Призраки прошлого [Евгений Аллард] (fb2) читать онлайн

1

Пусть горе и печаль, церковной свечкой тают.

Последнее прости, последнее прощай…

Не плачь, мой друг, не плачь, никто не умирает…

И не они, а мы, от них уходим вдаль.

Пусть Бог нам положил до времени разлуку,

Но, если ты упал и враг нанёс клинок,

Они помогут встать и остановят руку

Разящего врага и взгляд их будет строг.

Андрей Макаревич

Виляя из стороны в сторону, машина стремительно неслась вниз, я ещё раз с силой вмазал по педали тормоза. Бесполезно! Попытался крутануть заклинивший руль, но лишь ободрал ладони до крови. Удивительно, я совершенно не ощущал страха, лишь безумную злость, колотил по рулю растерзанными ладонями, одновременно стуча по бесполезной педали тормоза. Краем глаза я заметил пляж, который обрамляли высокие, стройные сосны. Чёрт, свалюсь прямо на эти протыкающие небо деревья!

Машина накренилась, повисла передними колёсами над пропастью. Стараясь не дышать, я оттянул ручку двери, она вдруг поддалась. Я вылетел в пустоту, в последнюю секунду зацепившись окровавленными руками за какую-то ветку, торчащую из земли. Это окончательно лишило тачку опоры, она рухнула вниз, страшный взрыв потряс окрестности, волна ударила в меня, чуть не сбросив в смертельную бездну.

Сжав зубы, я попытался подтянуться на руках, но опора оказалась слишком слабой, я начал соскальзывать. Все больше и больше. Мелкие камешки выскакивали из-под моих ног и, весело ударяясь о стены обрыва, падали вниз. Кричать, позвать на помощь у меня не хватало сил. Я висел в оцепененье над пропастью, которая притягивала, как магнитом. Соблазняя простым решением проблемы, тишиной и мёртвым покоем.

— Держись! — вдруг услышал я чей-то голос, показавшийся мне до боли знакомым.

Я увидел около рук толстую ветку, уцепился в неё в самый последний момент. Кто-то очень сильный, потянул меня, я оказался наверху. Присел у края, стараясь отдышаться, усмирить бешено колотившиеся сердце.

— Спасибо, — сумел просипеть я.

— Не за что.

Я обернулся и увидел пожилого широкоплечего мужчину с бородкой клинышком и весёлыми глазами в морщинках.

— Дед? — удивился я. — Как ты здесь оказался?

Он подал мне руку, помог встать.

— Случайно, — коротко ответил он удивительно молодым голосом, не соответствующим внешнему виду. — Пошли, внучек, мёдом тебя угощу. Я как раз заготовил маленько. Попробуешь моего первого медку за это лето.

Я вдохнул чудесного летнего воздуха, горячего, пропитанного запахом цветущих растений до такой степени, что он казался осязаемым. Бросил взгляд в пропасть, где, догорала груда металла, и ощутил невероятное облегчение. Черт с ней! Главное, что я жив!

Мы двинулись по узкой тропинке, протоптанной на лугу, который зарос высокой, густой травой, вперемежку с душистыми белыми соцветьями тысячелистника. Я схватил пару корзинок, растёр между ладоней, ощутив его потрясающе знакомый аромат. Меня охватила невероятная волна радости, будто я вновь стал подростком, вернулся в беззаботное детство. Захотелось упасть в эту пышную зелень и рассмеяться, как ребёнок. Мы вышли на главную улицу, по краям которой стояли невысокие избы, слышался лай собак, кудахтанье кур. Летнее солнце уже сильно припекало, небо было невероятно высокое, безоблачное, будто чисто вымытое. Калитка, скрипнув, отворилась, пропустила на широкий двор, где женщина в клеёнчатом фартуке рубила блёкло-зелёные кочаны на широком деревянном столе. За низкой загородкой сарая слышалось утробное хрюканье. Женщина подняла голову, и я узнал в ней бабушку. Она ласково, нараспев произнесла:

— Олежек, как погулял, милый? Сейчас тебе молочка принесу. Парного. Как ты любишь.

Я весело улыбнулся, рассказывать про автокатастрофу я не собирался.

— Привет, бабуля! — воскликнул я, не узнав своего голоса, будто крикнул ребёнок.

Мы прошли с дедом в дом. В пропахшую нагретым деревом горницу, где посредине стоял дубовый стол.

— Ну, вот попробуй, что я собрал за эти дни, — сказал дед, выставляя передо мной несколько банок с густым янтарно-жёлтым содержимым. — Цветочный, гречишный.

Я снял с одной банки плотную бумажную крышечку, ощутив душистый аромат. У меня слюнки потекли от предвкушения удовольствия. Как медвежонку, мне захотелось запустить лапу в банку и съесть все, до донышка. Дед сел напротив и усмехаясь в усы, стал наблюдать за моими мучениями.

— Да ешь всё, — сказал он, наконец. — Не последний.

Я схватил ложку, сунул в банку, наматывая на неё густую янтарную массу, пронизанную яркими солнечными лучами. И вздрогнул, услышав крик петуха. Он кукарекал все громче и громче, будто заведённый. Банка с мёдом вдруг стала таять, делаясь нереально полупрозрачной. Я поднял глаза на деда. Он сидел, будто за стеклянной стеной и как-то странно, печально смотрел на меня. Его фигура начала бледнеть, остались чуть заметные контуры. Я открыл глаза и понял, что лежу на кровати в собственной квартире. А дверной звонок надрывается, как оглашённый. В отвратительном настроении я вылез и, натянув халат, подошёл к двери.

На пороге стояла стройная женщина лет тридцати пяти-сорока, с миловидным, но уже немного оплывшим от возраста лицом, со светлыми, уложенными в старомодную причёску, волосами. Она испуганно отшатнулась, когда я распахнул дверь. Видимо, испугавшись, выражение моего лица.

— Олег Верстовский? — спросила она, чуть запинаясь.

— Да, — сквозь зубы холодно бросил я. — Что вам угодно?

— Нам очень нужна ваша помощь, — быстро проговорила она. — Это касается ваших статей. О паранормальных явлениях. Михаил Иванович, ваш редактор, дал мне ваш адрес. Извините, я не вовремя, наверно.

Я совершенно не удивился нежданной гостье — ко мне часто приходят люди с такими просьбами. Но выбрала она самое неподходящее время — в шесть утра я вернулся из командировки, и жутко не выспался.

— Проходите, — хмуро пробурчал я, даже не поинтересовавшись, как даму зовут.

В сущности меня это совершенно не волновало. Я провёл её в кухню, мучительно вспоминая, есть ли у меня в холодильнике хоть какая-то еда. Открыл дверцы полки и с радостью увидел почти целую банку кофе.

— Кофе хотите? — спросил я.

— Спасибо.

Она присела бочком на стул и начала рассматривать свою сумку.

— Простите, я не представилась, — спохватилась она. — Екатерина Павловна Максимова. По мужу — Колесникова.

Я вытащил из мойки турку, мрачно оглядев, понял, что её все равно придётся мыть. И тут же со стыдом вспомнил, что даже не успел вымыть рожу. Мучительно обдумывая, что лучше сделать — принимать гостей в таком состоянии или привести себя в порядок.

— Екатерина Павловна, я прошу меня извинить, — проговорил я. — Я в шесть утра приехал из командировки. Поэтому…

— Может мне придти в другой раз? — пробормотала она, смущённо вставая.

— Да нет. Ничего.

Я поставил турку на огонь и залез в холодильник, пытаясь найти хоть что-нибудь съедобное. Мышь повесилась.

— Вот, привезла вам наших гостинцев, — проговорила она тихо, выкладывая на стол коробки и черничным пирогом и конфетами.

Я достал с полки пару фарфоровых чашечек, которые, слава Богу, оказались чистыми, разлил кофе и сел напротив гостьи.

— Екатерина Павловна, расскажите мне подробно, что вас привело ко мне.

Она вынула из сумки папку и выложила передо мной.

— Посмотрите, что удалось собрать. Доказательства, что это не плод моего воображения.

Я открыл папку, на листах бумаги были аккуратно приклеены фотографии, с подписями от руки, описаниями и датами.

— Конечно, это выглядит, как детские шалости, глупости. Но поверьте, ни я, ни мой муж не способны на розыгрыши.

— А дети? У вас есть дети?

— Да. Старший Вадим, четырнадцать лет. Ирочка, пять лет. Но они не могли. Уверяю вас. Это ни на что не похоже.

— А что ещё, кроме надписей что-то было? — поинтересовался я.

— Стуки, завывания. И призраки. Мы их видели несколько раз.

— И как они выглядели?

— Стандартно, — ответила она, вздохнув.

Я удивлённо поднял голову, взглянув в её усталое лицо.

— Что это значит?

— Ну, так как описывают в легендах, мифах. Парящие над полом фигуры.

— Мужские или женские?

— Женские. Длинные, развевающиеся, будто от ветра волосы. В белом саване. Замогильный, неживой голос. Олег, мы очень устали от всего этого, — проговорила она обречённо.

— А когда это началось?

— После того, как умер мой дядя, Он оставил нам дом, в котором мы живём теперь, — сказала она. — Буквально через пару дней после похорон мы стали видеть надписи на стекле, зеркалах, перегорали сами собой лампочки, пробки, падала мебель, на телефоне вдруг сами собой набирались номера.

— Понятно. А скажите, Екатерина Павловна, — начал я осторожно. — Никто не пытался сразу купить ваш дом?

— Нет. Никто не обращался. Да мы бы и не смогли продать. Дядя очень болел в последнее время, мы продали квартиру, чтобы покупать лекарства, приглашать врачей. Нам просто негде жить.

Ничего удивительного моя гостья не рассказала. Что же так прельстило моего редактора, что он дал мой адрес? Я много раз имел дело с призраками, духами, медиумами. И эти истории выглядели гораздо красочней рассказанной Екатериной Павловной. Но меня подкупила в её словах искренность. И ни намёка на безумие, которое может рождать бредовые картины. Она выглядела удивительно здравомыслящим человеком.

— А почему вы решили именно ко мне прийти? — решил поинтересоваться я.

— Я читала ваши статьи. Олег, вы прагматичный человек. Скептик. Дотошный. Всегда стараетесь докопаться до сути. Мы надеемся, что вам удастся разобраться в этом. И вы не побоитесь.

— А вы уже обращались к кому-нибудь? Ну, скажем в общество по борьбе с полтергейстом?

— Да. Они приехали, расставили свою аппаратуру, — тяжело вздохнув, сказала она. — Что-то записывали, замеряли. Потом развели руками, и сказали: классический случай полтергейста. Но ничего поделать с этим не могут. И уехали. Мы приглашали нашего местного экстрасенса. Но он даже не вошёл в дом. Остановился на пороге и объявил, место проклято, и спасенья нам не будет. И ушёл. Олег, вы не могли бы… приехать к нам в город? Мы живём в большом доме, с удовольствием вас примем. Рядом красивый залив, сосновый бор…

— Я сейчас должен написать статью для журнала. По моей командировке, — объяснил я. — Недели через две я, наверно, освобожусь. И смогу приехать, — добавил я, пристально вглядываясь в лицо собеседницы.

Она явно огорчилась, мне показалось, она заплачет, начнёт умолять. Но вместо этого она встала и тихо произнесла:

— Спасибо, что выслушали, Олег.

И направилась к двери. Я проводил взглядом её немного сутулую спину и мгновенно оказался рядом.

— Екатерина Павловна, я могу поехать прямо сейчас. Ну, если мой редактор отпустит меня.

Она обрадовано посмотрела на меня, её лицо осветилось, будто солнечным светом.

— Он отпустит вас. Обязательно. Я с ним разговаривала на эту тему. Мы оплатим вам билеты, предоставим хорошую комнату со всеми удобствами. Мы живём в тихом, спокойном городке. Туристов почти не бывает.

На следующее утро я уже сидел в самолёте Москва-Адлер. Михаил Иванович отпустил меня без проблем. Что меня все равно удивило. Только на прощанье беззлобно пожелал меньше купаться в море и кадить девочек. А больше делом заниматься. «Чувствую, будет большой шухер», — сказал он. Откинувшись на спинку мягкого кресла, я ещё и ещё раз возвращался в прошлый день. Из головы у меня не выходил сон. Мой дед, Фёдор Николаевич, умер двенадцать лет назад, когда я учился на втором курсе факультета журналистики МГУ. Не то, чтобы это случилось внезапно, неожиданно. Дед долго болел, фронтовые раны давали о себе знать. Артиллеристом он прошёл всю войну. Но всегда держался молодцом, помогал бабушке по хозяйству. Но для меня это стало настоящим ударом. Мы были очень дружны. Дед многому научил меня. И после того, как его не стало, я не перестал ощущать его плечо рядом. Его советы я запомнил на всю жизнь. И каждый раз, оказываясь в сложных, порой катастрофических обстоятельствах, обращался к нему за помощью, советом. Спрашивая себя — а как бы поступил он. Почему он приснился мне? Да ещё вместе с бабушкой. Она ушла вслед за дедом, не смогла без него. Угасла тихо, и, кажется, совсем не мучилась. Лежала в гробу с таким умиротворённым лицом, будто уход для неё стал избавлением от чего-то мучительного, невыносимо тяжёлого. О чём дед хотел меня предупредить?

О деле моей нежданной гостьи я старался не думать. Пока не прибуду на место, не осмотрюсь, не поговорю с местными жителями, лучше не строить никаких предположений. Хотя, то, что Михаил Иванович дал ей мой адрес, уже говорит о многом. В редакцию к нам приходит множество идиотов, которые рассказывают байки о призраках, вампирах, оборотнях. Большая часть этих рассказов — совершенный бред, сочинённый или по пьяни, или в виде шутки, розыгрыша. Мой редактор никогда в жизни не стал бы давать мой адрес проходимцу, сочинившего в белой горячке бредовую историю. Если он поверил этой женщине, значит, её рассказ убедил его. Что меня смущало, так это присутствие в доме детей. Столько раз я встречался с «детским полтергейстом», что даже упоминание о маленьких разбойниках вызвало раздражение. Подростки, входя в определённый возраст, начинают куролесить. Гормоны бьют через край, им кажется, они — центр Вселенной. Знают все и не обязаны никого слушаться. Малейшее поползновение взять их под контроль приводит к таким «шалостям», что любой «шумный дух» умрёт от зависти. «Детей надо баловать, вот тогда из них вырастают настоящие разбойники». Один такой великовозрастный балбес додумался до того, чтобы прикрепить за шкафом маленький молоточек на батарейке, который в определённое время начинал постукивать о стену. Будто азбукой Морзе передавал откровение с того света. Мамаша отпрыска, увлечённая спиритизмом, была в восторге. Потом этот «барабашка» стал разливать кетчуп, черносмородиновое варенье. Любимая мамочка открывает дверцу полки, а там из щелей «кровь» сочится. Причём все это происходило без вмешательства человека, автоматически. Я быстро разоблачил маленького негодяя. Надеюсь, пару недель после этого, паршивец не мог даже присесть на пятую точку.

Наконец, под крылом показались маленькие домики, утопавшие в зелени и «самое синее в мире, Чёрное море моё». Выбравшись из аэропорта, я пошёл искать такси. Издалека увидел своеобразный южный народ у своих железных «коней», явно побывавших в сильных переделках, так что ехать в них было порой страшнее, чем лететь в самолёте. Они все разом бросились ко мне, и я уж решил, что легко и просто доберусь до места. Но почему-то услышав пункт назначения, теряли интерес, их лица становились мрачными и неприветливыми. Цену набивают, сволочи! Сейчас, окажется, что повезут меня за штукарь баксов. И придётся или пешком идти, или возвращаться в Москву. Я дошёл почти до последнего ряда и, потеряв всякую надежду, произнёс обречённо: «В Дальноморск поедете?» Мужичонка маленького роста в потёртой кепке, встрепенулся и пробормотал:

— Сто.

— Ладно, — сказал я.

Не ночевать же на аэродроме. По дороге таксист был как всегда словоохотлив, рассказывал о своих родственниках, знакомых, проблемах на работе. Шоссе извиваясь серо-стальной змейкой, будто вырубленное каменотесом-великаном огромным зубилом, врезаясь в отвесную скалу. Слева шёл густой, непроходимый лес, лишь изредка прерывавшийся зелёными проплешинами или озерцом, блестевшим под ярким солнцем, как зеркало. Я крутил головой по сторонам, и заметил на горизонте высокий, каменный маяк. Мой водила вдруг резко замолк, ушёл в себя.

— Ехать-то не боишься? — вдруг спросил он глухо.

— А чего бояться? — удивился я. — Оборотни, что ли водятся?

— Знаешь, как называют это место? Бухта мертвецов, — произнёс он зловещим тоном.

— Во как, — чуть заметно усмехнувшись, проговорил я, ожидая услышать очередную местную байку для привлечения туристов. — И что так круто?

— Утопленников в последнее время находить стали много, — ответил водила.

— Туристы зенки зальют и тонут, — предположил я.

Шофёр быстро обернулся, в глазах промелькнул явный испуг, сменившийся на раздражение.

— Туристов здесь почти не бывает, — объяснил он. — Раньше много было. А сейчас совсем мало. Боятся.

— Чего боятся-то?

— Говорят, призраков, — ответил водила на полном серьёзе.

— Забавно, — не удержался я от издёвки.

— Об этом месте легенда ходит, — не обратив внимания на моё недоверие, проговорил таксист. — Лет двести назад здесь рыбацкая деревушка была. Так вот одна рыбачка завела себе любовничка — смотрителя маяка. И в тот момент, когда баркас с муженьком этой дамочки подходил к бухте, маяк-то и не зажёгся. То ли бабонька решила со своим мужиком счёты свести, то ли они так увлеклись любовными утехами, и забылся смотритель. Судно о камни разбилось, все рыбаки потонули. Дамочка эта погибла. То ли её вдовы моряков задушили, то ли она сама в море бросилась. Совесть замучила. А смотритель исчез. Будто испарился. Говорят, его призрак находится теперь на маяке. Ищет свою любовницу.

— Понятно, — сказал я.

Таких «легенд» я наслушался сотни. В каждом приморском городке, где есть маяк, обязательно с ним связана какая-нибудь чертовщина.

— Ну вот, призраки погибших моряков бродят по городку и пугают всех. Наверно, и людей топят.

— А чего они именно в последнее время активизировались? — проговорил я. — Скучно стало?

— Зря не веришь, — мрачно сказал таксист. — Поэтому сюда и не едет никто.

— А ты почему решил подвезти меня?

— Живу я здесь, — ответил он просто. — На Озёрной, дом десять. В гости можешь зайти.

— Постараюсь.

— А ты сюда зачем? — бесцеремонно поинтересовался он.

— Друзья пригласили погостить. Колесниковы. Может, знаешь?

— Знаю. Мой дед, покойный, знал бывшего хозяина. Константина Григорьевича. В гости захаживал. Хороший был мужик, не злой. Только в последнее время болел сильно. Его родственники ухаживали за ним. А теперь племянница с мужем там живёт.

— А про духов в этом доме слышал что-нибудь?

— Нет. Другое слышал. По улицам мотоциклист разъезжает. Ночью, — сообщил водила заговорщицки.

— Да. Страшно, аж жуть, — перебил я его.

Он бросил на меня осуждающий взгляд и пояснил:

— Без головы.

— Да эти байкеры все безбашенные, — решил пошутить я. — Носятся, как сумасшедшие.

— Призрак это. Ездит по городу. Вначале слышат только шум мотора, потом ближе, ближе. Подъезжает — на мотоцикле парень сидит, весь такой полупрозрачный, а головы у него нет. Мимо промчится и исчезает во тьме.

В стиле нового времени моторизированный всадник без головы. Подумал я с усмешкой.

— Ну, если у вас столько всякой чертовщины, небось, журналисты толпами ездят? — поинтересовался я.

Взгляд таксиста стал таким кислым, будто его заставили съесть целый лимон.

— Какие журналисты? — пробурчал он. — Они сейчас никуда не ездют. Дома сидят, пялятся в монитор, собирают всю информацию, на жопе сидя. В Интернете. У меня племянник — журналист. Так он мне говорит: дядя, я такую статейку замутил — закачаешься. Показывает. Я спрашиваю — и где фотки взял? А он мне так гордо отвечает — с тюбика скачал и картинок надёргал. Знаешь, что это такое?

— Знаю, система в Интернете, где люди со всего мира выкладывают видеофайлы, — ответил я, подумав, что выгляжу с моими старомодными методами сбора информации совершенно по-идиотски. И свою профессию таксисту решил не называть. Почему-то стало стыдно. — А развлечься есть где-нибудь? — я решил сменить тему.

— Конечно, кинотеатры, лодочная станция. Катер на прокат можно взять. Или водный велосипед. Покататься. И даже 3D кинотеатр есть! — гордо добавил водила. — «Жемчужина» называется. Ну вот, почти приехали.

— Притормози здесь, — бросил я.

Я вышел на край обрыва, огляделся. Прямо под ногами в низине, повторяя линии и перепады рельефа, раскинулся маленький городок с белыми домиками из известняка, черепичными крышами. Сверху казалось, что клубы зелени жадно поглощают его, как джунгли, заполнив любой свободный участок. Залив, сверкающий синим зеркалом воды, ограничивала почти безупречной формы подкова из заросших густым лесом скалистых гор. Огромное солнце уже клонилось к закату, раскрашивая облака розово-жёлтыми всполохами. На голубом полотне неба мягкими линиями прорисовывался, казавшийся фантастически нереальным, старинный, каменный маяк конусообразной, вытянутой формы с «фонарём», окружённым низким балкончиком.

— Красиво? — услышал я голос таксиста.

Он стоял, привалившись к борту машины, расслабленно курил. По довольному выражению лица я понял, он гордится красотой своего городка. Я сделал несколько панорамных снимков. И через минут десять уже въезжали в городок. Узкие, кривые улочки, вымощенные брусчаткой. Мы свернули в переулок, и шофёр проронил:

— Приехали. Озёрная, дом пять.

Я вылез из машины, огляделся и, вытащив бумажку в сотню баксов, протянул ему. Он изумлённо взглянул на меня и пробормотал:

— Сто рублей я просил.

— Бери, — улыбнувшись, сказал я. — Ты мне столько интересного рассказал.

Он отвёл мою руку с баксами и молча уселся за руль.

— Ты что за барыгу меня держишь? Я сказал — сто рублей. И все, — угрюмо повторил он, уткнувшись в руль.

Я достал купюру в пятьсот деревянных и протянул ему:

— Сдачи не надо. Серьёзно. Спасибо.

Он что-то проворчал и завёл мотор. Подхватив чемодан, я подошёл к забору из красного кирпича. За ним возвышался двухэтажный с высокими, узкими окнами дом, с фасадом, облицованным известняком, под конусообразной черепичной крышей и пристроенной справа широкой террасой. Перед домом были проложены заасфальтированные дорожки в окружении редкого кустарника и клумб. Большую часть двора занимала детская площадка из качелей, горки, деревянного расписного теремка, карусели, песочницы, длинного поезда с вагончиками, выкрашенными голубой краской и паровоза. Неплохой домик. Понятно, кто-то очень хочет выжить хозяев отсюда. Я быстро взлетел по ступенькам и позвонил. Дверь распахнулась, я увидел невысокого, плотного мужчину средних лет с вытянутым лицом, тёмными, коротко постриженными волосами с проседью на висках, и глазами, спрятанными в складках бровей.

— Чего надо? — грубо спросил он.

— Олег Верстовский. Приехал из Москвы по вашей просьбе. По поводу полтергейста, — объяснил я.

— Мы никого не приглашали, — буркнул он и захлопнул перед моим носом дверь.

Черт возьми! Я тащился в такую даль, чтобы получить от ворот поворот? Я спустился с крыльца и пошёл по дорожке. Вышел на улицу, вытащил сигареты. Послышался громкий скрежет, будто что-то тяжёлое волокли по асфальту. Посредине улочки открылся канализационный люк, вылез худощавый, сгорбленный старичок в потёртом, но вполне чистом, не рваном плаще. Он аккуратно прикрыл люк и, шаркая ногами, направился на другую сторону улицы, где я заметил контейнеры с мусором. Ну, ни фига себе. В канализации человек живёт? Дожили.

— Олег! — услышал я мелодичный голос Екатерины Павловны, она быстро шла, почти бежала ко мне. — Извините нас, — смущённо проговорила она, запыхавшись. — Проходите в дом. Мы вас ждём. Муж не понял, что это вы. Мы думали, вы позвоните из аэропорта.

Я облегчённо вздохнул и пошёл вслед за ней. Подозрительность главы дома меня не встревожила, заинтриговала. Так же, как и старичок, вылезший из канализации.

2

Я открыл глаза и замер. Над головой я увидел длинный, стальной клинок с изящной перламутровой ручкой, воткнутый в деревянную спинку. Я отвернул одеяло, проверив, не лежит ли рядом сгнивший скелет или отрубленная голова. Слава Богу, с этим обошлось. Я выполз из-под одеяла, вытащил фотокамеру, сделал пару снимков, и внимательно осмотрел смертоносное оружие. Тот, кто смог так глубоко воткнуть нож в резную спинку, явно был сильным человеком, скорее всего, взрослый мужчина. Значит, сын хозяев исключается. Глава дома? Он чрезвычайно неласково встретил меня вчера. Но как он смог незаметно войти в мою комнату? Я проверил замок, дверь заперта. Я крепко сплю, но я услышал, если кто-нибудь стал ночью открывать замок. Я обошёл комнату, тихонько простукивая стены, нет ли там полости, откуда мог появиться злоумышленник. Но не нашёл ничего подозрительного. Я услышал деликатный стук в дверь и голос хозяйки:

— Вы проснулись, Олег? С добрым утром. Через полчаса можете позавтракать с нами.

— Спасибо, Екатерина Павловна, — ответил я.

Какое к черту доброе утро? Мне явно дали понять, что я здесь лишний. Я спустился в уютную кухню, которая располагалась на первом этаже, за овальным столом восседал глава семейства, Сергей Владимирович, рядом двое детей. Старший — Вадим, молчаливый, основательный парень, выглядевший старше своих четырнадцати лет, с короткой стрижкой тёмных волос и карими глазами. И маленькая девочка, похожая на ангела, с небесно-голубыми, распахнутыми глазками, губками бантиком, и светлыми волосами, заплетёнными в косички. Хозяйка приготовила яичную запеканку с овощами и грибами, очень вкусную. Я уплетал за обе щеки, но не забывал краем глаза наблюдать за выражением лица хозяина. Огорчён он или нет тем фактом, что физиономия его гостя цела?

— Ничего подозрительного ночью не произошло? — спросил я.

— Нет, слава Богу, — ответила быстро Екатерина.

— Если вы не возражаете, я бы хотел после завтрака осмотреть дом, — осторожно начал я.

— Зачем? — хмуро проворчал Сергей, не поднимая глаз от тарелки.

— Хочу проверить, нет ли в стенах потайных мест, где может прятаться злоумышленник, — разъяснил я спокойно.

— Насмотрелись фильмов ужасов, — криво усмехнувшись, пробурчал глава семейства. — Это самый обычный дом. Построенный совсем недавно, лет десять назад.

— Извините, я бы все равно хотел, — настойчиво повторил я, изучая выражение лица Сергея.

— Смотрите. Все равно ничего не найдёте. Только время потеряете. Честно скажу, я был против решения жены приглашать репортёра к нам. Это наше личное дело.

— Я могу уехать, — проговорил я спокойно. — Если моё присутствие вам мешает…

— Ну что вы, Олег, — вмешалась Екатерина. — Не обижайтесь. Мы так намучились, нервы на пределе. Не обращайте внимания. Я вам советую прогуляться по городу, — быстро добавила она. — Посетите наш дендрарий. Я преподаю ботанику в лицее, вожу туда детей на экскурсии. Конечно, он уступает сочинскому. Но все равно производит сильное впечатление.

— Обязательно схожу. Спасибо. Я хотел также осмотреть ваш старинный маяк. Говорят, с ним связана легенда о призраках. Мне хотелось собрать информацию. Вы что-то знаете об этом? О погибших рыбаках?

Екатерина замешкалась, отвела глаза и через паузу пробормотала:

— Да, я слышала об этом. Правда, немного. И не уверена, что это правда. Вы можете посмотреть в архивах нашей библиотеки.

— В городской библиотеке есть материалы двухсотлетней давности? — изумился я.

— Да, в нашем городе проживал человек, который собирал материалы об истории этой местности. После его смерти все было передано в библиотеку.

— Но такие редкости вряд ли мне предоставят, — засомневался я.

— Сергей, ты не мог бы позвонить директору библиотеки и попросить? — сказала Екатерина. — Мой муж — директор лицея нашего города, — объяснила она.

Сергей поднял на неё тяжёлый взгляд, и пробурчал хмуро:

— Хорошо, я постараюсь.

После завтрака я отправился осматривать дом, несмотря на косые взгляды, которые бросал на меня глава семейства. Он таскался за мной следом, как тень. Я все время натыкался на него, а он делал вид, что оказался совершенно случайно в том самом же месте. Дом состоял из двух этажей, погреба и чердака. На нижнем уровне располагалась кухня, спальня хозяев, комнаты для детей, и широкая терраса. На верхнем этаже находились комнаты для гостей, в одной из которых меня и поселили. В коридоре, куда выходили двери комнат, имелся выход на балкон, откуда открывался прекрасный вид на город. Я попытался простучать открытые пространства стен, которые ещё не были заставлены мебелью, но, несмотря на то, что их толщина вызывала во мне подозрительность, все равно не смог найти ничего, что свидетельствовало бы о том, что там есть потайной ход.

Я спустился в подвал, весь пол был завален ржавыми железяками, генераторами, аккумуляторами, инструментами, кусками проволоки. К одной из стен примыкал стеллаж, на полках которого тоже валялась куча барахла. За ним я обнаружил металлическую дверь. Плотно закрытую. Просить и так настроенного ко мне враждебно Сергея открыть эту дверь, я не стал. Он бы все равно отказался. Впрочем, скорее всего этой дверью никто не пользовался. Отодвигать стеллаж каждый раз было бы затруднительно. На чердаке я обнаружил массу антикварной мебели: сервант, секретер на гнутых ножках с резными, декоративными вставками. Из порванной в нескольких местах обивки кресла из светло-серого, блестящего шелка в розочках торчали пружины и набивка. Почему хозяева не выкинули этот хлам, я понять не мог. Может быть, хранят, как память о дяде. Слуховое окно выходило на глухой двор с сараем, ворота которого закрывала массивная, стальная балка с огромным амбарным замком. Я спустился вниз и попытался заглянуть в маленькие окошки.

— И что вы здесь-то рыщете? — услышал я грубый голос.

Глава семьи стоял за моей спиной, его лицо выражало нескрываемое раздражение.

— Я уже сказал, хочу все осмотреть, — как можно любезнее объяснил я.

— И что вы здесь собираетесь найти? Подземный ход в Китай? — издевательски спросил он. — Не суйте нос не в своё дело. Так будет лучше для вас, — ядовито добавил он.

— Если бы я не совал нос, никогда не смог бы найти интересный материал, — возразил я.

— Вот в этом и все дело! — взвился он. — Для вас главное — найти сенсационный материал! Устроить скандал! Вот за что, я ненавижу журналистов, — прошипел он мне прямо в лицо.

— Думаю, вы не одиноки в своих чувствах. Но в истории, которую рассказала ваша жена, не было ничего сенсационного для меня. Я слышал рассказы и похлеще. Меня подкупила искренность и обеспокоенность вашей жены за семью. Именно поэтому я приехал. Чтобы помочь. У меня большой опыт борьбы с этой чертовщиной.

— Мы сами прекрасно справимся, — прорычал он. — И будет гораздо лучше, если вы соберёте ваши манатки и уберётесь отсюда, как можно быстрее!

— Это приказ или предложение? — уточнил я спокойно.

— Пока предложение. Вы знаете, как называется это место? — спросил он заносчиво.

— Знаю. Бухта мертвецов.

— Вот именно! И если вы не уберётесь отсюда, как можно скорее, то вскоре пополните их ряды, — злобно сузив глаза, предупредил он.

— Если я уеду после таких красочных запугиваний, то буду последним идиотом, — проронил я саркастически. — Теперь я просто обязан выяснить, что же мне так сильно угрожает.

Сергей презрительно хмыкнул и удалился. Я вернулся в дом, зашёл на кухню и увидел Екатерину, которая что-то готовила на плите.

— Что-нибудь нашли? — поинтересовалась она, помешивая деревянной ложкой в кастрюле, из которой восхитительно пахло.

— Нет, — ответил я, сел за стол и начал задумчиво крутить в руках солонку. — Скажите, Екатерина Павловна, может мне уехать? Или снять комнату в городе? Ваш муж очень не доволен, что я живу у вас.

Она резко обернулась и нахмурилась.

— Олег, этот дом принадлежит мне, — жёстко сказала она. — Я получила его в наследство от дяди. И позвала вас сюда я, а не мой муж.

— Тогда… Может быть, никаких приведений-то и нет? — вдруг сказал я, изучая пристально лицо собеседницы.

— Есть. Вы их увидите, — она горько усмехнулась моему недоверию. — Когда это началось, то походило на детские шалости. Мы думали, Вадик балуется. Но Сергей почему-то очень испугался. Стал уговаривать меня уехать из этого дома, даже из города. Я хочу понять, что его так напугало. Если понадобится, я заплачу вас за расследование. Все, что в моих силах.

— Екатерина Павловна, в этом не никакой необходимости. Я сам заинтересован. Просто обязан раскрыть эту тайну. Вы пытались узнать у мужа, чем он так встревожен?

— Да, пару раз заводила разговор об этом, но он всегда уклонялся от ответа. Объяснял, что просто боится за нас.

Я вздохнул, копаться в прошлом главы семейства мне бы сильно не хотелось. Но, видимо, разгадка этой тайны кралась именно в этом.

— Екатерина Павловна, вы не возражаете, я съезжу в город? Хочу посмотреть маяк, дендрарий.

— Вы вернётесь к обеду? Будет жаркое из свинины и борщ.

— Вряд ли успею, — сказал я с искренним сожалением. — Пообедаю в городе. Скажите, на каком транспорте я могу добраться до берега?

— Лучше всего на трамвае «Т», это круговой маршрут, по всему городу. Можете увидеть все достопримечательности и попадёте как раз к заливу. Десять минут ходьбы от остановки.

Я поднялся к себе в комнату, сложил в кофр фотокамеру, пару объективов, вспышку и через десять минут уже стоял на трамвайной остановке. Великолепная погода, ясное, нежаркое утро, чистый, прозрачный воздух делал предметы удивительно чёткими и резкими. Разносились волны ароматов цветущих каштанов и лип. Я услышал издалека перезвон и через пару минут рядом остановился голубой трамвайчик. В салоне затерялось всего несколько пассажиров, несмотря на курортный сезон, туристов действительно было очень мало.

Я уселся у окна и стал рассматривать пейзаж за окном, домики, стройные ряды кипарисов, столбы с объявлениями. Люди входили и выходили. Краем глаза я заметил нового пассажира, который явно выделялся своей оригинальностью — широкоплечий, коренастый, бледное лицо, окладистая борода, растрёпанные волосы цвета воронового крыла, пронзительные, близко посаженные глаза под кустистыми бровями, чёрная рубаха, сверху кожаный жилет. Он вошёл в салон, огляделся и тут же направился ко мне. Устроился напротив и важно произнёс:

— Не боишься?

— Кого? Тебя что ли? — насмешливо поинтересовался я.

— Меня? Меня, зачем бояться-то? Судьбы! — с пафосом произнёс он. — Знаешь, что тебя ждёт впереди? Тебе предстоят страшные испытания. Ты должен сделать правильный выбор, чтобы остаться в живых!

— Тебя Колесников послал? — спросил я.

— Кто? — нахмурился он.

— Сергей Колесников. Директор школы… тьфу, то есть лицея.

— Не знаю никакого Колесникова, — бросил он. — Ты летишь в пропасть, — продолжил он.

— Ясновидец, — протянул я саркастически. — Ладно, я лечу в пропасть, а ты вылетаешь на следующей остановке. Этого хватит на бутылку? — вытаскивая из кармана две сотни, проронил я.

Он криво усмехнулся и взглянул в окно. Потом вновь повернулся, мурашки побежали по коже, когда я увидел его безумный, пристальный взгляд, просвечивающий меня насквозь.

— Каждый человек в какой-то момент своей жизни оказывается на распутье. И выбирает свой дальнейший путь. И от того, что он выберет, зависит не только, как пойдёт его жизнь дальше. Он может выбрать путь, в конце которого его будет поджидать смерть, прямо за поворотом.

Мне надоело слушать этот бред. Везёт мне на сумасшедших. Может лицо у меня такое? Я встал и решил выйти на остановке, чтобы сесть на другой трамвай. Юродивый оказался рядом, с укоризной посмотрел на меня.

— Зря не веришь. Сам убедишься, — пробурчал он и отошёл в конец салона.

Я вернулся к окну и вновь стал наблюдать пробегающие мимо домики. Этот разговор оставил неприятный осадок. Возможно, Сергей нанял этого мужика, чтобы попугать меня. Может быть, просто местный юродивый.

Наконец, показался залив, и башня маяка, горделиво возвышавшаяся на фоне лазоревого полотна неба. Я вылез из трамвая и направился к берегу. Передо мной раскинулось синее зеркало в обрамлении высоких гор, восхищающих суровой красотой. Где-то на горизонте я заметил большое судно. Двадцатикратного увеличения объектива фотокамеры мне хватило, чтобы хорошенько рассмотреть объект, представлявший собой роскошную трёхпалубную яхту, может и похуже, чем у Абрамовича, но все равно поражавшую воображение.

Я прошёлся по каменистому пляжу, заваленному большими валунами, заросшему стройными, корабельными соснами. Отдыхающих было совсем мало. Никто не обращал на меня внимания. Сделав несколько панорамных снимков, я направился к горе, в самой высокой точке которой виднелся маяк. Казалось, он был совсем рядом, рукой подать, но впечатление оказалось обманчивым. Я безумно устал, пока взобрался по каменистой тропке на вершину. Подошёл к двери, потянул ручку и о, радость, она со скрипом отворилась.

Я оказался в основании маяка. Прилепившись к стене, испещрённой грязными потоками воды, вверх шла очень узкая лестница, с крутыми, истёртыми от времени ступеньками. Я начал осторожно подниматься, стараясь не глядеть вниз, у лестницы не было перил, только небольшой бортик. Спланировать вниз носом можно было очень легко. Я добрался почти до вершины и обнаружил вход на балкон. Дикий порыв ветра чуть не сбил с ног, когда я оказался наружу. Я уцепился за ограждение, идущее вокруг бетонной площадки. Отсюда открывался живописный вид, у меня дух захватило. Внизу плескалось море, совсем другое, чем видно с земли, иссиня-чёрное. Установив камеру на штатив, я сделал несколько снимков города, моря, густого леса, высоких пиков гор. Спустя час, я уже собирался покинуть это место, как услышал чей-то голос по рации, идущий из помещения маяка:

— «Крепость», «Крепость», я — «Ракета». Даёте добро? У меня тушки остывают.

— Я — «Крепость», даю добро. Приземляйтесь. Давно ждём. Сколько у вас там?

— Двадцать семь голов! Как с куста! — ответил голос и коротко рассмеялся.

— Неплохо.

Донёсся быстро нарастающий гул мотора. Над горизонтом появилась точка, которая быстро увеличивалась в размерах, превратившись в массивный тёмно-зелёный вертолёт. Он летел довольно медленно, на тросе к нему был прикреплён большой контейнер, выкрашенный красно-коричневой краской. Я сделал пару снимков, когда он приблизился, через видоискатель камеры мне удалось даже разглядеть лицо пилота в кабине. Зависнув над горной грядой, вертолёт начал медленно спускаться и исчез из виду. Через минут десять он вновь поднялся, но уже без контейнера. Теперь ему ничего не мешало, стремительно набрав высоту, он быстро превратился в точку над горизонтом и растворился в небесной голубизне.

— Ну ладно, — услышал я голос. — Пойдём пожрём что ли.

— Да, пойдём, — ответил лениво второй, громко зевнув. — Торчать на этой хрени из-за десяти минут, просто уродство.

Я упал на бетонный пол, вжавшись в угол, опасаясь, что меня заметят. Вдруг им захочется избавиться от свидетеля? Спихнут вниз, и поминай, как звали, только мокрое место останется. Я услышал тяжёлые, шаркающие шаги, потом все стихло. Выбравшись с балкона, я решил подняться в служебное помещение и все там осмотреть. Лестница закончилась узким лазом в каменном полу, который вёл в круглую комнату. По стенам шли экраны, на которых быстро менялось изображение. Полукругом располагался громоздкий пульт управления, выкрашенный серой краской с множеством кнопочек, ручек, тумблеров. Рядом с ним стояла два стула.

На стене я обнаружил круглые часы с циферблатом, расчерченным цветными секторами с надписью: «Сделано в СССР», и отливающий тусклой медью обтекаемой формы ящик с длинной цепью, грузиком и деревянной ручкой. К потолку был прикреплён причудливый механизм из несколько блестящих линз, круга с резьбой и прожектора. Часть стеклянных панелей были зашторены, часть — открыта. Маяк-то оказался действующим.

Я осторожно спустился вниз, выскользнул из двери. Кажется, меня никто не заметил. Вернувшись на пляж, я решил пройти в обратную сторону от маяка, дошёл до входа в грот, и решил его обследовать. Потолок нависал почти над моей головой, пару раз я чуть не стукнулся о торчащий камень. Внутри валялись банки, осколки бутылок, засохшие водоросли, и мерзко воняло. Я сделал пару снимков со вспышкой и вдруг обнаружил в углу большой куль с тряпьём. Посветив фонариком, я увидел человека. Он лежал на боку, поджав ноги. Присев рядом, я попытался нащупать пульс. Вгляделся в лицо и мне стало не по себе. Мужчина лет сорока, тёмные волосы, вытянутое лицо с выпуклыми скулами под глазными впадинами, крупный прямой нос, лоб, будто сдавленный над бровями, резко очерченная линия рта с пухлыми губами, округлый безвольный подбородок. Чёрт, я узнал его! Я вышел наружу и позвонил: «02». Никто не хотел брать трубку так долго, что я начал терять терпение. Вдруг что-то щёлкнуло, послышался ленивый голос:

— Сержант Коваленков слушает.

— Я труп нашёл. В гроте на берегу, — сказал я.

— Ах, как интересно, — сказал дежурный с ехидцей. — И чей труп?

— Мужской, — ответил я коротко, решив не вдаваться в лишние подробности.

— И давно он там лежит?

— Откуда я знаю?! — разозлился я.

Дежурному явно было нечего делать, он просто развлекался.

— Как зовут?

— Кого? Труп?!

— Вас, конечно, — проронил дежурный насмешливо.

— Верстовский, Олег Янович. Приезжайте, чёрт возьми! По-моему, его убили.

— Не волнуйтесь так. Главное, чтобы убили не вы, — мне показалось, что на другом конце провода хихикнули.

Я матерно выругался.

— Хорошо. Сейчас приедет наряд, — сказал дежурный другим, строго официальным тоном. — Олег Янович, подождите нашу группу. И ничего не трогайте!

Я вышел наружу, сел на берегу, ощутив, как безумно вымотался. Ссора с Колесниковым, мужик этот сумасшедший в трамвае, маяк, вертолёт с «тушками», да ещё труп. Замечательно. Я вернулся в грот, все тщательно сфотографировал. Хрен его знает, будут ли менты вообще расследовать это убийство или нет. Рядом с трупом что-то тускло блеснуло, я поднял предмет — запонка, дорогая, отделанная блестящими камешками, сильно погнулась, кто-то наступил на неё. Машинально сунул её в карман, хотя вещдоки с места преступления брать не имел права. Я просидел ещё полчаса на берегу, кидая в море голыши. Настроение совершенно испортилось, я потерял всякий интерес к красотам природы. Наконец, я заметил с облегчением троих ментов, направлявшихся в мою сторону.

— Майор Палецкий, — представился пожилой, коренастый мужчина с круглым лицом, мелкими глазками, утопавшими в толстых щеках, и выступающим подбородком с ямкой. — Это вы тело нашли? Ваши документы.

Я достал паспорт, без которого никогда не выхожу, после нескольких неприятных историй. Майор полистал, увидел моюрегистрацию и поднял глаза на меня, в которых светилась явная подозрительность.

— Где проживаете? — спросил он.

— Озёрная, дом пять. У Колесниковых. Приехал к ним погостить, — объяснил я.

— Давно приехали?

— Вчера, — коротко ответил я.

На лице майора отразилось явное разочарование. Наверно, он очень сожалел, что не может меня посадить в кутузку за то, что я не зарегистрировался по месту временного проживания. Как в приснопамятные советские времена.

— А что здесь делали? — поинтересовался он.

— Живописные красоты фотографировал, — пояснил я, про маяк с вертолётом, конечно, рассказывать я не собирался.

— А в пещеру-то залезли почему? — не отставал майор, явно не довольный, что я прибавил ему работы.

Я тяжело вздохнул, подумав, что наши граждане жутко не хотят иметь дело с полицией из-за подобных идиотских расспросов. По выражению лица майора я понял, он безумно хотел бы избавиться от меня, как от свидетеля и засунуть свежий труп куда-нибудь подальше.

— Люблю пещеры исследовать. Зашёл поглядеть, может, там сундук с золотом найду, — ответил я нахально.

Он смерил меня злобным взглядом, будто обдумывая, стоит ли меня волочить в ментовку за наглое поведение и выбивать признания в убийстве ударами по почкам или нет.

— Вы можете нам понадобиться, — сказал он, наконец, отдавая паспорт. — Дадите показания.

Я вернулся в город на трамвае, вышел на остановке, где располагался дендрарий, но ощутил, как у меня подвело живот от голода. Напротив арочного входа я увидел кафе с симпатичной вывеской, нашёл свободное местечко и удобно там расположился с куском жареного мяса с гарниром и кружкой тёмного пива. Сбоку от меня сидело двоих мужчин, привлекавших внимание карикатурной непохожестью. Толстый, оплывший коротыш с абсолютно лысой головой, которая лежала на плечах, как арбуз на блюде, маленькими, близко посажёными глазками с мешками, слоновьими ушами, седыми, редкими усами, и носом, приплюснутым у переносицы и огромной блямбой, похожей на грушу, в конце. Второй выглядел его полной противоположностью — поджарый, долговязый молодой человек, склонившийся над столом, как стрелка крана, с рыжеватой бородой, засаленными патлами, собранными в жидкий пучок, скреплённый аптекарской резинкой, голубыми, испуганными глазами и нервными руками, которые он не знал куда деть. Коротыш в ярости отчитывал молодого человека, колотя по столику волосатым пальцем, толстым, как сарделька.

— Лившиц, если ты не отыщешь мне этого говнюка, считай, что больше у меня не работаешь! Ещё один день и мы вылетаем в трубу. Ты понял? — бушевал коротыш.

— Где я найду его? — пролепетал молодой человек.

— Господи… (дальше шёл трёхэтажный мат) да наверняка сидит в казино. Я же знаю его. Он игрок, астрономические суммы просаживает. Обойди все казино, выдерни его оттуда!

— Да нет в этом городишке казино, — оправдывался его собеседник. — Я уже проверял.

— Ну, в борделе! Твою мать, Лившиц, какого дьявола я взял тебя! Не можешь элементарных вещей сделать! Ты второй или хрен собачий?! Сколько раз я тебе говорил: ты должен контролировать работу всей группы! — по слогам отчеканил лысый толстяк. — Всей! Это твоя прямая обязанность!

— Ну что же мне, все бордели обыскивать? — воскликнул в отчаянье Лившиц.

— Боже, боже. Иисусе. Зачем я связался с этими говнюками, тупыми ублюдками, мерзавцами, — причитал его собеседник, покачиваясь из стороны в сторону, как китайский болванчик. — За что меня покарали боги. Лившиц, найди мне Северцева! Хоть из-под земли достань! Ты понял?! — остановив покачивания, завопил он.

— Может нам другого актёра подыскать, Давид Григорьевич? Переснимем пару сцен, — пробормотал, заикаясь, Лифшиц.

— Я шестьдесят четыре года Давид Григорьевич! — завизжал коротыш. — Ты знаешь… (дальше опять шёл семиэтажный мат) сколько будет стоить новый актёр? Мне! Я что, по-твоему, бабки рожаю?! А во сколько мне обходятся эти пьянки-гулянки Северцева и всех остальных? Знаешь?!

— Я найду его. Обязательно, — почти шептал Лифшиц.

Я аккуратно доел бифштекс, посетовав, что пришлось давиться гадостью, а не лакомиться изумительной жареной свининой, которую приготовила на обед Екатерина Павловна, встал и театрально возник около столика, за которым сидело двое комичных персонажей.

— Вам не стоит искать Северцева, — произнёс я спокойно. — Он умер. Я труп его нашёл в пещере на берегу. Позвоните в местное отделение полиции.

И с удовольствием понаблюдал за реакцией обоих собеседников. Молодой человек замер, побледнел, и на его вытянувшемся лице отразился нескрываемый ужас. Коротыш набычился и, не поднимая головы, бросил искоса злобный взгляд на меня. Довольный произведённым эффектом я вышел из кафе и направился к входу в дендрарий. Но меня поджидал чудовищный облом.

— Кино снимають, — услышал я надтреснутый, старческий голос за спиной. — Почитай второй день уже. Вот и закрыто для посещения.

Я обернулся, обнаружив маленькую, худенькую старушку с лицом, похожим на печёное яблоко, в архаичном, совсем не по моде платье, кокетливой шляпкой с вуалью, и кружевным зонтиком от солнца.

— А кто снимает? — заинтересованно спросил я.

— Откуда ж мне знать-то? — удивилась старушенция.

— Я думал, вы тоже снимаетесь, — объяснил я.

— Да. В массовке, — игриво подтвердила она, поправляя шляпку. — По двести пятьдесят рублёв платют. Какая-никакая прибавка к пенсии.

Я лишь скрипнул зубами от досады. День прошёл абсолютно впустую.

3

— Ну как нравится? — спросила Екатерина Павловна.

— Да, очень вкусно, — ответил я совершенно искренне.

После облома с дендрарием я вернулся домой, успел к ужину и теперь наслаждался яствами, которые приготовила хозяйка.

— Как прошёл день? — спросила она, накладывая мне ещё салата.

— Нормально. Много времени потерял. Пока полицию ждал, — ляпнул я, совершенно не подумав и осёкся.

— Полицию? — Сергей удосужился поднять от тарелки глаза и взглянуть на меня. — А зачем вы её ждали?

Я замешкался, ругая себя за длинный язык, на чем свет стоит.

— Я нашёл тело в пещере. На берегу, — пояснил я. — Полицию вызвал. Они ехали очень долго, будто из Австралии.

— Утопленник? — спросил Сергей.

— Вряд ли.

— Выяснили, кто это? — спросила Екатерина.

— Да. Актёр Григорий Северцев. Снимался здесь, в вашем городе. Пропал пару дней назад.

— Северцев? Как жалко, — проговорила Екатерина дрогнувшим голосом. — Такой хороший актёр. Что же случилось, вы не поняли, Олег?

— Нет, — на этот раз мне удалось соврать.

— Теперь у вас появился сенсационный материал, — ядовито прокомментировал Сергей. — Можете заняться частным расследованием.

Я бросил на него ироничный взгляд и спокойно пояснил:

— Я не собираюсь этого делать. Я здесь не для этого.

— Сергей, ты позвонил заведующей библиотекой по поводу материалов, связанных с историей маяка? — поинтересовалась Екатерина. — Чтобы Олег мог получить доступ?

— Нет, не успел, — буркнул хмуро Сергей.

Я хотел сказать, что в этом нет необходимости, потому что на маяке нет никаких привидений, а есть вполне осязаемые, живые люди, но прикусил язык.

— Обязательно позвони, — сказала Екатерина строго.

— Хорошо, — пробурчал Сергей.

Я уже собирался выйти из-за стола, как услышал странный шум. Осмотрелся — люстра мерно раскачивалась из стороны в сторону, как маятник, в серванте блюдца, чашки начали дребезжать, подскакивая на полках.

— Землетрясение? — спросил я, и вдруг заметил испуганный взгляд Екатерины.

— Дети, быстро на улицу! — крикнула она.

Вадим схватил маленькую Ирочку и бросился к двери. По косяку, будто по бикфордову шнуру, весело пробежал ослепительно яркий огонёк, дверь вспыхнула, как факел. Из стыков стен, плинтуса, карниза одновременно вырвались языки пламени, будто раскалённые струи расплавленной стали, расчертив поверхность на равные, пылающие квадраты. Екатерина, не растерявшись, вытащила пару одеял, сунув одно из них мне в руки. Дверцы серванта сами собой открылись, начала вылетать посуда и разбиваться о стены с жалобным звоном, усыпав пол мелкими осколками. Стол и стулья хаотично двигались, подпрыгивая на месте.

Мы с Екатериной метались по кухне, пытаясь усмирить огненное чудовище, а Сергей, уставившись в одну точку, замер в круге пляшущих языков пламени, бьющейся с грохотом посуды. На его лице возникло обречённое выражение, будто он смирился с тем, что пришёл его последний час. Вакханалия продолжалась буквально пару минут, потом огонь сам собой начал слабеть, затухать, исчез, как будто его и не было. Вся посуда уже лежала в виде россыпи мелких осколков на полу. Я вздохнул с облегчением, но тут погас свет. Я слышал, как Екатерина шарит по ящикам.

Через мгновение, заметив тусклое свечение, я решил, что она включила фонарик. Но тут же понял, что ошибся — из сияющего круга в углу кухни начала медленно подниматься полупрозрачная фигура. Хрупкая девушка в длинном белом одеянии с развевающимися волосами парила над полом. Бледное лицо с тёмными кругами под глазами. Все как бывает в фильмах ужасов. Я молниеносно оказался рядом, протянул руку, чтобы потрогать, но ощутил нехилый удар по ногам, сваливший на пол. Вскочив, быстрым движением руки вытащил из кармана пиджака мобильник с камерой и навёл на нежданную гостью, чтобы запечатлеть для истории, и сделал это совершенно напрасно. Аппарат вырвался из рук, и с грохотом шваркнулся о стену с такой силой, что несчастный гаджет разлетелся на отдельные детали. Твою мать! Тыща баксов коту под хвост!

— Боже, как я страдаю. Как я страдаю! — пробормотала фигура замогильным, неживым голосом. Если бы знали, как!

Она вдруг схватилась за горло, начала задыхаться, хрипеть, будто её душили, обвисла, как марионетка на ниточках. Провисев так пару секунд, фигура начала терять контуры, и растаяла, как дым. Оглядев разгром, устроенный этой чертовщиной, я спросил Екатерину:

— Где у вас силовой щит?

— Внизу лестницы, в подвале, возьмите фонарик. Осторожно, Олег, — объяснила она быстро, открыла ящик стола, достав целую коробку с пробками.

Сергей с отрешённым лицом замер посредине кухни, я презрительно скривился — ждать помощи от этого тюфяка не имело никакого смысла. Спустившись в подвал, я открыл панель, посветил фонариком. Вывернул одну пробку, другую. Перегорело все. Почему бы им не поставить автоматы? Мучаются с дурацкими пробками. Я восстановил освещение и вернулся в кухню. Екатерина подметала пол. Я бросил взгляд на Сергея, который сгорбившись, будто под тяжёлой ношей, сидел за столом, бессильно опустив голову и руки. В душе шевельнулась жалость, несмотря на враждебное отношение ко мне хозяина дома. Наверняка, он знал, чей призрак появляется в доме, но лезть с расспросами я не стал. Решил заняться поисками улик, обошёл кухню, проверил дверь, стены, нет ли там каких-то отверстий. Плинтус очень плотно прилегал к полу, косяк двери тоже был сделан на совесть. Самое интересное, огонь не оставил никаких следов — ни сажи, ни копоти, ни обугленного или сожжённого дерева. Будто языки пламени были призрачными, а не настоящими, хотя я хорошо запомнил реальный жар, исходивший от огня, он обжёг мне руки, лицо, спалил прядь волос.

Я провозился до полуночи, зверски устал и, наконец, решил отправиться спать. Выйдя из ванны, я носом упал в подушку, зажмурив глаза, решив, что мгновенно провалюсь в сон. Не тут-то было. Тело наливалось свинцовой усталостью, но стоило мне закрыть глаза, как сон мгновенно испарился. Я лёг на спину, уставился в потолок. Перед глазами опять начали вспыхивать осколки прошедшего дня. Сумасшедший «ясновидец», стальная «птица» со странным контейнером, покойник, полиция, двое карикатурных персонажей за столом и призрак, явившийся с того света. Я ворочался с боку на бок, пытался считать баранов, верблюдов в пустыне, петь себе колыбельные, рассказывать сказки. Ничего не помогало.

Не выдержав, я встал, вышел на балкон. Отсюда был хорошо виден маяк и чернеющий провал залива между отрогами гор. На берегу горели фонари, которые подсвечивали воду призрачным, тусклым светом. Я закурил, облокотившись на ограждение. Через пару минут я заметил, как над водой начали скапливаться клубы тумана, подсвеченного изнутри. Они поднимались все выше и выше, приобретая очертания архитектурных объектов строгих форм. Как заворожённый я следил за миражом, который вдруг приобрёл чёткие контуры зданий, выстроившихся, будто по росту и гармонично сходившихся в центре в одной, самой высокой башне с длинным шпилем. Я кинулся в свою комнату, вытащил камеру. Буквально через мгновение я вновь очутился на балконе, но к моему разочарованию прекрасное видение исчезло, распавшись на клубы тумана, который через пару минут растаял, оставив лишь блестевшую под лунным светом дорожку на воде.

Я вернулся в комнату под сильным впечатлением. За один день судьба выплеснула на меня столько событий, что хватило бы на год. Под утро я задремал и когда открыл глаза, нервно оглядел спинку кровати, но к счастью, на этот раз на мою жизнь никто не покушался. После завтрака я все-таки решил пойти в библиотеку. Истории о погибших рыбаках меня больше не волновала, я решил узнать побольше о жизни директора лицея, в доме которого жил. Явившийся вчера вечером призрак женщины хотел сообщить, что её задушили, или она сама покончила с собой — повесилась, а судя по поведению Сергея, это как-то связано с ним, с его прошлым.

Я узнал от Екатерины, что библиотека находится совсем рядом от дома, где я живу, и решил добраться туда пешком. Но оказавшись на улице, в конце которой виднелось здание, с сожалением обнаружил, что киношники опять меня опередили. И теперь что-то снимали на фоне причудливого фасада, украшенного лепниной, резным орнаментом. Прямоугольные, высокие окна обрамлял растительный декор, внутрь вела широкая мраморная лестница, огромные колоны высотой в три этажа поддерживали карниз треугольной формы.

Перед зданием стоял спортивный ретромобиль начала века. Именно эта штука и заставила подойти меня ближе, смешавшись с толпой зевак, которые скопились в огромном количестве, чтобы поглазеть на съёмки. На площадке царила суета, кто-то бегал, что-то требовал, слышались вопли, матерные ругательства. Я осторожно протиснулся к тому месту, где стояла экзотическая тачка — Кадиллак с кузовом, отделанным красным деревом, родстер, то есть на два места — соответственно для водителя и пассажира. Кожух над двигателем был поднят и в нем копался какой-то мужик в кожаной куртке и шлеме. Рядом с ним стоял тот самый долговязый парень, которого отчитывал толстяк в кафе. На этот раз он сам матерно орал на механика, из чего можно было извлечь информацию, если дурацкая тачка не заведётся, настанет конец света, и все будут плакать горькими слезами.

— Рукояткой пытались покрутить? — спросил я, не уверенный, что меня вообще услышат.

Механик вынырнул из-под кожуха и уставился на меня, пробормотав ругательства. Но молодой человек почему-то заинтересовался моими словами.

— А вы знаете, как завести эту машину? — проговорил он.

— Немного, — ответил я, это была истинная правда.

Я люблю коллекционные автомобили, и периодически бываю на ретро-ралли. Иногда даже удаётся поездить на подобном антиквариате.

— Сомов, отойди, — вдруг гаркнул молодой человек. — Попробуйте, — предложил он мне, в его глазах засветилась искра надежды.

Я пролез под ограждением и подошёл к машине, осторожно открыл багажник деревянного кузова и обнаружил рукоятку — «кривой» стартер. Подошёл спереди, и поставил её в нужное отверстие. Несколько раз аккуратно покрутив, я с радостью услышал, что мотор завёлся.

— Ну, давай, спец, демонстрируй, что умеешь, — с завистью произнёс механик Сомов.

Я открыл дверь, сел за руль, переключил передачу, выжал педаль сцепления и газа, тачка довольно шустро снялась с места.

— Отлично! — закричал молодой человек. — Вот, Сомов, учись! Как вас зовут? — спросил он, подбежав ко мне.

— Олег Верстовский, — ответил я, с сожалением покидая водительское место.

— Не хотите у нас поработать консультантом? Мы с этой рухлядью замучились просто. Хозяин её заболел, а больше никто не умеет ею пользоваться.

Меня покоробило слово «рухлядь», я задумался. Тачку было жалко, киношники могли её совсем ухайдакать.

— Я подумаю, — произнёс я, наконец.

К молодому человеку подскочила девочка и начала шептать ему на ухо, поглядывая в мою сторону. Он удивлённо поднял брови, оглядел меня внимательно, будто видел в первый раз.

— Олег, подождите. Поговорить надо. Скажите, какой у вас рост? — деловито спросил он.

— Метр восемьдесят пять, — растерянно пробормотал я.

Почему-то при этих словах его глаза загорелись, и он радостно спросил:

— А размер какой вы носите? Я вам сейчас объясню, — быстро добавил он, видимо, заметив мой удивлённый взгляд.

— Сорок восьмой, — ответил я, начиная уже терять терпение.

— Отлично! Олег, вы не могли бы примерить костюм. Это очень нужно. Я вам расскажу, — выпалил он на одном дыхании, взял меня за рукав и отвёл в сторонку. — Вы знаете, мы ищем актёра на замену, — добавил он заговорщицки. — Вы бы могли нам подойти. Да, забыл представиться, Юрий Лившиц, второй режиссёр, — в голосе звучала неподдельная гордость.

Мне пришла в голову гениальная мысль. Если кроме командировочных получу ещё бабки, то смогу купить новый мобильник. Совмещу приятное с полезным. Кроме того, хотя я сказал Колесникову, что не собираюсь расследовать убийство Северцева, честно говоря, эта история меня взволновала. А внедрившись в съёмочную группу, хотя бы ненадолго, я бы сумел добыть важную информацию.

— Но я не актёр, — честно ответил я. — Журналист.

— Это не имеет значения.

— А сколько времени съёмки продлятся? — спросил я, с досадой вспомнив, что Михаил Иванович сожрёт меня с потрохами, если я задержусь в этом городишке больше, чем на две недели.

— Около недели. Максимум две, — ответил Лифшиц. — Надо снять пару сцен. Потом персонажа убивают и все.

Девочка схватила меня за рукав и потащила к трейлеру, стоявшему в переулке.

— Вот это примерьте! — крикнула она, вытащив из шкафа пару вешалок и шляпу.

Я поёжился, не то, что я суеверен, но примерять вещи погибшего актёра мне не очень хотелось. Она сунула мне в руки вешалки и выбежала из трейлера. Я задумчиво разложил на столике одежду — пиджак с квадратной линией плеч, просторные сверху брюки, кашемировый шарф, плащ светло-кофейного цвета. Роскошный наряд по моде начала прошлого века. Под стать классной тачке, которую никто не умеет водить, кроме меня. Я переоделся, взглянул в высокое трюмо, на удивление костюм сидел на мне замечательно, будто на меня был сшит. Когда я вышел из трейлера, то первым заметил взгляд Лифшица, мне показалось, он был растерян. Я подошёл ближе и спросил, осторожно трогая шляпу с шёлковой лентой:

— Ну как?

— Замечательно, — пролепетал он. — Подождите, сейчас сделаем пробы. Катя, быстро Кроликова сюда с вещами! Маму Галю. И Кирилла. Катя, подожди! Позови …. Э-э-э Милану. Давай. Одна нога здесь, другая — там.

Лифшиц взял меня под локоток, отвёл в сторонку и тихо спросил:

— Олег, вы играли где-нибудь, в школе, в драмкружке или ещё где-нибудь?

Я хотел сказать, что моим единственным выступлением перед публикой было чтение стихов в детском саду на утреннике. Но тут увидел, как на площадку вплыла неземная дива в длинном ярко-алом, блестящем платье, с накинутыми на обнажённые плечи лёгкими мехами. Я узнал её. Милана Рябинина! Лифшиц посмотрев в том же направлении, что и я, спокойно объявил:

— Да, если получится, вы будете сниматься вместе с Миланой. Она играет главную роль. Ну, так что, Олег?

— Я играл в драмкружке в школе. И в студенческом театре МГУ, когда учился на факультете журналистики, — быстро соврал я, стараясь не краснеть.

Лифшиц чуть не подпрыгнул от радости.

— Правда?! — воскликнул он. — Это замечательно! Значит так, Олег. Сейчас пробы проведём, покажем Верхоланцеву. Потом Розенштейну. Он продюсер. Главное, наша легенда. Скажите, что играете в саратовском драматическом театре. Запомните!

— А если они захотят проверить? — засомневался я. — Может студенческий театр подойдёт?

— Нет, Верхоланцев ни за что не согласится. Ему профи нужны, — задумчиво пробормотал Лифшиц. — Постарайтесь, Олег, — почти умоляюще добавил он.

К нам присоединился новый персонаж — пожилая женщина с круглым, добродушным лицом, короткой стрижкой тёмных волос с сильной сединой и мягким взглядом печальных глаз в морщинках.

— Галя, — произнёс Лифшиц. — Вот тебе объект. Нужно максимальное приближение к Северцеву.

Женщина взглянула на меня, чуть заметно нахмурилась, по её лицу пробежала тень.

— Пожалуйста, пройдёте, — сказала она певучим, низким голосом.

Мы зашли в другой трейлер, она усадила меня перед зеркалом. Провела расчёской по моим волосам и осторожно спросила:

— А вы Северцеву кем приходитесь?

— Никем, — удивлённо ответил я. — А почему я должен ему кем-то приходиться? Я тут случайно оказался.

— Вы на него очень похожи, — объяснила она смущённо. — Только лет на десять моложе. Вам сколько лет?

— Тридцать.

Она стала наносить грим быстрыми, умелыми движениями. Через пять минут из зеркала смотрел человек, старше меня лет на десять-пятнадцать, будто я перенёсся вперёд на машине времени. Это выглядело странно и пугающе. В углах глаз — морщинки, на висках засеребрилась седина. Лёгким движением руки гримёр отняла у меня годы непрожитой жизни. Я вышел из трейлера и направился к Лифшицу, который разговаривал с Миланой.

— Милана, это кандидат на роль Северцева, — произнёс Лифшиц. — Прошу любить и жаловать. Олег Верстовский.

Я галантно поцеловал её руку с длинными, нервными пальцами. Конечно, она выглядела хуже, чем на экране, в уголках глаз я заметил морщинки, кожа совсем неидеальна, но все равно была потрясающе хороша. Высокая стройная, почти с меня ростом, небольшой, но красивой формы бюст, тонкая талия, стройная ножка в разрезе платья; густые, жёстко завитые волосы обрамляли идеальный овал лица, скульптурно-выпуклая линия скул подчёркивала завораживающе прекрасные серо-голубые глаза, сходясь на резко очерченных губах и ямочке на чуть выступающем подбородке. Редчайшее сочетание чёрных, как смоль волос и ярких небесного цвета глаз.

— Так давайте быстренько. Сделаем фотопробу, — скомандовал Лифшиц.

Я оторвался от разглядывания Миланы, встал с ней рядом, не зная, прижать её к себе или не стоит пока. Перед нами суетился фотограф, субтильный юноша в веснушках, с редким пушком на верхней губе, и короткой стрижкой ярко-рыжих волос с вихром. Я с улыбкой понаблюдал, как он неумело устанавливает камеру с длинным объективом на штатив и снисходительно проговорил:

— Телевик смени на портретный фикс. Так лучше будет.

Парень поднял на меня глаза, в которых отразился благоговейный страх, и начал судорожно рыться в кофре.

— А что это такое? — пролепетал он, наконец, багровый от напряжения.

— Объектив с постоянным фокусным расстоянием, — объяснил я. — Ну, у которого увеличения нет.

— А! — обрадовано воскликнул пацан, и вытащил из кофра нужный объект.

Я ощутил, как меня осторожно, но довольно жёстко взял за локоть Лифшиц и прошипел на ухо:

— Олег, не шпыняй мальчишку. Он на втором курсе учится, на операторском, во ВГИКе. Племянник Верхоланцева, — добавил он ещё тише.

Я подумал с досадосй, что зря так отнёсся к неопытному пацану. Если меня не утвердят, я мог бы заполучить портретные фотки с Миланой и выложить в своём блоге. Сенсационно. Я рядом со звездой! А теперь он меня просто пошлёт.

От грустных мыслей меня отвлёк персонаж мефистофельского вида — высокий, худой шатен в джинсах с художественными дырами на коленях, вытянутое лицо с недельной щетиной, длинный, узкий нос, нависающий над тонкими губами будто клюв, глаза, просвечивающие насквозь. Он стоял поодаль, курил сигарету через мундштук, и, склонив немного голову на бок, наблюдал за нами. Лифшиц подошёл к парню и начал о чем-то быстро говорить. Равнодушное выражение на лице Мефистофеля не изменилось, он лишь снисходительно слушал, изредка бросая на меня ленивый взгляд.

— Ладно, — бросил он равнодушно. — Пошли.

Лифшиц подошёл к нам с Миланой и объявил:

— Олег, сейчас наш оператор вас с Миланой снимет на лестнице. Задача такая. Подходишь к Милане, берёшь за руку. Потом вы сходите к машине, садитесь. Мило беседуете. Понятно? Кирилл уже установил камеру. Кирилл — оператор-постановщик, — объяснил он.

Парень, похожий на хищную птицу, взглянул в видоискатель, потом на меня, и поморщился. Может быть, заметил, как я трясусь от страха? Надо взять себя в руки, не мальчик уже. Если дело не выгорит, в сущности, я не потеряю ничего.

— Лиля, покажи товарищам, где им начинать, — услышал я голос Лившица, и увидел ещё одно действующее лицо — худенькую девушку со стрижкой-каре и большими, распахнутыми глазами. Девушка прошлась по лестнице, делая пометки мелком, дошла до машины, провела жирную линию, и вернулась к нам.

— Так, все готово, — удовлетворённо произнёс Лифшиц. — Начинаем!

Милана грациозно поднялась по лестнице, остановилась на верхней площадке. Лиля щёлкнула перед ней хлопушкой и Милана начала царственной походкой спускаться. Оператор следил камерой за ней, а я должен был по команде войти в кадр.

— Стоп! — завопил Лифшиц, и грязно выругался. — Лиля, быстро микрофончик прицепи Олегу. Так хорошо-хорошо. Продолжаем.

Ему безумно приятно было ощущать себя главным, командовать, делать вид, что именно он снимает кино. Я отвёл Милану к машине, старательно выдавливая из себя ничего не значащие слова, посадил на пассажирское место, сел за руль.

— Всем спасибо! — заорал Лифшиц, подскочив к нам. — Олег, я покажу пробы Верхоланцеву и Розенштейну, — затараторил он. — Оставьте ваш телефончик, мы вам перезвоним. Вы свободны. Так продолжаем! — закричал он начальственным тоном.

На площадке опять началась суета, кто-то бегал, что-то переставлял, устанавливал, переносил. Я с сожалением переоделся в старый костюм в трейлере и покинул беспокойное место.

Я все-таки решил посетить дендрарий, Екатерина Павловна так его сильно хвалила. На этот раз мне повезло Я очутился в наполненном душистыми ароматами великолепном саду. Прошёлся по аллее, засаженной пальмами разных форм, свернул к фонтану, в окружении высоченных кипарисов и ещё каких-то странных деревьев, о которых я представления не имел.

— Северцев! Кого я вижу! Сколько лет, сколько зим! — услышал я возглас. Ко мне подлетел широкоплечий мужик и хлопнул по плечу. — Классно выглядишь, черт возьми! Отдыхаешь?

Я в изумлении посмотрел на совершенно незнакомого мне человека, и тут меня осенило. Уходя со съёмочной площадки, я забыл стереть грим, и мужик на полном серьёзе принял меня за Северцева.

— Извините, вы обознались, — произнёс я, пытаясь обойти живой шкаф, перегородивший мне дорогу.

Мужик явно обиделся.

— Друзей не узнаешь, зазнался. Ну как же — народный артист, — протянул он, скривившись. — А ведь совсем недавно так же, как я щи лаптем хлебал. Кстати, ты мне ещё штукарь баксов должен. Занял и не отдаёшь.

Так вот, в чем дело. Штукарь я ему должен. Ублюдок. Ему все равно, сильно я похож на Северцева или нет, главное выбить из меня бабки. Я достал из пиджака паспорт, и сунул под нос мужику.

— Я — Олег Янович Верстовский, — отчётливо, по слогам, произнёс я. — А Северцев уже пару суток, как в морге. Понял?

Мужик растерянно заморгал, и пробормотал через паузу:

— Извини, ошибся. Сейчас вижу — действительно как-то иначе выглядишь. А что с Северцевым случилось?

Я промолчал. Мужик подошёл ближе и просипел заговорщицки мне в лицо:

— Слушай, его убили? Да?

— Да, — ответил я серьёзно. — Я его тело нашёл в пещере. Полиция расследование ведёт.

— Значит, довела его эта баба проклятущая. Довела, — задумчиво проронил он.

4

Я просидел в библиотеке целый день. Начитался массы историй о призраках, приведениях, полтергейсте. У меня сложилось впечатление, что вся чертовщина в мире собралась в этом занюханном городке на симпозиум по обмену опытом. Я попытался найти информацию о Колесникове, но ничего скандального не обнаружил. Лицей имел хорошую репутацию, здесь учились дети даже из других городов, расположенных поблизости. О Колесникове журналисты слагали только панегирики, великолепный семьянин, прекрасный учитель и директор. Ни одной даже завалявшейся истории о взятке или тем более убийстве. Я был сильно разочарован.

Моё внимание привлекло объявление, которое появлялось почти в каждом номере местной газеты или журнала. Колдун в седьмом поколении, медиум и экстрасенс, Касьян Кастильский поможет вам связаться с миром духов. На следующий день я решил посетить яркого представителя этой касты людей, особенно активизирующих в последнее время. Киношники мне так и не позвонили, поэтому я был свободен, как птица.

Колдун жил на окраине города, около реки в одноэтажном, кирпичном домике, за которым сразу начинался густой лес. Дверь открыла дама в длинном, чёрном одеянии и манерно проговорила:

— Господин Кастильский вас ждёт.

Я не представился, но ясновидец должен был, конечно, знать, кто к нему пришёл. Я увидел невысокого мужчину в чёрном, с седой бородой, длинными, тёмными волосами, обрамлявшими высокий лоб с глубокими морщинами, и колючим взглядом тёмных глаз, будто утопленных под нависающими надбровными дугами. Мы прошли в комнату, видимо, представлявшую кабинет экстрасенса. На удивление помещение походило скорее на место работы делового человека, а не медиума и ясновидца. Мебель темно-красного дерева, массивный стол, стеллажи с книгами. Я считал, что все в доме должно быть уставлено хрустальными шариками для гадания, свечами, увешано колокольчиками. На самом деле кабинет поражал деловой обстановкой. На столе возвышался мраморный, письменный прибор и лежало пара книг. Только одна вещь являлась исключением — большие часы с циферблатом из нескольких отдельных кругов с позолоченными знаками зодиака и какими-то странными значками, значение которых я не знал.

— Что вас привело ко мне, господин Верстовский? — спросил Кастильский неприятным резким голосом. — Вы хотите взять у меня интервью для вашего журнала? Сразу хочу предупредить — я не даю никаких интервью. Мне не нужна реклама. Особенно такая, какую делают представители вашей профессии.

То, что колдун знал, что я — журналист, меня не удивило. По крайней мере, он дал понять, что не лыком шит, и обмануть его невозможно.

— Я пришёл по личному вопросу, — объяснил я. — Прочитал в газете, что вы можете помочь пообщаться с миром духов. Я бы хотел поговорить с моим дедом. Он умер двенадцать лет назад и вот недавно приснился мне. Мне показалось, он хотел меня о чем-то предупредить. Но мой сон прервали, и больше дед ко мне не являлся.

— Вы ощущаете с ним сильную духовную связь?

— Да. Мы были большими друзьями. Он, можно сказать, определил мой путь в жизни. Благодаря ему я выбрал эту профессию.

Колдун откинулся на спинку большого кожаного кресла и задумался, ушёл в себя.

— Что вас привело в наш город? — спросил он, наконец.

Странно, почему бы ему не знать и об этом?

— Я приехал к своим друзьям в гости, — ответил я. — Отдохнуть.

— Не стоит меня обманывать, — скривившись, проронил он. — Вы приехали по приглашению госпожи Колесниковой. И теперь живете в доме, который проклят. Это очень опасно и для владельцев дома и для вас.

— Я приехал, чтобы помочь Екатерине Павловне. Я — специалист по паранормальным явлениям. У меня большой опыт в этом вопросе.

— Я читал ваши статьи, — произнёс Кастильский холодно. — Не думаю, что вы — специалист. Вы ни разу не встречались с реальными проявлениями этой стороны жизни. Разоблачаете мошенников, и не верите, что явления, которые не признает официальная наука, существуют. Вы — циник и скептик.

Я понял, что Кастильский настроен ко мне очень враждебно.

— Господин Кастильский, я не виноват, что за семь лет моих расследований, так называемых, сверхъестественных явлений, мне не удалось встретиться ни с одним реальным вампиром, оборотнем или духом, — объяснил с иронией. — Но я не теряю надежды.

— Глупости! Вы явились в наш город, чтобы найти сенсационный материал для своего журнала. Жаждете откопать грязную историю.

— Насколько я знаю, вы отказались помочь Колесниковым. Поэтому пришлось приехать мне, — дерзко сказал я.

— Господин Верстовский, вы даже не представляете, с какой чудовищной силой вы столкнулись, — проговорил Кастильский, наклонившись над столом. — Она уничтожит вас. Люди не в силах ей противостоять.

— Ну и что же делать Колесниковым? — поинтересовался я.

— Уехать из этого дома. В другой город.

— И продать этот дом. А покупатели, наверняка, быстро найдутся, — с сарказмом заявил я. — Обременение в виде полтергейста здорово снизит цену.

Кастильский усмехнулся и вновь расслабленно откинулся на спинку кресла.

— Примитив, — изрёк он. — Этот дом никому не нужен. Они даже не найдут покупателя. Они ставят под угрозу свою жизнь, и жизнь своих детей. Если вы действительно хотите им помочь — уговорите Екатерину Павловну уехать. И сами уезжайте.

— Иначе что? Я сильно пожалею? — насмешливо проговорил я.

— Вы думаете, я вам угрожаю? — сказал Кастильский. — Потому что боюсь? Ошибаетесь. Я лишь желаю добра вам и вашим новым знакомым.

— Хорошо, я подумаю над этим. Но что по поводу моего деда? — я решил сменить тему.

— Не слишком ли надуманный предлог, чтобы встретиться со мной?

— Я действительно хочу с ним пообщаться! — воскликнул я.

— Такие встречи трудно организовать для тех, кто не верит, — ответствовал Кастильский. — Впрочем, для этого необходима какая — то памятная вещь деда, что-нибудь, что раньше принадлежало ему.

— А фотография его нужна? — быстро спросил я.

Кастильский с осуждением взглянул на меня.

— Господин Верстовский, вы что думаете, я демонстрирую голограмму умерших своим клиентам? — изрёк он, сцепив пальцы на животе. — С таким отношением вы не сможете войти в контакт с духом. Грань между миром живых и мёртвых не так уж тонка. И прорвать её можно только сильным духовным воздействием. Страстным желанием. Если вы не верите, ничего не получится. Вы должны заслужить общение с потусторонним миром.

— У меня есть командирские часы деда, — сказал я. — Он оставил их мне. Я вожу их с собой, как талисман, — объяснил я.

— Он был военным?

— Да, прошёл всю Отечественную войну. Командовал ротой отдельного пулемётно-артиллерийского батальона.

— Хорошо, мой ассистент свяжется с вами. И мы проведём сеанс. Но вы должны хорошо подготовиться. Иначе ничего не получится.

Я облегчённо вздохнул. В итоге, Кастильский все-таки согласился показать мне свою «кухню». Покинув дом колдуна, я решил отправиться домой пообедать, дошёл до остановки трамвая. На другой стороне улицы стоял синий фургон, рядом с которым я обнаружил старого знакомого — второго режиссёра Лифшица и высокого, импозантного мужчину, сильно облысевшего, с седыми усами, в чёрной куртке и длинном алом шарфе. Со злорадством понаблюдал, как Лифшиц что-то униженно лепечет, отчаянно жестикулируя, оправдывается. Его собеседник, наоборот, был удивительно спокоен, лишь на лице застыло кислое выражение недовольства. Он пару раз вставил реплики в монолог Лифшица, и второй режиссёр после них начинал жестикулировать ещё лихорадочнее. Мне показалось, в итоге он упадёт на колени и начнёт молить о пощаде. У меня чесались руки дать Лифшицу в морду. Сволочи, даже не позвонили, не сказали, что я не подхожу. Извинились бы, черт возьми. Обычный человек для них хуже таракана. Мерзавцы. Я отвернулся, посмотрел на горизонт, стараясь унять раздражение. А чего, собственно говоря, я хотел? Что меня встретят, как звезду? Потому что ношу вещи сорок восьмого размера?

Постукивая на стыках рельс, подошёл трамвай. Я сделал шаг к двери, как вдруг кто-то схватил меня за рукав, пытаясь задержать.

— Олег! Куда же вы пропали! — услышал я знакомый голос.

Я резко обернулся, Лифшиц уже стоял рядом со мной с таким выражением лица, будто его сейчас отведут на казнь, а я, единственный, кто может спасти от петли.

— Я никуда не пропадал, — ответил я холодно. — Все время здесь, в городе.

— Мы вас ищем везде! — воскликнул он.

— А почему не позвонили? — удивился я. — Телефон потеряли?

— Наверно, я неправильно записал ваш номер, — пробормотал Лифшиц растерянно. — Никто трубку не брал.

И тут на меня снизошло озарение. Я вспомнил, что призрак расколотил мой мобильник о стену, а я не удосужился купить новый и переставить сим-карту. Екатерина Павловна аккуратно сложила останки проклятого телефона в коробочку, которая теперь стояла рядом с моей кроватью.

— Вы не передумали участвовать в нашем проекте? — пробормотал Лифшиц, умоляюще вглядываясь в моё лицо.

— Да нет, — пробурчал я.

— Идемте, я познакомлю вас с нашим режиссёром-постановщиком! — обрадовано вскрикнул он, потащив меня на другую сторону улицы.

— Дмитрий Сергеевич Верхоланцев, — представил он меня импозантному мужчине.

— Так-так, — произнёс Верхоланцев, — внимательно рассматривая меня. — Значит, в саратовском театре служишь? Пойдём, поговорим за жизнь.

Мы сели в фургон, салон был обит бордовым плюшем, окна закрывали плотные занавески. Верхоланцев плюхнулся напротив, также внимательно разглядывая меня.

— Ну и что рассказывай, — проговорил он деловито.

— Что именно? — поинтересовался я.

— Ну, что в театре играл. Какие роли.

— Ваську Пепла, Тузенбаха.

— Вот как? Ну, прочти что-нибудь. Помнишь?

— «А быть может, нашу жизнь назовут высокой и вспомнят о ней с уважением. Теперь нет пыток, нет казней, нашествий, но вместе с тем, сколько страданий!» — с пафосом прочитал я текст из «Трёх сестёр». Чехова я очень люблю, и перечитываю.

Верхоланцев усмехнулся, достал из-под скамейки бутылку пива, сделал глоток. Вытащив платочек, вытер аккуратно усы.

— Ну, скажем, актёр из тебя дерьмо, конечно, — пробурчал он без тени раздражения, скорее с иронией. — Впрочем, на другое я и не рассчитывал, когда пробы посмотрел.

— На пробах все актёры хреново играют, — возразил я.

— Не перебивай. Но может это к лучшему, — продолжал он рассуждать вслух. — На Северцева ты очень похож. Да, Северцев — гениальный актёр был. Самородок. Это я его нашёл. Огранил. Бриллиант из него сотворил. Да сколько актёров на моих фильмах поднялось, — протянул он. — Это ты его тело обнаружил?

— Да. В пещере.

— Небось, все место преступления облазил? — поинтересовался он. — Нашёл что?

Я удивлённо взглянул на него. Может быть, запонка принадлежит Верхоланцеву? Но зачем ему убивать «самородка», из которого сделал бриллиант?

— Я просто полицию вызвал и ждал их на берегу.

— Да ну, — усмехнулся он в усы. — Небось, даже сфотографировал. А? Верстовский, ты ж репортёр. Знаю я вашу шатию-братию, — хитро добавил он. — Ладно, не тушуйся, сделаем мы из тебя актёра. Не из таких делал. Только больше не ври мне, — шутливо погрозив пальцем, закончил он. — Задача такая. Переснимаем крупные планы, и делаем несколько новых сцен. Роль сократим. Не потянешь ты всю. Шучу-шучу, — добавил он, видимо, заметив моё огорчение. — Только не зазнавайся. Главную роль не ты играешь. Игорь Мельгунов. Вместе с Миланой. А ты — группа поддержки. С Мельгуновым не ругайся, не ссорься. Он — человек ранимый, обидчивый. Звёздный мальчик. И особенно рекомендую тебе держаться подальше от Розенштейна. Продюсер.

— Подальше от начальства, поближе к кухне, — сказал я.

Верхоланцев сделал ещё глоток из бутылки, аккуратно положил под скамейку. И, сделав вид, что поправляет мне воротник, проронил:

— Значит так, сейчас едем к наиглавнейшему церемониймейстеру. Твоя задача — ему понравится. Очень сильно. Понял?

— Это кто? — спросил я удивлённо.

— Главный продюсер. Давид Григорьевич Розенштейн, — тихо пробормотал Лифшиц, по его лицу было заметно, как он страшно боится.

Я вспомнил бурное выяснение отношений в кафе, где Розенштейн отчитывал Лифшица, и мне стало не по себе.

— Ладно, не раскисай, — проронил бодро Верхоланцев. — Главный тут я.

Спустя четверть часа фургон остановился возле местной гостиницы. Мы прошли в холл и поднялись на третий этаж. Верхоланцев ещё раз оглядел меня и постучал в дверь. Я представить себе не мог, что в гостинце провинциального городишки могут быть такие номера. Потолок метров двадцать высотой, украшенный лепниной, с люстрой из позолоченной бронзы, имитирующей свечи, окно во всю стену с полуколоннами, другая половина номера отгорожена изящной колоннадой, над которой находился балкон с ажурным, чугунным ограждением. На светло-жёлтом паласе стояло несколько мягких диванов и кресел цыплячьего цвета с ярко-синими подушками. Среди всего этого великолепия я не сразу заметил хозяина, который на фоне громадных интерьеров выглядел карликом. Он вальяжно развалился в одном из кресел, выставив огромное брюхо. На стеклянном столике рядом цвёл натуральный экзотический сад — ваза ярких цветов и огромное блюдо с фруктами.

Верхоланцев подошёл к нему, уселся рядом и, показывая на меня, проронил:

— Вот, наш новый Франко Лампанелли.

— И где вы такое чмо болотное откопали? — лениво проворчал Розенштейн.

Он взял со столика бутылку с янтарно-коричневой жидкостью, налил в пузатый бокал, и никому не предлагая, выжрал половину. Мерзкий гоблин.

— Давид, он идеально подходит. Похож на Северцева. Ты видел пробы? Переснимем пару сцен и почти без задержек пойдём дальше. Талантливый. Звезда саратовского театра драмы.

— Очередной твой племянник? — поинтересовался продюсер. — Или сын незаконнорождённый? — добавил он, хрипло заквакав, что означало смех.

— Прекрасный вариант, лучше ничего не найдём, — не слушая его, продолжал бубнить Верхоланцев.

— Пятьсот деревянных и пусть гуляет.

— Давидик, но у нас же массовка столько получает. Парня надо заинтересовать, давай пятьсот зелёных.

— Ты спятил, Дима? За такое говно пятьсот баксов? — зевнув, сказал Розенштейн таким тоном, будто покупал пучок завядшей зелени на базаре.

Мне безумно захотелось приложить его по лысине, ярко блестевшей под светом шикарной люстры.

— Давид, Северцев тебе дороже обходился, — возразил Верхоланцев.

— Северцев был звезда, — с пафосом сказал Розенштейн, воздевая пальцы, толстые, как сардельки, к небу, то есть к украшенному лепниной потолку. — Одно имя все окупило бы, а этот пацан ничего делать не умеет. И ничему не научится. Ну, если он тебе так нравится, плати ему сам. Из своего кармана.

— Хорошо. Только тогда, мой гонорар возрастёт на штуку. В сутки. Или я ухожу из проекта, — произнёс Верхоланцев. — Давид, мы будет снимать кино или не будем снимать кино? Мы уже в простое три дня. Твою мать, чего ты ломаешься, как девка красная?

Розенштейн вздохнул и опять потянулся за бутылкой.

— Ребята, подождите меня в фургоне, — сказал Верхоланцев.

Лифшиц, схватив меня за рукав, потащил к выходу с такой скоростью, будто убегал сломя голову от стаи чертей. Я слышал, как Верхоланцев, перейдя на сплошной мат, бурно убеждает Розенштейна.

Мы просидели в фургоне около часа, Лифшиц угрюмо молчал, уйдя в себя. Откинувшись на спинку мягкого сиденья, я закрыл глаза, стараясь ни о чем не думать. Когда отъехала дверь, мы синхронно повернули головы. Верхоланцев был навеселе, но по выражению его лица я понял, он доволен. Он с большим трудом влез в фургон и плюхнулся напротив меня.

— Выбил я тебе ставку, — проронил он устало. — Будешь мне по гроб жизни обязан. Чтоб я ещё так унижался, козлина, — тихо пробурчал он себе под нос.

Я содрогнулся, услышав мелодию гимна Советского союза, ну то есть гимна России. Все равно, когда слышу эту музыку, на ум приходят слова, которые услышал от бабушки: «Нас вырастил Сталин на верность народов». У Верхоланцева не дрогнул ни один мускул на лице.

— Все сделали? Точно? Ладно, — выловив из кармана мобилу, спросил он. — Верстовский, соберись, — добавил он мрачно, засовывая телефон в карман. — Едем кино снимать.

Я не видел, куда мы едем, а спрашивать не решился. Через полчаса фургон остановился, я вылез наружу и увидел длинное, бетонное помещение без окон, где в ряд стояло ещё несколько машин. Верхоланцев вылез из машины и, не сказав ни слова, быстро ушёл.

— Пошли, — сказал Лифшиц. — На съёмочную площадку.

Я шагнул в дверь, открытую Лифшицем и замер от удивления — мы будто бы оказались на улице американского городка, выстроенного в стиле начала прошлого века — низкие домики, яркие неоновые вывески на английском. Единственным отличие этого города от настоящего было отсутствие неба. Где-то над головой я увидел потолок. Представляю, сколько вбухали бабок в создание подобных декораций. Не проще было найти натуру? Мы свернули в незаметный переулок и вошли в дверь, оказавшись в коридоре, по которому, громко переговариваясь, сновали люди.

— Вот здесь, — проронил Лифшиц, кивнув мне на дверь в конце коридора.

Это комната представляла собой гримёрную, высокий трельяж со столиком с массой блестящих баночек, коробочек и флаконов, около стены — раскрытый гардероб с нарядами. Возле большой камеры крутилось несколько человек. Парень с лицом хищной птицы, Кирилл Невельский, оператор-постановщик, ходил по комнате, отдавая указания.

— Здесь прибор погас, быстро восстановить. Шторки открой. Так хорошо. Костя, что у тебя на двери падает тень.

— Тень? Какая тень? — задумчиво проронил толстый парень в спецовке.

— Быстро исправили. А здесь что горит? Точка какая-то.

В дверях появился Верхоланцев в сопровождении Миланы, одетой в футболку с коротким рукавом и бриджах песочного цвета. С собранными сзади в пучок волосами, совершенно без макияжа, она походила на симпатичного мальчика. «Свой парень», не вызывающих никаких сексуальных чувств.

Увидев меня, Верхоланцев спросил:

— Сценарий дали тебе? Твою мать, что за люди. Все я должен сам делать. Верстовскому сценарий быстро! — скомандовал он. Рядом со мной возникла тётка в зелёном балахоне и сунула скреплённые листы бумаги. — Так. Объясняю задачу. Милана, сидишь за столиком, входит Олег. Вскакиваешь и резко спрашиваешь: «Как ты смог пройти?». Он оказывается рядом, говорит: «Белла, твои смешные ухищрения тебе не помогут». Берет за руку, пытается поцеловать. Вырываешь руку, пытаешься оттолкнуть. Это его распаляет, он сжимает тебя в объятьях, целует в шею. Бьёшь его по голове. Понятна задача?

Мне совсем не понравилось, что меня собираются бить, да ещё по голове.

— А чем мне его ударить? — спросила Милана спокойно, будто речь шла о лёгком поцелуе.

Верхоланцев задумался, вытащил сценарий. Заглянув туда, он недовольно крикнул:

— Твою мать, Семён! Иди сюда!

Через пару минут в дверях показался сутулый, худой мужчина, с высоким лбом, вытянутым лицом, крупным носом, глубокими носогубными складками и усталыми, печальными глазами.

— Что случилось? — спросил он задорно низким, хрипловатым голосом, что совсем не ввязалось с унылой внешностью. — Что за шум, а драки нету?

— Семён, чем Милана будет бить? — спросил Верхоланцев.

Тот задумался на пару минут и ответил:

— Ну, скажем пепельницей. Нормально?

Я представил себе, что Милана приложит меня этой штукой по башке, и стало нехорошо на душе. Первой моей мыслью было сказать: «Ребята, с вами было хорошо, но я, пожалуй, пойду. Дел невпроворот. Призраки, духи, колдун в седьмом поколении», и удалиться, как можно быстрее в сторону моря.

— Хорошо. Начали! — крикнул Верхоланцев. — Олег, входишь, говоришь текст. Милана, садись к столику.

Я решил послушаться, мне стало стыдно за моё малодушие и трусость. Ну, стукнет меня Милану пару раз, не умру из-за этого. По команде Верхоланцева я стремительно вошёл в комнату, остановился на середине и произнёс с широкой улыбкой:

— Белла, сегодня ты была просто великолепна! Я восхищен!

Милана вскочила с места, повернулась и прочла монотонно текст по сценарию:

— Как ты смог пройти, черт возьми?

— Дорогая, твои смешные ухищрения тебе не помогут.

— Подходи ближе! — сказал режиссёр.

Я взял Милану за руку, пытаясь поцеловать, она вырвалась. Я сжал её в объятьях, погрузившись в облако пьянящего аромата духов.

— Милана, ищешь лихорадочно, чем ударить этого нахала. Заговариваешь ему зубы.

— Как ты мне надоел! Когда ты, наконец, отстанешь от меня! — воскликнула Милана, делая вид, что хочет высвободиться.

— Тебе не удастся так легко от меня отделаться, — проговорил я свой текст с выражением.

Милана, наконец, подняла большую пепельницу зелёного стекла и сделала жест, будто бьёт меня по голове.

— Милана, уходишь из кадра! Уходишь! — крикнул Верхоланцев. — Олег, изображаешь, что тебе больно. Хватайся за ушибленное место.

Я прижал руку к голове, потом вопросительно взглянул на Верхоланцева, который задумчиво стоял посредине комнаты.

— Милана, побольше на лице страха. Олег, не кидайся на Милану, словно баб сто лет не видел. И улыбайся меньше, выглядишь идиотом, — бросил он мне с чуть заметным раздражением. — Не забывай, тебе сорок два, а не пятнадцать лет. Продолжим.

Мы повторили эту сцену раз десять, с каждым разом, Верхоланцев становился все раздражительнее, и озлобленней. Ему не нравилось, как я вхожу, как говорю, как обнимаю Милану. Он матерно ругался, обидно издевался надо мной. На глазах дюжины свидетелей! Самое обидное, он мог послать меня в задницу, а я его — нет. В конце концов, мне жутко захотелось дать ему в морду и уйти.

— Ладно. Перерыв, — наконец, бросил Верхоланцев. — Потом будем на камеру репетировать.

Ещё репетиции? Ужас. У меня жутко подвело живот от голода. Я обошёл все помещение, пытаясь найти хоть что-нибудь съестное. Но, кроме столика с пустыми, пластиковыми стаканчиками, которые от нечего делать выжрал технический персонал, я ничего не нашёл. Верхоланцев с Лифшицем куда-то исчезли, а больше я никого не знал здесь. Я вышел в коридор и вдруг ощутил ошеломляющий аромат докторской колбасы, которую обожаю. Пошёл, как сомнамбула, на запах и оказался на пороге гримёрки Галины Николаевны.

— Заходи, Олежек, — сказала она с мягкой улыбкой. — Проголодался? С чем хочешь — с сыром, колбасой, бужениной — спросила она.

Божественно! Мне показалось, что я оказался дома.

— С докторской, — быстро сказал я.

Она достала несколько бутербродов и протянула мне.

— Чай, кофе? — поинтересовалась она.

— Кофе, — ответил я с набитым ртом.

Она взяла большой термос, налила мне в стаканчик чёрной, пенящейся жидкости и присела на диванчик рядом.

— Устал?

Я кивнул, взял ещё один бутерброд и начал уплетать.

— Никогда так вкусно не ел!

— Гриша тоже любил с докторской бутерброды, — проговорила она задумчиво.

Я на миг остановился, собираясь с мыслями.

— Северцев? — уточнил я. — Какой он был человек, Галина Николаевна?

— Зови меня Галей. Сложный человек, — ответила она. — Как все артисты, ранимый, обидчивый. Капризный, как ребёнок. Тщеславный.

— А какие отношения у него были с остальной группой?

Она усмехнулась и проговорила:

— По-разному. С кем хорошие, с кем — как кошка с собакой.

— И с кем были плохие отношения?

— В основном с Игорем. Гриша должен был главную роль играть, а продюсер решил иначе. А тут и гонорар меньше, и съёмочных дней. Гриша был очень не доволен. Хотел даже уйти с картины. Он же не меньше звезда, чем Игорь. Народный артист. Но потом остался.

— А Верхоланцев не понравилось, что так решили?

— Ему было все равно. Он относился хорошо к обоим. Правда, с Игорем он несколько картин сделал, а Гришу взял в первый раз. И очень Дмитрий Сергеевича огорчало, что Игорь и Гриша ссорились. Они ругались порой, дым столбом стоял.

В таком случае Северцев должен был убить Мельгунова, а не наоборот. Впрочем, эта могла быть лишь очередная ссора, которая и привела к трагедии.

— Верстовский! Быстро дуй на площадку! — в гримёрку залетел Лифшиц.

Я с сожалением покинул уютное место и вернулся в зал пыток. Кирилл стоял за камерой, один техник прикреплял белый отражатель, другой стоял рядом с Миланой и делал измерения флешметром. Верхоланцев, увидев меня, хмуро пробурчал:

— Олег, соберись. Проведём репетицию и снимаем. Пока у тебя ни хрена не получается.

Я потратил столько сил, чтобы выглядеть естественно и играть по системе Станиславского! После слов Верхоланцева настроение сниматься пропало напрочь. Милана села около столика. Один из техников измерил сантиметром расстояние от камеры до её места. Я ждал, когда они закончат, проклиная всех и все, на чем свет стоит.

— Тишина на площадке! — проорал кто-то в мегафон. — Начинаем.

Я вошёл в дверь, проговорил текст, который уже выучил наизусть. И остановился около Миланы, целуя ей руки. Она уже старалась играть, а не произносить текст. Настал решающий момент, она схватила пепельницу и довольно больно ударила меня в висок. Я вздрогнул и ошеломлённо взглянул на неё.

— Повторим! — крикнул Верхоланцев. — Кирилл, запомни, пепельница будет в детали. Крупно. Понимаешь, берёшь крупно, потом резко переводишь на удар.

— Понял, — пробурчал Кирилл.

Сцену повторили, и я понадеялся, что мои мучения, наконец, закончились. Но тут же услышал истошный вопль Верхоланцева:

— Олег, твою мать, ты будешь работать?! Или будешь дурью маяться? Не бойся удара! Ты не знаешь, и не можешь знать, что тебя ударят. Ты весь сжимаешься ДО того, как Милана берет пепельницу! Ты понял? Балбес!

У меня зверски разболелась голова. От резкого, яркого света, заливающего всю площадку, от механического повторения заученных движений и фраз, от воплей режиссёра. Если вначале я ощущал прилив желания, когда обнимал Милану, то теперь мне казалось, что прижимаюсь к фонарному столбу, холодному и бездушному.

— Ладно, — наконец, бросил Верхоланцев. — Переодеваться и гримироваться. Начнём снимать.

Я зашёл в гардеробную, нацепил на себя брюки, белую плиссированную рубашку, повязал кашемировый шарф. Все сидело на мне, как влитое. Все-таки странно, что раньше никто не замечал, что я похож на известного актёра?

Я вернулся к маме Гале, уселся за столик, она начала наносить грим.

— Что морщишься, Олежек? — спросила она участливо.

— Голова раскалывается, — ответил я коротко. — Устал. Верхоланцев орёт на меня. Ничего у меня не выходит.

Она тут же достала пластиковый стаканчик, бросила в воду таблетку и подала мне.

— Он на всех орёт, — проговорила она с улыбкой. — Манера такая. На самом деле он переживает за всех. За тебя тоже. Все у тебя получится. Главное верь в себя.

Она взяла расчёску, провела ласково по моим волосам. Я успокоился, боль растаяла, оставив лёгкий туман в голове. Я с удовольствием следил в зеркале, как «мама Галя», наносит на моё лицо, крупными мазками свой шедевр. Я люблю наблюдать за работой профессионалов, особенно тех, чья работу никогда бы не смог выполнить сам. «Состарившись» лет на десять, я вернулся на площадку в приподнятом настроении, готовый свернуть горы. Через полчаса появилась Милана в золотистом, блестящем платье с разрезом сбоку, которое подчёркивало безупречную линию бёдер и тонкую талию. И я залюбовался ею, убедившись ещё раз, как она соблазнительна.

— Мотор. Начали! — крикнул Верхоланцев.

Лиля выбежала перед камерой, пробормотала: «Тридцать девять, сто сорок семь. Дубль первый» и щёлкнула хлопушкой с прилепленными к ней бумажками.

Я отключился от всего, что мешало мне сосредоточиться, видел только ярко-алый рот Миланы и её потрясающие глаза в обрамлении пушистых ресниц. Вдруг ощутил себя настоящим актёром и мужественно сносил удары по башке пепельницей.

— Все! Сняли, — наконец, воскликнул Верхоланцев. — Молодцы.

Я взглянул в его лицо и понял, что он устал не меньше меня, но очень доволен. Он подошёл ко мне, похлопал по плечу и сказал:

— Неплохо получилось. Чувствую, не ошибся я в тебе.

И расхохотался.

Я вышел из фургончика на улице, которая шла перпендикулярно той, где находился дом Екатерины. На небе засеребрился тонкий серп луны, было прохладно, я поёжился. Зверски усталый, но довольным проведённым днём, я направился домой. И услышал за своей спиной громкий лай собак. Он усиливался, я ускорил шаг, уже показался заборчик, за которым виднелся дом с погасшими окнами. На улицу выкатилась свора здоровенных лохматых псов. Злобно рыча и скаля зубы, они начали медленно сжимать кольцо вокруг меня. От общей массы отделился главарь — огромный, чёрный ротвейлер, сильно напоминающий посланца дьявола из фильма «Омен». По моей спине потекли струйки холодного пота. Нельзя показывать страх, нельзя показывать. Я пытался взять себя в руки, успокоиться. При свете уличных фонарей глаза мерзкой псины загорелись адским огнём. Демонстрируя ослепительно белые, острые, как бритва, зубы, он готовился к прыжку. Я не успевал ни перелезть через забор, ни позвать на помощь. Замерев, я ждал, когда дьявольская тварь нанесёт удар. Зверь оттолкнулся от земли и прыгнул на меня, целясь в самое горло.

5

— Олег, мы очень волновались за вас. Вы задержались вчера. Не позвонили, — осторожно, с чуть заметным упрёком, сказала Екатерина за завтраком.

Ну да, волновались. Она-то, конечно, а Сергею, наверняка, было наплевать.

— Извините меня, ради Бога. Никак не куплю новый мобильник. Я был на съёмках. Меня пригласили заменить Северцева. Как оказалось, я на него немного похож.

— Да, точно. Вы действительно похожи, — воскликнула Екатерина. — Только он был старше вас. Как интересно, вы будете играть его роль?

— Да, несколько съёмочных дней.

— Ага! Я так и думал! — воскликнул Сергей со злорадством — Вы все-таки решили заняться расследованием убийства!

— Да. Вы правы, — согласился я спокойно. — В этих двух происшествиях, связанных с убийством и с призраками в вашем доме, есть общее.

— Интересно какое? — снисходительно поинтересовался Сергей.

— Северцеву являлся дух женщины. Его это ужасно пугало.

— Вы думаете, этот призрак его убил? — проговорила, нахмурившись, Екатерина.

— Нет. Что вы. Вы знаете, Екатерина Павловна, на самом деле духи и полтергейст обычно не связаны друг с другом. Кроме того, призраки безобидны, они не могут никого убить. И уж тем более вызывать пожар. Это бесплотная субстанция, не обладающая физической силой.

— Вы встречались с ними на самом деле? — удивилась она. — А почему не писали об этом?

— Я не пишу обо всех случаях. Особенно, если люди, кто был вовлечён в эту историю, просят меня сохранить информацию в тайне.

— Вы предполагаете, что вся эта чертовщина инсценирована? Интересно, каким образом? — проворчал ядовито Сергей. — Голограммы? Но для этого нужно установить где-то проектор. И довольно сложный. Я в этом разбираюсь. У меня физико-математическое образование. Я уже не говорю про поджигание предметов. Может быть, вы думаете, что мы сами развлекаемся, таким образом, на досуге?

— Сергей, мне в голову не приходило обвинять вас. Возможно, на этот раз, я столкнулся с чем-то совершенно новым для меня. В вашем городе я увидел много странного и непонятного.

— Например? — спросила Екатерина. — Вы видели призраков ещё где-то, не только в нашем доме?

— Да. Я видел, к примеру, как над поверхностью залива появился мираж прекрасного города из высоких башен. Я не успел его сфотографировать, он быстро исчез. А вчера я столкнулся с непонятной мне чертовщиной, — проговорил я, прикусив тут же язык.

Рассказывать о стае адских собак, я не собирался, чтобы не пугать хозяев, тем более детей. Возникла пауза. Екатерина, взглянув на меня, все поняла, и сказала:

— Дети, вы поели? Погуляйте на улице. Вадим, присмотри за Ирочкой.

— Хорошо, мама, — пробасил парень, и, взяв, ангелоподобную девочку за ручку, вышел из кухни.

— Ну, так что вы видели, Олег? — повторила она.

— Когда я возвращался домой, меня окружили собаки, по виду самые натуральные, злобные, агрессивные, они лаяли, скалили зубы. Их главарь прыгнул прямо на меня, но прошёл насквозь. Потом остальные собаки прыгнули за ним и исчезли в вашем доме.

Екатерина с ужасом посмотрела на меня, а я ругал себя за свой длинный язык, на чем свет стоит.

Раздался громкий телефонный звонок. Екатерина подняла трубку.

— Это вас, Олег.

Я услышал в трубке голос Лифшица.

— Олег, вы не могли бы приехать сейчас на съёмки? — спросил он.

Черт, неужели они запороли плёнку с моей съёмкой?! Меня это совершенно не устраивало, и вообще участие в этом проекте меня, честно говоря, утомило.

— А что случилось? — поинтересовался я.

— Заболел исполнитель главной роли. Дмитрий Сергеевич решил провести съёмки с вами. Надо переснять крупные планы и ещё пару сцен. Мы пришлём за вами машину, — сказал он тоном, не терпящим возражения.

— У меня были другие планы, — твердо ответил я.

Должен же я поломаться хоть немного? Пусть просят лучше.

— Олег, это важно. Вы подписали контракт. Через полчаса машина будет у вас.

Он бросил трубку, а я выругался про себя. Они решили, я их раб, который беспрекословно должен выполнять указания хозяев. Ну, хоть машину пришлют и то ладно.

— Что-то случилось? — спросила Екатерина.

— На съёмки вызывают. Наверно, вернусь поздно. Извините меня.

Мне было неудобно перед ней. Я вызвался помочь, а вместо этого ввязался в совершенно другую историю.

— Будьте осторожны, Олег, — только сказала она.

Минут через сорок я услышал под окном требовательный гудок и увидел синий фургончик. Я влез в салон, обитый плюшем, и краем уха услышал фразу.

— Твою мать. Заболел он. Вершок так орал, что святых выноси. Уехал со своим хахалем на Канары. Заболел, — повторил он, дальше шёл трёхэтажный мат.

Я не стал уточнять, кто уехал на Канары, а мужик в спецовке, сказавший эту фразу, мгновенно осёкся и замолчал, увидев меня. В полной тишине мы добрались до места. Когда фургончик остановился в гараже, я поинтересовался:

— А куда идти?

— Пошли покажу, — сказал тот мужик, который говорил про Канары. — Здесь недалеко. Меня Арсений зовут. Старший бригады осветителей. Ты что ли вместо Северцева? Черт, эта сука так и не отдал мне мои два штукаря. Подонок. Прости господи, нельзя о покойниках говорить плохо, — добавил он, истово перекрестившись

Я вспомнил о мужике в дендрарии, и понял, хотя Северцев получал аховые гонорары, на жизнь ему все равно сильно не хватало.

— А на что он столько денег назанимал? — поинтересовался я. — У него же такой гонорар был, дай Бог. Пил что ли сильно?

— Ну, зашибают они все, — ухмыльнувшись, проронил Арсений. — Только Северцев ещё игрок был! Азартный. Ну и как бывает — не сильно ему везло. Огромные суммы в казино просаживал. Говорил, я так расслабляюсь. И жена от него ушла из-за этого. Красотка — у-у-у. Такая пара была. Самая красивая. Я бы ради такой бабы курить и пить бросил. А он — дурачина. Потом такую шваль подбирал — кошмар. Три копейки за пучок в базарный день. Будто ему все равно было с кем спать. Истаскался мужик.

— Я слышал, ему перед смертью призрак женщины являлся. Его это очень пугало. Не слышал об этом?

— Призрак? — удивился Арсений. — Нет. Не слышал. Но то, что Северцев в последнее время сам не свой был — это точно. Думали, у него белочка началась. Выскочит из номера и бежит куда-то в трусах с выпученными глазами, а лицо бледное, как у мертвеца. Вот, пришли, — добавил он.

Мы прошли по широкому коридору, освещаемому тусклыми лампочками аварийного освещения, и оказались около входа, над которым висела переливающиеся яркими огнями неоновая вывеска на английском. Я открыл дверь и попал в самый настоящий джаз-клуб, на сцене гордо возвышался большой чёрный рояль, вокруг располагалось множество круглых столиков с зажжёнными лампами под маленькими жёлтыми абажурами. Сидели, переговариваясь, люди, одетые в костюмы в стиле моды начала прошлого века. И если не считать камер, стоящих по углам, все выглядело настолько естественно, что мне показалось, я действительно оказался в старинном ресторанчике или кафе.

— Олег, здравствуй! — услышал я мелодичный голос. — Рада видеть.

Обернувшись, я увидел Милану в белоснежной, кружевной блузке с крошечным жилетом, обтягивающих брюках цвета чернёного серебра, уже загримированную.

Иссиня-чёрные волосы обрамляли лицо с кричащим, вульгарным макияжем. Огромные алые губы, жирно подведённые чёрным глаза, слишком рельефные скулы с блестками, но это не портило её, наоборот делало сногсшибательно обольстительной. Она спустилась ко мне с эстрады, я поцеловал ей руку в изящном облаке кружев, ощутив, как меня шибануло от прикосновения будто электротоком. Видимо, она заметила моё желание, лукаво улыбнулась, на щеках проявились очаровательные ямочки. Конечно, она знала о впечатлении, которое производила. Но мне показалось, она старается меня соблазнить, и делает это чересчур навязчиво.

— Олег! — раздался фальцет Верхоланцева. — Быстро переодеваться и гримироваться. Заодно снимем крупные планы. Кирилл, семь-восемь планов Верстовского и общие планы зала. Милана, давай на сцену.

— А что мне играть? — спросил я.

— Ты сценарий читал?

— Нет, не успел, — начал я смущённо. — Я приехал вчера поздно …

— Ну, в общем, ты любишь певицу. Почти десять лет. Страстно. Она уходит к другому, джазмену, пианисту. Ты пытаешься её удержать…

— И я его пристрелил? — не удержался я.

Верхоланцев не рассердился, что его перебили, наоборот, расхохотался, будто услышал чрезвычайно смешной анекдот.

— Хорошая мысль, твою мать. Точно, этого говнюка надо пристрелить. Обязательно, — сказал он, отсмеявшись. — Так, значит. Дальше. Изображаешь страсть, дикую ревность, ненависть к сопернику и так далее. Понял? Так, давай быстро — одна нога здесь, другая…

Он развернулся и пошёл раздавать указания. Я зашел в гардеробную, снял пиджак, начал расстёгивать рубашку. Открыл створки и замер. На меня смотрели сильно подведённые глаза девушки с экзотической причёской «я упала с самосвала» — во все стороны торчали обесцвеченные перекисью волосы.

В первую секунду мы таращились друг на друга, затем на её круглом лице с носом-пуговицей и смешными веснушками отразилось сплошное разочарование. Скривившись, будто увидела грязного бомжа, девица вылезла, отряхнула ярко-алое платье, еле прикрывающее попу и девичью грудь, и, как ни в чем, ни бывало, направилась к выходу. Я представил, что эта фифа наблюдала бы из шкафа, как я раздеваюсь. Мне, в сущности, нечего стесняться, я стараюсь держать себя в форме, при росте в сто восемьдесят пять сантиметров вешу ровно семьдесят пять килограмм, да и родители меня не обделили физическими данными, но почему я должен позволять незнакомой девке разглядывать меня в голом виде?

— Ты что тут делаешь? — спросил я раздражённо, хватая её за руку.

— Отстаньте! — заверещала она, бросившись к двери.

Я мгновенно перекрыл ей выход. Она завопила благим матом, будто я собирался её изнасиловать! В дверь начали колотить, и, скрепя сердце, мне пришлось открыть. Зрелище было, мягко говоря, малопривлекательным. Я — в полураздетом состоянии рядом с пунцовой девахой с растрёпанными волосами. Девица, как мышь, шмыгнула в коридор и растворилась в толпе, а люди, оглядев меня, разочарованные слишком быстро закончившимся шоу, разошлись по своим делам. Я вернулся, запер дверь, и все внимательно обыскал. Заглянул под кушетку, в шкафы, за портьеры. Слава Богу, больше я никого я не нашёл.

Я вновь открыл шкаф и только сейчас осознал, что попал в чужую гардеробную. На вешалках висели костюмы, плащи не только не моего размера, но даже отдалённо не напоминающие стиль тридцатых годов прошлого века. Во мне взыграло любопытство, я начал аккуратно осматривать вещи. В одном из ящиков шкафа я обнаружил несколько коробочек, тут же валялось несколько запонок. И среди них очень похожая на ту, которую нашёл в пещере. Только эта была в нетронутом состоянии. Я сунул находку в карман и осторожно вышел из комнаты.

— Олег! Я вас ищу! — послышался запыхавшийся голос костюмера Лады Данилюк. — Куда вы запропастились? Мы вам подготовили костюм. Идемте! — воскликнула она, хватая меня за рукав.

Я оглянулся и заметил маленькую табличку на двери: «Д.С. Верхоланцев».

Лада привела меня в костюмерную, положила на кушетку вешалку с костюмом и вышла. Я быстро прошёлся, открывая дверцы шкафов, отдёргивая портьеры. Наверно, я выглядел настоящим параноиком с манией преследования. Успокоившись, я облачился в роскошный костюм, повязал лёгкий шарф. Через пять минут послышался деликатный стук в дверь, Лада вернулась и оглядела меня профессиональным взглядом.

— А на вас костюм лучше сидит, чем на Северцеве, — задумчиво пробормотала она, словно разговаривала сама с собой. — С ним мы как не старались, ничего не выходило.

Я понял, это не комплимент, а чувство гордости за свою работу. Для Лады я был лишь манекеном, на котором хорошо выглядит созданная ею одежда. Я одёрнул ещё раз пиджак, взглянул в высокое от пола до потолка зеркало, и вышел в коридор, стараясь держаться соответствующе костюму. Прошёлся до гримёрной мамы Гали, постучал.

— Заходи, Олежек, — сказала она. — Я тебя давно жду. Поесть не хочешь?

— Нет, спасибо, — ответил я, с раздражением вспомнив, что не захватил с собой ничего съедобного и придётся опять пользоваться любезностью гримёра.

— Ты только не стесняйся, — будто услышав мои мысли, проговорила она мягко. — Мне самой приятно.

Я присел за столик и мама Галя начала причёсывать меня.

— Знаешь, Олежек, хочу дать тебе один совет, — произнесла она. — Ты можешь не слушать, конечно. Но я помочь тебе немножко хочу. Тебя, наверняка, учат премудростям актёрской игры. Но ты постарайся забыть об этом. И играть себя, просто себя, в предлагаемых обстоятельствах. Тебе станет сразу легче.

Я вгляделся в глаза мамы Гали в зеркале и вдруг понял, как я, дилетант, смогу вписаться в этот ансамбль со звёздами-профессионалами. Мне действительно стало легче на душе. В гриме я вышел в коридор, прошёлся до вывески над входом в кафе, постучал в дверь. Она отворилась, и я увидел Лифшица, стоящего на пороге. Он тихо сказал мне:

— Заходите! Садитесь вон за тот столик, ближе к сцене. Не бойтесь!

Я вошёл в кафе, огляделся. Слышалась тусклая фонограмма музыкального сопровождения, стрекот камер, Верхоланцев отдавал указания. Я сделал шаг по направлению к столику и чуть заметно вздрогнул, услышав чарующее пение. Без сомнения, грудной, сочный голос, завораживающей яркой чувственностью, принадлежал Милане, стоящей в круге света на эстраде. Я присел за столик и с удовольствием включился в процесс. Она пела что-то по-английски, выразительно-эмоциональное, зажигательное, грациозно двигаясь в такт мелодии. Это всегда сводило меня с ума. Шевельнулась в груди ревность. Я её хотел, безумно хотел, а она принадлежала кому угодно, только не мне.

— Стоп! Молодцы, — с большим сожалением услышал я голос Верхоланцева.

Милана сошла со сцены и присела за мой столик, поправляя причёску.

— Ну как? — спросила она. — Понравилось?

— Потрясающе, — сказал я совершенно искренне. — Обожаю ваш голос. Вы могли бы в Ла Скала петь.

— Спасибо за комплимент, — почему-то с грустью сказала она.

Рядом возник Верхоланцев, исподлобья оглядев меня, он пробурчал:

— Ну, неплохо, неплохо получилось. Сейчас будем сцену репетировать. Милана, иди, переоденься. И грим поправь. Олег, сценарий читай.

Когда Милана ушла, он проводил её взглядом, плюхнулся за столик, и снисходительно осмотрев меня, спросил:

— Нравится тебе Милана?

— Да, она здорово поёт, — сказал я.

— Поёт, — протянул он насмешливо. — А что ты на неё так смотришь, будто готов её в постель утащить прямо со сцены? — сказал он, конечно, гораздо грубее, в его голосе я услышал раздражённые нотки.

— И что? — не понял я. — Она очень красивая женщина. Я просто играл, как вы сказали.

— Игрок тоже мне. Из тебя игрок, как из говна пуля. Слушай, Верстовский, — изрёк он, наклонившись ко мне, хватаясь за пуговицу на моем пиджаке. — Ты тупой или валенком прикидываешься? Наивный чукотский юноша. Милана — моя жена. Если узнаю, что ты с ней шуры-муры крутишь, яйца тебе оторву. Понял?

— Понял, — ответил я твердо. — Мне даже в голову не приходило…

— Хватит врать, — зло оборвал меня Верхоланцев. — Пойди вон до того молодого человека за столиком, в очках и наушниках, и погляди в монитор на свою физиономию. Давай, сценарий читай. Сорок вторая страница.

Он встал, аккуратно задвинул стул и, бросив на меня злобный взгляд, ушёл. Я уткнулся в сценарий, но сосредоточиться никак не мог. Я вспомнил о запонке, которую нашёл в гардеробной Верхоланцева. А что если Северцев позволил себе «шуры-муры» с Миланой? Это мотив. Верхоланцев так стремился прикормить меня, ставку мне выбил почти звёздную. Я случайно узнал, что пятьсот баксов за съёмочный день получают малоизвестные, но профессиональные артисты с большим стажем, но никак не журналист. Тем более, Верхоланцев такая крупная величина, что актёры сами готовы заплатить, лишь бы сняться у него. Он сделал это, потому что жаждет узнать, не нашёл ли я улики, которые изобличали бы его, как убийцу. Мне стало не по себе. Если Верхоланцев расправился с Северцевым, звездой первой величины, то уж, что говорить обо мне?

— Олег, здесь нельзя курить, — услышал я голос Лифшица.

Я непонимающе воззрился на него, с трудом переходя от своих мыслей к реальности.

— Затушите сигарету, — повторил он.

Я, наконец, понял, что он сказал, скомкал окурок и оглянулся в поисках мусорной корзины, но ничего не нашёл, а кидать на пол в студии, мне не хотелось. Я начал бродить между столиками, вышел в коридор в поисках сортира. Увидев стилизованное изображение мужика, хотел открыть дверь, и вдруг услышал голос Верхоланцева, идущий из комнаты напротив:

— Все нормально, Давид. Все нормально.

— Дима, не забывай, ты мне сильно задолжал, — послышался голос Розенштейна. — Ты говорил с ним на эту тему?

— Нет пока. Поговорю.

— Что значит — поговорю? — раздражённо бросил Розенштейн. — Ты должен был с самого начала ему это сказать! Без этого наша сделка не действительна! Запомни! А если он откажется, дальше платить ему будешь из своего кармана! После того, как Северцев коньки отбросил, я горю, как свеча. Ты это понимаешь?

— Кто же виноват, что он преставился? А, Давид? — поинтересовался ядовито Верхоланцев.

— Никто не виноват, — зло буркнул продюсер. — Ох, Дима, мне ещё надо с ментами дело уладить. Господи Иисусе, как мне все это надоело.

Послышался скрип открываемой двери, и я шмыгнул в туалет. О ком говорили продюсером с режиссёром? Наверняка, обо мне. Интересно, и в чем это таком я должен участвовать? Значит, Розенштейн согласился платить мне такую ставку неспроста. И мне придётся отработать её. Очень надеюсь, что не в борделе. Я вернулся на площадку, уже поменяли освещение, передвинули камеру к одному из столиков. Милана переоделась в другое платье — блестящее, обтягивающее её прелести, как змеиная кожа. Надо просто быть педиком, чтобы не хотеть эту женщину. Я сел за столик, как было нужно по сценарию.

— Так, Милана, все то же самое, что с Северцевым, — сказал Верхоланцев, возникнув рядом. — А ты, итальянский мачо, сыграешь нам на балалайке, — произнёс он с издёвкой, обращаясь ко мне.

Я удивлённо воззрился на него, не понимая, что он хотел сказать.

— Что уставился? — пробурчал Верхоланцев. — Тебе, Верстовский, не итальянских мафиози играть, а быдло с сохой. Соберись.

Тоже мне Отелло хренов. Будто я давал ему повод. Специально затащу Милану в постель, чтобы стареющему индюку было, за что меня ревновать.

Милана вышла из служебного помещения, села за мой столик. Закурив тонкую сигарету, хорошо поставленным голосом спросила:

— Франко, когда ты, наконец, оставишь нас в покое?

— Никогда, — ответил я. — Малышка, что ты нашла в этом ублюдке?

— Не смей говорить о нем так! Ты его мизинца не стоишь! Он лучше тебя во всем. Талантливый пианист и честный, порядочный человек!

— Я тоже талантливый, — усмехнувшись, сказал я. — Никто в Чикаго, может быть, во всех Штатах, не умеет так артистично вскрывать сейфы. И раньше тебя устраивала моя нечестность. Я грабил банки только ради тебя. Я мог в любой момент завязать. Мне ведь многого не нужно. Ты знаешь. Но тебе нравилось находить утром букет свежих орхидей и вазочку со свежей клубникой. Даже зимой. Ты сможешь обойтись без этого? — спросил я насмешливо, откидываясь на спинку кресла. — А также без финтифлюшек с бриллиантами, изумрудами, рубинами, шикарного Кадиллака и дорогого белья?

— Обойдусь, — спокойно сказала Милана. — Франко, я больше не люблю тебя. Ты должен это понять. Я не кукла, не вещь, которой ты можешь безраздельно владеть. У меня есть чувства, душа, наконец. Ты должен с этим считаться.

— У меня тоже есть чувства и душа, — проронил я, взял Милану за руку и стал нежно целовать её тонкие, нервные пальцы, что не предусматривалось в сценарии. — Я люблю тебя так, как никто никогда не будет любить, — добавил я, с печалью взглянув на неё.

Милана чуть заметно растерялась от моей отсебятины, но быстро нашлась, в её глазах зажёгся неподдельный интерес ко мне.

— Если ты меня по-прежнему любишь, то отпустишь, — сказала она по сценарию.

— Никогда в жизни! Я его пристрелю.

— Даже, если ты его убьёшь, не сможешь вернуть меня! — произнесла Милана свой текст. — И закончишь свою жизнь на электрическом стуле!

— Белла, ты бы с удовольствием посмотрела бы, как меня на нем поджаривают? А?

— Я этого не говорила.

— Но представила. В твоей любви ко мне всегда был элемент садизма. Тебе нравилось меня мучить. До смерти.

— Стоп! — крикнул Верхоланцев.

Я встал из-за столика и мрачно проговорил, делая вид, что смущён:

— Извините меня за самодеятельность. Этого больше не повторится.

— Дурак ты, Верстовский, — проговорил главреж снисходительно. — Именно так и будем снимать. Кирилл, приготовься, — обратился он к оператору. — Повторить сможешь? — спросил он уже меня.

Я кивнул, вновь сел за столик, возле Миланы суетились гримёры, поправляя ей грим взмахами больших кистей. Я не понимал, зачем это делать, она выглядела сногсшибательной. Я объяснялся в любви на глазах её мужа-режиссёра, мысленно заключив себя и Милану в цилиндр с зеркальными стенами, в которых отражались только мои чувства. И ощущал необыкновенную лёгкость и гармонию. Мы повторили весь диалог, я дошёл до слов любви, взял её руку и опять стал нежно целовать.

— Стоп! — заорал Верхоланцев, заставив меня вздрогнуть. — Откуда посторонние на съёмочной площадке! Немедленно убирайтесь!

В дверях нарисовалось двое рослых, широкоплечих молодцов в сопровождении Розенштейна, выглядевшим на их фоне карликом.

— В чем дело, Давид? — удивился Верхоланцев.

— Мельгунов приехал. Быстро все организуй для съёмок. Он долго ждать не будет.

— Пошёл он в задницу! — воскликнул раздражённо Верхоланцев. — Пусть уматывает обратно на свои Канары, ублюдок!

Розенштейн, схватив его за рукав, отвёл в сторону, они начали громко ругаться. К нам подскочил перепуганный, бледный, как мел Лифшиц и быстро, запинаясь от волнения, пролепетал:

— Милана Алексеевна, останьтесь. Олег, вам придётся выйти

— Может мне домой уехать? — поинтересовался я с долей иронии.

— Нет-нет, вы можете понадобиться. Не уходите далеко.

На лице Миланы появилась брезгливая гримаса. Продолжив линию её взгляда, я обнаружил в проёме двери брюнета в разнопёрой, гавайской рубашке, накинутым на плечи розовым пиджаком с набивным рисунком из цапель. Он нежно держал за руку смазливого юношу с еле пробивающимися усиками, изящно уложенной причёской белобрысых волос, одетого в тёмную рубашку с ярко-алыми всполохами,

— Быстро освободить помещение! — услышал я чей-то зычный голос. — И проветрить! Немедленно! Почему дерьмом воняет?

В середине площадки возвышался здоровенный бугай в мешковатом костюме и тёмных очках, раздавая приказы. Мне безумно захотелось сказать, что до того, как на площадке появились новые персонажи, воздух был приятный и вполне свежий. К брюнету подскочил кто-то из обслуживающего персонала с серебряным подносом, на котором стояла фарфоровая чашечка и высокий стакан с ярко-оранжевой жидкостью. Мельгунов манерным движением снял чашечку и поднёс к губам. Вокруг него засуетилась куча народа.

— Убрать всех фотографов! — гаркнул один из сопровождающих Мельгунова орангутангов. — Быстро!

Мельгунов аккуратно поставил чашечку на поднос и, нежно взглянув на юношу, медленно пошёл в сторону громко матерящихся режиссёра и продюсера. Остановился поодаль, и, наклонив голову, понаблюдал за их бурным диалогом на повышенных тонах.

— Дмитрий Сергеевич, дорогой, я так рад тебя видеть! — заявил он, вызывая тошноту наигранностью.

Верхоланцев замолчал и, бросив гневный взгляд на Мельгунова, процедил сквозь зубы:

— Кажется, Игорь Евгеньевич, ты сильно болен. Или я ошибаюсь?

— Да, я был очень болен. И документ имеется, — сказал Мельгунов с придыханием, доставая из кармана расфуфыренного пиджака сложенный лист. — Посмотри, тут все. Очень надеюсь, что тебя это удовлетворит.

Верхоланцев выхватил из рук Мельгунова бумагу, развернув, пробежал глазами. Было видно, он на взводе, готов разорвать бумажку на мелкие клочки и бросить в физиономию новоприбывшего премьера.

— Ну что, Дмитрий Сергеевич, — спросил Розенштейн самодовольно. — Надеюсь, конфликт улажен? Отлично. Всех посторонних прошу освободить помещение! — громогласно приказал он.

Я не стал испытывать терпение неожиданно явившийся с Канар мегазвезды и вышел в коридор.

— Игорь Евгеньевич приехал! — услышал я восторженный шёпот.

В дверь лезли дамочки всех возрастов и комплекции, пытаясь заглянуть внутрь.

— Ой, какой красивый! — лепетали они. — У меня голова кружится. Улыбнулся! Посмотри. Боже, какая улыбка. Сплошное очарование. Боже, я сейчас в обморок упаду. Какой магнетизм, энергетика.

Переодевшись в джинсы и рубашку, я решил прогуляться по павильону. Заметив вывеску с надписью «Бар», направился по стрелке. Арочный проход слева закрывался металлической ширмой, заметив, что она приоткрыта, я проскользнул внутрь. Оказавшись в коридоре, освещённым мягким светом, я поразился великолепию интерьера — пол, выложенный мраморной плиткой, стены обшиты темно-бордовым гобеленом, с плакатами, стилизованными под рекламу начала прошлого века. Я медленно прошёл дальше, ожидая окрика: «Посторонние на площадке!», но меня никто не остановил.

Коридор закончился маленьким, уютным баром. Около высокого окна, представлявшего собой аквариум с зелёными, бурыми водорослями и стайками яркоокрашенных тропических рыбок, стояло несколько столиков и высоких табуретов. Я никого не обнаружил за стойкой, но, кажется, бармен ушёл только что, оставив несколько бутылок и шейкер, в котором сбивал коктейль. Я решил подождать его, присел за столик, решив тишине и спокойствии просмотреть сценарий. Вытащив скреплённые листы бумаги, начал просматривать, стараясь читать все, не только то, что было подчёркнуто жёлтым маркером — мои реплики.

Лёгкий шум привлёк моё внимание, будто по потолку полз здоровенный червь или удав, осыпая штукатурку. Я огляделся, но никого не заметив, вновь углубился в сценарий. Каким-то шестым чувством я услышал шаги, резко обернулся и заметил загримированного под зомби человека с перекошенным сине-красным лицом, в рваном, замусоленном костюме. Он утробно прорычал и бросился на меня. Великолепная реакция позволила мне избежать жутких крюков — продолжение его рук, которыми он хотел вцепиться в меня.

— Ты что, очумел?! — воскликнул я, вскакивая на ноги.

Схватив высокий табурет, я отшвырнул шутника в сторону. Он свалился на пол, и начал барахтаться, пытаясь подняться. Краем глаза я заметил движение, подняв глаза, с удивлением обнаружил другого человека в костюме паука, который умудрялся сидеть на потолке, непонятно чем удерживаясь. Он спрыгнул вниз и мерзко ухмыляясь, направился ко мне. Мне это совсем не понравилось. Что за чертовщину здесь снимают?! Я не слышал стрекота камер, не заметил ни одного осветительного прибора.

В мгновение ока он оказался рядом и вцепился в табурет, пытаясь вырвать из моих рук. Я с силой размахнулся и припечатал ублюдка о стену. Он мгновенно вскочил, глаза вспыхнули адским пламенем. Ни фига себе спецэффекты! Я ринулся обратно к выходу, выскочил к металлической ширме и похолодел от ужаса — тускло отсвечивая металлом, проход закрывали ворота. Я начал колотить в них, кричать. Мёртвая тишина. Я развернулся, прижавшись спиной к ледяному металлу. Откуда не возьмись, к двум уродцам присоединилось ещё двое. Оцепенев от ужаса, я наблюдал, как гнусно ухмыляющиеся мерзавцы сжимают вокруг меня смертельноекольцо.

6

Я огляделся по сторонам, пытаясь найти хоть какое-то оружие. Справиться с четырьмя сумасшедшими, вооружёнными крюками, голыми руками не представлялось никакой возможности. В углу валялся красный баллон, молниеносно схватив его, я размахнулся и хрясь! что ей силы приложил по башке одного, отшвырнул другого, шмякнув об стену. Это лишь на мгновение остановило их. Они быстро вскочили на ноги, окружили меня. Дьявольски посмеиваясь, начали смыкать кольцо. Держа наперевес смятый баллон, я уже прощался со своей молодой жизнью, когда услышал шипящий звук. Из потолка выпала блестящая, металлическая сетка, и накрыла всех уродов. Раздался треск электроразрядов, вырвался ослепительно-яркий фейерверк искр. Нападавшие попадали друг на друга, запутались в сетке, начали биться в конвульсиях и замерли. Я услышал скрип отодвигаемой ширмы, нащупал щель и выскочил в коридор. Прижавшись к стене, я с трудом усмирил бешено колотившееся сердце. Осмотрев повреждения, решил вернуться к съёмочной площадке. Главное, убраться отсюда к чёртовой матери! Я подлетел к выходу в кафе и чуть не столкнулся с Миланой. Моя ярость мгновенно испарилась, и я уже спокойно поинтересовался:

— Закончились съёмки?

— Нет. Мельгунов стесняется, — скривившись, произнесла Милана. — Пойдём что-нибудь выпьем, — неожиданно предложила она. — Достал он меня.

Я вспомнил бар, где на меня напали уроды и поёжился.

— А здесь есть куда пойти-то? — спросил я.

— Спрашиваешь.

Милана вела меня по узким, извилистым коридорам, освещаемым лишь тусклыми лампочками, а я удивлялся, как она уверенно ориентируется в этом лабиринте. Мы оказались на стилизованной улице, застроенной домиками с балюстрадами, на которые вели деревянные лестницы. Разъехались двери под неоновой вывеской, и мы прошли в кафе, уставленное дубовыми, массивными столами и лавками. Я с облегчением вздохнул, когда увидел совершенно обычно выглядевших людей. Слышался тихий гул, висел сигаретный дым. Милана уверенно направилась в самый дальний конец помещения, распахнула дверь — я чуть заметно вздрогнул, вновь увидев за окном колышущиеся в толще воды зелёные и бурые водоросли, в которых резвились блестящие рыбки.

— Пойду куплю что-нибудь, — предложил я.

— Возьми мне стакан апельсинового сока, пожалуйста.

Когда, мы удобно расположились за столиком, Милана с укоризной взглянула на мой стаканчик с виски и строгим тоном предупредила:

— Олег, не напивайся. Нам сегодня работать и работать придётся.

— Мне нервы надо успокоить, расслабиться, — объяснил я.

— Чего это вдруг? Мы только начали, а ты выдохся уже? Привыкай, по шестнадцать-восемнадцать часов сниматься. Это тяжёлый труд, а не развлечение.

— Я не от съёмок устал. Зашёл в бар, а на меня какие-то мерзкие уроды напали. Я еле выбрался, поцарапал рожу, руки.

Она внимательно взглянула на меня и спросила:

— Что за уроды? Может быть, тебе в медпункт сходить?

— Все в порядке. Я хотел в тишине и покое почитать сценарий. Только сел, как с потолка человек спрыгнул в костюме паука и напал на меня. Потом к нему еще несколько штук присоединилось. В общем, хорошо так повеселился. Думаешь, я несу бред? — поинтересовался я, пытаясь оценить по выражению лица Миланы, верит она мне или нет.

Она нахмурилась, пригубила сока и спросила:

— Это не съёмки были? Точно?

— Не знаю. Камер, софитов или техперсонала я не видел. Но рожи у них были загримированы под что-то жуткое, в грязных, замусоленных костюмах. Ну как для фильмов о зомби делают. Но это явно не зомби были, слишком проворные. Что за чертовщина здесь происходит? — задумчиво добавил я.

— Не знаю, Олег. Место тут, честно говоря, странное. Лучше бы ты не ходил один. Ты плохо ориентируешься, а я знаю, куда можно, а куда нельзя проходить. Сейчас Мельгунов уедет, и мы опять начнём снимать. Приготовься. Господи, как он мне надоел! — вырвалось у неё с тихим стоном. — Носятся с ним, как с писаной торбой.

— Мегазвезда европейского уровня, — продемонстрировал я осведомлённость.

— Олег, прошу тебя! — воскликнула с болью в голосе Милана. — Зажравшийся, зазнавшийся, разжиревший боров! Ведёт себя так, будто все его глубоко достали. Ты знаешь, сколько его съёмочный день стоит?

— Пару тыщ, — предположил я.

Милана зло рассмеялась.

— Одиннадцать тысяч! Он за эту роль получит миллион! Появляется на площадке по большим праздникам. Но за каждый день получает. Репетировать терпеть не может. Сразу в кадр, что сыграть — не важно.

— Его публика любит, особенно женщины. Когда он приехал, бабы лезли со всех сторон, охали, ахали. «Игорь Евгеньевич выглядит потрясающе, у него такая энергетика и магнетизм», — добавил я, передразнивая фанаток.

Милана так тяжело вздохнула, будто у неё сердце разрывалось от тоски. Выпила сок и только потом, собравшись с силами, проговорила:

— Ему женщины до фонаря. Ты видел, с кем он приехал?

— С приятелем, — осторожно сказал я.

— Ага. С приятелем, — ехидно повторила Милана. — Таскает его везде за собой — в каждый фильм, спектакль. Если Ромочка не получит роль, Игорь Евгеньевич работать не будет, — кривляясь, произнесла она. — Мерзкий ублюдок.

— А тебе в эротических сценах сниматься придётся с Игорем Евгеньевичем.

— Хвала небесам — не придётся! — театрально воздев руки, изрекла она.

— Постой. Я видел в сценарии кучу таких сцен. Твоя же героиня уходит к нему по большей любви. Как же так? Или вы уже все сняли?

— Олежек, у него же дублёр есть для таких вещей, — лукаво улыбнувшись, объяснила она. — Мускулистый, в хорошей форме. Мачо. Из стриптиз-клуба. Чтобы Игорь Евгеньевич мог продемонстрировать рельефную линию ягодиц, — с злой иронией добавила она. — Правда, зрители не догадываются, что чужую.

Какое-то время я не мог осознать, что она сказала и лишь через паузу, подобрав упавшую челюсть, пробормотал:

— Как это? Я думал, дублёры только на сложных трюках заменяют актёров. Из самолёта прыгнуть, или из горящей машины выбраться.

— Для него любовная сцена с женщиной посложнее трюк, чем выбраться из горящей машины, — заметила она. — Только, Олег, я тебе ничего не говорила, — вдруг помрачнев, быстро предупредила Милана. — Если журналисты пронюхают, то мне несдобровать.

Один журналист уже точно пронюхал. Подумал я с усмешкой, и хотел сказать милой собеседнице, что сексуальные девиации не по моей части, но решил не светиться.

— А что будет? — спросил я с иронией. — Убьют?

— Неприятности. Очень большие и у меня, и у Димы, — объяснила Милана. — Ты не представляешь, какие влиятельные друзья у Мельгунова. И что они могут сделать.

— Например? Убить? Как Северцева? Я слышал, у него были серьёзные разногласия с Мельгуновым.

— Только профессиональные. Хотя, Гриша, конечно, таких, как Мельгунов терпеть не мог. Гриша был настоящим мужчиной. Сильным, надёжным, — добавила она, её голос дрогнул, я подумал, что мои подозрения о связи Северцева и Миланы не безосновательны. — Но он бы никогда не стал бы трепаться о своих партнёрах в прессе.

— Но они часто ссорились, я слышал. Ругались так, что пыль столбом стояла на площадке.

— Если ты думаешь, что Мельгунов мог убить Гришу, то ошибаешься. Этот слизняк на такие вещи не способен.

— Ну а дружки Мельгунова? Может быть, Северцев чем-то им не угодил?

— Зачем убивать Гришу? Это Мельгунова стоило прикончить! Гриша должен был играть главную роль, а Розенштейн отдал Мельгунову. Видите ли, у него популярность больше. Знал бы, ты, как Мельгунову создают эту популярность. Сколько денег вбухивают, чтобы поддерживать ореол великого гения. Зорко следят, чтобы ни одно критическое замечание не просочилось.

— Ну, возможно, между Северцевым и Мельгуновым произошла очередная ссора и …

— Олег, почему тебя это так интересует? — перебила меня Милана с явной подозрительностью.

— Любопытно же. Это я нашёл тело Северцева в пещере.

— Какая разница теперь? Гришу уже не вернёшь, — бросила Милана с горечью. — Кто его убил, уже совершенно не важно.

Милана ведёт себя странно, с одной стороны явно переживает из-за смерти Северцева, а с другой пытается защитить убийцу. Мужа?

— Прости, что сую нос не в своё дело, — быстро проговорил я, и, чтобы сменить тему, добавил, нежно погладив Милану по руке: — Кстати, я без дублёра могу линию ягодиц продемонстрировать. Собственную.

— Наивный ты, Олежек, — проговорила с усмешкой Милана, но руку не убрала. — Такие сцены — это тебе не как в жизни. Залез на бабу, получил удовольствие. Это тяжёлая работа.

— Я согласен на самую тяжёлую работу! — воскликнул я с пафосом. — А чтобы лучше её сделать, хочу прорепетировать. Для правдоподобности.

— Олег, хватит, наконец! Думаешь, актрисы — все поголовно шлюхи? Прыгают из постели в постель. Да?

— Нет, не думаю.

— Скажи честно, я для тебя очередная галочка в твоём блокнотике побед?

— Милана, я никогда ничего не обещаю. Кроме того, что со мной можно неплохо провести время. И совершенно не скрываю этого.

— Да пошёл ты! — буркнула она и отвернулась к окну.

Милана почему-то имеет на меня виды? А как же угрозы её мужа?

— Прости меня, — сказал я серьёзно. — Я ничего плохого не хотел сказать, неудачно пошутил, — вновь погладив её по руке, пробормотал я.

Она повернулась ко мне, в её глазах я заметил глубокую печаль, на самом дне, невыносимо тяжёлую. Милана одинока и несчастна, со всей своей популярностью, знаменитым мужем-режиссёром. Все есть, деньги, слава, нет только счастья. Милана подняла глаза выше, я обернулся и увидел Лифшица. Он шёл к нам, расплывшись в счастливой, глупой улыбке.

— Мельгунов уехал? — поинтересовалась Милана, как ни в чем, ни бывало, хотя, казалось, секунду назад готова была разрыдаться от отчаянья. Железное самообладание.

— Да! — подтвердил радостно Лифшиц.

— Что-то слишком быстро, — проворчал я. — Неужели все снять успели?

— Ничего не успели. Стали репетировать, а Мельгунов сбежал, — объяснил Лифшиц.

Я изумлённо уставился на него.

— Как это сбежал? Может он просто в сортир ушёл, — предположил я.

— Да нет. Сказал, что болит голова, он не в форме и сбежал.

Я представил физиономию Верхоланцева и чуть не расхохотался. Мы вернулись на съёмочную площадку. Техники переставляли осветительные приборы, отражатели, устанавливали камеру. Я не заметил Верхоланцева, наверно, он решил повеситься или застрелиться. Я вскочил на сцену, сел за чёрный рояль. Открыв крышку, наиграл пару нот.

— И что играть умеешь? — спросила Милана недоверчиво.

Она оказалась рядом, облокотившись на крышку, снисходительно изучала меня. Я провёл быстро по клавишам и стал наигрывать бодрый мотивчик. Конечно, получалось у меня плохо, но в глазах Миланы зажёгся интерес.

— И долго учился? — поинтересовалась она.

— Четыре года в музыкальной школе по классу фортепиано. Мама считала, что интеллигентный человек обязан уметь играть на рояле, — ответил я с притворной гордостью.

— Спой что-нибудь, — вдруг сказала она.

Я бросил взгляд на её лукавую улыбку, виски ударили в голову. Пробежался по клавишам и начал петь блатняк из репертуара Аркадия Северного:

Милана звонко рассмеялась, показав во всей красе очаровательные ямочки и белые, идеальной формы зубки.

— Потрясающе! — отсмеявшись, сказал она. — Надо вставить в наш фильм. Как ты считаешь? Ну а серьёзное что-нибудь.

— Пожалуйста, — сказал я. — Не стреляйте в пианиста. Он играет, как может, — предупредил я.

Милана нахмурилась, и через паузу спросила:

— А вот это знаешь? «Не плачь, мой друг, не плачь. Никто не умирает»

— Да. Я почти весь репертуар Макара знаю. Но может не стоит? — засомневался я. — Давай я что-нибудь весёленькое сбацаю?

— Спой! — приказным тоном сказала она.

Я встряхнул головой, и, вздохнув, начал:

Совершенно предсказуемо по щекам Миланы пробежали дорожки слез. Она захлюпала носом, вытащила маленький платочек, уткнулась в него. Я мгновенно оказался рядом, пытаясь её успокоить, прижал к себе, но она вырвалась и убежала со сцены в служебное помещение. Я ощутил себя полным идиотом. Зачем я её послушал? Обернувшись, я заметил Верхоланцева, мрачнее тучи. Видимо, он давно наблюдал за нашими играми. Я подошёл к краю сцены, спрыгнул вниз.

— Ну и что же ты ей такое сказал, козел?! — неприветливо буркнул он.

— Грустную песню спел, — ответил я.

— А на балалайке сможешь сыграть? — поинтересовался он издевательски.

— Нет.

— А на барабане?

— На гитаре ещё могу. На шестиструнке. Больше ни на чем, — сообщил я твердо, чтобы прекратить идиотские расспросы.

— Молодец, — протянул он насмешливо. — А рожу-то где расцарапал?

— Бандиты напали.

— Бандиты? Ух, ты, — ехидно прокомментировал он. — Ладно, сейчас ты чуть больше на мужика похож, а не на пидора, — вдруг добавил он.

В душу, будто вода из прорвавшейся плотины, хлынула ярость, я уже готов был развернуться и со всей силы врезать ему по морде. Но меня осенило. Он говорил мне то, что хотел бы сказать Мельгунову, но не осмелился. На мне, беззащитном, бесправном человечке, можно сорвать зло, а сказать правду в лицо мегазвезде он не решается. И бесится из-за этого. Сволочь. Я разозлился и с моих губ чуть не сорвался жестокий вопрос, за каким хреном он убил Северцева, которого так любила Милана.

— Иди переодевайся и гримируйся, — хмуро добавил Верхоланцев, будто прочитав мои мысли.

Я вышел в коридор и направился к гардеробной, как вдруг меня схватил кто-то за рукав.

— Олег, мне нужно с вами поговорить, — услышал я хрипловатый голос.

Я обернулся и увидел Семена Непогоду, сценариста.

— Это не займёт много времени, — добавил он, и на его унылом лице появилось заискивающее выражение.

Он отвёл меня в комнатушку, сигаретный дым висел столбом, хоть топор вешай, в куче исписанных бумаг, пепельницы с Монбланом окурков возвышалась пишущая машинка. Неужели сценарист до сих пор пишет свои опусы на древнем аппарате?

— Олег, садитесь, — быстро проговорил он. — Курите?

Я подумал, что табачного дыма и так слишком много и помотал отрицательно головой.

— Дмитрий Сергеевич предложил увеличить вашу роль. Я решил посоветоваться с вами. Ваше видение, что бы вы хотели добавить.

Я опешил. После такого мерзкого отношения ко мне режиссёра, он решил увеличить мою роль? Видимо, Мельгунов его довёл до ручки.

— Я бы хотел, чтобы мой персонаж выглядел благородней что ли. Не просто разбойник с большой дороги, а человек, способный на что-то хорошее, великодушный поступок, — предложил я.

— Так-так. Это интересно. И что именно вы хотели бы?

— Ну, скажем, этот пианист, к которому ушла Белла, убил кого-нибудь. Случайно. Белла обратилась бы за помощью к своему другу. Франко пытается замаскировать следы убийства, но все равно полиция выходит на след пианиста, и Франко берет все на себя. И его казнят потом, на электрическом стуле. Можно сделать под конец, что Белла флэш-бэком видит разные эпизоды из прошлой жизни, вспоминает о прошлой любви. Потом надпись: «Франко Лампанелли был казнён такого-то числа». Не слишком мелодраматично?

Сценарист выслушал мой параноидальный бред о розовых соплях, уставился на меня, и проговорил, как мне показалось, с восхищением:

— Олег, вы не пишите книги? Мне кажется, вам бы удалось.

Я ощутил неловкость от того, что сценарист воспринял мои глупости всерьёз. И лишь пожал плечами.

— Нет, не пишу. Может быть, ещё постельную сцену вставить стоит, — предложил я. — Все-таки показать, что Франко и любовник был неплохой.

Непогода взглянул задумчиво на меня.

— Вы знаете, Дмитрий Сергеевич отрицательно относится к подобным вещам. Но я постараюсь. Спасибо, Олег за ценный совет.

Я вернулся на площадку, и мы сняли, наконец, злополучную сцену, на которой прервались, когда приехал Мельгунов. Верхоланцев почти не вмешивался. Мы сделали пару дублей Миланы, потом меня и главреж устало бросил:

— Ладно, перерыв. Потом другую сцену будем репетировать.

К нему подскочила Лиля и стала шептать ему что-то с таким выражением лица, будто через пять секунд наступит Апокалипсис. Верхоланцев матерно выругался, потом взглянул на меня и буркнул:

— Ты, пианист хренов, сядь за рояль и сбацай что-нибудь.

Я разозлился, издевательские слова оказались последней каплей. Ни слова не говоря, я снял пиджак, зацепив за петельку, забросил за спину и демонстративно направился к выходу из кафе.

— Ты что оглох? — поинтересовался Верхоланцев с долей удивления. — Куда пошёл?

— Я вам не быдло, чтобы по столу мордой возить, — огрызнулся я.

Я ждал, что он разразится потоком матерных ругательств, заорёт, чтобы я выметался со студии. Выгонит навсегда. Но вместо этого Верхоланцев произнёс с иронией:

— Звёздная болезнь началась? Ладно, Олег, не обижайся, — добавил он дружелюбно. — У нас пианист заболел, надо снять пару кадров. А ты я вижу, хорошо умеешь на рояле играть. Ну чего уставился. Что мне перед тобой на колени встать?

— А по-человечески нельзя относиться? — буркнул я.

Он подошёл ко мне, приобнял за плечи, отвёл в сторонку. Улыбаясь в усы, тихо спросил:

— Ты за «пидора» обиделся что ли? Олег, ну ты ж мужик, разве такая глупость может тебя задеть? Это шутка была. Ну, извини, я сорвался. Что я тебе скажу, я нашему сценаристу предложил твою роль увеличить, потому что ты вписался в нашу команду. Молодец. Да, бывает, что я ору. Но я ору на всех, потому что всех вас, засранцев, люблю. Давай дуй в гардеробную, чтобы тебе роскошный фрак выдали.

Через полчаса я сидел за роялем, рядом суетились техники, выставили камеру.

— Кирилл, спину снимешь и крупный план рук. Понял? — отдавал приказания Верхоланцев.

Мне поставили на пюпитр пачку нот, от чего мне стало дурно. Но Верхоланцев, увидев на моем лице растерянность, проронил:

— Играй что хочешь. Не переживай.

Начали съёмку, краем глаза я замечал, что Верхоланцев все больше мрачнеет, будто моя игра его раздражала. Я внутренне сжался, ожидая окрика: «Эмиль Гилельс хренов, играть не умеешь, а берёшься».

Но он молчал, лишь отдавал короткие указания Кириллу, который снимал мои пальцы, бегавшие по клавиатуре рояля.

— Стоп. Снято! — наконец, воскликнул Верхоланцев, и добавил: — Молодец, Олег. Сегодня выпишем тебе двойную ставку. Иди отдыхай.

Я спустился вниз и столкнулся с новым персонажем — тощим, как швабра, среднего роста в наглухо застёгнутом темно-сером костюме с узким темно-синим галстуком. По его выправке я сразу понял, что это мент. С таким невыразительным, ускользающим от запоминания лицом, что я не смог оценить, сколько ему лет, тридцать или пятьдесят, с тонким носом, плотно сжатыми губами, остатками неопределённого цвета волос и огромным лбом. Лишь маленькие, близко посаженные глазки под редкими бровями привлекали внимание просвечивающим насквозь пронзительным взглядом.

— Господин Верстовский? — спросил он глухим, металлическим голосом. — Виктор Николаевич Звягинцев, старший следователь. Я должен с вами поговорить. По поводу убийства Северцева. Пройдёте.

С какой стати меня решили допросить? Кажется, я все рассказал ментам, да, собственно говоря, рассказывать, было нечего. Звягинцев провёл меня по коридору, мы оказались в комнатке. Здесь стоял лишь металлический стол и два стула напротив. Около стены скучал здоровенный амбал в полицейском форме, что мне совершенно не понравилось.

— В каких отношениях вы были с господином Северцевым? — ошарашил следователь первым вопросом.

— Да ни в каких. Я видел его только мёртвым, нашёл в гроте тело.

— Как же так. Вы же заменили его в этой роли. Это нам известно.

— Это произошло совершенно случайно! Я приехал в гости к своим друзьям. Гулял по берегу, зашёл в пещеру, нашёл труп. О чем честно сообщил в полицию. Все!

— Почему вы так сердитесь? — глухо произнёс Звягинцев, пристально изучая меня. — Вы в составе съёмочной группы, погибает актёр, вы занимаете его место.

— Вы что обвиняете меня, что я его убил, потому что хотел роль получить? Чушь! Я даже не актёр, я — журналист. Приехал отдохнуть. Случайно оказался на съёмочной площадке, они искали актёра на замену. Я подошёл, рост и вес у меня такой же, как у Северцева.

— Откуда вы знаете вес Северцева? — подловил меня тут же следователь.

— Потому что размер у меня одинаковый, его костюмы мне идеально подошли, даже перешивать не пришлось.

— Удивительно, не правда ли? — откинувшись на спинку стула, проронил с иронией следователь. — Вы случайно приезжаете в город. Случайно попадаете на место преступления. И случайно получаете роль убитого актёра. Не слишком много случайностей?

Мне безумно захотелось долбануть придурка по башке стулом, и стоило огромного труда взять себя в руки.

— А в каких отношениях вы с Миланой Рябининой? — резко сменил тему Звягинцев.

Я озадаченно взглянул на него, пробормотав:

— Ни в каких.

— Вот как. Очень красивая женщина. Вы её партнёр.

— И что? — я начал терять терпение.

— По нашим данным у неё с Северцевым была связь. Двое мужчин, одна женщина.

Я подумал, что следователь начитался Агату Кристи и разыгрывает передо мной пьесу «Мышеловка».

— Вы забыли о муже Миланы. У него как раз и был мотив убить Северцева, — саркастически проговорил я. — А я тут совсем ни при чем. Я появился в городе после убийства Северцева, и даже не подозревал о том, что он снимается здесь. Послушайте. Вы что разыгрываете карту — поскольку я нашёл тело, обвинить меня в убийстве? Чушь собачья!

— И почему вы так нервничаете? — ехидно поинтересовался следователь

— Это говорит о моей вине? — насмешливо фыркнул я. — В следующий раз, когда найду мертвеца, никогда в жизни в полицию не позвоню. Вместо того, чтобы заниматься поисками убийцы, дурью маетесь, — дерзко сказал я.

— Нам лучше знать, чем заниматься, — резко бросил следователь. — Распишитесь в протоколе. И никуда не уезжайте из города до конца следствия.

— Это почему? Когда моя командировка закончится, я уеду. Или я арестован? Я — подозреваемый?

— Вы ценный свидетель, — сказал Звягинцев, пронзая меня стальным взглядом.

Я поёжился. Вляпался я в эту историю основательно.

7

— Милана, я люблю тебя, — сказал я.

Эти слова вырвались так неожиданно, что испугался, а Милана с усмешкой изрекла:

— И на что только мужчина не идёт, чтобы затащить женщину в постель. Даже признается в любви.

— Ты не веришь? — спросил я, сжав её руку. — Я могу доказать. Милана, я вижу, ты очень несчастна со своим мужем. Я дам тебе то, в чем ты нуждаешься. Хочу признаться — я не студент театрального вуза, а журналист. Уже давно состоявшийся, семь лет работаю в журнале. Пишу статьи на паранормальные темы. И неплохо зарабатываю. Конечно, ты не будешь жить, как королева, но я сделаю все для тебя.

— Я не верю ни одному твоему слову, — лукаво улыбнувшись, проговорила она. — Ладно, я дам тебе то, чего ты хочешь. Пошли.

Она схватила меня за руку и потащила куда-то по узким проходам с тусклыми лампочками. Мы оказались в широком арочном коридоре из стекла на металлическом каркасе. Я подошёл ближе и замер от удивления. За прозрачной стеной со дна океана вырастали башни, искажённые толщей морской воды. С ярко горевшими окнами и неоновыми вывесками на фасадах. Потрясающее зрелище.

— Впечатляет? — спросила Милана. — Мы все время находились здесь, только окна закрыты щитами.

— А когда их открывают?

— Когда сюда приезжают избранные гости, — ответила она. — Идём.

Мы прошли по стеклянному арочному переходу, улице, застроенной деревянными домами. Распахнулись двери и мы оказались в холле, наверх вела широкая лестница. Милана поманила меня за собой, мы начали подниматься по скрипучим ступенькам. Вышли в коридор с широкими окнами, из которых открывался великолепный вид на океан — на изрезанных морской водой каменистых террасах росли светящиеся водоросли розового, красного, ярко-голубого цвета, полипы, причудливо ветвящиеся кораллы, резвились экзотические рыбки. Милана подвела меня к дверям с изящными вставками из резного дерева, набрала код. Из коридора мы прошли в крошечную спальню, освещённую мягким розовым светом, лившегося из маленького светильника на прикроватном столике. Милана мгновенно разделась, и расположилась на широкой кровати во всей красе обнажённых прелестей.

— Ну что ты стоишь? — спросила она. — Быстрее. Иначе наше исчезновение заметят.

Я сбросил одежду, оказался рядом с ней, впился в её мгновенно распухшие губы, ощущая их сладкий вкус, тискал груди, крупные затвердевшие соски. Как плотный туман, меня обволакивал пьянящий аромат её духов — густой, насыщенный тон ванили, свежесть лимона и мяты. Она застонала, словно от боли, когда я овладел ею, прижала к себе. Мне стоило невыносимого труда сдержать себя, я замирал на мгновение, чтобы не дать бушевавшей во мне страсти вырваться раньше времени, ощущая себя пистолетом с взведённым курком, чуть дотронься и прогремит выстрел. Мы слились воедино, дыша в такт друг другу, подошли к самой вершине. Милана тяжело дышала, все громче стонала.

Кто-то грубо схватил меня за плечи и шмякнул изо всей силы об стену, из глаза посыпались искры, рот наполнился кровью.

— Я говорил тебе, чтобы ты не лез к Милане, засранец! — услышал я истошный вопль Верхоланцева.

И откуда у него взялось столько сил? Багровый от злости, он врезал мне кулаком в лицо, я рухнул вниз. Кто-то сильный подхватил меня под руки. Верхоланцев подлетел ко мне, бросив злой взгляд, прошипел:

— Я предупреждал тебя, что яйца тебе оторву? Теперь пеняй на себя.

Меня пронзил страх, как удар электротоком, я стал извиваться в руках мучителей, пытаясь вырваться. Краем глаза увидел, как он взял в руки блестящий предмет, похожий на клещи, у меня подкосились ноги.

— Верхоланцев, я знаю, что ты убил Северцева! У меня есть доказательства!

— Да, это я убил этого выродка! Раз ты знаешь об этом, последуешь вслед за ним! — крикнул он, с силой ударив между ног.

Пронзила адская боль, я услышал свой истошный крик и… проснулся. В первые секунды я не мог понять, как оказался на кровати. Вскочил, пытаясь рассмотреть в темноте, где нахожусь. И лишь потом расслабился, упал без сил, вглядываясь в потолок. Меня сотрясало крупной дрожью, кошмар был потрясающе реален. Я оделся и, взяв сигареты, спустился во двор. Присел на качели, закурил, лёгкий бриз, насыщенный морской солью и никотин постепенно меня успокоили. Я выбросил из головы вторую часть кошмара и вспоминал, как мы с Миланой занимались любовью. Я никогда не видел её обнажённой полностью, только представлял по фильмам. Но моя фантазия оказалась очень богатой.

Внимание привлёк шум, который шёл со стороны двора, там, где находился сарай, обычно закрытый на амбарный замок. Свернув за угол дома, я обнаружил, что ворота сарая распахнуты, из окон струится мертвенный, призрачный свет. Подобравшись ближе, я проскользнул внутрь. Весь сарай был заставлен столиками, лавками, на которых стояли горящие свечи и фотографии в рамочках, много фотографий. На стенах под углом висело несколько зеркал, отражаясь друг в друге, они составили длинный, бесконечный коридор. В центре сарая над землёй парила фигура с длинными развевающимися волосами, в полупрозрачном саване.

— Нина, пожалуйста, пожалуйста. Прости меня! — услышал я голос Сергея.

— Нет! Никогда! — раздался пронзительный, женский крик.

— Нина, уже ничего не вернёшь! Оставь нас в покое! Оставь! Что ты хочешь от меня? Что?! Зачем ты мучаешь меня?

— Ты знаешь, что я хочу! Мести! Я буду мстить тебе и всей твой семье!

С потолка ударил ярко-белый разряд молнии, Сергей зашатался и упал ничком на пол, как подкошенный. Свечение разом исчезло, я кинулся к Сергею, пощупал пульс, приложил ухо к груди — тишина. Расстегнул ворот рубашки, положив на спину, начал делать массаж сердца, вперемежку с искусственным дыханием. Через пару минут, губы Сергея порозовели, он открыл глаза и взглянул на меня. Я бросился в дом, заколотил в дверь. На пороге стояла в ночной рубашке и халате Екатерина, удивлённо оглядывая меня.

— Быстро звоните 03, вашему мужу плохо!

Екатерина метнулась к телефону, начала дрожащими руками набирать номер. Я схватил плед с диванчика в прихожей и вернулся в сарай. Сергей уже пришёл в себя, но явно чувствовал себя хреново. Прибежала Екатерина, засуетилась.

— У вас есть сердечные лекарства? — спросил я. — И принесите одеяло.

Она кивнула и бросилась в дом. Я услышал скрежет по асфальту, и, резко обернувшись, заметил старичка, который вылез из канализационного люка и, шаркая ногами, побрел к помойке. У меня крутился на языке вопрос, почему никто не передал его полиции, но тут приехала скорая помощь, и вопрос вылетел у меня из головы.

— Я поеду с ним, — сказал я твердо Екатерине, которая с дрожащими губами, смотрела, как мужа на носилках заносят в машину. — Я позвоню.

Она слабо кивнула, готовая упасть в обморок, прижимая к себе перепуганных, заспанных детей.

Я просидел в холле реанимации с час, когда из двери появился врач. Поравнявшись со мной, он спросил:

— Это вы проводили реанимационные действия?

— Да. Как он, доктор?

— Состояние удовлетворительное. Обширный инфаркт, но вы вовремя привезли его. Надеюсь, все будет в порядке. Самое страшное позади.

— Слава Богу.

— Подождите, — схватив меня за руку, проронил врач. — Он хотел с вами поговорить. Только не волнуйте его сильно.

Сергей лежал на подушках, обвитый датчиками. Взглянув на меня обречённо, просипел одними губами:

— Олег, я хочу вам кое-что рассказать. Присядьте. Выслушайте меня, пожалуйста.

Мне совершенно не хотелось присутствовать на исповеди прямо сейчас.

— Сергей, сейчас не время. Вам надо прийти в себя. Давайте перенесём это на другой раз, — предложил я.

Он тяжело вздохнул, закрыл устало глаза, потом вновь открыл и через силу повторил:

— Это важно, Олег.

Я присел рядом и приготовился слушать.

— Это началось двенадцать лет назад. Мы с Катей очень хотели ребёнка. Но у нас никак не получалось. Ходили по врачам, народным целителям, покупали кучи лекарств. Ничего не помогало. И мы решили взять ребёнка из детдома, нашли Вадика, ему было два годика тогда. Чудесный мальчик, мы сразу его полюбили, оформили опеку над ним. Хотели усыновить, но оказалось, что его мать жива, она не давала согласия на усыновление. После автокатастрофы она стала инвалидом, не ходячим. Но все годы отрывала из скудной пенсии деньги и присылала нам. Для Вадика, — он замолчал, перевёл дыхание, и с трудом продолжил: — А потом, неожиданно, Катя забеременела. У нас родилась Ирочка. Понимаете, двое детей, такое счастье. Но мы жили в однокомнатной квартире, очень тесной. Мы умоляли мать Вадика разрешить усыновить его. Хотели получить материнский капитал, купить трёхкомнатную квартиру, чтобы у каждого ребёнка была своя комната. Но Нина отказалась. Она надеялась вернуть его, единственное утешение.

Сергей закашлялся. Я обеспокоено взглянул в его лицо, но он вновь открыл глаза и тихо продолжил:

— Мы не знали, что делать. Органы опеки не хотели давать разрешение на усыновление Вадика, потому что его мать была против.

Он замолчал, отвернулся к стене, по щекам потекли бессильные слезы. Я решил уйти, чтобы не беспокоить его. Я и так все понял, но вновь услышал его тихий голос:

— Я устроился временно работать медбратом, в больницу, где лежала мать Вадика. Понимаете? У меня не было другого выхода. Я … убил её. Это оказалось так просто. Временно отключил аппарат и все.

О чем-то таком я уже догадывался.

— Было следствие?

— Да, но быстро закончилось. Женщина-инвалид, почти восемь лет. Никаких родственников, кроме маленького сына, который о ней даже не помнил. И мы усыновили Вадика. Купили квартиру, потом заболел дядя. После его смерти мы получили дом, его деньги. Если бы это произошло раньше…

— Сергей, а когда это видение стало появляться? — спросил я.

— Последний год.

— Понятно. Знаете, я вам не судья. Не знаю, утешит ли это вас или нет. Но я не верю, что это призрак матери Вадима. Думаю, кто-то узнал вашу тайну и просто это инсценировал. Тот, кто хочет выжить вас из этого дома.

Он удивлённо поднял брови.

— Вы не верите в то, что это дух Нины?

— Нет, — ответил я. — Если бы это был её дух, он начал бы являться к вам сразу, после смерти. А не бродил бы где-то и вдруг явился. Я не верю в подобные совпадения. Я с этим сталкивался и не раз. Скажите, кого вы могли бы подозревать? Родственников, скажем, племянника дяди. Кажется, он жил вместе с вами.

— Да. Но он уехал до смерти дяди, он подводник, по полгода в море. Ему не нужен был этот дом. Да и с дядей у него были натянутые отношения.

— Может быть это связано с вашей работой? Кто-то не доволен, что именно вас назначили директором лицея, — предположил я.

— Не знаю, Олег. Зачем все это было нужно делать? Если кто-то узнал, он бы мог просто начать шантажировать меня напрямую.

— Возможно, он не хочет открывать себя, потому что вы его знаете.

— Я не знаю, — печально проговорил Сергей, закрыв глаза. — Это моя ужасная вина.

Я похлопал его по руке и сказал:

— Уже ничего не вернёшь, но сейчас вы нужны вашей жене и детям. Выздоравливайте.

Я вышел из палаты и наткнулся на бледную, как мел Екатерину. Она кинулась ко мне, вглядываясь в лицо.

— Все в порядке. Не волнуйтесь, — сказал я, обнял её, ощущая, как она дрожит.

Я вернулся в дом, поднялся к себе в комнату, прихватив камеру, фотопричиндалы и отправился в сарай. Вошёл и замер на пороге — ни зеркал, ни свечей! Но я же отчётливо помнил треск и запах горящего воска! Шаг за шагом, я внимательно обыскал помещение, залез в каждую щель, заглянул под стол, стеллаж — никаких следов, даже крошечного огарка. Кто же смог за такое короткое время все убрать? Вадим? Я вернулся в дом, Вадим сидел на кухне, вместе с Ирочкой. Он стал выглядеть старше, осунулся, сгорбился, как маленький старичок. Я присел рядом и попытался их приободрить:

— С папой будет все хорошо. Не волнуйтесь. Он обязательно выздоровеет.

Вадим бросил исподлобья хмурый взгляд и пробасил:

— Не обманывайте, я не маленький уже.

— Вадим, зачем мне тебя обманывать? Я разговаривал с твоим отцом в больнице, он обязательно поправится. Сейчас с ним ваша мама. Все будет в порядке. Есть хотите?

Вадик покачал отрицательно головой. Маленькая Ирочка сидела тихо, как мышка, уставившись в одну точку, не капризничала, не плакала. Я встал, сварил кофе, после бессонной ночи меня начало клонить в сон. Я услышал, как хлопнула дверь, вошла Екатерина.

— Как дела? — спросил я.

Бросив на меня быстрый взгляд, она пробормотала:

— Пока — тьфу, тьфу. Вы не завтракали?

Она начала суетиться около плиты, готовить еду. У неё дрожали руки.

— Помочь? — предложил я, как можно мягче.

Она покачала отрицательно головой и быстро стала взбивать омлет.

— Екатерина Павловна, может быть, мне уехать? — спросил я осторожно, когда мы сели завтракать. — Моё расследование зашло в тупик. Я ничем вам не помог.

— Олег, пожалуйста, останьтесь. Мне нужна ваша поддержка, — проговорила она. — Я вам так благодарна, — она всхлипнула. — Вы спасли Серёжу. Врач сказал, что благодаря вам он выжил. Пожалуйста, если вам не трудно, — она уже умоляла.

— Конечно, Екатерина Павловна, — сказал я твердо.

Мы вздрогнули синхронно от громкого телефонного звонка. Я вскочил с места, снял трубку, стараясь не смотреть на сжавшуюся в комок от ужасного предчувствия хозяйку.

— Господина Верстовского, пожалуйста, — услышал я женский, манерный голос.

— Я у телефона.

— Господин Кастильский ждёт вас сегодня к десяти часам в своём доме, чтобы провести сеанс. Не опаздывайте, обязательно принесите с собой часы вашего деда. Не употребляйте алкоголя, кофе. Оденьтесь в тёмную, лучше чёрную, одежду. Благодарю вас.

Я не успел сказать, что не в состоянии прийти. Но положив трубку, решил, что это к лучшему. У меня появился шанс исследовать дом колдуна.

— Это от Кастильского звонили, — объяснил я, садясь за стол. — Приглашают на сеанс.

— Вы к нему ходили? — удивилась Екатерина. — Зачем?

— Екатерина Павловна, я скажу вам откровенно. Я считаю, что вся чертовщина, которая происходит в вашем доме, и вообще во всем городе, связана с этим экстрасенсом. Может назвать это шестым чувством, интуицией. Я ходил к нему под предлогом, что хочу повидаться с духом моего деда. На самом деле, просто хотел получить информацию о его деятельности.

— Это очень опасно, Олег, — тихо проговорила Екатерина.

— Опасностей я никогда не боялся. Это моя профессия — рисковать. Иначе я никогда не смог бы вывести мошенников на чистую воду, — как можно бодрее сказал я.

Через пару часов я подходил к дому Кастильского. Оделся, как мне сказали — в тёмную одежду. Мне открыла та же манерная, тощая дама и провела в кабинет к экстрасенсу.

— Садитесь, господин Верстовский. Сейчас я подготовлю вас, — изрёк он. — Во-первых, вы должны оставить свой мобильный телефон и часы. Я имею в виду ваши наручные часы. Во-вторых, уясните одну вещь для себя — вы не должны целенаправленно ждать результата. Это затруднит общение с духами. Вам следует полностью расслабиться, никакой концентрации, или малейшего желания повлиять на итог. Это нечто похожее на форму сенсорной депривации, которая позволит вашему разуму достичь транса, оставаясь в сознании, выйти за пределы реальности и воспринять визуальную информацию, которая отбрасывается мозгом в обычном альфа-состоянии. Я понятно выражаюсь?

— Это похоже на гипноз? — поинтересовался я.

— Да, но вы будете находиться в состоянии бодрствования, видеть образы с открытыми глазами, сможете контролировать своё поведение.

Он взял со стола пульт, щёлкнул кнопкой, напротив меня открылся небольшой экран, на котором возникло изображение прямоугольной комнаты.

— Вот здесь находится зеркало, — показал он лазерной указкой. — Когда вы войдёте в транс, оно помутнеет, станет туманным, или потемнеет. Изменение отражающей способности покажет, что скоро вы станете свидетелем видений. Возможно, вы ничего не увидите, услышите голос. Не пугайтесь, если вам покажется, что вас затягивает в зеркало, или вы ощутите, что видение дотронулось до вас. Сами образы обычно существуют не больше одной-двух минут. Потом они исчезнут. Идемте.

Он встал и пошёл, указывая дорогу. Мы вышли из кабинета, дошли до конца коридора и оказались у лифта. Кабина мягко двинулась вниз.

— Выходите, — сказал Кастильский.

Мы прошли по коридору. Он довёл меня до двери, распахнув передо мной, произнёс:

— Вот здесь.

Кастильский включил освещение. Комната без окон, с потолком и стенами, выкрашенными чёрной краской. Наполовину огороженная тёмной, плотной тканью, здесь находилось мягкое кресло без ножек, за спинкой которого располагался светильник со шторками, на стене висело большое зеркало, наклонённое немного вперёд.

— Это Психомантиум, где вы сможете общаться с духами. Садитесь, — сказал Кастильский. — Выберите позу, которая вам наиболее удобна. Вы не видите вашего отражения в зеркале? Хорошо. Положите рядом часы вашего деда.

За моей спиной хаотично замерцал тусклый, еле заметный свет.

— Расслабьтесь и пристально смотрите в глубину зеркала, не пытаясь вызвать какие-либо образы. Ваши руки станут тяжёлыми, в кончиках пальцев начнутся покалывания. Это будет означать, что вы входите в транс.

Он закрыл занавес, и я остался наедине с зеркалом в почти полной темноте, куда проникал лишь тусклый, призрачный свет маленького светильника, напоминающего свечку.

— Сеанс продлится полтора часа, — услышал я голос Кастильского будто издалека. — Если вы устанете, или просто захотите прервать сеанс, нажмёте кнопку, справа от кресла. Через полтора часа я вернусь и мы поговорим с вами о том, что вам удалось увидеть. Рекомендую вам ничего не записывать, это будет только отвлекать вас.

Я услышал звук поворачиваемого ключа в замке — Кастильский меня запер. Это мне совсем не понравилось. Я решил все-таки посидеть какое-то время и проверить, что за кино мне будут показывать в этом загадочном зале. Несколько минут я честно пялился в зеркало, начало клонить в сон. Я встряхнул головой и действительно заметил, что блестящая поверхность, отражающая только абсолютную тьму, начала мутнеть, по ней пробежали облака, будто гонимые ветром. Я дал волю фантазии, решив представить, на что это может быть похоже. Но ничего не успел придумать — в зеркале начал скапливаться туман, который быстро приобрёл мерцающие контуры высокого, худощавого человека. Проклятый колдун ошибся и подсунул мне видение вовсе не деда, а какого-то незнакомого мне мужика! Я вгляделся в лицо призрака и нахмурился. Он чем-то напоминал меня, только старше лет на десять. Видение стало чётче, мне показалось, что я вижу отражение себя самого, но сильно постаревшего.

— Ты кто такой? — спросил я.

Видение подвинулось ближе ко мне, вышло из зеркала, и через паузу я услышал тихий, неживой голос:

— Северцев.

От радости я чуть не подпрыгнул на кресле.

— А кто твой убийца? — задал я животрепещущий вопрос.

— Я не могу сказать. Это не в моих силах.

— Это Верхоланцев? Скажи, это он тебя убил? Я нашёл его запонку на месте убийства.

Призрак наклонил голову и печально взглянул мне в лицо.

— Милана в опасности. Помоги ей! Прошу тебя. И будь осторожен с…

Я вскочил с места, протянул руку,но призрак мгновенно рассеялся, как туман. Я не услышал, с кем, или с чем, я должен быть осторожен. Я матерно выругался, плюхнулся в низкое кресло, и вновь уставился в зеркало, пытаясь вызвать дух Северцева. У меня ничего не выходило, я начал злиться. И, наконец, с досадой понял, что это абсолютно бесполезно. Я автоматически взглянул на запястье левой руки и вспомнил, что часы оставил у Кастильского в кабинете, а командирские часы деда остановились давным-давно, пятнадцать лет назад. Их нужно было заводить каждые сорок восемь часов. Я этого никогда не делал, хранил, как память. Я откинулся в кресле и нажал кнопку на подлокотнике. Прошла минута, две, пять, целая вечность, никто не пришёл за мной. Я нажал ещё раз — никакого эффекта. Я забеспокоился, вылез из этого паноптикума, и начал громко колотить в дверь. Прислушался, не слышны ли шаги. Мёртвая тишина. Щёлкнул выключателем — никакого результата. Метнулся к креслу, но светильник был намертво привинчен к полу. И тут меня осенило, я пошарил в кармане, нашёл перочинный нож с кучей полезных инструментов в рукоятке: отвёртка, шило, фонарик, ножовка, кусачки, пинцет, лупа. Я присел рядом с дверью, осветил замок. Кажется, ничего сложного, пошуровал шилом, замок слабо щёлкнул.

Я приоткрыл дверь, выглянул в коридор. Никого. На цыпочках, я осторожно добрался до лифта, но даже не смог понять, как его вызвать. Тупик. Я решил вернуться в свою тюрьму, но вдруг услышал шаги и голоса. Мне ничего не оставалось, как броситься прочь от них. Я увидел в конце коридора распахнутые двери, ринулся туда. Заглянул, это походило на небольшой кинозал с тремя рядами откидных кресел, большим экраном во всю стену и здоровенной чёрной коробкой проектора на высокой тумбе. Голоса приближались, я лихорадочно осмотрелся и спрятался у стены за креслами.

— Проходите, господа, — услышал я резкий голос Кастильского. — Оденьте очки.

Я осторожно выглянул из-за кресла и увидел рядом с колдуном двух высоких, плотных мужчин в дорогих твидовых костюмах. Один — в темно-синем, другой — в чёрном. Они медленно вошли в зал, вальяжно расположились в креслах и надели очки. Я понял, что Кастильский собирается демонстрировать что-то трёхмерное на экране.

В зале погас свет, яркий луч ударил из проектора, быстро нарисовав выпуклый чертёж двухэтажного здания.

— Устройства монтируются здесь, здесь и здесь, — начал рассказывать Кастильский.

— Сколько на это понадобится времени? — поинтересовался господин в чёрном костюме.

— Около часа-двух. Не больше. Также быстро их можно убрать. Бесследно.

— Электропитание?

— Двести двадцать вольт. Бытовая сеть.

— Это неудобно, — проговорил капризно второй господин. — При отключении электричества пропадёт эффект.

— Для этого, господин Долматов, — объяснил Кастильский. — Устройство предполагает автономное питание, батарея, которая незаметно подзаряжается.

— Как часто возможно использование?

— Я рекомендую хаотичное применение. Скажем, два дня подряд, потом неделя перерыва, потом два раза через день. Тогда невозможно уловить цикличность.

— И насколько это эффективно? — спросил мужчина в темно-синем костюме.

— Я даю гарантию на год. Если вы не получаете нужного результата, я возвращаю деньги, — ответил Кастильский, как мне показалось, с гордостью.

— Ну что ж, — сказал Долматов, вставая. — С понедельника начинаем монтаж. Благодарю вас за содержательную беседу, господин Кастильский, — добавил он, пожимая руку колдуну.

Они вышли из зала, голоса и шаги стихли. Я переждал какое-то время, потом вылез из-за кресел и осторожно вышел в коридор. Без приключений добрался до двери своей комнаты. Поковыряв в замке, я вновь его закрыл, забрался в кресло и решил терпеливо ждать, когда все-таки Кастильский придёт за мной. Если он решил уморить меня голодом, по крайней мере, я знаю, как отсюда выбраться.

С радостью я услышал звук поворачиваемо в замке ключа.

— Не устали? — поинтересовался Кастильский.

— Нет, — ответил я, и с облегчением понял, что он не знает о моем временном исчезновении из тюрьмы.

— Ну что же, теперь давайте поговорим о вашем эксперименте.

Мы вернулись в кабинет, он сел в кресло и подвинул ко мне часы и мобильник.

— Вам удалось что-нибудь увидеть?

— Да. Но только это был не мой дед, а совершенно другой человек.

— Так бывает, — спокойно произнёс Кастильский. — Ваш родственник?

— Нет. Совершенно незнакомый мужчина

— Вы не смогли его узнать? Это странно.

— Он сам мне сказал, кто он такой. Это убитый недавно актёр Григорий Северцев. Я нашёл его труп в гроте на берегу.

— Значит, у вас с ним образовалась связь. Подумайте, каким образом это возможно.

— Мне предложили играть его роль, его костюмы мне подошли. Даже перешивать не пришлось. Как оказалось, я похож на него.

— Это очень плохо. Очень плохо, — пробурчал Кастильский. — Вы совершенно напрасно это сделали. Вы не только приняли на себя незаконченную работу другого человека, но и его карму.

— И что? Мне отказаться от роли? — спросил я недовольно.

— Ни в коем случае. Если вы откажитесь сейчас, вы нарушите карму, которую приняли на себя. Вам придётся выполнить все, что предназначено.

— Скажите, господин Кастильский, Северцев не посещал вас? — спросил я, уверенный, что колдун ничего не скажет.

— Да, он приходил на сеанс ко мне, — неожиданно ответил Кастильский. — Больше я вам ничего не могу рассказать. Это тайна моих клиентов. Но имейте в виду, господин Верстовский, теперь призрак Северцева может навещать вас в любом месте, не только в моем доме.

— Он будет преследовать меня? — я поёжился от этой мысли.

— Да. Пока вы не закончите то дело, которое начал он.

— Он хотел предупредить меня об опасности. Но я так и успел понять, в чем она заключалась.

— Значит, вам придётся самому это выяснить. Возможно, это закончится для вас печально. Вы допустили ошибку, приехав сюда. Наверно, теперь вы, наконец, это осознали. Увы, люди часто совершают опрометчивые поступки и не слушают ничьих советов.

8

— Встречаются два оператора. Один другого спрашивает: «Я слышал, ты женился. Красивая?». «Ну, это как свет поставишь», — отвечает другой.

Все присутствующие рассмеялись, хотя, наверняка, как и я, слышали этот бородатый анекдот раз сто. Мы сидели у мамы Гали в гримёрной, и болтали. В съёмочной группе оказалось несколько товарищей, настолько древних, что они могли вспомнить байки со съёмок братьев Люмьер. Ну, или, по крайней мере, режиссёра Александра Артуровича Роу, судя по количеству сказок, которые я услышал. Чтобы не напрягать маму Галю я купил три килограмма докторской колбасы и пять батонов хлеба, уже нарезанного, чтобы ей не пришлось мучиться, делая бутерброды. И что вы думаете? Эти уроды сожрали всю колбасу мгновенно. Так, просто, сидя в хорошей компании, травя древние байки. Мне достался маленький обрезок жопки.

Мы ждали Мельгунова. Вчера в половине двенадцатого ночи я услышал по телефону голос Лифшица, который приказным тоном сообщил, чтобы я готовился к съёмке, которая назначена на восемь часов утра. Я должен быть готов, как штык. Голодный, не выспавшийся, раздражённый я сидел в синем фургончике в семь утра. Сейчас на часах уже было двенадцать дня, а Мельгунов так и не явился. Утром позвонил его менеджер и сообщил: «Игорь Евгеньевич прибудет через пятнадцать минут». Прошло четверть часа, потом ещё полчаса, два часа. Мельгунов не приехал. Верхоланцев ходил по съёмочной площадке, и уже не орал, а сипел, поскольку сорвал голос от злости.

— А вот ещё был случай, — произнёс маленький старичок в пенсне, до этого времени молчавший. — Снимали мы кадр — захват деревни. Великая Отечественная война, значит. Режиссёр объясняет задачу: «здесь пойдут танки, здесь каскадёры бегут. Но одна просьба — холостых патронов у нас мало, поэтому на репетиции не стреляйте». Все поняли. Полдня репетировали. Все прекрасно. На отлично прошла генеральная. Режиссёр кричит: «Съёмка! Приготовиться!» Все пылает, танки пошли, взрывы. Массовка бежит, кричит: «Ура!», но не стреляет. Остановить невозможно. Режиссёр в полуобморочном состоянии рвёт на себя волосы: «Боже, боже, они не стреляют!» А оператор ехидно отвечает: «Живьём взять хотят».

Все опять расхохотались, хотя я ничего смешного в этом не увидел. Представил ужас группы о пропавшем дубле с таким количеством техники, загубленной плёнки. Что-то, а в этом я немного, но разбирался.

— Ну, это ещё что! — подал голос, сидевший в углу длинный, тощий мужик в замусоленной спецовке. Снимали мы совместный с иностранцами фильм. Было это ещё в совке. Приехали в Грузию, а для одной сцены был нужен ишак. Ну, обычный такой ишак, ничего особенного. Нашёл я ишака, хозяин мне говорит: «Бери, дарагой, сфатаграфируй и обратно приведи». Ни денег не взял, ни документов. Веду ишака через город, останавливает мент и говорит: «Нельзя ишак в город». Я спрашиваю, почему. «Постановление горсовета», — отвечает. «Разрешенье нужно». А вы знаете, как в совке с этим трудно было. Оставил я ишака около мента и пошёл к нашему администратору. Он прибегает и начинает вопить: «Мы снимаем совместно картину с иностранцами. Один день простоя — огромные штрафы. В валюте!» Мент посмотрел на него и отвечает спокойно: «До тебя уже был товарищ. Я ему сказал по-человечески: не ты нужен, а разрешенье». Я предлагаю: «Давайте мы вместе ишака проведём через город, снимем и обратно». А мент такой упорный попался: «Нэ могу, дарагой, мой начальник говорит — увижу ишак в городе, голову сниму!» Побежали мы с нашим администратором в горисполком. Нашли там заведующего отделом культуры и говорим: Мы снимаем комедию, немец от теплохода отстал. Идёт грустный. Навстречу едет грузин на арбе, которую ишак везёт. Спрашивает немца: «Чего такой грустный, дарагой. У тебя кто умер?» Иностранец отвечает по-немецки: «От корабля отстал». Грузин не понял, но говорит: «Садись, подвезу». Посмотрел на нас заведующий, покачал головой расстроено, и говорит: «Слушай, как-то не хорошо, иностранцы увидят, что у нас ишаки в городе. Давайте грузин ихнего немца встретит на чёрной «Волге». До Сухуми довезёт, и немец на пароход успеет. Я вам свою машину дам». Битый час уговаривали. Наконец, он согласился и, прощаясь, недовольно бросил: «Передайте вашему режиссёру, что у нас уже три месяца постановленье действует. И ваш немец никак не может ишака в городе встретить. Не соблюдаете вы правды жизни».

Историю про ишака я слышал раз пять. Бесполезное сидение в гримёрке мне осточертело до безумия. Как можно незаметнее я выскользнул из двери и решил прогуляться до сортира. И услышал обрывок разговора Розенштейна и Верхоланцева, который уже смог обрести частично голос, но судя по заплетающемуся языку, был уже хорошо навеселе.

— … сам посуди, ну какая дура уйдёт от такого, как Верстовский к …удаку Мельгунову? Он же пидорас! Пидорас! — услышал я пьяный голос Верхоланцева. — И в прямом и переносном смысле.

— Ну, это в жизни, а в кино — другое дело. Знаешь, сколько у него поклонниц? — ответил Розенштейн. — Они пищат от счастья, когда видят его.

— Какое другое дело, — пробурчал Верхоланцев. — Давай переделаем сценарий. И пусть Верстовский играет главную роль. Пусть Милана к нему вернётся. И останется. Пусть Верстовский убьёт этого говнюка и все делов.

— Дима, ты, когда упьёшься до зелёных чертей, такую феерическую чушь несёшь — уши вянут, — проворчал Розенштейн. — Я тебе разрешил сцены добавить, и будь доволен. Мне и так пришлось объяснять Мельгунову, в чем это он будет ещё играть.

— Слушай, Давидик, меня твой Мельгунов уже затрахал, — очень зло бросил Верхоланцев. — Когда он вылезет, наконец, я его убью, как Иван Грозный своего сына. По башке тресну и привет. Или задушу, как Отелло Дездемону.

— Картину доделай, а потом можешь убивать хоть всю группу, — сказал Розенштейн. — Дима, и я тебе предупреждаю ещё раз — не давай волю Верстовскому, он мне подозрительным кажется. Очень. Сует нос всюду.

— И чего? — пробормотал Верхоланцев.

— Чего-чего! Он может узнать про Северцева!

Я превратился в слух. Затаив дыхание, ждал с адским нетерпением, что ответит режиссёр, как определит свою роль в этой игре? После очень долгой, как мне показалось, паузы, я услышал, наконец, голос Верхоланцева:

— Давидик, что так нервничаешь? Верстовский занят тем, как затащить Милану в постель — больше его ничего не волнует.

— Дима, и ты будешь спокойно на это смотреть?! — воскликнул Розенштейн.

— Я с тебя удивляюсь, Давид. Будто Милана твоя жена, а не моя. Чего ты волнуешься? Верстовского я предупредил. Он не дурак, все понял.

— Иди проспись, — сказал Розенштейн. — Через пару часов будем снимать.

Я услышал шаги и юркнул в туалет. Выбравшись оттуда, я решил прогуляться по коридорам, мне почему-то безумно захотелось увидеть Милану. Зная по прошлому опыту, что заглядывать в закрытые помещения достаточно опасно, я искал скопление народа. Завернув за угол, я наткнулся на импровизированный бар или кафе с квадратными деревянными столиками и стульями с высокой спинкой. Перед стойкой на табурете сидела потрясающе выглядевшая Милана в облегающих стройные ножки бриджах песочного цвета и блузке в крупную бело-синюю клетку, с коротким рукавом. Она мило беседовала с барменом, смазливым молодым человеком с длинными густыми волосами, крупными, блестящими, как маслины глазами, и по-девичьи пухлыми губами. Милана, заметив меня, приветливо улыбнулась и помахала рукой. Я присел рядом.

— Сурен, познакомься, это Олег Верстовский. Заменил Гришу Северцева.

Я поймал себя на злорадной мысли, что миловидную физиономию бармена сильно портит крупный нос с горбинкой и костлявый подбородок.

— Что будете пить? — спросил Сурен.

— Скотч, — улыбнувшись, ответил я, уверенный, что такого здесь отродясь не водилось. — Со льдом.

Но Сурен, глазом не моргнув, достал бутылку, налил в стаканчик, ловким движением бросил туда щипцами прозрачные кубики, и подтолкнул ко мне.

— Олег, опять начинается, — с неодобрением произнесла Милана. — Сейчас ведь работать начнём.

— Я в этом не уверен. Думаю, Мельгунов не приедет вообще.

Милана переглянулась с Суреном и оба загадочно улыбнулись. Я ощутил себя идиотом, поскольку они знали что-то такое, чего не знал я. Милана, видимо, поняла, что я обиделся, сжала мою руку и мягко проговорила:

— Олег, Мельгунов давно приехал. Он просто не выходит пока из гримёрной. Очень занят.

Последнюю фразу она сказала с заметной иронией. Взяла меня за руку и мягко потянула в угол бара. Когда мы присели за столик, Милана, наконец, тихо, с улыбкой объяснила:

— Мельгунов сидит со своим приятелем. Они готовятся, — добавила она, и коротко рассмеялась.

— И почему вся группа должна ждать, когда он соизволит выйти? У меня и без этого дел хватает, пробурчал я.

Милана вдруг пристально взглянула мне в лицо и проговорила:

— Олег, скажи честно, ты ведь не актёр.

— А что, играю хреново? — поинтересовался я, сделав глоток из стаканчика.

Милана вытащила изящным движением тонкую сигарету, я галантно протянул зажигалку. Она сделала затяжку, разогнала дым и объяснила:

— Нет. Не в этом дело. Играешь ты нормально. Вполне. Не гениально, но не выпадаешь. Ведёшь ты себя очень независимо. Будто тебе до фонаря вся эта кутерьма. Слишком раскован, хотя явно не дурак, не рисуешься.

— Да, ты права, я не актёр, — решился сказать я. — Я журналист.

— Ого, какой у тебя будет потрясающий материал, — саркастически проговорила Милана. — Только будь осторожен. По судам затаскают. Не обрадуешься.

— Милана, меня не интересует жизнь бомонда, гламурные приключения, чьи-то приятели и все остальное. Я пишу совсем на другие темы. Занимаюсь паранормальными явлениями — призраками, ведьмами, оборотнями. Я приехал в этот город, чтобы разобраться в одном деле. И съёмки в мои планы не входили.

— Почему же ты согласился?

— Во-первых, чтобы заработать бабла. Ты не будешь меня осуждать? Во-вторых, я хотел узнать кое-что о Северцеве.

— Какое отношение это имеет к твоей работе?

Я наклонился к ней ближе, почти к самому лицу и тихо сказал:

— Я узнал, перед смертью ему являлся призрак женщины. Это ужасно пугало его, поэтому я и остался в группе. Ты что-то знаешь об этом?

Милана отшатнулась и нахмурилась. Резким движением затушила сигарету и вытащила следующую.

— Да, это правда, — произнесла она, наконец. — Гриша признался мне как-то, что его преследует дух.

— Он сказал чей? — живо отреагировал я.

Милана вздохнула и покачала отрицательно головой.

— Он говорил, что с его семьёй связано какое-то родовое проклятие и этот дух послан выполнить свою миссию в отношении его. Он очень боялся.

— Скажи, он не прикладывался сильно к бутылке? — поинтересовался я.

— Ты считаешь, что он сошёл с ума? Нет, он пил, как все. До белой горячки не напивался. Вначале, когда мы приехали сюда, он вёл себя, как обычно. Но потом стал нервничать, исчезать, опаздывать на съёмки.

Я вздохнул, собираясь с мыслями. Я должен был задать этот вопрос, но Милана опередила меня, будто прочитав мои мысли:

— Олег, ты думаешь, что Гриша и я были любовниками? Ты ведь уверен в этом? Да? Так вот это неправда. Мы были только друзьями, очень хорошими. Гриша недавно женился, боготворил Юлю, свою жену. Понимаешь? А ты ведь уверен…

Я взглянул в её лицо, и не поверил ни единому слову.

— Милана, я не хочу лезть в твои дела. Что бы там ни было.

— Олег! Я тебе сказала, мы были только друзьями, — ледяным тоном отчеканила она. — А ты, небось, решил, что из-за этого его убили? Думаешь, это сделал Дмитрий? Да?

— Да. Я так думаю, — честно сказал я, мучительно обдумывая, сказать ей о запонке Верхоланцева или нет. Вдруг она доложит все мужу и тогда мне несдобровать. — Он очень ревнив и мне это продемонстрировал. Пообещал яйца оторвать, потому что я на тебя не так смотрел.

— Это шутка была. Как ты не понимаешь?

— Кстати, я ходил к местному экстрасенсу, — сказал я. — Хотел увидеться с собственным дедом. И как ты думаешь, кто ко мне явился?

— Майкл Джексон, — предположила с улыбкой Милана.

— Нет. Мне явился Северцев и сообщил, что ты в опасности. Он хотел, чтобы я помог тебе, защитил. И пытался предупредить, что я должен кого-то опасаться, но я не успел понять кого. Он рассеялся, как дым.

— Глупо, Олег, — бросила обиженно Милана. — Издеваться над такими вещами. Совсем не смешно.

— Ты не веришь? — изумился я. — Какой мне смысл тебе врать? Я действительно его видел. Вначале мне показалось, что вижу собственное отражение в зеркале. Но потом он сам назвал себя. Я спросил его, кто его убил. А он ответил, что не может сказать.

Милана помрачнела и вдруг произнесла тихо:

— Я постараюсь тебе помочь. Подожди, я кое-что принесу.

Она вернулась минут через пять с объёмистой папкой в руках и положила передо мной.

— Я не стала отдавать Юле. Все равно она не будет этим заниматься. Здесь материалы, который собирал Гриша о своей семье, о родовом проклятье, — объяснила она.

— А в чем проклятие-то заключалось? — поинтересовался я, открывая папку.

— Он говорил что-то о ранней смерти мужчин в их роду.

В папке лежали газетные вырезки, пожелтевшие фотографии, письма, выписки. Мне стало неудобно копаться в чужих тайнах. Я хотел уже закрыть папку, но на глаза попалась старая фотография с заломленными кончиками, покрытая трещинками, пожелтевшая, побуревшая в нескольких местах. На ней я увидел двух очень похожих друг на друга молодых мужчин, одетых в тёмные, просторные брюки и майки. Они стояли, обнявшись, и счастливо улыбались.

— Гриша говорил, это его дед и брат деда.

Я вдруг ощутил, как по спине пробежали мурашки, будто пронзил холодный порыв ветра.

— А кто именно дед Северцева здесь? — спросил я.

Милана удивлённо взглянула на меня, взяла фотографию и уверенно показала на более высокого мужчину:

— Вот этот — Павел Николаевич Коломийцев. А это его младший брат Федор. Что с тобой, Олег? Тебе плохо?

— Милана, вот этот мужчина — мой дед, Фёдор Николаевич. Но я никогда не слышал, чтобы у него был старший брат. Дед ничего об этом не рассказывал. Никогда. Если ты не ошиблась…

— Значит, Гриша твой троюродный брат? — подняв брови, произнесла Милана. — Поэтому ты так похож на него.

— Нет-нет, так не бывает, — сказал я, качая головой. — Приехать в занюханный городок и найти тело своего убитого брата, пусть троюродного. Это невозможно. Как в бразильских сериалах. Глупость полная. Ты что носишь эту папку с собой?

— Я давно хотела тебе отдать. Ты так интересовался смертью Гриши. Я решила, ты сможешь отыскать убийцу, — пояснила она.

Я вздрогнул от грохота. Резко обернувшись, я заметил, что в потолке открылся люк, выпрыгнул здоровенный мужик в синем комбинезоне с обрезком водопроводной трубы в руке. Он развернулся к нам и его багровая, небритая рожа исказилась в гримасе безумия. Я вскочил с места, схватил деревянный стул и приложил его по башке. Хрясь! Стул разлетелся на куски, а мужик буркнув: «Твою мать!», присел. Но мгновенно поднялся и, матерно выругавшись, размахнулся массивным, волосатым кулаком, размером с голову младенца. Я еле увернулся, отскочил в сторону, схватил другой стул, шмякнув битюга по спине. Он охнул и свалился на пол. Я обернулся к Милане и крикнул:

— Быстро уходи!

Мужик присел на полу, изумлённо разглядывая меня.

— Ты что очертенел? — спросил он вполне внятным человеческим языком. — Я тебя трогал?

Милана рассыпалась в звонком, серебристом смехе, чуть не падая под столик. Нас окружили посетители бара, с интересом рассматривая побоище.

— Олег, это же Боря, наш осветитель. За что ты его так? — сказала Милана, отсмеявшись. — Боря, извини, пожалуйста, Олег нервничает перед съёмкой.

Тем временем, осветитель Боря поднялся во весь свой двухметровый рост, и, погрозив мне кулаком, пробурчал:

— Идиот хренов. Попадись только мне ещё!

Подняв связку инструментов, которые я принял за обрезок трубы, он направился к выходу из бара, потирая ушибленные места и бормоча матерные ругательства под нос. Я испытал невыносимый стыд, запылали щеки так, как бывало в детстве, когда попадался на какой-то гадкой проказе. Милана села рядом со мной, приобняла и сказала:

— Не переживай, Олежек. Ну что ты. Пойдём, я тебя полечу.

Я не обратил внимания в пылу борьбы, что громиле Боре удалось все-таки расквасить мне нос.

— Не надо, так пройдёт, — проворчал я, размазывая кровь.

— Нет-нет, пойдём. Нос распухнет, Дима будет ругаться.

Я встал и поплёлся вслед за ней. Она распахнула дверь, и я оказался в уютной комнатке с большим трёхстворчатым зеркалом, кожаным диваном у стены, длинным гардеробом, и маленьким холодильником. Мягко уложив меня на спину, она достала из морозилки кубики льда и, завернув в полотенце, приложила к моему носу. Перед глазами я увидел в просвете блузки упругие яблоки грудей, и, напрочь забыв про свой разбитый нос, схватил Милану в охапку. Оказавшись сверху начал целовать, лихорадочно расстёгивая её блузку, под которой ничего не было, кроме соблазнительного тела.

— Олег, ну ты что?! — прошептала она смущённо, пытаясь высвободиться. — Отпусти, нас же могут увидеть.

Я с неохотой выпустил её, она вскочила, быстро заперла дверь на два оборота ключа и вернулась ко мне, на ходу сбрасывая одежду, оставшись лишь в маленьких шёлковых трусиках, которые я с огромным удовольствием стащил с неё. Я судорожно разделся, и мы слились в едином любовном порыве. Я жадно тискал её грудь, затвердевшие соски, покрывал ненасытными поцелуями её плечи мраморной статуи, лебединую шею, наслаждаясь каждым прикосновением, будто лепил из упругого, но нежного материала совершенство.

Милана выгнулась, как струна, глухо простонала, когда я овладел ею, и начала двигаться в такт моим движениям, распаляя меня все сильнее. Меня подбросило будто взрывом на седьмое небо, я не успел вернуться на грешную землю, как Милана высвободилась из моих объятий и убежала, бросив мне полотенце со словами: «Убери все, пожалуйста». Через пару минут я услышал журчанье воды, будто ей не терпелось смыть мои ласки. Это меня покоробило. Она вернулась, вытираясь на ходу, быстро натянула трусики, бриджи, кружевную блузку и села у трюмо, поправляя макияж. Я не выдержал, встал и обнял её, ощутив дурманящий запах её влажного тела, прижав к себе, поцеловав в шею. Она погладила меня по руке и сказала:

— Олежек, мне надо приготовиться.

— Я люблю тебя, — сказал я.

Она усмехнулась в своё отражение в зеркале, и насмешливо проговорила:

— Это совершенно необязательно говорить.

— Милана, ну скажи, сколько раз в месяц ты занимаешься с ним сексом? Один? Или один раз в три месяца? Сколько ему? Шестьдесят три? Шестьдесят пять?

— Олег, мне тоже не двадцать пять, — возразила она. — Успокойся, дорогой.

Я услышал в дверь осторожный стук, за которым последовал деликатный голос Лили:

— Милана Алексеевна, вас ждут на площадке.

Я плюхнулся на диван, взял папку и сделал вид, что с интересом просматриваю материалы, пытаясь скрыть досаду. Милана присела рядом, обняла меня и произнёсла:

— Олег, пойми, ты скоро успокоишься и забудешь обо мне.

— Да, я понимаю, — хмуро проворчал я.

Милана встала, открыла дверь и осторожно выглянула в коридор. Потом села обратно и начала наводить марафет. В открытую дверь заглянул Лифшиц, быстро огляделся и проговорил:

— Милана Алексеевна, вам передали? Сейчас будем снимать сцену в театре. Олег, это вас тоже касается, — добавил он уже грубее.

Милана кивнула, и Лифшиц исчез. Я почему-то представил, что Милана и Северцев занимались здесь любовью неоднократно. Тут же в гримёрной, потом Милана открывала дверь, и все считали, что они лишь мило беседовали. Правда, верил ли в это Верхоланцев?

Вместе с Миланой мы прошли по коридорам, но не остановились около входа в кафе, а прошли дальше, в другое крыло, спустились по ступенькам и оказались в зале оперного театра, с рядами бордовых откидных кресел, двух ярусов балконов с позолоченными лавровыми венками, огромной хрустальной люстрой на потолке, украшенным изящной лепниной. Столько денег вбухали в постройку декораций! Ужас! Не проще было снять где-то на сцене настоящего оперного театра, а не выстроенного в павильоне? На сцене я увидел Мельгунова в окружении четырёх здоровенных амбалов в джинсах и чёрных майках, обнажавших бугры мускулов, Верхоланцева и Розенштейна. Верхоланцев, увидев нас, показал жестом, чтобы мы поднимались на сцену.

— Так, Олег, твоя задача, — обратился он ко мне, как только я оказался рядом. — Входишь в зал, проходишь по проходу, доходишь до сцены и какое-то время наблюдаешь за репетицией. Поднимаешься на сцену, выясняешь отношения. Милана, входишь, говоришь свой текст. Олег уходит. Все понятно?

Я кивнул, и, спрыгнув со сцены, направился к выходу. В зале суетилась куча народа, проверяли осветительные приборы, отражатели, камеры, я насчитал их целых три штуки. Одна в углу сцены, другая на балконе, третья в дальнем углу зала. Верхоланцев решил снять эту незамысловатую сцену с размахом. Я заметил, что он вообще любил снимать помпезно, обожал длинные, обзорные панорамы и общие планы. Впрочем, судя по отснятому материалу, который я уже увидел, получалось у него здорово. Крепкий профессионал, несмотря на скверный характер и привычку прикладываться к бутылке. Хотя на площадке я ни разу не видел его пьяным. Он умудрялся каким-то образом протрезветь именно к началу работы.

Я вошёл в зал, как сказал Верхоланцев. Мельгунов на сцене изображал репетицию — в окружении четырёх дюжих молодцов танцевал чечётку. Хотя нет, это слишком громко сказано — прыжки гиппопотама, который отрывал ноги от пола на пять сантиметров, вряд ли походили на танец. «Не разогрелся», — услышал я странный шёпот. Я не стал оглядываться и проследовал к сцене. Сложив руки на груди, я снисходительно ждал, когда Мельгунов в небесно-голубых джинсах, которые обтягивали его толстые ноги, и белом развевающимся плаще, прыгнет на небольшую площадку перед сценой и закончит номер. Я легко взлетел на сцену, оказался рядом. Да уж, Игорь Евгеньевич вблизи выглядел, мягко говоря, не очень хорошо. Спивающийся человек с обрюзгшим, расплывшимся лицом, круглыми оловянными глазами, торчащим носом, и вторым подбородком. Он меланхолично взглянул на меня и на его гладком, будто разглаженным утюгом лице, не дрогнул ни один мускул. Хотя по сценарию он должен испугаться меня. Все-таки я играл главу группировки влиятельного чикагского клана.

— Винченто, когда ты, наконец, перестанешь волочиться за моей женой? — спросил я с угрозой.

— Женой? Насколько помню, Франко, за десять лет ты так и не удосужился жениться на Белле, — произнёс уныло свой текст Мельгунов.

— А знаешь почему? Потому что я — католик! И не могу жениться на Изабелле, моя официальная жена жива, находится в психиатрической клинике, — вдруг выпалил я, совершенно не по тексту и заметил, что Мельгунов растерялся. — Но Белла моя жена, потому что я люблю её, клянусь Девой Марией!

Я схватил его за грудки, радостно ощутив, как он испугался, обмяк, тусклые глаза выкатились по-рачьи из орбит. Это не походило на игру, скорее на настоящий страх передо мной.

— Мы любим друг друга, — невнятно пробормотал он, пытаясь вяло оторвать мои руки от своего воротника. — Ты не должен мешать нашему счастью! — почти взвизгнул он.

— Франко, когда ты оставишь нас в покое? — услышал я хорошо поставленный голос Миланы за спиной.

Отшвырнув Мельгунова, я мгновенно оказался рядом, сжал в объятьях. Взглянув нежно в лицо, я проговорил с искренним чувством:

— Белла, я люблю тебя так, как никто никогда не будет любить. Пойми это.

По лицу Миланы пробежала лёгкая улыбка, ей понравилась моя импровизация.

— Стоп! — услышал я истошный вопль Розенштейна.

Он выскочил на сцену.

— Что за самодеятельность, Верстовский?! — заорал он, в ярости брызгая слюной.

— Давид Григорьевич, он меня напугал, — жеманно проблеял Мельгунов. — Скажите ему, чтобы он не хватал меня. Мне это не нравится.

Розенштейн бросил взгляд на него, потом в зал. Я увидел, что Верхоланцев сидит на первом ряду и довольно улыбается в усы.

— А мне понравилось, — вдруг сказал режиссёр. — Верстовский придумал хороший ход. Пусть так и играет. И вообще так получается более ярко и живо.

На лице Розенштейна, похожим на сдувшийся мяч, появилось растерянное выражение.

— А чтобы Игорь Евгеньевич не пугался, мы оставим ему группу поддержки, — добавил спокойно Верхоланцев. — Когда Верстовский будет умолять Милану, они схватят его и начнут избивать. Как тебе такая идея, Игорь Евгеньевич?

Мельгунов радостно закивал. Трудно сказать, что этим изменением хотел сказать Верхоланцев. Предупредить меня, чтобы я не увивался за Миланой, иначе меня ждёт хорошая взбучка, или показывать Винченто трусом, за которого все делают его охранники. Ведь Франко тоже мог прийти в театр в окружении своих амбалов и проучить ухажёра Беллы. Он явился один.

Мы провели несколько репетиций, в момент объяснений с Миланой, громилы Мельгунова хватали меня и «избивали». Лицо мегазвезды европейского уровня при этом излучало садистское наслаждение.

— Хорошо, теперь всем переодеваться и гримироваться, — сказал, наконец, Верхоланцев. — Так, это что у нас такое? — раздражённо добавил он. — Быстро выметайтесь из зала! — заорал он кому-то. — Охрана, выведите! — указывая куда-то на ряды, приказал он.

Из-за кресел выскочило несколько девушек «среднего возраста» и одна из них умоляюще проговорила:

— Дмитрий Сергеевич, ну, пожалуйста, можно мы посмотрим на репетицию? Пожалуйста.

Верхоланцев скривился, молча сделал резкий жест охране и отвернулся.

— Задолбали эти фанатки Мельгунова, твою мать, — пробурчал он раздражённо, и матерно выругался. — Что стоишь, Олег? Дуй в гримёрку.

Я начал подниматься к выходу, как вдруг услышал крик. Молниеносно выскочил в фойе. На полу лежал, тяжело дыша Розенштейн, бледный, как мел, с выкаченными от ужаса глазами.

— Уходи! Уходи! — вскрикивал он все слабее и слабее. — Не трогай меня!

Он обмяк, я оказался рядом, пощупал пульс. Розенштейн вздрогнул, открыл глаза и отшатнулся от меня, прошептав одними губами:

— Уходи!

Но через секунду его лицо приобрело осмысленное выражение, он тихо попросил:

— Олег, достань из кармана лекарство.

Я пошарил в его пиджаке и дал ему коробочку, он бросил в рот пару горошин. Нас окружили галдящие люди, я выбрался из толпы и вдруг заметил чью — то тень, которая показалась мне до безумия знакомой. Я бросился вниз по лестнице, распахнув дверь, оказался в баре с полукруглой, стеклянной стеной, за которой вились длинные ленты зелёных водорослей, плавали серебристые рыбки. Лихорадочно оглядевшись, я заметил в дальнем углу мерцающие контуры человека, наблюдавшего игру рыбок за стеклом. Он обернулся, и меня прошиб холодный пот.

— Северцев, кто тебя убил?! Скажи! — крикнул я. — От кого мне надо спасти Милану?

Он улыбнулся и проговорил тихо, почти беззвучно, но я отлично услышал его, будто слова звучали прямо в мозгу:

— Ты уже совсем близко.

И растаял, как дым.

9

— Как Сергей? — поинтересовался я.

— Тьфу-тьфу-тьфу, пока идёт на поправку. И выглядеть стал лучше, — ответила Екатерина

Мы завтракали. Екатерина приготовила чудесную яичную запеканку.

— Слава Богу. Я очень рад. Мне так жаль, что я не смог вам ничем помочь.

— Ну что вы, Олег, вы нам очень помогли. Если бы не вы… — Екатерина отвернулась и всхлипнула. — И этот ужас прекратился.

Меня терзала мысль спросить, знали ли Екатерина о «молельном доме» своего мужа, который он устроил в сарае. Но решил пока не напоминать об этом.

— Олег, скажите, что вам рассказал Сергей?

— Ничего, — быстро ответил я. — Он попросил оказать вам поддержку, пока не выздоровеет. Больше ничего.

— Нет, он вам что-то рассказал. Я знаю. Он что-то скрывает от меня. Дети, вы поели? Хорошо. Вадик, погуляй с Ирочкой, только следи, чтобы она не упала с качелей.

Вадик взял сестричку за руку и послушно вышел с кухни. Екатерина подождала какое-то время и потом, понизив голос, сказала:

— Вы знаете, я вам не рассказала, Вадим — наш приёмный сын. Он сын моей сестры Нины. Она вместе с мужем попала в автокатастрофу, муж погиб, а Нина стала инвалидом. Мы сразу взяли опекунство над Вадиком, у нас не было своих детей тогда. Потом хотели усыновить, но Нина заупрямилась. Хотя я уверяла её, как только она поправится, Вадик будет знать, кто его настоящая мать. Но она отказалась, отрывала деньги от своей пенсии и присылала нам.

Я представил себе, что будет с Екатериной, когда она узнает, что Сергей убил ее сестру.

— А что потом случилось?

— Нина умерла. Она очень сильно болела, серьёзная травма позвоночника. Лежала в больнице. Когда она умерла, мы смогли усыновить Вадика. Хотя он всегда считал нас своими родными родителями. Когда его настоящие родители попали в автокатастрофу, он был очень маленьким, всего два годика, он ничего не помнит. Потом у нас родилась Ирочка.

— Ира родилась до усыновления или после? — спросил я вдруг и осёкся.

Екатерина с удивлением взглянула на меня, нахмурилась, и стала нервно убирать тарелки со стола.

— Ирочка родилась до усыновления, — глухо сказала она, наконец. — А почему вас это интересует? В этом есть какая-то разница?

— Нет-нет, что вы. Никакой. Просто спросил.

— Олег, зря вы скрываете что-то от меня, — с упрёком проговорила Екатерина. — Я понимаю, мужская солидарность. Но я бы хотела знать.

— Призрак, который мы видели — это Нина? — я решил перевести разговор на другую тему.

— Она похожа, но не сильно. Вы ходили к Кастильскому? Что-нибудь смогли узнать?

— Да, кое-что. Во-первых, мне явился призрак Северцева. Во-вторых, я понял, что Кастильский снабжает клиентов аппаратурой особого назначения. Думаю, что появление призрака в вашем доме — это его рук дело.

— Но зачем ему это нужно? — изумилась Екатерина. — Мы с ним совсем не контактировали. Он ни о чем нас не просил.

— Нужно не ему, а кому-то другому, — объяснил я. — Тому, кто хочет завладеть этим домом, или просто навредить вам из зависти. Скажите, Екатерина Павловна, что за старик живёт рядом? Я несколько раз видел, как он вылезает из канализации, идет на помойку. Может быть, вам обратиться в полицию, чтобы его убрали?

— Он никому не мешает. Безобидный, немного не в себе.

— Давно он здесь поселился?

— Я не обращала внимания. А почему вас это заинтересовало? Вы подозреваете, что он имеет какое-то отношение к призракам в нашем доме? Боже, Олег, этот старичок еле ходит, — улыбнулась Екатерина. — Вы бы видели его, сгорбленный, с трудом ноги переставляет. Мы с Сергеем пытались ему оказать помощь, но он наотрез отказался. Он немного не в себе.

— Екатерина Павловна, может быть, мне переехать от вас? Призраки больше не появляются, а я стал так поздно приходить из-за этих проклятых съёмок.

— Ну что вы, Олег, меня это не стесняет. Только, если можно, — замялась Екатерина. — Я слышала, вы снимаетесь вместе с Игорем Мельгуновым…

— Да. Не могу сказать, что мы партнёры, но встречаемся иногда.

— Вы не могли бы взять у него автограф для меня. Пожалуйста.

Я опустил голову, чтобы Екатерина не заметила гримасу отвращения. Брать автограф у этого говнюка мне сильно не хотелось. Особенно после того, как я так напугал его во время съёмки.

— Хорошо, я обязательно возьму.

Екатерина улыбнулась, шустро выбежала из кухни и вернулась с роскошной портретной фотографией Мельгунова в очень молодом возрасте. Если бы она только знала, как он сильно отличается от этого снимка!

— Если можно — пусть он распишется. И я хотела ему передать… пару строчек. В благодарность за его талант, работу.

— Обязательно передам, — твердо сказал я.

Рассказывать о том, какой Игорь Евгеньевич «в деле» я не собирался. Я вообще не сплетник. Когда я вышел через полчаса из дома, то увидел старика, ковылявшего по мостовой. Я нагнал его и предложил:

— Дедуля, помощь нужна. Денег?

Он бросил на меня быстрый взгляд и пробурчал глухо:

— Нет.

Я остановил его, взяв за рукав плаща, вытащил пару купюр и протянул ему:

— На, купишь себе что-нибудь.

Он как-то слишком резво выдернул у меня руку и заковылял к помойке. Я внимательно понаблюдал за ним, мне показалось, его хромота выглядит слишком театральной, да и сгорбленность — тоже. Я обогнал его и попытался заглянуть в лицо, но он лишь глубже надвинул дряхлую шляпу и, обойдя меня, продолжил свой путь. Я решил пойти другим путём и стал нарезать круги по кварталу, пока не наткнулся на кучку бомжей, копающихся в помойке. Я приблизился к ним, стараясь не дышать носом, и весело предложил:

— Ну что, орлы, на бутылку хотите получить?

Они синхронно подняли головы от контейнера и заискивающе взглянули на меня, судя по всему, двое мужиков и баба, все трое в замусоленной, грязной одежде, c сильно помятыми, фиолетово-красными лицами.

— Только пару вопросиков, — быстро добавил я, доставая купюры.

Они жадно взглянули на мои руки и один из них, широкоплечий мужик хрипло спросил:

— И чего надо?

— Старика знаете на Озёрной дом пять? Который в канализации живёт. Любая информация. Как зовут, сколько лет. Родственники. Только без вранья, — предупредил я. — Я и без вас знаю уже немало.

Они сразу сникли, и растерянно переглянулись.

— Он с нами компанию не водит, — пробурчало, наконец, существо, бывшее когда-то женщиной. — Сам по себе.

— А когда он на улицах появился?

— С год, наверно. Или чуть меньше. До этого его не видел никто. А потом вдруг стал копаться в мусорке.

— А вам он не мешает? Конкуренция, бутылки собирает?

— Не мешает. Бутылки, банки не собирает, — прохрипел второй мужик. — Если кто одежду выкинет, он не берет её, мы потом забираем. И вообще, странный какой-то.

— И чем?

— Непонятно на что живёт. В ночлежке зимой не ночует, сидит в канализации. Там поди сыро, холодно.

— Да, и лекарств не берет, — добавила баба. — И в столовку не ходит. Чудной мужик.

— А менты проверяли его?

— Хто ж его знает, — насупился первый мужик.

— А про призраки, привидения и тому подобное что-нибудь слышали? — я решил попытать счастья на другой теме.

— Тут один тоже про всякие призраки расспрашивал, — мрачно сказал первый мужик. — А потом Вовик его труп обнаружил. В помойке.

— Интересно. А чей труп? — поинтересовался я. — Кто это был, знаете?

— Знаем, — глухо вмешалась баба. — Он грил, корреспондент какой-то. Из Питера кажись. Местные байки собирал, — ухмыльнулась она. — Ходил тут, вопросы задавал. Ну, вот и дозадавался.

— Ладно, спасибо на этом, — проронил я, отдавая деньги. — Если что узнаете, я тут рядом живу, на Озёрной пять.

До очередных съёмок оставался час, и я решил найти какой-нибудь сувенир для Миланы, что-нибудь симпатичное. Почему мне пришла в голову эта идея, я не мог понять. Я взглянул в городской справочник, нашёл ювелирный и направил туда стопы. Довольно большой салон под вывеской «Золотое руно» (фантазии назвать иначе у владельцев не хватило) радовал выбором товаров и я, уткнувшись в витрину, стал размышлять.

— Молодой человек, ищете что-то конкретное? — произнёс мелодичный, женский голос.

Я поднял глаза на девушку в белой блузке и темно-синем коротком жилете, обтягивающий соблазнительный бюст, и, улыбнувшись, спросил:

— Что, по-вашему, лучше всего купить девушке? Сувенир?

— Обручальное кольцо, — задорно ответила продавщица.

— Нет, это слишком рано, — ответил я, усмехнувшись.

Она выложила передо мной несколько украшений, я углубился в рассматривание. И вздрогнул, когда услышал, как за спиной резко распахнулись двери салона. Обернувшись, я обнаружил торжественную процессию — в окружении двух здоровенных амбалов в тёмных очках и мента с погонами майора вплыл Мельгунов с «приятелем» Ромой. Они прошествовали к витрине, к которой сразу подбежало несколько девушек-продавщиц, а сзади замаячил мужчина в строгом костюме. Я взглянул на продавщицу, которая обслуживала меня, но она и ухом не повела, и к моей радости не стала меня выпроваживать.

— Опять Мельгунов привёл своего приятеля цацку выбирать, — очень тихо, но с едкой иронией проговорила девушка. — В прошлый раз купил ему браслет с изумрудами за шутку баксов, — доверительно сообщила она.

Я усмехнулся, выбрал кулон на тонкой золотой цепочке, оплатил и вышел на улицу. Я надеялся, что Мельгунов меня не заметил. Я вспомнил пропоручение Екатерины и поёжился, общаться с кумиром мне безумно не хотелось. На трамвае я доехал до берега залива, уже издали заметив суетящихся техников. На каменистом пляже были выложены рельсы с тележкой для камеры, в залив уходила деревянная платформа. По берегу ходил гордый Лифшиц, распустив хвост, как павлин, и раздавал указания.

— А Олег, сейчас будем репетировать сцену на пляже. Приготовься.

— Какую сцену на пляже? — удивился я. — У меня в сценарии ничего такого нет.

Лифшиц бросил на меня взгляд, нахмурился, и матерно выругался.

— Лиля! — заорал он. — Почему Верстовскому не дали новый сценарий?

Лиля мгновенно подскочила к нему и растерянно посмотрела вначале на меня, потом на Лифшица.

— Юра, я ничего не знаю про новый вариант, — пролепетала она.

Лифшиц почесал репу и проговорил:

— Ладно, там все просто. Как скажу, так и будешь делать, — обращаясь ко мне, важно проговорил он.

— А где Дмитрий Сергеевич? — спросил я.

— Он с Мельгуновым сцены снимает. А я буду здесь работать с тобой и Миланой, — очень гордый собой, объяснил Лифшиц

Я заметил, что в отсутствии Верхоланцева, Лифшиц быстро переходил со всеми на «ты», будто возвышал себя таким образом.

— А Милана где? — оглядываясь по сторонам, спросил я, вспомнив про сувенир.

— Верстовский, много вопросов задаёшь, — надменно изрёк Лифшиц. — Сейчас она выйдет. Так, слушай меня внимательно. Дмитрий Сергеевич решил снять несколько сцен, Белла и Франко в молодости. Поскольку ты и так моложе Северцева. Тебя и гримировать, сильно не придётся. В общем, пара кадров об их любви. А вечером уже будет снимать с Игорем Евгеньевичем. Если он сможет, конечно, — добавил он угрюмо.

Я огляделся по сторонам, около пляжа находилось несколько больших трейлеров, особенно выделялся один — самый большой, роскошный, похожий на коттедж на колёсах. Я надеялся, что из него выйдет Милана. Но она подошла с другой стороны, одетая в короткие шортики и блузку, завязанную узлом на животике, что делало ее по-домашнему очаровательной.

— Привет! — сказала она, взяв меня за руки, показав в мягкой улыбке прелестные ямочки на щёчках.

Мне хотелось её тут же обнять, но я подумал, что мне представится богатая возможность для этого. Официальная. Я поцеловал ей руку, подержав в своей руке немного дольше, чем позволяли приличия.

— Так, давайте репетировать, — скомандовал Лифшиц. — Сразу на камеру будем. Вот здесь, — указал он на пятачок, вокруг которого был выложен круг из рельсов с тележкой и камерой. — Ляжете рядом друг с другом, и будет о чем-нибудь беседовать. Неважно о чем. Это будет идти с музыкальным фоном. Понятна задача?

Я кивнул, подумав с досадой, что эротические сцены с Миланой представлял себе несколько иначе. Когда мы устроились рядом, я сказал:

— Милана, у меня есть для тебя маленький сувенир.

Улыбнувшись, она лукаво спросила:

— Это в честь чего?

— Просто так. Решил подарить.

— Правда? А я думала, ты помнишь, какой сегодня день. А ты забыл, негодник, — щёлкнув меня по носу, с наигранной обидой проговорила она.

— А какой день? — не понял я.

Она упала на спину и засмеялась.

— Мой день рожденья! — звонко крикнула она.

— Я не понял, это по правде, или по фильму?

Она положила мне руки на плечи и, взглянув пристально в глаза, прошептала:

— Взаправду. Вечером будет торжество. Для своих. Но я тебе приглашаю, раз ты уже подарок купил.

— Здорово!

— Олег, ну что ты как тухлая рыба, — мрачно пробурчал Лифшиц, сидевший рядом на корточках. — Никакой жизни, ты же не зомби изображаешь. Больше чувств, страсти в глазах! Никогда баб не любил? Ведёшь себя, как пидор, — сквозь зубы прошипел он.

Мне безумно захотелось вмазать по физиономии зарвавшегося Эйзенштейна, но Милана сжала мне руку, и запал мгновенно исчез. Мы начали репетировать. Пригревало солнце, миллионами алмазов сверкали волны залива, и глаза Милана призывно мерцали, заставляя мою голову кружиться от счастья.

— Ладно, — холодно сказал Лифшиц. — Ещё репетиция и будет снимать.

Меня разморило. Было так хорошо рядом с Миланой, что я уже не злился на слова второго режиссёра. Мне стало жаль Лифшица, который бесновался, ощущая себя лишним на нашем празднике жизни.

— Так, хватит. Идите переодеваться и гримироваться, — деловито проронил Лифшиц, когда мы всласть наговорились с Миланой. — Боря, сейчас будем снимать.

Когда мы вернулись с Миланой, я увидел, что около камеры на тележке сидит увалень в мешковатых джинсах и взмокшей от пота неопределённого цвета футболке с коротким рукавом. Кирилл Невельский, главный оператор-постановщик, видимо, был с Верхоланцевым и Мельгуновым, а здесь орудовал второй оператор Боря. Рядом с тележкой сидело на корточках двое техников из обслуживающего персонала, и держали белые отражатели. Солнце уже припекало не по-детски. Лифшиц сделал знак стоящему рядом помощнику с мегафоном, тот проорал:

— Тишина на площадке!

— Фонограмма пошла! Мотор! Плейбэк. Начали! — с удовольствием скомандовал Лифшиц.

Я ощутил, как крутятся лопасти ветродуя — стационарного вентилятора, установленного на тележку, чтобы у нас красиво развевались волосы. Мы вновь начали мило беседовать с Миланой о пустяках, нас приятно обдувало ветерком. Я мог целовать ее, прижимать к себе, как мне хотелось. И за это ещё и получу деньги. Восхитительная работа.

— Так, перерыв. Потом в воде будем снимать, — бросил Лифшиц. — Верстовский, тебе раздеваться придётся. Не испугаешься?

— Уже сейчас дрожу, — саркастически ответил я.

Лифшиц молча пошёл по пляжу, раздавая указания, хотя и без него все крутилось и вертелось. Он играл роль пятого колеса в телеге — не мешает, а толку никакого. Техники начали разбирать камеру, установленную на тележку. Милана устроилась на раскладном стульчике, подставив лицо солнечным лучам. Я улёгся у её ног, как паж у трона королевы. Бросив лукавый взгляд, она спросила:

— Ты действительно мне что-то купил?

— Да. Сейчас принесу! — вскакивая на ноги, — сказал я.

— Подожди. Вечером подаришь, — остановила она меня, закрываясь рукой от солнца. — Олег, только я тебя прошу. На вечеринке никаких снимков. И обо всем, что увидишь — никому. Молчок. А увидишь, ты там всякое, — ядовито протянула она. — И, скорее всего, тебе это не понравится.

Я присел рядом и, улыбнувшись, объяснил:

— Милана, я же тебе говорил, мне эти гламурные похождения до фонаря. Я даже жёлтую прессу не читаю никогда. И ящик не смотрю.

— А чем же ты занимаешься вечерами? — поинтересовалась Милана игриво.

Я усмехнулся и промолчал. Лёг на спину, прикрыл глаза, сквозь щёлочки рассматривая стройные, загорелые ноги Миланы, пытаясь разглядеть лучше то место, где они сходились. Но совесть меня грызла — развлекаюсь, но практически не продвинулся в своих исследованиях. У меня были только догадки, а на них далеко не уедешь. Я передёрнулся, вспомнив, как Михаил Иванович в последний наш телефонный разговор недовольно орал в трубку. Я не смог сделать ни фотографий, ни внятной статьи.

— Верстовский, ты заснул? — услышал я окрик Лифшица, открыл глаза, и чуть не расхохотался.

Прямо надо мной склонился измочаленный второй режиссёр, его потную, багровую физиономию, искажённую злобной гримасой, обрамляли всколоченные кустики волос, что делало его похожим на гоблина. — Грим поправь! Быстро! Сейчас в море снимать будем! Балбес!

Я поплёлся в трейлер к маме Гале. Какой смысл наносить грим, если все смоет вода? Но гримёр долго колдовала надо мной, что-то поправляла, причёску, глаза. Я вышел из трейлера и залюбовался обнажённой наядой, которая сидела на краю деревянной платформы и болтала ножками. Увидев меня, она соскользнула в воду, отплыла подальше и остановилась, покачиваясь на волнах. Я сбросил джинсы, запутавшись в штанине, сорвал рубашку и бросился в воду.

— Куда ты, чёрт! — заорал Лифшиц. — Камера не готова!

Но я не слышал, ринулся вперёд, словно за призом в миллион баксов, ощутив, как вздымаются волны, поднимая высоко вверх и бросая вниз. Краем глаза я заметил тёмную массу, стремительно приближавшуюся к Милане, которая разбросав руки и ноги, беззаботно лежала на спине, закрыв глаза.

— Милана, осторожно! — закричал я, с силой махнув рукой, показывая направление.

Она вздрогнула, судорожно оглянулась и в ту же секунду ушла под борт катера, выкрашенного ядовитой синей краской. Я замер, с ужасом наблюдая, как при замедленной съёмке, рассекая волны, тёмная махина пронеслась над Миланой, обдав меня фонтаном брызг. У меня потемнело в глазах, словно разом выключили солнце, как люстру. Через мгновение я опомнился, заработал руками и ногами с удвоенной силой, оказался на том самом месте, где только что была Милана, нырнул, пытаясь в прозрачной воде разглядеть её, и где-то у самого дна увидел распластавшееся тело.

Подхватил, вытащил наверх, обхватив рукой за плечи, поплыл к берегу. Там уже столпился народ, слышались матерные ругательства, крики. Я быстро пощупал Милане пульс, и, не обращая внимания на присутствующих, начал делать искусственное дыхание. Она закашлялась, присела. На виске алела глубокая царапина, руки, ноги иссечены в кровь. Только сейчас я осознал, что она была на волоске от гибели. Я огляделся, и увидел бледного, как полотно Верхоланцева, он упал рядом на колени, и, прижимая Милану к себе, забормотал:

— Как ты, дорогая? Все в порядке. Ну как же ты там оказалась?

Я тяжело встал, огляделся и увидел у берега катер, рядом стоял Мельгунов, его сердечный дружок и охранники. Маячила лысая макушка Розенштейна. Они вели себя так, будто ничего не произошло! Эти безмозглые козлы чуть не угробили нас! У меня сжались кулаки, я ринулся к ним, но кто-то с силой схватил меня за руку.

— Олег, не надо, — услышал я шёпот Лифшица. — Ты не пострадал? Врач не нужен?

— Я в порядке, — вырвав руку, буркнул я, ощущая, как в груди закипает ярость и душат бессильные слезы.

На подкашивающихся ногах я доплёлся до ближайшего трейлера и опустился на ступеньки. Кто-то набросил на плечи плед, и я услышал такой родной голос мамы Гали:

— Олежек, пойдём, я тебя угощу.

Я уселся на кушетке, и только сейчас ощутил, как меня бьёт мелкой дрожью, тряслись руки, ноги. Перед глазами стояло иссиня-бледное лицо Миланы с кровавой отметиной на виске. От этого я должен был спасти Милану или нет? Или испытания впереди?

— Выпей, Олежек, — мама Галя протянула мне маленький стаканчик с янтарно-коричневой жидкостью.

Я сделал глоток, закашлялся. Гримёр села рядом, обняла и спросила мягко:

— Ну как ты? Пришёл в себя?

— Она могла погибнуть. На моих глазах, — глухо сказал я, опустив голову.

— Ты её очень любишь? — тихо произнесла мама Галя.

Я лишь вздохнул, ничего не ответив.

— Забудь о ней, сынок. Все равно она от мужа не уйдёт. Никогда, — проговорила она грустно, погладив меня по голове.

— Что так? Очень любит? Или потому что он — режиссёр знаменитый?

— Потому что ты для неё лишь одно из её маленьких приключений. Съёмки закончатся, и она тебя из головы выкинет.

— Это мы посмотрим, — сердито бросил я. — И со мной Верхоланцеву не так легко будет справиться, как с Северцевым.

— Ты что, Олег, думаешь, Дмитрий Сергеевич виноват? — удивилась мама Галя. — Глупости это. Они дружили с Гришей, рыбачили вместе. Уж кто-кто, а Дмитрий Сергеевич не мог.

— Разве Верхоланцев не ревновал к Северцеву?

— Он сквозь пальцы смотрел. Для него главное — работа. А Милана об этом никогда не забывает.

— Ну, кто-то же убил Северцева?! Кто?

— Олежек, почему это тебя так волнует?

— Галя, я действительно родственник Северцева, — объяснил я. — Наши деды были родными братьями. Правда, мой дед никогда не рассказывал об этом, поэтому я ничего не знал. Но теперь я должен выяснить, кто убил моего брата. Должен!

— Я давно об этом догадывалась, больно ты похож на Гришу, не только внешне, но и повадками, жестами, голосом, — улыбнулась мама Галя. — Хорошо, я тебе расскажу, что знаю, — добавила она доверительно. — У Гриши были натянутые отношения с продюсером. Он ведь не только главную роль отдал Игорю. Давид Григорьевич заправляет всеми деньгами, а Гриша в последнее время испытывал очень серьёзные финансовые затруднения.

— Он много проигрывал?

— Да. Знаешь, скажу тебе по секрету, Олежек. Только ты не смейся, — она смущённо улыбнулась. — Грише являлся призрак. Его очень пугало это, он сутками пропадал в казино, пытался расслабиться, отвлечься. Много денег просаживал.

— И попал в зависимость к Розенштейну? — понял я.

— Да. В страшную кабалу. Гриша жаловался мне, что не рассчитается до конца жизни теперь.

— Тогда Розенштейну не выгодно было убивать Северцева, — задумчиво сказал я. — Пока долг не отдал бы.

— Гриша выполнял для Давида Григорьевича какую-то работу. Не могу сказать, что именно. Но это было очень неприятно для него. Возвращался по утрам, злой и раздражённый. Один раз я услышала разговор Гриши и Давида Григорьевича. Гриша кричал, что больше не будет делать что-то. А Розенштейн ответил: «Гриша, повязан ты серьёзно. Пойдёшь к ментам — сильно пожалеешь». Олежек, мой совет, держись подальше от Розенштейна. Утомила я тебя. Отдыхай, — добавила она, поцеловав меня в лоб.

Я прилёг на кушетку, задумался над словами мамы Гали. Какую хорошо оплачиваемую работу Северцев мог выполнять для Розенштейна? Наркотики, проституция? Я почему-то вспомнил разговор Верхоланцева с продюсером, когда Розенштейн говорил о том, что я должен участвовать в чем-то, именно поэтому он согласился платить мне ставку в пятьсот баксов.

— Ну что, как наш герой себя чувствует? — услышал я зычный голос Лифшица и приоткрыл глаза. — Отдохнул? Давай собирайся, надо одну сцену снять.

Второй режиссёр стоял в дверях и рассматривал меня. Я сел на кушетку и пронзил его таким гневным взглядом, что он мог обуглиться до костей.

— Что глядишь? Ты профессионал или нет? Некогда раны ковырять. Одевайся, и поедем.

— Как Милана? — спросил я.

— Все в порядке, — ответил спокойно Лифшиц. — Пара царапин. Ничего страшного. Одевайся, машина ждёт, — добавил он и выскочил из трейлера.

Я выругался про себя, но зашёл в свой трейлер, оделся, и, захватив своё барахло, вышел наружу. Мне сразу бросился в глаза Верхоланцев, спокойно беседующий с Мельгуновым. Сволочи! Как будто ничего не произошло! Лифшиц оказался рядом и, подталкивая меня, повёл к синему фургончику. Как все-таки выглядит этот чёртов павильон снаружи? Во время поездки я попытался отодвинуть занавеску и выглянуть в щель, но лишь заметил, как машина въехала в узкий забетонированный туннель с тусклым освещением, и быстро пронеслась по нему под сильным уклоном. Остановилась и начала опускаться. Я вновь вылез в гараже без окон, вздохнул и машинально последовал за Лифшицем, который на ходу рассказывал, что я должен сделать. Я ничего не слышал, не мог отогнать видение тёмной махины, которая, как здоровенный утюг пронеслась над Миланой.

— Ты слышишь меня? — дёрнул меня за рукав Лифшиц. — Значит так, говоришь: «Белла, это лучший джазмен Америки, а может быть и Вселенной».

Я остановился, как вкопанный и одарил безумным взглядом второго режиссёра.

— Милана будет сейчас сниматься?! Её не отвезли в больницу?

— Нет, конечно. Олег, ты, что с луны свалился? — затараторил Лифшиц. — Жаль, она пока не может с декольте сниматься, царапин и синяков много.

— Царапин? — схватив его за грудки, воскликнул я. — Она чуть не погибла! Ублюдки, как вы можете заставлять её сейчас работать?!

Оторвав мои руки от своего воротника, Лифшиц хмуро пробурчал:

— Никто её не заставляет. Она сама знает, что делать. Олег, веди себя прилично. Если трахаешь жену главрежа, хотя бы делай вид, что скрываешь свои чувства. От широкой общественности.

Конечно, он употребил нецензурное слово, я давно привык, что работники искусства не церемонятся. Я резко развернулся, со всей силы вмазав ему в нижнюю челюсть. Он отлетел в сторону, смешно взмахнув длинными ногами. Наклонившись над ним, я отчеканил:

— Никогда так не говори. Понял? Или убью тебя, сволочь!

Лифшиц растерянно пощупал челюсть, и, повертев пальцем у виска, пробормотал:

— Сумасшедший.

Я подал ему руку, помог подняться. Мы в полной тишине дошли до студии, Лифшиц бросал на меня исподтишка осторожные взгляды, словно боялся, что я опять его ударю. Но моя ярость испарилась, душу заполнила бессильная тоска. Около двери, Лифшиц остановился и деловито проговорил, будто между нами ничего не произошло:

— Переодевайся и гримируйся. Будем снимать сразу. Там все просто.

Я вернулся к двери студии, одетый в чёрный фрак с белой плиссированной рубашкой и белой бабочкой. Съёмочная площадка представляла собой роскошную гостиную, заставленную старинной мебелью из ценных пород дерева — стульями, креслами. К стене примыкал огромный камин, декорированный природным камнем, с высокого потолка свисала большая хрустальная люстра. На «дворцовом» паркете возвышался большой концертный рояль. Суетились техники, бродил Кирилл, раздавая указания. Я поискал глазами Милану. И вдруг ощутил, что кто-то сжал мне локоть.

— Ну что, Верстовский, какой орден хочешь получить? — услышал я голос Верхоланцева.

Я резко обернулся, вглядевшись в его лицо, пытаясь определить, набрался он уже или нет.

— Чего смотришь? Говори, какой тебе орден выбить, — продолжил он весело. — Не стесняйся. Для меня это просто. Я ногою дверь открываю в любой кабинет. Даже президентский, — делая вид, что сообщает мне государственную тайну, шепнул он мне громко на ухо. — Ты молодец. Спас мою жену. Увы, вот жену подарить не могу. Она мне сама пока нравится, — расхохотался он. — Ладно, сейчас снимать будем. Дорогая! — театрально воскликнул он, увидев Милану, и протянул ей руки.

Милана выглядела немного бледной, с шеи до ног, как змеиная кожа её обтягивало платье из серебристой парчи, шрам на виске прикрывали жёстко завитые иссиня-чёрные локоны. Она подошла к нам, протянув мне ручку в белой перчатке.

— Олег, все в порядке?

Я кивнул, напряжённо оглядывая её. Верхоланцев, смерил нас обоих взглядом и громогласно спросил:

— Все готово? Отлично.

В студию важно прошествовал Мельгунов, сильно утянутый в белый фрак. У на банкетку, поёрзал. Верхоланцев скомандовал:

— Милана, Олег, встали здесь.

Я взял Милану под руку, сзади нас сгрудилась массовка — женщины в вечерних нарядах, мужчины во фраках. Все выглядело очень натурально.

— Начали! — воскликнул Верхоланцев.

Мельгунов сделал вид, что закончил исполнять пьесу, снял руки с клавиатуры рояля, все громко зааплодировали. Красуясь собой, он приблизился к нам, я торжественно изрёк, стараясь, чтобы голос не звучал насмешливо:

— Белла, прошу любить и жаловать. Винченто Бертинелли. Лучший джазмен Америки, а может быть и Вселенной.

Мельгунов осклабился, манерно поклонился, и горделиво выпрямился. И вдруг замер, его круглые глаза расширились до такой степени, что стали похожи на блюдца, он гортанно взвизгнул, глядя куда-то через моё плечо:

— Не смотри на меня так! Не трогай меня!

И как заяц побежал зигзагами по гостиной, поскользнулся, растянувшись на полу, резво вскочил. Распахнув дверь, он пулей выбежал в коридор, словно за ним гнались черти. Я непонимающе взглянул на Милану, потом на Верхоланцева. Главреж матерно выругался, устало шлёпнулся в антикварное кресло, заставив жалобно скрипнуть дерево весьма почтенного возраста. Мрачно вытащил массивный, потускневший от времени золотой портсигар с выгравированным на крышке двуглавым орлом с царскими регалиями в окружении изящного растительного орнамента. Охранники Мельгунова, чуть не столкнувшись лбами в проёме двери, бросились вслед за подопечным.

— Белая горячка? — весело поинтересовался я.

Милана брезгливо пожала плечами. Мне стало любопытно, я вышел в коридор, прислушался. Где-то вдалеке слышались крики, я направился туда, распахнул дверь и оказался в фойе театра, но не того, где мы снимали сцену с Мельгуновым, а совершенно другого, полуразрушенного, залитого водой, заросшего тиной, со стенами, покрытыми многолетним известковыми отложениями. Я поднялся по раздолбленным ступенькам — крики стали громче, вышел на балкон с рядами сломанных, вывороченных кресел. Мельгунов стоял на четвереньках в проходе и умолял: «Я все сделаю! Пожалуйста, не трогай меня! Пожалуйста! Клянусь, все сделаю!», протягивая вперёд руки. Перед ним возвышалась молчаливая фигура в чёрном плаще, она тянула Мельгунова, будто маленькую собачонку цепью, к которой были прикованы металлически браслеты на его запястьях. Я сделал шаг, призрак резко обернулся — вместо лица в капюшоне белел череп с ярко сверкающими огнём пустыми глазницами. Неистовый шквал ветра ударил в меня, словно включили на полную мощность ветродуй, и подбросил вверх. Как в страшном сне, я увидел где-то далеко внизу, перед сценой два неподвижно лежащих тела — охранники Мельгунова.

10

— Что вас привело ко мне, господин Верстовский? Я вижу, вы чем-то обеспокоены.

— Это очень важно.

Кастильский, бросив на меня обеспокоенный взгляд, провёл в кабинет.

— Рассказывайте. Вы встречались с духом Северцева?

— Нет. Вчера я стал свидетелем явления необычного призрака в чёрном плаще, внутри капюшона был череп с пустыми глазницами, в которых сверкали красные огоньки.

Кастильский, как мне показалось, с осуждением посмотрел на меня и проронил:

— Если вы убедили меня встретиться с вами, чтобы я выслушивал подобные байки, то совершенно напрасно теряете время.

— Байки?! — возмутился я. — Эта хреновина чуть не укокошила меня. Она подбросила меня к потолку, убила двух человек!

— Этого не может быть, — спокойно ответил Кастильский. — Не стоит меня обманывать. Если бы вы действительно встретились с этим существом, мы бы с вами не разговаривали. Они не оставляют свидетелей.

Я насупился, обдумывая, что дополнительно рассказать колдуну, чтобы он поверил.

— Этот призрак явился не ко мне, а к другому человеку, у которого на запястьях я заметил браслеты, скованные между собой, — пробурчал я. — От них шла светящаяся цепь, которую держала фигура в чёрном.

Кастильский нахмурился, со скрипом открыл ящик стола, достал толстый фолиант в кожаном переплёте, скреплённый медным замком. Открыв на нужной странице, он показал мне рисунок на пожелтевшей от времени бумаге.

— Я не видел их вблизи. Только заметил, что на них выгравированы какие-то значки, — объяснил я.

— Ясно. Скажите, вы крещённый?

— Да, меня крестил дед. Ну, то есть по его настоянию меня крестили, мои родители — атеисты.

— И вы носите крест?

— Да, дедов крест, который я получил после его смерти.

Кастильский вышел из-за стола, и спросил:

— Вы можете показать?

— Конечно, — ответил я, расстегнув рубашку, вытащив цепочку.

— Не снимайте! — быстро остановил меня Кастильский. — Никогда не снимайте этот крест, — повторил он. — И никому не отдавайте! Чтобы никто, понимаете, никто не мог его даже коснуться!

Он взял лупу и склонился надо мной. Внимательно осмотрев крестик, Кастильский вернулся за стол, и сложил руки домиком перед собой.

— Господин Верстовский, я могу дать вам только один совет. Держитесь подальше от человека, который носит эти браслеты. На самом деле это кандалы, которые свидетельствуют, что он заключил сделку с Тёмной стороной. Вам очень повезло, заговорённый крест сохранил вас от гнева посланника Ада.

— Ну, если он продал душу дьяволу, какие проблемы? Это его дело, — с иронией сказал я.

— Это не смешно, — сурово оборвал меня Кастильский. — Этот человек мог отдать не только свою душу, но и заключить договор с Тёмной силой о передаче других душ.

— Чьих душ? — спросил я, мне стало не по себе.

— Талантливых людей, наделённых особой энергией, которую Тёмные силы впитывают, чтобы стать ещё могущественнее. Что-то уже произошло?

— Да, несчастный случай. Мы должны были сниматься с актрисой в море, к берегу прошёл катер, она попала под него. Я успел её вытащить.

— Вы её очень любите, — скорее констатировал факт, чем спросил Кастильский.

— Я не могу быть все время рядом с ней, — глухо сказал я.

— Это не обязательно. Ваша любовь будет её охранять.

— А если я его убью? — поинтересовался я. — Я смогу её избавить от этого?

— Вряд ли вы сможете убить человека, заключившего сделку с Тёмными силами. Попадёте в тюрьму, погубите душу попыткой убийства. Мой совет — уезжайте с этой женщиной подальше. Иначе…

— Я не могу этого сделать. Она замужем, от мужа не уйдёт никогда, — глухо объяснил я.

Кастильский задумался на мгновение, потом открыл другой ящик и достал маленькую тёмную коробочку.

— Этот амулет сможет защитить женщину, которую вы любите. Впрочем, я ничего не гарантирую.

— Господин Кастильский, вы не можете проделать ритуал. Ну, чтобы она забыла мужа и ушла ко мне. И мы смогли бы уехать?

Кастильский брезгливо скривился и положил коробочку обратно в ящик.

— Господин Верстовский, все эти любовные привороты и ворожба — чепуха! Подобными ритуалами занимаются только шарлатаны. Не стоило отвлекать меня по такому нелепому поводу.

— Спасибо, что выслушали, — сказал я хмуро, вставая.

— Подождите.

Кастильский оказался рядом со мной и подал мне коробочку.

— Могу сказать одно. Если то, что вы мне рассказали — правда, вам тоже угрожает серьёзная опасность. Этот человек найдёт способ вас уничтожить. Вы узнали его страшную тайну.

— И что мне делать теперь? Бросить все и уехать?

— Уехать вы должны были раньше, — ответил Кастильский спокойно. — Теперь вам придётся разрубить узел проблем, в центре которого оказались.

— Скажите, а можно провести обряд, ритуал какой-нибудь. Ну, чтобы избавить этого человека от преследования?

— Это может произойти только с его добровольного согласия. Сделка дала ему очень многое, отказаться от подобного он не в силах. Я подозреваю, о ком вы говорите. Незаурядный актёр, ярко блеснувший в начале своей карьеры. Он сразу захотел большего — денег, славы. Получил это и теперь за это жестоко расплачивается.

Я вспомнил первую главную роль Мельгунова, которая принесла ему популярность — он фонтанировал энергией, обаянием, и сравнил с тем, как премьер выглядит сейчас — потухшие, оловянные глаза, лишённые жизни, тусклый, невыразительный голос. Возможно, предположение Кастильского не так уж фантастично. Я остановился на мостике через речушку, облокотился на ограждение, бездумно разглядывая пробегающий с тихим журчаньем серебристый поток. Перед мысленным взором вспыхнули события прошлой ночи. Немыслимая сила, подбросившая меня к потолку, вдруг ослабла, и я довольно мягко приземлился, Мельгунов без сил лежал в проходе, а призрак бесследно исчез.

Я помог встать премьеру, но он высокомерно отстранив меня, проследовал в коридор, даже не поинтересовавшись судьбой охранников. Я спустился в партер. Конечно, парни были мертвы, и помочь им уже никто был не в силах. Я вернулся в студию, где узнал, что съёмка сорвана. Мельгунов скрылся, в тот вечер я больше его не видел. Банкет тоже не состоялся, или его решили провести без меня. На следующее утро я позвонил Кастильскому, чтобы договориться о встрече. К моему сильнейшему удивлению, колдун согласился незамедлительно принять меня. Правда, разговор с ним оставил тяжёлое впечатление. Кастильский не запугивал меня, лишь предупреждал.

Я открыл коробочку — на бархатной синей подушечке лежал кулон в виде удлинённой капли молочного цвета, по которому пробегали искорки, словно взрывался фейерверк. Конечно, я могу подарить Милане этот амулет, но будет ли она его носить? Если я расскажу ей, что Мельгунов заключил сделку с дьяволом, и хочет её убить, она посчитает меня сумасшедшим. Или решит, что я разыгрываю её. Может быть, Северцев был убит за то, что оказался свидетелем явления посланника Тьмы? Или дьявольской силой или Мельгуновым, который таким образом хотел расплатиться со своим Хозяином?

Господи, о чем я только думаю?! Абсурд! Какие могут быть посланцы Ада?! Все это представление наверняка инсценировано. Кто-то решил попугать Мельгунова. Но как бы мне не аукнулось участие в этом адском шоу. Я возвращался по коридору, когда наткнулся на Ладу Данилюк, костюмера. Увидев меня в испачканном извёсткой и порванном фраке, она нервно воскликнула: «Вы подрались с Мельгуновым?» Ещё не хватало, чтобы зазнавшийся индюк обвинил меня, что я пытался его убить. А хуже того, свалит на меня смерть своих охранников. От этого говнюка можно ожидать всего. Я услышал пиликанье мобильника. Звонил Лифшиц.

— Олег, вечером будет праздничный ужин. За вами приедет машина, — официальным тоном сообщил он.

— А где будет? — поинтересовался я. — Я бы мог сам доехать.

— Ужин состоится на яхте. Добраться туда вы сами не сможете.

— А одеваться как?

— Как хотите, в рамках вашего вкуса.

Мне показалось, что Лифшиц сказал последнюю фразу, пытаясь меня задеть. Он считает, что у меня хреновый вкус? Урод, сам одевается, как бомж — старые джинсы и растянутая футболка. Но я решил прикупить одежды, доехал до центра городка на трамвае и уже издалека увидел большой трёхэтажный магазин с вывеской: «Гипермаркет». На втором этаже располагался салон мужской одежды, я решил побродить между вешалок и подобрать что-нибудь поприличней. Я непритязателен в одежде, моя работа обычно связана с простыми людьми, одеваться в дорогой костюм, значит, вызывать у них неприязнь, а тогда ничего не добьёшься в расследовании истории об очередном вампире или призраке. Впрочем, иногда судьба меня сталкивала с сильными мира сего. Брошенная любовница решила отомстить очень богатому, влиятельному лицу и наняла проходимцев, которые устраивали шоу в особняке хозяина — кровавые надписи на зеркалах, стуки и танцы по ночам. Я быстро вычислил, кто занимался чертовщиной, и все закончилось для брошенной девушки очень печально. Поэтому я стараюсь избегать общения с высокими лицами, которые скоры на расправу.

Я осматривал очередной костюм, когда услышал знакомый голос. Осторожно выглянул, и обнаружил Мельгунова, одетого слишком вычурно для посещения магазина — в малиновую куртку с набивным рисунком и белую, кружевную рубашку. На этот раз его сопровождала особа женского пола, худенькая, темноволосая девушка, плоская, с торчащими ключицами, явно намного моложе его. Они выбирали шарфики. Я постарался как можно незаметнее подойти ближе к парочке. Мельгунов сильно вытянул правую руку вперёд, чтобы пощупать очередную тряпку — на его запястье красовались большие, круглые часы на браслете из светлого металла с золотистыми вставками. Странно, почему он носит часы на правой руке, я не заметил, чтобы он был левшой. Но потом я понял, в чем дело. На запястье левой руки у него были другие часы, тоже огромные, испещрённые символами. Может быть, я здорово приложился башкой вчера, и мне все привиделось? За кандалы — доказательство сделки с Тьмой, я принял обычные часы?

— Молодой человек, ищете что-то конкретное? — услышал я совершенно неуместный голос продавщицы.

— Да, костюм для светской вечеринки, — промямлил я, как можно тише.

Но Мельгунов поднял голову и увидел меня. Сжав девушке руку, быстро повёл на улицу, где их ждали два шарообразных охранника в солнцезащитных очках, и массивный Cadillac Escalade с затенёнными стёклами. Почему Мельгунов так напугался? Боится расспросов? Значит, я действительно видел посланника Тьмы вчера? Я представил, что мне придётся долго общаться с «лучшим российским актёром современности», как льстиво называли Мельгунова наши СМИ, и поёжился. Кастильский сказал, что мне тоже угрожает опасность. Конечно, я не представляю интереса, ибо никаких особых способностей у меня не имеется, но я опасный свидетель общения мегазвезды с Силами зла.

— Для какого мероприятия? — от размышлений меня отвлекла продавщица.

— День рождения актрисы. Я снимаюсь вместе с ней, в маленькой роли. У Дмитрия Верхоланцева.

Она незаметно вздохнула и задала другой вопрос:

— Какой дресс-код указан в вашем приглашении?

Я уставился на неё, но тут же взял себя в руки.

— Это было устно, — нашёлся я.

— Хорошо, я вам предложу кое-что, — сказала она, наконец.

Быстро оглядев меня, она прошлась по рядам, вытащила костюм и выложила передо мной:

— Тёмный костюм из тонкой шерсти самого модного сейчас покроя от Roberto Cavalli и чёрная рубашка из блестящего шелка с французскими манжетами. Это подойдёт для любого мероприятия. Примерьте.

Я недоверчиво пощупал материал и как можно незаметнее взглянул на ценник, стараясь не показать виду, что цифра почти в штуку баксов произвела на меня неизгладимое впечатление. Взял вешалку с костюмом, аккуратно сложенную рубашку и вошел в примерочную.

— Ну что же, сидит хорошо, — сказала продавщица, увидев меня у зеркала. — Только манжеты надо завернуть вот так, и застегнуть запонками.

— А галстук какой? — поинтересовался я.

— К такому костюму галстук не нужен. Расстегнете верхнюю пуговицу.

Я представил, что буду выглядеть на вечеринке, как последний лох и мне захотелось позвонить Милане и отказаться. Нет, она решит, что я струсил, и как можно уверенней сказал:

— Хорошо, выпишите.

В крайнем случае, буду ходить так на работу. Хотя в нашем маленьком журнальчике никакого дресс-кода отродясь не было, ходили в том, на что могли наскрести денег.

Я вернулся домой, и засел за папку, которую дала Милана. Я так увлёкся, что с трудом услышал пиликанье будильника в мобильнике. Принял душ, надел купленный костюм, который погладила Екатерина. Моё отражение в зеркале мне понравилось, я почувствовал себя уверенней. Услышал призывный звук клаксона за окном — на этот раз за мной прислали Ауди чёрного цвета, и ехал в ней я в гордом одиночестве. Но чем ближе мы подъезжали к заливу, тем страшнее мне становилось, я далёк от бомонда и светских развлечений. Совершенно не представляю, как вести себя с высокопоставленными гостями, чтобы не опозориться. Машина остановилась на берегу, я увидел тот самый катер, который чуть не убил Милану, поёжился. В центре залива на волнах покачивалась просвещённая трёхпалубная яхта.

Когда я поднялся на борт ко мне сразу подбежал человек, одетый в фиолетовый смокинг с бархатными лацканами, жёлтый в крапинку галстук-бабочку, из кармана виднелся нагрудный платок кричащего малинового цвета.

— Молодой человек, как вас зовут? — быстро осведомился он, держа перед собой раскрытую кожаную папку.

— Олег Верстовский.

Он быстро пробежался глазами по списку и удивлённо взглянул на меня.

— У вас есть приглашение?

— Меня устно пригласили, — ответил я, начиная сильно нервничать.

Ещё не хватало, чтобы меня вышвырнули с этого мероприятия, как последнего бродягу.

— Олег! — я услышал голос, заставивший моё сердце забиться сильнее.

Я увидел Милану, одетую в блестящее шёлковое платье карминово-красного цвета, собранное изящными складками на груди и ниспадающее волнами до самого пола. Она быстро шла ко мне, цокая каблучками по деревянному покрытию, и радостно улыбалась

— Все в порядке, Сильвестр, — обратилась она к распорядителю, оказавшись рядом. — Олег Верстовский, мой спаситель. Распорядись посадить его на самое лучшее место.

Я вздохнул с облегчением, а расфуфыренный пижон кивнул и мгновенно испарился. Я отдал белые розы, которые успел купить по дороге. Протянул смущённо коробочку. Я очень боялся, что она скривится от моего убогого подарка, но она открыла и напряжённо взглянула на меня, и её глаза как-то странно вспыхнули.

— Это старинный амулет, — объяснил я. — Для защиты.

Она надела цепочку, заправила внутрь.

— Спасибо, — прошептала она, обняла меня и впилась в губы.

Я ощутил, как у меня закружилась голова от пьянящего аромата свежих цитрусов, ванили и мускуса. Она не соблазняла, демонстрировала безоговорочную власть. Она могла приказать мне спрыгнуть с маяка, и я бы с удовольствием это проделал.

Гости стали постепенно собираться, Сильвестр, бросая на меня изучающие взгляды, отвел на место. На средней палубе находился просторный салон, у окон располагались круглые столики, застеленные бело-синей скатертью с тонким фарфором и выстроившимися в ряд бокалами, окна задрапированы бежевыми портьерами. В передней части я увидел на небольшом возвышении белый рояль, микрофон, ударные и понял, что предстоит выступление музыкантов. По залу, боковым проходам, дефилировали гости. Я успокоился, одеты они были, кто во что горазд, по крайней мере, я не выглядел здесь белой вороной.

Со мной сидело четыре человека — двое мужчин, две женщины в вечерних нарядах, с обнажёнными плечами и низким декольте. Нас представили друг другу, но их имена мне ни о чем не говорили. Они брезгливо осмотрели меня, будто в их общество случайно затесался грязный бродяга, и начали мило болтать о светских вечеринках в Москве, показах мод. О том, что некий издательский дом поменял команду ивентмейкеров (Бог его знает, что это такое) и поручил проведение важного мероприятия промоутеру-новичку (в задницу эти англицизмы), который естественно не справился, поэтому никому не понравилось. На что молодой человек, одетый в полосатый пиджак и гавайскую рубашку, возразил, что он присутствовал на том мероприятии, и все было ОК. Особенно стильная видеозаставка и приличная работа по театральной разводке (не имею ни малейшего представления, что это такое). Принесли закуску — коктейль из креветок, на сцену выскочил Сильвестр. Он постучал по микрофону и манерно объявил:

— Сегодня у нас большой праздник! День рожденья одной из ярчайших звезд на небосклоне российского искусства. Самой очаровательной, милой, любимой всеми и самой талантливой актрисе и певице!

Все захлопали, на эстраду вышла европейская знаменитость, исполнил свой хит, а присутствующие за моим столом отпускали скабрёзные шуточки в отношении его потасканного вида, севшего голоса и мешковатого костюма. Больше всех старалась Эльвира Дурыгина с вытянутым лошадиным лицом, одетая в слишком открытое платье, безвкусно украшенное стразами, которое навязчиво демонстрировало её накаченную силиконом грудь и выпирающие ключицы. Европейскую звезду сменила российская — исполнитель блатняка, под гитару он прохрипел пару хитов и ушёл под громкие аплодисменты. Незаметно скользящие по проходу официанты принесли очередное блюдо — томатный суп-пасту и присутствующие за столиком перешли к обсуждению остальных гостей, не щадя никого, ни молодых, ни старых, ни мужчин, ни женщин. Когда Эльвира перешла к Верхоланцеву, я напрягся в ожидании, что она пройдётся по Милане. Но Дурыгина увлечённо трещала о поместье, выстроенном на десяти гектарах под Самарой, с конюшней на дюжину рысаков, теннисным кортом, часовней, и лесными угодьями в двести тысяч гектаров, где режиссёр устраивает настоящие охотничьи побоища.

— Можете представить — вся жители близлежащей деревеньки на него корячатся! — проговорила жеманно Эльвира, будто реально переживала за несчастных сельчан.

Я представил, что она за всю свою жизнь, не подняла ничего тяжелее ридикюля с побрякушками, и спокойно пояснил:

— Насколько я знаю, все довольны, потому что там работы вообще нет никакой. А тут, какой-никакой заработок.

Эльвира взглянула на меня с осуждением, будто я сморозил глупость. Вздёрнув носик, она демонстративно повернулась к спутнику. Я сжался в комок, когда Сильвестр объявил выступление Миланы. Она вышла к микрофону, улыбнулась и запела весёлую песенку, изящно двигаясь в такт. Когда она закончила, Эльвира ехидно проворчала:

— Старая кляча, не в состоянии открытое платье надеть, сиськи, небось, так обвисли, смотреть на не что, и морщины не знает, как скрыть. Неужели Вершок не в состоянии оплатить пластику дражайшей половине?

Мне безумно захотелось врезать по физиономии мерзкой бабе так, чтобы она свалилась под стол. С огромным трудом взяв себя в руки, я отчеканил:

— Я снимаюсь вместе с Миланой, выглядит она великолепно. Молодые девушки позавидовали бы ее прекрасной коже и бюсту, — добавил я, пристально глядя в лицо желчной собеседницы. — На съёмках произошёл несчастный случай, она сильно поранилась, поэтому в закрытом платье.

Эльвира смерила меня гневным взглядом, презрительно хмыкнув, она поджала пухлые, накаченные губки, и отвернулась.

— А вы, простите, кого играете? — поинтересовался спутник девицы, которого представили, как Альберта Сверчкова.

— Я заменил Григория Северцева, играю Франко Лампанелли, — ответил я.

— Правда? — недоверчиво протянул он, оглядев меня. — Ну и как вам работать с Верхоланцевым? — поинтересовался он. — Лютует, как Иван Грозный?

— Я этого не заметил, все идёт в рабочем порядке.

— А вы раньше где-то снимались? — спросил он.

— Нет, нигде не снимался, служу в драматическом театре. В Саратове.

— Интересно-интересно, и сразу главная роль? — язвительно проговорил он.

— У меня эпизодическая роль, главную играет Игорь Мельгунов.

— О, Игоречек! Лучший российский актёр, — желчно воскликнула она. — Я слышала, он и своего дружка притащил на съёмки. Правда?

— Меня такие вопросы не интересуют, — бросил я.

— Не интересует? Ещё бы, — пробурчала Эльвира, лицо источало нескрываемое презрение.

Официанты принесли следующее блюдо — трубочки из лосося с чёрной икрой, украшенные свежими огурцами и перцем. Все увлеклись едой, я вздрогнул, когда услышал знакомый голос:

— Олег, исполни что-нибудь.

Рядом стояла Милана, лукаво улыбаясь. Я отрицательно покачал головой, склонившись над тарелкой, мне было страшно опозориться перед гостями, с яркими представителями которых познакомился только что. Я ощутил, как запылало лицо — совершенно не стесняясь присутствия гостей и мужа, Милана опустила мне руки на плечи. Прошептав на ухо: «Олежек, не стесняйся», нежно прикоснулась губами к щеке. Подняв глаза, я заметил широко раскрытые глаза Эльвиры, в которых светилась зависть и раздражение. Она только что убедилась, что я не случайный гость на этой вечеринке. Я уверенно встал, отдёрнул пиджак, легко вспрыгнув на эстраду, сел за рояль. Я знал, что исполню. И пусть меня закидают тухлыми яйцами. Я поправил микрофон над роялем, и опустил руки на клавиатуру.

Я закончил, бросил напряжённый взгляд в зал, и заметил растерянные глаза гостей, которые лишь через мгновение разразились аплодисментами. Милана подошла ко мне, обвив руками за шею, поцеловала в щёку. Взяв меня за руку, подвела к микрофону и представила:

— Олег Верстовский! Человек, благодаря которому я родилась заново!

Все вновь захлопали, я посмотрел на столик, стоящий у самой эстрады, за которым восседали продюсер с главрежем. Верхоланцев утирал глаза платочком, видно уже здорово набрался. Он помахал мне рукой, приглашая за столик. Я спустился вниз. Милана села напротив меня.

— Давай, Олег выпьем с тобой! — наливая в стопку из хрустального графина, предложил Верхоланцев. — Здорово ты пел, я даже прослезился. Слушай, можешь хорошие бабки загребать, всем нашим пидорам сто очков вперёд дашь.

— Всех денег не заработаешь и в могилу не унесёшь, — ответил я банальной фразой.

— Да? Значит, ты пока мало видел. И ни черта в жизни не смыслишь, — беззлобно произнёс он. — Ты женат?

— Нет.

— А чего так? — с удивлением поинтересовался главреж. — Жена, дети — это прекрасно.

— Не нашёл пока ту, с которой захочу связать судьбу на всю жизнь, — ответил я очередной заезженной фразой, стараясь не смотреть на Милану.

— Правда? — вдруг подал голос Розенштейн. — Ну, ты прямо, как Народный, — сказал он язвительно, назвав имя очень известного актёра. — Он тоже говорил так, но при этом шлялся по бабам, как не хрен делать. Я тут устраивал мероприятия, и для всех господ, сохраняющих верность супругам, держал отдельные номера, — добавил он ядовито. — Чтобы кумиры, идеалы нравственности и порядочности, могли, понимаешь, втайне наслаждаться вниманием прекрасных дам, и не ронять имиджа у публики. Для этого я держал целый гарем — начинающие актрисульки, провинциальные репортерши. Все, кто почитает за честь прыгнуть в постель к известному артисту. Артисты. Не артисты — дерьмо собачье.

— Да, Верстовский, — бросил Верхоланцев с улыбкой, хлопнув меня по плечу. — Вот выйдет наша картина на экраны, тоже станешь знаменитым. И к тебе в постель поклонницы будут лезть. Хочешь?

— Не хочу, — буркнул я, разговор начал утомлять.

— Не хочу, — протянул брезгливо Розенштейн. — Потому что ты никто и звать тебя никак. И никому даром не нужен.

— Не всем известность нужна, — я попытался урезонить продюсера.

— Дурак ты, Верстовский. Известность всем нужна. А если тебе лично не нужна, значит ты идиот, — изрёк Розенштейн.

— Популярность свои минусы имеет. Если бы я женился, то не хотел бы, чтобы моя жена знала о моих изменах. А если кто-то из моих знакомых об этом проболтался бы, я дал бы ему в морду. А при популярности слишком многим в морду придётся давать, — саркастически объяснил я.

Розенштейн бросил исподлобья на меня хмурый взгляд, словно пытался осознать, хотел я его оскорбить или нет.

— Верстовский, ты вообще знаешь, кто я такой? — наконец, раздражённо пробурчал он, багровея. — Царь и Бог! И без меня вся эта шарашкина контора летела бы к чертям собачьим. Один Северцев мне в такие бабки обходился, в страшном сне не представишь. Звонит: «Давид, на меня тут наехали, срочно нужно два штукаря. Не отдаёшь, убьют меня». Потом звонит: четыре, десять. А оказывается, он в казино все просаживает. И ведь ничего не вернул, сволочь! А ты думаешь, Верстовский, я — нефтяной магнат или мне за красивые глазки «капусту» вагонами отгружают?

Я подумал, что за свинячьи «глазки» Розенштейна не дал бы и трёх копеек, не то, что вагон «капусты».

— Давид, мы все знаем про Гришу, — дружелюбно проговорил Верхоланцев, бросив мимолётный взгляд на жену. — Упокой, Господи, его душу грешную, — добавил он, перекрестившись, и предложил, наливая продюсеру из графина, и чокаясь с его рюмкой: — Давай выпьем лучше. За твоё здоровье!

— Да что Северцев! — воскликнул Розенштейн, опрокинув стопку в рот. — Гришка по сравнению с Пашкой (дальше шло имя очень известного актёра) ангел был. Сколько раз я Пашку отмазывал от ментов за то, что тот слишком девочек любит. Да не каких-нибудь, а особенных, обязательно светлые волосы да голубые глазки, и чтобы не моложе двенадцати! Понятно?! А этот засранец Боря (имя известного телеведущего) всю карьеру сделал через задницу. В прямом смысле этого слова! Да в ящике, на «голубом экране» на три четверти все такие. А может быть и на все сто процентом! Да я об этом мемуары напишу ещё! Про этот хренов шоу-бизнес! — воскликнул он, потрясая волосатым кулаком.

Розенштейна прорвало, словно канализационную трубу, он сыпал именами знаменитых артистов, художников, писателей, режиссёров, припоминая одну гнусную историю за другой. Все представители богемы были по его словам жлобами, алкашами, наркоманами, завистниками, развратниками, игроками, просаживающими целые состояния. Мне казалось, что я сам по уши в вонючем дерьме. И вдруг меня осенило — Розенштейн очень обижен на всю эту шатию-братию, как не старается встать на один уровень с ними, как не корячиться, все равно его считают лакеем — подай-принеси. Когда Розенштейн на минуту затих, наливаясь очередной рюмкой, я, будто себе под нос, невозмутимо проговорил:

— Мой предок, Пётр Андреевич Вяземский, очень сокрушался о потери записок Байрона. И написал об этом своему другу — Александру Сергеевичу. А тот ответил: «Потеряны? Да и черт с ними! И, слава Богу, что потеряны. Толпа жадно читает исповеди, потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врёте, подлецы: он и мал и мерзок — не так, как вы — иначе».

Над столиком повисла мёртвая тишина, казалось, муха пролетит — будет слышен каждый взмах её крылышек. Милана с ужасом воззрилась на меня, а Розенштейн насупился и мрачно спросил:

— Верстовский, а ты в каком театре играешь-то?

— В драматическом, в Саратове, — быстро отбарабанил я, вспомнив слова, о которых мне говорил второй режиссёр.

— В Саратове? — протянул он пренебрежительно, и зловеще добавил: — Странно, что тебя оттуда не попёрли. Актёр из тебя полное дерьмо.

— Ну ладно, чего уж там, — засуетился Верхоланцев. Полез под стол, вытащил какую-то бутылку и, сунув мне в руки, добавил: — Иди, Олег, выпей за наше здоровье. Давай. Будь здоров.

Я взглянул на этикетку, отметив, что это весьма неплохой коньяк — Hennessy в изящном сосуде, украшенном орнаментом из виноградной лозы. Подбрасывая бутылку на руке, я отправился к своему столику, где застал обрывок фразы Эльвиры:

— … замухрышку какого-то, сопляка. Пристроила к себе в картину, старая шлюха. Скоро хахалей будет в яслях искать.

Я понял, что она говорила обо мне и Милане, но спокойно присел за столик, лишь бросив пренебрежительный взгляд на сплетницу. Эльвира мгновенно захлопнула накрашенную пасть, углубившись в поедание заливной осетрины, с крабами, раками и каперсами.

— Эльвира, судя по вашей озлобленности и агрессивности, — произнёс я, как можно хладнокровнее. — В вас чувствуется серьёзная неудовлетворённость своей личной жизнью. Так что мой совет — или заведите ещё одного любовника или купите себе парочку фаллоимитаторов. Так сказать, для исправления вашего настроения.

Я очень надеялся, что её спутник, Альберт Сверчков, попытается врезать мне по физиономии, но он трусливо втянув голову в плечи, быстро-быстро начал орудовать столовыми приборами, словно не слышал оскорбительных эпитетов, ярко характеризующих спутницу. Эльвира растерянно поморгала глазами, перевела глаза вначале на Альберта, потом на меня, и покраснела, как рак на ее тарелке. Я открыл бутылку коньяка, предложил остальным, Эльвира и Альберт отказались, а Витольд и его подруга очаровательная, худенькая Женя с ярко-рыжими волосами и симпатичными веснушками, с удовольствием согласились.

Перед десертом я вышел курить, ушёл на корму, разглядывая ярко освещённый снизу прожекторами маяк, высокие отроги гор и ряд фонарей на проспекте, которые выглядели отсюда, как россыпь светлячков. В низине раскинулся маленький городок, все выглядело так мирно и дружелюбно, что я выбросил из головы разговор с Розенштейном и Эльвирой. Сам виноват, что завёлся, не стоило обращать внимания на дураков и завистников. Будто ветерок пробежал по моим ногам, я резко обернулся, но успел лишь заметить чью-то тень. На голову обрушился страшный удар, искры посыпались из глаз, кто-то схватил меня снизу за ноги, лишая опоры и перебросил через перила. Я рухнул вниз, теряя сознание, и ледяная вода накрыла меня с головой.

11

Я открыл глаза — вокруг простиралась лишь кромешная тьма. Попытался нащупать выключатель рядом на столике, щёлкнул кнопкой, маленький ночник вспыхнул слабым, розовато-жёлтым светом. На подушке разметались иссиня-чёрные волосы Миланы, я наклонился, чтобы поцеловать её и проснулся, к своему громадному сожалению. В большое окно, занимавшее почти всю стену, смотрели яркие южные звезды.

Издалека доносился весёлый шум, музыка. Я вспомнил, как упал в воду, камнем пошёл ко дну и там, в глубине, будто поднимающиеся со дна россыпь ярких огоньков, которые весело перемигивались, словно приглашали в гости, но, ощутив, резкую нехватку кислорода, я изо всех сил рванул к поверхности. Вынырнув, я обнаружил, что нахожусь довольно далеко от яхты. С трудом доплыв до неё, я попытался взобраться на борт, но не нашёл ни трапа, ни сетки, ничего, за что мог бы зацепиться. Кричать было бессмысленно, хотя я пару раз попытался это сделать. Естественно, меня никто не услышал. Я огляделся, доплыть до пляжа не представлялось возможным, скалы, нависавшие над заливом, были слишком крутыми, чтобы взобраться на них. Я проплавал с полчаса, у меня свело ноги от холода, потемнело в глазах, и в последнюю секунду перед тем, как окончательно утонуть, я услышал зычный голос Верхоланцева, усиленный мегафоном:

— Вот он! Держи его!

В глаза ударил яркий луч прожектора с верхней палубы, я услышал всплеск воды, и почти сразу рядом оказалась шлюпка, в которую меня втащили. Видимо, потом я потерял сознание и больше ничего не помнил. Я сладко потянулся и вдруг услышал, как тихонько отворилась дверь. Проскользнула тёмная фигура, в руках у незваного гостя что-то белело. Он метнулся ко мне, с силой прижав мою голову к подушке, но я чудом сумел вывернуться, перекатился через кровать. Вскочив на ноги, наткнулся на вовремя подвернувшийся стул, и обрушил на голову противнику. Хрясь! Стул разлетелся на куски, мужика это лишь разозлило. Он резво перемахнул через кровать и кинулся на меня, как бык на тореадора — в последнюю секунду я отпрянул в сторону. Амбал промахнулся и красиво вылетел через огромное окно, разбив вдребезги. Мелкие осколки с жалобным звоном усыпали все вокруг.

Я понаблюдал, как подбежали охранники, подхватили его, надавали по мордасам и куда-то потащили. Включив свет, я осмотрел кавардак. У меня шевельнулась досадная мысль, не предъявит ли мне хозяин яхты немаленький счёт за испорченные вещи. Но разбить окно я сам не мог, а разломанный стул, в случае чего, оплатить сумею.

Около стены я заметил дощатый гардероб, в нем висело несколько летних костюмов, слишком большого размера, но это лучше, чем бегать голышом. Я вышел на палубу, веселье было в полном разгаре, слышались пьяные вопли, песни, громко орала музыка. Я прошёлся по проходу и наткнулся на Верхоланцева, который еле держался на ногах, с двух сторон его поддерживали две полуголые длинноногие блондинки. Главреж размахивал початой бутылкой и что-то громко объяснял спутницам. Я проследовал дальше, свернул в коридорчик, мне навстречу попалась другая девица с длинными, соломенными волосами и чёлкой, закрывавшей пол-лица. Увидев меня, она кинулась мне на шею с воплем:

— Красавчик, не хочешь заняться любовью?

Конечно, она сказала гораздо более откровенно, я отстранил её, заставив скукситься:

— Ты голубой? — разочарованно протянула она.

Я вдруг представил, что найду Милану в объятьях пары мужиков и мне стало противно. Но я взял себя в руки, прошёл в салон, у окна заметив целующуюся парочку. Вернее сказать, невзирая на свидетелей, они занимались любовью, я проследовал мимо них, поднялся на верхнюю палубу. По коридору дефилировали пьяные в дупель гости обоего пола, я аккуратно заглядывал в полуоткрытые двери кают, натыкаясь на развесёлые компании. Вышел на нос, здесь была устроена танцплощадка, несколько пар, тесно прижавшись друг к другу, медленно двигались под музыку. Мне стало одиноко и холодно, я развернулся, чтобы вернуться в каюту и вдруг услышал возглас:

— Олег!

Милана подбежала, прижалась и начала целовать меня в таком исступлении, словно я вернулся с того света.

— Господи, какое счастье! — воскликнула она, оторвавшись, наконец, от меня. — Я безумно напугалась, зашла в твою каюту, а там все вверх дном перевёрнуто.

Чтобы не рассказывать, что на меня напал убийца, я сжал её в объятьях и начал покрывать жадными поцелуями лицо, шею.

— Подожди, дорогой, — запыхавшись, сказала она, наконец.

Схватив меня за руку, она потащила меня куда-то вниз, по винтовой лестнице. Мы оказались на нижней палубе. Она распахнула дверь и буквально затащила внутрь, дрожа от возбуждения. Я отнёс ее на кровать, которая занимала большую часть каюты, оформленную в нежно-розовых тонах. Милана разделась сама, но тут же спряталась под одеяло. Почему она вдруг начала стесняться? Я понял, когда нырнул за ней, почти все её тело было в эластичных бинтах, у меня сжалось сердце. Черт возьми, я мог потерять её навсегда. Осторожно прикасаясь губами, словно Милана была хрупким сосудом, начал целовать. Пару раз она скривилась, когда я все-таки сделал ей больно. Я спустился ниже, туда, где распустился цветок нашей страсти, лаская языком, Милана дрожала от возбуждения, выгибалась, как тетива лука. Быстро завелась, мы слились воедино, став на время единым существом, дыша в такт друг другу. Я выбросил из головы все глупые мысли, мне лишь хотелось держать и не отпускать никогда моё драгоценное сокровище. Я называл её самыми нежными именами, какие смог придумать, шептал о любви.

Она лежала на спине, блаженно улыбаясь. Она не убежала от меня, как в первый раз, наоборот, прижав мою голову к себе, запустила пальцы в волосы, ласково поглаживая, проговорила:

— Боже, я так жутко испугалась. Прибежал Боря с вытаращенными глазами и сказал, что ты упал за борт.

— А что ж меня так долго искали? — спросил я с иронией. — Полчаса вокруг яхты плавал, никто меня не видел.

— Наверно, он не сразу обнаружил тебя. Но, слава Богу, вытащили же! — воскликнула она, взъерошив мне волосы.

Если она так боится за меня, может быть, у меня есть шанс? Пристально вглядевшись в ее блестевшие от радости глаза, произнёс:

— Я должен тебе сказать, Милана. Я люблю тебя. Уйди от Верхоланцева. Мы будем вместе навсегда. На всю жизнь.

Она усмехнулась, мягко провела по моему лицу, обведя глаза, нос, подбородок и ответила спокойно:

— Олег, ну представь себе. Я уйду, у меня не будет ни одной роли больше. Он постарается. Он же «серый кардинал» кино всея Руси. Буду сидеть дома, стареть. Лет через десять ты будешь ещё очень и очень молод, а я стану старухой, толстой, некрасивой. Ты меня бросишь, и я буду сама в этом виновата.

— Какая старуха! Семь лет разницы — это так страшно? Когда мужчина на сорок лет старше жены — это нормально. Когда жена старше чуть-чуть — катастрофа, — зло воскликнул я.

— Я тебе нужна, потому что не твоя, а когда стану твоей, ты потеряешь ко мне интерес. Я знаю, — печально возразила она. — Давай не будем об этом. Нам ведь просто хорошо вместе. Зачем что-то менять?

Я присел на кровати, отвернувшись, и с горечью проговорил:

— Понимаю, съёмки закончатся, выбросишь меня из головы. Другого найдёшь.

— Ты что обиделся? — спросила она удивлённо, обвила за талию, прижалась, нежно погладила. — Олег, пойми, эти вопросы так не решаются. Ты мне очень дорог. Я впервые ощутила, как мне может быть дорог мужчина. Но я не могу так — взять и уйти. Олежек, ну, пожалуйста, не обижайся. Расскажи лучше, как идёт твоё расследование.

Я тяжело вздохнул, понимая, что разговор начал совершенно зря. Улёгся на спину, заложив руки за голову, и ответил:

— У меня трое подозреваемых. У всех есть мотив, доказательств у меня немного, но кое-что есть.

— И кто?

— Ну, во-первых, твой муж. На месте преступления я нашёл запонку Верхоланцева. Такую же обнаружил в его гардеробной, случайно там оказался. Во-вторых, Розенштейн. Северцев попал в финансовую кабалу к нему, работал на него. Что делал — пока не знаю, но это было явно противозаконно и очень неприятно для него. Возможно, Северцев пригрозил продюсеру, что пойдёт в полицию и все расскажет.

— Господи, Олег, они не могли этого сделать. Чепуха! — перебила она меня раздражённо. — Если ты случайно попал в комнату Дмитрия, то и любой мог попасть. Взять запонку, подложить на место убийства. Он мог эту запонку потерять. Дальше. Розенштейн был в бешенстве, когда Гриша пропал — мы и так выбивались из графика, а замена актёра — страшные расходы. Давид — жуткий скупердяй, за копейку удавится. Если может на чем-то сэкономить — всегда сделает. Нет, ты, конечно, прав, у Гриши действительно были серьёзные денежные проблемы. Но какой смысл Розенштейну его убивать? Он потерял возможность получить назад свои деньги.

— Возьмёт с жены, — предположил я.

— Вряд ли. Ну а третий кто?

— Как ни странно — Мельгунов.

— Господи, Олежек, ты ходишь по кругу, — снисходительно проговорила она. — Одни и те же люди и все абсолютно не причастны к смерти Гриши. Уверяю тебя. Ну, были у Гриши и Мельгунова плохие отношения, но ты же видел это чмо. С кем у него могут быть хорошие отношения?

— Милана, ты не знаешь, почему Мельгунов носит на обеих руках часы?

— У него контракт с фирмой. За рекламу получает ощутимый гонорар, вот и старается. Если бы мог, он бы их и на нос себе надел, и на член, — засмеялась она. — Какое отношение это имеет к твоему расследованию?

Я только раскрыл рот, чтобы рассказать историю о призраке, как вздрогнул, услышав стук в дверь.

— Милана Алексеевна, вы здесь? — прозвучал робкий голос Лили. — Бенедикт Романович приехал. Вас приглашают.

Я выругался про себя. Наверняка, Лиля слышала, как мы тут мило беседовали в кровати. Пойдёт и доложит теперь Верхоланцеву.

— Хорошо, через полчаса я приду, — спокойно ответила Милана. — Олег, подожди меня, я принесу тебе костюм.

— Не надо, — буркнул я, вылезая из кровати. — На палубе посижу, воздухом подышу.

— Олег, ну хватит дуться. Что ты, как маленький ребёнок.

Она быстро оделась и осторожно выскользнула в коридор, через десять минут вернулась, и подала мне аккуратную стопку одежды.

— Примерь, мне тоже надо переодеться. Приходи в салон, — сказала она и, поцеловав в щёку, выпорхнула из каюты.

Я нацепил чёрную рубашку, пиджак кофейного цвета в яркую золотистую полоску, и такие же брюки. Ко всему попугайскому гардеробу прилагался длинный, узкий галстук темно-бордового цвета с чёрной окантовкой.

Я поднялся на среднюю палубу, в салоне за столиками уже расселись гости, часть мест оставались пустыми — некоторые так и не смогли привести себя в более-менее трезвый вид. Хотя я увидел почти ровно сидящего рядом с Миланой Верхоланцева. На сцене в круге света явился Сильвестр и торжественно объявил, показывая в улыбке сверкающие фарфоровые зубы:

— Наш самый дорогой и почётный гость — Бенедикт Романович! Встречайте!

Все захлопали, в салон важно прошествовал немолодой человек в дорогом, старомодном костюме, сильно облысевший, в очках с толстыми дужками, с солидным брюшком. Он взошёл на сцену и театрально произнёс, будто выступал на сцене перед многотысячным залом:

— Извините, друзья мои, что только сейчас смог присоединиться к вашему празднику. Дела. Дела. Пару часов назад я гулял по Парижу, смотрел на звезды. У меня было романтическое настроение, я мечтал. О чем? Конечно, о самой красивой женщине, талантливой актрисе и певице. Я мучился мыслью, что можно подарить звезде? Снять звезду с неба? Нет-нет. Этого мало. Судьба занесла меня совершенно случайно в антикварный магазинчик. И именно там я увидел вещь, которую не стыдно подарить императрице моей души!

Он сделал знак — в салон прошествовал молодой человек, держа в руках огромный футляр из бордового бархата, открыл и в ярком свете прожекторов засияли, переливаясь всеми цветами радуги драгоценные камни помпезного гарнитура — колье, диадема и серьги.

Милана в воздушном платье небесно-голубого цвета, украшенном яркими цветными разводами, словно экзотическая бабочка впорхнула на сцену. Бенедикт Романович по-хозяйски её осмотрел, расцеловал в щёчки, и глубоким басом пророкотал:

— Чаровница, кудесница, милая, прекрасная, неотразимая, сногсшибательная, обворожительная, прелестная Милана. Поздравляю от всей души!

Он надел ей колье, застегнул сзади замочек, водрузил на голову диадему. Милана обняла олигарха за шею, чмокнула в щёку. Все громко захлопали. То, что эти украшения новый русский нувориш купил вовсе не в антикварном магазинчике, а где-нибудь на аукционе Сотби, я понял сразу. Мне стало безумно стыдно. Что я могу предложить «императрице»? Двухкомнатную квартирку в Красногорске, которая осталась мне от бабушки? Форд «Мустанг» 1993-го года? Зарплату нищего журналиста? У меня застрял комок в горле, я сильно пожалел, что меня спасли. Если бы я утонул, не ощущал бы сейчас таким униженным и несчастным.

— И как дополнение маленький сувенир, — произнёс Бенедикт Романович, хлопнув в ладоши.

В салон вкатили на тележке два здоровенных круглых ящика, завязанные, словно торты и украшенные золотистой бумагой. Зазвучала барабанная дробь, вверх ящиков вскрылся, и оттуда синхронно выпрыгнуло двое мускулистых парней, одетых лишь в узкие плавки. Они встали на колени перед Миланой и протянули ей огромные букеты роз.

— Эти молодые люди поступают в твоё распоряжение, дорогая Милана, — сказал Бенедикт Романович. — Они будут рады выполнить любое пожелание! Леонид и Тимур.

Все опять яростно зааплодировали. Мне захотелось вылететь на сцену и вмазать по довольно лоснящейся физиономии этого шута горохового. Тем временем Бенедикт Романович спустился со сцены и с комфортом устроился за столиком в мягком кресле. Милана осталась на сцене, подошла к микрофону и громко объявила:

— Для нашего дорогого гостя!

Милана бросила взгляд на музыкантов, которые расселись за инструментами за её спиной, и запела «Очи чёрные» Михаила Круга:

Бенедикт Романович остались довольны, и выразили свою радость аплодисментами. Милана исполнила несколько русско-народных песен: «Ехали на тройке с бубенцами», «Окрасился месяц багрянцем», «Тонкая рябина». А когда Милана запела «Когда я вернусь в Россию», олигарх даже прослезился.

В конце концов, последнюю песню «Приходите в мой дом», Бенедикт Романович исполнял вместе с Миланой, обняв за талию.

Конец песни утонул в бурных аплодисментах. Любовь к шансону — неотъемлемая черта нашей «аристократии бабла». Вместе с олигархом Милана спустилась с эстрады и села за его столик. Двое «подаренных» парней застыли около неё, словно часовые. Как из рога изобилия посыпались выступления певцов, пародистов, жонглёров. По залу, как призраки скользили официанты, обнося присутствующих десертом, коктейлями. Мне принесли кофе капучино, надо сказать, великолепный, горячий, с огромной шапкой молока, посыпанной корицей. Вообще, почти все на празднике было сделано по высшему разряду. Я задавался вопросом, кто оплачивал весь этот банкет. Я понял, что сама яхта принадлежала Бенедикту Романовичу. Неужели он и праздник проплатил тоже? От большой любви к Милане?

Возникла странная пауза, я взглянул на сцену — никто не вышел. Наверно, перерыв, сделал глоток кофе и чуть не поперхнулся, услышав голос Лифшица, который, как приведение, возник рядом:

— Олег, исполни что-нибудь.

Я взглянул на него с таким видом, что другой бы на его месте, провалился сквозь землю, но второй режиссёр, несмотря на свою кажущуюся подобострастность, обладал железным характером и всегда добивался того, что хотел.

— Давай-давай, — уже твёрже повторил он, подталкивая меня в спину.

Мне ничего не оставалось, как встать и пройти к роялю. Я решил похулиганить. Оказавшись рядом оркестрантам, заговорщически спросил:

— «Тётю Розу» знаете?

— А то, — ухмыльнулся контрабасист с иссиня-красным мясистым носом, выдававшим его явную слабость к алкоголю.

Все остальные кивнули, я уверенно сел за рояль, поправил микрофон и ударил по клавишам, заиграв разудалый мотив:

Оркестр умело мне подыгрывал, получилось неплохо. Бенедикт Романович хохотал, как ребёнок, потом махнул мне рукой, чтобы я присоединился к ним. Я спустился вниз, проходя мимо столика Розенштейна и Верхоланцева, с удивлением заметил, как главный продюсер, багровый от злости, прожёг меня бешеным взглядом. Мне показалось, он вытащит из-под столика «пушку» и пристрелит меня. Я присел рядом с олигархом, Милана нежно сжала мою руку под столом и загадочно улыбнулась.

— Ну, молодец, — воскликнул Бенедикт Романович, хлопнув меня по плечу. — Где так здорово научился? В кабаках выступал?

— Да нет, исполняю для друзей, знакомых, на вечеринках.

— Мне сказали, ты в Саратове в театре играешь? Хочешь, помогу в Москву перебраться? В любой театр пристрою. Для меня это не проблема, — проговорил он самодовольно. — Или сольные выступления сделаю. В театре Эстрады, или в Барвихе.

— Нет, спасибо.

— Ну ладно, сыграй нам что-нибудь нежное, о любви. Давай.

Я вновь сел за рояль, но не успел даже прикоснуться к клавишам, раздался грохот, вопли, шум борьбы, в салон ворвалось несколько вооружённых до зубов парней в тяжёлых бронежилетах и масках.

— Всем на пол! — заорал мордатый парень, держащий наперевес «Тавор-коммандо», массивную, штурмовую винтовку.

Мой взгляд зацепился за нечто интересное за широким иллюминатором, и я все понял. Огляделся по сторонам — гости, испуганно дрожа, улеглись носом в пол. Один из бандитов держал на мушке Бенедикта Романовича, бледного, как мел, а Милана сжавшись в комок, наклонилась над столом. Остальные прошлись по ряду, пиная кирзовыми сапогами лежащих, и рассредоточились по углам салона.

— Ты, ублюдок, — услышал я окрик одного из братков. — За пианиной, быстро на пол.

Я невозмутимо встал, и нагло прошипел ему в лицо:

— Пошёл на х…

С силой вырвал из его рук винтовку, которая оказалась предсказуемо лёгкой, и бросил на пол. Сложив руки на груди, подождал реакции. Один из бандюков матерно выругался и вдруг задорно воскликнул, снимая маску:

— Один говнюк все удовольствие испортит!

Он сбросил бронежилет, под которым оказался щегольской смокинг с бабочкой.

— Ах ты, зараза! — заорал олигарх.

Они обнялись, постучав друг другу по спинам кулаками.

— Милана, дорогая. Извини, хотели порадовать эффектным появлением, — проговорил «главарь», целуя ей руку. Милана привстала, бледная и раздосадованная, и через силу улыбнулась. — Для тебя маленький подарок, — добавил он, доставая из смокинга бумаги и ключи. — Пожалуйста, — галантно подавая ей руку, добавил он.

Он взял её под локоток, вывел на палубу, рядом с которой на понтоне покачивался в свете прожекторов роскошный седан «Lexus LS 460» цвета неба в июльский полдень.

— Благодарю, Вахид Джафарович, — проговорила Милана сухо. — Очень рада.

Гости начали молча вставать, отряхиваться, никто даже не выругался, а мне безумно захотелось дать Вахиду в морду за его «эффектность».

Милана с Вахидом вернулись в салон, он хлопнул в ладоши, и сверху посыпались лепестки роз, усыпавших все толстым слоем. Гости, уже пришли в себя, и громко зааплодировали. Я отошёл на своё место, взялся за остывший кофе. В груди клокотала ярость, которую я всеми силами пытался сдержать. После формальностей Вахид совершено потерял интерес к Милане, вместе с Бенедиктом и Розенштейном они вышли из салона, беседуя о делах. Гости начали постепенно расходиться, я допил холодный кофе и тоже пошёл к выходу. На палубе я наткнулся на Верхоланцева, который будто поджидал меня.

— Слушай, Верстовский, а ты действительно отношение к Вяземским имеешь? Князьям? — спросил Верхоланцев, схватив меня за рукав. — Или так приврал для красного словца?

— Бабушка рассказывала по секрету, что наш род ведётся от князя Петра Андреевича Вяземского.

— Ого. Так по знатности меня догнал? — присвистнул Верхоланцев, и ехидно проворчал, заметив мой недоуменный взгляд: — Дурак, ты, хоть и Вяземский, о великих режиссёрах надо все знать. Как же ты у меня снимаешься, а ни хрена не знаешь, кто я такой. Один мой предок был действительный статский советник. А второй — великий художник Поленов. Покопайся в Интернете. А то выпорю, — погрозил он мне пальцем. Он вдруг расхохотался, о чем-то вспомнив, и добавил: — Здорово, ты нашу «тётю Розу» подцепил, с ним чуть удар не случился.

Я изумлённо воззрился на главрежа, решив, что тот свихнулся на почве чрезмерной дозы спиртного.

— У Розенштейна прозвище такое, за глаза, «тётя Роза», он же в Одессе родился, как в этой песне, — объяснил Верхоланцев. — Скупая, жадная сволочь, — добавил он с отвращением.

— Я не знал об этом, просто решил в тему исполнить.

— Да ладно, не оправдывайся, — бросил Верхоланцев. — А как ты понял, что Вахид инсценировку устроил? — поинтересовался он.

— Увидел лексус на понтоне, а потом присмотрелся, все винтовки — бутафорские.

— Молодец, умный парень. И внимательный. Впрочем, ты ж репортёр, тебе и карты в руки. Хороший у тебя материал будет теперь для твоего журнала. Светские вечеринки, сплетни. Приврёшь, как это бывает. Только мой совет, лучше молчи обо всем. Так тебе спокойней будет.

— Я не пишу о развлечениях бомонда и сплетнях. Меня интересуют другие вещи, — холодно объяснил я.

— Да, я вспомнил, ты же о призраках и ведьмах пишешь. Я хотел об этом фильм снять. О призраках Тьмы, но потом передумал, хотя уже сценарий написали, костюмы начали шить.

— Почему не стали?

— Посоветовался кое с кем и решил не тревожить эту нечисть. Знаешь, лучше не трогать её, чтобы она тебя не трогала, — объяснил он, и после паузы добавил осторожно: — Олег, предупредить тебя хотел, лучше с ментами дело не затевай. По поводу нападения на тебя. Никого не найдут, только больше врагов приобретёшь.

— Я и не собирался даже.

— Ну и молодец!

— Если убийц Северцева не нашли, то уж для такой мелкой сошки, как я, тем более никто пальцем не пошевельнёт, — проговорил я, изучая выражение лица Верхоланцева.

Главреж напрягся, с лица сползла дурашливая, пьяная ухмылка.

— Значит, врёшь, что только привидениями интересуешься, — буркнул он. — Ну, рассказывай, что тебя в этом деле известно.

— Ну, во-первых, Северцеву перед смертью являлся призрак, которого он ужасно боялся. Из-за этого проигрывать стал больше. Во-вторых, он мой троюродный брат. Его дед и мой были братьями. Только я об этом понятия не имел. Узнал случайно.

— Ясно, значит, кровная месть, — с иронией проронил Верхоланцев. — Ну и кого ты подозреваешь? Давай-давай, колись. Ведь что-то откопал? Молчишь? Понятно, — протянул он. — Меня, надо понимать, подозреваешь?

— Нет, — сказал я.

— Врёшь! — воскликнул он весело. — Да, если бы я всех хахалей моей супруги убивал, знаешь, сколько на мне трупов висело? Не было у них ничего. Это я точно знаю. В отличие от тебя, — добавил он хитро. — Чего испугался? Ты думаешь, я слепой? Но я сам разрешил.

Я нахмурился и попытался рассмотреть выражение его лица в свете тусклых фонариков, висевших над палубой.

— В общем, что я тебе скажу, — заговорщицки проговорил Верхоланцев, дыша перегаром мне в лицо. — Только ты не обижайся. Ты для Миланы знаешь где? Между этими стриптизёрами, которых Беня подарил, и её шофёром. У неё интерес к тебе имеется. Она ребёнка хочет. Вот выбрала тебя. Молодого парня, здорового. Ты вроде не наркоман, не пьяница.

— А чего ж тогда она от стриптизёра не родит? Он поздоровее меня будет, — возразил я, ощущая себя уязвлённым до глубины души.

— Ну, ты даёшь. Она же не хочет такого дебила, как эти качки. Ей нужно, чтобы умный был. Не идиот какой-нибудь.

— Почему она решила, что я — умный? — хмуро бросил я, стараясь, чтобы голос не дрожал от обиды.

— Она читала твои статьи, когда мы хотели кино снимать об ангелах Тьмы. Очень ей нравился твой стиль. Вначале, когда ты на неё запал, она не хотела с тобой сближаться. Но потом уяснила, именно такой, как ты ей нужен. Для этого дела. Мы с ней серьёзно поговорили и я согласился. Пойми, Олежек, видит она в тебе только одно место. Не обижайся, но не рассчитывай на большее.

Меня распирало спросить, почему этого места она не видит в собственном муже, но Верхоланцев, похоже, уловил ход моих мыслей, и проворчал:

— У меня сейчас только внуки получаются. Да, ладно, Олег, не огорчайся ты так, — добавил он уже веселее. — Все эти бабы — стервы. Пойми это и прими, как должное. Может, я ещё тебе позавидую, что ты не женат. Да, кстати, документы на тебя уже в Москву ушли. Получишь скоро орден Мужества!

— Не надо, — буркнул я.

Но он уже не слышал меня, похлопав дружески по плечу, медленно поплёлся по проходу. Я навис над ограждением, мне безумно захотелось привязать себе что-нибудь тяжёлое на шею и спрыгнуть в воду. Я её спасал! Она, сука, рассматривает меня, как быка-производителя! Но зачем Верхоланцев мне все это рассказал? Он чувствует себя униженным перед всеми этими «тётями Розами», Бенями, Вахидами. Талантливый человек зависит от выбившихся из грязи в князи новых купцов, подсуетившихся и укравших в нужный момент цистерну с мазутом. Ему хочется, чтобы кто-то также страдал от унижения, как он сам. Если бы я знал, что Милана использует меня в таком качестве, стал бы я её спасать? Да. Я стал меньше люблю её? Нет. Но на душе скребли кошки.

Я вернулся в салон, нашёл пару бутылок крепкого спиртного, и решил уйти в свою разгромленную каюту, и напиться до зелёных чертей. Если на меня, нарезавшегося в дымину, опять нападёт какой-нибудь бандюган, мне будет уже все равно. Я спустился вниз и заблудился. У меня совершенно вылетело из головы то место, где находилась моя каюта, я не мог даже вспомнить, на какой палубе она была. Как баран я начал блуждать по лестницам, подниматься, спускаться, и вдруг отчётливо услышал знакомый голос.

— Давид, я очень, очень разочарован. Если дело пойдёт так дальше, я вытаскиваю свои бабки, и ты остаёшься с носом.

— Беня, послушай, уверяю тебя, я нашёл потрясающую кандидатуру. Молодой, смазливый пацан. Здоровый, сильный. И это не будет стоить тебе ни гроша, — удивительно заискивающим тоном проговорил «тётя Роза».

— Давид, ты говорил это и в прошлый раз, — послышался голос с сильным кавказским акцентом. — Если ты нас обманешь, пеняй на себя. Будешь с ментами разбираться сам.

— Вахид, тебе-то меньше всего надо опасаться, твоих хрустов кот наплакал.

— Вот только нэ надо так говорить, дарагой. И нэ надо делить — меньше, больше. Я рискую больше Бени, ты это должен помнить.

12

— А на казни вчера присутствовал? — спросил Алекс.

— Конечно! Сделал такие снимки, закачаешься! Мой редактор сказал, несколько подобных репортажей, он простит половину моего долга! — воскликнул я.

— Тебе надо меньше за бабами ухлестывать, и не торчать в казино, тогда не будешь создавать долги, — пробурчал мой собеседник.

— Алекс, что ты ворчишь, как старая перечница? Бабы, казино. А чем другим заняться в этом занюханном местечке? Скоро горожане совсем перестанут читать, а для подтирания задницы наша газетёнка слишком дорогая. Я же не ною по этому поводу.

Мы сидели в маленьком, уютном баре, со стаканчиком виски и мирно беседовали. Звучала приятная музыка, вызывавшая у меня сильный приступ ностальгии, что-то блюзовое, тридцатых-сороковых годов прошлого века. К нам подошла девушка в очень коротком платье, почти полностью обнажавшим грудь. Колготки в крупную сетку, с ярким вульгарным макияжем. Малёванные красным огромные губы, подведённые жирным чёрным карандашом глаза. Круглое личико обрамляли завитые локоны, обесцвеченные перекисью.

— Молодой человек, не угостите даму сигареткой, — проронила она манерно, сделав попытку приземлиться рядом.

Я галантно вытащил пачку сигарет и зажигалку, но Алекс грубо спихнув деваху с табурета, злобно прошипел:

— Пошла вон, сука. Чтобы я тебя не видел здесь.

Особа лишь хмыкнула и направилась к выходу из бара, покачивая широкими бедрами, которые еле-еле прикрывала короткая юбчонка.

— Ты чего, Алекс, ничего бабёнка, — с деланным огорчением произнёс я.

— Крис, я предупреждал, чтобы ты портовыми шлюхами не пользовался. Хочешь, предоставлю тебе нормальный товар.

Я вздрогнул от резкого воя сирены, но не растерялся, поскольку знал отлично, что делать. Резво перемахнув через прилавок бара, я вытащил припрятанный заранее дробовик. Мой собеседник оказался рядом и тоже схватил в руки оружие, оптическую винтовку. Через пару минут в бар ворвалось несколько чумазых мужиков в грязных, порванных костюмах с иссиня-красными лицами, искажёнными безумием. Они громко вопили, размахивая гаечными ключами и обрезками труб. Быстро перезаряжая дробовик, я выскакивал из укрытия, делал пару выстрелов и вновь прятался. Одного из уродов я подпустил совсем близко, выпрямился и съездил ему прикладом по морде, он закачался и рухнул вниз, как мешок с картошкой, с лёгким вскриком. Спустя четверть часа поток нападавших иссяк, а весь пол был завален трупами, условными, конечно. Я знал, что пулевое отверстие образуется так называемыми «закладками», которые делают пиротехники для имитации взрыва при попадании.

Мы вылезли из-под прилавка, Алекс махнул рукой и его персонал начал оттаскивать «трупы» в служебное помещение. Мы вновь уселись за столик и продолжили разговор, как ни в чем ни бывало.

— Да, казнь, это круто, — проговорил я с довольной улыбкой. — Впрочем, для этих ублюдков я не стал бы тратить верёвку, можно всех забесплатно топить в океане.

— Смотри, как бы ты сам не оказался на их месте, — проворчал Алекс.

— Господи, ну я-то тут при чем? Я — добропорядочный гражданин, ничего не нарушаю, контрабандой не торгую. Убиваю только при самообороне.

— Они тоже были добропорядочными, пока не попали в руки копов, — угрюмо пробурчал Алекс. — И те показания не выбили.

Я сделал вид, что задумался. Весь диалог мы придумали экспромтом, поскольку могли импровизировать, как нашей душе угодно, но в рамках сюжета. Я изображал прожжённого репортёра, он — владельца маленького бара. Я получал удовольствие от того, что находился в этом странном месте. Меня, наконец, пустили в святая святых — павильоны, которые всегда были закрыты металлическими щитами.

Утром позвонил Лифшиц и быстро проговорил:

— Олег, в твоём контракте стоит участие в съёмках, помимо фильма с Дмитрием Сергеевичем. Ты не имеешь права отказываться.

Он решил, что я буду возражать! Идиот! Я ждал этого приглашения с нетерпением. Можно сказать, жаждал принять участие в той работе, о которой все время говорит Розенштейн. За мной как обычно пригнали синий фургончик, привезли в таинственный павильон. Лифшиц встретил меня, завёл в комнатку и объявил:

— Олег, эти съёмки проходят в режиме реального времени.

— Реалити-шоу, — резюмировал я со знанием дела.

— Да. Тебе ничего особенного делать не придётся, будешь себя как обычно. Выбери персонажа по вкусу.

Он подал мне тонкую папку, в которой лежало несколько листков с коротким описанием каждого персонажа, а на самом деле, жителя некоего города. Ничтоже сумняшеся я выбрал репортёра по имени Кристофер Стэнли. Мне выдали пару старомодных костюмов и допотопную фотокамеру, похожую на ту, которую дед привёз с фронта, в память о его погибшем друге, военном корреспонденте. Эта камера Contax III делала вполне приличные снимки, на плёнку, в ней стоял хороший объектив, которому позавидовали бы и современные зеркалки. Я сумел ощутить себя настоящим репортёром, вжиться в роль, и вспомнил с ноющей в сердце болью о том, как дед обучал меня «стрельбе по мишеням» с помощью подобной камеры. Он сам неплохо снимал, мы проявляли плёнки, долгими ночами при красном свете печатали. Незабываемое время.

— Олег, ты должен вести себя так, словно давно живёшь в этом городе, — начал объяснять задачу Лифшиц. — Если начнёшь ошибаться, оговариваться, не страшно. Съёмки будут продолжаться пару часов, иногда будут связаны с определённым риском. Не бойся, опасности для жизни никакой. Все предусмотрено.

«Определённый риск» был связан исключительно с нападением, так называемых, мутантов. В какой бы части «города» я не находился, перед их появлением срабатывала сигнализация — громкая сирена или светильники, встроенные в стены, начинали загораться и гаснуть ярко-красным светом. «Город» состоялиз нескольких уровней, на которых находились магазинчики, жилые помещения, театр, парк, казино, они сообщались между собой лифтами, похожими на батисферы. Когда я впервые вошёл в павильон, дух захватило от великолепия, раскинувшегося за огромными окнами — поднимающиеся со дна океана высокие башни. Все выглядело удивительно реалистичным, длинные ленты водорослей, ярко-оранжевые кораллы и стайки переливающихся серебром рыбок, быстро сновавших перед толстым стеклом. Я познакомился с некоторыми актёрами, в том числе с Владом Самариным, который изображал владельца бара, и по совместительству лидером повстанческой группировки, Алекса Робинсона.

— Ну ладно, — сказал я. — Пойду, меня редактор ждёт.

Это был условный знак окончания моей работы. Я вышел из бара, свернул к незаметной двери, за которой начинался коридор в служебное помещение, переоделся в гардеробной и пошёл искать Лифшица.

— А, Олег, уже закончили, — услышал я голос второго режиссёра. — Идемте, сейчас будет снимать сцену с Миланой.

У меня испортилось настроение. Я не знал, как вести себя с Миланой. Сделать вид, что ничего не знаю, принимать её знаки внимания, или сразу расставить все точки над i, выяснить отношения и разорвать эту связь навсегда? Я уговаривал себя до тех пор, пока Лифшиц вёл меня по коридору до студии. Но как только я оказался внутри, увидел Милану, все приготовленные заранее слова вылетели из головы, циничные откровения Верхоланцева перестали казаться ужасными. Милана улыбнулась, очаровав ямочками на нежных щёчках, тёплая волна залила душу, и я решил отложить неприятный разговор.

— Олег, как я рада видеть тебя! — воскликнула она, протягивая мне руки. — Нам с тобой предстоит очень тяжёлая работа, — добавила она, лукаво подмигнув.

— Кирпичи таскать? — предположил я, целуя ей пальчики.

— Да, что-то в этом роде. Эротическая сцена, — она махнула ручкой в сторону огромной кровати в стиле Людовика XIV, стоявшей у стены на тонком ковре с тусклым восточным орнаментом.

Я присвистнул от удивления, медленно подошёл ближе, обошёл вокруг. Такую мебель я видел только в музее — широкая кровать со спинками резного дерева, отделанного позолотой, и огромным живописным полотном в изголовье. Рядом суетились техники, проверяя камеру, освещение. Кирилл, поднимая длинные ноги, как цапля, медленно обходил комнату по периметру, осматривая закреплённые осветительные приборы. Мне стало неуютно, на глазах целой кучи людей мы будем изображать любовь?

— Что такой растерянный, Верстовский? — услышал я громогласный окрик Верхоланцева.

Главреж стоял в центре, с чуть заметной усмешкой изучая меня.

— Не растерянный, а задумчивый, — огрызнулся я.

— Ладно, не волнуйся, на съёмке только я присутствовать буду, да Кирилл. А мы и не такое видели.

Верхоланцев начал что-то объяснять Милане, она внимательно следила за его жестами и кивала, а я сел на кровать, раскрыл сценарий, начал перечитывать реплики, пытаясь унять волнение.

— Верстовский, хватит в сценарий пялиться. Дуй сюда, будем обсуждать, — скомандовал главреж, и деловито продолжил, когда я оказался рядом: — Значит так, втаскиваешь Милану в комнату, кидаешь на кровать, срываешь верх платья и целуешь. Она сопротивляется какое-то время, потом ослабевает и отдаётся. Понял?

— Понял, — мрачно буркнул я.

Почему Верхоланцев пытается меня унизить при Милане, выставить идиотом? Милана забросила руки за голову, несколько раз пригладила волосы — жест, выдававший в ней сильное волнение.

— Лиля, метки нанесла? — спросил Верхоланцев. — Отлично. Ну, попробуем, — добавил он.

Милана сопротивлялась, колотя по моим плечам маленькими кулачками очень реалистично, мне пришлось собрать все силы в комок, чтобы справиться с ней.

— Я тебя ненавижу, — рычала она. — Не можешь понять, что между нами все кончено. Ненавижу!

Я бросил ее на кровать, навис сверху, и сделал вид, что разрываю на ней платье.

— Стоп! — услышал я окрик Верхоланцева. — Верстовский, мало каши ел? Что ты, как нюня какая-то. Мощней, сильней надо. Ты же любишь эту женщину, хочешь её, а ведёшь себя, как мокрица. Смотри, — он начал показывать. — Ведёшь вот так, кидаешь. Все надо делать быстро и динамично. А ты на ходу спишь.

Он специально меня злит или ревнует? Вторая репетиция прошла успешней, хотя я четко ощущал, как на моих плечах появились синяки.

— Ладно, — снисходительно проговорил Верхоланцев после шестой попытки. — Гримируйтесь и переодевайтесь. Все снимаем моментально. Дел по горло. Возимся с одним кадром, — проворчал он.

Я вышел в коридор, направился к гардеробной, навстречу шествовал Мельгунов со своей свитой — телохранители и «приятель». Они проследовали мимо, один из амбалов грубо оттолкнул меня к стене, чтобы освободить дорогу. Мельгунов обернулся, мертвые глаза акулы на мгновение ожили, он криво усмехнулся. Я лишь покачал головой и направился в гардеробную. Одежду для меня нашли самую простую — старомодные брюки и белая, плиссированная рубашка.

Комнатка мамы Гали, как всегда кишела народом. Я сел в кресло, краем уха прислушался к разговору, гримёр начала свою обычную работу. Один из старичков, Виссарион Германович рассказывал очередную байку из его бурной жизни, когда он работал администратором.

— И вот должны мы, наконец, приступить к съёмкам финала — казнь, значит, народовольцев, — с удовольствием смакуя слова, проговорил он. — Их у Павловского дворца в Гатчине повесили. Приехали мы туда, чтобы, значит, виселицу-то построить, и в строительный трест наведались. А нам там говорят: нету плотников, ни одного, все занятые. Как так — нету? Мы туда-сюда. Нам и посоветовали — обратитесь, мол, в полицию, ну чтобы нарушителей, которые по 15 суток сидят, прислали. Авось там плотники будут. Прислали нам группу, и действительно свезло нам, оказался там плотник, хоть один, но все-таки. Остальные на подмогу. И начали мы эту виселицу строить. Дело-то нехитрое, а народ интересуется. Ходют-ходют вокруг, обсуждают, мол, кого это вешать будут.

А тут, как на грех, в Питере-то процесс шёл по делу расхитителей народного добра, значит. И все решили, что это их вешать будут, и даже знатоки день казни называют. Забыли, что у нас никого не вешают-то, — захихикал он. — Построили мы с грехом пополам виселицу. И начали снимать. А в Павловском дворце какое-то учреждение было. Так все эти работники, побросали свои дела и кинулись, значит, смотреть на съёмку. Интересно же. Режиссёр схватил мегафон и кричит: «Товарищи дорогие, отойдите, пожалуйста, от окон, мы снимаем казнь народовольцев, которая происходила в девятнадцатом веке! Тогда в Гатчине только царь с семьёй находился!» Не слышат! Рванули мы в эту контору, вместе с режиссёром, оператором. Умоляли, упрашивали, грозили, чтобы люди, значит, от окон-то отлипли. Вроде сделали все, я говорю режиссёру нашему:

— Снимайте!

А он махнул рукой и мрачно так бросает:

— Да вон там кто-то в окне торчит.

Бросились мы на последний этаж, а там на самой верхотуре какая-то деваха курносая, поставила стул на стол, в окно вылезла и смотрит, как в театре. Пришлось ее вместе со стулом снимать со стола.

— Ну, казнь-то сняли? — спросила мама Галя странным, упавшим голосом.

— Ну, сняли, конечно, а чего же не снять.

— Страшно все это, — вдруг сказала она. — И смертельно опасно.

— Почему? — удивился я. — Это же не по-настоящему.

Она покачала головой и проговорила:

— Я работала в картине о Дмитрии Каракозове, который покушался на царя Александра Второго. Снимали казнь на Васильевском острове, огромная массовка, несколько камер в разных точках установили. Вывели актёра, который играл Каракозова, поставили на табурет, надели петлю на шею. Мы все знали, что снимут общий план, потом переставят свет, камеры, чтобы сделать крупный. Ждём команды: «Стоп!», а она не звучит! И тут палач выбивает табурет… Все вскрикнули от ужаса.

Я вздрогнул и взглянул в лицо мамы Гали:

— Случайно?

— Нет, — покачав головой, с горечью объяснила она. — Режиссёр специально так сделал, чтобы настоящий испуг снять и на лице актёра, и массовки. Получилось. Актёра-то спасли, только после этого у него сердечко шалить стало, а спустя пару лет, он покончил с собой, повесился.

Воцарилась мёртвая тишина, а мне стало не по себе, недаром актёры так не любят играть смерть.

Я побродил по коридору, чтобы выбросить из головы все эти идиотских рассказы о повешеньях, казнях. Когда вернулся в студию, первой увидел Милану, одетую в лёгкое, воздушное платье ярко-алого цвета, очень возбуждающее. Мы начали работать, я сжал ее в объятьях, как полагалось по сценарию, и погрузился в свежий аромат цитрусов и ванили, вскруживший мне голову. Мне стало безразлично, что на нас смотрит куча народа, я отгородился от всех, словно зеркальной стеной, мы были наедине в этой роскошной комнате, упали на кровать, Милана пыталась оттолкнуть меня, но постепенно сопротивление угасло, и она отдалась моим поцелуям, расслабилась. Окрик главрежа прозвучал в самый неподходящий момент. Я присел на кровати, тяжело дыша, и задорно взглянул на Милану, она лежала, раскинув руки, и счастливо улыбалась.

— Ну, неплохо, неплохо, — пробурчал Верхоланцев, оказавшись рядом. — Что, зря я вас остановил? — вдруг хитро спросил он. — Перерыв!

Я походил по студии, пока проверяли камеру, выпил соку и вдруг ощутил жуткий приступ боли, словно терновый венец, охвативший голову, перед глазами рассыпался фейерверк цветных искр. Я еле удержался на ногах. Приступ закончился также неожиданно, как и начался, оставив жгучее раздражение и озлобление. Мне почему-то захотелось разнести на куски антикварную мебель, в душе фонтаном била дикая ярость, которую я не мог усмирить.

С остервенением я схватил Милану в охапку. Она вздрогнула, глаза на мгновение расширились от изумления, с силой бросил на кровать, разорвал верх платья. Во мне клокотало бешенство, хотелось избить её до полусмерти, задушить.

— Верстовский, ты что оборзел? — мрачно спросил Верхоланцев после первого дубля. — Что вытворяешь? Мы же двести раз репетировали. А ты что делаешь?

— Ревность изображаю, — буркнул я, стараясь унять дрожь в пальцах.

Мне безумно захотелось врезать ему по физиономии. Перед глазами ярко вспыхнул образ главрежа с верёвкой на шее, он задыхается в петле, пытаясь сорвать ее, я ощутил прилив невероятного злорадства.

— Верстовский, ты заработался? — удивлённо проговорил Верхоланцев, вглядываясь в моё лицо. — На себя не похож. Перерыв нужен? — с несвойственной ему заботливостью поинтересовался он.

С какой это стати он стал проявлять обо мне заботу?

— Не нужен, я в порядке, — холодно объяснил я.

— Ну, хорошо-хорошо, — пробормотал главреж. — Так, дубль. Сможешь? Или плохо чувствуешь себя?

Я скривился и пошёл к первой метке мелом, которую восстановила Лиля.

— Мотор! Начали! — скомандовал Верхоланцев.

Выбежала Лиля с хлопушкой, я поморщился от её неприятного, резкого возгласа, услышал громкий стрекот камеры, который звучал для меня, как скрип железа по стеклу. Невыносимо яркий свет бил в глаза. Съёмка превратилась в мучительную пытку, каждый шаг давался с огромным трудом, я еле сдерживался. Милана дёргалась в моих руках, словно в предсмертных муках, я почти перестал контролировать себя. И с огромным облегчением услышал:

— Стоп! Хорошо. Закончили.

Я присел на кровати, пытаясь отдышаться, огляделся по сторонам, вся обстановка, стены, камера, люди вдруг зашатались передо мной, все залила мутная, красная пелена, закружилась голова, засосало под ложечкой, как при сильной качке во время шторма.

— Верстовский, отдыхай. Хреново выглядишь, — бросил Верхоланцев.

Мне показалось, он издевается надо мной. Изо всех сил сдержавшись, чтобы не врезать ему, я встал и медленно вышел из павильона. Прошёл по коридору, распахнул дверь и свалился без сил на кушетку в гримёрной.

— Олежек, что с тобой? — услышал я сочувствующий голос Миланы.

Прибежала за мной, сучка. Боится, что с её быком-производителем что-то случится и придётся другого искать.

— Ничего, — буркнул я.

Она присела рядом, дотронулась до лба, я оттолкнул её руку, и отвернулся к стене. Она наклонилась ко мне, мягко погладила по волосам.

— Не волнуйся, со мной все хорошо, — глухо буркнул я. — Не приставай!

Я думал, она обидится, уйдёт. Но она по-прежнему ласково гладила меня по голове, спине, обняла. Я резко вскочил и злобно впился в нее глазами.

— Милана, со мной все нормально, — прорычал я. — Может, хватит играть роль влюблённой дурочки?! Я прекрасно знаю, что тебе от меня нужно. И не надо притворяться, делать вид, что ты страстно влюблена. Давай договоримся так — если ты мне позволишь воспитывать моего ребёнка, я останусь с тобой, пока это будет нужно. Нет — ищи себе другого кобеля.

Милана изумлённо моргая, взглянула в моё лицо и пролепетала:

— Я ничего не понимаю, что ты говоришь. Какой ребёнок?

Я зло расхохотался и объяснил:

— Я все знаю, Милана. Я нужен тебе только для одного — сделать ребёнка. Видите ли, от мужа ты рожать не хочешь. Староват. А стриптизёр, которого тебе олигарх Беня подарил — глуповат. А я в самый раз — помоложе и не такой дурак. Хотя сейчас думаю, что я действительно идиот.

Она замерла, будто её хлестнули кнутом. На глазах появились слезы, задрожали губы. То, что Милана — великолепная актриса, я знал всегда.

— Ты меня больше не любишь? — совершенно нелогично прошептала она.

Я направился к двери, взялся за ручку и процедил сквозь зубы:

— Больше не люблю. Но наш договор в силе остаётся.

За спиной я услышал горькие рыданья, но меня это совершенно не взволновало.

Я возвращался домой в синем фургончике, с ощущением, что моя душа выглядит, как заплёванный общественный туалет. Ярость испарилась, я мучительно пытался понять, зачем сказал Милане злые, несправедливые слова? Какой бес в меня вселился? Даже, если я хотел сказать о признании Верхоланцева, то совсем не в таких выражениях. Почему я повёл себя, как последний мерзавец? Хотелось отхлестать себя по щекам. Мрачнее тучи, я прошёл в дом и увидел Екатерину Павловну, она собирала чемоданы.

— Что случилось? — спросил я, подозревая самое худшее. — Что-то с Сергеем?

— Нет, что вы, Олег! — воскликнула она. — Его выписывают, мы просто решили с ним пожить в другом месте, пока он окончательно не придёт в себя.

— А, понятно, тогда я тоже соберу вещи.

— Нет-нет, Олег, я прошу вас, останьтесь в нашем доме. Пожалуйста! Мы хотели попросить вас с Сергеем пожить здесь.

— Мне неудобно, я совершенно посторонний человек и ничем помочь не смог, — пробормотал я смущённо.

— Вы спасли Сергею жизнь, я уверена, вы сможете докопаться до сути происходящего. Распоряжайтесь всем в доме, как сочтёте нужным. Вот, адрес и телефон, где мы будем жить. Если вам понадобится что-нибудь — звоните.

Я присел на диванчик, и проговорил:

— Екатерина Павловна, я должен вас предупредить. Призрак может последовать за вами. Если он настоящий, конечно.

Она испуганно взглянула на меня, побледнела, руки безвольно повисли вдоль тела.

— Правда? Господи, а что же делать? Я так боюсь за Серёжу. Он еле выкарабкался.

— Но я уверен. Почти. Что этого не произойдёт, — твердо сказал я. — Сообщайте мне обо всем. Желаю Сергею скорейшего и полного выздоровления.

Я помог ей вынести чемоданы, загрузить в багажник. Мы обнялись, краем глаза я заметил старикашку рядом с канализационным люком. Он какое-то время изучал нас, мне показалось, его губы скривила довольная ухмылка. Заметив, что я наблюдаю за ним, он быстро развернулся и заковылял в сторону помойки.

— Да, Екатерина Павловна, не сообщайте никому ваш новый адрес, — предупредил я. — И постарайтесь не пускать незнакомых людей, — добавил я, усмехнувшись.

Меня-то они пустили. Когда она уехала, я оглядел двор, калитку и поплёлся в дом, медленно взошёл на крыльцо. На меня нахлынуло мучительное, ни с чем несравнимое, одиночество. Промелькнула мысль, хорошо бы обыскать дом, залезть в канализацию и все там прошерстить. Но вместо этого я дотащился до кухни, нашёл в холодильнике початую бутылку водки, и поднялся в свою комнату. Алкоголь не успокоил меня, наоборот, только ухудшил душевное состояние, хоть в петлю лезь. Я вытащил револьвер, который вожу с собой, на всякий случай, взглянул в его дуло. И услышал странное шипение. Я усмехнулся, призрак не в курсе, что хозяева покинули дом и пугать больше некого. В углу начал скапливаться мерцающий дым, который быстро приобрёл до боли знакомый силуэт.

— Северцев? — воскликнул я, стараясь разглядеть получше.

Призрак взглянул на меня, как мне показалось, с осуждением, и тихо, не шевеля губами, произнёс, звуки впивались в мой мозг, словно длинные, острые иглы:

— Она умирает. Ты не смог ничего сделать.

Видение исчезло, я потряс головой, вскочил с кровати и ринулся во двор. Остановился, как вкопанный, я не имел ни малейшего представления, где сейчас Милана. На часах высветились цифры: два часа. Я выбежал на улицу, стал ловить машину. Но все, будто сговорившись, объезжали меня стороной, даже не пытаясь остановиться. Наконец, рядом затормозили древние Жигули. И я узнал водилу, который привёз меня в этот городок.

— Чего случилось? — поинтересовался он. — Садись.

Я впрыгнул на сиденье и бросил:

— В самую лучшую гостиницу отвези меня.

— Чего это вдруг? — с иронией спросил он. — В два часа ночи? Давай лучше я тебя к себе домой отвезу, мы с тобой за жизнь выпьем, — предложил он. — С бабой поссорился?

— Нет, отвези в гостиницу. Ты не знаешь, где артисты съёмочной группы живут? Ну, которые снимаются тут в городе у вас?

— А то. Конечно, знаю, — ответил он с гордостью.

Завёл мотор, тачка резво снялась с места, пронеслась вихрем по опустевшему городку, подпрыгивая на булыжной мостовой, и резко остановилась около арочного входа, украшенного колоннами.

— Спасибо! — крикнул я, лихорадочно пытаясь найти в кармане деньги.

— Да не надо, чего уж тут, — сказал шофёр. — Беги. Пожар что ли у тебя?

Я ринулся в фойе, за стойкой с чашкой горячего чая, зевала девочка. Она испуганно заморгала длинными ресницами, когда увидела меня.

— В каком номере остановилась Милана Рябинина? Быстро! — крикнул я, вытаскивая револьвер.

Она подпрыгнула на месте, открыла рот, чтобы завопить, но издала лишь сипящий звук, словно пробитый резиновый мяч. Я отшвырнул её от монитора, быстро пробежался по клавишам, просмотрел списки и бросился на второй этаж, без лифта, не разбирая дороги, опрокидывая за собой вазы с цветами. Постучал кулаком в дверь, вдруг на секунду представив, как глупо выгляжу. Милана может спокойно лежать в постели с мужем, или с каким-нибудь хахалем, а я ломлюсь к ней, потому что мне явился призрак. Меня точно после этого отвезут в ментовку, а, скорее всего, в психушку. Я выбил дверь ногой с размаха, ворвался в номер, щёлкнул выключателем, люстра вспыхнула болезненно-ярким светом. Пусто.

И тут я услышал журчанье воды, исходившее из ванны, очень тихое, но отдававшееся в моих ушах, как грохот водопада, распахнул дверь и замер на пороге. Милана с закрытыми глазами, лежала в мутной, бурой воде, с иссиня-белым лицом, сливавшимся с мраморной ванной. Пол начал уходить из-под ног, я схватил пару полотенец с вешалки, обвязал изрезанные запястья. Вытащив отяжелевшее тело, перенёс в гостиную, укутал в плед, который валялся тут же. Дрожащими руками набрал телефонный номер.

— Скорая! — закричал я. — Пожалуйста, гостиница… черт, — я похолодел от ужаса, вспомнив, что не знаю названия этого проклятого места. Судорожно обернулся и увидел на подушке вышитые золотой вязью слова. — Гостиница «Жемчужина». Номер двести семь. Женщина умирает. Приезжайте быстрее!

— Представьтесь.

Я матерно выругался, к чему эти пустые, ненужные формальности?! Буркнул имя. В трубке что-то щёлкнуло, и голос холодно произнёс:

— Ждите, выезжаем.

Я бросил трубку, прижал Милану к себе, чувствуя, как из неё по каплям уходит жизнь.

— Чего случилось? — услышал я голос знакомого водилы. — Плохо стало?

— Да, — глухо ответил я. — Ты как здесь оказался?

— Дык, решил тебе помочь, ты, как сумасшедший бежал, я за тобой, еле успел, — ответил он. Подошёл ближе и, заглянув в мертвенное лицо Миланы, протянул радостно: — Ух, ты, артистка, известная. А ты как понял, что ей плохо? — поинтересовался он. — Ты её знаешь? Да? Она позвонила тебе?

— Неважно.

— Смотри-ка, ты прям экстрасенс, как Кастильский. Он тоже ясновидящий. Все про всех знает, предупреждает. Молодец. Да-а-а, — протянул он, оглядывая номер. — Неплохо эти артисты живут. Шикарно, а мы тут корячимся-корячимся, а шиш имеем…

— Слушай, помоги, пожалуйста, — я не выдержал его трескотни. — Встреть скорую, чтобы они сразу сюда пришли.

Водила кивнул и мгновенно исчез. Через десять минут я услышал топот ног, в номер вошли трое в белых халатах с носилками. Один из них, оказавшись около Миланы, пощупал ей пульс, и, нахмурившись, покачал головой. Её положили на носилки, ввели капельницу. Я сидел, сгорбившись на диване, не в силах задать простой вопрос, ответ на который мне так хотелось услышать. Я заставил себя встать, подошёл к носилкам, вглядываясь в бледное лицо Миланы.

— Все-все, несите аккуратно, — сказал врач.

Я остался стоять посредине номера, оглянулся на брошенный плед бежевого цвета с кровавыми разводами, выбитую дверь.

— Вот он! — услышал я сердитый возглас.

На пороге стояла немолодая женщина в форменной одежде с бейджиком и двое ментов.

— Вы что, молодой человек, себе позволяете?! — визгливо вскрикнула она. — Врываетесь, разносите номер на куски! Боже мой, что это?! — вскрикнула она, хватаясь одной рукой за сердце, а другой, поднимая за краешек окровавленный плед.

Меня охватило тупое равнодушие, я не сопротивлялся, когда мент надел мне наручники и, подталкивая в спину, вывел в коридор. Я не сказал ни слова в своё оправдание, да разве мне кто-нибудь поверил бы? Это не имело ни малейшего значения. Я медленно умирал вместе с Миланой.

13

Я услышал, как гремят ключи в замке, тяжёлая дверь медленно отъехала в сторону. На пороге стояло двое хмурых конвоиров.

— Верстовский, выходи! — услышал я гулкий окрик одного из них.

Я поднялся с заплёванного пола, мы прошли длинными коридорами, выкрашенными ядовитой зелёной краской, сильно вонявшей. Распахнулась дверь и я остолбенел, подкосились ноги от пронзившего, словно электроразряд, страха. Посредине широкого двора возвышался высокий деревянный помост с виселицами на разной высоте, на которых уже покачивалась пара трупов. Я нервно обернулся к охранникам, заметив на их лицах странное, презрительное выражение.

— Иди-иди, — грубо подтолкнув меня в спину, сказал мент, тощий и длинный, как оглобля.

Почему они в чёрной форме? Промелькнула мысль. И что это за автоматы у них в руках? Инсценировка? Попугать решили? Но отвратительный запах, исходивший от разлагавшихся тел, свидетельствовал об обратном. Конвоиры втащили меня на помост, я начал упираться, рваться из рук палачей, ощущая абсолютную безнадёжность моего положения.

— Это произвол! — кричал я, мой голос жалобно разносился по пустому двору, не достигая даже высокого, бетонного забора. — Вы не имеете права! Без суда!

Это невозможно, немыслимо! Я ощутил шершавую петлю на шее, которая сжала мне горло, перекрыв кислород. Ноги перестали чувствовать опору, я рухнул в пустоту и … проснулся, била холодная дрожь. В темноте я попытался разглядеть то место, где нахожусь. Тускло светила лампочка в коридоре, освещая таких же несчастных пленников. Один из них, с курносым, будто вдавленным в плоское лицо носом, радостно улыбнулся, присел рядом и сказал, шепелявя:

— Колян меня зовут. Смирнов. А тебя как?

— Олег Верстовский, — ответил я тихо, стараясь взять себя в руки.

— Слушай, у тебя паспорт есть с собой?

Я удивлённо взглянул на него, пошарил в пиджаке.

— Есть.

— Скажи ментам, что ты меня знаешь. Ну что я твой кореш, — горячо зашептал он мне. — Понимаешь, застрял я здесь. Взяли меня за драку, а я без документов.

— Ну и что? Позвони знакомым, друзьям, родственникам. Какие проблемы?

— Да, я тут к одной бабе приехал, понимаешь, да не доехал. Она не будет меня вытаскивать отсюда.

— А чего ты так боишься? — удивился я.

Он напрягся, судорожно обернулся по сторонам, словно опасаясь, что нас подслушивают, и почти неслышно объяснил:

— Слухи ходят, что менты всех бесхозных людишек пристраивают куда надо. Понимаешь? В расход.

— Это как? — не понял я.

— Ну как тебе объяснить. Сгоняют людей, и пускают их на развлечение богатым господам.

Я решил, что у парня явно не все дома, и сделал попытку отодвинуться от него подальше.

— Ты не думай, я с ума не сошёл, — хмуро сказал тот. — С такими, как я, здесь не церемонятся.

— Колян, а почему ты решил, что со мной церемониться будут? Ты же не знаешь, за что меня замели. Может быть, я кого убил, а ты хочешь моим подельником, что ли выступить? — с иронией проронил я.

— Да ладно, ты не такой. Кого ты мог убить? У тебя лицо такое, похож на умного. Если бы убил, то не попался бы, — глубокомысленно заметил он.

Я усмехнулся — логика железная. Умные попадаться не должны.

— Ладно, Колян, постараюсь. Расскажи-ка мне поподробнее об этих слухах. Ну, то, что людей в расход пускают. Откуда это стало известно?

— Только ты мусорам не говори! — горячо предупредил Колян. — Они все в доле состоят. Это я тебе точно говорю. Тут, понимаешь, кино снимают. Только не кино это никакое. А все по-настоящему. Люди исчезают. Раз и нету.

— Брехня. Я в этом кино снимаюсь. Никто там не исчезает. Ну, убили одного актёра, так полиция убийцу ищет. А раздули, из мухи слона сделали.

— Это не то кино! — раздражённо воскликнул парень. — Я знаю, Верхоланцев новый фильм снимает в Дальноморске. Но это другое! Это сюда никакого отношения не имеет.

Я нахмурился, вспомнив про реалити-шоу, и хотел расспросить парня подробно, но услышал, как открывается дверь.

— Ты, у стены, — ткнув в меня пальцем, пробурчал мент. — Пошли.

Я вышел в коридор, испытав приступ сильнейшего дежавю, засосало под ложечкой, ноги стали ватными. В тесном кабинете без окон сидел майор, плотный, широкоплечий битюг с коротко подстриженными волосами и густыми усами.

— Так, как ваше имя? — спросил следователь. — Где проживаете?

Я попытался разглядеть его лицо получше, голос показался знакомым, но в глаза бил ослепляющий свет от настольной лампы, направленный прямо на меня.

— Олег Янович Верстовский, — ответил я, вытащив паспорт и бросая на стол. — Живу на Озёрной, пять.

— Ясно. Ну и почему вы ворвались в гостиницу, выломали дверь в номер? Можете объяснить?

— Пришёл к моей знакомой, она не отвечала на звонки.

— А вам не пришло в голову, что ваша знакомая может не отвечать, потому что в два часа ночи она спит? — ехидно, но весьма закономерно, прокомментировал мент.

— Мы поссорились, я хотел попросить прощения. Боялся, что с ней что-то случится на этой почве.

— Ага, а почему же вы не знали номер, в котором проживает ваша знакомая, между прочим, народная артиста России? Вы угрожали администратору пистолетом, хотели выяснить, где живёт госпожа Рябинина. Хорошо же вы её знаете.

— Я снимаюсь вместе с Миланой, но живу в частном доме, у своих знакомых. Поэтому номера не знал! — раздражённо прорычал я, хорошо понимая, что мой поступок выглядит совершенно по-идиотски.

— А может быть, дело обстояло вовсе не так, — ядовито изрёк майор, откидываясь на спинку стула. — Вы — фанат Рябининой, узнали, что она снимается в Дальноморске, приехали сюда, нашли номер, чтобы выказать свои чувства. Она вас отвергла, вы решили её убить.

Я тяжело вздохнул, ощутив комок в горле. Менты другое убийство на меня хотят навесить. А я даже не знаю, сумела ли Милана выжить! Но если нет… То какое это сейчас имеет значение? Я потёр лицо руками, от серьёзного недосыпания, беспокойства за Милану, сводящего с ума, режущего, слепящего света начали слезиться глаза, жутко трещала башка.

— Я не убивал Милану, она вскрыла себе вены, лежала в ванне. Я вытащил её и вызвал скорую, — глухо проговорил я. — Я действительно снимаюсь вместе с ней. Вы меня уже допрашивали по делу Северцева. Это я его труп нашёл в гроте.

— Хватит врать, Верстовский! — заорал майор, кидая с грохотом на стол огромный том, заставив меня подскочить на месте. — Отпираться бессмысленно! Ты сначала убил актёра Григория Северцева, а потом Милану Рябинину. Из ревности! И светит тебе двадцать пять лет, не меньше!

Ну вот, уже серийного маньяка из меня сделали. Сейчас начнут бить, я все подпишу. Я вздрогнул от резкого звонка телефона. Раздражённо схватив трубку, майор буркнул:

— Майор Дмитриенко слушает. Так. Так. Да, он у нас. Я понимаю. Конечно, — с каждый сказанным словом голос звучал все более подобострастно, в конце стал омерзительно елейным.

Он положил трубку, взглянул на меня пристально и холодно произнёс:

— Подпишите протокол, сейчас за вами приедут.

Через полчаса я вышел из здания управления и остановился на крыльце. Солнечный свет резанул воспалённые глаза, я задохнулся от жаркого летнего воздуха. И только через мгновение увидел чёрную Ауди, поджидавшую меня. За рулём сидел Лифшиц, я плюхнулся рядом и спокойно поинтересовался:

— Я уволен?

— С какой стати? — искреннее удивился он.

— Ну, дверь выбил в номере, администратору угрожал.

Лифшиц весело расхохотался.

— Если из-за каждой выбитой двери актёра с роли снимать, тогда работать совсем некому будет. Поехали, тебя на съёмках ждут, — деловито проговорил он. — Сцену ограбления банка снимать будем.

— Какую сцену ограбления? — изумился я. — У меня в сценарии ничего не было!

— Семён дописать успел.

— Послушай, Юра, — как можно спокойнее произнёс я, раздельно произнося каждое слово, чтобы он осознал. — Если через неделю я не вернусь в Москву, меня уволят из журнала, где я работаю десять лет. Мы договаривались всего на пару съёмочных дней, а я торчу здесь две недели.

— Ну и что? — хмыкнул Лифшиц. — Ну, уволят. Зато, когда наша картина выйдет, ты станешь знаменитым. Нарасхват будешь. Мы уже показали отснятый материал фокус-группам. Люди от тебя в восторге. А это для твоих отношений с Миланой важнее. Что лучше — быть малоизвестным репортёром или популярным артистом?

— Не знаю, зачем я вам так понадобился, — устало бросил я. — Но, первое — популярным я не стану — это точно, сказки мне не рассказывай. Второе — я поссорился с Миланой. Между нами, можно сказать, все кончено. Она пыталась покончить с собой из-за меня. Она не простит. Никогда.

— Глупости, — пробурчал мой собеседник. — Сделала она это не из-за тебя. Ну, может это последней каплей стало. Но она в последнее время и так на нервах вся. Тяжело ей, Олег, понимаешь. Во-первых, чувствует, что стареет. Ты же знаешь, какая она красавица была раньше! Сколько поклонников! В окна лезли, прохода не давали!

— Лифшиц, заткнись, она и сейчас красавица! — гневно перебил я.

Он бросил на меня ироничный взгляд.

— Ну да. Молчу-молчу, — притворившись, что испугался, изрёк Лифшиц. — Но, во-вторых, после смерти Гришки, она вся извелась. Вот поэтому.

— А как вы узнали, что я в ментовке?

— Выходим мы с Верхоланцевым из гостиницы, бросается к нам местный житель и кричит: «ваша артистка в больнице, а мой приятель, который спасти её хотел, в ментовке, арестован!» Ну, Верхоланцев сразу к телефону кинулся, узнал про Милану, потом позвонил ментам, вытащил пачку денег и говорит мне: «Езжай к фараонам, выкупай нашего горе-спасителя». Он мужик хороший, — добавил задумчиво Лифшиц. — Так, иногда, кажется, что придирается по пустякам. А вообще он добрый. Всем помочь норовит. Знаешь, когда у меня мать заболела, нужны были деньги на операцию. Большущие. Куда я со своей зарплатой второго. Он мне сам позвонил и говорит: «Юра, ты почему ко мне не обратился? Я же знаю, что у тебя мать болеет. Возьми деньги на операцию». Помогает всем, кто бы ни обратился, даже незнакомым. Потом иногда жалеет, конечно, что очередному говнюку пошёл навстречу. Но все равно, никому не отказывает. Отличный мужик. О душе думает.

— Интересно, где же он ночью находился? — рассуждая вслух, сказал я. — Почему Милана одна осталась?

— Ну, Олег, дела у него. Что ж тут поделаешь, — ответил немного смущённо Лифшиц.

— Ночью?! Дела?

— Черт, ну в карты он перекидывается иногда. То, да сё. Чего ты не понимаешь.

— Юра, отвези меня к Милане в больницу, я хочу прощения у неё попросить. Пожалуйста, — почти умоляюще сказал я.

— Олег, некогда. Там камеры заряжены, свет, массовка. Только тебя ждут!

— Не могу я в таком состоянии ехать! Как ты не понимаешь?! Я хочу узнать, что с ней и как! — не выдержал я.

— Да все в порядке. Врачи сказали, что крови она не очень много потеряла. Ты вовремя подоспел. Ну, состояние, конечно, немного не того. Но выкарабкается.

— Юра! Вези меня в больницу, — хватая его за грудки, прорычал я. — Или я не знаю, что сделаю.

— Ну, ладно-ладно. Отелло рассвирепело. Надо было сразу тебя туда отвезти, чтобы ты угомонился.

Я попросил Лифшица остановиться около супермаркета, купил подарок, но забравшись обратно в машину, ощутил невыносимую тоску, сжавшую в тиски сердце. Милана не простит меня. Даже, если сделает вид, что простила, все равно прежних отношений между нами не будет. Машина, подпрыгивая на ухабах, пронеслась по улицам городка. Я ушёл в себя, старался подобрать слова, настроиться на разговор. Но перед мысленным взором, как немой укор, стояло бледное лицо Миланы с закрытыми глазами, и в ушах эхом отдавались слова, который сказал призрак Северцева: «ты не смог ничего сделать».

— Эй, проснись, приехали, — потряс меня за плечо Лифшиц. — Пошли. Врачей надо уговорить, чтобы тебя пустили. А то, знаешь, они зорко следят, чтобы поклонники не лезли.

Я поплёлся за ним, проходя мимо зеркала, увидел свою небритую, помятую физиономию, воспалённые, красные глаза и усмехнулся. Я стал похож на бомжа, ночующего в загаженном подземном переходе. Лифшиц подошёл к стойке администратора и что-то быстро стал объяснять девушке в белом халате. Она перевела взгляд на меня, скривилась и лишь через мгновение пренебрежительно изрекла:

— Пусть проходит.

Милана лежала на кровати, уставившись в потолок, и даже не повернула голову, когда скрипнула дверь. Рядом деловито попискивали аппараты, показывающие жизненные параметры.

— Милана, прости меня, пожалуйста, — произнёс я тихо, даже не надеясь, что она услышит.

Она взглянула на меня и отвернулась.

— Уходи. Ненавижу, — глухо буркнула она.

Я бросил пакет у двери, приблизившись, и обнял её, целуя в волосы, щёку. Она попыталась отстраниться, вырваться, но сил не хватило.

— Ты мерзавец, как ты мог мне такое сказать?! — с дрожью в голосе сказала она. — Как ты мог выдумать подобную чушь?!

— Я не выдумывал! — не выдержал я. — Мне сказал… мне сказали об этом. Зачем мне это придумывать?

— Кто тебе мог сказать эту глупость? Это бред! Я … я не могу иметь детей. На съёмках я упала с лошади, мне сделали операцию и больше не могу… Понимаешь?

Я замер, никак не мог представить, что Верхоланцев все выдумал. Зачем?! Неужели он так ревнует?

— Милана, твой муж мне это сказал, — обречённо пробормотал я. — На яхте. После того, как тебя Вахид поздравил. Клянусь тебе. Верхоланцев был сильно пьян, но не настолько же.

Она развернулась ко мне и взглянула пристально в глаза. Я видел, как она мучительно пытается осознать мои слова. Поверить в них.

— Почему ты такой небритый, лохматый? — вдруг спросила она.

Её лицо словно посветлело, я ощутил, что Лед между нами стал таять, у меня есть шанс. Я взял стул, сел рядом и весело сказала:

— В тюряге был. Только выпустили утром. Под залог.

— Почему? — с чуть заметной улыбкой спросила она. — Что ты натворил?

— Угрожал администратору гостиницы револьвером. Дверь в твой номер выбил.

— Так это ты меня спас? А как ты понял, что мне плохо?

Я помолчал, собираясь с мыслями, вздохнув, ответил:

— Мне безумно хреново было на душе, я напился до чёртиков, а потом явился призрак Северцева и сказал, что ты умираешь. Я бросился тебя спасать, но понятия не имел, где ты живёшь. Повезло, что подвёз местный житель, хотя пришлось администраторшу попугать. Пойми, Милана, я не хотел тебе это говорить. Меня переклинило. Выпил стакан сока и вдруг приступ страшной головной боли, затрещала башка, словно ведро первача выпил. Все перед глазами перекосилось, навалилось раздражение, злость, ненависть ко всему миру. Потом это все исчезло, но слишком поздно.

— Знаешь, я чувствовала нечто похожее, — проговорила Милана отрешённо. — Мне стало так невыносимо одиноко, тоскливо, показалось, весь мир от меня отвернулся. Душу заполнила кромешная тьма, я подумала — никому не нужна, совсем никому, — добавила она, на глазах задрожали слезинки.

Я наклонился над ней, обнял, ткнулся носом, как кутёнок.

— Прости меня, — глухо сказал я.

Я присел перед кроватью, чтобы наши лица оказались на равной высоте, взглянул в глаза.

— Милана, я точно знаю, тебя кое-кто хочет убить. И он уже сделал две попытки, — твердо сказал я. — Поверь мне, это не пустые угрозы.

Она пригладила мои взлохмаченные волосы, провела по небритой щеке, печально улыбнувшись.

— И что ты все придумываешь, дурачок.

Я нежно поцеловал её руку, с туго забинтованным запястьем, прикасаясь осторожно губами.

— Все, посещение закончено, — послышался из дверей окрик медсестры.

Я вытащил из пакета большого плюшевого пса и положил Милане на кровать.

— Вот, он будет тебя охранять, пока меня нет, — сказал я, подмигнув.

Милана зарылась лицом в мохнатую шерсть, подняла на меня глаза и по-детски счастливо улыбнулась, щеки порозовели, исчезла горестная морщинка у носа.

— Я тебя люблю, малыш, — сказал я, пятясь к двери.

— Я тебя тоже.

Я спустился по ступенькам вниз, ощущая, что жизнь опять стала прекрасна и удивительна. Я готов свернуть горы.

— Ну, поехали, что ли банк грабить, — бросил я удовлетворённо, легко запрыгнув на сидение рядом с Лифшицем.

Он оглядел меня, самодовольно хмыкнул и завёл мотор.

— Юра, может быть, заскочим ко мне домой. Побреюсь и душ приму, — начал я осторожно, вспомнив о том, как выгляжу сейчас.

— Кого ты стесняешься? — удивился он. — Там есть, где и помыться и побриться — не волнуйся. Все будет в порядке.

Теперь я отчётливо видел, как машина подъехала к широким стальным воротам, они отворились, и мы оказались в длинном бетонном туннеле, который заканчивался платформой. Загнав туда тачку, Лифшиц просигналил, мы начали медленно спускаться вниз, довольно глубоко. Я решил, что помещения, в которых проходят все съёмки, выстроены под землёй. Но кому пришло в голову создавать огромные великолепно обставленные павильоны в Богом забытом городишке? Мы вышли из машины в гараже с глухими стенами и Лифшиц, захлопнув дверь, сказал:

— Пойдём, сейчас в порядок себя приведёшь, и потом в студию. И долго не валандайся, Верхоланцев и так бесится, массу времени потеряли.

— Ну, снимали бы кого-нибудь другого. Мельгунова, к примеру, — предложил я.

Лифшиц пронзил меня злющим взглядом, я заткнулся и больше ничего не предлагал. Мы прошли длинными, извилистыми коридорами, и оказались на круглой площади, на которую выходили высокие деревянные двери, к одной из них Лифшиц подвёл меня, открыл ключом. Я очутился в роскошном гостиничном номере, заставленным старинной мебелью красного дерева — диван, несколько кресел, обшитых шёлком песочного цвета, изящный столик, массивный гардероб. На второй этаж вела винтовая лестница. Хотел бы я здесь пожить. За окном, занимавшим всю стену, начинался живой «задник» — словно искажённые толщей морской воды ввысь рвались небоскрёбы с ярко горящими окнами, вились серпантины зелёных и бурых водорослей, камни усыпали разноцветные полипы. Тот, кто сотворил это великолепие, явно обладал буйной фантазией. Лифшиц уселся на диван, достал сценарий и скомандовал мне:

— Давай, приводи себя в порядок, одевайся.

Я подошёл к гардеробу, задумчиво оглядел вывешенные там костюмы. Лифшиц нетерпеливо вскочил и, вытащив вешалку с одеждой, кинул на кровать со словами:

— Вот это оденешь.

Через полчаса я удовлетворённо оглядывал себя в высоком зеркале.

— Ну, пошли, — бросил Лифшиц, вставая с дивана.

— Юра, дай я хоть сценарий прочту, я же вообще ни бум-бум, что за сцена, — смущённо проговорил я, когда он потащил меня к лифту.

— А, ничего там сложного нет, Верхоланцев тебе все объяснит, — быстро проговорил он.

Я лишь тяжело вздохнул, эта история стала повторяться все чаще и чаще. В сценарий вводили новые сцены для меня, я ни ухом, ни рылом не знал о них. У меня возникало ощущение, что я марионетка, которую дёргают за ниточки. Я понимал, актёр из меня никудышный, но считал, что тем более надо лучше готовиться к съёмке, мне не давали этого сделать. Смотреть отснятый материал со своей персоной мне жутко не хотелось, я понимал, что умру от стыда, увидев свою работу.

Я вошёл в павильон, и потерялся в огромном зале, поражённый роскошью, обилием мрамора и позолоты. Бросался в глаза огромный массивный стол в виде восьмиугольника в центре, за которым сидели люди, изображавшие посетителей. Высокий потолок с живописным плафоном подпирали несколько квадратных колонн с элегантной капителью. На первом этаже по периметру шли нескончаемые стойки из белоснежного мрамора с окошками выдачи, закрытыми изящными решётками. На балкон вела широкая лестница, украшенная бордовой дорожкой. В довершении всего над входом красовался огромный витраж. Мне в голову не приходило, что съёмки затеют в зале, достойным сказочного дворца. Около входа как огромный колодезный «журавль» торчал операторский кран, у которого суетились техники. Кирилл Невельский стоял рядом и задумчиво осматривался. Я углядел полдюжины камер, натыканных в разных точках зала. Верхоланцев решил снять эту сцену с размахом. Я вздрогнул от знакомого певучего тенорка.

— А, выпустили тебя, — проговорил Верхоланцев, нарисовавшись рядом. — Теперь слушай внимательно. Предупреждаю — без фокусов. Видишь, что у нас тут, — добавил он, широко обведя руками необъятное помещение с суетящимися людьми. — Так, что максимальная концентрация.

Я вдруг совершенно некстати ощутил, как зверски подвело голодный желудок, но даже заикаться на этот счёт не стал.

— Не торопясь входишь в зал, прячешь под полой автомат, проходишь по периметру,осторожно осматриваясь, потом резко хватаешь охранника — он в фуражке, вырубаешь. Вскакиваешь на стол, даёшь пулемётную очередь, условно, конечно, и кричишь: «Всем на пол!» Тем временем, твои подельники, члены банды, вырубают остальных охранников. Соскакиваешь со стола, берёшь в заложники кассира, вон того тощего, длинного мужика, тыкаешь ему в спину автоматом, и говоришь: «Веди в хранилище». Потом будет смена кадра, перерыв. Следующая сцена, ты говоришь кассиру: «Открывай сейф», он дрожит и отвечает, что не знает кода. Ты сам отрываешь сейф, выгружаешь пачки денег, выходишь из хранилища. В этот момент звучит сирена, проходишь вместе с твоими ребятами мимо посетителей, берете в заложники кассира и девушку, идёте к выходу. Все понял?

Я растерянно почесал в затылке. Такую длинную сцену мы зараз никогда не снимали. Увидев моё смущение, Верхоланцев скривился и буркнул:

— Забудешь, подскажу. Не в первый раз. Сними пока пиджак, а то взмокнешь.

— А автомат где взять? — спросил я.

Верхоланцев махнул кому-то рукой, рядом с ним мгновенно возник техник в синем комбинезоне.

— Верстовскому пушку быстро сообрази.

Техник исчез и через мгновение оказался рядом с бутафорским, но чрезвычайно детально выполненным, автоматом. Я повертел в руках сей аппарат, пистолет-пулемёт Томпсона начала века, хорошо знаю подобное оружие по старым голливудским фильмам о мафии.

— Хватит мечтать, Верстовский, — проворчал Верхоланцев, явно начиная терять терпение. — Поехали!

Я встал на исходную позицию — внизу лестницы, и по команде не торопясь вошёл в зал, огляделся, заметив троих ребят, которых определили мне в напарники — Даню, Кондрата и Пашку. Подошёл сзади охранника, свалил вниз, что было сделать очень легко и, вскочив на стол, сделал вид, что стреляю из пистолета-пулемёта и грозно проорал, вспомнив, как это делал Вахид:

— Всем на пол!

Я оглядел притихший зал, второй ярус, откуда смотрели объективы камер, и ощутил жуткий страх. На меня уставилась сотня пар глаз, они следили за каждым моим движением, дотошно оценивали, сравнивали. Я постарался взять себя в руки, и как сказал Верхоланцев, заметив тощего актёра в одежде кассира, спрыгнул со стола и, подталкивая в спину, процедил сквозь зубы, изображая настоящего гангстера:

— Веди в хранилище!

— Стоп! — услышал я окрик Верхоланцева. Он подошёл ко мне, придирчиво оглядев, изрёк:

— На первый раз неплохо, но надо все динамичнее и злее делать. Понял? И мордой старайся не хлопотать, только глазами играй.

Я кивнул. Мы провели несколько репетиций, не только моя рубашка, но и брюки промокли насквозь от пота, но казалось, Верхоланцев скакал по залу вместе со мной, на удивление, он выглядел таким же замученным. Я переоделся, мама Галя загримировала меня, мы начали снимать. Я был на последнем издыхании, когда Верхоланцев, наконец, проговорил:

— Стоп. Снято. Отдыхай.

Шатаясь, как пьяный, я подошёл к одной из мраморных скамеек и тяжело шлёпнулся.

— Устал? — услышал я ироничный голос главрежа. — Ничего. Ты молодец. Схватываешь на лету. Отдыхай и пожри что-нибудь, а то смотришь на всех голодными глазами, — добавил он и коротко рассмеявшись, похлопал меня дружески по плечу.

Отдышавшись, я решил зайти к маме Гали, в надежде, что перепадает пара бутербродиков с колбаской, и наткнулся на затурканного Лифшица.

— Что бродишь? — воскликнул он нервно.

— Верхоланцев отпустил поесть.

— А, пошли тогда, — быстро проговорил он, и, схватив за рукав, потащил в коридор. — Сейчас тебя накормим по первому разряду, — добавил он хвастливо.

Мы оказались в просторном зале, уставленном столиками, застеленными белоснежными скатертями. Лифшиц усадил меня за один такой и ушёл куда-то. Я оглядел зал — неподалёку расположилась очень знакомая и весьма неприятная компания — Мельгунов, обнимая Ромочку за талию, что-то шептал тому на ушко, а рыжий «приятель» заливался румянцем, как юная барышня. Они не видели меня, да и я не очень жаждал общаться с премьером, которого считал виновным в том, что Милана дважды оказалась на волоске от гибели. Официант притащил мне три блюда, от потрясающего аромата которых у меня слюнки потекли, я набросился на них, и, вздрогнув от пронзившей холодной дрожи, поднял глаза — Мельгунов смотрел прямо на меня, не отрываясь, и губы кривила злая усмешка. Я быстро опрокинул в себя кофе и направился к выходу, ругая себя за трусость, перед мысленным взором стоял этот леденящий кровь взгляд удава, гипнотизирующего кролика.

Я вернулся в зал, Верхоланцев о чем-то мирно беседовал с Кириллом, показывая жестами, что надо делать. Я уселся на скамейку, закрыл устало глаза, расслабился и вдруг подпрыгнул от громогласного трёхэтажного мата главрежа.

— Да пошёл он …! Он здесь не пришей кобыле хвост!

На уровне груди Верхоланцева маячила блестящая макушка Розенштейна, который что-то горячо втолковывал багровому от злости собеседнику. Я осторожно подкрался ближе.

— Послушай, Дима, — раздражённо пыхтел Розенштейн. — Если Игорь Евгеньевич хочет участвовать, ты должен его вставить в кадр. Хочешь ты этого или нет. Это его право. И ты не можешь возражать.

— Куда я его вставлю? В твою задницу?! — бушевал Верхоланцев. — Мы уже все сняли! Сейчас другой кадр. Я не собираюсь из-за этого говнюка выкидывать пятнадцать метров!

К ним присоединился сценарист Непогода, который лишь растерянно хлопал глазами, переводя взгляд с главрежа на продюсера и обратно.

— Семён, ты можешь куда-нибудь впиндюрить этого урода? — мрачно процедил Верхоланцев.

— Конечно, Дмитрий Сергеевич! Верстовский может взять его, как заложника. Ему же все равно надо кого-то брать. Это обострит ситуацию между персонажами, — быстро протараторил он.

— О! То, что надо! — выпалил радостно продюсер. — Сейчас, Игорь Евгеньевич придёт, и мы объясним ему задачу. Да, Дима, может быть, сделать, чтобы Игорь Евгеньевич вырубил Верстовского? Так будет зажигательней.

— Чего? Мельгунов вырубит Верстовского? — презрительно хмыкнул Верхоланцев. — Ты в своём уме, Давид?

— Ну, ладно-ладно, согласен, не надо, — дружелюбно похлопав по плечу Верхоланцева, примирительно сказал Розенштейн.

Ещё не хватало мне здесь этого козла! Я вернулся на скамейку, замечая, как меня начинает трясти от отвращения. В зал вплыл в окружении свиты Мельгунов и направился к злому, как черт, Верхоланцеву, дотронулся до его рукава и что-то, с милой улыбкой на устах, начал впаривать.

— Так, Олег, — мрачно сказал Верхоланцев. — Задача изменилась. Когда выходишь из хранилища, берёшь в заложники Игоря Евгеньевича. Если хочешь — можешь его пристрелить, — тихо добавил он.

Я усмехнулся, и кивнул, оценив его шутку. Мы встали на исходные позиции, я зашёл в хранилище.

— Открывай! — приказал я кассиру.

Тот упал на колени и, умоляюще воздев руки, пролепетал:

— Я не знаю кода, клянусь! Пожалуйста, не убивайте меня. У меня жена, двое…

Я отшвырнул его в угол, снял перчатки и сделал вид, что вскрываю огромный сейф. Тяжёлая, выпуклая дверь торжественно отъехала в сторону, я кивнул своим напарникам, они начали сгребать пачки в мешки. Я возглавлял процессию, оказавшись в зале, пошарил глазами и, найдя Мельгунова, презрительно сузив глаза, буркнул:

— Иди сюда, пианист хренов, прокатимся!

Краем уха я вдруг услышал скрип за спиной, очень тихий, но явно звучавший фальшивой нотой в общей партитуре, резко обернулся. Операторский кран с камерой начал быстро клонить стрелку вниз — туда, где стоял Верхоланцев, наблюдающий за репетицией.

— Осторожно! — закричал я, бросаясь к главрежу.

Верхоланцев дёрнулся, удивлённо взглянул на меня, и в ту же секунду раздался страшный грохот.

14

— Видишь ту высокую скалу? Веди туда! — скомандовала Милана.

— Есть, мой капитан, — шутливо откозыряв, я направил катер к заросшему буйной зеленью высокому утёсу, гордо выраставшему из воды.

Объехав со всех сторон, я заметил узкий проход внутрь и повёл катер туда. Мы оказались в симпатичном естественном бассейне с удивительно чистой водой и пологим пляжем, над которым нависали скалы, образовавшие причудливые наплывы, похожие на бороды великанов. Я высадил Милану на берег, расстелил плед. Она сбросила полупрозрачную блузку с длинными рукавами, закрывающими бинты на запястьях, мы улеглись рядом.

— Ты не представляешь, как я тебя люблю, — сказал я, наклонившись над ней, целуя её. — Никого так не любил.

— Не верю, — лукаво сказал она, щёлкнув меня по носу. — Ты взрослый мальчик, романов у тебя наверняка было навалом.

Я лёг нас спину, заложив руки за голову.

— Романы были, конечно. И много. Чего скрывать. Но не получилось.

— Почему?

— Милана, я был женат. Один раз. Она погибла.

— Прости, что спросила.

Я видел, что ей неловко. Она отвела глаза, смутилась. Хотя я заметил, как в её глазах быстро промелькнула ревность, которую она постаралась скрыть. Наверно, ей хотелось бы, чтобы она стала первой для меня. Хотя, о чем я? Мне уже тридцать. Давно не мальчик.

— Я встретил девушку, пока проводил одно расследование, — я все-таки решил рассказать. — Увёл у жениха. Она была художницей. Мы поженились. Родился сын. Она должна была прилететь с курорта. У меня были дела, я не смог с ними поехать. Самолёт попал в страшную грозу. Больше у меня не возникало желания жениться.

Повисла долгая пауза. Я пожалел, что рассказал. Это звучало мелодраматично, даже глупо.

— Но если бы твой муженёк окочурился! — воскликнул я весело, пытаясь разрядить обстановку. — Ты стала бы вдовой с большим приданым, поместьем, отчислениями от проката фильмов. Мы бы поженились — ух, как бы зажили! — воскликнул я.

— Какой ты меркантильный, расчётливый, — с притворным осуждением воскликнула Милана. — Я не знала, что ты на мои деньги заришься.

— Да нет, на самом деле, я был влюблён в тебя, — вздохнул я.

— Только не говори, что с детства! — перебила она меня с притворным ужасом. — Я не настолько старая!

Я незаметно улыбнулся, вспомнив, о недовольстве Гурченко, когда к ней подходили древние старушки и надтреснутым голосом признавались: «Я люблю вас с детства».

— Ну, мне лет пятнадцать было, когда я увидел тебя в фильме «Золотые струны». Ты играла певицу, твоя первая главная роль. Безумно влюбился. В тебя, твой потрясающий голос. Решил, буду режиссёром, чтобы только тебя снимать. А потом ты вышла замуж за Верхоланцева. Но все равно осталось это чувство. Я на эти съёмки согласился в основном из-за тебя.

— А говорил, денег хочешь заработать, — напомнила она. — Врунишка.

— Ну, это само собой. Только я сейчас так выматываюсь, что не рад ставке, которую твой муж выбил.

— Господи, какие вы мужики ленивые, — проворчала она. — Ты и снимаешься-то не каждый день, а уже устал. А как актёрам приходится по шестнадцать-восемнадцать часов, в пустыне, в степи сниматься? Да каждый день. Три часа на сон, час на еду.

— Милана, я не только у Верхоланцева играю, но ещё в реалити-шоу участвую, — объяснил я спокойно. — Там попроще, конечно. Без репетиций, дублей, просто прихожу и что-то изображаю. Но все равно, зверски не высыпаюсь.

Милана нахмурилась, присела рядом и спросила:

— Где это происходит?

— Да, там же, где мы снимаемся в павильонах, рядом. Целый город выстроен — с парками, казино, магазинами, кафе, театрами. Все по-настоящему. Я там изображаю репортёра, бегаю с древней фотокамерой и делаю снимки. Иногда приходится от всяких уродов отбиваться. В общем, интересно, но тяжеловато на два фронта работать. Тем более, мою роль у Верхоланцева увеличили. Милана, Северцев тоже в этом реалити-шоу участвовал? — поинтересовался я. Милана не ответила, но напряглась и отвела глаза. — Ты что-то скрываешь от меня? — я попытался растрясти её.

— Я не скрываю, Олег. Я почти ничего не знаю об этом. Только то, что Гриша был сильно не доволен. Он не рассказывал подробно, но пару раз признался, что это неприятная работа. Он согласился на неё из-за денег.

— Из-за того, что попал в кабалу к Розенштейну?

— Да, Розенштейн имел над Гришей власть. Я не знаю, каким образом это произошло, между ними были отвратительные отношения, но Гриша не мог ничего сделать. Поэтому я тебе и говорила, Давид никак не мог убить Гришу, он нуждался в нем, получал за его участие огромные деньги.

— Откуда ты знаешь, какие деньги он получал? — встрепенулся я.

Милана вздрогнула, будто я поймал её на чем-то постыдном, начала кусать губы.

— Милана, я так понимаю, ты знаешь, кто убил Северцева? — резюмировал я.

— Нет-нет, Олег, не знаю, — быстро проговорила она. — Только могу сказать, кого из списка потенциальных убийц можно исключить, но кто убил — не знаю. Олег, прошу, перестань заниматься этим делом, — вдруг взмолилась она. — Я боюсь за тебя.

— Ну, уж нет, я подобрался слишком близко. И потом Кастильский сказал, раз я согласился на роль Северцева, значит и его карму принял на себя. И должен раскрутить этот клубок.

— Кастильский? Кто это?

— Местный колдун, экстрасенс, ясновидец. Я к нему несколько раз ходил. После сеанса в каком-то …э-э-э паноптикуме мне стал являться призрак Северцева.

— Паноптикуме? Психомантиуме?

— Да точно. Не могу запомнить это дурацкое название.

— Господи, Олежек, с каких это пор ты стал верить колдунам? — усмехнулась Милана, взлохматив мне волосы. — Ты же скептик, лихо всех разоблачаешь. Я помню цикл твоих статей о Мессинге. После этого у меня никаких сомнений не осталось, что Мессинг был шарлатаном.

— Не шарлатаном, а просто неплохим мистификатором и фокусником. Но не суть. Я действительно не верил в колдунов и ясновидцев. И Кастильский явно замешен в неблаговидных делах, но я впервые ощутил, что у него есть дар, особенная энергетика. Он ведёт себя иначе, чем те колдуны, с кем я имел дело. Я верю ему.

— Он просто сдирает с тебя деньги, как все остальные. Вот и все.

— Деньги я плачу небольшие. Практически ничего. А советы он даёт полезные. К примеру, он сказал мне, что тебе угрожает опасность, и это выполняется.

— Это случайности. Один раз несчастный случай, потом я сама…

— Нет, малыш. Рядом с тобой находится человек, который хочет завладеть твоей душой. Впрочем, как я понял, душой Верхоланцева тоже. Это не мудрено, он талантливый человек, этого не отнять, особой силой обладает.

Милана рассмеялась, запрокинув голову.

— Господи, Олежек, ну что ты говоришь?! Это так смешно выглядит. Ты скептик, циник. И вдруг — «завладеть душой». Ну не обижайся, зайчик, пожалуйста, — добавила она, ласково погладив меня по щеке. — Но ты же взрослый мальчик, как ты можешь верить в подобные глупости?

Я понял, что рассказывать Милане о призраке, которого я увидел рядом с Мельгуновым, совершенно бессмысленно.

— Дорогой, ты не обиделся? — спросила она, подвинулась ближе. Обвив за шею руками, взглянула в глаза.

— Разве я могу обижаться на тебя? — ответил я, улыбнувшись.

Я уложил её на спину, наклонился и стал медленно целовать, и вдруг услышал подозрительный шум, будто кто-то ломился по лесу, не разбирая дороги, казалось, бежит несколько человек. Мне это очень не понравилось. Я вытащил из сумки револьвер и скомандовал Милане:

— Быстро, в катер!

Она удивлённо взглянула на меня, но подчинилась. Из леса вылетел невысокий парень в лохмотьях, весь в крови, лицо представляло собой единое иссиня-красное месиво, но я все равно узнал его. Он остановился на краю леса, задыхаясь, увидев меня, бросился со всех ног, спотыкаясь, падая носом.

— Помоги, кореш, пожалуйста! — прохрипел он, добравшись до меня на четвереньках.

— Что с тобой, Колян? Кто за тобой гонится?!

— Помнишь, я тебе говорил. Они меня убьют, как остальных!

Он упал мне под ноги, я помог ему встать, опереться на плечо и потащил к катеру.

— Там, такое, ты не представляешь. Я с трудом сбежал. Всех остальных порешили, — бормотал он. — Жуткая бойня. Если меня поймают, мне конец. Я единственный, кто сумел сбежать.

Милана в ужасе взглянула на нас, но подала руку, чтобы помочь взобраться раненому. Я услышал резкий, сухой звук, будто удар плетью, Колян обмяк и кулём свалился вниз. Я бросил взгляд — около дерева, в ста метрах от нас стоял высокий, сухопарый мужчина в тёмном костюме. Скорее это походило на форму, которая показалась мне до боли знакомой. Он перезарядил винтовку, прицелился. Быстро взглянув на неподвижно лежащего Коляна, я крикнул:

— Милана, быстро на дно!

Пуля чиркнула по моей щеке, я силой толкнул катер в воду, впрыгнул и завёл мотор. На берег высыпало несколько человек в такой же форме, с винтовками. Мы летели по водной глади под свист пуль, выскочили из лагуны и понеслись со скоростью ветра к лодочной станции.

— Жива? — спросил я Милану, которая по-прежнему лежала на дне.

Она привстала, села на скамейку и провела рукой по взмокшему лбу.

— Вроде бы, — пролепетала она. — Что это было, Олег?

Я почесал в затылке, кажется, я знал ответ, но решил повременить. Я осмотрел катер, в нескольких местах в бортах торчали гильзы. Если бы они пробили мотор, мы бы точно пошли ко дну. Мы причалили к пристани, я помог Милане выйти, прижав, поцеловал.

— Успокоилась, малыш?

Я вытащил из-под скамейки пиджак, надел на неё, ощущая, как её сотрясает дрожь.

— Отвези меня назад, — тихо попросила она. — Ты же знаешь, я сбежала.

Мы вернулись в больницу, прокрались в палату, она юркнула в кровать и закрылась одеялом до подбородка.

— Молодой человек, что вы тут делаете?! — услышал я вопль дежурной медсестры. — Немедленно уходите! Или охрану вызову!

Я помахал Милане рукой, послав шутливый воздушный поцелуй, и вышел в коридор. Прислонившись к стене, глубоко задумался. Охрана палаты точно бы не помешала, те люди, которые пытались нас убить, захотят убрать свидетелей. Наверняка, они нас запомнили. Но к кому обратиться? Верхоланцев в больнице со сломанной ногой, Розенштейн сам завязан в этом деле, Лифшиц — пешка. Я совершенно не ощущал страха, наоборот рвался вернуться на тот остров, обыскать его и найти разгадку гибели Коляна. Но за Милану я боялся. Я вышел на улице в раздрыганных чувствах, направился к трамвайной остановке. По дороге у меня всплыли события прошедшего дня. Каким-то чудом в последнюю секунду я оттолкнул Верхоланцева, вся громада операторского крана, тяжеленная камера обрушилась буквально в паре сантиметров от нас, развалившись на куски. Выпавший балласт больно задел меня по плечу, платформа краем заехала по ноге Верхоланцеву. Привстав среди обломков, главреж огляделся и матерно выругался.

— Твою мать, Верстовский, придётся документы на тебя отзывать, — пробормотал он.

— Это ещё почему? — удивился я.

— Теперь надо тебе орден за Заслуги перед Отечеством дать, за то, что спас национальное достояние, — объяснил он и радостно расхохотался.

Когда приехала скорая и его погрузили на носилки, он, кривясь от боли, отдавал распоряжения Лифшицу, как отснять эту сцену и, если понадобится, следующую.

От воспоминаний меня отвлёк звонок мобильника.

— Господин Верстовский, вас хочет видеть господин Кастильский. Если вас не затруднит, заехать к нему, у него есть важная информация для вас, — произнёс жеманный голос.

Я решил зайти к колдуну, разговор с ним всегда успокаивал. Через полчаса я уже входил в знакомый кабинет. Кастильский, внимательно оглядев меня, мрачно проронил:

— Я хотел вам сообщить, что вам тоже угрожает опасность, не только женщине, которую вы любите. Я бы сказал, вы в большей опасности, чем она.

— Вы считаете, мне нужно уехать?

— Нет, ни в коем случае, вы — единственный человек, который сможет разоблачить негодяев, которые охотятся за вами. У вас есть особая сила, даже большая, чем в Милане Рябининой.

— Господин Кастильский, а если я разоблачу вас? — произнёс я с иронией, бросив изучающий взгляд на собеседника.

Он усмехнулся и спокойно ответил:

— Совершенно этого не боюсь.

— Я знаю, вы снабжаете некой аппаратурой сильных мира сего, чтобы они организовывали шоу, подобному тому, что происходило в доме Колесниковых, — отчеканил я.

Кастильский тихо рассмеялся, и его глаза перестали выглядеть, как холодные льдинки, наоборот, подобрели, лицо посветлело.

— Да, вы правы, снабжаю. И не вижу в этом ничего предосудительного. Вы же не пойдёте в полицию? В сущности, вас там поднимут на смех.

— Призрак в доме Колесниковых — ваших рук дело? — резко спросил я, глядя прямо ему в глаза.

— Я не буду отвечать на этот вопрос. Но Сергей Колесников совершил ужасное преступление, правосудие оказалось бессильным, он не понёс наказания. Не спрашивайте меня, как я об этом узнал.

— Он сделал это ради маленького Вадима, к которому привязался. Я видел, Сергей очень любит мальчика.

— Это Сергей вам сказал? — снисходительно усмехнулся Кастильский. — Хм. На наследство дяди Екатерины Максимовой претендовала она, и её сестра Нина. Вернее, не так. Претендовала только Нина, и её маленький сын. Потому что в завещании было указано, что наследство перейдёт Вадиму. Сергей об этом знал.

— Вы хотите сказать, что Сергей подстроил автокатастрофу Нине и её мужу? — воскликнул я.

— По-видимому. Когда Нина не погибла, а стала лишь инвалидом, Сергей довершил дело и маленький Вадим получил наследство, дом, приличный капитал. Вместе с женой Сергей усыновил Вадима. Благодаря этим деньгам Колесников стал директором частного лицея.

— Он раскаялся в убийстве. И сейчас он нужен жене и детям.

— Господин Верстовский, это прекрасно, что вы готовы по-христиански прощать, но представьте, если бы на месте Нины была женщина, которую вы очень любите? Как в таком случае вы относились к её убийце?

Я вздрогнул, Кастильский угодил в моё самое больное место.

— Так кто же мстит Колесниковым? — собрав все силы в кулак, поинтересовался я мрачно. Кастильский промолчал, лишь расслабленно откинулся на спинку кресла. — Призрак Северцева тоже ваших рук дело? — добавил я.

— Нет. Заверяю вас, — ответил Кастильский очень искренне. — Почему он стал являться вам, я не имею ни малейшего представления. У вас образовалась с ним тонкая, духовная связь. Он просит вас разыскать его убийцу?

— Нет, он только предупреждает об опасностях, которые грозят Милане. Благодаря ему, я вовремя подоспел, когда она пыталась покончить с собой.

— Это очень странно. Обычно души остаются на земле, когда они хотят найти и покарать убийцу. Почему он обратился именно к вам, мне не ясно.

— Григорий Северцев — внук брата моего деда, Фёдора Николаевича. Но я не знал, что у деда есть брат, он никогда не рассказывал об этом.

— Вот как, — усмехнулся Кастильский. — Иногда троюродные братья порой больше походят друг на друга, чем близкородственные. Как в вашем случае.

— Вы можете мне помочь, господин Кастильский? Рассказать о беседах с Григорием. Чего он опасался. Тогда, мне будет проще разгадать тайну моей семьи, — проговорил я, сделав акцент на последнем слове.

— Хорошо, — ответил Кастильский. — Я дам вам кассеты с записью сеансов. Это против моих правил, но ситуация такова, что вы должны узнать правду.

Он встал и направился к сейфу, достал оттуда несколько кассет и передал мне.

— Я очень надеюсь, вы доберётесь до разгадки раньше, чем Тёмные силы доберутся до вас.

— Господин Кастильский, я хотел кое-что спросить, — быстро проговорил я. — Если вы разрешите. Можно ли воздействовать на человека какими-то особыми колдовскими действиями, чтобы заставить его сказать какие-то вещи, запрограммировать его на эти слова?

— Безусловно. Только никакого колдовства здесь абсолютно не нужно. Вы начитались шарлатанских книг. Для внушения необходимо владение гипнозом или воздействие психотропными веществами, которые можно подсыпать человеку в еду, питье. Вы считаете, что подверглись обработке?

— Да. Из-за этого Милана чуть не покончила с собой. Я обидел её, она вскрыла себе вены.

— Вряд ли ваши слова стали причиной того, что она захотела свести счёты с жизнью. Для того чтобы испытывать суицидальный синдром, нужна надломленная психика, когда человек находится в пограничном состоянии. Тогда любой толчок может стать причиной трагедии. Вашей вины, думаю, в этом нет.

— Но почему человек, который толкнул Милану на самоубийство, пытался убить Верхоланцева, активизировал свою деятельность именно сейчас?

— Подошёл срок расчёта с его Хозяином, — объяснил спокойно Кастильский. — За все надо платить. Как это не банально звучит.

— А если он не сможет рассчитаться? Он умрёт?

— Одно из двух, или умрёт, или лишится поддержки Тёмных сил. И то, и другое для него неприемлемо.

Я вышел от Кастильского и направился к трамвайной остановке. Я размышлял о том, что колдун открыто признался, что действительно продаёт оборудование для вызова призраков, полтергейста. Но даже после того, как он подтвердил мои опасения, я не перестал ему верить. Я ругал себя за наивность, но ничего не мог поделать. Но я уже точно решил, что буду делать. Я вышел на остановке, где находился большой крытый рынок и накупил там инструментов, фонариков, и вернулся в дом Колесниковых. Шаг за шагом я внимательно обыскивал каждую щель, каждый малозаметный бугорок. Пусто! Я испытал ни с чем несравнимое глубочайшее разочарование, и вдруг вспомнил про закрытую дверь в подвале, теперь мне никто не мешал её вскрыть.

Я подобрал ключ, замок щёлкнул, дверь медленно отворилась — перед глазами предстала абсолютно глухая стена из кирпича. Я вернулся в подвал, нашёл кирку и решил сделать дыру, но тут же вспомнил про старичка, который живёт в канализации. Я вылез наружу, подошёл осторожно к окну и взглянул в бинокль — странный обитатель трущоб копался в мусорном контейнере. Я вернулся в подвал и разрушил парой взмахов возведённую преграду, прошёлся по коридору и оказался в грязных лабиринтах. Под ногами чавкала грязь, в нос бил невыносимый запах плесени, и человеческих отходов всех видов, из-под ног проворно разбежались крысы и попрятались в незаметные щели. Их-то я боялся меньше всего. Я свернул в проулок, обнаружив закрытую металлическую дверь. Я посветил фонариком в замок, он показался мне довольно простым, вытащив перочинный ножик с большим количеством всяких прибамбасов, быстро отжал «собачку» и вошёл. В отличие от канализационных стоков здесь стоял вполне жилой, даже приятный запах. Я пошарил на стене выключателем, вспыхнула свисающая с потолка на шнуре яркая лампочка.

И тут я радостно понял, что нашёл именно то, что искал. Одна стена представляла собой видеотабло, под которым полукругом располагался пульт управления, выкрашенный темно-стальной краской, справа панель была обведена красной линией, здесь находились тумблеры с пиктограммами, в которых легко угадывались привидения, разряд молнии, огонь. Я понажимал на кнопки, на экран вывелось изображение гостиной дома Колесниковых, а внизу — схема расположения комнат, мебели, техники. Я щёлкнул тумблером с пиктограммой, на схеме отобразилась картинка призрака, джойстиком я подвигал её туда-сюда и нажал кнопку «Пуск», через мгновение на мониторе я увидел бестелесное существо в саване, которое начало очень натурально завывать.

Я с удовольствием поигрался остальными кнопками, полюбовался на возникающие разряды молний, вырвавшиеся языки пламени, которые через пару минут исчезли без следа. Потрясающая система. Из пульта управления шла дверь в жилое помещение с диваном, столом, холодильником и дощатым шкафом. Все обследовав, я решил покинуть это место, но вдруг услышал чьи-то шаги, захватив со стола бутылку, спрятался за дверью. Я обрушил удар на голову вошедшего с такой силой, что хватило на десять старичков, но вошедший лишь охнул, выронив пакет, мгновенно обернулся. Буравя маленькими, близко посаженными глазками, на меня смотрел исподлобья невысокий, худощавый мужчина лет тридцати пяти-сорока, чисто выбритый, в опрятной одежде, совершенно не похожий на опустившегося бомжа. Он пришёл в себя и ринулся на меня. Я мгновенно сгруппировался, подтянув колено. Нанёс резкий удар под дых, схватив за плечи, шмякнул головой о стену. Человек захрипел, медленно сползая вниз. Выхватив из брюк ремень, я быстро связал ему армейским узлом руки, как меня учил дед, обшарив помещение, нашёл бельевую верёвку и упаковал хозяина. Удобно расположившись в кресло перед пультом управления, я повернулся к пленнику и спокойно поинтересовался:

— Ну, рассказывай, зачем тебе Колесниковы понадобились.

— Пошёл на х… — пробурчал он. — Ничего я тебе не скажу. А к ментам ты не пойдёшь все равно.

— Не пойду. Согласен. Я просто оставлю тебя в этой комнате, связанным, закрою дверь и ты сдохнешь тут от холода, голода и жажды. Может быть, лет через сто твой скелет, покрытый слоями паутины, найдут археологи. И какой-нибудь режиссёр снимет на эту тему ужастик: «Замурованный заживо в видеозале», — с наигранным пафосом объяснил я. — Дверь плотная, ни криков не услышат, ни запаха от твоего разложившегося трупа не почувствуют.

Он вздрогнул и бросил на меня изучающий взгляд.

— Не сделаешь ты этого, — пробормотал он растерянно. — Ты добрый, я тебя знаю.

Я хладнокровно отвернулся к пульту, начал щёлкать кнопками, то там, то здесь, вызывая полтергейст, переставляя духов в разные места, будто играя с ними в пятнашки.

— Как звать-то тебя? — спросил я, прервав молчание.

— Пётр Максимов, — угрюмо буркнул он.

— Ты что, родственник Екатерины?

— Сын Константина Григорьевича, дяди Катьки.

— Вот как? Ну и зачем ты все это придумал? Всю эту хитрую комбинацию?

— Потому что наследство папашино мне должно было достаться. А он все Катьке оставил! Иуда! Я в тюрягу угодил, а когда вернулся, все без меня поделили, — сердито воскликнул он.

— Екатерине или Вадиму? — переспросил я. — Разве Константин Григорьевич не Вадиму все оставил?

— С какого бодуна? — раздражённо буркнул Пётр. — Он все хотел оставить Нинке, да Катьке. Ну и мне, а потом передумал.

— А ты решил все себе забрать и подстроил автокатастрофу Нине и её мужу?

— Ничего я не подстраивал. Чего ты на меня навешиваешь? — проворчал он недовольно. — Сами они туда угодили. Я тут ни при чем.

— Зачем тогда Сергей Нину убил?

Пётр ухмыльнулся и проговорил с ехидцей:

— Что ж ты, сыщик хренов, до сих пор не знаешь? Когда Нинка с мужем угодила в катастрофу, то Серёга с Катькой сразу Вадима к себе взяли. А потом у них дочка родилась, Серёга мне жаловался, что тесно жить им вчетвером в однокомнатной квартире-то. Ну и посоветовал я ему — устройся, мол, в больницу, аппарат отключи, никто и не узнает. А потом Вадима усыновите, и материнский капитал получите, свою однокомнатную с доплатой обменяете на двух или трёх комнатную. У меня кореш хорошо в этих вопросах разбирается. А потом я на нары-то угодил, а когда вернулся, узнал, что Нинка померла, Вадима усыновили. А папашка мой преставился, и все отписал Катьке.

— Ну, пошёл бы в суд, отсудил бы часть наследства. Ты же наследник первой очереди.

— А смысл? Ничего бы мне не досталось.

— Как же ты смог Кастильского обмануть?

— Поверил он мне. Я не знал точно, убил Серёга Нинку или нет, но решил попробовать. А тут случайно прознал об услугах этого колдуна.

— А зачем так сложно-то? Ну, убил бы Екатерину, тогда бы сразу половину получил. К чему эти все запугивания, духи, полтергейст?

— Дурак ты. Если бы я убил её, меня в первую очередь подозревали бы. Я ж наследник. Да и убить не смог бы я, — обречённо пробормотал он.

— А потом как? Умер бы Сергей от сердечного приступа, а как бы ты с Екатериной разделался бы?

— Ну, продолжал бы пугать, может она повесилась бы. Или отравилась на этой почве. Все равно я бы отомстил! — выдохнул он с дикой злобой.

— А как тебе в голову пришлось под старичка маскироваться? Тебя же менты загрести могли и отправить куда-нибудь подальше?

Он бросил на меня изумлённый взгляд, и вдруг обидно загоготал.

— Да с чего ты взял, что тот старикашка — это я? Он сам по себе, божий одуванчик, недоумок. Жил себе тут в доме неподалёку, а потом решил готовиться к войне, Третьей мировой, дом свой разобрал, блиндаж себе построил, а потом в канализацию перебрался, ну, как в бомбоубежище.

— Как демонтировать устройства знаешь? — спросил я. — Поможешь?

— Знаю. В комнате схема лежит. Развяжи меня, — попросил он жалобно. — Руки онемели.

— Перебьёшься.

Я нашёл схему, пролистал, пощёлкал кнопками на пульте, сдвинул нужные тумблеры и вернулся в дом. Я прошёлся сверху донизу, с чердака, до подвала, выворачивая из пола, потолка, стен проекторы, экраны, камеры, устройства для подачи струй раскалённого воздуха, которые имитировали жар огня. Теперь все полости, ниши открылись, я смог добраться до устройств и вывернуть.

Я поражался триумфу инженерной мысли в имитации сверхъестественных сил, вымотался до ужаса, рубашка промокла насквозь от пота. Сложив все устройства в ящик, я спустился обратно в канализацию. Пётр, привалившись к стене, безмятежно посапывал, я разбудил его и предложил:

— Слушай меня внимательно. Сейчас мне все расскажешь ещё раз, а я сниму на видеокамеру. Это чтобы мне было спокойно, и ты ещё чего-нибудь учудить не мог. Согласен?

Пётр насупился, помолчал, но потом кивнул. Я подошёл к пульту, проверил камеры, ничего не работало. Для очистки совести, я пощёлкал тумблерами, понажимал кнопки, выключил и обернулся к Петру:

— И не вздумай шантажировать Сергея. Иначе твоё признание пойдёт в Москву, в прокуратуру. У меня там знакомства есть. Понял?

Вымотанный, но очень довольный, я вернулся в дом. Удовлетворённо оглядев гостиную, я плюхнулся в кресло и набрал номер, который оставила мне Екатерина Павловна.

— У меня есть для вас новости, — сказал я.

— Вы смогли что-нибудь узнать? — с надеждой проговорила она.

— Екатерина Павловна, я узнал все, — твёрдо произнёс я. — Теперь ваш дом абсолютно безопасен, вы можете возвращаться. Я к вам приеду сейчас, помогу собраться и расскажу о том, что узнал.

В трубке повисло молчание, потом Екатерина, запинаясь, пробормотала:

— Господи, Олег, какое счастье. Я не знаю, как вас благодарить. Вы не можете вкратце сказать?

— Лучше не по телефону. Я приеду.

Я вышел из дома и направился к остановке. Солнце уже садилось, окрашивая низкие облака, похожие на кучерявых овечек, в розовато-сиреневый цвет, воздух посвежел, дул приятный ветерок. Подошёл трамвай, я уселся у окна, разглядывая пробегающие мимо кипарисы, низкие, каменные заборчики.

— Ух, ты, какая тёлка! — услышал я бесцеремонный голос.

Открыв глаза, я заметил, как двое здоровых, небритых парней пристают к девчушке в очках, испуганно прижимающей к себе толстую книжку. Что они нашли в этом цыплёнке, я не понял.

— Девушка, а девушка, а у вас парень есть? — кривляясь, спросил один.

— Отстаньте от меня! — пискнула девушка, судорожно оглянувшись в поисках спасителя.

Я вздохнул, мне совсем не хотелось вмешиваться. Недоросли лишь задирались, чтобы привлечь к себе внимание, и были явно навеселе.

— Почему отстать? Или мы тебе не нравимся? — спросил другой парень. — Цып-цып-цып, цыпочка.

Мужчина, сидевший рядом с девушкой, трусливо сбежал в конец салона. Парень шмякнулся рядом с беззащитной жертвой и начал щупать её за коленки.

— Отстаньте от неё! — услышал я неожиданно для себя, собственный голос.

Оба синхронно подняли на меня глаза и тот, который был пошире в плечах, хмуро пробурчал:

— Ты чего, чувак сказал?

Я приблизился к ним и отчеканил:

— Я сказал, чтобы ты от неё отлип. Понял?

— Жора, по-моему, он нарывается? — спросил лениво парень своего напарника.

— Точно, Веня. Тебе, больше всех надо? А? — задал он мне вопрос.

Я молниеносно уклонился от удара, и врезал в нижнюю челюсть первому ублюдку. Он удержался на ногах, но явно не ожидал такой реакции, изумлённо уставившись на меня. Набычась, мерзавцы стали приближаться. Я внимательно следил за их движениями, сделал быстрый шаг навстречу, перенёс вес тела на левую сторону и, коротко размахнувшись, нанёс мощный удар первому нападавшему в пах коленом, а второму — в солнечное сплетение локтем. Оба согнулись от боли, не мешкая, я схватил ближайшего за плечи и шмякнул коленом в живот.

— Ах, ты, сволочь! — заорал тот, что был пониже.

Он вытащил нож, из которого вылетело длинное, тонкое лезвие, и провёл мгновенный приём, я еле успел отскочить в сторону. Второй парень тоже пришёл в себя, выхватив кастет из кармана, быстро надел на руку. Девчушка убежала, я остался один на один с мерзавцами. Их глаза налились кровью, судя по всему, они жаждали отправить меня на тот свет. Я вдруг отчётливо вспомнил, эти два отморозка сопровождали меня от самого дома! Ослеплённый эйфорией от прекрасно законченного дела я беспечно не придал этому значение. Я начал пятиться в конец салона, надеясь, что будет остановка, и я успею сбежать, а отморозки, гнусно ухмыляясь, надвигались на меня, один играл «пером», другой любовно оглаживал кастет.

15

— Левон, а чего ты решил помочь-то? — спросил я.

— Ну как же, суки, двое на одного. Хотя нет, ты бы один справился. Где так хорошо научился нож из рук выдёргивать? — спросил он с интересом, подливая мне водки из графина.

— Дед научил приёмам рукопашного боя. Он кадровый военный, всю войну прошёл.

— Жив ещё?

Я отрицательно покачал головой. Левон вздохнул и зло добавил:

— Этим дебилам надо было давно морду начистить. Никакого слада с ними нет. Кому-то ты, Олег, поперёк горла встал. Только последние уроды этих мерзавцев нанимают. Думаю, они не убить тебя хотели, а только сильно порезать, поучить, что называется. Ублюдки.

Мы сидели с Левоном в баре, после того, как разделались с подонками. Когда один из амбалов выбросил вперёд нож, я инстинктивно закрылся локтем, ушёл с линии атаки. Схватившись за острое, как бритва, лезвие, с силой вывернул вверх, и нанёс мощный удар в локтевой сгиб. Вырвав нож, я шандарахнул его со всей дури под дых, довершив сокрушительным ударом в челюсть. Краем глаза я с удивлением заметил, как второй подонок рухнул, как подкошенный. Уже без моего участия. Постукивая немаленьким кулаком в ладонь, рядом стоил широкоплечий парень, небритый, в синих джинсах и чёрной майке. Левон затащил меня в бар, где нас приняли, как дорогих гостей.

— Левон, а как тебе в городе живётся? Тяжело?

— Да. Думаю, уехать отсюда. У меня, правда, бизнес здесь, небольшой. Но в последнее время все хуже стало. Дебилов уйма развелась, да ещё призраки гребанные. Говорят, все из-за этой проклятой телебашни. На башку влияет. И создаёт какой-то там неблагоприятный фон.

— А где у вас телебашня? — не понял я.

— А в маяке, — ответил он. — Ты разве не знал? Там все оборудование находится.

Я глубоко задумался, перед глазами всплыли пульты управления, видеотабло и странное сооружение у открытого потолка. Черт возьми, это же действительно огромная антенна! Как же я сразу не догадался?!

— А для чего вам такая мощная штука? — удивился я.

— Для большего охвата, ну чтобы шоу показывать. На нашем местном канале его тоже гоняют. Крутизна. Я на него подписался, хотя дороговато. Скажу тебе по секрету, наши местные вскрыли этот канал, поэтому почти бесплатно. Моя жена его очень любит. Я тоже изредка посматриваю, особенно, если там драки кровавые показывают с полицией, с мутантами. А жена все больше про любовь смотрит, ну и музыку. Ретро обожает.

Я начал осознавать, о каком шоу говорит Левон.

— Понятно. Левон, извини, я тороплюсь. Спасибо, что помог. Мне пора.

— Спасибо в лепёшку не завернёшь, — ухмыльнулся он.

Я нахмурился, полез во внутренний карман пиджака за бумажником, но Левон остановил меня и объяснил:

— Любезность за любезность. А? Не откажи, Олег. Поздравь мою жену с днём рожденья. Завтра вечером. Я за тобой машину пришлю. Ты ей только мой подарок вручишь и все. Оплачу тебе все по первому разряду.

— Ты чего, Левон? С кем-то перепутал меня. Я — никто и звать меня никак.

— Ну да! Не скромничай. Ты у нас местная знаменитость. Моя Ашхен тебя обожает. Все вырезки собирает из нашей прессы о съёмках.

— Так фильм ещё не вышел.

— Она на тебя в этом шоу смотрит. Я поначалу ревновал даже. Упрётся в ящик и, не отрываясь, смотрит, если с тобой. Но потом понял, все равно она меня же любит. У нас полгода назад дочка родилась. Она с ней сидит, ну вот чего не посмотреть.

Он вытащил из кармана маленькую книжечку в кожаной обложке, развернул и показал фотографию молодой темноволосой женщины с тонкими чертами лица, будто вырезанных из мрамора, ясными, блестящими глазами, под изогнутыми, как тетива лука тонкими ниточками бровей. Лучисто улыбаясь, она держала на руках младенца, как армянская мадонна. Я улыбнулся и ответил:

— Красавица. И малышка замечательная. Хорошо, Левон. Обязательно поздравлю. Я живу на Озёрной, пять, в доме Колесниковых.

— Да знаю я, где ты живёшь, — усмехнулся он. — Я же тебе говорю, ты у нас знаменитость. Ну, бывай! Больше не попадайся этим сволочам!

Я вышел из бара в раздумьях. Излишняя популярность мне только мешает в работе. Лучше не светить физиономией, чтобы не привлекать внимания. Я собирался направиться к дому, где сейчас проживала Екатерина с семьёй, как услышал некстати прозвеневший мобильник.

— Олег, тебе надо немедленно прибыть на студию, — голос Лифшица звучал, как приказ. — Сейчас, за тобой машина заедет.

— Юра, во-первых, я не дома, во-вторых, у меня дела. Зачем это вдруг? На ночь глядя?

— Скажи, где находишься, — пропустив мимо ушей возражения, торопливо проговорил Лифшиц. — Ты днём отдыхал, а ночью поработаешь, не развалишься, — добавил он.

Ни хрена себе я отдыхал, вначале вымотался, убирая эти проклятые устройства в доме Колесниковых, потом подрался.

— Так, я понял, где ты находишься, — вдруг добавил Лифшиц. — Оставайся там, через десять минут, машина будет.

Я открыл рот, чтобы возразить, но второй режиссёр уже отключился. Я удивлённо огляделся, обдумывая, как Лифшиц сумел определить моё местоположение. Но через несколько минут, рядом со мной действительно затормозила чёрная «Ауди», открыв переднюю дверь, шофёр буркнул:

— Садись, на студии ждут.

По дороге мне пришлось отзвониться Екатерине, извиниться, что не смогу прийти. Мы въехали в знакомый туннель, в гараже встретил Лифшиц и повёл по извилистому лабиринту коридоров. Уже издалека я услышал шум голосов, который перекрывался визгливым фальцетом Мельгунова. Не обращая внимания на крики, Лифшиц ввёл меня в помещение, откуда выходили открытые нараспашку стеклянные двери. Я подошёл поближе, остановился на пороге. В небольшой комнатеполукругом сидел Розенштейн, сценарист Непогода, Мельгунов в ярко-красном пиджаке, с двумя толстыми золотыми цепями на шее. Над всеми огромной глыбой возвышался Верхоланцев в инвалидной коляске с загипсованной ногой. Я услышал обрывок его фразы:

— … чем ты не доволен? Все идёт по плану. Да, увеличили роль. Но ты сам виноват. Мы должны в срок сдать. Чем-то забить дырки мы должны? Как, по-твоему? — с иронией поинтересовался он.

— Это безобразие! — визгливо орал Мельгунов, явно не вникая в слова главрежа. — Почему у него роль главной стала, а моя — второй?!

— Кто тебе это сказал? — изумился Розенштейн, хлопая глазами.

— Я не слепой, читать умею, — буркнул Мельгунов.

— В местной прессе пишут? — утончил осторожно Розенштейн. — Ну и что? Это же провинциальна пресса, её никто не читает. А в центральной пишут, твоя новая роль — гениальный прорыв! Игорь Евгеньевич, как только получим нужный материал, лишнее выкинем.

— Стоп-стоп. Как это выкинем? Это всю работу коту под хвост? — перебил сердито Верхоланцев. — Мы так не договаривались. И потом, Давид, мы горим, как французы в 1812-м. Пока будет ждать, когда Игорь Евгеньевич раскочегарится, уже поезд уйдёт. Вместе с призами. Каннский фестиваль на носу. Не успеем.

— Мне все равно, успеем или нет, — завопил Мельгунов. — Где мои съёмочные дни?! Где, я спрашиваю?

— Ах, где твои дни? — зловеще проговорил Верхоланцев, выхватывая из кармана роскошный блокнот в толстом кожаном переплёте. — Так, где наши дни, — пробормотал он, листая. — Вот, понедельник, тридцать первое — Игорь Евгеньевич не явился. По болезни. Первое, второе, третье. Не явился. Семнадцатое, репетиция есть, съёмки — нет. Итого, из сорока двух съёмочных дней, Игорь Евгеньевич, ты присутствовал всего на одиннадцати. Я что, по-твоему, должен был высрать твою роль?

— У меня европейский контракт! — заголосил Мельгунов. — Я связан по рукам и ногам.

— Надо было раньше думать, когда ты давал согласие на съёмки, — захлопывая блокнот, проворчал Верхоланцев.

— Хорошо, если он снимается больше. Тогда пусть ему платят меньше, а мне увеличат гонорар. Он всего равно и так больше стал получать, — быстро проговорил Мельгунов.

Повисла длинная, неловкая пауза. Продюсер с режиссёром недоуменно переглянулись, первым нашёлся Верхоланцев:

— Игорь Евгеньевич, ты в своём уме, дорогой? Мы будем парню меньше платить, потому что он стал больше работать? И тянет всю картину?

— Все равно, или он, или я. Я хочу, чтобы его персонажа убрали, — надменно проговорил Мельгунов.

— Семён, что ты на это скажешь? — сказал Розенштейн.

— Можно ввести сцену, где Франко убивает Изабеллу. Потом смертная казнь, — проговорил молчавший до этого Непогода.

— Э-э-э, это как это убьёт? У Миланы ещё на полсценария роль, — возмутился Верхоланцев.

— Ну, тяжело ранит, и попадёт пожизненно в тюрьму, — быстро поправился сценарист.

— О, отлично! — обрадовался почему-то Верхоланцев. — Правильно. Так и сделаем. Ну что, Игорь Евгеньевич, согласен? Давай, Семён, пиши сцену. Расходимся по домам.

— Нет-нет. Сейчас и будем снимать, — остановил его Розенштейн.

— Давид, ты ох…ел? — фыркнул Верхоланцев. — Мы ни черта не успеем, ни свет поставить, ни мизансцены выстроить. Что за дела?! Вы за кого меня, твою мать, принимаете?! Я вам что, пешка что ли?! — грозно проорал он, покрываясь красными пятнами.

— Дима, ну что ты. Успеем, — примирительно забормотал Розенштейн. — У нас же один павильон подготовлен. Гостиная, там все уже отлично. Сцена небольшая. Ну, осветим все равномерно, — предложил он осторожно.

— Ладно, делайте, что хотите, — устало буркнул Верхоланцев, скривившись.

Мельгунов и Розенштейн встали и прошествовали сквозь меня, будто я пустое место. Я автоматически проводил взглядом спину Мельгунова, и отчётливо вспомнил, что так и не выполнил поручения Екатерины.

— Игорь Евгеньевич, — надев на лицо фальшивую улыбку, я остановил премьера.

— Да? — медленно повернувшись ко мне, манерно сказал он.

— Для моей знакомой оставьте ваш автограф, пожалуйста, — сказал я, протягивая порядком истрепавшуюся фотографию, которую дала мне Екатерина.

Он смерил меня презрительным взором и надменно изрёк:

— Сто баксов.

— Что? — не понял я.

— Мой автограф стоит сто долларов, — отчеканил он, задрав нос.

Я мысленно выругался, но полез за бумажником, вытащив три бумажки, протянул ему. Мельгунов кончиками пальцев выхватил купюры, небрежно сунул в карман, изящным движением вынул изысканную перьевую ручку с корпусом под цвет циферблата его часов и ярко блестевшим камешком на зажиме.

— Для кого? — деловито поинтересовался он.

— Для Екатерины Павловны.

Каллиграфическим почерком он нанёс на обратной стороне надпись, размашисто расписался, и отдал мне.

— Игорь Евгеньевич, она ещё просила вам передать письмо, — продолжил я, стараясь придать голосу искреннюю любезность.

Мельгунов взял брезгливо конверт, демонстративно разорвал перед моим носом на мелкие клочки и аккуратно бросил в урну.

— Что-то ещё? — поинтересовался он.

— Нет, больше ничего, благодарю вас.

Мне захотелось со всей силы дать ему в морду, стоило огромного труда взять себя в руки. Мельгунов развернулся и лёгкой походкой вприпрыжку, проследовал в коридор. Обернувшись, я заметил, на лице Верхоланцева такую гадливость, будто он случайно наступил в дерьмо.

— Олег, иди сюда, — показав рукой на стул, где только, что сидел Мельгунов, сказал главреж. — Поговорить надо.

— Да я и так все слышал, — с иронией сообщил я, усаживаясь напротив него.

Верхоланцев усмехнулся в усы и, бросив хитрый взгляд на Непогоду, проговорил:

— Слушай, вот, что я придумал. Семён напишет сцену, где вы ссоритесь с этим козлом, ты случайно ранишь Милану, суд, пожизненный приговор. А потом мы устроим тебе побег из тюрьмы. И куча всяких сцен. Все, что запланировали. А этот …удак знать не должен. Семён, ты согласен?

Сценарист понимающе кивнул, и сделал пометку в блокнотике. У меня вертелся на языке вопрос, зачем Верхоланцев так заботится обо мне. То ли чтобы насолить Мельгунову, который ему надоел, то ли по какой-то другой, не ясной мне, причине.

— Не вешай нос, Верстовский! — весело бросил Верхоланцев. — Этот ублюдок для всех заноза в заднице. Иди отдохни.

Я встал, но на секунду замешкался, беспокойство о Милане не отпускало меня. Верхоланцев, бросив на меня изучающий взгляд, глухо добавил:

— С Миланой все в порядке. Ты что думаешь, она в первый раз вены-то режет? Так-то. Не переживай.

Я понял, что Милана не стала рассказывать о нашей поездке на остров и встрече со странными людьми. Это к лучшему, вряд ли главрежа это порадовало бы. Я вышел в коридор и наткнулся на Лифшица, который схватив меня за пиджак, торопливо проговорил:

— Олег, быстро переодевайся и дуй в павильон.

— Зачем? — не понял я. — Разве уже все подготовили?

— Нет, поучаствуешь в реалити-шоу, — объяснил он.

— Юра, я не в состоянии. Понимаешь, черт возьми?! Я весь день крутился, как белка в колесе. Посмотри на меня. Устал, как вол.

— Ой-ой-ой, он устал, — с наигранным сочувствием бросил Лифшиц и подтолкнул меня в спину в сторону гардеробной. — Не выпендривайся.

Я лишь тяжело вздохнул, но подчинился. Не успел я войти в «город», как на меня наткнулся запыхавшийся официант из бара Влада, толстый увалень с круглым, добродушным лицом с веснушками

— Хозяин, срочно хочет вас видеть.

Быстро добравшись до бара, я вошёл внутрь, и увидел Влада за стойкой. Он сделал мне знак, мы спустились в погреб, где рядом с выложенной булыжником кладкой стояли деревянные стеллажи с огромным количеством бутылок.

— Крис, поможешь нам? — спросил он, изучая выражение моего лица.

— Что случилось-то?

— Ребят надо освободить, — заговорщически объяснил он. — Пойдёшь с нами?

Этого ещё не хватало! Участвовать в акции сейчас, после того, как я вымотался днём! Я взглянул на него исподлобья, подошёл к полке и сделал вид, что с интересом рассматриваю наклейку на бутылке, на которой ясно пропечатался год: «1938». Если бы это соответствовало действительности.

— Твою мать, ты струсил что ли? — бросил в сердцах Влад. — Нам лишняя пара рук и глаз нужна позарез. Тем более, такая, как твоя. Ну, давай, соберись.

Не мог же я в шоу сказать, что зверски устал?

— Ладно, Алекс, я пойду с вами, — твердо сказал я.

Каким-то непостижимым способом, Влад сумел оповестить всех, и в погребке через полчаса собралось семь человек, вместе с нами. Влад, как заправский главарь, объяснил ситуацию, чётко, по делу. Он провёл нас запутанными коридорами, ужасно воняло, было трудно дышать из-за сильной влажности и смрада разлагающихся отбросов. Мы проползли по длинной вентиляционной шахте из стальных листов с заклёпками и оказались в прямоугольном каменном мешке — дворе-колодце, который обрамляли три яруса балконов с низкими металлическими ограждениями, кое-где выломанными. Царил полумрак, лишь из стеклянной крыши струился зеленоватый, призрачный свет, играющий бликами на стенах, будто мы находились глубоко под водой.

— Быстро наверх! Рассредоточьтесь! — скомандовал Влад. — Охраняйте лестницу!

Схватив дробовик, я взбежал по широкой, каменной лестнице, изящно выложенной разноцветной мраморной плиткой с геометрическим рисунком, сильно потрескавшейся, и нашёл себе удобную позицию за квадратной колонной, испещрённой следами от пуль. Я увидел ряд закованных в кандалы парней и полицейских в чёрной форме, их охранявших. Несмотря на зверскую усталость, я вдруг ощутил поднимающийся в груди азарт, мне на миг показалось, что все это не съёмки, а реальность.

— Огонь! — дал отмашку Влад.

Я прицелился, коп упал с тихим вскриком и вокруг него начала разливаться чрезвычайно натуралистичная лужа красно-бурой жидкости, сильно напоминающая кровь. Передёрнув затвор, я сделал ещё пару выстрелов, заметив, как полицейские засуетились, попытались взбежать по лестницам, но падали, сражённые пулями. Я осторожно перебежал по деревянным мосткам на другую сторону балкона, и, спрятавшись за металлическим щитом, начал отстреливать копов. В запале я не заметил, что оставил своих товарищей без прикрытия. Я услышал шум борьбы, крики, взглянув на другую сторону, матерно выругался. Все свалились в кучу и молотили друг друга кулаками без разбора. Одним прыжком я оказался рядом и коршуном налетел на одного из копов, с которым сцепился Влад.

— Верстовский, пристрели копа. Быстро! — прозвучала в наушнике команда помощника режиссёра шоу, Разумовского.

Я послушался, выхватил револьвер, меткий выстрел заставил копа обмякнуть. Влад сбросил тело с себя, вскочил на ноги. Пробормотав слова благодарности, ринулся на помощь другим товарищам. Один из копов умудрился вскочить, но я пружинящим движением двинул его снизу по ногам, он охнул и свалился вниз. Я набросился на него, начал бить его головой о каменный пол. Через пару минут он отключился и замер. Шум борьбы стих, я осмотрел поле битвы с лежащими копами и взглянул вниз, где мои товарищи освобождали захваченных парней.

— Не ранен? — спросил Влад в соответствии с ритуалом.

Конечно, ранить меня не могли, мой старомодный пиджак лишился рукава, был запачкан красной краской и грязью, словно я на самом деле побывал в реальной потасовке. Саднило плечо, которое не прошло с тех пор, как на меня упал балласт из операторского крана.

— Нет, все в порядке! Здорово мы разделались с ними?! — воскликнул я, пиная неподвижно лежащие тела.

Я спустился вниз, к остальным, все радостно галдели, обсуждая драку, каждый старался припомнить самые яркие моменты. Слушались восклицания: «А я его вот так, по роже!», «Он туда-сюда, а по яйцам вдарил и привет!»

— А где Джеймс? — спросил Влад, оглядываясь.

Все замолчали, уставившись на него. Я обвёл глазами ярусы балконов, взлетел по лестнице, прошёлся по второму этажу, зашёл на третий и вдруг услышал тихий, еле различимый стон. В углу сидел Ринат Варламов, играющий Джеймса, тяжело дыша, он прижимал руку к левому боку. Я с силой отвёл его ладонь и увидел дыру с обгоревшими рваными краями. Ринат глухо закашлялся, выплеснулась красная жидкость. Я быстро распахнул его рубашку, и волосы зашевелились у меня на голове — это был не след от взорвавшейся «закладки», а настоящая огнестрельная рана. Я обернулся, услышав тихие шаги. Сзади стоял Влад. Смерив меня ледяным взглядом, он бросил мне аптечку со словами:

— Перевяжи его. Быстро. Сейчас оттащим к себе. Чего смотришь? Не в первый раз.

Я вытащил тампон, бинты, сделал перевязку, стараясь унять предательскую дрожь в кончиках пальцах.

— Верстовский, хватит нюни распускать. Ты мужик, или тряпка? — прогремел в наушнике сердитый возглас Разумовского. — В комнате номер двести два второго этажа лежит плед.

— Алекс, я поищу что-нибудь, куда уложить можно его, — пробормотал я, вставая.

Влад мрачно кивнул, присев рядом со смертельно бледным Ринатом, который уже не стонал, а шептал что-то посиневшими губами, откинув голову назад. Через пять минут я вернулся с пледом, мы уложили Рината и потащили к себе. Краем глаза оглядывая ребят, я изумлённо понимал, кроме меня больше никто не удивился ранению Рината. Все, по-прежнему, жизнерадостно обменивались деталями удачно проведённой операции. Значит, они все давно знали, только я слепой дурак не догадывался! Мы вернулись тем же путём по извилистому лабиринту, оказались на своём уровне. Влад приказал аккуратно внести раненого в одну из комнат апартаментов, где жил и оставить. Проходя мимо меня, он тихо предупредил:

— Его сейчас заберут. Не волнуйся. Вопросов не задавай.

Когда парни разошлись, мы вернулись в бар, Влад выставил пару бутылок вина, разлил и беспечно сказал:

— Выпьем за освобождение! Крис, ты молодец! Здорово нам помог.

Через силу я пригубил вина, в душе кипела ярость. Мне хотелось расколотить бокал об пол в мелкие брызги, вскочить и заорать: «Да что творится, черт возьми?!»

— Верстовский, через десять минут выходи из кадра, — раздался жёсткий приказ.

— Как поживает Лайла? — выпив залпом вина, спросил я.

— Интересуется, почему ты к ней не заходишь, — ответил он. — Она хотела чем-то тебя порадовать.

— Ладно, пойду позвоню ей, — бросил я, вставая с табурета. — Бывай.

Я свернул к двери в служебное помещение и оказался в аппаратной.

— Верстовский, что ты строишь из себя? — хмуро пробурчал Разумовский, плотный, немолодой мужчина с залысинами, морщинистым, дряблым лицом и маленькими, близко посаженными глазками, буравящими меня насквозь. — Расклеился, сопли пустил. Чуть сцену не сорвал, — зло буркнул он. — Чтобы больше такого не было.

Я промолчал, обдумывая, как пойти к Лифшицу и отказаться от участия в этом мерзком шоу.

— Ты слышишь меня, Верстовский? — протянул Разумовский. — Так, вижу, тебя выпускать было нельзя. Весь день квасил? Ещё раз увижу в таком состоянии, отделаешься не только штрафом, а вылетишь совсем, — мрачно пообещал он.

В отвратительном настроении я вернулся в костюмерную, стянул разодранный пиджак. Я прекрасно осознавал теперь, бурые пятна на нем вовсе не краска, а настоящая кровь. Устало сгорбившись на скамейке, я задумался. Кажется, все сложилось, чтобы завершить весь пазл недоставало пары деталей.

— Олег, я ищу тебя, — в двери стоял запыхавшийся Лифшиц. — Быстро переодевайся, сейчас будем снимать сцену с Миланой и Мельгуновым.

— Юра, иди в жопу, — спокойно произнёс я. — Я устал, понимаешь? Очень устал. Зверски.

Лифшиц вышел и через пять минут вернулся, поставив около меня пластиковый стаканчик с кофе.

— Выпей и пошли. Не расклеивайся, Олег. Все в порядке, — дружелюбно произнёс он, и заискивающе добавил: — Ты очень нужен.

Он привёл меня в павильон — внушающую трепет шикарным интерьером гостиную, две стены которой заполняли стеллажи красного резного дерева с книгами. На дворцовом паркете располагалось несколько старинных кресел «бержер», низкий диван, обитый полосатым шёлком, на журнальном столике расправил бронзовые крылья гордый орёл. Особенно привлекал внимание облицованный тёмным гранитом камин, над которым висел живописный портрет надменного вельможи в ярко-красном камзоле, расшитым золотом. Между высоких окон, задрапированных тяжёлыми, бордовыми портьерами с золотыми шнурами висело несколько картин в громоздких рамах.

Напротив Верхоланцева я увидел Милану, на душе сразу полегчало, хотя её иссиня-чёрные волосы подчёркивали сильную бледность и лихорадочный блеск глаз, а из-под длинных рукавов блузки плотного, бордового шелка виднелись туго перебинтованные запястья, так ярко напомнившие, что я мог потерять её навсегда.

— Олег, присоединяйся! — радостно воскликнула она, увидев меня.

Осторожно поцеловав ей руку, я присел на диван. Верхоланцев оторвался от сценария, обвёл нас глазами и сердито буркнул:

— Где этот …удак хренов? Сколько мы будем ещё ждать? Твою мать! Ладно, давайте по ролям быстро пробежимся.

— Дмитрий Сергеевич, дорогой, неужели без меня начали? — послышался манерный голос.

Верхоланцев скривился и хмуро бросил:

— Садись, Игорь Евгеньевич, будем сцену разбирать.

— Зачем? Я и так наизусть знаю, и сыграть могу прямо сейчас! Ко мне пришло вдохновение! — воскликнул Мельгунов, взмахнув руками, как крыльями, словно пытался взлететь. — Готов отыграть таких сцен за все пропущенные дни. Наверстать упущенное, как говорится.

— Не все такие гениальные, как ты, — пробурчал главреж. — Можешь посидеть?

— Охотно! — воскликнул Мельгунов, и вспорхнул на стул, угодливо подставленный одним из его охранников.

Верхоланцев, не обращая внимания на эскапады Мельгунова, начал объяснять нам с Миланой сцену:

— Олег, главное, ты должен внутри кипеть от возмущения, но на лице лишь отголоски. Этот человек отнял у тебя женщину, которую ты любишь больше жизни, но внутреннее благородство не позволяет тебе убить его. Но затем происходит взрыв, накал доходит до предела, выхватываешь револьвер и стреляешь. Милана, в последнюю секунду встаёшь между ними. Понятно?

Я кивнул, краем глаза заметив, как Мельгунов зевнул, прикрывая ладошкой рот. Вытащив из кармана изящную пилочку, стал обрабатывать себе ногти. Мне безумно захотелось пристрелить его прямо сейчас, не дожидаясь начала съёмки.

Мы разыграли в лицах, Верхоланцев поправлял меня, но сильно не придирался. Мельгунов, закончив маникюр, достал из кармана зеркальце и стал внимательно рассматривать свою физиономию, что-то напевая себе под нос.

— Ладно, теперь начнём репетицию в павильоне, — сказал Верхоланцев, наконец. — Игорь Евгеньевич, ты будешь подыгрывать или как? — поинтересовался он.

Мельгунов спрятал зеркальце, сделав вид, что задумался и снисходительно ответил:

— Ну ладно, давайте сразу на камеру репетировать. Чего время терять? У меня ещё дела есть, — важно добавил он.

Дела у него, сволочь, а у остальных не дела, а так, погулять вышли. Верхоланцев подёргал себя за усы, видимо, пытаясь остановить поток матерных ругательств, непроизвольно рвавшихся наружу, и хмуро бросил:

— Хорошо, переодевайтесь, и начнём сразу на камеру. Кирилл, как у тебя?

Кирилл сморщил лоб, подошёл ближе и пробормотал:

— Дмитрий Сергеевич, свет — говно.

— Да знаю я, — взорвался Верхоланцев. — Как получится, так получится. Плевать.

Я шёл по коридору от мамы Гали с нарастающим чувством дискомфорта, то ли из-за того, что придётся вновь работать вместе с Мельгуновым, то ли по какой-то другой причине. Я пытался уцепиться за мысль, но она ускользала, как маленькая паутинка в глазу. Лёгкий порыв ветра пробежал по руке, мелькнул знакомый силуэт, я ускорил шаг, свернул за угол. Никого. Я вошёл в студию, увидев суетящихся техников и раздражённого, взлохмаченного Кирилла, который обходил камеры, бормоча себе под нос. Я плюхнулся на диван, открыл сценарий, ещё раз прокручивая в голове сцену. Вошла Милана, одетая в ярко-алое, обтягивающее платье, ободряюще улыбнулась мне.

— Ну что же, давайте начинать, — скомандовал Верхоланцев, оглядывая гостиную. — Олег, приготовься. Револьвер тебе дали?

Я кивнул, распахнув пиджак, продемонстрировал кобуру. Верхоланцев вздохнул и сделал отмашку рукой. Я уселся на диван перед столиком, бездумно листая книгу. Дверь распахнулась, влетел Мельгунов. Увидев меня, он скривился и манерно продекламировал:

— Франко, как ты посмел явиться сюда?!

Я медленно подошёл к камину, повертел в руках безделушки, выставленные на полке.

— Винченто, не ты меня пригласил, а дон Марчиано.

— Я знаю, зачем ты пришёл. Испортить нам настроение своим присутствием. Ты по-прежнему пытаешься вернуть Изабеллу, но ты никогда её не получишь! И знаешь почему?

Я бросил на него снисходительный взгляд. Мельгунов очень сильно переигрывал, произносил слова в соответствие с ролью, но эмоции вкладывал личные, откровенно выказывал неприязнь, даже ненависть ко мне, хотел унизить, отомстить за уязвлённое самолюбие.

— И почему? — спросил я, с комфортом устроившись на диване, положив ногу на ногу.

— Изабелла ушла ко мне, не потому что разлюбила тебя! Потому что я — величайший пианист в мире, а ты — ничтожество, преступник, который остаётся на свободе, благодаря лишь высоким покровителям.

Мельгунов откровенно любовался собой, а выглядел удивительно комично, в оплывшем лице торчали, будто в сдобном тесте, глаза, круглые и плоские, как пуговицы, лишённые жизненного блеска. Вошла Милана, остановилась, изучая нас.

— Винченто, строишь из себя звезду, а сам нищий, как церковная крыса. Женщине нужны драгоценности, красивые платья, меха, дорогие машины. А что ты можешь дать, кроме своего тщеславия? — произнёс я с насмешкой, отметив с удовольствием, как вытянулось лицо Мельгунова. Видно, он пропускал чужие реплики, упиваясь собственной значимостью.

— Мне нужны твои побрякушки, Франко, — холодно подала голос Милана. — Я говорила это много раз. Я люблю Винченто и никогда к тебе не вернусь!

Я вскочил с дивана, подошёл к ней.

— Белла, никто не будет тебя любить так, как я. А этот выскочка думает только о себе. Ты ему не нужна.

— Он будет любить тебя, Белла, будет верен тебе, — кривляясь, произнёс Мельгунов. — Не прикоснётся больше ни к одной женщине. Только Белла не знает, как ты поиздевался над девушкой, которую взял вместе со мной в заложники, когда недавно грабил банк. Ну-ка припомни, Франко, что ты с ней сделал? Привязал к дереву, а потом?

— Лжёшь, мерзавец! — прорычал я, к лицу прилила кровь, поднялась ярость в груди, будто на самом деле Мельгунов открыл Милане правду о моих похождениях.

— Ах, это неправда? — издевался Мельгунов. — А почему ты злишься? Я выдал твою сокровенную тайну? Может, стоит ещё кое-что припомнить? Все, что я узнал о тебе?

Я выхватил кольт из воронёной стали, взвёл курок, со щелчком повернулся барабан. Нажал на спусковой крючок, но что-то мешало, я пытался преодолеть упорство изогнутой металлической пластинки. Милана быстро заслонила Мельгунова своим телом, как следовало по сценарию. Прогремел выстрел, из ствола вырвалось облачко порохового заряда, и в ту же секунду раздался вскрик Миланы.

16

Верхоланцев, белый, как мел, с широко открытыми глазами, пытался что-то сказать, открывал рот, закрывал, но не издавал ни звука, как рыба, выброшенная из воды. На подкосившихся ногах я доплёлся до дивана, плюхнулся. Откинув барабан револьвера, высыпал на руку патроны.

— Где Дятлов! Где он, твою мать! — у главрежа, наконец, прорезался голос. — Быстро сюда! Убью, сволочь! Мерзавец! — орал он.

Я сидел, опустив плечи, сжимая в кулаке патроны. Словно на крупном плане я видел глаза Мельгунова, обычно мёртвые и тусклые, они вдруг нетерпеливо вспыхнули, когда я вытащил револьвер. В самую последнюю секунду проскользнул знакомый, мерцающий силуэт, мою руку отвела невидимая сила, и я промахнулся. Я услышал крик Миланы, мелодичный звон расколовшейся вазочки на камине. На длинной, белой перчатке Миланы на уровне плеча осталась пороховая пыль, начало расплываться алое пятно. Мельгунов подскочив на месте, зашёлся в истерике:

— Он хотел меня убить!

И ринулся из павильона в коридор, увлекая за собой охранников. Милану окружили со всех сторон, загалдели, шумели. В павильон вбежал худенький, рыжеватый юноша, почти мальчик, в синем комбинезоне и остановился на пороге, трясясь от страха. Верхоланцев, подпрыгнув на месте, заорал:

— Арсен, где Дятлов, твою мать! Кто заряжал револьвер?! Убью мерзавца, задушу своими руками!

Арсен побледнел, покраснел, затрясся мелкой дрожью, на подгибающихся ногах, мелкими шажками подошёл к разъярённому главрежу.

— Ну что ты молчишь, урод! Кто заряжал револьвер?! — кричал Верхоланцев.

— Это … я… я заряжал, — ответил упавшим голосом парень.

Верхоланцев прожёг его гневным взглядом и прорычал:

— Зачем ты, идиот, зарядил боевые патроны?! Кто тебе сказал это сделать?! Кто? Там вообще не должно было быть патронов! Никаких!

— Я не заряжал боевыми … — забормотал жалобно Арсен. — Я холостые поставил. Из коробочки взял. Мне Антон Николаевич показал.

Верхоланцев откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Казалось, он растерял все силы на вопли. Я подошёл к парню и сказал:

— Неси эту коробочку сюда.

Он бросил на меня испуганный взгляд и мгновенно исчез.

— Зря ты ему это сказал, — почти спокойно проронил Верхоланцев, не открывая глаз. — Теперь мы ни его, ни коробку с патронами не увидим. Твою мать, как надоело с ментами разбираться, — протянул он через силу. — Скажи мне, Верстовский, почему, когда кто-то хочет убить Милану или меня, ты постоянно оказываешься рядом? — спросил он, взглянув на меня.

— Вы думаете, я сам это организовываю? — с усмешкой поинтересовался я. — Меня тоже пытались убить. И не раз. Вначале в воду скинули, на яхте, потом какой-то мерзавец подушкой задушить хотел, вчера напали два отморозка, с ножом и кастетом. В трамвае.

— О как, — протянул Верхоланцев. — Ну-ну. Рассказывай. И кто во всем этом виноват? Знаешь? Ну, репортёр хренов, ведь уже пронюхал что-то? Понятно, не доверяешь.

Рассказывать о сделке Мельгунова с силами Тьмы, мне совсем не хотелось. Верхоланцев точно поднял бы меня на смех.

— Какой же ты ублюдок все-таки, Верстовский, — изрёк Верхоланцев угрюмо. — Я тебе позволяю трахать мою жену, а ты не можешь мне рассказать об элементарных вещах. Видеть тебя не желаю. Пошёл вон.

— Дмитрий Сергеевич, я хочу вам сказать — организуйте охрану Миланы, ей грозит смертельная опасность. И вам тоже, — быстро проговорил я, вставая.

Верхоланцев остановил меня за рукав и усадил рядом.

— Давай рассказывай дальше, — приказал он сухо.

— Я катал Милану на катере, мы заехали на один островок и там …

— Знаю, она рассказала мне об этом. Дальше.

Я тяжело вздохнул, набираясь решимости.

— Рядом с вами есть человек, который хочет завладеть душой Миланы, и, по-видимому, вашей тоже.

Я бросил на Верхоланцева изучающий взгляд, как он среагирует, но он на удивление серьёзно воспринял мои слова.

— Что значит, завладеть?

— Убить, чтобы душами рассчитаться за то, что получил взамен.

— Откуда ты знаешь об этом? — пробормотал Верхоланцев.

— Я видел …

— Посланника Тьмы? Врёшь. Не мог ты его видеть, — произнёс он твердо. — Не мог. Если бы ты увидел хоть раз, мы бы с тобой не разговаривали. Если только … ты сам не тот самый человек, который заключил сделку и пытаешься мне мозги запудрить.

— Зачем я тогда спасал Милану? — возразил я.

— Может, борешься с собой. Не знаешь, что выбрать.

— Не я же в катере находился, когда он наехал на Милану, — бросил я. — И кран вывести из строя я не мог.

Верхоланцев бросил на меня пристальный взгляд и буркнул:

— Ладно, этот разговор продолжил в другое время. Иди сюда, Антон Николаевич! — воскликнул он.

В студию прошёл худощавый седовласый мужчина с орлиным носом, и тонкими, плотно сжатыми губами. Судя по безупречной выправке, отставной военный.

— Ну, Антон Николаевич, дорогой наш главный «умри все живое», скажи, как в револьвере оказались боевые патроны? — спросил Верхоланцев с сарказмом. Он уже явно успокоился и взял себя в руки, обретя обычную иронию.

Антон Николаевич присел рядом, аккуратно покрутил в руках оружие, заглянул в дуло, провернул барабан, оглядел рукоятку.

— Откуда взялся этот револьвер? — поинтересовался он холодно.

— Как это откуда взялся? — удивился я. — Ваш парень, Арсен, мне его дал. Вместе с кобурой.

— Если бы этот револьвер был из реквизита, на нем был бы выбит номер, здесь ничего нет. Я не знаю, откуда молодой человек его взял. Может быть, с собой принёс, — изрёк Антон Николаевич, сверля меня глазами.

Я ощутил, как у меня по спине потекли холодные струйки пота. Ещё чего доброго, меня обвинят, что я хотел убить Милану или Мельгунова и сам притащил этот проклятый револьвер в студию. Верхоланцев побарабанил пальцами по спинке кресла, взглянул на главного пиротехника, потом на меня и проронил:

— Ладно, Антон Николаевич, разберёмся.

Когда пиротехник ушёл, Верхоланцев смерил меня взглядом, пошевелил усами и спросил:

— Олег, а Мельгунова случайно ты убить не хотел? А?

Я тяжело вздохнул, не осталось никаких сил возражать, оправдываться, объяснять. Верхоланцев похлопал меня по колену и сказал доброжелательно:

— Иди, отдохни. Часа через два снимем эту сцену, и пойдёшь на боковую. Выглядишь кошмарно.

— Мы что ещё и снимать будет? — изумился я. — После такого?!

— Если эта жидовская морда настаивает, я ничего поделать не могу, — развёл он руками.

Я вышел в коридор, поплёлся к гримёрной, и вздрогнул, услышав визг Мельгунова:

— Мерзавец! Хотел меня убить!

Кровь закипела в мозгах, в один прыжок я оказался рядом, схватив за грудки премьера, зашипел прямо в лицо:

— Да! Да! Я хотел бы тебя убить, но ты заключил сделку…

Охранник оторвал меня от Мельгунова и с силой врезал по физиономии, я отлетел к стене, рот наполнился металлическим привкусом, кровь хлынула из носа, заливая рубашку. Закрыв широкими спинами подопечного, охранники быстро начали удаляться. Я бросился за ними, крича вслед:

— Я не отдам тебе Милану! Слышишь, Мельгунов?! Даже, если ты отправишь меня на тот свет. Я буду её защищать! Буду являться к тебе в страшных снах! Как призрак, чтобы отравлять твою паршивую, мелкую жизнь, тварь!

Один из орангутангов развернув бритую, квадратную будку, угрюмо процедил сквозь зубы:

— Заткнись! Башку сверну!

Я замолчал, без сил опустился около стены, размазывая кровь по лицу.

— Боже, Олег! Что случилось?! — услышал я вскрик Лили.

Она подбежала ко мне, потащила в гримёрную, уложила на кушетку. Приложив лёд, завёрнутый в полотенце, к разбитому носу, убежала. Через пару минут около меня возник немолодой, лысоватый мужчина в белом халате.

— Ну-с, молодой человек. У, где же вы так хорошо носик задели? — протянул он. — Сейчас, посмотрим. Нет, все цело, повезло. Полежите немного.

Когда кровь остановилась, я переоделся в джинсы и рубашку, взглянул в зеркало, отметив, что губа сильно разбита, а нос, слава Богу, пострадал не сильно, и отправился на поиски Лифшица. Проходя мимо студии, заглянул — по центру восседал священный триумвират из Розенштейна, Верхоланцева и Непогоды. Я флегматично прислонился к косяку, сложив руки на груди, решил дождаться приговора. Кто-то должен мне сообщить, наконец, что я уволен.

— А, Олег, заходи! — сказал Верхоланцев, увидев меня. — Ты чего опять свои тряпки напялил? Мы сейчас будем снимать. Подойди на минутку. Твою мать, где ты фасадом-то припечатался? Ладно, замажем.

Я приблизился и осторожно взглянул на Розенштейна, пытаясь осознать, знает он о ссоре с Мельгуновым или нет, но «тётя Роза» даже ухом не повёл.

— В общем, так решили. Будем снимать в трёх частях, — сказал Верхоланцев. — Вначале — ссора двух мужиков. По отдельности. Револьвер в руках, и крупным планом лицо Мельгунова. А потом уже раненная Белла на руках у Франко.

— Хорошо, я согласен, — сказал Розенштейн, зевая. — Дима, ты все доделай, а я пошёл.

— Давид, но мы договорились? Верстовскому увеличиваем ставку? — спросил Верхоланцев, бросив на меня изучающий взгляд.

— Да-да, — буркнул продюсер. — Увеличиваем. Только, Игорь Евгеньевич знать не должен.

— Разумеется, — ухмыльнулся главреж. — Значит, все решили. Мельгунова снимаем отдельно, восьмёркой, ставку Верстовскому увеличиваем.

Розенштейн кивнул, и направился к выходу, тяжело переставляя толстые ноги-тумбы. Я плюхнулся на его место и проронил:

— Дмитрий Сергеевич, вряд ли получится.

Верхоланцев с таким изумлением взглянул на меня, будто я сморозил ужасную глупость.

— Что случилось-то, твою мать? — раздражённо пробурчал он.

— Я подрался с Мельгуновым и …

Верхоланцев взорвался громким хохотом, как ребёнок, до слез, утирая глаза платком. Отсмеявшись, он похлопал меня по плечу и сказал:

— Слушай, что я тебе скажу. Наверху вопрос рассматривается о сериале на эту тему. Но поскольку Игорь Евгеньевич в сериалах не снимается. Дело это не царское, — он ухмыльнулся. — Главную роль играть будешь ты. Подумай над этим.

— Ну, тогда меня точно уволят из журнала, — обречённо пробормотал я.

— Не переживай. Я звонил твоему редактору, он сказал, что отпускает тебя насколько понадобиться. Иди переодевайся и гримируйся.

Переодевшись, я пришёл в гримёрную, шлёпнулся перед зеркалом, рассматривая разбитую губу и распухший нос.

— Господи, Олежек, что случилось? — всплеснув руками, спросила Галя. — Кто тебя избил?

— Охранник Мельгунова врезал, — буркнул я.

Она нахмурилась, провела мягко по моим волосам расчёской и сказала:

— У вас какая-то преемственность в неприязни к Игорю Евгеньевичу. Гриша тоже бросался на него, чуть не задушил один раз. Еле разняли.

— А в чем причина-то была? Из-за гонорара?

— Да нет, конечно. Гриша, конечно, был не доволен, но срывать зло на партнёре из-за денег не стал бы.

Она замолчала, быстро отошла к двери, закрыла на ключ и вернулась.

— Олежек, я скажу тебе по секрету. Только ты не смейся, пожалуйста, — сказала она тихо. — Гриша мне как-то признался, что Игорь Евгеньевич предлагал ему некую сделку, обещал, если Гриша согласится, то никогда больше не будет испытывать нужды в деньгах. Понимаешь, они с Юлечкой очень хотели ребёнка, но никак у них не получалось. Какие-то проблемы, нужны были средства, большие, на операцию.

— Но Григорий отказался, — резюмировал я мрачно.

— Да, он говорил, что это то же самое, что продать душу дьяволу. В фигуральном смысле, конечно. Он не мог пойти на это.

Я тяжело вздохнул, слова гримёра подтверждали мои опасения, но абсолютно не давали никаких доказательств.

— Галя, а почему именно в это место группа приехала? Захудалый городок на отшибе.

— Здесь студия выстроена, с павильонами на любой вкус. Очень удобно. Мы сюда не в первый раз приезжаем.

— А кому студия принадлежит?

— Бенедикту Романовичу. Ну и частично Вахиду, конечно. Ты же знаешь, Олежек, без этого нельзя, — смущённо добавила Галя. — Ну вот, все готово.

За разговорами Галя не прекращала работу, я взглянул в зеркало и поразился.

— Потрясающе, вы просто гений, — воскликнул я. — Рожа, как новенькая, совсем незаметно, — удивился я, рассматривая грим, под которым скрылся разбитый нос.

Галя мягко улыбнулась, провела мягко по моим волосам.

— Хороший ты мальчик, — проговорила она с печалью. — Моему Виктору могло быть почти столько, сколько тебе, Олежек. Но вот, не получилось.

Ненавижу расспрашивать людей об их несчастьях, но я чувствовал, Галя хочет рассказать сама.

— Он хотел режиссёром стать, поступил в театральное, Щукинское училище. Но потом пришло время в армии служить. Он мог не пойти, но решил, я — мужчина, отслужу, — в конце её голос дрогнул, она отвернулась, пытаясь скрыть заблестевшие предательски глаза. — Олежек, а ты в армии служил?

Я кивнул.

— Тяжело пришлось?

— Поначалу — да. Но меня дед успел научить многому, поэтому со мной сразу считаться начали.

— А отец? — осторожно поинтересовалась она.

— Ему всегда некогда было. Все по командировкам, поэтому дед и бабушка мною занимались.

В дверь постучали, и я услышал раздражённый голос Лифшица:

— Олег, ты где застрял? Быстрей на площадку! Спишь что ли?

Я шёл по коридору, стараясь не думать о том, что придётся опять встретиться с Мельгуновым, вести с ним диалог, видеть его неживые, тусклые глаза.

Верхоланцев что-то объяснял Милане, она внимательно слушала, кивала. Я с трудом проглотил комок в горле. Представить, что мне придётся опять стрелять в неё.

— А, Олег, давай сюда. Сейчас задачу объясню, — сказал Верхоланцев, заметив меня. —

Слушай внимательно. Вот там стоит камера, за ней будет стоять человек и подавать тебе реплики Мельгунова, а ты будешь смотреть в камеру, словно ему в глаза. Понятно? Все, что перед этим репетировали, но без него.

Я с облегчением вздохнул. Верхоланцев хитро улыбнулся в усы и добавил:

— Да, не волнуйся ты так. Мы решили этого говнюка отдельно снимать. И ему так спокойней, и нам. Согласен? Ну, вот и хорошо. Юра, будешь реплики подавать.

Второй режиссёр кивнул, но по его виду я понял, что он не очень доволен поручением. Но послушно встал за камеру и начал листать сценарий. Стеклянный «глаз» камеры вначале сильно раздражал меня, но я отвлёкся, представил оловянные глаза Мельгунова, вспомнил слова мамы Гали о сделке с дьяволом, и на меня нахлынула такая злость, будто в реальности этот мерзавец стоял передо мной.

— Хорошо, — наконец, сказал Верхоланцев. — Перерыв полчаса. Потом будем снимать. Верстовский, грим поправь. У тебя все потекло.

Я вышел в коридор, и чуть не столкнулся с двумя ментами, которые важно прошествовали мимо, даже не взглянув на меня.

— Что случилось? — спросил я, входя в гримёрную.

Галя сидела перед зеркалом, утирая платочком кончики глаз. Напротив неё вальяжно развалился наш администратор, Виссарион Германович.

— А, Олежек, — пробормотала Галя. — Проголодался? Бутербродик с колбаской или сыром хочешь?

— Нет, Верхоланцев сказал, чтобы мне грим поправили.

— Садись, садись, я сделаю, — будто бы обрадовалась Галя.

— Так что случилось? — повторил я свой вопрос.

— Петрович преставился, — буркнул администратор. — Фокусник наш.

Я понял, что администратор имел в виду ассистента оператора по фокусу.

— Вот такой мужик был, — продолжил Виссарион со вздохом. — С самим Барковским работал. Ну, пока тот его не задвинул. Куда Кириллу до Петровича нашего. А так, талантище был. Эх, уходят лучшие.

— И как это произошло? — спросил я, стараясь, чтобы мой голос звучал нейтрально. — Что? Сердце?

— Да нет, — всхлипнув, пробормотала Галя. — Нашли в павильоне с переломанной шеей. Опять следователь приходил, допрашивал. А что толку. Никого так и не найдут.

Я нахмурился, ушёл в себя. Перед мысленным взором опять всплыла сцена — Мельгунов, прикованный к цепи, которую держит фигура в чёрном плаще. Вдруг изображение в зеркале помутнело, будто стало темней, и где-то в дальнем углу я заметил мерцающую фигуру. Я резко обернулся, напугав гримёра, которая чуть не выронила большую кисточку.

— Олежек, что-то увидел? — поинтересовалась Галя, совершенно не рассердившись на мои подпрыгивания.

— Да, показалось, кто-то вошёл, — смущённо объяснил я, оборачиваясь к зеркалу, которое вновь приняло прежний вид. Видимо, я спугнул призрака. — Скажите, а были другие э…э …э несчастные случаи?

— Были, — буркнул Виссарион Германович. — Но это так по пьяни, электрик один. Назюзюкался в дупель, начал провода шуровать, его током и шибануло. Потом кто-то из осветителей на себя софит уронил… Как свеча сгорел…

— Олег, а что у вас случилось только что? — осторожно поинтересовалась Галя. — Игорь Евгеньевич пробежал по коридору и кричал: «Меня хотели убить! Меня хотели убить!»

— Мне кто-то револьвер подменил, с боевыми патронами. Я должен был выстрелить в Мельгунова, а Милана закрыть его своим телом.

— Боже! — выдохнула Галя. — С Миланой все в порядке?

— Да, царапина.

— У, мазила. Стрелять не умеешь, — ядовито проворчал администратор.

Я бросил на него снисходительный взгляд, но ничего не ответил. Объяснять, что я отлично стреляю, мне совсем не хотелось. Пришлось бы объяснять, что мне помешало убить женщину, которую я люблю.

— Ну, все, Олежек, готово, — проговорила удовлетворённо Галя, проведя мягко по моим волосам. — Иди.

— Спасибо, — сказал я, вставая.

На душе кошки скребли, я направился к павильону. Мимо почти пробежал тощий, высокий парень в синем комбинезоне, когда он поравнялся со мной, я услышал еле слышный заговорщицкий шёпот:

— Поговорить надо, третья дверь налево.

Я не успел возразить, парень сделал несколько шагов и скрылся в двери. Я подошёл ближе, огляделся, на двери виднелись наполовину стёртые буквы: «Душевая». Я усмехнулся, все походило на дешёвый, шпионский фильм, прикрыл дверь и вопросительно взглянул на парня. Он подошёл к кабинкам и включил на полную мощь воду. Отведя меня в сторону, тихо проговорил:

— Влада хотят из игры вывести. Помоги. Пожалуйста.

Я изумлённо воззрился на него, не понимая, о чем он говорит.

— Казнить его хотят. Влада, с которым ты в шоу работаешь, — буркнул раздражённо парень. — Понимаешь?!

— А я тут при чем? — ошарашено поинтересовался я.

— Только на тебя надежда осталась, — пробормотал парень, устало опираясь на грязную стенку с облупившейся грязно-жёлтой плиткой.

— Откуда ты знаешь-то об этом?

— Я монтажёром работаю, на шоу.

— А чего сам не спасёшь?

— Не могу я! Не имею права входить туда, на территорию! А ты можешь и входить и уходить! Ты — единственный, кто может!

Я тяжело вздохнул. Вляпываться в ещё одно безнадёжное дело мне совершенно не хотелось.

— Как звать-то тебя?

— Михаил. Ну что? Хочешь, я заплачу тебе? Ну, сколько смогу.

— А чего ты так за него переживаешь? Он тебе кто?

— Дядя он мой. Он мне заместо отца. Меня в это шоу и привёл. Только раньше все иначе было. Просто представление, театрализованное. А потом превратилось в мочилово. Настоящее!

— А чего тогда к ментам не пошёл? В прокуратуру?

— Черт! Неужели ты не понимаешь?! Они же все завязаны, замараны, сверху донизу?! — в отчаянье воскликнул он.

— Ладно, Мишаня, расскажи мне все, что знаешь.

— Зачем? — бледнея, промямлил Михаил. — Ты собрался к ментам идти? Ты что?! — схватив меня за ворот, вскрикнул он. — Всемкаюк будет! Или ты сам мент?

— Журналист я. Из Москвы. У меня кое-какие связи наверху имеются. Я должен все выяснить. Понимаешь? Все, что здесь творится. Не волнуйся, о тебе никто не узнает.

— Да что рассказывать-то?

— Кто владелец этого аттракциона? Розенштейн?

— Нет, руководит он всем этим. Деньги не его, только распоряжается.

— А кто все это здесь выстроил? И зачем?

— Этого не знаю. Вообще, Влад рассказывал, это как павильоны для студии строились. Чтобы здесь кино снимать любое, из любой эпохи. Но то ли денег не хватило, то ли интерес владелец потерял. Остались лишь крохи. И вот этот город, под водой.

— Интересно, а почему именно в этом занюханном городишке?

— Я не знаю точно, но кажется, потому что здесь какая-то глубокая котловина, в море.

— Постой, постой. Так все эти павильоны действительно под водой находятся? Это не декорации?! — изумился я.

Михаил взглянул на меня, как на дебила.

— Конечно. А ты что до сих пор не понял?

— Послушай, Миша, — осенило меня. — Так ведь все это можно затопить к чёртовой матери!

— Ты чего, серьёзно? — заикаясь, пробормотал парень. — Мы ж утопнем здесь все. Не вздумай!

— Да нет, людей всех вывести наверх. А потом открыть шлюзы… Нет, они могут осушить, и все вернётся, — оборвал я свою мысль. — Надо что-то другое придумать! — стукнув кулаком по стене, воскликнул я. — Вот если бы взрывчатку заложить! Мишаня, есть у тебя план всего этого добра?

Парень задумался, отвёл глаза и лишь через паузу, безуспешно пытаясь скрыть дрожь в голосе, тихо ответил:

— Есть. Я тебе передам, что знаю. Но уговор. Если поймают тебя — обо мне ни слова.

— Буду нем, как рыба. Даже если меня на кусочки будут резать.

— Хорошо, как сделаю, так с тобой свяжусь, — быстро проговорил он, и выскользнул из двери. Я собрался выйти следом, но мой взгляд зацепился за осколок зеркала, висящей над замызганной раковиной. Изображение помутнело, потемнело, я заметил, как в самой глубине начинает клубиться мерцающий силуэт. Я замер, стараясь не спугнуть призрака. Он вырос на моих глазах, вышел за пределы и пристально взглянул на меня. Волосы зашевелились у меня на голове, будто я вглядывался в бездну.

— Осталось слишком мало времени, — услышал я шелест. — Поторопись.

Губы призрака не шевелились, голос звучал внутри меня, неприятно отдаваясь гулкой болью, словно заложило уши. Я взял себя в руки, придвинулся ближе к стеклу.

— Северцев, что мне делать сейчас? Подскажи, спасать Влада или нет? Я могу погибнуть, и Милана останется без защиты, совсем.

Он покачал головой, печально. И стал таять, через мгновение я вновь видел лишь своё отражение в осколке зеркала. С силой ударил кулаком по стене.

— Олег, вас ждут, — послышался тихий голос Лили. — Дмитрий Сергеевич сердится.

Дверь приоткрылась, заглянула помощница второго режиссёра с растерянным, смущённым лицом.

— Вы один? — удивлённо оглядевшись, пробормотала она. — Я думала…

— Я репетировал, — быстро сказал я. — Сейчас приду.

Я прошёл в павильон. Верхоланцев стоял, опираясь на костыль рядом с камерой, заглядывал в видоискатель. Оторвавшись, он что-то сказал Кириллу, который с растерянным лицом, не отрываясь, глядел на него. Я сделал шаг ближе и уловил обрывок фразы:

— … должно получиться. Или больше ты со мной не работаешь. Понял?

Кирилл чуть заметно кивнул, а Верхоланцев медленно отошёл от него и плюхнулся на ближайший диван.

— А, Олег, сейчас будем снимать. Готов? — поинтересовался он весело.

Я кивнул, но разговор с Мишкой не выходил у меня из головы.

— Ты чего такой хмурый? — спросил Верхоланцев.

— Устал.

— Да, не привык ты много работать-то, — протянул он без тени раздражения, но с долей презрения. — Это тебе не статейки писать за компом. Пошерстил в сети и все готово. А тут реально вкалывать надо.

— Я дополнительно в шоу Розенштейна участвую, — тихо сказал я. — Сутками не сплю.

Верхоланцев удивлённо взглянул на меня и проронил:

— В каком шоу?

Я посмотрел внимательно на главрежа. Неужели он не в курсе смертельного шоу, которое происходит тут, совсем рядом? Но его лицо выражало неподдельное удивление. Вряд ли он мог так играть.

— Реалити-шоу. Представление разыгрываем, будто живём в городе. Под водой. Я играю фоторепортёра.

— А, ну тогда понятно. Ну ладно, давай соберись. Сцена короткая, потом отдыхать пойдёшь.

Я уже открыл рот, чтобы спросить, знает ли главреж, что в этом шоу людей убивают по-настоящему. Но тут в павильон вошла Милана в открытом, облегающем платье цвета зари, и белыми перчатками до плеч. Естественно без кровавого пятна. Улыбнулась, увидев нас. У меня потеплело на душе, и я решил не продолжать. Хмурый парень в синей спецовке подал мне револьвер, я машинально откинул барабан и проверил, вызвав у техника кривую ухмылку.

— Так, Олег, сейчас быстренько снимем выстрел, а потом с Миланой будем репетировать. Стрелять будешь прямо в камеру. Давай, попробуй, — произнёс Верхоланцев.

Я посмотрел на Кирилла, который с таким мрачным видом ковырялся в камере, будто после окончания съёмки его расстреляют. Я вскинул револьвер, нажал спусковой крючок, раздался щелчок.

— Отлично. Олег, а ты хорошо стреляешь? — поинтересовался Верхоланцев.

— Неплохо, — пожал я плечами

— Значит так. Тебе дадут сейчас револьвер с настоящими патронами, а ты выстрелишь рядом с камерой. Ага, вот в ту мишень. Видишь на стене? Лиля, подаёшь реплики. Олег, помнишь хорошо, у тебя с Мельгуновым ссора. Ты пытаешься сдержаться, потом выхватываешь револьвер и быстро стреляешь в мишень. Понял?

Я краем глаза заметил побледневшего Кирилла, который не сводил напряжённого взора с нас. Проверяет что ли главреж меня? Хочет понять, мог ли я убить Милану, если бы захотел? Я спокойно, не показывая вида, взял из рук техника другой револьвер, откинул барабан и внимательно осмотрел патроны. Почувствовав на затылке чей-то взгляд, быстро оглянулся — Милана нахмурившись, наблюдала за нами, но заметив мой взгляд, быстро отвела глаза. Вместо того чтобы разволноваться, я наоборот обрёл абсолютно ледяное спокойствие. Такое спокойствие, которое помогало мне всегда в опасных ситуациях. Я включил по заказу контроль над собой. Не внушая себе мысль, что повода для беспокойства не существует, просто не понимая, что есть хоть какой-то риск.

Лиля встала за камерой и стала начитывать реплики по тексту сценария. Я усмехнулся, когда перед мысленным взором всплыла насмерть перепуганная физиономия Мельгунова. Я увидел его так ясно и чётко, будто он вновь стоял передо мной.

— Он будет любить тебя, Белла, будет верен тебе, — монотонно прочитала реплики Лиля.

— Лжёшь, мерзавец! — мне удалось изобразить ярость.

— Ах, это неправда? — подала голос Лиля.

Вместе с прогремевшим с невероятным грохотом выстрелом, из ствола вырвалась яркая вспышка света, и все заволокло облаком порохового заряда. Кажется, пиротехники переборщили.

— Замечательно, — сказал Верхоланцев. — Теперь тоже самое будем снимать. Ты готов, Кирилл? — спокойно поинтересовался он.

Кирилл, без кровинки в лице, только еле заметно кивнул. Я извёл всю обойму, зарядил новую. Эта игра начала меня забавлять. Я не мог понять, кого испытывал главреж, меня или своего главного оператора. Я изрешетил весь центр мишени, извёл пару обойм, и только после этого Верхоланцев остался доволен. Кирилл еле стоял на ногах, и глотал лекарство. Лиля выглядела не лучше. Мы потратили на съёмку пятнадцати секунд экранного времени три часа.

— Молодцы! — воскликнул Верхоланцев, наконец. — Олег, иди отдохни. Кофе выпей. Руки не дрожат? Отлично.

Я проходил мимо Миланы, она вдруг на мгновение остановила меня и прошептала:

— Олег, мне надо тебе сказать кое-что. Приходи в бар, по коридору налево.

Она поправила причёску, улыбнулась и отпустила мою руку. Спокойствие оставило меня мгновенно. На самом дне души затрепетала тревога, заставив подкоситься ногам. Что Милана хотела мне сказать? Я ринулся в конец коридора и чуть не сшиб с ног тщедушного паренька в спецовке, который с большим трудом остановив меня, сунул что-то в руку и исчез. Я остановился, как вкопанный, открыл ладонь и увидел маленький футбольный мяч с защёлкой — флешку. И тут же память воскресила слова незнакомца: «Миша передал тебе. Никому ни слова». Я сунул флешку в карман и свернул к бару, мысли распались, как бусинки из лопнувшей связки. В помещении было полутемно, лампы с длинными жёлтыми абажурами бросали тёплый, рассеянный свет на круглые столики из чёрного, лакированного дерева, и низкие кожаные диванчики. Я не успел опуститься на один из них, как рядом мгновенно склонился подобострастный официант.

— Кофе, — коротко бросил я.

Я уже привык к подобному обслуживанию. Милана возникла в дверях через пару минут. Улыбнувшись села напротив, ласково провела пальчиком по моей руке. Я напряжённо взглянул на неё.

— Олег, я хотела тебе сказать… — начала она. У меня сжалось сердце от тревоги. — Я решила уйти от него. Но при одном условии. Это произойдёт только после окончания съёмок. Ты согласен?

— Разумеется! — я выдохнул с облегчением. — А почему не сейчас-то? Что изменится?

— Есть время подумать, — тихо проронила она.

— Ты точно не решила?

— Уже решила. У тебя есть время подумать, — повторила она, сделав акцент на местоимении «тебя». — Знаешь, Олег, он очень добрый и хороший друг, отзывчивый, готов последнюю рубашку отдать. Поедет в четыре утра в аэропорт, сам, если кого-то нужно привезти. Но он ужасный враг, мстительный и злопамятный. Ты должен осознать до конца на что идёшь, — закончила Милана так грустно, что мне захотелось взвыть от тоски.

Я вспомнил потерянный вид Кирилла. Он не боялся потерять работу у Верхоланцева, он боялся потерять все, если главреж бы стал его врагом.

17

Я прополз пару метров, и, сдвинув вентиляционную решётку, взглянул вниз. Послышались шаги. Точно по расписанию, как и обещал Мишка! В конце коридора показалось двое охранников и Влад между ними в кандалах, звеневших при каждом его шаге. Они шли медленно и, когда поравнялись со мной, я осторожно выпрыгнул за их спинами, и со всей силы приложил одного из стражей куском водопроводной трубы. Охранник охнул, согнулся пополам и рухнул, как подкошенный. Второй обернулся, перебросил автомат, но ничего не успел сделать. Точный удар в нижнюю челюсть вырубил его, как и первого. Пока они барахтались на полу, я схватил с пояса одного из них ключи, отомкнул кандалы Влада и толкнул его в ближайшую дверь.

Мы оказались в тёмном помещении, напоминавшем заброшенный просмотровый кабинет врача, валялись разбитые баночки, пузырьки, шприцы, металлический стол в бурых пятнах крови. В углу были свалены ящики, по ним я взбежал наверх, отодвинул незаметную панель и махнул Владу. Он быстро подтянулся наверх, я последовал за ним. В длинном, узком коридоре я уверенно свернул вправо, прополз чуть дальше, выпрыгнул на площади, где посредине возвышалась шахта лифта. Стеклянные двери медленно раскрылись, площадка тронулась, поднимая нас все выше и выше. Сквозь стеклянные двери лифта я наблюдал красоты подводного города — небоскрёбы, залитые огнями, вывески с неоновой рекламой, и пожиравшую все это великолепие морскую жизнь: извивающиеся ленты водорослей, разноцветный экзотические полипы, причудливой формы кораллы. Лифт остановился, я потащил Влада за собой. Он пару раз удивлённо взглянул на меня, но не решился спросить. Это меня устраивало.

Мы проникли в полутёмный коридор, на стенах которого тускло светилось аварийное освещение. В нос ударил жуткий смрад. Я толкнул дверь, и вдохнул с удовольствием свежего воздуха, пропитанным запахами моря, зелени.

— Так это не по сценарию?! — наконец, выдавил из себя Влад. — Куда ты меня тащишь, твою мать!

— Заткнись, времени мало.

Я потащил Влада к берегу, где покачивалось утлое судёнышко, катерок, который я заранее пригнал сюда. Забравшись в него, я включил мотор и направился к выходу из ущелья — узкой щели между высоченными утёсами. Я хорошо изучил это место, здесь на моих глазах погиб Колян.

— Нет, ну какого дьявола ты меня спас! — разозлился Влад. — Ты представляешь, что с нами будет!

— А ты очень хотел сдохнуть? — поинтересовался я с иронией. — Ну-ну. Жить, знаешь, все-таки лучше.

— Все равно поймают меня, только мучить будут сильнее, — вздохнув, ответил Влад, бездумно уставившись на раскинувшуюся перед нами гладь моря, отливавшую золотом под лучами закатного солнца.

— Не поймают. Я тебя так спрячу, что никто не найдёт.

— Как ты узнал-то про все? — уже спокойней спросил Влад. — Ты же себя подставил.

— А, племяш твой, Мишка, попросил тебя выдернуть. Он все и организовал. Дал мне схемы, время сказал. Ну и так по мелочи. Сделал так, чтобы это место не показывали пока, если все пойдёт по плану, никто моего отсутствия не заметит.

Лодка мягко врезалась в берег, поросший кустарником, сквозь который просвечивало шоссе. Я довольно усмехнулся, заметив маячивший невдалеке золотистый «Лексус».

— А чего сам-то решил? — спросил я, пожимая руку Левону, который поджидал нас.

— Прикольно, — улыбнувшись, ответил он. — Будто в детективном сериале поучаствовал. Ну, садитесь. Куда прикажите?

Через десять минут Левон остановил тачку на заднем дворе, который выходил на заброшенный пустырь. Когда Левон уехал, я вывел Влада к незаметному входу в канализацию и открыл люк.

— Залезай! — весело приказал я.

Влад с отвращением заглянул в чёрную дыру, передёрнулся, но осторожно начал спускаться. Я спрыгнул вниз, прямо в вонючую жижу, не обращая внимания на чавкающую под ногами грязь, уверенно прошёл по коридору.

— Ты хоть скажи, куда идём? — пробормотал Влад.

— Увидишь, — отрезал я.

— А что, доехать не могли туда?

— Не ной. Так надёжной. Скоро придём.

Мы свернули в коридор, который вывел нас к заветной двери. Здесь жил Пётр Максимов, пока я не обнаружил его жилище. Когда мне удалось его разоблачить, его хорошо оборудованную норку я решил использовать. Открыв дверь ключом, я тихонько подтолкнул Влада внутрь.

— Вот тебе хоромы царские, — величественным жестом обведя комнатку, произнёс я. — Здесь спальня, столовая. Холодильник со жратвой и телек.

— А это чего? — спросил Влад, махнув на стену с видеомониторами. — Пульт видеонаблюдения?

— Да, вроде того. Был когда-то. Но я все демонтировал. Теперь только как элемент декора, — объяснил я. — Ну ладно. Поживёшь пока здесь. Пока я все не закончу.

— А зачем ты все-таки меня спасал?

— Ну, поможешь мне весь этот бардак уничтожить?

— Ты спятил?!

— Ну, как хочешь. Тогда жди, пока я сам все не закончу, — махнул я рукой.

— Слушай, я помогу всем, чем смогу. Но пойми, это ж немыслимо! Во-первых, там куча людей. Их же вывести надо! Во-вторых, ну зачем же уничтожать. Это ж использовать можно. Классная штука.

— Другого нет пути, Влад, — ответил я твёрдо. — Людей надо вывести, все уничтожить. Затопить, или взорвать системы обеспечения. В общем, я пока не придумал окончательно. Мне возвращаться надо. Иначе Мишку подставлю.

Влад устало опустился на кровать, закрыл лицо руками. Его затрясло мелкой дрожью, передёрнуло. Я присел рядом, обнял.

— Ну чего ты, все позади уже.

— Спасибо тебе, — послышался его голос, похожий на стон.

— Ну ладно, — проронил я, вставая. — Я пошёл. Отдыхай. Только сильно не напивайся. И никуда — ни ногой. Понял?

Я вернулся тем же путём, вылез на заброшенном дворе и оказался на улице. Около тротуара был припаркован обшарпанный жигулёнок местного таксиста, который привёз меня в этот город.

— Экипаж подан, сэр! — воскликнул радостно он, заметив меня.

Я пожал ему руку, которую он с таким удовольствием затряс, будто его миллионом баксов одарили.

Старая колымага, подпрыгивая на ухабах, довольно резво неслась по улицам городка, мы вихрем домчались до берега, где меня поджидал катер. Я вернулся на остров, пробрался к заветной двери, спустившись вниз, быстрым шагом направился к месту казни — круглой площади, посредине которой были установлено несколько эшафотов с виселицами на разной высоте. Стеклянный, полукруглый потолок поддерживали мраморные колонны, с отливающими позолотой капителями. Это место явно играло раньше совсем другую, гораздо более приятную, роль в жизни таинственного города. Там меня поджидал мой друг. Я прокрался к колонне и осторожно выглянул. В толпе маячил молодой человек с фотоаппаратом, одетый в клетчатый пиджак и щегольскую шляпу Борсаллино с шёлковой лентой. Я подал ему знак, он придвинулся ко мне, зашёл за колонну, мы обменялись пиджаками и через минуту я уже гулял в толпе. Мишка должен был взять крупным планом моё лицо и все в ажуре. Будто я никуда отсюда не выходил.

Я оглядывал разношёрстную толпу скучающих зевак, мужчин и женщин, для которых этот город стал тюрьмой. На их бледных, из-за отсутствия солнечного света, лицах отражалось удивительное безразличие к чужой судьбе, они лишь с интересом бросали нетерпеливые взгляды на эшафот, и это не казалось актёрской игрой. Им действительно хотелось увидеть публичную казнь, они жаждали стать частью мерзкого зрелища. Стоит ли спасать этих людей, которых пригнали сюда, как стадо баранов? Я буду рисковать жизнью ради этой бесформенной, серой массы? Никто из них даже спасибо не скажет мне. Скорее разозлится из-за того, что я лишил их кормушки, которую им здесь предоставили, пусть убогую и жалкую, но постоянную. То, что их в любой момент могли убить, вряд ли их волновало. В голове настойчиво закрутились слова песни Макара:

Стало противно на душе. Я постарался столкнуть чувства в самую глубину подсознания, чтобы эмоции меня не выдали, сделал вид, что раздражён из-за задержки, бросил взгляд на часы. Потом на пустой эшафот. В толпе ходили копы в чёрной форме, они несколько раз продефилировали мимо меня, но я оставался абсолютно спокоен. Толпа заволновалась, загудела, я удивлённо огляделся и похолодел, заметив двух охранников с парнем в кандалах. Они подошли ближе, и я выдохнул — это был не Влад. Я узнал его — один из нашей группы, Валька, изображавший Джона Карпентера. Он работал уборщиком в баре Влада. Черт, устроители этого гнусного шоу не стали отменять казнь из-за отсутствия одного объекта, быстро подыскав другой. Группа подошла ближе, Валька еле тащил ноги, понурив голову.

Я быстро нашёлся, выдвинулся ближе, чтобы сделать несколько снимков, пытаясь усмирить предательскую дрожь в пальцах. И вдруг перед мысленным взором совершенно отчётливо вспыхнул мой собственный кошмар, когда приснилось, что меня хотят повесить. На мгновение я очутился на месте несчастного Вальки и содрогнулся, мучительно забилась в голове мысль — даже если я спасу его, рискуя жизнью, все равно эти мерзкие представления будут раз за разом повторяться и повторяться.

Валька спотыкаясь, медленно поднялся по деревянным ступеням на эшафот, где его ждал палач, совершенно неприметной внешности, его лицо выражало удивительное безразличие, как бывает у тех, кто занят на нудной, рутинной работе, когда полностью атрофируются любые эмоции. Он накинул верёвку на шею Вальки, тот вздрогнул, в отчаянье бросил взгляд в толпу. Я оглядел зрителей. Все ли они понимали, что это вовсе не игра, страшная реальность? И каждый мог оказаться на месте несчастного, но никто не сдвинулся с места.

— Не раскисай, Верстовский, — услышал я голос Разумовского.

Я выругался про себя, и сделал вид, что у меня кончилась плёнка, достал новую кассету из кармана, начал деловито менять. Когда поднял глаза, все уже было кончено. Уняв дрожь в пальцах, я сделал финальный снимок, и покинул это мерзкое место. Ноги пронесли мимо заведения, который раньше держал Влад. Я отправился в стриптиз-баз. Девушка ослепительной внешности, блондинка с длинными ножками, безупречной линией бёдер и аппетитной попкой крутилась около шеста. Я присел в глубине, мне хотелось напиться, разбить камеру с размаха об стену. Но лишь сделал вид, будто с интересом наблюдаю шоу, хотя не мог отогнать видение молящих о помощи глаз Вальки. В любой момент я сам могу оказаться на его месте. И мне никто не поможет.

Я бросил взгляд на сцену, стриптизёршу сменила певица в обтягивающем, как змеиная кожа золотистом платье. Сочное контральто заполнило небольшое помещение до краёв, это мучительно напомнило о Милане. Безумно захотелось увидеть её, зарыться пальцами в её волосы, ощутить тонкий аромат духов, услышать мелодичный, нежный голос. Я так давно не видел её, целую вечность. И с облегчением услышал резкий окрик Разумовского, который требовал, чтобы я немедленно покинул шоу. Я аккуратно прошёл к незаметному выходу, и вдруг поймал себя на мысли, что тон Разумовского был чрезвычайно раздражённым, и напрягся. В коридоре меня поджидал шкафообразный парень, одетый в темно-синий костюм, висевший на нем мешком.

— Пошли! И без фокусов! — грубо сказал он неожиданно высоким, тонким голосом, который совсем не вязался с его квадратными плечами и крупной головой с бритым затылком.

Он провёл меня по коридору, пару раз довольно ощутимо подтолкнув в спину, открыл дверь. Я увидел сидящих в креслах около стола мужчин, среди которых узнал Розенштейна и Разумовского.

— Верстовский, рассказывай, что знаешь об исчезновении актёра, который исполнял роль Алекса Робинсона. Быстро! — звенящим голосом потребовал Розенштейн, даже не предложив мне сесть.

— Понятия не имею. А что я должен знать об этом? Я вообще не в курсе, — спокойно ответил я.

Розенштейн вскочил, резво подбежал ко мне, пристально взглянув в глаза, прошипел:

— Ты ведь дружил с ним. Был в его команде. Ну, быстро, говори!

— Дружил только в шоу, и больше никаких дел.

Розенштейн стал постепенно багроветь, лысина заблестела мелкими каплями пота. Он вытащил здоровенный платок из кармана пиджака, быстро вытерся, сунул назад. Тяжело отдуваясь, вернулся на место и плюхнулся в кресло.

— Значит так, Верстовский. Если мы узнаем, что ты имеешь отношение к побегу Влада Самарина, тебе будет сильно хреново, — проговорил хрипло Разумовский, сидевший в самом углу комнаты. — Мы все равно его найдём, из-под земли достанем. И пострадают все, кто причастен к этому.

— А какое мне дело до этого …удака? — поинтересовался я, совершенно успокоившись. Внутренне я ликовал, никто не узнал о моих манипуляциях, никто не видел, как я вывел Влада. И кажется, Мишка тоже вне опасности.

— Ладно, иди отдыхай, — пробурчал Розенштейн. — Завтра утром съёмка у Верхоланцева.

Я сидел в трамвае, у окна, рассматривая пробегавший пейзаж — высокие, стройные кипарисы, низкие, каменные заборчики. Это место стало капканом для меня. Я взял на себя слишком много обязательств. Трамвай резко затормозил, я вспомнил, что это моя остановка, и еле успел выскочить.

— Господи! Олег! Как я рада! — всплеснув руками, вскрикнула Екатерина, открыв дверь. — Куда вы запропастились? Беспокоились, вдруг с вами что-то случилось! Проходите, я как раз накрыла на стол, ждём вас.

Я прошёл в гостиную, увидев Сергея, он постарел, абсолютно седой бобрик волос, печальные, измученные, по-стариковски выцветшие, глаза. Он слабо улыбнулся и протянул мне руку.

— Олег, мы вас очень ждём, — в голосе звучала совсем несвойственная раньше теплота.

— Ну как, привидения больше не беспокоили? — задорно спросил я.

Сергей нахмурился, но отрицательно покачал головой.

— Ну что же мы стоим! — прервала паузу Екатерина. — Прошу к столу! Мы решили отпраздновать наше возвращение. Пожалуйста, Олег, проходите.

Я прошёл в столовую, вдохнул аромат чудесных яств, приготовленных Екатериной, и у меня полегчало на душе. Так мало нужно человеку, чтобы выбросить из головы тягостные мысли.

— Олег, не сочтите за труд, расскажите, пожалуйста, как вам удалось это сделать, — проговорила Екатерина осторожно. — Понимаю, это было очень трудно, но все-таки. Мы хотели бы узнать.

— Отличное вино, — сказал я, отпив из бокала, собрался с мыслями и ответил: — Этим занимался Пётр, сын вашего дяди.

Екатерина удивлённо взглянула на меня, потом перевела взгляд на мужа, в сердцах воскликнула:

— Он же должен был быть в тюрьме. Мерзавец! Как он посмел досаждать нам, после того, что он сделал!

— Простите, Екатерина, я не в курсе. Что он сделал? Он рассказал, что освободился и вернулся. Уже после смерти своего отца, вашего дяди. Поэтому наследство ему и не досталось. И решил отомстить. Я понимаю, вам неприятно об этом вспоминать. Но вы ничего не рассказали мне об этом вашем родственнике. А ведь моё расследование могло пройти гораздо быстрее. Извините, не в укор…

— Пётр, можно так сказать, поспособствовал смерти своего отца. Поэтому он ничего бы не получил, — глухо пояснил Сергей.

— Понимаю, недостойный наследник, — понял я.

— Это мягко сказано, — холодно сказала Екатерина. — Пётр приходил пьяный, устраивал скандалы. И как-то избил дядю до полусмерти. После этого он так и не оправился и очень быстро умер. Господи, мы теперь вздохнули спокойно, а вы, Олег, сможете уехать, наконец, из нашего города. Мы так много времени отняли у вас, — добавила Екатерина с искренним сожалением.

— Ну что вы, Екатерина. Я узнал столько полезного, с интересными людьми познакомился.

— Да, Олег, мы видели вас в шоу, пока жили у наших знакомых. Вы стали настоящей звездой, — чуть смущённо улыбнувшись, — добавила она.

— Да-да, — пробормотал я, слова хозяйки вновь вернули меня к тягостным размышлениям.

— А мне это зрелище не нравится, — подал голос Сергей. — Откровенно скажу, я бы посоветовал вам отказаться от участия в нем.

— Почему?

— Разные слухи об этом ходят. Некоторые считают, что с ним связаны исчезновением людей. И вообще… — Сергей замялся.

— Мне бы хотелось бы выяснить кое-какие детали относительно этого представления. Ну, хотя бы потому, что в нем участвовал Григорий Северцев. Я совсем не приблизился к разгадке…

— Вы думаете, его убили из-за этого шоу? — поинтересовалась Екатерина задумчиво. — Олег, тогда вам действительно опасно оставаться в этом шоу. Лучше, если вы откажетесь.

— Отказаться не могу. Это пункт моего контракта. Да и не хочу. Пока участвую, могу узнать побольше.

Я вдруг поймал напряжённый взгляд Сергея, будто он пытался подать мне знак. Что-то неуловимое в глазах. Безусловно, он что-то знал.

— Ну что, я несу горячее? — спросила Екатерина.

Она удалилась на кухню, и я быстро сказал:

— Сергей, если вы что-то знаете об этом деле, расскажите. Честно скажу, я хочу разделаться с этим раз и навсегда.

— Я вам помогу, — твердо сказал он, и добавил уже весело, повернув голову к входу: О, хозяюшка дорогая!

Екатерина поставила на стол блюдо с красиво уложенным гарниром, вокруг источающим потрясающий аромат мяса.

— У, вкусно! Во рту тает, — пробормотал я.

— Олег, вам жениться надо! — улыбаясь, воскликнула Екатерина. — Может нам подыскать вам невесту? Чтобы готовить хорошо умела? — добавила она, подмигнув.

Я вздохнул, наклонился над тарелкой, перед глазами непроизвольно всплыло лицо Миланы, её очаровательные ямочки, нежный овал лица, изящная линия шеи с кокетливым чёрным, как смоль завитком. Мне безумно захотелось услышать голос, коснуться её бархатной, горячей кожи. Громкий, требовательный звонок в дверь заставил меня вздрогнуть, мы переглянулись.

— Олег, вы кого-то ждёте? — нервно поинтересовалась Екатерина.

— Я?! Я никого не приглашал.

Она встала и молча пошла к двери. Я ринулся за ней. На пороге стояло двое амбалов в полицейской форме. Один повыше, широкоплечий, круглое лицо с ямочкой на выпирающем подбородке, мелкие черты лица, глазки, близко посаженные к тонкому, крючковатому носу и волосатая бородавка на правой щеке. Второй, пониже, но такой же мощный битюг с выбивающимися из-под фуражки лохматыми патлами. Слишком выпуклые надбровные дуги, широкий нос, крошечный подбородок и недельная щетина делали его похожим на неандертальца. Я тут же вспомнил его — техник из обслуживающего персонала шоу.

— Капитан полиции Авсеенко и лейтенант Насекин. Екатерина и Сергей Колесниковы здесь проживают?

— Да? А в чем дело? — чуть запинаясь, растерянно произнесла Екатерина.

— Нам поступил сигнал, что в вашем доме скрывается преступник, террорист. Вот ордер на обыск, — проговорил хрипло первый шкаф с погонами, на которых были криво привинчены капитанские звёздочки. — Вы — Екатерина Колесникова? Так? А вы Сергей Колесников?

— Нет, я Олег Верстовский, — отчётливо произнёс я, упёршись взглядом в его маленькие, свинячьи глазки. — Актёр.

Лже-капитан вздрогнул, бросив на меня суетливый взгляд. Явно узнал, притворяться бессмысленно. Из огня да в полымя. Только-только освободил своих гостеприимных хозяев от одной напасти и подставил их под другую. Быстро вспомнил, все ли я убрал в подвале. Мнимые менты протопали в столовую, деловито осмотрелись, и начали бесцеремонно открывать дверцы шкафа, заглядывать под стол, кушетку. Я постарался взять себя в руки, уселся в гостиной, открыл журнал, будто меня совсем не волновал обыск, грохот сапог, отодвигаемой мебели и отдаваемые команды. Но не выдержал и решил понаблюдать за действиями обормотов в погонах. Они ворвались в мою комнату, все перевернули вверх дном, разбросали книги, отодвинули мебель, вывернули ящики комода, вывалив содержимое на пол. Я стоял на пороге, сложив руки на груди, и матерно ругался про себя. Когда парень, похожий на неандертальца, залез в шкаф, выбросил наружу мою одежду, я недовольно процедил:

— Аккуратней нельзя?

Высунув нос из шкафа, лже-мент взглянул на меня исподлобья и пробурчал:

— Заткнись, иначе арестуем за сопротивление властям.

— Да, как интересно, — проговорил я с сарказмом, подходя ближе. — И каким интересно властям я сопротивлялся? Розенштейн уже властью стал или Беня?

Амбал зыркнул на меня лютым взором и вновь углубился в рассматривание содержимого шкафа. Через пять минут он вылез оттуда и прошёл, будто сквозь меня. Мне пришла в голову мысль, если бы Мишка раскололся или кто-то меня выдал. Они не стали бы обыскивать дом, а просто избили меня, чтобы выбить показания. Сейчас у них только догадки. Этот обыск служил скорее акцией устрашения, психической атакой.

Парни поднялись на чердак, вывернули на пол содержимое сундуков, осмотрели все щели в полу. Спустились ниже, ввалились в детскую, разбудив детей. Я с отвращением смотрел, как мерзавцы вытряхивают игрушки из коробок, и подумывал, а не пристрелить ли мне обоих негодяев? Ясно же, что они не из полиции.

Наконец, оборотни в погонах добрались до подвала. Они свалили в кучу все строительные инструменты и подошли к стеллажу, за которым находилась дверь в подвал. Один из них заглянув за стенку, посветил фонариком и радостно крикнул своему напарнику:

— Гляди, вот оно!

Второй подошёл к нему, они свалили стеллаж на пол и победоносно взглянули на меня. Распахнув дверь, «капитан» важно сказал:

— Иди притащи его сюда.

Он плюхнулся на стул, жалобно скрипнувший под ним, и приготовился ждать, сложа руки на груди. Второй «мент» вытащил револьвер и нырнул в проем. Шаги затихли, я стоял в углу и ждал. Все было кончено. Сейчас они найдут Влада, и всем нам придёт каюк. Я не ощущал злости или досады, воспринимая происшествие философски. Потянулись томительные минуты. Раздался отчаянный крик и звук громко топающих ног бегущего человека. Тяжело дыша, в подвал влетел бледный, как мел, напарник «капитана». Подбежав к своему начальнику, он проорал, не обращая внимания на нас с Сергеем:

— Там такое!

И что-то горячо зашептал второму амбалу на ухо, бешено размахивая руками. Тот скривился и процедил сквозь зубы:

— Твою мать, ну и что? Глаза залил, вот и мерещится черти что. Нет никаких призраков! Нет! Понял? Пошли, черт возьми.

— Нет-нет, не пойду, хоть режь, — залепетал «неандерталец».

По его белому, покрытому испариной, лицу было заметно, он насмерть перепуган. Капитан тяжело вздохнул, сплюнул и пошёл один. Но не прошло и пяти минут, как он показался в проёме двери, держась за грудь и тяжело дыша. Его напарник испуганно подскочил к нему и забормотал что-то. Отдышавшись, капитан с трудом доплёлся до середины, и, оперся на стул.

— Какие-то проблемы, командир? Нашли что-нибудь?

Я старался не злорадствовать, но лицо дюжего парня цвета нежной весенней зелени, вызывало во мне искренний восторг. Капитан прожёг меня бешеным взглядом и просипел:

— Ничего не нашли. Пошли, — скомандовал он напарнику, который так трясся от страха, что еле стоял на ногах.

Они прошествовали мимо изумлённых хозяев дома. Я последовал за лже-ментами, понаблюдал, как они залезли в чёрную «Ауди» с прилепленной мигалкой и уехали. Я вздохнул с облегчением и вернулся в дом. Увидев встревоженные взгляды хозяев, предложил:

— Пойду проверю, что их так напугало.

— Не надо, Олег! — испуганно вскрикнула Екатерина, хватая меня за рукав. — Это опасно.

— Не бойтесь.

Я спустился в подвал, вышел в запутанную систему коридоров, и посветил фонариком стены, не успели ли поставить «оборотни в погонах» наблюдательные устройства. Успокоившись, я дошёл до потайного убежища. Распахнув дверь — Влад, живой и невредимый, сидел перед телевизором с банкой пива и с интересом наблюдал перестрелку на экране.

— Ну как дела? — поинтересовался я.

Влад приглушил звук и, улыбнувшись, воскликнул:

— Отлично все. Столько посмотрел новенького, отстал от жизни. Класс!

— Ничего не слышал подозрительного?

— Нет, ничего. А что случилось? — удивился он.

— К моим хозяевам, их дом как раз над тобой, менты приходили, ну то есть на самом деле не менты, конечно. От Розенштейна. Перевернули весь дом, — объяснил я.

— Странно, а в подвал не заходили? — нахмурился Влад.

— Заходили, но их что-то здорово напугало здесь, дали деру, только пятки сверкали.

— Может мне стоит отсюда смотаться? — предложил Влад. — Я тебе подставляю.

— Да ладно. Надо поскорее решить этот вопрос. А потом из города уедешь. Ладно, я пошёл, хозяева волноваться будут. Потом поговорим.

Влад вновь повернулся к экрану и углубился в просмотр очередной драки. Я вернулся в дом, и наткнулся на Сергея, который поджидал меня около выхода из подвала.

— Кого они искали интересно? — задумчиво проговорил Сергей и бросил на меня испытывающий взгляд. — Олег, вы что-то знаете об этом?

— Знаю. Из шоу, где я участвую, пропал актёр, — честно признался я. — Мы играли с ним в одной команде. Видимо, устроители решили, что я к этому причастен. Извините меня, что я доставил вам столько хлопот.

— Вы убедились, что ваше участие в этом, так сказать, представлении, чревато для вас? — буркнул Сергей. — Лучше, если вы его покинете.

— Вы обещали мне рассказать все, что знаете. Я бы хотел…

— Хорошо. Пойдёте в мой кабинет.

Мы поднялись на второй этаж. В кабинете был такой же разгром, как и везде в доме, хотя спрятаться здесь никто бы не смог. Весь интерьер составлял массивный стол резного дерева с кожаной столешницей, высокое, кожаное кресло и стеллажи красного дерева с книгами. Судя по обстановке, хозяин любил сдержанную роскошь и солидность. Сергей подошёл к картине на стене, отодвинул, там за незаметной панелью оказался сейф.

— Вот схемы, документы по некоторым устройствам, — сказал он, выкладывая передо мной кожаную папку.

Я открыл и довольно улыбнулся, схемы точь-в-точь повторяли ту часть, которую дал мне Мишка.

— Откуда у вас схемы, если не секрет? — спросил я, листая папку.

— Не секрет. Для вас. Мой друг обращался ко мне за помощью, года три тому назад. Я консультировал его по разным техническим приспособлениям. Не знал, что это за помещение.

— А с вашим другом поговорить можно? Я понимаю, если это …

— Нет, он умер. Около года назад.

Я поднял глаза на Сергея, он печально вздохнул и, откинувшись на спинку, проронил:

— Его сбила машина. Было расследование, но как всегда ничего не нашли, дело закрыли. Когда я увидел это телешоу, в котором вы участвуете, ну, когда мы жили у наших знакомых. Я понял, что это помещение и есть то самое, о котором говорил мой друг. Поэтому я вас и решил предупредить.

Он помолчал и добавил:

— Олег, расскажите подробнее, что вам сказал Пётр.

— Да ничего особенного. Сказал, что он вам посоветовал устроиться в больницу и отключить аппарат у Нины. Это правда?

— Да.

— Странно, что он не стал шантажировать напрямую, а пошёл к Кастильскому. И откуда столько бабок взял, чтобы все это установить? Я схожу завтра к этому колдуну-экстрасенсу, поговорю с ним по душам. Теперь не отвертится.

— Не стоит, Олег. Наверно, у него был свой интерес. А какой — он не скажет, — сказал Сергей. — Кроме того, это опасно. Кастильский обладает большими связями. Он может вас уничтожить, если ему будет грозить разоблачение.

— Плевать. Я ему все выскажу. Не могу понять, как он это делает.

— Что именно?

— Ну, вызывает ко мне Северцева, где бы я не находился. Его призрак является ко мне, все время что-то туманное, непонятное говорит. Думаю, это все штучки колдуна. А я думал…

— Вы думали, что это на самом деле призрак?

— Нет, я считал, Кастильский поможет мне найти убийцу Григория. Ну, уж не судьба. Видно самому все доводить до конца.

18

Дверь открыла Матильда Тихоновна.

— Проходите, господин Кастильский вас ждёт, — произнесла она, как всегда высокомерно.

Колдун восседал в кабинете за письменным столом. Я не заметил ни малейшего волнения в его лице, хотя, наверняка, он понимал, зачем я пришёл. Я прошёл к столу и торжественно высыпал устройства, вывернутые из стен, потолка и пола дома Колесниковых.

— Зря вы это сделали, — Кастильский снисходительно взглянул на меня.

— Вы мне угрожаете? — поинтересовался я, хотя по поведению колдуна я не заметил, чтобы он испугался.

— Боже упаси, — он мягко улыбнулся и добавил: — Олег, вы ведь все равно верите мне. Ну, признайтесь себе. Садитесь, мы поговорим. Вы нуждаетесь в этом.

Кастильский впервые назвал меня по имени, но это не выглядело подобострастием, желанием польстить, втереться в доверие. Я плюхнулся в кресло и холодно произнёс:

— Понять не могу двух вещей: откуда Пётр Максимов взял такие бабки, чтобы заплатить за монтаж этих устройств. Явно не по карману уголовнику. И второе: как вам удаётся вызывать ко мне призрак Северцева.

Кастильский усмехнулся, сцепив пальцы на животе.

— Эти устройства были установлены по заказу Константина Григорьевича Максимова, — объяснил он спокойно. — Он хотел таким образом защитить тех, кто потом стал бы жить в его доме. Естественно, они не действовали при его жизни.

— Вранье, — перебил я собеседника. — Тогда бы Екатерина знала бы об этом.

— По какой причине Константин Григорьевич не сказал племяннице, я не знаю. Но именно эти устройства и спасли недавно жизнь вашего друга, Влада Самарина. Слава Богу, вы не стали искать их в подвале и демонтировать.

Я вздрогнул от неожиданности.

— Не волнуйтесь, я не собираюсь вас шантажировать. Я вас не боюсь, — проговорил он доброжелательно. — И никому не выдам вашу тайну.

— Почему же вы раньше не сказали об этих устройствах новым хозяевам дома? Ведь Сергей Колесников мог умереть! — воскликнул я. — Екатерина осталась бы совершенно одна, с двумя детьми на руках! Вы вложили в руки Петра орудие убийства.

— Олег, поймите, Сергей Колесников совершил преступление. Он должен был понести наказание. Я понимаю, вам очень неприятно.

— Неприятно?! Отвратительно.

Перед глазами вспыхнуло печальное лицо Сергея, его потухшие, старческие глаза. Кровь бросилась мне в голову, я в негодовании вскочил с места и направился к двери.

— Олег, успокойтесь. Нам надо серьёзно поговорить. Я хочу вам помочь. Поверьте, — в голосе колдуна звучало только сожаление.

— Зачем? Откуда такая расположенность к совершенно незнакомому человеку? — саркастически проговорил я, не оборачиваясь.

Кастильский помолчал, ушёл в себя, и лишь через длинную паузу ответил:

— Я впервые встретил человека с таким неуёмным желанием победить зло. Вы думаете, что я вызываю с помощью своих технических устройств призрак Северцева к вам? Нет. Я тут ни при чем. У вас образовалась стойкая духовная связь с Григорием Северцевым, поэтому я и предлагаю вам выяснить, кто же его убил. Проведу сеанс, но должен сразу предупредить, это очень опасно.

Я пару минут переваривал слова Кастильского, испытывая гамму чувств, от смутной тревоги до безумного любопытства. Колдун завлекал меня в рискованную, но безумно интересную игру.

— И в чем заключается опасность? — я принял вызов.

— Когда я введу вас в транс, вы попадёте в то самое место и время, когда был убит Северцев. Вы окажитесь на его месте, будете видеть все его глазами. Но если вы слишком эмоционально воспримете происшедшее, в момент убийства у вас может не выдержать сердце. Поэтому я вас и предупреждаю. Вы можете отказаться.

— А почему вы не предлагали этого раньше? Только теперь, когда я получил ясные доказательства, что вы снабжаете людей устройствами, которые вызывают нечистую силу…

— Господи, я совершенно не боюсь разоблачения, — перебил меня Кастильский с коротким смешком. — Если вы напишите, сделаете мне бесплатную рекламу. Я предлагаю это по одной-единственной причине: ваша связь с Северцевым стала очень прочной. Поэтому я могу переместить ваше сознание. Впрочем, гарантий дать не могу.

— Можете сделать прямо сейчас? — быстро поинтересовался я.

— Сейчас нет. Вы должны эмоционально подготовиться. Ваши мысли слишком заняты одной особой… Кстати, должен вас предупредить — ей что-то угрожает.

— А что именно? — встрепенулся я. — Откуда исходит эта угроза?

— Человек, заключивший сделку, пока не смог выполнить требования князя Тьмы. А времени остаётся все меньше.

— Это очень расплывчато, — разочарованно протянул я. — Абсолютно ничего не даёт.

— Если бы человеку была бы дана возможность совершенно ясно предсказывать какие-то события, он стал бы вровень с Богом, — проговорил спокойно Кастильский. — Все, что я ощущаю, мысленно представляю — опасность исходит от какого-то движущего объекта.

— Господи, когда же я смогу, наконец, увезти её отсюда, — непроизвольно вырвались у меня слова, будто стон. — От Мельгунова, от Розенштейна. Когда?!

Я жаждал услышать от Кастильскогоодно только слово: «Скоро!», но он молчал, и с отстранённой печалью смотрел на меня, или скорее сквозь меня, куда-то в глубины собственного подсознания.

Я вышел от Кастильского в растерянности. Я считал, что он испугается моего разоблачения. А он дал понять, что я в его руках. Если задуматься, то мною давно манипулируют все, кому не лень: Розенштейн, Верхоланцев, Милана. Они все используют меня для своих целей. Розенштейну нужно, чтобы я участвовал в шоу, Верхоланцеву, чтобы играл в фильме. А Милана служит приманкой, из-за которой я остался в этом городе, хотя мог плюнуть на все и уехать. Я разоблачил колдуна, помог Колесниковым избавиться от призраков. Что меня держит? Только Милана. Я остановился на мостике, переброшенном через речушку, которая весело убегала в густые заросли. Милана может обманывать меня, просто держит меня на коротком поводке. Я верю ей, потому что хочу верить. Потому что люблю. Все тягостные думы закрыло безумное желание увидеть Милану.

Я ринулся к трамвайной остановке, словно за мной черти гнались, вскочил в трамвай. Издалека увидел шумную толпу техников, актёров массовки, и шикарный ретромобиль, благодаря которому я и попал в съёмочную группу. Я вышел на остановке, в глаза мне бросилась вывеска над входом в кафе, где я встретил Розенштейна и Лифшица. Кажется, это было так давно, совсем в другой жизни.

— Олег, добрый день! — услышал я голос Лили. — Вы вовремя, сейчас будем репетировать в ботаническом саду.

Мне показалось, что у Лили заплаканы глаза, она выглядела измученной и подавленной, но изо всех сил пыталась это скрыть. Я только открыл рот, чтобы поинтересоваться её состоянием, но она быстро исчезла. Я подошёл к гордо возвышавшемуся посредине площади длинному, сигарообразному автомобилю с открытым верхом. Это живо воскресало в памяти королёвские кареты, любовно провёл по кожаным сиденьям, ощущая их мягкую, приятную на ощупь поверхность.

— Нравится?

Я поднял глаза и увидел Верхоланцева, который опирался на изящную тросточку с набалдашником в виде головы льва. — Красивая тачка, — продолжил он. — В старых машинах есть особая стать, как в породистых рысаках. Смотришь и наслаждаешься. А ты ездить-то на таких умеешь?

— Конечно, — усмехнулся я.

— Ну, покажи.

Я проверил зажигание, достал из багажника «кочергу», завёл. Тачка мягко снялась с места, я проехал вперёд, лихо развернув, остановился около Верхоланцева.

— Ну-ну, неплохо, — пробормотал он задумчиво. — А гоночной машиной сможешь управлять? К примеру «Альфа-ромео» 33-го года?

— Не знаю, наверно смогу. 35-го года, 8 Си видел, знаю, как. 130 километров в час дает. При умении, конечно.

— Молодец. Есть у меня мыслишка снять на эту тему фильм. Пока только идеи.

— Если только консультантом буду, — сказал я. — Не собираюсь в актёры переквалифицироваться.

— Ну, ты даёшь, Верстовский. Кто же мне отказывает? — хитро улыбнувшись, проговорил Верхоланцев. — Ко мне все рвутся, готовы бесплатно работать. Ну ладно, — похлопав меня по плечу, добавил он. — Дальше посмотрим. Не расслабляйся. Гримируйся, и будем снимать. Сегодня три сцены — в саду, с Мельгуновым и в тачке. Надо оперативно все сделать. Мы и так отстаём, — хмуро закончил он, о чем-то вспомнив.

Я вошёл в ботанический сад, окунувшись в ароматы цветущих экзотических деревьев, огляделся и заметил Милану, открытый ворот темно-синего платья подчёркивал изящную линию плеч и шеи. Грим состарил её лет на десять, но оставил головокружительно прекрасной. Промелькнула мысль, что спустя и десять лет я смогу так же восхищаться её красотой.

— Олег, добрый день! — Милана протянула руки, которые я нежно поцеловал, мгновенно оказавшись рядом.

— Я так соскучился, — сказал я совершенно искренне. — Целую вечность не видел.

— Ты сам виноват, — с притворной капризностью произнесла Милана, лукаво улыбнувшись. — Даже не звонил.

— Я занят был, — промямлил я, ощущая, как глупо звучат мои слова.

— Я надеюсь, хорошо выспался?

— Хорошо, — буркнул я, заметив Верхоланцева.

Милана перехватила мой взгляд и поинтересовалась:

— Был неприятный разговор?

— Очень. Предложил мне сняться в следующем шедевре. О гонщиках.

— Об этом тебе придётся забыть. Как и мне, — глухо добавила она.

Я хотел с досадой сказать, что меня это устраивает гораздо больше, чем внимание лучшего режиссёра современности, но решил, что будет лучше, если я не буду говорить об этом его жене. Мы прошли через стеклянные двери, и попали в тропический сад под открытым небом. Дорожки, усыпанные гравием, сходились в центре, у небольшого фонтана из камней, составленных каскадом, по которым бежали весёлые ручейки, сверкающими под солнечным светом. Вокруг суетились техники, проверяли освещение, камеры. Царила обычная деловая атмосфера.

Около нас, как призрак возникла Лиля, сунув в руки сценарий, незаметно исчезла. Я поискал глазами второго режиссёра, который обычно ходил по площадке, отдавая бестолковые указания, но его нигде не было видно. Зато уже издалека услышал визгливый голос «тёти Розы», чья багровая физиономия свидетельствовала, что он опять чем-то не доволен. Верхоланцев шёл рядом и лишь криво ухмылялся, слушая вопли главного продюсера.

— Ладно, давайте репетировать, — буркнул Верхоланцев, оказавшись рядом. — Оперативно. Игоря Евгеньевича не стоит заставлять ждать, — добавил он насмешливо.

Розенштейн, не заметив иронии в словах главрежа, удовлетворённо кивнул. Я встал около фонтана, дожидаясь Миланы. Услышал стук каблучков, обернулся и сложил руки на груди, стараясь придать своему лицу меланхоличное выражение, что мне далось с большим трудом.

— Зачем ты хотела меня видеть, Белла? — произнёс я первую реплику.

Она смутилась, замешкалась и, запинаясь, пролепетала:

— Франко, ты единственный, кто можешь мне помочь.

— Правда? С чего это вдруг? — грубо буркнул я.

Её взгляд затуманился, показались самые настоящие слезы. В такие моменты я особенно восхищался Миланой, она играла точно, естественно. Я ощущал вдохновляющую энергию, исходящую от неё. Она обволакивала меня своей силой и заставляла подниматься к ней, на её высоту.

— Мне очень нужны деньги, Франко, — обречённо проговорила Милана. — И…

— И ты готова на любые условия? — быстро перебил я её, взял за руку.

Она отвела глаза и пробормотала:

— Не на любые, но…

— Пятьдесят процентов. Устроит? Дон Марчиано предпочитает семьдесят, но я не такой жадный, — как можно небрежней бросил я.

Она вздохнула, её глаза наполнились искренней печалью, мне на миг стало по-настоящему стыдно, что я её огорчаю.

— Ты больше не любишь меня, я понимаю. Злишься на меня…

— Злюсь? Ну что ты. За что мне на тебя злиться? — со злой иронией процедил я. — Ты меня бросила, свидетельствовала против меня в суде, так что я получил по полной программе. Писал тебе каждый день, но не получил в ответ ни строчки. И почему я должен злиться? Ты променяла меня на этого музыкантишку, нищего оборванца.

Мне казалось, я говорил очень вдохновенно, ощущая, что у меня получается, сказать именно так, как я бы хотел это сказать женщине, которую обожаю.

— Стоп! — услышал я недовольный вскрик главрежа. — Верстовский слишком надрывно. Через край. Больше сарказма.

— Господи, да он все равно лучше не сыграет, уе…ще, — зашипел презрительно Розенштейн. — Закругляйтесь быстрее. Снимайте.

Верхоланцев бросил холодный взгляд на «тётю Розу» и отчеканил:

— Давид, не мешай.

Розенштейн набычился, но промолчал, лишь бросая злобные взгляды исподлобья.

— Продолжаем.

— Ты променяла меня на этого музыкантишку, нищего оборванца, — повторил я, представив с иронией, что ситуация повторяется — Милана променяла знаменитого режиссёра на нищего репортёра.

— Франко, не мучай меня, я согласна на твои условия, — проговорила Милана тихо.

— Хорошо, — бросил я, вытащил из внутреннего кармана пиджака конверт, сунул ей в руки и повернулся, чтобы уйти.

Я услышал тихий вскрик Миланы, но, не оглядываясь, направился быстрым шагом к выходу.

— Отлично! — заорал неожиданно Розенштейн, вскакивая с раскладного стула. — Вот так снимаем и идём вперёд.

Я вопросительно взглянул на Верхоланцева.

— Не спеши, Давид, — с кислым видом проговорил главреж, вставая, с трудом опираясь на трость.

Прихрамывая, он подошёл к Милане, и поманил меня.

— Что плохо получилось? — поинтересовался я.

— Нет-нет. Все нормально. Но…

— Что тебя не устраивает?! — я, Милана и Верхоланцев, все трое синхронно вздрогнули от визга «тёти Розы». — Все прекрасно, Верстовский лучше не сыграет все равно!

— Давид, дай мне сделать то, что я хочу, — холодно проговорил Верхоланцев. — Успокойся, мне нужно время.

— Зачем?! — не унимался «наиглавнейший церемониймейстер», распаляя себя все сильнее.

Его лысая макушка начала багроветь, покрываться бисеринками пота. Верхоланцев полуприкрыл глаза, набрал воздуха и очень спокойно ответил:

— Мне не нравится конец этой сцены. Семён, что ты на эту тему думаешь? — обратился он к скучающему в углу сценаристу. — Сухо, без эмоций. Давай подумаем, что можно изменить.

— Можно вот это, — быстро черкнув что-то в блокноте, сказал сценарист.

— Да, я помню, ты это предлагал, — кинув взгляд, произнёс задумчиво Верхоланцев.

— Дима, мы в график не уложимся! — не отставал Розенштейн. — Игорь Евгеньевич должен улететь через два часа.

— Давид, мне плевать, когда должен улететь Игорь Евгеньевич, — бросил, не поворачивая головы, главреж. — Закажи ему билет на другой самолёт.

— Он не успеет на спектакль! — зашёлся в истеричном вопле продюсер.

— Мне-то какое дело до этого? У нас уговор был — никакой параллельной работы. Для Мельгунова я сделал исключение. Обойдётся хоть раз. Ну, так что, Семён, что ещё можешь предложить? — Верхоланцев переключился на сценариста.

Они стали о чем-то беседовать, не обращая никакого внимания на красного, как рак Розенштейна, который чуть не лопался от злости. Продюсер потоптался на месте, пронзая меня лютым взором, будто считал меня главным виновником задержки. Удалившись к своему месту, шлёпнулся на возмущённо скрипнувший под его массивной тушей стул.

— Олег, Милана, импровизируйте, — неожиданно предложил Верхоланцев. — Что-нибудь от себя. А мы посмотрим.

Я недоуменно взглянул на него, увидев мою растерянность, главреж похлопал меня по плечу и ободряюще улыбнулся.

Мы начали обыгрывать сцену, по-разному. Верхоланцев постоянно оставался недоволен. Наконец, после того, как я отдал Милане конверт, она вдруг быстро подошла ко мне и бросилась на шею. Я растерялся, но буквально через мгновение пришёл в себя, прижался к её губам, ощущая, как меня обволакивает облако пьянящего аромата духов.

— Стоп! — услышал я крик главрежа.

Я боялся повернуться к нему и увидеть на его лице бешеную ревность, но вместо этого услышал его удовлетворённый голос:

— Отлично, вот так и будем снимать. Кирилл, ты готов? Ну что, Давид, согласен?

Розенштейн перестал храпеть, укрытый газетой, встрепенулся и пробормотал сонно:

— Да-да, конечно. Так и будем.

Мы сняли один дубль, потом другой. Я компенсировал, хотя бы частично, разлуку с Миланой, получив официальную возможность целоваться с ней. После шестого дубля, Верхоланцев, наконец, резюмировал:

— Стоп. Снято. Перерыв, потом будем снимать с Мельгуновым. Давид, его светлость соизволит выйти к нам? Или нам опять ждать придётся? — ядовито добавил он.

— Не волнуйся, — важно ответил Розенштейн. — Но имей в виду, Дима, снимаем с первого дубля и без репетиций.

— Понял-понял, — с кислым видом пробурчал Верхоланцев. — Как обычно. Пусть он только в форме будет.

Меня передёрнуло от мысли, что придётся встречаться с премьером. Я так радовался, когда мне удавалось его избегать. Перед мысленным взором всплыли потухшие, оловянные глаза, заносчивый взгляд.

— Олег, возьми себя в руки, — услышал я голос Миланы. — Ты не на казнь собираешься. Пойдём в кафе, перекусим.

Свернув за угол, мы обнаружили вывеску маленького кафе, стилизованное под деревянный коттедж — у окна буквой «П» стояли деревянные диванчики, обшитые полотном нежно-салатового цвета, нашли уютное местечко в дальнем углу. Мягкий солнечный свет, струился из высоких окон, создавая уютную атмосферу.

— Верхоланцев так охрану и не приставил к тебе, — проворчал я, когда мы присели за столик.

— Приставил, — усмехнувшись, подтвердила Милана. — Шляются теперь за мной, как привидения. Достали. Я их отпустила пока. Ты же сможешь меня защитить, — добавила она наигранно томно, погладив меня по руке

— Это совсем не смешно. Сама была свидетельницей.

— Олег, я тебе сто раз говорила — это был несчастный случай. Ты нервничаешь, вот тебе и мерещится что-то странное. Лучше, поведай мне, куда ты пропал. Не звонил, не интересовался, что со мной, — в голосе не звучало недовольство, скорее ирония.

— Я занят был.

— И все? Так занят, что не мог вспомнить обо мне?

— Я все время о тебе думал. С ума сходил.

— Думал, с ума сходил, — передразнивая меня, повторила Милана. — Банальности.

— Ну, не такие уж банальности. Избавил семью знакомых от кучи призраков. Они пригласили меня для этого в этот городок. Наконец, удалось вывести на чистую воду местного колдуна. Трудно, я тебе скажу, пришлось, — добавил я с нескрываемой гордостью.

— Хвастун. Охотником за приведениями себя мнишь.

— Я серьёзно говорю. Весь дом был напичкан аппаратурой, которая вызывала полтергейст. Я нашёл и всё вывернул к чёртовой матери, — с долей раздражения объяснил я. — Прежний хозяин дома установил, а его никчёмный сынок-уголовник воспользовался, чтобы новым владельцам мстить. Довёл нынешнего хозяина до инфаркта. Это все очень серьезно, Милана.

Она нахмурилась:

— Это вызывало призраков? Каким образом?

— Миниатюрные голографические проекторы за незаметными панелями. Очень эффектно. Представь — гаснет свет, панели отъезжают, и возникает завывающая, парящая над землёй фигура в саване. Все устройства питались от внешнего аккумулятора.

— Значит таким образом можно и в других местах вызывать привидения? — спросила Милана нервно.

— Конечно! Я тебе об этом толкую! Это все происки местного экстрасенса.

— Того самого, к которому ты все время ходил? Я тебе говорила, что он — жулик. А ты не верил.

— Не так все просто, Милана. Поверь. Он не жулик. Он действительно этой аппаратурой снабжает, но при этом сила у него есть.

— Какие вы мужики все-таки наивные. Ткнули носом, а ты все равно ему веришь. Дурачок.

— Глупо звучит, но верю. Он сказал, что может провести ритуал, и я будто побываю на месте убийства Северцева и увижу все своими глазами.

— Наивный ты, Олежек. Это только в кино бывает, да в дурацких книжках.

— Правда, это опасно, — продолжил я, не обращая внимания на её слова. — Но не думаю, что уж очень.

— Почему он раньше этого ритуала тебе не предлагал? — странное беспокойство почудилось в словах Миланы.

— Он сказал, что между мной и Григорием образовалась стойкая духовная связь. Поэтому его призрак постоянно меня преследует, предупреждает об опасности. И я смогу, ну как бы перевоплотиться в Григория. На время.

— Если этот экстрасенс может вызывать призраков с помощью аппаратуры, почему ты веришь, что это настоящий призрак Гриши, а не очередные происки колдуна?

— Милана, я бы поверил в это, если бы не одно обстоятельство. Когда ты хотела покончить с собой, Кастильский этого никак не мог знать. И вызвать ко мне призрак Северцева, который бы предупредил об этом, не мог! Пойми.

— Олег, лучше бы ты к нему не ходил больше, — напряжённо проговорила Милана. — Думаю, он опасен.

— Если бы я старался избегать опасностей, то никуда бы никогда не ездил и ни строчки бы не написал, — в сердцах бросил я.

— Прости, — нежно сжав мне руку, сказала Милана. — Я беспокоюсь за тебя. Больше ничего.

Она помолчала, пригубила из бокала сока и осторожно спросила, через паузу:

— Олег, ты не передумал?

— Ты о чем?

— Ну, в отношении нас, — чуть заметно помявшись, объяснила Милана.

— А почему я должен передумать? Я все решил. Это ты сомневаешься. Я понимаю, почему.

— Он к тебе очень хорошо стал относиться, — задумчиво пробормотала она. — Рвётся с тобой фильм снять, в главной роли. Он видит в тебя отражение себя, только молодого, ты прекрасно вписался в группу, точно следуешь его указаниям. Он давно искал такого актёра, как ты. Считает, у тебя — великое будущее.

— И что? — слова Миланы почему-то начали действовать мне на нервы. — Я так много потеряю, если уведу у него жену?

— Ты должен это осознавать…

— Милана Алексеевна! — свет из окон загородила широкая фигура. — Подпишите, пожалуйста. Рядом возвышался шкафообразный парень с растрёпанными, светлыми волосами и глупейшей улыбкой во весь щербатый рот. Я поморщился, на языке завертелось: «Отвали». Милана дежурно улыбнулась и лихим росчерком поставила на протянутом клочке бумаги автограф, не имеющий ничего общего с ее реальной подписью.

— Я ваш фанат, видел все ваши фильмы! — продолжал возбуждённо орать бугай. — По много раз. А «Золотые струны» — мой самый любимый.

Совсем недавно я тоже был лишь поклонником Миланы, влюблённым в нее, смотревшим с обожанием издалека. Поменяет ли она тысячи своих поклонников на одного?

— Ты ревнуешь? — хитро сощурившись, спросила Милана, когда парень, наконец, исчез. — Не переживай. Я выйду за тебя, буду дома сидеть, и меня быстро забудут. Поклонники растают, как дым сигарет.

В последней фразе я услышал насмешку, а не сожаление. Почему я, идиот такой, поверил, что она уйдёт от Верхоланцева?!

— Пойдём, а то нас уже группа заждалась, — сказал я хмуро, вставая. — Игорь Евгеньевич будет сильно расстроен из-за нашего отсутствия.

— Олег, прошу тебя, будь с ним повежливей, — предупредила Милана быстро. — В последнее время он злой, как чёрт. Постоянно капризничает, что-то требует от Розенштейна. Орёт, дверьми хлопает, всех утомил до ужаса.

Уже издалека я увидел Мельгунова, ерзающего на заднем сиденье шикарного ретро-авто, который мы обсуждали с Верхоланцевым, и решил, что у премьера разыгрался геморрой, поэтому он никак не может найти подходящее местечко для своей бесценной задницы. Рядом восседал «сердешный» друг Ромочка, которого никак в кадре быть не могло. Поодаль я заметил Кирилла с Верхоланцева, которые с одинаково хмурыми лицами наблюдали за приготовлениями мегазвезды.

— Ну что, все в сборе! Можно начинать, — потирая толстые, волосатые ручонки протянул удовлетворённо Розенштейн. — Роман Геннадьевич, я вас попрошу покинуть площадку, — добавил он, расплывшись в елейной улыбке, подобострастно распахнул заднюю дверь.

Рома медленно, с достоинством слез с белоснежного кожаного сиденья и направился к трейлеру. Я подошёл к машине, устроился за рулём, бросив мимолётный взгляд на Мельгунова, поглощённого суперсложным занятием — подкладыванием под задницу очередную подушку.

— Олег, не волнуйся, — услышал я голос Верхоланцева, который, несмотря на хромоту, быстро и незаметно возник рядом. — Все равно мы сейчас будем только Мельгунова снимать крупным планом, а потом, если что, тебя переснимем. Любую отсебятину неси — не страшно.

Я кивнул, заметив, что «глаз» камеры смотрит только на заднее сиденье, где сидит премьер. Зачем ему понадобилось сниматься вместе со мной в этой сцене, я не мог понять.

— Мотор! Начали! — крикнул Верхоланцев.

Лиля подбежала к машине, стукнула хлопушкой и быстро пробормотала номер кадра, Мельгунов аккуратно сел на заранее приготовленную подушку.

— Винченто, зачем ты хотел меня видеть? — произнёс я свою реплику.

— Ты опять начал нас преследовать! — озлобленно воскликнул Мельгунов.

— Преследовать? Дева Мария! С чего ты взял?!

Мельгунов резко подался вперёд, почти оказавшись вровень со мной и прошипел:

— Я постоянно вижу тебя в зале, когда выступает Белла. Шляешься здесь, пытаешься вновь наладить отношения. На что надеешься?

Криво усмехнувшись, я повернулся к нему и произнёс:

— Винченто, клуб теперь принадлежит мне. Я могу там находиться, когда мне заблагорассудиться. Понял? Не знал об этом? Я выкупил его за долги.

— Да, Белла мне сказала, — откинувшись на сиденье, произнёс Мельгунов хмуро. — Но все равно, это не даёт тебе право…

— Ты, непризнанный гений, заткнись и слушай — я владелец клуба! Если захочу, выкину тебя вон. Терплю тебя только из-за Изабеллы, — кажется, слово «гений» мне удалось произнести с самой ядовитой насмешкой, на какую я был способен.

Мельгунов скуксился и проговорил меланхолично:

— Хорошо, я предлагаю тебе сделку. Я получил контракт на мировое турне. На год. Когда вернусь, буду богат, как Крез. Богаче тебя раз в сто. И это будут честные деньги!

— Вот когда вернёшься, тогда и поговорим, — бросил я сухо.

— Соглашайся на сделку, — раздался будто шедший из глубины сознания зычный голос. — Соглашайся, или больше никогда не увидишь Милану живой.

Я резко обернулся к Мельгунову, по коже побежали мурашки — за спиной мегазвезды возвышалось нечто отвратительное, бесформенное с горящими глазами, в которых я увидел бездну, где на самом дне лежали кучи растерзанных, окровавленных тел. В нос ударил отвратительный смрад из горящей серы, разлагающейся плоти и едкого дыма. Я отчётливо увидел пожелтевший пергаментный свиток, на котором неразборчивой вязью шли убористые значки, интуитивно встряхнул головой, видение исчезло. Мельгунов протягивал мне обычный белый лист бумаги со стилизованной гербовой печатью.

— Я предлагаю тебе сделку, — прозвучал его совершенно обычный, ничем не пугающий голос. — Я выкупаю с процентами клуб, но с отсрочкой на год. Через год возвращаю все тебе сполна,

— Я никогда не соглашусь на это, — отчеканил я. — Никогда! И ты ничего не сможешь сделать!

— Стоп! — я вздрогнул от визга. — Мерзкая скотина, гнусное отродье, что за х…ню несёшь! Мы же договорились, снимаем с одного дубля! Убью, сволочь, кадр испортил!

Рядом оказался мгновенно побагровевший от злости Розенштейн, похожий на разъярённого павиана с красной задницей, которая переместилась на голову. Несмотря на гнетущее впечатление от встречи с посланцем Ада, его прыжки рассмешили до такой степени, что захотелось расхохотаться.

— Успокойся, Давид, — к нам подошёл Верхоланцев. — Это я попросил Верстовского импровизировать. Все получилось именно так, как нужно. Все в порядке.

— Все равно, пусть следует сценарию, — уже немного успокоившись, хмуро пробормотал Розенштейн. — Он должен согласиться на эту сделку, иначе это нарушит дальнейший ход событий, — проворчал он.

Верхоланцев подёргал себя за усы, и миролюбиво проговорил:

— Послушай, Давид, получается неубедительно. На кой хрен Франко соглашаться? Ну, сам подумай?

— Что ты предлагаешь? — бросив взгляд на часы, пробурчал Розенштейн. — Прямо здесь изменить сценарий?

— Нет, я предлагаю оставить сцену, как есть. И отправить в печать.

— Нет, он должен согласиться, — вдруг подал голос Мельгунов. — У меня есть кое-какие соображения.

Он достал из кармана сложенный листок бумаги и подал Розенштейну. Тот аккуратно развернул, пробежал глазами и воскликнул радостно:

— Вот то, что надо! Игорь Евгеньевич, вы гений! Настоящий гений! Каково? — подавая Верхоланцеву, добавил он с довольным видом.

Взглянув мельком на текст, главреж мрачно проговорил:

— Кажется, Игорь Евгеньевич опаздывает на спектакль. А нам придётся репетировать несколько раз.

— Мне репетировать не надо, — возразил надменно Мельгунов.

— Правильно! А как сыграет Верстовский, не имеет никакого значения! — добавил быстро Розенштейн.

Я привык, что продюсер унижает меня, издевается и оскорбляет. На этот раз вместе со мной опустили ниже плинтуса и Верхоланцева. Я ждал, что главреж разразится семиэтажным матом и пошлёт всех в задницу. Но он помрачнел и через паузу буркнул:

— Делайте, что хотите.

Хромая сильнее обычного, он отошёл от машины и направился под навес, где стояли стулья. Розенштейн, проводив спину главрежа взглядом, повернулся к нам и удовлетворённо скомандовал:

— Верстовский, быстро читай, что здесь написано и начнём. И без фокусов, отклонишься от сценария, сильно пожалеешь! Понял, дерьмо?

Мне стоило огромного труда сдержаться, чтобы не врезать по высокомерной физиономии «тёте Розе». Ещё одна его издёвка, я бы просто встал и ушёл, наплевав на всех. Меня успокаивало лишь то, что Милана не видела моего унижения.

Лиля вновь подошла к нам, пробормотала номер кадра и быстро убежала.

— Значит, ты не согласен, — произнёс Мельгунов свой текст. — Тогда у меня кое-что есть для тебя, — торжествующе добавил он, доставая папку из портфеля, лежащего рядом с ним на сиденье. — Один человек смог мне помочь.

Я просмотрел листы, взглянул на Мельгунова, наши глаза встретились.

— Если не согласишься, эта информация уйдёт в полицию, — добавил он. — И тогда тебе грозит не тюрьма, а электрический стул.

— Что же ты тогда сразу не идёшь к копам? Сразу избавишься от меня, надоедливого поклонника, — проговорил я насмешливо.

— Я не подонок, как ты. Только хочу, чтобы ты оставил нас в покое. Лишать тебя жизни не входит в мои планы. Но если ты откажешься…

— Не подонок? То есть шантаж — это вовсе подлость, а так, милое дельце между двумя старыми приятелями? — перебил я его.

— Ты меня вынуждаешь на это идти. Если не согласишься на сделку … потеряешь Милану навсегда.

Последние слова вновь произнёс тот же самый низкий, утробный голос, от звуков которого голова пошла трещинами, как старый глиняный кувшин. «Соглашайся! Соглашайся!» — зазвенел хор тоненьких, отвратительных голосков, словно вокруг лихо поскакали резвые бесенята.

— Я должен подумать, — не по сценарию произнёс я, ожидая очередного скандала.

— Хорошо, — неожиданно согласился Мельгунов. — Даю тебе время до утра. Уверен, что ты не сбежишь. Она тебе слишком дорога.

Он спокойно, с достоинством, слез с сиденья, прихватив портфель, и вышел из машины. Я посидел за рулём, не замечая, что теперь «глаз» камеры смотрит мне в лицо, завёл мотор и проехал пару метров.

— Стоп. Снято, — услышал я голос Розенштейна. — Ну, вот видишь, можешь, когда хочешь, — удовлетворённо добавил он.

Я остался сидеть в машине в глубокой задумчивости — Мельгунов не сказал по сценарию: «Белла тебе слишком дорога», будто бы намекал на Милану. А Розенштейн сделал все, чтобы Мельгунов смог это сказать мне. Что за мерзкую пьесу разыгрывают они вместе с Мельгуновым? Обрабатывают мне мозги, чтобы свести с ума, или действительно все это сговор с дьяволом? Может быть, они проделали это и с Северцевым? Теперь я — следующая жертва?

19

Через час я уже поднимался по лестнице на второй этаж гостиницы, где находился номер Миланы. Я с нетерпением ждал этой встречи и в то же время жутко боялся опозориться. Тускло светилось лампочки под потолком, я взбежал вверх на пролёт, отдышался, и как можно спокойней открыл дверь, оказавшись в коридоре, устланной бордовой ковровой дорожкой. Сюда выходили двери с золотыми табличками с выбитыми номерами. Я быстро огляделся и постучал — передо мной предстало ласкающее взгляд божественное видение в облаке белоснежных кружев.

Я шагнул внутрь, сжав Милану в объятьях, ощущая, как она дрожит от нетерпения, ждёт моих ласк, бережно отнёс на широкую кровать, распахнул, словно наряд феи полупрозрачное одеяние, и, ощущая колотящиеся у самого горла сердце, начал дарить поцелуи её восхитительной, горячей коже. Милана вздрагивала, по телу пробегали волны. То, жадно впиваясь, то, легко проводя губами, я добрался до нежного, распустившегося бутона. Милана выгибалась, как струна, вздрагивала всем телом, с губ срывался громкий стон. Наши тела сплелись в единое целое, погрузив в пучину раскалённой лавы. В исступленье, похожем на бред, я шептал совершенно идиотские словечки, придумывая уменьшительно-ласкательное имя каждой части её тела.

Милана прижалась ко мне, каждая волна, пробегавшая по её телу передавалась мне, усиливаясь многократно. Я ласкал, тискал затвердевшие соски, целовал бархатистую ложбинку между налитыми яблоками грудей, хрупкие ключицы с маленькой родинкой, жадно впивался в чувственный рот, усмиряя бушующее внутри меня пламя, но оно вырвалось наружу, ослепив на мгновенье. Я затих в изнеможенье, расслабился, ощущая, как Милана нежно целует меня в лицо, зарываясь тонкими, нервными пальцами в мои волосы, как вдруг перед глазами вспыхнуло то, нечто пугающее и отвратительное, с которым я встретился на съёмке с Мельгуновым. Меня пронзило словно ударом током, я замер, присел на кровати, Милана обвила меня руками, прижалась, целуя.

— Олежек, ты где-то совсем далеко от меня, — прошептала она печально. — Вернись, нам так было хорошо. Правда?

— Милана, скажи, Северцев рассказывал тебе о некой сделке, которую ему предлагал Мельгунов?

Повисла долгая пауза, она присела рядом, нервно взяла с тумбочки пачку сигарет. Милана редко курила. Я почти физически ощутил, как она напряжена, расстроена.

— Олег, надо было тебе сразу это сказать, — глухо произнесла она, сделав пару затяжек. — Тебе не стоит больше искать убийцу Гриши. Полиция уже арестовала его. Все кончено.

— Вот как? И кто же это? — не поверил я.

— Юра, муж Лили.

— Юра? — перед глазами промелькнуло лицо ассистентки с заплаканными глазами. — Лифшиц? Этого не может быть! Какой у него мотив? Нет, Милана, он не мог. Это вранье. Нашли первого-попавшегося.

— Олег, пожалуйста, успокойся! Твоё расследование бесполезно. И Мельгунов тут ни при чем!

— Милана, этого не может быть! Я не верю, чёрт возьми! Во всем, что творится здесь, виноват Мельгунов! Понимаешь? Он заключил сделку с силами Тьмы и отдаёт души своему хозяину!

Милана неожиданно громко и обидно рассмеялась, упала навзничь на кровать, болтая ножками в воздухе.

— Олежек, ты просто ребёнок. Ну как ты можешь верить в подобную чушь?! — успокоившись, задорно воскликнула она.

Я схватил брюки и начал быстро одеваться, от раздражения не попадая в штанину. Милана быстро вскочила с кровати, приникла ко мне и пробормотала:

— Извини, Олежек, я не хотела тебя обидеть. Но мне кажется, ты говоришь странные вещи. Будто шутишь.

— Я не шучу. Я своими глазами видел сегодня эту мерзость рядом с Мельгуновым. Страшное, пугающее непонятно что. Оно предложило мне сделку.

Милана вопросительно взглянула мне в лицо, в глазах ясно отражался страх и беспокойство.

— Олег, тебе не кажется, что тебе обработали мозги? Может быть, твой колдун постарался? Дал тебе какого-то дурмана, наркотика, загипнотизировал. Ты видишь странные вещи, слышишь голоса…

— Считаешь, у меня белая горячка? Черти везде мерещатся, — насмешливо проворчал я.

— Не обижайся, но это выглядит именно так, — нервно проговорила она.

Она прилегла на кровать, взяла сигарету, кончики её длинных, тонких пальцев чуть заметно дрожали. За кого она так боится? За меня, себя или ещё кого-нибудь?

— Милана, а покушения на тебя? Катер, твоя попытка самоубийства, боевые патроны в револьвере — это мне приснилось? Или мне это внушил колдун? Я в этом номере видел, как ты лежала в ванне, после нашей ссоры! Я отлично помню кровавое пятно на твоём плече, когда чуть не убил тебя. И ещё не забыл об упавшем на Верхоланцева кране. Ты убеждаешь меня, что это просто случайность, несчастные случаи, которые и раньше происходили? Случайность — частный случай закономерности.

— Почему ты вообще об этом заговорил? — холодно прервала она меня.

— Мельгунов предложил мне сегодня сделку. Вернее не он, а его Хозяин из ада. Я знаю, что такую же сделку Мельгунов предлагал Северцеву. Кое-кто мне рассказал об этом.

— Да? И что именно? Власть, деньги, бессмертие? — насмешливо поинтересовалась Милана, гася сигарету в пепельнице и доставая из пачки новую. — Олег, не понимаю, разыгрываешь ты меня или …

— Или спятил? — продолжил я. — Да-да, сейчас опять скажешь — меня околдовали, промыли мозги. Если бы ты видела эту хрень, не говорила бы.

— Меня пугает, что ты сам в это веришь. Скептик, циник, который смеялся над всей этой чертовщиной, вдруг искренне поверил в сверхъестественное. Не понимаю. Ну, хорошо, ты можешь просто отказаться? Наплевать на все.

— Не могу. То, что поставлено на карту, слишком дорого для меня.

— Что именно? Твоя жизнь?

— Дороже. Значительно.

— И что ты собираешься делать?

— Пойти к нему и узнать, чего он хочет. В каком номере он живёт?

— Олег! — выдохнула раздражённо Милана, но помолчав, уже более мягко добавила: — Мельгунов не в гостинице живёт, а в отдельном доме. Когда мы приехали в этот городок, он закатил жуткий скандал, орал, что здесь нет ни одной приличной гостиницы. Местный бизнесмен предоставил ему один их своих особняков. На берегу залива, а ля дворец Фонтенбло, — с язвительной насмешкой объяснила Милана. — Только все равно туда не попадёшь, ни за какие коврижки. Гориллы Мельгунова денно и нощно охраняют, чтобы мышь не проскочила.

— Попаду! Я и в не такие места пробирался, — заявил я.

— Хвастун, — щёлкнув меня по носу, проворчала Милана.

— Ну, вот такой я, привыкай, что у тебя будет такой муж. Будет везде лезть, и хвастаться своими подвигами.

Она положила мне руки на плечи и счастливо улыбнувшись, проговорила:

— Привыкну.

Но я решил испортить такую замечательную минуту и настойчиво спросил:

— Ну, так что, Милана, Григорий что-то говорил о сделке?

Милана помрачнела, оторвалась от меня, и взяла очередную сигарету.

— Я не придавала этому значения. Гриша говорил, что Мельгунов предлагал ему какое-то гнусное дело. Но ничего особенного не рассказал, только предостерегал, чтобы я держалась подальше от Мельгунова. Олег, я прошу тебя — не ходи к нему. Это бесполезно! И опасно.

— Так почему именно опасно? Расскажи… — настаивал я, как вдруг услышал стук в дверь и голос Верхоланцева:

— Милана, ты не спишь? Нам надо поговорить…

Я взглянул на Милану с немым укором, хотя откуда она могла знать, что муж вернётся так рано — в три часа ночи?

Я быстро натянул брюки и, схватив рубашку, кинулся к балкону. Милана остановила меня, судорожно прильнула, впилась в губы, будто страшась отпустить меня, но через миг уже довольно ощутимо подталкивала к «запасному» выходу. Я перелез через увитые цветущим плющом шпалеры на балкон рядом. Прыгать со второго этажа мне показалось не рациональным. Потолки в номерах были метра четыре, я мог что-нибудь себе сломать, и представлял бы жалкое зрелище. Я подёргал ручку балконной двери — заперто, как назло. Но зато здесь оказалась рядом пожарная лестница, по которой я быстро спустился вниз до первого этажа и бросил взгляд вниз — до земли оставалось метров десять. Я быстро забрался наверх, и замер, услышав знакомые голоса. Любопытство репортёра заставило решиться на отчаянный поступок.

Я перебрался на балкон, проскользнул в полуоткрытую дверь и выглянул в щёлку между плотных штор. Номер представлял собой довольно скромное помещение, с низким диванчиком, обитым бежевым полотном и парой кресел. Под потолком медленно вращался большой вентилятор. На диване восседал Розенштейн и широкоплечий брюнет с недельной щетиной, в котором я узнал одного из администраторов реалити-шоу. Продюсер с хмурым видом листал какие-то бумаги, ворчал себе под нос матерные ругательства. Они долго обсуждали непонятные для меня вещи, сверяли цифры. Брюнет несколько раз угодливо подливал в бокал Розенштейну из бутылки с янтарно-коричневым напитком. Розенштейн выпивал залпом, словно яблочный сок и вновь углублялся в бумаги.

Прохладный бриз, вначале приятно обдувающий моё разгорячённое после свидания с Миланой тело, превратился в пронзительный ветер, постепенно я начал замерзать. Над горизонтом посветлело, звезды гасли одна за другой, будто кто-то невидимый выключал крошечные фонарики, перистые облака снизу уже подсветило первые лучи солнца. Время тянулось утомительно долго, я начал ругать себя за то, что решил подслушать ничего не значащий разговор. Наконец, Розенштейн бросил папку на стол, тяжело вздохнул, и прошёл к балкону. Я молниеносно оказался на лестнице и спустился чуть вниз.

— Что там с этим …удаком? Нашли его? — услышал я над собой недовольный голос продюсера.

— Нет, не нашли пока. Но что ты волнуешься, дорогой, — с сильным кавказским акцентом, ответил собеседник, и, облокотившись на ограждение, закурил. — Прячется где-то в городе, или сдох уже. Из города он точно не уезжал, мы проверяли.

— Чует моё сердце, ублюдок этот знает, где он, — добавил задумчиво Розенштейн, я превратился в слух. «Ублюдком» являлся я, это я понимал. — Что вы про него узнали?

— Да ничего особенного. Ну да, журналист. Но совершенно неизвестный. Работает в каком-то говённом журнальчике, нищеброд, живёт в Красногорске, хибара от бабки досталась. Давид, скажи только слово, и мы этот вопрос решим мгновенно.

— Нельзя, Хозяин против, — зло проскрипел Розенштейн. — Какой-никакой, а журналист. Если что — вся эта шатия-братия набежит сюда со всех сторон. Нам лишнее внимание совсем ни к чему. Но как он пронюхал про Северцева? Ну как, Рахмет? Ведь явился прямо в то самое место!

— Извини, пропустили.

— Извини, пропустили, — передразнивая собеседника, пробурчал Розенштейн. — Хорошо хоть удалось замять это дело с ментами, черт бы их побрал. И Вершка приручить, сдал он все-таки Лифшица. Как не упирался, старый козел, а сдал. В следующий раз вторым будет мой человек, и все будет по-моему! — воскликнул он громко, с силой ударив ладонью по ограждению. — Глаз с репортёра не спускайте, — добавил он зловеще.

— Это само собой, — быстро ответил Рахмет. — Пока ничего особенного не делает. Никуда не лезет. Живёт у Колесниковых.

— Кстати, кто они ему?

— Да никто. Похоже, приехал отдохнуть просто.

— Ну, а Самарина не может он прятать у Колесниковых? — предположил Розенштейн.

— Мы весь дом вверх дном перевернули — ничего.

Я вздохнул с облегчением, «охрана» сработала железно, а лже-менты побоялись признаться начальству, что испугались призраков в подвале.

— Что ещё делает? — громко зевнув, поинтересовался Розенштейн.

— Ну, шлюху эту трахает. Иногда на катере катает, иногда в кафе водит. Быдло.

Меня передёрнуло от отвращения, безумно захотелось влезть наверх и дать в морду Рахмету. Розенштейн захихикал:

— Давно надо было Вершку рога наставить. Слишком он зазнался. Да я такой гений, такой великий режиссёр, а за собственной бабой уследить не может.

— Странно, что он до сих пор его не пришил, — задумчиво проговорил Рахмет. — Я бы давно ему яйца оторвал, а этот старый пердун слепой что ли? Или виды имеет на этого смазливого репортёришку?

— Да не слепой, выгодно ему так…

Я затаил дыхание, наконец, узнаю, почему Верхоланцев так расположен ко мне.

— Ах ты, зараза! Шпионишь за мной! — услышал я чей-то вопль совсем рядом, и тут же кто-то схватил в железные тиски мои ноги.

Я изо всех сил начал извиваться, но не вовремя вернувшийся хозяин номера с силой потянул меня к себе, размахнулся кулаком. Я увернулся, успев перехватить его руку. Он яростно набросился на меня, как дикий зверь. Мы сцепились, упали на пол, перекатываясь по узкому балкону, колошматя друг друга. Я отчётливо представил картину маслом — вся гостиница сбежится на шум драки, в том числе Милана, Верхоланцев, тут же заявятся Розенштейн с Рахметом. Я буду долго объяснять, зачем я оказался в гостинице, что я тут делал. А «тётя Роза» поймёт, что я подслушал их разговор с Рахметом.

С удвоенной силой я начал выворачиваться из тесных объятий противника. Схватив за волосы, долбанул пару раз о бетонный пол, и когда нападавший обмяк, я вскочил на ноги и бросился стрелой к выходу, вылетев в коридор, я огляделся — пусто! Быстрым шагом направился к лестнице. За спиной послышался шум распахнувшейся лестницы и топот ног. Не оборачиваясь, я ринулся вниз, перескакивая через три ступеньки, оказавшись в фойе, молниеносно вырвался наружу и ринулся вниз по улице. Я бежал так, что дал бы фору любому олимпийскому чемпиону по бегу. Перехватило дыхание, я на секунду остановился, оглянулся — улица была совершенно пустынна. Я с трудом отдышался и не спеша направился вниз — туда, где виднелось зеркальная поверхность моря.

Я вышел к набережной, и остановился заворожённый. Рассветало, словно театральный занавес, приподняв край иссиня-чёрных облаков, первые лучи солнца пролились жидким золотом на вспененную лёгким ветерком морскую гладь. Словно космический корабль, готовый взвиться ввысь, на фоне бархатного, подсвеченного изнутри неба, прорисовался гордый силуэт маяка. Мне почему-то на ум пришли слова из старого детского мультика «Паровозик из Ромашкова», сказанные персонажем, который озвучивал великий Георгий Вицин: «Да, но если мы не увидим рассвет, мы опоздаем на всю жизнь». Меня с детства мучили эти слова, что за рассвет имелся в виду? Когда нужно встретить его, чтобы не опоздать?

Большинство людей не замечают ни рассветов, ни закатов, их жизнь представляет собой мгновенный прыжок из материнской утробы в могилу. Подходя к концу, они понимают, что опоздали на целую жизнь, свою жизнь. Какой рассвет надо увидеть, чтобы не опоздать? Встретить его, мучаясь мыслью о том, как создать нечто гениальное — живописный шедевр, гениальные стихи, изобретение, которое даст человечеству нечто принципиально новое. Или строя планы о встрече с неземной цивилизацией? В детстве я увлекался фантастикой о полётах в космос. Это казалось таким близким, таким реальным. Но человечество так углубилось в земные, низменные проблемы, что перестало мечтать о полётах. Мы не смогли выйти даже за пределы солнечной системы.

Я вспомнил о людях, которые проводят свою жизнь под толщей морской воды, в странном городе, выстроенным для смертельного реалити-шоу. Отвыкшие от солнечного света, они не знают ни рассветов, ни закатов, ни звёзд, дышат затхлым воздухом, пропитанным гниением. Но им нравится так жить. Зачем же рисковать жизнью ради этих людей, почитающих за счастье жалкое, но предсказуемое существование в концлагере. Для которых важнее всего «уверенность в завтрашнем дне»?

Солнце поднялось выше, раскрасив облака крупными, алыми мазками, мне почему-то напомнило платье Миланы. В голове зазвучали строчки стихов Евтушенко:

Да, я же собирался встретиться с Мельгуновым, огляделся — в метрах ста шла высокая чугунная ограда, за которой высился каменный особняк, конечно, поменьше размером, чем дворец Фонтенбло, но своей помпезностью ясно напоминающий его. Я глубоко вдохнул свежего морского воздуха и направился к воротам. Взглянул на часы — шесть утра, шансов, что мегазвезда не спит, очень мало. Но заглянув за ограду, с радостью обнаружил ярко освещённые окна, нажал на кнопку домофона, там что-то пробулькало, и хриплый мужской голос грубо спросил:

— Что?

— Олег Верстовский, у меня назначена встреча с Игорем Евгеньевичем.

Это походило на авантюру чистой воды. Мельгунов, естественно, меня не приглашал. Все, что произошло на съёмках, могло быть плодом моего буйного воображения. Я постоял пару минут, покачиваясь с пяток на носки. Отругал сто раз себя матерными словами за глупость, уже собираясь направиться к остановке трамвая, как домофон ожил:

— Ждите.

Через пять минут, показавшихся мне вечностью, на ступеньках особняка возник шкафообразный охранник, затянутый в тёмный костюм. Он медленно прошествовал по дорожке, отпер дверь, и бесцеремонно ощупал меня, когда я оказался рядом.

— Оружие имеется? — хмуро пробурчал он.

Я покачал отрицательно головой, и чуть заметно улыбнулся. Если не талант, то охрана Мельгунова была на мировом уровне.

Охранник провёл меня в прихожую, которая сразу задавала тон всему дому — ковёр с неярким восточным орнаментом на полу, по углам старинные вазы, изящная люстра. Я взглянул мимоходом в большое зеркало в бронзовой раме с затейливыми финтифлюшками и чуть не расхохотался от своего комичного вида, так не вписывающегося в шикарный интерьер: разорванная в драке рубашка, разбитая губа, небритый, лохматый.

По широкой лестнице мы поднялись наверх, охранник остался в коридоре, а я вошёл в гостиную, больше смахивающую на музейный зал, чем на жилую комнату. Все поражало кичливой роскошью. Изысканный лепной декор на стенах и потолке. Мебель на позолоченном, резном каркасе. Вычурные светильники, больше напоминавшие ювелирные украшения, чем источники света. Вдобавок массивная хрустальная люстра. Обильное количество живописных полотен с пейзажами и портретами. По углам ниши со старинными вазами, или мраморными статуями.

В огромном камине, облицованном малахитом, весело трещали дрова. Я заметил у стены белый концертный рояль с небрежно брошенными на крышке нотами. Окна плотно драпировались тяжёлыми портьерами с золотыми шнурами. Сам хозяин в малиновом халате вальяжно развалился на широком диване, здесь же возлежал Ромочка, положив голову ему на колени.

Увидев меня, Мельгунов сделал знак охраннику, тот поклонился и вышел, аккуратно закрыв за собой дверь. На изящном столике с отполированной до нестерпимого блеска деревянной столешницей, как на параде выстроилось множество бутылок и один бокал. По-видимому, Ромочке, как и гостю, выпивка не полагалась. Мельгунов нежно провёл рукой по волосам дружка, тот встрепенулся, сонно приподняв голову. Медленно встал и важно, с достоинством вышел из комнаты. Мельгунов не предложил мне сесть, но решив, что премьер — не король, и стоять в его присутствии совершенно не обязательно, я нахально плюхнулся в кресло.

— Что за сделку ты хочешь мне предложить? То есть, не ты, а твой Хозяин, — без предисловий спросил я.

Мельгунов сморщил нос от моей невоспитанности, взял со столика бутылку, налил себе в бокал. Пригубив, поставил обратно и, смерив меня взглядом с ног до головы, ответил:

— Выполнить кое-какую работу.

— И что это?

— Ты должен убить Верхоланцева.

На какое-то время я потерял дар речи. Хотя быстро проанализировав сказанное, понял, что это совершенно предсказуемое предложение.

— Слушай, но ведь Верхоланцев — твой учитель, друг. Он сделал из тебя звезду. Как ты можешь так…

— Верстовский, если ты пришёл читать мне нотации, то зря теряешь время, — холодно отчеканил Мельгунов. — Или соглашаешься, или…

— Или что?

— Неужели ты до сих пор не понял? Потеряешь Милану навсегда. Кстати убрать Верхоланцева в твоих интересах. Милана станет богатой вдовой, тебе достанется все состояние её мужа — деньги, имение.

— Мне это будет особенно нужно, когда я буду пребывать в тюрьме, — саркастически возразил я. — Пожизненно. И протяну там недолго.

— Это твои проблемы, как замести следы.

— Слушай, Игорь Евгеньевич, а давай я укнокаю Розенштейна? По крайней мере, у меня такие плохие отношения с ним, что мне припаяют неумышленное убийство в состоянии аффекта, и я получу немного.

Мельгунов с таким отвращением взглянул на меня, что захотелось расхохотаться.

— Душа этого холуя меня не интересует. Мне нужен Верхоланцев, — холодно произнёс он, не оценив моего юмора.

Я чуть заметно улыбнулся и спросил:

— Слушай, Мельгунов, а это ты Северцева того? Ну, признайся.

Мельгунов презрительно скривился и пробурчал:

— Верстовский, ты надоел. Ты всем уже надоел, всей группе. Тебя не выгнали по одной-единственной причине. Потому что я этого не хочу, — сделав акцент на местоимении «я» надменно произнёс он. — Одно моё слово и ты бы вылетел со съёмок, как пробка из бутылки.

— Даже так? Может, я Милане тоже не нужен? Так за каким чёртом я буду стараться?

— Нет, ей ты нужен. Она влюблена в тебя, как кошка.

— Господи, что ты понимаешь в женской любви, — издевательски ухмыльнулся я.

— Верстовский, не строй из себя хрен знает кого. Ты что думаешь — главную роль играешь? — неожиданно резко воскликнул премьер. — Нет, мой милый. Тебя снимали только на средних и дальних планах. А потом монтажёры постараются, соединят тебя и крупные планы Северцева. Твоей фамилии даже в титрах не будет. Тебя взяли, потому что фигура твоя чуть-чуть напоминает Северцева. Ты понял, обалдуй?

Он вдруг резво вскочил, вытащил из комода рулон, который оказался красочной афишей и, развернув перед моим носом, торжествующе изрёк:

— Видишь? Игорь Мельгунов, Григорий Северцев и Милана Рябинина в фильме «Призраки прошлого»! И крупно: «Последняя роль Григория Северцева»! Так что, зря ты старался изображать гениального актёра. Этого никто не оценит. Никто!

Я понял, Мельгунову страстно хотелось унизить меня, втоптать в грязь. Это выглядело ужасно смешно, по-детски.

— Слушай, я ведь могу тебе помочь, — проговорил я спокойно, давая понять, что выходка собеседника меня совершенно не задела. — Избавить от твоей зависимости от Хозяина. Провести ритуал.

— Зачем? — зло рассмеялся он. — Зачем? Благодаря этой связи я имею самый высокий гонорар в стране, все вот это, — он обвёл широким жестом шикарную гостиную. — И не только. Кстати, если согласишься, тоже сможешь заполучить подобное. Так сказать, попасть в ‘high society’.

— А где гарантия, что в то же самое время, когда я буду убивать Верхоланцева, кто-то другой не убьёт Милану? Откуда мне знать, может быть, ты заключил сделку с кем-то ещё?

— Хочешь рискнуть, Верстовский? Ну-ну.

— И как мы зафиксируем наш договор? Кровью подписываться? — стараясь не показать виду, с иронией спросил я.

— Не юродствуй, — презрительно скривился Мельгунов. — Обычная подпись, авторучкой. Впрочем, это пустая формальность. Ты сам это понимаешь. И не вздумай сообщать Верхоланцеву или устраивать инсценировку его гибели. Я все равно узнаю, умер он или нет. У тебя есть сутки.

Он достал из-под диванной подушки свиток и протянул мне.

— Мельгунов, мне ведь удавалось спасать Милану. Почему ты думаешь, что я не смогу делать этого и дальше? А? Если я спрячу её на время, твой Хозяин заберёт тебя в ад, и все закончится.

Мельгунов усмехнулся, и, поиграв свитком, с металлом в голосе произнёс:

— Хватит торговаться. Ты не на базаре. Или ты принимаешь мои условия, или проваливай. Тебе удавалось спасти Милану, потому что силы Ада ещё не набрали всей мощи. Когда придёт время, ты ничего не сможешь сделать.

— Тогда возьми и сам убей Верхоланцева. С помощью этих самых сил Ада, — предложил я насмешливо. — Зачем тебе я? Или тебе нужно отдать две души? Жертвы и его убийцы?

Мельгунов бросил свиток рядом и, откинувшись на спинку дивана, процедил сквозь зубы:

— Так ты пришёл издеваться. Убирайся вон, ублюдок.

— Я согласен, — быстро сказал я.

Мельгунов, пристально вглядываясь в моё лицо, протянул свиток. Затейливая вязь неведомых мне значков вдруг превратилась в читабельный текст, который совершенно чётко предписывал мне убить Верхоланцева в течение двадцати четырёх часов. Строчки на чистом русском языке странно, пугающе смотрелись на пожелтевшем пергаменте. Я достал авторучку и поставил подпись.

Я вышел из особняка в растерзанных чувствах, доплёлся до остановки трамвая и уселся на скамейку. Солнце уже довольно сильно припекало, в голове роились чёрные мысли. Мельгунов загнал меня в ловушку, капкан захлопнулся, мне не убежать. Будто откуда-то издалека я услышал пиликанье мобильника. Взглянул на дисплей — звонили от Кастильского.

— Олег Янович, господин Кастильский вас ждёт. Это очень важно, — в голосе Матильды Тихоновны, гувернантки потомственного колдуна, я впервые услышал беспокойство.

Я хотел отправиться пешком, но мгновенно вспомнил, что Кастильский живёт на самой окраине города, а бессонная ночь меня здорово утомила. Я плюхнулся обратно и полуприкрыл глаза.

— Ой, извините, — услышал я женский голос. — Вы — Олег Верстовский?

Передо мной стояло двое подружек, одна повыше, худенькая, шатенка, с длинными волосами по плечам, другая — пампушечка с короткой стрижкой. Не спрашивая разрешения, они пристроились рядом, и пухленькая с придыханием пролепетала:

— Нам так нравится, как вы играете.

Я не поверил. Общение с большим количеством людей научило меня быстро отделять ложь от правды, искренность от притворства.

— Спасибо, — буркнул я, ожидая дальнейших просьб.

И они незамедлительно последовали.

— Олег, вы не могли бы помочь нам. Мы так хотели побывать на съёмочной площадке. Это наша мечта, — затараторила шатенка. — Так хотели увидеть, как все это происходит, как работают актёры.

Я тяжело вздохнул, ожидая самой главной просьбы. Когда девушка замолчала, я буркнул:

— Игоря Евгеньевича увидеть хотите?

Они смутились, покрылись красными пятнами, опустили глазки. Я понял, что попал в точку. Переглянувшись друг с другом, шатенка томно, нараспев проговорила:

— Мы были бы вам очень признательны.

Мне безумно захотелось сообщить милым девушкам, какая сволочь их кумир, продал душу дьяволу, только что заказал убийство своего друга и учителя, но лишь сжал зубы и через паузу ответил:

— Девушки, я человек маленький, водить на площадку никого не могу. Права не имею. Игорь Евгеньевич такая большая величина, что меня к нему близко не подпускают. Мы даже снимаемся отдельно. Он в своё время, я — в другое. Потом монтируют. Извините.

Они раскрыли рот, я физически ощущал, как их распирает от желания уговорить меня, но тут к счастью подошёл трамвай. Я подождал, когда все выйдут, молниеносно вскочил и успел заскочить в последнюю секунду, оставив бедных фанаток в одиночестве.

Я вошёл в прихожую дома Кастильского и сразу увидел колдуна, впервые он сам встретил меня. На его лице читалось явное беспокойство, которое он тщетно пытался скрыть. Он бросил на меня взгляд исподлобья и поинтересовался:

— Опять попали в неприятную ситуацию?

— Да, подрался кое с кем, — коротко ответил я, опуская подробности.

Кастильский лишь грустно покачал головой.

— Идемте, я все подготовил для сеанса. Сейчас не самое подходящее время, но другого может и не быть. Я ощущаю, как волны зла приближаются. Они готовы уничтожить вас.

— Вряд ли. Я уверен, что мне ничего не угрожает.

Кастильский лишь покачал головой.

— Вы слишком молоды. Поэтому ничего не боитесь. Ладно, идемте.

Он провёл меня по коридору, мы спустились на лифте, прошли коридором.

— Входите, — сказал он, распахнув передо мной дверь. — Располагайтесь поудобней. Сейчас проведём сеанс.

В небольшом помещении без окон, со стенами, выкрашенными белой краской я увидел длинное кожаное кресло, как бывает на приёме у стоматологов и поёжился, но улёгся туда. Кастильский подошёл к противоположной стене, нажал кнопку, выехал пульт управления. Взмах руки и помещение преобразилось — в потолке, стенах открылись ниши, в которых стояли под наклоном зеркала. Это походило на Психомантиум, только более крупных размеров.

— Олег, никуда не уходите, — предупредил Кастильский. — Как в прошлый раз. Просто подождите меня.

Удивлённо подняв брови, я повернул к нему голову. Он усмехнулся и добавил:

— Вы думаете, я не знаю, как вы шарили по комнатам тогда? Ничего страшного не произошло. Хорошо, что мои гости вас не заметили. Вышел бы конфуз.

— И что было бы? Убили бы, как свидетеля?

Кастильский снисходительно улыбнулся, ничего не ответив.

— Расслабьтесь, — сказал он. — Отключитесь от всех мыслей, постарайтесь ни о чем не думать. Как и в первый раз ваше тело отяжелеет, в конечностях вы ощутите покалывания. Значит, вы вошли в транс. Не поддавайтесь эмоциям, смотрите на все, как сторонний наблюдатель.

Он щёлкнул тумблером — яркое освещение сменилось на мерцающий полумрак, будто сверху набросили покрывало, сотканное из звёздной пыли. Через мгновение я очутился в светлой комнате, сквозь высокие от пола до потолка окна пробивался яркий солнечный свет. Я оглянулся, решив, что должен увидеть Северцева, но передо мной сидела очаровательная худенькая девушка, с ярко-зелёными глазами и стрижкой каре. Душу заполнила тёплая волна любви и нежности к дорогому существу.

— Юлечка, девочка моя, мне очень нужно, — услышал я чей-то голос, показавшийся мне до боли знакомым.

— Зачем? Почему ты не можешь побыть со мной? — спросила девушка, и приблизилась к моему лицу, вдруг я чётко осознал, что вижу все происходящее глазами другого человека. Юля — жена Северцева. — Деньги?

— Да, нам с тобой очень нужны деньги.

— Господи, Гриша, неужели нам вдвоём плохо? Зачем так мучиться из-за какого-то ребёнка. Ну, нет и нет, Бог с ним. Усыновим, в конечном счёте.

— Нет, это должен быть мой ребёнок. Пойми, Юлечка.

Девушка встала, как мне показалось в сильном раздражении, обхватила себя за плечи и пробормотала:

— Неужели ты всерьёз веришь в это проклятье?

— Да не в этом дело! Просто хочу, чтобы после меня что-то осталось. Понимаешь?!

— Ты что собрался умереть, Гриша? Не пугай меня!

Передо мной, как в калейдоскопе завертелись события. Знакомые и незнакомые люди возникали, и тут же исчезали. Вдруг все разлетелось на куски, я оказался в пещере с нависавшим надо мной сводом, услышал шум набегавших на берег волн. В полутьме поблескивали белки глаз. Человек сделал шаг навстречу, страшный удар сбил с ног, сквозь гаснущее сознание пробился женский крик: «Не надо! Гриша! Нет!». Я вздрогнул и открыл глаза. Присев на кресле, с трудом отдышался, вытер пот со лба. С тихим шелестом распахнулся дверь.

— Как вы себя чувствуйте, Олег? — вглядываясь в моё лицо, спросил с тревогой Кастильский. Когда я лишь слабо покачал головой, он нахмурил кустистые брови и поинтересовался: — Вы видели убийцу?

— Да. Но я не знаю этого человека.

— Но узнаете, если увидите?

— Конечно! — воскликнул я. — Никогда уже не забуду, — добавил я, непроизвольно передёрнувшись.

— Жаль, что не смог помочь вам, — с сожалением произнёс Кастильский.

— Нет. Помогли. Я многое понял теперь, — возразил я.

— Будьте очень осторожны, — предупредил Кастильский.

Я вышел на улицу, взглянул на мобильник — пять пропущенных звонков, меня вызывали на съёмки. Я шёл к остановке трамвая, возвращаясь снова и снова к видению гибели Северцева. Я понял, кому принадлежал женский голос, кричавший: «Не надо». Милана была на месте преступления. Она всегда знала, кто убил Григория.

20

В коридоре меня встретила Лиля, осунувшаяся и заплаканная. Теперь я понимал, из-за чего она в таком состоянии, но язык не поворачивался высказать ободряющие слова, они звучали бы фальшиво.

— Олег, гримируйтесь и переодевайтесь, сразу будем снимать, — предупредила она меня.

— Прямо сразу? — удивился я.

Но Лиля ничего не стала объяснять, лишь махнула рукой в сторону открытой двери, из которой доносились голоса.

— Да что же это такое, — причитала Галя. — Не верю я. Хоть убейте, не верю.

Я нарисовался на пороге, Галя запнулась, бросив на меня чуть испуганный взгляд, добавила:

— Олежек, как я рада видеть. Садись. Ты уж знаешь, что Юру арестовали? — поинтересовалась она.

Я кивнул, говорить на эту тему мне не хотелось.

— Не верю я в его виновность, хоть режьте меня, — продолжила она. — У него прекрасные отношения были с Гришей.

— Да ну да, — возразил администратор Виссарион Германовича, удобно пристроившись на кушетке рядом. — Они как кошка с собакой были с Северцевым. Ругались почём зря. То Григорий на съёмки опоздает, то сцепится с Игорем Евгеньевичем, то гонорар его не устраивает. То пропадёт на несколько дней, Лифшиц с собаками его ищет, а Гришка в казино сидит. Да что говорить!

— Из-за таких мелочей убивать? — всплеснув руками, воскликнула Галя. — Не верю!

— Ну, поссорились в очередной раз, Лифшиц Гришку и того. И орудие убийства, то есть ножичек этот, у него нашли.

— Орудие убийства? А что же он его не выкинул? Хранил как память? — не выдержал я.

Виссарион Германович, уловив, в моих словах ядовитую усмешку, насупился и проворчал:

— Откуда мне знать? Может и хранил. Ментам лучше знать.

— Да, нашим ментам всегда все хорошо известно, — язвительно прокомментировал я.

— Олежек, а у тебя подозрения имеются? — осторожно спросила Галя. — Ты знаешь, кто на самом деле убил Гришу?

Я запнулся, осознав, что вмешался совершенно напрасно, но отказываться было поздно.

— Я слишком мало общался с Лифшицем, — уклончиво начал я. — Но мне кажется, он не способен на убийство.

— Вот-вот, и я говорю, — обрадовано подхватила Галя.

— Много вы понимаете, — обиделся администратор. — Я самолично слыхал, как Гришка ругался с Юркой. Гришка кричал, что пойдём к ментам и все расскажет. Значит, на Юрке-то не одно чёрное дельце-то висит. А Гришка-то про это прознал, и шантажировать стал. Угрожал, стало быть, разоблачением. Вот и поплатился.

— А чем конкретно Григорий угрожал? — поинтересовался я.

— Грил, что вы, мол, воспользовались моим обстоятельствами тяжёлыми и втянули в грязное дело, — важно изрёк Виссарион Германович.

Перед глазами всплыла сцена в кафе, когда Розенштейн громогласно отчитывал Лифшица за то, что тот никак не может найти Северцева. Если он оба прекрасно знали, что Григорий мёртв, для чего разыгрывать представление на публику? Но тогда при чем тут моё видение, в котором Лифшиц не присутствовал? Но кто сказал, что я должен верить тому, что мне привиделось?

— Ну вот, все готово, — мягко проведя по моим волосам, произнесла Галя. — Давай, Олежек, ни пуха тебе! Знаешь ведь, сегодня заканчиваем.

В костюмерной я переоделся в жалкий, потрёпанный костюм, и с досадой решил, что под конец съёмок у группы стало плохо с финансами. Но попав на съёмочную площадку, я потерял дар речи от великолепия обстановки, живо воскресавшей в памяти дворцовые залы. Просторное помещение сплошь заставленное старинной мебелью. Обтянутые золотистым шёлком, украшенные резными финтифлюшками диваны со спинками в виде тетивы лука. Кушетки, кресла, стулья с гнутыми ножками, четыре хрустальные люстры на бронзовом основании, похожем на диковинные цветы.

Высоченные арочные окна, задрапированные плюшевыми портьерами и ламбрекенами с бахромой. На второй этаж вела широкая, винтовая лестница с ажурными, чугунными перилами и ступеньками из белоснежного мрамора. Потолок из брусков отполированного красного дерева. У стены я заметил рельсы с камерой, за которой суетился Кирилл с помощниками. Посреди всего этой роскоши я ощущал себя чрезвычайно дискомфортно в замызганном костюмчике.

На диване, положив ногу на ногу, вальяжно развалился Мельгунов, всем видом показывая, как ему все смертельно наскучило. Он смерил меня изучающим взглядом и вновь углубился в философские размышления.

— А, Олег. Сегодня твои мучения закончатся, сможешь домой отчалить. Только не расслабляйся. Чтобы все оперативно, — послышался голос Верхоланцева. — Пока эта жидовская морда не примчалась, — горячо дыша мне в ухо, заговорщицки прошептал он, и добавил громче: — Читай сценарий, и начнём.

Я выхватил из рук мгновенно подбежавшей Лили сценарий, полистал и с досадой осознал, что Непогода опять изменил текст, впрочем, мой затрапезный костюмчик оказался более чем к месту. Я так увлёкся прочтением, что не заметил, как кто-то нежно обнял меня сзади и только по окутавшему меня, словно лёгкое облако, дурманящему аромату духов, длинным, нервным пальцам понял, что это Милана. Раньше она не показывала так откровенно свои чувства. Я быстро обернулся, прижал её руку к губам. Она приникла ко мне и шепнула на ухо такое, из-за чего меня бросило в жар.

— Правда? — не веря своим ушам, переспросил я, вглядываясь в её искрящиеся от радости глаза.

— Правда-правда! Только это наш секрет. Пока, — предупредила она меня, прижав пальчик к моим губам и лукаво улыбнулась.

— Так-так, начинаем работать, — громко возвестил Верхоланцев, хлопая в ладоши.

Милана чмокнула меня в щёку и выбежала из комнаты. Я взглянул на Верхоланцева, но он даже ухом не повёл, встал у двери и взглянул на Мельгунова, который по-прежнему изображал из себя лениво отдыхающего барина:

— А где Давид Григорьевич? — вдруг поинтересовался Мельгунов.

— Он сильно занят, будет позднее, — объяснил, хитро улыбнувшись в усы, Верхоланцев. — Пока без него начнём.

Мельгунов скривился, но не стал протестовать.

— Ну и что ты хочешь от меня, Франко? — лениво произнёс он свою первую реплику.

— Пришёл узнать, когда ты вернёшь деньги, за клуб, — заискивающим тоном пробормотал я.

— Стоп-стоп! — прервал нас Верхоланцев. — Олег, ты не должен пресмыкаться. Ты беден, но чувство собственного достоинства не потерял. Давай ещё раз.

Я повторил реплику. Мельгунов, бросив на меня снисходительный взгляд, лениво поинтересовался:

— Какие ещё деньги?

— Мы заключили сделку. Через год ты обещал вернуть мне долг. Я ждал больше года. Ты очень богат теперь, Винченто. Для тебя эти деньги — ничто. А мне они нужны.

— Ну да, — скривившись, проворчал Мельгунов. — После того, как твой покровитель оказался в тюрьме, дела идут плохо. А, Франко? Но я ничем не могу тебе помочь.

— Как это? — удивлённо подняв брови, переспросил я.

Мельгунов взял со столика бутылку, плеснул в бокал, элегантно придерживая на ладонях, спокойно ответил:

— Очень просто. Я не собираюсь ничего возвращать. С какой стати? Но если ты хочешь, можешь забрать себе клуб обратно.

— Обратно?! Ты прекрасно знаешь, что две недели назад он сгорел дотла, — пробормотал я. — Ты собираешься вместо моих денег вернуть пепелище?!

— Какие деньги, Франко? Ворованные? Я свои честно зарабатываю. Почему я должен отдавать тебе свои честно заработанные деньги? А? Если ты не доволен этим обстоятельством, можешь прислать ко мне своих адвокатов. Подать в суд.

Мельгунов наслаждался своей ролью — его глаза, обычно тусклые и мёртвые, сейчас горели, как газовые горелки, зажжённые от адского пламени. Он получил официальную возможность унижать меня при всех и проделывал это с громадным удовольствием. Я не мог понять, почему он не поворачивается ко мне и не смотрит в лицо. Лишь через пару минут осознал, Мельгунов сидит так, чтобы постоянно быть в объективе камеры анфас. Мысленно я усмехнулся, мегазвезда очень ревностно относился к тому, как он будет выглядеть на экране — его снимали всегда с самого выгодного ракурса и часто на среднем или крупном плане. А я стоял к камере боком или спиной.

— Замечательное предложение, — язвительно проронил я. — Представляю заголовки газет: «Мировая знаменитость против гангстера». Предсказать результат подобного судилища несложно. Для этого не надо быть ясновидящим.

— Ну, вот видишь, Франко, ты совершенно напрасно пришёл ко мне, — произнёс Мельгунов.

— Стоп! — прервал нас Верхоланцев. — Ещё раз. Олег, постарайся быть более убедительным. Для тебя это вопрос жизни и смерти. Понял? Давай.

Мельгунов вздохнул и демонстративно откинулся на спинку дивана, чтобы все доподлинно осознали, как ему невыносимо тяжко работать с дилетантом. Мы повторили наш диалог ещё пару раз, и главреж произнёс:

— Ладно, перерыв и будем снимать.

Мельгунов удивительно резво вскочил с дивана и, приблизившись ко мне, прошипел прямо в лицо:

— Ты помнишь о нашем уговоре?

— Помню, конечно, — спокойно ответил я.

— Ну, так, когда ты это сделаешь? Времени осталось совсем мало. Или Милана тебе не дорога?

Каков мерзавец? Не терпится ему рассчитаться с главрежем.

— Дорогой Игорь Евгеньевич, все будет так, как мы договорились, — проронил я, делая вид, что снимаю пылинку с его плеча.

Он брезгливо отшатнулся и, задрав нос, прошествовал в коридор.

— Олег, слушай, что я тебе скажу, — подошёл ко мне Верхоланцев. — Когда мы снимать будем, быстро пройдёшь сюда — вон, там меловая отметочка есть.

— Так меня совсем видно не будет, — непроизвольно вырвалось у меня.

Верхоланцев хитро улыбнулся и, снизив тон, объяснил:

— Мы не на ту камеру будем снимать, а вон на ту — видишь в углу. Но, т-с-с, это секрет. Ну, ты сам понимаешь, Игорь Евгеньевич знать не должен.

Я представил, в какой ярости будет премьер, узнав, что его будут снимать боком. Очень сильно Мельгунов достал Верхоланцева, если главреж решил использовать такие ухищрения. Когда вернулся Мельгунов, мы отсняли эту сцену и тут же начали репетировать следующую. Мегазвезда не заметил сюрприза, который ему подготовили. Теперь в комнате появилась Милана, в простом домашнем платье в синий горошек она выглядела словно королева, я залюбовался ею.

— Винченто, в чем дело? Почему ты не хочешь вернуть Франко деньги за клуб? Мы в состоянии рассчитаться с ним.

— Белла, дорогая, — проронил Мельгунов так устало, будто каждое слово давалось ему с большим трудом. — Я не собираюсь выбрасывать на ветер деньги, которые зарабатываю таким немыслимым трудом.

— Но Франко помог нам! Он заплатил долги клуба, когда нас хотели выбросить на улицу!

Мельгунов снисходительно улыбнулся, налил в бокал из графина янтарно-коричневого напитка, и, подержав в ладонях, сделал глоток.

— Ты слишком драматизируешь ситуацию, дорогая. Вовсе не так все было плохо. Мы могли обойтись без его помощи. Франко нужны деньги, чтобы вытащить своего обожаемого покровителя, дона Марчиано, из тюрьмы. Неужели я буду давать деньги на освобождение главы мафиозного клана? Это было бы просто несправедливо и нечестно.

— Ты просто должен вернуть долг, — повторила Милана и её глаза вспыхнули гневом, сделав более очаровательной.

— Не уговаривай меня. Я не буду помогать этому мерзавцу.

— Тогда я сама выпишу чек, — отрывисто бросила Милана, подошла к секретеру и, выдвинув ящичек, вытащила тонкую книжечку в синей обложке.

Мельгунов ухмыльнулся и торжествующе заявил:

— Дорогая, такое благородство делает тебе честь. Но ты же знаешь, что счёт у нас общий. Как только Франко выйдет отсюда с чеком, я позвоню в банк и сделаю заявление, что чек подделан и полиция арестует твоего бывшего любовника.

— Я пойду, — произнёс я последнюю реплику и развернулся, чтобы выйти.

Но команды главрежа не последовало, вместо этого я услышал голос Миланы:

— Франко!

Я обернулся. Милана стояла посредине комнаты с изящной отделанной перламутром шкатулкой в руках. Приблизившись, она воскликнула, волнуясь:

— Вот, надеюсь, этого хватит.

Я взял шкатулку, открыл и растерялся, совершенно не помнил, что за реплика шла дальше, но вдруг меня осенило:

— Белла, я не смогу продать эти драгоценности, меня тут же арестуют за воровство. Спасибо, не надо.

— Винченто, насколько я помню, ты говорил, что у вас была договорённость с Франко. Если ты не сможешь вернуть долг, я возвращаюсь к нему. Правда? — спросила Милана, бросив взгляд на премьера. Мельгунов, открыв рот, непонимающе смотрел на неё. Только полный ступор от непредсказуемо развивавшихся событий помешал ему заорать, что все пошло не по сценарию, а Розенштейна рядом не оказалось. — Франко, скажи, у тебя остались хоть какие-то чувства ко мне? — спросила она, уже обращаясь ко мне, глядя в глаза.

Я взял её за руку, поцеловал и прошептал:

— Я люблю тебя больше жизни, как прежде.

Отставив шкатулку, она положила мне руки на плечи.

— Тогда я ухожу с тобой! Ты согласен? — это звучало прекрасно.

Уж импровизировать, так импровизировать до конца. Я прижал её к себе, жадно впившись в губы.

— Стоп! Снято, — услышал я, наконец, окрик главрежа.

Оторвавшись от Миланы, я в изумлении взглянул на него, перевёл глаза на опешившего Мельгунова, который открывал и закрывал рот, как рыба, выброшенная из воды, не в силах произнести ни звука.

— Э, как это снято? — премьер с большим трудом сумел выдавить из себя шипящие звуки. — Мы так не договаривались! Это не сценарию! Немедленно все переснять! — заорал он в бешенстве.

— Всё, всё! Молодцы! — не обращая внимания на вопли мегазвезды, известил Верхоланцев и захлопал в ладоши. — Печатаем!

Милана потащила меня по коридору, втолкнула в гримёрку и сунула в руки объёмистый пакет:

— Вечером в ресторане гостиницы «Жемчужина» банкет по поводу окончания съёмок. Это маленький подарок. От меня.

Я неуверенно повертел пакет, распаковал, вытащил часы на металлическом браслете.

— Спасибо. Не стоило, Милана, — промямлил я в растерянности.

— Господи, какой ты ребёнок! — обвила мою шею руками и прижалась к губам. — Я же тебя так люблю!

Она счастливо рассмеялась.

Я приехал к гостинице вечером, на город опустилась кромешная тьма, как бывает только на юге, когда после невыносимо яркого солнечного дня, будто кто-то мгновенно выключает свет и дозволяет светить лишь самым ярким звёздам. Городок явно испытывал недостаток в уличном освещении. Но гостиница выделялась ярким сиянием, исходившим из окон и фонарей, расположенных на площади рядом и фонтаном со светомузыкой. Я проходил мимо, когда вверх горделиво вырвались струи воды, подсвеченные синим, красным цветом. В фойе я остановился около огромного зеркала, придирчиво осмотрел новый костюм, подаренный Миланой, элегантные, платиновые запонки во французских манжетах. Все сидело на меня, как влитое, или, по крайней мере, мне так казалось. Когда от счастья кружится голова, перестаёшь оценивать себя здраво. Меня встретил Сильвестр, на этот раз, уже не подвергая меня унизительным расспросам.

Банкетный зал выглядел уютно, но роскошью не поражал. На полу, застеленном чем-то похожим на дерюгу, между колоннами расположились квадратные столики с креслами из плетённых ивовых прутьев, высокие окна задрапированы тяжёлыми портьерами цвета старого золота. В центре возвышалась эстрада, огороженная, словно палуба корабля фигурными столбиками, соединёнными канатами. Увидев огромный рояль из полированного розового дерева, микрофон, инструменты я передёрнулся, представив, что меня опять заставят выступать.

Сильвестр довёл меня до столика, где уже сидело трое — Надя с лучистыми серо-зелёными глазами и короткой стрижкой ярко-рыжих волос. Блондинка Кира, напоминающая фарфоровую куклу. И небритый молодой человек с экзотическим именем Арнольд, смазливую физиономию которого сильно портили близко посаженные, воровато бегающие глазки. Девушки блистали вечерними нарядами, обнажающими их прелести, что у Нади выглядело очень свежо и возбуждающе, а у Киры напоминало коровье вымя в цехе по переработке мясных субпродуктов. Я оглядел зал, заметив массу гостей, большую часть которых я знал по съёмкам, но с трудом мог вспомнить по именам.

— Скоро начинаем, — чуть поклонившись, произнёс Сильвестр с театральным подобострастием. — Располагайтесь удобней, Олег Янович.

Я поискал глазами Милану, и обнаружил за столиком у самой стены. Одетая в простенькое, карминово-красное открытое платье, она выглядела сногсшибательно. Я помахал ей рукой, она радостно улыбнулась и послала в ответ воздушный поцелуй, совершенно откровенно, не стесняясь рядом сидящего мужа, который о чем-то заговорщицки беседовал с Розенштейном, приблизившись почти вплотную к его лысой макушке.

В зал прошествовала мегазвезда в чёрных обтягивающих брюках, рубашке кислотных сине-жёлто-красных цветов и в пиджаке с набивным рисунком, изображающим розовых фламинго, в сопровождении охранников и приятеля Ромочки. Проходя мимо моего столика, Мельгунов бросил на меня быстрый, изучающий взгляд, пронзивший меня, словно электроразряд, чем совершенно испортил мне настроение. Мне сразу зверски захотелось напиться, я придирчиво осмотрел напитки на столике, удовлетворённо заметил, что, по крайней мере, судя по этикеткам все на высшем уровне.

Зал постепенно заполнился народом, официанты начали разносить закуски, а мы, вместе со вторым партнёром по столику, стали ухаживать за девушками. Кира трещала без умолку о своих гламурных похождениях, встречах со знаменитостями, которые постоянно куда-то приглашали её. То прокатиться на шикарной яхте, то съездить на Сейшельские острова, то сходить в самый лучший парижский ресторан, где подавали лягушачьи лапки в сметанном соусе, которые ей ужасно не понравились. От бессмысленной трескотни начала разламываться голова. Девушка явно обладала серьёзным комплексом неполноценности и большими проблемами в личной жизни, и очень хотела показать всем, что у неё все в шоколаде. Надя, лишь чуть заметно улыбалась, слушая подругу, посылая мне лукавые взоры

— Скажите, Олег, вам понравилось работать с Верхоланцевым? — вдруг спросила Надя, когда Кира, положив в рот лобстер, заткнулась буквально на пару секунд.

— Да, очень понравилось, — ответил я совершенно искренне. — Я всегда его фильмы любил, он классный режиссёр. Даже мечтать не мог, что буду сниматься у него.

— Я слышал, под вас сценарий изменили с его подачи? — подал голос Арнольд. — Игорь Евгеньевич остался не доволен.

«Какая же все-таки сволочь, этот ваш Игорь Евгеньевич», — безумно захотелось сказать мне.

— Игорь Евгеньевич был очень занят в других проектах, поэтому мою роль немного увеличили.

Кира лихорадочно работая челюстями, расправилась с лобстером и успела встрять, к моему сильнейшему неудовольствию, в наш разговор.

— Дмитрий Сергеевич обещал мне в следующем фильме одну из главных ролей. Он будет фильм снимать по Толстому, — изрекла она важно.

— По Льву Николаевичу, Алексею Николаевичу или Алексею Константиновичу? — спросил я, пытаясь изо всех сил погасить злую иронию.

Кира явно опешила от моей эрудиции и, пробормотав нечто невнятное, углубилась в поедании салата из фаршированных сыром и маслинами шампиньонов, который только что принесли.

— Олег Янович, — вздрогнул я от неожиданности, услышав громкий шёпот. — Бенедикт Романович просит что-нибудь исполнить.

Я повернул голову, рядом совсем некстати возник Сильвестр.

— Он разве здесь? — удивился я, окинув быстрым взглядом зал.

— Они-с в отдельном нумере, — в стиле дореволюционных половых ответствовал распорядитель.

— Сильвестр, я не в голосе сегодня, — произнёс я капризно.

— Бенедикту Романовичу не отказывают, — проскрипел Сильвестр таким ледяным тоном, что меня продрал мороз по коже.

— Хорошо, что просил исполнить Бенедикт Романович? — складывая салфетку, деловито поинтересовался я.

Дальше ломаться не имело смысла.

— Что-нибудь о любви, на английском, пожалуйста.

Хорошо, что не на японском. Мало того, что при всех, без подготовки я буду петь, так еще на английском? Опозорюсь на всю жизнь. Меня спасёт только то, что гости уже порядком набрались и вряд вообще будут прислушиваться к моему исполнению. На подгибающихся от страха ногах я прошествовал к эстраде, взбежал на ступеньки и сел к роялю, стараясь не смотреть в зал. Пробежался по клавишам и начал напевать самую простую по тексту песню, но, тем не менее, одну из самых известных, надеясь, что Бенедикт Романович ее слышал или, по крайней мере, поймёт, что это о любви, как он заказывал:

Я закончил и бросил взгляд в зал. Милана поняла, что я пел для неё, расцвела в улыбке, и послала мне другой страстный воздушный поцелуй.

Розенштейн, развернувшись всей своей тушей, поманил меня. Я сошёл по ступенькам и направился к ним.

— Ну что ж, неплохо, неплохо, — проговорил он, явно давая мне понять: «ну и говно же ты полное». — А вот если я тебе скажу, чтобы ты при всех штаны снял — сделаешь?

Я в изумлении взглянул на него, пытаясь определить степень его опьянения, но колючий взгляд глаз-буравчиков не оставлял сомнения — Розенштейн выглядел абсолютно трезвым и злым. Я обвёл глаза столик, пытаясь по выражению лиц Верхоланцева и Миланы понять, насколько «тётя Роза» говорит серьезно.

— А если не стану этого делать? — без тени раздражения спросил я, скорее в насмешку.

— Тогда я тебе ни копья не заплачу? Понял? Ни копья! — воскликнул он и вдруг хрипло заквакал, давая понять, что пошутил. — Ладно, иди, отдыхай, — милостиво разрешил он.

Задребезжал звонок, продюсер выхватил из кармана мобильник. Взглянув на экран, побледнел, как мел, горячо зашептав в трубку: «Я не могу здесь разговаривать». Я направился к своему столику, быстро извинившись, незаметно выбрался из зала и направился к служебной лестнице.

— Какие триста кусков? Мы так не договаривались! У меня нет таких бабок. Нет. И что? Не хочу об этом говорить! — порадовавшись удаче, услышал я раздражённый и в то же время испуганный голос Розенштейна.

Он прервался, распахнул дверь с лестницы, больно задев меня по колену, огляделся внимательно и вновь закрыл, все сильнее распаляясь, перейдя на трёхэтажный мат. Я пытался вычленить хоть каплю важной информации, но Розенштейн не произносил ни одного имени.

Воздух прорезал дикий визг, только отдалённо напоминающий человеческий. Милана осталась в зале одна! Я кинулся назад, как вихрь ворвался в зал, огляделся и облегчённо вздохнул. Она преспокойно сидела за столиком. Крик исходил от жуткой драки, пара мужиков, изрядно набравшись, мутузили друг друга почём зря. Банкет без драки — деньги на ветер. Одна из дам бойко помогала — издавая звуки такой силы и мощи, что без труда взяла бы приз в соревновании на самый громкий пароходный гудок. С остервенением таская за волосы и царапая одного из противников длинными, ухоженными ногтями. Другая дама в вечернем платье с глубоким декольте, из которого почти вываливалась массивная, накачанная силиконом грудь, пыталась огреть участников драки сумочкой. Я с интересом наблюдал за представлением, к которому присоединилось несколько человек, когда рядом возник мерцающий силуэт — призрак Северцева предупреждал об опасности.

Я присмотрелся к клубку дерущихся, по спине пробежали мурашки. Одно из этих людей я знал хорошо, хотя никогда с ним не встречался. Я молниеносно оказался рядом и попытался нейтрализовать его, и вовремя — в его руке блеснула воронёная сталь небольшого, но очень эффективного кольта «Кобра» 38-го калибра. Я вывернул руку мерзавцу, выбил револьвер. Это был тот самый парень из моего видения убийства Северцева — невыразительное чисто выбритое лицо и холодные, беспощадные глаза убийцы.

Прибыли менты вневедомственной охраны, охранники, начали растаскивать дерущихся. В суматохе я не заметил, как парень с револьвером исчез, оставив в душе отвратительное ощущение липкого страха и тревоги.

Официанты восстановили столики, постелили новые скатерти, сервировали. Все успокоились, принялись за еду. Как раз принесли изумительные жареные сардины в виноградных листьях, оркестр наяривал что-то весёленькое, а я пытался отогнать мерзкие мысли. Все сильнее наливаясь элитным алкоголем, уже не разбирая, что вливаю в рот — коньяк, виски, мартини. Гости пошли танцевать, я со злорадством наблюдал, как Кира старается не навернуться с огромных платформ своих леопардовых туфель.

Милана, весело смеясь, отплясывала с Кириллом, оператором-постановщиком. В сердце кольнула ревность, я опрокинул стопку и направился к ней, пригласил на танец.

— Милана, знаешь, Мельгунов предложил мне сделку, — прижав к себе, и пьяно улыбаясь, начал рассказывать я.

— Зачем ты к нему ходил? — пробормотала Милана, у неё явно испортилось настроение.

— Не хмурься, дорогая, все идёт по плану. По твоему плану.

— Что это значит?

— Ты все так здорово придумала с Мельгуновым, я восхищен, — захихикал я. — Польщён, что ты выбрала меня исполнителем.

Она попыталась вырваться, но я держал очень крепко.

— Каким исполнителем? Что я придумала? Что ты несёшь?!

— Ну как — убить твоего мужа. Все так замечательно было срежиссировано — нападения на тебя, мнимое самоубийство. Чтобы я действительно решил, что ты в опасности. Потерял голову и пошёл на все. Но один прокол у вас вышел. Маленький такой. Кроме нас с тобой никто не знал, что ты собираешься уйти ко мне. Только ты и я. Но Мельгунов тоже об этом узнал. Как? Ты ему сказала! Он сказал мне — убьёшь Верхоланцева, Милана станет богатой вдовой. Женишься на ней, попадёшь в высшее общество. ‘High society’, понимаешь? Но кто ему мог об этом сказать? Только ты! Значит, вы всегда были заодно! Очень выгодное сотрудничество! Ему нужна душа Верхоланцева, а тебе — его деньги! Ты подманила меня, подкупила, ради одной цели!

— Как ты смеешь?! — воскликнула она со слезами в голосе. — Если ты хотел, чтобы мы расстались, то можно было сказать по-человечески, а не так, по-свински.

— По-свински? — разозлился я. — А сделать из меня посмешище, шута горохового, над которым потешалась вся группа — это по-человечески?!

— Никто из тебя не делал шута, — Милана уже была готова разрыдаться. — Все тебя любят, восхищаются тобой. Для тебя сделали главную роль!

— Главную?! Нет, дорогая моя. Мельгунов мне все объяснил — меня снимали на заднем плане, спиной, боком, чтобы смонтировать с крупными планами Северцева. Чтобы он как бы играл главную роль. А я как был никто, так и остался. Моего имени даже в титрах не будет!

— Это неправда! — горячо воскликнула Милана.

— Правда! Я видел афиши, Мельгунов мне их любезно предоставил! Я вас разоблачил!

Милана вырвалась и убежала, всхлипывая, а я доплёлся до своего столика. Тяжело плюхнувшись в возмущённо скрипнувшее подо мной плетёное кресло, я плеснул себе в бокал из первой попавшейся бутылки. Мои соседи удивлённо воззрились на меня, но не стали лезть с расспросами. А я, глупо улыбаясь, опрокинул стопку и стал отбивать ногой ритм мелодии, изображаемой оркестром.

— Наденька, давайте потанцуем, — предложил я.

Я взял её за руку, вывел на середину зала, тесно прижав к себе. Моя партнёрша чувствовала себя неловко, но я старался её расшевелить, шептал ей на ухо смешные словечки, когда отводил на место, поцеловал в щёчку.

Прошло полчаса, Милана не возвращалась. Я подозвал официанта и заплетающим языком попросил принести пару бутылок коньяка. В его взгляде промелькнуло изумление, которое он быстро скрыл, но подчинился. Через некоторое время я встал и, пошатываясь, вышел из зала, отправившись на поиски Миланы, заглянул в женский туалет и поднялся на этаж, где находился её номер. Дверь легко распахнулась — на диване, бледная, как полотно лежала Милана с безвольно повисшей рукой с флакончиком в руках, вокруг были разбросаны пустые коробки. Я быстро набрал номер скорой. На удивление медики приехали почти мгновенно. Когда они клали Милану на носилки, я услышал срывающийся голос Верхоланцева:

— Почему она это сделала? Я же дал ей развод, обещал оставить дом, все деньги. Она была ни в чем не нуждалась…

— Ты не понял, Дима? Потому что этот говнюк поссорился с ней! — заорал Розенштейн, тыкая в меня пальцем, толстым как сарделька. — Он решил бросить Милану!

— Мы не ссорились, — спокойно возразил я. — Просто серьезно поговорили.

— Ссорились, я сам слышал! — мстительно настаивал продюсер.

— Олег, это правда? Зачем? Разве она не сказала тебе, что я согласился на развод? Я хотел, чтобы она была счастлива, — начал Верхоланцев упавшим голосом, постепенно осознавая то, что услышал.

Я промолчал. Верхоланцев, схватил меня за грудки, рванул к себе, прошипев в лицо:

— Если Милана умрёт, я устрою тебе такую жизнь, что ты будешь умолять меня, чтобы тебя застрелили! Понял, мерзавец?! Не будь я — Дмитрий Верхоланцев. Не знаю, какой из меня друг, но враг такой, что тебе мало не покажется!

21

Сквозь полутьму я рассматривал белый потолок над собой и изо всех сил пытался не уснуть, мерное пиканье приборов усыпляло, кроме того, было ужасно жарко и душно, затекла спина. Время текло мучительно долго, как физраствор из капельницы. Сквозь дрёму я услышал скрип открываемой двери, проскользнул силуэт в белом. Незнакомец подошёл к кровати, вытащил из-за пазухи белый предмет и приложил к моему лицу, вернее к тому месту, где оно должно было быть. Я мгновенно перекатился вбок, вскочил и щёлкнул выключателем — невыносимо яркий свет залил помещение. Передо мной, будто призрак из кошмара, возникло так хорошо мне знакомое по видению лицо со зло сощуренными, побелевшими от злости глазами, сжатыми губами и холодным, беспощадным взглядом наёмного убийцы.

Он мгновенно нарисовался рядом, и, схватив меня за плечи, отшвырнул, словно пушинку все мои восемь пятьдесят килограмм, но не успел занести ногу за порог, как я вмазал ему в нижнюю челюсть. Мотнув головой, он опешил на мгновение, я успел оттолкнуть его и нанёс эффектный удар локтем в лицо и коленом в солнечное сплетение. Он согнулся, зашёлся в хрипах, но буквально через мгновение выпрямился, и набросился на меня, как разъярённый зверь, свалив на пол. Оказавшись сверху, словно в железных тисках с нечеловеческой мощью сжал мою шею.

В глазах потемнело, поплыли разноцветные, сверкающие круги. Я выставил вперёд руки и нажал ему на глаза, он вскрикнул и ослабил хватку. Мы начали кататься по полу, молотя друг друга кулаками. Несмотря на худощавое телосложение, мой противник обладал невероятной силой и ловкостью, я пожалел, что решил схватить его самостоятельно. Каким-то чудом мне удалось пару раз шибануть его об стену. Оказавшись на ногах, я обрушил металлический стул ему на голову. Враг обмяк и замер. Я связал ему руки заранее подготовленным ремнём и пощупал пульс — живой, сволочь. Дотащил до стены, прислонив, похлопал по щекам — через мгновение он открыл глаза и тихо, но твердо проговорил:

— Ничего я не скажу, ублюдок.

Я поднял с пола парик из жестких, черных волос, отряхнул и весело бросил:

— На хрен ты мне сдался. Я сам тебе все расскажу — тебя послал Розенштейн убить Милану. Ты убил Северцева, подбросил на место убийства запонку Верхоланцева, чтобы беднягу полоскали СМИ нещадно. И еще по мелочи выполнял поручения.

— Да ты все знаешь, — через силу резюмировал он. — Башковитый парень. Недаром Роза предупреждал, что тебя опасаться надо. Вот в первую очередь тебя и надо было того … пришить.

— Что ж ты так хреново сработал с Северцевым, труп спрятать не успел?

— Да, с этого все и началось, черт бы его побрал, — с досадой сказал он. — Как ты там оказался, ума не приложу.

— Интуиция, брат, интуиция, — объяснил я.

— Все равно, Роза отмажет меня, как пить даст. И сам сухим из воды выйдет.

— Ну, тебя он вряд ли отмазывать будет. Ты — пешка. Скорее всего, сдаст, сделает вид, что знать не знает.

Киллер нахмурился, я попал в самое больное место.

Через пару минут в палату вошло двое ментов и, схватив, под белы ручки киллера увели. Я набрал номер и с радостью услышал взволнованный голос Миланы:

— Олежек, все в порядке?

— Да, все отлично, — сказал я. — Я его поймал.

Мы отдыхали с Миланой на веранде отеля, наблюдая закат — солнце раскрасило облака размашистыми золотисто-алыми мазками, словно диковинная жар-птица пронеслась вихрем по небу и упала в залив, оставив след из сияющих перьев. Запах морской воды, аромат свежеиспечённых булочек и кофе рождал упоительную смесь, наполнявшую мою душу умиротворением. Я нашёл убийцу Северцева, закончил изнуряющие съёмки и увезу отсюда бесценный приз — прекрасную женщину, которую боготворю.

Милана взяла очередное пирожное, поднесла к губам, перепачкавшись в сахарной пудре. Последний лучи солнца позолотили её точёный силуэт мраморной статуи. Мысленно лаская, словно мягкой кисточкой я обводил её нежный овал лица, рельефные скулы, нежные губы, изгиб лебединой шеи, изящную линию плеч, хрупкие ключицы с маленькой родинкой, выпуклые яблоки грудей, тонкую талию.

— Что ты на меня так смотришь? — спросила она.

— Любуюсь. Ты такая красивая. Если бы я был художником, писал бы с тебя картины. Только с тебя.

Она тихо засмеялась, положила пирожное и, заложив руки на голову, взглянула на темнеющее небо.

— Господи, если бы ты знал, какое облегчение я испытываю. Но все равно, Олег, ты не должен был так рисковать. Было совершенно не обязательно ждать этого мерзавца самому, — с мягким укором произнесла она. — А если бы он пришёл с оружием?

— Меня снедало безумное любопытство. Хотел подтвердить свою догадку. Ну, к опасности я привык.

— Хвастунишка! — воскликнула она задорно, но потом серьёзно добавила: — И Дмитрию надо было сообщить тоже. Он мог бы сыграть не хуже меня. Он — хороший актёр.

— У меня оставались сомнения на его счёт. Хотел увидеть его истинную реакцию. И понял, он тебя очень любит, — проговорил я, бросив изучающий взгляд на свою милую собеседницу.

— Нет, Олег, это не любовь. Я ему дорога, мы так долго вместе. Но любовь прошла давно. Он мне часто изменял. Правда, старался деликатно скрыть, но я чувствовала. Конечно, он испугался за меня. Боялся потерять, но это не любовь, увы.

— Я прекрасно помню, как он изводил меня своей ревностью. Мне даже кошмар приснился — он зверски избивает меня, когда находит в твоей постели. И кричит при этом, что убьёт меня так же, как Северцева.

— Но теперь ты понимаешь, наконец, что убить Гришу он не мог? Да и не было у меня с Гришей ничего. Он очень любил Юлечку.

— Да, кстати, — я вспомнил про видение. — Я разобрался, в чем состояло родовое заклятье, которого боялся Григорий. Если у мужчины до сорока двух лет не рождался ребёнок, он умирал. Поэтому мой дед так прожил долго, до восьмидесяти пяти. У него трое детей было.

— А Гриша не успел, — пробормотала как-то странно Милана. — Олег, а у тебя дети есть?

— Нет. Я же тебе рассказывал. Моя жена погибла вместе с моим сыном. Больше я не женился.

— Ну, это необязательно. Можно и вне брака иметь.

— Милана, я стараюсь за этим следить. Мне лишние неприятности, алименты на детей ни к чему. А почему ты спрашиваешь?

Она помолчала, и печально ответила:

— Олег, у нас ведь детей с тобой не будет никогда. Ты ведь знаешь.

— Господи, да и Бог с ними, ну если хочешь, усыновим. Возьмём из детдома. Это не проблема.

— До тебя доходит, как до жирафа, — в голосе Миланы послышались раздражённые нотки. — Ты же принадлежишь тому же роду, что и Григорий. Ну, если он действительно твой троюродный брат.

Я откинулся на спинку стула, задумался. Милана права. Конечно, в родовые проклятья я не верил, раньше, по крайней мере. Но встреча с Кастильским изменила мою точку зрения на этот счёт. Я взял с подноса булочку, откусил кусочек, запил кофе.

— Ладно, все эти проклятья — хрень собачья. Не заморачивайся. Ты же сама в это никогда не верила. Чего сейчас боишься?

Милана нахмурилась, достала из пачки сигарету — верный признак того, что нервничает.

— Олег, я верю в проклятья. Артисты — народ очень суеверный. Но я не хотела выглядеть в твоих глазах дурочкой.

— Милана, — я нежно погладил её по руке. — Это случайное совпадение. Если бы Григорий не ввязался в неприятную историю, этот мерзавец его не заказал бы. Гришка до ста лет мог прожить, и наплевал бы на все проклятья.

— Возможно, — не стала спорить Милана. — Олег, как ты все-таки понял, что всем верховодит Розенштейн?

— Я и раньше догадывался, но затем получил подтверждение от него самого — подслушал разговор Мельгунова и Розенштейна. Они страшно ругались, пыль столбом стояла. Мельгунов был в ярости, я думал, его удар хватит, — насмешливо объяснил я.

— И чем же он был так не доволен на этот раз?

— Он орал: «Ты опять обманул меня, как с Северцевым! Подсунул Милану вместо Верхоланцева! За что я плачу тебе такие бабки! Ты решаешь за мой счёт свои проблемы!», — театрально кривляясь, проговорил я. — А Розенштейн ему возразил, мол: «Я и твои проблемы решаю. Так что заткнись и бери, что есть». А Мельгунов громче завизжал: «ты специально подстраивал несчастные случаи с Миланой, хотел убрать её. Заставил сказать Верстовскому, что он-де жениться собрался на Милане, чтобы он решил, что мы с Миланой в сговоре».

— Действительно, ты мог так подумать, — задумчиво проронила Милана. — Никто не знал, кроме нас двоих, что я хочу уйти к тебе. Я никому не говорила. Почему же ты не поверил?

— Вначале поверил. Но затем представил, какого черта так все сложно? Если бы ты сказала мне напрямую: «убей моего мужа, и я буду твоей», я бы это с удовольствием сделал. По крайней мере, поначалу, когда у нас с Верхоланцевым были натянутые отношения. Но выстраивать такую хитрую комбинацию, рисковать своей жизнью? Глупо. И, кроме того, я ведь знал, что Розенштейн приставил ко мне своих шпиков, так что они могли подслушать наш разговор, передать своему боссу, ну а тот уже сказал Мельгунову.

— Как ты лихо сумел все распутать, — улыбнулась Милана, показав очаровательные ямочки на щёчках. — Кстати, совсем забыла. Для тебя есть сюрприз.

Она что-то поискала в сумочке и выложила передо мной лист гербовой бумаги.

— Ого, орден Мужества! — присвистнул я. — Твой муж — молоток, не обманул. Как он умудрился так быстро все сделать?

— Ему это несложно, — усмехнулась Милана. — В Москву вернёмся, будет вручение.

— «Нет, ребята, я не гордый. Не загадывая вдаль, так скажу: зачем мне орден? Я согласен на медаль. И то не к спеху. Вот закончили б войну, вот бы в отпуск я приехал на родную сторону», — задумчиво процитировал я Твардовского. — Надо же, так мучил дурацкой ревностью и на тебе. Отпустил без скандала, да ещё такой шикарный подарок мне сделал. Спасибо.

— Олег, поверь, это наша жёлтая пресса сделала из него чудовище. На самом деле он добрый, великодушный, даже порой сентиментальный. Он сам пришёл ко мне и сказал, что согласен на развод, оставит мне дом, деньги. Чтобы я не нуждалась ни в чем. И мы по-прежнему будем работать вместе.

— А ты говорила, что он мстительный и злопамятный, сделает все, чтобы ты больше нигде ни у кого не снималась …

— Он может отомстить, если его до ручки доведут. Станешь мстительным, если о тебе каждый норовит гадости сказать в прессе, или в интернете облить грязью. Наша пресса только этим и живёт, что подогревает интерес обывателей разными сомнительными историями, большей частью выдуманными. Конечно, ему ужасно неприятно.

— Как ты его горячо защищаешь, я начну ревновать, — сказал я с улыбкой. — Тяжело расставаться? Менять привычную жизнь. Может, передумаешь?

— Олег, это нелегко, пойми. Мы так долго были вместе, что называется, и в горе, и в радости. Но я уже решила. И моя жизнь не так уж сильно изменится. Дмитрий уже готовится снимать новый фильм, и со мной, и с тобой. Он показывал мне сценарий. Очень любопытно.

— Нет уж, увольте меня от съёмок. Я здесь так вымотался, что бабки, известность даром уже не нужны.

— И ты будешь меня отпускать на съёмки? — лукаво улыбнулась Милана. — Не побоишься, что я сбегу от тебя? Найду кого-нибудь ещё?

— Если чего и боюсь, то новых поползновений Мельгунова, — абсолютно серьёзно пояснил я.

— Ну, если Розенштейна рядом не будет, он ничего сделать не сможет. Не волнуйся.

Взгляд зацепился за подсвеченную последними лучами солнца мрачную башню маяка, напоминающую догорающий факел. Одно дело я так и не смог решить.

— Олежек, проснись, тебе звонят.

Я схватил мобильник и услышал ликующий голос Влада:

— Олег, мы поняли, как это можно сделать!

— Ты уже уходишь? — с наигранной капризностью спросила Милана.

Я обнял её сзади, мягко поцеловал в шею.

— Мне ужасно не хочется уходить, малыш, но у меня дела. Извини.

— Олег, это не опасно?

Я запнулся, врать не хотелось, но и пугать тоже.

— Думаю, что нет. Обычное дело. Сильно не наедайся, а то растолстеешь, и я перестану тебя любить, — пошутил я.

Я спустился по ступенькам гостиницы в серьёзных раздумьях, не стал брать такси. Дождался, когда постукивая на стыках рельс, подошёл старенький, дребезжащий трамвай, и потащил меня к дому Колесниковых. Подобный неторопливый метод перемещения всегда давал возможность спокойно размышлять и находить нужное решение. Я бездумно рассматривал в окно пробегающие низкие домики из белого камня, чугунные ограды, стройные кипарисы. Этот город стал мне почти родным, я с тоской ощущал, как мне не хочется уезжать.

Дверь открыла Екатерина и, бросив на меня быстрый, изучающий взгляд, тихо предупредила:

— Они в кабинете.

Я рассказал моим гостеприимным хозяевам о Владе, и они любезно предоставили ему комнату в их доме. В случае чего, он мог спрятаться в убежище. Сергей сидел за столом, заваленным схемами, картами. Увидев меня, Влад вскочил с кресла и радостно воскликнул:

— Олег, это гениально просто! Взгляни, — он начал показывать мне на схеме. — Все находится в контейнерах на платформе, к которой прикреплён балласт — вот здесь. Стоит его отсоединить и вся эта конструкция всплывёт к чертям собачьим!

Я взглянул ещё раз на схему, и покачал недоверчиво головой:

— Не верится мне, что вся эта здоровенная махина так легко всплыть может. Там камень, железо, золото, морёный дуб.

— Пластик, Олег! Все это из пластика. На облегчённом металлическом каркасе. Прекрасная имитация, я это выяснил ещё, когда в городе находился, — воскликнул Влад.

— Совершенно верно, — подтвердил Сергей. — Мой друг тоже об этом говорил.

— Да, но придётся нырять, чтобы отсоединять этот как его … балласт, — пробормотал я растерянно.

— Нет! Это можно сделать автоматически с пульта управления. Аварийное всплытие — ввести определённый код и нажать рычаг. Вот здесь, — объяснил Сергей. — Я расскажу, как это сделать.

— А где пульт?

— Вот этого мы не знаем, — подал голос Влад. — К сожалению.

— Это пульт управления? — поинтересовался я, ткнув в правый угол схемы.

Влад бросил на меня недоверчивый взгляд и протянул:

— Да. А я считал, что ты в этом ни бум-бум.

Я не стал обижаться.

— Я знаю, где он находится. Именно такой, — постучав пальцем по схеме, объяснил я, не обращая внимания на подковырки Влада. — Я видел точно такую панель на маяке.

— Вы были на маяке? — удивился Сергей. — Ах, ну да, любопытство репортёра, — добавил он с иронией.

— Мне было интересно посмотреть внутри, дверь была открыта, я прошёл по лестнице и оказался наверху, — объяснил я смущённо.

— А обслуживающий персонал? Он-то где был в это время? — не поверил Влад.

— Они отошли поесть. Короче говоря, план такой. Проникаем на маяк, вырубаем техников, нажимаем что нужно и вуаля — все всплывёт, люди смогут выбраться.

— Подожди радоваться, есть маленькая проблемка, — удобно расположившись в кресле, пояснил Влад.

— И какая же?

— Если платформа всплывёт днём, то люди, которые уже давно отвыкли от солнечного света, ослепнут. Если ночью — они не разберутся, куда бежать, начнётся паника. Так что думай.

— А сколько нужно времени на то, что бы эта платформа всплыла?

— Два, максимум три часа, — ответил Сергей.

— Значит, надо включить всплытие за пару часов до рассвета. Будет не очень светло, люди привыкнут. И уже не темно, так что все будет видно.

— Но маяк наверняка будет охраняться, — сказал Влад. — Как мы туда проберёмся?

— Да, это точно, может охраняться, особенно сейчас, — задумчиво пробормотал я, уселся на край стола, внимательно рассматривая чертежи. — Если бы можно было забраться со стороны моря. Угнать катер, подплыть сбоку, закинуть верёвку на балкончик вверху… — начал я рассуждать вслух.

— Э, для этого альпинистское снаряжение нужно. А где мы его добудем ночью-то? — протянул разочарованно Влад.

— Я могу вам предоставить, — тихо сказал Сергей. — Несколько лет назад я увлекался, но сейчас, вы сами понимаете, Олег, это не для меня, а продавать жалко. Я думал, Вадик подрастёт, тоже увлечётся.

Я удивлённо поднял на него глаза.

— Нет, этого не может быть.

— Чего не может быть? — проворчал Влад.

— Это же класс! Такая удача! Прямо сейчас и пойдём, до рассвета ещё несколько часов. Мы успеем.

Влад преспокойно сцепил на животе пальцы, буквально вперившись в меня пристальным взором. Я перевёл глаза на Сергея, он тоже как-то странно изучал меня. Повисла глубокая пауза.

— Олег, а зачем вообще все это нужно? — прервал молчание Сергей. — Не лучше ли пойти официальным путём? Вы нашли материалы, неопровержимые доказательства этого бесчеловечного шоу. Влад — свидетель. Зачем рисковать?

— Да, дарагой, я тебе один умный вещь скажу, — имитируя армянский акцент Фрунзика Мкртчяна, произнёс Влад. — Тока ты не обижайся. Ни свою жизнь, ни уж тем более твою, я не променяю на сотню жизней этих ублюдков, которые там находятся. Поверь мне, я поболее тебя там пожил. Большая часть людей там — отбросы. Не нужно им спасение. Они прекрасно там существуют, с бесплатными харчами, койкой и уверенностью в завтрашнем дне, — сделав издевательский акцент на последней фразе, закончил он.

— Влад, какого черта! Я не прошу тебя, чтобы ты участвовал! Только покажи мне, где включить это хреновое всплытие, и ты свободен, — раздражённо воскликнул я. — Отбросы там или нет. Что касается официального пути, то в этом деле замешаны такие большие люди, что, боюсь, все спустят на тормозах. Этот концлагерь под водой будет поглощать все новые и новые жертвы. Влад, ты ведь там погибнуть мог. Забыл? Надо сейчас не о комфорте своей задницы думать, о душе.

— Дурак ты. Если идти, так вместе. Я тебя просто отговорить хотел от этой затеи. Но если ты такой упрямый осел, то одного тебя я не отпущу. И не надейся. Если судьба сдохнуть, то, по крайней мере, выполняя благородное дело. Может нам орден дадут. Посмертно.

— Влад, хватит кривляться. Или идёшь, или нет! — теряя терпение, прорычал я.

— Я пойду с вами, — тихо проговорил Сергей. — Вы можете не справиться там, на маяке.

— Нет, Сергей, вы не пойдёте. Все. Точка. Покажите нам снаряжение, объясните, как пользоваться и все. Ваша миссия закончена. Вы и так сделали очень много.

Сергей нахмурился и проговорил:

— Сейчас принесу вам оборудование. Наверно, лучше пойти в подвал, потренироваться.

Мы спустились в подвал, куда Сергей притащил рюкзаки и кучу снаряжения, доходчиво объяснил, как всем пользоваться. Я перебирал верёвки, зажимы, «кошки», ощущая невыносимую тяжесть на душе, возникло искреннее желание сказать: «Да пошло все в задницу, на хрен все это нужно. Пойдёте лучше спать».

— Чего приуныл, паря? — хлопнув по плечу, спросил Влад. — Никогда таким добром не пользовался?

— Пользовался, — хмуро ответил я. — Когда учился в МГУ, в походы ходили, по горам лазил.

— У, расскажешь потом? — насмешливо протянул он, не поверив мне.

Я промолчал и углубился в рассматривании страховки.

— Ну что, все понятно? — поинтересовался Сергей.

— Да, спасибо. Пошли, Влад, надо торопиться, до рассвета два часа осталось.

Мы уложили снаряжение в рюкзаки, и я подтолкнул Влада к входу в канализацию. Он удивлённо взглянул на меня, но подчинился. Мы прошли длинную кишку коридора и оказались в грязном, вонючем туннеле. Влад поскользнулся и чуть не спланировал носом в лужу, от которой несло чем-то на редкость тошнотворным.

— Какого хрена мы здесь пропёрлись? — раздражённо пробурчал он. — Сейчас темно, прошли бы спокойно поверху.

— За мной Розенштейн шпиков приставил, наверняка они круглосуточно за домом следят, — объяснил он.

Влад покрутил пальцем у виска и ехидно спросил:

— Мания преследования у тебя уже образовалась?

— Дурак ты. Я подслушал разговор Розенштейна с его подручным, Рахметом.

Влад замер и переспросил:

— Ты слышал разговор с Рахметом? И как же ты жив-то остался? Это ж наиглавнейший мерзавец среди всех, полный отморозок. Не дай Бог к нему в лапы попасть.

— Они не знали, что я их слышу. Ладно, пошли.

Мы вылезли наверх, в глухом дворе-колодце и быстро перебрались на берег моря. На тёмных волнах покачивались лодки, катера, прикованные цепью к причалу. В будке смотрителя не горел свет, он спал. Я перекусил цепь на одном из катеров, мы залезли, завели мотор, который неожиданно громко зафырчал.

— Черт, надо было лодку брать, — прошипел раздражённо Влад. — Весь город перебудим.

— Ну и сколько мы бы на ней гребли? — с иронией спросил я.

Влад заткнулся и молча уселся на скамейку, сложив руки на груди. Через несколько минут перед нами из скалы, будто доисторический колосс выросла чудовищная махина маяка. Мы выбрались на берег, привязали катер и направились к конечной цели нашего путешествия. Я взглянул на отвесную стену, уходящую в невидимую высь, и мне стало нехорошо на душе.

Влад вытащил арбалет с якорем, выстрелил — с громким свистом верёвка, разрезая воздух, ушла вверх. Прикрепив к подошвам ботинок «кошки», Влад довольно резво начал восхождение, я только позавидовал его прыти. Через некоторое время под ноги упала верёвочная лестница — Влад облегчил мне задачу. Я поплевал на ладони, и поставил ногу на первую ступеньку, решив, что мгновенно окажусь наверху. Но не тут-то было, даже по лестнице забраться оказалось очень трудно, она будто намагниченная прилипала к неровной каменной кладке маяка. Какого дьявола я ввязался в эту бессмысленную авантюру? Вместо того чтобы лежать сейчас в постели с роскошной женщиной, я решил сломать себе шею, забираясь на грёбанный маяк.

Я взял себя в руки и стал подниматься, вначале медленно, потом все быстрее и быстрее. Только не смотреть вниз! Сергей предупреждал, иначе привет, свалишься. Добравшись до балкончика, я лихо впрыгнул на бетонную площадку и гордо взглянул на Влада, который лишь насмешливо ухмыльнулся демонстрации моей удали. Мы осторожно прокрались внутрь, поднялись по крутой лестнице, прижимаясь к стене. Сверху доносились голоса, кто-то лениво переговаривался — значит, персонал на месте. Влад показал знаком, что пойдём первым, как мы и договорились.

Люк распахнулся, Влад с диким воплем ворвался внутрь. Я залез за ним, на меня смотрели две пары перепуганных до смерти глаз. Влад стоял у стены, угрожающе наставив пистолеты на двоих субтильных парней в синих халатах. Они испуганно подняли руки и даже не сопротивлялись, когда я их связывал. Усадив их у стены, я выглянул в окно. Внизу, во тьме, словно гирлянда на новогодней ёлке перемигивалась россыпь весёлых, разноцветных огоньков, спускаясь почти до самого залива, и отражалась там, как в зеркале.

Влад начал колдовать над панелью, а я обвёл глазами помещение, и мне пришла в голову, как мне показалось, гениальная мысль. Вытащив из рюкзака топорик, я поднялся по лестнице, закреплённой на стене, к оборудованию и начал аккуратно обрубать металлические крепления, которые росли из здоровенной тарелки.

— Эй, ты чего там делаешь? — подняв глаза на меня, поинтересовался Влад.

— Ничего. Работай, работай, — успокоил я его.

— Смотри, ничего не сломай там, — шутливо предупредил он, углубившись в хитросплетение кнопочек, тумблеров, рычажков, светящихся индикаторов.

Обломав все, что торчало, я принялся крушить крепления, на которых держалась антенна, она пошатнулась и свалилась набок.

— Все готово! — возвестил Влад.

Я спрыгнул вниз и подошёл к нему. Влад торжественно поднёс руку к рычагу, опустил его и в ту же секунду нас оглушил невыносимо громкий звук сирены. Мы испуганно переглянулись. Но тут же я понял, шум исходил не из маяка, а снаружи. Я выглянул и с облегчением увидел проходящий на горизонте красавец-теплоход с ярко горящими иллюминаторами, периодически издававший душераздирающий гудок.

— Идиоты, — облегчённо вздохнул я. — Весь город перебудят. Пошли отсюда.

Влад подошёл к окну, выглянул вниз и начал спускаться по верёвке. Я последовал за ним, спрыгнул на землю. Вдруг кто-то жёстко схватил меня сзади и заткнул рот. Я начал извиваться, пытаясь вывернуться, но силы были явно не равны. Краем глаза я увидел темнеющую фигуру, которая держала Влада. Нас грубо запихнули в машину, она снялась с места, и резко завернув, набрала скорость, но буквально через несколько минут затормозила, дверь распахнулась, и голос с кавказским акцентом произнёс:

— Вылезайте, приехали.

Рядом стоял Рахмет и недобро ухмылялся. Мы прошли по дорожке, усыпанной гравием, по краям которой росли симпатичные цветочки, и вошли в довольно тесную прихожую. Нас провели по длинному, глухому коридору, и ввели в небольшую комнату, с выцветшими обоями на стенах, парой продавленных кожаных кресел, диваном и колченогим деревянным столом. У окна совершенно предсказуемо я заметил массивную тушу Розенштейна. Он обернулся, криво ухмыльнувшись, плюхнулся в кресло.

— Какая удача, — произнёс он ехидно. — Одним выстрелом — двух птичек. И что вы делали на маяке?

— Влад показывал мне город с высоты птичьего полёта. Очень красиво, скажу я вам, — ответил я. — Думаю, вам тоже стоит на это посмотреть, а то сидите здесь, чахните. Над златом своим.

— Юморист, — протянул Розенштейн ядовито. — Петросян Петросяныч.

— Давид, они вывели из строя панель управления и повредили антенну, — наклонившись к Розенштейну, тихо доложил Рахмет.

— Ах, Верстовский, мало того, что ты похитил ведущего актёра реалити-шоу, так ещё нанёс материальный ущерб владельцам, — с притворным сожалением проговорил Розенштейн. — А ведь они возлагали на тебя большие надежды. Хотели сделать звездой англоязычной версии своего канала, а ты их так подвёл.

— Передай Бенедикту Романовичу, вряд ли его шоу будет продолжаться, — возразил я. — Все материалы об этом ушли в московскую прокуратуру. А также все, что связано с убийством Северцева и тех жертв, которых убивали по твоему заказу. Северцев попал в кабалу к тебе, он вынужден был участвовать в этом мерзком представлении, а когда понял, во что ввязался, грозился пойти в полицию. Поэтому ты заказал его убийство, а твой подручный подложил запонку Верхоланцева на место преступления. Правда, запонку я нашёл.

— Умный мальчик, — произнёс, осклабясь Розенштейн, давая понять, что совершенно не боится моих разоблачений. — Ну что ты ещё знаешь? — добавил он.

— Ты тянул из Мельгунова огромные деньги, делая вид, что поставляешь ему души для его сделки. Правда, он был очень не доволен, что вместо души Верхоланцева ты подсунул ему Милану. Она ведь свидетельница убийства Северцева, ты жаждал с ней разделаться, подстраивал несчастные случаи, толкнул на самоубийство.

— Интересно, откуда тебе это известно? — спросил Розенштейн с любопытством, но без тени страха. — Неужели Мельгунов поведал?

— Я подслушал твой разговор с Мельгуновым. Он орал, что платит тебе бешеные бабки, и не получает того, чего хочет. Он понял, что ты специально заставил сказать мне, что Милана решила уйти от мужа. Ты считал, я решу, что Милана и Мельгунов в сговоре. Но ты сделал одну маленькую ошибку, вернее две. Во-первых, я доверяю Милане, а, во-вторых, я знал, каким образом ты узнал о том, что мы собираемся пожениться. Ты приставил ко мне шпиков, которые следили за каждым моим шагом и подслушивали наши разговоры.

Розенштейн впервые нахмурился, громко втянул ноздрями воздух и забарабанил по подлокотнику кресла.

— Мельгунов возмущался, что Милана осталась жива, — продолжил я. — И может в коме пролежать лет тридцать, а ты ответил ему … сейчас вспомню. Ты сказал: «Не волнуйся, Игорёк. Я об этом позабочусь. В самое кратчайшее время её душа будет твоей». Кстати, Верхоланцев в курсе всех твоих грязных делишек. Так что убивать нас, тебе смысла нет.

Розенштейн расплылся в довольной улыбке, вальяжно развалившись в кресле.

— Верхоланцев на моей стороне, а когда я окажу ему неоценимую услугу, он закроет глаза на все. Благодаря мне, он сможет избежать мучительного развода, делёжки имущества, полоскания его грязного белья в прессе. И кто тебе сказал Верстовский, что я собираюсь вас убивать? Двое развесёлых парней, один из которых собрался жениться на богатой телке, на радостях упились в хлам, решили покататься, но не справились с управлением — тачка упала в залив. И все, никаких проблем.

— Ты же хорошо понимаешь, что никто в несчастный случай не поверит, — жёстко заявил я. — А ты ведь боялся, что из-за убийства репортёра сюда набежит пресса со всей страны.

Розенштейн нахмурился и переглянулся с Рахметом.

— И это знаешь? Ну-ну. Приятно иметь дело с таким противником. Считаем — боевая ничья. Но, если ты передал все материалы в прокуратуру, какого хрена вы полезли на маяк-то? — ехидно поинтересовался Розенштейн, и сам же торжествующе ответил: — Ты прекрасно понимал, что все это бесполезно. В этом деле замешены такие важные лица, что твой хреновый компромат — мусор, который можно сразу выкинуть в помойное ведро.

Я промолчал, Розенштейн почти полностью повторил мои слова, сказанные в кабинете Сергея. Неужели лже-менты, которые обыскивали дом, сумели установить жучков и все наши разговоры подслушивались? Или Сергей в сговоре с Розенштейном? Почему же тогда нас не схватили до того, как мы полезли на маяк?

— Интересный у нас с тобой разговор получится, — важно изрёк Розенштейн, увидев вошедшего молодого человека неприметной внешности, в наглухо застёгнутом, темно-синем костюме. — Пора вам отправляться в путешествие. Последнее.

Он довольно захихикал. Пара дюжих парней подошли ко мне, схватили за плечи, я успел обернуться и бросить:

— Розенштейн, я вернусь с того света и превращу твою жизнь в кошмар. Мы будем приходить к тебе вместе с Северцевым.

Я ожидал, что Розенштейн расхохочется, но неожиданно его лицо, обычно румяное, круглое, вытянулось, посерело, маленькие глазки округлились и стали похожи на блюдца. Это продолжалось буквально пару секунд, мгновение, потом он взял себя в руки и, сузив злобно глазки, пробурчал:

— Уведите их.

Нас с Владом вытащили в другую комнату, влили что-то обжигающее и вытолкнули наружу, где у входа в дом стояла разбитая тачка, бывшая когда-то Жигулями шестой модели. Один из подручных Розенштейна усадил меня на водительское кресло, я ощутил, как предательски засосало под ложечкой — руль, приборная панель были точь-в-точь, как из моего кошмара, когда меня спас дед. Правда, теперь я был не один, рядом находился Влад.

— Приятного пути! — загоготали парни, закрывая и заклинивая двери.

Тачка снялась с места и покатилась вниз, под уклон. Я крутанул руль, он поддался, но ни тормоза, ни газ не работали.

— Ну и на кой хрен ты пудрил мозги этому гоблину? — спросил Влад. — Время хотел потянуть? Думал, к нам на помощь явится спаситель с калашом? Прям как в поганом детективе.

— Извини, Влад, — глухо сказал я.

— Да ладно. Главное эта штука сработала бы. А то зря старались, черт!

Шоссе извивалось змеёй, сливаясь в единое серое месиво. Я видел, как мимо на высокой скорости проносилось металлическое ограждение. Мы выскочили на самый крутой поворот, краем глаза я заметил высокие кипарисы и сверкающие под первыми лучами солнца волны залива. Под действием наркотиков и алкоголя сознание начало мутиться, сквозь туман лишь промелькнула одна мысль: «Прости меня, малышка, прости».

22

Нервно выхватив мобильник, Розенштейн бросил:

— Да! Да! Да! С какой стати, Беня? — вскричал он. — Почему я должен отвечать? Какое отношение… Почему это я не уследил? Беня! Черт!

Он с раздражением выключил связь, бросил телефон на стол и задумался. В дверь номера постучали, Розенштейн не шелохнулся. Стук стал значительно громче, превратился в требовательный.

— Давид, я знаю, что ты там, открой, — послышался голос Верхоланцева.

Розенштейн, кряхтя слез с кресла, подошёл к двери и впустил главрежа.

— Нам надо за жизнь поговорить, — произнёс Верхоланцев.

— У меня дела, Дима, — буркнул Розенштейн, возвращаясь в кресло.

— Я знаю, что у тебя дела. А у меня не дела, а делишки. И о них мы и поговорим, — удобно устроившись на диване, проронил Верхоланцев.

Он достал из портфеля пухлую папку и выложил перед продюсером. Розенштейн быстро пролистал и, отодвинув, пробурчал:

— И что ты хочешь от меня, Дима?

— Ну, даже не знаю. Объяснений, наверно.

— А чего объяснять, я не имею к этому отношению, — проскрипел Розенштейн, откинувшись на спинку кресла.

— Ну как же так, Давид, — с театральным сожалением, проговорил Верхоланцев. — Твой подручный признался, что убил Григория Северцева по твоему заказу, а также пытался убить Милану.

— Мало ли что наболтал этот фрукт. Его, небось, так в ментовке уделали, он мог сказать, что его прислали марсиане.

— Также, он подложил мою запонку на место убийства Северцева. Я так понимаю, чтобы сделать мне приятное, — язвительно продолжил Верхоланцев.

— Это все вранье, — проворчал Розенштейн. — Некогда мне на эту тему говорить, Дима.

— Там, в этой папочке масса любопытных материалов по поводу забавного проекта — реалити-шоу, в котором участвовал Северцев, потом Верстовский. Очень интересно. В прямом эфире показывать, как убивают, вешают, расстреливают людей. И получать за это бешеные бабки. Это ж надо до такого додуматься. Хвалю за оригинальность.

— Между прочим, Дима, эти, как ты элегантно выразился, «бешеные бабки» я вкладывал в твой гениальный фильм, — с сарказмом объявил Розенштейн. — Тебя ведь не интересует, откуда берётся бабло. Ты у нас гений не от мира сего, паришь над землёй, аки ангел, дела простых смертных тебя не волнуют.

— Да, это моя вина, что я так неразборчив в средствах.

— Нет, у тебя никаких доказательств. Нету, Дима. Так что иди, отдыхай.

— Ну, почему же нет доказательств. Есть свидетельства. Например, Верстовского, — вглядываясь в лицо Розенштейна, проговорил Верхоланцев.

— Со слов одного человека, — насмешливо проговорил Розенштейн. — Кроме того, я должен тебе сказать, Дима. Мне звонили из полиции, в заливе нашли тачку, а в ней труп Верстовского. Судя по всему, напился на радостях, решил покататься и не справился с управлением.

Верхоланцев откинувшись на спинку дивана, помолчал.

— Так, значит, ты все-таки его убил, — мрачно констатировал он.

Розенштейн скривился и ответил:

— С чего ты взял, Дима?

— Не отрицай. Это очевидно. Верстовский представлял для тебя главную опасность. Ты боялся его и ненавидел. Не будь его, никто бы так и не узнал о твоих грязных делишках, Давид.

— Дима, я решил твою проблему, — спокойно изрёк Розенштейн, сцепив пальцы на объёмистом пузе.

— Какую-такую мою проблему ты решил? — ядовито поинтересовался Верхоланцев, сделав акцент на слове «мою».

— Милана собиралась уйти к этому говнюку, тебе грозил развод, раздел имущества и тому подобные радости. Я тебе помог, Дима. Ты должен меня поблагодарить за это.

— Ты — дурак, Давид. Старый дурак. Милана прожила бы с Верстовским пару месяцев, полгода, максимум год и вернулась бы ко мне. Потому что она привыкла совсем к другой жизни. Она должна царить, а царить она может лишь рядом со мной. Она — алмаз, который превратился в сверкающий бриллиант только в моей огранке. Понятно тебе? Верстовский — неглупый парень, не без способностей, симпатичный, но таких она найдёт за три копейки пучок в базарный день. Да и он через некоторое время понял бы, что Милане не двадцать пять и даже не тридцать семь, а тридцать девять, и характер у неё не сахар. Она вернулась бы ко мне, без всяких телодвижений с моей стороны, а теперь я получу законченную истеричку, которая будет рыдать дни и ночи напролёт, резать вены, вешаться, травиться и мне потребуется год, а то и годы, чтобы привести ее в рабочее состояние. И ты думал, я буду благодарен за это? Ты ошибся. Сильно ошибся.

— Чего же ты хочешь, черт тебя побери? — раздражённо прошипел Розенштейн.

— Даже не знаю, покаяния что ли.

— Ты не Господь Бог, чтоб перед тобой каяться, — язвительно проговорил продюсер. — И помни, мы с тобой в одной упряжке. Я потяну за собой всех. Один отвечать не буду. Понимаешь?

— Я отвечу, Давид. Отвечу. И поверь мне, привлеку все свои связи, чтобы ты получил по заслугам.

— Не угрожай мне, Дима. Ты что думаешь, вот сидишь передо мной, такой из себя важный, солидный, великий. Дверь ногой в кабинет президента открываешь? Так думаешь? Ты — скоморох балаганный для них. Понял, Дима? Они держат тебя, чтобы публику развлекать, отвлекать от насущных проблем, что называется. Ты — громоотвод, чтобы тупое быдло твои делишки обсасывало со всех сторон, а про других очень важных персон забыло. Но ведь это недолго будет продолжаться. Надоест, другого клоуна найдут.

— А чего ты трясёшься, Давид? Побледнел, руки ходуном ходят, — спокойно произнёс Верхоланцев. — Если я — шут балаганный, тебе бояться нечего.

— Я не трясусь, Дима, не трясусь. Чего мне бояться-то, у меня связи посолиднее твоих.

— Ах, ну да, я вспомнил, ты ж у нас и на нарах посидел уже. За финансовые махинации. Помню, помню. Какие-то там выступления организовывал. С тех пор связи-то остались в тех кругах? Ну-ну, посмотрим, чьи связи круче. Твои али мои. Кстати, Давид, вот что я никак понять не могу. Ну, понятно, Гришка, он хотел тебя и всю твою шарашкину контору ментам сдать. Милана — она случайно оказалась свидетельницей убийства. Но я-то тут при чем? Зачем ты меня убить хотел? При твоей жадности менять режиссёра почти в конце съёмочного периода, это ж расходы какие огроменные? Как же ты так?

— Не собирался я тебя убивать, — буркнул Розенштейн. — Спроси лучше у своего выкормыша, Игорька, зачем ему это понадобилось. Или тебе Верстовский об этом не рассказал?

— Рассказал. Мельгунов сделку заключил с силами Тьмы и ему нужны души людей с особыми способностями. Но что-то не верю я в это. Выдумки репортёра. Утомил я тебя, Давид? Ну, давай, отдохни, подумай на досуге о том, что я тебе сказал. Выстрой линию защиты. Бывай.

Как только Верхоланцев вышел, хлопнув дверью, Розенштейн просеменил к бару. Вытащив бутылку с выпуклым орнаментом из виноградной лозы, откупорил и начал жадно пить прямо из горлышка. И вдруг замер. Пугливо обернувшись, он выронил бутылку, став белым, как мел. Тонким, мерцающим пунктиром перед ним вырисовывался мертвец с иссиня-бледным лицом, свёрнутой набок челюстью, сквозь оторванный рукав белела кость сломанной руки с капающей на пол кровью. Волоча за собой ногу, он медленно приближался.

— В-в-верстовский, ты же у-у-мер, — заикаясь, просипел он.

— Конечно. Но я же обещал к тебе прийти? А свои обещания я выполняю всегда, — отдаваясь гулким эхом, словно глаз божий, прозвучали слова.

Розенштейн кинулся к двери, подёргал ручку, сотрясаясь всем телом, начал судорожно рыскать по карманам. Силы оставили его. Держась за сердце, тяжело дыша, он поплёлся к столу и оперся о столешницу. И отшатнулся в ужасе — образовав крест, перед ним взвились языки пламени, жадно пожирая все, что горит. Огонь мгновенно исчез, словно упал багряный занавес, эффектно открыв взору новый объект.

— Я же говорил тебе, что мы будем приходить к тебе вместе, — услышал продюсер ликующий голос за спиной.

За столом Розенштейн увидел другой призрак, похожий на первый, но словно постаревший лет на десять.

— Гриша, прости, — залепетал Розенштейн, падая на колени. — Оставь меня, прошу.

Призрак лишь отрицательно покачал головой. Розенштейн начал пятиться от стола и подпрыгнул на месте, когда вокруг него стали бить ослепительно-яркие разряды молний. Розенштейн захрипел, упал рядом со столом, слабеющей рукой попытался достать из кармана флакончик, но он выпал и откатился. Рядом возник мерцающий силуэт Верстовского, который со злорадной улыбкой смотрел на агонию своего мучителя.

— Теперь тебе некому помочь, — прозвучали гулким эхом слова, будто окончательный не подлежащий обжалованию приговор.

Розенштейн поднял на него глаза, попытался открыть рот, но обмяк и свалился кулём рядом со столом.

— Выключай шарманку, — сказал я.

— Ты думаешь, сдохуже? — деловито осведомился Влад, вглядываясь в монитор.

— Думаю да. Спустись, проверь. А я рожу пока вымою и переоденусь.

— Да уж, давай, а то, я когда тебя увидел в таком виде, чуть не помер со страху. Только смотри никому на глаза не попадись, иначе перепугаешь всех до смерти, трупы в штабеля придётся складывать, — предупредил он с коротким смешком.

Мы сидели с Владом на чердаке, который находился как раз над номером Розенштейна. Влад выключил монитор. Я снял всю бутафорию — кости, челюсть, переоделся, сложив аккуратно живописные лохмотья в сумку. Спустившись по служебной лестнице, я пробрался в туалет. И отшатнулся, когда в роскошном зеркале в оправе под золото отразилась жуткая сине-багровая физиономия с впавшими глазницами. Гримёр «мама Галя» постаралась. Действительно я мог напугать кого угодно, напоминая вылезшего из могилы мертвеца. Гладкая поверхность помутнела, замерцала. Я совершенно не удивился, увидев знакомое лицо. Призрак Северцева вырос, отделился от зеркала.

— Спасибо, — произнёс он тихо, его слова прозвучали в голове не так, как прежде, вонзаясь иглами, а мягким, еле уловимым, приятным звуком.

Его силуэт окружила светящаяся, полупрозрачная стена, и через мгновение исчезла вместе с ним. Я вздохнул, кажется, я решил все задачи. Быстро умывшись, я вышел в коридор, и постучал в номер Розенштейна. Дверь тихонько отворилась, и я проскользнул внутрь. Влад сворачивал провода, оборудование уже было уложено в саквояж. Я подошёл к Розенштейну, взглянул в его остекленевшие глаза, на лице продюсера застыло выражение невыносимого ужаса.

— Жаль, что он так быстро сдох, никакого, блин, удовольствия не получили, — недовольно проворчал Влад. — Если бы его можно было оживить, я бы ещё раз его убил, а потом ещё. Ублюдок. Сколько людей положил.

Мы осторожно вышли из номера, Влад поколдовал над дверью, осторожно захлопнул, замок щёлкнул.

— Ну ладно, ты дуй к Колесниковым, — сказал я. — А я — к Кастильскому.

— Эх, жалко такую штуку отдавать, — протянул Влад с явным сожалением.

— Что, жаждешь ещё с кем-то разделаться? — поинтересовался я, забирая саквояж. — Много врагов?

— А у тебя, что мало что ли? — бросил Влад. — Узнать бы, кто эту штуку сделал. Или чертежи достать, — мечтательно протянул он.

— Влад, не зарывайся. Мы с тобой и так соучастники убийства теперь. Помни. Менты разнюхать могут. Ты там все следы убрал?

— Не волнуйся. Все убрал. Слушай, а ты действительно у Верхоланцева бабу увёл? Пригласишь на свадьбу? А? — оживившись, он стукнул меня по плечу.

— Не знаю, будет ли свадьба, — пробормотал я.

— Да ты чего?! — он остановил меня, потряс за плечи. — Очнись, она ж красотка такая. Ну, постарела малость, так все равно — персик, а не баба.

— Отстань, — буркнул я.

Он только покрутил пальцем у виска. Мы вышли из гостиницы и направились к трамвайной остановке. Влад сел на трамвай, я остался на скамейке. Солнце уже здорово припекало, меня разморило. Я закрыл глаза, передо мной вновь побежала серая лента шоссе, уносившая меня в смертельную бездну. Глаза неодолимо слипались, меня клонило в сон, руль не слушался, выскальзывал из рук. Последним, что я помнил, был жуткий скрежет днища машины по металлическому ограждению и удар о воду. Очнулся от того, что солнечный луч щекотал мне ноздри. Чихнув, открыл глаза, присел. Меня окутал восхитительный аромат парного молока, свежеиспечённого хлеба, нагретого солнцем дерева. Все казалось удивительно реальным, вызывавшим умиротворение. Сладко потянувшись, я огляделся — за дубовым столом сидел мужчина спиной ко мне. Он обернулся на скрип, я узнал его, бросился навстречу, радостно закричав:

— Дед, угости мёдом!

Став почему-то мрачнее тучи, дед глухо буркнул:

— Олег, нечего здесь тебе делать! Уходи!

— Почему? — обиделся я. — Мне здесь хорошо.

Дед встал и грозно воскликнул, указывая пальцем:

— Возвращайся, дверь открыта!

Я изумлённо взглянул на него, огорчённый его неприветливостью, медленно вышел на улицу. Откуда-то издалека шёл странный звенящий звук: бом-бом-бом. Колокол? Звон усиливался, я машинально закрыл уши. Шум не прекращался, он шёл будто изнутри, заставляя вибрировать все тело. Небо нахмурилось, солнце спряталось в тяжёлых свинцовых тучах, по металлической крыше громко забарабанил дождь.

— Олег, уходи! — дед стоял на крыльце и гневно смотрел на меня.

— Но почему?! — я повернулся к нему, пытаясь разгадать причину его недовольства. — Почему ты меня прогоняешь?! — закричал я.

Колокольный звон стал невыносимо громким, сводящим с ума, голова начала разламываться, будто по ней били кувалдой. Я ужасно обиделся на деда, захотелось броситься на него с кулаками.

— Олег, уходи, иначе будет поздно, — повторил он мягче. — Не огорчай бабушку.

— Олежек, мы тебя очень любим, — услышал я ласковый женский голос. — Но ты должен уйти. Пожалуйста.

Я обернулся и увидел пожилую женщину в домашнем платье, в переднике, лучистые глаза в морщинках были печальны, казалось, она сейчас заплачет.

— Нет! — закричал я, и очнулся.

Я находился в кабине, к моему плечу тяжело привалился Влад. Тачку швыряло из стороны в сторону, как лёгкую скорлупку, дверь была покорежена, в окне торчали острые куски стекла, словно крокодильи зубы, а вода быстро прибывала. Я начал колотить по двери, пытаясь выбить её, она поддалась, и я чуть не вывалился наружу. Схватив в охапку обмякшее тело Влада, изо всех сил я ринулся вверх, к лучам солнца, которые пробивались сквозь толщу морской воды. Вынырнув, я обнаружил, что по заливу ходят ходуном огромные волны, высоко поднимающиеся и падающие с грохотом вниз, одна из них потащила нас и швырнула на каменистый берег. Отплевавшись, я бросился к Владу, приложил ухо к груди, с радостью услышав тихий стук. Через пару минут реанимационных действия Влад пошевельнулся, крепко обняв меня, пробормотал заплетающимся языком:

— Ах, ты моя, милая.

Я с трудом вырвался из его цепких объятий, отбросив в сторону. Он открыл глаза, присел, зло проворчав:

— Ты зачем меня целовал?

— Влад, иди в задницу, я искусственное дыхание делал.

— А, ну это другое дело, а то я мог тебе и по морде съездить. Ты смотри, осторожней.

Он присел, огляделся и вдруг радостно вскочил, еле держась на ногах, заскакал на месте:

— Получилось, Олег! Получилось! Смотри!

Я непонимающе взглянул в ту сторону, куда он показывал и увидел сквозь полупрозрачный туман всплывшую платформу, которая покачивалась на бурных волнах залива.

Я очнулся от воспоминаний, когда пришёл трамвай, присел у окна.

— Господи, опять эти ряженные, — услышал я недовольный женский голос. — И откуда их столько взялось? Ума не приложу. Куда полиция-то смотрит.

— Да полиции много понаехало, толку чуть. Справиться не могут, — ответила ей соседка. — Налезли, шляются по городу, людей пугают.

По улицам городка бродили выбравшиеся из подводного города люди в старинной одежде, бледные, растерянные. Затевая эту авантюру по спасению, я совершенно забыл о том, куда денутся жители подводного города, когда смогут вырваться на свободу. И нужна ли им будет такая свобода. Мне стало безумно стыдно, я отвернулся к окну, стараясь не обращать внимания на толпы уродов, ради спасения которых мы с Владом чуть не положили собственные жизни.

Я вышел на остановке, направился к дому Кастильского. Уже издалека я заметил в саду грузную фигуру — в мешковатых брюках, рубашке с коротким рукавом и клеёнчатом, светло-коричневом фартуке колдун выглядел совершенно по-домашнему. Услышав мои шаги, он, приветливо улыбнувшись, констатировал:

— Ну, все в порядке. Слава Богу.

— Да, спасибо, — сказал я, отдавая саквояж.

— Давайте выпьем чаю, поговорим, — предложил он. — Не возражаете?

Мы прошли в уютную маленькую гостиную с круглым столом, застеленным бежевой скатертью с длинной бахромой, диваном, обшитым шёлком с рисунком в розочках и несколькими стульями с резными спинками.

— Я скажу Матильде, чтобы она приготовила нам чай.

Через пару минут он вернулся, и присев напротив меня, сказал:

— Как же все-таки вам удалось спастись, Олег? Вы так и не рассказали толком.

— Я до конца не понял, что произошло. Когда машина упала в воду, я отключился. Мне приснился сон, будто я попал в избу к деду. Он увидел меня и стал прогонять, я очень обиделся, чуть с кулаками на него не бросился. Потом появилась бабушка и тоже стала просить уйти. Я очнулся в разбитой кабине, вытащил Влада.

Кастильский покачал головой проговорил:

— По-видимому, вы оказались в состояние клинической смерти и сумели самостоятельно выйти из неё. На ваше сознание воздействовала мощная энергия, которая вновь включила мозг и позволила вам вернуться на этот свет. Я предполагаю, что эту энергию передал ваш дед, чей крест вы носите.

— Я не очень в это верю. Думаю, просто мозг, испытывая дефицит кислорода, стал генерировать какие-то картинки, а очнулся я случайно, от воздействия холода или чего-нибудь другого. Мне приснилось, что я слышу громкий колокольный звон. Когда машину било о камни это странным образом преобразовалось в звук, напоминающий набат.

Кастильский усмехнулся:

— Вы по-прежнему не верите в сверхъестественные способности, потусторонние силы.

— Не то, чтобы не верю, но пытаюсь найти более рациональное объяснение. Так легко все списать на что-то такое, что мы не можем понять. Если можно объяснить чем-то, что не подвластно человеку, то зачем это изучать?

— Одно другому не мешает. Вы же в итоге убедились в реальности призраков?

Вошла Матильда, и принесла на серебряном подносе изящные чашечки из тонкого фарфора, сахарницу, молочник и чайник. Я пригубил душистого чая, по телу разлилось приятное тепло. Я расслабился, откинувшись на спинку дивана начал рассматривать орнамент на чашке.

— Да, кажется, убедился. Интересно, ушёл ли призрак Северцева навсегда или нет? Я отомстил за него.

— Он не просил вас мстить, он хотел, чтобы вы защитили женщину, которая была ему дорога.

— Ну, после смерти Розенштейна, вряд ли Милане что-то угрожает. Кстати, меня интересует, что теперь будет с Мельгуновым. Ему так и не удалось расплатиться с его Хозяином. Его душу в ад заберут или он лишиться всего, что ему дали тёмные силы?

— Если бы посланник Ада хотел забрать его, он бы давно это сделал. Насколько я знаю, Мельгунов жив и здоров.

— Ну и черт с ним. По крайней мере, ему была нужна душа Верхоланцева, а не Миланы. А Верхоланцев пусть сам себя защищает.

— Олег, вы тоже в большой опасности. Остались те, кто захочет вам отомстить.

— Я понимаю. Не знаю, что сделать. Не объявляться, что я жив, пока не будет закончено официальное расследование?

— Это хорошее решение, — одобрил Кастильский.

Я вздохнул, поставил чашечку на стол и задумался.

— Что вас беспокоит, Олег?

— Я не знаю, сообщать Милане, что мне удалось выжить. Если будет знать она, могут узнать и другие. Может лучше ей вообще не говорить. Пусть думает, что я умер.

— Я предполагаю, дело не в этом, — осторожно начал Кастильский. — Вы просто начали сомневаться в своих чувствах.

— Я не в своих чувствах сомневаюсь, а в серьёзности её отношения ко мне. Ей придётся слишком многим пожертвовать ради меня. Вот я и думаю, стоит ли затевать все это, вырывать из привычного окружения.

— Но жестоко заставлять её страдать из-за вашей смерти, — с мягким укором проронил Кастильский.

Я тяжело вздохнул и решил перевести разговор на другую тему:

— Скажите, а вот эти устройства … Кто их сделал? Если это не секрет, конечно.

— Их сделал мой сын Ростислав, он был очень талантливым конструктором, изобретателем, и таким же неверующим, как и вы, не признавал ничего сверхъестественного, смеялся над этим, не верил в мою силу. Когда мы поспорили в очередной раз, он в сердцах бросил, что все эти призраки, духи, НЛО — чушь, их можно легко сымитировать благодаря технике. Я не поверил, но он буквально за ночь сделал чертёж, и собрал устройство, которое могло реально воспроизводить призраков. Это было потрясающе! Когда я рассказал моему другу, Константину Максимову об этом, он загорелся идеей установить подобные устройства в его новом доме. Ростик сделал несколько устройств, смонтировал их, установил панель управления.

— Был. Ваш сын …

— Погиб в автокатастрофе пять лет назад. Его приятель сидел за рулём, они врезались в грузовик как раз со стороны пассажирского места, где сидел Ростки, он был жив, когда его приятель вместо того, чтобы вызвать скорую, бросился звонить знакомому гаишнику и ждал его два часа. Ростик умер от потери крови. Экспертиза показала, он был абсолютно трезв.

— И вы не смогли предотвратить это?! — изумился я.

Кастильский, горько усмехнувшись, развёл руками.

— Нет, увы, я оказался не в силах. Мне приснился вещий сон, я рассказал об этом сыну, но он лишь рассмеялся в ответ. Сказал, от судьбы не уйдёшь, ни один предсказатель не смог предотвратить ни одной катастрофы и так далее. Он был фаталистом. Я сделал Психомантиум для того, чтобы общаться с ним, но он ни разу не явился мне. Другие могут общаться с душами их родственников, а мне, увы, это не дано. Сапожник без сапог, — он быстро отвёл в сторону предательски заблестевшие глаза.

— А почему вам не перебраться в Москву, с вашим способностями вы могли загребать огромные деньги.

— В Москве очень много шарлатанов с большими связями, которые для уничтожения конкурента используют отнюдь не сверхъестественные силы, — пояснил Кастильский. — Здесь могила моего сына, только в этом городе я чувствую себя спокойно. Ну что ж, я вас утомил, наверно.

— Да нет, что вы. Но мне пора, извините. Спасибо за все.

Он проводил меня до двери, и печально взглянув, вдруг сказал:

— Олег, приезжайте, когда сможете. Просто так…

Его голос дрогнул, мрачный колдун исчез, я вдруг совершенно отчётливо увидел усталого, беззащитного в своём одиночестве человека.

— Обязательно. Обещаю.

Я ушёл от Кастильского в совершенно растерзанных чувствах. Мне безумно захотелось напиться в ближайшем баре. Прошёлся по улице, и, заметив вывеску с пивной кружкой. В зал вели каменные ступеньки. Тесное помещение, отделённых колоннами, было заставлено маленькими деревянными столиками, за которыми устроились редкие посетители. Я заказал бутылку коньяка, уселся в самом углу и решил в самое кратчайшее время опустошить, быстро плеснул себе в бокал, поднёс ко рту и вдруг понял, что не в состоянии сделать ни глотка. Перед мысленным взором, как в калейдоскопе, промелькнули недавние события, сложившись в единый образ — стройный силуэт, словно вышитый золотыми нитями на фоне темнеющего бархата неба. Сказал ей Верхоланцев о том, что я мёртв? По крайней мере, я должен её увидеть. Бросив непочатую бутылку на столе, я вышел из бара, поймал попутку и доехал до гостиницы. Дверь была открыта — в номере убиралась горничная, толстая баба в кружевном передничке, который смешно топорщился на пузе.

— Уехали? Когда?

— А я почём знаю? — буркнула она.

Я вышел в коридор, мучительная, безумная тоска сжала сердце в холодные тиски. Медленно вышел в фойе, спустился в парк перед гостиницей и вздрогнул от крика:

— Олег!

На другой стороне улицы стоял большой тёмно-зелёный седан, распахнулась задняя дверь, и сердце вдруг подпрыгнуло к самому горлу и забилось там, как раненная птичка в силках. Милана выскочила из машины и побежала ко мне, спотыкаясь, чуть не падая. Повисла у меня на шее, не стесняясь прохожих, начала жадно целовать. Я обнял её, смущённо гладя по спине. Она отстранила меня, пристально вглядываясь в лицо, будто хотела убедиться, что это я. Заплаканные глаза, бледное, измученное лицо, спутанные волосы. Я ощутил безумный стыд, что заставил её так страдать.

— Ты жив, господи, а Дима сказал … — пролепетала она, прижавшись ко мне, и заплакала.

Я услышал, как хлопнула дверь, Верхоланцев вылез с переднего сиденья. Он не удивился, не разозлился, во взгляде сквозило лишь сожаление. Положив руки на крышу машину, он постоял пару минут, наблюдая за нами, и вновь исчез в машине.

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22