Самый глупый ангел [Кристофер Мур] (fb2) читать онлайн

Благодарности автора

Автор хотел бы отдать должное тем, кто помогал: как всегда — Николасу Эллисону, моему бестрепетному агенту; Дженнифер Брел, моему блистательному редактору; Лизе Галлахер и Майклу Моррисону за неизбывную уверенность в моем умении рассказывать истории; Джеку Уомэку и Лесли Коэн за то, что выводят меня к читателям и прессе; Хаффманам за посадочную площадку и теплый прием; Чарли Роджерс за пристальное чтение, вдумчивые комментарии и вообще за то, что мирилась с процессом; и наконец, Бобу Тако — у него я радостно (хоть и с разрешения, которое все едва не испортило) спер замысел главы 16.

Примечание автора

Некоторые персонажи «Самого глупого ангела» уже появлялись в моих прежних романах. Разиил, самый глупый ангел, был в «Агнце: Евангелии от Шмяка, друга детства Иисуса Христа». Теофилус Кроу, Молли Мичон, Гейб Фентон, Вэлери Риордан и кое-кто еще появлялись в «Ящере страсти из бухты грусти». Роберт Мастерсон, Дженни Мастерсон и Мэвис Сэнд были как в «Практическом демоноводстве», так и в «Ящере». Такер Кейс и крылан Роберто впервые возникли в «Острове блистающей весталки».

Предупреждение автора

Если вы покупаете эту книгу в подарок бабушке или ребенку, следует понимать, что в ней содержатся неприличные слова, а также со вкусом изображаются людоедство и секс между теми, кому за сорок. Не вздумайте винить меня. Я вам говорил.

Эта книга посвящается МАЙКУ СПРЭДЛИНУ, который сказал:

— Знаешь, тебе надо написать рождественскую книжку.

На что я ответил:

— Какую еще рождественскую книжку?

На что он ответил:

— Да фиг знает. Ну, может, о Рождестве в Хвойной Бухте или как-то.

На что я ответил:

— Ну ладно.

Глава 1 Ползучее Рождество

Рождество вползло в Хвойную Бухту, как рождественская ползучка: таща за собой гирлянды, ленты и бубенцы, сочась пьяным гоголь-моголем, смердя хвоей и грозя праздничным светопреставлением, будто герпес под омелой.

Хвойная Бухта, принарядив свою псевдотюдоровскую архитектуру предновогодними финтифлюшками — на деревьях вдоль всей Кипарисовой улицы повисли мигучие огоньки, в углы каждой витрины надули поддельного снега, под каждый уличный фонарь враскоряку понасажали миниатюрных Санта-Клаусов и гигантских свечек, — раскрылась отарам туристов, понаехавшим из Лос-Анджелеса, Сан-Франциско и Большой Калифорнийской долины в поисках истинно осмысленного просветления на пажитях рождественской коммерции. Хвойная Бухта, сонный городок на калифорнийском побережье, городок скорее игрушечный, где больше художественных галерей, чем автозаправок, больше винных дегустационных салонов, чем скобяных лавок, — разлегся примерно так же соблазнительно, как пьяная королева выпускного бала, а Рождество меж тем маячило всего в пяти днях. Рождество подступало, а с ним в этом году явится и Дитя. Оба непостижимы, неотразимы и чудотворны. Хвойная Бухта рассчитывала только на одного.

Хотя не скажешь, будто местное население не прониклось рождественским духом. Две недели до и после Рождества означают желанный приток наличности в городскую казну, с лета изголодавшуюся по туристам. Каждая официантка смахивает пыль с колпака Санты и пристяжных оленьих рогов, а также проверяет, пишут ли все четыре авторучки на фартуке. Клерки в отелях набираются мужества ввиду избыточного бронирования, выявленного в последнюю минуту, а завхозы переключаются с обычного освежителя воздуха с гнилостным запахом детского талька на более праздничный гнилостный запах хвои и корицы. В магазине высокой моды Хвойной Бухты на свитер с оленями премерзкого вида вешают этикетку «Особая Праздничная Распродажа» и повышают цену уже десятый год подряд. «Лоси», «сохатые», масоны и Ветераны зарубежных войн — в основе своей одна и та же кучка старых пьянчуг — неистово разрабатывают план ежегодного рождественского парада по Кипарисовой улице: в этом году главной темой будет «Патриотизм не Свалит с Самосвала» (главным образом потому, что такова была тема их парада на Четвертое июля и у всех еще остались украшения). Многие хвойнобухтинцы даже вызвались добровольно занять места у котелков Армии спасения перед почтамтом и «Экономичным гипермаркетом» и сменять друг друга через каждые два часа, и так — по шестнадцать часов в день. В красных костюмах, с накладными бородами, они гремели колокольчиками, точно сражались за золотую косточку на Олимпиаде имени Павлова.

— Наличку на бочку, скупердяй, — сказала Лена Маркес.

В тот понедельник, за пять дней до Рождества, настал ее черед трясти котелком для пожертвований. Лена, грохоча колокольчиком на чем свет стоит, гналась через всю парковку за Дейлом Пирсоном, злобным застройщиком Хвойной Бухты, а тот улепетывал к своему грузовичку. Заходя в «Экономичный гипермаркет», он кивнул ей и пообещал: «Увидимся на выходе», — но, вырулив наружу восемь минут спустя с пакетом продуктов и мешком льда, пронесся мимо с такой скоростью, словно в котелок ее стекало сало, натопленное из задниц инспекторов технадзора, а ему не хотелось обонять вонь.

— Ты ведь можешь позволить себе пару баксов для тех, кому не так везет, как тебе.

И она встряхнула колокольчиком над его ухом с удвоенной силой. Дейл Пирсон дернулся и развернулся к ней, взмахнув мешком льда на уровне бедра.

Лена отскочила. Ей было тридцать восемь — худая, смуглая, с изящными скулами и тонкой шеей танцовщицы фламенко; ее длинные черные волосы по бокам колпака Санта-Клауса были уложены в две булочки, на манер принцессы Леи.

— Нельзя на Санту руку поднимать! Это так неправильно, что не хватит времени даже перечислить почему.

— Потому что ты чисел не знаешь, да? — Мягкое зимнее солнце играло на новых коронках Дейла, которые он только поставил себе на передние зубы. Ему исполнилось пятьдесят два, он уже почти облысел, но крепкие плотницкие плечи оставались широки и мощны, несмотря на пивное брюхо, выпиравшее ниже.

— Все равно неправильно — ты весь неправ. И жадина к тому же. — С этими словами Лена опять поднесла к самому его уху колокольчик и затрясла им — так терьер в красном костюмчике вышибал бы дух из визжащей медной крысы.

Дейл содрогнулся и дернул рукой, десятифунтовый мешок льда описал понизу плавную дугу и угодил Лене прямиком в солнечное сплетение. Женщина, утратив равновесие, полетела через всю парковку, хватая ртом воздух. Вот тут-то дамы из «ВЫПУКЛИН» кинулись вызывать полицию — вернее, полицейского.

«ВЫПУКЛИНЫ» — это женский фитнес-центр, располагавшийся прямо над парковкой «Экономичного гипермаркета», и со своих «бегущих дорожек» и велотренажеров члены «ВЫПУКЛИН» могли преспокойно наблюдать всех, кто входит и выходит в двери магазина, даже не задумываясь, что они вообще-то подсматривают. А потому выплеск чистого злорадства и легкая инъекция адреналина еще минуту назад, когда Лена гналась за Дейлом по стоянке, для шестерки дам быстро обратились в потрясение: злобный застройщик двинул хрупкую латиноамериканскую сантаэтку в живот мешком с ледяными кубиками. Пятеро из шестерки сбились с ритма или ахнули, а Джорджия Бауман, как раз выставлявшая свою дорожку на восемь миль в час — она изо всех сил старалась сбросить к Рождеству пятнадцать фунтов, чтобы влезть в вечернюю смирительную рубашку с красными блестками, купленную супругом в припадке сексуального идеализма, — совершила задний курбет с тренажера и приземлилась в самый клубок разноцветного спандекса: прямо у нее за спиной на ковриках расположились начинающие йогини.

— Ай, прямо на жопу!

— Это не жопа, а корневая чакра.

— А похоже на жопу.

— Нет, вы видели? Он ее чуть с ног не сбил. Бедняжечка.

— Надо посмотреть? Она цела?

— Надо вызвать Тео.

Упражнялицы хором щелкнули крышками мобильных телефонов — словно банда «Джетов» выкидными ножами, пускаясь в веселый танец смерти перед боем в «Вестсайдской истории».

— Зачем она вообще выходила замуж за этого типа?

— Он такой придурок.

— Она раньше выпивала.

— Джорджия, милочка, у тебя все хорошо?

— А по девять-один-один Тео вызывается?

— Этот подонок сейчас возьмет и уедет, а ее бросит.

— Надо сходить помочь.

— У меня еще двенадцать минут на этой железяке.

— Прием в такой глухомани ужасный.

— У меня номер Тео в автонаборе, для детишек. Давайте я вызову.

— Только гляньте на Джорджию с девочками. Как будто в мельницу играли и свалились.

— Алло, Тео? Это Джейн, я звоню из «ВЫПУКЛИН». Да я, в общем, только что выглянула в окно, и, по-моему, на стоянке гипермаркета проблема. Ну, мне бы не хотелось лезть не в свое дело, скажем так: некий подрядчик только что ударил одну Санту из Армии спасения мешком льда. Ладно, тогда будем ждать твою машину. — Она захлопнула крышку телефона. — Он уже едет.

Мобильный телефон Теофилуса Кроу играл первые восемь тактов «Запутался в тоске» надоедливым электронным голосом, похожим на хор болезных комнатных мух, Сверчка Джимини, надышавшегося гелием, или — ну, в общем, на самого Боба Дилана. Так или иначе, когда Тео удалось наконец открыть устройство, пять человек в овощной секции «Экономичного гипермаркета» уже смотрели на него так свирепо, что завял бы и пучок свежей руколы в его тележке. Тео ухмыльнулся, словно извиняясь: сам терпеть не могу эти штуки, но что поделаешь? — и ответил:

— Констебль Кроу, — дабы напомнить всем вокруг, что он тут не пни пинает, а представляет ЗАКОН. — На парковке гипермаркета? Сейчас буду.

Ух ты, как удобно. Один плюс в службе закону по месту жительства в городке с населением всего пять тысяч — за неприятностями далеко ходить не надо. Тео отогнал тележку в конец ряда, протиснулся сквозь очередь у кассы и вывалился в автоматические двери на стоянку. (Не человек, а насекомое вроде богомола, только сплошь в джинсе и фланели, шесть футов шесть дюймов, сто восемьдесят фунтов и всего три скорости — иноходь, припрыжка и полная неподвижность.) Снаружи он сразу увидел Лену Маркес — та согнулась в три погибели, пытаясь отдышаться. Ее бывший супруг Дейл Пирсон забирался в кабину своего пикапа-внедорожника.

— Погоди-ка, Дейл. Не спеши, — окликнул его Тео.

Он убедился, что из Лены вышибли только дух и скоро она оклемается, и повернулся к упитанному подрядчику: тот уже занес сапог на подножку, словно сейчас кабина проветрится — и он уедет.

— Что тут у вас произошло?

— Эта чокнутая сука дерябнула меня своим колоколом.

— А вот и нет, — выдохнула Лена.

— Мне сообщили, что ты ударил ее мешком льда, Дейл. А это вооруженное нападение.

Дейл Пирсон быстро огляделся и засек кучку женщин, собравшихся у окна спортзала. Упражнялицы немедленно отвернулись и разошлись по своим тренажерам, словно бы на стоянке ничего интересного не происходило.

— Спроси у них. И они тебе расскажут, что она этот колокольчик мне в самое ухо засунула. Я действовал в пределах самозащиты.

— Он сказал, что пожертвует, когда выйдет из магазина, а сам не пожертвовал. — Дыхание постепенно возвращалось к Лене. — А если сказал — это явный договор о намерениях. И он его нарушил. И ничем я его не била.

— Вот ебанушка. — Дейл произнес это так, будто подписывал приговор воде: мокрая. И так ясно.

Тео переводил взгляд с одного на другую. С этой парочкой он и раньше имел дело, но считал, что после их развода пять лет назад страсти поутихли. (Сам Тео в Хвойной Бухте служил констеблем уже четырнадцать лет и наблюдал с изнанки множество благополучных семейных пар.) Первое правило в любых домашних разногласиях — развести стороны подальше друг от друга, но тут, похоже, это уже состоялось. Ни на чью сторону в таких делах вставать не полагается, но у Тео имелась слабость к полоумным — в конце концов, на одной из них он сам женился, — и он решил взять правосудие в свои руки и сосредоточиться на Дейле. К тому же этот тип — осел, каких мало.

Тео похлопал Лену по спине и подпрыгнул к грузовику Дейла.

— Не трать время, хиппарь, — сказал Дейл. — Я все сказал. — Он забрался в кабину и хлопнул дверцей.

«Хиппарь? — подумал Тео. — Хиппарь, значит?» Свой хвост он срезал много лет назад. Перестал носить «биркенстоки». Даже бросил курить дурь. С чего этот парень взял, что констебль Кроу хиппарь? «Хиппарь, а?» — повторил он себе, и тут же:

— Эй?

Дейл завел грузовик и дернул за рычаг передачи.

Тео вскочил на подножку, перегнулся на капот, перекрыв половину ветрового стекла, и начал по нему пристукивать монеткой, извлеченной из кармана джинсов.

— Не уезжай, Дейл. — Тук-тук-тук. — Если ты сейчас уедешь, я выпишу ордер на твой арест. — Тук-тук-тук.

Тео рассвирепел — в этом он был уверен. Да, то, что он чувствует сейчас, — однозначно гнев.

Дейл поставил грузовичок на ручник и ткнул в кнопку, опускающую стекло.

— Ну чего? Чего тебе еще надо?

— Лена выдвигает обвинения в умышленном нападении — возможно, с применением смертоносного оружия. Мне кажется, тебе сейчас лучше раздумать и никуда не уезжать.

— Смертоносное оружие? Да это же мешок со льдом.

Тео покачал головой и заговорил голосом народного сказителя:

— Мешок со льдом, который весит десять фунтов. Посмотришь, Дейл, как я уроню десятифунтовую льдинку на пол в суде перед скамьей присяжных. Слышишь грохот, Дейл? Видишь, как морщатся присяжные, когда я раскалываю мускатную дыню на столе адвоката десятифунтовым блоком льда? И это — не смертельное оружие? «Дамы и господа присяжные, этот человек, этот подлец, этот хам, этот, если позволите, не человек, а переполненная слипшейся массой кошачья уборная, ударил беззащитную женщину — женщину, которая по доброте душевной собирала средства для бедных, женщину, которая…»

— Но это никакой не блок льда, это…

Тео воздел палец:

— Ни слова больше, Дейл, пока я не зачитаю твои права. — Констебль чувствовал, как Дейла пробирает: на висках подрядчика запульсировали жилки, а лысина уже наливалась ярким багрянцем. Хиппарь, значит? — Лена совершенно определенно выдвигает обвинения — правда, Лена?

Та подошла к самому грузовику.

— Нет, — сказала она.

— Вот сука! — вырвалось у Тео — он просто не успел прикусить язык. А ведь такое вдохновение накатило…

— Видишь, она та еще… — сказал Дейл. — Тебе и самому теперь мешочек льда бы не помешал, а, хиппарь?

— Я служитель закона, — ответил Тео, жалея, что при себе нет пистолета. Вместо него из заднего кармана он вытянул бумажник с бляхой, но сообразил, что представляться как-то поздновато: они с Дейлом знакомы уже лет двадцать.

— Ага, а я тогда — северный олень. — В голосе Дейла слышалось больше гордости этим фактом, чем следовало бы.

— Я обо всем забуду, если он положит мне в котелок сто долларов, — сказала Лена.

— Женщина, да ты совсем спятила.

— Сейчас Рождество, Дейл.

— Нахуй Рождество и тебя вместе с ним.

— Эй, придержал бы язычок, Дейл, — сказал Тео, всемерно подчеркивая мирную составляющую титула «блюститель мира и порядка». — И неплохо бы из грузовичка выйти.

— Пятьдесят баксов в котелок, и пусть катится, — сказала Лена. — Это для неимущих.

Тео молнией развернулся к ней:

— Нельзя торговаться о мировой на стоянке гипермаркета. Я его уже за горло держал.

— Заткнись, хиппарь, — сказал Дейл и перевел взгляд на Лену. — Возьмешь двадцатку, и неимущие пускай хоть раком встанут. Они могут и на работу устроиться, как все мы.

Тео был уверен, что наручники у него в «вольво», — или они до сих пор дома на столбике кровати?

— Мы здесь так не…

— Сорок! — крикнула Лена.

— По рукам! — Дейл выхватил из бумажника две двадцатки, скомкал их и метнул в окно; они срикошетили от груди Тео Кроу, а подрядчик дернул грузовик задним ходом.

— Ни с места! — скомандовал Тео.

Но Дейл развернул грузовик и рванул со стоянки. Когда большой красный пикап проезжал мимо «вольво»-универсала, из кабины застройщика вылетел мешок и взорвался прямо на заднем бампере машины констебля, осыпав всю парковку кубиками льда, однако иного вреда не причинив.

— Веселого Рождества, сучка психованная! — раздался вопль из кабины, когда пикап вывернул на улицу. — И всем вам приятного вечера! Хиппарь!

Лена уже сунула смятые банкноты куда-то в шубку Санты и, когда красный пикап, ревя, скрылся из виду, сжала плечо Тео:

— Спасибо, что спас.

— Не от чего было спасать. Надо на него заявить.

— Да нормально. Он бы все равно выпутался — у него отличные адвокаты. Уж я-то знаю. А кроме того — сорок долларов!

— Вот это рождественский дух. — Тео не удержался от улыбки. — Ты уверена, что все в порядке?

— Все отлично. Он уже не в первый раз на мне отрывается. — Лена похлопала себя по кармашку. — Теперь от него хоть какая-то польза. — Она двинулась к брошенному котелку, Тео — следом.

— Если передумаешь, у тебя есть неделя, чтобы написать заявление.

— Знаешь что, Тео? Вообще-то мне очень не хочется еще одно Рождество переживать из-за этого никчемного куска человеческих отходов. Пусть живет себе. Может, нам повезет и с ним что-нибудь случится, как обычно бывает на праздники.

— Это было бы мило, — сказал Тео.

— Ну а теперь в ком рождественский дух?

В какой-нибудь другой рождественской сказке Дейла Пирсона — зловещего застройщика, эгоцентричного женоненавистника и, по всей видимости, неисправимого жмота — могла бы навестить череда призраков, которые, показав ему унылые картины будущих, прошедших и настоящих Рождеств, вызвали бы в нем полную перемену к щедрости, доброте и общему расположению к его человеческим собратьям. Но у нас совсем не такая рождественская сказка, поэтому тут всего через несколько страниц кое-кто жалкого мудозвона отправит на тот свет лопатой. Вот какой дух Рождества ожидается в этих краях. Хо, хо, хо.

Глава 2 Девчонки у нас еще те

Малютка Воительница Чужеземья вела свою «хонду»-универсал по Кипарисовой улице, примерно каждые десять футов тормозя перед туристами, которые выныривали на проезжую часть между запаркованных машин, совершенно забыв об уличном движении. «Полцарства за бритвенно-острый скотосбрасыватель вместо переднего бампера и колесные колпаки с кухонными ножами, чтобы прорубать себе путь в этом стаде невежественного крестьянского мяса, — думала она. И тут же: — Эгей, похоже, медикаменты мне не помешают».

Поэтому вслух она сказала:

— Они ведут себя так, словно Кипарисовая улица — центральная аллея Диснейленда. Как будто улица не для того, чтобы по ней ездить. Вы бы так делать не стали, правда?

И глянула через плечо на двух насквозь мокрых подростков, забившихся в угол на заднем сиденье. Те яростно затрясли головами. Один выдавил:

— Нет, мисс Мичон, ни за что. Нет.

В жизни ее звали Молли Мичон, но много лет назад она была королевой низкобюджетного кино и снялась в восьми фильмах в роли Кендры, Малютки Воительницы Чужеземья. У нее была дикая грива светлых волос, кое-где тронутых сединой, и тело фитнес-модели. Выглядела она и на тридцать, и на пятьдесят — в зависимости от времени суток, формы одежды и глубины воздействия медикаментов. Все поклонники были едины во мнении, что ей где-то от чуть за сорок до несколько за сорок.

Поклонники. Это как раз двое подростков у нее на заднем сиденье. Они совершили ошибку — в свои рождественские каникулы отправились в Хвойную Бухту, разыскали там легендарную звезду культового кино Молли Мичон и попробовали взять у нее автограф на «Малютках Воительницах IV: Возмездии Остервенелой Вонючки», только что выпущенных на DVD с удаленными сценами, ни разу не издававшимися прежде, в которых сиськи Молли вываливаются из бюстгальтера, склепанного из пушечной бронзы. Молли заметила, как поклоннички шарятся вокруг хижины, где она проживала вместе с мужем, Тео Кроу. Она потихоньку выскользнула из задней двери и неожиданно атаковала их с фланга садовым поливальным шлангом: сначала как следует окатила, затем прогнала через всю сосновую рощицу, пока шланг целиком не размотался с катушки, после чего ловкой подсечкой сбила наземь того, что повыше, и пригрозила свернуть ему шею, если его приятель немедленно не встанет, где стоял.

Осознав к этому моменту, что с точки зрения связей с общественностью она, вероятно, совершает ошибку, Молли пригласила энтузиастов своего творчества прокатиться с ней и помочь выбрать елку к рождественской Вечеринке для Одиноких в церкви Святой Розы. (В последнее время что-то многовато Молли стала делать мелких промахов — это началось неделю назад, когда она перестала принимать медикаменты, чтобы сэкономить на рождественский подарок Тео.)

— Так вы, парни, откуда будете? — бодренько спросила Молли.

— Пожалуйста, не убивайте нас, — прохныкал Берт, подросток повыше. (Молли сразу определила их как Берта и Эрни — не потому, что они в самом деле походили на известный дуэт «маппетов», а из-за относительных пропорций; ну и конечно, им в попы никто не совал огромных рук.)

— Я и не собираюсь. Молодцы, что заглянули. Парни на площадке, где торгуют елками, немножко меня сторонятся после того, как я несколько лет назад скормила их коллегу морскому чудовищу, поэтому вы мне будете как бы таким социальным буфером.

Черт, не надо было поминать чудовище. Столько времени прошло в потемках неизвестности после того, как ее выпихнули из кинобизнеса, до возрождения культового статуса ее фильмов, что навыки общения с людьми она совершенно утратила. А еще эти пятнадцать лет отрыва от реальности, когда ее знали как Чокнутую Тетку Хвойной Бухты… Но с тех пор как она сошлась с Тео и села на антипсихотики, все значительно улучшилось.

Молли свернула на парковку «Скобяных изделий и подарков Хвойной Бухты», где пол-акра асфальта отгородили для рождественских елок. Заметив ее машину, три мужика средних лет в холщовых фартуках шустро заскочили в магазин, накинули на дверь засов и развернули табличку «ОТКРЫТО» обратной стороной.

Молли это предвидела, но ей очень хотелось удивить Тео: дескать, она способна справиться даже с покупкой большой елки для церковной вечеринки. А тут эти недалекие и узколобые прихвостни «Блэк-и-Декера» портят ей все планы идеального Рождества. Молли сделала вдох поглубже, а выдохнуть попробовала уже в полном спокойствии — как учила инструкторша йоги.

Что ж, разве не в сосновом лесу она живет? Может, сходить и срубить себе рождественскую елочку собственноручно?

— Давайте-ка вернемся в хижину, парни, — сказала она. — У меня там где-то лежит топор — он-то нам и пригодится.

— Неееееееет! — диким голосом заверещал Эрни.

Повалив своего мокрого дружка, он дотянулся до защелки дверцы, и поклонники вместе вывалились из движущейся «хонды» прямо на поддон с пластмассовыми оленями.

— Ну и ладно, — сказала Молли. — Берегите себя, парни. Может, у меня получится свалить елочку прямо во дворе.

С этими словами она развернулась и отправилась домой.

Вся взопрев, Лена Маркес выскользнула из шубки Санты, словно младенец ящерки из мохнатого красного яйца. Температура дошла чуть ли не до восьмидесяти, когда Лена закончила смену у «Экономичного гипермаркета», и в тяжелом костюме с нее водой сошло никак не меньше пяти фунтов. В одном лифчике и трусиках она прошлепала в ванную и запрыгнула на весы — насладиться нежданным бонусом в потере веса. Диск повертелся и успокоился на ее обычном предванном показателе. Для роста идеально, для возраста весьма прилично, однако, черт возьми, она подралась со своим бывшим, получила плюху мешком льда, гремела в колокольчик ради неимущих и восемь часов страдала от проклятой жары в костюме Санты! Хоть чего-то она заслужила за свои муки или нет?

Лена скинула белье и снова вскочила на весы. Никакой ощутимой разницы. Дьявольщина! Она присела, пописала, подтерлась и попробовала еще раз. Ну, может, на треть фунта ниже нормы. Ахх! — с досадой подумала она, отводя в сторону бороду, чтобы лучше видеть шкалу. Вот в чем все дело. Она скинула бороду и колпак Санта-Клауса, швырнула их в ближайшую спальню, распустила длинные черные волосы и дождалась, когда весы угомонятся.

Ну вот. Четыре фунта. Торжествующе лягнув воздух ударом тай-бо, Лена шагнула под душ. Намыливаясь, она поморщилась — солнечное сплетение до сих пор болело от удара. В паре мест сразу под ребрами, куда ей попало мешком со льдом, лиловели синяки. Если перезаниматься в спортзале, бывает и больнее, но эта боль добивала ей чуть ли не до самого сердца. Может, от мысли, что Рождество придется встречать в одиночестве. Впервые после развода. Ее сестра, с которой последние годы они праздновали вместе, с мужем и детишками отправилась в Европу. А Дейл, хоть и мудак на всю голову, постоянно тормошил ее перед праздниками. Теперь же никакой суеты ждать не приходится. Остальная родня в Чикаго, а с мужиками после Дейла ей хронически не везло — слишком много осадочного гнева и недоверия. (Он же не только мудак — он ей изменял.) Все ее подружки — замужем или с полупостоянными бойфрендами — в один голос твердили, что Лене какое-то время лучше пожить одной, чуть больше узнать саму себя. Это, конечно, полная брехня. Она знала себя, нравилась себе, мыла себя, одевала себя, покупала себе подарки, выводила себя на свидания, даже время от времени занималась с собой сексом, что неизменно выходило получше, чем раньше с Дейлом.

— О, эта дрянь насчет познай-саму-себя свернет тебе купол с росчерком, — сказала ее подруга Молли Мичон. — Уж поверь мне, я — некоронованная королева свернутых куполов. В последний раз, когда я решила познать себя лучше, оказалось, что во мне целая шайка сбрендивших стерв. Будто сижу в регистратуре реабилитационного центра. Хотя должна сказать, сиськи у них были ничего. Так или иначе — забудь. Иди и сделай что-нибудь для кого-нибудь другого. Выйдет гораздо полезнее. «Познай саму себя» — и толку-то? Ну познаешь, и выяснится, что ты — полная гарпия. Нет, мне ты, конечно, нравишься, но моему мнению доверять нельзя. Сделай что-нибудь для других.

Это правда. Молли бывала… э-э… эксцентрична, но временами говорила очень здравые вещи. Поэтому Лена и вызвалась ходить с котелком и колокольчиком Армии спасения, собирала консервы и мороженых индеек для продовольственной инициативы Общества анонимных соседей Хвойной Бухты, а завтра, как только стемнеет, выйдет на улицу и отправится собирать натуральные рождественские елочки и разносить по домам тех, кто себе их позволить, вероятно, не сможет. Так она и отвлечется от себя. А если не поможет, канун Рождества Лена проведет на Вечеринке для Одиноких в церкви Святой Розы. Ох господи, ну вот оно. Опять настало Рождество, и она прониклась его духом — ей ужасно одиноко…

А для Мэвис Сэнд, хозяйки салуна «Пена дна», слово «одиноко» звенело колокольцами кассового аппарата. Настанут рождественские каникулы, Хвойная Бухта наводнится туристами в поисках провинциального шарма, а в салун набьются одинокие лишенцы и нытики в поисках утешения. Его-то Мэвис радостно и подавала им в виде своего фирменного (и по спекулятивной цене) рождественского коктейля «Медленный уютный трах в санях Санта-Клауса», который состоял…

— Если тебе невтерпеж узнать, из чего он сделан, отъебись, — говорила обычно Мэвис. — Я профессиональный бармен с тех пор, как твой папаша смыл в сортир тот гондон, в котором булькала твоя единственная надежда заполучить мозги, так что проникайся рождественским духом и плати за выпивку.

Саму же Мэвис рождественский дух не покидал никогда — вплоть до сережек в виде новогодних елочек, которые она носила круглый год, чтобы от нее «пахло как от новенькой машины». Пучок омелы размером с лосиную голову висел над кассовым аппаратом, и если какой-нибудь наивный пьянчуга слишком далеко перегибался через стойку бара, чтобы его заказ наверняка дошел до хозяйки посредством одного из слуховых аппаратов, вне зависимости от времени года он обычно делал открытие: за трепетом черных нейлоновых хлыстов, отягощенных тушью, — они изображали псевдоресницы, — за волосатой бородавкой и слоем помады «Красный соблазн», наложенной шпателем, за газовым облаком «Тарейтонов-100» и кастаньетным перестуком зубных протезов выяснялось, что Мэвис еще очень может поработать язычком. Один парень, к примеру, едва переводя дух и пошатываясь на пути к выходу, уверял, что Мэвис облизала ему самый мозжечок, чем вызвала видения смерти от удушья в темном чулане самой Смерти, — что хозяйка восприняла как комплимент.

Примерно в то время, когда Лена и Дейл вели битву на стоянке «Экономичного гипермаркета», Мэвис, восседавшая на табурете за стойкой, подняла голову от кроссворда и увидела, как в двойные двери бара входит самый красивый мужчина в ее жизни. То, что некогда было пустыней, расцвело у нее внутри; там, где некогда тянулся сухой овраг, излилась могучая река. Сердце пропустило удар, а дефибриллятор, вживленный в грудь, взбрыкнул так, что Мэвис электрически ринулась с табурета, точно вода сквозь затворы шлюза, спеша обслужить этого клиента. Если бы он заказал «стеноломку»,^[1] она бы просто кончила — да так, что теннисные тапочки содрало бы с мозолей на пальцах; она это знала, она это чувствовала, она этого хотела. Мэвис была романтичной особой.

— Что вам угодно? — спросила она, бия ресницами так, словно у нее за очками колотились в падучей гигантские тарантулы.

Полдюжины дневных завсегдатаев, сидевших у стойки, хором развернулись на табуретах, чтобы узреть источник сей елейной учтивости: никак не возможно, чтобы голос этот принадлежал Мэвис, которая с ними обычно разговаривала в тональности презрения и никотина.

— Я ищу дитя, — ответил незнакомец. У него были длинные светлые волосы, ниспадавшие на пелерину черного дождевика военного покроя. Глаза — фиалковые, а лицо — одновременно жесткое и нежное, очерченное тонко, однако ни возраста, ни жизненного опыта не выдававшее.

Мэвис подкрутила ручку на правом слуховом аппарате и наклонила голову, как собачка, только что цапнувшая свиную отбивную из пластмассы. О как рушатся столпы похоти под бременем глупости!

— Вы ищете дитя? — переспросила Мэвис.

— Да, — подтвердил незнакомец.

— В баре. Среди бела дня в понедельник. Вы ищете дитя?

— Да.

— Какое-то конкретное дитя или сойдет любое?

— Я пойму, когда увижу, — ответил незнакомец.

— Ебала болезная, — подал голос один дневной завсегдатай, и Мэвис в кои-то веки с ним согласилась: от кивка шейные позвонки ее щелкнули, как торцовый ключ.

— Убирайся к черту из моего бара, — сказала она. Длинный лакированный ноготь прочертил маршрут к выходу. — Вали давай. Тебе здесь что — Бангкок?

Незнакомец вперил взор в ее палец.

— Рождество Христово близится, я не ошибся?

— Да, Рождество в субботу, — проворчала Мэвис. — А какая, к черту, разница?

— Значит, дитя мне нужно до субботы, — ответил незнакомец.

Мэвис пошарила под стойкой и выудила свою миниатюрную бейсбольную биту. Он, конечно, симпатяга, но одно это не значит, что его нельзя усовершенствовать куском доброго гикори по макушке. Мужчины: подмигнет, раскочегарит, влажно хлюпнет разок, и моргнуть не успеешь — а ему уже пора отращивать шишки и расшатывать зубы. Мэвис была романтиком прагматичным: от любви — при ее надлежащем применении, полагала она, — бывает больно.

— Вломи ему, Мэвис, — подначил один дневной завсегдатай.

— Какой извращенец вырядится в дождевик на семидесятипятиградусной жаре? — сказал другой. — Я тоже за. По мозгам ему.

У бильярдного стола уже делали ставки.

Мэвис дернула себя за отбившуюся от стада волосину на подбородке и вгляделась в незнакомца поверх очков.

— А ты не желаешь продолжить свои поиски чуть дальше по дороге? — осведомилась она.

— Какой сегодня день? — спросил незнакомец.

— Понедельник.

— Тогда я выпью диетической колы.

— А как же дитя? — уточнила Мэвис, для вескости похлопывая «луисвилльской дубиной» по ладони (больно, как у черта в жмене, только она и глазом не моргнет, дудки).

— У меня есть время до субботы, — сказал прекрасный извращенец. — Теперь же — диетическую колу и батончик «Сникерса». Пожалуйста.

— Ну все, — сказала Мэвис. — Ты покойник.

— Но я же сказал «пожалуйста», — ответил Блондинчик. Несколько не в тему.

Она не стала даже поднимать калитку в стойке, а поднырнула под нее и кинулась в атаку. Тут блямкнул колокольчик, и в салун пробился луч света: значит, с улицы кто-то вошел. Едва Мэвис перенесла вес на толчковую ногу, чтобы уже совсем отправить блондиновы гонады полетать над соседним округом, незнакомец исчез.

— Проблема, Мэвис? — спросил Теофилус Кроу. Он стоял аккурат на том же месте, где только что был незнакомец.

— Черт, куда он делся? — Мэвис заглянула за плечо Тео и обозрела галерею дневных завсегдатаев. — Куда он пропал?

— Бог знает, — ответили те, пожимая плечами а капелла.

— Кто? — спросил Тео.

— Блондин в черном дождевике, — объяснила Мэвис. — Ты не сталкивался с ним в дверях?

— В дождевике? Да на улице семьдесят пять градусов, — сказал констебль. — Уж я бы заметил дождевик.

— Он был извращенец! — крикнул кто-то из глубины бара.

Тео опустил голову и окинул взглядом хозяйку:

— Парень перед тобой обнажался?

Разница в росте у них была почти в два фута, и Мэвис пришлось на шаг отступить, чтобы заглянуть констеблю в глаза.

— Да нет же, черт. Мне нравятся те, кто показывает товар лицом. Этот парень искал дитя.

— Так тебе и сказал? Просто зашел сюда и сказал, что ищет ребенка?

— Точно. Я уже совсем было хотела его поучить…

— Ты уверена, что он не своего ищет? Такое бывает, знаешь ли, — рождественская толчея, дети теряются…

— Нет, он не конкретного ребенка искал, он искал вообще дитя.

— Ну, может, ему хотелось стать кому-нибудь Старшим Братиком, или Тайным Сантой, или еще чего-нибудь… — сказал Тео, являя тем самым веру в доброту человеческую, улик которой у него было от крайне мало до совершенно никаких. — Сделать ему что-нибудь хорошее на Рождество.

— Черт побери, Тео, тупица ты ебанутая, да попа не надо отрывать от алтарного служки фомкой, чтобы понять, что он пацанчику не катехизис на ушко читает. Этот парень — извращенец.

— Что ж, тогда мне, наверное, надо бы сходить его поискать.

— Да уж, наверное, давно уже пора как надо бы.

Тео совсем уже нацелился к выходу, но развернулся к Мэвис снова:

— И я не ебанутая тупица, Мэвис. Не надо со мной так разговаривать.

— Извини, Тео, — ответила хозяйка, опуская «луисвилльскую дубину» в знак искренности своего покаяния. — А чего ты вообще заходил-то?

— Не помню. — Тео подчеркнуто воздел бровь.

Мэвис ухмыльнулась. Хороший он парень, Тео, — дурковатый, но хороший.

— Вот как?

— He-а, я просто хотел уточнить, как у тебя с едой будет на Рождество. Ты же барбекю хотела устраивать, правильно?

— Да, планировала.

— Так вот, я только что по радио услышал, что велика вероятность дождя, поэтому лучше бы резервный план разработать.

— Больше выпивки?

— Я имел в виду, чтоб еду на улице готовить не пришлось.

— Типа — еще больше выпивки?

Тео покачал головой и направился к двери.

— Позвони мне или Молли, если помощь потребуется.

— Дождя не будет, — сказала Мэвис. — В декабре никогда не бывает.

Но Тео уже ушел — на улицу, искать незнакомца в дождевике.

— А хлынуть может запросто, — подал голос один из дневных завсегдатаев. — Ученые говорят, в этом году мы можем увидеть эль-ниньо.

— Ну да, можно подумать, они нам вообще что-нибудь говорят, пока полштата в море не смоет, — сказала Мэвис. — К ебене маме этих ученых.

Но эль-ниньо в самом деле надвигался.

Эль Ниньо. Дитя.

Глава 3 Мишура обмишуливает

Вечер вторника. До Рождества еще четыре дня, однако по главной улице городка в своем большом красном пикапе разъезжает Санта: машет детворе, виляет с одной обочины на другую, рыгает себе в бороду потихоньку, потому что он не просто в подпитии.

— Хо, хо, хо, — говорит Дейл Пирсон, злобный застройщик Хвойной Бухты и уже шестой год подряд почетный Санта-Клаус ложи Северных оленей. — Хо, хо, хо, — говорит он, давя в себе позыв добавить «и бутылка рому»: манеры у него — скорее Черной Бороды, чем Святого Николая. Родители тычут в него пальцами, детвора машет и подпрыгивает.

К этому времени уже вся Хвойная Бухта звенит переселившимся в эмиграцию рождественским настроем. Все номера всех отелей полны, а на Кипарисовой улице не осталось ни единой щелочки для парковки — покупатели без устали сыплют свои каштаны в костер, сметая все подчистую. Кредитка стерпит. Вся улица пахнет корицей и сосной, мятой и радостью. Это вам не грубое торгашество Рождества в Лос-Анджелесе или Сан-Франциско. Это вам рафинированное, искреннее торгашество маленького новоанглийского городка, где сто лет назад Норман Рокуэлл изобрел Рождество. Тут все взаправду.

Однако до Дейла Пирсона это не доходило.

— Веселого, счастливого… отсоси, паразит липучий, — Гринчем скрипел Дейл за тонированными стеклами кабины.

На самом деле для коренных жителей весь этот рождественский шарм их городка оставался некой загадкой. Ведь Хвойная Бухта, в общем-то, не зимняя страна сказок: средняя температура сезона — 65 градусов по Фаренгейту, и только пара уж совсем матерых старожилов припоминала, что когда-то поговаривали, будто здесь шел снег. Да и не тропический это рай для отпускников: океан обжигающе холоден, средняя видимость в воде — 18 дюймов, а на самом берегу — гигантское лежбище морских слонов. И зиму напролет тысячи округлых ластоногих валяются по всему побережью Хвойной Бухты, словно огромные гавкающие какашки; хотя сами по себе они безобидны, однако же составляют основной рацион большой белой акулы, которая за 120 миллионов лет эволюционировала в отличный предлог никогда не заходить в океан выше лодыжек. А раз дело не в погоде и не в воде — какого рожна им тут надо? Может, самих сосен? Новогодних елочек?

— Мои деревья, черт бы их драл, — бородато бурчал про себя Дейл.

Городок Хвойная Бухта располагался в самом последнем на белом свете естественном бору монтерейских сосен. А поскольку они подрастают на двадцать футов в год, сам бог велел выращивать монтерейские сосны под новогодние елки. Это хорошая новость: в городке можно прийти на любой пустырь и срубить себе солидную рождественскую елочку. Но есть и плохая: это преступление, если, конечно, вы не обзаведетесь специальным разрешением и не посадите пять сосен взамен. Монтерейские сосны — охраняемый вид, это вам скажет любой местный строитель, ибо всякий раз, как они валили парочку для постройки дома, высаживать обратно приходилось целый лес.

Универсал с рождественской елкой, пристегнутой к крыше, сдал назад перед самым носом Дейлова пикапа.

— Уберите эту говяху с моей улицы, — Скруджем проскрежетал Дейл. — И веселенького вам Рождествеца, мразюки, — добавил он, чтобы не выбиваться из общего настроя.

Сам того не желая, он стал Джонни Яблочным Семечком рождественских елок: высадил десятки тысяч саженцев на замену тем тысячам, которые свалил бензопилой, а затем построил из них целые ленты однотипных особнячков, заплетя ими все холмы Хвойной Бухты. Хотя закон и предписывал все деревья-заменители высаживать в пределах муниципального округа Хвойной Бухты, нигде не говорилось, что посадки следует производить вблизи от того места, где сосну срубили. Вот Дейл и понатыкал все свои деревья вокруг кладбища старой церкви Святой Розы. Много лет назад всю эту землю — десять акров — он сам же и купил, надеясь разделить ее на участки и застроить роскошными жилищами, кабы не встряли эти хиппари из Калифорнийского исторического общества. Ветхую двухкомнатную церквушку объявили памятником истории и культуры, а потому застраивать что бы то ни было чем бы то ни было стало невозможно. И ровными рядами, даже не задумываясь о естественном росте леса, его строительные бригады сажали и сажали монтерейские сосны, пока вокруг церкви не образовалась чащоба, что перья на птичьей спине.

Последние четыре года за неделю до Рождества кто-то повадился ездить в этот Дейлов лес и вывозить живые сосны целыми грузовиками. И Дейл уже заманался отвечать перед окружной администрацией за высадку новых деревьев. То есть на сами сосенки ему было наплевать вприсядку, но будь он проклят, если станет мириться, когда на него снова и снова спускают сторожевых полканов округа. Своим корешам по Оленьему обществу он уплатил сполна — раздал подарки с сюрпризами и им, и женам ихним, а теперь он пойдет ловить вора. И вора он поймает — это будет его личный рождественский подарок себе. Немножко справедливости. А больше ему ничего и не надо — немножко справедливости, и капец.

И веселенький гоблин свернул с Кипарисовой и направился прямиком в гору, к церквушке, похлопывая по тупорылому револьверу 38-го калибра, засунутому за широкий черный пояс.

Лена втащила вторую рождественскую елку в кузов своего маленького пикапа «тойота» и утвердила ее в одном из десятигаллонных кедровых коробов, которые сама же специально для этого сколотила. В этом году неимущие получат лишь четырехфутовики — ну, может, вместе с коробом на фут больше. После октября дождь шел всего раз, поэтому у Лены почти час ушел на то, чтобы выкопать из неподатливой сухой почвы только два саженца. Ей, конечно, хотелось, чтобы у людей на Рождество были елочки, но если бы она замахнулась на семифутовые, то проторчала бы тут всю ночь и раздобыла лишь пару. Вот это — настоящая работа, — думала Лена. Вообще-то она управляла недвижимостью — подбирала жилье на съем для отпускников в местном агентстве, и в самый сезон рабочий день ее затягивался до десяти-двенадцати часов, но теперь она осознала: часы на работе и реальная работа — большая разница. Она осознавала это каждый год, когда приезжала сюда сама по себе и брала в руки ярко-красную лопату.

По лицу стекал пот. Лена тыльной стороной замшевой рабочей перчатки смахнула с лица волосы, оставив на лбу грязный мазок. Выпуталась из фланелевой рубашки, надетой по случаю ночной прохлады, и осталась в узком черном топе и грязновато-оливковых штанах от робы. С красной лопатой в руках на этой лесной опушке она походила на бойца какого-то рождественского спецназа.

Лена вонзила лезвие в хвойную подстилку примерно в футе от ствола следующего намеченного дерева, поднажала ногой и слегка попрыгала, чтобы лопата вошлапоглубже. Когда она раскачивала черенок, чтобы поднять пласт дерна, яркий дуплет фар обмахнул закраину леса и замер на «тойоте».

«Не о чем волноваться, — думала Лена. — И не собираюсь я прятаться, не собираюсь никуда нырять». Ничего плохого она не делает. Ничегошеньки. Ну, говоря строго, это, конечно, воровство и нарушение пары указов окружной администрации о рубке монтерейских сосен, но, говоря так же строго, она же их не рубит, правда? Она их просто пересаживает. И… да, ради неимущих. Она — как Робин Гуд, вот. А Робину Гуду слова поперек не скажи. Но все равно Лена улыбнулась в окуляры фар и пожала плечами с таким видом — «ну что ж, похоже, меня замели», — который, надеялась она, сочтут прелестным. К глазам она поднесла козырьком ладонь и прищурилась, чтобы разглядеть получше, кто сидит в грузовике. Да, Лена не сомневалась, что это грузовик.

Двигатель его пофырчал и заглох. У Лены в горле шевельнулась тошнота — она поняла, что грузовик дизельный. Открылась дверца, и, когда на миг в кабине вспыхнул свет, ей показалось, что за рулем — фигура в чем-то красно-белом.

Чего?

Из пучка слепящего света к Лене шел Санта-Клаус. Обычный Санта — с фонариком. Но что это у него в другой руке? А в другой руке у Санты был пистолет.

— Черт бы тебя драл, Лена, можно было и догадаться, что это ты, — сказал он.

У Джоша Баркера были крупные неприятности. Крупнее не бывает. Ему всего семь лет, но он абсолютно уверен, что жизнь навеки испорчена. Он несся по Церковной улице, лихорадочно соображая, как объяснит все мамочке. Опоздал на полтора часа. Вернулся домой сильно затемно. И не позвонил. А Рождество — всего через несколько дней. Ладно мамочке объяснять, но как он объяснит все это Санте?

Хотя Санта как раз может понять — понимает же он про игрушки. А вот мамочка все равно никогда не поведется. Он играл в «Большой крестовый поход Варвара Джорджа» на «плейстейшн» у своего друга Сэма, и они углубились на территорию неверных и поубивали тысячи «ракцев», и выйти из игры было никак нельзя. Ее так сделали — специально, чтобы нельзя было выйти, и Джош глазом не успел моргнуть, как за окном стемнело, а он совсем про все забыл, и Рождество наверняка уже погибло навсегда. Ему-то хотелось «Икс-Бокс 2», но вряд ли Санта принесет его теперь, если в списке у него будет значиться «вернулся домой затемно» И В ПРИДАЧУ «даже не побеспокоился позвонить».

Провожая Джоша до двери, Сэм взглянул на ночное небо и подытожил:

— Мужик, ты обмишулился.

— Ничего я не обмишулился, это ты обмишулился, — ответил Джош.

— Я-то не обмишулился, — возразил Сэм. — Я еврей. Нет у нас никакого Санты. У нас и Рождества не бывает.

— Значит, ты и обмишулился.

— Заткнись, ничего я не обмишулился.

Но, едва сказав это, Сэм сунул руки в карманы, и Джош услышал, как он постукивает своим дрейделом об ингалятор против астмы: вид у его друга и впрямь был какой-то обмишуленный.

— Ладно, ты не обмишулился, — сказал Джош. — Извини. Я лучше пойду.

— Ага, — сказал Сэм.

— Ага, — сказал Джош, сообразив, что чем дольше он будет добираться до дома, тем больше обмишулится.

И вот, несясь по Церковной улице к дому, он вдруг понял, что, весьма вероятно, сейчас получит экстренную отсрочку от обмишуливания: ибо на лесной опушке прямо перед ним стоял Санта собственной персоной. Хотя он, казалось, очень злился, злость его, похоже, изливалась на женщину с красной лопатой в руках, по колено стоявшую в яме. А Санта вопил на нее, светя ей прямо в глаза тяжелым черным фонариком, который держал в одной руке.

— Это мои деревья. Мои, черт бы их драл, — орал Санта.

Ага! — подумал Джош. Раз уж Санта выражается так, «черт» — не так плохо, чтобы загреметь в список непослушания. Джош мамочке так и говорил, но она не поверила и наложила на «черта» запрет.

— Я же взяла всего несколько, — отвечала женщина. — Для тех, кто не может себе позволить елочку на Рождество. Нельзя же такое жалеть для пары-другой несчастных семей.

— Еще как, блядь, можно.

Да-а… Джош даже не сомневался, что из-за слова на букву «б» в список загремишь надолго. Он был в шоке.

Санта ткнул фонариком женщине прямо в лицо. Она отмахнулась.

— Послушай, — сказала женщина. — Давай я вырою последнюю и уеду?

— Ничего ты не выроешь. — Санта еще раз ткнул фонарик женщине под нос, но, когда она и теперь отмахнулась, стукнул ее по голове другим концом.

— Ай!

Наверняка больно. Джош через дорогу слышал, как от удара у женщины лязгнули зубы. Должно быть, эти новогодние елки Санте чем-то очень дороги.

Женщина опять отмахнулась, только теперь уже — черенком лопаты. И Санта опять стукнул ее фонариком — уже сильнее; женщина взвыла и упала в яме на колени. Санта сунул руку за черный пояс, вытащил пистолет и направил на женщину. Немедленно подскочив, та замахнулась лопатой, и лезвие с тупым металлическим лязгом столкнулось с головой в красном колпаке. Санта пошатнулся и вновь навел пистолет. Женщина съежилась, прикрыв голову руками; лопата торчала у нее из-под мышки лезвием вверх и вперед. Но, прицелившись, Санта потерял равновесие и рухнул прямо на подставленную лопату. Лезвие вошло ему под бороду, и та вдруг покраснела — так же ярко, как его костюм. Он выронил пистолет и фонарик, булькнул и свалился в яму. Только Джош его и видел.

Мчась домой изо всех сил, Джош уже почти не слышал, как кричала женщина: кровь звенела в его ушах праздничными колокольчиками с саней. Санта умер. Рождество испорчено. Джош обмишулился.

Он был не один такой обмишуленный: в трех кварталах от него по Вустерской улице в хандре и унынии волокся Такер Кейс. Он собирался развеять последствия употребления дурной еды из забегаловки энергичной прогулкой, но к земле его пригибало бремя жалости к себе. Дело шло к сорока, он был подтянут, светловолос и загорел — в общем, стареющий сёрфер или профессионал гольфа в самом расцвете. В пятидесяти футах над ним верхушки деревьев обмахивал гигантский крылан. Кожистые крылья безмолвно рассекали ночь. «Умеет же шпионить за персиками и прочими фруктами, — думал Такер, — и никто его не засечет».

— Роберто, делай свои дела и давай-ка в гостиницу, — крикнул он в небеса.

Крылан гавкнул в ответ и зацепился на лету за сук, по инерции едва не описав вокруг него мертвую петлю, но, покачавшись маятником, застыл вверх тормашками. После чего огрызнулся еще разок, облизнул собачью мордочку и запахнулся в огромные крылья, защищаясь от сквозняка с моря.

— Прекрасно, — сказал Так, — но в номере тебе не бывать, пока не покакаешь.

Плотоядная летучая мышь досталась ему в наследство от штурмана-филиппинца, когда Кейс водил частный реактивный самолет для одного врача в Микронезии. На такую работу он согласился только потому, что лицензии пилота США его лишили: Так разбил розовый самолет корпорации «Косметика Мэри-Джин», увлекшись посвящением одной молодой особы в члены клуба «Миля вверх». Пьяный. После Микронезии вместе с крыланом и прекрасной молодой женой-островитянкой они переселились на Карибы и основали чартерную компанию. Теперь же, шесть лет спустя, его прекрасная жена-островитянка управляла чартерным бизнесом вместе с семифутовым растаманом, а у Такера Кейса за душой не осталось ничего, кроме летучей мыши и временного контракта с Администрацией по контролю за применением законов о наркотиках: он должен был летать на вертолетах и выискивать в глухомани Биг-Сура пятаки с марихуаной. Это и привело его в Хвойную Бухту и загнало в комнатенку дешевого мотеля за четыре дня до Рождества, одного. Одинокого. Обмишуленного.

Во время оно Так был дамским угодником высочайшего порядка — Дон Жуаном, Казановой, Кеннеди (только без налички); теперь же он очутился в городе, где не знал ни души и не встретил пока ни единой женщины, которую стоило бы соблазнять. Несколько лет семейной жизни едва не доконали его. Он слишком привык к нежному женскому обществу, которого можно добиться без особых манипуляций, уловок и ухищрений. Такого ему не хватало. Ох как же не хочется ему проводить Рождество в одиночестве, черт возьми. Однако вот он.

А вот и она. Дамочка в беде. Одна, посреди ночи, плачет — и, судя по тому, что Так различал в стереолучах фар, очертаний эта женщина самых приятных. Отличные волосы. Красивые высокие скулы, исполосованные слезами и грязью, но, знаете, такие экзотичные, что ли. Такер проверил, по-прежнему ли Роберто безопасно для окружающих висит наверху, затем одернул летную куртку и двинулся через дорогу.

— Эй, послушайте, у вас все в порядке?

Женщина дернулась, даже чуть вскрикнула и бешено заозиралась — пока не заметила его.

— Ох господи, — сказала она.

Таку отвечали и похуже. Он стоял на своем.

— С вами все в порядке? — повторил он. — Похоже, у вас были неприятности.

— По-моему, он умер, — сказала женщина. — Мне… мне кажется, я его убила.

Так перевел взгляд на красно-белую кучу на земле у своих ног и только тут до него дошло, что это: мертвый Санта. Нормального человека сразу бы закоротило, и он дал бы задний ход и попытался как можно быстрее отрулить, но Такер Кейс был летчик, приученный действовать в любых чрезвычайных ситуациях жизни и смерти, натренированный вести себя учтиво под любым давлением, а кроме того — одинокий. Женщина, тем временем, была действительно что надо.

— Стало быть, мертвый Санта, — сказал Так. — Вы тут где-то рядом живете?

— Я не хотела его убивать. Он кинулся на меня с пистолетом. Я просто нырнула, а когда подняла голову… — И она махнула на огромный дохлый крендель праздничной расцветки. — Наверное, лопата задела его по горлу.

Кажется, она помаленьку успокаивалась. Такер глубокомысленно кивнул:

— Значит, на вас бросился вооруженный Санта? — Женщина показала на пистолет, валявшийся на земле рядом с фонариком. — Понимаю, — сказал Так. — А вы были знакомы с этим…

— Да. Его зовут Дейл Пирсон. Он сильно пил.

— А я нет. Бросил много лет назад, — ответил Так. — Кстати, я Такер Кейс. Вы замужем? — Он протянул ей руку. Женщина его будто впервые увидела:

— Лена Маркес. Нет, я в разводе.

— Я тоже, — сказал Так. — Тяжко на праздники, да? Дети есть?

— Нет. Мистер э-э… Кейс, послушайте, этот человек — мой бывший муж, и он мертв.

— Н-да. Я вот своей бывшей просто отдал дом и бизнес, но так и впрямь дешевле.

— Вчера мы поссорились на глазах у десятка человек на стоянке у магазина. У меня был мотив, была возможность и были средства… — Женщина показала на лопату. — Все решат, что я его убила нарочно.

— Не говоря о том, что вы действительно его убили.

— И думаете, журналисты не присосутся? У него из шеи торчит моя лопата.

— Может, лучше стереть с нее отпечатки пальцев и все остальное? Вы ДНК на него не роняли?

Женщина растянула полу рубашки и принялась возить ею по черенку лопаты.

— ДНК? Это, например?

— Ну, знаете, волосы, кровь, семя? Ничего такого?

— Нет.

Она яростно полировала рукоять лопаты рубашкой, стараясь не слишком приближаться к тому концу, который застрял в покойнике. Странное дело, но Так находил процесс несколько эротичным.

— По-моему, с отпечатками вы разобрались, но меня вот что беспокоит: тут ваше имя явно выписано черным маркером. Может вас выдать.

— Садовые инструменты никогда не возвращают, если их не подписать, — ответила Лена. И снова заплакала. — Ох боже мой, я его убила.

Так подошел к ней ближе и обхватил рукой за плечи.

— Эй, эй, эй, все не так плохо. По крайней мере, у вас нет детишек, которым все это пришлось бы объяснять.

— Но что же мне делать? Моя жизнь кончена.

— Не болтайте глупостей, — сказал Такер, стараясь, чтобы прозвучало бодрее. — Послушайте, у вас тут вполне качественная лопата, а яма почти готова. Что скажете, если мы Санту немножко утрамбуем, вокруг чуточку подчистим и я приглашу вас на ужин? — Он ухмыльнулся.

Женщина посмотрела на него:

— Вы — кто?

— Приятный парень, который пытается помочь даме, попавшей в беду.

— И вы хотите пригласить меня на ужин?

— Ну не прямо сейчас. После того, как мы тут возьмем все под контроль.

— Я только что убила человека, — сказала она.

— Да, но не нарочно же.

— Человек, которого я когда-то любила, мертв.

— Черт, вот незадача, — ответил Так. — Вам нравится итальянская кухня?

Лена шагнула вбок и оглядела его с ног до головы, особое внимание обратив на правое плечо летной куртки, где бурая кожа была так исцарапана, что выглядела замшей.

— Что с вашей курткой?

— Моему крылану нравится по мне лазить.

— Вашему крылану?

— Слушайте, нельзя ведь летать по жизни вообще без всякого багажа, верно? — Так для наглядности кивнул на усопшего. — Я объясню за ужином.

Лена медленно кивнула.

— Надо будет спрятать его грузовик.

— Конечно.

— Тогда ладно, — сказала она. — Вы не дернете лопату? Д-до сих пор не могу поверить.

— Понял, — сказал Так, спрыгнул в яму и извлек лопату из шеи Святого Николая. — Считайте, что это подарок к Рождеству.

После чего скинул куртку и вгрызся в неподатливую почву. На сердце было легко, немножко кружилась голова, и Так был в полном восторге — в обществе летучей мыши встречать Рождество ему больше не придется.

Глава 4 Премерзкого вам праздничка

Джош стер с лица слезы, поглубже вдохнул и направился по дорожке к дому. Его еще потряхивало от живой картины «Санта получает лопатой по горлу», но он уже начал понимать: этого маловато, чтобы отменить неприятности. Мамочка первым делом спросит: «Ну? И что же ты делал на улице так поздно?» А тупица Брайан, который Джошу даже не настоящий отец, а лишь тупой мамин приятель, скажет: «Ага, Санта бы, наверное, до сих пор был жив, если б ты не засиделся у Сэма». Поэтому на самом крыльце Джош решил, что лучше всего разыграть полную истерику. Он чаще задышал, выдавил из глаз пару слезинок, отрепетировал неплохой всхлип с подвывом и распахнул дверь, втянув в себя сопли с таким звуком, будто у него в горле взорвался карбюратор. И сразу же рухнул на коврик, испустив даже не вой, а полновесную пожарную сирену.

Ничего не произошло. Никто не сказал ни слова. Никто не прибежал на зов.

Поэтому Джош вполз в гостиную, волоча за собой по ковру красивый оптоволоконный кабель слюней с нижней губы и сопливо гнусавя: «Мамочка!» Он знал, как прекрасно это выдергивает взрыватель из ее дурного настроения и вооружает на защиту его от тупицы Брайана, для манипуляции которым у него не было волшебных заклинаний. Однако никто его не окликнул, никто не прибежал, и тупица Брайан вовсе не валялся на диване, словно гигантский сонный слизняк, каковым он по сути и был.

Джош сбавил обороты:

— Мам? — В голосе остался только легкий намек на всхлип, готовый разразиться во всю мощь, едва она ответит.

Джош зашел в кухню: на маминой железке мигал огонек. Джош вытер нос рукавом и стукнул по кнопке.

— Привет, Джоши, — сказала мама своим бодрым переутомленным голосом. — Нам с Брайаном пришлось идти ужинать с закупщиками. Макароны с сыром под фольгой в морозилке. Вернемся к восьми. Делай уроки. Будет страшно — позвони мне на сотовый.

Джош не поверил своей удаче. Глянул на часы в микроволновке: всего семь тридцать. Ат-лично! Свободы — как у эльфа из сказки. Ага! Тупица Брайан срастил деловой ужин. Джош выдернул из холодильника полусфабрикованные макароны с сыром, сунул вместе с коробкой в печку и ткнул в установку времени. От них не нужно даже пластик отдирать, как велят. Если долбать их радиацией прямо в коробке, пластик сойдет и так, а макароны по всей камере не разлетятся — картон остановит. Вообще непонятно, почему в инструкции так не взяли и не написали. Он вернулся в гостиную, включил телевизор и плюхнулся перед ним на пол, дожидаясь, когда микроволновка запищит.

Может, Сэму позвонить? — подумал он. Рассказать ему про Санту. Только Сэм в Санту не верит. Говорит, что Санту придумали гои, чтобы не сильно расстраиваться оттого, что у них нет меноры. Фигня, конечно. Гоям (это такое еврейское слово, объяснил Сэм, значит «девчонки и мальчишки») никакая менора не нужна. Им нужны игрушки. Сэм так сказал просто потому, что злится: вместо Рождества ему отчекрыжили кусок письки и назвали мазилой в придачу.

— Да, тобой быть фуфлово, — сказал Джош.

— Мы Избранные, — сказал Сэм.

— Не для футбола же.

— Закрой пасть.

— Сам закрой пасть.

— Нет, ты закрой пасть.

Сэм был Джошевым лучшим другом, и они прекрасно ладили, но что Сэм понимает в убийствах? Особенно в убийствах таких важных персон? В подобных ситуациях полагается бежать ко взрослым — в этом Джош был больше чем уверен. Пожар, друг поранился, нехорошо потрогали — надо пойти и сказать взрослым, родителям, учителям или полицейскому, и никто не будет на тебя злиться. (Но если ты застал маминого приятеля в гараже, когда он поджигает себе факел из газов после сосисок с чили и пивом, полиция о таком знать абсолютно не желает. Джош этот урок выучил на собственной шкуре.)

По телевизору началась реклама, а Джошевы макароны с сыром еще дрейфовали по микроволнам, поэтому он раздумывал: набрать 911 или помолиться. И он решил помолиться. А делать это, как и звонить по 911, следует не абы как. Например, Богу наплевать, проведешь ты своего бандикута через пятый уровень в «плейстейшн» или нет, и если попросишь помощи на этом фронте, Бог тебя с хорошей точностью проигнорирует, когда помощь нужна будет по-настоящему: например, перед диктантом или если у мамочки найдут рак. Джош прикидывал, что это примерно как минуты в сотовом телефоне, но на сей раз, похоже, ситуация действительно чрезвычайная.

— Отец наш небесный, — начал Джош. По имени Бога называть никогда нельзя — это вроде как заповедь такая или типа того. — Говорит Джош Баркер, индекс девять-три-семь-пять-четыре, Калифорния, Хвойная Бухта, Вустерская улица, шесть-семьдесят-один. Я сегодня вечером видел Санту — это очень здорово, и спасибо тебе за это большое, но потом, как только я его увидел, его убили лопатой, поэтому я боюсь, что теперь у нас не будет никакого Рождества, а я вел себя хорошо — ты и сам это увидишь, если прочитаешь список Санты, поэтому, если ты не против, сделай, пожалуйста, чтобы Санта снова ожил и все у него с Рождеством получилось? — Нет-нет-нет, как-то слишком себялюбиво. Поэтому Джош поскорее добавил: — И счастливой Ханыги тебе и всем еврейским людям вроде Сэма и его семьи. Мазила ты.

Вот. Идеально. Джошу сильно полегчало.

Микроволновка бибикнула, и Джош ринулся на кухню — прямо в колени очень высокого дядьки в длинном черном дождевике, стоявшего у холодильника. Джош завопил, а дядька взял его за плечи, поднял и оглядел так, словно Джош был драгоценным камнем или крайне вкусным десертом. Джош извивался и брыкался, но высокий блондин держал крепко.

— Ты дитя, — сказал блондин.

Джош на секунду перестал брыкаться и заглянул в невозможно голубые глаза незнакомца, который уже изучал его — так медведь разглядывал бы портативный телевизор, раздумывая, как бы половчее вытащить из него всех этих аппетитных человечков.

— Тю, — сказал Джош.

Рождественская елка плавно свернула влево на Кипарисовую улицу. Сочтя это несколько подозрительным, констебль Теофилус Кроу подтянулся к ней чуть поближе, выудил маленькую мигалку из бардачка «вольво» и прицепил ее к крыше. Тео был сравнительно уверен — где-то под елкой должно прятаться и транспортное средство, но пока сквозь ветви он видел только габаритные огни. Пока он ехал за деревом по Кипарисовой мимо киоска с бургерами и «Морского рассола: наживки, снастей и отборных вин», от сосны отвалилась шишка размером с поролоновый детский мяч и скатилась к обочине, где с отскоком ударилась о бензиновую колонку.

Тео разок нажал на сирену, чтобы просто чирикнула: елку лучше остановить, пока кто-нибудь не покалечился. Водитель хвойного вряд ли видел дорогу. Дерево ехало стволом вперед, поэтому самые густые и разлапистые ветви загораживали весь обзор. Шины елки щебетнули, когда ей понизили передачу. Вечнозеленое погасило огни и, взвизгнув, свернуло на Вустерскую улицу, оставляя в кильватере за собой только шишки и облака хвойного выхлопа.

В обычных обстоятельствах, если подозреваемый пытался скрыться от Тео, тот немедленно вызывал контору окружного шерифа в надежде, что ближайший помощник обеспечит ему поддержку, но будь он проклят, если станет вызывать подкрепление для погони за беглой рождественской елкой. Тео врубил сирену на полный визг и рванул вверх по склону за вечнозеленой беглянкой, уже в пятидесятый раз за день думая, что, когда он курил дурь, жизнь казалась гораздо проще.

— Ничего себе — такое не каждый день увидишь, — сказал Такер Кейс, сидевший за столиком в оконной нише «Кафе Г. Ф.», дожидаясь Лену, которая ушла освежиться в комнату отдыха.

«Г. Ф.» — смесь псевдотюдора и миленькой деревенской кухоньки — самый популярный ресторан Хвойной Бухты, и сегодня в нем было не протолкнуться.

Официантка, рыжая красотка чуть за сорок, оторвала взгляд от подноса с напитками, которые как раз подавала Таку, и сказала:

— Ага, Тео теперь почти ни за кем и не гоняется.

— «Вольво» гналось за сосной, — заметил Так.

— Это запросто, — сказала официантка. — Тео раньше крепко сидел на наркотиках.

— Нет, в самом деле… — Такер попытался было что-то объяснить, но официантка уже направилась обратно на кухню.

А к столику возвращалась Лена. По-прежнему в узком черном топе под расстегнутой фланелевой рубашкой — но она смыла с лица потеки грязи, а темные волосы откинула за уши. Таку она показалась сексуальной, но крутой индеанкой, которая в кино обычно заводит группу дубоватых бизнесменов в какую-нибудь глухомань, и там на них нападают злобное быдло, медведи, мутировавшие от воздействия стирального порошка с фосфатами, или древние индейские духи, разобиженные на весь свет.

— Выглядишь здорово, — сказал Так. — Ты коренная американка?

— Почему сирена? — спросила Лена, втискиваясь на стул напротив.

— Нипочему. Дорожное движение.

— Все это так неправильно. — Она огляделась, будто все вокруг знали, как это неправильно. — Все неправильно.

— Да нет же, все хорошо. — Так широко улыбнулся, стараясь заставить свои синие глаза лучиться при свечах, но забыв, где именно располагаются мышцы лучистости. — Мы хорошо поужинаем, немного ближе познакомимся.

Лена перегнулась через стол и сипло прошептала:

— Там человек мертвый. Человек, за которым я была замужем.

— Ш-ш-ш, — шикнул Так, нежно прижав указательный палец к ее губам. Ему хотелось, чтобы голос звучал успокаивающе и в то же время — по-европейски. — Теперь не время говорить об этом, милая моя.

Она схватила его палец и отогнула назад.

— Я не знаю, что делать.

Откинувшись на спинку, Такер извернулся на стуле, чтобы угол, под которым теперь указывал его палец, оказался хоть чуточку не таким неестественным.

— Аперитив? — предложил он. — Салат?

Лена отпустила его палец и закрыла лицо руками:

— Я не могу так.

— Как? Это же просто ужин, — ответил Такер. — Никто не давит.

В свиданиях он был не сильно искушен — то есть не очень на них ходил. Нет, он знавал и соблазнял множество женщин, но никогда — в результате череды вечеров с едой и беседами; обычно к тому же итогу приводили одноразовая выпивка и всякие сальности в баре при аэропортовом отеле. Такер понимал, что время взрослеть — то есть сначала надо с женщиной познакомиться, а потом уже переспать. Ему это предложила терапевт — сразу перед тем, как перестала его лечить после того, как он за нею приударил. Взрослеть оказалось нелегко. По его опыту, с женщинами все удавалось намного проще, пока они не узнавали его получше, пока еще могли как-то проецировать на него свои надежды и чаянья.

— Мы только что похоронили моего бывшего мужа, — сказала Лена.

— Ну да, ну да, а еще мы развезли беднякам новогодние елки. Давай-ка чуточку посмотрим в будущее, а? Многие своих супругов хоронят.

— Но не лично. Той же лопатой, которой их убили.

— Может, стоит чуть потише? — Так оглядел посетителей за соседними столиками, но все наверняка обсуждали только что промчавшуюся мимо елку. — Давай поговорим о чем-нибудь другом? Интересы? Хобби? Кино?

Лена тряхнула головой, будто не вполне расслышала его, а потом вытаращилась, точно хотела сказать: Ты не спятил, часом?

— Ну например, — гнул свое он. — Вчера вечером я взял в прокате очень странный фильм. Ты знала, что «Малютки в Стране игрушек»^[2] — это рождественское кино?

— Конечно, а ты как думал?

— Ну, я думал, это… теперь твоя очередь. Какое у тебя любимое кино?

Лена склонилась поближе к Таку и всмотрелась ему в глаза — не шутит ли? Тот похлопал ресницами, старательно изображая невинность.

— Ты кто? — спросила Лена.

— Я же тебе сказал.

— Но что с тобой? Ты не должен быть таким… таким спокойным, когда я вся на нервах. Ты это раньше делал?

— Конечно. Шутишь, да? Я же летчик, я ужинал в ресторанах по всему миру.

— Да не ужин, идиот! Я знаю, что ты уже ужинал! Ты что, недоразвитый?

— О’кей, вот теперь на нас смотрят все. Нельзя говорить «недоразвитый» в людных местах — люди обижаются, потому что многие и впрямь недоразвитые. Нужно говорить «эволюционно нетрудоспособный».

Лена встала и швырнула салфетку на стол.

— Такер, спасибо, что помог, но я так не могу. Я пойду и все расскажу полиции.

Она повернулась и вихрем понеслась через весь ресторан к выходу.

— Мы вернемся, — окликнул официантку Такер и покивал соседним столикам. — Извините. Она несколько взбудоражена. Она не хотела говорить «недоразвитый». — И он бросился следом за Леной, на ходу схватив свою летную куртку со спинки стула.

Он догнал Лену, когда та уже сворачивала за угол на стоянку. Поймал ее за плечо и развернул к себе, прежде удостоверившись, что, завершив разворот, она первым делом увидит его улыбку. Рождественские мигалки плясали красным и зеленым в ее черных волосах, поэтому злобная гримаса, нацеленная на него, казалась праздничной.

— Оставь меня в покое, Такер. Я иду в полицию. И объясню, что все это — несчастный случай.

— Нет. Я тебе не позволю. Ты не сможешь.

— Это еще почему?

— Потому что я твое алиби.

— Если я сдамся, мне не потребуется алиби.

— Я знаю.

— И?

— Мне хочется провести Рождество с тобой.

Лена смягчилась, глаза ее распахнулись, а в одном даже взбухла слеза.

— Правда?

— Правда.

Такеру было, мягко скажем, слегка неловко от собственной честности — он вытянулся так, словно его только что облили горячим кофе и он теперь старался, чтобы мокрый перед штанов не касался тела.

Лена раскрыла объятия ему навстречу, и Так шагнул в них, направляя ее руки себе под куртку и вокруг ребер. Щеку он упокоил на ее волосах и поглубже вдохнул, наслаждаясь ароматом ее шампуня и осадком хвойного запаха, оставшегося после возни с новогодними елками. От нее не пахло убийцей — от нее пахло женщиной.

— Ладно, — прошептала она. — Я не знаю, кто ты, Такер Кейс, но, мне кажется, я тоже хочу провести Рождество с тобой.

Она прижалась лицом к его груди и не отрывалась, пока что-то глухо не стукнуло Такера в спину, вслед за чем раздалось продолжительное царапанье. Лена слегка оттолкнулась в тот же миг, когда крохотная собачья мордочка высунулась из-за плеча летчика и гавкнула. Женщина отпрыгнула подальше и завопила, точно кролик в блендере.

— Что это за дьявольщина? — выкрикнула она, отступая по стоянке.

— Роберто, — ответил Так. — Я о нем уже упоминал.

— Какая жуть. Какая жуткая, жуткая жуть, — запричитала Лена, ходя кругами по стоянке и каждую пару секунд поглядывая на Така и его летучую мышь. Потом остановилась. — Он в солнечных очках.

— Ну да — ты думаешь, легко найти «рэй-баны» среднего размера на летучую мышь?

А тем временем у церкви Святой Розы констебль Теофилус Кроу наконец-то догнал сбежавшую рождественскую елку. Он нацелил фары своего «вольво» на подозреваемое вечнозеленое и пригнулся за открытой дверцей машины. Будь у него мегафон, Тео отдавал бы команды через него, но поскольку округ ему так и не выписал техники, констебль заорал:

— Выходите из машины, руки вперед, и повернитесь лицом ко мне!

Будь у него оружие, он бы это оружие вытащил, но «глок» лежал на верхней полке чулана рядом со старым щербатым палашом Молли. Тео вдруг понял, что дверца защищает лишь нижнюю треть его тела, а потому нагнулся и открутил стекло наверх. Затем, смущаясь, захлопнул дверцу и вприпрыжку направился к рождественской елке.

— Черт возьми, вылезайте из дерева! Немедленно!

С шуршанием отъехало вниз стекло, и раздался голос:

— Мамочки мои, офицер, вы дьявольски убедительны.

Знакомый притом голос. Где-то в кроне пряталась «хонда» — и женщина. Та, на которой констебль женат.

— Молли?

Мог бы и догадаться. Даже если Молли сидела на медикаментах, как и обещала, в ней билась «художественная жилка». По ее собственному определению.

Ветви огромной сосны встопорщились, и из-под них шагнула его жена — в зеленом колпаке Санта-Клауса, джинсах и красных мокасинах. Еще на ней был джинсовый пиджак с заклепками вдоль рукавов. Волосы увязаны сзади в хвост, спускавшийся по спине. Она могла бы работать эльфом у байкеров. Под ветвями она поднырнула, словно под лопастями вертолетного пропеллера, и подбежала к Тео.

— Посмотри, какая величественная сукина дочь! — Одной рукой она обвила сосну, другой обхватила мужа за талию, привлекла к себе и даже слегка напрыгнула ему на бедро. — Здорово, да?

— Она определенно… э-э, велика. Как ты погрузила ее на машину?

— Пришлось помучиться. Подтянула ее вверх веревками, а потом подъехала снизу. Как думаешь, она не полысела там, где тащилась по дороге?

Тео оглядел сосну сверху донизу и взад-вперед, посмотрел, как из-под ветвей вьется дымок выхлопа. Констебль не был уверен, что ему хочется это знать, но не спросить не мог:

— Ты же ее не у скобяной лавки купила, правда?

— Нет, там у меня возникли сложности. Зато я сэкономила тонну денег. Срубила сама. Палашу пришли кранты, но посмотри на эту засранку. Ты посмотри на эту блистательную гадину!

— Ты срубила ее своим мечом? — Тео не так волновал инструмент, как то, где она ее срубила. У него в лесу возле их хижины имелся секретик.

— Ну да. У нас же нет бензопилы, насколько мне известно, правда?

— Нет. — На самом деле пила была — в гараже, спрятанная за банками с краской; он сам ее туда засунул, когда «художественная жилка» жены билась чаще обычного. — Проблема не в этом, солнышко. Проблема, я думаю, в том, что она слишком большая.

— Нет, — ответила Молли, промерив шагами всю длину сосны, после чего перепрыгнула ветку и выключила двигатель «хонды». — Тут ты как раз ошибаешься. Наблюдай — у церкви двойные двери.

Тео пронаблюдал. У церквушки действительно имелись двойные двери. Засыпанную гравием стоянку освещала единственная ртутная лампа, но белая церковь виделась отчетливо, а за нею — смутные тени надгробий. На этом кладбище хвойнобухтинцев высаживали уже сотню лет.

— Потолок в главном зале — тридцать футов под куполом. А в этой малышке — всего двадцать девять. Протащим ее в двери задом наперед и поставим на попа. Мне твоя помощь понадобится, ты же не возражаешь?

— А я не возражаю?

Молли распахнула джинсовый пиджак и мигнула Тео его любимыми грудями — до самого блестящего шрама, что бежал поверху правой, изогнувшись удивленной лиловой бровью. Вот так сталкиваешься вдруг с двумя нежными друзьями — оба бледненькие от нехватки солнца, чуть подвяленные временем, однако свои розовые носики держат по ночному ветерку. Так же быстро пиджак запахнулся, и Тео понял, что его опять оставили на холоде.

— Ладно, не возражаю, — сказал он, стараясь выиграть хоть чуточку времени, чтобы кровь вернулась в мозг. — А откуда ты знаешь, что потолок — тридцать футов?

— По нашим свадебным фотографиям. Я тебя вырезала, а потом тобой измерила здание. Оно чуть меньше пяти Тео в высоту.

— Ты порезала наши свадебные фотографии?

— Только не очень удачные. Ну давай, сгружаем.

Молли быстро развернулась, и полы пиджака трепыхнулись у нее за спиной.

— Ты бы не выходила так на улицу, а?

— В смысле — вот так? — Она обернулась, взявшись за лацканы.

Вот они снова — его розовоносые дружочки.

— Давай поставим елку и сделаем это на кладбище, о’кей?

И она даже чуть подпрыгнула для большей убедительности, а Тео кивнул, следя за реверберациями. Он подозревал, что им манипулируют, что его поработила его же сексуальная слабость, но никак не мог вычислить, почему это плохо. В конце концов, тут же все друзья.

— Солнышко, я блюститель мира и правопорядка, я не могу…

— Да ладно, все будет похабно. — Слово «похабно» она произнесла как «восхитительно» — а именно это она имела в виду.

— Молли, мы с тобой вместе уже пять лет, похабству, наверное, пора и честь знать. — Но даже не договорив, Тео шагал к вечнозеленой громадине, приглядываясь, где веревки, которыми Молли привязала ее к «хонде».

А на кладбище мертвые, внимательно слушавшие весь этот разговор, принялись тревожно перешептываться про новую рождественскую елку и неминуемое секс-шоу.

Они все это уже слышали, мертвые, — плач детей, причитанья вдов, признанья, проклятья, вопросы без ответа; безрассудные вызовы на День всех святых, бред алкашей — те заклинали призраков или просто извинялись за то, что дышат; ведьм-абитуриенток, воспевавших безразличных духов, и туристов, натиравших старые надгробья бумагой и углем, — словно собачки царапались, просились в могилы. Похороны, конфирмации, причастия, венчания, кадрили, инфаркты, школьные дрочки, поминки наперекосяк, вандализм, «Мессию» Генделя, рождение, убийство, восемьдесят три мистерии, восемьдесят пять живых картин на Рождество, дюжину невест, которые гавкали тафтяными морскими львами, пока шаферы вправляли им по-собачьи, не отходя от могильных плит, а время от времени — парочки, коим требовалось что-нибудь темное, с ароматом сырой земли, иначе половую жизнь никак не взбодрить… В общем, мертвые слышали все.

— О да, о да, о да! — выкрикивала Молли, оседлав городского констебля, который елозил по неудобному ложу из пластиковых роз в нескольких футах над усопшей учительницей.

— Они всегда считают себя первыми. Ууууу, давай сделаем это на кладбище, — сказала Бесс Линдер, которой муж с последней трапезой подал чай из наперстянки.

— Я знаю, у меня только на этой неделе на могиле три использованных презерватива, — ответил Артур Таннбо, фермер-лимоновод, скончавшийся пять лет назад.

— А откуда вы знаете?

Слышали-то они все, вот со зрением было не очень.

— По запаху.

— Омерзительно, — сказала Эстер, та самая учительница.

Мертвых шокировать трудно. Поэтому омерзение Эстер было притворным.

— Что за гомон? Спать не даете. — Малькольм Каули, торговец антикварными книгами, инфаркт миокарда за чтением Диккенса.

— Тео Кроу, констебль, и его чокнутая женушка занимаются непотребством на могиле Эстер, — ответил Артур. — Могу поспорить, она не пьет свои медикаменты.

— Пять лет как женаты — и до сих пор непотребствуют? — После смерти Бесс встала на весьма антиматримониальные позиции.

— Супружеский секс — это так банально. — Снова Малькольм — как всегда, скучая и в провинциальной, захолустной смерти.

— А вот от посмертного я бы не отказался, — подал голос Марти Поутру, лучший диск-жокей радио ГРОБ с пулей в голове: одна из первых жертв грабежей автотранспорта еще в те времена, когда эфиром правили волосатые банды музыкантов. — А то сплошные дразнилки в могилке, не согласны?

— Вы ее только послушайте. Вот кому бы косточку заправить, — сказал Джимми Антальво, который поцеловался со столбом на своем «кавасаки», а потому остался навеки юным.

— Которую? — хмыкнул Марти.

— А новая елка — на слух очень мило, — сказала Эстер. — Спели бы в этом году они «Доброго короля Венцеслава».

— Если споют, — высказался заплесневелый книготорговец, — я законно в гробу перевернусь.

— Губу раскатал, — заметил Джимми Антальво. — Черт, по-моему, я тоже.

Мертвые не ворочались в гробах — они вообще не шевелились, да и разговаривали только друг с другом — безвоздушными голосами. Они спали, изредка просыпались и подслушивали, перекидывались словечком-другим, а в конце концов не просыпались уже никогда. Бывало, вечный сон смаривал их лет через двадцать, бывало — через сорок, но никто не помнил, чтобы голос доносился из более глубокой древности.

А в шести футах над ними Молли аккомпанировала своим последним оргазмическим взбрыкам вот чем:

— ОХ — КАК — Я — ВЫ — МО — Ю — ТВОЙ — «ВОЛЬ — ВО» — КО — ГДА — ПРИ — Е — ДЕМ — ДО — МОЙ! ДА! ДА! ДА!

После чего она выдохнула и рухнула Тео на грудь, чтобы перевести дыхание.

— Я не понимаю, что это значит, — сказал Тео.

— Это значит, что я вымою тебе машину.

— О, значит, это не эвфемизм. Вроде как «вымыть старый „вольво“», мырг-мырг, тыц-пыц.

— He-а. Это твоя награда.

Теперь, когда они закончили, Тео уже не мог игнорировать пластмассовые цветы, впившиеся ему в обнаженные тылы.

— Я думал, моя награда — вот это. — Он провел руками по голым бедрам по обе стороны от себя, дойдя до ямок в дерне, оставшихся от коленок Молли, и потрепал ее волосы, разметавшиеся по его груди.

Молли оттолкнулась и посмотрела на него сверху вниз:

— Нет, это была награда за то, что помог мне с елкой. А вымыть машину — награда вот за это.

— A-а, — сказал Тео. — Я тебя люблю.

— Ох, кажется, меня сейчас стошнит, — раздался новопреставившийся голос из-за рощицы.

— Кто у нас новенький? — поинтересовался Марти Поутру.

Затрещала рация на поясе, обвившем колени Тео:

— Констебль Хвойной Бухты, прием. Тео?

Служитель закона неловко приподнялся и нажал тангенту:

— Чего, Диспеч?

— Тео, у нас два-ноль-семь-а на Вустерской, шесть-семь-один. Жертва, одна, подозреваемый до сих пор может быть поблизости. Я отправила два патруля, но им до вас двадцать минут.

— Буду на месте через пять, — ответил Тео.

— Подозреваемый — белый мужчина, шесть футов с лишним, длинные светлые волосы, одет в черный плащ или пальто.

— Понял, Диспеч. Уже еду. — Тео пытался натянуть штаны одной рукой, другой сражаясь с рацией.

Молли уже была на ногах, голая от пояса и ниже; мокасины и свернутые джинсы она прижимала к себе левым локтем. Правую руку она протянула Тео.

— Что такое два-ноль-семь?

— Черт его знает, — ответил Тео, позволив ей поднять себя с ложа из роз. — Либо попытка киднеппинга, либо опоссум с пистолетом.

— У тебя пластиковые цветочки на задницу налипли.

— Вероятно, первое. Про стрельбу она ничего не сказала.

— Нет, оставь. Тебе идет.

Глава 5 Пора для заведения друзей

Тео делал по Вустерской улице полсотни миль в час, когда из-за дерева на проезжую часть выступил светловолосый человек. «Вольво» только что подбросило на асфальтовой заплатке, поэтому решетка радиатора была нацелена вверх и попала человеку выше колен, отчего тот подлетел в воздух и рухнул перед самой машиной. Тео встал на педаль тормоза, антиблокираторы забились в падучей, но блондин успел оказаться под колесами «вольво», и внизу тошнотворно захрустело и застучало — части тела рикошетили в ниши шасси.

Когда наконец машина остановилась, Тео глянул в зеркальце: блондин перекатился еще разок и замер, осиянный красным светом стоп-сигналов. Выскакивая из машины, констебль сорвал с пояса рацию и совсем было приготовился вызывать «скорую», когда фигура на дороге начала приподниматься.

Рука Тео с зажатой в ней рацией бессильно повисла.

— Эй, приятель, лучше не шевелитесь. Лежите спокойно. Помощь уже едет.

Он вприпрыжку двинулся было к раненому, но сразу притормозил.

Блондин уже стоял на четвереньках. Тео видел, что голова у парня повернута задом наперед и длинные светлые волосы метут асфальт. Затем что-то раскатисто щелкнуло, и голова повернулась лицом к земле. Парень встал. Он был в длинном черном дождевике с пелериной. «Подозреваемый».

Тео слегка попятился.

— Оставайтесь на месте. Помощь уже в пути. — Но, не успев договорить, Тео понял: никакая помощь парня, судя по всему, не интересует.

Нога, развернутая пяткой вперед, после череды тошнотворных щелчков тоже встала на место. Блондин впервые взглянул на Тео и произнес:

— Ай.

— Наверное, больно, — сказал Тео. По крайней мере, глаза у жертвы красным не светятся; Тео отступил за открытую дверцу «вольво». — Может, вам лучше полежать и дождаться «скорой»?

Уже второй раз за последние два часа констебль пожалел, что не прихватил с собой пистолет.

Блондин вытянул к Тео руку и тут заметил, что большой палец — не на той стороне. Схватился за него другой рукой и резко вправил на место.

— У меня все хорошо, — ровно произнес он.

— Знаете, если этот ваш плащ прямо на моих глазах себя вычистит, я лично выдвину вас в губернаторы, — сказал Тео, пытаясь выторговать себе хоть немного времени — придумать, что бы сказать диспетчеру, когда нажмет тангенту вызова.

Блондин неуклонно приближался — первые несколько шагов он сильно хромал, но чем ближе, тем меньше.

— Стойте, где стоите, — сказал Тео. — Вы арестованы за два-ноль-семь-а.

— Это что? — спросил блондин. Он стоял уже в нескольких футах от «вольво».

Тео теперь окончательно уверился, что 207А — никакой не опоссум с пистолетом, но по-прежнему не понимал, что это, а потому сказал:

— Испуг маленького ребенка в его собственном доме. Теперь стойте на месте, или я выпущу вам на хер все мозги. — И Тео направил антенну рации на блондина.

И тот остановился, не дойдя до машины лишь несколько шагов. Тео видел на его скулах глубокие борозды от контакта с дорогой. Крови не было.

— Ты выше меня, — сказал блондин.

По прикидке Тео выходило, что в человеке примерно шесть и два, от силы — три.

— Руки на крышу машины, — скомандовал он, целя антенной прямо между невозможно синих глаз подозреваемого.

— Мне так не нравится, — отозвался блондин.

Тео быстро пригнулся, чтобы казалось, будто он на пару дюймов короче незнакомца.

— Спасибо.

— Руки на машину.

— Где церковь?

— Я не шучу, положите руки на крышу машины и разведите их. — Голос у Тео дал петуха, точно к констеблю вернулось половое созревание.

— Нет. — Блондин выхватил у Тео рацию и смял ее. Посыпалисьосколки. — Где церковь? Мне нужно в церковь.

Тео нырнул в машину, проелозил по сиденью и выскочил с другой стороны. А обернувшись, увидел, что блондин послушно стоит, где стоял, и разглядывает его, словно попугай — собственное отражение.

— Что?! — заорал Тео.

— Церковь?

— Дальше по дороге. Там будет рощица. Пройдете насквозь — она в сотне ярдов.

— Спасибо, — ответил блондин. И двинулся прочь.

Тео снова запрыгнул в «вольво» и дернул рычаги. Если надо опять переехать парня — так тому и быть. Но когда он оторвал взгляд от приборной панели, на дороге никого не оказалось. Ему вдруг пришло в голову, что в старой церкви Молли могла и задержаться.

У нее дома пахло эвкалиптом и сандаловым деревом и стояла дровяная печь со стеклянным окошком — комнату через него заливал оранжевый свет. Летучая мышь осталась в ночи за дверью.

— Ты легавый? — спросила Лена, отодвигаясь от Такера по дивану.

Крылана она уже преодолела. Плотоядную летучую мышь он ей хоть как-то объяснил. Он был женат на женщине с тихоокеанских островов, и тварь ему досталась в опеку по решению суда. Такое бывает. Дом, где они теперь сидели, перешел к ней после развода с Дейлом, и там до сих пор стояла джакузи из черного мрамора с бронзовыми греками в эротических позах, вправленными по краям. От развода всегда остается постыдный плавучий мусор, поэтому не стоит никому ставить в вину летучую мышь или ванну, спасенные после кораблекрушения любви, но Такер, должно быть, обмолвился, что он полицейский, перед тем, как похоронить ее бывшего и пригласить ее на ужин.

— Нет-нет-нет, я не настоящий легавый. Я здесь работаю на Администрацию по контролю наркотиков. — Так придвинулся к ней по дивану поближе.

— Так ты, значит, — наркотический легавый?

Не похож он ни на какого легавого, сказать по правде. Может, игрок в гольф — эти выгоревшие от солнца волосы и морщинки у глаз, — но никак не полицейский. Может, коп из телевизора — тщеславный, крутой, у которого шашни с окружной прокуроршей.

— Нет, я летчик. Они нанимают летчиков на стороне, чтобы те делали облеты районов, где растет марихуана, вроде Биг-Сура, и агенты инфракрасными лучами засекали бы пятаки в лесу. Я работаю на них всего пару месяцев.

— А после пары месяцев? — Невероятно, что Лена ждет обязательств от этого парня.

— Попробую найти другую работу.

— Значит, уедешь?

— Необязательно. Могу остаться.

Лена снова переместилась по дивану ближе и всмотрелась в его лицо: не таится ли где-нибудь гадкая ухмылка. Беда в том, что с момента их знакомства его лицо на эту ухмылку постоянно намекало. Это была его лучшая черта.

— А зачем тебе оставаться? — спросила она. — Ты ведь меня даже не знаешь.

— Ну, дело может быть и не в тебе, — улыбнулся он.

Она улыбнулась в ответ. Дело в ней.

— Дело во мне.

— Ну да.

Он подался совсем близко, и должен был случиться поцелуй — само по себе это хорошо, подумала Лена, если б не было так кошмарно. Было бы хорошо, если б их богатая общая история не уместилась в такое короткое время. Было бы хорошо, если бы… если бы…

Он ее поцеловал.

Хорошо, она не права. И так хорошо. Она обхватила его рукой и ответила на поцелуй.

Десять минут спустя она уже осталась в одном свитере и трусиках, а Такера Кейса загнала в самый дальний угол дивана — так глубоко, что уши ему зажало подушками и он не расслышал, когда Лена, оттолкнувшись, сказала:

— Это не значит, что мы сегодня будем вместе спать.

— Я тоже, — ответил Так, притягивая ее к себе.

Она снова его оттолкнула:

— Нельзя так самонадеянно предполагать, что это случится.

— У меня в бумажнике один, кажется, есть, — ответил он, пытаясь стянуть ей свитер через голову.

— Я этим не занимаюсь, — сказала она, сражаясь с пряжкой его ремня.

— Я проходил обязательный медосмотр месяц назад, — сказал он, освобождая ее груди от ига хлопка повышенной прочности. — Чист, как стеклышко.

— Ты меня не слушаешь!

— Ты очень красивая в таком свете.

— А если мы делаем это… понимаешь, так быстро после знакомства, — я от этого не кажусь тебе порочной?

— Конечно, можешь называть его хорьком, если хочешь.

И вот так, в нежной честности, в искренней близости заговорщики изгоняли друг из друга одиночество, и в комнате романтично разносился запах гробокопательского пота, пока они постепенно влюблялись друг в друга. Самую малость.

Несмотря на тревоги Тео, Молли в старой церкви не было. Ее навещал один старый знакомый. Ну, не совсем знакомый, скорее — голос из прошлого.

— Совсем рехнулась, — сказал он. — Вряд ли тебе от этого хорошо.

— Заткнись, — ответила Молли. — Я пытаюсь вести машину.

Если верить «ДСС-IV» — «Диагностическому и статистическому справочнику умственных расстройств», — нужно, чтобы у тебя наблюдалось хотя бы два симптома из нескольких, и можно диагностировать психотический припадок, или, как нравилось называть его Молли, «биение художественной жилки». Но есть исключение — один-единственный симптом, по которому тебя запросто внесут в графу малахольных: «голос или голоса, постоянно комментирующие события повседневной жизни». Молли называла его закадровым голосом, и уже больше пяти лет от него не было слышно ни звука — с тех пор, как она пообещала Тео принимать лекарства и не бросать. Таков был уговор: если она не перестанет принимать свои лекарства, Тео перестанет принимать свои — а если конкретнее, даже не притронется к излюбленному, марихуане. Привычка в Тео укоренилась крепко и держалась четверть века: курить он начал еще до их знакомства.

Молли не нарушала уговора; штат даже отозвал у нее справку, и она больше не получала пособия. Расходы частично оплачивались авторскими отчислениями от всплеска интереса к ее старым фильмам, но в последнее время денег перестало хватать.

— Это называется «разблокатор», — сказал закадровый голос. — Разблокатор Упертого Торчка и Малютки Воительницы, а это — вы двое.

— Заткнись, никакой он не упертый торчок, — ответила Молли. — Да и я не Малютка Воительница.

— Отлично ты ему прописала на погосте, — продолжал закадровый голос. — Здравая женщина так себя не ведет — так себя ведет Кендра, Малютка Воительница Чужеземья.

Молли непроизвольно сжалась от упоминания о самой знаменитой своей роли. Время от времени личность Малютки Воительницы просачивалась с большого экрана в ее повседневную жизнь.

— Я старалась не показывать ему, что во мне наличествуют, может, не все сто процентов.

— «Может, не все сто процентов»? Да ты возила по улицам рождественскую елку величиной с трейлер. Тебе до ста процентов еще очень далеко, дорогуша.

— Что ты понимаешь? У меня все отлично.

— Ты со мной говоришь, не так ли?

— Ну…

— Ну и вот.

Она забыла, каким он бывает самодовольным.

Ладно, хорошо, может, «художественная жилка» в ней и бьется чаще обычного, но совсем с реальностью Молли ведь не порывает. К тому же — ради благого дела. На деньги, сэкономленные на медикаментах, она купила Тео подарок. Его отложили для нее в стеклодувной галерее: бонг из двухцветного стекла ручной работы, в духе «Тиффани». Шестьсот баксов, но Тео понравится. Свою коллекцию бонгов и кальянов он уничтожил, когда они только познакомились, — в знак разрыва с дурной привычкой, — но Молли знала: ему ее не хватало.

— Ну да, — сказал закадровый голос. — Ему этот бонг как раз не помешает, когда он поймет, что дома его дожидается Малютка Воительница.

— Заткнись. У нас с Тео просто случился авантюрный романтический миг. Нет у меня никакого срыва.

Она подъехала к «Морскому рассолу: наживке, снастям и отборным винам», чтобы взять упаковку темного горького пива, которое нравилось Тео, и молоко на утро. Лавчонка в смысле снабжения была чудом эклектики — одно из немногих мест на планете, где можно купить изысканного сономского мерло, клин зрелого французского бри, банку моторного масла «10W-30» и коробку свежих червяков. Роберт и Дженни Мастерсон владели лавкой еще с тех времен, когда Молли тут не жила. Теперь Роберт — седоватый, рослый — сидел один за прилавком и читал научный журнал, прихлебывая диетическую пепси. Молли он нравился. Роберт всегда был с нею добр — даже когда ее считали городской сумасшедшей.

— Эй, Роберт, — сказала она, входя.

В лавке пахло овощами в кляре. Ими торговали с черного хода — там у них стояла фритюрница. Молли пронеслась мимо прилавка к холодильнику с пивом.

— Эй, Молли, — откликнулся Роберт, поднял голову и слегка вздрогнул. — Э-э, Молли, ты как сегодня?

Блин, подумала она. Неужели забыла вычесать хвою из волос? Выглядит, наверное, как страх божий. А вслух ответила:

— Прекрасно. Мы с Тео ставили елку в церкви Святой Розы. Вы с Дженни придете на Одинокое Рождество?

— Конечно. — Голос у Роберта все равно звучал как-то напряженно. Казалось, хозяин лавки изо всех сил старается на нее не смотреть. — Э-э, Молли, у нас тут как бы политика такая. — И он постукал по табличке на прилавке: «НЕТ РУБАШКИ, НЕТ ОБУВИ — НЕТ И ОБСЛУЖИВАНИЯ».

Молли опустила голову:

— Ой, мамочки, я и забыла.

— Да все нормально.

— Оставила мокасины в машине. Сейчас сбегаю надену.

— Это будет здорово, Молли. Спасибо.

— Не вопрос.

— И э-э… я знаю, в табличке этого нет, Молли, но пока будешь ходить, может, тебе захочется надеть еще и брюки? Это как бы подразумевается.

— Не вопрос.

И Молли пронеслась мимо прилавка обратно к выходу, окончательно убедившись, что да — теперь, кажется, чуточку прохладнее, чем когда она выходила из дому. И да — вот ее джинсы и трусики, свернулись на пассажирском сиденье рядом с мокасинами.

— Я тебе говорил, — произнес закадровый голос.

Глава 6 Глядите бодрей — иначе в зад вам вставят елку

По некотором размышлении архангел Разиил пришел к выводу, что ему не нравится, если по нему ездят шведские автомобили. Если говорить о делах «на грунте», ему больше были по душе батончики «Сникерс», жареные свиные ребрышки и безик; кроме того, он извлекал удовольствие из «Человека-паука», «Дней нашей жизни» и «Звездных войн» (хотя концепция художественного фильма оставалась ангелу неподвластна: он считал, что все кино здесь — документальное). К тому же мало что сравнится с огненным дождем на головы египтян или каранием филистимлян молниями до умопомрачения (у Разиила было хорошо с погодой). Но в целом без нарядов на Землю можно обойтись — равно как и без самих людей с их машинами вообще и (теперь) «вольво»-универсалами в частности. Переломанные кости срослись очень славно, а рытвины в коже заполнились почти ровно, уже когда он подходил к старой церкви, но беря во внимание все остальное, он мог бы еще очень долго обойтись без попадания под «вольво» и при этом был бы как огурчик.

Он провел рукой по отпечатку всепогодной радиальной шины, который пересекал весь перед его черного дождевика и продолжался на ангельском лике. Облизнув губы, он ощутил вкус вулканизированной резины: пожалуй, под острым соусом будет ничего, а то и с шоколадной крошкой. (На небесах с разнообразием вкусов туговато, зато все в порядке с пресным просвирным хлебом, которым небесное воинство снабжается уже целую вечность, поэтому у Разиила выработалась привычка на грунте пробовать все, что попадется, — ну, просто ради контраста. Однажды в третьем веке до P. X. он употребил больше половины ведра верблюжьей мочи, пока его друг архангел Зоэ не выбила посуду у него из рук и не проинформировала, что это, несмотря на пикантный букет, — гадость.)

У Разиила то была уже не первая рождественская миссия. Нет, вообще-то ему поручали и самую первую, но по пути он заигрался в безик, объявился на десять лет позже и объявил самому предпубертатному Сыну, что тот «отыщет дитя, обернутое свивальниками и лежащее в яслях». Неловко вышло? Ну да. А сейчас, чуть больше двух тысяч лет спустя, он получил еще один наряд, и вот теперь-то, обнаружив дитя, он был совершенно уверен, что миссия пройдет как по маслу (во-первых, сейчас не нужно пугать никаких пастухов — еще тогда от этого нюанса ему было не по себе). Нет, с кануном Рождества миссия будет выполнена, он прихватит тарелку ребрышек и рванет домой на небеса — только его и видели.

Только сначала следует определить место для чуда.

Когда подъехал Тео, у дома Баркеров уже стояли два «крейсера» шерифа и «скорая помощь».

— Кроу, тебя где, к чертям, носило? — заорал помощник шерифа, не успел Тео выбраться из «вольво».

Помощник командовал второй сменой, его звали Джо Метц. Сложен он был как полузащитник, а конституцию свою дополнял поднятием тяжестей и марафонским пивопитием. Последние десять лет Тео сталкивался с ним столько же раз. Отношения их развивались от мягкого безразличия к явному неуважению — а так, в обшем, они у Тео складывались со всеми в конторе шерифа округа Сан-Хуниперо.

— Я заметил подозреваемого и осуществил преследование. Подозреваемый скрылся в роще примерно в миле к востоку отсюда. — Тео решил не упоминать, что видел на самом деле. В конторе шерифа кредит доверия к нему и так уже истощался.

— Почему не вызвал поддержку? У нас патрули должны тут быть на каждом углу.

— Я вызвал. Они есть.

— Я не слышал вызова.

— Я звонил с сотового. У меня рация сломана.

— Почему я об этом не знаю?

Тео воздел брови, словно говоря: Может, потому, что ты тупой кабан и шеи у тебя нет. По крайней мере, он надеялся, что по лицу это прочиталось.

Метц посмотрел на рацию у себя на поясе и отвернулся, чтобы не было видно, как он ее включил. Немедленно раздался голос диспетчера — вызывали командира смены. Метц подсоединил микрофон, прицепленный к погончику на мундире, и представился.

Тео стоял рядом и старался не улыбаться, пока диспетчер излагала ситуацию заново. Его не волновали два патруля, отправленные в лес возле церкви. Он был уверен — никого они там не найдут. Кем бы ни был парень в черном, исчезать он как-то умел, и Тео не хотелось даже думать, какими способами. Констебль вернулся к церкви и заметил, как блондин шастает в рощице. А потом снова пропал. Тео позвонил домой — удостовериться, что с Молли все в норме. Там был порядок.

— Можно с мальчишкой поговорить? — спросил Тео.

— Как только его осмотрят санитары, — ответил Метц. — Мать уже едет. Она ужинала со своим приятелем в Сан-Хуниперо. Повреждений у мальца вроде бы нет, только он в шоке и на руках синяки — там, где подозреваемый его схватил, а других травм я не заметил. Малец не понял, что ему было нужно. Все вещи на месте.

— Словесный портрет?

— Парнишка для сравнения дает только имена персонажей из видеоигр. Что можно понять по «Мун-Фу, покоренному»? Ты же его успел рассмотреть?

— Н-да, — ответил Тео, проталкивая комок в горле. — Я бы сказал, Мун-Фу — довольно точно.

— Не еби мне мозг, Кроу.

— Европеоид, длинные светлые волосы, синие глаза, чисто выбрит, рост шесть футов два дюйма, вес примерно сто восемьдесят фунтов, одет в черный дождевик до самой земли. Обувь не разглядел. У диспеча все детали. — Тео никак не мог выкинуть из головы длинные рытвины, оставшиеся на скулах блондина. Констебль уже начал считать его «роботом-призраком». Ну да — видеоигры.

Метц кивнул:

— Диспеч говорит, он передвигается пешком. Как же ты умудрился его потерять?

— Там леса густые.

Метц перевел взгляд на пояс Тео.

— Где твое оружие, Кроу?

— В машине осталось. Не хотел пугать ребенка.

Без лишних слов Метц шагнул к «вольво» и открыл пассажирскую дверцу.

— Где?

— Прошу прощения?

— Где в твоей незапертой машине оружие?

Тео почувствовал, как из него вытекают остатки энергии. Конфронтации ему никогда не удавались.

— У меня дома.

Метц улыбнулся, словно бармен только что объявил, что следующую кружку всем выставляет заведение.

— Знаешь, Тео, ты, наверное, идеальный кандидат на арест этого субъекта.

Констебль терпеть не мог, когда шерифы зовут его по имени.

— Это почему, Джозеф?

— Мальцу показалось, что нападавший — умственно отсталый.

— Не понимаю. — Тео старался не ухмыляться.

Метц отошел, покачивая головой. Сел в свою машину, а когда сдавал назад мимо Тео, пассажирское окно с жужжанием отъехало вниз.

— Составь рапорт, Кроу. И нужно, чтобы словесный портрет этого парня разослали по местным школам.

— Сейчас каникулы.

— Черт возьми, Кроу, у них же когда-нибудь начнутся уроки, правда?

— Так вы думаете, ваши парни его не поймают?

Без единого слова Метц поднял окно, и его «крейсер» вылетел на дорогу, словно Метца срочно куда-то вызвали.

Тео улыбался по пути к дому. Несмотря на весь ужас и треволнения, а также очевидную дикость этого вечера, ему вдруг стало очень хорошо. Молли в безопасности, парнишка в безопасности, елка стоит в церкви, а с благополучной и успешной еблей мозга помпезному легашу не сравнится никакая суета. Констебль помедлил на крыльце и на миг задумался: может, за пятнадцать лет на страже закона и порядка стоило повзрослеть и уже не получать удовольствия от такой маленькой радости?

Не-а.

— Вы в кого-нибудь стреляли? — спросил Джошуа Баркер.

Он сидел на табурете у кухонной стойки. Над ним медицински хлопотал человек в серой форме.

— Нет, я санитар, — ответил санитар и сорвал с руки паренька манжету тонометра. — Мы помогаем людям, а не стреляем в них.

— А вы когда-нибудь надевали эту штуку кому-нибудь на шею и накачивали ее так, чтоб у человека глаза на лоб вылезли?

Санитар посмотрел на Теофилуса Кроу, только что вошедшего в кухню. Тео должным образом насупился. Джош обратил все внимание на долговязого констебля, отметив, что на поясе у него бляха, а оружия никакого нет.

— А вы в кого-нибудь стреляли?

— Еще бы, — ответил Тео.

Это произвело впечатление. Джош и раньше видел Тео в городе, а мамочка постоянно с ним здоровалась, но сам Джош считал, что констебль ничего особенного сам по себе не делает. Во всяком случае, ничего клевого.

— А вот эти никогда ни в кого не стреляли. — Джош показал на двух помощников шерифа и двух санитаров, разместившихся в маленькой кухне. В его взгляде ясно читалось: ссыкуны! — со всем презрением, которое семилетний мальчуган мог передать мимикой.

— Вы его убили? — спросил он Тео.

— Ага.

Джош не очень понимал, куда двигаться дальше. Если он перестанет задавать вопросы, их начнет задавать Тео, как до него шерифы, а ему ни на какие вопросы больше отвечать не хотелось. Блондин велел никому не рассказывать. Шериф уверял, что блондин ничего плохого ему не сделает, но он же не знал того, что знал Джош.

— Твоя мама уже едет, Джош, — сказал Тео. — Она будет здесь через несколько минут.

— Я знаю. Я с ней разговаривал.

Санитарам и помощникам шерифа Тео сказал:

— Парни, я могу поговорить с Джошем наедине?

— Мы все закончили, — ответил старший санитар и немедленно вышел.

Оба помощника были молоды и горели желанием сделать что-нибудь полезное — даже выйти из комнаты.

— Мы будем снаружи рапорт составлять, — сказал, выходя, последний. — Сержант Метц велел нам дождаться мамашу.

— Спасибо, ребята. — Тео удивился их покладистости. Должно быть, в полиции недавно, раз еще не научились смотреть свысока на городского констебля — должность, по мнению большинства регулярных копов, избыточную и архаическую.

Едва все вышли, он повернулся к Джошу:

— Так расскажи мне о том человеке, который здесь был.

— Я уже рассказывал другой полиции.

— Я знаю. Только нужно, чтобы ты рассказал и мне тоже. Что произошло. И ту дичь, про которую ты им не рассказывал.

Джошу не понравилось, что Тео якобы готов поверить всему. Длинный не подлизывался и не сюсюкал, как остальные.

— Не было там никакой дичи. Я им все сказал. — Говоря это, Джош кивал, надеясь, что так смотрится убедительнее. — Он никак меня не гладил по-плохому. Я про такое знаю. Ничего такого не было.

— Я не про такое, Джош. Я про дичь, о которой ты им ничего не сказал, потому что поверить в это невозможно.

Вот теперь Джош точно не знал, что говорить. Подумал было заплакать, на пробу шмыгнул носом — может, так потечет само. Тео протянул руку, взял его за подбородок и приподнял голову, чтобы смотреть прямо в глаза. Зачем взрослые так делают? Теперь, если длинный о чем-нибудь спросит, соврать ему будет по-настоящему трудно.

— Что он тут делал, Джош?

Джош покачал головой — главным образом чтобы избавиться от хватки констебля, этого взрослого детектора лжи.

— Я не знаю. Он просто вошел и схватил меня, а потом ушел.

— Почему он ушел?

— Не знаю, не знаю. Я еще маленький. Потому что он чокнутый или как-то. А может, умственно отсталый. Он так разговаривал.

— Я знаю, — сказал Тео.

— Правда?

И в самом деле — правда? Тео нагнулся поближе:

— Я его видел, Джош. Я с ним говорил. Я знаю, что этот парень — ненормальный.

Джош почувствовал, будто впервые после ухода от Сэма ему удалось набрать в грудь воздуха. Ему не нравилось хранить секреты: прокрасться домой и наврать — этого бы уже хватило, но убийство Санты, а затем странный блондин… Но если про блондина длинный знает…

— Так… так вы видели, как он светится?

— Светится? Ч-черт! — Тео подскочил и крутнулся на месте, точно ему в лоб заехали пейнтболом. — Он еще и светился? Черт!

Долговязый констебль скакал по кухне, словно кузнечик в микроволновке. Не то чтобы Джош знал, как они скачут, потому что сажать кузнечиков в микроволновку жестоко, и сам бы он так делать ни за что не стал, но, понимаете, кто-то ему когда-то о таком рассказывал.

— Значит, он светился? — спросил Тео, будто старался уяснить себе это раз и навсегда.

— Не, я не это хотел сказать. — Надо как-то отруливать с этой темы. У констебля едет крыша. А Джошу на один вечер взрослых со съехавшей крышей хватит. Скоро домой вернется мамочка и обнаружит целую тучу полицейских, и вот тогда крыша поедет так, что не догонишь. — Я хотел сказать, что он по-настоящему сильно злился. Вроде как весь светился от злости.

— Ты не это имел в виду.

— А что?

— Что он светился по-настоящему, правда?

— Ну, не все время. Типа, недолго. А потом просто на меня таращился.

— Почему он ушел, Джош?

— Он сказал, что теперь у него есть все, что нужно.

— И что это такое? Что он взял?

— Не знаю. — Джоша уже начал тревожить этот длинный. Вид такой, точно констебля сейчас вырвет. — Вы уверены, что вам про свет интересно? Я мог ошибиться. Я же ребенок. А из нас, как известно, самые ненадежные свидетели.

— Ты где про это слыхал?

— В «Следователях на месте преступления».

— Да уж, эти ребята все знают.

— Зато у них самая четкая техника.

— Ага, — завистливо протянул Тео.

— Вам такой не дают пользоваться, а?

— He-а. — Теперь в голосе Тео действительно звучала грусть.

— Но парня-то вы застрелили, да? — бодро поинтересовался Джош, пытаясь тем самым поднять дух Тео.

— Я солгал. Извини меня, Джош. Я лучше пойду. Твоя мама скоро вернется. Ты просто ей все расскажи. Она за тобой присмотрит. А пока с тобой посидят шерифы. До встречи, парнишка. — И Тео, выходя из кухни, взъерошил ему волосы.

Но Джош не хотел ей ничего рассказывать. И не хотел, чтобы констебль уходил.

— Тут еще вот что…

Тео обернулся:

— Ладно, Джош, я немного побуду с тобой…

— Сегодня вечером кто-то убил Санта-Клауса, — выпалил Джош.

— Детство так быстро кончается, правда, сынок? — сказал Тео, кладя руку ему на плечо.

Если бы у Джоша был пистолет, он бы немедленно застрелил длинного, но, будучи пацаном невооруженным, он просто решил, что из всех взрослых только этот придурковатый констебль и способен поверить в то, что случилось с Сантой.

Два помощника шерифа вошли в дом вместе с Эмили Баркер, матерью Джоша. Тео дождался, пока она не выжмет из сына дух родительскими объятиями, после чего успокоил ее, что все будет в порядке, и быстро смотал удочки. Спускаясь по ступенькам, он заметил, что на передней шине «вольво» поблескивает что-то желтое. Тео оглянулся, не выглядывает ли наружу кто из полицейских, присел и сунул руку в нишу шасси. Наружу он вытащил клок желтых волос, зацепившийся за угол пластикового молдинга. Тео быстро сунул волосы в карман рубашки и сел в машину. Клок бился у его сердца, как живой.

Малютка Воительница Чужеземья признала, что без медикаментов она бессильна, а жизнь ее стала неуправляемой. Молли поставила галочку в синенькой брошюре «Анонимных наркоманов», которую до сих пор хранил Тео.

— Бессильна, — пробормотала она, припомнив тот раз, когда мутанты приковали ее к скале в логове барсукопотама. Это случилось в «Чужеземной стали: мести Кендры». И если бы не вмешательство Селькирка, главаря Пиратов Песков, ее кишки до сих пор коптились бы на соляных сталагмитах в вонючей норе.

— Обидно, а? — сказал закадровый голос.

— Заткнись, на самом деле этого не было. — Или было? Ей все помнилось будто наяву.

С закадровым голосом у нее проблема. Одна, зато какая. Если бы все сводилось только к эксцентричному поведению, можно было бы забить до первого числа следующего месяца, а потом начать пить медикаменты снова, и Тео ничего не заметит. Но раз появился закадровый голос, дело труба. Молли вновь обратилась к синей книжице «Анонимных наркоманов» — Тео не выпускал ее из рук, когда пытался преодолеть свою страсть к дури. Постоянно твердил, какие шаги предпринимать и как без них в жизни и шагу ступить не может. А ей теперь требовалось хоть какое-то подкрепление, чтобы не так проворно размывалась линия между Молли Мичон, организатором рождественских вечеринок, пекарихой печенюшек и удалившейся от дел киноактрисой, — и Кендрой, истребительницей мутантов, проламывательницей черепов и соблазнительницей воинов.

— «Шаг Два, — читала Молли. — Научись верить, что твое здравомыслие может восстановить некая сила, которая больше нас самих».

На минуту она задумалась и выглянула в окно хижины — не приближаются ли фары Тео. Ей очень хотелось надеяться, что все двенадцать шагов она освоит до его приезда.

— Моей высшей силой будет Ниггот, Бог Червей, — объявила она, схватив с кофейного столика сломанный палаш и грозя им телевизору «Сони», который угрюмо насмехался над ней из угла. — Во имя Ниггота пойду в атаку я, и горе любым мутантам или Пиратам Песков, кто осмелится перейти мне дорогу, ибо жизнь их будет принесена в жертву, а окровавленные яйца украсят тотемный столб в моем жилище.

— И нечестивцы побегут в ужасе пред величием твоих испятнанных грязью и изящных по форме ляжек, — произнес закадровый голос с несгибаемым энтузиазмом.

— Это само собой, — откликнулась Молли. — Ладно, Шаг Три. «Обрати свою жизнь к Господу и да познаешь ты Его».

— Нигготу потребна жертва, — вскричал закадровый голос. — Член человеческий! Отчекрыжь его от своего тела и насади, еще трепыхающийся, на яростный лиловый рог Бога Червей.

Молли затрясла головой, чтобы немного нарушить равновесие закадрового голоса.

— Чувак, — произнесла она.

Молли редко называла кого-либо чуваком. Тео подхватил это словцо, патрулируя площадку для скейтбордистов Хвойной Бухты, и теперь пользовался им для того, чтобы выражать неверие в чью-либо дерзость на словах либо на деле. Правильная интонация при этом подразумевала: Чува-ак, я тебя умоляю, ты, должно быть, пошутил или галлюцинируешь, а может, то и другое сразу, если предлагаешь мне такое. (В последнее время Тео опробовал на практике другое выражение: «Ё, это дрыщ, ё». Однако Молли запретила мужу пользоваться им за пределами дома — поскольку, отметила она, мало что может так оконфузить, как хип-хоповый жаргон из уст сорока-с-чем-то-летнего белого дятла. «Тогда уж альбатроса, ё», — поправил ее Тео.)

Таким образом обчуваченный, закадровый голос убавил рвения:

— Тогда — палец! Отсеченный перст Малютки Воительницы…

— И не надейся, — ответила Молли.

— Значит, локон! Нигготу потребна…

— Я собиралась зажечь свечу — как символ того, что вверяю себя своей высшей силе. — И чтобы подтвердить искренность намерений, Молли взяла дешевую зажигалку и запалила одну из ароматизированных свечек, которые держала на подносе в центре кофейного столика.

— Тогда сопливый «клинекс»! — не унимался закадровый голос.

Но Молли уже перешла к четвертому шагу.

— «Проведи полную и бесстрашную духовную инвентаризацию себя». Понятия не имею, что это значит.

— Ну пусть меня выебет в ухо слепая мартышка, если я въехал, — подтвердил закадровый голос.

Молли решила, что даже признавать поддержку с этого фланга будет слишком роскошно. В конце концов, если шаги из книжки помогут — а надежда на это была, — закадровому голосу вообще недолго осталось. И она принялась лихорадочно перелистывать брошюрку в поисках разъяснений.

По дальнейшем чтении выяснилось, что нужно составить список всего, что не так с твоим характером.

— Впиши, что ты совсем с катушек слетела, — подсказал закадровый голос.

— Есть! — сказала Молли.

И тут же заметила, что книжка рекомендует еще составить список того, что терпеть не можешь. Молли не совсем понимала, как это ей пригодится, но за пятнадцать минут заполнила три страницы всевозможными обидами, включая обоих родителей, Налоговое управление США, алгебру, преждевременные эякуляции, добрых домохозяек, французские автомобили, итальянские чемоданы, юристов, упаковки компакт-дисков, тесты на коэффициент интеллекта и того задрота, который на коробках воздушной кукурузы написал предупреждение: «Осторожно: при нагревании содержимое может оказаться горячим».

После чего остановилась перевести дух. Когда она перешла к Шагу Пять, двор осветился лучами фар. Они замерли на фасаде хижины. Тео вернулся домой.

— «Шаг Пять, — читала Молли. — Исповедуйся своей высшей силе и другому человеку в точной природе своих заблуждений».

Едва Тео шагнул в хижину, Молли развернулась к нему со сломанным палашом в руке. За спиной у нее горела коричная свеча, зажженная в честь Ниггота, Бога Червей.

— Исповедуюсь! — выкрикнула она. — Я не платила налоги с девяносто пятого по двухтысячный год, питалась радиоактивной плотью мутантов и презираю тебя, как никого на этом свете, за то, что ты не присаживаешься на корточки, когда писаешь!

— Привет, милая, — сказал Тео.

— Заткнись, подбабок! — ответила Малютка Воительница.

— Стало быть, никто мне «вольво» не вымоет?

— Тихо! Я тут исповедуюсь, неблагодарный.

— Вот это дух! — сказал закадровый голос.

Глава 7 Утро настало

Наступило утро среды за три дня до Рождества, когда Лена Маркес проснулась и обнаружила в своей постели чужого мужчину. Зазвонил телефон, и парень с нею рядом тихонько застонал. Его отчасти накрывала простыня, однако Лена была довольно-таки уверена, что он голый.

— Алло, — сказала она в трубку. И на всякий случай приподняла простыню. Да, голый.

— Лена перед самым Рождеством обещали ураган а мы собирались чтобы Мэвис устроила барбекю на Одинокое Рождество но если будет дождь она не сможет а я вчера вечером наорала на Тео и два часа потом шлялась по темноте а он наверное думает что я сошла с ума и может тебе интересно что вчера вечером Дейл не вернулся домой а его новая… э-э другая… э-эта женщина с которой он живет в панике позвонила Тео и он…

— Молли?

— Да, привет, как дела?

Лена бросила взгляд на часы у кровати, потом — на голого мужчину рядом.

— Молли, сейчас шесть тридцать.

— Спасибо. Тут шестьдесят семь градусов. Мне видно термометр за окном.

— Что случилось?

— Я же тебе говорю: будет буря. Тео сомневается рассудке. Пропал Дейл.

Такер Кейс перекатился на другой бок. Несмотря на полусонное состояние, он, похоже, был готов к бою.

— Ты только посмотри, — подумала Лена, а затем поняла, что сказала это в трубку.

— Что? — переспросила Молли.

Так открыл глаза и улыбнулся Лене, после чего скользнул за ее взглядом южнее. Он потянул простыню у нее из рук и прикрылся.

— Это не из-за тебя. Мне нужно пописать.

— Извини, — сказала Лена, быстро натягивая простыню себе на голову.

Последний раз она волновалась из-за этого очень давно, только вдруг вспомнила сейчас статью в каком-то журнале, где советовали не показываться мужчине с утра, если вы не знакомы с ним по меньшей мере три недели.

— Кто у тебя? — спросила Молли.

Лена проделала в простыне тоннель для глаз и выглянула наружу. Такер Кейс вставал с постели, совершенно не смущаясь, совершенно голый, и агрегат вел его в ванную, покачиваясь впереди, как прут лозоходца. Лена сразу поймала себя на том, что у нее всегда найдутся резоны презирать мужские особи своего биологического вида и отсутствие смущения в их список непременно войдет.

— Никто, — сказала она в телефон.

— Лена, ты же не спала опять со своим бывшим? Скажи мне, что ты в постели не с Дейлом.

— Я в постели не с Дейлом.

И тут вся минувшая ночь накатила на Лену, и ей показалось, что ее сейчас вырвет. Такер Кейс на некоторое время заставил ее обо всем забыть. Ладно, допустим, от мужчин бывает какая-то польза, но тревога вернулась. Она убила Дейла. Она сядет в тюрьму. Но необходимо делать вид, будто она ничего не знает.

— Что ты сказала про Дейла, Молли?

— С кем ты в постели?

— Черт побери, Молли, да что случилось с Дейлом? — Хоть бы это прозвучало убедительно.

— Не знаю. Позвонила его новая подружка и сказала, что он не вернулся домой после рождественской вечеринки «оленей». Я просто подумала, что ты должна об этом знать, понимаешь, вдруг что-нибудь плохое случилось.

— Да с ним все в порядке. Может, познакомился с какой-нибудь шлюшкой в «Пене дна» и охмурил ее своим пролетарским обаянием.

— Бэ-э, — сказала Молли. — Ой, извини. Слушай, Лена, сегодня утром в новостях сказали, что с Тихого океана движется ураган. У нас в этом году будет эль-ниньо. И надо что-то придумать с едой на Одинокое Рождество, не говоря уже о том, что делать со всеми, кто на него придет. Церквушка-то ужасно маленькая.

А Лена так и не придумала, что делать с Дейлом. Ей хотелось все рассказать Молли. Понять способна только она. Лена пару раз наблюдала Молли, когда у той бывали «срывы». Молли понимает про то, что выходит из-под контроля.

— Послушай, Молли, мне нужно…

— И я вчера вечером наорала на Тео. Очень гадко, Лена. Он уже давно так не срывался из дому. Похоже, я испохабила себе Рождество.

— Не говори глупостей, Мол, ты на такое не способна. Тео все понимает. — Что означало: Он знает, что ты чокнутая, и все равно тебя любит.

В этот момент Такер Кейс вернулся в комнату, подобрал с пола брюки и принялся их натягивать.

— Мне надо покормить крылана, — объяснил он, наполовину вытащив из переднего кармана банан.

Лена скинула простыню с головы и попробовала придумать, что сказать. Так ухмыльнулся и вытащил банан целиком.

— О, ты думала, что я просто рад тебя видеть?

— Э-э… я… черт!

Так шагнул к ней и поцеловал в лоб.

— Я правда рад тебя видеть, — сказал он. — Но и крылана покормить нужно. Я сейчас вернусь.

И он вышел из комнаты как был — босиком и без рубашки. Ладно, может, и впрямь вернется.

— Лена, кто это? Рассказывай.

Она сообразила, что по-прежнему держит трубку в руке.

— Слушай, Молли, я тебе перезвоню, ладно? И на пятницу мы что-нибудь придумаем.

— Но мне же нужно извиниться…

— Я тебе позвоню.

Лена повесила трубку и сползла с кровати. Если не тормозить, она успеет умыться и чуточку накраситься, пока Такер на улице. Лена голышом заметалась по комнате — и тут почувствовала, что кто-то смотрит на нее. Большое окно выходило на рощу, а поскольку спальня располагалась на втором этаже, Лена просыпалась будто в шалаше на дереве, но внутрь никто заглянуть не мог. Она развернулась к окну — снаружи, уцепившись за желоб водостока, висел гигантский крылан. И смотрел прямо на нее — нет, не просто смотрел, а оценивал. Лена стянула с кровати простыню и прикрылась.

— Иди жуй свой банан, — крикнула она.

Роберто облизнулся.

Были времена — крысиные года бонгов и кальянов, — когда Теофилус Кроу почти без зазрения совести мог утверждать, что сюрпризы ему не нравятся, что он разнообразию предпочитает рутину, неуверенности — предсказуемость, а ведомое — неведомому. А потом, несколько лет назад, распутывая последнее в Хвойной Бухте дело об убийстве, Тео познакомился с Молли Мичон, бывшей королевой низкобюджетного голубого экрана, влюбился в нее — и все изменилось. Тео нарушил одно из своих кардинальных правил: Никогда не ложись в постель с тем, кто безумнее тебя. И с тех пор он полюбил жизнь.

Они заключили маленький пакт: если он откажется от своих средств (дури), она не станет отказываться от своих (антипсихотиков) и, как следствие, обретет все его незамутненное внимание, а он в обмен получит лишь самые приятные аспекты личности Малютки Воительницы, в которую Молли временами перевоплощалась. Ему страшно нравилось ее общество и та периодическая странность, которую она привносила в его жизнь.

Но вчерашний вечер оказался чересчур. Когда Тео вошел в дом, ему хотелось… нет, необходимо было поделиться этой дикой историей про блондина с Молли — единственной, кто мог бы ему поверить и не упрекнул бы в том, что он торчок, — а она выбрала именно этот момент, чтобы перейти в режим озлобленной психопатки. Вот он и вышел из завязки, и к тому времени, как вернулся в хижину, дури было выкурено столько, что хватило бы уложить в кому целый растаманский хор.

Не для этого он высаживал и выращивал свой пятак. Совсем не для этого. Не как в старину, когда он возделывал триумфальный садик для собственного потребления. Отнюдь, лесок семифутовых липких кронштейнов для макух, украшавших самую опушку их участка возле хижины, был чисто коммерческим предприятием. И ради очень благого дела. Во имя любви.

Хотя перспектива вернуться на экран удалялась в никуда, Молли все эти годы продолжала упражняться с палашом. Раздевшись до белья на полянке у хижины или в одном спортивном бюстгальтере и тренировочных штанах, она принимала стойку «к бою» перед воображаемым партнером и принималась кружиться, прыгать, парировать удары, делать выпады, рубить и кромсать до полного изнеможения. Помимо того что ритуал этот в ней поддерживал невероятно хорошую форму, он дарил ей счастье, и Тео был неимоверно доволен. Он даже подбил Молли заняться японским кэндо, и она, что не очень удивительно, преуспела — постоянно выигрывала поединки с противниками вдвое крупнее себя.

А это косвенным образом подвело Тео к мысли выращивать коноплю коммерчески — впервые в жизни. Он пробовал и другие способы, но банки с непреодолимым упрямством отказывались давать ему кредит размером почти в полугодовое жалованье — на приобретение самурайского меча. Ну, не именно самурайского, разумеется, а просто японского — древнего японского меча, сделанного мастером Хисакуни из Ямасиро в конце XIII века. Шестьдесят тысяч слоев высокоуглеродистой стали, идеально сбалансированных и острых как бритва даже восемьсот лет спустя. То была «таси», изогнутая кавалерийская сабля, длиннее и тяжелее традиционных «катан», которыми самураи пользовались в пеших боях. На тренировках Молли понравится ее вес — примерно такой же, как у театрального палаша, который она прихватила с собой на память о неудавшейся карьере в кино. Кроме того, она бы оценила, что меч настоящий, и Тео надеялся, что Молли поймет: так он хочет сказать ей, что любит все ее стороны, даже Малютку Воительницу (просто о некоторые стороны тереться приятнее). Завернутый в бархат «таси» был теперь спрятан в глубине верхней полки у Тео в чулане — там, где раньше хранилась коллекция бонгов и кальянов.

А деньги? Ну, один старый друг по обдолбанным дням, биг-сурский плантатор, ставший оптовиком, был крайне рад выплатить Тео аванс под будущий урожай. Предприятие задумывалось как чисто коммерческое: начал, закончил и никто не пострадает. Однако теперь Тео ехал на работу укуренный впервые за много лет и чуял шкурой: вслед за плохой ночью и день выдастся нехороший.

И тут позвонила Дейл-Пирсонова подружка/жена/что-то — и спуск в преисподнюю начался взаправду.

Тео выкупал глаза в визине, заехал в «Морской рассол: наживку, снасти и отборные вина» за большим кофе и только после этого направился домой к Лене Маркес искать ее бывшего мужа. Хотя из происшествия у «Экономичного гипермаркета» в понедельник и десятка подобных стычек в прошлом было ясно, что их взаимная нелюбовь граничила с ненавистью, это не останавливало парочку и она время от времени объединялась ради привычного послеразводного секса. Об этом Тео мог бы и не знать — но Лена и Молли были хорошими подругами, а женщины имеют привычку обсуждать такие штуки.

Лена жила в приятном двухэтажном доме а-ля «народные ремесла», стоявшем на половине акра сосновой рощи, которая выходила на одно из множества хвойнобухтинских пастбищ. Управляя недвижимостью, Лена такого дома себе, конечно, позволить бы не могла, но, с другой стороны, она мирилась с Дейлом Пирсоном пять лет брака и еще пять — после, поэтому хотя бы дом заслужила, думал Тео. Ему понравилось, как стучат его сапоги по веранде, пока он идет к двери, и он решил: надо бы им с Молли тоже веранду к хижине пристроить. Может, повесить ветряной колокольчик, качели, поставить небольшой обогреватель, чтобы можно было сидеть снаружи прохладными вечерами. И тут, чувствуя, как с другой стороны к двери приближаются шаги, он осознал, насколько полностью и совершенно спекся. И они поймут, что он спекся. И никакие количества визина или кофе не скроют того факта, что он спекся. Двадцать лет работы под кайфом ничем ему сейчас не помогут — у него ослабла хватка, он вышел из игры, глаз тигра налился кровью.

— Здравствуй, Тео, — сказала Лена, открывая дверь.

На ней была огромная мужская фуфайка и красные носки. Длинные черные волосы, обычно струившиеся по спине жидким атласом, теперь были собраны на затылке, и пучок их торчал из-за одного уха. Прическа после секса.

Тео помялся на крыльце, как пацан, готовый пригласить соседку на первое свидание.

— Извини, что я так рано, мне просто нужно узнать, не видела ли ты Дейла. После понедельника то есть?

Лена как бы замерцала в дверях — точно сейчас грохнется в обморок. Тео был уверен: это оттого, что он обдолбан.

— Нет, Тео. А что?

— Ну, э-э… позвонила Бетси и сказала, что Дейл не пришел ночевать. — (Бетси звали новую жену/подружку/что-то Дейла. Она много лет работала официанткой в«Кафе Г. Ф.» и заимела там известную репутацию своими романами с женатыми мужиками.) — Я просто… э-э… — Ну почему она его не перебьет? Ему не хотелось говорить вслух, что ему известно: Лена периодически сходится с Дейлом на сеансы совокупительной ненависти. Констеблю об этом знать не полагалось. — И вот я, э-э, хотел просто уточнить.

— Привет. Это кто? — За спиной Лены в проеме возник светловолосый парень без рубашки.

— О, слава богу. — Тео выдохнул. — Я Тео Кроу, городской констебль. — И он посмотрел на Лену, рассчитывая, что их познакомят.

— Это Такер… гм, Так.

Она понятия не имела, как его фамилия.

— Такер Кейс, — сказал Такер Кейс, обогнув Лену и протягивая руку. — Мне, наверное, следовало вам представиться раньше, поскольку мы работаем в одном бизнесе.

— И что это за бизнес? — Тео никогда не считал себя бизнесменом, но теперь, видимо, стал им.

— Я вожу на вертолете агентов Администрации по контролю за наркотиками, — ответил Такер. — Ну, знаете, — инфракрасная съемка, ищем садоводов и все такое.

Атас! Остановка сердца! Тревога! Пятьсот миллиграмм эпинефрина в перикардий! Мы теряем сигнал, коллеги! Атас!

— Приятно познакомиться, — сказал Тео, надеясь, что сердечного приступа по нему незаметно. — Простите, что побеспокоил. Я ушел. — Он отпустил руку Такера и двинулся прочь, изо всех сил думая: не иди обдолбанно, не иди обдолбанно — ради всего святого, как же мне удавалось все эти годы?

— Э-э, констебль? — окликнул его Так. — А вы чего заходили-то? Ай!

Тео обернулся. Лена только что двинула летчика по руке, судя по всему — довольно сильно, потому что руку тот растирал.

— Да, собственно… Просто вчера вечером один мужик не вернулся домой, и я подумал, что Лена может знать, где он. — Тео попытался пятиться от дома, но остановился, вспомнив, что может сверзиться с крыльца. И как он это объяснит Администрации по контролю за наркотиками?

— Вчера вечером? Да он еще даже не пропал без вести — ему до этого сколько? Двадцать четыре, сорок восемь часов? Ай! Черт, вот надо было? — Так схватился за плечо, куда Лена двинула его снова.

У нее, должно быть, против всех мужчин накопилось, подумал Тео.

Лена посмотрела на констебля и усмехнулась, точно ей за этот тычок стало стыдно.

— Тео, мне сегодня утром позвонила Молли и рассказала про Дейла. Я ей ответила, что не видела его. Она тебе разве не передала?

— Конечно. Конечно передала. Я просто, видишь ли, думал, ты что-нибудь знаешь. То есть твой друг, конечно, прав, Дейл не пропал без вести в официальном смысле еще примерно двенадцать часов, но город ведь маленький, а у меня, понятно, работа такая и все прочее.

— Спасибо, Тео.

Лена помахала ему на прощанье, хотя он стоял лишь в нескольких футах от нее и никуда не уходил. Летчик тоже махал — и улыбался. Тео не нравилось бывать вблизи от свеженьких любовников, которые только что трахнулись, — особенно если в его собственной любовной жизни все оставляет желать лучшего. Парочки выглядят самодовольными, хоть и не нарочно.

С потолка свешивалось что-то темное — там, где на их с Молли веранде висел бы ветряной колокольчик, если бы Тео только что не принес их благополучие в жертву поднявшему голову наркотическому чудовищу. Не может быть, что оно — то, на что похоже.

— Так, а… э-э… у вас это тут, похоже…

— Летучая мышь, — ответила Лена.

«Ёшкин дрын, — подумал Тео, — да она огромная».

— Летучая мышь, — повторил он. — Ну да. Конечно.

— Крылан, — уточнил Такер Кейс. — Из Микронезии.

— А, ну еще бы, — сказал Тео. Все равно нет такого места — Микронезия. Блондинчик мозг ему трахает. — Ну ладно, увидимся, ребятки.

— Не забудь про Одинокое Рождество в пятницу, — сказала Лена. — И привет Молли.

— Хор, — ответил Тео, забираясь в «вольво».

Он закрыл за собой дверцу. Пара зашла в дом.

Голова Тео упала на руль.

«Они все знают», — подумал он.

— Он все знает, — сказала Лена, бессильно прислонясь к входной двери.

— Он не знает ничего.

— Он умнее, чем кажется. Он знает.

— Не знает. И он на вид не тупица. Он на вид обдолбанный.

— Он не обдолбанный, он кипел подозрением.

— А тебе не кажется, что если бы он подозревал, то спросил бы тебя, где ты была вчера вечером?

— Так он же это сам увидел, когда ты вышел без рубашки, а я стояла тут такая… такая…

— Удовлетворенная?

— Нет, я хотела сказать — растрепанная. — Лена стукнула его по руке. — Господи, да приди же ты в себя.

— Ай. Ну и к чему это было теперь?

— У меня неприятности, — сказала Лена. — Мог бы меня хотя бы поддержать.

— Поддержать? Да я помог тебе спрятать тело. В некоторых странах это подразумевает соучастие.

Лена замахнулась снова, но успела сдержаться. Хотя кулак остался висеть наготове в воздухе — на всякий случай.

— Так он, по-твоему, ничего не заподозрил?

— Он даже не спросил, почему у тебя на веранде висит гигантский крылан. Он совершенно без понятия. Движется как автомат.

— А почему у меня на веранде висит гигантский крылан?

— Входит в комплект. — Так ухмыльнулся и двинулся прочь.

Вот теперь Лена почувствовала себя полной дурой — стоять так, с кулаком наготове. Она сознавала свою полную непросветленность, тупость, глупость, неразвитость — все то, что подозревала только за другими. Лена зашла в спальню, где Такер уже надевал рубашку.

— Прости, что я тебя стукнула.

Он потер плечо.

— У тебя склонности. Спрятать твою лопату?

— Как ты можешь такое говорить? — Лена чуть было не ударила его снова, но затем — чтобы проявить большую развитость — просто его обняла. — Это был несчастный случай.

— Выпусти меня. Пора выслеживать плохих парней с вертолета, — ответил Такер, похлопав ее по попке.

— И крылана ты заберешь с собой, правда?

— Ты не хочешь с ним потусоваться?

— Не обижайся, но он у тебя жутковатый.

— Ты себе даже не представляешь, — ответил Так.

Глава 8 Праздник разбитых сердец

Рождественская Амнистия. Можно не общаться со старым другом, не отвечать на звонки, игнорировать электронную почту, не встречаться ни с кем глазами в «Экономичном гипермаркете», забывать о днях рождения, годовщинах и сборищах, а если и появитесь на праздники у кого-нибудь дома (с подарком), социальные условности обяжут хозяев вас простить и вести себя так, будто ничего не случилось. Приличия диктуют дружбе двигаться с этой точки дальше, не чувствуя за собой вины и угрызений совести. Если вы начали шахматную партию в октябре десять лет назад, теперь нужно только вспомнить, чей ход, — или зачем в промежутке вы продали шахматную доску и вместо нее купили «Икс-Бокс». (Слушайте, Рождественская Амнистия — изумительная штука, но отнюдь не переход в другое измерение. Законы пространства и времени по-прежнему работают, пусть вы избегаете своих друзей. Но даже не пробуйте ссылаться на расширение вселенной: типа, все хотел зайти, но их дом отъезжал все дальше и дальше. Не купятся. Просто скажите: «Извините, что не заходил. Веселого Рождества». И засветите подарок. Протокол Рождественской Амнистии потребует от вашего друга реплики: «Да все в порядке», и вас впустят без лишних слов. Так всегда делается.)

— Ну и где ты, к буйволу, пропадал? — спросил Гейб Фентон, открыв дверь и увидев своего старого друга Теофилуса Кроу на пороге с подарком. На Гейбе — сорокапятилетнем, приземистом и жилистом, небритом и слегка лысеющем — были одни хаки, в которых он, похоже, спал всю неделю.

— Веселого Рождества, Гейб, — ответил Тео, протягивая подарок с большим красным бантом. Вернее, даже не протягивая, а как бы помахивая коробкой взад-вперед, словно говоря: У меня тут для тебя подарок, поэтому не вздумай пилить меня за то, что я три года не звонил.

— Да, это мило, — сказал Гейб. — Но мог бы и позвонить.

— Извини. Я собирался, но ты был с Вэл, и я не хотел мешать.

— Она меня послала, знаешь? — Гейб встречался с единственным городским психиатром Вэлери Риордан уже несколько лет. Правда, минус последний месяц.

— Ага, слыхал. — А слыхал Тео, что Вэл захотела такого человека, кто чуть больше принадлежал бы человеческой культуре, чем Гейб.

Гейб Фентон был полевым биологом-бихевиористом — изучал диких грызунов или морских млекопитающих, в зависимости от того, кто финансировал исследования. Он жил в небольшом государственном коттедже у маяка со стофунтовым черным лабрадором по имени Живодер.

— Слыхал? И все равно не позвонил?

Время уже подошло к полудню, и кайф у Тео почти выветрился, но в норму констебль еще не пришел. Парням же не следует жаловаться на отсутствие дружеской поддержки, если речь не идет о драке в баре или перетаскивании тяжестей. Это аномалия в поведении. Может, Гейбу и впрямь нужно больше времени проводить с людьми.

— Слушай, Гейб, я принес тебе подарок, — ответил Тео. — И посмотри, как мне рад Живодер.

Живодер в самом деле радовался Тео. Пес выталкивал Гейба из дверного проема, его мясистый хвост бил в открытую дверь, как в колбасный барабан войны. У Живодера Тео ассоциировался с гамбургерами и пиццей, а когда-то он даже считал констебля Аварийным Вспомогательным Кормильцем (поскольку Основным Кормильцем был все-таки Гейб).

— Ну, тогда, наверное, тебе следует войти, — сказал биолог и шагнул в сторону, освобождая проход. Живодер поздоровался, сунув нос Тео в промежность. — Я тут работаю, так что у меня легкий беспорядок.

Легкий беспорядок? Таким же преуменьшением было бы называть Батаанский марш смерти экскурсией на природу: похоже, всеми пожитками Гейба кто-то зарядил пушку и бабахнул из нее в комнату прямо сквозь стену. Грязное белье и посуда валялись на всех плоских поверхностях комнаты, за исключением рабочего стола — тот, если не считать крыс, был безупречен.

— Славные крысы, — заметил Тео. — Что ты с ними делаешь?

— Изучаю.

Гейб уселся перед пятигаллонными аквариумами: они были выстроены звездой вокруг центрального резервуара и соединены с ним трубами с дверцами, чтобы крыс можно было перемещать из одной камеры в другую. К спине каждого зверька крепился серебристый диск размером с четвертак.

Гейб открыл дверцу, одна крыса ринулась в центральный резервуар и сразу же взгромоздилась на его обитательницу. Биолог ткнул в кнопку маленького пульта дистанционного управления. Удирая, нападавший чуть не совершил обратное сальто.

— Ха! Так ему и надо, — воскликнул Фентон. — У самки в центральной клетке течка.

Самец осторожно попятился, обнюхал все вокруг, после чего попробовал взгромоздиться на самку снова. Гейб опять нажал кнопку. Самца сдуло.

— Ха! Как тебе это нравится? — Гейб был похож на маньяка. Он перевел взгляд с клеток на Тео. — К их яичкам подведены электроды. Серебряные диски — батарейки и приемники. Всякий раз, когда он сексуально возбуждается, я луплю ему по яйцам полусотней вольт.

Крыса сделала еще один заход, и снова Гейб ударил по кнопке. Офигевший самец отполз в угол.

— Глупый ты засранец! — крикнул биолог. — Думаешь, они чему-нибудь учатся? Я сегодня каждому вкатил уже раз по десять, а когда открою клетки завтра, они все опять на нее полезут. Видишь, видишь, какие мы?

— Мы?

— Ну да. Мы. Самцы. Видишь какие? Знаем, что будет только больно, но возвращаемся опять и опять.

Гейб Фентон всегда был таким уравновешенным, таким спокойным, таким профессионально объективным и одержимым наукой, таким надежно упертым, что сейчас Тео казалось, будто перед ним совершенно другой человек. Словно кто-то соскреб с биолога весь интеллект и обнажил нервы.

— Э-э, Гейб, может, нам все-таки не стоит приравнивать себя к грызунам? То есть…

— О, ну еще бы. Это сейчас ты так говоришь. А потом позвонишь и скажешь, что я был прав. Что-нибудь случится, и ты позвонишь. Она растопчет тебе сердце, а ты сам дорушишь остальное. Я прав? Прав?

— Э-э, я… — Тео вспомнил про секс на кладбище, за которым последовала ночная ссора.

— Ну вот, а сейчас я сменю ассоциацию. Смотри. — Гейб протопал к книжному шкафу, раскидал с полки профессиональные журналы и блокноты и наконец нашел то, что искал. — Посмотри на нее. Видишь? — В руках он держал свежий каталог «Секрета Виктории». Модель на обложке была обряжена в зрелищные покровы, которые едва ли адекватно скрывали ее привлекательность. Выглядела девица при этом счастливее некуда. — Красивая, да? Поразительно, верно? А теперь секундочку. — Гейб сунул руку в карман штанов и вытащил стальной пультик — такой же, как и тот, что лежал на крысином столе. — Красивая, значит? — переспросил он и нажал кнопку.

Спина биолога немедленно выгнулась, он вдруг подрос дюймов на шесть — будто все мышцы у него в теле напряглись разом. Дважды он содрогнулся в конвульсиях, после чего рухнул на пол, по-прежнему сжимая в кулаке мятый каталог.

Живодер зашелся в приступе лая. Не умирай, Кормилец, моя миска осталась на крыльце, а сам я открывать дверь не умею, — говорил он. Снова-здорово — он всегда радовался, что Кормилец не умер, его только судороги нервировали.

Тео кинулся на помощь другу. Глаза у Гейба закатились, он дернулся еще пару раз, после чего глубоко вздохнул и посмотрел на Тео.

— Видишь? Меняется ассоциация. Еще немного, и у меня такая реакция разовьется даже без электродов, подведенных к мошонке.

— Ты нормально?

— Ну да. Навык закрепится, я знаю. У крыс пока не получилось, но надеюсь, что получится, пока они все не перемерли.

— Они от этого умирают?

— Ну, им же должно быть больно, иначе они ничему не научатся. — Гейб снова взялся за пультик, и Тео поскорее выхватил у него коробочку.

— Прекрати!

— У меня есть еще один комплект электродов с приемником. Не желаешь на себе попробовать? Я просто смерть как хочу испытать эту штуку в полевых условиях. Можем сходить в бар с голыми сиськами.

Тео помог Гейбу подняться, усадил его на стул спиной к столу с крысами, а сам подвинул табурет и устроился напротив.

— Гейб, ты себя не контролируешь. Извини, что я не звонил.

— Я знаю, ты был занят. Все в порядке.

«Здорово — вот теперь у него правильная реакция Рождественской Амнистии», — подумал Тео.

— Эти крысы, электроды, все вот это вообще — это все неправильно, и все. Ты закончишь свои дни либо в компании параноиков-женоненавистников, либо в братской могиле на куче трупов.

— Можно подумать, это плохо.

— У тебя разбито сердце. Оно склеится.

— Она сказала, что я скучный.

— Видела бы она вот это. — И Тео обвел рукой комнату.

— Ее не интересует моя работа.

— Вы долго продержались. Пять лет. Может, срок просто вышел. Ты же сам говорил, что человеческого самца эволюция не приспособила к моногамии.

— Ну да, только тогда у меня еще была подружка.

— Значит, это неправда?

— Да нет, правда, но когда у меня была подружка, я из-за этого не переживал. А теперь знаю, что я биологически запрограммирован распространять семя моих чресл вширь и вдаль, передавать его массе разнообразных самок нескончаемой чередой бурных бессмысленных совокуплений и всякий раз подыскивать себе новых и новых, способных к размножению женских особей. Мои гены требуют, чтобы я его передавал дальше, а я даже не знаю, с чего начать.

— Может, сначала душ примешь? А потом уже распространять свое семя?

— Думаешь, я не в курсе? Я поэтому и старался перепрограммировать импульсы. Приручить анимус, так сказать.

— Чтобы душ не принимать?

— Нет, потому что я не знаю, как разговаривать с женщинами. Вот с Вэлери я мог поговорить.

— Вэлери — профи.

— Вовсе нет. Она клиентов ни разу в жизни не обслуживала.

— Слушатель, Гейб. Она профессиональный слушатель. Психиатр.

— А, ну да. Как ты считаешь, может, мне с проститутки начать? Или с -туток?

— Склеивать разбитое сердце? Ну да, поможет примерно так же, как электроды на мошонке, но сначала я хочу, чтобы ты для меня кое-что сделал.

Тео подумал, что, может быть — кто знает? — работа, настоящая, а не как у безумных профессоров из кино, поможет отвести его друга от края пропасти. Тео вытащил из кармана клок желтых волос, снятый с колеса «вольво». — Ты не мог бы взглянуть вот на это и рассказать мне, что это такое?

Гейб взял клок и посмотрел на него.

— Это с места преступления?

— Ну как бы да.

— Где ты это взял? И что тебе нужно знать?

— Все, что можешь определить. И только потом я тебе все расскажу, ладно?

— Ну, похоже, они росли на блондине.

— Спасибо, Гейб, только я думал, что ты посмотришь на них в микроскоп или как-то.

— А что, в округе нет криминалистов с лабораторией?

— Есть, но я не могу им это отдать. Обстоятельства, понимаешь?

— Вроде?

— Вроде того, что они решат, будто я обдолбан, спятил или то и другое сразу. Посмотри на эти волосы. И расскажи мне все. А потом я тебе все расскажу.

— Ладно, только у меня нет такой клевой техники, как в «Следователях на месте преступления».

— Ага, а у парней из лаборатории нет аккумуляторов, приклеенных к гонадам суперклеем. Так что ты их тут опережаешь.

Через десять минут Гейб Фентон оторвался от микроскопа.

— Ну что… Они не человеческие, — сказал он.

— Шикарно.

— Да и на самом деле вообще не похожи на волосы.

— На что же тогда?

— Судя по всему, они обладают свойствами оптоволокна.

— Значит, искусственные?

— Не так быстро. У них есть корни и что-то похожее на кутикулы, только это не кератин. Надо бы проверить наличие белка. Если они изготовлены промышленным путем, никаких следов процесса не наблюдается. Похоже, что они выросли сами, а не сделаны. Ты знаешь, что у белых медведей шерсть тоже обладает оптоволоконными свойствами? У них волоски подводят световую энергию к черной коже, чтобы согревалась.

— Так это волосы белого медведя?

— Не так быстро, я же сказал.

— Гейб, черт бы тебя побрал, откуда они вообще взялись?

— Это ты мне расскажи.

— Только между нами, ладно? Чтобы из этого дома ничего не просочилось, пока у нас нет подтверждений.

— Конечно. У тебя все в норме, Тео?

— Все ли у меня в норме? Это ты меня спрашиваешь?

— Все ли в норме у вас с Молли? С работой? Ты же не начал снова курить дурь, я надеюсь?

Голова Тео поникла.

— Говоришь, у тебя еще такие электроды есть?

Гейб просиял.

— Сначала надо выбрить кусочек. Можно, я посмотрю подарок, пока ты в ванной? Бритву можешь взять мою.

— Нет уж, валяй разворачивай. А мне пока нужно тебе кое-что рассказать.

— Ух ты, салаторезка. Спасибо, Тео.

— Он забрал салаторезку, — сказала Молли.

— Ничего себе. Она ему так важна? — спросила Лена.

— Это был свадебный подарок.

— Я знаю. Я же вам ее и подарила. Нам с Дейлом ее тоже на свадьбу дарили.

— Вот видишь, значит — традиция. — Молли была безутешна. Она отхлебнула половину диетической колы и громыхнула пластиковым пивным стаканчиком по стойке бара, словно озлобленный пират — кружкой грога. — Сволочь!

Настал вечер среды, и они собрались в «Пене дна», чтобы скоординировать новые кулинарные планы к Одинокому Рождеству. В ответ на призыв Молли о помощи Лена хотела было придумать повод и остаться дома, но пока она его придумывала, пришло осознание: дома она будет лишь поочередно терзаться, поймают ее за убийство Дейла или нет и разобьет ей сердце этот непонятный летчик или не разобьет. И она решила, что встретиться с Молли и Мэвис в салуне — наверное, не такая уж плохая мысль. К тому же у Молли можно будет выведать, не подозревает ли Тео Лену в исчезновении Дейла. Ну да черта лысого: Молли переклинило на… в общем, на том, что там констебль натворил. Лене представлялось, что он просто взял с собой на работу салаторезку. Проблемам подруг следует сочувствовать, но в конечном счете это проблемы подруг, а подруги Лены, в особенности — Молли, не всегда бывали уравновешенны.

В салуне толпились одиночки чуть за двадцать и тридцать, и по темному бару метались искры отчаянья, будто одиночество — минус, секс — плюс, и кто-то замкнул концы над ведерком бензина. В «Пену дна» сейчас выпал осадок предпраздничного цикла разбиения сердец, который обычно инициируется молодыми людьми: за неимением лучшего повода изменить свою жизнь хоть куда-нибудь, они предпочитают порвать со своими текущими подружками, лишь бы не покупать им рождественских подарков. Расстроенные женщины несколько дней дуются, едят одно мороженое и не звонят родственникам, а потом, едва объем мозга у них заполняется мыслью об Одиноком Рождестве и Новом годе, они стекаются в «Пену дна», чтобы найти себе компаньона — практически кого угодно, лишь бы пережить праздник с ним. Полный вперед и к черту подарки. А одинокие самцы Хвойной Бухты, чтобы продемонстрировать всем прелести новообретенной свободы, налетают на салун, дабы вкусить нежностей отвергнутых самок, — и начинается провинциальная игра в сексуально-музыкальные стулья: под мелодию «Украшайте залы» все жадно кидаются друг на друга, надеясь по пьяной лавочке примерить на себя кого-нибудь поудобнее, пока не отлялякало последнее «фа».

Однако вокруг Лены и Молли будто надулся невидимый пузырь — они, очевидно, в эту игру не играли. Хотя обе, разумеется, были более чем привлекательны, чтобы сыпать в закрома внимание мужчин помоложе, вокруг них витали мистические пары опыта, будто они тут уже бывали и двинулись дальше. Аура непокобелимости. По сути, сами по себе они до беспамятства пугали ухажеров «Пены дна», кроме самых пьяных, а пьяных пугало то, что дамы пили неразбавленную диетическую колу. Несмотря на собственные невзгоды, Молли и Лена успешно покончили со своими драконами праздничного отчаянья — именно с этого вообще-то и начались в городе вечеринки «Одинокое Рождество». Теперь же обе перешли на уровень персональных треволнений.

— «Неряхи Джо», — изрекла Мэвис Сэнд, и огромное облако дыма с низким содержанием смол усугубило серьезность этого заявления и омыло Лену и Молли. В калифорнийских барах курить запретили уже много лет назад, но Мэвис плевала на закон и власти (в лице Теофилуса Кроу) и дымила почем зря. — Кто не любит неряшливой булочки с мясом?

— Мэвис, но у нас же Рождество, — сказала Лена.

До сих пор Мэвис предлагала только жидкие или вязкие закуски, и Лена подозревала, что барменша опять куда-то задевала свои зубные протезы, а потому проталкивала то, что можно мять челюстями.

— Значит, с огурчиками. Красный соус, зеленые огурчики — рождественская тема.

— Нет, я к тому, что, наверное, к Рождеству нужно приготовить что-нибудь особенное. А не просто жареный фарш.

— За пять баксов с носа, я ей уже говорила, накормить их можно только барбекю. — Мэвис нагнулась и посмотрела на Молли, которая по-прежнему что-то злобно бормотала кубикам льда на дне своего стакана. — Только все думают, что пойдет дождь. Как будто в декабре он ходит.

Молли подняла голову и тихонько зарычала, а потом перевела взгляд на экран телевизора у Мэвис за спиной и ткнула в него пальцем. Звук убрали, но карта погоды в Калифорнии была видна хорошо. Примерно в восьмистах милях от побережья спиралью разворачивалась огромная разноцветная клякса: спутниковый фотомультик показывал, как техниколорная амеба готовится поглотить весь район Залива.

— Фигня, — сказала Мэвис. — Ему даже имени не дали. Если б такая штука собиралась напрыгнуть на Бермуды, ее бы как-нибудь окрестили еще два дня назад. И знаете почему? Потому что на берег они тут не вылезают. Эта сука свернет вправо за сто миль до острова Анапака, пойдет вниз и вывалит все на Юкатан. А мы тут из-за суши даже машины помыть не сможем.

— По крайней мере, дождь остановит нашествие Пиратов Песка, — пробормотала Молли, разгрызая кубик льда.

— Чего? — спросила Лена.

— Ты какого дьявола там бурчишь? — Мэвис подкрутила слуховой аппарат.

— Никакого, — ответила Молли. — А как вам лазанья? Ну, знаете — чесночный хлеб, салатик?

— Ну да, в пять долларов уложимся, если без соуса или сыра, — сказала Мэвис.

— Только лазанья — это как-то не очень по-рождественски, — отозвалась Лена.

— Можем сложить ее в кастрюльки с Санта-Клаусом, — предложила Молли.

— Нет! — рявкнула Лена. — Никаких Сантей! Можно хоть снеговика слепить, только никаких, блин, Санта-Клаусов.

Мэвис перегнулась и потрепала Лену по руке:

— Санта многих из нас в детстве за попки хватал, дорогуша. Считается, что про эту дрянь забываешь, как только усы начнут пробиваться.

— Никуда у меня усы не пробиваются.

— А ты их воском? Потому что вообще ничего не заметно. — Молли очень хотелось поддержать подругу.

— У меня вообще усы не растут, — сказала Лена.

— Ты думаешь, мексиканкам плохо, а вот румынские женщины бреются с двенадцати лет, — поделилась Мэвис.

Тут Лена воспользовалась случаем, хорошенько уперлась локтями в стойку и захватила в кулаки два солидных пучка своих волос. И принялась за них тянуть — медленно и основательно, для наглядности.

— Ты чего? — спросила Мэвис.

— Ты чего? — спросила Молли.

Над ними повисло неловкое молчание, только музыкальный автомат глухо пумкал где-то вдалеке, да посетители тихонько врали друг другу. Женщины огляделись, чтобы не разговаривать, и тут в бар вошел Вэнс Макнелли — старший санитар «скорой помощи» Хвойной Бухты. И, войдя, протяжно и раскатисто рыгнул.

Вэнсу было несколько под шестьдесят, сам себя он считал чаровником и героем, а на самом деле был скорее болваном. «Скорую» он водил уже лет двадцать, и мало что доставляло ему такое удовольствие, как приносить людям дурные вести. Так он замерял собственную значимость.

— Знаете чего? — сказал он. — Дорожный патруль нашел грузовик Дейла Пирсона в Биг-Суре, возле скалы Известковая Печь. Кажись, он рыбу удил да и свалился. Ага — с таким приливом перед штормом его теперь ни за что не найдут. Там сейчас Тео, расследует.

Лена нетвердо вскарабкалась обратно на свой табурет. Она была уверена: все в баре — ну, местные-то уж точно — уставились на нее и ждут реакции. Она разжала кулаки, и волосы опять упали на лицо, надежно его спрятав.

— Значит, лазанья, — подытожила Мэвис.

— Но никаких, блядь, кастрюлек с Сантой! — огрызнулась Лена, не поднимая головы.

Мэвис смахнула со стойки оба их пластиковых стаканчика.

— В нормальных обстоятельствах я б вас уже выставила, но раз такое дело, мне кажется, вам, голубушки, самое время запить по-настоящему.

Глава 9 У наших парней так бывает

В четверг утром версия стала официальной: злобный застройщик Дейл Пирсон пропал без вести. Тео Кроу приехал к большому красному грузовику, оставленному прямо у грохочущего Тихого океана возле скалы Известковая Печь. Глухомань севернее Хвойной Бухты. Здесь снималась добрая половина всех автомобильных рекламных роликов в мире: все — от детройтских мини-фургонов до роскошных немецких «крузеров» — петляли по утесам Биг-Сура, словно от зрителей требовалось лишь подписать бумаги, и впереди откроется вся дорога жизни, где в величественные волноломы бьются пенистые волны, а за горизонтом — только досуг и процветание. Большой красный грузовик Дейла Пирсона у самого моря действительно смотрелся досужим и процветающим, хотя весь уже покрылся налетом соли, а хозяина его, по всей видимости, смыло волной.

Тео хотелось бы, чтоб так все и оказалось. Дорожный патруль, обнаруживший грузовик, классифицировал это как несчастный случай. Среди камней лежала удочка-закидушка, по счастливому стечению обстоятельств — с инициалами Дейла. А колпак Санты, в котором Дейла видели в последний раз, обнаружили неподалеку вынесенным волной на берег. Тут-то и крылась проблема. Бетси Батлер — Дейлова фря — говорила, что два дня назад Дейл отправился играть Санту в ложу «северных оленей» и после этого домой не возвращался. Кому придет в голову отправиться на рыбалку среди ночи да еще в колпаке Санта-Клауса? Следует признать — по свидетельству другого «оленя», Дейл «принял на грудь», а кроме того, был по-прежнему несколько «заведен» конфронтацией со своей бывшей женой днем раньше, но не утратил же он рассудок окончательно. Спускаться по утесам к воде рядом со скалой Известковая Печь и днем-то дело рискованное, поэтому Дейл никак не стал бы это пробовать среди ночи. (Тео, например, поскользнулся и проехался вниз на двадцать футов, по дороге потянув себе спину. Он то есть, конечно, был несколько обдолбан, но, с другой стороны, Дейл должен был быть несколько пьян.)

Патрульный, стриженный ежиком, а оттого на вид не больше двенадцати — будто сбежал из учебного фильма по гигиене, которые Тео смотрел в шестом классе: «Почему Мэри боится воды», — заставил констебля расписаться в рапорте, сел в свой «крейсер» и отчалил вдоль побережья в сторону Монтерея. А Тео вернулся к грузовику и принялся его осматривать.

Все, что должно было там присутствовать — инструменты, черный фонарик, пара упаковок с мусорной жрачкой, еще одна удочка, тубус с планами, — в нем присутствовало. А все, что не должно — окровавленные ножи, стреляные гильзы, отсеченные члены, следы хлорки после замывания крови, — отсутствовало. Все выглядело так, словно парень просто подъехал, спустился к воде и смылся. Но так просто не бывает. Дейл был гнусен, груб и даже свиреп, но не дурак. Если он точно не знал топографии этих мест и не взял с собой хороший фонарик, ни за что бы тут не спустился. А фонарик у него остался в грузовике.

Жаль, что Тео мало тренировали расследовать преступления не сходя с места. Почти все, что ему сейчас известно, он подхватил из телевизора, а не в академии, где пятнадцать лет назад провел какие-то жалкие восемь недель, когда продажный шериф, обнаружив собственный пятак Тео с марихуаной, паровозом загнал его на должность городского констебля. И после академии почти все места преступлений, что ему попадались, сразу поступали в ведение окружного шерифа или дорожного патруля.

Он снова подошел к кабине грузовика. Хотелось бы отыскать что-нибудь похожее на улику. Единственное, что казалось хоть отдаленно не на месте, — на подголовнике Тео нашел собачью шерсть. Он не помнил, чтобы Дейл держал собаку.

Он сунул волоски в пластиковый пакет и по сотовому набрал номер Бетси Батлер.

Судя по голосу, она не очень сокрушалась из-за исчезновения Дейла.

— Нет, собаки Дейлу не нравились. И кошки тоже. Его больше тянуло к коровам.

— Он любил коров? Так у вас в доме что, ручная корова жила? — (Это может оказаться коровья шерсть?)

— Нет, он любил их есть, Тео. С тобой все в порядке?

— Нет, извини меня, Бетси. — А он так надеялся, что говорит не как обдолбанный.

— Так я грузовик получу или нет? То есть ты его сам сюда пригонишь?

— Понятия не имею, — ответил Тео. — Его отбуксируют на арестплощадку, и я не знаю, выдадут ли его тебе. Мне пора идти, Бетси.

Он захлопнул крышку телефона. Может, он всего-навсего устал. Молли вчера выгнала его спать на диван — упомянув что-то про его склонности мутанта. А он и не подозревал, что ей так дорога салаторезка. Он был уверен: Молли поняла, что он курил траву.

Тео снова открыл телефон и набрал номер Гейба Фентона.

— Эй, Тео. Я не знаю, что ты мне такое принес, но это не волосы. Не горят, не плавятся, к тому же их чертовски трудно разрезать или сломать. Хорошо, что их удалось вырвать с корнем.

Тео поморщился. Он уже почти забыл чокнутого блондина, которого переехал. А теперь, вспомнив, содрогнулся.

— Гейб, у меня для тебя тут еще волосы есть.

— Боже мой, Тео, ты опять кого-то сбил?

— Нет, никого я не сбивал. Господи.

— Ладно, я тут весь день все равно. Вообще-то я тут и всю ночь. И нет такого места, куда мне можно было бы пойти. И нет такого человека, кому было бы небезразлично, жив я или умер. И нет такого…

— Ладно. Еду к тебе.

В конторе «Недвижимости в Соснах» сидели двое мужчин и три женщины, включая Лену, когда в агентство зашел Такер Кейс. Женщин он немедленно заинтриговал, а мужчины его сразу же невзлюбили. С Такером всегда так было. Немного погодя, узнав его получше, женщины списывали его со счетов, а мужчины невзлюблять не переставали. В сущности, он оставался ботаником в теле клевого парня: против него работала если не одна черта, значит, другая.

Контора представляла собой единую конюшню со столами, и Такер сразу направился к Лениному, стоявшему в глубине. По ходу он улыбался и кивал риелторам, а те слабо улыбались в ответ, стараясь не ухмыляться. Их до смерти утомили демонстрации недвижимости рождественским отпускникам, обещавшим вернуться после праздников: они сюда не переедут ни за что, даже если найдут работу в этом игрушечном городке. Просто ничего лучше на праздники они придумать не смогли, а потому решили взять детишек на увлекательное сафари: «Доведи риелтора до белого каления». Так, по крайней мере, официально утверждалось на собраниях членов Мультилистинговой системы.

Лена встретилась взглядом с Такером и невольно улыбнулась. И сразу же нахмурилась.

— Что ты здесь делаешь?

— Обед? Ты. Я. Еда. Разговор. Мне нужно у тебя кое-что спросить.

— Мне казалось, ты сейчас должен летать.

Так никогда раньше не видел Лену в деловом костюме — скромные юбка и блузка, самую чуточку маскары и помады, волосы заколоты лакированными палочками для еды, а несколько прядей сбежали и красиво обрамляют лицо. Ему понравилось.

— Я летал все утро. Но есть погода. Приближается край бури. — Ему очень хотелось выдернуть у нее из прически эти палочки, бросить ее тут же на стол и сообщить, каково ему сейчас на самом деле. А ему сейчас несколько возбужденно. — Можем заказать китайскую, — добавил он.

Лена выглянула в окно. Небо над лавками через дорогу темнело.

— В Хвойной Бухте нет китайского ресторана. А кроме того, я тут совсем увязла. Я занимаюсь сдачей жилья отпускникам, а сейчас — канун кануна Рождества.

— Можем сбегать к тебе и быстренько пообедать там. Ты себе не представляешь, как быстро я умею, если захочу.

Лена посмотрела ему через плечо на сотрудников — те, конечно, пялились вовсю.

— Ты меня об этом хотел спросить?

— О, нет-нет, конечно нет. Я бы ни за что… то есть, конечно, за что бы, да, но тут кое-что еще. — Теперь и Так уже ощущал, как риелторы не только пялятся на него, но и прислушиваются. И он нагнулся над Лениным столом пониже, чтобы его слышала только она. — Ты сегодня утром говорила, что этот парень — констебль, за которым замужем твоя подруга, — живет в хижине на краю большого ранчо к северу от города, так?

Лена по-прежнему смотрела ему за плечо.

— Да, ранчо «Пивбар», хозяин — Джим Пив.

— А рядом с хижиной есть старый трейлер?

— Да, раньше в нем жила Молли, но теперь они живут в хижине. А что?

Так выпрямился и ухмыльнулся.

— Значит, белые розы, — сказал он, ради аудитории немножко громче, нежели следует. — Я просто не знал, уместны белые на праздник или нет.

— А? — спросила Лена.

— До вечера, — сказал Так. Потом нагнулся, поцеловал ее в щеку и вышел из конторы, смущенно улыбаясь изможденным риелторам. А в дверях обернулся и помахал всем: — Веселого Рождества, публика.

Войдя к Гейбу, Тео первым делом заметил аквариумы с дохлыми крысами. Самка радостно скакала в центральной клетке — принюхивалась, гадила и выглядела по-крысиному счастливой, — а вот остальные, самцы, валялись на спинках, задрав лапы к небесам, будто пластмассовые солдатики в диораме смерти.

— Как это произошло?

— Не хотели учиться. Как только проассоциировали шок с сексом, им понравилось.

Тео задумался о своих отношениях с Молли в последние дни. И представил себя в стеклянной витрине с мертвыми грызунами.

— Так ты, значит, долбал их током, пока не сдохли?

— Я должен был поддерживать константу в параметрах эксперимента.

Тео сурово кивнул, будто понял, хотя на деле не понял ничего. Подошел Живодер и боднул его в ляжку. Тео для успокоения почесал его за ухом.

Кормилец беспокоил Живодера, и пес надеялся, что Аварийный Вспомогательный Кормилец, быть может, даст ему этих ароматных и аппетитных беленьких белочек из клеток на столе, раз уж, судя по всему, Кормилец их уже приготовил. Невозможно же так мучиться: как в тот раз на пляже пацан, который сначала делал вид, что кидает мячик, а потом не кидал. А потом опять делал вид, что кидает, и опять не кидал. Поэтому Живодер просто вынужден был сбить мальчишку с ног и сесть ему на голову. Батюшки, как же его после этого отплохособакили… Нет ничего хуже, чем когда тебя плохособакят, но если Кормилец и дальше будет дразнить его беленькими белочками, придется и его сбить с ног и сесть ему на голову, а может, даже и в ботинок накакать. О, я плохая, плохая собака… Нет, постой, Аварийный Вспомогательный Кормилец чешет ему за ухом. Ой, хорошо-то как… У него вообще все прекрасно. Собачий ксанакс. Ну и ладно.

Тео протянул Гейбу пакетик с волосами.

— А что это за масло в нем? — поинтересовался Гейб, осматривая улику.

— Хрень от чипсов. В пакете вчера жил мой обед.

Гейб кивнул и посмотрел на Тео так, как в телевизоре коронер обычно смотрит на копа: Тупица, вы разве не поняли, что загрязняете улики одним своим дыханием, поэтому мне станет с вами намного уютнее, если вы немедленно прекратите?

Он поднес пакетик к микроскопу на стойке, извлек пару волосков и положил на стекло. Накрыл крышкой и задвинул.

— Только не говори мне, что это от белого медведя, — сказал Тео.

— Нет, но, по крайней мере, животного происхождения. С отчетливой сигнатурой сметаны и лука. — Гейб оторвался от микроскопа и ухмыльнулся Тео. — Да нет, я тебе просто мозги ебу. — Он мягко ткнул констебля в плечо и снова приник к микроскопу. — Ух ты, медулла отсутствует, а двупреломление низкое.

— Ух ты, — послушно отреагировал Тео, стараясь разделить восторг Гейба насчет низкого двупреломления, но не очень успешно.

— Надо проверить по онлайновой базе данных волосяного покрова, но мне кажется, они от летучей мыши.

— А есть такая база данных? Что — Волосня-Летучих-Мышей-точка-ком?

— Знаешь, интернет ведь для того и задумывался. Делиться научной информацией.

— А вовсе не торговать виагрой и порнографией, да? — В конце концов, может, Гейб и очухается.

Биолог перешел к компьютеру на рабочем столе, пошелестел экранами микрофотографий различной шерсти, пока не нашел ту, которая ему понравилась больше прочих, вернулся к микроскопу и снова сверил картинку.

— Ничего себе, Тео, да у тебя тут вымирающий вид.

— Не может быть.

— Черт, где ты это взял? Микронезийский гигантский крылан.

— Из пикапа «додж».

— Гмм, такой ареал не значится. Не на Гуаме парковался?

Тео выудил из кармана ключ от своей машины.

— Слушай, Гейб, мне пора ехать. Давай вечером в «Пене» пивка попьем?

— Пива можем и сейчас выпить. У меня есть в холодильнике.

— Тебе нужно изредка на людях бывать. Договорились? — Тео уже пятился к двери.

— Ладно. В шесть. Мне еще нужно растворителя для суперклея купить.

— Пока. — Тео соскочил с крыльца и кинулся вприпрыжку к «вольво».

Живодер гавкал ему вслед на четыре четверти. Алло? Вкусные белые белки? Еще в коробке? Алло? Ты забыл?

Когда Тео подъехал к дому Лены Маркес, перед входом уже стоял ничем не выдающийся белый автомобиль экономкласса, взятый напрокат («форд-сопля» — так их называл Тео). Констебль огляделся, не висит ли где-нибудь давешняя летучая мышь, но на потолке веранды ее не было. Он даже еще не подал рапорт о том, как переехал, по-видимому, неуничтожимого блондина, а сейчас перед ним маячила перспектива один на один столкнуться с убийцей. На всякий случай он заехал домой и взял с полки в чулане пистолет, а с кроватного столбика снял наручники: Молли там в последний раз брала его в плен, но тогда они еще разговаривали. (Теперь же она во дворе тренировалась с бамбуковым мечом «синаи», которым пользовалась с тех пор, как сломался палаш, поэтому Тео удалось проскользнуть в дом и выскользнуть без всякой конфронтации.) Констебль отстегнул клапан нейлоновой кобуры своего «глока», прицепленной сзади на джинсы, и позвонил в дверь.

Она открылась. Тео заорал и, отскакивая, выхватил пистолет.

По другую сторону порога тоже заорал и нырнул в глубь комнаты Такер Кейс. Лицо он прикрывал руками. На голове у него тявкнула шляпа.

— Стоять, ни с места! — скомандовал Тео. Сердце билось у него в горле.

— Да стою я, стою. Господи, что же это за херня такая?

— У вас на голове летучая мышь!

— Так что ж теперь, стрелять меня за это?

Летучая мышь, обхватив всю голову летчика огромными черными крыльями, напоминала большой кожаный шлем с мохнатым ирокезом, который заканчивался большеухой собачьей мордочкой. И она теперь гавкала на Тео.

— Э-э, вообще-то нет. — Тео опустил пистолет.

Ему даже стало неловко. Он тем не менее еще не выпрямился и стоял, точно заправский стрелок, только пистолет опустил, а потому смотрелся как самый тощий в мире борец сумо.

— Встать можно? — спросил Так.

— Конечно. Я просто с Леной хотел поговорить.

Такер Кейс разозлился. Крылан съехал ему на один глаз.

— Так она же на работе. Послушайте, если вы собирались раскуриваться, может, пистолет надо было дома оставить?

— Что? — Тео тщательно промыл глаза визином, а к «Трусишке Питу» — своей любимой трубке для дури — прикладывался много часов назад. — Я не курил. Я вообще уже много лет не раскуриваюсь.

— А, ну да. Констебль, может, вы все-таки в дом зайдете?

Тео выпрямился и постарался стряхнуть с себя вид парня, которому только что вычеркнули пять лет из жизни, напугав человеком с летучей мышью на голове. Вслед за Такером Кейсом он прошел в кухню Лены. Летчик предложил ему сесть к столу.

— Итак, констебль, чем я могу вам помочь?

Тео и сам не знал толком. Он рассчитывал поговорить с Леной — или, по крайней мере, с ними обоими.

— Ну, как вам, наверное, известно, мы обнаружили грузовик бывшего мужа Лены в Биг-Суре.

— Разумеется. Я его видел.

— Видели?

— С вертолета. Я Такер Кейс, летчик на контракте, Администрация по контролю за наркотиками, помните? Можете проверить, если угодно. Мы все равно этот район патрулируем.

— Правда? — На Тео смотрела летучая мышь, и у Тео не очень получалось следить за своими мыслями. На мыши были крохотные солнечные очки. «Рэй-баны» — Тео различил в углу одного стекла торговую марку. — Прошу прошения, мистер… э-э, Кейс, но вы не могли бы снять с головы летучую мышь? Она очень отвлекает.

— Он.

— Простите?

— Это он. Роберто. Свет не любит он.

— Простите?

— Так говорил один мой друг. Извините. — Такер Кейс отклеил летучую мышь с головы и положил на пол. Роберто, как паук, на кончиках крыльевзашагал в гостиную.

— Господи, жуть какая, — сказал Тео.

— Ну да, сами понимаете — детки. Что тут сделаешь? — Так ослепительно сверкнул идеальной улыбкой. — Значит, вы нашли грузовик? А водителя — не нашли?

— Нет. Там все выглядело так, будто он пошел рыбачить со скал и его смыло в океан.

— Выглядело? Вы, значит, подозреваете, что дело нечисто? — Брови Така подпрыгнули.

Летчик мог бы и посерьезнее к этому отнестись, подумал Тео. Пора сбрасывать бомбу.

— Да. Для начала он не вернулся домой после рождественской вечеринки у «северных оленей», на которой изображал шуточного Санту. Вряд ли кто-то пойдет удить рыбу среди ночи в костюме Санта-Клауса. А колпак от наряда мы нашли в кабине, и там же на подголовнике — шерсть микронезийского крылана.

— Ну, это совпадение. Ох, так в вас, наверное, взыграли подозрения, да? — Такер Кейс встал и подошел к кухонной стойке. — Кофе? Только что сварил.

Тео тоже поднялся — чтобы подозреваемый не улизнул, а может, показать, что он выше: похоже, это его единственное преимущество над летчиком.

— Да, это подозрительно. И во вторник вечером я разговаривал с одним ребенком, который утверждает, что видел, как женщина убила Санта-Клауса лопатой. Я тогда не придал этому значения, но теперь мне кажется, что ребенок действительно мог что-то видеть.

Такер Кейс деловито извлекал из буфета кружки, а из холодильника молоко.

— Вы же сообщили тому ребенку, что Санты не бывает, правда, констебль?

— Нет, не сообщил.

На этом Такер Кейс повернулся с кофейником в руке и внимательно посмотрел на Тео.

— Но вы же сами знаете, что Санты не бывает, правда, констебль?

— Это не шутка, — сказал Тео. Такого он терпеть не мог — быть КРУТЫМ. Ему полагалось быть остряком перед лицом власти.

— Сливки?

Тео вздохнул:

— Ну да. И сахар, пожалуйста.

Так закончил смешивать кофе, поставил кружки на стол и сел.

— Слушайте, я вижу, к чему вы клоните, Тео. Могу я вас называть Тео? — Констебль кивнул. — Спасибо. Как бы там ни было, Лена во вторник вечером была со мной. Всю ночь.

— Вот как? Я видел Лену в понедельник. И про вас она не упоминала. Где вы встретились?

— В «Экономичном гипермаркете». Она была Сантой Армии спасения. Я решил, что она привлекательная, и пригласил ее на свидание. И мы запали друг на друга.

— У вас привычка ухлестывать за Сантами из Армии спасения?

— Лена сказала, что вы женаты на королеве ужастиков по имени Кендра, Малютка Воительница Чужеземья.

У Тео чуть кофе носом не пошел.

— Так звали ее персонажа.

— Ну да, только Лена говорит, что иногда это Молли самой не вполне ясно. Я вот к чему: где найдешь любовь, там она и есть.

Тео кивнул. Да, это правда. Но перед тем как впасть в тоску, напомнил себе, что этот парень как бы мимоходом лягнул женщину, которую он, Тео, любит.

— Эй, — сказал он.

— Все в порядке? Не мне судить. Сам я женился на островитянке, которая не видала водопровода и канализации, пока я не привез ее в Штаты. Не получилось у нас…

— Шерсть крылана в грузовике, — прервал его Тео.

— Ага, я знал, что вы к этому вернетесь. Кто ж его знает? Роберто время от времени гуляет сам по себе. Может, он познакомился с этим Дейлом. Может, они тоже запали друг на друга. Где найдешь любовь, там она и есть. Хотя сомневаюсь. Насколько я слышал, этот Дейл был жуткий урод.

— Вы тем самым намекаете, что ваша летучая мышь могла иметь какое-то отношение к исчезновению Дейла Пирсона?

— Нет, дуралей, я говорю только, что моя летучая мышь могла иметь отношение к шерсти, которой, как даже вы с вашей шерлокхолмсовской наблюдательностью могли заметить, она вся покрыта.

— Я не верю, что вы полицейский, — сказал Тео. Вот теперь он рассердился по-настоящему.

— А я и не он. Я просто летаю на вертолете Администрации. Работа сезонная, а сезон в Биг-Суре и окрестностях сейчас урожайный. Вот я и летаю, высматриваю в лесах темно-зеленые пятна, а сзади агенты пялятся в инфракрасные приборы и записывают все в координатах глобальной системы навигации, чтобы потом можно было конкретные ордеры выписывать. И я вам просто рассказать не сумею, как хорошо они платят. «Вив ля война наркотикам!» — говорю я. Но нет — сам я не полицейский.

— Я так и думал.

— А самое смешное тут вот что: я научился различать нужный оттенок зеленого с неба, и инфракрасные лучи обычно подтверждают мои подозрения. Вот сегодня утром, например, заметил огород марихуаны примерно в тысячу квадратных футов — сразу к северу от ранчо «Пивбар». Знаете такое место?

Тео ощутил в горле комок размером с дохлую крысу Гейба.

— Да.

— Просто огроменная куча дури, даже по меркам коммерческих производителей. Уголовное количество. И я повернул вертолет — мы оттуда улетели, а я даже не обратил на этот пятак внимания агента. Но если погода наладится, мы можем туда вернуться. Тут же буря идет, знаете? А сегодня утром мы с Роберто съездили туда, просто удостовериться. Наверное, и завтра агентам его показать не поздно будет.

Такер Кейс поставил кофе, оперся на локти и склонил голову набок, словно симпатичный пацанчик в рекламе молочной каши, который вот-вот достигнет своей сахарной нирваны.

— Вы очень несимпатичный человек, мистер Кейс.

— Ох боже мой, вы бы меня видели, когда я еще не прозрел. Я был таким придурком. Сейчас я вообще-то очарователен. Кстати, видел, как ваша супруга во дворе тренируется. Очень мило. Все эти замахи мечом, конечно, жутковаты, но в целом — очень мило.

Тео поднялся — и даже пока он поднимался, у него кружилась голова, словно по ней двинули носком с песком.

— Я, пожалуй, пойду.

Провожая констебля до двери, Такер Кейс положил руку ему на плечо.

— Поверить в это вы, Тео, наверное, не сможете, но в другое время, я уверен, мы стали бы друзьями. И вы должны понять: я очень, очень хочу, чтобы у нас с Леной все получилось. Встреча наша была точно расчислена небесами — именно в ту секунду, когда я только-только пережил свой развод и оказался готов полюбить снова. А так приятно миловаться с кем-то под рождественской елочкой, вы не думаете? Она замечательная женщина.

— Лена мне нравится, — ответил Тео. — А вот вы — психопат.

— Вы так считаете? — спросил Так. — А я старался принести вам пользу.

Глава 10 Любовь отброшена в кювет

— Ты сделал что? — спросила Лена и добавила: — И сними эту мышь, а то пялится ишь — от нее не сбежишь, твой чепец так бесстыж.

— Как — так? — переспросил Так.

— Не уходи от темы. Ты шантажировал Тео Кроу?

Лена расхаживала взад-вперед по кухне. Так сидел у стойки в золотистой оксфордской рубашке — она дополняла летучую мышь на голове; ансамбль выгодно подчеркивал морскую синеву летчицких глаз. Крылан был в кои-то веки без очков.

— Не вполне. Это как бы просто подразумевалось. Он вычислил, что я был в грузовике твоего бывшего. Он знал. А теперь забудет.

— А может и не забыть. Может, он честный человек, в отличие от некоторых.

— Эй, эй, эй. Давай не будем показывать пальцами — моя бывшая по-прежнему живет на Кайманах на те деньги, которые я по праву спер у врача, промышлявшего контрабандой внутренних органов, в то время как твой — стоит ли напоминать…

— Это был несчастный случай. А все, что после, все это безумие — твоих рук дело. Ты вошел в мою жизнь, когда мне было хуже некуда, будто у тебя с самого начала был план, и все покатилось под откос, дальше и дальше. И теперь шантажируешь моих друзей. Такер, ты совсем свихнулся?

— Конечно.

— Конечно? Вот так, да? Конечно что — ты свихнулся, конечно?

— Конечно — как и все прочие. Если ты думаешь, что остальные в здравом уме, ты про них всего-навсего мало знаешь. Вся штука здесь — и в нашем случае это самое главное — найти того, чье безумие совпадает пазами с твоим. Как у нас.

И он сверкнул, по мнению Лены, предположительно очаровательной ухмылкой — несколько, правда, подпорченной стараниями выпутать коготь на крыле Роберто из прически.

Лена отвернулась и оперлась на стойку перед посудомоечной машиной, надеясь взять себя в руки покрепче перед тем, что ей предстояло сделать. К несчастью, Так только что загрузил в агрегат гору посуды, и паром из вентиляционного отверстия Лене задувало под тонкую юбку, поэтому для праведного негодования ей внутри было неуместно влажно. Но все же она решительно развернулась и, перед тем как произнести приговор, подставила посудомойке спину.

— Послушай, Такер, ты очень симпатичный человек… — В паузе она вздохнула поглубже.

— Не может быть. Ты со мной порываешь?

— И мне ты по-настоящему нравишься, несмотря на ситуацию…

— А, правильно — ты не хочешь иметь ничего общего с симпатичным парнем, который тебе нравится, боже упаси…

— Ты закроешь рот или нет?

Крылан гавкнул — ему не понравился ее тон.

— И ты, мохнатая морда! Слушай, в другое время, в другом месте — может быть. Но ты слишком… я слишком… ты просто относишься ко всему слишком легко. Мне нужно…

— Твое беспокойство?

— Ты дашь мне закончить? Пожалуйста.

— Конечно, продолжай.

Он кивнул. Крылан, переместившийся ему на плечо, тоже кивнул. Лене пришлось отвернуться.

— И от твоей летучей мыши меня жуть берет.

— А, ну да — жаль, тебя не было рядом, когда он разговаривал.

— Вон! Такер! Я хочу, чтобы ты убрался вон из моей жизни. Слишком во многом мне нужно разобраться — и только с тобой разбираться не хватало.

— Но секс — все же было здорово, это было…

— Я все пойму, если ты обратишься в полицию… я, может, и сама к ним обращусь… но все это — просто неправильно.

Такер Кейс поник головой. Крылан Роберто поник головой. Такер Кейс посмотрел на крылана, который, в свою очередь, посмотрел на Лену, словно говоря: Ну что, надеюсь, ты счастлива — ты разбила ему сердце.

— Пошел собирать вещи, — сказал Такер Кейс.

Лена плакала, а плакать она не хотела, но плакала все равно. Она смотрела, как Такер собирает по всему дому пожитки, сует их в большую сумку авиакомпании, и не понимала, как ему удалось раскидать столько барахла всего за два дня. Мужчины — они всегда метят свою территорию.

Он помедлил в дверях и обернулся.

— Я не пойду в полицию. Я просто пойду.

Лена потерла лоб, словно у нее болела голова.

На самом же деле она старалась прикрыть слезы.

— Ну ладно.

— Значит, я пошел…

— До свидания, Такер.

— И ты ни с кем не потискаешься под елочкой…

Лена вскинула голову:

— Господи, Такер.

— Ладно. Значит, пошел. — И он пошел.

А Лена Маркес пошла в спальню и стала звонить Молли. Может, поплачешься подруге в телефон — глядишь, и жизнь покажется нормальнее.

«Кисленькие куксы»? «Коричные ботаники»? Или же «Липкие сопли»? Мама Сэма Эпплбаума выбирала «приличный» каберне по разумной цене, и Сэму позволили взять одну упаковку тянучек со стеллажа в «Морском рассоле: наживке, снастях и отборных винах». «Соплей», конечно, хватит на дольше, но у них всех банальная яблочно-зеленая отделка; «куксы» предлагали ассортимент фруктового разнообразия и обладали настырным послевкусием. «Ботаники» — это богатый букет и легкая острота вкуса, но их крохотные формы, будто заверенные аудитором, выдавали буржуазное происхождение.

Сэм овладевал винной терминологией. Ему было семь лет, и он полюбил выводить взрослых из себя вокабуляром сомелье. Ханука только что закончилась, у Сэма дома всю последнюю неделю за обедами только и говорили, что о вине, и Сэм радостно шокировал полный стол родственников, объявив сразу после благословений, что «Манишевиц — черная смородина» (единственная марка, которую ему разрешили попробовать) — «вязкий говнюк, а не красное, но не без определенного горького шарма герани». (Доедал он из-за этого, правда, в своей комнате, но говнюк действительно был вязким. Филистимляне.)

— Ты ведь Избранный? — раздался голос справа и сверху. — Я уничтожил хананеев, чтобы твой народ обрел родину.

Сэм поднял голову и увидел человека с длинными светлыми волосами и в длинном черном дождевике. Сэма пробило так, словно он лизнул батарейку. Тот парень, который до смерти перепугал его друга Джоша. Сэм оглянулся — мама в дальнем конце магазина разговаривала с хозяином, мистером Мастерсоном.

— Я могу на это взять вот это? — спросил человек. В одной руке он держал три шоколадных батончика, а в другой — серебряную монетку размером с десятицентовик. Судя по виду — очень древнюю.

— Это иностранная монета. Наверное, не примут.

Человек задумчиво кивнул и, похоже, такой вести опечалился.

— Но «Нестле Хрумкие» — превосходный выбор, — продолжал Сэм, стараясь протянуть время, чтобы парень на него не кинулся. — Немного наивные, но подтекст серой амбры и грецкого ореха придает им основательность.

Сэм снова глазами поискал маму. Та по-прежнему обсуждала вина с мистером Мастерсоном. Флиртовала. Эдак Сэма пошинкуют и расфасуют по мешочкам, а она и не заметит. Может, он убедит этого парня взять и уйти.

— Слушайте, никто не смотрит. Возьмите их, и все.

— Не могу, — ответил блондин.

— Почему?

— Никто не сказал мне, что можно.

Только не это. Парняга выглядел вполне взрослым, но мозги у него — как у тупицы в ползунках. Похож на того типа в «Выкидном ноже»^[3] или на президента.

— Тогда я вам скажу, что можно, хорошо? — сказал Сэм. — Валяйте. Берите. Только вам пора сматываться. Сейчас дождь пойдет. — Сэм не помнил, чтобы ему раньше приходилось так разговаривать со взрослыми.

Блондин посмотрел на батончики, потом на Сэма:

— Спасибо. Мир Земле, а человекам благоволенье. Веселого Рождества.

— Я же еврей, вы не забыли? Мы не отмечаем Рождество. Мы празднуем Хануку, чудо огней.

— О, это было никакое не чудо.

— Чудо-чудо.

— Нет, я помню. Кто-то подкрался и подлил масла в лампаду. А рождественское чудо я исполню завтра. Сейчас мне пора. — С этими словами высокий блондин попятился, прижимая шоколадные батончики к груди. — Шалом, дитя. — И просто исчез.

— Здо́рово, — сказал Сэм. — Просто здорово. Мог бы лишний раз и не напоминать.

Кендре — Малютке Воительнице Чужеземья, боевой владычице арены с горячим маслом, истребительнице монстров, грозе мутантов, бичу Пиратов Песка, заклятой защитнице пастухов жвачных тварей Лана, внутриполостной Кровной Чемпионке народа Термитов (с седьмого по двенадцатый термитник включительно) — нравился сыр. Вот так и случилось, что двадцать третьего декабря, пока лапша мокла и слипалась в дуршлаге, Молли воздела мускулистую руку к небесам и призвала кары всех фурий на голову своей высшей силы, Бога Червей Ниггота, за то, что позволил ей забыть моцареллу на кассе в «Экономичном гипермаркете». Вот только богов не заботят дела лазаньи, а посему небеса не разверзлись пламенем возмездия (по крайней мере, из кухонного окна Кендра этого не заметила) и не испепелили мелочного божка, осмелившегося предать ее в суровый час сырной нужды. Не случилось ровным счетом ничего.

— Будь ты проклят и заклят, Ниггот! Не будь мой клинок сломан, я гнала бы тебя до самых дальних пределов Чужеземья и один за другим отсекала бы твои стебельчатые буркалы, общим числом тысяча и один, дабы у меня в руках не остался твой самый излюбленный. А потом я сырыми скормила бы их все самой гнусной…

Тут зазвонил телефон.

— Алло-о-у? — сладко пропела Молли.

— Молли? — спросила Лена. — Ты что-то запыхалась. У тебя все хорошо?

— Быстро, сочини чего-нибудь, — сказал закадровый голос. — Только не говори ей, чем ты тут занималась.

Последние два дня закадровый голос от Молли почти не уходил — главным образом доставал, но ведь он на самом деле вспомнил, сколько орегано и тмина класть в красный соус. И тем не менее она знала: такая неотступность — верный признак, что надо как можно скорее возвращаться к медикаментам.

— О да, у меня все хорошо, Лена. Просто сдабриваю себе сдобу. Сама понимаешь — серый день, скоро буря, Тео — мутант… Вот я и решила себя немножко приободрить.

На линии повисло долгое молчание, и Молли заволновалась: достаточно ли убедительно прозвучало?

— Совершенно убедительно, — сказал закадровый голос. — Если бы меня здесь не было, я бы решил, что ты до сих пор этим занимаешься.

— Тебя здесь и так нет, — ответила Молли.

— Что-что? — переспросила Лена. — Молли, я могу перезвонить, если тебе сейчас неудобно.

— О нет-нет-нет. Все хорошо. Я просто лазанью делала.

— Никогда не слышала, чтобы лазанью называли сдобой.

— Это на вечеринку.

— А, ну да. И как?

— Забыла моцареллу. Заплатила и оставила возле кассы. — И Молли взглянула на три упаковки рикотты, которые насмешливо смотрели на нее со стойки. Мягкие сыры иногда такие наглые.

— Хочешь, я заберу и привезу тебе?

— Нет! — При мысли о том, что придется высиживать долгую трёп-сессию с подружкой, Молли ощутила толчок адреналина. Граница между Хвойной Бухтой и Чужеземьем стала очень зыбкой. — Я хотела сказать — все в порядке. Я сама заберу. Мне нравится сыр… покупать.

И тут она услышала в трубке протяжный всхлип.

— Мол, мне очень, очень нужно помочь тебе с твоей чертовой лазаньей, понимаешь? Очень.

— Ну что, похоже, она чокнулась, так же как и ты, — сказал закадровый; Молли дерябнула рукой воздух, чтобы голос заткнулся, — подчеркнуто резко поднесла палец к губам. — Она торчит от кризисов, если я в этом что-нибудь понимаю.

— Мне нужно с кем-нибудь поговорить, — всхлипнула Лена. — Я порвала с Такером.

— Ой, Лена, какая жалость. Кто такой Такер?

— Тот летчик, с которым я встречалась.

— Парень с летучей мышью? Ты же только что с ним познакомилась, правда? Прими ванну. Съешь мороженого. Вы знакомы с ним сколько — два дня?

— У нас с ним много общего.

— Будь ковбоем, Лена. Ты его трахнула и выпнула на обочину. Он же не украл у тебя схему реактора холодного синтеза. Все будет хорошо.

— Молли! Сейчас Рождество. А ты считаешься моей подругой.

Молли кивнула телефону и тут же поняла, что Лена ее не слышит. Так и есть — подруга из Молли не очень хорошая. В конце концов, она действительно заклятая защитница пастухов жвачных тварей Лана, а также член Гильдии киноактеров, поэтому ее долг — делать вид, что принимает близко к сердцу проблемы своей подруги.

— Тащи сыр, — сказала она. — Мы тебя ждем.

— Мы?

— Я. Тащи сыр, Лена.

Тео Кроу появился в «Морском рассоле: наживке, снастях и отборных винах» как раз вовремя, чтобы все пропустить. Хозяин лавки Роберт Мастерсон позвонил ему, заметив, как с Сэмом Эпплбаумом разговаривает таинственный высокий блондин, Тео немедленно кинулся туда и обнаружил, что обнаруживать нечего. Блондин не угрожал Сэму и никак ему не навредил, с мальчишкой все было в норме, вот только он то и дело принимался лопотать, что сменит веру и станет растаманом, как его двоюродный брат Престон, который живет на Мауи. Посреди разговора Тео понял: он не совсем годится для того, чтобы приводить доводы, почему не стоит всю жизнь курить дурь и, как кузен Престон, кататься по волнам на доске, ибо: (а) так и не выучился сёрфингу, (б) не имел даже смутного понятия, как действует растафарианство, и (в) в конце концов будет вынужден прибегнуть к аргументу: «И посмотри, какой я конченый придурок, — ты же не хочешь сам таким стать, правда, Сэм?» Лавку он покинул, чувствуя себя еще бесполезнее, чем после вербальной трепки, которую ему задал летчик у Лены Маркес.

Заехав к себе во двор в обеденный перерыв, Тео надеялся, что ему как-то удастся примириться с Молли и получить хоть капельку сочувствия и сэндвич. Но перед хижиной стоял грузовичок Лены, и сердце у Тео упало. Он было подумал доплестись до своего коммерческого огорода и выкурить липкую макуху, а уже потом двигать домой, но это до ужаса походило бы на поведение наркомана. Он же просто немножко пошел юзом на трассе благодати, а вовсе не падает в пропасть. И все равно порог он переступал несколько униженно, совершенно не понимая, как ему вести себя с Леной, которая может оказаться убийцей, не говоря уже о Молли.

— Предатель! — произнесла Молли, держа в руках кастрюльку с лапшой, которую выкладывала в сковородку вместе с соусом, мясом и сыром; руки у нее были по локоть в красном соусе, будто она только что упражнялась в особенно кровавой хирургии.

Едва он вошел, грохнула задняя дверь кухни.

— Где Лена? — спросил Тео.

— Вышла во двор. А что — ты боишься, она выдаст твой секретик?

Тео пожал плечами и подступил к жене, слегка разведя руки — жестом «ну дай же мне шанс». Интересно, почему, когда она сердится, зубы у нее кажутся особенно острыми? В другие моменты он этого не замечал.

— Мол, я делал это просто для того, чтобы купить тебе что-нибудь к Рождеству… Я вовсе не собирался…

— О, это мне без разницы. Но ты копаешь под Лену. Под мою подругу Лену. Ты только что ездил к ней домой, будто она какая-нибудь преступница. Это все радиация, правда?

— Есть улики, Молли. И дело не в том, что я раскумарился. Я нашел в грузовике Дейла шерсть крылана, а крылан есть у Лениного нового друга. К тому же мальчишка Баркеров сказал… — (На улице завелся грузовик.) — Я должен с ней поговорить.

— Да Лена мухи не обидит. Она привезла мне сыр к Рождеству, бог ты мой. Она пацифист.

— Я знаю, Молли. Я не утверждаю, что она кого-то обидела, но мне нужно выяснить…

— А кроме того, некоторых ебучек давно пора было шлепнуть!

— Она тебе что — рассказала?..

— Мне кажется, трава в тебе выявляет твою мутантскую сущность. — В руке у нее осталась лапшина от лазаньи, и ею Молли ему грозила. Будто в кулаке бьется какая-то живая тварь… но с другой стороны, отходняк у него еще не наступил.

— Молли, да что ты мелешь? Какая еще «мутантская сущность»? Ты принимаешь медикаменты?

— Как смеешь ты обвинять меня в том, что я сумасшедшая? Это еще хуже, чем если бы ты спросил, не пора ли моим месячным — и, кстати сказать, им не пора. Но я просто отказываюсь верить, что ты способен намекать, будто меня следует пичкать медикаментами. Мутант и сволочь! — И она метнула в него лапшину, а он пригнулся.

— Тебя не пичкать ими надо, а накачать, сука чокнутая! — С насилием Тео справлялся не очень — даже с насилием в форме полуразмякшей манки, — но после начального всплеска он незамедлительно утратил боевой дух. — Прости меня, сам не знаю, что на меня нашло. Давай только…

— Прекрасно! — заявила Молли.

Она вытерла руки о кухонное полотенце и метнула им в Тео. Уворачиваясь, он будто бы пулей летел сквозь смазанное время Матрицы; на деле же был просто неуклюжим парнем, который чуть-чуть спекся. И полотенце в него бы все равно не попало. Молли ураганом пронеслась по всей хижине в спальню и рухнула на пол за кроватью.

— Молли, ты не ушиблась?

Она встала, держа сверток размером с обувную коробку, в праздничной рождественской упаковке. К нему прицепилось несколько махров пыли. Молли протянула сверток Тео:

— Вот. Забирай и уходи. Я не хочу больше тебя видеть, предатель. Иди.

Тео изумился. Она его что — бросает? Просит его бросить ее? Как же все пошло не так и почему вдруг так быстро?

— Я не хочу никуда идти. У меня очень плохой день, Молли. И я пришел домой, надеясь хоть на какое-то сочувствие.

— Вот как? Ладно. Вот тебе сочувствие. Ой, бедный обдолбанный Тео, какая жалость, что ты должен копать под мою лучшую подругу за два дня до Рождества, а не забавляться на своем нелегальном огороде, который похож на высокогорные джунгли людей-гиббонов.

Она протянула ему подарок, и Тео принял его. Что же она мелет, черт возьми?

— Так все дело и впрямь в моем триумфальном садике?

— Открывай, — скомандовала Молли.

И больше не сказала ни слова. Только подбоченилась и пригвоздила его к месту взглядом, означавшим: «Сим надаю тебе по заднице или выебу так, что мозги из ушей потекут». Взгляд этот одновременно ужасал и возбуждал Тео, и он не всегда понимал, в какую сторону Молли двинется, а знал только одно: так или иначе она останется довольна, ему же на следующий день обязательно будет худо. То был взгляд Малютки Воительницы, и Тео убедился окончательно: в Молли взыграла «художественная жилка». Наверное, она действительно перестала принимать медикаменты. И обращаться с ней нужно очень осторожно.

Он попятился — недалеко — и оборвал со свертка упаковку. Внутри оказалась белая коробка с серебряной печатью самого эксклюзивного местного стеклодува, а в коробке, обернутый синей тканью, — самый красивый бонг, какой Тео доводилось видеть в жизни. Что-то из эпохи ар-нуво, только с современными материалами — сине-зеленое стекло, сквозь которое бежали изящные серебряные ветви. Если вертеть перед глазами — будто идешь по лесу. Чашку и черенок, точно по его руке, отлили из чистого серебра, и тот же древесный узор как бы перетекал на них со стекла. Да, это сделали именно для него, именно под его вкусы. Тео почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы, и сглотнул их.

— Какой красивый.

— Ага, — ответила Молли. — Как видишь, меня беспокоит совсем не твой огород. А ты сам.

— Молли, да я же только поговорить хочу с Леной. Ее друг пригрозил мне шантажом. А я выращивал всего-навсего…

— Забирай и уходи, — сказала Молли.

— Милая, тебе нужно позвонить доктору Вэл, может, она согласится тебя посмотреть…

— Убирайся, черт бы тебя побрал. Не тебе отправлять меня к мозгоправу. Вон!

Без толку. По крайней мере — сейчас. Ее голос достиг высот неистовства Малютки Воительницы — Тео узнал этот тембр по тем разам, когда возил ее в окружную больницу, еще до того, как они стали любовниками. Когда Молли еще была городской чокнутой теткой. Она совсем слетит с катушек, если он будет давить.

— Прекрасно. Я уйду. Но я тебе позвоню, ладно?

Она лишь посмотрела на него.

— Все-таки Рождество… — Ну, может, еще одна попытка.

Опять этот взгляд.

— Отлично. Твой подарок на верхней полке в чулане. Веселого Рождества.

Тео выковырял из ящиков какие-то трусы и носки, выхватил из шкафа несколько рубашек и направился к двери. Молли захлопнула ее за ним так, что одно стекло разбилось. И осколки, посыпавшиеся на дорожку, звучали как итог всей его жизни.

Глава 11 Слизь духа

Он мог быть сделан из полированного красного дерева, но если уж двигался, то плыл как лава. Софиты отражались зеленым и красным в его лысине, а он покачивался на табурете и терзал струны светлого «стратокастера» отбитым горлышком пивной бутылки. Звали его Сомик Джефферсон, и лет ему было семьдесят, а может — восемьдесят, а может — и все сто; как и крылан Роберто, в помещении он всегда носил темные очки. Сомик был блюзменом, и в ночь перед ночью перед Рождеством он подпускал болотной смури двенадцатитактным блюзом в салуне «Пена дна»:

— Секу, чувак, секу! — заорал Гейб Фентон. — Ну дык а то как же ж? Так и е, братан!

Теофилус Кроу посмотрел на друга — силуэт в длинной шеренге неуклюжих тоскующих мужиков у стойки бара, что покачивали головами, почти попадая в такт, — и покачал своей.

— Белее ты, конечно, не мог уродиться? — спросил он.

— На меня блюза́ напрыгнуло, — ответил Гейб. — Она ж мя наизнань выпотрошила.

Гейб пил. Тео, хоть и не вполне трезвый, — нет. (Нет, им удалось раскурить штакетину толщиной в зубочистку — местный полиомиелитный клевер — с Сомиком Джефферсоном между отделениями: стоя на задней парковке «Пены дна» и только что не трением пытаясь добыть огонь из разовой зажигалки на ветру в сорок узлов.)

— Я и не думал, что у вас, сынков маманиных, тут погода бывает, — проскрипел Сомик, засосав косяк так основательно, что уголек стал пылающим глазом демона, который выглядывает из вертепа меж темным пальцем и губой. Мозоли на кончиках пальцев жара не чувствовали.

— Эль-ниньо, — ответил Тео, выпустив вольный смерч голубого дыма.

— Еще раз?

— Такое теплое течение в Тихом океане. Приближается к берегу раз в десять лет или около того. Гадит рыболовам, приносит ливни и штормы. Все думают, что сейчас как раз такой год для эль-ниньо.

— А точно знать када будут? — Блюзмен натянул на голову кожаную «Федору» и сейчас придерживал ее от ветра.

— Обычно после того, как все затопит, винный урожай погибнет, а почти все дома на самом берегу смоет в океан.

— И все потому, что вода теплая?

— Точно.

— Чё ж тут странного, что вас вся страна терпеть не может? — сказал Сомик. — Пойдем-ка вовнутрь, пока мою сраку в Кларксвилль не сдуло.

— Да все не так плохо, — ответил Тео. — Может, его еще в сторону снесет.

Зимний отказ — в него уходил Тео, в нем пребывали все калифорнийцы. Они как данность принимали, что раз по большей части погода хорошая, она останется хорошей и все остальное время, стало быть, под проливным дождем здесь можно отыскать человека без зонтика, а если ночью опускается до тридцати, кто-нибудь непременно будет качать себе горючки на заправке в одной маечке и шортиках сёрфера. Поэтому даже несмотря на то, что Национальная служба погоды велела всему Центральному побережью задраивать люки, поскольку надвигается буря десятилетия, и ветер целый день разгонялся до пятидесяти узлов, готовя почву для урагана, хвойнобухтинцы продолжали встречать праздник так, будто ничего необычайного не произойдет.

Зимний отказ — именно в нем лежал ключ к калифорнийскому «шаденфройде», тайному злорадству, которое накрывает всю страну при известии о каком-нибудь злосчастии, постигшем Калифорнию. Страна говорит: «Вы поглядите на них — физподготовка и загар, пляжи и кинозвезды, Силиконовая долина и силиконовые сиськи, оранжевый мост и пальмы. Господи, как же я ненавижу этих наглых солнечных ублюдков!» Коли вас по самый пупок замело снегами в Огайо, ничто так не согреет вам душу, как панорама горящей огнем Калифорнии. Коли выгребаете ил из своего подвала в зоне наводнений под Фарго, ничто так не разгонит вам тучи, как особняк в Малибу, который рушится с обрыва в море. И коли торнадо только что замусорил весь ваш оклахомский городишко случайными трейлерами и отходами быдлянской жизнедеятельности, чуток успокоения наверняка отыщется в репортаже о том, что в долине Сан-Фернандо земля и впрямь разверзлась и поглотила целую колонну внедорожников, везущих туземцев на работу.

И даже Мэвис Сэнд изредка баловалась этим «шаденфройде», а уж она-то была калифорнийкой и по рождению, и по воспитанию. Втайне она каждый год желала лесных пожаров и наслаждалась ими. Не столько потому, что ей нравилось смотреть, как горит ее штат, сколько потому, что ни на какие пряники Мэвис не променяла бы зрелище крепкого мужика в резине, который размахивает тяжеленным брандспойтом, а во время пожаров таких по телевизору показывали во множестве.

— Кексик? — спросила Мэвис, предлагая Гейбу Фентону подозрительный на вид ломоть на десертном блюдечке.

Биолог тем временем пытался убедить Тео Кроу, что у него генетическая предрасположенность к блюзу: он пользовался впечатляюще длинными словами, которых никто, кроме него, не понимал, и периодически спрашивал, нельзя ли ему получить «аминь» и «подержать пять», — чего, как выяснилось, ему никак нельзя.

А можно ему было только кексик с изюмом.

— Боже смилуйся, мамуля моя мне в ноль такой же кексик пекла, — завывал Гейб. — Упокой Господи душу ея.

Он потянулся было к блюдечку, но Тео перехватил посуду и убрал от биолога подальше.

— Во-первых, — сказал он, — твоя мама была профессором антропологии и в жизни своей не испекла ничего, во-вторых, она еще жива, а в-третьих, ты атеист.

— Так а хоть аминь мне можно? — парировал Гейб.

Тео укоризненно воздел бровь и посмотрел на Мэвис:

— Мне кажется, мы условились насчет кексиков в этом году.

На прошлое Рождество фирменный кексик Мэвис отправил двух человек в «детокс». Она поклялась, что больше ни в жисть.

Мэвис пожала плечами:

— Да этому кексику еще целку не своротили. В нем всего кварта рома и едва ли горсть викодина наберется.

— Лучше не стоит. — И Тео вернул ей блюдечко.

— Отлично, — сказала Мэвис. — Только сбей своего корешка с этого гона блюзового. А то мне за него неудобно. Я, между прочим, когда-то у ишака в ночном клубе за щеку брала, и неудобно мне при этом не было. А это вам не конь начхал.

— Господи, Мэвис… — вздохнул Тео, пытаясь изгнать картину из головы.

— Чего? Очки я тогда забыла надеть. И мне показалось, что это просто волосатый страховой агент, но талантливый.

— Я его лучше, наверно, домой отвезу. — И Тео ткнул Гейба в бок.

А тот уже обратил все свое внимание на молодую женщину справа — в красном пуловере с глубоким вырезом: она весь вечер дрейфовала с табурета на табурет, надеясь, что с нею кто-нибудь заговорит.

— Привет, — сказал Гейб ее декольте. — Я никак не вовлечен в человеческий опыт и как мужчина оправдывающих себя свойств не имею.

— Я тоже, — ответил ему Такер Кейс с табурета по другую сторону женщины в красном свитере. — И вам все вокруг твердят, что вы психопат? Ненавижу.

Такера Кейса, несмотря на несколько слоев речистой бойкости и хитроумия, на самом деле после разрыва с Леной Маркес рвало на части и дальше. Дело было не в том, что за последние два дня она прочно вошла в его жизнь, а скорее в том, что она стала представлять собой какую-то надежду. Но как сказал Будда, «надежда — просто иной лик желанья. А желанье — тот еще козел». И Такер отправился на поиски женского общества, дабы половчее разбодяжить обманутые надежды. В иные времена он бы снял первую встреченную женщину, но от мужского блядства, по предыдущему опыту, одиночества только прибавлялось, и на эту скользкую дорожку он больше не ступит.

— И что? — спросил он у Гейба. — Вас только что послали?

— Она ж на поводке меня водила, — ответствовал биолог, — а потом выпотрошила всего. Зло, имя твое — женщина.

— Не стоит с ним разговаривать, — сказал Тео, беря Гейба за плечо и безуспешно пытаясь оторвать друга от табурета. — Парень ни к черту не годится.

Женщина, сидевшая между Таком и Гейбом, перевела взгляд с одного на другого, затем посмотрела на Тео, затем на свои груди, затем на мужчин, точно пыталась сказать: Вы, парни, чего — ослепли? Я тут сижу весь вечер вот с этим богатством, а вы на меня — ноль внимания.

Такер Кейс действительно обращал на нее ноль внимания — ну разве что изучал катышки шерсти на ее пуловере, пока беседовал с Тео и Гейбом.

— Послушайте, констебль, может, мы и впрямь не с той ноги начали…

— Не с той ноги? — Голос у Тео чуть не сорвался. Как бы ни казался он расстроен, обращался он явно к женщине и грудям ее пуловера, а не к Такеру Кейсу, расположившемуся всего в футе за ними. — Да вы мне угрожали.

— Правда? — уточнил Гейб, стараясь заглянуть поглубже в вырез красного свитера. — Тяжко, приятель. Тео только что выкинули из дому.

— Неужели мужики в нашем возрасте могут так больно падать? — спросил Так у Тео, для пущей искренности отрывая взгляд от декольте.

Ему было не по себе от того, что пришлось шантажировать Тео, но (он же помог Лене избавиться от тела) иногда приходится идти на какие-то пакости, и, будучи летчиком и человеком действия, Так на них шел.

— Вы это о чем? — не понял Тео.

— Наши с Леной дорожки разошлись, констебль. Вскоре после того, как мы с вами утром поговорили.

— Вот как? — Теперь уже Тео оторвал глаза от курганов интриги с начесом.

— Вот так, — ответил Так. — И мне очень жаль, что все произошло как оно произошло.

— Но на самом деле это ведь ничего не меняет, правда?

— А изменит, если я скажу, что не причинил абсолютно никакого вреда вашему мнимому Дейлу Пирсону, да и Лена тоже?

— По-моему, он не мнимый, — вмешался Гейб, еле ворочая во рту слова, будто соски грудей в красном. — Я довольно-таки уверен, что его доказали.

— Без разницы, — сказал Такер. — Изменит ли это что-нибудь? Вы способны в это поверить?

Тео ответил не сразу. Он словно бы дожидался ответа от оракула из декольте. А потом взглянул на Така снова и сказал:

— Да, я вам верю.

Летчик едва не задохнулся имбирным элем. Отплевавшись, он выдавил:

— Ух ты. Как служитель закона, вы никуда не годитесь, Тео. Нельзя верить случайному незнакомцу в баре. — Такер не привык, чтобы ему вообще верили, поэтому видеть человека, принимающего тебя по номиналу…

— Эй, эй, эй, — сказал Гейб. — Зачем же так-то?

— А идите вы на хуй, парни! — вдруг рявкнула женщина в красном пуловере, вскочила с табурета и сдернула со стойки ключи от машины. — Я тоже человек, знаете? А это вам не телефон доверия. — И она приподняла снизу груди, обтянутые красным пуловером, и потрясла ими перед носом у негодяев. Ключи жизнерадостно зазвякали, совершенно погасив взрывную волну от вспышки ее гнева.

— О… боже… мой… — вымолвил Гейб.

— Нельзя так не обращать внимания на живого человека! А кроме того, вы слишком старые, вы рохли, и уж лучше на Рождество остаться одной, чем хоть на пять минут — с вами, паршивцами!

С этими словами она швырнула на стойку мелочь и пулей вылетела из бара.

Поскольку Тео, Так и Гейб были мужчинами, они проследили взглядом за ее задницей.

— Слишком старые? — переспросил Так. — А ей сколько — двадцать семь, двадцать восемь?

— Ну да, — ответил Тео. — Под тридцать, может, чуть за. Мне совсем не показалось, что мы не обращали на нее внимания.

Мэвис Сэнд сгребла со стойки деньги и покачала головой:

— Вы все обращали на нее вполне должное внимание. У женщины проблема, если она ревнует к своим молочным железам.

— Я думал об айсбергах, — признался Гейб. — У них только десять процентов над поверхностью, а ниже — как раз все опасности. Ох нет, на меня опять блюза́ напрыгнуло. — И голова его рухнула на стойку и подскочила.

Так посмотрел на Тео.

— Вам помочь донести его до машины?

— Он довольно развит, — ответил констебль. — Пара докторских степеней все-таки.

— Ну ладно. Вам помочь донести профессора до машины?

Тео попробовал сунуться плечом под мышку Гейба, но, учитывая, что был почти на фут выше друга, получилось не очень.

— Тео, — рявкнула Мэвис. — Не будь же, ять, таким задротой. Пусть мужик тебе поможет.

После трех неудачных попыток перекантовать мешок с песком по имени Гейб Фентон, Тео кивнул Такеру. Каждый взял себе по руке биолога и совместно они повели/поволокли его к задней двери.

— Если сблюет, я нацелю его на вас, — сказал Тео.

— Лене очень нравились эти ботинки, — ответил Так. — Но делайте то, что вам велит долг.

— У меня нет сексапила, рам-па-пам, — пропел Гейб, проникшись наконец рождественским духом. — И общаться я не в силах, рам-па-пам.

— Рифма, что ли? — спросил Так.

— Я же говорил, он способный, — ответил Тео.

Мэвис проскрежетала мимо и придержала им дверь:

— Ну так что, жалкие рохли, увидимся на Одиноком Рождестве, да?

Они остановились, переглянулись, ощутили общность своего коллективного рохлизма и неуверенно кивнули.

— Мой обед на волю рвется, рам-па-пам, — пропел Гейб.

А девочки тем временем носились по всей церкви Святой Розы — развешивали гирлянды и накрывали столы к Одинокому Рождеству. Лена Маркес уже в третий раз обходила зал со стремянкой, липкой лентой и рулонами зеленой и красной жатой бумаги величиной с колеса грузовика. («Ценовой клуб» в Сан-Хуниперо торговал только одним размером — очевидно, чтобы можно было украсить целый океанский лайнер за один заход.) Серийное гирляндирование отвлекало Лену от забот, но церквушка теперь больше напоминала гнездо эвока-дальтоника. Если бы Лену вскоре не остановили, гостям грозило бы заблудиться и задохнуться в праздничных застенках радостного садомазохизма. Но к счастью, когда Лена перемещала стремянку, чтобы начать четвертый раунд, внутрь засунулась нога Молли Мичон и двойные церковные двери распахнулись. Первое дуновение бури ворвалось в зал и сдернуло со стен всю бумагу.

— Ну ёб твою! — сказала Лена.

Жатая бумага вихрем закрутилась по залу и сбилась в огромный ком под буфетными столиками, которые Молли расставила в ряд у стены.

— Я тебе говорила, плотницкий пистолет полезнее липкой ленты, — сказала Молли. В руках она держала три стальные кастрюли с лазаньей, а дверь все равно умудрилась захлопнуть одной ногой. Она вообще была проворная.

— Это памятник истории, Молли. Тут нельзя вгонять скрепки в стены.

— Ну да, можно подумать, после Армагеддона будет не все равно. Отнеси их вниз, в холодильник. — Молли вручила кастрюли Лене. — Я сейчас принесу пистолет из машины.

— Что это значит? — не поняла Лена. — Ты имеешь в виду наши отношения?

Но Молли уже выскочила наружу, на ветер. В последнее время она изъясняется сплошь загадками. Она будто разговаривала не только с Леной. Странное дело. Лена пожала плечами и направилась к ризнице, откуда лестница вела в подвал.

Ей туда заходить не нравилось. Подвал церквушки не был даже подвалом — скорее погребом. Стены из песчаника пахли сырой землей — через полвека после того, как погреб выкопали, пол залили бетоном без пароизоляции, поэтому внутрь сочилась влага, и зимой ее тонкая пленка никуда не девалась. Даже когда раскочегаривали печь и включали обогреватель, не становилось теплее. Кроме того, от штабеля старых церковных скамей повсюду расползались тени, и Лене казалось, будто за ней кто-то следит.

— Мммм, лазанья, — сказал Марти Поутру, лучший мертвый друг шофера спозаранку. — Чувачки и чувишки, Малютка на сей раз себя превзошла. Чуете, какой запах?

Весь кладбищенский двор просто гудел от заплесневелого возбуждения, предвкушая рождественскую вечеринку для одиноких.

— Это в высшей степени неуместно, вот это как, — высказалась Эстер. — Но полагаю, все же лучше, чем барбекю этой кошмарной женщины, Мэвис Сэнд. И почему она до сих пор жива, интересно? Она же старше меня.

— Старше перегноя, ты имеешь в виду? — уточнил Джимми Антальво, чей отпечаток лица до сих пор украшал телеграфный столб, с которым юноша поцеловался в девятнадцать лет на обочине Тихоокеанской береговой трассы.

— О, прошу вас, дитя. Если обязательно грубить, то будьте хотя бы оригинальны, — вмешался Малькольм Каули. — Не усугубляйте скуку банальностью.

— Моя жена обязательно прокладывала слои сыра и лапши острой итальянской колбасой, — вздохнул Артур Таннбо. — Вот это пиршество было.

— Стало быть,сердечный приступ объясним, — сказала Бесс Линдер. Мужнина отрава оставила у нее во рту горечь, которую не выполоскали и семь лет загробной жизни.

— Мы, по-моему, договорились не обсуждать комплексы ПС, — ответил Артур. — Договорились мы или нет? — (Аббревиатура ПС у мертвых означала «причину смерти».)

— Договорились, — подтвердил Марти Поутру.

— Спели бы «Доброго короля Венцеслава», — сказала Эстер.

— Да заткнись же ты, в пизду, со своим Венцеславом, а? Никто все равно слов не помнит, да и не знал никогда.

— Ай-я-яй, какой у нас новенький раздражительный, — сказал Уоррен Тэлбот. Некогда он был художником и писал пейзажи, но в семьдесят отказала печень, и теперь он пейзаж удобрял.

— Что ж, такую вечеринку приятно будет послушать, — объявил Марти Поутру. — А вы слыхали, как жена констебля поминала Армагеддон? Вот уж точно кто отправился в круиз по Большой Полноумной реке.

— И вовсе нет! — крикнула Молли.

Она как раз спустилась в подвал помочь Лене расчистить место в холодильниках для салатов и десертов, которые только предстояло разгрузить.

— Ты кому это? — Лену такая вспышка подруги перепугала до полусмерти.

— По-моему, все ясно, — удовлетворенно подытожил Марти.

Глава 12 Рождественский миракль самого глупого ангела

На закате канун Рождества. С неба лило так, что между каплями не оставалось никакого зазора — сплошная стена воды, почти горизонтальная от ветра, дувшего со скоростью семьдесят миль в час. В лесочке за церковью Святой Розы ангел жевал «Сникерс», растирал ладонью след от протектора на затылке и думал: Все-таки надо было испросить инструкцию поточнее.

Его подмывало снова отыскать дитя и спросить, где в точности похоронили Санта-Клауса. Теперь он понимал, что «где-то в лесу за церковью» ничем в особенности ему не поможет. А возвращаться за инструкциями значило бы несколько подпортить чудесность собственно чуда.

Это должно было стать первым рождественским мираклем Разиила. Две тысячи лет его обходили этим заданием, но наконец его черед настал. Ну, вообще-то настал черед архангела Михаила, но работу получил Разиил — продул в карты. Михаил ставил планету Венера против задания исполнить в этом году рождественское чудо. Венера! Хоть Разиил и не очень понимал, что ему делать с планетой Венера, если он ее выиграет, вторая планета ему бы не повредила. Она хотя бы яркая и большая.

А вся эта абстрактность рождественского чуда ему совсем не нравилась. «Ступай на Землю, найди такое дитя, что загадает рождественское желание, которое исполнится лишь Божественным промыслом, — и будут тебе дадены силы для его исполнения». Тут три части. Ну и надо было поручать трем ангелам. И контролера к ним приставить. Вот бы обменять на уничтожение города. Это же так просто. Находишь город, убиваешь всех жителей, ровняешь с землей здания, а если даже совсем облажался, выживших можно выследить в горах и прикончить всех мечом. Именно эта часть, сказать по правде, Разиилу и нравилась. Если, конечно, с лица земли не сотрешь не тот город, а такое с ним бывало сколько раз? Дважды? Города в те времена все равно были невелики. Все население поместится в парочку «Уол-мартов», больше не понадобится. Вот это была бы миссия, подумал ангел: «Разиил! Сойди на землю и опустоши парочку добрых „Уол-мартов“ — кромсай, пока товар не зальет кровью, а здания не обратятся в строительный мусор. И не забудь прихватить себе несколько „Сникерсов“».

Дерево, качавшееся поблизости, вдруг треснуло, как орудийный выстрел, и ангел стряхнул с себя фантазию. Надо побыстрее развязаться с чудом и изойти отсель. Сквозь завесу дождя он наблюдал, как к церквушке начали съезжаться люди: они сражались с дождем и ветром, вечеринка уже начиналась, и в окнах мигали огоньки. Обратной дороги нет, подумал ангел. Придется поднимать все это на крыло (учитывая ангельскую природу, это ему полагалось уметь).

Он распростер руки, и черный плащ забился на ветру у него за спиной, обнажив кончики сложенных крыльев. Придав голосу наилучшую пророческую звучность, ангел выкликнул заклинание:

— Пусть тот, кто лежит здесь мертвым, восстанет! — И Разиил как бы обвел рукой всю близлежащую местность. — Пусть тот, кто долее не жив, жив станет вновь. Восстань из могилы сим Рождеством и живи! — Ангел посмотрел на недоеденный «Сникерс» в деснице и подумал: надо бы уточнить, что же именно должно произойти. — Изыди из могилы! Празднуй! Пируй!

Ничего. Не случилось совершенно ничего.

Ну вот, сказал себе ангел. Сунул в рот остаток батончика и вытер руки о плащ. Дождь поутих, и в лесочке посветлело. Там все равно тишь по-прежнему.

— Я не шучу! — сказал он громким и самым страшным ангельским голосом.

Ничегошеньки. Ветер, мокрая хвоя, деревья туда-сюда мотыляются, дождь. Никакого чуда.

— Узри! — сказал ангел. — Ибо я реально не шучу!

При этих словах налетел вдруг сильный вихрь, и еще одна ближайшая сосна треснула и повалилась, промахнувшись мимо ангела лишь на несколько шагов.

— Ну вот. Такое происходит не сразу, только и всего.

И ангел вышел из леса и по Вустерской улице направился в город.

— Вау, я чё-то вдруг проголодался, — сказал Марти Поутру, мертвый так, что мертвее не бывает.

— Я тоже, — отозвалась Бесс Линдер, опоенная, но бедовая. — Мне как-то странно. Есть хочется — и чего-то еще. Мне раньше так никогда не было.

— Ох, дорогуша, — вторила ей учительница Эстер. — А у меня в голове почему-то сплошные мозги.

— А ты, парнишка? — спросил Марти Поутру. — Тоже думаешь о мозгах?

— Ага, — ответил Джимми Антальво. — Пожрать бы не помешало.

Главы 13 здесь нет, на счастье… …А есть только этот рождественский фотоальбом

Иногда, приглядываясь к семейным фотографиям, в лицах детей можно увидеть, какими они станут, повзрослев. А во взрослых за одним лицом иногда можно разглядеть другое. Не всегда, но можно…

Такер Кейс

На этом снимке мы видим благополучную калифорнийскую семью, расположившуюся перед своим поместьем на берегу озера в местечке Эльсинор. (Это цветная глянцевая фотография восемь на десять, украшенная тиснением — торговой маркой профессиональной фотостудии.)

Все загорелые и здоровые на вид. Такеру Кейсу, вероятно, лет десять, он одет в спортивный пиджачок с эмблемой яхт-клуба на кармане. Еще на нем мокасины с кисточками. Он стоит перед своей матерью, у которой такие же светлые волосы и ярко-синие глаза, а похожая улыбка не призвана демонстрировать качество работы зубных техников, а просто выдает, что через секунду женщина может расхохотаться. Три поколения Кейсов: братья, сестры, дяди, тети и двоюродные сородичи — идеально накуаффюрены, отглажены, вымыты и начищены. Все улыбаются — кроме одной маленькой девочки впереди, у которой на лице застыл раболепный ужас.

При ближайшем рассмотрении выясняется, что сзади и сбоку подол ее красненького рождественского платьица приподнят, а из-под соседствующего с ним синего спортивного пиджака туда змеится рука юного Така — он только что украл инцестуальный щипок за одиннадцатилетнюю попку своей кузины Джейни.

В этой картинке о многом говорит не сама подпольная каверза, а ее мотив, поскольку здесь Такер Кейс в таком возрасте, когда ему интереснее не столько секс, сколько взрывать все, что можно, однако он не по годам осведомлен, насколько его поползновения взбесят кузину. В этом смысл его существования. Следует отметить, что Джейни Кейс-Роббинс в дальнейшем прославится как преуспевающая сутяжница и радетельница за права женщин, а Такер Кейс так и останется рохлей с сухостоем, неизменно разбитым сердцем и плотоядной летучей мышью.

Лена Маркес

Моментальный снимок сделан у кого-то на заднем дворе в солнечный день. Повсюду дети, и совершенно очевидно, что происходит некая шумная тусовка.

Лене шесть лет, на ней пышное розовое платьице и лакированные туфельки. Редкая симпатяшка — длинные черные волосы перехвачены в два хвоста красными лентами, летят за нею, словно шелковые хвосты кометы, а она несется к пиньяте. Глаза у нее завязаны, рот широко раскрыт, и рвется из него тот звонкий девчоночий смех, что звучит воплощенной радостью: Лена только что вошла в неоспоримый контакт с палкой и уверена, что высвободила целую гору конфет, игрушек и шумелок для всех детей. На самом же деле она изо всей силы врезала своему дяде Октавио по cojones.^[4]

Сам же дядя Октавио пойман объективом в тот волшебный миг трансформации, когда лицо от радости переходит к изумлению и боли — на нем отражается все сразу. Лена все равно очаровательна и мила; ее пока не коснулось то бедствие, которое она вызвала. Feliz Navidad!^[5]

Молли Мичон

Рождественское утро сразу после бурного разворачивания подарков. На полу разбросаны салфетки и серпантин, у одного края снимка виден кофейный столик, на нем — пепельница величиной с колпак от колеса, переполненная окурками, и пустая бутылка «Джима Бима». Спереди в центре — шестилетняя Молли Ачевски (фамилию она изменит на Мичон в девятнадцать по настоянию одного агента, «потому что это, блядь, по-французски звучит, а публика такое любит»). На Молли красная балетная пачка с блестками, красные резиновые сапоги до середины икр и гигантская наглая ухмылка с дырой посередине, где раньше были передние зубы. Одна нога попирает крупный игрушечный мусоровоз, как будто Молли только что выиграла его в состязании на жадность, а ее младший брат Майк четырех лет пытается извлечь его из-под ее ноги. По его щекам струятся слезы. Другой брат Молли, Тони, которому пять, взирает на сестру так, будто она — принцесса всех сокровищ на свете. Она уже насы́пала ему целую миску «Амулетиков», как насыпа́ла их обоим братьям каждое утро.

На заднем плане мы наблюдаем женщину в халате — она лежит на кушетке, одна рука с сигаретой свисает на пол. Сигарета погасла много часов назад. Серебристый пепел размазался по ковру.

До сих пор неизвестно, кто сделал этот снимок.

Дейл Пирсон

Фото сделано всего несколько лет назад — Дейл тогда был по-прежнему женат на Лене. Дело происходит на рождественской вечеринке ложи «северных оленей», и Дейл, как водится, наряжен Сантой. Он сидит на импровизированном троне. Его окружают пьяные гуляки, все хохочут, у всех в руках шуточные подарки, которые чуть раньше им раздал Дейл. А он гордо держит свой — четырнадцатидюймовый резиновый пенис, толстый, как банка консервированного супа. Ухмыляясь, он помахивает им перед Леной, а она, в черном коротком платье и с одной ниткой жемчуга, судя по виду — в немалом ужасе от того, что он говорит. Говорит же он следующее:

— Мы этого негодника вечером хорошенько к делу приспособим, а, крошка?

Ирония тут в том, что ночью Дейл вырядится в один из своих коллекционных эсэсовских мундиров — кроме рейтуз то есть — и попросит Лену сделать ему этим новым подарком именно то, что она рекомендовала на вечеринке. Лена так и не поймет, она ли подсказала ему эту мысль, но происшествие станет значительной вехой в ее стремлении к разводу.

Теофилус Кроу

В тринадцать лет рост Тео Кроу — уже шесть футов четыре дюйма, а весит он чуть больше сотни фунтов. Перед нами классическая сцена: три царя идут за звездой. На уроке музыки седьмой класс исполняет «Амаля и ночных гостей». Первоначально занятый в роли одного из трех царей, Тео ныне обряжен верблюдом. Уши — единственная часть его тела, обладающая хоть какой-то пропорциональностью, и он действительно очень похож на верблюда, каким из проволоки сварганил бы это животное Сальвадор Дали. Его шанс сыграть эфиопского царя Валтасара испарился, когда он объявил, что волхвы принесли золото, блядовонья и мирр. Впоследствии его, двух других верблюдов и барана отстранят от участия за курение мирры. (Их бы ни за что не поймали, не предложи баран по-быстрому сыграть в «Убей человека Младенцем Иисусом» на задворках театра. Очевидно, мирра оказалась «первоклассной покуркой».)

Гейб Фентон

А эту щелкнули в прошлом году — на маяке, где у Гейба хижина. Маяк виден на заднем плане, за постройкой по ветру летит пена с гребней волн. День ветреный — колпак Санты у Гейба на голове сносит куда-то вбок. К башке Живодера присобачены оленьи рога. Рядом в тысячедолларовом вязаном прикиде от «Сент-Джона», красном и смоделированном по образцу формы наполеоновского солдата, с медными пуговицами и золотыми аксельбантами на плечах, присела доктор Вэлери Риордан. Волны ее каштановых волос заправлены за уши, чтобы подчеркнуть кольца сережек с бриллиантами. Накрашена Вэл, будто кукла-суфлер из «Событий дня» — точно лицо ее сначала отпескоструила, а потом нарисовала заново команда асов-мастеров по спецэффектам: оно ярче, лучше, быстрее, чем обычное человеческое лицо. Вэл старается — она по правде старается улыбаться в камеру. Одной рукой она придерживает волосы, а другой вроде бы гладит Живодера, но при ближайшем рассмотрении просто не подпускает к себе. Стрелка у нее на нейлоновом колене выдает уже состоявшуюся попытку Живодера в честь праздника покрыть ногу самки Кормильца.

Гейб в хаки и походных сапогах выглядит потертым. На его штанах и обуви — тонкий слой песка: утром он сидел верхом на морских слонах, приклеивая им на спины приборы спутникового слежения. У него широкая оптимистичная ухмылка и в ней — ни малейшего понятия, что со всей этой картинкой может быть что-то не так.

Роберто Т. Крылан

Фотография сделана на острове Гуам, родине Роберто. На переднем плане пальмы. Можно сразу сказать, что перед нами — юноша, поскольку ни очков «Рэй-бан», ни хозяина, который по требованию приносит манго, Роберто пока не заимел. Он свернулся в рождественском венке из пальмовых листьев, украшенном маленькими папайями и красными орехами. С собачьей мордочки он слизывает мякоть папайи. Дети, нашедшие его в венке в это рождественское утро, стоят по бокам двери, на которой висит венок. Это две девочки, у обеих длинные кучерявые волосы их матери-чаморро и зеленые глаза отца, ирландского католика, служившего в американских ВВС. Снимок делает отец. Девочки — в ярких цветастых миссионерских платьицах с пышными рукавами.

Позднее, уже после церкви, они попробуют заманить Роберто в коробку, чтобы зажарить его и подать с лапшой «саймин». Ему удастся сбежать, но инцидент нанесет юному крылану такую травму, что разговаривать после этого он не будет еще много лет.

Глава 14 Дружество Одинокого Рождества

На Одинокое Рождество Тео надел форменную рубашку. Не потому, что ему больше нечего было надеть, — в «вольво» еще оставались две чистые фланелевые рубахи и толстовка от группы «Фиш», которые он успел стащить из хижины. Однако буря вышибала всю набивку из Хвойной Бухты, и Тео осознавал, что придется выполнять полицейские обязанности. На форменной рубашке имелись эполеты (они используются для… э-э… полетов — нет, чтобы засовывать под них пилотку… насест для попугая… нет, не то), и выглядели они клево и по-военному. А также — прорезь на кармане, за которую можно цеплять бляху, и еще одна для авторучки, что очень полезно в бурю, если нужно что-то записать, например: 19.00, По-Прежнему Очень, Блядь, Ветрено.

— Ух, очень, блядь, ветрено, — сказал Тео; на часах было семь вечера.

Тео стоял в углу церкви Святой Розы рядом с Гейбом Фентоном, одетым в свою научную рубашку: полевую многоцелевую хаки со множеством карманов, прорезей, пуговиц, погонов, молний, петель на липучках, клапанов и вентиляционных сеточек; в ней можно потерять все, что имеешь, без всякой надежды на отыскание и до крови стереть соски, похлопывая себя по карманам и бормоча: «Где-то оно у меня тут было, я же помню».

— Ну, — сказал Гейб. — Когда я уходил с маяка, порывы достигали ста двадцати.

— Серьезно? Ста двадцати миль в час? Мы все тут сдохнем. — Тео неожиданно полегчало на душе.

— Километров в час, — подкорректировал Гейб. — Прикрой меня. Она смотрит.

Он зацепил Тео за эполет (ага!) и развернул так, чтобы констебль перекрыл сектор обстрела из другого угла. Отделенная нейтральной зоной пола из древесины темнохвойных пород, стояла доктор Вэлери Риордан — в темно-сером «Армани» над красными «Феррагамо» — и прихлебывала клюквенную водку с содовой из пластикового стаканчика.

— Зачем она здесь? — прошептал Гейб. — Неужели какой-нибудь загородный клуб или бизнесмен не предложил ей чего получше?

Слово «бизнесмен» Гейб прошипел так, будто оно сгнило у него во рту и требовалось немедленно сплюнуть, чтобы ничем не заразиться. Это он, собственно, и подразумевал. Гейб Фентон жил отнюдь не в башне слоновой кости, но рядом с таковой и под ее сенью перспектива, открывающаяся на коммерцию, сильно искажалась.

— Гейб, у тебя глаз очень сильно дергается. Ты не заболел?

— Мне кажется, это от электродов выработался такой рефлекс. А она выглядит здорово, не находишь?

Тео перевел взгляд на экс-подругу биолога, обозрел каблуки, чулки, макияж, прическу, покрой костюма, нос, бедра, и ему показалось, что он осматривает спортивную машину, которую не может себе позволить и не умеет водить. Он мог себе представить одно: как лежит среди ее обломков, расплющенный о телеграфный столб.

— У нее помада под цвет туфель, — только и сказал он, чтобы не отвечать прямо на вопрос.

Такого в Хвойной Бухте не бывало. Ну, то есть у Молли, конечно, есть черная помада, совпадающая с цветом сапог, которые она носит без ничего вообще, но думать об этом Тео сейчас не хотелось. Прямо скажем, подобный интимный момент мог иметь какое-то значение только для обоих, но разделить его с Молли Тео не придется, поэтому он на секунду позавидовал нервному тику Гейба.

Двойные двери в церковь распахнулись, и по залу пронесся ветер, сотрясши несколько прядей жатой бумаги, что до сих пор цеплялись за стены, и сшибив пару игрушек с елки. Вошел Такер Кейс. С его летной куртки текло ручьями, а из выреза молнии на груди высовывалась мохнатая мордочка.

— Никаких собак, — сказала Мэвис Сэнд, сражаясь с дверями. — Последние пару лет мы пускаем только детей, но мне все равно не нравится.

Так схватился за створку, с трудом затворил ее и помог Мэвис одолеть вторую.

— Это не собака, — ответил он.

Мэвис развернулась и уставилась прямо в физиономию Роберто, который тихонько гавкнул в ответ.

— Это собака. Не очень представительная, как выпить дать, но все равно собака. К тому же — в темных очках.

— И что?

— Сейчас темно, болван. Убирай ее отсюда.

— Он не собака.

И для пущей наглядности Такер расстегнул куртку, взял Роберто за ноги и подбросил к потолку. Крылан ойкнул, развернул кожистые крылья и взлетел к верхушке новогодней елки, где зацепился за звезду, сделал вокруг нее пол-оборота и успокоился вверх тормашками, повиснув над залом. Несмотря на свою природную жизнерадостность и модные розовые очки, смотрелся он жутковато.

Все гости вечеринки — человек тридцать — замерли и уставились на него. Лена Маркес, нарезавшая лазанью квадратиками у буфетного стола, подняла голову, мимолетно встретилась взглядом с Таком и отвернулась. В зале не раздавалось ни звука — если не считать рождественских гимнов в реггей-обработках из «мыльницы» и биения ветра и дождя снаружи.

— Что? — поинтересовался Такер у всех и ни у кого конкретно. — Народ, вы так себя ведете, как будто никогда в жизни летучую мышь не видели.

— А похож на собаку, — из-за его спины подала голос Мэвис.

— Стало быть, запрета на летучих мышей у вас нет? — поинтересовался Так, не оборачиваясь.

— Да вроде нет. А у тебя, летун, шикарная задница, знаешь?

— Да, это мое проклятье. — Такер поискал глазами омелу на потолке, под которой можно было бы развлечься, засек Тео с Гейбом и направился прямиком в тот угол, где они прятались.

— О боже мой, — сказал он, оказавшись в пределах слышимости. — Вы Лену видели? Какая штучка, а? Вам разве не кажется, что она штучка? О, как мне ее не хватает.

— Господи, и вы туда же, — вздохнул Тео.

— Этот колпак Санты — он что-то такое со мной делает.

— А это у вас Pteropus tokudae? — спросил Гейб, быстро высунувшись из-за Тео и кивнув на рождественскую елку, украшенную крыланом.

— Нет, это Роберто. Почему вы прячетесь за констеблем?

— Здесь моя бывшая.

Так обернулся:

— Рыжая в костюме?

Биолог кивнул. Так оглядел его, потом Вэлери Риордан, которая теперь болтала с Леной Маркес, потом снова посмотрел на Гейба.

— Ого себе — да вы и впрямь хотите выползти из своего генофонда, а? Можно пожать вам руку? — И летчик потянулся рукой Тео за спину.

— Вы нам не нравитесь, понятно? — сказал констебль.

— Вот как? — Такер убрал руку. И заглянул за Тео: — В самом деле?

— Нет, вы нормальный, — ответил Гейб. — Тео просто капризничает.

— Я не капризничаю, — сказал констебль, хотя и впрямь капризничал. И грустил. И был слегка обдолбан. И не в настроении от того, что этот ураган никуда не улетел сразу, как Тео надеялся, — а кроме того, его немного возбуждало предвкушение подлинного бедствия. Ибо втайне Теофилус Кроу бедствия обожал.

— Это понятно. — Так пожал констеблю предплечье. — Ваша жена была бисквитик.

— Она и есть бисквитик, — ответил Тео и тут же: — Послушайте…

— Да нет, все в порядке, — заверил его Так. — Вы были счастливый человек.

Из-за спины высунулся Гейб Фентон и пожал Тео другое предплечье.

— Это правда, — сказал он. — Когда Молли не слетает с катушек, она и впрямь бисквитик. Хотя на самом деле, даже когда…

— Эй, хватит называть мою жену бисквитиком! Я даже не знаю, что это значит.

— Так мы говорили на островах, — объяснил Такер. — Я всего лишь в том смысле, что вам нечего стыдиться. Вы же долго были вместе. Ведь нельзя ожидать, что здравый смысл к ней больше не вернется. Поскольку время от времени, Тео, и Голова-Ластик сходится с феей Динь-Динь, а «Выкидной Нож» Карл женится на Ларе Крофт. Такие штуки и вселяют в нас надежду, только рассчитывать на это нельзя. И ставить на такое не стоит. Парни, как мы, навсегда остаются одиночками, если только у кого-нибудь из женщин не проснется тяга к саморазрушению. Разве не так, профессор?

— Истинная правда, — подтвердил Гейб и даже возложил ладонь на воображаемую Библию. Тео метнул в него свирепый взгляд.

— Всякая женщина умнеет со временем, — продолжал Так.

— Это она перестает принимать медикаменты.

— Можно по-всякому назвать, — не унимался Такер. — Я лишь к тому, что сейчас Рождество, и вы должны спасибо сказать уже за то, что удалось кого-то одурачить и этот кто-то в вас влюбился.

— Я сейчас ей позвоню, — сказал Тео, выудил сотовый телефон из кармана полицейской рубашки и нажал кнопку автонабора, запрограммированного на дом.

— А Вэл в жемчужных сережках? — спросил Гейб. — Их я покупал.

— Гвоздики с брильянтами, — ответил Так, обернувшись и проверив.

— Ч-черт.

— Гляньте, а Лена — в колпаке Санты, а? У этой женщины талант к мишуре, вы же меня понимаете?

— Ни в малейшей степени, — ответил Гейб.

— Вообще-то я и сам не понял. Просто звучит извращенно, — сказал Так.

Тео захлопнул телефон.

— Я вас обоих ненавижу, парни.

— Не стоит, — сказал Так.

— Нет связи? — спросил Гейб.

— Пойду проверю, работает ли рация в машине.

Дождь заливал все кладбище за церковью, и покойникам пришлось вытаскивать друг друга из жидкой грязи.

— В кино это выглядело полегче, — произнес Джимми Антальво, стоя по пояс в луже. Ему помогали выбраться Марти Поутру и новый мужик в красном костюме. Джимми немного шепелявил и причмокивал — мешали грязь и структура лица, состоявшая преимущественно из воска и проволоки гримера похоронной конторы. — Я думал, так и не выберусь из этого гроба.

— Парнишка, да ты просто красавчик по сравнению с той парочкой, которую мы только что выволокли, — сказал Марти Поутру, кивнув на немощную и почти совсем разложившуюся горку ожившего мяса, которая некогда была электриком.

В ответ каша плоти слабо застонала.

— Кто это? — спросил Джимми. Ливень вымыл грязь у него из глаз.

— Это Алвин, — ответил Марти. — А больше мы ничего не поняли.

— Я же с ним все время разговаривал, — сказал Джимми.

— Теперь все изменилось, — вмешался парень в красном костюме. — Сейчас вы говорите по-настоящему, а не просто думаете друг другу. А у его разговорного оборудования вся гарантия истекла.

Марти, при жизни бывший человеком дородным, но после смерти значительно исхудавший, нагнулся и хорошенько ухватился за руку Джимми, зацепил его локоть своим и поднатужился, чтобы вытянуть паренька из могилы. Раздался громкий треск, и Марти рухнул спиной в грязь. Джимми Антальво замахал пустым рукавом кожаной куртки.

— Рука! Моя рука! — завопил он.

— Господи, могли бы и крепче пришить, — сказал Марти, держа его руку на весу. Та дергалась, будто приветствовала войска на параде.

— Весь этот вздор с недомертвыми — отвратителен, — изрекла школьная учительница Эстер, отступившая вбок с группой тех, кого уже откопали; по лохмотьям ее лучшего черного воскресного платья, ставшего от времени миткалевым кружевом, текли потоки воды. — Я не желаю иметь с этим ничего общего.

— Так вы не голодны? — спросил новенький. Из его бороды Санта-Клауса тоже лилась грязная вода. На поверхность он вылез первым — ему не нужно было выбираться из гроба. — Отлично, как только выдернем паренька, затолкаем тебя в дыру снова.

— Я этого не сказала, — опомнилась Эстер. — Перекусить я бы не прочь. Чего-нибудь полегче. Может, Мэвис Сэнд. У этой женщины мозгов даже на крекер наверняка не хватит.

— Значит, заткнитесь и помогайте.

Неподалеку Малькольм Каули с неодобрением наблюдал, как из могилы вытягивают какого-то недомертвого побессловеснее — из мяса у него тут и там проглядывали кости. Почивший книготорговец выжимал свой твидовый пиджак и от каждого замечания, доносившегося до него, качал головой.

— Мы вдруг все обжорами стали, а? Что ж, я всегда любил мебель «датского модерна» за функциональность, однако элегантность дизайна, поэтому, как только мы потребим мозги этих гуляк, я буду принужден разыскать один из тех мебельных бутиков, о которых только и твердят в церкви новобрачные. Сначала пир, потом «ИКЕА».

— «ИКЕА», — хором подхватили мертвые. — Сначала пир, потом «ИКЕА». Сначала пир, потом «ИКЕА».

— А можно мне съесть мозг жены констебля? — спросил Артур Таннбо. — Судя по голосу, она с перчиком…

— Сначала извлечем всех из земли, есть будем после, — распорядился новый парень: он привык командовать людьми.

— Это кто же умер и сделал вас боссом? — поинтересовалась Бесс Линдер.

— Все вы, — ответил Дейл Пирсон.

— Мужик дело говорит, — сказал Марти Поутру.

— Пока вы, мальчики, тут заканчиваете, я, пожалуй, прогуляюсь вокруг стоянки. Батюшки, да я и ходить, кажется, разучилась, — сказала Эстер, волоча за собой одну ногу так, что в грязи оставалась глубокая борозда. — Но «ИКЕА» — и впрямь восхитительное приключение после ужина.

Никто не знает толком, почему вслед за поеданием мозгов живых людей мертвые так обожают недорогую сборную мебель.

А на другом краю стоянки Теофилус Кроу был занят: дождевая вода в его ушах вытеснялась собачьими слюнями.

— Отстань, Живодер.

Тео оттолкнул здоровенного пса и нажал на тангенту полицейской рации. Он регулировал бесшумную автонастройку и усиление сигнала так и эдак, но кроме далеких бестелесных голосов из белого шума прорывались только разрозненные слова. О корпус машины грохотал дождь, и Тео пришлось положить голову на приборную доску, чтобы слышать из крохотного динамика рации хоть что-то. Живодер, само собой, воспринял это как приглашение вылизать еще немного дождевой воды из ушей констебля.

— Фу! Живодер!

Тео схватил пса за морду и сунул ее между спинками сидений. Дело не в мокрости пса и не в вони из пасти — нешуточной, кстати сказать. Дело в шуме. Живодер слишком шумел. Тео залез в бардачок и в навсегда скомканной упаковке отыскал половинку «слим-джима». Живодер сказал крохотной мясной палочке «ням» и, смакуя жирную милость, причмокнул у самого уха констебля.

Тео щелчком выключил рацию. Одна из проблем жизни в Хвойной Бухте с ее вездесущими монтерейскими соснами в том, что через несколько лет эти новогодние елки перестают быть похожими на новогодние елки и начинают выглядеть как гигантские метелки для пыли, поставленные на попа. На верхушках у них — огромные паруса хвои и шишек, ниже — длинные худощавые стволы, а еще ниже — корневые системы, плоские, как блины. Такое дерево при сильном ветре приспособлено падать, как ничто другое. Поэтому когда по всему побережью рассекает эль-ниньо и тащит за собой подобные ураганы, обесточиваются сначала мобильные и кабельные сети, затем — весь город, и наконец сдаются телефонные компании. Вся связь с внешним миром эффективно обрывается. Подобное Тео наблюдал и раньше, и ему не нравилось, чем это грозит. Еще до рассвета затопит всю Кипарисовую улицу, а к полудню жители будут перемещаться по агентствам недвижимости и художественным галереям на байдарках.

В машину что-то ударилось. Тео зажег фары, но с неба лило так сильно, а стекла так запотели от собачьего дыхания, что констебль не увидел ничего. Наверное, ветка упала. Живодер гавкнул — оглушительно в замкнутом пространстве.

Можно поехать патрулировать центр города, подумал Тео, но Мэвис закрыла «Пену дна» на Рождество, поэтому сложно себе представить, что в салун кто-нибудь попрется. Поехать домой? Проверить, как там Молли? На самом деле ее маленькая полноприводная «хонда» лучше приспособлена для езды в такую погоду, а сама она достаточно сообразительна, чтобы из дому вообще никуда не выходить. Тео пытался не воспринимать лично, что она не появилась на вечеринке. И очень старался не брать близко к сердцу слова летчика: дескать, Тео недостоин такой женщины, как она.

Он опустил голову и в гнездышке консоли, по-прежнему в пузырчатой упаковке, увидел свой стеклохудожественный бонг. Тео взял его, хорошенько осмотрел, из кармана полицейской рубашки вытащил кассету от фотопленки, наполненную клейкими зелеными шишками, и принялся набивать трубку.

Искра от дешевой зажигалки на мгновение ослепила его — и тут же что-то царапнуло снаружи машину. Живодер перепрыгнул на переднее сиденье и залаял на окно. Его мясистый хвост лупил Тео по лицу.

— Лежать, мальчик. Лежать, — скомандовал констебль, но здоровенный пес царапал виниловую обшивку.

Зная, что впоследствии придется иметь дело с сотней фунтов очень мокрой собаки, однако ощущая настоятельную необходимость словить приход в тишине и спокойствии, Тео перегнулся и распахнул пассажирскую дверцу. Живодер одним скачком вымахнул из машины. Дверцу за ним захлопнул ветер.

Снаружи донеслась какая-то суматоха, но Тео ничего не разглядел. Видимо, Живодер просто бесится в грязи. Констебль подпалил бонг и потерялся в акваланговых пузырьках сладкого утешительного дыма.

А снаружи, в каких-то десяти шагах от машины, Живодер злорадно отрывал голову у недомертвой учительницы. Руки и ноги у нее неистово бились, рот открывался и закрывался, но лабрадор уже прокусил почти разложившееся горло насквозь и тряс голову зубами взад и вперед. Умелый чтец по губам смог бы определить, что Эстер говорила: «Я всего лишь собиралась отведать чуточку его мозга. Совершенно необязательно было так обостренно реагировать, молодой человек».

Ох, как же меня за это отплохособакят, думал Живодер.

Тео шагнул из машины в лужу по щиколотку. Несмотря на холод, ветер, дождь и грязь, что, чавкая, переливалась через походные сапоги, Тео вздохнул: до полной досады, до глубочайшей тоски он был обдолбан и уже скользнул в ту уютную ячейку, откуда все, включая ливень, выглядело так, будто виноват в этом он один, а потому со всем этим нужно просто смириться. Не слюнявая жалость к себе, которая наваливается от ирландского виски, не гневливое порицание текилы, не мандражная паранойя спидов — всего-навсего капелюшечка меланхоличного презрения к себе и осознание того, что он абсолютно тотальный обсос и рохля.

— Живодер. Поди сюда. Мальчик, давай забирайся в машину.

Тео едва различал пса в темноте, но собака, судя по всему, каталась по какой-то куче мокрого грязного белья. Вернее, даже не каталась, а ползала взад-вперед, распахнув пасть и болтая по сторонам розовым языком в экстатическом псоргазме.

«Наверное, дохлый енот, — подумал Тео, старательно смаргивая дождь из глаз. — Я никогда не бывал так счастлив. И никогда не буду».

Он оставил пса его собачьим радостям и потрюхал на Одинокое Рождество. Пока он преодолевал двойную дверь церквушки, ему показалось, будто чья-то рука дала ему легкий подзатыльник, а когда дверь за ним наконец захлопнулась, ему послышался чей-то громкий стон, но все это, должно быть, ветер. Хотя на ветер не похоже. Но что ж это еще, если не ветер?

Глава 15 Молниеносная Молли

— Лиловым рогом Ниггота я повелеваю тебе кипеть! — визжала Малютка Воительница.

Что в высшей силе, елки-палки, хорошего, если она не хочет помогать тебе сварить лапшу «рамэн»? Молли стояла над плитой — голая, если не считать широкой перевязи, на которой сзади болтались ножны от ее палаша. Создавалось впечатление, будто она только что выиграла конкурс на звание «Мисс Нагое Насилие Наугад». Вся кожа Молли лоснилась от пота — но не потому, что она тренировалась, а потому, что она сломанным палашом только что изрубила кофейный столик и два кресла из столового гарнитура и сожгла их в очаге. В хижине стояла адская жара. Электричество пока не вырубили, но скоро света не станет, а Малютка Воительница Чужеземья переключалась в режим выживания раньше остальных людей. Это входило в ее должностную инструкцию.

— Канун Рождества, — сказал закадровый голос. — Не поесть ли нам чего-нибудь праздничного? Пьяный гоголь-моголь? Как насчет сахарных печенюшек в форме Ниггота? У тебя есть лиловая карамельная крошка?

— Ничего не получишь и еще рад будешь! Ты — всего лишь бездушный призрак, ты только и можешь, что доставать меня и ворочаться в мозгу пауками. Когда пятого числа придет мой чек, ты будешь изгнан в бездну навсегда.

— А что я сказал? Порубила кофейный столик. Наорала на суп. Мне кажется, энергию можно тратить и позитивнее. Как-нибудь по-праздничному, что ли.

В Малютке Воительнице молниеносно вспыхнула Молли, и Кендра ни с того ни с сего осознала, что можно перейти какую-то грань, где закадровый голос поистине станет голосом разума, а не назойливым занудой, подстрекающим ее выражать подавленные импульсы действиями. Она прикрутила конфорку на среднюю мощность и зашла в спальню.

Там втащила в чулан табуретку и взобралась на нее, чтобы достать до верхней полки. Если выходишь замуж за парня, в котором шесть футов шесть дюймов росту, неизбежно возникает проблема: приходится скакать по столам, чтобы достать вещи, которые он положил так, чтобы удобнее было доставать. И еще нужен паровой пресс, чтобы погладить ему рубашку. Не то чтобы она этим часто занималась, но если найдет стих отутюжить стрелку на сорокадюймовом рукаве, брать в руки обычный утюг, скорее всего, не захочется уже никогда. Она и так чокнутая, еще не хватало выполнять заведомо невыполнимые задачи.

Пошарив по верхней полке и смахнув запасную кобуру для «глока», рука Молли наткнулась на какой-то бархатный сверток. Молли спустилась с табуретки и перенесла длинный предмет на тахту. Уселась сама и медленно развернула подарок.

Ножны были деревянные. Их как-то залакировали слоями черного шелка, и они словно пили из комнаты весь свет. Рукоять обвязана черным шелковым шнурком, а литую бронзовую гарду украшала скань с драконами. С головки эфеса смотрела драконья голова из слоновой кости. Молли вытянула меч из ножен, и у нее перехватило дыхание. Настоящий. Древний. И безмерно дорогой. Прекраснейший клинок из всех, с которыми она была знакома, — к тому же «таси», а не «катана». Тео знал, что для тренировок ей захочется меч подлиннее и потяжелее, она часами будет заниматься с этой древней драгоценностью и не станет запирать ее в стеклянную витрину, чтобы любоваться клинком издали.

На ее глаза навернулись слезы, и лезвие расплылось серебряным мазком. Тео рисковал свободой и достоинством, чтобы купить ей это сокровище, отдать дань той ее части, от которой все остальные явно старались поскорее избавиться.

— У тебя суп выкипает, — сказал закадровый голос, — сентиментальная ты плакса.

Суп действительно выкипал. Молли слышала шипение воды, переливавшейся на горячую конфорку. Вскочила на ноги и заозиралась: куда бы положить меч. Кофейный столик давно стал пеплом в очаге. Взгляд остановился на книжкой полочке под передним окном, и в ту же секунду снаружи раздался оглушительный треск: напора ветра не выдержал ствол гигантской сосны. И сразу же — треск и хруст ветвей и стволов поменьше, что расступались на пути гиганта к земле. За окном всю ночь разогнали каскады искр, свет мигом погас, и хижина сотряслась, когда перед ней во двор рухнуло дерево. У дороги поверженная линия электропередачи извергала во мрак оранжевые и синие дуги. А в окне, прямо перед Молли, стояла высокая темная фигура и смотрела на нее.

Хотя на вечеринку собиралось множество людей поистине одиноких, «Одинокое Рождество» никогда не предназначалось для съема и не служило праздничной импровизацией «музыкальных стульев», которые публика устраивала в салуне «Пена дна». Нет, люди в самом деле время от времени знакомились здесь, становились любовниками, партнерами по жизни, но самоцелью это никогда не было. Вначале считалось, что это просто междусобойчик для тех, у кого для Рождества нет семей или друзей в округе и кому не хочется праздновать в одиночку, или в алкогольной коме, или в том и другом одновременно. Но за все эти годы вечеринка переросла себя и стала событием, которого люди ждали: теперь они предпочитали его более традиционным посиделкам с приятелями и родней.

— Не могу себе представить более гнусного ужастика, чем праздник в кругу моей семьи, — говорил Такер Кейс, когда Тео вновь влился в группу. — А вы, Тео?

С Таком и Гейбом стоял еще один мужик — лысоватый блондин, похожий на слегка ожиревшего спортсмена в красной рубашке старпома Звездного флота и парадных слаксах. Тео признал в нем отчима Джошуа Баркера/мамочкиного приятеля/чего-то — Брайана Хендерсона.

— Брайан. — В последнюю секунду констебль вспомнил имя и протянул руку. — Ну как вы? Эмили и Джош тоже здесь?

— Э-э, да, но не со мной, — промямлил Брайан. — Мы как бы это… разошлись во мнениях.

— Ну да, — вмешался Такер Кейс. — Он сказал пацану, что Санта-Клауса не бывает, а Рождество блистательно сочинили розничные торговцы, чтобы сбывать побольше барахла. И что еще там было? А, конечно, — Святой Николай в самом начале прославился тем, что умел оживлять детишек, которых расчленили и рассовали по консервным банкам. И мать пацана вышвырнула Брайана из дому.

— Ох, простите, — только и сказал Тео.

Брайан кивнул:

— Мы не очень хорошо ладили.

— Нам он самая компания, — сказал Гейб. — Прикинь, какая путевая рубашка.

Брайан смущенно пожал плечами:

— Красная. Я думал, это будет так… рождественски. А теперь будто…

— Ха! — перебил его Гейб. — Об этом не переживайте. Парни в красных рубашках никогда не доживают до второй рекламной паузы. — И он мягко ткнул Брайана в руку: рохли всех стран, соединяйтесь.

— Ладно, я сбегаю к машине и возьму другую, — сказал Брайан. — Очень глупо себя чувствую. У меня вся одежда в «джетте». Вообще все, что у меня есть, на самом деле.

Брайан направился к дверям, а Тео неожиданно вспомнил:

— Да, Гейб, чуть не забыл. Живодер удрал из машины. Он там валяется в какой-то гадости в грязи. Может, сходишь с Брайаном и заманишь его обратно?

— Он морская собака. Все нормально с ним будет. Пусть бегает, пока тут все не закончится. Может, напрыгнет на Вэл с грязными лапами. Ох, если б, если б, если б.

— Ничего себе злость, — сказал Так.

— Это потому, что я злобный человечек, — пояснил Гейб. — В свободное от работы время то есть. Не всегда. На работе я довольно занят.

Брайан в своей «звездно-путевой» рубашке уполз. Но едва он начал открывать тяжелую створку дверей, ветер вырвал ее у него из рук и брякнул что было силы о наружную стену церкви с грохотом, похожим на выстрел. Все обернулись, здоровяк беспомощно пожал плечами — и тут внутрь на рысях ворвался перепачканный грязью Живодер. В зубах он что-то нес.

— Ух, вот он наследит, — сказал Такер. — Я никогда не задумывался, что у летучих млекопитающих в роли домашних любимцев бывают преимущества.

— Что это у него во рту? — спросил Тео.

— Шишка, наверное, — отозвался Гейб не глядя. А затем поглядел. — Или нет.

Раздался вопль — продолжительный и раскатистый. Начался он с Вэлери Риордан, а потом как бы растекся по всем женщинам, столпившимся возле буфета. Живодер принес свой трофей психиатрессе — вообще-то опустил его прямо ей на ногу, решив, что, раз она стоит возле еды и раз она по-прежнему самка Кормильца (ибо кому придет в голову думать о кормежке и не думать о Кормильце?), она, следовательно, подарок оценит и, вероятнее всего, дарителя вознаградит. Не вознаградила.

— Хватай его! — крикнул Гейб доктору Вэлери, которая оделила его красноречивым взглядом, подобных которому биолог не наблюдал никогда в жизни. Вероятно, выразительности взгляду придавал вес медицинской ученой степени, но без единого слова взгляд этот говорил очень недвусмысленно: Должно быть, ты совершенно ебанулся.

— Или не надо, — опомнился Гейб.

Тео пересек зал и попробовал цапнуть Живодера за шкирку, но в последний миг лабрадор схватил в пасть муляж руки, откинул муляж головы и вывернулся из-под хватки констебля. В погоню за ним бросились трое, и Живодер заметался туда-сюда по сосновому полу, держа собственную башку высоко и гордо, точно призовой жеребец. Временами он притормаживал и встряхивался, окатывая мелким дождичком жидкой грязи окаменевших от ужаса зрителей.

— Скажите мне, что она не движется, — крикнул Так, пытаясь загнать Живодера под буфетный стол. — Эта рука не шевелится, правда?

— Просто кинетическая энергия движущегося пса передается руке, — отвечал ему Гейб, пригнувшись, как борец наарене. Он привык ловить животных в среде их обитания и знал, что следует быть проворным, свой центр тяжести держать пониже, а также обильно сквернословить. — Черт бы тебя драл, Живодер, иди сюда. Плохая собака, плохая!

Ну вот. Трагедия. Тысяча походов к ветеринару, тошнота от обжираловки травой, блоха, которую тебе ни за что не достать. Плохая собака. Да ради Дога! Плохая собака — это он. Живодер выронил трофей и поджал хвост — принял положение безусловной униженности, стыда, мук совести и нескрываемой печали. Он даже захныкал и осмелился глянуть на Кормильца — искоса, этак с болью, однако с готовностью пережить, если ему сейчас перепадет еще один ПС. Но кормилец на него даже не смотрел. На него никто не смотрел. Все просто великолепно. Он хорошо себя вел. Это сосисками со стола пахнет? Сосиски — это хорошо.

— Эта штука шевелится, — сказал Так.

— Нет, не шевелится. Да, шевелится, — ответил Гейб.

Раздалась еще одна серия воплей — на сей раз среди женских и детских прозвучала парочка мужских. Рука попробовала уползти, таща за собой на пятерне кусок предплечья.

— А какой свежести она должна быть, чтобы так уметь? — спросил Так.

— Она не свежая, — ответил Джошуа Баркер — один из немногих детей на празднике.

— Привет, Джош, — сказал Тео. — Я и не видел, как ты пришел.

— Когда мы приехали, вы сидели в машине и раскуривали бонг, — жизнерадостно объяснил Джош. — Веселого Рождества, констебль Кроу.

— Ладно, — сказал Тео. По-быстрому раскинув мозгами — или ему показалось, что по-быстрому, — он снял полицейскую куртку и накинул ее на руку; та подергивалась. — Все в порядке, публика. Я должен вам сделать небольшое признание. Следовало раньше все вам рассказать, но я просто не мог поверить в собственные наблюдения. А теперь пора выложить все начистоту. — Констебль хорошо навострился рассказывать о себе всякие неприятные вещи на собраниях «Анонимных наркоманов», к тому же исповеди лучше всего выходили, когда он чуточку пропекался. — Несколько дней назад я столкнулся с человеком — или я сначала думал, что это человек, но на самом деле он оказался каким-то неуничтожимым кибернетическим роботом. И столкнулся я с ним в своем «вольво» на скорости пятьдесят миль в час. А он вроде как даже не заметил.

— Терминатор? — уточнила Мэвис Сэнд. — Я б с ним поеблась.

— Не спрашивайте меня, как он сюда попал или кто он такой. Мне кажется, за все эти годы мы научились одному: чем скорее примем самое простое объяснение необъяснимого, тем легче нам удастся пережить кризис. Как бы то ни было, мне сдается, что вот эта рука — деталь той машины.

— Херня! — раздался крик из-за двойных дверей.

И они распахнулись. В зал ворвался ветер, неся с собой ужасающую вонь. В кафедральном портале стоял Санта-Клаус. За горло он держал Брайана Хендерсона — по-прежнему в рубашечке прямиком из «Звездного пути». За ними маячили темные фигуры — они стонали что-то про «ИКЕА». Санта тем временем прижал дуло тупорылого револьвера 38-го калибра к виску Брайана и нажал курок. Стену окатило кровью, а Санта отшвырнул тело за спину, где его поймал Марти Поутру, прижался остатками губ к выходному отверстию и принялся высасывать мозг мертвого Брайана.

— Веселого Рождества, обреченное сучье племя! — объявил Санта.

Глава 16 Ну…

Что — ну? Фигово.

Глава 17 Он знает, как ты себя вел

Впав в ужас от того, что происходило в дверях церкви — стрельба, угрозы и мозгососание, — Лена Маркес, однако, не могла не подумать: Ой как неудобно — оба моих бывших сразу. Дейл стоял в костюме Санты, на пол капали кровь и сукровица, а сам он ревел от ярости. Такер Кейс же незамедлительно направился к задней стене, где нырнул под складной буфетный столик.

Раздавались крики, случилось много беготни, но людей в основном парализовало. А Такер Кейс, разумеется, повел себя как законченный трус. Лене было очень стыдно.

— Сука! — заорал Дейл Пирсон, ткнув в ее сторону тупым револьвером. — Ты мой обед! — И двинулся к ней по сосновому полу.

— Поберегись, Лена! — донесся крик у нее из-за спины.

Она только успела увернуться — буфетный стол поднялся на дыбы, сбрасывая с себя тарелки лазаньи. Спиртовые горелки под кастрюльками выплеснули синие язычки пламени на пол. Прикрываясь столом, Такер Кейс испустил боевой клич.

Тео Кроу, заметив, что происходит, оттеснил кучку людей вбок, а Так тараном пронесся по всему залу к недомертвым, толпившимся в дверях. Дейл Пирсон пальнул в приближавшуюся столешницу — три раза, прежде чем стол в него врезался.

— Кроу, держи дверь, дверь держи! — орал Так, выпихивая Дейла и его недомертвых последователей под дождь.

Синее пламя уже ползло по белой бороде Санта-Клауса и текло по ногам летчика, не ослаблявшего напор. Тео иноходью проскакал по залу и, высунувшись, схватился за край створки. Однорукий трупак в кожаной куртке поднырнул под столом Такера и уцепился за Тео, но тот уперся ногой ему в грудь и повалил на ступеньки. После чего захлопнул одну створку и потянулся за другой. И притормозил.

— Да закрой же ты эту дверь! — завопил Так.

Ноги его ходили ходуном, он терял ускорение на церковном крыльце — недомертвые не отступали. Тео видел, как к летчику поверх края столешницы тянутся полусгнившие руки. Один жмурик, у которого нижняя челюсть болталась на полоске кожи, визжал, стараясь вонзить в руку Такеру верхние зубы.

Последнее, что увидел Тео, когда вторая створка наконец закрылась: ноги Такера Кейса, горевшие синим пламенем и дымившиеся под дождем.

— Тащите сюда стол, — крикнул констебль. — Заклиниваем дверь. Подсовывайте стол под ручки.

Повисла секунда покоя — слышались только гул дождя, вой ветра и всхлипы Эмили Баркер, чьему бывшему приятелю только что всадили пулю в череп, а затем высосали мозги.

— Что это было? — крикнул Игнасио Нуньес, пухлый латинос, управлявший городским детсадом. — Да что же это, у черта, такое?

Лена Маркес инстинктивно подошла к Эмили Баркер, опустилась перед ней на колени и обвила безутешную женщину руками. Затем подняла голову и посмотрела на Тео:

— Такер остался снаружи. Он остался там.

Тео Кроу понял, что на него смотрят все. Он с трудом переводил дух, пульс колотился в ушах. Ему очень хотелось поискать ответа у кого-нибудь другого, но, обозрев зал — сорок или около того перепуганных до полусмерти лиц, — он увидел, что вся ответственность отразилась на него.

— Ох, ёпть, — только и сказал он, когда упавшая рука не наткнулась на кобуру, обычно пристегнутую к поясу.

— Он на столе у меня дома, — подсказал Гейб Фентон. Биолог придерживал буфетный стол, подсунутый боком под задвижки двойных дверей.

— Вытаскивай, — распорядился Тео, одновременно думая: «А ведь этот парень мне даже не нравится». Он помог Гейбу отодвинуть стол и пригнулся, как спринтер на старте. Гейб держал задвижки обеими руками. — Закроешь за мной. Когда услышишь, как я ору: «Пусти меня», — ну, в общем…

В этот момент у них за спинами раздался грохот и что-то влетело в высокий витраж, засыпав осколками весь центр зала. Такер Кейс, мокрый, опаленный и в крови, приподнялся с пола и сказал:

— Я не знаю, кто поставил машину под это окно, но вам бы лучше ее передвинуть, потому что, если эти твари по ней вскарабкаются, нам не отбиться.

Тео долгим взглядом окинул боковые стены с витражами — по восемь с каждой стороны, все в восьми футах над землей и по два в поперечнике. Когда церковь строили, цветное стекло было в цене, а община бедствовала, и теперь небольшие окошки чуть ли не под самым потолком станут плюсом в обороне. Только одно окно во всем здании было огромным — там, где раньше был алтарь, а теперь стояла тридцатифутовая елка Молли: почти кафедральный витраж шесть на десять футов с изображением святой Розы — покровительницы дизайнеров интерьеров. Она протягивала Деве Марии подушку-думочку.

— Начо, — гаркнул Тео Игнасио Нуньесу. — Посмотри в подвале, нельзя ли чем-нибудь заделать это окно.

Как по команде, в дыре, через которую только что нырнул Такер Кейс, показались две грязные разложившиеся физиономии. Они стонали и пытались ухватиться за края руками, от которых остались одни кости.

— Стреляй! — заорал с пола Так. — Пристрели этих тварей, нахуй, Тео!

Констебль пожал плечами. Чем тут стрельнешь?

Мимо Тео что-то пронеслось, и он развернулся: к окну, как подпаленный, несся Гейб Фентон. В руках у него была сковорода из нержавеющей стали на длинной ручке, полная горячей лазаньи. Очевидно, биолог намеревался прыгнуть в окно в растаманском акте самопожертвования. Тео поймал друга за шиворот, и Гейб взвился, как пес на поводке. Руки и ноги, однако, мчаться вперед не перестали, хотя удержать сковороду биологу удалось. Но почти восемь фунтов дымящейся сырной благодати плавно вылетели в окно, обжигая нападавших и разбрызгивая поллоковские кляксы красного соуса по стене вокруг.

— Правильно, швыряйте в них закусками, это их притормозит, — закричал Так. — Дальше — залп чесночным хлебом!

Гейб вскочил на ноги — он бы вцепился Тео в физиономию, если б уродился на фут-другой повыше. А так он только нагрубил грудине констебля:

— Я, блин, пытался нас всех спасти.

Тео не успел ответить — их попросили дать дорогу Игнасио Нуньес и Бен Миллер, бывший атлет чуть за тридцать. Они тащили к разбитому окну еще один буфетный стол. Гейб и Тео помогли Бену держать, а Начо приколотил стол к стене.

— Я нашел в подвале инструменты, — сообщил он между ударами.

Пока они работали, ожившие мертвые ногти царапали столешницу с другой стороны.

— Ненавижу сыр! — визжал один труп, чьей анатомической оснастки еще хватало на то, чтобы визжать. — Он меня склеивает!

Остальная недомертвая публика принялась колотить в стены.

— Мне нужно подумать, — сказал Тео. — Мне нужно секундочку подумать.

Лена перевязывала раны Такера Кейса бинтами и смазывала мазью с антибиотиком из церковной аптечки. Ожоги на ногах и туловище были поверхностными — алкогольное пламя быстро погасло под дождем, не успев толком прожечь одежду, а кожаная летная куртка защитила от осколков, когда он нырял в окно, хотя на лбу и ляжке остались глубокие порезы. И одна пуля Дейла скользом прошла Таку по ребрам, оставив в теле борозду длиной в четыре и шириной в полдюйма.

— Я ничего храбрее ни разу не видела, — сказала Лена.

— Ты же знаешь, я летчик, — ответил Такер, будто подобным ему приходилось заниматься каждый день. — Я не мог им позволить до тебя добраться.

— В самом деле? — Лена примолкла, заглядывая Таку в глаза. — Прости, что я… когда ты…

— Наверное, ты и не заметила, но этот трюк со столом… В общем, это была неудавшаяся попытка побега.

Так поморщился, когда Лена пластырем закрепила повязку у него на ребрах.

— Тебя придется зашивать, — сказала она. — Я ничего не пропустила?

Такер поднял правую руку — следы зубов на ней медленно заплывали кровью.

— О боже мой! — ахнула Лена.

— Надо будет отрезать ему голову, — сказал Джошуа Баркер. Все это время он стоял рядом и внимательно наблюдал за перевязкой.

— Кому? — спросил Такер. — Санта-Клаусу, да?

— Нет, вам, — ответил Джош. — Вам теперь придется отрезать голову, или вы станете таким же, как они.

Почти все в церкви бросили свои занятия и столпились вокруг Лены и Така. Похоже, люди были благодарны: есть на что отвлечься. Стук в стены прекратился, только время от времени кто-нибудь снаружи тряс дверные ручки. А так, кроме ветра и дождя, — ни звука. Одинокая рождественская толпа была в шоке.

— Уходи, ребенок, — сказал Так. — Сейчас не время для ребячеств.

— Чем будем резать? — осведомилась Мэвис Сэнд. — Это подойдет, дитя? — И она протянула зазубренный с одного края нож, которым резали чесночный хлеб.

— Неприемлемо, — выдавил Такер Кейс.

— Если ему не отрезать голову, — стоял на своем Джошуа, — он станет таким же и впустит их внутрь.

— Ну и воображение у паренька. — Такер изобразил улыбку от уха до уха, озираясь в поисках хоть одного союзника. — У нас же Рождество! Ах, Рождество — в такое время добрые люди не режут головы друг другу.

Из задней комнатки вышел Тео Кроу — он искал, не найдется ли там хоть какого-нибудь оружия:

— Телефонные линии оборваны. С минуты на минуту погаснет свет. У кого-нибудь работает мобильный?

Никто не ответил. Все смотрели на Такера и Лену.

— Нам придется отрезать ему голову, Тео. — Мэвис протягивала ему хлебный нож рукояткой вперед. — Поскольку ты у нас представитель закона, мне кажется, сделать это должен ты.

— Нет, нет, нет, нет и нет, — сказал Так. — И более того — нет.

— Нет, — сказала Лена, чтобы постоять за своего мужчину.

— А вы ничего не хотите мне сказать, ребята? — спросил Тео. Он взял у Мэвис нож и сунул себе сзади за пояс.

— Мне кажется, ты что-то нарыл с тем роботом-убийцей? — напомнил Так.

Лена встала между Тео и Такером.

— Это был несчастный случай, Тео. Я выкапывала новогодние елки, я это каждый год делаю. А Дейл приехал пьяный и злой. Я толком даже не поняла, как все произошло. Он собирался меня застрелить, а через секунду лопата уже торчала у него из шеи. Такер тут вообще ни при чем. Он под руку подвернулся и хотел помочь.

Тео перевел взгляд на летчика:

— Вы так и похоронили его с револьвером?

Так, морщась, встал у Лены за спиной.

— А я что — должен был предвидеть? Должен был предугадать, что он восстанет из мертвых, раздухарится, да еще и мозгов захочет? И надо было спрятать от него револьвер? Это твой город, констебль, вот ты и объясни. Обычно если хоронишь труп, он не возвращается на следующий день и не пытается высосать тебе мозги.

— Мозги! Мозги! Мозги! — хором подхватили недомертвые снаружи. Стук в стены возобновился.

— Заткнитесь! — заорал Такер Кейс. К изумлению присутствующих, те заткнулись. Так ухмыльнулся констеблю: — Ну, я облажался.

— Думаешь? — ответил Тео. — Сколько?

— Голову ему надо резать над раковиной, — сказал Джошуа Баркер. — Так все не слишком заляпает.

Ни слова не говоря, Тео поднял Джоша за бицепсы, прошел через весь зал и вручил паренька матери. Та словно окаменела от первых приступов шока. Тео приложил палец к губам Джоша: тсс. Всем вокруг констебль казался серьезнее, строже и властнее, чем прежде. Мальчик ткнулся лицом в мамочкину грудь.

Тео обернулся к Такеру:

— Сколько? — повторил он. — По моим прикидкам — тридцать — сорок?

— Примерно, — ответил Так. — Они все на разных стадиях разложения. От некоторых вроде как остались одни скелеты, другие относительно свежие и неплохо сохранились. Прыткости и силы, судя по виду, не хватает никому. Может, только Дейл еще бойкий да кое-кто поновее. Такое ощущение, что они заново учатся ходить или типа того.

Снаружи донесся раскатистый треск, и все подпрыгнули. Одна женщина, взвизгнув, буквально скакнула в объятия мужчины. Все пригнулись, вслушиваясь, как дерево падает сквозь кроны, ожидая, что ствол вот-вот проломит церковную крышу. Свет погас, здание содрогнулось, когда огромная сосна рухнула на землю.

В тот же миг Тео включил фонарик, который носил в заднем кармане, предвидя именно такие перебои. Над входом, раскрасив публику направленными лучами и утопив все в глубоких тенях, зажглись аварийные лампочки.

— Этих хватит примерно на час, — сказал Тео. — В подвале должны быть другие фонари. Продолжай. Что ты еще видел, Так?

— Ну что… Они все злые и голодные. Я как бы старался в основном, чтобы мне мозги не съели. На поедании мозгов они почему-то очень залипли. А потом они, кажется, собрались в «ИКЕА».

— Это абсурд, — подала голос элегантно накуафюренная психиатресса. Связно заговорила она впервые с тех пор, как все началось. — Зомби не существует. Я не знаю, что, по-вашему, здесь происходит, но банд мозгососущих зомби не бывает.

— Мне придется согласиться с Вэл, — сказал Гейб Фентон, подходя к ней поближе. — Научной основы у зомбизма не существует. Если не считать экспериментов с ядом рыбы-собаки на Карибах — от него человек впадает в состояние, близкое к смерти, когда пульс и дыхание почти не ощущаются. Недействительного, гм, оживления мертвых быть не может.

— Вот как? — переспросил Тео, оглядев всех с красноречивым бесстрастием, и крикнул: — Мозги!

— Мозги! Мозги! Мозги! — донеслось песнопение снаружи, и в стены опять застучали.

— Заткнитесь! — снова заорал Так. Мертвые послушно затихли.

Тео посмотрел на Вэл и Гейба и воздел бровь. Ну?

— Ну ладно, — сказал Гейб. — Нам потребуется больше данных.

— Нет, это невозможно, — сказала Вэлери Риордан. — Этого просто не может быть.

— Доктор Вэл, — начал Тео. — Мы знаем, что здесь происходит. Не знаем почему и не знаем как, но мы же не в вакууме всю жизнь живем, правда? В данном случае отказ — не шест, а обух, может и убить.

В тот же миг в окно со звоном влетел кирпич и грохнулся в самый центр зала. Две клешни уцепились снаружи за подоконник, и в щербатом проеме показалось избитое мужское лицо. Зомби достало сил подтянуться, закрепиться локтем на раме и прокричать:

— Вэл Риордан трахалась с прыщавым парнем, который в гипермаркете товар пакует!

В следующую секунду Бен Миллер подобрал с пола кирпич и метнул его обратно в окно. Харя зомби с тошнотворным чавком исчезла, поймав снаряд.

Бен и Тео принялись заколачивать окно последним столом, а Гейб Фентон отошел на шаг от Вэлери Риордан и посмотрел на нее так, словно ее обмакнули в слюни радиоактивного сурка:

— Ты же говорила, что у тебя аллергия!

— Мы в тот момент уже почти расстались, — ответила Вэл.

— Почти! Почти! Да из-за тебя у меня электрические ожоги третьей степени на мошонке!

В другом углу зала Такер Кейс прошептал Лене Маркес в самое ухо:

— Меня, например, уже не гложет, что мы труп спрятали, а тебя?

В ответ Лена повернулась и поцеловала его так крепко, что летчик на мгновение забыл, как его только что дырявили пулями, поджигали, били и грызли.

Много лет мертвые слушали — и мертвые знали все. Они знали, кто с кем кому изменяет, кто что крадет и где вообще-то прячут тела. Кроме пассивной прослушки — тех, кто украдкой выбегал на кладбище покурить, болтал в сторонке на похоронах, беседовал на прогулках по лесу, занимался на кладбище сексом и пугал себя до смерти, в общем — делал то, что свойственно живым, — имелась еще и активная. Ибо среди живых попадались и такие экземпляры, которым надгробья служили исповедальней: они делились своими глубочайшими секретами с теми, кто уже наверняка ничего не разболтает, и рассказывали им такое, что сказать в жизни бы не осмелились.

И бывают вещи, про которые люди уверены: их не может знать никто, ни живой ни мертвый. Но мертвые — мертвые знали.

— Гейб Фентон смотрит беличью порнуху! — верещала Бесс Линдер, прижимаясь мертвой щекой к мокрой стене церквушки.

— Это не порнуха, это работа у меня такая, — оправдывался биолог перед своими соратниками по Рождеству.

— И без штанов притом! Белочек, в замедленной съемке. Без штанов.

— Это же всего один раз было. А кроме того, их и надо наблюдать в замедленной съемке, — говорил Гейб. — Они же белочки.

Все отводили фонарики куда-то в стороны, будто на Гейба никто и не смотрит.

— Игнасио Нуньес голосовал за Картера, — донесся вопль снаружи.

Хозяин детсада, убежденный республиканец, попался в перекрестья лучей, будто олень на дороге. Все на него уставились.

— Я жил в этой стране какой-то год. Только что получил гражданинство. Я даже по-английскому толком не говорил. Он сказал, что хочет помочь бедным. А я бедный.

Тео Кроу дотянулся и потрепал Начо по плечу.

— Бен Миллер колол себе стероиды в старших классах. И теперь гонады у него как шарики от подшипников!

— Это неправда! — воскликнул бывший атлет. — У меня все яички нормального размера.

— Ага, если бы в тебе было семь дюймов росту, — заметил Марти Поутру, такой мертвый, что мертвее некуда.

Бен повернулся к Тео:

— С этим надо что-то делать.

Остальные переводили взгляды с Тео на Бена, и в лицах у всех таилось гораздо больше ужаса, чем от перспективы поделиться мозгами с толпой недомертвых. Да уж, секретов у зомби — хоть в гроб клади.

— Жена Тео Кроу думает, что она — боевая убийца мутантов! — выкрикнула хорошо погнившая женщина, некогда работавшая медсестрой в психиатрическом отделении окружной больницы.

В церкви все как бы переглянулись, кивнули, пожали плечами и испустили коллективный вздох облегчения.

— Мы это знаем, — крикнула в ответ Мэвис. — Это все знают. Тоже мне, новость.

— Ой, извините, — сказала мертвая медсестра. Повисла пауза и следом: — Тогда ладно. Уолли Бирбайндер пристрастился к болеутоляющим.

— Уолли тут нет, — ответила Мэвис. — Он на Рождество уехал к дочери в Лос-Анджелес.

— У меня все, — растерялась медсестра. — Давайте кто-нибудь другой.

— Такер Кейс думает, что его летучая мышь умеет говорить! — крикнул Артур Таннбо, мертвый цитрусовый фермер.

— Кто хочет спеть рождественский гимн? — спросил Такер Кейс. — Я запеваю: Украшайте залы…

И все подхватили — достаточно громко, чтобы заглушить секреты недомертвых. Пели они с подлинным рождественским воодушевлением, во весь голос и мимо нот. Пока в двойные церковные двери снаружи не ударил таран.

Глава 18 Что сабельки твоего ничтожного Бога Червей против моего превосходного рождественского кунг-фу?

Молли выскользнула в заднюю дверь и обошла по стенке хижину, пока впереди не нарисовалась высокая фигура, смотревшая в ее окно. Оборванные провода у дороги перестали искрить, а звезды и луна сквозь такой мрак вообще не могли бы пробиться. Но странное дело: человека у окна Молли видела отчетливо — от него будто исходило слабое голубоватое свечение.

Радиоактивный, подумала Молли. На человеке был длинный черный дождевик — такие предпочитали носить Пираты Песка. Но с какой стати мародер пустыни полезет под дождь?

Молли приняла стойку «хассо-но-камаэ»: спина прямая, меч воздет и наклонен над правым плечом, эфес на уровне рта, левая нога впереди. От смертельного удара по незнакомцу ее отделяли три шага. Меч идеально лежал в руке — так идеально, что, казалось, ничего не весил. Босыми ступнями Молли ощущала хвою: надо было надеть сапоги, а не выскакивать в чем была. А холодные струи дождя на голой коже наводили на мысль, что и свитер бы не помешал.

Мерцающий человек смотрел в дальний угол хижины, и Молли ринулась вперед. Три легких шага — и она уже у него за спиной. Лезвие меча легло сбоку на его шею. Один рывок — и Молли рассечет его до позвонков.

— Шевельнешься — сдохнешь, — сказала она.

— He-а, — ответил мерцающий мужик. Клинок торчал у него перед носом примерно на фут, и он осмотрел лезвие. — Мне нравится твой меч. Хочешь мой посмотреть?

— Только попробуй — точно сдохнешь, — сказала Молли, параллельно прикидывая, что такое повторять вообще-то не нужно. — Ты кто?

— Разиил, — ответил Разиил. — У меня не Господень меч, не беспокойся. Не города уничтожать, обычный. Карать одного-двух врагов зараз или закусь резать. Ты любишь салями?

Молли не очень понимала, что ей делать дальше. Этот мерцающий Пират Песка, похоже, нисколько ее не боится — на самом деле ему совершенно все равно, что она держит бритвенно-острый клинок у самой его сонной артерии.

— Ты почему ко мне в окно заглядываешь посреди ночи?

— Потому что сквозь деревянную стенку я не вижу.

Молли дернула обоими запястьями. Клинок плашмя хлопнул Разиила по виску.

— Ай.

— Кто ты и зачем ты здесь? — повторила Молли.

Она уже отвела клинок, грозя ему новым шлепком, но Разиил в тот же миг шагнул в сторону, развернулся и откуда-то из собственной спины выхватил меч.

Молли помедлила всего секунду, приблизилась и резко опустила клинок — на сей раз настоящий выпад метил ему в плечо. Разиил парировал удар ответным выпадом. Молли сделала боковой замах, целя в левую руку. Разиил успел подставить свой меч и отразил удар — клинок Молли скользнул вдоль его руки, а не поперек. Хорошо заточенный «таси» выхватил длинный лоскут из рукава дождевика, а с ним — и ломоть плоти из руки.

— Эй, — сказал ангел, удивленно глядя на затрепетавшую на ветру ткань.

Крови не было — только темная полоса там, где раньше была кожа. И Разиил кинулся рубить и кромсать, его меч описывал символы бесконечности в воздухе перед ним: он гнал Молли через сосновую рощу к дороге. Она танцевала, отступая, некоторые удары парировала, от других уворачивалась, огибала деревья, ногами загребала мокрую хвою. Она видела только своего мерцающего противника — теперь и меч его сиял, а тьма вокруг сгустилась так, что Молли полагалась лишь на память и шестое чувство. Отражая один выпад, она зацепилась пяткой за корень и потеряла равновесие. Падая спиной, Молли сделала вид, что разворачивается, дабы не упасть окончательно. А Разиил — по инерции — не остановился: меч его в замахе искал цель, что секундой назад находилась в двух футах выше, и потому ангел наскочил прямо на клинок Молли. Она замерла, пригнувшись; ее клинок шел наверх, прямо сквозь Разиила и еще фута на два торчал из его спины. Так они и застыли; ангел нависал над нею, насаженный на ее меч. Как две собаки, на которых следует вылить ведро воды.

Из полуприседа Молли аккуратно вытянула меч и молниеносно развернулась, готовая нанести удар милосердия, который рассечет противника от ключицы до бедра.

— Ай, — сказал Разиил, не сводя глаз с дыры у себя в солнечном сплетении. Меч он бросил на землю и вложил в рану персты. — Ай, — повторил он, глядя на Молли. — Таким мечом нельзя тыкать. Таким мечом не полагается тыкать. Так нечестно.

— А тебе полагается умереть, — ответила Молли.

— He-а, — сказал Разиил.

— Смерти нельзя говорить «не-a». Это небрежный аргумент.

— А ты в меня мечом ткнула и порезала мне плащ. — Ангел поднял поврежденную руку.

— А ты подкрался к моему дому среди ночи и подглядывал. А потом еще и мечом махал.

— Я тебе его просто показывал. Он мне вообще не нравится. На следующее задание лучше пращу возьму.

— Задание? Какое еще задание? Тебя Ниггот послал? Он, кстати, больше не моя верховная сила. Мне такая поддержка не нужна.

— Не страшись, — сказал Разиил. — Ибо я — посланник Господа, явился принести вам чудо Рождества.

— Ты — кто?

— О, не страшись!

— Да с чего ты взял, что я страшусь, недоумок. Я тебе только что по заднице надавала. Ты, значит, что — утверждаешь, будто ты ангел?

— Явился принести рождественскую радость дитяти.

— Так ты рождественский ангел?

— Я принес вести о радости великой, что охватит всех людей. Вообще-то нет. На сей раз эта радость только для одного мальчика, но речь я выучил заранее, поэтому чего ей пропадать.

Молли несколько расслабилась. Кончик японского меча теперь смотрел в землю.

— А что это на тебе светится?

— Благодать Господня, — ответствовал ангел.

— Ёшкин кот, — сказала Молли и хлопнула себя по лбу. — А я тебя убила.

— Не-а.

— Слушай, хватит мне тут некать. Может, тебе «скорую» вызвать, или священника, или чего-нибудь?

— Я заживляюсь. — Ангел протянул руку, и Молли увидела, как слабо светящаяся кожа затягивает рану.

— Только вот за каким чертом ты здесь?

— У меня миссия…

— Да не здесь на Земле, а здесь в моем доме?

— Нас привлекают полоумные.

Первым позывом Молли было отсечь ему голову, но по зрелом размышлении она уверилась: посреди соснового леса, под леденящим дождем, на пронизывающих ветрах она действительно стоит голая с мечом в руке и разговаривает с ангелом. Так что второго пришествия он не объявил. Она и впрямь полоумная.

— Может, зайдешь тогда? — спросила она.

— А у тебя есть горячий шоколад?

— С мини-зефиринками, — ответила Малютка Воительница.

— Благословенны будь мини-зефиринки. — Ангел, показалось Молли, едва не лишился чувств.

— Ну, тогда пошли, — сказала она и зашагала вперед, бормоча себе под нос: — Поверить не могу… я убила рождественского ангела…

— М-да, с этим пудельком ты опростоволосилась, — сказал закадровый голос.

— He-а, — сказал ангел.

— Подтащите пианино к двери! — завопил Тео.

Засовы на двустворчатой двери уже почти искрошились в щепу, и буфетный столик из месонита прогибался под ударами того, чем недомертвые пользовались как тараном. Вся церквушка содрогалась от толчков.

Роберт и Дженни Мастерсон — хозяева «Морского рассола: наживки, снастей и отборных вин» — покатили пианино из угла у новогодней елки. Оба они пережили несколько жутких моментов в истории Хвойной Бухты и в критических положениях голову не теряли.

— Кто-нибудь знает, как заблокировать колесики? — громко спросил Роберт.

— Все равно двери нужно заложить, — сказал Тео и повернулся к Бену Миллеру и Начо Нуньесу — они, похоже, в битве решили держаться друг друга. — Парни, поищите чего-нибудь покрепче.

— Где они взяли таран? — спросил Такер Кейс. Он осматривал резиновые тормоза на колесах пианино, прикидывая, куда и что в них можно забить.

— Половину леса уже свалило ветром, — объяснила Лена. — У монтерейских сосен нет стержневого корня. Мертвяки, видимо, нашли такую, которую смогли поднять.

— Переверните его на спину, — сказал Так. — И подоприте им стол.

Таран снова ударил в двери, и те подались дюймов на шесть. Стол, поддетый под тяжелые латунные задвижки, гнулся и трескался. В проем лезли три руки, половина лица и полувытекший глаз в сгнившей глазнице.

— Толкайте! — заорал Такер.

Они с разбегу придвинули пианино к столу, и двери захлопнулись, невзирая на торчащие конечности. Таран ударил снова, щель расширилась, а мужчины отлетели назад. У защитников щелкнули зубы. Вновь потянулись недомертвые руки. Так с Робертом снова навалились на пианино и закрыли двери. Дженни Мастерсон оперлась спиной об инструмент и оглядела зрителей — человек двадцать стояли вокруг, очевидно боясь пошевелиться.

— Чего стоите, ебучки бесполезные? Помогите заложить двери. Если они сюда ворвутся, вам тоже мозги высосут.

Пять человек посветили друг на друга фонариками, будто инспектируя: «Мне? Тебе? Нам?» — затем пожали плечами и кинулись двигать музыкальный инструмент.

— Нормально вы их взбодрили, — сказал Так. Его теннисные туфли пищали по сосновым полам, пока он толкал.

— Спасибо, я с публикой умею, — ответила Дженни. — Официанткой двадцать лет.

— Ох да, вы ж нас обслуживали у «Г. Ф.». Лена, это наша официантка, помнишь?

— Рада вас видеть, Дженни, — сказала Лена как раз в тот момент, когда таран ударил в двери снова и сшиб Дженни с ног. — Я вас не встречала на йоге…

— С дороги, с дороги, с дороги! — пропел Тео.

Они с Начо Нуньесом волокли из задней комнаты восьмифутовую дубовую скамью. За ними Бен Миллер боролся с такой же в одиночку. Несколько мужчин, удерживавших баррикаду, сломали ряды и кинулись ему на подмогу.

— Подоприте ими пианино и прибейте гвоздями к полу, — распорядился Тео.

Тяжелые церковные скамьи косо уперлись в заднюю стенку инструмента, и Начо Нуньес заработал молотком.

От каждого удара скамьи прогибались, но держали напор. Через несколько секунд грохот тарана прекратился. И снова снаружи — только дождь и ветер. Все посвечивали фонариками по залу и ждали, что стрясется дальше.

И тут услыхали голос Дейла Пирсона — он шел откуда-то сбоку:

— Сюда. Сюда тащите.

— Задняя дверь! — заорал кто-то внутри. — Они волокут таран к задней двери.

— Еще скамеек! — завопил Тео. — Забейте ими черный ход. Быстрее, там двери хлипкие, двух ударов не выдержат.

— А стенку они разве пробить не могут? — спросила Вэл Риордан, старавшаяся держать оборону наравне с остальными, несмотря на серьезную помеху в виде пятисотдолларовых туфель.

— Надеюсь, это не придет им в голову, — сказал Тео.

Руководить недомертвыми оказалось хуже, чем строительной бригадой из одних пьянчуг и наркоманов. По крайней мере, в живых бригадах на месте были все руки-ноги, а равно и физическая координация оных — по большей части. Эта же компашка разваливалась на ходу. Двадцать недомертвых ворочали сломанную сосну в фут толщиной и длиной с автомашину.

— Шевелите этой чертовой древесиной, — рычал Дейл. — За что я вам плачу?

— Он нам платит? — уточнил Марти Поутру — он расположился где-то посреди ствола, держась за кривую ветку. — Нам за это платят?

— Поверить не могу, что ты съел все мозги, — промолвил мертвый пейзажист Уоррен Тэлбот. — Они же всем предназначались.

— Будьте, на хуй, добры — заткнитесь и волоките наконец эту деревяшку к задней двери! — заорал Дейл, размахивая своим тупорылым револьвером.

— Порох им только перчику прибавил, — сказал Марти.

— Не сыпьте соль на раны, — сказала Бесс Линдер. — И так кушать хочется.

— Всем хватит, как только попадем внутрь, — утешил цитрусовый фермер Артур Таннбо.

Но Дейл понимал — ничего не получится. Слишком хлипкие, на таран им силы не хватит. Живые уже закладывают дверь черного хода.

Он отозвал самых разложившихся от дерева и подогнал тех, кто поживее, но и для нормальной рабсилы взбежать по узкому крыльцу с древесным стволом в тысячу фунтов — дело гиблое. Даже бригаде живых и здоровых мужиков сложновато удержаться на ногах в скользкой грязи. Комель ударил в дверь с анемичным «бум». Дверь подалась ровно настолько, чтобы дать понять: живые успели ее укрепить.

— К черту. К черту, — сказал Дейл. — Мы иначе до них доберемся. Распределитесь по стоянке и поищите, кто оставил ключи в зажигании.

— Закусь для автомобилистов? — обрадовался Марти Поутру. — Мне нравится.

— Что-то вроде, — ответил Дейл. — Эй, парнишка, ты, с восковым лицом? Ты же байкером был, да? Можешь замкнуть зажигание без ключа?

— Одной рукой — вряд ли, — ответил Джимми Антальво. — А вторую собака уволокла.

— Перестало, — сказала Лена. Она осматривала раны Така. Сквозь бинты на боку сочилась кровь.

Тео отвернулся от летчика и оглядел зал. Аварийное освещение начало меркнуть, и луч констеблева фонарика бегал по лицам, будто служитель законности искал подозреваемых.

— Никто ведь не оставил ключей в зажигании, верно?

Разнесся праведный ропот, закачались головы. Вэл Риордан изогнула идеально вычерченную бровь. Повис вопросительный знак — даже не высказанный вслух.

— Потому что я бы поступил так, — пояснил Тео. — Разогнал бы машину и въехал прямо в стену.

— Это было бы ай-я-яй, — сказал Гейб.

— Жидкая грязь заливала всю парковку на два дюйма, когда я там был в последний раз, — сообщил Такер Кейс. — По такому не всякая машина разгонится.

— Послушайте, надо вызвать помощь, — сказал Тео. — И кто-то должен за ней съездить.

— И на десять шагов этот кто-то не прорвется, — возразил Так. — Откроешь дверь или разобьешь окно — они тут как тут, дожидаются.

— А крыша? — спросил Джош Баркер.

— Закрой рот, парень, — сказал Так. — На крышу хода нет.

— А теперь мы отрежем ему голову? — спросил Джош. — И надо позвоночник рассечь, а то полезут.

— Смотрите, — сказал Тео, высветив фонариком центр потолка. Там был люк. Запертый и закрашенный, однако был.

— Ведет на старую колокольню, — объяснил Гейб Фентон. — Колокола нет, а ход на крышу есть.

Тео кивнул:

— А с крыши можно посмотреть, где они все, а уже потом двигаться дальше.

— Но до этого люка тридцать футов. И как туда забраться?

Неожиданно откуда-то сверху донесся визгливый «гав». Полдюжины фонариков метнулось туда и высветило Роберто, болтавшегося вверх ногами на рождественской звезде.

— Елочка Молли, — сказала Лена.

— На вид прочная, — подтвердил Гейб Фентон.

— Я полезу, — сказал Бен Миллер. — Форму я не растерял. Если нужно будет рвать когти — справлюсь.

— Ну вот, а вы говорили, — заметил Лене Такер. — Ни один мужик с мелкими яйцами на такое бы не вызвался. Видишь, как врут мертвые.

— Но только у меня старый «терсел», — продолжал Бен. — Вы же не хотите, чтобы я на таком за подмогой ехал.

— Нам нужен «хаммер», — сказал Гейб.

— Ну да, или хотя бы хорошая ручная дрочка, — подтвердил Так. — Хотя нет, это можно и потом. А пока лучше полный привод.

— Ты правда хочешь попробовать? — уточнил Тео у Бена.

Атлет кивнул:

— У меня шансов выбраться больше. А тех, кого не обгоню, втопчу в грязь.

— Ну тогда ладно, — сказал Тео. — Давайте вытащим елку на середину.

— Не так быстро. — Такер похлопал по бинтам. — Мне все равно, какая скорость у Микронады, но у Санты в пушке — еще два патрона.

Глава 19 Все выше на крышу: цок, цок, цок

Так вот для чего все это, думал Бен Миллер, взбираясь в крохотную колоколенку на крыше церкви. Десять минут ушло на то, чтобы хлебным ножом пропилить закрашенные швы люка, но в итоге все получилось: он откинул крышку и с верхушки рождественской сосны перелез в будку, где раньше жил колокол. Места едва хватило — Бен даже разогнулся не до конца, уперев ноги в узкие карнизы по краям отверстия. К счастью, колокол давно сняли. Только жалюзи остались на отдушинах со всех сторон, и ветер свистел здесь так, будто не было даже их. Бен знал, что вышибить ногой решетку удастся сразу — все-таки дереву сто лет, — а потом он проползет по крутому скату, спрыгнет с той стороны, где безопаснее, доберется до стоянки и красного «эксплорера», ключи от которого зажаты у него в руке. В тридцати милях к югу — пост дорожной полиции, и помощь придет.

Все годы после окончания школы и колледжа, все тренировки, все часы на гаревой дорожке, все тяжести, круги по бассейну и белковые диеты — все это свелось к этому мгновению. Форма, в которой он себя упорно поддерживал, когда всем остальным было глубоко наплевать, наконец принесет плоды. Любую тварь внизу, которую не получится обогнать, — любую он вырубит одним плечом. (После первого курса Бен даже играл один сезон полузащитником — это помимо университетской легкоатлетической карьеры.)

— Нормально, Бен? — донесся снизу голос Тео.

— Ага. Я готов.

Он набрал в грудь побольше воздуха, прижался спиной к стенке колокольни и вышиб ногой жалюзи из отдушины напротив. Рейки полетели от первого же удара, и Бена едва не вынесло на крышу ногами вперед. Для равновесия он перевернулся на живот и заскользил в отдушину. Под ним уходила вниз рождественская елка — к десятку лиц, в ожидании поднятых к небесам.

— Держитесь. Я скоро прибуду с подмогой, — сказал он. И оттолкнулся, на четвереньках спиной вперед выбираясь на острый конек крыши. Чего бы он ни коснулся, все отдавало холодом и влагой.

— Пожалте, сучка, — раздался голос у самого его уха.

Бен отскочил и поехал с крыши вниз. Кто-то поймал его за свитер, снова втянул наверх, а потом что-то жесткое — и гораздо холоднее — ткнулось ему в лоб.

Последними он услышал слова Санта-Клауса:

— А ничего, блядь, спортсмен коленца откалывает.

Внизу, в церкви, услышали выстрел.

Дейл Пирсон держал мертвую звезду спорта за шиворот и думал: «Съесть сейчас или оставить на после бойни?» Под ним, на земле остальные недомертвые молили об угощении. Пейзажист Уоррен Тэлбот даже залез до половины соснового ствола, который Дейл прислонил к стене вместо лестницы.

— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, — канючил Уоррен. — Я такой голодный.

Дейл пожал плечами и выпустил воротник Бена Миллера, затем подтолкнул тело сапогом и отправил скользить по крыше. Свежий труп перевалился через край и рухнул в изголодавшуюся толпу. Уоррен оглянулся: куда упало тело? — и снова посмотрел на Дейла.

— Сволочь ты, — сказал он. — Теперь мне уже не достанется.

С земли доносилось отвратительное чавканье.

— Ну да, все быстрым и мертвым, Уоррен. Быстрым и мертвым.

Покойный пейзажист соскользнул вниз по стволу и пропал из виду.

А Дейл жаждал мести. Он сунул голову в колоколенку и оглядел белые от ужаса лица внизу. К люку по рождественской елке уже карабкался жилистый биолог.

— Подымайся, — завизжал Дейл. — Мы еще даже не приступили к главному блюду.

В толпе Дейл заметил свою бывшую жену — она стояла, задрав голову, а за плечи ее обнимал тот блондин, что бросился на его армию с буфетным столом.

— Сдохни, шлюха!

Дейл отпустил подоконник и направил револьвер вдоль ствола рождественской елки на Лену. Ее глаза распахнулись, и тут что-то ударило застройщика в лицо — что-то мохнатое и острое. Ему в щеки впились когти, целившие в глаза. Дейл попытался схватить нападавшего, но потерял равновесие и опрокинулся на спину, соскользнул с крыши и рухнул прямо на своих пирующих приспешников.

— Роберто! — завопил Такер. — Вернись сейчас же!

— Он улетел, — сказал Тео. — Он уже снаружи.

Так полез по елке следом за Гейбом:

— Я верну его. Пустите меня, я его позову.

Тео схватил летчика за талию и потянул вниз.

— Закрой люк и задвинь щеколду, Гейб.

— Нет, — сопротивлялся Такер.

Гейб Фентон быстро глянул вниз, и глаза его чуть не вылезли из орбит, когда он понял, как далеко до пола. Он быстро захлопнул крышку люка.

— С ним ничего не будет, — сказала Лена. — Он удрал.

Гейб Фентон медленно сполз по сосне. Добравшись до нижних веток, он почувствовал у себя на поясе чьи-то руки: ему помогали одолеть последние ступени. Шагнув на пол, он развернулся и оказался в объятиях Вэлери Риордан. Биолог слегка оттолкнулся, чтобы не размазать ей макияж. Психиатресса вынула своего бывшего из сплетения ветвей.

— Гейб, — сказала она. — Помнишь, я говорила, что ты утратил контакт с реальностью?

— Ну да.

— Прости меня.

— Ладно.

— Я просто хотела, чтобы ты знал. На тот случай, если зомби высосут нам мозги, а я так и не успею тебе сказать.

— Это для меня многое значит, Вэл. Можно, я тебя поцелую?

— Нет, миленький, я оставила косметичку в машине, и у меня с собой нет помады. Но можем в подвале быстренько перепихнуться, пока не умерли. Если хочешь, конечно. — Она улыбнулась.

— А как же пацан в гипермаркете?

— А как же беличья порнуха? — Она воздела идеально вычерченную бровь.

Биолог взял ее за руку.

— Да, наверное, хочу, — сказал он, уводя ее к задней комнате и лестнице в подвал.

— Чем это пахнет? — спросил Тео Кроу, радуясь, что так удачно отвлек всеобщее внимание от своего друга и психиатрессы. — Кто-нибудь еще чувствует? Только не говорите мне, что это…

Живодер тоже принюхивался — и при этом скулил.

— Что есть это? — Начо Нуньес по запаху дошел до одного из окон. —Пахнет вон отсюда.

— Бензин, — сказала Лена.

Глава 20 Берем на крыло

Ангел открыл шесть пакетиков смеси для горячего шоколада и вручную выбрал все мини-зефиринки.

— Их заключают в эти маленькие узилища с коричневым порошком. Их нужно освободить, чтобы положить в чашку, — объяснил ангел, разрывая следующий пакет. После чего высыпал содержимое в миску, выбрал зефиринки и переложил себе в кружку.

— Убей его, пока он их считает, — сказал закадровый голос. — Он мутант. Не бывает таких глупых ангелов. Убей его, чокнутая сука, он враг.

— He-а, — буркнул Разиил в зефирную пену.

Молли выглянула из-за края чашки. При свече в кухне ангел действительно поражал воображение: резкие черты лица, никаких морщин, волосы… А теперь и шоколадно-зефирные усы. Не говоря уже о прерывистом мерцании в темноте — оно очень помогло Молли искать спички.

— Ты слышишь голос в моей голове? — спросила она.

— Да. И в моей тоже.

— Я не верующая, — сказала Молли и свободной рукой нащупала под столом свой «таси» — клинок лежал у нее на голых бедрах.

— О, я тоже, — сказал ангел.

— Нет, я к тому, что я не набожная. Тогда почему же ты здесь?

— Полоумные. Они нас притягивают. Тут как-то работает механика веры. Вообще-то я не очень это все понимаю. А у тебя еще есть? — Он протянул ей пустой конвертик из-под какао. Из его кружки переваливалась пена от растаявшего зефира.

— Нет, это была вся коробка. Так, значит, я тебя привлекаю, потому что я чокнутая и готова поверить всему?

— Да, наверное. И еще потому, что тебе самой никто не поверит. Поэтому вера осталась нерушимой.

— А, ну да.

— Но ты не только поэтому привлекательная, — поспешно добавил ангел, точно его кто-то треснул по голове мешком, набитым человеческой учтивостью. — Мне нравится твой меч и вот эти.

— Груди? — Молли не впервые об этом говорили, но от посланца Господа она такого не слышала никогда.

— Да. У Зоэ тоже такие есть. Она архангел, как и я. Ну, не вполне как я. У нее есть вот эти.

— Ага. Так, значит, у ангелов тоже есть самки?

— О, ну еще бы. Только не всегда. Все изменилось после того, как случилась ты.

— Я?

— Человек. Человечество. Женщины. Ты. Раньше мы все были одного сорта. Но когда случились вы, нас разделили и раздали функции. Некоторые получили вот такое, а некоторые — совсем другие вещи. Я не знаю почему.

— Так у тебя тоже есть… функции?

— Хочешь посмотреть?

— На крылья? — спросила Молли. На крылья посмотреть она бы не отказалась, если они у него имеются.

— Не, крылья у нас у всех есть. Я имел в виду мои особые функции. Хочешь? — Он встал и опустил руку к штанам.

И это ей предлагали не впервые, но посланец Господа — никогда.

— Да нет, нормально. — Молли схватила его за руку и снова усадила.

— Тогда ладно. Мне пора. Надо проверить, как там с чудом, а потом домой.

— С чудом?

— Рождественское чудо. Я же здесь зачем? Ой, смотри, у тебя на одной шрам.

— У него объем внимания — что у колибри, — сказал закадровый голос. — Избавь его от мучений.

Ангел показывал на корявый пятидюймовый шрам над левой грудью Молли — его она получила, когда не удался трюк на съемках «Механизированной смерти: Малютки Воительницы VII». Из-за травмы ее уволили, а шрам завершил ее карьеру боевой героини низкобюджетного кино.

— Больно? — спросил ангел.

— Уже нет, — ответила Молли.

— Можно потрогать?

У Молли такое спрашивали не впервые, но… короче, вы поняли.

— Валяй, — сказала она.

Пальцы у него были длинные и нежные, ногти — длинноваты для парня, подумала она, хотя касание теплое, и волна разошлась от груди по всему ее телу.

Убрав руку, он спросил:

— Лучше?

Она дотронулась до того места, где он ее коснулся. Там все было гладко. Совершенно гладко. Шрам исчез. Ангел расплылся у нее перед глазами за пеленой слез.

— Ты говенная торба, набитая сентиментальным сахарином, — сказал закадровый голос.

— Спасибо. — Молли едва слышно хлюпнула носом. — А я и не знала, что ты можешь…

— У меня хорошо с погодой, — ответил ангел.

— Идиотка! — сказал закадровый голос.

— А теперь мне пора. — Ангел поднялся со стула. — Мне надо в церковь — посмотреть, как чудо получилось.

Молли провела его через гостиную к выходу. Придержала ему дверь. Но ветер все равно раздул полы его плаща — из-под низу выглянули кончики белых крыльев. Молли улыбнулась, рассмеялась и расплакалась одновременно.

— Пока, — сказал ангел. И скрылся в лесу.

Когда Молли уже закрывала дверь, в хижину влетело что-то темное. Свечи в гостиной задуло сквозняком, поэтому она различила только тень, что пронеслась по комнате. Тень скрылась в кухне.

Захлопнув наконец дверь, Молли поспешила за тенью, держа наготове меч. В неверном свете кухонных свечей тень висела над самым окном. В полумраке сияли только два оранжевых глаза.

Молли взяла со стола свечу и подошла к окну. Теперь тень отбрасывала собственные тени. Со ставни над раковиной свисал какой-то зверек, похожий на черное полотенце с собачьей мордочкой. На вид неопасный, хотя дурацкий донельзя.

— Ну все, — сказала Молли. — Завтра опять сажусь на медикаменты, хоть и придется занять денег у Лены.

— Не так быстро, — буркнул закадровый голос. — Без меня тебе станет очень одиноко. И снова придется носить нормальную одежду. Свитера и джинсы — а на кой тебе такая радость?

Не обращая на него внимания, Молли приблизилась к существу на ставне. Не доходя пары шагов, она заглянула полотенцу в глаза.

— Ангелы — одно дело, а вот кто ты такой, паренек, я даже и не знаю.

— Крылян, — ответил Роберто.

— Должно быть, испанец, — сказал закадровый голос. — Слышь, какой акцент?

— Я иду наружу, — сказал Тео, покрепче хватаясь за рождественскую елку.

— У него еще один патрон, — напомнил Такер Кейс.

— Они сейчас подпалят церковь. Я должен выйти.

— И сделать что? Отобрать у них спички?

Лена взяла констебля за руку:

— Тео, им никак не удастся ничего поджечь с таким дождем и ветром. Не ходи. Бен и двух шагов не сделал.

— Если я доберусь до внедорожника, я смогу их давить, — ответил Тео. — Вэл дала мне ключи от ее «рейнджровера».

— Все равно ничего не получится, — сказал Так. — Их там целая куча. Тех, кто похилее, ты, может, и посбиваешь, а остальные разбегутся по лесам, и там ты их уже не найдешь.

— Великолепно. Какие предложения? Церковь вспыхнет как трут, под дождем или без дождя. Если я чего-нибудь не сделаю, мы превратимся в жаркое.

Лена посмотрела на Такера:

— Может, Тео прав. Если он их загонит в лес, нам удастся прорваться на стоянку. Всех не переловят.

— Отлично, — сказал Тео. — Разделитесь на группы по пять-шесть человек. Самому сильному в каждой группе дайте ключи от внедорожника. Хорошенько запомните, кто куда бежит снаружи. Когда услышите, как «рейнджровер» играет «Стрижем-брижем», это будет значить — я сделал все, что возможно. И рвите все сразу и со всех ног.

— Ничего себе — ты все это придумал под кайфом? — сказал Так. — Впечатляет.

— Как можно лучше всех подготовьте. Я не вылезу на крышу, пока не буду знать точно, что меня там никто не ждет.

— А если мы услышим выстрел? Если они тебя свалят, не успеешь ты добраться до машины?

Тео вытащил из кармана ключ и отдал его Таку.

— Тогда твоя очередь. А ты как думал? У Вэл и запасной был.

— Секундочку. Никуда я не побегу. У тебя есть отмазка — ты обдолбан, ты полицейский, тебя выгнала из дому жена, и жизнь твоя пошла псу под хвост. А у меня все хорошо.

— Когда констебль Кроу уйдет, можно будет отрезать этому голову? — спросил Джошуа Баркер.

— Ладно, может, и не очень хорошо, — сказал Так.

— Я пошел, — сказал Тео. — Собирайте всех у дверей.

И долговязый констебль полез по елке. Так посмотрел, как Тео выбирается на крышу, и повернулся к остальным:

— Ладно, ребята, вы все слыхали. Давайте разбиваться на группы. Начо, хватай молоток, будешь выдирать гвозди из баррикады. У кого внедорожники?

Все, кроме детей, подняли руки.

— Не занимается, отсырело, — сказал Марти Поутру.

Он пытался высечь огонь из промокшей одноразовой зажигалки. Недомертвые столпились вокруг и разглядывали горку пропитанного бензином мусора, наваленного у стены церкви.

— Люблю барбекю, — мечтательно сказал Артур Таннбо. — Всякое воскресенье на ранчо мы, бывало…

— Только в Калифорнии цитрусовую плантацию назовут ранчо, — перебил его Малькольм Каули. — Можно подумать, вы с батраками пасли мандарины верхом.

— Неужели ни в одной машине сухой зажигалки или спичек не нашлось? — спросил Дейл Пирсон.

— Никто больше не курит, — ответила Бесс Линдер. — И правильно — гадкая и грязная привычка.

— Сказала женщина, у которой на подбородке до сих пор ошметки мозгов того парня в свитере, — заметил Малькольм.

Бесс застенчиво улыбнулась: сверкнули десны, более не прикрытые сгнившими губами:

— Они такие вкусные — молодой человек ими как будто никогда не пользовался.

От фасада церкви что-то чирикнуло, и все обернулись. Одна из машин мигнула фарами.

— Кто-то хочет прорваться, — завопил Дейл. — Я же сказал — присматривать за крышей.

— Я и присматривал, — ответил однорукий Джимми Антальво. — Да ведь темно. Ни черта не высмотришь.

И они ринулись за угол к парадному входу, где чья-то темная тень только что соскользнула с крыши в грязь.

Глава 21 Ангел мщения

«О черт, о черт, о черт, о черт», — думал Тео. Рухнув на землю, он подвернул лодыжку, и боль стрельнула в ногу жидким пламенем. Констебль упал и перекатился на спину. На кнопку, отпирающую «рейнджровер», он нажал слишком рано. Машина чирикнула, оповестив недомертвых, вспыхнули фары. Тео прыгнул вслепую и промахнулся. Они уже бежали к нему.

Тео приподнялся и заковылял к машине — ключи в руке и наготове, фонарик остался где-то в грязи позади.

— Хватайте его, гнилые ебилы! — вопил Дейл Пирсон.

Здоровая нога Тео выскользнула из-под него, и он рухнул корпусом вперед, но снова перекатился на ноги. В лодыжке вспыхнула добела раскаленная боль. Чтобы не упасть снова, он ухватился за «дворники» на заднем стекле черного «рейнджровера». И рискнул глянуть на преследователей. Тут же возле самой головы его раздался громкий «бум», и следом — пронзительный скрежет. Тео успел заметить, как по крыше машины скользит скелет женщины, зубами пропахивая в металле борозду. Констебль увернулся, только ногти все равно впились ему в шею, а зубы — в голову. Разогнавшаяся покойница свалила его в грязь, и он бы взвыл от резкой боли, когда она попробовала прокусить ему череп, — вот только рот и ноздри уже погрузились в жидкую грязь. В белизне всепоглощающего ужаса он подумал одно: «Прости меня, Молли».

— Фу! Какая гадость! — Бесс Линдер сплюнула пару зубов констеблю прямо на затылок.

Марти Поутру схватил Тео за волосы и лизнул след ее укуса.

— Кошмар. Он же обдолбан. Я не хочу обдолбанных мозгов.

Недомертвые разочарованно застонали.

— Поднимите его, — приказал Дейл.

С первым вдохом Тео наглотался жижи и закашлялся. Недомертвые подняли его и прислонили к заднему окну «рейнджровера». Кто-то протер ему глаза; от вони его чуть не затошнило. Почти в упор на него пялилась мертвая, но одухотворенная физиономия Дейла Пирсона. Смердящее дыхание просто сбивало с ног. Тео попытался вывернуться из хватки злобного Санты, но гнилые руки держали его за голову крепко.

— Эй, хиппарь, — осклабился Дейл. Фонарик Тео он держал у своей бороды, и лицо подсвечивалось снизу. По некогда белой бороде в два ручья текли кровавые слюни. — Ты же не думаешь, что дурь тебя спасет, правда? И не думай. — Из кармана красной куртки он вытащил тупоносый револьвер и сунул Тео к самому подбородку. — Нам еды хватит. Мы себе можем позволить просто пустить тебя в расход.

Дейл дернул за липучки констеблевой рубашки и обхлопал его по поясу.

— Без пистолета? Херовый из тебя служитель закона, хиппарь. — Затем добрался до карманов. — Но гляди-ка! На тебя всегда можно рассчитывать.

И Дейл поднял зажигалку Тео повыше, а затем оторвал ему карман целиком и обернул ее сухой тканью.

— Марти, попробуй с нею. Только не мочи.

Он отдал зажигалку гниющему парню с рыжими вихрами, как у Зигги Стардаста, и тот потрюхал к куче мусора под стеной церкви.

Марти Поутру нагнулся над горой фанеры, сосновых веток, деревянных брусков и картона, сваленной на растерзанное тело Бена Миллера. Ветер ревел по-прежнему, и, хотя дождь немного утих, капли все равно жалили Тео в лицо.

«Не загорайся, не загорайся, не загорайся», — мысленно твердил констебль, однако надежда вскоре отступила: по мусору заплясали оранжевые язычки, а Марти Поутру разогнулся. Его рукав тоже горел.

Дейл Пирсон шагнул в сторону, чтобы Тео видел пламя у стены церкви, и приставил револьвер к констеблеву виску.

— Хорошенько посмотри, какой костер мы развели для барбекю, хиппарь. Больше ты не увидишь ничего. Мы слопаем мозги твоей чокнутой женушки, когда они хорошо пропекутся на углях.

И Тео улыбнулся: хорошо, что Молли нет внутри. Она пропустит бойню.

— Я не слышал «Стрижем-брижем», — сказал Игнасио Нуньес. — Вы слышали «Стрижем-брижем»?

Так обвел лучом фонаря десяток испуганных лиц — и тут одна стена окрасилась оранжевым. Свет лился из окон напротив. Какая-то женщина закричала, остальные в ужасе уставились на дым, струями поваливший в щели витражей.

— Смена плана, — объявил Такер. — Выдвигаемся прямо сейчас. Парни — в голову групп. Ключи от машин передайте следующему по счету.

— Они нас поджидают, — сказала Вэлери Риордан.

— Отлично, тогда оставайтесь жариться, — ответил Так. — Парни, сбивайте все, что попадется на пути, остальные рвите прямо к машинам.

От двустворчатых дверей уже убрали все баррикады и скобы. Такер навалился плечом на одну половину, Гейб Фентон — на другую.

— Готовы? Раз, два, три!

Они ударили плечами в створки и отлетели назад. Дверь приоткрылась всего на пару дюймов. Кто-то посветил фонариком в щель — снаружи дверь была привалена огромным сосновым стволом.

— Новый план! — заорал Такер Кейс.

Тео пытался смотреть на огонь, но ничего не видел дальше недомертвых глаз Дейла Пирсона. Все мысли бежали его. Остались только страх, ярость и холод револьверного дула у виска.

Раздался какой-то стремительный шелест и стук у самого уха. Револьвер пропал. Дейл Пирсон шагнул прочь — там, где раньше была рука с револьвером, остался лишь темный пенек. Зомбизастройщик открыл было рот крикнуть что-то, но в ту же секунду на уровне ноздрей его лицо перечеркнула тонкая линия, и половина головы соскользнула вниз. Дейл вяло рухнул к ногам Тео. Руки, державшие констебля, тоже сгинули.

— Мозги! — завопил кто-то из недомертвых. — Мозги чокнутые!

Тео повалился было на переубитое тело Дейла, но успел развернуться и посмотреть, что же все-таки происходит.

— Здравствуй, милый.

На крыше «рейнджровера» стояла Молли — в кожаной куртке, тренировочных штанах и красных «всезвездных» «конверсах» — и ухмылялась Перед собой хваткой «хассо-но-камаэ» она держала подарок Тео — и в лезвии самурайского меча играли оранжевые языки пожара. Клинок пересекала темная полоса — там, где он отхватил голову ожившего было Санты. Тео никогда не был верующим, но в тот момент подумал: так, должно быть, смотришь в лик ангела мщения.

Зомбаки, державшие Тео, потянулись к ногам Молли, но та одним гибким движением чуть отступила и описала клинком низкую дугу. Отсеченные руки дождем посыпались в грязь. Недомертвые взвыли и кинулись карабкаться на крышу внедорожника, цепляясь обрубками за выступы. Бесс Линдер рискнула повторить свой прежний маневр — влезть за спиной Молли на капот и проехаться по крыше. Но Молли, развернувшись, сделала шажок в сторону и взмахнула мечом — такой замах оценили бы в гольфе. Голова Бесс Линдер скатилась с крыши «рейнджровера» прямо Тео на колени. Он оттолкнул ее и встал.

— Милый, может, выведешь всех из церкви, пока не сгорели? — сказала Молли. — Я не уверена, что ты захочешь на это смотреть.

— Хор, — только и сказал в ответ Тео.

Недомертвые покинули свои посты у передней и задней дверей церкви, где в засаде подкарауливали рождественских гуляк, и скопом кинулись на Молли. Пока та стояла на крыше «рейнджровера», трое пали без голов, но, когда они ее окружили, Молли разбежалась и перепрыгнула через осаждавших.

Тео ринулся к дверям церкви. Путь он разбирал еле-еле — мешали дождь и кровь из укуса на голове. На миг он оглянулся и заметил, как его жена парит над головами бывших трупов.

И едва не врезался в два огромных сосновых бревна, которыми бригада мертвяков подперла створки. Он обернулся еще раз — Молли скосила еще парочку недомертвых, а одного рассекла от макушки до паха. Тео поднырнул под ближайшее бревно.

— Тео, это ты? — Гейб Фентон прижимался изнутри к щели между створками.

— Ага. Тут бревнами подперто. Сейчас попробуем убрать.

Констебль сделал три глубоких вздоха и поднатужился что было сил. Вены у него на висках готовы были лопнуть. С каждым ударом сердца укус на голове взрывался от боли.

Но ствол на пару дюймов сместился. У меня все получится, думал Тео.

— Получается? — завопил изнутри Гейб.

— Да-да, — отвечал констебль. — Дай мне еще секундочку.

— Тут уже все в дыму, Тео.

— Ну да. — Тео напрягся снова, и бревно подалось еще на пару дюймов вправо. Еще фут — и двери откроются.

— Скорее, Тео. — Голос Дженни Мастерсон. — Здесь… — Она закашлялась и не договорила.

Тео слышал, как внутри кашляют уже все. С того боку церкви, где сражалась Молли, несся вой боли и ярости. Должно быть, у нее все хорошо, раз они до сих пор вопят про ее мозги.

Еще усилие, еще два дюйма. Из щели уже валил серый дым. Тео упал на колени и от натуги чуть не лишился сознания. Но встряхнулся и приготовился к рывку, надеясь, что он станет последним. И тут вопли из-за угла стихли. Только дождь, ветер, кашель и треск пламени. Больше он не слышал ничего.

— О боже мой. Молли! — завопил Тео.

Но на щеку легла чья-то рука, а в самом ухе раздался голос:

— Эй, морячок, не помочь ли тебе открыть двери храма, если ты меня понимаешь?

Вдали выли сирены. Кто-то сквозь ненастье заметил пылающую церковь и как-то умудрился вызвать добровольную пожарную дружину. Пережившие Одинокое Рождество собрались на дальнем краю автостоянки в свете фар. Жар пламени отогнал их почти на семьдесят пять ярдов.

Но даже оттуда Тео чувствовал на щеках тепло. Лена Маркес перевязывала ему голову. Остальные сидели в открытых внедорожниках, стараясь отдышаться после дымовой атаки, — пили воду из бутылок или просто лежали, приходя в себя.

Мокрый лес вокруг пылающей церквушки исходил паром — огромные белые клубы возносились к небесам. Слева раскинулось побоище — поле переубитых мертвяков: там Молли рубила их в капусту, а затем даже гонялась за несколькими по лесам и секла им головы после того, как они с Тео выпустили всех из горящей церкви.

Теперь Молли сидела рядом с Тео под открытой задней дверцей чьего-то джипа.

— Как ты узнала? — спросил он. — Как ты вообще могла об этом знать?

— Мне летучая мышь сказала, — ответила Молли.

— В смысле — она появилась, ты спросила: «Что случилось, малыш, Тимми провалился в колодец?», а она в ответ гавкнула, что, мол, все так и есть? Так?

— Нет, — сказала Молли. — Скорее так: «Твой муж и куча других людей забаррикадировались в церкви от банды зомби-мозгососов, и тебе нужно идти их спасать». Вот как. Только у нее был акцент. Вроде испанский.

— Вот я, например, рад, что вы не принимаете медикаментов, — сказал Такер Кейс, стоявший рядом с Леной. — По-моему, несколько галлюцинаций — пустяковая цена.

Молли подняла руку, чтобы он умолк. Затем встала, отодвинула летчика в сторону и вгляделась в горящую церковь. К ним через поле ратной битвы шагала высокая фигура в длинном плаще.

— Ох нет, — сказал Тео. — Все по машинам и заприте дверцы.

— Не надо, — отмахнулась Молли от распоряжения констебля. — Все в порядке.

Они с ангелом встретились посреди парковки.

— Веселого Рождества, — сказал ангел.

— Ага, тебе тоже, — ответила Молли.

— Ты видела дитя? Джошуа? — спросил Разиил.

— Там есть какой-то со всеми остальными, — сказала Молли. — Наверное, он.

— Отведи меня к нему.

— Это он, — сказал Тео. — Тот самый робот.

— Ш-ш-ш, — шикнула Молли.

Разиил подошел к Эмили Баркер — женщина обнимала сына, сидя на заднем бампере «хонды» Молли.

— Ма-а-ма-а! — взвыл Джошуа и спрятал лицо на материнской груди.

Но Эмили еще не смирилась с жестокой кончиной своего «чего-то» и не отреагировала никак — только теснее прижала к себе сына.

Разиил опустил руку на голову мальчика.

— Не страшись, — произнес он. — Ибо я принес весть о радости великой. Узри — твое рождественское желание исполнено. — И ангел обвел дланью пожар и побоище, расстилавшееся вокруг, изможденных и измученных людей — так ведущий телевизионной игры представляет публике уникальный комплект из стиральной машинки и сушилки. — Сам бы я такого не пожелал, конечно, — прибавил ангел, — но кто я такой? Смиренный посланец.

Джош извернулся в маминых руках и посмотрел на ангела:

— Я этого не просил. Я совсем не такого хотел.

— Такого-такого, — ответил Разиил. — Ты же хотел, чтобы тот Санта, которого на твоих глазах убили, ожил снова.

— Я не это имел в виду, — сказал Джошуа. — Я ребенок. Я не всегда все правильно говорю.

— Готов подтвердить, — встрял Такер Кейс, заходя ангелу за спину. — Он действительно ребенок и по большей части не прав.

— А вам все равно голову надо отрезать, — сказал Джош.

— Видите? — спросил Так. — Он вообще всегда не прав.

— Ну, если ты не имел в виду, что хочешь его оживить, что тогда ты имел в виду? — спросил Разиил.

— То есть я не хотел, чтобы Санта был зомби, чтобы он убивал тупицу Брайана и все такое. Я хотел, чтобы все было хорошо. Как будто ничего бы не было. Чтобы у нас получилось хорошее Рождество.

— Но ты не это сказал, — стоял на своем Разиил.

— Но я этого хотел, — не сдавался Джошуа.

— А, — сказал ангел. — Тогда извини.

— Так он, значит, ангел? — уточнил у Молли Тео. — Типа настоящий ангел?

Улыбнувшись, Молли кивнула.

— Не робот-убийца?

Молли покачала головой:

— И он здесь для того, чтобы исполнить рождественское желание одного ребенка.

— Как будто ничего бы не было? — переспросил ангел у Джошуа.

— Ага! — ответил тот.

— Ой-ёй, — сказал ангел.

Молли подошла и опустила руку ангелу на плечо.

— Разиил, ты все проебал. Исправляй?

Ангел посмотрел на нее и ухмыльнулся. Идеальные зубы, хоть и островатые.

— Так тому и быть, — сказал он. — Хвала Всевышнему по самую рукоятку, мир Земле, а человекам благоволенье.

Глава 22 Идеально Одинокое Рождество

Архангел Разиил завис над большим витражом церкви Святой Розы и заглянул внутрь сквозь розовое стеклышко, из которого состояла щека самой Розы. Улыбнулся делам рук своих, взмахнул огромными крылами и отправился добывать шоколадку, которая поддержит его в долгом пути домой.

Жизнь — бардак. Если б каждый кусочек головоломки вставал на свое место, каждое слово было добрым, каждый случай — счастливым, если б, если б… Но так не бывает, поэтому жизнь — бардак. И люди, в общем и целом, — гады. В этом году, однако, Одинокое Рождество в Хвойной Бухте праздновалось в какой-то особенно просветленной радости, с заразной доброжелательностью и в абсолютной гармонии духа, сиявшей во всех гостях, словно их отполировали до ослепительнейшего блеска. Такие вечеринки бардаком назвать язык не повернется.

— Тео, — сказала Молли. — Ты не мог бы принести остальные кастрюли с лазаньей из машины?

Сама она уже принесла две сковородки с длинными ручками и теперь тщательно сгибала колени, ставя их на буфетный стол, чтобы микроскопическая юбочка оставалась сзади в рамках пристойности. Декольте на этом МЧП («маленьком черненьком платьице», специально по этому поводу одолженном у Лены) стремилось книзу. Первое по-настоящему открытое платье, которое Молли надела за много-много лет.

— Могли бы и барбекю ограничиться, — сказал Тео.

— Я говорила вам, задроты, что ураган свернет на юг, — проворчала Мэвис Сэнд, отпиливая кончик багета, словно моэль на титаническом обрезании. (Доброжелательность в некоторых сияет иначе, нежели в остальных.)

Молли наконец удалось утвердить лазанью на столе, и, развернувшись, она оказалась в объятиях своего мужа, гигантского богомола.

— Эй, морячок, у Малютки Воительницы еще масса дел.

— Я только хотел тебе сказать, — ответил Тео, — пока все не съехались, что выглядишь ты совершенно ошеломительно.

Молли обмахнула рукой декольте.

— Шрамы же так не поступают, правда? Не исчезают за одну ночь?

— Мне-то какая разница? — сказал Тео. — Никогда никакой не было. Погоди, еще увидишь, что я тебе на Рождество подарю.

Молли поцеловала его в подбородок.

— Я тебя люблю, хоть склонности мутанта у тебя и проявляются. А теперь отпусти меня, Лене нужно помочь с салатом.

— Не нужно, — сказала Лена, появляясь из задней комнаты с громадной салатницей в руках; ей в затылок дышал Такер Кейс со стальным подносом заправок. — О Тео, — сказала Лена. — Надеюсь, ты не будешь против, но Дейл сегодня зайдет в костюме Санты.

— Я думал, у вас, ребята, еще боевые действия, — сказал констебль.

— Они и были, но пару дней назад он меня сильно удивил. Я как раз вечером воровала у него рождественские елки для неимущих и уже совсем рассвирепела, когда появился Такер и дал ему в нос.

Такер Кейс ухмыльнулся:

— Я же летчик, а мы привыкли к нештатным ситуациям.

— Ладно, — продолжала Лена. — Дейл был пьян. Расплакался, рассопливился, стал рассказывать, как ему трудно с новой подружкой, как он терпеть не может, когда все считают его злобным застройщиком… Вот я его сюда и пригласила. Подумала, может, если удастся сделать что-нибудь хорошее для детишек, ему полегчает на душе.

— Не вопрос, — сказала Тео. — Я рад, что вы ладите.

— Эй, Тео! — К ним через весь зал подбежал Джошуа Баркер. — Мама говорит, на вечеринку Санта придет.

— Заглянет, но очень ненадолго, Джош, а потом ему по всему маршруту еще ехать.

Тео поднял голову — к ним приближались Эмили Баркер и ее приятель/муж/что-то Брайан Хендерсон. На нем была красная рубашка старпома Звездного флота.

— Веселого Рождества, Тео, — сказала Эмили Баркер.

Тео обнял ее и потряс руку Брайана.

— Тео, ты не видел Гейба Фентона? — спросил тот. — Я ему рубашку хотел показать — мне кажется, он затащится. Ну, знаешь — рохли всех стран, соединяйтесь.

— Он здесь только что был, но потом приехала Вэл Риордан, они поговорили, и я их больше не видел.

— Может, погулять вышли? Отличный вечер, правда?

— Правда, — сказала Молли, прижимаясь к мужу.

— Он же сказал, что у него хорошо с погодой, — сказал закадровый голос.

— Ш-ш-ш, — шикнула Молли.

— Прошу прощения? — сказал Брайан.

А за церковью мертвые тоже заразились праздничным духом.

— Он ее щас завалит прям тут, на погосте, — сказал Марти Поутру. — Кто бы мог подумать, что мозгоправы умеют так стонать? Карнальная воплетерапия, док?

— Ни за что, — отозвалась Бесс Линдер. — На ней «Армани», она его пачкать не захочет.

— Вы правы, — сказал Джимми Антальво. — Они просто обсосут друг другу физиономии, а примирительный секс оставят до после гулянки. Только откуда вы знаете, что на ней «Армани»?

— Вот странность, — ответила Бесс. — Понятия не имею. Наверное, женская интуиция.

— Спели бы «Доброго короля Венцеслава», — вздохнула школьная учительница Эстер. — Обожаю эту песню.

— Кто-нибудь видел кошмарную собаку биолога? — спросил Малькольм Каули, мертвый книготорговец. — В прошлом году тварь помочилась на мое надгробье три раза.

— Минуту назад он тут что-то вынюхивал, — сообщил Марти Поутру, — но убежал внутрь, когда стали выносить еду.

А внутри Живодер сидел под рождественской елкой и разглядывал очень странное существо. Он таких раньше не видел. Существо это висело на ветках, но не белочка — да и едой не пахло. Вообще-то лицом оно больше всего напоминало другую собаку. Живодер заскулил и принюхался. Если это собачка, где у нее попа? Как с ней поздороваться, если нельзя понюхать попу? Живодер осторожно попятился, чтобы разглядеть этакую невидаль получше.

— Чьебо уставилься? — сказал Роберто.

И не успеешь оглянуться, а Рождество уж тут как тут^[6]

Год спустя — то есть через 365 дней после Идеально Одинокого Рождества — в городок въехал чужак. Звали его Уильям Джонсон, а работал он в закутке внутри огромного стеклянного куба в Кремниевой долине. Там он весь день передвигал по экрану разные штукенции. Жил сам по себе в кондоминиуме, а каждое Рождество брал две недели отпуска, ехал в какой-нибудь городишко, где его никто не знал, и отмечал праздник по-своему. На сей раз для персональной гулянки он выбрал Хвойную Бухту. Он предвкушал деяние, ибо впервые совершал его так близко к дому. Безрассудство можно себе позволить — это его двенадцатая рождественская поездка, ровная дюжина, чего ж не угоститься? А кроме того, отпуск задержался на неделю из-за свистопляски с проектом, поэтому на сей раз времени для тщательных поисков не осталось. Тут далеко не уедешь.

Уильям никогда особо не вникал, почему хобби одолевает его именно в Рождество. Так вышло, что впервые оно отпраздновалось в Элко, штат Невада, где Уильям встретился с женщиной. Познакомился с нею в Юзнете, а когда выяснилось, что она не только сама не живет в Элко, но и вообще не «она», Уильям выместил свою фрустрацию на проститутке с местной стоянки дальнобойщиков. И понял, что ему понравилось. И потом, опять-таки, все, наверное, из-за того, что его мамаша (блядь!) так и не снабдила его средним именем. Ведь человеку полагается носить среднее имя, черт бы его драл. Особенно если хочешь стать коллекционером, как Уильям.

Проезжая в арендованном грузовом фургоне по Кипарисовой улице, Уильям мычал себе под нос «Двенадцать дней святок»^[7] и улыбался. Двенадцать. В глубине фургона, в кулере, в вакуумных упаковках меж листов прозрачного пластика один к одному в ряд розовыми подушечками покоились на сухом льду одиннадцать человеческих языков.

Уильям поставил фургон на стоянку перед салуном «Пена дна», поправил наклеенные усы, огладил поддетый костюм с набивкой, в котором выглядел на двадцать лет старше, и ступил на асфальт. Захолустный, просроченный и, в общем, ветхий фасад заведения внушал оптимизм: отличное место для поисков двенадцатого экспоната.

— «И куропатка в грушевых ветвях», — тихонько мурлыкал Уильям.

В поисках темы для Одинокого Рождества наступил термоядерный расплав.

— Это же, блядь, Рождество, — ворчала Мэвис. — Прифигачить мишуру, срубить сосну, плеснуть в яичный коктейль рому побольше — и как новенькое. Вам чего надо, Второго Пришествия?

Некоторые вспоминали прошлый опыт, и тогда из-за Идеально Одинокого Рождества им становилось как-то не по себе. Снились сны, кошмарились кошмары, вспыхивали даже обратные кадры того, что и вспомнить никто не мог толком: было — не было? Однако странное дело: гуляк это не обескураживало, все были готовы устроить в этом году зашибенскую вечеринку, словно дали себе слово починить то, что и сломано-то не было. Разговоры о Рождестве начались с Дня всех святых, а потому оргкомитет уже поколачивало от напряжения.

— А если Мексиканское Рождество, посада? — предложила Лена Маркес. — Я наделаю энчилад, у нас будут пиньяты, можно раздобыть…

— Ослика! — перебила ее Мэвис. — С агрегатом как тавровая балка.

— Мэвис! — Лена сказала «адьос» мечтам о посаде, которые у нее на глазах потонули в клоаке воображения хозяйки, вдохновленного тихуанскими притонами со стриптизом.

— Костюмированный бал, — до крайности серьезно изрекла Молли — так, будто и впрямь объявляла Второе Пришествие. Ну, или устами своими доносила весть от Виггота, Бога Червей.

— Нет, — сказал Тео, весь день сидевший у дальнего конца стойки: он изо всех сил старался не вмешиваться. — В костюмах люди ведут себя странно. На День всех святых я такое постоянно вижу. Для них это как лицензия на мудозвонство.

Все женщины обернулись к Тео — с такими лицами, словно он только что выжал скунса им в лимонад.

— Отличная мысль, — сказала Лена.

— Я — за, — сказала Мэвис.

— Все любят наряжаться, — сказала Молли.

— Ты — да, — сказала Мэвис.

— Ей положено. — Лена ткнула подругу локтем под ребра.

— Мне твой прошлогодний костюм понравился, — сказал Тео.

Все опять посмотрели на него.

— Ох, ну что я понимаю? — вздохнул констебль. — У меня же хромосома XY, а туда же.

— Мы с Такером на День всех святых из дому не выходили, — сказала Лена. — Крылан болел. Хоть теперь нарядимся.

— А я с осликом все равно что-нибудь сварганю, — сказала Мэвис.

— Пойду я отсюда. — Тео сполз с табурета и направился к дверям.

— Не будь таким, блядь, паломником, Тео, — крикнула ему вслед Мэвис. — Как на панно в католической церкви.

— Но его ж не инсценируют, — отозвался Тео, даже не обернувшись. И вышел вон.

— А ты не знаешь, что случилось после того, как их сфотали, — не унималась Мэвис, точно в этом наличествовал некий глубинный смысл. — Там и пастухи были, господи помилуй!

— У меня есть костюм Кендры, который я после съемок ни разу не надела, — сказала Молли. — Полный комплект лат, только… понимаете, для девочек.

— В самый раз для Рождества, — сказала Мэвис.

— Их можно украсить, — сказала Лена.

— Ага, Мэвис, на смертоносные шипы понавешаем листьев падуба и обсыплем липовым снегом. — И Молли изобразила, как у нее из предплечий весело торчат празднично разукрашенные смертоносные шипы.

— Я хочу одеться Белоснежкой, — сказала Лена. — Как вы считаете, Такер согласится на Прекрасного Принца, если я раздобуду ему костюм?

— Черта с два, — проворчала Мэвис. — Забоится, что это похерит ему образ. Межеумка, который беседует с летучей мышью.

— Твой сарказм тут никто не ценит, Мэвис.

— Ладно, костюмы — это по желанию, если хотите знать мое мнение, потому что в этом году я делаю фруктовый кексик. — Мэвис подмигнула, и ей закоротило веко. Глаз открылся вновь, лишь когда она пристукнула кулаком себе по виску. — Особый.

В бар меж тем как-то проскользнул пожилой дядька в кепоне дальнобойщика и непримечательном рабочем комбезе. Он водрузился на табурет так, что никто и не заметил, но Мэвис, распаяв глаз, увидела, что пришелец на них всех пялится.

— Тебе чего подать, щекастенький?

— Разливного плесните, — ответил чужак.

— Все в норме? — спросила Мэвис. Парняга, похоже, чутка попутанный. Не то чтобы она к такому не привыкла, ей просто не нравилось, когда люди не в себе, а ей от этого никакого навару.

— Лучше не бывает, — ответил чужак, отлипая глазом от Лениного затылка.

Уильяму Джонсону казалось, что жизнь у него волшебная. Лишь в самый первый раз (а его не повторишь, ведь правда?) ему свезло наткнуться на «суженую» так быстро. Эта совершенна, прямо идеал. Изящна, сексуальна, горда и решительна — на него такая женщина даже не глянет. Она и не глянула, нет? А эта шея… а изгиб скулы… все изысканно. Уильям сладко поежился от мысли, что ее там можно потрогать, поласкать эту красивую шею и ощутить, как под пальцами хрустят и лопаются позвонки. Мм… А потом он ею займется — как ему угодно и сколько ему угодно, с этой грязной прошмандовкой. Это будет лучшее Рождество.

Он допил пиво, оставил деньги на баре — сверху столько, чтобы чаевые не запомнились, — и вышел наружу — дожидаться у арендованного фургона, делать вид, что изучает карту, пока не выйдет его смуглая красавица. Вышла, села в старый пикап «тойота», и, когда отъехала на квартал, Уильям вырулил со стоянки и двинулся за нею по городу.

Костюмированный бал. Идеально. Где ж еще ему незаметно влиться в их общество, послушать разговоры, потом выждать миг, сграбастать приз — и все у них под самым носом? Он поистине благословен — или, может, проклят, но проклят как-то по-особенному чудесно.

— Дурацкая песня,^[8] — сказал Уильям.

— По-моему, Вэл хочет китайского младенца, — сказал Гейб Фентон.

Они с Такером Кейсом и Тео Кроу пили пиво на маяке. Вторник перед Рождеством выдался раритетный, безветренный. Они установили шезлонги туда, где раньше горел путеводный огонь, и теперь наблюдали, как в бухте внизу резвится стайка дельфинов.

— На Рождество? — уточнил Такер Кейс. — По-моему, дороговат подарочек. Почем они нынче — десять, двадцать штук?

Тео презрительно глянул на него — такова была его обычная реакция на летчика до сих пор, хотя за прошедший год, поскольку все отчетливее казалось, что из города Так не уедет, Тео и Гейб постепенно приняли его в друзья.

— Вопрос таков, — сказал Тео. — Готов ли ты стать родителем?

— Ох, родительством она со мной делиться не хочет. Ребенка желает только себе. Говорит, что не потерпит меня все время в доме, потому что я живу как животное.

— Ну ты ж биолог, — попробовал обелить его Так. — Это в твоей должностной инструкции.

— Истинно. — Гейб воздел кулак и праведно грохнул летчика по плечу в подтверждение истины.

— Истинно. — Так принял подтверждение и вернул его — увесистую разновидность обмена морскими «крабами», обычно менее вычурную, нежели ее водоплавающий собрат, производимый открытыми ластами, но не менее неловкую, ибо совершается бледнолицыми ботаниками («Врубаешься? Держи пять»).

Тео закатил глаза и сунул соленый кренделек в лабрадора, сторожившего его фланг.

— Ты ведь ей даже не нравишься, Гейб. Сам говорил.

— Однако постельные привилегии она тебе регулярно предоставляет, — сказал Так. — А это подразумевает, ну, определенную нехватку рассудительности с ее стороны. В женщине мне это нравится.

— И она приятно пахнет, — сказал Гейб.

— Это не повод заводить с нею ребенка, — высказался Тео.

— Или баловать дорогими подарками, — прибавил Такер.

— Так кем ты в итоге будешь на Одиноком Рождестве? — осведомился Гейб, которому уже не терпелось сменить тему.

— Пожалуй, Пиратом, — ответил Тео. — У меня еще где-то есть повязка на глаз — с тех пор, как прошлым летом подцепил конъюнктивит.

— Законником не хочешь? — хихикнув, поддел его Так.

— А ты кем пойдешь? — не остался в долгу Тео. — Обычным гуманоидом?

— А я не пойду. Работа.

— Мерзкий пес! — сказал Гейб. — Как тебе это удалось?

При упоминании семейства псовых Живодер передвинулся к флангу Кормильца — на всякий случай, вдруг и там ему найдется кренделек. Не пропускать же.

— Канун Рождества — сплошной наркотический праздник. Обещают похолодание. И мы будем с воздуха искать тепловые следы метамфетаминовых лабораторий. Надеюсь, какой-нибудь варила поставит на праздники у плиты щегла и у них что-нибудь дерябнет. Самое то — отметить Рождество салютом.

— А Лена знает? — Тео задрал бровь.

— Пока нет. Меня должны вызвать в последнюю минуту.

— Будет в ярости, — сказал Гейб.

— Пошел бы, а? — сказал Тео. — Ей это важно.

— Может, потом заскочу, а костюм нафиг. Женщины это обожают: сначала ждут привычного разочарования, а в последний миг ты их удивляешь какой-нибудь романтикой — например, приходишь на бал-маскарад.

— Ну ты и хорек.

— Чего? Я же сказал, что приду.

— Вообще-то хорьки не заслуживают своей скверной репутации, — сказал Гейб. — На самом деле они…

— Может, возьмешь с собой Роберто? — спросил Так у Тео. — Он тогда будет у тебя этаким пиратским попугаем.

— Терпеть не могу маскарады, — вздохнул Гейб. — Через костюм как будто являешь свое истинное лицо, как бы ни старался его не являть.

— В общем, так, Так, — сказал Тео, — готовь костюм хорька.

Мэвис Сэнд была свято убеждена, что настоящий фруктовый кекс должен содержать в себе ровно столько муки и фруктов, чтобы не рассыпались лекарственные препараты. В этом году в рецепт входило по горсти мараскиновых вишенок и неотбеленной муки «Золотая медаль». Правда, в последний момент Мэвис не устояла и добавила полчашки сахара — горьковатое послевкусие от ксанакса портило ожог нёба 75,5-градусным ромом. Кроме того, она весь вечер выменивала рюмашки на марки экстази — у паренька с бритым татуированным скальпом и таким количеством пирсинга на лице, будто он в хозяйственном магазине нырял за анкерными хомутами в ларь с гвоздями. Выменяла двадцать доз. Паренек был вполне уверен, что на марках Е, но окажись там даже конский успокоитель, вечеринка бы удалась. Мэвис никогда не нравился этот трезвеннический настрой Одинокого Рождества — ей хотелось, чтобы кто-нибудь слетал с катушек прямо в церкви, при этом не лишая ее законных прав.

И вот перед самой вечеринкой кексик забвения был нарезан безобидными на вид кубиками, разложен по красным и зеленым стаканчикам из вощеной бумаги и расставлен на серебряном подносе лепестками дружелюбного рождественского цветка. Мэвис хмыкала себе под нос, укладывая последний кусок. Затем она пошкандыбала за церквушку разводить огонь в яме для шашлыков.

— Чуете? — спросил Марти Поутру («Все песни для вас в загробный час»). — Шашлычками повеяло, детки!

— Ну, я, со своей стороны, считаю, что прошлогодняя лазанья была ошибкой, — встряла Бесс Линдер, с крайним подозрением относившаяся к любой еде после того, как ее отравил супруг. — Это не рождественское угощение. Все от лености.

— Спели бы «Доброго короля Венцеслава», — вздохнула Эстер.

— Экспресс Венцеслава по заявкам радиослушателей отправляется! С вами Марти Поутру, вы слушаете радио для духа, не для уха, пусть земля вам будет пухом — как в Хвойной Бухте, так и на всем Центральном побережье.

— Ты больше не на радио, Марти, — напомнил Джимми Антальво.

— Я знаю. Думаешь, забыл?

— Эй, а вот интересно — те два доцента опять на кладбище чикаться придут, как в прошлом году? — Это Джимми прониксярождественским духом.

— Ну еще б, только на них и уповаем, — саркастически отозвался Малькольм Каули. — Ибо ничто не по душе мне больше, чем в очередной раз слушать неуклюжее сопенье похотливых распутников под аккомпанемент банальных рождественских песнопений. О, утихни, сердце!

— Во сказал, Малькольм, — вякнул Марти.

И вот к вечеру вечеринка разгорелась: чуть ли не до крови зажарили филеи, обваляли их в розмарине и чесноке, чаша с пуншем разлеглась кислотно-неоновым озером в полях принесенных кастрюлек, салатиков и закусочек, а кубики фруктового кекса Мэвис стойкими солдатиками выстроились к атаке во имя Рождества, Отечества и Младенца Иисуса, черт бы его драл.

Вечеринщики, поначалу исполненные скепсиса насчет костюмированного Рождества, наконец сложили оружие, отдались на волю унижения и вовсю праздновали радостную капитуляцию. Гейб Фентон смастерил из папье-маше костюм косатки: забрызгать его маскировкой удалось, а вот рукава в плавниках биолог сделать забыл и теперь ходил пленником черно-белого кокона. Руки плотно прижаты к туловищу, лицо, затянутое черным чулком, — в пасти косатки, очки сверху. Полное впечатление, что кит-убийца только что слопал биолога и теперь отрыгивает несъедобную оправу.

— Гейб, это ты? — уточнил Тео.

— Ну. А как ты понял?

— У тебя из-под хвоста видны походные башмаки. И по-моему, ты здесь единственный в курсе нужных пропорций китового пениса.

— Да, он приспособлен для хватания. — О ногу Тео потерся розовый отросток почти двухфутовой длины и тонкий, как садовый шланг. — Косатки из-за угла могут. А для управления у меня гибкий трос для унитазов.

— Как это мило. — Тео сдвинул на затылок десятигаллонную шляпу. — Погоди, ты еще Мэвис не видел. Вам бы, ребята, потанцевать вместе, что ли.

— Так а ты, значит, Маршал? — осведомилась Вэл Риордан, державшая Гейба под вялый плавник.

— Ну да, в общем. У меня бляха нашлась.

— А я думал, ты Пиратом оденешься, — сказал Гейб.

Тео поморщился:

— Выяснилось, что у Молли с пиратами старые контры.

— Извини, — сказал Гейб. — Вы что, поссорились?

Тео скорбно кивнул.

— А она здесь?

Вэл от нетерпения даже сделала легкий книксен, так хотелось ей похвастаться нарядом перед Молли. Тео всеми силами старался не смотреть на психиатрессу, но вот поди ж ты — сама к себе внимание привлекает.

На Вэлери Риордан была черная виниловая мини-юбка, красные шлюшеские сапоги на шпильках и серебристо-полупрозрачная полублузка с глубоким декольте. Еще Вэл смастерила эполеты из долей коры головного мозга, который раньше принадлежал муляжу, украшавшему кофейный столик в ее приемной. Снаружи по правой ляжке стекали выведенные хной слова: ЭГО, ОНО и СУПЕРЭГО. По левой — ВОЖДЕЛЕНИЕ, ОТРИЦАНИЕ и МАНИЯ. По внутренней стороне правого бедра под микро-мини-юбку уходило слово ПОХОТЬ. По левому бедру столь же провокационно размещалось слово ВИНА. Умелым применением накладных ресниц, блесток, избытка румян и проститучье-алой помады Вэл добилась нужного грим-эффекта: несмываемого изумления на лице, которое обычно ассоциируют с надувными секс-куклами.

— Я Мозгоебля, — объяснила Вэл.

— Это понятно, а костюм у тебя какой? — полюбопытствовал Тео.

Из нутра косатки послышался хмычок. Психиатресса развернулась на стилетах и поплыла курсом на чашу с пуншем.

— Я за это еще заплачу, — сказал Гейб.

— Прости. Множу страданья, — ответил Тео.

— Нормально. Оно того стоило.

И Гейб погреб искать Живодера, который звякал по всей церкви, переодетый северным оленем. Тео прочесал взглядом помещение. Он искал отлучившуюся от брачного ложа Малютку Воительницу.

Гейб встретился с Эстеллой Бойет и Сомиком Джефферсоном у блюда с сыром и крекерами. Эстелла, художница на седьмом десятке, пришла в костюме Матери-Природы. На ней была просвечивающая мантия, в длинные седые волосы впутаны листики и блестки. Лицо и руки усеяны цветочными лепестками, посаженными на суперклей. Выглядела Эстелла как результат случки Стиви Никс с инсталляцией на «Турнире роз». Спутник ее, блюзмен Сомик, явился в своей обычной кожаной «Федоре», повседневном сером костюме из «акульей кожи», рабочей рубашке и со всегдашним золотым зубом, в середину которого был вправлен осколок рубина. С грифа его слайд-гитары «Нейшнл» на серебряной нити свисал одинокий бубенец.

— А ты сегодня кто? — спросил Гейб.

— Бодрячок.

— Что-то незаметно.

— Я ж без очков.

— Ё!

— Эт ты зря.

— Извини.

— Отведай кексика, — предложила Мэвис Лене, одетой Белоснежкой. Такер Кейс хотел вырядиться кем-нибудь из семи гномов, но Лена его проинформировала, что, хотя Ворчун, Чихун и Простак и впрямь входили в первоначальную мелкую семерку, Ебуна в ней не было и сколько бы набивки Такер ни подкладывал в свои гномические трусы, историю ему не поменять. По всему по этому Так сымитировал звонок из Администрации и сделал вид, что отправляется на работу.

Мэвис орудовала разделочным ножом — кромсала на громадные ломти кровавую говядину и вываливала их на тарелки ничего не подозревающих прохожих вне зависимости от их аппетитов и желаний.

— Я вегетарианка, — сказала одна женщина, одетая феечкой.

— Нет, ты не она. Ешь. Ты похожа на Смерть, жующую крекер, а со Смертью я знакома — уж двадцать лет яйца в омлет ей бью, лишь бы посопеть еще немножко.

Женщина улизнула, держа ростбиф подальше от себя, точно радиоактивный отход.

— Боже, Мэвис, — сказала Лена, откусив от кубика психоактивной сласти.

— Чего? Выпьешь проявитель — пей и закрепитель, нет?

Лена кивнула. И погрустнела при этом.

— Так и полагается.

— Тебя кинули?

— Ему на работу надо.

— Под-донок.

И тут под самым боком у Лены возникла лихая копия Зорро и протянула ей стакан пунша.

— Освежиться, миледи? — поинтересовался этот Зорро.

— Спасибо, — ответила Лена, стараясь вычислить, кто прячется за маской. — Кекс чуточку… — Она опасливо покосилась через плечо на Мэвис, а та зловеще смахнула с глаза длинный черный волос. — У меня чуточку во рту пересохло.

— А у нашей милейшей хозяюшки костюмчик — это?.. — осведомился Зорро.

— Ослик с агрегатом как тавровая балка, — проворчала Мэвис, словно это совершенно очевидно. Тем паче что она и впрямь пришила отрезок тавровой балки к соответствующему участку мохнатого черного костюма.

— Ну разумеется, — ответил Зорро. И ухмыльнулся, глядя, как его Белоснежка пьет пунш, в который он сам набодяжил растолченного в пыль рогипнола.

О, она изумительна, его маленькая смугленькая Белоснежечка. Костюм Зорро — гениальное наитие. Не нужно даже прятать зазубренный кинжал, которым он обычно режет себе трофеи. Вот он болтается на поясе, рядом с игрушечной сабелькой. И в высоких сапожищах Зорро Уильяму нравилось. Пока будет с нею забавляться — не снимет.

Всего несколько шажков от задней дверки, на кладбище, в лесок — и к фургончику, ждущему в соседнем квартальчике. Если он верно разыграет картишечки, никто и не заметит, как они уйдут. Уильям глянул на часы: пять — ну, десять минуток максимум.

— Не желаете потанцевать? — спросил он у Лены. Из «мыльницы» грохотала нью-уэйвовая композиция восьмидесятых.

Лена поначалу как-то засомневалась — окинула взглядом свое голубенькое платьице, словно ожидала, что синие птички принесут ей на крыльях ответ.

— Да ладно вам, Рождество же, — сказал Уильям Джонсон. — Давайте бодрей.

— Ну тогда ладно, — ответила Лена. И позволила ему вывести себя на самую середину церкви.

Малютка Воительница Чужеземья стояла на пороге с обнаженным мечом. Латы из пушечной бронзы идеально обтекали все изгибы ее тела. Из предплечий, плеч и рукавиц торчали смертоносные шипы, шлем венчался ухмыляющимся черепом из той же бронзы, а тот, в свою очередь, венчался бараньими рогами. В последнюю минуту — после спора с Тео о том, не призвано ли его намерение одеться Пиратом просто-напросто вызвать ее досаду, — она решила презреть любые рождественские украшения. Кожу — там, где она виднелась: живот, лицо и ляжки — Молли выкрасила в ярко-черный обувным кремом «Киви». Если б Сатана решил построить себе стриптизершу и нанял для этого Смита и Вессона, вокруг шеста в ночном клубе «Адовы вдовы» обвивалось бы что-нибудь похожее на Молли.

После краткого визита к буфету, где ею заглотился фунт кровавого ростбифа и горсть кубиков фруктового кекса, она удалилась под елку рядом с рождественским панно и крыланом. Откуда разнообразно старалась не встречаться взглядом с мужем. О, простить-то она его простит, не успеет забрезжить рассвет, это она знала точно, однако сперва пускай помучается.

Но все это случилось до того, как подействовал кексик. Если у человека нежная конституция и пограничные личностные нарушения Малютки Воительницы, медикаменты не всегда оказывают на него то же воздействие, что на прочих людей. Соразмерный коктейль ксанакса и экстази у средней персоны вызовет ленивую эйфорию — на это и рассчитывала Мэвис. Но Молли нырнула в гуакамоле нереальности и перво-наперво сочла, будто от трех волхвов и пастухов исходит легкая угроза.

— Я б их одной левой, — решила она.

— Очьень надеюсь, — произнес крылан, свисавший с елки вверх тормашками.

Роберто вырядился генералом Дагласом Макартуром — преимущественно потому, что разделял с мертвым полководцем склонность к летчицким солнцезащитным очкам, но не только. Такеру удалось срастить выгодную сделку на eBay — крохотная кукурузная трубка и крохотная же офицерская фуражка с прорезями для ушей.

— В них тёлько дебять дюймов, — отметил мохнатый генерал с легчайшим филиппинским акцентом.

— Я в смысле, будь они настоящими — я б их одной левой, — поправилась Молли. Она была уверена, что ближайший к ней волхв украдкой потянулся к ладану.

— Лену виделя? — как бы между прочим поинтересовался крылан.

— Нет. Я искала. Она в итоге решила быть Белоснежкой? Такер уступил ей с гномиками?

— Така нету. Она тёлько что ушля с другим парнем.

— Шутишь.

— И броде как выпиля.

— Лена не пьет.

— Так выгляделё.

— Поискать ее?

— Твоя жь подруга. Прихбати мне с бубета лёмтик ананаса?

— Сам прихватывай. Летать умеешь.

— Прихбатиль бы, тёлько тот осёль с больтём меня как-то нербирует.

— Как я тебя понимаю. — Малютку Воительницу совершенно не смущало, что она беседует с летучим млекопитающим, которое висит кверху ногами да еще и курит при этом трубку.

— Чьебо они там деляют с косаткой?

Уильям подвел Лену к высокому памятнику в центре кладбища и прислонил.

— Ох, кака, — изрекла Лена, заметив на платьице Белоснежки какую-то грязь. Голова у нее держалась не очень прямо, и она хихикнула. — Больше не Белоснежка.

Наркотики выполнили план, но она соображала больше, чем его прежние рождественские подарки. Беспомощная — да, но бодренькая. Хорошо получится. Очень хорошо. Если не заорет.

— Ты стой тихо, и все, — сказал Уильям.

Прихватив жертву одной рукой за горло, он прижал ее к памятнику чуть крепче. Ишь какая прыткая, подумал он, лучше б оттащить ее в фургон и там доделать начатое, но она такая жаркая, сама просится… И когда еще ему выпадет шанс побыть Зорро на кладбище?

Он вытащил нож из чехла на поясе — но хватка на Лениной шее разжалась, больше-не-Белоснежка съехала вниз по монолиту и уселась попой на надгробье.

— Ой, — сказала она.

Почему она до сих пор разговаривает? Обычно к этому моменту они уже не говорят. Чуть раньше он наблюдал, как она съела фруктового кекса и запила его кофе, но одного стаканчика этой бурды не хватит нейтрализовать ту дозу, что он подмешал ей в пунш.

— Так меня любит. Он же не виноват, что шельма, — сказала Лена.

— Заткнись, сучка. — Уильям стукнул ее по голове рукояткой ножа, а когда она открыла рот произнести «ай», схватил ее пальцами за язык и потянул.

Странно. Все изумительные ощущения, что доводили его почти до неистовства — язык в пальцах, ее кожа, ее волосы, его нож, предвкушение, — все это, показалось ему, перебивается сильным запахом обувного крема. Очень странно.

— Дэй, Дo-ди, — произнесла Лена, имея в виду «Эй, Молли». Но за язык ее, разумеется, держал серийный убийца, поэтому обычной четкости произношения добиться не удалось.

Убийца оглянулся — и тут же щека его встретилась с чем-то холодным и очень острым. Кожа подалась от нажима, и на шею потекла струйка крови.

— Отпусти языка, — изрек черный призрак, воздвигшийся пред ним во весь рост.

Уильям мог толком разглядеть лишь длинный клинок, исчезавший в бронзовых тенях примерно женских очертаний. Убийца отпустил Ленин язык и перехватил нож так, чтобы лезвие спряталось под рукой.

— Встать, — сказал клинок.

Привидение не отнимало его от щеки Уильяма, пока тот вставал, — дьявольски больно. Руку с ножом убийца держал по шву. Ждал.

— Ай, — сказала Лена. — Молли, мне что-то нехорошо. По-моему, кексик. — Она попробовала приподняться, но только скатилась с надгробия.

Молли шагнула чуть вбок, чтобы подхватить ее, — вот тут-то он и сделал свой ход. Выкинул нож резко вверх, по дуге к ее груди.

Молли ощутила резкий удар в грудину, услышала громкий щёлк и тут же развернулась с мечом на изготовку на уровне шеи. Но поздно — убийца уже падал. Она заметила, как на лбу у него распускается красный цветок. Зорро рухнул наземь, и глаза его растопырились навстречу звездам. А из тумана, в нимбе света из церковных дверей к ней шагал ручеек, пролитый из десятигаллонной шляпы. В руке у него был девятимиллиметровый «глок».

— Вы тут как, ребята? — спросил Тео. — Я ж говорил, что в костюмах люди ведут себя странно.

Молли оглядела вмятину в латах: черная полировка отколупалась и проглядывала стальная пластина. Малютка Воительница ухмыльнулась констеблю — в темноте и черной краске так ухмылялся бы Чеширский кот.

— Ну да, вот в чем загвоздка. В его наряде.

— Где она? Что там?

— Эй, публика, прикиньте, — сказал Джимми Антальво. — У нас новенький.

— Эй, новенький! — крикнул Марти Поутру. — С тобой Марти, прямая трансляция из Хвойной Бухты, гляди веселей — под наши песни хорошо кормить червей.

— Где… где это я? — спросил Уильям Джонсон. — Темно.

— Ты упокоился, дебил, — проворчал Малькольм Каули, который терпеть не мог перемен — равно как и всего прочего.

— О, новичок, — сказала Эстер. — Как это волнительно. Вы знаете слова «Доброго короля Венцеслава»?

Молли и Мэвис ухаживали за Леной — накачивали ее кофе и сочувствием у пианино, — а у выхода из церкви Тео рассказывал о происшествии стайке детективов из конторы шерифа. Они уже нашли фургон Уильяма Джонсона, а в нем — разнообразные пыточные инструменты и ледяной компресс из человеческих языков. Общее мнение поэтому было таково, что Тео теперь сочтут героем. Их это невообразимо раздражало.

Медтехник «скорой помощи» бросил один взгляд на Лену и объявил ее совершенно здоровой, но определенно обдолбанной. Порекомендовал отправить ее в больницу просто на всякий случай, но ехать Лена не хотела ни в какую — уверяла, что за ней сейчас явится любимый. И действительно — всего несколько минут спустя, когда Мэвис в тридцать седьмой раз напоминала Молли, что та вообще-то актриса на пенсии, а никакая не Малютка Воительница Чужеземья и, следовательно, не клялась на крови немедленно забрать мужчину в десятигаллонной шляпе домой и там заниматься с ним сексом, пока ни он, ни она не обездвижеют, — в дверях возник Такер Кейс.

— Что случилось? — спросил летчик.

Он был одет Амелией Эрхарт. Из-под летного шлема и очков торчали кудряшки светлого парика, шея обмотана шелковым шарфиком, на ногах сапоги для верховой езды и джодпуры, а на груди — латунная бляха, на которой огромными буквами вытиснено извещение: «Амелия Эрхарт». На тот случай, если не угадают по прочим подсказкам.

— Так! — вскричала Лена и бросилась ему в объятья. — Я знала, что ты придешь!

— Ну-у… да, знаешь, я тут подумал и…

— Ты по мне соскучился? — Она как бы соскользнула к его ногам.

— Что с… Лена? Ты интоксицирована?

— Прости. У меня вечер не сложился.

— Да нет, все нормально. Это я облажался. Надо было пойти с тобой, да?

— Серийный маньяк-убийца пытался отрезать ей язык, — как бы между прочим пояснила Мэвис, смахивая с глаза ослиное ухо. — Тео его застрелил.

— Ничё себе. Тогда ладно. Хоть теперь негодяй не я.

— Ты мой герой, — простонала Лена, плавно растекаясь по полу.

— Никто не поможет мне дотащить ее до машины? — обратился Такер к Мэвис и Молли.

— Чего ж нет? — отозвалась Молли, вздернула подругу на ноги и подхватила под одно плечо. Так взялся за другую боковину. — Почему Амелия Эрхарт?

— Да знаешь, это летчицкое. И еще я надеялся, что под елочкой мы сможем лучше разобраться между нами, девочками. Если она меня простит то есть.

— Это будет мило, — подала голос Лена.

Так моргнул.

— Ладно, в машину ее. — Он обернулся к Мэвис и кивнул на пришитый отросток: — А ничего костюмчик.

— На себя погляди, летун, — ответила та.

И вот пока Амелия Эрхарт, летчица, и Кендра, Малютка Воительница Чужеземья, помогали наглотавшейся медикаментов Белоснежке сесть в машину, пока на кладбище Мозгоебля с докторской степенью заваливала кита-убийцу с кандидатской на могилу диск-жокея в превосходной позиции, генерал Даглас Макартур, крылан, вспорхнул на верхушку рождественской елки, совершил в воздухе полуоборот вокруг звезды, уцепился за луч и сказал:

— Беселёго Рожьдества бсем и доброй им же ночьи.

Примечания

1

Доза седативного средства (метаквалона или «кваалюда»). (Здесь и далее прим. переводчика.)

(обратно)

2

«Малютки в Стране игрушек» (Babes in Toyland) — американская женская рок-группа (с 1988) и оперетта композитора Виктора Герберта и либреттиста Глена Макдоноха (1934), неоднократно экранизировавшаяся (1934, 1961, 1986, 1997).

(обратно)

3

«Выкидной нож» (Sling Blade, 1996) — фильм американского режиссера, сценариста и актера Билли Боба Торнтона, в котором он сыграл главную роль, Карла Чилдерса.

(обратно)

4

Яйцам (исп.).

(обратно)

5

Счастливого Рождества (исп.).

(обратно)

6

Переводчик хотел бы сказать огромное спасибо Кристоферу Муру и Анне Мосальской за техническую поддержку и тыловое обеспечение на финише. Огромное спасибо. Вот, сказал.

(обратно)

7

«Двенадцать дней святок» (The Twelve Days of Christmas) — рождественский гимн, в котором перечисляются подарки на каждый день святок. Впервые опубликован в Англии в 1780 г., хотя по своему происхождению может быть французским.

(обратно)

8

Имеется в виду «Рудольф, красноносый олень» (Rudolph the Red-Nosed Reindeer, 1948) — популярная песенка о девятом олене в упряжке Санта-Клауса. Его пылающий красный нос освещает путь. Этот персонаж рождественского фольклора придуман американским писателем Робертом Льюисом Мэем (1905–1976), чей текст был положен на музыку Джонни Марксом (1909–1985).

(обратно)

Оглавление

Благодарности автора

Примечание автора

Предупреждение автора

Глава 1 Ползучее Рождество

Глава 2 Девчонки у нас еще те

Глава 3 Мишура обмишуливает

Глава 4 Премерзкого вам праздничка

Глава 5 Пора для заведения друзей

Глава 6 Глядите бодрей — иначе в зад вам вставят елку

Глава 7 Утро настало

Глава 8 Праздник разбитых сердец

Глава 9 У наших парней так бывает

Глава 10 Любовь отброшена в кювет

Глава 11 Слизь духа

Глава 12 Рождественский миракль самого глупого ангела

Главы 13 здесь нет, на счастье… …А есть только этот рождественский фотоальбом

Глава 14 Дружество Одинокого Рождества

Глава 15 Молниеносная Молли

Глава 16 Ну…

Глава 17 Он знает, как ты себя вел

Глава 18 Что сабельки твоего ничтожного Бога Червей против моего превосходного рождественского кунг-фу?

Глава 19 Все выше на крышу: цок, цок, цок

Глава 20 Берем на крыло

Глава 21 Ангел мщения

Глава 22 Идеально Одинокое Рождество

И не успеешь оглянуться, а Рождество уж тут как тут[6]

*** Примечания ***