Тайна металлического диска [Любовь Михайловна Коваленко] (fb2) читать онлайн

Любовь КОВАЛЕНКО ТАЙНА МЕТАЛЛИЧЕСКОГО ДИСКА

Я удовлетворенно рассматривал рисунок задачи по геометрии. Казалось, треугольники ехидно улыбались своими углами у основания, мол: ну-ка, попробуй нас вычисли! А вот и попробовал, и решил, хотя и провозился долго. Теперь только записать решение — и задача готова.

Кто-то постучал в окно. Я поднял голову. Из темноты весеннего вечера на меня косился треснувшими стеклами очков мой друг Юрий Чумаченко, а по-школьному — Чумак. С первого класса у нас такая мода на сокращения. Я тоже не Мироненко, а Мирон. Знаете, это даже удобно.

Юра прилип расплющенным носом к стеклу и подавал мне какие-то таинственные знаки. Ага, догадался я, задача не решается. Показал тетрадь с треугольниками и поманил пальцем: иди сюда. Но он пренебрежительно глянул на мое решение и возбужденно замахал руками, указывая то куда-то вверх, то на себя. Ничего не могу понять!

Через минуту я уже стоял во дворе возле Юрки. Он сразу бросился ко мне:

— Генка! — завопил Чумак, словно я был безнадежно глухой или стоял на противоположном конце футбольного поля. — Ты там сидишь… Задачи… А тут… Ты знаешь, что я только что видел? Знаешь?

Я должен был признаться, что не имею об этом никакого представления.

— Тарелочку!! — выпалил, волнуясь, Юрка, и очки его упали на землю, потому что до сих пор держались каким-то чудом только на одной дужке.

Он нагнулся поднять их, а мне оставалось только моргать глазами, потому что я не знал, что и подумать.

Меня не удивило бы, если бы Чумак сообщил, что он пожал руку самому Пеле; или что сам Коноваленко попросил его постоять в воротах вместо себя за сборную по хоккею. Все может быть! Я, знаете ли, придерживаюсь железного правила: никогда и ничему не удивляться. Но тут выдержка чуть не изменила мне. Что это с Юркой? Бедный старик, переутомился…

И я внешне спокойно сказал, когда очки, наконец, были найдены и снова прицеплены на нос:

— Ну и что, Чумак? Из-за чего эта великая паника? Какая-то особая тарелочка? Может, с нее ел сам барон Мюнгхаузен?

Юра схватил меня за грудки и шепотом доверил страшную тайну:

— Генка, это была летающая тарелочка!

Я понимающе свистнул. Ну, конечно, летающая. Как это я сразу не догадался? Ведь Юрка бредит всевозможными необъясненными до сих пор тайнами, загадочными явлениями природы, космическими просторами.

Если вы хотите, чтобы он стал вашим смертельным врагом, вам достаточно дерзко заявить, что тунгусский метеорит — действительно метеорит, а не космический корабль, который потерпел крушение над Землей. Или небрежно скажите, что каналы на Марсе не каналы, а огромные трещины; неясные сигналы из Вселенной, это не позывные разумных существ, которые ищут в безграничных холодных просторах родную душу, а всего-навсего радиоимпульсы далеких звезд. В ту же секунду Юрка вас возненавидит так, словно вы тяжко обидели его лично.

Поэтому я осторожно ответил:

— Ну и пусть себе летит! Подумаешь, невидаль! Ты сам говорил, что их до черта развелось. Скажи лучше, задачу по геометрии…

— Мирон, как ты можешь такое… Я своими глазами… Понимаешь, я иду, а она… Да я же не сказал самого главного! — неожиданно заорал он так, что Джим выскочил из будки и спросонья залаяла на нас.

Из дома напротив вышла соседка и сказала наугад в сторону нашего двора, зная, что не ошибается:

— Молодые люди, будьте добры, немного тише. Только-только заснула больная внучка.

Я дернул Юру за рукав:

— Сумасшедший! Чего горланишь!

Он зашипел, сверкая перед моим носом очками:

— Я не сказал самого главного. Ведь я видел, что тарелочка упала! Тут неподалеку, в сквере! Бери свой фонарик, пойдем искать! Представляешь, какая сенсация?

Я представлял себе все очень ясно. И чтобы он меня не убил на месте за отказ, взял фонарик, отвязал Джима и мы пошли. Вернее сказать, побежали, да так, что лучшие спринтеры мира позеленели бы от зависти. Впереди весело мчался Джим, успевая на бегу наведаться к каждому дереву и в каждую подворотню, за ним бежал Юрка, а позади всех уныло трусил я.

Всю дорогу до сквера Юрка оборачивался в мою сторону и, пятясь, в картинах рассказывал, как он шел ко мне, как что-то зашипело над ним, и низко, почти над деревьями, появилось что-то круглое, блестящее. Оно пролетело над головой Юрки и исчезло где-то в направлении сквера.

— Вот увидишь — оно там! Мы найдем!

Лицо его пылало, волосы, словно никогда не встречавшиеся с расческой, торчали вихрами, очки болтались на одной дужке, и он их то и дело поправлял.

Со дня первого полета в космос Юрия Гагарина, Юра твердо решил стать космонавтом. С этого времени он жил не на Земле, а где-то там, в таинственных космических просторах. Его хлебом не корми, а позволь поговорить об антимирах, о скорости света, гравитации, невесомости и разных других увлекательных вещах. Даже на уроках, он украдкой читал какую-нибудь интересную книжку по астрономии или теории относительности. Однако это нисколько не мешало ему быть первым учеником школы.

Но, к сожалению, у него испортилось зрение. Ребята заметили, что теперь его не возьмут в космонавты. Но Юрий не растерялся и уверенно отрезал: "Ну и что — буду ученым. А ученых обязательно будут брать с собой. Например: Генка — летчик-космонавт, а я у него бортинженер". Я, помню, покраснел. И откуда Чумак догадался, что я собираюсь водить космические корабли? Этого я даже ему не говорил.

Наконец мы в сквере. Собственно, это не сквер, а небольшой лесопарк. На скамьях вдоль аллей сидели пенсионеры, по дорожкам прогуливалась молодежь, с танцевальной площадки доносилась музыка.

Конечно, в таких людных местах бесполезно искать нашу сковородку, то бишь — тарелочку. Потому что если бы она упала где-то здесь, ее уже давно нашли бы. Надо искать в траве и в кустах. Так рассудил Юра.

— А что если Джиму это поручить? — лукаво спросил я.

Юрка не заподозрил в моих словах коварства.

— Замечательная идея!

Он присел на корточки перед Джим и попытался втолковать ему, что именно тот должен искать:

— Понимаешь, Джимчик, такое круглое, блестящее… Похоже на тарелочку.

— Или на котелок, куда мы тебе суп наливаем, — добавил я, давясь от смеха.

Пес поглядывал на нас умными коричневыми глазами, весело вилял пушистым хвостом и тихо повизгивал. Вероятно, он решил, что мы с ним играем, и начал прыгать нам на плечи. А потом, что-то услышав в кустах, исчез.

— Ничего не выйдет! — с сожалением сказал Юра. — Обязательно надо дать ему понюхать разыскиваемый предмет. Придется самим.

Мы рыскали в кустах, светили фонариком в темных местах, ощупывали каждую травинку, но невозможно было ничего найти в такой темноте.

Я присел на пенек. Свет от фонарей на аллее доставал и на эту маленькую полянку, Юрка шарил поблизости, упорно разыскивая несуществующую тарелку.

Прибежал Джим, ткнулся холодным мокрым носом мне в руки, коротко взвизгнул — наверное сообщил, как ему весело и хорошо рыскать по кустам. Ага, — подумал я, — тебе весело, а мне не очень. Пес отошел, к чему-то принюхивался, фыркал, потом послышалось поскребывание когтей, будто по железу.

Я повернул голову в ту сторону — и чуть не свалился с пенька. Совсем близко, ну прямо возле меня, в пожухлой траве, освещенное фонарем, лежало… такое круглое, блестящее, похожее на металлическую коробку или на… тарелку. Наверное, мерещится. Протер глаза — тарелка на месте, а Джим пытается лапой перевернуть ее. Я вскочил и заорал:

— Не трогай! Не шевелись! Юра-а-а! Сюда! Быстрее!

С фонариком в руке Юрка, как безумный, выдрался из кустов сирени, грязный, в волосах запуталась мелкие листья, рукав пиджака разорван.

Я молча указал ему на коробку. Несколько секунд он стоял, как вкопанный. А потом осторожно-осторожно, на цыпочках, затаив дыхание, подошел ближе, вытянул шею да так и замер, рассматривая загадочный предмет, таинственно сверкавший в свете обычного фонаря.

— Диск, металлический диск, — восхищенно прошептал Юра. — Я же говорил, я же говорил… Смотри, трава вокруг него выгорела… Летел через земную атмосферу с большой скоростью, разогрелся. Но не расплавился — тормозил…

Ну и глупости плетет Чумак! Воображает, что этот металлический хлам с другой планеты! Но тем не менее… Знаете, мне тоже захотелось, чтобы именно так оно и было.

Мы нагнулись и осторожно, вдвоем подняли диск. Был он легкий, словно пустой, и состоял из двух половинок. На верхней — какие-то канавки, а сбоку по окружности — маленькие четырехугольные отверстия, похожие на крошечные окошки, закрытые изнутри.

— Опустили жалюзи, — снова прошептал Юра.

Он почему-то начал говорить со мной шепотом, как будто боялся кого-то побеспокоить или испугать громким голосом.

Тут я уже не выдержал:

— Опустили! Жалюзи! Да ты что, Чумак, думаешь, что в этой коробке люди что ли?

— Нет, я в этом еще не убедился, — важно ответил Юра с видом учителя и поправил очки на носу. — Но все возможно. Только подобные тебя невежды могут думать, что формы жизни во Вселенной обязательно похожи на нас…

Мы посмотрели — а что снизу? Снизу диск гладкий, блестящий, посередине — круглая, правильной формы дыра. А в дырке видно маленькую трубочку.

Юра многозначительно посмотрел на меня.

— Ты видишь? Похоже на выхлопное отверстие.

Я пожал плечами. Возможно. Ведь мне в своей жизни еще не приходилось видеть межзвездных летающих дисков, а тем более — с чужой планеты.

Мы вышли на безлюдную аллею и уселись на скамейке под фонарем, а найденное чудо положили между собой. Уставший Джим примостился возле наших ног.

Юра не отрывал завороженного взгляда от диска. Я предложил:

— Откроем?

Он заколебался:

— А имеем ли мы на это право? Ведь это послание из далеких миров не только нам, а всей Земле. Возможно, надо сообщить…

— Такое! Сообщить! Пока будем сообщать, и пока приедут… Еще и не поверят! Скажи кому в школе, что ты нашел летающую тарелку, — засмеют!

Последний довод Юра пропустил мимо ушей. Тогда я сказал:

— А еще собираешься быть ученым! Какой же из тебя ученый, если ты столкнувшись с неизвестным, не интересуешься им, не пытаешься узнать, что это такое?

Это повлияло. Мы начали открывать верхнюю половину диска — крышку, но она не поддавалась. У нас дрожали руки от волнения, и мы никак не могли снять ее. Попытались раскручивать. Крышка отошла в сторону — и все "окошки" вдруг распахнулась. И так, и эдак мы заглядывали в отверстия, но они были такие маленькие, что мы ничего не увидели.

В конце концов мы сняли упрямую крышку. Что там внутри? Что?

А там находился желтый круг, прозрачный, с узорами и дырочками. Он был надет на трубочку, срез которой мы видели снизу. На стержень круга была плотно намотана лента…

— Бобина! — простонал Юра, — Генка, это бобина! Но, конечно, не наша, земная….

Действительно, это похоже на большую бобину, хотя и необычной формы. Лента тоже какая-то странная. Я хотел было прикоснуться пальцем к ней, и Юрка зашипел на меня:

— Не хватай, Мирон! Ты что… Ты понимаешь, что это такое? Понимаешь? — уже почти кричал Юра и совал мне под нос крышку. — Они прислали нам информацию! На этой драгоценной ленте все записано, все, о чем они хотят нам сообщить… У тебя есть магнитофон, есть? — вдруг прицепился он ко мне, хотя прекрасно знал, что никакого магнитофона у меня нет и никогда не было.

Действительно, где взять магнитофон? У кого из ребят он есть?

На аллее, где мы сидели и грустили над нашим диском, из-за поворота появился полный мужчина. Он быстро, почти бегом, спешил к нам. Еще издали крикнул:

— Ребята, вы ничего здесь не находили?

Не успели мы ответить, как он уже был возле нас и сразу увидел нашу находку. Бросился к ней, быстро осмотрел бобину и только тогда, тяжело отдуваясь, присел рядом на скамью.

— Фу! Ну и переволновался я! Слава богу, нашлась!

Достал из кармана носовой платок, утер красное вспотевшее лицо. Снял шляпу, открыв голову с густыми волнистыми, но совсем белыми волосами, и стал обмахиваться шляпой, как веером.

— Все время бежал, а в мои годы только наперегонки…

Юра живо спросил:

— И вы увидели?..

— В том-то и дело, — перебил мужчина, — только дома увидел. И сразу сюда.

— Я тоже увидел — и мы с дружком прибежали. Это мой друг Мирон, т. е. Генка, а меня зовут Юрием.

— Очень приятно! Петр Семенович, профессор.

Как только Юра услышал, что наш новый знакомый — профессор, он сразу напустил на себя солидной вид, даже попытался пригладить вихры на голове. Видимо, представил себе, что он тоже уже ученый и встретил коллегу.

— Как вы думаете, Петр Семенович, — солидно спросил Юра, — это надо в академию…

— В академию, конечно.

— А как, по вашему мнению, мы сможем понять, разгадать, что здесь записано на этой ленте?

— Почему же нет? — удивился профессор.

— Но на той планете, откуда прислали этот диск, возможно, совсем другой, отличный от нашего склад мышления… Хотя, как вы, очевидно, заметили, эти предметы похожи на наши, даже кажется, что они сделаны на Земле.

Петр Семенович перестал махать шляпой и удивленно посмотрел на нас. Перевел взгляд на диск, опять на нас и удивленно спросил:

— Вы думаете, эта штука оттуда, из космоса?

И он ткнул шляпой в темное вечернее небо.

— Конечно! — горячо сказал Юрка, сразу утратив всю степенность тона. — Неужели вы не видите? Там, где мы нашли его, даже трава вокруг выгорела. Вот если бы магнитофон. Может у вас есть?

Профессор молчал, внимательно изучая наши лица, потом вздохнул, словно сожалел о чем-то, и пробормотал сам себе:

— Дети эпохи космических завоеваний… Все закономерно. Да, у меня есть магнитофон. Пойдемте.

И снова словно бы с сожалением и в то же время с завистью взглянул на Юрку и на меня.

Минут через десять-пятнадцать мы уже были в квартире Петра Семеновича. На пороге нас встретила маленькая, худенькая пожилая женщина, с высокой прической, в ярком халате. Встревоженно спросила:

— Ну что, Петя? Нашел?

— Нашел, нашел! — успокоил ее Петр Семенович. — Вот этих молодых людей встретил. Все в порядке.

Джим вежливо остался в прихожей на подстилке, а нас профессор провел в свой кабинет, сплошь заставленный стеллажами с книгами. В углу у окна стояло пианино, на нем кучей тоже книги, ноты, какие-то папки. На низенькой тумбочке то, что нам надо, — большой магнитофон.

Петр Семенович взял бобину. Юрий поправил очки, сползшие на кончик носа, и молча ревниво следил за каждым движением профессора. Петр Семенович очень нежно, осторожно и умело обращался с бесценной находкой. Приладив бобину и включив магнитофон, он сел в кресло, и пригласил нас на диван. Мы уселись рядышком и застыли в ожидании, не сводя глаз с бобины, которая медленно раскручивалась.

Я почему-то представил себе, что кто-то заговорит с этой ленты страшным голосом и начнет твердить что-нибудь вроде "два раза по два — четыре", или "квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов". Но пока что ничего не было, только едва слышно шуршала, разматываясь лента.

Наконец родился какой-то невнятный звук. Юрка предостерегающе прошипел: "Тише-е", хоть никто и не думал шевелиться.

Вот сейчас, сейчас мы услышим далекий неземной голос, неизвестного разумного существа из других миров…

Но вместо человеческого или нечеловеческого голоса, вместо речи или декларации всяких известных истин, послышалась тихая-тихая музыка. Мы с Юрой переглянулись.

Он оторопело округлил глаза, а я пожал плечами. Только профессор не удивился, сидел спокойно и ждал. Даже глаза закрыл, будто ждал какого-то особого наслаждения.

А музыка — то тише, то громче — уже заполняла комнату. Такого я еще никогда не слышал. Это, пожалуй, и не музыка! Это… я не знаю, как сказать, но мне казалось, слушая ее, я читаю интересную книгу или смотрю фильм. И вместе с героями все переживаю, и не только переживаю, но и действую рядом с ними, и даже вместо них. То есть, как будто это не кто-то, а я сам. Я шел в разведку, и умирал, и слушал пение птиц, и шутил, и плакал; был совсем взрослым, и маленьким мальчиком, и дедом… Было здесь все, как в жизни, хотя я многого не понимал. Может это и рассказывается такой необычной музыкой о жизни?

Музыка давно смолкла, а мы так и сидели застывшие. Первым опомнился Юра. Он вскочил с места, подскочил к магнитофону; потом ко мне, размахивал руками. И я понимал, что он хочет сказать: "Это — здорово! Генка, это колоссально!" Если уж Юрку, заядлого "физика", который не признавал никаких "нежностей" и презирал "лириков" и которому, по его признанию, в детстве "слон наступил на ухо", — пленила и захватила эта музыка, то что уже говорить о людях, которые любят, знают и ценят музыку.

Но я ошибся. Юрка и здесь остался верен себе!

— Это не музыка! — торжественно провозгласил он и победно сверкнул очками на Петра Семеновича. — Это не обычная музыка, я хочу сказать. Так, в музыкальной форме, они записали для нас свою информацию. Каждая нота, каждый звук что-то значит. Надо только расшифровать. Нет, вы понимаете, как гениально и как просто они придумали! — неожиданно закричал Юра, совсем забыв, что он в чужой квартире.

— Что вы, Юрий, имеете в виду? — спросил Петр Семенович, тактично не замечая Юркиных воплей.

— Как — что? Ведь музыка не имеет языка! Она понятна всем и везде!

А ведь и правда! Вот слушаешь, например, песню на чужом языке, а как-то понимаешь.

— И они это знали! — вопил Чумак в восторге. — И выбрали именно этот способ общения с нами, землянами!

Профессор ласково, приветливо смотрел на него, будто любовался им. Я деловито спросил, потому что мне уже не терпелось узнать, о чем они нас информируют:

— Расшифровать, пожалуй, может только профессор по музыке! Где его найти? Пойдем в консерваторию?

— А я и есть профессор по музыке! — сказал Петр Семенович, улыбаясь. — Так что далеко ходить не надо.

Потом вдруг посерьезнел:

— Сядь, Юра. Вы очень хорошие ребята. Вы просто замечательные ребята! Весьма сожалею, но мне придется вас разочаровать. Дело в том, что эта лента — земная, музыка — тоже.

Юрка аж побелел при этих словах, хотел что-то сказать и только рот разинул, а сказать ничего не смог от возмущения. Я тоже рассердился. Чтобы наша тарелочка — и не с другой планеты?

— Как — земная? Ничего подобного! Это вы так говорите, вы не знаете…

— Успокойтесь, мои милые, знаю, все знаю, потому что эту ленту придумал я. Послушайте, как это было…

…По преданию, древнегреческий философ и математик Пифагор, живший за пятьсот лет до нашей эры, однажды был несказанно поражен. В перезвоне молотов, что доносился из кузницы, философ уловил точные музыкальные соотношение интервалов: октава, квинта, кварта.

Взвесив молотки, Пифагор обнаружил, что их вес равнялась соответственно половине, двум третям и трем четвертям веса тяжелого молота. Великий мыслитель и не догадывался, что найденное им соотношение, немного уточненное, будет положено в основу теории музыки.

Нечто подобное случилось и со мной. Началось это давно, еще в студенческие годы. Я жил в одной комнате со своим другом. Тогда он был начинающим писателем, сейчас — автор многих известных во всем мире книг.

И Петр Семенович назвал фамилию нашего выдающегося современного писателя.

— Так вот он, бывало, сидит за своей машинкой часами, выстукивает, и то засмеется от удовольствия, то хмурится, то что-то шепчет сам себе, а то и сердито, недовольно порвет на мелкие кусочки все написанное.

Автор книги, как известно, живет в каждом из своих героев, отдает им часть своих чувств, переживаний, какую-то часть своей жизни. И невольно, согласно своим чувствам, согласно тому, о чем писал мой друг, он то сильнее, то слабее нажимал на клавиши машинки. От этого звуки были разные — громче и тише. И каждое слово получало свое особое звучание: короткое слово — короткое звучание, длинное — длинное.

И вот я, вслушиваясь в трескучий язык пишущей машинки, начал различать едва уловимые нюансы: то будто размышления ощущались мне, то страх, радость, надежда… Эмоции человека, который писал, творил, словно передавались буквам, словам, предложениям.

Однажды я спросил моего друга:

— Слушай, о чем ты сейчас писал? О размышлениях героя перед каким-то важным решением?

Он не любил, когда кто-то читает еще недописанное им, и подозрительно глянул на меня:

— А тебе откуда это известно? Подглядывал?

Я похолодел. Неужели это мне не показалось? Еще несколько раз я переспрашивал его, напряженно вслушиваясь в стрекот машинки, и каждый раз почти отгадывал, о чем он писал.

Вот тогда и зародилась мысль: а что если бы сконструировать такую печатную машинку, в которой каждая буква-клавиша отвечала бы определенной ноте, как у рояля?

Шли годы, а мысль эта не умирала, жила во мне, беспокоила. Я поделился ею с инженерами-электронщиками, и мы горячо взялись за дело. Сделали первую модель, но она была не совсем удачной. Ошибкой было как раз то, что мы связали каждую букву с определенной нотой. Ведь дело не только в ноте, а в звучании целого слова, всего предложения, в настроении человека.

Прошло немало времени, пока мы сконструировали довольно сложный электронный аппарат. Кратко его работу можно описать так: чрезвычайно чувствительный микрофон принимает звуки клавиш пишущей машинки, электронные модули анализируют их, превращают в соответствующие ноты и передают аппаратуре, которая записывает их на специальную ленту. Лента эта особая. На ней, уже как фон, записана музыка, а записывающая аппаратура сортирует, помещает рожденные звуки на соответствующие места на этом фоне.

Кажется, просто. Но это только кажется. Эта конструкция родилась на стыке таких отраслей человеческого знания, как кибернетика и физиология, логика и психология, акустика и теория музыки.

Первые модели были очень громоздкие. Мы долго бились над тем, чтобы сделать аппарат маленьким, портативным.

И вот я с такой необычной пишущей машинкой поехал к своему старому другу и подарил ему, не сказав ничего о ее особенностях. Он немного удивился необычной форме машинки, но она была удобной, и он пообещал, что свой новый роман будет писать на ней.

Вы представляете, как мы все ждали конца этой работы? Ведь это был экзамен нашей многолетней работы.

В один прекрасный день мы, в присутствии моего друга, прослушали вот эту бобину… Ошеломленный писатель, бледный от волнения, спросил шепотом:

— Что это было, Петр?

— Каприччио…

— Кто его написал? Ты знаешь, странно, но, слушая что музыку, мне казалось, что я второй раз пишу свой роман. Те же переживания, те же чувства…

— Ты угадал, дружище. Это каприччио и есть твой роман, процесс мышления и творения его, твои переживания, которые ты отдавал своим героям. Только все это переложено на музыку…

Вы, ребята, спросите, что обещает нам эта новая конструкция печатной машинки для писателей, поэтов? А то, что от писателя мы будем получать одновременно два замечательных произведения: роман или повесть или поэму и музыкальное произведение, непохожее на все другие, как вот это "Каприччио"…

Петр Семенович замолчал. Я взглянул на Юру. Он сидел с таким видом, будто только что потерял что-то дорогое для себя. Да и мне было не по себе, словно неожиданно проиграла матч моя любимая команда. Жаль было расставаться с мечтой услышать голос людей с другой планеты.

И я снова ошибся в Юре. Он вскочил и, широко улыбаясь, бросился пожимать, как взрослый, руку Петра Семеновича.

— Это… замечательно! Это… гениально! — восклицал он, искренне радуясь. — Это, знаете, даже лучше, чем какая-то летающая тарелочка. Колоссально! И, самое главное, придумано и сделано у нас, на Земле!

Я спросил:

— Как же эта бобина оказалась в сквере?

Петр Семенович смутился, развел руками:

— Пресловутая профессорская рассеянность. Люблю ходить домой пешком. Шел через сквер, услышал, как поет малиновка, сел на пенек послушать, вещи положил рядом. Еще помню, там был след от костра. Видимо, мусор уборщицы жгли. Потом взял портфель и пошел себе, а бобина… осталась…

На второй день газеты сообщили, что вчера вечером над городом пролетел метеор и, не достигнув земли, сгорел в атмосфере.

---

Сетевой перевод Семена Гоголина

Переведено по тексту книги:

Л. М. Коваленко. "Ярославна". Фантастичнi оповiдання. — Днiпропетровськ: Промiнь, 1969.

Оглавление

Любовь КОВАЛЕНКО ТАЙНА МЕТАЛЛИЧЕСКОГО ДИСКА