Моменты [Даниэла Стил] (fb2) читать онлайн

Даниэла Стил Моменты

Пролог

Фармингэм, штат Канзас. 12 апреля 1975 г.

Издалека доносился колокольный звон: семнадцать ударов — по числу лет, прожитых на этой земле Элизабет Престон.

Дженнифер Кэйвоу остановилась и машинально подсчитывала удары, думая о горе, охватившем город за последние три дня. Почему гибель красивой школьницы в автомобильной катастрофе воспринимается людьми куда трагичнее, чем смерть какого-нибудь невзрачного парнишки-толстяка? Наверное, всем жалко погибшей красоты… А может, все дело в том, что Элизабет — дочь самого богатого фермера в округе, а толстячок Том — всего-навсего сын простого механика?

Бабушка Дженни утром говорила, что тут еще Господь помог: ведь родители Элизабет погибли в этой катастрофе вместе с ней. Им и жить не захотелось бы без своей доченьки. Ну, а родители Тома, конечно, сумели оправиться, ведь они не могли себе позволить слишком долго горевать. Им и по счетам надо платить, да и дом у них полон другими детьми, которые каждый день хотят есть.

Ничего общего у Дженни и Элизабет никогда не было, если не считать того, что дни рожденья у них совпадали. Но, разумеется, они ни разу не отмечали их вместе. Они жили как будто на разных планетах: Дженни и любимица всей школы.

Директор школы, мистер Мур, решил оставить Дженни в школе отвечать на телефонные звонки в учительской, пока все остальные отправились на похороны. Она так незаметна, тиха, что никто и не обратил внимания на ее отсутствие, не вспомнил о ней. Вполне справедливо поэтому заняться ей делом.

Нет, Дженни не возражала против того довода, что они, мол, с Элизабет не были подружками. Но как обидно, ужасно обидно, он разговаривал с ней — словно она, Дженни, никто, последний, ничтожный человек. А что, она не достойна посидеть в церкви и попрощаться с Элизабет?

Колокол отзвонил, и Дженни ощутила вину: она так задумалась, что не сосчитала удары. А ведь ей оставили только эту единственную возможность попрощаться с покойной, так и этого ей не удалось! Что ж, может быть, мистер Мур и прав.

Дженни мельком взглянула на стопку писем, которые ей еще предстояло вскрыть и рассортировать, и снова принялась за работу. Когда все было почти закончено, она заметила конверт, адресованный Джорджу Бенсону, их классному руководителю. Когда Дженни еще только начала работать в учительской, она иногда из любопытства читала письма, хотя это строжайше запрещалось. Но они все были ужасно скучные. А письмо для мистера Бенсона заинтересовало ее. Дженни быстро просмотрела его и сразу же пожалела об этом. Вот уж от этого сообщения вся школа и город в голос зарыдали бы…

Похоже, что Элизабет Мэри Престон присудили стипендию Хэдди Стефенса университета в Сэффорд-Хилле. На целых четыре года! Да ведь родители Элизабет могли отправить добрую половину их выпускного класса в колледж, не испытывая при этом финансовых затруднений, а тут, видите ли, их доченьке дают стипендию! Но как утверждалось в письме, Элизабет с честью выиграла столь престижную награду. Дженни и не знала о существовании подобной стипендии, а то бы пошла на что угодно, даже на неминуемое унижение, когда пришлось бы просить учителей и знакомых бабушки написать рекомендательные письма.

Дженни всегда хотелось получить официальное письмо, адресованное лично ей. Но приходили письма только от родителей: записочки от отца о том, как он, мол, горюет от разлуки с дочкой, не видит, как она из угловатого подростка превращается в очаровательную молодую девушку. Пришло письмо и от матери. Она писала, что думает о ней каждый день, выражала надежду, что прилагаемый денежный чек, который они берегли, чтобы направить Дженни в колледж, поможет им с бабушкой свести концы с концами.

Родители умерли, а вместе с ними и мечта попасть в колледж. Однако за год до окончания школы ей пришла в голову мысль, что деньги, оставленные адвокату, можно получать переводом по мере необходимости. Но вот подходит к концу выпускной класс, а мечта Дженни становится все менее реальной. Она начала присматривать для себя какую-нибудь постоянную работу, чтобы жить и понемногу откладывать на учебу. Нет, она не хотела отказываться от колледжа, но вряд ли это получится в ближайшие годы.

— Я вернулся, — раздался невыразительный мужской голос.

Джордж Бенсон вошел как раз в тот момент, когда Дженни торопливо положила письмо на стол.

— Что, все уже закончилось? — спросила она.

Дженни нравился мистер Бенсон, и она чувствовала себя виноватой, что именно его корреспонденцию обычно просматривала. Он напоминал ей одного мужчину в той нелегальной ночлежке, где она останавливалась с родителями при переезде к бабушке. Тот тоже был высоким блондином, только с бородой. Дженни ни разу не видела его без сигареты. Он носил джинсы и майки, в отличие от мистера Бенсона, который предпочитал костюмы. Но эти люди при разговоре смотрели прямо на нее, а не мимо, и Дженни это нравилось.

— Там еще идет панихида у могилы, — ответил Джордж Бенсон. — А я решил вернуться и разгрузить тебя. Так что, если хочешь, можешь идти.

— Спасибо… Только мне не стоит ходить туда.

— А твоя бабушка разве не пошла на панихиду?

Дженни покачала головой.

— Она взяла дополнительную смену в ресторане, чтобы остальные смогли сходить.

— Если поторопишься, то успеешь в церковь, а потом тебя кто-нибудь подвезет домой.

Он не хуже ее знал, что она не станет никого об этом просить. И тем не менее ей стало тепло на душе от его предложения.

— Я ценю вашу любезность, но, видимо, мне лучше остаться здесь. Мистер Мур хотел, чтобы я сегодня все зарегистрировала.

— Ну, если передумаешь, я буду у себя в кабинете.

Дженни посмотрела на письмо.

— У меня тут для вас почта, мистер Бенсон.

Он насмешливо посмотрел на нее.

— Так вот что ты читала, когда я вошел.

Дженни промолчала. Отрицать не было никакого смысла. Она протянула ему конверт и сказала:

— Извините. Просто дело в том, что… Ну, вы сами увидите.

Он бегло прочитал, нахмурился и принялся читать снова.

— Боже ты мой, — сказал он устало. — И надо же — пришло именно в такой день! Все псу под хвост.

— И что же вы собираетесь делать? — осведомилась она.

— Ну, наверное, пошлю им письмецо и копию свидетельства о смерти.

— По крайней мере, у них останется время передать эту стипендию кому-нибудь еще.

Бенсон покачал головой.

— Боюсь, что к тому времени, когда они завершат канцелярскую волокиту, пройдет уже половина осеннего семестра.

— То есть вы хотите сказать, что эти деньги попросту останутся невостребованными?

При этой мысли ее охватило горькое разочарование.

— Похоже на то.

— Если бы я знала, кто следующий кандидат, я бы позвонила и сказала, что случилось. — Дженни взяла стопку бумаг и направилась к картотеке. — А что, если это окажется кто-нибудь вроде меня? — Она выдвинула верхний ящик и невинно добавила: — Я бы не прочь.

— Да и я тоже, Дженни. — Джордж Бенсон сложил письмо и засунул его обратно в конверт. — По-моему, ты достойна любой стипендии. Мне хотелось бы сделать что-нибудь для тебя.

Этот извиняющийся тон в его голосе застал Дженни врасплох. Теплая волна жалости к самой себе захлестнула ее. Как приятно, когда хоть кого-то волнует, что ее все время оставляют за бортом.

— Это я сама виновата. Я ведь не говорила вам, что нуждаюсь в помощи.

— Надеюсь, ты не откажешься от этой мысли.

— Да если бы я даже и захотела, то мне бабушка не позволит. Она всегда говорит что-нибудь вроде: «Тише едешь — дальше будешь».

Спустя четверть часа, когда Дженни склонилась над картотекой, Джордж Бенсон вышел из своего кабинета и сказал:

— Дженни, я хочу с тобой поговорить.

Она посмотрела на него снизу вверх. От выражения его лица ей стало как-то не по себе.

— Я через пару минут закончу, — сказала она.

— Думаю, нам лучше поговорить сейчас, пока никого нет.

— Я что-то сделала не так?

Такой вопрос вывел бы ее бабушку из себя. Она всегда говорила Дженни, что нельзя брать все грехи мира на себя.

— Не беспокойся, ничего плохого ты не сделала, — сказал Бенсон и загадочно добавил: — Но если нам капельку повезет и удастся правильно рассчитать время, то может быть, мы и сумеем изменить твою жизнь. Посмотрим…

Глава 1

Сан-Франциско, штат Калифорния, 17 декабря 1986 г.

— Прошу прощения, — произнес мужской голос.

Элизабет Престон почувствовала, что кто-то коснулся ее руки. Повернув голову, она спросила:

— Мы разве знакомы?

И тут она замерла. Прошло одиннадцать лет, и все-таки это неизбежное, о чем и думать-то не хотелось, произошло. Она уже почти успокоилась, но эта встреча возродила былой страх.

Прошло несколько мучительно долгих минут, пока, наконец, сработал защитный инстинкт. Ни малейшим образом не выказывая своего страха, она извинилась перед председателем компании «Пэкард Индастриз» и обратила взор на окликнувшего ее мужчину.

Из шестисот человек, присутствовавших на ежегодном рождественском вечере, проводимом агентством «Смит и Нобл», она знала, ну, во всяком случае, узнавала в лицо половину — либо по деловым контактам, либо по прежним вечерам и приемам. Она была уверена, что стоявший перед ней мужчина не из их числа. Но и в своем прошлом она этого лица не припоминала.

— Я вас слушаю.

Ее холодный взгляд застал мужчину врасплох. Со смущенным видом он пробормотал:

— Понимаю, что это звучит как предлог, но я уверен, мы с вами где-то встречались.

Она с нарочитой старательностью изучила его лицо, а потом медленно покачала головой.

— Простите, но я вас не знаю.

И это была правда, хотя и не означавшая, что опасность миновала. В ее прошлом осталось слишком много людей, чтобы всех помнить. Прежде чем мужчина успел что-нибудь ответить, Элизабет одарила его мимолетной прощальной улыбкой.

— У меня, знаете ли, типичное лицо, меня всегда с кем-то путают.

— С трудом в это верится.

Это означало в своем роде комплимент, но для Элизабет слова прозвучали угрозой. Одиннадцать лет назад, покидая Фармингэм, она проделала все, кроме пластической операции, чтобы изменить свою внешность. Короткую мальчишескую стрижку, какая была у нее в средней школе, сменили длинные, до плеч, волосы, которые она красиво укладывала. Цвет волос потемнел. Очки сменились контактными линзами, при прежних ста семидесяти сантиметрах роста она похудела почти на семь килограммов, а брешь между ее передними зубами закрыли коронки. Даже само время стало ее союзником. В свои двадцать восемь лет она наконец-то вышла из образа девочки-подростка и выглядела привлекательной молодой женщиной.

Затянувшееся молчание становилось неловким, но тут в Элизабет заговорил здравый смысл. Хотя она и понимала, что предполагаемое ею невозможно, она решила подсказать ему своего рода выход.

— Быть может, мы раньше сталкивались у «Смита и Нобла»?

— Нет, этого не могло быть. Я здесь в качестве гостя одного из их клиентов, а сам живу в Нью-Джерси.

Поскольку боязнь разоблачения ослабла, Элизабет предпочла подвести черту под разговором.

— Может быть, мы виделись в колледже?

Его лицо просветлело.

— Корнуэлл?

— Боюсь, что нет, — ей удалось отмерить точнехонькую дозу сожаления. — Сэффорд-Хилл.

— Что ж, видимо, мне следует отпустить вас обратно к вашим друзьям.

— Счастливого Рождества.

— Да-да, и вам тоже.

Забавно, но она не могла избавиться от ощущения, что он преподнес ей своеобразный подарок. Он дал ей возможность увидеть воочию, как все произойдет, если ей доведется столкнуться лицом к лицу с кем-то из ее прошлого. Может быть, теперь тот закоулок ее сознания, который никак не позволял отправить прошлое на законный отдых, наконец-то перестанет давить ей на психику.

И может, если она просто-напросто быстро замашет руками, то ей удастся оторваться от земли и полетать по комнате, а?

Чего ради так уж стараться избегать этого? Ее культивированная паранойя по поводу возможного разоблачения продлится до тех пор, пока живы люди, которые помогли ей осуществить это превращение. Она готова сделать все, чтобы защитить свою бабушку и Джорджа Бенсона, чего бы это ни стойло. Она обязана им всем, что имеет.

Сигарный дым напомнил ей, что еще остались клиенты, которых она не поприветствовала. Бегло осмотрев присутствующих, она заметила, что ее помощница, Джойс Бродерик, делает ей знаки. Элизабет пробралась через толпу гостей к высокой рыжеволосой женщине.

— Джереми тебя разыскивает. — Джойс взяла бокал вина у проходящего мимо официанта и передала его Элизабет. — Похоже, Амадо Монтойя в конце концов решил удостоить нас своим присутствием. Ну, я и подумала, что тебе не мешало бы подготовиться к встрече с ним.

По поводу того, покажется или нет на этом вечере новый клиент агентства «Смит и Нобл», было немало предположений. Этот известный винозаводчик отличался затворническим образом жизни. Агентство «Смит и Нобл» должно было организовать для него рекламную кампанию. Как и следовало ожидать, к этому привлекли только заслуженных асов. Ни Элизабет, ни другим женщинам в их агентстве это не доверили.

Элизабет отхлебнула вина.

— Просто великолепно.

— Эксперты на трех прошлогодних престижных конкурсах тоже пришли к тому же мнению. Они дали этому вину пару золотых медалей и одну серебряную.

— Да, производит впечатление… и изумляет. Просто гениальная идея — подать его сегодня.

— Спасибо.

— Так это твоих рук дело?

Джойс выставила вперед ладонь, как бы отмахиваясь от уже готовой обрушиться на нее похвалы.

— Да ничего особенного: просто предложила кому следует. Ну, а он уже его раздобыл.

— Продолжай в том же духе — и попадешь на работу к одному из этих милых господ с верхнего этажа.

— Это что, угроза?

— Да нет, просто наблюдение.

Элизабет сделала еще один глоток и на какое-то мгновение подержала вино во рту, пытаясь найти особый вкус и ощущения, которые, как обычно, так и не пришли к ней. Ее единственный опыт в области дегустации вина кончился неудачно: по прошествии трех месяцев инструктор заявил, что, мол, нёбо у нее самое бесчувственное из всех, с которыми он когда-либо сталкивался. Однако Элизабет знала, что дело совсем в другом: ей не интересно, есть ли в том или ином вине аромат цукатов или же оно на вкус слегка крепковато; если вино нравилось, то она его пила, а если нет — отправляла в раковину.

Элизабет кивнула Джойс на прощанье, поставила бокал на столик и, улыбаясь направо и налево, добралась до Джереми Нобла.

Он приветственно протянул ей руку.

— Элизабет, я хочу тебя кое с кем познакомить, — он повернулся к стоявшему рядом с ним мужчине. — Амадо Монтойя, это Элизабет Престон, один из самых многообещающих специалистов по торговому балансу в «Смит и Нобл».

Это было сказано с таким энтузиазмом и живостью, словно он представлял зрителям какую-нибудь цирковую звезду.

Элизабет протянула руку.

— Мистер Монтойя, я слышала о вас столько интересного. Очень рада, что выдался наконец удачный случай познакомиться.

— Пожалуйста, называйте меня просто Амадо.

— И я тоже предпочитаю просто Элизабет.

Ее забавляло несоответствие между тем образом Амадо Монтойя, который она мысленно создала, и его реальным воплощением. Почему-то она вбила себе в голову, что он окажется слегка грубоватым, словно провел всю жизнь, работая на виноградниках и в винных подвалах, полных дубовых бочонков. Он же чувствовал себя в смокинге так же удобно, как фермер — в своем комбинезоне. Из сплетен, ходивших по конторе, она знала, что Монтойе пятьдесят восемь лет, но он вполне мог сойти и за сорокалетнего.

Джереми так и просиял, ослепляя их обоих улыбкой этак на миллион долларов — как раз на несколько миллионов меньше той суммы, которую, как он рассчитывал, их агентство должно было получить от этой сделки за ближайшие пять лет.

— Элизабет, Амадо остается на весь уикэнд. У него квартира в городе.

Элизабет напрягла воображение, пытаясь развить несколько неловкое начало Джереми.

— Должно быть, это сильно облегчает вам жизнь, когда вы приезжаете в Сан-Франциско по делам. В гостинице куда хуже.

— По правде говоря, я стараюсь проводить как можно меньше времени вдали от своего винного завода, — откликнулся Амадо Монтойя. — Но при таком количестве встреч, которые Джереми для меня запланировал, я догадываюсь, что эту привычку придется изменить.

— Участие клиента в кампании может оказаться… благотворным, — сказала Элизабет.

Но на самом деле это только добавляло хлопот. Мало кто из бизнесменов понимал все тонкости рекламного дела. Именно они почти всегда настойчиво предлагали нечто, способное привести к провалу рекламной кампании, ну а шишки в таких случаях неизменно валились на агентство. Даже тогда, когда клиент откровенно признавал свою ошибку, он говорил: «А вам надо было остановить меня. Ведь вы же профессионалы». Слава Богу, ее пока не просили работать на заказы Монтойи. Из предварительных сведений следовало, что он далеко не самый покладистый клиент. А уж Джереми-то позаботится, чтобы головы покатились с плеч, если стрясется что-нибудь, ведущее к потере этого заказа.

В это время к Джереми подошел распорядитель вечера и осторожно коснулся его локтя. Послушав его несколько секунд, Джереми нахмурился и сказал:

— Амадо, Элизабет, я должен извиниться, мне надо ненадолго вас покинуть.

— Он что, всегда на приемах такой… как бы это сказать… напряженный? — спросил Амадо, когда Джереми отошел.

— Нет, раньше я никогда его таким не видела. Обычно он держится невозмутимо, — она мельком посмотрела вслед Джереми. — Его ничем не прошибешь…

Она могла бы еще добавить, что Джереми практичен до мозга костей.

— Что ж, я рад, — сказал Монтойя. — А то я уже начал сомневаться в своем решении сотрудничать со «Смит и Нобл».

Встретившись с его внимательным взглядом, Элизабет слегка улыбнулась.

— Вы ведь узнали о нашем агентстве и о Джереми Нобле все, что можно было узнать, прежде чем сняли трубку телефона.

Он улыбнулся ей в ответ, ни в малейшей степени не смущенный ее словами.

— Один-ноль в вашу пользу.

— Вы на Рождество останетесь в городе? — спросила она.

Монтойя кивнул.

— Здесь живет моя младшая дочь со своими детьми. А вы?

— Да, я тоже проведу Рождество в городе.

— Значит, ваша семья живет в Сан-Франциско?

Элизабет покачала головой.

— Мои родители погибли в автомобильной катастрофе, когда я была совсем девочкой.

Эта полуложь, которую она рассказывала много раз, стала ей уже казаться реальностью.

— Извините, искренне сочувствую.

Она никогда не была вполне уверена, как следует реагировать на подобное заявление. «Мне тоже жаль»? — выглядело бы несколько сентиментально, а благодарить кого-то за то, что ему, видите ли, жаль, не только неуместно, но еще и нечестно. Ее-то собственные родители, по милости нескольких опытных снайперов, находившихся на службе у штата Калифорния, умерли так же мерзко, как и жили. Если у них и были какие-то похороны, то радости там, пожалуй, было побольше, чем скорби.

— Как это, должно быть, замечательно, что Рождество вы можете провести с внуками. А сколько им лет?

— Шесть и десять. Обе девочки, и очень похожи на мать. К сожалению, мне не удается видеться с ними так часто, как хотелось бы. Почти весь год они проводят в школе, а это далеко.

— Это прекрасный возраст.

— Какой из них?

— Простите?

Она не слишком внимательно следила за ходом разговора, а с такими мужчинами, как Амадо Монтойя, это штука опасная. По какой-то причине его не устраивала обычная никчемная болтовня, царившая на приемах.

— Я спрашиваю, какой возраст вы имели в виду. Шесть или десять?

— Ну, это я так сказала, вообще, — ответила она. А потом добавила с нехарактерной для себя искренностью, когда разговор заходил о ее прошлом: — Меня лично в данный момент никакой возраст особенно не привлекает.

— А если заглянуть в прошлое?

Шестое Рождество в своей жизни она встречала в автобусе марки «Фольксваген» где-то в штате Миссисипи. А десятое — в каком-то притоне в Филадельфии в окружении негров. Поскольку она была белой и бросалась бы в глаза, если бы ей разрешили поиграть на улице с другими детьми, она провела три месяца как бы в заточении: ее спальня и кухонька в этой квартире — вот и все.

— Боюсь, что даже взгляд в прошлое этого не изменит.

— Печально. Детство — это же очень ценная штука. О нем не следует забывать.

— О, это уж точно.

— Должно быть, вы просто не любите это время года.

Да что же это такое нашло на нее? Опасно подходить так близко к прошлому. Оно совсем не вписывается в ее нынешний облик, в жизнь Элизабет Престон.

— Да вовсе нет, — сказала она, пожалуй, чересчур энергично. — В моей жизни было более чем достаточно приятных Рождеств, чтобы компенсировать одно-два неудачных.

— Я испортил вам настроение. Простите меня, пожалуйста. Просто дело в том, что я считаю важным послушать о чужом семейном опыте. И порой это полезно.

Элизабет облегченно вздохнула, когда Джереми вернулся к ним. Вместе с ним подошел один из администраторов, занимающихся делами Монтойи.

— Извините, что я вмешиваюсь, Амадо, — сказал Джереми. — Вы знакомы с Фрэнком?

— Да, — ответил Амадо, пожимая руку мужчине. — Рад тебя снова видеть, Фрэнк.

Джереми положил руки на плечи Элизабет, этак задушевно стиснув их.

— Вижу, что вы с Элизабет нашли общий язык. Но я в этом и не сомневался. У нашей Элизабет блестящие возможности в мире рекламы. Она — гордость и украшение агентства «Смит и Нобл». Одна из наших восходящих звезд.

Она слышала этот текст так часто, что могла бы наизусть произносить его вместе с ним. Джереми просто использовал ее, как и трех других женщин из их агентства, которым было милостиво дозволено подняться до уровня младших администраторов. Он так и выпихивал их на передний план при каждом удобном случае, в качестве веского доказательства прогрессивной позиции агентства «Смит и Нобл» в отношении женщин.

Между тем Джереми весьма любезно улыбнулся и еще разок сдавил ей плечи, прежде чем отпустить ее.

— Ну а теперь, если вы с Фрэнком не возражаете, нам с Элизабет пора заняться делами.

В течение последних трех лет ей предоставлялась сомнительная честь стоять столбом рядом с Джереми, пока он закреплял на традиционном серебряном рождественском орнаменте славные буквы их логограммы — «Эс» и «Эн». Когда пару лет назад она предложила поделиться сей привилегией с кем-нибудь из младших администраторов-мужчин, Джереми озадаченно посмотрел на нее и совершенно невинно заявил:

— Мужчина будет чувствовать себя не в своей тарелке за подобной работой. Нет-нет, эта работа больше подходит для женщины.

Элизабет протянула руку Амадо.

— Было приятно с вами познакомиться.

— Нет, это мне было приятно, — ответил он. — Я в восторге от нашего разговора, Элизабет. Жалко, времени маловато. Но мы закончим его как-нибудь потом.

— Буду ждать с нетерпением, — ответила она.

Элизабет собиралась уйти, но он коснулся ее руки.

— До следующего раза, — настойчиво сказал он.

Вот тогда-то она и сообразила, что он говорит вполне серьезно. Выходит, он намерен снова повидаться с ней. Она мельком взглянула на Джереми, чтобы оценить его реакцию. Винный завод Монтойи был для него вроде любимого младенца. Ему не очень-то понравилось бы ее непрошеное вторжение. Но он, кажется, не заметил интереса Монтойи к ней.

Элизабет сделала шаг назад, увеличивая пространство между собой и Амадо и вынуждая его убрать ладонь с ее руки.

— Теперь, раз уж вы сотрудничаете с нами, нам, конечно же, еще доведется увидеться, — сказала она.

Достаточно вежливо, чтобы не обидеть его, но, разумеется, не обнадеживающе. Она очень надеялась, что это сработает.

Спустя три часа Элизабет отпирала дверь своей квартиры. Она была измотана, голова начинала болеть, да еще и ноги мучительно ныли. Эта крошечная квартирка была для нее чем-то вроде тихой гавани после шторма званого вечера, этаким временным уютом, который утром исчезнет.

Она привыкла и к крохотной спаленке, где из-за здоровенной постели приходилось вставать на матрас, чтобы пробраться к стенному шкафу, к неудобному, такому низкому душу, что приходилось проявлять чудеса эквилибристики, чтобы помыть волосы.

Господи, как же ей недоставало Говарда! Даже с учетом того, что он не обращал на нее внимание все это время, сам факт его присутствия делал и это молчание благотворным.

Он был постоянным спутником ее жизни, никогда не возражал против того, что она задерживалась допоздна на работе, которая ей полюбилась.

Говард оставил ее в минувшем мае, спустя почти десять лет с того дня, когда они нашли друг друга. В то памятное утро ее разбудило солнце. Озадаченная тем, что он позволяет ей спать так поздно, она протянула руку туда, где он обычно лежал рядом с ней, свернувшись клубочком на подушке, и хотела коснуться его. И впервые не услышала никакого раздраженного ответа.

Элизабет заплакала, сказала, что он не имел права уходить, не попрощавшись с ней, только проку от ее слез не было никакого, как и тогда, когда родители оставили ее в десятилетнем возрасте в доме бабушки.

Если бы она только могла предвидеть, как тяжело будет переживать эту потерю, она, возможно, и не взяла бы Говарда из того мусорного ящика на окраине, где нашла его.

Вот бабушка поняла бы, что она может горевать из-за кота. В этом они с ней похожи. Как и во многом другом. Вообще-то Элизабет никогда не понимала, каким же это образом у нее с бабушкой могло оказаться столь много общего. Ведь они же с ней так отличались от соединяющего их звена, от матери Элизабет.

Не включая света, Элизабет сбросила свое элегантное платье, которое просуществовало подольше, чем у Золушки, только вот почему-то ускользнуло от внимания прекрасного принца. Перебросив платье через спинку стула, Элизабет заползла в неубранную постель. И по мере того как она засыпала, на нее снисходило ощущение, что старая история завершается. Даже если угроза разоблачения и была всего-навсего ложной тревогой, она держала себя отлично. Теперь у нее появилась уверенность. Что ж, может быть, и пора ей перестать так уж тревожиться обо всем этом.

Глава 2

На всю рождественскую неделю Элизабет взяла выходные, чтобы прокатиться на побережье, к границе Калифорнии и Орегона. По дороге она останавливалась в небольших гостиницах переночевать и позавтракать, не раз притормаживала, чтобы прогуляться по рощицам калифорнийского мамонтового дерева или по пустынным пляжам.

Она любила побережье Северной Калифорнии. Многие мили отделяли ее от Фармингэма, штат Канзас. К тому же эти края каким-то образом по-прежнему все еще напоминали ей о единственном настоящем доме в ее жизни, о тех добрых временах, когда она жила здесь со своей бабушкой. Время и расстояние подарили ей то, чего никак не удавалось достичь, когда она впервые уехала из дома, — возможность вспоминать не столько плохие времена, сколько хорошие. Она теперь могла сосредоточиться на том, какую любовь ее бабушка вкладывала в свое домашнее печенье со стружками шоколада, а вовсе не на жестоких насмешках детей, отвергших ее предложение поделиться этим печеньем за обедом.

Хотя Элизабет с бабушкой никогда не обсуждали этого, относительно Фармингэма их мнения резко расходились. Прожив там всю свою жизнь, Алиса уже испытала на собственном опыте все хорошие стороны проживания в маленьком городке, тогда как на долю Элизабет выпали только отрицательные уроки. Этот городишко так и вертелся вокруг Алисы, когда она потеряла мужа, да и после того, когда бабушка лишилась фермы. А Элизабет заявилась к ним как посторонняя, как дочь родителей, столь же чуждых верованиям и идеалам этого маленького общества, как какой-нибудь отъявленный либерал или твердолобый коммунист. За подобным ребенком нужен был глаз да глаз, в особенности в окружении других детей. Забота никогда не повредит, если дело касается дурного влияния на уязвимые юные умы. Внешне Дженнифер Кэйвоу казалась, быть может, очаровательнейшей крошкой, когда-либо отправленной на землю Господом. Только вот никто и знать не знал, как она провела первые десять лет своей жизни, в руках каких людей ей пришлось находиться, что довелось повидать. Да уж, это произвело бы впечатление, и даже представить-то нельзя было, когда и каким образом это могло выплыть на поверхность. Ну, словом, лучше проявить осмотрительность, чем потом жалеть.

Раздумья о детстве были оттеснены в закоулки ее сознания на следующее утро, когда Элизабет пришлось сосредоточить все свое внимание на крутых поворотах прибрежного шоссе. Добравшись до прямого участка дороги и получив возможность расслабиться, Элизабет решила, что пришло время присмотреть котят в Обществе защиты животных. Конечно, другого такого кота, как Говард, ей никогда не найти, но это не имело значения. По крайней мере, она для разнообразия займется хоть чем-то положительным. От этой мысли она громко рассмеялась. Кому в здравом уме захотелось бы снова завести кота, подобного Говарду?

Когда в понедельник Элизабет вышла из лифта и наткнулась на Джереми Нобла, она испытывала подлинное удовольствие от того, что снова вернулась на работу.

— Доброе утро, — приветствовала она его. — Надеюсь, вы отдохнули не хуже меня.

— Нам надо поговорить, — ответил он. — Через пять минут зайдите ко мне в кабинет.

И он удалился по коридору в сторону лестничной площадки. Между тем Джойс Бродерик заметила Элизабет и поспешила перехватить ее.

— Джереми просто с ума сходит, никак не мог дождаться, пока ты появишься.

Услышав в голосе своей помощницы не свойственную для нее озабоченность, Элизабет спросила:

— Не знаешь, в чем дело?

— Да тут прошел слушок, будто от Монтойи идут какие-то неприятности.

— Ну и какое же это имеет отношение ко мне?

Элизабет задержалась у стола своей секретарши, чтобы забрать записи об утренних телефонных звонках. Молоденькая девушка вручила ей несколько записочек и сказала:

— Мистер Нобл разыскивал…

— Это я уже слышала, — ответила Элизабет.

Она быстро прошлась взглядом по фамилиям звонивших. Ничего неотложного не было. Джойс приняла у Элизабет пальто и повесила его в стенной шкаф.

— Ну и как прошло путешествие?

— Потрясающе. Просто не могу дождаться, когда поеду снова.

— Когда в следующий раз решишь удалиться, может быть, выберешь момент, чтобы я тоже взяла отпуск, а? Без тебя тут просто ад кромешный.

Элизабет взяла было почту, но тут же швырнула ее обратно, на свой письменный стол.

— Ладно, если понадоблюсь, я в кабинете у Джереми. Но не звони, если только не случится чего-то экстренного.

— А ты хорошо подумала?

На губах Элизабет заиграла многозначительная улыбка.

— Не искушай меня.

Когда она добралась до кабинета Джереми, его секретарша посмотрела на нее с легким неодобрением.

— Проходите прямо к нему, мисс Престон. Он вас ждет.

Прежде чем открыть дверь кабинета, Элизабет для порядка легонько по ней постучала.

— Вы хотели меня видеть? — спросила она.

Джереми сидел за своим массивным столом из красного дерева. Он опустил голову и посмотрел на нее поверх узких очков. Миновало несколько неловких мгновений, а он все разглядывал ее.

— Заходите, — сказал он наконец. — И закройте за собой дверь.

Когда она впервые начала работать на агентство «Смит и Нобл», резкие смены настроения Джереми и манера его руководства нередко выбивали ее из равновесия. Но она научилась пережидать его гневные выпады, а уже после этого пыталась разобраться в причине вспышки. Она прошла через комнату и присела.

Джереми отшвырнул очки на стол и свирепо посмотрел на нее.

— Что вы там такое наговорили Амадо Монтойе, черт подери?

Эта атака застала Элизабет врасплох.

— Да просто была обычная светская беседа… не более того.

— Только не надо мне вешать лапшу на уши!

— А почему бы вам не перестать нервничать и не объяснить мне, в чем, собственно, дело?

— Похоже, он желает поручить вам руководство рекламной кампанией его вин. Не просто включить в ход кампании, обратите внимание, а именно поставить во главе ее.

— Но это же бессмыслица.

— Элизабет, хватит тут разыгрывать невинность. Что вы ему наговорили, чем так одурманили его?

Она попыталась припомнить подробности разговора двухнедельной давности.

— Ну, мы разговаривали о семьях.

Джереми наклонился вперед.

— О каких?

— О его… о моей… вообще о семьях. А какая, собственно, разница?

— И в ходе этой милой беседы вам, полагаю, удалось невзначай продемонстрировать свою грудь, чтобы уж наверняка гарантировать его внимание к себе?

Элизабет поднялась со стула и оперлась сжатыми кулаками о стол.

— Полегче на поворотах, Джереми. Вы прекрасно знаете, что это не в моем стиле. А кроме того, если бы я и хотела войти в эту сделку с Монтойя, я бы сама сказала что-то еще тогда, когда этот вопрос только возник. С чего бы это я стала теперь менять свое мнение?

— А с того, что если вы подумаете об уходе, то Монтойя был бы для вас весьма лакомым кусочком.

— Вам не хуже меня известно, что ни здесь, ни в Нью-Йорке нет ни одного рекламного агентства, которое не наняло бы меня просто по телефонному звонку. Эта сделка с Монтойя мне нужна не больше, чем рекомендательное письмо от вас. А теперь не угодно ли вам извиниться, а не то я…

— Должно быть, ваше тело его привлекло, — сказал Джереми то ли ей, то ли себе. — А все прочее лишено смысла. Ваша работа не могла произвести на него впечатления. Ведь всем известно, что вы никогда не занимались ни одним мало-мальски значительным делом.

Что-то внутри нее защелкнулось.

— Ну хватит, Джереми, я ухожу.

— А я еще с вами не закончил.

— Как бы это сказать достаточно просто, чтобы даже вы поняли… я увольняюсь.

— Нет, вы не можете.

— Ну, это мы посмотрим.

Джереми встал и обошел вокруг стола.

— Послушайте, ну если я что-то такое и сказал…

— Мне до смерти надоели ваши глупые обвинения, — сказала Элизабет, направляясь к двери.

— Но это же нечестно. Раньше вы никогда не жаловались.

И эта вздорная логика остановила ее. Она прижала ладонь ко лбу.

— Бог мой, а ведь это, пожалуй, верно.

— Ведь если кто-то делает что-либо, раздражающее вас, — продолжал Джереми, — то следует указать ему на это. А как же еще, по-вашему, он сможет понять?

Элизабет села. Неужели она способна уступать так легко? Куда же делось то справедливое негодование, сжигавшее ее всего какие-то секунды назад?

— Вот вы подумайте об этом сами. Ведь то, что я заподозрил вас в каких-то замыслах, не только логично, но и благоразумно. Вы же слишком долго играете в эти наши игры, чтобы теперь вдруг начать оспаривать их правила.

— Так и вам за все это время следовало бы узнать меня получше, а не обвинять в подобных вещах.

— Да откуда же взялся-то этот внезапный приступ простодушия? Черт подери, Элизабет, ведь я же ваш начальник! С чего это я стал бы считать, что вам что-то во мне не нравится?

Что ж, она лишилась почти всех оснований, чтобы настаивать на своем. И кроме того, ей вовсе не хотелось увольняться. Просто ее реакция сработала так же рефлекторно, как и у него.

— Может быть, на этом и остановимся? Мне надо работать.

Джереми подошел к своему столу и взял ту папку, которую читал, когда она вошла.

— Что ж, теперь это ваше, только я рассчитываю быть в курсе на всех стадиях кампании.

— Я же вам сказала, что не желаю иметь никакого дела со счетами Монтойи.

— Да и я вовсе не хотел, чтобы вы ими занимались. Словом, работы тут предстоит чертовски много, и если что-то в самом деле пойдет наперекосяк, то делить с вами вину никто не будет. За все это вам придется теперь отвечать самой, — он подобрал со стола свои очки и принялся нервно вертеть их в руках. — Я тут ничего не могу поделать. Все теперь зависит не от меня, а от Монтойи.

И она взяла папку из его протянутой руки.

— Объясните мне хоть что-нибудь, Джереми. Вам в самом деле так пришлась по душе эта сделка, как мне кажется?

— Да, в ней вся моя жизнь! Мне уже давно пора было уйти из семьи. И из этого агентства тоже.

— А ваша жена и дети это знают?

— Если и не знают, то догадываются.

— Надеюсь, я никогда не…

— Не тратьте время попусту, Элизабет. Вы, может быть, и станете возражать, но скроены-то мы с вами из одного материала.

Что ж, мысль трезвая. Элизабет кивнула.

— Я постараюсь побыстрее войти в курс дела.

Она уже была у дверей, когда Джереми сказал:

— В другой раз, когда почувствуете себя ущемленной, то вам, может быть, следует припомнить, что если все время гнать волну, то вашу лодку в конце концов зальет водой и вы утонете.

— Именно поэтому вы и удостоверились, умею ли я плавать, прежде чем нанять меня?

Легкая улыбка тронула уголок его рта.

— Когда же вы, наконец, вобьете себе в голову, что должность начальника дает мне право на последнее слово?

Элизабет распахнула дверь и, прежде чем уйти, бросила назад быстрый взгляд.

— Когда вы сделаете меня вице-президентом.

Элизабет пришлось отложить поездку в Общество защиты животных и задержаться у себя в кабинете на обеденный перерыв, чтобы разгрести канцелярскую работу, накопившуюся за время ее отсутствия. Несмотря на все предшествующие обстоятельства и неподдельный страх по поводу того, что она пытается прыгнуть через голову, Элизабет не могла избавиться от растущего волнения: ведь ей впервые предстояла работа с клиентом высшего ранга!

Наконец-то она получит шанс показать себя. Какая разница, что за ней будут следить, что дело такое крупное? Разве не к этому она так стремилась? Как сказала бабушка, когда она явилась к ней и выложила идею мистера Бенсона — превратить Дженнифер Кэйвоу в Элизабет Престон? «Пора либо взлететь, либо заткнуться, моя деточка».

К четырем часам дня, проторчав без толку битый час в копировальном отделе и еще час проведя с главным оформителем, Элизабет смирилась с тем, что до конца дня с этим завалом работы ей нипочем не справиться. Она нажала кнопку селектора и сказала своей секретарше:

— Будьте любезны, узнайте, у себя ли в конторе Амадо Монтойя. Его номер есть в той папке, которую я оставила на вашем столе.

Спустя несколько минут ее соединили с Амадо.

— Элизабет, как мило вас слышать.

Поскольку у него могли возникнуть какие-то мысли, она предпочла побыстрее разъяснить ситуацию.

— Джереми говорит, что вы бы хотели включить меня в эту кампанию.

— Я хотел не просто включить. По-моему, я ясно сказал Джереми, что вы должны принять руководство кампанией.

— А вы отдаете себе отчет в том, что мое столь позднее подключение может задержать ход кампании на недели, может быть, даже на месяцы?

— Следует ли мне понимать это так, что вы не намерены одобрить уже проделанную работу?

— Не знаю. Честно говоря, у меня пока не было возможности внимательно изучить материалы. Могу только сказать, что, на мой взгляд, в творческой работе все дело заключается в авторстве. В обычных обстоятельствах я бы вряд ли пожелала перехватывать чьи-то чужие идеи, как, скажем, уважающий себя художник вряд ли захотел бы дописать неоконченную картину Ван Гога.

— Мне приятно слышать это, хотя этот спич больше дипломатический, чем деловой.

Да, он явно недоволен сделанным ему предварительным докладом. Что ж, все становится на свои места. Теперь-то Элизабет понимала, почему Джереми согласился удовлетворить просьбу Амадо вместо того чтобы просто сказать ей, что, мол, она неспособна взять на себя ответственность за столь крупную сделку. И все-таки она решила в последний раз попытаться убедить его изменить свое мнение.

— А вы совершенно уверены, что вам стоит идти на такой шаг? Вот так взять и выбросить уже сделанную работу… Это обойдется вам очень дорого.

— Не имеет значения.

— Что ж, я польщена, что вы так уверены во мне, — а вот почему — этого она разгадать никак не могла. — Постараюсь побыстрее разобраться с делами и вплотную заняться вашей программой.

Конечно, заставляя его ждать, она рисковала, но ей хотелось дать ему понять, что она верна своим клиентам независимо от того, каково их положение в агентстве.

— И когда же это произойдет?

— Где-то в середине месяца, — сказала она с опрометчивым оптимизмом.

— Но это же всего две недели. Я полагал, что у вас уйдет куда больше времени.

Господи, да она ведь может покончить с ним очень просто! Элизабет сказала:

— Мой рабочий график всегда напряженный… Бывает совсем не продохнуть, а иногда можно работать спокойно.

— Тогда, может быть, нам следует прямо сейчас условиться о первой встрече?

Элизабет пролистала календарь.

— Как насчет девятнадцатого?

— Отлично. В котором часу мне вас ждать?

— Боюсь, я произвела на вас ложное впечатление. Мне кажется, что вам следует приехать в агентство.

— Простите, выходит, я не прав. Мне хотелось, чтобы вы взглянули на винный завод, прежде чем приступите к работе.

— Я взгляну, но позже.

— А почему не сейчас?

Ну, на этот счет она могла бы назвать ему сотню причин, в том числе и наиболее вескую: она, мол, вряд ли сможет выкроить рабочий день на поездку до Сент-Хелены и обратно. Она снова посмотрела на свой календарь.

— Если мне и удастся съездить к вам, то где-то поближе к концу месяца… может быть, двадцать пятого или двадцать шестого.

— А у меня есть идея получше. Почему бы вам не приехать сюда на ближайший уикэнд? У меня в субботу намечается небольшой прием. У вас есть возможность познакомиться с некоторыми влиятельными людьми, появятся идеи…

— Я не…

И тут она замолчала. Он ведь прав насчет «сбора идей». За исключением знакомства с его друзьями предложение Монтойи близко к тому, что она в любом случае рано или поздно должна сделать. Чем больше она узнавала о своем клиенте и о его продукции, тем лучше шла рекламная кампания. Вдохновение снисходило на нее не подобно внезапному удару молнии, нет, оно приходило к ней медленно, методически, в процессе погружения в работу.

— Спасибо, — сказала она. — Похоже, такой прием — прекрасный шанс заняться самообразованием. Я с радостью приеду.

— Не беспокойтесь по поводу того, где вам придется останавливаться. У меня прямо в садах есть коттедж для гостей. Он будет в вашем распоряжении, когда бы вы ни пожелали приехать сюда по делам.

— Ну, в этом нет необходимости.

— Я понимаю, что необходимости нет, — сказал он. — Но так практичнее. Яживу на узкой извилистой горной дороге в нескольких милях от Сент-Хелены. Если вы остановитесь в городе, то вам придется половину своего времени транжирить на поездки туда и обратно.

С его логикой Элизабет не могла поспорить, и она совсем не винила Амадо за его настойчивость. После долгих лет борьбы за место среди элиты виноделов ему, должно быть, нелегко было принять решение выйти на массовый рынок с продукцией «Вин Монтойи». В поисках популярности у широкого круга потребителей он легко мог утратить позиции, завоеванные в такой тяжелой борьбе. И ее задача позаботиться, чтобы этого не произошло. Она, конечно, ни на секунду не поверила, что в отношении начала рекламной кампании он проявлял то терпение, которое пытался ей продемонстрировать.

— Что ж, я буду у вас утром в субботу.

— Очень рад, что нам так быстро предстоит увидеться снова.

Повесив трубку, Элизабет расплылась в улыбке. Прожив всю жизнь в Калифорнии, Амадо Монтойя был типичным образчиком старого мира. Да, он явно из тех мужчин, которые испытывают отвращение, когда женщина распахивает перед ними собственные двери. Ну, а уж если она только заикнется о том, чтобы заняться любовью, это будет для такого типа оскорблением.

Что ж, ей предстоит держать с ним ухо востро.

Выходит, прощай мечта провести этот уикэнд с новым котенком. Может быть, на следующей неделе получится? Ну, а если нет, то уж еще через неделю-то наверняка она найдет время съездить в Общество охраны животных.

Глава 3

Амадо Монтойя стоял на склоне холма среди виноградных лоз. Листья облетали, и голые искривленные ветви топорщились в разные стороны. Они были лишены своего летнего великолепия искусными обрезчиками, людьми, внимательно прислушивавшимися к тому, что говорила им каждая лоза. Настолько внимательно, что обрезчики даже не обращали внимания ни на беснование ястребов, круживших в сверкающем зимнем небе, ни на густой туман, холод которого проникал через самую теплую шерстяную одежду.

Если прутья лозы разрастались толще большого пальца мужской руки и волочились по земле метра на три или еще длиннее, значит, лоза сообщала, что в этом году на ней следует оставить побольше почек. А когда прутья были обильными, но тонкими и закрученными, это говорило о том, что в прошлом году на лозе было оставлено слишком много почек и обрезка должна быть посуровее. Прутья, выросшие в тени, были плоскими, а те, которые сумели отыскать солнечные лучи, — круглыми.

Амадо пристальным взглядом прошелся по долине, примечая, где остатки тумана еще цеплялись за виноградники, а где их уже рассеяло солнце. Все зависит от микроклимата, благодаря которому этот район и стал знаменитым. В отличие от своих европейских коллег-конкурентов, калифорнийские виноградари твердо верили, что именно климат, а вовсе не почва создает виноград конечной зрелости. Амадо видел, как на его собственной земле это происходило из года в год. Одни и те же сорта лозы, посаженные на расстоянии считанных метров друг от друга, давали настолько разный виноград, что один из них приносил медали на конкурсах, тогда как из другого получалось вино, которое в лучшем случае можно было назвать средним.

Нужно только внимательно наблюдать и делать выводы.

Амадо научился этому искусству у своего отца, Доминго, верившего в старинную испанскую поговорку, гласившую, что наилучшее удобрение для любого растения — это отпечаток ноги его владельца. Доминго был представителем четвертого поколения семьи Монтойя, выращивавшего виноград на том самом склоне холма, где теперь стоял Амадо. И когда фортуна улыбалась Доминго, он поддерживал честь четвертого поколения, превращая этот виноград в вино.

Сухой закон, а следом за ним и Депрессия^[1] едва не покончили с наследием семейства Монтойя, но Доминго упорно держался: продал часть своих виноградников итальянским семьям, продолжал ежегодно делать традиционные двести галлонов, что-то пустил на соки, что-то — на вино для причастия… Когда дела пошли совсем уж плохо, три виноградника пришлось превратить во фруктовые сады. Да уж, выдирать из земли с корнем виноградную лозу — мучительная, разрывающая сердце работа, но Доминго готов был пойти на все, только бы удержаться на этой земле, поскольку именно землю, а не виноградную лозу дал ему в наследство отец. Доминго оставили смотрителем, не более того. Ибо пока он жив, ему следовало любить эту землю и заботиться о ней. А потом ее надлежало передать дальше, сыну самого Доминго.

Но Амадо разорвал эту цепь длиной в пять поколений. Господу было неугодно осчастливить его сыном. Вместо этого Он даровал ему и Софии двух дочерей, Фелицию и Элану, красивых и умных. Они даже пытались ходить с отцом на виноградники.

Если бы они остались с ним, то любая могла бы занять место сына, в котором ему было отказано. Однако жизнерадостная София, с которой Амадо познакомился в Испании, когда объезжал тамошние виноградники, затосковала в Калифорнии. Чего только ни делал Амадо! Но ничто не могло удержать ее от глубокой хандры, она едва не дошла до самоубийства.

В конце концов куча снотворных таблеток, которые она приняла, тоскуя о родине, убедила Амадо в том, что он должен отпустить ее восвояси. В то время он так перепугался, что готов был согласиться на что угодно, отдать ей все, включая и своих дочерей, лишь бы защитить Софию от нее же самой. Он тогда, конечно, и подумать не мог, что его дочерей, которых он с любовью вырастил, забирают у него навсегда.

О разводе не заходило и речи, равно как и о заключении формальной договоренности о раздельном житье-бытье. Они попросту расстались, распустив во всеуслышание лживую молву, что это-де только временно. Каждое лето София отправляла девочек в Калифорнию, но как раз к тому времени, когда они начинали чувствовать себя вольготно с собственным отцом в его доме, наступал срок возвращения в Испанию. И у него всегда было такое ощущение, что стоит им только приехать, как уже пора снова упаковываться и уезжать. И в итоге никогда не хватало времени для того, чтобы привязать их к этой земле, к их наследству.

Как-то раз, когда Амадо проверял виноград на сладость, а заодно думал о том, как же все-таки передать это искусство своим дочерям, он попытался припомнить, когда отец начал обучать его. Нет, не было никаких специальных уроков по уходу за виноградной лозой, по виноделию. Эти познания и искусство приходили к нему день за днем, час за часом. Он смотрел, слушал, впитывал в себя эту науку. Да, он хорошо знал, что такое — испытать восторг, когда почки, которые потом станут виноградом, раскрываются навстречу манящему призыву весны. Довелось ему познать и отчаяние, когда почки чернели от поздних морозов. Амадо знал эту землю, потому что жил здесь.

С тяжелым сердцем ему пришлось признать, что свои знания невозможно передать за какое-то лето, нет. Но когда он это понял, было уже слишком поздно. Время безвозвратно ушло.

Девочки подросли и предпочли отправиться в университет в Калифорнию. И в течение какого-то короткого замечательного времени Амадо верил, что ему дарована новая возможность… пока девочки не приехали и не стало ясно, что они стремились не к нему, а от нее. Просто они созрели для того, чтобы вырваться на волю из давящего католического кокона, сплетенного вокруг них матерью, а он невольно предоставил ей такую возможность.

Едва почувствовав вкус свободы, девочки уже никогда не оглядывались в свое прошлое. По иронии судьбы, София обвиняла Амадо в том, что он, мол, отобрал их у нее. Эта ожесточенность стала смыслом ее существования. В сорок лет она казалась древним ископаемым, а к сорока пяти была не в состоянии справиться с разными загадочными хворобами. Болезнь не позволила приехать и посмотреть на внучат. А когда те подросли, она, ссылаясь на ту же болезнь, в лучшем случае позволила нанести ей короткий визит. Позднее, за пару месяцев до своего пятидесятилетия, София снова наглоталась таблеток. Только на этот раз рядом не оказалось никого, кто довез бы ее до больницы. Фелиция, которая как раз тогда гостила у нее с очередным визитом, отправилась в тот день на вечеринку и вернулась позднее, чем обещала. А когда она все-таки явилась, было уже слишком поздно.

По церковным законам, смерть жены освободила Амадо. Но ее уход из жизни мало что изменил. Он продолжал жить так же, как и жил почти на всем протяжении своего брака — в одиночестве.

Конечно, Амадо любил своих дочерей, но он даже не пытался обманывать себя по поводу того, что это были за женщины. Так что если бы не преуспел со своим планом выпуска столовых вин Монтойя, хорошо известных под маркой «Галло», то после его кончины и земля, и винный завод были бы проданы тому, кто предложит на торгах наивысшую цену.

Если за те десять или двадцать лет, которые ему остались, он сумеет извлечь не только финансовую прибыль, но и завоюет потребителя, то у него появится шанс взять в дело свою дочь Элану. Не добившись ни особой власти, ни богатства, она поднялась в обществе Сан-Франциско до своего предела, и ее выводило из себя то, что она уже не приобретает в жизни ничего, кроме своего расчетливого до мелочей супруга и Эдгара Салливана, этакого «довеска». Амадо убедил себя, что если он добьется, чтобы Элана переняла у него винный завод, пусть и ради достижения ее собственных целей, то она нипочем его не продаст. Равно как и не позволит разрушить то, что рано или поздно унаследуют ее дети. Конечно же, если Элана будет вынуждена управлять винным заводом и наблюдать за виноградниками, то в конце концов она полюбит эту землю и поймет, какое ей досталось наследство. И в эту призрачную возможность, в эту свою последнюю надежду Амадо самозабвенно верил.

А вот с Фелицией все было не так просто. Она пошла в мать своей безоглядностью и ожесточенностью. После окончания Стэнфордского университета Фелиция шагнула прямиком на карьерную лесенку банка «Чейз-Манхэттен». За год она чувствовала себя коренной жительницей Нью-Йорка в большей степени, чем потомственные ньюйоркцы. Она считала все калифорнийское безнадежно провинциальным, включая отца и его дело. За последние пять лет она лишь несколько раз приезжала погостить на праздники и семейные торжества, и это было сущим мучением для всех.

Пристальный взгляд Амадо прошелся по линии горизонта и остановился на небольшом участке земли, принадлежавшем семейству Логанов. На протяжении трех поколений Монтойя жаждали овладеть этой землей, пытались купить эти драгоценнейшие акры и почти преуспели в этом в годы Депрессии, когда на долю Логанов выпали суровые испытания. Харолд Логан сумел сохранить свою ферму, продав на двадцать лет вперед право оптовой закупки его будущих урожаев одному дельцу из Сан-Франциско, которому захотелось занять место в винодельческом бизнесе. И за счет винограда Логанов этот новый винный завод мало-помалу стал одним из лучших в долине.

В течение последнего десятилетия урожай Логанов принадлежал «Винам Монтойя». Но еще важнее винограда был тот человек, который превращал его в вино, Майкл Логан, по мнению Амадо, самый изысканный винодел Калифорнии. Амадо готов был отдать пять лет жизни за то, чтобы назвать Майкла своим сыном.

В отдалении закаркала одинокая ворона, прогудела автомобильная сирена, а в ответ завыла собака. А потом до Амадо донесся новый звук: кто-то с вершины холма окликал его по имени. Он поднял руку, прикрывая глаза от слепящего зимнего солнца, и увидел фигуру человека, двигавшегося к нему, но из-за яркого света не мог узнать, кто это. Однако по легкой походке и плавности движений решил, что это женщина.

— Я приехала рано, — объявила Элизабет, спускаясь к нему. — Надеюсь, вы не возражаете.

Охваченный воспоминаниями, Амадо на какой-то момент даже забыл, что она должна приехать.

— Извините, что я не встретил вас. Видимо, кто-то рассказал вам, как найти мой дом, да?

— Я наткнулась на винном заводе на какую-то женщину, и она нарисовала мне план. Я считала, шоссе из Сан-Франциско будет забито машинами, но доехала очень быстро, — она подошла к нему, стянула перчатку и протянула ему руку. — Вот я и приехала.

Амадо поразила перемена в ее внешности. Если бы они столкнулись лицом к лицу на оживленной улице, он вряд ли узнал ее. Без следа исчезло элегантное существо, явно рожденное для светских гостиных и сверхмодных платьев. Перед ним стояла женщина, одетая в выцветшие джинсы и свитер крупной вязки, который был ей великоват. Она выглядела так, словно в жизни не видела города, крупнее маленькой Санта-Розы.

— Очень приятно снова видеть вас, — вымолвил Амадо.

Твердость ее рукопожатия ошеломила его, как и в тот раз, на рождественском вечере.

Элизабет огляделась.

— По-моему, очень удачно, что божественный нектар можно производить именно в таком месте, — она снова посмотрела на него, и в глазах ее мелькнул озорной огонек. — После сумасшедшей недели я испытала искушение, увидев объявление там, на въезде.

— Объявление?

— Ну да, насчет обрезчиков. Я даже и представить себе не могу более прекрасного и спокойного места для работы, — она вздохнула. — Но потом сообразила, что вы-то ищете опытных рабочих. А я не могу предложить ничего, кроме энтузиазма.

— Это объявление не наше, — сказал Амадо.

Он все еще не отошел от своих безрадостных раздумий, и потому ее беззаботное подшучивание, помимо воли Амадо, обидело его. В Элизабет Престон его привлекала именно преданность своему делу. Согласно его источникам информации, это была женщина, готовая пойти на многое, лишь бы преуспеть в мужском мире.

— Этот винный завод, что на другой стороне дороги, нанимает обрезчиков. Правда, не думаю, что их заинтересовал энтузиазм. Чтобы выполнять эту работу квалифицированно, нужно большое искусство. — Амадо заметил, что Элизабет слушает его со вниманием. Во всяком случае, ей не было скучно. — А вы всегда такая… хм-хм… жизнерадостная с утра? — добавил он.

Она отреагировала на его холодность и, понимающе отодвинувшись от него, коротко улыбнулась, этак профессионально и отвлеченно.

— Прошу прощения. У меня есть склонность увлекаться, когда я начинаю новую программу, в особенности если она необычная и захватывающая, какой и обещает быть эта.

Ему показалось, что его накрыл холодный туман и заслонил теплое солнце. Амадо почувствовал, что у него засосало под ложечкой. Как же он несдержан! Бог мой, да что же подтолкнуло его на такую неучтивую реплику? С каких это пор минутный порыв считается помехой компетентности?

— Нет-нет, это я прошу у вас прощения. У меня вот есть весьма прискорбная склонность постоянно хмуриться и с подозрением относиться к любому, кто предпочитает улыбаться. Простите мне, пожалуйста, мою…

— Я вот что вам скажу: вместо того чтобы соревноваться друг с другом в учтивости, почему бы нам просто не приступить к делу?

Да он сделал бы все, лишь бы увидеть, что искорка радости снова возвращается в ее глаза.

— Отлично, — сказал он, — уступаю вашему энтузиазму. — Можете начинать с той лозы, что рядом с дорогой. В сарае найдется лишняя пара ножниц.

Элизабет рассмеялась, и он почувствовал, как в душе что-то растаяло и его охватило давно забытое чувство счастья.

— Я и вправду испытываю соблазн попытаться, но у нас мало времени, придется заняться тем, ради чего я приехала сюда.

— А вы разве не останетесь на уик-энд?

— Даже десяти уик-эндов вряд ли хватит на то, что мне предстоит проделать. А сейчас мне бы хотелось узнать о вине и винодельческом бизнесе все, чему вы можете меня обучить. А уж после этого я начну думать о рекламной кампании.

— Ну, мисс Престон, это чрезмерная заявка.

На сей раз ему пришлось приложить максимум усилий, чтобы не показать своего раздражения. Он знавал мужчин, потративших всю свою жизнь на овладение искусством виноградарства и виноделия. А она, видите ли, собирается все постичь за десять уикэндов. Чепуха! Однако вслух он сказал совсем другое:

— Что ж, я сделаю все, что смогу. Кроме того, есть много книг, которые я мог бы одолжить.

— Очень вам признательна за это предложение, только то, чему я хотела бы научиться от вас, в книгах не вычитаешь. Я приехала сюда уяснить, что именно отличает винный завод Монтойя от всех прочих виноделен в долине Напа. Кроме того, мне также необходимо узнать, в чем они сходны. Я должна понять, чего именно вы хотите от этой кампании, в курсе ли вы вообще моих способностей. Может статься, что мне придется превратиться в учительницу.

Он слегка поклонился ей.

— Так не подняться ли нам в дом и сразу же и начать? Я попрошу Консуэлу приготовить кофе.

— Если вы не имеете ничего против, то после кофе я сопровождала бы вас, когда вы отправитесь по делам. Вы можете совсем не обращать на меня внимания, — она огляделась. — Чем вы занимались перед моим приездом?

Ему стало интересно, а как бы она отреагировала, если бы он сказал ей, что только на виноградниках он живет настоящей жизнью. Виноградная лоза вливает в него чувство непрерывности бытия, укрепляет веру в то, что цепь владения семейства Монтойя всем этим богатством слишком сильна, чтобы что-то могло ее разорвать. Ну, а Элизабет он сказал лишь часть этой правды, ту часть, которую без труда можно было выразить словами:

— Я как раз ходил проверить мастерство одного обрезчика, которого я нанял на прошлой неделе.

— Ну и?..

— У него отличный слух.

— Вы хотите сказать, что он прислушивается к лозе, прежде чем обрезать ее?

Амадо ответил не сразу, помолчав в раздумье несколько секунд:

— Вижу, вы уже приступили к своему «домашнему заданию».

— Исследовательский отдел у «Смита и Нобла» считается лучшим в стране. Я запрашиваю их, а они дают мне справки. И что же дальше в вашем расписании?

— Винный завод. Мы вчера получили партию дубовых бочек от одного нового поставщика, и я хочу взглянуть на них, прежде чем их заполнят, — он жестом предложил ей пройти к дому. — Поедем на грузовике. — Амадо ждал, что Элизабет последует за ним вверх по холму, но она даже не пошевелилась. Он спросил: — Вас что-то не устраивает?

— По-моему, я увязла.

— Ох, мне следовало вас предупредить. После сильного дождя эта земля может превращаться в настоящие зыбучие пески.

Пытаясь высвободить ноги, Элизабет потеряла равновесие и, чтобы устоять, уцепилась за сучковатый обрубок лозы.

— А почему только я попалась в эту трясину?

— Потому что я знаю, где стоять, — он наклонился перед ней и, ухватив за лодыжки, высвободил ее из грязи. — А теперь весь фокус в том, как вы сможете идти.

— Ну это-то я смогу.

И широкими шагами она направилась вверх по холму.

Подождав немного, Амадо последовал за ней. Он с большим удовольствием наблюдал, как она все дальше уходит от него. На его губах на миг вспыхнула этакая интимная улыбка. Да, давненько уже он не мог себе позволить погрузиться в простое удовольствие, которое может доставить созерцание очаровательной женщины.

Время близилось к полуночи, когда Элизабет и Амадо расстались, чтобы встретиться на следующий день. После вечеринки он проводил ее в коттедж, пожелал доброй ночи и добавил что-то насчет встречи на следующее утро. А она прислонилась к двери с причудливой резьбой и тихонько пробормотала быструю благодарственную молитву за то, что день, наконец-то, кончился и больше нет никакой необходимости оставаться в постоянном напряжении. Она простонала, снимая туфли из черной лакированной кожи на высоких каблуках.

Этот Амадо Монтойя обладал неуемной энергией медведя, пару часов назад пробудившегося от зимней спячки. Она не успевала следовать за ним, на ходу делая записи в книжке. Сам винный завод оказался куда масштабнее, чем она могла вообразить, и к концу дня Элизабет вымоталась.

Центром всего этого мира был демонстрационный зал. Два года назад его расширили и модернизировали. Амадо внимательно следил, чтобы здание при этом не утратило очарования старинной испанской виллы. Даже в разгар зимы здесь выстраивалась очередь жаждущих совершить экскурсию.

После непрестанного представления ее здешним служащим, поток которых временами казался просто бесконечным, Элизабет проделала в уме кое-какие вычисления и пришла к выводу, что штат постоянных служащих у Амадо был, вероятно, не меньше, если не больше, чем в их агентстве. На небольшой встрече, которую Амадо устроил в этот вечер в ее честь, он вместе с костюмом сменил облик делового человека, став изысканным, светским джентльменом, с которым она познакомилась на рождественском вечере у «Смита и Нобла». Элизабет было интересно, который же из этих мужчин будет судить и оценивать ее работу. Одна и та же рекламная кампания не могла подойти и тому, и другому.

Идеи начали складываться у нее в ту же минуту, когда она увидела Амадо на его полях. Это было нечто, столь могучее и неотразимое, что ей пришлось даже напомнить себе, что следует все-таки обратить внимание и на происходящее вокруг нее. Идеи сменяли одна другую.

Она любила это волнующее время, когда поток идей держал ее в постоянном возбуждении. Если немного повезет, то это приятное чувство поможет ей пройти через долгие месяцы предстоящей рутинной работы.

Проходя по толстому персидскому ковру, покрывавшему пол гостиной, Элизабет мельком посмотрела на свои часы. Минуло уже двадцать часов с той минуты, как она выползла из постели, и хотя она была более чем готова заползти обратно, ей пришло в голову пару минуток понежиться у камина, разожженного к ее приезду. Открыв стеклянные двери, она уселась в кресло рядом с камином, и тепло охватило ее. А между тем пламя освещало эту викторианскую^[2] комнату приятным мягким светом.

Мельком упомянутый Амадо «коттедж» в действительности оказался домом с тремя спальнями, в котором он сам жил в детстве. Его время от времени подновляли и использовали исключительно для гостей. Элизабет трудно было постичь смысл такой расточительности.

Когда она заметила Амадо, что ей, мол, нравится его стремление сохранять старый дом, а не сносить его, он засмеялся и сообщил, что это их семейная традиция. У него есть и третий дом, принадлежавший когда-то его прадеду и прабабке. Теперь там живет нынешний главный винодел «Вин Монтойя», по словам Амадо, в большей степени друг для него, чем служащий.

Элизабет за годы своей работы доводилось встречать богатых людей, но впервые она так близко общалась с человеком такого высокого положения. И тем не менее он был одинаково учтив и с женщиной, прибиравшей демонстрационный зал на винном заводе, и с гостями, которых пригласил к себе домой в этот вечер.

Не отрывая взгляда от огня, Элизабет отстегнула застежки клипсов и принялась массировать мочки ушей. Ей бы сейчас совсем не помешала горячая ванна, постель и три-четыре главки той книжки, которую она привезла с собой, — вот тогда бы она сумела снять возбуждение сегодняшнего дня. Порой подобный прием срабатывал, но куда чаще — нет. Элизабет устало вытолкнула себя из кресла и побрела к лестнице.

А спустя полчаса она снова сидела у камина, пристроив на коленях свою книжку. Легкий стук в парадную дверь коттеджа отвлек ее внимание, и она подняла взгляд, радуясь, что читает не кошмары Эдгара По. Стук прозвучал довольно робко, и это давало ей право выбора — открывать дверь или не стоит.

Это оказался Амадо. На нем все еще был смокинг, и лишь отсутствие галстука было его единственной уступкой позднему часу.

— Что-нибудь случилось? — спросила она.

— Нет, просто я увидел свет и подумал, что вы все еще работаете. Но поскольку я уже вижу, что ошибся, позвольте снова пожелать вам доброй ночи, а утром поговорим.

— А я работаю в купальном халате, поскольку так мне удобнее, — сказала Элизабет, а про себя подумала, что эта маленькая ложь позволит Амадо чувствовать себя непринужденно, ведь она совсем не хочет, чтобы он сразу ушел. — Так что вы хотели мне сказать?

— Завтра предстоит одна встреча и…

— Заходите, пожалуйста, — она поглубже запахнула халат. — Вечером холодно, недолго и отморозить себе… хм, ну, неважно, — Амадо тем временем прошел в комнату, но ровно настолько, чтобы она смогла закрыть за ним дверь. — Так что вы говорили насчет встречи?

— Ну, вообще-то это просто завтрак. Я не собирался приходить, но Консуэла предположила, что вы, возможно, сочтете это полезным. Обычно приходит и Майкл, но сейчас его здесь нет.

— Майкл?

— Ах, прошу прощения. Майкл Логан — это мой главный винодел. Все считают, что именно я сделал «Вина Монтойя» тем, что они представляют собой сегодня, но по сути дела эта честь принадлежит Майклу. Если бы он не был загружен другими делами, то вы бы уже с ним познакомились.

Элизабет отметила явную гордость в тоне Амадо.

— И к какому часу я должна быть готова?

— К половине восьмого… отсюда еще полчаса езды, — ответил он и двинулся к двери.

Она, поддавшись какому-то порыву, остановила его.

— Знаете, я давно, как только узнала, что вы предложили мне руководить кампанией, все собираюсь спросить у вас кое-что. У меня такое предчувствие, что от вашего ответа будет зависеть направление, которое я придам этой кампании.

— Ну, вы просто разжигаете мое любопытство. Правда, вы и так делали это в течение всего дня, — он засунул руки в карманы. — А не желаете ли чашечку кофе? Я могу позвонить, и сюда кого-нибудь пришлют.

— В этом нет необходимости. Я еще не научилась готовить суфле так, чтобы оно не оседало, но уж с кофе-то смогу справиться и сама.

Амадо прошел следом за ней в небольшую кухоньку, достал кружки, сливки и сахар, пока она отмеряла воду и кофе и включала кофеварку. Покончив с этим, Элизабет подсела к Амадо за стол.

— Итак, — сказал он, — по-моему, вы собирались о чем-то меня спросить.

Элизабет могла бы подойти к этой теме самыми разными способами. Она выбрала наиболее прямой.

— Почему вы остановили свой выбор на мне?

Он откинулся в кресле и потянулся. Она отметила, что он худощав, с узкой талией и плоским животом.

— А мне было интересно, когда же вы спросите меня об этом.

— Так почему же?

— И еще мне было интересно, как же я отвечу, — он снова засунул руки в карманы. — Мне, как правило, трудно выражать свои чувства в словах. Просто, встретив вас на том рождественском вечере, я понял: вы сумеете разобраться в том, что я намерен сделать из «Вин Монтойя» и почему. И для меня это важно.

— Настолько важно, чтобы пойти на риск сотрудничества с администратором, которому еще надо научиться справляться с работой подобного масштаба?

— Вам бы давным-давно следовало давать более серьезные заказы. Вы — лучший из рекламных сценаристов «Смита и Нобла».

Элизабет встала, чтобы разлить кофе.

— Если вы будете слушать все, что вам говорит моя помощница, то…

— Пожалуйста, не говорите этого, — он дотянулся до своей чашки. — Скромность — это, знаете ли, добродетель, излишне высоко ценимая и очень уж хлопотная.

— Хорошо, стало быть, вы решили возложить эту работу на меня. Но вы все же не ответили на мой вопрос.

Элизабет расслабленно откинулась в кресле, взяла свою чашку и поверх нее посмотрела на Амадо.

— Видите ли, расширение винного завода Монтойя, которое идет сейчас, никак не связано с прибылью или с местом на рынке. Это что-то вроде преемственности, традиции. Уже пять поколений Монтойя живут на этой земле в долине Напа. Мне не хотелось бы, чтобы на мою долю выпало стать последним.

Элизабет понимала, что мужчины типа Амадо не так-то легко делятся своими интимными мыслями.

— Как я понимаю, ваши дочери не собираются взваливать на себя винный завод… в данной ситуации?

— Они живут своей жизнью. Этот бизнес и эта земля для них мало что значат. Мне не удалось привязать их к этой земле. Правда, я еще не теряю надежды.

Элизабет заинтересовало, что значит быть членом семьи с традициями, уходящими в глубь поколений. Наиболее близкое для нее понимание семьи заключалось в бабушке. С родными своего отца она вообще никогда не виделась. Не было у нее ни малейшего представления и о том, были ли у отца братья или сестры, где он вырос, почему он никогда не рассказывал о своем детстве. Одно она знала точно — ни единая душа не предложила им помощь, когда он погиб. Алиса до последней возможности отмалчивалась, когда к ней обращались власти штата Калифорния по поводу того, что же делать с телами ее дочери и зятя. Она надеялась, что появится кто-то из родственников отца и поможет оплатить перевозку тел в родной Канзас. В конце концов Алиса решила, что нельзя разделять покойных супругов, и с неохотой позволила погрести свою дочь в столь отдаленной от нее, от матери, могиле, где не будет ни заботливого ухода, ни хотя бы свежих цветочков на могиле.

— Но давайте вернемся к вашему вопросу, — сказал Амадо, пристально глядя в свою чашку на черную жидкость. — Джереми Нобл стремился вложить в эту рекламную кампанию свой ум, — Амадо поднял глаза и встретился с ее взглядом. — А вы, как я понял, отдадите ей свое сердце.

Глава 4

Майкл Логан брел по холодному и темному старинному помещению, рассеянно проверяя втулки бочек. Он хотел удостовериться, что пробки плотно пригнаны. Они готовились облагородить вина, устранить разные включения, которые не позволяли оттенкам красного в выгодном свете продемонстрировать свой цвет и прозрачность. Сейчас проводились испытания для определения оптимальной дозировки требующегося для очистки вещества. Сам по себе этот процесс мог занять от нескольких дней до нескольких недель. А вот в этом хранилище они выдерживали лучшие из лучших, не раз получавшие награды красные вина, именно те, которые должны были завоевать для «Вин Монтойя» почетные синие ленточки и золотые медали. Майкл регулярно следил за всем, что здесь происходило.

А белые вина изготовлялись в другом здании, выше по склону холма. Ему предстояло отправиться сейчас и туда, чтобы проверить, как там движутся дела с «Шардоннэ», за которым он наблюдал вот уже несколько дней. Майкла беспокоило, что в нескольких бочках появился какой-то сомнительный запах.

Бросив быстрый взгляд назад, он направился к лестнице и взбежал по ней, перескакивая через две ступеньки разом. В последнее время он испытывал избыточный прилив энергии. Он добавил еще одну милю к своей утренней пробежке, полагая, что если начать день усталым, то это поможет совладать с неугомонностью, овладевавшей им во время ежедневных обходов винного завода. Но гложущее Майкла чувство неудовлетворенности отпускало его только в те часы, которые он проводил в лаборатории, с головой уходя в те или иные проблемы.

Выйдя на свет, Майкл остановился, чтобы дать глазам привыкнуть. И тут он увидел, что к нему направляется Тони, управляющий полями.

— Ты сегодня утром не видел Амадо? — спросил Тони. — Мне надо потолковать с ним насчет нового продавца тракторов, которого он ко мне прислал.

Майкл прошелся рукой по щетине на подбородке и сквозь недельные заросли поскреб кожу, так и не вспомнив, когда же это он заключил с Амадо пари, что не будет бриться месяц, если команда «Сорок девятых» не выиграет повторную игру.

— У него там какой-то завтрак с этой женщиной из рекламного агентства. Он сказал, чтобы Консуэла ждала их обратно около одиннадцати.

Тони засунул руки в карманы и приподнял плечи. Подразумевалось, что в таком положении ему будет не так холодно.

— Роза говорила, что видела тебя утром, когда ехала на работу. Ты поднимался на гребень горы. Я ей сказал, что этого быть не может, ведь ты в Петалуме. Но она настояла, чтобы я все равно спросил.

— Правильно, это был я. Я решил вернуться из города кружным путем, — ответил Майкл, надеясь, что Тони не станет выжимать из него подробности.

— Черт подери! Я должен был бы сам сообразить и не спорить с ней. У этой бабы такие глаза, что даже ястреб позавидует. — Тони наконец сдвинулся с места и отправился вдоль по дорожке. Майкл пристроился к нему. — А еще она сказала, что дом старого Тэйлора наконец-то продали… Ну, раз уж ты был там, наверху, то, наверное, и сам уже знаешь.

Майкл кивнул. Он до сих пор пытался отыскать причину досады, которую испытал, когда завернул за угол и обнаружил, что к парадным воротам прибита гвоздями вывеска «Продано». Только в тот миг он осознал, насколько глубоко позволил призрачной мечте самому купить этот дом увести себя от реальной жизни. Когда-нибудь он должен разгадать, почему же так получается: пока у него что-то не отберут, он никак не желает признать, как много это для него значит. Для мужчины это чертовски плохо — не понимать, чего же он хочет на самом деле.

Тони подобрал конфетную обертку и в рассеянности запихнул ее в свой карман.

— Судя по тому, как Амадо в последнее время охотится за землей, я бы не удивился, если именно он-то и…

Но Майкл его уже не слушал. Мысль, что Амадо и купил дом Тэйлора, тоже пришла ему в голову. Черт возьми, он пролежал полночи без сна, думая об этом! Крушение собственных надежд буквально разрывало ему душу. За такими чувствами неизбежно следовал гнев — перспектива столь же логичная, сколь и безрассудная. У Амадо не было никакой возможности узнать, что Майкл сам мечтал завладеть именно этим кусочком земли. Не знал он и о том, что вовсе не вина Монтойя собирался делать Майкл из растущей там лозы, а свои собственные.

Заявив, что ему надо потолковать с бригадой, нанятой им на это утро для обрезки лозы на северном поле, Тони расстался с Майклом, пообещав передать от него привет Розе. А Майкл, вместо того чтобы отправиться вверх по холму проверять это «Шардоннэ», постоял минутку, наблюдая за ястребом, кружившим в вышине. Начинался один из тех ясных зимних дней, когда все становится видно резче, словно надеваешь очки.

Как плохо, что их личные отношения зашли в тупик. Откуда Амадо мог узнать, что Майкла выводила из себя та преданность, которая заставила его ради Амадо пренебречь собственными замыслами? И что обида породила столь мощный комплекс вины, что он не мог открыто признаться даже себе, какие чувства испытывает, и попытаться найти способ совладать с ними?

И как бы ни хотел Майкл уклониться от этого, он никак не мог отрицать, что всем, чего он достиг и еще надеялся достичь, он обязан Амадо. Без поддержки и ободрения со стороны старика Майкл никогда не добился бы своего нынешнего положения.

Когда Харолду Логану поставили диагноз «рак легких», медицинские счета сожрали все деньги, которые тот откладывал, чтобы Майкл мог закончить школу. Харолд протянул несколькими месяцами дольше этих денег, и до самого конца его преследовала мысль, что он нарушил условия сделки, заключенной с его вторым сыном: образование в обмен на его долю в ферме. Майкл с самого начала понимал, что ферма перейдет к его старшему брату, к Полу.

Когда Амадо узнал, что Майкл подыскивает работу, вместо того чтобы отправиться в школу, он тут же вмешался в дело и предложил оплатить обучение Майкла, если тот согласится по завершении образования пойти работать на винный завод Монтойя. В итоге Майкл получил в Калифорнийском университете в Дэвисе ученую степень магистра виноделия, и в течение года после его возвращения в Сент-Хелену Амадо передал ему руководство производственным процессом, вверив свои надежды интуиции совсем неопытного двадцатипятилетнего паренька.

Насколько все было бы легче, если он был так же свободен в своем выборе, как в самом начале. Но за те десять лет, которые Майкл проработал на «Вина Монтойя», он сроднился с предприятием. Сам Амадо настойчиво утверждал, что каждая награда и медаль, завоеванные ими за последние пять лет, были прямым итогом того энергичного и новаторского стиля производства, который принес на винный завод Майкл.

Вот только винный завод принадлежал не Майклу и никогда не будет ему принадлежать.

И не имело никакого значения, что Амадо нуждался в Майкле так же, как и тот всегда нуждался в нем, неважно, что любовь Майкла к земле и к виноделию постоянно росла, пока не стала столь же сильна, как у Амадо. Майкл мог работать на Амадо, мог пользоваться его отношением к себе как к сыну, которого у Амадо никогда не было, мог даже видеть в глазах Амадо горечь, что Майкл не его сын, но все это нисколько не меняло дела. В конечном счете все перейдет к семье Амадо. К настоящей семье. К Фелиции и Элане. И неважно, что ни одну из них нисколечко не интересовал ни собственный отец, ни этот винный завод!

Как-то раз давно, когда Майкл еще лелеял мечту начать работать на себя, он простодушно подкатился к Амадо с вопросом о возможности покупки «Вин Монтойя». Ведь в конце концов, по собственному признанию Амадо, у него не было никакой реальной надежды убедить Элану или Фелицию со временем взять дело в свои руки. Майкл полагал, Амадо будет только рад узнать, что существует кто-то, имеющий законный интерес и желающий сохранять винный завод от загребущих лап корпораций по крайней мере на протяжении еще одного поколения. Однако этот вопрос и отрицательный смущенный ответ лишь создали неловкость, которая навсегда пролегла между ними с тех пор. И хотя после того эпизода были случаи, когда Амадо, казалось, сам побуждал Майкла снова спросить об этом, тот больше никогда ни единым словом не обмолвился на эту тему.

Тишину, разорвал назойливый звук одного из громкоговорителей, которыми была утыкана вся территория:

— Майкл Логан, пожалуйста, позвоните телефонистке.

Он поборол в себе побуждение не реагировать на этот вызов и вернулся в только что покинутое им здание. Не дожидаясь, пока глаза привыкнут к темноте, он на ощупь отыскал рядом с дверью телефон, нажал нужные кнопки и сказал:

— Кристина, это Логан. В чем дело?

— Звонят лично вам по четвертой линии, — она помолчала. — Ну, знаю я, знаю, что вы просили записывать для вас сообщения, но она говорила так… ну, не знаю, как это сказать, нервно, что ли… словом, я просто была не в силах заставлять ее ждать.

— Ты слабовольный человек, Кристина. В Белом доме ты не продержалась бы и одного дня.

Телефонистка засмеялась.

— Да они бы меня туда даже в дверь не впустили.

И прежде чем он смог сказать что-нибудь еще, она отключилась.

— Говорит Майкл Логан, — сказал он, когда в трубке снова послышался щелчок.

— Майк… привет, — ответил ему энергичный пронзительный голосок. — Это Диана Эмбердайн.

Майкл усиленно пытался припомнить это имя или хотя бы голос.

— Мы познакомились на вечеринке у Линды на прошлый уик-энд, — подсказала она. — Ну, я еще была в таком синем свитере с блестками. Ты сказал, что этот цвет напоминает тебе реку, в которой ты в детстве ловил рыбу, помнишь?

Забрезжило какое-то смутное воспоминание.

— Ах, да-да, конечно. У тебя длинные светлые волосы, да?

— Ага, — рада она была сверх всякой меры. — Извини, что звоню тебе на работу, но твоего домашнего номера в телефонной книге нет, ну я и…

— Да все нормально. Так чем я могу быть тебе полезен?

— Я понимаю, что так не договариваются, ну и вообще… но я хотела спросить, ты чем-нибудь занят сегодня вечером? Нет-нет, не так надо… — она замолчала и глубоко вздохнула. — Я вот что хотела сказать: в Напе один фильм идет, и я вот уже несколько недель все собираюсь посмотреть его, только, боюсь, если в ближайшее время на него не попаду, то его увезут… Ну я и подумала: может быть, ты хочешь вечером сходить со мной посмотреть его, а?

Первым побуждением Майкла было желание найти какой-нибудь предлог и отговориться. Подошел бы, пожалуй, любой предлог, который не задел бы ее самолюбия. Но он побывал в подобных ситуациях слишком много раз, чтобы обманывать себя, будто существуют какие-либо слова, способные смягчить горькую обиду отказа.

— Кино — это потрясающая идея. В котором часу мне за тобой заехать… и куда?

Последовала продолжительная пауза, словно она была настолько ошеломлена его согласием, что не могла ответить сразу.

— Хм… может, в полседьмого? Нет-нет, давай лучше в половине шестого… я сначала приготовлю нам что-нибудь поесть…

— Не стоит. Мы можем остановиться где-нибудь по дороге. В Янтвилле открылась новая пиццерия, в которую я все равно собирался заглянуть.

Он высоко ценил домашнюю пищу, но слишком часто приглашения пообедать у кого-нибудь дома кончались плохо для его желудка. Теперь он категорически отказывался от подобных приглашений. Кроме того, поглощение обеда у Дианы придаст этому вечеру большее значение, чем ему хотелось бы. Ему было совершенно ни к чему создавать у нее впечатление, что он созрел для продолжительной связи и подыскивает кандидатуру.

— Ну тогда, полагаю, мы договорились, — сказала она.

— Если не считать того, что ты не сказала мне, куда за тобой заехать.

— Ах, да! — Диана объяснила, как добраться до ее квартиры. — Так я жду тебя в половине шестого?

— Я приеду.

Ему вдруг пришло в голову, что если бы он постучал не в ту дверь и ее открыла бы доброжелательная и покладистая блондинка, то он в конечном счете мог отправиться в город с другой женщиной. Он устоял от желания спросить ее, как она будет одета.

Когда часом позже Майкл направлялся в лабораторию, он заметил, что на автостоянку въезжает автомобиль Амадо. Он было двинулся туда, намереваясь поделиться с Амадо хорошими новостями насчет бочек с «Шардоннэ», которые он только что закончил проверять, но тут увидел, что дверца со стороны места для пассажира распахнулась и из нее вышла какая-то женщина. Майкл внимательно наблюдал, как она огибает автомобиль и подходит к Амадо. В ней было что-то волнующе знакомое, что-то, так и ударившее его изнутри. Он попытался вспомнить ее, но не смог.

Она могла быть кем угодно, начиная от нового реализатора их вин, приехавшего на уик-энд с неофициальным визитом, кончая кем-то из знакомых Амадо по его ежегодным поездкам в Европу. Так или иначе, Майкл не собирался в этом участвовать. У него не было времени на пустое светское общение, ну а новости не столь уж важны, чтобы не могли подождать парочку часов.

Но когда Майкл повернулся, собираясь направиться к лаборатории, он услышал, как Амадо окликает его. Подавив огорченный возглас и сокрушаясь, что его все-таки поймали, он развернулся и кивком ответил на приветствие. Выжидательный взгляд, направленный в его сторону Амадо, покончил со всеми надеждами на быстрое спасение. Изобразив подобие улыбки, Майкл начал спускаться по холму.

Когда он подошел поближе, чувство беспокойства усилилось. И еще один взгляд на эту женщину объяснил ему причину: ее сходство с Сюзан было поразительным. Нет, не с той Сюзан, какой она стала сейчас: женой его брата, измученной матерью четверых детей-погодков. Она была копией той Сюзан, которая не вылезала из его школьной куртки, которая занималась с нимлюбовью в спальном мешке на заднем сиденье его пикапчика, которая гордо надела себе на палец колечко, подаренное им по случаю окончания школы, и во всеуслышание объявила, что они с Майклом официально помолвлены.

Амадо выступил вперед, широко улыбаясь.

— А я ожидал, что ты вернешься только завтра.

— Там оказалось не так много дел, как я думал.

Положив руку на плечо Майкла, Амадо подвел его к автомобилю.

— Я хочу тебя кое с кем познакомить.

Поначалу Майкл старался не смотреть в ее сторону, но потом он обнаружил, что его неудержимо тянет разглядеть ее повнимательнее. Он сосредоточился на различиях между ними, высматривая и примечая их с почти слышным вздохом облегчения. Она выше и стройнее Сюзан, груди не такие налитые, а бедра — не столь округлые. Густые волосы, обрамлявшие узкое лицо, тоже каштановые, но тоном темнее, а ее широкая открытая улыбка не имела ничего общего со слегка кокетливой ухмылкой, которой пользовалась Сюзан, стремясь очаровать незнакомых мужчин. Умные живые глаза вопросительно посмотрели на него, и он понял, что его «экспертиза» не осталась незамеченной.

— Элизабет Престон, Майкл Логан, — представил их Амадо друг другу.

Майкл дотянулся до протянутой навстречу руки. А когда попытался прервать это рукопожатие — пожалуй, на долю секунды раньше, чем следовало бы, — она сжала его ладонь посильнее. Да уж, она явно была не из тех, кто позволяет быстро от себя отделаться.

— Элизабет работает в агентстве «Смит и Нобл», — продолжал между тем Амадо. — Она приехала на уик-энд, чтобы поближе ознакомиться с нашим производственным процессом.

Майкл едва не расхохотался. Что ж, хоть при виде Элизабет Престон у него и поползли мурашки по телу из-за ее прямо-таки сверхъестественного сходства со Сюзан, это же совсем не означало, что он не способен оценить значение этого события. Элизабет Престон была, черт возьми, желанной добычей для открытия новой кампании.

— А я и не знал, что занятия рекламой так уж нуждаются в непосредственном практическом опыте, — сказал он.

— Ну, не всегда, — ответила Элизабет.

— Как у тебя со временем, сможешь пообедать с нами? — спросил Амадо. — Не сомневаюсь, что для мисс Престон будут просто бесценными твои соображения по поводу производственного процесса.

Майкл попытался изобразить разочарование.

— Прошу прощения, но у меня на вечер другие планы.

— Ну, может быть, нам удастся поговорить в следующий раз, когда я тут появлюсь, — сказала Элизабет.

— А у вас уже есть наметки, когда это произойдет?

— Боюсь, что это, по всей вероятности, может получиться только экспромтом.

Майкл не нашел, что на это ответить.

Глава 5

Как раз в тот момент, когда Элизабет открывала дверь своей квартиры, отправляясь на работу, зазвонил телефон. Уже опаздывая, она никак не могла решить, отвечать на звонок или не стоит, а потом, бросив на диван портфель и сумочку, схватила трубку.

Это был Амадо.

— А я уже боялся, что не застану вас, — сказал он.

Раньше он никогда не звонил ей домой. На мгновение она задумалась, как же это он раздобыл ее номер, а потом сообразила, что он часто делает вещи, которые выглядят невозможными. Источников информации у него побольше, чем у бывалого репортера.

— Да, еще минута — и вы бы меня не застали.

— Я тут обнаружил, что мне сегодня надо съездить в город, и хотел поинтересоваться… Я думал, что вы, может быть, согласитесь пообедать со мной сегодня вечером. Если, конечно, у вас нет других планов.

Это приглашение застало ее врасплох.

— Разве у нас намечена встреча, о которой я забыла?

Он поспешил успокоить ее.

— Нет-нет, у меня в городе другие дела. Просто я подумал, что если вы свободны, то мы могли бы посмотреть документы, которые я вам отправил на прошлой неделе.

Документы, присланные Амадо, состояли из отчетов университета в Дэвисе по нескольким образцам вин, представленным на экспертизу Майклом Логаном. Без сопроводительного письма от Амадо она бы не смогла разобраться. Сам по себе материал был интересным, но весьма сомнительным в плане использования в кампании. Она тщательно все просмотрела, сделала кое-какие пометки, чтобы при следующем разговоре узнать у него, чего ради он прислал эти отчеты.

Она взглянула на часы. До работы добираться двадцать минут, а через пятнадцать у нее назначена встреча.

— В котором часу? — спросила она.

— Может быть, в семь?

— Отлично. Значит, увидимся, — она уже было положила трубку, но тут сообразила, что он никогда не был у нее дома. — Амадо, вы слушаете?

— Да-да.

— Вы же не знаете, где я живу.

Он засмеялся.

— Ну уж это, поверьте мне, деталь незначительная.

Она продиктовала ему свой адрес, подождала, пока он запишет и повторит его, а потом положила трубку и пулей вылетела из дверей.

В тот же вечер в половине седьмого Элизабет стояла на краю своей кровати, в спаленке размером с почтовую марку, уставившись в раскрытый стенной шкаф. Она никак не могла решить, что ей следует надеть. В шкафу висели вечерние платья, деловые костюмы, целый набор джинсов еще со времен ее учебы в колледже, — вот почти и все. Что ж, ко времени это или нет, но вскоре ей придется сделать кое-какие покупки.

Она вытащила из шкафа зеленое вязаное платье, изучила и засунула обратно, вспомнив, что уже надевала его — даже два раза! — во время уик-эндов, когда оставалась на винном заводе.

Черт побери, как она ненавидела забивать голову такими дурацкими вещами! Она снова вытащила это платье и натянула его через голову. Амадо не волновало, как она одета, он, по всей вероятности, даже и не заметит.

Звонок снизу раздался в квартире Элизабет ровно в семь часов. Сказав Амадо в переговорное устройство, чтобы он поднимался, Элизабет зашвырнула в кухонный буфет перьевую щетку, которой прошлась по мебели, выровняла подушки на спинке дивана и мельком посмотрела на собственное отражение в зеркале. Вид женщины, взглянувшей на нее в ответ, удивил ее. Дело в том, что она совершенно машинально просто расчесала волосы, а не поднимала их в привычной французской прическе. В результате получился эффект, которого она вовсе не ожидала.

Услышав стук, отправилась открывать дверь.

— Элизабет… — казалось, он был поражен ее видом. — Как вы необычно выглядите…

Она едва не рассмеялась.

— Проходите, пожалуйста. Если вы дадите мне минутку, я уложу волосы, и мы пойдем.

Именно в этот момент она заметила, что в руке он держит розу, всего одну. В этом одиноком цветке было что-то интимное, смутившее ее. Она бы чувствовала себя спокойнее, если бы он приволок дюжину.

— Пожалуйста, не меняйте прическу. Мне вы нравитесь вот такой… очень нравитесь.

— Спасибо, — она неловко заправила прядку за ухо. — Ну и как прошла ваша встреча?

Его, кажется, озадачил этот вопрос.

— Вы же говорили, что собираетесь в город на какую-то встречу, как я поняла, на деловую.

— Да-да.

Здесь, в ее квартире, происходило что-то необычное. Раньше у них с Амадо не возникало никаких затруднений при разговоре. А в это утро ей, пожалуй, было бы проще общаться через переводчика с одним клиентом-немцем. Она сделала новую попытку.

— У вас не возникло никаких затруднений? Ведь все пришлось делать в спешном порядке.

Он улыбнулся.

— Ну, это не проблема, — и тут он протянул руку, словно только сию минуту вспомнил о принесенном цветке. — Я вот увидел эту розу, и она напомнила мне вас.

Элизабет коснулась темно-красных бархатистых лепестков и, вдохнув их аромат, с ехидцей посмотрела на него.

— Но у нее совсем нет шипов.

— А вы себе видитесь с шипами?

— Думаю, вам, вероятно, довелось найти в нашем агентстве еще парочку людей, которые воспринимают меня так же.

— Это все потому, что они завидуют вашему таланту и боятся вашей целеустремленности.

Элизабет рассмеялась. Это было просто замечательно.

— Если бы я не знала, что это не так, я бы, пожалуй, решила, что вы побеседовали с моей бабушкой.

— Когда-нибудь вы должны рассказать мне о ней.

Бабушку она вспомнила просто так, к слову. Но впервые с тех пор, как она покинула Канзас, Элизабет почувствовала желание рассказать о женщине, бывшей для нее не столько бабушкой, сколько настоящей матерью. Шагнув к кухонной нише, она вынула из буфета вазочку, наполнила ее водой и опустила туда розу.

Все еще не поворачиваясь к Амадо, она заговорила:

— Когда я была в шестом классе, учительница велела нам написать сочинение о цели жизни. Я написала, надеясь на хорошую оценку, но это не имело ничего общего ни с тем, о чем я мечтала, ни с тем, кем я вообще была. Моя бабушка прочитала сочинение и сказала, что я, мол, отлично поработала и, по всей вероятности, «пятерка» мне обеспечена. Ничего другого я и не хотела. А потом она заставила меня написать другое сочинение, в котором рассказывалась бы вся правда. Ну, я и решила сдать второе.

— И именно за него-то вы и заработали свою «пятерку», да?

Элизабет отнесла вазу в гостиную и поставила на кофейный столик.

— Ничего подобного. Учительница заявила, что если я не умерю амбиции, то мне в жизни предстоят сплошные разочарования.

— Таких людей нельзя и близко подпускать к детям.

— А у нее был аргумент: много ли женщин-президентов было у нас в стране?

— Не сомневаюсь, что это так или иначе связано с воспитанием девочек, которых готовят совсем к другому.

— Ну, теперь вы действительно говорите, как моя бабушка. Она просто пришла в бешенство, когда увидела, что учительница написала на моем сочинении. А через пару недель прихожу я домой из школы и вижу, что она вставила мое сочинение в рамочку и повесила на стенку в гостиной, рядом с медалями, которые мой дедушка получил во Второй мировой войне.

— Всем бы такую бабушку!

— В нашем городе она, конечно, была белой вороной. Этакой мечтательницей среди прагматиков.

— Мне бы следовало понять все это и без вашего рассказа.

— Каким же образом?

— Я чувствую ее мечты в вас, — он помолчал. — Что-то подсказывает мне, что вы проделали огромный путь, прежде чем стать тем, кто вы есть.

Разговор становился слишком уж личным, и это смущало ее.

— Я только сейчас почувствовала, как голодна.

Его, кажется, огорчила столь резкая смена темы, но он поддержал разговор.

— Надеюсь, вам нравится китайская кухня. Я заказал нам столик у Дон Лайшуня.

Это был один из самых изысканных, самых дорогих ресторанов в городе.

— Когда я впервые пришла наниматься на работу в «Смит и Нобл», Джереми предупредил меня, что это против правил — жить в Сан-Франциско и не любить китайскую кухню.

— Ну, если это и не получается, то закон надо соблюдать.

Амадо взял ее пальто со стула и подал ей. Ей показалось, что его ладони задержались у нее на плечах чуточку дольше необходимого, но она отнесла это на счет своего воображения.

Положив палочки для еды на свою тарелку, Элизабет откинулась на спинку обитой плюшем кабинки.

— Все, я объелась, — объявила она.

Амадо засмеялся.

— Я не удивлен.

— Как вам не стыдно! Не полагается обращать внимания на такие вещи.

— Я обращаю внимание на все, касающееся вас.

На протяжении тех двух месяцев, что они работали вместе, их разговоры редко касались личных тем. А сегодня вечером они с интересом вглядывались друг в друга. Как будто кружились в каком-то необычном волнующем танце, и каждый пытался постичь ритм звучавшей в них музыки. Элизабет решила, что пора прервать этот интимный настрой.

— Вы не хотели бы послушать о подготовке кампании? — спросила она.

— Да-да, хотел бы. Но разве не вы настаивали, что я должен подождать до презентации?

— А я передумала.

Она решила, что Амадо потребуется время, чтобы привыкнуть к ее идее. Если же он категорически отвергнет ее замысел, то она должна узнать об этом побыстрее.

Он сделал знак официанту убрать стол и принести еще чая.

— Я заинтригован больше, чем вы можете представить, — сказал он, наливая в ее чашку янтарную жидкость. — Я пытался вычислить, что вы там такое планируете, прокручивая в голове вопросы, которые вы мне задавали. Но оказалось, что воображение у меня не такое богатое.

— Если только вы не умеете читать мысли, Амадо, то вы не могли этого вычислить, — она сделала паузу, чтобы отхлебнуть чая и попытаться сообразить, с какого же конца следует подойти, как бы повернее завоевать его расположение. — Я сразу же поняла, мне необходимо отразить ваш энтузиазм и любовь к виноделию, — начала она. — И в то же время тайна и волшебство этого процесса должны остаться за кадром, потому что это часть феномена, заставляющего покупателя выкладывать деньги. И вот здесь-то и возникает сложность. Ведь мы также должны заставить покупателя почувствовать, что ему не заговаривают зубы и не держат за простачка по той простой причине, что он не понимает, как сложно создать бутылку по-настоящему хорошего вина.

— И вы думаете, что нашли возможность проделать все это?

— Нашла… ну, во всяком случае, я считаю, что нашла. Крайне важно, чтобы у нас был человек, которому захотят довериться. Человек, который мог бы выступать как частный поставщик вин для целой нации, для всех потребителей, покупают ли они коллекционные вина или простые столовые сорта. Короче говоря, — она помолчала, переводя дыхание, — я хочу, чтобы вы стали представителем «Вин Монтойя» на экране.

Элизабет отлично понимала, сколь ненадолго приоткрылась перед ней возможность убедить его, и потому заговорила дальше, прежде чем он успел что-нибудь сказать.

— Да, я понимаю, что на первый взгляд в кампании такого рода вроде бы нет ничего нового. Идея использовать в качестве ведущего на экране руководителя той или иной фирмы стара, как сам рекламный бизнес. Кому за сорок, до сих пор вспоминают о рекламе пива «Швеппс» и о том, кто ее вел.

В этом отчасти и сложность, когда предлагаешь что-то, уже делавшееся раньше: ведь поскольку сама идея хорошо знакома, ее легко отвергнуть. Должна признаться, что и сама засомневалась, когда мне впервые пришла в голову эта мысль. И мне, разумеется, известны не слишком успешные рекламные кампании вин, сходных по структуре с тем, что я предлагаю. Но чем сильнее я старалась отвергнуть эту идею, тем труднее мне было выкинуть из головы ваш образ в качестве ведущего. Стоило мне увидеть эту картинку — и все прочие варианты казались не такими выигрышными.

Она сцепила пальцы и положила руки на колени, чтобы в охватившем ее энтузиазме ненароком не протянуть их к нему.

— Это срабатывает, Амадо. Я абсолютно в этом убеждена. Никто и ничто не сделает «Винам Монтойя» лучшую рекламу, чем вы сами.

Довольно долго он сидел совершенно спокойно, а потом откинулся назад и скрестил руки на груди.

— Как я догадываюсь, причина вашего решения рассказать мне об этом сейчас в том, чтобы постараться заручиться моим содействием прежде, чем двигать эту идею дальше.

— Это только часть моего плана.

— И в чем же другая часть?

— Я не хотела ошарашивать вас подобной новостью на людях. То, что я задумала, сошло бы и с каким-нибудь актером, так обычно и делается. Но меня не устраивает даже самый хороший актер, ведь он все равно не сможет так рассказать о «Винах Монтойя», как вы. Никто не сумеет донести до зрителя вашу одержимость и любовь к этому делу.

— Видите ли, говорить от всей души легко, обращаясь к собеседнику. Я буду чувствовать себя нелепо, говоря подобные вещи перед камерой.

— А мы найдем способ заставить вас забыть о камере.

— Ну, и о чем я должен говорить? Вы в самом деле полагаете, что кому-нибудь интересно, как зимнее солнце влияет на содержание сахара в винограде к моменту сбора урожая?

— Нет, — честно ответила она. — Но людям важно знать, что они могут довериться вам и, купив бутылку вашего вина, насладиться божественным напитком. Они же хотят, чтобы кто-то рассказал им, какие вина следует подавать на изысканных званых обедах, а какие — на пикнике. Какие вина подходят к индейке в День Благодарения^[3], к спагетти, к воскресному ужину у родственников? Как выбрать хорошее столовое вино? А какое вино надо предложить своему жениху, чтобы после устроенного вами интимного обеда при свечах у него голова пошла кругом?

— Ну, это простые вещи, — сказал Амадо.

Элизабет наклонилась вперед, волнение переполняло ее, глаза горели, она вся светилась.

— Но не для обычных людей, вроде меня. Большинство наших с вами соотечественников знают, что вино бывает красным, белым и домашним — вот и все. Я же хочу, чтобы вы предоставили им этакую доверительную информацию, которой они поверят. И если кампания пройдет успешно, как я надеюсь, покупатели при выборе вина будут чувствовать себя так же уверенно, как при выборе пива.

— И как же вам видится моя роль в этом?

— Печатная и телевизионная реклама будет соответствовать временам года. Летом, например, мы покажем какой-нибудь пикник или свадьбу или, может быть, просто как жарят шашлык на заднем дворике. Зимой можно показать празднование Рождества или, возможно, небольшой званый обед. Время от времени мы будем показывать винный завод в период обработки урожая или весенние поля, когда земля одета этаким желтым горчичным одеялом. Мы покажем им, что вы вкладываете столько же труда в свои столовые вина, сколько и в лучшие, коллекционные сорта.

И все это надо показать довольно сдержанно: просто люди наслаждаются обществом друг друга, данным мгновением. И когда бокалы поднимутся в тосте, вы войдете в кадр и, не вступая в действие, по возможности всего в нескольких словах сообщите читателю или зрителю, какое вино вы выбираете для данного случая и почему. Я планирую представить вас так, чтобы покупатель непременно поверил в то, что вы скорее порекомендуете ему для соответствующего случая вино другой компании, чем заставите выбрать неподходящее.

Амадо довольно долго внимательно смотрел на нее.

— Знаете, что мне понравилось больше всего?

Напряжение мигом отпустило ее, и Элизабет смогла, наконец, расслабиться, хотя и совсем немного. Ведь он пока не сказал «да».

— Нет, но могу предположить.

Он улыбнулся.

— Не надо… позвольте уж я вам скажу.

— Хорошо.

— Я не уверен, как это лучше выразить. Сама мысль так нова, мне необходимо хорошо все обдумать, — он помолчал. — Я только сейчас, в этот вечер, сообразил, почему я сам хожу по полям, ежедневно бываю на заводе. Все дело в страхе. Начиная рекламную кампанию, я боюсь, что люди подумают, будто я собираюсь их спаивать, уговариваю покупать «Вина Монтойя», что хочу заработать на их здоровье, еще больше разбогатеть, — он покачал головой. — Нет, я что-то выражаюсь не очень связно.

— Вовсе нет, все понятно, — сказала Элизабет.

Она увидела его в новом свете, и он ей невероятно нравился.

— Тем не менее есть одна проблема, Элизабет. Я человек замкнутый. Мне понятно, почему вы хотите, чтобы именно я сам рассказал людям о своих винах, но я-то с трудом представляю себя в этой роли.

Она и раньше понимала, что добиться его участия в кампании будет нелегко. Но она никак не ожидала, что с неохотой станет уговаривать его. После выхода на экран его как личность узнают миллионы людей. Если даже кампания пройдет и вполовину так успешно, как она ожидала, то почти не останется места, где Амадо мог бы появиться неузнанным.

— Но вы по крайней мере подумаете об этом? — спросила она.

— А как насчет Майкла Логана?

Элизабет нахмурилась.

— Что именно?

— Он разбирается в винограде еще лучше меня. К тому же он и по возрасту ближе к публике, на внимание которой вы рассчитываете.

— А еще он красивый, представительный, язык хорошо подвешен, все это так, только он — это не вы, Амадо. А что будет, если он получит более выгодное предложение от какого-нибудь конкурирующего винного завода? Доверие публики попросту рухнет.

— Такого никогда не случится, но я понимаю, что вы хотите сказать. Ну, а как насчет какого-нибудь актера?

— Которого в любой момент могут арестовать за управление машиной в пьяном виде?

Амадо протянул руку к кожаной папке, в которой лежал их счет, и затолкнул в нее кредитную карточку.

— Хорошо, я подумаю об этом, — сказал он наконец. — Это все, что я могу вам обещать.

— Амадо, для меня важно, чтобы вы поняли: я бы и не подумала соваться к вам с этой идеей, если бы не считала, что это непременно принесет вам все, к чему вы стремились, когда принимали решение об энергичном расширении рынков сбыта «Вин Монтойя», — поскольку Элизабет верила в то, что делает, ей следовало предложить ему и некий выход. Она с неохотой признала: — Да, есть и иные способы подхода к этой кампании. Если желаете, можем поговорить о некоторых из них сейчас, только я не думаю, чтобы какие-либо из них даже приблизились к успеху, который нас ждет при данном варианте.

— И мне следует дать ответ?

Если ответ будет отрицательным, то уже сейчас слишком поздно. Элизабет оказала:

— Я не хотела бы нажимать на вас, но проведение презентации запланировано у нас через две недели.

— Это будет катастрофично, если я решу не участвовать в вашем сценарии?

— Разумеется, нет.

Что ж, в рекламном деле идеи отвергаются постоянно. В конце концов нельзя же ожидать, что каждый раз клиенты с восторгом примут любую идею. В этом нет ничего страшного, если ты не являешься одной из четверых единственных женщин-администраторов и не служишь в компании, где добрая половина твоих партнеров-мужчин подозревает тебя в том, что ты пробралась на это место, переспав с боссом, ну а другая половина просто уверена в этом.

— А я вам не верю, — сказал Амадо.

Одарив его признательной улыбкой, Элизабет слегка коснулась его руки.

— Я понимаю, это противоречит вашему характеру, но в этом деле рыцарство неуместно. Вам надо принять чисто деловое решение, — он сжал ладонь Элизабет, и она мгновенно ощутила исходящее от него тепло. — Нет, это даже больше. Я не могу лгать вам, Амадо. Если все пойдет так хорошо, как я надеюсь, ваша жизнь круто изменится.

Прежде чем отпустить ее руку, Амадо поцеловал ее с трогательной торжественностью и обаянием былых времен.

— Благодарю вас, Элизабет. Как всегда, я просто пленен вашей откровенностью.

Двадцать минут езды на такси до квартиры Элизабет прошли в задумчивом молчании. Амадо изо всех сил старался не смотреть на нее. То ли зеленое платье оттеняло глаза Элизабет, то ли возбуждение еще не отпустило ее, но она казалась ему такой прекрасной!

Он был в смятении, страшился и одновременно стремился отдаться давно забытому чувству влюбленности. Сколько лет он мечтал о встрече с такой женщиной, как Элизабет. С первой встречи он не переставал думать о ней. Майкл мог рассказывать ему о кислотности вин из новых бочек, которые они начали использовать, а Амадо в это время думал о том, как блестят волосы Элизабет на солнечном свету. Он ходил по собственному дому и думал, каким живым и уютным он выглядел, когда в нем гостила Элизабет.

Эти мысли и волнение приводили его в замешательство. Эта женщина, очаровавшая его так сильно, годилась ему в дочери. Его собственные дочери были даже старше ее. И тем не менее он не мог выкинуть ее из головы.

Такси остановилось перед домом Элизабет. Она повернулась к Амадо.

— Вам не стоит выходить. Я вполне могу подняться и сама.

— Пожалуйста… ну, я просто буду чувствовать себя спокойнее, если провожу вас до двери.

Элизабет улыбнулась.

— Да, мне бы уже пора знать, как вы на это ответите.

Амадо вышел на кромку тротуара и подал ей руку.

— Я только на минуту, — сказал он шоферу.

Когда они оказались у квартиры Элизабет, она, к удивлению Амадо, вручила ему свой ключ и отступила назад, разрешая ему отпереть дверь. А когда он вернул ей ключ, она с благодарностью улыбнулась.

— Это я так учусь, — сказала она и засмеялась. — Конечно же, у меня нет другого знакомого мужчины, которому я бы позволила отпирать для меня мою же дверь.

Амадо нахмурился.

— Я что-то не понял.

— Ну, мы поговорим об этом в другой раз. Это слишком сложно, чтобы сейчас начать разбираться, — она прошла внутрь и повернулась к нему, все еще не снимая руки с дверной ручки. — Если у вас есть какие-либо вопросы или вам просто захочется потолковать о деле, то я весь уик-энд пробуду дома.

— Спасибо, что предупредили, — он двинулся было восвояси, но потом сказал: — Элизабет?

— Да-да?

— До сегодняшнего дня между нами всегда было все честно, — он чувствовал, что ему следовало бы держать при себе это признание, но не мог не сказать ей. — У меня не было в городе других дел. Я приехал сюда по единственной причине — повидаться с вами.

Она от неожиданности приоткрыла рот и негромко вздохнула:

— Не знаю, что на это и сказать.

По удивленному выражению ее глаз Амадо понял, что такого признания она не ожидала.

— Вам ничего и не надо говорить. Просто я хотел исправить неверное впечатление, которое произвел на вас утром.

И он направился к лестнице, не дожидаясь ответа.

Глава 6

Элизабет развернула свое кресло и посмотрела в окно. Ее взгляд пробежал от острова Алькатрас до моста «Золотые Ворота»… ну, во всяком случае в том направлении, где должен был быть мост. Половина города была залита солнечным светом, а другую половину затягивал быстро надвигающийся туман. Интересно, кто счастливее — те, на кого светит солнце, или те, кто бродит в тумане?

Какие же мгновения в жизни достойны борьбы за них, заслуживают того, чтобы ради них отказаться от с трудом зарезервированных мест на самолет, чтобы пойти на потерю достигнутой в жизни надежности? И если правда, что большая часть человеческой жизни проходит в печали, а не в радости, то насколько важно рвануться навстречу маленькому счастью, не пропустить этого мгновения…

Что же это такое, Господи, вселилось в нее? Совеем не время предаваться мечтам, ведь до презентации рекламной кампании «Вин Монтойя» оставалось менее пяти часов, да и Амадо, несомненно, приедет раньше.

Элизабет вытащила папку из письменного стола и откинулась на спинку кресла. В этой папке содержалось целое собрание наспех нацарапанных записочек, чертежей и фотографий, накопленных ею за время работы над этим сценарием. Большая часть идей пойдет в корзину. Время от времени Элизабет просматривала эту коллекцию и обнаруживала одну-две идейки, которые можно было использовать. Сегодня она должна сказать твердо самой себе, что решение принято правильное.

Хотя Элизабет и была убеждена, что кампания, задуманная ею для Амадо, отвечает всем требованиям, выдвинутым заказчиком, но до сих пор время от времени пугалась перемены, которую она внесет в жизнь Амадо.

После той встречи он только дважды звонил ей по делу, разговаривал довольно сухо и сдержанно. Она не понимала этой перемены и не знала, как реагировать. Одно было ясно — решение согласиться с идеей Элизабет и стать ведущим рекламы «Вин Монтойя» далось ему нелегко. Но если он и сердился на Элизабет за то, что она поставила его в такое положение, то свои чувства держал при себе.

Пытаясь заверить Амадо в том, что он делает правильный выбор, она рассказала ему о бесчисленных психологических исследованиях, посвященных работе над образом. Способ, с помощью которого та или иная продукция воспринималась потребителями, был куда важнее самой этой продукции.

Рекламная кампания, которую Элизабет создала для Монтойя, сделает его вино одним из наиболее популярных в стране, и в то же время цена его сохранится в пределах, доступных большинству людей, заглядывающих в винные магазины. Суть основного сочетания — изысканность и доступность.

Прожужжал селектор. Элизабет наклонилась через стол и нажала кнопку.

— Да?

— По первой линии звонит мистер Нобл.

— Спасибо, — она сняла трубку телефона. — Чем могу быть вам полезна, Джереми?

— Нам надо поговорить.

— Сейчас?! Да у меня тут с десяток дел, которые…

— Это важно. И много времени не займет.

— Сейчас я приду.

Как и просил Джереми, Элизабет постоянно держала его в курсе подготовки кампании, еженедельно сообщала ему о вносимых поправках, чем сокращала штормовой вихрь бумаг из исследовательского отдела до слабенькой, не сводящей с ума метели, — словом, она была чем-то вроде буфера между Джереми и составителями текстов. Она ожидала от него большего энтузиазма, однако на протяжении почти трех месяцев, которые она проработала над этим проектом, Джереми оставался необычайно сдержанным.

Его секретарша ушла на обеденный перерыв, когда вошла Элизабет. Заглянув в кабинет, она увидела, что Джереми сидит за столом и, склонив голову, внимательно изучает бумаги, разбросанные перед ним.

— Готовитесь к презентации? — спросила Элизабет.

Она попыталась подстроиться под бесстрастность Джереми, но ей потребовалось для этого усилие: нельзя выдать волнение и чувство предвкушения, которые она испытывала. Элизабет ждала этого события с большим нетерпением, чем ей хотелось бы признаться даже самой себе.

Джереми поднял взгляд без малейшего намека на приветственную улыбку.

— Заходите, — сказал он. — И закройте за собой дверь.

— Что-нибудь случилось?

Он показал ей на кресло напротив себя.

— Садитесь.

Элизабет села, а он так и не говорил, для чего же вызвал ее. Она нервно напомнила:

— Я спросила: что-нибудь случилось?

— Я тут изучил сценарий презентации…

У нее так и пересохло в горле: его голос прозвучал сухо и бесстрастно.

— И что же?

— Боюсь, Элизабет, что это совершенно не годится.

— Как это «не годится»? — осторожно спросила она.

Джереми швырнул авторучку на стол и тяжело откинулся на спинку кресла.

— Этот стиль заигрывания с публикой, к которому вы в конечном счете пришли, — уже не тот способ для продажи спиртного. Это надоело до смерти. Люди хотят чувствовать себя искушенными, держа в руке бокал с вином, даже если он пластиковый и наполнен какой-нибудь отравой за семьдесят девять центов. Публика попросту не примет сентиментальной чепухи этой рекламы. Если вы выйдете к потребителю с тем, что вы здесь вот напридумывали, то мы станем посмешищем в своем бизнесе на все время работы с «Винами Монтойя». Кроме того, вам никогда не удастся добиться от Монтойя согласия постоянно быть ведущим.

Этим заявлением Джереми застал ее врасплох. Элизабет растерялась и не знала, как ей защищаться.

— А почему вы дожидались этой минуты, чтобы высказаться? Не поздновато ли?

Он явно чувствовал себя неловко.

— Ну, я надеялся, что мне не придется этого делать, что вы сами сообразите, по какому неверному пути пошли.

Мысли ее бешено вертелись, пытаясь найти смысл в том, что он ей говорил. И в конце концов все начало становиться на свои места. То, к чему она в итоге пришла, не имело никакого значения: он никогда и не намеревался согласиться с ее идеями.

— А Монтойе известно, что вы отменили сегодняшнюю встречу?

Джереми переменил позу и уставился на лежавшие перед ним бумаги.

— А мне и не надо было ее отменять. К счастью, у нас есть запасной план, готовый к запуску.

То, что ее подозрения подтвердились, никак не смягчило удара.

— Ах, вот как? — кротко сказала она. — И что же это за план?

— Когда к вам перешел этот заказ, я решил, что было бы благоразумно позволить группе, которая уже разрабатывала сценарий, продолжить работу над этим проектом, ну, просто на тот Случай, если это окажется вам не по плечу. В конце концов, Монтойя ведь взвалил на вас чертовскую ответственность, в то время как вы никогда раньше…

— Вы просто выродок! Вы не должны были действовать у меня за спиной. Вы могли бы рассказать мне, что вы это делаете.

Заговор молчания, необходимый для того, чтобы убрать что-то с пути таким вот образом, задевает почти так же сильно, как отсутствие доверия.

— Да все обстоит не так уж и плохо, Элизабет. Если вы создадите что-то интересное, то мы могли бы…

— Я просто не верю, что могла быть настолько глупа! Вся работа — псу под хвост. Зачем столько времени дурачили меня? Вы же сделали меня посмешищем всего агентства!

— Да никто и не смеется над вами, все вам сочувствуют.

— Ну да, ясное дело, — она встала. — Джереми, а в чем же подлинная причина вашего стремления заставить меня считать, будто эта работа принадлежит мне?

Он с взволнованным видом поерзал в кресле.

— Нам надо было убедить Монтойю, что он получит именно то, что просит. Если бы мы рассказали вам о своих действиях, вы могли бы… проговориться ему. Но из-за сроков мы не хотели рисковать. Агентству необходима эта крупная сделка.

Элизабет с трудом сдерживала смех. Да, кажется, она разоблачит их.

— Стало быть, теперь главное — убедить его, будто рекламная кампания, которую вы сейчас представите на презентации, в самом деле моя?

— Вот потому-то я и хотел, чтобы вы зашли сюда с утра и внимательно изучили сценарий презентации. В вашем распоряжении еще четыре часа, чтобы подготовиться.

Элизабет посмотрела на бумаги, лежавшие на его столе. С первого же взгляда она поняла, что не найдет ничего неотразимого и нового в иллюстрированном материале, ничего, способного задержать глаз и выделявшего эту рекламу из доброго десятка других, ранее сработанных их агентством. Что ж, они вели беспроигрышную игру, избрали курс, который никому не нанесет обиды и который, черт подери, конечно же, никого и не взволнует.

— Вы рассчитываете, что я выдам этот хлам за свое творчество?

Джереми попытался запугать ее одним из своих печально известных «грозных» взглядов.

— Вы хотите сказать, что вам понадобится дополнительное время?

— Нет, я хочу сказать, что не стану делать этого.

Его голос понизился до угрожающего шепота.

— Только не вбивайте себе в голову, Элизабет, что на вас свет клином сошелся.

— Ну, вы уже достаточно ясно дали мне это понять, — парировала она. — До вечера я очищу свой кабинет.

— Вы об этом пожалеете. Я позабочусь, чтобы все агентства в городе узнали про вашу выходку.

Она одарила его легкой сдержанной улыбкой.

— Позаботьтесь тогда и правильно выговорить мою фамилию.

Когда ближе к концу дня Элизабет упаковывала в своем кабинете последние личные вещи, в дверь постучали. Выслушав возбужденные вопросы от доброй половины коллег, она в конце концов велела Джойс хотя бы минут двадцать не пускать к ней никого, чтобы она смогла закончить очистку своего стола. Но не прошло и десяти минут, как раздался стук в дверь. Она еще пыталась решить, стоит ли отвечать на этот стук, но тут дверь открылась.

Это был Амадо. Войдя, он закрыл за собой дверь и прислонился к ней.

— Вы не хотите рассказать мне, что происходит?

Она не могла определить смысла этих слов.

— Ну, произошло расхождение во мнениях насчет того, как следует обойтись с вашим заказом.

Элизабет швырнула в коробку запасную пару лосин, которые держала для непредвиденных случаев. Если уж она и пустое место, то по крайней мере выглядит всегда безупречно. Боже упаси, чтобы она могла показаться на какой-нибудь встрече со спущенной петлей на чулке или, того хуже, с голыми ногами!

— Но я не сомневаюсь, — добавила она, — что об этом вы уже догадались и сами.

— А на каком этапе Джереми решил, что ему не нравится разработанная вами кампания?

— Вы пытаетесь выяснить, много ли я знала о его намерениях и когда я это узнала?

— Ну, по существу, да.

— А зачем вам это?

— Потому что у меня создалось впечатление, что вас так же использовали и дурачили во всей этой истории, как и меня.

— Простите меня, Амадо. Если бы у меня было хоть малейшее представление о том, что должно произойти, то я бы никогда…

Он поднял руку, останавливая ее.

— И что же вы собираетесь делать?

Элизабет обошла вокруг стола и присела на него.

— После моей утренней стычки с Джереми я сделала несколько телефонных звонков. И теперь мне остается только решить, какое из предложений о работе мне лучше принять.

— Приятно слышать, что в вашем бизнесе есть люди, благоразумнее Джереми Нобла. Должно быть, вас порадует сотрудничество с теми, кто признает наш талант.

— Причина, по которой меня нанимают, не имеет значения, — ответила она. — Дело в перемене, которой я с нетерпением жду. Я была в Нью-Йорке только дважды, но думаю, что он мне понравится.

Амадо посмотрел на нее так, словно она ударила его.

— Вы что же, собираетесь уехать из Сан-Франциско?

— Здесь меня ничто не удерживает. Я переехала в Сан-Франциско, начав работать в агентстве «Смит и Нобл», ну а потом я проводила так много времени в этой конторе, что за ее пределами у меня и друзей-то настоящих не появилось. Срок аренды моей квартиры истекает в следующем месяце, так что даже это не удерживает меня здесь, — она пожала плечами. — Если задумать самой изменить жизнь, то, пожалуй, лучшего времени не подберешь. Мне вот только жаль, что вас так бесцеремонно обвели.

— Вам совершенно не за что волноваться.

Элизабет поднялась и снова обошла свой стол, чтобы закончить сборы.

— А что намерены делать вы?

Амадо выглядел взволнованным и сконфуженным.

— В отношении чего?

— Этой кампании.

— Не знаю, — он небрежно махнул рукой — Я должен об этом немного подумать.

— Вам не понравилась презентация? — спросила Элизабет.

Гнев так и полыхнул из его глаз.

— Было бы большой любезностью с моей стороны назвать ее заурядной.

— Возможно, это из-за того, что я вас настроила совсем на другой сценарий…

— А вы-то взглянули на то, что они мне продемонстрировали?

— Только мельком, — призналась она.

— Из этой рекламы можно спокойно убрать «Вина Монтойя» и заменить их другим винным заводом. Там нет ничего умного, ничего запоминающегося. Я же с самого начала ясно дал Джереми понять, что я не заинтересован в этаком назойливом рекламировании, и тем не менее он… — Амадо прошелся рукой по волосам. — Извините. Поссорился-то я с ним, а не с вами.

— Но, может быть, вы могли бы…

— Элизабет, я больше не хочу об этом говорить, — он положил ладонь на ручку двери. — Я должен идти. Мне предстоит кое-что обдумать.

Она кивнула.

— Я пробуду в городе еще неделю или две… если вам понадобится связаться со мной.

— Вы уезжаете так быстро?

— На новой работе меня предупредили, что если я хочу жить в самом Нью-Йорке, а не мотаться из пригорода, то мне потребуется уйма времени на поиски квартиры.

Амадо открыл дверь, но потом снова закрыл ее. Несколько секунд он смотрел на Элизабет, и она не могла понять выражения его лица. В конце концов он прошел через всю комнату и, протянув ей руку, сказал:

— Мне было очень приятно общаться с вами.

Его пальцы, как ей показалось, нежно стиснули ее руку и на какое-то мгновение Элизабет ощутила, что через это прикосновение они как бы поделились сотней невысказанных вслух мыслей.

— Спасибо, — сказала она. — С этого момента я буду вспоминать о вас с каждым бокалом вина.

Амадо улыбнулся.

— Что ж, надеюсь, что это всегда будет вино Монтойя.

— А разве существует другое? — сказала она, улыбаясь ему в ответ.

Когда он ушел, Элизабет с трудом вернулась к своим проблемам, которые всего несколько минут назад так волновали ее. Новая работа, новая жизнь, все это казалось ей ничтожным по сравнению с тем, что она потеряла.

До своей квартиры Элизабет добралась, полная благих намерений. Она точно распланировала дела. В первую очередь непременно следует взяться за тщательный просмотр стенных шкафов, ящиков столов и комодов и решить, что стоит упаковывать, а что можно отдать благотворительной организации «Добрая Воля».

Но каким-то образом в тот же миг, как она закрыла за собой дверь, ее благие намерения улетучились, прихватив с собой и воодушевление. Она вытащила из холодильника обед-полуфабрикат и поставила его в духовку, даже не потрудившись посмотреть, что там запаковано.

Она чувствовала себя опустошенной умственно, физически и эмоционально.

Происходила странная вещь: по мере того как она становилась старше, личность, которую Элизабет с такими усилиями старалась забыть и оставить в своем прошлом, становилась все важнее и важнее. Под всеми внешними атрибутами образования и биографии, К добру ли или к худу, она до сих пор оставалась Дженнифер Кэйвоу, а не Элизабет Престон.

Бывали случаи, когда она жадно стремилась в прошлое, к этой одинокой маленькой девочке, и тогда ее руки мучительно тянулись обнять ее, а голос стремился сказать Дженнифер, что она не забыта.

Но Элизабет не могла вернуться обратно. Они с Дженни были частью настолько запутанной паутины лжи, что любая попытка освободиться лишь крепче затягивала вокруг них эти шелковые нити.

Когда она училась в колледже, необходимость утверждать свою личность подогревалась страхом разоблачения и последующего судебного преследования. Она никогда и не пыталась дурачить себя на этот счет. Не имело значения, насколько непреодолимым было стремление, которое привело ее туда, но то, что она сделала, — чистейшей воды мошенничество. Школа была бы просто вынуждена возбудить против нее дело, хотя бы для того, чтобы защитить будущие пожертвования на программу своих стипендий.

С того дня, как она вошла на территорию колледжа, у нее не было иного выбора, как остаться там. Если бы она отказалась от этой стипендии, то об этом сообщили бы в ее школу. А дальнейшее расследование неминуемо привело бы к Джорджу Бенсону. И тогда с его работой, репутацией, с самой его жизнью в Фармингэме было бы покончено.

После окончания колледжа у нее появился шанс покинуть оболочку Элизабет Престон. Но в таком случае ей пришлось бы отказаться от степени, заработанной с таким трудом! И в равной степени это означало бы махнуть рукой на все жертвы, принесенные ее бабушкой, чтобы дать ей образование, на риск, предпринятый Джорджем Бенсоном.

Кроме того, когда Элизабет была принята в агентство «Смит и Нобл», ей совершенно ясно дали понять, что ее нанимают потому, что она окончила колледж лучшей в своем классе. А ей была необходима достаточно хорошо оплачиваемая работа, чтобы хотя бы немного помогать бабушке.

Элизабет взяла с буфета бутылку вина — последнюю из того ящика, который вручил ей Амадо, когда к ней перешла подготовка к его рекламной кампании. Вернувшись в гостиную, она сбросила туфли и села на диван. И с бутылкой в одной руке и хрустальным бокалом в другой она сделала первый глоток.

Глава 7

Элизабет оперлась локтями о кухонный стол и стиснула виски. Какая глупость, что после хорошего вина не бывает похмелья! И она, дурочка, поверила этому.

Посидев так несколько минут, она потянулась к чашке с кофе. В животебыло противно. Она застонала. Что бы такое сделать, чтобы туман в голове развеялся? Надо же принять решение, какую работу выбрать. Но Элизабет никак не могла сосредоточиться. А ведь обещала дать ответ сегодня, к пяти часам… по нью-йоркскому времени.^[4]

Она осторожно повернула голову, чтобы посмотреть на кухонные часы. Они показывали половину двенадцатого. В ее распоряжении оставалось два с половиной часа, чтобы принять меняющее всю ее жизнь решение… с помощью мозгов, таких же неповоротливых сейчас, как и ее язык. Тьфу ты, черт!

При мысли о том, чтобы сунуть что-нибудь в рот, хотя бы зубную щетку, ее стало тошнить. А от идеи запихнуть себя под душ ее так и передернуло. Тем не менее Элизабет поднялась и направилась к ванной. Да, надо освежиться, а потом заползти обратно в постель, натянуть на голову одеяло и попытаться все-таки изобрести какую-нибудь глубокомысленную и вполне правдоподобную причину, по которой она не перезвонила в эти агентства в обещанное ею же время… да, едва ли это правильный способ начинать новую жизнь.

Но, к ее удивлению, душ помог. Холодная вода и энергичное растирание в самом деле привели ее в чувство. Она решила, что сможет справиться с легким завтраком. И если повезет, то она, возможно, и удержит его в себе. Ну а после этого она сделает нужные звонки в Нью-Йорк, свяжется со своим домовладельцем и предупредит его, что не будет возобновлять договор об аренде, а потом попытается подыскать транспортное агентство, которое не заломит цену выше стоимости ее мебели за переброску ее через всю страну.

Элизабет как раз наливала себе чашечку кофе, когда снизу прожужжал звонок. Пройдя через комнату, она прислонилась головой к стене над селектором и сказала:

— Да?

— Элизабет, это Амадо. Можно мне подняться?

Ее рука поправила полотенце, обернутое вокруг головы, затем она взглянула на свои босые ноги и махровый купальный халат. Вздохнув, она промолвила:

— Амадо, я… ну, конечно же.

И нажала кнопку, отпирая замок. Натянув джинсы и майку, она встретила его на лестничной площадке.

— Я могу заглянуть и в другой раз, если вам сейчас неудобно, — сказал он при виде полотенца.

— Ну, что еще за глупости, — ответила Элизабет, жестом приглашая его войти. — Может быть, хотите чашечку кофе?

Он взял ее за руку.

— Нет-нет, я прошу вас выслушать меня, боюсь, что если не скажу сию минуту, зачем я пришел, то, пожалуй, потом найду какой-нибудь повод и не решусь.

— Хорошо, — мягко сказала она.

Она посмотрела в его глаза и почувствовала, как невидимый барьер, который образовался и определял их отношения за время совместной работы, вдруг исчез, и они снова вернулись в тот вечер, когда Амадо приехал в город с одной-единственной целью — пригласить ее пообедать.

Он выпустил ее руку.

— Я думал о вашей новой работе в Нью-Йорке, — начал Амадо. — Вы планировали рано или поздно поменять место жительства или все-таки уезжаете из Сан-Франциско из-за вчерашнего происшествия?

— У нас с Джереми все равно в один прекрасный день возник бы конфликт. И неважно, какого рода работу я бы им…

— Элизабет, пожалуйста, ответьте на мой вопрос.

Как это было не похоже на Амадо — задавать личные вопросы, не говоря уже о настойчивом желании услышать ответ. О себе она рассказывала в тот раз только потому, что ей самой этого хотелось.

— В свое время Нью-Йорк был для меня мечтой. Ну, а теперь я еду туда только из-за работы. Мне тяжело по многим причинам оставаться в Сан-Франциско. — Господи, да почему же она постоянно пытается подсластить боль? — Если не невозможно. Уж Джереми об этом позаботится.

Утром ей позвонила Джойс и рассказала, что Джереми едва не хватил апоплексический удар, когда он узнал о намерении Амадо отказаться от этой сделки.

— Но вы бы остались здесь или во всяком случае в Калифорнии, если бы захотели?

— О чем вы меня и просите?

Он засунул руки в карманы.

— Что-то я не очень хорошо это делаю, — он нервно улыбнулся. — И дело тут не в недостатке практики. От Сент-Хелены и до ваших дверей я без конца повторял эти слова. И вот теперь вы стоите передо мной и говорите то, что мне и нужно было услышать… А я никак не могу выразить словами, что творится в моей душе.

Амадо, обычно неразговорчивый и замкнутый, когда дело касалось его винного завода, в светской жизни был одним из самых красноречивых мужчин, которых когда-либо встречала Элизабет.

— Послушайте, Амадо, если вы вбили себе в голову, что в моей ссоре с Джереми каким-то образом виноваты вы, и пришли извиняться, то вы более чем ошибаетесь.

— Нет-нет, дело совсем не в этом. Я пришел сделать вам одно предложение… план… нет, это слово тоже не подходит. Я хочу, чтобы вы пошли работать ко мне, — и, словно боясь, что она ответит прежде, чем он закончит, Амадо быстро продолжил: — Рекламная кампания, которую вы спланировали, просто великолепна. Да, не скрою, я несколько недель пытался понять, что вы хотите сделать: теперь я все понял. И с этого момента ваш замысел стал моим. И ничто иное меня не удовлетворит.

Элизабет была довольна и польщена, хотя и слегка ошеломлена его похвалой.

— Я, конечно, рада, что…

— Подождите, это еще не все, — он поколебался, сглотнул и выпалил залпом: — И так же сильно, как я хочу, чтобы вы работали у меня, я хочу, чтобы вы стали моей женой. Нет-нет, я неправильно это сказал. Я всей душой жажду, чтобы вы стали моей женой.

Элизабет закрыла глаза. Необычное чувство охватило ее. Она поняла его слова, уловила их смысл, но не могла постичь, что они предназначались именно ей. У нее было искушение посмотреть через плечо, уж не стоит ли там кто-то позади нее. Ощущение было таким, словно мир, в котором она до сих пор жила, внезапно подвергся разрушительному землетрясению. Нет, не так сильно, чтобы она упала, но вполне достаточно, чтобы потерять равновесие.

— Я понимаю, что застал вас своими предложениями врасплох, — продолжал Амадо. — Вы, по всей вероятности, полагаете, что я с утра надегустировался на своем заводе, и я вас за это не виню.

В голове Элизабет с невероятной отчетливостью всплыли моменты, которые давно вызывали у нее недоумение: роза, тот обед, его покровительство, забота, даже то, как он прикасался к ней… Боже милостивый, да как же она могла быть так слепа?!

— Не знаю, что и сказать, Амадо.

— Понимаю. Собственно, я этого и ожидал. Вы не готовы к моему предложению, это — моя вина, — он дотронулся до ее руки. Ей казалось, что, выпалив все на одном дыхании Амадо освободился от тяжелого груза. — Вам, возможно, трудно в это поверить, но я удивлен всем этим не меньше вас. Только оказавшись перед реальной угрозой потерять вас как друга, я осознал, что вы значите для меня куда больше. Сама мысль, что никогда больше не увижу вас, повергла меня в панику. Я не могу успокоиться со вчерашнего вечера.

Элизабет поправила полотенце, которое начало соскальзывать с головы.

— Мне нужно некоторое время, чтобы подумать над вашими словами.

— Когда вы пообещали этим агентствам из Нью-Йорка связаться с ними?

Элизабет уже знала, что для Амадо не существовало проблем, которые нельзя было решить. Его окружала атмосфера уверенности, и это было невероятно привлекательно.

— Сегодня, — ответила она.

— Ничего, они поймут, что вам необходим еще день-другой для принятия столь важного решения.

Он выпустил руку Элизабет и коснулся ее щеки. Этот жест был таким же интимным, как поцелуй. Горячая волна прокатилась от сердца и зарумянила щеки.

— Не забывайте, что не они обратились ко мне, а я к ним.

— Если они согласились взять вас на работу по телефонному звонку, они не изменят своего намерения из-за того, что вы попросите их подождать ответа до понедельника, — его прикосновение становилось все смелее: он нежно погладил ее по подбородку, затем по шее, до выреза майки. Не отвергнув немедленно его предложения, она сделала свое согласие не только возможным, но и вполне вероятным. — Проведите этот уикэнд со мной, Элизабет, — уговаривал он. — Дайте мне возможность рассказать о работе, которую я хочу вам предложить. А заодно и убедить вам в том, что вы могли бы очень помочь нам.

Ну, а если она пойдет к нему на работу, а из этого ничего хорошего не выйдет, то куда ей деваться тогда? И что это еще за разговоры о женитьбе? Уж не думает ли он, что предложить ей руку и сердце — единственный способ добиться, чтобы она стала работать на него?

— У меня такое ощущение, что нам обоим необходимо некоторое время побыть в одиночестве и подумать. Вы же не из тех мужчин, Амадо, которые совершают импульсивные поступки. А вдруг вы проснетесь через недельку и решите, что совершили ошибку? Что тогда? Нет, нам нужно время, чтобы остыть, прежде чем это зайдет хоть сколько-то…

Амадо неотрывно смотрел ей прямо в глаза. Его рука уверенно двинулась к ее шее сзади. Он удерживал ее этим напряженным взглядом не меньше, чем самим объятием. С поразительной уверенностью он еще ближе придвинулся к Элизабет и коснулся губами ее губ. А после поцелуя снова устремил на нее пытливый взор.

— Нет, Элизабет, не нужно нам остывать.

Она прикусила губу, чтобы удержать ответ, так и бурливший в ней ключом. Тепло, зародившееся в ее груди, лучами распространялось по всему телу, доходя до паха. Боже, как давно ее тело не отзывалось на прикосновение мужчины с таким пылом. Как же могла она забыть, сколь невероятно волнующим может быть это чувство?

— Хорошо, — сказала она, с большим трудом сдерживая желание прильнуть к нему всем телом. — Я поеду с вами. Но это будет строго деловой визит.

Элизабет едва не рассмеялась во весь голос от того, сколь ханжески это прозвучало.

Вместо ответа Амадо привлек ее к себе и снова поцеловал. На этот раз его рот был приоткрыт, недвусмысленно побуждая и приглашая ее. Элизабет и сама хотела продолжения. Она погладила его по груди и обвила руками шею. Язык осторожно встретился с его языком. Она почувствовала легкий привкус кофе, вдохнула пикантный аромат одеколона и ощутила тело, крепкое и полное страстного желания, под стать ее собственному.

— Ну и хватит для строго деловых отношений, — сказала она, отталкивая его. — Наш роман развивается слишком уж быстро. Я вообще не понимаю, что такое происходит, — она всплеснула руками. — Черт подери, Амадо, может быть, ты мне это объяснишь?

Он засмеялся.

— В пятьдесят восемь лет я твердо знаю, что некоторые вещи объяснить невозможно. Просто существуют они независимо от нас.

Она подумала о собственной жизни, об этих вроде бы случайных поворотах в ней, неожиданных совпадениях… Что ж, может быть, настало время и для маленькой радости, которая не была запланирована, за которую не пришлось бороться, — нечто из тех вещей, которые просто существуют.

* * *

Спустя два дня, в воскресное утро, Элизабет стояла на зеленеющем склоне холма, над одним из виноградников Амадо. Она старалась выразить словами чувства, которые охватили ее при виде открывающейся картины. Трактора возделывали поля, запахивая в них яркие дикие злаки, клевер, траву, а позади оставляя чистенькие ряды темной почвы, обрамлявшей нежную, почти прозрачную зелень недавно расцветшей лозы.

Амадо уже приводил ее сюда и в прошлое утро, чтобы показать, как над горами занимается новый день. Когда солнце заняло свое законное место на небе, он рассказал ей, что в это время года только три недели в период цветения идет рост виноградной лозы. Если прислушаться, но только так, чтобы слушали и ее разум, и душа, го она непременно различит живой голос лозы.

Элизабет, конечно же, не прониклась этой причудливой идеей, но промолчала. Она решила уступать его желаниям. И вот она стоит рядом с ним в середине ряда виноградной лозы, ноги ее твердо опираются на недавно вспаханную почву, глаза закрыты, чтобы не отвлекаться.

Она слышит пение сверчков и карканье ворон, шум автомобилей на какой-то отдаленной дороге. Она даже слышит свое собственное дыхание. А потом медленно, словно отстраняя от себя очевидное, Элизабет начала слышать и другие, менее узнаваемые звуки: что-то тихонько хлопало, трескалось и нежно шептало. Подумав, что это, должно быть, ветер шуршит среди рядов молодых ростков, Элизабет открыла глаза и увидела, что никакого ветра нет, даже слабенького бриза…

Она ничего не сказала Амадо, но по удивленному выражению ее лица он и сам понял — она все услышала. Он удовлетворенно улыбнулся и обнял ее. Так они и пошли к дому, где их ждал завтрак на открытой террасе.

Он был просто великолепен в своем стремлении добиться ее любви, точно зная ее слабости, привязанности, гордость и упрямство. Ни разу он не предлагал ей принять довольно простое для нее решение — оставить свою профессию. Нет, он настойчиво повторял, что не сможет успешно осуществлять свои планы по освоению новых рынков сбыта без ее помощи.

Он касался ее тела, но только по-дружески, деликатно: держал ее за руку, когда они бродили по полям, смахивал выбившийся завиток волос с ее лба… Были моменты, когда Элизабет поднимала глаза и видела, как он смотрит на нее, не пытаясь скрыть обнаженной страсти, потом он улыбался, и ее снова обволакивало его тепло.

Амадо с особенным воодушевлением делился с ней своей любовью к земле, рассказывал о тех Монтойя, которые ходили по этим полям до него, о своем страхе, что вместе с ним может уйти в небытие и их наследие. Каким-то образом он разглядел в ней потребность в корнях, в преемственности, в семье, и именно к этому он и взывал. Выйдя замуж за Амадо, она стала бы связующим звеном, которое позволило бы продолжиться наследию Монтойя, пусть даже лишь на срок ее собственной жизни. И в конце концов она по-настоящему сроднилась бы с этим местом, с домом. И что еще более важно — она была бы не каким-то «довеском», а именно необходимым звеном.

С приходом Элизабет Амадо не пришлось бы цепляться за хрупкую надежду, что Элана может вернуться в дом ее детства, если он сделает винный завод высокодоходным.

Амадо предлагал Элизабет все, чего, по ее недавнему убеждению, у нее никогда не могло появиться. Да, ему пятьдесят восемь лет, а ей только двадцать восемь, но это значит, что их совместная жизнь будет короткой, однако не менее счастливой. Что ж, он, возможно, и не доживет до того дня, когда сможет увидеть рождение своих внуков, но у него появится еще один шанс капля за каплей передать свою любовь к этой земле собственному ребенку.

Элизабет превосходно понимала, какие бы чудеса она ни творила как профессионал своего дела, к ней будут относиться как к жене могущественного человека, а не как к женщине, преуспевшей в своем деле. И никогда больше ни у кого не возникнет повода совать любопытный нос в ее документы в колледже или проверять ее прошлое. Положение жены Амадо принесло бы ей не только спокойствие, но и анонимность, которую она когда-то рассчитывала получить, превратившись в Элизабет Престон.

И дети ее никогда не будут ни в чем нуждаться. Они не узнают горечи одиночества, которое довелось испытать ей, когда она вместе со своими родителями находилась в бегах. И, конечно же, никогда ее дети не почувствуют себя заброшенными. Нет уж, сыновья и дочери Амадо Монтойя никогда не ощутят на себе позорного клейма отверженных! Ни одна мать не скажет своим детям: не играйте, мол, вон с теми. Дети Элизабет вырастут сильными и уверенными, гордыми своими родителями. И им никогда не придется мошенничать, лгать или воровать, чтобы добиться места в жизни.

И они никогда так и не узнают, кем же на самом деле была их мать и что ей пришлось сделать, чтобы избавиться от своего прошлого.

Элизабет вернула себя к реальности. Когда это она перестала сопротивляться предложению Амадо и решила согласиться с ним?

Она повернулась, чтобы посмотреть на беспорядочно выстроенный испанский помещичий дом, властно утвердившийся на небольшом каменистом возвышении над долиной. Похоже, какая-то тайная часть ее сознания, ее души без спросу приняла решение за нее. Видимо, сам Амадо, красивый, пылкий, деликатный, очень сильный, заставил забыть о его богатстве, о его власти. Если они вместе осуществят план, задуманный ею, то в течение пяти лет «Вина Монтойя» станут одной из самых известных и самых преуспевающих компаний на рынке Калифорнии.

Элизабет подняла руку, чтобы защитить глаза от солнца и получше рассмотреть дом. Ощущение удовлетворенности и покоя охватило ее, и с внезапной уверенностью Элизабет поняла, что со временем они с Амадо полюбят друг друга и тогда не будет иметь ни малейшего значения, из каких соображений они вступили в брак.

Она нежно улыбнулась. Если любовь и в самом деле сродни путешествию в неизвестное, то она явно оказалась нетерпеливой пассажиркой.

Амадо отвез Элизабет в Сент-Хелену на несколько поздний завтрак.

Для конца марта было очень тепло, и в предвидении ранней весны столики кафе выставили на улицу.

Официантка принесла бутылку шампанского и протянула ее Элизабет для «экспертизы». Та уступила это право Амадо.

— Оно превосходно, — сказал он. — Правда, я его не заказывал.

— Это я заказала, — уточнила Элизабет.

— Мы что-то празднуем? — осторожно спросил он.

Элизабет улыбнулась.

— Надеюсь, что да.

Не отрывая от нее глаз, Амадо распорядился, чтобы официантка налила шампанское.

— Скажи, как же я убедил тебя? Какие слова оказались самыми нужными? Я хочу запомнить их.

— Тебе они не понадобятся. Я не передумаю.

— За три месяца ты поняла меня лучше, чем София за двадцать лет. Это одна из вещей, которые я люблю в тебе.

Эта сентиментальность умилила ее. До сих пор он ни разу не говорил о любви. Видимо, он не хотел пугать ее слишком быстрым признанием.

— Так есть и другие любимые черты, не только эта одна? — улыбнулась Элизабет.

Он приподнял свой бокал и кивнул ей.

— Перечислить их все?

— Да я пошутила.

— А я нет.

Она не знала, что на это ответить.

— Я люблю твой энергичный характер, — начал Амадо, — он напоминает мою собственную молодость и дает надежду, что ты вернешь меня в те золотые годы. Я люблю и самые простые вещи: наблюдать за тобой, смотреть, как блестят на солнце твои волосы, как ты ходишь, улыбаешься, как произносишь мое имя. А больше всего я люблю в тебе честность и прямоту, ведь в сегодняшнем мире это нечто редкое… и прекрасное.

Резкая боль пронзила ей грудь. Элизабет выпрямилась на стуле и сделала несколько вдохов, пока боль не ослабла. Какое-то короткое мгновение она уже подумывала о том, чтобы рассказать ему о своем прошлом, представляла, как замечательно начать совместную жизнь, не утаивая ничего. Но она понимала, что это — пустая фантазия. Амадо любил ту женщину, которую вообразил, а не ту, кем она была в действительности.

— Элизабет, ты вернула мне желание жить. У меня нет слов, чтобы поблагодарить тебя.

Что ж, пусть она и не в силах рассказать ему все, но одно между ними непременно должно быть честным.

— Прямо сейчас… вот сию минуту… я не могу тебе сказать, что… Не могу сказать, что люблю тебя.

Он потянулся через стол и взял ее руку.

— Я и не поверил бы, что ты можешь согласиться выйти за меня замуж, не решив, что со временем полюбишь меня. А я могу подождать, Элизабет.

Он смотрел на нее с такой нежностью, с такой страстью, что Элизабет позволила себе поверить в его слова. Да и как бы она могла не полюбить такого мужчину… со временем?

Глава 8

Амадо стоял рядом с Майклом Логаном, пока тот изучал результаты эксперимента, который они провели, изменяя температуру вина в процессе ферментации.

— Ну, и что ты думаешь? — спросил Амадо, когда Майкл наконец поднял взгляд.

— Отлично. Все говорит о том, что сусло получается куда более изысканным.

— Ну, давай так и сделаем.

Майкл ухмыльнулся.

— Поскольку я знал, что ты сторонник этой перемены, я уже все запустил, — он вытянул руки, потянулся, а потом засунул пальцы под очки и потер глаза. — Да, тяжело как-то утро идет. Если у тебя больше нет на меня никаких видов, я бы ушел после обеда.

— Ты волен делать что угодно.

Как это типично для Майкла — отдавать душу до конца, не замечая ничего вокруг себя, включая время.

— Но я был бы тебе признателен, — добавил Амадо, — если бы ты не уходил слишком далеко. Я зашел пригласить тебя на обед, который даю сегодня вечером… Будут всего несколько знакомых и Элизабет.

— А мне казалось, ты говорил, что дела с агентством завершатся на этой неделе на презентации.

Майкл принялся собирать бумаги, разбросанные по широкой стойке от края до края.

— О, она отлично завершилась… в известной степени.

Майкл вопросительно уставился на него.

— Бог мой, только не уверяй меня, будто тебе не нравится ее сценарий. Уж только не в этот раз.

— Да, мне очень нравились идеи Элизабет, но сейчас произошло изменение в планах. Я все объясню за обедом. Так ты сможешь к нам прийти?

Майкл засмеялся.

— Ты меня знаешь, мог бы и не спрашивать. Ради домашней стряпни Консуэлы я бы отложил даже свидание с близняшками Робинсон.

Попозже в этот же вечер Элизабет и Амадо стояли на террасе, опоясывающей заднюю сторону дома, и наслаждались спокойной минутой перед началом обеда. Она благодарно улыбнулась, когда Амадо протянул ей крекер с кусочком сыра. На них падала тень огромного дуба, ветви которого покрывали добрую четверть этого разросшегося вширь дома. Легкий ветерок прошелся по краю ее платья, и она положила руку на бедро, чтобы юбка не взлетела выше.

— Ты сегодня выглядишь особенно красивой, — сказал Амадо.

— Спасибо.

К счастью, она додумалась положить в чемодан не только брючки-слаксы. Она смахнула волосы с плеча, пожалев, что не зачесала их в свою обычную укладку. Всякий раз, когда она нервничала, у нее возникало стремление теребить прядку волос, а в глазах достаточно наблюдательного человека это было бы убийственным разоблачением.

— Думаю, что из гостей больше всех поразится Майкл.

— И тебя тревожит, что он может подумать?

— Да вовсе нет.

Но Элизабет не поверила ему. Хотя она не слишком часто видела Амадо и Майкла вместе, ей удалось понять, что их отношения выходили за рамки обычных контактов хозяина и его служащего.

— Расскажи мне о нем. Как он стал работать на тебя?

Амадо поставил свой бокал на перила и посмотрел вдаль, в сторону горизонта.

— Семейства Логанов и Монтойя уже несколько поколений живут по соседству. Посмотри, — и он указал вдаль. — Их виноградники не так далеко отсюда.

Элизабет подошла к нему вплотную. У нее не было ни малейшего представления о том, какие именно лозы из их несметного множества принадлежали Логанам, но тогда это совершенно не имело значения. Ведь Амадо не натаскивал ее перед экзаменом, а просто делился с ней еще одной стороной своей жизни.

— К счастью, — продолжал он, — или, в зависимости от того, как на это посмотреть, — к несчастью, у нынешнего поколения Логанов родилось двое сыновей, и оба они заинтересовались садоводством. Ну, как ты видишь, там едва ли достаточно земли, чтобы поддерживать даже одну семью. И по традиции виноградник перешел к старшему сыну, Полу. — Амадо немного помолчал. — Я никогда не говорил об этом ни единой душе, но тайно, в глубине сердца, лелеял надежду, что по крайней мере один из сыновей Харолда и одна из моих дочерей так или иначе найдут путь друг к другу. Но этому не суждено было сбыться.

— Значит, Майкл остался ни с чем?

— Ну, честно говоря, если бы мне пришлось принимать такое же решение, как отцу Майкла, не думаю, чтобы я смог прийти к более справедливому итогу. Во всяком случае, при том, что Харолду едва-едва хватало этой земли, чтобы прокормить свою семью, он еще и ухитрился отложить деньги и послать Майкла в колледж.

— Значит, Полу досталась земля, зато Майкл получил образование, — задумчиво протянула она.

Что ж, вот и еще один, кто заплатил за учебу в колледже цену, куда выше обычной. Элизабет сделала открытие: выходит, что у нее с Майклом есть нечто общее, столь изменившее их жизни.

— Потом-то выяснилось, что это для семьи несколько тяжеловато, но в конце концов Майкл дотянул до отъезда на учебу. Выбор он сделал просто замечательный — Калифорнийский университет в Дэвисе, крупнейший винодельческий университет в мире. Знания, которые Майкл получил там, и дарованное ему Господом мастерство сделали его одним из самых лучших виноделов в Калифорнии. И я отнюдь не преувеличиваю, когда говорю, что Майкл — это само сердце «Вин Монтойи».

Элизабет положила ладонь на его руку.

— Ну, Амадо, если Майкл и в самом деле сердце, то тогда ты — душа.

Будь Майкл его сыном, он говорил бы о нем с такой же гордостью. От ее внимания не ускользнуло, что, сочтя обязательным пригласить на этот обед Майкла, Амадо даже и не подумал попросить свою дочь Элану прибыть из Сан-Франциско.

— А давно он работает с тобой?

— Десять лет. Он начал работать со дня окончания университета.

В дверях появилась женщина, нанятая на этот вечер помогать Консуэле.

— Извините, что мешаю вам, мистер Монтойя, но Консуэла просила вас заглянуть на кухню.

— Скажите ей, что я сейчас приду, — он повернулся к Элизабет. — Может быть, хочешь чего-то еще, пока я не ушел?

— Амадо, перестань нянчиться со мной. Я вполне способна сама о себе позаботиться.

— Ну, кто же спорит? — он слегка прикоснулся губами к ее щеке. — Но тогда ты лишишь меня удовольствия.

Она внимательно смотрела, как он идет через террасу и исчезает в доме. Значит, вот так это выглядит, когда влюбляешься? Когда каждая мысль, каждый поступок вертятся вокруг любимого человека? Она завидовала Амадо. Ей хотелось бы испытывать то же, что и он. Но ведь когда кто-то по-настоящему нравится тебе, это считается предвестием любви, а у Элизабет разве что чуть-чуть быстрее обычного билось сердце.

Она добрела до плетеного стула, уселась и заметила, что в гостиной стоит Майкл Логан и внимательно разглядывает ее. Хотя Амадо и рассказывал, что они с Майклом ходят вместе на вечеринки и вращаются в одних и тех же кругах, сегодня Элизабет всего во второй раз видела его не в привычных джинсах и простенькой рубашке. Ей пришло на ум выражение, которым, бывало, пользовалась ее бабушка: «Вот теперь он действительно хорошо прибран». Элизабет решила, что, по всей вероятности, его манера держать себя, с этакой спокойной, непритязательной самоуверенностью, и грубоватая сельская красота выделяют его из толпы. Что бы он ни носил, все сидит на нем красиво и ладно.

— А Амадо не с вами? — спросил Майкл.

— Он должен вернуться с минуты на минуту.

Майкл вышел на террасу и, подойдя к столу, подцепил крекер, добавив к нему кусочек сыра.

— Я немного удивлен видеть вас здесь, — признался он. — У меня почему-то создалось впечатление, что вы не станете так тщательно работать над этой кампанией, пока все не будет готово к началу.

Элизабет обнаружила в его заявлении своеобразный подтекст. У нее был соблазн решить, что она просто не нравится Майклу, но она поняла, что подобная мысль застрянет в голове надолго и внесет предубежденность в ее отношение к нему. Видно, он просто не знал, о чем говорить. Выйдя таким образом из затруднения, Элизабет вздохнула.

— Осталось несколько деталей, с которыми необходимо разобраться, прежде чем мы сможем приступить к работе.

— Амадо, как я знаю, нравятся ваши идеи.

— Приятно это слышать.

В особенности после того, как Амадо заплатил Джереми кругленькую сумму за то, чтобы тот не пытался предъявить свои права на идеи, которые возникли у Элизабет по сделке с Монтойя в те недавние времена, когда она еще работала в этом агентстве.

— И когда же вы начнете?

Если бы Элизабет рассказала ему о том, что кампанию она будет проводить самостоятельно, он бы засыпал ее встречными вопросами по поводу ее ухода из «Смит и Нобл», а это непременно привело бы к сегодняшнему званому вечеру. И сюрприз Амадо был бы погублен. Придется либо солгать, либо уйти от прямого ответа.

— Мне бы хотелось иметь нечто готовое к осени, чтобы мы могли воспользоваться рождественскими праздниками.

— Я и представления не имел, что на подобные вещи уходит так много времени.

— Ну, когда речь идет о средствах массовой информации, то в дело вовлекается масса людей. Нам предстоит координировать рекламу на телевидении, на радио и в печати.

— И вы полагаете, что если все пойдет хорошо, то удастся осуществить мечту Амадо о выходе на рынок?

То, как он задал этот вопрос, создало у Элизабет впечатление, что у него на сей счет есть сомнения.

— Конечно, гарантии нет. Но я ни в одной кампании не испытывала большей уверенности.

— Предположим, вы правы и легкий успех у нас в кармане. А что случится, если спрос окажется больше предложения?

— Это может вызвать у потребителя такое раздражение, что продукцию «Вин Монтойя» не станут покупать даже за полцены. А возможно, спрос будет таким, что розничный торговец сможет назначить любую цену по собственному усмотрению и как-то выйти из этого положения. Кто знает?

— А есть вероятность, что кампания не будет подготовлена до следующего года?

— К чему вы клоните, Майкл?

— Ни к чему.

— У меня создалось впечатление, что у вас существовали контракты с другими винодельнями на выпуск столовых вин Монтойя в случае слишком большого спроса.

— Если бы мы даже использовали все до единой из подстраховывающих нас виноделен, нам все равно еще шагать и шагать, чтобы суметь хоть как-то справиться с последствиями того, что вы задумали сделать с нами.

А что же она такого задумала сделать с ними? Элизабет просто взбесило это обвинение. Майкл говорил так, словно именно она устроила эту погоню за новыми рынками сбыта, именно она диктует эту экспансию, именно она…

В разговор вступил третий голос: это Амадо появился в дверях.

— В случае необходимости мы поручим дело братьям Ивански — они справятся с любым избыточным спросом.

— И подвергнут чертовскому риску и количество, и качество.

Элизабет переводила взгляд с Амадо на Майкла. Ведь не первый же раз у них этот спор. Но зачем же втягивать в него и ее? Не мог же Майкл всерьез полагать, будто она имеет какое-то отношение к тому, что Амадо так упорно стремится сделать новый бросок вперед!

— Мы не должны бояться успеха, — сказал Амадо.

— Тебе отлично известно, что меня тревожит вовсе не успех, а утрата контроля.

Из дома донеслась трель дверного звонка. Амадо глубоко вздохнул и разгладил галстук.

— Элизабет, — сказал он, — похоже, наши гости собираются.

При слове «наши» она побледнела. Вот-вот предстояло сделать первый публичный шаг в новую жизнь. Поднимаясь со стула, она мельком взглянула на Майкла. Он внимательно изучал ее сузившимися глазами.

Амадо подал ей руку и расплылся в улыбке.

— Ты готова? — спросил он.

В ее сознании кричало одно-единственное слово — «Нет!», — но она не произнесла его. Вместо этого она приняла руку Амадо и улыбнулась ему в ответ. Если уж его друзья намерены доставить ей огорчения в связи с этим браком, то лучше выяснить это, не откладывая.

Не желая утомлять Элизабет ее первым выходом в свет в качестве его будущей жены — хотя вообще-то сам он был бы рад во всеуслышание кричать об этой новости на улицах Сент-Хелены, — Амадо не стал приглашать много гостей. Вокруг стола сидели владельцы трех других винных заводов в долине, члены обширного семейства виноторговцев и личные друзья, которые большую часть жизни были рядом с ним и в горе, и в радости. Ну и, разумеется, Майкл.

Обеденную посуду убрали, и Консуэла вносила десерт. Амадо решил, что настало время для тоста, который наконец позволит ему поделиться своим волнением и счастьем. Он встал и наполнил старинные бокалы, которые приберегал для этого тоста. «Каберне Савиньон», выбранное им, недавно одержало победу в закрытом конкурсе над самым лучшим бургундским, которое смогла предложить Франция. Вино пока что было молодым, идеальным для этого случая, так как отражало его состояние и чувства.

Он вернулся на свое место во главе стола.

— Не так уж необычно, что мы собираемся вместе, когда есть повод что-то отпраздновать, — он внимательным взглядом окинул всех собравшихся за столом и остановился на Элизабет, сидевшей справа от него. — Правда, для меня сегодняшний вечер куда более особенный, чем большинство прежних встреч. Как вам всем известно, я считал, что мне суждено прожить остаток жизни в одиночестве. И вот сегодня вечером я пригласил вас сюда, чтобы поделиться новостью: Элизабет и я, — он достал из кармана маленький бархатный футляр, открыл его и вынул оттуда кольцо, — поженимся в августе.

Над столом пронесся единый и вполне внятный вздох изумления. В завершение тоста зазвенели, сходясь, бокалы старинного хрусталя. Амадо взял руку Элизабет и надел ей на Палец кольцо с бриллиантом в три карата.

— Амадо, оно… такое большое, — сказала она, ошеломленно глядя на руку.

Уголком глаза Амадо внимательно наблюдал за Майклом, на лице которого ясно выражалось неверие, сменившееся презрительной гримасой, когда Майкл взглянул на Элизабет. Амадо молился про себя, чтобы она этого не заметила, но увидел, как она вздрогнула, и вспомнил, что от Элизабет мало что может укрыться.

Молчание, последовавшее за тостом, начинало становиться неловким, когда заговорила Конни Робертсон:

— Элизабет, позвольте мне первой приветствовать вас в нашей… а со временем, по-видимому, и в вашей необъятной семье виноторговцев, — она довольно засмеялась. — Эта новость просто поразит здесь всех! Надеюсь, вы готовы, что к вам теперь будут ломиться с утра до вечера. В нашей долине не найдется человека, который не захочет увидеть вас своими глазами.

— Амадо предупредил меня, что его друзья могут быть слегка удивлены, — сказала Элизабет.

— Мягко говоря, — негромко добавил Майкл.

— Да уж, это, вероятно, наиболее удачно скрываемая тайна в этой долине за долгие годы, — воскликнул Дэвид Робертсон. — И давно вы знаете друг друга?

Майкл как бы ненароком положил свою салфетку на стол, кажется, собираясь уйти.

— Мы познакомились на рождественском вечере в агентстве «Смит и Нобл», — ответил Амадо.

— В прошлое Рождество? — спросила женщина, сидевшая напротив Элизабет.

Элизабет почти услышала ее подсчеты в уме. Ах, да ведь это же означает, что они знакомы… знакомы… Бог мой, всего четыре месяца!

— Когда Амадо решает что-то, его ничто не может удержать, — сказал Майкл, вставая.

— Разумеется, нет, если я уверен в чем-то так, как я уверен в Элизабет.

Когда первоначальное удивление прошло, гости пустились в оживленные разговоры. А Майкл пробрался к Амадо.

— Извини, что я ухожу так скоро после твоего объявления, — сказал он. — Но я обещал Тони заехать к нему вечером после этого обеда. У него там затруднения с одним из курсов, которые он слушает в вечерней школе.

Подобно тому, как густой туман изо всех сил старается уцепиться за горы в солнечное утро, так и Амадо почувствовал, что от него ускользает часть той радости, которой он был полон несколько мгновений назад.

— Я тебя провожу.

Майкл поднял руку, останавливая его.

— В этом нет необходимости, — он повернулся к Элизабет и отвесил ей легкий поклон. — Мои наилучшие пожелания.

— Благодарю вас, — ответила она.

Когда Майкл ушел, Амадо и Элизабет переглянулись. Он не мог ответить на вопрос, который увидел в ее глазах. Это ужасно, чтобы двое людей, которых он любил, могли бы не понравиться друг другу. Но оставалось надеяться, что со временем Майкл увидит в Элизабет истинное Божье благословение, которым она была для Амадо, а не разделяющую его с ним силу, как явно счел Майкл.

Глава 9

Амадо не верил в испытательный срок между помолвкой и свадьбой. Во всяком случае, так он говорил каждому, кто готов был его слушать. Элизабет не знала, почему он так торопится со свадьбой: то ли боится передумать сам, то ли не уверен в серьезности ее намерений. Как-то раз, с далекими и осторожными подходами, он дал ей понять, что, мол, поймет, если она передумает. А на следующий день заявил, что похитил бы ее и увез на необитаемый остров, прояви она признаки колебания.

Четыре с половиной месяца, миновавшие со дня того званого обеда, на котором Амадо объявил об их обручении, пролетели быстро. Загрузив себя максимально работой над рекламной кампанией, вынужденно занимаясь свадебными приготовлениями, Элизабет спала по нескольку часов в сутки. И все эти дни она находилась в состоянии физического изнеможения и влюбленности.

Элизабет приподнялась на цыпочки, чтобы прочитать расписание автобуса. Ее бабушка должна прибыть с минуты на минуту. Она отправила Алисе денег на авиабилет, но как всегда бабушка предпочла более экономный вариант — автобус. Долгие годы хронической нужды приучили ее к экономии. Но ей не хотелось выглядеть скрягой, и она очень ловко все объяснила: мол, соседи не поймут, откуда это у нее появились деньги на самолет.

За те двенадцать лет, которые Элизабет прожила вдали от бабушки, они видели друг друга в среднем раз в году по две недели. После того как Элизабет окончила школу, они вместе проводили где-нибудь несколько дней, когда Элизабет была в отпуске. Алиса приезжала навестить ее в Сан-Франциско. Объяснить же более частые отлучки было трудно. Ведь всех интересовало, куда Алиса ездит, кого навещает. Да и стали бы спрашивать — откуда у нее деньги на разъезды. Сохранить тайну в таких городках, как Фармингэм, равносильно тому, как попросить женщину, у которой начались роды, повременить с ними, пока не прибудет акушер.

Элизабет приезжала в Фармингэм только однажды. И тогда они с Алисой порешили, что слишком опасно появляться там снова. Очень уж много задавалось вопросов, чересчур велика была возможность разоблачения. Элизабет не рискнула даже сесть за руль своего автомобиля. А что, если она попадет в аварию или ее просто остановят из-за перегоревшей лампочки и какой-то полицейский взглянет на ее водительские права?

Если бы Элизабет знала в свое время, что, покидая Фармингэм, она лишает себя возможности видеться с единственным человеком, беззаветно любящим ее, она нипочем бы не уехала. Однако в то время ни сама она, ни ее бабушка, ни Джордж Бенсон не заглядывали так далеко вперед, они не могли предвидеть, какие сложности ждут их всех. Они были ослеплены этой удачно подвернувшейся возможностью.

Элизабет всмотрелась вдоль улицы, словно от ее нетерпения автобус мог прибыть раньше. Господи, как давно они не виделись, как хочется поскорее обнять Алису! Элизабет еще некоторое время ходила взад и вперед по тротуару, а потом решила, что лучше подождать в здании автовокзала.

Дженни было десять лет, когда она впервые увидела эту женщину, — голубоглазую, черноволосую и высокую. Она бы выглядела еще неприступнее, не будь на ней надеты ярко-розовое платьице официантки, белый фартук и уродливые белые туфли на толстой подошве. Она им сразу же объявила, что не ждала гостей и собирается на работу.

Не было ни объятий, ни поцелуев, ни радостных приветствий, когда Дженни и ее родители вошли в бабушкин дом. Но не только их приезд был для бабушки неожиданностью. Как потом рассказывала бабушка, Алиса и не знала о существовании Дженни. После двенадцати лет молчания ее дочь как ни в чем не бывало заявилась к ней с ребенком на руках.

Едва они вошли в этот дом, как мать Дженни указала ей на кресло с высокой спинкой, стоявшее в гостиной, и велела сидеть там, пока они с бабушкой пойдут на кухню потолковать. Отец Дженни несколько минут оставался с ней, а потом отправился на улицу выкурить сигаретку с марихуаной.

Оставшись одна, Дженни сидела, вцепившись ручонками в подлокотники кресла, и оглядывала комнату. Она никогда не бывала в таком замечательном доме. У коричневого дивана напротив нее на валиках и вдоль спинки были наброшены кружевные накидки, но не похоже, чтобы они закрывали какие-то дыры.

Во всяком случае Дженни ничего подозрительного под ними не углядела. В углу стоял телевизор, а за ним высились полки, заполненные книгами! Вплотную к другой стене было придвинуто пианино с фотографиями наверху. Внимательный взгляд Дженни упал на карточку молодой женщины с длинными волосами и широкой улыбкой. Она пристально разглядывала ее несколько секунд, прежде чем сообразила, что это ее мать.

Но выглядела она на карточке совсем другой… ну, вроде тех, над которыми она насмехалась и называла их «благополучными свиньями». Эта фотография привела Дженни в замешательство. Она повернулась в кресле, решив посмотреть через окно на своего отца, но сделала это очень быстро, боясь, что войдет мать. Она не знала, что именно может взбесить ее мать, за что она побьет ее. Если ей приказывали сидеть тихо, то она оставалась неподвижной часами, отлучаясь только в туалет. По словам ее матери, их жизни могли зависеть от того, будет ли Дженни слушаться или нет. И если стрясется с ними что-нибудь: схватят и увезут прочь или придут мужчины и застрелят всех, то это, вероятнее всего, произойдет из-за Дженни, из-за того, что она не слушалась.

В тот раз она просидела не очень долго. Мать и бабушка вернулись с кухни, и хотя мать не взглянула на нее, но по счастливому выражению ее глаз Дженни поняла, что дела идут так, как она задумала.

Никто не сказал, что Дженни можно встать, поэтому она и осталась в кресле, когда ее мать, пройдя по комнате, вышла из дома. Через окно Дженни видела, как ее отец кивает, слушая то, что рассказывала ему мать. А когда она договорила, он улыбнулся, что-то радостно воскликнул и оторвал мать от земли. Он прокрутил ее в воздухе вокруг себя несколько раз, а потом снова поставил на землю. И сразу же после этого они сели в автомобиль и укатили прочь.

Дженни внимательно смотрела в окно и ждала, но ни ее мать, ни отец никогда больше не заглянули в это окно, у которого она так и сидела. Позднее Дженни убедила себя в том, что мать помахала ей на прощанье. Она, правда, не смогла толком разглядеть, как поднялась рука матери, но по одной-единственной причине — в ветровом стекле отражалось солнце.

— Дженни?

При звуке своего имени Элизабет вздрогнула. И тут же широко раскинула руки, негромко вскрикнув:

— Бабушка!

Алиса бросила свой чемодан и шагнула в объятия Элизабет. Они стояли этакими островком посреди реки высаживающихся пассажиров, крепко обнимая друг друга.

Первой отстранилась Алиса.

— Дай-ка мне посмотреть на тебя, — сказала она и оглядела молодую женщину, словно заново знакомясь с ней. — Господи, да ты — просто отрада для моих глаз! Ты становишься все прекраснее и прекраснее.

Элизабет улыбнулась.

— Я всегда могу рассчитывать на тебя, когда мне понадобится беспристрастноемнение.

Алиса продолжала разглядывать свою внучку.

— Да может ли такое быть? Неужели мы действительно видим друг друга, да еще по такому замечательному случаю?

— Действительно.

Алиса обвила рукой талию Элизабет.

— Боже мой, как же я скучала по тебе, Дженни! Извини… Элизабет. Я всю дорогу тренировалась, говоря «Элизабет», а в тот же миг, как увидела тебя, все выскочило у меня из головы.

— Ничего страшного. Я сказала Амадо, что в детстве ты прозвала меня Дженни.

— Обо всем-то ты всегда подумаешь.

— Это уже почти осталось позади, бабушка. Через две с половиной недели Элизабет Престон перестанет существовать. И ты сможешь приезжать в Калифорнию в любое время, когда только пожелаешь. У Амадо есть коттедж для гостей, совсем недалеко от дома, где ты сможешь останавливаться.

— А ты придумала, как я объясню соседям свои частые отлучки из дома?

— Ну, уж мы с тобой вдвоем придумаем что-нибудь убедительное.

Им так много пришлось испытать, прежде чем они оказались здесь, рядом друг с другом. Неужели они не смогут справиться и с этим?

Когда они оказались в спортивном «мерседесе», который Амадо вручил Элизабет в качестве подарка по случаю обручения, и поехали к мосту «Золотые Ворота», Алиса повернулась к Элизабет.

— Я перед отъездом видела Джорджа. Он просил передать тебе привет и наилучшие пожелания.

— И как там мистер Бенсон?

Даже сейчас, по прошествии многих лет, она все еще не могла назвать его по имени.

— Говорят, ему предложат место директора, когда в будущем году мистер Мур уйдет в отставку.

— Я рада. Он этого заслуживает.

— Джордж очень гордится тобой.

— Интересно, жалел ли он когда-нибудь о том, что так вот рисковал своей головой ради меня?

— Ни единой минуты. Он сам мне это говорил.

— Меня порой тревожит, что я не достигла чего-то большего, равноценного риску, на который пошли ты и мистер Бенсон. Я много раз думала, что мне следовало бы заняться политикой или еще чем-то более значительным, чем реклама.

Алиса наморщила нос.

— Политикой?

— Ну, хорошо, это немного неудачная мысль.

— При том, как эти бульварные газетенки в наши дни травят людей, на тебя бы они накинулись, словно рой москитов.

Они миновали район порта и въехали на мост «Золотые Ворота».

— Почему-то принято считать рекламу несерьезным делом, — сказала Элизабет.

— Да что это на тебя нашло? Зачем теперь-то толковать обо всем этом?

Элизабет все эти годы скрывала от бабушки, какие сомнения мучили ее с тех пор, как она покинула Фармингэм.

— Может быть, я просто нервничаю из-за этой свадьбы.

— Ну, как только ты станешь миссис Амадо Монтойя, можно будет оставить в прошлом Элизабет Престон.

— Да, я очень жду этого момента.

— Надеюсь, это не единственная причина, по которой ты выходишь замуж.

Элизабет улыбнулась.

— Я и сама не раз задавала себе этот вопрос. Но узнав его получше, решила, что вышла бы замуж за Амадо, даже если бы он не разрешил мне взять его имя.

Они перекусили в ресторане в Соусалито, из которого открывался через залив вид на Сан-Франциско. Они так радовались встрече, что совершенно не обращали внимания на это прекрасное зрелище.

Когда они сели в машину, Алиса сказала:

— Я часто думала, рассказать ли тебе Амадо о своем прошлом. Ты, конечно, права, история твоих родителей, твоего превращения в Элизабет Престон только повредит вашим отношениям. Ему трудно будет понять, почему тебе пришлось пойти на обман. Его-то жизнь складывалась совершенно по-другому.

Но Элизабет не сказала Алисе, что Амадо восхищается ее сильным характером и ее прямотой.

— Может быть, когда-нибудь наступит подходящее время, и я смогу довериться ему.

— Только прежде вспомни Бобби Сью.

Да уж, она не забудет Бобби Сью Элрой, даже если повредится рассудком. Они с ней были неразлучны с того дня, как Дженни пошла в фармингэмскую школу.

Как лучшие подружки они рассказывали друг другу все-все. И тем не менее прошел целый год, прежде чем Дженни почувствовала достаточную уверенность, чтобы поделиться с Бобби своей страшной тайной — кто на самом деле ее родители.

И не знала она тогда, что к их интимному кружку, оказывается, принадлежала еще и мать Бобби Сью. На следующий день весь городок знал, что Дженни Кэйвоу — дочь хиппи, которые мотаются по всей стране и что-то взрывают.

За один день Дженни из очаровательной маленькой внучки Алисы Тэйлор превратилась в дочь опасных террористов. Добропорядочные семьи запретили своим чадам даже приближаться к ней. Да что добропорядочные семьи — дочка городского пьяницы и та стала обходить Дженни стороной.

Да разве могла она хотя бы на одну минуту забыть тот урок!

Боже мой, да чего это ради она мучает себя этими дурацкими вещами? Ведь она посвятила себя профессии, которая использует главную человеческую слабость — обольщаться образом, забывая о содержании. Стоит ей сохранить свою тайну еще лишь несколько дней — и Амадо, как и все прочие в долине Напа, по-прежнему будут видеть в ней чистенькую как стеклышко мисс Элизабет Престон, каковой ей и следует быть. Ну, а после свадьбы груз прошлого будет окончательно сброшен и забыт, и она начнет новую жизнь.

Глава 10

Муха, назойливо жужжала у головы Элизабет. Она отмахнулась от нее и перелистнула страницу книги о винной промышленности в Австралии. Того суперстремительного ритма, который она наметила для себя в предвидении двух недель медового месяца, когда они с Амадо задумали надежно «лечь на дно», было бы все равно недостаточно, чтобы убедить всех и каждого в том, что знание предмета несколько выше поверхностного. Но, по крайней мере, она сможет иногда вставить несколько слов в разговоры.

Сам Амадо не решался просить ее сочетать бизнес с удовольствием, боясь, что она может обидеться, подумает, что ею пренебрегают. А Элизабет даже забавляла ее будущая жизнь. Она все глубже влезала в дела, времени и сил для Амадо оставалось мало. Но он не обижался, когда Элизабет, например, отказывалась поехать с ним на деловую встречу. Он сам был человеком дела.

Элизабет мельком взглянула на Алису, растянувшуюся на шезлонге. Страницы журнала, лежавшего на ее коленях, трепетали на легком ветерке. После двух недель активной подготовки к свадьбе, до которой оставалось еще два дня, Элизабет настояла, чтобы Алиса хотя бы немного отдохнула. Бабушка согласилась, но при условии, что и Элизабет составит ей компанию. И вот, пообедав, они расположились в тени большого дуба.

Элизабет не представляла, какое это хлопотное дело — свадьба. Это счастье, что бразды правления взяли в свои спокойные умелые руки Алиса и Консуэла. Да еще подошло время для съемки, которую предстояло запустить в эфир осенью. Эти съемки пожирали практически все время Элизабет, оставляя несколько часов на сон.

Как и ожидала Элизабет, дружба между Алисой и Амадо завязалась столь же естественно, как виноград созревает под жарким августовским солнцем. Если Алиса и питала какие-либо сомнения по поводу человека, выбранного Элизабет в мужья, то она держала их при себе. А Элизабет она выражала только восхищение, что та выходит замуж за мужчину, столь очевидно и беззаветно преданного ей.

Услышав шум подъезжающего автомобиля, Элизабет оторвала взгляд от книги, наклонила голову и сквозь живую изгородь увидела красный «БМВ» Эланы. Громко хлопнули дверцы машины, затем послышались шаги по гравийной дорожке. Вместо того чтобы направиться к дому, приехавшие шли прямо на них. Элизабет подумала, уж не заметила ли Элана каким-то образом ее с Алисой и решила подойти к ним.

Желая подготовить Элизабет к неизбежной встрече со своими дочерьми, Амадо загодя предостерег, что они будут, мягко говоря, не в особенном восторге от этой свадьбы. Элизабет поинтересовалась почему — из-за разницы в возрасте или из-за денег? В ответ он пробормотал, что они, мол, хорошие девочки и едва познакомятся с Элизабет, сразу поймут, почему он решил на ней жениться.

Элизабет договорилась встретиться с Эланой и вместе позавтракать, когда ей надо было съездить в Сан-Франциско по делу. И хотя их встреча была короткой и скорее формальной, чем дружеской, у Элизабет осталось впечатление, что Элана, по крайней мере, не будет устраивать сцен.

А вот Фелиция пока что оставалась загадкой. Она прибыла сегодня, а Элана со своим мужем, Эдгаром, встретили ее в аэропорту и привезли в дом Амадо. Но Филиция тут же отправилась навестить друзей, и они с Элизабет едва поздоровались друг с другом.

Захлопнув книгу, Элизабет решила было встать, но тут случайно услышала обрывок разговора. Элана говорила:

— …и пока не пойдем в дом. Я готова поклясться, что Консуэла слышит сквозь стены… и я знаю, она все рассказывает папе.

— Да перестань ты сходить с ума, Элана… не можем же мы остановить эту свадьбу… этот брак долго не протянется. Ясно же, что она всего лишь охотится за…

Они подходили все ближе и Элизабет слышала все.

— Меня просто тошнит от всего этого. Господи, он же выставляет себя таким болваном. Ну что он такого нашел в ней?

Элана засмеялась.

— Эдгар сказал, что когда мужчина так долго остается без женщины, то для него даже дырка в доске выглядит привлекательной.

— Фу, как отвратительно. А кроме того, с чего это ты полагаешь, что он обходился без женщины?

— А ты когда-нибудь видела здесь женщину?

— Откуда мне знать? — ответила Фелиция. — У меня мурашки ползут по коже при мысли, что он занимался этим с кем-то. С моей точки зрения, у него вообще нет права на какое-либо счастье. Даже на такое притворное, как это. Как вспомню, что он сделал с мамочкой…

Звуки шагов становились все ближе и ближе. Элизабет расслабилась, приняв, насколько это было возможно, непринужденный вид. В обычной ситуации она бы сочла это невольное подслушивание чем-то вроде мелкого воровства, однако в данном случае это было полезно. Она, оказывается, находится в стане врага. А сестры остановились почти за спиной Элизабет. Им бы оглядеться, и они бы увидели двух женщин, дремлющих на шезлонгах по другую сторону ограды.

— Я тебе уже рассказывала о том завтраке, который у нас с ней был, — сказала Элана. — Просто смех! Я, может быть, и купилась бы на этот шаблон: «Мы, мол, с Амадо любим друг друга и хотим, чтобы ты стала частью нашей жизни», если бы она ответила на мой вопрос о подписании добрачного соглашения.

Последовала пауза. Фелиция спросила:

— А что это там за женщина слонялась по дому? Я ее видела утром, когда приехала.

— Какая-то Алиса.

— Меня интересует не ее имя.

— Я не уверена, кем она приходится Элизабет. Папа говорил, но я как-то пропустила это мимо ушей.

— Она явно человек не нашего круга. Кроме того, если бы ты присмотрелась повнимательнее, то, уверяю тебя, обнаружила, что и Элизабет тоже нам не ровня.

— А чего иного можно было ожидать? Если бы у папы была хоть капля здравого смысла в подобных вещах, разве бы он выбрал своим лучшим другом Майкла? Взять себе в свидетели на венчание своего служащего, Бог мой! Я удивлена, что он еще и Тони не попросил быть шафером.

Последнее замечание вызвало дружный смех.

Элизабет услышала, что подъехал еще один автомобиль, но посмотреть, кто приехал, она никак не могла.

— Черт возьми, вот уже и папа, — сказала Элана.

— Он тебе говорил что-нибудь о своем завещании?

— Я пыталась завести об этом разговор всякий раз, когда он звонил. Но он был не очень доволен моей настойчивостью.

— Не можем же мы плыть по течению, — сказала Фелиция. — Слишком уж высока ставка.

— Я говорила с адвокатом Эдгара, и он сказал, что без добрачного соглашения все, что ей требуется, — это пережить папу, и тогда основная часть денежек достанется ей.

— Меня совершенно не волнуют эти деньги, — сказала Фелиция.

Сестры пошли дальше. В первый момент Элизабет не могла определить, в каком направлении они двигаются, но потом решила, что они отправились к дому.

— Это же… — донесся обрывок слов Фелиции, но его заглушил стук захлопнувшейся дверцы машины.

— Ох, Фелиция, он бы просто умер, если бы услышал, что ты это говоришь.

— Я бы этого не хотела.

Хотя опасность, что ее обнаружат, и миновала, Элизабет не двигалась. Она была не столько удивлена, сколько расстроена тем, что случайно услышала.

— Ну и парочка, — сказала Алиса, открывая глаза и поворачивая голову, чтобы посмотреть на Элизабет. — Что ж, это лишь доказывает, что ничтожества плодятся не только в маленьких городках.

Элизабет положила на землю книгу, потерла ладонями лицо, словно могла этим стереть случайно подслушанную мерзость.

— А я надеялась, что ты спишь, — сказала она.

— К несчастью, нет.

— Просто поверить не могу, какой же я была наивной. Я-то думала, они будут счастливы, что их отец наконец-то нашел кого-то и полюбил после стольких лет одиночества.

— Раньше ты была посообразительней, Дженни… черт подери, Элизабет.

— Но я, как ты знаешь, время от времени даю себе удовольствие принять желаемое за действительное.

Алиса подтянулась и села.

— Думаю, с Эланой ты управишься без особенных хлопот, но Фелиция — дело другое. Что это она имела в виду… что, собственно, Амадо сделал с их матерью?

— София покончила с собой. Это произошло, когда у нее гостила Фелиция. Амадо сказал, что она оставила длинную и бестолковую записку, обвиняя его в том, что стала несчастной. И Фелиция никогда ему этого не прощала.

— Ужасно проделать такое перед собственным ребенком.

— Фелиция так никогда и не позволила Амадо взглянуть на эту записку, но время от времени шантажирует его, не желая слушать оправданий.

Алиса слегка вздрогнула.

— Насколько я понимаю, одно хорошо — что Фелиция живет в трех тысячах миль отсюда. Подумать только: так говорить о своем собственном отце! Им должно быть стыдно за себя.

— Амадо не перенес бы всего этого.

— А ты уверена, что он не знает? Он и сам, возможно, позволяет себе удовольствие выдать желаемое за действительное, когда дело касается этой парочки, но ведь не слепой же он.

Элизабет потянулась вниз, чтобы вынуть дубовый листок из своей сандалии.

— Я уверена, что тогда он предупредил бы меня.

— И как бы это выглядело? «Остерегайся моих дочерей: это юные ведьмочки, которые сделают тебя несчастной, если только предоставить им малейшую возможность», — так, что ли? Амадо любит тебя, Элизабет, но ведь Элана и Фелиция — его дочери. Я считаю, что для такого мужчины, как Амадо, дети — это все, — Алиса натянула юбку на колени, собираясь подняться. — Если у тебя будет собственный ребенок, это стронет чашу весов. Особенно если это окажется сын.

Мысль использовать ребенка в этой игре вызвала у Элизабет отвращение.

— Я не хочу одного сына, — сказала она. — Я хочу по крайней мере пятерых. И еще пятерых дочерей. И в один прекрасный день этот огромный пустой дом зазвенит голосами играющих детей.

Удары сердца Элизабет громом отдавались у нее в ушах, когда она дожидалась в вестибюле винного завода первых звуков «Свадебного марша». Она сделала глубокий вдох, а потом другой, третий…

— Держи себя в руках, а не то потеряешь сознание, — сказала ей Алиса. — Ты только подумай, как смешно будешь выглядеть, когда мне придется выволакивать тебя из церкви.

— Просто не верится, что я так нервничаю, — призналась Элизабет.

— Ну, ты вполне имеешь право… хотя бы для этого и не было никаких оснований.

— Консуэла просто прелесть, да? Не знаю, что бы я без нее и делала.

Алиса захихикала.

— Ты это о чем?

— Мне пришло в голову, как были бы расстроены твои милые родители, если бы смогли сейчас увидеть тебя.

— Ты имеешь в виду эту роскошь, с их точки зрения?

Находясь всего в нескольких шагах от черты, отделяющей прошлое, Элизабет все еще испытывала прежний страх. Что подумают люди, если узнают, кем были ее родители? Сочтут ли тогда друзья Амадо, что она достойна его? Не усомнятся ли они в мотивах, побудивших ее стать его женой?

Неужели она никогда не освободится от безумия всех этих вопросов?

— А я говорила тебе, что друзья Амадо приняли меня в свой круг? — спросила она Алису.

Тот факт, что она уже могла потерять нечто ценное, придавал ее страхам правдоподобие и силу.

— Да, — негромко ответила Алиса.

Консуэла открыла дверь и жестом показала Элизабет, что пора идти.

— Вы похожи на принцессу, — прошептала она, когда Элизабет проходила мимо нее. — Ах, как повезло Амадо.

Элизабет почувствовала, словно ей сделали подарок.

— Спасибо, Консуэла. Ваша доброта так много для меня значит.

Консуэла перевела взгляд с Элизабет на Алису, а потом — снова на Элизабет.

— Я всегда здесь к вашим услугам.

И вот послышались первые звуки «Свадебного марша». Элизабет положила ладонь на руку Алисы и сказала:

— Я люблю тебя, бабушка.

— Ну-ну, теперь-то уж не набрасывайся на меня с этой слезливой сентиментальностью, — сказала Алиса, моргая от набегающих слез. — В конце концов, я ведь могла не отпустить тебя.

Глава 11

В роль супруги Амадо Элизабет вошла даже легче, чем ожидала. Две недели, проведенные ими в Австралии, промелькнули слишком быстро. Эти дни были полны новых интересных знакомств, а ночи — часами эротических открытий. Как она и догадывалась, Амадо оказался нежным любовником, отдававшим ей себя с такой же радостью, с какой получал ее ласки. А вот его выносливости и изобретательности она предвидеть никак не могла.

Их возвращение в Сент-Хелену ознаменовалось подготовкой к сбору урожая и светской жизнью, несколько более насыщенной, чем хотелось бы Элизабет. Если они не ходили на вечер по случаю празднования конца сезона созревания винограда, то приходилось идти на другой, устраиваемый в их честь. Садоводы и виноторговцы долины Напа неизменно поддерживали дух конкуренции, но это никогда не выходило за рамки семейных отношений.

Каждую неделю Элизабет проводила два-три дня в Сан-Франциско, убеждаясь, что подготовка телевизионной части рекламной кампании, которую планировалось запустить первого ноября, идет без сучка без задоринки. Следила она и за завершением работы над рекламными щитами, готовящимися к установке весной в главных магазинах.

Друзья Амадо радостно приветствовали ее появление, и это позволяло ей чувствовать себя так уютно, словно она всегда находилась среди них. За единственным исключением: для Майкла Логана, кажется, не имело значения, что она делала и как она это делала. Он был непоколебим. Стоило ей войти в комнату, как он уходил. А если Майкл был вместе с Амадо на винном заводе и она пыталась подойти к ним, он сразу «вспоминал», что у него, мол, есть какие-то дела и немедленно удалялся. А поскольку жили они по соседству, да и кабинеты их находились в одном и том же здании, избежать встреч было невозможно. Они сталкивались друг с другом по нескольку раз в день, и эти встречи рождали неловкость.

В тот день рано утром Амадо пригласил ее составить ему компанию в поездке в Модесто, городок в нескольких часах езды. Но Элизабет отказалась. У нее выдался первый свободный день за месяц, и она не только хотела, но и нуждалась хотя бы в коротком отдыхе. В то утро она решила расслабиться, не думать ни о чем плохом и прогуляться по холмам. А может быть, просидеть весь день у камина, уткнувшись в какую-нибудь книжку.

Время уже близилось к полудню, а она пока что не сделала ни того, ни другого. Вместо этого она стояла на террасе, оперевшись локтями о перила, и читала последнее письмо Алисы. Закончив читать, она лениво прошлась взглядом по долине и задержала его на участке, где виноградная лоза была покрыта блестящими красными листьями. Еще год назад она бы увидела просто красивое пятно, теперь же понимала, что виноград болен.

Ее внимание привлекло какое-то движение в винограднике справа от нее. Она заметила там мужчину в зеленой клетчатой рубашке и джинсах, медленно бредущего вдоль недавно возделанного ряда. Время от времени он останавливался, а потом двигался дальше. Несколько мгновений она внимательно наблюдала за ним, пока не поняла, что это Майкл Логан.

Чего только она ни делала, чтобы подружиться с ним, желая доставить удовольствие Амадо. Но Майкл упрямо отказывался от общения. Пытаясь понять его, Элизабет старательно наблюдала за Майклом на всех вечеринках. Она заметила, что этот человек ко всем, кроме нее, относился доброжелательно.

Если бы враждебное отношение Майкла объяснялось неусыпной заботой об Амадо, она бы просто не обращала на него внимания. Или, пожалуй, послала бы его ко всем чертям. Но поскольку Амадо это бы, вне всяких сомнений, сильно огорчило, она чувствовала себя обязанной продолжать делать попытки к сближению.

В двухстах метрах от Элизабет, ниже по холму, Майкл заметил, что она вошла обратно в дом, и облегченно вздохнул. Он видел, что она стояла на террасе, глазея на него, и злился, что позволяет ей портить столь прекрасное осеннее утро.

Он и так старался всеми путями избежать частых встреч. Надо либо взять себя в руки, либо подыскать себе другую работу.

Он двинулся было вниз по склону холма, но потом остановился, чтобы сорвать и разглядеть гроздь винограда, оставшуюся после сбора урожая. Плоды выглядели изюминками на прутике лозы, их прежний темно-красный цвет теперь стал почти черным. С приходом весны их запашут в почву вместе с перегнившими листьями.

Майкл ощутил чье-то присутствие в винограднике задолго до того, как услышал шуршание лозы. Швырнув гроздь на землю, он повернулся и увидел Элизабет, идущую прямо к нему.

— Черт подери, — пробормотал он, не делая ни малейшего усилия скрыть свое неудовольствие.

Элизабет остановилась и пристально посмотрела на него с вызовом во взгляде.

— Я хочу с вами поговорить.

— А нельзя ли это отложить? Меня ждут кое-какие дела на винном заводе.

— Прекрасно. Я поеду с вами. Мы можем поговорить и по дороге.

Майкл переступил с ноги на ногу. Меньше всего ему хотелось бы оказаться с ней в тесном автомобиле.

— Можете этого не делать, — сказал он. — Несколько минут у меня есть.

Прежде чем заговорить, Элизабет приблизилась еще на десяток метров.

— Думаю, вам пора рассказать, что, черт подери, вы против меня имеете?

— Надеюсь, вы не собираетесь давать мне урок хороших манер?

— Дело зашло слишком далеко, вы не находите? Я бы тут с вами не стояла, если бы не Амадо. Он вбил себе в голову безумную идею, что мы должны подружиться.

Он засунул руки в задние карманы джинсов.

— Боюсь, его надежды несбыточны. Я не вижу никакой возможности…

— Только не думайте, что меня это волнует, но, может быть, вы расскажете, чем это я так провинилась, почему я вызываю у вас такое раздражение?

Он колебался, стоит ли вообще затевать с ней этот разговор, но решил принять этот вызов.

— Я, видите ли, вообще испытываю неприязнь к тем, кто ищет легкой добычи. Меня от этих людей тошнит. В особенности, когда добычей, за которой они охотятся, оказывается мой друг.

— Понятно. Стало быть, вы полагаете, что я вышла замуж за Амадо из-за его денег.

— А вы хотите сказать, что нет?

— Но почему же в это верят его дочери и вы? — Она распахнула куртку и уперлась руками в бедра. — В чем дело, Майкл? Вы полагаете, Амадо не в состоянии понравиться женщине, что единственным поводом выйти за него замуж может быть только желание наложить лапы на его богатство?

— Амадо знаком со многими женщинами, которые куда лучше подошли бы для…

— Ах, выходит, дело не в ваших чувствах на сей счет, а именно во мне. Это что же, связано с моей внешностью? — Она гневно смотрела на него. — Или, взгляните-ка, быть может, дело в длине моих волос? А может, в цвете глаз? Нет-нет, я понимаю, о чем вы думаете. Считаете, что я не могу любить Амадо, потому что он такой старый. В этом все дело, так?

— Да он мог бы быть вашим отцом!

— Только не моим отцом, — ответила она. — У них нет ничего общего.

Ее ответ поразил его. Огонь в ее глазах подсказывал ему, что гнев куда более глубок, чем могло показаться.

— Послушайте, меня ждет работа, и этот разговор все равно ни к чему не приведет.

— Я просто желаю, чтобы вы себе уяснили, Майкл: я здесь надолго. За это время можно будет свести друг друга с ума.

— Это уж точно, — ответил он и, вытащив руки из карманов, двинулся восвояси.

Элизабет шагнула, загораживая ему дорогу. Когда он попытался обойти ее, она вцепилась в его руку.

— Совсем не обязательно раскрывать душу нараспашку. Но мы так ни к чему и не пришли.

— Чего, собственно, вы от меня хотите, Элизабет?

— Меня оскорбляет ваша предубежденность. Вы не правы, а поверить в обратное не желаете.

Он призадумался.

— Что ж, достаточно честно. Но что будет, если я обнаружу, что был прав?

— Не обнаружите.

— И вы готовы поклясться, что деньги Амадо никак не связаны с вашим решением выйти за него замуж?

— Готова.

Ну, иного-то ответа он от нее и не ожидал. Удивило его другое: ему вдруг захотелось поверить ей. И все-таки он не мог согласиться с тем, что у Элизабет не было никакого скрытого плана действий. Да, он любил Амадо, но надо же смотреть правде в глаза! Ни у одного мужчины, который более двадцати лет вел почти целомудренную жизнь, не может быть полового влечения, достаточного, чтобы удовлетворить такую женщину, как Элизабет.

Она так чертовски красива! Такой тип женщины способен заставить мужчину даже на склоне лет позабыть и о боли в суставах, и о неоплаченных счетах… Майкл слишком хорошо понимал, сколь неотступно женщина, подобная Элизабет, может завладеть помыслами мужчины. Стоило такой только поманить пальчиком — и у ее ног была бы половина Сан-Франциско. Но Амадо-то за что такой жребий?!

— Договорились? — настойчиво спросила она.

— На данный момент.

Отпустив Майкла, она протянула ему руку.

— По крайней мере мы сдвинулись с точки, на которой были час назад.

Элизабет причесывалась в спальне, когда к вечеру вернулся Амадо. Увидев, что он стоит у двери и наблюдает за ней, она пересекла комнату и поцеловала его.

— А я уж подумала, что ты решил задержаться в Модесто.

— Я обдумывал этот вариант, но потом представил тебя, что ты делаешь, как одета… ну и смотрю — я уже сижу в машине и несусь по шоссе на север.

Он положил руки ей на плечи и, наклонив голову, поцеловал ее шею.

— А как прошла твоя встреча?

— Утром расскажу.

— Ты, наверное, вымотался.

— Да… но увидев тебя, опять бодр.

Он просунул большой палец под бретельку ее шелковой ночной рубашки, потянул вниз и прижался губами к ее груди.

— М-м-м-м… — Элизабет изогнула спину дугой и затаила дыхание, когда он двинулся ниже и стал ласкать языком ее сосок. — У меня подозрение, что сегодня ты без меня скучал.

— Умная женщина.

Движением плеч он сбросил куртку, подвел Элизабет к постели и прилег рядом с ней.

— У меня есть новости, но они могут подождать, — прошептала она.

Амадо приподнялся и посмотрел на нее.

— Ты уверена?

Нотка волнения в его голосе не оставляла никаких сомнений в том, о чем он подумал. Его стремление подарить ей ребенка, которого хотела и она, порой затмевало ему разум. Она ухватилась за его галстук, притянула Амадо к себе, поцеловала.

— Нет, — сказала она, — не это.

Разочарование, отразившееся на его лице, исчезло так же стремительно, как и появилось, уступив место нежной страсти.

— Ну тогда, полагаю, сделать новую попытку — просто наш долг. Я бы никогда не простил себе, что мы не использовали все возможности.

Только на следующее утро, за завтраком, Амадо рассказал Элизабет, чем он занимался в Модесто.

— Дело, видишь ли, в свадебном подарке, который я обещал, — он выглядел невероятно довольным. Подлив ей кофе, Амадо добавил: — Ну-ка скажи, как ты относишься к тому, чтобы стать владелицей собственных виноградников и винного завода в придачу?

Элизабет слишком удивилась, чтобы испытать какие-то прочие чувства. Скрытый смысл того, что он сделал, был слишком серьезным.

— Не знаю, — честно ответила она. — А кроме того, я полагала, что «Мерседеса» вполне…

— Модесто должно стать основой наших столовых вин, — продолжал он между тем, не обращая внимания на ее замешательство. — Лоза там крепкая и здоровая. Майкл считает, что и винный завод можно сделать первоклассным. Мы, разумеется, начнем расширяться прямо сейчас, а это означает, что надо модернизировать существующие…

— А Майкл знает об этом?

— Ну, я бы никогда не сделал подобной покупки, не проконсультировавшись с ним.

Он отломил кусочек жареного хлебца и положил на него ложечку земляничного варенья, приготовленного Консуэлой.

— А он будет участвовать в этой операции?

Амадо нахмурился.

— Разумеется. С тех пор как Майкл на меня работает, он мечтает поэкспериментировать с производством качественных столовых вин. Тебя не беспокоит, что он станет осуществлять эти мечты с помощью твоих виноградников и твоего винного завода?

— Нет, конечно… впрочем, в каком-то смысле беспокоит. Ты ему рассказал, что собираешься предоставить мне реальное участие в деле?

— Я уверен, он догадался об этом и сам. Да и как он мог не догадаться? Он же знает, как это важно для меня, чтобы вы с ним поработали вместе. А это лучше всего сделать именно таким образом.

— Амадо, есть вещи, которые нельзя делать насильно.

— Элизабет, ты должна мне поверить: это не тот случай. Вы с Майклом просто предназначены друг для друга. — Амадо довольно засмеялся. — У вас так много общего. Ну вот хотя бы я, к примеру… а еще ваше упрямство, которое сделало бы честь и ослу.

— Что ж, надеюсь, что ты прав.

— Ну, а теперь выкладывай свои новости.

Элизабет подумала о призрачном соглашении, которое она заключила с Майклом накануне, и о том, каким глупым оно выглядело теперь.

— Да ничего особенного, — сказала она, надеясь, что эти слова не окажутся пророческими в их буквальном смысле.

Глава 12

Зазвонил телефон, выдергивая Элизабет из крепкого сна. Дотянувшись до трубки, она посмотрела на часы.

— Алло?

— Ах, дорогая, наверное, я звоню слишком рано, да? — раздался голос Алисы.

Часы показывали половину седьмого.

— Да все нормально, — ответила Элизабет. — Как раз сейчас должен был зазвонить будильник.

— Знаешь, почему я не перезвонила через два часа? Просто не было ничего важного, что стоило бы сообщать.

Элизабет приткнула подушку к спинке кровати и уселась удобнее.

— Ладно, я тебя прощу… но только если ты не собираешься сообщить, что передумала приехать.

— Вот потому-то я и звоню. — Алиса помолчала. — Мне не хочется, чтобы ты поднимала шум по этому поводу. Я довольно долго думала, прежде чем дать согласие, и хочу это сделать.

— Мне уже не нравится, как ты говоришь. На что, собственно, ты дала согласие?

— Ну, у Эрни ушла еще одна официантка и…

— Нет, ты этого не сделала! — простонала Элизабет.

— Ну, работать буду неполный день. Я ему сказала, что не хочу пропускать встречи в карточном клубе и церковный хор тоже, так что он согласился отпускать меня по вторникам и четвергам. А еще он согласился сократить мой рабочий день, и я не потеряю ни доллара из социального страхования.

— Если ты нуждаешься в деньгах, то я бы могла…

— Только не смей снова посылать мне чек! Я же тебе говорила, что и так отлично обхожусь. Мое возвращение на работу с деньгами никак не связано. Просто мне приятно, что снова появится какое-то занятие.

Амадо простонал во сне, перекатился на другой бок и положил голову на колени Элизабет.

Элизабет очень расстроилась, и не только из-за того, что не сможет показать Алисе долину Напа весной. Весь последний месяц она ощущала почти непреодолимую потребность повидаться со своей бабушкой. Она даже лелеяла надежды снова попытаться уговорить ее перебраться в Калифорнию.

— Как я понимаю, просить об отпуске на пару недель слишком рано?

— А почему ты хочешь, чтобы я поехала к тебе сейчас, а не летом? Есть какая-то особая причина?

Вопрос мог показаться довольно простым. Но то, что осталось невысказанным, стремительно кольнуло сердце Элизабет.

— Нет, ничего особенного…

Что ж, она все поняла. Беременна она не была. Семь месяцев попыток — и ни малейшего намека! Ей бы следовало рассказать Алисе о назначенной у нее через две недели встрече в Сан-Франциско с врачом, но она не хотела, чтобы об этом узнал Амадо.

Свободной рукой Элизабет смахнула волосы с его лба. Он негромко пробормотал что-то и поглубже зарылся в ее колени.

— После праздничной рекламной кампании оптовые торговцы прямо-таки выламывают двери винного завода. А пара из них пыталась добиться, чтобы Амадо заключил с ними монопольные контракты, — при этом воспоминании она улыбнулась. — Но он проявил мудрость и отказался.

— Благодаря тебе и Майклу, — пробормотал Амадо.

— Мне очень понравилась реклама, которую ты сделала на Валентинов день^[5], — сказала Алиса. — Ну, тот сюжет с пикником. Просто прелесть. А особенно мне понравилось, как ты его завершила, ну, с этой парочкой в ванне.

— Мы не были уверены, что цензоры позволят нам сохранить этот кусочек, но все прошло как по маслу. Думаю, в тот день они были так поглощены очередным телесериалом, что на нас у них просто не осталось времени.

— А как отношения с Майклом?

— Получше. Но это, по всей вероятности, из-за того, что он проводит много времени на новой винодельне в Модесто и видимся мы редко.

— Чепуха! Я всегда знала, что стоит ему избавиться от своей скованности — и он полюбит тебя так же, как и все мы.

— Ты торопишься с выводами.

Одно лишь то, что они с Майклом не проявляли открытой враждебности друг к другу, еще не означало, что они стали друзьями. Их отношения напоминали перемирие между боевыми действиями. Они держались друг с другом подозрительно и настороженно.

— И потом, мне именно такая работа и нужна, чтобы побольше шевелиться.

В голосе Алисы отчетливо слышалось возбуждение.

— Смотри только, не переутомляйся, бабушка. Я люблю тебя.

— И я тебя тоже люблю, моя дорогая.

Элизабет повесила трубку. И в тот же миг Амадо, перекатившись на бок, заключил ее в свои объятья.

— Ты так и не смогла уговорить Алису приехать?

— Угу. Я уже начинаю думать, что никогда больше не увижу ее.

— Знаешь ли, я не вижу причины, почему бы тебе не сесть в самолет и самой не слетать туда.

Элизабет окаменела, но взяла себя в руки и непринужденно сказала:

— Я даже могла бы и тебя с собой прихватить, как только почувствую, что с новым планом для осенней рекламы все в порядке.

Элизабет с Алисой уже обсуждали, как они будут обставлять предполагаемые визиты домой. Если Амадо не мог поехать с ней, исчезнуть на неделю не составляло труда. А Алиса оставалась бы в Фармингэме и отвечала бы на телефонные звонки. А после нескольких поездок Элизабет убедила бы Амадо, как ей тяжело разлучаться с ним.

Амадо передвинулся, скривился от боли и опустился на спину. Элизабет приподнявшись на локте, посмотрела на него сверху вниз.

— В чем дело?

— Да просто судорога, — он провел рукой по груди. — Я, должно быть, потянул мышцу вчера, когда ходил с Тони по полям.

— Хочешь, я тебе ее помассирую?

Он одарил ее плотоядной улыбкой.

— Я был бы идиотом, если бы отказался от подобного предложения.

Элизабет игриво шлепнула его по руке.

— Перевернись.

— Это не в спине, — он провел по груди рукой. — Вот здесь.

Элизабет приподнялась на колени и принялась массировать грудные мышцы.

— О-о-о-о, — протянул он. — Да, вот так, — и минуту спустя добавил: — Думаю, немного пониже. — Элизабет перешла к его талии. — Еще через минуту он сказал: — У тебя просто волшебные пальцы. Не могла бы ты теперь перейти еще чуть-чуть ниже?

Она засмеялась.

— А я как раз собиралась прочитать тебе лекцию о том, что нельзя так перегружать себя.

Он потянул ее на себя, и она оказалась верхом на нем.

— Напротив, — сказал Амадо. — Впредь я, конечно, буду работать еще усерднее. Мне и в голову не могло прийти, какая ты отличная медсестра.

Элизабет стянула ночную рубашку и принялась медленно покачивать бедрами, ритмично двигаясь навстречу его восставшей плоти. Амадо взял ее груди в ладони и большими пальцами начал ласкать соски. Потянувшись губами к ложбинке между ее грудей, он вошел в нее, и Элизабет, откинув голову назад, удовлетворенно вздохнула.

Еще через несколько минут Амадо участил ритм, и она поняла, что он вот-вот достигнет оргазма. Она пылко молилась про себя, чтобы на этот раз они зачали своего ребенка. Ребенка, который объединит их навечно.

Спустя месяц Элизабет сидела в кабинете врача, где полчаса назад ее оставила медсестра, откровенно солгав при этом, что, мол, врач придет «через минуту».

Она достала из сумочки брошюру «Бесплодие и его лечение» и принялась в очередной раз изучать ее. Раньше она и представления не имела о своем женском организме. Элизабет не могла припомнить, чтобы она когда-либо слыхала в Фармингэме хоть об одной бездетной семейной паре. Но вообще-то о вещах подобного рода люди не распространяются своим соседям.

В комнату вошел доктор Стил, погруженный в изучение папки с ее историей болезни.

— Как вы себя чувствуете, миссис Монтойя? — спросил он.

Его вопрос прозвучал слегка странно, учитывая причину ее появления здесь. Тем не менее она ответила:

— Прекрасно.

По дороге к письменному столу доктор слегка похлопал ее по плечу. Он все еще и не взглянул на нее толком.

— Как сказала вам моя медсестра, мы получили результаты рентгена.

Время, которое провела Элизабет в ожидании этого момента, казалось ей вечностью. Ее руки вцепились в подлокотники кресла, пальцы зарылись в плюшевую материю. Если бы только доктор Стил не решил в последний момент взять короткий отпуск, она бы получила эти результаты еще неделю назад. Однако все — от лаборантов до рентгенолога — не желали сообщить ей хоть что-нибудь и настаивали на том, что ей-де следует услышать «новости» от своего врача.

— Боюсь, что это даже хуже, чем я поначалу подумал, — он перелистал страницы ее истории болезни. — Обе трубы полностью заблокированы. Конечно, мы не можем знать, насколько сильно, пока не проведем исследования, но я подозреваю, что нам не понравится то, что мы обнаружим.

Элизабет вздохнула, пытаясь избавиться от кома, застрявшего у нее в горле.

— Давайте рассмотрим наихудший сценарий. Предположим, что сделать ничего нельзя… какие у меня тогда остаются варианты?

Он швырнул ее папку на стол.

— Не люблю делить шкуру неубитого медведя. Я считаю, что проще сохранять оптимистический взгляд, если мы поведем этот процесс не спеша, шаг за шагом…

Внутри Элизабет стала закипать ярость. Если бы доктор Стил назначал плату за свои штампованные поговорки по той же ставке, что и за свое врачебное мастерство, то он мог бы удвоить доходы. Да как же мог мужчина, зарабатывающий себе на жизнь с помощью несчастных женщин, быть так чертовски высокомерен с ними?

— К дьяволу этот оптимистический взгляд, доктор Стил. Я желаю знать, каковы реальные шансы на то, что я когда-либо смогу забеременеть.

Он свирепо посмотрел на нее.

— Судя по тому, что я вижу, потребовалось бы медицинское чудо, чтобы вы забеременели. Но даже и тогда я был бы удивлен, если бы вы смогли доносить плод до положенного срока.

— А это почему?

— Ваша матка чрезвычайно.

— Так в чем же тогда смысл дополнительных анализов?

Она не нуждалась в деталях: самих этих фактов было достаточно, чтобы лишить ее сна.

— Ну, что я могу сказать? Бывают и чудеса.

Для этого потребовалось немалое усилие, однако Элизабет все же удалось взять свою сумочку и выбраться из кресла, не дав ему увидеть, как сокрушило ее это сообщение.

— Я не верю в чудеса, доктор Стил.

— Со временем вы измените свое мнение. И когда это произойдет, я к вашим услугам.

Элизабет, поколебавшись, предпочла поступить так, как однажды в классе говорил один из ее учителей: тот, кто первым повышает голос, проигрывает спор.

— Надеюсь, вы обзавелись коньками? — спросила она ангельским голоском.

— Прошу прощения?

Она была слегка огорчена, что он такой умный, не сделал выпад первым.

— Ну знаете… чтобы воспользоваться ими, когда ад покроется льдом.^[6]

Когда Элизабет в тот день вернулась домой, Консуэла сказала, что Амадо уехал в Модесто разобраться кое с какими проблемами, которые возникли с установкой новых резервуаров из нержавеющей стали для ферментации. Он просил передать ей, что, по всей вероятности, останется там на ночь. Элизабет около часа проблуждала по дому, а потом отправилась погулять в виноградники, надеясь, что ее как-то отвлечет красота просыпающейся от зимней спячки земли. Но все оказалось бесполезно. Она не могла думать ни о чем, кроме ребенка, которого никогда уже не будет держать в своих руках.

Ах, если бы ребенок не олицетворял надежды Амадо на будущее!

Она заставила себя открыть глаза и отогнала эту мысль, которая лишала Элизабет способности действовать. Надо что-то предпринять, и как можно быстрее, чтобы не завязнуть в трясине своего горя. Есть лишь одно убежище, ее давний надежный оплот, — работа. И если она сумеет забыться, то, возможно, дотянет до конца дня, не сломавшись окончательно. Элизабет сказала Консуэле на случай звонка Амадо, где она будет, и отправилась в свой кабинет на винном заводе.

Она уже потеряла всякое представление о времени, когда услышала стук в дверь. Элизабет подняла взгляд и обнаружила, что за окнами уже темно.

— Войдите.

Майкл просунул голову в комнату.

— А я думал, что это Амадо, — сказал он.

— Он в Модесто.

— Ну да, знаю, но когда я увидел свет, мне пришло в голову, что он все-таки решил вернуться домой сегодня, — он попятился, чтобы уйти. — Извините, что потревожил вас.

— Подождите, — сказала она, сама удивляясь своей просьбе. Впрочем, она понимала, что ей необходимо побыть с кем-то, и тут уж не до выбора. — Я хотела бы поговорить с вами, если у вас найдется минутка.

— О чем?

Прекрасный вопрос.

— О винном заводе.

Майкл мельком посмотрел на настенные часы за спиной у Элизабет.

— Тогда нельзя ли побыстрей? У меня встреча в половине восьмого.

Она могла бы предположить это и сама. Сплетники на винодельне утверждали, что по уик-эндам Майкл редко обходится без свидания. Элизабет потянулась и посмотрела на часы. Было уже семь.

— Ну, это можно сделать и в другой раз.

Он нахмурился.

— Если это важно, то я мог бы…

— Нет… все нормально. Это терпит.

Но Майкл все-таки вошел в комнату. Снехарактерной для него мягкостью в отношении нее он сказал:

— Позвольте уж мне об этом судить, хорошо?

Боже мой, да неужели она настолько плохо выглядит?

— Я не нуждаюсь в вашем участии, — огрызнулась она. — А теперь почему бы вам не убраться отсюда и не заняться своими сверхважными делами?

Он подтянул стул, перевернул его спинкой наперед и уселся.

— Мое участие к вам? — Он покачал головой — Вот уж нет, даже если бы вас вымазали медом и привязали к муравейнику.

— Забудьте, что я вообще что-нибудь говорила, хорошо? Я могу выяснить, что мне нужно, и у Амадо.

И она отвернулась к письменному столу. Но Майкл ухватил подлокотник ее кресла и повернул ее назад, лицом к себе.

— Послушайте, и вам, и мне понятно, что отношения между нами не улучшились настолько, чтобы вы сочли бы необходимым поговорить со мной, если бы не считали это важным. Так что почему бы вам просто не сказать, что бы там ни было у вас на уме?

— Я регулярно общаюсь с вами.

— О да, время от времени вы мимоходом бросаете: «Доброе утро, Майкл», или: «Не видали ли вы Амадо?» Был даже разок-другой, когда вы со мной попрощались при уходе. Едва ли это можно считать регулярным общением.

— Вы, видно, думаете, что исчерпали свои возможности добиться чего-то большего.

— А почему это я должен чего-то добиваться? Ведь это вы считаете, что мы должны подружиться.

— Убирайтесь отсюда. Я слишком занята, чтобы играть с вами в эти дурацкие игры.

— Ну, теперь вы по-настоящему возбудили мое любопытство, — он скрестил руки поверх спинки стула и оперся о них подбородком. — Что, проблема с кем-то из оптовиков?

Несколько недель назад, когда в работе над рекламной кампанией возникло временное затишье, Амадо попросил ее ознакомиться с их системой распределения продукции. Это был не слишком тактичный толчок к тому, чтобы, как надеялся Амадо, она со временем стала принимать участие в деловой части их производственного процесса. Амадо также сказал ей, что Майкла он проинформировал и она может обращаться к нему с вопросами. Но пока она совсем ничего не знала, даже не могла квалифицированно задать вопрос. Подыскивая, что бы такое ему сказать, Элизабет уцепилась за первое, что пришло в голову.

— Да мне просто было интересно, как вы относитесь к намерению Амадо купить этот виноградник, который он на прошлой неделе отыскал в Хилдсберге.

— А какая разница, как я отношусь, что это меняет?

— Он к вам прислушивается.

— Понятно. — Майкл склонил голову набок и принялся внимательно разглядывать ее. — А не может ли это означать, что вам его идея не нравится, и вы рассчитываете, что она не нравится и мне, и в итоге вы могли бы убедить меня уговорить его изменить намерения?

— Я беспокоюсь о нем, — здесь она в первый раз вложила в слова чувства. — Он просто как ребенок, у которого вдруг оказалась масса кубиков. А он все надстраивает, надстраивает верхушку, забывая, что если не расширить основание, то вот-вот рухнет все сооружение.

— И мне, стало быть, надо поверить, будто это вас беспокоит, даже при том, что всю недвижимость в Модесто он записал на ваше имя?

Элизабет метнула в него брезгливый взгляд.

— Вам когда-нибудь надоест думать обо мне самое дурное?

— Вряд ли. Это так же легко, как дышать.

— Извините, что напрасно отняла у вас время.

Но он и не собирался уходить.

— Ну а теперь не хотите ли сказать мне, что же на самом деле вас беспокоит?

Это меткое и проницательное замечание застало ее врасплох.

— Нет, — сказала она.

— Почему же нет? Вы вряд ли можете пожелать более беспристрастного слушателя.

Горе заполняло ее, и Элизабет уже думала, что вот-вот взорвется от необходимости поделиться им с кем-нибудь. Но только не с Майклом. С кем угодно, но не с ним!

— Это личное.

Когда Майкл услышал страдание в ее голосе, насмешливая искорка исчезла из его глаз.

— У меня такое ощущение, что я должен перед вами извиниться. Вас явно что-то тревожит. Я не имел никакого права изводить вас подобным образом.

Элизабет могла вытерпеть его оскорбления, но не его доброжелательность. Горе навалилось всей тяжестью, стало трудно дышать, слезы увлажнили глаза.

— Если вы немедленно не уберетесь отсюда, то наверняка опоздаете.

— Ну, это не в первый раз.

Элизабет еле сдерживала рыдания.

— Нет, я этого не хочу. Пожалуйста… ну, уйдите же.

— Хорошо. Если вы так уверены… — Он встал и побрел к двери. Стоя к ней спиной, он сказал: — Знаете ли, вы сделали почти невозможными и наши прежние отношения.

— Это почему же?

Он повернулся и посмотрел на нее.

— По-моему… кажется, вы мне начинаете по-настоящему нравиться.

— Это пройдет. Потерпите пару дней.

Майкл взглянул на часы на приборной доске пикапчика, когда притормаживал перед своим домом. Он уже ни под каким видом не успевал на вечеринку. В обычной ситуации не имело бы значения, если бы он немного опоздал, но сейчас намечался этакий загадочный вариант, когда всем необходимо явиться вовремя, а потом битый вечер ломать голову над тем, который же из присутствующих совершил убийство.

Однако за минувший час он как-то растерял веселое настроение и с удовольствием остался бы дома, однако его отсутствие испортит пирушку остальным. В конце концов, ведь и он может оказаться убийцей, что тогда?

Спустя четверть часа он снова сидел в своем пикапе, одетый в собственный вариант костюма старого морского волка: морской бушлат и шапочку яхтсмена.

И тут он увидел, что по дороге в Сент-Хелену навстречу ему движется «мерседес» Элизабет. Майкл помахал, но они разминулись так быстро, что он не был уверен, заметила она его или нет. Его охватило мощное и совершенно неожиданное желание развернуться и прокатиться следом за ней до дома. От их недавнего разговора в этот вечер у него осталось ощущение незавершенности.

Внезапно осознав, что за минувший месяц его чувства в отношении Элизабет претерпели разительные перемены, Майкл нахмурился и попытался разобраться в причинах этого. Так когда же и почему изменилось его мнение?

А потом его осенило: ведь он больше не видел Сюзан, когда смотрел на Элизабет. Сейчас, оглядываясь назад, он не мог понять, почему она напомнила его первую любовь. Они совсем разные, во всяком случае в том, что имело значение. Хотя волосами, глазами и даже фигурой Элизабет походила на Сюзан, это было чисто поверхностным сходством.

Майкл всегда гордился своей способностью воспринимать людей не по их внешним данным, а по сути. И теперь он был просто поражен, обнаружив, сколь быстро рвался вынести суждение, если дело касалось Элизабет.

И все потому, что она, видите ли, напомнила ему Сюзан.

Господи, да неужели он никогда не освободится от ее влияния?

Глава 13

Миновала неделя, прежде чем Элизабет выбрала подходящий момент и сказала Амадо, что им не суждено иметь ребенка. Он выслушал это спокойно, а когда она закончила, держал ее в объятиях, пока не иссякли ее слезы.

Хотя она так и не узнала, что испытал Амадо, больше они об этом не заговаривали. Словно это был эпизод на дороге их совместной жизни, ничуть не важнее случайного ухаба. А едва он остался позади — и снова все пошло ровно-гладко… по крайней мере, на поверхности. И только Элизабет знала, как часто ее улыбки бывали притворными и с какой обидой она относилась к словам, столь вольно используемым для описания зарождающегося времени года в виноградниках. Плодовитость, возрождение, младенчество — слова, беззаботно роняемые в повседневных разговорах о распускающейся виноградной лозе… но как сильно они ранили ее.

Элизабет привязалась к парочке зябликов, свивших у дома гнездо. Она предвкушала, как они отложат яйца, как вслед за этим появятся птенчики… Майкл как-то раз ближе к вечеру застал ее внимательно наблюдающей за птичками.

Он подошел к Элизабет, сидевшей на парадных ступеньках коттеджа для гостей.

— Что-нибудь случилось? — спросил он.

Она протянула ему свой бинокль и показала рукой нужное направление.

— Они только вчера вылупились, — сказала она с улыбкой. — Уродцы какие, да?

— Ну, не так уж они и плохи, — он присел рядом с ней. — А вы когда-нибудь видели птенца орла?

— Собственной персоной — никогда.

Он вопросительно посмотрел на нее.

— Я просто прилипаю к телевизору, когда показывают программы о живой природе.

— Когда-нибудь я все-таки не выдержу и куплю телевизор. Я постоянно только и слышу о том, какие замечательные передачи я пропускаю.

— Значит, как я понимаю, сами вы видели птенца орла живьем?

— Когда я был мальчишкой, я два лета проработал на консервных заводах на Аляске.

Элизабет рискнула искоса взглянуть в его сторону. Да уж в самом ли деле это Майкл Логан? Возможно ли, чтобы они с ним вели нормальный разговор?

— Меня это удивляет. Вы мне рисовались этаким усердным зубрилой, стремившимся побыстрее окончить школу…

Майкл усмехнулся.

— Побег на Аляску — это один из опытов мятежной юности.

Элизабет уже открыла было рот, чтобы спросить его еще о чем-то, но тут вспомнила, как тесно был связан Амадо с годами учебы Майкла в колледже. Уж не против ли Амадо бунтовал Майкл, сбегая на Аляску? Возможно, история их отношений не столь уж безоблачная, как это казалось?

И, словно читая ее мысли, Майкл резко встал и заявил, что его, мол, ждет работа. И прежде чем Элизабет осознала, что он собрался уходить, его уже и след простыл. Она внимательно следила, как он бредет через двор и забирается в свой грузовичок, довольная тем, что сделан еще шаг к их дружбе, пусть даже и пробный.

Спустя неделю Майкл остановился у ее кабинета и так и стоял в дверях, пока она не оторвалась от своего занятия и не подняла на него взгляд.

— Заняты? — спросил он.

— Дайте мне секундочку — и я освобожусь, — она допечатала начатое предложение и оттолкнула стул от компьютера. — Чем могу быть вам полезна?

— Амадо сказал, что вам, может быть, будет интересно сегодня съездить со мной…

— Он так сказал? — Элизабет не могла и представить более нелепого сценария. — А куда вы едете?

— В Дэвис. У меня там встреча с Чарлзом Пинкли по поводу результатов одного эксперимента по ферментации.

— Полагаю, Амадо случаем не упомянул вам, почему он считает, что мне это интересно?

Элизабет и в колледже-то едва-едва смогла справиться с курсом химии и мгновенно забыла абсолютно все, чему научилась, как только окончился семестр.

— Нет, он только сказал, что вы хотите изучить все аспекты нашего бизнеса.

И тут рядом с Майклом появился и сам Амадо.

— Я вижу, ты уже сказал Элизабет об этой встрече, — его лицо изобразило виноватую ухмылку. — А я рассчитывал сначала подготовить ее.

— Извини, я решил поехать немного пораньше и посмотреть, не удастся ли подыскать что-нибудь для Патти на день рождения, — ответил Майкл.

— Что это еще за Патти? — спросил Амадо. — Разве ты мне не рассказывал на прошлой неделе о женщине по имени Фэйс?

— Так Патти — это дочка Фэйс. И я не «встречаюсь» с ней в том смысле, который ты имел в виду. Мы с ней дружим еще со школы.

Амадо кивнул и посмотрел на Элизабет.

— Я позвоню Консуэле и скажу, чтобы она задержала обед до твоего возвращения.

Ей так хотелось сказать ему, что она не поедет, что у нее накопилась куча корреспонденции, которую надо разобрать, но она заметила: как напряглась его челюсть, и поняла, лучше уступить. Она взваливала на себя все больше работы, но каждый вечер терялась, когда рабочий день неизбежно заканчивался.

— Не надо, — сказала Элизабет Амадо. — Если я проголодаюсь, то сама что-нибудь приготовлю, когда вернусь.

Майкл многозначительно посмотрел на часы.

— Если мы не хотим попасть в «пробку» на дороге, то надо ехать.

Элизабет перекинула ремешок сумочки через плечо, а потом взяла Амадо под руку.

— Проводишь меня до машины?

Он мягко высвободил руку.

— Не могу. Мне с минуты на минуту должны позвонить.

Этот едва уловимый отказ неприятно поразил Элизабет. Она вопросительно посмотрела на Амадо, но он либо не понял, либо умышленно проигнорировал ее взгляд.

— Передай Чарлзу мои наилучшие пожелания, — сказал он Майклу. — И скажи ему, что я с нетерпением жду его визита в следующем месяце.

И, словно только сейчас вспомнив, он поцеловал Элизабет в щеку.

Менее чем через час Майкл въехал на автостоянку при «Ореховом дереве», этаком гибриде магазина подарков и ресторана, расположенном к востоку от Фэйрфилда. Он всегда здесь останавливался, когда путешествовал по этому отрезку 80-й автомагистрали. Он испытывал слабость к одной особенности этого заведения — имбирному печенью, тем более когда его можно было раздобыть свежим, прямо из духового шкафа. Оно напоминало ему то печенье, что пекла его мать.

— Я всего на пару минут, — сказал он Элизабет.

Позади основного магазина подарков был еще один, предназначенный исключительно для детей.

— Хотите помочь мне подобрать подарок? — спросил он, выключив двигатель.

— Нет, не думаю, — ответила Элизабет.

— А что, если я предложу купить вам бананово-молочный коктейль в качестве взятки?

— А откуда вы знаете, что мне нравятся бананово-молочные коктейли? И кроме того, если бы и так, то разве я похожа на женщину, которую можно подкупить? Не тревожьтесь, я уже знаю, что вы ответите.

Майкл повернулся и весело посмотрел на нее.

— Я что же, настолько прозрачен?

— В некотором смысле — да.

— Ну, пойдемте, — настаивал он. — Помогите мне. Я не имею ни малейшего представления, что нравится трехлетним девочкам.

Она рассердилась.

— А считаете, что это известно мне?

— Да вы же ею были.

Элизабет всплеснула руками.

— Ну и логика! Теперь-то я понимаю, почему Амадо считает, что у вас такой блестящий ум.

Майкл ухмыльнулся.

— Ну вот: теперь это та Элизабет, которую я знаю. А то я уж начал думать, что вас похитили, а вместо вас подсунули ласкового, застенчивого робота.

Он выбрался из машины и обошел се вокруг, чтобы открыть дверцу Элизабет.

— Но я действительно не хочу идти в магазин игрушек, — сказала она.

Не столько сказанные ею слова, сколько то, как она их сказала, заставило Майкла отступить.

— Ну ладно. А почему бы вам не взять молочные коктейли, пока я покупаю что-нибудь совершенно непотребное?

— Угощаю, видимо, я?

Майкл должен был отдать ей честь: что бы ее ни тревожило, ей удавалось скрыть это за вполне пристойным «фасадом». Он порылся в кармане и, достав бумажник, вручил ей два доллара.

— Этого недостаточно, — запротестовала она.

— Это за мои. Вы же не ждете, что я и за ваши коктейли должен платить?

Когда она улыбнулась, Майкл сообразил, как давно он не слышал ее смех на винодельне. Что же произошло, почему всегда такая жизнерадостная Элизабет перестала смеяться? Что же, черт подери, происходит между ней и Амадо?

К тому времени когда они, наконец, отправились обратно в Сент-Хелену, уже стемнело. Несколько миль они проехали в спокойном молчании, и Майкл уже было подумал, что Элизабет измучена вопросами, обсуждавшимися на встрече с Чарлзом. Но плохо он ее знал.

— Я слышала, как вы говорили Чарлзу, что пытаетесь уговорить Амадо посадить новые сорта лозы. А зачем?

— По-моему, это ошибка — так ограничиваться «Зинфанделем», «Шардоннэ» и «Каберне-Савиньон». Вкусы меняются. Мы должны предвосхищать конъюнктуру рынка, а не следовать за ней.

— Вы говорите прямо как один профессор, который преподавал в моем колледже. Он всегда вносил что-то новое в программу. Пока я не прослушала его курс, я считала, что реклама — ругательное слово.

— А где вы учились?

— В Сэффорд-Хилле.

— О, у меня есть пара знакомых, которые тоже учились там.

Элизабет искоса посмотрела на него.

— Это, несомненно, женщины.

— Я вижу, вы прислушиваетесь к городским сплетням.

Временами Майкла забавляла его чрезмерно раздутая репутация дамского угодника. Но случалось и так, что это оказывалось помехой, в особенности когда он хотел просто дружить с женщинами.

— Амадо говорит, что вы переспали со всеми одинокими женщинами в долине… ну и заодно с несколькими замужними.

— Замужних я не трогаю.

— А вот все эти женщины, с которыми вы встречаетесь… от чего вы пытаетесь убежать?

Он так и пробуравил ее возмущенным взглядом.

— Ну-ну, продолжайте. В сегодняшнем мире я должен либо быть глупцом, либо испытывать смертельное желание делать то, что, по всеобщему мнению, я делаю, — он опять смотрел на дорогу. — Почему люди с таким трудом соглашаются, что между мужчиной и женщиной могут быть только дружеские отношения? — Он помолчал, прежде чем добавить: — И кроме того, откуда у вас взялась идея, что я пытаюсь убежать от чего-то?

Элизабет пригладила волосы и прислонилась к подголовнику.

— Это был глупый вопрос. Забудьте о нем.

— Вы говорите обо мне, как о кандидате на прием к психиатру, а потом просите забыть об этом? — Он оторвал руку от руля и прищелкнул пальцами. — Вот так: раз — и забыл.

Майкл ненавидел доморощенных психологов почти так же сильно, как тех, кто судят о человеке по его банковскому счету.

— Денек был такой хороший, — сказала она. — Давайте не будем заканчивать его спором.

Гневу его просто не было предела. С чего это вдруг его разволновало, что она думает? Да пускай себе считает все, что хочет!

— Я спросила только потому, что вижу в вас многое от самой себя, — сказала она спустя несколько минут. — Я провела половину жизни в бегстве от обязательных условностей.

— Так это вы…

— Правильно. И я не имела никакого права…

— А чего вы-то боялись?

— Излишней близости, боялась позволить кому-то увидеть меня настоящую, боялась расставаться… Да много было поводов.

В сознании Майкла прозвенел предостерегающий звоночек, но он его не слышал.

— Нет, — сказал он, — на меня это не похоже.

— Тогда, полагаю, я ошиблась. Просто вы явно еще не встретили подходящую женщину. А когда это случится, вы успокоитесь.

— Из этого следует, что я узнаю ее, когда увижу?

— О, уверена, что узнаете.

— И каким же это образом?

Элизабет одарила его улыбкой.

— В вашем случае это, вероятнее всего, будут колокольчики, которые зазвенят в голове. Ничего другого я не в силах представить.

— А так оно и было, когда вы встретили Амадо?

Она покачала головой.

— Для меня это в большей степени был вопрос времени и обстоятельств.

— Это звучит не очень-то романтично.

— Романтика пришла позднее, когда я осознала, как сильно люблю его, — она поправила на плече пристежной ремень. — Временами я бываю похожа на классического упрямого осла, которого надо поколотить хворостиной по голове, чтобы добиться его внимания.

Майкл съехал с автострады и свернул на 12-е шоссе, узкую двухполосную дорогу, которая должна была вывести их на 29-е шоссе, а оттуда — домой.

— Амадо изменился с тех пор, как познакомился с вами… к лучшему, — с неохотой признал Майкл. — Я никогда не видел его таким счастливым.

— Ну, это просто внешнее наблюдение.

— То, что вы сейчас подразумеваете, идет от меня.

— Должна ли я понять это так, что вы изменили свое мнение относительно моих мотивов брака с Амадо?

— Я могу быть упрям, бываю и туповат, когда идет речь о делах, но вообще-то я не болван. Амадо просто без ума от вас. И вы…

— Да-да?

— Ну, это же ясно, что и вы без ума от него.

— Спасибо, что заметили.

— А как насчет вас? Замужество и вас тоже изменило?

— Не знаю. Я над этим как-то не задумывалась.

И вот едва уловимыми, проникающими все глубже и глубже путями-дорожками они прорвались сквозь барьер, долго не дававший им подружиться. И теперь этот барьер лежал у их ног, развалившись, словно вдребезги разбившееся стекло.

— А почему вы не захотели пойти со мной в магазин игрушек? — спросил Майкл.

Он пообещал себе больше не заводить этого разговора. Если захочет, расскажет сама. Однако внутренний голос просто требовал, чтобы он задал этот вопрос. Не потому, что ответ так уж был для него важен, а потому, что Майкл каким-то образом чувствовал: ей необходимо с кем-то поделиться. И он хотел сделать это для нее.

Элизабет отвернулась и стала смотреть в боковое окно, хотя и было слишком темно, чтобы увидеть там что-либо. Миновало еще несколько минут, прежде чем она ответила:

— Недавно я выяснила, что не могу иметь детей, и, полагаю, я еще слегка чувствительна на этот счет.

Боль, которую Майкл услышал в ее голосе, заставила его усомниться в решении поощрить ее к разговору. Порой бывают раны, которые способно залечить лишь время. А бывают и такие, что просто становятся частью тебя самого.

— Я и не знал, что вы с Амадо планировали…

Элизабет повернулась и взглянула на него.

— Мне не следовало говорить вам этого.

— Почему?

— Потому что это личное и вас не касается.

Он не поверил такому объяснению. И она понимала это даже до того, как открыла рот. Но это не остановило ее.

— Если вы беспокоитесь о том, что я намерен разболтать, то я этого не сделаю. Все, что вы мне сказали, останется между нами.

— Обычно я более осмотрительна.

— Каждому человеку бывает необходимо поделиться с другом.

Она, должно быть, узнала эти новости в тот вечер, когда он столкнулся с ней в ее кабинете. Ее странное поведение начинало находить объяснение: эти слезы, печаль в ее глазах, резкий отказ со стороны Амадо… Разве мог быть для Амадо лучший способ отвернуться от Эланы и Фелиции и от огорчения, которые они ему приносят, чем заиметь собственного сына? Да, рухнули его мечты.

— Так вы никому не расскажете?

— Обещаю.

Он коснулся ее руки. Пальцы Элизабет сомкнулись вокруг его ладони. В течение какого-то мгновения — пока это соприкосновение не стало неловким в своей интимности — казалось, что они всегда были друзьями.

Элизабет отстранилась первой.

— Сколько нам еще добираться до дома? — спросила она.

— Полчаса… ну, чуть больше — чуть меньше… в зависимости от движения по долине Напа.

— Я вдруг проголодалась.

— Там есть пара яблок на заднем сиденье. Вы можете ими располагать. Или давайте остановимся где-нибудь и перекусим. На ваше усмотрение.

Он был признателен Элизабет, что она переменила тему их разговора.

— Яблоки — это мысль замечательная. — Элизабет скинула свой пристежной ремень и, встав коленями на сиденье, потянулась назад, за спину Майкла. — Хотите яблоко?

— Я их ем нарезанными и без серединки.

Что ж, пакетик для мусора она, выходит, не зря с собой прихватила.

— Ну и ну, — сказала она, — неужели мы такие привередливые?

— Это не прихоть, а необходимость. Я принес свои передние зубы в жертву футболу: блокировал один головой прорыв.

— Но игру-то вы выиграли?

— Спрашиваете!

— Ну, хоть я и сгораю от тщеславия, но я ему не поддамся.

Она откусила от яблока большой кусок и передала ему. Жест был вполне естественным и непринужденным, у Майкла даже возникло ощущение товарищества.

— А вы и с винограда кожицу снимаете? — спросил он.

— Там, откуда я родом, у нас есть поговорка про таких людей, как вы.

— Чутье подсказывает, что лучше не спрашивать, какая.

— Остерегайся соседа, который налопается бобов, а потом заявится в гости.

Майкл громко расхохотался, едва не подавившись яблоком.

— Гляди-ка, вот и вы развеселились, — сказала Элизабет.

Весь остаток дороги до дома они старались превзойти друг друга в сомнительных шутках.

Элизабет победила без особого труда.

Амадо, должно быть, услышал, как они подъехали, потому что уже стоял на пороге, встречая Элизабет. После стремительного изложения итогов встречи и обещания утром рассказать все подробнее, Майкл отбыл в дом Патти, на обед по случаю дня рождения Фэйс.

— Хорошо провела время? — спросил Амадо, когда они вошли в дом.

— В итоге получилось, что да.

— Ты, похоже, этим удивлена.

— Я рада доложить, что твой план сдружить нас с Майклом, пока мы не попытались убить друг друга, в конце концов сработал.

— Какой план? Не было у меня никакого плана.

— Ну-ну, перестань разыгрывать невинность, — она бросила — сумочку на стол в холле и обвила руками его шею. — Когда ты, наконец, смиришься с тем, что меня нельзя одурачить? Я знаю, что замышляет твой изобретательный ум, едва ли не раньше, чем ты сам.

Он прижался губами к ее лбу.

— В таком случае, моя дорогая Элизабет, почему бы тебе не сообщить мне, что я замышляю в данный момент?

Она наклонила голову и соблазнительно улыбнулась.

— Замышляешь и дальше обращаться со мной как с женой.

— Замечательно. Впредь мне надо быть поосторожнее со своими размышлениями.

— Никакого проку от этого не будет, — она прижалась к нему. — У меня есть волшебное снадобье, позволяющее видеть даже сквозь свинцовый щит.

— Твое волшебство не имеет никакого отношения к снадобьям.

— Слишком много разговоров. — Элизабет взяла его за руку и повела за собой по коридору в сторону спальни. — Пора приступать к действиям.

Спустя полчаса Элизабет и Амадо лежали рядом на кровати. Их наготу прикрывала небрежно наброшенная простыня, в комнате было так тихо, что им слышалось слабое пульсирование будильника-радио.

— Извини, — сказал Амадо.

— Не надо, пожалуйста. — Элизабет перекатилась на бок и притулилась головой к его груди. — Иногда и я тоже бываю не в настроении. Подумаешь, дело какое!

— Но ты же так хотела получить удовольствие.

— Я хотела почувствовать близость с тобой. Что я и получила.

— Это не одно и то же.

— Ну, может быть, для мужчины и нет. Но для женщины самое большое значение имеют прикосновения и нежность.

— Обещаю тебе, что такого больше никогда не случится.

— Ну, подобных обещаний давать нельзя, ты же все-таки не машина, Амадо. Никто не может делать это по приказу.

— Может быть, дело в…

Элизабет ждала. Но он не договорил, а она, приподнявшись, посмотрела на него.

— В чем?

— Ни в чем.

— Не беги от меня. Хотя бы сейчас.

Он отвернулся от нее.

— Этой весной так много работы. Временами мне хочется иметь вторую пару рук.

Он, конечно, лгал, но Элизабет не знала, что с этим поделать. Понимая, что ему тяжело от ее расспросов, Элизабет снова легла.

— А тебе не поможет, если я расскажу, как сильно люблю тебя?

Амадо поцеловал ее в макушку.

— Да я только и живу, чтобы слушать эти слова.

— Тогда я буду повторять их тебе каждое утро.

— Мне бы это очень понравилось, — сказал он. — Ладно, теперь, полагаю, мы потолковали достаточно. Я хотел бы услышать о моем приятеле Чарлзе. Как он тебе показался?

Элизабет почувствовала, словно он ускользает от нее, но не могла понять почему.

— Он мне показался невысоким, лысым и невероятно близоруким.

— Чарлз Пинкли?? А ты уверена, что… — он рассмеялся и, притянув ее к себе, крепко обнял. — Не знаю, что бы я делал без тебя.

— Что ж, хорошая мысль, поскольку я и не собираюсь никуда уезжать.

Он снова поцеловал ее.

— Ну, а теперь ты расскажешь мне о Чарлзе?

Элизабет позволила себе слегка расслабиться. Ничего, они с этим справятся.

— Ну, это удивительно высокий мужчина. С такими бакенбардами…

Глава 14

Элизабет уставилась на первую страницу газеты, которая закрывала от нее Амадо. Он сидел напротив за обеденным столом и наслаждался своей недавно приобретенной привычкой — читать за завтраком, вместо того чтобы разговаривать с ней. В это утро Элизабет уже несколько раз безуспешно пыталась добиться его внимания. Она решила сделать еще одну попытку.

— Я забыла сказать, что съемочная группа явится сюда завтра утром в пять часов вместо семи, — сказала она. — Они хотят снять парочку кадров в виноградниках так, чтобы свет падал сзади.

— И когда же они хотят, чтобы я там был? — спросил Амадо, не опуская газеты.

— Джерри попросил тебя закончить наводить марафет к шести, им бы хватило времени.

Газетный барьер опустился.

— Ну, это не проблема.

Он очень старательно развернул газету и вернулся к чтению. Посмотрел на свой грейпфрут, а потом на стену позади Элизабет. Казалось, он чувствовал себя неловко, почти нервничал. Прошло еще несколько мгновений, прежде чем он сказал:

— Нам надо поговорить. — Он помолчал. — Я откладывал этот разговор, Элизабет, потому что знал: он вызовет у тебя излишнее беспокойство.

Она уселась попрямее на стуле, борясь с желанием встать по стойке «смирно». У нее не было ни малейшего представления о том, что за этим последует, она только чувствовала, — ничего хорошего не услышит.

— Я попросил Консуэлу перенести мои вещи в комнату для гостей сегодня же утром, после того как мы уйдем на работу, — он наконец поднял глаза и посмотрел на нее. — Пожалуйста… Элизабет. Постарайся понять… Это только временный переезд. Ты знаешь, я плохо сплю, вот я и беспокоюсь, что моя неугомонность тебе мешает. Как только все войдет в норму, я попрошу вас с Консуэлой перенести мои вещи обратно в твою комнату.

Ей не было нужды спрашивать, что он подразумевает под «вхождением в норму». Это тот день, когда смирится с ее неспособностью подарить ему детей, и сможет опять видеть ее в своей постели.

— В мою комнату? — Элизабет изо всех сил старалась сохранить спокойствие. — С каких это пор она перестала быть нашей комнатой, Амадо?

— Ну, я просто неудачно выразился. Не более того.

Она встала и обошла вокруг стола. Подойдя к нему вплотную, Элизабет опустилась на колени и положила ладони на его руку.

— Если ты это сделаешь, то трещина, которая уже появилась, будет только увеличиваться. И мы никогда не сможем преодолеть ее.

Он коснулся ее щеки с невероятной нежностью.

— Ты делаешь из этого слишком далеко идущие выводы.

— То, что я сейчас испытываю… да я бы могла валяться на полу, стучать ногами и рыдать — и все равно это даже в малой степени не выразит того, какой ужас я испытываю. Я люблю тебя, Амадо. Я понимаю, как тебе горько из-за того, что…

Его рука двинулась и слегка прикрыла ей рот.

— Моя любовь к тебе никак не связана с тем, можем ли мы иметь детей или нет. Я же тебе сказал, что больше мы об этом никогда говорить не будем. Это пройдено и теперь несущественно.

Ах, если бы только она могла поверить ему!

— Тогда зачем же ты делаешь это? — спросила она.

— Я должен принять кое-какие решения, и мне нужно время, чтобы их обдумать.

Внутри у Элизабет так все и похолодело.

— Что еще за решения?

— Я тебе расскажу о них попозже.

За десять месяцев их брака она усвоила твердо — на Амадо нельзя давить.

— И в эту твою новую комнату кому-то будет дано право входить?

— Думаю, лучше тебе немного повременить.

— Понятно, — тихо сказала она, чувствуя, как сердце буквально разрывается медленными и неумолимыми рывками.

Амадо взял руку и крепко сжал.

— Печаль, которую я вижу в твоих глазах, для меня просто как нож в сердце. Ты должна мне верить: я люблю тебя, моя прекрасная Элизабет. Ты для меня — все, даже воздух, которым я дышу.

— Тогда останься. Обещаю, мы сумеем преодолеть это.

— Да я же буду не так далеко, просто немного дальше по коридору.

Что ж, решение принято, и поколебать Амадо было невозможно. Элизабет кивнула, признавая свое поражение.

— А теперь мне пора идти. Я должен встретиться с Майклом на заводе через десять минут.

Элизабет отодвинулась, давая ему пройти. Он пошел было к выходу, а потом, словно ему только что пришло это в голову, вернулся и поцеловал ее. Губы их встретились без страсти и даже без надежды.

— Ты свободен в обед? — спросила она.

Амадо нахмурился.

— Я же, по-моему, говорил тебе, что я сегодня днем обедаю с Эланой. Мы должны с ней встретиться в Санта-Розе.

Нет, этого он ей не говорил, и Элизабет могла лишь догадываться почему.

— Непременно передай ей привет от меня.

— А ты не желала бы составить нам компанию?

Это приглашение прозвучало настолько неискренне, что ей стало почти смешно.

— Нет, думаю, что нет.

В его глазах промелькнуло облегчение.

— Я уже сказал Консуэле, чтобы она не оставляла для меня обед.

Хотя Элизабет никогда так уж сильно не любила Консуэлу, бывали случаи, когда она ее просто ненавидела.

— Значит, ты намерен вернуться домой поздно?

— Совершенно не представляю, сколько может продлиться моя встреча с Эланой.

— Я полагала, что ты просто обедаешь с ней. Когда же это превратилось во встречу?

Он явно чувствовал себя неловко.

— Ну, когда речь идет об Элане, никогда нельзя сказать, сколько уйдет времени на общение с ней. Мы видимся так редко; я не хотел бы налагать лимит на наши встречи.

Внутри Элизабет что-то щелкнуло.

— Все, что тебе следовало сделать, — это попросить, и я могла бы исчезнуть на целый день, да хоть на весь уик-энд. В конце концов, это же твой дом. Тебе вовсе не надо тайком сбегать в Санта-Розу, чтобы навестить свою дочь. Боже меня упаси мешать вашим семейным делам! Как это говорится в старой поговорке? Что-то про то, что, мол, кровные узы сильнее, чем…

Амадо схватил ее за руки, едва удержавшись, чтобы сильно не встряхнуть ее.

— Я не желаю слушать от тебя таких разговоров! Элана просто упомянула, что поедет в Портленд встретиться с Эдгаром. Я спросил, не возражает ли она, если я приглашу ее пообедать. Совершенно обычная вещь. Почему ты так стремишься увидеть в этом нечто большее?

Элизабет вывернулась из его рук, разгневанная и обиженная.

— Тебя же ждет Майкл.

— Ничего, подождет. То, что происходит здесь, важнее.

— Ах, ты это понимаешь и все-таки ничего не делаешь, чтобы это изменить?! Амадо, мы не можем не обращать внимания на то, что между нами творится, надеяться, что это пройдет само собой, — их будущее в этот момент казалось ей таким хрупким, как тонкая фарфоровая чашечка в руках двухлетнего младенца. И хотя раньше Элизабет пообещала себе, что никогда так с ним не поступит, она все же сказала: — Тебе надо показаться врачу. Может быть, у тебя что-то не так, надо подлечиться.

Он, казалось, стал меньше ростом, пока она в упор смотрела на него.

— Я был у доктора Мэрдока на прошлой неделе, — сказал он, не выдавая никакого волнения. — Он ничего не может поделать.

Но тогда, значит, импотенция Амадо лежит на ее совести. А точнее говоря, она вызвана чувствами Амадо к ней. Живот Элизабет свело судорогой. Ощущение было таким, что ее сейчас стошнит.

— Он в этом уверен?

— Да.

— Может быть, со временем…

— Ну, в жизни все возможно.

Ей необходимо убраться прочь, остаться наедине, подумать.

— Если я съезжу в Модесто на пару деньков, ты сумеешь завтра разобраться со съемочной группой без меня?

— Ну, если и будет какая-то проблема, то я позвоню.

— Значит, ты не возражаешь, если я уеду?

— Совсем нет. Майкл только будет рад такой компании.

Ах, черт подери! Меньше всего ей хотелось бы видеться с Майклом.

— Мне казалось, ты говорил, что сегодня утром у тебя с ним встреча.

— Она как раз и связана с подготовкой к его поездке. Он уезжает на несколько дней, и есть кое-какие дела, которые необходимо обсудить до его отъезда.

— Только не говори ему ничего о том, что и я еду. Я вспомнила, что должна закончить несколько отчетов до отъезда, не знаю точно, сколько на это уйдет времени. Кроме того, если мы поедем туда вместе, я застряну, пока он не освободится. Я не уверена, что мне стоит уезжать из дома надолго.

Амадо кивнул.

— Как хочешь.

— К тому же я, в конце концов, вообще могу не ездить в Модесто, — бодро сказала она. — Похоже, прошла вечность с тех пор, как я была в городе, пора повидаться с Джойс.

Амадо молчал довольно долго.

— Тебе, может быть, надо провести некоторое время с Алисой?

— Чтобы я смогла вывалить на нее свои проблемы?

Он поморщился.

— Я понимаю, это трудно для тебя…

— Трудно?! Мой муж настолько во мне разочарован, что он…

Амадо привлек ее к себе и крепко обнял, словно боясь того, что она может сделать, отпусти он ее.

— Я не желаю слушать подобных вещей, ты не должна даже думать об этом, — он прижался щекой к ее волосам. — Если я и испытываю разочарование, так только в отношении себя. Я подвел тебя так, как никакой муж не имеет права подводить свою жену.

Элизабет уткнулась лбом в его плечо.

— Пожалуйста, не оставляй меня, — прошептала она.

— В этом ты можешь на меня положиться, — ответил он. — То, что я делаю, направлено на самые благие цели.

Элизабет оставалась в объятиях Амадо до тех пор, пока не убедилась, что может посмотреть на него сухими глазами.

— Я, по всей вероятности, останусь в городе на уик-энд, — сказала она.

Лицо Амадо было непроницаемо, а вот руки выдали, они заметно дрожали, когда он выпустил ее.

— Элана сказала, что у Куррена идет очаровательный новый спектакль.

— Очень мило.

Это было все, что она могла сказать, чтобы не подвергать сомнению внезапно возродившийся интерес Эланы к своему отцу. А не мог ли он рассказать дочери, что у Монтойя больше не появится потомства? И разве могла Элизабет предостеречь Амадо в отношении его дочери, не произведя при этом на него впечатления ревнивой жены-собственницы?

— Хочешь, я достану нам с тобой билеты? — спросила она.

— Я полагал, что вы с Джойс могли бы с удовольствием…

— Да-да, конечно. Не надо мне было и спрашивать.

— Возможно, через пару недель мы бы могли… — он сделал беспомощный жест.

— Могли бы — что?

— Да так, ничего. Меня ждет Майкл. И тебе еще надо упаковаться.

Элизабет проводила его до дверей. Их совместная жизнь разрушилась, и произошло это без слез, без криков, без взаимных обвинений…

Может быть, из-за этой боли в сердце, она уступает ему?

Или, может, она понимает — все кончено?

Было около часа дня, когда Элизабет въехала на автомобильную стоянку при доме, который Амадо держал в городе. Она была раздражена, обнаружив там другую машину, но не слишком удивилась. Соседи, несомненно, заметили, как редко приезжают хозяева, и решили, что стоянка не должна пустовать.

Она кружила битых полчаса, пока реле счетчика, наконец, не открыло ей въезд. К тому моменту она уже была в бешенстве. Она намеренно распаляла себя, вытесняя другую, сердечную, боль. Когда Элизабет обнаружила, что управляющего нет на месте и что ей, стало быть, придется отложить объяснение, она почти обрадовалась, что в огонь гнева подлили топлива.

Элизабет была настолько охвачена разработкой сценария, как врежет этому управляющему, когда он, наконец, вернется, что вышла из лифта не на том этаже. Ей пришлось подниматься по лестнице на целый пролет. В конце концов она добралась до квартиры, вошла… и остановилась как вкопанная.

На кофейном столике громоздилась грязная посуда. И занавески плотно задернуты Она точно помнила: в последний раз, когда они были здесь с Амадо, она оставила их приоткрытыми. Воздух густо пропитался застоявшимся сигаретным дымом, а заодно и слабым запашком духов.

Пройдя через комнату, Элизабет оказалась в кухне. Там она тоже обнаружила посуду в компании с пустой бутылкой из-под шампанского. Черт подери, ну мог же Амадо сказать, что позволяет Майклу использовать эту квартиру для свиданий по уик-эндам! Элизабет попыталась отмахнуться от того нехорошего чувства, которое возникло у нее при мысли, что Майкл проводит тут время.

Если такой бардак в гостиной и на кухне, то что же творится в спальне? Да как Амадо мог подумать, что она ляжет в ту же постель, которую он «одалживает» Майклу?!

Элизабет двинулась по коридору быстрыми, решительными шагами. То, что она увидела, окончательно вывело ее из себя. Перед ней на постели обнаженная парочка предавалась плотским наслаждениям.

— Эдгар?! — воскликнула Элизабет.

— Какого черта? — Он оттолкнул блондинку, сидевшую на нем верхом, и ухватился за покрывало. — Элизабет? Что ты здесь делаешь, черт подери?

— Я?! А ты что здесь делаешь? Разве ты не должен находиться в Портленде?

— Я лечу туда сегодня вечером.

— Но Элана думает…

Помимо своей воли, Элизабет улыбнулась, видя отчаянные усилия Эдгара накрыть покрывалом лежавшую рядом женщину, словно он был фокусником и по мановению руки мог заставить ее исчезнуть.

— Это не то, что ты думаешь, Элизабет Я не хотел бы, чтобы ты стала распускать слухи о том, что ты, по-твоему, видела.

— Распускать слухи?! — Элизабет прислонилась плечом к дверному косяку, странным образом испытывая удовольствие впервые за много недель. — А с чего бы я стала это делать?

— Я же знаю, что не нравлюсь тебе. Да и Элана, разумеется, не твоя любимая подружка.

Из-под покрывала донесся глухой голос.

— Эдгар, я так дышать не могу.

Он положил руку на вздымавшийся рядом с ним холм.

— Да заткнись, Глория!

— Так что ты здесь делаешь, Эдгар? — спросила Элизабет. Но прежде чем он успел ответить, до нее наконец дошла смехотворность этой ситуации, и она громко расхохоталась. — Ладно, не отвечай. Это глупый вопрос. Но хочется узнать, кто дал тебе ключ?

— А у меня есть свой.

— С каких это пор?

— Я сделал себе дубликат, когда Амадо попросил Элану проверить, как тут работает прислуга, — признался он с виноватым видом.

Элизабет нахмурилась.

— Я что-то не помню, чтобы он делал это.

— Это было до того, как вы познакомились.

— Понятно. Значит, это не сиюминутный экспромт, не первый случай, когда ты тут расслабляешься подобным образом?

— Это не твое дело.

Медленная улыбка расползлась по ее лицу.

— Теперь мое.

— Ну и сука же ты!

— Зря беспокоишься, Эдгар. Я не собираюсь доносить на тебя.

— В обмен на что?

Женщина под покрывалом снова заерзала.

— Черт подери, Эдгар, да сними ты с меня эту хреновину. Я же тебе говорю, что задыхаюсь!

— Я хочу, чтобы к завтрашнему дню здесь была новая постель, — сказала ему Элизабет.

— И все?

— А что еще ты мне можешь предложить, Эдгар?

На его лице промелькнула усмешка.

— И ты не возьмешь с меня слова никогда больше этого не делать?

— Если только ты не специалист по взлому и не держишь при себе наемного слесаря. Ведь я поменяю замок. По крайней мере, здесь ты уже не появишься.

— Ты не можешь запретить дочери Амадо иметь ключ от квартиры собственного отца.

— Могу, поспорим?

— Тебе еще предстоит многое узнать о том, как он действительно относится к своим дочерям. Они для него важнее всего и всех. Так всегда было и будет.

Элизабет повернулась, чтобы уйти, но потом остановилась, обернулась и посмотрела ему прямо в глаза.

— Если и в самом деле они так привязаны друг к другу, то Амадо не допустит, чтобы у Эланы был муж-бабник.

— Ты же сказала, что…

— Так не вынуждай меня, — у нее не было ни малейшихнамерений рассказывать о том, что она видела, но оставить у него легкое сомнение стоило. — Я не возражаю против того, чтобы жить по соседству со скунсом-вонючкой, но только до тех пор, пока он не поднимет хвост трубой и не начнет пятиться в мою сторону.

Дожидаться ответа она не стала.

Глава 15

В два выехав из Сакраменто в направлении Модесто, Элизабет опустила окна в «мерседесе». Стояла по сезону теплая для мая погода; казалось, лето уже навалилось своей жаркой тушей. Элизабет вытащила шпильки из волос и подставила ветру густые пряди.

Да, конечно, хорошо повидаться с Джойс, однако Элизабет совсем не сожалела о своем решении уехать из Сан-Франциско. У нее просто не было сил притворяться, будто ее семейная жизнь идет как положено.

На тот маловероятный случай, если Амадо попытается связаться с ней, она позвонила Консуэле и оставила для него сообщение. Она передала, что ее планы изменились и она в итоге отправляется в Модесто. Внутренний голос настойчиво призывал ее отодвинуть подальше эту проблему, но Элизабет отказывалась прислушиваться к нему. Она должна как-то выйти из этого кризиса, что-то решить.

Поскольку Амадо не оставил ей никакого выбора, она должна дать ему время, которое, по его словам, ему требовалось. В конечном счете он поймет, что даже без ребенка они все-таки могут жить счастливо.

Ну а если хоть немного повезет, то в один прекрасный день она, возможно, даже поверит в это сама.

…Майкл Логан перекинул ногу через балку, на которой он сидел верхом, пристально глядя на ржавого цвета небо на западе. За его спиной горы Сьерра-Невада в свете заходящего солнца громоздились темно-фиолетовым монолитом, обозначая восточную границу долины. Воздух был неподвижным и жарким, тишину нарушали стрекотанье сверчка, пение птиц и иногда одинокое кваканье лягушки.

Пройдет менее часа — и небо почернеет, покроется звездами. Они замерцают в теплом небе, подмигивая иссушенной солнцем земле. И ночь выведет из дома мужчин, рвущихся подраться, поманит любовников, ищущих спасения от удушающего заточения квартир. И когда любовники соединятся, их совокупление будет примитивным и стремительным. Ну, а для мужчин, ищущих поединка, достаточно вызывающего взгляда или какого-нибудь неосторожно оброненного слова.

Майкла охватило давнее и хорошо знакомое томление. Оно становилось все сильнее с годами, однако упорно не поддавалось определению. Бывали случаи, когда это чувство настолько овладевало им, что он впадал в депрессию. Долгими днями его снедало ощущение необъятной пустоты, которую не могли заполнить ни работа, ни друзья. А потом тоска оставляла, и снова все приходило в норму. Но даже в периоды затишья между штормами он знал, что наступит и следующая буря.

Чтобы не дать волю мыслям, Майкл сосредоточился на причине, по которой он явился на винный завод. Он с удовольствием отметил изменения в демонстрационном зале. Три недели назад нанятая им бригада устанавливала фундамент. А сегодня уже полностью готов каркас здания.

С установлением на винодельне резервуаров из нержавеющей стали новые дробилки должны быть закончены через неделю, а оборудование для разлива по бутылкам запланировано запустить этой зимой. И тогда они готовы выйти на рынок на несколько месяцев раньше, чем намечалось.

Майкл провел вторую половину дня, беседуя с кандидатами на должности виноделов, которым и предстояло непосредственно заниматься работой, как только будет пущен завод. А когда эта винодельня снова заработает на полную мощь, Майкл, как просил его Амадо, опять уйдет с головой в производство в долине Напа.

Успех рекламной кампании Элизабет уже превзошел даже ее собственные ожидания. Спрос на продукцию «Вин Монтойя» полностью очистил полки магазинов в десятке крупнейших рынков страны. Куда бы ни отправился Амадо, его тут же останавливали прохожие, даже на улицах Сент-Хелены. Они домогались его совета по поводу выбора вин или умоляли поставить автограф на клочке бумаги, который тут же извлекали из карманов или сумочек. А на винном заводе у экскурсоводов постоянно спрашивали, нельзя ли разыскать Амадо, чтобы он расписался на бутылках вина, которое покупалось здесь же, в магазине сувениров.

Эта волна успеха только раззадорила Амадо. Он стал строить новые планы расширения производства и снова обратил взор на север, заинтересовавшись долиной Высохшего Ручья. Майкл молча воздавал Господу благодарственную молитву всякий раз, когда Амадо возвращался разочарованным.

Конечно, волнующе быть очевидцем и участником взлета «Вин Монтойя», но Майкл по-прежнему испытывал сомнения. Вместо трезвых и хорошо просчитанных деловых решений, которые Майкл привык ожидать от Амадо, приходили какие-то безумные указания. Амадо по поводу и без повода выходил из себя, медлил с извинениями. На минувшей неделе Майкл завел было их давний спор о том, что если они в дальнейшем станут продолжать такой стремительный рост, то недолго и потерять контроль. Амадо в совершенно нехарактерном для себя стиле огрызнулся, что, мол он не просил у него советов и не нуждается в них.

Майкл снова пристальным взглядом окинул горизонт, остановившись на облаке пыли, медленным водоворотом, уходившем к небу. Эта винодельня находилась в нескольких милях от национальной автострады, и последние две мили дороги все еще оставались незаасфальтированными. Поскольку по этим дорогам за последние месяцы пропутешествовали многие тонны тяжелого оборудования, земля там превратилась в этакий бурый тальк, взлетавший в воздух при малейшем ветре. На сей раз причиной поднявшейся пыли был автомобиль — белый «мерседес».

Белый «мерседес» Элизабет.

Майкл обхватил руками широкую балку и переместился на более удобную позицию, не прекращая наблюдать за тем, что же она станет делать. Если Элизабет разыскивает его, то она заметит пикапчик и остановится. Если же она направляется в контору, то тогда просто проедет мимо.

Но Элизабет не сделала ни того, ни другого. Она поехала по обходной дороге, которая вела к задней части винодельни, где в домике-автоприцепе жил сторож-охранник со своей собакой. Прислушавшись, Майкл уловил, как хлопнула дверца ее автомобиля. А спустя несколько минут увидел, что Элизабет направляется к недостроенному демонстрационному залу. Он было уже открыл рот, чтобы окликнуть ее, но тут он сообразил, что его голос, идущий из темноты, вероятнее всего, до смерти перепугает ее. Так что ему придется подождать, пока она не заметит его пикап и сама не поймет, что она здесь не одна.

Однако Элизабет не обогнула здание, как он ожидал. Она медленно продвигалась через кучи пиломатериалов, козел для пилки дров и лестниц и в конце концов вошла внутрь. И когда Элизабет наконец остановилась, она оказалась почти прямо под ним.

В стремительно убывающем свете ему было трудно разглядеть ее черты. Тем не менее он понял: с ней что-то происходит. Нет-нет, дело не только в понурости ее обычно идеально прямых плеч, не только в ее склоненной голове и даже не в том, как она шла: медленно, как-то механически передвигая ноги.

А потом он увидел, как ее руки поднялись, закрывая лицо, услышал, что дыхание прерывается чем-то, на слух похожим на всхлипывание.

Его первая же мысль была об Амадо. Должно быть, произошло нечто ужасное и Элизабет приехала сюда, чтобы рассказать ему об этом. И неважно, что в этой его мысли начисто отсутствовала логика: в страхе нет места разумному мышлению. Майкл переместился, вцепился в балку и, раскачавшись, спрыгнул вниз.

Испуганная его внезапным появлением, Элизабет взвизгнула и бросилась бежать со всех ног. Боясь, что она может споткнуться об одну из досок, валявшихся как попало, он потянулся и схватил ее за руку. Элизабет бешено рванулась, ее рука ударила его в грудь, а потом и в лицо.

— Это я, я, Майкл, — сказал он, разводя в стороны руки. — Извините, я совсем не намеревался испугать вас.

— Вы просто негодяй! — Она снова качнулась к нему, и шлепок скользнул ему по руке, так как Майкл отклонился назад. — Почему не сказали, что вы здесь?

— Я решил, что вы увидите мой пикап, — ответил он, шагнув к ней.

Элизабет отступила на такое же расстояние.

— Убирайтесь прочь.

— С удовольствием, как только вы скажете, в чем дело.

— Ни в чем.

— Ну, как же!

— Это вас не касается.

— Что-то случилось с Амадо?

— Нет… с Амадо все замечательно. — Она повернулась к нему спиной. — Пожалуйста, оставьте меня в покое.

— Так ведь каждому нужен друг время от времени, даже вам.

— Я не сваливаю свои проблемы на других.

Он подошел и обнял ее, как бы предлагая поудобнее устроиться у него на плече и поплакать. В конце концов, разве не должны так вот и делать друзья? Элизабет держалась напряженно, однако не пыталась отстраниться.

— Это вряд ли поможет, — прошептала она.

Голос ее звучал тихо-тихо, и Майкл наклонил голову, чтобы расслышать. Он вдохнул аромат ее волос, и губы его случайно коснулись ее лба. Элизабет отклонила голову, отодвигаясь, и Майкл ощутил ее дыхание на своей щеке.

И тут она перестала отодвигаться. Их лица были лишь в нескольких сантиметрах друг от друга. Майкл увидел ее еще не высохшие слезы; и печаль в ее глазах потрясла его. Им овладела непреодолимая потребность разделить ее боль, принять ее в себя и вдохнуть в нее успокоение.

Без единой мысли о последствиях он уступил инстинкту и поцеловал ее. При первом соприкосновении ее губы были неподатливыми. А потом, когда он начал соображать, что столь глупо начал, ее рот открылся, и она ответила на его поцелуй: глубоко, крепко и долго, выпуская на волю голод, вдребезги разбивший остатки его здравомыслия.

Руки Элизабет обвились вокруг его шеи, а его руки сомкнулись у нее на талии. Она прильнула к нему с тихим отчаянием. Жар ее тела проникал сквозь одежду Майкла, так же как и ее желание укрыться в его объятиях. Руки его коснулись ее бедер.

Закончилось все так же стремительно, как и началось. Элизабет ладонями оттолкнула его.

— Боже мой, Майкл, — сказала она, — что мы делаем?

— Не знаю, — признался он.

Ему не хотелось думать о том, кем она была и что произошло между ними. Больше же всего ему не хотелось думать об Амадо и о том, что он предпримет, если узнает.

Элизабет отступила еще на шаг.

— Это я виновата. Я никогда не…

— Перестань, не надо.

Он не мог позволить ей принять на себя вину за то, что, как он теперь понимал, ему хотелось сделать вот уже много месяцев. Он полагал, что это Сюзан вернулась, чтобы преследовать его в ночных грезах, но он ошибался.

Элизабет нервно заправила волосы за ухо и обхватила себя руками за плечи, как будто ей стало холодно.

— Мы должны забыть, что это вообще было, — от испуга ее голос дрожал. — Это была ужасная ошибка.

У Майкла не оставалось иного выбора, как согласиться с ней. Поверить во что-либо другое было бы не только безрассудно, но и опасно.

— Я могу, конечно, сделать вид, что этого вообще не было, только вот не знаю, как насчет забыть.

— Амадо ничего не должен узнать.

— Господь с тобой, Элизабет. Причинить ему боль я хочу ничуть не больше, чем ты.

— Тогда обещай мне.

Майкл не понимал, что творится у него в душе. К чему это противоречивое побуждение бороться за что-то, ему не принадлежащее? Как мог он ощущать утрату того, чем никогда не владел?

— Обещаю, — сказал он.

Элизабет кивнула.

— А теперь, думаю, тебе следует уйти. Нет-нет, так будет несправедливо. Я уйду.

Но он не мог позволить ей так взять и уйти. Пока еще не мог. Если уж им суждено сохранить хоть какую-то надежду миновать этот миг, то требуется время, чтобы привести чувства в порядок. При новой встрече они должны вспоминать только слова, но не свои действия.

— А почему ты здесь? — В его голосе прозвучал обвинительный запал, и Майкл решил смягчить его. — Почему ты не поехала в Сан-Франциско?

— Я ездила, но из этого ничего не получилось. А домой не поехала потому, что хотела некоторое время побыть одна, хотела подумать.

— О чем?

— Это неважно.

— А у тебя с Амадо…

Да что же это такое творилось с ним? Неужели он и вправду хочет знать, что между ними разлад?

— …«какие-то проблемы», ты это хотел сказать?

— Просто я никогда не видел тебя в таком состоянии.

— Ты во многих состояниях меня не видел, благодаря своему тупоголовому поведению.

Он почти улыбнулся, услышав язвительный ответ. Вот теперь это снова та Элизабет, которую он знал.

— Это какие-то детские дела, да?

— Бог мой, детские дела? Да уж, видно, в сверхпроницательности тебя никогда не обвиняли.

— Извини. Просто мне трудно поверить, чтобы Амадо придавал такое значение рождению ребенка. Он не станет подвергать опасности то, что у вас с ним уже есть.

— Возможно, ты знаешь его не так хорошо, как тебе кажется.

Значит, дело именно в этом.

— А как он отреагировал на твое сообщение?

— Сказал, что это неважно.

— Но ты ему не поверила?

И снова она ответила с неохотой:

— Он больше не может спать со мной.

Что ж, это нечто такое, что он хотел бы услышать.

— Не может или не хочет?

— А какая разница?

— С точки зрения мужчины, чертовски большая.

— Ну, не может.

Странную смесь разочарования и облегчения ощутил Майкл.

— Может быть, у него что-то не в порядке со здоровьем. Может, это вообще не имеет никакого отношения к тебе.

— Он показывался врачу.

— И?

— Медицина не в силах помочь. Все дело в самом Амадо.

Элизабет двинулась к парадному входу в демонстрационный зал и прислонилась головой к дверному проему.

— Что же случилось? — спросил Майкл, следуя за ней.

— Я же тебе только что рассказала.

— Нет, я имею в виду, что случилось такого, из-за чего произошел этот сбой.

— Амадо сообщил, что переезжает из нашей спальни.

Майкл чуть-чуть не застонал вслух.

— Все это лишено какого-либо смысла. Я никогда не видел Амадо таким счастливым, как в этом году. Он женился на тебе по любви, а не потому, что ему была нужна племенная кобылка.

— Ну так дай мне иное объяснение.

Но такого у Майкла не нашлось.

— Попробуешь еще? — спросила она.

— Два раза за одну ночь? — осторожно пошутил он. — Нет, не знаю, выходит, я остаюсь перед тобой в большом долгу.

— Забудь, что мы вообще об этом говорили.

— Я могу обещать никогда не заводить этого разговора снова, если ты так хочешь.

— Майкл, ты настоящий друг.

Он был бы идиотом, если бы позволил себе поверить, пусть даже и на секунду, что между ними могло быть что-либо иное.

— Если ты когда-нибудь передумаешь и захочешь поговорить…

— Не передумаю.

Больше сказать было нечего. Майкл протянул ей руку.

— Пошли. Давай что-нибудь поедим.

— Ну так ешь. А я не голодна.

— А когда ты в последний раз ела?

Прошло несколько секунд, прежде чем она ответила:

— Я заезжала перекусить в «Ореховое дерево».

— Ты лжешь.

— А не все ли равно?

— Надеюсь, ты не считаешь, что уморить себя голодом — это верный способ вернуть Амадо в свою постель?

— Я не морю себя голодом.

— Когда я обнимал тебя, я чувствовал каждое твое ребрышко.

— Ты не мой ангел-хранитель, Майкл.

— Но я твой друг.

— Ну тогда будь другом, оставь меня в покое.

— Оставлю. Как только ты поешь.

— Черт подери, да что же я должна сделать, чтобы… — она замолчала и покорно вздохнула. — Ладно, я пойду с тобой пообедать, но только никаких этих забегаловок быстрого питания.

— Договорились.

Элизабет опустилась на корточки и приготовилась спрыгнуть на землю, до которой было метра два. Майкл положил ей руку на плечо и остановил.

— Позволь сначала мне, — попросил он.

Она подняла на него взгляд, и Майкл увидел в ее глазах слезы.

— Спасибо, — сказала Элизабет. — За твою заботу.

Но говорила она ему нечто куда более важное.

— Неужели в твоей жизни встречалось так мало людей, которые это делали? — спросил он.

Ее лицо осветила печальная улыбка.

— По большей части, Майкл, это было по моему выбору. Чем меньше имеешь, тем меньше теряешь.

Ничего из того, что она могла бы сказать, не могло удивить его больше.

— Да что же с тобой случилось, чтобы ты так смотрела на жизнь и на людей?

— Это длинная история. Быть может, когда-нибудь…

— …ты расскажешь мне об этом? Я почему-то в этом сомневаюсь.

— Знаешь, по-моему, я все-таки немного проголодалась.

Она снова закрылась от него в своей раковине. И в каком-то смысле он испытал облегчение. Он перегнулся через деревянный порог и протянул ей руку.

— Я тут знаю один потрясающий мексиканский ресторанчик. Свежая картошка, горячий острый соус и самое холодное пиво в городе.

— Я угощаю, — сказала она.

— Надеюсь, ты не думаешь, что я буду спорить?

Элизабет засмеялась.

— Я так и знала.

Ну, вот они снова и вернулись на безопасную почву.

Глава 16

Зарулив на «мерседесе» на подъездную дорожку, Элизабет припарковалась под дубом и опустила окна машины. Если немного повезет и подует легкий ветерок, то автомобиль не превратится в духовой шкаф, прежде чем она отправится обратно на винодельню. А в противном случае душ, ради которого она и приехала сюда, обернется пустой тратой времени.

Выбравшись из машины, она взглянула на часы. Через семь часов они с Амадо должны принимать три сотни оптовых торговцев и прочих гостей на обещающем порадовать гурманов пикнике, который пройдет на обширной лужайке у винного завода. Сейчас там уже установлены палатки, размещены на положенных местах столы и стулья и вовсю трудятся в передвижных кухнях повара.

Во всяком случае, так должно происходить по плану.

Боже упаси, чтобы в этом процессе возникла какая-либо заминка! Элизабет никогда не видела, чтобы Амадо о каком-нибудь приеме тревожился больше, чем сейчас. Она, пожалуй, уже с десяток раз слышала, как он говорил Консуэле, насколько для него важно, чтобы все прошло безукоризненно.

Меньше чем за двадцать минут Элизабет приняла душ и переменила одежду. Самое же главное — теперь она чувствовала, что сможет продержаться остаток дня, не превратившись при этом в сварливую бабу. Она уже направлялась к парадной двери, когда ее желудок испустил громкое урчание, напомнив, что она пропустила завтрак. Элизабет прошла в кабинет и попыталась дозвониться Амадо на винодельню. Она хотела сказать, что задержится на несколько минут. Никто не отвечал. Она едва закончила запихивать блузку в юбку по дороге на кухню и чуть не налетела на Майкла. Он рылся в ящике буфета, в котором Консуэла держала разный ненужный хлам.

— Что это ты здесь делаешь? — стараясь говорить непринужденно, осведомилась Элизабет.

За три месяца, миновавших со дня их случайной встречи в Модесто, между ними возникло своего рода соревнование: кто из двоих будет усерднее в попытках избежать встреч. Элизабет была убеждена, что со временем эта неловкость улетучится. Во всяком случае, именно так она говорила себе. Между тем, хотя она еще при переезде в Сент-Хелену и дала себе слово, что завяжет новые знакомства, Майкл был единственным настоящим другом, который у нее появился. А с учетом того, что Амадо намеренно становился все менее и менее доступным, ей, конечно, недоставало человека, с которым можно было бы поговорить. В последнее время она часто бралась за трубку телефона, чтобы позвонить Алисе, но ее останавливало почти непреодолимое чувство вины. Элизабет не желала разочаровывать бабушку, сообщив ей, что принц и принцесса в воображаемой ею сказке живут пока что не очень-то счастливо.

— Я звонил в дверь, но никто не ответил, — сказал Майкл.

— Я не это имела в виду. Почему ты не на винодельне и не помогаешь с подготовкой приема? У меня создалось впечатление, что никому не удалось уклониться от какого-либо поручения.

— Ну, это длинная история, — он снова занялся ящиком. — А ты не знаешь, есть здесь где-нибудь пипетка? А то я забыл попросить.

— А для чего тебе пипетка?

— Для котят. Их пятеро. Они там у меня дома вопят во все глотки, просят есть, а к бутылочке, которую дал мне ветеринар, и не думают притрагиваться.

— А что же случилось с их матерью?

— Да попала под трактор сегодня утром.

Майкл с разочарованным видом задвинул ящик обратно. А Элизабет уже расхотелось есть.

— А сколько им сейчас?

— Ну, этого, похоже, никто наверняка не знает. Тони сказал, что их мать появилась в сарае примерно неделю назад. Она выглядела истощенной, ну и ребята принялись кормить ее остатками от своих обедов, — он выдвинул другой ящик, увидел, что тот заполнен кухонными полотенцами, и снова задвинул его. — Ветеринар определил их возраст в две — две с половиной недели. Он считает, что они погибнут, но все-таки дал мне немного специального консервированного молока и сказал, что я могу попытаться покормить их, если пожелаю.

— А глаза у них открылись?

— Чуть-чуть.

Элизабет попыталась припомнить, где же она видела пипетку, и тут ее осенило: когда Амадо донимала аллергия, он пользовался глазными каплями.

— Почему бы тебе не вернуться и снова не попытаться покормить их из бутылочки? — сказала она. — Если я не смогу найти чего-то здесь, то я съезжу в магазин.

Элизабет охватило странное чувство, когда она вошла в спальню Амадо. По сути дела, она всего в третий раз заглядывала в нее с тех пор, как он сюда перебрался. Предыдущие два случая происходили ночью, когда чувство давящего одиночества выгоняло ее из собственной постели. Она блуждала по дому, и путешествие заканчивалось в его комнате. Украдкой, подобно заправскому ночному воришке, она ложилась сверху на покрывало, стараясь не коснуться мужа, но все же достаточно близко, чтобы слышать каждый его вздох. К утру она уходила.

Глазных капель не оказалось в шкафчике в ванной, но там также не было и таблеток, которые он принимал от аллергии. Элизабет заглянула в его туалетный столик, а потом и в тумбочку у кровати. Она уже была готова бросить это занятие, когда заметила на полке стенного шкафа какую-то коробку. Внутри нее оказалось несколько пузырьков с лекарствами, а заодно с ними и пипетка в еще не вскрытой упаковке.

Засунув упаковку с пипеткой в карман юбки, Элизабет поставила коробку на прежнее место и сделала для себя мысленную пометку: не забыть сказать Амадо, что именно она рылась в его комнате.

Она постучала в дверь дома Майкла. Поскольку он не открыл, она предположила, что он занят с котятами, и вошла сама. До сих пор она еще ни разу не бывала в его доме. Окинув беглым взглядом непритязательную гостиную, заставленную сверх меры книжными полками и тяжелой мебелью, она улыбнулась. Стало быть, именно любовь к книгам не давала ему спать ночами. Выходит, что у них есть нечто общее… еще одно.

Ей нравилось, что Майкл аккуратный, но в разумных пределах. Брошенными на диване подушками, видно, пользовались по назначению, а не держали для красоты. Поразило количество настольных ламп и бра на стенах. Камин явно отработал свое. Картины на стенах выглядели подлинниками, в большинстве своем — акварели, изображавшие океанские пейзажи.

— Я ее нашла! — крикнула Элизабет, пытаясь определить местонахождение Майкла, а заодно и объявить о своем присутствии.

— Иди сюда, — крикнул он в ответ.

От коридора отходили три двери.

— Мне нужна подсказка поточнее.

Через несколько секунд Майкл вышел из двери, что была напротив лестницы. Он шел к ней, держа перед собой сложенные ладони «чашечкой», откуда доносилось настойчивое мяуканье.

— Господи, как я рад это видеть, — сказал он, заметив пипетку. — А то я уже собирался отрезать палец от перчаток.

Элизабет засмеялась.

— Майкл, это же делают с маленькими телятами! Ведь ты же вырос в деревне, неужели не знаешь, что делать?

Он передал ей котенка и взял пипетку.

— Мой отец был фермером, а не скотоводом. Он не испытывал тяги к домашним животным.

Элизабет подняла к щеке извивавшийся клубок оранжево-полосатой шерсти.

— Как же можно не любить домашних животных?

— Отец говорил, что надрывает себе спину работой, чтобы прокормить семью, а не скотину.

Котенок прижимался носом к мочке уха Элизабет, пытаясь сосать.

— А где молоко, которое дал тебе ветеринар?

— В спальне. Я пытался заставить их слизывать его у меня с пальца.

— Они для этого пока что недостаточно взрослые.

Между тем котенок, расстроенный неудачной попыткой накормиться, снова принялся завывать. Элизабет сунула его себе под подбородок и пошла по коридору.

— Все хорошо, — говорила она нежно. — Вот еще несколько минуточек… ну, тихо, тихо… я знаю, что ты проголодался… ничего, все хорошо.

— Ты так это делаешь, как будто уже занималась такими вещами, — заметил Майкл.

В его голосе отчетливо слышалась надежда.

— Моя бабушка — вот кто был настоящим специалистом, — ответила она. — До того как умер дедушка и ей пришлось продать ферму, все в наших краях приносили ей осиротевших животных. К тому времени как я туда приехала, она уже жила в городе. Пришлось повозиться с котятами и щенками.

Она вошла в спальню Майкла, заметила коробку, поставленную посередине кровати, и посмотрела в нее. Остальные котята, истощив силы, уснули, сбившись в кучу.

— Поскольку их пятеро, то дело у нас пойдет намного быстрее, если мы будем их кормить вдвоем. Я попозже загляну в аптеку и захвачу еще несколько пипеток.

Майкл тем временем уже наполнил молоком пипетку.

— Ну и что дальше?

Элизабет присела на краешек кровати и приподняла голову котенка.

— Сунь кончик ему в рот и осторожно нажми на резинку.

Котенок в ответ обернул своим язычком цилиндрик пипетки и жадно глотнул.

— Черт меня подери! — негромко воскликнул Майкл.

Он выглядел таким довольным, что Элизабет не могла удержаться от улыбки.

— Только не слишком быстро.

— Это, похоже, куда легче, чем я думал.

— Когда они наедятся, их надо погладить.

Майкл сделал паузу, чтобы снова наполнить пипетку.

— Это еще зачем?

— Если верить моей бабушке, когда кошка вылизывает их, она их не просто умывает, но еще обеспечивает, чтобы входящее в них потом выходило обратно. Лично я считаю, что именно забота и позволяет им вырасти домашними кошками, помимо прочего. Те, кто любят, чтобы их ласкали, вероятно, родились от заботливых матерей.

Пришлось еще несколько раз сходить к чашке с молоком, прежде чем их первый питомец утолил свой голод. Когда они восстановили ритм кормления, Майкл поднял взгляд на Элизабет и спросил:

— А сколько тебе было лет, когда умерли твои родители?

— Я переехала к Алисе, когда мне исполнилось десять.

Элизабет по возможности уклонялась от таких вопросов, в особенности если спрашивал кто-то из людей, ей небезразличных.

— Это была авария?

— Что?

— Несчастный случай?

— О… да-да, это случилось поздно ночью.

Когда она уезжала в колледж, Джордж Бенсон и ее бабушка встретились и решили, что проще и безопаснее, если она унаследует не только имя Элизабет Престон, но и ее биографию.

— Это, должно быть, перевернуло всю твою жизнь вверх ногами: потерять родителей, а потом и всех своих друзей, когда ты переехала жить к Алисе.

По этим отрывочным фактам очень трудно было составить целый рассказ. Она хотела рассказать ему о Элизабет, но сердце предпочитало доверить Майклу то, что было можно, про жизнь Дженни.

— Мы переезжали с места на место довольно часто, так что никаких настоящих друзей у меня и не было. И к тому времени, когда я стала жить со своей бабушкой, я уже привыкла жить без друзей. Похоже, я так и прожила одиночкой всю свою жизнь.

— Вроде тех котят, которых недостаточно гладили?

Ей совсем не хотелось, чтобы он разгадал ее характер. Не то чтобы она боялась разоблачения и огласки; больше ее тревожило другое: если ему удастся выяснить, кто он на самом деле, то тогда возникнут непреодолимые узы. И независимо от того, сколь сладким было искушение иметь кого-то близкого, с кем она могла бы говорить свободно и открыто, пойти на такой риск Элизабет не могла. И уж никак не с Майклом.

— Я полагаю, можно и так сказать.

— Но дело не только в этом?

— Да, — призналась она.

Элизабет почувствовала, что где-то глубоко внутри нее вот-вот должно было что-то произойти. Но ничего не произошло. Не блеснуло никакой молнии, не прогремел гром, не последовало даже удивленного взгляда Майкла.

— Но ты не хочешь рассказать мне, что это такое.

Элизабет взялась за край юбки и вытерла молоко с ротика серого котенка, прежде чем возвратить его в коробку и достать следующего, тоже серого, только с шерстью подлиннее. То, что она делала, и было ответом.

— Ты была отчуждена от семьи своего отца, как я понимаю?

Элизабет засмеялась и, несмотря на свое твердое решение, уступила и ответила на его вопрос. Испугало ее совсем другое: то, как легко и охотно она уступила.

— Отчуждена… какое причудливое слово…

— Я не имел в виду, что так оно и было. Просто мне трудно поверить, что ты выходишь замуж и не приглашаешь родственников, кроме Алисы. Должны же быть как минимум один или два в живых.

— Семья моего отца отреклась от него еще до моего рождения. Когда я училась в средней школе и переживала этакую стадию любопытства, Алиса решила в летний отпуск разыскать их. И когда она в конце концов с ними связалась, они ей заявили, что не желают ни видеть меня, ни слышать обо мне.

Во всяком случае уж это-то было правдой.

Майкл перестал кормить котят.

— Да, это и в самом деле отвратительно. Не надо мне было бередить твою душу. Извини.

— Ну, ты же не мог знать.

— Но я, конечно, черт подери, мог бы предположить. Ты по-настоящему ошарашила меня, когда, выяснив, что не можешь иметь детей, отреагировала на это так, словно наступил конец света. А я-то думал, что вся эта затея с ребенком… ну, что ты это делала для Амадо. Но выходит, что нет, так?

— Когда твои собственные родители бросают тебя, ты вырастаешь с мыслями, что уж для своих-то детей ты будешь самым лучшим родителем. А с мечтами нелегко расставаться.

— Я никогда не думал об этом раньше, но, полагаю, что для ребенка смерть — это в своем роде форма отказа от них.

Элизабет необходимо было найти какой-нибудь изящный выход из этого разговора, пока она не рассказала ему еще больше. Помимо всего прочего, ей даже не хотелось оглядываться в свое прошлое и сожалеть о том дне.

— Ну, в детстве ты считаешь себя центром вселенной, — как бы подводя черту под этой темой, сказала она.

На ее попытку смягчить напряженность разговора Майкл ответил такими словами.

— Бьюсь об заклад, что когда ты была маленькой девочкой, на тебе была уйма ленточек и кружев. Я даже могу представить тебя: локоны до самой талии, а огромные голубые глазищи способны пригвоздить к стене спесивых мальчишек вроде меня.

— Попал пальцем в небо, — сказала Элизабет и занялась котенком, лежавшим у нее на коленях.

Майкл присел на корточки, чтобы попасть в поле ее зрения, и Элизабет была вынуждена посмотреть на него.

— Ну так расскажи мне, как ты выглядела.

Прежде чем она успела ответить, их прервал голос Амадо:

— Элизабет? Майкл? Вы здесь в доме?

Майкл поднялся.

— Мы в спальне.

Спустя несколько секунд фигура Амадо заполнила дверной проем. Он улыбнулся Элизабет, а потом посмотрел на Майкла.

— Я стучал, но, полагаю, вы меня не слышали. Когда Тони рассказал мне про этих котят, я почувствовал, что найду вас здесь.

— Я пыталась дозвониться тебе и сказать, что немного задержусь, — начала Элизабет. — Но потом я так погрузилась в кормление, что забыла еще раз позвонить.

— Понятно. Я только заглянул удостовериться, что вы здесь и не застряли где-нибудь, — он ехидно улыбнулся Элизабет. — Если бы ты позволила мне установить в твоей машине телефон…

Элизабет упорно не хотела, чтобы кто-либо, пусть даже и Амадо, мог в любое время суток связаться с ней.

— Нам как раз осталось накормить еще одного котенка.

— И как у них дела?

Она улыбнулась.

— Подойди и посмотри сам.

Амадо протестующе поднял руку.

— Даже на таком расстоянии я чувствую…

Сердце у нее упало.

— У тебя и на кошек тоже аллергия?

— Вот на них-то больше всего.

— Извини, Амадо, — сказал Майкл. — Ты никогда мне об этом ничего не говорил. Я не имел ни малейшего представления.

— Ну, котята же у тебя. Но я, действительно, думаю, что мне лучше оставить вас и вернуться К своему занятию.

— Где мне тебя искать, когда я освобожусь? — спросила Элизабет.

Он, казалось, не знал, что ей ответить.

— Тебе совсем не обязательно искать меня. Я спешил все сделать с утра; во второй половине дня у меня назначена встреча в Санта-Розе.

— Ты не хочешь, чтобы я сделала что-то, пока тебя не будет здесь?

Она заранее знала его ответ, но чувствовала, что спросить ей все-таки следует. Вот уже десять лет Консуэла устраивала приемы и стала профессионалом в этом деле, так что Элизабет с радостью уповала на нее.

— Консуэла сказала, что у нее все под контролем. Впрочем, если у тебя есть время, проверь — готов ли коттедж для гостей.

— Ты не говорил, что кто-то останется на ночь.

— Элана и Эдгар выяснили, что они все-таки смогут заехать.

Элизабет не видела ни того, ни другого со времени той стычки с Эдгаром в квартире.

— Я отправлюсь туда, как только закончу кормление.

Амадо кивнул.

— Ну, тогда до встречи.

Майкл проводил Амадо до дверей, а Элизабет встала, чтобы поменять котенка. Оставшиеся в коробке снова сжались кучкой. Она растащила их, чтобы найти того, которого еще надо было накормить. Приподняв из коробки самого маленького из пятерых, она в изумлении затаила дыхание.

— Говард!

Она подняла котенка повыше и принялась изучать его мордочку. Отыскивая скорее опровержения, чем подтверждения, она пробежала пальцами по его хвосту, нащупывая, но совсем не ожидая обнаружить на самом его кончике шишку. Она оказалась там. Элизабет прижала его к щеке и закрыла глаза.

— Ты вернулся, чтобы напугать меня? Ты привидение, да? — Она погладила его кончиком пальца. — Мне очень неприятно говорить тебе это, Говард, но на этот раз ты действительно появился некстати. Я не могу забрать тебя к себе домой.

В комнату вернулся Майкл. Он сел рядом с Элизабет и взял пипетку.

— Ты готова?

В точности, как она и ожидала, возродившийся Говард ел не с таким рвением, как остальные, после двух пипеток, полных молока, он отвернулся.

— Не болен ли он? — спросил Майкл. — Как по-твоему?

— По всей вероятности, он просто устал от крика.

Она решила, что благоразумнее промолчать о том, что Говард всегда мало ел.

Майкл провел пальцем вдоль спинки котенка, а потом забрался ему под подбородок.

— Не хотелось бы говорить этого, особенно когда он может меня услышать, но нет смысла пытаться сделать его лучше, чем он есть, — его голос перешел почти на шепот. — Этот вот невероятно уродливый котенок будет нам обузой. Он похож на потерявшую аппетит летучую мышь. Мы можем очень долго провозиться, подыскивая ему хозяев.

— Он выправится, — сказала она.

В первый раз после того, как он вернулся в комнату, Майкл посмотрел на Элизабет.

— Ты чем-то расстроена?

— Разумеется, нет. С чего я должна быть расстроенной?

— Не знаю.

Майкл изучал ее все внимательнее.

— Это из-за котенка, — созналась она наконец. — Он напоминает мне кота, который у меня жил. Вообще-то, честнее сказать, это я у него жила.

— Не хочешь рассказать о нем?

Элизабет застонала.

— Ты прямо как Люси. Ты должен узнать, не даст ли вам Чарлз Шульц вдвоем взяться за дело.

— Ничего не выйдет. Она дает советы любому, кто заплатит ей пять центов Я более разборчив.

Элизабет посмотрела в глаза Майкла и сердце у нее весело заплясало: незвано-непрошено вернулось воспоминание об охватившем ее чувстве, когда руки Майкла обвились вокруг нее. Она отодвинулась от него, сделав вид, что просто старается устроиться поудобнее.

— Я хочу показать тебе, что надо делать с Говардом, а потом ты сможешь позаботиться и об остальных. А я тем временем съезжу за другой пипеткой.

— Как я понимаю Говардом звали твоего кота?

— Это я так его называла, только он при этом никогда и ухом не поводил.

Когда они закончили вытирать Говарда, Майкл положил его обратно в коробку и проводил Элизабет до дверей.

— Ты уверен, что сумеешь один управиться с ними сегодня вечером? — спросила она.

— Ты спрашиваешь о моих способностях или о моих инстинктах?

— Я просто подумала, что тебе вряд ли удастся толком поспать, кормя их каждые два часа.

Майкл скорчил гримасу.

— А ветеринар ничего не говорил про каждые…

— Вот об этом-то я и подумала, — Элизабет вышла на крыльцо. — Я хотела было предложить забрать их у тебя сегодня вечером, но с учетом аллергии Амадо и того, что в коттедже ночуют Элана с Эдгаром, мне просто негде держать их. Как только кончится этот праздник, мы можем с тобой чередовать ночные дежурства. А до тех пор…

— Мы обойдемся сами. А много от них вообще бывает хлопот?

Элизабет многозначительно улыбнулась.

— Мы поговорим об этом утром.

В тот вечер Амадо вернулся домой раньше, чем рассчитывал. Еще раньше он предупредил Элизабет, что до отъезда на винный завод у них оставалось полчаса. Амадо подошел к ее спальне и остановился в дверях.

— Заходи, — сказала она.

Он улыбнулся, глядя на нее.

— Ты, как всегда, выглядишь потрясающе.

— Спасибо.

В этот вечер она надела супермодное платье: желто-лиловое до колен, довольно простого, но очаровательного покроя. Элизабет нравилось, как колышется это платье при ходьбе — так, словно оно было частью ее.

— Это Алиса помогла мне его выбрать, — сказала Элизабет — Она была уверена, что тебе понравится цвет.

— И оказалась права, — он взял ее за подбородок и внимательно посмотрел в глаза. — Но, по-моему, здесь чего-то не хватает, — добавил он загадочно — Не уходи. Я вернусь сию минуту.

Амадо вернулся с упаковкой размером с небольшую коробку для круп. Она была обернута позолоченной фольгой, а к банту наверху была прикреплена свежая орхидея. Амадо протянул ей коробку.

— Поздравляю с годовщиной.

Кровь так и отхлынула от лица Элизабет. Она судорожно пыталась припомнить дату.

— Но ведь сегодня не годовщина. — Боже, Боже, не могла ли она забыть? — Нет еще.

— Я знал, единственный способ застать тебя врасплох — это отпраздновать пораньше.

— Значит, прием, который мы даем вечером, это из-за нашей годовщины?

Он выглядел безмерно довольным собой.

— Теперь я вижу, что достиг цели.

— Сверх самых твоих безумных ожиданий, — призналась она.

— Ну, открывай свой подарок.

Она распустила ленточку и увидела под бумагой ювелирный футлярчик. Она, конечно, поняла, что там найдет, и почувствовала себя неловко. Она не могла носить ни сережки, которые Амадо подарил ей на Рождество, ни браслет, присланный им в коробке с розами на Валентинов день ни элегантное колечко, которое он спрятал в торте в день ее рождения, без ощущения, что рекламирует продукцию фирмы «Де Бирс».

— Амадо, в этом нет необходимости. Я была бы счастлива и…

Он едва мог удержаться от нетерпеливой улыбки.

— Элизабет, ты сначала загляни внутрь, прежде чем говорить.

Элизабет нерешительно откинула крышку. Это оказалось еще хуже, чем она представляла. Значительно хуже. Она пыталась придумать, чтобы такое сказать, не сводя глаз с камня в центре. Существовали государства в третьем мире, годовой бюджет которых был меньше, чем цена этого изумруда, не говоря уж об алмазах, обрамлявших его, и тех, что образовывали собственно ожерелье.

— У меня нет слов, — сказала она ему.

Это, во всяком случае, было правдой.

— Можно я надену его на тебя?

— Пожалуйста. Не думаю, что мне это удастся самой.

Амадо обвил ожерелье вокруг ее шеи. Камни, касавшиеся ее кожи, были холодными. И тяжелыми.

— Ну-ка, дай мне посмотреть на тебя, — сказал Амадо, разворачивая ее.

Рука Элизабет двинулась к горлу, чтобы коснуться этого изумруда. Да, подобные штучки носят кинозвезды, а не дочь Билла и Анны Кэйвоу. А потом она вспомнила о замечании Эланы на Рождество при виде Элизабет. На ней тогда были сережки, подарок Амадо. Этаким театральным шепотком, когда Элизабет проходила мимо, Элана сказала Эдгару:

— Это все, конечно, шаблон, но, честно говоря, я боюсь. Единственное, что отличает взрослых мужчин от детей, — это цена их игрушек. Очень плохо, что папа не выбрал что-нибудь такое, чтобы мы все могли этим пользоваться. Что-нибудь вроде яхты или самолета.

Губы Элизабет растянулись в улыбке, когда она прикинула, какой должна быть реакция Эланы на этот, самый последний подарок ее отца.

— Ну? — подстегнула она Амадо.

Он потряс головой, словно бы в разочаровании, но в его глазах промелькнула озорная искорка.

— Ты затмеваешь эту вещицу. С тобой ничто не может сравниться. Думаю, нам придется вернуть его.

И это мгновение с захватывающей дыхание мучительной болью напомнило Элизабет о том мужчине, каким был Амадо, когда они поженились. Да неужели это было всего год назад? Она бы с радостью отдала все камни из этого ожерелья, чтобы вернуть назад того Амадо, хотя бы на одну ночь! Отвечая на его игривость, она посмотрела на него с вызовом.

— Ты просто пытаешься отобрать у меня это ожерелье. Я же знаю всю эту официальную чепуху о том, что девять десятых судебных процессов — это тяжбы о собственности.

Амадо подошел к ней, и на какое-то мгновение она подумала, что вот сейчас он заключит ее в объятия и поцелует. Сердце ее радостно забилось, и она поверила, что этот кошмар, в котором они прожили последние три месяца, может быть, и в самом деле остался позади.

Права она оказалась наполовину. Он действительно поцеловал ее. Но губы его прижались к ее щеке, а не ко рту. Ей пришлось приложить усилия, чтобы скрыть свою досаду.

— Спасибо, Амадо, — сказала она. Эти единственные слова, пришедшие ей на ум, лежали на поверхности. — Это самый прекрасный подарок, который мне когда-либо дарили.

— Носи на здоровье, Элизабет.

Прежде чем он успел отвернуться, она заметила, да-да, безусловно, печаль в его глазах, под стать ее собственной. Она хотела было спросить его об этом, но когда он опять повернулся к ней, его стальные доспехи снова скрыли его.

— Ну, пойдем? — спросил он.

— Нам надо поговорить о том, что с нами происходит.

Время явно неудачное. Элизабет понимала это, еще не выговорив этих слов. И все-таки не могла остановить себя.

— Да, — согласился он. — Только не сегодня вечером.

— Ты в самом деле так считаешь?

Он довольно долго пристально смотрел на нее, а потом, как бы уступая борьбе, бушевавшейи в нем, наклонился и поцеловал ее. На этот раз их губы встретились. Не было ни колебаний, ни сомнений в том, что он хотел ее так же сильно, как и она его. В жилах Элизабет вспыхнул огонь. Она открыла рот и поцелуй их становился все глубже, а она прижималась к мужу все теснее. Но тут поцелуй закончился так же внезапно, как и начался.

— Никто не стал бы скучать без нас, если бы мы и опоздали на несколько минут, — тоном предложения сказала она.

Амадо улыбнулся и крепко сжал ее в объятиях.

— Где-то когда-то я, видимо, сделал нечто удивительное, чтобы заслужить тебя. Только твои терпение и понимание поддерживают меня.

Но это была признательность вместо чего-то совершенно иного, чего она хотела от него.

— Амадо, я скучаю без тебя.

— Я всегда буду здесь, всегда с тобой. Столько, сколько я буду тебе нужен.

— Значит, ты будешь здесь вечно.

Он прижался губами к ее лбу.

— От твоих губ и до могилы, моя дорогая.

Глава 17

На безлунном небе было трудно различить линию горизонта и определить, где кончаются звезды и начинаются огни в долине. Стояла глубокая ночь. Элизабет засучила рукава легкого свитерка и, опершись на перила, бездумно смотрела в густую темноту. Затем она пересекла террасу, подумав, что, быть может, прогулка развеет грустные мысли, утомит и тогда захочется спать. Но тут она вспомнила, что в коттедже «гости». В половине третьего ночи они, несомненно, уже спали, но Элизабет не хотелось рисковать: если Элана или Эдгар увидят ее в саду, сплетен не избежать. Поэтому она отказалась от прогулки, уселась в одно из кресел на террасе и стала слушать сверчков. Спустя некоторое время Элизабет подтянула колени и положила на них голову.

Все гости сошлись на том, что прием удался на славу. Амадо не поскупился на расходы: белужья икра, семга с Аляски, мясо из Небраски, кондитер из «Стэнфорд-Корт» и струнный квартет из симфонического оркестра Сан-Франциско. Элизабет содрогнулась при мысли, во сколько это обошлось в расчете на одного гостя. А ведь потом надо еще и помножить эту сумму на три сотни, ведь именно столько гостей они принимали сегодня.

Но не цена беспокоила ее, а ужасающая беспечность и чрезмерность траты. В их кругу человека ценили не за то, какие шикарные приемы он закатывал.

Если этот прием давался исключительно ради того, чтобы доставить ей удовольствие, то ей был бы куда милее интимный обед при свечах. Один лишь намек, что Амадо с радостью примет ее в своей постели в эту ночь, взволновал бы ее несравненно больше, чем его обещание о двухнедельном отдыхе во Франции.

Весь вечер Амадо не сводил с нее глаз, восхищенных, горевших желанием. Она таяла под его взглядом, ощущение счастья заставляло сердце биться быстрей. Но вечер закончился. Амадо проводил Элизабет до дверей ее спальни и по-отечески поцеловал в лоб. Элизабет напомнила, что им надо поговорить. Однако он сказал, что утром у него назначена встреча и ему, мол, нужно выспаться.

Она расстроилась и обиделась, и пришлось призвать на помощь все свое самообладание, чтобы не устроить ему сцену. Нет, не то чтобы она не могла разыграть хорошенький скандал, если бы считала, что от этого будет какой-то прок. Она боялась, что эмоциональный взрыв лишь оттолкнет его еще дальше. Только это и удержало Элизабет.

Однако в эту ночь над обидой, горечью, страхом верх взяла ее проснувшаяся гордость. Почему она, его жена, должна скрывать свои чувства? Она вышла за него замуж не для того, чтобы слоняться одной по ночам или ворочаться с боку на бок в холодной постели. Вот она сейчас пойдет и скажет ему все это. Вдруг он смягчится, попытается… и снова потерпит неудачу? Нет, это будет конец всему, крах иллюзии, что со временем все войдет в норму.

Элизабет встала и подошла к перилам. От нервного переутомления ее бросало то в жар, го в холод. Она прохаживалась по террасе, всматриваясь в темные окна дома.

Что же все-таки стряслось? Нет, причина не в том, что у них не будет детей. Здесь что-то другое… Она сделала все, чтобы приноровиться к его миру, к его жизни. Он разукрасил ее, как рождественскую елку. Говорил, что любит. Временами, например, сегодня вечером, ей даже казалось, что он по-прежнему любит ее… Но он не мог или не хотел видеть ее в своей постели.

А ей так недоставало этой интимной близости…

Она чувствовала себя такой одинокой…

Майкл, выплывая из глубокого сна, ощутил, как кто-то легонько толкает его подбородок. Он простонал и перекатил голову на другой бок. Котенок последовал за ним.

— Я же только что накормил тебя, — проворчал он. — Отправляйся обратно спать.

— Да он совсем не еду ищет, — сказала Элизабет.

Его глаза мигом открылись. Черный котенок стоял, опершись передними лапками о его щеку.

— Элизабет? — спросил Майкл, щурясь и пытаясь сосредоточиться. Шерстяной комочек он переложил на подушку.

— Да, это я, — сказала она.

И тут Майкл встряхнул головой и увидел Элизабет у двери. На ней был старенький тренировочный костюм, правда, на несколько размеров больше, чем следовало бы. Коробку с котятами она держала под мышкой.

— Что ты здесь делаешь? — спросил Майкл.

— Я не спала и увидела у тебя свет. Ну, и подумала, что, может быть, ты как раз их кормишь и тебе не помешала бы моя помощь, — она пожала плечами. — А когда ты не ответил на мой стук, я решила, что ты занят одним из котят. Тебе, знаешь ли, в самом деле следует подумать насчет установки дверного звонка, — она поставила коробку обратно в угол, подождала немного, чтобы посмотреть, не растревожило ли это передвижение кого-либо из котят, а потом снова повернулась к Майклу. — Извини, что я к тебе вторглась так вот…

Майкл зевнул, еще несколько раз поморгал и принялся тереть глаза. Он пытался отогнать то, что происходило с ним в исключительно живом сне. Впрочем, во сне, подумал Майкл, было куда больше здравого смысла, чем наяву лицезреть Элизабет, стоящую в его спальне посреди ночи.

— И давно ты здесь находишься?

— Точно не знаю. Около получаса, думаю. По тому, как глубоко ты спал, я решила, что ты настолько устал, что даже и не проснешься, если я тихонько заберу котят в другую комнату и покормлю их за тебя. Я собиралась оставить записку.

Говард тем временем прополз по подушке и снова взобрался на Майкла. Добравшись до мягких волос, покрывавших его грудь, котенок опустил голову и издал настойчивый утробный звук.

— Своими воплями ты все равно ничего не добьешься, — сказал Майкл котенку.

— Хочешь, я его возьму?

Майкл прижал котенка к себе и прислонился спиной к передней спинке кровати, старательно удерживая при этом простыню натянутой на бедра.

— Да нет, — сказал он. — Это мы уже парочку раз нынешней ночью проходили.

Он посадил Говарда себе на плечо. В считанные минуты крохотный комочек шерсти уютно угнездился во впадине за ключицей Майкла и пристроился так, что его головка уткнулась Майклу под подбородок.

Элизабет улыбнулась.

— Это я вижу.

— Так что ты на самом деле-то здесь делаешь?

Этот вопрос мигом стер ее улыбку.

— Я же тебе говорила. Я увидела у тебя свет и…

— Знаю, знаю: подумала, что можешь мне помочь.

— Послушай, если не хочешь, чтобы я сюда приходила, то прямо так и скажи.

Голос Элизабет прозвучал необычно звонко, как будто кто-то резко дернул за струну. Что-то происходило. Но что? У него так и вертелся на языке вопрос, но он сообразил, что давить нельзя, она попросту уйдет и больше не вернется. А он совсем этого не хотел.

— Ты застала меня врасплох, только и всего. Я не мог представить, что ты по доброй воле можешь встать посреди ночи.

Кажется, она приняла его объяснение.

— Я не могла заснуть.

— Слишком много волнений?

Он хотел предложить ей легкий выход из ситуации. И то, как она посмотрела на Майкла, подтверждало: да, она поняла, и благодарна ему. Элизабет прислонилась плечом к дверному косяку.

— Вечер был просто неслыханным, да?

— Лучший, который мне доводилось видеть в этих краях за долгие годы.

— Так ты хочешь, чтобы я накормила за тебя Говарда, прежде чем уйду?

— Да все нормально. Я сам им займусь, — и когда Элизабет двинулась к выходу, он добавил: — Просто поразительно, как быстро все они приспособились к этому фокусу с пипеткой. Почуют запах молока и сходят с ума. — Да что же это он делает, пытаясь удержать ее здесь? Это безрассудно, но остановиться Майкл не мог. — Мне больше не приходится придерживать их, напротив — я должен стараться не дать им гоняться за пипеткой к чашке с молоком.

Прошло еще несколько секунд, прежде чем Элизабет заговорила. И когда это произошло, глаза ее смотрели как-то странно, отсутствующе.

— Я только что вспомнила одну вещь, о которой и думать не думала уже давным-давно, — с видимым страхом сказала она. — Когда я была совсем маленькой, в одном доме, где мы остановились, я нашла котенка. Это был такой полосатик: черный, оранжевый и белый, и лапки тоже белые-белые. Мой отец сказал, что я не могу оставить его, только я не послушалась. Я украдкой выносила ему еду. А потом, однажды ночью… было так холодно… я испугалась, что котенок замерзнет, если я оставлю его там, снаружи. Я дождалась, пока все легли спать, а потом принесла его в дом и положила с собой. — Она вздрогнула и обхватила себя за плечи руками. — Я решила взять его только на одну ночь. Я никогда больше и не собиралась делать этого.

Майкл замер, слушая ее рассказ. Она внезапно замолчала, как-то странно уставившись в угол, где стояла коробка с котятами.

— И что же случилось?

Она несколько раз потрясла головой, словно пытаясь избавиться от наваждения.

— Котенок стал кричать. Я пыталась успокоить его, но он, должно быть, проголодался. Вошел отец и поймал нас. — Миновало несколько секунд, прежде чем она продолжала. Голос ее был безжизненным и сдержанным. — Он заорал на меня, сказал, что если плохие парни найдут нас и всех наших друзей пристрелят, то это я буду виновата.

Плохие парни, которые пристрелят их друзей?! Да Что же это за отец такой, который говорит своему ребенку подобные вещи? Майкл посмотрел на Элизабет и увидел маленькую испуганную девочку.

— Он заставил тебя выбросить этого котенка?

Вместо ответа Элизабет взяла прядку волос и принялась накручивать ее на палец. И, как будто ноги больше не держали ее, медленно осела на пол. Там она и осталась, не двигаясь, плотно подтянув колени к груди.

А Майкл сердцем чувствовал, что ему совсем не нужно слышать то, что должно сейчас последовать. И когда Элизабет в конце концов все-таки снова заговорила, ему пришлось напрячься и выслушать ее.

— Он сказал, что меня надо проучить… что это очень важно. Что я должна понять, если есть какие-то правила, а я их нарушаю, то тогда непременно произойдут страшные вещи. А потом… он заставил меня положить на котенка мою подушку. И я должна была так и держать подушку, пока котенок не перестал кричать. Отец сказал, что я помогаю котенку заснуть. Но я, должно быть, не поверила отцу, потому что ему пришлось прижимать мои руки к подушке.

Майкл содрогнулся от такой жестокости.

— А сколько тебе было лет, когда это случилось?

Элизабет нахмурилась.

— Не знаю. Наверное, четыре или пять. Я думаю, это было тогда, когда мы жили в Бостоне, — она сидела совершенно спокойно, взгляд ее был устремлен на стену напротив. — Или, возможно, в Нью-Йорке. Много-много лет назад. Как же это я могла забыть такое?

И она снова погрузилась в раздумье. Он сказал:

— Я читал, что у детей есть такой внутренний механизм защиты, который включается, когда надо оградить их от очень уж плохих вещей.

— Бог мой, интересно, а что же еще я забыла?

— А ты уверена, что действительно хочешь все вспомнить? — осторожно спросил он.

— По всей вероятности, не хочу, — призналась она.

— Твой отец, что же, был болен?

«Да это же и не детство было вовсе», — думал Майкл, пытаясь представить жизнь Элизабет.

— Нет, — ответила она, — не думаю… Ах, ты хочешь спросить, не был ли он психически больным?

— Ну, это объяснило бы его поведение.

— Он и моя мать принимали наркотики, но тогда все, у кого мы когда-либо останавливались, тоже делали это. Не могли же все они быть сумасшедшими.

Теперь Майкл по-настоящему растерялся. Ничто из того, что она рассказывала ему, не соответствовало облику той женщины, которую описывал Амадо.

— Как я понимаю, ты много раз переезжала.

— Да, каждую пару месяцев. А был как-то случай, когда в течение недели мы каждый день меняли дома.

Майкл чувствовал: пора прекратить расспросы. Но он хотел узнать, кто же преследовал ее отца, вынуждая его все время быть в бегах. Но спросил он совсем другое:

— И вы вот так переезжали с места на место, даже когда ты пошла в школу?

— Я не ходила в школу, пока не переехала жить к своей бабушке.

— А как же ты…

— Меня учила моя мать или какая-нибудь из других женщин, с которыми мы жили.

— Твой отец был коммивояжером?

Майкл едва не застонал от откровенной глупости этого вопроса.

Элизабет озадаченно посмотрела на него.

— Коммивояжером?

— Ну, мне просто интересно, почему вы так часто переезжали.

Она провела рукой по лбу.

— Почему я это делаю? Я никогда не рассказывала о своей семье. Не понимаю, что заставило меня разоткровенничаться перед тобой?

— Ну, вообще-то друзья рассказывают друг другу о себе, — подсказал он.

— Ты меня не слушаешь, Майкл, — в ее голосе почти отчетливо слышалась безнадежность. — Когда я сказала, что никогда не рассказывала о своей семье, я имела в виду — никогда.

— Может быть, это все из-за котят.

Она еще крепче обняла колени.

— И это нормально?

— Что нормально?

— То, что я рассказала тебе. Боже мой, я совсем сошла с ума. Что со мной происходит?

— Элизабет, чего ты боишься?

Она колебалась, в голове был какой-то сумбур.

— Честно?

— Разумеется.

— Если ты узнаешь, кто я на самом деле, то нашей дружбе конец.

— Но это же бред!

— Я знаю, что говорю. Раньше такое уже случалось. Множество раз.

Майкл приподнял Говарда и пристроил его на подушку. Потом дотянулся до своих джинсов, натянул их и сел рядом с ней на полу. Вначале он боялся касаться ее, боялся, что она испугается и уйдет. Но когда он посмотрел на Элизабет, жалость затопила его сердце. Он обвил ее рукой и притянул к себе.

— Не существует ничего такого, что оттолкнет меня от тебя.

— А что, если я маньяк-убийца?

— В самом деле?

— Нет.

— Мы можем спорить на эту тему всю ночь напролет. Но ты можешь довериться мне. Или ты боишься, что, если расскажешь, я не смогу сохранить твою тайну?

Она не ответила.

— Элизабет, следующий шаг за тобой. Я не собираюсь насильно толкать тебя к тому, чего ты не желаешь делать.

В большей степени себе самой, чем Майклу, Элизабет сказала:

— Доверившись, я могу слишком много потерять и мало выиграть.

— Тогда не рассказывай ничего. Пусть все остается как было, забудем, что сегодняшняя ночь вообще была.

— И ты действительно сможешь забыть?

Ему даже и подумать-то было страшно, что он мог бы сделать и, конечно, сделал бы ради нее.

— Да, — ответил он без колебания.

Прошло еще несколько длинных минут. Никто из них не говорил ни слова. Наконец Элизабет спросила:

— Ты когда-нибудь слышал об Анне и Билле Кэйвоу?

Эти имена были ему знакомы, но Майкл не мог вспомнить, где он слышал их.

— По-моему, да, но я не уверен.

— Они были членами одной радикальной группы, которая взрывала военные базы и грабила банки в семидесятые годы.

— Да, теперь я вспомнил. На одной из этих баз погибло несколько человек, когда бомба взорвалась раньше условленного времени, да?

Элизабет кивнула.

— Ты хочешь сказать, что Анна и Билл Кэйвоу были твоими родителями?

— Да. Они оставили меня у бабушки, когда мне было десять лет. Если не считать пары поздравительных открыток, отправленных спустя несколько месяцев после моего дня рождения, я больше никогда от них не получала весточки. Я не имею ни малейшего представления, приезжали ли они в Калифорнию, пока их не поймали.

Майкл прижался щекой к ее макушке и закрыл глаза от боли, которую слышал в ее голосе.

— Твои родители, — сказал он, — должно быть, внесли переполох в тишайший городок Фармингэм, штат Канзас.

— Дело не только в жителях Фармингэма. После того как телеграф сообщил эти новости и выяснилось, что я дочь террористов, репортеры слетелись со всего штата. Они преследовали меня по пятам. А потом, когда они в конце концов разъехались, моих родителей застрелили при попытке к бегству, и все началось по новой.

— Теперь я понимаю, почему ты хотела поменять фамилию.

— Ну, я поменяла не только фамилию.

— Что бы там ни было, теперь с этим покончено. Это больше не имеет значения. Черт подери, да если бы мы несли ответственность за то, что делали в детстве, мы бы все сидели за решеткой, — и тут он вспомнил ту версию прошлого Элизабет, которую рассказывал Амадо. — А Амадо знает об этом? Не потому ли…

— Я ему никогда ничего не говорила. И ты тоже не говори. Обещай мне это, Майкл.

— Обещаю.

Это, кажется, убедило Элизабет. Она начала подниматься.

— Как только уедут Элана с Эдгаром, я переберусь в коттедж, так что мы сможем кормить котят по очереди. Я все равно в последнее время плохо сплю.

Они снова вернулись на безопасную почву.

— Чтобы Амадо злился на меня за то, что я провожу с тобой ночи? Нет уж, спасибо. Я лучше обойдусь своими силами.

— Амадо даже не узнает, что я ушла.

Потребовалось какое-то мгновение, чтобы осознать сказанное. И когда это произошло, Майкл почувствовал себя так, словно из него выкачали весь воздух.

— Он до сих пор не спит с тобой? Даже в эту ночь?

— Майкл, это единственное, о чем я не стану говорить с тобой. Это нечестно перед Амадо.

— Но он же глаз с тебя не сводил на этом вечере! Бог мой, так что же он делает-то, когда вы приходите домой: целует тебя на прощанье у дверей твоей комнаты и отправляется в свою, так, что ли?

Элизабет опять попыталась встать. Он остановил ее. Когда она попыталась оттолкнуть его, Майкл схватил ее за руки. Она вдруг разозлилась.

— Какое тебе дело до того, что мы с Амадо делаем или не делаем? Почему тебя это волнует?

Ну, вот этот миг и пришел. Он, конечно, мог бы сказать, что он ее друг, но она поверила бы только тому, что ей хотелось услышать. Она доверила ему свою сокровенную тайну. Так мог ли он уступить ей в искренности?

— Ну, продолжай же, Элизабет. Ты же женщина сообразительная. Ты, несомненно, сама можешь дать ответ.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Майкл находился в опасной близости от края пропасти, куда можно падать очень долго. Земля под его ногами предостерегающе осыпалась. И если он упадет, то из этой бездны не будет спасения, не будет пути назад.

— Я думаю… нет, я знаю… я люблю тебя.

Она вспыхнула и отвернулась от него, как бы уходя от удара.

— Нет, не имеешь права. Я тебе не позволю.

— Это уже случилось. И ничего ты, черт подери, не сможешь с этим поделать. — Пыл прошел. — И я, черт возьми, тоже ничего с этим поделать не могу.

— Но ты не понимаешь…

И тут он понял.

— И когда ты узнала?

— Я не знала… до этого момента. Да я бы никогда и не пришла сюда, если бы знала.

Он отпустил ее и тяжело привалился к стене. Всю свою жизнь он дожидался этого — услышать от женщины, которую он любит, что и она тоже любит его. Это был бы сладчайший миг, когда-либо изведанный им. Но вместо признания — отказ… Разве мог он торжествовать, разве мог простить себе, что влюбился в жену своего лучшего друга? Да уж, для любого, кто совершит подобное предательство, в аду наверняка приготовлено особое местечко.

Глава 18

До утра Элизабет так и не удалось заснуть. Она пролежала, наблюдая, как небо из черного становится темно-фиолетовым. При первых признаках рассвета она поднялась и пошла принимать душ. Когда Амадо вышел к завтраку, она уже ждала его за столом.

Полная решимости вернуть в их отношения хоть какую-то определенность, она встала и приветствовала его поцелуем. Он, правда, попытался было отвернуть щеку, но она взяла его за подбородок и заставила встретить ее губы. Он был откровенно удивлен и не вполне уверен, как ему следует реагировать на эту принудительную интимность.

Элизабет подвинула ему стул.

— Как ты спал?

— Как младенец, — ответил он. — А ты?

— Не очень хорошо, — призналась она.

— Тебя что-то беспокоило?

Она просто восхищалась его выдержкой. Он убедил себя, что их жизнь идет как и положено.

— Не могла отогнать разные мысли. Никак не могу перестать думать о том, что с нами творится.

Амадо мельком посмотрел в сторону кухни, где Консуэла гремела посудой.

— Думаю, сейчас не время и не место…

— Амадо, я больше не желаю откладывать. Наш брак, наша с тобой жизнь — это же очень важно, — она двинулась вокруг стола к своему обычному месту, напротив него, но потом передумала и села рядом с ним, придвинув стул еще ближе. — Я хочу, чтобы мы уехали вместе на этот уик-энд.

Он нахмурился и протянул руку к газете.

— Это невозможно, Элизабет. Есть некоторые…

— Ах, оставь, Амадо. Нет на свете ничего важнее нас с тобой.

— Извини, пожалуйста. В обычной ситуации я бы с тобой согласился, но господа, которые приедут в субботу повидаться со мной, — это старые друзья, я с ними познакомился в одной из поездок во Францию. Было бы немыслимой грубостью, если бы я не оказался здесь и не встретил бы их.

— Но ты не говорил мне, что ждешь гостей. А долго они здесь пробудут?

— Всего день. Это деловой визит.

— Ну, тогда поедем куда-нибудь на следующий уик-энд.

Он дотянулся до ее руки и слегка сжал ее.

— Ты же знаешь, как мы заняты в это время года.

— Амадо, я не желаю принимать от тебя никакого отказа.

Их взгляды встретились, и Элизабет увидела печаль в его глазах.

— Боюсь, на этот раз тебе придется его принять, — сказал он.

— Ну пожалуйста, а?

Она готова была расплакаться, ведь он вынудил ее выклянчивать возможность побыть рядом с ним.

В комнату вошла Консуэла с подносом. Амадо выпустил руку Элизабет и сказал ей:

— Поговорим об этом в другой раз.

— Как мы уже поговорили о твоем переезде из нашей комнаты?

Он посмотрел на нее строго и неодобрительно.

— Я же сказал: в другой раз.

— Доброе утро, — весело выпалила Консуэла. — Похоже, день будет жарким.

Она поставила поднос на стол и принялась за ними ухаживать. Элизабет резко встала из-за стола. При мысли о завтраке ее живот свело судорогами.

— Спасибо, Консуэла, но я не хочу есть.

— Но должны же вы хоть что-то съесть.

— Ну, может быть, попозже.

Консуэла посмотрела на Амадо.

— Неужели и вы не хотите есть?

Амадо развернул газету и положил ее рядом со своей тарелкой.

— Напротив. Сегодня я голоден как никогда.

Элизабет почувствовала, будто он ударил ее.

Август незаметно перешел в сентябрь, и Элизабет была рада, что вот-вот начнется подготовка к сбору урожая. Она ждала этого с нетерпением: дни, наполненные суматохой, работой помогли бы ей отвлечься от свалившейся на нее любви к самому близкому и самому доверенному другу ее мужа. Она много работала и при любой возможности уезжала в Сан-Франциско, если Майкл оставался в Сент-Хелене. А когда Майкл уезжал в Модесто, Элизабет не вылезала с винного завода в Сент-Хелене. Каждое утро она просыпалась с мыслью, что разлюбить так же легко, как и влюбиться. Так или иначе, она отыскала способ заглушить любовь к Майклу. Ей нужно время… ну и небольшая помощь Амадо.

Рекламная кампания, задуманная ею, оказалась куда масштабнее, чем ей хотелось бы. Стало трудно самой справляться с этой прорвой работы. Элизабет решила подключить агентства и провела переговоры с некоторыми из них. И в итоге она остановилась на главном сопернике «Смита и Нобла» — агентстве «Дж. П. Хоукинс и партнеры» из Сан-Франциско.

Она провела серию консультаций с несколькими работниками этого агентства. Но прошло довольно много времени, прежде чем она решила, что они вошли в курс дела, и рекламная кампания покатится по намеченной программе без ее постоянного участия. Она же хотела проводить побольше времени с Амадо, полная решимости наладить семейную жизнь.

Они с Майклом по-прежнему делили заботу о котятах. Когда оба были в городе, их «дежурства» были поочередными, если же кто-то из них находился в отъезде, то другой полностью брал уход за котятами на себя. Общались они записочками, когда возникала необходимость. Именно из одной такой записочки Элизабет и узнала, что Майкл нашел, куда пристроить котят, и что их новые владельцы заберут малышей к последней неделе сентября.

Умом она понимала, что рано или поздно настанет день, когда ей придется отдать котят, но как ни глупо, она расстроилась из-за этой утраты. Она даже решила уехать на эти дни в Сан-Франциско, но через два дня поняла, что ее усилия бесполезны, и отправилась домой.

В тот вечер, когда она вернулась, они столкнулись с Майклом, выезжавшим из поместья. Элизабет попросила его остановиться. Он развернул свой пикап рядом с ее автомобилем и опустил стекло окошка.

В горле Элизабет стоял комок, когда она спросила его:

— Их уже нет?

— Ты только что упустила последнего, — он положил руку вдоль открытого окна, сосредоточенно разглядывая что-то в отдалении. Спустя несколько секунд он добавил: — С Говардом возникла проблема. Он укусил женщину, которая пришла забрать его.

Что ж, ее это не удивило. Говард не из тех котов, которые легко смирятся с новым хозяином. Ему нужен человек с терпением альпиниста и чуткостью спортивного судьи из малой бейсбольной лиги.

— Да как же… — пробормотала она, — почему же…

Майкл встретил этот вопрос коротким пренебрежительным смешком.

— Она, видишь ли, имела наглость приласкать его.

— А он что, спал?

Майкл повернул голову и посмотрел на нее.

— Нет, Элизабет, он сидел на подлокотнике дивана.

Она не хотела знать, что произошло дальше, но не смогла удержаться от вопроса:

— И она поняла, в чем дело?

— А ты бы поняла?

— Но она не будет с ним жестокой?

— Нечего было уезжать в Сан-Франциско. Сама бы все объяснила этим людям, — он запустил руку в волосы, а потом положил ее на руль. — Извини. Ты измучилась, я вижу. Обещаю, что эта женщина не будет жестокой с Говардом.

— Но почему ты в этом уверен?

— Дело в том, что я не отдал его. Мы чересчур долго прожили с ним, Элизабет. У Говарда есть дом, — Майкл помолчал несколько секунд. — В общем, с учетом всего, я решил… черт подери, я же вполне могу оставить его у себя.

И в тот же миг слезы признательности обожгли ее глаза.

— Но все же, почему ты решил оставить его себе, Майкл? — спросила она.

Вопрос, конечно, дурацкий, неважно, почему он взял себе Говарда, важно, что взял.

— Да потому, что я идиот, — он опустил взгляд и сдержанно вздохнул. И наконец, посмотрев на нее, сказал: — Ведь я знаю, как ты привязана к нему.

Элизабет боялась открыть рот, боялась выдать свои чувства.

— А еще я знаю, — продолжал Майкл, — что ты не станешь возражать против того, чтобы остаться с ним в коттедже, когда я буду в отъезде. Конечно, ты можешь брать его, когда пожелаешь. Только дай мне знать.

Ей хотелось рассказать, как необходим ей этот крошечный теплый комочек в ее одинокой жизни. Может, кто-нибудь и посмеется над ней, но когда твоему приходу домой кто-то радуется, когда ночью на твоей постели кто-то пытается устроиться поближе к тебе — это разрывает панцирь одиночества. Конечно, это временная мера, однако Говард был всем, что у нее осталось. Но ничего подобного она, конечно же, не могла рассказать Майклу. Такие вещи не говорят человеку, которого ты пытаешься вытеснить из своей жизни. И в итоге Элизабет просто сказала ему:

— Спасибо.

Майкл включил двигатель пикапчика и тронулся с места.

— Пожалуйста, — ответил он.

Сентябрь сменился октябрем. Все рабочие винного завода работали по четырнадцать часов в сутки. К концу месяца начались приготовления к зиме, и снова воцарилось относительное спокойствие. По полям ползали трактора, внося удобрения в предвидении надвигающихся дождей. А когда эта работа завершилась, виноградники оставили в покое до следующего года. Техника отправилась на склады, а для рабочих устроили праздник. Элизабет и Амадо пытались поддерживать видимость нормальных отношений. За завтраком и обедом они обменивались одними и теми же словами, были неизменно вежливы друг с другом и наедине, и на людях, а на званых вечерах демонстрировали безукоризненную и любящую семейную чету.

Между тем на винном заводе в резервуарах из нержавеющей стали шли последние недели ферментации, и уже стояли наготове бочонки и большие бочки, чтобы принять в себя вино. Эти емкости изготавливались из самых разнообразных пород дерева — беспрерывные эксперименты Майкла, сути которых Элизабет никак не могла постичь. Но именно эти эксперименты и должны были определить будущий результат и высокую репутацию коллекционных вин Монтойя.

А в ноябре начались дожди.

За две недели до Дня Благодарения Амадо внезапно объявил о своем желании встретить приближающийся праздник со всей своей семьей. Когда Фелиция сообщила ему, что она никак не сможет уехать из дома, он на следующее же утро отправился в Нью-Йорк, чтобы переубедить ее.

Он прилетел в Нью-Йорк ненастным зимним днем. Заказанная машина прибыла с опозданием. До города добирались несколько часов. Было почти десять вечера, когда Амадо наконец постучал в парадную дверь Фелиции.

Она была не очень-то рада видеть его.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она вместо приветствия.

— Ну, если гора не идет к Магомету, то… — он переложил свой чемоданчик из одной руки в другую. — Я могу войти?

— А ты намерен остановиться здесь? У меня?

— Всего на одну эту ночь, Фелиция. Я подумал, что такой вариант будет проще.

С неохотой отодвинувшись в сторону, она пропустила его в свою квартиру.

— Если ты явился уговорить меня приехать в твой дом на День Благодарения, то не трать сил попусту. Я же тебе говорила, — у меня уже есть планы, и я не намерена их менять.

Все еще стоя спиной к Фелиции, Амадо обвел взглядом комнату. Мебель скромная, в подчеркнуто испанском вкусе Портрет Софии, который он сам написал к первой годовщине их свадьбы, висел над камином. У одной из стен широкого коридора стоял длинный узкий стол. На нем — фотографии Софии в окружении свеч. Что-то похожее на алтарь.

Амадо почувствовал, как кровь отхлынула от его лица. Он всегда знал, что Фелиция привязана к матери, но у него не было ни малейшего представления о том, сколь глубоко зашла эта привязанность. Да разве мог он надеяться на успех в состязании с женщиной, любящая дочь которой поклоняется ей как божеству? Разве может он рассказать дочери свою версию их жизни, не назвав жену лгуньей?

Он поставил чемоданчик рядом с дверью в гостиную и подошел к камину, чтобы рассмотреть портрет. Воспоминания унесли его далеко. Да, они с Софией тогда были счастливы или по крайней мере, происходившее между ними могло сойти за счастье.

Затем он подошел к черному кожаному дивану и сел. Он рассчитывал поговорить с Фелицией, облегчить душу, но она ясно дала понять, что любая попытка сближения только усилит ее раздражение, вызванное его приездом к ней.

— Да, — сказал он, — твоя мать была прекрасной женщиной. Ты ее так почитаешь…

Фелиция подошла к портрету и коснулась его угла, проделав какое-то микроскопическое и совсем ненужное выравнивание, а заодно и подчеркнув свои собственные права.

— Я признательна ее отцу за то, что он написал этот портрет, пока она была в Испании, — она повернулась и посмотрела на Амадо пристальным проницательным взглядом. — В противном случае мы с Эланой никогда бы и не узнали, как она выглядела, когда была по-настоящему счастлива.

— Хосе не имеет никакого отношения к этому портрету, — сказал Амадо.

— О? Так кто же тогда…

— Ты взгляни на фон, Фелиция: окно, вон та картина на стене… Это же домик для гостей при винном заводе.

Она недоверчиво разглядывала картину.

— Это совпадение, — упрямо сказала она.

— А кто сказал тебе что этот портрет написал Хосе?

— Моя мама.

Огонек надежды вспыхнул в груди Амадо. Может быть, у него появился шанс убедить свою дочь, что он все-таки не был таким чудовищем, каким его живописала София.

— Я написал этот портрет и подарил Хосе в первую годовщину нашей свадьбы. Если ты посмотришь повнимательнее, то разглядишь обручальное кольцо у нее на…

— Она мне про это рассказывала. Это кольцо — фамильное наследство.

— А как же она тебе объяснила все остальное?

— А я никогда и не спрашивала, — призналась Фелиция. — Но я уверена, что есть какое-то логическое…

— Ну, разумеется, есть — истина.

Ее глаза полыхнули холодной яростью.

— Никто не может приходить в мой дом и говорить что-то дурное о моей матери. Особенно ты.

Амадо поразила ненависть в ее голосе, но он не собирался отступать, нет. Слишком уж много раз он делал это раньше.

— Почему же особенно я?

— После всего того горя, которое ты ей причинил, не смей даже вспоминать о ней.

Ну вот, снова обвинения, которыми она уже много лет оскорбляет его.

— А что же конкретно я сделал?

— Она покончила с собой из-за тебя.

Злобность этого обвинения настолько поразила его, что он сразу и не нашелся, что ответить. Его растерянность подстегнула Фелицию.

— Ты знал, что у нее не было денег и что если ты перестанешь присылать чеки в счет алиментов, когда мы с Эланой подрастем, она останется нищей. Но разве тебя это волновало? — Этот вопрос она подчеркнула едким смехом — Ты даже не побеспокоился позвонить или написать, чтобы узнать, как она будет обходиться, когда ты перестанешь…

— Мы с Софией никогда официально не разводились. И никаких алиментных чеков никогда не было. Каждый месяц я посылал достаточно денег для нее и для вас, да и ее семье много перепадало. — Амадо встал и подошел к дочери. — А кто, по-твоему, за платил за похороны?

Фелиция попятилась от него.

— Это в тебе говорила больная совесть.

— Мне не в чем упрекнуть себя. Твоя мать сама оставила меня.

— Потому что ты ее к этому вынудил!

— Каким же интересно, образом я это сделал?

— Ты обещал любить ее, заботиться о ней, а потом привез в Калифорнию и перестал обращать на нее внимание. Ты знал, что она не говорит по-английски и потому чувствует себя одинокой, только тебе на это было плевать. Тебе, вероятно, даже нравилось это. Она, по твоим понятиям, должна была спать с тобой, убирать твой дом, рожать детей, а ты тем временем занимался своей проклятой винодельней! Тебя, должно быть, просто с ума свело, что она уехала, так и не родив тебе сына.

— А тебя никогда не интересовало, почему я много лет оставался один, не развелся с твоей матерью и не женился на другой, если уж мне так важно было иметь сына?

— Потому что ты католик.

Да, на все у нее готов ответ Мамочка хорошо ее обучила.

— А если я смогу показать тебе чек, отправленный мной, скрепленный подписью твоей матери и реализованный всего за несколько дней до ее смерти, то ты, по крайней мере, выслушаешь мою версию всей этой истории?

Фелиция помолчала несколько секунд, прежде чем ответить.

— Не существует ничего, что изменило бы мое мнение.

— Ну, если это так, то хотя бы выслушай.

— Ты прекрасно знаешь, какие чувства я к тебе испытываю. С чего это вдруг сейчас ты пытаешься наладить отношения?

Да, именно этого вопроса и ждал Амадо.

— Когда мужчина переваливает за семидесятый рубеж, — ответил он — то время становится его врагом. Есть много проблем, с которыми я хотел бы разделаться. Но среди них нет ни одной, более важной, чем эта.

Фелиция прикусила нижнюю губу и довольно долго рассматривала его.

— Ну, хорошо, — сказала она наконец. — Я поеду туда вместе с тобой, но только если Элана тоже приедет.

Амадо ни на минуту не поверил, что он убедил Фелицию, возбудив у нее любопытство. Нет, обыкновенная жадность читалась в ее взоре. Ведь с появлением Элизабет сладкий пирог уже не разрежешь на щедрые порции. Фелиции никак нельзя отказать в прагматизме. Какой бы ни оказалась доставшаяся ей доля его состояния, она была куда соблазнительней, чем вообще ничего.

Глава 19

Незадолго до Дня Благодарения, в понедельник, налетела жестокая гроза, поломавшая ветви деревьев и вызвавшая небольшое наводнение. Поскольку ехать домой не было никаких причин, Элизабет осталась в тот день на винном заводе, хотя все разъехались до утра. В девять вечера пустой желудок напомнил ей, что пора и честь знать.

На полдороге домой, огибая очередной изгиб шоссе, она почти влетела в дерево, выдранное с корнями порывами ветра. Элизабет резко затормозила. Машина пошла юзом по скользкому асфальту, фары прорезали светом кустарник, окаймлявший обочину дороги, а асфальт под колесами сменился гравием, а потом и грязью.

Подождав, пока перестанет бешено колотиться сердце, Элизабет попыталась вернуться на дорогу. Но безрезультатно, автомобиль увязал все глубже.

Спустя еще час она добрела обратно до конторы, вошла в приемную и нахмурилась, увидев в коридоре слабый отсвет со стороны лаборатории.

— Кто там? — крикнула она на тот маловероятный случай, что по забывчивости оставила свет включенным и кто-то туда забрался.

Спустя несколько секунд в дверях появился Майкл.

— Что с тобой случилось? — спросил он.

— Да попалось дерево на дороге и…

— Боже мой, с тобой все в порядке?

— Так я в него даже и не врезалась, только вот машина увязла в грязи. — Она осмотрела себя и обнаружила, что промокла до нитки. Ее куртка и плотный шерстяной свитер словно налились свинцом. — Пришлось пешком тащиться обратно.

Она снова подняла взгляд на него. Холодный сквозняк пронизал тело, и она содрогнулась.

— Мне понадобится какой-нибудь грузовик, чтобы отбуксировать машину.

— И сухая одежда.

Майкл двинулся было к ней, но потом остановился, словно неуверенный в том, как она это воспримет.

— Наверное, мне следует сообщить об этом дереве, — сказала она.

Майкл все-таки миновал расстояние, разделявшее их, и скинул свою куртку.

— Вот, надень-ка ее.

Он подождал, пока она сняла с себя куртку, а потом, поколебавшись, стянула и свитер и закуталась в его куртку.

— Какого черта тебе вообще понадобилось разъезжать в такую ночь? — спросил он.

Это заявление рассердило ее.

— Я не разъезжала, как ты выразился, а просто ехала домой.

— Если бы ты уехала пораньше, ничего и не случилось бы.

Усталость и пережитое волнение разрядились внезапным взрывом гнева.

— Когда же это «пораньше»?! Я и не знала, что…

— Да брось ты, — сказал он. — О чем тут спорить?

Майкл повернулся и направился к столу секретарши. Стоя к ней спиной, он перелистал телефонную книжку и снял трубку. Передав необходимую информацию и уточнив у Элизабет точное местонахождение ее машины, он дал отбой.

— Диспетчер сказала, что она кого-нибудь туда отправит, но сию минуту это сделать невозможно. Много аварий на дорогах.

— Тебе совсем не обязательно меня дожидаться, — она попыталась сказать это небрежно, прекрасно понимая, что напрасно тратит силы.

— А где Амадо? — спросил он.

— Утром уехал в Нью-Йорк.

— Ну, тогда это с концами. — Майкл подошел к окну и сделал вид, что всматривается в непроглядную темень. — Готов поспорить, что еще до конца этого путешествия Фелиция заставит его возненавидеть День Благодарения.

Как-то само собой ушло раздражение, напряженность. Словно все неприятности случились из-за грозы, бушующей за окнами, а не из-за их странных отношений.

— Пустое дело — говорить с ним об этом.

— Да, — согласился Майкл, — когда уж он вобьет себе в голову что-то, бессмысленно пытаться переубедить его.

Он повернулся и посмотрел на нее. Элизабет встретила его внимательный взгляд, и в воздухе повисло напряженное ожидание. С усилием прервав эту игру в гляделки, Элизабет подошла к столу секретарши.

— Мне надо еще кое-куда позвонить. Если мы в ближайшее время не раздобудем грузовик для буксира, то я… то мне ведь надо как-то решить вопрос с ночлегом, — тихо закончила она.

— Я об этом позабочусь.

— Ну, в этом нет нужды. Я вполне могу…

— Бог мой, Элизабет, ну что ты все усложняешь. Я бы сделал то же самое для любого.

Она решила не реагировать на его раздражение.

— Я ничего такого и не имела в виду. Просто подумала, что у тебя, возможно, есть какие-то планы. Они же всегда у тебя есть, когда ты в городе.

— А откуда ты это знаешь?

— Ну, я видела, как ты уезжаешь…

— А потом еще и не ложилась спать, пока не убедишься, в котором часу я вернусь домой, да?

— Если ты полагаешь, что я за тобой шпионю, то ошибаешься. Просто дело в том, что я…

— Что ты — что? Что тебя тревожит? — Он неумолимо приближался к ней. Элизабет отступила на шаг. — Уж не хочешь ли ты сказать, что даже и заснуть не можешь, все думаешь, с кем и чем я занимаюсь?

— А если и так — что с того? — выпалила она в ответ — Ну и что, теперь тебе стало легче?

— Нет, ни от чего, что я слышу, делаю, говорю, во что пытаюсь поверить, легче мне не становится.

Боль его слов пронзила ее сердце.

— Я знаю, — призналась она.

— Были у меня попытки с другими женщинами, но в итоге я только представлял, что они — это ты. Ты никогда не была в моей постели — и все равно она кажется пустой, когда я просыпаюсь, а тебя там нет. Я рассказываю тебе свою жизнь: как я мальчишкой наступил на ржавый гвоздь и меня потом бинтовали в больнице, как я изо дня в день вижу, что мой брат возделывает землю, о которой я мечтал сам, — а ты не слышишь ни слова.

— Так расскажи мне сейчас.

— А что толку?

Неожиданно для себя она тихо сказала:

— Я люблю тебя, Майкл…

Он изменился в лице.

— Сейчас-то ты зачем мне это говоришь?

— Потому что это правда, и мне слишком больно и дальше держать ее в себе.

Она протянула руку, чтобы коснуться его щеки, но Майкл перехватил ее ладонь. На какое-то мгновение ей показалось, что он собирается оттолкнуть ее прочь. Но потом он медленно повернул голову и со страстью прижался губами к ее ладони.

— А я уже и надеяться перестала, что все еще можно поправить, — прошептала она. — А время бежит, утекает безвозвратно…

— И ничего не меняется, — закончил он. — Мы не можем вот так это все продолжать, Элизабет.

— А разве у нас есть другой путь?

Майкл привлек ее к себе.

— Я бы и сам чертовски хотел это знать.

Элизабет положила голову ему на грудь; сердце у него колотилось так, что в ее ушахзвенело.

— Я хочу, чтобы ты рассказал мне, каким ты был в детстве, как ты рос, — она откинула голову, чтобы посмотреть на него. — Хочу, чтобы ты рассказал о своем брате, — ее голос дрогнул. — Хочу услышать, что ты видишь во сне.

— Тебя… все время только тебя.

По окну полоснула вспышка фар. Элизабет обняла Майкла еще крепче, не желая отпускать его.

— Это буксировщик, — сказал он.

— А я надеялась, что он не сможет приехать так быстро.

— По всей видимости, они решили в первую очередь вызволить тебя, — его руки опустились. — В положении жены Амадо есть свои преимущества.

Элизабет с неохотой отпустила его. Без поддержки его рук она почувствовала себя слабой и одинокой.

Майкл наклонился и слегка коснулся губами ее виска.

— Возьми мой грузовичок. Если ты проедешь через участок Хендерсонов, то обогнешь это упавшее дерево. А я поеду с буксиром и заберу твою машину.

Дверь распахнулась, и вошел высокий мужчина с окладистой бородой.

— Это отсюда звонили насчет буксира? — спросил он.

— Я сейчас с вами поеду, — ответил Майкл и поменялся ключами с Элизабет. — Ну, надеюсь, ты доедешь без приключений, а?

Она едва не расхохоталась. «Нет, — хотелось ей закричать, — мне плохо и никогда не будет хорошо, ни сейчас, ни потом, никогда уже не будет!»

— Да, все будет нормально, — ответила она.

Глава 20

К тому времени как грузовичок-буксировщик добрался до дома и доставил Майкла вместе с «мерседесом» Элизабет, дождь успел прекратиться и зарядить снова. Майкл направился было к дому, чтобы сообщить Элизабет о благополучном возвращении ее автомобиля, но когда его нога коснулась первой ступеньки, он резко остановился и подумал: в самом ли деле ему хочется снова увидеть ее в этот вечер? Он хотел не только видеть, но и обнимать, целовать ее. Он много чего хотел. Но Амадо в Нью-Йорке — и это барьер, который переступать опасно. В конце концов Майкл решил, что лучше всего отправиться домой и позвонить.

Он пошел обратно по подъездной дорожке, закрываясь от мощных порывов ветра и проливного дождя. Огибая дуб, он заметил, что в гостиной у него горит свет. Дыхание перехватило при мысли, что в доме его, возможно, дожидается Элизабет.

Но что, если ее там нет? Если она заглянула туда поухаживать за Говардом и просто оставила свет включенным, чтобы ему не пришлось шагать во мраке к темному дому?

Тогда, черт подери, он сам найдет ее!

Уж один-то раз за всю свою жизнь он вправе в виде исключения поступить неправильно во имя благой цели. Он слишком устал вести эту битву с собой, устал не спать ночами…

Майкл шагнул на крыльцо и быстро сбросил прихваченный на винном заводе дождевик. Опустив глаза, он увидел, что ботинки заляпаны грязью. Майкл чертыхнулся и скинул ботинки. Но вот, стоит сделать только шаг, перебороть собственный страх, и он увидит Элизабет.

Он открыл дверь и в тот же миг увидел ее. Она сидела в кресле у камина, подобрав под себя ноги. Говард лежал у нее на коленях. На ней был мешковатый серый тренировочный костюм, в котором она пришла в тот первый вечер.

Элизабет подняла на него глаза, и он увидел в них колеблющееся мерцание. Но прежде чем он смог разглядеть что-либо еще, взгляд потупился, опустившись к коленям.

— Извини меня. Я собиралась уйти. Только возьму пальто и отправлюсь…

— Нет-нет, я не хочу, чтобы ты уходила. Пока не надо.

Он закрыл за собой дверь. Он так много раз воображал ее сидящей вот так и дожидающейся его, что ему хотелось хоть минутку понаслаждаться этой реальностью.

Элизабет смахнула Говарда с колен и поднялась. Нервно отбросила волосы с плеча. Они все еще были влажными от дождя.

Грудь Майкла сдавило еще сильнее, он изо всех сил старался успокоить дыхание. Пройдя через комнату, он остановился почти рядом с ней. Медленно приподняв руку, Майкл коснулся щеки Элизабет.

Она попыталась было отстраниться, но потом с безнадежным вздохом качнулась к нему.

— Поцелуй меня, — прошептала она. — Пожалуйста, только разочек.

И он поцеловал ее — сначала нежно, а потом с яростным голодом. Она встретила язык Майкла и ответила на его атаку. В ее страстном желании не было ни утонченности, ни сдержанности.

Майкл целовал нежную кожу ее шеи. От тела Элизабет исходил жар, окутывавший его невидимым чувственным облаком. Он зарыл пальцы в ее волосы и силой заставил Элизабет посмотреть на себя.

— Мне нужно больше, — сказал он.

Она, не дрогнув, встретила его пристальный взгляд.

— Майкл, мы уже зашли слишком далеко, а от «больше» станет еще труднее, чем сейчас.

— Мне все равно.

— А завтра будет не все равно.

— К черту завтра!

— Просто любовь ко мне уже стоила тебе твоих прежних особых отношений с Амадо. Что же случится, если…

Он прервал ее глубоким, почти жестоким — поцелуем.

— Не надо сейчас об этом, Элизабет, — прошептал он прямо в ее губы. — Эта ночь наша.

Она ответила ему тихим, сдавающимся стоном.

— Я люблю тебя, — прошептала она.

А потом повторила это снова и снова, как будто для нее это был единственный случай в прошедшей и будущей жизни свободно сказать ему это.

Майкл давно дал себе слово, что после Сюзан он больше никогда не позволит, чтобы какая-то женщина стала смыслом его жизни. Но сколько он ни старался защититься, Элизабет отыскала дорожку через его оборонительные укрепления.

Как он мог такое допустить? Как, скажите на милость, мог он распознать, что станет означать для него Элизабет, когда она появилась в его жизни в обнимку с его лучшим другом, с человеком, относившимся к нему как к собственному сыну, которого у Амадо никогда не было?

Майкл уже терял надежду, что сможет вырваться из сжимающегося тиска проблем. Он посмотрел на Элизабет. Казалось, она читала его мысли.

— Мы не можем сделать этого, да? — Голос ее был полон сожаления и печали, но в нем слышалось и одобрение.

— Нет, если продолжать все так, словно ничего не произошло. Мы никогда не сумеем обойти эту преграду.

— Майкл, я не могу оставить его.

— Я знаю.

— Амадо не сделал ничего, чтобы я…

— А ты помнишь тот наш разговор в машине, когда мы возвращались из Модесто? Когда ты сказала, что если я полюблю женщину, то распознаю это по колокольчикам, которые затрезвонят в голове?

— Да…

— Я никогда не рассказывал тебе, но они так и заливались звоном в тот день, когда ты дала мне яблоко. Если бы у меня не было так громко включено радио, я бы непременно распознал этот звон. Только я не хотел его узнать.

Элизабет затихла и задумалась, а потом с огорченным вздохом сказала:

— Я помню и кое-что еще, о чем мы говорили, Майкл… о тебе и о замужних женщинах.

Он привлек ее поближе и прижался губами к ее виску.

— Не сейчас, Элизабет.

— А будет ли вообще когда-нибудь подходящее время?

И только тогда он сообразил, что она плачет. Пытаясь защититься от того, что ждало их впереди, она уже отстранялась от только что происходившего между ними. Да, они могли бы позволить себе еще часок-другой побыть вместе, но никакого выхода не было.

— Элизабет, я не могу заводить интрижку. Только не с тобой. С тобой я хочу всего.

— А разве у нас нет другого выбора?

Майкл не знал, испытывает ли она его или просто не понимает, что происходит.

— Ты могла бы оставить Амадо? — спросил он.

— Да, — она подняла голову и посмотрела на него. — Но смог бы ты?

Этот вопрос ошеломил Майкла. Она выложила главное, чего он был не в силах сделать сам. Амадо, возможно, смог бы и пережить потерю жены или своего лучшего друга, но лишиться их разом? И знать, что они будут вместе. Смогут ли они поступить так с человеком, которого они оба любили?

— Нет, — сказала Элизабет, — думаю, что не смог бы.

— Но должно же быть какое-то решение.

Она отступила от него и сказала.

— Только не такое.

Все его существо, каждая клеточка требовала, чтобы он сказал ей: «Ты не права». Внутри Майкла все кричало от этой несправедливости, сердце переполнялось болью. Он протянул к ней руки и снова привлек ее в свои объятия.

— Если мы не можем рассчитывать на будущее, то у нас по крайней мере есть эта ночь.

— Если я останусь, то появятся новые воспоминания. Ты же будешь говорить мне то, что я потом не смогу выбросить из головы, и делать такое, что не даст мне уснуть ночами.

— Ты все равно не сможешь от этого защититься, Элизабет. Я же здесь. Я — часть твоей жизни. Тебе придется как-то общаться со мной.

Да, взваливать на нее собственное разочарование и страх не очень-то справедливо, но Майклу было не до справедливости. Он был просто в отчаянии. Он хотел, чтобы она нашла ответ на вопрос, не имевший решения. И без этого ответа его жизнь была бы пустой, лишенной даже надежды, поддерживающей его, пока он не встретил Элизабет.

Тыльной стороной ладони она вытерла слезы и сказала:

— Я люблю тебя, Майкл, но лучше бы ты не встретился мне в жизни.

Глава 21

Элизабет перебирала в пальцах нитку отборного японского жемчуга, подаренного ей в это утро Амадо по случаю сочельника. Она была удивлена и довольна, вспоминая и о том, что испытывала, когда он делал ей прочие дорогие подарки.

Каждое утро она просыпалась с надеждой, что предстоящий день принесет хоть чуточку счастья, что ее чувство вины и тоска потеряют свою остроту, сердце больше не будет так сильно болеть.

Она была измучена постоянным напряжением, но ей приходилось через силу улыбаться. А хуже всего видеть Майкла и его взгляд, которым он провожал ее. Он больше не насвистывал, не мурлыкал какую-нибудь мелодию, не напевал себе под нос, нет, он просто бродил по винодельне в задумчивом молчании. Он не избегал Амадо, но их отношения изменились.

Амадо тревожила эта перемена и как-то он признался Элизабет, что боится, уж не попал ли Майкл в неприятность с какой-нибудь женщиной. Она не знала, смеяться ей или плакать.

И точно такой же была ее реакция, когда он подарил ей эту жемчужную нить. Амадо сказал, что дарит ей это ожерелье пораньше, потому что жемчуг очень хорошо подойдет к ее красному платью, которое она хотела надеть в этот день на вечеринку у Хендерсонов. Сама же Элизабет была убеждена, что подлинная причина, по которой он преподнес ей этот подарок заранее и наедине, в большей степени связана с беспокойством Амадо в отношении реакции его дочерей, нежели с ее костюмом.

Элизабет покрутилась перед зеркалом и согласилась, что на красном фоне жемчуг выглядел очень эффектно. Элизабет вышла из своей спальни, чтобы разыскать Амадо и показаться ему. Однако вначале она наткнулась на Фелицию.

— Новое ожерелье? — спросила та.

Поставив свой бокал на кофейный столик, Фелиция потрогала рукой жемчуг и приподняла нитку, словно прикидывая на вес.

— Бог мой, только не говорите мне, что они настоящие! — Она подняла жемчуг еще повыше, а потом отпустила его. Снова подцепив со столика бокал, Фелиция сказала: — Да что же такое, интересно, надо сделать, чтобы заработать подобный дар?

Элизабет едва удержалась от благодарной улыбки из-за спектакля, разыгранного Фелицией. Она лениво окинула взглядом старшую дочь Амадо — от редких прямых волос, до лапищ тридцать девятого размера, запихнутых в туфли двумя размерами меньше.

— Для этого надо очень-очень сильно, — теперь уж она открыто улыбнулась во весь рот и, подмигнув, продолжила: —…потереть спинку. — Элизабет подняла руку и повертела пальцами, намеренно поворачивая руку так, чтобы продемонстрировать колечко, которое подарил ей Амадо на празднование урожая в этом году. — Все дело в пальцах.

Фелиция не привыкла, чтобы кто-то брал верх в ее собственной игре.

— Ты дешевка, — прошипела она. — Да еще и отвратительная. Никак не возьму в толк, что мой отец нашел в тебе.

Элизабет не собиралась оставаться безучастным зрителем или беспомощной жертвой в этой игре. Да и настроение у нее было совсем не благодушное. Пора кому-нибудь хорошенько растолковать Фелиции, какая она сучка и как измывается над своим отцом.

— Может быть, дело в том, что Амадо одинок, а меня ему не надо затаскивать домой на праздники.

Фелиция провела рукой по платью, как бы смахивая с него пылинку.

— Я живу собственной жизнью. Я не могу быть под рукой у отца всякий раз, когда у него начинается тоска по прошлому.

— Быть под рукой? До того, как мы с твоим отцом поженились, ты с ним в общей сложности и двух недель не провела за целых пять лет!

Фелиция мгновенно заняла оборону.

— А он и не имел никакого права рассчитывать на большее. У нас с ним нет ничего общего. И этот дом… он такой допотопный, — она скорчила гримасу, — такой провинциальный.

— Ну конечно, любая дыра на Восточном побережье — это сама изысканность? Скажи мне, Фелиция, видимо, все приезжие в таком восторге от Нью-Йорка?

Элизабет приходилось встречать женщин такого сорта, когда она работала в агентстве «Смит и Нобл». Они были до такой степени переполнены сознанием собственной исключительности, что даже и не замечали, когда их высмеивали.

— Ну, Элизабет, ведь даже тебе понятно, насколько дикие эти края.

Элизабет улыбнулась.

— Даже мне, старой, глупой Элизабет? По-моему, ты меня оскорбляешь. Хотя вообще-то, может быть, и нет. Возможно, ты мне в каком-то смысле воздаешь дань уважения за долгие годы, прожитые в Сан-Франциско, а? Да, я понимаю, что это — не Нью-Йорк, но вообще-то здесь живут еще и Элана с Эдгаром, так что здесь не так уж и дико.

Фелиция снова поставила свой бокал на стол.

— Зря я пытаюсь что-то объяснить тебе.

— Почему же? Потому что я пью вино твоего отца и считаю его хорошим? Или потому, что я ненавижу устрицы и считаю твою кока-колу противной? А может, потому, что одеваюсь у модельеров Западного побережья?

— Да даже самый лучший парижский кутюрье не смог бы скрыть твой примитивный умишко! Ты не в состоянии разглядеть в жизни возвышенного, не говоря уже о том, чтобы суметь его достойно оценить.

— Тихо, тихо… я ведь так надеялась, что ты меня этому научишь.

Фелиция презрительно усмехнулась.

— Да я скорее стану дерьмо лопатой разгребать.

Элизабет откинула голову и засмеялась.

— Фелиция, это же замечательно! Какое шикарное занятие! Может быть, у нас все-таки еще есть надежда.

В комнату вошел улыбающийся Амадо.

— Ну, я рад видеть, что вы так хорошо поладили. Я надеялся, что вы полюбите друг друга, если у вас появится возможность побыть вместе хоть какое-то время.

Элизабет встала рядом с Амадо, взяла его за руку и чмокнула в щеку. Она не хотела, чтобы он узнал правду.

— Мы стараемся, Амадо, — она метнула в Фелицию пронзительный взгляд. — Не так ли?

— О, конечно же. — Фелиция взяла свой бокал и приветствовала им отца. — Я и представления не имела, что Рождество в сельской местности может быть таким веселым.

Амадо положил ладонь на руку Элизабет.

— Ну, мы готовы?

— Мне только надо взять сумочку и пальто.

— Ну а я как раз успею взглянуть, готов ли Майкл.

Элизабет почувствовала, как кровь отливает от ее лица.

— Ты не говорил мне, что Майкл тоже собирается на вечер.

Каждый раз, когда они с Майклом оказывались в обществе Амадо, они рисковали, понимая, что достаточно только одного взгляда, одной неловкой паузы в разговоре, одного жеста, чтобы он догадался о перемене в их отношениях.

Амадо озадаченно посмотрел на нее.

— А почему тебя это удивляет?

— Вот что меня восхищает в этих краях, — с едким сарказмом сказала Фелиция. — Нет никаких классовых различий. Наемный служащий на одной доске с хозяином.

Элизабет никак не отреагировала на выходку Фелиции и продолжала расспрашивать Амадо.

— В последнее время он редко посещает подобные встречи. Обычно он занят.

— Это я попросил его, — признался Амадо. — Я подумал, что Фелиции, возможно, будет приятна его компания.

Фелиция застонала.

— Не означает ли это, что я весь вечер должна сидеть нянькой при Майкле Логане? Вообще-то мне хотелось, чтобы вначале ты посоветовался со мной.

Амадо напрягся.

— Майкл вполне способен и сам позаботиться о себе, но это не означает, что я намерен терпеть твои грубости в отношении него.

— Может быть, с учетом такой перспективы, Майкл предпочтет остаться дома — сказала Элизабет.

— Такого я ему предлагать не стану, — ответил Амадо. — Он, несомненно, уже одет и дожидается нас.

— И ведь не хотим же мы, чтобы он выбросил на ветер деньги, потраченные на смокинг, не так ли? — добавила Фелиция.

Явно огорченный, Амадо извинился и отправился звонить Майклу. Когда он отошел достаточно далеко, Элизабет повернулась к Фелиции.

— Тебе придется выслушать меня, — сказала она. — Я никогда не встречала таких наглых людей, как ты. Учти, твой отец может стать отцом другого ребенка.

— Тебе меня не испугать. Я всегда останусь его первым ребенком. И в случае, если это ускользнуло от твоего внимания, знай, что подобные вещи очень важны для таких мужчин, как мой отец.

— Первой дочерью, — уточнила Элизабет.

Она думала, ей станет стыдно за откровенную ложь, но почувствовала лишь удовлетворение: впервые Фелиция лишилась дара речи.

Свой ежегодный прием по случаю сочельника Хендерсоны проводили в столетнем викторианском доме. Они перестроили его, выделив помещение для дегустационной комнаты и демонстрационного зала. Список гостей больше напоминал справочник калифорнийских виноторговцев «Кто есть кто».

Элизабет взяла Амадо под руку, когда они вошли в помещение, некогда бывшее бальным залом. По всему периметру висели цветочные гирлянды с бантами из красного бархата и позолоченными шарами. Нанятые на этот вечер музыканты наигрывали некую смесь из поп-музыки и мелодий в стиле «кантри». Танцы не прекращались ни на минуту.

На протяжении всего вечера Элизабет пыталась, но так и не смогла уговорить Амадо потанцевать с ней. В конце концов он сказал, что у него щемит бедро. Она внимательно наблюдала за ним, и хотя и не заметила, чтобы при ходьбе он хромал, отметила его утомленный вид.

В какой-то момент она наклонилась к Амадо и негромко спросила:

— Что это за штука, которую я ем?

Он исследовал бутербродик, поднесенный к его глазам для экспертизы.

— Похоже на колбасу из буйвола, которую Барбара подавала на Рождественский вечер пару лет назад.

Элизабет скорчила гримасу.

— А не старовата ли она?

Амадо засмеялся.

— Я не имел в виду, что это та же самая колбаса.

— А я-то считала, что буйволы находятся под защитой государства. Разве они не внесены в список вымирающих животных?

Уголком глаза Элизабет заметила, что Майкл, пересекая зал, направляется к ним. Она рискнула немного подольше посмотреть в его сторону. Сердце ее учащенно забилось. Никто бы не подумал, что смокинг, сидевший на Майкле как влитой, был взят напрокат. Он выглядел шикарно.

Извините, что вмешиваюсь в разговор, — сказал Майкл, обращаясь к Амадо. Он старательно избегал встречаться глазами с Элизабет. — Я только хотел тебе сказать, что обратно с вами я не поеду.

— Меня это не удивляет, — ответил Амадо. — Я видел, как посмотрела на тебя Джанет Уильямс, когда мы вошли.

— Нет-нет, ничего даже близкого, — сказал Майкл. — Просто у меня в последнее время что-то нет особого настроения к веселью. Да и сегодня мне не стоило ехать.

— А как же ты доберешься домой?

— Бикерсы подбросят.

После неловкой паузы Амадо спросил:

— Это из-за Фелиции? Она что-то тебе сказала?

Майкл нахмурился, явно поставленный в тупик этим вопросом.

— Да я почти и не видел ее сегодня вечером.

— Зря я настоял, чтобы она приехала сюда на Рождество.

Майкл в конце концов посмотрел на Элизабет, явно ища у нее какого-то объяснения.

— Фелиция не хотела приезжать сюда, — сказала Элизабет. — И Амадо опасается, что она могла выплеснуть свое раздражение на тебя.

— Мне надо найти ее и посмотреть, все ли с ней в порядке, — сказал Амадо. — Если она хочет уехать, может быть, ты не будешь возражать прихватить ее домой?

— Ну конечно, — это было сказано вежливо, однако без особенного энтузиазма.

Амадо повернулся к Элизабет. — А ты не возражаешь составить Майклу компанию, пока я поищу Фелицию?

— А почему бы мне не помочь тебе? — спросила Элизабет.

— Элизабет совсем не обязательно оставаться со мной, — одновременно сказал Майкл.

— Я все же предпочел бы, чтобы Элизабет побыла здесь, с тобой, чем рисковать снова подвергнуться очередному приступу вспыльчивости Фелиции, — он положил руку Майклу на плечо. — Элизабет сегодня весь вечер очень хотелось потанцевать. Может быть, ты сделал бы это за меня?

— Я еще не такая уж увядшая фиалка, чтобы ты мне подыскивал партнеров для танцев, — резко сказала она Амадо. — Я могу и сама о себе позаботиться.

Амадо, казалось, был обескуражен этим выпадом.

— Элизабет, Бога ради, я совсем не это имел в виду. Я просто подумал, что, может быть, танец с тобой — как раз то, что необходимо Майклу, чтобы снова вернуть ему веселый настрой.

Майкл внимательно посмотрел на Элизабет и протянул ей руку.

— Как знать, может быть, он и прав.

Амадо одарил их довольной улыбкой, а потом повернулся и ушел. Элизабет подождала, пока он выйдет из комнаты, и сказала:

— Майкл, я не могу, у меня ноги дрожат.

Не обращая внимания на ее протест, он повел ее к танцующим. Когда она положила руку ему на плечо, кончики пальцев случайно коснулись его шеи. Ее ладонь свернулась в кулак, словно от острой боли. Кровь так громко пульсировала у нее в ушах, что Элизабет с трудом разбирала музыку. Но Майкл был искусным танцором, и благодаря ему со стороны все выглядело прекрасно.

— А я мечтал, что снова буду обнимать тебя, — сказал Майкл.

— Не говори мне ничего такого.

— Я думал, что из-за чувства вины без тебя мне будет легче.

— Ты в самом деле веришь, что когда-нибудь станет легче?

Эти слова больше походили на крик о помощи, чем на вопрос. Его прикосновения, запах его одеколона — все казалось таким родным. Она прищурилась, и по ее щеке соскользнула слезинка. Элизабет положила лоб ему на грудь, пряча лицо и сдерживая рыдания, рвущиеся из горла.

Она пропустила нужный шаг и едва не споткнулась. Майкл притянул ее поближе. Он тепло и мягко дышал ей в волосы. Ноги Элизабет отказывались двигаться. Она явно не продержалась бы до конца танца. Ведь и она тоже мечтала о том, чтобы руки Майкла снова обвились вокруг нее, но только не здесь, где могут заметить их страстное томление и раскрыть их тайну.

Невыносимая боль переполнила ее.

— Майкл, я должна уйти отсюда.

Он, не говоря ни слова, провел ее к коридору, убедился, что там никого нет, распахнул дверь, ведущую наружу. Элизабет шагнула в прохладный воздух и глубоко вдохнула. Они стояли в тени, по-прежнему сохраняя молчание. Спустя несколько мгновений Майкл протянул руку и коснулся жемчуга. Элизабет накрыла его руку своей.

— Если ты не перестанешь меня трогать, я не смогу снова вернуться туда: ведь Амадо поймет, что происходит.

— Да я просто смотрел на твое ожерелье, — сказал он. — Оно великолепно.

Элизабет понимала, о чем он говорит на самом деле.

— И очень дорогое. Я не просила подарков и не хотела.

— Но оно тебе очень идет. Ты словно родилась для того, чтобы носить изысканные драгоценности и дорогие вечерние платья.

— Но мы-то с тобой знаем, что это не так, правда?

Молчание, последовавшее за этим, казалось, длилось целую вечность. Когда Майкл наконец заговорил, голос его был ровным и спокойным.

— Я больше так не могу, Элизабет.

Холодный воздух просачивался сквозь бархатное платье, вытягивая последние остатки тепла.

— Я все время говорю себе, что станет полегче, — сказала она. — Может быть, нам не стоит так серьезно к этому…

— После того, что произошло несколько минут назад, я не могу верить, что наша любовь — временное наваждение. Никогда ты не перестанешь быть для меня самой желанной и родной.

Он вел себя так уверенно, словно у них появился выбор, словно появились ответы на вопросы, произнести которые вслух ни у одного из них не хватало смелости.

— Ничего же не изменилось, Майкл.

— И никогда не изменится. Вот потому-то я и решил уехать.

— Ты действительно считаешь, что нам будет легче, если ты переберешься в Модесто?

Да, ей тяжело видеть его изо дня в день, но как она перенесет разлуку?

А Майкл поднял руку и коснулся было ее, но потом вяло опустил руку.

— Я говорю не об отъезде в Модесто.

Она вздрогнула и застыла в ожидании чего-то страшного.

— Тогда куда же?

— Куда-нибудь подальше. Может быть, во Францию или в Австралию. Пока не знаю.

— Нет, ты не можешь этого сделать, — ее стало трясти. — А что мне делать без тебя?

— Элизабет, я не могу остаться. Такая жизнь убивает меня.

Элизабет искала слова, которые могли бы остановить его, какие-нибудь слова, наполненные ожиданием, надеждой. Но таких слов не было.

— Когда? — спросила она.

— Я еще не решил.

— Амадо тебя не отпустит.

— У него не будет такой возможности.

— Он же любит тебя.

«И я тоже…» Да разве могла она представить будущее, в котором не было бы Майкла?

— Почему ты со мной так отчаянно споришь? — спросил он. — Ты же не хуже меня понимаешь, что это единственный выход. Ведь ты сама говорила, мы не можем так жить дальше.

От боли, сковавшей ей грудь, Элизабет едва могла вздохнуть.

— Я могу поехать с тобой, — прошептала она.

Он склонился к ней.

— Что ты сказала?

Элизабет сказала это, поддавшись порыву, из страха потерять его. Мысль о том, чтобы уехать вместе с ним, оставить Амадо, взять такой грех на душу пришла неожиданно, надо хорошо подумать, прежде чем повторить эти слова.

— Майкл, дай мне время.

— Чтобы ты смогла привыкнуть к мысли о моем отъезде? — Его боль обернулась гневом. — Во мне много всего, Элизабет, но мазохистом я не буду никогда.

— Ну пожалуйста. Всего несколько недель.

И тогда она найдет выход, она подготовит Амадо, чтобы он сам отпустил ее.

Глава 22

На следующий день после Нового года Элизабет вместе с Амадо поехали в Сан-Франциско отвозить Фелицию в аэропорт. Она надеялась, что на обратном пути домой сможет поговорить с Амадо. Но когда они выезжали на автостраду, Амадо неожиданно предложил остаться на ночь в городе и сходить на какой-нибудь спектакль. Подумав, она поняла, что не может отказать ему. Она все еще надеялась найти компромисс, чтобы быть вместе с Майклом и не оставить Амадо в одиночестве.

Домой они вернулись поздно вечером в пятницу. А утром в субботу Элизабет наткнулась на Майкла на винном заводе. У него был встревоженный вид. Заметно было, что он провел бессонную ночь.

— Я больше не могу ждать, — негромко сказал он ей.

Это была не угроза, а констатация факта.

— Мне нужно еще совсем немного времени, — сказала она.

— Для чего? Каким образом «совсем немного времени» сможет что-либо изменить?

— Я пока точно не знаю.

Майкл уткнулся взглядом в пол.

— Элизабет, ты только дурачишь себя. Нельзя же ждать, что произойдет какое-то чудо.

В этот же вечер Элизабет с Амадо сидели в гостиной и смотрели по телевизору вечерние новости. Вошла Консуэла и пожелала им доброй ночи. Элизабет подождала, пока не услышала, что автомобиль Консуэлы выехал с подъездной дорожки, и только тогда сказала:

— Амадо, мне надо кое о чем с тобой поговорить.

Он повернулся и посмотрел на нее, и в его взгляде промелькнула короткая вспышка боли. Он с рассеянным видом провел рукой по груди.

— Ты хочешь, чтобы я выключил телевизор?

Выражение боли озадачило ее.

— Что-то не в порядке?

Он отмахнулся.

— Либо я старею и мой организм становится менее выносливым, либо Консуэла добавляет больше специй в свою стряпню, чем обычно.

— Завтра я ей скажу.

И в тот же миг она сообразила, каким неуместным будет выглядеть ее заявление об уходе. Но слово не воробей, и она уже не могла взять сказанного назад. Разговор начался совсем не так, как она планировала. Как же перейти от заботы о его здоровье к разводу?

— Извини, я выйду на минутку, — сказал он, вставая. — Думаю, мне надо принять что-нибудь желудочное, а не то снова не смогу уснуть всю ночь.

— А давно у тебя неприятности с желудком? — Когда же она перестала считать себя его женой? — Ты не показывался врачу?

— Он сказал, что все это возрастное, — короткая сардоническая улыбка приподняла уголок его губ. — Пока что я не нахожу никаких лекарств от старости.

Оставшись в одиночестве, Элизабет попыталась сосредоточиться на прогнозе погоды. Почему-то ей показалось правильным, что прогноз предвещал дождь. Она не могла представить себе, что будет покидать Амадо под сияющими лучами солнца.

После погоды пошли спортивные новости, а затем — какой-то сюжет о человеке, построившем дом из алюминиевых банок, которые он заполнял бетоном. А Амадо все не возвращался. Озабоченная его долгим отсутствием, Элизабет встала и отправилась искать его. Она обнаружила Амадо в его спальне, он лежал на постели, подложив под себя несколько подушек.

— Амадо? Что с тобой, как ты себя чувствуешь?

Он открыл глаза и попытался подняться, но это ему не удалось, и он снова улегся.

Элизабет подошла к нему. Лицо мужа было серым, на лбу и на верхней губе выступил пот. Где-то внутри у Элизабет зажурчали, лопаясь, пузырьки страха.

— В чем дело? Что с тобой происходит?

— Да ничего, — ответил он.

— Но я же не слепая. Я же вижу, что…

— Это пройдет. Всегда ведь проходит.

Он протянул к Элизабет руку, пытаясь успокоить ее.

— Что, черт возьми, ты этим хочешь сказать?

По мере того как она прислушивалась к его затрудненному дыханию, ее страх сменялся паникой.

— Иногда лекарство действует медленнее.

— А с каких пор ты принимаешь лекарство?

И внезапно она с удручающей ясностью вспомнила о той коробочке, внутри которой нашла пипетку. Ей бы следовало сообразить, что дело не в аллергии.

— Да это все сердце…

— Сердце?!

— Извини. Я не хотел, чтобы ты об этом узнала.

И вдруг ей все стало ясно, как будто она решила головоломку. Теперь многие вещи обретали смысл: дыхательные спазмы, которые он иногда испытывал, пытаясь приписать это тому, что не сделал зарядку, боли в груди, эти подушки на кровати… И даже его отчаянные попытки вернуть расположение дочерей.

— И давно ты узнал, что у тебя больное сердце? — спросила она.

— Спустя несколько месяцев после того, как мы поженились, — он отпустил руку Элизабет и знаком попросил ее присесть на постель рядом с собой. — Ты должна мне поверить: я бы не стал менять, вторгаться в твою жизнь, если бы знал о болезни.

Боясь потревожить его, Элизабет пересела на стул. Как бы с некоторым опозданием вспомнив об этом, она снова взяла его руку. Она совсем растерялась и решила выяснить, что же с ним происходит.

— А что говорят врачи?

— Ну, ты же знаешь, как ведут себя врачи. Их работа в том, чтобы…

— Ах, только не надо этого, Амадо. Не надо больше. Я имею право знать, что с тобой происходит. — В горле у нее застрял комок. — Черт подери, ведь ты мне муж!

— Элизабет, от медицинских терминов ты никакой информации не получишь. Это только слова, за которыми прячутся врачи когда должны сообщить тебе, что ты умираешь. Я скажу проще — мое сердце изнашивается и ничего нельзя сделать, чтобы остановить этот процесс.

— Ты не должен бороться в одиночку.

— Ну как же я мог, пообещав тебе, что все хорошее в моей жизни станет твоим, спустя несколько месяцев после свадьбы нарушить это обещание?

— Но ты же тогда не знал.

Она судорожно пыталась сосредоточиться. Амадо умирает? Да как же это может быть? Ведь он такой сильный, такой энергичный, полон жизни… Наклонившись, Элизабет прижала руку к его щеке.

— Только ты и поддерживаешь мою жизнь, Элизабет. Без тебя я бы давно сдался.

Эти слова сковали ее грудь железным обручем. Ей потребовалось усилие, чтобы перевести дух.

— Ты чересчур уж сильно доверяешь мне. У тебя же есть дочери, внучки и…

— И еще Майкл, Консуэла и сотня друзей, которые, конечно, будут опечалены, когда меня не станет, — закончил он. — Но никому из них не сравниться с тобой. — Он изогнул спину дугой, как бы пытаясь раздвинуть грудь, чтобы вдохнуть в легкие побольше воздуха. Спустя несколько секунд он снова расслабился. — Я прожил хорошую жизнь, Элизабет. Сожалею лишь о том, Что у нас остается мало времени. Оставить тебя — это самое трудное, что мне предстоит.

— Не надо так говорить.

Она не была готова услышать это спокойное признание.

— Мне следовало рассказать тебе, что сделало со мной это лекарство, — продолжал он. — А вместо этого я позволил тебе подумать, что у меня есть какие-то основания обвинять тебя, когда я перебрался из нашей спальни.

— Лекарство? А какое же оно имеет отношение к твоему переселению?

— Так из-за него я и не мог больше спать с тобой. Для некоторых мужчин это — один из побочных эффектов. К сожалению, я оказался в числе таковых. А тебе я не рассказывал потому, что не терял надежды на появление нового лекарства, которое я мог бы попробовать. Я надеялся со временем окрепнуть и опять стать настоящим мужем тебе.

У Элизабет закружилась голова. Ах, если бы только он рассказал ей! Вся их жизнь сложилась бы иначе.

— Я хочу, чтобы ты доверял мне.

— Элизабет, мое молчание никак не связано с недоверием. Я много раз думал об этом и в конце концов вынужден был посмотреть правде в глаза. Я боялся потерять тебя и верил, что, пока есть надежда, ты останешься со мной.

— Неужели ты думал, что я покину тебя в беде?

Этот вопрос и все, что он подразумевал, осторожно, но твердо закрывал дверцу, ведущую ее к Майклу. И осознание этого принесло Элизабет странное чувство успокоения.

— Как жаль, что мы были счастливы такое короткое время, — вздохнул Амадо.

— А ты уверен, что нельзя ничего сделать? Ты был у специалиста?

Он улыбнулся.

— Я был у всех, у кого только можно. Ты, конечно же, не считаешь, что я мог оставить тебя без сопротивления.

Она вспомнила о тех случаях, когда ей не удавалось дозвониться до него в Модесто, о том, как много раз никто после обеда не видел его на винном заводе и она предполагала, что он просто отъехал куда-то поговорить с каким-нибудь фермером о его урожае.

— И что они говорят?

Амадо поколебался с ответом.

— Говорят, что единственная надежда — пересадка сердца.

Эта идея привела ее в ужас. Она знала, что за последнее десятилетие процент успешных пересадок резко повысился, однако никакой гарантии все-таки не было.

— И когда это должно произойти?

— Я им сказал, что не пойду на операцию.

— Не понимаю. Если это единственная…

— Элизабет, мне уже шестьдесят лет. Если бы я был здоровым, у меня впереди еще оставалось много лет плодотворной жизни… но дело в том, что изнашивается не только сердце. Болезнь поразила почки и легкие. Как же могу я с доброй совестью забрать себе какое-нибудь сердце, когда в нем нуждаются так много других людей?

— А почему ты предполагаешь, что они достойнее тебя? И кроме того, если ты получишь сердце, которое будет работать лучше, не поможет ли это твоим почкам и легким?

Амадо закрыл глаза в изнеможении. А когда открыл их снова, взгляд его был устремлен в потолок.

— Как-то раз я был на очередном осмотре в клинике и познакомился с молодой женщиной, которая пришла туда по той же причине. У нее трое дочерей, и она рассказала мне, как готовит их к жизни без нее на тот случай, если умрет, так и не дождавшись донорского сердца. Когда я сказал ей, что, возможно, она излишне запугивает своих детей, она в ответ рассказала мне об одном восемнадцатилетнем парнишке, с которым встретилась в этой клинике годом раньше… Он умер в ожидании донорского сердца. Были там и другие… Так много, что я и счет им потерял. — Он повернул голову, чтобы поглубже заглянуть ей в глаза. — Теперь ты понимаешь?

И тогда Элизабет поняла, что она ничего не сможет ни сказать, ни сделать, чтобы заставить его изменить свое решение.

— Я вынуждена это понять, — ответила она. — Твое самопожертвование — одна из причин того, что я тебя полюбила.

— Значит, мы договорились не касаться больше этой темы?

Спорить было бесполезно.

— Что ж, если ты этого хочешь…

Амадо выпустил ее руку, откинул голову и снова закрыл глаза. Спустя несколько секунд он мягко произнес:

— А ничего, если мы закончим наш разговор утром?

— Ты хорошо себя чувствуешь?

Она вспомнила о множестве случаев за последнее время, когда Амадо исчезал, о «встречах», которые он предположительно посещал, о поздних обедах с другими садоводами… Он просто, должно быть, отдыхал где-то, боясь потревожить ее.

— Я немного устал. День был трудным.

— Может быть, я посижу с тобой, тебе ведь нужна помощь.

— Нет-нет, у меня есть все, что мне нужно.

Элизабет встала, горло сжималось от сдерживаемых рыданий. Ему бы, конечно, не хотелось, чтобы она плакала.

— Извини меня, Амадо.

— Не извиняйся. Господь даже в этом был добр ко мне. Прежде чем дать мне понять, что я умираю, он подарил мне тебя.

Элизабет хотела сейчас только одного — Амадо не должен узнать, что она оказалась совсем не таким удачным приобретением, каким казалась ему. Он должен умереть спокойным. Она наклонилась и легко коснулась губами его лба.

— Я еще загляну проверить, как ты, прежде чем лягу спать.

— Я люблю тебя, Элизабет.

— Я тоже люблю тебя, Амадо.

И разве имело какое-нибудь значение, что ее любовь к своему мужу была не такой, которую воспевают поэты? Во всяком случае она больше не стояла перед необходимостью выбора — он был сделан за нее.

Наступила полночь, а Элизабет все мерила шагами свою спальню, изо всех сил стараясь сформулировать то, что ей следовало сказать Майклу. Она думала, стоит только сосредоточиться, и нужные слова сами к ней придут. Однако какая-то часть ее души шептала, что это вообще не ее дело — сообщать Майклу про болезнь Амадо. И как бы ни были несокрушимы ее аргументы, она не могла убедить себя, что может сохранить в тайне болезнь Амадо. Ведь он нуждался в любви Майкла так же сильно, как полагался на его мастерство.

Наконец Элизабет приняла решение: ничего хорошего от того, что она сообщит Майклу о болезни Амадо, не будет.

Молча выскользнув из парадной двери, она шагнула в густой туман, опустившийся по склону холма и плотно укутавший дома. Ее ноги уже готовы были ступить на крыльцо, но тут внутренний голос остановил ее, не позволив идти дальше. Ведь она могла дать Майклу так мало, а ночь, когда еще есть надежда, показалась ей удивительным даром. Она вернулась тем же путем сквозь туман и тихонько проскользнула в дом. У двери Амадо она приостановилась, чтобы прислушаться к его дыханию, а потом направилась в свою комнату.

На следующее утро в половине седьмого, когда Элизабет брела мимо дома Майкла, чтобы забрать газету, она заметила, что его пикапчика уже нет на месте. Элизабет сочла странным, что Майкл уехал на работу так рано. Но она была поглощена тем, как встретить ей Амадо, когда они через пять минут увидятся за завтраком. Она не стала поэтому особенно тревожиться. Главное, посмотреть в лицо Амадо без сострадания, поговорить с ним без горечи в голосе и как-то жить дальше, изо дня в день стараясь не думать, не окажется ли он для них последним днем, проведенным вместе.

Амадо открыл ей дверь.

— Я не вижу никакой причины, чтобы ты брала на себя походы за газетой, — упрекнул он ее.

— Просто я не спала, ходила по дому и подумала, что…

— …что ты можешь избавить меня от этой нагрузки?

Она приподнялась на цыпочки и поцеловала его в щеку.

— Ну, что-то в этом роде.

— Вот именно потому я и выжидал так долго, Элизабет, прежде чем сообщить о болезни. Я не хотел, чтобы ты стала относиться ко мне как к инвалиду. — В его голосе отчетливо слышался гнев. — Такое время наступит довольно скоро. А до тех пор позволь уж мне жить такой жизнью, какой я жил всегда. Уж это-то разреши мне.

Элизабет отступила от него.

— Извини, пожалуйста. Я просто хотела…

— Я понимаю, — его голос смягчился. — Я месяцы привыкал к своему новому состоянию, а в твоем распоряжении были всего лишь какие-то часы, — он положил ей руку на плечо. — Заходи в дом. Я хочу тебе кое-что показать.

Элизабет прошла следом за Амадо в его кабинет и молча ждала, пока он вытаскивал из своего стола какую-то папку. Когда Элизабет увидела внутри нее образцы новых винных этикеток, она была и удивлена, и испытала чувство облегчения. Она-то предполагала увидеть нечто, связанное с состоянием Амадо, и теперь была благодарна ему, что он стремился поскорее восстановить нормальную атмосферу… и неважно, насколько искусственно это было. Элизабет необходимо время, чтобы твердо усвоить и как-то ужиться с этой бедой, а уж потом принимать какие-то решения.

А самое важное — ей надо все же рассказать Майклу, а потом попытаться как-то изменить их отношения, отойти от него. Правда, она не сомневалась, что нужна ему не меньше, чем умирающему Амадо.

Когда позднее в это же утро Элизабет добралась до работы, она поискала глазами на автомобильной стоянке пикапчик Майкла, однако его там не оказалось. Легкое беспокойство овладело Элизабет. Она отогнала это чувство, убедив себя, что он может быть где угодно.

В десять часов ей позвонил Амадо и сказал, что решил взять на этот день отгул, чтобы заняться личными делами и отдохнуть перед вечеринкой, на которую их пригласили Робертсоны. Элизабет подумала, не спросить ли у него, не видел ли он Майкла или не слышал ли что-нибудь о нем, однако ей не хотелось, чтобы Амадо знал о ее беспокойстве.

Когда миновал полдень, а Майкл и не появился на винном заводе к обеду и не позвонил, чтобы сообщить Кристине, где его можно разыскать, Элизабет отложила работу и отправилась на поиски. Но никто ни на заводе, ни в виноградниках не видел Майкла и ничего не слышал о нем. Ей пришло в голову позвонить в Модесто, но и там его тоже не оказалось.

В конце концов Элизабет поехала домой посмотреть, не вернулся ли он. И хотя его пикапа по-прежнему не было на месте, она все-таки решила попробовать заглянуть в его дом. Еще не дойдя до него нескольких метров, она заметила кусочек бумаги, прикрепленный к парадной двери. Растущее чувство беспокойства охватило ее, когда она вступила на крыльцо и увидела, что на конверте написано ее имя.

Открыв клапан конверта, она вынула оттуда листок бумаги.

«Элизабет!

Прости меня, я честно старался, но больше оставаться здесь не могу. Мы с тобой оба все это время понимали, что, независимо от того, как долго мы будем ждать, ничто не сможет измениться.

Почему-то, влюбившись в тебя, я позволил себе смириться споражением после того, как пообещал, что этого никогда больше не произойдет. Если и следует на кого-то возложить вину, то я полностью принимаю ее на себя. И должен был все предвидеть.

Для Амадо я тоже оставил письмо на винном заводе. В нем я, по-моему, достаточно логично и разумно объяснил причину своего отъезда. Я собирался сказать ему это лично, но потом сообразил, что мне с этим никогда не справиться. Единственный способ — поступить так вот бессердечно, как это, возможно, выглядит.

Майкл.

P.S. Говарда я взял с собой. Он, кажется, не испытывает особого энтузиазма по поводу отъезда, но вообще-то я тоже. Из нас получится та еще парочка, тебе не кажется?»

Прислонившись головой к прохладному стеклу, Элизабет закрыла глаза, чтобы дать полную волю боли. И та окутала ее, словно старый приятель, уверенный, что его примут с радостью. Элизабет горько рыдала от такой несправедливости — потерять разом и Майкла, и Амадо.

— Элизабет?

При звуке голоса Амадо она повернулась. Он пересекал подъездную дорожку, направляясь к ней. Она глубоко вздохнула и поморгала, чтобы убрать влагу из глаз, а потом запихнула записку в карман.

— Я не думаю, что Майкл уже пришел домой, — сказал Амадо, когда они встретились на дорожке. — Во всяком случае, я его не видел.

Элизабет никак не могла сосредоточиться. Она просто не знала, что сказать. Так много за эти часы обрушилось на нее.

— Амадо, он уехал.

— Да, я знаю, — он произнес это медленно, словно говоря на каком-то иностранном языке. — А на винодельне ты не смотрела?

— Там его тоже нет, — она попыталась улыбнуться, чтобы смягчить то, что должно было за этим последовать, но губы отказывались ей повиноваться. — Он нас покинул.

Ободряющий огонек в глазах Амадо поблек.

— О чем ты говоришь?

Ах, как ей хотелось бы оказаться где-нибудь в другом месте! Сбежать, спрятаться, мчаться прочь до тех пор, пока ноги перестанут ее слушаться.

— Майкл решил, что настало время для его переезда. — По дворику пронесся порыв ветра. Элизабет обхватила себя руками, словно опасаясь, что ее вот-вот унесет прочь. — Я полагаю, нам придется подыскать другого главного винодела. Поскольку это довольно трудно, то невозможно сказать…

Амадо вдруг схватил ее, как бы испугавшись, что она может упасть.

— С тобой все в порядке?

— Разумеется. А что такое?

Он колебался с ответом. На его лице было заметно замешательство. В конце концов он вздохнул и привлек ее к себе.

— Тебе не надо больше притворяться. Это я виноват. Я понимал, что это должно случиться. Черт подери, в каком-то смысле я, полагаю, даже планировал, чтобы это случилось.

Его слова доходили до нее довольно долго.

— Что ты имеешь в виду? Что ты понимал? Что должно было случиться? Что ты такое планировал?

— Зайдем в дом. Мне надо о многом тебе рассказать.

Элизабет высвободилась из его объятий.

— Нет, Амадо, думаю, тебе лучше рассказать мне сию минуту.

Он переминался с ноги на ногу, явно стесненный тем, что собирался сказать.

— Элизабет, ты же должна понять, как это трудно для меня.

— Ты знал, что происходило между мною и Майклом, да? — Она не желала верить тому, что говорила. — Бог мой, так вот для чего были нужны все эти поездки в Модесто! Ты планировал их для того, чтобы мы с Майклом остались наедине.

Амадо сложил руки в молящем жесте.

— Я просто не хотел, чтобы ты оставалась в одиночестве, когда меня не станет.

Ужасное подозрение пронзило сознание. Элизабет почувствовала, что ей вот-вот станет дурно.

— Амадо, так все-таки, о чем ты беспокоился: обо мне или о своей драгоценной винодельне?

— Я никогда и не думал нанести тебе такой удар. Ты же знаешь, Майкл всегда был для меня как…

Элизабет вытащила письмо Майкла из своего кармана и швырнула его в Амадо.

— Ты имеешь хоть какое-нибудь представление, черт подери, во что ты втравил нас?

— А откуда мне было знать, что вы влюбитесь друг в друга так быстро?

— Может быть, если бы ты позволил мне ознакомиться с твоими планами с самого начала, я могла бы воспрепятствовать создавшейся теперь ситуации, чтобы лучше соответствовать этим планам.

— Ну, ты придаешь слишком уж большое значение моему участию. И признаю, что подыскивал способы как-то устроить, чтобы вы с Майклом сблизились. Я надеялся, что вы постепенно могли бы… — говоря это, он наклонился, чтобы подобрать с земли брошенный в него Элизабет листок, — найти друг друга.

Прочитав письмо Майкла, Амадо побледнел.

— Бог мой, как же я мог об этом забыть?

Эти слова долетели до Элизабет вместе с безмолвным порывом ветра.

— Что такое, Амадо? — Он выглядел таким потерянным, таким одиноким, что ее гнев обернулся страхом. — О чем ты забыл?

Он поднял голову и посмотрел на нее.

— О том, что он почувствует, будто смирился с поражением. Пожалуйста, Элизабет, ты должна мне поверить: я никогда бы не… — он застонал. — Но как же я мог забыть?

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Амадо отвернулся от нее и пристально посмотрел в сторону долины.

— Он никогда не рассказывал тебе о Сюзан и о своем брате?

Даже при том, что рядом с ней был Амадо, Элизабет никогда не чувствовала себя более одинокой. Когда-нибудь она сама попросит его рассказать ей о Сюзан и о брате Майкла, но только не сейчас, не сегодня!

Сегодня слишком уж рано. Боль и так нестерпимо переполняла ее. Когда-нибудь она найдет местечко для боли Майкла. Но пока что его не было.

Ибо, уж как ни назови эту причину — любовь, верность или долг, — но они с Амадо должны быть вместе, покуда смерть не разлучит их. Элизабет потянулась к его руке.

— Тебе не следовало выходить из дома без куртки, — сказала она, и какая-то малюсенькая часть ее сознания отметила, что несмотря ни на что чуткость и забота в ее голосе были неподдельными. — Давай-ка мы отведем тебя в дом, в тепло.

Пальцы Амадо сжали ее руку.

— Дело не только в земле и в винодельне, Элизабет, я беспокоился и о том, чтобы ты была защищена. И о твоем счастье я тоже думал.

Волна сожаления совсем уничтожила ее. Все, с чем ей пришлось столкнуться лицом к лицу, она перенесла бы куда легче, если бы только не поверила ему. Но она поверила.

— Я знаю, Амадо, — сказала она.

Глава 23

— Это же несправедливо, — возмущалась Алиса, — несправедливо по отношению к вам обоим. Вы ведь нашли друг друга.

— Если бы я позволила себе размышлять о справедливости, я бы была не в силах заниматься чем-либо еще.

Элизабет переложила телефонную трубку к другому плечу и откинулась в кресле. Когда ее взгляд упал на груду писем, которые ей еще предстояло разбирать сегодня, она тут же отвернулась лицом к стене.

— Ты не хочешь, чтобы я приехала к вам? Я могу собраться и сесть на автобус в течение часа.

— Мне хотелось бы оставить тебя про запас, бабушка.

— Элизабет, я же не какой-нибудь хрупкий фарфор. Я совершенно не вижу никакой причины, чтобы…

— Если ты приедешь слишком рано, это станет в своем роде постоянным напоминанием. Амадо так старается сохранить видимость здорового человека. Я не хочу лишних сочувствующих глаз.

— Разумеется. Мне бы следовало самой об этом догадаться. Но только я чувствую себя такой беспомощной.

Элизабет ухватила рукой телефонный шнур и принялась рассеянно теребить его колечки.

— Я тоже, — сказала она.

— А когда он собирается сообщить Фелиции и Элане?

— Они сейчас уже в доме вместе с ним. Ему пришлось едва ли не угрожать Фелиции, чтобы добиться ее приезда.

— Ну и как же, по-твоему, они воспримут это?

— Честно говоря, не знаю.

— Как было бы мило, если бы они воспользовались временем, которое осталось у Амадо, и наладили отношения со своим отцом, да? Как я хотела бы думать, что из всего этого может выйти что-то хорошее!

— И я хочу, только вот не знаю, возможно ли такое. С учетом всего, что творилось в прошлом, даже если Фелиция с Эланой и в самом деле сменят гнев на милость, разве сможет Амадо поверить в их искренность?

Прошло несколько секунд, прежде чем Алиса сказала:

— Ну, поверит-то он во все, во что захочет поверить. И кто осмелится сказать, что это не к лучшему?

С этим доводом Элизабет не могла спорить. В ее собственной жизни было слишком много случаев, когда фантазия смягчала реальность и давала возможность как-то жить дальше.

— Обещай сообщить мне, когда ему станет совсем плохо, — продолжала Алиса. — И не забывай: всегда, когда что-то у тебя отнимается, что-то и дается. Да, трудно жить изо дня в день, зная, что ты умираешь, но раз уж так получилось, у тебя появился шанс разобраться в делах… с кем-то, к примеру, сблизиться, если захочешь. Ты взгляни на это как на дар, Элизабет.

— Я люблю тебя, бабушка.

Они поговорили еще несколько минут и, прежде чем попрощаться, пообещали друг другу вскоре созвониться снова. Когда Элизабет положила трубку, к глазам прихлынули непрошеные слезы. Она никогда не знала, где ее подстережет слабость в ежедневной битве с бедой. Иногда работа приносила несколько часов освобождения. Но как часто ее мучили тяжелые мысли о будущем.

Слезинка выкатилась из глаза. Мысленно отмечая ее путь по щеке, Элизабет сидела совершенно спокойно. Какая-то часть ее сознания, как бы отделившись от боли, породившей эту слезинку, мягко предупредила ее, что скоро этих слез будет гораздо больше.

Вот и опять тот, кого она любила, уходил от нее. Она могла браниться и рыдать во весь голос от этой несправедливости, могла богохульствовать и грозить кулаком небесам, могла найти убежище в работе…

Все напрасно, изменить ничего нельзя.

Амадо умирал… И когда это произойдет, часть ее самой умрет вместе с ним.

— И сколько же у тебя осталось времени? — спросила Фелиция.

Амадо устраивался в кресле, ища положение, которое позволило бы его легким свободнее дышать. Вместо того чтобы обидеться на бесцеремонность ее вопроса, он даже испытал облегчение, что Фелиция не пытается дурачить его неискренним выражением сочувствия.

— Это могут быть месяцы, а возможно, год или даже больше. Вариантов много.

Элана метнула в Фелицию выразительный взгляд, прежде чем с запинкой спросить:

— А ты… а сейчас как ты себя чувствуешь? Я имею в виду, не сможем ли мы что-нибудь сделать для тебя?

— Нет, — ответил он. — Все, что можно делать, и так делается.

Фелиция встала и прошла к окну. Оттолкнув в сторону занавеску, она принялась внимательно разглядывать двор. Так и не поворачиваясь лицом к отцу, она спросила:

— Тогда почему же ты просил нас приехать сюда сегодня? Ты мог бы сообщить нам об этом и по телефону.

— Фелиция, — задыхаясь, сказала Элана, — как ты можешь говорить подобные вещи?

Фелиция резко развернулась и свирепо посмотрела на свою сестру.

— Если бы ты была честна хоть разок в своей жизни, ты бы призналась, что думаешь то же самое. С каких это пор мы собираемся вместе для семейных заявлений?

— Но это же другое дело, — выпалила в ответ Элана.

— Почему же? Потому что папа умирает и мы ему понадобились? — Она повернулась к Элане. — А где же он был, когда умирала мама? И кстати, где была ты сама?

— Фелиция, не надо так вести себя с сестрой. — Амадо протянул к ней руку в просительном жесте. — Ни к чему эти ссылки на твою мать. То, что она сделала…

— Не смей говорить со мной о моей матери! — закричала Фелиция. — У тебя нет на это никакого права.

— Почему бы тебе не выслушать его, Фелиция? — Элана посмотрела на Амадо. — Неужели ты не видишь, что он умирает? Это же наша последняя возможность снова стать одной семьей.

Фелиция внимательно посмотрела на свою сестру, потом на отца. Ее глаза сузились, она раздумывала. Откинув рукой волосы, она сказала:

— Я… я прошу прощения. Не знаю, что на меня нашло. Должно быть, это шок от… от того, что я узнала о твоей болезни… папа.

Амадо не был уверен в благоприятном исходе их встречи. Он лишь понимал, что это совсем не то, чего он хотел, улыбка Фелиции сродни печальной «искренности» агента налоговой инспекции. Амадо подозревал, что и перепуганное выражение глаз Эланы вызвано не горем, что умирает ее отец, а страхом так близко увидеть умирающего человека.

— Я не хочу умирать, оставляя между нами что-то недосказанное, — сказал дочерям Амадо. — Разумеется, есть вопросы, которые вы хотели бы задать мне, есть вещи, которые вы хотели бы узнать о своем детстве до того, как вы переехали в Испанию со своей матерью. Когда я уйду, не останется никого, кто ответил бы на эти вопросы.

— Откуда тебе знать, какими мы были в детстве? — спросила Фелиция. — Тебя и рядом-то никогда не было.

Амадо медленно кивнул, как бы удовлетворенный ее гневом. Даже если Фелиции и было выгодно промолчать, она не могла сдержать своего стервозного характера.

— Я очень много работал, выращивал самый лучший виноград, делал самые лучшие вина. Этого ожидал от меня мой отец, так же как его отец — от него. Я не знал, что моя работа будет стоить мне семьи. Просто жизнь сложилась именно так.

— Не хочешь ли ты сказать, что теперь ты будешь вести свои дела по-иному? — спросила Фелиция.

— Да, я бы сделал все, чтобы удержать тебя и твою сестру.

Амадо искал в ее глазах понимания, но Фелиция снова смотрела в окно, подчеркнуто отвернувшись от него. Потом она подняла руки и сложила их на груди, готовясь к атаке.

— А как же насчет мамы?

— Я же сказал, что сделаю все, что понадобится, — повторил Амадо.

Фелиция повернулась к нему лицом.

— Означает ли это, что ты сожалеешь о том, как относился к ней?

— Сожалею даже больше, чем могу сказать.

Он решил предоставить Фелиции право истолкования смысла этих слов.

— И как же ты намерен устроить, чтобы мы снова стали одной семьей?

Хотя эти слова Фелиции были как бы примирительными, весь вид говорил о другом.

Перед их приездом Амадо убеждал себя не ждать слишком уж многого. Он чувствовал, как встревожена Элизабет, как сочувствующе смотрела на него за завтраком. Слышал тревогу в ее голосе, когда она сама вызвалась остаться с ним на этот день, вместо того чтобы отправиться на работу. Однако ни Элизабет, ни он сам не в состоянии были сделать ничего, что могло бы подготовить его к разочарованию, которое он сейчас испытывал: даже его грядущая смерть не смягчила Фелицию. А без Фелиции у него не оставалось шансов поладить с Эланой.

— Я надеялся, что мы сможем провести вместе некоторое время, постараться заново узнать друг друга, — сказал он.

Фелиция быстро посмотрела на Элану.

— Я полагаю, что впредь не удастся встречаться довольно регулярно, не так ли, Элана?

Та оказалась захваченной врасплох стремительным виражом своей сестры.

— Разумеется. Я тоже так думаю.

И хотя Амадо следовало испытать облегчение, он почувствовал лишь пустоту.

Судно, перевозившее Майкла через Тихий океан, накренилось на волне, заставив его вцепиться в снасти, которые поддерживали парус в вертикальном положении. Он бросил быстрый взгляд туда, где оставил Говарда, в очередной раз наводившего на себя лоск. Кот встретил его пристальный взгляд этак высокомерно и снисходительно, а потом снова принялся вылизывать лапу.

Они провели в этом путешествии вот уже три недели, а Майкл так до сих пор и не смог привыкнуть к океанской качке. Джереми Эндрюс, слегка чудаковатый капитан, согласившийся взять Майкла на временную работу в обмен на питание и провоз до Австралии, заверил его, что он понемногу приспособится. Это, мол, всего лишь вопрос времени.

И в конце концов, разве время не было тем, чего Майклу хватало сверх всякой меры?

Не так уж много найдется мужчин, которые моги бы сказать, что никуда им не надо спешить и никто их нигде не ждет, куда бы они ни попали. Никогда раньше Майклу не было знакомо ощущение подлинной свободы. И может быть, в один прекрасный день, если только очень постараться, ему даже начнет это нравиться.

Говард встал, потянулся и отправился в путь по палубе. Вот он поставил передние лапы на ногу Майкла и негромко мяукнул. И Майкл, подняв его, водрузил на свое плечо и прижался щекой к боку кота, дав нежной черной шерстке поласкать свою кожу.

— Вот там и виси, Говард, — прошептал он. — Ничто не длится вечно.

Впрочем, последнее в большей степени было сказано для самого Майкла, чем для кота.

В ту ночь, когда Майкл в последний раз забрался в свой пикапчик и укатил прочь из долины Напа, у него не было ни малейшего представления о том, куда же он направляется. Он знал одно: ему пора убраться подальше. Поначалу он направился было на восток, подчиняясь некой тайной мечте, застрявшей в нем еще с детских времен, — повидать Йеллоустонский парк.^[7] Однако в Уиннемакке, штат Невада, он вдруг совершенно неожиданно повернул на север, а попозже, уже в штате Айдахо, свернул обратно на запад и в конце концов закончил свой путь в Сиэтле. День он провел, слоняясь по пристаням, настроившись предложить свои услуги в качестве грузчика капитану очаровательного парусника. И вот, в результате случайного разговора о толстых ломтях семги, он, извольте видеть, уже приближался к Гавайским островам.

Он покинул Калифорнию, ища исцеления, в то же время отлично понимая, что его не предвидится.

Странствия, возможно, и не стали бы решением проблемы, но это, черт подери, куда лучше, чем сиднем сидеть на одном месте. Майкл не мог отделаться от ощущения, что если бы он остановился, пусть даже всего на одну минуту, то все, оставленное им позади, все, от чего он бежал прочь, снова настигло бы его. А он пока еще не готов к новой встрече с этим.

И пока он не сумеет отыскать какой-то способ ужиться с мыслью, что он потерял, надо не прекращать движения.

И если для этого потребуется вечность… ну и черт с ним!

Глава 24

Сент-Хелена. Март 1990 г.

Элизабет стояла у края виноградника. На ней был черный костюм, который она купила еще восемь месяцев назад, готовясь к тому дню, когда ей придется сказать Амадо последнее «прости». Понимая, как тяжело ей будет разгуливать по магазинам в поисках соответствующих вещей, когда придет этот час, Элизабет сочла такое решение не только объяснимым, но и практичным. Но в итоге этот костюм стал непосильной ношей для психики, постоянным дополнительным напоминанием, висевшим в задней части ее стенного шкафа и дожидавшимся возможности оправдать ее решение купить его.

Эти долгие месяцы ожидания выдались трудными по множеству причин: дни были наполнены необходимыми встречами, на которых решалось, как лучше освободить Амадо от его поста главы винного завода, его участия в рекламе «Вин Монтойя», ночами же она сидела около его кровати, наблюдая, как он превращался в тень того мужчины, с которым она познакомилась на Рождественском вечере агентства «Смит и Нобл». Уже ближе к концу Элизабет решила, что не стоит начинать новую рекламную кампанию, лучше дать задний ход, выпуская в эфир все меньше и меньше рекламных сюжетов с участием Амадо, пока они просто не исчезнут. А потом, когда у нее будет возможность заново оценить их положение, она решит, как удобнее разместить «Вина Монтойя» на рынках сбыта.

Элизабет понимала, что идет на огромный риск, рассчитывая, что когда-либо она будет в состоянии вновь завладеть их долей на рынке, но это уже относилось к категории «завтрашних проблем». Заботы о муже занимали все ее время. Она спала по нескольку часов в сутки и кое-как справлялась со своей работой на винодельне.

Как и ожидала Элизабет, Амадо не пожелал спокойно отойти во мрак вечной ночи. Даже когда он был совсем близок к концу, когда каждый его вздох требовал больших усилий, он продолжал сражаться за еще один день. Бывали случаи, когда она стояла в коридоре у двери его комнаты и прислушивалась к его затрудненному дыханию, мысленно умоляя его уйти с миром, довериться часто высказывавшемуся им же самим убеждению, что после этой жизни им суждено снова найти друг друга.

И уже в самом конце, когда его тело больше не могло откликаться на волевой призыв сознания, Амадо проснулся от глубокого сна, чтобы в последний раз без спроса уйти от нее. Глаза его были открыты, сознание ясное, губы, дрожа, шептали ей слова любви…

Когда закончатся похороны и все разойдутся по домам, Элизабет от себя скажет Амадо последнее «прости», выпив бокал сухого красного «Мерло», которое он в вечер их свадьбы решил приберечь, чтобы отпраздновать их десятую годовщину. Она разожжет огонь в камине, выпьет это вино из старинного хрустального бокала, которым он поднимал тост в день их помолвки. А когда вино кончится, бокал полетит в огонь. А черный костюм будет упакован вместе с одеждой Амадо и отправлен в какую-нибудь богадельню, куда угодно — лишь бы подальше от Сент-Хелены.

Прежде чем пойти назад, к дому и поджидавшему ее лимузину, Элизабет в последний раз осмотрелась кругом. Ее взгляд прошелся по искривленным обрубкам лозы, а сама она тем временем старалась, упираясь пальцами ног, удержать равновесие и не дать каблучкам увязнуть в мягкой почве. Если бы Амадо в этом году был в состоянии навещать поля, он бы, конечно, одобрил то, как хорошо нанятые ею обрезчики прислушивались к лозе. Ну, а больше всего он бы гордился ее способностью оценить сделанную ими работу.

Элизабет опустила взгляд на часы «Ролекс», подаренные им в этом году на ее день рождения. До самого конца он испытывал детское удовольствие, поражая ее дорогими и бесполезными безделушками, никогда при этом не реагируя на ее протесты и даже не слушая их. Амадо любил ее, так и не узнав. Она была для него любимой женщиной, удовлетворяла все его прихоти, кроме одной — матерью его сына она так и не стала.

Через полчаса она будет стоять перед их друзьями в переполненной до отказа церкви, стараясь не выискивать в толпе одного человека, которого, как она чувствовала сердцем, там не будет. Даже если Майкл и узнал бы о смерти Амадо вовремя, чтобы успеть на похороны, он бы все равно не приехал — так подсказывала ей интуиция. Не явиться туда, отказать себе в праве проститься было единственным надлежащим наказанием за тот грех, который Майкл совершил против своего лучшего друга. Сам он, конечно же, верил в это.

Но, кроме того, Майкл ведь мог находиться так далеко, что эта новость еще не дошла до него. Если он не остался работать в винной промышленности, он может еще несколько месяцев не узнать про Амадо. Но независимо от того, когда Майкл узнает, что Амадо не стало, часть его тоже умрет с этой вестью.

Элизабет повернулась и направилась вверх по холму. Бросив взгляд в сторону дома, она увидела, что Алиса и Консуэла дожидаются ее на террасе. Даже на таком расстоянии Элизабет разглядела встревоженное выражение их лиц. Ничего, она возьмет себя в руки и не станет расстраивать их. Понемногу она убедит всех, что у нее есть не только сила и упорство, чтобы продолжить дело Амадо, но еще и способности для этого. Из всех подарков, преподнесенных ей Амадо за последний год, наиболее ценными для Элизабет были его знания.

Спустя две недели Элизабет приехала в Напу на оглашение завещания Амадо. Помимо нотариуса, в кабинете, обшитом панелями из красного дерева, присутствовали лишь Элана с Эдгаром. Многолетние служащие Амадо, которых он хотел бы упомянуть в завещании, еще в день похорон получили отправленные по почте записки, написанные им от руки. Вместе с выражением признательности в каждом конверте содержался именной чек, выписанный и подписанный самим Амадо. Фелиция назначила Элану своим доверенным лицом, а сама явиться не пожелала, заявив сестре, что она, мол, за последний год и так уже провела в Калифорнии слишком много времени, а летать туда дважды за один месяц — это уж чересчур.

Чтение трех напечатанных на машинке страниц не принесло никаких сюрпризов. Все обстояло так, как Амадо тщательно разъяснил ей перед смертью. Элизабет встала, накинула на плечо ремешок сумочки и протянула руку нотариусу, Джеймсу Уэбстеру.

— Спасибо вам, Джим, — сказала она. — Амадо просил передать вам, как много значит для него та дополнительная работа, которую вы проделали за эти последние несколько месяцев.

Он обеими руками взял ее ладонь и с сочувственным видом посмотрел ей в глаза.

— Если в будущем я мог бы быть чем-либо полезен вам, то…

И тут Элана, а вплотную за ней и Эдгар выскочили вперед, перехватывая Джима, уже обходившего вокруг своего стола.

— Извините за навязчивость, — сказала Элана, причем по ее тону было ясно, что извинение было чистой формальностью. — Но у нас с Эдгаром сегодня в городе назначена еще одна встреча, и я хотела сообщить вам, что наняла нотариуса, который будет представлять в этом деле интересы моей сестры и мои. Его зовут Сандерс Митчелл… возможно, вы о нем слышали? — Она издала короткий смешок. — Да что это я такое говорю? Конечно же, вы о нем слышали. Ну, так или иначе, он поручил мне известить вас, что его контора свяжется с вами в течение недели.

Джим нахмурился.

— Вы, разумеется, вправе вводить в дело еще одного нотариуса, но мне неприятно видеть, что вы ввергаете себя в лишний расход. Если у вас есть какие-либо вопросы, я буду счастлив ответить вам на них. Завещание вашего отца относительно простое. И я могу заверить вас, что все там в порядке.

— Ну, это была не моя идея — нанять мистера Митчелла, и я вовсе не считаю ее такой уж хорошей. Это Фелиция настояла, чтобы у нас был собственный представитель.

Джим выглядел ошеломленным.

— Миссис Салливан, ваш отец был справедливым и великодушным человеком. И мне жаль, что вы чувствуете… — Он замолчал и какое-то мгновение пытался успокоиться. — Прошу прощения. Вы, разумеется, имеете полное право заявить протест в любой форме, какую сочтете подходящей. Если вы полагаете, что это может быть полезным, то я завтра с утра первым же делом отправлю копию завещания в контору мистера Митчелла.

Что ж, поведение Фелиции не удивило Элизабет. Если бы время, отпущенное Амадо, не таяло на глазах и он не стремился бы так отчаянно поверить в то, что говорила ему Фелиция, ей нипочем бы не удалось убедить его, что в ее чувствах произошла перемена. Да, она действовала ловко в борьбе за благосклонность отца. Она понимала, что если чересчур быстро сделает резкий поворот, то Амадо никогда не поверит в ее искренность. Но игра стоила свеч, и Фелиция была столь же жадна, сколь и полна злобы. Однако она не знала, как долго и напряженно Амадо с Джимом трудились над составлением завещания. В нем не было ни единого уязвимого места. Так что Фелиция с Эланой напрасно бросали на ветер свое время и деньги.

— Джим, я поговорю с вами попозже, — сказала Элизабет.

— А вы пока не уходите, — ответил он. — Это, надеюсь, совсем ненадолго.

— Нам лучше сделать это в другой раз, — возразила Элизабет. — Меня ждет Алиса, я обещала захватить ее после похода по магазинам.

Легкий дождик начался как раз в тот момент, когда Элизабет въехала на автостоянку при торговом центре и увидела, что из-под навеса у кофейного магазина ей машет Алиса.

— Ну, и как все прошло? — спросила она, бросая свой сверток на заднее сиденье и забираясь в машину.

— Как и ожидалось, — ответила Элизабет. — Никаких неожиданных дополнительных приписок не оказалось, если ты это имела в виду.

— Вообще-то меня интересовали Элана и Эдгар. Надеюсь, они не расстроили тебя?

Элизабет взяла бабушку за руку и легонько сжала ее.

— Как хорошо, когда ты рядом, Ты даешь мне почувствовать, что любишь меня. — И поскольку Алиса не ответила сразу, Элизабет взглянула на нее. — В чем дело?

— Я вот думаю… ведь в самом деле ничто меня в Фармингэме не держит.

— О? — Элизабет подозревала, что нечто в этом роде приближается. Алиса не очень-то скрывала свою озабоченность по поводу решения Элизабет самостоятельно управлять винным заводом. — Ага, наконец-то решила уйти на покой, да? Ну, от меня-то ты не дождешься никаких возражений. — Она затормозила на красный сигнал светофора и посмотрела на Алису. — А как же твои друзья? Ведь в отношении их-то, бабушка, ничего не изменилось. Если ты переедешь сюда, то либо оборвешь с ними все связи, либо возникнет риск, что кто-то разузнает обо мне.

— Ничто не мешает мне время от времени ездить туда погостить.

— А что случится, если кто-нибудь из них захочет нанести ответный визит?

— Ну, с этим я разберусь, если такое произойдет.

— Бабушка, я очень признательна за твою заботу, но я совсем не намерена позволить тебе отказаться от своей жизни, от всех своих друзей ради того, чтобы переехать сюда и ухаживать за мной.

Они проехали несколько миль, прежде чем Алиса прервала воцарившееся молчание:

— Как бы мне хотелось, чтобы твой дедушка увидел тебя.

— И мне тоже. Но почему ты завела об этом разговор сейчас?

— О, ты же знаешь, как бывает: начинаешь думать о чем-то одном, а это ведет к другому, к третьему…

Элизабет понимала, что ее бабушка сравнивает бремя, которое свалилось на нее после смерти деда — ферму, и ее, взявшую на себя руководство работой винодельни. Если она сможет успокоить Алису, то, наверное, та не будет так рваться из Фармингэма.

— И сколько же времени у тебя ушло, чтобы решить, что после его смерти ты не сможешь вести хозяйство на ферме?

Алису, казалось, сильно удивил этот вопрос.

— А я никогда и не принимала такого решения. Я считала, что тебе это известно. Просто банк сразу же все захватил. Была продажа с аукциона, но она едва-едва покрыла долги. Ты же, конечно, не думала, что я пошла работать официанткой, потому что обожаю это занятие.

— Но ты никогда ничего не говорила.

— Ну, это не мои лучшие воспоминания. В этой жизни делаешь то, что приходится делать. Если бы от жалоб работа становилась легче или шла быстрее, я бы там и оставалась, а Фелиция пускай бы гналась себе за своими денежками. Но это ведь не так, вот я никогда и не стремилась тебе рассказать.

— Так, выходит, ты не могла себе тогда позволить еще и меня взвалить на горб, да? И все-таки ничего мне не говорила. Но почему?

— В тот же миг, как я тебя увидела, я поняла, что ты снова вдохнешь смысл в мою жизнь. А на деньги мне было плевать.

Элизабет никогда не могла отделить ту боль, которую она испытала, когда ее бросили родители, от радости встречи со своей бабушкой в самый первый раз. Тот день навсегда остался у нее в памяти.

— А ты любила дедушку? — спросила Элизабет без видимой причины.

Алиса легко сменила тему разговора вслед за Элизабет.

— Да, только я никогда не понимала, насколько сильно, пока его не стало. Иногда я сожалею об этом так… ну, как и об одиночестве.

— До встречи с Амадо я и представления не имела, что есть так много оттенков в любви.

Она могла бы еще и добавить, что не имела представления о том, что можно любить двух мужчин одновременно, но предпочла не делать этого. Алисе спокойнее думать, что у ее внучки только одна сердечная боль, которую надо подлечить.

Глава 25

Присущий началу сезона порыв охватил всех; работа кипела, и лихорадочное оживление распространилось по всему винному заводу. Служащие были довольны, что новый хозяин уже известен, что с работы их никто не выгонит. Элизабет доносили, что и на винном заводе, и за его пределами заключаются пари: удержатся ли «Вина Монтойя» в частном владении, когда наступит пора сбора урожая. Элизабет, идя от противного, гордилась тем, что соотношение ставок было явно не в ее пользу.

Но победа доставалась нелегко. За последние полгода ее мысли, энергия и страсть концентрировались на деле, порой не отпускавшем ее по четырнадцать-пятнадцать часов в день. Редко удавалось выкроить в неделе хотя бы один выходной день. Если не было конкретной работы, Элизабет читала, снова и снова вникая в технические детали винного производства, особо высматривая подробности, о которых Амадо не успел или забыл рассказать ей. Она изучала все, до чего доходили руки, пока не вникла в производство. И слова, которые столь беззаботно произносились в лабораториях и на полях, обрели для нее свой подлинный смысл.

Многие ночи она засыпала на диване в бывшем кабинете Майкла с какой-нибудь книгой о древесном грибке, подтачивающем винные бочки, или о гниении виноградных гроздей, или о проблемах, встречавшихся в процессе ферментации. Потом наступало утро, и она отправлялась домой принять душ и кинуть в рот что-нибудь, а потом тут же садилась за свой рабочий стол, прежде чем появятся служащие ее конторы.

Консуэла тревожилась, что Элизабет чересчур уж сурово обращается с собой. А когда звонила Алиса, Элизабет каждый раз удавалось каким-то образом проводить разговор под девизом: «Ох, столько проблем в жизни, какая уж там работа!» Даже Тони Рейнольдс, который тихо и скромно проводил на винодельне почти столько же часов, сколько и она, время от времени находил необходимым мягко упрекнуть ее: мол, конечно, делу время, а потехе час, но ведь не до такой же степени! Так ведь можно и надорваться. Элизабет терпеливо выслушивала очередной исполненный благих намерений совет, соглашаясь, что ей необходимо сбавить темп, благодарила каждого доброхота за заботу и снова спешила вернуться к работе.

Нет, дело не в том, что она не ценила их беспокойства или не верила в то, что они пытались ей втолковать. Просто ее нежелание уступить шло от почти отчаянной потребности находиться там, где ею будет управлять работа. В ней шел процесс создания новой жизни для себя, процесс сложный, требующий всех сил и обещающий достойно наградить за труды, а главное — в этой новой жизни у нее должно найтись местечко, где ей не будут нужны никто и ничто.

Спустя месяц после смерти Амадо Элизабет начала рассматривать претендентов на должность главного винодела, после отъезда Майкла оставшуюся вакантной. Проведя беседы с дюжиной мужчин и несколькими женщинами, Элизабет так и не подобрала никого. Дэвид Робертсон, который направил к ней нескольких высококвалифицированных специалистов, в конце концов перестал это делать, сочтя свои попытки бесполезными. Он утверждал, что Элизабет не будет довольна, пока не отыщет себе второго Майкла, а поскольку такового не существовало, то она, мол, только понапрасну тратит свое и чужое время. Это обвинение попало слишком близко к цели, чтобы Элизабет могла его игнорировать, и она пообещала себе, что к следующему претенденту подойдет менее критически.

Миновало уже полгода с тех пор, как винодельня лишилась направляющей руки Амадо. Было ясное сентябрьское утро, обещавшее к обеду превратиться в очередной жаркий день, когда в дверь рабочего кабинета Элизабет постучали.

— Открыто, — крикнула она.

Тони Рейнольдс просунул голову внутрь и улыбнулся.

— Вам бы надо выглянуть и посмотреть на результаты исследований «Гамай Божоле», которые только что принесли.

— Ну, и они хорошие, а?

— Джек велел не говорить вам, сказал: пускай придет и сама посмотрит.

Она оттолкнула кресло и встала, излишне довольная новому занятию. Когда она официально приняла на себя руководство винным заводом, чувство единой семьи, которое питал и поддерживал Амадо, не перешло к ней автоматически. Различными вкрадчивыми, а порой и не столь уж вкрадчивыми путями она выяснила, что преданность и уважение своих служащих ей, по их мнению, еще предстоит заслужить.

Когда Элизабет вышла из-за стола, зазвонил ее личный телефон. Потянувшись к трубке, она сказала Тони:

— Подожди секундочку, я только избавлюсь от… ну кто бы там ни звонил.

Тони кивнул.

— Я буду во дворе.

Она махнула рукой и поднесла телефонную трубку к уху.

— Элизабет Монтойя, — сказала она.

— Элизабет, это Джим.

— Джим… чем могу быть вам полезна?

За несколько месяцев, миновавших после смерти Амадо, Джеймс Уэбстер стал для нее не только адвокатом, но и другом.

— Судя по вашему голосу, у вас, похоже, хорошее утро.

— В отличие от вашего. Что случилось?

— Боюсь, у меня для вас кое-какие тревожные новости. У вас найдется время заехать в мою контору сегодня?

— Мне бы и самой хотелось, чтобы оно нашлось. Было бы так приятно выбраться отсюда. А это что-то такое, чего нельзя уладить по телефону?

После продолжительной тревожной паузы Джим сказал:

— Я бы предпочел этого не делать. А что, если я заеду к вам?

— В котором часу?

— Может, к перерыву?

Вообще-то в перерыв она планировала поработать.

— Я скажу Консуэле, чтобы она приготовила нам что-нибудь. Бутерброды устроят?

— Да все что угодно, если только к этому вы приложите бутылочку того великолепного «Шардоннэ», которое прислали мне в прошлом месяце.

Его попытка развеять тревогу успеха не имела. Элизабет лихорадочно соображала, что могло случиться, и еле сдерживалась, чтобы не спросить еще раз.

— Я посмотрю, что у меня найдется в винном погребе.

Джим приехал в половине двенадцатого. Элизабет как раз была на дворе, наблюдая, как опрокидывают в дробилку партию винограда. Увидев Джима, она помахала ему и, извинившись, простилась с рабочими, с которыми только что разговаривала. Она подошла к Джиму и протянула ему руку.

— Ну, если вы намеревались до смерти перепугать меня, то это вам удалось, — сказала она, не забывая при этом улыбаться.

— Извините, Элизабет, но с этим ничего нельзя было поделать. Я не хотел вываливать на вас эти новости, не приехав сюда. Необходимо сразу же рассмотреть с вами возможные варианты.

— Если вы сию минуту не измените ваше обреченное выражение лица, то кто-нибудь вполне сможет сочинить подходящую байку. Слухи у нас разрастаются быстрее, чем виноград.

Джим, не говоря ни слова, проследовал за Элизабет в ее кабинет. Когда они оказались внутри, она жестом указала ему на кресло, а сама присела на краешек стола, опершись руками и в ожидании наклонившись вперед.

— Ну хорошо, я вся — внимание.

Он сделал глубокий вдох.

— Фелиция и Элана получили предложение продать свои сорок девять процентов «Вин Монтойя».

Да, такого поворота событий она никак не могла предвидеть! Элизабет сидела оглушенная, не зная, что сказать. Наконец до ее сознания дошел смысл сказанного.

— От кого?

— «Хикс и Броди».

— Но это же табачная компания, да? Что они хотят делать с винодельней?

— Я звонил Джоан Уолкер — это моя знакомая женщина-брокер — и попросил ее кое-что проверить, перед тем как я к ней подъеду. И вот, согласно тому, что ей удалось выяснить, они уже довольно долго стремятся выйти на винные рынки.

— Но кто же им подбросил идею, что «Вина Монтойя» можно будет купить?

— Вообще-то из тех обрывков информации, которые мне пока что удалось собрать и сравнить, похоже, что Элана и Фелиция сами к ним обратились. Или же, во всяком случае, формально обращение было сделано их адвокатом по их поручению.

Вспыхнувший было гнев Элизабет мигом смыло страхом.

— И у них может получиться такое вот…

— Боюсь, что да.

— И я не могу ничего сделать, чтобы остановить их?

— Согласно условиям завещания, у вас есть приоритетное право отказа и право выбора самой принять предложение о продаже.

— И о какой же сумме идет речь?

Джим сделал кислую мину. — Боюсь, Элизабет, что это на несколько миллионов больше стоимости ваших ликвидных ценных бумаг.

Она покинула стол и принялась расхаживать по комнате.

— И сколько же у меня времени, чтобы набрать недостающее?

— Ну, Амадо, должно быть, предвидел нечто подобное, поскольку он ясно дал мне понять, что не хочет оговаривать в завещании обычные три месяца.

— И что это означает?

— Вы получите то, что суд сочтет «разумным сроком». С учетом данных обстоятельств, мы, по всей видимости, добьемся четырех месяцев.

— Еще один месяц… не понимаю, что он даст…

Улыбка, которую ей послал Джим, была почти угрожающей. Элизабет порадовалась, что он на ее стороне.

— Все сводится к тому, как долго можно будет оттягивать появление в суде.

— Выходит, время не будет отсчитываться назад, а только вперед?

— Вот именно, вы правильно меня поняли.

— Боже мой, Джим. Вы можете представить, что произойдет, если я позволю какой-то компании типа «Хикс и Броди» забраться сюда с их блок-схемами и управленческими командами? Даже сохраняя контрольный пакет акций, я буду тратить больше времени на сражение с ними, чем на руководство заводом.

— Элизабет, есть и другой вариант, о котором мы еще не говорили. Вам совсем не обязательно вообще сражаться с ними. «Хикс и Броди», конечно, предпочли бы купить все полностью. Судя по тому, что мне пока что удалось узнать, иметь с вами дело они хотят ничуть не больше, чем вы с ними. Их адвокат уполномочил меня сообщить вам, что они с готовностью сделают вам такое же предложение, которое получили Фелиция и Элана, а за ваши дополнительные два процента накинут приличную добавку. И вы станете невероятно богатой женщиной.

— Неужели вы это всерьез? Как же я могу поступить так с Амадо?

— Элизабет, я понимаю ваше чувство верности, но вообще-то вам уже пора признать, что Амадо больше нет.

— Но я же обещала ему, что никогда не продам…

— Послушайте, я прошу меня простить, но кто-то должен сказать это вам, и, похоже, эта миссия досталась мне. Вам не хуже меня известно, что вы пытаетесь прыгнуть через голову. Данное предложение — это для вас законный путь уйти, и при этом вы уйдете с выигрышем. Я вовсе не хочу позволить вам из-за ложного чувства верности отказаться от того, что, несомненно, может стать залогом вашего обеспеченного будущего. — Элизабет попыталась было ответить, но он выставил вперед руку, останавливая ее. — Та старая поговорка о том, что, мол, надежный путь сколотить маленькое состояние в винном бизнесе — это начать с большого состояния, родилась не просто из желания посмеяться. То, что «Вина Монтойя» успешно существуют вот уже пять поколений, еще не означает, что они непобедимы. Один-два неудачных года — и все это может рухнуть. И где вы тогда окажетесь?

— Снова вернусь в рекламное дело. Послушайте, Джим, я высоко ценю то, что вы пытаетесь для меня сделать, но вы напрасно тратите время. Что бы вы ни говорили — это не изменит моего решения.

— Я могу добиться, чтобы они пошли на уступки. — Джим продолжал гнуть свое, словно и не слыша ее. — Вы могли бы сохранить ваши дома. А если вы тревожитесь о людях, которые здесь работают, то я могу записать в контракте, что никто не может быть уволен как минимум в течение года. И это предоставит каждому уйму времени, чтобы присмотреть себе где-нибудь…

— Джим, вы меня не слушаете. Да я скорее предпочту, чтобы это предприятие было вообще закрыто, чем продам его какому-то «Хиксу и Броди».

— Вы говорите как обидчивый ребенок, которому что-то запрещают, как бы он ни бушевал, — задумавшись на несколько мгновений, он положил руки на подлокотники кресла и, оттолкнувшись, встал. — Если вынамерены отстаивать рискованный шанс выиграть это дело, то вам предстоит вести себя на уровне сверхделовой женщины. Это будет как в игре: нельзя моргнуть первой.

Элизабет нахмурилась, не вполне уверенная, как ей следует истолковать его слова.

— Означает ли это, что вы намерены помогать мне?

— Честно говоря, я очень хотел бы этого. Я уже давным-давно не вел этакой старомодной драки на кулачках. — Он двинулся в сторону двери. — У меня такое ощущение, что это будет нечто большее, чем пустая словесная перебранка.

Элизабет пошла следом за ним.

— Если вы в самом деле так настроены, то почему же вы пытались уломать меня на продажу?

— Потому что вы платите мне за наилучший совет, который я могу дать. А то, что нам предстоит, — нечто иное.

Она откачнулась на каблуках и с облегчением улыбнулась.

— Мне не хотелось бы потерять вас.

Джим усмехнулся.

— Но если бы я не согласился с вашими условиями, вы были готовы отправить меня, так сказать, паковать свои пожитки.

— В тот же миг.

Озорная улыбка приподняла уголки его аккуратно подстриженных усов.

— Вот именно поэтому я и торчу здесь при вас. В жесткой и решительной женщине есть нечто, заставляющее меня откликаться на призыв к оружию. Я думаю, мне бы следовало быть кем-то вроде генерала в армии Жанны д'Арк.

— И какой же будет наш следующий шаг?

— Вы имеете в виду Фелицию и Элану?

— Элана — это марионетка. Беспокоить нас должна именно Фелиция.

— Предоставьте ее мне. А вашей работой будет сбор денег.

— И сколько же мне понадобится?

— Я полагаю, вам понадобится еще десять миллионов сверх того, что у вас уже есть в ликвидных ценных бумагах.

У Элизабет перехватило дыхание. Эта сумма была втрое больше того, что она ожидала услышать. Как же она могла до такой степени не знать конъюнктуры рынка?

— Вы шутите, — сказала она.

— Радуйтесь, что они предлагают, а не требуют, и нам не приходится ввязываться в аукционное сражение с «Хикс и Броди».

— А что, если они передумают и снимут свое предложение?

— Не передумают.

— А почему вы так в этом уверены?

— Потому что вовсе не они задумали эту акцию. Может быть, они и томятся по «Винам Монтойя», но уж не влюблены в них точно. И если эта сделка сорвется, то наготове кто-то другой, который ждет не дождется, чтобы встать на ваше место.

— Я гляжу, вы уже начали вырабатывать некую стратегию.

— Я знал, что вы не пойдете на продажу.

— Я что же, настолько прозрачна?

Джим взялся за дверную ручку и ответил:

— Нет, упрямы.

— Я полагала, что вы останетесь на обед.

— Не могу — слишком много дел, — он ухмыльнулся. — Впрочем, бутылочку обещанного вами «Шардоннэ» я бы захватил.

Элизабет отправилась в столовую за бутылкой вина, а потом проводила Джима до его автомобиля и подождала, пока он уедет. Вернувшись в свой кабинет, она несколько секунд постояла в дверном проеме, пристально глядя на письменный стол.

Да разве удастся ей набрать еще десять миллионов долларов? Каким образом? От этой суммы у нее просто темнело в глазах, она едва укладывалась в сознании. Если бы она уделяла побольше внимания еженедельным отчетам, представляемым ее бухгалтером, то ее никогда в жизни не захватили бы врасплох таким вот образом. Она, разумеется, выплачивала наследственные налоги за винодельню, которые основывались на экспортной оценке имущества. Так как же могла она не знать, в какие суммы оцениваются «Вина Монтойя»?

Да, она явно не была та лихая деловая женщина, какой еще недавно рисовалась себе.

Глава 26

Прижав телефонную трубку к плечу, Элизабет потянулась через свой рабочий стол к календарю.

— И как скоро вы рассчитываете закончить? — спросила она.

Женщина, с которой она разговаривала по телефону, была адвокатом из Лос-Анджелеса, представлявшей интересы одного предприимчивого рок-певца, который прямо-таки горел желанием вложить солидную долю своего новоприобретенного богатства в покупку какого-нибудь винного завода. Ну, и разве не везение, что Элизабет как раз и подвернулась эта оказия? Борясь за каждый цент, Элизабет решила попытаться продать собственность, не нанимая для этого агента по продаже недвижимости. Она дала себе на это четыре недели. Оставалось всего три дня до истечения срока, когда ей позвонила эта рок-звезда и попросила провести личную экскурсию по заводу.

— Как только мы придем к соглашению относительно условий, — ответил адвокат, — я возьмусь за работу над документами.

— Я же говорила вам на прошлой неделе, что условия уже установлены. Приезжайте ко мне, когда будете готовы подписать договор. Тогда я сниму эту собственность с рынка продажи.

— Я могу вас заверить, что мой клиент не намерен менять своего мнения. После визита на вашу винодельню он вполне убежден, что это соответствует размерам намеченного им капиталовложения.

— Все это прекрасно и замечательно, но я никоим образом не намерена снимать собственность с рынка продажи до тех пор, пока я не…

— Может быть, вас убедят десять тысяч долларов в качестве задатка?

Элизабет засмеялась.

— Попробуйте добавить еще один нолик и приплюсуйте к этому своевременное окончание всей процедуры — вот тогда считайте, что мы договорились.

— Я должна буду еще заехать к вам, чтобы обсудить это.

— Вообще-то, если быть честной, следовало бы вам сказать, что сегодня до конца дня я жду поступления другого предложения. И если вы готовы ускорить дело… Ну, что я могу сказать? Я ведь и не пытаюсь скрыть тот факт, что хотела бы уладить эту продажу побыстрее.

Элизабет приложила руку к груди, словно она могла физически удержать волну нарастающего страха перед тем, что ее блеф не сработает. Эта женщина, возможно, и не была специалисткой по недвижимости, но ведь не дура же она! Декабрь едва ли можно считать подходящим месяцем для продажи собственности.

— Вы, конечно же, не рассчитываете, что я… — последовала довольно продолжительная пауза. — Черт подери! — сказала она наконец, и эти слова были подчеркнуты смиренным вздохом. — Я сегодня же к концу дня отправлю с посыльным вашему адвокату все подписанные документы. И как только вы их утвердите, специальный заверенный чек будет сдан в банк на ваше имя с гарантией оплаты по выполнении условий соглашения.

Элизабет еле сдержала вздох облегчения.

— Приятно было побеседовать с вами, — сказала она.

Повесив трубку, Элизабет откинулась на спинку кресла и улыбнулась.

Итак, она подбиралась все ближе к цели. Как только коллекция сигаретных коробок Амадо работы Фаберже и его бронзовые статуэтки, выполненные лет сто назад Фредериком Ремингтоном, будут проданы с аукциона, она подойдет совсем близко к намеченной цели. А для того чтобы покрыть официальные расходы и разные побочные траты, которые продолжали то и дело возникать, в конце этой недели была запланирована продажа в частные руки ее драгоценностей. Еще месяц-другой — и она будет в точности знать, сколько ей придется брать взаймы, чтобы завершить это дело.

И тогда все перейдет в ее руки. Элизабет Мэри Монтойя станет единственной собственницей «Вин Монтойя». И в конце концов, по прошествии более чем тридцати лет, она станет независимой.

Было уже почти девять часов вечера, когда Элизабет в тот день добралась до дома. Поначалу она удивилась, увидев, что автомобиль Консуэлы до сих пор стоит на подъездной дорожке.

Она пошла по коридору к задней части дома, крикнув по дороге:

— Консуэла?

— Я здесь, — донесся ответ.

Элизабет вошла в гостиную и обнаружила там Консуэлу: в руке у нее была блестящая серебряная фигурка. Она заканчивала украшать прелестную голубую рождественскую елку. Воспоминания детства, остающиеся с каждым человеком всю жизнь, нахлынули на Элизабет. Однако она так мало видела семейного счастья и радости, что ей стало грустно от этих приготовлений.

И словно понимая, что испытывает Элизабет, Консуэла кротко объяснила:

— Сегодня звонила Алиса и сказала, что все-таки она, по-видимому, сможет приехать на Рождество пораньше. Я знаю, что вам не хотелось бы, чтобы она увидела… — Консуэла пожала плечами. — Ну, я и подумала, что так вот будет лучше.

Элизабет хотела решительно возразить, что ее, мол, тоже радует приближение этого праздника, просто она слишком занята, чтобы украсить елку самостоятельно. И Консуэла примет это оправдание, потому что она уважает право Элизабет на собственную жизнь. Но ведь обе они знали правду.

— Елка выглядит очаровательно. Мне бы никогда так самой не сделать. Спасибо.

Консуэла пристроила серебряную фигурку рядом с верхушкой.

— Элизабет, — сказала она, — это хорошо, что вы нашли в себе силы начать все снова, но вы не должны позволять, чтобы память о том, что в уходящем году Амадо еще был с вами, не давала вам заводить и новые воспоминания. Когда мы перестаем жить сами, то и ушедшим мы этим никаких почестей не воздаем.

Что ж, Консуэла, сама того не ведая, предоставила Элизабет такое оправдание, до которого она бы не додумалась.

— Мне, по правде, жаль ваших трудов, ведь дом пустой и радовать нам некого.

— Разве вы «никто»?

— Консуэла, вы же понимаете, что я имею в виду.

Подбирая пустые коробки, Консуэла сказала:

— Как плохо, что Майкл уехал.

Эти слова отдались эхом в душе Элизабет.

— А что это вдруг вы его вспомнили?

— Он любил Рождество. Он радовался прямо как мальчишка: такие забавные делал намеки, говорил, чтобы я попробовала отгадать, что он для меня положит под рождественскую ель… Если бы он остался, он бы первым настоял, чтобы вы начали жизнь сначала.

Элизабет вспомнила об одном Рождестве, которое было для Майкла, мягко говоря, не самым замечательным. Воспоминание о той ночи наполнило ее отчаянной страстью. Она пересекла комнату и остановилась перед елкой, пытаясь отвлечься. До чего же красиво выглядит это искусственное деревце! Как же могла она раньше этого не замечать? Она приподняла одного ангелочка повыше и рассмотрела его.

— А откуда эти украшения?

— Амадо привозил их в подарок Софии, Фелиции и Элане, куда бы он ни ездил. И даже после того как София вернулась в Испанию, он продолжал покупать на елку новые фигурки. Думаю, он никогда не переставал надеяться, что семья когда-нибудь соберется вместе.

— Но если это были подарки…

— …то почему они до сих пор здесь? — Консуэла пожала плечами. — Я могу лишь предположить, почему София не взяла их с собой. Вот почему Фелиция не взяла свои подарки, это понять легко: она знала, что этим очень обидит отца. Каждое Рождество я вижу, с каким вожделением смотрит на свои фигурки Элана, но она не рискнет сделать что-то без согласия сестры.

Что ж, когда придет время разбирать эту елку, Элизабет упакует фигурки и отошлет их Элане. Как та решит поступить с ними — это уже ее личное дело. Ну, а в следующем году Элизабет, по совету Консуэлы, начнет все заново — сама подберет украшения. Эта мысль доставила ей удовольствие.

— А я раньше сама никогда и не покупала украшений, даже гирлянд, — сказала она.

— Ну, теперь в вашем распоряжении весь фронтон. Майкл, бывало, развешивал гирлянды повсюду.

Да неужели она так никогда и не избавится от него?

И тут в дверь позвонили. Элизабет посмотрела на свои часы.

— Кто бы это мог быть?

Консуэла ухмыльнулась и легонько подтолкнула Элизабет.

— Никогда не догадаетесь, если только не откроете.

— Так вы знаете, кто там, да?

Консуэла снова принялась подбирать с пола коробки.

— Ну, этого я не говорила…

На какое-то мгновение Элизабет позволила себе поверить, что это Майкл, решивший приехать домой на праздники. Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы не помчаться бегом по коридору.

Но это оказался не Майкл, а Алиса.

— Бабушка! Консуэла сказала, что ты приезжаешь, но мне и в голову не могло прийти, что ты появишься уже сегодня. Какой прекрасный сюрприз!

И это, конечно же, было так, правда, не совсем тот сюрприз, на который она надеялась.

Алиса вошла в дом и крепко обняла Элизабет.

— Я же знаю, как ты занята, ну и не хотела навязываться. Но, похоже, куда бы я в этом году ни пошла — всюду играли «Маленького барабанщика». Я изо всех сил старалась, но просто не смогла больше оставаться дома.

В их первое Рождество, проведенное в вместе, Элизабет так часто проигрывала эту песенку, что Алиса в конце концов спрятала от нее кассету. Она снова обняла бабушку, на этот раз особенно крепко, забыв о своем минутном разочаровании.

— Да если бы я знала, я бы заманила тебя сюда еще на Хэллоуин^[8].

— Значит, ты не расстроена, что я приехала пораньше?

— Это самый лучший подарок, на который я могла надеяться.

Уголком глаза Элизабет заметила, что по дорожке идет Тони, волоча за собой багаж Алисы. А у нее за спиной по коридору прошла Консуэла, собиравшаяся уходить.

— Алиса, как вы замечательно выглядите! — воскликнула она.

Алиса тепло улыбнулась Консуэле.

— Ну, это затянулось слишком уж надолго.

— Куда мне положить вещи? — спросил Тони.

— Да просто оставьте здесь, в холле, — ответила ему Элизабет. — Попозже я их уберу.

Консуэла пообещала пораньше приехать, чтобы поболтать с Алисой. Тони сказал, что увидится с Элизабет утром, и спустя несколько секунд они с Алисой остались наедине.

— Почему же ты не сказала, что приезжаешь? — спросила Элизабет, закрыв дверь. — Я бы могла встретить тебя.

— Так я ведь знала, как ты занята, а Консуэла сказала, что Тони ничего не имеет против и встретит меня.

Но устала Алиса, конечно, больше, чем могла себе позволить.

— Пойдем-ка в гостиную. Там в холодильнике есть немного сидра с пряностями. Я его быстренько подогрею, это всего минута.

Когда они устроились на диване, Элизабет внимательно посмотрела на Алису, давая ей понять, что хочет получить прямой ответ на прямой вопрос.

— Ну, хорошо. Ты расскажешь мне о настоящей причине твоего приезда или хочешь, чтобы я сама ее из тебя вытянула.

На лице Алисы появилась виноватая улыбка. Она обхватила руками кружку с сидром.

— Я сказала Консуэле, что нам никогда с этим не разделаться.

— Так что же на сей раз? — поскольку Алиса не ответила сразу же, Элизабет снова поторопила ее: — Только не говори, что она считает, будто я снова слишком напряженно работаю и тебе, мол, следует заставить меня сбавить темпы.

— Мне бы хотелось, чтобы это было так просто. — Последовала продолжительная пауза. Алиса отхлебнула сидра и поставила кружку на столик на колесиках. — Не знаю, как и сказать это.

Но что бы ни беспокоило Алису, Элизабет совсем не хотела, чтобы от нее отделывались беспечными заверениями.

— Бабушка, с каких это пор ты стала ходить вокруг да около, вместо того чтобы сказать прямо?

— Ну, просто я не могу отделаться от ощущения, что вторгаюсь в нечто такое, что действительно совсем не мое дело.

— Да нет ничего такого, что…

— Я о Майкле.

У Элизабет от изумления перехватило дыхание.

— А что о Майкле? — осторожно спросила она.

— Консуэла, похоже, считает, что между вами, возможно, что-то было перед его отъездом.

— И что же заставляет ее так считать?

— Ну, причины не так важны. Она права?

— Да, но мне не хотелось бы об этом говорить. И кроме того, теперь-то какое это имеет значение?

Смущение, которое испытывала Алиса, отражалось на ее лице. Решив, что не стоит сейчас пытать Элизабет, она сказала:

— Хорошо, тогда почему бы тебе не рассказать мне, как там у тебя идет это дело с Фелицией и Эланой?

— Джим на днях сообщил, что он уже исчерпал все способы отсрочки и что, судя по всему, нам придется подчиниться назначенному в январе слушанию в суде. Он, кажется, совершенно уверен, что судья предоставит нам шесть месяцев, о которых мы просим.

— А у него хоть раз была возможность поговорить об этом с Фелицией?

— Я пыталась, но она мне никогда не перезванивала.

— Все-таки я не понимаю, почему она хочет проделать это.

— Ко мне эта принудительная продажа вообще не имеет никакого отношения. Это — просто продолжение ее сражения с Амадо. Разве можно найти лучший способ рассчитаться с ним за Софию?

— Она, должно быть, была вне себя, что ты не сдалась и не продала и свою половину тоже.

— Она, несомненно, полагала, что, как только все эти миллионы замаячат передо мной, я так и запрыгаю от возможности стать богатой бездельницей.

— Хоть я никогда и не спрашивала, но вообще-то мне интересно, почему ты этого не сделала. — Алиса поколебалась. — Не потому ли, что это — дом Майкла, и ты хочешь, чтобы у него всегда было место, куда можно…

— Если бы Майкл намеревался когда-либо вернуться сюда, то он приехал бы на похороны.

Элизабет взяла свою кружку с сидром и наблюдала, как на дне собираются пряности. Она так хотела рассказать Алисе о Майкле, но ее останавливал непреодолимый стыд.

— Поначалу я убедила себя, что цепляюсь за винодельню потому, что обещала это Амадо. Но потом, бабушка, я обнаружила, что мне нравится то, что я делаю. И вообще впервые в моей жизни мне по-настоящему нравится мое занятие. Это просто потрясающее ощущение, и я не намерена отказаться от винодельни без борьбы.

— Что ж, это я понимаю. Но можешь ли ты победить?

Это был законный вопрос, и Элизабет понимала, почему Алиса задала его. Если она не победит, то что же будет с ней дальше? Куда она денется? И, что более важно, — кем она вообще станет без этого винного завода?

— Я не думаю, что Фелиция вообще напала бы на меня, если бы знала, какую ставку я делаю на винный завод.

— Не стоит ее недооценивать, Элизабет. Может быть, на твоей стороне твоя решимость, но Фелиция — расчетливый и изворотливый человек.

— Это странно, но она подходит к делу честно. Амадо мастерски умел добиваться того, чего хотел. Чем больше я его узнавала, тем четче понимала, что он никогда ничего не делал случайно, повинуясь импульсу. Я часто интересовалась, почему он забрал эту коллекцию Фаберже и картины из демонстрационного зала на винодельне и снова перевез их домой, когда мы поженились. А почему он настаивал, чтобы винодельня в Модесто была записана на мое имя? Все это было лишено смысла, пока Фелиция не сделала этот ход. Выходит, Амадо предвидел, что может случиться, причем даже задолго до того, как узнал, что болен. Он старался понемногу внушить мне ощущение семейного наследия, а потом дал мне средства, чтобы откупиться от своих дочерей.

Элизабет очень много думала обо всем этом после смерти Амадо. Не раз и не два она вспоминала их нежданную-негаданную встречу и стремительный роман. Амадо с первого же взгляда нашел в ней нечто, куда более глубокое и надежное, чем просто любовь. Он разглядел ее потребность в семье и ее упорство, когда дело доходило до борьбы. В свои последние месяцы он не раз напоминал ей, сколь важно было для него, чтобы наследие семейства Монтойя сохранилось в неприкосновенности. Он и без всяких слов понял, что его мечта, его обязательство перешли к ней и что она сделает все, что потребуется, чтобы традиции семейства Монтойя продолжились как минимум еще на одно поколение.

— Ты забыла упомянуть о драгоценностях, — добавила Алиса. — Амадо совсем не выглядел мотом, когда дарил эти дорогостоящие штучки.

— Как ни странно, но я думаю, что ему это действительно доставляло удовольствие. Во всяком случае, надеюсь, что так. Я чувствую, при перепродаже меня ждет разочарование.

— А что ты собираешься делать, если не наберешь нужной суммы?

— Вот если не наберу — тогда и позабочусь об этом.

— Я могла бы продать свой дом, если ты считаешь, что это поможет. Я понимаю, что многого это не принесет, но ты можешь рассчитывать на все, что у меня есть.

Элизабет наклонилась и пожала руку своей бабушке. Наверное, Алиса не спала бы неделю, узнай, сколько денег Элизабет еще надо добыть.

— Когда я занялась этим, я твердо сказала себе, что о твоем доме и о старинном фарфоре прабабушки и речи быть не может. — Элизабет встала. — Я, пожалуй, выпью еще кружечку сидра. А ты не хочешь?

Элизабет хотелось закончить на этом разговоры о ее финансах. Вернувшись, она передала Алисе ее сидр и с непреклонным видом спросила:

— А как там дела у мистера Бенсона?

Алиса посмотрела на нее с удивленным видом. Явно, эта тема ее мало занимала.

— Да так же, как я писала в последнем письме. Давай-ка мы теперь вернемся к…

— А нельзя ли на сегодняшний вечер оставить в покое мои проблемы? Мы ведь уже несколько месяцев не виделись. И, конечно, у нас найдутся другие темы для разговора.

— Мы вообще можем не разговаривать, — поджала губы Алиса. — Можем просто сидеть и любоваться этой замечательной елкой.

Она поднесла кружку к губам и осторожно подула на дымящуюся жидкость. Прочные оборонительные укрепления Элизабет зашатались, и ее охватило острое чувство одиночества.

— Думаю, мне все-таки хочется рассказать тебе про нас с Майклом, — сказала она. — Ты не возражаешь?

— Разумеется, нет, — ответила Алиса. А потом своим особенным заботливым голосом, который Элизабет помнила с детства — бабушка обычно говорила так, когда Элизабет в слезах от еще одного оскорбления возвращалась домой из школы, — она добавила: — Что бы ты ни сделала и ни сказала — ничто не заставит меня думать о тебе хуже прежнего.

Элизабет подобрала ноги и устроилась поглубже на уголке тахты. В течение следующего получаса эпизод за эпизодом, несколько раз делая паузы, чтобы взять себя в руки, Элизабет рассказала, как они с Майклом прошли путь от вражды до любви и как на протяжении всего этого пути ими руководила рука Амадо.

— А ты когда-нибудь пыталась выяснить, что же там произошло между братом Майкла и этой Сюзан? — спросила Алиса, когда Элизабет добралась до конца своего рассказа.

— Несколько месяцев не могла спросить. Не могла заставить себя заговорить об этом с Амадо, а он не предлагал. А потом как-то раз мы с ним завтракали на террасе, и Амадо между делом заметил, что наткнулся в городе на Пола. И тот сказал ему, что, мол, слышал про отъезд Майкла, и поинтересовался, не известно ли что-нибудь о нем.

Элизабет передвинулась, вытянула ноги, а потом снова подобрала их под себя.

— Ну и что, кто-то слышал? — спросила Алиса.

— Насколько мне известно, никто в этих краях со дня его отъезда ни от него, ни о нем ничего не слышал. А если и слышали, то, значит, не говорят об этом, во всяком случае, мне.

— Значит, Амадо наткнулся на Пола, и это привело к вашему с ним разговору о Сюзан?

— Знаешь, впечатление было таким, словно внутри Амадо прорвалась какая-то плотина. Он просто не мог остановиться, говоря о Майкле. Думаю, в конечном счете Амадо осознал, как много он потерял, и потому пытался найти способ как-то с этим справиться.

Разрабатывая план, Амадо забыл о самой важной детали — о том, как глубоко засело в Майкле чувство собственного предательства и как это чувство повлияет на него. Амадо ведь понимал, что за человек Майкл. И если бы он хотя бы ненадолго притормозил, чтобы подумать обо всех возможных последствиях своих манипуляций, он бы понял, что отъезд — единственное достойное решение для Майкла.

— Как, должно быть, грустно было вам обоим делиться своими чувствами к Майклу.

Элизабет мысленно встряхнулась, пытаясь не поддаться горестным воспоминаниям.

— Ну ладно, теперь насчет Сюзан. Они с Майклом вместе учились в школе, а в день окончания обручились…

И Элизабет ровным напряженным голосом рассказала историю Майкла.

— Но ферма-то до сих пор ждет, чтобы ее унаследовал Пол, — вздохнула Алиса. — Я постоянно вижу, как это происходит у других: крепкие, дружные, работают буквально на клочке земли.

— По словам Амадо, Сюзан происходила из семьи, где еда-то была на столе не каждый день. Она была полна решимости уйти из дома, и когда обнаружила, что Майкл вроде хочет уйти из школы и стать простым рабочим, она пришла в ужас. Она знала, что Пол был без ума от нее, ну и она…

— Она поменяла одного брата на другого.

— Ну, так или иначе, Майклу пришлось всю свою жизнь чувствовать себя проигравшим, — несколько секунд Элизабет молчала, а потом еле слышно продолжила: — И он не может пройти через это снова. Даже ради меня.

— Но если ты до сих пор любишь его — я понимаю, что ужасно говорить об этом, когда Амадо совсем недавно ушел от нас, — ведь действительно же нет ни одной причины, чтобы… ну, ты понимаешь, что я имею в виду. А тебе не приходило в голову попытаться связаться с ним?

Элизабет расправила морщинки на своих шерстяных брючках.

— Именно с этой мыслью я уговариваю себя засыпать по ночам.

— Ну тогда я просто не понимаю, что удерживает тебя здесь.

— Так я же не знаю, где его искать. И даже если бы и знала, не уверена, что стала бы что-либо предпринимать на этот счет. Я хочу владеть этой винодельней, бабушка. И провожу я там долгие часы не потому, что пытаюсь убежать или спрятаться от чего-то… от кого-то. Я нахожусь там из чувства долга перед этим делом.

— Но не лучше было бы и для тебя и для дела, если бы кто-то еще разделял твои чувства? Чего ты боишься, Элизабет?

— Потерять единственное, что у меня осталось из связанного с Майклом.

— И что же это?

— Надежда.

— Ты меня удивляешь.

— Почему?

— Я никогда раньше не подозревала, что ты способна избрать такой малодушный выход.

Элизабет подтянула колени повыше и крепко прижала их к груди.

— У меня никогда ничего не было, и мне страшно его потерять.

— Неужели Майкл значит для тебя так много?

— Даже еще больше.

Глава 27

Элизабет въехала на автомобильную стоянку при винодельне. Это был первый рабочий день в новом году, и она была полна решимости начать его в бодром настроении духа, несмотря на несколько неудач на предыдущей неделе. Коллекция сигаретных коробок Амадо принесла ей не так много, как она рассчитывала, да и драгоценности были проданы за половину того, что она ожидала.

Самой же плохой новостью было решение судьи дать ей на сбор денег всего три месяца вместо шести, о которых просил Джеймс Уэбстер. Сандерс Митчелл, адвокат Фелиции и Эланы, удачно возразил, что поскольку, мол, дата заседания суда уже и так была отсрочена на три месяца, то предоставлять Элизабет еще и дополнительные полгода совсем ни к чему. И к ужасу Джима, судья с этим согласился.

Едва Элизабет открыла дверь в свой кабинет, как телефон приветствовал ее звонком.

— Элизабет Монтойя слушает.

— Я пыталась дозвониться тебе домой, — сказала Алиса, — но Консуэла ответила, что ты уже уехала.

— Бабушка, — Элизабет мельком посмотрела на часы. Даже с учетом разницы во времени, в Канзасе еще было рано. — Что-нибудь случилось?

— Сама не знаю. Пару минут назад мне звонил Джордж Бенсон. Он сказал, что вчера в школе был какой-то мужчина и расспрашивал про Элизабет Престон.

Элизабет похолодела.

— А с кем он разговаривал?

— Ты имеешь в виду, кроме Джорджа?

— Да.

Но это не имело значения: ведь любой житель городка мог бы рассказать ему о трагическом несчастном случае с семьей Престон. Пятнадцать лет — отнюдь не достаточное время, чтобы стереть память о потере самых выдающихся граждан этого городка.

— Не знаю. Джордж боялся расспрашивать этого мужчину слишком подробно. У того могли возникнуть подозрения.

— А мистер Бенсон знает, кто он такой?

— Какой-то частный детектив из Канзас-сити.

— А он случайно не упоминал, кто его нанял?

— Джордж спрашивал, но детектив ему не сказал.

Элизабет сглотнула застрявший в горле ком, грозивший удушить ее.

— А какого рода вопросы он задавал?

— Ну, совсем общие, пока не выяснил о том несчастном случае.

— И что потом?

— Он захотел увидеть годовой отчет за тот год, когда ты закончила школу.

— И мистер Бенсон дал ему отчет?

— Джордж сказал ему, что придется поискать в кладовой, а на это, мол, уйдет неделя или того больше. А детектив сказал, что он еще вернется.

— Это же было так давно… Я никогда не думала…

Элизабет прикрыла рукой глаза. Ей необходимо время, чтобы подумать, попытаться уяснить смысл происходящего. Но время — самый драгоценный товар.

— Джордж просил меня передать тебе, чтобы ты о нем не тревожилась, что он хорошо знал, что делал, когда помог тебе тогда… Словом, он с тех пор ни разу об этом не сожалел.

— Я собираюсь позвонить Джиму Уэбстеру и узнать, не может ли он сделать что-нибудь.

— Дай мне знать, если у тебя будут какие-нибудь новости.

— И ты тоже.

Элизабет попрощалась и потянулась за своей телефонной книжкой. Она уже почти набрала номер Джима Уэбстера, когда сообразила, что в это время большинство людей как раз начинают выбираться из постели.

— Черт подери! — громко сказала она вслух. — Почему же именно сейчас-то?

Она посмотрела на бумаги, лежавшие на ее рабочем столе. Конечно, сейчас она сможет сосредоточиться на графиках перевозок и росте урожая в расчете на гектар. Но, с другой стороны, она сойдет с ума, если не сделает что-нибудь, способное отвлечь ее до тех пор, пока Джим не явится на работу. Только не сидеть и не прокручивать в голове немыслимые варианты.

Спустя пять минут она уже была в пути, держа курс к дому Джима Уэбстера. Она хотела попытаться перехватить его, пока он еще не ушел на работу. На ее стук дверь открыла Мэнди, жена Джима, явно удивленная зрелищем Элизабет в столь ранний час.

— Элизабет, как приятно…

— Мэнди, извините, что я вламываюсь к вам, но мне нужно видеть Джима. Он случайно еще не уехал?

— И не уедет на работу еще целый час или даже больше, и не нужно никаких извинений. Видеть вас всегда удовольствие, независимо от времени дня. Заходите, мы как раз собираемся завтракать. Почему бы и вам не составить нам компанию?

Элизабет вошла.

— Спасибо, но я уже ела.

— Ну тогда кофе?

— Да, пожалуйста.

Мэнди приняла у Элизабет пальто и повесила его в стенной шкаф.

— Я скажу, чтобы Маргарет принесла поднос для вас и Джима на веранду. Там просто великолепно по утрам.

Либо Мэнди совершенно не обратила внимания на настойчивость тона Элизабет, либо надеялась разными светскими банальностями успокоить ее. Но оба варианта в равной степени не отвечали планам Элизабет.

— Мэнди, мне не хотелось бы быть бестактной, но это не светский визит.

— Ну, конечно же, нет. Я и не предполагала, что в такой час вы заскочили бы поболтать. Сейчас я позову вам Джима. Почему бы вам не подождать в его кабинете?

— Но как же ваш завтрак и… — Эти слова она сопроводила извиняющейся улыбкой.

— Ну, это в любом случае не самая любимая еда Джима. Он предпочитает поздний завтрак. — Мэнди показала рукой вдоль коридора. — Это третья дверь справа. Я позабочусь, чтобы вас не беспокоили.

— Спасибо.

Комнату, в которую отправила ее Мэнди, была копией кабинета Джима в Напе. Элизабет прошла мимо белого дивана и направилась к креслу, стоявшему напротив письменного стола. Она посидела там всего несколько минут, когда вошел Джим, несший поднос с кофе. Разлив густую коричневую жидкость в две кружки, он посмотрел на Элизабет, вопросительно приподняв бровь.

— Капельку сливок и без сахара?

За все то время, что они были знакомы друг с другом, кофе они пили вместе только один раз, причем было это несколько месяцев назад.

— Вы удивительный человек, Джим.

— Просто наблюдательный, — он обошел вокруг стола и сел напротив нее. — И вот сейчас мне не нравится, что я наблюдаю. Что случилось, Элизабет, что погнало вас сюда в столь ранний час?

— Так много придется рассказывать… Я просто не знаю, с чего начать.

Джим взял свою кружку и поглубже устроился в кресле.

— Я ненавижу банальности, но нет ничего лучше, чем начать с самого начала.

На первых порах Элизабет запиналась, пересказывая историю своей жизни, стремительно выпаливая подробности, а потом вдруг вспоминала что-то и возвращалась назад. По прошествии некоторого времени ей удалось как бы отдалиться от собственной биографии, казалось, что она говорит о ком-то другом… Вот тогда повествование пошло полегче. Джим, похоже, чувствовал, когда она быстро перескакивала через что-то, о чем не хотела говорить, и в этих случаях останавливал ее наводящими вопросами. Или же, не перебивая, давал ей продолжать, приберегая свои замечания к концу разговора.

К тому времени когда Элизабет добралась до утреннего телефонного звонка Алисы, Джим сидел, откинувшись на спинку своего кресла, плотно прижав ладони друг к другу этаким «домиком» и слегка постукивая указательными пальцами по подбородку, а Элизабет тем временем говорила ему, что сделает все, что только потребуется, чтобы защитить Джорджа Бенсона и свою бабушку, даже если выяснится, что за этим расследованием стоит Фелиция и единственная возможность остановить ее — это продать винный завод.

— Вы полагаете, что именно этого Фелиция и добивается? — спросил Джим.

— Не знаю. Я то и дело замечаю, что если дело касается ее, я просто становлюсь параноиком: ведь, возможно, она здесь даже ни при чем. Но если не она решила сунуть нос в мое прошлое, то кто же тогда? И, что более важно, зачем?

— А что вы думаете о такой возможности: та Элизабет Престон, которую разыскивал детектив, вообще не вы, а просто другая женщина с такими же фамилией и именем?

— Я не верю в совпадения.

— И я тоже, — он продолжительно и раздраженно вздохнул. — Беда с этими тайнами состоит в том, что чем дольше их хранишь тем важнее они становятся. Ваши же тайны такие давние! Давайте-ка на минутку забудем об этой истории с колледжем. Когда погибли ваши родители, вы были маленькой девочкой. Ну какое влияние вы тогда могли иметь на них? А без влияния, без возможности контроля, откуда же тут быть вине?

— Едва ли не все, что я знаю о моих родителях, суде над ними и их попытке к бегству, я прочитала в старых газетах и журналах в библиотеке при колледже. А в то время, когда все это происходило, моя бабушка не позволяла мне смотреть телевизор и читать то, что об этом писали.

— Как я припоминаю, у них вообще-то не было ни малейшего шанса. Этот план бегства был сплошной авантюрой, и при первом же признаке беды «приятели» бросили их.

— Алиса пыталась защитить меня от репортеров, но они же понимали, что она не сможет быть при мне все время. Они ловили момент, когда я оставалась одна. — Элизабет испытывала потребность объяснить, чем это все было для нее тогда. — Помню одну женщину, которая спросила меня, что я, мол, чувствовала, когда узнала, что моей матери столько раз прострелили голову. Ведь для опознания трупа пришлось довольствоваться отпечатками пальцев.

Элизабет изо всех сил пыталась отогнать страшную картину — окровавленный труп своей матери. Но это видение долгие годы преследовало ее. А потом, когда она уже была в колледже, в одном из старых журналов она наткнулась на фотографию и поняла, что воображаемая картина существовала в реальности.

— Когда наш с Мэнди первый ребенок погиб, переходя улицу прямо перед нашим домом в Сан-Франциско, — медленно начал Джим, — я научился не спрашивать, почему и чего ради происходят утраты. В конце концов я даже обнаружил, что и самые ужасные трагедии могут оборачиваться благом. Без этого удара, заставившего меня заново оценить свою жизнь, я, несомненно, до сих пор бы торчал в той примитивной юридической конторке, в которой работал в то время. И Мэнди считает, что при том, каким я был тогда, нашему браку не сохраниться бы. А если она права, то, выходит, двое наших младших мальчишек так бы никогда и не родились. Вы понимаете, о чем я говорю?

— Вы говорите, что, по-вашему, я должна отрешиться от своего прошлого.

— Если только в нем не было чего-нибудь хорошего, о котором вы мне не рассказали. Может быть, поэтому вы и цепляетесь за свое прошлое?

— Джим, ни за что я не цепляюсь. Прошлое преследует меня, где бы я ни находилась.

— А вы когда-нибудь рассказывали Амадо о своих родителях?

— Нет.

«Только Майклу», — мысленно добавила она.

— А насчет той стипендии?

Она покачала головой.

— А вы вообще когда-нибудь кому-то рассказывали?

— Только вам.

— Но почему же только мне?

Этот вопрос был настолько существенным, а ответ — таким очевидным, что она на какой-то момент растерялась, не зная, что и сказать. В конце концов она ответила:

— Именно молчание и принесло мне освобождение от прошлого.

— Вы ошибаетесь, Элизабет. Ваше молчание стало для вас тюрьмой.

Ну как же ей заставить его понять?

— Видите ли, Джим, один из основных принципов рекламного дела состоит в том, что образ вытесняет суть, занимает ее место, И это не предположение, Джим, это факт. Вот почему люди воспринимают то, что имеет для них значение, а не биографию человека. Просто так уж случилось, что мой нынешний образ соответствует личности, каковой я в действительности являюсь. Но все это не будет иметь никакого значения, если я расскажу правду о своем прошлом. Я, как личность, пропаду в новом восприятии меня людьми. Я превращусь в дочку убийц, которая, мол, выросла и сама стала воровкой и лгуньей.

— Неужели вы действительно считаете, что кого-то в этой долине волнует, кем были ваши родители? Элизабет, ведь прошло уже пятнадцать лет с тех пор, как вы покинули Фармингэм. Эти любопытные взгляды, сплетни на неделю.

— Может быть, если бы родителями все и ограничивалось. Только я не думаю, что местная публика так же поспешит простить мне то, что я сделала уже сама.

Джим свел брови и озадаченно нахмурился.

— О чем вы говорите?

— Почему бы не назвать вещи своими именами? Я украла стипендию, предназначенную для Элизабет Престон. И нет никакой возможности придать этому более пристойный вид. А самое печальное — если я не найду никакой возможности остановить человека, наводящего справки обо мне, кем бы он там ни был, то жизни двух невинных людей окажутся так же перепачканы, как в ближайшее время и моя.

— Судя по тому, что вы мне рассказали, Джордж Бенсон тоже виновен.

— Джордж Бенсон только выдвинул эту идею и пошел на риск, помогая мне. А извлекла пользу из этого лишь я одна.

— Очень многие люди восхищались бы тем, что вы сделали. И с моей точки зрения, правильно бы восхищались.

— Но есть и такие, которые пожелали бы видеть меня в одном дружном строю с прочими ворами. Я не обманываюсь на этот счет, Джим. Даже если бы я и сумела отыскать способ как-то защитить мистера Бенсона и мою бабушку, надо же еще подумать и о винодельне. Если все это вылезет наружу, я просто не смогу продержаться достаточно долго, чтобы пережить эту дурную славу.

— Бог мой, Элизабет, да вы же были тогда ребенком, находились в ужасном положении.

— Почему-то мне не кажется, что с такого рода защитой я смогу выбраться сухой из воды. Может быть, я и была ребенком, но я хорошо понимала, что делала, — она наклонилась вперед, чтобы поставить свою кружку на поднос. — Прислушайтесь-ка к нашему разговору. Мы начинаем говорить так, словно адвокат — я, а вы — мой клиент.

— Прошу прощения, Элизабет. Вы пришли сюда, чтобы получить помощь, а не выслушивать лекцию. — Он полез в ящик письменного стола и достал оттуда блокнот и карандаш. — Каких действий вы хотите от меня?

— Выясните, зачем обо мне наводят справки.

— Опыт подсказывает мне, что «зачем» само ответит на этот вопрос, как только мы разузнаем «кто».

Глава 28

Миновало уже две недели после встречи Элизабет с Джимом, а детектив, нанятый им, чтобы выяснить, кто же наводит о ней справки, так ничего и не смог узнать. Звонил Джордж Бенсон, сообщивший, что одна из секретарш в школе оформляла запрос на школьную документацию, касающуюся Элизабет Престон. И документы были отправлены бандеролью в какой-то личный почтовый ящик в Чикаго. Записать номер этого ящика секретарша не удосужилась.

Ожидание совсем измотало Элизабет. Сердце у нее подпрыгивало от каждого телефонного звонка, руки тряслись, когда она брала ежедневную почту и начинала ее разбирать. Единственной тихой заводью стал для нее кабинет, когда служащие, окончив работу, расходились по домам. В это время она могла сосредоточиться и нормально работать.

Перевернув последнюю страничку доклада, прибывшего в этот день из лаборатории в Дэвисе, Элизабет обнаружила, что таблицы, по словам Чарлза Пинкли приложенные к докладу, отсутствовали. Она принялась рыться на своем столе, пытаясь найти их, и заметила бутерброд, который Тони, перед тем как уйти домой, принес ей из закусочной.

Элизабет взяла сверток, содрала с него обертку и обнаружила внутри копченую говядину. Она недовольно поморщилась, поскольку не любила ее. Однако голод — не тетка. Вынув какую-то мелочь из выдвижного ящика стола, она направилась к автомату с содовой водой, который стоял в столовой для служащих.

На обратном пути в кабинет она увидела, как по окнам большой приемной полоснул свет фар, и тут же услышала, что на автостоянку для гостей въехала какая-то машина. Озадаченная, она отправилась разузнать, в чем дело.

Элизабет подошла к автостоянке как раз в тот момент, когда из своей машины выбрался Эдгар. Он тут же направился к конторе широкими шагами. Она быстро открыла замок и распахнула входную дверь, чтобы не доставлять ему удовольствия увидеть, как она торопится ответить на его стук.

— Эдгар… — ее едва не стошнило от выражения его лица. — Как я понимаю, это не светский визит?

— Мы можем зайти внутрь?

— Разумеется, — она отошла в сторонку, давая ему пройти. С тех пор как они виделись, прошло несколько месяцев. — И чему же я обязана, удостоившись чести твоего визита?

— У меня тут кое-что есть для тебя.

— О?

Именно в этот момент Элизабет заметила у него под мышкой большой плотный конверт.

— Почему бы нам не зайти в твой кабинет?

— Хорошо, — сказала она.

Любопытство ее возрастало. Эдгар последовал за ней по коридору и подождал, пока она усядется. И тогда швырнул свой пакет на ее рабочий стол.

— Вот теперь мы квиты, — сказал он.

Элизабет выдержала его пристальный взгляд, однако выражение лица Эдгара ни о чем ей не говорило.

— Не понимаю, о чем это ты толкуешь, — сказала она.

Он сел, явно довольный собой.

— Думаю, ты понимаешь, хотя, полагаю, в твоем положении я бы тоже потребовал доказательств. Ну, давай же, взгляни.

Она открыла металлический зажим и извлекла содержимое конверта. На самом верху лежала копия газеты «Фармингэм Дэйли Ньюс». Идущий через всю полосу крупными буквами заголовок объявлял об ужасной автомобильной катастрофе, в которой погибла семья Престонов. Выходит, это Эдгар наводил о ней справки. Элизабет откинулась на спинку своего кресла. Ей не было нужды просматривать остальные материалы.

— Нуи что дальше? — спросила она.

— Как я уже сказал, теперь мы квиты.

И тут ее осенило. Он же говорит о том случае в квартире!

— Я никогда и не считала, что ты в долгу передо мной.

— Ну, ты бы могла что-нибудь сказать Элане, но не сделала этого. По каким причинам — это дело твое. Я просто решил, что обязан сделать кое-что для тебя.

Элизабет не могла поверить своим ушам. Уж от кого, от кого, а от Эдгара она никак не ожидала проявления кодекса чести.

— Я просто не знаю, что и сказать.

— Мне бы хотелось сказать тебе, что с передачей этого — вот — досье твоим заботам конец, но, зная Фелицию… В общем, она намерена продолжать поиски, пока не обнаружит нечто, что, по ее мнению, можно было бы использовать против тебя.

— Значит, эти поиски — идея Фелиции?

— А чья же еще?

— Значит, она собирается не мытьем, так катаньем получить свои денежки. А почему же для нее так важно уничтожить меня?

— К тебе это не имеет никакого отношения. Охотится она за своим отцом, вот за кем. Она не успокоится, пока все, что он создал и отстаивал, не будет разрушено до основания. Ну а тебе просто случилось оказаться у нее на пути.

— Но почему же она его так ненавидит?

— А он тебе никогда не рассказывал?

Она покачала головой. Со времени смерти Амадо она обнаружила, что существовало множество вещей, которые он от нее утаивал.

— Фелиция винит Амадо в самоубийстве своей матери.

— Но это же лишено всякого смысла. София с Амадо уже много лет как расстались, когда она…

— Ну, при чем тут логика? София просто отравила Фелиции мозги. Амадо был не в силах изменить мнение Фелиции. Если говорить совсем честно, то я думаю, что София именно этого и добивалась. Ну и Фелиция поклялась, что найдет способ нанести своему отцу такую же глубокую рану, какую он нанес ее матери. А продажа винного завода Монтойи «Хиксу и Броди» — как раз подходящий способ сделать это.

— Но Амадо уже нет.

— А это не имеет никакого значения. Фелиция хочет, чтобы не стало и памяти о нем, и всего, что он сделал в жизни.

— И эта цель оправдывает любые средства.

— Вот потому-то Фелиция и возложила на меня поручение проверить твое прошлое.

— То есть ты хочешь сказать… она не знает, что находится в этом конверте?

— Она считает, что детективу не удалось ничего раздобыть. Но я не буду удивлен, если она решит сама проверить это у него. Вот потому-то я и приехал к тебе сегодня — показать, что он отыскал. Я полагаю, тебе следует принять меры и отделаться от Фелиции. И советую поторопиться. Если она наложит на это свои лапы, то, не колеблясь, использует во всех возможных направлениях. Мое предположение таково: она знает, что ты обманом заставила Амадо жениться на себе точно так же, как обманом заставила этих людей в Сэффорд-Хилле поверить, будто ты — Элизабет Престон. Я бы не стал исключать и того, что она попытается добиться аннулирования завещания.

— И если ей это удастся, то половина денег, принадлежащих сейчас мне, перейдет к Элане…

«А все, что перейдет к Элане, — додумала она про себя, — пойдет на пользу и Эдгару».

— Ты пытаешься сообразить, почему я отдаю это досье тебе, а не Фелиции?

— Эта мысль, должно быть, мелькала и у тебя в сознании.

— Я, видишь ли, довольствуюсь тем, что у меня есть, и всегда этого придерживался, — он усмехнулся. — Это только одна из причин, по которым Элана без ума от меня.

Элизабет взяла бумаги.

— Похоже, что «спасибо» слегка несоразмерно, если учесть то, что произошло бы, стань это достоянием гласности.

— Не знаю, приехал бы я сюда сегодня, если бы ты не выплатила стоимость этой стипендии.

— Как же ты это узнал?

Дело в том, что эти выплаты она делала анонимно.

Эдгар улыбнулся.

— Этот Роберт Сидни — лучший детектив по таким делам. Едва ли не единственная вещь, о которой он не удосужился доложить, — это, где ты покупаешь провизию, да и то потому, что я его об этом не спрашивал.

Элизабет испытала этакое жутковатое чувство, узнав, как тщательно расследовалось ее прошлое. А Эдгар, хлопнув руками о колени, поднялся.

— Ну, если Господь соблаговолит, мы больше не увидимся, пока это дело не уладится, — он направился к двери. — Если так или иначе выяснится, что Фелиция про это разузнала, я сделаю, что смогу, чтобы тебя предупредить… из самых благих намерений.

— Смотри, Эдгар, будь поосторожнее.

— Ты только чересчур уж не размягчайся и хорошенько подумай, прежде чем менять мнение обо мне. Я по-прежнему все тот же старый повеса и сукин сын, каким всегда и был. К счастью для тебя, так уж получилось, что я верю: долги надо оплачивать.

…На следующее утро Элизабет явилась в банк к самому открытию. Когда Эдгар уехал, она позвонила домой директору банка, Джону Сорделло, чтобы договориться о встрече. Джон вот уже более двадцати лет вел банковские дела «Вин Монтойя», и его дружественные отношения с винным заводом позволили Элизабет, отбросив формальности, сразу же перейти к причине своего визита.

Джон внимательно слушал, пока она рассказывала ему, сколько денег ей нужно, для чего они ей нужны и как она намерена вернуть их обратно. Она поразмыслила, не признаться ли ей, что она не обратилась к нему пораньше по той причине, что уже знала заранее, сколь велики шансы получить от банка отказ в ссуде необходимых ей денег. Но вообще-то с какой стати надо признавать подобные вещи?

Джон ничего не ответил. Все, что могла сделать Элизабет, — это сдержаться и не заполнить это молчание убедительной аргументацией, что, мол, банк должен трепетать от восторга, если она явилась к ним за займом.

Когда Джон наконец принял решение, вид у него был доброжелательный и открытый.

— Позвольте мне заранее извиниться, но я чувствую, что об этом нельзя не сказать. Может быть, лучший путь — принять предложение «Хикса и Броди» о продаже? Это ведь щедрое предложение, особенно с учетом сегодняшнего рынка.

И прежде чем Элизабет успела ответить, он добавил:

— Амадо говорил мне о вашем обещании продолжать дело вместо него, когда его не станет, и просил меня сделать все возможное, чтобы помочь вам. Лично я еще в то время считал, что вы не справитесь с производственными проблемами сами, и сегодня не вижу и не слышу ничего такого, что заставило бы меня изменить свое мнение. Не существует другой винодельни, по масштабам близкой к «Винам Монтойя», у которой не было бы по меньшей мере двоих высококвалифицированных виноделов. У вас же нет ни одного.

Этого аргумента Элизабет оспаривать не могла, да она и не винила его за недоверие к ее способностям. Обстоятельства складывались не в ее пользу. Ежегодно у всех на глазах происходили банкротства виноделен, которыми управляли мужчины, набиравшиеся опыта всю свою жизнь. Так что же ее-то заставляло считать, что она может добиться успеха, да еще и в одиночку?

— Мне очень хотелось бы обеспечить договор о преимущественном праве управления собственностью.

— И как же вы намерены сделать это, когда Фелиция и Элана по-прежнему владеют сорока девятью процентами?

Она настолько привыкла считать «Вина Монтойя» своими, что даже и не принимала это в расчет.

— А нельзя ли сделать так, чтобы…

— Еще несколько лет назад мы могли бы придумать что-то, но в настоящее время все, что мы делаем, тщательно исследуется, в особенности если в это вовлечены подобные суммы. Извините, Элизабет, я действительно очень хотел бы помочь вам.

Но она не собиралась так легко сдаваться.

— А что, если я воспользуюсь текущим капиталом, чтобы заполнить остаток, которого мне не хватает для выкупа у них собственности? Тогда вы пойдете мне навстречу?

Он подумал с минуту.

— А вы понимаете, на какой риск идете?

— А какая, собственно, разница, уйдет ли винодельня к «Хиксу и Броди» или я потерплю банкротство? В обоих случаях все будет кончено.

— Да неужели вы серьезно… Продав завод, вы обеспечите себя на всю жизнь.

— Я не этого добиваюсь. Если мне понадобится зарабатывать себе на жизнь, я всегда могу вернуться в рекламное дело. — Так как же ей все-таки достучаться до него? — Послушайте, Джон, я понимаю, это звучит банально, но я бы предпочла продолжать борьбу. Я не смогу жить богатой вдовушкой с уймой свободного и бесполезного времени.

— Ну, есть сотня дел, которыми вы могли бы заняться и…

Да, она понапрасну тратила время, объясняя ему, что ей надо.

— Вернемся к моему вопросу, Джон. Вы дадите мне этот заем?

Он почесал подбородок, обдумывая ответ.

— Я бы рискнул дать эквивалент двухлетнего текущего капитала, не более. И…

— Да-да?

— Прежде чем сообщить об этом заеме правлению банка, я хотел бы иметь возможность сказать им, что у вас есть винодел, способный вытянуть все это дело, — он поднялся и обошел вокруг стола. — Я понимаю, что выгляжу в этой ситуации упрямым негодяем. Только я вряд ли ненавижу что-либо больше, чем лишение права на выкуп закладной, в особенности если это касается моего друга.

Ну почему самый подходящий вариант никогда не бывает легким? Элизабет дала себе несколько секунд, чтобы успокоиться, и только после этого сказала:

— Завтра утром я положу на ваш письменный стол список кандидатов.

— Насколько вы хотите провернуть этот заем?

— Как вас понимать?

— Я могу гарантировать, что правление банка согласится на все, что бы я ни рекомендовал, если только я смогу сообщить им, что главным виноделом является Майкл Логан. Амадо всегда уверял, что лучше его и быть не может.

Выйдя из банка, Элизабет принялась рассматривать продовольственный магазин на противоположной стороне улицы, пытаясь припомнить, не видела ли она когда-нибудь внутри него телефон. Она могла бы позвонить и от Джона, но предстоящий звонок требовал уединения, которое и обеспечивал общественный телефон.

Если у нее и была какая-то надежда найти Майкла вовремя, чтобы отразить натиск Фелиции, то ей нужен хороший специалист в этом деле. Элизабет улыбнулась. Не просто хороший, а самый лучший. Роберт Сидни.

Да, это было бы прекрасно, если бы удалось использовать тактику Фелиции не только для того, чтобы найти Майкла, но заодно и сохранить «Вина Монтойя»!

Амадо был бы очень доволен.

Глава 29

Элизабет легко вписалась в крутой поворот. Она все дальше и дальше углублялась в виноградники Пьемонта, винодельческого района Италии. Если верить карте, прихваченной ею в аэропорту, до дома Майкла оставалось еще несколько миль.

Более чем достаточно времени, чтобы передумать, повернуть домой, спокойно и быстро продать свою долю «Хиксу и Броди», а потом исчезнуть, спасаясь от прошлого. Конечно, это сущее безумие — рисковать всем, делая этот заем: ведь понадобится всего-то парочка неурожайных лет, чтобы разорить ее, даже если Майкл будет главным виноделом.

Ни одна душа не верила, что она сможет с успехом сохранить винодельню, не верили даже люди, работавшие на нее. Они достаточно деликатно скрывали свои чувства, но Элизабет понимала: они почти так же тревожатся за свои рабочие места, находясь под ее началом, как и опасаются вероятности перехода завода к «Хикс и Броди».

Тони Рейнольдс был тактичнее остальных. Просто он рассказывал о фермерах и виноторговцах, которые стеклись в долину Напа в изобильные семидесятые годы, а потом все разорились. Остались на плаву единицы.

Дорога, по которой ехала Элизабет, вдруг резко сузилась, заставив ее сбросить скорость. Меньше чем через час совсем стемнеет, и тогда легко пропустить дорожные указатели, а по этим сельским дорогам можно скитаться часами.

Ей бы следовало заночевать в Милане и двинуться в путь утром. Но тогда Майкл, несомненно, был бы уже на работе, и ей либо пришлось бы разыскивать его там, либо дожидаться, пока он вернется домой. И тогда пропал бы еще один день. Ах, как избавиться от этой навязчивой мысли, что все ее усилия напрасны? Слишком мало времени отпущено ей для погони за несбыточной мечтой.

Ведь Майкл уже живет новой жизнью. Согласно докладу этого детектива, проведя год с лишним в море, Майкл в конце концов обосновался в Италии. И чего же ради он захочет возвращаться в то место, которое хранит так много мучительных воспоминаний? Раньше Элизабет считала, что знает его, но это была иллюзия. Он ведь ни разу не упоминал о своей любви к морю, к плаванию под парусом. И ей никогда и в голову не приходило искать его на морских просторах.

И слабенькая ниточка уверенности, которая поддерживала Элизабет в ее долгом путешествии сюда, порвалась. С внезапной ясностью она увидела, что привлекательность ее предложения не имела никакого значения: ничто из того, что она могла бы ему предложить, не соблазнило бы Майкла поехать вместе с ней обратно домой.

Майкл открыл парадную дверь старенького кирпичного сельского дома и крикнул: — Ангелина, я пришел. Он снял куртку и остановился, делая глубокий вдох: он смаковал ароматный запах, идущий из кухни.

В комнату вошла, вытирая руки о полотенце, тоненькая женщина. Щеки ее пылали от жара плиты. Она добродушно улыбнулась Майклу, явно довольная тем, что видит его.

— Ну, и как прошла дегустация?

— Потрясающе. Думаю, мне наконец-то удалось уговорить Гвидо пойти на это изменение, — он обвел взглядом гостиную. — А где же Антонио? У меня тут есть кое-что для него.

Она метнула в него укоряющий взгляд и поцокала языком.

— Ну сколько же раз я должна тебе говорить, что ты его испортишь, таская подарки?

Он поднял руки, уступая.

— Это в последний раз. Обещаю.

— О-хо-хо. Да я скорее поверю солнцу, если оно пообещает мне перестать всходить по утрам, чем такому обещанию.

Возвращение домой и встреча с трехлетним сынишкой Ангелины были для Майкла лучом света в его тягостно-заурядном рабочем дне.

— Ну так где же он?

— У своей бабушки, которая тоже его портит, — ответила Ангелина. — Утром у него был жар, думаю, он, должно быть, подцепил простуду.

— Так тебе надо было сегодня остаться с ним дома. Ты же знаешь, я бы не возражал.

Она засмеялась и потянулась к завязке своего фартука.

— Вот заведи себе собственных жену и ребенка — их и порти.

Майкл порылся в кармане пиджака, ища игрушечную голограмму с большой птицей, которую прихватил для Антонио в Милане.

— Такого никогда не случится, — сказал он, передавая игрушку Ангелине.

— Вот если б ты только захотел познакомиться с моей кузиной Констанцией. Уж тогда-то ты наверняка бы передумал.

Прежде чем Майкл успел сказать, что, мол, он и ее кузина были бы идеальной парой, его внимание отвлек стук в дверь. Он отправился открывать, полагая, что это муж Ангелины, Либерио, заехал забрать ее.

Его приветственная улыбка поблекла, когда, вглядевшись в тусклое освещение, он увидел, кто стоит перед ним. Такая неожиданная встреча с Элизабет была сродни внезапному удару, и Майкл отступил назад. И одновременно им овладело почти непреодолимое желание захлопнуть дверь и отмахнуться от увиденного, как от привидения. За два с половиной года, миновавшие с тех пор, когда они виделись в последний раз, мучительные воспоминания не оставляли его.

Элизабет вздрогнула от его реакции.

— Извини. Мне надо было позвонить и предупредить тебя, — она кротко улыбнулась, как бы извиняясь. — Честно говоря, я боялась, что если ты узнаешь о моем приезде, то попытаешься скрыться.

Он внимательно окинул взглядом дворик и ее автомобиль. Итак, она приехала одна. Майкл снова посмотрел на нее, вглядываясь в каждую черточку.

Что ж, она изменилась, — волосы подстригла, это он заметил сразу. Его рука сжалась в кулак: он изо всех сил старался удержаться и не потянуться к локону, лежавшему на ее щеке. Он почти ощущал его мягкую нежность.

— Зачем ты сюда приехала?

Она поежилась от холода… или, может быть, от этого заметного раздражения в его голосе? Черт подери, ведь он так старался выбросить ее из своей жизни! И вот, извольте полюбоваться, она снова стоит перед ним. И он рядом, словно опять они вернулись к самому началу.

— Мне нужна твоя помощь, — и тут ее взгляд остановился на женщине, стоявшей позади него. Она замолчала.

Майкл повернулся посмотреть, что же привлекло ее внимание. Ангелина, подойдя к нему вплотную, легонько толкнула его локтем.

— Что это с тобой такое? — прошептала она. — Где же твое воспитание? Ведь на улице холодно. Пригласи свою приятельницу зайти.

Он проплыл и проехал тысячи миль, чтобы отделаться от Элизабет Монтойя. У нее не было никакого права поступать вот так с ним. Он не хотел видеть ее в своем доме. Не хотел даже мечтать, что может вдохнуть запах ее духов, услышать ее смех…

Ангелина еще раз подтолкнула его локтем, этаким жестом старшей сестры, укоряющей шалуна-братишку.

— Как не стыдно, Майкл. Разве можно так себя вести?

— Если прервала ваш обед, то могу вернуться попозже, — сказала Элизабет.

Майкл отодвинулся от дверного проема. Когда свет из передней упал на лицо Элизабет, она потупила взгляд. Но не раньше, чем Майкл успел заметить страх в ее глазах. Его охватила волна безрассудного торжества. Выходит, ей было так же трудно приехать сюда, как и ему видеть ее здесь.

— Обедать Майкл не будет еще час или даже больше, — ответила за него Ангелина.

За спиной у Элизабет остановился автомобиль. Она посмотрела на Майкла, ожидая подтверждения. Ангелина подцепила с вешалки на стене плотный платок и набросила его на плечи.

— Может быть, вы еще будете здесь, когда я вернусь, и тогда наш милый Майкл представит нас друг другу, — сказала она Элизабет.

Майкл не обратил внимания на ее прозрачный намек. Да уж, завтра ему от наказания не отделаться.

— Обними за меня Антонио покрепче, — сказал он. — И передай, чтобы он побыстрее выздоравливал.

Ангелина посмотрела на Элизабет и начала было говорить что-то, но потом снова взглянула на Майкла и явно передумала. Она побежала к машине, а когда Либерио покатил со двора, высунула руку из окна и помахала.

— Ты держишь экономку? — спросила Элизабет, хотя это было в той же степени констатацией факта, что и вопросом.

— А кто же она еще, по-твоему?

— Ну, прошло столько времени… тебе же никогда не нравилось общаться с женщинами.

— Времена меняются. Люди тоже меняются.

По мере того как его шок от встречи с ней начинал ослабевать, на смену ему спешило любопытство. Что же заставило ее проделать весь этот путь? И почему именно сейчас?

— Не надо было приезжать сюда сегодня вечером, — сказала она. — Мне следовало сообразить это раньше.

— Ты имеешь в виду, что утром было бы лучше, или что тебе вообще не надо было приезжать?

— Просто мне следовало сообразить, насколько крепко ты здесь осел, — она смахнула с лица растрепанные ветром волосы. — Майкл, наша встреча рисовалась мне в самых разных вариантах, но я никогда не представляла, что ты такой же, как и прежде, — она беспомощно пожала плечами. — Извини, я не это имела в виду, не так, как это прозвучало…

— А чего же ты ожидала?

Почему же его, черт подери, заботит, что она не в состоянии понять, через какой ад он прошел? Теперь-то какое это все имеет значение?

— Пожалуйста, Майкл. Ты многого не знаешь…

Ее сдавленный голос разнес вдребезги невидимый барьер, воздвигнутый Майклом для самозащиты.

— Сегодня холодно. Ты, кстати, могла бы зайти.

Они прошли в гостиную. Майкл повернулся к ней.

— Выпить не хочешь?

— Выпила бы чего-нибудь горяченького…

— Кофе?

Она кивнула.

Когда Майкл вернулся из кухни, она уже сбросила с себя куртку и стояла спиной к камину. Он поставил поднос на стол, налил кофе и подал ей чашку.

— Ты говорила, что я чего-то не знаю, — напомнил он.

Элизабет поднесла ко рту дымящуюся чашку и сделала глоточек. Она много дней репетировала про себя, как расскажет Майклу про Амадо, но теперь все забыла.

— В ту ночь, когда ты уехал, Амадо сказал мне, что умирает, — наконец бестолково выпалила она.

Майкл в изумлении уставился на нее.

— Что ты сказала?

— У него была закупорка сердечных сосудов, — продолжала она. — Это развивается медленно, но необратимо.

— Ты сказала «была». Как это понять?

Она обхватила руками чашку и уткнулась в нее взглядом: она не хотела видеть боль в глазах Майкла, когда он услышит ее ответ. Но в последний момент она снова подняла глаза, не в силах защититься.

— Он умер прошлой весной.

Кровь отхлынула от лица Майкла.

— Мне никто не говорил. Боже мой, как же мог я не знать? — Он посмотрел на нее с укором, и Элизабет увидела в его глазах слезы, смешанные с гневом и смятением. — Но почему же ты не…

— Я не знала, где ты был.

— Но теперь-то ты меня нашла.

— Я наняла детектива.

— И ему понадобилось так много времени?

— Я наняла его всего неделю назад. А до этого я считала, что ты не хочешь возвращаться. — Она поставила свою чашку обратно на поднос и, потянувшись, коснулась его руки. — И только когда детектив сообщил мне, что ты целый год провел на судне, я сообразила, что ты и не мог знать о случившемся.

Майкл опустился на стоявшее рядом с ним кресло.

— Все это время… а его уже нет. Я всегда представлял его здоровым, занятым работой на винодельне, или как вы с ним… — он потряс головой. — Да как же я мог не знать?

— Ты уехал: перед тем, как он начал быстро сдавать. Единственным признаком болезни… — она оборвала себя, но было уже слишком поздно.

— Что?

Элизабет могла бы обойти этот вопрос, но в ее жизни было уже слишком много секретов и полуправд. Майкл заслуживал большего. Да и она сама не боялась правды.

Спустя несколько минут Элизабет подошла к камину и протянула руки к огню. Стоя спиной к Майклу, негромким, но твердым голосом она заговорила. Сначала она рассказала ему о причине импотенции Амадо — что это не имело никакого отношения к ней и что он никогда не переставал любить ее. Она не пропустила ничего, сколь бы мучительным, неловким и приводящим в смущение это ни было. Она даже вернулась назад, чтобы заполнить пропущенные подробности о той ночи, когда она пришла в его комнату, чтобы покормить котят. Она рассказала ему и о неловких манипуляциях Амадо с целью сблизить их, и о двуличности Фелиции, и о проявленной Эдгаром эксцентричной форме рыцарства.

Майкл слушал ее без комментариев, останавливая лишь тогда, когда ее голос переходил на чуть слышный шепот. Уже приближаясь к концу рассказа, Элизабет повернулась, чтобы посмотреть на него.

— Самое последнее, что он сказал мне… передать тебе, что он очень сожалеет…

Секунды растягивались, превращаясь в минуты, а Майкл все сидел, пристально глядя в огонь.

— Я так и не написал ему прощального письма. Я пытался, но не мог найти нужных слов.

У нее было несколько лет, чтобы свыкнуться с мыслью о болезни, а потом и со смертью Амадо. А Майкл только сейчас узнал о потере дорогого человека.

— Он понял, — сказала она.

Майкл поднял на ее взгляд.

— Ты кое о чем умолчала.

Элизабет нахмурилась.

— Не понимаю, что ты имеешь в виду.

— Причину твоего приезда.

Она взяла свою чашку, но увидев, что кофе стал холодным, снова поставила ее на место.

— Банк не поможет мне, если только у меня не будет квалифицированного винодела.

Он откинулся на спинку кресла.

— Но почему же я-то? Есть же десятки…

— Джон Сорделло, кажется, полагает, что, учитывая твой опыт, правление банка без проволочек примет положительное решение.

— Стало быть, это идея Джона использовать меня как дополнительную «подпорку», а не твоя?

Элизабет сглотнула.

— Что ты хочешь от меня услышать?

Он посмотрел на нее долгим и жестким взглядом.

— Да просто скажи мне правду.

— Добыть лучшего винодела — его идея.

— Понятно.

— Но детектива, чтобы найти тебя, наняла именно я.

— Значит, ты хочешь мне сказать, что проделала весь этот путь только для того, чтобы предложить мне работу? И предполагается, что это должно меня потрясти?

Его гнев сбил ее с толку.

— Тебя оскорбляет такая высокая оценка твоего таланта?

— Да нет же, черт подери. Я ради этого и живу.

Гордость так много лет была ее единственной опорой, что сама мысль рассказать Майклу о своих чувствах и о причине, на самом деле приведшей ее сюда, испугала Элизабет. Если он отвергнет ее, что тогда у нее останется?

— У меня беда, Майкл.

— Да, это я понимаю. Это и впрямь сущий ад: знать, что если ты не получишь то, что хочешь, тебе придется смириться с приобщением к легиону праздных богатеев.

— Ты же знаешь, мне плевать на деньги.

— Откуда я должен это знать?

— Оттуда, что я же здесь.

Губы Майкла сложились в ироническую улыбку. Он медленно покачал головой и опустил взгляд на руки.

— Амадо и в самом деле знал, что делает, когда женился на тебе. Он потратил половину своей жизни, пытаясь вселить чувство семьи в Фелицию и Элану, и это ни к чему не привело. А потом появляешься ты, и уже через пару лет готова сделать все, чтобы сохранить «Вина Монтойя» от злобных лап «Хикса и Броди», даже если в процессе этого рискуешь лишиться последней рубашки.

Он поднял голову, и их взгляды встретились.

— Я не делаю ничего такого, чего не сделал бы на моем месте и ты, — выпалила она в ответ.

— Значит, Амадо считал, что мы с тобой скроены из одного материала.

— Ну, и к чему же это нас приводит?

— Не знаю.

— Но ты по крайней мере выслушаешь мое предложение?

— Разумеется, почему бы и нет?

То, что во время полета на самолете выглядело такой замечательной идеей, внезапно показалось ничтожным. Майкл вернется, если захочет, но не потому, что она сделала ему предложение, против которого он не смог устоять. Но она была избавлена от необходимости отвечать немедленно: какой-то скрежещущий звук у окна отвлек внимание Майкла. Он встал и прошел по комнате. Через несколько секунд холодный воздух достиг Элизабет, а следом за этим что-то с глухим стуком тяжело ударилось об пол.

У нее перехватило дыхание от неожиданности, когда здоровенный черный кот, прижимаясь к ногам Майкла, несколько раз обошел вокруг них, а потом приподнял голову и всмотрелся в нее.

— Говард?

При звуке своего имени кот навострил уши. Конечно, ожидать, что он вспомнит ее, было бы чересчур: он же был котенком, когда они виделись с ним в последний раз. Но время ничуть не притупило памяти Элизабет. Говард — связующее звено между ней и Майклом.

— Я же говорила тебе, что он станет прекрасным котом, — сказала она.

Майкл откликнулся на ее зов и снова стал ее другом, готовым выслушать и помочь.

— Он предпочитает слово «красивый». Это тот еще типчик.

Говард еще разок обошел вокруг Майкла, потираясь о его ноги, а потом, наконец, сосредоточил свое внимание на Элизабет.

— А я боялась, что ты отдал его.

Майкл улыбнулся.

— Я думал над этим… секунд этак десять, а потом опомнился. Да кто же в здравом уме возьмет себе такого кота, как Говард?

Надменно взмахнув хвостом, Говард оставил Майкла и двинулся по комнате. Поколебавшись несколько секунд, он вспрыгнул на диван рядом с Элизабет и понюхал ее протянутую руку.

— Я на твоем месте не стал бы ласкать его, — предупредил Майкл. — Ему по-прежнему не нравится, когда его трогают посторонние.

Хотя это и было правдой, слово «посторонние» причинило ей боль. Она подняла глаза и увидела, что Майкл смотрит на нее с загадочным видом.

— После смерти Амадо я хотела завести себе кошку, — сказала она, — но… не смогла.

Говард попробовал шагнуть поближе, его нос старательно исследовал воздух. Майкл передвинулся и встал над котом, словно готовясь отразить его знаменитую атаку. Элизабет была рада перемене, произошедшей в Майкле с появлением Говарда. Доспехи были на месте, но забрало поднято…

А Говард, словно подгоняемый давно дремавшим воспоминанием, переместился на колени Элизабет, встал на задние лапы и потерся носом об ее нос, а потом уткнулся макушкой ей в подбородок. И тут же по комнате разнеслось громкое мурлыканье.

— Будь я проклят, — пробормотал Майкл.

Элизабет посмотрела на него. Боль томительного желания пронизала ее.

— По крайней мере, один из вас рад моему приезду.

Время остановилось.

— Чего ты хочешь от меня, Элизабет?

Она провела рукой по спине Говарда и наконец призналась самой себе в подлинной причине своего приезда. Это не имело никакого отношения к сохранению ее тайны или к спасению винного завода. Она приехала сюда, потому что любила Майкла столь же сильно, как и в день его отъезда. Время и расстояние ни в малейшей степени не ослабили ее утраты и страсти, которая стала знакомой ей не меньше, чем собственное лицо, появляющееся в зеркале каждое утро.

— Боюсь, что больше, чем ты готов отдать.

— Откуда ты знаешь?

Говард пристроился у нее на коленях. Элизабет провела рукой вдоль его хвоста и нащупала знакомую шишку.

— Ну, что ты молчишь? — сказал Майкл.

Она подняла на него взгляд. Господи, какая же она трусиха! Почему она не в состоянии прямо сказать, что любит его? Но вместо этого она выпалила:

— Я приехала сюда, чтобы предложить тебе двадцать процентов винодельни и пятьсот акров земли, если ты останешься у меня на четыре года.

Майкл понимающе присвистнул.

— А ты уверена, что я этого стою?

— Без тебя мне не получить заем.

— А что, если я тебе скажу, что смогу найти человека, к которому банк тоже отнесется благосклонно?

Такая возможность никогда не приходила ей в голову.

— Ты хочешь сказать, что тебе не нужна эта работа?

— Не на таких условиях.

Хотя она рассчитывала на большее, но это все же не отказ.

— А какие же тебе нужны условия?

Майкл опустился на корточки, чтобы посмотреть ей прямо в глаза.

— Условия те же, что и два с половиной года назад — ты!

Ответ готов был сорваться, но тут она услышала предостерегающий голос Амадо. Даже ради победы она не могла позволить Майклу чувствовать себя проигравшим, «вечным вторым». За всю человеческую жизнь бывает лишь несколько моментов, когда сказанное или сделанное все меняет. Дашь одному такому моменту проскочить мимо из-за невнимательности или малодушия — и потом будешь жалеть всю жизнь. Нет уж, Элизабет никогда не допустит, чтобы такое случилось с ней. Впредь она будет мертвой хваткой удерживать каждое драгоценное мгновение, дарованное ей, и относиться к нему именно как к дару.

— На одном условии.

— Каком же?

— Что ты на мне женишься.

По ответной улыбке Майкла ей стало ясно: он понял, зачем она на самом деле приехала.

— Ты чертовски много запрашиваешь.

Ее сердце радостно забилось, а голова начала слегка кружиться.

— Майкл, торг здесь неуместен. Никаких встречных предложений.

Он дотянулся до ее руки и, поднеся к губам, нежно поцеловал ладонь. Говард рассерженно заворчал, когда его осторожно столкнули с насиженного места.

— Как насчет декабря?

Он просил дать ему время траура по Амадо.

— Я люблю декабрь, — ответила она.

Элизабет закрыла глаза, чтобы запечатлеть в своем сознании память об этом моменте, а потом извлекать его оттуда и снова хранить как талисман для времен, ждавших ее впереди, тяжелыми ли они будут или одинокими… Когда Элизабет снова открыла глаза, на нее смотрел Майкл.

— Тебе не придется больше делать этого, — сказал он. — Все настоящее, все наяву.

Он обнял ее и привлек к себе. Когда их губы встретились, Майкл стал впитывать в себя это прикосновение, ощущение, ее вкус… От чувства реальности того, что она снова вошла в его жизнь, у Майкла все плыло в голове.

— И это навсегда, — прошептал он перед тем, как поцеловать ее снова.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Примечания

1

Депрессия (чаще — Великая Депрессия) — в качестве имени собственного обозначает жесточайший экономический кризис, охвативший в 1929–1933 годах США и большинство европейских стран.

(обратно)

2

Викторианскими принято называть нравы, вкусы и традиции (в том числе в архитектуре, в искусстве интерьера), отличавшиеся аристократизмом и напыщенностью и господствовавшие в годы правления английской королевы Виктории (1837–1901).

(обратно)

3

День Благодарения отмечается в США с 1674 г в четвертый четверг ноября и знаменует собой благодарение Господу, помогшему в XVII веке выжить первым североамериканским поселенцам. Индейка — главное традиционное блюдо в этот день.

(обратно)

4

Время в Сан-Франциско, где находится героиня, «отстает» от нью-йоркского на три часа, поскольку эти города расположены в наиболее удаленных друг от друга западной и восточной точках США. (Прим. пер.)

(обратно)

5

Валентинов день — католический праздник, в наши дни широко отмечаемый во многих странах, независимо от вероисповедания, как день влюбленных. Празднуется 14 февраля.

(обратно)

6

Труднопереводимая в данном контексте на русский язык поговорка, примерно равнозначная нашей «Когда рак на горе свистнет». То есть Элизабет даст понять доктору, что никогда не передумает и не придет к нему.

(обратно)

7

Йеллоустонский национальный парк находится совсем недалеко от места, где Майкл свернул обратно — как раз за границей Айдахо, на западе штата Вайоминг. Отличается собранием удивительных деревьев и прочих растений, разнообразной фауны, один из центров притяжения туристов в США. (Прим. пер.)

(обратно)

8

Халлоуин — шуточный шотландский праздник, завезенный переселенцами в Северную Америку. Сопровождается ношением «страшных» масок, соответствующими подшучиваниями и т. д. Празднуется в ночь с 31 октября на 1 ноября.

(обратно)

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

*** Примечания ***