Один день из темноты [Вячеслав Николаевич Миронов] (fb2) читать постранично

Миронов Вячеслав Один день из темноты

Вячеслав Миронов

Один день из темноты

Темно вокруг, чернота кругом. Я проснулся и долго лежал, не мог понять, в чем дело. Слышу голоса, потом дошло, но я ничего не вижу, все по-прежнему... Последнее время мне часто снится, что меня похоронили заживо, я рвусь вперед, вверх... Просыпаюсь весь в поту, но все одно - чернота вокруг.

Человек может надеть черную повязку на глаза и ходить по дому, по улице, вытянув руки вперед, сшибая углы и предметы. Но он знает, что в любую секунду он снимет эту повязку, и вновь будет жить нормально... Нормально. А я?

А я попал. А я пропал...

Три месяца назад мы "чистили" деревню... Хорошо было в первую войну в Чечне. Как рассказывали те, кто воевал, прежде чем зайти в заброшенный дом, они сначала кидали гранату, а то и две. А сейчас?

Вышибаешь дверь с ноги, а потом врываешься с товарищами. Нас раньше было четверо, но Золотухина Димаса зацепило, и нас осталось трое. Теперь я стал вышибать дверь. Димон "Золото" был самый здоровый, поэтому раньше он этим занимался. Следующим по росту и весу был я... Теперь, наверное, Тимофеев ("Тимоха"), занял мое место. А я здесь, с повязкой на голове.

Я не помню ничего, просто со всей дури пнул дверь. Она распахнулась, я вперед и помню лишь, что сбоку, слева, яркая вспышка, ничего ярче я не видел. НЕ ВИДЕЛ!!! И темнота, и чернота...

Я не помню боли, ничего, кроме черноты. Доктор мне сказал, что сделали четыре операции на мозге. И возили из госпиталя в госпиталь. Сейчас я в Москве. А что толку?

Несколько дней назад мне сделали еще одну операцию. Не знаю, сколько всего дней и ночей у меня это. Все на одно черное лицо.

Куска черепа у меня нет давно. Кожа есть, а вот кости нет. Я трогаю кожу, она провисает внутрь, кажется, что могу потрогать свой мозг. Это страшно. Я не вижу, но ощущаю, как под кожей, площадью в ладонь, что-то пульсирует, дышит, что-то происходит. Это мой мозг, который мучается без информации, поступавшей через глаза. И этот мозг иногда думает, а не пора ли мне сдохнуть?

А зачем такая жизнь? Зачем?!

Я родом из Кемерово, и недалеко от меня есть завод, там работают слепые. Я смотрел, как мужчины и женщины шли на работу и с работы, стукая перед собой белыми палочками. У них это хорошо получалось, так быстро стукали по тротуару этими палочками. А еще там стоит пешеходный светофор. Нажмешь на кнопку, и светофор начинает громко издавать противный звук - это он переключается с красного на желтый свет. Потом другой звук - это включается зеленый для пешеходов. Звук резкий, высокий, отрывистый, как лай шавки, только усиленный в десятки раз.

"Га-а-а-в!" - стоять! "Гав, гав, гав!" - раз-два, левой, левой, левой, пошевеливайтесь! Страшно. Мне всего девятнадцать лет. Я слепой! Доктор долго молчит и сопит, прежде чем ответить мне, увижу ли я еще свет. И ответ у него издевательский. "Посмотрим!" Это он, сука, может посмотреть, а я?!

Я курю. Меня подвели к окну, дали в руки сигарету. Я теперь не могу уже подкурить. А дыма-то я не вижу. Не вижу я дыма. Нет удовольствия от сигареты. Вкус, запах есть, но я не вижу, что делаю.

Я протягиваю руку в окно. Решетка. Долго ощупываю решетку. Ажурная, какие-то листочки, наверное, красиво. Но голова и тело не пролезут.

У нас в палате лежат двенадцать человек. Как говорят, "пробитые", "безбашенные", "психические". Это те, у кого ранения в голову. Из слепых только я. Лежат долго, по нескольку месяцев. Месяца полтора как выписали сержанта, у того один глаз не видел. Спасли глаз. В очках, как рассказывали, но видит.

А я? Всю жизнь мне нравилось копаться в машинах. Сначала с дедом в его "копейке", потом с отцом - в "девятке". И отучился я на автослесаря. Думал, что в армии попаду в ремроту. А сейчас? Сейчас зачем мне эти знания? Зачем?

Когда родители узнали, что я ранен, то батя продал свою-нашу "девятку", - я ее знал, как свои пять пальцев - чтобы мать приехала ко мне в Ростов.

Она покупала мне соки, жила в гостинице, кормила меня тем, что я всегда любил. Я ел, но не видел, что ел, я говорил, что вкусно, а когда она уходила, то плакал в подушку и раздавал пацанам в палате то, что оставляла мне мать. Я не могу есть, когда не вижу пищу. Не могу.

Именно мать уговорила медиков, чтобы отправили меня в Москву. Они уже махнули на меня рукой.

Она переехала в Москву. Когда стали готовить к операции, уехала домой, кончились деньги. Отец все, что можно продать, продал, отправлял нам деньги. Продал дачу, гараж, весь инструмент и станки, что стояли у нас с ним в гараже.

Инструмент... Помню, как отец и дед меня приучили бережно относиться к нему. Отец все заначеные деньги тратил не на пиво, как его друзья, а покупал гаечные ключи, списанные станки. Мы с ним отреставрировали токарный, фрезерный, сверлильный.

Отец с дедом говорили: "Береги, люби инструмент, и он тебя прокормит!" И я берег его. После окончания техникума отец и дед мне подарили шведский набор инструментов. Я давно присматривал его в магазине. Это была мечта. Весь упакованный, блестящие головки, пожизненная гарантия, а стоил он