Давным-давно, когда мне было одиннадцать лет, со мной произошла одна история. Я был вратарём нашей футбольной команды. Однажды я стоял в воротах, следя за нападающими, и вдруг меня словно кто укусил внутри живота.
Укусил и… не отпускает. Мяч на нашей половине поля, сейчас будут бить по воротам, а я стою, согнувшись в три погибели, и хоть стреляйте в меня — не могу сдвинуться с места. Короче говоря, прошло немного времени, и в нашем тихом переулке можно было наблюдать небывалое зрелище: из-за угла, фырча и сотрясаясь, вывернул большой белый автомобиль с крестом на лобовой фаре. Такие же зловещие кресты багровели на его стёклах. Он затормозил у подъезда.
Сбежались все мальчишки и все девчонки. Все восклицали, подняв кверху два пальца: «Чур, не моё горе!» Такой был у нас обычай.
Увы, я не мог последовать их примеру: автомобиль приехал за мной. Я не знал, гордиться мне или стыдиться. С кривой улыбкой, держась за живот, я вышел из дому и побрёл к машине между двумя рядами благоговейно молчавших ребят. Рядом шла моя мама.
Хлопнули дверцы, и внезапно высоко и тревожно завыла сирена. Мы мчались по городу…
Спустя четверть часа я уже лежал на кушетке в белой комнате — это был, очевидно, приёмный покой, но нельзя сказать, чтобы там царило спокойствие. Мимо меня озабоченно сновали люди, одетые в белые халаты. То и дело раскрывались высокие двери, и санитары вносили на носилках больных.
Ко мне подсел доктор. Это был пожилой растрёпанный человек в очках, с засученными рукавами. Он как-то ухитрялся делать сразу несколько дел: расспрашивал мою маму, кому-то отдавал распоряжения через плечо и очень авторитетно рассуждал о шансах спартаковцев выйти в полуфинал. Дело в том, что я сразу объявил ему, что болею за «Спартак», сам же он, как оказалось, болел за «Динамо».
Между тем руки доктора быстро и ловко ощупывали мой живот. Мне это не понравилось, особенно когда он нажимал справа. Я кряхтел и отталкивал его руку. Вдруг он встал, посмотрел на меня поверх очков и произнёс одно слово. Только одно, но оно прозвучало, как приговор:
«Аппендицит».
Мама побледнела. «Резать?» — пролепетала она.
Тогда доктор объяснил, что резать будут не меня — упаси боже! — а какой-то червеобразный отросток, который сидит у меня в животе и, пожалуй, наделает бед, если его не оттяпать.
Он так и сказал: «оттяпать».
Я засмеялся. Хотя, по правде сказать, мне было сильно не по себе.
И вот я очутился в большой, светлой и прохладной комнате. С потолка свешивалась лампа, похожая на перевёрнутый таз. Меня положили на стол, и я увидел своё отражение в серебряной чаше, висевшей прямо надо мной. Лампа была такая большая, что я весь умещался в ней.
Вошёл доктор, тот самый, который собирался оттяпать у меня этот… как его?.. аппендицит? Доктор подмигнул, и на душе стало немного веселей.
Он был странно одет: на нём был глухой халат без пуговиц, половину лица закрывала маска из марли. На ногах— белые бахилы. Такой же костюм был у операционной сестры.
Доктор стал мыть руки. Это оказалось сложным делом. Он долго тёр и полоскал их сначала в одном тазу, потом в другом. Потом с небывалыми предосторожностями, стараясь не задеть ничего руками, обтёр их куском марли. Он нес перед собой свои руки, точно драгоценность. Сестра ловко натянула на них дымчато-белые резиновые перчатки.
Лампа вспыхнула над моим животом. Доктор, крякнув, подошёл ко мне; наступила торжественная минута.
Тут, к сожалению, я должен вас разочаровать. Самого интересного я не увидел. Что-то влажное, вроде тряпки, неожиданно легло мне на лицо.
Голос сзади скомандовал:
— Считай! Громко, до десяти.
Конечно, это была не тряпка, а маска для наркоза. Я принялся считать вслух. Но тут же я заметил, что язык как-то плохо слушается меня. С каждой минутой голос мой звучал всё глуше; я хотел продолжать считать, но сбился.
В голове у меня зазвенело, всё исчезло, и я молча полетел в чёрную пустоту.
Когда я проснулся, никакой операционной уже не было. Светило солнце, и за окном вдоль карниза важно расхаживал красноглазый голубь, сбоку поглядывая на меня. Я лежал в палате. Рядом сидела мама. Операция давно кончилась. Меня слегка поташнивало после наркоза и хотелось пить, но, в общем, я чувствовал себя великолепно.
Прошло сколько-то дней, я выписался, и всё это приключение, как говорится, кануло в вечность. Помню, когда я выходил из больницы, навстречу ехала машина с красным крестом. Теперь она везла кого-то другого… Машинально пальцы мои сложились в магический знак: «Чур, не моё горе!»
В последний раз я обернулся на длинный ряд окон, ища среди них своё. Все окна были одинаковы и блестели на солнце, как слюда. И мне стало жаль тех, кто остался там.
Я вспомнил доктора, нянечку, ночных дежурных сестёр и
Давным-давно, когда мне было одиннадцать лет, со мной произошла одна история. Я был вратарём нашей футбольной команды. Однажды я стоял в воротах, следя за нападающими, и вдруг меня словно кто укусил внутри живота.
Укусил и… не отпускает. Мяч на нашей половине поля, сейчас будут бить по воротам, а я стою, согнувшись в три погибели, и хоть стреляйте в меня — не могу сдвинуться с места. Короче говоря, прошло немного времени, и в нашем тихом переулке можно было наблюдать небывалое зрелище: из-за угла, фырча и сотрясаясь, вывернул большой белый автомобиль с крестом на лобовой фаре. Такие же зловещие кресты багровели на его стёклах. Он затормозил у подъезда.
Сбежались все мальчишки и все девчонки. Все восклицали, подняв кверху два пальца: «Чур, не моё горе!» Такой был у нас обычай.
Увы, я не мог последовать их примеру: автомобиль приехал за мной. Я не знал, гордиться мне или стыдиться. С кривой улыбкой, держась за живот, я вышел из дому и побрёл к машине между двумя рядами благоговейно молчавших ребят. Рядом шла моя мама.
Хлопнули дверцы, и внезапно высоко и тревожно завыла сирена. Мы мчались по городу…
Спустя четверть часа я уже лежал на кушетке в белой комнате — это был, очевидно, приёмный покой, но нельзя сказать, чтобы там царило спокойствие. Мимо меня озабоченно сновали люди, одетые в белые халаты. То и дело раскрывались высокие двери, и санитары вносили на носилках больных.
Ко мне подсел доктор. Это был пожилой растрёпанный человек в очках, с засученными рукавами. Он как-то ухитрялся делать сразу несколько дел: расспрашивал мою маму, кому-то отдавал распоряжения через плечо и очень авторитетно рассуждал о шансах спартаковцев выйти в полуфинал. Дело в том, что я сразу объявил ему, что болею за «Спартак», сам же он, как оказалось, болел за «Динамо».
Между тем руки доктора быстро и ловко ощупывали мой живот. Мне это не понравилось, особенно когда он нажимал справа. Я кряхтел и отталкивал его руку. Вдруг он встал, посмотрел на меня поверх очков и произнёс одно слово. Только одно, но оно прозвучало, как приговор:
«Аппендицит».
Мама побледнела. «Резать?» — пролепетала она.
Тогда доктор объяснил, что резать будут не меня — упаси боже! — а какой-то червеобразный отросток, который сидит у меня в животе и, пожалуй, наделает бед, если его не оттяпать.
Он так и сказал: «оттяпать».
Я засмеялся. Хотя, по правде сказать, мне было сильно не по себе.
И вот я очутился в большой, светлой и прохладной комнате. С потолка свешивалась лампа, похожая на перевёрнутый таз. Меня положили на стол, и я увидел своё отражение в серебряной чаше, висевшей прямо надо мной. Лампа была такая большая, что я весь умещался в ней.
Вошёл доктор, тот самый, который собирался оттяпать у меня этот… как его?.. аппендицит? Доктор подмигнул, и на душе стало немного веселей.
Он был странно одет: на нём был глухой халат без пуговиц, половину лица закрывала маска из марли. На ногах— белые бахилы. Такой же костюм был у операционной сестры.
Доктор стал мыть руки. Это оказалось сложным делом. Он долго тёр и полоскал их сначала в одном тазу, потом в другом. Потом с небывалыми предосторожностями, стараясь не задеть ничего руками, обтёр их куском марли. Он нес перед собой свои руки, точно драгоценность. Сестра ловко натянула на них дымчато-белые резиновые перчатки.
Лампа вспыхнула над моим животом. Доктор, крякнув, подошёл ко мне; наступила торжественная минута.
Тут, к сожалению, я должен вас разочаровать. Самого интересного я не увидел. Что-то влажное, вроде тряпки, неожиданно легло мне на лицо.
Голос сзади скомандовал:
— Считай! Громко, до десяти.
Конечно, это была не тряпка, а маска для наркоза. Я принялся считать вслух. Но тут же я заметил, что язык как-то плохо слушается меня. С каждой минутой голос мой звучал всё глуше; я хотел продолжать считать, но сбился.
В голове у меня зазвенело, всё исчезло, и я молча полетел в чёрную пустоту.
Когда я проснулся, никакой операционной уже не было. Светило солнце, и за окном вдоль карниза важно расхаживал красноглазый голубь, сбоку поглядывая на меня. Я лежал в палате. Рядом сидела мама. Операция давно кончилась. Меня слегка поташнивало после наркоза и хотелось пить, но, в общем, я чувствовал себя великолепно.
Прошло сколько-то дней, я выписался, и всё это приключение, как говорится, кануло в вечность. Помню, когда я выходил из больницы, навстречу ехала машина с красным крестом. Теперь она везла кого-то другого… Машинально пальцы мои сложились в магический знак: «Чур, не моё горе!»
В последний раз я обернулся на длинный ряд окон, ища среди них своё. Все окна были одинаковы и блестели на солнце, как слюда. И мне стало жаль тех, кто остался там.
Я вспомнил доктора, нянечку, ночных дежурных сестёр и
Последние комментарии
3 часов 58 минут назад
4 часов 1 минута назад
2 дней 10 часов назад
2 дней 14 часов назад
2 дней 16 часов назад
2 дней 17 часов назад