33 Буквы [Макс Армай] (fb2) читать онлайн

Ваш дивный голос, словно солнца свет,

Меня ласкал, лица касаясь нежно.

Вы что-то говорили о судьбе,

А я кивал, внимая Вам прилежно,

Хоть не согласен с Вами был почти во всём.

И всё ж не возражал —

— Не смел я это делать,

Когда в моей руке Ваша ладонь,

Прохладная, доверчиво лежала.

И я молчал. А пальцев Ваших дрожь

Меня, меж тем, всё больше волновала.

Я их ласкал, касаясь, как фарфор

Касаются, что тоньше, чем бумага…

Но тут, на миг, Вы наш прервали разговор,

И, улыбнувшись, мило и лукаво,

Вдруг мягко вырвали из рук моих ладонь.

Я заслонюсь рукой

От пламенного ока.

К чему вопросы,

Коль ответа нет?

Средь тысячи времён

Есть только лишь дорога.

И нет, увы, совсем,

Обетованных мест.

В знойный день поёт мне ветерок,

С нежностью лаская мои кудри,

Что мой милый друг, увы, далёк;

И целует шаловливо в губы.

И от солнца разомлевшую листву

Приголубив, шепчет мне лукаво:

— Раз тебя покинул милый друг,

Не отвергни поцелуев тех, кто рядом!

Ласково он смотрит мне в глаза,

В его речи столько сладкой дрожи:

— Лишь моя всех краше госпожа!

Не упрямься и взойди на её ложе…

И прохладною рукой полуобняв,

Сладострастным вновь смущает словом:

— Она любит пламенней огня!

Она дарит — неземным восторгом!

Приходи ж, испей её до дна.

Нет на свете ничего дороже!

Её волосы — душистая волна.

И как облако, нежна девичья кожа.

Но, по-прежнему, я мрачен и угрюм:

Ни к чему сейчас мне это счастье.

Я во власти невесёлых дум:

— Где все письма? Кто их рвёт на части?

Улыбнулся кротко ветерок,

Заслонясь от солнышка рукою:

— Рвёт их, видно, чей-то чёрный рок!..

Верно, быть тебе — с моею госпожою!

День был ясен и свеж,

Как парное молоко.

А затем, вдруг, скис

В творог облаков.

И заплакал дождём,

И нахмурил лоб:

Вспомнил он о том,

Что вечером — умрёт.

Я заблудился среди снежных вихрей.

Я вышел в путь, забыв о фонаре,

В чужом краю, в неведомой отчизне,

Оставив всё, наперекор судьбе.

Ушёл я в ночь, и тьма меня объяла.

Я прочь бежал от ложного огня.

И страх терзал, и сердце трепетало,

Но я искал, средь этой тьмы — себя.

Скрипучий снег. И колкие снежинки.

Что впереди — о том не знал никто.

Моё дыханье превратилось в льдинки.

И день настал, что мутное стекло.

И тут же я стёр этот день рукою:

Я не хотел, чтоб был неясным свет.

Но две звезды, столкнувшись надо мною,

Тот час свели мои труды на нет.

И я упал, ослепнувши от горя.

Упал лицом в холодный, липкий снег…

И вот всё кончено: толпится надо мною,

Терзая тело, стая злых комет.

День расплавленной магмой вливался в сознанье.

Солнце — оком безумным пылало с небес.

И одно за другим испарялись желанья,

Словно чьим-то дыханьем, уносясь от телес.

Возогналась душа, вдруг, под скорбные звуки.

Тень вздохнула и прочь вместе с ней отошла.

И остался лишь дух, да сознание скуки

Видеть мир только в чёрных и белых тонах.

И остался лишь дух — враг безумных желаний,

Враг любви, состраданья, надежд и мечты.

Тот холодный, пустой, что создал все созданья

И обрёк на познанье той своей пустоты.

В тумане прошлого, безжалостном и зыбком,

Уж мая отцвела зелёная улыбка,

Растаяв призрачно в безликой пустоте,

Где быть когда-то надлежит и мне,

И где, как в братской упокоены могиле

И Древний Мир и след вчерашней пыли.

О, мир бессмысленный! Жестокая судьба!

Зачем исчезнет всё — и этот мир, и я?

И музыки чарующие звуки?

И сердца стук, и радости, и муки?

Зачем уходит всё в бездушное Ничто?..

Сколь хрупок мир!.. Он — тонкое стекло,

Раскрашенное всем, что сердцу мило…-

Ах! Только б жизнь всё это не разбила! —

— И ведь не много: мама, книги, я,

Несчастный брат, да чей-то милый взгляд.

Да ещё звёзды, облака и небо,

И всё, что есть с времён Адама с Евой! —

— Совсем немного!.. Но, увы, судьба

Куда коварней ко своим рабам:

И что ещё не поглотило время,

Они друг другу превращают в бремя

Забот бессмысленных и нудной суеты.

А ты взгляни в лицо своей любви!

Взгляни и ощути, хотя бы на мгновенье,

Что станет и она, лишь тенью сновиденья,

И вдруг исчезнув в мёртвой пустоте,

Уж не придёт и не прильнёт к тебе!

Вся красота осталась позади:

Одежды сорваны, как перед погребеньем,

Мир омывают, словно труп, дожди,

А после, в саван заключат метели.

Пусть до зимы, пока что, далеко,

Но с каждым днём, мир скорбнее и строже:

Темнит печаль прекрасное лицо —

— Ему ль не знать, что он на смертном ложе!

Но всматриваясь в резкие черты,

Ловлю я то, что не увидел летом,

И постигаю — красоту морщин

И волю жить, без Веры и Ответа…

Где, скажите, найти мне осень,

Что одежду из золота носит?

Но при этом, совсем не чванлива,

А мила и, как небо, невинна!

Лишь увидит мерцание снега,

Как одежда летит на землю.

И уже распускает косы

Перед снегом нагая осень.

Хотя, впрочем, кто скажет наверно,

Что она влюблена безмерно?

Может так, ну а может — иначе.

Всё же лучше, чем когда плачет!

Вновь висит над горизонтом Зимняя звезда.

Ангела перо упало, вдруг, с его крыла.

Лёгким, белым, чистым снегом опустилось вниз.

Ели теперь спорят с небом чистотою риз.

Ночью будет, с звёздным небом, в блеске спорить снег.

Тёмный ангел, пролетая, свой замедлит бег.

И, быть может, с сожаленьем, помянёт о том,

Невозвратном, светлом веке, когда был с Отцом.

Если вспомнит, то заплачет. Не слезами — льдом.

Яркое солнце застыло в небе.

У края же леса, где две сосны,

Весна, позабыв обо всём на свете,

Ещё не проснулась и видит сны.

Рассыпав по хвое душистые косы,

Едва ли стыдится своей наготы:

Нежится сладко в сиянии солнца

Вечно прекрасная жрица любви.

Эхо молчит, и с ним ветер — тоже.

Тихо. Лишь слышится пение птиц.

Одно только солнце ласкает кожу

Милой царицы земных всех цариц.

Давно она спит.

А проснуться не в силах.

Верно и ей тот же грезится сон,

Не первый уж век дам тревожащий в мире —

— О том, что в неё кто-то страстно влюблён.

Я как язычник начинаю год

Не с зимней стужи Рождества Христова,

А с той поры, что нам дарует плод

И в мир приносит жатву, а не слово.

Когда я радуюсь, едва открыв глаза,

Тому, что утро спряталось в тумане,

Что воду в бочке затянуло коркой льда,

А сердце щемит в сладостной печали.

Когда в деревне закрываю дом,

В нём заточив все дачные заботы,

Тогда лишь чувствую, натруженным хребтом,

Что Новый Год, что счастье, что свобода!

Снежинка падает в раскрытую ладонь,

Порой, как мысль негаданная в душу.

Скажи, зачем, беспечный предок мой,

Когда-то вылез ты из тёплых вод на сушу?

Скажи, зачем, ты свой уютный ил

Покинул, ради звёзд и ради ветра?

Ах, да, прости, я как-то позабыл,

Что ты, увы, искал совсем не это!

Ведь ты хотел не звёзды, а покой,

Не шёпот ветра, а всего лишь пищи,

И знать не знал, идя этой тропой,

Что добредёшь и до моей ты жизни.

И я не знал, что мысль здесь обрету,

Что появлюсь когда-то здесь и где-то,

И за свою и за твою судьбу

Терзаем буду поиском ответов.

И вот от мыслей мне покоя нет:

Они, как вихри первозданной вьюги,

А не как лёгкий и пушистый снег,

В меня врываются и жалят, словно мухи.

Я рад зиме: скромны её наряды.

Расцветке белой благодарен взор,

Когда, от пёстрой осени, усталый,

Ищу на окнах кружевной узор.

Мне сладко слышать скрип морозный снега,

Безумный вскрик далёкого гудка:

Легко ведь на ногу зимою, в холод, эхо —

— Его не держит за руку листва.

Сияет солнце на лице румянцем.

Катается до ночи детвора.

Оденутся актёры вскоре в старцев:

Мешок с подарками, седая борода.

Снеговики, снегурочки и ёлки —

— Наверно, с этим ныне, как всегда,

Если взобралось папе на закорки

Горластое и шумное дитя.

Раскисший снег, нарядные витрины.

Опять шампанским встретим Новый Год.

Жаль, что запрётся снова по квартирам

Дорвавшийся до выпивки народ.

А, впрочем, пусть себе! Унылое веселье,

Едва ли будет всем нам не к лицу:

Теперь и жизнь у всех, такая же, как двери —

— Красна запорами, ведущими к крыльцу.

Раскину в полночь зимнее гаданье.

Ах, почему едва горит свеча?

Сейчас во мне всего одно желанье —

— Остались в сердце бы любовь и доброта!

Так хочется уюта и тепла —

— Устало сердце жить лишь ожиданьем!

Весь день душа была в узилище:

Мне пытка — нудная работа.

Как и Сизиф в своём чистилище,

Платил я потом за свободу.

Но вечер сквозь решётки выглянул —

— И камень в пропасть брошен с грохотом.

И я по улицам, стремительно,

Бегу из сумрачного омута.

Бегу кривыми переулками.

Бегу к своим друзьям таинственным.

Туда, где солнечными звуками,

Меня приблизят к новой истине.

Туда, где ждёт меня, ссутулившись,

Тот, видел кто начало времени.

И где, насмешливо нахмурившись,

Мне о моём расскажут бремени.

Где тот, спустился кто на облаке,

Всегда внимательный и ласковый,

Кто каждый день меняет облики,

Чтоб я не обольщался масками.

И где мой друг, мой самый преданный,

Всегда печальный и задумчивый,

Кто показал мне всю вселенную,

Чьи крылья так белы, могучие.

И где, быть может, вновь увижу я

Ту, что прекрасней самих ангелов.

И поцелуй чей, такой искренний!

Зажёг мне душу ярким факелом!

Туда бегу, к друзьям единственным.

А сам боюсь. — Да, право, там они?

Иль, может быть, в свой мир немыслимый

Уже ушли, путями тайными?

Вдруг потеплело, и город стал таять.

Осела неспешно громада Кремля.

Манежная площадь в дыру котлована

Ушла, только вздыбилась с краю земля.

Прямая Тверская, от самых бульваров,

Сползая, вдруг стала ущелием гор.

Дома искривились, лишь здание МХАТа,

На Камергерском, не сдало свой двор.

Лубянка исчезла в огромном провале:

Минута — и лишь пузыри из квартир.

Но, к счастью, немного пока пострадали

Кузнецкий, Никольская и Детский мир.

Весенним потоком, в огромные кучи,

На площади смыло гирлянды машин.

И были те кучи и выше, и круче,

Чем сами холмы, где стоит Третий Рим.

А фонари, как большие сосульки,

Медленно капали в небо, с земли.

Москва же река клокотала и булькала,

И затопляла кварталы Москвы.

И тут вдруг земля зашаталась и вздрогнула,

И опустилась в глубины веков.

И над Москвою, опять мезозойское,

Раскинулось море без берегов.

Я спросил. — Как туда пройти?

Мне сказали. — Всё время прямо!

А потом, под конец пути,

Сам увидишь, куда тебе надо.

И оставили. И ушли.

Всюду ныне странные люди!

Я ведь знаю, что там, впереди,

Ничего уже больше не будет!

Там болото, да косогор,

Ну а сразу за ними — край света.

Я там был, но, увы, с тех пор,

Столько лет уже кануло в Лету!

Не пойду я туда! Вот и всё!

Я уж столько болтал там ногами!

Да и Вечности всё равно,

Что в неё я роняю сандали.

Но какой бестолковый народ!

Ведь спросил их такую малость. —

— Где, скажите, лежит горизонт?

И как долго идти осталось?

Я сомневался до последнего,

Что этот мир чего-то стоит.

Я с ним сражался с исступлением,

Хоть говорят — один не воин.

Из точки своего присутствия

Я сделал центр мироздания,

И мерил вечность безрассудно я

Мерилом своего незнания.

Бессмысленность всего извечного

Казалось бредом сумасшедшего,

Пока, в конкретности мгновенного,

Не вскрикнул радостью нашедшего.

Пока не встретил в бесконечности

Ту, что искал тысячелетия,

И солнце, что у края млечности,

Мне не дало успокоения.

Трава в вулкане пахла степью.

Цикады пели о любви.

А я, забыв о всём на свете,

Прильнул щекой к твоей груди.

И слушал, затаив дыханье,

Как сердце сердцу бьётся в такт.

И где-то в глубине сознанья

Рождался безотчётный страх.

И с замиранием сердечным,

Едва касаясь губ твоих,

Я думал — жизнь столь быстротечна,

А мир — враждебен для двоих!

Что, вдруг, поддавшися обману

Нагроможденья древних скал,

Сорвёшься с каменным обвалом

Ты к морю самому, в провал.

И мои руки холодели.

Я обнимал тебя сильней.

А ты, прижав меня к коленям,

Шептала, — Счас будет теплей!

А вдруг всё было только сон,

Мои виденья.

И не было ни гор, ни волн,

Ни вдохновенья.

И я тебя не целовал,

Не пил губами.

Не обнимал и не ласкал

В древнем вулкане.

И ты не гладила меня,

Не жалась нежно.

И не снимала, трепеща,

Свои одежды.

И вот, неужто, это — сон,

Лишь блики солнца?

И я напрасно верю в то,

Что всё вернётся?

И ты была — моей тоской,

Моей надеждой.

И так — несбывшейся мечтой —

Уйдёшь, конечно.

Ах, если так, и прав моё рок —

— Жить мне без счастья! -

— То дам я сам себе зарок,

В цвет чёрной масти.

И свысока, с сиянья крыш

В восходе солнца,

Я, словно птица, ринусь вниз,

На дно колодца.

Автобус, заднее сиденье,

И бред несёт экскурсовод

Про гоминид и поселенья,

Что скифский основал народ.

Татары, тавры, караимы —

— Слова назойливее мух.

А я ласкал твои изгибы

И поцелуем тешил слух.

И так, внимая жизни древних,

Ушедших в прошлое веков,

Я постигал в объятьях нежных

Всю бесполезность чьих-то слов.

Я сам себе взглянул в глаза —

— Твоя улыбка!

Я пятый день схожу с ума

От этой пытки!

Всегда и всюду — только ты,

Или твой голос.

А у меня от всей любви —

— Один твой волос!

Да на бумаге — в синий цвет

Четыре строчки:

Печатных букв неровный бег

И лишь две точки.

И не осталось ничего —

— Лишь только память.

Ах, как же, всё-таки, легко

Сердце поранить.

Но я благославлю навек

Святую рану:

Причислен к лику я калек

Любовной драмы.

Приди ж и излечи меня

От этой муки.

Иль наложу я на себя

От горя руки.

Вместе быть — и сладко, и страшно.

Ах, какой я буду, когда устану?

И не взгрустнёшь ли, что не менее важно,

Если я на работе буду постоянно?

Но не бойся и не терзайся любимая:

Что бы ни было — всё ж не в разлуке.

И дома я буду лишь целовать тебя неутолимо,

Да ласкать тебя так, что ты забудешь о скуке.

И ты почти не будешь грустить о доме,

И о своей прежней девичьей жизни.

А если мы, вдруг, о чём-нибудь с тобой заспорим,

Ты улыбнись мне и скажи. — Милый!

И обняв, поцелуй меня нежно в губы,

И смахни слезу, украдкой.

И я, тот же час, уступлю и смирю в душе бурю.

И мы будем жить дружно и сладко!

А если это будет не так — то вот тебе сковородка!

И бей меня ею, со всего размаху!

Но только помни, что это очень больно.

Да и кто тогда будет носить тебе зарплату?

Мне не дано предугадать, что будет завтра.

И как, средь черноты небес, мне ляжет карта.

Не знаю я какой длины мне выдан жребий.

И сколько встречу на пути я роз и терний.

Но чтобы не дала судьба в слепом азарте,

Я всё сложу к твоим ногам, поверив карте.

Всю жизнь — что многие года, иль лишь мгновенье:

Тебе — и радость бытия и вздох последний.

И не рискуя толковать, что значит счастье,

Я, всё ж, надеюсь его дать, пусть хоть отчасти.

Бери меня и мни рукой, как будто глину —

— Я буду счастлив стать любым в руках любимых.

Я проснулся с собою в разладе:

Не открылись мои глаза.

Лишь шепнули. — Мы ждать устали

Ту, что дарит сиянием дня.

И задумчивы были руки:

Нежно гладили простыни лён

И вздыхали. — Избавь нас от муки!

Дай нам то, что уж было твоё.

Я ж молчал. Что я мог ответить?

Ты, увы, пока так далеко!

Да и ноги, как малые дети!

От обиды лежат, как бревно.

И лишь сердце, одно лишь сердце,

Продолжало упрямо стучать.

И бурлила кровь. — Верьте! Верьте!

К нам вернётся она опять!

Но лежу я теперь на постели

И в гирлянды сплетаю слова.

И всё жду, что на новой неделе,

Может, всё же, увижу тебя!

А где-то там, на самом дне сознанья,

Как тени бродят тысячи зверей.

Одни из них — любовь, другие — лишь страданье,

Но все ужасны, в алчности своей.

Они терзают мои плоть и душу.

Они везде, и нету им числа.

Они друг друга часто рвут и душат,

Чтоб захватить, испить меня до дна.

Но я не жду кровавого исхода,

Не прячусь в крепости безвольного ума:

Я сам в себе всегда живу в походах,

И мне, с рожденья, это — не игра.

И дни и ночи я хожу дозором

Внутри туманного, таинственного Я:

Я всё надеюсь, средь своих просторов,

Найти источник самого себя.

Я знал — ты была где-то рядом.

Я чувствовал это, поверь!

И жадно искал своим взглядом

К тебе потайную я дверь.

Но слипшихся метров пространство

Замкнулось в кривую дугу.

И сам горизонт, беспристрастно,

Взирал на мою беду.

Лишь лёгкое дуновенье,

Из инфернальных щелей,

Рождало в душе сомненье

В незыблемость вечных идей.

И я уловил твой запах

И впился в твой аромат.

Вцепился я в юго-запад

И дёрнул, судьбе наугад.

Скрипнули косные створы,

Открывши чёрный проём:

Средь тьмы бесконечных просторов

Сиял, вдалеке, твой дом.

Я смял себя в теннисный мячик,

А после — зажёг, как звезду.

И стал фаворитом я скачек

В заезде на эту версту.

Вскипело, взревело время

И брызнуло снопом огня.

А я — сам к себе прижал стремя

И закусил удила.

И где-то на грани сознанья,

Влетел я в твоё окно —

— Конь, мячик, иль просто сиянье, -

— А, впрочем, не всё ли равно!

Главное — я с тобой рядом.

Важно — тебя я обнял.

Пролился я звёздным каскадом,

И сгинул — пыланьем огня!

Надо спать. Да вот только, не спится:

Сердце мыслью тревожно стучится.

И под лампою, лёжа в углу,

Вспоминаю улыбку твою.

Чуть задумчива, капельку грустна,

В чём-то робкая, в чём-то искуссна,

С тайной, спрятанной в дальних мирах,

Ты, в улыбке своей, — Таиах!

Улыбнёшься и смотришь упорно

Ты, в глаза мои, солнечным взором.

А я счастлив — мне сладко всегда

Быть тобою испитым до дна!

Но вот, взгляд мой метнулся к картинке:

Фотография — в солнечной дымке

Ты сияешь улыбкой, но та —

— Ярким светом и смехом полна.

И трепещет рот счастьем и мёдом,

Губы ждут разрешения словом,

Но ушло всё в сияние глаз —

— Пусть слова прозвучат в другой раз!

Ну а я всё лежу в уголке.

А мой сон — где-то на потолке.

Пусть рассвет и крадётся в окошко,

Я ещё помечтаю немножко.

Я кружился снежинкой в метели,

Из иных выпадая глубин —

— Бесконечность, сводимая к мере,

Как в бутыль — загоняемый джинн.

Я был всем, или вовсе я не был,

Что по сути своей — всё равно.

Но тогда уже знал я и верил

В то, что мир — не одно лишь добро.

И беспомощно ждал той минуты,

Когда вечность порвёт свою нить.

И отведал, в свой срок, я цикуты. —

— Вспыхнул свет, я вздохнул — и стал жить!

Твой поцелуй — что бабочки порханье:

Движенья губ легки и прихотливы,

И та же нежность мимолётного касанья,

И ощущение услышанной молитвы.

И тот же жар внезапного блаженства.

И чувство первобытного восторга.

И счастлив я беспечным счастьем детства,

А может быть — цветочного бутона.

Мир спрятал, с улыбкою горькой, загадки:

Стал взрослым, задумчивый в прошлом, ребёнок.

И тайны, собравшись в житейские складки,

Повисли на том, кто был раньше так тонок.

Он, житель, когда-то, лишь просто Вселенной,

Отныне живёт, сообразно прописке,

И вместо загадки, живой и нетленной,

От жизни зарплату берёт, по расписке.

Ты, наверное, снова не спишь —

— У чертёжной доски всё сидишь.

И качнувшись на стуле в работу,

Не пускаешь на волю зевоту.

А в руке у тебя карандаш,

Словно маленький, преданный паж,

Чертит линию, точку и обод,

Создавая законченность входа.

Ну а я — на кровати лежу

И сквозь трубку на это гляжу,

И кричу, разрывая пространство,

Что не любит жизнь постоянства.

А отсюда, вывод один —

Брось работу и спать иди!

Но ты шутишь в ответ мне едко,

То, что жизнь и работа — соседки.

Что же делать, раз в мире так?

А не выспишься что, то — пустяк!

Я смотрю, как уходят мгновенья мои,

В ненасытность секунд, разгрызающих дни.

Острой болью, зубами забот и тревог,

Или стуком разлуки по рельсам дорог.

И во встречах любых чую этот же яд —

— Бесконечный, дурной, убывающий ряд.

Ускользанье, страданье, потеря себя

Из конкретности каждого нового дня.

Мне б надежды чуть-чуть, мне бы песню — не стон.

Но пророчил мне счастье один лишь Харон.

С ним бы плыть. — Да один неразменный пятак.

И сознанье того, что не надо бы так.

Ты вещи сложила в любимую сумку.

Была ты уж дома, предчувствуя встречу.

А я, с твоих губ, пил, по каплям, разлуку

И с ужасом ждал одиночества вечер.

И с болью смотрел, как твоё совершенство

Поспешно скрывалось под тканью одежды,

И горько вздыхал, вспоминая блаженство

Последних объятий, прощальных и нежных.

А ты одевалась, а ты торопилась,

И вот уже волосы встретились с гребнем.

И ты уж к домашним своим возвратилась,

А я тосковал о счастливом, о прежнем.

Но губы не тронув полоской помады,

Ты мне до последней минуты дарила

Свои поцелуи — дыханья услады,

И обнимала с нежною силой.

Но всё ж, расставанья настала минута.

Я видел, как ты мне взмахнула рукою.

И сделалось в сердце моём бесприютно,

И вновь я, до встречи, лишился покоя.

Была дорога, и вагон, но не разлука.

Мы были вместе — я и ты, вдвоём, друг с другом.

И мчались мимо города, огни вокзалов.

И всей любви, во все века, нам было мало.

Объятий нежных теплота, и губ касанье.

И наслажденья глубина, и содроганье.

И в тёмном зеркале окна, как отблеск счастья,

Твоя сияла нагота на снежном насте.

И позабыв откуда мы и куда едем,

Я знал лишь то, что мы одни, на этом свете.

И обретя, под стук колёс, одно дыханье,

Мы растворились, без следа, в великой тайне.

Я не играю с небом в кости.

Живу, как тысячи других.

Но каждый день приходят в гости,

Ко мне, касанья губ твоих.

И обжигая сладким ядом,

Пьянят меня своим теплом.

И знаю я, что счастье — рядом,

И твои губы — его дом.

Зелёный разметался среди снега.

Оранжевый застрял средь тысяч крыш.

А синий, с высоты земного неба,

Сорвался в пруд и спрятался в камыш.

И жёлтый, не найдя цветного брата,

Раскрасил, с горя, уличных котов.

А где был красный — менестрель заката —

— О, том, увы, не ведает никто.

Лишь голубой и тот, что был фазаном,

Избавившись, от сливших цвет, оков,

Умчались прочь, в неведомые страны,

Где нет ни белого, ни всех иных цветов.

Растекается снег ручьём,

Под ногами весёлой Весны.

Я пою тебе ни о чём,

Лишь от счастья своей любви.

Расцветает душа цветком.

День — как сладкая карамель.

У меня в твоём сердце — дом,

А глаза твои — его дверь.

Не брани же меня, не гони,

Не давай стать бездомным псом.

Лучше в сердце своём запри,

Чтоб навеки мы были вдвоём.

Лучше в жарком касании губ

Дай истаять мне, до конца.

Лучше в нежном объятии рук

Дай забыть, что такое слова.

И пусть стану навеки я нем

И бесплотен, как нежный вздох.

Я из множества вечных тем

Взял бы ту, где любовь — это бог!

В бесплотной вечности затерян навсегда,

Лежу на дне безумного сознанья.

Я — только сон больного мирозданья,

Безвольный пленник вихря бытия.

Не важно, есть я, или нет меня.

Не важно всё — есть мир, иль его нету.

Всё распадётся в пыль, когда-то канет в Лету,

Исчезнет то, что не было всегда.

Но тку узор, и в том моя судьба,

Из сочетаний, столь же одиноких,

Затерянных уже в своих мирах,

Любимых мною и в меня влюблённых.

Ещё один круг в колесе мирозданья.

И снова весна вместо снега и стужи.

А я, всё по-прежнему, в центре незнанья,

От вечных вопросов хандрю и недужу.

Всё столь же неясно и сковано тайной,

Зачем этот путь бесконечного круга?

Откуда приходит к нам радость сознанья?

И с жизнью откуда приходит разлука?

Что значит любви обжигающей пламя?

В чём сила манящего взгляда любимой?

Всё это, по-прежнему, вечная тайна.

И в этом, по-прежнему, тайная сила.

В том краю, где от солнца пожухла трава,

Там, где степь возле гор и море,

Где цикады поют, и где зреет лоза,

Я обрёл своё счастье и горе.

Взгляд пытливый, задумчивый, полный тепла,

Попросил — будь моим отныне.

Но просили о том же мои глаза,

И уста о любви молили.

Запах горькой травы нам дарила земля,

Мы лежали, обняв друг друга.

И мы верили, что нас свели небеса,

И что вместе всегда мы и всюду.

И отдавшись во власть своей новой судьбы,

Я всю душу вложил в твои губы.

Я забыл обо всём, я тебя лишь любил,

И мне ангелы пели в трубы.

Ну а ты — ты нежнее была мотылька,

Ты пьянила меня сладким мёдом,

И смотрела, смотрела, с любовью в глаза

Светлым днём и под небом звёздным.

В том краю, где от солнца пожухла трава,

Там, где степь возле гор и море,

Где цикады поют, и где зреет лоза,

Я обрёл своё счастье и горе.

Мои рифмы осыпались скорбным дождём,

И Пегас поломал свои крылья.

Я повержен. Добей милосердным мечом,

Чтоб смешался с земной я пылью.

Чтоб когда-нибудь, пусть через сотню веков,

В мир, разбуженный чьим-то Словом,

Я явился бы нежным, печальным цветком,

И с тобой повстречался бы снова.

Ты меня, улыбнувшись, сорвала б с земли,

И согретый твоею рукою,

Я бы вновь всё шептал бы тебе о любви

И на грудь тебе капал росою.

Мои рифмы осыпались скорбным дождём,

И Пегас поломал свои крылья.

Я повержен. Добей милосердным мечом,

Чтоб смешался с земной я пылью.

Я растаял в тебе, без остатка.

Я вошёл в глубину твоих глаз.

И отныне живу, как загадка,

Как вопрос, на любимых губах.

Без тебя — я как берег пустынный,

Где не слышен и чайки крик.

Ты, наверно, мне море отныне,

А я, видимо, твой старик.

Но плескаясь в безбрежном счастье,

Погружаясь в него, с головой,

Я не ведал, что в одночасье,

Ты, сквозь пальцы, уйдёшь водой.

Моя любовь — не новенький камзол.

Она — старинный фрак, замасленный местами.

Он пахнет ссорами, обидами, слезами,

Но он и есть, поверь, сама любовь.

Хоть он не нов, но сколько в нём тепла!

Он сшит из чувства, преданности, боли.

Тебя, мой друг, он любит, нежит, холит.

И только ты ему нужна одна!

Он помнит всё. Одень же на себя!

И ткань его любви тебя обнимет снова.

И он опять прошепчет тоже слово.

Он скажет вновь. — Да, я люблю тебя!

Ты не хочешь сказать мне и нескольких слов,

Словно я стал тебе врагом.

Ты бежишь, пусть из горьких, но преданных снов

И из сердца, где был твой дом.

Ты уходишь, зачем-то сжигая мосты,

Рвёшь безжалостно звонкую нить.

Только я ведь уже — часть твоей судьбы,

А былого — не отменить.

Пусть я в прошлом (как горьки, порою, слова),

Но я в сердце храню теплоту.

И пусть даже тебя не верну никогда,

Всё ж молю — не гони в пустоту!

Христос воскрес! — Воистину воскрес! —

— Так в этот день здороваются люди.

Но я, по-прежнему, всё вижу тот же крест,

Где тот же смертный голову понурил.

Нельзя за всех грех искупить сполна,

И всем прощения не будет ради жертвы.

Но всё же жаль, и всё ж болит душа —

— Ведь люди так же, как и раньше, слепы.

Мне всё это — лишь грустный, древний миф.

Всё это было, но совсем иначе:

Наивный странник, ты за то погиб,

Что слишком верил людям и удаче.

Мир — расколотое стекло.

Что-то сделал я в жизни не так:

За окном, как в аду темно,

И в душе — бесконечный мрак.

Уходи же, не стой над душой.

Даже ангелы могут лгать.

Ты сказал. — Она будет с тобой! —

— Хотя правды не мог не знать.

Я не верю в твой белый цвет.

На измену легко перо.

Уходи же, мой вестник бед,

Я не жду от небес добро.

Пусть померкнут мои глаза.

И в груди оборвётся стук.

Я уже разложил образа

И готов в царство вечных мук.

Отвергаю я божий дар —

— Старик выжил давно из ума:

Верно был безнадёжно он стар,

Когда миру шептал Слова.

Этот мир для меня — не ответ, а вопрос.

Каждый день — вновь разлука, под песню колёс.

Каждый день — что шипящая, злая змея,

Потому что опять, это — день, без тебя!

В безнадёжности неба найду я приют —

— Бесконечное время, среди звёздных пут.

Только станет мне время, что душная тьма,

Потому что опять, здесь нет рядом тебя!

И куда не пойду — всюду будет одно.

Этот мир околдован разлукой давно.

Он дарует, как смерть, приход каждого дня,

Потому что опять, это — день, без тебя!

Апрель уж загнан сворою секунд.

Ещё немного — и падёт несчастный.

Лицо в траве, а ноги все в снегу,

Порой весёлый, а порой ненастный.

И время вновь к губам поднимет рог

И заиграет звонко и печально,

Чтобы опять, средь лунной тьмы дорог,

Теперь на май охотиться ночами.

Твой голос — трепетанье тетивы.

Твои слова — безжалостные стрелы.

Рука тверда, как жёсткий взгляд судьбы.

И словно лук, напряжено всё тело.

И нет пощады на твоих губах —

— На них лишь страх и новые обиды,

И убеждение, что я всегда не прав,

И торжество, что чувства все убиты.

Я не верю словам, что ты мне говоришь.

Я надеюсь и жду, что меня ты простишь.

Каждый день, каждый час, каждый вздох бытия

Я надеюсь, что ты вновь полюбишь меня.

Пусть отмечен я проседью чёрных небес.

Пусть в душе не сады, а пугающий лес.

И на сердце, пусть, ныне, иные цвета,

Я надеюсь, что ты всё ж не бросишь меня.

И среди бесконечной и злой пустоты,

Там, где мечутся души, не зная любви,

Ты придёшь тёплым светом весеннего дня

И отыщешь, согреешь, полюбишь меня.

Уходят дни, года, века.

Уходят страны, города.

И средь разрывов чёрных туч,

Порой, лишь вспыхнет звёздный луч.

Пусть в небе — вечная луна.

Пусть в звёздной бездне — глубина.

Но так, как и начертан путь,

То, что ушло — нельзя вернуть.

Но я, дыханьем тайных слов,

Разрушил ныне цепь веков.

Разбил, разъял, звено в звене,

Чтобы опять прийти к тебе.

Туманный, тёмный хоровод,

Времён безумный приворот —

— Всё, смертным что несёт судьба,

Отныне обойдёт меня.

И буду жить лишь в те я дни,

Что от твоей полны любви,

Когда я мог, хоть сотню раз,

Пропасть в сияньи твоих глаз.

И вот, разрушится кольцо.

И смерти сморщится лицо.

И время, наши слив пути,

Оставит в вечности любви.

Слишком сильно любил, слишком мало просил,

Слишком верил и слишком боготворил.

Слишком много всего, в чём я меры не знал,

И тебя, от того, упустил, потерял!

И в смятении, в ярости, или в слезах,

Я мечусь, словно в храме — расстрига монах:

И не в силах вернуть, и не в силах забыть,

То пытаюсь дышать, то хочу вдруг не быть.

Ветер пронёсся, как вздох бытия.

Погасла свеча одного ещё дня.

И мокрой вороной, на старом заборе,

Сижу и, с тоскою, смотрю на былое.

А в небе, как в сердце, давно пустота.

От вечных вопросов болит голова.

Но сколь не прошу я пространство иное,

По-прежнему полнюсь не смыслом, а болью.

И только ладонями горькой судьбы

Меня кто-то мнёт в мягкий ком густоты,

Чтоб после, отбросив кусок, как чужое,

Слепить из меня уже что-то другое.

Коронован на царство любви,

Но, увы, шутовскою короной.

Птицу-счастье берёг в груди,

А она оказалась вороной.

Думал радость в моих глазах,

Но узнал, вдруг, что это слёзы,

Что остался я на бобах,

Не стихами, а горечью прозы.

Где-то песню поёт судьба,

До меня же доходит лишь шёпот:

— Ты всегда был наивный дурак,

И за снег принимаешь копоть.

Что ответить? Быть может и так!

В каждом ангеле — свои черти!

Но я верю, что свиснет рак,

И причём, до моей ещё смерти.

Сердце твоё — камень.

Я словом твоим — ранен.

Во взгляде твоём вижу холод.

В душе же — к другому голод.

Как бешенный конь — время.

Лишь горе и боль — его стремя.

Он мчится, взметая гриву.

А жизнь моя — тенью, мимо.

Ветер крыльями машет,

Веток рвёт паруса.

Город, тысячью башен,

Злобно смотрит в глаза.

Мрачным пламенем окон,

Отражая закат,

Ненавидящим оком,

Как воротами в ад.

Призывает и манит

Погрузиться во тьму:

Ведь не смоешь слезами

Боль и злую судьбу.

Я пойду, но чуть позже.

А пока — жду звезду,

Чтоб серебряной кожей

Встретить вечную тьму.

Срок наступил. Исполнились знаменья.

Из неба вырвана последняя звезда.

Хлеба опять превращены в каменья,

А всё вино — в святую кровь Христа.

И нет надежды — всюду только тленье,

Да чёрный снег — зола былых утрат.

И мир объят, из тьмы восставшей тенью.

И в царстве божьем, вместо рая — ад.

Я, на косном теле бытия,

Лишь узор из мыслей и огня,

Сочетание случайного с возможным,

Слишком мелкого, но с чем-то очень сложным.

Ни понять себя, ни с миром примирить,

Остаётся сомневаться лишь и жить.

И лишь в редкие, тревожные мгновенья

Горько чувствовать бессмысленность Творенья.

Не устоять пред волею небес.

Звезда взошла, и стрелки на зените.

И прошлое уж не имеет вес,

Когда натянуты совсем иные нити.

Звезда взошла. Я слышу её песнь.

И я — лишь тело этого потока.

Я знал давно пропетую мне весть,

Но бился яростно с неотвратимым роком.

Но равнодушная тверда рука. —

— Я для неё, что лёгкая котомка:

Я буду там, где был во все века,

И даже ярость не изменит срока.

Сквозь тьму небес прочерчен ложный след —

— Звезда кровавая, с зловещей бородою.

И как и раньше, раз в полтыщи лет,

Мне путь открыт в неведомое мною.

Но призрачно колеблется звезда

И тень бросает на мою дорогу.

И я боюсь, что также, как всегда,

Я не приду ни к дьяволу, ни к богу.

И словно узник, заточённый в мир,

Я задыхаюсь, не найдя иного.

Я рвусь туда, где был бы не один,

Но всякий раз, судьбой обманут снова.

У мира тёмная душа,

Что каждому даётся ношей,

Кто, только лишь начав дышать,

Стал бугорком на его коже.

Она, как смутная вина,

Лишает каждого покоя:

Мир, жаждая познать себя,

Себя же режет сам до крови.

Страданием наполнив миг,

Он постигает себя в боли.

И только, кто им позабыт,

Пьёт счастье от земной юдоли.

Июнь, в конце, расплавился под солнцем.

И жидким золотом дразня остатки бурь,

Края времён, словно пространство — Морзе,

Преодолел и перетёк в июль.

Но небеса и там пылали тоже,

До цвета белого нагревши синеву.

И от ожогов на нежнейшей коже,

Уже июль метается в бреду.

Времён крутящийся волчок.

Судьбы безжалостный сачок.

Закручен, пойман, скомкан в мяч,

В безумный смех и горький плач.

Мгновенье — в толщине веков.

Звено — в цепи стальных оков.

Как холод смерти на губах,

Несу свободу я и страх.

От счастья хоть и не бегу,

Но гнёт судьба меня в дугу,

Чтоб каждый выкрутив сустав,

Вновь убедить, что я не прав.

И в клокотаньи бурных чувств,

Мне мир — заботливый Прокруст:

Обрежет всё, словно изъян,

То, что не входит в его план.

Но где-то, в смутной синеве,

Обещан я иной судьбе,

Чтобы опять, сквозь страх и боль,

В который раз, начать всё вновь.

Стучали глухо молотки.

Лопаты землю грызли.

Весь день ворочал я столбы,

Словно дурные мысли.

И из моих кипящих пор,

Как пот, сочилось время.

Я городил с задов забор,

По прихоти соседа.

Да нет! Сосед тут не причём.

Он в этом был, как милость.

То жизнь — на ногу, кирпичом,

Иль, как необходимость.

Она, пристав, словно репей,

Или, как март к мимозе,

Прибила стайкою гвоздей

Меня к унылой прозе.

И так, до ночи протерзав,

И тело бросив боли,

Затем сказала. — До утра!

Пиши, пока на воле.

Воздух полниться зноем.

Ветра мёртва рука.

Дождь, унылым изгоем,

Прочь увёл облака.

Даже ночью прохлада

Избегает окна.

Жар библейского ада

Входит пеклом в дома.

И расплавленной каплей

Выпав из бытия,

Я остыну, едва ли,

К солнцу нового дня.

По улице порхают феи.

Легки, как в небе облака.

И смех их даже веселее,

Чем звон весенний ручейка.

Юны, беспечны, всем довольны.

Прелестны, как сама мечта.

И я — как мрачный гном, подгорный —

— На них взираю из окна.

Увы, мне подарили душу,

Что как осенняя хандра.

Вот и брожу, унылой клушей,

Не знаю сам, в каких мирах.

Пусть ночь звездой мне подмигнёт,

Луну же — как язык,

Раскрыв в улыбке чёрный рот,

Покажет мне на миг.

Из облаков её уста.

Изгибы губ — мягки.

Припасть бы к ним, да вот беда!

Они — так далеки!

И дразнит, дразнит меня ночь:

Лишь солнце гасит свет,

Любви любимейшая дочь

Опять мне шлёт привет.

И так измученный тобой —

— У ночи твой ведь лик, —

— Я в сон скрываюсь с головой,

Чтоб не сорваться в крик.

Я вздохом, на чьих-то далёких губах,

Я ветром, сквозь шорох листвы,

А, может, лишь тенью в запутанных снах,

Вернусь из иной глубины.

Расставшись с дыханием жарким огня,

Из тела погасшей звезды,

Я в мир этот, каплей случайной дождя,

Когда-нибудь буду пролит.

Без смысла, без цели, а просто лишь так,

По прихоти только судьбы.

Чтоб вспомнить, в каких-нибудь новых веках,

Что я здесь когда-то уж был.

Мне земля, что мягкая подушка —

— Сплю, лицом упавши на траву.

Месяца обкусанная сушка

Караулит первую звезду.

Тихо всё. Лишь только на дороге

Еле слышен низкий гул машин.

Я лежу, вдыхая запах тёрпкий

Трав морских, пришедших из глубин.

Словно утомившийся ребёнок,

Даже ветер позабыл игру,

Рядом лёг и дремлет, как котёнок,

Калачом свернувшись на боку.

Мне свобода, как тяжкий крест.

Не свободу бы мне, а насест,

Где сидел бы я с птицею вольной,

Столь желанной, и столь же гордой.

Но не сесть рядом с ней, не поймать.

Остаётся — лишь горько вздыхать,

И кляня несуразность природы,

Всё валить на испорченность рода.

Ведь, по жизни, я явный сорняк,

И не птица, к тому же, а рак.

А она — настоящая дева!

И направо мне, ей — налево.

Но я в сердце открыл ей дверь.

Вот теперь и пою эту трель —

— Помесь страсти, безумия, боли —

— Всё о птице, живущей на воле.

Сам не знаю, зачем я пою.

Не уверен, что даже люблю.

Но не в силах изгнать наважденье,

Всё любуюсь её опереньем.

Нового дня темница.

Холоден неба взгляд.

Здесь ловятся лишь синицы,

А журавли не летят.

Быть может, судьба столь жестока.

А, может, закон бытия.

И кажется, жизнь — лишь морока,

Коль, вообще, не петля.

И хочется крикнуть Богу

Обидные, злые слова.

Но он надоел мне глубоко,

Хоть прав, может, он, а не я.

Вздыбилось небо свинцовостью туч,

Тяжёлой, как грех Иуды.

А где-то высоко, с заоблачных круч,

Ангелы грянули в трубы.

Земля раскололась, изливши весь ад,

Скрываемый всё это время.

И стало неважно, кто прав, виноват —

— На всех легло ужаса бремя.

И тот, к жизни кто пробудил все миры,

Взирал на кончину света

И ждал терпеливо, когда холод тьмы

Поглотит навеки планету.

Как будто крысы с корабля,

Бегут часы из тела дня.

И вот, сгорев дотла в жару,

Вчера июль пошёл ко дну.

Но мрачный времени урок

Был, видимо, совсем не впрок:

И лишь июль исчез на дне,

Как август следом мчит к беде.

Но у него своя судьба —

— Излиться струями дождя

И каплями унылых строк

Закончить своей жизни срок.

Неба обманчивый лик

Ныне задумчив и строг.

Даже солнечный блик

Сидит возле огненных ног.

Холод враждебный небес

Безукоризненно прям.

И всё, что имело вес,

Навек перешло к пустякам.

И хочется бросить флаг. —

— Бесплодны усилия рук.

Давно бы я сделал так,

Но думаю. — Ну а вдруг?

Словно старую, не нужную одежду,

Всыпав рифму, вместо нафталина,

Я сложил, всё то, что было прежде,

В лист бумаги, капелькой чернила.

И задвинув в самый пыльный угол,

Не тревожу больше прах былого.

И пусть жизнь идёт, пока что туго,

Не хочу того, что было — снова.

День наступил. И плод налился горький,

Дозрев страданием и холодом судьбы.

Я стал другим, и стал другим настолько,

Что равно жду — и счастья и беды.

И птицу вольную, как не было б мне больно,

Из сердца выпущу, едва наступит срок.

Но лишь тогда. Ну а пока, спокойно,

Живу и жду, что выдумал мне бог.

Но я отравлен вовсе не смиреньем,

Не обольщается пусть в этом наш господь.

Я изменил лишь только точку зренья,

Судьбу презрением надеясь побороть.

Пусть день любой, что хлеба крошки,

С проворством тащат воробья,

Секунд прожорливые мошки,

Единство разрушая дня.

И жизнь, лишь мелкою монетой,

Сдаёт, с усмешкой, суета.

Я чувствую, сквозь бред весь этот,

Как дышит глубоко судьба.

И знаю, что я не отпущен —

— Как рыба, на конце крючка.

Ведь даже в этой бреда гуще,

Наверно, что-то ждёт меня.

Я не нашёл, чего искал,

Пусть и уютна эта бездна.

Я знаю то, чего и знал,

А что я знал — всё бесполезно.

И холодом больна земля.

И пропасть — за любым порогом.

Кто в мире не терял себя,

Тот был лишь с дьяволом, не с богом.

Хоть, право, это всё равно,

Пусть ищущий, да не обрящет!

У бездны — призрачное дно,

А жизнь — совсем не ангел спящий.

У истины — кривой оскал,

Что душу режет острым краем.

Того, себя кто не терял,

Поздравить можно с затхлым раем.

Мы живём в параллельных мирах.

Мы не знаем не радость, ни страх.

Мы лишь чувствуем неба дыханье,

Да земли, под ногой содроганье.

Где судьбы вековечная тьма.

Где вопрос, как проклятье врага.

И где смысл ускользающий слова,

Водит за нос, от века, любого.

Бесконечно всё то, чего нет.

В этом скрыт самый главный ответ.

И исполнен мир счастья и грусти

Полнотою божественной сути.

Всё ушло в этот мир до конца.

И у бога нет даже лица.

Ни души, ни судьбы, ни сознанья —

— Стало всё лишь чужим дыханьем.

Но чем бешеней песня вен,

Чем труднее, порой, встать с колен,

Тем яснее для тонкого слуха

Песня этого вечного духа.

Дрожу, как осиновый лист:

Здесь пламя застыло в лёд.

Но я в душе нигилист —

— Упрямо иду вперёд.

Пусть мне говорят, что нельзя.

Но знаю — там суть вещей.

Взгляну лишь судьбе в глаза,

Да так и останусь ничей.

Но рухнуло время вниз:

Ни бога, ни бытия.

Здесь только извечный визг,

Но, к счастью, кричу не я.

И взбух пустотою сосуд —

— То рвётся ещё один мир.

Опять миллиарды иуд

Затеют всё тот же пир.

— Пора уходить — опустел уже город,

Запружены ленты дорог.

И близок предвечный, безжалостный морок,

Неотвратимый, как рок.

— Да, да! Я иду… Но в закате все крыши.

И с ангелом светится шпиль.

И птицы щебечут. Ты разве не слышишь?

А морок — за много миль!

— Ну хватит, пожалуй! А то будет поздно! -

— Обрушены стены в ров.

И с той стороны не видны уже звёзды:

Всё скрыл тьмы тяжёлый покров.

— Иду! Но взгляни — в окнах свет, словно слёзы.

И видишь? — Трещит телеграф.

Я знаю, уверен, что вовсе не поздно.

Вот солнце! — Я разве не прав?

— Да нет же, упрямец! Вон толпы созданий,

Чей дом, без сомнения ад!

Не время, поверь мне, сейчас для мечтаний:

Сдан город, и сброшен флаг!

— Ну что ж! Коли так… Только помощь, возможно,

Близка уже, как никогда.

А стены крепки, так что, с помощью Божьей,

Они остановят врага!

— Безумец! Бежим! Не то, будешь ты проклят:

Тень метит уже навсегда.

Ведь стены твои, как скорлупку, расколят!

Не враг это — а судьба!

— Нет. Я не могу… Ты иди, пока можно.

А я загляну в подвал

И там, в бочках порох где тесно уложен,

Огня вниз швырну опал.

Ведь это мой дом! Я здесь жил, сколько помню…

Как можно отдать всё врагу?

Иди… Не смотри так. Себя не неволю.

Пора… Ну, прощай, мой друг!

Нет, к дьяволу все инфернальные дебри!

Трещит, как орех, голова.

Я влез в тёмный мир, аж по самый докембрий,

И вывернул душу, до дна.

Но знаю теперь, дальше жить сколь непросто. —

Молила всё бросить душа:

К судьбе я прикован болезнями роста,

Всё — там, а во вне — ни шиша.

Но разве уйдёшь? — Сам себе я темница,

Сам узник, и сам же палач.

К тому же, хотя жизнь — ещё та девица!

Я тоже ведь — тёртый калач.

Небо взорвалось закатом,

Оплавив краешек дня.

А я, как блуждающий атом,

Сквозь тело несусь бытия.

Не знаю, что будет завтра.

Мне даже не нужен ответ.

Сегодня я — просто, атом,

А мир — только звук и цвет.

А жизнь — как толща тёмных вод.

И тонкой плёнкой — небосвод.

И трупами усталых рыб

Отмечен путь земных орбит.

Плыву, пуская пузыри.

А вместо звёзд — лишь фонари.

Да как безликая беда,

Уныло смотрит вниз луна.

Безмолвно шевеленье губ:

Здесь каждый — лишь оживший труп.

И как вода, пусты слова,

У бездны илистого дна.

Там, на краю обрыва,

Где мир безнадёжно пуст,

Смотрит на бездну уныло

Один лишь терновый куст.

Лишь шёпот невнятный ветра,

Тревожит его листву.

До пропасти — меньше метра.

Куда и зачем я иду?

Я помню: белая луна

Из черноты небес.

И ветки тонкая дуга

По ней — наперерез.

Мерцали листья по краям,

И призрачен был свет.

И блеском следущего дня

Набух уже рассвет.

Я подводною лодкой залягу на дно.

Затаюсь, пережду — слишком стало темно.

Погружусь в тишину неподвижных глубин,

Приобщусь, хоть на время, к судьбе субмарин.

Время сжалось, под тяжестью давящих вод.

Я тихонько лежу — ни назад, ни вперёд.

Я тихонько лежу и гадаю о том,

Затаился я, всё ж, или просто утоп?

Жизнь идёт наверху, где плывут корабли,

Где дыханием бури пропитаны дни.

Ну а я, до поры, скрылся в холод и тьму.

Может, что-то сумею, может что-то пойму…

Словно в поту холодном,

Проснулся, в росе, рассвет. —

— Смятенье, как небо, бездонно.

Плотнее тумана, бред.

Он видел, во мраке ночи,

Сияние дивное звёзд.

Но было виденье короче,

Чем зайца пугливого хвост.

И сон, мысли все перепутав,

Загадкою сделал ответ. —

— Что ж видел он в это утро?

И было ли это, иль нет?

Крик чайки, пролетевшей под окном,

Как вспышка белая, напомнил мне о море.

Пусть чайка думала, наверно, о другом,

Спеша отведать свежие помои.

Но словно эльф, что потерял покой,

Хотя бы раз услышав шум прибоя,

Теперь и я охвачен той тоской,

Стремясь душою в бесконечность моря.

К чёрту, что было! Тем более — есть!

Жизнь до могилы — лишь вечности весть.

Но после, едва попадёшь на погост,

Душою и телом потянешься в рост.

Душа устремится в лазурную высь.

Где ангелы, радость и мёртва корысть.

Где Бог, — всемогущий и добрый отец, —

— Пасёт наши души, как стадо овец.

А тело, в земле, несёт собственный крест:

Его непременно, да кто-нибудь, ест.

И так, разложившись до микрочастиц,

Оно обретёт жизнь червей и мокриц.

Гармония тела и нашей души

Придёт непременно, ты лишь не спеши!

Дождись только смерти прохладный венец,

И счастье своё обретёшь наконец.

Но глупость моя не безмерна, пока —

— Найдите другого себе дурака!

А мне этот мир, даже если он ад,

Милее эдемских садов во сто крат!

Пусть сердце выпито до дна.

Пусть вместо лета — холода.

А на пути, что сверху — вниз,

Быстрей всего — через карниз.

Но даже, если так верней,

Я выйду, всё же, через дверь,

Чтоб, как разбитое яйцо,

Не пачкать брызгами крыльцо.

Жизнь моя — не окно, а форточка.

Дом — не дом, а, всего лишь, коробочка.

И на чих лишь свободного времени.

Но смеюсь я над тяжестью бремени!

Набираю секунд я пригоршни,

Чтоб словами день омыть нынешний.

Улыбнуться чтоб, хоть украдкою,

Принимая жизнь — горько-сладкою.

И, что есть — всё моё, до крошечки.

Хоть все ластятся, словно кошечки.

Только я — не дам ни мгновения:

Слишком мало осталось времени.

Он шепчет. — Неотвратимо! —

— Лицо его — белый снег.

Глаза — что прозрачные льдины,

Среди неподвижности век.

И холодом веет слово.

И, словно зима, уста.

— Тебе не уйти от Иного.

Строптивость — одна суета.

Но в помыслах — чище неба,

В борьбе против силы зла,

Был ангел — сама измена

На теле земном добра.

Дворов гудящее нутро.

Под ним — ревущее метро.

И в толщу самую глубин

Я вбит, как будто в камень, клин.

Толчками движется толпа.

На всём, как плесень, суета.

И от заката до зари,

Как лики мёртвых — фонари.

Закрыты города двери.

На улице — вздрог пустоты.

Мы к разной стремимся вере,

В пределах одной судьбы.

Пусть, в холоде чёрного утра,

Мы — отблеск одной луны.

Но в день ты ведёшь своё судно,

А я остаюсь в тени.

Напитаны сумраком стены.

Пусть солнце, но мёртв небосвод.

И то, кто на самом ты деле,

Навряд ли, хоть кто-то, поймёт.

Быть может, чуть позже, —

— Вернётся лишь день, —

— И я тогда тоже

Шагну в эту тень.

Осыпятся листья.

Растает рассвет.

В бездонные выси —

— Как жала ракет.

Уйдём, без улыбки,

Из затхлости вен.

Без страха ошибки,

Без боли измен.

Иссушены слёзы.

Что было — то сон.

Ведь мир — только грёзы,

А вовсе не дом.

Ветра суровые далёких берегов,

Там, за чертой последнего предела,

Где мир свободен от тугих оков

Из казуально сотканного бреда.

От вас беру тот непонятный вздрог,

Что, словно в птицу, обращает тело,

Что манит в путь тревогою дорог,

И мою душу породняет с небом.

Оставив заботы несносному дню,

Прилягу скорей на подушку:

Покуда луна не увидит зарю,

Я звёздам подставлю ушко.

Волшебных историй волнующий мир,

Сплетеньем серебряных нитей,

Как музыкой дивной эпических лир,

Насытит слух драмой событий.

А утром, зевоту едва поборю,

Чугунной тряся головою.

И горько судьбу проклиная свою,

Я в день уйду, серой тропою.

Глаз яркий рассвета не смотрит в окно:

Когда просыпаюсь, то снова темно.

Лишь мутностью блеклой, не взгляда — пятна,

Касается город снаружи стекла.

От мёртвого света — лишь стылая жуть.

В нём холодность смерти, а вовсе не путь.

И даже на улице — та же беда:

Осыпалась с дерева цветность листа.

Все звуки избиты, испиты до дна.

Мне ныне звучит лишь одна тишина.

И вот, затаившись, как мышь в своей норке,

Минут обгрызаю засохшие корки.

Без хруста и стона, как дым без огня,

Разжёваны в слово сухарики дня.

А после — в корявые сложены строчки,

Как будто селёдки — в дубовые бочки.

Теперь, затоскует когда вдруг душа,

Я бочку открою свою, не спеша.

И время уснувшее, с тела страницы,

На волю пущу, словно певчую птицу.

Первый воздух предзимья,

Взглядом древней горгоны,

Воздух выстудил в иней,

Льда проверил оковы.

Луж коснулся водицы

И оставил в покое:

Ни к чему суетиться,

Пусть всё будет игрою.

После стылости — солнце.

Вновь тепло — на свободе.

Только холод смеётся —

— Пятый туз есть в колоде!

Тонким, белым покрывалом —

— Первый снег.

Взгляд — холодным, острым жалом,

Из под век.

Завершив метаморфозы,

До конца,

Осень лишь отёрла слёза,

Зло, с лица.

Растеряла, весь раздала

Цвет листве.

Что имела — не держала

При себе.

Только листья, вспышкой пёстрой

Птичьих стай, —

— Под ноги деревьям мёрзлым,

В листный рай.

Зрела холодом и ветром

Всё душа.

Распрощалась осень с летом

И ушла.

Обретая утешенье

В белизне,

Бродит осень, зимней тенью,

По Земле.

В этом мире зарождается душа.

Зреет болью: мир — что лезвие ножа.

Словно плотью, обрастает глубиной

И уходит прочь неведомой тропой.

Кто-то думает, что к Богу, или в Ад.

Что — неважно, ибо всё нам — не впопад.

И добро, и зло — ловцы лишь наших душ,

И не истина важна им — важен куш.

В этом мире нет надежды на судьбу.

Надо жить, гоня и злобу и мольбу.

И чем глубже, чем израненней наш дух,

Тем упорнее сраженье этих двух.

Сон на веках, как тяжесть свинца.

Но глаза открываю я снова,

Чтоб, взволнованным взглядом самца,

Рассмотреть эту прелесть в бордовом.

Ведь и вправду — весьма хороша!

Я волнуюсь уже немного.

Жаль лишь только, что, всё же, не та,

За которой — в огонь бы и в воду.

Я таращусь во все глаза.

Мои мысли совсем уже вздорны.

Вот и станция. — Жаль, что ушла!..

Но, зато — вошла прелесть в чёрном.

Воздух пропитан светом.

Я неба хлебнул, как вина.

Жизнь — верная смерти примета,

Но пить её надо — до дна.

Пойду и нахрюкаюсь в доску

Свободой субботнего дня.

В свободе моей — мало лоску,

Но много — тоски бытия.

Из ночного кошмара, из омута сна,

Прихожу, возвращаюсь обратно сюда.

Прихожу, возвращаюсь, как камень — на дно,

Из того, что лишь будет, в то, что было давно.

Кто-то искренне верит, что рай есть и ад.

Кто страшится мучений, кто жаждет наград.

Только это (так вышло!) — не суть, а вода:

Мы с рожденья в аду! — Вот такие дела…

Я коснулся во сне ста завес бытия.

Я был в мире, откуда изгнали меня.

Я низринут, отвергнут, я стёрт до нуля,

Чтоб понять: что не мир — сам себе я судья.

Каждый день — что кусок сухаря:

Зубы ноют — да есть хочу.

Может, право, всё это зря?

Может, так. Да я промолчу.

Булку сдобную — вот бы что съесть!

Чтобы жизнь — бутерброд с икрой!

Только знаю — сомнительна честь

Перестать быть самим собой.

Пусть мозоли в костлявой душе. —

— Не заплыть бы ей только жирком!

Лучше в сотый раз крикнуть. — Туше! —

— И кольнуть жизнь усталым клинком.

…Ешьте яблоко, с Евой, Адам. —

— Хуже ада, прилизанный рай.

Лучше, право, терзаться от ран,

Чем скучать среди ангельских стай.

Небо сорвалось покатами крыш

Туда, где углом горизонт.

Если ты знаешь, зачем же молчишь,

Паузой несыгранных нот?

Не спрятать в молчании горький ответ:

Мы знаем его наперёд. —

— Ведь дальше, увы, ничего уже нет.

Куда же нас чёрт несёт?

Но осень, из листьев, оставила след,

Что брошен закатной тропой:

Коль хочешь — иди миллионы лет,

А нет — возвращайся домой.

Да только — где он, этот самый, наш дом?

В котором из тысяч времён?

Реальней уж встреча с Чеширским котом!

Так что, вставай! — И идём!

Отраженьем холодным в оконном стекле.

Только собственной тенью на этой земле.

Или взглядом, что мир направляет в себя,

Ощущаю тепло своего бытия.

Задыхаясь от множества всяких границ,

Я, наивно, свободе завидую птиц.

Хотя знаю, что счастье, отнюдь не всегда

Вместе с тем, у кого вместо рук — два крыла.

В поток времён зайдя по щиколотку,

Где ноябрём свинцово дышат струи,

Я сделал очень странную находку —

— Весенний день, из солнечной лазури.

Разбился свет сиянием окошек,

И ветви все — в лучистой паутине,

Там небо синее — как россыпь ярких крошек,

Что снопом брызг — из под моих ботинок.

И я бегу, за хвост цепляясь ветра,

Рекой времён спеша куда-то дальше.

И, может быть, так доберусь до лета,

А может, всё же, — утону чуть раньше.

Хмурым утром,

когда,

спится так глубоко,

И метелью кружит первый снег,

Добродетели с губ утерев молоко,

Мы все дружно решили — побег!

Приложившись поленом к святому Петру,

Мы сказали. — Прости и прощай!

А затем, в небесах, провертели дыру

И навеки покинули рай.

Что же делать — всё надо познать самому!

Как иначе, хоть что-то понять?

И крадёмся мы в ад, повидать Сатану,

Разобраться, но не принять.

Может быть, мы не правы, но то — не вина:

Вечных истин терзающий зуд.

И пусть страшно, мы, всё же, идём туда,

Где не слышно ангельских труб.

Опускаясь всё глубже, в извечную тьму,

Мы не ждём, что нам будет легко:

Мы надеемся там испытать Сатану

И понять, — кое-что, — про зло.

Щипну себя за мочку уха, —

— Мне стала жизнь дурацким сном:

Пусть парка — злобная старуха, —

— Кольнёт себя веретеном.

Пусть выронит на землю пряжу,

Досадуя на мой щипок.

Пусть, может, обругает, даже.

Хотя, какой ей в этом прок?

Мне всё равно. — Была б свобода!

Чтоб вне судьбы жить целый миг!

Шли б терции — за ротой рота,

А время — не меняло б лик!

Мне осень стучится в окно ноябрём,

Деревья раздев догола.

Ты знаешь сама, где зимою твой дом.

Ну что же, мой друг, пора!

Погрузим в машину, что дал огород:

Картошку, чеснок и лук.

Помедлим немного с замком у ворот,

И вот, мы в пути, милый друг.

Под рокот мотора и шорох колёс,

До самой весны — в Москву.

Я знаю — не будет ни вздохов, ни слёз,

Но если взгрустнёшь — я пойму!

Как глина, густа тишина. —

— Вязнет малейший звук.

Стрелки часов, не спеша,

Ползут уж не первый круг.

А я всё сижу и жду.

Жду, хоть какой-нибудь знак.

Смотрю, сквозь стекло, на Луну,

Ползущую кое-как.

А, может, просто сижу.

Смакую времени бег.

Меняется как, гляжу,

С богом, и сам человек.

Как глина, густа тишина.

Прилипчива, словно рок.

На цыпочках, не дыша,

Вокруг меня ходит бог.

Я, как ответ на твой вопрос.

Я, как заноза — тебе в хвост.

Как солнца яростного тень,

Я там, где есть любой плетень.

Не спрашивай, и не молчи:

Слова — лишь пламя от свечи,

И каждому дан свой запас,

В цилиндрах восковых колбас.

Но гаснет утром и звезда.

Что понято — не навсегда:

И каждый следущий рассвет

Даёт душе иной ответ.

Что предвещает первый снег? —

— Меж берегов, недвижность рек?

Лишь холод, темноту и скуку,

Да чай горячий, в злую вьюгу?

По первой белизне листа,

Что не пиши — всё неспроста.

Как напророчишь, так и будет:

Блеск праздника, иль серость буден.

Не от того, что ты вещун.

Нет — мысль, души касаясь струн,

Заставит выбрать те лишь звуки,

Что уж гостили в твоём ухе.

Ведь ключ всему — души настрой.

Вот ты её и успокой:

И взгляд бросая в новый день,

Ищи там солнце, а не тень.

Ну и что ж! Пусть в небе — белым облаком.

Пусть, хоть вздохом, на твоих губах.

Даже холодом, на дне глухого омута.

Лишь не плотью, в этих жерновах.

Где-то там, взметая время крыльями,

Горькой истиной — отринутым мирам,

Вспыхнешь в небе ты, звездой полынною,

Станешь солью, для забытых ран.

Ну а я, смиряясь с нетерпением,

Жду тебя, ночами, у окна.

И боюсь — порвётся нить везения:

Ты уйдёшь. И это — навсегда!

Ночь за окнами. Подёрнута Луна

Чуть заметной облачною дымкой.

Мутно серебрится гладь пруда.

Ветер скрипнул ржавою калиткой.

Робким гостем, в свете фонаря,

Тени топчутся у самого порога.

Первый снег на теле ноября,

Грязью лёг на стылую дорогу.

Как сама ярость, небеса.

Дрожат от гнева голоса.

И вот, из ангелов уж рать

Спешит, чтоб нас вернуть, догнать.

Но странный путь из рая в ад

Из бога ведомства изъят:

Свет — через тьму, тьма — в белизне,

Он был всегда, как вещь в себе.

Взметая время, словно пыль,

Мы множим счёт бессчётных миль.

И шаг меняя на года,

Уж видим адовы врата.

Первым холодом откован скользкий лёд.

Снег, неровным одеялом, наземь лёг.

Ну а день, взглянув на всё это, едва,

Тут же сжался, словно хобот у слона.

Обречённый теперь видеть темноту,

Привыкаю, вместо солнца, к фонарю.

И, порою, пробуждаясь ото сна,

Всякий раз лишь убеждаюсь — не весна!

Я не бегу от горькой сути:

Пусть жизнь — и шея, и ярмо.

Пусть их единство, лишь в абсурде,

А бог — лишь символ и клеймо.

У всех у нас — судьба Сизифа.

И всем свобода — жаркий пот.

И гордость лишь — на горечь мифа.

И страсть — назло всему — вперёд!

Я, как и всё, был вырван изо тьмы.

Я, как и всё — лишь сумма изменений

В пространстве, только мнимой, глубины,

В Ничто скользящей, импульсом мгновений.

Я, как и всё — бессмысленный процесс,

Чья суть — я сам, с нуля и до финала.

А если, всё же, смысл в этом и есть,

Он в том, что жить — это уже не мало.

…И когда там случался праздник,

Среди сжатых условностью дней,

Отменялись текущие казни,

Пока шут был главней королей.

В окна, в день тот, не лили помои.

С рынка брать воспрещалось налог.

Даже церковь, уставы чьи строги,

Говорила. — Прости нас всех, Бог!

Веселились — так, чтоб до упаду:

Песни, пляски, хмельное вино,

Тут — циркач, по тугому канату,

Там — факир ест огонь и стекло.

А на утро, из кривеньких улиц,

Стража трупы несла на погост,

Тех, кто, спьяну, с судьбой разминулись,

И о ком не прольют много слёз.

Вот третья сорвана печать:

Теперь уж поздно отступать!

И то, что мир хранил на дне,

Из пепла восстаёт ко мне.

Я страшный завершил обряд:

Мой дух — на времени распят,

И сколько не прошло бы лет —

— Я здесь, и где был в тот момент.

Скрежещут зубы у веков:

Мудрец — на сотню дураков.

А после — всё наоборот.

Что лучше — чёрт не разберёт.

А я, по-прежнему, всё там, —

— Чужак, теперь, любым мирам.

Но в точке, бездной сжатых лет,

Храню, невольно, их от бед.

Вся убеждённость позади,

И душу рвёт одно:

Когда хотели нас спасти —

— Всё сделали назло!

Изломан и отброшен свет

Души кривым стеклом. —

— И вот, мы на пороге бед,

И, в общем, поделом!

На небе — Луна, кривобоким пятном.

Глаз жёлтый — уныл и пуст.

За что же, о боже, я так давно

Ничьих не касался уст?

По чёрному бархату, россыпью звёзд,

О счастье напомнила ночь.

Хоть счастья рецепт, до наивности прост,

Себе я не в силах помочь.

Всего и могу — взглядом выбрав надир,

Исторгнуть рифмованный вздох.

Я сам себя запер в свой собственный мир,

Где сам же — и дьявол, и бог.

От времени обшарпанный подъезд.

Ты села, прям на грязные ступени.

Из тысячи иных, возможных мест,

Ты это выбрала, без всяких объяснений.

Испуг и бледность на твоём лице,

Но губы сжаты, как слова — строкою.

И взгляд — пылание, застывшее в свинце.

И я, невольно, восхищён тобою.

Опять зачитался до самой я ночи —

— Глаза с превеликим трудом открываю.

Зеваю отчаянно, что есть мочи.

Да головой одурело мотаю.

Послать бы всё к чёрту, зажмуривши веки!

Уйти, провалиться в сон, точно в нирвану.

Не ощущать себя в роли калеки,

А, просто, в постели залёживать рану.

Бесстыдно храпя, привалившись к подушке,

По самые уши, уйдя в одеяло.

…Но нет, я в метро, в препротивной толкучке,

Без всякой надежды достичь идеала.

Напряги же свой внутренний слух:

Для себя я рождён — не для двух,

И иду всегда только туда,

Где сплетаются жизнь и слова.

Тесен мир, как в час пик — метро.

Все места — не мои, давно.

Только всё принимая, как есть,

Я и сам не хочу уже сесть.

Не хочу, чтоб всегда — лишь светло,

Чтобы жизнь — как цветное стекло:

Ведь от счастья и сладких конфет

Угасает божественный свет.

Всё в мире слито воедино.

В одном — начало и конец.

Равны — и счастье, и рутина,

И пламя, и зола сердец.

Пусть явлены одни химеры,

И ложно чувство правоты,

Я не ищу любви и веры,

И не кляну своей судьбы.

И всё же, точно знаю что-то,

Что трудно в жизни не узнать —

— Страшнее мнимой злобы чёрта,

Дарованная благодать.

У Зимы — белоснежное тело.

А дыханье — свежо и морозно.

Ведь она, всё же, — юная дева,

А не старец, суровый и грозный.

Её смех — нежный звон колокольцев

Из тончайших серебряных льдинок.

Её взгляд — что сияние солнца,

Словно сеть золотых паутинок.

Как снежинка — легка и изящна.

Как узор на стекле — прихотлива.

Укользающе, вечно-маняща,

Но, при этом, отнюдь, не пуглива.

Год ушедший не стану я клясть:

Что же делать — такая шла масть.

Пусть черна, да зато — моя.

Нет причин мне жалеть себя.

У всего в мире — сто сторон.

И в одной лишь — с веслом, Харон.

И, коль выбрать не этот путь,

То дождёшься, чего-нибудь.

Может, к счастью, а, может, к беде.

Всё же лучше, чем быть в стороне.

Даже, если чернеет душа,

Лучше так, чем когда не шиша.

Горьким пеплом — на белый снег,

Так вхожу я в свой новый век,

Лишь молясь, чтоб и в этот раз,

Не сказать, вдруг, судьбе. — Я — пас!

Никто и никому.

Ни там, ни здесь.

Свет брошен в глубину,

На то, что есть.

Лишь яркая звезда.

А, может, сон.

Лишь грустные глаза,

И горький стон.

И где-то на краю,

Где вскрыты дни,

Тебя я узнаю,

Как боль судьбы.

Но сомкнуты уста —

— Ты вечно нем.

Вселенная пуста,

Без вечных тем.

И эхом, в тьме иной,

Кричит душа:

— Вернись! Приди за мной,

Всё заверша!

Сотри весь этот бред. —

— Ты знаешь, как!

Но не придёшь. О, нет!

Не сделать шаг!

Печаль в твоих глазах.

И холод слёз.

Мы пленники в мирах

Не наших грёз.

Снег под ногою — пружинистым скрипом.

Звёзды на небе, морозном и диком.

Чёрном, как морок, бездонном, как рок.

Холодом веет с астральных дорог.

Вот небо берёт очень тонкую ноту.

На толстой подошве, скользят камелоты:

Свет от Луны, под ногою, как лёд.

А звёзды — как пчёлы, а время — как мёд.

Но нет, всё не так! — Звёзды — это лишь соты.

Вокруг же, как осы, — секунд злые роты,

Воруют оттуда божественный сок

И вечности портят возвышенный слог.

А, впрочем, плевать! — Ведь мелодия вечна!

А, значит, — и дальше иду я беспечно.

Пока свой шагаю отмеренный срок,

Не рок мне не страшен, ни время, ни бог!

Звёздный свет — миллионы лет.

Время тянет хвосты комет.

Выгибает орбиты дугой.

Прячет лик за густой пустотой.

Бьёт двенадцать — весёлый смех.

За окном — прошлогодний снег.

И условна пусть эта черта,

Время вспыхнуло, словно мечта.

К чёрту всё! Большому и рогатому!

Как будни чёрному, и как я проклятому.

Выбираюсь я облачком из темени.

Ухожу бродить по дорогам времени.

Лунным светом — по небу звёздному.

Ветром бешенным — по полю морозному.

Странной мыслью — в чьём-то тусклом черепе.

Непонятным скрипом — в древнем тереме.

Ухожу я навек и без сожаления:

От меня у всех — только рвота и жжение.

Ведь кого ни полюблю — дарю только несчастия.

Сохрани всех, боже, от моего участия!

Там, где солнце ткёт дожди ветра пальцами.

Там, где тучи вечно бродят скитальцами.

Там, где свет дневной — лазурью тонкою.

Обрету я — сам себя — песней звонкою.

Сижу и жду. Смотрю в окно.

А там — темно уже давно.

А там — проливши кровь-закат,

На блёстки звёзд был день разъят.

Ухмылкою кривой — луна.

Как клочья мрака — облака.

И лес — как чёрное пятно.

И ужас зрит в глазное дно.

Вот сердца оборвалась песнь.

Я чувствую. — Оно уж здесь!

На миг застыло у двери…

О, волшебство, не подведи!

Слишком много того, что есть.

Слишком мало того, что будет.

Жизнь, порою — сама себе месть,

Где виновник всему — неподсуден.

Жизнь не впишешь ни в круг, ни в овал,

В пентаграмму, и даже геоид.

Жизнь — почти перманентный скандал

Между духом и тем, в чём он бродит.

Жизнь — свобода, себе вопреки:

Воля духа, иль вольница плоти.

Но хоть это, хоть то избери,

Часть навечно — на эшафоте.

Лишь поклонник златых середин,

Чей удел — встречать день на восходе,

Обречён, до глубоких седин,

У природы и бога быть в моде.

Прочь хотел я. — Да так и не смог!

Я молчал — но кричал между строк.

И хоть знал, что так больше нельзя,

Был лишь пешкою против ферзя.

Это рвалось, как буря в дверь.

Меня, к чёрту, сорвало с петель.

И свой дух разметав, словно прах,

Потерял я, пред совестью, страх.

Но меня и сильней, и мудрей,

Ты мне воду дала, а не хмель.

Пусть горчит! — Видишь? Пью я до дна!

Не сердись и прости меня!

Лишь на мгновенье, вспышкой, страх:

— Туда ли я иду?

Кривой усмешкой на губах,

Сознанием — в бреду.

Как сто картин, в одном холсте,

Лежал на слое — слой,

Сто судеб — на одной судьбе,

Чтоб быть, в итоге, мной.

Единством спаянная ложь,

Где правда — часть вранья.

Холодный пот и злая дрожь —

— А что, коль нет меня?

И тонкий срез, что поперёк,

Сквозь плёнки бытия,

Субъектным вектором времён —

— И есть, всего лишь, я?

Кто-то захлопнул дверь.

Кто-то подвёл черту.

Что же, мой друг, теперь?

До встречи, в тёплом аду!

Солнца пылающий зев.

Закатны края небес.

На пару минут присев,

Я небу шепчу. — Я здесь!

А, может, лишь просто себе.

Ведь небо — всё тот же я.

Я, кажется, понял, вполне,

Что мир — только часть меня.

Всё точно, как поведал Данте:

Вот черти, грешники, котлы.

В дешёвый фарс, пусть и бесплатный,

Не верю я, не веришь ты.

В раю томились мы от скуки,

А тут, напротив — балаган,

Где Сатана — с душой Иуды,

Маньяк, на почве христиан.

Противно, гадко, безнадёжно. —

— Да разве к этому мы шли?!

Что рай, что ад — одно и то же —

— Лишь бездна бреда и тоски!

Гладя кошку, в кресле, у камина,

Нежным голосом о чём-то напевая,

Каждый вечер ждёшь — вернётся милый,

Из далёкого, неведомого края.

Ветер скрипнет старою калиткой,

Или путник мимо проезжает, —

— Вздрогнешь, вскинешься, с тревожною улыбкой,

Сердце сладостно в надежде замирает.

Только вечер, как и все, что прежде,

Завершится также одиноко.

С каждым днём смеёшься ты всё реже,

И всё чаще смотришь на дорогу.

Занавес ночи поднят.

Будильник дал третий звонок.

Встаю — роль свою я помню,

До самых последних строк.

Не знаю — ни автора драмы,

Ни то — жив ещё режиссёр?

Свет солнца здесь — вместо рампы,

А жизнь — театральный декор.

Играю, почти через силу.

Живу, каждый день — на бис.

Но бросят цветы — лишь в могилу,

Где гроб будет — вместо кулис.

Как странно — даже в царстве тьмы

Я видел радугу!

Над речкой, что черней смолы,

Сквозь лес — корягою.

Над городом, что вечно спит

В своём зловонии.

Пред Оком, что угрюмо зрит,

В своём бесплодии.

Она взметнулась ярким сном

В бредовой полночи. —

— Зажмурил окна каждый дом,

В боязни солнечной.

Весь город злобно зарычал,

Щетинясь трубами.

Сжал в складки каждый он квартал,

Под цвета дугами.

Вскочил и, словно пёс цепной,

Вцепился в радугу.

Он верил — свет дан Сатаной,

Ему на пагубу!

Я не верил, не ждал, только чувствовал — это придёт.

Как и ночь, после дня, как зимой, вслед теплу — скользкий лёд.

Лишь сомкнулись уста, лишь умолкло звучание слов, —

— Была в небе звезда, теперь та — что со мной делит кров.

Только сила небес, воплощённая в сладостность форм,

Словно взнузданный бес, не очаг — а пылающий горн.

Не любовь, а огонь, и душа моя — пепел и соль.

Пусть ты шепчешь. — Не тронь! — Но блаженство — сильнее, чем боль!

Ночь — клином стальным в затылок.

Что молот стучит капель.

Время угрюмо застыло

И ждёт терпеливо, как зверь.

А я — словно уж в сковородке:

Ищу свой исчезнувший сон.

Он был! Только слишком короткий.

И то — потерялся потом!

А боль — свои точит зубы.

Минуты прогрызли висок.

И словно архангелов трубы,

Мне — в самое ухо! — звонок.

Муза сердито топнула ножкой:

— Я, всё-таки муза! Не драная кошка!

Коль мало меня: вот он — бог, вот — порог!

Уходишь?.. Иди!.. Но без магии строк!

И отвернулась, не видел чтоб слёзы.

Но дрожь выдаёт и натянутость позы.

Ох, женщины! Сколько же с вами забот!

Минуту вы ангел, а целых две — чёрт!

Опять всё то же, как занудная игра:

Будильника злорадный слышу рёв,

И вот моя проснулась голова,

А тело — там ещё, пока что, среди снов.

А ночь уже тошнит началом дня.

И окна загораются в домах.

И кое-как умыв, одев себя,

Я тороплюсь в кошмар на всех парах.

И жизнь прилипла, грязью на ногах.

И мне плевать — явь это, или сон:

Я несомненный труп, во всех мирах,

С каких бы не смотреть на то сторон.

Словно у ящериц — пойманный хвост,

День оторвался, остался в пространстве,

Как труп почернел, в свете призрачном звёзд,

И был причислен к прошедшего касте.

А я растворяюсь, как в сумраке — тень,

В том, что воплотилось в трепещущем звуке.

На воле душа — в бесконечном теперь,

Где время растаяло, нотами в ухе.

Печальный Терновник нет сил оборвать —

— Я слушаю, в песнях хмелея всё больше.

Земная достигнута мной благодать:

На Снайпера — ближе, на Раду — чуть горше.

Лёгким морозцем.

Снежною пылью.

Бледностью солнца,

В небе бессильном.

Слов, в памяти стёртых,

Пришедших, вдруг, снова.

…День всех влюблённых,

Две тыщи второго.

Пусть я сделан из бренной плоти,

Где мембраны лишь и протоплазма.

Пусть я жизнью прикован к работе,

А сама жизнь — однообразна.

Пусть мой юмор — чернее ночи,

А душа — словно тень Харона,

Всё равно, я счастливее прочих,

Кто не бродит путями Иного.

Чистым холодом здесь веет глубина.

Балансирую на самой кромке сна.

Ужасаюсь, сколь безумен мой каприз:

Шаг неверный — и я тут же, камнем вниз.

Но натянута — упруга и тонка.

Понимаю — без неё я никуда!

И смиряя, за досадой, липкий страх,

Неуклюже, вновь рукою — резкий взмах.

Вот смолкли гулкие шаги.

Открыта настежь дверь.

Мне торговаться, не с руки —

— Я пленник твой теперь.

И всё ж, пытаюсь угадать —

— Чего же меня ждёт?

Твой взгляд — порою, благодать,

Порою — острый лёд.

Всегда молчишь. Здесь всё игра!..

Иль пытка мне? — Скажи!

Пусть, лучше, злые, но слова,

Чем омут тишины!

Прекрасные грустны уста…

Что в них мне — яд, иль мёд?

Мне кажется — пленён не я,

А всё — наоборот!

От непогоды, всё от непогоды:

Хандра и полное отсутствие любви,

Желанье собственной, бессмысленной свободы,

И чувство ложное какой-то глубины.

От непогоды, всё от непогоды:

Боль в голове и зуд небытия,

И ощущенье, странное, заботы,

Со стороны непрожитого дня.

Боевой колесницей,

Через вражеский строй.

Кровь мгновений на спицах.

В сердце — холод и зной.

Время просит пощады.

Время хочет покой.

Бьюсь не ради награды —

— Наслаждаюсь игрой.

Вот искромсан и брошен,

Под колёса, февраль:

Нет зимы уже больше,

Что погибло — не жаль.

Мои дни — как знамёна.

Жизнь — как битва с судьбой.

Бьюсь до хриплого стона.

Но, увы, — сам с собой…

Хрустит и ломается лёд:

Всё тоньше кожа зимы.

Всему в мире свой черёд,

Всему — своя фаза луны.

И я, с потоком времён,

Дрейфую, куда и все.

Совсем позабыв о былом,

Навстречу новой весне.

О, дверь, закрытая для всех!

Что там? Прощение за грех?

Возможность изменить судьбу?

Что прячут ото всех в аду?

Пусть гости мы у Сатаны,

Та дверь — напрасные труды:

Короткий, злой, тревожный взгляд,

И всяк от нас бежать бы рад.

Ни демон, ни беспечный бес,

Никто не говорит, что здесь.

Лишь Дьявол, бросив взгляд на дверь,

Сказал. — Коль сможешь, то проверь!

Вместо привычной синевы,

Я видел небо в цвет каштана.

Два солнца, чуть светлей Луны —

— Два глаза, полные обмана.

Сиренью — творог облаков

Чуть зеленел, поближе к краю.

Был воздух — горечь, с молоком.

Но где я был. — Увы, не знаю…

Я штору — прочь!.. Вот это, да! —

— На улице черным-черно!

Ни день, ни ночь — лишь пустота!

Квадрат Малевича, с окно.

Я вздрогнул. Сделал шаг назад,

В коленях ощущая дрожь.

Что толку? Тот же всё квадрат!

Одним желаньем — не сотрёшь!

Но бреда жаркое нутро:

Я ночь ещё не перешёл.

Я сплю и вижу только то,

Что, верно, в будущем прочёл.

День — безликим, унылым, дождливым пятном.

Я вгрызаюсь в него суетливым кротом.

Рвусь наверх, только вряд ли увижу я свет,

Потому что, как все, от рождения, слеп.

Но я знаю, что, где-то там, бродит Луна.

И о звёздах, нет-нет, да доходит молва.

Да и, в общем, куда-то да надо ползти,

Так что — лучше уж вверх, чем копаться в грязи.

Ну, что же, кажется пора!

Вот и последние ступени.

Сегодня, или никогда

Постигнем тайну этой двери!

Но одолеем ли запор?

И сможем ли сломать засовы?

Ведь среди нас никто не вор,

И всё подобное — нам внове!

Но странно — дверь не заперта!

Я оглянулся — что за чудо?

А там, во мраке — Сатана,

С улыбкой сладкою Иуды.

Опять всё — задом наперёд.

И жизнь — не сок мне, а компот,

Где я — кусочки сухофрукта,

Что разварили очень круто.

Но сколь же странен чей-то вкус:

Меня ж варить — сплошной конфуз!

Ведь я — не персик, и не груша.

Я то, что, вряд ли, можно кушать.

Я то, что есть можно едва —

— Смесь дикобраза и кота.

И мой отвар — не вкус сиропа,

А желчь одна, в бульоне пота,

Где, вместо мякоти плода,

Лишь, с ядом, острая игла.

Проснулся я, а за окном светло.

Апрель, с улыбкой, смотрит мне в окно.

Призывно машет, чтобы торопился.

— А где же март? Куда же март мой скрылся?

— Где март твой?.. Что же… Я скажу.

Его я встретил. Был твой март в бреду.

Ужасно бледен, в хладных каплях пота.

Всё уверял. — "Мой час похитил кто-то!

Коварно выкрал, на мою беду.

Хотя, конечно, я и так умру…"

— И прочь пошёл… И в полночь, прямо в сквере,

Дух испустил, шепнув лишь. — "Всем по вере…"

Я горестно вздохнул. — Мне март безумно жаль!

Весны пророк! Хранитель её тайн!

И вот, он мёртв! — Апрель пожал плечами. —

— Когда-нибудь придёт смерть и за нами…

Солнце спрятано в тёмном утробище туч.

В заточеньи весна, и у ветра лишь ключ.

Только он, снег кидая, со злобою, в нас,

Этот ключ никогда, ни за что не отдаст.

Стылый холод, и тонкою коркою лёд.

Время движется вспять, а совсем не вперёд.

И взглянув в календарь, очень трудно принять

То, что, всё же, апрель — не декабрь опять.

День угасал, закатом плавя тьму.

Луна заманчивым сияла, в небе, призом.

Я понимал, что вовлечён в игру,

Где тайной брошен, как перчаткой, вызов.

Её я принял, словно раб — клеймо:

Ещё лишь штрих, всё в этой же неволе.

Пусть, как игра — я к ней привык давно,

Ведь без неё — всё, как еда, без соли.

Молчанье печатью легло на уста.

Укором белеет поверхность листа.

Но я, увы, нем и душою, и телом.

По белой бумаге начертан я мелом.

Без всяких границ. Слит я с днём до конца —

— Ни мысли, ни воли, ни, даже, лица.

Был воздух, что железная руда.

Я сделал вдох, и то, не без труда.

Я сделал вдох, а он застыл в груди,

Отлившись в то, не в силах что уйти.

Я сделал вдох — и замер, на века.

Не шевельнуться, даже и слегка.

И в стали губ, меж твёрдостью ланит,

Теперь и слово стало, как гранит.

Вскрик одинокой птицы

Над озером, в час восхода.

Сквозь тучи — луч солнца, спицей,

Один, на простор небосвода.

Эхо в глубоком ущелье.

Скрип ставни пустого дома.

Всё то, что давно стало тенью,

Приходит сегодня снова.

А счастье — лишь комплиментарность миру.

Когда подходишь, словно ключ к замку.

Когда действительность — отнюдь не вира,

А погружённость, полная, в судьбу.

Когда живёшь душой не на разломе

Меж тем, что чувствуешь и между тем, что есть.

И всем доволен, может, только кроме

Тех мелочей, что здесь, в быту, не счесть.

Дверь скрипнула, и в лица брызнул свет.

Растеряно стоим мы у порога:

Вот, столь пугающий, во все века ответ —

— Всего лишь шаг, от Дьявола до Бога!

Бог улыбается, ни капли не таясь.

А позади, подобно отраженью,

Стоит его другая ипостась,

Злорадно щерясь нашему смущенью.

Я знаю — там сырость и грязь.

И влагой набухли двери.

И можно в сарай попасть

Лишь только в конце недели.

И словно для полноты,

Как снег — солнца вешнего пальцы,

Все грядки изрыли кроты,

И сгрызли все яблони зайцы.

А, может, всё вовсе не так:

И лето — давно у порога,

И сад стоит в белых цветах,

И грядки — лежат, всюду, ровно.

Северный ветер. Небес глубина.

Солнце над лесом поднялось едва.

День ещё спит, и всё скрыто туманом.

И мне на работу — пока ещё рано.

Смотрю и любуюсь на всё из окна.

Пью утро, как кофе — до самого дна.

Но, так же, как в чашке — кофейная гуща,

Остался на дне — день, противный и злющий.

Я на твою любуюсь ярость.

Тебе, пожалуй, гнев к лицу.

Уж лучше бешенство, чем жалость,

Когда подходит всё к концу.

Но мимо бьют твои упрёки,

Что, впрочем, знаешь и сама.

Ты говоришь, что я жестокий,

Хоть чувствуешь, сколь не права.

Вот рвётся надвое подушка.

И все стихи мои — в клочки.

Ты — прелесть, милая подружка!

Я не сержусь. Совсем. Почти.

Как флаг весны — зелёный лист.

До остановки — птичий свист.

И неба не увидеть дна,

До ночи, с самого утра.

Но трассой, мнимою, дуги,

Подобно звёздам мчатся дни,

Чтоб и теперь, в какой уж раз!

Остаться — только горсткой фраз!

Нельзя сказать, что было очень жарко,

Но солнце светом наполняло небо,

Что, как на чашку — крепкая заварка,

Загаром лечь пытался мне на тело.

И на земле, как будто отраженье,

Лимонным золотом, разлитым над травою,

Ста тысяч одуванчиков свеченье

Меня слепило ярой желтизною.

Пусть зреет переменой жизнь —

— Мне безразлично.

Что сладкий сок, что зла полынь —

— Мне всё привычно.

Но, всё же, где-то про себя,

Я знаю точно,

Какая мне нужна земля

И что за почва.

Душа — невыросший цветок —

— Стремиться к свету,

Как утро — прямо на восток,

А зелень — к лету.

Но путь отмечен темнотой,

Как мир — страданьем:

Здесь дарят встречу с красотой —

— Пот и старанье.

Все дни давно наперечёт.

А жизнь — стоит и не течёт.

И как под тиной — гладь пруда,

Уж пахнет затхлостью судьба.

Слова, что рвались раньше в крик,

Теперь — лишь тихий шелест книг.

И кровь — что ледяной поток.

И нервы — как червей комок.

За небо держусь руками.

Как сталь, холодна синева.

Вот пальцы мои и узнали,

Сколь страшны бывают слова.

Короткая, тихая фраза.

Не верил. Считал — ерунда!

На деле — хватило и раза,

Чтоб в небе висеть, как звезда.

Но только, для чуждой плоти —

— Ни места там, ни пути.

И тянут на землю кости.

И мне от земли — не уйти!

Не я жизнь выбрал, а она — меня.

А я — лишь молчаливо согласился.

Случайность, Бог, Безликая Судьба —

— Какая разница? Я взял и появился!

И мне ни кто, ни что не обещал:

Ни главной роли и не роль статиста.

Мне мир не должен. Я не задолжал. —

— Свободны мы, и в том — наше единство.

Та пустота, что ощущал вокруг,

И холод чей был раньше лишь снаружи,

Теперь, как червь, ползёт на сердца стук

И проникает, с каждым днём, всё глубже.

И мир от этого становиться бледней,

Мои желания — бескровнее и глуше.

Я словно сад раздавленных камней,

Иль кладбище, где проклятые души.

Как гусеница — до зелёных листьев,

Был жаден я до сочной плоти слов:

Я их жевал, до вкуса горьких истин,

И обгрызал до мировых основ.

Но всё всегда имеет свою цену —

— И впереди ждёт цепь метаморфоз:

Я сердцем ощущаю перемену,

Как мягким местом — дюжину заноз.

А дни, по-прежнему, — трёхмерный лабиринт,

Где я потерян, как в стогу — иголка.

И я шепчу — найди и забери!

Иль помоги… Ну помоги, немного!

Но скрытое во мне, увы, молчит.

Собой в себе часть назову лишь только.

А остальное же — сугубо тайный чин.

Вот и молчит — печально, иль с издёвкой.

Бросил в поле я крик

И взглянул в вышину. —

— Нет на небе улик.

Я стою, не дышу.

Перезрела душа.

Кто ж сожнёт урожай?

Жизнь ещё не ушла,

Но уж слышу. — Отдай!

Но не в рай, и не в ад:

Сказки мёртвых — пусты.

Пастухи людских стад

Не грязны, не чисты.

В каждом смертном — душа.

Каждый должен дать плод.

Но из сотни — одна,

Остальные — в расход.

Только, всё же — кто жнец?

Кто владелец серпа? —

— Ни певец, ни кузнец,

Ни блаженный, с креста.

Холод дышит с небес.

Цель, наверно, проста.

Но из бренных телес,

Книга истин — пуста!

Природа — незадачливый алхимик:

Всё золото ушло на серебро,

Лимонно — жёлтый — в тускло-серый льдинок,

Что по-ветру рассеет, всё равно.

Так седину май подарил июню,

Как мудрость прожитого — для того, кто юн.

Но тот беспечно взял, да тут же дунул,

Лишь проворчав. — Зажился старый врун!

Мне жаль, наверно, каждую строку.

Оставить всё? — Да нет, я не могу:

Порой строка, как боли крик, с листа,

Порой корява, а порой пуста.

И как понять — что лишнее, что нет,

Где каждым словом я почти раздет?

А коль не я, так кто-нибудь другой.

И мне решать, ведь стих-то этот — мой!

Весь день сижу. С обеда — до зари.

Шепчу в отчаяньи. — О, муза! Вразуми!

А та, в ответ. — Грешно валить на дам!

Давай-ка, милый, разбирайся сам!

Очистилось небо от туч.

И солнце сочится светом.

Набух каждый тоненький луч

Спелым, как осень, летом.

И пылью укрылась трава

От, в гости спешащего, зноя.

Меня же — зовёт синева

Далёкого, тёплого моря.

Уверен я — это не так.

И тьма не всегда хуже света.

В сияньи не виден мрак.

Но в белом — лишь часть ответа.

И тени — пусть даже не след,

Но, всё-таки, свойства предмета.

Тень зла, если горек свет.

И корни зла, видимо, в этом.

Гонит ветер по улицам пыль. —

— Это утром осыпались звёзды.

Я из сна возвращаюсь в быль,

Неохотно, в надежде, что поздно.

Проблуждав опять целую ночь,

Там, где мир не испорчен словом,

Я, не в силах судьбу превозмочь,

Сам к себе был притянут снова.

Ткнулась в тело легонько душа. —

— Но глаза, как и прежде, закрыты.

Улыбнулась тогда и ушла, -

— Наконец-то оковы разбиты!

Но швырнул рот вдогонку зевок. —

Как в усмешке скривились губы.

Вот из плоти наброшен силок,

И я вновь — мясо, кость и сосуды.

Жизнь туга и упруга,

Словно данное слово.

Нежно взяв мою руку,

Ставишь сеть птицелова.

Но я вовсе не птица.

А коль птица — то ворон.

Не спеши оступиться —

— Темнотою я полон.

Чёрной полосою — в стынущий закат.

Кто пошёл за мною — сам же виноват.

На дороге ветра — глупо клясть судьбу.

Тот, кто ищет света — обретает тьму.

Но желая счастья, ты зовёшь покой.

Только где же взять мне то, что не со мной?

Солнечные блики — на моей тропе.

Небеса привыкли к тем, кто налегке.

Белым покрывало — туман.

Солнца шар над лесом повис.

Подойдя к небесным вратам,

Ночь готова выйти на бис.

На траве — ни дождь, ни роса.

Там сегодня горько от слёза.

Видно это кто-то из нас

Жизнь воспринял слишком всерьёз.

Дорога, не дойдя до половины,

Когда казалось — вот он, небосвод!

Слегка вильнув, сбежала на равнину,

Где жизнь дана в цене иных забот.

Так путь земной приблизился к пределу,

И я не мог идти судьбе вослед.

Здесь, на вершине, даже пепел — белый,

И все равны — и миг, и сотня лет.

Но шаг вперёд — как вредная привычка:

Мне не дано остановить свой бег.

Жизнь — коробок, где я — лишь только спичка:

Себя беречь — не вспыхнуть и во век.

И тело разорвав своей рукою,

Тугую нить я сплёл из жил и вен,

Чтобы расставшись с тем, что было мною,

Дорогу дальше обрести взамен.

Мы поставили стол на вершину утёса.

Смена блюд — под завистливый чаячий крик.

Ветер капли вина пил без нашего спроса,

И хватал, что хотел, солнца жаркого яростный блик.

Ели молча, неспешно, взирая на сонное море.

Каждый думал, наверно, о чём-то сугубо своём,

И, конечно, о том, что должно к нам прийти уже вскоре —

С чем никто не хотел бы, остаться на вечер, вдвоём.

Волны бьются в гранит. В тишине шум тревожен прибоя.

Вот уж полдень, и встреча, до дрожи, близка.

Но вот треснуло небо, и излилось тягучею тьмою,

Правда первоосновы, до разъятости, тайной греха.

Солнце гладило камни

От зари, до заката.

Город, даже в час ранний,

Стал предместием ада.

Воздух — жидкое пламя.

Ветер — вздохом из горна.

Под условностью платья

Дразнят сладостью формы.

Задыхаюсь, сгораю,

Как в печи, в своём теле.

Я теперь лишь мечтаю

О воде, да о тени.

Я день копил, как в банке — капитал.

Где вечер — долгожданные проценты.

Я всё откладывал, чего б не пожелал,

И вот зажил счастливой жизнью ренты.

Я счёт закрыл, всё до минуты сняв,

И стал бросать их в магазинах книжных.

Я, чтоб забыть жары суровый нрав,

Спустил последнее, на пляже, что поближе.

А то, что оставалось про запас —

— На чёрный день, иль, уж скорее, вечер,

Словесный обрело опять окрас,

Чтобы и этот день был чем-то, да отмечен.

Дерево у дороги,

Как одинокий путник.

Перо торопливой сороки,

И кем-то брошенный прутик.

И камень у поворота,

Там, где ручей в низине.

Капля солёного пота.

И облако, в небе синем.

Религия — прибежище трусливых,

Тех, кто боится быть самим собою,

Кто видит всюду внешнюю лишь силу,

Себя считая жалкой пустотою.

Пусть по закону бесконечно малых,

К нулю, и вправду, мы стремим в пределе,

Всё ж предпочту быть с миром я на равных,

Чем прятать голову, не размышляя, в вере.

А ты знаешь, что мне ветер

Целый день сегодня шепчет,

Что рассказывает нежно,

Позабыв про все дела?

Шепчет он, что лик твой светел,

То, что солнцем он отмечен,

И что не встречал он прежде

Нежных, словно облака.

А с утра, до самой ночи,

Знаешь, что поёт мне дождик,

Словно нотой, каждой каплей

Ударяя в гладь стекла?

Он поёт, что грустно очень,

Грустно, если чувств источник

Бьёт лишь там струёю сочной,

Там, где буду я едва.

И когда бредут по небу

Звёзды, тучными стадами,

Сны роняя к нам на землю,

Снится мне всегда одно:

Снится мне, что снова лето,

Что дорога под ногами,

И что вновь с тобой я еду

Бесконечно далеко…

Был разрешён один вопрос,

И ты спросил.

Жизнь — словно поезд под откос.

И нет уж сил.

Ты знал — ошибки не простят,

И ждал ответ.

Ты лишь бросал тревожный взгляд

На свой же след.

Как комья горькой черноты —

— Что не успел.

Поток житейской пустоты:

Ты — не у дел.

И сбитая с пути душа.

И голод снов.

Ответят что — ждёшь не дыша, -

— В конце-концов.

Путём опавшего листа,

Где смерть приравнена к свободе,

Прийти к тому, что жизнь — всегда

Подчинена своей природе.

Иль рухнув в пропасть с высоты,

Познать вдруг, в силе притяженья,

Безжалостность земной судьбы,

Где нет ни чуда, ни спасенья.

Но всё ж, услышав в тишине,

Как сквозь тебя уходит время,

Конечность вдруг понять в себе

Лишь как задачу, а не бремя.

Теперь уж поздно что-либо менять:

Я сделал шаг от края — в глубину.

Отринув свет — не значит тьму принять:

Лишь не идти судьбе на поводу.

И падая теперь всё время вниз,

Но отрицая сумрачное дно,

Пусть я, увы, давно не оптимист,

В свою удачу верю, всё равно.

И я, увы, играю в ту игру,

Где мир един на стыке половинок:

Одна из них принадлежит добру,

В другой, всё — зло, до тоненьких прожилок.

Но как возможно что-то разорвать,

Что неделимо по своей природе?

Боюсь, о зле, мир может и не знать:

Оно — условность, при таком подходе.

Предзимний танцующий ветер.

Земля под его ногой,

В следах ледяных отметин,

Осталась совсем нагой.

Плащ снега едва наброшен.

На ветке — увядший лист.

И день — с каждой ночью, всё тоньше.

И воздух — морозно чист.

Вновь небеса расколоты до звёзд…

Вновь небеса расколоты до звёзд.

И время, кошкой, распушило длинный хвост.

И встали дыбом, словно шерсть секунды.

И вот безумье разрывает путы.

Я вновь один, пред ликом пустоты.

Душа — как лёд, что умер из воды.

И всё заполнила изломанная колкость.

Я жил движением, а умер — через стойкость.

А день звенит,

Словно в оркестре — медь.

Кто не спешит,

Того догонит смерть,

Не дав закончить

Всё, о чём мечталось.

Нелишне помнить —

— Мир не знает жалость.

Всё то, что было сжато до предела,

Как книга целая, сгущённая до строчки,

Вдруг полыхнуло бесконечно белым

И разлетелось, тут же, на кусочки.

Утратив в миг, божественную целость,

Забыв о том, что было всё едино,

Разъятость обрела тот час же зрелость,

И тайна истины мелькнула снова мимо.

Не смотри на меня,

Ожидая какого-то чуда.

Мы лишь просто друзья,

Пусть признаться себе в этом трудно.

Пусть невидима грань,

Но душа — всё ж иное, чем тело.

Хоть у плоти нет тайн,

Это вряд ли изменит суть дела.

Пусть объятия жарки,

И тянуться, с жадностью, губы.

Ткут иное нам парки:

Их нити — бесцветны и грубы.

С конца обжёгши, вымочив в крови,

Копьё швырнул, в сердцах, себе под ноги:

— О, Мир! Отныне мы с тобой враги,

И нам отныне — разные дороги!

И будто сбросив тягостный балласт,

Я тут же взмыл в безоблачное небо:

— Прощай, ревнитель бестолковых каст!

Не нужно мне ни зрелища, ни хлеба!

Мой путь теперь — на яркую Луну,

Что ночью золотиться долькой сыра.

Мой путь теперь — не в ширь, а в глубину,

Где мысль — не меч, а тонкая рапира.

Мой путь теперь — куда уж нет пути,

Где только в одну сторону дорога.

Где, может быть, я так смогу уйти,

Чтоб и тебя оставить за порогом.

Как шкура волшебного зверя,

Сверкает на солнце снег.

Как иглы его — деревья,

Как взор его — утренний свет.

Бывает, что вздыбит шерсть он,

Завоет и засвистит,

Ударит морозной плетью,

Коль ветер его разозлит.

Уж лучше — пусть тихо дремлет,

Даря, как мурлыканье, скрип.

А дворник — его причешет,

Чтоб не был лохмат и сердит.

Так, всякий раз, ища вопрос,

Что был бы дверью в царство истин,

Как мотылёк, впряжённый в воз,

Достичь не в силах ясной выси.

Границы держат языка

И, в общем, тварность каждой мысли:

Ведь кто я — жест, или рука?

Иль то, что не дано исчислить?

Рельсы шепчут о чём-то своём,

Чуть тревожно и капельку грустно.

Мы в трамвае лишь только вдвоём,

И на улице — гулко и пусто.

Утро спит, за изгибами крыш.

Ночь ещё не покинула город.

Вот и ты, друг мой, сонно молчишь,

Мне уткнувшись в измявшийся ворот.

В марте постарела зима:

Стал морщинист и тёмен снег,

И всё тоньше, день ото дня,

Кожа льда над венами рек.

Молчи! Слова я не приму!

Сегодня жду совсем иного:

Ведь вечер рвётся на губу

Прикосновеньем, а не словом.

Я жду лишь шёпот нежных рук,

Объятий крик, в любовном споре,

И сердца — грохот, а не стук.

Вот, что я жду. Сегодня. Вскоре.

Что-то сегодня ветрено.

Пожалуй, схожу на форпост.

Весна спешит слишком медленно,

И льда ещё крепок мост.

Река, обжигающим пламенем,

Там, где-то внизу, подо мной,

Как Каин, убивший Авеля,

Бездонна своей чернотой.

Но ветер, рождённый музыкой,

Коснувшись стальной глубины,

Как прежде, безгрешен акустикой,

Хоть стал уже ветром воды.

Ночь безлунна и глубока.

Свет свечи рисует тени.

Мы хотим узнать, до срока,

Нити будущих плетений.

С тайны сдёрнуть чтоб завесу,

Волос жжём мы над водою,

Мудрого зовём мы беса —

— Натираем нож золою.

В воск горячий — тёртый ноготь,

Землю, соль и каплю крови.

Если верно всё исполнить —

— Тайны бес свои откроет.

Но невнятны его речи:

Смысл скользит куда-то мимо.

— Зададим вопрос полегче!

Кто такой, хоть, воин Сида?

И опять туман без меры.

Сотни слов, да всё без толку!

— Ладно, прочь ступай, дух серы!…-

— Отпускаем балаболку.

Ночь безлунна и глубока.

Свет свечи рисует тени.

Чтоб постигнуть тайну рока,

Мало только с чёртом бдений.

Неба зыбкие границы

Взор всегда проходит мимо:

Небо — не объект, а принцип,

Взгляд на обустройство мира.

Дополняя жизнь земную,

Нам даруя суперэго,

Небо целость лишь взыскует,

В отраженьи человека.

Но кто хочет ещё выше,

Кто стремиться не к покою,

В небе правды тот не ищет,

А идёт своей тропою.

Небо пасмурно-хмуро.

Что сегодня? Среда?

Сна тяжёлую шкуру

Трудно снять, как всегда.

Мыслить надо бы ясно.

Только с этим — труба!

Недосып, как и пьянство —

— Не порок, а судьба!

В начале этой недели,

Я снова гостил в "Вермеле",

Под буйство разгульных кельтов,

В объятьях бретонских ветров.

Там пела пронзительно скрипка.

Ревела всех громче волынка.

И в пиве хмельного цвета

Я видел ирландское лето.

Ночью за окном — дождь:

Сорок тысяч тоненьких струй.

Вышивают бисером ночь,

Словно знамя будущих бурь.

Но пока — и тиха, и нежна

Эта песня ангельских слёз.

И я буду с ней до утра,

В сладком царстве волнующих грёз.

В спираль закрученный поток,

В нём жизни заключён росток,

Что, словно времени стрела,

Нацелен в завтра, из вчера.

Но скрытен провиденья лик:

Никто, что будет — не постиг.

И равно может стать росток —

— Сорняк, иль сладостный цветок.

Чтоб меч быстрей скрестить с врагом

И на века остаться в славе,

Клялись не золотым руном,

Здесь цапле все обет давали.

Один сказал. — Мадам! Мой глаз.

Его закройте своим пальцем.

Закрыли?.. Ну, так в добрый час!

Пребуду, с радостью, страдальцем!

Покуда враг не побежит,

Не покориться Эдуарду,

На мир пусть глаз один лишь зрит!

В том цапле приношу я клятву!

Вот каждый дать спешит обет,

Порой теряя чувство меры.

И королева. — Видит свет!

Во мне — дитя, не день уж первый!

Мой государь, клянусь я в том —

— Коль не коснусь земли французской,

Дитя Ваш не увидит дом,

Порукой в том — стилет мой узкий!

На миг настал тишина.

Король промолвил потрясённо. —

— Вовек никто и никогда

Не обещал отдать столь много!

…Средневековая игра

Порой смешна, порой жестока.

Но предавались ей всегда —

— С безумством тайного порока!

Калитка открыта. Дорога зовёт.

Коль сделал ты шаг, путь один лишь — вперёд.

Туда, где за лесом — овраг и гора.

Туда, где ты не был ещё никогда.

Вприпрыжку, галопом, лишь пыль до небес!

Вот сразу за полем — шумит древний лес.

Там храбрые эльфы и стаи волков,

Коварное эхо и тайны веков.

В овраге, где речка и омут без дна,

Русалка беспечно поёт завсегда.

Но лучше её обойди стороной,

Чтоб сладкая встреча не стала бедой.

Иди вдоль реки этот день, и ещё —

— И кончится край бесконечных чащоб.

И вот, как услышишь — шумит водопад,

Коль дальше пойдёшь — тебе чёрт уж брат!

Там горные тролли и страшный дракон,

И лишь под горою — какой-то закон!

Спускайся, где корни пустила гора,

И гномы, быть может, приветят тебя.

Но всё-таки, ухо держи ты востро.

И что поценнее — в котомку, на дно!

Да помни! — В пещерах, ещё и сейчас,

Нет-нет, да сверкнёт злобный гоблина глаз.

А впрочем — вперёд! Ведь опасней всегда

Бояться того, что не встретил пока!

Разорвана — не связать.

Разбита — на сотни осколков.

Бессмысленно обвинять.

Рыдать — ещё меньше толку.

Скрещение всех времён

На точке судьбы и пространства,

Была она тем узлом,

Что песню скрепляет с танцем.

Но вечности один вздрог,

Конвульсия, в бесконечном —

— И рушится даже рок.

А тут — только вздох, в быстротечном.

Зарей охвачен северо-восток. —

— Пора вставать, тащиться за порог,

Туда, где день, а вместе с ним — заботы.

Увы, мы часто — данники работы.

А хочется — лежать и не вставать,

Забыть о том, где ты, а где кровать,

Лишь храпом громким выводя рулады

В объятьях сна — желаннейшей услады.

Нет, жизнь — совсем не лабиринт,

А просто множество изгибов.

И время — не стрела, а винт.

И Бог — не данность, а лишь символ.

Судьба — лишь мысленная связь

Почти разрозненных событий.

И что-то не даёт понять

Единство мира, в тьме наитий.

Я ночь сменял, без сожаленья,

На сладость ненасытных губ,

На страстность слитного движенья,

В блаженстве замерших минут.

Пусть сновидения в обиде,

И в ревности слезах Луна, -

— Сегодня вы меня не ждите:

С другой я буду до утра!

Всего себя отдам я ласке,

Заклав за нежность — свой покой.

И лишь шепчу чудесной сказке. —

— Ещё чуть-чуть побудь со мной!

Утро. Клубится туман.

Я потерял дорогу.

Болота глухой котлован,

Где цапля поджала ногу.

С веточки — капля дождя.

И мутная лента восхода.

Начало нового дня,

Как камень, брошенный в воду.

Сентябрь, первой желтизной,

Коснулся листьев на деревьях.

И сразу ниспослал покой,

Прозрачным сделав дух и время.

Как паутинка тонок свет.

Вся синева — ещё от лета.

Но холоден уже рассвет,

Как в сессию — клочок билета.

Страсти девятый вал

Силу утратил давно:

Любил, что и проклинал —

— Илом легло на дно.

Боли тяжёлый песок,

Любовной травы тенета,

Бешенство яростных строк —

Всё скрыла теперь глубина.

Толща прозрачная вод,

Как изумрудный кристалл.

Я сам перешёл себя в брод

И к берегу снова пристал.

Бескрайня душевная сушь.

Я твёрдо стою на ногах.

Поверь, я давно не сержусь.

Я знаю, мы в разных мирах.

Осени поздней страницы,

Зачитанные до дыр:

Вороны, что вовсе не птицы,

А мусора ориентир;

Дороги — раскисшею жижей;

Навечно заложенный нос;

Дождь — песней унылой по крыше;

И гостем желанным — мороз.

Запах первых ручьёв.

Песня ранней капели.

Время верно течёт

От отчаянья — к вере.

От короткого дня —

— К небу, полному солнца.

Там, где ветер уж пьян

Тем, листва что проснётся.

Скоро, скоро уже

Сгинут в прошлом метели.

Мы живём на меже

Меж любви и сомнений.

Небо полнится светом.

День растёт ото дня.

Ожиданием лета

Пропиталась земля.

Гудят соком деревья.

Рвутся почки — листом.

Дышит будущим семя

Под суглинным пластом.

Жизнью сдавлено время,

Словно ветром — крыло.

Пусть не в Бога, но верю,

Как Адам — в то ребро!

Птицей весенней в бездонности неба,

Дурманящим запахом свежего хлеба,

Нечаянной радостью, дивной игрой

Приходит любовь за тобой и за мной.

Коль хочешь навеки блаженства и чуда,

Любовь не пытай. — Почему и откуда?

Люби, как зарю обожает восток,

А капля чернил — белоснежный листок.

Останься свободным. Оставь на свободе.

Пусть чувства живут, повинуясь природе.

Пусть прежним любви остаётся лицо

И после того, как наденешь кольцо!

Пока белы ещё сугробы.

Мороз по-зимнему сердит.

Сидят, нахохлившись, вороны.

И снег не тает, а скрипит.

Но день заметно стал длиннее.

И выше стала синева.

Как драгоценные каменья

В луч солнца вплетена весна!

День нынешний — не чернозём,

А бедный травами суглинок.

Но пашем мы его вдвоём,

Чтоб снять с воды, хоть каплю сливок.

Фортуна смотрит свысока.

Достаток — там, за горизонтом.

Зато судьба пока легка,

И счастье — рядышком, под боком.

Терзаемы ревностью к цельности неба,

К виденью недвижно царящего храма,

Мы все забываем — иллюзии слепы,

И верить в незыблемость — глупо и странно.

Но хочется душам, в изменчивом мире,

Растаять в блаженстве единого взгляда,

Когда, как в знакомой им с детства квартире,

Все вещи стоят под рукой, и где надо.

Пусть однажды случится, что в край твой ворвётся война.

И судьба, взревновав, счёт для горьких откроет потерь.

Пусть враги всё сожгут — и уже ни кола, ни двора,

Но останется меч и отряд твоих верных друзей.

Припев: Не ищи отступленья, коль даже остался один.

Бой проигранный — вовсе не тот, где дано смерть узнать.

Пусть надежда мертва, и нет сил — но враги впереди.

Меч покрепче держи, чтобы жизнь подороже продать!

Пусть окрасится кровью доспех одного хоть врага.

Песней сладкой звучит пусть его хрип предсмертный и стон.

О пощаде — забудь — не живёт она в сердце клинка,

Пока жив хоть один, кто твой собственный мир жёг огнём.

Пусть от ярости сердце пылает, как в горне — руда,

Выплавляя в душе у врага лишь смятенье и страх.

Твоё бешенство будет — пароль к тем небесным вратам,

За которыми Бог, наконец, отделит от души твоей прах.

Плечом к плечу, мечом к мечу!

Нельзя нам отступать!

Там, позади — родимый дом,

А в нём — отец, да мать,

Детишки малые, жена. —

— Все горько слёзы льют

И молят. — Боже, не оставь

Мужчин в чужом краю!

Точи топор, востри стрелу!

Пусть смерть дано узнать,

Но тысячи врагов придут —

— Не дрогнет наша рать!

Там, за холмами, у реки,

Наступит лишь рассвет,

Мы выстроим свои полки,

И враг нам даст ответ!

Плечом к плечу, мечом к мечу!

Нельзя нам отступать!

Там, позади — родимый дом,

А в нём — отец, да мать…

Дороги выстилает ветер

Листвой, опавшею с дерев.

Коль ты в пути, то значит — смертен

И знаешь радость, горе, гнев.

Пусть ты, как лист, недолговечен,

И краткий миг, как лист, в пути.

Зато ты жизнью, всё ж, отмечен.

Раз смертен, значит — жив… Иди!

Бьётся сердце в такт дыханью.

Нежное касанье губ.

Пусть, за гранью пониманья,

Круглым будет даже куб.

Топология пространства.

Извороты бытия.

Счастье — это постоянство,

В сердце, жаркого огня.

Из n-мерности иного,

Жизнь — лишь плёнка пузыря.

Что ж с того? Важно иное!

Важно — это ты и я.

Средь множества земных морей,

Бескрайних и глубоких,

Одно всех переплыть трудней,

Оно — рубеж для многих.

Пускай безбрежный океан

Грозит свирепым шквалом,

Но тех, кто в путь ушёл в себя,

Шторма пугают мало.

Души бездонной глубина,

Как вход в совсем иное:

Пространством дышат времена,

Где мир рождён собою.

И где вселенных хоровод

Извечно ждёт прихода

Того, кто их переплывёт,

Приняв обличье бога.

Тихое утро. Ни ветерка.

Небо безоблачно, в цвет молока.

Белый туман, да озёрная гладь.

Краешек солнца пока лишь видать.

Но тихою поступью, суетный день

Уже удлиняет предметам всем тень.

И вскоре — заметить успеешь едва —

— Вокруг уж повсюду толпятся дела.

Мой ангел, данный мне от бога.

Всегда мятущийся в себе.

Ты — мой покой, моя тревога,

Звезда, на жизненной стезе.

Ты — моя дверь в юдоль земную.

Ты — мои первые шаги.

Я сам себя скорей забуду,

Чем руки оттолкну твои.

Молю судьбу — и дальше вместе

Смеяться нам и горевать

На этом, полном жизни, свете.

О большем — смею ли мечтать?

Целый день за окнами дождь.

Небо хмурит тучами лоб.

Листья словно бросило в дрожь

От небесных, капельных строк.

Целый день бурлят пузыри

В лужах, на асфальте дорог.

И в душе растут пустыри,

Словно я до сердца промок.

Мир соткан из самообманов.

Учите лучше алфавит!

Не то, прочтя пятьсот романов,

Решите — вам весь мир открыт.

Касаясь прошлого иного,

Сверните лучше свой аршин.

Пусть даже совпадений много,

Они — что тени от картин.

Спешить не надо с приговором.

Решимости скажите. — Брысь!

Не то, в себя упёршись взором,

Невольно вскрикните вы. — Кысь!

Льдистым блеском — синева.

С сухим треском — навсегда.

Рвётся пятый небосвод.

Небо водит хоровод.

Где четыре — там и пять.

Можно обратить всё вспять.

Только мнимым будет шаг:

Сам себе ты будешь враг.

Лучше — в цвета чехарду.

Вспышкой — в вязкую руду.

Добывать, делить и мять,

Распадаясь — создавать.

Или, отшвырнув себя,

Вспомнить холодность огня.

Хлопьями метёт времён.

Кто свободен — тот прощён.

Сам собой. И просто так.

Сделать свой не бойся шаг.

Ещё вчера с тобой гуляли в парке.

С улыбкой, пальцы рук переплетя.

Ещё вчера объятья были жарки,

Ну а сегодня — рядом нет тебя!

Разлука — надоедливым ребёнком,

Минуту каждую теперь всегда со мной.

Всё теребит. — Скажи, ну сколько, сколько?

Когда уже поедем мы домой?

Падают листья, печалится осень:

Увы, сменит золото белая проседь.

Ещё один месяц — спадёт красота,

И вместо нарядов — ветвей нагота.

И сразу настанет унылый ноябрь,

Замёрзнет земля, год совсем станет старым.

Отсюда, наверное, и седина.

Ах, горькая доля! Ах, злая судьба!

Ряды потёртых книжных переплётов,

Как лица старых, преданных друзей.

Лишь иногда тяну я руку. — Кто ты?

А!.. Это ты… Ну долгих тебе дней!

И дальше, изнывая от соблазна. —

— Чего же взять? Хочу и то, и то!

Я, видимо, пришёл сюда напрасно:

Ведь я не в силах прочитать всего!

Библиотеки скромные размеры —

— Всего-то комната, средь многих корпусов, —

— Хранят веков исчезнувших шедевры,

Пусть и с балластом вечных дураков.

Покуда мир неправдой жив,

Куда деваться бедному?

Пусть он работы не бежит,

Нужда — подруга верная!

Припев: Не надо счастья нам потом,

В заоблачной отчизне!

Кто честным кормится трудом,

Достоин лучшей жизни!

Сеньор три шкуры с нас дерёт,

Нас обзывая хамами.

Он золото в казну кладёт,

Но всё оно — кровавое!

Бедняк — крестьянин, иль портной —

— С рассвета — за работой,

А господин, с праздной толпой,

Себя тешит охотой.

Мы трудимся — жнём, или шьём —

— Но всё это — напрасно:

Мы труд сеньорам отдаём,

Нам — голод, им — богатство.

Твердят священники. — Смирись!

Кто кроток — близок Богу.

И лезут, нам сказав. — Молись! —

— Под юбку к нашим жёнам!

Все пьянствуют — король и поп,

Сеньор и даже судьи.

А мы для них — всего лишь скот,

Мы для господ — не люди!

На небе — плотной вязью облака.

И солнце, нехотя, взбирается над крышей.

Уже вот-вот наступят холода,

И ночь придвинется ещё немного ближе.

А за окном — не шелохнётся лист,

И птичья трель рвёт тишину лесную,

Да гастарбайтеры бросают землю вниз:

Зарыть траншею надо им вручную.

Лист кленовый упал на дорогу.

Жёлтый с красным его цвета.

У окна я стою подолгу

И смотрю, как спадает листва.

Словно дни моей собственной жизни,

Отрываясь с ветвей бытия,

В пропасть прошлого падают листья,

Наблюдаю и думаю я.

Грусть стучит бабьим летом в окошко.

Мягким светом поют небеса.

А душа, как бездомная кошка,

Бродит там, где любовь и весна.

Всё неизбежно в мире: день за днём,

Вслед осени златой, спешит зима седая,

И облака на небе опалив огнём,

Уходит солнце, и приходит тьма ночная.

Вот так и я: на привязи — ослом,

Вслед за свободой, что маячит перед носом,

Всю жизнь кружу, вращая день за днём,

Тщету земную бытовых вопросов.

Порвана, скомкана, сорвана вниз

Звёздная россыпь на неба карниз.

Трещит горизонт и встаёт на ребро.

Мгновенье назад всё так было легко!

Ну было и было! А ныне — не так:

Горят серафимы, рай падает в ад.

Последняя битва — вселенское дно.

Архангел трубит. — Здравствуй, Армагеддон!

В кровавое месиво — все времена!

Разрушим мир весело, раз — навсегда!

Единство, противное всем и Ему,

Расторгнем: негоже добру льнуть ко злу!

И вовсе не важно — была ли вина.

У мира всегда лишь одна есть цена.

Хоть грешник, хоть праведник — всё здесь равно:

Мир будет разрушен, раз воля Его!

Пусть ангелы бьются с самим сатаной.

Пусть слёзы не льются — смерть будет игрой.

Сотрём мироздание всё в порошок!

Развеем, растопчем — всем будет урок!

Как белое станет намного белей,

Избавиться мир от двуликих теней!

И чистой слезою, возвышенный рай

Воскреснет, открывшись для праведных стай.

Не будет ни горя, не будет и слёз…

Всё будет навеки. Всё будет всерьёз.

Лишь радость, лишь песня, един, Кто распят.

И как горький сон — дьявол злобный, и ад.

…Ах, милые сказки ушедших времён.

Наивные ласки тех, кто уязвлён.

Вам вера — как стяг! Я же знаю одно:

Покуда ты жив — жив и Армагеддон!

Стучит по аллеям дождь.

В лужах кипят пузыри.

Дождливой была и ночь.

И не было видно зари.

Уныло и сумрачно. Пуст

Укутанный сыростью парк.

Сегодня здесь бродит лишь грусть,

И нет, как обычно, пар.

Одни только скачут щенки.

Что им до погодных тревог?

Гоняют наперегонки

И крутятся возле ног.

Ветер пахнет дождями.

Лес — опавшей листвой.

Между снами и явью

Шаг совсем небольшой.

Оступаясь сознаньем

В бездну, что дарит ночь,

Я, дорогами тайны,

Сквозь себя иду прочь.

Что мне место, иль время?

Там — возможность всего!

Эфемерные двери

В что грядёт и прошло.

Я глаза закрываю.

Месяц смотрит в окно.

Между адом и раем.

Между злом и добром.

Наверно, всё же прав Лактанций!

Я видел пару белых крыл,

И бездну, между двух дистанций,

Порыв любовный перекрыл.

Я свято верил, что ты ангел.

Но ты смеялась надо мной.

И лишь сегодня ночью, в парке,

Ты стала вдруг сама собой.

Расправив гордо свои крылья,

Белей, чем на вершинах снег,

Ты прошептала мне. — Отныне,

Ты для меня — и Бог, и Свет!

И вознесла превыше неба,

Туда, где ангелов приют,

И ласки столь дарила смело,

Что те там больше не живут.

Когда ж закончилось блаженство,

И мы достигли вновь земли,

Ты поклялась. — Я буду вечно

С тобой на жизненном пути!

Пришли мы в храм. Но там сказали,

Раз небо справок не даёт,

То дело, потому, едва ли,

Хороший примет оборот.

Но, коли рай пообещаем,

Сумеют, всё же, нам помочь.

Но ты всех обратила в пламень,

И мы ушли, во гневе, прочь.

С тех пор мы и живём на небе.

У нас семь чудных ангелят.

Но до сих пор ты в страшном гневе:

Детей растишь, как бесенят!

Мир разъят и исчислен,

Словно круг — на квадрат.

Духа горние выси

И частиц конденсат.

Мы глаза лишь и уши

В этой автосудьбе.

По воде, как по суше,

Ходит верный себе.

Мир себя постигает,

Не идя напролом:

Не спеша, прорастает

Мудрецом и попом.

Кто-то ищет, не зная.

Кто-то верит — и всё!

Мир, от края до края —

— Сам в себе и во всём!

В тьму ночную — вспышкой света.

В мрак вопросов — блеск ответа.

В жизнь — счастливую звездой.

В скуку — звонкой кутерьмой.

Не ищи лишь там, где знаешь.

Тайну — страстью разгадаешь.

Мудрость без огня — ничто.

Хладный сердцем — мёртв давно.

Жизнь — загадочная штука:

Чуть игра, и чуть наука.

Из всего она того,

Что в сей мир принесено.

Будь ты праведник, хоть трижды,

Жизнь прими, как можно ближе.

Тот, кто в келью затворён,

Сам предал, в кого влюблён.

Ветер играет опавшим листом.

Хмурое небо. Затворенный дом.

Дождь моросит. Крик встревоженной птицы.

Осень коснулась предместий столицы.

Раскрасила листья… И вот — сорвала.

Октябрь. Природа уж ждёт холода.

И льдом заковав, с ночи сонные, лужи,

Нам мир объявил, что мороз им разбужен.

И в воздухе сразу запахло зимой.

Всё в жизни своею идёт чередой.

Душа уходит из тела,

Как пламя из тонкой спички.

И пеплом, горьким и белым,

Осталась лишь жизни привычка.

Как угли былого — вечность.

Сгорели все тайны иного.

Поруганная бесконечность.

Не вспышка, а просто слово.

Внутри себя на я своё взглянуть.

Взгляд изнутри на то, чем сам ты смотришь.

Лишь плёнка разума, да чувственная муть —

— Пожалуй, всё, что так, в упор, уловишь.

Границы зыбкие — где мир, а где уж я?

Вот звук далёкий — он живёт и мною.

А вот — рука моя. И как её понять?

Она — и я, и, капельку, чужое.

Я чую кровь свою, что мчит по руслу вен.

Я чую… Это значит — здесь граница?

Вот это — точно я. А это — тела плен.

Оно — моё! Но, всё ж, не я — темница!

Я — это трепетанье на ветру.

Где ветер — из грядущего, в былое.

Я — постоянство мнимое в бреду,

Что, как привычка, крепит всё собою.

Мир, как и я, меняется вокруг.

И я, как все, за ним не поспеваю.

Мгновенье в прошлом — вот и есть тот круг,

В котором я в сём мире обитает.

Словно мёртвые скалы нависли дома.

Ныне стали пустынными все города.

Ни огней, ни дыханья зловонных машин.

Я остался во всём этом мире один.

Только эхо шагов, да ещё моя тень —

— Вот и всё, кто со мной делит ночи и день.

Я хожу, я брожу, пыль вздымаю ногой.

Я зачем-то живу в пустоте неживой.

Словно лист прошлогодний, как чей-то злой сон,

Я бесцельно кружу, потерявши свой дом.

Позади — бесконечная россыпь домов.

Впереди — вереница пустых городов.

И в каком-то из них я, наверное, жил.

Что же… Буду идти, сколько хватит мне сил.

Буду мерить шагами земные пути:

Я хочу, и теперь ещё, дом свой найти.

Сияла, танцуя,

Смеялась, летя,

Дитя поцелуя,

Любви и огня.

Качалась на ветке,

Зашла в водопад,

В тенистой беседке

Рвала виноград.

Сложила на небе

В цветок облака.

Но тут, меня встретив,

Была такова!

Небо — яркой полосой.

Кто-то вслед мне крикнул. — Стой!

Только я уж сделал шаг.

Позади остался мрак.

Яркий свет, сквозь холод слов.

Тела сорванный покров.

Там, где нет границ меня,

Мир не знает слова "Я".

Время — мнимой кривизной.

Суть вещей — зигзаг простой.

Свёрнуто всё из себя:

Просто вздулась пустота.

И меж бездн зажатый нерв:

Мир — скользящий плёнкой блеф.

А день растёт, как тесто на дрожжах.

Тепло ему на солнце, словно в печке.

И вот уже, под звонкий щебет птах,

Как коркой — хлеб, он лопнул льдом, на речке.

И с ночью вдруг сравнявшися длиной,

Готов уж день вновь встретиться с луною,

Чтобы в июне, всё объяв собой,

Закатом слиться с нежною зарёю.

Пускай глупец поклоны бьёт:

Лоб крепок дурака!

Я буду с тем, кто пиво пьёт,

Презрев врата Петра.

По мне, с весёлой песней, хмель

Дороже завсегда,

Чем лживый, сладостный елей

С церковного креста.

Бог подкупает, иль грозит:

Тебе — иль в рай, иль в ад!

Но поп, что эдак говорит,

Лишь деньги брать мастак!

В тени смиренного креста —

— Лишь золото, да власть.

Так, к чёрту лживого попа,

За зря чтоб не пропасть!

Припев:

Пусть поп дудит в свою дуду

Про дьявола и бога.

Видал обоих я в гробу!

Мой мир — это свобода!

Я сердце тебе подарил.

Смотри же, как оно бьётся!

А вот — пара белых крыл,

И бодрый аллюр иноходца.

Я — твой домашний Пегас,

Что курицу есть вместо сена.

И дом наш — тот самый Парнас,

Где музы не бродят без дела.

Вот если бы только ещё

Чуть времени больше, да денег.

Но музы уж тут ни при чём:

Что им до того, что ты беден?

Летящий в бездну лепесток.

Ревущий времени поток.

И ты — песчинка бытия

На перепутьи сам себя.

А где-то, на ином пути,

Мерцают вечные огни —

— Поляризованный фантом

Других миров иных сторон.

Я бьюсь, как вспышка мотылька.

Я тороплюсь познать себя.

А там — уж всё предрешено.

Там не светло и не темно.

Но я слагаю жизни песнь.

Ведь я — не там. Я — только здесь.

А там — всё мёртвое давно,

Добро ли, зло, там — всё равно.

Туда — я затворяю дверь.

Навек. На миг. Хоть на теперь.

Что управляет птичьей стаей?

Иль косяком бессчётных рыб?

Откуда люди, порой, знают

О том, чей смысл в грядущем скрыт?

Пусть мы не ведаем. Так что же?

У тайн возьмём любой урок:

Вот опозданий странно больше —

— И самолёт заменят в срок.

Мир цепко держится за тайны.

Но дух познания не спит:

Когда-нибудь мы всё узнаем,

Любой секрет будет раскрыт.

Я закрою дверь.

В реку брошу ключ.

Я пойду, куда

Звёздный светит луч.

Где бела гора,

Да темны пути.

Я пойду туда.

Ты меня пусти.

Сквозь дремучий лес,

Где живёт беда.

Всё оставив здесь,

Где горька вода.

Как толчёный лёд

На губах слова.

Как стрелою, влёт,

Ранена судьба.

Тенью у ворот

У твоих мелькну.

Через горе, в брод,

За звездой иду.

Как гость, нежданный и унылый,

Пришёл ноябрь на порог.

И вот стоит: понурый, хилый.

И лужа возле самых ног.

Ему, на самый кончик носа,

Скатилась капелька дождя.

— Ну, что ж, раз уж пришёл, без спроса,

Садись и грейся у огня!

Вот — чай горячий! Вот — варенье!

Что мнёшься? Ну, быстрей к столу!

Накинь плед тёплый на колени

И режь потолще колбасу!

Волшебным средством чашки чая,

В прикуску с магией бесед,

Всегда, в час трудный, выручали

Кто шёл тропой нужды и бед.

Вот по щекам расцвёл румянец.

Гость улыбнулся и зевнул.

И тут ноябрь-оборванец,

Прям в кресле у меня, заснул!

Что ж, отдыхай. А я в дорогу

Тебя покуда соберу:

Вот тёплый плащ, еды немного,

Всё — в тощую твою суму!

И сам заснул. А рано утром

Вдруг хлопнула задорно дверь:

Мой гость ушёл. И слышу, смутно, —

— Он весело свистит теперь.

Смотрю в окно: на нём — узоры.

И снег, кружась, летит с небес!

…Знать, помогли, всё ж, разговоры!

Чай — это чудо из чудес!

Утро. В квартире тихо.

Урчит лишь один холодильник.

На улице — серо, безлико:

Завешен солнца светильник.

И я, как сова какая,

Устало моргаю глазами.

Я утра почти не знаю,

Поскольку живу ночами.

Чай, что дымиться в чашке,

Быть может, вернёт мне силы.

Как нефть, попав в вены шарашки,

Вдруг будит её до России.

День туманный и серый.

Голова на подушке,

Как луч света, под сферой,

Тяготенья ловушки.

Швардшильд, ангелом чёрным,

Караулит движенье.

Время — духом безвольным,

Признаёт пораженье.

Пусть и просто, но всё же от пуза,

Я могу есть почти всегда,

Ко мне чаще теперь не муза,

А скупая приходит нужда.

Сядет, сгорбившись прямо напротив,

И брезгливо скомкав листок,

Усмехнётся: "В стихах, или в прозе,

Всё равно, ведь, не выйдет толк!"

И сощурив ехидно глазки,

Станет шамкать беззубым ртом:

"Сколько лет можно верить в сказки?

Лучше точно знать — где и почём!"

А потом, тяжко охнув, встанет,

И ворча себе что-то под нос.

Прочь уйдёт в мир лишённый тайны,

В мир нужды, где и горе — без слёз.

Мы живём у широкой реки.

Нам до неба — лишь взмах руки.

Нам до вечности — только лишь вздох.

И не нужен для счастья нам бог.

Мир вокруг — остывающий взрыв.

Измерений взаимный прорыв.

Цепь причин, как следы бытия.

Лишь один из них — мир, и в нём — я.

Куда уходят облака,

О бритву ранясь горизонта?

Куда уносятся ветра,

С собой ведя дождей когорты?

Куда, под ночь, уходит день?

И где пристанище былого?

Мне это всё равно, поверь,

Когда со мной ты рядом снова.

Когда твоя рука — в моей,

А на губах — твоё дыханье,

Я счёт земных теряю дней,

И мне — плевать на мирозданье!

Готов я, с ночи до утра,

Пить жадно сладкое блаженство.

Что мне весь мир? Мир — ерунда,

Когда любовь дана мне вместо!

Город рычит словно загнанный зверь.

К ночи попав в полон.

Ты закрываешь покрепче дверь

И погружаешься в сон.

А я лежу рядом, но я не сплю:

Мне надо успеть ло утра

С неба тебе принести звезду:

Ведь на дворе — весна!

Словно одежду сняв плоть свою,

Я в лунный ныряю свет.

И вот, я взлетаю. И вот, я плыву

Средь звёзд и хвостатых комет.

Небесный огонь на моей руке.

Звезда жжёт слегка ладонь.

По млечной дороге, как по реке,

Спешу я обратно домой.

Любимая, спи! Сладки будут пусть сны!

На блюдце кладу я звезду.

Едва только утром пробудишься ты,

Увидишь, как я люблю!

Холодит зрачок небо.

Солнце ранит висок.

От души, как от хлеба,

Был отрезан кусок.

Что могло быть — не будет:

Мир сломал свою ось.

Жизнь целую не в губы,

А лишь в челюсти кость.

Мир полон дурных совпадений:

Чем дальше, тем больше дров.

Кто в жизни не ведал сомнений —

— Не знал вкус запретных слов.

Ветви баюкают ветер.

Солнце скатилось вниз.

Мы, словно малые дети,

Веруем в свой каприз.

Наш мир — всего лишь только пена

Из тонкой плёнки бытия,

Где время — мнимый угол крена

К прямой, из центра пузыря.

В моей душе — Великий Войд.

Помножив ноль на бесконечность,

Объял я время кривизной,

К мгновению низведший вечность.

Сознанья лопнула струна,

И вот уже я вне Закона:

Ни полнота, ни пустота,

Лишь время — лёд, испивший воду.

Несоразмерность ничему,

Лишь длительность, не протяжённость.

Не здесь ли мир творит судьбу,

Вплетая в мнимости возможность?

Поверхность раздела фаз.

Весь мир — лишь процесс на границе.

Мгновенье застынет лишь раз

И станет, как пленник в темнице.

Пылает звезда в небесах,

Время сжимая в частицы.

А вечность — в твоих глазах,

И стражи её — ресницы.

Обряды не в счёт. Важны только дела.

Куда твоя вера тебя привела?

Ты будешь лелеять её, как цветок?

Молиться на запад, или восток?

Считать, что весь мир — только сон, ерунда?

Что только лишь смерть даёт всё навсегда?

Что ж, верь во что хочешь: мир всякому в рост.

Ты ищешь ответы, а нужен — вопрос.

Я уверен, что я смогу.

Что тебе подарю я Луну.

Пусть не в этот год, и не в тот.

Знаю лишь, что он точно придёт.

Что однажды, открыв глаза,

Ты вдруг ахнешь. — И в правду, Луна!

И спустившись на лунный простор,

Мы шагнём в кольцо лунных гор.

А на небе сияет Земля.

Ты к себе прижимаешь меня.

Но касание губ — лишь в стекло.

Ну и пусть! Счастлив я, всё равно!

Осень. Глубокая осень.

Листьев опавших ковёр.

Время минуты дня косит

И к ночи несёт в шатёр.

Прочь улетели птицы —

— Несбывшиеся мечты.

Осень безумной столицы.

Осень моей судьбы.

В истории читаю между строк:

Константинополь — Запад, иль Восток?

Хоть пропасть между ними глубока,

Соединил культур он берега.

И всё ж, при этом, смог не допустить,

В неистовстве друг друга поглотить.

Пусть слышал Запад крик "Аллах акбар!",

Там был Мартелл, здесь — полчища болгар.

Ну а вдоль Каспия — хазары на пути

Стояли так, что было не пройти.

Была арабом рана глубока:

Хазарским звали море все века.

А Запад смог тогда соединить

Истории прерывистую нить.

К нему из Византии сквозь века

Была протянута античности рука.

Другую ж Кордовский жал крепко эмират.

Восток и Запад дружат, коль хотят.

Но минули века, уткнувшись в май.

Истёк твой срок. Империя — прощай!

День предпоследний. Полчища Мехмеда.

Ты умерла, но проросла в соседа.

Пусть боюсь я смотреть в упор,

Пусть ещё свежа слишком рана,

Я с тобой всё веду разговор,

Сознавая, что слов одних — мало.

Я хочу — вновь коснуться руки

И услышать знакомый твой голос.

Только жизнь — на воде лишь круги,

У которых — лишь форма и скорость.

Спать. Испугаться. Вздрогнуть. Вскрикнуть.

Сесть. Оглянуться. Подскочить.

Схватить. Одеть. Нагнуться. Вынуть.

Засунуть. Выбежать. Настичь.

Ругаться. Убеждать. Заплакать.

Кричать. Отчаяться. Махнуть.

Вернуться. Откупорить. Звякнуть.

Налить. Поморщиться. Хлебнуть.

*

Беспечно. Неожиданно. Тревожно.

Внезапно. Потрясённо. Зло.

Стремительно. Натужно. Осторожно.

Рассеянно. Поспешно. Тяжело.

Отчаянно. Бесстрашно. Горько.

Безумно. Безнадёжно. Широко.

Устало. Механически. Негромко.

Поспешно. Мимоходом. Глубоко.

Белый снег скрипит под ногой.

Все деревья в хрусталь одеты.

Новый год к нам стучится домой,

Ну а мы ещё бегаем где-то.

Видно, ищем ту лёгкость души,

Что дарила нам в детстве праздник.

Новый год, подожди, не спеши!

Дай, заботы предам я казни!

Чтобы вновь, как когда-то давно,

Нетерпение путать с восторгом.

И чтоб сердцу вновь было дано

Неподвластным быть злу и тревогам.

Едва отщебечут птицы,

И высохнет в поле роса,

Бог, на своей колеснице,

Съедет с небес навсегда.

Тьма и межзвёздный холод

Тут же окутают нас.

Смерти безжалостный молот

Жизнь сокрушит в этот раз.

Последним любви поцелуем

Умру на твоих я губах.

А дальше — мы вместе не будем…

К чему теперь слёзы и страх?

Чёрный ворон. Белый снег.

На тарелке — чёрствый хлеб.

Вслед зловещей чёрной птице

Едет смерть на колеснице:

В руках — острая коса,

В глазах — холод и гроза.

Едет, едет смерть неспешно.

Ей — что праведный, что грешный.

Едет смерть. Свистит коса.

Славят бога образа.

Горек чай. Разбита чашка.

Не страна, а так… Шарашка!

Вслед за смутой, вновь упырь

В сказку превращает быль.

Но построят вновь болото:

Кровь давно уж выпил кто-то.

Лишь зловонная вода

В венах мчит туда-сюда.

Любая вера — лишь отчаянье.

Она нас учит: жизнь — страдание,

Что всё начнётся лишь потом,

Когда ты встретишься с гробом.

Хоть это, право, очень глупо,

Но верят люди в это тупо.

Им размышлять о жизни — влом.

Удобней быть — слепым кротом.

Но тот, чья вера — в размышлении,

Не ждёт, как избавленья — тления,

Не копит счастье на потом.

Он знает: мир — родимый дом.

Ты ушла. Вслед тебе полил дождик.

Я стоял и смотрел в окно.

Я бы плакал, как пьяный сапожник,

Но стеснялся себя самого.

Ты ушла. И на пасмурном небе,

Как в душе потерявшей покой,

В пелене проносились тени,

Мне шепча о разлуке с тобой.

Иду на северо-восток

Уже который день.

Я снова дал себе зарок

Не оступиться в тень.

Края тропинки холодны,

Как руки мертвеца.

Нельзя постигнуть глубины,

Нырнув не до конца.

Когда-то звёздный небосвод

Времён источит нить.

Утратит смысл ответ на то,

Чтоб быть или не быть.

Ну а пока — стучит сапог

Который уже день:

Иду на северо-восток,

Ведь там — короче тень.

Только солнце и ветер,

Да ещё облака.

Каждый день ныне светел.

Синева глубока.

Я лежу и гадаю,

Просто глядя в окно.

Далеко ли до края

Полосы облаков.

Мои мысли прозрачны.

Мои чувства легки.

Я — как тонкая мачта

На ладье средь реки.

Время в спину толкает.

День бурлит за кормой.

Редко кто из нас знает,

С чем грядёт день иной.

Маленькая ножка.

Тонкий каблучок.

Стучит по дорожке

Звонко башмачок.

Рядом, словно стражник,

Бежит белый пёс.

Маленький проказник

Всюду суёт нос.

Поводок-рулетка.

Красный телефон.

Ты — моя конфетка.

Ты — мой сладкий сон.

Когда миллионами глаз

На землю смотрело небо,

В этот полночный час

Я ужас чёрный изведал.

Виденье, иль сон дурной,

Иль было на самом деле:

Почувствовал вдруг, сам не свой,

Я тяжесть во всём своём теле.

Давящий взгляд в упор

Упёрся мне в самое темя.

Душ человеческих вор

Выбрал удачное время.

Тёмный, как ночь, человек,

Сотканный весь из мрака —

— Зло без лица и без век, -

Я не поддамся страху!

Знаю тебя я давно.

Пусть давят на плечи руки.

Я душу собрал в комок.

— Смотри же, что сейчас будет!

Миг, и отброшен во мрак,

Туда, куда вход заказан,

Мной этот зла батрак,

Истаяв, как облачко газа.

И сразу вернулся покой.

Я тут же забыл об испуге.

…Вот утро. А за стеной

Кто-то сегодня умер.

Как кит, которого судьба

Швырнула на жестокий берег,

Так вот и я — лежу пока

И без здоровья, и без денег.

Дворник лениво метёт метлой,

Вздымая пыль на дороге.

Дети куда-то прошли гурьбой.

Троллейбус проехал двурогий.

С мохнатой собачкой бредёт старичок,

Едва поднимая ноги.

Вот девушка. Вся — свежевыжатый сок!

Её — только взгляд догонит.

В тени, на скамейке, сижу сам с собой,

Смотрю, как проходят мимо,

Кто с местом не связан своею судьбой,

Владея всем этим миром.

Из окна потянуло холодом,

Словно погреб открыли со льдом.

И украли с небес всё золото,

Что в зените пылало огнём.

Отцвели и достались вечности

Все погожие, в прошлом, деньки.

Мы — заложники быстротечности

На коротком, сквозь время, пути.

Я бежал за тобою следом.

Крик беззвучно прилип ко рту.

Мир вокруг засыпало снегом,

А земля уходила ко дну.

Как гнилые, истёртые зубы

Возвышались вокруг дома.

Словно вены торчали трубы

Омертвелые навсегда.

Я упал, сбив до крови колено.

Воздух резко пронзил мне грудь.

Не сбежать мне из этого плена.

Не найти мне из бреда путь.

Может сон? Нет, на самом всё деле.

Вот уж в окна льётся вода.

Облака, между тем, покраснели,

Словно крови испили сполна.

Я один. Пустота лишь и холод.

Вокруг нет ни единой души.

Все кто бы мне когда-то дорог —

— На другой стороне тишины.

Точит разлука стрелы.

Питает змеиным их ядом.

Чтобы, где только я не был,

Лишь бы не был с тобой рядом.

Едва подхожу я ближе,

Без промаха их вонзает.

Ужель никогда не увижу

Ту, сердце по ком страдает?

Утро приходит с щебетом птиц,

С холодной, прозрачнойросою,

С туманом, пред солнцем простёршимся ниц,

И с нежной, как дева, зарёю.

Трепещет на ветке зелёный листок.

Я редко встаю так рано.

И вот, обративши лицо на восток,

Авроры любуюсь станом.

Облака обернули небо

Пеленою из грязной ваты.

Даже солнце сегодня слепо

И к земле пробьётся навряд ли.

Вот и птицы сегодня тише.

Все деревья поджали ветви.

Только город натужно дышит:

Жизнь тугие связала петли.

Ночью, в час, когда совы

Сбивают крылом своим колос,

Я, в духоте бессонной,

Услышал таинственный голос.

Высокий и чистый, он нежно

Звал за собой во тьму ночи.

Я не пошёл бы, конечно, -

— Противиться не было мочи!

Тело окутал холод.

Но сердце радостно пело.

Наверно, узнаю скоро,

В чём же там всё-таки дело.

Пружинит трава под ногою.

Ветер тревожит листья.

Скоро я буду с тобою,

Голос чей всех лучистей!

Под ногою — тротуар.

По бокам — деревья.

Вслед за улицей — бульвар.

Слоняюсь, от безделья.

Просто так вперёд иду.

Ради лишь движенья.

Все слагают гимн труду,

Ну а я — безделью.

Даже ночью город не спит.

Он в окно монотонно гудит

И, горя миллионами глаз,

Мне заснуть не даёт в поздний час.

Что ж ты, город, совсем не спишь?

Ты прижмись к земле тысячью крыш!

Ты закрой свои окна-глаза

И хоть раз, но поспи до утра.

Струями дождя

Небо ткёт.

Тихонько, про себя,

Всё поёт.

Уныла и грустна —

— По листве.

Назойливо громка —

— На окне.

Всегда лишь об одном

Песня та.

Был где-то водоём.

В нём — вода.

Но солнца жар

Любви не щадит.

И вот вода — уж пар,

Прочь летит.

Разлука — лейтмотив

Всех дождей.

Но вот и этот стих

Водолей.

Едва приняв дождя

Тёплый душ,

Оделась вся земля

В платье луж.

Словно оземь швырнули зеркало —

— Разбилось всё небо вдребезги!

Висит лишь осколков несколько.

Повеяло холодом вечности.

Куда же бежать? Где прятаться?

Хрустит под ногою радуга.

Руины поддельной святости

Сыпятся с Божьего фартука.

И сам Он — всего лишь фикция —

— Рассыпался на представления:

Кому-то Он — суд и полиция,

А мне — только точка зрения.

Я склонился к самой воде:

В ней трепещет моё отражение.

Это я! А ведь мог бы вполне

И иное иметь воплощение.

Мог собакою быть. Иль котом,

Чтоб терзать слух ночными руладами.

Или мог бы стать синим китом,

Что плывёт меж морями и странами.

Или вовсе — обычной блохой,

Слепнем злым, червяком, или мухою…

Фу!.. Нет, лучше быть просто собой:

Я лежу, жру помои и хрюкаю!

Хрю-хрю…

Новый день

Нагло влез в мой сон

И рычал аки зверь

Притом.

Словно взвод

Пьяных взрызг солдат.

Изнемог

От его рулад.

Приоткрыл

Я слегка глаза,

Вижу тыл.

Женский. Вот те на!

Не объять:

Прям, как три меня!

Что сказать?

Испугался я.

А она

Стонет и храпит.

Вот беда!

Прям горбатый кит!

Я вздохнул.

Отвернулся прочь.

Сел на стул.

До свиданья, ночь!

У больницы стоял человек:

В серой куртке, очках и кепке.

Из под детских, припухлых век —

— Взгяд, какой-то беспомощно-цепкий.

— Моя мама серьёзно больна.

На лекарства совсем нет денег…

Правда это? Иль только игра?

Врёт, иль, правда, простой, как веник?

Лет под сорок. На вид — как дитя.

Повидал попрошаек я всяких.

Мелочь дал, что была у меня,

Но души часть осталась во мраке.

Сердце ноет, и совесть скребёт.

Пропадёт ведь тот маменькин "мальчик".

Неужели правдиво так врёт?

Или, может быть, всё же иначе?

Я хожу мимо третий уж день:

Вдруг и он где-то ходит там снова?

На душе — неприятная тень.

По спине — что-то вроде озноба.

День разгорался ласково и нежно.

В лазурном небе рыскали стрижи.

Внутри росла неясная надежда,

И отрастали крылья у души.

Напротив солнца плыл по небу месяц.

А горизонт пылал сияньем дня.

Хотелось встать и крикнуть миру. — Здесь я!

Возьми и в небо подними меня!

Люди снуют и туда, и сюда.

На лицах — печать заботы.

Лишь те, кто моложе, почти всегда,

Поют без тоскливой ноты.

Вот кот чёрно-белый. Пушистым клубком

Лежит на скамье, что напротив.

Наверно, он тоже, являясь котом,

Не знает об этой ноте.

На скамейке, с бездомным котом,

Мы вдвоём коротали время.

И вдруг вспомнил я детство, свой дом,

Когда гладил рукой нежно зверя.

Кот мурлыкал и щурил глаза,

Подставляя бока худые.

Эх, вернуться бы в детство назад,

Когда мама и папа были!

Сердце сжалось, и в горле — ком.

Как жесток этот мир на деле!

И отец был, и мама, и дом!

Словно душу до слёз раздели.

И как будто по телу — ток.

Вдруг почувствовал — мама рядом.

Мне сказала. — Ну, здравствуй, сынок.

Что, в больнице опять? Непорядок!

Пусть всего только пару минут.

Но мы вновь были вместе с мамой!

И опять — один кот лишь тут.

Замурлыкал и моется лапой.

Ветер ерошит листья.

Хочется в плен ко сну.

И засыпаю я, в мыслях

Про эту больную страну.

— Доктора! Доктора! — крики.

Но что-то никто не бежит.

Вот налицо улики,

Что снова виновен жид.

Или коварный Запад.

Они на одно с ним лицо!

Ему бы нас только лапать,

Иль крепко держать за яйцо.

Повсюду враги-сионисты.

На нас ополчился весь свет.

Но мы, хоть в душе коммунисты,

Дадим христианский ответ!

Настроим повсюду церкви.

Все встанем на вечный пост.

Когда свет науки померкнет,

Учёных свезём на погост.

Мы истово будет молиться.

И к нам вновь вернётся Христос!

А всем подозрительным лицам —

— Явиться в тюрьму на допрос!

И вот зарыдает Запад.

Китай погребёт океан.

И поведёт нас всех Папа

Против орды мусульман!

Ветер ерошит листья.

Меня уж не тянет ко сну.

С криком, — …вам всем провалиться! —

— Вскочил я в холодном поту.

Она изломанно звенела

И пахла чёрною грозой.

Один идёт с улыбкой смело.

Другой бежит, как сам не свой.

Открыта. Вспенилась столь нежно,

Как будто роза без шипов.

Но он прошёл — чужой, нездешний,

Он пел, хоть был рыдать готов.

Не склеилось и не сроднилось.

Стал алым белый уголок.

Мечтала влёт! А что добилась?

Раздвинул, сдёрнул, поволок!

Он был весел и очень мил.

Дамы вслед все ему улыбались.

Он сердец, видно, много разбил,

Но победы другим доставались.

Коль холодны уста как лёд,

И жестоки стальные пальцы,

Кто ласкает, как будто бьёт,

Не бывает любви постояльцем.

Он пришёл из иных глубин.

Его имя — не зной, а холод.

Он из тех, кто всегда один.

Для кого дар любви — только голод.

Все мы, порой, бессильны

Пред ярким сияньем огня.

Как бабочки жжём мы крылья

Во имя, увы, не себя.

Кто холодом мрачно правит,

Не ставит огонь ни в грош.

Он пламенем лишь подманит,

Чтоб в сердце вонзить свой нож.

Но ты не почувствуешь боли:

Из льда ведь его остриё.

Ты просто лишишься воли.

И вот — ты готов на всё.

Он свернулся в тугой клубок.

Затаился на самом дне.

Лишь внутри бился островок

Тот, что помнил ещё о себе.

Дни летели, сменяя ночь,

Сжав века в остриё иглы.

Тот, кто видел его — бежал прочь.

И так сделал бы даже ты.

Но в пластах отлагаясь эпох,

Даже время находит смерть.

И его нашёл новый Бог

И взял в руки, чтоб рассмотреть.

Побелели и сжались уста.

Устрашился его даже Бог.

— Всё вернуть на свои места! —

— Но и Он это сделать не смог.

Где-то птица лесная поёт.

Из-под ног вдруг вспорхнула синица.

А у южных, далёких вод

Шлюха стала императрицей.

Мезальянс! Грандиозный скандал!

Мать — при цирке. Отец — при медведях.

С ней, наверно, весь город спал.

Даже в хрониках это отметят!

Но она всех прекрасней была:

Видя лик её, ангелы пели.

И вела её твёрдо судьба,

Обводя все стремнины и мели.

И отвергнув позорный покров,

После встречи в Александрии,

Возвернулась не в отчий кров,

А став ниже лишь Девы Марии.

Но однажды пришла беда,

И сам цезарь склонил свою выю.

Лишь она изрекла. — Никогда!

Я не сделаю прошлое — былью!

Царский пурпур — вот саван мой!

Никогда не найти мне лучше!

Коль бежишь, так беги! Бог с тобой!

Но совет мой — зови к оружью!

Проститутка стыдит царя.

Что ещё тут добавить можно?

Только ей одной благодаря,

Его царство и стало возможным.

Словно твёрдым чем-то — по стеклу.

День забился в омуте конвульсий.

Чёрный свет — на чёрную судьбу.

Не было у Данте здесь экскурсий.

Ранами изрезан небосвод.

Холод веет от сожженной плоти.

Не мурлычет здесь Чеширский кот,

А ревёт на невозможной ноте.

Впрочем, что ему? Он взял, да и исчез!

Я же прячусь, словно мышка в норке.

Где-то дальше есть дремучий лес.

Мне б туда, да страх сел на закорки.

Кто ушёл туда — теперь лежит в дыму,

Плавится от невозможной боли.

Что же… Пусть… Я всё равно пойду!

Хоть последняя, но всё ж — свобода воли!

Ты шла по линии воды,

Не оставляя след.

Была ты сон, а я был — ты,

А вместе мы — ответ.

Был этот путь мне незнаком,

Как, впрочем, даже ты.

И я не думал ни о чём —

— Шёл линией воды.

Но солнца закатился глаз.

И пробудилась ночь.

Ты начертала пару фраз

И в море ушла прочь.

Прибой смыл буквы на песке.

Я не успел прочесть.

На волны я смотрел в тоске:

Так, всё же — кто ж ты есть?

А звёзды лили ровный свет.

Да вниз текла Луна.

Порой, сокрыт от нас ответ,

И это — навсегда!

Строка оборвалась на середине,

Не в силах поймать свой хвост,

Который увяз в фонетической тине,

Когда выдирала свой нос.

Слова, бесконечным и топким болотом,

Ведут в лингвистический рай.

Я знаю — туда доходил уже кто-то.

Вот кочка! А ну, не зевай!

Но мокрой одеждою тянут вниз рифмы.

Миазмы бессмысленных слов.

Ордой комаров жалят странные ритмы.

Ну, всё! Я, пожалуй, готов!

И словно преступный, злой родственник Генри,

Иду, без возврата, на дно!

И после конвульсий, оставив труп бренный,

Вдруг понял. — Да вот же оно!

Когда впаду я в старческий маразм

И буду ныть, твердя про милость божью,

Меня встряхните, с силой, пару раз,

Напомнив, что я сам звал это ложью.

И если я, в испуге, отшатнусь,

Залепетав о молодости глупой,

То вы скажите твёрдо мне. — Не трусь! —

— И закрепите доброй оплеухой.

А коли и тогда не вразумлюсь,

Ну что ж, оставьте, — буду ныть о Боге,

Раз стану таким старым… Что же?.. Пусть!

Лишь не сворачивайте с выбранной дороги!

Где-то снова настало утро.

Солнце лижет Земле рваный бок.

Но хоть в это поверить и трудно,

Не сберёг всё ж детей своих Бог.

Лишь руины в разодранном небе,

Что без воздуха — смерти вдох.

За детей — мы всегда в ответе.

Что на это ты скажешь, Бог?

Ничего. Он молчит Безликий.

Видно, так уж сложилась судьба.

Всей истории нашей крики

Поглотила навеки тьма.

Всё теперь не так, как было раньше.

Мир созрел для новых перемен.

Пусть родное всё, но чую запах фальши.

Ощущаю необычный крен.

Как в стремнину ринулась водица.

Ты куда, мой жизненный бульон?

Яркий свет бьёт больно мне в глазницу.

Я вовне зачем-то извлечён.

И от крика заложило уши.

Ну, зачем же эдак-то вопить?

А-а… Так это — я?!. Ну, любо слушать!

Всем привет!.. Я начал… начал жить!

А я не считаю шагов.

Весь мир — это только дорога.

Болезни несбыточных снов

Не знает, не верящий в Бога.

Он счастья не ищет там,

Где есть только вечное завтра.

Мечты — зачастую лишь спам,

Билет в никуда и обратно!

Я счастлив. Сейчас и здесь.

Не надо желать слишком много.

Ведь жизнь — как благая весть.

Без адресата и срока.

Это было и странно, и страшно:

Он огромно торчал из земли,

Словно кожу содрали с пашни,

И в траве начертали круги.

Непонятный, чужой и далёкий,

Как в пустыне — бархан изо льда.

Крепко сжав свои чёрные створки,

Он лежал и смотрел на меня.

Подходили испуганно люди,

Лишь затем, чтобы ринуться прочь.

Я же жил в бесконечной минуте,

Позабыв и про день, и про ночь.

Я смотрел, околдованный чудом.

Кто ты, странник далёких миров?

Вдруг пространство наполнилось гулом:

Странник сбросил свой чёрный покров!

В чёрный морок —

— Белый свет.

Тем, кто дорог

Скажи. — Нет!

Коль идёшь —

— Иди один.

Коль найдёшь —

— Сойди с пути.

Нет здесь звёзд,

Земли и неба.

Чёрный дрозд

С кусочком хлеба.

Стая дохлая ворон.

В пустоте висящий дом.

Дверь открой

И входи смело.

— Кто такой?

— Не ваше дело!

Пусть когтист,

И пусть зубаст.

Резко — вниз:

Бей — прямо в глаз!

А потом —

— К другому дому.

— Что?.. Почём?..

Дай в глаз второму!

Вот и всё!

Иди назад.

Не спасёт Тьму

Даже ад.

Мы, напротив, сидели ворот,

В середине, примерно, дня,

Без каких-либо дел и забот,

Боткин, кот, ну и рядышком — я.

Мы глазели по сторонам,

Всё крутили вокруг головой:

— Ах, какой у той девушки стан!

— Ах, какая вдруг села со мной!

Мы считали, как будто, ворон

И машинам смотрели вослед,

Но со всех разглядели сторон

Тех девиц, кто всех больше раздет.

Лето — самый волшебный сезон:

Шире окон раскрыты глаза.

Мы считали девиц, не ворон,

Боткин, кот, ну и рядышком — я.

Не исчислить жизнь по касательной.

Я стою и смотрю в окно.

Бесполезно. Но назидательно.

Белый ворон. На лапе — клеймо.

Я давно захожу непрошено.

Но закрыта дверь на запор.

Пусть трава вокруг и не скошена,

Я крадусь, как трусливый вор.

Что таишь, и что прячешь за смыслами?

Я войду через чёрный ход.

Машет время крылами быстрыми:

Лишь пугает, а вовсе не бьёт.

Вот и то, что искал неприкаянно:

Ноги сбиты дорогою в кровь.

Что ж, швыряю во тьму, отчаянно,

Чтоб пуститься на поиски вновь.

Чёрный — налево, а белый — направо.

Холод и нагота.

Кто-то на землю присел устало,

В душе и глазах — пустота.

Ветер упорно ломает ветку.

Он знает, что он не причём.

Никто не бежит — ведь стреляют метко.

Стоим и уныло ждём.

Мы, уцелевшие в Армагеддоне, —

— Бесславна наша судьба!

Мы ангелов ждали, поющих о Боге. —

— Никто не пришёл сюда!

Уходит вновь куда-то день.

А вслед за ним — и я.

Ты шепчешь. — Свитер хоть надень!

Но нет уж здесь меня.

Я, зацепившись за лучи,

Что льются к нам с небес,

Уже в грядущей мчусь ночи,

С пером наперевес.

Ты ещё ходишь во вчера,

А я — в сегодня, здесь.

Тебе всё это лишь игра,

А мне быть там — за честь!

Я вижу разные миры.

Их все — не сосчитать!

Но из одной они судьбы,

Как у Язона — рать.

Вдыхая тонкий аромат

Иного бытия,

Я постигаю рай и ад

Души внутри себя.

Ну, что ж… Вот и он — день рожденья.

Я в гости зашёл к друзьям.

Всё тот же пост наблюденья.

Всё те же — кот, Боткин, и я.

Бросаем прощальные взгляды

На летне-раздетых дам.

Но, всё же, мы как-то не рады:

Разлука подкралась к нам.

В чисто английской манере,

Кот только вильнул хвостом.

Ну, что ж, я, по крайней мере,

Увиделся с другом котом!

До встречи и ты, друг Боткин!

Прощай, столь родная скамья!

Не скоро вновь сядут в сторонке

Всё те же — кот, Боткин, и я.

Пусть, порой, я на тебя ворчу,

Это, право, больше ради рифмы.

Я люблю тебя, хотя всегда плачу:

Твоя жизнь — не сон беспечной нимфы.

С каждым годом портится твой нрав.

Ты становишься и проще, и грубее.

Но зато, даже вконец устав,

Отрабатываешь всё, по крайней мере.

И волнуясь о твоей судьбе

(Лет тебе, увы, уже не мало),

Всё ж тобой я еду по Москве

И молюсь, чтобы ты, Метро, не встало!

Когда берегом сжало реку,

И тебя между скал понесло.

Кто-то смотрит, в надежде, на Мекку,

Ну а я — беру в руки весло.

Мне по вкусу такая стремнина!

И претит заводь тихая вод.

Пусть толкает жизнь яростно в спину:

Мне не страшен любой поворот!

Страшным жаром пропитан воздух.

Разве можно туда войти?

Но назад — уже слишком поздно.

Да и нет уж туда пути.

Словно свечка оплавилось тело.

Ярко вспыхнул последний вопрос.

Но, увы, моя плоть — не успела,

И сознанье ушло под откос.

Миг последний застыл навеки.

Мы всегда — лишь до этой черты…

Вот и тучи — пусть те же реки,

Но и данники новой судьбы.

Тучи в небе хороводятся.

Стаи чёрные ворон.

Русская чересполосица.

Битый временем вагон.

Где-то спят и видят Сколково.

А я вижу огород.

Нью-Москва две тыщи… сколько там?

Нью — они, а Олд — народ.

Едет-едет меж оврагами

Не Сапсан, а тепловоз.

Шебуршат в Кремле бумагами:

Напосерп, нанонавоз…

Слова теряются в пути.

И к немоте ведёт дорога.

Когда перестаёшь расти,

То говоришь совсем немного.

Осколки от кривых зеркал,

Как привкус смерти у цикуты.

Когда на мир смотреть устал,

Скользишь привычкой мимо сути.

Ты видишь тень, а не предмет.

Ты слеп в лесу стереотипов.

Когда живёшь так много лет,

Привычка видеть — позабыта.

В кольцо древесное времён

Всё входишь глубже саморезом.

И вот, ты миром полонён,

Ты — нищий, мнящий себя Крезом.

Я по коже шагаю планеты.

Я смотрю в лицо небесам.

Всё исчезнет, когда-то и где-то.

Только прежде — исчезну я сам.

А мне хочется знать все ответы.

А мне надо дожить до конца.

Я хочу заглянуть за край света

И начало найти у кольца.

Я с блаженством вдыхаю воздух.

Солнце кожу ласкает теплом.

В любой миг уже может быть поздно:

Мы лишь в это мгновенье живём.

Испаряются чёрные дыры.

Время, сжавшись, ползёт кротом.

Если все мы — из звёздной пыли,

Значит, небо и есть наш дом.

Солнца свет по-осеннему робок:

Слишком часто идут дожди.

Мир, как брошенный кем-то ребёнок,

Горько плачет, не в силах идти.

Вот и мы — с каждым днём всё бледнее —

— Не рискуем уж плыть за руном.

Мы не стали намного беднее,

Но устали от слова "потом".

Время стали делить по оси:

3.1 превратилась в восемь.

Я разжал хватку липкой сети

И пошёл просто встретить осень.

С каждым днём всё изменчивей мир.

Всё стареет задолго до срока.

Надо вылить, едва пригубил,

Чтоб узнать вкус иного истока.

Что ж, такая судьба у вещей.

Жизнь за это нас вряд ли накажет.

Ты лишь помни, живя всё быстрей,

Что любимый — не модный гаджет.

Лист на ветке желтеет.

Небо хмурит дождём.

В этом мире без денег

Трудно, даже вдвоём.

Но к чему причитанья?

Знаем всё наперёд.

Это жизнь — испытанье

Тем, кому не везёт.

Лишь трудом и терпеньем

Можно вырвать лишь кость.

Мясо ж съест, без сомненья,

Всех удачливей гость.

Тот, кому улыбнётся,

Хоть однажды, судьба.

Лишь ему здесь найдётся

Свет под солнцем всегда.

Мир бурлит и клокочет.

На востоке — весна.

Жизнь от нас что-то хочет,

Но молчит, как всегда.

Вал восьмой мирозданья.

Следом катит ещё.

В щепы — люди и зданья.

Страшно и горячо.

Чёрной птицей — комета,

Как предвестник беды.

Не конец ещё света,

Но дыханье судьбы.

Тёмный след за кормой.

Лёд блестит под луною.

Кто уже не со мной

Перечёркнут судьбою.

Свой последний пятак

Не отдам я Харону.

Пусть везёт просто так.

А пятак — брошу в воду.

Словно чайки кричат

На уключинах вёсла.

Мы живём невпопад,

Бестолково и косо.

Счастья свет — далёкий и неверный,

Как из прошлого — сияние звезды.

На дороге к смерти я не первый,

Кто постиг превратности судьбы.

Снова тьма пришла с востока.

Воздух высушен и сжат.

Безвоздушная тревога.

Пламенеющий закат.

Кажется, что всё, как прежде:

День — такой же, как вчера.

Но воткнула нож надежде

Прямо в сердце, вдруг, судьба.

И теперь — ты мёртв до срока:

Рана — слишком глубока.

Безвоздушная тревога.

Бесконечная река.

Я заглянул за нитку горизонта,

Глаза ожёгши солнечным огнём.

Жить в этом мире — просто и не просто,

Но одному — труднее, чем вдвоём.

Я видел страх, что мир терзает словом,

Его читают всюду между строк.

Во мрак невежества душа, срываясь, снова,

Словно заклятье, шепчет громко. — Бог!

По краю вечности, как пёрышко — над бездной,

Парит душа, себя боясь узнать.

Для жизни смерть — законная невеста,

Но редко кто готов её принять.

Исчерчен инеем февраль,

Разложен в белые сугробы.

Ах, Разиель, хранитель тайн —

— Покрыл снегами лик Европы.

О чём-то зная наперёд,

Задумал утаить до срока.

Давно, пред тем, как был потоп,

Раскрыл он тайну Ною только.

А впрочем, было б что скрывать:

Ведь мир всегда у края бездны.

Лишь нам самим всегда решать —

Яд выпить, иль сражаться честно.

Едва ли всё бывает к месту.

Мир — это печь, а мы в нём — тесто.

День таял, как снежинка на руке.

Мгновенья падали беззвучно, прямо в вечность.

Я был один, а может быть — в себе.

Я постигал в извечном — быстротечность.

Но мои мысли, что густой сироп —

— Застыли вязкой, неподвижной лужей.

И вот, в пещере, я — слепой циклоп,

А все ответы — с овцами, снаружи.

И мир вокруг, как хитрый Одиссей,

Смеётся лишь, язвительно и громко.

Опять стена, там, где должна быть дверь,

И не ответ, а обещанье только.

Но дуновенье, в липкой тишине:

Твоё касание вернуло из иного.

И понял я, что ты — всегда во мне,

И то, что мне — не надобно другого!

Ветер сдавил мне шею.

Ноги опутал туман.

Кто спит, и проснуться не смеет,

Навеки попал в капкан.

Тихий, зловещий шёпот.

Ветка стучит в окно.

Я сдавленно крикнул: "Кто тут?"

Но тихо вокруг и темно.

Холод ласкает спину.

В жилах не кровь, а лёд.

Я в собственном сне погибну,

Коль утро меня не спасёт.

Твоё имя, на языке —

— Словно капелька жгучей приправы:

Как мне тайно хранить в себе

То, что сносит внутри все преграды?

Вздох, что камень летящий с горы,

Низвергает в душе лавину.

Как идти поперёк судьбы?

Как заставить себя пройти мимо?

Как сон дурной закончатся дожди.

Прогонит ветер туч угрюмых стадо.

Зарёй надежды вспыхнет край Земли.

И ты поймёшь — печалиться не надо.

Наш каждый вздох — лишь случай, не судьба.

И в каждом есть своё зерно удачи.

Ты полной грудью мир вдыхай в себя

И верь, что он — смеётся, а не плачет.

Огонь чадил. Тень прыгала на стены.

Снаружи выло дикое зверьё.

Мир не сумел осилить перемены

И, расколовшись, камнем лёг на дно.

Сжималось время, сталкивая лбами.

Непримиримость разделял один лишь клик.

Доктрины с лживыми, ненужными богами

Срывались, в ярости, на виртуальный крик.

Мир стал другим. Мог каждый быть повсюду.

Границы рухнули под натиском идей.

Но миг величия сменился вдруг абсурдом,

Явив могущество невежества людей.

Небо накрыло землю

Серой, густой пеленой.

Я тишине лесной внемлю,

Вдыхая прохладный покой.

Вот вскрикнула где-то птица,

И хрустнул сучок под ногой.

Испуг, одинокой волчицей,

Скользнул за моей спиной.

С обрыва сознания — внутрь себя.

Постичь бесконечность — сквозь мнимость ноля.

Прорваться за грань, где ещё не слова.

Туда, где обрывки не мыслей, а сна.

Где злые осколки ушедшего дня

Втыкают иголки в безликое я.

Улицы петляли под ногой.

Фонари насуплено косились.

Этот город был давно чужой,

Хоть, когда-то, в нём меня родили.

Я бежал, не умеряя шаг.

Я спешил вернуться до рассвета.

Только время — мой давнишний враг —

— Лишь посмеивалось, глядя на всё это.

Пело эхо средь пустых дворов.

Ветви вслед отбрасывали тени.

И луна — проклятье всех воров —

— Поднималась с облачной постели.

Вывески за мой цеплялись взгляд.

Под ноги бросались мне ступени.

Только вряд ли пущенный снаряд

Остановит кто или замедлит.

Я бежал, почти не чуя ног.

Я летел над ледником асфальта.

Я хотел средь тысячи дорог

Найти ту, которой шёл когда-то.

Поёт на деревьях листва

О солнечном, тёплом лете.

У ней дирижёр, как всегда,

Маэстро, весёлый ветер.

Слаженный хор голосов.

Им вторят на ветках птицы.

Листаются облаков

Нотные, в небе, страницы.

Мне говорят. — "Не надо революций!"

Мне говорят, что честным быть — не смей!

В моей стране формальных конституций

Закон всегда — подстилка для блядей.

Они мечтают править нами вечно,

Меняясь ловко на своём посту.

Но неужели мы настоль беспечны,

Что счастье отдадим за колбасу?

Страна велика не бахвальным словом,

Она растёт из счастья всех людей.

Но нам твердят упорно вновь и снова,

Что мы рабы предательских идей.

В мареве душном я шёл на работу,

Ближе к полудню, по следу дождя.

Шёл торопливо, ведя вслед когорту

Безумных идей беспокойного я.

Они упирались, они голосили,

Пытались меня удержать за штаны.

Они бы меня никуда не пустили.

И крикнул тогда я. — Вы мне не нужны!

Как выстрел, как грома раскат поднебесный,

Разбили мне душу мои же слова.

И в ту же секунду я стал лишь телесный,

Бездушно телесный, как просто дрова.

Жизнь безжалостно разводит в стороны,

Каждый день, по тысяче причин.

Мы в дела, словно в броню закованы.

Ты — одна, и я, как ты, — один.

Город тебя прячет в подземелие.

Крот стальной колёсами стучит.

Аромат духов. Тень сожаления.

Кто ещё судьбой не позабыт?

Глаза слипались вслед дневной дремоте.

И мысли погружались в липкий сон.

Как хорошо, что я не на работе.

Как хорошо, что есть кровать и дом.

Мой лучший друг сегодня — одеяло.

Его прикосновения — чисты.

Он, как и я, поклонник сериала,

С названьем лаконичным — "Мои сны".

Стоны, крики и проклятья:

Сжала смерть свои объятья.

За стеною крепостной

Мёртвым хочет стать живой.

Чёрный ужас, древний демон,

Корень зла Земли и Неба,

Не щадит он никого.

Страшен взгляд один его.

Не укрыться за стенами:

Он дыханьем плавит камни.

Что ж, откупорим вино,

Раз конец нам всё равно.

К чёрту глупую молитву!

Мы вина нацедим пинту,

Потаскушек позовём,

И так, весело, умрём!

И когда я встречусь взглядом

С тем, кого страшиться надо,

Рассмеюсь ему в лицо,

Угодивши в лап кольцо.

Умирать — так уж с улыбкой.

Жизнь — для смерти лишь калитка.

Все когда-нибудь умрём.

И не важно, что потом!

Овуляция и яйцеклетки…

Стимулировал кто кого?

Все слова очень едки и крепки

И слетают с губ очень легко.

Про разборки и тупыми мужьями.

И про секс. И про много ещё.

Наполнялось пространство словами,

Словно в банке, процентами — счёт.

Постигал я чужую науку

Не простого, увы, бытия.

"Верно, жизнь моя — полная скука!" —

— С удивленьем подумал вдруг я.

Впрочем, грустно мне это едва ли:

Слишком бурно там как-то всё!

А потом две подружки устали,

И я понял, что я прощён.

Главное меню

Вход в систему

Навигация

Поиск книг

Последние комментарии

Макс Армай 33 Буквы (Избранное 1993–2012 гг)

Предуведомление автора

Владелец данного экземпляра электронной книги

Ваш дивный голос, словно солнца свет…

Я заслонюсь рукой…

В знойный день поёт мне ветерок…

День был ясен и свеж…

Я заблудился среди снежных вихрей…

День расплавленной магмой вливался в сознанье…

В тумане прошлого, безжалостном и зыбком…

Вся красота осталась позади…

Где, скажите, найти мне осень…

Вновь висит над горизонтом Зимняя звезда…

Яркое солнце застыло в небе…

Я как язычник начинаю год…

Снежинка падает в раскрытую ладонь…

Я рад зиме: скромны её наряды…

Весь день душа была в узилище…

Вдруг потеплело, и город стал таять…

Я спросил. — Как туда пройти…

Я сомневался до последнего…

Трава в вулкане пахла степью…

А вдруг всё было только сон…

Автобус, заднее сиденье…

Я сам себе взглянул в глаза…

Вместе быть — и сладко, и страшно…

Мне не дано предугадать, что будет завтра…

Я проснулся с собою в разладе…

А где-то там, на самом дне сознанья…

Я знал — ты была где-то рядом…

Надо спать. Да вот только, не спится…

Я кружился снежинкой в метели…

Твой поцелуй — что бабочки порханье…

Мир спрятал, с улыбкою горькой, загадки…

Ты, наверное, снова не спишь…

Я смотрю, как уходят мгновенья мои…

Ты вещи сложила в любимую сумку…

Была дорога, и вагон, но не разлука…

Я не играю с небом в кости…

Зелёный разметался среди снега…

Растекается снег ручьём…

В бесплотной вечности затерян навсегда…

Ещё один круг в колесе мирозданья…

В том краю, где от солнца пожухла трава…

Мои рифмы осыпались скорбным дождём…

Я растаял в тебе, без остатка…

Моя любовь — не новенький камзол…

Ты не хочешь сказать мне и нескольких слов…

Христос воскрес! — Воистину воскрес…

Мир — расколотое стекло…

Этот мир для меня — не ответ, а вопрос…

Апрель уж загнан сворою секунд…

Твой голос — трепетанье тетивы…

Я не верю словам, что ты мне говоришь…

Уходят дни, года, века…

Слишком сильно любил, слишком мало просил…

Ветер пронёсся, как вздох бытия…

Коронован на царство любви…

Сердце твоё — камень…

Ветер крыльями машет…

Срок наступил. Исполнились знаменья…

Я, на косном теле бытия…

Не устоять пред волею небес…

Сквозь тьму небес прочерчен ложный след…

У мира тёмная душа…

Июнь, в конце, расплавился под солнцем…

Времён крутящийся волчок…

Стучали глухо молотки…

Воздух полниться зноем…

По улице порхают феи…

Пусть ночь звездой мне подмигнёт…

Я вздохом, на чьих-то далёких губах…

Мне земля, что мягкая подушка…

Мне свобода, как тяжкий крест…