Сергей Силин Вокруг пальца Повесть-пародия
Рисунки Игоря Кожевникова
Действующие лица: Джеймс Бомж — эмиссар иностранной разведки, Максим Исаевич Тихов — начальник местной контрразведки, Элеонора — резидент иностранной разведки и другие. Действие происходит на территории невидимого фронта.
1. Секунда молчания
— А, Джеймс, — бурчит шеф. Мое появление его ничуть не радует. — Шеф, не хочется мне никуда, — говорю я с порога, намекая на то, что вчера вернулся из Парагвая, а позавчера из Венеции. — А мне хочется? Думаешь, мне не надоело плести нити заговоров? Мы закуриваем, глядя друг другу в глаза. Шеф у меня замечательный. Какие бы катаклизмы не сотрясали наше управление, он неизменно спокоен, как лесной сугроб. — Как у тебя в смысле прочных знаний по научному коммунизму? — спрашивает, наконец, шеф. Я поднимаю и опускаю брови. — Ясно, — укоризненно произносит шеф и достает из сейфа папку с грифом «суперсекретно». В папке, как водится, шифровки, донесения, фотографии. — Сколько у меня будет времени? — тоскливо интересуюсь я. — Три дня. — Обижаете, шеф. — Справишься. Мы что, зря тебе по ставке суперагента платим? Вопрос риторический, поэтому я на него не отвечаю. Честно говоря, давно мечтаю оставить грязную ниву разведки. Но пока на что-то надо вести буржуазный образ жизни, да и просто жить. Выясняется: моя задача — установить истину в первой инстанции. То есть, узнать, что случилось с неким Джордано, нашим глубоко законсервированным резидентом, попавшим в сумасшедший дом русских. — Может, и необязательно посылать тебя, но Фрэнк в тюрьме, — без тени смущения оправдывается шеф. — Представляешь, его выдали шнурки на ботинках!.. Приехал, дурак, в страну, где должен был осесть, со шнурками, завязанными бантиком. А тамошние мужики имеют обычай завязывать их морским узлом. Ну и… нашелся бдительный чистильщик обуви, который на эти шнурки обратил внимание. А ведь сколько раз я его предупреждал: не покупай ботинки со шнурками… Мы встаем и секундой молчания чтим память Фрэнка.2. За железным забором
Вечером я покидаю Центр с головной болью от консультаций наших советологов. Спешу сесть в машину, в свой в меру приметный «Форд», но слух о моей новой шабашке, как всегда, опережает. Терпеть не могу слухи и сплетни! — Опять к русским, Джеймс?! — заискивающе кричит через дорогу знакомый негр-киоскер, трудящийся на корейскую разведку. Но не так-то просто получить от меня несанкционированный Центром ответ. Не проронив ни слова, я открываю дверцу машины и, подождав, пока она взлетает в воздух, сажусь в запасную. Я всегда езжу на двух машинах сразу. Дома я ужинаю, достаю мешок. Вытряхнув пыль, укладываю в него зубочистку, джинсы, жевательную резинку, туалетную бумагу. А с первыми петухами, если можно так выразиться про наш утренний смог, дежурный техник диверсионного отдела привозит старый унитаз с искусно нарисованными трещинами и пятнами. Мэри с детьми на Багамах, теща на Таити, и на этот раз меня никто не провожает. Часа через два мягкого автобусного покачивания и ходьбы по пересеченной местности я останавливаюсь у ржавого забора, ограждающего лагерь социализма от внешнего мира. Скрытно перебрасываю мешок с вещами, выкуриваю последнюю сигару на родной капиталистической земле и перебираюсь сам. Внизу меня встречает первое непредвиденное обстоятельство: я не нахожу мешка. Но так как настоящий профессионал всегда готов к незапланированным случайностям, то. я не расстраиваюсь, а выхожу на тропинку, сплошь усеянную окурками, шелухой от семечек и еще бог знает чем. За первым же поворотом мне встречается прилично бритый мужик с авоськой. — Слушай, друг, — говорит мужик. — Я по этой тропинке на Даунинг-стрит выйду? — Это в Лондоне, — укоризненно говорю я. — Да ну! — удивляется мужик. — А мне бабы сказали, прямо идти. — До забора прямо, там налево. — Ясненько, — улыбается мужик. — Вообще-то, я мир посмотреть пошел. Тоска. А ты к нам с какой целью? — С разведывательно-подрывной. — Но! — не верит он. Я показываю ему справку из Лэнгли. — Первый раз живого шпиона вижу, — удовлетворенно говорит мужик. — Не страшно? — Привык, — успокаиваю его я. — Мусорят-то ваши? Или наши следы заметают? — Наши! Наши! — радуется мужик. — Но ты не сомневайся, народ у нас душевный. Нигде в мире больше такого народа нету, токо у нас… В последнем я все же сильно сомневаюсь, но молчу. Дураку ясно, что самый лучший в мире народ — американцы. Через час я украдкой вхожу в город М., покрытый лозунгами, как больной — сыпью, отыскиваю нужный мне оборонный объект и, предъявив фальшивый пропуск, оказываюсь на его территории.3. Операция «Картошка»
Вскоре я уже шагаю по стружке мимо работающих станков и валяющейся в лужах воды ржавой оснастки, окруженный непривычными моему шпионскому уху звуками: гулом, ревом, шипением, визгом, скрежетом и крепкими выражениями. Курилку, этот центр местной информации, я нахожу в конце цеха. Заведение представляет собой огороженную небольшим барьером скамейку, над которой красуется устрашающе черная надпись: «Не курить!». Рядом с ней висит потрепанный жизнью плакат с превращающимся в змею окурком и заботливым предупреждением Минздрава о вреде курения. Под всей этой агитацией добросовестно вредят своему здоровью сразу три человека. Двое в кирзовых сапогах и пьяном виде на одном конце скамьи, третий, в куртке мастера и трезвом состоянии, на другом. Я подсаживаюсь к третьему и интересуюсь, где мне найти лучшего пропагандиста цеха товарища Лапко. — Много их, — неохотно отзывается мастер, не поворачивая головы, — всех не упомнишь… Кирзовые сапоги на другом конце скамьи Лапко также не знают. Не знают Лапко на участках и в диспетчерской, в кладовой и бензопромывке. Табельная оказывается закрытой, красный уголок пуст. Не остается ничего другого, как идти к руководству. Дверь в кабинет начальника цеха открыта настежь. Из нее валит в коридор густой сигаретный туман. Вхожу внутрь и, держась за косяк двери, чтобы не потеряться, кашляю. — Вы к кому? — спрашивает туман. — Из редакции, — вру я. — Хотелось бы написать положительный материал о пропагандисте Лапко. — Это пожалуйста, — милостиво разрешает туман. — Правда, в данный момент он на картошке. В Одуванчиково. — Как на картошке? — нагло удивляюсь я. — С каких это пор картошка стала важнее пропаганды? — Нет, нет, — слегка теряется туман. — Товарищ Лапко направлен на уборку именно с целью пропаганды. Все-таки наше подсобное хозяйство… Я ухожу, не дожидаясь, пока туман разойдется.4. На конспиративной квартире
Служба службой, а дружба дружбой. После обеда звоню в местную контрразведку Максиму Исаевичу Тихову, Максу, моему лучшему другу в лагере социализма. Тем более, что вечерней электрички в колхоз, где находится Лапко, нет. Макс сердится и радуется одновременно. — Ты что, Джеймс! — шипит он. — Моя смена еще не окончилась. До пяти вечера мы враги, а ты… Где находишься? Я даю Максу свои координаты, и вскоре он незаметно садится мне на хвост. Я вспоминаю, что тоже нахожусь при исполнении, и начинаю бесцельно бродить по городским улочкам, пытаясь оторваться от слежки. Но Макс следит толково, и я никак не могу от него избавиться. Ровно в пять мой друг заканчивает свое грязное дело. Мы обнимаемся. — Постоим в пивной? — предлагаю я. — Что ты! — пугается Макс. — Там полно наших людей. К тому же все стойки прослушиваются. И вот я снова на его конспиративной квартирке. Макс ставит на стол бутылку отменного самогона, кладет два огурца, приносит стаканы. — Неужто прошло много лет, Джеймс? — вздыхает он. — Представь себе, много, дружище. — Где же ты побывал за это время, если не секрет? — Раз десять в Японии, раз восемь в Швейцарии, раз пять во Франции и ФРГ. По два раза — в Греции, Испании. Португалии. Все остальное время не вылезал из вашей нечерноземной зоны… — Небось скучал по Америке, Джеймс? — Ничуть, Макс! — А я когда хожу за кордон, дак от тоски по родине ночами вою. В Вашингтоне вашем едва не пристрелили: думали — койот! Галлюцинирую пейзажами родной области почем зря. Голос Макса выдает истинное волнение. — Налить еще? — спрашивает он. — Черт его знает! — Вообще-то я пью только на службе. Мы выпиваем за нашу трудную и опасную работу. Макс жалуется мне на свою судьбу и на свое начальство. А я ему на свою и на свое. Нам хорошо друг с другом. Мы выпиваем за дружбу. Я осматриваю комнатку. Ничего в ней не изменилось. Те же невыразительные обои, тот же старенький диван, те же потеки на потолке. На столе книжка. «Семнадцать мгновений весны», — читаю я. — Ты увлекся природоведением? — Джеймс! — обижается Макс. — Это любимая книга всего советского народа. Когда я иду на опасное дело, всегда беру ее с собой, чтоб не украли. Я вспоминаю о своей пропаже. Макс слушает, качает головой. — Может, в милицию позвонить? Макс снисходительно улыбается, идет к телефону, набирает номер управления и приказывает капитану Андрюхину срочно собрать оперативников. Через четверть часа наш «Жигуленок» останавливается у леса. Обочина дороги заполнена толпой крепких парней с горячими сердцами, чистыми руками и холодными, как лед, головами. Макс предлагает капитану построить людей в три ряда и, когда это сделано, встает перед ними. — Товарищи чекисты, — начинает он. — Сейчас перед вами будет поставлена дьявольски ответственная задача… Слушайте внимательно! Видите этот дремучий лес?.. Вчера в этом большом и непроходимом массиве у одного хорошего человека украли мешок с унитазом и другими личными вещами. Вы должны будете его найти… — Человека? — спрашивает кто-то из чекистов. — Унитаз. — А человек-то нездешний? — Ясное дело, не наш, — коротко отвечает Макс, поеживаясь от прохладного ветра. — Будете осматривать лес, прочесывая частой цепью. На грибы не отвлекаться… не курить… анекдотов не рассказывать… Обнюхивать каждый кустик, каждую травинку… Чекисты украдкой мрачнеют. — Может, не надо обнюхивать? — предлагаю я. — Надо, Джеймс, надо, — сурово отвечает мой друг.5. Покажите ваши зубы!.
Домой мы возвращаемся в одиннадцатом часу. Макс идет в ванную, а я устраиваюсь на раскладушке. Ворочаюсь с боку на бок, пытаюсь уснуть. Отчего-то возникает смутное предчувствие беды. В жизни разведчика интуиция играет особую роль. Шпион без интуиции — что едок без ложки. Вот почему я отправляюсь на поиски Макса. Тем более, что слышу какие-то подозрительные голоса. — Не упирайся, ты все-таки наш, советский человек, чего от своих-то скрывать… Объясни, как он там тебя вербанул? — требует один. — Я не понимаю, к чему вы это клоните? На что намекаете? — гундосит другой. — Не притворяйся, советую рассказать обо всем честно. — Мне нечего больше скрывать… На краю раковины устало сидит генерал Серегин, превосходный логик, отменный интеллектуал, крайне опасный противник. В углу пристроилась стенографистка. Два кубоплечих, крутоголовых крепыша в штатском держат Макса за локти. На руках Макса наручники, под глазом синяк. — Покажите-ка зубы, голубчик, — командует мне генерал, едва я появляюсь в ванной. — Что?! — Зубы. Я повинуюсь. — Американская стоматологическая школа, — удовлетворенно констатирует он. — Ни у кого из русских таких хороших зубов нет. Значит, агент ЦРУ. Нет? — Да. — Мы давно это подозревали. — Вам угодно упрятать Макса в тюрьму? — Нет. Сколько государственных секретов он успел выдать? — Пока ни одного, — нагло вру я. — Вы говорите правду? — Абсолютную. Я порядочный человек и честный разведчик. — Ладно, — угрожающе говорит генерал. — Все равно это ему не поможет. Он поворачивается к помощникам. — Все готово? — Все чин чинарем, шеф, — усмехаются крепыши. — Только без шума, — предупреждает генерал. — Какой может быть шум, шеф?! Сначала ванна, потом река. Попробуй докажи, что сначала дома утонул…
В ванной и в самом деле все готово: ванна наполнена мутной водой, на змеевике висит рюкзак, в который, видимо, и засунут незагорелое тело моего друга. — Снимите с него наручники, — приказывает генерал. С Макса снимают наручники и необдуманно засовывают ему в рот кляп. У Макса сильный насморк после нашей поездки за город, так что утопить его с кляпом во рту будет мудрено. — Топись, предатель, — говорит генерал, и Макс лезет в ванну. — А ты выйди, — обращается генерал ко мне. — Между прочим, я ценю вежливость, — бурчу я себе под нос, но выхожу. Пока Макс топится, я успеваю позвонить в милицию, а та успевает приехать. Входят трое: один в милицейской форме, двое с повязками. Милиционер изучает обстановку и, обращаясь к генералу, подзывает его властным жестом: — А ну. подь сюда! Ты главарь банды? — Мы не бандиты! — с пафосом возражает генерал. — Тогда что все это значит? Милиционер смотрит на голого Макса. Макс не смущается. Похоже, ему часто приходится стоять как бы обнаженным перед начальством. — Репетиция самодеятельного народного театра, — коротко поясняет генерал. — У нас и справка есть. Он торопливо достает из кармана мятую справку, робко протягивает ее милиционеру. Крепыши заботливо вынимают изо рта Макса кляп. Милиционер вертит бумажку в руках и вопросительно смотрит на Макса. — Да, у нас, кажется, действительно репетиция, — говорит Макс в нос. — Так и быть! — пожимает плечами милиционер. — Но еще один ложный вызов, и вам несдобровать. Он делает знак дружинникам и вместе с ними покидает нас. — А ты скотина! — говорит мне генерал, задумчиво почесывая крепкую задницу. — Мы сообщим о твоем поведении в Лэнгли. Генерал с помощниками уходит. Стенографистка задерживается.
6. Внимание, женщина!
— А ты что же, Сонечка? — спрашивает Макс, натягивая брюки. Стенографистка опускает глаза. — У меня, товарищ подполковник, боевое задание. — А-а, — устало говорит Макс. — Тогда я покурю. Он выходит на лестничную площадку. Мы с Соней остаемся наедине. Соня не выпячивает свои богатые формы, но и не прячет их. Ей нечего выпячивать или прятать. Наверное, нет на белом свете разведчика, которого бы не соблазняли в чужих краях. Один мой знакомый болгарин, например, только и делал, что спал со всеми красотками, которых ему коварно подсовывали наши люди. Едва он пересекал государственную границу, как тут же оказывался в постели, из которой почти не выбирался на протяжении всей своей секретной командировки. А если и выбирался, то лишь для того, чтобы тут же попасть в другую, еще более широкую постель. Таким образом наши люди хотели лишить его сил. Вообще, работа разведчиков лагеря социализма у нас на Западе крайне опасна. Того и гляди подцепишь дурную болезнь или СПИД. Впрочем, болгарина наши люди тогда недооценили: он не только умудрился выполнить ответственное задание, но и наставил рога целой группе болгарских эмигрантов, не считая наших людей. Что касается меня, то я, увы, ничего не могу с собой поделать. Интересы семьи у меня на первом месте, а жену я люблю больше ни к чему не обязывающих минутных удовольствий. Поэтому Сонино ожидание никак не затрагивает мою гормональную систему. Соня удивленно дергает меня за рукав и медленно гладит свое колено. — У меня неплохой загар, не правда ли, милый? Я бросаю косой взгляд на ее кривую ногу и, не удержавшись, зеваю: — Вы правы, загар недурен. — О-о, — недоуменно произносит Соня. Уставившись в пространство, она как бы мысленно советуется с генералом. А может, с чувством долга. И, видимо, получает совет включить музыку. Я беру Соню за прямую, как рейка, талию. Минут пять мы топчемся с ней по комнате, пока мой слух не улавливает окончание песни. — Обожаю Кобзона, — томно замечает Соня. — И еще Лещенко… Но послушать Лещенко мы не успеваем. Возвращается Макс и выключает радиолу. — Ну что? — мрачно спрашивает он Соню. — Пока не соблазняется, товарищ подполковник, — виновато докладывает Соня. — Тогда спать, — говорит Макс. — Нет, — качает головой Соня. — Вы должны покинуть эту квартиру. Навсегда. Приказ товарища генерала. Здесь будем жить мы с Джеймсом. — А я где буду жить? — озадаченно спрашивает Макс. — Не могу знать, товарищ подполковник! Макс страдальчески хмурит брови. — А не пойду! — вдруг отчаянно говорит он и высоко поднимает голову. В глазах его плещется вызов. Соня со вздохом скидывает туфельки. — Я-я-я! — кричит она по-японски и бьет Макса пяткой в челюсть. Макс пулей вылетает в окно. Но звона разбиваемого стекла не слышно, треска выбиваемых рам тоже. Окно, как назло, открыто. Я ныряю вслед за моим бедным другом. Когда я прихожу в себя, в голове у меня позванивают маленькие электрические звоночки. Жаль только, что этаж всего-навсего третий, а не седьмой. Выползаю из палисадника на асфальт, выплевываю изо рта сухую листву, привожу в себя Макса. После перекура мы ловим такси, ибо в «Жигуленке» Макса нас ждет засада. Лицо таксиста не вызывает у нас недоверия.7. Ничто человеческое…
На вокзале полно людей. Половина пассажиров мудро спит. Оставшаяся половина следит за своими вещами и читает детективы. Я тащу Макса в вокзальный ресторан. Там шумно и душно. В хмуром полумраке тонут столики. В углу не томится саксофон, а спит жирная кошка. По полу бредет в нашу сторону толстый таракан. Со стены смотрят суровые строчки, видимо, очень популярного на Руси поэта: «Хлеба к обеду в меру бери, хлеб драгоценность, им не сори»… Мы с Максом выбираем столик почище, садимся. Через полчаса как из-под земли вырастает официант в мятом смокинге. Макс заказывает салат оливье, немного лимбургского сыра, бутылку старого бургундского, сухого и достаточно холодного, ананасы… — Макс, дружище, — умоляю я своего друга, — Если б ты знал, как все это мне надоело. Не поверишь, годами мечтаю о манной каше, куске черствого хлеба с плесенью и холодном чае… Макс чему-то тяжело вздыхает, облизывается и меняет заказ. Я смотрю на его понурое лицо, и мне вспоминается наше знакомство. В жизни каждого агента есть волнующие даты. В моей темной биографии я выделяю два светлых момента: мой первый нечестно заработанный доллар и знакомство с Максом. Макс родился на берегу широкой русской реки (в России все реки широкие), в бедном бараке, но от честных родителей. Жизнь наградила его развитым чувством долга, тонким умом, склонностью к разведывательной работе. Природный ум Макса не был отягощен грубым воспитанием. Педагоги пророчили ему большое будущее физика, живописца, лингвиста, философа и шахматиста. Поэтому никто в области не удивился, когда после окончания вуза Максу предложили работать в КГБ. Макс не был идейно опустошенным человеком, любителем легкой жизни. — Надо, значит надо, — сказал он и, взвалив на свои крепкие плечи нелегкий груз ответственности за судьбы государственной безопасности, бодро побрел по пути к коммунизму. Он с отличием закончил среднюю разведшколу № 376 и получил первое важное задание: покинуть родную страну и проникнуть под чужим именем в гнилые недра радиостанции «Свободная Европа». В крайнем случае, «Голос Америки». Но… однажды среди резких контрастов Нью-Йорка молодой чекист помог перейти улицу бедной старушке. Как известно, в мире капитала не принято помогать друг другу из чистых побуждений. Только из корыстных. Вот почему полицейский, наблюдавший эту странную сцену, тотчас понял, ху из ху. Ибо только советский человек мог помочь старушонке, не ограбив ее при этом. А Макс даже дал ей три доллара на чай. В итоге — провал…
Вечером я получаю задание завербовать неосторожного русского. Вербовка проходит в одном из наипрефешенебельнейших ресторанов. Серебро, золото, красивые, как лошади, женщины, ледяное шампанское. Заведение тонет в розовом полумраке. Как водится, в углу сладострастно стонет блюз. В облаках сигаретного дыма, как всегда, движутся силуэты танцующих пар. Кельнер с чистыми ногтями приносит две головки лука, подает квашеную капусту и открывает бутылку водки. Затем он уходит. Это этикет. Макс косится на молодую женщину за соседним столиком. Ее стройные ноги скромно закинуты одна на другую. Так принято в наших ресторанах. — Твое здоровье, — киваю я Максу и отпиваю из бокала. — Тебя что-то беспокоит? — Вот эти длинные ноги… — Уж не задели ли они твой миокард? — Да, Джеймс. Скажи ей, чтобы она их убрала. — Может, лучше пригласить ее за наш столик, — коварно предлагаю я. — Ни в коем случае! — пугается Макс. — А то меня больше за границу не пустят. Я и так слишком много себе позволил… Валенки вот деду купил. С тобой, цэрэушником, познакомился без санкции руководства… — Ты сможешь позволить себе еще больше, если будешь работать на нас, — уверенно улыбаюсь я. — Счета в банках, виллы на берегах морей и океанов, не говоря об озерах, шикарные машины, личные яхты и самолеты… Не будь дураком, соглашайся! Но Макса не охватывает волнение. — Как не стыдно, Джеймс, — огорчается он. — А на вид ты порядочный парень. Я работаю только на патриотической основе. И давай не будем больше об этом. — О’кей, — говорю я потрясенно. Впервые за время моей службы в ЦРУ мне встречается человек, легко и непринужденно отказывающийся от красивой жизни. Вот она — загадочная русская душа! — К тому же я мечтаю стать генералом КГБ, — извиняюще добавляет Макс. — Знаешь, как хорошо быть генералом?! Мне эта мечта кажется несколько детской. Генералов у человечества и так слишком много, а в России их, по-моему, больше, чем крестьян! Но я лишь вымученно улыбаюсь и наполняю бокалы водкой. Через неделю я получаю свой первый выговор за срыв вербовки. Меня лишают премиальных и переносят отпуск на зимнее время. Макса выдворяют из страны. Американские тюрьмы, как всегда, переполнены. После возвращения на родину Макса, как человека политически созревшего, испытанного и проверенного в деле, направляют на своевременный срыв замыслов империалистических разведок. Он занимается слежкой за иностранцами и инакомыслящими, проводит большую общественную работу. Мы тайно переписываемся.
8. На запад
Вскоре на столик вокзального ресторана шлепаются два блюда с манной кашей. Однако приступить к трапезе мы не успеваем. Как раз в ту минуту, когда мы беремся за вилки, в заведение стремительно входят трое совершенно трезвых мужчин с профессионально безэмоциональными лицами. Они быстро приближаются к нам, хватают Макса за руки, суют ему под нос нож. Макс дергается и кричит. Я тотчас наношу ближайшему ко мне верзиле хороший удар в живот и ничуть не удивляюсь, что грубиян летит на соседний столик, который с треском ломается пополам. Другой верзила, оставив Макса, бросается на меня, но получает в физиономию блюдо с кашей и, облизываясь, отступает назад. — Не надо, Джеймс! — кричит Макс, но я уже выкидываю наемных убийц из заведения. За соседними столиками мне бурно аплодируют. — Я все равно обречен, — продолжает Макс. — У тебя есть выход — Запад! — говорю я. — Устроишься к нам в ЦРУ, контрразведчик ты крепкий. — Без трудовой книжки? — Выдадут чековую. — Джеймс, — вздыхает Макс, — почему я должен тебе верить? — Потому что у тебя нет другого выхода. Макс задумывается. Мы по-братски делим то, что осталось от ужина, расплачиваемся за погром и уходим черным ходом. Купив в киоске вчерашние газеты, ложимся на пол в общем зале. Свободных мест на скамье нет. Я, правда, предлагаю проникнуть в депутатскую комнату, благо фальшивых документов у меня полные карманы, но Макс честно отказывается.9. Дай закурить, парень!
— Вставайте! Голос идет откуда-то издалека, мы с Максом не обращаем на него внимания. — Вставайте! Голос становится более властным. Мы с Максом слышим его и ощущаем пинки в бок. Значит, мы не ошиблись. Едва успели забыться, как нас уже будят. Мы открывает глаза. Усталый милиционер ласково попинывает нас сапогом. — Документы! Документов у нас при себе, естественно, не оказывается. У Макса потому, что нет, у меня потому, что выкрали во сне. — Чтобы через минуту духу вашего здесь не было, — говорит нам милиционер и удаляется. Мы с Максом бредем на привокзальную площадь, берем такси. Едем в мучуринские сады, в надежде забраться в какой-нибудь домик и выспаться там без помех. Но фортуна не улыбается нам. Когда Макс перелезает через забор, звучит выстрел. Подобно спелой груше, Макс тяжело падает вниз, стонет. В саду слышатся торжествующий вопль и нелитературная речь. Я взваливаю Макса на спину и бегу в темноту, куда глаза глядят. Как вскоре выясняется, глаза мои глядят в сторону цыганского табора. На звук моих шагов и жалобные стоны Макса из палатки выходит старая женщина. — Мы охотники, — говорю я. — Мой друг нечаянно нажал на спусковой крючок и упал с забора. — Дай рубль, парень, — отвечает цыганка. Я даю ей рубль. Цыганка прячет его в складки одежды и меряет меня оценивающим взглядом. — Дай закурить, парень. Я достаю сигареты. Цыганка закуривает, забирает пачку и жестом приглашает нас в палатку. В палатке темно. Слышится храп нескольких человек. Пахнет казармой и вольным образом жизни. Я кладу Макса животом вниз на старое одеяло. Макс постанывает и поскуливает. Цыганка идет в угол палатки, возвращается оттуда с большим тазом, наливает в него воду и ставит на керогаз. Затем надевает на себя шапку-ушанку, начинает ждать. Сигарету изо рта она не вынимает. Когда вода вскипает, цыганка приказывает мне снять с Макса брюки и посадить его в магический таз. — Незримая сила излечит его, — говорит она. — Дай три рубля, парень. Я достаю трешку и сажаю Макса в кипяток. Макс скрипит зубами, но мужественно терпит. Цыганка, впившись пронзительно-черными глазами в переносицу моего друга, начинает раскачивать его из стороны в сторону и что-то быстро-быстро шептать. На лбу Макса медленно, но неуклонно выступают кристаллики поваренной соли. Цыганка берет Макса за нос, мотает его голову против часовой стрелки. Затем она аккуратно сметает соль на бумажку, сворачивает ее, прячет под подушку и целует Макса. — Хочешь узнать свою судьбу, парень? Дай руку!.. О! Ты служишь!.. У тебя важная должность… Тобой довольно начальство… Ты скоро… — Достаточно, — прерывает ее Макс и убирает руку. — Но будущее, — продолжает цыганка, — определено прошлым. Дай пять рублей, парень. Макс хмуро сует пятерку цыганке, и мы выбираемся из гостеприимной палатки.10. Путешествие вокруг собственного пальца
На остановке мы расстаемся. Макс торопится в осенний лес обдумать мое предложение, а я на главпочтамт. Выстояв очередь, я отправляю шифротелеграмму в Центр, звоню в подсобное хозяйство, предупреждаю о приезде товарища из Центра, прошу встретить без формальностей, визит неофициальный. Затем покупаю газету, выхожу на людную улицу, проверяюсь и… вижу Макса. Случайности любят играть в жизни разведчиков роковые роли. Макс энергично направляется в глубь сквера. Он бодр и весел. Осенний лес подействовал на него положительно. Но хотя я радуюсь за него, сердце предсказывает мне что-то ужасное. Я осторожно иду следом и неожиданно замечаю на скамейке генерала Серегина. Генерал сидит ко мне спиной. Левой рукой он пишет документальную повесть о чекистах, правой редактирует сценарий нового художественного фильма. У его ног лежит мой без вести пропавший на границе мешок. Я ныряю в кусты и подползаю поближе к скамейке, не забывая делать вид, что читаю газету. — Здравствуй, дружище! — радостно говорит генерал, увидев Макса. Макс присаживается рядом и в целях конспирации начинает кормить голубей. — Товарищ генерал, — тихо говорит он. — Джеймс был мне другом и у него нет устойчивых антисоветских убеждений. Но он наш враг. В этом я убеждаюсь все больше и больше. — Я рад за тебя, Максим, — отвечает генерал. — Ты умница! Понимаю, как нелегко тебе осваивать высшую чекистскую математику. Не все идет гладко, не все получается. Но ты не поддался провокации опытного и коварного разведчика, а это главное. Мы доверяем тебе… Макс медленно краснеет. — Ну, ну, — ласково говорит генерал. — Мешок вернешь Джеймсу, как и задумано. Глаз не спускай с этого «друга». Нам крайне важно узнать его подлые замыслы — куда он направляет свое жало и с какой целью. Пришло время внести ясность в эту неясную историю. И это сделаешь ты!.. — Не сомневайтесь, товарищ генерал, не подведу! Я не верю своим ушам. Как ловко они обвели меня вокруг пальца!..
11. Смотрины в Одуванчиково
Ночуем мы с моим предателем в чужом подъезде, у чужой квартиры, на чужом ковре, рядом с какой-то собакой. А с утра пораньше отправляемся на местную барахолку. Как известно, в отличие от советских разведчиков, разведчики стран НАТО никогда не забывают о собственной выгоде, счете в банке и тому подобном, охотно используют служебное положение в целях личной наживы. Торговля джинсами и жевательной резинкой идет бойко, без осложнений. Затем мы едем на вокзал. Сдав мешок с унитазом в камеру хранения, садимся в электричку. Поездка проходит в полном молчании, каждый занят своим делом. Макс будто бы смотрит в окно, я подсчитываю выручку и распрямляю мятые рубли. Остальные пассажиры читают журнал «Человек и закон». На полустанке нас встречают два «газика»-везде-хода. В первую машину садимся мы с Максом и председатель. — Эх, покажем мы наше хозяйство! — испуганно говорит председатель. Путешествие по деревне занимает полдня. «Газики» то и дело застревают в грязи, и нам приходится их толкать. Наконец машины выползают из деревни на бугор, останавливаются возле коровника. Нас встречают и ветеринар, и фельдшер, и ясноглазые доярки-молочницы в белоснежных халатиках, молодые и румяные, как на подбор. Все они зазывают нас в конторку на душистый цейлонский чай с медовыми пряниками. Я без опаски заглядываю в светлое окошко коровника. Внутри уютно, приветливо. Пол выложен кафелем, стены — среднеазиатской майоликой. Мне еще как-то не приходилось бывать в Дании, этой стране высокого молочного производства. Поэтому блестящие чистотой стены, смонтированные без явного перекоса, производят на меня впечатление, которым я спешу поделиться с Максом. Председатель доволен. — Хм, — веско произносит он, и мы возвращаемся к машинам. В сельсовете нас ждет общественность колхоза. Первую часть своего выступления я посвящаю международному положению. Разрядка напряженности дает плоды, но и враги не лыком шиты. Партия мно-жит военную мощь страны. Прошли времена диктата империализма, который не хочет сокращать вооружения. Затем я касаюсь внутренней политики. Достижения наши огромны. По углю и цементу, к примеру, мы переплюнули саму Японию, не говоря об Америке. А по малосольным огурцам весь мир отстает от нас лет на двести, как минимум. Придет время, переплюнем капиталистов и по морской капусте. Под конец своего выступления я делюсь впечатлениями о пребывании в Одуванчиково, заверяю собравшихся, что Центр и впредь будет внимательно следить за состоянием дел на всех оборонных объектах страны. Макс тайком думает о чем-то постороннем. Попрощавшись с руководством колхоза, мы направляемся к избе, где квартирует Джордано-Лапко.12. Тайна старого унитаза
Макс остается курить на завалинке, а я вхожу в избу. На лавке дремлет кот, с печки свисают три пары черных пяток и доносится приятный женский голос, который кажется мне знакомым. — …он нашел красивых, молодых жен дипломатов и высших военных, женщин, которые были утомлены одиночеством (их мужья проводили дни и ночи в совещаниях, разъезжали по Германии, вылетали за границу). Женам было скучно, женам хотелось развлечений. Они находили эти развлечения в салоне Кити, где собирались дипломаты из Азии, Америки и Европы… На печке завистливо вздыхают. — Джордано! — зову я. — Товарищ Лапко!.. Чтение прерывается. С печки спускается растрепанная женщина, из глаз которой навстречу мне льются лучи радости. — Джеймс! — Элеонора?! Мы обнимаемся, забыв про обмен паролями. У нас, разведчиков, всегда так: никогда не знаешь, с кем встретишься. На Джордано-Лапко-Элеоноре платье бесформенного покроя, на ногах туфли без каблуков и отделки. Чувствуется, что в легенду свою она вжилась великолепно. — Двум провалам не бывать, одного не миновать, — смеется Элеонора. — Пойдем, Джеймс, на сеновал, подышим ароматом русской земли. Я не возражаю. Элеонора влюблена в меня много лет. Как сейчас стоит перед глазами тот вечер.Лэнгли. Пустые кабинеты. Мой стол, заваленный секретными документами. Веселый стук каблучков с двойным дном по тайному коридору. Тонкий запах французских духов. Бесподобно стройная фигурка. Золотистые волосы. Нежный голос. — Джеймс, посидеть с тобой можно? Хочется возле тебя побыть. — Ребячество это, Элеонора. Я люблю Мэри. — Я могу быть тебе и любовницей. Пусть все ЦРУ знает: люблю!.. Люблю!.. — Спокойно, Элеонора, — говорю я. — Пожалуйста, возьми себя в руки, приведи в состояние уравновешенности и работай. — Хорошо, Джеймс… Я постараюсь… Хотя и трудно, хотя и тяжело, Джеймсушка… Элеонора смотрит на меня долгим, фотографирующим мой облик взглядом и выходит из кабинета нетвердыми шагами. А я бреду советоваться к начальнику особо особого отдела Фигдайлу, человеку, знающему женщин не понаслышке. Но предварительно смотрю личное дело Элеоноры. Ей двадцать семь. Окончила университет в Италии. По специальности агроном. Но в провинцию не поехала. Работала гидом в Риме. Хобби — русская литература. Язык знает превосходно. Обожает няню, которая рассказывает ей на ночь по телефону сказки великого русского поэта Пушкина. Глупая мечта пожить в пушкинской России и толкнула ее в наше осиное гнездо. Фигдайл уже в курсе. — Элеонора хороший работник, — озабоченно говорит он. — А что касается любви… Брось терзаться, Джеймс. У нас сотни женщин работают и многие из них по тебе сохнут. Нестарый еще, супермен. Возле такого даже на скамье подсудимых посидеть приятно. Бесится Элеонорка!.. Суперагентов не хватает, а тут еще наркомания мужиков на нет сводит. Подойдем к вопросу по-деловому. Страсть Элеоноры так или иначе скажется на нашей разведывательно-подрывной деятельности, а нам это ни к чему. Придется забросить ее в Россию годиков на пять — семь. Авось, пройдет дурь. — А если не согласится? — Напомним о дисциплине. И Элеонору забросили в страну промышленных гигантов… На сеновале пахнет навозом и ядохимикатами. — Неужто мы встретились, Элеонора? — Боюсь поверить, Джеймс! — Сколько лет прошло!.. — Шесть лет три месяца девять дней четыре часа одиннадцать минут сорок две секунды, Джеймс! — А ты по-прежнему хороша… хм… — Увы, уже не та, Джеймс. — Но почему ты не в дурдоме, Элеонора? — Я в дурдоме, Джеймс. Так мы нашу общагу называем. Кто в ней живет, те дурнеют, замуж не выходят… Отсюда и дурной дом. Стосковалась я по тебе, Джеймс! Русские мужики совсем разучились любить. Они все говорят, говорят… И ничем их не соблазнишь, проклятых! Все силы на собраниях оставляют. Ах, Джеймс, если б ты знал, как мне тяжело здесь. Поговори с шефом, чтобы меня отозвали!.. Я согласна на любую работу в любой другой стране. Тут я или сопьюсь, или повешусь от скуки. Ни рулетки, ни кегельбана, ни путешествий. Читать и то нечего. Который раз Юлиана Семенова смакуем. А еще чекисты совсем обнахалились. Все зырят и зырят… — Вот негодяи! — Но я не переживаю. Ты унитаз привез, Джеймс? — Привез, Элеонора. Но что за странный заказ? Центр в полном недоумении. Дурдом, унитаз… — У нас в общаге последний туалет закрыли. Другого выхода не было. Надеюсь, ты установишь сантехнику, Джеймс? — Что за вопрос, Элеонора, — говорю я потрясенно. Многие первоклассные разведчики отдали лучшие порывы своих душ проникновению в психологию женщин. И все-таки женщина остается загадкой, над которой будут вечно ломать головы тысячи агентов всех спецслужб мира. Ни один разведчик-мужчина не додумался бы до такого. — О, как я тебя люблю, Джеймсушка!.. — Спокойно, Элеонора, — говорю я. — Возьми себя в руки и приведи в состояние уравновешенности. Мы на службе. Кстати, я тут не один… Элеонора догадливо вздыхает. — Не люблю я этого типа, Джеймс. Обидел он меня…
13. Такая работа
Я спускаюсь с сеновала, огибаю дом и молча беру Макса за грудки. Макс вздрагивает и тушуется. — Извини, что подслушивал. Работа такая. — Макс, — говорю я. — За что ты обидел Элеонору? — Не обижал я ее, Джеймс! — удивляется Макс. — Честное чекистское слово! Я приказ выполнял, а она… — И как же ты его выполнял? — Хорошо выполнял. Как получил сигнал, сразу приехал с парнями. Всю комнату на месте преступления взяли. Запрещенную литературу читали. Хорошо, твоя Элеонорка у нас под колпаком. Только поэтому и выпустили. — Черт возьми, я и забыл, что у вас всё можно… — Не всё, Джеймс, не всё. — Но зачем вы у ней библиотеку забрали, Макс? — Не забрали, Джеймс, а изъяли. Как идейно ущербную и политически вредную литературу клеветнического характера, порочащую наш строй. — А ты здорово изменился за последнее время, — говорю я. — Давай поговорим честно, как профессионал с профессионалом. Ты ведешь двойную игру, дружище. Макс бледнеет и опускает голову. — Пойми, Джеймс, — говорит он тихо, — Коммунист должен вести борьбу с чужими взглядами, проявлять бдительность. Я поддался эмоциям, подружившись с тобой. Но долг призывает меня забыть о себе. И я забываю. — Обо мне тоже… Макс поднимает голову и замечает слезы обиды в моих глазах. Доброе его сердце не в силах перенести горести друга. Он рыдает и бросается мне на шею. — Прости меня, Джеймс! — кричит он. — О, прости меня! Я чувствую, что виноват перед тобой! Но ты… ты являешь собой угрозу коммунистическим цивилизациям. Джеймс! Наша дружба с самого начала была лишена исторической перспективы!.. Забудь, что я был тебе другом! Отныне мы враги навеки!.. — Тебя позабыть! — всхлипываю я. Мы обнимаемся, слезы наши смешиваются. Но я, разумеется, менее мягкосердечен, более расчетлив и поэтому быстро беру себя в руки. — Ты меня удивляешь, — холодно говорю я. — Я не сделал вашим цивилизациям ничего плохого. Я просто выполняю приказы… — Нет, ты враг, Джеймс, ты враг, — как безумный твердит Макс.14. Тайный агент в действии…
Вот так ливень! Ветер льет на меня цистерны воды, но я рад. Что может быть лучше плохой погоды в России?! Полночь. Вокруг ни души. Этот суровый край не живет ночной жизнью. Я останавливаю «Жигуленок» Макса у общаги-дурдома. Задуманная операция не имеет ничего общего с моей основной профессией, но чего не сделаешь ради женщины! В дурдом я проникаю традиционным путем местных аборигенов — через окно. Макс в это время сладко спит в садах. В наших лабораториях делают неплохое снотворное. Помнится, однажды в Африке я усыпил случайно упавшей в реку каплей все деревни внизу по течению. В моем мешке гвоздодер, цемент, унитаз. В коридоре мертвая тишина. Чиркнув спичкой, я обнаруживаю прямо перед собой закрытый туалет. Отдираю гвоздодером доски. Операция длится не более минуты и осуществляется почти бесшумно. Вступаю в тьму санузла. Тщательно закрыв за собой дверь, приступаю к установке унитаза. Сквозь мутное окно в помещение льется смутный сумрак. Заодно я ремонтирую душ, смесители, прочищаю колено раковины. Светящиеся стрелки часов показывают ровно три, когда до моего слуха доносятся знакомые шаги. Резко вспыхивает свет, и я вижу на пороге моего бывшего друга. В руке Макса пистолет с усилителем. Глаза предателя закрыты, он крепко спит и даже слегка похрапывает. Такой силы воли мне еще не приходилось встречать. Спать и в то же время действовать! — Руки вверх, подполковник! — сонно командует Макс. — Всякая попытка бежать будет стоить вам жизни! У меня легкое тело, светлая голова и нет желания оставлять семью без кормильца. — О! Какой сюрприз! — восклицаю я с необыкновенным радушием. — Но почему же вот так, тайком? — Помолчи! — сонно предупреждает Макс. — Тайник ты оборудовал в унитазе. Это я уже понял. А теперь выкладывай остальное. В это мгновение за спиной Макса бесшумно открывается дверь и появляется Элеонора. Даже телогрейка не портит ее красоты! Что за женщина!.. Элеонора ободряюще улыбается мне, поправляет локон и аккуратно опускает на голову Макса чугунную стиральную доску. Макс молча валится на пол. — Прощай, друг! — говорю я со вздохом, подтаскиваю его поближе к унитазу. Разряжаю пистолет, смываю патроны. Унитаз работает хорошо.
Последние комментарии
4 часов 12 минут назад
13 часов 3 минут назад
13 часов 6 минут назад
2 дней 19 часов назад
2 дней 23 часов назад
3 дней 1 час назад