Последняя любовь [Элиза Ожешко] (fb2) читать постранично

Элиза Ожешко Последняя любовь

Стефании Толочек-Жуковой

Когда-то, в ранней юности, мы часто проводили с тобой долгие часы. Помнишь, как незаметно пролетали они в задушевных беседах о важных предметах в тенистых аллеях сада или в стенах наших тихих сельских усадеб?

Сегодня нас разделяет огромное расстояние, но чувства мои к тебе остались неизменными. И в знак нашей сердечной дружбы разреши мне соединить наши имена на первой странице этой книги.

Malheur, hélas! à celui que n'aura aimé que les formes, le corps et les apparences. — Tachez d'aimer les âmes.

Victor Hugo. Les Misérables^[1]

I

Железная дорога! Какая магнетическая сила таится в этих словах! Слова эти чаруют — в них заключена мысль XIX века, исполненного заботами о материальном благосостоянии и духовном развитии человечества. Исчезают расстояния, народы, разбросанные по разным концам земли, связываются узами взаимного познания и общностью интересов. Те, кто трудится на благо человечества, с быстротой молнии рассылают по всему свету изделия рук своих, а многочисленные путешественники, алчущие все новых знаний, могут в самое короткое время очутиться на улицах шумных столиц и у подножия неприступных гор, могут любоваться гигантскими морскими валами или слушать грохот снежных обвалов, низвергающихся в пропасть с альпийских вершин. И для всех этих целей служит черная железная комета с толстым и длинным хвостом дыма, который вьется за нею серыми клубами, комета, чье тело из железа, а душа из пара, комета, которую в простоте своей народ наш сразу же нарек нечистой силой, а мы — силой и достижением цивилизации — локомотивом.

Ученые мужи и юноши, рвущиеся к постижению жизни и наслаждению, фабриканты, промышленники, натуралисты и экономисты, люди, чающие блага для человечества, которые вечно спешат и которым вечно не хватает времени, праздные вельможи изо всех стран, которые, засунув руки в карманы, со скучающей миной рыщут по свету, ища, чем бы заполнить свое ничем не заполненное существование, нервические дамы, для здоровья которых требуются целебные воды, разумные матери, жаждующие, чтобы их сыновья развивались умственно и духовно, взирая на то мудрое и красивое, чем владеет земля, — все, все хором воздают хвалу чародейке, чей могучий дух сообщает молниеносную скорость железному телу, чей пронзительный, протяжный свист взывает к людям: «Приходите ко мне, и я помчу вас к далеким чудесам, доставлю к источникам света, знаний, труда и человеческих радостей; я превращу для вас часы в минуты, неодолимые расстояния обращу в крохотные расстояньица, а за все это дайте мне для поддержания духа только немного угля и воды!»

Все поспешно прибегают на зов, с благодарностью принося дань королеве XIX века. Быть может, лишь поэт, случайно оказавшийся в этой толпе, вздохнет тихонько о благословенных для нежных душ временах, когда не свистели локомотивы, а… шумели девственные леса и пастушки играли на свирелях; когда, вместо того чтобы путешествовать, учиться, исследовать природу и общество, девицы на зеленых лужайках пасли овечек, а юноши украшали чело своих возлюбленных венками из роз. Ах!.. Как это было восхитительно!

Но прозаические души в наши дни глухи к воздыханиям запоздалых поклонников аркадских идиллий и предпочитают в погоне за знаниями, богатством и наслаждением перемещаться в «объятиях пара» с места на место, а не доить коровок и не плести венки «из роз, лилий и чабреца».

Однако никто, — ни Бокль, превыше всего ценивший изобретения человеческого разума, и Стюарт Милль, этот глубокий исследователь материальных средств существования общества, ни английский предприниматель, чей девиз «время — деньги», никто так живо не понимает пользы, которую приносят людям железные дороги, и не жаждет так горячо быстрейшего их развития, как злосчастный путник, путешествующий по тем местам, куда не проникло еще это чудо цивилизации.

Когда в непогоду ломается ось на вязкой и топкой дороге и вы вынуждены прервать срочную поездку, когда повозка еле тащится по пыльному тракту, а несчастные лошади, опустив головы, все в пене, тяжело ступают будто в Аравийской пустыне, — из груди путника вырывается вздох нетерпения и утомления, а уста его шепчут молитву и взывают: «О локомотив, приди, приди скорей!»

В те времена, когда на берегах Темзы, Сены, Эльбы и даже Вислы люди уже давно пересекали пространства с быстротой птиц небесных, на живописных принеманских равнинах только еще вздыхали о том чуде, что зовется локомотивом. По тамошним разъезженным дорогам в летний зной еле-еле тащились, утопая в пыли, тяжелые кареты шестериком, скрипели и стонали, словно души грешников в аду, колеса телег и бричек. А когда наступала дождливая и ненастная осень, повозки вязли в размокшей глине, проваливались в глубокие колеи, а ездок, отрезанный от мира непролазной грязью, вынужден был прибегать к помощи волов,