, я устроил твой сад, и мы так много и продуктивно общались, как большие. Нет, я думаю, надо переходить к стадии пять. Мы к этому и так уже в опасной близости. — Его рука обвилась вокруг ее талии.

— Стадия три. Это мое последнее и окончательное предложение. И ниже пояса руки не распускай.

Они поцеловались, и Белла нежно провела пальцами по его спине, как будто надеясь впитать его через это прикосновение. На мгновение его руки задержались у ее груди, почти не касаясь ее. Она почувствовала, как увлажнился ее рот. Мягко прикусив и пососав свою нижнюю губу, она открыла губы навстречу его ищущему рту. Его большой палец мягко ласкал ее грудь, описывая круги вокруг соска. Их руки то и дело сталкивались, поглаживая, исследуя тела друг друга, избегая опасных зон и открывая новые.

«И это называется «не торопиться»», — подумала она и сказала:

— Все равно тебе придется подождать.

— Почему? Ты что, обещала маме не спать с пролетариями?

— Конечно. К тому же на мне не парадно-выходные трусы.

— Ну, это ничего. Ты всегда можешь их снять. Я слышал, без трусов заниматься любовью намного легче. — Он сжал ее в объятиях, снова отпустил и разгладил ее одежду. — Ладно, иди, а то я за себя не отвечаю.

— Ничего, справишься, ты уже большой мальчик.

Засмеявшись, он снова притянул ее к себе, чтобы поцеловать.

— Не заводи меня. — Его губы оторвались от ее рта с громким чмоканьем, как будто их уже было не разъять. — И не забудь позвонить. Ты красотка.

— Это ты красавчик.

— Нет, это ты дважды красотка.

— Знаю, красавчик.

— Спасибо и спокойной ночи.

Она остановилась на пороге.

— Подожди, — сказал он, — я тебя провожу. Так что мы еще, по крайней мере, час можем целоваться по дороге. Должен же я поцеловать тебя на ночь?

— Ну, давай иди. Мне не терпится позвонить Вив и все ей про тебя рассказать.

— О господи! Ты прямо как туристка, которая ждет не дождется, когда же будут готовы ее фотографии.

— Топай. — Она поцеловала его в нос.

— Спокойной ночи, моя лапочка.

— И тебе.

— Последняя попытка: может, все-таки покажешь мне свои застиранные трусы?

— Они не застиранные! Просто немножко…

— Знаю, знаю, у тебя серые, застиранные, растянутые трусы. Мне такие и нравятся!

— Уговорил, — сказала она, выталкивая его потихоньку за калитку, — надену их в следующий раз.

— Черные кружевные тоже подойдут, — зашипел он с той стороны почтового ящика, — или шелковые.

Она наклонилась, чтобы послать ему поцелуй через щель для газет.

— Иди уже. Разговоры о белье через почтовый ящик запрещаются. Тебя выследит соседская дружина.

17

— Знаешь, я могу вот так ласкать тебя целыми днями, — Уилл медленно водил пальцем ей по ключице, — но с другой стороны…

— М-м-м? — отозвалась она, будто во сне.

— …с другой стороны, я хочу затрахать тебя до смерти, так что снимай трусы.

— Ты просто безнадежный романтик.

Белла расстегнула верхнюю пуговицу его рубашки, и их руки сплелись: каждый пытался раздеть другого первым. Они останавливались для того, чтобы поцеловаться или что-то прошептать друг другу.

— Прекрати целоваться! Я не могу тебе рубашку расстегнуть, — промурлыкала она. — Сколько же здесь пуговиц!

— Это все мой коварный план, чтобы ты разделась первая.

— Ха! Я победила, я победила!

Она сняла с него рубашку. Ее топ тоже расстегнулся, и он медленно снял его, любуясь выемкой между грудей, видимой сквозь шелковый лифчик. Он поднял ей руки над головой, и лифчик легко, словно по маслу, заскользил вверх, но…

— Постой, постой.

— Прости. Я слишком тороплюсь?

— Нет, но лифчик новенький, осторожнее, черт возьми!

— Так ты купила новое белье? Для меня?

— Нет, просто мне и так было нужно обновить гардероб, да и некогда было стирать… — немного замявшись, ответила Белла.

— А-а-га. Так я тебе и поверил. Значит, ты уже давно задумала затащить меня в постель? Так и запишем.

Наклонившись, он поцеловал ее грудь прямо над кружевами бюстгальтера и одной рукой потянулся расстегнуть его застежки. Он притянул ее к себе, что-то мурлыкая низким, горловым голосом. Его теплая грудь крепко прижалась к ее мягким, податливым грудям.

— Господи, я с тобой так волнуюсь, — сказал он. — Только взгляни на мои руки.

— Я тоже.

Он нежно провел рукой по коже ее ноги, пробираясь вверх, дразня ее сквозь кружева. Отодвинув край трусиков, прикоснулся к внутренней стороне бедра, все ближе и ближе. Она порывисто вздохнула и прильнула к нему. Чтобы расстегнуть ремень его джинсов, ей понадобилось увернуться от его поцелуев и сосредоточиться, но ее пальцы были быстрее ее разума.

— Дай я. — Он отодвинулся и запрыгал по полу, стаскивая с себя носки и джинсы.

— А это что? — Белла указала на его трусы-боксеры в черно-белую полоску.

— Мои лучшие трусы. А что, я думаю, они весьма элегантны.

— Ты в них похож на полосатые леденцы Эвертон. Иди-ка сюда.

Он зашаркал к ней, путаясь в штанинах и многозначительно играя бровями.

Белла засмеялась, откинув голову назад.

— Как ты предсказуем. Не за тем иди. Я всего лишь хотела помочь тебе снять это произведение искусства. Ой, а что это у нас тут?

— А ты заметила, что в кино никогда не показывают, как герой надевает презерватив?

— И в книгах не пишут тоже. Непонятно только, почему? — Белла облокотилась на плечо присевшего на край кровати Уилла. — Наверно, считается, что это отвлекает зрителей от главного. И вообще неромантично. — Она провела носом по его шее: — Ну, как ты там, справляешься?

— О черт. Наизнанку. Похоже, вся моя репутация Казановы улетучилась, как дым.

Белла попыталась разорвать другую упаковку.

— Какая радость, что они их упаковывают в такую крепкую фольгу. Теперь я знаю, что значит безопасный секс. Вот, на еще один.

Уилл прошелся по комнате, сражаясь с презервативом не на жизнь, а на смерть.

— Ура! Ну, я тебе скажу, их производят какие-то вредители. Я совершенно выбился из сил.

— Ерунда. Мне был обещан секс. Почитай сам, на упаковке так и написано — для занятий сексом. Я свои права знаю.

Он заполз на кровать и сказал:

— Ну, тогда тебе придется потрудиться. Возьми меня, возьми!

* * *

— Прости, — произнес он некоторое время спустя, — это просто катастрофа.

— Нет, — прижалась Белла к его груди. — Катастрофа — это когда ураган срывает дом с места и роняет его прямо на скоростную линию шоссе М25. А это ерунда.

— Знаешь, это вообще-то на меня не похоже. Со мной такого не случалось уже лет сто.

— Значит, это все моя вина? Спасибо.

— Нет, глупенькая. Я думаю, это потому, что я ужасно перенервничал. Я так тебя хотел — и хочу. Пожалуйста, не бросай меня из-за такого фиаско.

— Господи! Интересно, что за женщины у тебя были до меня? Только дура может из-за этого бросить мужчину. — И, увидев выражение его лица, она добавила: — Да нет, я не в том смысле, что ты… Слушай, мне очень нравится, как ты прикасаешься ко мне и все такое. Просто нам нужно будет почаще практиковаться.

— Какая ты хорошая.

— Ш-ш-ш, эта тайна должна остаться между нами.

— Нет, правда. — Он притянул ее к себе и мягко щелкнул ей по носу. — Знаешь, о чем подумал, когда впервые увидел тебя?

— М-м-м, — она потерла нос, — что же?

— Что ты красивая.

— Не-е-ет.

— Подумал, подумал. А еще, что я тебя немножко боюсь, потому что ты великолепна.

— Я? Ну, теперь-то не боишься?

— Еще больше боюсь. Я думаю, с тобой можно прожить годы и так и не узнать тебя по-настоящему. Как будто смотришь на тебя сквозь замерзшее стекло — вроде бы ты там, но стоит дохнуть, и ты растаешь, как узор на окне. А я так хочу узнать тебя, узнать все твои мысли.

— Не советую. В моих мыслях такой кавардак. Ты ногу сломишь, продираясь сквозь забытые рецепты, застарелые неврозы и бородатые анекдоты.

Они лежали, накрытые одной простыней, дуя друг на друга, словно остужая партнера своим дыханием.

— Иди сюда, — сказал Уилл.

— Ты уверен? Я вся липкая. — Она подняла и опустила простыню, надеясь охладиться.

— Вот и хорошо. Иди, приклейся ко мне. — Он притянул ее поближе. — Скажи, скажи, в этот раз было лучше? Пожалуйста!

Она набрала побольше воздуха и, как отчитывающий каменщика прораб, затрясла головой:

— Ну, не знаю, не знаю. Это надо еще проверить.

Он начал покусывать ее плечо. Он прошептал, что любит ее запах, ее вкус, что ему хочется вдохнуть, впитать всю ее в себя. Его поцелуи покрыли все ее тело. Он зарылся лицом в ее живот, нежно прикусывая ее плоть, облизывая языком все ее изгибы.

— Я заставлю тебя кончить еще раз, ты такая сексуальная.

— Это невозможно. У меня не осталось никаких сил. — Она приподняла голову с подушки. — Но если ты так настаиваешь…

— Настаиваю.

Его рот накрыл ее губы, и дыхание ее участилось, стало глубоким и тяжелым.

Сквозь занавески пробился луч света и упал на кровать. Белла лежала на животе, в полудреме. Уилл наклонился и подул ей на ресницы. Нахмурив брови, она приоткрыла глаза и улыбнулась, как налакавшаяся сливок кошка.

— Привет, — ее низкий после сна голос был полон секса.

— И тебе привет, — Уилл поцеловал ее, — с добрым утром. А у тебя есть разрешение на то, чтобы так выглядеть по утрам? Ты красива до неприличия. Сделать тебе кофе? Или ты сначала воспользуешься моей беззащитностью?

Он откинулся на подушки. Ее губы снова изогнулись в улыбке.

— М-мм, кофе, пожалуй.

— Ладно, я вижу, что с утра из тебя собеседник аховый. И секса, видно, тоже не дождусь. Пойду принесу кофе. — Поднявшись, он заботливо прикрыл ее одеялом.

Белла проскользнула в туалет почистить зубы. Взглянула на себя в зеркало. Чудесно: тушь вся размазана. Она успела юркнуть обратно в постель как раз, когда Уилл входил в комнату с подносом в руках. Он был одет в ее малиновое кимоно, достающее ему лишь до голеней. Мягкая ткань и V-образный вырез, обнажающий волосы на его груди, составляли странный контраст с его мужественным телом.

— Чувствуй себя, как дома, — Белла кивком указала на кимоно.

— До чего дурацкие рукава. Я их, наверно, уже замочил в кофе. И как ты это носишь?

— Мне поддерживают рукава мои верные рабы.

— Ага. Так вот в чем секрет. Еще будут пожелания?

— Будут, и одна личная просьба.

— Что ж, говори, деваться некуда, исполню, — ответил он, потянувшись к ней.

— Я имела в виду просьбу налить кофе. Спасибо.

Уилл вышел в ванную побриться и принять душ.

— Не стесняйся, проверь все мои шкафчики, — напутствовала она его.

Белла лежала на подушке, закрыв глаза. Ей вспоминались самые чудесные моменты прошедшей ночи: вот Уилл нежно притягивает ее к себе, в его глазах сияют самые важные слова, вот она прикасается к крошечному шраму над его бровью, ощущая переход кожи. Как это непохоже на тот провал с Джулианом. В чем же тогда было дело? Неужели она не могла… Потерпеть? В ее голове происходил бунт: давно изгнанное оттуда слово единственный снова завоевывало право на существование.

— Не будь дурой, — сказала она себе. — Не бывает никакого единственного.

Но почему же тогда в это раз все обошлось без групповой оргии с участием Патрика?

Она сразу же одернула себя, но Патрик уже возник рядом, словно джинн из бутылки.

* * *

В воображении она зовет его, ее голос эхом разносится среди темных комнат.

— Патрик! — зовет она сначала тихо, потом громче. — Патрик!

Она находит его в одной из комнат, где он читает, сидя в кресле и свесив ноги через подлокотник. Он не поднимает головы, но она знает, что он слышит ее.

В камине горит огонь, но его пламя не дает уютного тепла.

— Слышал, ты занята? — спрашивает он.

— Угу, — она смотрит в огонь, повернувшись к нему спиной, — но я часто думаю о тебе.

— Да, конечно. — Она чувствует, что он наконец поднял голову.

— Прости меня, — поворачивается к нему Белла.

Он лишь пожимает плечами и снова углубляется в книгу.

— Ничего. Не можешь же ты думать обо мне все время.

— Не надо, Патрик. Я же с тобой. Хочешь, останусь еще немного?

— Как получится, — отвечает он, не отрываясь от книги.

— Знаешь, что со мной случилось в душе? — Уилл вошел в комнату, вытирая волосы. — Я так и не кончил, вот сюрприз-то. Эй, что с тобой? Ты побледнела.

— Ничего, не обращай внимания.

Он состроил важное лицо и спросил, какие у нее планы на выходные. Белла ответила, что она будет рисовать. Выполнять задание ДжейТи или заканчивать наброски, которые сделала у собора.

— Хорошо. Тогда встретимся пораньше? Например, сегодня вечером? — предложил Уилл, застегивая рубашку.

— Мм. У меня столько дел. Может быть, в другой день?

Она почувствовала, как его глаза шарят по ее лицу, пытаясь прочесть ее мысли.

— Мне что, позвонить твоей секретарше? Извини. Я, наверно, слишком настойчив. Просто я думал…

Белла рассмеялась и потрепала его по голове:

— Расслабься! Куда нам торопиться? Такими темпами мы на следующей неделе, того и гляди, поженимся, а еще через одну — разведемся. Кстати, мне плевать, что говорит твой адвокат, но половину голубых тарелок ты не получишь!

Зазвонил телефон. Это была Вив.

— Я как раз собиралась тебе звякнуть, — сказала Белла. — Ну, все, с девственностью покончено. Опять.

Джулиана она решила не считать, мысленно засунув весь этот инцидент под матрас и забыв о нем. За случайные связи администрация ответственности не несет.

— О, Ник! — заорала Вив на том конце провода. — Белла наконец с кем-то переспала!

— Давай, давай, не стесняйся. Всем расскажи. Можешь разослать телеграммы в газеты.

— Ник — это тебе не все. Он — почетный член нашего девчачьего кружка. Значит, садовник? Или у тебя еще кто-то припасен?

— Вот еще, я не привыкла к таким толпам. Естественно, садовник.

— Я же вижу, он тебе нравится, признавайся.

— Ну, немножко. Только никому не говори.

— Ладно, ладно, только… Бел, и как он?

— Что? Да, да, все прошло хорошо. И больше ты из меня ничего не вытянешь. Чтобы ты все Нику растрепала?

— Бел, не забудь ему тоже сказать, что он тебе нравится.

— Он и так знает.

— Нет, не знает. Мужчины понимают только то, что написано крупным шрифтом.

— Может, мне еще микрофон прицепить, чтобы ты мне в следующий раз все продиктовала, что сказать?

— Хорошая мысль. Ты уже пригласила его к маме с папой?

— Конечно, о чем ты говоришь. Вив, я что, по-твоему, совсем идиотка? Они познакомятся на нашей золотой свадьбе, не раньше.

— Да ладно. Они у тебя хорошие. Вот увидишь, он очарует твою маму до смерти.

— Кто знает? Может, она так расчувствуется, что заставит его причесаться: «О, Уильям, в ванной лежит чистая расческа. Физический труд, конечно, мало располагает к тому, чтобы следить за собой».

— А ко мне она всегда хорошо относилась.

— Ты всегда была любимицей у учителей. Кроме того, ты ей не дочь.

— Господи, она тоже человек.

— Нет, не человек. Ее занесли на землю инопланетяне, чтобы люди мучились своим несовершенством.

— Чего ты такая злая? У тебя же должен быть посткоитальный экстаз.

— Ну, есть немного. Только я себя как-то чувствую…

— Как?

— Странно. Как будто меня… Не знаю, как тебе объяснить. Ладно, я побежала, Уилл идет.

18

Три часа утра. Желтый свет прикроватной лампы отбрасывает сонные тени. Белла заворочалась и посмотрела вокруг сквозь приоткрытые веки: свет, подушка под щекой, лицо Уилла напротив. Щетина на его щеке, темные волоски уже отросли. Волосы разметались по подушке. Господи, она любит в нем все, даже ноздри. Придвинувшись, она зарылась лицом в его шею.

— Привет. — Он, как и она, едва приоткрыл глаза.

— И тебе привет.

— Ты знаешь, — он потянулся, как кот, — я впервые понял, что влюбился, в тот момент, когда увидел тебя в том невероятно сексуальном платье. Ты сбегала по лестнице и выглядела такой красивой, что я просто потерял дар речи.

— А, тогда понятно.

— Заткнись. А когда ты начала причитать по поводу живота, то вдруг стала такой юной и беззащитной, как будто впервые идешь на взрослый праздник.

Он снова закрыл глаза и, до того как уснуть, успел поцеловать ее левую бровь.

Она придвинулась к нему так близко, насколько могла, пытаясь втянуть, впитать его каждой клеточкой своего тела. Глаза ее под закрытыми веками наполнились готовыми пролиться слезами.

— Господи, оставь его мне, — тихо, как ребенок, который не отваживается вымолвить свое желание вслух, молилась она. — Я буду очень, очень хорошей. Оставь мне его.

Белла проснулась первой и выскользнула из-под одеяла, стараясь не разбудить Уилла. Она приготовила чай и внесла его в спальню. Он лежал, вытянувшись вдоль кровати, не так, как обычно, по диагонали, один занимая всю ее целиком. Сейчас он лежал абсолютно неподвижно, и лицо его ничего не выражало. Поставив поднос на кровать, она прильнула к нему:

— Уилл?

Ответа не было. Ее брови сошлись в отчаянной гримасе. Рот пересох. Руки стали липкими и холодными. В ушах отдавался громкий стук сердца.

Отец Патрика медленно поднимается по лестнице, встречая ее в боковой комнате. Он крепко обнимает ее.

— Я опоздала?

Джозеф кивает:

— Он так и не очнулся. Говорят, он не страдал.

Услышав эти слова, она думает:

«Как в мелодрамах про врачей. Он не страдал. И что из этого?»

Джозеф так сжимает ее, что она почти задыхается. Роуз, мать Патрика, словно онемела, она смотрит отсутствующим взглядом. Белла подходит обнять ее, и они стоят так, поддерживая друг друга, как выжившие жертвы кораблекрушения.

— Софи уже выехала из Ньюкастла, — говорит Джо. — С Аланом еще не связались.

Белла понимает, что его родителям нужно ее присутствие, нужно ощущение молодой жизни.

— Пойдешь посмотреть на него?

В ее голове рикошетом проносится беззвучное НЕТ. Ей страшно и стыдно.

— Как поступил бы Патрик на моем месте? — спрашивает она себя. — Чего бы он хотел?

Она кивает только один раз, и сиделка ведет ее вон из комнаты, приговаривая, что она может не торопиться, может попрощаться с ним как следует.

Она видит его через маленькую стеклянную вставку в двойных дверях. Патрик лежит в небольшой комнате за ними на узкой, как каталка, кровати. Она медленно вдыхает и выдыхает, пытаясь подавить приступ головокружения и животного ужаса, потом толкает дверь. Столик у кровати покрыт хрустящей белой салфеткой. На нем стоит букет свежих цветов из бледно-желтых гвоздик, пушистых веточек папоротника, оранжевых, уже начинающих коричневеть астр.

Она смотрит на Патрика сверху вниз. Его рот открыт. Видны старые серебряные пломбы и маленькая дырочка в переднем зубе, которую он так и не собрался залечить. Это так на него похоже. Странно, но именно эта мысль заставляет ее заплакать, часто и мелко всхлипывая. Она досадливо утирает слезы. Зубу уже не нужна пломба.

Почему ему не прикрыли рот? Ведь должны были. Глаза закрыли. Какая-то часть ее хотела закрыть их сама, но другая часть просто не смогла бы этого сделать. Что, если они вдруг снова распахнутся?

Он выглядит немного бледнее, чем обычно. Неудивительно, при таких обстоятельствах. Половину головы закрывает повязка. Белла думает, глядя на ее первозданную белизну, что повязка наложена просто для того, чтобы скрыть от близких развороченный череп.

Осиротелая. Вот кто она такая — осиротелая невеста. Люди будут смотреть на нее с жалостью, разговаривать с ней полушепотом. Будут смущаться, не знать, что сказать.

Кроме повязки да пары ссадин на лбу, Патрик выглядел совершенно нормально, как будто прилег, как он это часто делал, ненадолго вздремнуть. Быть может, если его потормошить, он вскочит и скажет: «Я не храпел». Как он всегда говорит. «Говорил», — поправила она сама себя.

Она снова переводит взгляд на цветы, проводит по махровому краешку гвоздики пальцем. Кто-то заботливо собрал этот букет, подрезал концы, обобрал нижние листья, постелил на стол салфетку и разгладил ладонью складки. Тот, кто это сделал, знал, что осиротевшие люди замечают каждую деталь и для них не существует мелочей.

Одна его рука лежит поверх чистой больничной простыни. Она хочет коснуться ее, дотянуться и пожать ее, но нужно ли это Патрику или ей, она не знает. Ей так хочется ощутить его тепло, ощутить его рукопожатие. Попробовать? Прикоснуться к нему, чтобы почувствовать холод, восковую гладкость, чтобы больше не оставалось сомнений.

Но она не в силах сделать это. Вместо этого она прикасается к другой его руке, надежно закрытой одеялом.

Когда она наконец выдавливает из себя слова, ее голос звучит как чужой. Грубым, срывающимся шепотом она произносит:

— Прости.

Входит Джозеф и встает за ней, как надежная скала. Он сжимает ее плечи:

— Побудешь с ним еще немного?

— Я не знаю. — Голова ее мелко вздрагивает.

— Пойдем, — обняв ее одной рукой, он поддерживает ее и себя, — выпьем чаю. Сиделка приготовила. Это придаст тебе сил.

— Как же я оставлю его здесь одного?

— Ничего. — Джозеф убирает ей волосы со лба и нежно, неуклюже вытирает ей щеки своим носовым платком. — Он уже не здесь.

Он ведет ее вон из комнаты, но она оборачивается на пороге и шепчет:

— Прощай.

— Уилл?

Тишина.

Она лизнула его в нос.

— Бу!

— Какая свинья! — Белла ущипнула его. — Ты меня так напугал.

— Ой, прости. Ой, больно же!

— Так тебе и надо. Больше так не делай. А твой чай я конфискую.

— Чай в постель? — Приподняв голову с подушки, он простонал: — О, чаю, чаю, пожалуйста!

Она разлила чай и с чашкой в руках вышла в ванную.

Уилл достал почту из-под коврика. Вручая ее Белле, он задержался взглядом на лежащей сверху открытке. Их глаза встретились, и он снова опустил взгляд на открытку. «Привет, секси!» — было написано на ней заглавными буквами. Белла почувствовала, что слегка краснеет, а Уилл отвернулся. На открытке стоял штамп Вашингтона. Джулиан. «Прости, что не зашел перед отъездом, такова жизнь менеджера международного масштаба! Мы отлично провели время. Увидимся, когда приеду в следующий раз?!!! Передай привет Вив и Нику. Целую, чмок-чмок-чмок. Дж.».

Она поставила открытку на каминную полочку, рядом с другой, которую она недавно получила от родителей Патрика: «Рады слышать, что ты спаслась от смога. Мы беспокоились, как ты там в Лондоне одна… Пиши почаще… Приезжай в любое время…» Они время от времени посылали ей письма и открытки и звонили. Роуз звонила и с материнской заботой спрашивала, как у нее дела, как будто она ребенок, которому выдали слишком много денег на карманные расходы. Белла перезванивала Джозефу. «У нас все нормально, — отвечал он. — Потихоньку… У Софии все хорошо. У Алана и его жены родился еще один малыш. Роуз собирает деньги для голодающей деревни в Бангладеш. Сам я играю в кегли. Жизнь идет».

Он делал паузы и покашливал точь-в-точь, как Патрик.

У нее было такое чувство, как будто она должна была сначала спросить у них разрешения на счастье. Конечно, она знала, что они бы сказали: «У тебя теперь своя жизнь, Белла. Не теряй времени. Патрик бы этого не хотел». И она это понимала.

А если бы умерла она? Что бы она чувствовала, если бы Патрик нашел себе другую? «Дурочка, — повторяла она себе вновь и вновь. — Когда умираешь, ничего не чувствуешь». Или, раскалывалась ее голова, если бы она умерла, а Уилл нашел бы себе другую? Хотела бы она, чтобы он так и остался горевать всю жизнь? И думала, что да, как это ни ужасно, но она хотела бы остаться, хоть в самом затаенном уголке его сердца. Какая она все-таки эгоистичная. Как можно желать Уиллу печалиться всю жизнь! Нет, не то. Она хотела бы, чтобы он помнил ее, помнил всегда, чтобы она не исчезла без следа. Но она не желала бы ему горевать, не желала, чтобы он превратился в сраженного горем человека, — ведь это вторая смерть.

* * *

— Можно у тебя кое-что спросить? — сказал Уилл после завтрака.

И, не оставляя пути к отступлению, продолжил:

— Ты с кем-то встречаешься?

— Нет. С чего ты взял? Мне бы с тобой одним управиться.

— Просто показалось.

Это все та открытка. Привет, СЕКСИ!

— А с бывшим видишься? С Патриком. Ты похожа на тех цивилизованных женщин, которые всегда поддерживают с бывшими хорошие отношения.

Белла порылась в холодильнике, пытаясь найти минеральную воду.

— Х-мм? — донесся оттуда ее голос. — Нет, не встречаюсь. Хочешь минералки?

— Нет, спасибо. Извини за любопытство.

Белла пожала плечами и открыла газету:

— Ничего. Ну ладно, как насчет того, чтобы пойти в кино? Я могу позвонить Вив и спросить, может, они с Ником тоже пойдут. Не сидеть же нам с тобой все время вдвоем, как состарившиеся супруги.

— Ты так нас себе представляешь?

— Как?

— Как состарившихся супругов?

— Нет, конечно. Но вдруг у нас разовьется семейственность?

— Почему нет? Я люблю семейственность.

— О, Уилл. Я же просто шучу. Где твое чувство юмора?

— Отдал. Я его брал взаймы.

* * *

На следующий день позвонила Вив, которая жаждала обсудить поход в кино, в чем Белла не сомневалась.

— Фильм был дурацкий, — сказала она. — И что в этой актрисе находят? Она не сексуальная. Вообще.

— Зато она блондинка и совершенно не умеет играть.

— Но Уилл! Он просто очаровашка. И с тобой хорошо управляется.

— В каком смысле?

— В том самом. Он знает, как держать тебя в узде.

— Ты так говоришь, как будто я — злобная леопардиха.

— Ну, уж не кошечка, это точно. Тебе нужен кто-нибудь, кто смог бы с тобой справиться. А как он на тебя смотрит! Когда венчание?

— Вив, веди себя прилично. Я о будущем не думаю, что за ерунда.

— Зачем ты это делаешь?

— Что?

— Притворяешься, что он тебе не нравится. И трехлетний ребенок увидел бы, что вы без ума друг от друга.

— Ну, тогда мне три года. Ты всему придаешь слишком много значения.

— Малыш? Ты втюрилась.

— Да ладно. Ты просто очень хочешь надеть сатиновое платье с рукавчиками-пуфами, непременно абрикосового цвета.

— С оборкой?

— С чем угодно — с оборкой, вырезом, и не забудь корзинку с розовыми лепестками. Венчание вряд ли состоится, но ты можешь продолжать фантазировать.

— Бел? А ты вообще знаешь, как быть счастливой?

— Это что, вопрос на засыпку?

— Нет. Просто, понимаешь, это не запрещается.

19

— Как ты думаешь, с какого бока я красивее? — Уилл повернул голову туда-сюда.

— Тайна сия велика есть. — Белла пристроила альбом на коленях.

— Хи-хи.

— Повернись левым боком. Еще. Еще чуть-чуть. Вот так, очень, очень хорошо. — Теперь ей был виден его затылок.

— Смешно. Просто Оскар Уайльд и его лавры. — Он встал и подошел к окну посмотреть на сад.

— Жимолость надо обстричь. — Повернувшись вполоборота, он посмотрел на нее.

— Стоп! Вот так, замри. Не двигайся.

Его силуэт в тени, полуосвещенное лицо, развернутое к ней тело — все выражало напряженное внимание, как будто он услышал незнакомый звук или увидел что-то необычное там, где совершенно этого не ожидал.

— Можно посмотреть твои картины? Я знаю, у тебя их в тайных закромах уже много.

— Не в тайных. Но вообще-то, нельзя.

— В тайных, в тайных. А почему нельзя? У тебя там наверняка на целую выставку.

— Не будь смешным. И вообще, помолчи! Замри. — Наклонившись к листу, она боковым зрением уловила, как он корчит ей смешные рожи. Патрик вел себя точно так же, когда она рисовала его. Наверно, неспособность посидеть спокойно хоть пять минут как-то связана с уровнем тестостерона. Ее взгляд упал на волосы Уилла, на лоб, от которого волосы росли беспорядочно, словно джунгли; она улыбнулась и, высунув от усердия язык, попыталась передать в рисунке их буйство. Волосы Патрика были мягкими, тонкими, он носил прическу с левым пробором. Она помнила, как рисовала их: движения ее руки были плавными, длинными, как волна. Помнила, как он откидывал их с лица, как не мог усидеть на месте, пока она его рисовала. Он всегда ворочался, даже во сне, словно никогда не мог успокоиться. Никогда, пока не…

— Ш-ш-ш! — зашипела она на Уилла.

— Что? — нахмурился тот. — Я не издал ни звука.

Они сделали перерыв. Уилл рассказал ей, как странно ему смотреть на нее, когда она, рисуя, глядит на него.

— Ты смотришь так пристально, но в то же время словно сквозь меня. Твои глаза одновременно видят и не видят меня.

— Не принимай близко к сердцу. Рисование, оно такое. Ты становишься для меня просто лицом, просто телом, ты перестаешь быть Уиллом, мужчиной, которого я знаю и которого… ну, и так далее.

— Извините? И так далее? Говори по-английски.

— Готов еще позировать?

— Что, не можешь выговорить? Даже в разговоре?

— Что не могу — слово на букву «Л»? Конечно, могу. Не будь дурачком.

— Слово на «Л». Это-то я и имел в виду. Для тебя любовь — всего лишь слово на букву «Л».

— Я тоже шутки понимаю, спасибо.

— Это не шутки. Попробуй, вдруг у тебя получится. Я тебя л-л-л — нет, ты права, это невозможно выговорить. — Он сложил руки на груди.

— Иногда ты такой приставучий. Просто большой ребенок. Невероятно, что это, — порывшись в пенале, она достала чистую резинку, — мужчина, которого я знаю и люблю.

Он отступил назад.

— Я просто поражен силой твоей страсти. Боюсь, не выдержу такого напора.

Белла наклонилась над корзиной для бумаг и принялась точить карандаш.

— Да, дорогой. Становись-ка в позу. Левую руку назад. Вот так. И немножко повернись. Не так сильно. Да, вот так.

Ее взгляд скользил от Уилла к бумаге и обратно, ее карандаш схватывал его силуэт, плоть, всю его фигуру, но она так и не увидела выражения его глаз.

После Уилл спросил, свободна ли она в выходные.

— Ненавижу, когда так спрашивают.

— Ненавидишь, когда тебя приглашают куда-нибудь? Извини. Прости. Как я мог? Я больше так не буду.

— О, заткнись. Просто иной раз скажешь, что свободна, а тебе тут же вручают билеты на комика Бернарда Маннинга. Лучше бы сначала сказали, куда приглашают, тогда хоть можно придумать предлог для отказа.

— Так ты свободна или как?

— Да. Нет. Да. Я хотела порисовать — закончить набросок с тебя. А что?

— Я подумал, что ты захочешь познакомиться с моей мамой.

— У меня есть выбор?

— О, как мило. Она хорошая. Как я.

— Самодовольная личность с буйными волосами?

— Нет. С ней легко. И она любит растения.

— На этих выходных, наверно, не получится. У меня много дел.

— Например?

— Уилл. Я не на допросе. И не должна отчитываться за каждый свой шаг. У меня просто дела, знаешь ли, стирка, то, се.

— Ах, стирка. Ну, тогда конечно. Господь тебя сохрани пойти знакомиться с моими родителями, вместо того чтобы заняться таким важным делом.

— Успокойся. Я сомневаюсь, что твоя мать только и делает, что ждет меня, сидя в своем кресле-качалке. Давай в другой раз. Конечно, я с удовольствием с ней познакомлюсь. Мне даже интересно — только выдающаяся женщина могла вытерпеть с тобой столько времени. А сейчас становись-ка обратно в позу.

Уилл отошел к окну.

— Только один вопрос — у тебя есть какие-то свои резоны не ходить с ней на встречу завтра?

— Конечно, нет. Просто я занята. И хватит об этом. Я очень хочу сегодня закончить этот набросок.

Однако Уилл вернулся к этой теме тем же вечером, за ужином.

— Если ты и правда так занята в выходные, давай назначим другое время.

— Зачем торопиться знакомить друг друга с родителями? Я, например, не заставляю тебя знакомиться с моими.

— А я разве тебя об этом просил? Всему свое время. Но моя мама уже хочет с тобой познакомиться.

— Это почему же? — Белла наставила на него вилку, словно готовясь его линчевать без суда и следствия. — Что ты ей обо мне рассказал?

— Ничего. Отстань, забияка. Ну, может, и рассказал немножко. Белла, я не мог удержаться. Все будет хорошо, ты ей понравишься, обещаю.

— Ладно, ладно. Хватит. В следующие выходные, ОК? И поставим на этом точку, чтобы ты от меня отстал.

Она уже давно не навещала родителей Патрика. Пытаясь вспомнить, когда же она была у них последний раз, она расстроилась. Поначалу она ездила к ним каждые выходные.

* * *

Она чувствует, что они нуждаются в ее присутствии, что они как будто помнят его лучше, когда она приезжает к ним. Ее квартира без него холодная и неуютная, как опустевшая после спектакля сцена, и она боится спать одна. Свет в прихожей горит всю ночь, но ужас не отпускает ее. Просыпаясь в ранний час, она две-три милосердные секунды не помнит о том, что случилось. В полудреме ее мыслей он еще жив. Потом, как физическая боль, приходит осознание правды. Ее дыхание вырывается из легких, оставляя их пустыми, сжимая желудок. Глаза наполняются слезами. Она находит убежище в своих воспоминаниях. Там его голос звучит по-прежнему сильно и громко, там его лицо все такое же живое. Тогда она снова может дышать.

В доме его родителей фотоальбом навсегда обосновался на журнальном столике, вытеснив номера журнала «Хоумс энд Гарденс», аккуратно переплетенные подшивки газет «Дейли телеграф» и «Дейли мейл». Так и нераскрытые, они ютятся теперь на этажерке, где на них никто не смотрит.

— Взгляни, Белла, — говорят родители Патрика, — вот он на первом звонке. Эта серая фуражка все время падала ему на глаза. Помнится, когда он поступил в колледж, он стал таким высоким и стройным, но по-прежнему выглядел мальчишкой.

— Помнишь, — спрашивают они друг друга, — помнишь?

Ища спасения на кухне, Белла готовит и убирается. Она благодарна им, что может забыться в ритме мелких движений: помешать бобы, нарезать зелень. На кухне все идет своим чередом — пирог ставится в духовку и вынимается уже с корочкой. На корочку намазывается соус, и она становится мягкой.

Роуз суетится вокруг.

— Белла, ты опять все сделала сама. Ты просто сокровище. — Она берет дуршлаг, который Белла хотела взять, снова ставит его в сушилку. — Я сегодня сама не своя. Ты не видела мои очки для чтения? Вчера нашла свою перьевую ручку в холодильнике. Интересно, где же…

Роуз дрейфует из комнаты в комнату, оставляя за собой след из остывших чашек кофе, лоскутков с вышиванием, очков, часов и незаконченных предложений.

Джозеф, отец Патрика, каждый раз, проходя мимо, молча похлопывает Беллу по плечу. В тишине его сочувствие даже более ощутимо.

— Мы всегда надеялись… — начинает он однажды вечером и замолкает. В глубине души он знает: есть вещи, о которых лучше не говорить, лучше так и оставить их невысказанными.

Софи всегда подгадывает так, чтобы ее приезд совпадал с приездом Беллы, и каждый раз тащит ее в местный паб.

— Они сводят меня с ума, Бел. Мама все забывает через десять секунд, а папа звонит мне по два раза в день — просто чтобы убедиться, что я еще дышу.

— Знаю, — говорит Белла. — Наберись терпения. Им просто очень тяжело.

* * *

После длинной и нудной рабочей недели Белле удалось отговорить Уилла от поездки к его матери, которую они запланировали на пятницу. Она пообещала, что они поедут в субботу — она специально встанет завтра на заре. И даже принесет ему утром завтрак в постель. Да и собирается она недолго.

Выехали они после одиннадцати утра.

Когда Белла полезла в бардачок, оттуда на пол вывалилось несколько магнитофонных записей.

— Что такое, ягодка?

— Ничего. Пытаюсь найти запись Рея Чарльза. Смотрела ли она в боковом отделении? Смотрела. Там пусто.

— Если бы ты клал пленки в коробочки, то их легко было бы найти и у тебя не было бы этой проблемы.

Я веду себя, как моя мать.

— Нет у меня никакой «проблемы». Я всегда ставлю то, что попадется под руку. Потлак^[23]!

— Мужчины просто неисправимы.

— Почему целую половину человечества всегда стригут под одну гребенку? Что, если мы будем класть записи в коробки, то сразу найдется лекарство от рака или наступит мир во всем мире?

— По-моему ты отвлекся от темы. Как говорится, почем рыбка^[24]?

— А ты и в божьем доме найдешь, где пыль вытереть. Тебе ведь не пленки важны, а принцип. Да что ты так нервничаешь? — добавил он, искоса посмотрев на нее. — Не людоед же она.

— Я не нервничаю. И, кстати, не людоед, а людоедша.

— Б-з-з. Тревога, тревога — обнаружена зануда. Хватит пытаться сменить тему. Она правда милая, и ты ей обязательно понравишься.

Белла зарылась в свою сумку в поисках зеркальца.

Уилл лишь удовлетворенно фыркнул.

— Не нервничает она.

Он пошарил под сиденьем, извлек оттуда пленку и вставил ее в магнитофон.

— …Пам, пара-рам, па-ра-рам… — запел он. Рей Чарльз.

Она показала ему язык.

— Я все вижу. — Он слегка сжал ей бедро да так и оставил там свою руку.

— Так как мне ее называть — миссис Хендерсон? Или Франсис, или Фрэн? Она послюнила кончик пальца и, сосредоточенно нахмурившись перед зеркальцем, провела им по бровям.

— Ты прекрасно выглядишь. Расслабься. Миссис Хендерсон ее называть не надо, тем более она ею и не является. Снимаю с тебя пять очков — за невнимание к моим рассказам о фамильном древе Хендерсонов. Она — миссис Брэдли, по фамилии моего отчима, то есть бывшего отчима. Ну, неважно. Она предпочитает, чтобы ее называли Фрэн, но, если честно, ты можешь назвать ее хоть Чатануга-Чу-Чу, она и не заметит. Она у меня немножко эксцентричная.

— Насколько эксцентричная?

— Чуть-чуть. Почти и незаметно. Не знаю даже, почему я так сказал. В конце концов, она, благословение небесам, живет в Англии, а у нас эксцентричность возведена в ранг национального спорта.

Коттедж Фрэн находился в небольшом отдалении от трех других, выстроившихся в одну линию домов. Белле он показался довольно старым. Низкий вход и нависшая прямо перед ее глазами островерхая, словно у замка, кровля говорили о том, что он мог быть построен еще в семнадцатом столетии. Сочные ветви молодила тут и там оплетали черепицу. К дверям вела неровная, выложенная кирпичом тропинка. Вдоль нее были разбиты клумбы с душистой гвоздикой, яркими маками с огромными, словно розовые салфетки, лепестками и бледно-голубыми нигеллами. Уилл мимоходом сорвал гвоздику и, обернувшись к Белле, протянул ей:

— На, понюхай.

На голубой двери были неумело нарисованы побеги плюща. Художник явно пытался имитировать настоящий плющ, оплетающий ее со всех сторон. Никто не отозвался на их стук, так что пришлось обойти дом сзади и поискать мать во дворе.

— Ау-у, — позвал Уилл в длинном саду.

Из зарослей фенхеля посередине сада появилась фигура его матери.

— Ау-у, ау-у.

Уилл направился к ней по узкой дорожке, петляющей среди кустиков лаванды, пушистых артемизий и голубых венчиков живокости.

— Привет, ма, — по-медвежьи обнял он Фрэн.

— Уиллум, — радостно произнесла та, тоже крепко его обняв. На ней был голубой рабочий комбинезон с набитыми всякой всячиной карманами, а на ногах нечто, подозрительно напоминающее мужские кожаные тапочки. Седые волосы закручены в не слишком аккуратный пучок на затылке. Он был заколот обычной ручкой. Белла задалась вопросом, служит ли ручка вместо шпильки или просто вставлена в волосы, как вставляют за ухо карандаш. Потянувшись к волосам матери, Уилл снял с них застрявшую веточку.

— Так ты и есть Уиллова зазноба?

Уилл закатил глаза.

— Ма, не позорь меня!

Фрэн взяла Беллу за руки и посмотрела на нее.

— Какой у тебя пушок на щечках! Уилл говорил, что ты лапочка, да я думала, это он так. А глазки-то какие чудесные. Скажи — тебе нравится розмарин? — Она махнула садовыми ножницами прямо у Беллы под носом.

Белла прониклась к ней благодарностью — за смену темы.

— Вот, срежь. Таких голубых цветочков ты нигде не найдешь. Уиллум, ты не помнишь, как называется этот сорт? Я вечно забываю. — Она наклонилась к Беллиному плечу. — Он, наверно, думает, я выжила из ума.

— Ерунда, ничего я не думаю. Цветы ведь и сами не знают, как называются. Я и то их выучил, только чтобы производить впечатление на клиентов. Думаю, это Rosemarinus officinalis «Принли Блю», что означает ярко-голубой.

— Да, впечатление на клиентов он производить умеет, — сказала Белла. — Он меня просто околдовал своими разговорами: Meconopsis, Salix, Lavandula… До сих пор не знаю, что это значит.

— Вообще-то это была Angustifolia. — Неожиданно Уилл стал очень серьезным. — Вот, посмотри. — Он, словно ребенка, погладил ближайший кустик с мелкими фиолетовыми цветочками. — Это французский сорт лаванды, Lavandula stoechas. Такую мы тебе и посадили. А я-то думал, что покорил тебя умом, харизмой и неотразимой внешностью.

— И скромностью.

— И скромностью.

Фрэн рассмеялась и соединила их руки.

— Приятно, что ты встретил себе подходящую пару. Ланч еще не готов, но пойдемте, я налью вам пока чаю. Вы, наверно, устали с дороги. — Она засунула ножницы в карман. Из другого кармана торчала садовая бечева, волочившаяся за ней, как хвост. Уилл поднял ее с земли и понес за ней, словно грум — фату невесты.

— Запеканка из картошки с овощами скоро будет готова, а вот мясо жесткое, лучше нам его потомить. — Фрэн поставила на огонь пузатый эмалированный чайник. — Где-то у меня тут были булочки, если вы проголодались. Посмотрите в хлебнице — свеженькие. Или вчерашние. Но все равно хорошие.

Белла глубоко запустила руку в керамическую хлебницу.

— Как будто тяну счастливый билет.

— На этой кухне? Скорее — несчастливый. — Уилл убрал на комод валявшиеся на столе газеты и расставил разномастные чашки и блюдца. — Булочки ведь не домашние, ма?

— Нет, не волнуйся, грубый ты мальчишка. Я так и знала, что надо было тебя лучше воспитывать, — эхом донесся из кладовки голос Фрэн. — Мои булочки — это легенда, Белла. Они у меня никогда не поднимаются и всегда как камень. Однажды Хьюги сломал о них зуб. А вот собаки их любили. Но, поскольку ты гость, я купила настоящих, из магазина.

— Ты должна быть польщена, — сказал Уилл. — А джем есть, моя дражайшая мать?

— Клубничный. И притом домашний. — Она поймала взгляд сына. — Не смотри на меня так. Он не такой уж старый. Только немножко забродил. Но это ничего, ешьте ложками. Не все же на булки намазывать.

Той ночью Белла лежала, свернувшись под боком у Уилла на узкой двуспальной кровати в «розовой комнате». Фрэн сказала, они могут лечь либо в комнате для гостей, но придется сдвигать кровати, либо здесь, если поместятся.

— Здесь очень уютно, но предупреждаю: стены тонкие, а я сплю рядом.

— Господи, ма!

Фрэн не обратила на него никакого внимания.

— Я это специально. Я знаю, знаю, — мамаша намекает на секс, какой ужас. Дети всегда думают, что их родители — вечные девственники или бесполые существа, вроде амебы. Или правильнее сказать — амеб?

Уилл поежился и, взяв Беллу под локоток, увлек ее в комнату.

— Хорошо, хорошо. Мы ляжем здесь. Спасибо. Пошли, Белла, а то она никогда не успокоится. Начнет рассказ из цикла Уж-я-то-пожила! И придется нам слушать про менеджера из банка, который так в нее влюбился, что без конца звонил и спрашивал про ее кавалеров, а потом чуть не изнасиловал ее прямо на столе с папками с ее банковским счетом.

— Я не слушаю, не слушаю. — Фрэн спустилась вниз. — Чайник скипел.

Белла сказала ему, что он просто грубиян.

— Нет. Мы с мамой очень любим друг друга, так что позволяем себе иной раз вольности. А что, в твоей семье все всегда вежливы?

— Мы с папой тоже все время подшучиваем друг над другом.

Он спросил о ее матери.

— Знаешь, ты почти никогда о ней не говоришь.

— Я бы ни за что не стала разговаривать так, как ты с Фрэн. Она не понимает шуток, особенно в свой адрес. Мы с ней стараемся поддерживать нейтралитет. Вооруженный.

Он изогнул бровь.

— Иначе никак. Стоит только расслабиться, жди нападения.

— Понятно. Дочки-матери. А мне представлялось, что мать и дочь должны быть как мадонна с младенцем — сплошь нежные улыбки и объятия.

— Смешно. — Белла вышла из комнаты. — Пойдем выпьем чаю?

20

— Ты правда это сделаешь? За это я стану твоим лучшим другом. — Белла ущипнула Уилла за щеку и крепко поцеловала.

— Ты и так мой лучший друг.

Уилл согласился поговорить с деверем о СЫРОСТИ. Это потребовало всего лишь незначительного выкручивания рук с ее стороны и бесчисленных обещаний несказанных сексуальных удовольствий. Были приведены в действие невидимые рычаги, и мистер Боуман наконец перенес Беллу из своей черной записной книжки в красную. Именно туда он записывал настоящих клиентов и даже вносил даты и сроки. Ремонт займет от четырех до пяти дней, сказал он. Нужно сначала провести подготовительную работу, потом оштукатурить стены и дать им просохнуть. Только потом можно красить.

Жизнь дома стала совсем невыносимой. Коробки и все остальное пришлось втиснуть в спальню. Снятые картины стояли, как домино, вдоль стен. В ванной комнатные растения образовали кустистое сборище.

— Не стоит оставаться в доме на время ремонта. Пыль может тебе повредить, — сказал Уилл.

— Знаю. Вив меня приютит.

— Хорошо. Или — если хочешь, конечно, — ты можешь пожить у меня.

Раньше, хоть они и проводили большую часть времени у Беллы, она несколько раз уже оставалась у него. Он купил ей зубную щетку, потому что считал, что глупо ей носить туда-сюда свою. Он также освободил для нее ящик — там лежала большая майка и пара трусиков. Но одно дело остаться на ночь — ужин, потом секс, потом сон, — а другое — переехать к нему на несколько дней. В этом уже было что-то семейственное. Что-то, что подразумевало семейные разговоры и домашние ритуалы: кому что купить, кто готовит, кто моет посуду… Переехав к нему, она сразу оказалась бы втянутой в орбиту его обычной жизни с ее рутиной, ведением хозяйства и тому подобное. Ей пришлось бы узнать, где у него лежит запасная туалетная бумага, как открывать заедающий замок задней двери, в какой день он выносит мусор.

— Это очень мило с твоей стороны. Но ты совершенно не обязан этого делать. Ты и так уже заслужил скаутский значок за то, что поговорил с мистером Б.

У нее внутри звенели предупредительные звоночки. Что, если ей понравится? Если она привыкнет видеть его лицо на подушке — и эти его восхитительные, смешные брови — каждый раз, когда ложится спать? А каждое утро его такое знакомое лицо будет первым, что она увидит в этом мире. Входя в дом, она уже каким-то шестым чувством, просто почуяв воздух, будет знать, дома ли он. Быстро ли она привыкнет к его поступи на лестнице, к тому, как он говорит «привет», к тому, как меняется выражение его глаз при встрече с ней? А что потом? Потом борьба с СЫРОСТЬЮ будет закончена, стены покрашены, и у нее не будет больше предлога оставаться. Дома ее встретит запах свежей краски, стук брошенных на стол ключей и холодильник с одной-единственной пачкой прокисшего молока. В первый вечер она почувствует себя так же, как тогда, вернувшись в квартиру одна без Патрика. После Патрика. Иногда она так и делила свою жизнь: до Патрика, с Патриком и после Патрика. Словно на аккуратные, плотно заполненные секции диаграммы.

* * *

Она поворачивает ключ, ожидая услышать его приветственный возглас: «Приветик, как прошел день? Хорошо?» Тишина, словно вода, заливает углы комнат. Она медленно влачится сквозь эту тишину, чувствуя, как за ней смыкаются ее волны. На кухне царит непривычная, холодная чистота, все, нетронутое, так и стоит на своих местах. На столешнице больше нет открытой баночки мармелада. На столе не валяются наполовину прочитанные газеты. Она автоматически опускает взгляд вниз. У Патрика есть приводящая ее в исступление привычка бросать свои ботинки посередине комнаты, где она частенько о них спотыкается. Была, поправила она себя. Неожиданно она чувствует приближение боли, осознание утраты постепенно приходит к ней. Ей хочется пойти, найти его ботинки и бросить их на пол, но она подавляет это глупое, даже безумное желание.

В ванной еще хуже. Четыре заржавелых одноразовых лезвия. Дезодорант в нелепом черном флаконе фаллической формы, словно призванном сказать: «Если от меня хорошо пахнет, это еще не значит, что я не мужик». Ее пальцы поглаживают его зеленую зубную щетку, от щетины туда-сюда разлетаются брызги. Патрик уверял ее, что это специальная, «скоростная» щетка: «Видишь, с такой щеткой я могу почистить зубы за тридцать секунд».

Она достала из стакана свою фиолетовую щетку и, взяв по щетке в каждую руку, развернула их щетиной друг к другу. Патрик, бывало, разыгрывал перед ней целый спектакль:

— Ты с кем разговариваешь? Я тебе дам, — говорил он низким голосом, изображая зеленую щетку, и гнался с ней по краю раковины за фиолетовой. Он гонял бедняжку туда-сюда, тряс ее «головой», пока Белла не рассмеется.

Она стукнула его щетку о свою и потерла их друг о друга щетиной.

— А зачем ты умерла? Дура ты какая-то, — заявила фиолетовая.

— Ну, — тупо ответила зеленая, — не зна-а-ю. Я не хотела.

Белла сцепила щетки щетиной да так и оставила их вместе. Патрик тоже так делал, оставлял их вместе со словами: «Целоваться, умываться!»

Она вытерла рукой слезы, глупые слезы. Легкие у нее были словно набиты взрывчаткой, такие тяжелые.

— Дыши глубже, — громко сказала себе Белла.

Но она чувствует, как к горлу, грозя разрушить хрупкую тишину, снова подступают противные мелкие рыдания. Она трет грудную клетку; под ребрами словно камень, как облегчить эту тяжесть? Крепко сжав зубы, она прикусывает губу изнутри — сейчас ей отчаянно нужна такая боль, которую можно перенести.

В спальне ее встречает гостеприимный свет; занавески полуспущены. Она механически, медленно раздевается. Сняв наполовину с кровати покрывало, идет в другой конец комнаты к комоду. Роется в ящиках, тихо разговаривая сама с собой. Ищет что-то в корзине для белья, разбрасывая по полу носки и полотенца. Вот она, рубашка Патрика, мятая, мягкая от частой носки. Она зарывается в нее лицом, вдыхает ее запах.

Она забирается под одеяло, сложенная в комок рубашка лежит на подушке у ее лица. Белла перебирает пальцами перламутровые пуговицы, водит ими по краю рукавов, пока наконец не проваливается в сон. И спит двенадцать часов подряд.

* * *

Уилл сгреб ее в объятия, крепко прижимая к себе.

— Что такое, лапочка? Где ты опять витаешь, спящая красавица?

Она вымученно улыбнулась и поцеловала его. Встряхнула головой, стряхивая свои мысли:

Я должна попытаться. Должна.

— Я просто не хочу тебе надоедать.

— Ты права. Забудем об этом. Каждую ночь лежать рядом с великолепной женщиной, а каждое утро — просыпаться и видеть на подушке лицо любимой — это кому угодно надоест.

— О, а к тебе еще кто-то собирался въехать?

— Заткнись. И переезжай ко мне, нечего даже думать. Обещаю, что расслабляться я тебе не дам. Это я каждый день буду тебе надоедать и вообще сделаю все, чтобы тебе у меня не понравилось. Так что ты с чистым сердцем можешь потом сказать: «Я же говорила!» Я знаю, что ты это любишь.

— Ничего я не люблю. А ты сможешь пережить мои ужасные привычки?

— В области ужасных привычек ты — просто любительница, уж поверь мне — в этом виде спорта я когда-то представлял Юго-Восток. Ну, что ты можешь предложить? Козюли на подушке? Обстриженные ногти в чайнике? Сексуальные извращения с использованием кабачка?

— Ф-у-у. Какая гадость!

— Нет? А что тогда? Открой мне свои темные тайны.

— Я оставляю на раковине мокрые ватные шарики…

— Грязная неряха!

— Не смываю косметику на ночь…

— Меня сейчас вырвет!

— А усы я обесцвечиваю, пока слушаю передачу Женский час.

— Женский час! Это же просто сюр! — Его голос прервался. — Какие усы?

— Только мужчина может задать такой бестактный вопрос. Это как в той рекламе, когда ей говорят, что у нее нет перхоти, а она жутко обижается. Смотри. Видишь? — Она ткнула пальцем себе под нос.

Он мизинцем провел по ее верхней губе:

— Вот этот милый пушок?

— Это не пушок, это усы. Густые. Ты что, не слышал выражения: Джолен — лучший друг девушки?

— Как?

— Это такой крем для обесцвечивания волос. Не волнуйся, я не стану расхаживать с ним под носом по всему дому. Тем более когда их обесцвечиваешь, — она напрягла верхнюю губу и промычала: — Нао хоить от так. А то упайет.

— Хотел бы я на это посмотреть.

— Ни за что. Мама мне всегда говорила: никогда не позволяй мужчине до свадьбы увидеть, как ты бреешь ноги или обесцвечиваешь усы.

— Думаешь, я убегу, увидев, как ты бреешь ноги? Нет, таким зрелищем меня не проймешь.

Передернув плечом, она ответила:

— Не этим, так другим.

— Ты что, серьезно? — Взяв ее за плечи, он развернул ее к себе лицом. — Ты так и не поняла: я НИКУДА не уйду. Боюсь, тебе от меня никогда не отделаться.

— Ах, мистер Хендерсон, это так неожиданно. — Она замахала рукой перед лицом, как веером.

Он отпустил ее, но тут же снова взял за руки.

— Нет, не неожиданно. Я думал об этом еще до того, как впервые поцеловал тебя.

Поймав выражение ее глаз, он добавил:

— Ты так на меня смотришь, как будто я — зубной врач. Не паникуй. Я не стану тебя торопить. Просто хочу тебе сказать, что мечтаю провести с тобой остаток жизни.

Остаток жизни. Это сколько? По крайней мере, лет сорок или пятьдесят? Или десять, или пять? Или всего год? Три недели? Если бы можно было знать точно.

— Ничего, ты сразу образумишься, когда я перееду к тебе на пять дней кряду.

— Комнаты сдаются? — С портпледом в руках Белла стояла на ступеньках дома Уилла.

— Конюшни заняты, молодая мисси^[25]. Придется взять вас в комнату к хозяину.

— Глаза твои бесстыжие! Впрочем, рада видеть, что мастерства ты не растерял.

— Заходи, заходи. — Уилл взял у нее из рук бутылку вина и перевязанную ленточкой коробку трюфелей. Большой обеденный стол был покрыт новой яркой скатертью в клетку. На нем стояла керамическая ваза, полная душистых белых роз и зеленых веточек, все из сада Уилла. Белла наклонилась понюхать один из бутонов и вздохнула от удовольствия. Уилл театральным жестом открыл кухонный шкафчик: чай с ароматом черной смородины, ее любимый.

— А еще, смотри… — И он потащил ее дальше в дом, полный удивительных преображений. Из прихожей исчезли бачки для стекла, бумаги и прочих отходов для переработки, о которые она все время цеплялась чулками, — теперь они были убраны в подозрительно чистый чуланчик под лестницей. У кровати тоже стояли цветы в голубом стеклянном бокале. На аккуратно сложенных полотенцах лежало маленькое мыло — из гостиницы. А на подушке ее ждала обернутая в фольгу шоколадка.

— Не стоит меня так баловать. Еще привыкну.

— В этом-то и состоит мой гениальный замысел.

Он смотрел, как она распаковывает вещи, то и дело предлагая ей вешалки, освобождая для нее еще один ящик, сдвигая в шкафу свою одежду, чтобы она могла повесить свои платья.

— Ты знаешь, я к тебе не переезжаю. Это всего на пять дней, так что расслабься.

— Хорошо, дорогая. А ты привезла свою маленькую пижамку? Положить под подушку?

— Нет у меня никакой пижамки. Зато я чуть было не привезла мою растянутую футболку с надписью «Я пью, следовательно, я мыслю» и нарисованной на ней бутылкой лагера.

— Я всегда знал, что ты для меня слишком умна и изысканна.

— Да уж. И пусть никто не говорит, что и в забеге «Модные ночные рубашки» я тоже отстаю. Эта футболка мне бесплатно досталась, от рекламного агентства, где я тогда работала. Она особенно стильно смотрится в ансамбле с моими толстыми лиловыми перуанскими носками.

— И ты не привезла этот замечательный наряд? Разве ты не знала, что перуанские носки буквально сводят меня с ума? Чулки не идут с ними ни в какое сравнение.

— О, как жаль, — сказала Белла, притворяясь, что кладет пару невесомых чулок в еще нетронутой прозрачной упаковке обратно.

Уилл вскочил и залез за ними головой в портплед, как гончая в лисью нору.

— Как-то странно, — сказала Белла, когда они после обеда растянулись на диване.

— Что странно?

— Все это. Быть с тобой вместе, как будто это совершенно обычная вещь. Как будто мы — настоящая пара. Давай хоть поссоримся, что ли.

— Это еще зачем?

— Тогда я смогу расслабиться. А то с тобой я чувствую себя почти нормальной. Такой, которую можно полюбить. Меня это смущает.

— Тебя можно полюбить, балда. — Он возмущенно фыркнул. — И мы и правда настоящая пара.

— Да, дорогой.

— Ну вот видишь. Ты же уже жила с мужчиной, ты должна помнить, как это все бывает.

Она кивнула, а про себя подумала: «Но ведь это было совсем по-другому».

* * *

— Ну, мистер Совершенство, а почему ты до сих пор не женат?

— Было дело, почти женился. Так что тебе повезло.

— Н-да? Наверно, у той дамы больше не было выбора. — Она погладила шрам над его бровью. — А что значит почти? Дело дошло до алтаря?

— Нет. И это была не дама, а Каролин. Помнишь, я тебе о ней немного рассказывал?

— Хм-м, да. Та худая блондинка.

— Не будь дурочкой. Я обожаю твои выпуклости. — Он положил руку ей на живот и нежно сжал его. — Ну вот, и прожили мы вместе много лет, Каролин и Уилл, Уилл и Каролин, мы были не разлей вода, как рыба и картошка, как…

— Как Винни-Пух и Пятачок?

— Тихо. Но потом, знаешь, все как-то шло… Одинаково. Год за годом одно и то же, как мамин джем, который никогда не станет лучше… В общем, я к нему привык, и к Каро тоже…

— Каро? Фу-у.

— Да тихо ты, ты хочешь, чтобы я рассказывал, или нет?

И он рассказал ей, что у них с Каролин все вроде бы шло хорошо, они не ссорились, но и не разговаривали. То есть разговаривали, но разговоры их все чаще сводились к обмену сплетнями об общих знакомых из их небольшого круга и новостями с работы. Они часто выходили, вместе и порознь, редко оставаясь дома и один на один; вокруг них всегда были люди, события. И они уверенно, словно по рельсам, катились к браку, и их могло остановить лишь что-то совсем непредвиденное, вроде железнодорожной катастрофы. Они уже обсуждали, где лучше устроить свадьбу, когда Каролин вдруг получила предложение поехать на три месяца в Нью-Йорк.

— И она согласилась?

— Да, согласилась. И я ее поддержал. Я был самым неэгоистичным женихом в мире. Я сказал: «Ты просто обязана поехать, Каро. Это такая возможность. В конце концов, три месяца — это ерунда». Но я не понимал, что просто обманываю себя. В глубине души я почувствовал облегчение, когда она все же решила ехать.

— Вот так. — Белла заставила его подвинуться, чтобы поуютней устроиться в его объятиях. — И что было дальше?

— А дальше она уехала в Нью-Йорк и в первый же месяц встретила там другого.

— Ты что, шутишь? Но это же ужасно.

— Да нет. Я думаю, ни я, ни она не знали, как сойти с этой накатанной колеи. Так что нам была нужна, — он рассмеялся, — помощь со стороны.

Он притянул голову Беллы поближе и погладил ее по волосам.

— Однажды в выходные, когда она еще только уехала, я слонялся по дому как будто в летаргическом сне. Я передвигался медленным, «субботне-утренним» шагом, и у сил у меня совсем не было. Помню, как сейчас, я тогда подумал: «Я чувствую себя усталым потому, что скучаю по Каро». И в этот момент я вдруг понял, что я просто играю роль жениха, который скучает по своей невесте, играю, потому что не хочу знать правды.

Белла потерла плечи, словно ей вдруг стало холодно.

— И что же это была за правда?

— Правда — неприятная правда — заключалась в том, что я не скучал по ней. Потому что я начал вспоминать и понял, что не могу даже вспомнить, когда мы последний раз были интересны друг другу. Не могу вспомнить даже, когда я разлюбил ее. — Его пальцы все еще перебирали ее волосы. — Я почувствовал страх и стыд. А когда от нее пришло письмо, где она сообщала, что встретила другого парня, это было такое облегчение! Словно меня сняли с крючка, и мне не надо было больше делать ничего самому. А потом я стал думать, что должен был хотя бы поговорить с ней — по-взрослому, знаешь, в стиле «мы должны кое-что обсудить» и все такое. А так чувствовал себя так, словно обманул ее, словно я просто какая-то фальшивка.

Белла медленно кивнула. Во рту у нее неожиданно пересохло. Ей захотелось убедиться, что она — настоящая, и она ощупала зубы непослушным языком — один за другим. Потом размяла затекшую шею и повернулась, чтобы взглянуть на него.

— Ты не виноват, — откашлявшись, произнесла она. — Жизнь есть жизнь.

— Конфуций тоже так говорит. Спасибо за твои мудрые слова.

Она потихоньку ущипнула его.

— Ой, — поймал он ее руку. — А теперь я вообще не могу понять, как я собирался с ней жить. Не могу объяснить. Теперь все так… по-другому. Как будто мне всю жизнь подсовывали, не знаю, жвачку с клубничной отдушкой и говорили: это клубника, это клубника. А потом, в один прекрасный день, когда я меньше всего этого ожидал, у меня во рту оказалась роскошная ярко-красная ягода — такая, какой я никогда не пробовал, да что там, даже не знал, что она есть на свете. И вот тогда я понял: о господи, так вот она какая — настоящая клубника!

Она притягивает его голову к себе. Его пальцы гладят ее шею. Его губы властно накрывают ее. По-вечернему жесткая, его щека трется о ее щеку — такая живая, такая настоящая.

— Ой, колется. — Кончиками пальцев она потерла его щеку, притворяясь, будто сейчас оцарапает ее ногтями.

— Пойти побриться? — Он готов подняться.

— Не-а. — Она поцеловала его и, приложив к его щеке ладонь, заметила: — И почему никто не догадался выпустить нащечники, типа намордников?

Белла тихонько прижала его волосы раскрытой ладонью.

— Как они мне нравятся. Волосы, это первое, что я в тебе заметила. После того поэтического вечера я даже начала про себя называть тебя Пружинкиным.

— А я думал, ты обо мне даже не вспоминала.

— А что это за смешную рожицу ты мне скорчил?

— Просто рад, что ты тогда меня заметила. — Он снова лег, положил голову ей на грудь и закрыл глаза. — Какая из тебя хорошая подушка. Скажи мне еще что-нибудь приятное. Что ты еще обо мне подумала?

— Ну, я подумала, что ты забавный, и глаза у тебя хорошие. Что еще? Что у тебя красивые брови, да. Очень сексуальные брови. А еще у тебя был тогда весьма веселый вид.

— А мне кто-то сказал, что я обычно выгляжу надутым.

— Нет, — произнесла она, вспоминая. — Ты выглядел ничуть не надутым, ты выглядел веселым и озорным, как будто мир казался тебе страшно интересным местом.

— Мне он и сейчас таким кажется.

— Я знаю. Это-то я в тебе и люблю.

— Ага, ты только что сказала слово на букву «Л».

— Оно само выскочило. Я не виновата.

Они целовались; ее рука лежала на его груди, и она чувствовала как под ее ладонью бьется его сердце.

— Тук-тук, — отбила она ритм, — тук-тук.

Он положил свою руку под ее левую грудь и тоже отбил ритм ее сердца.

— Тут-тук, — теперь их сердца бились в унисон, — тук-тук.

21

— Сколько времени ты прожила с Патриком? — спросил Уилл на следующий вечер. Они как раз заканчивали ужин. Он глядел себе в тарелку, гоняя вилкой с края на край последний тортеллини.

— Если тебе так интересно, то пять лет, три месяца и одиннадцать дней. — Белла начала убирать со стола.

— Вижу, у тебя все подсчитано. Можно спросить, почему вы разбежались? Он тебе надоел или как?

— Почему ты так думаешь? Может, это я ему надоела.

Уилл оттащил ее от раковины и усадил обратно за стол.

— Не-а, не может. — Он взял ее руку и слегка прикусил ее. — Ты можешь разозлить. Можешь запутать. Но не надоесть.

— Спасибо. Наверно, это был комплимент.

— Ты никогда о нем не говоришь.

— Я считаю, это невежливо, рассказывать друг другу о своих бывших. — Она высвободила руку и начала стряхивать кухонные салфетки, ударяя ими друг о друга, как музыкант — тарелками. Из их спиральных бороздок высыпались крошки. — Куда их?

— Куда угодно. Так каков ответ на мой вопрос? Должен поторопить вас с ответом. — Уилл схватил простую стеклянную бутыль оливкового масла. — Дав правильный ответ, вы можете выиграть этот роскошный графин из чистого хрусталя.

— Ты все-таки ошибся. Это он меня бросил. — Белла засунула салфетки в ящик и остановилась у раковины, глядя в сад. — Бросил навсегда. Он просто умер. Мужчина, что поделать. Все вы такие. Абсолютно непредсказуемые. Только подумаешь, что уж этого-то знаешь, как облупленного, как он тут же выкидывает такое, что тебе и не снилось. Умирает, например.

Уилл подошел и встал у нее за спиной. Его руки заключили ее в крепкий надежный круг, но она словно окаменела.

— Господи, прости меня. Если бы я знал, то не стал бы дурачиться. Я просто идиот. — И он прошептал ей на ухо: — Почему ты не сказала раньше? Ты не хочешь об этом говорить? Ну, конечно. Что за глупый вопрос.

— Нет, ничего.

Она рассказала ему лишь голые факты. Одним параграфом. Краткой сводкой. Мысленно ее рассказ представлялся ей колонкой в газете:

СМЕРТЕЛЬНЫЙ СЛУЧАЙ

И ПРОБЛЕМЫ БЕЗОПАСНОСТИ НА РАБОЧЕМ МЕСТЕ

Гибель строительного инспектора вновь заставила обратить внимание на проблемы безопасности в строительной индустрии. Патрик Хьюз, 34 года, погиб поздно вечером в четверг. Смерть была вызвана сильными повреждениями головы и внутренним кровоизлиянием; на него упали кирпичи, сложенные на строительном участке, расположенном в районе Воксхолл, южный Лондон. Машина скорой помощи спешно доставила его в больницу Св. Томаса, но врачи оказались бессильны, и он умер, не приходя в сознание. Когда произошел несчастный случай, мистер Хьюз выполнял свои обязанности по оценке устойчивости прилегающей к участку стены. Исполнительный совет по охране здоровья и безопасности труда начал расследование случившегося.

Аккуратные, пахнущие типографской краской, мелкие строчки. Было ли в них что-нибудь от Патрика? Когда газета вышла, Белле хотелось скупить все экземпляры. Ведь на следующий день люди застелили бы ими полы, стали бы засовывать их в промокшие ботинки или подстилать в кошачьи туалеты. Назавтра этот номер превратился бы в старые, забытые новости.

— Белла? — Уилл захотел развернуть ее к себе.

— Все нормально. Честно, — выдавила она вымученную улыбку.

— Точно? — его голос звучал низко и приглушенно.

Он придвинулся ближе и заглянул ей в лицо, и она почувствовала, какой он теплый, крепкий и надежный. Ей захотелось прижаться к нему. Какое это было бы облегчение — просто положиться на него во всем и забыться.

Она совсем незаметно чуть повернула голову, и он, тут же откликнувшись, прижал ее к себе еще крепче. На одну, всего одну секунду она доверилась ему, и он держал ее нежно-нежно и гладил по голове, словно испуганного ребенка. Но в следующее мгновенье Белла собралась, выпрямилась и резко тряхнула головой. Похлопала его по плечу и сказала:

— Ладно. Ты не психотерапевт и не социальный работник. И не обязан вести со мной сочувственные беседы.

С этими словами она отвернулась от его изменившегося, словно от удара, лица. Высвободившись из его объятий, взяла тряпку и начала вытирать со стола, смахивая крошки в подставленную ладонь.

— Прости. Все как-то не так, — сказала она крошкам. — Я просто не могу. Но я в порядке. Правда.

Она почувствовала, как его рука сжала ее плечо, потом услышала, как он отвернулся к раковине и успокаивающе загремел тарелками.

Она спросила Уилла, можно ли воспользоваться его телефоном и проверить, нет ли ей сообщений.

— Конечно. Зачем спрашивать?

На ее автоответчике было два сообщения. Одно от Вив:

— Ой, прости, я забыла, что ты на целых пять дней отправилась на Трахфест. Как там мистер Чудо? Мы умираем без свежих сплетен и твоего цыпленка в лимонном соусе. Хоть ты и нашла свою половинку, нас тоже не забывай.

Другое сообщение было от отца, а она еще не ответила на предыдущее.

— Прости, — сказала она Уиллу, — можно мне еще позвонить отцу?

— До чего ты вежливая, — удивленно тряхнул он головой. — Говорю же, чувствуй себя, как дома.

— Привет, пап. Это я, — сказала она и, прикрыв трубку ладонью, прошептала в сторону Уилла, — я недолго.

Уилл изобразил ладонями букву «т».

— Трепись сколько влезет.

Она кивнула и послала ему воздушный поцелуй.

— Нет, ничего, просто звоню из чужого дома.

Из кухни раздался нарочито громкий голос Уилла:

— Да, мама-папа, это я — «чужой». Заметьте, не «бойфренд», не «партнер», даже не «Уилл», просто — «чужой». До чего она меня любит!

У нее все в порядке, рассказывала она, и дома все хорошо, как раз сейчас идет ремонт, ну, может, не прямо сейчас, но на днях должен начаться. Скоро можно будет распаковаться и жить, как взрослая. Да, и на работе все хорошо; немножко скучно, но зато есть чем платить за дом и за круассаны. Рисование? Рисование тоже продвигается, даже удивительно, она еще не все забыла. Нет, папа, какой ты глупый, для такого она еще не готова. На рисунки? Да, можно посмотреть.

— А почему тогда мне нельзя? — опять влез Уилл.

— Не шуми, — отозвалась она. — Займитесь лучше чаем, юноша.

— О, это Уилл. — продолжила она. — Ну, он… понимаешь… хм-м… ну да, это он. — Она подумала, что можно наконец и признаться. Сколько можно скрытничать?

— Довольно давно. Вообще-то он сначала пришел заняться садом. А сад, — сказала она, увидев, как Уилл входит в комнату с двумя чашками чая, — постоянно требует внимания, все больше и больше. А он теперь просто манкирует своими обязанностями.

Уилл зашел ей за спину, обнял и прошептал ей на ухо:

— Это все потому, что меня все время отвлекают.

Она стряхнула с себя его руки и предостерегающе выставила вперед руку с растопыренными пальцами.

— Да, да, он…

Уилл не отходил.

— Какой-какой? Великолепный? Неотразимый? Самый Мужественный Мужчина на Земле?

— Он здесь. — Она шикнула на Уилла, но тот лишь сморщил нос в ответ.

— Нет, папа, подожди. Этого в плане пока нет.

— Чего, чего нет? — спросил Уилл, покусывая ее шею.

Белла снова прикрыла трубку:

— Иди отсюда. Надоеда, вот ты кто. Я разговариваю с моим многоуважаемым отцом, а ты мешаешь.

Уилл засунул ей в ухо язык и лизнул его. Она подняла руку и вытерла ухо краем рукава.

— Ты отвратителен, — простонала она.

— Я знаю, — улыбнулся он и пожал плечами.

Белла понизила голос и повернулась к нему спиной.

— Забавный, игривый — да, хм-м, умный, задумчивый, откровенный, чувствительный. Ну, знаешь, как некоторым нравится.

Уилл вытянул шею, чтобы вновь попасться ей на глаза, и расцвел в улыбке. Она оттолкнула его подальше.

— Нет, не голубой, — засмеялась она.

В разговоре наступила пауза. Длинная пауза. Белла нахмурилась.

— Даже не знаю. Он так занят.

— Нет, не занят, — встрял Уилл.

Она снова понизила голос и локтем отпихнула Уилла, который подобрался ближе.

— Ты же ее знаешь.

— Она сама сначала его поставит в неловкое положение, а потом будет исполнять передо мной свою любимую роль: сочувствую, но не удивляюсь.

— Мм-м. Ты всегда так говоришь. Возможно. Я подумаю. Не обещаю. Да. Пока, пап, пока.

Уилл стоял, скрестив руки на груди.

— Они хотят со мной познакомиться, да? Учти, ты не сможешь прятать меня вечно.

— Глупенький, я тебя не прячу, я тебя от них защищаю. От нее. Хочешь, поедем, но потом не обвиняй меня, если все пойдет не так, как надо. — Она затопала вверх по лестнице, бросив через плечо: — Можно набрать ванну?

— Сорок пятый раз повторяю: зачем спрашивать? Можно. Но только если я тоже приду и мы с моим резиновым утеночком будем к тебе грязно приставать.

— Хм-м. О таком извращении я еще не слышала.

— Вчера ночью я думал о тебе, и мысли у меня были совсем неприличные. — Она улеглась в ванну, и Уилл пристроил ей на живот бокал холодного розового вина. Кожа отозвалась мурашками.

— Расскажи.

— Рассказать о моих фантазиях? Ты точно этого хочешь? Они очень-очень неприличные.

Она кивнула.

— Стоит жаркий, жаркий день, и я все иду и иду по холмам. Наконец я подхожу к лугу с высокой травой: словно волны, она колышется на ветру. На дальнем краю я вижу яркое пятно — оранжевое одеяло, а на нем — фигурка в белом платье, это ты. Я тихо подкрадываюсь к тебе сквозь траву и останавливаюсь всего в несколько ярдах. Мне хочется пить, но, увидев тебя, я забываю об этом. Твое лицо почти закрыто волосами, видны лишь мерцающие, как будто в дреме, глаза. Дуновение теплого ветра поднимает подол твоего платья. На долю секунды показываются белые хлопковые трусики и бедра, и платье вновь опускается.

Я не хочу пугать тебя, но мне так жарко, а у тебя с собой сумка со льдом, может быть, там вода? Я начинаю тихонько напевать:

— …Когда она проходит мимо, все парни ахают…

Ты открываешь глаза, я успокаиваю тебя, и ты протягиваешь мне бутылку прохладной воды и жестом приглашаешь сесть рядом с собой. Расслабленные жарой, мы откидываемся на одеяло. Твоя рука медленно тянется к моей груди. Ты говоришь, что мне, должно быть, жарко, и потихоньку начинаешь расстегивать на мне рубашку. Ты набираешь в ладонь немного воды и потихоньку льешь ее, такую холодную, мне на грудь и растираешь.

— Мне тоже жарко, — говоришь ты, — охлади меня. Я опираюсь на локоть позади тебя и разбрызгиваю воду по твоему платью. Мокрая ткань прилипает к соблазнительным изгибам, принимая форму твоего тела. «Подуй», — просишь ты, глядя вниз. Я начинаю с твоих ног, обдувая прохладным дыханием твои пальчики, лодыжки, голени. Ты мурлычешь, как кошка, и эти звуки сливаются с ветерком и шумом травы.

Когда я дую чуть выше коленей, ты вздрагиваешь и чуть раздвигаешь ноги. «Еще, — говорю я, обдувая твои бедра, — раздвинь еще». Твои ноги раздвигаются все шире, приглашая и заманивая. Я нежно обдуваю их и вдруг, вдохнув, чувствую твой запах. Такой хмельной. Я не могу больше сдерживаться. Мой язык ласкает кожу с внутренней стороны твоих бедер, пробираясь все выше и выше, губы настойчиво ищут все новые и новые места для поцелуев. Щекой я чувствую нежную, как шелк, кожу.

Зарывшись головой под белое платье, я вижу тебя близко-близко. Вижу, как прилипли к твоей коже влажные трусики. Я хочу стащить их, зубами разорвать их ткань… Но прежде я хочу еще немного подразнить тебя. Мое дыхание вновь достигает твоей кожи, и твое мурлыканье становится все громче, почти переходя в стоны. Наконец ты выгибаешься мне навстречу, прижимаясь к моему рту, и я…

— Белла?

Расплескав воду, она вылезла из ванны и села на него верхом, крепко целуя в губы. Он просунул руки ей под бедра и прижал еще ближе к себе.

— Прости, я всего тебя намочила, — потянулась она к ремню его брюк.

Он просунул руку между ее ног.

— Это точно. — И он перевернул ее и положил перед собой на пол ванной комнаты.

Они проговорили всю ночь, до самого утра. Уилл спросил, можно ли ненадолго оставить включенной лампу у постели.

— Хочу видеть твое лицо.

Его пальцы ласкали ее плечо.

— Странно, — сказал он, — иногда мне кажется, ты где-то витаешь. Тогда мне хочется сказать тебе, что скучаю, но это прозвучало бы глупо — ведь ты здесь, рядом со мной, в той же комнате. М-м, и прости, что расстроил тебя. Насчет Патрика. Если бы ты сказала раньше…

— Думаю, ты бы не хотел, чтобы я только и делала, что ныла о своих бывших.

— Что значит ныла? У всех у нас есть прошлое.

— Правда, Уилл. Вряд ли тебе понравится, если я начну вас сравнивать: «О, Патрик делал так-то. О, у Патрика был другой одеколон. Патрику нравилось, когда я трогала его вот так…»

— Спасибо, Белла. Зачем ты так? Ты же знаешь, я не это имел в виду. Ты все как-то… буквально понимаешь.

— Буквальнопонимаю? Ну, тогда все становится на свои места. О чем говорить?

— А теперь ты зачем-то натянула маску Снежной королевы. Знаешь, я уже просто боюсь спрашивать тебя о чем-либо — ты как будто поклялась страшной клятвой на крови никогда не признаваться в своих чувствах. А мне все же хотелось бы верить, что ты сможешь рассказать мне обо всем.

— Не о чем мне рассказывать.

Он вздохнул.

— Можно только спросить: ты, наверно, скучаешь по нему, да?

Ей представляется, как Патрик наблюдает за ней; его лицо наполовину в тени, выражение его неясно. Он молчит.

— Не в этом дело. Ты не понимаешь… И не сможешь понять. Прости.

— Смогу. Я тоже потерял отчима, помнишь? Я кое-что повидал в своей жизни. Хотя бы испытай меня. Как ты узнаешь, смогу ли я тебя понять, если так ничего и не расскажешь?

— Уилл, не надо, пожалуйста. — Закрыв глаза, она повторила то же самое, обращаясь к Патрику: — Патрик, не надо, пожалуйста.

— Прости, Белла. Прости. Меньше всего я хочу причинить тебе боль. Я эгоист, я знаю, но я просто хочу, чтобы ты любила меня. Так же, как ты любила его. Я же вижу, что любила.

Чуть заметно она тряхнула головой, прикрыла глаза и замолкла. Почувствовала, как он поцеловал ее в лоб, услышала его тихий вздох.

Он потянулся, чтобы выключить лампу, и уже в темноте до нее донеслись его слова:

— Я хочу узнать тебя по-настоящему.

22

В течение всего лишь восьми дней (а не пяти, как было обещано) СЫРОСТЬ была наконец искоренена, а стены оштукатурены и покрашены. У Беллы больше не было предлога оставаться у Уилла. Она вновь уложила вещи в портплед, сняла свое платье и топики с вешалок в его шкафу и достала из ящика свое белье. Теперь она точно знала — не стоило соглашаться пожить у него, расставание было невыносимым.

Уилл наблюдал, как она собирает свои баночки в ванной и кладет в косметичку последние мелочи.

— Ну что ты, лапочка. У меня такое чувство, как будто мы разводимся. Не надо забирать все до единого. Оставь что-нибудь здесь. Вот, — он сдвинул свои дезодорант и пенку для бритья, — давай-ка я тебе освобожу побольше места.

Она накрыла его руку своей.

— Спасибо, Уилл. Правда. Но в этом нет необходимости. Мне все равно все это понадобится дома.

— Я… ну… просто я думал…

Она потянулась к нему и заставила умолкнуть поцелуем.

— Приезжай ко мне на выходные и оставайся. Я тоже буду тебя баловать. Я как раз хотела тебя еще порисовать. И ты поможешь мне разобрать эти устрашающие коробки.

Он сгреб ее в объятия.

— Если ты правда хочешь меня побаловать, приготовь утку. Как ты тогда делала, под соусом.

— Ты меня разжалобил. Ладно, получишь ты свою утку. Но за это разберешь еще больше коробок!

— Договорились. И не забудь, ты обещала.

— Не забуду. А что я обещала?

— Я так и знал. Насчет галерей. Ты обещала отнести туда свои картины.

— Отнесу. Когда-нибудь. Куда торопиться?

— Лучше поторопиться — жизнь коротка. — Заметив выражение ее глаз, он добавил: — Прости. Но ты просто обязана это сделать… Иначе у меня не останется выбора — я буду лизать твои пальчики на ногах до тех пор, пока ты не запросишь пощады.

— Ну? — В пятницу вечером Уилл встретил ее с работы и теперь с маниакальным упорством вопросительно играл бровями.

— Что?

— Ты ходила в галереи?

Она коротко рассказала, что ходила, и пусть он теперь от нее отстанет. В двух галереях в ответ на ее просьбу о встрече она получила невнятное приглашение зайти когда-нибудь в следующий раз. В одной ей сказали, что сейчас новый художник им не нужен. В самой первой галерее, куда она зашла, управляющая заметила, что Беллины работы «хорошо написаны, профессионально выполнены, но несколько пугающи». А в их галерее они предпочитают натюрморты, пейзажи, в общем, что-то более подходящее для обычного интерьера. Во второй оказалось, что принимающий все решения человек уехал на целую неделю; непонятно, почему было не сказать об этом по телефону, тогда ей не пришлось бы тащиться через весь город. Они сказали, что она может оставить пару картин до его возвращения, но она отклонила это предложение и ответила, что еще позвонит.

— А ты заходила в эту галерею, как она называется? Мак, мак… Говорят, она самая крутая.

— Макинтайр Артс. Нет, не заходила. Зачем?

Уилл пожал плечами.

— А что тебе терять? Не будь такой нерешительной. Все хотят чем-нибудь украсить свои стены — так почему не твоими картинами? Давай зайдем туда прямо сейчас — просто посмотрим. — Он остановился на узком тротуаре, загородив его.

— Нет, не давай. И почему ты остановился? Ты что, не можешь одновременно идти и разговаривать? У тебя батарейки сели?

— Сели. Я остановился, потому что, когда мы разговариваем, я хочу видеть твое лицо. Кстати, а можно посмотреть твои картины?

— Не-а.

— Ну, хоть одну?

— Нет.

— Ну, самую маленькую?

— О господи. Какой ты приставучий. Ладно, но без снобистских замечаний, пожалуйста.

— Но они просто потрясающие. — Он поднял небольшой холст к свету, чтобы лучше рассмотреть его.

— Что значит это «но»? Можно подумать, ты до смерти удивился.

— Не придирайся. Я не тому удивился, что они хороши, параноик ты мой. Просто я не могу поверить, что можно создать такую красоту, такую силу и держать их под замком. Мне очень нравятся цвета. Я молодец, что заставил тебя пройтись по галереям. А ты — просто помешанная.

— Спасибо за поддержку.

— Ты должна пойти в эту лучшую в городе галерею. И ты сама это знаешь. Если не пойдешь и согласишься выставляться в обычном, заурядном месте, ты уже никогда не сможешь этого сделать. Будешь сидеть там и страдать от того, что так и не отважилась сделать то, чего на самом деле хотела, даже не попыталась, чтобы хотя бы понять — можешь ты сделать это или нет.

— Это меня как раз мало беспокоит. Выставиться бы хоть где-нибудь.

Он только хмыкнул.

— Да, дорогая. Я тебе верю. А теперь посмотри-ка вот на эту картину…

— Я ее видела. Я сама ее нарисовала.

Он не обратил на ее слова никакого внимания.

— Она почти уродлива, и это по-своему красиво. Она производит впечатление тишины, посмотри на эти приглушенные тени. Эта женщина выглядит такой печальной. Нет, не печальной. Она как будто понесла какую-то утрату. Осиротела.

Уилл указал на детали картины:

— …а вот эти плиты, множество ног за многие годы вытерли в них углубления. Это собор? Странно. Я вижу, что это собор, но чувствую, будто это нереальное место, такое, какое видишь во сне.

— Садись, пять. То, о чем ты толкуешь, называется синтез. Слияние реальности и воображения. Все картины в той или иной степени построены на этом. Потому что твое видение мира никогда не совпадает с тем, какой он на самом деле.

— Ты имеешь в виду, что ты изображаешь только то, что существует у тебя в голове?

Она кивнула.

В понедельник она стоит у витрины галереи. Стоит уже долгое время. Выставленные в витрине картины очень, очень хороши: первоклассный портрет, масло — женские черты лишь намечены, но видно, как они омрачены; две небольшие пастели — ню, серия из четырех гравюр — пейзажи, стильные и завершенные. Она пытается рассмотреть через стекло, что происходит в галерее.

— Вы заходите? — Одетый в твид мужчина средних лет, собираясь войти, придержал дверь и для нее.

— Нет. Я просто…

Хотя почему бы и нет? Она все равно уже здесь.

Она переходит от картины к картине, и настроение ее меняется от восхищения — какое чудо! — до депрессии — мне не на что надеяться. Надо было взять с собой Уилла. Ей хотелось делиться с ним всем увиденным, то и дело восклицая: «О, посмотри, взгляни сюда!» Тут ей на глаза попалась небольшая поделка из керамики. Покрытая эмалью, она сияла, как маленькая драгоценность. И даже те картины, которые ей не нравились, были, по крайней мере, искусно выполнены. Нет, нечего и надеяться, что сюда возьмут ее работы. К чему и спрашивать? Они только рассмеются от неловкости и скажут: «Но ведь вы всего лишь Белла. Возможно, вы не совсем поняли. Здесь выставляются только настоящие художники».

Мужчина в твидовом пиджаке стоял у стола, беседуя с помощницей.

— Так, — обернулся он к Белле, одновременно просматривая почту, — вы ко мне? — И кивнул на ее коричневый портофолио. — Ну, давайте посмотрим, — протянул он руки.

Мистер Макинтайр смотрел молча, лишь иногда покачивая головой. О боже, подумала она, он не знает, что сказать. Боится обидеть. Это было ужасно, намного хуже, чем в школе, когда она стояла и ждала, пока учитель прочтет ее сочинение. Что он поставит? Одну-единственную красную галочку? И скажет, что она могла бы написать лучше? Белла опустила глаза и сосредоточилась на том, как сжимает и разжимает пальцы ног внутри ботинок. Он провозился довольно долго, так и этак рассматривая пять картин с собором, которые она принесла. Есть ли у нее еще, поинтересовался он. Да, есть несколько, ответила она и про себя добавила: почти дюжина, и еще акварели. Планирует ли она продолжать? Мне уже не остановиться, сказала Белла.

Он прошелся по календарю.

— На ближайшие месяцев десять у нас все расписано.

Так, хорошо, он пытается вежливо ей отказать. Наконец она может забрать картины и спокойно уйти.

— Но, но, но, — продолжил он, пока она складывала листы в папку. Его палец еще раз пробежался по числам. — Но хотя по времени это очень скоро, через три месяца у нас будет совместная выставка. Три художника. Должно было быть четверо, но один отказался из-за нервного срыва. Вы как раз подходите. — Он рассмеялся. — Выставка называется «Видения» и объединяет все что угодно. Но вот это, — он похлопал по ее папке, — это действительно видения. Подумайте пока. Я понимаю, вам хотелось бы организовать отдельную выставку. Если так, то подождите до следующего года, скажем, до начала осени. Но нам будет нужно, естественно, намного больше работ. Я бы с удовольствием зашел и посмотрел на остальные. Где у вас мастерская? Позвоните завтра, если можно, но не позднее четверга, и мы обсудим, какие вам нужны рамки и все остальное.

Значило ли все сказанное им, что ему понравились ее работы? Он что, только что пригласил ее участвовать в совместной выставке, или ей это только пригрезилось? Удобно ли будет переспросить? Он наверняка подумает, что она сумасшедшая.

Он улыбнулся, и его лицо неожиданно прояснилось и помолодело.

— И кстати, ваши работы великолепны. — Утвердительно кивнув сам себе, он добавил: — Обсудим все завтра.

Наконец-то Белла была допущена на «совещание» к Селин, что на деле означало, что они просто болтали, хотя и при закрытых дверях. Она оттягивала принятие решения так долго, как могла, но Селин прижала ее к стенке: входит ли она в долю на следующий год или нет?

— Мне лестно твое предложение…

— Но ты его не принимаешь? Знаешь, я не очень-то удивлена. Могу я только спросить, почему?

Белла рассказала Селин о выставке и своем желании рисовать. Быть может, Селин придет на выставку? С удовольствием, отозвалась та.

— Мне кажется, я не смогу больше работать полный рабочий день, — услышала она свои слова. — Я подумала, может быть, ты разрешишь мне работать, скажем, три дня в неделю? Тогда у меня останется время писать. А в мое отсутствие Энтони сможет меня замещать. У него большой опыт. Или, если ты против, я, конечно, могу уйти совсем.

— Даже не думай! — Селин постучала ручкой по зубам. — Я согласна на любое расписание, которое ты предложишь. Что поделаешь, придется идти на компромисс; надо выжать из тебя все, что можно и пока можно.

Как только эти слова слетели с ее губ, Белла внезапно поняла, что хотела этого уже долгое-долгое время. И теперь отступать было некуда. Она согласилась поработать полный рабочий день еще пару месяцев, чтобы натаскать Энтони в тонком деле обращения с трудными клиентами.

Белла закрыла за собой дверь кабинета Селин. Неужели я это и вправду высказала вслух? Колени у нее слегка дрожали, но ставшее вдруг легким тело парило, словно в ее венах тек полный воздушных пузырьков лимонад. Был ли это страх от содеянного или что-то, напоминающее… радость? Она промчалась на кухню и принялась, пытаясь зацепиться якорем за повседневность, лихорадочно вытирать стол и мыть кофеварку. Заварив кофе и слушая его ритмичное капанье, на блестящей поверхности она вдруг поймала свое слегка искаженное отражение. С толстого бока колбы на нее смотрела новая, незнакомая Белла.

23

В следующее воскресенье, сказал Уилл, приезжает его сестра Элен с двумя детьми. Придет ли Белла познакомиться с новыми членами племени Хендерсонов?

— Даже не знаю, — ответила она. — У меня так много дел.

— Помощь нужна?

— Нет, так, все мелочи по хозяйству.

— О, по хозяйству. Конечно. Это откладывать никак нельзя. — Уилл надулся. — Слушай, мы что, каждый раз, когда я приглашаю тебя познакомиться с семьей, будем говорить об одном и том же?

— Я работаю над картиной, Уилл. Ты сам виноват. Это была твоя идея — послать меня в ту галерею. И ты сам велел мне ставить живопись на первое место.

— Послать? Значит, я виноват в том, что подставил тебя под удар успеха и признания? Какой я все-таки негодяй. Не знаю, простишь ли ты меня. — Он подался к ней. — Конечно, ты должна ставить живопись на первое место, моя хорошая. Я имел в виду, если ты ничем не занята.

— А можно я заскочу на чай и просто поздороваюсь?

— Мм-м. Что ж, можно. Бросай старине Уиллу крошки с барского стола, он и тому рад.

— Могу вообще не приходить. — Она хотела отвернуться.

— Нет, не можешь. Ты что, не читала свои должностные обязанности? Тогда слушай. Девушка Уилла — Официальные Обязанности. Номер 1: любить меня безумно. Номер 2: безостановочно заниматься со мной сексом. Номер 3: встречаться с моей семьей. Сама видишь, я не собираюсь мучить тебя номером 54: встречаться с моей занудной кузиной из Уксбриджа. Я только хочу, чтобы встретились две женщины, которых я люблю больше всего на свете. Это для меня очень важно.

— Ладно, ладно, успокойся. Я же сказала, что заскочу.

— Трибуны безумствуют! — Уилл заскакал по комнате.

— И когда ты только повзрослеешь?

— Боюсь, я уже опоздал.

Элен пересадила младенца себе на бедро, прижала его одной рукой и поздоровалась с Беллой другой.

— Прощенья просим. Не помню, когда в последний раз у меня обе руки были свободны. Кажется, одной я все время держу одного, а второй — хватаю другую — она так и норовит куда-нибудь залезть.

Белла взглянула на маленького, и тот посмотрел на нее в ответ.

— Его зовут Лео, ведь так?

— Точно. А вот та обезьянка, которая берет приступом Пик Уильяма, это Абигайль. Аби, иди поздоровайся.

Аби оглянулась, увидела незнакомую тетю и спрятала личико в дядиной штанине.

— Не обращай внимания. У нее сейчас тот период, когда она всех стесняется.

— Ничего. У меня он и до сих пор не закончился.

Абигайль растянулась на полу в окружении листов бумаги и карандашей. Белла взяла Лео за ножку и легонько ее пожала.

— Привет, Лео. — Она шутя надула щеки. На его маленьких щечках тоже заиграла улыбка в ответ.

— На-ка, подержи его минутку. Господи, он уже такой тяжеленный. Я только принесу чашки.

Такой маленький, а такой тяжелый, подумала Белла. Какие крохотные ручки с маленькими ноготочками и пальчиками — словно уменьшенная реплика настоящих. Как будто какой-то умелый ремесленник сделал сначала точную модель, а потом уж перешел к настоящей задаче. Лео обхватил ручонкой ее палец. Сильный!

— Смотри, оторвет. — Уилл выставил вперед руку с одним спрятанным пальцем. — Видишь, что он со мной сделал на прошлой неделе.

Личико младенца сморщилось, что-то ему не нравилось. Белла начала тихонько, переступая с ноги на ногу, укачивать его. Наклонившись к нему, она тихонько запела:

— Баю-бай, усни малютка, баю-бай, дальше не помню, слова давай…

Лео довольно заулыбался; он почти заснул. Она подняла голову и встретилась глазами с Уиллом. Ни он, ни она не сказали ни слова.

Элен ворвалась в комнату с чашками в руках.

— Если слишком тяжело, посади его на бедро. О, смотри-ка, ты ему понравилась. Обычно он выдирается как может, да, толстячок? — Она нежно прикоснулась к его носику.

Элен начала разливать чай.

— Ну, а ты что, скоро собираешься заводить спиногрызов? Ждешь не дождешься испытать Радость Материнства или рассудила здраво и решила пока пожить спокойно? Радость Материнства — это здорово, как мать тебе говорю. Особенно, если ты спокойно относишься к тому, что на тебя все время какают, и к тому, что ты так устаешь, что к концу дня собственного имени не помнишь.

— Думаю, мать из меня выйдет никудышная.

— Неправда! — громко произнес Уилл.

Хелен кашлянула и подмигнула Белле.

— Кто-то, не будем говорить кто, уже созрел.

Понизив голос, он повторил:

— Неправда. Зачем ты так? Ты будешь прекрасной матерью.

— Нет, я знаю, из моих детей вырастут дерганые психи, они будут десятилетиями ходить к психотерапевту, а счет пришлют мне. Или наоборот, из меня выйдет мать-наседка. Всю ночь я не смогу сомкнуть глаз, все буду вскакивать посмотреть, дышат ли мои ненаглядные цыплятки, они ведь у меня такие слабенькие!

— Поверь, после нескольких бессонных ночей ты и в супермаркете уснешь. А дети, они только кажутся хрупкими, а на самом деле они очень живучие. Вот наша мама говорит, она до сих пор о нас беспокоится, а ведь мы уже взрослые, — кивнула она на Уилла. — А твои родители как? Тоже постоянно вмешиваются в твою жизнь? Или у вас типично английская семья, которая встречается всего лишь пару раз в году?

— Папа немножко вмешивается, но от чистого сердца. А мама… Она хотела бы, но она никогда не выражает своих чувств до конца, так что не поймешь, то ли ей все равно, то ли она просто такая деликатная. Она настоящий дипломат, ее уровня не достичь и годами упорных тренировок. Хотя ясно, что ей больше всего хочется, чтобы я наконец как-то устроила свою жизнь. Тогда ей было бы не стыдно перед соседями. А так, что ж, дочь — старая дева.

Лео заплакал, и Элен забрала его у нее и прижала к себе.

— Перестань, Белла, — сказал Уилл.

— Это правда. Если меня завтра задавит грузовик, то единственное, что ее будет беспокоить, это то, как реагировать на сочувственные взгляды соседей.

— То, что ты говоришь, — ужасно, — тихо произнес Уилл.

Элен молчала.

— Просто не верю, что ты могла такое сказать, — добавил он.

Белла передернула плечом. Она хотела просто рассмешить их, но выбрала слишком сильную гиперболу. Вслух это звучало совсем-совсем не смешно.

— Ты говоришь очень зло, Белла, — заметил Уилл.

— Не надо со мной разговаривать, как психотерапевт с пациентом, Уилл. Я не за этим сюда пришла.

Элен долила в чашки чаю.

— Это, конечно, не мое дело, — начала она, — но я бы тоже так говорила, если бы думала, будто моей матери на меня наплевать. Да и ты тоже, Уилл. Да, да, не спорь. Ну да ничего, Белла, не расстраивайся насчет своей мамы — бери нашу! Она в тебя по уши влюбилась. А после того, как Уилл тебя к ней свозил, проела мне всю плешь своими рассказами, какая ты распрекрасная. Я даже заревновала.

Неужели она действительно говорила с такой злостью? Белла уже не знала, что и думать. Ее мать — мама, хотя для Алессандры это звучало слишком по-домашнему, — всегда вела себя так, что Белле не оставалось ничего другого, как подчиняться. А к чему привыкаешь в детстве, то потом становится таким… нормальным. И сомневаться в этом начинаешь только тогда, когда встречаешь в жизни что-то совсем иное, не похожее на твой опыт.

Она в гостях у Сары, пьет чай. Они уже съели по сэндвичу с яйцом. А теперь каждая держит по куску воздушного пирога, обсыпанного цветным сахарным горошком. Они запивают его апельсиновым соком, разлитым в стаканы с красной и желтой полоской по краю. Когда они едят пирог, разноцветные горошинки, тихонько стуча, сыплются им в тарелки красочным дождем. Сара смеется и, послюнив палец, пытается стащить у Беллы упавшую горошинку. Белла тоже наклоняется к тарелке подружки, но неловко задевает стакан. Сара пищит, увидев, как сок заливает стол и начинает капать на пол.

У Беллы перехватывает дыхание. Сейчас мама Сары накричит на нее, обзовет неуклюжей. Ее стащат со стула и выпроводят из кухни. Ей придется бежать в сад, прятаться среди кустов с фиолетовыми цветочками, там, где порхают бабочки.

Мама Сары вытирает стол полосатой тряпкой.

— Хоп-ля! — говорит она. — Вот так. — И наливает Белле другой стакан апельсинового сока.

Белла смотрит на нее в ожидании, едва дыша. Вот сейчас…

— Понравился пирог? — говорит Сарина мама.

Белла медленно кивает и начинает подбирать горошинки, чтобы съесть каждую по отдельности.

— Однажды я поехала повидаться с отцом. С нашим настоящим отцом. Помнишь, Уилл? — рассказывает Элен.

Он кивает.

— Я столько лет его ненавидела. После того как он бросил маму, он ни разу не поинтересовался, как у нас дела. Конечно, Хью к нам очень хорошо относился, но мне нужно было, чтобы и настоящий отец меня любил. Когда мне исполнилось восемнадцать, я поехала к нему в Йоркшир. Мама дала мне денег на дорогу. Не думаю, что ей эта моя затея нравилась, но меня не отговаривала. Она понимала, что мне нужно было его увидеть.

— Ну и каким он оказался?

— Он был такой… Немного напыщенный. Какой-то несостоявшийся, словно он так и не вырос. Наша встреча оказалась совсем не такой, как я себе представляла. Он так неуклюже меня обнял, что я почувствовала, ну, жалость. Он просто не стоил той злости, которую я в себе копила все эти годы. Неожиданно мне показалось, что это он был обделен, а не мы. Он так и не увидел, как мы росли и все такое. Я больше не могла его ненавидеть, мне было просто неинтересно. Иногда я посылаю ему открытки, как дальнему родственнику. По кому я действительно скучаю, так это по Хью.

Лео уснул. Во сне его крохотное личико было совершенно спокойно. Элен осторожно переложила его на диван, устроив посередине двух подушек, и сама села рядом.

— Ты когда-нибудь пробовала рассказать маме о том, что ты чувствуешь, о том, что она делает с тобой? — спросила она.

— К чему? Даже если я ей расскажу, она вряд ли изменится как по мановению волшебной палочки.

— Может, и нет. Но я не ее имела в виду. Я имела в виду тебя. Это ты можешь измениться. Если ты поговоришь с ней, ты лучше поймешь, почему она такая. Что тебе терять, поговори.

* * *

Подошла Абигайль и что-то прошептала Элен на ухо.

— Не шепчи, золотце. В чем дело?

Она снова зашептала.

— Спроси у нее, думаю, она согласится.

Абигайль лишь уткнулась Элен в рукав.

— Белла, Абигайль просит, чтобы ты посмотрела на ее рисунки. Подозреваю, что ей просто нужен еще один поклонник.

Белла и Абигайль рисовали, лежа на полу, а Элен кормила Лео. Уилл мыл посуду.

— Ну, что еще нарисуем? — спросила Белла.

— Меня, меня. Давай меня!

На листе не замедлила появиться маленькая фигурка; волосы-пружинки, как у Уилла, каштановые волосы, красные хлопчатобумажные штанишки, синяя маечка.

— Нарисовать рядом с тобой братика?

Абигайль, взвешивая предложение, закусила губу.

— Нет, — ответила она.

Белла рассмеялась.

— Нет, так нет.

Уходя, Аби вручила Белле свой рисунок. Это был портрет Беллы, Абигайль нарисовала ей огромные глаза и красный улыбающийся рот.

— Спасибо большое. Я повешу его в своей студии, а ты приходи ко мне на чай — мы еще нарисуем.

* * *

— Смотри, как похоже. — Уилл показал на волосы, которыми ее наградила Абигайль. На рисунке они были похожи на спутанное вязание.

— Да ну тебя. — Она сжала его руку. — Я рада, что пришла. Спасибо.

— Я знал, что тебе понравится. Ну, что, помчишься домой, к «делам» или побудешь со мной? Наедине? Совсем-совсем наедине…

Она посмотрела на часы.

— Хм-м. Вообще-то пора идти.

— А может, не пойдешь? — Он потянул ее к лестнице. — Я тебе кое-что покажу… Наверху.

— Уж ты покажешь. Ладно. Я останусь, но при условии, что мне можно будет посмотреть «Джейн Эйр» — она начинается через сорок минут.

— Не обольщайся, — потащил он ее дальше, — четыре минуты и не больше. Мы друг друга так давно знаем, что на прелюдию время тратить не будем. — Он начал расстегивать ее платье.

— Хорошо, дорогой. Тогда я просто лягу, а ты делай свое грязное дело.

Платье упало на пол.

— Сорок минут, хм-м? Слушай, она все равно в конце концов его заполучит, что там смотреть? — Он притащил ее к ванной. — Пойдем лучше, примем вместе душ.

Стоя с ним под душем, Белла смотрела, как струи воды сбегают по его груди. Она намылила руки и принялась мыть его ноги, спину, ягодицы. Он обнял ее одной рукой, прижимая другой прохладный брусок мыла к ее груди. Его ладони заскользили по ее коже, обхватывая живот, лаская пупок. Он повернул ее и прижался к ней сзади, не переставая гладить ее тело. Белла подалась назад и положила голову ему на грудь, мокрые волосы разметались по его коже. Изогнув руку, она коснулась его, и его дыхание на ее шее вдруг стало горячим. Его ладонь опустилась ниже и, накрыв ее руку, направила ее меж ее бедер.

— Продолжай пока без меня. Я сейчас вернусь. — Уилл выпрыгнул из душа. Она услышала, как он в спальне гремит ящиками.

— Где эти чертовы резинки?

— Под подушкой!

Он прибежал обратно.

— Хорошо тебе там одной? Можно я присоединюсь?

— Залезай скорее, балда. — Она снова прижалась к нему.

— Так на чем мы остановились?

Они лежали в его постели, зарывшись в перепутанные полотенца, подушки и одеяла.

— Толстомордик, слышишь меня? — позвал Уилл.

— Хм-м? — она перевернулась к нему и коснулась рукой его щеки.

— Я, — он поцеловал ее в нос, — люблю, — еще, один поцелуй, — тебя, — поцелуй, — сильно-пресильно.

— Сильно-пресильно? — Она подкатилась к нему поближе и потерлась щекой о его грудь.

— Сильно-сильно-пресильно. Я знаю, у нас все получилось как-то очень быстро и интенсивно… Я не имею в виду только секс. Он хоть и интенсивный, но, надеюсь, не слишком быстрый… В общем, я…

— Что-то ты темнишь, Уилл.

— Нет-нет, просто я хочу кое-что сказать тебе, но боюсь напугать.

— Смелее же, мистер Генералдж, смелее! — произнесла Белла голосом персонажа из фильма Dad's Army.

— Не надо, не шути сейчас. — Он нежно взял ее за руки.

— Ой. Неужели мне придется прямо сейчас стать серьезной? — Похлопав себя по щекам, она добавила: — Вот. Вся внимание.

Уилл кивнул.

— Я правда не хочу тебя пугать. Ты сама знаешь, как я к тебе отношусь.

Он взял ее руку в свою, легонько сжал ее, опустил голову и, рассматривая ее так, словно видел впервые, провел рукой по костяшкам ее пальцев. Затем он поднял голову и посмотрел ей прямо в глаза:

— Выходи за меня замуж.

На какую-то долю секунды ей показалось, будто ее захлестнула теплая волна. Наверно, лицо ее в этот момент сияло. А из глаз — на одно только мгновение — словно заструился свет.

Да, да. Люби меня, женись на мне. Да.

Но тут холодное дуновение коснулось ее шеи, пробежало вниз. Она поежилась. Кожа ее стала липкой, она побледнела, рот пересох. Белла прикрыла глаза и увидела Патрика. Тот стоял, повернувшись к ней спиной. Но она не отважилась прикоснуться к нему. Что увидела бы она в его глазах? Она лишь стояла рядом, сжимая и разжимая кулаки, впиваясь ногтями в ладони.

— М-м, твое молчание означает, что ты должна подумать? Или ты до того обалдела, что не можешь и слова вымолвить? А может, ты согласна, но хочешь меня помучить?

— Я бы не стала тебя мучить.

— Я тоже так подумал. Черт, так я и знал, что не надо торопиться. Какой же я все-таки придурок! Забудь обо всем, что я сказал.

— Как я могу такое забыть? Но ты не волнуйся, все хорошо. Правда. Я польщена. Просто я еще не уверена. Прости.

Почему, почему не может она сказать то, чего ей на самом деле хочется? Да, да. Люби меня, женись на мне. Да.

Он состроил вымученную улыбку.

— Но ты хотя бы подумаешь? Хоть когда-нибудь, как ты говоришь?

— Когда-нибудь. — Улыбнувшись, она поцеловала его в щеку. — Спасибо.

— Прекрати ты эти вежливости. Иди лучше сюда, обними меня. Желаю получить утешительный приз.

* * *

В понедельник они вышли с Вив пообедать: сидели на скамейке в парке и ели сэндвичи.

— О-о, какое у тебя непроницаемое лицо. — Глаза Вив сузились. — Что произошло? Ты случайно не поссорилась с Уиллом?

— Не-а, — помотала головой Белла. — Даже наоборот. Он сделал мне предложение.

— Предложение? Ты имеешь в виду выйти замуж?

— Нет, пробурить у меня в саду нефтяную скважину. Конечно, выйти замуж, что же еще? Просто смешно.

— Смешно? Да это же прекрасно! — Вив сжала Беллу в объятиях. — Я так рада, ты себе не представляешь. Боже мой, венчание, у вас будет венчание! Я сейчас заплачу.

Вместо этого она откусила от сэндвича кусок и принялась его с аппетитом жевать, потом спросила:

— Подожди-ка, а почему тогда ты не бьешься в экстазе? Ты ведь сказала «да», надеюсь?

— Не совсем.

Вив замерла с открытым ртом.

— Не поняла.

— Понимаешь, это все произошло так быстро. Я думала, хоть ты проявишь здравомыслие и поддержишь меня. Ты должна мне сейчас рассказывать, что не стоит торопиться, что надо поразмыслить, что это самое важное в жизни решение, и все такое. Бога ради, посмотри на себя! Сколько лет ты уже живешь с Ником? Четыре? Пять? А что-то я не видела у вас вышитых салфеток с вашими инициалами под подвенечными колокольчиками.

Вив покраснела.

— Извини, — сказала Белла. — Это я погорячилась.

Вив до сих пор не вышла замуж за Ника только потому, что ее родители ни за что не явились бы на венчание вместе. Со времени их шумного развода прошло уже около восемнадцати лет, но они до сих пор отказывались находиться в одной комнате.

Вив дернула плечом.

— Ладно, проехали. Но ты, почему ты ему отказала?

— Не знаю, мисс учительница. — Белла извлекла из сэндвича салатный лист и, уперевшись носком в пятку, скинула туфли.

— Бел? Это… Это из-за Патрика? Ох, моя хорошая. Ты извини меня тогда.

Белла замотала головой, крепко зажмурив глаза:

— Я не знаю, не знаю. Я просто не смогла, не смогла, и все.

— Белла, можно попросить тебя об одолжении? — позвал ее с кухни Уилл.

— Конечно. А почему таким официальным тоном? — Она сбежала вниз. — Ты что, хочешь попросить у меня взаймы все заработанные тяжким трудом сбережения?

— Нет. Не злись, только… Только не могла бы ты убрать отсюда фотографии Патрика? Перенести их в свою студию, например?

— О боже, Уилл, ты же не ревнуешь к покойнику? Я и не подозревала, что ты такой нервный.

— Спасибо. Я не ревную. Просто, знаешь ли, неприятно каждый раз, заходя в кухню, видеть тебя в постели с другим.

— Уилл, мы же в оленьих рогах! Это не очень-то похоже на эротический снимок, как ты считаешь?

— Ты нарочно уводишь разговор в сторону. Если уж говорить начистоту, я думал, что мне не придется просить тебя убрать эти фотографии, что у тебя достанет такта самой это сделать.

— Это у тебя не хватает такта, по-моему.

— Пусть так, но я не вижу в моей просьбе ничего странного. Я же не прошу тебя их порвать. Просто убери их, чтобы я не видел.

— Если тебе так хочется, я могу торжественно сжечь их на костре.

— Почему ты все время передергиваешь? Я не многого прошу. Но, поскольку мы уже практически живем вместе, я думал, что…

— Мы не живем вместе.

— Ах, вот как? Прошу прощенья. Какая досадная ошибка. А как же тогда назвать то, что мы вместе спим, вместе проводим выходные, то, что у тебя в шкафу лежат мои рубашки? Что в прихожей висит мой пиджак, а в ванной лежит моя бритва? Или все дело в Патрике?

— Не надо на меня орать. Ты меня просто обижаешь.

— Прости. Я не хотел. Она пожала плечами.

— Ничего. Я все равно хотела их убрать.

— Нет. Оставь. Пусть висят.

Она покачала головой и, осторожно вытащив булавки, сняла фотографии и понесла их наверх. Поднявшись в студию, поколебалась, выбирая между ящиком стола и каминной полкой. Взглянула на снимки еще раз: на одном они вместе, а на другом промокший до нитки Патрик стоит на берегу озера в Шотландии. Как странно, фотография — вот она, а человека, изображенного на ней, больше нет. Как будто вся его жизнь была лишь выдумкой, киношным сюжетом, а теперь в зале кинотеатра зажегся свет, и от нее не осталось и следа. Она подумала, что, наверное, надо съездить к нему на могилу, попрощаться окончательно. Но тут же отмела эту идею; не стоит так собой упиваться. Ей его — настоящего — на кладбище не найти; он ей становится гораздо ближе, когда она просто заказывает китайскую еду на дом. Однако мысль о кладбище заставила ее испытать чувство вины — она слишком давно не была на его могиле. С тех самых пор, как на ней установили надгробный камень.

* * *

Стоя у могилы, Белла чувствует себя немного неловко. Много раз она видела такие сцены в кино и знает, как и что она должна делать. Смотрит на памятник и пытается отринуть все лишние мысли, которые скопились у нее в голове, как выброшенные на берег обломки.

Могила огорожена бетонным поребриком, внутри него насыпан мелкий гравий. Такой же, каким засыпают дорожки, подмечает она. Патрик всегда говорил, что по тому, насколько мелок гравий на дорожках, можно определить, кто богат, а кто — нет.

Она напоминает себе, что пришла сюда, чтобы сказать Патрику какие-то важные, серьезные слова. Сказать, что жизнь без него уже никогда не станет прежней, но что она борется, и его свет ведет ее, как маяк. Но как такое скажешь какому-то дурацкому гравию для дорожек? Да и к чему произносить все это вслух? Ведь он ее больше не услышит. Он и при жизни не очень-то к ней прислушивался.

И разве существуют на свете слова, которыми можно было бы описать то, что она чувствует? Нет, это все не то, не то…

Надгробный камень сужается кверху, словно окно в соборе. Он украшен барельефом с изображением ангела, к счастью, не слишком пошлым. Как сказал бы Патрик, ангел был «приемлемым». Это было его любимое выражение. «Вино более чем приемлемое», любил он говорить. Или, вечером, в постели, чтобы ее позлить: «Ты сегодня выглядишь вполне приемлемо».

Она сосредоточенно прочла надпись:

Здесь покоится

ПАТРИК ДЭРМОТ ХЬЮЗ

Надо же. А про Дэрмота она и забыла. Он просто ненавидел это свое второе имя и наверняка бы страшно разозлился, увидев его здесь: «Ты себе не представляешь, они небось еще и заплатили за эти чертовы шесть лишних букв!»

Ниже начертаны даты его рождения и смерти. Между ними почти нет промежутка, и это говорит куда больше, чем если бы здесь было еще добавлено что-то вроде «безвременно ушедший».

Еще ниже написано:

ЛЮБИМЫЙ, ОПЛАКИВАЕМЫЙ,

НЕ ПОКИНЬ НАШИХ МЫСЛЕЙ

R.I.P.^[26]

R.I.P. RIP. Какое жестокое слово. Но и правильное. Ведь смерть жестока. Она уничтожает все, к чему прикасается. Разрывает и разрушает жизни, оставляя лишь ошметки. Срывает с людей кожу, рвет их мышцы, убивает тела. Раздирает на них одежду, распинает, как бабочек на булавках, выставленных всем напоказ, чьи хрупкие мертвые крылышки колышет ветер. R.I.P. Что еще кроется за этими зловещими буквами? Раненая И Печальная? Раскрой мне Истину, Патрик? Ребячливый И Противный? Нет, покойники — абсолютно безответственные люди. От них всего-то и требуется — лежи себе и в ус не дуй. За все приходится расплачиваться тем, кто остался.

Она неуклюже опускается, чтобы положить на могилу принесенный с собой букетик еще не распустившихся роз. Ей кажется, что она актриса и за ее плечом стрекочет нацеленная на цветы камера. Резкость наводится на отдельный бутон, на одну-единственную слезу, оброненную на лепесток. Потом идет крупный план его печального лица. Патрику все это не понравилось бы. «Цветы? Зачем деньги тратить? Иди лучше в паб, выпей за упокой моей души».

* * *

Взглянув еще раз на фотографии, она поставила их на каминную полку.

24

— Я же знаю, что еще пожалею об этом! — Белла повесила трубку и притворно насупилась. Уилл тут же поцеловал ее и обхватил ладонью за шею.

— К чему такие переживания? Все мы немного стесняемся своих родителей. На то они и родители. Должно же у них быть хоть какое-то предназначение в жизни? Ты же пережила знакомство с моей матерью, а она — женщина со странностями, еще с какими!

— Ладно, ты сам напросился. И помни — это была твоя идея!

— Тебе просто хочется опять оказаться правой, вот и все. Ну, что плохого может быть во встрече с родителями?

— Что плохого? Что плохого? — Он что, издевается?

Белла припомнила, как первый раз познакомила с родителями Патрика.

* * *

— Очень элегантно. У тебя что, была сегодня встреча? — спрашивает Белла, оглядывая Патрика.

Он принарядился — клетчатый костюм а-ля принц Уэльский, крахмальная сорочка и шелковый галстук.

— У тебя еще есть время переодеться до того, как мы выедем.

— Я уже переоделся, — снимает он с рукава невидимую соринку.

— И зачем ты так вырядился? Ты же не руки моей просить собираешься, не надо так стараться.

Он поджимает губы.

— Честно говоря, ты так беспокоилась насчет этого знакомства, что я решил немного постараться.

Это было так мило с его стороны, но стоило только представить, что ее мать наговорит об этом костюме…

Я очень надеюсь, Патрик, Белла не заставила вас ради нас наряжаться.

Или:

А я думала, вы придете в спецовке, Патрик. Вы ведь строитель?

Может, ей тоже немного приодеться, просто чтобы поддержать его? Она выбирает элегантный серый брючный костюм и черные замшевые туфли. Волосы зачесывает наверх, подобрав тяжелой серебряной заколкой, в уши вдевает подходящие к ней спиральные серьги, которые качаются в такт ее шагам. Но, посмотрев на себя в зеркало, она снимает серьги, надевает вместо шикарного серого пиджака шерстяной коричневый. Замшевые туфли уступают место паре старых шлепанцев темно-красного цвета.

* * *

Алессандра окидывает взглядом Патрика и его костюм.

— Надо было нам тоже переодеться к ужину, Патрик. Вы нас просто устыдили своей элегантностью.

Она нарочито захватывает его лацкан между большим и указательным пальцами и улыбается, словно искушенная в интригах придворная дама.

— А ты почему в брюках, Белла? С таким эскортом надо было надеть юбку.

— Эскорт! — тихонько шепчет Белла. — Как будто я тебя наняла.

— Обычно я так не одеваюсь, — оправдывается Патрик, — просто сегодня у меня была важная встреча…

— Ах, мужчины, мужчины. Вам всегда приходится думать о делах, о повышении… Вот он, мир бизнеса.

— Он не из мира бизнеса. Он строительный инспектор и ни о каком повышении не думает. Он и так партнер в своей фирме.

Патрик бросает на нее сердитый взгляд и отворачивается полюбоваться гравюрой в раме, висящей на стене.

Дорога была поделена на равномерные отрезки рассказами Беллы о странностях ее отчего дома.

— А в туалете на первом этаже такие тонкие стенки, что людям, проходящим мимо нашей задней двери, все слышно. Так что, сидя в туалете, можно петь или мычать что-нибудь — недостатка в аудитории не будет.

— Ладушки. Пункт 312б: в туалете на первом этаже молчать не положено. Понятно. А есть список разрешенных к применению мелодий? Мне, например, нравится Fascinatin Rhythm.

— О, о, пока не забыла. Это самое важное. Не забывай хвалить стряпню моей матери. Это не трудно, она — выдающийся повар…

— Да? А знаешь, ты впервые сказала о ней хоть что-то хорошее.

Белла пожала плечами:

— Ты и вправду записывал? Тебе что, делать больше нечего?

— Сам удивляюсь. Но почему-то трачу на тебя все больше и больше времени.

— Так, ладно. Но, говоря о ее стряпне, ты должен точно сказать, что тебе понравилось. Не говори просто «очень вкусно», а то она догадается, что это я тебя подговорила. И задавай вопросы, дай ей раскрыться.

— Надо было все-таки надеть смокинг. Тогда я мог бы писать шпаргалки на манжетах.

— А как мне ее называть? — Уилл зверски разодрал упаковку фруктовых пастилок, но все-таки нашел ту, которую хотел.

— Ты уже все красные выбрал, поросенок! Поскольку у нас неформальная встреча, называй ее просто: «Ваше Совершенство».

— Хорошо. А я тебе говорил, что предпочитаю, чтобы ко мне обращались «Небесный Бог Секса»? Так меня называют близкие друзья, но поскольку они мне, как семья…

Белла внимательно посмотрела на него. Кок семья. Он коснулся ее щеки тыльной стороной ладони.

— Так что, мне называть их по имени?

— Папу зовут Джеральд. Он бы тебя не понял, если бы ты стал обращаться к нему «мистер Крейцер» или Джерри. У него есть такие серповидные очки для кроссвордов, и когда он смотрит на тебя поверх них, такое впечатление, что он не совсем понимает, что он делает на этой совершенно не знакомой ему планете и как он сюда попал. А Джерри — это такое имя, которое больше подходит человеку динамичному, который носится туда-сюда в полосатой рубашке с чашечкой эспрессо в руке и знает, что означает слово «маркетинг».

Уилл взглянул на нее:

— Я еще не встречал никого, кто мог бы столько увидеть в крохотной детали. Это просто потрясающе. А что ты скажешь насчет Уилла? Если сравнивать с Уильямом, например?

— Ну, Уильям — это скорее финансовый советник… или мальчик из начальной школы, который носит домашние джемперы навырост. Уильям — это что-то надежное, стабильное. Такое немножко влажное. Мальчик с таким именем все время шмыгает носом. Что не сексуально. А Билл — это слишком короткое имя. И оно какое-то подозрительно гениальное, вроде дядюшки, который все время улыбается, но к которому не хочется садиться на коленки.

— Но Уилл тоже короткое имя. Имей совесть!

Белла склонила голову набок и посмотрела на него оценивающим взглядом.

— Да, но оно не звучит, как сокращение. Оно более уверенное, расслабленное. С Уиллом чувствуешь себя в безопасности. Он надежный, но не скучный. И достаточно озорной, чтобы быть сексуальным.

— Да, я такой. Ну ладно, вернемся к нашим стариканам. Значит, не Джерри. Как насчет Капитан или Отец-командир?

Она шлепнула его по бедру.

— А вот маму тебе придется называть миссис Крейцер. Я знаю, что это звучит нелепо, но так ты доставишь ей несказанное удовольствие, пока она, как леди Баунтифул, не соизволит разрешить обращаться к ней по имени. Но смотри, ни в коем случае не используй уменьшительное Сандра, это имя кажется ей ужасно пошлым и вульгарным. Ты и оглянуться не успеешь, как она скормит твои кости Хунду.

— А кто это — Хунд? Огнедышащий дракон или, может, сумасшедшая тетка, запертая на чердаке?

— Это золотистый ретривер, папина охотничья собака, — хотя ясомневаюсь, что он хоть раз в жизни поймал что-нибудь, кроме шоколадного бисквита. Хунд — по-немецки означает собака, как тебе конечно же известно. Такое уж у папы чувство юмора.

Они проехали через ворота, сбитые из пяти окрашенных в белый цвет досок, и свернули на подъездную дорожку. Оповещая об их прибытии, по гравию зашуршали шины. Из-за угла дома навстречу им выскочил Хунд, и вышедшая из машины Белла наклонилась обнять пса.

— Привет, Хунд, — почесала она его за ухом. — Хорошая, хорошая собака. Ну, как такого не полюбить?!

Уилл взглянул на нее и тут же заскулил по-собачьи, тоже требуя внимания.

— О господи, — закатила она глаза.

Он высунулся посмотреться в боковое зеркало и пригладил волосы ладонью, которые тут же распрямились обратно.

— Ну, Пружинкин, добро пожаловать в логово льва.

Алессандра улыбнулась и приветственно протянула руку.

— Вы, должно быть, и есть Уильям. Входите же. Мы так мало о вас слышали.

Она засмеялась своей шутке, и Уилл засмеялся вместе с ней.

Белла выступила вперед и обменялась с матерью двумя поцелуями в щеку.

— Его зовут Уилл, — сказала она. — Уилл, а не Уильям.

— Да это все равно, — отмахнулся он.

— Не хотите ли шерри? — Алессандра взяла его под локоть и препроводила в гостиную. — Последний Беллин парень очень, очень его любил.

С моей дочерью любой станет алкоголиком.

Она так это сказала, как будто Патрик пил беспробудно. А кто, интересно, отказался бы от стаканчика? Или бутылки, если уж на то пошло? Запри добропорядочного квакера на выходные один на один с Алессандрой, и тот накапал бы себе в какао денатурата.

— Ну, немножко… — начал было Уилл.

— Конечно, сами мы так рано почти никогда не пьем. Да что с нас взять, живем в глуши, столичной моды не знаем. Так, может быть, вам кофе?

— Да, конечно, с удовольствием выпью то же, что и вы.

Вошел только что вернувшийся из сада Джеральд, пожал Уиллу руку и похлопал того по плечу.

— Ты, значит, Уилл. Хорошо, хорошо. Очень рады тебя видеть.

Он полез в шкафчик, откуда послышалось ободрительное звяканье.

— Выпьешь со мной скотча? Или, может, джина с тоником?

— Спасибо, скотча — чуть-чуть.

— Какая красивая комната, миссис Крейцер. — Уилл прошел в угловой кабинет. — Восемнадцатый век?

— Да. Но, Уильям, я надеюсь, Белла не запугала вас нашими порядками?

— Уилл, мама.

— Мы с Джеральдом — люди простые, верно, милый?

— Хм? — ответил тот.

— Пожалуйста, называйте меня просто, — она собралась с духом, словно исполняя арию, — Алессандра.

К удивлению Беллы, им постелили в комнате для гостей — вместе.

— Надеюсь, ты не против спать не одна? — со смешком сказала Алессандра, отчего ее фраза прозвучала как двусмысленность.

— В тридцать лет это нормально, мама.

— И я так думаю, и я так думаю, Белла, дорогая. — Алессандра задернула шторы и слегка передвинула вазу с колючим остролистом. — Хотя я, конечно, безнадежно отстала от жизни. — Она расправила полотенца для гостей, висящие на краю умывальника. — Здесь полотенца, мыло. Да… Вот подожди, когда твои дети начнут тебе выговаривать за каждое слово, тогда посмотрим.

Белла начала разбирать свой портплед.

— Я тебе не выговариваю, — сказала она косметичке. — Я просто говорю, что если бы я в моем возрасте спала в отдельной комнате, это было бы просто ненормально.

— О чем же спорить? — Алессандра остановилась в дверях. — Ты ведь не в отдельной комнате?

Она улыбнулась Уиллу:

— Если будут нужны еще полотенца, скажите.

Дверь за ней захлопнулась.

— Бога ради! И я так думаю, Белла, дорогая! И эти полотенца! — Белла пнула гору сложенных на кресле полотенец. — Зачем нам столько? Чем, она думает, мы будем здесь заниматься? Роды принимать? Обливаться кленовым сиропом?

— Ну-ну, успокойся. — Руки Уилла обвились вокруг ее талии. — Да, так что там насчет кленового сиропа?

— Теперь я понимаю, откуда у Беллы такое кулинарное изящество, — заметил за ужином Уилл, сияя так, как будто на него посыпалась манна небесная. — Это просто великолепно.

— Подлиза! — одними губами прошептала Белла.

Когда они остались наедине, Уилл уселся на кровать и приступил к Белле с расспросами, в чем, собственно, дело.

— Теперь я понимаю, откуда у Беллы такое кулинарное изящество! — передразнила она. — Изящество? А куда же подевался нормальный английский язык?

— Чего ты на меня-то злишься? Я — не твоя мать.

— Очень смешно. И я не злюсь.

— Нет, злишься. Я думал, ты сама хотела, чтобы я похвалил ее стряпню. В руководстве по посещению родителей так и написано: «Похвалить стряпню».

Уголки его рта подрагивали, как будто он ожидал, что она сейчас рассмеется вместе с ним.

— Да? Но там не написано: «Сюсюкать с ними до умопомрачения!» Подхалим!

— О, как мило. Я тебя тоже люблю.

— Когда ты здесь, будь на моей стороне, пожалуйста. Больше я тебя ни о чем не прошу.

— На твоей стороне? А я, по-твоему, на чьей? Я просто стараюсь понравиться твоей маме, я, в конце концов, просто вежлив. В гостях так принято. Этот древний обычай, кстати, называется Уметь Ладить с Людьми. Советую и тебе попробовать.

— Ш-ш! Тише. А я, значит, не умею ладить с людьми?

— Ну, по крайней мере, тебе не повредит новая революционная тактика — говорить маме приятные вещи.

Белла со скрипом отодвинула тугой шпингалет и открыла окно.

— Я так и знала, что ты ничего про нее не поймешь.

Он подошел к ней и положил руку ей на плечо, но она лишь стряхнула ее.

— Я понимаю. Она с тобой немного неуклюжа. Как будто ей неловко. Не знаю, почему. Но ты все только усугубляешь, разве ты не видишь? Рядом с тобой она так нервничает, как будто боится, что ты ее ударишь.

— Она нервничает! Ха!

Уилл серьезно кивнул:

— Да, так и есть. Похоже, вы обе застряли в каком-то тупике. Почему бы тебе не сделать первый шаг, как Элен тебе советовала?

— А почему я? Она мне мать, а матери обычно берут такие вещи на себя.

— Что-что? Ну, знаешь, с таким подходом ты далеко не уедешь. Ей-богу, ты как в школе: сэр, она первая начала!

— Но я пытаюсь, — скрестила она руки на груди. — Ты просто не понимаешь, ничего не понимаешь.

— А как мне понять, — в его голосе появились резкие нотки, — когда ты мне ничего не рассказываешь? Ничего не рассказываешь о своих трудностях, страхах. Ты просто меняешь тему разговора и отворачиваешься или отшучиваешься. Вообще-то, ты от всего отшучиваешься. Но, Белла, разве так можно?

Белла хотела было заговорить, возразить, ответить ему такими же горькими словами. Но она не могла проглотить застрявший в горле комок. Сосредоточенно сглатывая, она лишь пыталась хоть немного вздохнуть.

— Нет, так нельзя, Белла, — продолжил Уилл. — Конечно, я многого не знаю, я чужой в твоей семье. Может, это все, черт возьми, и не мое дело.

Если бы она повернулась к нему, отошла от окна, то увидела бы, что он вдруг как-то съежился, уменьшился, словно признавая свое поражение.

— Может, и не твое, — сказала она, глядя прямо перед собой. — И не стоит тебе о нас беспокоиться.

Она услышала, как он глубоко-глубоко вздохнул. Щелкнула закрывшаяся за ним дверь. Она стояла тихо, как на одной из своих картин; облокотившись на оконный переплет, смотрела в сад своей мечты.

* * *

Она видит их сквозь спинку скамейки, сколоченную из нескольких досок, — они сидят под миндальным деревцем. С того места, где она лежит, зарывшись в густую высокую траву, ей видны только полоски ткани — это люди на скамейке. Незнакомые, но все же узнаваемые. Папин воскресный пиджак, зеленый и неровный, словно высохший мох, волосы миссис Меллорс, покрашенные в «клубничный блонд», хотя на клубнику они ничуть не похожи. Она всегда уверяет, что не красит волосы, а просто «немного подчеркивает натуральный цвет». До Беллы доносятся обрывки разговора. Его тон то опускается, то внезапно поднимается, как температурный график, который она рисовала в школе.

Неожиданно слова обретают смысл, четкий и резкий под ярким солнцем.

— …Трудности… в общении… — говорит ее мать, — …очень благодарны.

— …образуется, — откликается миссис Меллорс.

Вступает папин голос, низкий и мягкий, но ей из травы ничего, ну совсем ничего не слышно! Раздается громкое — ш-ш! — и наступает молчание. Она падает лицом в пахучую траву, но уже поздно.

— Белла! — голос ее матери звучит настороженно и как будто издалека. — Мы тебя не заметили, дорогая. Не валяйся в мокрой траве. Иди, поздоровайся с миссис Меллорс.

Белла поднимается, запястьем оттирает зеленые коленки и заправляет волосы за уши.

— Для маленьких послушных девочек, которые тихо сидят на скамеечке, у меня есть panettone, — говорит мать, отряхивая ее спереди.

25

В воскресенье к обеду Алессандра уже по-свойски похлопывала Уилла по плечу и смеялась всем его шуткам. Джеральд взял его на экскурсию в сад, после чего объявил, что Уилл «с Беллой справится» и что он «вообще молодец». Говоря это, он смеялся, и Белла подумала, что он, должно быть, шутит. После обеда Уилл обнаружил ее в гостиной. Она читала книгу, сидя в кресле и подобрав под себя ноги.

— Не выйдешь ли ты к нам? — поинтересовался он. — Скоро будет кофе.

— Нет, спасибо.

— Мадам желает, чтобы кофе доставили ей прямо сюда? Делайте заказы, а то официанты скоро уйдут домой. — Он улыбнулся и заглянул ей в лицо.

— Не надо, спасибо.

— Что случилось?

— Ничего. Просто читаю.

— Подумайте только, она читает. Мы проперли через всю страну, а ты прячешься по углам, словно дикий подросток. Ты что, всегда, когда приезжаешь в гости, скрываешься от хозяев?

Белла не отрывалась от книги.

— Это просто невежливо. И по отношению ко мне, и по отношению к твоим родителям. Я приехал сюда только из-за тебя, а ты меня избегаешь.

— Ты, кажется, прекрасно обходишься и без меня.

— Я общаюсь за двоих — за себя и за тебя.

— Можешь не утруждаться. За меня общаться не стоит, они ко мне привыкли. Я ведь нелюдимая, разве моя мать тебе еще не сказала?

— Ну, хватит. Взгляни на меня, пожалуйста.

Белла оторвала взгляд от страницы. Глаза ее смотрели холодно и надменно.

— Ненавижу, когда ты так смотришь.

Она лишь прищурилась:

— Наконец-то ты это сказал.

— Господи, иногда ты просто невыносима. — Он засунул руки глубоко в карманы. — Терпеть не могу, когда ты меня так осаживаешь. Когда от тебя веет таким холодом, я не знаю, как пробиться к тебе!

— Ну, тогда не трать силы.

— В чем дело? В чем? — Уилл снова подошел к ней и положил ладонь на ее волосы.

— Не делай так. Прическу испортишь. — Она тряхнула головой и сбросила его руку.

— Хорошо, позови меня, когда снова примешь человеческий облик.

Белла запечатлела один поцелуй на правой щеке Алессандры и, нарочно нарушая их ритуал, отступила. Ее мать замерла, потом запахнула кардиган и скрестила руки на груди. Белла поцеловала и приобняла отца, а затем чуть не задушила Хунда в объятиях. Наклонившись к его милой морде, она слышала, как Уилл поцеловал Алессандру и как та легко рассмеялась. Джеральд от всей души похлопал Уилла по спине. Она еще раз чмокнула Хунда и потрепала его по загривку.

— Приезжайте к нам еще, милый Уилл, не ждите, пока Белла пригласит вас. Иначе мы к тому времени совсем поседеем и состаримся, — улыбалась Алессандра.

Уилл влез на переднее сиденье и пристроил на коленях жестяную коробку с домашним печеньем. Между ног у него была зажата бутылка настоянного на вишне бренди.

— Ну, теперь уж привезете домой подарков, Уилл, дорогой. — Белла завела машину и чуть махнула из окна, для формальности нажав на клаксон.

— Мне кажется, это очень мило с ее стороны — она лишь проявила гостеприимность.

— Гостеприимность? Да она тебя почти усыновила. Я вообще удивляюсь, как это не предложила нас обменять: старого ребеночка на нового. Никогда не выбрасывайте старого, нелюбимого ребеночка! Его всегда можно обменять на другого, веселого и общительного!

— Я тебе уже сто раз говорил, что ты преувеличиваешь.

— А нового ничего не скажешь? Пора, пора.

— Ты злишься, я же вижу.

— Как ты прекрасно знаешь, ничто так не выводит человека из себя, как то, когда ему говорят, что он злится. Иногда… Иногда из тебя так и прет самодовольство.

— Боюсь, ты меня не поняла. И я тебя не понимаю, не понимаю, чем я тебя обидел.

— Не понимаешь? Не понимаешь? Ты все выходные провел практически в обнимку с моими родителями, особенно с матерью, и не понимаешь, чем ты меня обидел?

— Честно говоря, нет. Правда, у меня есть одно предположение…

— И какое же, мистер Самодовольство?

— Ну, хватит, не будем ссориться, Белла.

— Белла? Ты даже имя мое вспомнил? Да ты вспоминаешь, как меня зовут, только когда мы ссоримся, а все остальное время я для тебя или «ягодка», или «лапочка», или еще какая-нибудь часть флоры и фауны!

Уилл помолчал минуту.

— Ты же знаешь, так я выражаю свою любовь. Если тебя это раздражает, могла бы раньше сказать. Я думал, тебе нравится.

«Мне нравится», — подумала она, но, словно в ловушке, уже оказалась в яме, такой глубокой, что не видно было краев.

Что ей оставалось делать? Только копать дальше. Она коротко вздохнула. Уилл продолжил:

— Мне кажется, ты взбешена потому, что я поладил с твоей мамой и тем самым разрушил любимую тобой сказку, где она — Гингема, а ты — Дороти.

Белла изогнула бровь.

— О, знаменитый взгляд Крейцеров! Я трепещу от страха. Послушай, иногда я думаю, что тебе больше нравится быть правой, чем счастливой.

— Не слишком убедительная мысль, тебе не кажется?

— Хорошо, а почему тогда ты так расстроена?

— Я не расстроена, я, как ты выражаешься, взбешена. И взбешена я тем, что ты подлизался к Алессандре (тут она придала своему голосу драматические нотки) и выставил меня глупой, неприспособленной девчонкой.

— А чего же ты ждала? Вела себя как упрямый подросток.

— Знаешь, я не понимаю, зачем мы вообще затеяли этот разговор.

Уилл положил ей ладонь на бедро.

— Ну, ладно тебе. — Он игриво поводил рукой вверх-вниз. — Не будем драться, а?

— Убери, пожалуйста. Спасибо.

Он убрал руку и с минуту пытался пыхтеть какой-то мотив, потом отвернулся и стал смотреть в окно.

Остаток пути они проделали почти в полном молчании.

Уилл достал кассету.

— Ты не против, если я поставлю музыку?

— М-м-м.

— Считаю за согласие.

Он начал было подпевать, но без энтузиазма.

— У меня завтра тяжелый день, — произнес он.

— Хм-м?

— Да. Я буду очень-очень занят.

— А, хорошо.

Уилл опять отвернулся к окну.

Белла остановила машину возле дома Уилла и так и не заглушила мотор, пока он выгружал свою сумку.

— Ну, ладно, — сказала она.

— Белла? Не могла бы ты припарковаться и зайти на минутку?

— Я очень устала.

— Мы оба устали. На одну минуту. Мне нужно с тобой поговорить.

— О чем? У тебя такой строгий голос, как у учителя. Ты что, хочешь мне сказать, чтобы я сматывала удочки?

— Да хватит, в конце концов! — выдохнул Уилл. — Ладно.

Он снова сел в машину и захлопнул дверцу.

Белла сидела, глядя прямо перед собой, как пассажир в автобусе. Она всей кожей чувствовала на себе его взгляд.

— Эй? — Уилл попытался заглянуть ей в лицо. — Эй? Есть контакт? Тебя как будто здесь вообще нет, Белла. Ты что, опять улетела в свой Крейцерленд?

В ней поднимался гнев. Словно закипающее молоко, он грозил вот-вот разлиться вокруг, шипя и распространяя подгорелый запах. Да как он мог? Как он посмел? Ей хотелось наорать на него, ударить его что есть силы. Ногти впились ей в ладони, и она почувствовала, как злоба душит ее, словно обвившаяся вокруг пружина. Только эта пружина и не давала ей рассыпаться на мелкие кусочки.

— Не надо. — Она предостерегающе подняла руку.

— Белла, ты хотя бы понимаешь, насколько ты кажешься холодной и неприступной? Как, скажи, как пробиться к тебе, если ты каждый раз захлопываешься наглухо?

— А зачем пробиваться? Ты либо со мной, либо нет.

— Хорошо. Значит, по-твоему, я не с тобой?

Белла пожала плечами и скрестила руки.

— Ясно. Печатными буквами писать не стоит. Даже тупица Уилл уловил твою мысль. — Он пошарил по дверце в поисках ручки. — Я люблю тебя, очень. И ты это знаешь. Но я просто не могу…

Голос его прервался.

— Эх, да что там. — Он сжал и разжал кулаки. — Почему ты только сразу мне не сказала, что не любишь меня? Это что, так трудно? «Уилл, я тебя не люблю, пожалуйста, уйди». Вот и все. Мне кажется… Я не знаю. О господи. Он запустил пальцы в волосы и через мгновенье сказал: — Это из-за Патрика, да? Ты все еще любишь его. Но как, как, мать твою, я могу соперничать с покойником?!

Он приоткрыл дверь. Белла сидела тихо, снаружи на нее повеяло холодным воздухом. Потихоньку холод окружил ее со всех сторон. Словно жидкое стекло, он влился в машину и запечатал ее изнутри.

— Я тоже люблю тебя, — тихо произнесла она.

— Да? Как ты могла такое сказать, ты же давала клятву о неразглашении государственной тайны.

Он прикоснулся губами к ее волосам.

— Ну, будь осторожна, пока, — сказал он и больше не обернулся.

Дверца автомобиля захлопнулась, и она услышала обступившую ее тишину и звук удалявшихся шагов.

26

Белла сняла с комода изящную фарфоровую чашечку с блюдцем, украшенную крохотными трилистниками и золотой каемочкой. Налила в такой же молочник немного молока. Ей хотелось выпить настоящего чаю или, скорее, выпить его по всем правилам. Это должен быть не какой-нибудь сорт, а обязательно Инглиш Брекфаст. Она обдала кипятком вручную расписанный заварочный чайник и залюбовалась его цветами: ярко-желтый, голубой, бирюза… Так, положим пол-ложки заварки. Эту гладкую мерную ложку, вырезанную из вишневого дерева, она когда-то нашла в своем рождественском носке. Подарок от Патрика. И еще немного сверху.

Если бы заварка чая была хоть чуть более трудным делом… Тогда она смогла бы с головой погрузиться в эту задачу, и это бы ее спасло. Возможно, затем японцы и придумали чайную церемонию, чтобы найти хоть какой-то порядок в этой жизни, создать хоть какой-то устойчивый ритуал. Да, она бы полностью сосредоточилась на мельчайших деталях приготовления чая, отложив на время все лишние мысли в сторону. А теперь они уютно устроились на дне банки с заваркой и только и ждут, когда она приоткроет тугую крышку. Они притаятся тогда в чистом и прозрачном чае, но, как только он замутится белым молоком, они обожгут ее губы и завладеют ее душой.

Она держала чашку двумя руками, сосредоточившись на том, как ее горячие бока жгут ей пальцы через тонкий фарфор, и внимательно изучала пол. Этот коврик на самом деле здесь неплохо смотрится, подумала она, и цвета замечательные, но он немножко скользит на полу; может, ей лучше положить под него циновку. Или вдруг она подумала, что лучше все это убрать и вместо этого нарисовать на полу коврик. Она представила себе весь дом без единого предмета, расписанный в стиле trompe-l'oeil, с мебелью, нарисованной на стенах, с лампами, нарисованными на потолке; подушки никогда не помнутся, коврик никогда не собьется, ничего не износится, ничего не сломается, ничего не изменится.

Конечно, невозможно НЕ думать о ком-то или о чем-то, просто решив этого не делать. Сам процесс НЕдумания приводил к тому, что его лицо ярко и живо представало перед ее глазами. Она не хотела называть про себя его имя, как будто даже буквы и их звучание имели силу заклинания. Казалось, в воздухе все еще витал его запах, заставая ее врасплох, когда она входила в спальню. Она чувствовала, что на полу могла увидеть следы его шагов, на мебели и безделушках — завитки отпечатков его пальцев, будто у нее открылось инфракрасное видение. Она должна занять голову чем-нибудь, чем угодно, чтобы вытеснить его из сознания. Смыть все мысли о нем, как будто это не более чем надоедливые песчинки, застрявшие между пальцами ног. Скоро, скоро она вырвет с корнем все воспоминания о нем, и его лицо превратится в нечеткий, туманный образ, уплывающий осколок забытой мечты.

Благодарение Богу, у нее есть живопись. На ней она и сосредоточится. В ее ежедневнике красным маячком сияла дата выставки. Белла заставила себя уцепиться за нее, как за спасательный буй, блестящий в океанских волнах. Вернувшись домой, она опустила сумку на пол, бросила ключи на стол и сбросила пиджак, как змея старую кожу. Поела, стоя у заваленного кухонного стола, распихивая кофейные чашки и старые газеты, нагнувшись над тарелкой макарон и ритмично забрасывая их в рот, как горючее в топку котла, не утруждая себя резкой лука или выжиманием чеснока для соуса; ей надоело готовить, надоело есть, она сама себе надоела. Затем она взбиралась по лестнице к себе в студию и погружалась в свои рисунки, позволяя запаху скипидара заполнять голову; ее кисть ныряла в краску, ввинчивалась в холст, вымарывая из памяти его.

Она стояла под душем, намыливая тело механически, как робот, и чувствовала себя белкой в колесе, которая бежит в никуда и всегда видит одну и ту же картину. Умывание, одевание, чистка зубов, работа. Еда, раздевание, умывание, чистка зубов. Снова и снова. Год за годом. И любовные связи ничем не отличались. Встреча, свидание, разговоры, поцелуи, трахание, ссора. Снова и снова. Какая трата времени! По крайней мере, в живописи, когда кисть касалась холста, доски или бумаги, на них оставался мазок. Он существовал, и ей не надо было переделывать его снова и снова. Даже если ей приходилось писать поверх него, она знала, что первый мазок оставался снизу, спрятанный, но реальный.

Белла приходила на работу ровно в девять, вместо того чтобы весело влетать в контору около десяти вместе с остальными. Ей хотелось сократить часы, которые приходилось высиживать дома в одиночестве. Работа была скучной, но надежной, и она благодарно воспринимала рутину и добродушные офисные шуточки. Она прекратила общаться с коллегами, ссылаясь на необходимость подготовки к выставке, когда все остальные смывались в паб. Она избегала даже Вив. Однажды, в пятницу вечером, она надолго задержалась на работе, разгребая офисный хлам, которого накопилось так много, что Энтони заметил, что теперь ей необходимо надеть защитный костюм и эвакуировать всех из здания.

Селин решила, что неплохо было бы попытаться подготовить Энтони на роль заместителя Беллы, если она сможет заставить его поступать хоть немного более ответственно и не демонстрировать перед клиентами свой проколотый сосок. Белла занялась «воспитанием из него звезды», как он это называл.

— Другие мальчишки хотели стать космонавтами, футболистами, — говорил он, — но я всегда мечтал стать мегаломаньяком.

— Всему свое время, — отвечала она, — а пока не давай посетителям увидеть безумный блеск власти в твоих глазах.

Белла вышла из кабинета Селин, слишком громко хлопнув дверью после очередного совещания, на котором обсуждение будущих проектов вскоре сменила тема переоформления интерьера дома начальницы. Особенно ее достало серьезное рассмотрение карточек с двумя тысячами малюсеньких квадратиков с почти неразличимыми оттенками того цвета, что обычно называют «бежевым», но который теперь гордо именовался «капуччино», «Сахара» или «древнее золото».

На ее телефоне было два желтых стикера.

«Звонил твой отец. Ты помнишь о дне рождения мамы? Пожалуйста, перезвони». Так, Очередной Обязательный Визит, будет забавно. Она перелистала настольный календарь и обнаружила, что день рождения приходится на пятницу, значит, ей надо будет договориться об отгуле.

Вторым было сообщение от Вив с приветствием и прощанием перед ее отъездом в командировку в главный офис, в Бирмингем, на три недели. Звонить ей было все равно поздно, теперь она наверняка уже уехала. Странно, но Вив без всякого сочувствия отнеслась к рассказу Беллы о ссоре с Уиллом:

— Ты просто чертова идиотка, если ты выставила его, Бел. Это не мужик, а золото.

На полу ее студии было разложено множество набросков, и она уже собиралась начать работать, но вдруг зазвонил телефон. Когда из автоответчика послышался голос Фрэн, Белла стояла на лестнице, борясь с желанием броситься вниз и схватить трубку. Фрэн сказала, что звонит, чтобы узнать, как у Беллы дела, сказать, что будет очень рада видеть ее и что она может заходить одна, без Уилла.

Белла на цыпочках спустилась вниз, будто Фрэн могла заметить ее присутствие, и положила руку на трубку.

«Я знаю, что я просто любопытная старая кошелка, но я обещаю не вмешиваться. Мне просто хочется увидеться с тобой. Ты мне очень нравишься, и я не люблю, когда люди теряют связь, ведь жизнь так коротка. Кроме того, у меня есть еще один тайный мотив…»

Она только что сказала, что не будет вмешиваться; не собиралась же Фрэн читать ей нотации по поводу Уилла?

«…Мне бы хотелось попробовать еще того пирога, который ты делала. Того, перевернутого…»

Тарт-татин?

«Он мне даже приснился как-то на днях. Вот что делает с женщиной климакс. Больше никаких фантазий о мускулистых парнях, увлечениях юности».

Белла думала о том, как она стояла на кухне у Фрэн, раскатывая тесто, а Уилл чистил яблоки, обмакивая кусочки в сахар перед тем, как положить ей в рот; о его взгляде, полном детского интереса, когда она перевернула сковородку и выложила теплый коричневый пирог, пахнущий карамелью; о его лице, когда он улыбался ей через кухонный стол.

— Полагаю, ты по уши занята подготовкой к своей выставке. Уилл мне рассказывал, он явно очень гордится тобой.

Поднять трубку?

— Ну, извини за эту болтовню, надеюсь, я не заполнила всю пленку. Никак не привыкну к автоответчикам. Пожалуйста, позвони мне в любое время, когда захочешь прийти. Не дожидайся приглашения. Мой дом всегда открыт для тебя.

На этом Фрэн отключилась.

Затем позвонил Дональд Макинтайр из галереи. Он хотел знать, как идут дела и может ли она прислать свою краткую биографию. Белла сидела на ступеньках, вслушиваясь в его низкий завораживающий голос:

— …вам надо будет привезти картины сюда как можно скорее, чтобы их отдали мастеру вставить в рамы… или вы хотите, чтобы мы сами забрали их у вас?

— Я думаю… возможно… я думаю, могут возникнуть кое-какие проблемы.

— Да? — его голос стал холодным.

— М-м-м, да. Я не уверена, что они… ну, может быть, я не успею приготовить все к выставке. Полагаю, вам лучше просто вычеркнуть меня из участников.

— Нет, — его голос звучал убедительно. — Мне все это кажется классическим предвыставочным мандражом. Я сам приеду и посмотрю, что вы сделали.

— Может, лучше не надо?

— Боюсь, я должен сделать это. Скажем, сегодня вечером? Часов в восемь?

Дональд Макинтайр оказался выше, чем она помнила, он заполнил собой всю гостиную. Его аккуратный костюм внезапно напомнил ей о ее собственной внешности — волосы, небрежно прихваченные заколкой, выцветшие леггинсы и спустившиеся носки. Она увидела, как он обежал взглядом комнату, заметив кружки с недопитым кофе, расставленные на всех плоских поверхностях, и давно высохшие вещички на радиаторе отопления.

— Картины наверху. — Белла прошла вперед, показывая дорогу.

Она была уверена, что они ему не понравятся, ожидала увидеть его смущенный взгляд, скрывающий разочарование, боялась, что он пожмет плечами, подыскивая фразы потактичнее. Лучше уж поскорее разделаться с этим.

— Здесь всего несколько акварелей и карандашных рисунков, — сказала она. — Остальное масло, как и раньше.

Он присел на корточки, в своем прекрасно сшитом костюме среди запачканных маслом тряпок и наполовину выжатых тюбиков он выглядел неуместно.

— Осторожно! Эти еще не совсем высохли.

Он задержался около большой картины, которую она написала по самому первому наброску с Уилла.

— Эта, — кивнул он, — пойдет для окна.

— Нет! — Она извиняющеся кашлянула. — Эта не продается.

Он издал сухой смешок и покачал головой:

— Об этом мы можем поспорить позже. Скажите, что за чушь вы несли о том, что вы не готовы?

Белла молча пожала плечами.

— Вместе с теми, которые вы уже принесли, картин даже больше, чем мы сможем разместить на выставке. Тем не менее…

«Вот оно что, — пронеслось у нее в голове, — они ему не нравятся».

— Эти даже лучше, чем некоторые из прежних картин, так что нам есть из чего выбрать, прежде чем отправить их мастеру.

Он с хрустом выпрямился, пробормотал себе под нос: «Старость не радость», затем взглянул на нее.

— Ну, так в чем же проблема?

— Да вроде ни в чем. Так что, значит, они неплохи?

Он засмеялся веселым, щедрым, громким смехом. Белла нервно хихикнула, неуверенная в причине его веселья, удивляясь, что такой звук может исходить от этого спокойного элегантного человека.

— Прошу прощения, — сказал он. — Извините меня. Могли ли бы вы представить себе хоть на секунду, что я стал бы выставлять их, если бы не думал, что они «неплохи»? Зачем мне это? У меня не благотворительное заведение для безработных художников. Неплохи? Нет, они не «неплохи». Эти картины чертовски хороши, правда. Подумайте о том, что я вам сказал.

Он покачал головой, снова засмеявшись, и произнес:

— Я любил бы свою работу еще больше, если бы только мне не надо было иметь дело с художниками.

27

— Ты ведь приедешь с Уиллом? — спросил по телефону Джеральд, когда Белла наконец собралась позвонить ему по поводу дня рождения Алессандры.

— М-м-м. Возможно, нет.

— Нет? Как у тебя с ним идут дела?

— Дела шли, шли и все вышли, если уж ты хочешь знать.

Нет, она совсем не хотела рассказывать об этом кому бы то ни было, и тем более родителям. Она совершенно не была готова выносить стоический взгляд Алессандры: «Моя дочь — это крест, который я несу».

Белла уже купила подарок для матери — антикварное сервировочное блюдо, расписанное букетиками розовых бутонов, слегка тронутыми золотом по краям. Немало времени было потрачено и на поиски идеально подходящей к нему оберточной бумаги. Хотя она обычно сама рисовала поздравительные открытки для друзей, для матери она давно уже переключилась на покупные. Это было проще, никаких неискренних восклицаний, вроде: «Очаровательно, как мило получить открытку ручной работы». Тем более что по вечерам она чаще всего была слишком занята, пытаясь доработать некоторые картины или просматривая свою записную книжку в поисках работы для свободного художника. На пятницу, в день рождения, Белла взяла отгул, поэтому уже в четверг вечером она загрузила машину — положила свою одежду, подарок плюс изящное деревце инжира в качестве дополнения, новый триллер (в подарок отцу, хоть день рождения и не у него) и бутылку хорошего кларета — и отправилась в путь.

* * *

Она снова спала в своей старой комнате, но перед этим тихо прокралась в спальню для гостей, где они с Уиллом останавливались в свой прошлый приезд. Именно здесь произошла та глупая ссора, когда Уилл с таким самоуверенным видом пытался преподать ей урок и объяснить, что такое Счастливая Семья. Она скривила губы, продолжая и теперь сердиться на него. В ту ночь она отвернулась от него, притворившись спящей, когда он дотронулся до ее плеча, обвил руку вокруг талии и прошептал ее имя. Если бы только она не скучала без него так сильно, если бы не было этой постоянной боли где-то под ложечкой! Не в силах еще раз пережить все это, она быстро убежала обратно в свою комнату и плотно закрыла за собой дверь. Так будет лучше.

Все еще одетая в мешковатую футболку, в которой она спала, Белла быстро натянула джинсы и толстые носки, чтобы спуститься вниз. Она выпустила Хунда из кладовки — его любимого местечка для отдыха. Нагнулась, чтобы потрепать его за шею, и вспомнила шутливое подвывание Уилла, когда он смотрел, как она так же обнимала пса. Кроме царапанья когтей Хунда по полу, ничто не нарушало покой в доме — это была та особая тишина перед тем, как проснется кто-то еще. Казалось, дом затаил дыхание в ожидании шарканья тапочек на лестнице, звона чашек, приглушенного фырканья чайника, позвякивания молочных бутылок, когда кто-то откроет холодильник.

Кухня, как всегда, была тщательно убрана, от нее слегка веяло холодком очень аккуратной комнаты. Она порадовалась, что надела носки, так как даже сквозь них ощущался холод выложенного из каменных плиток пола. Белла вынула самые красивые чашки с блюдцами из буфета, наполнила молоком кувшинчик, порылась в ящике для столового серебра в поисках самого лучшего ситечка для чая. Теперь что, поднос? И скатерку. Она нашла свежую льняную салфетку, постелила ее на поднос и расставила чашки, прихватив один бутон и зеленую веточку из цветочной декорации в холле, чтобы поставить в маленькую вазочку.

Она услышала мягкие шаги, затем в кухню вошел Джеральд.

— Доброе утро, папочка. Ну-ка, быстро обратно в постель. Я принесу чай для вас обоих.

Отец посмотрел на поднос.

— Какое наслаждение, когда за тобой ухаживают. Ты нашла все, что нужно? — Он задержался в дверях. — Да, ты знаешь, твоя мама теперь по утрам пьет только Эрл Грей. Я предпочитаю обычный, но не беспокойся об этом.

— Хорошо, что сказал. Я просто найду еще один чайник.

С подносом в руке она постучала в дверь родительской спальни. Даже в такую рань волосы Алессандры были аккуратно уложены.

— Именинный чай в постель, мадам? — Белла наклонилась поцеловать мать в щеку. — С днем рождения. Твой подарок в машине, через минутку схожу за ним. У тебя прекрасная прическа.

— Спасибо, Белла, дорогая. Как мило. Прелестные анемоны — у меня в холле как раз такие же. Это Эрл Грей? — Алессандра посмотрела на поднос.

— Да, папа предупредил меня. Налить?

— Лучше пусть постоит минутку. О, ты не нашла салфетки для подноса? Они в ящике.

— Нет. — Белла отвернулась и занялась чаем, очень заботливо помещая ситечко в каждую чашку и помня о том, что молоко следует наливать в самом конце.

Она подала чашку матери в кровать, от старания угодить нахмурив лоб, как ребенок.

— Превосходно, — сказала Алессандра, — можно мне добавить еще капельку молока?

Белла с кувшинчиком молока сделала как велено и повернулась, чтобы уйти.

— На этот раз без Уилла?

— Без.

— О! Все в порядке?

— Да, спасибо, все прекрасно. Почему должно быть иначе?

— Извини, я ничего не имела в виду. Передай ему наши наилучшие пожелания, хорошо?

— Угу.

Они провели утро в городе, где Алессандра хотела найти шарф в тон прекрасной янтарной броши, которую ей подарил муж.

— Он говорит, что она напомнила ему об искорках в моих глазах. Твой отец просто безнадежный старый романтик, — снисходительно улыбнулась она.

Они встретились с Джеральдом за обедом, и он должным образом выразил восхищение шарфом. После обеда Алессандра сказала:

— Белла, дорогая, доставь мне удовольствие, позволь подарить тебе что-нибудь красивое из одежды. Ты, должно быть, носишь эти брюки сто лет.

— Они просто удобные. Мама, у меня есть приличная одежда для работы.

— Ну, конечно. Я не могу угнаться за нынешней модой. — Мать подергала за край длинного манжета своей серебристо-серой крепдешиновой блузки. — Я просто придерживаюсь классики.

Белла настояла на приготовлении именинного ужина. Сваренные вкрутую перепелиные яйца она смешала с листьями свежих ночных фиалок, порезанным пурпурно-красным радиччио^[27], бланшированным сладким горошком и обжаренным желтым и красным сладким перцем, залив все это теплым соусом из кунжутного масла.

Алессандра «просто заглянула кое-что взять», пока Белла готовила.

— М-м-м. Чудесные цвета. Знаешь, но твой отец не ест перец.

За ужином, наклонив голову и оценивая блюдо, Алессандра спросила:

— Ты готовила по той кулинарной книге, что я подарила тебе на Рождество?

— Вообще-то нет, я сама это придумала. Ну и как тебе?

— Очень хорошо. Однако руккола^[28], должно быть, очень дорогая, — сказала Алессандра.

На горячее был отварной лосось, поданный с соусом из кресс-салата, картофелем pomme Anna^[29] со слоями прозрачно-серебристого лука, пропитанного молоком, с мелкими французскими бобами и глазированной морковкой. Ничего нового, ничего, о чем можно было бы сказать:

— Как интересно, я никогда не готовлю это таким образом.

— Еще и на завтра останется на холодное, — сказала Белла.

— О, но у меня и так полно еды на завтра.

— Ты все еще не посмотрела мой подарок. Он в холле, пойду принесу. — Белла поднялась со стула.

— Пожалуйста, не беспокойся, Белла, дорогая. Я потом посмотрю.

— Посмотри сейчас, пожалуйста. — Белла отодвинула тарелки и положила подарок перед Алессандрой.

— Как изумительно упакован! Что за прелестная бумага!

— Надеюсь, тебе понравится. — Белла поправила солонку и перечницу, стоящие перед ней, и смела крошки со стола на ладонь. — Боюсь, я не смогу забрать его.

— Конечно, тебе и не придется забирать его. — Алессандра аккуратно сняла липкую ленту.

Блюдо лежало в гнезде из светло-розовой папиросной и оберточной бумаги, покрытой розами.

— Оно действительно очаровательно, Белла. Спасибо.

— Мы должны поставить его на самое лучшее место, — сказал Джеральд. — Почему бы не убрать то скучное зеленое и не поставить это блюдо посередине большого комода?

— Но, Джеральд, дорогой, зеленое — это же мамино блюдо. Может, мы сможем поместить новое на комод в холле.

Белла пошла в кухню за десертом.

— Надеюсь, вы когда-нибудь используете его, — крикнула она, оглядываясь в поисках серебряной лопатки для торта.

— Ну конечно, хотя теперь мы уже не так много развлекаемся, как бывало раньше, Белла. В твоем возрасте я имела обыкновение устраивать вечеринки. Для нас двоих оно чуть-чуть великовато.

* * *

Белла появилась, держа в руках торт с замороженным лимонным муссом, окруженный красным малиновым пюре. Идеально гладкая поверхность была украшена огромной, затейливо выписанной буквой «А» из шоколада.

— Та-да-а, — громко пропела Белла, изображая фанфары.

— Выглядит просто восхитительно, но, знаешь, в меня сейчас не влезет больше ни кусочка. А вы с папой поешьте.

— Он очень легкий, — умоляюще сказала Белла, — сплошной воздух.

Алессандра улыбнулась, грациозно взмахнула рукой в знак отказа и решительно промокнула губы салфеткой.

— А сейчас Я приготовлю кофе, — сказала она, поднимаясь из-за стола.

Белла смотрела вниз, на торт с муссом. На завитке буквы «А», казалось, была большая капля воды. Еще одна. Она стояла, держа в руке серебряную лопатку, и слезы падали мимо нее на торт.

— О, Белла, сердечко мое, не надо, — уговаривал ее отец. — Все в порядке. Она просто не может иначе.

Но дочь задыхалась, с шумом втягивая воздух, каждый вздох разрывал ее грудную клетку.

— Она — никогда, — Белла шлепнула лопаткой по куску торта, резко всхлипнув, — никогда — не сказала — мне — ни — одного — доброго — слова.

— Ну, тише, тише. — Джеральд обнял ее за напряженные плечи. — Еда, которую ты приготовила, была просто великолепна. Конечно же, ей все понравилось.

— Она — меня — ненавидит.

Вошла Алессандра с кофейным подносом.

— Я вас прервала? Что случилось с этим милым тортом? Я только что хотела попробовать кусочек.

Джеральд взглядом попытался остановить ее.

— Ну, я не знаю, почему она плачет. Это мне надо плакать. Ведь это я стала на год старше.

— Али, прекрати!

Она пожала плечами и вздохнула:

— Вся эта суета…

Белла резко повернулась к ней, закричав:

— Да, вся эта дурацкая суета! Все и всегда недостаточно хорошо для тебя, не так ли? Неважно, что я делаю, но все неправильно уже потому, что это делаю я.

Белла взглянула на крепко зажатую в руке лопатку для торта; она казалась жесткой, твердой — успокаивающей. Холодный блеск металла. Она не могла выпустить ее из рук.

— Что ты хочешь от меня? Что я могу сделать, чтобы это было правильно? Ты меня не просто не любишь, я тебе даже не нравлюсь. Зачем ты вообще дала себе труд родить меня? Зачем? Ты ведь никогда меня не хотела, разве не так? Не так? — выкрикнула Белла в лицо матери.

Алессандра была в шоке. Глаза ее расширились, в них затаился страх; она отшатнулась, будто ее ударили.

Белла высоко подняла лопатку для торта и изо всех сил хлопнула ей по самой середине торта, разбрызгав мусс большими кляксами по всему столу. Малиновое пюре расплескалось, как кровь, по хрустящей белой скатерти.

Джеральд накрыл ее руку своей рукой, опустил па стол и разжал ее пальцы.

— Да, — сказала Белла, вытирая нос тыльной стороной руки, — ты никогда меня не хотела. Все так просто.

Перед глазами у нее плыла белая скатерть с резкими красными пятнами, серебряная лопатка, изуродованный торт.

Белла слишком выдохлась, чтобы ехать домой сейчас, и решила отправиться утром, как только рассветет. Сейчас она мечтала только о том, чтобы отлежаться в горячей ванне и поспать. Ребра у нее болели от рыданий, но сейчас слез не было. Она была совершенно спокойна. То, что невозможно выразить словами, было сказано, и это принесло облегчение.

Джеральд вошел в ее комнату.

— Твоя мать хочет поговорить с тобой и все объяснить. Просто поговори с ней. Пожалуйста.

— Извини, папа, с меня достаточно. У меня нет настроения выслушивать ее объяснения, почему она такая.

— Я знаю, это трудно. Она действительно пытается… Она на самом деле не может иначе.

— Папа. Давай не будем об этом, хорошо?

— Хорошо. — Его плечи опустились, он выглядел усталым. — Может, тогда утром, а?

— Может быть. — Она улыбнулась и обняла его. — Прости за этот переполох.

Он отмел извинения взмахом руки и потрепал ее по щеке:

— Забудь об этом. Действительно, все это — пустое сотрясание воздуха.

Девочка сидит на полу, прижав коленки к груди, в большом чулане под лестницей. Если встать на цыпочки, то можно дотянуться до выключателя, поэтому иногда она приходит сюда с лягушонком Фернандо, любимой мягкой игрушкой, с бумагой и самыми лучшими фломастерами. Она рисует принцесс. Сама она, конечно, Главная Принцесса, ей прислуживают подружки, принцессы поменьше, не такие важные. Все они одеты в длинные платья, у них желтые короны, украшенные тщательно вырисованными огромными драгоценными камнями.

До сих пор ее никогда не заставали в заветном местечке. Во-первых, она старалась не оставаться там слишком долго, и ее мать уже примирилась с тем, что время от времени она исчезает неизвестно куда. Во-вторых, благодаря гладильной доске, прислоненной кстене, и большому папиному зимнему пальто и рыболовным принадлежностям, свисающим с крючков для одежды, ее невозможно заметить случайно. Но сегодня у нее нет ни бумаги, ни фломастеров. Взять их не было времени.

Сегодня утром она была в саду, выпалывая мелкие сорняки, которые показал ей папа, и собирая малину под густой зеленой завесой из веток. Маме нужна малина, чтобы приготовить какой-то особый десерт. Белла собирает ягоды и ест их, считая: одна, две, три — в миску, одна — в рот. Когда миска наполняется, она несет ее в дом, по дороге в задумчивости проводя пальцами по стене. Мама говорит ей спасибо за то, что она такая хорошая девочка, и надеется, что она съела не слишком много ягод, чтобы не испортить аппетит перед обедом. Шелестя платьем, мама идет через гостиную:

— Белла!

Она замирает на кухне с рукой, протянутой, чтобы взять еще ягодку, затем крадется по направлению к другой двери — в холл, через переднюю дверь, в безопасность. Алессандра кричит Джеральду, чтобы тот пришел и взглянул, что сотворила эта несносная девчонка.

— На всех обоях следы от пальцев в малине! Белла! Иди сюда немедленно!

Она уже почти у передней двери, когда ее хватают за руку и разворачивают:

— Ты нарочно сделала это, назло мне, да? Назло?

Лицо матери у самого ее лица, она чувствует сладковатый мыльный запах пудры и жасминового масла для ванны. Глаза ее матери кажутся огромными, яркими, с искорками огня, как у тигра.

— Я не нарочно, — шепчет она, — не нарочно.

— Нет, нарочно. Не ври мне! — Резкие удары обжигают ей ноги. — Теперь иди в свою комнату и не попадайся мне на глаза до конца дня.

* * *

Она кусает губу, стараясь не заплакать. Белла не хочет, чтобы она видела, как она плачет, не хочет.

Она начинает подниматься по лестнице к себе в комнату, но потом слышит голоса на кухне, крадется вниз и бесшумно проскальзывает в чулан.

Сидя в дальнем углу, за мягкой грудой папиного пальто, она пытается расслышать, что они говорят, но не совсем понимает, о чем идет речь.

— …хватит, — говорит отец, — …не хотела этого.

— …принимаешь ее сторону.

— …ничего не принимаю… ту же сторону.

— …так стараюсь.

— …помочь тебе… наказание не принесет…

— Хватит, Джеральд. Пожалуйста.

Звук легких шагов, поднимающихся по лестнице. Щелчок замка ванной комнаты.

Она приоткрывает дверь чулана. Ей видна тонкая полоска прихожей и кусочек открытой кухонной двери. Она тихонько проходит через коридор и заглядывает туда. Отец стоит у раковины, спиной к ней, глядя в окно. Он моет посуду. Бело-зеленая фарфоровая чашка кажется такой маленькой в его руках, будто она из кукольного сервиза. Наверное, она очень грязная, потому что он без конца поворачивает ее, отмывая внутри. Должно быть, он вспомнил какую-то хорошую шутку, потому что его плечи трясутся так, как будто он смеется. Ей тоже хочется узнать, что это за шутка, но она чувствует себя как-то странно, ей становится страшно; поэтому она проскальзывает обратно мимо запачканных малиной стен, потом через стеклянную дверь в сад, протискивается через дыру в заборе и убегает через поле в высокую-высокую траву.

* * *

А утром, когда отец стучит к ней в дверь с чашкой чая, ее в комнате уже нет.

28

Огонек на ее автоответчике бешено мигал, вся пленка была заполнена непрослушанными сообщениями. В основном это были утомительные монологи, оставленные отцом. Сама она не хотела звонить родителям, опасаясь нарваться на мать. Да и в разговоре с отцом она не видела ни малейшего смысла. Он попытался бы приложить весь свой дипломатический дар, чтобы успокоить ее и уговорить приехать к ним, уверяя, что на этот раз все будет по-другому, извиняясь за Алессандру и в то же время оправдывая и защищая ее.

Энтони только успел щелчком направить в ее голову мячик из губки, которой они в офисе стирали фломастеры с доски, как зазвонил телефон. Она послала мячик обратно, попав в ему в кружку с кофе.

— Энтони, у меня НЕТ настроения, — проигнорировала она рожи, которые тот ей корчил.

Звонил Джеральд.

— Привет, папа, как дела? — спросила она без энтузиазма.

Мячик снова стукнулся об стол перед нею. Она отбила его в сторону сканера и прошипела:

— Отвяжись!

— Пожалуйста, скажи мне, что ты звонишь не по тому поводу, по которому я думаю.

Она почувствовала, что Энтони пытается прислушаться, и выдала ему Приподнятую Бровь Беллы Крейцер — прием, гарантировавший превращение мужчин в камень на расстоянии пятидесяти шагов. Тот включил радио и нашел тихую, отвлекающую музыку.

— Если она так сожалеет о случившемся и хочет объяснить что-то, почему бы ей самой не поднять трубку, хотела бы я знать?

— Конечно, я слушала, черт возьми, — она понизила голос. — Она осудила меня, не дав ни одного шанса, — и так всегда, должна отметить. Чего ей бояться? Смешно.

— Не имею понятия. А почему я должна? Я его не видела. Вы оба его так любите, вы ему и звоните… Тогда вы сможете все вместе поиграть в Счастливую Семью. Это будет так мило! Почему бы вам не сфотографироваться с ним вместе у камина — в качестве открытки на следующее Рождество?

— Какая — такая? Папа, я и правда не вижу в этом смысла. Я была бы счастлива увидеть тебя, тебя одного, если ты когда-нибудь захочешь приехать ко мне, но мне не нужны все эти дурацкие сказки типа: «Она-на-самом-деле-любит-тебя-но-просто-не-умеет-показать-это». Ну, все, мне надо идти. У меня совещание. Да, прямо сейчас. Ну, пока.

На столе появилась кружка с кофе и две палочки «Кит-Кэта».

— Спасибо, Энт.

— Не за что. Простите за мячики, мисс.

— Ты наказан, после уроков останешься в классе.

Теперь, когда она приходила с работы домой, то падала в кресло перед телевизором и смотрела все подряд, ничего толком не воспринимая. Изображение просто проходило сквозь нее: телеигры, где все участники бились в экстазе, сериалы — ни сюжета, ни действующих лиц которых она не знала, спортивные программы, где ей было безразлично, каковы правила и кто выиграет. Иногда она заставляла себя подняться в студию, открывала дверь и натыкалась на кипы картин, пустые подготовленные холсты, старые альбомы для эскизов. Кисть в ее руке была неловкой, как совок. Картины теснились в голове, как будто пробираясь сквозь расплавленный свинец, но, когда она пыталась их «поймать», снова собирались в серые лужи. Спустившись вниз, она подолгу смотрела на кисть, все еще зажатую в руке, как на совершенно не известный ей предмет, непонятно для чего предназначенный.

На коврик шлепнулась почта. Наверняка ничего, кроме счетов и рекламы, но ее внимание привлекла открытка на самом верху кучи. Она подняла ее и еще несколько конвертов. Открытка была от Вив, из Бирмингема: «Привет, рева-корова. Надеюсь, ты в порядке и не слишком много размышляешь об Уилле. Извини, что я была такой бесчувственной подругой, но это только потому, что мне казалось, что вы очень подходите друг другу. Сейчас меня нет, и от этого все только хуже. Прости, прости снова. Пожалуйста, зайди к Нику, если хочешь немного приободриться (может, это не надо тебе, но ему-то точно надо, к тому же он любит твои острые креветки). Вернусь на следующей неделе».

Что там еще? Счет за ремонт шнуров на трех подъемных окнах. Счет по кредитной карточке — это можно вскрыть позже. Листовки с рекламой нового ресторана и салона красоты со Специальным Предложением — «Краска Для Бровей И Ресниц За Полцены!». Это что — два глаза по цене одного? И зачем каждое слово с большой буквы? Чтобы вы думали, что они Сообщают Вам Что-то Важное? Хмуря густые темные брови перед зеркалом, она подумала, что ей-то это как раз и неинтересно.

А, привет, давненько не встречалась с этим элегантным почерком: Письмо От Ее Матери (заслуживает больших букв). Какой же у нее красивый почерк, с удлиненными верхними и нижними палочками и петельками, похожими на завитки глазури на свадебном торте. Нет сомнений, письмо внутри пропитано ядом, опасным, как бритва, как кинжал в драгоценных ножнах.

Можно подумать, будто Алессандра могла написать письма с извинениями. В таком случае Белла позвонит в Ватикан и сообщит о Великом Современном Чуде. Да нет, скорее всего, там оправдания и скрытые обвинения в адрес самой Беллы. Это даже занятно.

Она подлила в кофе горячей воды из чайника и вскрыла письмо.

Дорогая Белла.

Удивительно, что она не поставила кавычки к слову «дорогая».

Я не привыкла писать или даже рассказывать о своих чувствах, так что тебе должно быть понятно, как это трудно для меня.

Неужели? Как это все тяжело — бедняжка Алессандра, на которую наехала противная Белла.

Мне кажется, мы очень похожи во многих отношениях.

Похожи? Что за чушь! Да мы совершенно разные.

Я знаю, мы обе склонны отгораживаться от тех, кого мы больше всего любим, когда чувствуем себя обиженными или уязвленными.

Я — нет. Я очень открытая.

На память пришло лицо Уилла, его голос: «Мне бы хотелось узнать тебя по-настоящему». Она увидела себя со стороны: свое собственное отвернутое лицо, крепко сжатые губы, ее быстрые уходы, когда она оставляла позади себя неловкий разговор.

Я прошу прощения…

Неужели нельзя было написать проще: «Извини меня»? Почему она всегда так официальна?

…если ты чувствуешь, будто я тебя подвела, или если я не выказывала тебе любви и теплоты в той мере, в какой бы ты хотела.

Прямо-таки фраза из уст адвоката. Не возьмет ли она на себя ответственность за то, что мать была так холодна? В ее ушах прозвучал голос Уилла: «… Она злобная ведьма Запада, а ты — крошка Дороти».

Не верю, что я была такой плохой матерью.

Ха! Еще бы!

Мне хотелось бы быть лучше. Возможно, все матери хотят этого. Мы с папой делали все, что могли, чтобы накормить и одеть тебя, чтобы у тебя был безопасный и надежный дом. Мы всегда были рады твоим друзьям, поощряли развитие твоих талантов и твою независимость.

Хм-м… Просто тебе было наплевать на меня.

Я могу сказать только, что я старалась, как могла, будучи такой, какая я есть. Я бы никогда не огорчила тебя намеренно. Вероятно, я могла бы быть тебе «лучшей» матерью…

Аг-га. Интересно, что ты поставила кавычки. Ирония — вообще-то понятие тебе неизвестное.

И я буду стараться изо всех сил. Я не буду приводить никаких оправданий или чувствовать себя обязанной сделать это…

Все равно будешь.

…меня воспитывали совсем по-другому. У нас было очень мало денег, как это часто бывает с эмигрантами. Наверное, поэтому я прикладывала больше усилий к тому, чтобы лучше обеспечить тебя, но не уделяла тебе того внимания, которое было тебе необходимо. Позднее возникли другие проблемы, которые очень отрицательно сказались на мне. Может быть, когда-нибудь я тебе о них расскажу.

О-оо, вот как? Очень ловко. Проблемы, значит. Потеряла помаду, когда тебе было двадцать лет? Свернулся голландский соус, который ты готовила в незапамятные времена? Не уточняешь, потому что знаешь, что все это будет звучать малоубедительно.

Ты не права, думая, что я не люблю тебя. Совсем не права. Прости, если я не показываю это так, как ты хочешь — или как я сама хотела бы.

Почему ты не напишешь, что любишь меня? Я люблю тебя. Неужели это и в самом деле так трудно произнести или написать? Она вспомнила Уилла, который спросил: «Ты что, не можешь выговорить слово на букву «л»?». Но, конечно, только ее мать может вывернуть фразу так, что у нее появляется явно негативный оттенок.

Спокойный голос в ее голове спросил: «А ты когда-нибудь говорила, что любишь ее?»

Надеюсь, мы обе можем попытаться стать более близкими друзьями. С любовью, мама.

Белла посмотрела на подпись. Было заметно, что ее мать начала писать «Алессандра». Правая палочка буквы «А» была аккуратно переправлена в слишком глубокую серединку буквы «М».

Ради бога. «Мама». Очень убедительно. Ты бы еще кокосовый тортик прислала вместе с письмом, чтобы показать, какая ты хорошая «мама».

Она вновь сложила письмо, чтобы положить его обратно в конверт. В конверте было что-то еще, и она потрясла его. На стол выпали две фотографии. Раньше она никогда не видела их, да и никаких других, хоть немного похожих на эти. На большей части семейных фотографий они были в слегка неуклюжих, официальных позах; это были либо парадные фотографии Алессандры, либо портреты Беллы, одной или с подружками. Снимал в основном отец, так что его на снимках практически не было. Но эти фотографии были иными. Одна была слегка не в фокусе; на ней стояла Алессандра, хорошенькая и веселая, в летнем платье, с распущенными волосами; на руках она держала дочь и явно щекотала ей шейку — маленькая Белла хохотала. Когда это было снято? Белла перевернула снимок. Никакой даты. Ей было два, от силы три года.

Другой снимок был четче, яснее. Пляж. Алессандра стоит на песке на коленях, придерживая волосы, чтобы не падали на лицо, и смотрит на Беллу, которая только что воткнула флажок в макушку огромного замка из песка, доходящего ей почти до плеч. У замка выстроены башни, украшенные ракушками, его окружает ров. На снимке тоже нет даты, но Белла думает, что и здесь ей не может быть больше трех лет. Присмотревшись, она узнает купальник, надетый на ней. Он был темно-синего цвета, вспоминает она, с коротенькой белой юбочкой и полосатой V-образной вставочкой сверху. Она не вспоминала о нем до сих пор, хотя, когда мать купила его, она была в полном восторге. Он был такой взрослый, ее первый купальник, не то что трусики, как у малышей.

Может, позвонить отцу и спросить, не помнит ли он, когда были сделаны эти снимки? Белла вгляделась в первую фотографию. Что-то в ней казалось ей странным, хотя она была похожа на тысячи самых обычных семейных снимков. Белла вгляделась в лицо матери. Да, конечно, дело именно в нем. Хотя оно было слегка смазано, она могла разглядеть, что Алессандра смотрела на Беллу внимательно и восхищенно. Фотография была как целый маленький мир, где существовали только Алессандра и Белла, мать и дитя, полностью поглощенные друг другом. Она закрыла глаза, будто могла воскресить прошлое.

Теплые руки обнимают ее. Запах жасмина и пудры. Они трутся носами.

Она еще раз взглянула на фотографии и водрузила их на каминную полку.

Белла брела по супермаркету, словно в каком-то тумане. Шла по проходам, как ведомая на дистанционном контроле кукла. Не глядя брала с полок пакеты и банки, не глядя бросала их в тележку. Что ей надо купить? Зачем она пришла сюда? Она взяла баночку йогурта и уставилась на этикетку, покусывая губу; так внимательный покупатель со знанием дела оценивает перечень ингредиентов, цену, вес, питательность.

— Модифицированный крахмал, — читала она, — лимонная кислота, 104 Ккал в 100 г, 208 Ккал в баночке. — Это хорошо или плохо? Брать или не брать?

Снова и снова перед глазами у нее возникал Уилл. Вот он спит, и его прекрасные волосы раскинулись на подушке; вот они гуляют, часто останавливаясь, если он взволнован разговором.

— Ты что, не можешь идти и говорить одновременно? — спрашивала она.

— Нет, — отвечал он, ловил ее за руку и придерживал, чтобы видеть ее лицо, когда они разговаривают.

Она представляла его в душе, когда вода струилась по его липу, сбегала на грудь и дальше, смывала пену с ног; здесь, в супермаркете, когда он мчался с тележкой по проходам на бешеной скорости, на поворотах издавая звуки, имитирующие скрип тормозов; в постели, с расслабленным лицом, с сияющими глазами, когда он смотрел на нее, накручивая ее локон на палец: «Видишь? Мы связаны. Ты теперь никогда от меня не избавишься».

Она пыталась избавиться от этих мыслей. Они давили, словно камни. Но вместо них в ее мозгу тут же вспыхнули снимки, где она вместе с матерью. Недовольная собой, Белла сосредоточила все свое внимание на холодильном шкафу. Что еще нужно купить? Она уставилась на коробку апельсинового сока, будто на ней мог быть написан ответ.

У кассы Белла расписалась на чеке.

«Дачу-личи?»

Она почувствовала себя позабывшей язык иностранкой, чужой в своей собственной стране.

«Хотите получить сдачу наличными?» — повторила кассирша.

Она автоматически кивнула, молча стоя у кассы.

«Сколько?» — повторила девушка уже недовольно, требовательно.

Белла прочла объявление у кассы: «Если Вы расплачиваетесь следующими дебитными карточками, то можете получить до 50 фунтов сдачи наличными».

— Пятьдесят, — повторила она вслух, без единой мысли в голове.

Складывая покупки в багажник машины, она аккуратно уложила яйца так, как будто ей было не все равно, разобьются они или нет.

С парковки Белла выезжала медленно; машина ползла, как черепаха. С трудом она заставляла себя обращать внимание на поворачивающие назад автомобили, на покупателей с неповоротливыми тележками, на маленьких детей, так и норовящих попасть под колеса. Она видела перед собой только его лицо. Его улыбку, его нахмуренные брови. Белла на минуту зажмурилась и помотала головой. Нельзя о нем думать. Нельзя. Думай о чем-нибудь другом. Все равно о чем.

Затем, как в тумане, она увидела перед собой уходящего от нее Патрика. Он слегка обернулся, как будто чувствуя ее взгляд, но она так и не поняла, точно ли это был он. Кожа покрылась мурашками. Вдруг он опять обернется и кивнет, позовет за собой? Холод и страх сковали Беллу от плеч к позвоночнику и ниже, до самых коленей.

— Патрик! — хотела она крикнуть ему вслед. — Патрик!

Удар. Скрежет металла. Мерзкий визг резины. Ее швырнуло вперед и влево, и ремень безопасности тут же отбросил ее обратно.

— Корова тупая! Ты что делаешь? Ты же меня видела, твою мать!

Через окно машины во всю глотку на нее орал какой-то мужчина. Она успела заметить, что на переднем зубе у него сверкала золотая коронка.

Она смотрела на него, а он все кричал. Его губы быстро двигались, рот то открывался, то закрывался; он яростно жестикулировал. Раздался хлопок — это он ударил рукой по капоту ее машины. Она попыталась было покрепче сжать руль, но не почувствовала своих рук. Она посмотрела вниз — руль был на месте, руки ее вцепились в него изо всей силы. Если бы только она смогла его повернуть! Ноги ее дрожали.

С орущим человеком уже разговаривал полисмен. Твердо взяв того под руку, он отводил его в сторону. В ее окно снова постучали. Другой полисмен жестом показывал, что он что-то крутит вниз. Как мило. Это что, игра такая?

— Откройте окно, — сказал он сквозь стекло.

Откройте окно. Она почти услышала, как в ее мозгу зажужжали, задвигались и снова встали на место маленькие колесики. Она увидела, как ее собственная рука несколько раз раздвинула воздух, как воду; попала наконец на ручку и взялась за нее.

— Выключите зажигание и выходите из машины.

Белла, не двигаясь, смотрела на полицейского. Выражение лица у него изменилось, он наклонился, дотянулся до ключа и повернул его. Открыл дверцу изнутри.

— Вы ранены, мисс? Подождите. Не двигайтесь. Оставайтесь там.

Еще какой-то человек присел на корточки возле нее, начал задавать вопросы. Болит ли у нее что-нибудь? Как шея? Может ли она пошевелить ногой? Ступней? Как ее зовут? Знает ли она, какой сегодня день?

— Вот и ладушки. Теперь давайте-ка выйдем из машины. С вами все будет в порядке.

Ей на шею аккуратно надели мягкий поролоновый воротник. Отстегнули ремень безопасности — раздался щелчок. Она сделала неуверенный шажок, как новорожденный теленок, осторожно встающий на дрожащие ножки. Ей было очень холодно, и кто-то накинул ей на плечи тяжелый стеганый жакет. Ее держали под руки. Она была не одна.

— …у нее шок, — произнес чей-то голос.

Полисмен спросил, медленно произнося каждое слово:

— Хотите ли вы, чтобы мы кому-нибудь позвонили?

Уилл. Я хочу Уилла.

Кто-то сунул ей в руку пачку бумажных носовых платков. Но она не могла позвонить Уиллу. Пусть мама с папой приедут и заберут ее. Они все уладят. Нет, не уладят. Они не хотят ее больше видеть. Она потрясла головой. Полисмен поднес к ее лицу трубочку и велел дунуть; замигал зеленый огонек, и ей сказали, что она «в порядке».

— Мы должны задать вам несколько вопросов, — сказал полисмен, — но сначала вас должен осмотреть врач. Хорошо?

— Да-да, — кивнула она.

Она понимала. Ей должны были задать вопросы. Ее надо осмотреть.

Прежде всего, сказали ей, она должна подняться по этой лесенке — в карету «скорой помощи». Кого-то ранило? Пока ей помогали забраться на ступеньки, она повернула голову, чтобы посмотреть на свою машину, но увидела только маленький белый фургон с надписью на переднем правом крыле «Цветы от Фионы — На Любой Случай». Ее машина там. Она была в ней. Беллу лихорадило, земля как будто сотрясалась у нее под ногами.

Фельдшер спросил ее, не хочет ли она прилечь. Почему она должна хотеть прилечь? Она совсем не хочет спать. Ее провели к креслу и укутали в одеяло.

В больнице ее осмотрели. Все было в порядке.

— Будет лучше, если за вами кто-нибудь приедет, — сказала медсестра. — Вам есть кому позвонить?

— Я в порядке. Правда. Спасибо. Я просто вызову такси.

Сестра показала на платный телефон:

— Номер на стене. Кто-нибудь будет дома, когда вы приедете? Не следует быть в одиночестве, когда у вас шок.

— Нет. Да. Мой… Дома кто-нибудь будет. — Она мелко кивает и отступает назад. — Я в порядке. Честное слово. Я в порядке.

29

На полу в прихожей валялась гора никому не нужных писем, на столе в кухне громоздились забытые липкие стаканы и грязные тарелки; заросший сад был скрыт за закрытыми шторами.

Послышался странный звенящий звук. Белла, не просыпаясь, помахала рукой над ухом, пытаясь прогнать его. Но не тут-то было, он не умолкал. А! Звонок. Определенно, это звонок. А теперь еще и стук. Чертовы соседи. До чего же шумные люди. Здесь тоже шумно. Какой смысл было уезжать из Лондона туда, где невозможно даже нормальных оливок купить, если здесь все равно так шумно? Да утихомирятся они наконец? Надо пожаловаться. Да. Ей надо написать им. Этим людям. Людям, которым обычно пишут жалобы на соседей. Так она и сделает. Снова звонок. Она вытянула руку, взяла будильник и стукнула по нему. Кнопка была уже нажата. Звонок все звенел.

Белла перевернулась и медленно спустила ноги с кровати. Тапки. Надо найти тапки. Она взглянула на ноги. Тапки уже на ней. Очень кстати. Снова стучат. Ну, хорошо же. Она спустится и разберется с ними. Рывком встала, побрела к лестнице. Шумные люди.

— Шшш!

Она стояла наверху лестницы, которая спускалась вниз, словно в Большой Каньон. Интересно, а эхо тут есть?

— Ау-у! — крикнула она.

— Ау-у! Привет! — донеслось снизу. Отлично. Эхо имеется.

— Приве-е-е-е-е-ет! — снова крикнула она.

— Белла? Привет! Это я!

Эхо было каким-то странным. Разве эхо не должно повторять твои слова? Путь вниз был бесконечным. Она плюхнулась на верхнюю ступеньку и начала спускаться вниз на пятой точке, ступенька за ступенькой.

Когда она почти добралась до самого низа, перед ней возникла пара глаз, глядящих на нее через щель почтового ящика.

Белла помахала рукой.

— Белла! Слава богу! — Глаза Вив расширились. — Что ты делаешь?

— А почему ты в моем почтовом ящике?

— Я не в твоем почтовом ящике, балда. Я пытаюсь разглядеть, дома ли ты.

— Ну да, я здесь.

— Теперь вижу.

Белла, казалось, раздумывала.

— Тут кто-то звонил.

— Ну да. Это же я звонила. Я трезвонила на всю округу минут десять. Боже, ну и холодина же на улице!

— Могу дать тебе выпить, чтоб ты согрелась. — Белла оперлась на перила и поднялась. — У меня есть воронка.

— Нет. Я не это имела в виду. Как ты думаешь, может, тебе стоит меня впустить? У меня скоро судороги начнутся.

— А от этого нужна соль. И ни в коем случае не залезать в чужие почтовые ящики. Ты перестанешь звонить, если я тебя впущу?

— Я не звоню.

— Ой, и правда.

Белла открыла дверь, и Вив практически упала на коврик в прихожей.

— Совсем околела, — сказала она. — Я стояла у тебя на ступеньках на коленях. Что у тебя стряслось? Какого черта ты не отвечала по телефону? У тебя в автоответчике вся лента забита.

— Тебе нужна воронка?

— Да не нужна мне твоя долбаная воронка! Бел, а как ты себя чувствуешь? — Вив внезапно схватила ее за плечи. — Что ты пила? Что у тебя есть?

— Да, спасибо, у меня все есть. Хочешь немного?

— Чего немного?

— Чего?

— Да, ЧЕГО, дурища? Что у тебя было?

— Нет, спасибо. Мне уже достаточно.

Вив потрясла ее.

— Белла, я серьезно. Вспомни и скажи мне точно, что ты ела или пила.

Белла с минуту подумала.

— Печенье, кексы. — Она подняла три пальца.

— Три кекса?

Белла потрясла головой.

— Три пакета.

— На меня они никогда не оказывали такого действия. Что еще?

— Ну…

— Ну что? Продолжай!

— Нугу, — она хихикнула, — огромную упаковку нуги.

— И что? Что еще? Какие-то таблетки, да?

— Нет, нет, я не больна. И таблеток никаких не принимала, только нугу ела.

— Ну да, об этом ты говорила.

— М-м-м, — она покивала, — еще вино… и несколько рюмок Бэйлиз… и море водки.

Белла сидела на ступеньке и наблюдала за Вив, которая носилась из комнаты в комнату и бормотала себе под нос:

— Белла, и что, не могла позвонить кому-нибудь? — Ник сразу бы примчался, он мог дать мой номер в Бирмингеме. — Это что, все из-за Уилла? — Что, в конце концов, происходит — невозможно поверить — вся эта суета — гора писем — у нее в офисе сказали — позвонила, что заболела — она с ума сходила — она и понятия не имела — сколько же времени Белла — воды — пить побольше воды — как могла Белла быть такой дурой…

На это все Белла спокойно возразила:

— Нельзя так торопиться все время. Приводит к несварению желудка. И еще к той, другой штуке, которую лучше не иметь… К стрессу.

Вив проскользнула мимо нее наверх, в комнату. Потом появилась снова, запихивая в сумку одежду.

— Ты поедешь к нам, поживешь несколько дней. И не спорь.

Она забежала в ванную, взяла зубную щетку и ночную рубашку Беллы.

— Ты меня до смерти напугала. Я вернулась и обнаружила, что ты исчезла с лица земли. — Вив обняла ее. — Ты ведь не знала, правда?

— О чем? — сказала Белла.

Она лежала на кровати в комнате для гостей у Вив и Ника, закутанная в пушистый халат хозяйки. Около кровати стоял стакан с водой и ведро. Из спальни доносились приглушенные голоса. Успокаивающий шепот взрослых. Дверь чуть-чуть приоткрылась.

— Бел? Ты спишь?

— Ммм-мм. Вив?

Вив вошла и остановилась у края кровати.

— Что, малыш?

— Прости меня.

— За что? Тебе не за что извиняться.

— За то, что я такая балда. Спасибо, что ты так ко мне добра.

— Спокойной ночи, дурочка. Крепкого тебе сна.

В полиции все были с ней очень вежливы. Она была на главной дороге, а второй водитель поворачивал с боковой улицы. Он думал, что она остановилась, чтобы пропустить его, но она неожиданно рванула вперед, поэтому он и врезался. «Любой бы так поступил, — сказал он, — она же просто ненормальная». Показания свидетелей были разными. По мнению одного, она почти остановилась, а другой сказал, что фургон выворачивал слишком быстро, поэтому она никак не смогла избежать столкновения. И, несомненно, по правилам у нее было преимущество в движении.

Вив привезла ее на площадку, куда доставили ее машину после аварии. Страховая компания второго водителя присылала кого-то проинспектировать «транспортное средство». Вердикт гласил, что «восстановлению не подлежит». Белла могла забрать свои вещи перед отправкой машины на свалку.

— Боже правый! — Вив взглянула на машину и положила руку подруге на плечо. — Да ты просто везунчик.

Вив начала выгребать вещи из бардачка, а Белла тем временем обошла машину, чтобы открыть багажник, стараясь не смотреть на капот и бок машины.

Вонь была удушающей. В нос резко ударил тошнотворный запах разложения и гнили. Она еле сдержала тошноту и отшатнулась. Что же это такое? Внезапно ее озарило. Покупки! Вив подошла было поближе, но вонь ударила и ей в нос.

— Что это?

— Не знаю. Курица, креветки — все вместе. Меня тошнит.

— Ладно… Я лезу! — Вив зажала нос и смело нырнула внутрь. Она выволокла два хлюпающих мешка, затолкала их в пустой пакет и покрепче завязала ручки. Потом быстро отбежала, держа все это на вытянутой руке и озираясь в поисках мусорного контейнера.

Белла никак не могла как следует вздохнуть. Она чувствовала слабость и тошноту. Эта вонь… И машина… В этой машине была она…

Я должна заставить себя посмотреть. Должна.

Передняя часть машины и правое крыло были смяты и напоминали небрежно скомканный лист бумаги. Ее пальцы пробежали по металлу, чувствуя все вмятины и острые края. Обе передние фары были разбиты, но осколки стекла еще держались в металлических оправах, похожих на смятые очки. Крыло перед водительским сиденьем превратилось в решето, как будто кто-то с маниакальным упорством колотил по железу.

К горлу ее подкатывает тошнота. Она пытается ухватиться за искореженный металл, но рука соскальзывает, она наклоняется вперед, сгибается пополам, ее рвет прямо на пол. Вдох. И снова приступ рвоты, спазм, и все повторяется снова и снова.

Чья-то рука отводит ее волосы со лба, прикосновение приятное и прохладное. Тихий, успокаивающий голос. Кто-то обнимает ее за плечи, помогает распрямиться, поддерживает. Это Вив.

* * *

Они опять сидят у Вив и Ника, держа обеими руками кружки с чаем, как люди, пережившие кораблекрушение.

— Я жутко испугалась, когда увидела твою машину. Вдруг подумала — а если бы?… — Вив, не отрываясь, смотрит в кружку. — Ты должна беречь себя. Кто еще может рассмешить меня и приготовить нам курицу с лимоном?

Вив спрашивает, говорила ли Белла об аварии Уиллу.

— А зачем? Почему это вдруг должно его волновать?

— Боже, ну какой же ты можешь быть противной. Да потому, что он, может быть, все еще с ума сходит по тебе, вот почему! Я никогда не видела, чтобы человек был так влюблен.

— Да, ты полагаешь? — Голос у Беллы ровный, совершенно лишенный эмоций.

— Сама знаешь. И ты тоже была в него влюблена — по уши. Видела бы ты себя со стороны, вы были совсем как два голубка, без конца ворковали.

Белла открыла было рот, чтобы ответить.

— И не пытайся даже отрицать, — пресекла ее попытку Вив. — Я никогда не видела тебя такой счастливой. Извини, что я это говорю, но даже с Патриком ничего подобного не было. От тебя исходило какое-то невероятное сияние. Ты вся светилась.

— Наверно, слишком много румян накладывала.

— Заткнись, ты всегда так. Пытаешься шутить над тем, что для тебя действительно важно. Хоть сейчас перестань. — Вив допила остатки чая. — Ты разве не помнишь, как Ник дразнил тебя, что ты не можешь перестать говорить об Уилле? Не помнишь, как он говорил: «Ну-ка, что сказал бы на это Уилл? Какой у Уилла любимый цвет, а, Белла? Сейчас только полночь. У нас вся ночь впереди. Расскажи нам, пожалуйста, о том, как он смешит тебя, и о том, что он может быть и серьезным. Повтори еще раз, какие у него восхитительные брови». Как ты могла все это забыть?

— Я знаю. Я ничего не забыла.

— Ну, ты что, не можешь ему хотя бы позвонить?

Белла покачала головой:

— Слишком поздно.

Теперь он не захочет разговаривать со мной. И я не знаю, как мне говорить с ним. У меня нет нужных слов.

— Как ты вообще?

— Превосходно. Обожаю каждую секунду своей жизни. — Белла закрывает глаза, и из глаз у нее текут слезы. — Странно. Дерьмово. Неуверенно. Рада, что цела. Обними меня, — просит она.

Вив крепко обнимает подругу.

— Не смей меня больше так пугать — или я тебя пристрелю.

Они вместе смеются, а по щекам у обеих текут слезы.

30

— Конечно, можно. Я же сказала — в любое время.

По голосу Фрэн чувствуется, что она приятно удивлена.

Белла рассказывает про аварию.

— Я все еще чувствую себя неуверенно, но знаю, что мне надо как можно скорее снова сесть за руль.

Страховая компания рассматривает ее дело. Когда они оценят ее машину, то наконец пришлют чек. Где-нибудь через неделю, когда она будет получше себя чувствовать, она пойдет и присмотрит подержанную машину. Пока же она собирается на выходные взять машину напрокат.

— Спасибо, что, ну, вы относитесь ко мне так.

Фрэн смеется.

— Дурочка. Ты же знаешь, что я люблю тебя — независимо от того, что произошло или происходит между тобой и Уиллом.

Субботнее утро, серое и промозглое, время от времени начинает накрапывать дождь. Домашний пирог «тарт-татен» водружен на пассажирское сиденье. Он, по крайней мере, очень тихий и нетребовательный компаньон. Никакой возни с радио. Никаких: «Мне кажется, может быть, следовало бы там свернуть налево». Никто не будет смешить и отвлекать ее, когда она пытается сосредоточиться, никто не положит руку ей на колено, для того чтобы она могла ощутить его присутствие.

Фрэн в саду, ее явно не смущает сырость после дождя.

— Самое время сажать рассаду.

Она обнимает Беллу.

— Возьмешь красной смородины, когда будешь уезжать, а то у меня ее уже полный морозильник. Желе из красной смородины я наготовила столько, что его не съесть, даже если каждый день подавать барашка. Я знаю, ты найдешь ей какое-нибудь применение.

Белла работает вместе с Фрэн в саду. Все вокруг напоминает ей об Уилле: щелканье садовых ножниц, то, как Фрэн ныряет внутрь живой ограды, выдергивая по пути сорняки и обрывая засохшие бутоны. Белла замечает, что Фрэн избегает говорить об Уилле. Вместо этого она рассказывает о своем покойном муже Хью.

— Знаешь, я все еще скучаю по нему, хотя прошло уже пять лет. Самой мне было даже интересно, когда я «преодолею это» — как будто какую-то полосу препятствий. Я помню, как мне все это казалось огромной, неприступной скалой, на которую мне надо было залезть. Я думала, может, когда я переберусь на другую сторону, жизнь опять станет нормальной. Вот ведь чепуха. Ладно, давай вылезай, хватить торчать тут под дождем, пойдем пить чай.

Я прошла через все. Сначала я просто не могла в это поверить. Знаешь, Хью был очень живым. Мне все время казалось, что я его вижу. Однажды я обошла почти весь «Сэйнсбери» за человеком в такой же брезентовой куртке. Глупо, я знаю.

Белла покачала головой.

— Это не глупо.

— И я так злилась на него. Почему он не заботился о своем здоровье? Ведь у него уже был микроинсульт… Как он посмел оставить меня одну? Потом я начала думать, что это только моя вина. Я должна была что-то сделать, хоть что-нибудь. Это я была плохой — разрешала ему есть масло. Это мне надо было заставить его заняться теннисом. Когда же до меня наконец дошло, что ничего нельзя было сделать, я плакала в самых неподходящих местах и по любому дурацкому поводу. Однажды я выбежала из аптеки, потому что я — глупость какая! — увидела на прилавке порошок «Мицил», которым он пользовался из-за грибка, подхваченного в спортзале. И я подумала: какая ирония судьбы, ведь он недостаточно занимался спортом. Потом сад. Бывало, копаю картошку, взгляну вниз, увижу, что накопала достаточно для двоих, — и снова расплачусь.

Белла доливает чай в кружки.

— Но в конце концов стало лучше. — Фрэн машет рукой в ответ на вопросительно поднятую Беллой бровь. — Нет. Я знаю, о чем ты думаешь. Меня так злило, когда люди начинали опекать меня и лезть со всей этой ерундой вроде «время — лучший лекарь». Но мои чувства действительно изменились. Господь свидетель, я не забыла его. Ничто не будет таким, как прежде. Жизнь стала другой. И я стала другой. Но боль притупилась Я могу с радостью вспоминать о нем, не чувствуя себя постоянно несчастной. Так я постепенно избавилась от тяжести.

Наступает молчание. Фрэн встает и снова наполняет чайник, роется в хлебнице в поисках чего-нибудь, из чего можно сделать тосты.

— У тебя ведь тоже была в жизни потеря, верно?

Слышно, как пыхтит чайник, зажигается спичка, мягко шипит газ.

— Извини. Может, ты не хочешь говорить об этом?

— Да нет, не в этом дело. Мне это трудно. Это так…

Она крепко сжимает зубы, стараясь сдержаться, но губы трясутся, она хватает воздух широко открытым ртом и начинает бормотать: ей так страшно — она не может не думать о Патрике — она не осмеливалась — это будет как предательство — ему нужно, чтобы она держалась за него, — или он действительно, действительно исчезнет.

Все расплывается у нее в глазах.

— А потом она встретила Уилла, — продолжает Белла, — и почувствовала себя виноватой, что так сильно любила его, затем боялась, что и его потеряет. Она этого не перенесет — только не Уилла — она бы не смогла — эта боль убьет ее — она перестанет существовать. И она все так запутала и выгнала его, и это ужасно. Он даже не знает, как она любит его, потому что она не сумела сказать ему об этом, потому что боялась. Она только знала, что если она признается в этом, возьмет это на себя, — его у нее отнимут — она будет наказана — ей будет позволено быть счастливой недолго — только для того, чтобы усыпить ее бдительность, поселить в ней ложное чувство безопасности. Как только она привыкла бы к нему и жизнь их наладилась, как — БАМ! — и он попал бы под грузовик, или у него нашли бы рак, или ему пришлось бы уехать в Окленд — и она не смогла бы ничего, ничего сделать. Только теперь… Теперь она все равно потеряла его, но это не так тяжело, потому что она, по крайней мере, ожидала этого, сама это подстроила. И, по крайней мере, знает, где он находится. На самом деле, все не так уж и плохо. Правда.

И опять она почувствовала, что руки Фрэн гладят ее волосы и обнимают ее, услышала, как она что-то тихонько шепчет ей.

— Ну вот, теперь ты вся в моих слезах и соплях, — плачет Белла.

— Шшш-шшш. Я все равно никогда не любила эту блузку.

Белла глубоко всхлипывает, рыдания сотрясают ее плечи. Слезы смывают тушь с ее ресниц, и она черной паутиной растекается по щекам. Она вытирает нос тыльной стороной ладони:

— Нет, я соврала, теперь все еще хуже — гораздо х-х-хуже.

Фрэн все еще обнимает ее, и Белла смотрит не нее снизу вверх.

— Я никогда и никому не говорила об этом. Когда ты узнаешь, то возненавидишь меня.

— Ну-ну, успокойся, я никогда не буду тебя ненавидеть.

Белла сидит тихо, почти успокоившись. Она сморкается и глубоко вздыхает, вспоминая. Наконец-то пришло время рассказать.

* * *

Она знала об этом уже несколько недель, даже месяцев, если признаться честно. Когда у нее впервые возникла эта мысль? Когда она позволила ей возникнуть? Кажется, это ощущение впервые появилось где-то глубоко внутри, в костях, потом просочилось в кровь и вместе с ней попало в голову, в сердце. Сейчас оно проникло под кожу, и не замечать его уже невозможно. Только иногда она может позволить себе отвлечься, занявшись чем-нибудь интересным. Поэтому она проводит долгие часы на работе, рано встает и идет в бассейн, где даже получает удовольствие от хлорки, которая забирается в ноздри, щиплет глаза, смывая постыдные эгоистичные мысли. Она даже начинает работать над гобеленом, перенося на разграфленную бумагу в качестве образца старую картину, которую она написала, еще когда жила с родителями. По вечерам она позволяет себе заниматься только малюсенькими квадратиками, раскрашенными цветными карандашами, погружаясь в малюсенькие стежки. Она — как ученый, склонившийся над микроскопом, — находится на грани открытия.

Патрик со смехом комментирует:

— Всякий подумает, что у тебя любовник, Бел. Все эти поздние часы в офисе…

— Э-э-э, ерунда, дорогой. Важный клиент, вот и все.

Она притворялась, что смущена, чтобы поддразнить его, как будто он подловил ее на чем-то, раскрыл какой-то большой секрет, а он лишь заразительно смеялся.

Но он так ничего не узнал об этом. Похоже, он ни о чем не догадывался.

Белла почти хотела, чтобы у нее и впрямь был любовник и появился кто-то другой, на кого она могла бы кивнуть и сказать: «Видишь? Вот почему». Как все было бы просто!

Проходит день за днем, и она чувствует, как увеличивается разрыв между тем, что она думает и делает. Она вроде бы наблюдает за собой со стороны. Как будто передвигается по квартире, на шаг отставая от своего фальшивого образа, посмеиваясь над его блестящими манерами и улыбками. Как только Патрик не видит этого? Ведь в какой-то миг он обязательно увидит ее, трясущуюся позади этого отвратительного улыбающегося фасада.

— Все в порядке? — Патрик треплет ее по коленке, постукивая в такт карандашом по газете с кроссвордом.

— Да. Все отлично, — отвечает она и чувствует себя дрессированным спаниелем.

Она начинает обдумывать, когда об этом сказать Патрику. Не в эти выходные, потому что мы идем к его родителям. Не на этой неделе, потому что он поздно вернется с работы. В следующие выходные? Возможно. Потом наступают выходные, и на ужин приходят друзья, или Патрик в плохом настроении, или у нее начинаются месячные. Может, она сделает это во вторник, побыстрее, пока они не начали готовиться к его дню рождения, или… О, мой Бог! Уже вот-вот Рождество. Ладно, лучше подождать с этим до конца праздников.

И вот уже 18 января. Она стоит в маленькой белой комнате, глядя на тело Патрика, распростертое перед ней. «Я самозванка, — говорит она себе, — отвратительная обманщица, которая не заслуживает его». Но все же, несмотря на шок, она чувствует, что рада, ведь она так и не сказала ему этого, не испортила последние месяцы его жизни. Она рада, что не сказала ему эти жестокие слова:

— Патрик, я больше так не могу. Не могу быть с тобой. Я — я не люблю тебя.

* * *

Фрэн заходит пожелать ей спокойной ночи и тепло укутывает ее, как ребенка. Белла уткнулась подбородком в отвернутый край простыни, устраиваясь поуютнее и ощущая себя завернутым в салфетку сэндвичем. Она долго разглядывает обои с розочками. У них неровные края и как попало склеенные стыки. Лампочка около кровати освещает несколько веселых кувшинок вместе с пушистыми веточками и маленькими ромашками, торчащих из маленькой синей вазочки. Забавно, думает она, я никогда не замечала, до чего прелестны кувшинки, как идеален каждый лепесток, как он гладок. Она потихоньку засыпает, и, когда ее веки смыкаются, их желтые головки согревают ее как солнышки.

Патрик идет впереди, за ним очень трудно угнаться. Его длинные ноги уносят его все дальше — с каждым шагом. Запыхавшись, она все-таки догоняет его и берет за плечо. Он оборачивается, похоже, он удивлен и даже немного раздражен. Потом он опускается на землю и жестом приглашает ее прилечь рядом.

Здесь холодно, кожей она чувствует сырое, неласковое прикосновение воздуха. Она ложится на землю рядом с ним. В этом молочном светеего лицо кажется неясным, расплывчатым. За спиной она чувствует бетонный бордюр, под собой — острые камни его могилы. Они впиваются ей в кожу, в тело, но она пытается не застонать, чтобы он ничего не заметил. Похоже, он забыл о ней. Вдруг он ударяет ладонью по надгробному камню.

— Хорошее, твердое изголовье, а? — говорит он и смеется.

Она старается улыбнуться шутке, но его лицо уже снова серьезно. Он берет ее за руку, и у нее перехватывает дыхание: его кожа холодна, как камень, и тонка, как пленка расплавленного воска. Она видит, как он медленно поднимает ее руку, будто та существует отдельно от нее, и указывает на памятник. Он проводит ее пальцем по надписи в самом низу.

R.I.P.

Некоторое время он смотрит на нее, а потом закрывает глаза. Она опять проводит пальцем по надписи, ощущая бороздки на камне, желая, чтобы эти буквы врезались в ее память навсегда. Вдруг ей становится все совершенно ясно. Теперь она знает, что же на самом деле значат эти буквы. Покойся в мире. Их написали здесь не для мертвых, которые тихо лежат в рыхлой земле и у которых больше нет мыслей и страхов, чьи радости и боль забыты.

Это надпись для живых.

Раннее утро. Тонкий лучик света озаряет комнату. Она открывает глаза и начинает тихонько плакать.

31

Она роется в своем альбоме для эскизов. Они где-то здесь, да. Вот, у нее есть несколько набросков да еще память. Память о нем.

Она начинает писать. Она пишет его таким, каким он запомнился ей — худощавое тело неловко втиснуто в кресло, одна нога перекинута через подлокотник. Если бы удалось уловить то движение, когда он, читая книгу, крутит ногой сначала в одну сторону, затем в другую! Может, нарисовать ступню под углом, чтобы чувствовалось движение? Она знает, что должна написать все за один раз, сейчас, пока она все так четко помнит: его голос, его нежные прикосновения. Эти воспоминания придают силы, дарят вдохновение, позволяющее перенести их на бумагу.

Она понимает, что получилось хорошо, даже лучше, чем она ожидала. Ведь зачастую живопись для нее становилась работой, и даже более того — битвой с присущими краске, бумаге или холсту ограничениями, с творческим бессилием, когда между образом в ее голове и его вялым воспроизведением на холсте возникает непреодолимый разрыв. Но иногда случалось так, что картина, которую она представляла себе и видела внутренним взором, сама выпархивала из-под ее кисти, как бабочка, присевшая отдохнуть, и это был поистине редкий и оттого драгоценный подарок.

Сначала она звонит по телефону, чтобы убедиться в том, что ее готовы принять. Она не задержится долго, поскольку не хочет навязываться. Разговор перемежается длительными паузами, и она не понимает, хотят ли ее видеть. И вот картина аккуратно завернута и лежит на заднем сиденье машины.

Она только успевает поднять руку, чтобы постучать, как дверь распахивается.

— Белла! — Джозеф, отец Патрика, крепко обнимает ее.

— Неужели это и впрямь Белла? — кричит Роуз, сбегая вниз и снимая фартук.

Ей становится стыдно при виде радости, вызванной ее появлением. Ни следа упреков, никаких скрытых намеков на то, что она могла бы заходить почаще. Она чувствует раскаяние за то, что не взяла на себя труд приехать и навестить их раньше, — а ведь здесь так рады ей. Эта радость влияет на Беллу гораздо больше, чем любая критика. Как могла она быть такой эгоистичной?

— Входи, входи. И смотри, кто у нас.

Младшая сестра Патрика Софи вскакивает и обнимает Беллу.

— Соф! Я не знала, что ты здесь.

— Мы не виделись уже несколько месяцев. Я думала, ты уж совсем о пас забыла.

— Софи! — хмурится Роуз. — Соблюдай, пожалуйста, приличия.

— Ну, мам. Белла не возражает.

Белла перехватывает взгляд, которым обмениваются Джозеф и Роуз.

— Ах, Бел! Не плачь. Черт. Что я сказала такого?

— Думай, что говоришь! Извини ее Белла, пожалуйста.

— Нет, все нормально. Это не из-за тебя, Соф, честное слово. Все дело во мне. Вы такие добрые. — Она берет носовой платок, протянутый Джозефом.

— Я могу быть вредной, — признается Софи. — Мама говорит, что я часто бываю противной.

— Я не говорю так. Ты можешь быть очень милой, если постараешься. И это вовсе не модно или круто, или как это у вас там называется, прикидываться, что тебе все на свете наскучило. В твои двадцать лет это просто глупо. — Роуз вышла на кухню.

— Круто? Мама, прекрати разговаривать, как школьница.

Софи строит рожицу непослушной школьницы и показывает Белле язык. В ответ Белла высовывает свой.

— Боженька! — молит Софи. — Пошли мне новую маму.

— Не надо, — говорит Белла, — а то получишь мою. Я подумываю, не сдавать ли ее напрокат для улучшения семейных отношений. Проведя неделю с ней, оценишь, насколько хороша Роуз.

* * *

— Я вам кое-что привезла, но не знаю, правильно ли я сделала.

— Совсем не нужно было что-то привозить, — говорит Роуз.

— Мы просто рады видеть тебя и без всяких подарков, — говорит Джозеф.

— Это твой липкий лимонный торт? — спрашивает Софи.

Белла идет к машине и приносит работу. А что, если им не понравится? Что, если они расплачутся? Это может быть ужасной ошибкой.

Она крепко прижимает к себе пакет.

— Я надеюсь, что от этого не будет хуже. Я написала картину специально для вас и хочу вам ее подарить.

Белла вручает картину Джозефу. Его глаза за стеклами очков начинают наполняться слезами. Он благодарно кивает, не говоря ни слова. Роуз, сидящая рядом на диване, сжимает руки. Слезы стекают по ее напудренным щекам, собираются в морщинках около глаз.

— Я не хотела огорчать вас. Извините меня. Я думала… не знаю даже, что я думала.

Роуз и Джозеф качают головами.

Нет, говорят они, не в этом дело — им нравится — просто не ожидали — им никогда ничего не нравилось больше — ничего лучшего она не могла бы подарить им — просто, видишь ли, — Джозеф ищет свой носовой платок, — Патрик прямо как живой.

Софи соглашается, что это просто вылитый Патрик; посмотрите только на его ногу, так и видишь, как он крутит ей из стороны в сторону, как дурацкая заводная игрушка. Он всегда так делал. Алану, когда он придет, точно понравится.

Алана ждут только к чаю, но Белла решает подождать. Когда он входит, то целует ее в щеку и несколько мгновений неловко держит за руку. Он смотрит искоса, совсем как Патрик.

— Знаешь, мы без тебя тут скучали.

Она смущенно кивает.

— Какая прекрасная картина. Они очень рады, это видно. Хорошо, что ты ее привезла. Это правильно. Спасибо.

Она уже забыла это чувство, когда ощущаешь себя частью семьи. Насколько легче общаться с чужими родственниками. Роуз забыла разморозить отбивные к ужину, поэтому Белла вызывается приготовить еду, собрав волшебную смесь из всего, что находит в холодильнике. Потом Софи решает сделать сабайон^[30], и они вдвоем стоят около плиты, перебрасываясь шуточками и по очереди взбивая его, пока у них не устают руки. Сладкая золотистая пена разливается по бокалам, и они ужинают в торжественном молчании, как будто соблюдая какой-то древний ритуал.

Роуз и слышать не хочет об ее отъезде поздно вечером. Белла, должно быть, совсем выбилась из сил. Постель все равно уже приготовлена. Они просто не могут отпустить ее так поздно. Не может быть и речи.

— Но у меня с собой ничего нет…

Для нее находится чистая ночная рубашка и новая зубная щетка. В виде исключения она позволяет, чтобы вокруг нее хлопотали.

После завтрака Джозеф обходит вместе с ней сад, на него производят впечатление ее знания, когда она восхищается растениями, упоминая их названия. Она пропускает их листья сквозь пальцы, вспоминает названия, запахи: тимьян, мелисса лимонная, розмарин. Rosmarinus officinalis. Ах, розмарин.

— Я рад, что ты приехала. Не думаю, что для тебя это было легко.

— Мне гораздо лучше, чем было.

Джозеф откашливается и наклоняется над растением, чтобы оборвать засохший лист.

— Ты ведь не вышла бы за него?

Белла молчит, затем встречается с ним взглядом.

— Ничего. — Он засовывает руки поглубже в карманы. — Пожалуй, я давно уже догадался, только Роуз не знает. Она думает, что вы просто были очень молоды и поступали, как вся современная молодежь.

— Простите меня…

— Тебе незачем извиняться. Нельзя обманывать себя, когда речь идет о чувствах, верно?

— Наверное, в этом есть доля истины.

Он обнимает ее за плечи.

— И чего же ты не приезжала?

Она кивает ему в плечо.

— Я не могла. Я чувствовала себя обманщицей. Я думала, что вы меня возненавидите.

Он тихонько говорит что-то утешительное, покачивая головой.

Джозеф провожает ее до машины, зовет всех попрощаться.

— Надеюсь, ты найдешь его, — спокойно говорит он ей, — своего единственного.

32

— Белла, этот наряд слишком хорош для тебя. Я хочу такой же.

Вив провела кончиками пальцев по рукаву вишневого костюма. Белла беспокоилась, что она будет выглядеть слишком уж нарядно, особенно когда она приехала и увидела одного из художников в зеленых джинсах и в чем-то, что она про себя обозвала «мультимедийный жилет». Это была вещь, которая могла бы быть интересной, будь она в рамке, но выглядела довольно смешно на человеке. К счастью, Дональд Макинтайр был в безупречно отутюженном костюме и щегольском красно-черном шелковом галстуке, а Фиона, его помощница, в прелестном маленьком черном платье. Оба искренне хвалят наряд Беллы, Фиона при этом бросает косой взгляд на Мистера Дурацкий Жилет.

— Ты выглядишь великолепно, — говорит Вив. — Я боялась, что ты наденешь блузу художника. Конечно, с этим жилетом тебе не сравниться — у тебя нет таких шикарных заплаток. Повернись-ка.

Белла подчиняется, и юбка мягко струится по ногам.

— Ты, должно быть, решила пожить на широкую ногу. В Оксфаме^[31] такого не достанешь.

— Это от Алессандры. От мамы.

Вив поднимает брови, но от комментариев тактично воздерживается.

— Наверное, для меня и на самом деле слишком роскошно.

Белла оглядывает себя.

— Глупости. Это именно то, что тебе нужно.

Ник восхищенно присвистывает и целует ее в щеку.

— Ну, показывай свое искюйство. — Он делает такой жест, как будто вытирает нос рукавом.

Она подводит их к своему разделу выставки и указывает на две картины в окне.

— Мне кажется, этот очень похож на Уилла, — говорит Вив. — Не то чтобы совсем его лицо, но что-то есть в его позе, в том, как он стоит. Черт, да ты хорошо пишешь. И зачем ты валяла дурака все эти годы, когда ты просто гений? Ну, по крайней мере, ты развязалась с этим твоим «Скротум дизайном»?

— Ш-ш-ш. — Белла кивнула в сторону Селин.

— А где же гордые родители? — спрашивает Джейн, ее подруга из Лондона.

— Их нет.

— Ой, я, кажется, влезла не в свое дело, прости.

— Ты ведь приглашала их, а, Белла? — встревает Вив и смотрит на Беллу, сузив глаза.

— Я приготовила им приглашение. — Белла берет еще одно канапе. — Но до сегодняшнего утра все забывала отправить…

— Ну, конечно, забывала. Бессовестная, не морщи свой нос — так ты похожа на поросенка. Они бы с удовольствием приехали. Ну, ты сама себя наказала, они бы что-нибудь купили.

* * *

Это должен быть один из лучших вечеров в ее жизни. И почти все так и есть. Вокруг нее хорошие друзья. Ее работы выставлены в лучшей частной галерее города, их хвалят. Приятное возбуждение охватывает ее. Люди осыпают ее комплиментами, которые с трудом доходят до ее сознания. Она скептически относится к ним, они скатываются с нее, как вода с клеенки. Они просто вежливы Они считают необходимым сказать что-то приятное. Они слишком много выпили. Она улыбается, благодарит, подшучивает над собой, стараясь не чувствовать себя слишком довольной.

Но она думает только об Уилле. Она рада, что его портрет выставлен в окне, лицом к улице, и ей не приходится все время натыкаться на него взглядом, когда она оглядывает зал. Белла все думает о том, как ему понравился бы этот вечер, что бы он сказал: его бы рассмешил вон тот человек, который рассматривает ее работы, почти уткнувшись в них носом. Она представляет себе, как Уилл касался бы ее рукой, проходя мимо нее, как он небрежно убирал бы волосы с ее лица. Ему понравился бы Доналд Макинтайр с его сухим юмором и острым умом. Здесь была куча канапе и много других закусок. Уилл любил еду на палочках. («Разве тебе не нравится слово gourjons? Оно такое пухлое, как твои руки», — поддразнивал он ее. «Они совсем не пухлые», — шутливо отбивалась она от него. «Пухлые, пухлые», — настаивал он, покусывая их.)

— Подпиши мне, пожалуйста, картину на обратной стороне, Белла, — говорит Селин, — а то на ней только инициалы.

Селин купила картину. Потратила деньги (и довольно много) на картину, написанную Беллой, человеком, которого она знала. Как можно воспринимать всерьез работу человека, с которым ты каждый день споришь, ссориться из-за шоколадного печенья и у которого занимаешь «Тампаксы»?

— Но они такие дорогие, не надо было покупать их здесь. Ведь цены устанавливает галерея, а у них такие высокие комиссионные. Я должна написать для тебя что-нибудь другое.

Селин просит ее заткнуться и не переживать.

— Мне она нравится, и у меня есть для нее отличное местечко, так что позволь мне получить это удовольствие. — Она улыбается. — И я подозреваю, что выгодно вложила деньги.

Белла замечает, как Ник выписывает чек, и хочет остановить его, а Фиона обещает запереть ее на кухне:

— Следовало предположить, что люди будут покупать картины. Для того и проводятся выставки.

Белла ловит Вив.

— Вы это делаете, потому что жалеете меня? Признайся.

— Совершенно верно. И даже собираемся повесить ее над камином, настолько нам тебя жалко. Не будь дурочкой. Ник ничего не делает просто из вежливости, ты же это прекрасно знаешь.

— Правда. — Ник наливает вино. — Меня не проведешь. Мы, циничные коллекционеры, скупим твои картины по дешевке. Ну, не так чтобы уж совсем по дешевке…

— Заткнись. Возьми-ка лучше вот этот, с грибами.

На следующий день время на работе у Беллы пролетело быстро. Энтони, вернувшись с обеда, приносит берет и нахлобучивает ей на голову:

— Теперь ты признанный художник и должна носить его, не снимая.

Вернувшись домой, она падает на диван и снова вспоминает вчерашний вечер. В дверь звонят.

Это всего лишь Свидетели Иеговы, говорит она себе, приостанавливаясь перед зеркалом, чтобы поправить волосы. Наверное, это кто-нибудь собирает вещи для бездомных. Или это Вив хочет узнать, как просеивать муку.

Она открывает дверь.

— И что же это такое, позвольте узнать, мисс Крейцер? — Джеральд машет перед ее носом приглашением на выставку.

— А, привет, папа. Это приглашение. — Ее плечи опускаются от разочарования. — На выставку. А ты что, просто проходил мимо?

— Очень мило. И когда же состоялось открытие? И почему приглашения не дошли до нас вовремя?

— Не имею представления. Это почта так работает. Ужас, да? — Она цокает языком и качает головой.

За плечом отца она видит мать. Алессандра топчется на улице, словно не решаясь войти в берлогу к медведю.

— Привет! — Белла не узнает собственного голоса, так пронзительно и натужно весело он звучит. Откашлявшись, она повторяет: — Э-э, привет, мам. Заходи, заходи скорее.

— Спасибо, дорогая. — Алессандра осторожно вступает в прихожую. — Представь, дорогая, на приглашениях стоял почтовый штемпель — вчерашним днем! Галерейщики просто обязаны были разослать их гораздо, гораздо раньше.

— М-м-м. — Белла помогает ей раздеться. — Просто недосмотр, не обращай внимания.

— Мы все-таки сходили посмотреть, — говорит Алессандра. — Великолепно! Нам очень, очень понравилось.

Н-да. Конечно.

Джеральда не остановить. Почему она им раньше не сказала? Должно быть, она на седьмом небе от счастья. Он-то точно на седьмом небе. Нужно обязательно организовать частный просмотр, только для них двоих. А картины! Они потрясающие, просто потрясающие. Незабываемые. И зачем они повесили рядом чужие работы, они все равно теряются на фоне ее картин.

Он замолкает, только когда Алессандра перебивает его, но и она не лучше.

— Картины великолепные, — говорит она, — а какие цвета! А как выписаны поверхности, так и хочется прикоснуться.

Они спорят, какую купить. Потому что они — естественно! — должны купить хотя бы одну. Они бы купили ее картину, даже если бы она не была их дочерью. А молоденькая девушка там, в галерее, такая милая. Когда они сказали ей, кто они, она предложила им кофе и вообще развела вокруг такую суету!

Алессандра купила одну картину Джеральду на день рождения — заранее. Поэтому не будет ли Белла так добра привезти ее с собой в следующий раз? Если только она собирается приехать, конечно. Если, конечно, у нее есть время.

После этих слов наступает тишина. Джеральд покашливает.

— Не хотим мешать, вдруг ты сейчас занята. — Он оглядывается вокруг. — Но нам так хотелось увидеть дом. Надеюсь, для этого не надо ждать официального приглашения, как на выставку?

— Да вы что? — Пораженная Белла скрещивает руки, но тут же опускает их. — Чай или кофе?

— Чай, пожалуйста, — говорит Джеральд.

— Кофе было бы замечательно, — говорит Алессандра.

Но тут ее глаза встречаются с глазами дочери.

— Чай тоже пойдет.

— Или кофе, — добавляет Джеральд.

Белла сгребает с кресла кучку газет и сваливает их на край дивана.

— Если бы я знала, что вы приедете, я бы прошлась везде с пылесосом.

Алессандра, как всякая хорошая хозяйка, лезет во все кухонные ящички и шкафчики. Она говорит, что кухня, конечно, небольшая, но очень удобная, в ней удобно и приятно готовить. А Белла готовит или ей некогда, она все больше рисует? Глядя через балконную дверь, мать и отец поочередно восклицают, как прекрасен сад. Сейчас он эффектно подсвечен, так что виден весь архитектурный замысел. На стенах играют ажурные тени. Затем они, как актеры на сцене, бросаются хвалить занавески, открывают их, хвалят вид, хвалят светлый и уютный дом, каждую деталь интерьера, камин, боже, как здесь просторно и красиво!

— Можно я выйду? — Отец уже стоит у балконной двери, не в силах больше сдерживаться.

Белла открывает ее и выпускает его наружу:

— Тебе видно? Можешь заодно и с тяпкой пройтись.

Они с матерью остаются одни.

— Иди тоже посмотри, если хочешь.

— Может быть, через минутку.

— Еще кофе?

— Да, пожалуйста. — И Алессандра идет вслед за ней на кухню.

— Прости меня. В прошлый раз… Я не хотела. — Белла заставляет себя оторвать взгляд от чашки в руках. — Я не имела в виду… Я немного перегнула палку. То есть сильно перегнула. Просто у нас с Уиллом не ладилось, и я… Хотя, конечно, это меня не извиняет.

— Я не знала. Прости и ты меня. Если бы я знала, я бы вела себя немного… — Алессандра по-итальянски передернула плечом.

Белла мысленно заканчивает фразу за нее: «…немного… по-другому?»

— Ничего, — говорит она вслух.

Алессандра как-то особенно нервно поправляет и без того безупречную прическу.

— Твой отец говорит, я должна тебе кое-что рассказать. Наверно, я должна была рассказать тебе это давным-давно.

— Я что, приемная дочь? Я единственная внучка погибшего царя? Я родилась мальчиком? Папа не мой настоящий отец? На самом деле мой отец — молочник, оттого-то у меня такие кудри и я умею свистеть?

Алессандра молча ждет, когда остроты иссякнут.

— Извини, — говорит Белла.

— Теперь это все кажется не таким уж и важным. Может, и глупо было скрывать это все эти годы.

Алессандра спрашивает, помнит ли Белла, как в детстве у нее все время спрашивали, почему у нее нет братиков и сестричек.

— На самом деле я однажды забеременела. Когда тебе исполнилось три. Но я чувствовала себя совсем по-другому. — Она поерзала на стуле. — Прошло шесть, почти семь месяцев, а ребенок так и не двигался.

Она обвела глазами лицо дочери:

— А ты, ты была такая непоседа, все время пинала меня изнутри.

Она снова посмотрела на дочь.

— Со мной все было в порядке. Но она — это была девочка — родилась мертвой.

Алессандра начинает рыться в своей сумочке.

— Вот, возьми. — Белла оторвала клочок бумажного полотенца.

— Теперь это все неважно, — повторяет Алессандра и, раздражаясь на себя, встряхивает головой. — Вот. Теперь уж так, наверно, не делают. Но тогда… тогда меня заставили рожать. Мертвого ребенка.

Она словно съеживается на стуле.

— Какой ужас, — едва может произнести Белла. — Как они могли?

Девочку назвали Сюзанной.

— Ты пробовала еще иметь детей?

Алессандра медленно качает головой.

— Мне сказали, что никаких противопоказаний нет. И твой отец очень хотел. Я видела это по его лицу, хотя он старался не показывать.

Она неожиданно громко сморкается в бумажное полотенце и смеется:

— Не очень-то элегантно, да? Нет. Я не могла себя заставить. Нет. Боялась. А вдруг…

Она щелкает пудреницей и припудривает щеки.

— Ну, где кофе?

Белла расставляет кофейные чашечки и достает из шкафа подставку для печенья. Раскладывает на красивой тарелке маленькие сладости. Алессандра одобрительно кивает.

— Ты поправилась? — тихо спрашивает Белла.

На мгновенье Алессандра задумывается, смотрит на печенье, как будто это самая интересная вещь на свете, и забывает про дочь.

— М-м-м. Физически — да. Я полагаю. Я приехала тогда домой. Из больницы. Мы пошли и забрали тебя от миссис Меллорс, нашей соседки. Ты протянула ко мне ручки; ты была такая хорошенькая, такая… маленькая. Понимаешь? Такая маленькая. И я… Я не могла этого вынести. Джеральд всегда мне говорил, что после того я уже относилась к тебе совсем по-другому.

Печенье во рту у Беллы — как пригоршня сухих крошек. Мучная пыль, словно цемент. Она не может сглотнуть. Отвернувшись, она прикрывает рот клочком бумажного полотенца и потихоньку сплевывает наполовину пережеванную массу. Похлопывает себя по губам, словно навсегда закрывая, запечатывая их.

— Ну что, пойдем к папе, в сад? — Алессандра поднимается па ноги.

У двери на балкон она останавливается и легонько прикасается к Беллиному плечу.

— Я рада, что все-таки рассказала тебе.

— И я.

— Но лучше… Лучше, если мы не будем об этом больше говорить. Я не… Я правда не могу… — Она склоняет голову набок и смотрит на дочь широко распахнутыми, словно у ребенка, глазами. — Ты меня понимаешь?

— Конечно. — Белла накрывает руку Алессандры своей ладонью и улыбается ей.

— Ну, хорошо. Боже, как здесь красиво! Какое освещение! Magnifico! Джеральд, дорогой, ты, наверно, уже весь позеленел от зависти.

Белла замечает, как Алессандра кругами ходит по комнате. Она словно что-то ищет. Вот черт, лампа. Ее подарок — на новоселье. В любую секунду она, обводя комнату рукой и словно подразумевая, что у Беллы неважно со вкусом, может спросить: «А что, лампа не подошла?» Белла начинает судорожно придумывать ответ. Она упала со стола и разбилась. Она в ремонте, шнур немного болтался. Белла забрала ее на время в студию, чтобы написать с нее натюрморт. Лампа так понравилась Вив, что та позаимствовала ее, всего на неделю, чтобы Ник оценил и разрешил купить такую же.

— Какие элегантные светильники, — показывает Алессандра на настенную подсветку.

— Если ты ищешь, где твоя лампа, так и скажи. Я отвечу — она сюда совсем не подошла.

Она вглядывается в лицо матери, ожидая увидеть обиду или, наоборот, ярость.

— Ну, ничего. — Джеральд улыбается, радостно подняв брови. — Я же дал тебе тогда квитанцию, чтобы ты могла ее обменять.

Белла опускает скрещенные было руки.

— Просто она была не в моем вкусе. Извините.

— Ну и на что ты ее обменяла? — Алессандра озирается, как будто надеется догадаться.

Лицо Беллы проясняется.

— Вот. Идите посмотрите. — И она ведет их наверх.

В ее спальне все трое становятся полукругом, как будто оценивая конкурсную работу.

— Знаете, у меня никогда такого не было.

Неожиданно для себя самой Белла чувствует смущение. Как девочка-подросток, когда показывает любимую куклу и стесняется, что ведет себя, как маленькая.

— Это я должна была тебе подарить такое, — произносит Алессандра. — И как я не додумалась? Такая вещь должна быть у каждого.

Джеральд выходит вперед и останавливается перед большим зеркалом, где видит себя в полный рост. Поправляя лацканы, он говорит:

— В таком зеркале я кажусь себе настоящим джентльменом.

Белла и Алессандра стоят чуть позади, по обе стороны от отца. Мать робко, словно девушка, которую впервые пригласили на свидание, улыбается дочери, и та улыбается в ответ. Джеральд, заслоняя им весь вид, поворачивается и обнимает их.

Когда все они спустились вниз, Алессандра заметила на каминной полке старые снимки — она вместе с Беллой.

— О, хорошо, что не забыла. — Она открывает сумочку и шарит в ней длинными изящными пальцами. — Какие красивые фотографии, и ты на них так хорошо получилась. Джеральд, дорогой, надо бы нам их вставить в рамочки. Но ты ни за что не догадаешься, что я нашла в ящике туалетного столика, когда убиралась. Подожди минутку. Вот, смотри.

Она вручает Белле маленькую коробочку из мягкого синего бархата и кивает:

— Открывай.

— Это что, фамильные драгоценности? — спрашивает Белла.

Внутри, на нежно-розовой подстилке, словно это драгоценный камень или дорогое кольцо, лежит раковина.

Белла берет ее в руки и нежно проводит пальцем по краешку, там, где раковина начинает загибаться; он розоватый и очень гладкий. Она вертит и вертит раковину в руках, потом говорит:

— Красивая. Откуда она?

— А ты не помнишь? — Алессандра улыбается и хмурится одновременно. — Ты нашла ее на море, когда была маленькая, и подарила мне. В тот самый день, когда был сделан этот снимок. Я думала, ты помнишь.

Она кивает, глядя на фотографию:

— Да, в тот самый день. Мне как раз сказали, что я снова беременна. — Она опять кивает.

И ты все время держала это в себе?

Иногда ей снятся эти дни. Как ее обнимают теплые руки, как от мамы пахнет жасмином, пудрой и морем. Как они трутся носами. Оказывается, эти сны на самом деле были ее воспоминаниями.

* * *

Небо чистое-чистое и такое голубое, как бывает только в лучшее лето детства. Оно такое яркое, что на него почти больно смотреть. И все же она закидывает голову и впитывает, втягивает в себя все небо целиком, чтобы этот цвет навсегда остался с ней. Она закрывает глаза и, как маленький краб, переваливается по пляжу, проверяя. Да, он здесь, этот яркий голубой цвет, притаился у нее под веками.

— Хочешь, я покажу тебе, как строить замок из песка?

Мама опускается рядом с ней на колени. Она с верхом набирает песок в новенькое желтое ведерко и показывает Белле, как нужно его прихлопывать красной железной лопаткой.

— Ну вот. — Она одним ловким движением опрокидывает ведерко и ликующе произносит: — Та-даам!

Возвращается папа. Он принес три порции мороженого и держит их так бережно, как будто они — лучшие хрустальные мамины бокалы. По одной его руке стекает клубничное варенье, по другой — шоколад. Он стряхивает капли и облизывает пальцы. Мама отламывает у своего мороженого кончик и показывает Белле, как сделать из него маленький рожок. Она выдавливает из него по чуть-чуть мороженого и клубничного варенья, а потом обсасывает кончик. Белла смотрит с восхищением и повторяет за ней, только у нее мороженое капает на щеки, размазывается вокруг рта и в конце концов она вся перепачкана.

— Ты похожа на клоуна, — смеется папа, а мама достает из сумки салфетку и вытирает Белле личико.

Они строят еще три башни, по одной в каждом углу большого квадрата, а потом соединяют их крепкой и надежной стеной из песка, аккуратно прихлопывая ее сверху. Вокруг замка вырыта канавка, из которой они брали песок. Папа говорит, что это будет ров и надо соединить его с морем.

Замок расположен в нескольких футах от моря, но папа быстро роет соединительный канал. Он начинает от кромки воды, а когда подходит к замку, вручает совок Белле. Она разрушает последнюю преграду и расширяет стенки канала.

Море хлынуло в просвет, разделилось на два рукава и снова сомкнулось, заполнив весь ров.

— Вот так. Теперь никто не сможет проникнуть в замок. — Папа, потирая щеку, поднимается с колен и отходит, чтобы оценить их работу со стороны.

Белла серьезно кивает и тоже потирает щечку:

— Только те, кого мы сами пустим.

— Какая красота!

Мама, как крохотного мышонка, держит раковину на ладони. Это причудливая витая ракушка, почти белая, высушенная солью и солнцем. Она не больше маминого пальца. У основания она гладкая и, словно персик, розоватая, как мамина кожа.

— Украсишь ею свой замок? — Мама протягивает раковину обратно.

— Нет, — отрицательно качает головой Белла.

Она смотрит на маму, а не на раковину, иначе ей не устоять перед искушением. А ведь она уже решила.

— Это тебе.

Теплые руки обнимают ее. Запах жасмина, пудры и моря. Мама крепко-крепко прижимает ее к себе. Они трутся носами. И начинают весело хихикать.

Щелкает фотоаппарат.

33

За время частного просмотра было продано пять картин (Дональд Макинтайр лишь приговаривал «хорошее начало, хорошее начало» и одобрительно кивал). Еще одну купили на следующий день ее родители. Но она ума не приложит, как продать еще хоть несколько. Ее картины — это ведь не дешевые, бессмысленные безделушки, вроде миленьких вазочек. Дональд говорит, что ее работы не навязчивые, но люди их замечают. И, раз увидев, приходят за ними опять.

Галерея все равно по пути. И рядом с хорошей рыбной лавкой, так что в любом случае имеет смысл туда зайти. Да, ей определенно нужно купить рыбы, а по пути она заглянет в галерею.

В витрине выставлены две ее картины: одна маленькая, самая первая, которую она нарисовала, и другая, побольше, — она сделала ее на основе наброска с Уилла. Картина так и осталась словно незаконченной. Необычно видеть свои работы выставленными в галерее. Словно, зайдя в магазин с одеждой, вдруг натыкаешься на вешалку с вещами из собственного шкафа. В этом есть что-то слегка стыдное. Она почти готова к тому, что люди подойдут и скажут: «Мы знаем, какая ты. Мы видели все твоими глазами. Бессмысленно скрывать от нас что-либо».

Белла рассматривает картину с Уиллом, как будто видит ее в первый раз. Ее радует, как передан разворот его плеч, как схвачен наклон головы — это так похоже на настоящего Уилла; она не думала, что у нее выйдет так хорошо. А за ним — стена, протяни руку и ощутишь каменную прохладу. Его лицо наполовину в тени, свет падает из-за спины.

— День добрый, — приветствует ее Фиона, — зашла проверить, что еще ушло?

— Нет, просто проходила мимо.

— Ага, как же. Да не стесняйся. Я бы на твоем месте названивала сюда каждые полчаса. Кофе?

Белла прошлась по выставочному залу, отмечая красные значки на проданных вещах. Она насчитала восемь среди своих собственных картин. Это не так уж и много, но она знает, что не может ожидать большего в первые дни. Тем не менее тайком она подсчитывает продажи у других трех участников выставки. Это никакое не соревнование, одергивает она себя, но продолжает считать. У одного продано шесть, у другого три, а вот у третьего нет ни одного красного почетного значка. Как ужасно! Но не удивительно. Впрочем, если бы с ней такое случилось, она дала бы Вив денег и подослала ее в галерею.

Фиона проверяет расчетную книгу.

— Девять. Неплохо, очень неплохо. Когда ты в следующий раз выставишься — с сольной выставкой, — она наверняка будет удачной.

В следующий раз.

— Девять? А я насчитала только восемь.

— Да? А ту, что в витрине, ты посчитала?

— Наверно, продалась маленькая картина? Это хорошо, она была моим первенцем.

— Нет, большая. Вообще-то, я уже собиралась тебе звонить. Я не нашла к ней ценник. Но думаю, что она стоит столько же, сколько остальные такого же размера. Какой-то дядька вчера утром внес за нее залог. Она мне больше всех нравится, кстати. Нравится, как ты умеешь показать, что знаешь, о чем думает парень на картине, знаешь, но не все. У меня прямо мурашки по коже.

Большая? Но ведь не та, где Уилл?

— Это, должно быть, ошибка. Она не продается. Дональд знает, я его предупредила. Но он сказал, что все равно выставит ее в витрине, ему показалось, что она будет привлекать прохожих.

— Ой. А мне он не сказал.

Фиона лезет в витрину и приподнимает картину.

— Видишь, никакого стикера. Ой, черт. — Она поднимает что-то с пола и предъявляет Белле палец с прилипшей к нему белой бумажкой, на которой написано: НЕ ДЛЯ ПР.

Бедная Фиона не знает, как извиниться. Может, художница все-таки передумает?

Белла успокаивает себя. Это всего лишь картина. К чему так переживать? И вообще, если повесить ее дома, она только будет ее расстраивать. Но…

Но это все, что у меня осталось.

— Дело в том, что… — начинает было она.

Но Фиона прерывает ее. Она попробует позвонить покупателю, объяснить ему ситуацию. Возможно, он согласится взять другую картину, и у них даже не будет убытков. Она позвонит прямо сейчас, только проверит, есть ли у них его номер, по которому его можно застать днем. Пусть только Белла минуточку подождет.

— Алло? О, доброе утро. Это Фиона, из галереи Макинтайер. Могу я поговорить с мистером Хендерсоном?

Мистер Хендерсон? О боже, боже мой. Уилл.

— …узнать, вы хотите именно эту картину?

Уилл.

— …недоразумение.

Уилл.

— …быть может, возьмете другую?

Белла отчаянно жестикулирует, хватает ручку и пишет: ПУСТЬ ЗАБИРАЕТ.

— Хм, простите, мистер Хендерсон. Очевидно, все разъяснилось. Да. Это моя ошибка. Мне ужасно неловко, что оторвала вас.

Она смеется. Сколько раз она этим своим смехом заставляла и Беллу смеяться тоже.

— Да. Извините еще раз. Да. В любое время, после шести. Спасибо. До свиданья.

— Фу-у, — в шутку утирает Фиона пот со лба. — Хороший мужик, но в картину вцепился, как зверь. Спасибо тебе, что передумала. Иначе Дональд всю неделю смотрел бы на меня волком.

* * *

Белла почти уходит, когда Фиона спрашивает, не желает ли она взглянуть на отзывы. Отзывы? Какие отзывы? Однако Фиона действительно вручает ей Книгу отзывов. В ней указана дата частного просмотра, а ниже стоят подписи посетителей. Некоторые из них оставили рядом краткие пометки. Вив: «Потрясающе! Достойно Национальной Галереи». Ник: «Покупайте, пока не расхватали». Джейн: «Я не очень разбираюсь в искусстве, но эти работы — просто прекрасны». Селин: «Полная настроения и внутреннего напряжения живопись». Энтони: «Вермеер — вдребезги!» И даже родители — пространные замечания отца и экзальтированные восклицания матери: «Magnifico! В мире искусства появилась новая дива».

Есть и несколько отзывов абсолютно незнакомых людей. Живые, из плоти и крови люди посвятили несколько минут своей жизни тому, чтобы оставить отзыв о ее работах, о ее творениях. Ее охватывает странное чувство, будто всю жизнь она была всего лишь призраком, тенью, и только легкое колебание воздуха говорило об ее присутствии, а теперь она превратилась в настоящую, живую женщину, и все вдруг повернулись посмотреть на нее. Она просматривает оставшиеся отзывы, и ей хочется записать их на память, но неудобно. Внимательно, прищурившись, смотрит она на каждый из них, словно фотографируя, укладывая на полки своей памяти: «незабываемый и радостный опыт», «волшебство», «словно мечта или сон», еще два раза «полная настроения живопись»…

Она перелистывает страницу назад. Уилл Хендерсон. Поверхность бумаги под ее пальцами внезапно становится ощутимой. Там, где он писал, остались маленькие вмятинки от ручки. Глядя на его подпись, она понимает, что даже такая мелочь заставляет ее плакать. Она ведет пальцем по оставленной им строчке:

Я все еще люблю тебя.

34

Воскресное утро. Обычно я до обеда валялась бы в постели, но не сегодня. Сегодня я должна кое-что сделать. Идти мне недалеко, да и небо чистое. Но чем ближе я подхожу, тем больше робею. Словно мне предстоит экзамен или выход на сцену, и я страшно боюсь, что опозорюсь, что забуду слова и буду стоять там, моргая от яркого света направленных на меня софитов, и лишь немо, как вынутая из аквариума золотая рыбка, разевать рот.

Я звоню в дверь и жду. Ничего не слышно, кроме оглушающего стука моего собственного сердца. Конечно, нужно было сначала позвонить, но что бы я сказала? А теперь… Как-то глупо нести пакет обратно домой. Может быть, оставить его под зеленым навесом и потом позвонить?

Я открываю боковую калитку и по дорожке иду в сад. В воздухе стоит обморочный запах цветущей калины. Я не сразу вижу Уилла, но уже слышу клацанье садовых ножниц и его дыхание, когда он сражается с какой-то особенно упрямой веткой. Он стоит там, за садовой скамейкой, до пояса скрытый высокими растениями, он словно вырос вместе с ними. Я различаю его силуэт за штакетником — прямоугольники черных джинсов и серую рубашку. Она мне никогда не нравилась. Но теперь я хочу, чтобы он вообще ее не снимал, так он запечатлелся в моей памяти навсегда. Он работает, повернувшись ко мне спиной, и некоторое время я просто стою и наблюдаю за ним. Точные и плавные движения, он то налегает, то отходит, и ножницы так и летают в его руках.

Какое искушение — подкрасться к нему, напугать неожиданным и нежным прикосновением, одним из тех, которые отличают только любовников. Но я не уверена, что он поймет, что он откликнется. И я просто говорю:

— Ты столько пропустил.

Он слегка вздрагивает, останавливается и затем медленно поворачивается, в точности так, как я нарисовала его на той картине, что сейчас у меня в руках.

Он смотрит на меня и молчит, и я тоже молчу.

Я подхожу к нему и протягиваю пакет. Он улыбается, поняв, что в нем, разрывает обертку и смотрит на свое собственное изображение. На картине он стоит у стены с росписью, в моем саду, за ним полуразрушенная арка, а дальше — обещание солнечного света.

— Я столько раз хотела тебе позвонить.

— И я.

— Того же мнения.

Он протягивает руку, чтобы вынуть травинку, застрявшую в волосах.

— Ну, ты здесь просто как посыльный или в гости пришла? Может, зайдешь на чай?

Я, затаив дыхание, опускаю взгляд на часы.

— Хм-м, лет пятьдесят у меня есть.

— Значит, да?

— Значит, да. ДА размером с небольшой небоскреб. — Я поднимаю руку и провожу пальцем по его брови, той, где шрам.

— А я тебе говорила, что я тебя… все на букву «л», и сильно-пресильно? Тебя это не пугает?

— Да уж справлюсь как-нибудь. — Он улыбается и заключает меня в объятия.

Я двумя руками держу милое, дорогое лицо и поднимаюсь на цыпочки, чтобы поцеловать его:

— Давай начнем с чистого листа?

Примечания

1

Никогда не унывающая девочка, героиня детских произведений Элеаноры Портер.

(обратно)

2

Испанские разнообразные легкие закуски.

(обратно)

3

Лепешка.

(обратно)

4

Сеть продовольственных магазинов.

(обратно)

5

Игра слов: «скоттон» переводится как «шотландский», тогда как «скротум» означает «мошонка».

(обратно)

6

Сваха.

(обратно)

7

Звонок (англ.).

(обратно)

8

Вишневый напиток (англ.).

(обратно)

9

Блюдо из мяса птицы или дичи.

(обратно)

10

Превосходный (итал.).

(обратно)

11

Сеть английских мебельных магазинов, славящихся высоким уровнем дизайна.

(обратно)

12

Дрожь, особенно от предвкушаемого удовольствия (фр.).

(обратно)

13

Поэма известного английского поэта Альфреда Теннисона из цикла «Королевские идиллии», основанная на легендах о короле Артуре.

(обратно)

14

Стилтон — сорт сыра.

(обратно)

15

Обман зрения (фр.) — художественный прием в живописи и архитектуре, основанный на создании иллюзии реального пространства.

(обратно)

16

Герой романа Шарлотты Бронте «Джейн Эйр».

(обратно)

17

Шипучка с запахом самца (англ.).

(обратно)

18

Решетчатая аллея, решетка для вьющихся растений.

(обратно)

19

Блюдо из риса, рыбы и приправы карри.

(обратно)

20

Помада ярко-багряного цвета.

(обратно)

21

Концертный зал в Лондоне.

(обратно)

22

Волчник.

(обратно)

23

Индейский обычай дарить анонимные подарки.

(обратно)

24

Выражение, означающее переход к сути проблемы.

(обратно)

25

Просторечн. от «мисс».

(обратно)

26

Rest in peace — покойся с миром (англ.). Rip — разрывать, рвать (англ.).

(обратно)

27

Вид итальянского салатного цикория.

(обратно)

28

Сорт салата.

(обратно)

29

Блюдо из картофеля, порезанного тонкими ломтиками и запеченного слоями.

(обратно)

30

Густой крем из сливок, желтков и белого вина.

(обратно)

31

Оксфордская комиссия помощи семьям, имеющая свои магазины.

(обратно)

Оглавление

Пролог

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

*** Примечания ***