Тропой смелых [Олег Фокич Коряков] (fb2) читать онлайн

- Тропой смелых (и.с. Библиотека приключений и научной фантастики) 2.49 Мб, 178с. скачать: (fb2) - (исправленную)  читать: (полностью) - (постранично) - Олег Фокич Коряков

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Олег Фокич Коряков Тропой смелых

I. Загадочный план

1. Шифрованная проволокограмма


— Вовка, ты наконец будешь вытирать или не будешь?

— Так я же вытираю… ну, сейчас стану вытирать.

— Опять мух ловишь?

— Да иду же! Только вот в баночку ее посажу.

— Имей в виду: еще пол надо мести.

— А пол — это тебе. Мама, когда уходила, сказала: «Ребята, вымойте посуду и уберите в шкафу». А потом сказала: «Миша, не забудь еще, что надо подмести пол». Это, значит, тебе надо мести.

Миша досадливо крутнул головой и угрожающе пробормотал:

— Вовка!..

Почуяв неладное, Вова спешно изобразил на своем лице смирение, взялся за полотенце и принялся вытирать вымытую братом посуду.

Это был маленький важный человечек с большой круглой головой. Он очень походил на Мишу, своего старшего брата, — был таким же рыжеволосым, веснущатым, широкогубым, но ростом ниже Миши и казался толще.

Ребята полушутя-полусерьезно называли его Толстопузом. Вова на прозвище не обижался. Он был спокойный, порой даже чуть вялый мальчуган. В то же время этот маленький увалень обладал своеобразной хитростью и упрямством. Он немало досаждал старшему брату.

Особенно Миша недолюбливал Вовину страсть к лягушкам, тараканам, ко всяким козявкам и гадам. Каждый день ему приходилось вытаскивать из своего ящика для столярных инструментов или из пенала засунутых туда Вовой жуков, бабочек, а то и лягушонка.

Что еще Вова любил, так это сладкое. Вообще он с самого рождения отличался не совсем обыкновенным аппетитом.

Однако, несмотря на эти свои недостатки, Вова был все же неплохим товарищем, и приятели Миши, хотя и смотрели на него чуть свысока, не гнушались его дружбой.

— Вытирай суше, — сказал Миша и, тщательно ополоснув в тазике последний стакан (он вообще все делал тщательно), направился в кухню.

В этот момент за оконной рамой раздался глухой металлический звон.

— Проволокограмма! — вскрикнул Вова.

Миша быстро поставил тазик на пол около двери и подбежал к окну.

Проволокограф — так называлось приспособление для передачи спешных и важных известий — был одним из нововведений ребят дома № 15. Устроен он был так. Тонкая медная проволока, пропущенная по блокам, тянулась от второй квартиры на первом этаже, в которой жил Лёня Тикин, к квартире № 4 на третьем этаже, где жили Миша и Вова Дубовы. К проволоке была прицеплена баночка из-под крема. Если Лёне нужно было передать записку Мише, он вкладывал ее в баночку и тянул проволоку, перекинутую через блок. Железная баночка быстро ползла вверх, к форточке четвертой квартиры, баночка стукалась о специально подвешенную железную пластинку, и раздавался звон, который извещал адресата о поступлении проволокограммы. От Мишиной форточки медная нить тянулась к окну Димы Веслухина. А оттуда — опять к Лёне.

Миша влез на подоконник, протянул руку в форточку и вытащил записку. Когда он спустился на пол, Вова стоял уже рядом, скосив на бумажку свои светлые, с рыжей искринкой глаза.

— Почитать хочешь? — вежливо поинтересовался Миша.

— Подумаешь! Очень интересно! — невозмутимо отвечал Вова, делая при этом вид, что наблюдает за облаками.

Миша развернул записку. Вова приподнялся на цыпочки, уставился в бумажный лист, недоуменно поморщился и, презрительно хмыкнув, отошел в сторону.

Проволокограмма сообщала:



Миша сунул записку в карман, взял тазик и отправился в кухню. Там, наедине, он вынул записку из кармана, вытащил из другого лист плотной толстой бумаги с вырезанными на нем квадратными отверстиями и с пометкой «К2». Пометка означала: «Ключ № 2». Лёнина шифровка начиналась со второй буквы алфавита — «б». Это значило, что для прочтения ее нужно применить ключ № 2.

Миша наложил лист с вырезами на записку, и в отверстиях показались буквы:



Миша порвал шифровку и бросил ее в мусорный ящик. Братишке он сказал:

— У нас с Лёнькой совещание. Убери посуду в шкаф и подмети пол.

Вова оглядел посуду, пол, взглянул на брата и спросил:

— А пенал свой старый отдашь? Для жучиного зверинца… или жучьего? Как правильно?

— Ладно, отдам. Только чисто подмети.

— У, я тогда даже с мокрой тряпкой! И на шкафу пыль вытру. И стулья все…

Миша не слушал — он был уже на лестничной площадке. Два этажа — четыре пролета, сорок ступенек, четырнадцать скачков.

Дверь квартиры Тикиных была открыта. Миша вошел в небольшую светлую комнату. В ней стояли книжный шкаф, письменный стол, этажерка, фикус и широкая длинная кушетка, на которой обычно спал Лёня. На ней было очень удобно барахтаться. Стена рядом с этажеркой была украшена большой географической картой.

Лёня сидел у письменного стола, подтянув левое колено к самому подбородку, и, сам того не замечая, накручивал свой галстук на палец. Его густые белесые брови сдвинулись к переносью, а светлосерые глаза уставились в какую-то точку на полу. Он, против обыкновения, медленно повернул голову в сторону Миши и не встал. Взгляд его казался рассеянным, и было похоже, что Лёня недоумевает — зачем и как появился здесь его приятель. Светлорусые вихры на голове Лёни были так всклокочены, будто он специально ерошил и закручивал их.

— Что опять придумал? — спросил Миша.

— Ничего не понимаю! Думал, думал, все перепуталось…

— Ты говори толком. Записку-то зачем прислал? — Слова Миша произносил степенно и медленно.

Сухощавый, подтянутый, гибкий Лёня вдруг улыбнулся, вскочил и с размаху хлопнул Мишу по плечу. Рука у него была тонкая, но крепкая, вся перевитая мускулами, и даже Миша, этот большеголовый крепыш, покачнулся от внезапного удара.

— Вот это будет приключение! Настоящее! Не будь я Лёнькой. Только надо взяться.

— За что взяться?

— Вот этого и я не пойму, еще не додумался.

Миша, обычно спокойный, начал сердиться:

— Что ты крутишь? Беспонятицу какую-то мелет!

— Подожди, Дуб, не злись, — зачастил Лёня. — Сейчас объясню. Вот смотри… Нет, постой. Садись. Сиди. Сначала послушай.

Лёня взял в руки какую-то книгу и уселся на стол:

— Я по порядку буду. Как бы это начать?.. В общем, мой дедушка… Да ты его знаешь, на портрете видел в той комнате. Он был учителем и очень любил наш край, Урал. Он много читал и часто путешествовал…

Миша терпеливо слушал, хотя и не понимал, при чем тут Лёнин дед.

— Я вчера вечером рылся в папином книжном шкафу, — продолжал Лёня. — С сорок четвертого года, как папа погиб на фронте, я в шкафу ничего не брал. Больше трех лет. Теперь мама разрешает. Я искал что-нибудь интересное почитать. Смотрю, на полке, за другими книгами, — какая-то большая и пыльная. Наверно, думаю, интересная. Вытащил, гляжу: «Записки УОЛЕ». Помнишь, Игнат Семенович на уроке говорил — это было такое Уральское общество любителей естествознания. Я помаленьку листаю, вдруг бумажка выпала. Такая небольшая. А на ней… Вот посмотри.

Лёня протянул Мише небольшой лист тонкой, уже начавшей желтеть бумаги. На нем был нарисован какой-то непонятный план — не то лабиринт, не то еще что-то.

— Что это? — спросил Миша.

— Вот я тоже подумал: «Что это?» Смотрю, в книге заголовок: «Джакарская пещера, с планом». Посмотрел на план — ну копия с листка. Стал читать. Ты потом прочти тоже. Очень интересно. В пещере, пишут, во времена Пугачева отряд какого-то Джакара скрывался. Потому называется «Джакарская». Но меня, главное, не это заинтересовало, а надпись на листке. Ты заметил?

Миша взглянул на листок и обратил внимание на несколько строк, торопливо набросанных на плане чьим-то тонким пером. «По ручью, у пяти пальцев, свет в правой, над головой», прочел он. Рядом стоял дважды подчеркнутый и обведенный кружочком крестик.



— Какая-то чепуха. Ты догадался, что это означает? — спросил Миша.

— Подожди, ты ведь не любишь торопиться. Я и так и этак листок вертел. Потом снова прочитал статью о пещере. Ясно, что это связано с ней. Но в статье я не нашел ни ручья, ни пальцев, ни головы. Можно бы показать план маме и спросить, чей это почерк, но я не стал.

— Правильно, — кивнул головой Миша: — надо, чтобы тайна была.

— Ну да. Но я у мамы спрашиваю: «Чья это книга — «Записки УОЛЕ»?» — «Дедушки», отвечает. А я знаю, что у дедушки был дневник, записки он вел. Вдруг, думаю, в дневнике об этом что-нибудь есть! Разыскал дедушкину тетрадь. Сравнил почерк — похож. Долго в тетради копался. Мама уж ругаться стала. «Ты что, — говорит, — не спишь?» А я ей про план ничего не говорю. Ну вот, дошел я до тысяча девятьсот двадцать первого года. А дедушка в двадцать втором умер. Думал уж, ничего не найду в этих записях, а смотри, что нашел!

Лёня подал Мише потрепанную коленкоровую тетрадь и ткнул в какую-то оборванную страницу.

— А где другая половина?

— Ну вот в этом-то и все дело. Если бы разыскать!.. Я бы за нее не знаю что отдал. Ведь сразу бы все открылось. А так очень плохо понятно.

На оставшейся части листка можно было прочесть:



Миша долго рассматривал страничку, хмурился и отмахивался от Лёни, которому не терпелось продолжить свой рассказ.

— А ведь тут кое-что можно понять, — сказал он наконец.

— Вот именно! — подхватил Лёня. — Смотри, вторая строка начинается: «карской пещеры». Ясно, что это про Джакарскую пещеру. Потом — «спустились». Значит, надо спускаться вниз.

— Во всякую пещеру спускаются.

— Совсем не обязательно… А вот дальше: «пальцы». И в надписи на плане тоже о каких-то пальцах. Только это совсем непонятно…

— А смотри, — перебил Миша: — «клад». Может, его еще этот… Джакар зарыл. А, Лёнька? Потом: «ученым и народу нашему». Ученым и народу! Понимаешь? Ведь тут что-то очень важное скрывается. Не простой клад.

— А что! Зря я тебя позвал?

Миша озабоченно потер свою рыжую стриженую голову и закусил губу. Румянец разлился по его веснущатому лицу.

— Вот бы нам… Как же докопаться до этого?

— Миша… — Худощавое загорелое лицо Лёни стало очень серьезным, значительным. — Миша, я знаешь что придумал? Поедем туда! В эту пещеру.

— Мы? Туда?.. А она где?

— Так ведь это же совсем недалеко. Вот посмотри. — Он подтащил приятеля к карте. — Видишь? Это наш город. А вот течет Шарта…

На юго-восток по карте тянулась голубая ниточка реки. Лёня ткнул острием карандаша в одну из малюсеньких точек, прилепившихся к ней:

— Это деревня Сломино. Восемьдесят километров. А пещера рядом с ней.

— Так это даже пешком можно! Как ты думаешь? Ведь сможем?

— А что! Ясно, сможем. А обратно на поезде. Только отпустят ли? Если бы вот Павел…

— Отпустят! Ведь не маленькие — тринадцать лет. — Миша нахмурил брови и надул свои толстые губы. — В седьмой класс перешли. Должны отпустить. А Павел поможет!

— Вот это было бы да! Димуса с Вовкой тоже возьмем. Верно?

— Факт. А Витю?

Тут лицо у Лёни сделалось таким, будто он только что разжевал пригоршню рябины.

С Витей Черноскутовым они познакомились недавно. Дело было в конце зимы. Ребята возили с улицы снег, помогая сторожу сада. Из ворот соседнего дома вышла незнакомая женщина с мальчиком. Он был одет в красивую куртку из оленьего меха. На бледном широкоскулом лице выделялись черные брови. Большие темносерые глаза смотрели задумчиво. Паренек спросил:

— Мамочка, я погуляю?

Женщина разрешила. Тогда он подошел к ребятам, поклонился и сказал:

— Здравствуйте, мальчики.

Лёне эта подчеркнутая вежливость пришлась не по-нутру. Он буркнул себе под нос: «Здравствуй, девочка», и отвернулся. Мальчик, видимо, не расслышал. Он с полминуты постоял молча, затем, стараясь завязать разговор, поинтересовался:

— Снег возите?

— Сеном торгуем, — вызывающе бросил Лёня.

Глаза у паренька сузились, но ответил он спокойно:

— А я думал — дрова рубите.

— Индюк тоже думал…

— Неостроумно. И грубо. — Мальчик криво усмехнулся.

Эта усмешка разозлила Лёню:

— Ладно, ты нас не учи!

— Ты не кричи на меня.

Лёня бросил лопату, двинулся к противнику, оглядел его с ног до головы и с головы до ног. Тот был высоким и крепким, и потому его тонкий голос казался странным. Лёня выставил грудь вперед:

— Ого, какой распорядитель! Хочешь получить?

— Не наскакивай: драться я не буду.

— Еще бы! Ты сначала пойдешь спросишь: «Мамочка, позволь мне получить оплеуху».

Мальчик вспыхнул, сжал кулаки, метнул на Лёню тоскливо-яростный взгляд, круто повернулся и, не оглядываясь, зашагал к своим воротам.

Такой была их первая встреча. А через день завуч ввел этого мальчика в класс, где учились Лёня, Миша и Дима, и представил:

— Витя Черноскутов. Будет учиться с вами.

По классу пошла записка: «Он маменькин сынок. Изучено. Л. Т.».

Честно сказать, Витя оказался вовсе не плохим товарищем. Он любил коллектив, был отзывчив и постоянно давал своим одноклассникам книги из домашней библиотеки, и все они были очень интересные.

В общем, пожаловаться на него было как будто нельзя. Но Лёня, а за ним и многие другие всегда насмехались над кротостью и вежливостью «маменькиного сынка», как, с легкой руки Лёни, заглаза прозвали Витю товарищи.

Витя был сын охотоведа. Охотоведы занимаются изучением охотничьего промысла и жизни животных и птиц.

Витин отец много путешествовал. Их семья жила в Казахстане, на Алтае, а потом на Северном Урале. Осенью Витя провалился в полынью и долго не мог выбраться из ледяной воды. После этого он почти три месяца пролежал в больнице и остался в шестом классе на второй год.

Теперь вот они приехали сюда. Витя с матерью остались, а отец отправился готовить очередную экспедицию. Витя мало рассказывал о своей жизни, хотя она, повидимому, была интересной.

Как-то раз Лёня сказал ему:

— Ты и в лесу-то, наверное, не бывал. Сидел дома, за маму держался.

Витя вспыхнул:

— Ты мало думаешь и много болтаешь! А я болтать не люблю. Вот летом пойдем в лес — увидишь.

О чем любил Черноскутов слушать, так это о всяких таинственных историях. Его, наверное, можно было двое суток ничем не кормить, но рассказывать о тайнах, и он остался бы доволен.

Сам он тоже рассказывал. И часто трудно было понять, передавал ли он прочитанное или выдумывал сам, так много знал он всяческих историй — начиная с рассказов Конан-Дойля и кончая приключениями советских разведчиков в тылу врага в годы Великой Отечественной войны.

Однажды Витя по секрету признался Лёне, что сам мечтает стать чекистом-разведчиком.

— Ничего у тебя не выйдет, — сказал Лёня. — Разведчик знаешь каким должен быть?

— Знаю.

— Храбрым…

— А еще?

— Сильным, ловким…

— Еще?

— А что «еще»! Сила у тебя есть, ловкость тоже, а насчет храбрости плохо.

— Ты думаешь, храбрость — это с кулаками наскакивать на незнакомых, да? А храбрость — это выдержка. Это значит уметь собой распоряжаться, сила воли. Выдержка для разведчика — главное. Вот я тебе дам почитать одну книгу…

— Да я и так знаю, ты зубы не заговаривай!

Витя неожиданно присел на корточки и, вытянув руку, положил ладонь на пол:

— Наступи.

— Зачем?

— Если хочешь, попрыгай даже на руке. И не пикну.

— Больно же!

— А я сдержусь. Ну, ступи!

— Не стану: противно по руке ходить.

— Тогда не задирайся. У меня выдержка.

Когда Лёня рассказал об этом своим друзьям, Миша коротко заметил: «Болтает».

И все решили, что Витя не только «маменькин сынок», но и хвастун…

Вот об этом Вите Черноскутове и шла сейчас речь.

— Не надо, — сказал Лёня. — Не возьмем. Да его и не отпустят.

— А если отпустят?

— Если отпустят… А мы спросим у Павла. Как он скажет, так и сделаем. Ладно?

— Договорились. А сейчас давай все обсудим…

…Когда Вова, прибрав в квартире, спустился на первый этаж и заглянул в замочную скважину Лёниной комнаты, он увидел приятелей, склонившихся над столом и что-то чертивших на большом листе бумаги…

2. Тайный совет

Друзья просидели вдвоем все утро, горячась и споря, составляя планы, обсуждая свою будущую экспедицию.

Потом они пошли в библиотеку.

— Дайте нам все книги о пещерах, — попросил Миша.

— Только не совсем все, а про уральские пещеры, — поправил приятеля Лёня.

Ребята хитрили. Им нужна была литература только о Джакарской пещере, но они решили, что до поры до времени никто не должен знать об их замысле.

— Вот про Кунгурскую пещеру есть.

— Нет, про Кунгурскую не надо. Мы уже читали.

— Тогда вот про Капову.

— А это где?

— Прочитайте — узнаете.

Им дали про Капову пещеру, потом про Лаклинскую, Сергеевскую, Игнатовскую… Много книжек дали. Ребята с жадностью набросились на них. Сначала читали вместе, потом разделили стопку книг пополам. Но только в двух книгах они обнаружили несколько скупых строк о «своей» пещере. В одной было сказано: «На Шарте, близ села Сломино, находятся большие Джакарские пещеры»; в другой: «Значительный интерес представляют также Джакарские пещеры на реке Шарте, но, к сожалению, они почти не изучены».

— Что же делать? — задумался Миша.

— Изучать, — серьезно сказал Лёня и, воодушевляясь, заговорил: — Ну да! Вот и хорошо, что они не изучены. Может, верно, мы пользу какую принесем. Видишь, вон пещер-то как много, ученых на всех нехватает.

Время в библиотеке они провели не зря. Книги рассказали им много интересного и важного. Кое о чем они слышали на уроках и раньше, но как-то не обращали особенного внимания. Так ведь частенько бывает: слушая учителя, мы почему-то думаем, что он больше для себя, чем для нас, старается. А когда спохватишься — бывает это иногда и через много лет, — учителя-то рядом нет. Приходится самому заново докапываться до истины.

Вот и сейчас, торопливо листая книги, ребята сталкивались с вещами, о которых когда-то — они это смутно вспоминали — уже рассказывал им Игнат Семенович и которые сейчас вдруг предстали перед ними в каком-то новом свете — очень интересными и, главное, нужными. Размышляя о будущем походе, они почувствовали, как много знаний недостает им.

— Знаешь, Лёня, что я думаю? — задумчиво сказал Миша. — Нам обязательно нужно прочесть как можно больше книг о путешествиях.

— Обязательно, — согласился Лёня.

Домой они вернулись вечером. По дороге договорились: завтра в одиннадцать собраться всем членам звена на совет. Сделать это тайно. Витю пока не звать. Сбор обеспечивает Лёня. А Миша с утра отправляется в разведку на детскую экскурсионно-туристскую станцию. Но о найденном плане — молчок.

Лёня рвался немедленно пойти к Павлу, но Миша резонно ответил:

— Ты же знаешь, он всегда говорит: «Обдумай сначала сам, потом советуйся со старшими».

Действительно, Павел — пионервожатый школы, в которой учились друзья — не раз повторял эти слова. И кому-кому, а Лёне они были хорошо известны. Лёня Тикин был вожаком одного из пионерских звеньев. Только сейчас звена у него не было: двое, как только начались каникулы, уехали с родителями на дачу, четверо были в лагере первой очереди, а Лёня, Миша и Дима Веслухин собирались поехать туда во вторую очередь. Но и треть звена жила почти так, будто звено было полным. Ребята включили в свой коллектив Вову Дубова. Жили и играли не расставаясь, важные дела решая сообща.

…К одиннадцати все были в сборе. Нехватало только Миши.

За домом, где жили ребята, вернее — за двором дома, тянулся сад, спускавшийся к реке. В начале его, поближе к дому, были разбиты цветочные клумбы и желтели посыпанные песком дорожки. Дальше раскинулась ровная, как стол, теннисная площадка. Справа стоял сарай, за ним был огород, а слева, за кустами сирени, начинался старый сад, сохранившийся еще с дореволюционной поры. Ветвистые березы, густые заросли жимолости, а еще дальше, у каменистого берега мутно-желтой Шарты, — стена акаций. Здесь, в дальнем углу сада, за высокой травой, были развалины кирпичной беседки. Туда можно было прятаться с уверенностью, что тебя никто не заметит.

Рядом, всего в каких-нибудь пяти-шести шагах, за густой зарослью жимолости, тянулся забор городского сада. Раньше ребята частенько забирались туда, играли в разбойников и в прятки, а главное — воевали с Архипычем, сторожем сада. Архипыч, тряся бородой и размахивая метлой, гонялся за ними по аллеям, нещадно бранил и вечно грозил надрать уши. Но зимой этого года ребята помогли ему убрать снег, и Архипыч стал беспрепятственно пускать их в сад. И странно: теперь уже сад не так манил к себе ребят. Они, конечно, бывали там, но реже, чем прежде. Чаще они собирались в своем саду, у развалин беседки. Сюда сошлись они и сейчас.



Ждали Мишу. Вова, лежа в траве, жевал сухарь и дрессировал муравья, гоняя его по соломинке. Лёня палочкой чертил какие-то узоры на кирпиче. Димус — так звали Диму Веслухина — растянулся на лужайке.

Это был худой и высокий чернявый мальчик. У него были крупные темные, как спелые сливы, глаза. Широкие брови над ними сидели высоко, и поэтому казалось, что Дима всегда чему-то немножечко удивляется. Губы и нос у него были самые обыкновенные, но уши — нет: большие, широкие, они сильно оттопыривались и, как шутили ребята, могли принимать волны любой длины. Действительно, Дима обладал очень хорошим слухом и был музыкален. Мечтательный и застенчивый, он никогда не рассказывал о своих успехах, но друзья его знали, что педагог, у которого Дима обучался игре на скрипке, называл его способности чудесными. Впрочем, быть музыкантом он не собирался. Он хотел стать ботаником.

Сейчас Дима растянулся на лужайке животом вверх, задрав рубаху на голову.

— Мне надо, чтобы тут загорело, — объяснил он приятелям, тыкая себя в живот. — А то спина черная, а тут белое. Неравномерность загара нужно устранять. — Дима любил иногда выражаться «по-ученому», «по-книжному».

Прошло минут двадцать. Миши не было.

— Вот уж это нечестно! — ворчал Дима. — Сказано: в одиннадцать, значит — земля провались, а ты в одиннадцать будь. Ты как, Лёнька, полагаешь?

— Я — так же. Но сегодня Миша может опоздать: у него важное дело.

— Слушай, — Дима перевернулся на живот, чтобы видеть Лёню, — а вы всерьез что-то интересное придумали?

— Нет, дурака валяем! — огрызнулся тот, и по его обиженному и задорному тону Дима понял, что беспокоится напрасно.

Так как Дима не любил обижать кого-нибудь, а тем более Лёню Тикина, которого он очень уважал, то попросил:

— Ты, Лёнь, не сердись: я просто волнуюсь, оттого что Миши так долго нет. — И снова повернулся на спину, подставив солнцу живот.

Было жарко. В саду стояла тишина.

Волны лениво и робко плескались о берег, шурша галькой.

— Бежит! — крикнул Лёня вскакивая.

Миша раскраснелся и вспотел. Отсалютовав по-пионерски, он радостно сообщил:

— Все в порядке!

Вожак звена огляделся, чтобы проверить, одни ли они в саду, потом сказал:

— Давайте ближе: вот сюда, в тень.

Вова с сожалением взглянул на своего муравья, вздохнул и положил соломинку на землю. Измученное шестиногое немедленно сбежало. Дима быстро поправил рубаху и присел рядом с Вовой.

— Ребята! — сказал Лёня, и голос его прозвучал торжественно и важно.

Все насторожились.

Диму заинтересовала эта торжественность; Миша притих, чтобы показать пример, а Вова почувствовал себя почти взрослым — ведь и к нему, как к равноправному, как к Димусу и Мише, обращался вожак пионерского звена.

— Ребята! Мы собрались вот для чего. Вы про Джакарскую пещеру слыхали?.. Есть такая. Она совсем не изучена, и для науки она тайна. Понятно? Она возле деревни Сломино. Это от нашего города восемьдесят километров. Про пещеру мы узнали из бумаг моего дедушки. Очень интересно. И даже загадочно. (При этих словах Дима придвинулся поближе.) Мы с Мишей предлагаем отправиться туда в экспедицию… Думаете, не сумеем? Еще как! Не будь я Лёнькой. Ведь в прошлом году ходили пешком на озеро Горное? Ходили!

Лёня оживился, сдвинул тюбетейку на затылок и размахивал руками.

Но Дима перебил его:

— Лёнька, ты давай все по порядку. А то я почти ничего не понял. Почему именно в эту пещеру итти?

— Что же тут непонятного? — Лёня удивленными глазами обвел своих слушателей. — Я же говорю: она еще не исследована. А разве это порядок — чтобы никто о ней не знал? Когда про Северный полюс не знали, так Сталин туда папанинцев послал! Мы, конечно, еще не совсем как папанинцы, но, все же… А там, в пещере, есть что-то очень ценное. Дедушка пишет про какой-то клад, очень важный для ученых и для всей страны. Вот вы посмотрите.

Он вытащил из кармана бережно завернутые в большой лист бумаги план пещеры и дневник деда. Друзья долго и внимательно рассматривали их, строили различные предположения и догадки.

— Вдруг такой клад, что для него наш музей целый зал отведет! — сказал Дима.

— А по дороге ты, Димус, гербарий будешь собирать, — подзадорил Миша товарища.

Ведь всем было известно, что Дима — будущий ботаник.

— А насекомых собирать тоже можно. — Это был не то вопрос, не то утверждение.

— А знаете, сколько мы интересного в дороге увидим! — подхватил Лёня. — Ведь по Уралу пойдем! Эх, до чего хорошо будет! Лес!.. Костер!..

— И в школу принесем коллекции, в краеведческий кружок. Верно?

— А на туристской станции тоже сказали, что это хорошо — такой поход, — добавил Миша.

Лёня, обрадованный тем, что дело идет успешно, вскочил и весело объявил:

— Слово для доклада имеет Михаил Дубов!

Миша широко улыбнулся:

— Сейчас доложу… Встретили меня там по всем правилам. Усадили, поговорили, как полагается. О вас всех спрашивали. «Не испугаетесь?» спрашивают. Я говорю: «Они все боевые, братцы-кролики». Это вы, значит. «Вот только Вовка… — Он оглянулся на братишку. — Но и Вовка, — говорю, — тоже ничего».

— Ну, а про пещеру, про поход, что сказали?

— Опять ты, Лёнька, перебиваешь! Я же доклад делаю, и не мешай! Надо, чтобы все подробно. Про пещеру сказали, что это интересно и нужно. Только, говорят, советские туристы — это не «дачники», не верхогляды, а строители пятилетки. А я им говорю: «Мы же все пионеры — про Вовку я не сказал, что он еще не пионер, — а раз пионеры, так, значит, понимаем. Уж если мы пойдем в поход, так не просто гулять, а будем изучать природу и весь местный край. И будем искать полезные ископаемые и если что узнаем новое, так ведь это для всех».

— Молодец, Дуб! — восхитился Лёня. — Как все думают, так и сказал.

Миша от похвалы смутился и смолк.

— А нам ружье с собой дадут? — поинтересовался Вова.

— Нет, нам дадут пушку, — возразил Дима, пришедший в отличное настроение.

— Зачем?

— А как же ты будешь комаров отгонять?

— А я отгонять не буду. Я их — в баночку…

— Да, — вспомнил Миша: — на туристской станции обещали помочь нам составить маршрут. Завтра пойдем с картой знакомиться. А еще спрашивали, не нужно ли нам чего-нибудь: палатку, рюкзаки и другое. Я сказал — нет. Потому что палатку нам не нужно, а рюкзаки и другое у нас есть. Потом они…

— Тс-с! — насторожил всех Лёня.

Его острый глаз заметил, как в стороне, около кустов жимолости, колыхнулся бурьян. Только раз шевельнулся — и встал опять спокойно, ничем не колеблемый. Если бы там бежала собака, или кошка, или другое какое-нибудь животное, бурьян не оставался бы неподвижным. У Лёни мелькнула какая-то смутная догадка, и почти инстинктивно он прошипел:

— Тс-с!

Ребята насторожились, еще не понимая, в чем дело, и вдруг услышали, как тоненько и сухо хрустнул сучок. Лёня склонился, напряженно всматриваясь в бурьян. Махнув призывающе рукой, он привстал и направился в ту сторону.

— Стой! — неожиданно вскрикнул он.

В тот же миг чья-то фигура метнулась из бурьяна за жимолостью и, ловко прыгнув, перемахнула через забор — в городской сад.

Лёня быстро взлез на изгородь и огляделся. Никого не было видно — юркнул, наверное, в кусты и был таков. Правда, совсем близко от забора по аллейке прогуливался какой-то высокий человек в кожаной куртке. Но Лёне не могло притти в голову, что он мог подслушивать. Человек как ни в чем не бывало повернулся и пошел в глубь сада.

3. Наступление началось

По жилью, по вещам, которые вы видите в нем, можно многое узнать об их владельце.

Эта небольшая, с двумя высокими окнами, квадратная комната казалась просторной. В ней было много света и мало мебели. У стены справа от двери стоял платяной шкаф, а на нем — несколько длинных плоских ящиков, напоминающих те, что встречаются в витринах геологических музеев. В углу приткнулся скромный письменный стол; он был покрыт белой бумагой, придавленной стеклом. Под стеклом лежали три листика: «Расписание экзаменов на III курсе геолого-почвенного факультета», «План работы пионерской дружины» и распорядок дня владельца комнаты. Слева, возле лампы с бумажным абажуром, сгрудились тетради с конспектами университетских лекций, а справа лежала аккуратная стопка книг. Кроме того, на столе были: чернильный прибор из красного тагильского мрамора, громадный зуб мамонта и две фотографии, скрепленные в одной рамке. С первой глядела тоненькая, сухая старушка с добрыми, чуть прищуренными глазами и улыбчивым ртом. На второй был изображен широкоплечий хмурый старик с большими прокуренными усами и тяжелым, угловатым подбородком.

Над столом висела книжная полка. Она была выкрашена в приятный коричневый цвет и покрыта лаком, но отсутствие обычных украшений и видневшиеся кое-где шляпки гвоздей говорили о том, что полка сколочена не в столярной мастерской, а, всего вернее, в этой комнате. На нижней ее доске, тускло поблескивая золотом тисненых букв, выстроились в ровный ряд сочинения Ленина и Сталина. На второй доске теснились многочисленные учебники, справочники и словари, а на самом верху лежали какие-то свертки, перевязанные тонкой бечевкой, — видимо, старые конспекты. Книги громоздились и на полках этажерки, которая стояла в простенке между окнами. Здесь можно было найти повести Гайдара и стихи Пушкина, описание путешествий Пржевальского и Дежнева, занимательные рассказы Ферсмана и Перельмана, научную фантастику Обручева и Циолковского.

На этажерке высилась причудливая друза горного хрусталя, а чуть повыше, на стене, висел фотопортрет. С него смотрели хитровато прищуренные улыбающиеся глаза молодого парня в форме пехотного старшины. Они чем-то походили на глаза той старушки, фотография которой стояла на столе. Из-под пилотки, лихо сбитой набок, вился русый чуб. Над карманами гимнастерки на широкой, плотной груди висели орден Славы, орден Красной Звезды и несколько боевых медалей.

У левой стены комнаты — широкий низкий топчан, покрытый медвежьей шкурой. Над ним — ружье, а поближе к двери, в углу, — железная кровать с простеньким серым одеялом. Рядом — маленький коврик. У края его, под кроватью, притулились гантели — небольшие спортивные снаряды для силовых гимнастических упражнений. Еще в комнате стояли три стула. На один из них был наброшен пиджак. На лацкане его, под орденскими ленточками, виднелся комсомольский значок.

Владелец комнаты лежал на топчане и читал книгу. Он был одет в синие спортивные брюки и светлую просторную рубаху. Иногда он отрывался от чтения и задумывался; хмурясь, сдвигая брови, и, выставив подбородок вперед, сосредоточенно и быстро ударял карандашом по своим ровным и крепким зубам. Потом какая-то мысль озаряла его лицо, глаза улыбались и щурились, и молодой человек, вытянув из кармана блокнот, что-то быстро записывал. Легкий ветерок, влетая в раскрытое окно, шевелил его русый чуб.

Вдруг ветерок стал сильнее и прохладнее, как бывает при сквозняке. Молодой человек взглянул на дверь. Она медленно открывалась. Когда щель стала широкой, в ней показалась круглая стриженая голова, и настороженно-лукавый, с рыжей искринкой глаз начал обшаривать комнату взглядом. Тут за дверью послышалось угрожающее шипенье, голова неловко дернулась и исчезла, дверь захлопнулась, затем послышался приглушенный, но все же достаточно звонкий шлепок.

«Любопытный получил по затылку», отметил про себя владелец комнаты и, не меняя положения, продолжал наблюдать за дверью и слушать. Было тихо. «Удар был принят мужественно», улыбаясь, дополнил свою догадку молодой человек.

В дверь постучали.

— Войдите! — громко сказал юноша и быстро и легко вскочил с топчана.

В комнату, салютуя по пионерскому обычаю, вошли Лёня Тикин, Миша Дубов и Дима Веслухин, а следом за ними, чуть сконфуженный скандальным окончанием своей «разведки», прошмыгнул Вова.

— Это вот он, — смущенно сказал Миша, обращаясь к Павлу, но глядя на провинившегося брата. — Мы замешкались, а он такой — везде без спросу нос сует.

Глаза у Павла прищурились как будто от сдержанной веселой улыбки. Но ответил он спокойно, почти равнодушно:

— Зачем повторяться: ведь вы ему, наверное, уже объяснили, что так поступать нехорошо, а?

— Объяснили, да еще мало, — пробормотал Миша.

Павел пригласил всех садиться. Ребята, за исключением Вовы, бывали у своего пионервожатого не, раз, и здесь у них было свое излюбленное место — широкий топчан, застланный роскошной медвежьей шкурой. Павел не спрашивал, зачем они пришли. Он не любил задавать лишних вопросов. Если пришли по делу — скажут сами.

И, конечно, они сказали. Перебивая друг друга, повторяясь, но, в общем, довольно толково и, во всяком случае, подробно они рассказали о Лёниной находке и о своем решении итти в пещеру.

— Только вот путаницы у нас еще много, — доложил Лёня. — То ли это в самой пещере, то ли около нее или еще где. И план есть и записки дедушкины, а будто ничего нет.

— Растерялся, значит? Трудно? — И глаза у Павла опять прищурились. Только теперь в них была не добрая улыбка, а насмешка.

Удивительные были у него глаза! Он умел передать взглядом и ласковое тепло, и обжигающий холод презрения, и подбодрить, и осудить сурово, намекнуть на что-то и передать приказ, настойчивый и властный, не выполнить который нельзя. Может, научился он этому на фронте, бравый разведчик лыжного батальона, в опасных рейдах по тылам врага, в засадах, когда горстка бойцов становится как бы одним человеком, когда счет времени идет на секунды и нельзя ни слова вымолвить, ни шевельнуться. А может, от отца, таежного сибирского охотника, перенял он это чудесное уменье.

Павлу было двадцать четыре года. Приехав из деревни в большой город, он окончил педагогический техникум и хотел вернуться на родину, но комсомол направил его на пионерскую работу. «Что, я очень для этого нужен?» спросил Павел у секретаря райкома. «Нужен», ответил секретарь. И этого было достаточно. Дело, нужное для комсомола, для страны, всегда было нужным и для Павла. Умелец, выдумщик и спортсмен, он скоро стал душой пионерских отрядов. Потом — война, а после войны он начал учиться в университете. Но учился заочно, продолжая работать пионервожатым.

В эти дни Павел не работал, он был в отпуску: сдавал весенние экзамены и готовился к летней практике. Но и сейчас в его комнате часто можно было увидеть пионеров. Они приходили к нему запросто, чаще всего за советом. И никогда не уходили от него с пустой головой. Это вовсе не значит, что Павел был всезнающим. Знал он много, но знать все нельзя. И если его спрашивали о том, что самому ему было неизвестно, он, подумав, говорил: «Однако это вы вот где узнаете…» и называл или книгу, или человека, у которого можно было справиться. А после этого обычно расспрашивал ребят о том, что они узнали. Он радовался их любознательности, но не терпел «зубрилок». «В дело надо умом вникать и с интересом», учил он пионеров и придумывал всякие игры, в которых мальчишеские забавы всегда сплетались с познанием чего-то нового. Особенно любил он разыгрывать баталии и устраивать походы.

— Трудно? — повторил Павел, насмешливо глядя на Лёню. — Так без трудностей какой интерес? Распутывать надо путаницу. Если бы все было ясно и понятно, вам бы итти туда незачем было. Пржевальский зачем путешествовал — оттого, что люди знали Центральную Азию, да? Наоборот! И ему было очень трудно. А было бы легко, не было бы и подвига. Понял, голова?

— Понял. А вы, Павел… — Лёня смешался. — А вы идите с нами!

— А если без меня?

— Так ведь не пустят!

— А если пустят? Я с родителями поговорю.

— Да?! И с Диминой тётей?..

— И с тётей. А вы так и нацеливайтесь — итти одним. Посмотрю я, что из вас получится. Может, вам зря значки-то туристские дали, а?

— Вы же сами, Павел, выдавали.

— Вот сам и проверю. Что же вы, вчетвером пойдете?

— Не знаем мы, Витю Черноскутова брать или нет.

— Ну, а как все-таки думаете?

— Думаем, не брать: еще испугается.

— Он же сын охотоведа. В тайге бывал.

— Это его отец бывал. А Витя-то больше к маме привык.

— Ну, тем более надо взять его с собой. Помочь нужно товарищу.

— Значит, по-вашему, брать?

— По-моему, брать. Главным-то, однако, кто у вас будет?

— А нам главного не надо, — заявил Вова, старательно ковыряя в носу. — Мы все главные.

— Опять палец в нос! — Миша ударил братишку по руке. — Над тобой не то что одного — двух главных поставить надо. — И, уже успокоившись, сказал: — Ясно кто: Тикин.

— Правильно, — подтвердил Павел. — И начхоза выберите. На туристскую станцию когда пойдете, завтра? Тогда сделаем так. Утром у меня последний экзамен. Потом я свободен. Вот мы на станции встретимся. Договорились? — Он помолчал и неожиданно повернулся к Вове: — А славный ты, однако, подзатыльник получил, а?

Все засмеялись. Вова было насупился, но этот большой жизнерадостный парень — Павел — очень понравился ему, сердиться не стоило, и, прояснев лицом, Вова сказал:

— Это еще ничего. А вот когда я ему, — он показал на Мишу, — дохлую лягушку за шиворот спустил, тогда было да!

Опять все смеялись, но теперь уже над Мишей. Павел спросил:

— Ну, хлопцы, все ясно? Тогда — шагом марш! До завтра.

Оживленно болтая о своей экспедиции, они шли к дому, на окраину, по знакомым городским улицам. Здесь все было одето в металл и камень, и скверы, покрытые пышными коврами зелени, походили на яркие островки в сером море. Узорные решетки-заборчики опоясывали газоны. Громыхая, проносились трамваи. Широкие и длинные корпуса заводов, раздвинув своими могучими плечами городские кварталы, раскинулись просторно и шумели негромко и ровно, дыша огнем металлургических печей. Врезаясь прямо в город, по окраинам тянулись железнодорожные пути. По ним к заводам шли и шли вагоны с рудой, углем, нефтью. Возвращаясь, они везли громадные и сложные машины, сделанные на заводах руками тысяч рабочих.

Ребята очень любили свой город и его заводы, а Миша — тот уже давно сказал, что станет обязательно рабочим. Это была его мечта. Но сейчас ребята проходили мимо чудесных цехов, даже не оглядываясь. Их занимало совсем другое — поход. Они обсуждали свои дела.

Надо было распределить походные обязанности, решить, кто будет начхозом. Ребята поспорили, а затем сошлись на предложении Димы: устроить выборы.

— Тайным голосованием, — уточнил Миша; он любил, чтобы все выглядело солидно, не хуже, чем у взрослых. — Я думаю так. Каждый из нас возьмет по четыре камешка, четыре пуговицы, четыре карандаша. Камешек — это будто Лёнька… Хотя Лёньке не надо, он вожак, а начхоз пусть будет другой. Камешек — это Димус, пуговица — это я, а карандаш… Карандаш можно вообще не брать.

— Это почему карандаш не брать? — обиделся Вова, который, при всей своей медлительности, сразу сообразил, что дело касается его чести.

И все-таки решили карандаш не брать: начхоз — должность ответственная. Вернувшись домой, разыскали в сарае старое ведро — урну для голосования. Набрали камешков. Две пуговицы нашлись в карманах, остальные хотели отпороть от Вовиных брюк, но при подробном исследовании штанов Толстопуза оказалось, что они держатся всего на одной пуговице. Тогда пуговицы заменили сучками. Каждый получил по камешку и сучку. Тот, кто считал, что начхозом нужно стать Мише, должен был положить под ведро сучок, кто был за Диму — камешек.

Настал торжественный момент подсчета голосов. Каждому не терпелось заглянуть под ведро, и все сгрудились около него. Лёня, взявший на себя роль судьи, отстранил приятелей и поднял ведро. На земле лежали два сучка, камешек и… огрызок карандаша.

— Толстопуз! — Лёня грозно двинулся к Вове. — Ты чего добиваешься?

— Стать начхозом, — чистосердечно признался тот.

Пришлось, предварительно очистив Вовины карманы, повторить голосование. Вышло: три сучка и камешек.

Так Миша стал начхозом.

Друзья договорились, что Лёня предупредит Витю и сегодня же вечером все они начнут наступление на родителей. Хоть и Павел одобрил, и начхоз есть, и на туристской станции сказали, что поход — это хорошо, а вдруг родители не разрешат — рухнут все самые распрекрасные планы.

— И почему только так бывает на свете, что дети должны обязательно-обязательно слушаться родителей? — философствовал Вова. — Вот если бы наоборот! Верно, ребята?..

Вечером Лёня испытал свои дипломатические способности.

Он всегда после ухода матери на работу прибирал в квартире, но сегодня постарался сделать это особенно тщательно: протер всю мебель, вымыл пол, до блеска начистил кухонную посуду, вырезал из голубой бумаги узорную дорожку и постлал ее на полку в кухне. Расчет оказался верным: это очень обрадовало вернувшуюся мать и подняло ее настроение. Лёня так и порывался немедленно приступить к делу, но сдерживал себя. Помогая матери разогреть обед и накрыть на стол, он болтал о разных пустяках, стараясь не показать виду, что его занимает совсем другая, куда более важная мысль.

После обеда, вымыв посуду, Клавдия Петровна прилегла с книгой на кушетку. Лёня начал издали, обходным маневром. Подсев к матери, он, чтобы отвлечь ее от книги, слегка тронул ее пышноволосую белокурую голову и с самым невинным и глубокомысленным видом задал вопрос:

— Мам, ведь воспитание воли — это очень важное дело, да?

— Да, сынок, — ответила мать, не отрываясь от книги.

— А скажи: если человек что-нибудь решил и добивается исполнения, он хорошо, правильно делает?

— Конечно, правильно. Только если он доброе, нужное дело задумал.

— А тот, кто ему мешает, тот поступает плохо, да?

— Вероятно. А что это тебя такзаинтересовало?

— Нет, подожди, вот еще ответь. Исследовать природу» узнавать свой край — это ведь хорошо?

За этой серией вопросов Клавдия Петровна почувствовала что-то каверзное. Она отложила книгу, приподнялась.

— Ты скажи-ка, зачем все эти вопросы?

— Нет, ты ответь. Ну, ответь, мам.

— Да, это хорошее дело.

Период «артиллерийской подготовки» кончился. Окружение «противника» было завершено, пути к его отступлению отрезаны. Лёня пошел в атаку, поддержав себя пулеметной очередью:

— Тогда ты должна меня отпустить. Мы решили пойти пешком до Джакарской пещеры. Это не очень далеко. Мы в прошлом году ходили с кружком туристов за пятьдесят километров. Ведь ты знаешь. И на туристской станции сказали, что это очень хорошо и нужно. И Павел сказал. Мы уже все договорились — Миша, Димус, я и Вовка. Даже Вовка! Понимаешь?

— Ничего не понимаю, — покачала головой мать и принялась расспрашивать.

Она задала Лёне, наверное, не меньше сотни вопросов, долго рассматривала карту, снова расспрашивала. Лёня уже начал терять надежду на благополучный исход атаки, когда Клавдия Петровна неожиданно сказала:

— Хорошо. Я разрешу тебе итти в этот поход.

— Да?! — Лёня подпрыгнул, бешено закружился и с размаху обнял мать.

— Ой, раздавишь! — улыбнулась она. — Правда, сначала я поговорю с вашим пионервожатым. Садись-ка. Давай посоветуемся, как вам лучше организовать поход.

Они уселись за стол. Лёня разложил план пещеры, дневник деда и книгу «Записки УОЛЕ». В это время в дверь постучали. Пришел Витя Черноскутов. Как всегда, он спросил разрешения войти и вежливо поздоровался.

— А я к тебе собирался. Мы в экспедицию отправляемся. Пойдешь с нами? Пешком!

— В какую экспедицию?

Лёня рассказал.

— Ты, помнишь, говорил: каникулы летние будут — пойдем в лес. Вот давай пойдем. — И Лёня испытующе посмотрел на Витю.

Тот не смутился.

— Это очень интересно, — сказал он. — Главное — загадочно. Я поговорю с мамой. Думаю, она отпустит.

— Садись с нами. Сейчас будем всё обсуждать…

Но только они начали разговор, как у форточки раздался хорошо знакомый глухой металлический звон. Проволокограмма!

На листке стоял восклицательный знак. Больше ничего. Лёня озабоченно нахмурил брови.

Знак «!» означал немедленный сбор по чрезвычайному происшествию.

— Мама, нам нужно уйти. Ты не сердись. Что-то очень важное.

Клавдия Петровна только покачала головой.

Лёня с Витей вихрем вылетели во двор…

На полминуты позднее такую же шифровку получил по проволокографу Дима. Он в это время разговаривал со своей теткой, пытаясь зажечь в сердце старой женщины романтический огонек:

— Ну как же вы, тётя, не поймете! Представьте: лес, костер горит, кругом тишина такая… Ведь красота! А вы говорите: ч-чепуха. А рядом еще ручеек или река плещется…

— Вот-вот. Река. Чтобы утонуть-то.

Димина тётка, высокая сухопарая женщина лет пятидесяти пяти, с крупным носом и тонкими, сухими, всегда поджатыми губами, была чуть медлительна и раздумчива. Говорила она не торопясь, как будто старалась растягивать слова. У нее не было своих детей. Осиротевшего Диму она взяла к себе пятилетним мальчиком и заботливо пестовала его, тщательно охраняя от всех возможных и невозможных неприятностей. У тётки была добрая, но холодная душа, привыкшая во всем повиноваться только разуму. Все желания и события она делила лишь на черное и белое. Ее сердце, видимо, не умело понимать горячие, страстные порывы. В затее мальчуганов тетя Фиса не увидела ничего, кроме опасностей, которые, как ей казалось, подстерегали путешественников на каждом шагу, ничего, кроме возможностей промочить ноги и простудиться, утонуть в любой реке или попасть в лапы медведя. Больше всего тетю Фису напугала пещера.

— Да ты что, Димочка, шутишь, что ли? — искренне досадовала она, всплескивая руками. — В пещере-то тьма ведь. Не знаешь разве? Под землей же она. И ходы всякие — туда, сюда, а выхода нет. Не найдешь выхода. Каково мне думать, что ты там остался на веки вечные! Боже мой! Нет, нет, и не проси, все равно не пущу.

Дима бился долго. Наконец в голову ему пришла замечательная мысль. Он сказал:

— А знаете, тетя, ведь я могу насобирать много разных трав лекарственных.

— Трав? — недоверчиво переспросила тетя.

И Дима сразу понял, что она почти готова сдаться: целительные растения были ее слабостью.

— Конечно, тетя! — с жаром воскликнул он. — Я ведь в этом разбираюсь, а если еще вы подучите, я вам целую аптеку принесу из лесу!

— Подучить — это можно. — Тетка довольно улыбнулась и ласково посмотрела на племянника. — Вот мы вечерком с тобой сядем, много чего интересного скажу. Про зверобой, к примеру, ты слышал?

Дима хорошо знал эту траву, но сделал большие глаза, изобразив полнейшее внимание и нетерпение услышать рассказ о чудесном растении.

— Не слышал? Это же очень удивительная трава. Как рукой хворь снимает. И вот что я тебе о ней скажу… — Тут тетка вдруг замолчала и поджала губы: мысль о пещере вновь поразила ее сознание. Она решительно покачала головой: — Нет уж, Дима, ты меня травами не умасливай, не отпущу! — и двинулась на кухню.

— Да поймите же, тетя… — начал было Дима, но как раз в этот момент раздался звон проволокографа…

Через минуту все были в сборе. Тревогу поднял Миша. Выйдя после обеда в сад, он в развалинах беседки заметил воткнутую меж кирпичей палку с прикрепленной к ней бумажкой. В записке крупными печатными буквами было написано:



Внизу вместо подписи были нарисованы две скрещенные стрелы.

Молчание нарушил Дима.

— Это как понимать? — тихо спросил он.

Миша мрачно сказал:

— Видно, днем кто-то все-таки подслушал нас. Ух, попался бы…

— Когда днем? — спросил Витя.

Но ему не ответили.

— Что ж, значит, война? — вызывающе бросил Лёня.

— С кем? Со стрелами?

— Там видно будет.

Подошел Вова. Под глазами его темнели подозрительные мазки грязи. Было похоже, что по щекам текла соленая водица.

— Ревел? — в упор спросил Лёня.

Вова сердито посмотрел на вожака и, отвернувшись, пробурчал:

— Ну, и ревел.

Лёня вопросительно взглянул на Мишу. Тот пояснил:

— Не отпускают. Меня-то отпустили. Мать, правда, бранится. «Подошвы, — говорит, — только рвать, а толку никакого». А батя говорит: «Ничего, пусть потопает. Кашу варить научится и на мир посмотрит». Хорошо сказал, правда? А Вовку не пустили. Мал, говорят.

— Меня тоже, — вставил Дима.

— Что «тоже»?

— Не пускает. «Утонешь, — говорит, — звери съедят и в пещере заблудишься». Десять смертей придумала!

Что же это получается? Ведь так все планы могут рухнуть. И еще эта записка! Откуда она? Кто писал? И зачем ему понадобилось это?

— Вот что, Миша: надо помогать, — сказал Лёня. — Витя еще не разговаривал, а меня мама отпускает. Я попрошу, чтобы она с тетей Фисой поговорила. И насчет Вовки. И твой отец пусть тоже с тетей Фисой поговорит. Ладно? И Павел обещал. Наступать так наступать! А записка… Дай-ка сюда. Спрячем — и молчок. А завтра мы с тобой, Миша, вдвоем на туристскую станцию отправимся.

4. В штабе великих походов

Крутая лестница вела на третий этаж. Миша с Лёней мигом очутились наверху. Перед дверью с табличкой «Детская экскурсионно-туристская станция» ребята остановились, чтобы перевести дух. Миша постучал. Их встретила невысокая русоволосая девушка.

— Это Лёнька Тикин, Тамара Ильинична, — представил Миша товарища. — Он у нас главный — звеньевой.

— Почему же Лёнька, а не Лёня или Леонид? — спросила девушка.

— Да так удобнее. Привыкли. Лёня — это слишком гладко. Но вы, если хотите, можете называть его Лёней. Он не очень обидится.

В комнате было три стола. За одним из них сидел, склонившись над бумагами, маленький лысый старичок в больших роговых очках, с нахмуренным строгим лицом. «Какой-нибудь ученый», сразу определил Лёня. Сидевший у второго стола высокий белокурый человек встал и отошел к витрине с образцами геологических пород. На нем были кожаная куртка и широкие брюки с гетрами. Лёня с удивлением узнал в нем того мужчину, который прогуливался по городскому саду, когда так неожиданно было нарушено тайное совещание четверки.

Лёня был здесь первый раз. Он с любопытством разглядывал комнату. Около двери висела большая карта Урала, расцвеченная многочисленными флажками. Флажки алели на зелени ивдельской тайги, на синих пятнах каслинских озер, в ильменских горах, в степях Башкирии, на тонких голубых полосках Чусовой, Юрюзани, Ая, Сылвы. Они обозначали места, где в этот момент находились отряды юных туристов. По стенам были развешаны картины, разноцветные таблицы и карты. На столах лежали альбомы, какие-то рисунки, коллекции минералов, гербарии, куски руд, чучела и кости птиц и животных.

Так вот она какая, эта туристская станция — штаб великих ребячьих походов!..

Стараясь держаться как можно солиднее, Лёня сказал:

— Нам бы начальника станции надо.

— Директора? Вот я, перед вами.

Лёня посмотрел на девушку, не сумев скрыть удивления. Он почему-то думал, что туристскую станцию возглавляет большой, усатый — обязательно усатый — мужчина, поседевший в опасных походах, что у этого мужчины крупное загорелое лицо, что он широкоплеч и мускулист. А перед ним была простенькая девушка в легкой шелковой кофточке и красивых лаковых туфлях. Правда, на груди у нее синел значок альпиниста…

— Ну, садитесь, — сказала Тамара Ильинична и улыбнулась. Она часто улыбалась, и это у нее получалось хорошо. — В прошлый раз мы с Дубовым говорили о вашем походе. Сегодня утром у меня были ваши родители: твой отец, Миша, и твоя, Лёня, мать. Мы с ними хорошо побеседовали. Они согласны отпустить вас, и я рада этому. Скоро придет ваш пионервожатый, он звонил мне. Мы с вами обсудим вопрос подробно, выберем маршрут. Нам поможет товарищ Фирсов, научный сотрудник станции… Иннокентий Владимирович, — обратилась она к старичку, сидевшему за столом, — позовите, пожалуйста, Петра Ивановича.

— А он кто? — мотнул Лёня головой в сторону вышедшего старичка.

— Иннокентий Владимирович? Наш завхоз.

— А-а, — разочарованно протянул Лёня.

Петр Иванович оказался тоже старичком и тоже лысым, но без очков. У него было доброе, мягкое лицо с густыми лохматыми бровями над светлоголубыми выпуклыми глазами. Брови казались наклеенными.

— Здравствуйте, товарищи, — поклонился Петр Иванович и каждому из ребят пожал руку. (Потом он все время называл их товарищами, каждому говорил «вы» и вообще обращался с ними, как со взрослыми. Это было приятно.)

Петр Иванович внимательно выслушал ребят, потер макушку головы и сказал:

— Ну-с, так. А позвольте узнать, какова будет цель вашего похода? Вы, извиняюсь, ясно представляете себе это?

— Что же тут неясного? — Лёня даже немного обиделся. — Совершенно ясно. Во-первых, мы исследуем Джакарскую пещеру. Это раз. Во-вторых, мы хотим познакомиться с природой нашего края…

— А скажи, хлопец, — бесцеремонно прервал Лёню тот высокий в кожаной куртке, что стоял у витрины с образцами горных пород, — скажи, в пещере вы что исследовать хотите?

Его голос был глуховат, глаза смотрели напряженно, колко. На лице выделялись крупный, с резко очерченной горбинкой нос и выдвинутый вперед подбородок. Человек был уже немолод. Две глубокие морщины спускались от носа к углам рта, придавая лицу упрямое выражение.

Его вопрос показался Лёне странным.

— Вот я и говорю: пещеру будем исследовать.

— А что именно? Ее ходы, размеры, строение? Подземные воды? Или что-то собираетесь в ней найти?

Нехорошее смутное чувство встревожило Лёню. «Что он привязался?» подумал вожак звена и сказал:

— Чего в ней найдешь! Посмотрим просто — и все.

— Они, конечно, мечтают обнаружить клад, — с усмешкой обратился незнакомец к Тамаре Ильиничне и, вновь повернувшись к ребятам, сказал: — А кладов-то в пещерах, молодые люди, не осталось.

— И не очень нужно, — не удержался от дерзости Лёня.

— Ну, ну! — Высокий опять усмехнулся, потом, словно вспомнив что-то важное, спохватился, поклонился Тамаре Ильиничне, сказал всем «до свиданья» и вышел.

Лёне очень хотелось спросить, кто это такой, но Петр Иванович перебил его мысль:

— Ну-с, продолжим. Итак, во-первых — исследовать пещеру. Во-вторых — познакомиться с природой края. В-третьих?

Лёня задумался, собираясь с мыслями.

— А в-третьих… В-третьих, вообще интересно. Приключения всякие…

— Хотите искать приключений?

— А что, нельзя разве?

— Ого, как нахохлился! Отчего же нельзя? Можно. Я даже полагаю, что нужно. В молодости я сам их искал и, признаться, не отказался бы сейчас. Однако, — он наставительно поднял свой короткий указательный палец вверх, — приключения не есть самоцель для порядочного путешественника. Вот и Тамара Ильинична скажет…

Петр Иванович долго говорил о пользе исследовательской работы в походах, о необходимости все замечать, подмечать, запоминать, записывать, коллекционировать, систематизировать и обобщать. Поучения всегда скучноваты, и ребятки приуныли было. Но когда, увлекшись, Петр Иванович стал рассказывать о Земле, ее жизни и богатствах, всякая скука прошла. Словно на сказочной машине времени, ребята унеслись на сотни миллионов лет назад, в далекое прошлое нашей планеты.

…Окутанная густыми раскаленными парами, разметывая жаркие вихри, клокотала расплавленная масса Земли. Первые зачатки будущих материков — мощные глыбы затвердевающего базальта — плавали в огненной жиже. Поднимаясь из кипящих глубин, столбы летучих газов и паров воды собирались в тяжкие грозовые тучи, чтобы мощными ливнями снова упасть на Землю и опять уйти от нее.

Текли медленные миллионы лет, охлаждалась и твердела земная оболочка, сжималась, и базальтовые щиты, словно гигантские льдины, напирая друг на друга, торосились, громоздились в горы. Безбрежное теплое море заливало громаду Земли. Оно еще не остыло, когда в нем появились первые живые организмы, а берега начали покрываться густыми зарослями папоротников. Плотный теплый туман окутал Землю. В воде множились кораллы, трилобиты, головоногие моллюски — те, за счет чьих скелетов образовались мощные пласты известняков.

А из клокочущих глубин, вздымая бугры вулканов, пробивались сквозь гранитную толщу, рвались к поверхности расплавленные массы, горячие растворы, газы и пары. В расплавах земной утробы сверкали, переливаясь, драгоценные металлы, алюминий, железо, медь. Продираясь наверх, разветвляясь миллионами струй, вытесняя другие элементы, смешиваясь с ними, они образовывали рудные тела и жилы, застывали прозрачными кристаллами самоцветов.

Разрушались, умирая, и вновь подымались горные хребты; отступало перед ними и вновь наступало упрямое теплое море, а из морских растворов выпадали по берегам руды марганца, железа, алюминия.

В подводных зарослях растений копилась миллионами лет жирная, масловидная жидкость — нефть. А в болотистых низинах, буйно поросших древовидными папоротниками и хвощами, откладывались и каменели, затвердевая, пласты гигантских растений — будущий каменный уголь.

И еще текли сотни миллионов лет. Вечные, неутомимые работники — вода, ветер и солнце — непрестанно меняли лицо Земли, разрушая горы, занося их песками и глинами, осушая озера и реки, мельча камни и смешивая их с остатками растений. Под толщей почвы, под сглаженными обломками гор, под надвинувшимися во время далеких землетрясений пластами пород нелегко разгадать, найти и добыть то, что нужно сегодня человеку.

— А нужно нам многое, очень многое, — сказал Петр Иванович и серьезно и озабоченно поглядел на притихших приятелей. — Человек своей мыслью и делом уже проник в тайны Земли, но не во все. Далеко-с не во все. Да, да. Вот вы знаете, что находится в земле под этим домом? Железо или медь? Или золото? А? Я тоже не знаю. А вот здесь? — Петр Иванович ткнул пальцем в какое-то место на карте. — А здесь? Здесь?.. То-то и оно! Не знаем мы еще. Многого не знаем. Дел впереди — непочатый край.

— Вот, например, железо, — вмешалась Тамара Ильинична. — Только в эту пятилетку наш народ выплавит десятки миллионов тонн чугуна. А если собрать в одно место уголь, добытый за пятилетку, получится гора с вершиной в стратосфере.

— Ну уж и в стратосфере! — усомнился Лёня.

— А что ж! — решительно воскликнул Петр Иванович. — Это очень просто подтвердить вычислением. Если считать, что удельный вес угля…

Трах!! — распахнулась с грохотом дверь, и что-то мягкое и тяжелое хлопнулось на пол. Все обернулись. Растянувшись во всю длину, на полу лежал Дима, а за ним, покряхтывая, поднимался на четвереньки Вова. Их физиономии выражали замешательство, смущение, испуг. Поднявшись, Дима принялся ожесточенно растирать колено, бормоча:

— Это он виноват. Она высоко, а он подогнулся. — И, видя, что никто ничего не понял, объяснил: — Мы в щелку хотели посмотреть, а она высоко. Я на Вову залез, а он не выдержал, подогнулся, и мы полетели.

— И вовсе я не подогнулся. Это мне муха на нос села, а я ее отгонял.

Тамара Ильинична рассмеялась:

— Зачем же в щелку? Почему вы не вошли в комнату?

— Да-а, а Лёнька-то… Он не велел. Они с Мишей когда пошли, он сказал, чтобы мы ждали дома.

— Ого! Он у вас, оказывается, строгий!

Лёня злился и краснел. Как оконфузились! Путешественники! Разве серьезные люди так поступают? Хоть сквозь пол провались… Он потихоньку показал Вове с Димой кулак.

Тамара Ильинична вышла в соседнюю комнату за топографическими картами. Дима подошел к Лёне и зашептал:

— Ты не сердись. Мы… П-понимаешь, нас отпустили. И меня и Вовку.

— Верно?! — даже вскрикнул Лёня. — Вовка, он правду говорит?

Вова небрежно, будто он всю жизнь только тем и занимался, что путешествовал по свету, произнес слышанное от кого-то:

— Разумеется. А как же иначе?

Дима так притворяться не умел. Он рассказывал, как было дело:

— Понимаешь, мы с Вовкой в саду были, а тем временем к нам Павел приходил. У Дубовых был и у тети Фисы. Я домой прихожу, а тетя спрашивает: «Тебе сухарей в дорогу насушить?» Все-таки она з-замечательная!.. А Павел сюда идет — мы видели.

Вова тем временем, оглядев стены комнаты, остановился около большой витрины с коллекцией насекомых. Бабочки, жуки, стрекозы, мухи, какие-то личинки… Их было так много, что глаза не знали, на что и смотреть.

— Это, наверно, со всего мира собрано, да? — обратился Вова к Петру Ивановичу.

— А вы, молодой человек, прочитайте надпись. Вот-с: «Собрано учащимися школы № 8 во время похода по Южному Уралу».

— Только по Южному Уралу?! А они как — сачком ловили, да? У меня тоже сачок есть.

— Ого, он у вас энтомолог! — сказал Петр Иванович.

— Как? — переспросил Вова.

— Я говорю: энтомолог. Это значит: человек, занимающийся изучением насекомых.

— А-а… Да-да, — сказал Вова, словно вспомнил давно известное и случайно забытое слово.

Тамара Ильинична принесла несколько карт и начала раскладывать их на столе. В это время пришел Павел. Ребята шумно приветствовали его. Лёня потихоньку, заговорщически спросил:

— Сдали?

— Экзамен? Сдал, Тикин.

— На «отлично»?

— Обязательно.

— Ну, я так и знал. — И Лёня понимающе и важно кивнул головой.

— Прошу, товарищи, придвигайтесь к столу, — сказала Тамара Ильинична.

Началось обсуждение маршрута. Оно длилось, наверное, часа два. Лёня и Миша настаивали, чтобы маршрут был «глухой» — подальше от крупных дорог и селений. Маленьким горожанам хотелось окунуться в дикую природу, вести походную жизнь «настоящих путешественников», и, конечно, они надеялись пережить побольше приключений. Павел принес с собой свою карту и листки с выписками из каких-то книг, сделанными им накануне, и теперь придирчиво рассматривал каждый топографический знак, заботясь, чтобы путь ребят был интересным, но не слишком опасным, чтобы близ намечаемых мест ночевок была вода, чтобы дневные переходы не были очень утомительными, — да мало ли что надо предусмотреть, составляя маршрут похода!

И вот наконец Лёне торжественно вручили карту. По ней он должен был вести свой маленький отряд к Джакарской пещере, которую на карте пометили красной звездочкой.

Тамара Ильинична вместе с Петром Ивановичем дала ребятам много советов. Потом она проверила, как умеет Лёня обращаться с картой.

— Молодец, хорошо разбираешься! Карту вы получили свежую, последнего выпуска. Так что, думаю, не потеряетесь. — И Тамара Ильинична с улыбкой посмотрела сначала на вожака звена, потом на пионервожатого.

Павел усмехнулся:

— Ну, такие орлы не потеряются!

Вдруг Лёня вскочил, оглянулся тревожно и зло.

— Это кто нарисовал, не знаете? — спросил он, показывая на край стола, покрытого плотной серой бумагой.

Среди небрежно начерканных изображений гор и леса ясно выделялись две перекрещенные стрелы.

Ребята молчали, недоумевающие и встревоженные. Тамара Ильинична, удивленная, что этот простенький рисунок так взволновал их, нагнулась над столом, внимательно осмотрела бумагу и сказала:

— Ну, что же здесь особенного? Конечно, черкать на столе нехорошо, но страшного я в этом ничего не вижу.

— А вы не знаете, кто это мог? — спросил Дима.

— Да мало ли кто… У нас так много бывает людей.

— Ладно. — И Лёня упрямо сжал губы. — Нас все равно не запугаешь.

— В чем дело, Тикин? — насторожился Павел.

— Нет, это я так… На один рисунок похоже, — стараясь казаться равнодушным, ответил Лёня. — Тамара Ильинична, а кто это был у вас — такой высокий, в кожаной куртке?

— Какой высокий?.. Ах, это вы про Скворцова! Это инженер-геолог. Он приезжий. Заходил к нам познакомиться с работой юных геологов. Интересовался как раз тем районом, в который вы собираетесь пойти.

— Тамара Ильинична, — взмолился Лёня, — ну скажите, как его отыскать? Он нам очень нужен!

Ребята, еще не понимая, в чем дело, с удивлением посмотрели на своего вожака. Тамара Ильинична тоже была удивлена:

— Зачем он понадобился вам так спешно?

— Нужно. Очень. У нас к нему есть одно важное дело.

— Не знаю, как и помочь вам. Может быть, в гостинице?

— Эх! — только и сказал Лёня.

5. Вожак становится сыщиком

Павел остался на станции. Ребята шли домой взбудораженные. Новое появление таинственного знака, потом этот незнакомец с его расспросами… Лёня объяснил Диме и Вове — ведь они пришли на станцию позднее, — что какой-то человек (он подробно описал его) с подозрительной настойчивостью расспрашивал, зачем они хотят попасть в Джакарскую пещеру.

— И про клад намекал. Только, говорит, он вам не достанется. А стрелы… Я вам вчера не сказал… Но я совсем не думал, что это, может, он… Вчера, когда я через забор кинулся, как раз этот человек был в городском саду и совсем близко от нас.

Таинственная история со стрелами принимала, видимо, серьезный оборот.

Ребята подходили к автобусной остановке. Вдруг Миша дернул Лёню за рукав:

— Смотри, вон там, у киоска…

На другой стороне улицы, у киоска, где продавали газированную воду, стоял тот самый высокий, в кожаной куртке, и разговаривал с кем-то. Лёня замер и весь напружинился.

— Вот хорошо! — прошептал он и заговорил тихо-тихо, хотя веселая многолюдная улица шумела на все голоса. — Миша, ты останешься с Димусом здесь. Следите за ним. Позову — бегом. Вовка, за мной! И не глазей по сторонам.

Лёня юркнул перед самым носом автомобиля, быстро перебежал на другую сторону и направился к киоску, обходя его сзади. Нашарив в кармане гривенник, он потихоньку сказал Вове:

— Я буду будто пить, спиной к нему. А сам слушать стану. Ты наблюдай. Он тебя не знает, а меня знает. Вот этот — в куртке и в широких штанах. Как пойдет, ты меня за рукав. Понятно?.. Будьте добры, тётя, налейте стакан.

Говорил высокий. Собеседник только повторял «угм» и, видимо, кивал головой. Сначала Лёня совсем не мог разобрать, о чем шла речь: мешал шум вокруг. Потом, напрягая слух, он стал понимать отдельные слова и обрывки фраз.

— …Богатые перспективы… Дело верное… Нужно быстро… Пять пальцев (Лёня даже вздрогнул, вспомнив: «По ручью, у пяти пальцев»)… Счастливая случайность… Нас будет трое, и я думаю…

— Мальчик, ты что-то очень долго пьешь.

— Сейчас, тетя, я кончу.

— Потом снова в Москву…

— Да, тебе везет, — прервал высокого его собеседник. — Что ж, пожелаю удачи.

— Надеюсь, справлюсь… Автобус! Побегу!

Вова дернул Лёню за рукав. Тот, сунув стакан в окошечко, обернулся. Высокий бежал к автобусу, стоявшему у остановки. На ходу он крикнул своему приятелю:

— Еще встретимся! Я отправляюсь на-днях! — и вскочил в тронувшийся с места автобус.

Лёня, бросившись через мостовую наискось, догнал машину и прыгнул на подножку. Вова успел только моргнуть раза два.

Лёня прислонился к стойке у входа и сделал вид, будто смотрит на улицу, а сам стал наблюдать за высоким. Тот, покупая билет, спросил у кондуктора:

— До улицы Ленина доедем?

— Да, гражданин… получите сдачу… доедем.

«Так, — отметил про себя Лёня. — Он плохо знает город. Факт, не здешний».

Высокий сидел спиной ко входу. Лёня усиленно всматривался в него, стараясь запомнить внешность этого человека. Подозрения, которые возникли еще на туристской станции, теперь, после подслушанного разговора, укрепились. Лёня не знал, как и почему замешан незнакомец в событиях, связанных с загадочным планом пещеры, но, так или иначе, было ясно: тут дело нечисто. Не зря, видно, оказался он тогда в городском саду. И как же это ты, Лёнька, доверился его солидному виду! Ясно, что он мог подслушать все. И подслушал. А теперь зачем-то ему понадобилось притти на станцию и интересоваться походами в район пещеры, настойчиво расспрашивать Лёньку. А потом этот разговор у киоска. И скрещенные стрелы… Но вот стрелы зачем? Хочет запугать?

«Не запугаешь», упрямо подумал Лёня и поправил снявшийся галстук.

Высокий рассматривал через окно улицу. Его темнокрасная загорелая шея была широкой и мускулистой. С плеч по кожаной куртке спускались к спине две темные полосы — след от ремней. «Что это? Куртка парашютиста?» Каблуки ботинок были сношены с внутренних сторон и подбиты толстыми полосками кожи. «Его следы можно отличить от других», приметил Лёня.


…Ребята вернулись домой одни. Лёня исчез вместе с незнакомцем. Что теперь предпринимать? Решили подождать звеньевого. Но Лёни все не было.

Наступил вечер. Вова рассказал родителям о посещении туристской станции. Ему хотелось поведать и о таинственном незнакомце, но под жестким предостерегающим взглядом старшего брата он смолк и занялся в своем углу перекладыванием коробочек с насекомыми. Миша сел у открытого окна за книгу. Это было одним из его любимых занятий. Подперев голову руками и поглаживая пальцами свои жесткие рыжеватые волосы, он не спеша, часто заново перечитывая строчки, углублялся в книгу. Книги он любил серьезные, такие, чтобы из них можно было почерпнуть полезные для себя сведения. Особенно Миша увлекался технической литературой. Сейчас перед ним была интереснейшая книга Циолковского «Путешествие на Луну», но читалось плохо: мешала беспокойная мысль о товарище.

Глухой звон проволокографа оторвал его от книги.

В железной баночке была записка, зашифрованная ключом № 3 — совершенно секретным. Записка сообщала: «Всем быть у беседки в 22.00».

Ночные сборы у ребят бывали редко, лишь в самых важных случаях: трудно было выбраться из дому ночью.

Когда время подошло к десяти вечера, мать, по обыкновению, велела готовиться ко сну. Миша уже предупредил Вову, чтобы он был начеку, и тот принимал все меры к тому, чтобы, не слишком рассердив мать, уклониться от обязательной «постельной повинности». Он начал помогать отцу, мастерившему что-то на кухне, потом, когда отец стал на сторону матери, заявил, что его кровать сломалась и нуждается в срочном ремонте.

— Пойдем посмотрим, — поднялся отец.

— Нет, папа, я сам. Я умею. Ты мне только проволоки дай. Мне Миша поможет.

Миша согласился с неожиданным энтузиазмом. Они долго возились у кровати, подтягивая и без того отлично натянутую сетку. Но «ремонт» не мог продолжаться вечно, и нужно было уже придумывать повод для бегства из дому: обе часовые стрелки соединились около цифры «10».

— Спать! — приказал отец.

— Приготовляй постель, — невозмутимо сказал Миша брату и сам направился к своей кровати.

Вова, недоумевая, вытаращил на него глаза, но послушно взялся за одеяло и подушку. Он уже начал стаскивать с ног ботинки, когда Миша, мирно возившийся у своей постели, вдруг встревоженно вскочил и сказал:

— Ох, что мы с тобой наделали!.. Где та лупа, которую я принес из школы? Ну факт, на улице оставил! Ведь говорил я тебе: не тронь! Теперь что будем делать?

— Какая лупа? Что ты сочиняешь? — рассердился Вова.

Миша сделал страшные глаза и энергично просигнализировал рукой: соглашайся. Вова начал догадываться.

— А-а, — сказал он, — это та лупа, которую ты из школы… Понимаю. Ну да, я ее забыл в саду.

— Иди ищи. И без нее не возвращайся.

— Ну куда же он в темень пойдет? — всполошилась мать. — Отправляйтесь уж вместе.

— Да, он будет забывать, а я за него искать должен! — заворчал Миша.

— Пойду я с ним схожу, — добродушно заявил отец.

Это в Мишины расчеты не входило.

— Батя, ты не беспокойся. Мы сами найдем.

— Втроем-то надежнее. Где мой фонарик?

Все предприятие грозило рухнуть. Миша пошел на новую хитрость:

— Он мог в соседнем дворе ее оставить. Там ворота, наверно, уже закрыты, придется лезть в щель. Она узенькая, ты, батя, все равно не пролезешь.

Вова немедленно подтвердил, что да, может быть, действительно, даже наверняка он оставил лупу именно в соседнем дворе.

— А может, у беседки? — Отец прятал в усы усмешку. — Поди, уж друзья-приятели там ищут лупу-то, а? Ну ладно, поросята, идите… ищите. Недолго только.

6. Школа под кустами

Полная луна освещала двор неярким зеленовато-белым светом, и длинные черные тени ложились густыми пятнами на землю. Прячась в них, ребята осторожно пробирались к развалинам старой беседки.

— Миша? — вполголоса окликнул их кто-то, невидимый за кустом жимолости.

— Ага, — шопотом отозвался Миша.

— Лезьте сюда, — все так же негромко сказали из куста.

Миша с Вовой пробрались через заросли твердых и цепких ветвей жимолости и увидели Лёню и Диму.

— Запаздываете! — сердито сказал звеньевой. — И этого нет, прикрепленного. — Он говорил о Вите. — Вовка… Нет, Миша, ты пойди осмотри кругом. Нам теперь оглядываться надо все время!

Миша потихоньку выбрался из куста.

Луна то скрывалась за мелкими лохмотьями туч, и тогда все кругом темнело, расплывалось в густом сумраке, и лишь звезды выступали яркими переливными точками; то выползала на синий глубокий простор, и звезды бледнели, а на землю падало холодное смутное сиянье, и все кругом светилось и становилось выпуклым и четким. Несильный ветерок шевелил листья, они качались и, когда подставляли свою нижнюю, сыроватую сторону под лунный свет, становились почти белыми. От этого кусты казались живыми.

Осторожно подминая траву, Миша обошел кустарник. Все было тихо. На горизонте поднимались в небо малиновые отблески неяркого, но широкого зарева. Это стоял в небе немеркнущий свет металлургических заводов. Глухой далекий гул чуть колебал воздух. Зарево медленно и равномерно колыхалось. Казалось, что дышит мир.

Миша вернулся к ребятам.

— Мы все равно должны разгадать тайну пещеры! — говорил Дима. — Пусть он скрылся, мы будем действовать. — Дима повернулся к Мише: — Понимаешь, он скрылся. Зашел в дом контор — и исчез. Лёнька его больше не мог найти.

— Вот слушайте, — сказал Лёня. — Перед тем как итти домой, я был у Павла. И все ему рассказал. Он говорит: я что могу, разузнаю. Он раз сказал — сделает. Но и нам зевать нельзя. Кроме того, если мы удачно пройдем, то в августе, после лагерей, нам поручат руководить походом в пещеру всего отряда. Всего отряда! — повторил Лёня и торжествующе посмотрел на друзей. — Теперь — что будем делать. Нам надо выйти как можно скорее: во вторник. Хорошо? Хоть лопнем, а выйдем!

— Что же это Витя не идет?

— А! — Лёня пренебрежительно махнул рукой. — Мама не пустила.

— А плохо, братцы-кролики, что мы так и не узнали, кто он.

— Ясно кто: не наш, — сверкнул глазами Лёня. — Он или жулик, или диверсант.

— Ну, зачем ты сразу так, — сказал Дима. — Ведь Тамара Ильинична говорила: он инженер.

— Ха! Ты думаешь, шпион придет и скажет. «Здрасте, я шпион». Да? Он кем угодно прикинется.

— Значит, ты считаешь…

— Тут и считать нечего. Понятно!

Они замолчали. Борьба предстояла трудная и ответственная. Но вызов принят — отступать нельзя.

— Запугать хочет, — опять начал Лёня. — Не запугаешь!.. Вы понимаете, он, наверно, хочет выкрасть то, что спрятано в пещере. А ведь мы для всех, для всей страны… Вы понимаете меня? Димус, ты понимаешь?

Дима встал. Неуклюже сдвинув над большими сияющими глазами свои короткие брови, он набрал в грудь воздуху побольше и, заикаясь, произнес, как клятву:

— Лёнь, мы все равно своего добьемся. Или я — н-не пионер.

— Точно! Все равно победим! Правда, ребята? — Лёня обвел всех горячим взглядам.

Миша крепко пожал сухие, чуть дрожавшие пальцы вожака звена. Теплая Димина рука легла на них, и Вова, глядя на старших, припечатал своей пухлой ладонью их руки.

— Будем действовать, — повторил Лёня. — Завтра с утра — за дело. Собираемся в девять. А сейчас — к дому, по одному.

Наутро они потребовали от Вити объяснений.

— Я не мог притти во-время. Позднее пришел, а вас уже не было.

— Врешь! Тебя просто не отпустили. Но зачем ты врешь?

Витя вспыхнул:

— Я не имею привычки лгать! А если понадобится, так я придумаю такое, что все равно поверите.

— Ты хоть скажи: тебя отпускают, нет?

— Отпускают.

— Имей в виду, — сказал Лёня: — если еще раз нарушишь приказ, с нами не пойдешь.

Они обсудили, что́ брать с собой в поход. Палатку решили не тащить. Ее, конечно, можно было бы взять на туристской станции, но, во-первых, это лишний груз, во-вторых, плох солдат, который не умеет спать без палатки. Из посуды постановили взять: котелок, чайник, кружки, миски и ложки. Однако ни у кого дома не оказалось свободных чайников и котелков. Выручила Лёнина мама: она принесла в жертву ребятам небольшое эмалированное ведро, которое могло заменить и котелок и чайник. С ложками, кружками и мисками дело обстояло благополучно. У Лёни был компас. После долгих стараний удалось насобирать шестьдесят три метра веревки. Диме было поручено взять с собой иод и бинт. Миша выпросил топор и сшил для него чехол. Сложившись, купили дюжину свечей.

У Димы и Вовы не было рюкзаков.

— Сшить, — приказал командир.

— Я же не фабрика, как я буду шить? — заявил Вова.

— Эх, путешественник! — Лёня пренебрежительно махнул рукой. — Попроси у матери крепкий мешок, лучше холщевый, и тащи сюда. Мы тут, под кустами, откроем туристскую школу. Бегом! И ножницы захвати.

Вова принес распоротый мешок, ножницы, иголки, суровую нитку. Тут же, в саду, проработав часа два, Миша с Лёней сшили рюкзак. Получился он не очень красивый — швы были грубые, неровные, карманы неуклюже топорщились, и весь мешок почему-то скривился, — зато было видно, что он сделан собственным трудом. Такой тащить на спине — только гордиться! Люди скажут: «Видно, что хозяин его — не белоручка».

— Теперь и я сумею себе сшить, — заявил Дима, наблюдавший за работой.

Вова помчался домой хвастать своим приобретением. Миша разыскал где-то плоскую широкую бутылку и обшил ее куском сукна, прикрепив ремешок, с помощью которого бутыль можно было подвесить на пояс. Получилась фляжка.

Все воскресенье ушло на эти и другие дела. Вечером Лёня вновь собрал друзей в саду и объявил:

— Начинаем занятия.

— Какие занятия?

— С малограмотными.

Он вытащил из кармана компас и карту.

— Видите? Сейчас, ребята, кто-нибудь… э-э… ну, скажем, Веслухин, расскажет нам, как пользоваться этими вещами.

Лёня явно подражал Игнату Семеновичу. А Дима, взяв в руки компас и карту, растерялся, как бывало иногда на настоящем уроке, и забормотал:

— Как пользоваться?.. Это, значит, карта. А это называется компас. Карта раскладывается вот так. Стрелка компаса показывает север. А светлый кончик — на юг… Значит, на юг… А дальше что?

Лёня с Мишей весело переглянулись. Они еще прошлым летом хорошо научились пользоваться картой и компасом. А вот Дима отвечал урок определенно на двойку.

— Смотри, — сказал Миша. — Видишь, на карте обозначен мост. Ну вот, представь, что ты в лесу один и тебе нужно выйти к этому мосту. А дорога к нему не указана, и на местности, вот просто так, без карты, мост не виден. Что ты сделаешь?

Дима силился вспомнить все, что объясняли по этому поводу на уроках географии, но в кладовой его головного мозга, на той полочке, где должны были лежать пачки знаний с надписью «Пользование картой и компасом» — те самые пачки, которые когда-то, слушая Игната Семеновича, Дима небрежно сунул на эту подвернувшуюся ему полочку, — было почему-то пусто.

— Забыл, — краснея пуще, чем перед учителем, признался Дима.

— Значит, заблудился. Понятно? — сказал Лёня и, отобрав у него карту и компас, принялся объяснять: — Сначала карту нужно ориентировать по странам света. Это как, знаешь?.. Вот, синий конец стрелки показывает на север. Справа — восток, слева — запад. Меридиан — видишь? — точно совпадает с направлением стрелки. Это называется: карта ориентирована по компасу… Вовка, ты куда?

— Никуда. Просто так, погулять пошел.

— А кто за тебя будет заниматься?

— А вы будете. — И Вова, отойдя в сторону, уселся на траву с равнодушным видом человека, который познал все, что вообще можно познать. Заметив гнев на лице вожака, он хладнокровно пояснил: — У меня сейчас должен живот заболеть, а по карте я уже обучился.

— Ну ладно! — самым зловещим тоном сказал Лёня, подумал, что бы еще добавить, но ничего не придумал и скрепя сердце снова обратился к Диме: — А ну, теперь сделай ты, что я делал.

У Димы получилось. Витя ориентировал карту моментально.

— Теперь дальше. Про азимут…

Они занимались долго. Дима научился пользоваться картой и компасом. Его очень радовало, что он теперь сможет ходить по азимуту.

— Здо́рово! — говорил он. — И до Москвы так можно дойти?

— Куда хочешь.

— Вот это штучка!

— А на войне как? — сказал Миша. — Вот Павел рассказывал. Дадут задание: азимут сто сорок пять, семь километров, будка. Взводу прибыть в три ноль-ноль. Ясно? Действуйте… И действуют!

— Еще о снаряжении, — вспомнил Лёня. — Если кто не знает, так знайте: норма груза на человека полагается четыре килограмма на каждый пуд своего веса. Но все равно хлеб, например, брать не надо, лучше сухари: они почти в два раза легче…

Звеньевому легко сказать: сухари. А сколько они хлопот наделали! Да и не только сухари. Кажется, совсем немного вещей нужно захватить с собой в поход, а о каждой надо позаботиться, каждую найти, подготовить, уложить в рюкзак. Зато как хорошо глянуть на плотно набитый заплечный мешок, уютно притулившийся на табурете у двери, приподнять его, ощутив, как крепкой, мускульной силой наливается рука, погладить его потихонечку и подумать: «Завтра шагаем, родной!»

А мать суетится вокруг и хочет еще что-то сделать для тебя и не верит сама, что сын ее последнюю ночь спит под теплым кровом, а наутро уйдет в далекую лесную глушь и лишь скрипучие сосны да темное небо станут сторожить его покой, когда, усталый, он ляжет по-солдатски на сырую землю. Мать суетится и делает вид, что сердита, подхватит на ходу рюкзак, взвесит на руке, скажет: «Вон какой тяжелющий!», а сама ласково окинет взором сына, поглядит на спину, начинающую крепнуть, подумает: «Мужчина растет».

А ты и верно в эти минуты походишь на настоящего мужчину. Ты успокаиваешь мать, легонько гладишь ее, совсем как отец, по плечу и говоришь: «Не беспокойся, со мной ничего не случится».

Ты-то знаешь, что, быть может, придется нелегко. Дожди будут хлестать твое лицо, ноги вязнуть в болотах, усталое тело клониться к земле, а звеньевой прикажет: «Вперед!» — и, как настоящий мужчина, как солдат, ты пойдешь вперед, и еще назло всем бедам затянешь песню, лихую, задорную. И отхлынут тучи с твоего пути, болота расступятся, и земля, став упругой, расстелет перед тобой, победителем, широкие свои, прекрасные просторы…

Накануне выхода ребята весь вечер просидели, болтая о походе. Жирная красная линия маршрута, проведенная на карте, все время была перед их глазами. Заранее были помечены маленькими кружочками места привалов и ночевок у берегов лесных речек и озер. А в конце маршрута, у пещеры, лучилась яркая красная звездочка. Лёня и Витя возбужденно рисовали картинки одна другой лучше. Дима больше молчал, мечтал, а Вова, настроенный практически, пытался высчитать, сколько они смогут унести золота из пещеры. Миша посмеивался над братишкой, но вдруг, загоревшись Лёниным пылом, начинал рассуждать о походе так же горячо и пространно. Снова вытащили план и дедовский дневник. Гадали и мучались над таинственными обрывками фраз, но так и не смогли проникнуть в их суть.

Явился Павел. Он много шутил и посмеивался над ребятами. Все пришли в отличное настроение. О незнакомце Павлу ничего определенного узнать не удалось.

— Однако вы будьте начеку, — сказал вожатый ребятам. — Никому о нем не говорите. Но сами все примечайте. И вот вам мой приказ: от маршрута не отклоняться. Я практику в районе Шарты буду проходить. Возможно, повстречаемся, если я не сильно запоздаю.

— Вот бы хорошо было!

— Ну, рассказывайте, как и что вы к походу приготовили.

…Они разошлись, когда уже стемнело.

Лёня готовился ко сну. Завтра подниматься рано. Из дому выйти решили в семь часов.

Мать хлопотала на кухне, готовя сухари. Лёне стало чуть грустно оттого, что он покидает ее. Она будет беспокоиться, его добрая, заботливая мать. Ему захотелось сделать ей приятное. «Принесу для нее из похода какой-нибудь подарок», решил Лёня.

Еще раз посмотрел он план и запись в дневнике. Он верил, что раскроет с друзьями тайну пещеры.

Со стены смотрел на Лёню портрет деда. Под стеклом на поблекшей фотографии седая курчавая борода казалась желтоватой, черты лица были безжизненными, но большие спокойные глаза, как живые, глядели на внукавнимательно и ласково.

— Я проберусь туда, дедушка, вот увидишь, — прошептал Лёня.

В комнату без стука вошел Дима. Его физиономия выражала уныние и некоторую растерянность.

— Ты что?

— Лёнь, я завтра итти не могу.

— Как так не можешь?!

— Надо картошку окучивать. Я совсем забыл. У нас еще не окучена. А тетя Фиса ведь не сможет: ревматизм. Как же я ее оставлю?.. Вот всегда так: насадит, насадит, как будто нам больше всех надо!

Лёня задумался.

— Светает когда? — спросил он.

— Часа в три или четыре.

— Вот. Выходи на огород с рассветом.

— Ну и что же, все равно придется потратить почти весь день. А ведь отправляться надо утром? Ведь обязательно?

Дима спросил это с надеждой, маленькой, но теплой надеждой на то, что звеньевой, может быть, смягчится и отсрочит выход. Но Лёня ответил непреклонно и жестко:

— Обязательно утром.

Дима переступил с ноги на ногу, вздохнул:

— Ну, все. Я пошел.

— Угу, — кивнул головой Лёня, не глядя на Диму и думая, видимо, о чем-то своем.

7. Главное — не унывать

Тетя Фиса подняла племянника, как он и попросил, до солнца. Белесый рассветный туман расплылся за окнами. Сон сразу исчез, как только Дима вспомнил, что́ предстоит сегодня. Но в тот же момент и неприятное щемящее чувство одиночества, отверженности охватило его: ребята уйдут, а он останется. Конечно, он догонит их, он уже решил, с какой-нибудь попутной машиной, но все-таки, кто знает, подвернется ли еще машина. Да и пойдут они не по дороге, а тропами…

Тетушка, понимая, видимо, состояние Димы, сочувственно поглядывала на него. Согрев на скорую руку чай, она позвала Диму к столу:

— Иди попей. Да не сердись на меня. — Она помолчала и добавила: — Шел бы. Уж как-нибудь окучу без тебя.

— Нет, — решительно ответил Дима.

На улице было свежо. Начать Дима решил с маленького участочка, что лепился у газона за воротами, а потом перейти на основной — в саду, за сараем.

Почва была сухая, но рыхлая. Тяпка легко врезалась в землю, загребая ее понемногу. Картофельные кусты, подпираемые землей, выпрямлялись и, хотя она засыпала их почти доверху, становились красивее. Дима работал быстро и ритмично.

Окна дома на противоположной стороне улицы заалели от первых солнечных лучей. «Ребята, наверное, спят еще, — подумал Дима. — Скоро встанут, позавтракают — и в путь… Что ж, раз решено, значит решено. Конечно, обидно. Но хорошо, что Лёнька не стал жалеть. И когда они пойдут, я должен быть веселым, чтобы они не огорчались, что им приходится меня оставить. Надо придумать что-нибудь смешное и крикнуть им. Лёнька на моем месте ни за что не показал бы виду, что унывает. И вообще не надо унывать. Не надо унывать, Димус!..»

Он принялся напевать, и работа пошла совсем быстро. Кусты один за другим одевались в мягкую земляную шубу. Появились прохожие. Их становилось все больше. Это рабочие спешили на заводы, к станкам и мартеновским печам. Чем ближе к заводам, тем гуще становился людской поток, и улицы, казалось, оживали. Дымящиеся серые громады заводских корпусов, приветствуя утро, перекликались гудками; им отвечали паровозы, мчащие вагоны с рудой и углем. Гул трудового дня, ликующий и праздничный, поднимался над городом.

Дима окучил последний куст и сам себе вслух сказал:

— Вот как мы!

Он двинулся во двор. Если работа пойдет так хорошо, может быть он к обеду успеет закончить. Тогда, пожалуй, сегодня же сумеет догнать ребят. Это было бы для них приятным сюрпризом.

Дима зашел за сарай — и остановился в недоумении: на большом участке тети Фисы почти половина картофельных кустов была уже окучена. Над участком, поблескивая на солнце остро отточенными краями, взлетали тяпки.

Увлекшись работой, приятели и не заметили, как Дима подошел к ним. А он стоял растерянный и взволнованный, не зная, как благодарить друзей. Миша первый увидел его и выручил, сказав просто:

— Становись рядом.

Дима не расспрашивал. И без того было ясно: Лёня вчера сообщил Дубовым о его посещении, и они все решили помочь товарищу.

Работали споро. Вова окучивал самостоятельно, а Лёня с Мишей работали бригадой. Они шли вдоль рядка кустов, и один загребал землю с одной стороны, второй — о другой. Дима, стараясь хоть чем-нибудь заплатить друзьям за участие, не разгибал спины и быстро-быстро взмахивал тяпкой. Лёня, посмотрев на него, придрался:

— Ты получше окучивай, выше.

Вова воспользовался случаем, бросил свою тяпку и направился «инспектировать» Димину работу. Подошел, потоптался вокруг, критически осмотрел пройденные Димой ряды и глубокомысленно заметил:

— Н-да.

Потом он долго ходил по участку, разглядывая каждый бугорок, нагибался над кустами и зачем-то тыкал в землю пальцем. Побродив так минут десять, Вова подошел к «стахановской бригаде» старших и пустился в рассуждения о пользе механизации труда.

— Вот мы руками машем, машем, тяпками хлоп да хлоп, а машина бы пришла — р-раз, и все окучено. А такие машины есть. Думаете, нет?

Миша огрызнулся:

— Ты не философствуй! Бери тяпку!

— Я сейчас. Что, и передохнуть нельзя, да?.. А вон смотрите, с одной стороны окучили, а с другой нет. А еще говорят: мы бригада! За вами только глаз да глаз надо…

Последняя фраза была явно украдена Вовой у матери. Миша фыркнул, а Лёня снисходительно бросил:

— Толстопуз, пошел отсюда!

Вова осторожно обошел Лёню и Мишу и вразвалку направился к Диме. Постояв с минуту молча, он и тут завел речь о великих переменах в сельском хозяйстве, которые должна принести механизация.

— Вот, Дима, ты сейчас окучиваешь картошку, а вот потом, когда мы большими станем, будут такие машины, что они сами станут сажать, окучивать и убирать. Думаешь, нет?

Дима в первый раз разогнул спину. Он повел плечами, посмотрел на Вову и, к его радости, не цыкнул, не ругнулся, а ответил.

— Почему нет? — сказал он. — Не то что будут — уже есть. У нас в Советском Союзе работают в некоторых колхозах картофельные комбайны.

— Ты правду, не врешь? — обрадовался Вова.

— Конечно, правду говорю.

Вова немедленно направился к бригаде, чтобы сообщить эту приятную новость. Так он бродил от одного к другому, изображая из себя человека, по горло занятого важными делами. За этой «работой» его застал отец, который зашел на участок к ребятам, перед тем как итти на завод.

— Это у вас что за надсмотрщик ходит? — усмехаясь, спросил он.

— А я, папа, учетчик и потом инспектор. Я наблюдаю, как они окучивают. Потом о машинах рассказываю. Мы смотри уже сколько окучили, — поспешил объяснить Вова.

— Мы пахали! — засмеялся отец. — Знаешь, поросенок, такую басню: муха на рогах у вола сидела, он плуг тянул, а потом муха всем хвастала: «Мы пахали». Вот и ты. У нас на заводе таких «работников» знаешь как называют?

— Как?

— Лодырями.

— Ну уж! — обиделся Вова.

— Он, батя, языком больше трудится, — подтвердил Миша.

— А вы ему отведите участок и скажите: «Если не сделаешь, с нами не пойдешь».

— Вот это вы правильно, Петр Семенович, придумали! — обрадовался Лёня.

— А я подосвиданьичать с вами зашел. Да еще вот подарок хочу сделать. Держи-ка, Мишук. — Отец протянул сыну свой карманный электрический фонарик.

— У-ух! — восхищенно сказал Лёня.

— Ну, спасибо, батя. Большое тебе спасибо!

— Уж как-нибудь сочтемся. Медведя поймаете — привезёте. Хорошо?.. Ладно, я побегу. Ты, Мишук, за Вовкой-то поглядывай в лесу, построже будь. До свиданья, карапуз. Бывайте здоровы, ребята!

Он приветливо помахал рукой и широкими, неторопливыми шагами двинулся со двора. Все моментально обступили Мишу. Каждому хотелось не только осмотреть фонарик, но и ощупать его, подержать в своих руках и попробовать, как он зажигается.

Мише очень хотелось сказать друзьям, какой у него хороший отец и как они с Вовой его любят, но он промолчал: ведь ни у Лёньки, ни у Димы отца не было.

Вове отвели «индивидуальную делянку» — солидный угол картофельного участка.

— Вот. Машины сюда выписывай или как хочешь, а только чтобы через час готово было, — приказал Лёня.

Собственно, оставалось сделать уже немного. Это веселило. Работая, ребята начали переговариваться. Дима мурлыкал песенку.

— А с фонариком хорошо будет. Верно, Лёнька? — сказал Миша, усердно орудуя тяпкой.

— Еще бы! Он нам в пещере знаешь как пригодится!

Они помолчали. Вдруг Лёня широко улыбнулся.

— «По-вашему не быть», — вспомнил он записку. — Нет, все равно по-нашему будет!

Солнце стало припекать. Яркоголубое небо наливалось зноем. Последний ряд они окучивали особенно старательно.

Вова пыхтел, косясь на товарищей: ему-то еще нельзя было шабашить. Обтерев тяпку травой, Миша заложил руки за спину и направился к брату.

— Вот ты машешь руками, машешь, — начал он, — а есть такие машины…

— Лёня! — завопил Вова. — Что он мне работать мешает?

Дима сжалился над Вовой и стал ему помогать. Миша с Лёней подтрунивали над обоими. В это время на огород пришел Витя. Поздоровавшись, он замялся, потом сказал:

— Ребята, вам придется итти без меня. Я с вами не пойду.

Лёня сразу же съязвил:

— Я так и знал, что он с мамой пойдет.

— У меня приезжает папа. Вот. — Витя протянул почтовую открытку. Она была покрыта мелкой карандашной скорописью. В конце была фраза: «Скоро увидимся: 8-го или 9-го приеду недели на две домой». — Сейчас принесли, — сказал Витя. — А восьмое — это послезавтра.

— А ты ее не сам написал?

— Даже если я мог так написать, так штемпели-то поставить не мог.

Он был прав.

— Раз отец приезжает — факт, надо остаться, — сказал Миша. — А жалко.

— Мне, думаешь, не жалко?

— Ну, тебе что — у тебя же выдержка! — съехидничал Лёня. — Зато хорошо: медведи не съедят.

— Ты не смейся. Я сказал: докажу — значит, докажу. Не сейчас, так позднее.

— А позднее дедушка приедет. А потом бабушка. Знаем!

— Ну ладно, до свиданья. Желаю вам счастливого пути.

— Уж мы как-нибудь, не беспокойся.

Витя ушел. Настроение у всех упало.

— Ничего, это еще лучше, — сказал Лёня. — Давайте Вовке поможем все, да выходить надо.

Через несколько минут работа была закончена. Тетя Фиса только руками всплескивала — удивлялась, что сделано так быстро и так хорошо.

Когда они собрались у подъезда с вещами, Лёня построил всех и осмотрел. Лица были торжественно-важные.

— Ничего не забыли? — спросил звеньевой.

Все молчали.

— А это что?

У Вовы к рюкзаку был припутан проволокой какой-то сверток. Миша глянул и сокрушенно мотнул головой:

— Вот жук! Все-таки привязал! И когда успел?

Вова сделал кислую мину, обиженно скосил глаза на брата и забормотал:

— Ну чего ругаешься? Потом сам у меня попросишь.

— Подушка, — ткнул пальцем в сверток Миша.

Лёня расхохотался. Потом сурово приказал:

— Отпутывай!

— Так ведь я же сам потащу.

— Отпутывай! А то сейчас всем расскажу, какой ты турист.

Из окон на них смотрели жильцы дома. Одеты ребята были по-походному. В ботинках, толстых носках, грубых спортивных брюках и просторных рубахах, с рюкзаками за спинами, они выглядели, как заправские путешественники. За поясом у Миши висел топор в чехле. Дима держал в руке походное ведро. У Лёни через плечо висела потрепанная полевая сумка. В нее он уложил план пещеры, дневник деда, карту, компас, блокнот и карандаш.

Вова, отпутывая подушку, ворчал:

— Ладно уж. Пусть я спать не буду. Все равно вы ничего не понимаете…

И вот качнулись в такт шагам рюкзаки за плечами, звякнуло ведро, солнце плеснуло в лица жар, а ветер смахнул его, запрыгал вокруг, подхватил пыль из-под ног и весело закрутил по дороге; расступилась улица, и красный флажок на воротах городского сада приветливо протянулся вслед, затрепетав на ветру.

Поход начался.


II. Таежные тропы

1. У первого костра


Солнце уже нависло над синеющими вдали горными грядами и силуэты деревьев на фоне неба потемнел», когда путешественники подошли к месту, назначенному по маршруту для первой ночевки. Переливаясь по камешкам, чуть бурля у коряг, упавших в воду, лесная речушка выплескивала маленькие ласковые волны на неширокий песчаный откос.

— Эта? — спросил Миша.

Лёня вытащил карту, развернул ее.

— Эта, — облегченно сказал он.

Семнадцать пройденных километров давали себя знать. С выходом опоздали, и пришлось нагонять упущенное время. Днем вместо горячего обеда закусили домашней стряпней, колбасой да яйцами.

— Надо сразу побольше съесть, тогда нести будет легче, — убеждал Вова.

Сначала шли, болтая о разных разностях. Часто останавливались, подбирая красивые камни. Дима чуть ли не у каждого цветка пытался прочесть лекцию о том, какую важную роль играет в жизни ботаника. Вова гонялся за какими-то жучками и бабочками. У него с собой были специальные морилки для насекомых. Морилка — это такая стеклянная баночка, в которую опускают насекомых. Внутрь ее кладут нарезанную тонкими полосками бумагу. Она отгораживает друг от друга жучков, мух, пауков, стрекоз — всех, кто попадет туда, чтобы они, если станут биться, не попортили свои крылышки и лапки. К пробке баночки прикалывают или приклеивают ватку, которую пропитывают эфиром или валерьянкой. Это делают для того, чтобы насекомые, попав в банку, заснули и не мучились. Пузырек с валерьяновыми каплями Вова таскал в верхнем карманчике рюкзака.

Постепенно отклонения от тропы делались все реже, а подконец походная змейка в неизменном порядке — Лёня, Дима, Вова и Миша — шагала молча и равномерно.

Карта, которую им рекомендовали как «самую свежую, последнего выпуска», очень скоро подвела их. То, что на ней было обозначено как тропа, оказалось торной дорогой. На дороге встречались автомобили и повозки. Посовещавшись и спросив совета у нескольких встречных, ребята свернули в сторону, на другую, настоящую, маленькую лесную тропу, которая, к счастью, тоже оказалась на карте.



Высокие сосны толпились со всех сторон, напирали дружной гурьбой на тропку, преграждая ей путь, а она, хитрая и непокорная, вилась между ними и вилась… Деревья все плотнее обступили путешественников. Густая дикая трава пышным покровом устилала землю. Чаще стали попадаться сваленные бурями сосны-великаны, неуклюже тянувшие в стороны свои цепкие, твердые лапы-ветви… И вдруг зажурчала нежно, всплеснула у ног ласковые волны маленькая лесная речушка.

— Эта, — сказал звеньевой. — Вот и подвинулись к звездочке. — Он говорил о пещере.

— Уф-ф! — Вова скинул рюкзак.

Лёня уставился на него:

— Ты что?

— Как что? Привал.

— Порядка не знаешь. Надевай рюкзак.

Вова, недоумевая, топтался в нерешительности вокруг своего мешка. Очень уж приятно было спине ощутить необычайную легкость, и хотя чудилось, будто ремни все еще давят на плечи, мускулы, казалось, вздохнули и расправились.

— Надевай, надевай! Это место неподходящее.

— Почему неподходящее?

Не скрывая превосходства, Лёня пояснил, что не всякое место на земле годится для хорошей ночевки. Мало, чтобы вода и топливо были недалеко, надо еще, чтобы земля была сухой, чтобы ветер здесь не дул, чтобы дорога или тропа не проходили очень близко, а костер таился бы в низине или яме.

— Хо, целая наука!

— А что, зря мы в туристском кружке занимались?

Метров через двести, у крутой излучины, где холмистый берег подымался в гору, а густая заросль можжевельника принимала на себя удары ветра, звеньевой решил разбить ночной лагерь.

Обсудив меню ужина, постановили: есть кашу и пить чай. Костровым был назначен Миша. Диме поручили быть поваром, а Лёня с Вовой отправились на заготовку дров.

Миша набрал мелких сучков, сложил их аккуратно горкой, подсунул кусок бересты и поджег. Когда горка разгорелась, он начал подкладывать сучья покрупнее, и пламя стало большим и жарким. Дима сходил за водой, а Миша вырубил два кола с развилками на концах и вбил их, один с одной стороны костра, второй — с другой. На них положили сырую жердинку, а на нее подвесили ведро.

Лёня охапками подтаскивал хворост. Миша притащил толстую сухую лесину, потом еще.

— Я засыпаю крупу, — объявил Дима.

— Побольше сыпь! — откуда-то из-за кустов прозвучал голос Вовы.

— Толстопуз, ты где шляешься?

— Я не шляюсь. Тут муравейник — в полменя. А муравьи громадные и рыжие. Я думаю, надо их в баночку.

— За шиворот их тебе надо, вот куда! Чтобы от работы не бегал. Иди сюда. Дел знаешь сколько! Шалаш нужно строить…

— Какой шалаш?

— Вовка!! Иди сюда!

Это было произнесено самым свирепым тоном, и экспедиционному энтомологу пришлось подчиниться.

Уже наползали сумерки, и все кругом начинало тускнеть, сливаясь в один цвет. Только на западе, где расплылась оранжевая заря, темные контуры сосен были четкими, как нарисованные тушью.

Шалаш построили быстро. За сучок сосны, что стояла рядом с костром, зацепили один конец жерди, а второй укрепили в развилке специально вбитого кола на высоте Вовиного роста. Наломав больших сосновых веток, уложили: их на жердь утолщенными концами кверху, а разветвленными к земле. Это, пояснил Миша Вове, для того, чтобы лучше стекала вода, если пойдет дождь. Сверху еще набросали веток можжевельника. С другой стороны, обращенной к костру, шалаш оставили открытым.

— Теперь делать постель, — распорядился звеньевой.

— Бежит!! — страшным голосом завопил Вова. — Каша бежит!

Дима бросился к костру. Операция по спасению каши окончилась, в общем, победой, если не считать, что, во-первых, с полмиски варева все-таки успело сбежать из ведра в огонь и, во-вторых, рука мужественного повара оказалась чуточку поджаренной. Удостоверившись, что теперь ужин находится в безопасности, Вова счел нужным поинтересоваться, что будет представлять собой обещанная вожаком постель.

— Набросаем веток — получится перина лучше королевской.

Вова выразил недоверие.

— Они жесткие, — поморщился он.

— Зато ты мягкий, — возразил Лёня.

Но Дима тоже сказал, что лучше без веток: надо закаляться.

Тогда в разговор вмешался второй из «старых» туристов — Миша. Он рассказал, что и самые опытные, самые закаленные таёжники не ложатся спать без какой-либо подстилки. Павел говорил, он знает. Этот довод подействовал, и все дружно принялись ломать и втаскивать в шалаш ветки. Упругая, пахучая постель была готова совсем быстро: ведь у костра ждала каша.

Всегда и все — будь то безусый парнишка или седой профессор, солдат или геолог — нахваливают пищу, изготовленную в поле, в лесу. Чудесна костровая каша! Под уральской сосной или украинским тополем, под волжской березой, под дальневосточной елью — всюду она хороша, горячая, припахивающая дымом, чуть подгорелая — пусть подгорелая! — походная русская каша.

Турист-иностранец в выутюженных брюках, увешанный термосами и склянками, если и сядет у костра, так под себя подложит чистую клееночку, своротит нос от дыма в сторону и, уцепившись пальчиками за бутерброд, будет его разжевывать и пережевывать, запивая сгущенным молочком. А кончатся бутербродики да выйдут консервы — тут он повернет свои туристские ботинки в обратную сторону. Не по нраву ему кашу варить, не уважает он грубой и здоровой, привольной лесной пиши.

А ты, мальчуган с большой русской душой, уселся по-хозяйски у таежного костра, в тесном кругу своих приятелей и, возбужденно и весело толкая дружка в бок, говоришь; «А ну, даешь кашу!..» Необъятное родное небо над тобой, ничем не отгороженное, не закрытое. Земля русская, громадина такая, что тысячей глаз не оглядеть, — вот она, и, слившись с ней, ты чувствуешь легкость и силу необыкновенную…

— Доставайте ложки! — скомандовал начхоз.

— Ого! Они у нас уже… Как сказать: «достаны» или «достаты»?

Дима ловко поправил:

— Вы уже достали… Лёня, давай миску. Тебе — первому.

— Нет, — великодушно отказался вожак, — накладывай сначала Вовке.

Каша получилась знатная. Правда, Дима забыл ее посолить, но эта ошибка еще недостаточно квалифицированного повара была немедленно исправлена. Вова при этом попытался схитрить.

— Пересолил я свою кашу, — с неподдельным огорчением заявил он. — Придется теперь еще подложить несоленой и смешать.

Срочно была выделена комиссия в лице начхоза для установления процентного содержания соли в Вовиной миске. Комиссия авторитетно заявила: «Сойдет», — и Вове пришлось довольствоваться лишь той добавкой, которую получили все, когда до дна очистили свой миски.

Вымыли ведро и подвесили воду для чая. Собственно, то, что находилось в ведре, чаем называлось условно. Чая с собой ребята не взяли. Вместо него в воду набросали листьев брусники, собранных тут же, у костра.

— Прошлым летом с Павлом всегда так пили, — сказал Лёня. — Помнишь, Миша?

Совсем стемнело. Лес кругом почернел. Только на ближних соснах, обступивших костер, колыхались трепетные желтоватые блики. Несколько бабочек неустанно кружились над огнем. Где-то прокричала ночная птица. Миша подбросил в костер сучьев. Древесина затрещала, взлетели искры, кусочек сгоревшей шелухи от коры вспорхнул огненным мотыльком, метнулись в глубь леса черные тени.

— До чего же хорошо! — вздохнул Дима и, откинувшись на спину, растянулся на земле. Он любил тишину, любил помечтать, лежа вот так и глядя в далекое черносинее небо.

В густой мгле сияли редкие звезды, а за речкой, тихо журчащей невдалеке, выползала среди черных стволов, карабкаясь по сучьям, большая круглая луна. Нестройно звенели надоедливые комары. То и дело слышалось: хлоп, хлоп — путешественники уничтожали летучих кровопийц.

Вода вскипела. Брусничный навар был ароматный и вкусный. Вова объявил, что если ему соответственно увеличат порцию сахара, он возьмется один опорожнить ведро. Однако это предложение никого не обрадовало.

Обжигаясь горячей кружкой, Дима сообщил:

— Ух, мне что-то вкусное попалось… но не комар.

Все засмеялись: «вкусное, но не комар». Ничего себе!

Спать в этот вечер не ложились долго. Сидели, сгрудившись у костра, вспоминали всё помаленьку, начиная от утренней картошки и кончая тем, как собирали топливо и Лёня в темноте зацепился ногой за какой-то сучок и, думая, что это лисица потянула его за штанину, закричал: «Я кого-то поймал!» Посмеивались друг над другом. Только Дима почему-то был задумчив и в то же время как-то по-особенному напряжен.

Вова начал клевать носом. Сидит — человек человеком, потом голова сникнет, поползет медленно вниз и вдруг, как подрубленная, упадет на грудь. Вова вскинет ее, похлопает ресницами, а через минуту снова начинает дремать.

— Давайте спать, — распорядился Лёня.

…Сова, проснувшись, издали приметила что-то необычное в лесу и крикнула резко и беспокойно. Потом она, бесшумно разрезая воздух мягкими шелковистыми крыльями, скользнула быстрой тенью над лесной поляной и увидела на ложе из сосновых веток под плотным навесом четыре маленькие фигурки, прижавшиеся друг к другу. Лицо одного паренька было обращено к пламени, лизавшему бревешки и сучья, сложенные в груду. Прядь светлых волос, изогнувшись, упала на густые белесые брови. Губы улыбались чему-то бесконечно хорошему.

Больше сова не кричала…

Утро было туманное, свежее. Холодок бесцеремонно заполз под одежду и прогуливался по спинам, вытягивая остатки тепла. Незаметно для себя ребята подкатились поближе к огню.

Лёня видел во сне, будто он спускается в кратер вулкана, который они с Мишей открыли у себя в саду. Мать из окошка кричит: «Осторожней!», а он лезет вниз и бормочет: «Вперед, Тикин, не подгадь». Снизу жар так и пышет, уже невозможно терпеть, а он все же спускается ниже и ниже. Вдруг раскаленный поток лавы хлынул на него — и Лёня проснулся, отдернув ногу от костра. Штанина дымилась. Рыжее пятно на ней, когда Лёня потер его, превратилось в дырочку.

Он сел и огляделся. В тумане смутно темнели кусты и деревья. Костер дымился, пламя стало вялым. Громко звенели нахальные комары. Миша спал, обняв Диму, а под боком у Лёни уютно свернулся калачиком Вова.

«Сколько же времени?» подумал Лёня, встал и поворошил огонь. Пламя вспыхнуло и стало больше. Лёня подбросил сучьев и уселся рядом, подтянув колени к подбородку. Приятно было сидеть вот так, ни о чем не думая, и смотреть, как тонкие желтовато-белые нити огня сливаются в широкий колеблющийся язык пламени. Тепло охватывало тело.

Завозился Дима, повернулся, присел и не то спросил, не то просто сказал:

— Уже утро.

Лёня глянул на него и захохотал. Из-под носа Димы вылезал, поднимаясь клинышком по щеке, залихватский черный ус. Видно, перестарался вчера повар, когда возился у костра. От шума проснулись и Миша с Вовой.

— Как же это ты без подушки спал? — поинтересовался Дима у Вовы.

Тот удивленно вытаращил глаза, потом улыбнулся и махнул рукой.

Пошли умываться. Лёня хотел искупаться, но речка оказалась слишком мелкой. Тогда он стащил с себя рубаху и стал обтираться водой. Его примеру последовали все. Вода взбодрила, согнала дремотность.

— Объявляю второй походный день начавшимся! — торжественно сказал звеньевой и веселым козленком поскакал к костру.

2. На старом шихане

Четыре маленькие фигурки среди великанов-деревьев казались игрушечными. Под раскидистыми густыми ветвями было сумрачно и сыро. Вдруг яркий отблеск солнца сверкнул впереди, и вскоре тропинка уперлась в широкую серую гладь, на которой искрились и переливались слепящие глаза полосы — будто кто-то выплеснул на озеро громадную чашу ртути. Было тихо. Вода колыхалась спокойно и мерно, вспучиваясь длинными пологими буграми. Кучка молодых берез, столпившись на берегу, мягко шелестела нежной листвой.

Слева, приткнувшись к краю озера и сливаясь свежей зеленью крыш с деревьями, стояло несколько больших домов. За ними виднелись белые срубы. Лёня озадаченно взглянул влево, развернул карту, опять посмотрел на дома и пробормотал:

— Непонятно. На этом озере никаких домов не должно быть. Неужели… Нет, мы правильно шли.

Разобраться в путанице им помогла какая-то молодая яснолицая женщина, вдруг появившаяся из леса той же тропкой, что пришли они. Поздоровавшись с ней, Лёня спросил:

— Тетя, почему здесь дома?

— А разве нельзя им быть здесь? — улыбнулась женщина.

— Нет, почему нельзя… Только непонятно…

Она перебила его:

— Рыбозавод это. В прошлом году построили.

— Какой рыбозавод? Рыб делает?

— Рыб делаем. — Она опять улыбнулась. — Озеро-то большое, простору в нем много, и рыбы всякой — тьма. Мы икру вылавливаем и по другим озерам, в рыбоколхозы развозим. Там выпускают, а после ловят рыбу. Тут у нас научная станция — изучают, значит, рыбьи повадки, условия и прочее.

— Интересно, — сказал Дима. — Здо́рово, в какую глушь забрались! А мы по карте смотрим…

— Да что в нее смотреть-то! Поди, старая какая-нибудь.

— Зачем старая? — обиделся Лёня. — Самая свежая, последнего выпуска.

— Ну, — женщина пренебрежительно махнула рукой, — это разве новая? У нас в краю что ни год, то новый завод, или поселок, или еще что-нибудь. За пятилеткой нашей ни с какой картой не угонишься… Ну ладно. Некогда мне, ребятки. До свиданья…

— А ведь верно! — сказал Миша, когда женщина ушла. — Ведь пятилетка! Вот мы идем, идем, на карте — пустое место, а приходим — и вдруг там какой-нибудь новый Магнитогорск. Да?

— Не догадались они, которые карты составляли: надо было такими особыми значками нанести план, — сказал Вова. — Вот когда я вырасту, я знаете какие карты буду составлять?

— Знаем, знаем! — Ребята засмеялись.

Перед ними, набирая крутизну сразу от берега, вздымалась высокая гора, увенчанная мощным шиханом — голой, с торчащими остро углами скалой. Вид ее был угрюм и грозен. Как древний окаменевший дракон, припавший грузным телом к земле и вскинувший голову к небу, вздымался шихан.

— Взбираться будем? — задрав голову, спросил Дима.

— Обязательно, — ответил Лёня.

Склон становился все круче. Узорные заросли папоротника были чуть не по плечо Вове.

— Это папоротник-орляк, — сказал Дима. — Его можно есть.

— Что ты выдумываешь! Самый обыкновенный папоротник.

— Я и не говорю, что необыкновенный. Его везде много. А есть все равно можно.

— Расскажи, — попросил Вова.

Ему хотелось передохнуть. Остановились и Миша с Лёней.

Просить Диму второй раз не надо было. Он быстро подкопал и вытянул растение.

— Вот, — потряс он толстым длинным корневищем чернобурого цвета, висевшим на гладком зелено-желтом черешке; оно было ветвистое и чуть мохнатое. — Тут мука́. Высушить корень, истолочь или размолоть можно — и пеки хлеб. Что, не верите? Вот я, не помню только где, читал: на Канарских островах выпекают хлеб «челехо» из такого папоротника. А листья у него ядовитые. — И, видимо, для пущей убедительности Дима многозначительно пообещал: — Подождите, еще не то узнаете…

Крупная земляника краснела между кустиками черники. Темные грубые чешуйки листвы брусники подползали под майник и стебли таежной орхидеи — «венериного башмачка», красующегося пестрыми фиолетовобелыми цветами. Густые пучки горной осоки лепились тут же, меж стволов.

Выше трав стало меньше. Лишь проворные стебельки линнеи, усыпанные круглыми листиками, покрывали мелким узором мягкий моховый ковер и маленькие розовые колокольчики ее цветов, поднявшись на тонких ножках, тихонечко качали головками. То там, то здесь из-под мха выпирали угрюмые темные камни — будто башни разрушенных замков, с карнизами и нишами, напоминающими бойницы. Скат становился все круче, словно земля вставала на дыбы и силилась сбросить с себя смельчаков, карабкавшихся к шихану. А они, то подпирая друг друга, то на четвереньках, цепляясь за ветки и стволы, взбирались все выше.

Вот наконец и шихан — громадина, врезавшаяся в голубое небо. Рыже-зеленые пятна мхов и лишайника покрыли гранитное тело. Если смотреть на верхушку скалы, то затылок касается спины.

Когда-то, тысячи лет назад, этой скалы не было — здесь замыкался массивный конус горы. Но ветер, вода и солнце разрушили по кусочкам, по крошкам-пылинкам растащили, развеяли породы, окружавшие этот гранитный столб. И вот стоит он, древний каменный старец, иссеченный трещинами-морщинами, хмурится угрюмо — суровый страж дикой, первобытной красоты.

— Метров шестьдесят или семьдесят! — прикинул Миша.

— Давайте залезем на вершину, — предложил Лёня.

— Ну, еще… — начал Миша.

Но вожак перебил:

— А что! Не сумеем, думаешь?

— Вовсе не думаю. А только нам итти надо.

— А мы недолго, — вмешался Дима. — Только заберемся на вершину, чуточку посмотрим — и дальше.

— Да он просто боится, — сказал Лёня.

— Я боюсь?!



Они запрятали рюкзаки меж камней, захватили с собой веревку. Впереди карабкался Лёня. Влезая с уступа на уступ, используя крупные карнизы, подталкивая друг друга, ребята забирались все выше. На пути им попалась узкая расщелина, стены которой уходили вверх так же круто, как ствол сосны поднимается к небу. Они лезли по одной стене, упираясь ногами в противоположную. Но вот каменная щель расширилась, и пришлось, вжимаясь всем телом в скалу, льнуть к ней, чтобы найти какой-нибудь выступ, хоть узенький карниз и, вцепившись в него, подтянуться еще на полметра. Здесь каждое движение — хоть на сантиметр — должно быть рассчитано, выверено и подкреплено силой мышц.

Полметра. Еще полметра. И не оглядывайся назад, не смотри вниз. Напряги каждый нерв, каждую ниточку мускулов. Дыши ровно. Умей и совсем затаить дыхание. Еще полметра. Еще. Первому всегда бывает трудно. Но ведь по его следам идут товарищи. Ты прокладываешь дорогу и для них. Еще полметра. Еще…

Лёня выбрался из расщелины. За ним — Миша. Показался Дима. Он крикнул:

— Тяните меня за руки! — Потом вниз, глухо: — Держись за мои ноги…

Вновь начались крупные пологие уступы, и вдруг — вторая расщелина, уходящая вниз. Глубокая обрывистая щель рассекала шихан. Внизу виднелись острые глыбы, казавшиеся сверху маленькими. Ребята переглянулись и, не сговариваясь, отступили на шаг назад.

— П-пришли, — мрачно заметил Дима.

Никто ему не ответил. Лёня молча смерил взглядом ширину и… прыгнул на ту сторону расщелины. За ним, также молча, Миша. Дима стоял в нерешительности. Будь он один, он ни за что бы не решился на этот опасный трюк. Но здесь были его товарищи, ловкие и смелые. Отстать от них было стыдно. Дима колебался.

— Ну! — нетерпеливо крикнул Вова.

Дима оглянулся на него, чему-то усмехнулся и прыгнул. Очередь была за Вовой. Он, как взрослый, медленно почесал затылок, потоптался и спросил:

— Прыгать, что ли?

Миша предложил:

— Обвяжись веревкой, — и бросил ему конец.

Вова опутал веревкой туловище и ступил к краю.

Всё равно было страшно. Он присел на корточки, потом уселся, свесив ноги.

— Ну! Что же ты?

— Я сейчас. Немножечко отдохну… Вот у пожарников есть лестницы. Я видел. Кнопку нажал, лестница вжжик-жик! Нам бы такую! Ее надо сделать из легкого-легкого железа. Сложил, в карман засунул…

— Вовка! Ты будешь прыгать или не будешь? Сейчас я тебя сдерну!

— Да я же прыгаю! Видишь, уже приготовился…

Но прошло еще минуты три, прежде чем он осмелился последовать за старшими. И то — он не прыгнул, а осторожно спустился на натянутой веревке, перелетел к другой стенке ущелья, выставив вперед руки и ноги, и был втащен наверх.

Опять дыбилась отвесная круча. Снова карабкались, цепляясь за камни. Но вот наконец последние усилия — вершина взята!

Это была небольшая, метра четыре в диаметре, площадка. Вокруг был воздух — и ничего больше. Несильный ровный ветер дул в лицо. Над головой плыли редкие облака и ярко светило солнце.

Вдали бугрились горы. Они длинными нестройными грядами вздымались, как волны, раскатившиеся с запада на восток. Ближние громады хребтов были темнозеленого цвета с синим отливом. Дальше краски бледнели. Голубовато-белесые контуры самых дальних гор маячили на горизонте, почти сливаясь с небом. Узкие серые дымки подымались в небо и расплывались там, перемешиваясь с облаками. Это дымили заводы. Их было много.

На востоке, за невысокими лесными увалами, раскинулся гигантский чудесной красоты ковер. Словно кто-то широко махнул щедрой рукой и рассыпал без числа, без края серебряные монетки по земле. Утопая в бархате лесов, озёра вдали сливались в широкую длинную цепь и тонули в дымном мареве, кутающем землю у горизонта.

Вниз было жутко смотреть. Вершина скалы, накренившись на юг, нависла над воздухом. Сосны внизу казались маленькими, кусты — игрушечными. На севере зеленый склон горы, сплошь покрытый торчащими верхушками деревьев, круто спускался к озеру.

Окруженное лесом, озеро, словно голубой топаз, врезанный в темную глыбу малахита, лежало спокойное, величественное. В отраженном водой небе торжественно плыли белые хлопья облаков. Как будто колеблемая береговой волной, чуть покачивалась стена сосен вокруг водяной глади. Опрокинувшись в топазовый омут, темнела в воде гора, увенчанная грозным шиханом.

Озеро, будто гигантский глаз, смотрело на окружающий мир.

Нагромоздив горы, прикрыв их густыми лесами, застлав все это облачной пеленой, кудесница-природа вырезала в земной толще громадные впадины, залила их чистой, прозрачной водой — и Земля тысячами глаз-озер глядит на мир и все не может наглядеться: так он прекрасен.

— Смотрите! — воскликнул Вова. — Чье-то гнездо!

В скале, метров на восемь или десять ниже той площадки, на которой расположились ребята, был виден уступ, немного вдавшийся в шихан и с трех сторон защищенный нависшим гранитом. На этом уступе приютилось большое гнездо. В нем сидели птенцы.

— Орлиное, — сказал Миша и начал отвязывать с пояса веревку.

Дима насторожился:

— Ты что? Зорить хочешь?

— Что я, маленький? — обиделся Миша. — Просто посмотреть.

— Миш, дай сперва я: я легкий, — сказал звеньевой.

— А кто в классе занял первое место по канату?

Лёня отступил.

— Ладно уж, — смирился он, — лезь. Только я потом тоже…

Они прочно обмотали веревку вокруг острого выступа площадки. Миша обвязал одним концом туловище и, перехватываясь руками, стал спускаться. Можно было бы спуститься и без веревки, но с веревкой лучше: во-первых, безопаснее, а во-вторых — и это было самым важным, — так Миша походил на альпиниста, карабкающегося по смертельным кручам. Ногами он упирался в скалу, а руками перехватывал веревку.

Вот он уже у гнезда. Это была массивная чаша больше метра шириной и почти такой же высоты, свитая из сучьев, и какой-то толстой сухой травы. Внутри гнездо было неглубоким, почти плоским. Два крупных птенца таращили глаза на никогда не виданное ими существо, неожиданно появившееся перед их уютной квартирой. Их клювы были окружены ободками цвета серы, переходившими в буроватые круги у глаз. Казалось, птенцы были в роговых очках. На неуклюжих телах, покрытых белым пухом, начали пробиваться мелкие темные перышки. Один птенец открыл рот и сердито пискнул резким, грубым голосом.

В это время ребята с вершины утеса заметили двух птиц, тревожно реявших над шиханом. Распластав длинные, мощные крылья, они кружили, спускаясь все ниже. Вдруг одна из них взмахнула крыльями, сложила их, прижав к телу, и стремительно ринулась вниз.

Страшная догадка пришла не сразу. Когда же Лёня сообразил, в чем дело, и крикнул Мише: «Берегись!», было поздно.

Лесные орлы почти никогда не нападают на людей, даже если те разрушают их гнезда, но горный беркут — птица воинственная и грозная. Цепкие когти орла, клюв и мощные крылья, до двух метров в размахе, — страшное для врагов оружие.

Резкий толчок в спину заставил Мишу судорожно вцепиться в веревку. Миша повернул голову и увидел, как, описав стремительный короткий полукруг, беркут готовится к новому наскоку. Он подлетел совсем близко — так, что можно было ясно разглядеть его бурое тело, испещренное темными, почти черными пятнами, желто-ржавчатую грудь и, в каком-то мгновенном повороте, большие желтые глаза, налитые холодной яростью. Вытянув лапы и быстро размахивая крыльями, орел на секунду повис в воздухе, как бы высматривая, откуда лучше напасть.

Миша сжался и перехватил веревку поудобнее. Беркут бросился вперед. Миша с силой взмахнул рукой. Она рассекла воздух — орел увернулся… Второй наскок. Рука ударила по крылу. Темнобурое с белым основанием перо, медленно кружась и качаясь из стороны в сторону, лениво заскользило вниз.

Веревка качалась. «Перетрется?!» Миша хотел крикнуть об этом товарищам, но поперхнулся, словно в горле оказался кусок шерсти.

— Веревка… — прохрипел он. — Подложите что-нибудь… — И подумал: «Не услышат!»

В тот же момент он заметил, как продолговатым бурым комком падает с неба второй беркут. Пальцы, сжимавшие веревку, сделались желто-синими. Не спуская глаз с птиц, Миша нащупал ногой выступ в скале и, подтягиваясь на веревке, начал подниматься. Перед глазами мелькнуло широкое бурое крыло. Миша зло, не чувствуя руки, ударил по нему и почти тотчас ощутил, как что-то крепкое, сухое резко хлестнуло его по голове…

А Лёня, обвязав второй конец веревки вокруг талии, уже спускался вниз. Очутившись рядом с Мишей, он бешено заорал и замахал рукой.

Увидев около себя второго человека, орлы отпрянули и с тревожным клёкотом закружили у гнезда. То, что его товарищ оказался рядом, придало Мише сил. Он даже улыбнулся, но глаза его остались напряженными и темными.

Выбравшись наверх, Миша долго сидел молча, устало вытянув ноги и опустив руки. Орлы хлопотали у гнезда.

— А они молодцы, — неожиданно сказал Миша. — Так и надо.

Ребята улеглись на камне. Ветерок обдувал горячие лица. Медленно ползли по голубому шелку облака, и ласково лучилось солнце. Перед тем как спускаться с вершины шихана, долго всматривались ребята в широкую даль, и жалко было оторвать от нее взгляд.

— Хорошо как все-таки! — вздохнул всей грудью Миша.

— А вон там, за горками где-то, Шарта течет, да? — сказал Дима.

— Пора двигаться. — И звеньевой встал.

При спуске Вова вел себя героем и даже старался помочь брату, а когда дошли до ущелья, через которое час назад Вова не решался перебраться, он, хотя и с веревкой на поясе, перепрыгнул его сам.

Перед расщелиной, по которой лезли наверх, они остановились. Подняться по ней было трудно, а спускаться…

— Надо искать другой путь, — сказал Миша. — Тут нам не спуститься.

Но другого пути не было. Тогда Миша с Лёней стали держать веревку, и с ее помощью вниз полезли Дима и Вова. Друзья, оставшиеся наверху, чуть не поссорились: Лёня говорил, чтобы следующим по веревке спускался Миша, а Миша — чтобы Лёня.

— Я звеньевой. Это все равно что капитан. Он с корабля сходит последним.

— Никакой ты не капитан, и это вовсе не корабль.

— А веревка чья? Твоя. Вот ты и спускайся.

— Лёня, так ты-то как будешь?

— А ты? Я цепкий. Я спущусь.

Звеньевой настоял на своем. Когда Миша очутился внизу, Лёня сбросил веревку, шутливо крикнул: «Теперь меня ловите!» и лег животом на край расщелины, спустив ноги вниз. Он нащупал ногой выступ, ухватился руками за камень, спустился ниже и снова стал шарить ногой… Миша с Димой стояли внизу, на дне расщелины, напряженно наблюдая за своим вожаком. Казалось, вот-вот Лёня сорвется вниз. И когда наконец он встал рядом с ними, трудно было различить, у кого сильнее билось сердце — у Лёни или у его друзей.

Обедали на берегу ручейка под горой. Потом началась дикая тайга. Раза два тропа терялась в чаще, в буйной заросли трав и кустарника. Дурманящий запах цветов наполнял млевший от жары воздух. Рубахи намокли от пота.

Под вечер пришли к новому озеру. Оно было больше первого. Противоположный берег еле виднелся. Вода была серой, крупная рябь морщила ее. Берег обрывался вниз отвесной скалистой стеной. По обрывистому ущелью, выточенному в камне речкой, когда-то втекавшей в озеро, спустились к воде. Рядом была пологая площадка, а над ней — углубление в скале, небольшая пещерка.

— Вот шикарно! — обрадовался Лёня. — И шалаша не нужно.

Развели костер. Пламя заметалось. Над озером дул ветер. Волны бежали на берег, росли, поднимались и, всплескивая брызги, бились о камни. Брызги долетали до костра, и огонь сердито шипел.

Стало темно. Лишь светил костер, и блики огня играли наприбрежной скале.

— Вы только не смейтесь, — неожиданно сказал Дима: — я песню сочинил. Про нас. Еще вчера начал…

— Честное слово? — Лёня даже привстал.

— Ну да. Только она еще не совсем… Но вы послушайте. Вот.

Смущаясь и волнуясь, он запел — сначала тихо и неуверенно, а потом громко и свободно:

Любим мы просторы и родные горы,
Синие узоры — ленты горных рек.
На лесных озерах мы встречаем зори,
И приятен очень у костра ночлег.
Может быть, настоящий поэт придумал бы слова получше, но и эти звучали совсем так, как та безмолвная песня, что волновала душу каждого из четырех.

— А сейчас припев будет:

По любой дороге
Проведут нас ноги,
До любого полюса — рукой подать.
Только очень нужно
Смелым быть и дружным,
А иначе нам удачи не видать.
— Точно! — закричал Лёня. — Ух, и правильно!

— А как это: до любого полюса рукой подать? — поинтересовался Вова.

— Помолчи! — оборвал Миша, но пояснил: — Это значит, что для нас любой полюс, Северный и Южный, близко. Нам все нипочем. Верно, Димус?

— Угу! — сказал Дима и запел дальше:

Сильные и смелые, ловкие, умелые,
По родному краю весело идем.
Никогда не хныкаем, не сидим без дела мы,
Не страшны нам кручи, топь и бурелом!
А потом опять припев. И все. Больше я еще не придумал.

— Качать Димуса! — крикнул Миша и вскочил.

— Объявляю песню нашей боевой, походной, — сказал звеньевой. — Кто «за»?

Конечно, все были «за». Снова уселись и стали разучивать песню. Пели долго, и бодрый, чуть хвастливый мотив летел над озером, сшибаясь с ветром, кружил над волнами, вмешиваясь в их звон.

Бились о камни волны. Всю ночь тревожно и хмуро рокотало таежное озеро.

А наутро у костра нашли записку:


3. Война продолжается

Записку нашел Миша.

Спали в это утро долго. Солнце уже поднялось над лесом, Лёня, выкупавшись, орал:

На лесных озерах мы встречаем зори,
И приятен очень у костра ночлег.
В этот момент Миша, возившийся у костра, крикнул коротко и тревожно:

— Ребята!

Он показал записку. Ее долго вертели в руках. Такая же бумажка, что и та, в саду, — листок, вырванный из записной книжки. Сверху двойная зеленая черта, ниже — обычная сеть клеток.

— Издевается! — сказал Лёня, перечитывая записку.

Миша пытался найти следы человека. Камень не сохранил их. Правда, у выхода из ущелья была примята трава, и видно, что недавно. Припавшие к земле стебли вели к тропке, а на ней уже ничего нельзя было разобрать.

— Что ж, — сказал Миша, хмуря свои широкие рыжеватые брови, — значит, война продолжается?

— Значит, будем воевать! — задорно отвечал Лёня.

— Факт, будем. Но, выходит, он нас догнал и нашел в лесу.

— Эх, прохлопали мы! — сказал Дима. — Он был тут — и мы не видели. Надо ночью дежурить.

— А лучше петлю такую придумать: он ступит, а она затянется, — предложил Вова.

Но его мысль почему-то отвергли.

Было не по себе от того, что кто-то следит за ними, выискивает, находит и все о них знает. Может, вот и сейчас из-за кустов, что прилепились на прибрежной скале, пара глаз наблюдает за ними…

Только очень нужно
Смелым быть и дружным!.. —
неожиданно и громко запел Лёня, и все оживились.

— Уж если мы с орлами справились — нам все нипочем, — сказал Дима.

— Война так война. Даешь кашу! — И Миша принялся раздувать костер.

Вдруг у ног его, чуть слышно зашуршав, вильнула выползшая из-под камня змея. Ее почти сразу заметили все.

— Бей! — крикнул Лёня.

Это была гадюка. Черная зубчатая полоска протянулась по темносерой спине. Змея метнулась в сторону и наскочила на палку, подставленную Димой. С другой стороны в нее полетел камень, пущенный Лёней. Свившись в кольцо, гадюка чуть приподняла свою плоскую треугольную головку. Взгляд ее маленьких холодных глаз был неподвижен, по телу прокатилась судорожная волна. Теперь она могла броситься и укусить. В ее небольших острых зубах таились капельки смертельного яда.

Дима с силой ударил палкой по змеиной голове. Гадюка припала к земле, дрогнула всем телом, несколько раз хлестнула хвостом и поползла. Голова ее была расплющена, а она ползла.

— Бей еще!

— Камнем!

— Дай-ка я!

Ее добили. Вова хотел затолкать труп змеи в свой рюкзак — «для коллекции», но Миша выбросил гадюку в озеро. Позднее, когда двинулись в путь, на берегу встретили еще несколько змей. А в одном месте, меж небольших каменных плит, увидели целый клубок из трех гадюк. Свившись вместе, они грелись на солнышке. Еще одна лежала рядом. Вова запустил в них камнем. Мгновенно расцепившись, змеи юркнули в траву.

— Какое-то гадючье царство, — ворчал Дима.

Зато сколько здесь было ягод! Крупная сочная земляника алела в густой траве. Уже поспевала черника. Нагнешься над одной ягодкой — увидишь еще десяток, присядешь — не можешь оторваться, ляжешь — и ешь вволю.

— Вот бы нам в сад кусочек этой земли перенести! Весь дом ел бы ягоды, — размечтался Лёня.

— А перенесём, — сказал Дима.

— Как это ты сделаешь, интересно? В рюкзак положишь, да?

— В рюкзак, — невозмутимо ответил будущий ботаник. — Только не сейчас. Вот осенью сходим в лес, не обязательно ведь сюда, накопаем кустиков земляники, принесем и рассадим у себя в саду.

— Договорились!

Они с полчаса ползали по одной и той же полянке, лакомились ягодами. В кустах попискивали земляные белки — бурундуки. Эти яркие красновато-желтого цвета зверьки с темными продольными полосками, аккуратно проведенными на спинках, были совсем не пугливы. Они доверчиво приближались к ребятам, поблескивая черными пуговицами-глазенками, и лениво перебегали с ветки на ветку.

— Ну, идем, братцы-кролики, — поднялся Миша. — Комары заели.

Пошли и, хотя ягод совсем уже не хотелось, то и дело нагибались за ними: такие попадались сочные, крупные, как клубника, аппетитные, что пропустить, оставить на земле такую ягодину было очень жалко.

Незаметно дорожка исчезла. Вилась, вилась, путаясь в травах, обегая сваленные деревья, и исчезла. Вернулись, нашли, опять пошли по ней, и снова она пропала, сойдя на-нет. Лёня вытащил карту и компас. Все сгрудились около него.

— Пойдем напрямик, — предложил он. — Видите, на карте дорога идет? Нам все равно ее пересекать. Километров через восемь выйдем. Азимут — вот, смотрите, — азимут примерно триста двадцать. А солнце справа. Надо следить, чтобы солнце все время было справа…

Лес дичал. Это была настоящая девственная тайга. Среди древних великанов — берез и сосен — курчавился молодняк. Над сгнивающим буреломом буйствовали дикие густые травы. Попадалось много болот. Они встречались в совсем неожиданных местах: среди гор, иногда на их вершинах. Какая-то высокая раскидистая трава, похожая на багульник, ковром белых цветов прикрывала подступы к мелким речушкам. В воздухе стоял сладковатый запах.

На высыхающих болотцах — в зарослях ивняка и черемухи — камыши, осока и еще какие-то травы подымались выше человеческого роста. Кустарник и трава, переплетаясь, делали эти места почти совсем непроходимыми. В двух шагах уже не было видно товарища. Трава путалась в ногах, хлестала по лицам, закрывала небо. Ветки царапались, цеплялись за одежду, охватывали все тело и не давали итти. Несколько раз Миша вытаскивал из чехла топор и прорубал дорогу. Преодолели два километра, а устали, будто прошли десять.

Вышли на большую, широченную поляну, заросшую островками ивняка. Вова попросил:

— Давайте посидим.

Комары только этого и ждали. Они роями кружились над головами, липли к горячей, потной коже, залезали за ворот, путались в волосах и жалили, жалили, жалили.

Вдруг Дима толкнул Лёню в бок:

— Смотри.

Из кустов, метрах в ста от ребят, на поляну вышел лось. Сутулясь и склонив тяжелую бородатую голову, он легко нес свое длинное бурое тело. Хорошо были видны его широкие рога-лопатки и мохнатая, почти черная грива. Его замучил, видно, таежный гнус, мошкара. Лось остановился, ниже склонил голову, чуть повернув ее влево, и резко дернул вверх, как бы стараясь сбросить что-то с морды. И в таком положении мощный и гордый, своенравный красавец замер, насторожившись, чутко прислушиваясь к чему-то.

И нужно же было Мише как раз в этот момент прихлопнуть комаров, усевшихся на его шее! Шлепок получился крепкий, звонкий. Лось вздрогнул, поднял голову еще выше, повел ею в сторону, постоял так мгновение, повернулся и легко побежал. Через секунду таежный великан исчез за густой зеленой порослью.

Миша долго не мог понять, за что обрушились на него Дима с Лёней и почему он не имеет права бить комаров, если они так бессовестно кусают его. Когда же наконец понял, то сначала загрустил, а потом, в свою очередь, напал на друзей: почему они не предупредили его, не показали лося? Вова все допытывался, какой он, этот лось. Но ничего, кроме того, что «совсем не такой, как бывает в зоопарке», не узнал из бессвязного, взволнованного рассказа счастливцев.

Опять шли по непролазным дебрям, следя за тем, чтобы солнце было справа. Рубахи не просыхали от пота. На угорах воздух дрожал и слоился, как горячая вода, в которой тает большой кусок сахару.

— Ночью мерзнешь, а днем от жары задохнуться можно! — пробормотал Дима.

— Нам надо раньше вставать, до солнца, и, пока не жарко, итти, а в зной отдыхать, — резонно заметил Миша.

Звеньевой молчал. Это действительно было упущением — морить себя ходьбой в такую жару. Он понимал, что Миша прав, и решил со следующего дня завести такой порядок: вставать как можно раньше и шагать, а в самую жару устраивать большой дневной привал. Ведь еще в туристском кружке Павел учил их этому.

Итти помогала «Своя походная», лихая и задорная. Дима запевал, а припев подхватывали все разом:

По любой дороге
Проведут нас ноги,
До любого полюса — рукой подать.
Только очень нужно
Смелым быть и дружным,
А иначе нам удачи не видать.
От песни становилось веселее, и казалось, что ноги и в самом деле готовы были шагать по любой дороге. Только Дима начал прихрамывать.

— Ты что? — спросил Лёня.

— Не знаю. Должно быть, ногу стер.

— Разувайся.

У большого пальца левой ноги расплылась краснота. Дима, зная, что в походе нужна просторная обувь, надел лыжные ботинки, но ни стельки не подложил, ни вторые носки не натянул — и набил мозоль.

— Эх, голова! — укоризненно сказал Лёня, (Так обычно говорил их вожатый.) — Ну ладно, что еще не сильно стер. Сейчас соорудим стельку.

Он отошел в сторону и начал собирать сухую траву. Вырывая осоку, Лёня сильно порезал палец. Но он все же насобирал и принес травы. Дима, увидев кровь, встревожился. Лёня отмахнулся, однако кровь не унималась, текла и текла.

— Какая-то она у меня жидкая.

— Подожди, — сказал Дима и зачем-то побежал назад.

Отбежав шагов сто, он нагнулся и стал искать что-то. Прибежал он запыхавшийся и улыбающийся:

— Нашел! Мы еще когда шли, я заметил. Не знал, что пригодится так скоро.

В его руках был ветвистый и длинный, покрытый мелкими тонкими листочками стебель травы, напоминающей что-то среднее между укропом и ботвой моркови. Сверху белели некрупные корзиночки цветов.

— Ахилле миллефолиум! — торжественно сказал Дима и начал быстро мять траву, тут же объясняя: — Тысячелистник это, или еще порезной травой зовут. Его туберкулезным дают, при малярии пьют и кровь им останавливают. Вот сейчас приложим…

— Ты как знахарь какой-то, — усмехнулся Миша.

— Зачем знахарь? — обиделся Дима. — Это все врачи знают. И в аптеках продают.

Действительно, очень скоро кровь перестала течь, и ранка затянулась. Миша подобрал и внимательно рассматривал удивительное растение.

— Хм! — глубокомысленно сказал он. — Полезная это штука — ботаника.

Дима застенчиво и довольно улыбнулся, а Вова, отобрав у брата тысячелистник, деловито скомкал и засунул его в карман.

Немного не дойдя до шоссе, наткнулись на речку и начали устраиваться на дневной привал. Место было ягодное, и ребята размечтались о пирожках с земляникой.

— А давайте испечем, братцы-кролики!

Дима с Вовой посмотрели на Мишу недоверчиво, а он перемигнулся с Лёней:

— Думаете, не испеку? Собирайте ягоды.

Миша — он так и остался костровым с первого вечера — принялся разводить огонь, а остальные разбрелись с кружками в руках. Прошло минут пять. Вдруг Миша заорал:

— Сюда! Скорее!

Рассыпая ягоды, бросились к нему. Миша суетился у костра, снимая ведро с огня. Лицо у него было встревоженное.

— Смотрите! — Он ткнул пальцем в огонь.

Сначала никто ничего не понял, потом у всех разом рты открылись от удивления: костер медленно приподнимался, как будто кто-то толкал его снизу.

— Что это? — вместе спросили Дима и Лёня.

— Вулкан. Сейчас землетрясение будет.

Вова сказал это совершенно серьезно, с испугом и потому вызвал улыбки. Но костер продолжал приподыматься, и теперь стало видно, что земля под ним вспучивается. Лёня пнул горящие сучья. Миша с Димой палками помогли ему разбросать костер.

Обгорелая, обуглившаяся трава прикрывала небольшой холмик. Его не было, когда здесь раскладывали костер. Он вырос только что. Миша ковырнул землю палкой. Что-то блеснуло. Он ковырнул сильней. Тонкие бурые листочки сверкнули на солнце. Все склонились над бугром.

— Слюда?!

— А ну-ка еще ковырнем.

Это была темная, почти черная слюда. Верхний слой ее, более светлый, чем нижний, походил на разбухший слоеный пирог. Ниже слюда была темнее и плотнее.

— Это от огня, наверно, — догадался Лёня. — Нагрелась — и разбухла.

Он отломил кусочек и положил на горящую головню. Слюда стала быстро увеличиваться в объеме. Листочки отделялись друг от друга, и кусочек все рос, разбухая.

— Вот никогда не знал, что слюда так может! — сказал Дима.

— Нет, слюда так не может, — заявил Миша. — Я знаю. Ее сколько ни нагревай — останется, какая была.

— Тогда что же это?

— Вот если бы Павел был с нами, он бы сказал.

Поудивлялись еще, натолкали в карманы этой необычной слюды, а Лёня завернул ее в бумажку и сунул в мешочек, где у него хранились уже собранные образцы других минералов.

Миша снова развел костер, а остальные опять отправились за ягодами. Очень было интересно, как это начхоз будет без печки, без сковороды готовить пирожки.

Съели суп, подвесили воду для чая, и Миша объявил, что он готов к защите своей кулинарной чести. Лёня взялся, насыпав в миску сахару, раздавить в ней ягоды и перемешать. А Миша вынул из рюкзака чистую тряпицу, разложил ее на земле и насыпал горку муки. Сделав в горке ямку, он налил туда воды, бросил щепотку соли и стал замешивать тесто.

Дима с Вовой присели около кулинара на корточки и внимательно следили за его работой, будто ни разу в жизни не видывали теста.

— Ага, вам, значит, нечего делать? — съязвил Миша. — Отправляйтесь листья собирать. Только покрупнее выбирайте.

Все сразу стало ясно. Миша наделал пирожков, разгреб костер, и под огнем оказались заранее набросанные им плоские камни. Завернув пирожки в листья, он положил их на камни и засыпал толстым слоем горячей золы, а сверху еще накидал углей.

И славные же получились пирожки! Мало кто едал такие. Правда, сверху они чуточку обуглились, а снизу не прожарились, и тесто осталось полусырым, но, в общем, как справедливо заметил Лёня, получилось «что-то шикарное», во всяком случае — намного лучше всякой там домашней сдобы.

— А помнишь, Лёнька, у озера Горного, когда Игнат Семеныч нам показывал, как печь, какие вкусные были! — сказал Миша.

Вот только комары вели себя по-свински. Не хотели они разделить туристские восторги и нападали самым гнусным образом. Не так больно, как надоедливо. Прямо из терпения выводили. Вова совсем разозлился и даже загрустил.

— Вот если бы я писателем был, — сказал он, — я бы сочинил про лес такую книгу. В ней первая глава называется: «Комары!», вторая: «Комары!!», третья: «Комары!!!» Дима, ты поэт — сочини такую книгу.

Но Дима сказал, что комары — это чепуха, и если кругом такая красота, то не только комаров можно стерпеть, а даже пчел и еще что-нибудь похуже. А Лёня заявил, что тот, кто умеет не бояться комаров, тот и тигра не испугается.

— Ну да, скажешь! — откровенно выразил свое недоверие Вова, потом подумал и сказал: — Я и не боюсь, а раз они кусаются!

Миша ничего не говорил, а сорвал ветку и отмахивался ею от серых полчищ…

Километра через два от речки, где жарили пирожки, лес внезапно оборвался, расступившись вдоль широкой и гладкой шоссейной дороги. Не верилось как-то, что здесь, в глуши, видишь создание человеческих рук, и странно и приятно было глядеть на следы мощных автомашин, отпечатавшиеся на желто-сером песке.

Уж на что дика местами уральская тайга, а труд и воля человека и ее обуздали, покорили. И там, где нет городов и сел, где стелются обомшелые леса, где вздымаются горы у таежных озер и вольные птицы вьют гнезда, — и там проходит советский человек, упорный и трудолюбивый хозяин своей земли.

Вот — была здесь непролазная чаща. Шумели на ветру разлапистые гиганты. Гнили болота. Зверье бродило. А в середине леса геологи нашли руду, и строители воздвигли завод. От него протянулась железная дорога, по реке поплыли баржи с металлом, и сюда пришла рабочая артель. Зазвенели, наверное, наши славные русские песни. Гулко, раскатисто затрещав, подминая соседей, рухнул первый гигант. Рядом — второй, третий, сотый… Урча и переваливаясь на ухабах, забегали юркие полуторатонки. Горы земли и щебня пали в болотную воду. Молот обрушился на камень, дробя, размалывая его. Стройной шеренгой вытянулись желтые столбы, загудели, запели на них провода. Ровное широкое шоссе прорезало тайгу…

Путешественники уселись в придорожной канаве.

— Теперь надо узнать, куда мы вышли, — сказал Лёня. — Примерно вот здесь, — ткнул он в карту. — Только если та речка, где мы обедали, называется Каменкой. Сейчас проверим. Тут людей, наверно, много проезжает.

И, как бы в ответ на его слова, вдали показалась быстро мчащаяся машина.

— Остановить? — приподнялся Дима.

— Нет, постой. Подождем кого-нибудь на лошади. А на машине, может, издалека едут, места здешние плохо знают.

Это было резонно. Дима снова уселся. Оставив за собой густое облако пыли, мимо пронесся грузовик. Из кабины кто-то помахал ребятам рукой.

— Вы видели? — обернулся к друзьям Лёня, и лицо его стало встревоженным.

— Что?

— В машине был он… Еще помахал… Тот, в кожаной куртке…

Все посмотрели вслед автомобилю. Он был уже далеко.

— Лёнь, ты не ошибся?

— Что я, слепой, что ли! Вот честное слово, он! Могу пионерское дать.

— А записка?

— Что — записка?

— Он же ее ночью подсунул. И до сих пор сидел там, ждал?

Лёня задумчиво почесал нос.

— Н-да… Значит, сидел. Только зачем?

Эта путаница держала в напряжении, немножко пугала и злила.

— Еще рукой помахал!..

— Ладно! Торопиться нужно, — решил звеньевой. — Видите, он на машине. В два счета там будет… А мы все равно не отступимся! Идем.

— Подожди. Про дорогу-то надо узнать.

Скоро показались конные повозки, сразу с двух сторон. Молодой веселый колхозник, приветливо поздоровавшись с ребятами, подтвердил, что река, где они были недавно, действительно называется Каменкой, и рассказал о дальнейшей дороге.

— Путешествуете, что ли? — ласково спросил он.

— Путешествуем.

— Ну, шагайте. Хорошего пути вам!

Пройдя километр по шоссе, они свернули на лесную тропинку. Жара убавилась. Итти стало легче.

На ночевку расположились в диком крутобоком логу, у небольшого прозрачного ключика. На дне его была видна каждая песчинка, а от холодной воды ломило зубы. Темнозеленые игольчатые ветви елей, чуть серебрясь, гнулись к земле. По логу громоздились камни. Вёснами здесь протекает, наверное, какая-то горная речушка, бурлит и клокочет, перекатываясь с камня на камень. Лог и сейчас поблескивал на солнце, словно по дну его струилась вода. Это блестели маленькие камешки. Тут были и кварц, и свинцовый блеск, и роговая обманка, и слюда, и еще что-то, названия чему ребята не знали. Лёня все собирал, завертывал в бумажки и складывал в мешок.

По краю лога болтались мохнатые и длинные-предлинные корни сосен, подмытые весенней водой. Миша где-то слыхал, что в корнях, меж мелких ответвлений, находят самородки золота. Все принялись искать. Долго искали. И не нашли.

Приготовили ужин. Дима разливал чай. Землю окутала мгла. Костер освещал небольшую часть леса, ель, протянувшую широкую лапу к груде камней, а дальше стояла черная глухая стена тайги.

Вдруг там, во тьме, громко хрустнул сучок.

— Кто? — окликнул Лёня.

Лес молчал. Но опять захрустели ветви. Кто-то подходил к костру.

4. Ночной гость

Миша бросил в огонь сухую хворостину. Затрещав, она пыхнула, и тьма шарахнулась в сторону, но, отпрыгнув, стала еще чернее, гуще. Лёня порывисто вскочил, шагнул навстречу хрусту и, сжав кулаки, повторил:

— Кто, спрашиваю?

Миша тоже поднялся. Громадные глаза Димы застыли в настороженном взгляде.

Раздвигая рукой ветки и нагибаясь, из тьмы вышел высокий бородатый старик. Он был в сапогах и брезентовом плаще, на голове сидел низко надвинутый потрепанный картуз. Борода, широкая и пышная, была желтовато-серой: снежные нити в ней путались с волосами табачного цвета. Рыжие, прокуренные усы сплетались с бородой. Под картузом белела седина, а над носом, широким и крепким, как смоляной сучок, над темными глазами нависали по-стариковски лохматые, густые брови. В широкоплечей фигуре старика чувствовалась сила, от лица веяло таежной суровостью.

— Хлеб да соль, — сказал пришелец негромким, низким голосом. Повременив немного, он спросил: — Что, трошки пугнулись?

— Спасибо, — ответил Лёня сначала на приветствие, потом — задорно — на вопрос: — А что пугаться-то? Не из боязливых.

— Хо, ишь ты! — Старик тряхнул бородой. — Рисковые… А посидеть с вами можно?

— Садитесь.

Миша подвинулся. Старик огляделся, подтянул под себя жердину, опустился легко, как на стул. Все молчали. Он не спеша расстегнул свой брезентовый плащ, вынул кисет, кургузую трубочку-самоделку и большим заскорузлым пальцем стал набивать табак. Вытащив из костра уголек, старик взял его двумя пальцами, будто холодный камешек, приложил к трубке и стал пыхать дымом, спокойно и размеренно. Раскурив трубку и бросив уголек обратно в костер, он так же не спеша огляделся, посмотрел на небо, еще чуточку помолчал, пыхнул трубкой и неожиданно улыбнулся. Борода его подалась вперед, усы раздвинулись, а вокруг глаз сбежались морщины.

— Хорошо-о! — сказал он окая.

Все вдруг увидели, что глаза у него вовсе не темные, а светлые, стариковские, и от широкой улыбки стало как-то легче и теплее. Завозились, усаживаясь поудобнее. Дима спросил:

— Чаю, дедушка, хотите?

— Благодарствую. Не обижу, так выпью.

— Зачем обидите? У нас чаю много. Не покупной — лесной, брусничный. И сахар есть.

— Куда дорога-то? — спросил дед, принимая кружку.

— Что? — не понял Дима.

— Куда путь держите?

— Да вот идем…

— Туристы мы, — вмешался Лёня. — Путешествуем.

— Землетопы, значит, — понимающе кивнул старик.

— Почему землетопы? — обиделся Лёня. — Мы не просто ходим — мы свой край изучаем.

— Ишь ты! Скорые какие! Его, брат, край-то наш, сразу не изучишь. Это тебе не Голландия какая — плюнул да прошел. Россия! — Старик сурово и гордо взмахнул бородой, но сразу же и просветлел. — Ничего, милые, не обидьтесь. Годы молодые — ноги легкие. Хорошо делаете, ладно. Ходить по ней, матушке, полезно. Сам лаптей истаскал — не сочтешь. Только дело-то не в лаптях. Ходить глазом надо… Непонятно? Это, значит, чтобы примечать все. Ногой сто верст протопал — кость набил, а проку нет. Глазом эти версты пройдешь — разума прибавишь. Во-от… А вы, куричьи сыны, напугались ведь, когда затарахтел я, а? — И он весело рассмеялся.

— Нет, — сказал Вова, — мы думали: это не вы, а…

— Кто, думали? Поди, медведя ждали?

— Ну, медведей-то мы не боимся, — поспешил вступить в разговор Лёня, боясь, что Вова разболтается.

— Медведь не тронет, — согласился дед. — Он зверь с понятием… Может, чаишку-то еще нальёте? Имею до него слабость.

— А вы, дедушка, кто? — поинтересовался Миша.

— А дедушка и есть. Право слово. Внучат таких вот, как вы, да и поболе еще годами, восемь штук. Оно, конечно, людей штуками считать неприлично, но внуки не обижаются… А возраст мой — шестьдесят девять годов.

— У-у! — сказал Вова.

— По занятию я, стало быть, горщик, — продолжал старик, прихлебывая чай. — Сейчас, конечно, пенсию от государства имею, но все же на покой еще не перешел. Покой человека старит и к земле гнет, а труд да дело молодят. Камешки не бросаю, роюсь в землице-то.

— Вы, значит, с камнями работаете, да? — обрадовался Лёня.

— С ними, — согласился дед.

— Вот хорошо! Вы нам скажете… — Звеньевой подтащил к огню рюкзак. — Мы насобирали тут всяких… — Он стал развертывать бумажки и раскладывать свои образцы.

Старик допил чай и повернулся к Лёне. Он брал каждый камешек бережно и легко, словно сыпучий комочек снега, ловко повертывал в пожелтелых заскорузлых пальцах и объяснял:

— Кварц это. Камень обыкновенный. Вот ежели бы прозрачный нашли — хрусталем называется, поди, слышали, — он поинтереснее… А это свинцовый блеск. Ишь, будто свежерезаный свинец, переливается! Руда это. Свинец с нее и плавят… А ну-ка, ну, покажи! — Он протянул руку к небольшому неровному камешку, по цвету похожему на светлый синеватый малахит. — Это где взял? В ложке этом?.. Ну-ну, встречал здесь. Лазурь это медная, еще азуритом называют. Тоже руда, медь из нее достают. Только медью она не шибко богатая. Встарину у нас больше поделки всяческие из нее мастерили. Добрый камень, не бросовый… А это, значит, сланец. Порода пустая, но примету дает хорошую. В ней немало добрых камешков найти можно… Что? А ну покажи…

Миша протянул деду кусок того загадочного камня, что вспучился нежданной горкой под их костром.

— Хм! — усмехнулся старик в усы. — На огне пытали?

— Вот-вот. Разбухает он. Почему, дедушка, а?

— Слюда это черная. По-ученому вермикулит называется. В ней, видишь, воды много. На огонь-то как бросишь, вода паром обертывается и пучит камень. Понял? В технике он применение имеет… А это колчедан, железный камень. Блеском, поди, понравился? Знаю ведь, у вас — что у сорок: глаз-то все блестящее норовит поймать. А вы мне лучше скажите: не сыскали ли вы где ненароком нефриту? Камешек-то не шибко приметный, не веселый, сам сзеленя и будто облаком дождевым прикрыт, сероватый такой, простенький. Очень нужен он мне, этот камень. Давно ищу, и приметы есть, а найти еще фарту не было. Люди сказывали, будто видели его в наших краях. Вам не встречался ли?

Ребята задумались, припоминая. Нефрит? Сероватый такой, с зеленью?..

Богатств земли русской не перечесть. Она — как гигантская сказочная кладовая, в которой, куда ни глянь, сокровища одно другого лучше. Чего только не сыщешь в наших краях! Подземные моря нефти и леса каменного угля. Толщи железных и медных руд. Алюминий и марганец. Золото и платина.

И бродит по миру гордая многовековая слава о драгоценных камнях-самоцветах. Никто не окрашивал этих камней, да и не смог бы окрасить так чудесно, а они играют, переливаются всеми цветами, какие есть под нашим солнцем, и потому народ назвал их самоцветами. А еще их зовут — самосветы.

Под лесным буреломом, под глыбой мшистого гранита, в размывах безымянных речушек можно найти эти камни, овеянные дымкой древних, как жизнь человечества, легенд и вечно молодые, вечно радующие глаз своей красотой — то искрящейся и буйной, то теплой и отрадной, то холодной и строгой.

Если бы собрать их вместе, бросить пестрой россыпью на скалистом угоре под солнечные лучи, засверкало бы, зарябило, ожгло бы острым сиянием глаза: столько лучезарной слепящей красоты в этих маленьких дивных «цветах земли».

Но когда горщик бродит по тайге, когда восхищенно трогает рукой сверкающие самоцветы, когда жадно припадает к земле, увидев прекрасный их блеск, он помнит и о других камнях, подчас совсем неприметных. Вот, например, тусклый камешек цвета грязного дождевого облака с листвяным зеленым отливом. Некрасив он с виду, а имя у него ласкающее, нежное: нефрит.

Он состоит из переплета тончайших нитей-волокон минерала актинолита, или лучистого камня. Он родной брат знаменитому асбесту, «горному льну», из которого ткут несгораемые ткани. Только асбест складывается из толстых волокон актинолита, а нефрит — из самых тонких, тоньше, наверное, паутины. Нефрит очень прочен. Это его свойство человек приметил многие тысячи лег назад, когда был еще полудиким. Человек не знал тогда ни железа, ни меди, одевался в звериные шкуры и жил в пещерах. Его оружием были каменные топоры, ножи и стрелы. Многие из них он вытачивал из нефрита.

Позднее из него стали выделывать посуду для богачей, чаши и табакерки, вазы и абажуры. И попрежнему он удивлял своей прочностью. Ученые заинтересовались им, стали исследовать и открыли замечательное свойство: его можно резать стальным ножом, но очень трудно сломать молотком. Так же, как пробку. Только нефрит, конечно, много тверже. Сделали такой опыт: на громадную наковальню положили глыбу нефрита и ударили тяжелым-тяжелым молотом. Разлетелась… наковальня.

Вот какой прочный этот камень — древний знакомец человека. Теперь его научились применять в технике на строительстве ответственных сооружений. Там, где нужны крупные и особенно прочные детали, используют нефрит.

Об этом вот замечательном камне и спросил у пареньков старик.

Ребята долго молчали. Мало ли попадалось им на пути всяких камней, больших и малых. Ведь все не заберешь с собой. Вот если бы знать наперед, они, конечно, обязательно постарались бы отыскать. А так…

— За блеском гонитесь, — дед укоризненно качнул головой, — за красотой. Красота-то и обманная бывает. Не все то золото, что блестит… Ну ладно. Спасибо за чай да привет. Мне дальше поспевать пора.

— Это вам, дедушка, спасибо. А может, переночуете с нами?

— Нет, милые, пойду. Мне тут недалече осталось. Верст семь. Сын у меня лесником в этих местах.

— Подождите, дедушка. У меня вот есть еще камешек… Он совсем не блестящий. Правда, на нефрит не походит, но я не знаю, вы посмотрите. — Лёня протянул старику небольшой шероховатый кристалл грязного серобурого цвета.

— Поди, опять пустышка какая, — сказал старик, но камешек взял, склонился к свету. — Стой-ка! Да ведь это… Это поценней нефриту будет. Касситерит это. А проще, по-нашему, — оловянный камень. Очень редкая руда. Олово с нее плавят. Давно в наших краях ищут, потому как олово — нужный для страны металл. Молодцы! Ей-богу, молодцы ребята! Добрая находка. Где сыскали-то?.. Ну? Чего молчишь? В каком месте, спрашиваю, нашли? Да ты не бойся, прав ваших я не отыму…

Лёня виновато моргал: он забыл, где нашел этот камешек. Хоть молотком по голове бей — не вспомнить.

— Не помню я… Где-то вот взял, попался он мне на глаза, а где — не знаю.

— И, эх! И не записал?

— Не записал.

— Сротозейничал, значит. Я, скажем, не пишу, так я помню: каждый куст, не то что ложок, в лесу знаю. А ваш брат, землетопы, обязательно писать должен. Я, чай, знаю, как ученые-то делают. Пишут они. Всё пишут: где нашел, когда, сколько и прочее. А вот ты проморгал.

— Так откуда же я знал, дедушка! — в отчаянии воскликнул Лёня.

— Хм! Откуда знал! Не знал — тем боле. А теперь что? Хоть выбрось, хоть просто кинь — всё едино.

Но, увидев, что обидные его слова совсем расстроили молодых лесовиков, дед смягчился:

— Ладно уж. Головы-то не весьте низко. Еще, может, пофартит. А наперед — наука.

— Теперь я обязательно буду записывать, — горячо заверил Лёня.

— Вот-вот. Ну ладно. Счастливо ночевать. Теплынь сегодня. Только, чую, не к добру эта жара. Ну, здоровы будьте. — Он приподнял картуз и неторопливым шагом двинулся в таёжную темень.

Скоро замер в лесу хруст, и ребята остались одни.

— Шляпа я! — сказал Лёня. — Вот мог ведь… Эх!

— Ничего, Лёнь, ты не сильно огорчайся. Ведь даже у настоящих ученых бывают неудачи, — сказал Дима.

— Таких никогда не бывает! Это все потому, что я ничего не знаю.

— Ну, зато уж мы не провороним то, что найдем в пещере, — сказал Миша. — Там, наверно, что-нибудь почище оловянного камня.

— Вот если бы знать — что! А?

Глаза Димы загорелись:

— А вдруг, ребята, мы верно найдем там клад какой-нибудь?

— Или золото. Приходим в пещеру, и… Но вот как там найти? Где? В каком ходу?.. Хотя мы найдем. Обязательно, не будь я Лёнькой! В каком-нибудь самом дальнем гроте… Темно-темно. И тишина. А у стены привален камень. Большой такой. И на нем непонятная надпись. Или нет — надписи нет, а вырублен какой-нибудь знак. Мы этот камень отваливаем, а под ним…

— …дохлая крыса, — невозмутимо закончил Миша.

— Слушай, Дуб! Я всерьез, а ты… Зачем тогда пошел?

— Да я шучу, Лёнька. Сразу вскипел. Там, конечно, не крыса…

— …а две, — придя в веселое настроение, решил пошутить и Вова.

Но результат оказался плачевным: быстрая и твердая, как бамбук, рука звеньевого огрела его по затылку.

Вова вскочил и свирепо крикнул:

— Тогда не две, а десять, сто, тысяча! Вот! Назло тебе!

Лёне сразу стало смешно. И все рассмеялись.

Дима подбросил в костер веток.

— Поздно уже, надо бы спать, — сказал он. — Вы как думаете?

— Да, — подтвердил Лёня. — Завтра мы должны встать как можно раньше.

— А дежурство сегодня устроим?

— Надо. Сначала, Димус, будешь ты, потом разбудишь меня, а я — Мишу. Вовку мы освободим.

Дубов-младший дипломатично промолчал.

Товарищи заснули быстро. Дима остался бодрствовать один. Его обняла тишина. Лишь изредка трещали сучья в огне да ветки деревьев поскрипывали негромко и однообразно. Облака укутали луну. Лохматые колеблющиеся тени от ближних деревьев неровно дрожали и покачивались на полуосвещенных стволах гигантских сосен, а дальше, за густым переплетом чащи, ничего не было видно в черной мгле. Вдали пронзительно закричал козодой. Резко и надсадно, как озлобившаяся кошка, мяукнул филин, потом, чуть помедлив, ухнул раскатисто, гулко. Диме стало жутко. Он оглянулся на друзей и подбросил в костер веток.

Пламя охватило теплом и нежило тело Дима прилег. Держать глаза открытыми было неприятно, словно под веками перекатывались крошечные колющие песчинки. Голова клонилась к земле. Незаметно для себя Дима задремал — не заснул, а просто так, немножко забылся.

Очнулся он от негромкого хруста сучка. Открыл глаза и замер, вслушиваясь. Было тихо. Костер догорал. Жаркие угли таяли под слоем серого пепла. Деревья кругом стояли громадные, растопырив мохнатые лапы.

Хруст повторился. Дима взглянул в сторону звука, и ему показалось, что у ели, совсем близко, притаилась чья-то темная фигура. У него невольно остановилось дыхание. «Вскочить? Закричать? Или потихоньку разбудить ребят?.. А как бы сделал Лёнька?..» Диме втайне всегда хотелось походить на Лёню — храброго, решительного, задорного, и часто в минуты затруднений он думал: «А как бы сделал на моем месте Лёнька Тикин?» Вот так подумал он и сейчас, но не успел додумать, как рука сама потянулась в сторону приятелей, дернула за чью-то штанину, и Дима хриплым полушопотом сказал:

— Ребята…

В этот момент фигура у ели пошевелилась. «Сейчас убежит», мелькнуло у Димы, и он, сам удивляясь тому, что получилось так громко и властно, крикнул:

— Стой!

В тот же момент он вскочил. Фигура метнулась. Дима бросился за ней. Человек споткнулся, и Димус с размаху полетел через него, но успел уцепиться за руку. Рука была сильной, и неизвестный, резко выдернув ее, оттолкнул Диму ногой.

— Стой! — снова закричал Димус.

Ребята бросились на помощь, но было уже поздно. Ломая валежник, треща сучками, незнакомец убегал в таёжную мглу.

— Кто там?

— Что с тобой, Димус?

— Кто это был?

А Дима и сам ничего не знал и не понимал и очень сбивчиво рассказал о происшедшем.

— Что ж, ты даже разглядеть его не мог?

— Разглядишь тут! Темно же…

— Ну все-таки… Ростом он какой? Высокий?

— Должно быть, высокий.

— Но ведь тот на машине был. А почему мы мотора не слышали? Димус, ты мотор слышал? — спросил Миша.

— Нет. Но автомобиль он мог где-нибудь в стороне оставить.

— А все-таки он нас боится: убежал, — важно сказал Вова.

— Ничего он не боится, — пробормотал Лёня. — Это он нас хочет запугать. Ему нужно, чтобы в пещере не было свидетелей.

Встревоженно вслушиваясь в каждый шорох, ребята всю ночь просидели у костра, спалив громадную кучу хвороста, и поспали лишь под утро.

А когда взошло солнце, в том месте, где схватились было Дима и таинственный ночной гость, друзья нашли записную книжку. Все листы были чистые, нескольких нехватало. На каждом листе вверху была двойная зеленая черта, ниже — обычная сеть клеток. Лёня вытащил из сумки вчерашнюю записку с перекрещенными стрелами. То был листок из этой записной книжки.

5. Пылающий лес

Шли молча, невыспавшиеся и злые. Чуть позвякивало в такт шагам ведерко в руках Димы. Тропка то вихлялась меж деревьев, кружила по краям болотцев, то прямой стрелкой вклинивалась в лесные поляны или длинной змейкой всползала на холмы. Солнце, забравшись в верхушки сосен, начало палить с утра. Ветер дул легкий и горячий. Птицы и на заре перекликались как-то сонно, нехотя, а потом и совсем смолкли. В густом, душном воздухе струился крепкий, щекочущий ноздри лесной аромат. Плавилась смола, и янтарные капельки сияли в солнечных лучах. От накаленных придорожных камней веяло жаром.

— Вот бы вдруг зима минут на десять! — размечтался вслух Вова.

— Да, а зимой лета просишь, — отозвался брат.

Вова замолк, потом сказал очень ласково:

— Миша, давай глотнем водички.

У Миши самого давно пересохло в горле. И хотя воздух был чистый, казалось, что в рот набилась сухая пыль. Но вода, так заманчиво булькавшая в его фляжке, составляла «НЗ» — неприкосновенный запас экспедиции. Ее можно было тратить лишь в особо важных случаях, по разрешению звеньевого.

Лёня, услышав Вовину просьбу, остановился и грозно насупился. Однако, взглянув на красное, распаренное лицо товарища, увидев, как из-под его мокрых, свалявшихся волос сбегают струйки пота, он сказал:

— Пусть глотнет. Только самую капельку. — И, отвернувшись, он облизнул свои белые, запекшиеся губы.

Дима тоже отвернулся, а Миша, протягивая фляжку брату, собрал изо всех уголочков рта горьковатую тягучую слюну и проглотил.

Вова пил, не поднимая глаз: ему было совестно. Видимо, поняв его мысли, Лёня сказал как можно приветливее:

— Ничего, Толстопуз, ведь мы-то постарше тебя.

И это не только успокоило Вову, но и придало сил остальным. И Миша, и Дима, и сам Лёня почувствовали себя как-то взрослее. Приняв от Вовы флягу, Миша потряс ее над ухом и весело сказал:

— Ого! Полбочки долой.

— И вовсе нет. Всего один, ну два глоточка, — поспешил уверить Вова.

— Ничего, теперь он, как верблюд, сможет сто верст без воды шагать, — усмехнулся Лёня.

Но не то что сто верст, а и трех километров не прошли ребята, как набрели на воду. Маленькая, вдруг вывернувшаяся из-за кустов речушка тоненькой полоской блеснула впереди. Лёня, как только завидел воду, рывком перешел с мерного шага в неистовый галоп. Подхватив восторженный вопль звеньевого, все ринулись за ним. Рюкзаки полетели наземь. Четыре жадных рта припали к воде и не отрывались от нее, наверное, минуты три.

— Ух, и вкусная! — восторженно простонал Миша, крутнул головой и вновь припал к воде.

Решили сделать здесь привал. Карта показывала, что по этой тропе надо продвинуться на север еще километр, потом она круто свернет на восток, к Шарте.

— Ура! Ночевать на Шарте будем!

— Там, братцы-кролики, я вас ухой накормлю.

— А завтра… Смотрите, там всего один переход вниз по реке. Завтра к вечеру, не будь я Лёнькой, подойдем к пещере. Или послезавтра днем.

Поев, все, за исключением Димы, прилегли вздремнуть. «Немножко можно», сказал звеньевой. Дима отправился побродить, чтобы насобирать каких-то трав.

Непрерывно и звонко стрекотали кузнечики. Томился и дрожал расплавленный солнцем воздух. Даже в тени было душно и тягостно, но сон, уступивший тревогам прошедшей ночи, сейчас решил взять свое и, навалившись на ребят, крепко прижал их к сухой, каленой земле…

Первым проснулся Миша. Он открыл глаза и испугался: так долго спали! Ему показалось, что уже вечер. Небо потеряло сияющие краски дня, потемнело, и все предметы вокруг застлались серой дымкой. Но почти сразу же за мутью, покрывшей небо, он увидел красноватый расплывшийся круг солнца и понял, что день еще не кончился. Костер дымился, ветер нес в лица запах гари.

Вдруг что-то рыжее быстро и плавно пронеслось по земле за соседними стволами деревьев. Миша только успел сообразить, что это была лиса, как почти по тому же месту проскакал, торопливо взметывая длинные задние лапы, заяц. «Серый за лисой охотится!» про себя улыбнулся Миша, еще ни о чем не догадываясь. Но в то же время он ощутил смутное, бессознательное чувство надвигающейся опасности. Он еще раз огляделся и заметил, что слева, на западе, небо и деревья более чистые и яркие, чем на востоке. Справа шел еле уловимый шелестящий шум. Миша повернулся лицом туда, откуда несло дым, и увидел, как из кустов, совсем не прячась, выбежала крупная темнобурая, с широкой белой полосой на крыле птица — тетерка, заскочила обратно и снова выбежала, гоня перед собой то и дело вспархивающих, попискивающих птенцов. И тут наконец к Мише пришла догадка. Он вспомнил читанные когда-то описания, очень быстро сопоставил их с только что виденным и понял: это лесной пожар.

Пораженный этой мыслью, он мгновение стоял не шевелясь, потом бросился будить друзей. Лёня чуть побледнел, но серые его глаза засверкали.

— Собрать вещи, — приказал он и сам начал набивать рюкзак, бросая с перерывами: — Быстро… Спокойно… Где Димус?

Димус?.. Туг только все заметили, что его нет у костра.

— Димус! — громко крикнул Миша.

Никто не отозвался.

— Диму-ус!! — закричали они втроем.

Кроме легкого, еле слышного шуршащего шума ничего нельзя было различить.

Друзья тревожно переглянулись. Вова напомнил, что Дима, когда они поели, отправился собирать травы. Рюкзак его остался у костра.

— Я пойду посмотрю! — Лёня побежал по лесу в сторону, откуда накатывалась белесая дымка.

Огня нигде не было видно. Лёня бежал долго. Время от времени он громко звал Диму Веслухина. Лес был по-особенному тих. Лёне стало не по себе. Но он все пробирался вперед. Дым становился гуще. Хорошо, что ветер дул не со стороны пожара, а сбоку, относя дым в сторону. Неожиданно, взбежав на высокий холм, Лёня увидел далеко впереди пламя — маленькие верткие язычки огня, будто кто-то шаловливо, играючи делал кистью огненные мазки по земле. Еще дальше из-за кустов выползали серые космы дыма, рассеивались, а за ними видно было широкое пламя, словно там полыхало много-много костров.

— Диму-ус! — в последний раз закричал Лёня и побежал обратно.

Он рассказал товарищам о том, что видел.

— Надо бежать, — сказал Вова.

— Достань карту, — попросил Миша.

По карте они увидели следующее. Пожар надвигался с востока, со стороны Шарты. На севере протянулось громадное болото. Дым относило к нему. На юге было то шоссе, которое они перешли вчера, а на западе, от края болота — там, видимо, был торфяник, — тянулся к шоссе лесной рабочий поселок. Между ним и тем местом, где были ребята, примерно в километре, чернел значок, означавший собой дом лесника. Тут ребята вспомнили, что старик, с которым они разговаривали ночью, спешил к сыну, леснику.

К отступлению было два пути: на юго-запад, к шоссе, откуда они пришли, и на запад, к домику лесника, и дальше — к поселку.

— Мы… останемся здесь, — сказал звеньевой.

Миша понял его и спросил:

— Думаешь, справимся?

— Пошлем Вовку за помощью. Вовка, тебе задание. Очень важное задание, Вовка. Я и Миша… Мы с Мишей остаемся. Видишь, пожар куда двигается? В ту сторону, к поселку. Мы станем прорубать просеку. Понятно? — Лёня часто дышал; видно было, что он волнуется, и сам он понимал, что говорит много лишних слов, совсем ненужных сейчас, а Вова все равно понимает плохо, но по-другому у него не получалось. — Мы начнем рубить, а к нам прибегут взрослые. Приведешь их ты. Понятно? Вот смотри. Вот азимут… двести шестьдесят пять. Это — на дом лесника. Держи компас. Беги. Быстрее!

Вова машинально взял компас и растерянно смотрел на вожака.

— Не сумеешь, что ли? Или боишься? — спросил Лёня и вдруг вспомнил, как он проводил занятия в «школе под кустами», а Вова не захотел заниматься, сказал, что и так все знает.

Лёня вспомнил это и страшно разозлился: на себя — за то, что не заставил тогда Вову послушаться, и на Вову — за то, что он оказался таким лентяем и неумехой. Он вырвал компас из его рук и крикнул:

— Говорил я!.. Эх! Ну, и не надо.

Вове было очень стыдно. Он боялся поднять глаза. Он должен был как-то искупить свою вину.

— Лёня, — тихо сказал Вова и часто заморгал, — ты не сердись. Я без компаса… попробую. Может, не заблужусь, а?

— И не надо, — повторил Лёня, чуть не плача. — Оставайся. Только ведь от тебя толку… Я побежал, Миша.

Он посмотрел на компас, нацелился взглядом на какой-то предмет в направлении азимута, в два прыжка пересек речку и побежал — напрямик, подминая траву, вламываясь в кучи хвороста, перепрыгивая через мелкие кусты.

Миша вытащил топор. Широкое веснущатое лицо его побледнело, глаза смотрели серьезно и сосредоточенно. Он понял мысль звеньевого: валить деревья, чтобы сделать широкую просеку. Пустое место — для огня преграда. Но сколько же надо свалить деревьев! И все такие громадные… Миша посмотрел за речку. Лучше бы убежать. Но Лёнька… Ведь они договорились…

Он сжал топор и шагнул к ближнему дереву.

Щепки светлым веером взлетали из-под топора. Рубил он долго. И вот сосна качнулась, затрещала, помедлила немного, зашелестела, зашуршала ветвями о ветви, наклонилась, заскользила и с гулким тяжким шумом ухнула на землю. Миша рукавом рубахи провел по лицу — рукав потемнел от пота. А упало лишь первое дерево… Он шагнул к следующему.

— Ну, а я-то? — не выдержал Вова. — Дай помогу.

— Подожди! — буркнул старший брат и начал с силой бить острием топора по стволу.

Скоро Миша понял, что лес — не под силу одному топору. Что делать?

— Миш, а через речку огонь перескочит?

Миша оглянулся на речку и… Это было так неожиданно, что топор выпал из рук. К ним бежал Павел. Его бойкий русый чуб, вылезший из-под перевернутой козырьком назад кепки, весело прыгал, а лицо было сосредоточенно и сурово.

— Где Тикин? — спросил он, остановившись и подбирая топор, который все еще валялся у ног изумленного Миши.

— Лёнька? Он к леснику побежал.

— Ясно. Молодцы! А Веслухин?

— А он куда-то ушел, и… мы не знаем.

— Как так «не знаем»? — Павел спросил это спокойно, не повышая голоса, но взгляд его говорил: «Растяпы!»

— Ну, куда-то травы пошел собирать, недалеко, и все нет и нет.

— Вы искали его?

— Лёнька вон туда бегал.

Павел замолчал, упорно думая над чем-то.

— А вы как здесь? — робко спросил Миша.

Павел не ответил. Он осматривался, вглядываясь в лес. Миша неловко топтался около него. Вова присмирел, его лицо стало очень серьезным, а в рыжих, с искринками глазах, казалось, пробегали огненные переливы.

— Вещи где? — наконец коротко спросил Павел. — Забирайте. Помогу. Идем. — И он быстрым шагом направился к речке, на ходу бросив: — Говорил: может, встретимся. Встретились. Я тут, на торфянике, был.

В этот момент раздался конский топот, и к речке на горячей, вспаренной лошади подскакал всадник. Он был в полинялой солдатской гимнастерке без пояса. Неровная темная прядь волос прилипла ко лбу. За мужчиной, крепко обхватив его, сидел Лёня. Оба они соскочили с лошади и побежали к ребятам. У мужчины были топор и две лопаты.

— Павел! — закричал Лёня. — Откуда вы?

— Потом, потом, — махнул рукой вожатый.

Лесник встревоженно и хмуро вгляделся в лес, быстрым, торопливым шагом прошел в сторону, вернулся, еще раз осмотрелся и сказал не то себе, не то ребятам:

— С Медвежьей пади пал идет… Пластать будет — удержу нет.

— За речку подальше надо отойти, — сказал Павел. — Скоро будут люди с торфяника.

— Айда за мной! — И, размашисто шагая, лесник поспешил на другую сторону речки.

Чувствовалось, что здесь каждая тропка была исхожена им, каждое дерево запримечено. Он и с закрытыми глазами смог бы, наверное, ходить по лесу и не заблудиться. Лесник принял решение: валить деревья, снимать дерн и копать канаву в логу, в километре от речки. Там раньше когда-то проходила просека. Сейчас она поросла негустым кустарником и мелкими деревцами и уже сама по себе представляла преграду для верхового (идущего по верхам деревьев) огня.

— Держи, — протянул лесник лопату Мише, сразу оценив по достоинству крепкую, мускулистую фигуру пионера. — А ты, — обратился он к Лёне, — руби кусты. Малец оттаскивать будет. — Это относилось уже к Вове. А к Павлу: — Мы с тобой лес валить начнем.

Он говорил и делал все быстро, на ходу, не мешкая. Ребята оттащили свои рюкзаки подальше и начали работать. Скоро в лесу что-то затарахтело, и к речке, подминая кусты и подпрыгивая на толстых корнях деревьев, вылетела телега. На ней сидели какая-то женщина, парень и старик, в котором хлопцы разом признали своего ночного знакомца. У всех были лопаты и топоры. Женщина поспешно отвела лошадей в глубь леса. Старик перебросился с сыном несколькими фразами:

— С Медвежьей идет?

— Оттуда.

— А там, — старик ткнул на север, — не проскочит?

— Там Лисья поляна задержит. По ней в обход пойдет. А дальше с торфяника люди должны быть. Вот один уже есть, — кивнул он на Павла.

— Нам бы расшириться…

Лесник скомандовал, чтобы все раздвинулись, увеличив интервалы друг между другом.

Павел подошел к леснику и что-то сказал ему, показывая рукой на лес. Лесник подозвал женщину. Она выслушала его, побежала к лошади, вскочила на нее и скрылась в лесу.

Огонь наступал, еще невидимый для людей. Тот неясный, еле уловимый шум, который Миша услыхал, когда проснулся, все нарастал. Теперь уже можно было различить отдельные удары, какое-то потрескивание и завыванье. Казалось, будто сквозь дремоту слышишь, как бушует на ветру большой костер. Несмотря на боковой ветер, дым, пластавшийся над землей, густел.

Деревья загорались так. Сначала с легким шумом вспыхивали иглы на кончиках веток. Потом в какое-то неуловимое мгновение огненные полосы вреза́лись в глубину кроны, и трепетные вихрастые языки огня смешивались вместе. В то же время пламя всползало вверх по стволу от земли. По коре, как слезы, струилась смола. Огонь охватывал ствол вначале робко, неуверенно, прыгал беспомощно и скатывался вниз, словно кто-то смахивал его с дерева, но, припав к земле, он вдруг взметывался снова и выше, чем прежде. Так он все лез и лез, перебегая и кружась по дереву, пока не сливался с пламенем, идущим сверху. После этого вся сосна, дрожа и корчась, полыхала огнем. Что-то трещало в ней, и яркозолотые искры широкими снопами взбрызгивались из пламени. Иногда взлетали целые головни — обугленные раскаленные куски дерева, обвитые дымной пеленой. Поднявшись высоко и чуть помедлив в воздухе, они снова падали в огненное месиво.

Страшная, неуемная стихия надвигалась на горсточку людей. Всепожирающей громадой медленно, но неотступно полз лесной пожар. А люди, казавшиеся перед ним такими маленькими, беспомощными, обреченными, не только не бежали, а встали на рубеже, готовясь дать огню бой. Несколько лопат и топоры — вот все, что было у них… Нет — несколько лопат, топоры и мужество.

Лопаты стали горячими. Не от огня — от трения. Они уже притупились, но всё врезались и врезались в почву. Серо-бурая полоса быстро высыхающей земли ширилась.

На подмогу семье лесника прискакали рабочие с торфяника и колхозники. Те из них, что были с лопатами, стали снимать дерн и рыть канаву, другие принялись валить лес. Деревья рубили вразвал: по одну сторону канавы сосны сваливали вершинами к наступающему огню, по другую — в обратную сторону. От этого просека сразу становилась широкой.

Люди всё прибывали. Они работали быстро и дружно, с какой-то яростью. Миша старался не отстать от взрослых, но это было очень трудно. Спина давно болела, а ноги ослабли и дрожали. «Хоть бы на минуточку присесть!» с тоской думал он, но только ожесточенней ворочал лопатой. В какой-то момент — Миша не уловил его — тяжесть, давившая тело, вдруг исчезла, и уже не нужно стало усилием воли заставлять мышцы работать. Они сами почти машинально делали свое дело. Но это только казалось так. Мышцам стало легче оттого, что воля напряглась предельно, все внимание сосредоточилось только на труде, на этих вот простых движениях: вонзить лопату в землю, отбросить ком, снова вонзить — и так бесконечно. Миша перестал замечать шум, людей, дым — он видел только лопату и полоску земли, которую надо было оголить и углубить.

Глядя на брата и на взрослых, Вова оживился. Испуг прошел, и оказалось, что это очень интересно — воевать с лесным пожаром. Там, где-то впереди, шумливой стеной надвигалось бесноватое пламя. Если смотреть туда долго, становилось страшно. Но долго смотреть было некогда. Вова взглядывал туда лишь изредка, между делом. А дела было немало. Во-первых, он оттаскивал те кусты, которые срубал Лёня. Во-вторых, он помогал взрослым сдирать дерн с земли. В-третьих, нужно было — так, во всяком случае, ему казалось — проверять, как вообще идет работа. И Вова совал свой нос под каждую лопату и самоотверженно предлагал свою помощь всем по очереди. Сначала на него сердились, потом стали просто отмахиваться и, наконец, смирились с ним и даже улыбались, глядя, как этот толстенький веснущатый мальчуган, переваливаясь на бегу, суетится, размахивает руками и непрестанно и деловито бормочет что-то. Вова был захвачен общим энтузиазмом, леность его улетучилась, и если бы — случись такое — кто-нибудь поинтересовался его будущей специальностью, он, не задумываясь, назвал бы профессию пожарника.

Лёня тоже вошел в азарт. Но это был азарт другого рода. Лёня не только проникся, как Вова, общим возбуждением, но и понимал, какую жестокую опасность несет лесной пожар. Обрывки тревожных фраз взрослых, сознание страшной беды, которая надвигалась на людей и грозила погубить миллионы деревьев такого прекрасного леса, смутное, но горячее желание противопоставить слепой, бесшабашной силе природы другую, человеческую, — все это родило в нем порыв вдохновения. Он ни капельки не жалел своих рук, уже покрывшихся ссадинами, и зажегся кипучей, порывистой лихостью. От его суховатого мускулистого тела усталость отскакивала. Лицо распалилось, губы покрылись солеными чешуйками, а серые глаза под взмокшими от пота белесыми бровями поблескивали с дерзким задором. «А ну, рубанем! А ну, трещи! Лети!» то и дело покрикивал он, перебегая от куста к кусту и ловко орудуя топором. Но иногда какая-то тоска щемила, словно крепкой шершавой ладонью захватывала, сердце, — Лёня вспоминал о Диме. «Где же он?» Звеньевой не думал, что Димус мог погибнуть в огне, но… но где же все-таки он, что с ним случилось, куда он исчез?..

Павел работал топором жарко, но мерно. Временами он озирался, высматривая ребят, и если кто-нибудь из них в этот момент оглядывался на него, он улыбался и ободряюще встряхивал головой. Два раза к нему подбегала та женщина, которую лесник посылал на лошади, и оба раза он упрямо говорил ей что-то, попрежнему указывая на лес.

В своей тяжкой, горячей работе люди не заметили, как кончился день. Небо, черно-серое от дыма, потемнело совсем, а на востоке, над пылающим лесом, налилось мутно-кровавым светом.

Огонь придвинулся близко. Лица жгло, одежда накалялась, пот быстро испарялся, кожа стала сухой, к ней было больно притрагиваться. От дыма стало очень трудно дышать. Казалось, что по горлу водят жесткой платяной щеткой. Глаза у всех стали красными и слезились. Некоторые падали. Их оттаскивали в сторону, и, отлежавшись, они вставали вновь. Люди не хотели отступать перед огнем.

А он наступал — завывающий, шумный, грозный. Где-то там, в глубине гигантской топки, падали деревья, вытянув свои обугленные, изуродованные лапы, а здесь, ближе, уже корчились, съедаемые огнем, новые, и разгульное пламя, охватывая кроны, ползло и ползло на людей.

В багровом зареве день смешался с ночью.

Вова еле передвигал ноги. Миша, этот крепыш и силач, так устал, что уже два раза падал, и всем, кто видел это, было очень жалко паренька и хотелось сказать, чтобы он бросил работу и отдохнул, но сделать это было нельзя, потому что нужно было победить огонь.

Настали самые страшные и самые ответственные минуты. Прорвется огонь через преграду — и тогда его уже не остановить, или он будет побежден здесь. Пламя, перемахнув через речку, подступило вплотную к людям. Жар стал невыносимым. Хвоя на земле и трава обуглились, огнем занимались ближние деревья. Одежда стала дымиться.

В глазах у Лёни все плыло и кружилось. Голоса людей стали какими-то далекими и глухими. И шум огня — он был очень сильным — звучал лишь в полтона. Лёня уже бросил топор и работал лопатой. Он стоял у края канавы и помогал старику отбрасывать землю. Лопата была тяжелой-тяжелой. Лёню качало. Он думал о Диме, но мысли его путались и никак не могли задержаться на чем-нибудь определенном. Вдруг Лёня услышал чей-то слабый в шуме пожара, сорвавшийся возглас:

— Ребята!..

Он оглянулся и увидел, как громадное подрубленное дерево, объятое огнем, растопырив ветви, наклонилось и валится, валится прямо на Мишу…

6. Один на один

Диме вначале повезло. Перейдя речку, он побрел по лесу и скоро вышел на старую, заброшенную просеку — ту самую, на которой через несколько часов возник противоогневой рубеж. Здесь он нашел то, что ему давно хотелось найти: траву зверобой.

Это знаменитая трава. В старые времена она считалась волшебной. У нее есть еще названия: хворобой, здоровая трава, молодецкая кровь. Так народ называет это растение за его целебные свойства. Зверобоем можно лечить туберкулез легких, он употребляется от кашля и удушья, а главное — как мазь от болей при ревматизме. У тети Фисы был ревматизм. Поэтому Диме хотелось найти эту замечательную траву, и он очень обрадовался, когда на опушке поляны, примыкавшей к просеке, заметил два кустика зверобоя.

Высокие, в полметра, стебли подпирали яркие золотисто-желтые цветы с мелкими черными точками на лепестках. Дима знал, что для мази от ревматизма нужны только листья, но не стал их обрывать, а, забрав оба кустика целиком, двинулся дальше. Скоро он нашел еще кустик, потом еще…

Он брел по лесу, смотря под ноги, и думал о своем.

Была у Димы одна большая мечта: он хотел научиться сам, а потом научить других с толком использовать все растения. Дима читал много книг по ботанике и знал, что почти каждое растение содержит в себе те или иные вещества, которые могут приносить человеку пользу и которые нужны или в медицине, или в промышленности, или в сельском хозяйстве. Даже те растения, которые известны всем людям и на которые обычно не обращают внимания, имеют замечательные свойства.

Вот взять этот же зверобой. Его знают как лекарственную траву. А многим ли известно, что из его цветов можно вырабатывать красную и желтую краски? Или, например, знакомый всем синий Василек. Дима читал, что из него можно приготовить замечательную голубую краску для шерстяных материй. Из цветов сорной ромашки, покрывающей желтыми коврами пустыри, пашни и придорожные поляны, тоже получается хорошая краска. А из крапивы и лопуха можно ткать добротные материи…

Дима наступил на крупное, торчащее над травой растение с продолговатыми, мелко иссеченными по краям листьями и длинной твердой головкой.

«Чистец», почти машинально определил он и вспомнил, как руководительница кружка юных натуралистов рассказывала об этом растении. «Вот, — говорила она, — добывается масло из льна. В семенах льна тридцать семь процентов жира. А невзрачная сорная трава чистец содержит его в своих семенах тридцать восемь процентов». И Дима вспомнил еще одну траву, похожую на чистец, — жабрей, в семенах которого ученые обнаружили более сорока процентов жира. «Вот бы найти этот самый жабрей, посадить на участках кружка, и все вместе стали бы ухаживать за ним! Раз он сорняк, значит неприхотливый, быстро бы приспособился, а мы, как Мичурин, стали бы улучшать его и вывели бы такой сорт, в котором жира будет еще больше. Ведь в лесных орехах до шестидесяти процентов жира».

Дима подумал об этом, и ему пришла мысль вырастить совсем новое растение, чтобы его плоды были такими же вкусными и сытными, как орехи, а по размерам во много раз больше.

Он стал размышлять, какие из знакомых трав можно для этого использовать. Может быть, потому, что Дима шел в этот момент около небольшого лесного болотца, он вспомнил о болотном растении, которое называется сусаком или хлебником. Вот что надо использовать для опытов. В толстом, мясистом корневище сусака так много крахмала, сахара, белка и жира, что он по своей питательности почти не уступает муке. А стебли его — волокнистые, из них можно ткать материю…

Дима от радости даже хлопнул себя по ляжкам. Вот это получится здорово! Он сразу представил себе, как они в ботаническом кружке развели дикий хлебник, ухаживают за ним, скрещивают с другими растениями. В кружке у них это получится. Ведь их двенадцать человек. Если каждый в отдельности сможет провести только по пятьдесят опытов, то все вместе они проведут шестьсот!.. Да, у них обязательно получится. Они выведут такое растение: корни его можно будет есть, из стеблей — ткать одежду, а из семян — добывать масло. Такого растения нет, но они выведут!

Дима уже стал в уме сочинять письмо президенту Академии наук — ведь о таком открытии, конечно, можно написать самому президенту, — он стал сочинять это письмо, потом представил себе другое. Тетя Фиса приходит из магазина и зовет его к столу: «Дима, иди-ка отведай, что я принесла. Совсем новый продукт и очень вкусный. Рассказывают, будто его получили какие-то молодые ученые». Дима улыбается, но ничего тете не говорит. Он подходит к столу и как бы нехотя берет кусочек. «Ну что, правда ведь вкусно?» — «Не очень», говорит Дима. Тетя кривит свои губы — вот так: верхнюю чуть приподнимет, а уголки опустит вниз — и отвечает: «Что ты понимаешь!» И тут можно будет рассказать ей, откуда и как этот продукт получен. То-то она удивится, заохает! А потом станет целоваться…

Дима от этих мечтаний пришел в отличное настроение и недолго думая свернул к болотцу.

Это было небольшое торфяное болото. Дима бродил по его берегу, надеясь найти где-нибудь сусак. Но нигде его не видел.

И вдруг…

Нет, сегодня ему определенно везет. Как жалко, что нет здесь приятелей — вот бы удивил он их своей находкой!

Дима присел на корточки над маленьким, сантиметров десять в высоту, растеньицем и стал пристально его разглядывать. Не только его большие карие глаза стали огромными и глядели с напряжением, но даже уши, казалось, приподнялись и внимательно вслушивались во что-то.

Перед ним была росянка, растение-хищник.

На двух недлинных тонких стебельках мирно покачивались маленькие, полузакрытые бутончики цветов. Листья росянки — их было штук девять — лепились к самым корням, у мха. Они были красноватого цвета и походили на плоские игрушечные блюдечки. На этих блюдечках, покрывая всю их поверхность, торчали волоски-ворсинки, длинные по краям листка и короткие посредине. Они имели утолщенные кончики, на которых блестели малюсенькие, прозрачные, как роса, капельки.

Дима, разглядывая росянку, уселся и стал ждать. Ждал он долго. Тоненько звеня, над его ухом пролетел комар. Он, видимо, хотел напиться и, заметив блестящие капельки на листьях росянки, беззаботно опустился на ворсинки. И тут случилось то, чего комар никак не ожидал. Он хотел приподнять опущенный в капельку хоботок — и не смог. Хотел поднять лапку, завязшую в другой капельке, — тоже не смог. Он начал биться, зажужжал — ничто не помогало. Вязкие, клейкие росинки крепко держали свою жертву.

Так, бывает, муха, прилепившись к клейкой подслащенной бумажке, брошенной на подоконник, бьется беспомощно и увязает лапками и телом. Но это — дело рук всемогущего человека, а тут — маленькое, неприметное растение…

Вдруг листочек росянки пришел в движение. Волоски на нем начали медленно вытягиваться, а капельки — увеличиваться. Волоски тянулись к комару. Он неистово забился, но ближние ворсинки, склонившись, уже коснулись его крылышек, слепили их. Волоски прижимались к его голове, шее, туловищу. Прошло несколько минут, и комар уже весь был охвачен тонкими липкими щупальцами росянки, залит их клейким соком и задушен.

Медленно-медленно волоски начали передвигать свою жертву к середине листка. Казалось, что тельце комара ползет, передаваемое с рук на руки. Потом щупальцы-ворсинки стали загибаться, как пальцы руки загибаются к ладони, и через некоторое время комар исчез из глаз Димы, зажатый, словно в кулак, листком росянки.

— Здо́рово! — вслух сказал Дима, встал и… спохватился: ребята, наверное, уже проснулись. Надо двигаться обратно.

Дима пошел, уже не останавливаясь около интересных для него растений. Он задержался только один раз. На небольшом скалистом угоре, под чахлой, расщепленной молнией сосной, склонив к камню свои толстые морщинистые листья, снизу будто подернутые светлым войлоком, торчало несколько маленьких кустиков. На их пушистых стеблях белели крупные цветы.

Дима слышал об этом растении, но видел его до этого только однажды — в ботаническом саду. Это была дриада, или куропаточья трава, — живой памятник далекого прошлого Земли. Дриады росли в ледниковую эпоху, лепясь вместе с карликовыми березками, полярными ивами и тундровым мхом по краям гигантских ледяных полей, покрывавших тогда почти половину нынешней России.

Дима представил себе бескрайную, отливающую голубым светом равнину, пустое, холодное небо над ней, увидел мелькнувшего где-то в сверкающей снегом шири громадного оленя, фигуру человека в звериных шкурах, припавшего на поросли дриад за серым валуном — и чуть не захлебнулся от ощущения огромности времени, которое минуло с того дня, когда здесь проходил первобытный человек.

Дима осторожно подкопал ножом один кустик и вытащил его из земли вместе с корнями. Вот будет ценный экземпляр в их школьном гербарии!..

Лес кругом был какой-то сумрачный и по-особенному настороженный. В сухом, горячем воздухе стоял тяжелый, плотный аромат. Сладковатый запах прелых трав и смолы смешивался с легким запахом гари. Было тихо, птицы куда-то попрятались. Но Дима сначала не обратил на это особенного внимания: ему нужно было спешить к товарищам.

Он прошел километра полтора и подумал о том, что пора уже выйти к той речушке, где они остановились на обед, как вдруг… Что за наваждение!.. Нет, он не ошибся: снова перед ним были тот скалистый известняковый угор, та чахлая, пришибленная грозой сосна и эти кустики толстолистой кожистой дриады.

Как же так? Неужели он заблудился?..

Дима стал припоминать свой путь. Сначала через речку, к той поляне, где ему попалась трава зверобой, потом… Потом он оказался около болотца, но как, с какой стороны он подошел к нему, Дима вспомнить не мог. А сейчас… Ведь он шел все время по прямой линии, а, оказывается, сделал круг. Закружила тебя тайга, запутала, Димус, водит за нос. Плохие шутки!

Он не знал, в какую сторону теперь итти — на юг, запад, север? Вот положение! Он огляделся. Лес кругом был однообразный. Ничего особого, запоминающегося Дима по дороге не заметил, да и не старался замечать. Он стал припоминать, с какой стороны светило солнце, когда он шел сюда, и сбился с толку. То ему казалось, что оно было слева, то справа, то сзади. Видимо, он действительно кружил по лесу.

Дима вспомнил рассказы о том, как люди неделями плутают в лесу и погибают, не найдя дороги. С ним этого не должно случиться. Он найдет дорогу. Итти по прямой — куда-нибудь да выйдешь.

Стряхнув задумчивость, Дима двинулся в путь на запад. Он шел, стараясь нигде не сворачивать с намеченной линии, перепрыгивая колодцы, перелезал через бурелом, напрямик пересекал бугры и ямы.

Стало тоскливо на душе. Ну, он будет итти, итти, а дальше? Долго ли так бродить вслепую? У него даже корочки хлеба нет с собой. Ни спичек, ни кружки — ничего. А если пойдет дождь, буря начнется? И — ведь все в лесу может случиться — здесь бродят, наверное, звери. А ребята беспокоятся. А тетя Фиса…

Как только Дима вспомнил о тете, он совсем загрустил, и ему стало очень жалко себя. Он представил, как ребята вернутся домой, а его с ними не будет. Конечно, его обязательно будут искать и, может быть, даже пошлют такую специальную группу и найдут в лесу… мертвого… Нет, он вовсе не хотел, чтобы его нашли мертвым. И вообще — что за чепуха лезет ему в голову! Нехватало еще представить собственные похороны! А еще пионер! Нет хуже, когда человек хныкает. Кто в беде раскисает, тот никогда не победит. Главное, Димус, не унывать!

Дима попробовал запеть. Но песня получалась плохо. Петь он перестал, но его решительность не уменьшилась.

Если поднять голову и размахивать руками, шагается легче. А заблудиться в лесу — это даже интересно. То-то будет смеху, когда они снова соберутся вместе, лихие друзья-приятели, и будут потешаться над этим случаем из «научной» деятельности экспедиционного ботаника!

Но тут Дима заметил, что лес кругом настороженно-тихий, не слышно птиц, а над землей стелется легкий дымок и пахнет гарью. И сразу пришла мысль о лесном пожаре. Дима остановился и замер. Его охватил страх.

Он долго стоял не двигаясь. Было тихо-тихо. И пахло паленой сосной.

Если пожар — надо бежать. Но куда? Где горит лес? В какой стороне?



Оглядевшись, Дима залез на ближайшее дерево. Он ничего не увидел — горизонт застилала густая грязновато-серая дымка.

С какой же стороны ждать огня? Знают ли о нем ребята? Где они? А вдруг огонь там, около них?

Дима спустился с дерева и прислонился к стволу. Он почувствовал сильную слабость. Все мускулы тела мелко дрожали.

Надо итти. Все равно надо итти!

Дима пошел. Пересекая заболоченную низину, он заметил несколько водяных лилий, тех, что зовутся кувшинками. Он разулся, залез в воду и, ухватив крупный белый цветок, мирно покоившийся на широком круглом листке, потянул его к себе. Из воды показался длинный и гладкий, как тонкая резиновая трубочка, стебель, булькнули пузырьки, и вслед за стеблем вытянулся тоже длинный, но толстый, почти в руку, корень лилии. Мягкий и скользкий, он был пресным на вкус, но все же утолил немного голод.

Дима снова шел. Снова падал духом и вновь бодрился. Раза два ему слышались людские голоса и топот копыт. Шум проносился где-то в стороне и исчезал. Дима кричал, но безрезультатно. Он понял, куда спешат люди: на пожар. Скорее за ними! Пусть там огонь — он пойдет за ними. Там люди.

Спотыкаясь и шатаясь, Дима побежал на восток, куда умчались повозки.

Он бежал и шел, должно быть, долго. Стемнело, приближалась ночь. Дима горестно размышлял о друзьях. «Свинья я, а не товарищ! Подвожу всех!»

Небо стало бордовым. И не просто бордовым, как это бывает иногда на заре, а в какой-то неровной туманной колышущейся пелене. Дима подумал, что теперь можно увидев пожар, и, выбрав сосну повыше, полез на нее. Сучков внизу почти не было, пришлось лезть в обхват. Картина, которую он увидел с верхушки дерева, была одновременно очень красивая и страшная.

За переплетом черных ветвей, за зубцами торчащих сосновых макушек разлилась яркожелтая, с белыми переливами огненная кипень. Что-то металось там, ходило ходуном, и отзвуки глухого, протяжного стона ползли по-над лесом. Над разливом пламени клубился дым, и его грязные темные космы смешивались с тяжело плывущими белыми наслоениями.

Дым всползал все выше, желто-багровые отсветы колыхались по небу, и все небо окрашивалось в цвет густой, испорченной крови.

Дима смотрел на это зрелище, вытянув свою длинную шею, вцепившись пальцами в мягко качающиеся ветви. В нем смешались и страх, и восторг, и тоскливая тревога за друзей. «Я должен найти их хотя бы ночью!» решил Дима.

Он шел в сторону пожара, на зарево, таявшее в небе, но в лесу было темно и жутко. Он часто спотыкался и оступался в ямы.

Воздух наполнялся сухим зноем, словно кто-то толкал по лесу волны каленого ветра. По земле полз густой дым. В горле першило.

Вдруг Дима услышал какой-то крик. Он прислушался. Глуховатый женский голос протяжно выкликал какое-то одно слово, похожее на Димину фамилию.

— Я-а-а-а! — завопил Дима.

Крик повторился. Дима снова ответил, и вскоре к нему подъехала на тяжело храпевшей лошади какая-то женщина. Она слезла на землю, прихрамывая подошла к Диме и начала ворчливо выговаривать ему, словно своему напроказившему сыну:

— И где тебя, оглашенного, черти носят! Весь лес изъелозила, коня заморила! Запропастился не знаю куда! Чего молчишь-то? Влезай давай. Да не бойся, не кусается он, смиренный. От дыму это храпит…

Так она ворчала, а сама тем временем сильной своей рукой подсадила Диму, забралась в седло и, продолжая ворчать — теперь уже на коня, — пустила его рысцой в сторону пожара. Конь храпел, но не бился и послушно бежал вперед.

— Вожатый ваш искать-то тебя велел, — сообщила женщина.

— Какой вожатый? — удивился Дима.

— Ну, тебе лучше знать, какой. Известно, пионерский вожатый.

— Да с нами не было вожатого! Может, Лёнька?

— А мне откуда знать — Лёнька или Колька. Вот привезу — вы там и разбирайтесь.

Коня они оставили вдали от просеки и пошли вперед пешком.

Дима задыхался от дыма и зноя и, пройдя немного, остановился. Решиться итти дальше было трудно, но все же он решился. Там, впереди, хрустело и завывало и не смолкал какой-то шипящий свист, похожий на паровозный. Дима еще раз остановился, потому что итти вперед было просто очень страшно. И, может быть, он повернул бы назад, если бы не увидел людей — суетливые, озаренные светом фигурки, делавшие что-то, казалось, в самом огне.

Видеть их было отрадно и радостно. Прикрывая ладонями лицо, Дима двинулся на огонь.

Он вышел на просеку. Близко подступившее беснующееся пламя, гулкий шум, неясные в нем крики — все это ослепило и оглушило его. Небольшая головня, рассыпая искры, мелькнула перед глазами и плюхнулась рядом. Дима вздрогнул и сказал вслух:

— Трус!

Женщина подтолкнула его:

— Туда иди, — и махнула рукой вправо, — там они, приятели твои.

Дима пошел вправо, прижимаясь к тому краю просеки, что был подальше от огня. И вдруг он увидел Лёню и закричал тонким, сорвавшимся голосом:

— Ребята!..



Лёня оглянулся на этот вскрик и увидел, как подрубленное дерево, занявшееся огнем, наклонилось, растопырив ветви, и падает прямо на Мишу. В тот же миг и Дима заметил это. Они с Лёней одновременно бросились к товарищу. Но их опередил Павел. Он подбежал к Мише и, рванув его на себя, отбросил в сторону. Миша упал, а в двух метрах от него рухнула горящая сосна. Он вскочил. Рядом стояли Лёня и… Дима.

Миша вытаращил глаза, хотел что-то сказать, но только проглотил слюну. И Лёня ничего не вымолвил, а Дима по инерции повторил: «Ребята!» Лишь после этого Лёня пробормотал:

— Димус! А?

— Ну! — сказал Миша и добавил только: — Эх…

7. Только вперед

Огневая работа закончилась лишь ночью. Пламя не погасло, не отхлынуло, а, дойдя до просеки и измучившись в борьбе с людьми, истощилось, побледнело, сникло. Желтые языки его неуверенно подымались то тут, то там и, шатаясь, клонились вниз и падали. Шипели и потрескивали обуглившиеся деревья. Все застилал дым.

Старик повел ребят в дом сына. Сам лесник с группой рабочих остался на пожарище. Надо было следить, чтобы огонь не разгорелся, не перекинулся дальше. Павел пошел с ребятами.

— Я с вами переночую да провожу немного.

— Вы уже на практике? — спросил Лёня. — Вы нам даже и не объяснили, как вы на пожар попали.

— Да ведь некогда же было, голова! Что же, мы с тобой сели бы разговоры разговаривать, а кругом люди с огнем воюют!.. А появился я с торфяника. Мы там с товарищем были.

— А разве геологи на торфяниках работают?

— Они везде работают. Вот отдохнем, я вам про этот торфяник расскажу.

Они подходили к малюсенькому прудику. На берегу его, у невысокой, поросшей черемухой и травами плотины стоял огороженный пряслами дом.

— Вот вам гостиница наша, — сказал дед, и было видно, что ему эта «гостиница», дом сына, очень нравится. — Поплещемся-ко.

Вода в прудике была прохладная и мягкая. Залез бы в нее — и не вылезал.

Старушка, остававшаяся дома, понаставила на стол столько всякой стряпни, что тарелкам едва хватало места. Но странно: аппетита не было. Ели вяло, нехотя. Во рту не исчезал сладковато-горький дымный вкус. Глаза резало, веки слипались, и от этого глазам было еще больнее. Руки дрожали от усталости.

Игнатьич — так звали старика — рассказывал старушке о пожаре. Она скорбно покачивала головой, прижимала руки к животу, как будто он болел, и вздыхала:

— Охти, охти!..

— Изрядно горел, — скребя бороду, говорил Игнатьич. — Помню, однако, годков сорок назад лес у нас занялся — куда пуще. Аж земля кругом вся корчилась. Сразу-то упустили, а потом ухватить не смогли. Нынче-то вот эти соколята упредили всех. Лихие хлопцы. Пионеры, вишь. Ну, конечно, и люди дружно навалились.

Узнав, что не кто-нибудь, а вот эти самые пареньки, что пришли с дедом, первые заметили пожар, предупредили о нем и потом трудились рядом со взрослыми, старушка засуетилась, стала всплескивать руками:

— То-то я смотрю… то-то вижу… — И, не объяснив, что такое она видит, старушка начала подставлять им разную снедь: и мед, и варенье, и шанежки, и сливки.

Это было очень приятно: на них смотрели как на героев, и ребята, даже порозовев, благодарили хозяйку, но все же вскоре встали из-за стола. Дед отвел их в сарай. Там, под деревянной крышей, лежало свежее душистое сено и было прохладно.

— Эх, и поспите же вы! — сказал Павел.

Ребята как бухнулись на травяную перину, так и уснули и проспали, ни разу не повернувшись, часов двенадцать.

Как не хотелось выбираться с сеновала! И руки, и ноги, и спина ныли, в голове шумело, и противный дымный вкус лип к языку и гортани.

— Давайте уж останемся здесь до вечера, а потом заночуем, — предложил Вова.

Это было заманчиво. Все посмотрели на Павла, а тот — на звеньевого. У Лёни на лице запеклись две крупные ссадины. Он сказал:

— Надо торопиться. Я, например, могу итти. И Миша, наверно, тоже. А ты, Вова, как — не выдержишь?

Вова насупился:

— Почему не выдержу? Просто здесь хорошо, ну и переночевали бы.

— Надо шагать. — Лёня поднялся. — Ты, Димус, как?

— Мне все равно, — схитрил Дима, — вот только Вовке трудно будет…

— «Вовке, Вовке»! — разозлился тот. — Что я, маленький, да? А вот пошли — посмотрим, кто первый захнычет!

Так решился вопрос о выходе.

Старушка напоила ребят молоком, заставила их взять с собой ее стряпни, а Игнатьич рассказал дорогу.

— Придется уж через болото лезть. Пойдете мимо гари вчерашней, вдоль той тропки, по которой прежде шли. В болото зайдете — вправо сверните. А потом напрямки. А на сухое место выйдете — дорогу ищите. По ней уж — до реки. Там деревню увидите, Крутой называется. Вдоль по реке дойдете до Порожной, а за ней Сломино будет. Это, значит, наше село.

— Вы оттуда? — удивились и обрадовались ребята.

— А как же. У меня и фамилия-то такая — Сломин… Уж не в пещеры ли наши собрались?

«Сказать или не сказать?» подумал Лёня. Но Вова подобный размышления считал, видимо, излишними.

— В пещеру, дедушка, — охотно подтвердил он.

— Ну-к что же, ничего, посмотрите, — сказал дед.

— А вы в этой пещере бывали? — спросил Дима.

— Я-то? Бывал, конечно.

— Ну и что?

— А что — «что»? Пещера как пещера. Темно, конечно. Там в старые времена люди разные скрывались: в гражданскую войну партизаны наши, а до того отшельники всякие пребывали — схимники, значит, а бывало и разбойный люд укрывался. Всякие пользовались.

— А золото там есть? — выпалил Вова и в ожидании ответа даже рот забыл закрыть.

Звеньевой ткнул его кулаком в спину так, что у Вовы лязгнули зубы. Но Игнатьич на это не обратил внимания.

— Золото? — переспросил он и усмехнулся в бороду. — Откуда ему быть-то там? А правду сказать, конечно, не знаю. Не видел. Только золото… Откуда ему взяться там?

— Да нет, факт, ничего там нет. Это ему так в голову взбрело. — И Лёня с небрежным видом махнул рукой.

Вова приготовился было возразить, но Игнатьич примиряюще сказал:

— Ничего, посмотрите. Раньше бы знать, что в Сломино путь держите, я бы вам другую дорогу указал, короче. У костра-то встретились, так оттуда тоже тропка есть. Но теперь назад ворочаться…

— Нет, мы лучше вперед.

— Оно конечно. И тут, скажу я вам, дорога была, прямая дорога, хорошая, от торфяника, так пожар-то ее перекрыл. Придется уж болотом лезть.

— Пролезем, дедушка!

Попрощались они тепло, как с родным дедом. Игнатьич приглашал заходить к нему в Сломино и пожелал им удачи.

День был серый. Так и не разгулявшись, уплывал он к западу, тусклый и сумрачный. Дыма в воздухе почти совсем не стало, но по небу стлались хмурые, тяжелые облака. Шагая вдоль ручья, ребята дошли почти до самого пожарища и свернули на север. До сих пор — было видно издали — вырывавшиеся откуда-то, словно из земли, язычки жадного пламени облизывали обгоревшие пни и стволы. Но это было уже не вчерашнее пламя, а трепетное, маленькое, смирившееся.

— Как оно, а! — качнул головой Дима, и все сразу поняли, что это он — о вчерашнем.

— Молодцы, ребята! — сказал Павел очень серьезно. — Хорошо работали, смело.

— Ну, у меня, как надвинулось это близко, все нутро от страха перевертывалось, — сознался Миша. Он оглянулся на друзей — нет, никто даже не улыбнулся — и повторил: — Очень было страшно. Все казалось, что на голову огонь упадет.

— А что, — подтвердил Лёня, — я тоже боялся.

— А я не сильно боялся, — вмешался Вова. — Честное слово! Я знаете как работал? Ух!.. А вот будет интересно: я в школе об этом сначала никому не расскажу, а когда мы будем писать сочинение, я напишу такое: «На потушении пожара»… Ну, тушении. Ты всегда придираешься!.. Я напишу, а учительница прочтет и спросит: «Ты разве лесной пожар когда-нибудь видел?» А я встану и расскажу, а ребята все так и замрут. Жалко вот только, что у нас фотоаппарата нет. Да?

Ребята подробно рассказали Павлу о своих приключениях, а Дима всем — о том, как он блуждал по лесу. Все жалели, что он потерял выкопанную им дриаду. Зверобой он тоже потерял.

— А насчет дисциплинки у вас в звене, видать, не очень… А, Тикин? — И Павел посмотрел на Диму Веслухина.

— Ну, а что же! — сказал Миша. — Конечно, плохо, что он заблудился, но разве Димус виноват?

— А кто виноват? Ты? — спросил вожатый. — Он сам виноват. Невнимателен. И о коллективе забыл. Порядок нарушил.

— И тогда на дежурстве заснул, — добавил Лёня.

Дима от стыда вжал голову в плечи, согнулся.

Разговаривая, они подошли к болоту. Тучи густели. Все посмотрели вверх. Лёня сказал:

— Успеем. Болото перейдем и устроим шалаш. Зато утром на Шарте будем.

Узенькая тропка вихлялась по голым корневищам, выступавшим из жирной, черной жижи. Вдали глухо прокатился гром.

— Павел, может переждем? Гроза идет, — сказал Миша.

— Не знаю, — усмехнулся Павел. — Я ведь у вас гость. Сейчас Тикин главный.

А звеньевой взглянул на компас, упрямо нагнул голову:

— Успеем!..

То ли вечер подкрался так незаметно и быстро и вдруг накинул на землю громадный полог, то ли в черной болотной глуши заплутался и померкнул свет или слишком уж толстыми стали тучи на небе — лес потемнел и нахохлился. Пробежал по верхушкам деревьев шумливый ветер. Заскрипели ветви, треснул где-то сучок.

— Вовка, не отставать! — негромко сказал Лёня и зашагал быстрее.

Шли молча. Под ногами чавкала жижа. Местами она разливалась сильно, и чтобы перебраться через нее, приходилось пользоваться кустами, подгнившим буреломом и кочками, которых становилось больше и больше. Темнота уже мешала итти. А ветер трепал деревья, порывы его слились в непрекращающийсянатиск. Вдруг он стих, и через мгновение стало слышно, как шуршат мириады мелких капель. Разбиваясь о листья, они осыпались вниз тончайшей водяной пыльцой. Воздух стал влажным и, видимо, оттого, что утихомирился ветер, потеплел. От земли пополз душный запах прелого, гнили.

Лёня остановился и осмотрелся. Он хотел найти какое-нибудь убежище от дождя. Ничего подходящего не было. Слишком ненадежным укрытием казались редкие болотные березы, а ивняк сам выглядел промокшим и жалким. Широкая дальняя молния полоснула небо, и от этого все кругом вздрогнуло, озарившись мгновенным светом, а потом затихло, притаилось, словно ожидая чего-то еще.

— Раз-и-два-и-три-и… — монотонно принялся отсчитывать время Миша.

На шестой секунде гулкий мощный рокот прервал счет.

— В двух километрах, — сообщил Миша.

— Идем, — сказал звеньевой и вздохнул.

Честно говоря, следовало бы, конечно, отдохнуть. Ремни мешков изрядно резали плечи, и спины ныли. Ноги тоже чувствовали себя не очень важно. Но о каком отдыхе могла быть речь? Ясно, надо итти. А если дождь будет лить всю ночь?..

Дима споткнулся, упал, и руки его воткнулись в болотную жижу почти по локоть. Миша помог ему подняться и успокоил:

— Ливень пойдет, всю грязь смоет. И на одежде и под одеждой.

Это, однако, не очень утешило Диму. Он шел и что-то потихонечку бубнил себе под нос.

— Ты что ворчишь, Димус?

— Я не ворчу. Я говорю: ему хорошо, длинному тому, он на машине — сел да поехал. А мы вот догоняй его по болотам всяким.

— Ну и что?

— Ну и… все равно догоним.

Молния, яркая-яркая, полыхнула над лесом, и почти сразу же страшный гром рухнул с неба. Из его отголосков, неуклюже ворчавших где-то над головами, возник ровный и сильный шум — это хлынул ливень.

— Ух, и хлестануло! Шикарная водяная ванна! — вскричал Лёня.

— А завтра будем солнечную принимать, да? — подхватил Миша.

Даже Вова оживился и заорал:

— В атаку! Впере-од!

А Дима запел: «По любой дороге…»

Дождь заливал ему лицо, а он пел, и песню подхватили, и получилось очень здорово.

Они спели «Свою походную», потом «Марш пионеров». Это взбодрило, и шагать стало легче.

Но ливень не прекращался, одежда промокла и стала липнуть к телу. Ботинки так отяжелели, что казалось, будто к ним привязаны гири. Снова шли молча. Тьма сгустилась. Звеньевой приказал Мише стать замыкающим.

Шли, ступая друг другу в след. Ноги скользили. Ветви вырывались из рук и хлестали по лицам. Яркие голубоватые всполохи бесились в небе, и грохотал тяжкий, оглушающий гром. Но когда не было молний, наступала тьма. Протяни руку перед собой — и не увидишь пальцев. Дождь все лил и лил.

Лёня остановился, разглядывая компас.

— Сейчас я фонарик достану, — сказал Миша.

— Не надо. Молния сверкнет — будет светло.

Охватив полнеба, дробясь и ломаясь, вспыхнул, понесся, подгоняемый громом, гигантский всполох. Все склонились к компасу. Молния осветила мокрые синеватые лица и стрелку компаса. Стрелка кружилась и металась… Снова наступила тьма.

— Почему она так? — тихо спросил Вова.

Но ему никто не ответил.

— Павел, почему стрелка мечется? От грозы, да?

— Возможно. Гроза очень близко.

А дождь все лил.

— Очень уж он мокрый, — мрачно пошутил Миша.

Павел воскликнул:

— Все правильно! (Ребята разом повернулись к нему.) Так и должно быть. Знаете, говорится: «Прошли через огонь и воду». Вот и вы — сначала через огонь, а теперь сквозь воду.

— Лучше бы сквозь воду не надо, — выразил свое пожелание Вова и, чуть поразмыслив, добавил: — Мне бы ничего, ну совсем ничего не надо, только чтобы дождя не было.

— Хитрый какой!..

Снова шли. Звеньевой шагал впереди. Он крепился, шутил время от времени, но, в общем, чувствовал себя неважно. Лёня считал себя виноватым в том, что все они попали в эту передрягу. Ведь это он настаивал на том, чтобы обязательно сегодня продолжать путь, а потом, когда подошла гроза и Миша предлагал переждать ее у края болота, он снова настоял на своем: итти. Его послушали: ведь он вожак звена. А раз так — теперь, звеньевой, отвечай за все.

Лёня боялся, что кто-нибудь из товарищей упрекнет его: «Вот, это ты добивался…» Что он ответит? А Павел скажет: «Необдуманно ты командуешь, Тикин». Но никто этих слов не сказал. Друзья не упрекали, не хныкали, не ныли. Только Вова усиленно сопел сзади. Вовин рюкзак нес Павел. Он шел замыкающим.

Впереди Миши смутно маячил черный силуэт Димы. «Осторожно, ветка», говорил иногда Дима, и Миша, наклоняясь в сторону, принимал из его руки ветку. Дима еле плелся. Все-таки тяжело. Если бы одно что-нибудь досаждало, а то все разом свалилось: и дождь, и темень, и ветви хлещут по глазам, а рюкзак так сильно тянет вниз! Но Дима понимает, что нужно крепиться, и нарочно повторяет про себя: «Все равно пройдем, все равно…» Должно быть, ему хочется плакать. Но он все твердит: «Ничего, пройдем. Вот если бы таким быть, как Лёнька Тикин! Лёнька идет впереди, указывая дорогу, ему нисколько не легче, а даже труднее, но он держится лучше всех и еще смеется и шутит. Как Павел. А тебе плакать хочется. Эх, Димус!.. Ничего, все равно пройдем…»

— Ты опять ворчишь, Дима? — спрашивает Миша. — Очень устал?

— Я не ворчу. И вовсе не устал.

— Дай-ка мне на минутку мешок.

— Да что ты выдумал!

Хлоп!.. Это, оступившись, растянулся Лёня. Он долго не встает. Чувствуется — не видно и не слышно, но чувствуется, — что он сильно ушибся и морщится.

— Лёнь, здорово ушибся?

— Хо! Просто захотелось отдохнуть. Очень уж приятная трясина.

— Что же ты не скомандовал привал? — пошутил Павел.

— В следующий раз. Там, где будет побольше грязи.

Гроза, устав бесноваться, отходила куда-то в сторону. Гром ворочался в небе лениво, нехотя, далекие молнии слабее освещали болотный лес, и дождь стал мельче и спокойней.

Лёня изредка покрикивал, предупреждая о ямах и корягах, встречавшихся на пути, приказывая свернуть то влево, то вправо. Вязкая топь преградила дорогу. Дождь чуть моросил, небо посветлело, и можно было разглядеть, что топь тянется далеко. Что делать?

— Придется валить деревья и перебираться по ним, — сказал звеньевой.

Остальные молчали. Лёня посмотрел на небо, огляделся вокруг. Тело просило отдыха. Вова стоял, навалившись грудью на ствол березы.

— А может, Тикин, устроишь ночевку? — сказал Павел. — Дождь кончается.

— А где? — спросил Дима. — Где ночевку устраивать?

Лёня ответил:

— На диване у тети Фисы.

— Нет, верно, где? Ведь все мокрое.

— Ну и что же? — сказал Павел. — Ливня уже нет. А мокрое, может, два дня будет. Солдаты на походе знаете как спят?.. Постойте здесь. Я вам крикну.

Минут через пять раздалось: «Ко мне!» Павел отыскал небольшой холм. На нем росли две большие березы и было сравнительно сухо. Стали таскать к месту ночлега ветки и сучья. Миша остался разводить костер. Он измучился, прежде чем вспыхнуло пламя. Сырая березовая кора дымила, трещала и корчилась, свертываясь в тонкую трубочку, но загореться никак не хотела. А когда наконец она вспыхнула желтым, чадящим огоньком, долго не могли зажечься мелкие сучья, смолистые, но вымокшие сверху. Однако и они в конце концов занялись пламенем, от них — другие, и костер, взметнув яркое пламя, осветил холм, высокие белые стволы берез, ребят, сгрудившихся в кучу и уже начинавших дрожать от холода.

— Ура! — закричал Дима. — Да скроется тьма!

— Вот теперь посушимся.

— А суп варить будем? — спросил Вова.

— Ага, по-другому заговорил! Когда дождь лил, так он: «Мне сейчас совсем ничего не надо, только пусть он перестанет». А сейчас — суп варить!

— Ну, это когда он лил, а теперь-то можно. Да ведь, Лёня?

Но дипломатическая попытка Вовы склонить на свою сторону звеньевого не удалась. Лёня предложил закусить всухомятку, чтобы не пользоваться болотной водой.

— Правильно, — поддержал его вожатый. — И костер не будем загромождать ведром: сушиться надо.

Вова, увидев, что дело оборачивается так, встревожился: могла пропасть очередная порция сахара к чаю. Но звеньевой сказал, что раз они не будут варить ужин и чай, то все получат двойную порцию сахара и масла, и, пожалуй, можно раскрыть банку консервов. Этим Вова был вполне удовлетворен и заявил, что в таком случае он может вообще никогда не пить чай. Потом он вспомнил о стряпне, которую дала им в дорогу старушка, потребовал пустить ее в ход и сокрушался, что когда их угощали всем вкусным, не было аппетита.

Дождь совсем перестал. Сохли не только одежда и обувь — подсыхали и ветки, собранные для постели. Скоро ребята заснули, и сон их был куда приятнее сна в кровати — долгожданный заслуженный отдых после трудных дел, перед другими, тоже трудными и потому интересными.

Утром ласковое солнце пробудило ребят. Они вскочили, снова свежие, сильные и возбужденные.

8. Мертвое озеро

После завтрака Лёня, решив ориентироваться, вытащил карту, компас и уселся в сторонке. К нему подсел Вова. Он еще не забыл обиду, которую ему пришлось пережить из-за неумения обращаться с компасом. Звеньевой приветствовал желание Вовы постичь премудрости «науки об азимутах», но сурово предупредил:

— Только теперь ты уж сам учись. Больше мы не будем лекции для тебя читать. Понятно?

Вова, грустно поморгав, смиренно согласился с этим условием. Уступчивость его подействовала на вожака благотворно, и, раскладывая на коленях карту, Лёня примирительно буркнул:

— Вот, смотри…

Он повернул лист карты так, чтобы меридиан, идущий на север, совпал с направлением, которое указывал синий конец стрелки компаса.

— Там, значит, север, — ткнул он рукой, — там юг, там запад…

— А почему солнце всходит на западе? — поинтересовался Вовка.

— Что ты мелешь? — рассердился было звеньевой, но, взглянув на солнце, осекся. Он еще раз посмотрел на компас, на солнце, снова на компас, потряс его и удивленно пробормотал: — Это что же получается?

Действительно, если верить компасу, солнце взошло на западе, и север, выводит, — не север, а юг. Все наоборот. Лёня позвал Павла. Тот осмотрел компас, достал свой. И второй прибор показывал страны света неверно.

— Их гроза испортила, — сказал Дима. — Помните, как ночью стрелка металась?

— Так не бывает, чтобы сразу оба одинаково испортились.

— А что же тогда?

— Значит, земля перевернулась, — с философским спокойствием заметил Вова и, считая, видимо, вопрос исчерпанным, двинулся к костру.

— Павел, отчего это так?

— А вы не спешите, подумайте сами, отчего это может быть.

Ребята примолкли, задумавшись.

— Ух, братцы-кролики!.. — Миша от восторга даже закусил губу. — Знаете, это отчего? Это, наверно, магнитная аномалия. Да! Где-то здесь, под болотом, залежь железной руды, магнитного железняка. Верно, Павел?

— Ну да! — удивленно и обрадованно протянул Дима.

— Ну конечно же! Факт!

— А что, если в самом деле?

— Может быть, — спокойно сказал Павел.

Это предположение так взволновало ребят, что они забыли о компасах и необходимости ориентироваться. Только и говорили об открытии месторождения. Лёня обвел болото на карте жирной красной чертой и подписал: «Железо». Подумав, он почесал карандашом нос и над словом «железо» поставил маленький вопросительный знак.

— В городе расскажем — пошлют экспедицию, — сказал он. — И нас в проводники возьмут. Да, Павел?

Вожатый хотел сказать, что раз есть карта, обойдутся, наверное, и без проводников, но промолчал, лишь улыбнулся.

Надо было двигаться в путь. Решили итти по солнцу.

Вокруг расстилалось болото. Ночью оно казалось голым, безжизненным, запомнились лишь березы да ивняк. Сейчас ребят окружали пышные мхи, травы, кустарник. Неприметные издали, из-под ног вырастали бесчисленные кочки. Топорщились пучки осоки. То там, то тут виднелись «окна» коричневой воды, покрытой зеленовато-желтым налетом. От них шел тяжелый, душный запах гнили. Почва пружинила под ногами, но часто, не выдержав тяжести, вдруг продавливалась, и приходилось прыгать на кочки, хвататься за кусты.

— А вы знаете, что здесь было раньше? — спросил Павел.

Нет, ребята не знали.

— Здесь озеро было. Да, да, самое обыкновенное большое озеро.

— А как же оно болотом стало?

— Конечно, не сразу. Тут сотни, а может, и тысячи лет понадобились. А получилось это так. На дне откладывались остатки умерших водяных животных, рыб, жучков всяких, букашек. И с берега тоже речушки, весенние ручьи несли на дно камешки, щепки, песок, хвою, разную дрянь. Дно от этого все подымалось, и на нем растения распускались — целые подводные луга. Дно подымалось, а берега опускались, становились вязкими, мокрыми. У берегов тростник стал расти, осока. И они, когда умирали, ложились на дно. Над ними новые растения зацветали. Озеро все мелело и мелело. Потом пришла элодея — «водяная чума». Постепенно она полонила все озеро, и ее стебли каждый год поднимали дно выше и выше. А с берега… Вова, ты на меня не оглядывайся, а то упадешь… с берега наступали другие растения, со всех сторон, кольцом. Они стлались по озеру, сплетались и всё ползли, ползли, душили воду, а вода отступала. Белокрыльник начал расти, трифоль, сфагновые мхи — вот, смотрите, такие, — а рядом хвощ, стрелолист, осока… Так постепенно зелень покрыла все озеро. И только — вот, видите? — кое-где остались водяные «окна», малюсенькие озерки. Их становится меньше с каждым годом. Теперь уже самые крупные растения — деревья — забрались на бывшее озеро. И они тоже умирают, падают, гниют, а вместо них подымаются новые… Так вот озеро умерло, сгнило, и оказалось вместо него болото.

Дима представил себе это: вот тут, где сейчас они шагают, плескались когда-то чистые, прозрачные волны, ветер носился над гладью… А сейчас, — он невольно оглянулся кругом, — сейчас дикие травы да мхи, зыбкий зеленый покров стелется над невидимыми провалами; душный запах гнили медленно ползет меж чахлых деревьев. «Гнилая смерть», болото.

— И все озера станут болотами? — спросил Вова.

— Не все, но очень многие могут стать. Могут, но не станут. Потому что человек в нашей стране очень сильный, всемогущий. Будем очищать озера — и они не умрут. Больше того — ведь мы умеем и из этой вот гнили делать жизнь… Непонятно? Вот сейчас поймете. Ну-ка, Дубов, копни землю.

Миша воткнул черенок топора в податливую мякоть, ковырнул ее.

— Вот. — Павел взял в горсть пропитанный коричневой водой, слежавшийся, перегнивший мох, сжал в кулаке. — Взгляните. Это же торф, только мокрый. А торф, вы знаете, — это бег турбин электростанций, это свет и тепло в домах, трамвай, заводские моторы, станки. Это работа, движение, жизнь! Вот вы прислушайтесь… Слышите шум? Приглушенный такой. Это на торфянике, на том краю болота. Там торфяные драги — особые машины — черпают прямо из болота эту вот коричневую жижу. Потом ее закладывают в стилочные машины. Никогда не видали?.. На танки издали похожи. Они по полю ползают и расстилают ровными рядами кирпичи торфа. Торф сохнет на солнце, а потом его отправляют на электростанции. Вот, глядишь, это болото и оживает — в электрическом свете, в моторах, в труде.

— Просто как в сказке! Верно, ребята? — сказал Лёня.

— Сказка-то сказкой, — возразил Павел, — а вы приглядывайтесь: пригодится в жизни. Вам впереди все пригодится. Вот приедут, скажем, инженеры братья Дубовы… Почему не станете инженерами?.. Рабочим станешь?.. Ну и хорошо. Приедут рабочие братья Дубовы… Не будешь рабочим?.. Энтомологом? Вот беда!.. Тогда один рабочий Михаил Дубов приедет с коллективом в тайгу завод новый строить. Место дикое, глухое, еще бездорожье, кругом болота. А нужно топливо. Болотная гниль? Нет, Дубов знает, что человек может эту гниль оживить. И вот он с товарищами пустит в болото машины. Сколько надо топлива? Сто тонн? Тысячу? Десять тысяч? Пожалуйста!

У Миши заблестели глаза. А Дима сказал задумчиво:

— Вот простое ведь болото, таких в стране — тысячи, а тут и торф, и железо, и еще, может, что-нибудь. Здорово, да?

— Я и говорю, Веслухин: приглядывайтесь. Вам в будущем хозяйничать… Тикин, ты почему хромаешь?

— Ночью-то я упал — нога разболелась. Но вы не беспокойтесь. Скоро пройдет.

В это время они вышли к широкой прогалине. Впереди, за полоской тонкоствольных берез, виднелся темнозеленый бугор густого соснового леса. Но чем ближе к краю, тем итти становилось труднее. Ноги увязали. Того и гляди, окунешься по пояс. Кочки, словно живые, хлюпали, вертелись под ногами, будто старались сбросить в топь пришельцев, осмелившихся подмять их под себя.

Выискивая места, по которым можно было пройти, приходилось сворачивать то влево, то вправо, то возвращаться назад и снова искать и искать. Наконец они уперлись в длинную топь на краю болота. До сухого места оставалось каких-нибудь пять метров. Всего пять метров — и никак их не преодолеешь. Грязная жидкая тина, подернутая желто-зеленой пленкой, покрывала это пространство.

— Стоп! — сказал звеньевой. — Привал! Прошу занять кочки, кому какая нравится. Отдохнем — будем искать обход. Правильно, Павел?

— Ой, какая лягушка, смотрите! — закричал Вова, но сразу же, чтобы не спугнуть жирную, вытаращившую глаза лягушку, которая удобно устроилась на листке кувшинки в двух метрах от ребят, он перешел на шопот: — Красивенькая…

— Ты ее в баночку, — пошутил Дима.



Но Вова шутить не собирался. Он всерьез решил изловить хозяйку болота. Пока друзья, рассевшись по кочкам, мирно беседовали, Вова начал готовиться к охоте. Он извлек из своего рюкзака все его содержимое, намереваясь превратить заплечный мешок в лягушечий сачок. Сломив ивовый прут, он согнул его в кольцо и вставил в рюкзак. Подготовившись таким образом, Вова стал подкрадываться к лягушке. Замысел его был коварен, но прост: накинуть сачок на жертву, а затем подтянуть его к себе за бечевку.

Бедной лягушке оставалось жить на свободе не больше секунды, как вдруг к ней с неба нежданно свалилось счастливое избавление от неволи. Тоненько просвистев, в болотную тину шлепнулся какой-то длинный и тонкий предмет. Лягушка испуганно дернулась, прыгнула с кувшинки на хлипкую кочку, еще мгновение — и она скрылась в поросли осоки, а Вова, недоумевающий и растерянный, остался стоять с занесенным над головой сачком-рюкзаком.

Предмет, упавший так некстати, оказался… стрелой. Еще не понимая, откуда и почему она прилетела, ребята с помощью ветки вытащили ее из жижи. Стрела была грубой, недавно выстроганной из сырого дерева. В одном конце ее торчали два небольших пера, а на другом была припутана ниткой свернутая в трубочку бумажка. Приятели переглянулись. Записка?!

Да, это была записка, адресованная явно им:

«Поздравляю, что потушили пожар. 200 метров на восток — проход на сушу». И вместо подписи — две знакомые, но по-прежнему загадочные, скрещенные стрелы.

— Кто-нибудь заметил, откуда она прилетела?

— С берега, понятно.

— А он малограмотный, — сказал Дима, перечитывая записку. — Так нельзя написать: «Поздравляю, что…» Это не по-русски. Да, Павел?

— Да, это неграмотно.

— Факт, он же не русский. Но почему он все еще не в пещере? Ведь у него машина.

— А я знаете что думаю?.. Точно, не будь я Лёнькой! Ух, какой!.. У него же нет плана пещеры. И дневника нет. Вот он и ждет, когда мы туда проберемся, найдем, что надо, а он — за нами.

— Это ты правильно. Это может так быть.

— Ребята, а вот насчет пожара… — Миша опасливо оглянулся по сторонам. — Может, это он поджег? А?

— А теперь издевается: «Поздравляю, что потушили»!

— Вы, Павел, как думаете?

Вожатый, молча слушавший весь этот разговор, покусывал губы и хмурился.

Ответил он не сразу.

— О пожаре — это, по-моему, неверно, — сказал он. — Не стал бы он поджигать — лишнее это дело. И вообще вы его особенно не бойтесь. Ничего он вам не сделает.

— Да мы, Павел, не за себя ведь!.. Ну, как это сказать… Клад там или что — вот за это. Мы его найти хотим для всех, а тот…

— Мне думается, там не клад, а какое-то ценное месторождение. А его он не утащит. Верно, Вова?

— Правильно, — солидно сказал младший Дубов.

— Ну, раз правильно, так вы и шагайте со спокойной душой. Не бойтесь ни за себя, ни за пещеру.

— А вы с нами далеко пойдете?

— Нет, я должен вернуться: товарищ ждет. Еще вчера вечером должен был явиться. Потерял меня уже… А может, вы… Проводить вас надо?

— Нет, Павел. Вы думаете, мы испугаемся? Ничуть!

— Тогда двинулись.

Они стали быстро собираться. Вова пыхтел, складывая обратно в рюкзак вытряхнутые вещи.

— На восток пойдем, по записке?

— Как бы не так! Чтобы в какую-нибудь ловушку угодить?!

Они пошли на запад и скоро, обойдя топь, выбрались на сушу. Через полкилометра вожатый попрощался с ними.

— Хорошо было с вами, приятно, однако надо мне итти. До свиданья, ребята. Будьте готовы!

— Всегда готовы! До свиданья, Павел. Ждите нас с победой!

— А как же иначе? Только с победой. Счастливого пути!

…К вечеру, блеснув на солнце, легла перед друзьями широкая лента реки Шарты.


III. Тайна Джакарской пещеры

1. Вова меняет специальность


Берег Шарты, поросший сосновым лесом, был высок и крут. На другом берегу, напротив, раскинулось село. Красуясь белыми и голубыми узорными ставнями, вдоль реки выстроились толстостенные бревенчатые дома, за ними толпились еще и еще. Реку у села перерезала плотина. За ней разлился широкий пруд. За селом зеленели по холмам поля, опоясанные березовыми перелесками. Вдали темнели горы. Сползая за далекие увалы, солнце освещало все это нежными золотисто-розовыми лучами. Плыла над рекой чья-то песня.

— Красота-а! — вздохнул Дима.

— Вот она где, рыбка-то, водится!

— Точно вышли, — сказал Лёня. — Старик говорил: деревня Крутая. Видите, берег какой крутой. Значит, она.

Однако Вова счел своим долгом высказать особое мнение.

— Это берег крутой, а не деревня, — заметил он.

Спустились вниз. У воды тянулась поросшая травой пологая полоска земли. Звеньевой отправил Мишу с Вовой в деревню на разведку. Сам он стал заготовлять топливо, подтаскивая хворост, а Дима варил ужин.

Скоро братья Дубовы вернулись.

— Я говорил! Вот. Не верили? — еще издали закричал Вова.

Миша рассказал, что это вовсе не деревня Крутая. Это село Фомино. А Крутая…

— Следующая?

— Следующая будет деревня Сосновка.

— Где же Крутая?

— Еще ниже по течению. Мы в болоте взяли очень влево и когда из него вышли — тоже. Отсюда до Крутой около тридцати километров.

— Фью-ю-ють!

— Да еще нога разболелась у меня!

— Караул! Толстопуз подбирается к каше!

— Вовка, я тебя сброшу в реку!

— Хо! Подумаешь! Я на спину лягу — до самой пещеры доплыву.

— Ладно, давайте ужинать.

— Стоп, братцы-кролики! Ведь он здорово придумал — Вовка.

Все разинули рты, в том числе и Дубов-младший, не понимая, что такое придумано им. Миша объяснил: плот. Вова натолкнул его на мысль о плоте.

— Поплывем — и того, в кожаной куртке, собьем с толку, — сразу же воодушевился Лёня.

— А потом, ты хромаешь, а на плоту сиди посвистывай.

Новая идея захватила всех. После ужина решили измерить скорость течения реки. Миша отбежал на двадцать метров вниз по реке, а Лёня бросил в воду ветку. Пока ветка доплыла до Миши, он успел отсчитать двадцать секунд. Значит, за секунду метр, за час она проплывет…

— Три километра шестьсот метров, — быстрее всех подсчитал Миша.

— Десять часов — и тридцать шесть километров. А пешком итти — два дня.

— Вот, Игнатьич нас землетопами назвал, а мы еще и рекоплавами будем.

Решили: спать, а с рассвета приступить к делу.

Утром Миша, назначенный «начальником строительства плота особого назначения», потребовал еще один топор, пилу и железные скобы для скрепления бревен. В село за инструментом откомандировали Диму и Вову. Одновременно они должны были попросить разрешения на рубку деревьев.

Председатель колхоза, тучный рыжеусый мужчина с густыми грозными бровями, выслушав представителей экспедиции, улыбнулся:

— Да вы топор-то держать в руках умеете?

— Ну еще бы, дядя! Ведь мы пионеры.

Вова немедленно поддержал товарища:

— Мы даже лесные пожары тушить умеем.

Видимо, председатель был в хорошем настроении. Он смешно приподнял свои длинные остроконечные усы, вытаращил глаза и удивленно сказал:

— Да что ты говоришь? Пожары тушить? Уй-ю-юй!.. Да вас же деревом придавит.

Дима обиделся: что́ он как с маленькими шутит! И, чуть заикаясь, Дима начал пространно доказывать председателю необходимость и возможность постройки плота. Тот слушал внимательно, но улыбался очень несерьезно, и Дима решил, что никакого разрешения они не получат. А председатель, выслушав его, сказал:

— Ишь как расшумелась пионерия! Ну ладно. Колхозная власть юный туризм поддерживает. Верно, Ванятка? — Этот вопрос был обращен к пареньку, который сидел в углу с номером «Огонька» в руках. — Мы им это дело разрешим. Но смотрите, чтобы не зашибло. Да лишних-то деревьев не валите. А когда плот сколотите, поплывете — глядите лучше: впереди перекаты будут. Ванятка, скажи там, чтобы выдали им топор и пилу. Да проводи их. А скобы в кузнице полу́чите. Скажите, что я разрешил еще гвоздей штук двадцать дать. Довольны?

Еще бы они не были довольны!

Но кузница оказалась закрытой. Дима отправился с инструментом к ребятам, а Вова остался дожидаться кузнеца. Ваня присел рядом с ним. Он был старше Вовы года на два. На голове его плотно сидел черный суконный картуз с надломленным козырьком. Легкая сиреневая майка была заправлена под штаны. На ногах красовались сапожки. Было жарко, вполне бы можно бегать босиком, но Ване, видимо, очень нравились сапожки: в них он самому себе казался весьма солидным человеком.

— Ты кто? — спросил Вова.

— Колхозник.

— А чего тогда не работаешь?

— Я в школе учусь.

— Значит, ты школьник.

— Это само собой. А ты кто?

— Мы юные путешественники.

— Туристы, значит.

— Сегодня плот построим, по Шарте поплывем.

— А мы завтра в Москву поедем. На поезде.

— Зачем?

— Спрашиваешь! В столицу. Тоже туристы. Нас десять человек поедет да еще Валентина Петровна. Не знаешь? Ее весь район знает. Учительница. Ты в Москве был?

— Нет. Папа был.

— Ну, папа! У меня отец аж всю Европу прошел. Орденов знаешь сколько?

— Хо! А у моего, думаешь, нет? Тоже… Тебя Ваней зовут?

— Иван Фомин.

— А меня Вовка. Фамилия Дубов.

Они замолчали. Потом Ваня спросил:

— Ты электротехнику знаешь?

— Кто ж ее не знает!

— А электриком хочешь быть?

— Нет. Я энтомо… как это… номатолог. Вот насекомых изучают, знаешь?

— Ну?

— Ну вот, я и есть он.

— Понятно. У нас в классе девчонки тоже жучков всяких собирают, полевых вредителей. А я нет. Я электротехником буду.

— Электричество проводить станешь?

— А что его проводить-то? Уже проведено. Я за электрическими машинами ходить буду. У нас их много. Хочешь, покажу?

— А кузнец?

— Так его ж еще нет. Походим, потом придем. И он придет.

Они пошли. Недалеко от реки, на краю села, стояли длинные приземистые здания. Ваня направился к ним.

— Фермы, — пояснил он.

— Это где коровы и овцы?

— Ну да. И свиньи тоже.

— Мы же машины пошли смотреть.

— Ну вот и идем.

Вова дважды ходил со школьной экскурсией на заводы, но на животноводческой ферме не бывал ни разу в жизни. Он был очень удивлен, не заметив вокруг ни одного животного. Несколько колхозников бросали в кузов грузовика мешки, наполненные чем-то мягким. Ваня важно поздоровался со всеми, Вова тоже сказал «здравствуйте». Они завернули за угол одного из зданий и оказались у небольшого крытого загончика. В нем стояло несколько овец. Около них было два человека. Высокий пожилой колхозник, одетый, в белый халат, держал в руке какой-то прибор, от которого отходил провод. Подмигнув ребятам, он спросил:

— Стричься пришли? Занимайте очередь.

Приложив прибор к спине овцы, он нажал какую-то кнопочку. Машинка заурчала, застрекотала, и на полотно, разостланное на полу, стала падать шерсть. Колхозник вел прибор по телу овцы, и за машинкой оставалась полоска оголенной кожи. За какую-нибудь минуту вся шерсть на овце была острижена. Животное стало маленьким и смешным. Колхозник перешел к следующей «клиентке». Его помощник складывал шерсть в мешок.

Вова тихонечко дернул Ваню за рукав:

— Это он электричеством?

— Ну да. Там моторчик такой и ножи-стригуны. Он вертится, а они стригут. Соображаешь?

Пока Вова размышлял, определяя, все ли он сообразил, Ваня потащил его дальше. Он открыл дверь одного из зданий фермы, и в нос ударил теплый сладковатотерпкий дух парного молока и коровьего пота. Посредине здания тянулся длинный проход, а по бокам от него, за невысокой загородкой, стояли коровы. Слева были черные с белыми пятнами, справа — бурые. Они стояли спокойно, вяло двигая челюстями, и ни одна из них не обратила внимания на вошедших ребят.

— Тагилки, — с гордостью сказал Ваня. — Порода такая. Молока знаешь сколько дают? По двадцать литров в день. Смотри, сейчас доить будут.

Женщины в белых халатах подводили коров к стойкам, которых было несколько. У каждой стойки лежало что-то похожее на сбрую, от которой тянулись небольшие черные шланги. Вот одна из женщин взяла «сбрую», ловко накинула ее на спину корове и щелкнула застежкой под животом. Было похоже, что на корову надели седло, только «вверх ногами»: оно оказалось внизу, около вымени. От него потянулись шланги.

Женщина чистой тряпицей обтерла вымя и надвинула на него «седло». Ее помощница в это время передвинула какой-то рычажок на стойке. Раздалось жужжанье невидимого мотора, и послышалось тихое, приглушенное «чьювик-чвик, чьювик-чвик». Корова стояла смирно, разжевывая жвачку, спокойно поглядывая темными маслянистыми глазами.

— Соображаешь? — опросил Ваня.

Вова сокрушенно помотал головой: дескать, туго.

— Мотор. Понятно? От него насос работает. Только он не накачивает, а выкачивает. В шлангах такое безвоздушное пространство делается, оно и вытягивает молоко из вымени… Тетя Паша, как оно называется?

— Вакуум называется. А ну отойдите. Следующую!

Подводили поочередно новых коров. Тетя Паша щелкала застежкой, поглаживала буренушек и время от времени командовала: «Следующую!»

— Молоко, как в водопроводе вода, бежит и бежит, да? — сказал Вова.

— Вот. Все машины в моих руках будут. Электротехника!

— Ты вместо тети Паши встанешь?

— Не-е. Я за самой главной машиной ходить буду.

— А она где?

— Вот пойдем…

Ваня повел его к реке. Они подходили к плотине, как вдруг Вова заметил нечто необычное и, во всяком случае, непонятное. По полю шел трактор. Он был какой-то странный: казалось, от грузовика «ЗИС» отрубили кузов, а переднюю часть с кабиной пустили по полю. Трактор тащил за собой плуг. За ним темными жирными пластами тянулась широкая полоса вспаханной земли. Все это еще можно было понять. Но трактор не гудел, не трещал, не чадил, а, словно в сказке, будто кто-то невидимый толкал его, легко и быстро катился по полю.

— Ты чего? — спросил Ваня, заметив ошалелый взгляд Вовы.

— Смотри…

— Ну? Пары пашут, вот и движется.

— Да нет! Почему мотор стоит, а трактор идет?

Ваня поглядел на Вову с недоумением, потом улыбнулся:

— Да ты совсем ничего не смыслишь! А еще городской! Это тоже от моего хозяйства. Видишь, над трактором усы такие железные, а сбоку кабель? Это проводка электрическая. А мотор гудит только чуток. Прислушайся.

Вова прислушался. Машина подходила к ним, и до слуха донеслось ровное, негромкое жужжанье.

— Вот это да-а! — сказал Вова и, немного помедлив, спросил: — А у вас в колхозе сколько электротехников?

— Дядя Данило да вот я… буду. Еще монтеры есть.

— А больше электротехников не надо?

— Пока что справимся, — сказал Ваня и весьма солидно шмыгнул носом. — Ну, идем на ГЭС. Там турбина — во! В турбинах соображаешь?

Поскольку Вове за последние полчаса уже не раз приходилось признаваться, что соображает он не очень хорошо, он предпочел промолчать. Они двинулись к гидроэлектростанции.

…А ребята тем временем трудились над постройкой плота.

— Димус, где же все-таки Вовка? — уже который раз спрашивал звеньевой.

— Ну откуда же я знаю? Остался ждать кузнеца, я ведь говорил.

Миша бурчал:

— Нашел, наверно, какого-нибудь синего таракана и про скобы забыл.

Дело у них подвигалось хорошо. Они выбрали на береговом скате пять высоких стройных сосен и, срубив их, тут же очистили от веток. Потом стали толкать вниз. Скат был крутой, и сосны легко скользили по нему, потом неслись вниз уже без подталкивания и плюхались на берег у самой воды. Одно бревно угодило прямо в реку, закачалось, поплыло. Лёня кубарем скатился вниз. Скинул одежду и обувь и, в один миг оседлав бревно, начал подгребать его к берегу.

— Ого-го! — кричал он. — Оно еще двоих выдержит!

— Во! Что я говорил? — радовался Миша.

Спустив все стволы вниз, они начали распиливать их. Самое большое бревно — центральное — сделали длиной в пять метров. К нему стали подкатывать бревна покороче и сортировали их так, чтобы передний конец плота получился в виде треугольника. Потом начали подтесывать бока бревен, чтобы они плотнее прилегали друг к другу.

Показался Вова. Все бросились навстречу ему. Он распарился и пыхтел — две связки тяжелых строительных скоб, моток проволоки и пригоршня гвоздей были в его руках.

— Почему так долго?

— Держите… Вовсе я не долго. Это кузнец долго. Ждал его, ждал, устал даже.

— Жучков, наверно, собирал, а все на кузнеца сваливает!

— Я теперь жучков не собираю.

— А что ты собираешь?

— Я ничего не собираю. Я теперь уже не нотамолог.

— Кто?

— Нотамо… мотано… Ну как?

— Энтомолог?

— Ну да. Я уже не он, не этот…

— А кто ты?

— Я, наверно, буду гидротехник. Я бы стал электротехником, да им уже Ваня будет. Но гидротехником тоже интересно. Соображаете?

— А зачем нам в экспедиции гидротехник?

— А я не на экспедицию. Я на всю жизнь. И мы с Ваней договорились работать вместе.

— С каким Ваней?

— Эх, совсем ничего вы не смыслите! Ваня Фомин. Мой друг. Я его приглашал с нами поехать, да ему в Москву надо…

— Плетет чего-то! — Миша безнадежно махнул рукой.

— Сам-то ты плетешь! Ну и ладно. И ничего не расскажу вам.

— Ну и не надо.

— Не надо? А знаете, как интересно! Вот, вы думаете, овец как стригут?

И Вова, забыв о своей угрозе, принялся рассказывать о том, что ему удалось повидать в колхозе. Доложив об осмотре электростанции, он объяснил, почему решил стать гидротехником:

— Таких станций еще много надо. А чтобы строить их, нужны гидротехники. Гидро — это значит «вода». Соображаете? Я буду водяной техник. У меня вода такие машины будет крутить, такие машины!..

Рассуждал Вова долго, и приятели, слушая его, успели хорошо отдохнуть. Потом они принялись сбивать плот.

Так как столкнуть с берега сбитый плот у ребят нехватило бы силы, они спускали бревна в воду по одному и уже там скрепляли их. Крюк скобы вбивали в одно бревно, потом приставляли к бревну другое и в него вбивали второй конец скобы. Бревно к бревну — семь штук. Миша еще не успел прикрепить седьмое, а уже весь «личный состав экспедиции» очутился на плоту.

— Ура! Не тонет!

Дима стал варить «последний сухопутный обед». Остальные принялись за оборудование плота. Прежде всего, кроме скоб, скрепили бревна жердями, прибив их крест-накрест. Затем посредине «палубы» устроили помост для вещей — чтобы не намокли. Вырубили длинные и тонкие березы — шесты. И, наконец, приготовили к подъему флаг — полотенце, на котором звеньевой вывел углем: «Отважный». Так они решили назвать свой «шестоход».

После обеда Дима отнес в село инструмент; просился с ним и Вова, но вожак не разрешил. Начали погрузку. Рюкзаки складывали на настил посредине плота.

Наконец все было готово.

— Ну, подымаем флаг. Оркестр — туш!

— Та-ам, трам, там-та-та-та… — запел Дима.

Флаг взвился, раздалось «ура», и голубь, вылетевший было из леса, круто шарахнулся обратно от веселого, громкого гомона.

— Взять шесты!

— Есть, капитан!

— Отталкиваемся!

— Пошел!

Плот качнулся, захлюпала, забурлила вода, пополз берег…

2. Встреча с незнакомцем

«Отважный» шел на шестах в прибрежной тени. Река здесь была неглубока. Плот чуть покачивало. В лицо дул ветерок, кожу приятно холодило. Иногда нос плота заносило вправо или влево, и тогда звеньевой кричал: «Справа отожми!» или: «Слева наддай!» Сам он стоял на заднем конце — корме, отталкиваясь шестом и в то же время помогая бортовым направлять ход плота. На носу был Вова.

Река текла неторопливо. Вырвавшись около села Покровского из гранитов, Шарта врезается в известняковую толщу и струится плавно, прямая, степенная, чуть ленивая. Горы здесь почти начисто сглажены морем, бушевавшим сотни миллионов лет назад. Бродя по берегам, тут можно найти много кусков известняка с отпечатками давным-давно вымерших растений и животных. По этим каменным отпечаткам ученые, как по книге, читают историю древнейших времен.

— Ох, я, должно быть, что-то придумал! — возвестил Вова. — Верно, верно, придумал. Электроплот. Я сейчас вам объясню. Значит, так. Сбоку — вот тут можно — приделывается турбина, колесо такое. Плот идет — она крутится. Только плот идет туда, вперед, а турбина обратно вертится, назад. Вам ясно? А то ведь это гидротехника — может, неясно?

— Я-асно, — сказал Лёня, а сам подмигнул друзьям.

А Вова, не обращая внимания на несерьезность Лёниного тона, грозившую подорвать его гидроэлектротехнический авторитет, продолжал:

— Ну вот. Она крутится, а от нее — приводной ремень к мотору. Он: вжи-жжи — работает. Работает и крутит такой винт, как у парохода. Плот идет все быстрее, турбина тоже быстрее, и мотор…

— Слева наддай!

Хлопцы недоглядели: плот сильно завернуло. Дима, стоявший у левого борта, не смог сразу выправить ход. Вова сунул свой шест в воду и упер в дно, но плот с такой силой надавил на шест, что Вова в один миг очутился в воде. Его сразу же вытащили. Отфыркавшись, он уселся посредине плота, стянул с себя ботинки, одежду и деловито осведомился:

— Ну как, понравился мой проект?

Ему ответили дружным хохотом. Звеньевой распорядился: всем разуться и сложить обувь в рюкзаки. Вова замерз, и плот направили к середине реки, на солнце. Оно уже склонялось к закату, но, несмотря на это, пригревало, не скупясь на тепло.

— Даже жалко, что завтра уже пещера и плот придется бросить, — сказал Миша.

— Как попадешь в пещеру, забудешь и про плот, — ответил Дима, словно бывал там и хорошо знал, какие прелести таят в себе подземные гроты.

— А вдруг мы там ничего не найдем? — сказал Лёня и сразу же огорчился от этой мысли. — Нет, что-нибудь да найдем!

— Давайте, братцы-кролики, нажмем еще.

И Миша стал так отталкиваться шестом, что Дима, стараясь не отстать от товарища, в две минуты вспотел.

— А вдруг там залежи какой-нибудь руды? — продолжал Лёня. — Или алмазы. Как вы думаете, в пещере алмазы могут быть? Или, может быть, свинец…

Лёне хотелось, чтобы в пещере оказалось какое-нибудь полезное ископаемое. Он мечтал о руднике, который построят на месте их находки.

— Мы потом придем туда, и все будут на нас показывать и говорить: «Это вот они открыли». А мы к тому времени еще десять таких находок сделаем. Ведь здорово, а, ребята?

Мише мысль звеньевого о руднике нравилась, только ему хотелось самому принять участие в разработках. А Дима мечтал найти в пещере какой-либо исторический клад. Какой — он сам еще не знал, но такой, что можно будет сдать в музей.

— У нас в городе музей не очень интересный. Надо такое найти, чтобы у всех дух захватило и чтобы это было важное научное открытие.

Вова имел свою, особую точку зрения. Он считал, что лучше всего найти золото.

— Золото найдем! — на него что хочешь можно купить, — сказал он. — Хочешь — свинец, хочешь — сразу десять витрин для музея. Во! И в каждой витрине — египетская мумия.

— А где ты это купишь? — вмешался Лёня. — Что, Советский Союз сам у себя покупать будет? Тоже мне, египетская мумия!..

— Ну, все равно, я с собой захвачу. Для себя.

— Куда тебе его?

— Золото? У-у… Из него можно такой кинжал сделать — блестящий.

— Фу, он мягкий получится, плохой.

— А зато все удивляться будут…

— Ребята, ведь компас теперь правильно показывает! Значит, верно: в болоте железо.

За разговорами время текло незаметно. Проплыли мимо деревни Сосновки. Надвинулся вечер. Решили причалить к берегу. Проволока, которую притащил Вова, пригодилась: на берегу вбили колья и к ним привязали плот. Ребята остались устраивать бивуак, а Миша отправился промыслить рыбы. Давно уже он мечтал о хорошей рыбалке, и вот наконец этот час настал.

— Уха будет — язык проглотите! — пообещал Миша друзьям.

Метрах в двухстах от стоянки плота, выше по течению, он приметил место, очень подходящее для рыбалки. Берег порос здесь камышом, чуть шуршала редкая осока, и на низких плоских волнах медленно и мягко колыхались листья кувшинок. Вырубив пару удилищ и накопав червей, Миша устроился на стволе низко склонившейся над водой березы. Он насадил по два червяка на каждый крючок и забросил удочки.



Не прошло и минуты — дёрг! — поплавок дрогнул. Еще раз. Кто-то сидел на крючке. Чуточку выждав, Миша резко вскинул и потянул удилище. Рыба уперлась, дернула удочку, потащила ее в сторону и вглубь. Сердце рыболова забилось: «Крупная!» Он дал ей немного отойти и снова потянул на себя. Она упиралась. Еще раз приспустив леску, Миша сначала медленно, потом быстрее потянул ее в сторону и вверх и вдруг единым махом выметнул на берег. Что-то красное, зеленое, белое запрыгало, закувыркалось в траве. Уколов руку о плавник, Миша схватил добычу. Это был окунь — полосатый, крупный, чуть ли не в две ладони, с сильным горбатым телом.

Когда этот хищник дернул удочку, Миша, признаться, подумал, что вытащит какую-нибудь громадину. Но и этот окунь вполне удовлетворял самолюбие рыболова.

Миша еле успел закинуть удочку второй раз, как она опять дернулась. Снова попался окунь, правда чуть поменьше. Но разве приходится огорчаться этим, если в течение однойминуты в руки попадают сразу две рыбешки! И третья, уже третья клюет на полуобкусанного червяка!

До чего это жадная рыба — окунь! Что ни подсунь ей — все схватит. Червяк ли это, малявка, раковая шейка, лягушонок — только подавай, не прозевает. За стаей мелких окуней всегда идут крупные и поедают мелочь. Прожорлив окунь невероятно. Бывает, до того наестся, что хвосты заглотанных рыбешек торчат из его пасти наружу. Вот он каков, этот хищник!

Миша еле поспевал вытаскивать. Он снял с крючков уже семь окуней и только два раза сменил насадку. Эх, и знатной ухой попотчует он друзей! Ловись, рыбка, ловись… Эге, полосатый, клюнул! Торопишься? Чудак! Упирайся, не упирайся — все равно наш будешь…

— Хорошо клюет?

Миша вздрогнул, обернулся и замер. Перед ним стоял тот — высокий в кожаной… Впрочем, он был без куртки. Из-под просторной клетчатой рубахи, заправленной в широкие брюки, виднелась голубенькая майка. Рукава рубахи были засучены. В одной руке он держал ведро, в другой была дымящаяся трубка. Светлые, выгоревшие волосы падали на лоб, свисая над горбинкой носа.

«Куда лучше? В воду? В лес? Вправо? Влево?» заметалась мысль. Миша встал.

— Что уставился? — усмехнулся незнакомец и спросил довольно приветливо: — Откуда? Из Сосновки?

«Сосновка? Что это? Ах, та деревня, что проезжали вечером! Значит, он меня не узнал».

— Угу, из Сосновки, — пробормотал Миша и отвел глаза в сторону. «Все-таки надо поскорее сматывать удочки».

Высокий шагнул к воде:

— Ого! Ты, оказывается, много окуней натаскал! А пить здесь можно?

Опершись на березу, на которой только что сидел Миша, незнакомец зачерпнул в вёдро воды. Когда он наклонился, вытянув загорелую мускулистую руку, Мишин взгляд упал на его предплечье. На бронзовой коже синел вытатуированный знак: две перекрещенные стрелы…

Миша вспотел… «Столкнуть его в реку. А дальше?..»

— Неважная вода. Ну, ничего. — Незнакомец выпрямился. — Кто там костер запалил, не знаешь? — Он повел рукой в сторону, где остались Мишины приятели.

— Костер? Не знаю.

— Надо будет сходить посмотреть, что за соседи, — сам себе сказал высокий и предложил Мише: — Пойдем со мной. Наш чай, твоя уха. Конфеты будем есть, омулем соленым угощу. А?

— Не…

В лесу, из-за пригорка, послышался резкий свист.

— Ого-го-го! — закричал высокий. — Иду-у!.. Ну, двинулись чай пить?

Миша исподлобья взглянул на него и угрюмо проговорил:

— Домой надо.

— Как хочешь.

Он легко подхватил ведро и зашагал в лес. У Миши сильно билось сердце. Он осторожно двинулся следом за высоким. Вдруг тот обернулся. Миша быстро наклонился и сделал вид, будто ищет что-то на земле.

Темнело. «Надо подождать здесь, а потом незаметно пробраться к его стоянке», решил Миша, но вспомнил: тот хотел «сходить посмотреть, что за соседи». Вдруг сейчас отправится и наткнется на ребят? Надо скорее предупредить их…

Весть, принесенная Мишей, ошеломила всех. Конечно, такая встреча и раньше была вполне возможной, но все-таки это было неожиданностью, и весьма неприятной. Особенно взволновало всех сообщение о татуировке на руке незнакомца.

— Неужели правда стрелы? — допытывался Дима. — Вот такие, как на записках?

— Что ж, выдумывать я стану? — рассердился Миша. — Я, конечно, не сравнивал с записками, но стрелы как стрелы, и перекрещенные. Синие такие.

— Это, ребята, очень важно, — сказал Лёня. — Называется «вещественное доказательство». Теперь ему никуда не скрыться.

— Д-давайте отчаливать, — огорченно сказал Дима и принялся собирать посуду.

— А у меня есть предложение, — сказал звеньевой. — Надо у него машину испортить. Дождемся ночи, они спать лягут, а мы что-нибудь с мотором сделаем.

— Вы меня пошлите, — предложил свои услуги Вова. — Я знаю. Я ручку заводную утащу, и все.

— Тебя за ноги схватят, и все, — махнул рукой старший брат.

— Меня? У! А я…

Но Миша перебил:

— Нет, ребята! Надо действовать как? Надо наверняка действовать. Ясно, что не Вовку пошлем. Я пойду и еще кто-нибудь. Но все равно можно попасться.

— Риск — благородное дело! — возразил звеньевой.

— Нам в пещеру попасть важнее.

«Ты просто трусишь!» хотел сказать Лёня, но не сказал: ведь он знал, что Миша вовсе не трус. Просто он рассудительный парень.

— Ладно. Будем отчаливать, — согласился звеньевой.

Костер залили водой, он недовольно зашипел. Тьма окутала бивуак.

— Кто-то идет, — прошептал Дима.

Миша выдернул колья. Качнулся «Отважный». Забулькала, забурлила под ним вода. Заколыхались вокруг черные волны.

— Справа наддай…

Километра два они плыли молча. Было жутковато. Кругом тьма. И вода под ногами черная — кажется, нет дна.

Молчание прервал Вова. Начал он так:

— А мы его в пещере поймаем. Я знаю, как его можно поймать: у него фонарь из рук выбить и свой притушить. Миша — он сильный — будет руки у него держать, а Лёня — ноги. А я с Димой его свяжу. Я ух как умею связывать! Как напутаю, напутаю верёвку — ни за что не развязать, мама всегда ругается… — Помолчав немного и представив себе, видимо, картину схватки, Вова совсем воодушевился: — Хо! Я даже один могу связать. Только вот ноги бы держать ему покрепче… И потом, есть хочется, давайте поедим, — неожиданно закончил он свою воинственную речь.

С последним предложением все согласились. Причалить решили к левому берегу: противник был на правом.

Развели костер. Начхоз объявил «аврал» по чистке окуней, отложив в сторону две штуки:

— Жарить буду.

— В листочках? — вспомнил Вова пирожки.

— А вот посмотришь.

Миша накопал недалеко от берега глины, притащил к огню, плеснул на нее воды и стал размешивать.

— Будем есть окуней, начиненных глиной, — сострил Дима.

Миша героически снес эту насмешку, продолжая свое дело. Когда глина превратилась в податливую вязкую массу, он стал обкладывать ею окуня, предварительно обсыпав его солью.

— Ты, Димус, ошибся, — сказал Лёня: — мы будем есть глину, начиненную рыбой.

Не возражая и этому насмешнику, Миша преспокойно обляпал окуня глиной и, поворошив костер, засунул ком своей стряпни в самое пекло. То же сделал он и с другим окунем. Лишь после этого он счел возможным разъяснить смысл странных кулинарных приемов:

— В своем соку изжарится. Вкусно! А кто смеялся…

— Миша, я не смеялся, — поспешил напомнить о своей позиции Вова.

— …кто смеялся, тот двойную порцию получит. Чтобы лучше убедиться, как вкусно.

Разделили жареную рыбу, конечно, поровну. Окуни ссохлись, местами чуть обуглились, но, в общем, были вполне съедобными. Миша объяснил, что если рыба и невкусная, так тут виноват не он, Миша, а, во-первых, то, что в окунях оказалось недостаточно жира; во-вторых, слой глины получился тонковатый; в-третьих, сама глина плоховата — растрескалась — и, в-четвертых, если бы вот утка была, а не окунь, тогда бы никто не захотел сойти с этого места, пока не получил бы вторую порцию.

Зато уха не потребовала от повара ни объяснений, ни извинений.

Лёня приказал костер потушить: без огня их никто не заметит, а утренний холодок не даст спать долго. Набросали веток и улеглись на них, прижавшись друг к другу. Сон пришел почти мгновенно.

3. Гибель «Отважного»

Утро было свежее и тихое. В далеком бледноголубом небе замерло маленькое полупрозрачное облако. Мутные космы тумана еще плавали над рекой, когда «Отважный» отчалил от берега.

Ландшафт изменился. Теперь Шарта текла меж каменных круч, врезаясь в гранит. Она петляла, извиваясь, словно лента в руках танцовщицы. То спокойная, зеркальная, то бурливая, пенная, бежала неудержимо, крутила проказливо плот.

Плыли около берега. Шесты крепко упирались в дно. Настроение было бодрое. Тревожно-радостное предчувствие того, что цель близка, что впереди, наверное, борьба, вселяло в сердца задорную отвагу.

— Сегодня! Понимаете? Через каких-нибудь там три часа — в пещере! У меня даже нога перестала болеть.

— Нажмем, братцы!

— Димус, песню!

Дима оглянулся на звеньевого. Тот понял его молчаливый вопрос и ответил:

— Ну, услышит — и пусть.

Взлетела к скалам над рекой лихая песня:

Любим мы просторы
И родные горы,
Синие узоры — ленты горных рек…
— Эх, наддай!

Шесты гнулись. Бурлили волны, всплескивались у бревен плота. Проносились назад деревья на берегу. Они протягивали свои лапы к плоту — хотели сбросить храбрецов в воду.

— А что, братцы-кролики, если к середине поближе? Там течение быстрее.

— Правильно!

— Не надо, — сказал Дима: — опасно.

— Подумаешь! Слева наддай!

Выехали на середину реки и попали в быстрину. Плот закружило и понесло.

Вова, предварительно отодвинувшись от края плота, пустился в рассуждения:

— Вот здесь бы плотину поставить. Ух, как закрутило бы! На тыщу киловатт. Думаете, не знаю, что такое киловатт? Это работу электричества измеряют. Зна-аю. Вот я буду гидротехником — такую построю, на тыщу километров свет пущу. А что думаете…

Гхрак!.. Все чуть не полетели в воду: «Отважный» наскочил на подводный камень. Течение начало заносить корму в сторону.

— Отжимай шестами!

— Да тут глубоко…

Плот накренило. Затрещали бревна. Один рюкзак чуть не полетел в воду. Дима метнулся, схватил его. Миша с Лёней, вытянув насколько можно было руки, уперлись шестами в дно, навалились изо всех сил. Деревянная громадина чуть подалась. Но снова что-то треснуло: коротко цокнув, выскочила одна скоба.

Лёня, сжав губы, быстро взглянул на друзей, крикнул: «Жми, ребята!» и, как был, в одежде, прыгнул в воду. «Отважный» качнулся. Звеньевой уцепившись за бревна, нажал на один край плота, под другой накатилась волна, плюхнулась звонко, и «Отважный», мягко соскользнув с камня, пал брюхом на воду.

А вожак уже вскарабкивался на свое капитанское место:

— Справа наддай! Вовка, что смотришь?

Промокшая одежда облепила его сухощавое, мускулистое тело, в солнечных лучах блестела вода на лице. Звеньевой широко улыбался, похлопывая себя по мокрому животу:

— Шика-арно…

— Лёнь, здесь глубоко… шест не достает.

— Ерунда! Без шеста поплывем.

— Подождите… Что это такое?

— Что?

— Слышите — шум.

Впереди негромко и монотонно, не прерываясь, гудело что-то.

— А, — махнул рукой Лёня, — лес шумит или еще что-нибудь.

Остальные молчали, чутко вслушиваясь в далекий гул. Миша тихо сказал:

— Это знаете что? — и зачем-то посмотрел на братишку. — Это… перекат.

Перекат?.. Лёня взглянул на товарищей. На мгновение все замерли. Миша смотрел вперед серьезно и спокойно, только кончики пальцев, сжимавших шест, побелели. Дима, чуть подавшись вперед, широко раскрыл глаза. Вова разинул рот, да так и не закрыл его — словно собирался что-то сказать, а ветер ударил в лицо и вхлестнул слова обратно.

Перекат!.. Быть, значит, схватке. Закрутит, ударит, сомнет… Крепче держи свой шест, звеньевой! На тебя смотрит команда «Отважного». Тебе надо хоть чуть улыбнуться. Ты должен улыбнуться, Лёнька… Вон как гудит — далекий, грозный, неистовый. Может, твой отец на фронте вот так же вслушивался в глухой гул вражеской канонады. И Олег Кошевой… Да, Олег Кошевой стоял вот так же, вскинув голову — выше голову, Лёнька Тикин! — стоял и слушал, как надвигается на него грозный шум вражеского войска, а вокруг — его друзья.

И вожак молодогвардейцев сказал им твердо: «Вперёд, боевые товарищи!»… Крепче держи свой шест, Лёнька! Быть схватке. Команда ждет твоего приказа.

Но что же делать? Что делать, если здесь так глубоко и шесты не достают до дна?.. Белесые, обожженные солнцем брови вожака сдвинулись к переносице. Сверкнули серые потемневшие глаза. Сухими губами звеньевой проговорил:

— Ничего. — И шагнул вперед, тряхнув еще мокрыми, прилипшими ко лбу волосами. — Ничего! Верно, Дуб?

— Грести надо, — ответил Миша.

— Точно. Шесты — на воду. Всем стать к правому борту. Гребем!

Зарокотала, забурлила под шестами вода. «Отважный» повернулся влево. Но течение подхватило корму, повернуло плот. Вова бросился к левому борту.

— Назад! — заорал Лёня.

— Жмем, братцы-кролики, а ну, жмем!

Они снова повернули плот налево. И снова течение перевернуло и поставило его прямо. Еще раз повернули, и опять упрямая буйная вода сделала по-своему. Так и плыли они: плот крутился, а течение все несло и несло его вниз, к перекату.

Шум становился все громче.

Лёня оторвал руку от шеста и вытер пот:

— Кто еще не разутый? Снимай ботинки — и в рюкзак.

— Лёнь, давай мешки свяжем, — сказал Миша. — А то слетят — потом не найти.

Они пропустили веревку между лямками рюкзаков и завязали ее, припутав сюда же и ведро.

Река завернула влево. Гул еще усилился. Ребята увидали перекат. Меж двух серых скал темнела гряда камней. Косматые волны метались над камнями. Хорошо был виден уклон вниз.

Когда-то — это было очень давно — прорвалась упрямая Шарта между этими двумя великанами-скалами. Их младшие братья — громадные камни, обломки — пытались загородить ей путь. Она перепрыгнула через них и понеслась дальше. И до сих пор еще пытаются остановить реку камни. Куда там! Река обтачивает камни, они становятся все меньше и меньше. Когда-нибудь, пройдет много лет, они совсем исчезнут под водой, но пока еще держатся, и крепко, эти древние обломки грозных скал. Бьется над ними белая пена. Сверкают на солнце брызги. Рокочет, ревет вода…

Вова прижался к брату. Миша взглянул на звеньевого:

— Прыгаем?

— Поздно: все равно вынесет на камни.

Поток с новой силой подхватил плот и понес его к правому краю переката.

— Будем прыгать на камни. Там неглубоко. Шесты пока не бросать. И не вешать головы! Не будь я Лёнькой…

Они стояли, придвинувшись друг к другу, плечом касаясь плеча товарища. Все смотрели вперед. Стремительно надвигался перекат. Воздух гудел.

И вдруг зазвучала песня:

Наве-ерх вы, товарищи, все по местам…
Это Дима затянул старинную боевую песню отцов. И от песни этой вдруг захватило дух, защекотало в горле, глаза заблестели.

…Последний парад наступа-ает…
Еще теснее сдвинулись плечи. И зазвенел, врываясь в рев порога, споря с ним, маленький дружный хор:

Врагу не сдается наш гордый «Варяг»,
Пощады никто не желае-ет!..
А плот летел все стремительнее. Наступила последняя минута.

— Сейчас ударит — прыгаем!

— Только не бояться, братцы. Вовка, держись!..



«Отважный» ринулся в кипень волн. Ударился о камень. Вова упал на рюкзаки. Поток подхватил плот, бросил его на второй валун. Дима метнулся в клокочущую пену. За ним, схватив конец веревки, связывавшей мешки, прыгнул Миша.

Плот затрещал, всполз на камень и рухнул с него вниз, в бурлящий волноворот.

Поток швырнул Диму к камню, притиснул, потом толкнул в сторону. Дима ухватился за гладкий и скользкий гранит, обнял его и ногой нащупал под водой… что это, выступ?.. Дно! Дима отпустил камень, и разом вода, ударив под колени, сшибла его с ног. Он плюхнулся на спину, перевернулся, его понесло и вдруг шаркнуло о песок. Мель?! Он вскочил и огляделся. Мимо бежали пенные волны, бурлили у разбросанных всюду камней. Что же тут страшного? Совсем мелко!

Неожиданно рядом с Димой из пены вынырнул Миша. Отфыркавшись, он сообразил, что никакой опасности нет, и радостно закричал:

— Ого-го-го!

— Го-го! — донеслось в ответ сквозь шум воды. Это кричал Лёня, уже пробиравшийся к друзьям вверх по течению. Он размахивал полотенцем — флагом «Отважного».

Уткнувшись в камни, покачивались связанные рюкзаки, а около, все еще не решаясь отпустить их, копошился Вова. Миша натянул веревку, потащил рюкзаки к себе.

— Тянись, рыбка! А, ну!..

— Го-го! Тянись!

Всем стало весело. Друзья дурачились и плескались в воде.

— Братцы! — спохватился Миша. — У нас и сухари, и сахар, и все другое, наверно, размокло!

— Сразу такое кушанье приготовилось: кашесуппюре, — сострил Дима.

— Идемте к берегу, — распорядился звеньевой. — Костер надо развести…

По уступам в скале они взобрались наверх. Здесь властвовало жаркое солнце. Снизу доносился неумолчный грохот переката. Валуны, меж которых билась пенная неудержимая вода, отсюда казались маленькими.

— Вот если бы здесь плотину поставить!.. А можно. Очень даже удобно. Вот я, когда научусь чертежи чертить… Миша, это в каком классе проходят — чертежи?

— Ой, смотрите! — закричал Дима.

Далеко-далеко, где Шарта сверкала на солнце уже спокойной гладью, виднелись темные разрозненные палочки — бревна. Это были остатки плота. Прощай, «Отважный»!..

Река громадной серебрящейся змеей уползала вдаль, извиваясь меж поросших сосняком круч. Вот так, все дальше и дальше, поплывут по ней бревна «Отважного», а потом из Шарты попадут в Тобол, из Тобола — в Иртыш, из Иртыша — в Обь, а по Оби — в Карское море, в Ледовитый океан. Ого, куда они могут уплыть!

Когда Дима высказал эту мысль, Вова огорчился:

— Что же ты раньше не сказал? Я бы на бревнах свое имя вырезал. Вдруг зимовщикам попадутся…

В Мишином рюкзаке сохранились завернутые в пергамент сухие спички. Запылал костер. Обсушиться — и в путь.

От переката до пещеры оставалось три километра.

4. Пещеролазы

Они вошли в лог, который на карте был отмечен заветной красной звездочкой. Лог оказался глубоким. Скаты его, густо заросшие березняком, круто уходили вверх. По дну лога струилась мелкая прозрачная речонка — безвестный приток Шарты.

Дошли! Вот она, цель их похода, рядом, может быть под ногами. Здесь бродил дед Лёни Тикина и, спустившись в подземные тайные гроты, нашел… Но что же, что нашел он там? Что так взволновало его, какое богатство хотел он подарить своей стране? Они должны найти это. И они найдут!

Ребята двинулись вдоль речушки, все время оглядываясь по сторонам, задирая головы, высматривая вход в пещеру. Из-под зеленого покрова, одевавшего скаты лога, то там, то тут виднелись серые глыбы известняка. Попалось несколько мелких расщелин — они были узкими и неглубокими. Вдруг Дима, шедший выше других по правому склону, закричал:

— Наше-ол!

Снизу вход в пещеру не был виден, его закрывал скалистый выступ. Все бросились на голос товарища. Первым, исцарапав руки о камни, влез Лёня. Дима уже скинул рюкзак и стоял у самого входа в подземелье.



Под мощными косыми плитами известняка чернел широкий провал. Слева от него и снизу, над порослью трав, шуршала на ветерке нежная листва молодых березок. Справа и сверху нависали тяжелые каменные глыбы. Ход наклонно уходил вниз, в глухую черную глубь.

Дима медленно повернул голову к вожаку и сказал шопотом:

— Вот она… какая…

— Да-а, — так же тихо ответил Лёня.

Странное чувство овладело им. В нем смешались одновременно и радость, и испуг перед неведомым, и жажда скорее проникнуть в недра, и какая-то смутная тревога. Но когда остальные забрались вслед за звеньевым, он встретил их своей обычной широкой улыбкой:

— Сейчас мы ее начнем штурмовать!

— Ну-ка, взглянем на план.

Вот он — истрепавшийся, помятый, подмоченный листок с надписью, сделанной рукой деда Лёни Тикина. Через тайгу, пожарище, грозу пробились с ним ребята, донесли до цели. «По ручью, у пяти пальцев, свет в правой, над головой…» Как же разгадать смысл этих простых и таких непонятных слов? «По ручью, у пяти пальцев…»

— А может быть, знаете что?.. — начал Миша. — Может, это значит, что в пещере надо итти в том направлении, в каком течет ручей по логу.

— А ну-ка… — Лёня склонился над планом. — Нет, не получается: речка течет на юг, а крестик на плане — в северной части пещеры.

— Тут все дело в «пяти пальцах», — сказал Дима. — Это, наверно, какое-нибудь определенное место так названо. Лёнькин дедушка его знал, а нам искать придется.

— А что! Будем искать. Доставайте свечи. Фонарик твой, Миша, цел? Вовка, помоги мне веревку распутать.

— А если он там? — спросил Вова, указывая на пещерный вход.

И все сразу поняли, о ком он говорит.

— Там-то его еще нет, — ответил Миша. — А вот позднее мы с ним можем встретиться. Да, ребята?

— А что! Встретимся! Только… — тут Лёня насупился, — только уговор: всем держаться вместе и не трусить.

Наскоро закусив и засунув в карманы хлеб и сахар, они запрятали рюкзаки в кустарнике. Каждый взял с собой по две свечи, Лёня и Миша — веревки и топор. Первым спускался Лёня. За ним почти вплотную лезли Дима и Вова. Замыкающим был Миша.

Ход был крутой. Пришлось спускаться на четвереньках, спиной вперед. Снизу, из тьмы, веяло холодом и сыростью. Из-под ног срывались и с шумом летели вниз камни. Свод нависал над самыми головами. Так продолжалось метров тридцать. Потом уклон сошел на-нет. Лёня встал: свод вверху исчез.

Это был подземный зал. Потолок, как громадный купол, подымался ввысь, исчезая в непроглядной тьме. В дальней стене чернел коридор. Ребята обошли зал кругом. Причудливые нагромождения известковых глыб у стен грота казались то окаменевшими чудовищами, то гигантскими вычурными креслами, то баррикадами, закрывающими ход в другие залы. Многочисленные узкие расщелины прорезали стены.

Осторожно двигаясь вперед, друзья вошли в главную галлерею пещеры — широкий каменный коридор. С потолка свисали толстые арагонитовые наросты — сталактиты. Звеньевой шел и оглядывался — не отстал бы кто-нибудь. Вдруг что-то мелькнуло перед его свечой и мягко ударилось о грудь. Раздался неприятный резкий писк. Снова что-то бесшумно пронеслось перед самыми глазами. Еще и еще…

Это были летучие мыши. Разбуженные шумом и светом, внезапно возникшим в их глухом обиталище, они целой стаей сновали по коридору. Дима вскрикнул — одна из мышей загасила его свечу.

— О-ой, смотрите! — Вова приник к стене, в расщелинах которой копошились выводки этих маленьких летающих чудовищ.

Дима взглянул — его передернуло от отвращения.

— Тьфу! — сказал он.

— Почему это «тьфу»? — возмутился Вова: в его сердце вновь вспыхнула страсть, погашенная было увлечением электротехникой. — Надо обязательно с собой взять. — И он протянул руку к расщелине.

— Вовка! — Гулкие раскаты Мишиного голоса понеслись под сводами пещеры. — Я тебя сейчас выгоню отсюда!

Исследователь пещерной фауны задумался. Почесав затылок, он скорбно пробормотал:

— Я же для науки…

Вожак звена поддержал его:

— Надо взять. Только на обратном пути. Понятно?

Вова засопел и отошел от расщелины.

Они снова двинулись по коридору, осматривая стены и тихо переговариваясь. Поворот из главною коридора, указанный в плане, почему-то не попадался. Неожиданно Лёня отпрянул назад: под ногами чернел обрыв.

Скользнув по глыбам известняка, луч фонарика устремился вперед и растаял в густой тьме. Лёня направил его под ноги — луч прыгнул на круто идущие вниз грубые ступени, выдолбленные в камне. Спустившись по ним, ребята оказались в новом зале. По сравнению с первым он казался громадным. Пол его был покрыт слоем коричнево-серой вязкой глины.

— Вон еще, смотрите, — сказал Дима.

Слева такие же каменные ступени поднимались вверх. Взобравшись по ним, друзья очутились на ровной каменной площадке. Направившись вдоль стены, они заметили в ней высокую нишу. В нише лежало несколько полусгнивших бревен — остатки сруба небольшой избушки. В молчании сгрудились друзья. Кто жил здесь? Когда? Что заставило человека скрываться от людей в глухом пещерном подземелье?

— Может, тут сам Джакар жил, — сказал Дима.

— Нет, едва ли, — ответил Лёня: — Джакар был с отрядом — разве все его товарищи могли поместиться в таком маленьком домике? И потом, Джакар… это было очень давно, бревна бы не сохранились.

— Надо осмотреть их, — сказал Дима, перешагнул внутрь сруба и, охнув, провалился куда-то.

Ребята бросились к тому месту, где он только что был. В полу пещеры зияла дыра. Рядом лежала каменная плита, закрывавшая когда-то отверстие.

— Димус.

— П-подождите, — раздалось из колодца. — Я, кажется, немножечко стукнулся.

Колодец оказался неглубоким. С помощью приятелей Дима выбрался из него и был встречен хохотом. Сам он улыбался, но весьма кисло: болело ушибленное колено.

Лёня немедленно полез осматривать колодец. Видимо, когда-то это был потайной ход из подземного домика. В стенках колодца остались выдолбленные уступы, на которые можно было опираться.

— Ребята, здесь ход!

Все склонились над отверстием. Внизу, на дне колодца, торчали уже только ноги звеньевого. Скоро и они исчезли: он уполз по ходу.

— Подожди нас! — закричал Миша и быстро спустился в колодец; за ним полезли Вова и Дима.

Вначале ползли на четвереньках, но скоро поднялись в полный рост. Ход свернул вправо и почти сразу раздвоился. Влево вверх уходила неровная расщелина, вправо тянулась длинная, почти прямая галлерея. Пошли по ней. Луч фонарика пробегал по мрачным каменным сводам. Сзади прыгали неровные длинные тени. Неожиданно коридор расширился, и друзья оказались в новом, третьем, зале. Это был неширокий, но очень высокий грот с гладкими стенами.

— Как дирижабль, — сказал Дима.

И верно, грот был похож на половину разрезанного поперек дирижабля.

— Лестница!

К стене были приставлены две толстые жердины, скрепленные короткими грубыми перекладинами. Вверху, почти под самым куполом, смутно виднелось отверстие. Лестница заскрипела и сильно покачнулась, когда Лёня ступил на первую перекладину.

— Подожди, — сказал Миша и, чтобы испробовать прочность сооружения, навалился плечом на жердь.

Ветхое дерево легко треснуло — жердь сломалась. Большая летучая мышь сорвалась с потолка, испуганно шарахнулась и нырнула в ход.

— Зачем сломал?! — рассердился Дима.

— А полезли и полетели бы — лучше?

Пришлось лишь вздыхать по поводу того, что не удастся проникнуть в таинственное, темневшее наверху отверстие.

Оглядевшись внимательнее, ребята увидели справа у стены уступ, похожий на лежанку. В стене между ходом и лежанкой было выдолблено изображение креста.

— Давайте посидим, — сказал Дима.

— И поедим, — дополнил его предложение Вова.

Они уселись на каменную лежанку, установили посредине одну свечу, а остальные загасили: свечи нужно было беречь. Вытащили продукты. Обнаружилось, что у Вовы нет ни одного кусочка сахара.

— Они мокрые были, и я как-то нечаянно все поел, — горестно признался он.

Хотели его наказать, но сжалились, и каждый отделил ему от своей порции.

Потом мальчики потушили свечу.

Нет ничего чернее пещерной тьмы. Она обступила их — и мир исчез, исчезла жизнь, и плотная страшная тишина, нарушить которую боязно даже дыханием, заполнила грот. Были только тьма и тишина, больше ничего.

Сколько тысячелетий стоят вот так, в черном безмолвии, эти мрачные своды?.. Неугомонная, вечно ищущая движения вода находит себе работу не только на поверхности земли. Подземные воды трудятся и там, куда не проникает глаз человека. Унося с собой в недра углекислый газ, содержащийся в воздухе почвы, вода накапливает в себе углекислоту, которая хорошо растворяет известняк. Просачиваясь в самые мелкие поры земли, врываясь в трещины, пробивая себе дорогу и в лоб и хитрыми обходами, растворяя твердую породу, вода прорезает в известняковой толще многочисленные галлереи, гроты, залы. Этот подземный архитектор не знает предела фантазии и не стесняется размерами. Некоторые пещеры тянутся на десятки километров.

И тысячи лет назад делала это вода, и сегодня делает, и завтра будет делать. Поэтому можно встретить и очень старые, древние пещеры и совсем) молодые, возраст которых исчисляется какой-нибудь тысячей лет. Та пещера, в которую забрались ребята, была старушкой. Уровень подземных вод в ее районе давно понизился, ушел в глубину, а грунтовые воды, просачиваясь в пещеру, заносят в нее мельчайшие песчинки и глину. Пройдут сотни лет — и глина забьет здесь все ходы и гроты. Пещера умрет.

Но сейчас в ней еще много места для тьмы и тишины. Они властвуют здесь и отступают только перед людьми, в руках которых свет. Но если света нет — берегись и ты, человек!..

Вове вдруг почудилось, что кто-то неведомый неслышно надвигается на них из тьмы, сейчас притиснет, сдавит — и даже вскрикнуть не успеешь и не будешь знать, что это такое. Вова проглотил слюну и сказал хриплым шопотом:

— Хватит… Ну, Миша, зажигай.

Спичка прочертила во тьме голубую полоску, вспыхнула ярко и осветила бледные лица и широко открытые глаза ребят. Зажгли свечи. Было холодно. Мерзли ноги.

— Надо обратно двигаться, — сказал Миша.

— Ручей искать, — добавил Дима.

Лёня вытащил план. Все склонились над ним.

— Вот видите: из большого зала ход — это через колодец. Потом он раздваивается. Помните, налево расщелина была. Через нее можно пробраться к тому ходу, что крестиком помечен.

— Точно. Идем!

Ход, начинавшийся от расщелины, был неудобный — узкий, низкий, с острыми, выступающими из стен камнями.

Приходилось итти согнувшись, а местами ползти.

Пробирались молча. Слышно было лишь тяжелое дыхание. Вова сопел и тихонечко ругал свою свечу, о пламя которой он несколько раз ожегся. Колени болели от ударов о камни. Свечи коптили, и становилось неприятно дышать. Ребят не покидало чувство близкой опасности, однако именно оно придавало решимость и стремление действовать быстрее.

Коридор суживался все больше, но чутье подсказывало Лёне необходимость продолжать путь. Держа свечу в вытянутой руке перед собой, он ползком протискивался между камнями. Это было неудобно: свет свечи загораживал собой все, что было впереди. Изменить положение не позволяла теснота. Ход сузился еще. Пришлось повернуться на бок.

— Лёнь, может дальше не полезем? Другим ходом пройдем, — сказал Миша.

— Нет, — Лёня подогнул ногу, уперся в камень и оттолкнулся, — полезем.

Мише, ползшему за звеньевым, приходилось труднее всех: он был среди ребят самый крупный. В одном месте ему показалось, что он застрял. Это было жуткое чувство — ощущение полной беспомощности перед миллионами пудов земли, нависшими с трех сторон. Миша рванулся вперед — погасла свеча. Он хотел вытащить спички — рука не пролезала назад. Впереди уползал, тускнея, огонек фонарика в руках Лёни. Мише почудилось, что он сейчас задохнется: камни сдавили грудь.

— Что остановился? — недовольно спросил Вова, пыхтевший сзади.

Голос родного братишки ободрил Мишу.

— Сейчас, — сказал он, нашарил ногой выступ в стене и оттолкнулся, ударившись плечом о торчавший сверху камень.

Теперь можно было достать спички. Миша зажег свет. А звеньевой уже нетерпеливо спрашивал издалека:

— Ну, где вы?

Ход повернул вправо. Пробираться стало легче. Вдруг Лёня приглушенно и взволнованно крикнул:

— Скорее!

Он сидел в гроте. Собственно, гротом это подземное помещение назвать нельзя: просто ход расширялся, но высота его оставалась почти прежней. Отсюда, круто повернув, он спускался вниз под углом градусов в пятьдесят и становился гладким и круглым, как труба. Звеньевой молча показал рукой на плоский камень у начала трубы.

На камне мелом были начерчены две скрещенные стрелы.

5. Секрет скрещенных стрел

Друзья, сгрудившись, молчали. И без слов было понятно: тот побывал здесь. Но когда? Видимо, недавно, пока они лазили по дальним ходам пещеры. А может, раньше. Ведь он мог пройти сюда из первого, главного коридора.

Звеньевой начал распутывать веревку.

— П-полезем, да? — спросил Дима.

— Так ведь это же тот ход. Надо. Я попробую первый. Если что — крикну, тяните вверх. И потом, мы его отсюда камнями закидать можем. Верно? Вы тут приготовьте камни. А веревку закрепите. И прислушивайтесь. Ну, я полез…

Лёня сел на корточки, зажал в руках веревку и фонарик, подвинулся к краю каменной трубы и… поехал, скользя вниз. Вначале это показалось ему очень удобным. Но спускаться нужно было медленно: веревка терла руки. Ноги — их нельзя было выпрямить, не ударившись головой о свод — заныли. Лёня проскользил уже метров тридцать. Вдруг он увидел перед собой короткое и толстое бревно, преграждавшее путь, и оперся о сырое, заплесневевшее дерево. За бревном виднелась небольшая площадка, упиравшаяся в тупик. Лёня стал на нее, и в этот момент ему почудился чей-то крик — не сверху, где были ребята, а из стены пещеры, снизу. Он стал вслушиваться.

Откуда-то из камня снова донесся крик о помощи. Справа и слева от Лёни стена была сплошной, прямо перед ним громоздились глыбы. Голос доносился из-за них.

— Давайте сюда! — крикнул Лёня ребятам наверх, шагнул к камням и вдруг увидел среди них чужую веревку. Она уходила в стену и была зажата большой глыбой. Лёня ухватился за камень, хотел отодвинуть, но не смог.

Спустился Миша.

— Там кто-то зовет на помощь, — сказал Лёня.

Миша тревожно посмотрел в бледное лицо товарища:

— Может, тот?

— Не знаю.

Друзья переглянулись и поняли друг друга.

— Ага, — сказал Лёня.

И Миша взялся за камень. Вот где пригодилась его сила! Он отвалил глыбу, и в стене сразу образовалось отверстие.

— Сюда, я здесь! — послышалось снизу.

Как раз в это время спустился Дима. На середине трубы скользил Вова, сердито бормоча что-то.

Лёня подошел к отверстию и нагнулся с фонарем в руке. Книзу уходила такая же, по какой они спускались, каменная труба.

— Эй, кто там? — крикнул Лёня и вытянул фонарь вперед. — Мы держим веревку, лезьте!

По трубе зашебаршили ноги. Луч фонаря осветил голову и плечи, но лица человека не было видно.

— Лёнь, на, держи, — прошептал Дима, подсовывая звеньевому камень.

А человек, держась за веревку, полз все выше. Вот он уже совсем близко, вот он поднимает голову… Лёня увидел его лицо и с раскрытым ртом повернулся к друзьям.

— Вот здо́рово!.. — растерянно пробормотал он.

Желтый луч фонарика осветил черные волосы, бледное широкоскулое лицо, прямой, красивый нос.

— Витя?!

Да, это был Витя Черноскутов.

Он вылез из отверстия, сильно щуря свои большие темносерые глаза: свет фонарика и свечей ослепил его.

— Здравствуйте, — хрипловато сказал он своим тонким голосом и улыбнулся, словно извиняясь за то, что доставил товарищам неприятность. — Не ждали, что встретимся здесь, да? А я доказал. Сказал, что докажу, — и вот!..

— Ничего не понимаю, не будь я Лёнькой! А вы, ребята?

— Откуда ты взялся?

Витя хмыкнул и вместо ответа предложил:

— Давайте сядем. Свет… Хорошо! Сейчас вечер?.. Еще день?.. А я думал, уже вечер.

Они уселись на бревно и здесь, на маленькой площадке меж двух каменных труб, под низко нависшим пещерным сводом выслушали рассказ Вити…

…В то утро, когда у развалин беседки Лёня собрал членов своего звена на совет, Витя слонялся по городскому саду. Он бродил по тихим, пустынным аллейкам и думал о том, как поступить, чтобы наконец доказать Тикину и его друзьям, что он, Витя, вовсе не трус и не изнеженный белоручка. Хоть он и старался показать, будто к их насмешкам относится равнодушно, они больно кололи его. Ему хотелось, чтобы ребята уважали его. «Странные они, — думал Витя. — Если я вежливо кланяюсь и говорю «извините» и «спасибо», так это называется «маменькин сынок»! Можно, конечно, рассказать, как я ходил в тайге с отцом, даже один раз был на медвежьей охоте, видел лесной пожар. Но скажут — врешь. Или так подумают. Но я все равно докажу им. Пойду к Павлу и попрошу организовать поход в лес и чтобы он разрешил мне руководить. Вот тогда они узнают, что я умею делать!» Витя представил удивленные лица товарищей, их возгласы восхищения, и ему стало приятно. Да, он будет помалкивать, а потом покажет себя на деле. Вот тогда Тикин сам попросит, чтобы Витю перевели в его звено, а не станет отказываться, как сейчас.

Так размышляя, Витя подошел к забору, за которым сидели у беседки ребята, и заглянул в щель. Приятели бездельничали. Вдруг Лёня вскочил и закричал: «Бежит!» Прибежал Миша. Все они уселись в тени, и Лёня стал рассказывать о каком-то загадочном плане, дневнике, пещере. Ого, это было интересно! Быстро и бесшумно, как кошка, Витя перебрался через забор и притаился в бурьяне. Он умел это делать — недаром же он мечтал стать разведчиком.

Так Витя узнал о походе ребят в Джакарскую пещеру. Решение было принято немедленно. В тот же день он пошел на туристскую станцию, попросил карту нужного района, сказав, что их отряд собирается устроить поход на озеро, и изучил ее. Вечером, потихоньку пробравшись к беседке, Витя оставил там записку с двумя скрещенными стрелами. Это было таинственно и потому хорошо. Пусть ломают головы и переживают страхи! Чтобы не навлечь на себя подозрения, он сразу же после этого пришел к Лёне и, когда тот стал рассказывать о пещере, притворился, что еще ничего о ней не знает.

А на следующий день вечером — уже в десятом часу — к Черноскутовым неожиданно явился пионервожатый. Поговорив с матерью, он прошел в комнату, где сидел Витя, и огорошил его вопросом:

— Записку-то, однако, ты зачем ребятам подбросил?

Витя опешил:

— Откуда вы знаете?

Павел усмехнулся:

— Подсмотрел.

— Ну да!

— В общем, выкладывай. Что задумал?

Вожатый сказал это серьезно, даже сурово, но в словах его были хорошая товарищеская простота и какое-то еле приметное участие.

И Витя все ему рассказал. Рассказал, как не клеится настоящая дружба, как не доверяют ему ребята и подсмеиваются над ним, как подслушал он их разговор и решил пойти в пещеру один. Пойти вслед за ребятами, по дороге подбрасывать записки, а потом обогнать их и встретить в пещере.

— Вот только не знаю, что маме сказать. Сказать, что с ребятами иду, — это вранье, а одного она, наверно, не отпустит.

Вожатый молчал размышляя. «Наверно, заругается, — подумал Витя. — А вдруг передаст Лёньке? Или маме скажет. Ну, если маме — это ничего…»

Павел задал неожиданный вопрос:

— А справишься?

Витя удивленно посмотрел на него и сказал:

— Что же тут особенного? Справлюсь.

— Небось, страшно одному-то.

— А я к лесу привык. Мы с папой по две недели в тайге ходили. В лесу не страшно. И потом, выдержку надо иметь. Вот вы не знаете, я вам скажу. Только это по секрету. Правда, Лёнька знает, но больше я пока никому не говорил…

И Витя рассказал Павлу о том, что мечтает стать чекистом-разведчиком и поэтому воспитывает в себе выдержку — силу воли.

— Вот утром вставать не хочется — а я сразу вскакиваю, назло себе, и холодной водой обливаюсь. Или загадаю, что завтра не буду смеяться, хоть самое смешное увижу, — и не смеюсь. Конечно, это не всегда получается, но все же… Вот на севере у меня был друг — манси Николай. Так он, если захочет, может совсем не смеяться, а сам веселый. Сильно, да? Или еще я так делаю — ткну иголкой в палец, чтобы стало больно, а сам улыбаюсь. Выдержка — это очень важно для разведчика, правда?

— Молодец! — сказал Павел. — Только вот насчет иголки — это не надо. Зря. — И вдруг широко улыбнулся: — А меня с собой ты возьмешь?

— Вас?! Это как? Ведь я же… я тайно…

— Ну, и я тайно! Думаешь, не сумею? — Глаза Павла весело смеялись, а Витя, забыв про необходимость выдержки, до того растерялся, что не мог ничего вымолвить в ответ. — И мама тогда отпустит тебя. Договорились? Завтра приходи ко мне. Понятно?

Совсем ничего не понятно!

Тогда вожатый объяснил Вите свои намерения. Все было очень просто. В том районе, куда собирались ребята, Павел должен проходить летнюю студенческую практику. Она начнется через десять дней. Он пойдет туда пешком с Витей, по дороге и за ребятами присмотрит — вот и все. Откуда он узнал о записке? Сегодня прибежал Тикин и рассказал. Но тот не знает, кто подбросил. Павел догадался сам.

Они еще долго беседовали. Отправиться из города Павел решил на следующий день после выхода ребят.

Только когда вожатый собрался домой, Витя вспомнил, что на десять часов назначен тайный сбор у беседки. А время подходило уже к одиннадцати. Витя, проводив Павла за ворота, побежал в сад. У беседки уже никого не было. На следующий день из-за этого произошел с ребятами неприятный разговор.

Избавить себя от ненужных подозрений товарищей Вите помогла открытка отца. Она действительно пришла в то утро, но в ней было написано: «Скоро увидимся: 18-го или 19-го приеду недели на две домой». Витя резинкой стер у цифр единицы, и получилось: «8-го или 9-го…»

В первый день они километров двадцать проехали на попутной машине и к озеру, где была намечена вторая ночевка ребят, пришли раньше звена.

— Ну, держись, разведчик! — шутил Павел. — У тебя пара глаз, а у Тикина — четыре пары. Место для своего ночлега где выберешь?

— А я сейчас выбирать не буду. Я подожду, когда придут ребята. Я же не знаю, где они свой костер разложат.

— Э, вот это, однако, неправильно! Разведчик все должен знать. Нужно как сделать? Представь себе, что ты — звеньевой Тикин, и его глазами определи, где надо устроить звено на ночлег… Ребята должны подойти к озеру с этой стороны. Так? Идем — выбирай место для них.

Витя придирчиво обследовал берег и остановил свой выбор на площадке около пещерки в скале.

— Я бы тоже тут расположился, — одобрил Павел. — Теперь — для себя.

— А вот — наверху, немного в стороне от этого места. Там кустарник густой, оттуда наблюдать хорошо.

— Оказывается, кое-что можно предусмотреть заранее?

— Спасибо, Павел, — сказал Витя. — Без вас я бы не догадался.

К тому времени, когда пришли ребята, Павел с Витей поужинали. Было интересно, где звено Тикина устроится ночевать.

— На всякий случай, разведчик, приготовься к смене боевой позиции, — усмехаясь, сказал вожатый.

Но менять «боевую позицию» не пришлось: ребята начали раскладывать костер именно у пещерки. Павел подмигнул Вите:

— Одно очко в нашу пользу.

И он рассказал о своем плане на осень. Если поход Тикина удастся, то перед началом учебы, после лагерей, можно организовать по этому же маршруту поход целого отряда. Проводниками станут пионеры звена Тикина. Но это будет не простой поход, а большая военно-спортивная игра. Отряд разделится на две группы. И вторую группу поведет Черноскутов.

— Верно?! — Глаза у Вити заблестели.

— А я буду главный посредник. Ничейный генерал.

— Ох, как хорошо вы придумали! Вы знаете, до чего это хорошо?

— Немножко представляю… Давай-ка за хлопцамипонаблюдаем.

Ребята устраивались у костра, балагурили о чем-то. Потом они пели. Песня была хорошая, но незнакомая.

— Вот, Павел, скажите, пожалуйста, вы умеете так — когда засыпаете, сказать себе: «Я проснусь в пять часов», и проснуться в пять?

— Умею.

Витя посмотрел на него с уважением:

— Значит, у вас сильная воля. Я об этом в одной книге читал. Сам тренировался, тренировался — не получается. Иногда получается, но редко.

— А ты продолжай тренироваться. К этому и привычка нужна.

— Я продолжаю. Вот завтра утром мне надо встать в четыре часа — записку ребятам подбросить. Как, по-вашему, встану?

— Посмотрим.

Витю разбудил Павел:

— Десять минут пятого.

— Опять не получилось! — грустно пробормотал паренек.

Весь день они шли следом за четверкой. По дороге Павел рассказывал Вите разные геологические истории и задавал ему задачи на наблюдательность. То он замечал в траве бумажку и предлагал определить, когда, кто и почему оставил ее здесь; то спрашивал, какого цвета крылышки у той птички, что вспорхнула с куста впереди; то просил сказать, какое расстояние вон до той надломленной бурей сухой сосны, а потом учил переводить шаги в метры и обратно. Все это было очень интересно, и время текло незаметно.

Вечером, когда звено Тикина устроилось на ночевку, Витя чуть не выдал себя. Он хотел опять подбросить записку, но Дима, дежуривший у костра, заметил его. Витя еле убежал и вдобавок потерял записную книжку.

А на следующий день случился пожар. Первым учуял его Витя. Он знал, что это такое. Однажды они с отцом попали в лесной пожар на Алтае. Они бежали километров шесть. Шумный и жаркий огонь бушевал за спинами. Нечем было дышать. Все застилал дым. Спасла река. Вещи бросили на берегу и поплыли. Целый день сидели на островке.

Витя вспомнил об этом, как только почувствовал запах гари.

Павел рассматривал карту.

— Торфяник видишь?.. Лети туда, предупреди. А я побегу к ребятам: как бы не растерялись. Карту возьми себе. На пожар ходить тебе запрещаю. Понял? Запрещаю. Переночуешь на торфянике — и иди в обход болота. Жди меня завтра вечером вот здесь, — Павел показал на карте место встречи. — Ясно?

Витя, насупившись, ответил сквозь сжатые зубы:

— Ясно.

Он быстро добрался до торфяника и рассказал о надвигающемся пожаре. Самому Вите очень хотелось быть там. Вот вскочить бы на одну из телег и помчаться вместе с людьми на пожар! И Павел бы не узнал… А выдержка? Разве разведчик нарушит приказ начальника? Хоть сто пожаров — нет!

Переночевал Витя на скамейке в конторе торфяника. На следующий день, к вечеру, он пришел на место, назначенное вожатым для встречи. Павла не было. Надвигалась гроза. Витя соорудил небольшой, но плотный шалаш и в нем провел ночь. Павел не пришел и к утру.

Витя развлекался стрельбой из лука, но отсутствие вожатого начинало беспокоить его. Он решил обследовать край болота — может быть, попадутся хоть следы ребят. Витя оставил в шалаше записку: «Скоро вернусь», и пошел.

Когда он увидел вожатого вместе с ребятами, то немного растерялся. Ведь Павел не говорил, что дальше пойдет со звеном Тикина. А вдруг он все рассказал ребятам?..

Витя решил забросить им с помощью лука записку. Для проверки: если Павел рассказал, они, конечно, сразу закричат, позовут Витю.

Стрела упала рядом с ребятами. Они прочли записку и начали шушукаться. Все в порядке. Витя углубился в лес и стал оттуда наблюдать. Павел прошел с ребятами с полкилометра, потом попрощался. Витя побежал к нему.

— Ну, жив-здоров, разведчик? Здравствуй. А мы славно повоевали. Затушили огонь… Ты вот учишься хорошо, — неожиданно сказал Павел, — а поздравлять грамотно не умеешь. Пишешь: «Поздравляю, что…» Надо: поздравляю с тем-то. Понял, голова?.. Ну вот. И больше им записок не подбрасывай.

— А если грамотно?

— Не в этом дело.

— А в чем?

— Уже достаточно. Они очень серьезно их принимают.

— Боятся, да?

— Нет, наоборот.

Витя так ничего и не понял, но записки подбрасывать перестал.

Последнюю ночь они с Павлом провели рядом с тем местом, где позднее плот ребят потерпел крушение. Утром вожатый объявил:

— Теперь пойдешь один.

— А вы?

— Я вот посмотрю, как они засядут на перекате, а потом — к себе в экспедицию. Я же не просто гулять пошел — на практику иду. Забыл, голова?

— А где экспедиция?

— Не очень далеко.

На прощанье Павел пожал Вите, как взрослому, руку и сказал:

— Так и договорились: осенью будешь командовать в походе второй группой.

…В пещеру Витя вошел часа на три раньше ребят. Было боязно, но вместе с тем и радостно: ох, и удивятся они, увидев его здесь!

Все шло хорошо, но вот тут, в каменной трубе, случилось несчастье. И виноват в этом был он сам: спускаясь, привязал веревку к камню, не проверив, достаточно ли прочно он держится. И этот самый камень завалил отверстие. Оттолкнуть его Витя не смог: очень неудобно было держаться в крутой и гладкой каменной трубе.

Витя сильно замерз. И было очень страшно, хотя он и знал, что придут ребята. Правда, он не сидел сложа руки, а исследовал пещеру дальше, только немного, потому что нехватило света.

Когда Витя пытался отвалить камень, то выронил вторую свечу и потом не мог ее найти. Дальше, за трубой, тянется большой коридор, а потом — подземный ручей…

6. Сверкающий грот

— Честное пионерское, ручей?! — Лёня даже подскочил и ударился головой о свод, но не обратил на это внимания. — Помните: «По ручью, у пяти пальцев…» Эх, ребята! Витька, ты не врешь, а? Ну, скажи честно, не врешь?

— Зачем же я лгать стану?

— Вот это да! Вот мы и нашли. Пойдем, ребята, скорее… Стой! А тот, в кожанке… Ты почему про него ничего не рассказал?

— Про кого? — удивился Витя.

Все в недоумении переглянулись. Но если записки действительно подбрасывал Витя… Тут что-то не то. Они напомнили Вите о незнакомце.

— А-а, да, Лёня еще дома рассказывал мне, я сам-то ведь его не видел. Только не знаю, в лесу он нам не встречался. Я все-таки думаю, что он действительно инженер. А что Лёню тогда расспрашивал и потом у будки разговор этот… Нет, все-таки он, наверно, инженер.

— Непонятно! — Дима покачал головой.

— Никакой он не инженер! — горячо сказал Лёня. — Мы-то знаем — шпион!

— А это даже хорошо, правильно, что записки подбрасывал Витя, — вступил в спор Миша. — Это больше на правду походит. Настоящий шпион такие записки подбрасывать не будет. Я уж давно об этом думал.

— Что же ты давно об этом не сказал?

— Так ведь я не знал, что это Витя подбрасывает!

— Но почему у него на руке такие стрелы?

У Лёни мелькнуло подозрение: не связан ли Витя каким-нибудь образом с тем человеком? Но об этой своей мысли звеньевой промолчал. Он только сказал:

— Все-таки нам осторожнее надо быть.

Они решили двинуться дальше. Веревку привязали к бревну: оно-то не обвалится. По одному спустились вниз и двинулись по коридору. На стенах виднелось много выступов, но все они были приглажены, без острых углов. Глина покрывала пол довольно толстым слоем. Ноги вязли в ней. Шли медленно.

— А он верно храбрый — Витя, — сказал Дима. — Да, ребята?

— Только какой-то дурной, — отозвался Миша. — Почему ты не поговорил с нами? И пошли бы вместе.

— Разве я до этого с вами не разговаривал? Так ведь вы все равно считали… извини, Дима, я толкнул нечаянно… все равно считали, что я трус и неженка, и вообще… не знаю даже кто.

— А что, он доказал нам! Я бы, пожалуй, тоже так сделал. Но вообще-то страшно. И в пещере одному… А Павел-то, а! — Лёня захохотал. — Вот ведь хитрый какой! Ловкий. Настоящий разведчик!

— Ну, Павел у нас — вожатый вот! — И Миша, оттопырив большой палец, поднял его вверх: это означало наивысшую похвалу.

Коридор повернул влево, и все услышали журчанье. Ручей!

Они пошли быстрее, но еще не скоро достигли воды. А когда ход уперся в русло ручья, ребята ахнули от восхищения. Это была настоящая подземная речка. В метр шириной, прозрачная, она, всплескивая маленькие волны, мчалась по неглубокому, вырезанному в камне руслу. Ее плоские берега были сравнительно широкими — метра полтора каждый. Свод над нею был высок и неровен.

Напившись вкусной холодной воды, ребята начали вновь рассматривать план пещеры. Но он обрывался как раз в том месте, где произошел обвал.

— Этот ход зарисовать надо на план, — сказал Лёня и вытащил дневник деда.

Все принялись заново перечитывать обрывки драгоценных фраз.

— Смотрите! Раньше мы не понимали, вот: «…бой, необычно крутой и гладкой, спустились…» Так это же совершенно ясно!..

— Это про каменную трубу.

— Точно!

— Теперь все. Клад наш, не будь я Лёнькой!

Разгорелся спор, куда двинуться вначале: налево, вверх по течению ручья, или направо. Миша с Димой стояли за первое, а Лёня и Витя убеждали итти вниз по течению. Вова, который раньше в подобных спорах соблюдал обычно нейтралитет, теперь решил воспользоваться» своим правом голоса и стал на сторону Лёни.

— А сделаем так, — предложил Витя: — они пусть туда пойдут, а мы направо. Кому повезет.

— Давайте! — принял вызов Миша.

— Нет, — отсек Лёня. — Я как звеньевой приказываю итти вместе. Понятно? Пошли! — И он двинулся вниз по течению ручья.

— Не забывайте: «Свет в правой, над головой…» — напомнил всем Дима.

Внимательно осматриваясь, они медленно продвигались вперед. Рядом, весело журча, неслась речка. С потолка свисали мрачные глыбы. Выточенный подземным потоком ход вел все прямо в толщу недр. Он не расширялся и не суживался, только потолок то уходил ввысь, то свисал почти над самыми головами. На глаза попалось несколько красивых камешков голубовато-зеленого, как светлый малахит, цвета.

Неожиданно свет уперся в гладкую стену. Речка уходила в камень. Она мчала свои воды все так же легко и быстро и, не изменяя течения, исчезала в стене. Над поверхностью воды чернела узкая щель. Был слышен шум падающей с уступа воды.

Ребята огляделись. Нигде не было видно продолжения хода. Они попали в тупик. Пещера продолжалась где-то там, за щелью. Но туда не проберешься. Нужно было поворачивать назад.

— Я что-то нашел.

Это сказал Вова. Ребята оглянулись. Вова сидел на корточках, разглядывая какой-то длинный предмет, похожий на крест. Он был покрыт ржавчиной и медной зеленью. Дима, выхватив находку из рук Вовы, принялся оттирать ее о штаны. Это был сломанный меч. Крупные зазубрины испортили его лезвие, когда-то острое, а сейчас тусклое и грязное, изъеденное ржавчиной. На рукояти, украшенной костяными и медными пластинками, угадывалась тонкая узорная резьба.

— Ребята это, наверно, Джакаров меч! — сказал Дима, и счастливая улыбка осветила его лицо.

Может быть, и верно это был меч, Джакара, легендарного героя пугачевских времен? Но почему оказался он здесь? Как он сломался? Что произошло тогда на берегу неведомой миру подземной речки? Эти и многие другие вопросы волновали воображение ребят.

— Вот за это нам в музее спасибо скажут, — проговорил Дима, все еще улыбаясь.

— Это я нашел, — поспешил Вова утвердить свои права «первооткрывателя».

Но меч — мечом, однако нужно было предпринимать дальнейшие поиски. Ребята двинулись в обратный путь. Нервное напряжение, голод и усталость давали себя знать. Витя еле волочил ноги. Вова тоже плелся с трудом. Звеньевой шел сзади и старался ободрить товарищей:

— Теперь-то мы обязательно найдем, не будь я Лёнькой! Миша ведь всегда бывает прав. Он сказал: налево итти — значит, там мы и найдем.

— Факт, найдем, раз я сказал, — шутил Миша.

По любой дороге проведут нас ноги… —
потихоньку запел Лёня.

— Это у нас «Своя походная», — похвастал Вова Вите. — Дима сочинил.

— Я слышал. Хорошая песня. Почти уже всю выучил. Вы пели, а я запоминал.

— А свечу-то держать вправо? — вдруг спросил Миша.



Лёня спохватился, что совсем забыл об этом, вытянул руку вправо и стал глядеть вверх. Так он прошел несколько шагов, и вдруг… Лёня замер от удивления и радости. Сверху, с потолка, свисали… пять пальцев. Пять продолговатых камней, причудливо спаянных вместе, напоминали руку с растопыренными пальцами-коротышками.

— Ре…ребята! — Лёня захлебнулся воздухом.

Друзья окружили его. Вот они, непонятные «пять пальцев»! «Свет в правой, над головой…»

Они крутились так и сяк, старательно вытягивали руки со свечами, глазели вверх, но, увы, ничего примечательного, кроме этих странных камней, не видели.

Вдруг Дима пронзительно крикнул:

— Ход!

Совсем в стороне, за свисавшей сверху тяжелой глыбой, чернело почти неприметное отверстие.

Позднее, когда ребята, удивляясь тому, как Диме удалось заметить ход, расспрашивали его, он объяснил:

— А я все повторял про себя: «над головой, над головой» и смотрел вверх. И ничего не видел. Потом я нечаянно посмотрел на тень Лёнькиной головы и, должно быть, что-то сообразил. Глянул выше — ход! Удивительно, правда?

Так была разгадана надпись на плане пещеры, сделанная рукой деда Лёни Тикина.

Друзья наконец достигли цели. Но что их ждет там, в этом таинственном, хитро запрятанном от человеческих глаз ходе?..

Миша подсадил звеньевого, и тот, цепляясь за выступы, добрался до отверстия и влез в него. За ним — остальные. Последнего втянули на ремнях.

Ход, подобно воронке, расширялся в стороны и вверх. Ребята зажгли все свечи. Через несколько метров их поджидал невысокий обрыв, в котором природа высекла крутые грубые ступени. Друзья спустились по ним и оказались в большом каменном гроте. Слева стены его шли неправильным полукругом, и в углублении виднелся четырехугольной формы ход. Справа стена была прямой. Ребята осветили ее, и невольные возгласы восхищения раздались в глухом пещерном тайнике.

Темная зелено-серая стена была усыпана золотыми крапинками. От маленьких, с булавочную головку, до самых крупных, в кулак и больше, кристаллы сверкали и искрились в неровном, дрожащем свете. Местами они отливали серебром. Кое-где виднелись красноватые камни, покрытые побежалостью — тончайшей радужной пленкой, похожей на те маслянистые пятна, что расплываются в стоячей воде, играя переливами всех цветов. Понизу стены синели натеки какой-то небесного цвета породы, похожей на купорос.

Забыто было все — невзгоды путешествия, обвал в пещере, незнакомец, опасности, — стена сверкающего грота на несколько минут целиком завладела вниманием ребят.

— Вот, я говорил: золото найдем! — торжествующе сказал Вова. — Миша, дай топор.

Но тот сам уже замахнулся им. Жалко было ударить по этой дивной красоты стене, но оказалось, что за отбитыми образцами породы скрывались такие же, если не лучшие.

— Тут, наверно, на миллион, да?

— Сказал тоже! Тут на сотни миллионов. Или еще больше.

— Вот это клад так клад, братцы-кролики! Хо-хо!

— Я песок золотой видел, у старателей, — сказал Витя, — так он темнее, желтый такой, и не блестит. А здесь вон как сверкает.

— Ну, так ведь это… — начал Лёня, но объяснить не смог и закончил: — Это сам понимаешь что!

— Ребята, — сказал Дима тихо, — а что, если там камень снова обвалится? Или другой какой-нибудь. Вот мы нашли, а он обвалится. Так ведь бывает…

— Ну да! Скажешь тоже! — беззаботно отозвался Лёня.

Но все же эта мысль, высказанная Димой, встревожила и его и других ребят.

— Все-то вместе мы отвалим.

— А труба там узкая — всем и не поместиться.

— Ну, тогда откопают. Ведь знают, куда мы пошли. Найдут. Не будь я Лёнькой! Павел всех на ноги подымет. Хоть сто людей пошлют, а откопают. Если понадобится — самому Сталину сообщат. А что! Очень даже просто. Пошлют телеграмму в Кремль — и все. Он сразу даст распоряжение: найти. А раз Сталин сказал — все. Надо тысячу людей — вот тысяча людей. Машины? Вот машины. Самолеты? Пожалуйста. Он знаешь как ребят любит! Он не даст, чтобы не найти.

— А верно: в крайнем случае, могут ему сообщить. Конечно, мы не какие-нибудь знаменитые люди, но все-таки…

— Братцы! А мы ему… мы, когда домой вернемся, письмо ему пошлем: «Дорогой и любимый Иосиф Виссарионович», — и два знака восклицания, да? «Мы нашли невиданно сколько золота. Нашли мы его для нашей страны…» Ну, а еще. А подпишемся так: «Советские ребята». И точка.

— Ну, имена тоже надо, — сказал Вова, — Фамилии не обязательно, а имена надо.

— Имена — обязательно!

Они говорили с таким возбуждением, глаза их так блестели, что казалось, будто они уже в самом деле пишут письмо своему великому другу.

— На хор-рошей, хорошей бумаге надо. У меня есть, у тети Фисы в шкафчике. Так-то она не дает, а тут даст.

— Еще бы!

— Ты, Витька, чего молчишь? — сказал Лёня. — Мы ведь тебе тоже дадим подписать… Верно, ребята?

— Конечно!

— Факт, дадим.

— А ты не обижаешься, что я тебя Витькой стал называть, а не Витей?

— Пожалуйста.

— Витька — так лучше. По-свойски.

…Они набили все карманы тяжелыми сверкающими камнями. И, право, богатства подземной сокровищницы ничуть от этого не уменьшились. Было решено исследовать тот ход, что виднелся в углублении зала. Весело переговариваясь, друзья двинулись к нему.

И только они вошли в него — из-за поворота показался свет. Ребята замерли. Луч сильного электрического фонаря ударил в их лица.

Лёня бросился вперед и… остановился как вкопанный: перед ним был человек в кожаной куртке…

7. Все — впереди

Солнце еще не взошло. На востоке расплывалась, накаляясь и белея, розовая заря, и золотистые блики на застывших в высоком небе перистых облаках предвещали ясную погоду. На западе уплывали за лес тяжелые серо-синие тучи. Ночью прошла гроза. Трава и листья берез были мокрыми.

Недалеко от пещеры, на берегу речушки, протекавшей по логу, стоял прикрытый брезентом автомобиль, а в нескольких шагах от него — походная палатка. Весело потрескивал костер. Над ним висело ведро, из которого клубился пар, вкусно пахнувший вареным мясом. У костра, удобно устроившись на низеньком широком пне, сидел человек. На плечи его была накинута кожаная куртка. Он что-то записывал в блокнот, попыхивая трубкой.

В палатке кто-то завозился, послышалось сопение, и из-под брезентовой полы показалась круглая стриженая голова Вовы Дубова. Голова повернулась налево, направо, затем подалась вперед, и Вова выкатился из палатки.

— Комары! — жалобно сказал он и принялся ожесточенно скрести ноги, а потом затылок, шею, бока — в общем, все места тела, до которых могли дотянуться его не очень длинные руки.

— Заели? — улыбнулся сидевший у костра человек.

— Совсем съели! — сокрушенно пожаловался Вова и спросил: — У костра можно посидеть, Степан Васильевич?

— Только на бревёшко садись: земля еще сырая.

— Ух, и сильно лило, да? — сказал Вова и, не дождавшись ответа, принялся ковырять в носу.

Однако, вспомнив, видимо, что это занятие неприлично для столь солидного путешественника, как ой, Вова быстро опустил руки, подобрал веточку и стал шевелить ею угли. Неожиданно он сказал:

— А мы думали — вы шпион.

— Что? — Степан Васильевич оторвался от блокнота.

«Ох, зря сболтнул! — подумал Вова. — Сейчас рассердится и прогонит». Но делать было нечего: слово — не чижик, вылетело — не поймаешь. И Вова повторил:

— Мы думали — вы шпион. Только вы на меня не сердитесь.

К острым серым глазам Степана Васильевича стянулись морщинки, крутые складки у губ поползли в стороны, и раздался громкий, веселый хохот.

— Шпион, говоришь? Ха-ха-ха-ха! Рассказывал мне Павел Тихонович — думал, шутит. Разве я похож на шпиона? А, карапуз?

Вове совсем не понравилось, что его назвали карапузом, и так как Степан Васильевич не рассердился, Дубов-младший, приняв вид, достойный опытного туриста, важно сказал:

— Такие были наши наблюдения.

Шум разбудил остальных обитателей палатки, и они вылезли на воздух, заспанные, почесывающиеся, но бодрые.

— Ну, марш умываться! — скомандовал хозяин костра. — Сейчас варево готово будет.

Весело гикая, обгоняя друг друга, хлопцы понеслись к речушке. Степан Васильевич посмотрел им вслед, подбросил в костер хворостинку и снова принялся за свои записи.

Это был тот самый геолог, что встретился тогда ребятам на детской туристской станции. Он сотрудничал в одном из московских научно-исследовательских институтов и приехал в этот район для подготовки работы комплексной экспедиции. Ему предстояло предварительно побывать на нескольких месторождениях, и, выехав из города, он останавливался то в одном, то в другом месте, пока наконец не доехал до Сломина — последнего пункта своего маршрута. На туристской станции он действительно интересовался детскими группами любителей геологии, так как предполагал позднее использовать их помощь в работе экспедиции. На другой день его разыскал вожатый этих ребят, и оказалось, что он — студент, который направлен университетом на практику как раз в экспедицию Степана Васильевича. Павел поделился с инженером своим замыслом — втайне от ребят следовать за ними в пещеру. «Я проверю их самостоятельность, туристские навыки и, не опекая, буду присматривать за ними, — сказал комсомолец. — И второго зайца убью — сразу прибуду в район работы экспедиции!» Инженер согласился с ним.

А вчера днем Павел уже поджидал машину инженера у въезда в деревню Сломино. «Съездим в пещеру, Степан Васильевич, — предложил он. — Для ребят это будет такой сюрприз!..» — «С удовольствием», сказал инженер. Он в этой пещере бывал дважды: первый раз — в юности, со своим учителем, второй раз — много позднее. Один из местных стариков, некто Игнатьич, раньше показывал ему второй ход в пещеру, который вел прямо к Сверкающему гроту. Этим ходом они и пошли и встретили ребят…

К костру с охапкой хвороста подошел Павел и, сбрасывая ее на землю, спросил:

— Что, пещеролазы мои умываются?

— Слышите?

С речки доносились крики и смех ребят. Обида их уже прошла. А вначале они страшно огорчились, когда Степан Васильевич сказал им, что в гроте совсем не золото, а медная руда — халькопирит и борнит. Не очень-то приятно променять золото на медь. Вова — тот просто негодовал:

— Неправда! Мы золото нашли! А вы говорите: какой-то халькорит…

Но старшие ребята согласились с тем, что месторождение меди — это тоже очень ценный подарок для страны. Только один из них, Дима, загрустил.

— Медь, она, конечно, нужна, — сказал он, — только это как-то… ну, неинтересно, что ли. Я думал: клад, все так таинственно, и потом — Джакар. Мы меч нашли, вот я вам его покажу. А оказывается… медь. Ее и без тайн сколько угодно.

Степан Васильевич не засмеялся над этим рассуждением. Он помнил свои детские годы и детские увлечения. Тогда он тоже считал, что тайна — очень хорошая и безусловно интересная штука. А если говорить правду, так и сейчас, уже взрослый, он очень уважал всяческие тайны и любил их разгадывать. В этом, собственно, размышлял он, и заключается прекрасная, увлекательная обязанность всех ученых. Вот: где на других планетах живут существа, подобные людям? Разве это не тайна, разгадке которой стоит посвятить жизнь! А как повторить те естественные процессы, в результате которых образуются ценнейшие минералы? Эта тайна, так долго мучившая людей, не раскрывается разве в наших лабораториях! Как отсрочить смерть? Над этой тайной бьются сотни ученых и проделывают тысячи опытов, начиная с жучков и кончая человеком. Какие богатства скрываются под необозримыми просторами Северо-Восточной Сибири? Разве не ждет страна разгадки этой тайны! О, их много, самых разных и очень интересных тайн! И, право, без них жизнь была бы скучной.

Так думал Степан Васильевич, и поэтому он вовсе не засмеялся над рассуждениями Димуса, а наоборот, сочувствуя ему, захотел утешить детей. И вот что рассказал он им:

— Ты говоришь, хлопец, медь — это неинтересно, потому что ее и без тайн сколько угодно. А я тебе скажу: ты ошибаешься. С этим вот месторождением связана даже не одна тайна, а три… Первая, самая древняя, — это тайна его происхождения. Известно, что медный колчедан, то-есть халькопирит, нередко образуется из тех расплавленных масс, которые извергаются земной утробой и называются магмой. Они поднимаются с очень значительных глубин, где царит страшно высокая температура. Что происходит в тех глубинах, как и почему, из каких растворов соединяются вместе медь, железо и сера, которые образуют халькопирит, — все это до сих пор очень мало изучено, и над разгадкой этой тайны природы предстоит поработать и геохимикам, и геологам, и химикам, и физикам. — Степан Васильевич раскурил трубку. — Вторая тайна помоложе. Вы историю в школе уже начали учить?.. Так вот, был в древности такой ученый — Геродот. Он много путешествовал. Геродот рассказывал, что в Гиперборейских горах — так он называл Урал — существовали чудские копи, в которых добывалась медь. Чудь — это народ, который жил в те далекие времена, когда люди еще не умели пользоваться железом, но уже научились делать медные и бронзовые предметы. В народе у нас сохранилась такая легенда. Жила чудь в уральских лесах, трудилась. Однажды двинулись в горы войска чужого народа, зазвенели мечи. Чудины не хотели стать рабами. Но они не умели воевать. Они превратили пещеры в громадные подземные убежища, укрепили их столбами и спрятались там. Когда враг подступил совсем близко, чудины подрубили столбы — земля обрушилась, и схоронила весь народ. С тех пор в пещерах и древних шахтах находят полуистлевшие человеческие кости, а рядом — медные кайлы и молотки, ломики, сумки из лосиных шкур, наполненные рудой… Я не верю, что этот народ сам убил себя, но дыма без огня не бывает — видимо, было в древности какое-то нашествие на Урал. А то, что находят под землей, — это свидетельство работ в древних медных рудниках. И здесь, недалеко от Джакарской пещеры, по рассказам стариков, есть какие-то старинные заваленные шахты, где раньше добывали медь. Разве не интересно для археолога разгадать эту тайну?..

Ребята слушали очень внимательно, а глаза Димуса раскрылись так широко, что казалось, будто он хочет сквозь тысячелетия рассмотреть чудские копи. Степан Васильевич продолжал задумчиво:

— А легенда о Джакаре… Мне лично думается, что она тоже… Вы слышали эту историю?.. Как же так? Раз шли в пещеру, надо было поинтересоваться. Рассказывают вот что. Однажды — это было в конце позапрошлого века — появился в этих местах старик. Он называл себя башкиром Джакаром, но разговаривал по-русски. Он бродил по лесу, по горам, а потом куда-то исчез. Через некоторое время здесь появился небольшой отряд пугачевских удальцов. Возглавлял его все тот же старик. Именовался он уже по-другому, но люди запомнили его как Джакара, и так это имя осталось в народе.

Отряд расположился как раз в этом логу. Люди были вооружены, но почему-то у всех были кирки, лопаты и другой горный инструмент. Царские слуги выследили их — говорят, что один из помощников старика оказался предателем. И кто знает — обломок не его ли меча нашли вы в подземелье? Ну, сейчас гадать не будем. Так вот. На чем я остановился?.. Да, их выследили. Сюда нагрянули казаки. Джакарцы отбивались, но враг превосходил их численно, и они спрятались в пещере. Осада продолжалась два дня. На вторую ночь отряд выбрался из пещеры по никому не известному ходу, напал на казаков и перебил их. В ту же ночь джакарцы скрылись и больше не появлялись здесь… Вот я и размышляю: зачем был тут Джакар? Думается мне, что он искал руду. Руда Пугачеву была нужна. Или, может, он рассчитывал найти здесь драгоценный металл. Сейчас это трудно решить. Когда-нибудь историки разгадают. Для меня же это не историческая загадка, а часть геологической тайны пещеры. А ты говоришь: неинтересно!..

После этого рассказа ребята как будто и совсем перестали горевать, что в Сверкающем гроте оказалось не золото, а медь.

…Краешек солнца показался из-за леса. Посветлели, засверкали верхушки берез. На западе уплывали за далекие синие горы последние космы грозовых туч. С речки возвращались ребята.

— Тащите свои миски, ложки! — встретил их вожатый.

— Павел, чего они смеются! Ведь такая наука есть — пещерология? — спросил Вова.

— Есть. Только она называется немного не так. Спелеология.

— Спелеология? — Вова задумался. — Ну, все равно. Значит, я буду называться как — спелео-ло-лог, да?

— О-о, ты решил стать спелеологом? — заинтересовался инженер.

— Обязательно! Вот я побольше вырасту, я знаете какие пещеры открою!

— Никаким он спелеологом не будет, — вмешался старший брат. — Он букашечник.

— И вовсе нет! И тебя не спрашивают! Я сейчас гидротехник. А насекомые — это… — Вова подумал и совершенно серьезно закончил: — Это так, детское увлечение.

Все рассмеялись, но Вова продолжал оставаться серьезным. Он поддернул свои брючонки и сказал:

— Вот видите — даже штаны стали спадывать. Это значит — я похудел. Миша, когда вырос, тоже похудел.

— Павел, знаете, нам сейчас Витя показывал, как по деревьям надо лазить. Ух, и здорово! Мне казалось, я хорошо лазаю, лучше Миши, а Витя — он, как кошка. Быстро-быстро!

— Ой, у вас зеркало есть! — заметил Дима. — Можно посмотреться?

Это было маленькое походное зеркальце, но оно вполне удовлетворило ребят. Конечно, окажись здесь большое — метра в два — трюмо, было бы лучше, а то пришлось установить очередь, так как каждому хотелось взглянуть на собственную физиономию.

Все немного похудели за эти дни и все загорели. Брови Лёни стали совсем белесыми, а его вздернутый нос, обожженный солнцем, облупился. Веснушки на Мишином лице стали менее видны: цвет кожи почти сравнялся с их цветом. Скулы на Витином лице выпирали больше обычного. Дима, посмотревшись в зеркальце, спросил:

— Вот тут, у губ, появились складки, да?

Ему очень хотелось этого, потому что, думал он, складки у рта придадут лицу выражение суровой энергии.

Вова смотреться в зеркало отказался.

— Что я, девчонка, что ли! — заявил он.

Но когда все принялись есть, Дубов-младший тайком от других взял зеркало и уставился в него. Над ним засмеялись. Он кротко пояснил:

— Прыщик вскочил, вот тут, — и неопределенно повел пальцем возле совершенно чистого лица.

Варево было очень вкусным, а Степан Васильевич сказал, что его помощник и шофер скоро должны вернуться из деревни с ведром молока. Это известие было принято с шумным одобрением.

Геолог все посматривал на Лёню, потом спросил:

— Тикин, твоего дедушку с отцовской стороны звали не Леонид Захарович?

Лёня задержал ложку, направленную было ко рту, быстро глянул на геолога и ответил:

— Да. А вы откуда знаете?

— Да вот знаю, — улыбнулся Степан Васильевич. — Очень хорошо был мне знаком этот замечательный человек. Я ведь у него учился. Еще в школе. Он меня и на специальность мою навел — на геологию. И в пещере этой в первый раз я был с ним. В тысяча девятьсот двадцать первом году. А на следующий год он умер. — И геолог замолчал, задумавшись о чем-то.

— Вот здо́рово! — сказал Дима, восхищенно поглядывая то на Степана Васильевича, то на Лёню. — А план… Лёнь, покажи-ка план.

Геолог с интересом взял измятый, пожелтевший лист. Суровое лицо его просветлело.

— Да, да, — промолвил он. — Эту копию Леонид Захарович снял с плана…

— …в «Записках УОЛЕ», да?

— В «Записках УОЛЕ». Совершенно верно. Ходил тогда с нами в пещеру мужичок один — Игнатьич, из соседней деревни.

— Сломин его фамилия, такой высокий?

— Да вы, оказывается, всё знаете! — удивился геолог. — Сломин, горщик по профессии…

— Это наш знакомый, — гордо сказал Вова.

— Чудеса! А грот вы нашли как? По этой вот надписи?

— По надписи. И еще у нас есть дневник дедушки. Только там страница оборвана.

Степан Васильевич листал дневник и с какой-то светлой грустью легонько покачивал головой, приговаривая вполголоса: «Да, да… да».

— А вы молодцы! — сказал он наконец, оторвавшись от записей своего учителя. — Настоящие молодцы! Поглядел бы Леонид Захарович на таких внучат — радостно бы стало старику. А знаете что? Вот я буду отчет об экспедиционной работе писать — и в нем, конечно, об этом месторождении меди. Я там напишу так: «Открыл его в 1921 году один из уральских учителей, Леонид Захарович Тикин. Четверть века спустя его открытие повторила группа пионеров в составе…» — и перечислю ваши имена и фамилии.

— Нет, Степан Васильевич, это несправедливо, — сказал Лёня. — Дедушка открыл и вы, а мы-то что? Мы только посмотрели.

— Факт! — поддержали звеньевого остальные. — Он правильно говорит.

Вова же уточнил:

— А я еще не пионер.

Похвала мужественного, бывалого человека окрылила ребят, и, может быть, поэтому Миша, не стесняясь, спросил у геолога:

— Степан Васильевич, скажите, а зачем на руке у вас татуировка — стрелы?

Этот вопрос волновал всех, и все замерли, ожидая ответа.

— А ты откуда знаешь?

Миша напомнил о встрече на берегу реки.

— Вон что! А я тебя не узнал. Тогда темненько было. Татуировка эта… как вам сказать… это, выражаясь Вовиными словами, которые он, наверно, где-то вычитал, детское увлечение. Был я в ваших годах — любил играть в разбойников, мечтал стать пиратом. Однажды даже стащил у соседей лодку и отправился в ней путешествовать вокруг света, но на утро следующего дня меня поймали и высекли… Вот в те годы один дружок и оставил, по моей просьбе, этот след — татуировку. Сначала я этим знаком очень гордился, потом стыдился его, а сейчас… сейчас ничего не поделаешь.

И тут ребята подробно рассказали Степану Васильевичу о том, как следили за ним, о записках со стрелами, о своих приключениях — обо всем.

— Да, — сказал геолог, выслушав рассказ ребят, — вы подальше моего полетите. Из вас получатся, наверное, отличные исследователи-путешественники и храбрые солдаты.

— Ну, уж вы скажете! — Лёня довольно улыбнулся, однако махнул рукой: — Какие мы исследователи! Сколько камней интересных видели, а ни одного толком не узнали. Оловянную руду нашли — и не знаем где. Это я виноват.

— Очень мало мы знаем, — проникновенно сказал Миша. — Вот ведь тайны разгадать, о которых вы говорили, — ого, как много надо знать!

— Вот это хорошо, это мне нравится!.. Вы сознаете, что знаний вам недостает, — значит, вы их приобретете. Если будете такими же упорными, как в походе. Ведь у вас, курносые, все еще впереди, все впереди!..

— Ну нет, Степан Васильевич, — возразил Вова: — они ведь уже в седьмой класс перешли. А вот я… У меня все впереди. Вот когда… — Тут он неожиданно замолчал, заметив что-то очень интересное и важное. — Хо! Молоко несут! — И, подпрыгнув, Вова бодрым галопом двинулся навстречу товарищам геолога, которые возвращались из деревни с ведром молока.

Солнце, поднявшись над лесом, начинало свой жаркий трудовой день. В легком мареве застыли далекие горы. Чуть парила яркая, посвежевшая зелень. Мягко шелестела листва берез. Над мшистыми глыбами известняка, сторожившими вход в пещеру, раскинулось небо — такое необъятное, такое высокое, голубое и чистое, что хотелось смеяться и петь.

И друзья запели «Свою походную». Зазвенела по лесу победная, бодрая песня дружных и смелых, и Витя подпевал, и Павел с гордостью смотрел на ребят, а геолог слушал, улыбался, и в глазах его были радость, и ласка, задор, и, кажется, зависть.




Оглавление

  • I. Загадочный план
  •   1. Шифрованная проволокограмма
  •   2. Тайный совет
  •   3. Наступление началось
  •   4. В штабе великих походов
  •   5. Вожак становится сыщиком
  •   6. Школа под кустами
  •   7. Главное — не унывать
  • II. Таежные тропы
  •   1. У первого костра
  •   2. На старом шихане
  •   3. Война продолжается
  •   4. Ночной гость
  •   5. Пылающий лес
  •   6. Один на один
  •   7. Только вперед
  •   8. Мертвое озеро
  • III. Тайна Джакарской пещеры
  •   1. Вова меняет специальность
  •   2. Встреча с незнакомцем
  •   3. Гибель «Отважного»
  •   4. Пещеролазы
  •   5. Секрет скрещенных стрел
  •   6. Сверкающий грот
  •   7. Все — впереди