12 великих античных философов [Коллектив авторов] (fb2)

830 Значит, нам смерть – ничто [477] и ничуть не имеет значенья, Ежели смертной должна непременно быть духа природа, Как в миновавших веках никакой мы печали не знали, При нападении войск отовсюду стекавшихся пунов [478] , В те времена, когда мир, потрясаемый громом сражений, Весь трепетал и дрожал под высокими сводами неба, И сомневалися все человеки, какому народу Выпадут власть над людьми и господство на суше и море, Так и когда уже нас не станет, когда разойдутся Тело с душой, из которых мы в целое сплочены тесно, 840 С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине, И никаких ощущений у нас не пробудится больше, Даже коль море с землёй и с морями смешается небо [479] . Если же сила души и природа духовная всё же Чувства могла бы иметь, и расторжена будучи с телом, То и тогда бы ничто это было для нас, раз мы только Узами тела с душой и союзом их сплочены тесно, Да и когда б вещество собиралося наше обратно Временем после кончины и в нынешний вид возвращалось, Если вторично на свет появиться дано бы нам было, 850 Всё-таки это для нас не имело бы вовсе значенья, Так как о прошлом уже была б у нас прервана память; Так же, как ныне для нас безразлично, чем были мы раньше, И не томимся о том мы теперь никакою тревогой. Ибо, коль взор обратить на прошедшее, мыслью окинув Всю необъятность веков, и подумать, сколь многообразны Были материи всей движенья, легко убедиться, Что семена, из каких мы теперь состоим, принимали 865 Часто порядок такой, в каковом пребывают и ныне [480] . 858 Но тем не менее нам былого того не воспомнить: Падает тут перерыв бытия, при котором потоки 860 Тел основных лишены были чувства и праздно блуждали. Если же в будущем ждут и несчастья и горе, то должен В это же время и тот оказаться, с кем могут случиться Эти невзгоды, но раз изымает их смерть, преграждая 864 Жизнь у того, кто бы мог подвергнуться скопищу бедствий, 866 Ясно, что нам ничего не может быть страшного в смерти, Что невозможно тому, кого нет, оказаться несчастным, Что для него всё равно, хоть совсем бы на свет не родиться [481] , Ежели смертная жизнь отнимается смертью бессмертной [482] . 870 А потому, если кто при тебе сокрушается горько И негодует на то, что сгниет его тело в могиле, Или же пламя его иль звериная пасть уничтожит, Ясно, что он говорит не искренне, что уязвляет Сердце его затаённая мысль, вопреки увереньям Собственным, что никаких ощущений со смертью не будет; Не соблюдает, по мне, он своих убеждений заветных, С корнем из жизни себя извлечь не желая и вырвать, Но бессознательно мнит, что не весь он по смерти погибнет, Ибо тому, кто живой представляет себе, что по смерти 880 Тело терзают его и птицы и дикие звери, Жалко себя самого; он себя отделить не способен И отрешиться вполне от простёртого трупа: себя он Видит лежащим пред ним и свои придаёт ему чувства. В негодовании он на то, что смертным родился, Не сознавая того, что при истинной смерти не может Быть никого, кто бы мог, как живой, свою гибель оплакать, Видя себя самого терзаемым или сожжённым. Ибо, коль горестно быть после смерти раздробленным пастью Диких зверей, почему не ужасно – понять не могу я — 890 В пламени жарком гореть, на костре погребальном пылая, Или положенным в мёд задыхаться и мерзнуть от стужи, Ежели труп распростёрт на холодных каменьях гробницы Или могильной землёй засыпан и тяжко раздавлен. «Нет, никогда ни твой радостный дом, ни жена дорогая Больше не примут тебя, не сбегутся и милые дети Наперерыв целовать и наполнить отрадою сердце. Не в состоянии ты уже больше способствовать благу И процветанью родных. Погубил, о несчастный! – взывают Этот единственный день злополучный все радости жизни!» 900 Но не прибавит никто: «Но зато у тебя не осталось Больше тоски никакой, ни стремленья ко всем этим благам». Если же мысли у них и слова бы их были разумны, Стал бы свободен их ум от великой заботы и страха. «Ты ведь, как был, так и впредь в усыпленьи останешься смертном Все остальные века без забот и без тягостной скорби, Мы же пред жутким костром, где твой труп обращается в пепел, Мы безутешно тебя оплакали; вечной печали Нам никогда не унять и не вырвать из скорбного сердца». Надо спросить у того, кто так рассуждает: «Да что же 910 Горького тут, – коли всё возвращается к сну и покою, — Чтобы всегда изнывать и томиться в тоске безысходной?» Люди нередко ещё, возлежа на пиру и подъемля Кубки и лица себе осенивши венком, начинают Так от души восклицать: «Коротко наслажденье людишек: Было – и нету его, и никак не вернуть его снова». Точно по смерти для них нет большего зла и несчастья, Чем непрерывно страдать иссушающей жгучею жаждой Иль угнетённому быть неуёмным иным вожделеньем, Но ведь никто о себе и о жизни своей не жалеет, 920 Если и тело и ум погружаются в сон безмятежный, Ибо охотно идем мы на то, чтобы сон этот вечно Длился, и мы никогда о себе не тоскуем при этом. И тем не менее тут во всём нашем теле и членах Первоначала всегда сохраняют движения чувства, Раз, пробудившись от сна, человек ободряется снова. Смерть, таким образом, нас ещё меньше касается, если Можно быть меньше того, что ничто представляет собою, Ибо материя тут в беспорядок сильнейший приходит И расторгается в нас со смертью: никто не проснется, 930 Только лишь хладный конец положит предел нашей жизни. Если же тут, наконец, сама начала бы природа Вдруг говорить и средь нас кого-нибудь так упрекнула: «Что тебя, смертный, гнетёт и тревожит безмерно печалью Горькою? Что изнываешь и плачешь при мысли о смерти? Ведь коль минувшая жизнь пошла тебе впрок перед этим И не напрасно прошли и исчезли все её блага, Будто в пробитый сосуд налитые, утекши бесследно, Что ж не уходишь, как гость, пресыщенный пиршеством жизни, И не вкушаешь, глупец, равнодушно покой безмятежный? 940 Если же всё достоянье твоё растеклось и погибло, В тягость вся жизнь тебе стала, – к чему же ты ищешь прибавки, Раз она так же опять пропадёт и задаром исчезнет, А не положишь конца этой жизни и всем её мукам? Нет у меня ничего, что тебе смастерить и придумать Я бы в утеху могла: остаётся извечно всё то же; Даже коль тело твоё одряхлеть не успело и члены Не ослабели от лет, – всё равно, остаётся всё то же, Если тебе пережить суждено поколенья людские Иль, если, лучше сказать, даже вовсе избегнешь ты смерти». 950 Что же мы скажем в ответ, как не то, что природа законный Иск предъявляет, вставая в защиту правого дела? Если ж печалится так человек пожилой или старый И о кончине своей сокрушается больше, чем должно, То не вправе ль она ещё более резко прикрикнуть: «Прочь со слезами, брехун, уйми свои жалобы тотчас! Жизни все блага познав, стариком ты сделался дряхлым? Пренебрегая наличным, о том, чего нет, ты мечтаешь: Вот и прошла, ускользнув, твоя жизнь и без прока погибла, И неожиданно смерть подошла к твоему изголовью, 960 Раньше, чем мог бы уйти ты из жизни, довольный и сытый! Но, тем не менее, брось всё то, что годам твоим чуждо, И равнодушно отдай своё место потомкам: так надо». Думаю, так укорять и бранить нас вправе природа, Ибо отжившее всё вытесняется новым, и вещи Восстановляются вновь одни из других непременно, И не уходит никто в преисподней мрачную бездну, Ибо запас вещества поколениям нужен грядущим, Но и они за тобой последуют, жизнь завершивши; И потому-то, как ты, они сгинули раньше и сгинут. 970 Так возникает всегда неизменно одно из другого. В собственность жизнь никому не даётся, а только на время. Ты посмотри: как мало для нас значенья имела Вечного времени часть, что прошла перед нашим рожденьем. Это грядущих времён нам зеркало ставит природа Для созерцанья того, что наступит по нашей кончине: Разве там что-нибудь ужас наводит иль мрачное что-то Видится там, а не то, что всякого сна безмятежней? Всё, что, согласно молве, в глубине Ахеронта сокрыто, Всё, очевидно, у нас в самой жизни находится здешней. 980 Тантала нет, что боится висящего в воздухе камня, Как говорят, цепенея, несчастный, от страха пустого; В жизни скорее гнетёт напрасный страх пред богами Смертных, и каждый судьбы и случайностей рока трепещет. И не когтят в Ахеронте лежащего Тития [483] птицы, Да и не могут они несомненно в груди его мощной Вечно себе находить предмет для терзаний бессменных, Как ни громадны его распростёртого тела размеры; Хоть бы распластан он был не на девять югеров только, А занимали бы всю поверхность земли его члены, 990 Всё-таки он бы не смог ни мучений вытерпеть вечных, Ни доставлять непрерывно им пищи собственным телом. Титий у нас – это тот, кто лежит, поражённый любовью; Птицы терзают его – то мучительно гложет тревога, Или же рвут на куски иные заботы и страсти. Также у нас и Сизиф [484] пред глазами находится в жизни: Кто от народа секир жестоких и ликторских связок Жадно ждёт, но всегда поражённый и мрачный уходит; Ибо стремиться ко власти, что тщетно всегда и ничтожно, Тягостный труд вынося при этом ещё постоянно, 1000 Это всё тоже, что в гору толкать с напряжённым усильем Камень, который, уже достигнув самой вершины, Всё-таки катится вниз и опять на равнину несётся. Далее, вечно питать ненасытную духа природу, Не в состояньи её удовольствовать благами теми, Что доставляют для нас времён годовых перемены, В круговороте своём принося и плоды и утехи Всякие (мы ж никогда не довольны жизни дарами), — Это, по-моему, то же, что нам говорят о цветущих Девах [485] , которые воду в пробитый сосуд наливают, 1010 Он же никак до краев наполниться влагой не может. Что же до Кербера [486] , Фурий, а также лишённого света Тартара, что изрыгает из пасти ужасное пламя, — Этого нет нигде, да и быть безусловно не может. Страх наказаний зато существует при жизни за наши Злые дела по заслугам и кара за нашу преступность: Тюрьмы, свержение вниз со скалы жестокое, плети, Факелы, пытки, смола, палачи, раскалённые прутья. Ежели даже их нет налицо, то сознанье проступков Всё-таки мучит людей и стрекалами жалит боязни; 1020 Нет у них и надежд, что конец этим бедам наступит Иль хоть какой-то предел наказаниям будет положен: Ждут и боятся они ухудшения их после смерти. Так и становится жизнь у глупцов, наконец, Ахеронтом.