Здесь был Шва [Нил Шустерман] (fb2) читать постранично

Нил Шустерман ЗДЕСЬ БЫЛ ШВА (Энси Бонано — 1) Перевод sonate10, редакция Linnea

Моим бабушке Гасси и дедушке Дейву Альтманам, которые навсегда останутся для меня воплощением духа Бруклина.

шва: чрезвычайно распространённый в английском языке (и не в нём одном — прим. перев.) неопределёный гласный звук, различаемый во многих безударных слогах. Произносится как нечто среднее между «а», «о» и «э», и обозначается символом ə.^[1]

1. Бедолагу Манни-Дранни сбрасывают с моста в Марин-Парке

Сказать по правде, я не помню, когда познакомился со Шва; у меня такое чувство, что он существовал всегда — как выбоины в асфальте на Авеню U^[2], или афганцы, что облаивают всех подряд со второго этажа над рестораном Кроули — их там целый вагон, если верить слухам. Старикашка Кроули, кстати говоря, — придурок, каких поискать. Этот затворник — наш собственный бруклинский Ховард Хьюз^[3], почти такой же легендарный, как омары, которых подают в его ресторане. Видите ли, какое дело: из ресторана на второй этаж, в его апартаменты, ведёт лестница, но чем выше по ней поднимаешься, тем больше вокруг тебя сгущается тьма, ну совсем как в фильме ужасов, и наконец тебе начинает мерещиться, что за твоей спиной завывает толпа охваченных жутью зрителей: «Куда тебя несёт?! Не ходи на второй этаж!» Потому что кому, кроме окончательного кретина, может прийти в голову нанести визит Старикашке Кроули, у которого ногти на руках — как мясницкие ножи, так и норовят нарезать тебя тонкими ломтиками, искрошить в фарш, а потом разложить по пластмассовым собачьим плошкам, которых у него, как говорят, тыщ четырнадцать, не меньше. Кстати, эти плошки наверняка являются продукцией фирмы моего отца, вице-заместителя вице-вице-президента Отдела разработок при «Пистут Пластикс». Если ты парень, то наверняка тебе знаком их самый популярный продукт: такая небольшая дырчатая пробка с названием фирмы на дне писсуара; ты наверняка каждый раз помираешь со смеху, когда, делая своё дело, бросаешь взгляд вниз и видишь упоительно большие буквы: ПИСТУТ. Такое впечатление, что они специально напоминают тебе, зачем ты, собственно, здесь находишься.

Так о чём это я?

Ах, да — Шва. Вы понимаете, в этом-то вся и загвоздка: ты не можешь даже толком думать о нём — теряешь нить, мысли перебегают на что-то другое, как будто Шва умудряется становиться невидимым даже у тебя в голове.

Ну вот, я уже сказал, что не помню, когда встретил его в первый раз — этого никто не помнит — зато могу рассказать, как я впервые по-настоящему заметил его. Это случилось в тот день, когда Манни-Дранни спрыгнул с моста в Марин-Парке^[4].

Была суббота, и мы с приятелями, как всегда, не знали, куда себя деть. Мои дружки — это Хови Богертон, чья единственная цель в жизни — не иметь никакой цели в жизни, и Айра Гольдфарб, самопровозглашённый гений кинематографа. С помощью видеокамеры, которую бабушка с дедушкой подарили ему в прошлом году к бар-мицве, Айра твёрдо вознамерился уже к моменту перехода в старшую школу стать вторым Стивеном Спилбергом. Что до Манни-Дранни, то мы везде таскали его за собой. А куда деваться — приходилось, потому что он болван. Не в том смысле болван, что Уэнделл Тиггор, которому пришлось сидеть в пятом классе четырнадцать тыщ раз, а самый настоящий болван. Люди более утончённые, чем мы, называют эти штуки манекенами, а те, кто помешался на политкорректности — «лицами искусственной национальности», потому что в наше время никто ничего не называет собственными именами. Но для нас, простых парней из Герритсен-Бич, Бруклин, болван — он болван и есть.

Вы удивляетесь, откуда у него взялось имя? Да всё очень просто.

Однажды папа приходит домой с работы и тащит за собой ЭТО.

— Только посмотрите на этого парня, — хвалится он, держа «парня» за загривок. — Он сделан из гиперсуперсверхпрочного лёгкого пластика. Его невозможно сломать.

Мой старший брат Фрэнк отрывается от тарелки.

— Манни-Дранни, — роняет он — хотя, если по правде, вторая половина болваньего имени в его устах звучит несколько иначе; я здесь поправил немного, на случай если это прочтёт моя мама. Мне вкус мыла не нравится.

Фрэнки это высказывание даром не проходит. Мама, ни секунды не теряя, залепляет ему свою особую, фирменную затрещину: ведёт ладонь снизу справа, потом переворачивает её, словно теннисист, подающий подкрученный мяч, при этом пальцы её задевают темя Фрэнки как раз в том месте, где когда-нибудь появится лысина — наверняка вследствие маминых методов воспитания.

— Вымой рос! — говорит мама. Именно так — «рос», а не «рот». У нас проблемы со звуком «т». И не только у нас — так говорят во всём Бруклине и, кажется, в Квинсе тоже. Я не исключение. Мой учитель по английскому