Свидетель с заставы № 3 [Лев Александрович Линьков] (fb2) читать постранично, страница - 3

— Выводите коня, товарищ Серов, — приказал старшина.

Чего, чего, а этих учений Серов не опасался. Он с детства любил лошадей, привык с ними обращаться и поэтому смело вошёл в конюшню, где стоял Ездовой, ранее также принадлежавший Карпову. Однако Ездовой совсем не походил на колхозную Маньку. Зло кося коричневый глаз на незнакомого человека, он гневно бил о пол копытами. Ермолай невольно остановился.

Петеков догадался, что новичок струхнул, и улыбнулся:

— Выводите, выводите!

Пересилив робость, Ермолай шагнул в стойло: Ездовой, почуяв нерешительность незнакомца, вновь застучал копытом, захрапел и, круто повернувшись, прижал Ермолая широким крупом к перегородке.

Что тут делать: либо пан, либо пропал! Ермолай грубо прикрикнул. Конь на миг успокоился. Воспользовавшись этим, Серов схватил уздечку, похлопал Ездового по шее и вывел его на двор.

— Карпов был отличный конник! — не преминул сказать старшина.

Ермолай не знал норова лошади, волновался, но не желал отставать от остальных.

— Корпус держи прямо, не гнись!.. Свободней себя чувствуй, крепче шенкель, за луку не цепляться, упадёшь — не расколешься! — покрикивал Петеков. И, наконец, скомандовал: — Ры-ысью ма-а-арш!

Серов пришпорил Ездового и с замедленного шага сразу попытался перевести его на рысь. Конь помчался галопом.

Не успел Ермолай опомниться, как ноги его выскочили из стремян. Он схватился было обеими руками за луку, но в ту же секунду его вышибло из седла.

Проклиная всё на свете, Серов поднялся и под общий смех побежал за конём.

Единственным утешением оказалась для Ермолая мишень. В первый же раз он выбил норму, и Яковлев поставил его в пример двум другим молодым солдатам...

Вечером начальник вызвал Серова к себе в кабинет. Рядом с ним сидел сержант Ивлев.

— Садитесь, товарищ Серов, — предложил Яковлев и Ермолаю.

«Ругать начнёт», — с тоской подумал Ермолай, но лейтенант приветливо улыбнулся и сказал:

— Мы с комсомольским секретарём о вас сейчас беседовали. Комсомольцы хотели было обсудить ваш проступок на бюро, но решили, что вы свою вину сами осознали.

«Лучше бы он меня поругал», — помрачнел Ермолай, чувствуя, как краска заливает лицо.

— Полковник Суслов говорил мне, что Ваш отец в гражданскую войну дрался с оккупантами в отряде Сергея Лазо,— спокойно продолжал Яковлев.

— Отец награждён орденом Красного Знамени, — едва слышно произнёс Ермолай.

— Ну вот, видите! Ему было бы очень неприятно услышать о сыне плохое.

Помолчав, Яковлев сказал:

— Трудно к нашей службе привыкать. Я сам когда-то был молодым пограничником. Помню ехал на заставу, думал, что сразу нарушителя задержу, героем стану. В нашей службе, очень важной и почётной, нет внешнего блеска, и для того, чтобы стать хорошим, бдительным, умелым воином, надо вложить много кропотливого, упорного труда. Именно труда. Мало только понимать важность охраны государственной границы, главное — бдительность, дисциплина и труд.

— Валентин Котельников так и писал,— сказал Ивлев. — Ты, конечно, слышал о Валентине Котельникове? — сержант посмотрел на Ермолая.

— Конечно!

— Он так писал в Донбасс своему брату: «Я был машинистом, шахтёром и должен сказать, что охранять границу труднее...»

— Замечательный был пограничник! — подтвердил Яковлев...

3. ПЕРВЫЕ ДВА

Над самым обрывом высились стволы ясеня и берёзы. Метель намела вокруг деревьев и кустов сугробы. Внизу стыла подо льдом широкая Уссури. Луна еще не взошла, и в ночном мраке терялись очертания противоположного маньчжурского берега. Лёгкий ветер дул с отрогов Сихоте-Алиня и стучал голыми ветвями таволги и бузины.

За одним из кустов лежали Серов и старшина Петеков.

Скорее бы утро! Ермолай впервые был в ночном наряде и испытывал какую-то непонятную, смутную тревогу.

Откуда-то издалека донёсся протяжный волчий вой.

Ермолай вздрогнул. Секунду назад он боялся тишины, но ещё пуще встревожился, услыхав вой одинокого зверя.

Река, такая обычная днём, казалась сейчас таинственной; за каждым деревом чудились длинномордые медведи и громадные уссурийские тигры...

Несмотря на валенки, шерстяные носки и фланелевые портянки, пальцы ног прихватывал мороз. Винтовка холодила руки сквозь двойные шерстяные перчатки и варежки. Побегать бы, попрыгать бы, похлопать руками по бокам — но нет, нужно лежать тихо, незаметно, чтобы тебя не видно и не слышно было.

Опять завыл волк, на этот раз ближе. Жутко! А в селе Ермолай никогда не обращал внимания на вой волков, хотя зимой они бродили чуть ли не под самыми окнами.

Бывалые пограничники предупреждали, что ночью в наряде одолевает предательский сон. «Непонятно, как тут можно уснуть!»—думал Серов.

Кругом было темно, мрачно, и минуты казались часами.

Не было печали — теперь замерзает нос. А не так холодно. Ну градусов двадцать. Ермолай зачерпнул снега, потёр лицо. Теперь, вроде, жарко...

Ермолай