Пепельный понедельник [Том Корагессан Бойл] (fb2) читать постранично, страница - 2

- Пепельный понедельник (пер. Андрей Александрович Светлов) (и.с. Иностранная литература, 2013 № 01) 124 Кб, 25с. скачать: (fb2) - (исправленную)  читать: (полностью) - (постранично) - Том Корагессан Бойл

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

брикеты поверх кусков доисторической пемзы, которые выглядели как обгорелые астероиды, прилетевшие из космоса; так и готовили. Дилл поставил канистру на землю и похлопал по переднему карману джинсов: коробок спичек был на месте. Потом приподнял и откинул назад железную крышку и уже потянулся к мешку с углем, но вовремя заметил, как под решеткой гриля что-то шевельнулось. Он вздрогнул, первой мыслью было: змеи в засуху спустились из чапараля[2], — но это была не змея, а крыса. Маленькое безмозглое серо-бурое существо с кошачьими усами уставило на него блестящий черный глаз из щели между прутьями. О чем она, интересно, думает? Что в гриле ей ничего не угрожает? Что тут можно спокойно построить гнездо? Он резко захлопнул крышку и услышал, как крыса заскреблась в пепле.

Он почувствовал дрожь возбуждения, от которого перехватило дыхание. Посмотрел через плечо, не наблюдает ли за ним через сетчатую дверь мать, мельком взглянул на белую оштукатуренную стену и сверкающие на солнце окна соседского дома — дома Писимуры, желтожопого Писимуры с его фальшивой большеротой улыбкой, после чего приоткрыл крышку гриля — достаточно, чтобы плеснуть немного бензина, — и снова захлопнул. Начал отсчитывать секунды: двадцать один, двадцать два… — и вот уже никаких звуков оттуда не слышно: одна тишина. И когда он чиркнул спичкой и кинул ее внутрь, то почувствовал себя так же, как бывало, когда он один в своей комнате смотрел по видику фильмы, которые прятал от матери, и у него сначала вставал и делался твердым, потом делался мягким, а потом опять вставал.


Сандзюро Исигуро стоял у венецианского окна и любовался тем, как свет просачивается сквозь зеленоватую листву бамбука, который он посадил вдоль дорожки, ведущей к двери их дома, и на склоне, примыкающем ко двору соседей. Эта разновидность, из-за вздутых междоузлий называемая «Животом Будды», идеально подходила для бедных почв и засушливого климата, и Сандзюро скупо подкармливал и поливал бамбук, чтобы вздутия были как можно больше. Конечно, он выращивал и другие виды: мраморный, золотой, золотисто-желобчатый — но «Живот Будды» был его любимцем, потому что отец Сандзюро ценил его больше других и он напоминал о родном доме. О сакурах, высаженных на восточной стороне сада, Сандзюро заботился меньше — очень уж это банально — и не посадил бы, если б не настояла Сэцуко. Раз уж они решили жить так далеко от дома, — «Шесть тысяч миль!» — без конца повторяла она, едва сдерживая рыдания, когда в Окутаме, вот уже почти десять лет назад, они укладывали вещи, погружали их на корабль и прощались с родными, — то ей хочется хотя бы превратить этот дом и этот выжженный солнцем двор во что-то красивое, что-то японское, в свой островок посреди кустарникового дуба и толокнянки. Сандзюро нанимал плотника, чтобы воздвигнуть тории[3], которые обрамляли бы ей вид на сакуры, и пару работников-мексиканцев — выкопать за ними маленький прудик, чтобы она могла ближе к вечеру отдыхать возле него и наблюдать за кои[4], бороздящими гладь воды, цветами на круглых листьях кувшинок и носящимися в воздухе стрекозами, пока он, застряв в пробке, сидит замурованный в стальном склепе своей машины.

Из кухни доносился запах ужина — чеснок, зеленый лук, сезамовое масло. Сегодня возвращение из Пасадены было сущим кошмаром: дорога заняла почти два часа, хотя обычно на нее уходило не более получаса, но какой-то идиот врезался в зад другому идиоту, и целая вереница машин встала насмерть; автострада сузилась до одной полосы. Но сейчас наконец он у себя дома, освещение изумительное, воздух напоен ароматами стряпни Сэцуко, а в руке у него стакан с безукоризненно охлажденным «Оникороси». Сандзюро вспоминал пруд — старый пруд, который получился слишком мелким, так что еноты валялись в нем по ночам и лопали сасими из его кои, которые стоили ему целое состояние: он хотел вывести элитную породу, а его оклад в ЛРД[5] позволял ему приобретать все самое лучшее.

Еноты… Вот настоящее бедствие здешней жизни. Как и койоты, которые утащили кошку жены, когда Сэцуко стояла прямо перед домом, в десяти шагах от входа, и поливала бегонии. И та птица. Огромная, длинноногая — Сандзюро сказал бы, что это аист, если бы не свинцовый отлив перьев. Однажды он вышел еще на рассвете, чтобы не попасть в пробку, — в одной руке болтались ключи от машины, в другой он держал керамическую кружку с рисунком и термос с зеленым чаем, — и тут то ее увидел: стоит в пруду, по колено в воде, а его белый, как мрамор, кои — платиновый огон — зажат промеж симметричных створок ее клюва, да так ловко, словно это не птица, а пара оживших палочек для еды, хаси, с ногами и крыльями. Такую он придумал метафору. Блеснув остроумием. И опробовал эту историю на коллегах: рассказал на работе во всех подробностях, начиная с похищения рыбы и кончая его неистовыми криками вдогонку перепуганной,