Гамаюн [Александра Дмитриевна Миронова] (fb2) читать онлайн

- Гамаюн 53 Кб, 15с. скачать: (fb2) - (исправленную)  читать: (полностью) - (постранично) - Александра Дмитриевна Миронова

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]





Несколько картин из жизни существа из легенд, написанных командиром отряда, которого никогда не существовало, из рукописи, которая никогда не будет опубликована

Я помню его танцующим в портовом кабаке, там, на Востоке, обнаженного, в каких-то полупрозрачных шароварах, с подведенными глазами и телом, сверху донизу покрытым сложнейшей вязью синих узоров. Нас было трое: я, наш мальчишка-маг, и он – единственный, кто хоть что-то знал об этой стране, об их языке и культуре. Тогда я не подозревал еще, насколько хорошо знал. Просто когда возник вопрос, как заслать шпиона на Восток, как-то сама собой родилась эта безумная идея. Мне досталась роль недалекого, но умелого вышибалы, и уж поверьте, я хорошо справлялся с этой работой! Маг, благо что выглядел он – и до конца жизни таким и остался – как уличный мальчишка, облачился в живописное рванье, вполне правдоподобно вонявшее помойкой, нацепил поверх фартук и стал помощником на кухне. А он… более дикой, невозможной и провальной идеи я еще никогда не слышал, я так и сказал! Даже если этот неизвестно откуда знакомый ему кабатчик не сдаст нас страже в первые же пять минут, кого он пытается обмануть? У него же ничего не выйдет!

Но он танцевал…

Матросы, кажется, каким-то таинственным образом через все море передавали друг другу весть о нем, и команда целого судна, бывало, приходила и оставалась на целую ночь чтобы пить и смотреть на него, молча, из дальних темных углов комнаты. Они не затевали драк, не отпускали обычных шуточек – тихо приходили, сидели часами, как птица, завороженная змеей, и так же тихо уходили, чтобы рассказать о нем другим командам.

Богатые купцы и даже – я готов поклясться! – дворяне и царедворцы приходили, невзирая на дурную славу этого места, наплевав на молву и репутацию, садились перед самым возвышением и с вожделением взирали на мечущуюся в свете кругового пламени фигурку. И из уст в уста переходило одно слово: «Гамаюн, Гамаюн!..».

Однажды я подошел поближе к одному из них, явно пребывавшему в радушном расположении духа, и осмелился задать этот вопрос: «Ну и что?».

Гамаюн – древняя легенда Востока, объяснил мне тот, буквально облизывая помутневшим взором полуобнаженного танцора. Когда-то в древности, самые великие правители приказывали своим воинам ловить в далеких лесах прекрасных существ, полулюдей-полуптиц, с лицами, совершенными как небо, с голосом, подобным шелесту ветра в райских садах, с телом, что слаще небесного нектара. За плечами их были крылья, которые могли перенести их за полмира, а на спине извивался узор, такой изящный, какой может сотворить лишь природа, и никогда – рука человека. Их поселяли в самых шикарных покоях, приставляли умелых слуг и суровых стражей, кормили изысканнейшими яствами – ничто не было столь дорого, чтобы быть дороже одного такого создания. Прикосновение его несло наслаждение невообразимое, какого не могла доставить ни одна, даже самая умелая и прекрасная женщина на свете, и тот, кто раз вкушал этой сладости, навек оставался рабом крылатого создания.

Теперь это имя – титул, который дается величайшим поэтам, музыкантам, танцорам – тем, кто способен на крыльях своего дара вознестись выше небес.

- Последний настоящий Гамаюн жил во дворце падишаха и погиб во время таинственного нападения демонов на дворец. А этот, конечно же, подделка, - с видом знатока фыркнул мой собеседник. – Татуировка нанесена искусно, с этим не поспоришь, но грубо, все-таки грубо по сравнению с небесными зверьми.

- Зверьми?

- При всей своей красоте, Гамаюн – лишь животные, - пожал плечами купец, и, пошатываясь, пошел поближе к кругу.

Ну-ну, подумал я тогда, о вкусах и нравах Востока я слышал многое, но это!.. Выходит, самым драгоценным сокровищем древних гаремов было… животное?! Пусть это всего лишь легенда, но что может лучше охарактеризовать местные распущенные нравы, как яростное земное пламя под покровом спящего вулкана, скрытно горящие под холодной коркой строжайших религиозных догматов.

А Гамаюн вертелся и извивался в круге огня, маня к себе все новых и новых распутников, летящих в нему, как мотыльки на пламя.

***

В другой раз я слышал немного иное. Наверное, года через три, после того задания, нам приказали отыскать мага-отступника, но тот каким-то образом обнаружил нас первым, и выкрал одного из моих людей. А когда мы попытались отбить его и все-таки выполнить задание, наслал на нас десяток неведомых существ, не живых, не мертвых, двигавшихся с невероятной скоростью и уничтоживших больше половины моего отряда в первые полчаса. И когда наш верещащий от ужаса маг уже завершил заклинание, я сообразил, что там, куда он посылает эту силу, находится не только враг, но и тот, кого мы пришли спасать – Гамаюн. Когда я закричал, требуя остановить заклятие, было уже поздно, и Изначальный Свет обрушился туда, где был наш противник. Никогда не забуду тот звук, что донесся до наших ушей даже сквозь рев Творящей Стихии – такой вопль, пронзительный, отчаянный и страшный, может издать лишь человек, в ужасных, непостижимых муках переходящий в мир, где его уже не коснется ни позор, ни насмешка; это не проявление слабости, а истина в своем последнем проявлении – Смерть как она есть.

Маг оказался там первым, и тут же отшатнулся со сдавленным вскриком.

- Это… - растерянно мотал головой он, - это Гамаюн!

- Я знаю, что это он! Что с ним? – начали подходить остальные. Как только противник погиб, все его создания рассыпались в прах.

Маг только мотал головой и указывал вперед. У меня не было сил подойти ближе, я не хотел видеть того, что стало с ним. А когда все-таки взглянул, даже не понял сначала, что вижу - месиво бурого, серого, белого и красного, вздыбленная, вскопанная земля, изломанные ветви, какие-то лохмотья и пепел. А потом я понял, что это он, Гамаюн, засыпанный сором и прахом, но, кажется, целый. Только когда мы вдвоем с Туром – нашим рабом-полиглотом, здоровенным негром с дурным характером и щербатой улыбкой – стали вытаскивать его из-под всего этого мусора, увидели то, что сразу бросилось в глаза магу: крылья, изогнувшие его спину и изуродовавшие линию плечей, несоразмерно большие, неудобные, застревавшие среди корней и цеплявшиеся за ветки.

- Это Гамаюн, - еще раз попытался донести до нас истину маг. – Настоящий! – после этого его было уже не успокоить и не заткнуть.

Древняя, магическая раса, неточные сведения о которой можно найти лишь в нескольких трактатах. Когда-то, до людей, они населяли практически всю землю, но потом почему-то почти все исчезли. Их знания простирались выше звезд, они прозревали прошедшее и предстоящее, их крылья несли их над миром, а умы – над Вселенной.

- Гамаюн – дитя Света, так что мое заклинание, конечно же, не могло убить его, но, очевидно, нанесло некоторый ущерб, и он больше не смог поддерживать морок, что скрывал от нас его истинный облик, - суетился колдун. - Говорят, кровь этих существ может сделать любое заклинание в сотни раз более мощным, это драгоценный талисман, могущественнее, чем любой из созданных нашей, человеческой расой. Понятно, почему тот маг так им заинтересовался… Мы непременно должны сохранить этот экземпляр!

Меня неприятно передернуло:

- Не смей называть его «экземпляром», ты, недоучка! Ему-то это точно не понравится.

- Может, - в обычной своей манере растягивая слова, встрял Тур, - они потому и исчезли, что всем было дело до их кровушки, а? – и он послал нехороший взгляд нашему магу, явно намекая на то, что если тот не поумерит свой пыл, он сам сделает это насильственным методом.

***

Через несколько дней я узнал и другую историю.

Оправившись, Гамаюн вновь «спрятал» свои крылья, но отношение к нему изменилось: Имперский Город – многонациональная метрополия, принимающая всех людей, не зависимо от их цвета кожи, формы носа и разреза глаз (лишь бы они могли принести пользу Городу и Империи). Но чтобы с крыльями… Несколько дней отряд гудел как грозовая туча, готовая вот-вот обрушить на трепещущую землю громы и молнии, а потом все внезапно прекратилось, как будто и не было никакого напряжения. Оставалось лишь вздохнуть с облегчением, хотя мне, как командиру, конечно стоило самостоятельно разобраться в ситуации. Проблему же, пока я еще напряженно ворочал в голове разные варианты разрешения этой неприятной и опасной для команды ситуации, решил Тур, сразу и недвусмысленно дав понять, что Гамаюн находится под его опекой и защитой. Выходив нашего «птенца», он теперь буквально не расставался с ним, хотя раньше они не слишком ладили, поскольку Тур, на собственной шкуре познавший все прелести рабства, с презрением глядел на тех, кого считал «высокородными выскочками», не имеющим понятия о реальных тяготах жизни. А Гамаюн внешне вполне походил именно на такого «везунчика».

Такая перемена долго была бы для меня загадкой, но, зная любовь Тура к демонстрированию его – надо сказать, действительно обширных! – познаний о мире, а так же пользуясь статусом непререкаемого лидера и (что в данном случае оказалось гораздо важнее) хорошего его друга, я смог однажды ненавязчиво навести его на нужную тему.

Мы приближались к городу и уже вошли в знакомые всем леса, подходившие с запада почти к самому побережью. Здесь каждый в отряде, вне зависимости от национальности и происхождения, чувствовал себя как дома, поэтому лагерь перестал быть компактной и строго охраняемой мобильной крепостью, а скорее напоминал пикник: каждый устраивался там и так, как хотел, никто не спешил разводить опостылевший уже общий костер. Тур и Гамаюн расположились вдали от других, в лощинке, скрытой, к тому же, от окружающего мира поваленным стволом огромного дерева. Я, пользуясь случаем, постарался и вовсе спрятаться ото всех, разведя персональный костер на живописной поляне на противоположной стороне того, что с некоторой натяжкой все-таки можно было назвать лагерем: несмотря на отсутствие видимого порядка, я был уверен в том, что в случае опасности мои люди окажутся на ногах и во всеоружии, готовые дать отпор хоть человеку, хоть зверю, хоть демону.

Наслаждаться одиночеством, впрочем мне пришлось недолго, потому как очень скоро Тур, считавший, что негоже человеку сидеть ночью одному, ненавязчиво заманил меня на свою часть лагеря.

Гамаюн, как всегда веселый как птаха, сверкнул мне навстречу улыбкой, все эти годы так меня смущавшей. У всех людей, хоть белых, хоть серых, хоть серо-буро-малиновых, зубы одинаковые, с плоскими резцами и чуть выдающимися клыками, это настолько привычно, что любое отличие способно лишить нас душевного равновесия. Отходили от этого правила лишь Тур, блиставший торчащими вкривь и вкось пенечками, оставшимися в память о не слишком приятной поре его жизни, и Гамаюн. Этот демонстрировал всему миру два ряда мелких, острых, треугольной формы, с синеватым оттенком зубов, которых на том же пространстве, похоже, помещалось раза в два больше. По привычке напомнив ему о том, сколь неприятное впечатление может производить даже самая искренняя его улыбка, я все же устроился напротив.

Мы ели, по очереди отпивали понемногу то из моей, то из туровой фляги. Потом долго сидели, болтая о том о сем, а по сути – ни о чем. Гамаюн, подтянув колени к груди, задумчиво глядел перед собой, прутиком вороша уголья в костре. Его фигура казалась мальчишеской, хотя я точно знал, что ему не меньше двадцати, а скорее – ближе к тридцати. По крайней мере, такое впечатление складывалось из его обрывочных неохотных рассказов, а так же возраста и количества «добрых знакомых», которые обнаруживались практически по всему свету. Светлые волосы, впереди остриженные и торчавшие хохолком, а сзади спускавшиеся почти до пояса худосочным «хвостиком», в свете костра отливали золотом. Своим почти детским личиком, тем не менее, вызывавшим смутное беспокойство некоей диспропорцией (как я теперь понимал, выдававшей его нечеловеческое происхождение), и хрупким мальчишеским телом он менее всего походил на воина. Многие обманывались – себе на беду – но только те, кто ни разу не видел, как ловко этот «мальчик» держится в седле и управляется с двумя изогнутыми на восточный манер клинками, непривычно легкими, но острыми как бритвы. Однажды увидев его «танец» - никогда еще искусство и бой были так близки друг другу – никто не посмел бы относиться к нему несерьезно.

Тур, опершись на локоть, лежал рядом, с нежностью разглядывая своего подопечного, а я устроился напротив них, наблюдая за обоими через затухающий костер.

- Так что, Гамаюн, - как можно небрежнее начал я, - я слышал уже две версии о том, что же ты у нас такое. Мне вот думается, что из первых рук информация будет понадежнее. А то я уже порядком запутался во всех этих таинственностях: супермагические способности, крылышки твои, которые то есть, то нет, узор, якобы, прекраснее которого нет на целом свете. Кстати, кое-кто из знатоков, - тогда, на Востоке, - объявлял, что он, мол, сделан неумело. А они-то, кажется, должны бы разбираться. Все эти гаремные сальности, опять же…

Гамаюн недовольно покрутил головой и еще больше нахохлился – в последнее время все сравнения по отношению к нему стали какие-то… птичьи. Тур, несколько недовольно взглянув в мою сторону, протянул руку и успокаивающе погладил его по плечу – у меня мороз по спине пробежал от простоты и, одновременно, многозначительности этого жеста.

- Все-то тебе надо знать, командир, - протянул он, вновь устраиваясь перед костром.

- Не верю, что тебе ничуть не интересно – парировал я. – Жить рядом с тем, кто умеет прозревать будущее и знает все о прошлом!..

Гамаюн встрепенулся, и поверх огня сфокусировал глаза на мне:

- Нет, это скорее можно назвать… родовой памятью? – его тихий голос был низким и чуть сипловатым, и мне в голову невольно пришло сравнение с ветром, шуршащим листьями сада. – Память поколений, - он кивнул сам себе, подбирая подходящее слово. - В какой-то момент каждый из нас как бы вспоминает то, что было с его предками. Это сложно объяснить. И ни о каком предвидении будущего, конечно же, речи не идет. Я просто помню своих далеких предков, - он отвел глаза, - а вот близких почему-то не помню…

- А эти рисунки? Может, они как на крыльях у бабочек, и по ним можно узнать, откуда ты?

Тур окатил меня и вовсе ледяным взором, значения которого я сначала не понял. Гамаюн тихо усмехнулся:

- Люди вечно путают хвост с мордой. Не могут упомнить, что было сначала, а что они натворили потом сами… - он вовсе отвернулся от костра, явно не желая продолжать эту тему.

- Не только ошейник и цепи могут быть знаком рабства, - мягко вклинился в наступившую неловкую тишину Тур. – Раньше на Востоке наложниц и наложников в гареме отмечали особыми знаками. Но кто станет портить внешний вид дорогого товара уродливым клеймом? Так что отметки ставились подстать рабу – а кто они такие, как не рабы?

Только теперь мне стала понятна симпатия, возникшая между этими двумя такими непохожими друг на друга… людьми.

- Ты сказал «давно», - гаремную тему, вероятно, наиболее болезненную, я решил пропустить мимо ушей – «Давно» это сколько?

- Лет… сто назад. Или двести? - Тур слегка пожал плечами. В его голове хранилось множество фактов и анекдотов из истории всех стран света, но с числами и датами он так и не смог подружиться.

Я только ахнул:

- Это ж столько лет нашему птенчику?!

Гамаюн, до того изображавший молчаливое презрение, тихо и ехидно захихикал. Я только качал головой, пытаясь понять, решили ли они меня разыграть, или для «магической расы» нет невозможного.

- И все же? – раз уж у нас сегодня ночь «приятных» откровений, надо идти до конца!

- Я все равно не могу сказать точно, - Гамаюн снова задумчиво водил прутиком над костром. – Пока не проявилась наследственная память, я плохо соображал, что есть время и зачем оно придумано. Трудно объяснить, но это была… странная жизнь в странном месте. Но я был там, сколько себя помнил, поэтому считал, что только так и можно жить.

- Ужасно! – прошептал Тур.

- Н-нет… Не могу сказать, что это было тогда так уж ужасно. Со мной были другие мальчики, мы вместе гуляли, играли. Нас... обучали. Разному… - он помотал головой. – Я тогда даже не думал о том, что как-то отличаюсь от других. А остальной мир – от того, что я видел каждый день. Только когда я все «вспомнил», понял, кто я такой, и что со мной сделали… Я не хотел больше оставаться там. Я был… зол. И я… ушел.

Он цедил слова, как будто хотел и прервать это тяжкое признание, и избавиться, наконец, от груза воспоминаний, так долго остававшихся под спудом, давившим с каждым днем все сильнее.

- Уже потом я решил сосчитать, сверялся с летописями. Там, конечно, все либо сильно преувеличено, либо вовсе неправда, но, думаю, когда память проснулась, мне было около ста ваших, человеческих лет.

- А потом? – мы оба слушали затаив дыхание, боясь спугнуть это его неожиданное откровение.

- Я вышел в мир. В люди, можно сказать, - пожал плечами Гамаюн. - Не понимая даже, что это такое, этот мир. И что мне делать в нем… - он усмехнулся своим воспоминаниям, но как-то невесело. – Я, например, не знал, что есть такая штука, как женщина. В… том месте, где я жил, женщин не было – только такие же как я, мальчики и юноши, и несколько стражей-евнухов. И хозяева. Странно было обнаружить, что весь мой мир на самом деле – несколько комнат, за стеной от которых есть что-то невероятное, абсолютно другое. Где можно никому не принадлежать, не выполнять ничьих капризов – так, по крайней мере, я думал сначала. А потом оказалось, чтобы выжить, все равно надо кому-то принадлежать…

Я невольно хмыкнул этому мальчишескому открытию, высказанному так упрощенно, но от этого не менее горького. Тур начал приподыматься, пытаясь выразить какой-то протест, но Гамаюн лишь качнул отрицательно головой:

- Плюс в том, что здесь, по крайней мере, я могу сам выбрать себе хозяина, - я лишь еще раз хмыкнул, а Тур опустился обратно, упрямо поджав губы. – Я научился прятаться. Потом – и маскироваться. Помять предков подсказывала мне заклинания и средства, чтобы скрыть свою непохожесть, но больше, чем иное происхождение, меня выдавала моя неприспособленность к реальному миру, слишком сложному по сравнению с размеренной жизнью закрытых внутренних покоев. Я бы, наверное, так и умер бы где-нибудь на улице, недоумевая, если бы меня не подобрал один хороший человек.

- Кабатчик, - догадался я. Гамаюн кивнул, на что мне оставалось лишь вновь хмыкать. По поводу моральных качеств этого человека у меня были свои соображения, но говорить об этом собеседнику, похоже, не имело смысла: тот спас его когда-то, научил премудростям этой новой игры, позволил приспособиться и выпустил в мир. Но я не мог не помнить, как по ночам то один, то другой высокородный гость того – не побоюсь этого слова! – притона оставлял хозяину полновесный кошель, после чего надолго исчезал с танцором где-то во внутренних комнатах. Тогда, как бы яростно не клокотала во мне злость, я не мог вмешаться, чтобы ни в коем случае не разрушить свою легенду и не погубить всех нас троих. Теперь же мне осталось лишь поджать губы: - Полагаю, за наш последний визит этот человек неплохо заработал и сторицей вернул себе все, что когда-либо потратил на тебя.

- Да, он заработал немало, - слегка улыбнулся Гамаюн, для которого, похоже, все, происходившее тогда, не было чем-то ужасным или даже особенным. – А тогда он был уличным мальчишкой, преподавшим мне начала выживания. Вместе мы заработали достаточно, чтобы купить тот дом, - он улыбнулся, а я от злости закусил губу, отлично представляя, как могло выглядеть это «вместе»: малолетний сутенер малолетней проститутки… - Сколько бы денег я не принес ему, этого было бы мало. То, что он согласился тогда на это опасное дело, было очень щедро!

Я покачал головой, стараясь отстраниться от воображаемых неприятных картин чужого прошлого. Чтобы отвлечься, я почти бездумно продолжал спрашивать:

- Но кабатчику, судя по виду, лет под шестьдесят! Сколько же тебе?

- Он тоже вряд ли мог бы сказать свой возраст. Думаю, когда мы встретились впервые, ему было лет пятнадцать. Может, чуть меньше – он всегда казался мне старшим. С тех пор прошло около сорока лет.

- Старшим? – вмешался Тур. – Не верится, что, прожив сто лет, ты мог думать так о мальчишке!

Гамаюн рассмеялся, на этот раз почти искренне:

- Ооо… Это для вас сто лет – невероятный срок, но… Для нас взрослый возраст начинается лишь тогда, когда приходит Память. До этого дитя не только не разумно в достаточной мере – оно и выглядит как ребенок: физическое развитие, половое взросление – все начинается лишь с этого времени.

Теперь понятно, почему восточные владыки так ценили именно этих существ: вечные мальчики, остававшиеся такими на протяжении долгих лет – частенько, очевидно, дольше всего срока жизни своего хозяина – не могли не привлекать жадных до удовольствий падишахов.

- Что же, выходит, ты у нас почти бессмертный? Проживешь еще не одну сотню лет? – игриво, как мне показалось, ввернул Тур.

Гамаюн серьезно поглядел на него, что с его внешностью, надо сказать, выглядело достаточно забавно:

- Нет. Я уже давно прошел середину отведенного мне срока, и теперь иду скорее к закату, нежели к расцвету.

- И много ли дотуда? – я немного встревожился оттого, как спокойно - спокойно-обреченно - это прозвучало.

- Лет пятьдесят от силы. Скорее – тридцать-тридцать пять, - пожал плечами Гамаюн, нисколько, похоже, не тяготясь собственной судьбой. Тур подавленно молчал, я же решил вернуться наконец на свое место и укладываться на ночлег, и никто не стал меня останавливать.

Пройдя некоторое расстояние, я совершенно некстати вспомнил невинное «я ушел», сказанное с таким трудом, как будто это действие было чем-то почти непосильным. Перед моим внутренним взором закружились мысли и картины: гарем дворца великого правителя Востока – крепость в крепости, полная стражи и прислуги. «Уйти» оттуда не то, что «почти» невозможно - невозможно в принципе! С головой, полной сомнений и вопросов, я повернул было обратно, но внезапно остановился, как будто упершись в стену. Звуки, доносившиеся до меня, однозначно говорили, что моему присутствию там, куда я шел, больше не будут так уж рады, и предлагали немедленно повернуть в противоположную сторону. Все мысли улетучились, оставив меня в одиночестве пересматривать свои понятия о норме и извращении весь обратный путь в темноте до своего спального места.

***

Увы, после того он не прожил и пяти лет.

Как-то утром меня разбудили с вестью – прибыл посыльный от Тура, с запиской, где нервным неровным почерком говорилось: Гамаюн пропал. Они уже не поддерживали столь тесных отношений, как прежде, но старались держаться рядом, как и все мы, у кого в памяти водились мысли, которыми можно поделиться далеко не с каждым, и воспоминания, на которых стоял имперский гриф «совершенно секретно».

Уже потом я прочитал о том, как на Востоке охотились на легендарных существ: этому обучались долго, и только человек с твердой рукой и острым глазом мог точно попасть в нервный узел под нежной кожей в основании крыла. Охотники пользовались крохотными луками, пускавшими на небольшое расстояние тонкие, почти игрушечные стрелки. Для того, чтобы подстрелить из такого оружия свою жертву, надо было подкрасться близко и долго наблюдать, выжидая нужного момента. А потом практически тут же вынуть снаряд из раны, иначе боль убивала драгоценную добычу в считанные минуты.

Мы нашли его только через несколько часов, в глубокой тени одного из дворцовых садов-каскадов - из-под вывернутого крыла торчало оперение короткой стрелы, - скрюченного, окоченевшего так, что мы не могли разжать его пальцев, длинными когтями воткнувшихся в ладони, ни закрыть выкаченных глаз, ни раздвинуть челюсти, чтобы протолкнуть обратно в рот прокушенный язык.

Сделавший это обнаружился так же скоро: он даже не особо прятался. Более того, выглядел скорее как человек, избавивший мир от большой опасности, а себя – от тяжкой ноши. Спокойно глядя на нас раскосыми глазами на непроницаемо холодном, как у любого человека с Востока, лице, он мерным речитативом, не понукаемый никакими вопросами, рассказывал:

- Мой отец, мой дед и прадед служили при дворе правителей, наш род прославил себя преданностью вере и власти, что не знают себе равных. Когда настал черед, мой старший брат взял в руки оружие и стал рядом с отцом. Я тогда был еще ребенком, трех лет от роду, но уже знал о своем предназначении и гордился отведенной мне в этом мире ролью. Я был там, - в невыразительных глазах на миг что-то промелькнуло и они тут же снова стали пустыми, как будто стеклянными. – Сорок лет назад, когда демон спустился во дворец.

Сорок лет назад окровавленное чудовище, вырвавшееся из внутренних покоев, разрушило жизнь трехлетнего ребенка, на его глазах убив отца, которым тот так гордился, и брата, по стопам которого он мечтал пойти. Вмиг не стало ни семьи, ни наследственной службы – как не стало того, перед кем эту службу нести, ибо во всем дворце выживших можно было пересчитать по пальцам. Кто-то говорил, что то – кара небес, кто-то шептал о происках нечистых сил. Не важно – осиротевшая семья верного стража впала в немилость и обнищала, про просторный дом пришлось забыть, имущество, которое несчастные не могли унести на себе, разошлось по соседям. Понемногу и семья, раньше крепкая и многолюдная, стаяла как льдинка на языке, остался только худой, вечно голодный парнишка, которому еще многие годы снились кошмары, полные криков и крови. Гонимый ими, он нашел последних, одряхлевших и полубезумных охотников на тех, кого он сам называл не иначе, как «проклятием небес и земли». Из стариковского лепета своих ветхих наставников он извлек бесценные уроки, а потом, долгими годами вынашивая свою ненависть, пустился на поиски по всему миру.

- Долгие годы я искал тварь, я терпеливо выжидал, отыскивая подходящий момент. Наконец – кончено. Мир избавлен от проклятия, и души всех, погибших от рук мерзкого создания, могут быть в мире.

Только по дороге домой я понял, что услышал еще одну, последнюю историю о существе по имени Гамаюн.

***

Говорят, в последние годы он взял другое имя чтобы быть «как все», но я даже не запомнил, как оно звучало. Для меня он так и останется, Гамаюн: крылатое существо с острозубой многозначительной улыбкой, танцующее в круге пламени для своих убийц.


1