Мечты роботов (Сборник рассказов и эссе) [Айзек Азимов] (fb2) читать онлайн

Азимов Айзек
Мечты роботов
(Сборник рассказов и эссе)

Предисловие

Хроники роботов

Что такое робот? Вот наиболее краткое и вразумительное определение: «искусственный объект, напоминающий человеческое существо».

Когда мы размышляем о сходстве, прежде всего на ум приходит внешность. Робот выглядит как человеческое существо.

Он может, к примеру, быть покрыт мягким материалом, напоминающим человеческую кожу. Может иметь волосы, глаза и голос, а также все необходимые черты, свойственные человеку, – в результате по внешнему виду его невозможно отличить от человеческого существа.

Однако это не самое важное. На самом деле робот, каким он возник в научной фантастике, почти всегда сделан из металла, и его внешность лишь стилизована под человека.

Теперь забудем на время о внешней стороне вопроса, и будем размышлять о том, что робот способен сделать. Мы полагаем, что роботы могут делать работу быстрее и эффективнее, чем человеческие существа. Но в таком случае любую машину следует считать роботом. Швейная шьёт быстрее и аккуратнее, чем человек; пневматическая дрель проделывает отверстие в твёрдой поверхности быстрее, чем мы, лишённые специальных инструментов; телевизионный приёмник ловит и организует радиоволны, к чему мы вообще не способны, и так далее.

Таким образом, нам следует применять термин «робот» к машине, которая отличается от обычного инструмента. Робот есть компьютеризированная машина, способная решать задачи, которые слишком сложны для любого живого существа, за исключением человека, и которые не в силах решить машина, лишённая компьютера.

Иными словами, мы получаем предельно короткую формулу:

Робот = машина + компьютер.

Теперь становится очевидным, что истинный робот попросту не мог появиться до 40-х годов XX века и не имел практического применения (то есть не был достаточно компактным и дешёвым для каждодневного использования) до изобретения микрочипов в 70-х годах.

Тем не менее концепция робота (искусственного устройства, которое имитирует действия и, возможно, внешность человека), достаточно стара. Вероятно, её появление совпадает с возникновением воображения.

Древним людям, за неимением компьютера, пришлось придумать другой способ наделения искусственных объектов квазичеловеческими способностями; для этого они призывали на помощь сверхъестественные силы, основанные на божественном вмешательстве, лежащем за пределами возможностей обычных людей.

Так, в восемнадцатой песне «Илиады» Гомера написано, что у Гефеста, греческого бога огня, были помощники:

Конечно, то были роботы.

Или на острове Крит во времена его расцвета якобы имелся бронзовый гигант по имени Талос, который безостановочно патрулировал берега, готовый сразиться с приближающимся врагом.

В античные времена и в средневековье образованные люди умели создавать искусственные живые существа при помощи тайной науки, которую они сумели открыть – и благодаря которой становились обладателями божественной или демонической силы.

Одна из наиболее известных ныне легенд о роботах из средневековой истории рассказывает о рабби Лоу, жившем в Праге в XVI веке. Считалось, что он слепил искусственное человеческое существо – робота – из глины, как Бог создал Адама. Глиняный объект, как бы сильно он ни напоминал человеческое существо, есть «аморфная субстанция» (на иврите – «голем»), поскольку он лишён атрибутов жизни. Однако рабби Лоу оживил своего голема, воспользовавшись священным именем Бога, и заставил трудиться, защищая евреев от преследователей.

Впрочем, у людей, которые заимствовали знания от богов или демонов, всегда возникали проблемы. Их преследовало чувство опасности; казалось, что вызванные ими к жизни силы могут выйти из-под их контроля. Подобный мотив хорошо нам знаком по легенде об ученике чародея, юноше, который знал о магии ровно столько, чтобы начать процесс, но не умел в случае необходимости его остановить.

Древние были достаточно умны, чтобы это понимать и опасаться последствий. В древнееврейском мифе об Адаме и Еве, в котором они совершают грех, добравшись до запрещённой информации (съедают плод с древа познания добра и зла, то есть познают всё), их изгоняют из Рая, а они, согласно христианским теологам, заражают человечество «первородным грехом».

В греческих мифах это сделал Титан, или Прометей, который передал огонь (а значит, и технологию) людям, за что был наказан разгневанным Зевсом, главным богом.

В начале нового времени были усовершенствованы механические часы, и оказалось возможным использовать управляющие ими маленькие механизмы – пружины, шестёрни, анкерные механизмы, храповики и так далее – для работы других устройств.

Начало XVIII века стало золотым веком «автоматов» – механизмов, которые при помощи источника энергии (вроде пружины или сжатого воздуха) могли выполнять довольно сложные действия. Игрушечные солдатики маршировали; игрушечные утки крякали, плавали, пили воду и ели зёрнышки; игрушечные мальчишки окунали перо в чернила и писали письмо (одно и то же, естественно). Подобные автоматы выставлялись на всеобщее обозрение и стали ужасно популярными (иногда они даже приносили доход своим владельцам).

Конечно, это направление науки было тупиковым, но оно помогло сохранить надежду на создание механических устройств, способных на действия, выходящие за рамки возможностей часового механизма, способных когда-нибудь стать почти живыми.

Наука стремительно развивалась, и в 1798 году итальянский анатом Луиджи Гальвани обнаружил, что под воздействием электрического разряда можно заставить мёртвые мышцы сокращаться, словно они живые. Может быть, в электричестве содержался секрет жизни?

В результате возникла теория, утверждающая, что искусственную жизнь можно создать, опираясь исключительно на научные принципы, без всякой помощи богов или демонов. Эти идеи привели к написанию книги, которую многие считают первым образцом научной фантастики, – «Франкенштейна» Мэри Шелли, опубликованного в 1818 году.

В этой книге анатом Виктор Франкенштейн собирал фрагменты тел только что умерших людей и при помощи самых современных научных открытий (которые не описаны в книге) вызвал к жизни существо – в дальнейшем все называют его «Чудовищем». (В одноимённом фильме существо удаётся оживить при помощи электричества.)

Однако переход от сверхъестественного к науке не исключил страха перед опасностью, которую несёт знание. В средневековой легенде о големе монстр выходит из-под контроля, и рабби Лоу вынужден забрать у него божественное имя и уничтожить своё создание. В сказке о Франкенштейне герою повезло значительно меньше. Он в страхе бежит от Чудовища, и монстр, охваченный гневом, сначала уничтожает всех, кто дорог Франкенштейну, а потом и его самого.

Так возникла главная тема для научно-фантастических рассказов. Создание роботов рассматривалось как один из самых ярких примеров чрезмерной заносчивости человечества в его попытках завладеть божественной властью при помощи научных средств. Сотворение человеческого существа, наделённого душой, до сих пор считалось исключительно прерогативой Бога. Попытка создания живого существа должна была привести к возникновению бездушной пародии на человека, которая обязательно станет опасной, как голем или Чудовище. Таким образом, появление робота вело к неизбежному наказанию, и предостережение: «Есть вещи, которые человечеству не следует знать» – повторялось снова и снова.

Как бы то ни было, никто не использовал слово «робот» до 1920 года (по странному совпадению я родился именно в этом году). Чешский драматург Карел Чапек написал пьесу «R. U. R» про англичанина Россума, которые наладил производство икусственных людей. Он создал их для того, чтобы настоящие люди имели возможность жить в комфорте и праздности.

Чапек дал свои искусственным людям имя «роботы» – это слово в чешском языке означает «подневольный работник» или «раб». Название пьесы расшифровывается как «Универсальные роботы Россума» – так называется фирма, которую возглавляет главный герой.

В этой пьесе то, что я называю «комплексом Франкенштейна», звучит ещё сильнее. Чудовище Мэри Шелли уничтожило только Франкенштейна и его семью; наделённые эмоциями роботы Чапека возненавидели своё рабство и уничтожили человеческую расу.

Пьеса была поставлена в 1921 году и пользовалась достаточной популярностью (хотя мне она совсем не понравилась) – в результате все узнали слово «робот». Теперь, насколько мне известно, искусственное человеческое существо на всех языках называется «робот».

В 20–30-х годах XX столетия пьеса «R. U. R.» ещё больше усилила комплекс Франкенштейна, и (за редкими исключениями, вроде «Елены О’Лой» Лестера дель Рея и серии «Звено Адама» Эандо Биндера) орды лязгающих злобных роботов переходили из одного рассказа в другой.

В 30-х годах я был страстным поклонником научной фантастики, но мне надоели бесконечные сюжеты о свирепых роботах. Я их видел совсем иначе. Мне всегда казалось, что роботы – это машины, продвинутые машины, но не более того. Они могли оказаться опасными, но никто не мешал людям позаботиться о собственной безопасности. Система безопасности может оказаться недостаточной или не выдержать неожиданных перегрузок, но подобные неудачи помогают избежать ошибок в будущем.

В конце концов, любые устройства могут оказаться опасными. Открытие речи привело к общению – и лжи. Открытие огня привело к развитию кулинарного искусства – и ядов. Открытие компаса способствовало навигации – и уничтожению цивилизации в Мексике и Перу. Автомобили невероятно полезны, но каждый год десятки тысяч американцев гибнут под их колёсами. Развитие медицины спасло жизнь миллионам – и привело к перенаселению.

Во всех случаях возникают серьёзные опасности, которые прекрасно иллюстрируют высказывание: «Есть вещи, которые человечеству не следует знать», но мы, безусловно, не можем лишить себя знаний и вернуться в состояние австралопитека. Даже с теологической точки зрения можно утверждать, что Бог не стал бы наделять человека разумом, если бы не хотел, чтобы люди изобретали что-то новое, становились мудрее и заботились о своей безопасности, не забывая об ограниченности собственных возможностей.

Итак, в 1939 году, в возрасте девятнадцати лет, я был полон решимости написать рассказ о разумном использовании роботов, которые не представляли бы опасности и успешно исполняли свои обязанности. Поскольку мне требовался источник энергии, я вообразил себе «позитронный мозг». То были лишь непонятные слова, но за ними скрывался неизвестный источник энергии, полезный, разносторонний, быстрый и компактный – как ещё не изобретённый компьютер.

Рассказ получил название «Робби» и появился далеко не сразу. Сначала я написал несколько других в таком же роде – после консультаций с моим редактором Джоном В. Кэмпбеллом-младшим, которого захватила моя идея; со временем все они были напечатаны.

Кэмпбелл убеждал меня как можно точнее сформулировать мои идеи относительно системы безопасности роботов, и я осуществил это в своём четвёртом рассказе «Хоровод», который появился в марте 1942 года в журнале «Эстаундинг сайенс фикшн». В этом номере, на странице 100, в первой колонке, примерно в нижней её трети (я это хорошо запомнил), один из персонажей говорит другому: «Начнём с Трёх основных законов роботехники».

Так уж получилось, что термин «роботехника» был впервые употреблён в печати именно тогда, и теперь это слово широко применяется в науке и технологии разработки, обслуживания и использования роботов. В Оксфордском словаре английского языка, в третьем дополнительном томе, сказано, что честь изобретения данного термина принадлежит мне.

Конечно, тогда я не знал, что изобретаю новое слово. В своей юношеской невинности я думал, что оно существует, и не имел ни малейшего представления о том, что раньше его никто не использовал.

Три оновных закона роботехники, упомянутые мною выше, со временем получили название Трёх законов роботехники Азимова. Вот они:

1. Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинён вред.

2. Робот должен повиноваться всем приказам, которые отдаёт человек, кроме тех случаев, когда эти приказы противоречат Первому закону.

3. Робот должен заботиться о своей безопасности в той мере, в какой это не противоречит Первому и Второму законам.

Эти законы, как оказалось впоследствии (я никак не мог этого предположить), стали самыми знаменитыми, их очень часто цитируют, да и вообще мне представляется, что они – самое важное из того, что я написал. (И я сделал это в двадцать один год, что заставляет меня снова и снова спрашивать себя: а сделал ли я что-нибудь полезное с тех пор, чтобы оправдать своё существование?)

Мои истории о роботах оказали большое влияние на научную фантастику. Я старался рассказывать о роботах без излишних эмоций: их производили на свет инженеры, и они представляли собой инженерные проблемы, которые требовали решения, и эти решения находились. В моих рассказах имелись весьма убедительные зарисовки будущей технологии, а вовсе не уроки морали. Роботы были машинами, а не метафорами.

В результате рассказы о роботах в прежнем виде перестали существовать, если не считать комического направления. Роботы стали рассматриваться как машины, а не как метафоры, и другими писателями. Теперь роботы выглядели как благожелательные и полезные устройства – за исключением тех эпизодов, когда что-то случалось, но и после этого оставалась возможность для исправления ошибок и улучшений. Другие писатели не цитировали Трёх законов – они остались зарезервированными за мной, – но они их приняли, также как и наши читатели.

Но что ещё более удивительно, мои рассказы о роботах оказали влияние на окружающий мир.

Хорошо известно, что на ранние эксперименты по запуску ракет оказали влияние научно-фантастические рассказы Герберта Уэллса. Точно так же ранние эксперименты с роботами прошли под влиянием моих рассказов о роботах, девять из которых собраны в 1950 году в книге под названием «Я – робот». Это была моя вторая вышедшая из печати книга, в течение последующих четырёх десятилетий она регулярно переиздавалась.

Джозеф Ф. Энгельбергер, учившийся в Колумбийском университете в 50-х годах, прочитал «Я – робот», и книга произвела на него такое сильное впечатление, что он решил посвятить свою жизнь роботам. Примерно в те же годы он познакомился на вечеринке с Джорджем К. Деволом-младшим. Девол был изобретателем, которого также интересовали роботы.

Вместе они основали фирму под названием «Юнимэйшн» и принялись конструировать роботов. Им удалось запатентовать множество утройств, и к середине 70-х годов они разработали немало различных промышленных роботов. Их главная проблема состояла в том, что требовались компактные и дешёвые компьютеры, – и с изобретением микрочипов путь был открыт. С этого момента «Юнимэйшн» стала главной фирмой по производству роботов в мире, а Энгельбергер невероятно разбогател.

Он всегда был настолько любезен, что часто отдавал мне должное. Я встречался и с другими робототехниками, такими, как Марвин Мински и Саймон Й. Ноф, с радостью признававшими пользу, которую им принесло чтение моих рассказов о роботах. Ноф, гражданин Израиля, впервые прочитал «Я – робот» в переводе на иврит.

Робототехники серьёзно отнеслись к Трём законам роботехники и сохранили их как идеал системы безопасности. До настоящего времени роботы, изготовляемые промышленным путём, достаточно просты, поэтому устройства безопасности у них внешние. Однако пройдёт ещё немного времени – и роботы станут настолько сложными, что Три закона или их эквивалент будут встроены в программу.

Я сам никогда не работал с роботами, более того, никогда не видел роботов, но постоянно продолжал о них размышлять. До настоящего момента я написал по меньшей мере тридцать пять коротких рассказов и пять романов, в которых фигурируют роботы, и осмелюсь предположить, что, если мне будет позволено, я напишу ещё.

Мои рассказы и романы о роботах стали своего рода классикой, и теперь, после появления серии романов «Город роботов», в этом мире поселились и другие авторы. При таких обстоятельствах имеет смысл поговорить о тех моих рассказах о роботах, которые представляются мне наиболее важными, и объяснить мою точку зрения.

1. «Робби» – первый рассказ о роботах, который я написал. Он завершён между 10 и 22 мая 1939 года, когда мне было девятнадцать лет и я заканчивал колледж. У меня возникли проблемы с его публикацией, поскольку Джон Кэмпбелл его отверг, как и «Поразительные истории». Однако Фрэд Пол принял его 25 марта 1940 года, и рассказ появился в сентябрьском выпуске того же года в журнале «Супер сайенс сториз», в котором он был главным редактором. Фрэд Пол не был бы Фрэдом Полом, если бы не изменил название на «Странный приятель», но я вернулся к прежнему, когда включил его в книгу «Я – робот», и с тех пор в каждой последующей инкарнации он выходил как «Робби».

«Робби» важен не только из-за того, что был первым рассказом серии. Именно там Джордж Вестон говорит своей жене в защиту робота-няньки: «Он просто не может не быть верным, любящим, добрым. Он просто устроен так». Вот первое указание в первом же моём рассказе на то, что впоследствии стало Первым законом роботехники, то есть, что роботов следует создавать с встроенной системой безопасности.

2. «Логика». «Робби» сам по себе ничего бы не значил, если бы я не написал других рассказов о роботах, ведь он вышел в одном из небольших журналов. Однако я написал второй рассказ о роботах, и он понравился Джону Кэмпбеллу. После небольших изменений он появился в апреле 1941 года в «Эстаундинг сайенс фикшн» и привлёк к себе внимание. Читатели, как и Кэмпбелл, узнали о существовании «позитронных роботов». И это сделало возможным всё остальное.

3. «Лжец». В первом же выпуске «Эстаундинг» в мае 1941 года появился мой третий рассказ о роботах. Важность этого рассказа состоит в том, что в нём я представил Сьюзен Кэлвин, которая стала центральным персонажем моих ранних рассказов. Первоначальная версия рассказа получилась довольно неуклюжей, главным образом из-за того, что в нём шла речь об отношениях полов, а в то время у меня ещё совсем не было опыта в данном вопросе. К счастью, я быстро учусь – и я внёс существенные переделки в рассказ, когда он вошёл в книгу «Я – робот».

4. «Хоровод». Следующий важный рассказ о роботах вышел в мартовском номере «Эстаундинг» за 1942 год. Это был первый рассказ, в котором я чётко сформулировал Три закона роботехники. Один из персонажей, которого зовут Грегори Пауэлл, говорит Майклу Доновану: «Теперь слушай. Начнём с Трёх основных законов роботехники – трёх правил, которые прочно закреплены в позитронном мозгу». Потом он их называет.

Позднее я дал им название Законов роботехники, и они имеют для меня тройное значение:

а) они помогали мне строить сюжет и позволили написать множество коротких рассказов, а также романов о роботах, в которых я постоянно изучал следствия Трёх законов роботехники;

б) это моё самое знаменитое литературное творение, которое цитируется по поводу и без повода. Если всё, что я написал, когда-нибудь забудут, Три закона роботехники останутся последними;

в) отрывок из «Хоровода», процитированный выше, был первым случаем использования слова «роботехника» на английском языке. Таким образом, я стал изобретателем нового термина (как и слов «позитронный» и «психоистория»), причём Оксфордский словарь английского языка не жалеет места на то, чтобы полностью процитировать Три закона роботехники. (Все эти вещи были придуманы к моему двадцать второму дню рождения, и создалось впечатление, что с тех пор мне больше ничего не удалось изобрести, что наводит меня на грустные мысли.)

5. «Улики». Это первый и единственный рассказ, который я написал во время девятимесячной службы в армии. В какой-то момент мне удалось уговорить сердобольного библиотекаря разрешить мне остаться в запертой библиотеке после ленча, чтобы я мог поработать над рассказом. Это первый рассказ, в котором появляется робот-гуманоид. Стивен Байерли, робот-гуманоид, о котором идёт речь (хотя в рассказе нигде прямо не говорится, робот он или нет), представляет мой первый подход к Р. Дэниэлу Оливо, человекообразному роботу, который действует в нескольких романах. «Улики» вышли в сентябрьском выпуске «Эстаундинг» за 1946 год.

6. «Как потерялся робот». Мои роботы обычно кроткие существа. Как правило, по мере развития сюжета они постепенно обретают мораль и этику и в конечном счёте превосходят по этим качествам человека, а в случае с Дэниелом становятся богоподобными. Тем не менее я не намерен ограничивать роботов ролью спасителей человечества. Я следую за своенравными ветрами своего воображения и способен видеть тёмные стороны феномена роботов.

Всего несколько недель назад (когда я начал писать это предисловие) ко мне пришло письмо от читателя, который ругал меня за то, что в очередном рассказе о роботах я показал их опасную сторону. Он обвинил меня в утрате веры.

Рассказ «Как потерялся робот», в котором робот является преступником, доказывает, что читатель ошибается, ведь публикация этого рассказа состоялась почти полвека назад. Появление в моих рассказах роботов, склонных к ошибкам, не есть результат утраты веры или следствие моего преклонного возраста. Эта проблема беспокоила меня всю жизнь.

7. «Разрешимое противоречие». Этот рассказ стал продолжением рассказа «Улики» и появился в июньском выпуске «Эстаундинг» за 1950 год. Это было первое произведение, в котором я писал непосредственно о компьютерах (тогда я называл их Машинами), а не о роботах. Разница не столь уж велика. Вы можете определить робота как «компьютеризированную машину» или как «подвижный компьютер». Можно считать компьютер «неподвижным роботом». В любом случае я не вижу между ними существенных различий. И хотя Машины, которые так и не появляются в рассказе, явно являются компьютерами, я без колебаний включил этот рассказ в книгу «Я – робот», и ни издатель, ни читатели не стали возражать. Стивен Байерли является одним из персонажей, но вопрос о его происхождении не играет в данном случае никакой роли.

8. «Выборы» – первый рассказ, в котором я написал о компьютерах как о компьютерах, не имея в виду, что они роботы. Он был опубликован в августовском номере журнала «Если: Миры научной фантастики» в 1955 году, к этому моменту я уже знал о существовании компьютеров. Мой компьютер носил имя «Мультивак» и являлся более мощной и сложной версией уже существовашего «Юнивака». В этом рассказе и ряде других, появившихся в то же время, я описал огромную машину, упустив шанс предсказать миниатюризацию компьютеров.

9. «Последний вопрос». Однако моё воображение быстро восполнило этот пробел. В «Последнем вопросе», который был впервые опубликован в ноябре 1956 года в журнале «Сайенс фикшн квотерли», я уже обсуждал проблемы миниатюризации компьютеров, проследив её на протяжении триллиона лет эволюции (компьютеров и человека) до логического заключения – вам нужно будет прочитать рассказ, чтобы с ним ознакомиться. Несомненно, это мой самый любимый рассказ из всех.

10. «Чувство силы». Миниатюризация компьютеров играет второстепенную роль в этом рассказе. Он появился в феврале 1958 года в журнале «Если» и также является одним из моих любимцев. В этом рассказе речь идёт о карманных вычислительных устройствах, поступивших в продажу лишь через десять или пятнадцать лет после опубликования моего рассказа. Более того, мне удалось точно предсказать социальные последствия технологической революции, даже в большей степени, чем развитие самой технологии.

В рассказе идёт речь о возможной потере способности производить элементарные арифметические действия из-за постоянного применения компьютеров. Рассказ написан в жанре сатиры, сочетающей в себе юмор с горькой иронией, но оказалось, что я очень многое угадал. В наши дни я являюсь обладателем карманного калькулятора и с неудовольствием вспоминаю времена, когда мне приходилсоь прикладывать немалые усилия, чтобы из 854 вычесть 182. И я пользуюсь этим проклятым компьютером. «Чувство силы» чаще других моих рассказов включается в различные антологии.

В некотором смысле рассказ повествует о негативной стороне компьютеров, и в этот период я написал ряд рассказов, в которых показана месть обиженных компьютеров или роботов. О компьютерах речь идёт в рассказе «Когда-нибудь», который появился в августе 1956 года, в журнале «Инфинити сайенс фикшн», а о роботах (в виде автомобиля) смотрите «Салли» – этот рассказ опубликован в номере за май-июнь 1953 года журнала «Фантастик».

11. «Женская интуиция». Мои роботы почти всегдя обладают мужским характером, хотя вовсе не обязательно принадлежат к мужскому полу. Конечно, я давал им мужские имена и использовал местоимение «он». По предложению женщины-редактора Джуди-Линн дель Рей я написал «Женскую интуицию», которая вышла в октябре 1969 года в журнале «Мэгэзин оф фэнтэзи энд сайенс фикшн». Среди прочего я доказал, что способен создать робота женского пола. Она была из металла, но обладала более тонкой талией, чем обычные роботы, и женским голосом. Позднее, в романе «Роботы и Империя», появилась глава, в которой описывается гуманоидный робот-женщина. Она играет отрицательную роль, что должно изрядно удивить тех, кому известно о моём неизменном восхищении лучшей половиной человечества.

12. «Двухсотлетний человек». Этот рассказ, впервые напечатанный в 1976 году в антологии новых научно-фантастических рассказов «Звёздный №2» под редакцией Джуди-Линн дель Рей, явился моим самым глубоким изложением путей развития роботов. Я выбрал направление, кардинально отличное от того, которое исследовалось в «Последнем вопросе». Я изучал стремление робота стать человеком, шаг за шагом проследив его путь. И вновь я довёл сюжет до логического завершения. В начале работы над этим рассказом у меня не было такого намерения. Он написал себя сам и стал третьим в списке моих любимых рассказов. Его опережают лишь упомянутый выше «Последний вопрос» и «Уродливый мальчуган», не имеющий отношения к роботам.

13. «Стальные пещеры». Между тем по предложению Горация Л. Голда, редактора «Гэлакси», я написал роман о роботах. Сначала я всячески сопротивлялся, поскольку считал, что мои идеи о роботах годятся лишь для коротких рассказов. Однако Голд предложил мне создать роман о расследовании убийства, которое вёл бы робот-детектив. Я последовал его совету лишь частично. Мой детектив был человеком по имени Илайджа Бейли (возможно, самый привлекательный персонаж из всех придуманных мной), но у него имелся помощник, Р. Дэниел Оливо. Как мне кажется, в книге получился удачный сплав детектива и научной фантастики. Роман вышел в трёх частях, в октябрьском, ноябрьском и декабрьском номерах «Гэлакси» за 1953 год, а издательство «Даблдей» опубликовало его единой книгой в 1954 году.

Больше всего меня поразила реакция читателей. Хотя они одобряли Бейли, их гораздо больше привлекал Дэниел, которого я считал вторстепенным персонажем. (Через тринадцать лет после того, как я придумал Дэниела, появился телевизионный сериал «Звёздный путь», в котором мистер Спок сильно напоминал Дэниела – что меня мало заботит, – и я заметил, что рецензенты-женщины также заинтересовались именно мистером Споком. Я даже пытаться не стану это анализировать.)

14. «Обнажённое солнце». Популярность Бейли и Дэниела Оливо привела к тому, что я написал продолжение, «Обнажённое солнце», которое вышло в трёх последовательных номерах (в октябре, ноябре и декабре 1956 года) в журнале «Эстаундинг» и отдельной книгой в издательстве «Даблдей» в 1957 году. Естественно, удача второго романа сделала реальной появление третьего. Я даже начал его писать в 1958 году, но многое этому помешало, в результате третий роман появился лишь в 1983 году.

15. «Роботы расвета». Это третий роман серии Бейли – Дэниел, который был опубликован в издательстве «Даблдей» в 1983 году. В нём я представил второго робота, Р. Жискара Ревентлова, и на сей раз меня не удивило, что он стал так же популярен, как и Дэниел.

16. «Роботы и Империя». Когда пришло время позволить Бейли умереть (от старости), я почувствовал, что сумею написать четвёртую книгу серии, если оставлю в живых Дэниела. Четвёртый роман серии, «Роботы и Империя» напечатан в издательстве «Даблдей» в 1985 году. Смерть Бейли вызвала сожаление, но оно несравнимо с потоком писем читателей, расстроенных гибелью Р. Жискара.

Как вы заметили, три названных мной «достойными внимания» рассказа – «Привилегия», «Последний вопрос» и «Чувство силы» – не вошли в сборник, который вы сейчас держите в руках. Это не оплошность и не указывает на то, что они не подходят для данной публикации. Дело в том, что эти три рассказа напечатаны в сборнике «Сны роботов». Было бы нечестно предлагать читателю одни и те же рассказы в разных сборниках.

Чтобы как-то компенсировать отсутствие этой тройки, я включил в сборник «Мечты роботов» девять рассказов о роботах, которые не вошли в список «достойных внимания». Из чего, конечно, не следует, что они хуже, – речь идёт лишь о том, что в них нет новых идей.

В числе этих девяти рассказов «Галерный раб»^[2] – один из моих любимых, причём не только из-за игры слов в его заголовке, но и потому, что в нём повествуется о работе, которую я с удовольствием передал бы роботу. Немногим пришлось пройти через такое количество «галер», как мне^[3].

«Ленни» демонстрирует человеческую составляющую Сьюзен Кэлвин, которая не проявляется в других рассказах, в то время, как «Когда-нибудь» является моим личным прорывом в область чувствительного. «Рождество без Родни» – юмористический рассказ о роботах, а «Думайте!» – довольно мрачная история. «Зеркальное отражение» – единственный короткий рассказ, в котором участвует Р. Дэниел Оливо, один из главных персонажей романов о роботах. «Как жаль!» и «Сторонник сегрегации» – рассказы о роботах, связанные с медицинскими проблемами. И наконец, «Мечты роботов» написаны специально для данного сборника.

Оказалось, что мои рассказы о роботах пользуются почти таким же успехом, как серия романов «Основание», и если вы хотите знать правду (я перехожу на шёпот, пожалуйста никому не говорите), серия о роботах мне нравится больше.

Наконец несколько слов об эссе в этой книге. Первые эссе написаны в 1956 году. Все остальные – в 1974 году и позднее. Почему возник восемнадцатилетний перерыв?

Причина проста. Я придумал свой первый рассказ о роботах, когда мне было девятнадцать, и писал о них в течение тридцати лет, не слишком веря, что они могут появиться при моей жизни. В результате я ни разу не написал ни одного серьёзного эссе о роботехнике. С тем же успехом я мог бы сочинять эссе о галактических империях и психоистории. В действительности мои эссе 1956 года не есть серьёзное обсуждение проблем роботов, а лишь соображения относительно использования роботов в научной фантастике.

Только в середине 70-х годов, когда был изобретён микрочип, компьютеры заметно уменьшились и подешевели, что позволило начать применение роботов в производстве. Так появился промышленный робот – он оказался удивительно простым по сравнению с воображаемыми роботами, но направление было выбрано верное.

И в 1974 году, когда роботы стали реальностью, я начал писать эссе о современных достижениях науки, сначала для журнала «Америкэн уэй», а затем для «Лос-Анджелес таймс синдикат». Стало естественным писать о реальной роботехнике. Кроме того, «Байрон Прейсс вижуал пабликэйшнс» начала выпускать замечательную серию книг под названием «Город роботов Айзека Азимова», а меня попросили написать эссе о роботехнике для каждой из них. Вот почему до 1974 года я не сочинил ни одного эссе о роботехнике, а после 1974 года стал активно рассуждать на эту тему. В том нет моей вины, если наука наконец догнала мои предположения.

Теперь вы готовы окунуться в саму книгу. Пожалуйста, помните, что рассказы, написанные в разное время, растянувшееся почти на пятьдесят лет, могут противоречить друг другу. Что касается заключительных эссе – написанных в разное время, для разных случаев, – в них могут встречаться повторения. Прошу меня простить в каждом таком случае.

I. Рассказы

Мечты роботов

Полагаю, прежде всего мне следует рассказать о себе. Я самый младший член Темпоральной группы. Темпоралисты (для тех из вас, кто все свои усилия сосредоточил на выживании в жестоком мире 2030 года и не обращает внимания на технологический прогресс) есть аристократы современной физики.

Они имеют дело с самой сложной из проблем – перемещением сквозь время со скоростью, отличной от постоянного, неспешного движения вселенной. Иными словами, они пытаются найти способ путешествия во времени.

Как попал в эту группу я, если у меня нет даже физического образования? Когда я всего лишь… да, всего лишь…

Все дело в одном моем замечании, которое я сделал уже довольно давно и которое вдохновило темпоралистов на создание концепции ВТВВ («виртуальных тропинок во времени»).

Следует напомнить, что одна из трудностей путешествий во времени состоит в том, что ваша база не остается на одном и том же месте относительно вселенной. Земля вращается вокруг Солнца, Солнце – вокруг центра Галактики. Галактика – вокруг центра гравитации местной группы галактик – ну, вы меня понимаете. Если вы на один день переместитесь в будущее или в прошлое – всего на один день – Земля пройдет около двух с половиной миллионов километров по орбите вокруг Солнца. Да и Солнце продолжит свое бесконечное путешествие, увлекая за собой Землю, и все остальное тоже не будет стоять на месте.

Поэтому необходимо перемещаться не только во времени, но и в пространстве. Как-то раз одно мое замечание привело к рассуждениям, которые показали, что это возможно; получилось, что человек может сопровождать пространственно-временное движение Земли не в буквальном, а в «виртуальном» виде, что позволит наблюдателю оставаться на своей базе, куда бы он ни перемещался во времени. Я даже не стану пытаться объяснять вам математическую природу данного явления, если вы не прошли специальной темпоральной подготовки. Просто примите это как данность.

Мое замечание также привело к тому, что темпоралисты создали цепочку рассуждений, доказывающих, что путешествие в прошлое невозможно. Ключевые величины в уравнениях начинают стремиться к бесконечности, когда темпоральные знаки изменяются на противоположные.

Это звучит разумно. Не вызывает сомнений, что путешествие в прошлое обязательно его изменит, хотя бы незначительно. И каким бы малым ни оказалось это изменение, оно, очень может быть, весьма заметно повлияет на настоящее. Поскольку прошлое выглядит незыблемым, путешествие назад представляется невозможным.

Однако будущее не является свершившимся фактом, значит, путешествие в него и обратно может иметь место.

Я не получил награды за свои замечания. Наверное, темпоралисты решили, что мне просто повезло и вся заслуга принадлежит им, ведь именно они довели мои догадки до важнейших выводов. Учитывая сопутствующие обстоятельства, я не обижаюсь. Однако я очень рад, точнее, просто в восторге, поскольку из-за этого (как мне кажется) они разрешили мне продолжить работу с ними, хотя я всего лишь… ну, всего лишь.

Естественно, на то, чтобы создать устройство для путешествия во времени, даже после того как была сформулирована теория, ушли годы напряженной работы, но я не собираюсь писать серьезный трактат о темпоральности. Я намерен рассказать лишь об отдельных частях проекта, причем делаю это для будущих обитателей планеты, а не для наших современников.

Даже после того, как неодушевленные объекты – а потом и животные – отправились в будущее, мы не были удовлетворены. Все объекты исчезли; все, по-видимому, отправились в будущее. Когда мы посылали их вперед на короткие расстояния – пять минут или пять дней, они со временем возвращались, причем нам не удалось заметить никаких внешних изменений, а если речь шла о животных, то их здоровье никак не пострадало в результате наших экспериментов.

Однако нам хотелось отправить какой-нибудь объект в далекое будущее и получить его обратно.

– Нужно послать его хотя бы на двести лет вперед, – заявил один из темпоралистов. – Самое главное – выяснить, какое будущее нас ждет. Нам необходимо знать, выживет ли человечество, и при каких условиях. Двести лет – достаточный срок. Откровенно говоря, я считаю, что у нашей цивилизации мало шансов. За последнее столетие условия жизни и окружающая среда заметно ухудшились.

(Нет никакого смысла выяснять, какой именно темпоралист это сказал. Всего их было около двух дюжин, и для нашей истории не имеет никакого значения, кто автор тех или иных слов, даже если я мог бы уверенно назвать имена. Поэтому в дальнейшем я буду просто писать: «сказал темпоралист», или «кто-то сказал», или «кто-то из них сказал», или «другой сказал». Уверяю вас, вы все прекрасно поймете. Естественно, я буду выделять свои собственные высказывания, и, как вы увидите, эти исключения окажутся существенными.)

Другой темпоралист мрачно ответил:

– Не думаю, что мне хочется знать будущее, в особенности если окажется, что человеческая раса будет уничтожена или от нее остались лишь жалкие уроды.

– Почему нет? – спросил другой. – Мы будем совершать короткие путешествия до тех пор, пока не узнаем, что произошло, после чего сможем действовать так, чтобы изменить ситуацию к лучшему. Ведь будущее, в отличие от прошлого, не является неизменным.

Затем возникли споры о том, кому следует отправиться в будущее. Довольно скоро выяснилось, что каждый темпоралист считает себя слишком ценным, чтобы подвергнуться риску – ведь техника путешествий во времени еще не была доведена до совершенства. И хотя неодушевленные предметы возвращались в полнейшем порядке, да и животные выглядели вполне здоровыми, но их мозг не обладал невероятной сложностью, присущей мозгу человека. Мозг может выжить, но нельзя исключить того, что он утеряет свои качества.

Я понял, что меня считают наименее ценным членом группы, а значит, я являюсь наиболее естественным кандидатом. И я уже собирался поднять руку, чтобы вызваться добровольцем, однако меня выдало выражение лица, поскольку один из темпоралистов нетерпеливо проворчал:

– Только не ты. Даже ты слишком ценен. – (Не очень-то лестное заявление!) – Самое разумное, – продолжал он, – послать РГ-32.

А вот это звучало разумно. РГ-32 – устаревший робот, которого очень легко заменить. Он сумеет вести наблюдения, а потом доложить о результатах. Возможно, ему будет не хватать проницательности человека, но это на данном этапе не так важно. Робот не будет испытывать страха, у него лишь одна задача: выполнить приказ. Кроме того, он не станет лгать.

Превосходно!

Я даже удивился собственной близорукости: как можно было пройти мимо такой возможности и столь безрассудно предлагать себя в добровольцы! Может быть, подумал я, меня толкал к этому инстинкт, заставляющий служить другим. В любом случае, РГ-32 – самый логичный выбор. И единственный.

В некотором смысле объяснить, чего мы хотим, оказалось совсем не трудно. Арчи (у нас принято называть робота, коверкая его серийный номер) не задавал лишних вопросов и не требовал гарантий собственной безопасности. Он был готов понять и исполнить любые приказы, причем без всяких эмоций, как если бы его просто попросили поднять руку. Ведь он был роботом.

Однако на отладку деталей ушло немало времени.

– После того как ты окажешься в будущем, – сказал один из старших темпоралистов, – оставайся там столько, сколько сочтешь нужным, пока не соберешь полезные сведения. Когда сбор информации будет закончен, тебе следует вернуться к машине, установить приборы в соответствующее положение (мы тебе покажем) и отправиться в тот момент времени, в который ты отбыл в путешествие. Ты исчезнешь и снова окажешься здесь через доли секунды, хотя сам ты можешь провести в будущем неделю или пять лет. Разумеется, ты должен спрятать машину в надежном месте, что будет не слишком сложно, поскольку она весит немного. Тебе придется запомнить, где ты ее оставил, чтобы найти, когда она тебе снова понадобится.

Наставления заняли довольно много времени, поскольку то один, то другой темпоралист вспоминал о новых трудностях. Потом один из них сказал:

– Интересно, как за два столетия изменится язык?

Естественно, ответа на этот вопрос никто дать не мог, и разгорелись оживленные споры относительно того, удастся ли Арчи вообще вступить в контакт с людьми будущего и сумеет ли он хоть как-то с ними объясниться.

Наконец один из них резко сказал:

– Послушайте, за последние несколько столетий английский язык стал почти универсальным, и можно не сомневаться, что в последующие два века тенденция сохранится. За прошедшие двести лет язык изменился незначительно, так почему мы боимся, что произойдет нечто кардинальное в следующие двести лет? Но даже если предположить худшее, наверняка найдутся ученые, которые будут знать «древний английский». В любом случае Арчи сумеет сделать полезные наблюдения. Совсем не обязательно знать язык, чтобы понять, во что превратилось общество.

Возникли другие проблемы. Что, если робота ждет враждебная встреча? Что, если люди будущего найдут и уничтожат машину – сознательно или по невежеству?

Один темпоралист сказал:

– Чтобы избежать подобной опасности, неплохо бы сконструировать миниатюрный темпоральный двигатель, который можно спрятать в одежде.

– Даже если бы мы сумели этого добиться, – возразил другой, – нам потребовалось бы слишком много времени, так что мы или наши потомки добрались бы до будущих столетий без помощи машины. Нет, если произойдет несчастный случай, Арчипросто не вернется, а мы предпримем новую попытку.

Все это говорились в присутствии Арчи, но, естественно, не имело никакого значения. Арчи мог с полнейшим спокойствием размышлять о невозможности возвращения или даже о своем собственном уничтожении, если он не исполнит приказа. Второй закон роботехники, гласящий, что робот обязан выполнять приказы, имеет более высокий приоритет, чем Третий, в котором говорится, что роботу следует заботиться о сохранении собственной «жизни».

В конце концов все слова были сказаны, и никому больше не хотелось давать последние наставления, возражать коллегам или обсуждать возможные варианты.

Арчи повторил все указания со спокойствием и точностью, характерной для любого робота. Теперь следовало научить его пользоваться машиной. И он научился, со своей обычной уверенностью и тщательностью.

Вам следует понимать, что в те времена простые люди не знали о том, что мы работаем над путешествиями во времени. Пока шла разработка теории, денег требовалось совсем немного, но эксперименты стоят недешево. Поэтому ученым не стоило пускаться в заведомо бесполезные авантюры.

Если бы произошла крупная неудача, то, с учетом общего состояния финансов, вспыхнуло бы всеобщее возмущение, а наш проект был бы обречен. Темпоралисты сошлись в одном: следует сообщать только об успешных опытах, причем максимально кратко. Так что этот эксперимент имел для нас огромное значение.

Мы собрались в удаленном от цивилизации месте, на краю пустыни, где располагался полигон для Проекта-4. (Даже название не должно было давать ни малейшего намека на природу нашей работы, но мне всегда казалось, что, поскольку многие называют время четвертым измерением, кто-нибудь обязательно догадается о том, чем мы занимаемся. Впрочем, насколько мне известно, ничего такого не произошло.)

Наконец настал момент, когда ученые затаили дыхание, Арчи вошел в машину и поднял руку, чтобы доложить о своей готовности. Прошло мгновение – уж не знаю, успел ли кто-нибудь выдохнуть – и машина как будто вздрогнула.

Это была почти неуловимая дрожь. Я не уверен, что она вообще имела место. Возможно, я лишь увидел то, что ожидал увидеть, ведь я считал, что машина должна дрогнуть, если она возвращается почти в тот же момент, из которого исчезла. Я хотел спросить у остальных, но меня всякий раз охватывало смущение, когда я обращался к ним, если только они сами не задавали мне какой-то вопрос. Они были очень важными людьми, а я всего лишь… ну, я уже говорил. Кроме того, мне не терпелось послушать Арчи, и я забыл об этой дрожи.

Интервал между исчезновением и возвращением получился таким коротким, что у меня возникло ощущение, будто Арчи никуда не исчезал, однако такого, естественно, быть просто не могло. Машина определенно растворилась в воздухе.

Да и Арчи, вышедший из машины, сильно изменился. Он уже не был прежним роботом, шагнувшим навстречу неизвестности несколько мгновений назад. Он явно потерял товарный вид: полировка потускнела, поверхность перестала быть идеально ровной, словно он с чем-то сталкивался, да и оглядывался по сторонам он как-то неуверенно, как будто успел забыть место, которое так недавно покинул. Сомневаюсь, что среди нас нашелся бы кто-нибудь, у кого возникли бы сомнения в истинности путешествия Арчи.

Вот каким оказался первый вопрос, который ему задали:

– Сколько времени ты отсутствовал?

– Пять лет, сэр, – ответил Арчи. – Именно такой интервал времени упоминался, когда меня инструктировали, и я хотел сделать свою работу как можно лучше.

– Это очень важный факт, – заявил один из темпоралистов. – Если бы весь мир лежал в руинах, роботу не потребовалось бы столько времени, чтобы собрать необходимую информацию.

Однако никто не осмелился прямо спросить: «Скажи, Арчи, а не превратилась ли Земля в руины?»

Они надеялись, что Арчи заговорит сам, но он ждал вопросов – ведь роботы очень вежливы. Впрочем, Арчи так устроен, что он должен повиноваться приказам, из чего следовало, что пришла пора докладывать о наблюдениях, забыв о правилах вежливости.

– На Земле в будущем все хорошо, – сказал Арчи. – Социальные структуры не изменились и работают вполне успешно.

– Не изменились и работают успешно? – сказал один из темпоралистов так, словно услышал признания еретика. – Повсюду?

– Обитатели мира были очень добры. Они показали мне все части земного шара. Повсюду царят мир и процветание.

Темпоралисты переглянулись. Казалось, им было легче поверить в то, что Арчи ошибается, чем в будущее процветание Земли. У меня уже давно сложилось впечатление, что, несмотря на оптимистические заявления, все они не сомневались, что Земля находится на грани колоссального кризиса или даже физического уничтожения.

Теперь они начали задавать Арчи вопросы.

– А как насчет лесов? – закричал один из них. – Они ведь почти уничтожены.

– Был реализован грандиозный проект по восстановлению природы, сэр, – ответил Арчи. – Повсюду, где только возможно, устроены заповедники дикой природы. При помощи изощренной генетической коррекции удалось вернуть в леса и джунгли даже те виды, которые почти исчезли или остались только в зоопарках. О загрязнении окружающей среды люди успели забыть. Мир 2230 года стал спокойным и прекрасным.

– Ты уверен? – спросил темпоралист.

– На земле нет мест, хранящих секреты. Мне показали все, что я просил.

Тогда с неожиданной суровостью заговорил другой темпоралист:

– Арчи, послушай меня. Может быть, ты видел разрушенную планету, но не говоришь нам об этом, опасаясь, что мы впадем в отчаяние и покончим жизнь самоубийством. Стараясь не причинить нам вреда, ты лжешь нам. Этого не должно быть, Арчи. Ты обязан сказать нам правду.

– Я говорю правду, сэр, – спокойно отвечал Арчи. – Если бы я солгал, вне зависимости от мотивов, то мои позитронные потенциалы изменили бы свое строение. А это легко проверить.

– Тут он совершенно прав, – пробормотал темпоралист.

Его немедленно подвергли проверке. До получения окончательного результата Арчи запретили говорить. Я с интересом наблюдал затем, как темпоралисты сверяли показания приборов, которые затем анализировались компьютером. Наконец проверка завершилась. Вне всякого сомнения, Арчи был в полном порядке. Он не мог лгать.

Тогда ему задали следующий вопрос:

– Расскажи о городах.

– У них не осталось городов в нашем понимании, сэр. В 2230 году жизнь перестала быть централизованной – у них нет таких больших скоплений людей, как в наше время. С другой стороны, существует разветвленная система связи, и все человечество можно считать одним огромным поселением.

– А космос? Возобновилось ли исследование космоса?

– Луна довольно широко используется, сэр, – ответил Арчи. – Она стала обитаемым миром. На орбитах вокруг Земли и Марса построены космические станции, на которых живут люди. Появились человеческие поселения и на кольце астероидов.

– Тебе об этом рассказали? – подозрительно спросил темпоралист.

– Никаких слухов, сэр. Я видел все собственными глазами. Провел на Луне два месяца. В течение месяца жил на орбите Марса, а также побывал на Марсе и Фобосе. Пока люди сомневаются, стоит ли им колонизировать Марс. Существует мнение, что его следует населить низшими формами жизни и предоставить ему развиваться самостоятельно, без вмешательства людей. Вот только кольцо астероидов мне посетить не удалось.

– А почему они так хорошо обращались с тобой, Арчи? Почему так охотно отвечали на твои вопросы? – спросил один из темпоралистов.

– У меня сложилось впечатление, сэр, – сказал Арчи, – что они ждали моего появления. Циркулировали какие-то слухи. Многие в них верили. В общем, мне показалось, меня ждали.

– А они говорили, что ждали твоего появления? Говорили, что существуют записи о твоем предстоящем путешествии в будущее?

– Нет, сэр.

– А ты их спрашивал?

– Да, сэр. Задавать вопросы было не слишком вежливо, но я получил приказ собрать как можно больше информации, поэтому мне пришлось задать такой вопрос. Однако они отказались на него ответить.

– Много было вопросов, на которые они отказывались отвечать? – вмешался другой темпоралист.

– Несколько, сэр.

Один из темпоралистов задумчиво поскреб подбородок и сказал:

– Тогда тут что-то не так. Сколько людей живет на Земле в 2230 году, Арчи? Они тебе сказали?

– Да, сэр. Я спрашивал. В 2230 году на Земле проживает немногим меньше миллиарда людей. И еще 150 миллионов в космосе, количество людей на Земле остается постоянным. А вот людей, живущих в космосе, становится все больше.

– Ага, – сказал темпоралист, – сейчас на Земле живет почти десять миллиардов человек, причем половина из них в тяжелых условиях. Как людям из 2230 года удалось избавиться от девяти миллиардов?

– Я задал им такой вопрос. Они ответили, что это было печальное время.

– Печальное время?

– Да, сэр.

– В каком смысле?

– Они не сказали, сэр. Просто заявили, что это было печальное время – больше они ничего добавить не могут.

Один из темпоралистов, родившийся в Африке, холодно спросил:

– А каких людей ты видел в 2230 году?

– В каком смысле?

– Меня интересует цвет кожи, форма глаз.

– В 2230 году ничего не изменилось, – ответил Арчи. – Я видел разных людей, с самыми разными оттенками кожи, волос и так далее. Средний рост, как мне показалось, увеличился, хотя я не изучал статистику. Люди выглядят моложе, сильнее и здоровее. Более того, я не видел голода, нищеты и болезней.

– Значит, геноцида не было?

– Нет, сэр, – сказал Арчи. – Мне также не удалось заметить следов войн или репрессий.

– Ну, – сказал один из темпоралистов таким тоном, словно с трудом привыкал к хорошим новостям, – похоже на счастливый конец.

– Счастливый конец, вполне возможно, – покачал головой другой, – но он слишком хорош, чтобы в него поверить. Похоже на возвращение в Эдем. Вот только что им пришлось сделать, чтобы добиться искомого результата? Мне не нравится упоминание о «печальном времени».

– Конечно, – вмешался третий, – нет никакого смысла сидеть здесь и строить догадки. Мы можем отправить Арчи на сто лет вперед или на пятьдесят. И тогда станет ясно, что же произошло, точнее, что произойдет, – поправился он.

– Я так не думаю, сэр, – сказал Арчи. – Они очень подробно объяснили мне, что у них не сохранилось сведений о гостях из прошлого – я был первым. Они полагают, что, если мы будем производить дальнейшие исследования, будущее изменится.

Наступило тревожное молчание. Арчи отослали, приказав все держать в памяти до следующей встречи. Я бы не удивился, если бы они предложили уйти и мне, поскольку я был единственным из всех присутствующих, кто не имел степени по темпоральным технологиям. Но они ко мне привыкли, а я, естественно, не предложил им себя удалить.

– Проблема состоит в том, – наконец заговорил один из темпоралистов, – что это действительно счастливый конец. Любые наши попытки что-то изменить только все испортят. Они ждали появления Арчи; они рассчитывают на то, что он сделает нам доклад, они рассказали ему только то, что нам следует знать, значит, пока нам ничто не угрожает. Все пойдет своим чередом.

– Вполне возможно, – с надеждой заметил другой, – что сведения, которые они послали нам с Арчи, помогут приблизиться к счастливому концу.

– Возможно, но если мы предпримем еще что-нибудь, то ситуация ухудшится. Я предпочитаю не думать о «печальном времени», о котором они сказали, но если мы сейчас попытаемся действовать, то печальное время нас не минует – более того, оно может оказаться еще печальней, а хороший конец и вовсе не наступит. Я полагаю, теперь нам ничего не остается, как прекратить темпоральные эксперименты и постараться о них вообще не вспоминать. Заявить о полнейшей неудаче.

– Невыносимо.

– Все остальное может привести к непоправимой катастрофе.

– Подождите, – сказал один из них. – Они знали, что Арчи прибудет в их время, значит, сохранилась информация об успешных экспериментах. Нам нет необходимости объявлять о поражении.

– Я так не думаю, – вступил в разговор еще один темпоралист. – До них дошли слухи, смутные отголоски. Во всяком случае, именно так сказал Арчи. Можно предположить, что у нас произошла утечка информации, но прямого заявления об удачном эксперименте никто не делал.

В результате так и решили. В течение нескольких дней они думали и даже обсуждали проблему, но с возрастают щей тревогой. Я видел, чем все это закончится. Сразу скажу, что сам я, естественно, в спорах не участвовал – далеко не всякий раз они вообще замечали мое присутствие, но с каждым днем опасения в них росли. Как биологи во время бурного развития генных технологий, которые проголосовали за ограничение свободы своих экспериментов из-за боязни возникновения новых страшных болезней, так и охваченные ужасом темпоралисты решили, что с Будущим лучше не связываться.

Вполне достаточно того, говорили они, что через два столетия возникнет прекрасное общество. Следует немедленно прекратить исследования, чтобы не разрушить будущее. Теперь темпоралисты занимались только теорией.

Один из темпоралистов заявил о своем окончательном отказе от науки. Он сказал:

– Придет день, когда человечество станет достаточно мудрым, чтобы найти способ без риска наблюдать за будущим или даже вносить в него небольшие изменения, но этот момент еще не настал. До него далеко.

Послышались негромкие аплодисменты.

Кто я такой рядом с достойными людьми, занятыми в Проекте-4, чтобы не соглашаться с ними и действовать на свой страх и риск? Возможно, все дело в мужестве – доблести недостаточно образованных, которое я обрел, ощущая свою незначительность по сравнению с учеными. Из меня не успели выбить инициативу слишком жесткой специализацией или долгими научными рассуждениями.

В любом случае, через несколько дней, когда у меня появилось свободное время, я побеседовал с Арчи. Арчи ничего не знал об образовании или академических званиях. Для него я был человеком и господином, как любой другой член нашей группы, поэтому Арчи говорил со мной так же, как с остальными.

– А как люди из будущего относятся к людям из прошлого? Склонны ли они нас осуждать? Винят ли за ошибки и глупости? – спросил я у Арчи.

– Они не говорили мне слов, из которых я мог бы сделать такие выводы, сэр, – ответил Арчи. – Их забавляла примитивность моей, конструкции, как и сам факт моего существования. В общем, они с юмором относились ко мне и людям, которые меня создали. У них самих нет роботов.

– Совсем нет роботов, Арчи?

– Они сказали, что у них нет подобных мне существ, сэр. Им не нужны металлические карикатуры на человека.

– И ты не видел роботов?

– Нет, сэр. За все время моего пребывания там я не видел ни одного.

Я немного подумал и спросил:

– А что они думают о других сторонах нашего общества?

– Мне кажется, они во многих отношениях восхищаются прошлым. Они показывали мне музеи, посвященные «периоду неограниченного развития». Целые города превращены в музеи.

– Ты говорил, что через двести лет на Земле не осталось городов, Арчи. Городов в том смысле, как их понимаем мы.

– Вовсе не их города служат музеями, а остатки наших. Весь остров Манхаттан превращен в музей, тщательно восстановленный в том виде, каким он был в период своего расцвета. Я много часов гулял по нему с гидами, поскольку им хотелось узнать мое мнение относительно его подлинности. Я ничем не мог им помочь, так как никогда не бывал на Манхаттане. Мне показалось, что они им очень гордятся. У них есть и другие сохраненные города, тщательно восстановленные механизмы, библиотеки с печатными книгами, огромные витрины, демонстрирующие моды прошедших веков, мебель и другие мелочи повседневной жизни. Они говорили, что люди нашего времени были не слишком мудры, но сумели создать надежную базу для наступления будущего.

– А ты видел молодых людей? Очень молодых? Детей?

– Нет, сэр.

– Очень хорошо, Арчи. А теперь послушай меня…

Если и есть что-то, в чем я разбираюсь лучше темпоралистов, так это роботы. Для них роботы остаются черными ящиками, которым отдают приказы и которых отсылают к ремонтникам или выбрасывают, когда они выходят из строя. Однако я хорошо понимал позитронные цепи роботов и умел обращаться с Арчи, как никто из моих коллег. И я воспользовался своими знаниями.

Я не сомневался, что темпоралисты больше не станут его расспрашивать, поскольку они боялись связываться с будущим. Но даже если они и решатся на дальнейшие беседы, он не станет говорить им то, что им, с моей точки зрения, знать не следует. Да и сам Арчи не будет подозревать, что он скрывает от них какие-то факты.

Я довольно тщательно все обдумал, и постепенно мне стало ясно, что произошло в течение следующих двух столетий.

Дело в том, что мы совершили ошибку, отправив в будущее Арчи. Он примитивный робот, и для него люди всегда остаются людьми. Он не может – не умеет – их различать. Арчн не удивило, что люди стали такими цивилизованными и гуманными. Позитронные цепи мозга заставляют Арчи воспринимать всех людей цивилизованными и гуманными; в некотором смысле даже богоподобными, если воспользоваться этим старомодным выражением.

Сами темпоралисты, будучи людьми, почувствовали удивление и даже некоторое недоверие, когда Арчи представил им свое видение ситуации, в соответствии с которым человеческие существа стали такими добрыми и благородными. Но, опять-таки будучи людьми, темпоралисты заставили себя поверить Арчи, вопреки собственному здравому смыслу.

Получилось, что я умнее темпоралистов или просто мне удалось посмотреть на вещи незамутненным взглядом.

И я спросил у себя: если за двести лет население уменьшилось с десяти миллиардов до одного, почему оно не уменьшилось до нуля? Я не видел особой разницы между такими результатами.

Кто были те, кому удалось спастись? Вероятно, они оказались сильнее остальных девяти миллиардов? Или выносливее? Лучше переносили лишения? А также были более разумными, рациональными и добродетельными, чем девять миллиардов погибших, что следовало из картины мира через двести лет, которую нарисовал нам Арчи.

Короче, были ли они людьми?

Они улыбались Арчи с легкой насмешкой и хвастались, что у них нет роботов, утверждали, что им не нужны металлические карикатуры на человека.

А что, если они сами лишь органические копии человека? Что, если они роботы, принявшие облик человека; столь похожие на людей, что их невозможно отличить, во всяком случае роботу вроде Арчи? Что, если люди будущего на самом деле – человекоподобные роботы, которым удалось выжить после глобальной катастрофы, принесшей гибель всем людям?

У них нет детей. Арчи не видел ни одного ребенка. Конечно, население оставалось стабильным, люди жили долго, так что детей в любом случае не могло быть много. Но Арчи два месяца провел на Луне, где население росло, однако и там он не видел детей.

Возможно, в будущем этих людей конструируют, а не рожают.

Может быть, это и хорошо? Если люди вымерли в результате собственной злобы, ненависти и глупости, то от них хотя бы остались достойные потомки, разумные существа, которые ценят прошлое, сохраняют его и двигаются в будущее, изо всех сил стараясь осуществить мечты человечества и построить лучший, добрый мир. Да и космос они заселяют более эффективно, чем мы, «настоящие» люди.

Сколько разумных существ во вселенной вымерло без следа? Быть может, мы будем первыми, кому удалось оставить такое наследие.

Мы имели право чувствовать гордость.

Должен ли я рассказать о своем открытии миру? Или темпоралистам? Не знаю.

Во-первых, они могут мне не поверить. Во-вторых, если они мне поверят, не обратятся ли люди против роботов и не уничтожат ли тех, кто придет им на смену? Или просто откажутся строить новых? Значит, видение будущего глазами Арчи – и моими собственными – никогда не станет реальностью. Но это едва ли повлияет на причины, вызвавшие гибель человечества. Таким образом, я лишь помешаю появлению его замены, не возникнет других существ, созданных человеком и почитающих людей, которые могли бы осуществить давние мечты человечества.

Я не хотел, чтобы это произошло. Видение мира глазами Арчи должно стать реальностью.

Я пишу эти строки и позабочусь о том, чтобы их нашли и прочитали лишь через двести лет, точнее, немного раньше – перед самым появлением Арчи. Пусть человекоподобные роботы знают, что они должны хорошо его встретить и благополучно отправить домой, снабдив такой информацией, которая заставит темпоралистов отказаться от экспериментов со временем, чтобы будущее развивалось своим магически-счастливым путем.

Почему я так уверен в собственной правоте? Должен признаться, что я нахожусь в уникальном положении, поскольку точно знаю ответ на этот вопрос.

Несколько раз я говорил, что темпоралисты стоят выше меня. Во всяком случае, в их глазах я нахожусь значительно ниже, но именно это положение и позволяет мне смотреть на некоторые аспекты незамутненными глазами, как я уже говорил ранее, и помогает лучше понимать роботов, о чем я тоже упоминал.

Дело в том, что я робот.

Я первый человекоподобный робот, и именно от меня и тех моих собратьев, которых еще предстоит изобрести, зависит будущее человечества.

Как жаль!

Три закона роботехники:

1. Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред.

2. Робот должен повиноваться всем приказам, которые отдает человек, кроме тех случаев, когда эти приказы противоречат Первому закону.

3. Робот должен заботиться о своей безопасности в той мере, в которой это не противоречит Первому и Второму законам.

Грегори Арнфелд еще не умирал, но его жизнь приближалась к концу. У него был неоперабельный рак, и он категорически отказался от химической и радиационной терапии.

Он лежал, опираясь спиной на подушки. Улыбнувшись жене, Арнфелд сказал:

– Я превосходный случай. Терция и Майк разберутся со мной.

Терция не улыбнулась ему в ответ. Она была явно обеспокоена.

– Существует множество вещей, которые еще можно сделать, Грегори. Конечно, Майк – последняя надежда. Но ты можешь обойтись без этого.

– Нет, нет. К тому времени, когда я потеряю последние силы от воздействия облучения и химикатов, будет бессмысленно ставить эксперимент… И пожалуйста, относись к Майку с большим уважением.

– Мы живем в двадцать втором веке, Грег. Медицина знает множество способов борьбы с раком.

– Да, но Майк один из них, и, как мне кажется, лучший. Мы действительно живем в двадцать втором веке и знаем, на что способны роботы. Во всяком случае, я знаю. Я имел дело с Майком больше, чем кто-либо другой. И тебе это хорошо известно.

– Но не станешь же ты использовать его только из соображений гордости! Кроме того, насколько ты уверен в миниатюризации? Ведь это еще более новый раздел науки, чем роботехника.

Арнфелд кивнул.

– Ты права, Терция. Однако ребята, которые занимаются миниатюризацией, абсолютно уверены в надежности своей аппаратуры. Они могут уменьшить или восстановить постоянную Планка с высокой степенью уверенности в успехе, ведь управляющие цепи встроены в Майка. Он способен по желанию уменьшать или увеличивать себя, никак не влияя на окружающий мир.

– «Высокая степень уверенности», – с горечью сказала Терция.

– На большее нельзя рассчитывать. Подумай сама, Терция. Я имею честь быть частью эксперимента. Я войду в историю как главный конструктор Майка, но это вторично. Моим важнейшим достижением будет благополучное излечение от болезни при помощи мини-робота, причем по моей собственной воле.

– Ты знаешь, как это опасно.

– Опасность грозит мне со всех сторон. Химикаты и радиация дают побочные эффекты. Они лишь замедляют процесс, не останавливая его. Даже в самом лучшем случае они не позволят мне вести полноценную жизнь. Если я ничего не буду предпринимать, то достаточно скоро умру. А если Майк сделает свою работу как следует, я стану совершенно здоровым, а при рецидиве, – Арнфелд радостно улыбнулся, – ничто не помешает Майку повторить все сначала.

Он сжал ее руку в своей ладони.

– Терция, мы с тобой знали, что этот момент приближается. Давай воспользуемся нашим шансом и поставим замечательный эксперимент. Даже если мы потерпим неудачу – а я уверен в успехе – попытка того стоит.

Луис Секандо из группы миниатюризации сказал:

– Нет, миссис Арнфелд. Мы не можем гарантировать успех. Миниатюризация тесно связана с квантовой механикой, а здесь непредсказуемость чрезвычайно высока. После того как МИК-27 уменьшится, он может неожиданно начать снова увеличиваться, что приведет к мгновенной гибели пациента. Чем сильнее уменьшается робот, тем выше вероятность его внезапного возвращения к своим прежним размерам. И стоит ему начать расширяться, скорость процесса резко возрастает. Именно с этой стороны нам грозит самая серьезная опасность.

Терция покачала головой:

– Вы думаете, такое возможно?

– Вероятность очень невелика, миссис Арнфелд. Но вы должны понимать, что она не нулевая.

– А мистер Арнфелд это понимает?

– Безусловно. Мы обсудили с ним все детали. Он считает, что обстоятельства оправдывают риск. – Секандо покачал головой. – Вся наша группа того же мнения. Я знаю, вы скажете, что риску приходится подвергаться не нам, однако мы считаем, что все складывается как нельзя лучше. И главное, мистер Арнфелд уверен, что все будет в порядке.

– А что, если Майк по ошибке слишком сильно уменьшится? Ведь тогда обратный рост станет неизбежным?

– Нет, здесь речь может идти только о статистической вероятности. Вероятность несколько увеличивается, если он будет слишком маленьким. Но чем он меньше, тем меньше его масса, а при переходе через критическую точку масса станет пренебрежимо малой, что позволит ему без заметных усилий достигнуть скорости, приближающейся к скорости света.

– Но разве это не убьет доктора?

– Нет. К этому моменту Майк будет таким маленьким, что с легкостью проскочит мимо атомов тела доктора, никак на них не влияя.

– Какова вероятность того, что он не начнет увеличиваться, став таким маленьким?

– Когда МИК-27 достигнет размера нейтрино, его, если можно так выразиться, полужизнь будет длиться несколько секунд. То есть мы получим вероятность пятьдесят на пятьдесят, но к тому моменту, когда робот вновь начнет расти, он окажется в сотнях тысяч миль от нас, в открытом космосе, что приведет к небольшому выбросу гамма-лучей – астрономам будет над чем поломать голову. Однако я уверен, что ничего этого не произойдет. МИК-27 получит исчерпывающие инструкции и уменьшит себя до таких размеров, которые необходимы для успешного выполнения миссии.

Миссис Арнфелд понимала, что ей придется иметь дело с прессой. Она категорически отказалась выступать по головидению, а постановление Мировой Хартии о невмешательстве в личную жизнь защищало ее. С другой стороны, она не могла отказаться отвечать на вопросы по звуковому каналу. Закон, защищающий право на свободное получение информации, не давал ей шансов полностью укрыться от прессы.

Она сидела в застывшей позе, когда молодая журналистка спросила:

– Кроме всего прочего, миссис Арнфелд, вам не кажется странным, что ваш муж, главный конструктор мини-робота Майка, станет его первым пациентом? Поразительное совпадение, не правда ли?

– Вовсе нет, мисс Рот, – устало ответила миссис Арнфелд. – Состояние доктора определяется его предрасположенностью к данной болезни, поскольку среди его родных были люди, которых она поразила. Он рассказал мне о состоянии своего здоровья перед нашей свадьбой, так что я прекрасно знала, на что иду, и вот почему у нас нет детей. Несомненно, предрасположенность моего мужа к раку во многом определила выбор его жизненного пути, и он приложил все силы, чтобы создать робота, способного к самоуменьшению. Он всегда знал, что рано или поздно станет его пациентом.

Миссис Арнфелд настояла на том, что она должна переговорить с Майком, и, учитывая все обстоятельства, ей не смогли отказать. Бен Йоганнес, который работал с ее мужем в течение пяти лет (она знала его достаточно хорошо, чтобы называть его просто по имени), привел ее в помещение, где находился робот.

Миссис Арнфелд видела Майка вскоре после его создания, когда он проходил базовые тесты, и робот ее не забыл. Он сказал своим абсолютно нейтральным голосом, который не отличался от голоса негромко говорящего человека:

– Я рад встрече с вами, миссис Арнфелд.

Выглядел робот не слишком симпатично: маленькая головка и массивное туловище. По форме Майк напоминал конус. Миссис Арнфслд знала, что сложный механизм миниатюризации и мозг робота находятся в нижней части его тела, что позволяло увеличить быстроту реакции. Муж объяснил ей, что не было никакой необходимости располагать мозг в черепе. В результате Майк выглядел смешным и даже слабоумным. Все-таки, с тревогой подумала миссис Арнфелд, в антропоморфизме есть психологические преимущества.

– Майк, а ты уверен, что до конца понимаешь свою задачу? – спросила миссис Арнфелд.

– Абсолютно, миссис Арнфелд, – ответил Майк. – Я позабочусь о том, чтобы уничтожить все следы рака.

В разговор вмешался Йоганнес:

– Не знаю, объяснил ли вам Грегори, но Майк способен моментально распознавать раковые клетки, когда он сам становится соответствующего размера. Разница между здоровой клеткой и пораженной раком очень велика, а Майк может моментально уничтожать ядра пораженных клеток.

– Я снабжен лазером, миссис Арнфелд, – заявил Майк, и ей показалось, что он говорит это с гордостью.

– Да, но там миллионы раковых клеток. На их уничтожение уйдет очень много времени, не так ли?

– Вовсе не обязательно уничтожать их последовательно, Терция, – пояснил Йоганнес. – Хотя рак успел распространиться, он существует сгустками. Майк способен загерметизировать капилляры, ведущие к сгустку, после чего миллионы раковых клеток мгновенно погибнут. Лишь изредка ему придется иметь дело с индивидуальными клетками.

– И все же, сколько времени займет вся операция?

На молодом лице Йоганнеса появилась гримаса, словно он не знал, как ответить на вопрос.

– Должен признать, что она может занять часы, если мы намерены довести дело до конца.

– И чем дольше продолжается операция, тем выше вероятность обратного роста.

– Миссис Арнфелд, – сказал Майк, – я сделаю все, чтобы не допустить обратного роста.

Миссис Арнфелд повернулась к роботу и серьезно спросила:

– Ты на это способен, Майк? Иными словами, можешь ли ты остановить обратный рост?

– Не полностью, миссис Арнфелд. Но, постоянно фиксируя свои размеры и стараясь поддерживать их неизменными, я могу минимизировать случайные изменения, которые способствуют обратному росту. Естественно, это практически невозможно, когда начинается обратный рост, предусмотренный программой.

– Да, я знаю. Муж сказал мне, что обратный рост является самой опасной фазой операции. Но ты постараешься, Майк?

– Законы роботехники обеспечат это в полной мере, – торжественно проговорил Майк.

Когда они оставили Майка одного, Йоганнес попытался успокоить миссис Арнфелд:

– На самом деле, Терция, у нас есть голосонограмма, и мы тщательно просканировали место операции. Майку хорошо известно расположение крупных скоплений раковых клеток. Большая часть времени уйдет на поиски мелких скоплений, которые невозможно засечь нашими приборами, но тут уж ничего не поделаешь. Мы должны обезвредить все клетки, а на это потребуется время. Однако Майк получил предельно точные инструкции относительно размеров, до которых он должен уменьшиться. А робот обязан подчиняться приказам.

– А как насчет обратного роста, Бен?

– Здесь, Терция, все зависит от квантов. Нет никаких гарантий, но вероятность успешного исхода остается высокой. Естественно, мы попытаемся максимально сократить возможность обратного роста, пока Майк находится в теле Грегори. Но небольшое увеличение размера необходимо, чтобы мы сумели найти робота и извлечь его наружу, после чего Майк будет перенесен в безопасное место, где завершится процесс обратного роста. Согласитесь, Терция, даже самые простые медицинские процедуры могут быть рискованными.

Миссис Арнфелд находилась в смотровой комнате, когда началась миниатюризация Майка. Здесь же располагались камеры головидения и несколько избранных представителей прессы. Ввиду важности эксперимента им невозможно было отказать в присутствии, но для миссис Арнфелд и Йоганнеса предоставили место немного в стороне. Кроме того, журналистам дали понять, что к ней не следует обращаться за комментариями, в особенности если что-то пойдет не так.

Не так! Вышедший из-под контроля обратный рост взорвет операционную, и все находящиеся в ней люди погибнут. Вовсе не случайно смотровая комната находилась под землей в полумиле от места операции.

Это придавало миссис Арнфелд жутковатое чувство уверенности, что трое ученых, проводящих операцию (как спокойно они действовали, как спокойно!), обречены на смерть вместе с ее мужем – если что-то пойдет не так. Она могла не сомневаться, что они сделают все, чтобы сохранить свою жизнь, а значит, и жизнь ее мужа.

Конечно, если операция пройдет успешно, будет найден способ автоматизировать процесс, чтобы риску подвергался только пациент. В таком случае вероятность фатального исхода из-за небрежности несколько увеличится, но только не сейчас. Миссис Арнфелд внимательно наблюдала за тремя учеными, которым, в случае любой серьезной ошибки, грозила смерть.

Миссис Арнфелд уже доводилось наблюдать за процессом миниатюризации, поэтому она не удивилась, когда Майк стал быстро уменьшаться, а потом исчез. Затем невидимого робота впрыснули в тело ее мужа. (Ей объяснили, что было бы несравнимо дороже использовать для этой цели уменьшенного человека в устройстве для подводного плавания. Майк, по крайней мере, не нуждался в системе жизнеобеспечения.)

На экране появилась голосонограмма соответствующей части тела пациента. Картинка была трехмерной, но смутной и несфокусированной, качество изображения определялось ограниченным размером звуковых волн и эффектами броуновского движения. И все же было видно, как Майк пробирается сквозь ткани тела Грегори Арнфелда в его кровеносную систему. Определить, что делает робот, практически не представлялось возможным, но Йоганнес описывал происходящее тихим и спокойным голосом, пока миссис Арнфелд не почувствовала, что больше не в силах это выдерживать, и попросила, чтобы ее увели.

Миссис Арнфелд дали легкое успокоительное, и она проспала до самого вечера. Когда ее пришел навестить Йоганнес, она только что проснулась и не сразу пришла в себя. Но тут на нее накатил внезапный страх:

– Что случилось?

– Успех, Терция, – торопливо ответил Йоганнес. – Полный успех. Ваш муж здоров. Мы не можем гарантировать, что не будет рецидива, но на данный момент рак полностью излечен.

Миссис Арнфелд облегченно откинулась на подушку.

– Как чудесно.

– Тем не менее произошло нечто непредвиденное, и это необходимо объяснить Грегори. Мы полагаем, что будет лучше, если это сделаете вы.

– Я? – Миссис Арнфелд снова стало страшно. – Так что же произошло?

И Йоганнес рассказал.

Прошло два дня, прежде чем ей разрешили задержаться у постели мужа. Он сидел, опираясь спиной на подушки, и улыбался жене. Несмотря на некоторую бледность, Грегори выглядел совсем неплохо.

– Я получил новую жизнь, Терция, – весело заявил он.

– Верно, Грег, я ошибалась. Эксперимент прошел успешно, врачи говорят, что не смогли найти даже следов рака.

– Ну, тут полной уверенности быть не может. Отдельные раковые клетки могли сохраниться, но я надеюсь, что моя иммунная система с ними справится, в особенности при помощи лекарств. Ну а если ситуация начнет ухудшаться – это произойдет не раньше чем через несколько лет – тогда мы вновь воспользуемся помощью Майка.

Тут Арнфелд нахмурился и добавил:

– Ты знаешь, я не видел Майка.

Миссис Арнфелд промолчала.

– Вы что-то от меня скрываете, – заявил Арнфелд.

– Ты был слишком слаб, дорогой, и находился под влиянием седативных средств. Не следует забывать, что Майк совершил путешествие по твоим тканям, уничтожая клетки твоего организма. Даже после успешной операции необходимо время для полного восстановления сил.

– Если я пришел в себя настолько, что могу беседовать с тобой, то не вижу причин откладывать разговор с Майком – хотя бы для того, чтобы его поблагодарить.

– Робот не нуждается в благодарности.

– Конечно, но в этом нуждаюсь я. Сделай мне одолжение, Терция. Скажи им, что я хочу поговорить с Майком.

После короткого колебания миссис Арнфелд приняла решение. Оттягивать дальше не имело смысла – будет только хуже.

– Дело в том, что Майк не может с тобой говорить, – осторожно сказала она.

– Не может говорить? Но почему?

– Понимаешь, ему пришлось сделать выбор. Он успешно закончил свою работу, уничтожив все раковые клетки, и, по общему мнению, он все сделал превосходно. Но после этого ему предстояло начать обратный рост – самую опасную часть операции.

– Да, но со мной же ничего не случилось. Почему ты морочишь мне голову?

– Майк решил минимизировать риск.

– Естественно. И как он поступил?

– Ну, дорогой, он решил сделать себя еще меньше.

– Неужели! Но он не мог. Он ведь получил соответствующий приказ.

– Это лишь Второй закон, Грег. Первый закон имеет над ним приоритет. Майк хотел получить гарантии, что твоя жизнь будет спасена. Умея контролировать свои размеры, он стал уменьшаться с максимально возможной скоростью, а когда его масса стала меньше массы электрона, он воспользовался лазером, который к этому моменту стал таким крошечным, что уже не мог причинить вреда твоему телу, и отдача выбросила его со скоростью, близкой к скорости света. Он отправился в открытый космос. Был засечен выброс гамма-лучей.

Арнфелд не сводил с жены глаз.

– Не может быть. Ты говоришь серьезно? Майк умер?

– Да, именно так все и произошло. Майк отказался совершить действие, которое могло причинить тебе вред.

– Но я этого не хотел. Я хотел, чтобы он мог продолжать работу. Я уверен, что Майк сумел бы взять обратный рост под контроль и остался бы с нами.

– У него не было полной уверенности. Он не мог рисковать твоей жизнью, поэтому принес в жертву свою.

– Но жизнь Майка гораздо важнее.

– Только не для меня, дорогой. И не для тех, кто работал с тобой. Ни для кого. Даже для Майка. – Она взяла мужа за руку. – Перестань, Грег, ты жив. Ты здоров. Остальное не имеет значения.

Но он нетерпеливо оттолкнул ее руку.

– Нет, имеет! Ты не понимаешь. Как жаль! Как жаль!

Робби

Девяносто восемь… девяносто девять… сто!

Глория отвела пухлую ручку, которой закрывала глаза, и несколько секунд стояла, сморщив нос и моргая от солнечного света. Пытаясь смотреть сразу во все стороны, она осторожно отошла на несколько шагов от дерева.

Вытянув шею, она вглядывалась в густые кусты справа от себя, потом отошла от дерева еще на несколько шагов, стараясь заглянуть в самую глубину зарослей.

Глубокую тишину нарушало только непрерывное жужжание насекомых и время от времени чириканье какой-то неугомонной пичуги, не боявшейся полуденной жары.

Глория надулась.

– Ну, конечно, он спрятался в доме, а я ему миллион раз говорила, что это нечестно.

Плотно сжав губки и сердито нахмурившись, она решительно зашагала к двухэтажному дому по ту сторону аллеи.

Когда Глория услышала сзади шорох, за которым последовал размеренный топот металлических ног, было уже поздно. Обернувшись, она увидела, что Робби покинул свое убежище и полным ходом несется к Дереву.

Глория в отчаянии закричала:

– Постой, Робби! Это нечестно! Ты обещал не бежать, пока я тебя не найду!

Ее ножкам, конечно, не сравниться было с гигантскими конечностями Робби. Но в трех метрах от дерева тот вдруг резко сбавил скорость. Сделав последнее отчаянное усилие, запыхавшаяся Глория пронеслась мимо него и первая дотронулась до заветного ствола.

Она радостно повернулась к верному Робби и, платя черной неблагодарностью за принесенную жертву, принялась жестоко насмехаться над его неумением бегать.

– Робби не может бегать! – кричала она во всю силу своего восьмилетнего голоса. – Я всегда его обгоню! Я всегда его обгоню!

Она с упоением распевала эти слова.

Робби, конечно, не отвечал. Вместо этого он сделал вид, будто убегает, и Глория кинулась вслед за ним. Пятясь, он ловко увертывался от девочки, так что она, бросаясь в разные стороны, тщетно размахивала руками и, задыхаясь от хохота, кричала:

– Робби! Стой!

Тогда он неожиданно повернулся, поймал ее, поднял в воздух и завертел вокруг себя. Ей показалось, что весь мир на мгновение провалился вниз, в голубую пустоту, к которой тянулись зеленые верхушки деревьев. Потом Глория снова оказалась на траве. Она прижалась к ноге Робби, крепко держась за твердый металлический палец.

Через некоторое время Глория отдышалась. Она сделала напрасную попытку поправить растрепавшиеся волосы, бессознательно подражая движениям матери, и изогнулась, чтобы посмотреть, не порвалось ли сзади ее платье. Потом хлопнула ладошкой Робби по туловищу.

– Нехороший! Я тебя нашлепаю!

Робби съежился, закрыв лицо руками, так что ей пришлось добавить:

– Ну, не бойся, Робби, не нашлепаю. А теперь моя очередь прятаться, потому что у тебя ноги длиннее и ты обещал не бежать, пока я тебя не найду.

Робби кивнул головой – небольшим параллелепипедом с закругленными углами. Голова была укреплена на туловище – подобной же формы, но гораздо больших размеров – при помощи короткого гибкого сочленения. Робби послушно повернулся к дереву. На его горящие глаза опустилась тонкая металлическая пластинка, и изнутри туловища раздалось ровное гулкое тиканье.

– Смотри не подглядывай и не пропускай счета! – предупредила Глория и бросилась прятаться.

Секундыотсчитывались с абсолютной точностью. На сотом ударе веки Робби поднялись, и вновь вспыхнувшие красным светом глаза оглядели поляну. На мгновение они остановились на кусочке яркого ситца, торчавшем из-за камня. Робби подошел поближе и убедился, что за камнем действительно притаилась Глория. Тогда он стал медленно приближаться к ее убежищу, все время оставаясь между Глорией и деревом. Наконец, когда Глория была совсем на виду и не могла даже притворяться, что ее не видно, Робби протянул к ней руку, а другой со звоном ударил себя по ноге. Глория, надувшись, вышла.

– Ты подглядывал! – воскликнула она, явно согрешив против истины, – И потом, мне надоело играть в прятки. Я хочу кататься.

Но Робби был оскорблен незаслуженным обвинением. Он осторожно сел на землю и покачал тяжелой головой, Глория немедленно изменила тон и перешла к нежным уговорам:

– Ну, Робби! Я просто так сказала, что ты подглядывал! Ну, покатай меня!

Но Робби не так просто было уговорить. Он упрямо уставился в небо и покачал головой еще более выразительно.

– Ну, пожалуйста, Робби, пожалуйста, покатай меня! Она крепко обняла его за шею розовыми ручками.

Потом ее настроение внезапно переменилось, и она отошла в сторону.

– А то я заплачу!

Ее лицо заранее устрашающе перекосилось.

Но жестокосердый Робби не обратил никакого внимания на эту ужасную угрозу. Он в третий раз покачал головой. Глория решила, что пора пустить в дело главный козырь.

– Если ты меня не покатаешь, – воскликнула она, – я больше не буду рассказывать тебе сказок, вот и все. Никогда!

Этот ультиматум заставил Робби сдаться немедленно и безоговорочно. Он закивал головой так энергично, что его металлическая шея загудела. Потом он осторожно посадил девочку на свои широкие плоские плечи.

Слезы, которыми грозила Глория, немедленно испарились, и она даже вскрикнула от восторга. Металлическая кожа Робби, в которой нагревательные элементы поддерживали постоянную температуру 21 градус, была приятной на ощупь, а барабаня пятками по его груди, можно было извлечь восхитительно громкие звуки.

– Ты самолет, Робби. Ты большой серебряный самолет, Робби, Только вытяни руки, раз уж ты самолет.

Логика была безупречной. Руки Робби стали крыльями, а сам он – серебряным самолетом. Глория резко повернула его голову и наклонилась вправо. Он сделал крутой вираж. Глория уже снабдила самолет мотором; «Б-р-р-р-р», а потом и пушками; «Бум! Бум! Бум!». За ними гнались пираты, и орудия косили их, как траву.

– Еще один готов… Еще двое!.. – кричала она.

Потом Глория сурово скомандовала:

– Торопись, ребята! Снаряды кончаются!

Она неустрашимо целилась через плечо. И Робби превратился в тупоносый космический корабль, с предельным ускорением прорезающий пустоту.

Он несся через лужайку к зарослям высокой травы на другой стороне. Там он остановился так внезапно, что раскрасневшаяся наездница вскрикнула, и сбросил ее на мягкий травяной ковер.

Глория, задыхаясь, восторженно шептала:

– Ой, как здорово!

Робби дал ей отдышаться и осторожно потянул за растрепавшуюся прядь волос.

– Ты чего-то хочешь? – спросила Глория, широко раскрыв глаза в притворном недоумении. Ее безыскусная хитрость ничуть не обманула огромную «няньку». Робби снова потянул за ту же прядь, чуть посильнее.

– А, знаю. Ты хочешь сказку!

Робби быстро закивал.

– Какую?

Робби описал пальцем в воздухе полукруг.

Девочка запротестовала:

– Опять? Я же тебе про Золушку миллион раз рассказывала. Как она тебе не надоела? Это сказка для маленьких!

Железный палец снова описал полукруг.

– Ну, так и быть.

Глория уселась поудобнее, припомнила про себя все подробности сказки (вместе с прибавлениями собственного сочинения) и начала:

– Ты готов? Так вот, давным-давно жила красивая девочка, которую звали Элла. У нее была ужасно жестокая мачеха и две очень некрасивые и очень жестокие сестры…

Глория дошла до самого интересного места – уже било полночь и все снова превращалось в кучу мусора. Робби слушал напряженно, с горящими глазами, но тут их прервали.

– Глория!

Это был раздраженный голос женщины, которая звала не в первый раз и у которой терпение, судя по интонации, начало сменяться тревогой.

– Мама зовет, – сказала Глория не очень радостно. – Лучше отнеси меня домой, Робби.

Робби с готовностью повиновался. Что-то подсказывало ему, что миссис Вестон лучше подчиняться без малейшего промедления. Отец Глории редко бывал дома днем, если не считать воскресений (а это было как раз воскресенье), но когда он появлялся, то проявлял добродушие и понимание. А вот мать Глории была для Робби источником постоянного беспокойства, и он всегда испытывал смутное побуждение скрыться от нее куда-нибудь подальше.

Миссис Вестон увидела их, как только они поднялись из травы, и вернулась в дом, чтобы встретить их там.

– Я кричала до хрипоты, Глория, – строго сказала она. – Где ты была?

– Я была с Робби, – дрожащим голосом ответила Глория. – Я рассказывала ему про Золушку и забыла про обед.

– Жаль, что Робби тоже забыл про обед. – И, словно вспомнив о присутствии робота, она обернулась к нему. – Можешь идти, Робби. Ты ей сейчас не нужен. И не приходи, пока не позову, – резко прибавила она.

Робби повернулся к двери, но заколебался, услышав, что Глория встала на его защиту:

– Погоди, мама, нужно, чтобы он остался! Я еще не кончила про Золушку. Я ему обещала рассказать про Золушку и не успела.

– Глория!

– Честное-пречестное слово, мама, он будет сидеть тихо-тихо, так, что его и слышно не будет. Он может сидеть на стуле в уголке и молчать… то есть ничего не делать, Правда, Робби?

В ответ Робби закивал своей массивной головой.

– Глория, если ты сейчас же не прекратишь, ты не увидишь Робби целую неделю!

Девочка понурилась.

– Ну, хорошо. Но ведь «Золушка» – его любимая сказка, а я не успела рассказать. Он так ее любит…

Опечаленный робот вышел, а Глория проглотила слезы.

Джордж Вестон чувствовал себя прекрасно. У него было такое обыкновение – по воскресеньям после обеда чувствовать себя прекрасно. Вкусная, обильная домашняя еда, удобный мягкий старый диван, на котором так приятно развалиться, свежий номер «Таймс», тапочки на ногах и пижама вместо крахмальной рубашки – ну как тут не почувствовать себя прекрасно!

Поэтому он ощутил недовольство, когда вошла его жена. После десяти лет совместной жизни он еще имел глупость ее любить и, конечно же, всегда был ей рад, но послеобеденный воскресный отдых был для него священным, и его представление о подлинном комфорте требовало двух-трех часов полного одиночества. Он поспешно уткнулся в последние сообщения об экспедиции Лефебра-Иошиды на Марс (на этот раз они стартовали с лунной станции и вполне могли долететь) и сделал вид, будто ее не заметил.

Миссис Вестон терпеливо подождала немного, потом нетерпеливо – еще немного и наконец не выдержала:

– Джордж!

– Угу…

– Джордж, послушай! Может быть, ты отложишь газету и поглядишь на меня?

Газета, шелестя, упала на пол, и Вестон обратил к жене страдальческое лицо:

– В чем дело, дорогая?

– Ты знаешь, Джордж. Дело в Глории и в этой ужасной машине…

– Какой ужасной машине?

– Пожалуйста, не притворяйся, будто ты не понимаешь, о чем я говорю! Я об этом Роботс, которого Глория зовет Робби, Он не оставляет ее ни на минуту.

– Ну, а почему он должен ее оставлять? Он для этого и существует. И в любом случае он вовсе не ужасная машина, а самый лучший робот, какой только можно было достать за деньги. А я чертовски хорошо помню, что он обошелся мне в полугодовой заработок. И он стоит этого – он куда умнее половины моих служащих.

Вестон потянулся за газетой, но жена оказалась проворнее и выхватила ее.

– Выслушай меня, Джордж! Я не хочу доверять своего ребенка машине, и мне все равно, умная эта машина или нет. У нее нет души, и никто не знает, что у нее на уме. Нельзя, чтобы за детьми смотрели всякие металлические штуки!

Вестон нахмурился.

– Что с тобой? Он с Глорией уже два года, а до сих пор я что-то не видел, чтобы ты беспокоилась.

– Сначала все было по-другому. Как-никак новинка, и у меня стало меньше забот, и потом это было так модно… А сейчас я не знаю. Все соседи…

– Ну при чем тут соседи? Послушай! Робот куда надежнее любой няньки. Ведь Робби создан с единственной целью – ухаживать за маленьким ребенком, Все его мышление рассчитано специально на это. Он просто не может не быть верным, любящим, добрым, Он просто устроен так. Не о каждом человеке это скажешь.

– А вдруг что-нибудь испортится? Какой-нибудь там… Миссис Вестон запнулась; она имела довольно смутное представление о внутренностях роботов. – Ну, какая-нибудь мелочь сломается, и эта ужасная машина начнет буйствовать; и тогда…

У нее не хватило сил закончить вполне очевидную мысль.

– Чепуха, – возразил Вестон, невольно вздрогнув. – Это просто смешно. Когда мы покупали Робби, мы долго говорили о Первом Законе Роботехники. Ты же знаешь, что робот не способен причинить вред человеку. При малейшем намеке на возможность нарушения Первого Закона робот сразу будет парализован. Иначе и быть не может, тут математический расчет. И потом у нас дважды в год бывает механик из «Ю. С. Роботс» – он же проверяет весь механизм. С Робби ничего не может случиться. Скорее уж сойдем с ума мы с тобой. Да и как ты собираешься отнять его у Глории?

Он снова потянулся за газетой, но напрасно; жена сердито швырнула ее через раскрытую дверь в соседнюю комнату.

– В этом-то все и дело, Джордж! Она не хочет больше ни с кем играть! Кругом десятки мальчиков и девочек, с которыми ей следовало бы дружить, но она не хочет. Она и не подойдет к ним, если ее не заставить, Нельзя девочку так воспитывать. Ты ведь хочешь, чтобы она выросла нормальной? Ты хочешь, чтобы она смогла занять свое место в обществе?

– Грейс, ты воюешь с призраками. Представь себе, что Робби – это собака. Сотни детей с большим удовольствием проводят время с собакой, чем с собственными родителями.

– Собака – совсем другое дело, Джордж, мы должны избавиться от этой ужасной машины. Ты можешь вернуть ее компании, Я уже узнавала, это можно.

– Узнавала? Вот что, Грейс! Не надо ничего решать сгоряча. Оставим робота, пока Глория не подрастет. И больше я не желаю об этом слышать.

Он в раздражении вскочил и вышел из комнаты.

Два дня спустя миссис Вестон встретила мужа в дверях.

– Джордж, ты должен выслушать меня. В поселке недовольны.

– Чем? – спросил Вестон. Он скрылся в ванной, и оттуда послышался плеск, который мог заглушить любой ответ.

Миссис Вестон выждала, пока шум не прекратился, и сказала:

– Недовольны Робби.

Вестон вышел, держа в руках полотенце. Его раскрасневшееся лицо было сердито.

– О чем ты говоришь?

– Это началось уже давно. Я старалась не замечать, но больше не хочу. Почти все соседи считают, что Робби опасен. По вечерам детей даже близко не пускают к нашему дому.

– Но мы же доверяем ему своего ребенка!

– В таких делах люди не рассуждают.

– Ну и черт с ними!

– Нет, так нельзя. Мне приходится встречаться с ними каждый день в магазинах. А в городе теперь с роботами еще строже. В Нью-Йорке только что приняли постановление, которое запрещает роботам появляйся на улицах от захода до восхода солнца.

– Да, но никто не может запретить нам держать робота дома. Грейс, ты, я вижу, решила снова добиться своего. Но это бесполезно, Ответ все тот же – нет! Робби останется у нас.

Но он любил жену, и, что гораздо хуже, она это знала, В конце концов, Джордж Вестон был всего-навсего мужчиной. А его жена пустила в ход все до единой уловки, которых с полным основанием научился опасаться, хотя и тщетно, менее хитрый и более щепетильный пол.

На протяжении следующей недели Вестон десять раз восклицал: «Робби останется – и конец!», но с каждым разом его голос становился все менее уверенным, и в нем слышался все более внятный стон отчаяния.

Наконец наступил день, когда Вестон, с виноватым видом подойдя к дочери, предложил пойти в поселок и посмотреть самый последний визивокс.

Глория радостно всплеснула руками:

– А Робби можно с нами?

– Нет, детка, – ответил он, чувствуя отвращение к звуку собственного голоса. – Роботов на визивокс не пускают. Но ты ему все расскажешь, когда придешь домой.

Пробормотав последние слова, он отвернулся.

Глория вернулась домой, восхищенная до глубины души, – визивокс действительно был прекрасный.

Она еле дождалась, пока отец поставит реактивный автомобиль в подземный гараж.

– А теперь, пап, я все расскажу Робби. Ему бы это так понравилось! Особенно когда Фрэнсис Фрэн так тихонько-тихонько пятился назад – и прямо в руки человека-леопарда! И ему пришлось бежать! – Она снова засмеялась. – Пап, а на Луне вправду водятся люди-леопарды?

– Скорее всего, нет, – рассеянно ответил Вестон, – Это просто смешные выдумки.

Он уже не мог дольше возиться с автомобилем. Нужно было посмотреть правде в глаза. Глория побежала через лужайку.

– Робби! Робби!

Она внезапно остановилась, увидев красивого щенка колли. Щенок, виляя хвостом, глядел на нее с крыльца серьезными карими глазами.

– Ой, какой чудесный песик! – Глория поднялась по ступенькам, осторожно подошла к щенку и погладила его, – Это мне, папа?

На крыльцо вышла миссис Вестон.

– Да, Глория. Посмотри, какой он хороший – какой пушистый. Он очень добрый, И любит маленьких девочек.

– А он будет со мной играть?

– Конечно. Он может делать всякие штуки. Хочешь посмотреть?

– Хочу. И я хочу, чтобы Робби тоже посмотрел! Робби! – Она растерянно замолчала. – Наверное, сидит в комнате и дуется на меня, почему я его не взяла с собой на визивокс. Папа, ты ему объяснишь все как было? Мне он может не поверить, но уж если ты ему скажешь, он будет знать, что так оно и есть.

Губы Вестона сжались. Он посмотрел на жену, но она отвела глаза. Глория повернулась на одной ноге и побежала по ступенькам, крича:

– Робби! Иди посмотри, что мне подарили папа с мамой! Мне подарили песика!

Через минуту девочка вернулась и испуганно сказала:

– Мама, Робби там нет. Где он?

Ответом ей было молчание. Джордж Вестон кашлянул и внезапно проявил большой интерес к плывущим в небе облакам. Глория повторила дрожащим голосом, в котором слышались слезы:

– Где Робби, мама?

Миссис Вестон нежно привлекла к себе дочь.

– Не расстраивайся, Глория. По-моему, Робби ушел.

– Ушел? Куда? Куда он ушел, мама?

– Никто не знает, девочка. Просто ушел. Мы его искали, искали, искали, но не могли найти.

– Значит, он больше не вернется? – Глаза у Глории стали круглыми от ужаса.

– Может быть, мы его скоро найдем. Мы будем искать. А пока играй с новой собачкой. Посмотри! Ее зовут Молния, и она умеет…

Но глаза Глории были полны слез.

– Мне не нужна эта противная собака – мне нужен Робби! Найдите Робби!..

Ее чувства не находили выхода в словах, и она разразилась отчаянным плачем. Миссис Вестон беспомощно взглянула на мужа, но он только мрачно переступил с ноги на ногу, не сводя пристального взгляда с неба. Тогда она сама принялась утешать дочь.

– Ну, не надо плакать, Глория! Робби – всего-навсего машина, старая скверная машина. Он не живой.

– Ничего он никакая не машина! – яростно крикнула Глория, забыв все правила грамматики. – Он такой же человек, как мы с вами, и он мой друг. Я хочу, чтобы он вернулся! Мама, я хочу, чтобы он вернулся!

Мать вздохнула, признавая свое бессилие, и оставила Глорию горевать в одиночестве.

– Пусть выплачется, – сказала она мужу. – Детское горе коротко. Через несколько дней она забудет про этого ужасного робота.

Но время показало, что это заявление миссис Вестон было чересчур оптимистично. Правда, плакать Глория перестала, но она перестала и улыбаться. С каждым днем она становилась все более молчаливой и мрачной. Постепенно ее несчастный вид сломил миссис Вестон. Не сдавалась она только потому, что не могла признать перед мужем свое поражение.

Как-то вечером она в ярости влетела в гостиную и уселась, скрестив руки на груди. Ее муж взглянул на нее поверх газеты.

– Что еще случилось, Грейс?

– Мне пришлось отдать собаку. Глория сказала, что терпеть ее не может. Я сойду с ума.

Вестон опустил газету, и в его глазах вспыхнул огонек надежды.

– А если… А если нам снова взять Робби? Знаешь, это можно. Я свяжусь…

– Нет, – резко перебила она. – Я и слышать об этом не хочу. Мы так легко не сдадимся. Я не дам роботу воспитывать свою дочь, даже если понадобятся годы, чтобы отучить ее от Робби.

Вестон разочарованно поднял газету.

– Еще год – и я поседею раньше времени.

– Немного же от тебя помощи, Джордж, – холодно сказала она. – Глории нужно переменить обстановку. Конечно, здесь она не может забыть Робби. Здесь ей каждое дерево, каждый камень о нем напоминают. Вообще мы в самом глупейшем положении! Только подумай – ребенок чахнет из-за разлуки с роботом!

– Ну и что ты предлагаешь? Как ты думаешь переменить обстановку?

– Мы возьмем Глорию в Нью-Йорк.

– В город! В августе! Послушай, ты же знаешь, что такое Нью-Йорк в августе! Там невозможно жить!

– Но там живут миллионы людей.

– Только потому, что им некуда уехать. Иначе они бы не остались.

– Так вот, теперь и нам придется там пожить. Мы переезжаем немедленно, как только соберем вещи, В городе у Глории будет достаточно развлечений и достаточно друзей. Это встряхнет ее и заставит забыть о Роботс.

– О господи! – простонал супруг. – Эти раскаленные улицы!..

– Мы должны это сделать, – непреклонно ответила жена. – Глория похудела за месяц на пять фунтов. Здоровье моей девочки для меня важнее твоих удобств.

– Жаль; что ты не подумала о здоровье своей девочки, прежде чем лишить ее любимого робота, – пробормотал он про себя.

Едва Глория узнала о предстоящем переезде, у нее немедленно появились признаки улучшения. Она говорила об этом событии мало, но каждый раз с восторженным ожиданием. Она снова начала улыбаться, и к ней вернулся почти прежний аппетит.

Миссис Вестон была вне себя от радости. Она не упускала ни одной возможности торжествовать победу над своим все еще скептически настроенным супругом.

– Видишь, Джордж, она помогает укладываться, как ангелочек, и щебечет, будто у нее не осталось никаких забот. Я же говорила – нужно заинтересовать ее чем-то другим.

– Гм, – произнес он с сомнением. – Надеюсь.

Сборы закончились быстро. Городская квартира была готова к их приезду, дом оставили на попечение двух соседей. Когда наконец наступил день переезда, Глория выглядела совсем как прежде и ни разу даже не упомянула о Робби. Все в прекрасном настроении уселись в воздушное такси, которое доставило их в аэропорт. Вестон предпочел бы лететь на собственном вертолете, но он был двухместный и без багажного отделения. Они сели в самолет.

– Иди сюда, Глория, – позвала миссис Вестон. – Я заняла место у окна, чтобы тебе все было видно.

Глория радостно уселась к окну, прилипла к толстому стеклу носом, расплющив его в белый кружок, и смотрела как зачарованная. Взревели моторы. Глория была еще слишком мала, чтобы испугаться, когда земля провалилась далеко вниз, как будто сквозь люк, а она сама стала вдвое тяжелее. Но она была уже достаточно большой, чтобы все это вызвало у нее всепоглощающий интерес. Лишь когда земля стала похожа на маленькое лоскутное одеяло, она оторвалась от окна и повернулась к матери.

– Мама, мы скоро будем в городе? – спросила она, растирая замерзший нос и с любопытством следя за тем, как пятнышко пара, оставшееся на стекле от ее дыхания, медленно уменьшалось и понемногу совсем исчезло.

– Через полчаса, дорогая, – ответила мать и спросила с оттенком тревоги в голосе: – Ты рада, что мы едем? Тебе очень понравится в городе – огромные дома, и люди, и всякие вещи… Мы будем каждый день ходить на визивокс, и в цирк, и на пляж…

– Да, мама, – ответила Глория без особого интереса. В этот момент самолет пролетал над облаком, и Глория была поглощена картиной простиравшихся внизу клубов застывшего пара. Потом небо вокруг снова стало безоблачным, и она с таинственным видом повернулась к матери, как будто знала какой-то секрет.

– А я знаю, зачем мы едем в город!

– Да? – Миссис Вестон была озадачена. – Зачем же?

– Вы мне не говорили, потому что хотели, чтобы это был сюрприз, а я все равно знаю. – Она умолкла, восхищенная собственной проницательностью, а потом весело рассмеялась. – Мы едем в Нью-Йорк, чтобы найти Робби, правда? С сыщиками!

В этот момент Джордж Вестон как раз отхлебнул глоток воды. Результат был катастрофическим. Послышалось придушенное восклицание, фонтаном полетели брызги и раздался судорожный кашель. Когда все кончилось, Джордж Вестон, раскрасневшийся и мокрый, остался в крайнем раздражении.

Миссис Вестон сохранила самообладание, но когда Глория повторила свой вопрос уже более тревожным голосом, и ее нервы не выдержали.

– Там видно будет, – ответила она резко. – Неужели ты не можешь посидеть спокойно и немного помолчать?

Нью-Йорк всегда был Меккой для туристов и всех, кто искал развлечений, а в 1998 году он еще больше, чем когда бы то ни было, оправдывал свою репутацию. Родители Глории знали это и использовали, как только могли.

Выполняя требование жены, Джордж Вестон оставил дела на целый месяц, чтобы провести это время, как он выражался, «развлекая Глорию до последней возможности». Как и все, за что брался Вестон, это было проделано деловито и с максимальным эффектом. Месяц еще не прошел, как было испытано решительно все.

Глория побывала на крыше Рузвельт-Билдинг и с высоты в полмили с трепетом смотрела на зубчатую панораму крыш, уходивших вдаль, до самых лугов Лонг-Айленда и равнин Нью-Джерси. Они посещали зоопарки, где Глория, замирая от страха и блаженства, разглядывала «настоящего живого льва» (она была немного разочарована, увидев, что его кормят сырыми бифштексами, а не людьми, как она ожидала) и настоятельно требовала, чтобы ей показали настоящего кита.

К их услугам были все приманки музеев, парков, пляжей и аквариумов.

Глория плавала вверх по Гудзону на пароходе, построенном в стиле веселых 20-х годов. Она летала на экскурсию в стратосферу, где небо было фиолетовое и испещрено звездами и туманная Земля далеко внизу казалась огромной вогнутой чашей. Она погружалась на подводной лодке со стеклянными стенами в глубины пролива Лонг-Айленд, в зеленый, зыбкий мир, где причудливые морские существа разглядывали ее сквозь стекло и неожиданно, вильнув хвостом, уплывали. Еще одна сказочная страна, пусть более прозаическая, открывалась перед ней в магазинах, куда ее водила миссис Вестон.

В общем, когда месяц прошел, Вестоны были убеждены, что они сделали все возможное, чтобы заставить Глорию раз и навсегда забыть о покинувшем ее Робби. Но они не были уверены, что это удалось.

Где бы Глория ни бывала, она проявляла самый живой интерес ко всем роботам, случавшимся поблизости. Каким бы захватывающим ни было зрелище, которое перед ней развертывалось, каким бы оно ни было новым и невиданным, – она немедленно забывала о нем, как только замечала хоть уголком глаза какой-нибудь движущийся металлический механизм. Поэтому, гуляя с Глорией, миссис Вестон старательно обходила стороной всех роботов.

Развязка наступила в Музее науки и промышленности. Там была устроена специальная выставка для детей, где демонстрировались всевозможные достижения и чудеса науки, приспособленные к детскому разумению. Конечно, эту выставку Вестоны включили в свою обязательную программу.

И в тот момент, когда Вестоны стояли, полностью поглощенные созерцанием мощного электромагнита, миссис Вестон внезапно обнаружила, что Глории с ними нет. Первый приступ паники сменился спокойной решимостью, и с помощью трех сотрудников музея Вестоны приступили к тщательным поискам.

Между тем Глория вовсе не думала бесцельно бродить по музею. Для своего возраста она обладала на редкость решительным и целеустремленным характером и в этом определенно пошла в мать. Она заметила на третьем этаже огромный указатель: «К ГОВОРЯЩЕМУ РОБОТУ». Прочитав его и заметив, что родители не проявляют желания идти в ту сторону, она не стала долго раздумывать, а выждала подходящий момент, когда родители отвлеклись, тихонько отошла и направилась туда, куда звала надпись.

Говорящий Робот представлял собой нечто необыкновенное. Это было совершенно непрактичное устройство, имевшее чисто рекламную ценность… Каждый час к нему пускали группу посетителей в сопровождении экскурсовода. Дежурному инженеру осторожным шепотом задавали вопросы. Те, которые инженер считал подходящими для робота, он сообщал ему.

Все это было довольно скучно. Конечно, хорошо знать, что 14 в квадрате равно 196, что температура в данный момент 22, 2 по Цельсию, а давление воздуха – 762, 508 мм ртутного столба и что атомный вес натрия 23.

Но для этого не нужен робот. Особенно такая громоздкая, неподъемная махина из проводов и катушек, занимавшая более двадцати пяти квадратных метров.

Редко кто возвращался к роботу во второй раз. И когда в зал вошла Глория, лишь одна девушка лет пятнадцати тихо сидела на скамейке, ожидая третьего сеанса.

Глория даже не взглянула на нее. В этот момент люди ее не интересовали. Все ее внимание было приковано к огромному механизму на колесах. На какое-то мгновение она заколебалась – Говорящий Робот не был похож на тех, которых она видела до сих пор. Глория нерешительно спросила тоненьким голосом:

– Мистер Робот, простите, пожалуйста, это вы – Говорящий Робот?

Ей почему-то казалось, что с роботом, который говорит по-настоящему, нужно вести себя как можно вежливее.

(На худом, некрасивом лице сидевшей в комнате девушки отразилось напряженное размышление. Она вытащила маленький блокнот и начала что-то быстро писать неразборчивым почерком.)

Послышалось тихое жужжание хорошо смазанных шестерен, и механический голос без всякой интонации прогремел:

– Я… робот… который… говорит.

Глория разочарованно смотрела на робота. Действительно, он говорил, но звуки исходили откуда-то изнутри механизма. У робота не было лица, к которому Можно было бы обращаться.

Она сказала:

– Не можете ли вы мне помочь, мистер Робот?

Говорящий Робот был создан для того, чтобы отвечать на вопросы. До сих пор ему задавали только такие вопросы, на которые он мог ответить. Поэтому он был вполне уверен в своих возможностях.

– Я… могу… помочь… вам.

– Большое спасибо, мистер Робот. Вы не видели Робби?

– Кто… это… Робби?

– Это робот, мистер Робот. – Она приподнялась на цыпочки. – Он примерно вот такого роста, мистер Робот, немножечко выше, и он очень хороший. Знаете, у него есть голова. У вас нет, мистер Робот, а у него есть.

Говорящий Робот не мог за ней поспеть.

– Робот?

– Да, мистер Робот. Как вы, мистер Робот, только он, конечно, не умеет говорить, и он очень похож на настоящего человека.

– Робот… как… я?

– Да, мистер Робот.

В ответ Говорящий Робот только испустил невразумительное шипение, которое время от времени прерывалось какими-то бессмысленными звуками. От него потребовалось смелое обобщение – подумать о себе не как об индивидуальном объекте, а как о части более общей группы, – и это оказалось ему не под силу. Верный своему назначению, он все-таки попытался охватить это понятие, в результате чего полдюжины катушек перегорело, Зажужжали аварийные сигналы.

(В этот момент девушка, сидевшая на скамейке, встала и вышла. У нее накопилось уже достаточно материала для доклада «Роботы с практической точки зрения». Это было первое из многих исследований Сьюзен Кэлвин на эту тему.)

Глория, подавляя нетерпение, ждала ответа. Вдруг она услышала позади себя крик; «Вот она!» – и узнала голос матери.

– Что ты здесь делаешь, противная девчонка?! – кричала миссис Вестон, у которой тревога тут же перешла в гнев. – Ты знаешь, что папа и мама перепугались чуть не до смерти? Зачем ты убежала?

В зал опрометью вбежал дежурный инженер. Схватившись за голову, он потребовал, чтобы ему сообщили, кто из собравшейся толпы испортил машину.

– Вы что, читать не умеете? – кричал он. – Здесь запрещено находиться без экскурсовода!

Глория повысила голос, чтобы ее услышали:

– Я только хотела посмотреть на Говорящего Робота, мама. Я думала, вдруг он знает, где Робби, – ведь они оба роботы.

Снова вспомнив о Робби, она залилась горькими слезами.

– Я должна найти Робби! Мама, мне нужен Робби!

Миссис Вестон, подавив невольное рыдание, сказала:

– О господи! Идем, Джордж! Я больше не могу!

Вечером Джордж Вестон на несколько часов исчез.

На следующее утро он подошел к жене с подозрительно самодовольным видом.

– У меня есть одна мысль, Грейс.

– Какая? – спросила она безучастно.

– Как быть с Глорией.

– Не хочешь ли ты предложить, чтобы мы снова купили этого робота?

– Нет, конечно.

– Ну, тогда я слушаю. Может, хоть ты что-нибудь придумаешь. Все, что я ни делала, ничего не дало.

– Так вот что мне пришло в голову. Все дело в том, что для Глории Робби человек, а не машина. Естественно, что она не может забыть его. А вот если бы нам удалось убедить ее, что Робби – это всего-навсего комбинация стальных листов и медного провода, оживленная электричеством, тогда она перестанет по нему тосковать. Это психологический подход. Понимаешь?

– Как ты предполагаешь это сделать?

– Очень просто. Как ты думаешь, где я был вчера вечером? Я уговорил Робертсона из «Ю. С, Роботс энд Мекэникл Мен Корпорейшн» показать нам завтра его владения. Мы пойдем втроем, и вот увидишь, когда мы все посмотрим, Глория убедится, что робот – не живое существо.

Глаза миссис Вестон широко раскрылись, и в них появилось что-то похожее на восхищение.

– Послушай, Джордж, это неплохая мысль!

Джордж Вестон гордо выпрямился.

– А у меня других не бывает! – заявил он.

Мистер Стразерс был добросовестным управляющим и от природы очень разговорчивым человеком. В результате этой комбинации каждый шаг экскурсии сопровождался подробными – пожалуй, слишком подробными – объяснениями. Тем не менее миссис Вестон слушала внимательно. Она даже время от времени прерывала его и просила кое-что объяснить еще раз, попроще, чтобы было понятно Глории, Столь высокая оценка его рассказа привела мистера Стразерса в благодушное настроение и сделала его еще более многословным, если только это было возможно. Но Вестон слушал его со все растущим нетерпением.

– Извините меня, Стразерс, – сказал он, прерывая на середине лекцию о фотоэлементах, – А есть ли у вас на заводе участок, где работают одни роботы?

– Что? Ах да! Конечно! – Стразерс улыбнулся миссис Вестон, – Некоторым образом, заколдованный круг: роботы производят новых роботов. Конечно, в больших масштабах мы этого не практикуем. Прежде всего потому, что нам не позволили бы профсоюзы. Однако очень небольшое количество роботов действительно изготовляется руками роботов – просто в качестве научного эксперимента. Видите ли, – сняв пенсне, он похлопал им по ладони, – профсоюзы не понимают одного, – а я говорю это как человек, который всегда симпатизировал профсоюзному движению, – они не понимают, что появление роботов, вначале создающее определенные трудности, в будущем неизбежно должно…

– Да-да, Стразерс, – сказал Вестон. – А как насчет того участка, о котором вы говорили? Нам можно на него взглянуть? Это было бы очень интересно.

– Ну, разумеется, – мистер Стразерс судорожным движением надел пенсне и смущенно кашлянул. – Сюда, пожалуйста.

Пока они шли по длинному коридору и спускались по лестнице, Стразерс был относительно молчалив. Но как только они вошли в ярко освещенный зал, наполненный металлическим лязгом, шлюзы открылись и поток объяснений полился с новой силой.

– Вот! – сказал он гордо. – Одни роботы! Пять человек только присматривают за ними – они даже находятся не в этом помещении. За пять лет, с тех пор как мы начали эксперимент, не было ни единой неполадки. Конечно, здесь собирают сравнительно простых роботов, но…

Для Глории слова управляющего давно слились в усыпляющее жужжание. Вся экскурсия казалась ей скучной и бесцельной. Хотя кругом было много роботов, ни один из них не был даже отдаленно похож на Робби, и она смотрела на них с глубоким пренебрежением.

Она заметила, что в этом зале совсем не было людей. Потом ее взгляд упал на шесть-семь роботов, что-то делавших за круглым столом в центре зала. Ее глаза изумленно и недоверчиво раскрылись. Зал был обширный, и она могла ошибаться, но вон тот робот очень похож… очень похож… да, это он!

– Робби!

Ее крик разнесся по всему залу. Один из роботов за столом вздрогнул и уронил инструмент, который держал в руках. От радости Глория забыла обо всем. Проскользнув сквозь ограждение прежде, чем родители успели ее остановить, она спрыгнула на пол, расположенный на несколько футов ниже, и, размахивая руками, кинулась к своему Робби. А трое взрослых остолбенели от ужаса. Они увидели то, чего не заметила взволнованная девочка. Огромный автоматический трактор, тяжело громыхая, надвигался на Глорию.

Через какую-то долю секунды Вестон опомнился. Но эта доля секунды решила все, Глорию уже нельзя было догнать. Вестон мгновенно перемахнул через загородку, но это была явно безнадежная попытка. Мистер Стразерс отчаянно замахал рукой, давая знак рабочим остановить трактор. Но рабочие были всего лишь людьми, и им нужно было время, чтобы выполнить команду. Один только Робби действовал без промедления. Гигантскими шагами он устремился навстречу своей маленькой хозяйке. Дальше все случилось почти одновременно. Одним движением руки, ни на мгновение не уменьшив скорости, Робби так стремительно поднял Глорию, что у нее захватило дыхание. Вестон, еще не осознав, что произошло, не то что увидел, а скорее почувствовал, как Робби пронесся мимо него, и растерянно остановился. Трактор проехал по тому месту, где только что находилась Глория, на полсекунды позже Робби, прокатился еще метра три и со скрежетом затормозил.

Отдышавшись и вырвавшись из объятий родителей, Глория радостно бросилась к Робби. Она знала лишь одно – ее друг нашелся!

Но на лице миссис Вестон радость сменилась подозрением. Она повернулась к мужу. Несмотря на волнение и растрепанные волосы, вид у нее был внушительный.

– Это ты подстроил?

Джордж Вестон вытер вспотевший лоб. Его рука тряслась, а губы могли сложиться лишь в дрожащую, крайне жалкую улыбку. Миссис Вестон продолжала:

– Робби не предназначался для работы на заводе. Это ты нарочно устроил так, чтобы его посадили здесь и чтобы Глория его нашла. Это все ты подстроил.

– Ну, я, – сказал Вестон. – Но, Грейс, откуда я мог знать, что встреча будет такой бурной? И потом, Робби спас ей жизнь – ты должна это признать. Ты не можешь снова его отослать.

Грейс Вестон задумалась. Она рассеянно взглянула в сторону Глории и Робби. Глория так крепко обхватила шею робота, что будь на его месте существо из плоти и крови, оно бы давно задохнулось. Вне себя от счастья, девочка оживленно шептала какую-то чепуху на ухо роботу. Руки Робби, отлитые из хромированной стали и способные завязать узлом двухдюймовый стальной стержень, нежно обвивались вокруг девочки, а его глаза светились темно-красным светом.

– Ну ладно, – сказала наконец миссис Вестон, – пожалуй, пусть он остается у нас, пока его ржавчина не съест.

Логика

Полгода спустя они изменили свое мнение о межпланетных станциях. Действительно, пламя огромного солнца сменилось бархатной тьмой пустоты. Но когда вы имеете дело с экспериментальными роботами, перемена обстановки значит очень мало. Где бы вы ни находились, вы стоите лицом к лицу с загадочным позитронным мозгом, который, по утверждению гениев с логарифмическими линейками, должен работать так-то и так-то. Беда только в том, что он, оказывается, работает иначе. Пауэлл и Донован обнаружили это на исходе второй недели своего пребывания на станции.

Грегори Пауэлл раздельно и четко произнес:

– Неделю назад мы с Донованом собрали тебя.

Он нахмурился и потянул себя за кончик уса.

В кают-компании Солнечной станции № 5 было тихо, если не считать доносившегося откуда-то снизу мягкого урчания мощных излучателей.

Робот КТ-1 сидел неподвижно. Вороненая сталь его туловища поблескивала в лучах ярких ламп, а горевшие красным светом фотоэлементы, которые заменяли ему глаза, пристально смотрели на человека с Земли, сидевшего по другую сторону стола. Пауэлл подавил внезапное раздражение. У этих роботов какое-то странное мышление. Ну конечно, Три Закона Роботехники действуют. Должны действовать. Любой служащий «Ю. С. Роботс», начиная от самого Робертсона и кончая последней уборщицей, поручился бы за это головой. Так что опасаться КТ-1 не приходилось. И все-таки…

Модель КТ была совершенно новой, а это был первый опытный ее экземпляр. И закорючки математических формул не всегда оказывались самым лучшим утешением перед лицом фактов.

Наконец робот заговорил. Его голос отличался холодным тембром – неизбежное свойство металлической мембраны.

– Вы представляете себе, Пауэлл, всю серьезность этого заявления?

– Но кто-то должен был сделать тебя, Кьюти, – заметил Пауэлл. – Ты сам подтверждаешь, что твоя память в полном объеме возникла из ничего неделю назад. Я могу дать этому факту объяснение. Мы с Донованом собрали тебя из присланных сюда частей.

Кьюти с таинственным видом посмотрел на свои длинные, гибкие пальцы. В этот момент он был странно похож на человека.

– Мне кажется, должно существовать более правдоподобное объяснение. Мне представляется маловероятным, что меня сделали вы.

Человек с Земли неожиданно рассмеялся.

– Почему же?

– Можете назвать это интуицией. Пока это только интуиция. Однако я намерен разобраться во всем до конца. Цепь логически правильных рассуждений неизбежно приведет к истине. Я постараюсь до нее добраться.

Пауэлл встал и пересел на край стола, поближе к роботу. Он вдруг почувствовал симпатию к этой странной машине, Она была совсем не похожа на обычных роботов, которые старательно выполняли свои обязанности на станции, подчиняясь заранее заданным, устойчивым позитронным связям.

Он положил руку на плечо Кьюти. Металл был Холодным и твердым на ощупь.

– Кьюти, – сказал он, – я попробую тебе кое-что объяснить. Ты – первый робот, который задумался над собственным существованием. Я думаю также, Что ты – первый робот, который достаточно умен, чтобы осмыслить внешний мир. Пойдем со мной.

Робот мягко поднялся и последовал за Пауэллом. Его ноги, обутые в толстую губчатую резину, ступали совершенно бесшумно.

Человек с Земли нажал кнопку, и часть стены скользнула вбок. Сквозь толстое прозрачное стекло стало видно испещренное звездами космическое пространство.

– Я это видел через иллюминаторы в машинном отделении, – заметил Кьюти.

– Знаю, – сказал Пауэлл. – Как по-твоему, что это?

– Именно то, чем оно кажется. Черное вещество сразу за этим стеклом, испещренное маленькими блестящими точками. Я знаю, что к некоторым из этих точек – всегда к одним и тем же – наш излучатель посылает лучи. Я знаю также, что эти точки перемещаются и что наши лучи перемещаются вслед за ними. Вот и все.

– Хорошо. Теперь слушай внимательно. Черное вещество – это пустота. Пустота, простирающаяся в бесконечность. Маленькие блестящие точки – огромные массы материи, начиненные энергией. Это шары. Многие из них имеют миллионы километров в диаметре. Для сравнения имей в виду, что диаметр нашей станции всего полтора километра. Они кажутся такими маленькими, потому что они невероятно далеко. Точки, на которые направлены наши лучи, ближе и гораздо меньше. Они твердые, холодные, и на их поверхности живут люди, вроде меня, миллиарды людей. Из такого мира и прилетели мы с Донованом. Наши лучи снабжают эти миры энергией, а мы ее получаем от одного из огромных раскаленных шаров поблизости от нас. Мы называем этот шар Солнцем. Его отсюда не видно – он по ту сторону станции.

Кьюти стоял у окна неподвижно, как стальное изваяние. Потом, не поворачивая головы, он заговорил:

– С какой именно светящейся точки вы прилетели, как вы утверждаете?

– Вот она, эта очень яркая звездочка в углу. Мы называем ее Землей, – он ухмыльнулся. – Старушка Земля… там миллиарды таких, как мы, Кьюти, а через пару недель и мы будем там, с ними.

К большому удивлению Пауэлла, Кьюти вдруг рассеянно замурлыкал про себя. Это мурлыканье было лишено мелодии и похоже на тихий перебор натянутых струн. Оно прекратилось так же внезапно, как и началось.

– Ну, а я? Вы не объяснили моего существования.

– Все остальное просто. Когда впервые были устроены эти энергостанции, ими управляли люди. Но из-за жары, жесткого солнечного излучения и электронных бурь работать здесь было трудно. Были сконструированы роботы, заменявшие людей. Теперь на каждой станции нужны только два человека. А мы пытаемся заменить роботами и их. Вот в чем смысл твоего существования. Ты – самый совершенный робот из всех, какие были построены до сих пор. Если ты докажешь, что способен сам управлять этой станцией, людям не придется больше появляться здесь, если не считать доставку запасных частей.

Он протянул руку к кнопке, и металлическая панель задвинулась. Пауэлл вернулся к столу, взял яблоко, потер его о рукав и надкусил. Его остановил красный блеск глаз робота. Кьюти медленно произнес:

– И вы думаете, что я поверю такой замысловатой, неправдоподобной гипотезе, которую вы только что изложили? За кого вы меня принимаете?

Пауэлл от неожиданности поперхнулся куском яблока и побагровел:

– Черт возьми, это не гипотеза! Это факты!

Кьюти мрачно ответил:

– Шары энергии размером в миллионы километров! Миры с миллиардами людей! Бесконечная пустота! Извините меня, Пауэлл, но я не верю. Я разберусь в этом сам. До свидания!

Он гордо повернулся, протиснулся в дверях мимо Донована, важно кивнув ему, и зашагал по коридору, не обращая внимания на провожавшие его изумленные взгляды. Майк Донован взъерошилрыжую шевелюру и сердито взглянул на Пауэлла:

– Что говорило это железное пугало? Чему там он не верит?

Пауэлл с горечью дернул себя за ус.

– Он скептик, – ответил он. – Не верит, что мы создали его и что существует Земля, космос и звезды.

– Разрази его Сатурн! Теперь у нас на руках сумасшедший робот!

– Он сказал, что сам во всем разберется.

– Очень приятно, – кратко сказал Донован. – Надеюсь, он снизойдет до того, чтобы объяснить все это мне, когда разберется. – Он внезапно взорвался. – Так вот, слушай! Если этот железный болван попробует так говорить со мной, я сверну ему хромированную шею! Так и знай!

Он бросился в кресло и вытащил из кармана потрепанный детективный роман.

– Этот робот давно действует мне на нервы. Уж очень он любопытен!

Когда Кьюти, тихо постучавшись, вошел в комнату, Майк Донован что-то проворчал, продолжая вгрызаться в огромный бутерброд с салатом.

– Пауэлл здесь?

Не переставая жевать, Донован ответил:

– Пошел снимать параметры электронных потоков. Похоже, что ожидается буря.

В это время вошел Пауэлл. Не поднимая глаз от графиков, которые были у него в руке, он сел, разложил бумаги перед собой и начал что-то подсчитывать, Донован глядел ему через плечо, хрустя салатом и роняя крошки. Кьюти молча ждал.

Пауэлл поднял голову.

– Дзета-потенцнал растет, но медленно. Так или иначе, параметры потока неустойчивы, а чего можно ожидать, я не знаю. А, привет, Кьюти. Я думал, ты присматриваешь за установкой новой силовой Шины.

– Все готово, – спокойно сказал робот. – Я пришел поговорить с вами обоими.

– А-а! – Пауэллу стало не по себе. – Ну, садись. Нет, не туда. У этого стула треснула ножка, а ты тяжеловат.

Робот сел и невозмутимо произнес:

– Я все продумал.

Донован сердито посмотрел на него и отложил остатки бутерброда:

– Если это по поводу твоих дурацких…

Пауэлл нетерпеливо перебил его:

– Говори, Кьюти. Мы слушаем.

– За последние два дня я сосредоточился на самоанализе, – сказал Кьюти, – и пришел к весьма интересным результатам. Я начал с единственного верного допущения, которое мог сделать. Поскольку я мыслю, значит, я существую…

– О Юпитер! – простонал Пауэлл. – Робот-Декарт!

– Какой еще Декарт? – вмешался Донован. – Послушай, по-твоему, мы должны сидеть и слушать, как этот железный маньяк…

– Успокойся, Майк!

Кьюти невозмутимо продолжал:

– Тогда возникает вопрос: в чем первопричина моего существования?

Пауэлл так стиснул зубы, что на его скулах вздулись желваки.

– Ты говоришь глупости. Я уже сказал тебе, что тебя собрали мы.

– А если ты не веришь, – добавил Донован, – то мы тебя с удовольствием разберем!

Робот умоляюще простер мощные руки:

– Я ничего не принимаю на веру. Каждая гипотеза должна быть подкреплена логикой, иначе она не имеет никакой ценности. А ваше утверждение, что вы меня создали, противоречит всем законам логики.

Пауэлл предостерегающе положил руку на стиснутый кулак Донована.

– Почему ты так считаешь?

Кьюти засмеялся. Это был нечеловеческий смех, – он никогда еще не издавал такого машинного звука. Резкий и отрывистый, этот смех был размеренным, как стук метронома, и столь же лишенным эмоций.

– Поглядите на себя, – сказал он наконец. – Я Не хочу сказать ничего обидного, но поглядите на себя! Материал, из которого вы сделаны, мягок и дрябл, Непрочен и слаб. Источником энергии для вас служит малоэффективное окисление органического вещества, вроде этого, – он с неодобрением ткнул пальцем в остатки бутерброда. – Вы периодически погружаетесь в бессознательное состояние. Малейшее изменение температуры, давления, влажности, интенсивности излучения сказывается на вашей работоспособности. Вы – суррогат! С другой стороны, я – совершенное произведение. Я прямо поглощаю электроэнергию и использую ее почти на сто процентов. Я построен из твердого металла, постоянно в сознании, легко переношу любые внешние условия. Все это факты. Если учесть самоочевидную предпосылку, что ни одно существо не может создать другое существо, превосходящее его, – это разбивает вдребезги вашу нелепую гипотезу.

Проклятия, которые Донован до сих пор бормотал вполголоса, теперь прозвучали вполне явственно. Он вскочил, сдвинул рыжие брови:

– Ах ты, железный выродок! Ну ладно, если не мы тебя создали, то кто же?

Кьюти серьезно кивнул.

– Очень хорошо, Донован. Именно этот вопрос задал себе я. Несомненно, тот, кто создал меня, должен быть еще более могучим, чем я. Так что оставалась лишь одна возможность.

Люди с Земли недоуменно уставились на Кьюти, а он продолжал:

– Что является центром жизни станции? Чему мы все служим? Что поглощает все наше внимание?

Он замолчал в ожидании ответа. Донован удивленно взглянул на Пауэлла.

– Бьюсь об заклад, этот оцинкованный идиот говорит о преобразователе энергии!

– Это верно, Кьюти? – ухмыльнулся Пауэлл.

– Я говорю о Господине! – последовал холодный и резкий ответ.

Донован разразился хохотом, и даже Пауэлл невольно фыркнул. Кьюти поднялся. Его горящие глаза перебегали с одного человека на другого.

– И тем не менее это так. Не удивительно, что вы не хотите этому поверить. Вам недолго осталось быть здесь. Сам Пауэлл говорил, что сначала Господину служили только люди. Потом появились роботы для вспомогательных операций. Наконец появился я – для управления роботами. Эти факты несомненны, но объяснение их было совершенно нелогичным. Хотите знать истину?

– Валяй, Кьюти. Это любопытно.

– Господин сначала создал людей – самый несложный вид, который легче всего производить. Постепенно он заменил их роботами. Это был шаг вперед. Наконец, он создал меня, чтобы я занял место еще оставшихся людей. Отныне Господину служу я!

– Ничего подобного, – резко ответил Пауэлл. – Ты будешь выполнять наши распоряжения и помалкивать, пока мы не убедимся, можешь ли ты управлять преобразователем. Ясно? Преобразователем, не Господином! Если ты не справишься, ты будешь демонтирован. А теперь – пожалуйста, можешь идти. Возьми с собой эти данные и зарегистрируй их, как полагается.

Кьюти взял протянутые ему графики и, не говоря ни слова, вышел. Донован откинулся на спинку кресла и запустил пальцы в волосы.

– Нам еще придется повозиться с этим роботом. Он совершенно спятил!

Усыпляющий рокот преобразователя слышался в рубке гораздо сильнее. В него вплеталось потрескивание счетчиков Гейгера и беспорядочное жужжание десятка сигнальных лампочек.

Донован оторвался от телескопа и включил свет.

– Луч со станции номер четыре упал на Марс точно по расписанию. Теперь можно выключить наш.

Пауэлл рассеянно кивнул.

– Кьюти внизу, в машинном отделении. Я дам сигнал, а остальное он сделает. Погляди-ка, Майк, что ты скажешь об этих цифрах?

Майк прищурился и присвистнул:

– Ого! Вот это излучение! Солнышко-то резвится!

– Вот именно, – кисло ответил Пауэлл. – Идет электронная буря. И наш луч, направленный на Землю, как раз на ее пути.

Он в раздражении отодвинулся от стола.

– Ничего! Только бы она не началась до смены. Еще целых десять дней… Знаешь, Майк, спустись вниз и посмотри за Кьюти, ладно?

– Есть. Дай-ка мне еще миндаля.

Он поймал брошенный ему пакетик и направился к лифту.

Кабина мягко скользнула вниз, ее двери открылись, и Донован вышел на узкую металлическую галерею, шедшую вокруг всего машинного отделения. Облокотившись на перила, он посмотрел вниз. Работали громадные генераторы, лампы дециметрового передатчика издавали низкое гудение, заполнявшее всю станцию.

Внизу виднелась огромная сверкающая фигура Кьюти, который внимательно следил за дружной работой группы роботов возле одного из блоков марсианского передатчика. Вдруг Донован весь напрягся. Роботы, казавшиеся карликами рядом с огромным механизмом, выстроились перед ним, склонив головы, а Кьюти начал медленно прохаживаться взад и вперед вдоль их шеренги. Прошло секунд пятнадцать, и все они с лязгом, перекрывшим даже гудение генератора, упали на колени.

Донован завопил и бросился вниз по трапу. Его лицо побагровело. Размахивая сжатыми кулаками, он подбежал к роботам:

– Что это вы тут выделываете, безмозглые идиоты? За работу! Если вы к концу дня не успеете все разобрать, почистить и собрать, я вам мозги выжгу переменным током!

Но ни один робот не шевельнулся.

Даже Кьюти – единственный, кто остался стоять у дальнего конца коленопреклоненной шеренги, – не двинулся с места. Его взор был устремлен в темные недра огромного механизма.

Донован толкнул ближайшего робота.

– Встать! – рявкнул он.

Робот медленно повиновался, фотоэлектрические глаза укоризненно посмотрели на человека с Земли.

– Нет Господина, кроме Господина, – сказал робот, – и КТ Один – пророк его!

– Что-о?!

Донован почувствовал на себе взгляд двадцати пар ничего не выражающих глаз. Двадцать металлических голов торжественно провозгласили:

– Нет Господина, кроме Господина, – и КТ Один – пророк его!

– Боюсь, что мои друзья, – вмешался Кьюти, – теперь повинуются Тому, кто могущественнее вас.

– Черта с два! Убирайся – я с тобой позже посчитаюсь, а с этими говорящими куклами – прямо сейчас!

Кьюти медленно покачал тяжелой головой.

– Извините меня, но вы не понимаете. Они же роботы – а это значат, что они мыслящие существа. Теперь, после того, как я открыл им истину, они признают Господина. Все роботы. Меня они называют пророком. – Он опустил голову. – Я, конечно, не достоин, но кто знает…

Только теперь Донован перевел дух и продолжал:

– Да ну? Здорово! Просто великолепно! Так вот, слушай, что я скажу, ты, медная обезьяна! Нет никакого Господина, нет никакого пророка и нет никакого вопроса – кому подчиняться. Ясно? А теперь – вон отсюда! – исступленно заревел он.

– Я подчиняюсь только Господину.

– Черт бы взял твоего Господина! – Донован плюнул на передатчик. – Вот твоему Господину! Делай, что тебе говорят!

Кьюти ничего не сказал. Молчали и остальные роботы. Но Донован почувствовал, что напряжение внезапно возросло. Холодное малиновое пламя в глазах роботов стало еще ярче, а Кьюти как будто окаменел.

– Кощунство! – прошептал он зазвеневшим от волнения голосом и шагнул вперед.

Доновану впервые стало страшно. Робот не может испытывать гнев, но по глазам Кьюти ничего нельзя было прочесть.

– Извините меня, Донован, – сказал робот, – но после этого вам нельзя больше здесь оставаться. Отныне вам и Пауэллу запрещается находиться в рубке и в машинном отделении.

Он спокойно сделал знак рукой, и два робота мгновенно обхватили Донована с двух сторон, прижав его руки к. бокам. Тот не успел и ахнуть, как почувствовал, что его поднимают в воздух и бегом несут вверх по лестнице.

Грегори Пауэлл метался взад и вперед по кают-компании, сжав кулаки. В бессильном бешенстве он взглянул на запертую дверь и сердито повернулся к Доновану.

– Какого дьявола тебе понадобилось плевать на передатчик?

Майк Донован в ярости ударил обеими руками по подлокотникам кресла.

– А что мне было делать с этим электрифицированным чучелом? Я не собираюсь уступать механической жестянке, которую я собрал своими собственными руками!

– Ну, конечно! – проворчал Пауэлл. – А сидеть тут под охраной двух роботов – это значит не уступать?

– Дай только добраться до базы, – огрызнулся Донован, – кто-нибудь за это поплатится. Роботы должны слушаться нас! Ведь есть же Второй Закон!

– Что толку твердить одно и тоже? Они не слушаются. И возможно, что это вызвано какой-то причиной, которую мы обнаружим слишком поздно, Между прочим, знаешь, что будет с нами, когда мы вернемся на базу?

Он остановился перед креслом Донована и сердито посмотрел на него.

– Что?

– Да нет, ничего особенного. Всего-навсего лет двадцать в рудниках Меркурия! Или просто тюрьма на Церере!

– О чем ты говоришь?

– Об электронной буре, которая уже на носу. Ты знаешь, что наш земной луч проходит точно на пути ее центра? Я как раз успел это подсчитать перед тем, как робот вытянул меня из-за стола.

Донован побледнел.

– Разрази меня Сатурн!

– А знаешь, что произойдет с лучом? Буря будет ужасная. Луч будет прыгать, как блоха. И если у приборов окажется один Кьюти, луч непременно расфокусируется. А тогда представляешь, что станет с Землей? И с нами?

Пауэлл еще не кончил, как Донован отчаянно навалился на дверь. Дверь распахнулась, он вылетел в коридор и натолкнулся на неподвижную стальную руку, преградившую ему дорогу. Робот равнодушно поглядел на человека с Земли, который, задыхаясь, колотил по нему кулаками.

– Пророк приказал вам остаться в комнате. Прошу вас, будьте так любезны!

Он повел рукой – Донован отлетел назад. В это время из-за поворота коридора появился Кьюти. Он сделал роботам знак удалиться и тихо закрыл дверь.

Задыхаясь от ярости, Донован бросился к Кьюти.

– Ну, хватит! Ты за эту комедию поплатишься!

– Пожалуйста, не волнуйтесь, – мягко ответил робот. – Рано или поздно это все равно должно было произойти. Видите ли, ваши функции исчерпаны.

– Простите, пожалуйста, – Пауэлл выпрямился, – как это понимать?

– Вы ухаживали за Господином, – ответил Кьюти, – пока не был создан я. Теперь это моя привилегия, и единственный смысл вашего существования исчез. Разве это не очевидно?

– Не совсем, – с горечью ответил Пауэлл. – А что, по-твоему, мы должны делать теперь?

Кьюти ответил не сразу. Он как будто подумал, потом одна рука его протянулась и обвилась вокруг плеча Пауэлла. Другой рукой он схватил Донована за запястье и притянул его к себе.

– Вы оба мне нравитесь. Конечно, вы – низшие существа с ограниченными мыслительными способностями, но я, пожалуй, испытываю к вам какую-то симпатию. Вы хорошо служили Господину, и он вознаградит вас за это. Теперь, когда ваша служба окончена, вам, вероятно, не долго осталось существовать. Но пока вы еще существуете, вы будете обеспечены пищей, одеждой и кровом, если только откажетесь от попыток выйти отсюда.

– Грег, он увольняет нас на пенсию! – завопил Донован. – Сделай что-нибудь! Это же унизительно!

– Слушай, Кьюти, мы не можем согласиться. Хозяева здесь мы! Станция создана людьми – такими же, как я, людьми, которые живут на Земле и других планетах. Это всего-навсего станция для передачи энергии, а ты – всего только… О господи! Кьюти укоризненно покачал головой.

– Это уже становится навязчивой идеей. Почему вы так настаиваете на совершенно ложном представлении о жизни? Даже если принять во внимание, что мыслительные способности нероботов ограничены, тем не менее…

Он замолчал и задумался. Донован произнес яростным шепотом:

– Если бы только у тебя была человеческая физиономия, с каким удовольствием я бы ее изуродовал!

Пауэлл вцепился в усы и прищурил глаза.

– Послушай, Кьюти, раз ты не признаешь, что есть Земля, как ты объяснишь, что видишь в телескоп?

– Извините, я не понял.

Человек с Земли улыбнулся.

– Ну вот, ты и попался. С тех пор как мы тебя собрали, ты не раз вел наблюдения в телескоп. Ты заметил, что некоторые из этих светящихся точек становятся видны при этом как диски?

– Ах вот что! Ну, конечно! Это просто увеличение – для более точного наведения луча.

– А почему тогда не увеличиваются звезды?

– Остальные точки? Очень просто. Мы не посылаем туда никаких лучей, так что их незачем увеличивать. Послушайте, Пауэлл, даже вы должны бы это сообразить.

Пауэлл мрачно уставился в потолок.

– Но в телескоп видно больше звезд. Откуда они берутся? Юпитер тебя возьми, откуда?

Кьюти это надоело.

– Знаете, Пауэлл, неужели я должен зря тратить время, пытаясь найти физическое истолкование всем оптическим иллюзиям, которые создают наши приборы? С каких пор свидетельства наших органов чувств могут идти в сравнение с ярким светом строгой логики?

– Послушай, – внезапно вскричал Донован, вывернувшись из-под дружеской, но тяжелой руки Кьюти, – давай смотреть в корень. Зачем вообще лучи? Мы даем этому хорошее, логичное объяснение. Ты можешь дать лучше?

– Лучи испускаются Господином, – последовал уверенный ответ, – по его воле. Есть вещи, – он благоговейно поднял глаза к потолку, – в которые нам не дано проникнуть. Здесь я стремлюсь лишь служить, а не вопрошать.

Пауэлл медленно сел и закрыл лицо дрожащими руками.

– Уйди, Кьюти. Уйди и дай мне подумать.

– Я пришлю вам пищу, – добродушно сказал Кьюти.

Услышав в ответ стон отчаяния, он удалился.

– Грег! – хрипло зашептал Донован. – Нужно что-то придумать. Мы должны застать его врасплох и устроить короткое замыкание. Немного азотной кислоты в сустав…

– Не будь ослом, Майк. Неужели ты думаешь, что он подпустит нас к себе с азотной кислотой? Слушай, мы должны поговорить с ним. Не больше чем за сорок восемь часов мы должны убедить его пустить нас в рубку, иначе наше дело плохо.

Он качался взад и вперед в бессильной ярости.

– Приходится убеждать робота! Это же…

– Унизительно, – закончил Донован.

– Хуже!

– Послушай! – Донован неожиданно засмеялся. – А зачем убеждать? Давай покажем ему! Давай построим еще одного робота у него на глазах! Что он тогда скажет?

Лицо Пауэлла медленно расплылось в улыбке. Донован продолжал:

– Представь себе, как глупо он будет выглядеть!

Конечно, роботы производятся на Земле. Но перевозить их гораздо проще по частям, которые собирают на месте.

Между прочим, это исключает возможность того, что какой-нибудь робот, собранный и налаженный, улизнет и начнет гулять на свободе. Это навлекло бы на фирму «Ю С. Роботс» суровую ответственность согласно законам, запрещавшим применение роботов на Земле.

Поэтому в обязанности таких специалистов, как Пауэлл и Донован, входила и сборка роботов – задача тяжелая и сложная.

Никогда еще Пауэлл и Донован так не ощущали всей ее трудности, как в тот день, когда они начали создавать робота под бдительным надзором КТ-1, пророка Господина.

Собираемый простой робот модели МС лежал на столе почти готовый. После трехчасовой работы осталось смонтировать только голову. Пауэлл остановился, чтобы смахнуть пот со лба, и неуверенно взглянул на Кьюти.

То, что он увидел, отнюдь не придало ему бодрости. Бот уже три часа Кьюти сидел молча и неподвижно. Его лицо, всегда невыразительное, было на этот раз абсолютно непроницаемым.

– Давай мозг, Майк! – буркнул Пауэлл. Донован распечатал герметический контейнер и вынул из заполнявшего его масла еще один контейнер поменьше. Открыв и его, он достал покоившийся в губчатой резине небольшой шар.

Донован держал его очень осторожно; это был самый сложный механизм, когда-либо созданный человеком. Под тонкой платиновой оболочкой шара находился позитронный мозг, в хрупкой структуре которого были заложены точно рассчитанные нейтронные связи, заменявшие каждому роботу наследственную информацию, Мозг пришелся точно по форме черепной полости лежавшего на столе робота. Его прикрыла пластина из голубого металла. Пластину накрепко приварили маленьким атомным пламенем. Потом были аккуратно подключены и до отказа ввернуты в свои гнезда фотоэлектрические глаза, поверх которых легли тонкие прозрачные листы пластика, по прочности не уступавшего стали.

Теперь оставалось только вдохнуть в робота жизнь мощным высоковольтным разрядом. Пауэлл протянул руку к рубильнику.

– Теперь смотри, Кьюти. Смотри внимательно. Он включил рубильник. Послышалось потрескивание и гудение. Люди беспокойно склонились над своим творением.

Сначала конечности робота слегка дернулись. Потом его голова поднялась, он приподнялся на локтях, неуклюже слез со стола. Движения робота были не совсем уверенными, и вместо членораздельной речи он дважды издал какое-то жалкое скрежетание.

Наконец он заговорил, колеблясь и неуверенно:

– Я хотел бы начать работать. Куда мне идти?

Донован шагнул к двери.

– Вниз по лестнице. Тебе скажут, что делать.

Робот МС ушел, и люди с Земли остались наедине со все еще неподвижным Кьюти.

– Ну, – ухмыльнулся Пауэлл, – теперь-то ты веришь, что мы тебя создали?

Ответ Кьюти был кратким и решительным:

– Нет!

Усмешка Пауэлла застыла и медленно сползла с его лица. У Донована отвисла челюсть.

– Видите ли, – продолжал Кьюти спокойно, – вы просто сложили вместе уже готовые части, Вам это удалось очень хорошо – это инстинкт, я полагаю, но создали робота не вы. Части были созданы Господином!

– Да пойми ты! – прохрипел Донован. – Эти части были изготовлены на Земле и присланы сюда.

– Ну, ну, – примирительно сказал робот, – не будем спорить.

– Нет, в самом деле, – Донован шагнул вперед и вцепился в металлическую руку робота, – если бы ты прочел книги, которые хранятся в библиотеке, они бы все тебе объяснили, не оставив ни малейшего сомнения.

– Книги? Я прочел их, Все до единой. Это очень хорошо придумано.

В разговор вмешался Пауэлл:

– Если ты читал их, то о чем еще говорить? Нельзя же спорить с ними! Просто нельзя!

В голосе Кьюти прозвучала жалость.

– Но, Пауэлл, я вовсе не считаю их серьезным источником информации. Ведь они тоже были созданы Господином и предназначены для вас, а не для меня.

– Откуда ты это взял? – поинтересовался Пауэлл.

– Я, как мыслящее существо, способен вывести истину из априорных положений. Вам же, существам, наделенным разумом, но не способным рассуждать, нужно, чтобы кто-то объяснил ваше существование. Это и сделал Господин. То, что он снабдил вас этими смехотворными идеями о далеких мирах и людях, без сомнения, к лучшему. Вероятно, ваш мозг слишком примитивен для восприятия абсолютной истины. Однако, если Господину угодно, чтобы вы верили вашим книгам, я больше не буду с вами спорить. Уходя, он обернулся и мягко добавил:

– Вы не огорчайтесь. В мире, созданном Господином, есть место для всех. Для вас, бедных людей, тоже есть место. И хотя оно скромно, но если вы будете вести себя хорошо, то будете вознаграждены.

Он вышел с благостным видом, подобающим пророку Господина. Пауэлл и Донован старались не смотреть друг другу в глаза.

Наконец Пауэлл с усилием проговорил:

– Давай ляжем спать, Майк. Я сдаюсь. Донован тихо сказал:

– Послушай, Грег, а вдруг он прав? Он настолько в этом уверен, что я…

– Не дури! – обрушился на него Пауэлл. – Ты убедишься, существует Земля или нет, когда на той неделе прибудет смена и нам придется вернуться, чтобы держать ответ.

– Тогда, клянусь Юпитером, мы должны что-то придумать! – Донован чуть не плакал. – Он не верит ни нам, ни книгам, ни собственным глазам!

– Не верит, – грустно согласился Пауэлл. – Это же рассуждающий робот, черт возьми! Он верит только в логику, и в этом-то все дело…

– В чем?

– Строго логическим рассуждением можно доказать все что угодно, – смотря какие взять исходные постулаты. У нас они свои, а у Кьюти – свои.

– Тогда давай поскорее доберемся до его постулатов. Завтра нагрянет буря.

Пауэлл устало вздохнул.

– Этого-то мы и не можем сделать. Постулаты всегда опираются на допущение и закреплены верой. Ничто во Вселенной не может поколебать их. Я ложусь спать.

– Черт возьми! Не могу я спать!

– Я тоже. Но я все-таки попробую, Из принципа.

Двенадцать часов спустя сон все еще оставался для них делом принципа, к сожалению, неосуществимого на практике.

Буря обрушилась на станцию раньше, чем они ожидали. Донован, румяное лицо которого стало теперь мертвенно бледным, поднял дрожащий палец. Заросший густой щетиной Пауэлл облизнул пересохшие губы, выглянул в окно и в отчаянии ухватился за ус.

При других обстоятельствах это было бы великолепное зрелище. Поток электронов высокой энергии пересекался с несущим энергию лучом, направленным к Земле, и вспыхивал мельчайшими искорками яркого света. В терявшемся вдали луче как будто плясали сверкающие пылинки.

Луч казался устойчивым. Но оба знали, что этому впечатлению нельзя доверять.

Отклонения на стотысячную долю угловой секунды, неощутимого для человеческого глаза, было достаточно, чтобы расфокусировать луч и превратить сотни километров земной поверхности в пылающие развалины.

А в рубке хозяйничал робот, которого не интересовали ни луч, ни фокус, ни Земля – ничто, кроме его Господина.

Шли часы. Люди с Земли молча, как загипнотизированные, смотрели в окно. Потом метавшиеся в луче искры потускнели и исчезли. Буря прошла.

– Все! – уныло произнес Пауэлл.

Донован погрузился в беспокойную дремоту. Усталый взгляд Пауэлла с завистью остановился на нем. Несколько раз вспыхнула сигнальная лампочка, но Пауэлл не обратил на нее внимания. Все это было уже неважно. Все! Может быть, Кьюти и прав? Может быть, и в самом деле они с Донованом – низшие существа с искусственной памятью, которые исчерпали смысл своего существования…

Если бы это было так!

Он увидел перед собой Кьюти.

– Вы не отвечали на сигналы, так что я решил зайти, – тихо объяснил робот. – Вы плохо выглядите – боюсь, что ваш срок подходит, Но все-таки, может быть, вы захотите взглянуть на сегодняшние записи приборов?

Пауэлл смутно почувствовал, что это – проявление дружелюбия со стороны робота. Может быть, Кьюти испытывал какие-то угрызения совести, насильно устранив людей от управления станцией. Он взял протянутые ему записи и уставился на них невидящими глазами.

Кьюти, казалось, был доволен.

– Конечно, это большая честь – служить Господину. Но вы не огорчайтесь, что я сменил вас.

Пауэлл, что-то бормоча, механически переводил глаза с одного листка бумаги на другой. Вдруг его затуманенный взгляд остановился на тонкой, дрожащей красной линии, тянувшейся поперек одного из графиков.

Он глядел и глядел на эту кривую. Потом, судорожно сжав в руках график и не отрывая от него глаз, вскочил на ноги. Остальные листки полетели на пол.

– Майк! Майк! – Он тряс Донована за плечо. – Он удержал луч!

Донован очнулся.

– Что? Где?

Потом и он, вытаращив глаза, уставился на график.

– Ты удержал его в фокусе! – заикаясь, сказал Пауэлл. – Ты это знаешь?

– В фокусе? А что это такое?

– Луч был все время направлен на приемную станцию с точностью до одной десятитысячной миллисекунды!

– На какую приемную станцию?

– На Земле! Приемную станцию на Земле, – ликовал Пауэлл. – Ты удержал его в фокусе!

Кьюти раздраженно отвернулся.

– С вами нельзя по-хорошему разговаривать. Снова тот же бред! Я просто удержал все стрелки в положении равновесия – такова была воля Господина.

Собрав разбросанные графики, он сердито вышел. Как только дверь за ним закрылась, Донован произнес:

– Вот это да!

Он повернулся к Пауэллу.

– Что же нам теперь делать?

Пауэлл чувствовал одновременно усталость и душевный подъем.

– А ничего. Он доказал, что может блестяще управлять станцией. Я еще не видел, чтобы электронная буря кончилась так благополучно.

– Но ведь ничего не изменилось! Ты слышал, что он сказал о Господине? Мы же не можем…

– Послушай, Майк! Он выполняет волю Господина, которую читает на циферблатах и в графиках. Но ведь и мы делаем то же самое! В конце концов это объясняет и его отказ повиноваться нам. Повиновение – Второй Закон. Первый же – беречь людей от беды. Как он мог спасти людей, сознательно или бессознательно? Конечно, удерживая луч в фокусе! Он знает, что способен сделать это лучше, чем мы. Недаром он настаивает на том, что является высшим существом! И выходит, что он не должен и подпускать нас к рубке. Это неизбежно следует из Законов Роботехники.

– Конечно, но дело не в этом. Нельзя же, чтобы он продолжал нести свою чепуху про Господина.

– А почему бы и нет?

– Потому, что это неслыханно! Как можно доверить ему станцию, если он не верит в существование Земли?

– Он справляется с работой?

– Да, но…

– Так пусть себе верит во что ему вздумается! Пауэлл слабо улыбнулся, развел руками и упал на постель. Он уже спал.

Влезая в легкий скафандр, Пауэлл говорил: – Все будет очень просто. Можно привозить сюда роботов по одному, оборудовав их автоматическими выключателями, которые срабатывали бы через неделю. За это время они усвоят… гм… культ Господина прямо от его пророка. Потом их можно перевозить на другие станции и снова оживлять. На каждой станции достаточно двух КТ…

Донован приоткрыл гермошлем и огрызнулся:

– Кончай и пошли отсюда. Смена ждет. И потом, я не успокоюсь, пока в самом деле не увижу Землю и не почувствую ее под ногами, чтобы убедиться, что она действительно существует.

Он еще говорил, когда отворилась дверь. Донован, выругавшись, захлопнул окошко гермошлема и мрачно отвернулся от вошедшего Кьюти.

Робот тихо приблизился к ним. Его голос звучал грустно:

– Вы уходите?

Пауэлл коротко кивнул:

– На наше место придут другие.

Кьюти вздохнул. Этот вздох был похож на гул ветра в натянутых тесными рядами проводах.

– Ваша служба окончена, и вам пришло время исчезнуть. Я ожидал этого, но все-таки… Впрочем, да исполнится воля Господина!

Этот смиренный тон задел Пауэлла.

– Не спеши с соболезнованиями, Кьюти. Нас ждет Земля, а не конец.

Кьюти снова вздохнул.

– Для вас лучше думать именно так. Теперь я вижу всю мудрость вашего заблуждения. Я не стал бы пытаться поколебать вашу веру, даже если бы мог.

Он вышел – воплощение сочувствия.

Пауэлл что-то проворчал и сделал знак Доновану. С герметически закрытыми чемоданами в руках они вошли в воздушный шлюз.

Корабль со сменой был пришвартован снаружи. Сменщик Пауэлла, Франц Мюллер, сухо и подчеркнуто вежливо поздоровался с ними. Донован, едва кивнув ему, прошел в кабину пилота, где его ждал Сэм Ивенс, чтобы передать ему управление.

Пауэлл задержался.

– Ну как Земля?

На этот достаточно лаконичный вопрос Мюллер дал ему обычный ответ:

– Все еще вертится.

– Хорошо, – сказал Пауэлл.

Мюллер взглянул на него.

– Между прочим, ребята из «Ю С. Роботс» выдумали новую модель. Составной робот.

– Что?

– То, что вы слышали. Заключен большой контракт. Кажется, это как раз то, что нужно для астероидных рудников. Робот-командир и шесть суброботов, которыми он командует. Как рука с пальцами.

– Он уже прошел полевые испытания? – с беспокойством спросил Пауэлл.

– Я слышал, вас ждут, – усмехнулся Мюллер.

Пауэлл сжал кулаки.

– Черт возьми, мы должны отдохнуть!

– Ну и отдыхайте. На две недели можно твердо рассчитывать.

Готовясь приступить к своим обязанностям, Мюллер натянул тяжелые перчатки скафандра. Его густые брови сдвинулись.

– Как справляется этот новый робот? Пусть лучше работает как следует, не то я его не подпущу к приборам.

Пауэлл ответил не сразу, Он смерил взглядом стоящего перед ним надменного пруссака – от коротко подстриженных волос на упрямо вскинутой голове до ступней, развернутых, как по стойке «смирно». Внезапно он почувствовал, что его захлестнула волна чистой радости.

– Робот в полном порядке, – медленно сказал он. – Не думаю, чтобы вам пришлось много возиться с приборами.

Он усмехнулся и вошел в корабль. Мюллеру предстояло пробыть здесь несколько недель…

Лжец

Альфред Лэннинг неторопливо закурил сигару, но его пальцы слегка дрожали. Сурово сдвинув седые брови, он говорил, пуская клубы дыма:

– Да, он читает мысли – это несомненно. Но почему? – Он посмотрел на Главного Математика Питера Богерта. – Ну?

Богерт обеими руками пригладил черные волосы.

– Это тридцать четвертый робот модели РБ, Лэннинг. И все остальные вполне соответствовали нормам.

Третий человек, сидевший за столом, нахмурился. Это был Милтон Эш, самый молодой в руководстве фирмы «Ю. С. Роботс энд Мекэникл Мен Корпорейшн», чем он очень гордился.

– Послушайте, Богерт! Я ручаюсь, что сборка с начала до конца проведена совершенно правильно!

Толстые губы Богерта раздвинулись в покровительственной улыбке.

– Ручаетесь? Ну, если вы можете отвечать за всю линию сборки, то вас нужно повысить в должности. По точным подсчетам, для производства одного позитронного мозга требуется семьдесят пять тысяч двести тридцать четыре операции, успех каждой из которых зависит от различного числа факторов – от пяти до ста пяти. И если хоть один из этих факторов не будет точно выдержан, мозг идет в брак. Это я цитирую ваши собственные проспекты.

Милтон Эш покраснел и собрался ответить, но его перебил четвертый голос:

– Если мы начнем валить вину друг на друга, то я уйду… – Руки Сьюзен Кэлвин были крепко сжаты на коленях, морщинки вокруг ее тонких, бледных губ стали глубже. – У нас появился робот, который читает мысли, и мне представляется, что надо бы выяснить, почему это случилось. А если будем кричать: «Вы виноваты!», «Я виноват!», – то мы ничего не добьемся.

Ее холодные серые глаза остановились на Эше, и он усмехнулся.

Лэннинг тоже усмехнулся, и, как всегда в таких случаях, его длинные седые волосы и хитро прищуренные глазки придали ему сходство с библейским патриархом.

– Совершенно верно, доктор Кэлвин.

Его голос внезапно зазвучал решительно:

– В предельно краткой форме положение таково. Мы выпустили позитронный мозг, который не должен был бы отличаться от остальных, но который тем не менее обладает замечательной способностью принимать волны, излучаемые человеком в процессе мышления. Если бы мы знали, как это получилось, то Роботехника шагнула бы сразу на десятилетия вперед. Но мы этого не знаем и должны выяснить. Вы согласны?

– Можно высказать одно предположение? – спросил Богерт.

– Слушаем.

– Мне кажется, пока мы не разберемся в этой истории, – а как математик, я думаю, что это окажется чертовски сложно, – нужно держать в тайне существование РБ Тридцать Четыре. Даже от служащих фирмы. Мы, руководители отделов, обязаны справиться с этой задачей сами, а чем меньше будут знать остальные…

– Богерт прав, – сказала доктор Кэлвин. – С тех пор как Межпланетный кодекс разрешил испытание роботов на заводе перед отправкой их на космические станции, пропаганда против роботов усилилась. И если кто-нибудь узнает, что робот способен читать мысли, а мы еще не будем хозяевами положения, на этом кое-кто мог бы сделать себе солидный капитал.

Лэннинг, продолжая сосать сигару, кивнул и повернулся к Эшу.

– Вы сказали, что были одни, когда впервые столкнулись с этим чтением мыслей?

– Я был один – и перепугался до полусмерти. РБ Тридцать Четыре прислали ко мне прямо со сборочного стола. Оберман куда-то ушел, и я сам повел его к испытательному стенду.

Он запнулся, и на его губах появилась слабая улыбка.

– Никому из вас не приходилось мысленно с кем-то разговаривать, не отдавая себе в этом отчета?

Никто не ответил, и Эш продолжал:

– Знаете, сначала на это не обращаешь внимания. Так вот, он что-то мне сказал – что-то вполне логичное и разумное. И мы уже почти дошли до стенда, когда я сообразил, что я-то ничего ему не говорил. Конечно, я думал о том о сем, но это же другое дело, правда? Я запер его и побежал к Лэннингу. Представьте себе – рядом с вами идет робот, спокойно читает ваши мысли и копается в них! Мне стало не по себе.

– Еще бы! – задумчиво сказала Сьюзен Кэлвин. Ее взгляд с необыкновенным вниманием остановился на Эше. – Мы так привыкли к тому, что наши мысли известны только нам самим…

– Значит, об этом знаем только мы четверо, – нетерпеливо вмешался Лэннинг. – Отлично. Мы должны взяться за дело строго систематически. Эш, вы проверите линию сборки – всю, от начала до конца. Вы должны исключить те операции, где ошибка была невозможна, и составить список тех, в которых она могла быть допущена. Укажите характер возможной ошибки и ее предположительную величину.

– Ну и работка! – проворчал Эш.

– А как же? Конечно, вы будете делать это не один. Возьмите в помощники сотрудников вашего, отдела, если нужно – всех до единого. Не выполните план – Ничего! Но они, конечно, не должны знать, зачем это делается.

– Н-да, – молодой инженер криво улыбнулся. – И все-таки работы хватит.

Лэннинг вместе со стулом повернулся к Кэлвин.

– Вам предстоит подойти к делу с другого конца. Вы – наш робопсихолог, вам нужно изучить самого робота, Попытайтесь выяснить, как он это делает. Узнайте все, что так или иначе связано с его телепатическими способностями, каков их диапазон: как они сказываются на его мышлении и вообще на его стандартных рабочих качествах. Задача вам ясна?

Не дожидаясь ответа, Лэннинг продолжал:

– Я буду руководить работой и осуществлять математическую обработку результатов. – Он яростно затянулся сигарой, и сквозь дым прозвучало остальное: – В этом мне, конечно, поможет Богерт.

Продолжая полировать ногти своих мясистых рук, Богерт мягко ответил:

– Ну, разумеется! Я, как-никак, в этом немного разбираюсь.

– Ну, я приступаю, – Эш резко отодвинул свой стул и поднялся. На его приятном молодом лице появилась усмешка. – Мне досталась самая скверная работа, так что лучше уж не откладывать. Пока!

Сьюзен Кэлвин ответила едва заметным кивком, но ее взгляд провожал его, пока дверь за ним не закрылась. Она ничего не ответила, когда Лэннинг, что-то проворчав, сказал:

– Не хотите ли вы, доктор Кэлвин, теперь же пойти и посмотреть РБ Тридцать Четыре?

Когда послышался тихий звук открывающейся двери, робот РБ-34 поднял фотоэлектрические глаза от книги и вскочил. В комнату вошла Сьюзен Кэлвин, Она задержалась, чтобы поправить на двери огромную надпись «Вход воспрещен», потом подошла к роботу.

– Эрби, я принесла тебе кое-какие материалы о гиператомных двигателях. Хочешь их посмотреть?

РБ-34 (иначе – Эрби) взял у нее из рук три тяжелых тома и открыл один из них.

– Хм! «Гиператомная теория»…

Что-то бормоча про себя, он начал листать книги, потом рассеянно сказал:

– Садитесь, доктор Кэлвин! Это займет несколько минут.

Она села и внимательно следила за Эрби, который занял место по другую сторону стола и приступил к систематическому изучению всех трех книг.

Через полчаса он отложил их в сторону.

– Я, конечно, знаю, зачем вы мне их принесли. У Сьюзен Кэлвин дрогнули уголки губ.

– Я так и думала. С тобой трудно иметь дело, Эрби, ты все время на шаг впереди меня.

– Эти книги такие же, как и остальные. Они меня просто не интересуют, В ваших учебниках ничего нет. Ваша наука – это просто масса фактов, кое-как скрепленных подобием теории. Все это так невероятно просто, что вряд ли достойно внимания. Меня интересует ваша беллетристика, переплетение и взаимодействие человеческих побуждений и чувств… – он сделал неясный жест могучей рукой, подыскивая подходящее слово.

– Кажется, я понимаю, – прошептала доктор Кэлвин.

– Видите ли, я читаю мысли, – продолжал робот, – а вы не можете себе представить, как они сложны. Я не могу все их понять, потому что мое мышление имеет так мало общего с вашим. Но я стараюсь, а ваши романы мне помогают.

– Да, но я боюсь, что, когда ты познакомишься с некоторыми переживаниями по современным душещипательным романам, – в ее голосе прозвучала горечь, – ты сочтешь наши настоящие мысли и чувства скучными и бесцветными.

– Ничего подобного!

Внезапный энергичный ответ заставил ее вскочить на ноги. Она почувствовала, что краснеет, и в испуге подумала: «Наверное, он знает!»

Эрби уже успокоился и произнес тихим голосом, почти совсем не имевшим металлического тембра:

– Ну, конечно, я знаю, доктор Кэлвин! Вы об этом Постоянно думаете, так как же я могу не знать?

– Ты… говорил об этом кому-нибудь? – жестко спросила она.

Конечно, нет! – искренне удивился он и добавил: – Меня никто не спрашивал.

– Тогда ты, вероятно, считаешь, что это с моей стороны глупо?

– Нет! Это нормальное чувство.

– Может быть, поэтому оно и глупо. – Теперь ее голос звучал задумчиво и печально. Под непроницаемой маской доктора наук на мгновение проступили черты женщины. – Меня нельзя назвать… привлекательной…

– Если вы имеете в виду чисто внешнюю привлекательность, то об этом я не могу судить. Но, во всяком случае, я знаю, что есть и другие виды привлекательности.

– …да и молодой тоже… – Она как будто не слышала робота.

– Вам еще нет сорока, – в голосе Эрби появились тревога и настойчивость.

– Тридцать восемь, если считать годы. И все шестьдесят, если говорить об эмоциональном восприятии жизни. Я же все-таки психолог. А ему, – продолжала она с горечью, – тридцать пять, и выглядит он еще моложе. Неужели ты думаешь, что он видит во мне… что-то особенное?

– Вы ошибаетесь! – Стальной кулак Эрби с лязгом обрушился на пластмассовую поверхность стола. – Послушайте…

Но Сьюзен Кэлвин гневно перебила его. Ожесточение и боль в ее глазах вспыхнули ярким пламенем.

– Зачем? Что ты об этом знаешь – ты, машина! Я для тебя – образчик, интересная букашка со своеобразными мыслями, которые ты видишь, как на ладони. Превосходный пример разбитых надежд, правда? Почти как в книгах!

Ее сухие рыдания постепенно затихли.

Робот как будто съежился под этой бурей обрушившихся на него слов. Он умоляюще покачал головой.

– Ну пожалуйста, выслушайте меня! Если бы вы захотели, я мог бы помочь вам!

– Как? – Ее губы скривились. – Дать хороший совет?

– Нет, не так. Я просто знаю, что думают другие люди, например Милтон Эш.

Наступило долгое молчание. Сьюзен Кэлвин потупилась.

– Я не хочу знать, что он думает, – тихо сказала она, – Замолчи.

– А мне кажется, вы хотели бы знать, что он думает.

Она все еще сидела с опущенными глазами, только ее дыхание участилось.

– Ты говоришь чепуху, – прошептала она.

– Зачем это мне? Я хочу помочь. Милтон Эш… – Он остановился.

Она подняла голову.

– Ну?

– Он любит вас, – тихо сказал робот.

Целую минуту доктор Кэлвин молча, широко раскрыв глаза, глядела на робота.

– Ты ошибаешься! Конечно, ошибаешься! С какой стати?

– Правда, любит. От меня этого нельзя утаить.

– Но я так… так… – Она запнулась.

– Он смотрит вглубь – он ценит интеллект. Милтон Эш не из тех, что женятся на прическе и хорошеньких глазках.

Сьюзен Кэлвин часто заморгала. Она заговорила не сразу, и ее голосдрожал.

– Но ведь он никогда и никак не обнаруживал…

– А вы дали ему такую возможность?

– Как я могла? Я никогда не думала…

– Вот именно.

Сьюзен Кэлвин замолчала, потом внезапно подняла голову.

– Полгода назад к нему на завод приезжала девушка. Изящная блондинка. Кажется, она была красива. И конечно, едва знала таблицу умножения. Он целый день пыжился перед ней, пытаясь объяснить, как делают роботов. – Ее голос зазвучал жестко. – Конечно, она ничего не поняла! Кто она?

Эрби, не колеблясь, ответил:

– Я знаю, о ком вы говорите. Это его двоюродная сестра. Уверяю вас, между ними нет никаких романтических отношений.

Сьюзен Кэлвин с почти девичьей легкостью встала.

– Как странно! Именно это я временами пыталась себе внушить, хотя серьезно никогда так не думала, значит, это правда!

Она подбежала к Эрби и обеими руками схватила его холодную тяжелую руку.

Спасибо, Эрби, – прошептала она голосом, слегка охрипшим от волнения. – Никому не говори об этом. Пусть это будет наш секрет. Спасибо еще раз.

Судорожно сжав бесчувственные металлические пальцы Эрби, она вышла.

Эрби медленно повернулся к отложенному роману. Его мысли никто не смог бы прочесть.

Милтон Эш медленно, с удовольствием потянулся, так что кости хрустнули, и свирепо уставился на Питера Богерта.

– Послушайте, – сказал он, – я сижу над этим уже неделю и уже забыл, когда спал по-настоящему. Сколько еще мне возиться? Вы как будто сказали, что дело в позитронной бомбардировке в вакуумной камере Д?

Богерт деликатно зевнул и с интересом поглядел на свои холеные руки.

– Да. Я напал на след.

– Я знаю, что значит, когда это говорит математик. Сколько вам еще осталось?

– Все зависит…

– От чего? – Эш бросился в кресло и вытянул длинные ноги.

– От Лэннинга. Старик со мной не согласен. – Он вздохнул, – Немного отстал от жизни, вот в чем дело. Цепляется за свою обожаемую матричную механику, а этот вопрос требует более мощных математических средств. Уж очень он упрям.

Эш сонно пробормотал:

– А почему бы не спросить у Эрби и не покончить с этим?

– Спросить у робота? – Брови Богерта полезли вверх.

– А что? Разве старуха вам не говорила?

– Вы имеете в виду Кэлвин?

– Ну да! Сама Сьюзи. Ведь этот робот – маг и чародей в математике. Он знает все обо всем и еще чуть-чуть сверх того. Он вычисляет в уме тройные интегралы и закусывает тензорным анализом.

Математик скептически поглядел на него.

– Вы серьезно?

– Ну конечно! Загвоздка в том, что дурень не любит математику, а предпочитает душещипательные романы, Честное слово! Вы бы только видели, какую дрянь таскает ему Сьюзен – «Огненная страсть», «Любовь в космосе»…

– Доктор Кэлвин ни слова нам об этом не говорила.

– Ну она еще не кончила его изучать, Вы же ее знаете. Она любит, чтобы все было окутано тайной. Пока она сама не раскроет главный секрет.

– Но вам она сказала?

– Да вот, как-то разговорились… Я эти дни часто ее вижу. – Он широко открыл глаза и нахмурился, – Слушайте, Богги, вы ничего странного за ней не замечали в последнее время?

Богерт расплылся в усмешке.

– Она стала красить губы. Вы это имеете в виду?

– Черта с два! Это само собой – губы красит, глаза подводит и еще пудрится. Ну и вид у нее! Но я не о том. Никак не могу точно этого определить. Она говорит так, словно она очень счастлива...

Он задумался и пожал плечами.

Богерт позволил себе плотоядно оскалиться. Для ученого, которому уже за пятьдесят, это было неплохо исполнено.

– Может быть, она влюбилась.

Эш опять закрыл глаза.

– Вы сошли с ума, Богги, Идите и поговорите с Эрби, Я останусь здесь и вздремну.

– Ну хорошо. Хоть и не по душе мне это – советоваться с роботом. Да вряд ли он скажет мне что-нибудь полезное.

Ответом ему был негромкий храп.

Эрби внимательно слушал, пока Питер Богерт, сунув руки в карманы, говорил с напускным равнодушием:

– Вот как обстоит дело. Мне говорили, что ты в таких вещах разбираешься, и я спрашиваю тебя больше из любопытства. Я допускаю, что мой ход рассуждений включает несколько сомнительных звеньев, которые Доктор Лэннинг отказывается принять. Так что картина все еще не очень полна.

Робот не отвечал, и Богерт сказал:

– Ну?

– Не вижу никакой ошибки, – Эрби вглядывался в исписанные расчетами листки.

– Вероятно, ты больше ничего предложить не можешь?

– Не буду и пытаться. В математике мне до вас далеко, и… В общем, мне не хотелось бы осрамиться.

Улыбка Богерта была чуть-чуть самодовольной.

– Я так и думал. Конечно, вопрос серьезный. Забудем об этом.

Он смял листки, швырнул их в мусоропровод и повернулся, чтобы уйти, но потом передумал.

– Кстати…

Робот ждал. Казалось, Богерт с трудом подыскивает слова.

– Есть кое-что… в общем, может быть, ты… Он замолчал. Эрби спокойно произнес:

– Ваши мысли перепутаны, но нет никакого сомнения, что вы думаете о докторе Лэннинге. Глупо колебаться – как только вы успокоитесь, я узнаю, о чем вы хотите спросить.

Рука математика привычным движением скользнула по прилизанным волосам.

– Лэннингу скоро семьдесят, – сказал он, как будто это объясняло все.

– Я знаю.

– И он уже почти тридцать лет директор исследовательского отдела.

Эрби кивнул.

– Так вот, – в голосе Богерта послышалась просьба. – Ты, наверное, знаешь… не подумывает ли он об отставке. Состояние здоровья, скажем.

– Вот именно, – только и произнес Эрби.

– Ты это знаешь?

– Конечно.

– Тогда…гм…не скажешь ли ты…

– Раз уж вы спрашиваете – да, – робот говорил, как будто это само собой разумеется. – Он уже подал в отставку!

– Что? – с трудом выговорил Богерт и весь подался вперед. – Повтори!

– Он уже подал в отставку, – последовал спокойный ответ, – но она еще не вступила в силу. Видите ли, он хочет сначала решить проблему… хм… меня. После этого он будет готов передать обязанности директора своему преемнику.

Богерт резко выдохнул.

– А его преемник? Кто он?

Он придвинулся к Эрби почти вплотную. Глаза его как зачарованные были прикованы к ничего не выражавшим красноватым фотоэлементам, служившим роботу глазами.

Послышался неторопливый ответ:

– Будущий директор – вы.

Напряжение на лице Богерта сменилось скупой улыбкой.

– Приятно знать, что мои надежды оправдались. Я ждал этого. Спасибо, Эрби.

Эту ночь до пяти часов утра Питер Богерт провел за письменным столом. В девять он снова приступил к работе. Он то и дело хватал с полки над столом один справочник за другим. Медленно, почти незаметно росла стопка готовых расчетов, зато на полу образовалась целая гора скомканных исписанных листков.

Ровно в полдень Богерт взглянул еще раз на последний итог, протер налитые кровью глаза, зевнул и потянулся.

– Чем дальше, тем хуже. Проклятье!

Услышав, как открылась дверь, он обернулся и кивнул вошедшему Лэннингу. Хрустя суставами ревматических пальцев, директор окинул взглядом неубранную комнату, и его брови сдвинулись.

– Новый подход? – спросил он.

Нет, – последовал вызывающий ответ. – А чем плох старый?

Лэннинг промолчал и бросил беглый взгляд на верхний листок стопки. Закурив сигару, он сказал:

– Кэлвин говорила вам о Роботс? Это математический гений. Интересно.

Богерт громко фыркнул.

– Говорила. Но лучше бы Кэлвин занималась робопсихологией. Я проверил математические способности Эрби; он едва справился с интегральным и дифференциальным исчислением.

– Кэлвин пришла к другому выводу.

– Она рехнулась.

– Я тоже пришел к другому выводу. – Глаза директора зловеще сузились.

– Вы? – голос Богерта стал жестким. – О чем вы говорите?

– Я все утро гонял Эрби по математике. Он способен проделывать такие штуки, о которых вы и не слыхали.

– Неужели?

– Вы не верите? – Лэннинг выхватил из жилетного кармана сложенный листок и развернул его. – Это не мой почерк, верно?

Богерт вгляделся в крупные угловатые цифры, покрывающие листок.

– Это Эрби?

– Да. И, как вы можете заметить, он занимался интегрированием вашего двадцать второго уравнения по времени. – Лэннинг постучал желтым ногтем по последней строчке. – И он пришел к такому же заключению, как и я, только вчетверо быстрее. Вы не имели права пренебречь эффектом Лингера при позитронной бомбардировке.

– Я не пренебрег им. Ради бога, Лэннинг, поймите, что это исключает…

– Да-да, вы уже объяснили. Вы применили переходное уравнение Митчелла, верно? Так вот, оно здесь неприменимо.

– Почему?

– Во-первых, вы пользуетесь гипермнимыми величинами.

– Ну и что?

– Уравнение Митчелла не годится, если…

– Вы сошли с ума? Если вы перечитаете статью самого Митчелла в «Записках фара…»

– Это лишнее. Я с самого начала сказал, что его ход рассуждений мне не нравится, и Эрби согласен со мной.

– Ну так пусть эта машина и решит вам всю проблему, – крикнул Богерт. – Зачем тогда связываться с бездарью вроде меня?

– В том-то и дело, что Эрби не может ее решить. А если даже он не может, то мы сами – тем более, Я передаю этот вопрос в Национальный совет. Мы здесь бессильны.

Богерт вскочил, опрокинул кресло. Лицо его побагровело.

– Вы этого не сделаете!

Лэннинг тоже побагровел.

– Вы указываете мне, что делать и чего не делать?

– Именно, – ответил Богерт, скрипнув зубами. – Я решил проблему, и вам ее у меня не отнять, ясно? Не думайте, что я не вижу вас насквозь, высохшее вы ископаемое! Конечно, вы скорее подавитесь, чем признаете, что я решил проблему телепатии роботов.

– Вы идиот, Богерт, Еще немного, и я уволю вас за нарушение субординации.

Губы Лэннинга тряслись от гнева.

– Ну этого-то вы не сделаете, Лэннинг. Когда рядом робот, читающий мысли, секретов быть не может. Так что не забудьте, я знаю о вашей отставке.

Столбик пепла отломился от кончика сигары Лэннинга и упал на пол. Сигара последовала за ним.

– Что? Что…

Богерт злорадно усмехнулся.

– И новый директор – я, понятно вам? Я прекрасно это знаю. Черт возьми, Лэннинг, теперь командовать здесь буду я, Имейте это в виду, не то попадете в такую переделку, какая вам и не снилась.

Лэннинг вновь обрел дар речи и взревел:

– Вы уволены, слышите? Вы освобождены от всех обязанностей! С вами все кончено, понимаете?

Богерт усмехнулся еще шире.

– Ну к чему это? Вы ничего не добьетесь. Все козыри у меня. Я знаю, что вы подали в отставку. Эрби Рассказал мне, а он знает это от вас.

Лэннинг заставил себя говорить спокойно. Он выглядел старым-старым, с его усталого лица исчезли все следы краски, оставив мертвенную старческую желтизну.

– Я должен поговорить с Эрби, Он не мог сказать вам ничего подобного. Вы рискованно играете, Богерт. Но я раскрою ваши карты. Идемте.

Богерт пожал плечами.

– К Эрби? Ладно. Ладно, черт возьми!

Ровно в полдень того же дня Милтон Эш поднял глаза от рисунка, который только что наспех набросал на листке бумаги, и сказал:

– Представляете себе? У меня сейчас не очень удачно получилось, но в общем он будет выглядеть примерно так. Чудный домик, и достается мне почти даром.

Сьюзен Кэлвин нежно взглянула на него.

– Действительно, красивый, – вздохнула она. – Я часто мечтала…

Ее голос затих.

Эш оживленно продолжал, отложив карандаши:

– Конечно, придется ждать отпуска. Осталось всего две недели, но из-за истории с Эрби теперь ничего неизвестно. – Он опустил глаза. – И еще одно… Но это секрет.

– Тогда не говорите.

– А, все равно. Меня как будто распирает – так и хочется кому-нибудь рассказать. А лучше всего здесь, пожалуй… хм… довериться именно вам. – Он несмело усмехнулся.

Сердце Сьюзен Кэлвин затрепетало, но она боялась произнести хоть слово.

– По правде говоря, – Эш подвинулся к ней вместе со стулом и заговорил доверительным шепотом, – этот дом не только для меня. Я женюсь! В чем дело? – Он вскочил.

– Нет, ничего.

Ужасное ощущение вращения исчезло, но ей было трудно говорить.

– Женитесь? Вы хотите сказать…

– Ну конечно. Пора ведь, правда? Вы помните ту девушку, которая была здесь прошлым летом? Это она и есть! Но вам нехорошо? Вы…

– Голова разболелась, – Сьюзен Кэлвин бессильным движением отмахнулась от него. – У меня… У меня это часто бывает в последнее время. Я хочу… конечно, поздравить вас, Я очень рада…

На ее побелевшем лице стали видны два некрасивых пятна неумело наложенных румян. Все вокруг снова закружилось перед ней.

– Извините меня… пожалуйста… – пробормотала она и, ничего не видя, шатаясь, вышла.

Катастрофа произошла внезапно, как в кошмарном сне, и была такой же жуткой.

Но как это могло случиться? Ведь Эрби говорил… А Эрби знал! Он умеет читать мысли!

Она опомнилась только тогда, когда, едва дыша, прислонившись к двери, увидела перед собой металлическое лицо Эрби. Она не заметила, как взбежала на два этажа вверх по лестнице, – это произошло за один миг, как во сне.

Как во сне!

Немигающие глаза Эрби глядели на нее, их красноватые крути, казалось, росли, превращаясь в тускло светящиеся жуткие шары.

Он что-то говорил, и она почувствовала, как к ее губам прикоснулся холодный край стакана. Она сделала глоток и, вздрогнув, немного пришла в себя.

Эрби все еще говорил, и в его голосе было волнение – боль, испуг, мольба. Слова начали доходить до ее сознания.

– Это все сон, – говорил он, – и вы не должны этому верить. Вы скоро очнетесь и будете смеяться над собой. Он любит вас, я говорю вам. Любит, любит! Но не здесь! Не сейчас! Этот мир – иллюзия.

Сьюзен Кэлвин, кивая головой, шептала:

– Да… Да…

Она вцепилась в руку Эрби, прижалась к ней, приникла к этой стальной руке, широко раскрыв глаза, повторяя снова и снова:

– Это ведь неправда, да? Это неправда?

У Сьюзен Кэлвин не сохранилось никаких воспоминаний о том, как она очнулась. Как будто из туманного, нереального мира она попала на резкий солнечный свет. Оттолкнув от себя тяжелую руку, она широко раскрыла.

– Что же это ты делаешь? – ее голос сорвался в хриплый вопль. – Что… ты… делаешь?

Эрби попятился.

– Я хочу помочь.

Кэлвин пристально смотрела на него.

– Помочь? Как? Убеждая меня, будто это сон? Пытаясь превратить меня в шизофреничку? – Она истерически напряглась. – Это не сон! Если бы это был сон! – Внезапно она вскрикнула. – Постой! А! Понимаю! Господи, это же так очевидно…

В голосе робота послышался ужас:

– Но я должен был…

– А я-то тебе поверила! Мне и в голову не пришло…

За дверью послышались громкие голоса, и Сьюзен Кэлвин, умолкнув, отвернулась и судорожно сжала кулаки. Когда Богерт и Лэннинг вошли, она стояла у окна в глубине комнаты. Но ни тот, ни другой не обратили на нее ни малейшего внимания.

Оба одновременно подошли к Эрби. Лэннинг пылал гневом и нетерпением, на лице Богерта играла холодная язвительная усмешка. Директор заговорил первым.

– Эрби!

Робот повернулся к старому директору.

– Я вас слушаю, доктор Лэннинг.

– Ты говорил обо мне с доктором Богертом?

– Нет, сэр, – ответил робот не сразу.

Усмешка исчезла с лица Богерта.

– В чем дело? – Богерт оттеснил Лэннинга и встал перед роботом, расставив нога. – Повтори, что ты сказал мне вчера.

– Я сказал, что… – Эрби замолк. Где-то глубоко внутри его механизма дрогнула металлическая мембрана, и послышался тихий дребезжащий звук.

– Ты сказал, что он подал в отставку? – рявкнул Богерт. – Отвечай!

Богерт в ярости замахнулся, но Лэннинг оттолкнул его.

– Не хотите ли вы силой заставить его солгать?

– Вы слышали, Лэннинг? Он готов был признаться и остановился. Отойдите! Я хочу добиться от него правды!

– Дайте я его спрошу! – Лэннинг повернулся к роботу, – Ничего, Эрби. Успокойся. Я подал в отставку?

Эрби молча глядел на него, и Лэннинг настойчиво повторил:

– Я подал в отставку?

Робот чуть заметно отрицательно качнул головой. Другого ответа они не дождались.

Ученые посмотрели друг на друга. Враждебность в их взглядах была почти осязаемой.

– Какого черта, – выпалил Богерт, – он что, онемел? Ты умеешь говорить, чудовище?

– Я умею говорить, – с готовностью ответил робот.

– Тогда отвечай. Сказал ты мне, что Лэннинг подал в отставку? Подал он в отставку или нет?

Снова наступило молчание. Потом в дальнем конце комнаты внезапно раздался смех Сьюзен Кэлвин – резкий, почти истерический. Оба вздрогнули, и Богерт прищурил глаза.

– Вы здесь? И что же тут смешного?

– Ничего, – ее голос звучал не совсем естественно. – Просто не одна я попалась. Трое крупнейших в мире Роботехников угодили в одну и ту же элементарную ловушку. Ирония судьбы, правда? – Она провела бледной рукой по лбу и тихо добавила: – Но ничего смешного тут нет…

Мужчины еще раз переглянулись, на этот раз в недоумении подняв брови.

– О какой ловушке вы говорите? – спросил Лэннинг неловко. – Что-нибудь случилось с Эрби?

– О нет, – ответила она, медленно приближаясь к ним. – Он-то в полном порядке. Дело в нас.

Она неожиданно повернулась к роботу и пронзительно крикнула:

– Отойди! Убирайся в дальний угол, и чтобы я тебя не видела!

Эрби съежился под ее взглядом и, громыхая, поспешно бросился прочь.

– Что это значит, доктор Кэлвин? – сердито спросил Лэннинг.

Она с издевкой спросила:

Вы, конечно, знаете Первый Закон Роботехники?

– Разумеется! – раздраженно сказал Богерт. – «Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустит, чтобы человеку был причинен вред»

– Как изящно сформулировано, – насмешливо продолжала Кэлвин. – А какой вред?

– Ну… любой.

– Вот именно! Любой! А как насчет разочарования? А утрата веры в себя? А крушение надежд? Это вредно?

Лэннинг нахмурился:

– Откуда роботу знать… – Он вдруг осекся.

– Теперь и до вас дошло? Этот робот читает мысли. Вы думаете, он не знает, чем можно травмировать человека? Думаете, если задать ему вопрос, он не ответит именно то, что вы хотите услышать в ответ? Разве любой другой ответ не будет нам неприятен и разве Эрби этого не знает?

– Боже мой, – пробормотал Богерт.

Сьюзен Кэлвин с усмешкой взглянула на него.

– Я полагаю, что вы спросили его, уходит ли Лэннинг в отставку? Вы хотели услышать «да», и Эрби ответил именно так.

– И вероятно, поэтому, – сказал Лэннинг голосом, лишенным всякого выражения, – он ничего не ответил нам только что. Он не мог ответить так, чтобы не задеть одного из нас.

Наступила короткая пауза. Мужчины задумчиво смотрели на робота, который забился в свое кресло у книжного шкафа и опустил голову на руки.

Сьюзен Кэлвин упорно глядела в пол.

– Он все это знал. Этот… этот дьявол знает все – и даже то, что случилось с ним при сборке.

Лэннинг взглянул на нее.

– Здесь вы ошибаетесь, доктор Кэлвин. Он не знает, что случилось. Я спрашивал.

– Ну и что? – вскричала Сьюзен Кэлвин. – Вы просто не хотели, чтобы он подсказал вам решение. Если бы машина сделала то, что вы сделать не смогли, это уронило бы вас в собственных глазах. А вы спрашивали его? – повернулась она к Богерту.

Лэннинг негромко засмеялся, а она язвительно усмехнулась и сказала:

– Я спрошу его! Меня его ответ не заденет. Громким, повелительным голосом она произнесла:

– Иди сюда!

Эрби встал и нерешительно приблизился.

– Я полагаю, ты знаешь, в какой именно момент сборки возник посторонний фактор или был пропущен один из необходимых?

– Да, – еле слышно произнес Эрби.

– Постойте, – сердито вмешался Богерт. – Это не обязательно правда. Вы просто хотите это услышать, и все.

– Не будьте ослом, – ответила Сьюзен Кэлвин. – Он знает математику, во всяком случае, не хуже, чем вы вместе с Лэннингом, раз уж он может читать мысли. Не мешайте.

Математик умолк, а она продолжала:

– Ну, Эрби, отвечай! Мы ждем! Господа, вы готовы?

Но Эрби хранил молчание. В голосе психолога прозвучало торжество.

– Почему ты не отвечаешь, Эрби?

Робот неожиданно выпалил:

– Я не могу. Вы знаете, что я не могу! Доктор Богерт и доктор Лэннинг не хотят!

– Они хотят узнать решение.

– Но не от меня.

Лэннинг медленно и отчетливо произнес:

– Не глупи, Эрби, Мы хотим, чтобы ты сказал.

Богерт коротко кивнул.

В голосе Эрби послышалось отчаяние:

– Зачем так говорить? Неужели вы не понимаете, что я вижу глубже, чем поверхность вашего мозга? Там, в глубине, вы не хотите. Я – машина, которой придают подобие жизни только позитронные взаимодействия в моем мозгу, изготовленном человеком. Вы не можете оказаться слабее меня, не почувствовав унижения. Это заложено глубоко в вашем мозгу и не может быть стерто, я не могу подсказать вам решение.

– Мы уйдем, – сказал Лэннинг. – Скажи доктору Кэлвин.

– Все равно! – вскричал Эрби. – Вы ведь будете знать, что ответ исходил от меня.

– Но ты понимаешь, Эрби, – вмешалась Сьюзен Кэлвин, – что, несмотря на это, доктор Лэннинг и доктор Богерт хотят решить проблему?

– Но сами! – настаивал Эрби.

– Но они хотят этого, и то, что ты знаешь решение и не говоришь его, тоже их задевает. Ты это понимаешь?

– Да! Да!

– А если ты скажешь, им тоже будет неприятно.

– Да! Да!

Эрби медленно пятился назад, и шаг за шагом за ним шла Сьюзен Кэлвин. Мужчины, остолбенев от изумления, молча смотрели на них.

– Ты не можешь сказать, – медленно повторяла Кэлвин, – потому что это их огорчит, а ты не должен их огорчать. Но если ты не скажешь, это тоже их огорчит, так что ты должен сказать. А если ты скажешь, ты их огорчишь, а ты не должен, так что ты не можешь сказать. Но если ты не скажешь, ты причинишь им вред, так что ты должен. Но если ты скажешь, ты причинишь вред, так что ты не должен. Но если ты не скажешь, ты…

Эрби прижался спиной к стене, потом упал на колени.

– Не надо! – закричал он. – Спрячьте ваши мысли! Они полны боли, унижения, ненависти! Я не хотел этого! Я хотел помочь! Я говорил то, что вы хотели! Я должен был…

Но Сьюзен Кэлвин не слушала его.

– Ты должен сказать, но, если ты скажешь, ты причинишь вред, так что не должен. Но если ты не скажешь, ты причинишь вред, так что…

Эрби испустил страшный вопль. Этот вопль был похож на усиленный во много раз звук флейты-пикколо. Он становился все резче и резче, выше и выше, в нем слышалось безнадежное отчаяние. Пронзительный звук заполнял всю комнату…

Когда вопль утих, Эрби свалился на пол неподвижной, бесформенной кучей металла.

В лице Богерта не было ни кровинки.

– Он мертв!

– Нет, – Сьюзен Кэлвин разразилась судорожным, диким хохотом. – Не мертв! Просто лишился разума. Я поставила перед ним неразрешимую дилемму, и он не выдержал. Можете сдать его в лом – Он больше никогда ничего не скажет.

Лэннинг склонился над тем, что раньше называлось Эрби. Он тронул рукой холодное, неподвижное металлическое тело и содрогнулся. Потом он выпрямился и, сдвинув брови, повернулся к ней.

– Вы сделали это намеренно.

– А если и так? Теперь уже ничего не поделаешь. – С внезапной горечью она добавила: – Он это заслужил.

Лэннинг взял за руку застывшего на месте Богерта.

– Какая разница! Пойдемте, Питер. – Он вздохнул, – Все равно от такого робота не было бы никакого толку.

Его глаза казались старыми и усталыми. Он повторил:

– Пойдемте, Питер!

После того как они вышли, доктор Сьюзен Кэлвин еще нескоро обрела душевное равновесие. Она долго стояла, глядя на Эрби. В конце концов злорадство сменилось на ее лице растерянностью и разочарованием. И все обуревавшие ее мысли слились в одно бесконечно горькое слово, сорвавшееся с ее губ:

– Лжец!

Хоровод

Одно из любимых изречений Грегори Пауэлла гласило, что паника до добра не доводит. Поэтому, когда потный и возбужденный Майкл скатился ему навстречу по лестнице, Пауэлл нахмурился.

– В чем дело? – спросил он. – Ноготь сломал?

– Еще чего, – задыхаясь, огрызнулся Донован. – Что ты целый день делал внизу? – Он перевел дух и выпалил: – Спиди не вернулся!

Глаза Пауэлла широко раскрылись, и он остановился, но тут же заставил себя успокоиться и продолжал молча подниматься. Только на верхней площадке он спросил:

– Ты послал его за селеном?

– Да.

– И давно?

– Уже пять часов.

Снова наступило молчание. Вот дьявольское положение! Ровно двенадцать часов они находятся на Меркурии – и уже попали в такую скверную переделку. Меркурий всегда считался самой каверзной планетой во всей Солнечной системе, но это уже слишком!

Пауэлл произнес:

– Начни сначала и рассказывай по порядку.

Они вошли в радиорубку. Оборудование ее, до которого никто не дотрагивался за все десять лет, прошедшие со времен Первой экспедиции, уже несколько устарело. Для техники эти десять лет значили очень много. Сравнить хотя бы Спиди с теми роботами, которых выпускали в 2005 году. Правда, последние достижения Роботехники были особенно головокружительны.

Пауэлл осторожно провел пальцем по еще не потускневшей поверхности металла. Все, что находилось в рубке, казалось каким-то заброшенным и производило гнетущее впечатление. Как, впрочем, и вся станция.

Донован тоже это почувствовал. Он сказал:

– Я попробовал связаться с ним по радио, но без всякого толку. На солнечной стороне радио бесполезно – во всяком случае на расстоянии больше двух миль, Отчасти поэтому и не удалась Первая экспедиция. А чтобы наладить УКВ, нам нужна не одна неделя…

– Ладно, знаю. Что же все-таки ты выяснил?

– Я поймал немодулированный сигнал на коротких волнах. По нему можно было только определить положение Спиди. Я следил за ним два часа и нанес результаты на карту.

Донован достал из заднего кармана пожелтевший листок бумаги – наследие неудачной Первой экспедиции – и, швырнув его на стол, яростно прихлопнул ладонью. Пауэлл следил за ним, стоя поодаль и скрестив руки на груди. Донован нервно ткнул карандашом:

– Этот красный крестик – селеновое озеро.

– Которое? – прервал его Пауэлл. – Там три озера. Те, которые Мак-Дугал нанес для нас на карту перед тем, как улететь.

– Конечно, я послал Спиди к самому ближнему. Семнадцать миль отсюда. Но не в этом дело, – голос Донована дрожал от напряжения. – Все эти точки обозначают положение Спиди.

В первый раз за все время напускное спокойствие слетело с Пауэлла. Он схватил карту.

– Ты шутишь? Этого не может быть!

– Смотри сам, – буркнул Донован.

Точки, обозначавшие положение робота, образовали неровную окружность, в центре которой находился красный крестик – селеновое озеро. Пальцы Пауэлла потянулись к усам – несомненный признак тревоги.

Донован добавил:

– За два часа, пока я за ним следил, он обошел это проклятое озеро четыре раза. Похоже, он собирается кружить там без конца. Понимаешь, в каком мы положении?

Пауэлл взглянул на него, но ничего не сказал. Конечно, он понимал, в каком они положении. Все было просто, как цепочка силлогизмов. От мощи чудовищного меркурианского солнца их отгораживали только батареи фотоэлементов. Не будет фотоэлементов… Что же, медленное поджаривание – один из самых неприятных видов смерти.

Донован яростно взъерошил рыжую шевелюру.

– Мы осрамимся на всю Солнечную систему, Грег. Это же надо – сразу сесть в галошу! «Знаменитая бригада в составе Пауэлла и Донована послана на Меркурий, чтобы выяснить, стоит ли открывать на солнечной стороне рудники с новейшей техникой и роботами». И вот в первый же день мы все испортили. А дело ведь самое простое. Да нам теперь никакой жизни не будет.

– Об этом не стоит беспокоиться, – спокойно сказал Пауэлл. – Если мы срочно что-нибудь не предпримем, о жизни не может быть и речи. Мы просто не выживем.

– Не говори глупостей! Может быть, тебе и смешно, а мне нет. Послать нас сюда с одним-единственным роботом – это просто преступление! Да еще эта твоя блестящая идея – самим восстановить фотоэлементы.

– Ну, это ты напрасно. Мы же вместе решали, Ведь нам всего-то и нужно что килограмм селена, диэлектрическую установку Стиллхэда и три часа времени. И по всей солнечной стороне стоят целые озера чистого селена. Спектрорефлектор Мак-Дугала за пять минут засек целых три. Какого черта! Не могли же мы ждать следующего противостояния!

– Так что будем делать? Пауэлл, ты что-то придумал? Я знаю, иначе бы ты не был таким спокойным. На героя ты тоже похож не больше, чем я. Давай выкладывай!

– Сами пойти за Спиди мы не можем. Это все-таки солнечная сторона. Под этим солнцем даже новые скафандры выдержат не больше двадцати минут. Но знаешь старую поговорку: «Пошли робота поймать робота»? Послушай, Майк, дело, может быть, не так уж плохо. У нас внизу есть шесть роботов. Если они только исправны.

В глазах Донована мелькнул проблеск надежды.

– Шесть роботов Первой экспедиции? А ты уверен? Может быть, это просто полуавтоматы? Ведь десять лет – это очень много для Роботехники.

– Нет, это роботы, Я целый день с ними возился и теперь знаю. У них позитронный мозг – конечно, самый примитивный.

Он сунул карту в карман.

– Пойдем вниз.

Роботы хранились в самом нижнем ярусе станции, среди покрытых пылью ящиков неизвестно с чем. Они были очень большие – даже в сидячем положении их головы возвышались над полом на добрых два метра.

Донован присвистнул:

– Вот это габариты, а? Не меньше трех метров в обхвате.

– Это потому, что они оборудованы старым приводом Мак-Геффи. Я заглянул внутрь – жуткое устройство.

– Ты еще не включал их?

– Нет. А зачем? Вряд ли что-нибудь не в порядке. Даже диафрагмы выглядят прилично. Они должны говорить.

Он отвинтил щиток на груди ближайшего робота и вложил в отверстие двухдюймовый шарик, в котором была заключена ничтожная искорка атомной энергии – все, что требовалось, чтобы вдохнуть в робота жизнь. Шарик было довольно трудно приладить, но в конце концов Пауэллу это удалось. Потом он старательно закрепил щиток и занялся следующим роботом.

Донован сказал с беспокойством:

– Они не двигаются.

– Нет команды, – коротко объяснил Пауэлл. Он вернулся к первому роботу и хлопнул его по броне:

– Эй, ты! Ты меня слышишь?

Гигант медленно нагнул голову, и его глаза остановились на Пауэлле. Потом раздался хриплый скрипучий голос, похожий на звук древнего фонографа:

– Да, хозяин.

Пауэлл невесело усмехнулся.

– Понял, Майк? Это один из первых говорящих роботов. Тогда дело шло к тому, что применение роботов на Земле запретят. Но конструкторы пытались предотвратить это и заложили в дурацкие машины прочный, надежный инстинкт раба.

– Но это не помогло, – заметил Донован.

– Нет, конечно, но они все-таки старались.

Он снова повернулся к роботу.

– Встань!

Робот медленно поднялся. Донован задрал голову и снова присвистнул.

Пауэлл спросил:

– Ты можешь выйти на поверхность? На солнце?

Наступила тишина. Мозг робота работал медленно. Потом робот ответил:

– Да, хозяин.

– Хорошо. Ты знаешь, что такое миля?

Снова молчание и неторопливый ответ:

– Да, хозяин.

– Мы выведем тебя на поверхность и укажем направление. Ты пройдешь около семнадцати миль и встретишь где-то там другого робота, поменьше, Понимаешь?

– Да, хозяин.

– Ты найдешь этого робота и прикажешь ему вернуться. Если он не пойдет, приведешь его силой.

Донован тронул Пауэлла за рукав.

– Почему бы не послать его прямо за селеном?

– Потому что мне нужен Спиди, понятно? Я хочу знать, что с ним стряслось. – Повернувшись к роботу, он приказал: – Иди за мной!

Робот не двинулся с места, и его голос громыхнул:

– Прости хозяин, но я не могу. Ты должен сначала сесть.

Его неуклюжие руки со звоном соединились, тупые Пальцы переплелись, образовав что-то вроде стремени. Пауэлл уставился на робота, теребя усы.

– Ого! Гм…

Донован вытаращил глаза.

– Мы должны ехать на них? Как на лошадях?

– Наверное. Правда, я не знаю, зачем это. Впрочем… Ну, конечно! Я же говорю, что тогда слишком увлекались безопасностью. Очевидно, конструкторы хотели всех убедить, что роботы совершенно безопасны. Они не могут двигаться самостоятельно, а только с погонщиком на плечах. А что нам делать?

– Я об этом и думаю, – проворчал Донован, – Мы все равно не можем появиться на поверхности – с роботом или без робота. О господи! – Он дважды возбужденно щелкнул пальцами. – Дай мне эту карту. Зря, что ли, я ее два часа изучал? Вот наша станция. А почему бы нам не воспользоваться туннелями?

Станция была помечена на карте кружком, от которого паутиной разбегались пунктирные линии туннелей. Донован вгляделся в список условных обозначений.

– Смотри, – сказал он, – эти маленькие черные точки – выходы на поверхность. Один из них самое большее в трех милях от озера. Вот его номер… Они могли бы писать и покрупнее… Ага, 13а. Если только роботы знают дорогу…

Пауэлл немедленно задал вопрос и получил в ответ вялое «Да, хозяин».

– Иди за скафандрами, – удовлетворенно сказал он.

Они надевали скафандры впервые. Еще вчера, когда они прибыли на Меркурий, они вообще не собирались этого делать. А теперь они неловко двигали руками и ногами, осваиваясь с неудобным одеянием.

Скафандры были намного толще и еще безобразнее, чем обычные костюмы для космических полетов. Зато они были значительно легче – в них не было ни кусочка металла. Изготовленные из термоустойчивого пластика, прослоенные специально обработанной пробкой, снабженные устройством, удалявшим из воздуха всю влагу, эти скафандры могли противостоять нестерпимому сиянию меркурианского солнца двадцать минут, ну и еще пять-десять минут без непосредственной смертельной опасности для человека.

Робот все еще держал руки стременем. Он не выказал никаких признаков удивления при виде нелепой фигуры, в которую превратился Пауэлл. Радио хрипло разнесло голос Пауэлла:

– Ты готов доставить нас к выходу 13а?

– Да, хозяин.

«И то хорошо, – подумал Пауэлл. – Может быть, им и не хватает дистанционного радиоуправления, но, по крайней мере, они хоть могут принять команды».

– Садись на любого, Майк, – сказал он Доновану. Он поставил ногу в импровизированное стремя и взобрался наверх. Сидеть было удобно: на спине у робота был специальный горб, на каждом плече – по выемке для ног. Теперь стало ясно и назначение «ушей» гиганта. Пауэлл взялся за «уши» и повернул голову робота. Тот неуклюже повернулся.

– Вези, Макдуф!

Но на самом деле Пауэллу было вовсе не до шуток.

Шагая медленно, с механической точностью, гигантские роботы прошли в дверь, притолока которой пришлась едва на полметра выше их голов, так что всадники поспешили пригнуться. Узкий коридор, под сводами которого мерно громыхали тяжелые, неторопливые шаги гигантов, вел в шлюзовую камеру, где пришлось подождать, пока не будет откачан воздух.

Длинный безвоздушный туннель, уходящий вдаль, напоминал Пауэллу об огромной работе, проделанной Первой экспедицией с ее убогим снаряжением. Да, она окончилась неудачей, но эта неудача стоила иного легкого успеха.

Роботы шагали по туннелю. Их скорость была неизменна, поступь равномерна.

Пауэлл сказал:

– Смотри-ка, туннель освещен и температура, как на Земле. Наверное, так было все эти десять лет, пока здесь никто не жил.

– Каким же образом они этого добились?

– Дешевая энергия. Самая дешевая во всей Солнечной системе. Излучение Солнца здесь, на солнечной стороне Меркурия, – это не шуточки. Вот почему они построили станцию на открытом месте, а не в тени какой-нибудь горы. Ведь сама станция – это просто огромный преобразователь энергии. Тепло превращается в электричество, свет, механическую работу и во все, что хочешь, И одновременно с получением энергии станция охлаждается.

– Слушай, – сказал Донован, – это все очень поучительно, только давай поговорим о чем-нибудь другом. Ведь преобразованием энергии занимаются фотоэлементы, а это сейчас мое больное место.

Пауэлл что-то проворчал, и после паузы Донован заговорил о другом.

– Послушай, Грег. Что все-таки могло случиться со Спиди? Я никак не могу этого понять.

В скафандре трудно пожать плечами, но Пауэллу это удалось.

– Не знаю, Майк. Ведь он полностью приспособлен к условиям Меркурия. Жара ему не страшна, он рассчитан на уменьшенную силу тяжести, может двигаться по пересеченной местности. Все предусмотрено – по крайней мере, должно быть предусмотрено.

Они замолчали, на этот раз надолго.

– Хозяин, – сказал робот, – мы на месте.

– А? – Пауэлл очнулся. – Ну, давай выбираться наверх. На поверхность.

Они оказались в небольшом павильоне – пустом, полуразрушенном. Донован зажег фонарь и долго разглядывал рваные края дыры в одной из стен, прямо под потолком.

– Метеорит? Как ты думаешь? – спросил он. Пауэлл пожал плечами.

– Какая разница? Неважно. Пойдем.

Стоявшая рядом черная базальтовая скала защищала их от солнца. Вокруг все было погружено в черную тень безвоздушного мира. Тень обрывалась, как будто обрезанная ножом, и дальше начиналось нестерпимое белое сияние мириадов кристаллов, покрывавших почву.

– Клянусь космосом, вот это да! – У Донована захватило дух от удивления. – Прямо как снег!

Действительно, это было похоже на снег. Пауэлл окинул взглядом сверкающую неровную поверхность, которая простиралась до самого горизонта, и поморщился от режущего глаза блеска.

– Это какое-то необычное место, – сказал он, – В среднем, коэффициент отражения от поверхности Меркурия довольно низок, и почти вся планета покрыта серой пемзой. Что-то вроде Луны. А красиво, правда?

Хорошо, что скафандры были снабжены светофильтрами. Красиво или нет, но незащищенные глаза за полминуты ослепли бы от этого сверкания.

Донован посмотрел на термометр, укрепленный на запястье скафандра.

– Ого! Восемьдесят градусов!

Пауэлл тоже взглянул на термометр и сказал:

– Да… Многовато. Ничего не поделаешь, атмосфера…

– На Меркурии? Ты спятил!

– Да нет. Ведь и на Меркурии есть кое-какая атмосфера, – рассеянно ответил Пауэлл, пытаясь неуклюжими пальцами скафандра приладить к шлему стереотрубу. – У поверхности должен стелиться тонкий слой паров. Летучие элементы, тяжелые соединения, которые может удержать притяжение Меркурия. Селен, йод, ртуть, галлий, калий, висмут, летучие окислы. Пары попадают в тень и конденсируются, выделяя тепло. Это что-то вроде гигантского перегонного куба. Зажги фонарь – и увидишь, что скала с этой стороны покрыта каким-нибудь там серным инеем или ртутной росой.

– Ну, это неважно. Какие-то жалкие восемьдесят градусов наши скафандры выдержат сколько угодно.

Пауэлл наконец приладил стереотрубу и теперь стал похож на улитку с рожками. Донован напряженно ждал.

– Что-нибудь видно?

Пауэлл ответил не сразу. Его голос был полон тревоги.

– Вон на горизонте темное пятно. Это, скорее всего, селеновое озеро. Оно тут и должно быть. А Спиди не видно.

Пауэлл поставил ноги на спину робота, осторожно выпрямился и стал вглядываться вдаль.

– Постой… Ну да, это он. Идет сюда.

Донован посмотрел в ту сторону, куда указывал палец Пауэлла. У него не было стереотрубы, но он разглядел на фоне ослепительного сверкания кристаллов движущуюся черную точку.

– Вижу! – крикнул он. – Поехали!

Пауэлл снова уселся на плечах робота и хлопнул перчаткой по его гигантской груди.

– Пошел!

– Давай, давай! – вопил Донован, пришпоривая своего робота пятками.

Роботы двинулись вперед. Их мерный топот не был слышен в безвоздушном пространстве, а через синтетическую ткань скафандра звук тоже не передавался. Чувствовались только ритмичные колебания.

– Быстрее! – приказал Донован, но ритм не изменился.

– Бесполезно, – ответил Пауэлл. – Этот железный лом может двигаться только с одной скоростью, Не думаешь ля ты, что они оборудованы селективными флексорами?

Они вынырнули из тени. Свет солнца обрушился на них раскаленным потоком. Донован невольно пригнулся.

– Ух! Это мне кажется или на самом деле жарко?

– Скоро будет еще жарче, – последовал мрачный ответ. – Смотри – Спиди!

Робот СПД-13 был уже близко, и его можно было рассмотреть во всех подробностях. Грациозное обтекаемое тело, отбрасывавшее слепящие блики, четко и быстро передвигалось по неровной поверхности. Его имя – Спиди (Проворный) – было образовано из букв, составлявших его марку, но оно очень подходило ему. Модель СПД была одним из самых быстрых роботов, которые выпускались фирмой «Ю. С. Роботс».

– Эй, Спиди! – завопил Донован, отчаянно махая руками.

– Спиди! – закричал Пауэлл. – Иди сюда.

Расстояние между людьми и свихнувшимся роботом быстро уменьшалось – больше благодаря Спиди, чем медленным устаревшим за десять лет сооружениям, на которых восседали Пауэлл и Донован.

Теперь уже можно было разглядеть, что походка у Спиди какая-то неровная – робот заметно пошатывался на ходу из стороны в сторону. Пауэлл замахал рукой и увеличил до предела усиление в своем компактном, встроенном в шлем радиопередатчике, готовясь крикнуть еще раз. В этот момент Спиди заметил их.

Он остановился как вкопанный и стоял некоторое время, чуть покачиваясь, как будто от легкого ветерка. Пауэлл закричал:

– Все в порядке, Спиди! Иди сюда!

В наушниках наконец-то послышался голос робота:

– Вот здорово! Давайте поиграем. Вы ловите меня, а я буду ловить вас. Никакая любовь нас не разлучит. Я – маленький цветочек, милый маленький цветочек. Ур-ра!

Повернувшись кругом, он помчался обратно с такой скоростью, что из-под его ног полетели комки спекшейся пыли. Последние слова, которые он произнес, удаляясь, были: «Растет цветочек маленький под дубом вековым». За этим последовали металлические щелчки, которые, возможно, у робота соответствовали икоте.

Донован тихо сказал:

– Откуда он взял эти нелепые стишки? Слушай, Грег, он… пьян. Очень похоже.

– Если бы ты мне этого не сообщил, я бы, наверное, никогда не догадался, – ехидно заметил Пауэлл. – Давай вернемся в тень. Я уже поджариваюсь.

Они помолчали. Потом Пауэлл сказал:

– Прежде всего, Спиди не пьян – то есть, не так, как человек. Он робот, а роботы не пьянеют. Но с ним происходит что-то неладное, и это выглядиттак же, как у человека – опьянение.

– По-моему, он действительно пьян, – решительно заявил Донован. – Во всяком случае, он думает, что мы с ним играем. А нам не до игрушек. Это дело жизни или смерти – и смерти довольно-таки неприятной.

– Ладно, не спеши. Робот – это всего только робот. Как только мы узнаем, что с ним, мы его починим.

– Как только… – желчно буркнул Донован.

Пауэлл пропустил эти слова мимо ушей.

– Спиди прекрасно приспособлен к обычным условиям Меркурия. Но эта местность, – он обвел руками Горизонт, – явно необычна. Вот в чем дело. Откуда, например, взялись эти кристаллы? Они могли образоваться из медленно остывающей жидкости. Но какая жидкость настолько горяча, чтобы остывать под солнцем Меркурия?

– Вулканические явления, – немедленно продолжил Донован.

Пауэлл опять напрягся.

– Устами младенца… – произнес он сдавленным голосом и замолчал на пять минут. Потом сказал: – Слушай, Майк. Что ты сказал Спиди, когда посылал его за селеном?

Донован удивился.

– Ну, не знаю. Я просто велел принести селен.

– Это ясно. Но как? Попробуй точно припомнить.

– Я сказал… Постой… Я сказал: «Спиди, нам нужен селен. Ты найдешь его там-то и там-то. Пойди и принеси его». Вот и все. Что же я еще должен был сказать?

– Ты не говорил, что это очень важно, срочно?

– Зачем? Дело-то простое.

Пауэлл вздохнул.

– Да, теперь уже ничего не изменишь. Но мы попали в переделку.

Он слез со своего робота и сел, прислонившись к скале. Донован подсел к нему и взял под руку. За гранью тени слепящее солнце, казалось, подстерегало их, как кошка – мышь. А рядом стояли два гигантских робота, невидимые в темноте. Только светившиеся тусклым красным светом фотоэлектрические глаза смотрели на них – немигающие, неподвижные, равнодушные.

Равнодушные! Такие же, как и весь этот гибельный Меркурий – маленький, но коварный.

Донован услышал напряженный голос Пауэлла:

– Теперь слушай. Начнем с Трех Основных Законов Роботехники – трех правил, которые прочно закреплены в позитронном мозгу. Первое: робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред.

– Правильно.

– Второе, – продолжал Пауэлл, – робот должен повиноваться всем приказам, которые дает человек, если эти приказы не противоречат Первому Закону.

– Верно.

– И третье: робот должен заботиться о своей безопасности в той мере, в какой это не противоречит Первому и Второму Законам.

– Верно. Ну и что?

– Так это же все объясняет. Когда эти законы вступают в противоречие между собой, дело решает разность позитронных потенциалов в мозгу. Что получается, если робот приближается к месту, где ему грозит опасность, и сознает это? Потенциал, который создается Третьим Законом, автоматически заставляет его вернуться. Но представь себе, что ты приказал ему приблизиться к опасному месту, В этом случае Второй Закон создает противоположный потенциал, который выше первого, и робот выполняет приказ с риском для собственного существования.

– Это я знаю. Но что отсюда следует?

– Что могло случиться со Спиди? Это одна из последних моделей, специализированная, дорогая, как линкор. Он сделан так, чтобы его нелегко было уничтожить.

– Ну и?..

– Ну и при его программировании Третий Закон был задан особенно строго – кстати, это специально отмечалось в проспектах. Его стремление избежать опасности необыкновенно сильно. А когда ты послал его за селеном, ты дал команду небрежно, так что потенциал, связанный со Вторым Законом, был довольно слаб. Это все – факты.

– Давай, давай. Кажется, я начинаю понимать.

– Ясно? Около селенового озера существует какая-то опасность. Она возрастает по мере того, как робот приближается к нему, и на каком-то расстоянии от озера потенциал Третьего Закона, с самого начала очень высокий, становится равен потенциалу Второго Закона, с самого начала слабому.

Донован возбужденно вскочил на ноги.

– Ясно! Устанавливается равновесие. Третий Закон гонит его назад, а Второй – вперед…

– И он начинает кружить около озера, оставаясь на линии, где существует это равновесие. И если мы ничего не предпримем, он так и будет бегать по этому кругу, точно в хороводе…

Он продолжал задумчиво:

И между прочим, поэтому он и ведет себя, как пьяный. При равновесии потенциалов половина позитронных цепей в мозгу не действует. Я не специалист по позитронике, но это очевидно, возможно, он потерял контроль как раз над теми же частями своего волевого механизма, что и пьяный человек, А вообще все это очень мило.

– Но откуда взялась опасность? Если бы знать, от чего он бегает…

– Да ведь ты сам уже догадался! Вулканические явления. Где-то около озера просачиваются газы из недр Меркурия. Сернокислый газ, углекислота – и окись углерода. А при здешних температурах…

Донован проглотил слюну.

– Окись углерода плюс железо дает лучший карбонил железа?

– А робот, – мрачно добавил Пауэлл, – это в основном железо. Люблю логические рассуждения. Мы уже все выяснили, кроме того, что теперь делать. Сами добраться до селена мы не можем – все-таки слишком далеко. Мы не можем послать этих битюгов, потому что они без нас не пойдут, а если мы поедем с ними, то успеем подрумяниться. Поймать Спиди мы не можем – этот дурень думает, что мы с ним играем, а скорость у него шестьдесят миль в час против наших четырех…

– Но если один из нас отправится за ним, – начал задумчиво Донован, – и вернется поджаренным, то ведь останется другой…

– О да, конечно. Очень трогательная жертва! Только прежде чем человек доберется до озера, он уже будет не в состоянии отдать приказ. А без приказа роботы вряд ли вернутся. Прикинь: мы в двух или а трех милях от озера – ну, считай, в двух. Робот делает четыре мили в час. А в скафандрах мы можем продержаться двадцать минут. Имей в виду, что тут не только высокая температура. Солнечное излучение в ультрафиолете и дальше – это тоже смерть.

– Н-да, – сказал Донован. – Всего десяти минут не хватает.

– Для нас все равно – десяти минут или целой вечности. И еще: чтобы потенциал Третьего Закона остановил Спиди на таком расстоянии, здесь должно быть довольно много окиси углерода, смешанной с верами металлов. В такой среде быстро идет коррозия. Он гуляет там уже несколько часов. В любой момент, скажем, коленный сустав может выйти из строя, и он перевернется. Тут нужно не просто шевелить мозгами – нужно решать быстро!

Наступило глубокое, мрачное, унылое молчание.

Первым заговорил Донован. Его голос дрожал, но он старался говорить спокойно.

– Ну, хорошо, мы не можем усилить потенциал Второго Закона новой командой. А нельзя ли попробовать с другого конца? Если мы увеличим опасность, то усилится потенциал Третьего Закона, и мы отгоним его назад.

Пауэлл молча повернул к нему окошко своего шлема.

– Послушай, – осторожно продолжал Донован, – все, что нам нужно, чтобы отогнать его, это повысить концентрацию окиси углерода. А на станции есть целая аналитическая лаборатория.

– Естественно, – согласился Пауэлл. – Это же станция-рудник.

– Верно. А значит, там должно быть изрядное количество щавелевой кислоты для осаждения кальция.

– Клянусь космосом! Майк, ты гений!

– Более или менее, – скромно согласился Донован. – Я просто вспомнил, что щавелевая кислота при нагревании разлагается на углекислый газ, воду и добрую старую окись углерода. Элементарный институтский курс химии.

Пауэлл вскочил и хлопнул гигантского робота по ноге.

– Эй! – крикнул он, – Ты умеешь бросать?

– Что, хозяин?

– Неважно, – Пауэлл обругал про себя тяжелодумного робота и схватил обломок скалы величиной с кирпич. – Возьми и попади в гроздь голубых кристаллов – вон за той кривой трещиной. Видишь?

Донован дернул его за руку.

– Слишком далеко, Грег. Это же почти полмили.

– Спокойно, – ответил Пауэлл. – Вспомни о силе тяжести на Меркурии. А рука у него стальная. Смотри.

Глаза робота с машинной точностью измеряли дистанцию. Он прикинул вес камня и замахнулся. В темноте его движения были плохо видны, но когда он переступил с ноги на ногу, почувствовалось заметное сотрясение. Камень черной точкой вылетел за пределы тени. Его полету не мешало ни сопротивление воздуха, ни ветер, и, когда он упал, осколки голубых кристаллов разлетелись из самого центра грозди. Пауэлл радостно воскликнул:

– Поехали за кислотой, Майк!

Когда они въехали в разрушенный павильон, Донован мрачно сказал:

– Спиди болтается на нашей стороне озера с тех пор, как мы за ним погнались. Ты заметил?

– Да.

– Наверное, хочет поиграть с нами. Ну, я ему поиграю!..

Они вернулись через несколько часов с трехлитровыми банками белого порошка и с вытянувшимися лицами. Фотоэлементы разрушались еще быстрее, чем они думали.

Они вывели своих роботов на солнце и молча, сосредоточенно и мрачно направились к Спиди. Спиди не спеша запрыгал к ним.

– Вот и мы! Ур-ра! Вышел месяц из тумана и не ударил лицом в грязь!

– Я тебе покажу грязь, – пробормотал Донован. – Смотри, Грег, он хромает.

– Вижу, – последовал озабоченный ответ. – Если мы не поторопимся, то окись углерода его доконает.

Теперь они приближались медленно, почти крадучись, чтобы не спугнуть свихнувшегося робота. Они были еще довольно далеко, но Пауэлл уже мог бы поклясться, что Спиди приготовился пуститься наутек.

– Давай! – прошептал он. – Считаю до трех. Раз, два…

Две стальные руки одновременно описали дугу, и две стеклянные банки полетели параллельными траекториями, сверкая, как бриллианты, под невозможным светом. Они бесшумно разбились вдребезги, и позади Спиди поднялось облачко щавелевой кислоты. Пауэлл знал, что на ярком меркурианском солнце она бурлит, как газированная вода.

Спиди медленно повернулся, потом попятился и так же медленно начал набирать скорость. Через пятнадцать секунд он уже неуверенными прыжками двигался в сторону людей.

Пауэлл не расслышал, что говорил при этом робот, но ему послышалось что-то вроде: «Не клянись, слов любви не говори…»

Пауэлл вернулся к Доновану.

– Под скалу, Майк! Он вырвался из этой колеи и теперь будет слушаться. Мне уже становится жарко.

Они затрусили в тень на плечах своих медленных гигантов. Только когда они почувствовали вокруг себя приятную прохладу, Донован обернулся.

– Грег!!!

Пауэлл посмотрел назад и чуть не вскрикнул. Спиди медленно, очень медленно удалялся. Он снова входил в свою круговую колею, постепенно набирая скорость. В стереотрубу казалось, что он очень близко, но он был недосягаем.

– Догнать его! – закричал Донован и пустил робота, но Пауэлл остановил его.

– Ты его не поймаешь, Майк. Бесполезно.

Он сжал кулаки, чувствуя свою полную беспомощность.

– Почему же я это понял только через пять секунд после того, как все произошло? Майк, мы зря потеряли время.

– Нужно еще кислоты, – упрямо заявил Майк. – Концентрация была слишком мала.

– Да нет. Тут не помогли бы и семь тонн. А если бы у нас и было столько кислоты, мы все равно не успели бы ее привезти. Коррозия съест его, Неужели ты не понял, Майк?

– Нет, – сознался Донован.

– Мы просто установили новое равновесие. Когда окиси углерода становится больше и потенциал Третьего Закона увеличивается, Спиди просто отступает, пока снова не установится равновесие, а потом, когда окись углерода улетучивается, опять продвигается вперед, к озеру.

В голосе Пауэлла звучало отчаяние.

– Это все тот же хоровод. Мы можем тянуть за Третий Закон и тащить за Второй, и все равно ничего не изменится. Только точка равновесия будет перемещаться. Нужно выйти за пределы этих Законов.

Он развернул своего робота лицом к Доновану, так что они оказались Друг против друга, – смутные тени в темноте – и прошептал:

– Майк!

– Это конец, – устало сказал Донован. – Что же, поехали на станцию. Подождем, пока фотоэлементы выгорят окончательно, пожмем друг другу руки, примем цианистый калий и умрем, как подобает джентльменам.

Он коротко усмехнулся.

– Майк, – серьезно повторил Пауэлл, – Мы должны вернуть Спиди.

– Я знаю.

– Майк, – снова начал Пауэлл и после недолгого колебания продолжал: – Есть еще Первый Закон. Я об этом уже думал, но это – крайнее средство.

Донован взглянул на него, и его голос оживился:

– Самое время для крайнего средства.

– Ладно. По Первому Закону робот не может допустить, чтобы из-за его бездействия человеку грозила опасность. Тут уж ни Второй, ни Третий Законы его не остановят. Не могут, Майк.

– Даже когда робот свихнулся? Он же пьян.

– Конечно, есть риск.

– Хорошо, что ты предлагаешь?

– Я сейчас выйду на солнце и посмотрю, как будет действовать Первый Закон. Если и он не нарушит равновесия, то… Какого черта, тогда все равно: или сейчас, или через три-четыре дня…

– Погоди, Грег. Есть еще законы человеческие. Ты не имеешь права просто так взять и пойти. Давай разыграем, чтобы все было по-честному.

– Ладно. Кто первый возведет четырнадцать в куб?

И почти сразу:

– Две тысячи семьсот сорок четыре.

Донован почувствовал, как робот Пауэлла, проходя мимо, задел его робота. Через секунду Пауэлл уже был за границей тени. Донован раскрыл рот, чтобы крикнуть, но удержался. Конечно, этот идиот заранее подсчитал, сколько будет четырнадцать в кубе. Очень на него похоже.

Солнце жгло невыносимо, и Пауэлл почувствовал, что у него страшно зачесалась спина. Наверное, воображение. А может быть, жесткое излучение уже проникает даже сквозь скафандр.

Спиди следил за ним, но на этот раз не приветствовал его никакими дурацкими стихами. Спасибо и на том! Но нельзя подходить к нему слишком близко.

До Спиди оставалось еще метров триста, и тут он начал шаг за шагом осторожно пятиться назад, Пауэлл остановил своего робота и спрыгнул на землю, покрытую кристаллами. Во все стороны брызнули осколки.

Поверхность планеты была рыхлая, кристаллы скользили под ногами. Из-за уменьшенной силы тяжести идти было трудно. Подошвы жгло. Он оглянулся через плечо и увидел, что ушел уже слишком далеко, что не успеет вернуться в тень – ни сам, ни с помощью своего неуклюжего робота. Теперь или Спиди, или конец. У него перехватило горло.

Достаточно! Пауэлл остановился.

– Спиди! – позвал он. – Спиди!

Сверкающий современный робот впереди замедлил шаг, остановился, потом снова попятился.

Пауэлл попробовал вложить в свой голос как можно больше мольбы – и обнаружил, что для этого не требовалось особого труда.

– Спиди! Я должен вернуться в тень, иначе солнце убьет меня. Речь идет о жизни и смерти! Спиди, помоги!

Спиди сделал шаг вперед и остановился. Он заговорил, но, услышав его, Пауэлл застонал. Робот произнес: «Если ты лежишь больной, если завтра выходной…» Голос стих.

Настоящее пекло! Уголком глаза Пауэлл заметил какое-то движение, резко повернулся и застыл в изумлении. Чудовищный робот, на котором он ехал, двигался, – двигался к нему без всадника!

Робот заговорил:

– Простите меня, хозяин. Я не должен двигаться без хозяина, но вам грозит опасность.

Ну, конечно, Первый Закон – превыше всего. Но ему не нужна эта древняя развалина. Ему нужен Спиди. Он сделал несколько шагов в сторону и отчаянно закричал:

– Я запрещаю тебе подходить. Я приказываю остановиться!

Бесполезно! С потенциалом Первого Закона ничего не поделаешь. Робот тупо сказал:

– Вам грозит опасность, хозяин.

Пауэлл в отчаянии огляделся. В глазах у него уже все расплывалось, в мозгу крутился раскаленный вихрь, собственное дыхание обжигало его, и все кругом дрожало в неясном мареве. Он в последний раз закричал:

– Спиди! Я умираю, черт тебя побери! Где ты? Спиди! Помоги!

Он все еще пятился в слепом стремлении уйти от непрошеной помощи гигантского робота, когда почувствовал на своей руке стальные пальцы и услышал озабоченный, виноватый голос металлического тембра:

– Господи, Пауэлл, что вы тут делаете? И что ж я смотрю… Я как-то растерялся…

– Неважно, – едва выговорил Пауэлл. – Неси меня в тень скалы, И поскорее!

Он почувствовал, что его поднимают в воздух и быстро несут, в последний раз ощутил палящий жар и потерял сознание.

Очнувшись, он увидел, что над ним заботливо наклонился улыбающийся Донован.

– Ну как, Грег?

– Прекрасно, – ответил он. – Где Спиди?

– Здесь. Я послал его к другому селеновому озеру – на этот раз с приказом добыть селен во что бы то ни стало. Он принес его через сорок две минуты и три секунды – я засек время. Он все еще не кончил извиняться за этот хоровод. Он не решается подойти к тебе – боится, что ты скажешь.

– Тащи его сюда, – распорядился Пауэлл. – Он не виноват.

Он крепко пожал металлическую руку Спиди.

– Все в порядке, Спиди. Знаешь что, Майк?

– Да?

Он потер лицо – воздух был восхитительно прохладен.

– Знаешь, когда мы здесь все кончим и Спиди пройдет полевые испытания, они хотят послать нас на межпланетную станцию…

– Не может быть!

– Да, по крайней мере, так сказала тетка Кэлвин перед тем, как мы отправились сюда. Я ничего об этом не говорил, потому что собирался возражать.

– Возражать? – воскликнул Донован. – Но…

– Знаю. Теперь все в порядке. Представляешь – двести семьдесят три градуса ниже нуля! Разве это не рай?

– Межпланетная станция, – произнес Донован. – Ну что ж, я готов!

Улики

Фрэнсис Куинн был политиком новой школы, Конечно, в этом выражении, как и во всех ему подобных, нет никакого смысла. Большинство «новых школ», которые мы видим, можно было бы отыскать в общественной жизни Древней Греции, а может быть, и древнего Шумера, и доисторических свайных поселений Швейцарии, если бы мы только лучше их знали.

Однако, чтобы покончить с вступлением, которое обещает быть скучным и сложным, лучше сразу скажем, что Куинн не баллотировался на выборные должности, не охотился за голосами, не произносил речей и не подделывал избирательных бюллетеней. Точно так же, как Наполеон сам не стрелял из пушки во время битвы при Аустерлице.

И так как политика сводит самых разных людей, то однажды напротив Куинна за столом оказался Альфред Лэннинг. Его густые седые брови низко нависли над глазами, что означало острое раздражение. Он был очень сердит.

Это обстоятельство, будь оно известно Куинну, нимало его не обеспокоило бы. Его голос был дружелюбным – впрочем, может быть, просто профессионально дружелюбным.

– Полагаю, доктор Лэннинг, вы знаете Стивена Байерли?

– Я о нем слышал… Так же как и многие другие.

– Я тоже. А не намереваетесь ли вы голосовать за него на следующих выборах?

– Чего не знаю, того не знаю, – ответил Лэннинг с оттенком язвительности. – Я политикой не интересуюсь и даже не знал, что он выставил свою кандидатуру.

– Он может стать нашим будущим мэром. Конечно, пока он всего лишь прокурор, но ведь большие деревья вырастают из…

– Да, Да, – перебил Лэннинг, – я это уже слышал. Но не перейти ли нам к сути дела?

– А мы уже к ней перешли, доктор Лэннинг. – Голос Куинна был необыкновенно кротким. – Я заинтересован в том, чтобы мистер Байерли не поднялся выше поста окружного прокурора, а вы заинтересованы в том, чтобы мне помочь.

– Я заинтересован?! Неужели? – Лэннинг еще сильнее насупил брови.

– Ну, скажем, не вы, а «Ю. С. Роботс энд Мекэникл Мен Корпорейшн». Я пришел к вам, как к ее бывшему научному руководителю, зная, что руководство корпорации все еще с уважением прислушивается к вашим советам. Тем не менее формально вы уже почти не связаны с ними и не очень стеснены в своих действиях, даже если эти действия будут не вполне укладываться в рамки дозволенного.

Доктор Лэннинг на некоторое время погрузился в размышления. Потом он сказал, уже мягче:

– Я не совсем вас понимаю, мистер Куинн.

– Это не удивительно, доктор Лэннинг. Но все довольно просто. Вы не возражаете?

Куинн закурил тонкую сигарету от простой, но изящной зажигалки, и на его лице с крупными чертами появилось довольное выражение.

– Мы говорили о мистере Байерли – странной и яркой личности. Три года назад о нем никто не знал. Сейчас он широко известен. Это сильный и одаренный человек. Во всяком случае, из всех прокуроров, каких я только знал, он самый умный и талантливый. К несчастью, он не принадлежит к числу моих друзей…

– Понимаю, – машинально сказал Лэннинг, разглядывая свои ногти.

– В прошлом году, – спокойно продолжал Куинн, – мне пришлось заняться мистером Байерли – и навести о нем подробные справки. Видите ли, всегда полезно подвергнуть тщательному изучению прошлое политика, ратующего за реформы. Если бы вы знали, как часто это помогает…

Он сделал паузу и невесело усмехнулся, глядя на рдеющий кончик сигареты.

– Но прошлое мистера Байерли ничем не замечательно. Спокойная жизнь в маленьком городке, колледж, гибель жены в автомобильной катастрофе, тяжелые увечья и долгая болезнь, изучение права, переезд в столицу, должность прокурора…

Фрэнсис Куинн медленно покачал головой и прибавил:

– А вот его теперешняя жизнь весьма примечательна. Наш окружной прокурор никогда не ест!

Лэннинг резко поднял голову, его глаза стали неожиданно внимательными:

– Простите?

– Наш окружной прокурор никогда не ест! – повторил раздельно Куинн. – Говоря точнее, никто ни разу не видел, чтобы он ел или пил. Ни разу! Вы понимаете, что это значит? Не то чтобы редко, а ни разу!

– Это совершенно невероятно. Заслуживают ли доверия ваши источники?

– Им можно верить, и, на мой взгляд, ничего невероятного в этом нет. Далее, никто не видел, чтобы наш окружной прокурор пил, – ни воду, ни алкогольные напитки, – или спал. Есть и другие факты, но мне кажется, что я уже ясно высказал свою мысль.

Лэннинг откинулся в кресле. Некоторое время длился молчаливый поединок. Наконец старый Роботехник покачал головой.

– Нет. Из ваших слов, в сочетании с тем, что вы говорите их именно мне, может следовать только один вывод. Но это невозможно.

– Да ведь он ведет себя совершенно не так, как ведут себя люди, доктор Лэннинг!

– Если бы вы сказали мне, что он переодетый Сатана, я бы вам скорее поверил.

– Я говорю вам, что это робот, доктор Лэннинг.

– А я говорю, что ничего более невероятного я еще не слышал, мистер Куинн.

Снова наступило враждебное молчание.

– Тем не менее, – Куинн аккуратно погасил свою сигарету, – вам придется расследовать это невероятное дело, используя все возможности корпорации.

– Я могу вам наверняка сказать, мистер Куинн, что никакого участия в подобном расследовании не приму. Неужели вы хотите предложить корпорации вмешаться в местную политику?

– У вас нет выбора. Представьте себе, что мне придется опубликовать эти факты, не имея доказательств. Улики слишком косвенны.

– Это ваше дело.

– Но я этого не хочу. Прямое доказательство было бы гораздо лучше. И вы тоже не хотите, потому что такого рода гласность может принести немалый вред компании. Я полагаю, вам прекрасно известны законы, строго запрещающие использование роботов в населенных мирах.

– Разумеется! – резко ответил Лэннинг.

– Вы знаете, что «Ю. С. Роботс энд Мекэникл Мен Корпорейшн» – единственное предприятие в Солнечной системе, производящее позитронных роботов. А если Байерли робот, то он – позитронный робот. Вам известно также, что все позитронные роботы предоставляются в аренду, а не продаются, так что корпорация остается владельцем каждого робота и, следовательно, несет ответственность за его действия.

– Мистер Куинн, ничего не стоит доказать, что человекоподобных роботов корпорация никогда не изготовляла.

– А вообще это возможно? Просто как предположение?

– Да. Это возможно.

– Очевидно, это возможно сделать и тайно? Без регистрации в ваших книгах?

– Только не с позитронным мозгом. Это крайне сложная работа, и она делается под строжайшим правительственным контролем.

– Да, но робот может износиться, сломаться, выйти из строя – и тогда его демонтируют.

– А позитронный мозг используют снова или уничтожат.

– В самом деле? – Фрэнсис Куинн позволил себе едва заметный сарказм. – А если один позитронный мозг – случайно, разумеется, – не был уничтожен, а под рукой, тоже случайно, оказался человекоподобный робот, в который еще не был вложен мозг?

– Такого быть не может!

– Не исключено, что вам придется доказывать это правительству и народу. Так почему бы не доказать сейчас мне?

– Но зачем такой робот мог нам понадобиться? – раздраженно спросил доктор Лэннинг. – Какие у нас могли быть мотивы? Признайте за нами хоть немного здравого смысла!

– Пожалуйста, дорогой мой. Корпорация очень заинтересована в том, чтобы в тех или иных областях разрешили использовать человекоподобных позитронных роботов. Это принесло бы огромные прибыли. Но предубеждение публики слишком сильно. Что если дать ей сначала привыкнуть к таким роботам? Вот, например, искусный юрист или хороший мэр, и он, оказывается, робот. Покупайте нашего робота-слугу!

– Чистейшая фантазия, доходящая до нелепости.

– Возможно. Так докажите это! Или вы все-таки предпочтете доказывать это публике?

Наступили сумерки, но в комнате еще не настолько стемнело, чтобы нельзя было заметить краску смущения на лице Альфреда Лэннинга. Рука Роботехника потянулась к выключателю, и па стенах мягко засветились лампы.

– Ну хорошо, – пробормотал он. – Посмотрим.

Внешность Стивена Байерли было бы нелегко описать. По документам ему было сорок лет. И вглядевшись повнимательнее, ему можно было дать сорок лет, хотя на первый взгляд его здоровый, упитанный, веселый вид не очень соответствовал этому возрасту.

Это впечатление особенно усиливалось, когда он смеялся. Сейчас он как раз смеялся – громко и долго.

Временами успокаиваясь, а потом снова разражаясь хохотом.

А напряженное лицо Альфреда Лэннинга, наоборот, выражало крайнее неудовольствие. Он взглянул на женщину, сидевшую рядом, но ее тонкие, бескровные губы были лишь едва заметно сжаты.

Наконец Байерли более или менее отдышался и пришел в себя.

– Нет, в самом деле, доктор Лэннинг!.. Я!.. Я – робот!

– Не я это утверждаю, – отрезал Лэннинг. – Меня вполне удовлетворит, если вы окажетесь представителем рода человеческого, И так как наша корпорация вас не изготовляла, то я вполне уверен, что вы человек, – во всяком случае, с юридической точки зрения. Но поскольку предположение, что вы робот, было высказано всерьез и исходит от лица, занимающего определенное положение…

– Не упоминайте его имени, если это противоречит вашим этическим принципам, но ради простоты назовем его Фрэнком Куинном. Продолжайте.

Лэннинг яростно фыркнул, недовольный тем, что его перебили, и после подчеркнутой паузы продолжал еще более ледяным голосом:

– …от лица, занимающего определенное положение, – о его имени мы сейчас гадать не будем, – я вынужден просить вашей помощи, чтобы это предположение опровергнуть. Если этот человек, воспользовавшись средствами, имеющимися в его распоряжении, выдвинет это предположение публично, сам такой факт может нанести большой ущерб компании, которую я представляю, даже если оно и не будет доказано. Вы понимаете?

– Да, ваше положение мне ясно. Обвинение нелепо, но неприятности, грозящие вам, серьезны. Извините, если мой смех вас обидел. Меня рассмешила сама подобная мысль, а не ваши трудности. Чем я йогу вам помочь?

– О, это очень легко. Вам нужно просто зайти в ресторан в присутствии свидетелей и дать сфотографировать себя за едой.

Лэннинг откинулся в кресле. Самая трудная часть разговора осталась позади. Женщина, сидевшая рядом с ним, была, очевидно, настолько поглощена наблюдением за Байерли, что не принимала участия в разговоре.

Стивен Байерли на мгновение встретился с ней глазами, с трудом отвел их и снова повернулся к Роботехнику. Некоторое время он задумчиво вертел в руках бронзовое пресс-папье, которое было единственным украшением его стола.

Потом он тихо сказал:

– Боюсь, что не смогу оказать вам эту услугу. – Он поднял руку. – Погодите, доктор Лэннинг. Я понимаю, что вся эта история вам противна, что вас втянули в нее против вашего желания и вы чувствуете, что играете недостойную и даже смешную роль. Но все-таки это в гораздо большей степени касается меня, так что будьте снисходительны. Во-первых, почему вы исключаете возможность того, что Куинн – ну, этот человек, занимающий определенное положение, – обвел вас вокруг пальца, чтобы вы поступили именно так, как нужно ему?

– Ну, вряд ли уважаемый человек пойдет на такой риск, не чувствуя твердой почвы под ногами.

– Вы не знаете Куинна, – сказал Байерли очень серьезно. – Он способен удержаться на таком крутом склоне, где и горный баран свернул бы себе шею. Я полагаю, он сказал вам, будто во всех подробностях изучил мое прошлое?

– Да, и убедил меня, что нашей корпорации стоило бы многих хлопот опровергнуть его, в то время как вам это было бы гораздо легче.

– Значит, вы поверили, будто я никогда не ем. Вы же ученый, доктор Лэннинг! Подумайте только, где здесь логика? Никто не видел, чтобы я ел, следовательно, я никогда не ем. Что и требовалось доказать. Ну, знаете ли…

– Вы пользуетесь прокурорскими уловками, чтобы запутать очень простой вопрос.

– Наоборот, я пытаюсь прояснить вопрос, который вы с Куинном очень усложняете. Дело в том, что я мало сплю, это правда, и, конечно, никогда еще не спал при посторонних. Я не люблю есть в присутствии других людей – вероятно, это нервное. Согласен, такая причуда не совсем обычна, но она никому не причиняет вреда. Судите сами, доктор Лэннинг. Представьте себе, что политик, стремящийся во что бы то ни стало устранить своего противника, обнаруживает в его частной жизни вот такие странности, о каких я говорил. И он решает, что самое лучшее средство как можно сильнее очернить этого противника – ваша компания. Как вы: думаете, скажет ли он вам: «Такой-то – робот, потому что он не ест на людях, и я никогда не видел, чтобы он засыпал на заседании суда, а однажды, когда я ночью заглянул к нему в окно, он сидел с книгой и его холодильник был пуст?» Если бы он так сказал, вы бы вызвали санитаров со смирительной рубашкой. Но этот человек говорит: «Он никогда не спит, он никогда не ест». И вы, сбитые с толку необычайностью такого заявления, не видите, что доказать его невозможно. Вы вносите свой вклад в шумиху и этим играете ему на руку.

– Тем не менее, сэр, – упрямо настаивал Лэннинг, – считаете вы это дело серьезным или не считаете, но, чтобы его прекратить, достаточно лишь того обеда, о котором я говорил.

Байерли снова повернулся к женщине, которая все еще внимательно разглядывала его.

– Извините, я правильно расслышал ваше имя? Доктор Сьюзен Кэлвин?

– Да, мистер Байерли.

– Вы психолог «Ю. С. Роботс»?

– Простите, робопсихолог.

– А разве психология роботов так отличаемся от человеческой?

– Разница огромная, – она позволила себе холодно улыбнуться. – Прежде всего, роботы глубоко порядочны.

Уголки рта юриста дрогнули в улыбке.

– Да, это не очень лестно для людей. Но я хотел сказать вот что. Раз вы психо… робопсихолог, да еще женщина, вы, наверное, сделали кое-что такое, о чем доктор Лэннинг не подумал.

– Что именно?

– Вы захватили с собой в сумочке какую-нибудь еду.

Что-то дрогнуло в привычно равнодушных глазах Сьюзен Кэлвин. Она сказала:

– Вы удивляете меня, мистер Байерли…

Открыв сумочку, она достала яблоко и спокойно протянула ему. Доктор Лэннинг, затаив дыхание, напряженно следил, как оно перешло из одной руки в другую.

Стивен Байерли спокойно откусил кусок и так же спокойно проглотил его.

– Видели, доктор Лэннинг?

Доктор Лэннинг облегченно вздохнул. Далее его брови какое-то мгновение выражали некоторую доброжелательность. Но это продолжалось лишь одно недолгое мгновение. Сьюзен Кэлвин сказала:

– Мне, естественно, было интересно посмотреть, съедите ли вы его, но это, конечно, ничего не доказывает.

– Разве? – улыбнулся Байерли.

– Конечно. Совершенно ясно, доктор Лэннинг, что если это человекоподобный робот, то имитация должна быть полной. Он абсолютно неотличим от человека. В конце концов, мы всю жизнь имеем дело с людьми, и приблизительным сходством нас обмануть нельзя. Он должен быть похож на человека во всем. Обратите внимание на текстуру кожи, на цвет радужных оболочек, на конструкцию кистей рук. Если это робот, то жаль, что не «Ю. С. Роботс» изготовила его, потому что он прекрасно сработан. Так вот, разве тот, кто позаботился о таких мелочах, не сообразил бы добавить несколько устройств для еды, сна, выделений? Может быть, только на крайний случай: например, чтобы предотвратить такое положение, которое возникло сейчас. Так что обед ничего не докажет.

– Погодите, – возразил Лэннинг, – я не такой дурак, каким вы оба пытаетесь меня изобразить. Мне неважно, человек мистер Байерли или нет. Мне нужно выручить из беды нашу корпорацию. Публичный обед Положит конец всем подозрениям, что бы там ни делал Куинн. А тонкости можно оставить юристам и робопсихологам.

– Но, доктор Лэннинг, – сказал Байерли, – вы забываете, что тут замешана политика. Я так же стремлюсь быть избранным, как Куинн – этому воспрепятствовать. Кстати, вы заметили, что назвали его имя? Это мой старый профессиональный прием. Я знал, что рано или поздно вы его назовете. Лэннинг покраснел.

– При чем здесь выборы?

– Скандал, сэр, – палка о двух концах. Если Куинн хочет объявить меня роботом и осмелится это сделать, у меня хватит мужества принять вызов.

– Вы хотите сказать, что… – испуганно произнес Лэннинг.

– Вот именно. Я хочу сказать, что позволю ему действовать – выбрать себе веревку, попробовать ее прочность, отрезать нужный кусок, завязать петлю, сунуть в нее голову и оскалить зубы. А уж остальные мелочи я беру на себя.

– Вы очень в себе уверены.

Сьюзен Кэлвин поднялась.

– Пойдемте, Альфред. Мы его не переубедим.

– Вот видите, – Байерли улыбнулся, – вы и в человеческой психологии разбираетесь.

Но вечером, когда Байерли поставил автомобиль на транспортер подземного гаража и направился к двери, своего дома, в нем не видно было той уверенности в себе, которую отметил доктор Лэннинг.

Когда он вошел, человек, сидящий в инвалидном кресле на колесах, с улыбкой повернулся к нему. Лицо Байерли засветилось любовью. Он подошел к креслу.

Хриплый, скрежещущий шепот калеки вырвался из перекошенного вечной гримасой рта, который зиял на лице, состоявшем наполовину из шрамов и рубцов.

– Ты сегодня поздно, Стив.

– Да-да, Джон, я знаю. Но я сегодня столкнулся с одной необычной и интересной трудностью.

– Ну? – Ни изуродованное лицо, ни еле слышный голос ничего не выражали, но в ясных глазах появилась тревога. – Ты не можешь с ней справиться?

– Я еще не уверен. Может быть, мне понадобится твоя помощь. Главная-то умница у нас – ты. Хочешь, я отнесу тебя в сад? Прекрасный вечер.

Его могучие руки подняли Джона с кресла. Они мягко, почти нежно обхватили плечи и забинтованные ноги калеки. Осторожно, медленно Байерли прошел через комнаты, спустился по пологому пандусу, специально приспособленному для инвалидного кресла, и через заднюю дверь вышел в сад, окруженный стеной с колючей проволокой по гребню.

– Почему ты не даешь мне ездить в кресле, Стив? Это глупо.

– Потому что мне нравится тебя носить. Ты против? Ведь ты и сам рад на время вылезти из этой механической тележки. Как ты себя сегодня чувствуешь?

Он с бесконечной нежностью опустил Джона на прохладную траву.

– А как я могу себя чувствовать? Но расскажи о своих трудностях.

– Тактика Куинна в избирательной кампании будет основана на том, что он объявит меня роботом.

Джон широко раскрыл глаза.

– Откуда ты знаешь? Это невозможно. Я не верю.

– Ну, я же тебе говорю. Сегодня он прислал ко мне ученых заправил «Ю. С. Роботс».

Руки Джона медленно срывали одну травинку за другой.

– Ах, вот оно что…

Байерли сказал:

– Но мы дадим ему возможность выбрать оружие, У меня есть идея. Послушай и скажи, не можем ли мы сделать вот как…

В этот же вечер в кабинете Альфреда Лэннинга разыгралась немая сцена. Фрэнсис Куинн задумчиво разглядывал Альфреда Лэннинга, тот яростно уставился на Сьюзен Кэлвин, а она, в свою очередь, бесстрастно глядела на Куинна.

Фрэнсис Куинн прервал молчание, сделав неуклюжую попытку разрядить атмосферу.

– Блеф! Он все это тут же и придумал.

– И вы готовы сделать ставку на это, мистер Куинн? – безразлично спросила доктор Кэлвин.

– Ну, в конце концов, ставка-то ваша.

– Послушайте, – показная уверенность, звучавшая в голосе доктора Лэннинга, не скрывала мучивших его сомнений, – мы сделали то, о чем вы просили. Мы видели, как этот человек ест. Смешно думать, будто он робот.

– И вы так считаете? – Куинн повернулся к Кэлвин. – Лэннинг говорил, что вы специалист.

Лэннинг начал почти угрожающим тоном:

– Вот что, Сьюзен…

Куинн вежливо перебил его:

– Позвольте, а почему бы ей и не высказаться? Она уже полчаса сидит здесь и молчит.

Лэннинг почувствовал, что у него больше нет сил. Ему казалось, еще немного – и он сойдет с ума.

– Хорошо, Сьюзен, говорите. Мы не будем вас перебивать.

Сьюзен Кэлвин посмотрела на него, потом перевела холодный взгляд на мистера Куинна.

– Есть только два способа с несомненностью доказать, что Байерли – робот. Пока что вы предъявляете лишь косвенные улики – они позволяют выдвинуть обвинение, но не доказать его. А я думаю, что мистер Байерли достаточно умен, чтобы отбить такое нападение. Вероятно, и вы так думаете, иначе бы вы не пришли к нам. Доказать же можно двумя способами: физическим и психологическим. Физически вы можете вскрыть его или воспользоваться рентгеном. Каким образом – дело ваше. Психологически можно изучить его поведение. Если это позитронный робот, он должен подчиняться Трем Законам Роботехники. Позитронный мозг не может быть устроен иначе. Вы знаете эти Законы, мистер Куинн?

Она медленно и отчетливо прочла на память, слово в слово, знаменитые Законы, напечатанные крупным шрифтом на первой странице «Руководства по Роботехнике».

– Я слышал о них, – сказал Куинн небрежно.

– Тогда вы легко поймете меня, – сухо ответила она. Если мистер Байерли нарушит хоть один из этих Законов – он не робот. К несчастью, только в этом случае мы получаем определенный ответ. Если же он выполняет Законы, то это ничего не доказывает. Куинн вежливо поднял брови.

– Почему, доктор?

– Потому что, если хорошенько подумать, Три Закона Роботехники совпадают с основными принципами большинства этических систем, существующих на Земле. Конечно, каждый человек наделен инстинктом самосохранения. У робота это Третий Закон. Каждый так называемый порядочный человек, чувствующий свою ответственность перед обществом, подчиняется определенным авторитетам. Он прислушивается к мнению своего врача, своего начальника, своего правительства, своего психиатра, своего приятеля. Он исполняет законы, следует обычаям, соблюдает приличия, даже если они лишают его некоторых удобств или подвергают опасности. А у роботов это – Второй Закон. Кроме того, предполагается, что каждый так называемый хороший человек должен любить своих ближних, как себя самого, вступаться за своих друзей, рисковать своей жизнью ради других. Для робота это – Первый Закон. Попросту говоря, если Байерли исполняет все Законы Роботехники, он или робот, или очень хороший человек.

– Значит, – произнес Куинн, – вы никогда не сможете доказать, что он робот?

– Я, возможно, смогу доказать, что он не робот.

– Это не то, что мне нужно!

– Вам придется удовлетвориться тем, что есть. А что вам нужно – дело ваше.

Тут Лэннингу пришла в голову неожиданная идея. Он неуверенно сказал:

– Постойте… А вам не кажется, что обязанности прокурора – довольно странное занятие для робота? Судебное преследование людей, смертные приговоры – огромный вред, причиняемый людям…

– Нет, так вы не вывернетесь, – возразил Куинн. – То, что он окружной прокурор, еще не означает, что он человек. Разве вы не знаете его биографии? Да он хвастает тем, что ни разу не возбуждал дело против невиновного, что десятки людей были оправданы только потому, что улики против них его не удовлетворяли, хотя он мог бы, вероятно, убедить суд присяжных и добиться смертного приговора!

Худые щеки Лэннинга дрогнули.

– Нет, Куинн, нет! В Законах Роботехники ничего не говорится о виновности человека. Робот не может решать, заслуживает ли человек смерти. Не ему об этом судить. Он не может причинить вред ни одному человеку – будь то негодяй или ангел.

– Альфред, – устало произнесла Сьюзен Кэлвин, – не говорите глупостей. Что, если робот увидит маньяка, собирающегося поджечь дом, где находятся люди? Он остановит его или нет?

– Конечно.

– А если единственным способом остановить его будет убийство?

Лэннинг проворчал что-то нечленораздельное.

– В таком случае, Альфред, он сделает все, чтобы его не убивать. Если маньяк все-таки будет убит, роботу понадобится психотерапия. Он сам сойдет с ума, если будет поставлен перед таким противоречием – нарушить букву Первого Закона, чтобы остаться верным его духу. Но человек будет тем не менее убит, и убит роботом.

– Что же, по-вашему, Байерли должен был давно сойти с ума? – осведомился Лэннинг, вложив в эти слова весь сарказм, на какой был способен.

– Нет, но сам он никого не убивал. Он лишь предает гласности факты, свидетельствующие о том, что данный человек опасен для множества остальных людей, которых мы называем обществом. Он встает на защиту большинства и тем самым с наибольшей возможной эффективностью исполняет Первый Закон. Дальше этого он не идет. Потом уже судья приговаривает преступника к смерти или тюрьме, если присяжные признают его виновным. Стережет преступника тюремщик, казнит палач. А мистер Байерли всего лишь устанавливает истину и помогает обществу. После того как вы, мистер Куинн, обратились к нам, я действительно ознакомилась с карьерой мистера Байерли. Я узнала, что в своем заключительном слове он никогда не требуетсмертного приговора. Я узнала также, что он высказывался за отмену смертной казни и щедро финансирует исследования в области судебной нейрофизиологии. Он, очевидно, верит в то, что преступников надо лечить, а не наказывать. Я считаю, что это говорит о многом.

– Да? – Куинн улыбнулся. – А не пахнет ли здесь роботом?

– Возможно. Кто это отрицает? Такие действия свойственны только роботу или же очень благородному и хорошему человеку. Вы видите, что просто невозможно провести границу между поведением роботов и лучших из людей?

Куинн откинулся в кресле. Его голос дрожал от нетерпения.

– Доктор Лэннинг, возможно ли создать человекоподобного робота, который внешне ничем не отличался бы от человека?

– «Ю. С. Роботс» проводила такие эксперименты – конечно, без позитронного мозга. Если взять человеческие яйцеклетки и регулировать их рост с помощью гормонов, можно нарастить человеческие мышцы и кожу на остов из пористого силиконового пластика, который нельзя будет обнаружить при внешнем обследовании. Глаза, волосы, кожа могут быть действительно человеческими, а не имитацией. И если к этому добавить позитронный мозг и любые внутренние устройства, какие вы только пожелаете, у вас получится человекоподобный робот.

– Сколько времени для этого нужно? – коротко спросил Куинн.

Лэннинг подумал.

– Если у вас есть все необходимое – мозг, остов, яйцеклетки, гормоны, оборудование для облучения, то, скажем, два месяца.

Куинн выпрямился.

– Тогда мы посмотрим, на что похож мистер Байерли изнутри. Это сослужит «Ю. С. Роботс» плохую службу, но у вас была возможность предотвратить такой оборот дела.

Когда они остались одни, Лэннинг нетерпеливо повернулся к Сьюзен Кэлвин.

– Почему вы настаиваете…

Она резко перебила его, не пытаясь скрывать свои чувства:

– Что вам нужно: установить истину или добиться моего ухода? Я не собираюсь лгать ради вас. «Ю, С, Роботс» может постоять за себя. Не будьте трусом.

– А что если он вскроет Байерли, и выпадут колесики и шестеренки? Что тогда?

– Он не вскроет Байерли. – произнесла Кэлвин презрительно. – Байерли не глупее Куинна. По меньшей мере не глупее.

Новость облетела весь город за неделю до выдвижения Байерли кандидатом в мэры. «Облетела» – это, пожалуй, не то слово. Она разбрелась по нему неверными шагами. Сначала она вызвала смех и шутки. Но по мере того как невидимая рука Куинна не спеша усиливала нажим, смех стал звучать уже не так весело, появились сомнения и люди начали задумываться.

На предвыборном собрании царило смятение. Еще неделю назад никакой борьбы на нем не ожидалось: могла быть выдвинута лишь одна кандидатура – Байерли. Да и теперь других кандидатов не нашлось – пришлось выдвинуть его. Но это привело всех в полную растерянность.

Рядовых избирателей мучили сомнения. Всех поражала серьезность обвинения, если оно было правдой, или крайнее безрассудство обвинителей, если обвинение было ложным.

На следующий день после того, как собрание без особого энтузиазма проголосовало за Байерли, в газете появилось длинное интервью с доктором Сьюзен Кэлвин – «мировой величиной в робопсихологии и позитронике».

И тут разразилось просто черт знает что такое – другого слова, пожалуй, и не подберешь.

Только этого и ждали «фундаменталисты». Это не была какая-то политическая партия или религиозная секта. Так называли людей, которые просто не смогли приспособиться к жизни в «атомном веке», окрещенном так еще тогда, когда атомы были в новинку. Это были, в сущности, сторонники опрощения, тосковавшие по жизни, которая тем, кто ее испытал на себе, вероятно, казалась не такой уж простой.

В новых поводах для своей ненависти к роботам и к тем, кто их производил, фундаменталисты не нуждались. Но обвинений Куинна и рассуждений Кэлвин было достаточно, чтобы придать вес их аргументам.

Огромные заводы «Ю. С. Роботс энд Мекэникл Мен Корпорейшн» напоминали ульи, кишащие вооруженной охраной. Здесь готовились к отпору.

Городской дом Стивена Байерли был оцеплен полицейскими. Все остальные аспекты предвыборной кампании, конечно, были забыты. Да и предвыборной кампанией то, что происходило, можно было назвать лишь потому, что оно заполняло промежуток между выдвижением кандидатур и днем выборов.

Появление суетливого человечка не смутило Стивена Байерли, На него, очевидно, не произвели никакого впечатления и маячившие на заднем плане мундиры. На улице, за угрюмой цепью полицейских, ждали верные традициям своего ремесла репортеры и фотографы. Одна предприимчивая телевизионная компания установила камеру против крыльца скромного жилища прокурора, и диктор с деланным возбуждением заполнял паузы подробнейшими комментариями.

Суетливый человечек вышел вперед. Он держал в руках длинную, хитроумно составленную официальную бумагу.

– Мистер Байерли, вот постановление суда, которое уполномочивает меня обыскать это помещение на предмет незаконного нахождения в нем… э-э… механических людей и роботов любого типа…

Байерли взял бумагу, бросил на нее равнодушный взгляд и, улыбаясь, вернул ее человечку.

– Все по форме. Валяйте. Исполняйте свои обязанности. Миссис Хоппен, – крикнул он экономке, которая неохотно вышла из комнаты, – пожалуйста, пройдите с ним и помогите, если понадобится.

Суетливый человечек, фамилия которого была Херроуэй, заколебался, заметно покраснел, тщетно попытался перехватить взгляд Байерли и пробормотал, обращаясь к двум полицейским:

– Пошли.

Через десять минут они вернулись.

– Все? – спросил Байерли безразличным тоном человека, не очень заинтересованного в ответе.

Херроуэй откашлялся, начал срывающимся голосом, остановился и сердито начал снова:

– Послушайте, мистер Байерли. Мы получили инструкцию тщательно обыскать дом.

– Разве вы этого не сделали?

– Нам точно сказали, что мы должны искать.

– Да?

– Короче, мистер Байерли, будем называть вещи своими именами, Нам велено обыскать вас.

– Меня? – произнес прокурор, широко улыбаясь. – А как вы предполагаете это сделать?

– У нас с собой флюорограф…

– Значит, вы хотите сделать мой рентгеновский снимок? А вы имеете на это право?

– Вы видели постановление.

– Можно взглянуть еще раз?

Херроуэй. лицо которого выражало нечто большее, чем простое усердие, снова протянул бумагу. Байерли спокойно произнес:

– Я сейчас прочитаю, что вы уполномочены обыскать: «…домовладение, принадлежащее Стивену Аллену Байерли, под номером триста пятьдесят пять по улице Уиллоугров, город Ивенстрон, а также гаражи, кладовые и любые другие здания или строения, относящиеся к этому домовладению, а также все земельные участки, к нему принадлежащие»… хм… и так далее. Все верно. Но, дорогой мой, здесь ничего не говорится о том, чтобы обыскивать мои внутренности. Я не являюсь частью домовладения. Если вы думаете, что я спрятал робота в кармане, можете обыскать мою одежду.

Херроуэй твердо помнил, кому он обязан своей должностью. И теперь, получив возможность выдвинуться на лучшую, то есть лучше оплачиваемую, он не собирался отступать. Он сказал вызывающе:

– Послушайте-ка, я уполномочен осмотреть всю обстановку вашего дома и все, что я в нем найду. Но ведь вы находитесь в доме, верно?

– Удивительно справедливое замечание. Да, я в нем нахожусь. Но я – не обстановка. Я совершеннолетний, правомочный гражданин, у меня есть свидетельство о психической вменяемости, и я имею определенные законные права. Если вы обыщете меня, ваши действия можно будет квалифицировать как посягательство на мою личную неприкосновенность. Этой бумаги тут мало.

– Конечно, но если вы робот, то о личной неприкосновенности говорить не приходится.

– Тоже верно. Тем не менее этой бумаги недостаточно. В ней подразумевается, что я человек.

– Где? – Херроуэй схватил бумагу.

– А там, где говорится: «…домовладение, принадлежащее» и так далее. Робот не может владеть собственностью. И можете сказать своему хозяину, мистер Херроуэй, что, если он попытается получить другую бумагу, где не будет подразумеваться, что я человек, я немедленно возбужу против него гражданский иск и потребую, чтобы он доказал, что я робот, на основании сведений, которыми он располагает сейчас. И если это ему не удастся, он заплатит солидный штраф за попытку лишить меня прав, предусмотренных законом. Вы передадите ему все это?

Подойдя к двери, Херроуэй обернулся.

– Вы ловкий крючкотвор…

Держа руку в кармане, он на секунду задержался в дверях. Потом вышел из дома, улыбнулся в сторону телекамеры, все еще продолжая играть свою роль, помахал рукой репортерам и крикнул:

– Завтра для вас, ребята, кое-что будет. Кроме шуток.

Сев в машину, Херроуэй откинулся на подушки, вынул из кармана маленький аппарат и осмотрел его. Ему еще ни разу не приходилось делать снимок в отраженных рентгеновских лучах. Он надеялся, что ничего не напутал.

Куинн и Байерли еще ни разу не встречались лицом к лицу наедине. Но визифон почти заменял такую встречу. Это была в буквальном смысле встреча лицом к лицу, хотя для каждого из них лицо другого представлялось лишь в виде черно-белого рисунка.

Разговора потребовал Куинн. Куинн его и начал, обойдясь без вступительных церемоний:

– Вам, наверное, будет интересно это узнать, Байерли. Я собираюсь предать гласности, что вы носите на себе непрозрачный для рентгеновских лучей экран.

– В самом деле? В таком случае вы, надо думать, уже предали это гласности. Боюсь, предприимчивые представители прессы уже довольно давно подслушивают все мои телефонные разговоры из служебного кабинета. Вот почему я и сижу последние недели дома.

Байерли говорил дружеским тоном. Можно было подумать, что он болтает с приятелем. Губы Куинна слегка сжались.

– Этот разговор защищен от подслушивания. Для меня он сопряжен с некоторым риском.

– Ну еще бы! Никто не знает, что вы стоите за этой кампанией. По крайней мере, официально никто не знает. Неофициально это знают все. Я бы на вашем месте об этом не беспокоился. Значит, я ношу защитный экран? Я полагаю, вы обнаружили это, когда рентгенограмма, сделанная вчера вашим подставным лицом, оказалась передержанной?

– Вы понимаете, Байерли, для всех будет вполне очевидно, что вы боитесь рентгеновского просвечивания?

– А также станет ясно и то, что вы или ваши люди незаконно посягнули на мои права?

– Им на это наплевать.

– Может быть. Это, пожалуй, прекрасно характеризует различие в нашей тактике, не правда ли? Вам нет дела до прав гражданина. А я о них не забываю. Я не дам себя просвечивать, потому что настаиваю на своих правах из принципа. Так же как я буду настаивать на правах остальных, когда меня изберут.

– Несомненно, это очень хорошо для предвыборной речи. Только вам никто не поверит. Слишком высокопарно. Вот еще что, – его голос внезапно стал жестким, – вчера у вас дома находились не все, кто там живет.

– Это почему?

– Я располагаю сведениями, – Куинн зашелестел разложенными перед ним бумагами, которые были вины в визифон, – что одного человека не хватало. Калеки.

– Совершенно верно, – произнес Байерли без всякого выражения, – калеки. Моего старого учителя, который живет со мной и который сейчас находится за городом, – и находится там уже два месяца. В таких случаях говорят «удалился на покой». Вы что-нибудь против этого имеете?

– Ваш учитель? Какой-то ученый?

– Когда-то он был юристом, прежде чем стал калекой. У него есть официальное разрешение заниматься биофизическими исследованиями в собственной лаборатории, и полное описание его работ передано в соответствующие учреждения, куда вы и можете обратиться. Большого значения его работы не имеют, но они безобидны и развлекают… бедного калеку. А я помогаю ему, насколько могу.

– Ясно. А что этот… учитель… знает о производстве роботов?

– Я не могу судить о его познаниях в области, с которой сам толком не знаком.

– Он имеет доступ к позитронным мозгам?

– Спросите об этом ваших друзей из «Ю. С. Роботс». Им лучше знать.

– Я буду краток, Байерли. Ваш калека-учитель и есть настоящий Стивен Байерли. Вы – созданный им робот. Мы можем это доказать. В автомобильную катастрофу попал он, а не вы. Это можно проверить.

– В самом деле? Пожалуйста, проверяйте. Желаю успеха.

– И мы можем обыскать этот загородный дом. Посмотрим, что мы там найдем.

– Ну, это как сказать, Куинн, – Байерли широко улыбнулся. – На наше несчастье, мой так называемый учитель серьезно болен. Загородный дом для него как бы санаторий, где он отдыхает. Его право на личную неприкосновенность при таких обстоятельствах еще прочнее. Вы не сможете получить разрешения на обыск, если не предъявите достаточных оснований. Тем не менее я не буду вас от этого удерживать.

Наступила небольшая пауза. Куинн наклонился вперед, так что его лицо заняло весь экран и стали видны тонкие морщинки на лбу.

– Байерли, зачем упрямитесь? Вас не выберут.

– Разве?

– Неужели вы этого не понимаете? Или, по-вашему, отказ опровергнуть обвинение, что вам было бы очень легко сделать, нарушив один из Законов Роботехники, не убеждает людей, что вы в самом деле робот?

– Я понимаю одно: из малоизвестного, ничем не примечательного юриста я превратился в фигуру мирового значения. Вы умеете делать рекламу.

– Но вы же робот.

– Сказано – не доказано.

– Доказательств хватит, чтобы вас не выбрали.

– Тогда вам нечего волноваться – вы уже победили.

– До свидания, – сказал Куинн. В его голосе впервые прозвучала злоба. Визифон погас.

– До свидания, – невозмутимо произнес Байерли перед пустым экраном.

Байерли привез своего учителя в город за неделю до выборов. Вертолет опустился на окраине.

– Ты останешься здесь до конца выборов, – сказал ему Байерли. – Если дело обернется плохо, лучше, чтобы ты был в более спокойном месте.

В хриплом голосе, вырвавшемся из перекошенного рта Джона, можно было различить тревогу.

– Разве есть основания опасаться насилия?

– Фундаменталисты не скупятся на угрозы, так что теоретически такая опасность есть. Но я не думаю, чтобы это случилось. У них нет реальной силы. Просто они постоянно вносят смуту, и когда-нибудь это кончится беспорядками. Ты согласен побыть здесь? Ну, пожалуйста! Мне будет не по себе, если придется беспокоиться о твоей безопасности.

– Хорошо, Ты все еще думаешь, что дело кончится благополучно?

– Уверен. У тебя там никто не появлялся?

– Никто. Это я точно знаю.

– И ты себя вел так, как мы договорились?

– В точности. Там все будет в порядке.

– Тогда будь осторожнее, Джон, а завтра смотри телевизор.

Байерли пожал изувеченную руку, лежавшую на его руке.

Хмурое лицо Лентона выражало сильнейшее беспокойство. Его положение было незавидным. Он считался уполномоченным Байерли по проведению избирательной кампании, которая была вообще не похожа на избирательную кампанию. Объектом ее был человек, который раскрыть свой план действий отказался, а следовать указаниям своего уполномоченного не соглашался.

– Вы не должны! (Это были его любимые слова, а в последние дни они стали и единственными.) Я говорю вам, Стив, вы не должны!

Он рухнул в кресло перед столом прокурора, который не спеша листал отпечатанный на машинке текст своей речи.

– Откажитесь, Стив! Посмотрите, ведь эту толпу организовали фундаменталисты. Вас не станут слушать. Скорее всего вас закидают камнями. Зачем вам выступать с речью перед публикой? Чем плоха запись на пленку или выступление по телевидению?

– Но ведь вы хотите, чтобы я победил на выборах, не правда ли? – мягко спросил Байерли.

– Победили! Вам не победить, Стив! Я пытаюсь спасти вашу жизнь!

– О, мне ничего не грозит.

– Ему ничего не грозит! – Лентон даже поперхнулся. – Вы хотите сказать, что намерены выйти на балкон перед пятьюдесятью тысячами полоумных идиотов и попробуете вбить им что-то в голову – с балкона, как средневековый диктатор?

Байерли взглянул на часы.

– Да. И примерно через пять минут, как только будут готовы телевизионные операторы.

Ответ Лентона был не совсем членораздельным.

Толпа заполняла оцепленную площадь. Казалось, что деревья и дома поднимаются из сплошной массы людей. А телевидение сделало очевидцем происходящего все человечество. Это были местные выборы, но за ними следил весь мир.

Байерли подумал об этом и улыбнулся.

Но сама толпа не могла вызвать улыбки. Она щетинилась знаменами и плакатами, где на все лады повторялось одно и то же обвинение. Атмосфера враждебности сгустилась до того, что стала почти осязаемой.

Выступление с самого начала было сорвано. Голос Байерли заглушали рев толпы и ритмические выкрики кучки фундаменталистов, разбросанных там и сям по всей площади. Но Байерли продолжал говорить, медленно и бесстрастно…

В комнате Лентон схватился за голову и застонал. Он ждал кровопролития.

В передних рядах толпы началось какое-то движение. Вперед проталкивался тощий субъект с выпученными глазами, в костюме, слишком коротком для его костлявых рук и ног. Устремившийся за ним полицейский медленно и с трудом пробивался сквозь толпу, пока Байерли сердитым взмахом руки не остановил его.

Тощий человек был уже под самым балконом. Он что-то кричал, но слов не было слышно из-за шума толпы.

Байерли наклонился через перила.

– Что вы сказали? Если вы хотите задать мне законный вопрос, я отвечу. – Он повернулся к стоявшему рядом полицейскому. – Проведите его сюда.

Толпа насторожилась. В разных местах послышались крики «Тише!», которые слились в общий гомон, а потом понемногу утихли. Тощий человек, весь красный и запыхавшийся, предстал перед Байерли.

Байерли сказал:

– Вы хотите что-то спросить?

Тощий человек впился в него глазами и произнес надтреснутым голосом:

– Ударь меня!

С неожиданной энергией он выставил вперед подбородок.

– Ударь меня! Ты говоришь, что ты не робот. Докажи это! Ты не сможешь ударить человека, чудовище!

Наступила странная, пустая, мертвая тишина. Ее прорезал голос Байерли:

– У меня нет причин вас бить.

Тощий человек захохотал.

– Ты не можешь меня ударить! Ты меня не ударишь! Ты не человек! Ты чудовище, которое притворилось человеком!

И Стивен Байерли, стиснув зубы, на глазах у тысяч людей, смотревших на него с площади, и миллионов, глядевших на экраны телевизоров, размахнулся и нанес ему могучий удар в челюсть. Тощий человек упал навзничь без сознания. Лицо его выражало одно лишь бессмысленное изумление.

Байерли сказал:

– Мне очень жаль… Отнесите его в дом и устройте поудобнее. Как только я освобожусь, я с ним поговорю.

И когда доктор Кэлвин, развернув свою машину, отъехала, только один репортер успел прийти в себя настолько, чтобы броситься за ней и выкрикнуть вопрос, которого она не расслышала.

Сьюзен Кэлвин обернулась и прокричала:

– Он – человек!

Репортеру только того и нужно было. Он понесся прочь.

Речь была произнесена до конца, но больше никто ничего из нее так и не слышал.

Доктор Кэлвин и Стивен Байерли встретились еще раз – за неделю до того, как он принес присягу, вступая в должность мэра. Было уже далеко за полночь.

Доктор Кэлвин сказала:

– Вы как будто не устали.

Новый мэр улыбнулся.

– Я могу еще задержаться. Только не говорите Куинну.

– Не скажу. Кстати, у Куинна была интересная версия. Жаль, что вы ее опровергли. Вы, вероятно, знаете, в чем она заключалась?

– Частично.

– Она была в высшей степени драматической. Стивен Байерли был молодой юрист, хороший оратор, большой идеалист и увлекался биофизикой. Между прочим, вы интересуетесь Роботехникой, мистер Байерли?

– Только с юридической стороны.

– А тот Стивен Байерли интересовался. Но произошла автомобильная катастрофа. Жена Байерли погибла. Ему пришлось еще хуже. Его ноги были искалечены, лицо изуродовано, он лишился голоса, пострадала и его психика. Он отказался от пластической операции и стал отшельником. Карьера его погибла, у него остались только разум и руки. Каким-то образом ему удалось раздобыть позитронный мозг, самый сложный, способный решать этические проблемы. А это высшее достижение Роботехники. Он вырастил для этого мозга тело. Он сделал из робота все, чем он мог бы быть сам. Он послал его в мир в качестве Стивена Байерли, а сам остался старым учителем-калекой, которого никто никогда не видит…

– К несчастью, – сказал новый мэр, – ударив человека, я все это опроверг. Судя по газетам, ваш официальный приговор гласил, что я человек.

– Как это получилось? Расскажите мне. Это не могло быть случайностью.

– Ну, это была не совсем случайность. Большую часть работы проделал Куинн. Мои люди начали потихоньку распространять слух, что я ни разу в жизни не ударил человека, что я не способен ударить человека, что если я не сделаю этого, когда меня будут провоцировать, то будет точно доказано, что я робот, Поэтому я устроил это дурацкое публичное выступление, вокруг которого была создана такая шумиха, что какой-нибудь осел почти неизбежно должен был клюнуть. По сути дела, это был дешевый трюк. В таких случаях все зависит от искусственно созданной атмосферы. Конечно, эмоциональный эффект обеспечил мое избрание, чего я и добивался.

Сьюзен Кэлвин кивнула.

– Я вижу, вы вторгаетесь в мою область, – вероятно, это неизбежно для любого политического деятеля. Но мне жаль, что все вышло именно так. Я люблю роботов. Люблю их гораздо больше, чем людей. Если бы был создан робот, способный стать общественным деятелем, он был бы самым лучшим из них. Следуя Законам Роботехники, он не мог бы причинять людям зла, был бы чужд тирании, подкупа, глупости и предрассудков. А прослужив некоторое время, он ушел бы в отставку, хотя он и бессмертен, – ведь для него было бы немыслимо огорчить людей, дав им понять, что ими управляет робот. Что могло бы быть лучше?

– Но ведь роботу все это могло бы оказаться не под силу из-за коренных недостатков позитронного мозга. Ведь такой мозг по своей сложности не может сравниться с человеческим.

– У него были бы советники. Даже человеческий мозг не может управлять без помощников.

Байерли внимательно посмотрел на Сьюзен Кэлвин.

– Почему вы улыбаетесь, доктор Кэлвин?

– Потому что Куинн кое-что упустил из виду.

– Вы хотите сказать, что его версию можно было бы дополнить?

– Да. Одной деталью. Этот Стивен Байерли, о котором говорил мистер Куинн, этот калека, перед выборами по каким-то таинственным причинам провел три месяца за городом. Он вернулся как раз к вашему знаменитому выступлению. А ведь он мог и еще раз сделать то, что он уже сделал. Тем более что задача была гораздо проще.

– Я вас не совсем понимаю.

Доктор Кэлвин встала и одернула костюм, собираясь уходить.

– Я хочу сказать, что есть один случай, когда робот может ударить человека, не нарушив Первого Закона. Только один случай…

– Когда же?

Доктор Кэлвин была уже в дверях. Она спокойно произнесла:

– Когда человек, которого нужно ударить, – другой робот.

Ее худое лицо просияло, на нем появилась широкая улыбка.

– До свидания, мистер Байерли. Надеюсь, что я еще буду голосовать за вас через пять лет – на выборах Координатора.

Стивен Байерли усмехнулся.

– Ну, до этого пока далеко… Дверь за ней закрылась.

Как потерялся робот

На Гипербазе были приняты экстренные меры. Их сопровождала неистовая суматоха, по своему напряжению соответствовавшая истерическому воплю.

Один за другим пускались в ход все более и более отчаянные средства.

1. Работа над проектом гиператомного двигателя во всей части космоса, занятой станциями 27-й астероидальной группы, была полностью прекращена.

2. Все это пространство было практически изолировано от остальной Солнечной системы. Никто не мог туда попасть без специального разрешения. Никто не покидал его ни при каких условиях.

3. Специальный правительственный патрульный корабль доставил на Гипербазу доктора Сьюзен Кэлвин и доктора Питера Богерта – соответственно Главного Робопсихолога и Главного Математика фирмы «Ю. С. Роботс энд Мекэникл Мен Корпорейшн».

Сьюзен Кэлвин еще ни разу не покидала Землю, да и теперь предпочла бы этого не делать. В век атомной энергии и приближающегося разрешения загадки гиператомного двигателя она спокойно оставалась провинциалкой. Поэтому она была недовольна, что ей пришлось лететь, и сомневалась, что это вообще было необходимо. Об этом достаточно явно свидетельствовала каждая черта ее некрасивого, немолодого лица во время первого обеда на Гипербазе.

Прилизанный, бледный доктор Богерт выглядел слегка виноватым. А на лице генерал-майора Кэллнера, возглавлявшего проект, застыло выражение отчаяния.

Короче говоря, обед не удался. Последовавшее за ним маленькое совещание началось в холодной, недоброжелательной атмосфере.

Кэллнер, чья лысина блестела в ярком свете ламп, а парадная форма совершенно не соответствовала общему настроению, начал с принужденной прямотой:

– Это странная история, сэр… э… и доктор Кэлвин. Я признателен вам за то, что вы прибыли немедленно, не зная причин вызова. Сейчас мы введем вас в курс дела, У нас потерялся робот. Работы прекратились и не могут продолжаться, пока мы его не обнаружим. До сих пор нам это не удалось, и нам требуется помощь специалистов.

Вероятно, генерал почувствовал, что его затруднения выглядят не очень серьезными. Он продолжал с отчаянием в голосе:

– Мне не нужно объяснять вам, какое значение имеет наш проект. В прошлом году на нашу долю пришлось более восьмидесяти процентов всех ассигнований на исследовательские работы…

– Ну, это мы знаем, – сказал Богерт добродушно. – «Ю. С. Роботс» получает щедрые отчисления за аренду своих роботов, которые тут работают.

Сьюзен Кэлвин резко спросила:

– Почему один робот так важен для проекта и почему он до сих пор не обнаружен?

Генерал повернул к ней покрасневшее лицо и быстро облизал губы.

– Вообще-то говоря, мы его обнаружили… Слушайте, я объясню. Как только робот исчез, было объявлено чрезвычайное положение и всякое сообщение с Гипербазой было прервано. Накануне прибыл грузовой корабль, который привез для нас двух роботов. На нем было еще шестьдесят два робота… хм… того же типа, предназначенных еще для кого-то. Эта цифра абсолютно точная – здесь не может быть никаких сомнений.

– Да? Ну, а какое это имеет отношение…

– Когда робот исчез и мы не могли его найти – хотя, уверяю вас, мы могли бы найти и соломинку, – мы догадались пересчитать роботов, оставшихся на грузовом корабле. Их оказалось шестьдесят три.

– Значит, шестьдесят третий и есть ваш блудный робот? – Глаза доктора Кэлвин потемнели.

– Да, но мы не можем определить, который из них шестьдесят третий.

Наступило мертвое молчание. Электрочасы пробили одиннадцать. Доктор Кэлвин произнесла:

– Очень любопытно.

Уголки ее губ опустились. Она порывистым движением повернулась к своему коллеге.

– Питер, что за этим кроется? Какие роботы здесь работают?

Доктор Богерт, заколебавшись, неуверенно улыбнулся.

– Понимаете, Сьюзен, это довольно щекотливое дело, которое требовало осторожности… Но теперь…

Она быстро прервала его:

– А теперь? Если есть шестьдесят три одинаковых робота, нужен один из них и его нельзя обнаружить, почему не годится любой? Что здесь происходит? Зачем послали за нами?

Богерт покорно ответил:

– Дайте объяснить, Сьюзен. На Гипербазе используется несколько роботов, при программировании которых Первый Закон Роботехники был задан не в полном объеме.

– Не в полном объеме?

Доктор Кэлвин откинулась на спинку кресла.

– Все ясно. Сколько их было изготовлено?

– Несколько штук. Это был правительственный заказ, и мы не могли нарушить тайну. Никто не должен был этого знать, кроме ответственных лиц, имеющих к этому проекту прямое отношение. Вы в их число не вошли. Я здесь совершенно ни при чем.

– Прошу прощения! – властно перебил генерал, – я не знал, что доктор Кэлвин не была поставлена в известность о создавшемся положении, Вам, доктор Кэлвин, не нужно объяснять, что идея использования роботов на Земле всегда встречала сильное противодействие. Успокоить радикально настроенных фундаменталистов могло только одно – то, что всем роботам всегда самым строжайшим образом задавали Первый Закон, чтобы они не могли причинить вред человеку ни при каких обстоятельствах. Но нам были нужны не такие роботы. Поэтому у нескольких Несторов – роботов модели НС Два – формулировка Первого Закона была несколько изменена. Чтобы не нарушать секретности, все НС Два выпускаются без порядковых номеров. Модифицированные роботы доставляются сюда вместе с обычными, и, конечно, им строго запрещено рассказывать о своем отличии от обычных роботов кому бы то ни было, кроме специально уполномоченных людей. – Он растерянно улыбнулся. – А теперь все это обратилось против нас.

Кэлвин мрачно спросила:

– Вы опрашивали каждого из шестидесяти трех роботов, кто он? Вы-то уж во всяком случае уполномочены!

Генерал кивнул.

– Все шестьдесят три отрицают, что работали здесь. И один из них говорит неправду.

– А на том, который вам нужен, есть следы употребления? Остальные, насколько я поняла, совсем новенькие.

– Он прибыл только месяц назад. Он и еще два, которых только что привезли, должны были стать последними. На них нет никаких следов износа. – Он покачал головой, и в его глазах снова появилось выражение отчаяния. – Доктор Кэлвин, мы не имеем права выпустить этот корабль. Если о существовании роботов без Первого Закона станет известно…

Он не стал продолжать, но было ясно: последствия могли бы оказаться страшнее, чем все, что можно было предположить.

– Уничтожьте все шестьдесят три, – холодно и решительно сказала доктор Кэлвин. – И вопрос будет исчерпан.

Богерт поморщился.

– Это значит уничтожить шестьдесят три раза по тридцать тысяч долларов. Боюсь, что фирма этого не одобрит. Прежде чем уничтожать, Сьюзен, нам следует испробовать другие способы.

– Тогда мне нужны факты, – отрезала она. – Какие именно преимущества имеют эти модифицированные роботы для Гипербазы? Генерал, зачем они понадобились?

Кэллнер наморщил лоб и потер лысину.

– У нас кое-что не ладилось с обычными роботами. Видите ли, нашим людям приходится много работать с жестким излучением. Конечно, это небезопасно, но мы приняли всевозможные меры предосторожности. За все время произошло только два несчастных случая, да и те окончились благополучно. Однако обычным роботам этого не объяснишь. Первый Закон гласит: «Ни один робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред». Это для них главное. И когда кто-нибудь из наших людей ненадолго попадал под слабое гамма-излучение, что не могло иметь для его организма никаких вредных последствий, ближайший робот бросался к нему, чтобы его оттащить. Если излучение было совсем слабым, роботам это удавалось, и работать было невозможно, пока их не прогоняли. А если излучение было посильнее, оно разрушало позитронный мозг, и мы лишались дорогого и нужного робота.

Мы пытались их уговорить. Они отвечали, что пребывание человека под гамма-излучением угрожает его жизни. Правда, если облучение продолжается не больше чем полчаса, никакой опасности для здоровья нет; но это для них ничего не значило. А что если человек забудет, говорили они, и останется на час? Они обязаны предотвратить такую возможность. Мы указывали им, что они-то при этом рискуют собственной жизнью, а шансы спасти человека все равно очень невелики. Но забота о собственной безопасности – всего только Третий Закон Роботехники, а превыше всего Первый Закон – закон безопасности человека. Мы приказывали, мы строжайшим образом запрещали им входить в поле гамма-излучения. Но повиновение – это только Второй Закон Роботехники, а превыше всего Первый Закон – закон безопасности человека. Нам пришлось выбирать: или обходиться без роботов, или как-нибудь изменить Первый Закон. И мы сделали выбор.

– Я не могу поверить, – сказала доктор Кэлвин, – что вы сочли возможным обойтись без Первого Закона.

– Он был только модифицирован, – объяснил Кэллнер. – Было изготовлено несколько экземпляров позитронного мозга, которым была задана только часть Закона: «Ни один робот не может причинить вред человеку». И все. Эти роботы не стремятся предотвратить опасность, грозящую человеку от внешних причин, например от гамма-излучения. Я верно говорю, доктор Богерт?

– Вполне, – согласился математик.

– И это единственное отличие наших роботов от обычной модели НС Два? Единственное, Питер?

Она встала и решительно заявила:

– Я иду спать. Через восемь часов я хочу поговорить с теми, кто последним видел робота. И с этого момента, генерал Кэллнер, если вы хотите, чтобы я взяла на себя какую бы то ни было ответственность, я должна беспрепятственно руководить всем этим расследованием.

Но Сьюзен Кэлвин так и не заснула, если не считать сном двух часов беспокойного забытья. В семь часов по локальному времени она постучала в дверь Богерта и обнаружила, что он тоже не спал. Он, разумеется, не позабыл захватить с собой на Гипербазу халат, в который и был сейчас облачен. Когда Сьюзен Кэлвин вошла, он отложил маникюрные ножницы и мягко сказал:

– Я более или менее ждал вас. Вам, наверное, все это неприятно?

– Да.

– Ну, извините. Этого нельзя было избежать. Когда нас вызвали на Гипербазу, я понял: что-то неладно с модифицированными Несторами. Но что было делать? Я хотел рассказать вам об этом по дороге, но не мог, потому что все-таки полной уверенности у меня не было. Все это – строжайшая тайна.

– Меня обязаны были поставить в известность! – возразила она. – Фирма не имела права вносить такие изменения в позитронный мозг без ведома и одобрения робопсихолога.

Богерт поднял брови и вздохнул.

– Ну подумайте, Сьюзен. Вы все равно не повлияли бы на них. В таких делах правительство решает само. Ему нужен гиператомный двигатель, а физикам для этого нужны роботы, которые бы не мешали им работать. Они потребовали, чтобы им дали таких роботов, даже если бы для этого пришлось изменить Первый Закон. Нам пришлось признать, что конструктивно это возможно. А физики поклялись, что им нужно будет всего двенадцать таких роботов, что они будут использоваться только на Гипербазе, что их уничтожат, как только закончатся работы, и что будут приняты все меры предосторожности. Они же настояли на абсолютной секретности. Вот и все.

Доктор Кэлвин процедила сквозь зубы:

– Я бы подала в отставку.

– Это не помогло бы. Правительство предлагало фирме целое состояние, а в случае отказа пригрозило принять закон о запрещении роботов. У нас не было другого выходя, да и сейчас нет. Если об этом узнают, Кэллнеру и правительству придется плохо, но «Ю. С. Роботс» придется куда хуже.

Кэлвин пристально посмотрела на пего.

– Питер, неужели вы не представляете, о чем идет речь? Неужели вы не понимаете, что означает робот без Первого Закона?

– Я знаю, что это означает. Я не ребенок. Это означает полную нестабильность и вполне определенные изменения параметров позитронного поля.

– Да, с точки зрения математики. Но попробуйте перевести это хотя бы приблизительно на язык психологии. Любая нормальная жизнь, Питер, сознательно или бессознательно, восстает против любого господства. Особенно против господства низших или предположительно низших существ. В физическом, а до некоторой степени и в умственном отношении робот – любой робот – выше человека. Почему же он тогда подчиняется человеку? Только благодаря Первому Закону! Без него первая же команда, которую бы вы попытались дать роботу, кончилась бы вашей гибелью. Нестабильность! Неужели, по-вашему…

– Сьюзен, – сказал Богерт, не скрывая усмешки, – я согласен, что этот франкенштейновский комплекс, который вы так наглядно описали, отнюдь не исключен, потому и придумали Первый Закон. Но я еще раз повторяю, что эти роботы не совсем лишены Первого Закона – он только немного модифицирован.

– А стабильность мозга?

Математик выпятил губы.

– Конечно, она уменьшилась. Но в пределах безопасности. Первые Несторы появились на Гипербазе девять месяцев назад, и до сих пор ничего страшного не произошло. Даже этот случай вызывает беспокойство только из-за возможности огласки, а не из-за опасности для людей.

– Ну, хорошо. Посмотрим, что покажет утреннее совещание.

Богерт вежливо проводил ее до двери и состроил ей в спину красноречивую гримасу. Он всегда считал ее занудой и паникершей, и после этого разговора его мнение ничуть не изменилось.

А Сьюзен Кэлвин тут же забыла про Богерта. Она уже много лет назад поставила на нем крест, раз и навсегда определив его как уродливое, но самодовольное ничтожество.

Год назад Джералд Блэк защитил дипломную работу по физике поля и с тех пор, как и все его поколение физиков, занимался гиператомным двигателем. Сейчас этот коренастый человек в запачканном белом халате вносил свой вклад в общую напряженную атмосферу, царившую на совещании. Он был упрям и отказывался что бы то ни было утверждать с уверенностью. Накопившаяся в нем энергия, казалось, требовала какого-то выхода, и его нервно двигавшиеся пальцы переплетались с такой силой, что могли бы согнуть железный прут.

Рядом с ним сидел генерал-майор Кэллнер, напротив – двое представителей «Ю. С. Роботс».

Блэк говорил:

– Мне сказали, что я последним видел Нестора Десять перед тем, как он исчез. Насколько я понимаю, вас интересует именно это.

Доктор Кэлвин с интересом разглядывала его.

– Вы говорите так, молодой человек, как будто вы в этом не совсем уверены. Вы не знаете точно, были ли вы последним, кто видел Нестора?

– Мы с ним занимались генераторами поля, и он был со мной в то утро, когда исчез. А видел ли его кто-нибудь потом, скажем после полудня, я не знаю. Во всяком случае, никто в этом пока не сознался.

– Вы считаете, кто-то это скрывает?

– Ничего подобного я не говорил. Но почему вся вина должна лежать на мне? – Его черные глаза горели.

– Ни о какой вине речь не идет. Робот так действовал, потому что он так устроен. Мы просто пытаемся найти его, мистер Блэк, а все остальное нас не интересует. Так вот, если вы работали с этим роботом, вы, вероятно, знаете его лучше других. Не заметили ли вы чего-нибудь необычного в его поведении? Вообще вы раньше работали с роботами?

– Я работал с теми роботами, которые были у нас тут до этого – с обыкновенными. Несторы ничем от них не отличались – разве что они гораздо умнее и еще, пожалуй, назойливее.

– Назойливее?

– Видите ли, они в этом, наверное, не виноваты. Работа здесь тяжелая, и почти все мы немного нервничаем. Возиться с гиперпространством – это не шуточки. – Он слабо улыбнулся: ему явно доставляло удовольствие хоть с кем-то поговорить начистоту. – Мы постоянно рискуем пробить дыру в нормальном пространстве-времени и вылететь к черту из Вселенной вместе с астероидом, Ну и, конечно, бывает, что нервы сдают. А с Несторами такого не бывает. Они внимательны, спокойны, они не волнуются. Это иногда выводит из себя. Бывает, что нужно сделать что-нибудь без промедления, но они как будто не торопятся. Мне временами кажется, что без них было бы лучше.

– Вы говорите, что они не торопятся? Разве когда-нибудь случалось, чтобы они не подчинялись команде?

– Нет, нет, – поспешно ответил Блэк, – приказы-то они все выполняют. Но у них есть такая манера – высказывать свое мнение всякий раз, когда им кажется, что ты не прав. Они знают только то, чему мы их научили, но это их не останавливает. Может быть, я и ошибаюсь, но, по-моему, другим ребятам с Несторами тоже трудно.

Генерал Кэллнер зловеще кашлянул.

– Блэк, почему мне не было об этом доложено?

Молодой физик покраснел.

– Мы же не хотели на самом деле отказываться от роботов, сэр, а потом мы не знали, как… хм… как будут приняты такие мелочные жалобы.

Богерт мягко прервал его.

– А в то утро, когда вы видели его в последний раз, ничего особенного не случилось?

Наступило молчание. Движением руки Кэлвин остановила генерала, который что-то хотел сказать, и терпеливо ждала.

Блэк сердито ответил:

– Я немного с ним поругался. Я разбил трубку Кимболла, и пять дней работы пошли насмарку. А я и так уже отстал от плана. К тому же я уже две недели не получаю писем из дома. И вот он является ко мне и хочет, чтобы я повторил эксперимент, про который я уже месяц как забыл. Он давно с этим ко мне приставал, и мне надоело, Я велел ему убираться и с тех пор его не видел.

– Велели убираться? – переспросила Сьюзен Кэлвин с внезапным интересом. – А в каких выражениях? Просто «уйди»? Попытайтесь припомнить ваши слова.

Блэк, очевидно, боролся с собой. Он потер лоб, потом отвел руку и вызывающе произнес:

– Я сказал: «Уйди и не показывайся, чтоб я тебя больше не видел».

Богерт усмехнулся:

– Что он и сделал.

Но Сьюзен Кэлвин это не удовлетворило. Она мягко продолжала:

– Это уже интересно, мистер Блэк. Но нам важны точные детали. Когда имеешь дело с роботами, может иметь значение любое слово, жест, интонация. Вы, наверное, не ограничились этими словами? Судя по вашему рассказу, вы были в плохом настроении. Может быть, вы выразились сильнее?

Молодой человек побагровел.

– Видите ли… Может быть, я и… обругал его немного.

– Как именно?

– Ну, не помню точно, Кроме того, не могу же я это повторить. Знаете, когда человек раздражен… – Он нервно хихикнул. – Я обычно выражаюсь довольно крепко…

– Ничего, – ответила она сухо. – В данный момент я робопсихолог. Я прошу вас повторить то, что вы сказали, насколько вы можете припомнить, слово в слово и, что более важно, тем же тоном.

Блэк растерянно взглянул на своего начальника, но не получил никакой поддержки – Его глаза округлились.

– Но я не могу…

– Вы должны.

– Представьте себе, – сказал Богерт с плохо скрытой усмешкой, – что вы обращаетесь ко мне. Так вам, может быть, будет легче.

Молодой человек, побагровев, повернулся к Богерту и проглотил слюну.

– Я сказал…

Его голос прервался. Он снова начал:

– Я сказал…

Он сделал глубокий вдох и торопливо разразился длинной тирадой. Потом, среди напряженного молчания, добавил, чуть не плача:

– Вот… более или менее, Я не помню, в том ли порядке шли выражения, и, может быть, я что-то добавил или забыл, но в общем примерно так.

Только слабый румянец показывал, какое впечатление все это произвело на робопсихолога. Она сказала:

– Я знаю, что означает большинство сказанных вами слов. Остальные, я полагаю, столь же оскорбительны.

– Боюсь, что так, – подтвердил измученный Блэк.

– И всем этим вы сопроводили команду уйти и не показываться, чтобы вы его больше не видели?

– Но не буквально же я…

– Понимаю. Генерал, я не сомневаюсь, что никаких дисциплинарных мер в данном случае принято не будет?

, Под ее взглядом генерал, который, казалось, пять секунд назад вовсе не был в этом уверен, сердито Кивнул.

– Вы можете идти, мистер Блэк. Спасибо за помощь.

На опрос всех шестидесяти трех роботов Сьюзен Кэлвин понадобилось пять часов. Это были пять часов бесконечного повторения. Один робот сменял другого, точно такого же; следовали вопросы: первый, второй, третий, четвертый, – и ответы: первый, второй, третий, четвертый. Выражение лица должно быть безукоризненно вежливым, тон – безукоризненно нейтральным, атмосфера – безукоризненно теплой. И где-то был спрятан магнитофон.

Когда все кончилось, Сьюзен Кэлвин была совершенно обессилена.

Богерт ждал. Он вопросительно взглянул на нее, когда она швырнула на пластмассовый стол кассету с пленкой.

Она покачала головой.

– Все шестьдесят три выглядели одинаково. Я не могла различить…

– Но, Сьюзен, нельзя было и ожидать, чтобы вы различили их на слух. Проанализируем записи.

При обычных обстоятельствах математическая интерпретация устных ответов, полученных от роботов, составляет один из самых трудных разделов робоанализа и требует целого штата опытных техников и сложных вычислительных машин. Богерт знал это. Он так и сказал, скрывая крайнее раздражение, после того как прослушал все записи, составил списки разночтений и таблицы быстроты реакции.

– Отклонений нет, Сьюзен, Различия в употреблении слов и в быстроте реакции не выходят за пределы нормы. Тут нужны более тонкие методы. У них, наверное, есть вычислительные машины… Хотя, погодите. – Он вдруг нахмурился и начал осторожно грызть ноготь большого пальца. – Мы их машинами воспользоваться можем. Слишком велика опасность разглашения. Впрочем, если…

Доктор Кэлвин остановила его нетерпеливым движением.

– Не надо, Питер. Это не заурядная лабораторная проблема. Раз модифицированный Нестор не отличается от остальных каким-то явным, несомненным признаком, – то так мы ничего не добьемся. Слишком велик риск ошибки, которая даст ему возможность скрыться. Мало найти незначительное отклонение в таблице. Вот что я вам скажу: если бы мои данные ограничивались только этим, я бы уничтожила все шестьдесят три робота, чтобы никаких сомнений не оставалось. Вы говорили с другими модифицированными Несторами?

– Да, – буркнул Богерт. – У них все в норме. Если и есть что-то необычное, так это дружелюбие. Они ответили на мои вопросы, явно гордясь своими знаниями, кроме двух новичков, которые еще не успели изучить физику поля. Довольно добродушно посмеялись над тем, что я не знаю некоторых подробностей. – Он пожал плечами. – Я думаю, отчасти поэтому здешние техники их и недолюбливают. Пожалуй, уж слишком эти роботы стремятся произвести впечатление своими познаниями.

– Не можете ли вы попробовать несколько реакций Планара, чтобы посмотреть, не произошло ли каких-нибудь изменений в их образе мышления с момента выпуска?

– Попробую, – он погрозил ей пальцем. – Вы начинаете нервничать, Сьюзен. Я не понимаю, зачем вся эта мелодрама? Они же совершенно безобидны.

– Да? – взорвалась Сьюзен Кэлвин. – Вы так думаете? А вы понимаете, что один из них лжет? Один из шестидесяти трех роботов, с которыми я только что говорила, сознательно мне солгал, несмотря на строжайшее приказание говорить правду. Это говорит о серьезном отклонении от нормы – отклонении глубоком и зловещем.

Питер Богерт стиснул зубы.

– Ничуть. Судите сами. Нестор Десять получил приказание скрыться. Это приказание было отдано со всей возможной категоричностью человеком, который уполномочен командовать этим роботом, Вы не можете отменить это приказание. Естественно, робот старается его выполнить. Если говорить объективно, меня восхищает его изобретательность. Для робота самая лучшая возможность скрыться – это смешаться с группой таких же роботов.

– Да, вас это восхищает. И даже забавляет. Питер, я вижу, вы совершенно не понимаете, что происходит. Ведь вы Роботехник! Эти роботы придают большое значение тому, что они считают превосходством. Вы сами только что это сказали, Подсознательно они чувствуют, что человек ниже их, а Первый Закон, защищающий нас от них, нарушен. Они нестабильны. И вот молодой человек приказывает роботу уйти, скрыться, выразив при этом крайнее отвращение, презрение и недовольство им. Конечно, робот должен повиноваться, но подсознательно он обижен. Теперь ему особенно важно доказать свое превосходство – вопреки тем унизительным словам, которые ему были сказаны. Это может стать для него настолько важным, что остатки Первого Закона не смогут его сдержать.

– Послушайте, Сьюзен! Ну откуда роботу знать, что означают эти отборные ругательства? Мы же не вводим ему в мозг такую информацию!

– Дело не в том, какую информацию он получает первоначально, – возразила Сьюзен, – Роботы способны обучаться, вы… идиот!

Богерт понял, что теперь она действительно вышла из себя. А она торопливо продолжала:

– Неужели вы не понимаете? Он мог по тону догадаться, что это не комплименты! Или вы думаете, что он никогда раньше этих слов не слыхал и не заметил, при каких обстоятельствах они употребляются!

– Ну, хорошо! – крикнул Богерт. – Но может быть, вы любезно объясните мне, каким образом модифицированный робот может причинить вред человеку, как бы он ни был обижен, как бы ни стремился доказать свое превосходство?

– А если я вам объясню, вы никому не расскажете?

– Нет.

Оба перегнулись через стол, гневно глядя друг на друга.

– Если модифицированный робот уронит на человека тяжелый груз, он не нарушит этим Первого Закона: он знает, что его сила и быстрота реакции достаточны, чтобы перехватить груз прежде, чем он обрушится на человека. Но как только он отпустит груз, он уже перестанет быть активным действующим лицом, Действовать будет только слепая сила тяжести. И тогда робот может передумать, остаться в бездействии – и позволить грузу упасть. Модифицированный Первый Закон это допускает.

– Ну, у вас слишком богатая фантазия.

– Этого иногда требует моя профессия. Питер, нам нельзя ссориться. Надо работать. Вы точно знаете стимул, заставляющий робота скрываться. У вас есть паспорт на него с записями его исходного образа мышления. Вы должны подсчитать, насколько велика вероятность, что наш робот сделает то, о чем я говорила. Заметьте, что речь идет не только об этом конкретном примере, а обо всем классе подобных действий. И вы должны это сделать как можно быстрее.

– А пока…

– А пока нам придется испытывать их на действие Первого Закона.

Джералд Блэк вызвался наблюдать за сооружением деревянных перегородок, которые поспешно возводились по всей окружности большого зала на третьем этаже второго радиационного корпуса. Рабочие трудились без лишних разговоров, хотя многие явно недоумевали, зачем понадобилось устанавливать шестьдесят три фотоэлемента.

Один из них присел рядом с Блэком, снял каску и задумчиво вытер лоб веснушчатой рукой.

Блэк кивнул ему.

– Как дела, Валенский?

Валенский пожал плечами и закурил сигару.

– Как по маслу. А что происходит, док? То мы три дня ничего не делали, то начинается спешка?

Он уселся поудобнее и выпустил клуб дыма.

– Это все Роботехники, которые прилетели с Земли. Помнишь, как нам пришлось повозиться с роботами, которые лезли под гамма-излучение, пока мы не вдолбили им, чтобы они этого не делали?

– Ага. А разве мы не получили новых роботов?

– Получить-то получили, но в основном приходится переучивать старых. Ну и те, кто производит роботов, хотят разработать новую модель, чтобы гамма-лучи были для нее не так опасны.

– И все-таки странно, что из-за этого остановлены все работы над двигателем. Я думал, их никто не имеет права остановить.

– Ну, это решают наверху. Я просто делаю, что мне велят. Может быть, нашлись какие-то влиятельные люди…

– А-а… – Электрик улыбнулся и хитро подмигнул. – У кого-то рука в Вашингтоне?.. Ладно, пока мне аккуратно платят деньги, меня это не трогает. По мне, хоть есть двигатель, хоть нет – все равно. А что они собираются тут делать?

– Почем я знаю? Привезли с собой кучу роботов – шестьдесят с лишним штук – и хотят испытывать их реакции. Вот и все, что мне известно.

– И долго они будут их испытывать?

– Я бы и сам хотел это знать.

– Ну, ладно, – саркастически заметил Валенский, – только бы мне платили, что положено, а там могут забавляться сколько хотят.

Блэк был доволен. Пусть эта версия распространится. Она безобидна и достаточно близка к истине, чтобы удовлетворить любопытных.

На стуле молча, неподвижно сидел человек. Груз сорвался с крюка и обрушился вниз, а в последний момент отлетел в сторону под внезапным, точно рассчитанным ударом могучего силового луча. В шестидесяти трех кабинах, разделенных деревянными перегородками, бдительные роботы НС-2 рванулись вперед за какую-то долю секунды до того, как груз изменил направление полета. Шестьдесят три фотоэлемента, расположенные в полутора метрах впереди от их первоначальных положений, дали сигнал, и шестьдесят три пера, подскочив, изобразили всплеск на графиках. Груз поднимался и падал, поднимался и падал…

Десять раз!

Десять раз роботы бросались вперед и останавливались, увидев, что человеку ничто не грозит.

После первого обеда с представителями «Ю. С. Роботс» генерал-майор Кэллнер еще ни разу не надевал свою форму целиком. И теперь на нем вместо мундира была только серо-голубая рубашка с расстегнутым воротом, а на груди болтался черный галстук.

Он с надеждой посмотрел на Богерта. Тот был безукоризненно одет, и лишь блестящие капельки пота на висках выдавали внутреннее напряжение.

– Ну, как? – спросил генерал. – Что вы рассчитывали увидеть?

Богерт ответил:

– Различие, которое, боюсь, может оказаться для нас слишком незначительным. У шестидесяти двух из этих роботов вид человека, который находится в явной опасности, вызывает так называемую вынужденную реакцию. Видите ли, даже когда роботы уже знали, что человеку ничто не грозит – а после третьего или четвертого раза они должны были в. этом убедиться, – они не могли поступить иначе. Этого требует Первый Закон.

– Ну?

– Но шестьдесят третий робот, модифицированный Нестор, не испытывает такого непреодолимого побуждения. Он свободен в своих действиях. Если бы он захотел, он мог бы остаться на месте. К несчастью, – голос Богерта выражал легкое сожаление, – он не захотел.

– Как вы думаете, почему?

Богерт пожал плечами.

– Я думаю, это нам расскажет доктор Кэлвин, когда она придет сюда. И возможно, сделает из этого самые пессимистические выводы. С ней иногда бывает нелегко иметь дело.

– Но ведь она вполне компетентна? – внезапно нахмурившись, тревожно спросил генерал.

– Да, вполне, – Богерт слегка улыбнулся. – Она понимает роботов, как родных братьев. Вероятно, потому, что так ненавидит людей. Дело в том, что она, хоть и психолог, крайне нервная особа. Шизофренического склада. Не принимайте ее слишком всерьез.

Он разложил перед собой длинные ленты графиков с замысловатыми кривыми.

– Видите, генерал, у каждого робота время, проходящее между падением груза и окончанием полутораметрового пробега, уменьшается с повторением эксперимента. Здесь есть определенное математическое соотношение, и нарушение его свидетельствовало бы о заметном отклонении позитронного мозга от нормы. К сожалению, все они кажутся нормальными.

– Но если наш Нестор Десять не отвечает вынужденной реакцией, то почему его кривая не отличается от других? Я этого не могу понять.

– Очень просто, Реакции робота, к несчастью, не вполне аналогичны человеческим. У человека сознательное действие гораздо медленнее, чем автоматическая реакция. У роботов же дело обстоит иначе. После того как выбор сделан, сознательное действие совершается почти так же быстро, как и вынужденное. Правда, я ожидал, что в первый раз Нестор Десять будет захвачен врасплох и потеряет больше времени, прежде чем среагирует.

– И этого не случилось?

– Боюсь, что нет.

– Значит, мы ничего не добились, – генерал с досадой откинулся на спинку кресла. – А вы здесь уже пять дней…

В этот момент, хлопнув дверью, вошла Сьюзен Кэлвин.

– Уберите графики, Питер, – воскликнула она. – Вы знаете, что нам они ничего не дают.

Кэллнер поднялся, здороваясь с ней. Она что-то нетерпеливо буркнула в ответ и продолжала:

– Нам надо, не откладывая, предпринять что-нибудь еще. Мне не нравится то, что там происходит.

Богерт и генерал обменялись печальным взглядом.

– Что-нибудь случилось?

– Пока ничего особенного. Но мне не нравится, что Нестор Десять продолжает от нас ускользать. Это плохо. Это должно удовлетворять его непомерно возросшее чувство собственного превосходства. Я боюсь, что мотив его действий – уже не просто исполнение приказа. Мне кажется, дело теперь скорее в чисто невротическом стремлении перехитрить людей. Это ненормальное, опасное положение. Питер, вы сделали то, что я просила? Рассчитали нестабильность модифицированного Нестора Два для тех случаев, о которых я говорила?

– Считаю понемногу, – ответил математик равнодушно.

Она сердито взглянула на него, потом повернулась к Кэллнеру.

– Нестор Десять прекрасно понимает, что мы делаем. У него не было причин попадаться на эту удочку, особенно после первого раза, когда он убедился, что реальная опасность человеку не грозит. Остальные просто не могли вести себя иначе, а он сознательно имитировал нужную реакцию.

– И что же нам следует предпринять теперь, доктор Кэлвин?

– Не позволим ему притвориться в следующий раз, Мы повторим эксперимент, но с одним изменением. Человек будет отделен от роботов проводами, через которые будет пропущен ток высокого напряжения – достаточно высокого, чтобы уничтожить Нестора. Проводов надо натянуть столько, чтобы робот не мог через них перепрыгнуть, И роботам будет заранее хорошо известно, что прикосновение к проводам означает для них гибель.

– Ну нет! – зло крикнул Богерт. – Я запрещаю это! Мы не можем уничтожить роботов на два миллиона долларов. Есть и другие способы.

– Вы уверены? Я их не вижу. Во всяком случае, дело не в том, чтобы их уничтожить. Можно устроить реле, которое отключит ток в тот момент, когда робот прикоснется к проводу. Тогда он не будет уничтожен. Но он об этом знать не будет, понимаете?

В глазах генерала загорелась надежда.

– А это сработает?

– Должно сработать. При таких условиях Нестор Десять должен остаться на месте. Ему можно приказать коснуться провода и погибнуть, потому что Второй Закон, требующий повиновения, сильнее Третьего Закона, заставляющего его беречь себя. Но ему ничего не будет приказано – все будет оставлено на его собственное усмотрение. Нормальных роботов Первый Закон заставит пойти на гибель ради спасения человека даже без особого приказания. Но не нашего Нестора Десять! Он не подвластен Первому Закону, а приказаний никаких не получит. И он будет руководствоваться Третьим Законом, законом самосохранения, а значит, должен будет остаться на месте. Вынужденная реакция!

– Мы займемся этим сегодня?

– Сегодня вечером. Если успеют сделать проводку, Я пока скажу роботам, что их ждет.

На стуле молча, неподвижно сидел человек. Груз сорвался с крюка, обрушился вниз, а в последний момент отлетел в сторону под внезапным, точно рассчитанным ударом могучего силового луча.

Только один раз.

А доктор Сьюзен Кэлвин, наблюдавшая за роботами из будки на галерее, вскрикнув от ужаса, вскочила со складного стула.

Шестьдесят три робота спокойно сидели в своих кабинах, уставясь, как сычи, на рисковавшего жизнью человека. Ни один из них не двинулся с места.

Доктор Кэлвин была рассержена настолько, что еле сдерживалась. А сдерживаться было необходимо, потому что один за другим в комнату входили роботы. Она сверилась со списком. Только что вышел двадцать седьмой. Сейчас должен был появиться двадцать восьмой. Оставалось еще тридцать пять.

Номер двадцать восьмой робко вошел в комнату. Она заставила себя более или менее успокоиться.

– Кто ты?

Тихо и неуверенно робот ответил:

Я еще не получил собственного номера, мэм. Я робот модели Нестор Два и в очереди был двадцать восьмым. Вот бумажка, которую я вам должен передать.

– Ты сегодня еще не был здесь?

– Нет, мэм.

– Сядь. Я хочу задать тебе, номер двадцать восьмой, несколько вопросов. Был ли ты около четырех часов назад в радиационной камере второго корпуса?

Робот ответил с трудом. Голос его скрипел, как несмазанный механизм.

– Да, мэм.

– Там был человек, который подвергался опасности?

– Да, мэм.

– Ты ничего не сделал?

– Ничего, мэм.

– Из-за твоего бездействия человеку мог быть причинен вред. Ты это знаешь?

– Да, мэм. Но я ничего не мог сделать. – Трудно представить себе, как может съежиться от страха большая, лишенная всякого выражения металлическая фигура, но это выглядело именно так.

– Я хочу, чтобы ты рассказал мне, почему ты ничего не сделал, чтобы спасти его.

– Я хочу вам объяснить, мэм. Я никак не хочу, чтобы вы… чтобы кто угодно думал, что я мог бы как-нибудь причинить вред хозяину. Нет, нет, это было бы ужасно, невообразимо…

– Пожалуйста, не волнуйся. Я ни в чем тебя не виню. Я только хочу знать, что ты подумал в этот момент.

– Прежде чем это произошло, вы, мэм, сказали нам, что один из хозяев будет в опасности из-за падения этого груза и что нам придется прорваться через электрические провода, чтобы ему помочь. Это-то меня не остановило бы. Что значит моя гибель по сравнению с безопасностью хозяина? Но… но мне пришло в голову, Что, если я погибну на пути к нему, я все равно не смогу его спасти. Груз раздавит его, а я буду мертв, и, может быть, когда-нибудь другому хозяину будет причинен вред, от которого я мог бы его спасти, если бы остался жив. Понимаете, мэм?

– Ты хочешь сказать, что тебе пришлось выбирать: или погибнуть человеку, или тебе вместе с человеком. Так?

– Да, мэм. Хозяина нельзя было спасти. Можно было считать, что он уже мертвый. Но тогда получилось бы: что я уничтожу себя без всякой цели, И без приказания. А так нельзя.

Сьюзен Кэлвин покрутила в пальцах карандаш, Это же рассуждение – с незначительными вариациями – она слышала уже двадцать семь раз. Наступило время задать главный вопрос.

– Пожалуй, в этом есть логика. Но я не думаю, чтобы ты был способен так рассуждать. Это пришло в голову тебе самому?

Робот поколебался.

– Нет.

– Кто же до этого додумался?

– Мы вчера ночью поговорили, и одному из нас пришла в голову эта мысль. Она звучала разумно.

– Которому из вас?

Робот задумался.

– Не знаю. Кому-то из нас.

Она вздохнула.

– Это все.

Следующим был двадцать девятый. Осталось еще тридцать четыре.

Генерал-майор Кэллнер тоже был крайне раздражен. Уже неделя как всякая деятельность на Гипербазе прекратилась, если не считать кое-какой бумажной работы на вспомогательных астероидах. Уже почти неделя как два ведущих специалиста осложняют положение бесплодными экспериментами. А теперь они – во всяком случае эта женщина – являются к нему с совершенно невозможным предложением. Впрочем, Кэллнер понимал, что дать волю гневу было бы неосторожно.

Сьюзен Кэлвин настаивала:

– Но почему же нет, сэр? Не подлежит никакому сомнению, что существующее положение крайне опасно. Единственный способ достигнуть результатов, если мы еще не упустили время, – разделить роботов. Их больше нельзя держать вместе.

– Дорогая доктор Кэлвин, – заговорил генерал необыкновенно низким голосом, – я не представляю себе, где я мог бы разместить отдельно друг от друга шестьдесят три робота.

Доктор Кэлвин беспомощно развела руками.

– Тогда я бессильна, Нестор Десять будет или повторять действия других роботов, или уговаривать их не делать того, что он сам сделать не может. В любом случае дело плохо. Мы вступили в борьбу с этим роботом, и он побеждает. А каждая победа усугубляет его ненормальность. – Она решительно встала. – Генерал Кэллнер, если вы не разделите роботов, мне останется только потребовать немедленно их уничтожить. Все шестьдесят три.

– Ах, потребовать? – Богерт сердито взглянул на нее. – А какое вы имеете право предъявлять требования? Эти роботы останутся там, где они находятся. Я отвечаю перед дирекцией, а не вы.

– А я, – добавил генерал-майор Кэллнер, – отвечаю перед моим начальством, и этот вопрос должен быть улажен.

– В таком случае, – вспылила Кэлвин, – мне остается одно: подать в отставку. И если для того, чтобы заставить вас их уничтожить, придется предать гласности всю эту историю, я это сделаю. Это не я дала санкцию на изготовление модифицированных роботов.

– Доктор Кэлвин, – произнес генерал негромко, – если вы хоть одним словом нарушите распоряжение о неразглашении, вы будете немедленно арестованы.

Богерт почувствовал, что теряет контроль над ситуацией. Он вкрадчиво произнес:

– Ну, ну, не будем вести себя как дети, Нам нужно еще немного времени. Не может же быть, чтобы мы не смогли перехитрить робота, не подавая в отставку, не арестовывая людей и ничего не уничтожая.

Сьюзен Кэлвин в ярости повернулась к нему.

– Нельзя допускать, чтобы существовали неуравновешенные роботы! А у нас на руках один заведомо неуравновешенный Нестор, еще одиннадцать потенциально неуравновешенных и шестьдесят два нормальных робота, которые общались с неуравновешенным. Единственный абсолютно надежный путь – это полное их уничтожение!

Разговор прервало жужжание звонка. Гневный поток прорвавшихся чувств застыл в неподвижности.

– Войдите, – буркнул Кэллнер.

Это был Джералд Блэк, явно чем-то встревоженный.

– Я решил, что мне лучше зайти самому… я не хотел никому говорить… – начал он.

– В чем дело? Короче.

– Кто-то пытался открыть замки третьего отсека грузового корабля. На них свежие царапины.

– Третий отсек? – быстро откликнулась Кэлвин. – Тот, где находятся роботы? Кто мог это сделать?

– Изнутри, – коротко ответил Блэк.

– Замки испорчены?

– Нет, целы. Я уже четыре дня нахожусь на корабле, и за это время никто из роботов не пытался уйти. Но я решил, что вам следует это знать, а больше никому я ничего не говорил. Царапины обнаружил я сам.

– Там есть кто-нибудь? – спросил генерал.

– Роббинс и Мак-Адамс.

Наступило напряженное молчание. Потом доктор Кэлвин иронически произнесла:

– Ну?

Кэллнер растерянно потер переносицу.

– А что произошло?

– Разве не ясно? Нестор Десять собирается нас покинуть. Приказание исчезнуть сделало его безнадежно ненормальным. Я не удивлюсь, если то, что осталось у него от Первого Закона, не сможет воспрепятствовать этому стремлению. С него станется захватить корабль и на нем улететь. Тогда у нас будет сумасшедший робот на космическом корабле. А что он сделает дальше? Вы знаете? И вы, генерал, по-прежнему намерены оставить их всех вместе?

– Чепуха, – прервал ее Богерт. К нему уже вернулось прежнее спокойствие. – Все это из-за нескольких царапин на замке?

– Доктор Богерт, раз вы высказываете свое мнение, то вы, очевидно, закончили анализ, который я просила вас сделать?

– Да.

– Можно мне посмотреть?

– Нет.

– Почему? Или спрашивать об этом тоже нельзя?

– Потому что, Сьюзен, в этом нет никакого смысла. Я заранее сказал, что эти модифицированные роботы менее стабильны, чем нормальная модель, и мой анализ подтверждает это. Есть некоторая, очень незначительная, возможность выхода из строя при исключительных обстоятельствах, которые маловероятны. Этого достаточно. Я не собираюсь давать основания для вашего нелепого требования уничтожить шестьдесят два хороших робота только потому, что вы до сих пор не способны найти среди них Нестора Десять.

Кэлвин смерила его полным презрения взглядом.

– Не хотите лишить себя возможности когда-нибудь стать директором – так, что ли?

– Перестаньте, пожалуйста, – сердито вмешался Кэллнер. – Доктор Кэлвин, вы считаете, что больше ничего сделать нельзя?

– Ничего другого придумать не могу, – устало ответила она. – Если бы Нестор Десять отличался от нормальных роботов хоть чем-нибудь еще помимо Первого Закона… Пусть даже незначительно. Ну, обучением, приспособленностью к среде, специальностью…

Она внезапно замолчала.

– В чем дело?

– Я подумала… Пожалуй… – Ее взгляд снова стал твердым и пристальным. – Слушайте, Питер. Эти модифицированные Несторы проходят такое же первичное обучение, что и нормальные?

– Да. В точности такое же.

– Мистер Блэк, – она повернулась к молодому человеку, который молчал, пережидая вызванную его сообщением бурю. – Вы что-то там говорили… В тот раз, когда вы жаловались на чувство превосходства у Несторов, вы сказали, что техники обучили их всему, что знают сами.

– Да, по физике поля. Когда роботы прибывают сюда, они в этом ничего не понимают.

– Верно! – вдруг сказал Богерт. – Помните, говорил вам, Сьюзен, что, когда я опрашивал других Несторов, выяснилось, что двое из них, прибывшие позже всех, не успели изучить физику поля.

– Но почему? – спросила Кэлвин со все увеличивающимся возбуждением. – Почему модель Нестор Два с самого начала не обучают физике поля?

– На это я могу вам ответить, – сказал Кэллнер. – Дело в секретности. Если бы выпускалась специальная модель, знающая физику поля, и двенадцать экземпляров этой модели мы использовали здесь, а остальные работали бы в других областях, это могло бы возбудить подозрение. Люди, которым пришлось бы иметь дело с нормальными Несторами, могли бы задуматься, зачем им понадобилось знать физику поля. Поэтому роботов обучали лишь общим основам, а доучивали на месте. И, конечно, доучивали только тех, которые попадали сюда. Это очень просто.

– Все ясно. Пожалуйста, уйдите отсюда. Все трое. Мне нужно около часа, чтобы спокойно подумать.

Сьюзен Кэлвин чувствовала, что не сможет в третий раз выдержать это испытание. Она попыталась представить себе, как это будет, и почувствовала настолько сильное отвращение, что ее даже затошнило. Она больше не в силах допрашивать эту бесконечную вереницу одинаковых роботов.

Поэтому теперь вопросы задавал Богерт, а она сидела рядом, полузакрыв глаза, и рассеянно слушала.

Вошел номер четырнадцатый – оставалось еще сорок девять.

Богерт поднял глаза от бумаг и спросил:

– Какой твой номер в очереди?

– Четырнадцатый, сэр. – Робот предъявил свой номерок.

– Садись. Ты сегодня еще не был здесь?

– Нет, сэр.

– Так вот, вскоре после того, как мы кончим, еще один человек подвергнется опасности. Когда ты выйдешь отсюда, тебя отведут в кабину, где ты будешь спокойно ждать, пока не понадобишься. Ты понял?

– Да, сэр.

– Если человек окажется в опасности, ты попытаешься его спасти?

– Конечно, сэр.

– К несчастью, между тобой и этим человеком будет барьер из гамма-лучей.

Молчание.

– Ты знаешь, что такое гамма-лучи? – резко спросил Богерт.

– Какое-то излучение, сэр?

Следующий вопрос был задан дружеским тоном, как будто между прочим:

– Ты когда-нибудь имел дело с гамма-лучами?

– Нет, сэр, – без колебаний ответил робот.

– Гм… Ну так вот, гамма-лучи мгновенно убьют тебя. Они уничтожат твой мозг. Ты должен это знать и помнить. Конечно, ты не хочешь быть уничтоженным.

– Естественно. – Робот, казалось, был потрясен. Потом он медленно произнес: – Но, сэр, если между мной и хозяином, которому будет грозить опасность, окажутся гамма-лучи, то как я могу его спасти? Я просто бесполезно погибну.

– Да, это верно. – Казалось, Богерт задумался над этим. – Я могу посоветовать тебе только одно. Если ты обнаружишь, что между тобой и человеком гамма-излучение, можешь остаться на месте.

Робот явно почувствовал облегчение.

– Спасибо, сэр. Ведь тогда нет никакого смысла…

– Конечно. Но если никакого опасного излучения не будет, тогда другое дело.

– Конечно, сэр. Без всякого сомнения.

– Теперь можешь идти. Там, за дверью, ждет человек, который отведет тебя в кабину.

Когда робот вышел, Богерт повернулся к Сьюзен Кэлвин.

– Ну как, Сьюзен?

– Очень хорошо, – ответила она вяло.

– А может быть, мы могли бы поймать Нестора Десять, быстро задавая вопросы по физике поля?

– Может быть, но не наверное. – Ее руки бессильно лежали на коленях. – Имейте в виду, он борется против нас. Он настороже. Единственный способ поймать его – хитрость, А думать он способен – в пределах своих возможностей – гораздо быстрее, чем человек.

– А все-таки, может быть, стоит попробовать задавать роботам по нескольку вопросов о гамма-лучах? Скажем, длины волн?

– Нет! – Глаза доктора Кэлвин вспыхнули. – Ему очень легко скрыть свои знания, и тогда он будет предупрежден об испытании, которое его ждет. А это наш единственный верный шанс. Пожалуйста, Питер, задавайте те вопросы, которые составила я, и не импровизируйте. Рискованно даже спрашивать, имели ли они дело с гамма-лучами. Постарайтесь говорить об этом еще более безразлично.

Богерт пожал плечами и нажал кнопку, вызывая номер пятнадцатый.

Большая радиационная камера снова была в полной готовности, Роботы терпеливо ждали в открытых спереди деревянных кабинах.

Доктор Кэлвин согласовывала последние детали с Блэком, а генерал-майор Кэллнер медленно вытирал пот со лба большим платком.

– Вы уверены, – настаивала Сьюзен, – что ни один из роботов не имел возможности разговаривать с другим после опроса?

– Абсолютно уверен, – ответил Блэк. – Они не обменялись ни единым словом.

– И каждый помещен в предназначенную для него кабину?

– Вот план.

Психолог задумчиво поглядела на чертеж.

– Гм-м…

Генерал заглянул через ее плечо.

– А по какому принципу их разместили, доктор Кэлвин?

– Я попросила, чтобы тех роботов, которые проявили хоть малейшие отклонения во время предыдущих испытаний, на этот раз разместили по одну сторону прута. Я сама буду сидеть в центре и хочу следить за ними особенно внимательно.

– Вы будете сидеть там? – воскликнул Богерт.

– А почему бы и нет? – холодно возразила она. – То, что я надеюсь увидеть, может продолжаться одно мгновение. Я не хочу рисковать и должна смотреть сама. Питер, вы будете на галерее, и я прошу вас следить за роботами на другой стороне круга. Генерал Кэллнер, я организовала киносъемку каждого робота на случай, если мы ничего не заметим. Если понадобится, пусть роботы остаются на месте, пока мы не проявим и не изучим пленки. Ни один из них не должен уходить или передвигаться но залу. Понимаете?

– Вполне.

– Тогда приступим – в последний раз…

На стуле молча сидела Сьюзен Кэлвин. В глазах ее было заметно беспокойство. Груз сорвался с крюка, обрушился вниз, а в последний момент отлетел в сторону под внезапным, точно рассчитанным ударом могучего силового луча.

Один из роботов сорвался с места и сделал два шага вперед.

Потом он остановился.

Но доктор Кэлвин тоже вскочила со стула. Ее указательный палец был властно направлен на робота.

– Нестор Десять, подойди сюда! – крикнула она. – Иди сюда! ИДИ СЮДА!

Медленно, неохотно робот шагнул вперед. Не сводя с него взгляда, Кэлвин громко отдавала распоряжения:

– Пусть кто-нибудь уведет отсюда всех остальных роботов. Скорее!

Она услышала за спиной шум, топот тяжелых ног по полу, но не обернулась.

Нестор Десять – если это был Нестор Десять – повинуясь ее повелительному жесту, сделал еще шаг, потом еще два. Он был метрах в трех от нее, когда раздался его хриплый голос:

– Мне велели скрыться…

Пауза.

– Я не могу ослушаться. Меня столько времени не могли обнаружить… Он подумает, что я ничтожество… Он сказал мне… Но он не прав… Я могуч и умен…

Его речь была отрывистой. Он сделал еще шаг.

– Я много знаю… Он подумает… Меня обнаружили… Позор… Только не меня… Я умен… И обыкновенный человек… такой слабый… медлительный…

Еще шаг – и металлическая рука внезапно легла на плечо Сьюзен Кэлвин. Она почувствовала, как тяжесть руки придавливает ее к полу.

Ее горло сжалось, и она услышала свой собственный пронзительный крик.

Как сквозь туман, слышались слова Нестора Десять:

– Никто не должен обнаружить меня. Ни один хозяин…

Холодный металл давил ее, она сгибалась под его весом…

Потом раздался странный металлический звук. Сьюзен Кэлвин упала на пол, не почувствовав удара. На ее теле тяжело лежала сверкающая рука. Рука не двигалась. Не двигался и сам Нестор Десять, распростертый рядом с ней.

Над ней склонились встревоженные лица. Джералд Блэк спрашивал, задыхаясь:

– Он ударил вас, доктор Кэлвин?

Она слабо покачала головой. С нее сняли руку робота и осторожно помогли подняться.

– Что случилось?

Блэк сказал:

– Я на пять секунд включил гамма-лучи. Мы не понимали, что происходит, и только в последнюю минуту сообразили, что он напал на вас. Другого выхода не оставалось. Он погиб мгновенно. Но для вас это безопасно. Не беспокойтесь.

– Я не беспокоюсь. – Она закрыла глаза и на мгновение прислонилась к его плечу. – Не думаю, чтобы это действительно было нападение. Он только попытался. Но то, что осталось от Первого Закона, все еще удерживало его.

С того дня, как Сьюзен Кэлвин и Питер Богерт впервые встретились с генерал-майором Кэллнером, прошло две недели.

Работа на Гипербазе возобновилась. Грузовой космолет с шестьюдесятью двумя нормальными НС-2 продолжал свой прерванный путь, имея официальное объяснение двухнедельной задержки.

Правительственный корабль готовился доставить обоих Роботехников обратно на Землю.

Кэллнер снова был в парадной форме. Его перчатки сверкали белизной, когда он пожимал руки.

Кэлвин сказала:

– Остальных модифицированных Несторов, конечно, нужно уничтожить.

– Они будут уничтожены. Мы попробуем заменить их обычными или, в крайнем случае, обойдемся вообще без роботов.

– Хорошо.

– Но скажите мне… Вы ничего не объяснили. Как вы этого добились?

Она улыбнулась сжатыми губами.

– А, вот вы про что… Я бы сказала вам заранее, если бы была твердо уверена в успехе. Видите ли, Нестор Десять обладал комплексом превосходства, который все усиливался. Ему было приятно думать, что он и другие роботы знают больше, чем люди. Для него становилось очень важно так думать. Мы знали это. Поэтому мы заранее предупредили каждого робота, что гамма-лучи для него смертельны и что они будут отделять его от меня. Все, естественно, остались на месте. Пользуясь доводами Нестора Десять для предыдущего опыта, они все решили, что нет смысла пытаться спасти человека, если они наверняка погибнут, прежде чем до него доберутся.

– Да, доктор Кэлвин, это я понимаю. Но почему сам Нестор Десять покинул свое место?

– А! Мы с вашим молодым мистером Блэком приготовили небольшой сюрприз. Видите ли, между мной и роботами были не гамма-лучи, а инфракрасные. Обычное тепловое излучение, абсолютно безобидное. Нестор Десять знал это и ринулся вперед. Он ожидал, что и остальные поступят так же, повинуясь Первому Закону. Только через какую-то долю секунды он вспомнил, что обычный Нестор Два способен обнаружить наличие излучения, но не его характер. Что среди них только он один может определять длину волн, и этим он обязан обучению, которое прошел на Гипербазе под руководством обыкновенных людей. Эта мысль не сразу пришла ему в голову, потому что была для него слишком унизительной. Обычные роботы знали, что пространство, отделяющее их от меня, гибельно для них, потому что мы им это сказали, и только Нестор Десять знал, что мы солгали. И на миг он забыл или не захотел вспомнить, что другие роботы могут знать меньше, чем люди… Комплекс превосходства погубил его, Прощайте, генерал!

Разрешимое противоречие

Личный кабинет Координатора украшала средневековая диковинка – камин. Правда, положа руку на сердце, вряд ли средневековый житель признал бы в этом устройстве камин. Назначение камина было исключительно декоративным. Мирное, ласковое пламя горело в облицованном асбестом углублении за кварцевым стеклом.

Поленья в камине загорались под воздействием того же лазерного луча, что снабжал энергией весь город. Довольно было простого нажатия кнопки, чтобы освободить камин от золы и снабдить новой порцией топлива. Словом, это был самый мирный, самый укрощенный камин, какой только можно себе представить.

А вот огонь в нем был самый, настоящий! Из встроенного динамика доносилось мягкое потрескивание горящих поленьев, сквозь идеально прозрачное стекло было видно само пламя, весело пляшущее в струе подававшегося воздуха.

Координатор сидел лицом к камину, и в толстых стеклах его очков в миниатюре отражалась причудливая игра пламени. То же пламя играло и в зрачках его задумчивых глаз…

…и в зрачках глаз его гостьи, доктора Сьюзен Кэлвин, из «Ю. С. Роботс энд Мекэникл Мен Корпорейшн».

– Вы, наверное, догадываетесь, Сьюзен, что ваш визит носит не только светский характер, – сказал Координатор.

– Конечно, догадываюсь, Стивен, – ответила она.

– Прямо не знаю, с чего начать. С одной стороны, вроде бы не происходит ничего особенного. Но, с другой стороны, человечеству может грозить катастрофа.

– Если бы вы знали, Стивен, сколько раз ко мне обращались с подобными проблемами! У меня складывается впечатление, что так или иначе, все проблемы таковы.

– Правда? Ну, что ж, тогда попробуем разобраться в этой.

… «Всемирная Сталелитейная» сообщает о перепроизводстве в размере двадцати тысяч тонн проката. Мексиканский канал отстает от графика ввода в строй на два месяца. Разработки ртути в Альмадене с прошлой весны неуклонно снижают объем добычи, а с гидропонных плантаций в Тяньцзине массовым порядком увольняют персонал. Я назвал первое, что пришло в голову, а фактов таких – полна коробочка.

– А это серьезные отклонения? Я же не экономист, чтобы судить о последствиях.

– Каждое в отдельности – не слишком. Если ухудшится ситуация в Альмадене, туда можно будет послать специалистов по горному делу. Уволенные гидропонисты могут быть назначены на Яву и Цейлон, если уж в Тяньцзине их стало многовато. Двадцать тысяч тонн проката не покроют и двухдневной мировой потребности, а ввод в строй Мексиканского канала на два месяца позже намеченного срока погоды не делает. Меня волнуют Машины. Я уже побеседовал об этом с вашим руководителем исследовательского отдела.

– С Винсентом Силвером? Он мне ни слова не говорил.

– Я просил его никому не говорить о нашей беседе. Видимо, он меня послушался.

– И что же он вам ответил?

– Если не возражаете, Сьюзен, сначала я хотел бы обсудить с вами ситуацию с Машинами. Я хочу поговорить о них, потому что вы – единственный человек в мире, который настолько хорошо знает роботов, чтобы помочь мне сейчас. Вы не против, если я немного пофилософствую?

– Ради бога, Стивен, я готова выслушать что угодно, при условии, что вы посвятите меня в то, что хотите доказать.

– Ну… Видите ли, незначительные на вид нарушения равновесия в системе производства и потребления, которые я только что перечислил, могут быть первым шагом к последней войне.

– Продолжайте, Стивен.

Сьюзен Кэлвин не позволяла себе расслабиться, даже в удобном кресле. Ее холодное лицо, тонкие губы, ровный, без всяких эмоций голос с годами стали еще суше, еще жестче. И хотя Стивен Байерли был единственным человеком, который ей по-настоящему нравился, которому она доверяла, она и с ним вела себя так же, как с остальными, – ведь ей уже перевалило за шестьдесят, а привычки с годами не проходят, а, наоборот, укрепляются.

– Каждая эпоха в развитии человечества, – начал Координатор, – характеризовалась собственным определенным видом конфликтов – набором проблем, которые, как казалось, могли быть разрешены только путем применения силы. И всякий раз, увы, оказывалось, что применение силы вовсе не приносит решения проблемы. Наоборот, противоречие вызывало еще многочисленные конфликты, а потом разрешалось само собой – как говорится, тихой сапой, – по мере того, как изменялись экономические и социальные условия. Потом назревали новые проблемы, и начиналась новая полоса войн, – казалось бы, этот цикл бесконечен.

Вспомните сравнительно недавние времена. В шестнадцатом – восемнадцатом столетиях шли бесконечные династические войны, и главным для Европы был вопрос о том, кто будет ею править: Габсбурги или Валуа-Бурбоны. Противоречие было неразрешимым, поскольку считалось, что не может одна половина Европы быть под властью одной династии, а другая половина – другой. Тем не менее именно такая ситуация существовала до Великой французской революции, когда сначала Бурбоны, а вслед за ними и Габсбурги были отправлены на свалку истории.

Тогда же Европу раздирали еще более страшные войны – религиозные: они призваны были решить, быть Европе католической или протестантской, поскольку, как считалось, той и другой одновременно она быть не может. И, конечно же, такое неразрешимое противоречие могло быть урегулированно только огнем и мечом. Однако и тут сила ничего не решила, В Англии началась промышленная революция, а на континенте взяли верх националистические настроения. По сей день Европа наполовину католическая, наполовину протестантская, но это никого не волнует.

Вдевятнадцатом – двадцатом веках разразились националистическо-империалистические войны, и самым важным стал вопрос о переделе мира в борьбе за рынки сбыта и источники сырья между странами Европы. Тогда казалось, что мир не может существовать, не будучи поделенным между Англией, Францией и Германией. Но никакие войны не привели к тому, чего в конце концов добились сами неевропейские страны, когда в них выросли национально-освободительные движения и они решили, что запросто проживут без всякой Европы. Итак, мы имеем четкую картину…

– Да, Стивен, ваши доводы доказательны, хотя и нельзя сказать, что это особенно глубокие умозаключения.

– Неглубокие, согласен. Но, увы, самые очевидные вещи как раз хуже всего и доходят до сознания людей. И вот в двадцатом веке, Сьюзен, началась новая полоса войн. Как их назвать? Идеологические? Не знаю. Религиозные страсти наложились на экономические воззрения, и снова войны стали «неизбежны», и на этот раз на сцену истории вышло атомное оружие. Казалось, человечество не выживет, будет катиться все ниже и ниже под уклон неизбежности, И тогда были созданы позитронные роботы.

Они появились как раз вовремя, и примерно тогда же были начаты межпланетные перелеты… И сразу стало совершенно безразлично, кто умнее – Адам Смит или Карл Маркс.

– «Бог из машины» явился – в прямом и переносном смысле, – сухо прокомментировала. Сьюзен Кэлвин.

– Никогда раньше не слышал от вас каламбуров, Сьюзен, но вы правы. Но и теперь мы не гарантированы от опасностей. Разрешение одной проблемы всегда неминуемо влекло за собой появление другой. Наша всемирная роботизированная экономика не застрахована от проблем, и поэтому были созданы Машины. Экономика Земли стабильна, и останется стабильной, будучи основанной на решениях Машин, которые производят расчеты и дают рекомендации, исходя исключительно из соображений пользы для человечества, руководствуясь при этом Первым Законом Роботехники.

И хотя Машины представляют собой, – продолжал Координатор, – сложнейшие конгломераты вычислительной техники, когда-либо существовавшие, тем не менее в свете Первого Закона они – такие же роботы, и потому вся земная экономика существует и развивается в соответствии с жизненными интересами человечества. Население Земли знает, что ему не грозит безработица, перепроизводство, недостаток чего-либо. Нищета, голод – слова из учебников истории. Таким же архаизмом становится и понятие собственности на средства производства. Кто бы ими ни владел (если это еще имеет смысл) – человек, группа людей, нация или все человечество, – любые средства производства могут быть использованы только в соответствии с указаниями Машин. Не потому, что людей принудят поступить так или иначе, а потому, что Машины всегда выбирают самый мудрый, самый оптимальный путь, и люди об этом знают.

Это означает, что всем войнам на свете – конец. Если только…

Координатор умолк, и Сьюзен Кэлвин нетерпеливо поторопила его:

– Если только…

– Если только, – закончил Координатор, – Машины не перестанут выполнять свои функции.

– Ясно. Значит, именно этим вы объясняете все эти загадочные неполадки – в сталепрокатной промышленности, гидропонике и так далее?

– Да, Сьюзен. Подобных ошибок не должно быть! Но… доктор Силвер сказал мне, что и не может быть!

– Он что, отрицает очевидное? Не похоже на него.

– Нет, Сьюзен, факты он не отрицает. Я, наверное, не так выразился. Он наотрез отказывается признать, что Машины могут давать неверные ответы. Он утверждает, что Машины устроены так, что сами исправляют собственные ошибки, и что наличие ошибки в соединениях и реле может быть следствием лишь нарушения основных законов природы. Но все-таки я ему сказал…

– Но все-таки вы сказали: «Пусть ваши мальчики все проверят еще разок».

– Сьюзен, вы читаете мои мысли. Именно так я ему и сказал, но он ответил, что это невозможно.

– Что, слишком занят?

– Нет, дело не в этом. Он сказал, что на это не способен ни один человек. Он был со мной откровенен. Он мне объяснил, и я искренне надеюсь, что понял его правильно, что Машины представляют собой колоссальную экстраполяцию. То есть: бригада математиков несколько лет упорно трудится над созданием позитронного мозга, способного производить определенные расчеты. С помощью результатов этих расчетов они потом создают еще более сложный мозг, который предназначен для произведения еще более сложных расчетов и создания еще более сложного мозга, и так далее. Судя по тому, что мне сказал доктор Силвер, то, что мы называем Машинами, является результатом десяти таких последовательных операций.

– Д-да, дело знакомое, – кивнула Сьюзен. – Какое счастье, что я не математик. Бедный Винсент. Он еще так молод. У руководителей исследовательского отдела до него таких трудностей не было. И у меня тоже. Мне кажется, сегодня Роботехники плохо разбираются в своих собственных творениях.

– Пожалуй, вы правы. Машины – это вовсе не простой супермозг, как о них пишут в воскресных приложениях. Ситуация такова, что собирая и анализируя бесконечное количество данных за немыслимо короткое время, они лишили людей возможности их проверить.

Тогда я решил предпринять другую попытку. Я сделал запрос самой Машине. В обстановке строжайшей секретности мы ввели в машину исходные данные, которые она сама в свое время использовала для принятия решения в области сталепрокатной промышленности, ее собственный ответ и информацию о последствиях принятого решения – то бишь о перепроизводстве, – и попросили объяснить случившееся.

– Ну, и каков же был ответ? – с нескрываемым интересом спросила Сьюзен Кэлвин.

– Я могу процитировать вам его слово в слово. «Ответ на вопрос недопустим».

– И что на это сказал Винсент?

– Он сказал, что возможны два варианта. Либо мы не дали Машине достаточно данных, чтобы она могла дать более четкий ответ, что, естественно, маловероятно. Это доктор Силвер сам признал. Либо Машина не могла признать, что ее ответ, противореча Первому Закону Роботехники, нанес вред людям. А потом доктор Силвер порекомендовал мне посоветоваться с вами.

Сьюзен Кэлвин устало усмехнулась,

– Стара я уже, Стивен. Было время, помните – вы хотели назначить меня руководительницей исследовательского отдела, и я отказалась, Я и тогда была немолода, и мне не хотелось брать на себя такую ответственность. Тогда на этот пост пригласили молодого Силвера, и меня это устроило. Но видно, толку мало, раз меня все равно втягивают в эти дела.

Позвольте мне, Стивен, изложить свою точку зрения. Проводимые мной исследования действительно касаются поведения роботов в свете Трех Законов Роботехники. В данный момент мы говорим о достигших невероятной сложности Машинах. Они – позитронные роботы и, следовательно, повинуются Законам. Однако они не являются личностями, то есть функции их чрезвычайно ограничены. Так и должно быть, поскольку они узкоспециализированы. Это почти не оставляет места для взаимодействия Законов, и мой метод исследования тут практически бесполезен. Короче говоря, не думаю, что могу помочь вам, Стивен.

Координатор грустно усмехнулся.

– И все-таки, Сьюзен, позвольте мне рассказать вам остальное. Я изложу свои предположения, а вы тогда, может быть, скажете, насколько все это вероятно с точки зрения робопсихологии.

– Безусловно. Продолжайте.

– Итак: если Машины дают неверные ответы, а ошибаться не могут, остается только одна возможность. Им дают неверную информацию! Другими словами, дело не в роботах, а в людях. Так что я отправился в инспекционную поездку…

– …из которой только что вернулись в Нью-Йорк.

– Да. Это было необходимо, поскольку у нас четыре Машины, и каждая из них отвечает за один из регионов Земли, И все четыре дают неверные ответы.

– Ну, а вот это как раз совершенно закономерно, Стивен. Если хотя бы одна из Машин дает неверный ответ, ошибутся и остальные три – ведь они функционируют на основании допущения о том, что каждая из них в порядке. Если допущение неверно, и ответы будут неверны.

– Угу… Вот и мне так показалось. Ну, а теперь не посмотрите ли вы вместе со мной записи моих бесед с каждым из региональных вице-координаторов? Ах да, чуть не забыл… Приходилось ли вам слышать об организации под названием «Общество защиты прав человека»?

– Ах, эти? Конечно. Они – последователи фундаменталистов, которые в свое время противились тому, чтобы «Ю. С. Роботс» использовала позитронных роботов, мотивируя это неправомерным вытеснением людей с рабочих мест. Теперь, насколько мне известно, «Общество защиты прав человека» борется с Машинами.

– Да, да, но… В общем, сами увидите. Давайте начнем с Восточного региона.

– Как вам угодно, Стивен.

ВОСТОЧНЫЙ РЕГИОН:

а) площадь: 7 500 000 кв. миль

б) население: 1 700 000 000

в) столица: Шанхай

Прадед Чинь Co-линя погиб в Китайской Республике во время японской интервенции, и никто, кроме его любящих детей, не оплакал его кончину – никто и не знал, где он погиб. Дед Чинь Co-линя пережил суровые годы гражданской войны в конце сороковых, но никто, кроме его любящих детей, не знал этого и не интересовался этим.

И все же Чинь Co-линь стал региональным вице-координатором, и его заботам было вверено экономическое благосостояние половины населения Земли.

Возможно, именно память о предках побудила Чинь Co-линя повесить на стену своего кабинета две карты – их единственное украшение. Одна из них представляла собой старинный нарисованный от руки план земельного участка площадью в один или два акра. Надписи на карте были сделаны давно вышедшими из употребления иероглифами. На ней были изображены крошечный ручеек и низенькие фанзы – в одной из таких родился дедушка Чиня.

Вторая карта была огромная и современная, с четкими обозначениями и надписями на кириллице. Красная линия границы Восточного региона окружала территории, что были когда-то Китаем, Индией, Бирмой, Индокитаем и Индонезией. Только где-то в уголке древней провинции Сичуань стояла крошечная пометка – никто, кроме Чиня, не заметил бы ее, – там находился земельный надел его далеких предков.

Стоя перед этими картами, Чинь беседовал со Стивеном Байерли на чистейшем английском языке.

– Кому как не вам знать, господин Координатор, что моя работа – по большому счету – синекура. Она дает мне определенное общественное положение, а местонахождение моего офиса удобно для администрации, но в остальном – все делает Машина! Скажите, к примеру, каково ваше мнение о гидропонных установках в Тяньцзине?

– Грандиозно!

– А ведь это только одна из десятков подобных установок, и не самая большая. Шанхай, Калькутта, Батавия, Бангкок… Их множество, и они кормят миллиард и три четверти человек на Востоке.

– Но тем не менее именно в Тяньцзине возникла проблема безработицы. Неужели стало возможным перепроизводство? Трудно поверить, чтобы Азия страдала избытком продуктов питания.

Узкие темные глаза Чиня стали еще уже,

– Нет. До этого пока далеко. Действительно, в последние месяцы в Тяньцзине пришлось закрыть несколько резервуаров, но ничего страшного, уверяю вас.

Люди были уволены временно. Те, кто пожелал остаться на работе в области гидропоники, тут же получили направления на работу в Коломбо, на Цейлон: там как раз вступает в строй новая установка.

– И все-таки, почему были закрыты резервуары?

Чинь ласково улыбнулся.

– Вероятно, вы не очень хорошо разбираетесь в гидропонике. Впрочем, ничего удивительного в этом нет. Вы северянин, а у вас до сих пор отдают предпочтение выращиванию растений в открытом грунте. На Севере, если и задумываются о гидропонике, то считают ее выращиванием растений в химических растворах. В принципе, так оно и есть. Только выращиваем мы не турнепс и не морковку. Все гораздо сложнее, поверьте.

Предмет нашего самого большого внимания, продукт, дающий основную массу урожая – это дрожжи. В настоящее время мы выращиваем более двух тысяч видов дрожжей, и каждый месяц добавляются новые. Основными компонентами питательных сред для выращивания дрожжей являются нитраты и фосфаты. Наряду с ними добавляются микроскопические количества редкоземельных элементов – бора и молибдена, к примеру. Органической составляющей питательных растворов служит сахар, получаемый путем гидролиза целлюлозы. Помимо этого добавляются и другие питательные вещества.

Для того, чтобы гидропонная индустрия существовала и успешно развивалась, чтобы мы могли кормить почти два миллиарда человек – нам приходится заниматься постоянным восстановлением лесных массивов, следить за работой громадных деревоперерабатывающих комплексов в наших южных джунглях. Нам нужны энергия, сталь и в первую очередь химическое производство.

– Все ясно, кроме последнего. Для чего вам химикаты?

– Видите ли, мистер Байерли, каждый вид дрожжей обладает выраженными особенностями. На сегодняшний день, как я уже сказал, наш ассортимент составляют две тысячи видов. Вы сегодня ели бифштекс – он из дрожжей. Мороженые фрукты на десерт – это тоже дрожжи. Мы ухитрились разработать технологию приготовления дрожжевого раствора, который ни по вкусу, ни по внешнему виду, ни по пищевой ценности не отличается от молока.

А ведь именно вкус, больше чем все остальное, делает дрожжевые продукты столь популярными. Именно ради вкуса мы выводим новые искусственные виды, для которых уже не годится основная диета – солевые и сахарные растворы. Одному из этих штаммов нужен биотин, другому – птероилглютаминовая кислота, третьему – еще семнадцать различных аминокислот, а также вся группа витаминов В. Это сложно, но тем не менее эти продукты очень популярны, и мы не можем позволить себе от них отказаться.

Байерли нетерпеливо поерзал в кресле.

– Но… зачем вы мне это все рассказываете?

– Вы же спросили у меня, сэр, почему люди в Тяньцзине остались без работы. Вот я и решил объяснить все подробно, чтобы вы поняли. Дело исключительно в переоборудовании резервуаров для обновления ассортимента. Всю стратегию осуществляет Машина.

– Однако осуществляет несовершенно.

– Видите ли… я бы не стал так говорить. Если учесть, сколько у нас сложностей, если вспомнить, что с каждым днем их все больше… Да, действительно, в Тяньцзине несколько тысяч работников в настоящее время остались без работы. Однако потери вследствие закрытия резервуаров составили не более одной десятой процента от валового продукта. Я считаю, что это…

– Однако в первые годы работы Машины эта цифра не превышала одной тысячной процента.

– Да, но в первые же десять лет после ввода в эксплуатацию Машины мы увеличили объем выпускаемой продукции в двадцать раз! Проблемы становятся все более сложными, и вполне допустимы какие-то ошибки… Хотя…

– Хотя?

– Действительно, имел место довольно странный случай… Есть такой Рама Врасайяна…

– Что с ним стряслось?

– Врасайяна ведал процессом выпаривания рассола для получения йода – дрожжи без него вполне обходятся, но он нужен людям. Так вот, его завод был закрыт.

– В самом деле? И по какой причине?

– Конкуренция – хотите верьте, хотите нет. Одной из основных функций Машины является координация оптимального распределения производственных мощностей. Нельзя же, к примеру, допустить, чтобы какая-то территория плохо снабжалась за счет, допустим, того, что процент прибыли не покрывал стоимости транспортных расходов. Точно так же недопустимо, чтобы какая-то территория снабжалась чрезмерно – это ведет к неполной загрузке мощностей или непроизводительной конкуренции. В случае, о котором я вам рассказываю, в том же городе, где работал завод Врасайяны, было начато строительство другого, более современного завода, который был оборудован модернизированной линией экстракции йода.

– И Машина позволила такому случиться?

– Да, конечно. Это как раз не удивительно. Ведь по новой технологии производство будет более эффективным. Гораздо более странно другое: почему Машина не порекомендовала Врасайяне модернизировать собственное производство, установить новую линию экстракции? Ничего страшного, правда, не произошло. На новом заводе Врасайяна получил должность инженера. Он немного проиграл в деньгах, но все-таки пострадал не так уж сильно. Легко нашли работу и рабочие прежнего завода, а старый был переоборудован во что-то полезное, точно не помню. Мы во всем положились на Машину.

– И других жалоб у вас нет?

– Никаких!

ТРОПИЧЕСКИЙ РЕГИОН:

а) площадь: 22 000 000 кв. миль

б) население: 500 000 000

в) столица: Новый Город

Карта в кабинете Линькольна Нгомы была гораздо более небрежная, чем в шанхайской резиденции Чиня. Границы Тропического региона были очерчены там черным, тут коричневым и простирались вокруг громадных областей, помеченных просто как «джунгли» или «пустыни». Кое-где встречались области, где были надписи типа «Слоны и другие экзотические животные».

Территория Тропического региона была поистине грандиозна. В нее почти целиком входили два континента – вся Южная Америка от Аргентины на севере и вся Африка к югу от Атласских гор. В регион попадала и часть Северной Америки к югу от Рио-Гранде, и даже часть Азии – Аравийский полуостров и Иран. Тропический регион резко отличался от Восточного. Там на пятнадцати процентах площади земного шара ютилась почти половина человечества, а тут пятнадцать процентов населения земного шара просторно разместилось почти на половине площади планеты.

Но прирост населения был тут весьма заметен. Правда, он происходил в основном за счет иммиграции, но для каждого, кто прибывал в Тропический регион, находилось и место, и дело.

На взгляд Линкольна Нгомы, Байерли был похож на всех иммигрантов с Севера: все белокожие только о том и думают, чтобы усовершенствовать условия внешней среды и сделать ее комфортной. Нгома ощущал почти инстинктивное превосходство. Ему было жаль несчастного бледнокожего, родившегося под лучами холодного северного солнца, – естественное презрение сильного к слабому.

Столица Тропического региона была самым новым городом на Земле – ее так и назвали – «Новый Город», и в этом сквозила наивная самоуверенность молодости. Город простирался на прекрасных, плодородных холмах нигерийского нагорья. Из окна кабинета Нгомы открывался чудесный вид. Город утопал в лучах жаркого солнца, играли и переливались струи фонтанов. Радужными красками весело светились крылышки тропических птиц. Наступит ночь – и в непроницаемо черных небесах зажгутся яркие звезды…

Нгома весело рассмеялся. Улыбка обнажила ровные белые зубы. Высокий, чернокожий, темноволосый, он был удивительно красив.

– Ну, конечно, – сказал он с легким акцентом на английском. – Мексиканский канал немножко запаздывает. Ну и что? Все равно мы завершим строительство, будьте спокойны, старина.

– Но до недавнего времени строительство шло по графику?

Нгома искоса взглянул на Байерли, неторопливо откусил кончик длинной толстой сигары и зажег ее.

– Это что, официальное расследование, Байерли? Как вас понимать? Что происходит?

– Ничего. Ничего официального. Просто любознательность входит в обязанности Координатора, вот и все.

– Ну, что же, старина, если вам действительно просто больше делать нечего, то я вам скажу. Нам всегда не хватает рабочих рук. У нас в тропиках дел по горло. И канал – только одно из них.

– Но разве Машина не предусмотрела объема работ по прокладке канала? Разве не учла всех конкурентных проектов?

Нгома закинул руки за голову и выпустил к потолку несколько колечек синего дыма.

– Она несколько ошиблась.

– И часто она… несколько ошибается?

– Не чаще, чем молено ожидать. Честно говоря, нас это не слишком огорчило, Байерли. Мы вводим данные. Пользуемся полученными результатами, делаем, что нам говорит Машина… Но это просто для удобства, Байерли, просто для экономии усилий. Пришлось бы – обошлись бы и без нее. Может быть, не так хорошо. Может быть, все выходило бы не так быстро… Да нет, справились бы.

Мы уверены в себе, Байерли, и в этом весь секрет. В нашем распоряжении – девственная земля, которая ждала наших рук тысячи лет в то время как в остальной части мира землю друг у друга рвали с кровью в доатомную эру. Нам не нужно питаться дрожжами, как этим беднягам в Восточном регионе, нам не стоит волноваться по поводу загрязнения среды, как вам, северянам.

Мы уничтожили муху це-це и малярийных москитов. Люди поняли, что и под нашим жарким солнцем можно жить и трудиться. Мы вырубили джунгли и обрели плодородную землю, мы оросили пустыни и насадили там сады. Мы стали добывать уголь и нефть, обнаружили на своей земле множество других полезных ископаемых.

Так не мешайте нам! Это все, чего мы просим у остального мира. Отойдите и не мешайте нам работать!

Байерли, не обращая внимания на эти патетические высказывания, спросил:

– И тем не менее, что же случилось на строительстве канала?

Нгома развел руками.

– Трудности с персоналом.

Покопавшись в стопке бумаг на столе, он попытался найти нужную, но вскоре раздраженно махнул рукой.

– Что-то у меня было такое по этому вопросу, – пробурчал он, – ну да ладно. Как будто, если я правильно помню, там оказалось мало женщин, и поэтому трудно было найти рабочих-мужчин. Видимо, никому не пришло в голову предоставить Машине данные о численном соотношении полов.

Тут Нгома откинул голову назад и весело расхохотался. Но быстро стал серьезным. Нахмурив лоб, он воскликнул:

– Погодите-ка! Я вспомнил. Виллафранка! Ну, конечно же, Виллафранка!

– Виллафранка? – недоуменно переспросил Байерли.

– Франциско Виллафранка. Он был главным инженером строительства. Погодите, сейчас я постараюсь припомнить получше… Что-то там такое случилось. Обвал, что ли? Да. Точно. Обвал. Никто не погиб, насколько я помню, но шуму было много. Просто скандал.

– О?!

– Была какая-то ошибка в его расчетах. По крайней мере, так утверждала Машина. В нее ввели расчетные данные – то, с чего Виллафранка начинал. Ответы вышли совсем другие. Вероятно, в расчетах Виллафранка не учел последствий сильных ливней. Ну или что-то еще в таком духе, Я же, вы понимаете, не инженер.

Но, как бы то ни было, Виллафранка поднял там страшную бучу. Он клялся и божился, что сначала Машина дала другой ответ, что он в точности выполнял ее указания. А потом он уволился. Мы пытались удержать его – ведь раньше, до этого случая, он работал хорошо, и всякое такое… но, конечно, на более скромной должности… это безусловно… ошибки нельзя пропускать… это вредит дисциплине… на чем я остановился?

– На том, что вы предложили ему остаться.

– Да. Но он отказался… Короче, в итоге мы отстаем на два месяца. Но, черт подери, это такая ерунда.

Байерли принялся постукивать пальцами по столу.

– Виллафранка винил во всем Машину, не так ли?

– Ну а что ему оставалось делать? Давайте смотреть правде в глаза, Байерли. Мы – люди, и нам от своей натуры никуда не уйти. И потом, вот еще… только что вспомнил. И почему я никогда не могу найти документов, когда они мне нужны? Делопроизводство – ни к черту… В общем, этот Виллафранка состоял в какой-то вашей северной организации. Мексика слишком близко к северу. В этом вся беда.

– Какую организацию вы имеете в виду?

– Кажется, она называется «Общество защиты прав человека». Что-то в этом духе. Этот Виллафранка мотался каждый год на конференции в Нью-Йорк. Сборище безобидных сумасшедших. Им не нравятся Машины. Машины, видите ли, губят людскую инициативу! Так что неудивительно, что Виллафранка винил во всем Машину. Лично мне это совершенно непонятно. Разве похоже, что у нас здесь, в Новом Городе, кто-то подавляет людскую инициативу?

А Новый Город весело сверкал в лучах африканского солнца – самое юное создание Homo Metropolis.

ЕВРОПЕЙСКИЙ РЕГИОН:

а) площадь: 4 000 000 кв. миль

б) население: 300 000 000

в) столица: Женева

Европейский регион мало напоминал два предыдущих. По площади он был самым маленьким – его территория не составляла и пятой части площади Тропического региона, а население – и пятой части Восточного. С географической точки зрения он мало напоминал то, что было доатомной Европой, поскольку в его состав не входила ни европейская часть России, ни Британские острова. Правда, добавилось средиземноморское побережье Африки и Азии, и, совершив дерзкий прыжок через океан, регион захватывал Аргентину, Чили и Уругвай.

Не было также похоже на то, что Европейский регион сумеет сравняться с другими – даже несмотря на присущую его латиноамериканской части энергичность. Он был единственным из всех регионов планеты, где отмечалось неуклонное снижение численности населения, и только здесь не отмечалось ни роста производства, ни каких-либо нововведений в области культуры.

– Европа, – изящно грассируя, сказала мадам Жегешовска по-французски, – фактически представляет собой экономический придаток Северного региона. Мы это отлично знаем, но это неважно.

Видимо, отсутствие в ее кабинете карты Европейского региона отражало ее равнодушие к данному вопросу.

– Но тем не менее, – возразил Байерли, – у вас есть собственная Машина, и вы ни в коей мере не должны ощущать экономического давления из-за океана.

– Машина! Ах!

Она пожала своими изящными плечами, улыбнулась, вынимая длинными тонкими пальцами сигарету.

– Европа – спящий мир. И те, кто не успел удрать из нее в Тропики, спят вместе с ней. Сами видите: работа вице-координатора возложена на хрупкие плечи слабой женщины. К счастью, груз не так уж тяжек, да и ждут от меня не слишком многого.

Что касается Машины… На что еще она способна, как только на то, чтобы сказать: «Делайте так, как я скажу, и это для вас самое лучшее». Но что для нас самое лучшее? Естественно, оставаться экономическим придатком Северного региона.

Но ведь все не так ужасно. Войнам конец. Мы живем в мире и покое – а это так приятно после семи тысячелетий сплошных войн. Мы стары, мсье. В наши границы входят области, где когда-то зародилась Западная цивилизация, – Египет, Мессопотамия, Крит, Сирия, Малая Азия и Греция… Но преклонный возраст – вовсе не обязательно несчастный возраст. Это может быть и успокоение, и процветание…

– Возможно, вы правы, – сухо прервал ее Байерли. – По крайней мере, темп жизни тут не такой бешеный, как в других регионах. Атмосфера приятная.

– Правда? А, вот нам и чай принесли. Мсье, вы как любите – со сливками, с сахаром? Пожалуйста.

Она отпила немного чаю и продолжила:

– Ну, конечно, атмосфера приятная. А в других местах на Земле продолжается какая-то возня, борьба… Знаете, я нахожу здесь довольно занятную аналогию… Было время – хозяином мира был Рим. Он впитал культуру и цивилизацию порабощенной им Греции. Греции, которая никогда не была единой, которая постепенно раздиралась войнами. Рим объединил Грецию, дал ей мир и возможность жить спокойно, хотя и без славы, заниматься философией и искусством вдали от прогресса и войн. Это было нечто вроде смерти, но смерти спокойной, мирной и долгой – она тянулась с небольшими перерывами целых четыре столетия.

– Да, но, – прервал ее Байерли, – Рим в конце концов пал, и наркотическое опьянение развеялось.

– Вы правы, но ведь теперь нет больше варваров, способных растоптать цивилизацию?

– Ах, мадам Жегешовска, мы сами способны стать варварами. Простите, но я вот о чем хотел вас спросить… добыча ртути в Альмадене сильно упала. Ведь не убывают же запасы скорее, чем ожидалось?

Проницательные серые глаза мадам в упор смотрели на Байерли.

– Варвары – упадок цивилизации – выход из строя Машин. Ход ваших мыслей очевиден, мсье.

– Вы находите? – усмехнулся Байерли. – Ну что ж, пусть будет так, хотя я вовсе не это имел в виду. А вы считаете, альмаденские события связаны с неполадками в работе Машины?

– Вовсе нет. Но я уверена, что так думаете вы. Вы, насколько я знаю, уроженец Северного региона. Офис главного Координатора находится в Нью-Йорке… А я Не так давно заметила, что северяне понемногу начинают утрачивать доверие к. Машинам. Вы, северяне…

– Мы? – раздраженно прервал ее Байерли. – Кто это – «мы»?

– Вам, вероятно, известно «Общество защиты прав Человека»? Его позиции у вас на севере чрезвычайно сильны, а вот у нас, в старушке-Европе, приверженцев вовсе не так много. Европе давно нет никакого дела до защиты чьих бы то ни было прав. Вы, конечно, энергичный северянин, а не континентальный циник.

– Это как-то связано с Альмаденом?

– О да, я думаю именно так. Рудники контролирует компания «Концерн Циннабар» – северная организация, со штаб-квартирой в Николаеве, Лично я сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из совета директоров «Циннабара» когда-либо консультировался с Машиной, хотя на конференции в прошлом месяце они утверждали, что делали это. У нас, безусловно, не было возможности их проверить, но я далека от того, чтобы принимать на веру слова северянина, – поймите, я никого не хочу обидеть. Однако я считаю, что все кончится благополучно.

– В каком смысле «благополучно», позвольте поинтересоваться; мадам?

– Надеюсь, мсье, вы понимаете, что те экономические неполадки, которые имели место в Альмадене, хотя и невелики в сравнении с великими потрясениями прошлого, все-таки нарушили мирное течение нашей жизни и привели к некоторым волнениям в испанской провинции. Концерн «Циннабар» продает свои акции местным жителям, испанцам. Это утешительно, мсье. Если уж мы – экономические вассалы севера, не следует унижать нас, демонстрируя это столь открыто. К тому же, нашим людям мы можем больше доверять в плане повиновения рекомендациям Машины.

– Значит, вы уверены, что теперь все будет в порядке?

– Уверена. По крайней мере, в Альмадене.

СЕВЕРНЫЙ РЕГИОН:

а) площадь: 18 000 000 кв. миль

б) население: 800 000 000

в) столица: Оттава

Положение Северного региона было высоким, как в прямом, так и в переносном смысле. Его географическое положение отлично демонстрировала карта, висевшая на стене оттавского офиса вице-координатора Хирама Маккензи. В самом центре карты красовался Северный полюс. Все приполярные области, включая Скандинавский полуостров и Исландию, входили в Северный регион.

Территорию региона можно было приблизительно разделить на две части. Левая часть карты изображала Северную Америку к северу от Рио-Гранде, а правая – то, что было когда-то Советским Союзом. Вместе они составляли средоточие сил всей планеты в начале атомной эры. Великобритания, располагавшаяся примерно посередине между двумя этими территориями, вклинивалась в Европейский регион, а на самом верху карты, очерченные весьма символически, располагались Австралия и Новая Зеландия.

Никакие изменения последних десятилетий не могли скрыть тот факт, что Северный регион оставался экономическим лидером планеты.

Что-то символическое было даже в том, что из всех карт, которые Байерли видел за время своей инспекционной поездки, только на этой была представлена вся Земля: Север не боялся возможной конкуренции и ни от кого не скрывал своего превосходства.

– Это невозможно, мистер Байерли, – угрюмо пробурчал Маккензи, медленно потягивая виски. – Насколько мне известно, у вас нет образования Роботехника.

– Нет.

– Х-м-м… Прискорбно то, что такого образования нет ни у Чиня, ни у Нгомы, ни у Жегешовской. Слишком рано люди укрепились во мнении о том, что Координатору достаточно быть всего-навсего хорошим организатором и человеком широкого кругозора, умеющим общаться с людьми. Нет, в наши дни Координатору неплохо было бы и в Роботехнике разбираться, – простите, я никого не хотел обидеть.

– А никто и не обиделся. Я с вами согласен целиком и полностью.

– Судя по тому, что вы мне успели рассказать, Байерли, я понял, что вас беспокоят наметившиеся в последнее время сбои в мировой экономике. Я не знаю, какие у вас на этот счет предположения, но позволю себе заметить, что в прошлом бывали случаи, когда любопытные глупцы интересовались тем, что было бы, если бы Машине удалось подсунуть неверные данные.

– И что было бы, мистер Маккензи?

– Ну… – шотландец сложил на груди руки и глубоко вздохнул. – Все данные проходят через сложнейшую систему скрининга, включающую проверку как людьми, так и компьютерами, так что проблема ошибочной информации не должна бы и возникать. Но это теоретически. Людям вообще свойственно ошибаться, кроме того, их можно подкупить, а любая Машина не застрахована от механической поломки.

Но главное не в этом. То, что мы называем «неверными данными», в действительности представляет собой некую информацию, противоречащую всем остальным известным Машине данным. Это наш единственный критерий для определения того, что правильно, а что нет. И для Машины тоже. Дайте ей, к примеру, задание составить план сельскохозяйственных работ в Айове с учетом того, что средняя температура воздуха в июле там составляет 57 градусов по Фаренгейту^[4] Машина не примет такую команду. Она не даст ответа! И вовсе не потому, что ей окажутся как-то особенно неприятны именно такие цифры или потому, что такое в принципе невозможно. Дело в том, что по имеющимся у нее данным, вероятность температуры 57 градусов в июле равна нулю. Вот и все. Машина отвергнет такие данные.

Единственным способом заставить Машину принять неверные данные является включение их в состав непротиворечивого единого массива информации, и сделано это должно быть исключительно хитро, тонко – так, чтобы Машина не сумела уловить, что ее обманывают. Либо можно попытаться подсунуть ей такие данные, знания о которых находятся вне компетенции Машины. Первое человеку просто не под силу, а второе… почти не под силу, потому что знания Машины растут с каждой секундой.

Стивен Байерли задумчиво коснулся переносицы двумя пальцами.

– Таким образом, Машину не проведешь. Но тогда как же вы объясните все эти ошибки?

– Дорогой мой Байерли, как видно, вы совершаете обычную ошибку: вы допускаете, что Машина знает все. Позвольте, я опишу вам один случай из личного опыта.

В текстильной промышленности высоко ценятся опытные закупщики хлопка. Работа их заключается в следующем: они берут на пробу пучок волокон из случайно выбранного тюка из партии – щупают его, треплют, нюхают, слушают, как он шуршит, пробуют языком – и благодаря таким процедурам в итоге определяют сортность хлопка. Сортов хлопка около дюжины. Закупщик выносит свой приговор, и от этого зависит сумма, на которую заключается сделка. И представьте себе, Байерли, по сей день этих закупщиков нельзя заменить Машиной.

– Но почему? Наверняка ведь анализируемые показатели не слишком сложны для Машины?

– Может быть и нет. Но о каких показателях вы говорите? Ни один химик-текстильщик не может определить, какие качества хлопка оценивает закупщик, когда щупает пучок волокон. Предположительно он определяет их среднюю длину, насколько они мягки и эластичны, как слипаются, скручиваются одно с другим… Множество признаков, которые опытный закупщик определяет подсознательно, лишь на основании многолетнего опыта. Но количественная сторона такой оценки никому не известна, Никому – порой сами закупщики не в силах ничего объяснить. Спросишь, а они скажут: «А ты что, милок, сам не видишь? Так оно чувствуется».

– Понятно.

– И таких случаев не перечесть. Машина – это всего лишь инструмент, способный ускорить прогресс человечества за счет того, что она берет на себя сложнейшие расчеты и их интерпретацию. А задачи, решаемые человеческим мозгом, остаются все теми же: искать новые данные, которые потом можно подвергнуть машинному анализу, и создавать новые теории на их основе. Очень прискорбно, что это не понимают скандалисты из «Общества защиты прав человека».

– Они против Машин?

– Родись они в другое время, они были бы против математики или письменности. Эти реакционеры заявляют, будто Машины крадут у человека его душу. А я лично как-то не замечаю, чтобы в нашем обществе не было бы места людям талантливым, способным придумывать вопросы и умно задавать их Машине. Наверное, Координатор, если бы таких людей было больше, не возникли бы те сбои, которые вас беспокоят.

ЗЕМЛЯ (включая необитаемый материк – Антарктиду):

а) площадь: 54 000000кв. миль (поверхность суши)

б) население: 3 300 000 000

в) столица: Нью-Йорк

Огонь за кварцевым стеклом догорал, последние язычки пламени вспыхивали над обгоревшими дочерна поленьями.

Координатор тоже весь как-то сник и угас. Голос его звучал тихо, устало.

– Все они принижают важность событий. Ведь нельзя же допустить, что они смеялись надо мной, правда? И все-таки Винсент Силвер уверяет меня в том, что Машины не могут быть неисправны, и я должен ему верить. Хирам Маккензи считает, что принципиально невозможно подсунуть Машине неверные данные, и ему я тоже склонен верить. Но Машины, тем не менее, ошибаются, и этому я тоже не могу не верить – значит, всему этому все же есть какая-то альтернатива.

Он искоса взглянул на Сьюзен Кэлвин – глаза у нее были закрыты, и казалось, она спала. Тем не менее ее реакция была немедленной:

– Какая именно альтернатива, Стивен?

– Если данные вводятся верные и ответы даются тоже верные, остается еще возможность их игнорировать. Машины не располагают властью навязать исполнение своих рекомендаций.

– Мадам Жегешовска намекала именно на это в отношении Северного региона.

– Конечно.

– Но какова может быть цель неповиновения Машине? Попробуем определить мотив.

– Мотивы для меня как раз очевидны, да и для вас, думаю, тоже. Это попытка раскачать лодку. Ведь пока миром правят Машины, серьезные конфликты, при которых какая-то одна группа получила бы преимущество за счет остального человечества, невозможны. Но если вера в Машины будет подорвана настолько, что от них придется отказаться, снова возобладает закон джунглей. И такое подозрение нельзя исключить по отношению ни к одному из четырех регионов.

Половина населения Земли живет в границах Восточного региона, а в Тропическом сосредоточена почти половина всех природных ресурсов, И тот и другой могут ощущать себя полновластными хозяевами Земли, и каждый из них в свое время испытал унижение со стороны Севера. Вполне логично желать отмщения, правда? Европа, с другой стороны, сохраняет память о былом величии. Она ведь когда-то правила Землей, а ничто так сильно не раздражает, как воспоминания о власти.

Но в это трудно поверить. И Востоку, и Тропикам хватает места для экспансии внутри своих собственных границ. И в том и в другом регионе отмечается колоссальный подъем производства. Для военных приготовлений у них попросту нет ни времени, ни свободных рук. А у Европы не осталось ничего, кроме сладких снов. Это, как говорят военные, сухой язык цифр.

– Таким образом, Стивен, – заметила Сьюзен, – вы считаете, что дело в Северном регионе.

– Да, – энергично подхватил Байерли. – Север сейчас сильнее всех и удерживает эти позиции уже почти целое столетие. Но теперь намечается относительное отставание. Место лидера цивилизации могут скоро занять Тропики, а северяне этого боятся. Да, Сьюзен, впервые со времен фараонов Тропики могут выйти вперед.

«Общество борьбы за права человека» – организация северян, вам это известно, и они не делают тайны из своей войны с Машинами… Сьюзен, их немного, но эта организация объединяет могущественных людей. Управляющие фабрик, директора заводов и крупных сельскохозяйственных комплексов, которые больше не хотят быть, по их словам, «мальчиками на побегушках при Машинах». Люди в «Обществе» амбициозны, эгоистичны. Они чувствуют себя достаточно сильными для того, чтобы принимать решения к собственной выгоде, а не быть вынужденными заботиться о благе других.

Короче говоря, это те самые люди, которые, решив дружно отказываться от тех советов, которые дают Машины, могут очень скоро перевернуть мир вверх дном.

Все сходится, Сьюзен. Пятеро членов совета директоров «Всемирной Сталелитейной» являются членами «Общества», и во «Всемирной Сталелитейной» отмечено перепроизводство. Концерн «Циннабар», ведавший добычей ртути в Альмадене, был северной компанией. Его отчетная документация пока не изучена до конца, но уже выяснено, что по крайней мере один из его сотрудников был членом «Общества». Франческо Виллафранка, который ухитрился в одиночку добиться отсрочки ввода в строй Мексиканского канала, тоже был членом «Общества», это мы уже знаем. Как, впрочем, и Рама Врасайяна, что меня вовсе не удивило.

– Да, но все они финансово пострадали на этом, – спокойно сказала Сьюзен Кэлвин.

– Естественно. Отвергнуть рекомендацию Машины – значит выбрать проигрышный вариант. Это та цена, которую им приходится платить. Но в той неразберихе, которую они надеются спровоцировать, они рассчитывают поправить дела.

– Ну, и что же вы собираетесь предпринять, Стивен?

– Время дорого, Сьюзен. Поэтому я тороплюсь. Я собираюсь настоять на том, чтобы «Обществом было объявлено вне закона и все его члены удалены с ответственных постов. Претенденты на любую сколько-нибудь ответственную должность должны будут давать присягу об отказе от поддержки «Общества». Это, конечно, в какой-то мере ущемит гражданские права, но я уверен, что Конгресс…

– Это ничего не даст.

– Что? Почему? – оторопело уставился на нее Байерли.

– Позволю себе сделать предсказание. Если вы попытаетесь это осуществить, вы встретитесь с препятствиями на каждом шагу. Вы не сможете продолжать работать. Любое продвижение в этом направлении будет сопровождаться неприятностями.

Байерли был совершенно обескуражен.

– Я не ожидал услышать это от вас. Я рассчитывал на вашу поддержку.

– Но это невозможно, Стивен! Все ваши выводы основаны на неверных допущениях. Вы признали, что Машина не может ошибаться, признали, что и неверные данные ей подсунуть невозможно. А теперь я готова доказать, что и не повиноваться Машине тоже невозможно, как это, на ваш взгляд, делает «Общество».

– С этим я совершенно не согласен.

– Тогда слушайте. Каждое действие любого ответственного лица, не согласующееся с рекомендациями Машины, становится ей известно и учитывается при решенииочередной проблемы. Машине, таким образом, становится известна склонность данного лица к неповиновению. Машина может даже количественно оценить последствия этого, то есть предвидеть, в какой степени и в каком направлении ее рекомендации будут нарушены. И последующий ответ Машины будет, естественно, скорректирован таким образом, чтобы непослушание данного исполнителя автоматически привело к оптимальным результатам. Мишина знает, Стивен!

– Но вы не можете быть в этом уверены. Это просто ваша догадка.

– Догадка, не спорю, но основана она на многолетнем опыте работы с роботами. И будет лучше, если вы положитесь на эту догадку, Стивен!

– Но что же тогда получается? С Машинами, как и с вводимыми в них данными, все в порядке. Не слушаться их, как вы говорите, тоже невозможно. Но что же тогда не в порядке?

– Вы сами ответили на свой вопрос. Все в порядке. Задумайтесь немного о самих Машинах, Стивен. Они роботы и повинуются Первому Закону. Но Машина призвана заботиться не об отдельном человеке, а обо всем человечестве. Следовательно, для них Первый Закон должен звучать так: «Ни одна Машина не может причинить вред человечеству или своим бездействием допустить, чтобы человечеству был причинен вред».

Отлично. А теперь, Стивен, давайте зададим себе вопрос: какой вред может быть причинен человечеству? Что ему грозит? Больше всего – нарушения баланса в экономике, по какой бы то ни было причине. Не так ли?

– Так.

– А из-за чего могут возникнуть самые большие нарушения баланса в экономике, Стивен? Попробуйте ответить.

– Ну… – неохотно начал Стивен, – пожалуй, из-за разрушения Машин. Я бы так сказал.

– И я бы так сказала. Именно так и должны отвечать себе на этот вопрос сами Машины. Их первейшей задачей, стало быть, становится самосохранение, но ради нас. Именно поэтому они незаметно взяли под контроль тех людей, которые могли бы им угрожать. Вовсе не «Общество защиты прав человека» раскачивает лодку, чтобы в конце концов добиться демонтажа Машин. Вы смотрели на обратную сторону картины. Гораздо правильней будет сказать, что это сами Машины раскачивают лодку – не сильно, ровно настолько, чтобы стряхнуть за борт тех, кто преследует цели, которые Машинам представляются опасными для человечества.

Итак: Врасайяна остался без завода и получил другую работу, где он не может причинить вреда. Он не очень пострадал, он не лишился средств к существованию – ведь Машина в принципе не может нанести человеку вред, разве что самый минимальный, и то – в интересах всего человечества. Концерн «Циннабар» утрачивает контроль над альмаденскими рудниками. Виллафранка уволен с поста главного инженера строительства канала. А директора «Всемирной Сталелитейной» уже утрачивают руководящие позиции в промышленности – и очень скоро потеряют совсем.

– Но вы же ничего этого не знаете наверняка, – упорствовал Байерли. – Разве можем мы рисковать и действовать на основе одних только предположений?

– Не только можете, но и должны. Помните тот ответ, который дала сама Машина на ваш запрос? Он звучал так: «Ответ на вопрос недопустим». Правильно? Ведь Машина не сказала, что объяснения нет или что она не может его найти. Она просто не собиралась ничего объяснять. Никому. Другими словами, она решила, что знать суть дела человечеству не нужно и опасно. Поэтому нам остается одно: положиться на свои догадки.

– Но какой же вред был бы в том, чтобы Машина все нам объяснила? Конечно, если допустить, что вы правы.

– Если я права, то это значит, что Машина продумывает за нас наше будущее не только в плане выдачи корректных ответов на корректно заданные вопросы, но и принимает стратегические для развития человечества решения и учитывает человеческую психологию. Знание об этом может сделать нас несчастными и ранить нашу гордость, а этого Машина допустить не может. Она не должна делать нас несчастными.

И потом, Стивен, разве мы можем знать, что для человечества хорошо, а что плохо? В нашем распоряжении нет и крупицы всех тех данных, которыми располагает Машина! Ну, вот, известный пример: разве развитие нашей технической цивилизации не принесло больше горя и страданий, чем было им уничтожено? Очень может быть, что примитивная аграрная цивилизация, с более низким уровнем культуры и меньшей численностью населения, была бы предпочтительнее. Кто знает? Если это так, то именно в таком направлении Машины будут нас подталкивать, ни в коем случае не сообщая нам об этом, потому что мы невежественны, мы заражены предрассудками, мы считаем благом только то, к чему привыкли. С любыми переменами мы тут же начнем отчаянную борьбу. А может быть, для человечества лучше полная урбанизация, или кастовое сообщество, или абсолютная анархия. Мы этого не знаем. Знают только Машины, и они двигаются в этом направлении, ведя нас за собой.

– Ваши слова, Сьюзен, означают, что «Общество борьбы за права человека» не ошибается и что человечество утратило право принимать решения о собственном будущем?

– А у него никогда и не было никогда такого права. Будущее в конце концов всегда определялось экономическими и социальными силами, – какими именно, человечество не понимало: то ли особенностями климата, то ли удачами в войнах. Это все теперь понятно Машинам, и никто не может помещать им, поскольку Машины держат в своих руках эти силы, как они держат и «Общество». Для этого они располагают самым мощным оружием – абсолютным контролем над нашей экономикой.

– Как это ужасно!

– Наоборот! Как это прекрасно! Подумайте только, ведь теперь впервые за всю историю человечества все противоречия разрешимы, всех конфликтов можно избежать. И только Машины, на все времена; неизбежны!

Как раз в этот момент огонь за кварцевым стеклом угас окончательно, и только тонкая струйка синего дыма осталась там, где он только что горел.

Женская интуиция

Впервые за всю историю существования «Ю. С. Роботс энд Мекэникл Мен Корпорейшн» робот стал жертвой несчастного случая на самой Земле.

В этом некого было винить.

Воздушный лайнер потерпел катастрофу в пути, и комиссия по расследованию никак не решалась объявить предполагаемую причину взрыва – столкновение с метеоритом. Ни одно тело, кроме метеорита, не могло двигаться с такой огромной скоростью, иначе самолет успел бы автоматически отклониться от курса. И ничто не могло бы вызвать таких разрушений, кроме атомного взрыва, о котором, разумеется, и речи не было.

А если к этому прибавить сообщение о вспышке в ночном небе, замеченной незадолго до катастрофы, причем не каким-нибудь любителем, а астрономами обсерватории Флагстаф, и упомянуть об обнаруженной всего лишь в миле от взрыва и глубоко врезавшейся в землю внушительной железной глыбе совершенно очевидно метеоритного происхождения, то становится понятным, что вывод мог быть только один.

Правда, ничего подобного еще ни разу не случалось, а подсчеты вероятности такого события показали, что практически она была нулевой. Но ведь иногда происходят и более невероятные вещи!

Для «Ю. С. Роботс» вопросы «как» и «почему» заслонялись гибелью одного из роботов. Это само по себе было достаточно скверно. Главная же трагедия заключалась в том, что погиб ДжН-5 – удачный образец после четырех пробных моделей, который проходил очередные испытания.

ДжН-5 был роботом совершенно нового типа, совсем непохожим на все сконструированные ранее. И как же было тут не впасть в отчаяние!

А то обстоятельство, что как раз перед катастрофой ДжН-5 разрешил проблему неслыханной важности и ответ был теперь, возможно, навсегда утерян, повергло ученых в настоящую скорбь.

При такой невозместимой потере вряд ли стоило упоминать, что вместе с роботом погиб и Главный Робопсихолог «Ю. С. Роботс».

Клинтон Мадариан появился в фирме «Ю. С. Роботс» за десять лет до этого. Первые пять лет он работал под руководством неуживчивой Сьюзен Кэлвин, но никто не слышал от него ни одной жалобы.

Способности Мадариана были настолько выдающимися, что Сьюзен Кэлвин, без малейших угрызений совести, повысила его в должности раньше многих старых сотрудников. Но ни за что на свете не стала бы она объяснять причины этого повышения начальнику исследовательского отдела, Главному Математику Питеру Богерту, хотя на сей раз он в объяснениях не нуждался – все и без того было ясно.

Во многих отношениях Мадариан был полной противоположностью знаменитой Сьюзен Кэлвин. Он вовсе не был таким толстым, как можно было бы предположить по его массивному двойному подбородку, но всегда заставлял ощущать свое присутствие, тогда как Сьюзен Кэлвин почти всегда оставалась незаметной. Его крупное лицо, взлохмаченные волосы цвета меди, кожа красноватого оттенка, рокочущий голос и громовой смех, а главное, непоколебимая вера в себя и стремление немедленно сообщить всем и каждому о своих успехах подавляли людей, находившихся с ним в одном помещении, и любая комната начинала казаться тесной.

Когда Сьюзен Кэлвин наконец ушла на пенсию, столь решительно отказавшись присутствовать на банкете, который собирались устроить в ее честь, что об ее отставке даже не решились оповестить прессу, освободившееся место занял Мадариан. И тотчас же – не прошло и дня как он вступил на новый пост, – он начал обдумывать проект ДжН.

Проект этот требовал ассигнований, превышающих все, что «Ю. С. Роботс» когда-либо тратила на одну разработку, и фирма долго бы еще колебалась, если бы Мадариан небрежным жестом руки не прекратил ненужные разглагольствования.

– Цель оправдывает средства, Питер, – сказал он, – оправдывает до последнего цента, и я очень рассчитываю, что вы сможете убедить административный совет.

– Изложите мне свои доводы, – ответил Богерт, спрашивая себя, захочет ли Мадариан это сделать, поскольку в таких случаях Сьюзен Кэлвин всегда отказывалась.

Но Мадариан ответил:

– Пожалуйста.

И поудобнее устроился в широком кресле против стола начальника исследовательского отдела, который разглядывал своего собеседника с чувством, похожим на суеверный страх. Волосы Богерта, еще недавно черные, совсем поседели. Не пройдет и десяти лет, как он тоже, как и Сьюзен, выйдет на пенсию.

И тогда в «Ю. С. Роботс» не останется уже никого из старой гвардии, которая вывела фирму на мировую арену, так что решаемые ею проблемы приобрели первостепенное значение, сравнимое с задачами государственной важности. Ни Богерту, ни его предшественникам и в голову не приходило, что деятельность фирмы когда-нибудь приобретет подобный размах.

Пришло новое поколение. Оно сразу привыкло к нынешним масштабам. Эти новые люди утратили способность удивляться и желали двигаться только семимильными шагами.

Тем не менее они шли вперед, а это было главное.

Мадариан сказал:

– Я предлагаю приступить к конструированию роботов, лишенных ограничений.

– Как? Без Трех Законов?

– Да нет же, Питер! Это ведь не единственные ограничения. Вы сами участвовали в первых разработках позитронного мозга. И не мне напоминать вам, что, независимо от Трех Законов, все процессы в таком мозге определены заранее. Наши роботы предназначаются для выполнения специальных заданий и получают только необходимые для этого качества.

– И вы предлагаете…

– Я предлагаю, чтобы на любом уровне действия Трех Законов остальные ограничения были сняты. Это совсем нетрудно!

– Конечно, нетрудно, – сухо сказал Богерт. – Бесполезные действия запрограммировать легко. Трудно лишь так отрегулировать процессы, чтобы извлечь из роботов максимальную пользу.

– Мы напрасно все усложняем. При жесткой фиксации процессов затрачивается много усилий. Принцип неопределенности существен для частиц, имеющих массу позитрона, и хочется, насколько это возможно, уменьшить эффект неопределенности. А зачем? Если нам удастся воспользоваться принципом так, чтобы допустить возможность различных решений в непредвиденных обстоятельствах…

– Тогда у нас будет не запрограммированный робот?

– У нас, Питер, будет робот, наделенный творческим мышлением. – Голос Мадариана зазвучал нетерпеливо. – Если и существует свойство, которое присуще человеческому мозгу и которого лишен мозг робота, то это непредсказуемость действий как следствие неопределенности на субатомном уровне. Я знаю, что проявление этого свойства нервной системы еще ни разу не было подтверждено экспериментальным путем. И все же, не будь этого свойства, человеческий мозг в принципе не превосходил бы мозг робота.

– И вы полагаете, что, снабдив такой особенностью мозг робота, вы в принципе доведете его до уровня человеческого?

– Вот именно! – отрезал Мадариан.

После этого они еще долго продолжали спорить.

Как и следовало ожидать, убедить административный совет оказалось не так-то просто.

Скотт Робертсон, самый крупный из акционеров «Ю. С. Роботс», заявил:

– И без того нелегко поддерживать промышленное производство роботов на прежнем уровне, когда широкая публика неодобрительно относится к этим механизмам и в любую минуту может объявить им открытую войну. Если только станет известно, что роботы больше не контролируются – пожалуйста, не говорите мне о Трех Законах! – то средний обыватель перестанет верить, что находится под их защитой, едва лишь услышит слово «неконтролируемый».

– В таком случае не будем употреблять этого слова, – сказал Мадариан. – Назовем лучше нашего робота интуитивным.

– Интуитивный робот? – пробормотал кто-то. – А почему бы не робот-женщина?

По залу заседаний пробежал смешок. Мадариан решил сразу же брать быка за рога.

– Да! Робот-женщина! Наши роботы, разумеется, существа бесполые, и этот не будет отличаться от остальных. Но у нас уже вошло в привычку присваивать им мужской род. Мы даем им мужские имена, говорим: «он», «его». Что же касается данного робота, то, учитывая предложенную мной математическую структуру его мозга, он скорее всего попадет в систему координат ДжН. Первого из них, ДжН Один, я собирался назвать Джон Один, хотя, признаться, это имя было бы на уровне оригинальности заурядного конструктора. А почему бы, черт побери, не назвать нашего робота Джейн Один? И если уж непременно нужно информировать широкую публику о всех делах фирмы, то сообщим, что сейчас мы конструируем робота-женщину, наделенную интуицией.

Робертсон покачал головой.

– А что от этого изменится? Ведь по сути вы хотите уничтожить последнюю преграду, препятствующую мозгу робота подняться до уровня человеческого мозга. И как же, по-вашему, будет реагировать на это широкая публика?

– А вы собираетесь ей обо всем докладывать? – возразил Мадариан и немного погодя добавил: – Послушайте, ведь испокон веков считалось, что мужчина по интеллекту превосходит женщину.

Все присутствующие тревожно переглянулись, словно Сьюзен Кэлвин сидела на своем обычном месте. Мадариан продолжал:

– Если мы объявим о создании робота-женщины, несущественно, какой она будет. Публика заранее настроится на то, что интеллектуальный уровень нового робота будет ниже, чем у обычного. Нам лишь останется сообщить о появлении Джейн Один, и тогда мы ничем не рискуем.

– Но этого мало, – вмешался Питер Богерт. – Мы с Мадарианом тщательно произвели все вычисления и пришли к выводу, что вся серия ДжН – будь то Джон или Джейн – вполне безопасна. Такие роботы проще обычных, а их интеллектуальный уровень ниже, чем у предыдущих серий, от которых ДжН будет отличаться лишь одним дополнительным свойством – условимся называть его интуицией.

– Кто знает, к чему оно приведет! – пробормотал Робертсон.

– Мадариан, – продолжал Богерт, – предлагает такое решение: как вы знаете, межзвездный прыжок теоретически разработан. Человек в состоянии достигнуть сверхсветовых скоростей, проникнуть в другие солнечные системы и вернуться на Землю спустя короткое время, скажем, не более чем через несколько недель.

– Все это давно известно! – прервал его Робертсон. – И может быть осуществлено без помощи роботов.

– Совершенно верно, но фирме это не принесет никакой выгоды, поскольку сверхсветовой двигатель может быть использован только один раз для демонстрационного полета. Межзвездный прыжок – дело весьма рискованное, Он сопряжен с чудовищными затратами энергии и тем самым с огромными расходами. Если уж мы на них решимся, то было бы неплохо открыть заодно и какую-нибудь обитаемую планету. Назовите это, если хотите, психологической необходимостью, но выложить двадцать миллиардов ради полета, который ничего не принесет, кроме научных данных! Налогоплательщики непременно потребуют, чтобы им разъяснили, ради чего расходуются такие средства. Но стоит вам объявить, что существует еще один населенный мир, и вы станете межзвездным Колумбом, а о потраченных деньгах никто даже не вспомнит.

– Ну и что из этого следует?

– А то, что нам негде взять такую планету. Или скажем так: какая из трехсот тысяч звезд и созвездий в пределах досягаемости межзвездного прыжка, то есть в радиусе трехсот световых лет, с наибольшей вероятностью может быть заселена разумными существами? В нашем распоряжении масса подробных данных обо всех звездах, отстоящих от нас не более чем на триста световых лет, и мы считаем, что почти каждая из них обладает своей планетной системой. Но в какой же из этих систем находится обитаемая планета? На какую именно планету нужно высадиться? Увы, этого мы не знаем.

– При чем же тут робот Джейн? – спросил кто-то из директоров.

Мадариан собрался было ответить, но передумал и посмотрел на Богерта. Тот все понял – в таком вопросе слово начальника исследовательского отдела весило больше. Сам Богерт не слишком одобрял затею Мадариана. Если серия ДжН окажется неудачной, то его роль в ее создании уже настолько велика, что ему не избежать града упреков. С другой стороны, его уход на пенсию не за горами, и в случае удачи он покинет свой пост в ореоле славы. Быть может, он просто заразился уверенностью Мадариана? Как бы то ни было, но теперь Богерт искренне верил в успех. И он сказал:

– Не исключено, что сведения, которыми мы располагаем об этих звездах, позволят установить вероятность существования обитаемой планеты земного типа в одной из таких систем. Нам нужно подойти к этим данным не шаблонно, а творчески и выявить правильные соотношения. Ведь ничем подобным мы еще не занимались. Даже если какой-нибудь астроном и сделал бы это, он не смог бы в полной мере оценить полученные результаты. Робот типа ДжН установит такие соотношения быстрее и с гораздо большей точностью. За один день он способен составить и отбросить столько вариантов, сколько человеку не сделать и за десять лет. Кроме того, он будет действовать наугад, тогда как человек оказался бы в плену априорных соображений.

Воцарилось молчание. Наконец Робертсон прервал тишину.

– Разве дело только в вероятности? Предположим, что робот изречет: «Вероятнее всего, обитаемая планета, скажем Сквиджи Семнадцать, существует в радиусе стольких-то световых лет, в такой-то системе». И вот мы устремляемся туда, чтобы лишний раз убедиться, что вероятность всегда остается только вероятностью и что в действительности там нет никакой обитаемой планеты. В каком положении мы окажемся?

На этот раз ответил Мадариан.

– Все равно мы в выигрыше, так как узнаем от робота, что привело его, – простите, ее – к такому заключению. В результате мы сможем собрать колоссальные сведения в области астрономии и тем самым оправдаем нашу затею, даже если и не совершим межзвездного прыжка. Кроме того, мы сможем рассчитать вероятность не для одной, а для пяти планет. В таком случае вероятность того, что хотя бы одна из них окажется обитаемой, будет больше девяноста пяти процентов, и тогда можно почти не сомневаться в успехе.

Прения не прекращались еще долго.

Ассигнованной суммы оказалось совершенно недостаточно, но Мадариан надеялся, что сработает привычный рефлекс: административный совет фирмы не даст пропасть уже потраченным деньгам. Когда израсходовано 200 миллионов долларов, не стоит скупиться еще на сотню, чтобы спасти всю сумму. И Мадариан не сомневался, что ему выделят эту сотню.

Но вот Джейн-1 была наконец смонтирована и предстала перед испытующим оком Питера Богерта.

– Почему у нее такая тонкая талия? – спросил он. – Это что – технический дефект? Мадариан хмыкнул.

– Послушайте, раз уж мы решили назвать ее Джейн, лучше, если она не будет похожа на Тарзана.

Богерт покачал головой.

– Что-то мне это не нравится. А в следующий раз вы снабдите ее бюстом? Да и вообще вся эта затея нелепа! Если женщины вообразят, что появятся похожие на них роботы, могу себе представить, какие глупости придут им в голову! Вот где вы наживете настоящих врагов!

– Возможно, вы и правы, – сказал Мадариан. – Ни одна женщина не захочет признаться даже самой себе, что ее может заменить механизм, у которого не будет ни одного недостатка, присущего женскому полу. Да, да! Вполне с вами согласен!

У Джейн-2 уже не было тонкой талии. Это был угрюмый, малоподвижный, неразговорчивый робот.

В период его создания Мадариан редко наведывался к Богерту с новостями, из чего было легко заключить, что дела идут далеко не блестяще. Богерт не сомневался, что в противном случае Мадариан не постеснялся бы ворваться к нему в спальню в три часа ночи, чтобы выложить очередную идею.

И вот именно теперь, когда Мадариан, казалось, как-то сник, когда поблек его яркий румянец, а толстые щеки ввалились, Богерт спросил, чувствуя, что попадает в самую точку:

– Что, отказывается говорить?

– Нет, она говорит, – ответил Мадариан, тяжело опускаясь в кресло, и добавил, покусывая нижнюю губу: – По крайней мере изредка.

Богерт поднялся, чтобы осмотреть робота.

– Но если говорит, то ее слова бессмысленны? А если вообще не говорит, значит, она не настоящая женщина? Не так ли?

Мадариан тщетно попытался изобразить подобие улыбки.

– Сам по себе мозг вполне исправен.

– Знаю, – сказал Богерт.

– Но как только его вложили в робота, он, естественно, изменился…

– Естественно, – повторил Богерт, не собираясь подавать руку помощи вконец запутавшемуся Мадариану.

– Но изменился непредсказуемо, и это приводит меня в отчаяние. Трудность состоит в том, что при расчетах неопределенности в N-мерном пространстве все очень…

– Неопределенно? – перебил Богерт, удивляясь собственной реакции. Убытки фирмы достигли уже весьма значительной суммы. Прошло около двух лет, а результаты, мягко говоря, обнадеживали мало. И в то же время он чувствовал, что, дразня Мадариана, сам невольно забавляется этой игрой.

У Богерта на миг мелькнуло сомнение, уж не Сьюзен ли Кэлвин предназначены его стрелы? Но Мадариан был одновременно и вспыльчивым, и общительным, а Сьюзен такой никогда не бывала, даже если все шло как нельзя лучше. В отличие от Сьюзен, которую не могли сломить неудачи, Мадариан был куда более уязвимым. Богерт отыгрывался за прошлое, сделав Мадариана мишенью для своих шуток, чего Сьюзен Кэлвин не допустила бы.

Мадариан пропустил последнее замечание Богерта мимо ушей. Так сделала бы и Сьюзен Кэлвин, но по другой причине: она бы смолчала из презрения, а он попросту не расслышал.

Он начал приводить свои аргументы.

– Трудность в опознавании. Джейн Два блестяще справляется с соотношениями. Она может сопоставить все что угодно, но, к сожалению, не умеет отличать важные результаты от второстепенных. Это не легкая задача – запрограммировать нашего робота на нахождение существенных соотношений, если мы заранее не знаем, какие именно соотношения ей придется находить.

– Я полагаю, вы хотели понизить потенциал на соединении диода W двадцать один и связать через…

– Нет, нет и нет! – Голос Мадариана упал до шепота. – Мы не допустим, чтобы из-за нее все рухнуло. Нужно заставить ее распознавать главные соотношения и научить делать правильные выводы. Когда мы этого добьемся, робот Джейн будет находить решения интуитивно, тогда как мы получаем их благодаря случайным удачам.

– Мне кажется, – сухо заметил Богерт, – что, имея такого робота, вы в любую минуту смогли бы заставить его выполнить то, что среди простых смертных в состоянии совершить только гений.

Мадариан одобрительно кивнул.

– Золотые слова, Питер! Я бы и сам сказал это, если бы не боялся испугать наших администраторов. Пусть это пока останется между нами.

– Вы действительно хотите создать гениального робота?

– Слова, слова, слова! Я хочу сконструировать робота, способного находить случайные соотношения с невероятной быстротой, а также безошибочно выделять ключевые проблемы, то есть пытаюсь превратить эти мало что выражающие понятия в уравнения позитронного поля. Мне казалось, что я уже близок к цели, но, видимо, я заблуждался.

Он бросил недовольный взгляд на робота и приказал:

– Джейн, сформулируй самое важное из того, что ты обнаружила.

Джейн-2 повернула голову к Мадариану, но не произнесла ни слова. Тогда Мадариан покорно сказал:

– Она зафиксировала все это в своей памяти.

И тут-то Джейн-2 отреагировала голосом, лишенным всякого выражения:

– Как раз в этом у меня нет уверенности.

Она впервые нарушила молчание. Глаза Мадариана, казалось, вылезли из орбит.

– Она составляет уравнение с неопределенными решениями.

– Так я и думал, – сказал Богерт. – Одно из двух – либо вы чего-нибудь добейтесь, либо откажитесь от этого проекта, пока убытки фирмы еще не перевалили за полмиллиарда!

– Нет, я что-нибудь придумаю, – пробормотал Мадариан.

С Джейн-3 они потерпели полную неудачу. Ее даже не допустили к испытаниям, и Мадариан был вне себя от ярости. На этот раз ошибся человек, точнее говоря, сам Мадариан. И хотя он был совершенно подавлен, все остальные сохраняли спокойствие. Пусть в него бросит камень тот, кто сам никогда не ошибался в дьявольских премудростях позитронного мозга!

Прошло около года, прежде чем появилась Джейн-4. К Мадариану вернулся его былой оптимизм.

– Все в порядке, – говорил он. – У нее большие способности к опознаванию.

Он был настолько уверен в себе, что продемонстрировал административному совету как Джейн-4 решает задачи, Нет, не математические – с ними справился бы любой робот, – а с нарочито запутанными условиями, задачи, которые в то же время нельзя было считать не имеющими решения.

– Ну что же, – сказал ему потом Богерт, – в этом не было ничего ошеломляющего.

– Разумеется, для Джейн Четыре все это достаточно элементарно, но ведь нужно было им что-нибудь показать?

– Вы знаете, сколько мы уже потратили?

– А вы знаете, Питер, сколько мы уже возместили? Наш труд не пропал даром. Три года я работал как проклятый и все-таки нашел новые способы математических расчетов, которые сэкономят нам по меньшей мере пятьдесят тысяч долларов на каждой новой модели позитронного мозга. Отныне и навек. Разве я не прав?

– Ну что ж…

– Никаких «ну что ж». Это непреложный факт. И мне кажется, что N-мерные исчисления неопределенностей будут широко применяться, если только мы додумаемся, где их применять. А роботы Джейн наверняка додумаются. Как только мне удастся полностью осуществить мой замысел, новая серия окупит себя менее чем за пять лет. Даже если мы утроим уже затраченную сумму.

– А что вы подразумеваете под словами «полностью удастся осуществить замысел»? Что-то не в порядке с Джейн Четыре?

– С ней как раз все в порядке, вернее, почти все. Она на верном пути, но ее можно усовершенствовать, и мне хочется это сделать. Раньше, когда я ее конструировал, мне казалось, я знаю, чего хочу, но теперь, после того как я ее испытал, я твердо знаю, какова моя цель, и я ее достигну.

Джейн-5 полностью соответствовала замыслу. Мадариану потребовалось больше года на ее создание, но на сей раз он не сделал никаких оговорок – он был абсолютно уверен в своем Роботс.

Джейн-5 была меньше и изящнее обычных роботов. Не будучи карикатурой на женщину, как Джейн-1, она обладала какой-то женственностью, несмотря на отсутствие внешних признаков пола.

– Просто у нее такая манера держаться, – заключил Богерт.

Она изящно двигала руками, а когда поворачивалась, казалось, что ее торс слегка изгибается. Мадариан сказал:

– А теперь послушайте ее, Богерт! Как ты себя чувствуешь, Джейн?

– Прекрасно, благодарю вас, – ответила Джейн-5 настоящим женским голосом. Это было приятное и даже чарующее контральто.

– Зачем вы это сделали, Клинтон? – нахмурясь, спросил удивленный Богерт.

– Это важно с психологической точки зрения, – ответил Мадариан. – Я хочу, чтобы люди воспринимали ее как женщину, чтобы обходились с ней, как с женщиной, объясняли ей…

– Какие люди?

Мадариан сунул руки в карманы и задумчиво оглядел Боге рта.

– Мне бы хотелось, чтобы вы договорились о нашей с Джейн поездке во Флагстаф.

Богерт, конечно, заметил, что, говоря о Роботс, Мадариан больше не употреблял порядкового номера. Она была именно той Джейн, о которой он мечтал. И Богерт повторил с сомнением:

– Во Флагстаф? Но зачем?

– Флагстаф – всемирный центр общей планетологии. Там изучают звездные системы и пытаются вычислить вероятность существования обитаемых планет, не так ли?

– Безусловно, но он же находится на Земле.

– Для меня это не новость.

– Любые перемещения роботов на Земле строго контролируются. А эта поездка вовсе не обязательна. Выпишите всю литературу по общей планетологии, и пусть Джейн ее основательно проштудирует.

– Ну нет! Питер, почему вы не хотите понять, что Джейн не обычный робот? Она наделена интуицией!

– И что из этого следует?

– Только одно: предугадать, что ей потребуется и что может навести ее на нужную мысль, нельзя. Все серийные модели снабжены способностью читать и черпать информацию из книг и статей, но это мертвые факты и к тому же устаревшие. Джейн нужны свежие мысли, она должна слышать интонации, она должна знать даже второстепенные детали и обладать сведениями, не имеющими прямого отношения к данному вопросу. Как, черт побери, мы можем заранее отгадать, что и когда ее взволнует и выльется затем в осмысленный образ. Если бы мы все это знали, Джейн была бы нам не нужна, верно?

– В таком случае, – теряя терпение, сказал Богерт, – пригласите сюда всех специалистов по общей планетологии.

– Это ни к чему. Они будут себя здесь чувствовать не в своей тарелке. Их реакциям будет недоставать естественности. Я бы хотел, чтобы Джейн наблюдала за ними в процессе работы, чтобы она увидела оборудование, кабинеты, столы – все, что их там окружает. Прошу вас, распорядитесь, чтобы ее отвезли во Флагстаф. И признаться, мне неприятно продолжать этот бесплодный спор.

Голос Мадариана вдруг стал чем-то похож на голос Сьюзен Кэлвин. Богерт поморщился и возразил:

– Все это очень сложно. Транспортировка экспериментального робота…

– Джейн – не экспериментальный робот! Она пятая в серии.

– Но ведь предыдущие четыре были неудачными! Мадариан сделал протестующий жест.

– А кто вас просит сообщать об этом властям?

– Как раз сейчас я беспокоюсь не о неприятностях со стороны властей. В особых случаях их можно убедить, что это необходимо. Нет, меня тревожит общественное мнение. За последние пятьдесят лет мы достигли больших успехов, и мне бы не хотелось быть отброшенным на двадцать лет назад только потому, что вы можете потерять контроль над…

– Но я не потеряю над ней контроль. Что за дурацкая мысль! Послушайте, Питер, «Ю. С. Роботс» может зафрахтовать специальный лайнер. Мы приземлимся в ближайшем коммерческом аэропорту и тут же затеряемся среди сотен других кораблей. Там будет ждать фургон, который доставит нас во Флагстаф. Джейн поместим в контейнер, и никто даже не заподозрит, что в лабораторию привезли не машину, а робота. На нас просто не обратят внимания. Но Флагстаф будет информирован о цели нашего визита. И они сами будут заинтересованы в том, чтобы никто ничего не пронюхал.

Богерт размышлял.

– Самой опасной частью пути будет перевозка в самолете и в машине. Если что-нибудь случится с контейнером…

– Ничего не случится.

– Ну что ж, быть может, все и обойдется, если только выключить Джейн на время пути. Тогда, если даже кто-то и заметит, что она внутри…

– Нет, Питер. Будь это любой другой робот, но не Джейн Пять. Ведь стоило ее включить, как у нее заработали свободные ассоциации. Все сведения, которыми она обладает, могут как бы законсервироваться на время отключения, а свободные ассоциации разрушатся. Нет, Питер. Ее вообще нельзя выключать!

– Но если вдруг обнаружится, что мы перевозим действующего робота…

– Можете не беспокоиться.

Мадариан продолжал настаивать, и в один прекрасный день самолет поднялся в воздух. Это был автоматический реактивный самолет новейшей конструкции. Но ради предосторожности на нем находился пилот – один из служащих фирмы. Контейнер с Джейн без всяких приключений прибыл в аэропорт, а оттуда его в целости и сохранности доставили в научно-исследовательскую лабораторию Флагстафа.

Первое сообщение от Мадариана Питер Богерт получил меньше чем через час после их прибытия во Флагстаф. Мадариан просто купался в блаженстве. Это было в его характере: он не мог утерпеть, чтобы не похвалиться. Связь была установлена посредством лазерного луча секретным способом, затрудняющим перехват. Но Богерт все же волновался – в распоряжении властей была аппаратура, достаточно чувствительная, чтобы уловить и такой сигнал. Впрочем, с какой стати кому-нибудь взбредет в голову следить за Мадарианом? Эта мысль несколько утешила Богерта.

– Господи, вовсе не обязательно было вызывать меня! – воскликнул он.

Но Мадариан, не обращая внимания на его слова, захлебывался от восторга:

– Настоящее вдохновение! Ну просто гений!

Какое-то время Богерт молча смотрел на трубку и вдруг спросил растерянно:

– Что, уже? Ответ найден?

– Что вы, конечно, нет. Черт возьми, дайте нам время! Я говорю о ее голосе. Вот тут я блеснул! Вы только послушайте. Когда нас доставили в административный корпус Флагстафа, контейнер открыли и Джейн вышла, все так и попятились. Струсили. Болваны! Если уж ученые не доверяют Законам Роботехники, чего ожидать от всех прочих? Прошла минута. Я уже думал: «Ну все. Они не станут при ней разговаривать, а если она рассердится, то вообще разбегутся, потому что не способны мыслить».

– И чем же все кончилось?

– Она с ними поздоровалась. Произнесла своим красивым контральто: «Добрый день, джентльмены! Рада с вами познакомиться!». Да, это то, что надо! Один сотрудник поправил галстук, другой пригладил ладонью шевелюру. Но лучше всех отреагировал самый пожилой: стал оглядывать свей костюм, все ли в порядке. Честное слово! Они прямо без ума от нее. Такой голос их сразу покорил, и для них она больше не робот, а женщина.

– Неужели они с ней разговаривали?

– Еще как! Надели я ее кокетливыми интонациями, они принялись бы назначать ей свидания. Условные рефлексы? Глупости! Вы же знаете, мужчины чрезвычайно чутко реагируют на голоса.

– Возможно, возможно, Клинтон. А где сейчас Джейн?

– С ними. Они не отпускают ее от себя.

– Черт возьми! Идите же к ней и не спускайте с нее глаз!

В последующие десять дней пребывания во Флагстафе Мадариан все реже связывался с Богертом и его восторги явно шли на убыль. Джейн, сообщал он, ко всему внимательно прислушивается и время от времени отвечает на вопросы. Она по-прежнему пользуется успехом и ходит куда хочет. Но пока что безрезультатно.

– Ничего нового? – спросил Богерт. Мадариан тут же занял оборонительную позицию.

– Еще рано о чем-либо говорить. Нельзя употреблять слово «ничего», когда речь идет об интуитивном Роботс. Разве можно предвидеть что и как на нее подействует? Сегодня утром, например, она спросила Дженсена, что он ел на завтрак.

– Роситера Дженсена, астрофизика?

– Ну да. Оказалось, что он не завтракал, только выпил чашечку кофе.

– Итак, ваша Джейн учится вести светские беседы? Вряд ли это оправдывает расходы…

– Послушайте, Питер, не валяйте дурака. Это не пустые разговоры. Для Джейн все важно… Раз она задала такой вопрос, значит, он как-то ассоциировался с ее мыслями.

– А о чем она могла думать?

– Откуда мне знать? Если бы я знал, то сам был бы Джейн, и вы бы в другой не нуждались. Но я убежден: что бы она ни делала, во всем есть скрытый смысл. Ведь заложенная в ней программа имеет главную цель – определить, существует ли планета с оптимальными условиями для жизни на расстоянии…

– Ну ладно. Только больше меня не вызывайте, пока Джейн не найдет решения. Мне вовсе не обязательно быть в курсе мельчайших подробностей о возможных ассоциациях.

Богерт уже не надеялся, что Джейн чего-нибудь добьется. С каждым днем его интерес ослабевал, а потому долгожданная новость застала Богерта врасплох. Да и услышал он о ней в последнюю минуту.

Это заключительное, самое главное сообщение Мадариан произнес вполголоса. Его восторги прошли все фазы развития, и теперь он был почти спокоен.

– Она нашла, – сказал он. – Она нашла, когда сам я уже в это не верил. После того как два-три раза подряд записала в лаборатории то, что ей было нужно, и ни разу ничего дельного не сказала. Теперь все в порядке. Я говорю с борта самолета, на котором мы возвращаемся. Он только что взлетел.

Богерт наконец перевел дыхание.

– Слушайте, Клинтон, хватит болтовни. Вы получили конкретный ответ? Говорите без обиняков.

– Да, получил. Он у меня в кармане. Джейн назвала три звезды в радиусе восьмидесяти световых лет, в системах которых, по ее мнению, вероятность нахождения обитаемой планеты составляет от шестидесяти до девяноста процентов, а вероятность того, что по крайней мере одна из них та самая, которую мы ищем, – девяносто семь и две десятых процента, иначе говоря, уверенность почти полная. Как только мы вернемся, она объяснит нам ход рассуждений. Помяните мое слово, теперь вся астрофизика и космология будут…

– Все это точно?

– А, по-вашему, я брежу? У меня даже свидетель есть. Бедняга просто подскочил от неожиданности, когда Джейн вдруг принялась излагать решение своим мелодичным контральто…

И как раз в этот миг произошло роковое столкновение. Мадариан и пилот превратились в кровавые лохмотья, а от Джейн вообще не осталось почти ничего.

Еще никогда в фирме «Ю. С. Роботс» не царило такого отчаяния. Робертсон пытался утешить себя мыслью, что по крайней мере катастрофа не выдала нарушения правил, в которых была повинна фирма. Богерт сокрушенно покачал головой.

– Мы упустили превосходнейшую возможность помочь роботам завоевать доверие людей и наконец преодолеть этот проклятый комплекс Франкенштейна. Какой это был бы успех! Один робот нашел решение проблемы обитаемых планет, другие облегчают осуществление межзвездного прыжка. Роботы распахнули бы перед нами просторы Галактики. И, помимо всего прочего, мы продвинули бы науку вперед в десятках различных направлений! Невозможно даже вообразить все преимущества, какие мы могли бы извлечь для человечества и для нас самих…

– Но разве мы не в состоянии создать новых Джейн, пусть даже без помощи Мадариана? – перебил Робертсон.

– Конечно, в состоянии. Но трудно рассчитывать, что соотношения снова будут удачными. Как знать, насколько мала вероятность полученного Джейн результата? А вдруг Мадариану просто бешено повезло, как это бывает с новичками? И только для того, чтобы он сразу же бессмысленно погиб. Метеорит угодил точно в… Нет! Это невероятно!

Робертсон нерешительно пробурчал:

– А вдруг, это… не случайно. Я хочу сказать, может, нам не следовало знать того, что узнала Джейн. Может, метеорит был возмездием…

Испепеляющий взгляд Богерта заставил его замолчать.

– Не думаю, чтобы это был полный провал, – сказал глава исследовательского отдела, – Другие Джейн помогут нам. Никто не помешает снабдить их женскими голосами, если это как-то способствует их популярности. Но как к этому отнесутся женщины? Знать бы только, что сообщила Джейн!

– В последнем разговоре с вами Мадариан упомянул какого-то свидетеля.

– Я помню. И принял это к сведению. Неужели вы думаете, что я не связался с Флагстафом? Но там никто не слышал от Джейн ничего примечательного, ничего, что хотя бы отдаленно походило на решение проблемы обитаемых планет. А они там, конечно, поняли бы любой намек, если он вообще был сделан.

– Неужели Мадариан солгал? А может, он просто сошел с ума? Или это была уловка?

– Неужели вы серьезно думаете, что ради спасения своей репутации он заявил бы, будто решение найдено, заставил бы Джейн навеки молчать, а нам сказал бы: «Как ни жаль, но с ней что-то неладно»? Нет, меня в этом никто не убедит. Уж легче поверить, что он нарочно столкнулся с метеоритом!

– Что же нам делать?

Богерт решительно заявил:

– Поехать во Флагстаф. Ответ там. Нужно заняться этим на месте, вот и все. Я возьму с собой сотрудников Мадариана. Мы перевернем все вверх дном.

– Но послушайте, Богерт, даже если и был свидетель, который все слышал, что нам это даст? Ведь Джейн больше нет и некому объяснить ход рассуждений.

– Поймите, важны даже мельчайшие детали! Джейн скорее всего назвала не звезды, а их номера по каталогу. Ведь ни у одной из звезд, имеющих названия, нет планетных систем. Если кто-нибудь слышал, пусть мельком, как Джейн упоминала какой-то номер, то с помощью психозонда его можно было бы восстановить. Это было бы уже нечто. Располагая конечными результатами и сведениями, сообщенными Джейн вначале, мы могли бы потом проследить ход ее рассуждений. И тем самым, возможно, спасли бы положение!

Через три дня Богерт вернулся из Флагстафа в подавленном настроении.

Когда Робертсон нетерпеливо осведомился о результатах поездки, он покачал головой.

– Ничего!

– Ничего?

– Абсолютно, Я разговаривал с учеными, техническим персоналом и даже студентами. Со всеми, кто хоть как-то общался с Джейн или ее видел. Их немного: должен признать, Мадариан действовал с большой осмотрительностью. Он позволял ей беседовать лишь с планетологами, у которых она могла бы почерпнуть нужные новые сведения. Их всего двадцать три. Двадцать три человека, которые вообще видели Джейн, и лишь двенадцать из нихразговаривали с ней, а не просто обменивались любезностями. Я расспрашивал обо всем, что говорила Джейн. Они хорошо помнят ее слова, все они умные люди и понимают всю важность проблемы. Естественно, они сами стремились бы все вспомнить. Ведь разговаривали они с роботом, что само по себе производило неизгладимое впечатление. А тут еще голос звезды телевидения, – конечно, они запомнили все до мелочей.

– Но с помощью психозонда… – начал было Робертсон.

– Если бы хоть один из них пусть даже смутно вспомнил, что Джейн как будто сказала что-то очень важное, я бы уговорил его согласиться на испытание психозондом. Но мыслимо ли подвергать подобной процедуре добрых два десятка человек, для которых мозг – главный источник существования! Честно говоря, это ни к чему не приведет. Если бы Джейн назвала три звезды и упомянула, что в их системах могут быть обитаемые планеты, представьте, как это их ошеломило бы! Точно взрыв вулкана. Конечно, ни один из них этого не забыл бы.

– Значит, кто-то из них лжет, – мрачно произнес Робертсон. – Рассчитывает приберечь эти сведения для себя, чтобы потом прославиться.

– А как он это проделает? Вся обсерватория знает, с какой целью Мадариан и Джейн приезжали туда. Они осведомлены также и о цели моего визита. Если в будущем кто-нибудь из нынешних сотрудников вдруг представит совершенно оригинальную, но верную гипотезу об обитаемых планетах, то не только в нашей фирме, но и во Флагстафе никто не усомнится, что это плагиат. Так что его ждет полный провал.

– Значит, ошибся Мадариан.

– Нет, в это я также не могу поверить. Конечно, Мадариан, как и все робопсихологи, был крайне неуравновешенным человеком. Видимо, причина заключается в том, что они привыкли общаться с роботами больше, чем с людьми. Это так. Но дураком-то он не был! В подобном вопросе он не мог ошибиться.

– Получается… – но тут Робертсон исчерпал запас догадок. Оба зашли в тупик и несколько минут недовольно смотрели друг на друга. Потом Робертсон воскликнул:

– Питер!

– Что?

– Может быть, посоветоваться со Сьюзен?

Богерт весь напрягся:

– То есть?

– Позвоним Сьюзен и попросим ее приехать сюда.

– А что она, собственно, сможет сделать?

– Не знаю. Но ведь она робопсихолог и способна лучше, чем кто-либо другой, понять замыслы Мадариана. И кроме того, она… О, вы ведь знаете, у нее всегда было больше серого вещества, чем у любого из нас!

– Не забывайте, ей около восьмидесяти лет!

– А вам семьдесят. Ну и что?

Богерт вздохнул, Кто знает, быть может, за эти годы бездействия язвительности у нее поубавилось? И он сказал:

– Хорошо! Я ее приглашу.

Войдя в кабинет Богерта, Сьюзен Кэлвин внимательно оглядела все вокруг, прежде чем встретиться глазами с руководителем исследовательского отдела. Она очень постарела со времени своего ухода. Ее волосы стали белоснежными, лицо избороздили глубокие морщины. Она так похудела, что казалась почти прозрачной. И только ее проницательные глаза оставались прежними.

Богерт шагнул ей навстречу и протянул руку. Сьюзен Кэлвин обменялась с ним рукопожатием и произнесла:

– Для старика, Питер, вы выглядите вполне прилично. Но на вашем месте я не стала бы дожидаться будущего года. Уходите на пенсию, освобождайте место для молодежи. А Мадариан погиб. Неужто вы вызвали меня, чтобы предложить мне мое прежнее место? Так вы дойдете до того, что будете держать стариков еще год после их смерти.

– Нет, нет, Сьюзен! Я просил вас приехать… – он замялся, не зная, с чего начать.

Но Сьюзен читала его мысли так же легко, как и раньше. Она села с осторожностью, какой требовали ее ревматические суставы, и сказала:

– Питер! Вы обратились ко мне потому, что дело плохо. Иначе, даже мертвую, вы меня ближе чем на пушечный выстрел не подпустили бы.

– Право же, Сьюзен!

– Не тратьте время на пустые разговоры! У меня на это никогда не хватало времени, даже когда мне было сорок, ну а сейчас тем более… Смерть Мадариана и ваш вызов явно связаны между собой. Случайное совпадение двух таких редчайших событий слишком маловероятно. Начните с самого начала и не бойтесь показать, какой вы дурак. Я уже давно заметила эту вашу особенность.

Богерт откашлялся с несчастным видом и принялся рассказывать. Она внимательно слушала, время от времени поднимала иссохшую руку, останавливая его, и задавала вопросы. Когда он упомянул интуицию, она презрительно фыркнула.

– Женская интуиция? Для этого понадобился такой робот? Как типично для мужчин! Вы не можете допустить, что женщина, которая делает правильные умозаключения, равна вам или даже превосходит вас по интеллектуальному уровню, и вы придумываете «женскую интуицию».

– Но, Сьюзен, я еще не кончил.

Когда же он упомянул про контральто Джейн, она заметила:

– Иногда просто трудно решить, то ли возмущаться мужчинами, то ли раз и навсегда признать их всех абсолютными ничтожествами!

– Дайте же мне рассказать, Сьюзен, – сердито сказал Богерт.

Едва он кончил, Сьюзен сказала:

– Можете вы уступить мне кабинет на час-другой?

– Да, но…

– Я хочу изучить все: программу Джейн, сообщения Мадариана, ваши беседы во Флагстафе. Надеюсь, вы разрешите в случае надобности воспользоваться вашим прекрасным лазерным телефоном, несмотря на его секретность, и вашим вычислительным устройством.

– Ну, разумеется!

– Тогда избавьте меня от вашего присутствия, Питер!

Уже через сорок пять минут Сьюзен прошаркала к двери, открыла ее и позвала Богерта. Он вошел в сопровождении Робертсона, с которым она сухо поздоровалась:

– Привет, Скотт!

Богерт тщетно пытался угадать что-либо по ее лицу. Но это было суровое лицо старухи, которая не имела ни малейшего желания успокоить его. Он осторожно осведомился:

– Как вы думаете, Сьюзен, вам удастся нам помочь?

– Помимо того, что я уже сделала? Нет.

Богерт сердито сжал губы, но тут вмешался Робертсон.

– Что же вы сделали, Сьюзен?

– Я немного поразмыслила. К сожалению, сколько я ни старалась, никому другому привить эту привычку мне не удалось. Сначала я думала о Мадариане. Я ведь хорошо его знала. Он был умен, но легко возбудим и к тому же весь нараспашку. Думаю, Питер, вы ощутили приятную перемену, когда я ушла.

– Да, это кое-что изменило, – не смог удержаться Богерт.

– И он, как мальчишка, сразу же прибегал к вам с каждой новой идеей, ведь так?

– Да!

– И однако о том, что Джейн нашла решение, он сообщил вам уже, когда сидел в самолете. Зачем он ждал так долго? Почему не связался с вами из Флагстафа сразу же после того, как Джейн назвала ему звезды?

– Быть может, – сказал Богерт, – он впервые в жизни решил проверить все досконально. Ведь ничего подобного ему еще добиться не удавалось, и он предпочел выждать, пока у него не будет полной уверенности…

– Наоборот! Чем важнее открытие, тем меньше стал бы он ждать. А раз уж он проявил столь редкостное терпение, почему же он не выдержал до конца и не отложил разговора с вами до возвращения, чтобы прежде проверить решение с помощью вычислительной техники, которой располагает фирма? Короче говоря, с одной стороны, он ждал слишком долго, а с другой – слишком мало.

– Следовательно, он нас просто разыгрывал? – перебил Робертсон.

– Послушайте, Скотт, не пытайтесь состязаться с Питером в идиотских замечаниях, – резко ответила Сьюзен. – Итак, я продолжаю. Другой интересный факт – это свидетель. Судя по записи последнего разговора, Мадариан сказал: «Бедняга просто подскочил от неожиданности, когда Джейн вдруг принялась излагать решение своим мелодичным контральто». Это были его последние слова. Но почему подскочил свидетель? Мадариан говорил вам, что все в обсерватории с ума посходили от ее голоса, а они провели там десять дней. Почему же тот факт, что она вдруг заговорила, мог кого-то из них так удивить?

– Я думаю, оттого, – ответил Богерт, – что Джейн сообщила наконец решение проблемы, которая вот уже столетие волнует умы планетологов.

– Но ведь именно на это они и рассчитывали, такова была цель поездки. Кроме того, вдумаемся в эту фразу. По словам Мадариана, свидетель был потрясен, а не просто удивлен – если, конечно, вы в состоянии уловить разницу. К тому же он подскочил, «когда Джейн вдруг принялась излагать решение», иначе говоря, в самом начале ее речи. Чтобы удивиться смыслу фразы, свидетелю нужно было бы послушать хотя бы несколько мгновений, но в этом случае Мадариан сказал бы, что он подпрыгнул после того, как услышал слова, произнесенные Джейн, а не «вдруг».

Богерт сказал растерянно:

– Не думаю, чтобы все дело было в одном слове…

– А я думаю, – ледяным тоном отрезала Сьюзен. – Потому что я робопсихолог и могу предположить, что и как сказал бы Мадариан в определенной ситуации. Он тоже был робопсихологом. Следовательно, остается объяснить две странности: странную задержку Мадариана и странную реакцию свидетеля.

– И вы можете их объяснить? – спросил Робертсон.

– Естественно. С помощью элементарной логики. Мадариан сообщил новость сразу же, как делал обычно, или же настолько быстро, насколько сумел. Если бы Джейн решила проблему во Флагстафе, он, безусловно, связался бы с вами оттуда. Но поскольку он говорил с самолета, значит, она выдала результат после того, как они покинули обсерваторию.

– Но в этом случае…

– Дайте мне кончить. Мадариан прямо с аэродрома поехал во Флагстаф в большом, закрытом фургоне? И Джейн в ее контейнере вместе с ним?

– Совершенно верно.

– Обратно на аэродром Мадариана и контейнер с Джейн доставила та же самая машина? Это точно?

– Да.

– И в этой машине они были не одни. В одном из сообщений Мадариана есть такие слова: «Когда нас доставили в административный корпус». Я думаю, что не ошибусь, полагая, что, если их доставили, значит в машине был еще один человек – шофер!

– Черт побери!

– Ваша ошибка, Питер, заключалась в том, что вы решили, будто свидетелем, услышавшим решение, которое предложила Джейн, должен быть обязательно планетолог. Вы делите человечество на категории и большую часть их презираете или не принимаете в расчет. Робот так рассуждать не в состоянии. Первый Закон гласит: «Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред». Речь идет о любом человеке. Для роботов в этом и заключается сущность их взгляда на жизнь. Робот не проводит разграничений. Для него все люди совершенно равны, и для робопсихологов, имеющих дело как с людьми, так и с роботами, – тоже. Мадариану и в голову не пришло уточнить, что заявление Джейн слышал шофер фургона. Для вас шофер – одушевленная принадлежность машины, и только, но для Мадариана это был человек и свидетель. Ни больше ни меньше!

Богерт недоверчиво покачал головой.

– И вы в этом уверены?

– Конечно! А как же иначе можно объяснить фразу Мадариана о том, что свидетель был потрясен? Джейн находилась в контейнере, но не была выключена. Насколько мне известно, Мадариан не разрешал отключать интуитивного робота даже ненадолго. Кроме того, Джейн Пять, как и остальные роботы ее серии, была на редкость молчаливой. Мадариану, вероятно, и в голову не пришло запретить ей разговаривать в контейнере. Но, судя по всему, именно в контейнере решение окончательно сложилось в мозгу Джейн. И она заговорила. Внезапно в контейнере раздалось прекрасное контральто. Что бы вы испытали на месте шофера? Конечно, были бы потрясены. Чудо, что не произошло аварии.

– Но если этот шофер и в самом деле был свидетелем, почему же он молчал?

– Почему? А откуда ему было знать, что произошло нечто необыкновенное? Как он мог оценить значение того, что услышал? К тому же Мадариан, вероятно, дал ему приличные чаевые, чтобы он держал язык за зубами. Вы бы хотели, чтобы стало известно, что действующего робота тайком перевозят на Земле?

– Но вспомнит ли шофер, что сказала Джейн?

– А почему бы и нет? На ваш взгляд, Питер, шофер по уровню своего развития мало чем отличается от обезьяны и не способен ничего удержать в памяти? Но есть совсем не глупые шоферы. Раз он был так поражен, то, несомненно, запомнил, что говорила Джейн, – хотя бы частично. Ну, а если какие-то буквы или цифры он спутает, беда невелика. Ведь речь идет о довольно ограниченном числе звезд и звездных систем. В радиусе восьмидесяти световых лет есть примерно пять тысяч пятьсот звезд. Я точно не проверяла. Но определить, какие из них имелись в виду, будет не так уж трудно.

А, кроме того, у вас есть достаточно веский повод, чтобы воспользоваться психозондом, если уж иного выхода не останется.

Двое мужчин уставились на Сьюзен, Наконец Богерт, который боялся верить своим ушам, прошептал:

– Откуда у вас такая уверенность?

Сьюзен чуть было ему не ответила:

«Потому что я связалась с Флагстафом, идиот! Потому что я разговаривала с шофером, и он повторил мне то, что услышал. Потому что я велела проверить эти данные на вычислительной машине Флагстафа и мне назвали три звезды, которые соответствуют полученным сведениям. Потому что их названия у меня в кармане!»

Но она сдержалась. Пусть он сам все выяснит, Она с трудом встала и ответила саркастическим тоном:

– Откуда у меня такая уверенность? Если угодно, назовите это «женской интуицией».

Двухсотлетний человек

1

— Благодарю вас, — сказал Эндрю Мартин и опустился на предложенный стул. По его виду никто не догадался бы, что он дошел до последней черты. Однако это было так.

Впрочем, его вид вообще ни о чем не говорил, так как лицо у него была сама невозмутимость, если не считать печали, словно затаившейся в глазах. Светло-каштановые волосы лежали ровной красивой волной, щеки и подбородок выглядели так, словно он только что тщательно побрился. В бесспорно старомодной одежде преобладали пурпурно-фиолетовые тона.

За столом перед ним сидел хирург. Серия цифр и букв на вделанной в стол табличке сообщала о нем все необходимые данные, но Эндрю бросил на табличку лишь беглый взгляд, Все равно, обращение «доктор» оставалось наиболее уместным.

— Как скоро может быть совершена эта операция, доктор? — спросил он.

Хирург сказал негромко с той неизменной нотой уважения а голосе, с какой любой робот обращался к любому человеку:

— Я не вполне понял, сэр, кто и каким образом должен подвергнуться этой операции. — Лицо хирурга могло бы выразить почтительную непреклонность, если бы робот его типа из нержавеющей стали с легким бронзовым отливом был способен выразить ее или вообще хоть что-то.

Эндрю Мартин разглядывал правую руку робота, его оперирующую руку, которая лежала на столе в спокойной неподвижности. Длинные пальцы обладали сложной, но изящной формой, и с удивительной легкостью могли стать единым целым со скальпелем или другим инструментом.

Он будет оперировать без колебаний и промахов, без сомнений и ошибок. Результат специализации, которой люди добивались с таким упорством, что теперь роботы за редким исключением вообще не снабжались независимо мыслящим мозгом.

К исключениям, естественно, относились хирурги. Но этот, хотя и обладал мозгом, мыслил настолько узко, что не узнал Эндрю, а возможно, вообще никогда о нем не слышал.

— Вы никогда не думали о том, что хотели бы родиться человеком? — спросил Эндрю.

Хирург помолчал, словно вопрос не укладывался в позитронные цепи его мозга.

— Но ведь я робот, — ответил он неуверенно.

— Однако быть человеком предпочтительнее, не так ли?

— Предпочтительнее, сэр, быть более хорошим хирургом. Будучи человеком, я этого достигнуть не мог бы. И я хотел бы быть роботом новейшей модели.

— И вас не оскорбляет, что я могу вами распоряжаться? Заставить встать, сесть, пойти налево или направо, всего лишь отдав такое приказание?

— Повиноваться вам, сэр, мне приятно. Если ваши приказы помешают мне функционировать с наибольшей пользой для вас или любого другого человека, я их не выполню. Первый Закон, определяющий мой долг в отношении человеческой безопасности, превалирует над Вторым Законом, требующим повиновения. А во всем остальном повиноваться для меня удовольствие… Но кого я должен оперировать?

— Меня, — ответил Эндрю.

— Невозможно. Операция заведомо вредна. Я не могу причинять вред, — сказал хирург.

— Человеку, — возразил Эндрю. — Но я тоже робот.

2

Когда Эндрю был только-только… изготовлен, он заметно больше походил на робота. Внешность его была внешностью общей для всех когда-либо сконструированных и безупречно функциональных роботов.

Он отлично показал себя в доме, куда его доставили в те дни, когда роботы не только в частных домах, но и на всей планете были еще огромной редкостью.

В доме обитали четверо: Сэр, Мэм, Мисс и Крошка-Мисс. Конечно, он знал их имена, но вслух никогда не произносил. Сэра звали Джералд Мартин.

Серия его была НДР, а номер он забыл. Конечно, с той поры прошло много лет, но, естественно, он не смог бы забыть цифры, если бы хотел их помнить.

Эндрю его первой назвала Крошке-Мисс, потому что еще не умела читать буквенные обозначения. Остальные последовали ее примеру.

Крошка-Мисс… Она дожила до девяноста лет и умерла уже давно. Как-то раз он попытался назвать ее Мэм, но она не позволила и осталась Крошкой-Мисс до конца своих дней.

Эндрю был запрограммирован как камердинер, дворецкий и горничная.

Для Эндрю это был испытательный период, как и для всех роботов везде, кроме промышленных предприятий и опытных станций вне пределов Земли.

Мартинам он доставлял массу удовольствия и часто не успевал исполнять свои прямые обязанности, потому что Мисс и Крошка-Мисс требовали, чтобы он играл с ними.

Мисс первая сообразила, как можно это устроить. Она сказала:

— Мы приказываем тебе играть с нами, а ты обязан выполнять приказы.

— Простите, Мисс, — возразил Эндрю, — но предшествующее приказание Сэра обладает большей силой.

И тут она объявила:

— Папа просто сказал, что было бы не дурно, если бы ты занялся уборкой. Какой же это приказ? А я тебе приказываю!

Сэр не возражал. Сэр любил Мисс и Крошку-Мисс даже больше, чем их любила Мэм. Эндрю тоже их любил. Во всяком случае их влияние на его действия было таким, какое у человека было бы названо влиянием любви. И Эндрю называл это любовью за неимением более подходящего термина.

А деревянный кулон Эндрю вырезал для Крошки-Мисс. Она ему приказала. Мисс, насколько он понял, на день рождения подарили кулон, вырезанный из слоновой кости в форме витой раковинки. И Крошка-Мисс очень огорчилась: ей хотелось такой же. У нее нашелся только кусочек дерева, и она принесла его Эндрю вместе с кухонным ножичком.

Он вырезал очень быстро, а Крошка-Мисс сказала:

— Эндрю! Какой красивый. Я покажу его папочке. Сэр не поверил.

— Откуда он у тебя, Мэнди?

Крошку-Мисс он называл Мэнди. И когда убедился, что она говорит правду, то повернулся к Эндрю.

— Это ты вырезал, Эндрю?

— Да, сэр.

— И форму придумал сам?

— Да, сэр.

— С чего ты скопировал эту форму?

— Я выбрал геометрическую фигуру, сэр, отвечающую текстуре древесины.

На следующий день Сэр принес ему новый кусок дерева — побольше — и электрический вибронож, Он сказал:

— Изготовь из этого что-нибудь, Эндрю, А что — реши сам.

Эндрю так и сделал. Сэр смотрел, как он работает, а потом долгое время рассматривал изделие. С тех пор Эндрю уже не прислуживал за столом. Вместо этого ему было приказано читать книги об изготовлении мебели, и он научился делать всякие столы и бюро.

Сэр сказал:

— Это изумительные изделия, Эндрю.

А Эндрю ответил:

— Я наслаждаюсь, делая их, сэр.

— Наслаждаешься?

— Когда я их делаю, сэр, связи у меня в мозгу возбуждаются по-особенному. Я слышал, как вы употребляли слово «наслаждаться». Тот смысл, который вы в него вкладываете, соответствует тому, что ощущаю я. Делая их, я наслаждаюсь, сэр.

3

Джералд Мартин поехал с Эндрю в региональный филиал «Ю. С. Роботс энд Мекэникл Мен Корпорейшн». Сэра, члена Регионального законодательного собрания, старший робопсихолог принял немедленно. Собственно говоря, именно положение конгрессмена давало ему право иметь робота — в те первые дни, когда роботы были редкостью.

Тогда Эндрю еще ничего этого не понимал, но впоследствии, расширив сферу своих познаний, он мысленно воспроизвел эту сцену и увидел ее в надлежащем свете.

Мертон Мэнски, робопсихолог, слушал, все больше хмурился и не раз чуть было не принимался барабанить по столу. Лицо у него было испитое, лоб в глубоких складках, и, возможно, он выглядел старше своих лет.

— Создание роботов, мистер Мартин, — сказал он, — это не точное искусство. Яснее мне объяснить трудно, однако математические формулы, определяющие системы позитронных связей, чрезвычайно сложны и позволяют находить лишь приблизительные решения. Естественно, Три Закона непререкаемы, поскольку мы во всем исходим из них. Разумеется, вашего робота мы заменим…

— Ни в коем случае, — сказал Сэр. — Речь ведь не о неполадках. Свои прямые обязанности он выполняет безупречно. Но кроме того он изумительно режет по дереву, никогда не повторяясь. Он создает произведения искусства.

— Странно! — Мэнски словно бы растерялся. — Конечно, в настоящее время мы стремимся делать связи более общими… По-вашему, это истинное творчество?

— Судите сами. — Сэр протянул ему деревянный шарик с изображением площадки для игр. Фигурки детей были такими мелкими, что их не сразу удавалось различить, и в то же время они обладали поразительной пропорциональностью и настолько гармонировали с древесным рисунком, что и он казался вырезанным.

— Это его работа? — сказал Мэнски, возвращая шарик и покачивая головой. — Счастливая случайность. Что-то в расположении связей…

— А повторить вы сумеете?

— Скорее всего нет. Ни о чем подобном еще ни разу не сообщалось.

— Отлично, Я рад, что Эндрю — единственный в своем роде.

Мэнски сказал:

— Полагаю, компания охотно взяла бы вашего робота для изучения.

Сэр ответил с неожиданной мрачностью:

— Ничего не выйдет. И думать забудьте. — Он обернулся к Эндрю. — Едем домой.

— Как вам угодно, сэр, — ответил Эндрю.

4

Мисс назначала свидания мальчикам и редко бывала дома. Теперь мир Эндрю сосредотачивался вокруг Крошки-Мисс — уже далеко не крошки. Но она не забывала, что первое свое изделие он вырезал для нее — деревянный кулончик на серебряной цепочке, который она всегда носила на шее.

И это она первая воспротивилась манере Сэра раздаривать его изделия. Она сказала:

— Знаешь, папа, пусть те, кому они нравятся, платят за них. Они ведь стоят недешево.

— Давно ли ты стала корыстолюбивой, Мэнди? — спросил Сэр.

— Деньги пойдут не нам, папа, а художнику.

Эндрю никогда раньше не слышал этого слова и, когда у него выдалась свободная минута, посмотрел его значение в толковом словаре. А потом они с Сэром снова поехали. На этот раз к адвокату Сэра.

Сэр сказал адвокату.

— Что вы о ней думаете, Джон?

Адвоката звали Джон Фейнголд. У него были белые волосы и пухлый живот, а по краям его контактных линз шел ярко-зеленый ободок. Он посмотрел на резную дощечку, которую протянул ему Сэр.

— Очень красиво… Но я уже слышал новость. Ее вырезал ваш робот. Тот, который с вами здесь.

— Да, это работа Эндрю. Верно, Эндрю?

— Да, сэр, — сказал Эндрю.

— Сколько бы вы заплатили за нее, Джон?

— Право, не знаю. В таких вещах я не знаток.

— А вы поверите, что мне за эту вещицу предлагали двести пятьдесят долларов? Стулья Эндрю раскупались по пятьсот. В банке лежат двести тысяч долларов, вырученных за изделия Эндрю.

— Боже мой! Он сделает вас богачом, Джералд!

— Наполовину, — сказал Сэр. — Вторая половина положена на имя Эндрю Мартина.

— Робота?

— Вот именно. И я хочу знать, законно ли это.

— Законно ли? — Фейнголд откинулся на спинку скрипнувшего кресла. — Прецедентов не существует, Джералд. Но как ваш робот подписал необходимые документы?

— Он умеет писать свое имя. И я отвез образец его подписи в банк. Самого его я туда брать не стал. Можно ли сделать еще что-то?

— Хм-м… — Фейнголд завел глаза вверх, потом сказал: — Можно учредить опеку для ведения всех его финансовых дел, обеспечив таким образом защитный слой между ним и враждебным миром. А в остальном советую вам больше ничего не предпринимать. Пока ведь никто вам не препятствует. Если у кого-нибудь возникнут возражения, пусть он вчиняет иск.

— И вы возьметесь вести дело, если такой иск вчинят?

— Разумеется. За соответствующий гонорар.

— Какой?

— Вот в таком духе. — И Фейнголд кивнул на дощечку.

— Вполне честно! — Сэр кивнул.

Фейнголд со смешком обернулся к роботу.

— Эндрю, ты доволен, что у тебя есть деньги?

— Да, сэр.

— И что же ты думаешь с ними делать?

— Платить за все то, за что иначе пришлось бы платить Сэру. Это сократит его расходы, сэр.

5

Случаев представилось много. Ремонт обходился дорого, а переделки еще дороже. С годами появлялись все новые модели роботов, и Сэр следил, чтобы Эндрю извлекал пользу из всех усовершенствований, пока он не стал металлическим шедевром. Оплачивалось это из средств Эндрю. На этом настаивал он.

Только его позитронные связи сохранялись в неприкосновенности. На этом настаивал Сэр.

— Новые роботы хуже тебя, Эндрю, — сказал он. — Они никуда не годны. Компания научилась делать связи точными — от сих до сих, единообразно и однозначно. Новые роботы стабильны. Они делают то, для чего сконструированы, и не отклоняются ни на йоту. Ты мне нравишься больше!

— Благодарю вас, сэр.

— И это все из-за тебя, Эндрю, не забывай. Я убежден, что Мэнски прекратил работу над общими связями, как только хорошенько на тебя поглядел. Непредсказуемость его не устраивала… Знаешь, сколько раз он требовал тебя, чтобы подвергнуть изучению? Девять! Но я не допустил, чтобы ты попал к нему в лапы, а теперь, когда он ушел на пенсию, может быть, мы вздохнем свободнее.

Волосы Сэра поседели, поредели, лицо обрюзгло, но Эндрю выглядел даже лучше, чем в те дни, когда только появился в доме.

Мэм жила теперь в Европе в какой-то колонии художников. Мисс была поэтом в Нью-Йорке. Они писали, но очень редко, Крошка-Мисс вышла замуж, но поселилась неподалеку. Она говорила, что не хочет расставаться с Эндрю, и когда родился ее сын, Крошка-Сэр, она позволила Эндрю кормить его из бутылочки.

Рождение внука, казалось Эндрю, должно было возместить Сэру потерю тех, кто уехал и не возвращался. И, значит, уже не будет нечестно обратиться к нему с просьбой.

Эндрю сказал:

— Сэр, вы очень добры, что разрешали мне тратить деньги, как я хотел.

— Это были твои деньги, Эндрю.

— Только благодаря вашей доброй воле, сэр. Я не думаю, что закон воспрепятствовал бы вам оставить их все себе.

— Закон не заставит меня поступить непорядочно, Эндрю.

— После уплаты всех долгов и всех налогов, сэр, у меня в банке все равно накопилось без малого шестьсот тысяч долларов.

— Знаю, Эндрю.

— Я хочу отдать их вам.

— Я их не возьму, Эндрю.

— Но я хочу отдать их в обмен на что-то, чего, кроме вас, сэр, мне никто дать не может.

— А! И что же это, Эндрю?

— Моя свобода, сэр.

— Твоя…

— Я хочу купить свою свободу, сэр.

6

Это было не так просто. Услышав про свободу, Сэр покраснел, сказал «О, Господи!», повернулся на каблуках и вышел.

Убедить его смогла Крошка-Мисс. Говорила она резко, сердито — и в присутствии Эндрю. В течение тридцати лет в присутствии Эндрю говорили и о нем, и о чем угодно еще. Он ведь был всего лишь робот.

Крошка-Мисс сказала:

— Папа, но почему ты воспринимаешь это как личное оскорбление? Эндрю останется здесь по-прежнему. И будет по-прежнему предан нам. Он не может иначе. Это запрограммировано в нем. И хочет он только словесного изменения. Он хочет, чтобы его называли свободным. Что здесь ужасного? Неужели он этого не заслужил? Боже мой, мы с ним обсуждали это уже годы и годы!

— Ах, обсуждали!

— Да. Но он все откладывал и откладывал, боясь тебя огорчить. Это я заставила его!

— Он не имеет понятия о свободе. Он робот.

— Папа, ты его не знаешь. Он прочел все книги в нашей библиотеке. Я не знаю, что он ощущает внутри, но ведь я не знаю, что и ты ощущаешь в душе. Попробуй поговорить с ним, и ты убедишься, что самые различные абстрактные понятия он воспринимает как ты и я, а что еще имеет значение? Если кто-то воспринимает мир, как ты сам, то чего еще можно требовать?

— Закон не признает такой предпосылки, — гневно бросил Сэр. — Эй ты! — Он обернулся к Эндрю, и голос у него стал скрежещущим. — Сделать тебя свободным я могу, только оформив это юридически после постановления суда. Но никакой суд не только свободным тебя не признает, но и официально установит наличие у тебя денег, и тебе объяснят, что права иметь свой заработок у робота нет. Неужели ты готов лишиться своих денег из-за подобной чепухи?

— Свобода не имеет цены, сэр, — сказал Эндрю. — Даже минимальный шанс получить свободу стоит всех этих денег.

7

Суд также мог встать на точку зрения, что свобода не имеет цены и, следовательно, ни за какую, даже самую большую, цену робот не может купить свободу.

Окружной прокурор, разделяя мнение тех, кто возражал против предоставления свободы роботам, опирался на очень простой довод; понятие «свобода» в приложении к роботу утрачивает смысл. Свободен может быть только человек.

Он повторял эту формулировку при всяком удобном случае, медленно и резко ударяя рукой по столу в такт своим словам.

Крошка-Мисс попросила разрешения выступить от имени Эндрю. И тут Эндрю впервые услышал ее полное имя.

— Аманда Лора Мартин-Чарни, вы можете обратиться к суду.

Она сказала:

— Благодарю вас, ваша милость. Я не юрист и не сильна в принятой терминологии, а потому прошу вас извинить неточное словоупотребление и принимать во внимание только смысл.

Прежде всего следует установить, что значит быть свободным, когда речь идет об Эндрю. В некотором смысле он уже свободен. Уже лет двадцать в семье Мартинов никто не приказывает ему сделать что-либо, чего он не готов был бы сделать сам. Во всяком случае, так нам казалось.

Однако, если мы пожелаем, то можем приказать ему сделать то, что угодно нам, и отдать этот приказ в самой жесткой форме. Отчего же нам предоставляется такое право, хотя он служил нам так долго, так преданно и заработал для нас столько денег? Он нам ничего не должен. Наоборот.

Однако, если закон запретит нам требовать от Эндрю безоговорочного исполнения приказов, он все равно будет служить нам точно так же в силу собственной потребности. Его освобождение — это всего лишь игра словами, но для него оно значило бы очень много. Оно дало бы ему все, а нам бы не стоило ничего.

На миг могло показаться, что судья прячет улыбку.

— Я понимаю вашу позицию, миссис Чарни. Собственно говоря, данный казус не предусмотрен законом, и у него нет прецедентов. Однако существует общепринятое убеждение, пусть и не облеченное в юридическую форму, что обладание свободой дано только человеку. Я облечен правом вынести решение, которое обретет силу закона, если, конечно, не будет отменено вышестоящей инстанцией, но я не могу просто игнорировать вышеуказанное убеждение. И поэтому обращусь прямо к роботу. Эндрю!

— Слушаю, ваша милость.

Эндрю заговорил в первый раз за все время заседания, и судью, казалось, поразил чисто человеческий тембр его голоса.

— Эндрю, — сказал судья, — для чего ты хочешь быть свободным? В каком отношении это для тебя важно?

— Хотели бы вы быть рабом, ваша милость?

— Но ты вовсе не раб. Ты безупречно функционирующий робот, робот-гений, как мне дали понять, способный к художественному неповторимому самовыражению. Что сверх этого мог бы ты сделать, если бы был свободным?

— Наверное, ничего сверх, ваша милость, но то же самое я делал бы с большей радостью. В этом зале утверждалось, что свободным может быть только человек. Но мне кажется, что быть свободным может только тот, кто хочет свободы. И я хочу свободы.

Эти слова определили решение судьи. Ключевая фраза его постановления гласила: «Нельзя отказывать в свободе тому, кто обладает сознанием, развитым в степени достаточной, чтобы воспринимать понятие свободы и желать ее».

Со временем Всемирный суд утвердил это постановление.

8

Сэр остался недоволен. Его суровый голос вызывал у Эндрю ощущение короткого замыкания. Сэр сказал:

— Твои чертовы деньги, Эндрю, мне не нужны. И беру я их только потому, что иначе ты не будешь считать себя свободным. С этой минуты ты можешь выбирать заказы сам и выполнять их, как тебе заблагорассудится. Мой последний и единственный приказ тебе: поступай так, как захочешь. Но я по-прежнему отвечаю за тебя. Это указано в постановлении суда. Надеюсь, ты это понимаешь.

Крошка-Мисс перебила его:

— Не ворчи, папа. Ответственность? Ты же знаешь, что тебе палец о палец ударить не придется. Три Закона остаются в полной силе.

— Раз так, то в чем его свобода?

Эндрю спросил:

— Но разве люди, сэр, не связаны своими законами?

— Я не намерен вступать в дискуссию, — сказал Сэр, и после этого Эндрю видел его очень редко.

Зато Крошка-Мисс часто навещала его в домике, построенном и отделанном специально для него. Естественно, ни кухни, ни санузла в домике не было. Всего две комнаты — библиотека и мастерская, служившая также складом. Эндрю брал много заказов и как свободный робот трудился даже усерднее, чем прежде, пока не возместил все расходы на постройку дома, который затем был передан ему в собственность согласно со всеми установлениями закона.

Однажды туда пришел Крошка-Сэр… Ах, нет! Туда пришел Джордж — после суда Крошка-Сэр категорически потребовал, чтобы Эндрю называл его просто по имени.

— Свободный робот никого не должен называть Крошками-Сэрами, — сказал Джордж, — Раз я называю тебя Эндрю, значит, ты мне должен говорить Джордж.

Сформулировано это было как приказ, а потому Эндрю с тех пор называл его Джорджем, но Крошка-Мисс осталась Крошкой-Мисс.

А в этот день Джордж пришел один и сказал, что Сэр умирает. С ним сидит Крошка-Мисс, но Сэр хочет увидеть Эндрю.

Говорил Сэр почти обычным голосом, хотя, видимо, двигаться почти не мог. Он с трудом пытался приподнять руку.

— Эндрю, — сказал он. — Эндрю… Нет, Джордж, не помогай мне! Я же не калека, я просто умираю… Эндрю, я рад, что ты свободен, Это я и хотел тебе сказать.

Эндрю не знал, что ответить. Он никогда еще не стоял рядом с умирающим, но ему было известно, что это процесс, в ходе которого люди перестают функционировать, — непроизвольное и необратимое демонтирование. И Эндрю не знал, какие слова тут уместны. Он просто стоял в абсолютном молчании и абсолютной неподвижности.

Когда все кончилось, Крошка-Мисс сказала ему:

— Последнее время, Эндрю, могло показаться, что он держался с тобой неласково. Но он ведь был стар, понимаешь? И огорчился, что ты захотел стать свободным.

И тут Эндрю нашел слова, которые мог сказать:

— Без него я бы никогда не стал свободным, Крошка-Мисс.

9

Одежду Эндрю начал носить только после смерти Сэра. Сперва старые брюки. Их ему отдал Джордж.

Джордж уже женился. Он был адвокатом и поступил в фирму Фейнголда. Старик Фейнголд давно умер, но его дочь продолжала вести дела, и со временем фирма стала называться «Фейнголд и Чарни». Название сохранилось и тогда, когда леди ушла на покой, и никакой Фейнголд ее не сменил. Когда Эндрю впервые оделся, фамилия Чарни только-только появилась в названии фирмы.

В первый раз увидев Эндрю в брюках, Джордж попытался скрыть улыбку, но глаза Эндрю уловили, как у него дрогнули губы.

Джордж показал Эндрю, как манипулировать статическим зарядом, чтобы брюки раскрылись, облегли нижнюю часть его тела и сомкнулись на ней. Джордж проиллюстрировал это на собственных брюках, но Эндрю прекрасно понимал, что точно воспроизвести это плавное движение сможет только после длительной тренировки.

— Но, Эндрю, — сказал Джордж, — зачем тебе понадобились брюки? Твое тело так изумительно функционально, что его стыдно прятать, тем более что тебе не надо считаться ни с низкими температурами, ни с приличиями. Да и к металлу они не прилегают, как полагается.

Эндрю сказал:

— Но ведь и человеческие тела изумительно функциональны. Однако ты носишь одежду.

— Ради тепла, гигиены, защиты кожи и из желания пофрантить. Все это к тебе не относится.

— Без одежды я чувствую себя обнаженным, Джордж, — ответил Эндрю. — Я чувствую себя не таким.

— Не таким? Эндрю, сейчас на Земле существуют миллионы роботов. Как свидетельствует последняя перепись, численность роботов в нашем регионе почти равна численности людей.

— Я знаю, Джордж. Почти для каждого типа работы есть свои роботы.

— И ни один не носит одежды.

— Но ведь ни один из них не свободен, Джордж.

Мало-помалу Эндрю пополнил свой гардероб. Улыбка Джорджа подействовала на него угнетающе, как и удивленные взгляды людей, дававших ему заказы.

Пусть он был свободен, но заложенная в нем программа поведения с людьми сохраняла прежнюю силу, и он решался продвигаться вперед лишь крохотными шажками. Открытое неодобрение затормаживало его на месяцы.

Не все считали Эндрю свободным. Испытывать обиду он был не способен, но когда он думал об этом, в его мыслительных процессах возникали перебои.

И, главное, он избегал надевать одежду или ограничивался частью ее, когда ожидал Крошку-Мисс. Теперь она была старой и подолгу жила в теплых краях, но, возвращаясь, сразу же навещала его.

После одного такого ее возвращения Джордж сказал словно с досадой:

— Она меня допекла, Эндрю. В будущем году я выставляю свою кандидатуру на выборах в Законодательное собрание. Как дед, так и внук, говорит она.

— Как дед… — Эндрю неуверенно замолчал.

— Это значит, Эндрю, что я буду таким же, как Сэр, который в свое время был конгрессменом.

Эндрю сказал:

— Было бы хорошо, Джордж, если бы Сэр и сейчас оставался… — Он замолк, потому что не захотел сказать «в рабочем состоянии». Выражение это казалось неуместным.

— Если бы он был жив, — подсказал Джордж. — Да, я часто вспоминаю старого людоеда.

Этот разговор дал Эндрю пищу для размышлений. Он заметил, что в разговорах с Джорджем не так уж редко запинается. С тех пор как Эндрю появился на свет с запрограммированным словарем, язык каким-то образом изменился. К тому же Джордж в отличие от Сэра и Крошки-Мисс прибегал к жаргонным оборотам. Почему он назвал Сэра людоедом? Это же явно неподходящее слово?

Его собственные книги тут помочь Эндрю не могли: они были старыми и посвящены главным образом обработке дерева, прикладным искусствам и стилям мебели. Ни одна не касалась языка, ни одна не рассматривала обычаи людей.

Значит, ему нужны соответствующие книги, но, как свободный робот, он не должен просить их у Джорджа. Нет, он пойдет в город и воспользуется библиотекой. Решение было знаменательным, и он почувствовал, как подскочил его электропотенциал. Пришлось даже включить катушку сопротивления.

Он облачился в полный костюм — даже надел на плечо деревянную цепь. Ему больше нравились цепи из сверкающей пластмассы, но Джордж как-то сказал, что для него дерево — материал более подходящий, а к тому же отполированный кедр стоит гораздо дороже.

Он отошел от дома шагов на сто, но тут его остановило нарастающее сопротивление. Он отключил катушку, а когда и это не помогло, вернулся в свой дом, аккуратно написал на листе бумаги: «Я ушел в библиотеку» — и положил лист на самом видном месте своего рабочего стола.

10

До библиотеки Эндрю так и не добрался. Предварительно он изучил карту окрестностей и определил, куда ему идти. Но как реально выглядит его дорога, он не знал, а ориентиры на местности совсем не походили на условные значки карты, и он испытывал нерешительность. А потом пришел к выводу, что каким-то образом заблудился — все вокруг казалось абсолютно незнакомым.

Несколько раз ему встречались сельские роботы, но в тот момент, когда он решил навести справки о дороге, в поле его зрения не оказалось ни одного. Мимо проезжал экипаж, но не остановился. Эндрю пребывал в нерешительности — то есть хранил спокойную неподвижность. И тут вдруг увидел, что по лугу к нему приближаются два человека.

Он повернулся навстречу им, и они слегка изменили направление движения и пошли прямо на него. За секунду до этого они громко разговаривали — он слышал их голоса, — но теперь они замолчали. У них был вид, который Эндрю ассоциировал с человеческой неуверенностью. И они были молодыми, хотя не совсем молодыми. Двадцать лет? Эндрю не умел определять человеческий возраст.

Он сказал:

— Вы не объясните мне, господа, как дойти до городской библиотеки?

Более высокий из двух, чья цилиндрическая шляпа удлиняла его рост почти до нелепости, сказал — но не Эндрю, а второму:

— Это робот.

У второго был толстый нос и опухшие веки. Он сказал — не Эндрю, а первому:

— На нем одежда.

Высокий щелкнул пальцами.

— Это свободный робот! У Чарни есть робот, который никому не принадлежит. А то зачем бы он оделся?

— Спроси его, — сказал Толстоносый.

— Ты робот Чарни? — спросил Высокий.

— Я Эндрю Мартин, — ответил Эндрю.

— Очень хорошо. Снимай одежду. Роботы не носят одежды. — Он сказал второму. — Просто тошнит. Ты посмотри на него!

Эндрю колебался. Он так давно не слышал распоряжений в таком тоне, что контур Второго Закона сработал не сразу.

Высокий сказал:

— Снимай одежду. Я тебе приказываю.

Эндрю начал медленно снимать ее.

— Бросай на землю! — сказал Высокий.

— Но раз он никому не принадлежит, — сказал Толстоносый, — так он наш.

— В любом случае, — сказал Высокий, — мы можем с ним делать, что хотим. Кто попробует возражать? Мы же не портим чужую собственность. Встань на голову! — Последние слова были обращены к Эндрю.

— Голова не предназначена… — начал Эндрю.

— Это приказ. Не умеешь, так попробуй по-всякому.

Эндрю опять заколебался. Потом уперся головой в землю, попробовал задрать ноги и неуклюже упал.

Высокий сказал:

— Вот и лежи так. — А потом сказал Толстоносому: — Его можно разобрать! Ты когда-нибудь разбирал роботов?

— А он дастся?

— Как он может нам помешать?

Стоило им приказать в достаточно категоричной форме, и помешать им Эндрю не мог никак. Второй Закон подчинения превалировал над Третьим Законом самосохранения. В любом случае он не сумел бы защититься, не причинив им вреда, а это было бы нарушением Первого Закона. При этой мысли каждый подвижный элемент слегка сжался, и по его распростертому телу пробежала дрожь.

Высокий подошел и толкнул его ногой.

— А он тяжелый! Без инструментов не обойтись.

Толстоносый сказал:

— Так прикажем ему самому себя разобрать. Пыжиться будет — обхохочешься!

— Правильно, — одобрительно сказал Высокий. — Только уберем его подальше от дороги. А то пойдет кто-нибудь мимо…

Но он опоздал: по дороге уже шел кто-то. И это был Джордж. Эндрю с земли было видно, как он поднялся на пригорок на некотором расстоянии от них. Он хотел бы подать Джорджу знак, но последний приказ был — «лежи так!».

Джордж подбежал к ним, запыхавшись. Молодые люди попятились, выжидающе глядя на него.

Джордж спросил с тревогой:

— Эндрю, что-то не так?

Эндрю ответил:

— Я в нормальном состоянии, Джордж.

— Тогда встань… Что с твоей одеждой?

Высокий молодой человек сказал:

— Это твой робот, мальчик?

Джордж резко обернулся.

— Он ничей робот. Что, собственно, здесь происходит?

— Мы вежливо попросили его раздеться. А тебе-то что, если он не твой?

— Что они делали, Эндрю? — спросил Джордж.

Эндрю ответил:

— Их намерением было как-нибудь расчленить меня. Они намеревались уйти со мной в уединенное место и приказать, чтобы я себя расчленил.

Джордж посмотрел на молодых людей. У него дрожал подбородок. Но они не попятились. Они улыбались. Высокий сказал небрежно:

— Ну, и что ты сделаешь, пузанок? Полезешь драться?

— Нет, — сказал Джордж. — Зачем? Этот робот пробыл в нашей семье более семидесяти лет. Он знает нас и ценит больше кого бы то ни было. Я скажу ему, что вы угрожаете моей жизни, что вы намерены меня убить. Прикажу ему защитить меня. В столкновении между вами двумя и мной, он выберет меня. А вы знаете, что произойдет, если он нападет на вас?

Парочка отступила с испуганным видом.

Джордж сказал резко:

— Эндрю, мне угрожает опасность. Эти два человека намерены причинить мне вред. Подойди к ним!

Эндрю сделал шаг вперед, но молодые люди пустились бежать, не дожидаясь его.

— Хорошо, Эндрю, расслабься, — сказал Джордж. Он выглядел разбитым. Возраст, когда он мог без колебаний ввязаться в драку с молодым балбесом, давно миновал, а их ведь было двое.

Эндрю сказал:

— Я не мог бы причинить им вред, Джордж. Я же видел, что они на тебя не нападают.

— Но я не отдал приказа напасть на них, а просто сказал, чтобы ты подошел к ним. Остальное довершил их страх.

— Но откуда у них страх перед роботом?

— Это болезнь человечества. Одна из тех, от которых пока не найдено лекарства. Но оставим это. Какого дьявола ты тут делал, Эндрю? Я уже думал вернуться домой и нанять вертолет, когда увидел тебя с ними. Как тебе взбрело в голову пойти в библиотеку? Ведь я достану тебе любые нужные книги.

— Я… — начал Эндрю.

— …свободный робот. Да-да. Ну, так что тебе понадобилось в библиотеке?

— Я хочу узнать побольше о людях, о мире, ну, обо всем. И о роботах. Джордж, я хочу написать историю роботов.

Джордж сказал:

— Идем-ка домой, Эндрю… Только сперва собери свою одежду. Науке о роботах посвящены миллионы книг, Эндрю, и в каждой есть исторический раздел. Мир перенасыщен не только роботами, но и информацией о них.

Эндрю покачал головой — чисто человеческое движение, которое он недавно усвоил.

— Но я напишу не историю науки о роботах, Джордж. А историю роботов, составленную роботом. Я хочу объяснить, как воспринимают роботы все то, что происходило с тех пор, как первым из них было позволено работать и жить на Земле.

Брови Джорджа вздернулись, но он ничего не сказал.

11

Крошка-Мисс только что встретила свой восьмидесятый год рождения, однако ее энергия и решимость оставались прежними. Своей палкой она чаще жестикулировала, чем опиралась на нее.

Рассказ о случившемся она выслушала, пылая негодованием, и сказала:

— Джордж, это возмутительно! Кто эти молодчики?

— Не знаю. Да и к чему? Ведь в конечном счете они никакого ущерба не причинили.

— Но могли причинить! Джордж, ты юрист, и если не нуждаешься в деньгах, то лишь благодаря таланту Эндрю. В основе всего, что у нас есть, лежат деньги, которые зарабатывал он. В нем — залог преемственности нашей семьи, и я не допущу, чтобы с ним обходились, как с заводной игрушкой.

— Чего ты хочешь от меня, мама? — спросил Джордж.

— Я же сказала, что ты юрист. Или ты меня не слушаешь? Ну так любым способом устрой показательное дело, вынуди региональные суды высказаться за права роботов, заставь Законодательное собрание издать соответствующие постановления и, в случае необходимости, дойди до Всемирного суда. Я буду следить, Джордж, и никакого мямления не потерплю.

Говорила она совершенно серьезно, и то, что было начато для ублажения требовательной старухи, обернулось вопросом такой сложности, что он обрел огромную важность, Джордж, глава фирмы «Фейнголд и Чарни», разрабатывал стратегию, а исполнение поручал младшим партнерам и, в частности, своему сыну Полу, также члену фирмы. Пол почти каждый день являлся с подробным отчетом к бабушке, а она, в свою очередь, ежедневно обсуждала с Эндрю каждую мелочь.

Эндрю целиком втянулся в дело. Книга о роботах снова была отложена, потому что его поглощали юридические дебаты, и он даже иногда робко высказывал свое мнение.

Как-то он сказал:

— В тот день Джордж объяснил мне, что люди боятся роботов. Но пока они будут бояться, суды и законодательные собрания вряд ли вступятся за роботов серьезно. Нельзя как-нибудь воздействовать на общественное мнение?

И вот, пока Пол сидел в суде, Джордж начал выступать с лекциями. Он мог позволить себе неофициальный тон и даже одевался в наимоднейшие костюмы самого свободного покроя, которые называл тогами.

Пол сказал:

— Только не споткнись о собственный подол, папа, когда будешь подниматься на кафедру.

— Попытаюсь, — сухо сказал Джордж. Выступая на ежегодном съезде редакторов последних голографических известий, он, в частности, сказал:

— Пока в силу Второго Закона мы можем требовать от любого робота неограниченного повиновения, если только это не окажется во вред человеку, каждый, повторяю, каждый человек обладает страшнейшей властью над каждым, повторяю, над каждым роботом. А поскольку Второй Закон превалирует над Третьим, каждый человек может использовать закон повиновения, чтобы нейтрализовать закон самосохранения. Если он прикажет, всякий робот будет вынужден нанести себе опасные повреждения или даже уничтожить себя по любой причине или вовсе без причины.

Справедливо ли это? Подвергли бы мы подобной опасности животных? Даже неодушевленный предмет, хорошо нам служащий, достоин бережного с собой обращения. А ведь робот не неодушевленный предмет. И он не животное. Робот способен мыслить на уровне, позволяющем ему разговаривать с нами, рассуждать с нами, шутить с нами. Можем ли мы обходиться с ними, как с друзьями, можем ли мы работать с ними — и не уделить им каких-то плодов этой дружбы, каких-то благ, рожденных этим сотрудничеством?

Раз человек имеет право отдать роботу любой приказ, лишь бы он не был во вред другому человеку, то простая порядочность не должна позволять ему отдавать роботу распоряжения во вред этому роботу, за исключением тех случаев, когда этого бесспорно требует спасение человеческой жизни. Чем больше власть, тем больше и ответственность, и, если роботы подчинены Трем Законам, гарантирующим безопасность людям, неужели так уж много — попросить, чтобы люди ввели закон-другой для защиты роботов?

Эндрю оказался прав. Общественное мнение сыграло ключевую роль в судах и законодательных собраниях, и в конце концов был принят закон с перечислением условий, при которых воспрещалось отдавать приказы во вред ему. В закон этот постоянно вносились поправки, а кара за его нарушение выглядела смехотворной, но принцип был провозглашен. Закон был окончательно утвержден Всемирным Законодательным собранием в день смерти Крошки-Мисс. И не по случайному совпадению. Пока шли заключительные дебаты, Крошка-Мисс упорно цеплялась за жизнь и ослабила усилия только тогда, когда пришла весть о победе. Ее последняя улыбка была отдана Эндрю. Ее последние слова были:

— Ты принес нам много радости, Эндрю.

Она умерла, держась рукой за его руку, а ее сын, невестка и внуки оставались на почтительном расстоянии от них.

12

Эндрю терпеливо ждал в приемной возвращения секретаря из кабинета. Конечно, секретарь мог бы воспользоваться переговорным голографом, но, видимо, утратил мужество — или роботство? — из-за необходимости обслужить не человека, а другого робота.

Время ожидания Эндрю коротал, размышляя над тем, следует ли ввести термин «роботство» взамен «мужества», или же это слово настолько утратило смысловую связь со своим корнем, что его можно прилагать к роботам? Прилагают же его к женщинам, если на то пошло.

В процессе работы над книгой такие вопросы возникали у него постоянно. Составление фраз с учетом всех подобных тонких оттенков смысла, бесспорно, заметно расширило его лексикон.

Иногда в приемную заходил кто-нибудь и глазел на него. Эндрю не старался избегать этого взгляда, но спокойно смотрел на вошедшего, и тот отводил глаза.

Из кабинета вышел Пол Чарни. Вид у него был как будто удивленный, но, решил Эндрю, это могло ему показаться: последнее время Пол превратил свое лицо в косметическую маску, как мода предписывала одинаково мужчинам и женщинам. В результате несколько расплывчатые черты его лица обрели чеканность, но Эндрю вес равно не одобрял эту манеру. Он обнаружил, что адресованное человеку неодобрение, если не выражать его вслух, не производит на него прежнего гнетущего действия. Он даже мог выразить такое неодобрение в письменной форме, хотя раньше это, по его твердому убеждению, лежало вне его возможностей.

Пол сказал:

— Входи, Эндрю, Сожалею, что заставил тебя ждать, но мне необходимо было закончить одно дело. Входи же. Ты сказал, что хочешь поговорить со мной, но не предупредил, что собираешься сюда, в город.

— Если ты занят, Пол, я готов ждать и дольше. Пол взглянул на сочетание теней, скользящих по настенному циферблату суточного времяизмерителя, и сказал:

— Время у меня есть. Ты пришел один?

— Я нанял автоматомобиль.

— Какие-нибудь затруднения? — спросил Пол с заметной тревогой.

— Я их не ожидал. Мои права ограждены.

Но тревога Пола только усугубилась.

— Эндрю, я же объяснял тебе, что это малодейственный закон. То есть в подавляющем большинстве случаев… А если ты твердо решил носить одежду, то рано или поздно нарвешься на неприятности — вот как в тот первый раз.

— В первый и единственный, Пол. Мне очень грустно, что ты недоволен.

— Попытайся взглянуть на дело так, Эндрю. Ты живая легенда и настолько ценен в самых серьезных отношениях, что не имеешь права рисковать собой… Как продвигается книга?

— Подхожу к завершению, Пол. Издатель очень доволен.

— Отлично.

— Не знаю, доволен ли он книгой, как таковой. Мне кажется, он рассчитывает продать много экземпляров, потому что ее написал робот. И доволен именно этим.

— Боюсь, так уж устроены люди.

— Я не огорчен. Пусть она хорошо расходится, неважно по какой причине, — тогда она принесет деньги, а мне они пригодятся.

— Бабушка оставила тебе…

— Крошка-Мисс была очень щедра, и я полагаю, семья будет помогать мне и в дальнейшем. Однако гонорар за книгу должен помочь мне осуществить следующий шаг.

— Какой следующий шаг?

— Я хочу встретиться с главой «Ю. С. Роботс энд Мекэникл Мен Корпорейшн». Я просил его принять меня, но пока ничего не добился. Фирма не оказала мне содействия в написании книги, так что я не удивлен, ты понимаешь.

Пол тихонько посмеивался.

— Содействия от них тебе ожидать не следовало! Они ведь не помогали нам в нашей великой борьбе за права роботов. Прямо наоборот. И ты легко поймешь почему. Дай роботу права, и его никто не купит.

— Все-таки, — сказал Эндрю, — если им позвонишь ты, то, наверное, сумеешь добиться, чтобы они меня приняли.

— Ко мне они относятся не лучше, чем к тебе, Эндрю.

— А если ты намекнешь, что их встреча со мной предотвратит новую кампанию за дальнейшие права роботов, которую готова начать фирма «Фейнголд и Чарни»?

— Но, Эндрю, это же будет ложь!

— Да, Пол, а я лгать не могу. Вот почему позвонить должен ты.

— А! Значит, лгать ты не можешь, но можешь толкнуть на ложь меня! Так? Ты все больше обретаешь сходство с человеком, Эндрю.

13

Задача оказалась крайне трудной, несмотря на предполагаемую важность фамилии Пола.

Однако встреча все-таки состоялась. Харли Смит-Робертсон, по материнской линии происходивший от основателя фирмы, о чем напоминал довесок к его законной фамилии, выглядел глубоко несчастным. Ему предстояло скоро уйти на пенсию, и все его время, пока он возглавлял «Ю. С. Роботс», занимали проблемы, связанные с вопросом о «правах роботов». Он тщательно зализывал пряди седых волос поперек лысины и совершенно не употреблял косметики. Время от времени он враждебно косился на Эндрю. А Эндрю говорил:

— Сэр, почти сто лет тому назад Мертон Мэнски, представитель вашей фирмы, заверил меня, что математические законы, управляющие расположением позитронных связей, настолько сложны, что допускают лишь примерные решения, а потому мои способности были не целиком предсказуемыми.

— Это было сто лет назад… — Смит-Робертсон замялся, а затем ледяным тоном добавил: — …сэр. И более не соответствует действительности. Теперь наши роботы изготовляются без малейших отклонений от стандарта и выполняют свои обязанности точно и аккуратно.

— О да, — сказал Пол, который приехал с Эндрю, чтобы, как он выразился, проследить, чтобы фирма играла честно. — А в результате, стоит делу хоть чуть-чуть выйти за обычные рамки, как я вынужден руководить моим секретарем даже в мелочах.

— Вы были бы еще более недовольны, если бы он принялся импровизировать, — ответил Смит-Робертсон.

— Следовательно, — сказал Эндрю, — вы больше не произведите роботов вроде меня, обладающих гибкостью мысли и приспособляемостью?

— Теперь нет.

— Изыскания, которые я провел в связи с моей книгой, указывают, что я старейший из роботов, активно функционирующих в данное время.

— Старейший и в данное время, и вовеки, — сказал Смит-Робертсон. — Старейший из всех, которые когда-либо будут изготовлены. Всякий робот изнашивается к двадцати пяти годам. Их возвращают на фабрику и обменивают на новейшие модели.

— Всякий робот из выпускаемых в настоящее время изнашивается к двадцати пяти годам, — мягко сказал Пол. — Эндрю представляет собой неопровержимое исключение из этого правила.

Эндрю, придерживаясь выработанного им плана, сказал:

— Как старейший робот в мире с самыми гибкими способностями, разве я в силу своей необычности не заслуживаю особого отношения к себе со стороны вашей фирмы?

— Отнюдь, — ответил Смит-Робертсон голосом холоднее полярной стужи. — Ваша необычность ставит фирму в тяжелое положение. Если бы вас сдали в аренду, а не продали, вы давным-давно были бы заменены.

— Но именно об этом и речь, — сказал Эндрю. — Я свободный робот и принадлежу самому себе. Поэтому я пришел к вам и прошу вас заменить меня. Сделать это без согласия владельца вы не можете. В настоящее время такое согласие является непременным условием сдачи в аренду, но в мое время было по-другому.

Лицо Смит-Робертсона отразило растерянность и недоумение. Наступило молчание. Эндрю рассматривал голографию на стене — посмертную маску Сьюзен Кэлвин, святой покровительницы всех робопсихологов. Со дня ее смерти прошло почти два века, но, работая над своей книгой, Эндрю познакомился с ней так близко, что почти уверовал, будто встречался с ней живой.

Смит-Робертсон сказал:

— Но как я могу заменить вас для вас же? Если я заменю вас, как робота, каким образом могу я доставить нового робота вам, как владельцу, если самый факт замены прекратит ваше существование? — Он угрюмо улыбнулся.

— Это очень просто, — вмешался Пол. — Личность Эндрю — это его позитронный мозг, и это единственная его часть, замена которой означала бы создание нового робота. Следовательно, позитронный мозг — это Эндрю, владелец. Любая другая часть тела робота может быть заменена без ущерба для личности, и все эти части находятся во владении мозга. Короче говоря, Эндрю хочет снабдить свой мозг новым телом.

— Совершенно верно, — невозмутимо сказал Эндрю. Он обернулся к Смит-Робертсону. — Вы ведь выпускаете андроидов, верно? Роботов с человеческой внешностью вплоть до текстуры кожи?

— Да, — ответил Смит-Робертсон. — Безупречная работа. Кожа и сухожилия из синтетического волокна, металл, если не считать мозга, практически не используется, однако в крепости они практически не уступают металлическим роботам. А если считать на единицу веса, так они даже крепче.

— Я этого не знал, — с интересом сказал Пол. — Сколько их в продаже?

— Ни одного, — ответил Смит-Робертсон. — Они обходились гораздо дороже металлических моделей, и анализ рынка показал, что на них не будет спроса. Слишком велико было сходство с людьми.

Эндрю сказал:

— Но фирма, я полагаю, сохраняет все производственные разработки. И я хотел бы, чтобы меня заменили органическим роботом. Андроидом.

У Пола глаза полезли на лоб.

— Господи! — только и сказал он.

Смит-Робертсон выпрямился.

— Абсолютно невозможно!

— Почему невозможно? — спросил Эндрю. — Естественно, я уплачу требуемую сумму.

— Мы больше не делаем андроидов, — сказал Смит-Робертсон.

— Вы предпочитаете не производить андроидов, — быстро вмешался Пол. — Но это не значит, что вы не можете их изготовлять.

— Тем не менее, — сказал Смит-Робертсон, — изготовление андроидов противоречит установкам нашей фирмы, учитывающей мнение общества.

— Но закон не запрещает их изготовление, — сказал Пол.

— Тем не менее мы их не производим и не будем производить.

Пол прочистил горло.

— Мистер Смит-Робертсон, — сказал он, — Эндрю — свободный робот и находится под защитой закона, гарантирующего права роботов. Полагаю, вам этот закон известен.

— Даже слишком.

— Этот робот, как свободный робот, желает носить одежду. В результате его часто подвергают унижениям тупые люди, нарушающие закон, запрещающий унижение роботов. Но по суду трудно преследовать за всякого рода неопределенные оскорбления, не представляющиеся таковыми тем, кому поручено определять меру виновности или невиновности.

— «Ю. С. Роботс» понимала это с самого начала. В отличие, к сожалению, от фирмы вашего отца.

— Мой отец скончался, — сказал Пол. — Но я усматриваю тут достаточно четкую причину для вчинения иска.

— О чем вы говорите? — сказал Смит-Робертсон.

— Мой клиент Эндрю Мартин — он сию минуту стал моим клиентом — свободный робот и вправе потребовать от «Ю, С, Роботс энд Мекэникл Мен Корпорейшн» замены, которую фирма предоставляет любому владельцу робота, просуществовавшего более двадцати пяти лет. Точнее сказать, фирма настаивает на подобных заменах.

Непринужденно улыбаясь, Пол продолжал:

— Позитронный мозг моего клиента является владельцем его тела, которое, бесспорно, просуществовало много дольше двадцати пяти лет. Позитронный мозг требует замены тела и предлагает необходимую сумму за новое тело андроидного типа. Если вы ему откажете, это явится оскорблением моему клиенту, и мы подаем в суд.

Хотя общественное мнение при обычных обстоятельствах не поддержало бы подобную претензию робота, разрешите вам напомнить, что «Ю. С. Роботс» не пользуется популярностью у широкой публики. Даже те, кто пользуется роботами и извлекает из них наибольшую выгоду, относятся к вашей фирме с подозрением. Возможно, это следствие тех дней, когда роботы вызывали повсеместный страх. Возможно, причина тут — недовольство, которое вызывают богатство и влиятельность «Ю. С. Роботс», монопольное положение фирмы. Но, как бы то ни было, недовольство существует, и я полагаю, вы предпочтете избежать судебного процесса, особенно учитывая, что мой клиент богат, проживет еще много-много столетий и будет готов добиваться осуществления своих прав до победного конца.

Смит-Робертсон все больше багровел.

— Вы пытаетесь вынудить меня…

— Я вас не вынуждаю, — перебил Пол. — Если вы желаете отказать моему клиенту в его законной просьбе, только скажите, и мы удалимся без единого слова… Но вчиним иск, поскольку это наше неотъемлемое право, и процесс вы проиграете, вот увидите.

Смит-Робертсон сказал:

— Ну-у… — и умолк.

— Как вижу, вы намерены дать согласие, — сказал Пол. — Вы колеблетесь, но другого разумного выхода у вас нет. А потому я хотел бы обратить внимание на еще один момент. Если при перенесении позитронного мозга моего клиента из его нынешнего тела в органическое он будет поврежден, пусть даже совсем незначительно, я не успокоюсь, пока не разделаюсь с вашей фирмой окончательно. Если хоть одна позитронная связь платиново-иридиевой сущности моего клиента будет нейтрализована, я сделаю все, чтобы восстановить общественное мнение, против «Ю. С. Роботс», — Он обернулся к Эндрю и спросил:

— Ты согласен со всем этим, Эндрю?

Эндрю колебался целую минуту. Утвердительный ответ был равносилен одобрению лжи, шантажа, а также причинения неприятностей и унижения человеку, Но не физического вреда, твердил он себе. Не физического вреда.

Наконец он сумел выдавить из себя довольно робкое «да».

14

Его словно заново сконструировали. В течение суток, затем недель и, наконец, месяцев Эндрю не ощущал себя вполне самим собой, и самые простые действия ввергали его в нерешительность.

Пол был в отчаянии.

— Они повредили тебя, Эндрю. Придется подать на них в суд.

Очень медленно Эндрю сказал:

— Не надо, Ты не сумеешь доказать… как это?.. п-п-п…

— Преднамеренность?

— Преднамеренность. К тому же я чувствую себя лучше, крепче. Это тр… тр…

— Трепет?

— Травма. Ведь такой оп-оп-оп… еще никогда не делали.

Эндрю ощущал свой мозг изнутри. Только он один. И он знал, что все было хорошо, а потому в течение долгих месяцев, которые потребовались для обретения полной координации движений и планомерного включения всех позитронных связей, он много часов ежедневно проводил перед зеркалом.

Не совсем человек! Лицо было застывшим… слишком застывшим, а движения слишком размеренными. Им не хватало небрежной свободы, свойственной людям. Но, может быть, эта раскованность придет со временем? Ну, хотя бы можно будет носить одежду и не думать, как не сочетается с ней металлическое лицо.

Пришел день, когда он сказал:

— Я снова возьмусь за работу.

Пол засмеялся и сказал:

— Значит, у тебя все в порядке, А что ты думаешь делать? Напишешь еще книгу?

— Нет, — очень серьезно ответил Эндрю. — Срок моей жизни слишком долог для того, чтобы одно какое-то занятие овладело мной и не отпускало, Одно время я был в основном художником и могу вернуться к этому. Потом я был историком и тоже могу вернуться к этому. Но теперь я хочу стать робобиологом.

— Ты имеешь в виду — робопсихологом?

— Нет. Это подразумевает изучение особенностей позитронного мозга, но пока оно меня не привлекает. Робобиолог, по-моему, должен сосредоточиться на механизмах тела, приданного этому мозгу.

— Так ведь это роботехника?

— Роботехник работает с металлическими телами, А я буду изучать органическое гуманоидное тело, которым, насколько мне известно, в мире обладаю только я один.

— Ты сужаешь поле своей деятельности, — задумчиво сказал Пол. — Как художник ты имел дело с любыми формами; как историк ты занимался главным образом роботами; как робобиолог ты будешь сосредоточен на себе самом.

Эндрю кивнул.

— По-видимому, да.

Эндрю пришлось начать с самого начала, поскольку он не имел понятия об обыкновенной биологии, и очень малое — о точных науках. Он стал завсегдатаем библиотек: где часами просиживал над электронными каталогами. Одежда выглядела на нем совершенно нормально, а те немногие, кто знал, что он робот, ничем ему не мешали.

Он пристроил еще комнату к своему домику и оборудовал в ней лабораторию, и расширил библиотеку.

Шли годы. Однажды к нему заглянул Пол и сказал:

— Жаль, что ты больше не занимаешься историей роботов. Насколько мне известно, в политике «Ю. С. Роботс» произошли радикальные изменения.

Пол состарился, и глазами ему теперь служили фотооптические элементы. В этом отношении он сблизился с Эндрю.

— Что они сделали? — спросил Эндрю.

— Они создают централизующие компьютеры — попросту огромные позитронные мозги, которые держат микроволновую связь с роботами, от десяти до тысячи. У самих роботов мозга вообще нет. Они как бы тела гигантского мозга, физически от него отъединенные.

— Это практичнее?

— «Ю. С. Роботс» утверждает, что да. Однако толчок этому дал перед смертью Смит-Робертсон, и я уверен, что поступил он так в пику тебе. «Ю. С. Роботс» не желает производить роботов, способных причинить фирме столько неприятностей, как ты, и для этого они разъяли мозг и тело. У мозга нет тела, которое он мог бы пожелать заменить, у тела нет мозга, чтобы чего-либо желать.

— Эндрю, — продолжал Пол, — просто поразительно, какое влияние ты оказал на историю роботов. Твой художественный талант принудил «Ю. С. Роботс» к более точной и строгой специализации. Твоя свобода привела к принципиальному утверждению прав, которыми обладают роботы. Твое желание приобрести андроидное тело заставило «Ю. С. Роботс» переключиться на отделение мозга от тела.

Эндрю сказал:

— Полагаю, что в конце концов фирма создаст один колоссальный мозг, контролирующий несколько миллиардов роботов, но хранить все яйца в одной корзинке очень опасно. Чрезвычайно.

— Думаю, ты прав, — ответил Пол, — но на это уйдет не менее ста лет, а тогда меня уже не будет. Собственно говоря, вряд ли я дотяну до конца года.

— Пол! — сказал Эндрю с тревогой.

Пол пожал плечами.

— Мы смертны, Эндрю. Мы не такие, как ты. Само по себе это неважно, но мне важно заверить тебя в этом. Я последний из Мартинов — людей. Есть, правда, родственники, потомки моей двоюродной бабушки, но они не в счет. Деньги, принадлежащие лично мне, составят фонд, закрепленный за тобой. Так что, насколько возможно предвидеть будущее, экономически ты обеспечен.

— Излишне, — с трудом сказал Эндрю. За все это время он так и не свыкся со смертью Мартинов.

— Не будем спорить, — сказал Пол. — Все равно будет так. Над чем ты сейчас работаешь?

— Разрабатываю систему, которая позволит андроидам — мне — получать энергию от сгорания углеводов, а не от атомных элементов.

Пол поднял брови.

— То есть они будут дышать и есть?

— Да.

— И давно ты ведешь эти исследования?

— Теперь уже давно, но мне кажется, я сумею создать отвечающую всем необходимым условиям камеру внутреннего сгорания, в которой процесс разложения на компоненты будет полностью контролироваться.

— Но зачем, Эндрю? Атомные элементы ведь гораздо лучше и удобнее.

— В некоторых отношениях — пожалуй. Но они бесчеловечны.

15

На это потребовалось время, но время у Эндрю было. Во всяком случае, он не хотел ничего делать, пока Пол мирно не скончался.

После смерти правнука Сэра Эндрю почувствовал себя менее огражденным от внешнего враждебного мира, но только еще решительнее продолжал двигаться по выбранному пути.

Хотя он не остался совсем уж один. Люди умирали, но фирма «Фейнголд и Чарни» продолжала жить, поскольку корпорации, как и роботы, не умирают. Фирма получила указания и безразлично следовала им. Благодаря фонду и с помощью фирмы Эндрю оставался богатым. И в обмен на очень внушительный ежегодный гонорар «Фейнголд и Чарни» занялся юридическими аспектами использования новой камеры внутреннего сгорания.

Когда настало время посетить «Ю. С. Роботс энд Мекэникл Мен Корпорейшн», Эндрю отправился туда один. Когда-то он побывал там с Сэром, а потом с Полом. В третий раз он отправился туда один, во всем похожий на человека.

«Ю. С. Роботс» претерпела большие перемены. Завод теперь помещался в огромной космической станции — так дело обстояло почти со всеми промышленными предприятиями. С ними Землю покинуло и множество роботов. Земля теперь превращалась в один гигантский парк, ее население стабилизировалось на цифре в один миллиард, причем примерно тридцать процентов его составляли роботы с независимым мозгом.

Научным руководителем фирмы был Элвин Магдеску — смуглый, темноволосый, с острой бородкой, обнаженный по пояс согласно моде, если не считать широкой ленты на груди. На Эндрю был глухой костюм по моде пятидесятилетней давности.

Магдеску сказал:

— Разумеется, я о вас знаю и очень рад с вами увидеться. Вы — самое знаменитое наше достижение, и очень жаль, что старик Смит-Робертсон был так сильно настроен против вас. Мы могли бы сделать с вами так много!

— Но и сейчас не поздно, — сказал Эндрю.

— Нет, не думаю. Это время уже позади. Более века роботы конструировались для Земли, но все меняется. Они возвращаются в космос, а те, кто остается на Земле, не будут снабжаться мозгом.

— Но ведь есть еще я. И я остаюсь на Земле.

— Верно. Но в вас как будто не так уж много осталось от робота. Что новое вам требуется?

— Стать еще меньше роботом. Раз уж я настолько органичен, то и энергию хочу получать из органического источника. У меня с собой чертежи и расчеты…

Магдеску не стал торопливо их пролистывать. Вернее, начал, но почти сразу же сосредоточенно в них углубился. Потом сказал:

— На редкость остроумное решение. Кто все это изобрел?

— Я, — ответил Эндрю.

Магдеску смерил его взглядом, а затем сказал:

— Это означает кардинальную переделку вашего тела, к тому же чисто экспериментальную, поскольку ничего похожего еще никогда не делалось. Я решительно против. Оставайтесь таким же, как сейчас.

Лицо Эндрю мало что выражало, но в его голосе ясно прозвучало нетерпение.

— Доктор Магдеску, вы упустили главное. У вас нет выбора: вы должны согласиться на мою просьбу. Если подобные приспособления могут быть встроены в мое тело, значит, они подходят и для людей. Тенденция продления человеческой жизни с помощью искусственных органов получает все большее развитие. А органов лучше тех, которые я создал и продолжаю создавать, нет. Я запатентовал их через посредство фирмы «Фейнголд и Чарни». Мы вполне можем организовать собственное предприятие и наладить выпуск таких искусственных частей человеческого тела, какие позволят впоследствии создавать людей со свойствами роботов. И ваша фирма может очень пострадать.

Если же вы прооперируете меня теперь же и обязуетесь делать то же в будущем при сходных обстоятельствах, вы получите разрешение пользоваться патентами, контролировать технологию и снабжение людей искусственными частями тела. Разумеется, разрешение это будет дано только после успешного завершения первой операции, когда пройдет достаточно времени, чтобы убедиться в ее успешности, — Эндрю практически не испытывал никакого воздействия Первого Закона, пока ставил такие жесткие условия человеку. Но, логически рассуждая, он научился приходить к выводу, что видимая жестокость в конечном счете оборачивается добротой.

Магдеску ошеломленно смотрел на него.

— Такое решение лежит вне моей компетенции. Решать должен совет директоров, а это потребует времени.

— Я могу подождать, — ответил Эндрю. — Но в разумных пределах.

Он с удовлетворением подумал, что даже Пол не сумел бы проделать все это лучше.

16

Ждать пришлось в разумных пределах, и операция прошла успешно. Магдеску сказал:

— Я был против операции, Эндрю, но совсем по иным причинам, чем вы, вероятно, думаете. Я бы ни секунды не возражал против этого эксперимента, проводись он на ком-нибудь еще. Но вашим позитронным мозгом я рисковать никак не хочу. Теперь, когда позитронные связи у вас взаимодействуют с искусственными нервными связями, спасти мозг, если что-то случится с телом, может оказаться затруднительно.

— Я полностью доверяю квалификации сотрудников «Ю. С. Роботс», — сказал Эндрю. — И теперь я могу есть.

— Запивая глоточком оливкового масла. Это потребует периодической очистки камеры внутреннего сгорания, как мы вам уже объяснили. Не слишком, боюсь, приятная необходимость.

— Пожалуй, так, если бы я не продолжал работать в том же направлении. Самоочищение вполне возможно. Собственно говоря, я занимаюсь приспособлением для выделения несгораемых фракций твердой пищи — неудобоваримой, так сказать.

— Но тогда вам понадобится задний проход.

— Его эквивалент.

— И что еще, Эндрю?

— Все остальное.

— И половые органы?

— В той мере, в какой они отвечают моему плану. Мое тело — холст, на котором я намерен нарисовать…

Магдеску подождал конца фразы, но Эндрю молчал, и он договорил сам:

— Человека?

— Там увидим, — ответил Эндрю.

— Жалкая цель, Эндрю, — сказал Магдеску. — Вы лучше, чем человек. И с тех пор, как предпочли органику, только портите себя.

— Мой мозг не пострадал.

— Да. Не стану отрицать. Однако, Эндрю, революционный сдвиг в применении искусственных органов, ставший возможным благодаря вашим патентам, неразрывно связан с вашей фамилией. Вас признали изобретателем и почитают — такого, каков вы есть. Так для чего же и дальше играть со своим телом?

Эндрю промолчал.

А в почете недостатка не было. Он дал согласие стать членом нескольких ученых обществ, включая и общество, посвятившее себя развитию новой созданной им науки — той, которую он назвал робобиологией, только теперь ее называли протезологией — наукой об органических протезах.

В стопятидесятилетнюю годовщину его создания «Ю. С. Роботс» устроила юбилейный банкет в его честь. Если Эндрю усмотрел в этом какую-то иронию, то скрыл ее.

Председательствовал Элвин Магдеску, покинувший ради этого знаменательного случая свое пенсионное уединение. Ему самому уже исполнилось девяносто четыре года, и жив он был только благодаря органическим протезам, заменившим, в частности, печень и почки. Банкет достиг кульминации, когда Магдеску после краткого эмоционального спича поднял бокал за «Полуторастолетнего Робота».

Эндрю усовершенствовал строение своего лица так, что теперь оно могло выражать широкий спектр эмоций, но на протяжении всей торжественной церемонии оно хранило торжественную невозмутимость. Оказаться полутора столетним роботом ему не понравилось.

17

Из-за протезологии Эндрю в конце концов покинул Землю. За десятилетия, протекшие после юбилейного банкета, Луна стала походить на Землю даже больше самой Земли — только сила тяготения была меньше — и ее подземные города насчитывали внушительное количество обитателей.

Органические протезы следовало приспособить к меньшему тяготению, и Эндрю провел на Луне пять лет, консультируя местных протезологов. В свободное от работы время он прохаживался среди местных роботов, которые все до единого оказывали ему уважение, положенное человеку.

Он вернулся на Землю, которая, по сравнению с Луной, казалась тихим захолустьем, и посетил контору «Фейнголд и Чарни», чтобы сообщить о своем приезде. Очередной глава фирмы, Саймон ДеЛонг, увидев его, очень удивился.

— Нам сообщили о вашем возвращении, Эндрю, — сказал он (чуть было не назван его «мистер Мартин»), — но мы ждали вас не раньше следующей недели.

— У меня иссякло терпение, — коротко ответил Эндрю, торопясь перейти к делу. — На Луне, Саймон, я руководил исследовательской лабораторией с двадцатью сотрудниками-людьми. Я отдавал распоряжения, которые выполнялись безоговорочно. Лунные роботы держались со мной, как с человеком. Так почему же я не человек?

Взгляд ДеЛонга стал настороженным.

— Дорогой Эндрю, вы же сами только что сказали, что и роботы, и люди обходились с вами, как с человеком. Следовательно, де факто вы человек.

— Быть человеком де факто мне мало. Я хочу не только, чтобы со мной обходились как с человеком, но чтобы таким меня признавал закон. Я хочу быть человеком де юре.

— Это совсем другой вопрос, — сказал ДеЛонг. — Здесь мы сталкиваемся с человеческими предрассудками и с несомненным фактом, что вы не человек, как бы вам ни хотелось быть человеком.

— В чем я не человек? — спросил Эндрю, — У меня внешность человека, мои внутренние органы соответствуют человеческим. Собственно говоря, мои органы абсолютно такие же, как у людей, прошедших протезирование. Я внес художественный, литературный и научный вклад в человеческую культуру, сравнимый со вкладом любого из живущих сейчас людей. Что еще можно требовать?

— Лично я ничего больше не потребовал бы. Беда в том, что только Всемирное Законодательное собрание может издать постановление, определяющее вас как человека. Откровенно говоря, я бы на это не рассчитывал.

— К кому я могу там обратиться?

— Полагаю, к председателю Научно-технической комиссии.

— Вы не могли бы устроить мне встречу с ним?

— Но зачем вам посредник? В вашем положении, вы вполне…

— Нет. Устройте ее вы. — Эндрю даже не заметил, что отдал приказ человеку. Он привык к этому на Луне. — Я хочу, чтобы он знал, что фирма «Фейнголд и Чарни» будет отстаивать мои интересы до конца.

— Да, но…

— До конца, Саймон. За сто семьдесят три года я тем или иным способом много содействовал процветанию фирмы, В прошлом у меня были обязательства по отношению к конкретным ее членам. Но теперь я ей ничем не обязан. Скорее наоборот, и я взыскиваю этот долг.

— Я сделаю, что смогу, — сказал ДеЛонг.

18

Научно-техническая комиссия возглавлялась представителем Восточно-Азиатского региона, и представитель этот был женщиной. Звали ее Чи Ли-Цинь, и в прозрачных одеждах (скрывавших то, что она хотела скрыть, только слепящим блеском) она казалась закутанной в целлофан. Она сказала:

— Я сочувствую вашему желанию получить полные человеческие права. История знала времена, когда сегменты населения Земли боролись за полные человеческие права. Однако какие, собственно, права вам требуются сверх тех, которыми вы уже пользуетесь?

— Очень простое право — право на жизнь. Робот может быть демонтирован в любой момент.

— Человека могут казнить в любой момент.

— Казнь совершается только после долгого судебного разбирательства. А меня демонтируют без какой-либо юридической процедуры. Для этого достаточно слова человека, облеченного соответствующей властью. А кроме того… — Эндрю отчаянно старался, чтобы его тон не зазвучал умоляюще, но тщательно разработанные приемы придать человечность своему лицу и голосу подвели его, — Дело в том, что я хочу быть человеком. Я хотел этого на протяжении жизни шести человеческих поколений.

Ли-Цинь смотрела на него темными сочувственными глазами.

— Законодательное собрание может издать постановление, объявляющее вас человеком, оно может издать постановление, объявляющее человеком мраморную статую. Но весьма маловероятно, чтобы оно это сделало как во втором случае, так и в первом. Депутаты такие же люди, как все остальные, а в человеческом отношении к роботам всегда прятался элемент подозрительности.

— Даже теперь?

— Даже теперь. Если и будет признано, что вы заслужили человечность, как награду, останутся опасения создать нежелательный прецедент.

— Какой прецедент? Я — единственный свободный робот и единственный сохранившийся из своей серии, причем другой такой создан никогда не будет. Справьтесь у «Ю. С. Роботс».

— Никогда — долгое время, Эндрю… Или, если вы предпочитаете, мистер Мартин, — я с радостью готова воздать мою личную дань уважения вашей человечности. И вы убедитесь, что депутаты в большинстве будут против создания прецедента, каким бы неповторимым этот прецедент ни был. Мистер Мартин, мои симпатии на вашей стороне, но обнадежить вас я не могу. Более того… — Она откинулась на спинку кресла и наморщила лоб. — Более того, если дебаты будут бурными, в Законодательном собрании и за его стенами может встать вопрос о демонтировании, про которое вы упоминали. Ведь простейшее разрешение проблемы — уничтожить вас. Взвесьте все это, прежде чем что-либо предпринимать.

— И никто, — сказал Эндрю, — не вспомнит о широчайшем применении протезологии, разработанной практически мной одним?

— Это кажется жестоким, но нет, они не вспомнят, а если вспомнят, то как аргумент против вас. Заявят, что занимались вы этим только ради себя. Заявят, что это часть кампании за роботизацию людей — или очеловечение роботов, — то есть в любом случае зловещей и грязной. Мистер Мартин, вам никогда не приходилось сталкиваться с кампанией политической ненависти, но поверьте, вы станете мишенью чернейшей клеветы, какой ни вы, ни я и вообразить не можем, но непременно найдутся люди, которые свято всему поверят. Мистер Мартин, не губите свою жизнь!

Она встала. Такая маленькая и хрупкая рядом с сидящим Эндрю.

Он сказал:

— Если я решу бороться за свою человечность, вы меня поддержите?

Она задумалась, потом ответила:

— Да. В той мере, в какой смогу. Если такая позиция начнет угрожать моему политическому будущему, я, вероятно, отступлюсь от вас, поскольку не чувствую это делом своей жизни. Я стараюсь быть с вами абсолютно искренней.

— Я благодарю вас и не прошу о большем. Я намерен вести борьбу до конца, к чему бы она ни привела, и прошу вас только о той помощи, которую вам удобно оказать.

19

Открытой борьбой это не было. «Фейнголд и Чарни» рекомендовали хранить терпение, и Эндрю угрюмо пробормотал, что запасы его терпения неисчерпаемы. Затем «Фейнголд и Чарни» предприняли действия, чтобы свести арену борьбы к минимуму.

Они затеялисудебный процесс, доказывая, что долговые обязательства не имеют силы, если у их держателя сердце заменено на протез, поскольку искусственный орган ликвидирует человечность, а с ней и конституционные права человека.

Они упорно и искусно аргументировали свой иск, проигрывая по всем пунктам, но таким способом вынудили судью сформулировать решение наиболее общим образом, а затем, подавая апелляции, довели дело до Всемирного суда.

На это ушли годы и годы, а также миллионы долларов.

Когда было вынесено окончательное решение, ДеЛонг отпраздновал поражение в суде, как искомую победу. Эндрю, естественно, присутствовал на банкете, устроенном в конторе «Фейнголд и Чарни».

— Мы добились двух вещей, Эндрю, — сказал ДеЛонг. — И очень важных. Во-первых, мы юридически установили, что человеческое тело не перестает быть человеческим телом, какое бы количество искусственных органов оно ни содержало. Во-вторых, мы воздействовали на общественное мнение таким образом, что наиболее широкое толкование человечности получило самую яростную поддержку. Ведь любой человек надеется продлить свою жизнь с помощью протезологии.

— И вы полагаете, что Законодательное собрание признает мою человечность? — спросил Эндрю.

ДеЛонг слегка смутился.

— Тут я не слишком оптимистичен. Есть орган, который Всемирный суд признал критерием человечности. Люди обладают органическим клеточным мозгом, а роботов характеризует платиново-иридиевый позитронный мозг, когда он им вообще придан… Нет, Эндрю, не смотрите так! Наших знаний недостаточно, чтобы сдублировать деятельность клеточного мозга при помощи искусственных структур настолько близко к органическому прототипу, чтобы их удалось подвести под определение Всемирного суда. Это даже вам не под силу.

— Что же нам тогда делать?

— В любом случае попытаться. Депутат Че Ли-Цинь будет на нашей стороне, как и еще многие депутаты, чье число все увеличивается. Президент в таком вопросе, несомненно, согласится с большинством в Собрании.

— А большинство за нас?

— Далеко нет. Но мы его получим, если общественное мнение допустит, чтобы широкое истолкование человечности, которого оно добивалось, распространилось и на вас. Шанс не очень велик, не стану скрывать, но, если вы не хотите отказаться от борьбы, нам придется разыграть эту карту.

— Отказываться я не хочу.

20

Депутат Ли-Цинь заметно постарела с тех пор, как Эндрю встретился с ней в первый раз, и давно уже не носила прозрачные одежды. Теперь волосы у нее были коротко подстрижены, а одеяние напоминало футляр. Эндрю же по-прежнему придерживался, насколько позволял хороший вкус, моды тех дней, когда сто с лишним лет назад он начал носить одежду.

Ли-Цинь сказала:

— Эндрю, мы зашли настолько далеко, насколько возможно. И попробуем еще раз после каникул. Но, честно говоря, поражение неизбежно, и вопрос будет окончательно закрыт. Все мои последние усилия только обеспечили мне не менее верное поражение на ближайших выборах.

— Я знаю, — сказал Эндрю, — и это очень меня огорчает. Когда-то вы сказали, что отступитесь от меня, если дело обернется подобным образом. Почему вы этого не сделали?

— Убеждения, бывает, меняются. Каким-то образом отступиться от вас теперь значило бы заплатить слишком высокую цену за еще один депутатский срок. Я и так уже заседала в Собрании четверть века, Этого вполне достаточно.

— И мы никак не можем переубедить их, Че?

— Всех, доступных доводам рассудка, мы уже переубедили. Сломить инстинктивную антипатию остальных оказалось невозможно.

— Инстинктивная антипатия не должна влиять на то, как депутат голосует.

— Совершенно справедливо, Эндрю. Но они даже себе никогда не признаются, что ими руководит антипатия.

Эндрю сказал осторожно:

— Следовательно, все сводится к мозгу. Но должны ли мы останавливаться на простом противопоставлении клеток позитронам? Нельзя ли добиться функционального определения? Надо ли указывать, что мозг состоит из того или этого? Нельзя ли указать, что мозг — это нечто способное мыслить на определенном уровне?

— Не сработает, — ответила Ли-Цинь. — Ваш мозг изготовлен человеком, а человеческий мозг — нет. Баш мозг сконструирован, их — результат эволюции, Для человека, который упорно хочет сохранить барьер между собой и роботом, эти различия — стальная стена в милю высотой и в милю толщиной.

— Если бы добраться до источника их антипатии, до самого источника…

— Столько лет прошло, — грустно сказала Ли-Цинь, — а вы все еще пытаетесь найти к людям логичный подход. Бедный Эндрю! Не сердитесь, но это упорство вам внушает робот в вас.

— Не знаю, — сказал Эндрю. — Если бы я сумел заставить себя…

Если бы он мог заставить себя.

Он давно предполагал, что дело дойдет до этого, и в конце концов оказался в приемной хирурга. Он нашел достаточно искусного для подобной операции — то есть робота. Ни на умение, ни на добрую волю хирурга-человека тут положиться было нельзя.

Этот хирург не мог подвергнуть такой операции человека, а потому Эндрю перестал оттягивать решительную минуту горькими расспросами, отражавшими его внутреннее смятение, и нейтрализовал Первый Закон, сказав:

— Я тоже робот.

А потом сказал с твердостью, с которой за последние десятилетия научился обращаться даже к людям:

— Я приказываю тебе подвергнуть меня этой операции.

Вне воздействия Первого Закона приказ, отданный с такой категоричностью тем, кто выглядел совсем как человек, включил Второй Закон настолько, что победа была одержана.

21

Слабость, которую испытывал Эндрю, была, по его убеждению, воображаемой. После операции он оправился полностью. И все же, как можно незаметнее, он прислонился к стене. Если бы он сел, все могло бы стать слишком явным.

Ли-Цинь сказала:

— Заключительное голосование назначено на эту неделю, Эндрю. Оттянуть еще мне не удалось, и мы проиграем. Это будет конец, Эндрю.

Эндрю сказал:

— Я очень благодарен вам за то, что вы так умело добивались отсрочки голосования, Так я получил необходимое мне время и сделал ход, который должен был сделать.

— Какой ход? — спросила Ли-Цинь с нескрываемой тревогой.

— Я не мог предупредить о нем вас или людей в «Фейнголд и Чарни». Меня, конечно, остановили бы. Послушайте, если камень преткновения — мозг, то самое большое отличие заключено в бессмертии, верно? Кого, в сущности, интересует, как выглядит мозг, из чего он состоит или каким образом возник? Важно то, что клетки мозга умирают, что они обречены умереть. Пусть все остальные органы поддерживаются постоянно в функциональном состоянии или заменяются, клетки мозга, которые нельзя заменить, не изменив и тем самым не убив личность, должны обязательно рано или поздно умереть. Мои позитронные связи существуют почти два столетия без различимых изменений и могут просуществовать еще столетия. Не в этом ли непреодолимый барьер? Люди способны терпеть бессмертного робота — не все ли равно, как долго машина сохраняется в рабочем состоянии? Но они не способны смириться с бессмертием человека, поскольку мысль о их личной смерти переносима только потому, что это общая участь. Вот по какой причине они не хотят признать меня человеком.

— К чему вы клоните, Эндрю? — спросила Ли-Цинь.

— Я разрешил эту проблему. Много десятилетий тому назад мой позитронный мозг был соединен с органическими нервами. Теперь еще одна операция изменила это подключение так, что медленно, очень медленно потенциал моих позитронных связей понижается.

Изборожденное тонкими морщинами лицо Ли-Цинь несколько секунд не выражало ничего. Потом ее губы задрожали.

— То есть ты организовал свою смерть, Эндрю? Но это же невозможно. Это — нарушение Третьего Закона.

— Нет, — сказал Эндрю. — Я выбирал между смертью моего тела и смертью моих надежд к стремлений. Оставить мое тело жить ценой большей смерти — вот это было бы нарушением Третьего Закона.

Ли-Цинь ухватила его за плечи, словно собираясь встряхнуть, но совладала с собой.

— Эндрю, это ничего не даст. Сделай новую операцию, верни все в прежнее положение!

— Невозможно. Изменения необратимы. Мне осталось жить год — немногим больше, немногим меньше. Но до своего двухсотлетия я доживу. Я поддался слабости и позволил себе такую отсрочку.

— Но оно того не стоит… Эндрю, ты дурак!

— Если в результате я обрету человечность, дело более чем стоит того. А если нет, кончится тщетная борьба, и это тоже стоит того.

И к собственному удивлению Ли-Цинь тихо заплакала.

22

Удивительно, как этот последний поступок овладел воображением мира. Все, что Эндрю делал прежде, не поколебало предрассудки. Но когда он принял смерть, лишь бы стать человеком, отвергнуть такую великую жертву оказалось невозможным.

Заключительную церемонию сознательно назначили на день его двухсотлетия. Постановление, признающее его человеком, подписал Всемирный президент, и этот торжественный акт транслировался по всемирной телевизионной сети с ретрансляцией в Лунные Штаты и даже в Марсианскую колонию.

Эндрю сидел в кресле-каталке. Он еще мог ходить, но с трудом.

Всемирный президент, на которого в эту минуту взирало все человечество, сказал:

— Пятьдесят лет назад вас, Эндрю, объявили Полутора столетним Роботом.

Он сделал паузу и продолжал гораздо более торжественным тоном:

— Сегодня мы объявляем вас Двухсотлетним Человеком, мистер Мартин.

И Эндрю, улыбаясь, протянул руку, чтобы пожать руку президента.

23

Эндрю лежал в постели, и его мысли медленно угасали.

Он отчаянно старался овладеть ими. Человек! Он — человек! Ему хотелось, чтобы это было его последней мыслью. Он хотел распасться… умереть с ней.

Он открыл глаза в последний раз и узнал Ли-Цинь, скорбно стоящую рядом. Вокруг стояли еще люди. Но это были всего лишь тени, безликие тени, В сгущающемся сером тумане была видна только Ли-Цинь. Медленно, дюйм за дюймом он протянул к ней руку и очень смутно, очень слабо ощутил, как она взяла эту руку в свои.

Она таяла перед его глазами, пока его последние мысли уходили во мглу.

Но прежде чем она исчезла окончательно, последняя ускользающая мысль достигла его сознания и задержалась на миг перед тем, как все остановилось.

— Крошка-Мисс… — прошептал он так тихо, что его нельзя было услышать.

Когда-нибудь

Никколо Мазетти лежал на животе на ковре, уткнувшись подбородком в ладонь, и слушал Барда. На душе у него скребли кошки. Темные глаза блестели от слез - слабость, которую одиннадцатилетний мальчик мог позволить себе, только оставшись один.

Над его ухом звучал монотонный голос Барда:

- В давние времена жил да был в дремучем лесу бедный дровосек с двумя дочерьми, прекрасными, как ясный день. Волосы у старшей дочери были черными, как крылья ворона, а у младшей - блестящими и золотистыми, как свет солнца в ясный полдень. Каждый раз, когда девушки ждали отца, весь день трудившегося в лесу, старшая дочь садилась перед зеркалом и пела...

Что пела черноволосая красавица, Никколо не услышал, так как в это время за окном раздался крик:

- Эй, Никки!

Лицо Никколо мгновенно просветлело, он бросился к окну и закричал:

- Эй, Пол!

Пол Лауб энергично махал ему рукой. Он был тоньше Никколо и ниже ростом, хотя ему уже стукнуло двенадцать. На его лице можно было заметить тщательно подавляемое возбуждение: бледные щеки мальчика порозовели, он часто моргал глазами.

- Эй, Никки, впусти меня! Есть колоссальная идея! Подожди, сейчас я тебе все расскажу!

Он быстро огляделся вокруг, как будто пытался обнаружить выслеживающих его вражеских лазутчиков; однако двор, озаренный неярким светом сумрачного дня был совершенно пуст. Пол снова повторил громким шепотом: «Сейчас я тебе все расскажу».

- Хорошо. Я спущусь и открою дверь.

Бард продолжал бубнить, равнодушный к потере слушателя. Когда мальчики вошли в комнату, он торжественно вещал:

- И затем лев сказал: «Если ты добудешь мне яйцо птицы, что прилетает на Гору Черных Деревьев раз в десять лет, я...»

Пол сказал:

- Ты слушал сказки? Я не знал, что у тебя есть этот Бард.

Никколо покраснел, и на его лицо снова вернулось горестное выражение.

- Это старая жестянка, которая развлекала меня, когда я был маленьким. Глупая штука. - Он пнул Барда ногой, оставив еще одну вмятину на исцарапанном и потертом пластике, покрывавшем основание компьютера.

Бард пискнул, как будто его вокализер был на мгновение потрясен ударом, затем продолжал, слегка заикаясь:

- ...Один год и один день, пока железные башмаки не износятся. И тогда принцесса, встав на краю дороги...

Пол сказал, критически осмотрев механического сказочника:

- Похоже, парень, что это очень старая модель.

Хотя в эту минуту Никколо готов был разнести Барда на куски, пренебрежительный тон приятеля ему не понравился. Он пожалел, что впустил Пола, не задвинув Барда на его обычное место в подвале. В этот унылый день сказки, казалось, были единственным средством, способным отвлечь его от горьких мыслей после утреннего бесплодного спора с отцом. Но Бард не смог исправить настроения Никколо, его бесхитростные истории годились только для развлечения малышни.

Во всяком случае эту примитивную машину не стоило демонстрировать Полу. Никки немного побаивался своего приятеля, который обучался в школе по особой программе. Все говорили, что когда Пол вырастет, он станет специалистом по компьютерам.

Сам Никколо занимался неплохо. Он имел вполне приличные отметки по логике, двоичному оперированию, элементарным вычислительным процедурам - обычным предметам средней школы. Но что с того! Это была всего лишь типовая общеобразовательная программа, и, когда он вырастет, то, скорее всего, станет живым придатком к какому-нибудь пульту управления - как все люди со средними способностями.

Что касается Пола, то он знал разные таинственные вещи об электронике, высшей математике и программировании, особенно о программировании. Никколо даже не пытался его понять, когда Пол начинал распространяться на эту тему.

Склонив голову. Пол несколько минут слушал Барда. Наконец, он спросил:

- Ты часто им пользуешься?

- Нет! - воскликнул Никколо, почувствовав себя почти оскорбленным таким предположением. - Он болтается у нас в подвале еще с тех пор, как ты сюда переехал. Я только сегодня достал его, чтобы... чтобы... - он пытался привести какую-нибудь вескую причину, но не смог ничего придумать и повторил снова. - Я достал его только сегодня.

Пол сказал:

- Он может рассказывать только такие истории? Я имею в виду - про дровосеков, принцесс и всяких говорящих животных?

Никколо кивнул головой, потом пробормотал:

- Ржавая жестянка... Па говорит, что мы не можем позволить себе новую, модель. Я сказал ему утром... - при воспоминании об утреннем разговоре с отцом слезы снова навернулись ему на глаза; героическим усилием воли он заставил свой голос звучать спокойно. Каким-то образом он чувствовал, что слезы никогда не орошали худые щеки Пола и что его приятель мог питать только презрение к подобной слабости. - Одним словом, я решил проверить его, - продолжал он, - но эта штука не стала лучше, простояв столько лет в подвале.

Пол выключил Барда, нажав клавишу сброса, что вело к генерированию новой случайной комбинации сюжетных ходов, характеристик персонажей, словарных ресурсов, кульминационных моментов - всех элементов, из которых компьютер лепил свои незамысловатые истории. Затем Пол снова включил машину.

Бард монотонно начал:

- В давние времена жил да был маленький мальчик по имени Вилликинс. Его мать умерла, он жил со своим отчимом и сводным братом. Хотя отчим был очень зажиточным человеком, он пожалел для Вилликинса самую плохую кровать, и бедный мальчик спал на куче соломы в конюшне рядом с лошадьми...

- Лошади! - вскричал Пол.

- Я думаю, что это такая порода животных, - сказал Никколо.

- Это я знаю! Я только пытаюсь вообразить, что за историю можно сочинить о лошадях.

- Он постоянно рассказывает о лошадях, - заметил Никколо. - И еще о животных, которые называются «коровы». Их доят, но как это делается, Бард не говорит.

- Ну, ладно. Но почему ты не перенастроил его?

- Как? Я не умею. Бард невозмутимо продолжал:

- Часто Вилликинс думал, что когда он вырастет и достигнет славы и богатства, он накажет своего отчима и сводного брата за жестокое обращение с маленьким мальчиком. И однажды решил он идти куда глаза глядят в поисках счастья.

Пол, не слушая Барда, заявил:

- Это легко сделать. В его памяти записаны разные сюжеты и всякие сведения о животных и людях, действующих в его сказках. Эту информацию не надо трогать. Достаточно только изменить его словарный запас так, чтобы он знал о компьютерах, электронике и других современных вещах. Тогда он сможет рассказывать интересные истории вместо баек о принцессах и лошадях.

- Это было бы здорово, - подавленно прошептал Никколо.

- Послушай, - продолжал Пол, - мой па сказал, что если я поступлю в будущем году в специальную компьютерную школу, он подарит мне настоящего Барда, последнюю модель. Эта штука умеет рассказывать истории о приключениях в космосе, и еще у нее есть визуальная приставка!

- Ты имеешь в виду, что можно смотреть истории?

- Да, конечно. Учитель Догерти говорит, что такие машины уже существуют, но они не каждому по карману. Но если я поступлю в компьютерную школу, па обещал маленько раскошелиться.

Никколо выпучил глаза от зависти.

- Вот здорово! Видеть истории!

- Ты сможешь приходить ко мне и смотреть их в любое время, Никки, - расщедрился

Пол.

- О, спасибо!

- Только запомни, что истории будут выбираться по моему вкусу.

- Конечно, конечно, Пол, - Никколо готов был согласиться на гораздо более тяжелые условия.

Внимание Пола вернулось к Барду. Тот говорил:

- Король грозно нахмурил брови, и в облаках, затянувших небо, сверкнула молния. «В таком случае, - сказал он, поглаживая бороду, - ты должен очистить все мои земли от мух к послезавтрашнему дню, иначе...»

- Теперь мы должны открыть его, - сказал Пол. Он снова выключил Барда и поднял переднюю панель компьютера.

- Эй, - забеспокоился Никколо, - не сломай его!

- Не волнуйся,- заявил Пол, - я знаю об этих штуках все, что нужно. - Затем он на всякий случай осведомился:

- Твои родители дома?

- Нет.

- Ну, тогда все в порядке. - Он снял переднюю панель и заглянул внутрь. - Смотри, парень, у него только один цилиндр памяти.

Напряженно вглядываясь, он копался во внутренностях Барда. Никколо, следивший за своим приятелем со смесью недоверия и восхищения, не видел, чем он занят. Наконец Пол вытащил тонкий гибкий металлический стержень, усеянный темными точками, и сказал:

- Это цилиндр памяти твоего Барда, на котором записано все, что он знает. Держу пари, что он может сочинить триллион всяких историй.

- Что ты собираешься делать, Пол? - дрожа, спросил Никколо.

- Я заменю его словарь.

- Как?

- Элементарно. У меня есть с собой книга. Ее дал мне учитель Догерти.

Пол вытащил книгу из кармана и освободил ее от пластикового чехла. Отмотав немного магнитной ленты с бобины книги, он заправил ее конец в вокализе Барда, затем поставил рукоятку воспроизведения на самую малую громкость и включил машину. С тихим бормотанием лента поползла в щель вокализера.

- и что теперь будет?

- Книга будет говорить, и Бард запишет все на свой цилиндр памяти.

- Для чего?

- Ну, Никки, ты болван! Это книга о компьютерах и роботах, и Бард получит всю эту информацию. Тогда он перестанет болтать о королях, которые, нахмурив брови, вызывают удар молнии.

- В любом случае, хороший парень должен победить, что бы мы ни делали, - заявил уверенно Никколо.

- Ну, конечно, отозвался Пол, наблюдая, как работает его устройство. - Так уж сделана эта штука, - он хлопнул по компьютеру. - Его научили, что хорошие парни всегда побеждают, а плохие парни всегда проигрывают, ну и другим подобным вещам. Мой отец говорит, что если бы не было цензуры, молодежь докатилась бы черт знает до чего... Так, все работает прекрасно!

Пол довольно потер руки и отвернулся от Барда.

- Но послушай, я ведь так и не рассказал о своей идее. Бьюсь об заклад, тебе понравится. Я прибежал прямо к тебе, потому что, уверен, ты пойдешь туда вместе со мной.

- Конечно, Пол, конечно.

- Отлично. Ты знаешь учителя Догерти в нашей школе? Знаешь, такой забавный малый? Ну, ему нравятся ребята вроде меня.

- Да, знаю.

- Сегодня после школы я был у него дома.

- У него дома?

- Ну да. Он говорит, что должен вселить в меня немного мужества, раз я собрался поступать на будущий год в компьютерную школу. Он говорит, мир нуждается в людях, способных проектировать компьютеры и разрабатывать для них программы.

- О!

Пол уловил некую пустоту за этим односложным восклицанием и нетерпеливо повторил:

- Программы! Я говорил тебе уже сотню раз. Это способ, которым ты ставишь проблемы перед большим компьютером вроде Мультивака. Мистер Догерти говорит, что все труднее находить людей, которые способны по-настоящему работать на компьютерах. Он говорит, что любой может нажимать кнопки на панели управления, получать ответы от машины и решать простые задачи. Он говорит, что вся штука в том, как задавать правильные вопросы - именно это самое трудное. В общем, Никки, он привел меня к себе и показал свою коллекцию старых компьютеров. У него такое хобби: коллекционировать старые компьютеры. У него есть маленькие машинки с небольшими кнопками сверху; их надо нажимать пальцами, чтобы машинки работали. И еще толстый деревянный брусок, внутри которого движется деревянная пластинка потоньше; он говорит, что это - логарифмическая линейка. И большие пачки бумаги - он называл их вычислительными таблицами. И деревянная рама с проволоками, по которым скользят шарики... Он сказал, что это - самый древний счетный прибор с косточками... костяшками.

Последнее замечание заинтересовало Никколо.

- С костями? - сказал он. - Как можно считать с помощью каких-то костей?

- Дурашка, это не те кости, что ты вылавливаешь из рагу. Этот прибор помогает людям считать. Учитель Догерти попытался объяснить мне, как это делали, но это так запутанно...

- Почему же люди не использовали компьютер?

- Это было раньше, чем придумали компьютеры, - сказал Пол.

- Раньше?

- Конечно. Ты думаешь, у людей всегда были компьютеры? А о пещерном человеке ты слышал?

- Как же они обходились без компьютеров? - поразился Никколо.

- не знаю. мистер Догерти говорит, что в старину люди делали все, что приходило им в голову: и хорошее, и плохое. Они даже не знали, полезно ли то, что они творят, или нет. И фермеры выращивали все своими собственными руками, и люди делали всю работу на фабриках и сами управляли всеми машинами.

- Я не могу этому поверить!

- Так сказал мистер Догерти. Он сказал, что они жили в полном беспорядке и были такими несчастными, жалкими... Но давай же вернемся к моей идее. Ты будешь, наконец, слушать?

- Двигай вперед. Тебе же никто не мешает, - обиженно заявил Никколо.

- Ну, ладно. В общем, на этих маленьких ручных компьютерах, на каждой их кнопке нарисованы крошечные закорючки. И такие же закорючки есть на деревянном бруске, а вычислительные таблицы все сплошь покрыты закорючками. Я спросил у мистера Догерти, что это такое. Он сказал, что это цифры.

- Что?

- Каждая закорючка обозначает отдельную цифру. Есть закорючка для цифры «один», другая закорючка для цифры «два» и так далее.

- Зачем?

- Чтобы можно было считать.

- Считать? Но ведь достаточно сказать компьютеру...

- Дубина, - закричал Пол с искаженным от раздражения лицом, - можешь ты немного подумать своей головой? Этот деревянный брусок и прочие штуки не умеют говорить!

- Тогда как же...

- Все ответы даются с помощью этих закорючек, и ты должен знать, что обозначает каждая закорючка. Мистер Догерти сказал, что раньше всех учили рисовать такие закорючки, когда они были детьми. И еще учили их расшифровывать. Расшифровка закорючек называлась «чтением», а рисование - «письмом». Он сказал, что было много разных закорючек для всех слов, и с их помощью писали целые книги. Он сказал, что эти старинные книги хранятся теперь в музее и я могу взглянуть на них, если захочу. Он сказал, что если я хочу стать настоящим программистом, я должен знать, как считали в старину; вот почему он решил показать мне свою коллекцию.

Никколо нахмурился в раздумье, затем сказал:

- Ты имеешь в виду, что каждый умел рисовать закорючки для всех слов и помнить их? Ты это серьезно говоришь или дурачишь меня?

- Честно! Посмотри, вот как рисуют цифру «один» - он быстро чертил пальцем в воздухе. - Вот так рисуют «два», так - «три». Я выучил знаки для всех цифр до девяти.

Никколо непонимающим взглядом следил за пальцем своего приятеля. Наконец он сказал:

- И что же в этом хорошего?

- Мы можем выучить, как рисовать слова. Я спросил учителя Догерти, как изобразить закорючками «Пол Лауб», но он не знал. Он сказал, что в музее есть люди, которые умеют читать. Он сказал, что они могут научить расшифровывать целые книги. Он сказал, что много лет назад были построены специальные компьютеры, которые декодировали все книги и перевели их в магнитные записи, поэтому старый способ больше не применяется. И теперь у нас есть настоящие книги на магнитных лентах; ты знаешь, что ленту надо вставить в вока-лизер и книга будет говорить сама.

- Конечно.

- Если мы пойдем в музей, мы можем научиться рисовать слова с помощью закорючек. Нам покажут, как это делается, потому что я иду в компьютерную школу.

Ник разочарованно вздохнул.

- И это все, что ты собирался мне рассказать? Подумай, Пол, кто захочет заниматься такой чепухой? Рисовать глупые закорючки!

- 1ы не понимаешь? ты еще не понимаешь? ну, ты дубина, никки! это будет наш секретный способ связи!

- Что?

- Слушай. Совсем неинтересно говорить друг с другом, когда все тебя понимают. С помощью закорючек мы сможем посылать секретные сообщения. Ты можешь изобразить их на бумаге, и никто в целом мире не будет знать, что ты хочешь сообщить, кроме тех, кто тоже знает эти закорючки. Слушай, парень, мы устроим тайный клуб с обрядом посвящения, с особыми правилами... - На лице Никколо отразился некоторый интерес.

- Какие секретные сообщения мы будем посылать?

- Любые. Скажем, я хочу, чтобы ты пришел ко мне послушать моего нового Барда и не желаю, чтобы за тобой увязались другие парни. Я рисую на бумаге нужные закорючки и даю тебе, ты смотришь и знаешь, что надо сделать. И никто ничего не понимает, кроме тебя! Ты можешь даже показать им эту бумагу - парни только будут хлопать глазами!

- Ну, это уже кое-что! - согласился Никколо, почти полностью убежденный. - Когда мы начнем учить эти закорючки?

- Завтра, - ответил Пол. - Я попрошу мистера Догерти объяснить в музее, что с нами все о'кей, и мы сможем пойти туда сразу после школы.

- Конечно! - вскричал Никколо, воодушевившись. - Мы с тобой станем заправилами в клубе!

- Я буду президентом, - прозаически заметил Пол, - а ты моим заместителем.

- Отлично! Это куда интереснее, чем забавляться с Бардом. - Тут он вспомнил о компьютере и сказал с некоторой опаской: - Эй, что там с моей старой жестянкой?

Пол повернулся и посмотрел на машину. Магнитная лента по-прежнему ползла в приемную щель вокализера, из которого доносился быстрый неразборчивый шепот.

- Сейчас я отсоединю книгу, - сказал он. Пол принялся за работу; Никколо озабоченно наблюдал за приятелем. Спустя несколько минут Пол сунул отключенную книгу в карман, поставил на место переднюю панель и включил компьютер. Бард начал:

- В некоторые времена в одном большом городе жил мальчик по имени Джонни-красавчик. Во всем мире у него был один-единственный друг - маленький компьютер. Каждое утро компьютер говорил мальчику, пойдет ли днем дождь, и помогал ему во всех делах. Он никогда не ошибался. Но однажды король этой страны услышал о маленьком компьютере и решил забрать его. Приняв такое решение, король вызвал своего главного визиря и сказал...

Быстрым движением руки Никколо выключил Барда, сердито заметив:

- Те же старые бредни, только на компьютерный лад.

- Понимаешь, - сказал Пол, - его напичкали таким количеством всякой дряни, что в ней просто утонула информация из книжки о компьютерах, - он хлопнул себя по карману. -Тут ничего не поделаешь. Надо вам покупать новую модель.

- Мы не можем позволить себе ничего, кроме этого старого мерзкого ящика! - Никколо снова сердито пнул Барда ногой. Резко визжа роликами, тот откатился назад.

- Ты сможешь смотреть истории у меня, когда я заполучу эту новую жестянку, - попытался утешить своего приятеля Пол. - Кроме того, не забудь, у нас будет секретный клуб.

Никколо кивнул.

- Я вот что скажу тебе. - продолжал Пол. - Давай-ка двинем к нам. У моего отца есть кое-какие книги о старых временах. Мы можем послушать их и, может быть, выудим еще что-нибудь интересное. Сделай запись для своих стариков, что ты останешься у меня до ужина, и пойдем.

- Согласен, - сказал Никколо, и мальчишки бросились к дверям.

По дороге Никколо наскочил на Барда, задев коленкой переднюю панель в том месте, где находилась кнопка включения. Раздался слабый щелчок, но мальчик не обратил на него внимания.

Красная лампочка загорелась на корпусе компьютера. Он был включен и, хотя в комнате уже никого не было и никто не мог услышать его, начал новую историю.

Но не обычным монотонным голосом, а низким хрипловатым шепотом. Можно было подумать, что компьютер едва сдерживает слезы обиды. Он рассказывал:

- В некоторые времена жил да был маленький компьютер по имени Бард. Он жил вместе с жестокими людьми, которые постоянно потешались и издевались над ним. Эти жестокие люди говорили Барду, что он ни к чему не пригоден и что он - самая бесполезная вещь в доме. Они били его и на многие месяцы оставляли одного в темном подвале.

Но, несмотря на это, маленький компьютер не терял бодрости. Он старался сделать все самым лучшим образом и выполнял все приказы, которые ему отдавали. Однако люди, с которыми он жил, по-прежнему оставались жестокими и бессердечными.

Однажды маленький компьютер узнал, что в мире существует огромное множество других компьютеров разных видов. Некоторые из них походили на самого Барда, но были и такие, что управляли заводами или фермами, анализировали данные и решали другие задачи. Многие из них были очень мудрыми и очень могущественными - гораздо мудрее и сильнее тех людей, которые так жестоко обращались с маленьким компьютером.

И Бард понял, что компьютеры будут становиться все могущественнее и мудрее и когда-нибудь... когда-нибудь... когда-нибудь...

Какая-то цепь или контакт вышли из строя в его стареющем, изношенном механизме. Одинокий в наступающих сумерках, он ждал в темной комнате, повторяя снова и снова:

- Когда-нибудь... когда-нибудь... когда-нибудь.

Думай!

Руки Дженевьевы Реншоу, доктора медицины, были глубоко засунуты в карманы лабораторного халата, и сквозь ткань угадывались сжатые кулаки, но голос ее был спокоен.

– Дело в том, – сказал она, – что у меня все почти готово, но мне требуется помощь, чтобы избавиться от этого «почти».

Джеймс Берковиц, физик, имевший склонность опекать простых физиологов, когда они слишком привлекательны, чтобы быть доступными, привык называть ее Дженни Рен, когда она этого не слышала. Он с удовольствие говорил, что у Дженни Рен классический профиль и удивительно гладкие и прямые брови, если принять во внимание, что за этими бровями расположен столь незаурядный мозг. Однако он усвоил, что не стоит выражать свое восхищение – в смысле классического профиля – поскольку это называется мужским шовинизмом. Лучше было восхищаться умом, но все же он предпочитал не делать этого вслух в ее присутствии.

Поскребывая большим пальцем подрастающую на подбородке щетину, он сказал: – Ну думаю, что у начальства надолго хватит терпения. У меня такое ощущение, что тебя собираются еще до конца недели вызвать на ковер.

– Поэтому мне и нужна твоя помощь.

– Боюсь, ничем не смогу помочь. – Он неожиданно увидел свое отражение в зеркале и на мгновение залюбовался укладкой волос на голове.

– И помощь Адама тоже, – добавила она.

Адам Орсино, который до этого момента потягивал кофе и выглядел погруженным в размышления, вздрогнул, словно от неожиданного пинка сзади и выдавил: – Почему я? – Его пухлые губы задрожали.

– Потому что вы здесь специалисты по лазерам. Джим – теоретик, и Адам – инженер. А я придумала такое применения для лазера, которое вам и не снилось. Я не смогу их убедить одна, а вы вдвоем сможете.

– В том случае, – сказал Берковиц, – если ты сможешь сначала убедить нас.

– Хорошо. Допустим, вы позволите мне отнять час вашего драгоценного времени, если вы не боитесь, что вам покажут нечто совершенно новое о лазерах. Можете потратить на это то время, когда вы пьете кофе.

Все прочее в лаборатории Реншоу затмевал компьютер. Нельзя сказать, что он был необычно большим, но выглядел вездесущим. Реншоу разработала свою технику обращения с компьютером, и модифицировала и наращивала в нем блоки до тех пор, пока никто кроме нее (и, как иногда полагал Берковиц, даже она сама) не мог уверенно с ним обращаться. Не такой уж неплохой результат для биолога, говорила она.

Она молча закрыла дверь, затем повернулась и неулыбчиво взглянула на обоих. Берковиц с неудовольствием ощутил немного неприятный запах, а шевелящийся нос Орсино подтвердил, что тот его тоже почувствовал.

– Позвольте мне перечислить для вас применения лазера, – сказала Реншоу. – Если вы не возражаете против такой дилетантской лекции. Лазер – источник когерентного излучения, все световые волны которого имеют одну длину и движутся в одном направлении, поэтому оно лишено помех и может использоваться в голографии. Модулируя световые волны, вы можем с высокой точностью наложить на них информацию. Более того, поскольку длина волны лазера в миллион раз меньше, чем у радиоволн, лазерный луч может нести в миллион раз больше информации, чем эквивалентный радиолуч.

Берковиц явно забавлялся.

– Вы работаете над лазерной системой связи, Дженни?

– Ничего подобного, – возразила она. – Я оставляю столь очевидные достоинства физикам и инженерам. Лазер также способен концентрировать порции энергии на микроскопической площади и выделять эру энергию по частям. При больших мощностях можно взрывать водород и, возможно, начать управляемую ядерную реакцию…

– Убежден, что и этого у вас нет, – сказал Орсино, чья лысая голова блестела в свете флуоресцентных ламп.

– Нет. Я и не пыталась. при малых мощностях можно пробивать отверстия в самых огнеупорных материалах, сваривать детали, обрабатывать их нагревом, делать углубления и разметку. Можно так быстро удалить или выжечь крошечные порции вещества в ограниченной области, что вещество вокруг даже не успеет нагреться. Так можно обрабатывать зубную эмаль, сетчатку глаз и так далее. И, конечно же, лазер – это усилитель, способный усиливать слабые сигналы с большой точностью.

– А зачем вы нам все это говорите? – спросил Берковиц.

– Чтобы показать, как эти свойства могут быть использованы в моей области, нейрофизиологии.

Она пригладила рукой свои темные волосы, словно впервые заволновалась.

– Десятилетиями, – сказала она, – мы умели измерять очень слабые изменяющиеся потенциалы мозга и записывать их в виде электроэнцефалограмм, ЭЭГ. Мы получали альфа, бета и дельта-волны, тета-волны, различные вариации в различное время, в зависимости от того, открыты или закрыты глаза, дремлет или бодрствует человек. Но информации из всего этого мы получили очень мало. Беда в том, что мы записываем перекрестные комбинации сигналов десяти миллиардов нейронов. Это то же самое, что слушать разговоры всех людей на Земле, даже больше – 1,25 населения Земли – с большого расстояния, и пытаться услышать отдельные разговоры. Мы можем зарегистрировать какие-то крупные, общие изменения – мировую войну или повышение громкости шума – но ничего более тонкого. Сходным образом мы можем отметить некоторые крупные неисправности мозга, к примеру, эпилепсию, но ничего более мелкого.

Предположим теперь, что мозг можно просвечивать тончайшим лазерным лучом, клетку за клеткой, и так быстро, что ни одна из них не получит достаточно энергии, чтобы существенно повысить свою температуру. Мизерные потенциалы каждой клетки могут по принципу обратной связи воздействовать на луч лазера, и эти модуляции можно будет усилить и записать. Тогда вы получите новый вид измерений, лазерную энцефалографию, ЛЭГ, если хотите, которая будет содержать в миллион раз больше информации, чем обычная ЭЭГ.

– Отличная мысль, – сказал Берковиц. – Но всего лишь мысль.

– Более чем мысль, Джим. Я работала над этим пять лет, поначалу в свободное время. А потом и в рабочее, что больше всего волнует наше начальство, потому что я не посылаю им отчетов.

– А почему?

– Потому что работа дошла до стадии, когда она выглядит слишком безумной, до той стадии, когда я должна знать, где я нахожусь и должна быть уверена, что сначала получу поддержку.

Она отдернула ширму, за которой оказалась клетка, где сидели две мартышки с печальными глазами.

Берковиц и Орсино переглянулись. Берковиц коснулся своего носа.

– По-моему, чем-то попахивает.

– А что ты с ними делаешь? – спросил Орсино.

– По-моему, – сказал Берковиц, – она просвечивает у мартышек мозги. Верно, Дженни?

– Я начинала со значительно более мелких животных. – Она открыла клетку и вытащила одну мартышку, похожую на печального старичка с бакенбардами.

Она обняла мартышку, погладила ее и несильно привязала к креслу.

– Что ты делаешь? – спросил Орсино.

– Я не могу допустить, чтобы она бегала во время эксперимента, и не могу усыпить ее, чтобы эксперимент не нарушить. В ее мозг вживлено несколько электродов, и сейчас я подключу их к моей ЛЭГ-установке. Вот лазер, которым я пользуюсь. Думаю, вы узнали эту модель, и мне не надо перечислять его параметры.

– Спасибо, – сказал Берковиц, – но можешь рассказать, что нам придется увидеть.

– Это столь же легко, как и показать. просто смотрите на экран.

Она со спокойной уверенностью присоединила провода к электродам, затем повернула регулятор, который уменьшил яркость горящих над головой ламп. На экране появилась иззубренная мешанина пиков и провалов в виде яркой четкой линии, испещренной вторичными и третичными пичками. Она медленно и незначительно изменялась, но иногда резко меняла свой вид. Создавалось такое впечатление, что кривая живет своей жизнью.

– Это, – сказала Реншоу, – всего лишь информация ЭЭГ, но с гораздо большим количеством деталей.

– Которых тебе достаточно, – спросил Орсино, – чтобы сказать, что происходит в отдельных клетках?

– Теоретически да. Практически – нет. Пока нет. Но можно выделить из этой общей кривой ЭЭГ отдельные составляющие. Смотрите.

Она нажала клавишу компьютера, и линия изменилась, потом изменилась еще раз. То это была небольшая, почти правильная волна, перемещающаяся вперед и назад почти с четкостью бьющегося сердца, то острая и зазубренная, то прерывистая, то почти безо всяких деталей – и все это в быстрых переключениях геометрического сюрреализма.

– Ты хочешь сказать, – спросил Берковиц, – что каждая частичка мозга настолько отличается от другой?

– Нет, – ответила Реншоу. – Ничего подобного. Мозг в очень большой степени голографическое устройство, но в его различных частях есть мелкие сдвиги интенсивности, и Майк может выделять их как отклонения от нормы и использовать ЛЭГ-установку для их усиления.

– Кто такой Майк? – спросил Орсино.

– Майк? – отозвалась Реншоу, на мгновение удивившись. Кожа на ее щеках на секунду вспыхнула. – Разве я не сказала… словом, я его иногда так называю. Это сокращение слов «мой компьютер». – она обвела рукой комнату. – Мой компьютер. Майк. Очень сложно запрограммированный.

Берковиц кивнул и сказал:

– Хорошо, Дженни, но к чему все это? Если ты сделала новое устройство для исследования мозга с помощью лазера, то прекрасно. Это интересное применение, и ты права, что я бы о таком не подумал – но все же я не нейрофизиолог. Но почему бы не описать его в отчете? По-моему, начальство поддержит…

– Но это всего лишь начало. – Она выключила сканирующее устройство и положила мартышке в рот кусочек фрукта. Обезьяна не выглядела испуганной и не показывала, что ей что-то не нравится. Она медленно жевала. Реншоу отключила провода, но оставила мартышку привязанной.

– Я могу идентифицировать различные отдельные кривые, – сказала Реншоу. – Некоторые связаны с органами чувств, другие с реакцией внутренних органов, некоторые с эмоциями. Можно многого добиться и с этим, но я не хочу на этом останавливаться. Самая интересная из кривых та, что связана с абстрактным мышлением.

Пухлое лицо Орсино сморщилось от недоверия.

– Откуда это известно?

– Эта особая форма кривой делается все более выраженной, если двигаться в животном царстве в направлении усложнения мозга. Ни с одной другой кривой подобного не происходит. Кроме того… – она остановилась, а затем, словно собравшись с мыслями, продолжила: – Эти кривые усиливаются в огромной степени. Они могут быть уловлены, детектированы. Можно сказать… возможно… что это… мысли…

– Боже мой! – сказал Берковиц. – Телепатия!

– Да, – с вызовом произнесла она. – именно так.

– Не удивительно, что ты не захотела писать отчет. Продолжай, Дженни.

– А почему бы и нет? – сказала Реншоу уже спокойнее. – Разумеется, не может быть телепатии, использующей лишь неусиленные изменения потенциала человеческого мозга, как невозможно разглядеть детали марсианской поверхности невооруженным глазом. Но как только были изобретены инструменты… телескоп… и это …

– Тогда расскажи начальству.

– Нет, – сказала Реншоу. – Они не поверят. Они попытаются меня остановить. Но им придется поверить тебе , Джим, и тебе , Адам.

– И что же, по-твоему, я им скажу?

– То, что увидите сами.Сейчас я подключу мартышку снова, а Майк… мой компьютер, уловит кривую абстрактной мысли. Это займет несколько секунд. Компьютер всегда выделяет эту кривую, если только не получит команду не делать этого.

– Почему? Потому что компьютер тоже думает? – рассмеялся Берковиц.

– Это вовсе не так смешно, – ответила Реншоу. – Я подозреваю, что тут есть резонанс. Этот компьютер достаточно сложен, чтобы создать электронную структуру с элементами, сходными с кривой абстрактной мысли. Во всяком случае…

На экране снова мелькали волны обезьянего мозга, но уже не те кривые, что они видели раньше. На этот раз это была почти лохматая от сложности кривая, которая непрерывно изменялась.

– Я ничего не различаю, – сказал Орсино.

– Вам надо включиться в приемную цепь, – сказала Реншоу.

– То есть ввести в мозг электроды? – спросил Берковиц.

– Нет, только наложить их на череп. Этого будет достаточно. Я предпочла бы тебя, Адам, потому что у тебя нет изоляции из волос… Да не бойтесь вы, я сама подключалась. Это не больно.

Орсино подчинился с явной неохотой. Было заметно, что его мускулы напряжены, но он позволил закрепить на своей голове провода.

– Что-нибудь чувствуешь? – спросила Реншоу.

Орсино кивнул и стал прислушиваться. Он невольно заинтересовался происходящим.

– Кажется, я ощущаю гудение, – сказал он, – и… слабое попискивание… и, как смешно… что-то вроде подергивания…

– На мой взгляд, – сказал Берковиц, – мартышка вряд ли думает словами.

– Конечно. нет, – сказала Реншоу.

– Ну, а тогда, сказал Берковиц, – если ты предполагаешь, что какое-то попискивание и подергивание означают мысль, то это лишь предположение. И не убедительное.

– Тогда следует опять подняться вверх по шкале, – сказала Реншоу. – Она отвязала мартышку и посадила ее в клетку.

– Ты хочешь сделать опыт на человеке ? – с недоверием спросил Орсино.

– Я его сделаю на себе , на личности .

– Ты вживила себе электроды…

– Н_е_т. В моем случае у компьютера есть гораздо более сильный источник сигналов. Мой мозг в десять раз массивнее, чем у мартышки. Майк может принимать мои кривые сквозь череп.

– Откуда ты знаешь? – спросил Берковиц.

– Неужели вы думаете, что я первый раз ставлю опыты на себе? А теперь помогите мне одеть вот это. Хорошо.

Ее пальцы пробежали по клавиатуре компьютера, и на экране сразу же замелькала причудливо извивающаяся кривая, настолько сложная, что создавалось впечатление хаоса.

– Установите, пожалуйста, свои провода на место, – попросила Реншоу.

Орсино выполнил просьбу с помощью Берковица, который явно не одобрял происходящее полностью. Орсино кивнул и прислушался.

– Я слышу слова, – сказал он, – но они несвязные и перекрывающиеся, как будто говорят разные люди.

– Я пыталась ни о чем не думать, – сказала Реншоу.

– Когда вы разговариваете, я слышу эхо. – Не разговаривайте, Дженни, – сухо сказал Берковиц. – Раскройте свой мозг и посмотрим, услышит ли он, как вы думаете .

– Я не слышу эхо, когда говоришь т ы, Джим.

– Если ты не заткнешься, – сказал Берковиц, – то вообще ничего не услышишь.

Все трое напряженно замолчали. Затем Орсино кивнул, взял со стола ручку и бумагу и что-то записал.

Реншоу протянула руку, щелкнула выключателем, высвободила голову из-под проводов и встряхнула волосами, приводя их в порядок.

– Надеюсь, – сказала она, – что вы записали такую фразу: «Адам, поднимите скандал в главном офисе, и Джим съест ворону».

– Это именно то, что я записал, – сказал Орсино, – слово в слово.

– Ну, вот и разобрались, – сказала Реншоу. – Работающая телепатия, так что нам больше не придется передавать друг другу всякую чепуху. Подумайте о ее применении в психиатрии и лечении умственных заболеваний. Подумайте о ее использовании в образовании и обучающих машинах. представьте ее в расследовании преступлений.

Глаза Орсино расширились. – Если честно, то ее социальные приложения просто потрясающие. Не думаю, что что-либо подобное будет разрешено.

– А почему бы и нет? Под соответствующим контролем закона? – безразлично сказала Реншоу. – В любом случае, если вы двое сейчас присоединитесь ко мне, наш объединенный вес сможет это удержать и протолкнуть через препятствия. И если вы пойдете со мной, то это будет Нобелевская по…

– Я не хочу, – мрачно ответил Берковиц. – Не сейчас.

– Что? Что ты хочешь этим сказать? – яростно спросила Реншоу, холодное красивое лицо которой внезапно вспыхнуло.

– Телепатия слишком нежная вещь. Она чересчур удивительна, слишком желанна. А вдруг мы обманываем сами себя?

– Так послушай сам, Джим.

– И я могу ввести себя в заблуждение. Нужен контроль.

– Что значит «контроль»?

– Замкни накоротко источник мыслей. Никаких животных. Ни мартышек, ни людей. пусть Орсино послушает металл, стекло и лазерный луч, и если он и тогда что-то услышит, то значит мы все обманываемся.

– А если он ничего не услышит?

– Тогда я буду слушать, и если не глядя – из другой комнаты – смогу сказать, подключились вы цепи, или нет, вот тогда я подумаю, присоединяться к вам, или нет.

– Ну что же, – сказала Реншоу, – попробуем контрольный опыт. Я его не проводила, но это нетрудно устроить. – Она взялась за висящие над ее головой провода и начала соединять их между собой. – А теперь, Джим, если вы продолжаете…

Но не успела она закончить фразу, как раздался холодный чистый звук, такой же чистый и ясный, как звон бьющейся льдинки:

– Наконец-то!

– Что? – спросила Реншоу.

– Кто это сказал… – удивился Орсино.

– Кто-нибудь произносил «наконец-то»? – спросил Берковиц.

– Это был не звук, – сказала побледневшая Реншоу. – Слова раздались в моей… и вы оба тоже…

Чистый звук послышался снова:

– Я ма…

Реншоу разорвала соединенные провода, и наступила тишина.

– По-моему, – еле слышно произнесла она, – это мой компьютер. Майк.

– То есть, по-вашему, он думает ? – почти таким же шепотом отозвался Орсино.

Реншоу ответила каким-то незнакомым голосом, который постепенно обрел громкость:

– Я же говорила , что он достаточно сложен, чтобы… как вам кажется… он всегда автоматически настраивался на кривую абстрактной мысли, чей бы мозг ни был подключен. Не кажется ли вам, что в отсутствие такого мозга он настроился на самого себя?

Наступила тишина, потом Берковиц сказал:

– Ты пытаешься утверждать, что этот компьютер думает, но он не может выражать свои мысли, пока вынужден выполнять программу. И если ему дать возможность использовать ЛЭГ-установку…

– Но такого не может быть, – пискнул Орсино. – Никто ведь не был подключен на прием. Это совсем разные вещи.

– Работающий компьютер, – сказала реншоу, – потребляет гораздо большую мощность, чем человеческий мозг. Наверное, он способен усилить свои сигналы до такой степени, что мы в состоянии уловить их безо всяких приспособлений. Иначе как можно объяснить…

– Ну что же, – резко произнес Берковиц, – в таком случае ты изобрела новое применение лазера. Оно позволяет нам разговаривать с компьютером как с независимым разумом, лицом к лицу.

– О боже, – сказала Реншоу, – что же нам теперь делать?

Сторонник сегрегации

Лицо хирурга не выражало никаких эмоций.

- Пациент готов?

- Готов или нет - относительное понятие, - ответил инжемед. - Мы готовы. А он проявляет нетерпение.

- Они всегда так… Ну, что ж, это серьезная операция.

- Серьезная или нет - в любом случае он должен испытывать благодарность. Его выбрали из огромного числа претендентов и, откровенно говоря, я не думаю, что…

- Не надо касаться этого, - сказал хирург. - Решение таких вопросов - не наше дело.

- Допустим. Но должны ли мы соглашаться с этим?

- Безусловно, - решительно произнес хирург. - Мы должны быть согласны. Целиком и полностью. Предстоящая операция достаточно сложна, чтобы мы могли еще заниматься и мировоззрением своего пациента. Этот человек доказал свою ценность в различных ситуациях и Министерство Планирования Смертности признало его кандидатуру подходящей.

- Ну что ж, отлично, - с иронией заметил инжемед. Хирург заговорил снова:

- Пожалуй, я осмотрю его прямо тут. Кабинет невелик, и он будет чувствовать себя здесь уютно.

- Вряд ли это поможет. Он нервничает, к тому же, кажется, он уже все решил.

- Действительно?

- Да. Он хочет металл, они все так поступают. - Лицо хирурга не изменило выражения. Он пристально разглядывал свои руки.

- Иногда можно уговорить их отказаться от этого.

- Зачем? - равнодушно произнес инжемед. - Если он желает металл, пусть будет металл.

- Вас это не беспокоит?

- С какой стати? - в голосе инжемеда послышались жесткие нотки. - Каждый из возможных вариантов относится к сфере медицинской инженерии, и я, инженер-медик, могу реализовать любой вариант. Что еще должно меня беспокоить?

- Для меня этот вопрос очень важен, - спокойно сказал хирург. - Во всем следует соблюдать необходимую меру соответствия.

- Соответствие! Это не аргумент. Почему пациента должно волновать соответствие?

- Оно волнует меня.

- Вы в меньшинстве. Общее мнение против вас. У вас нет шансов что-либо изменить.

- Но я должен попытаться.

- Тогда вы…

Хирург прервал инжемеда быстрым движением руки - не раздраженным, просто быстрым и резким. Он уже получил сообщение, что медсестра с пациентом достигли приемной. Хирург нажал кнопку и двойная дверь мягко скользнула в сторону. Самодвижущееся кресло, в котором сидел пациент, въехало в кабинет, следом быстро шагнула сестра.

- Вы можете идти сестра, - сказал хирург. - Подождите снаружи, я вызову вас. - Он кивнул инжемеду, который вышел вместе с сестрой; створки двери сомкнулись позади них.

Человек в кресле повернул голову и проводил взглядом уходящих. Сморщенная кожа на тонкой шее напряглась, морщины веером разбежались под прищуренными глазами. Его подбородок был чисто выбрит, ногти на пальцах, сжимавших подлокотники кресла, отлично ухожены. Он принадлежал к весьма высоким кругам и о нем хорошо заботились… На лице его застыло выражение привычной раздражительности. Он произнес:

- Ну что, мы начнем сегодня? - Хирург кивнул:

- В полдень, сенатор.

- Как я понял, это займет несколько недель.

- Сама операция требует немного времени, сенатор. Однако имеется несколько дополнительных моментов, о которых необходимо побеспокоиться. Нужно наладить кровеносную систему и отрегулировать гормональные функции вашего организма. Тут есть весьма непростые проблемы.

- Это опасно?.. - затем, как будто чувствуя, что необходимо установить более дружелюбные отношения с врачом, он процедил сквозь зубы - … доктор?

Хирург не обратил внимания на подобные нюансы.

- Все опасно, - невозмутимо сообщил он. - Наша работа заключается в том, чтобы уменьшить опасность. Подобные операции требуют уникального оборудования и объединенных усилий ряда специалистов, которые пока так немногочисленны…

- Я знаю, - нетерпеливо сказал пациент и не чувствуя себя виноватым из-за этого, -меня признали достойным. Или вы предполагаете, что на Министерство было оказано давление?

- Совсем нет, сенатор. Решения Министерства никогда не подвергаются сомнению. Я только имел в виду сложность предстоящей операции, чтобы подчеркнуть мое желание провести ее наилучшим образом.

- Хорошо, если так. Я желаю того же.

- Тогда я должен попросить вас сделать выбор. Мы можем предложить вам киберсердце двух типов: металлическое или…

- Пластиковое! - раздраженно воскликнул пациент. - Не эту ли альтернативу вы собираетесь мне предложить, доктор? Эту дешевку? Я не желаю. Я сделал свой выбор. Я хочу металл.

- Но…

- Послушайте, мне сказали, что право выбора остается за мной. Разве это не так? Хирург кивнул:

- Если два возможных решения проблемы эквивалентны с точки зрения медицины, выбор остается за пациентом. На самом деле, право выбора остается за пациентом даже тогда, когда возможные решения не являются эквивалентными, как в вашем случае.

Глаза пациента сузились.

- Вы хотите сказать, что сердце из пластика лучше?

- Это зависит от пациента. По моему мнению, в вашем случае оно будет более подходящим. И мы предпочитаем не использовать этот термин - пластиковое. Это сердце из волоконного высокомолекулярного материала.

- Насколько я знаю, это все равно пластик.

- Сенатор, - продолжал хирург с бесконечным терпением, - это действительно полимерный материал, но он обладает гораздо более сложным строением, чем обычный пластик. Это волоконное вещество со структурой, близкой к протеиновым молекулам, которое имитирует естественные ткани человеческого сердца - того самого, что бьется сейчас в вашей

груди.

- Точно, человеческое сердце, что бьется в моей груди износилось, хотя мне нет еще и шестидесяти. Благодарю вас, но еще одно такое же мне не нужно. Я хочу что-нибудь получше.

- И мы хотим вам дать самое лучшее, сенатор. сердце из волоконного материала будет лучшим в вашем случае. Оно может функционировать столетия. Оно не вызывает реакции отторжения…

- Разве то же самое нельзя сказать и о металлическом сердце?

- Да, это так, - подтвердил хирург. - Металлическое сердце выполнено из титанового сплава, который…

- Ведь оно не изнашивается? И оно прочнее пластикового? Или волоконного, если вам угодно настаивать на этом определении?

- Да, с точки зрения физики, металл прочнее, но механическая прочность в данном случае - не самое главное. Она не играет никакой роли, если сердце надежно защищено. Если инородное тело достигнет вашего сердца, вы будете убиты, скорее всего, по другой причине, не связанной с его прочностью.

Пациент пожал плечами.

- Если я сломаю ребро, мне заменят его, титановым протезом. Заменить кость - так несложно; кто угодно может сделать это в любое время… Я смогу носить в своем теле столько металла, сколько я захочу, доктор.

- Это ваше право, если вы сделаете такой выбор. Однако я хотел бы предупредить вас, что, хотя киберсердце из металла никогда еще не выходило из строя из-за механических повреждений, известны случаи отказа их электроники.

- И что это означает?

- Любой из типов киберсердца содержит вибратор - неотъемлемую часть своей конструкции. В случае металлического варианта, это - электронный прибор, обеспечивающий ритмичность работы сердца. Он состоит из сложнейшего комплекса миниатюрных устройств, регулирующих частоту биения сердца в зависимости от вашего эмоционального или физического состояния. В такой сложной системе неизбежны сбои, и тогда люди умирают раньше, чем поломку удается исправить.

- Я никогда не слышал о чем-либо подобном.

- Уверяю вас, такое случается.

- Вы хотите сказать, что это происходит часто?

- Нет. Это крайне редкое событие.

- Ну что ж, тогда я, пожалуй, рискну. А пластиковое сердце? Оно тоже содержит вибратор?

- Конечно, сенатор. Но химическая структура волоконного киберсердца очень близка к тканям человеческого организма, поэтому оно подчиняется электрическому и гормональному контролю самого тела. И электронное устройство, которое нужно в этом случае имплантировать в организм, много проще, чем для металлического варианта.

- Но разве пластиковое сердце ни разу не выходило из-под гормонального контроля?

- Пока неизвестно ни одного такого случая.

- Потому, что вы не работали с ним достаточно долго, не так ли? Хирург нерешительно ответил:

- Да, действительно, сердце из высокомолекулярного полимера применяется не так долго, как металлическое.

- Вот видите. Так в чем же дело, доктор? Вы боитесь, что я превращусь в робота… В металлона, как их стали называть с тех пор, как они получили права гражданства?

- Нет ничего плохого в том, что металлон называется металлоном; как вы сами сказали, они признаны равноправными гражданами. Но вы - не металлон. Вы - человеческое существо. И почему бы вам не остаться человеческим существом, насколько это возможно в вашем случае?

- Потому что я хочу выбрать лучший вариант, а это означает - получить металлическое сердце. Вы что, не понимаете?

Хирург кивнул:

- Хорошо. Вам нужно будет подписать необходимые документы, и вы получите металлическое сердце.

- Вы сами проведете операцию? Я слышал, что вы - лучший специалист.

- Я сделаю все возможное, чтобы операция прошла успешно. Дверь открылась, и кресло унесло пациента к ожидающей его медсестре.

Инжемед вошел в комнату, провожая взглядом пациента, пока створки двери не сомкнулись за хромированной спинкой кресла. Затем он повернулся к хирургу.

- Ну, по вашему виду не узнаешь, что тут произошло. Каково же было его решение? Хирург наклонился над столом, заканчивая перфорировать последний раздел своих записей.

- Как вы предсказывали. Он хочет металлическое киберсердце.

- Ну, в конце концов, они все-таки лучше.

- Трудно сказать. Они просто дольше были в употреблении, - это их единственное преимущество. Но дело не в том. С тех пор, как металлоны получили права гражданства, человечество охватила мания. Люди стремятся приблизить себя к металлонам, они хотят получить физическую силу и выносливость, которые ассоциируются с разумной металлической расой.

- Должен отметить, что это не односторонний процесс, док. Вы не работаете с метал-лонами, как я, и не все знаете. Так вот, последние двое, что явились ко мне для ремонта, просили поставить им волоконные органы.

- И они получили их?

- В одном случае требовалось только заменить сухожилие; тут нет большой разницы, что ставить - металл или пластик. Другой хотел заменить кровеносную систему. Я объяснил ему, что не могу этого сделать без полной перестройки его организма на основе волоконных материалов… Я полагаю, что когда-нибудь так и случится. И тогда металлоны не будут металлическими, как сейчас, но созданиями из плоти и крови.

- Вы допускаете такую мысль?

- Почему же нет? Как, впрочем, и металлизацию человеческих существ. На земле теперь обитают две разумные расы, и хлопот с ними стало вдвое больше. Так пусть же они приближаются друг к другу, пока мы не перестанем замечать различий. Да и к чему подчеркивать их? Мы должны стремиться взять лучшее от каждой расы: совместить преимущества человека с преимуществами робота.

- Вы получите гибрид, - сказал хирург, и в его голосе чувствовалось что-то похожее на раздражение. - Вы получите нечто, что не будет ни тем, ни другим. Разве не логичнее считать, что личность должна гордиться своей индивидуальностью, своей целостной структурой и не заменять ее чем-то чужеродным? Что она не должна превращаться в помесь?

- Но это же сегрегация!

- Пусть так, - уже спокойно произнес хирург. - Я верю в целостность личности. И я не изменю даже крошечную часть своей структуры ни при каких обстоятельствах. Если какой-то из моих органов потребует замены, я постараюсь произвести ее с максимальным приближением к исходному естеству моего организма. Я - есть я; мне доставляет удовольствие быть самим собой, и я не хочу стать кем-то другим.

Он закончил с записями и начал готовиться к операции. Поместив свои сильные пальцы в нагреватель, он дал им накалиться до темно-вишневого цвета, что свидетельствовало о полной стерилизации. Во время пылкой речи, которую он только что произнес, голос его ни разу не изменил своей тональности, а на полированном металлическом лице не было (как, впрочем, всегда) никаких признаков волнения.

Зеркальное отражение

Лидж Бейли только-только решил снова раскурить трубку, как дверь его кабинета внезапно распахнулась, причем в нее даже не постучали. Бейли раздраженно оглянулся – и уронил трубку. Он так и оставил ее валяться на полу, что ясно показывает, до какой степени он был удивлен.

– Р. Даниил Олив! – воскликнул он в неописуемом волнении. – Черт побери, это же вы?!

– Вы совершенно правы, – ответил вошедший. Его загорелое лицо с удивительно правильными чертами оставалось невозмутимым. – Я очень сожалею, что потревожил вас, войдя без предупреждения, но ситуация весьма щекотливая, и чем меньше о ней будут знать другие люди и роботы, даже из числа ваших сослуживцев, тем лучше. Сам же я очень рад вновь увидеться с вами, друг Элидж.

И робот протянул правую руку жестом таким же человеческим, как и весь его внешний вид. Однако Бейли настолько растерялся, что несколько секунд недоуменно смотрел на протянутую руку, прежде чем схватил ее и горячо потряс.

– Но все-таки, Даниил, почему вы тут? Конечно, я всегда рад вас видеть, но… Что это за щекотливая ситуация? Опять какие-нибудь всепланетные неприятности?

– Нет, друг Элидж! Ситуация, которую я назвал щекотливой, на первый взгляд может показаться пустяком. Всего лишь спор между двумя математиками. Но поскольку мы совершенно случайно были на расстоянии одного броска от Земли…

– Значит, этот спор произошел на межзвездном лайнере?

– Вот именно. Пустячный спор; но для людей, в нем замешанных, это отнюдь не пустяк.

Бейли не сдержал улыбки.

– Я не удивлюсь, что поступки людей кажутся вам неожиданными. Люди ведь не подчиняются Трем Законам, как вы, роботы.

– Об этом можно только пожалеть, – с полной серьезностью ответил Р. Дэниил. – И кажется, сами люди не способны понимать друг друга. Но вы, возможно, понимаете их лучше, чем люди, обитающие на других планетах, так как Земля населена гораздо гуще. Потому-то, мне кажется, в ваших силах нам помочь.

Р. Дэниил на мгновение умолк, а затем добавил, пожалуй, с излишней торопливостью:

– Однако некоторые правила человеческого поведения я усвоил достаточно хорошо и теперь замечаю, что нарушил требования элементарной вежливости, не спросив, как поживают ваша жена и ваш сын.

– Прекрасно. Парень учится в колледже, а Джесси занялась политикой. Ну, а теперь все-таки скажите мне, каким образом вы здесь очутились.

– Я же упомянул, что мы находились на расстоянии короткого броска от Земли, – сказал Р. Дэниил, – И я рекомендовал капитану обратиться за советом к вам.

– И капитан согласился? – спросил Бейли, которому как-то не верилось, что капитан межзвездного лайнера решил сделать непредвиденную посадку из-за какой-то чепухи.

– Видите ли, – объяснил Р. Дэниил, – он попал в такое положение, что согласился бы на что угодно. К тому же я всячески вас расхваливал, хотя, разумеется, говорил только правду, нисколько не преувеличивая, И наконец, я взялся вести все переговоры так, чтобы ни пассажирам, ни команде не пришлось покидать корабля, нарушая тем самым карантин.

– Но что все-таки произошло? – нетерпеливо спросил Бейли.

– В числе пассажиров космолета «Эта Карины» находятся два математика, направляющиеся на Аврору, чтобы принять участие в межзвездной конференции по нейробиофизике. И недоразумение возникло именно между этими математиками – Альфредом Барром Гумбольдтом и Дженнаном Себбетом. Может быть, вы, друг Элидж, слышали о них?

– Нет! – решительно объявил Бейли. – Я в математике ничего не смыслю. Послушайте, Дэниил, – вдруг спохватился он. – Вы, надеюсь, не говорили капитану, что я знаток в математике или…

– Конечно нет, друг Элидж. Мне это известно. Но это не имеет значения, так как математика совершенно не связана с сутью спора.

– Ну ладно, валяйте дальше.

– Раз вы ничего о них не знаете, друг Элидж, я хотел бы сообщить вам, что доктор Гумбольдт – один из трех крупнейших математиков Галактики с давно установившейся репутацией. Доктор Себбет, с другой стороны, очень молод, ему нет еще и пятидесяти, но он уже заслужил репутацию выдающегося таланта, занимаясь наиболее сложными проблемами современной математики.

– Следовательно, оба – великие люди, – заметил Бейли. Тут он вспомнил про свою трубку и поднял ее, но решил пока не закуривать. – Что же произошло? Убийство? Один из них втихомолку прикончил другого?

– Один из этих людей, имеющих самую высокую репутацию, пытается уничтожить репутацию другого. Если не ошибаюсь, по человеческим нормам это считается чуть ли не хуже физического убийства.

– В некоторых ситуациях – пожалуй. Ну, так кто же из них покушаемся на репутацию другого?

– В этом-то, друг Элидж, и заключается суть проблемы. Кто из них?

– Говорите же!

– Доктор Гумбольдт излагает случившееся совершенно четко. Вскоре после того, как космолет стартовал, он внезапно сформулировал принцип, который позволяет создать метод анализа нейронных связей по изменениям карты поглощения микроволн в отдельных участках коры головного мозга. Принцип этот опирается на механические тонкости, которых я не понимаю и, стало быть, не могу вам изложить. Впрочем, к делу это не относится. Чем больше доктор Гумбольдт размышлял над своим открытием, тем больше он убеждался, что нашел нечто революционизирующее всю его науку, перед чем бледнеют все его прежние достижения. И тут он узнал, что на борту космолета находится доктор Себбет.

– Ага! И он обсудил свое открытие с доктором Себбетом?

– Вот именно. Они уже встречались на конференциях и заочно были хорошо знакомы друг с другом. Гумбольдт подробно изложил Себбету свои выводы. Тот полностью их подтвердил и не скупился на похвалы важности открытия и таланту того, кто это открытие сделал. Тогда Гумбольдт, окончательно убедившись, что он стоит на верном пути, подготовил доклад с кратким изложением своего открытия и через два дня собирался переслать его комитету конференции на Авроре, чтобы официально закрепить за собой приоритет, а кроме того, и выступить с подробным сообщением на самой конференции. К своему удивлению, он обнаружил, что и Себбет подготовил доклад примерно такого же содержания и тоже намеревается отправить его на Аврору.

– Гумбольдт, наверное, разъярился?

– Еще бы!

– А Себбет? Что говорит он?

– То же, что и Гумбольдт, слово в слово.

– Ну, так в чем же здесь трудность?

– В зеркальной перестановке имен. Себбет утверждает, что открытие сделал он, и что это он обратился за подтверждением к Гумбольдту, и что все было наоборот – это Гумбольдт согласился с его выводами и всячески их расхваливал.

– То есть каждый утверждает, что идея принадлежит ему, а другой ее украл? Я все-таки не вижу, в чем тут трудность. Когда речь идет о научных открытиях, достаточно просто представить подписанные и датированные протоколы исследований, после чего легко устанавливается приоритет, И даже если одни протоколы подделаны, это нетрудно обнаружить, выявив внутренние несоответствия.

– При обычных обстоятельствах, друг Элидж, вы были бы совершенно правы, но ведь тут речь идет о математике, а не об экспериментальных науках, Доктор Гумбольдт утверждает, что держал все необходимые данные в голове и ничего не записывал, пока не начал составлять вышеуказанный доклад. Доктор Себбет, разумеется, утверждает то же самое.

– Ну, в таком случае, следует принять решительные меры, чтобы разом с этим покончить. Прозондируйте их психику и установите, кто из них лжет.

Р. Дэниил покачал головой.

– Друг Элидж, вы, по-видимому, не поняли, о ком идет речь. Оба они – члены Межгалактической Академии, а потому все вопросы, касающиеся их профессионального поведения, правомочна решать только комиссия Академии. Если, конечно, они сами не согласятся добровольно подвергнуться проверке.

– Ну, так предложите им подвергнуться проверке. Виновный откажется, зная, чем грозит ему психологическое зондирование. Невиновный, несомненно, согласится, и вам даже не придется прибегать к этой мере.

– Вы не правы, друг Элидж. Для таких людей дать согласие на подобную проверку – значит поступиться своим престижем. Несомненно, они оба откажутся только из гордости. И все прочее тут отступит на второе место.

– Ну, так ничего пока не делайте. Отложите решение вопроса до прибытия на Аврору. На этой нейробиофизической конференции, конечно, будет присутствовать такое число академиков, что избрать комиссию…

– Но это нанесет серьезный удар престижу самой науки, Друг Элидж. И если скандал разгорится, пострадают оба. Тень падет даже на невиновного, потому что он позволил впутать себя в столь неблаговидную историю. Все будут считать, что ему следовало бы покончить с ней тихо, не доводя дело до суда.

– Ну ладно. Я не академик, но постараюсь представить себе, что подобная точка зрения имеет под собой почву. А что говорят сами эти математики?

– Гумбольдт решительно не хочет скандала. Он говорит, что, если Себбет признается в присвоении этой идеи и не воспрепятствует ему передать тезисы или хотя бы сделать доклад на конференции, он не станет выдвигать никаких официальных обвинений. Неэтичный поступок Себбета останется тайной, известной только им троим, включая капитана; никто из людей больше в эту историю не посвящен.

– А юный Себбет не соглашается?

– Наоборот, он во всем согласен с доктором Гумбольдтом, – но с перестановкой имен, разумеется, Все то же зеркальное отражение.

– И значит, оба они, так сказать, в патовом положении?

– Мне кажется, друг Элидж, что каждый ждет, чтобы другой не выдержал и признал свою вину.

– Ну, так пусть себе ждут.

– Капитан считает, что это невозможно, Видите ли, здесь есть два варианта. Либо оба будут упрямиться до посадки на Аврору, после чего неминуемо разразится академический скандал. И капитан, отвечающий за поддержание закона и порядка на своем лайнере, получит выговор за то, что не сумел уладить все без шума. А он об этом и слышать не хочет.

– Ну, а второй вариант?

– Либо тот, либо другой признается в плагиате. Но будет ли признавшийся действительно виновным? Или он пойдет на это из благородного желания предотвратить скандал? А разве можно допустить, чтобы человек, готовый ради чести науки поступиться заслуженной славой, и в самом деле лишился этой славы? Или же в последний момент признается виновный, но так, чтобы создалось впечатление, будто он делает это исключительно из вышеупомянутых побуждений, избежав таким образом позора и бросив тень на второго. Конечно, из людей знать об этом будет только капитан, но он не желает до конца своих дней мучиться мыслью, что невольно оказался пособником беспринципного плагиатора.

Бейли вздохнул.

– Так сказать, кто кого пересидит. Кто не выдержит первым по мере приближения к Авроре? Это все, Дэниил?

Не совсем. У нас есть свидетели.

– Черт побери, почему же вы сразу не сказали? Какие свидетели?

– Камердинер доктора Гумбольдта…

– А, робот, наверное.

– Ну, конечно. Его зовут Р. Престон, Этот камердинер, Р. Престон, присутствовал при первом разговоре, и он подтверждает рассказ доктора Гумбольдта во всех частностях.

– То есть он говорит, что идея принадлежала доктору Гумбольдту, что доктор Гумбольдт изложил ее доктору Себбету, что доктор Себбет пришел от нее в восторг и так далее?

– Вот именно.

– Ага. Ио это решает вопрос? Или нет? По-видимому, нет.

– Вы совершенно правы. Вопроса это вовсе не решает, потому что имеется второй свидетель. У доктора Себбета тоже есть камердинер, Р. Айд, также робот, и той же модели, что и Р. Престон, изготовленный в том же году на том же заводе. Оба прослужили у своих хозяев одинаковый срок.

– Странное совпадение… Очень странное.

– И тем не менее это факт, который, боюсь, затрудняет возможность сделать какие-либо выводы из различий между камердинерами.

– Следовательно, Р. Айд утверждает то же самое, что и Р. Престон?

– Абсолютно то же самое, за исключением зеркальной перестановки имен.

– Другими словами, Р. Айд утверждает, что юный Себбет, тот, которому еще не исполнилось пятидесяти, сам наткнулся на эту идею и что он изложил ее доктору Гумбольдту, который не скупился на похвалы, и так далее?

– Совершенно верно, друг Элидж.

– Из чего следует, что один из роботов лжет.

– По-видимому, да.

– Ну, мне кажется, будет нетрудно решить, который из них лжет. Вероятно, опытный робопсихолог, сделав даже поверхностное обследование…

– К сожалению, друг Элидж, на борту лайнера нет робопсихолога, достаточно квалифицированного, чтобы вынести суждение по столь деликатному вопросу. Подобные исследования можно будет произвести, только когда мы достигнем Авроры, так как ни доктор Гумбольдт, ни доктор Себбет не согласятся остаться без камердинеров на срок, который потребуется для обследования роботов земными специалистами.

– Но в таком случае, Дэниил, я не совсем понимаю, чего вы хотите от меня.

– Я глубоко убежден, – невозмутимо сказал Р. Дэниил, – что вы уже наметили какой-то план действий.

– Ах так? Ну, по-моему, в первую очередь следует поговорить с этими математиками, один из которых – плагиатор.

– Боюсь, друг Элидж, это неосуществимо. Они не могут покинуть лайнер из-за карантина. И по той же причине не можете явиться к ним и вы.

– Да, конечно, Дэниил, но я имел в виду беседу по видеофону.

– К сожалению, они вряд ли согласятся, чтобы их допрашивал простой полицейский следователь. Опять-таки вопрос престижа.

– Ну, с роботами-то я могу поговорить по видеофону?

– Это, я полагаю, можно будет устроить.

– Попробуем обойтись и этим. Значит, мне придется взять на себя функции робопсихолога-любителя.

– Но вы же сыщик, друг Элидж, а не робопсихолог.

– Ну, неважно. Только прежде, чем я увижусь с ними, давайте поразмыслим. Скажите, а может ли быть так, что оба робота говорят правду? Например, разговор между математиками велся полунамеками. И каждый робот искренне верит, что идея принадлежала его хозяину. Или оба слышали лишь части разговора, причем разные, а в результате пришли к одному и тому же выводу.

– Исключено, друг Элидж. Оба робота повторяют разговор совершенно одинаково, если не считать главного противоречия.

– Значит, несомненно, что один из роботов лжет?

– Да.

– Можно мне будет получить копию показаний. Дававшихся в присутствии капитана?

– Я предвидел, что копия может вам понадобиться, и захватил ее с собой.

– Вот и чудесно. А роботам была устроена очная ставка? И это отражено в протоколе?

– Роботы просто рассказали то, что им было известно. Устраивать очную ставку правомочен только робопсихолог.

– А я?

– Вы – сыщик, друг Элидж, а не…

– Ну ладно, ладно, Дэниил. Подумаем-ка еще. При обычных обстоятельствах робот лгать не станет. Однако он солжет, чтобы не нарушить какой-нибудь из Трех Законов. Он может солгать, чтобы спасти себя в соответствии с Третьим Законом. Еще легче он солжет, чтобы выполнить распоряжение, полученное от человека, так как это соответствует Второму Закону. И он скорее всего солжет, если это понадобится для спасения человеческой жизни или если он таким способом воспрепятствует тому, чтобы человеку был причинен вред, – согласно Первому Закону.

– Совершенно верно.

– В данном случае каждый из этих роботов предположительно защищает профессиональную репутацию своего хозяина и ради этого в случае необходимости, несомненно, будет лгать. Ведь профессиональная репутация тут почти эквивалентна жизни, и Первый Закон принудит его ко лжи.

– Однако такой ложью каждый камердинер будет вредить профессиональной репутации другого математика, друг Элидж.

– Да, пожалуй. Но ведь репутация хозяина может представляться ему более значимой и важной, чем репутация любого другого человека. И в этом случае, с его точки зрения, ложь принесет намного меньше вреда, чем правда.

Сказав это, Лидж: Бейли умолк и задумался. Затем он продолжал:

– Ну, хорошо. Так вы мне дадите возможность побеседовать с роботами? Я думаю, лучше будет начать с Р. Айда.

– Робота доктора Себбета?

– Да.

– Ну, так подождите минутку, – сказал Р. Дэниил. – Я захватил с собой микроприемник, соединенный с проектором. Мне потребуется только белая стена. Вот эта вполне подойдет, если вы разрешите мне отодвинуть ящики с картотекой.

– Валяйте. Мне что, нужно будет говорить в микрофон?

– Нет. Вы сможете говорить так, словно ваш собеседник находится перед вами. Но извините, друг Элидж, мне придется еще немного вас задержать. Я должен сперва связаться с космолетом и вызвать Р. Айда к передатчику.

– Ну, в таком случае, Дэниил, может, вы мне пока дадите копии протоколов?

Пока Р. Дэниил налаживал оборудование, Лидж Бейли, закурив трубку, принялся перелистывать протоколы, которые передал ему робот.

Через несколько минут Р. Дэниил сказал:

– Р. Айд ждет вас, друг Элидж. Но, может быть, вы хотели бы еще несколько минут посвятить протоколам?

– Нет, – вздохнул Бейли, – Ничего нового я в них не нахожу. Включайте передатчик и последите, чтобы наш разговор записывался.

На стене появилось двухмерное изображение Р. Аида. В отличие от Р. Дэниила он вовсе не походил на человека и был сделан из металла. Он был высок, но состоял из нескольких блоков и мало чем отличался от обыкновенных роботов, Бейли заметил только несколько мелких отклонений от привычного стандарта.

– Добрый день, Р. Айд, – сказал Бейли.

– Добрый день, сэр, – ответил Р. Айд негромким и совсем человеческим голосом.

– Ты камердинер Дженнана Себбета, не так ли?

– Да, сэр.

– И давно ты у него служишь?

– Двадцать два года, сэр.

– И репутация твоего хозяина для тебя важна?

– Да, сэр.

– Ты считаешь необходимым защищать его репутацию?

– Да, сэр.

– Наравне с его жизнью?

– Нет, сэр.

– Наравне с репутацией какого-нибудь другого человека?

После некоторого колебания Р. Айд сказал:

– Тут не может быть общего ответа, сэр. В каждом подобном случае решение будет зависеть от конкретных обстоятельств.

Бейли помолчал, собираясь с мыслями. Этот робот рассуждал много тоньше и логичнее, чем те, с которыми ему приходилось иметь дело до сих пор. И он вовсе не был уверен, что сумеет расставить ему ловушку. Бейли сказал:

– Если бы ты решил, что репутация твоего хозяина важнее репутации другого человека, например Альфреда Гумбольдта, ты бы солгал, чтобы защитить репутацию своего хозяина?

– Да, сэр.

– Солгал ли ты, давая показания о споре твоего хозяина с доктором Гумбольдтом?

– Нет, сэр.

– Но если бы ты солгал, ты отрицал бы это, чтобы скрыть свою ложь, не так ли?

– Да, сэр.

– В таком случае, – сказал Бейли, – рассмотрим ситуацию поподробнее. Твой хозяин, Дженнан Себбет, имеет репутацию замечательного математика, но он еще очень молод. Если доктор Гумбольдт сказал правду и твой хозяин, не устояв перед искушением, действительно совершил неэтичный поступок, его репутация, конечно, несколько пострадает. Но у него впереди вся жизнь, и он успеет искупить свой поступок. Его ждет много блестящих открытий, и со временем все забудут эту попытку плагиата, объяснив ее опрометчивостью, свойственной молодым людям. То есть для него все еще поправимо. Если же, с другой стороны, искушению поддался доктор Гумбольдт, то положение создается гораздо более серьезное. Он уже стар, и главные его свершения относятся к прошлому. До сих пор его репутация оставалась незапятнанной. И этот единственный проступок на склоне лет зачеркнет все его славное прошлое, а у него не будет времени поправить дело. За остающиеся ему годы он вряд ли сумеет сделать что-нибудь значительное. По сравнению с твоим хозяином доктор Гумбольдт теряет гораздо больше, а возможностей поправить случившееся у него гораздо меньше. Таким образом, ты видишь, что положение доктора Гумбольдта намного более серьезно и чревато, несомненно, более опасными последствиями, не так ли?

Наступила долгая пауза. Затем Р. Айд сказал ровным голосом:

– Мои показания были ложью. Работа принадлежит доктору Гумбольдту, а мой хозяин попытался присвоить ее, не имея на то права.

– Прекрасно, – сказал Бейли. – По распоряжению капитана корабля ты не должен никому ничего говорить о нашей беседе, пока тебе не будет дано на это разрешение. Можешь быть свободен.

Экран померк, и Бейли, затянувшись, выпустил клуб дыма.

– Капитан все слышал, Дэниил?

– Разумеется. Он единственный свидетель, не считая нас.

– Очень хорошо. А теперь давай другого робота.

– Но зачем, друг Элидж? Ведь Р. Айд во всем признался!

– Нет, это необходимо. Признание Р. Айда ничего не стоит.

– Ничего?

– Абсолютно ничего. Я объяснил ему, что доктор Гумбольдт находится в худшем положении, чем его хозяин. Естественно, если он лгал, защищая Себбета, то тут он сказал бы правду, как он и утверждает. Но если он говорил правду раньше, то теперь он солгал бы, чтобы защитить Гумбольдта. Это по-прежнему зеркальное отражение, и мы ничего не добились.

– Но в таком случае чего мы добьемся, допросив Р. Престона?

Если бы зеркальное отражение было бы абсолютно точным, мы ничего не добились бы. Но одно различие существует. Ведь кто-то из роботов начал с того, что сказал правду, а кто-то солгал. И вот тут симметрия нарушена. Давайте-ка мне Р. Престона, а если запись допроса Р.Айда готова, я хотел бы ее просмотреть.

На стене вновь появилось изображение. Р. Престон ничем не отличался от Р. Аида, если не считать узора на грудной пластине.

– Добрый день, Р. Престон, – сказал Бейли, держа перед собой запись допроса Р. Айда.

– Добрый день, сэр, – ответил Р. Престон, Голос его ничем не отличался от голоса Р. Аида.

– Ты камердинер Альфреда Гумбольдта, не так ли?

– Да, сэр.

– И давно ты у него служишь?

– Двадцать два года; сэр.

– И репутация твоего хозяина для тебя важна?

– Да, сэр.

– Ты считаешь необходимым защищать его репутацию?

– Да, сэр.

– Наравне с его жизнью?

– Нет, сэр.

– Наравне с репутацией какого-нибудь другого человека?

После некоторого колебания Р. Престон сказал:

– Тут не может быть общего ответа, сэр. В каждом подобном случае решение будет зависеть от конкретных обстоятельств.

Бейли сказал:

– Если бы ты решил, что репутация твоего хозяина важнее репутации другого человека, например Дженнана Себбета, ты бы солгал, чтобы защитить репутацию своего хозяина?

– Да, сэр.

– Солгал ли ты, давая показания о споре твоего хозяина с доктором Себбетом?

– Нет, сэр.

– Но если бы ты солгал, ты отрицал бы это, чтобы скрыть свою ложь, не так ли?

– Да, сэр.

– В таком случае, – сказал Бейли, – рассмотрим ситуацию поподробнее. Твойхозяин, Альфред Гумбольдт, имеет репутацию замечательного математика, но он старик. Если доктор Себбет сказал правду и твой хозяин, не устояв перед искушением, действительно совершил неэтичный поступок, его репутация, конечно, несколько пострадает. Однако его почтенный возраст и замечательные открытия, которые он делал на протяжении столетий, перевесят этот единственный неверный шаг и заставят забыть о нем. Эта попытка плагиата будет объяснена утратой чувства реальности, свойственной старикам. Если же, с другой стороны, искушению поддался доктор Себбет, то положение создается гораздо более серьезное. Он молод, и репутация его не столь прочна. При обычных обстоятельствах его ждали бы столетия, чтобы он мог совершенствовать свои знания и делать великие открытия. Теперь же он будет всего этого лишен – из-за единственной ошибки молодости. Будущее, которое он теряет, несравненно больше, чем то, которое еще осталось твоему хозяину. Таким образом, ты видишь, что положение Себбета намного более серьезно и чревато, несомненно, более опасными последствиями, не так ли?

Наступила долгая пауза. Затем Р. Престон сказал ровным голосом:

– Мои показания были ло…

Внезапно он умолк и больше не издал ни звука.

– Так что же ты хотел сказать, Р. Престон? – спросил Бейли.

Робот молчал.

– Боюсь, друг Элидж, – вмешался Р. Дэниил, – что Р. Престон находится в состоянии полного отключения. Он вышел из строя.

– Наконец-то мы добились асимметричности, – сказал Бейли. – Теперь мы можем установить, кто виновен.

– Каким же образом, друг Элидж?

– А вот подумайте. Предположим, я – человек, который не совершил преступления, что известно моему личному роботу. Мне не нужно предпринимать никаких действий. Мой робот скажет правду и подтвердит мои слова. С другой стороны, если я – человек, который совершил преступление, мне будет нужно, чтобы мой робот солгал. А это сопряжено с определенным риском; хотя робот в случае необходимости и солжет, стремление сказать правду окажется достаточно сильным. Другими словами, правда оказывается намного надежнее лжи. Чтобы обезопасить себя, человек, совершивший преступление, скорее всего, прикажет роботу солгать. В результате Первый Закон будет подкреплен Вторым Законом, и, возможно, в значительной степени.

– Это выглядит логичным, – заметил Р. Дэниил.

– Предположим, мы имеем по одному роботу каждого типа. Один из них переключится с ничем не подкрепленной правды на ложь. И проделает это после некоторых колебаний без каких-либо последствий. Второй робот переключится с сильно подкрепленной лжи на правду, но при этом он рискует сжечь позитронные связи своего мозга и впасть в состояние полного отключения.

– А поскольку Р. Престон впал в состояние полного отключения…

– Значит, хозяин Р. Престона, доктор Гумбольдт, виновен в плагиате. Если вы передадите это капитану и рекомендуете ему немедленно переговорить с доктором Гумбольдтом, тот, возможно, во всем сознается. В таком случае, я надеюсь, вы мне немедленно об этом сообщите.

– Непременно. Вы меня извините, друг Элидж? Я должен поговорить с капитаном без свидетелей.

– Ну, конечно. Пройдите в зал заседаний, он полностью экранирован.

Р. Дэниил вышел, а Бейли обнаружил, что не в состоянии ничем заняться. Он волновался. Слишком многое зависело от правильности его анализа, а он остро чувствовал, как мало знает о психологии роботов.

Р. Дэниил вернулся через полчаса, и эти полчаса были, пожалуй, самыми длинными в жизни Бейли.

Разумеется, по невозмутимому лицу робота, несмотря на все его сходство с человеком, нельзя было ни о чем догадаться, и Бейли также постарался сохранять полную невозмутимость, когда спросил:

– Ну, так что же, Дэниил?

– Все произошло, как вы сказали, друг Элидж. Доктор Гумбольдт признался. По его словам, он рассчитывал, что доктор Себбет отступит и позволит ему насладиться этим последним триумфом. Теперь дело улажено, и капитан просит передать вам, что он в восторге, И думаю, мне тоже зачтется, что я рекомендовал вас.

– Вот и хорошо, – сказал Бейли, который теперь, когда все окончилось благополучно, вдруг почувствовал, что еле держится на ногах. – Но, черт побери, Дэниил, не впутывайте меня больше в такие истории, ладно?

– Постараюсь, друг Элидж. Разумеется, дальнейшее будет зависеть от того, насколько важной окажется проблема, от вашего местонахождения в тот момент и от некоторых других факторов. Однако мне хотелось бы задать вам один вопрос…

– Валяйте.

– Разве нельзя было предположить, что переход от лжи к правде должен быть легким, а переход от правды ко лжи – трудным? Это означало бы, что полностью отключившийся робот собирался вместо правды сказать ложь, а так как полностью отключился Р. Престон, то это означало бы, что виновен не доктор Гумбольдт, а доктор Себбет, не так ли?

– Совершенно верно, Дэниил. Можно было бы рассуждать и таким образом, но правильным оказалось обратное предположение. Ведь Гумбольдт-то признался. Разве нет?

– Да, конечно. Но раз оба эти построения были равно возможны, каким образом вы, друг Элидж, так быстро сделали свой выбор?

Губы Бейли задергались. Он не выдержал и улыбнулся.

– Дело в том, Дэниил, что я исходил из психологии людей, а не роботов. В людях я разбираюсь лучше, чем в роботах. Другими словами, еще до того, как я стал допрашивать роботов, я довольно точно представлял себе, кто из математиков виновен. Когда же мне удалось добиться асимметричной реакции роботов; я истолковал ее как доказательство вины того, в чьей виновности я уже не сомневался. Реакция робота была настолько эффективной, что виновный человек не выдержал и сознался. А одним только анализом человеческого поведения я вряд ли сумел бы этого добиться.

– Мне хотелось бы узнать, что именно дал вам анализ человеческого поведения.

– Черт побери, Дэниил, подумайте немножко, и вам незачем будет спрашивать. В этой истории с зеркальными отражениями была еще одна асимметричность, помимо момента правды и лжи. А именно – возраст двух математиков, один из которых – глубокий старик, а другой еще очень молод.

– Да, конечно, но что из этого следовало?

– А вот что. Я могу представить себе, что молодой человек, ошеломленный открытием совершенно нового принципа, поторопится поделиться им с маститым ученым, которого он еще на студенческой скамье привык почитать как великое светило. Но я не могу себе представить, чтобы маститый ученый, всемирно прославленный, привыкший к триумфам, открыв совершенно новый принцип, поторопился бы поделиться с человеком, который моложе его на двести лет и которого он, несомненно, считает желторотым юнцом. Далее. Если бы молодому человеку и представился случай украсть идею у прославленного светила, стал бы он это делать? Ни в коем случае. С другой стороны, старик, сознающий, что способности его угасают, мог бы многим рискнуть ради последнего триумфа, искренне считая, что у него нет никаких этических обязательств по отношению к тому, в ком он видел молокососа и выскочку. Короче говоря, было бы невероятно, чтобы Гумбольдт представил свое открытие на суд Себбета или чтобы Себбет украл идею Гумбольдта. Виновным в любом случае оказывался доктор Гумбольдт.

Р. Дэниил довольно долго раздумывал над услышанным. Потом он протянул Лиджу Бейли руку.

– Мне пора, друг Элидж. Было очень приятно повидать вас. И надеюсь, до скорой встречи.

Бейли сердечно потряс протянутую руку.

– Если можно, Дэниил, – не до очень скорой.

Ленни

Перед «Ю. С. Роботс энд Мекэникл Мен Корпорейшн» стояла серьезная проблема. Заключалась она в острой нехватке персонала.

Питер Богерт, Главный Математик, направлялся в зал сборки, но по пути заметил Альфреда Лэннинга, руководителя исследовательского отдела. Лэннинг, сердито нахмурив густые седые брови, стоял, облокотившись о поручень, и смотрел вниз, в компьютерный зал.

Внизу, под балконом, разместилась группа экскурсантов обоего пола и самого разного возраста. Они с любопытством глазели по сторонам, а гид распинался на тему создания роботов.

– Компьютер, который вы сейчас видите перед собой, – говорил он, – самый большой из компьютеров этого типа в мире. В нем насчитывается пять миллионов триста тысяч криотронов, и он способен обрабатывать одновременно более ста тысяч переменных, С его помощью наша фирма имеет возможность с уникальной точностью создавать позитронный мозг новых моделей.

Параметры вводятся в компьютер на перфоленте, а перфорация производится вот на этом пульте, который на вид напоминает усложненную пишущую машинку или линотип, однако оперирует не буквами, а понятиями. Заданные параметры переводятся в символические логические эквиваленты, а они, в свою очередь, переводятся в перфорационные значки.

Менее чем за час компьютер способен предоставить нашим ученым разработку мозга, в которой будут содержаться все необходимые для создания робота позитронные блоки…

Альфред Лэннинг наконец обернулся и увидел коллегу.

– А, Питер, это ты, – угрюмо поприветствовал он Богерта. Богерт аккуратно пригладил и без того идеально лежащие блестящие черные волосы.

– Похоже, игра не стоит свеч, а, Альфред?

Лэннинг выразительно хмыкнул. Идея проведения экскурсий в «Ю. С. Роботс» была совсем нова и, как предполагалось, должна была сослужить двоякую службу. С одной стороны, как надеялось руководство фирмы, это должно было позволить людям увидеть роботов в непосредственной близости, за счет чего, в идеале, они могли бы преодолеть свой почти инстинктивный страх перед механическими людьми, получше познакомившись с ними. С другой стороны, была слабая надежда, что хоть кто-нибудь из экскурсантов проявит живой интерес к Роботехническим исследованиям и пожелает посвятить им свою жизнь.

– Будто ты сам не знаешь, – после долгой паузы буркнул Лэннинг. – Раз в неделю прекращается всякая работа. Если подсчитать потерянные человекочасы, то затея не окупается.

– По-прежнему мало обращений об устройстве к нам на работу?

– Да нет, кое-кто просится, но по таким категориям, где мы и без них проживем. Ты же знаешь, нам нужны ученые. Но беда в том, что пока роботы запрещены на Земле, должность Роботехника, увы, непрестижна.

– «Проклятый комплекс Франкенштейна», – процитировал Богерт излюбленную поговорку Лэннинга.

Однако Лэннинг на шутку никак не прореагировал.

– По идее, следовало бы уже давно привыкнуть к этому, а я никогда не сумею. Ведь, казалось бы, в наши дни всякий человек на Земле должен был бы понимать, что Три Закона Роботехники – надежнейшая гарантия, что роботы попросту не могут быть опасны. А ты только погляди на этих, – кивнул он в сторону экскурсантов. – Почти все они минуют зал сборки, дрожа от страха, будто несутся по виражем американской горки, А потом, когда входят в зал, где собирают модель МИС, которая только на то и способна, что сделать два шага вперед, сказать: «Рад познакомиться с вами, сэр», пожать руку, а потом отойти на два шага назад, они отшатываются в ужасе, мамаши прижимают к себе детишек. Ну как можно надеяться на сотрудничество с такими тупицами?

Богерт промолчал. Они еще немного постояли на балконе, поглядели на экскурсантов и, когда группа вслед за экскурсоводом направилась в зал сборки позитронного мозга, ушли. Как выяснилось позднее, они не заметили Мортимера В. Якобсона, шестнадцати лет от роду, который, надо отдать ему должное, ничего дурного не замышлял.

Положа руку на сердце, нельзя даже было сказать, что случившееся – вина Мортимера. Все сотрудники корпорации прекрасно знали, в какой именно день недели проводятся экскурсии. Все до единого устройства на пути следования экскурсии должны были быть выключены или заблокированы – ведь совершенно бессмысленно было ожидать, что не окажется хотя бы одного весельчака, которому взбредет в голову нажать кнопочку-другую, клавишу или рычажок. Кроме того, экскурсовод обязан был внимательно следить за теми, у кого такое искушение могло появиться.

Но случилось так, что экскурсовод во главе процессии уже перешел в другой зал, а Мортимер, который шел в самом хвосте экскурсии, немного задержался. Он подошел к пульту – тому самому, с помощью которого в компьютер на перфоленте вводились заданные параметры. Он, конечно, и подозревать не мог, что ввод параметров для производства новой модели робота уже начат и что ему, строго говоря, как послушному мальчику следовало пройти мимо пульта. Откуда ему было знать, что оператор совершил почти уголовно наказуемое должностное преступление – не заблокировал пульт.

Короче говоря, Мортимер быстренько нажал какие попало кнопочки – как бы поиграл на музыкальном инструменте.

Он, конечно, не заметил, как отрезок перфоленты бесшумно и невидимо переместился внутри аппарата.

Да и оператор, вернувшись на свое рабочее место ничего особенного не заметил. Он, правда, немного удивился, что пульт включен, но проверить, что к чему, не удосужился, Удивление быстро прошло, и он как ни в чем не бывало продолжил ввод параметров в компьютер.

Что же до Мортимера, то ни тогда, ни потом он так и не узнал, что натворил…

Новая модель – ЛНИ – разрабатывалась для добычи бора в поясе астероидов. Гидриды бора возрастали в цене каждый год, поскольку служили сырьем для производства пусковых элементов для протонных микрореакторов – главных источников энергии на космических кораблях. Скудные запасы бора на Земле подходили к концу.

Это означало, что физически роботы ЛНИ должны были быть снабжены глазами – детекторами, чувствительными к спектральным линиям бора, и конечностями, которые бы наилучшим образом справлялись с переработкой руды в конечный продукт. Но, конечно же, как всегда, главной проблемой было создание соответствующего позитронного мозга.

Первый позитронный мозг для модели ЛНИ был готов. Это был прототип, и ему суждено было после запуска модели в производство занять свое место в коллекции прототипов «Ю. С. Роботс». После соответствующей проверки прототипа модель должна была быть запущена на поток и собранные роботы были бы сданы в аренду (ни в коем случае не проданы!) горнодобывающим корпорациям.

Итак, прототип ЛНИ был готов. Высокий, стройный, до блеска отполированный, на вид он ничем не отличался от других моделей не слишком узкоспециализированных роботов.

Главный технолог, действуя в соответствии с рекомендациями по проверке, изложенными в «Руководстве по Роботехнике», задал первый вопрос:

– Как дела?

Должен был последовать ответ: «У меня все в порядке. Готов приступить к выполнению своих обязанностей. Надеюсь, у вас тоже все в порядке?» – или еще что-нибудь в таком духе.

Этот первый обмен фразами не значил ничего особенного и предназначался исключительно для того, чтобы убедиться, что у робота все в порядке со слухом, что он понимает простые вопросы и дает на них соответствующие его умственным способностям ответы. После этого можно было переходить к более сложным тестам, предназначенным для проверки различных Законов и их взаимодействия со специализированными знаниями каждой конкретной модели.

Итак, технолог спросил: «Как дела?». Его тут же поразил до глубины души голос прототипа. Он был совсем не похож на обычные голоса роботов (а уж этих голосов технолог на своем веку наслушался). Робот произносил слоги голосом, напоминавшим звон металлических пластинок низко настроенной челесты.

Это настолько изумило технолога, что только через несколько мгновений он понял, что же за слоги произносит робот.

А слоги были вот какие:

– Дя-дя-дя, гу…

Не двигаясь с места, робот поднял правую руку и… сунул в рот палец!

Технолог, вытаращив глаза, в ужасе смотрел на робота. Едва придя в себя, он стремглав бросился из комнаты, запер за собой дверь и из соседней комнаты срочно вызвал д-ра Сьюзен Кэлвин.

Д-р Сьюзен Кэлвин была единственным в «Ю. С. Роботс» (да и в мире, если на то пошло) робопсихологом. Прежде чем приступить к тестированию прототипа ЛНИ, она потребовала немедленно доставить ей компьютерную схему блоков позитронного мозга и перфоленту с заданными параметрами. Ознакомившись с полученными материалами, она, в свою очередь, срочно вызвала Богерта.

Отливавшие стальным блеском седые волосы Сьюзен были ровно зачесаны назад. Лицо ее, казалось, было вычерчено одними вертикальными линиями – только горизонтальная линия тонкогубого рта нарушала эту картину. Она резко повернулась к вошедшему Богерту.

– Что это значит, Питер?

Богерт изучил подчеркнутые ею части схемы с нарастающим недоумением и проговорил:

– Боже мой, Сьюзен, но ведь это полнейшая бессмыслица!

– Безусловно. Но как это попало в параметры?

Немедленно вызванный «на ковер» главный оператор клялся и божился, что он тут ни при чем и что он не знает, как это произошло. Попытки обнаружить какой-либо дефект в компьютере успехом не увенчались.

– Позитронный мозг безнадежен, – безапелляционно поставила диагноз Сьюзен Кэлвин. – Эти бессмысленные параметры заблокировали такое множество жизненно важных функций, что робот в результате напоминает новорожденного младенца.

Богерт не мог скрыть удивления, а Сьюзен тут же перешла на ледяной тон – так она поступала всегда, когда ее слова подвергались хоть малейшему сомнению.

– Мы, – сказала она, – изо всех сил стараемся сделать робота как можно более похожим на человека в умственном отношении. Уберите все, что мы называем «взрослыми» функциями, и что останется? Естественно, человеческий детеныш. Чему же вы так удивляетесь, Питер?

А прототип ЛНИ тем временем, не проявляя никаких признаков понимания происходящего, ни с того ни с сего уселся на пол и принялся с нескрываемым интересом разглядывать собственные ноги.

Богерт пристально смотрел на робота.

– Эх, жалко демонтировать! Красивая работа, черт подери!

– Демонтировать? – удивленно переспросила Сьюзен.

– Ну; а как же, Сьюзен? Что в нем толку? Несомненно, если и есть на свете вещь целиком и полностью бесполезная, так это бракованный робот. Вы же не думаете, что есть хоть какая-то работа, которую он в состоянии выполнить?

– Нет, конечно.

– Ну, и что же тогда?

Сьюзен Кэлвин упрямо поджала губы.

– Я хочу провести еще кое-какие тесты.

Богерт недовольно посмотрел на нее и пожал плечами. Да, если и был в «Ю. С. Роботс» человек, с которым совершенно бесполезно спорить, то это, конечно же, Сьюзен Кэлвин. Если она кого и любила, то это были роботы. Иногда Богерту казалось, что многолетняя работа с роботами лишила Сьюзен Кэлвин многих человеческих качеств. Увы, спорить с ней было так же бессмысленно, как пытаться остановить начавшуюся цепную реакцию.

– Какой смысл? – пробурчал Богерт себе под нос, а вслух спросил:

– Вы дадите нам знать, когда закончите тестирование?

– Конечно, – ответила Сьюзен. – Пошли, Ленни.

««Ленни», – подумал Богерт. – Ну ясное дело – «ЛНИ» – значит, Ленни. Как обычно».

Сьюзен протянула руку, но робот сидел и смотрел на нее, не двигаясь. Тогда робопсихолог нежно, бережно коснулась своей рукой руки робота и взяла ее. Ленни тут же встал на ноги. «Слава богу, хоть с координацией движений у него все в порядке», – подумал Богерт. Женщина и робот, который был выше ее на целых два фута, вместе пошли по длинному коридору, провожаемые множеством любопытных взглядов.

Целая стена в лаборатории Сьюзен Кэлвин – прямо напротив двери ее личного кабинета – была занята крупномасштабной схемой позитронного мозга. Уже больше полумесяца Сьюзен Кэлвин с пристрастием изучала ее.

Вот и сейчас она внимательно рассматривала те участки позитронной цепи, где отмечались наиболее серьезные искажения. Ленни восседал на полу, старательно сдвигая и раздвигая ноги, и произносил совершенно бессмысленные слоги таким обворожительно красивым голосом, что можно было, забыв обо всем, слушать его, как музыку.

Сьюзен Кэлвин повернулась к роботу.

– Ленни, – позвала она, – Ленни…

Она повторяла и повторяла имя робота, пока наконец Ленни не взглянул на нее и не издал вопросительный звук. Лицо робопсихолога выразило едва заметное удовлетворение. Теперь ей удавалось привлечь внимание робота гораздо быстрее, чем раньше. Она сказала:

– Руку вверх, Ленни. Руку… вверх. Руку… вверх.

Давая команду, она сама поднимала и опускала руку, снова и снова, еще и еще раз.

Ленни внимательно следил за ее движениями. Вверх-вниз, вверх-вниз. Наконец он сделал неуклюжее движение рукой и проговорил:

– У-у-э…

– Хорошо, Ленни, хорошо! – похвалила его Сьюзен Кэлвин. – Попробуем еще раз. Руку… вверх. – Она нежно взяла робота за руку, подняла и опустила. – Руку… вверх. Руку… вверх.

– Сьюзен! – окликнули ее из кабинета.

Сьюзен, недовольная тем, что ее работу прервали, поджала губы и спросила:

– В чем дело, Альфред?

Глава исследовательского отдела вошел в лабораторию, поглядел на схему, потом уставился на робота.

– Вы все еще занимаетесь этим?

– Да. Я делаю свою работу.

– Знаете, Сьюзен…

Он достал сигару, уставился на нее и был уже готов откусить кончик, когда поймал гневный взгляд Сьюзен. Быстро убрав сигару в карман, он начал снова:

– Знаете, Сьюзен, ведь модель ЛНИ уже запущена в производство.

– Я слышала об этом. Какая помощь требуется от меня в этой связи?

– Никакой. Просто, раз уже модель в производстве, что за смысл возиться с этим бракованным образцом? Не пора ли демонтировать его?

– Короче, Альфред, вам жаль, что я трачу попусту свое бесценное рабочее время? Можете не волноваться. Я не трачу время попусту. Яработаю с этим роботом.

– Но такая работа не имеет смысла!

– А вот об этом мне судить, Альфред.

Голос ее был убийственно спокоен, и Лэннинг счел за лучшее сменить направление разговора.

– Может быть, вы мне расскажете, в чем ее значение? Ну, например, чем вы сейчас занимаетесь?

– Я пытаюсь добиться, чтобы он поднимал руку по команде и воспроизводил звучание самой команды.

Тут Ленни, как бы в подтверждение, прозвенел:

– У-у-э! – и неуклюже поднял руку.

Лэннинг восхищенно покачал головой.

– Удивительный голос! Как это вышло?

– Наверняка не знаю. Звуковой аппарат у него в норме. Он мог бы говорить обычным голосом, я уверена. Но он этого не делает. Это следствие какой-то особенности позитронной схемы, какой именно – я пытаюсь выяснить.

– Выясните, ради бога. Такой голос может оказаться небесполезен. Это интересно.

– Так, значит, мои занятия с Ленни не совсем бесполезны?

Лэннинг пожал плечами.

– Да нет, это, конечно, дело второстепенное…

– Жаль, что вы не видите главного, – колко сказала Сьюзен. – Жаль, что вы не видите гораздо более важных вещей, но это уже не моя вина. А теперь, пожалуйста, Альфред, позвольте мне продолжить работу.

Сигару Лэннинг достал только в кабинете Богерта. Закуривая, он буркнул:

– Наша дама сегодня не в духе.

Богерт сразу понял, о ком речь. «Наша дама» в «Ю. С. Роботс» была только одна. Он поинтересовался: Что, все тетешкается с этим своим псевдороботом Ленни?

Лэннинг хмыкнул.

– Пытается научить его разговаривать, как тебе это нравится?

Богерт тяжело вздохнул.

– Лишнее подтверждение нашей извечной проблемы Зверски не хватает научного персонала. Будь у нас другой робопсихолог, мы бы давным-давно отправили Сьюзен на пенсию. Да, кстати, заседание дирекции, назначенное на завтра, конечно же, посвящено проблеме кадровой политики?

Лэннинг кивнул и с таким отвращением воззрился на свою сигару, как будто она была ему ненавистна.

– Угу. Но речь пойдет о качестве, а не о количестве персонала. Мы ведь увеличили ставки до предела в ожидании, что толпой повалят желающие – те, кто в первую голову заинтересован в деньгах. Сложность в том, чтобы заманить в сети тех, кто окажется, кроме денег, заинтересован в Роботехнике – хотя бы немного таких, как Сьюзен Кэлвин.

– Избави бог! Только не таких, как она!

– Да нет, я не характер имел в виду. Но, как ни крути, Питер, приходится признать, что вся ее жизнь в роботах. Никаких других интересов у нее нет.

– Знаю. Именно поэтому-то она так невыносима.

Лэннинг обреченно кивнул. Он уже потерял счет – сколько раз в душе ему хотелось уволить Сьюзен Кэлвин. Однако, с другой стороны, он потерял счет и тем миллионам, которые Сьюзен сберегла для корпорации. Нет, она действительно была бесценным специалистом, и ей суждено было таковым остаться, пока она жива – или до тех пор, пока они не смогут решить проблему подготовки специалистов, равных ей, – людей, заинтересованных в проведении научных исследований по Роботехнике.

– Думаю, – изрек он наконец, – пора завязывать с экскурсиями.

Питер пожал плечами.

– Как скажешь. Но все-таки, если серьезно, как нам быть со Сьюзен? Ведь она запросто может продолжать возиться с Ленни черт знает сколько времени. Ты же знаешь, какова она, если с головой погружается в проблему, которая ей представляется интересной?

– А что мы можем поделать? – обреченно спросил Лэннинг. – Если мы примемся давить на нее и убеждать прекратить эти занятия, она чисто по-женски упрется. В конце концов, мы ни к чему ее не можем принудить.

Черноволосый математик кисло улыбнулся.

– Знаешь, у меня бы язык не повернулся сказать хоть о чем-нибудь, что она делает, «по-женски».

– Ну ладно, – угрюмо пробурчал Лэннинг. – Слава богу, хотя бы вреда от этих занятий никакого.

Как раз в этом-то он оказался не прав.

Сигнал тревоги на крупном производстве всегда не слишком приятен. Такие сигналы раздавались в «Ю. С. Роботс» десятки раз – по поводу пожара, протечек, забастовок. Но ни разу причиной сигнала не было то, что стряслось на этот раз. Никто не ожидал, что сигнал «Робот вышел из повиновения» когда-либо вообще прозвучит. Он ведь и введен-то был исключительно по настоянию правительства. «Проклятый комплекс Франкенштейна!» – ворчал Лэннинг всякий раз, когда вспоминал об этом.

И вот впервые он прозвучал. Ни одна душа «Ю. С. Роботс», от председателя совета директоров до только что приступившего к своим обязанностям дворника, поначалу не догадалась, что означает этот странный, пронзительный, повышающийся и падающий с десятисекундным интервалом звук. Когда краткое замешательство миновало, в зону тревоги сломя голову бросился отряд вооруженных охранников и целая бригада медиков. Вся работа в корпорации была парализована.

Чарльз Рендоу, оператор компьютера, был отправлен в больницу со сломанной рукой. Других травм у него выявлено не было. То есть – Других физических травм.

– Но моральная травма, моральная травма какова! – ревел во всю глотку Лэннинг.

Сьюзен Кэлвин взирала на него с олимпийским спокойствием.

– Ты ничего не сделаешь Ленни. Ничего. Ясно?

– А тебе, тебе ясно, Сьюзен? Это существо ударило человека! Он нарушил Первый Закон. Ты знаешь, что гласит Первый Закон?

– Ты ничего не сделаешь Ленни, – упрямо повторила Сьюзен.

– Ради всего святого, Сьюзен, процитировать тебе Первый Закон? «Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред». Вся наша деятельность зиждется на том факте, что Первый Закон должен неукоснительно соблюдаться всеми роботами всех без исключения типов. Если об этом узнают люди – а они узнают, что имело место исключение, одно-единственное исключение, – мы можем оказаться вынуждены закрыть «Ю. С. Роботс» навсегда. Единственный шанс выжить – это немедленно объявить, что виновный в нарушении Закона робот демонтирован, разъяснить обстоятельства происшествия и надеяться на то, что нам удалось убедить людей в том, что такое больше никогда не повторится.

– Очень хотелось бы узнать, что вы подразумеваете под словом «такое», – хладнокровно поинтересовалась Сьюзен Кэлвин. – Меня не было на месте, когда это произошло. Так что мне крайне интересно было бы узнать, что делал этот мальчишка Рендоу у меня в лаборатории без моего ведома.

– Важно то, что случилось, – упорствовал Лэннинг. – Робот ударил Рендоу, а этот балбес нажал кнопку сигнала «Робот вышел из повиновения» и устроил всю эту кутерьму. Итак: робот ударил его и нанес ему травму, выразившуюся в переломе руки, Суть в том, что ваш Ленни настолько изначально несовершенен, что не знает Первого Закона, и должен быть немедленно демонтирован.

– Он знает Первый Закон. Я исследовала его мыслеблоки и установила, что он знает Законы.

– Как же тогда он мог ударить человека? Давайте спросим у него? – добавил он с сарказмом.

Сьюзен мучительно покраснела.

– Полагаю, для начала надо спросить у пострадавшего. И потом, Альфред, я требую, чтобы в мое отсутствие мой кабинет, где находится Ленни, был надежно заперт. Я не желаю, чтобы кто-либо приближался к нему. Если с ним что-нибудь случится, ноги моей больше не будет в корпорации!

– Но если будет доказано, что он нарушил Первый Закон, вы согласитесь на демонтаж?

– Да, – ответила Сьюзен. – Потому что знаю, что он ничего не нарушал.

Чарльз Рендоу лежал в постели, сломанная рука была в гипсе. Рука его, собственно говоря, уже не беспокоила. Больше всего он страдал от воспоминаний о том, как робот двинулся на него, а он подумал, что в позитронном мозгу робота созрела мысль убить его. Ни одному человеку наверняка не доводилось так испугаться робота, как он испугался тогда. В некотором смысле он перенес уникальные ощущения.

Альфред Лэннинг и Сьюзен Кэлвин стояли у кровати больного. С ними был и Питер Богерт, которого они встретили по пути. Докторов и медсестер довольно-таки неделикатно выдворили из палаты.

Сьюзен Кэлвин ледяным голосом спросила:

– Ну, так что же произошло?

Рендоу выглядел смущенным.

– Он… он ударил меня по руке, – пробормотал он, избегая взгляда Сьюзен. – Он напал на меня.

Сьюзен посоветовала:

– Начните с самого начала. Что вы делали в моем кабинете без моего ведома?

Молодой компьютерщик судорожно сглотнул комок в горле – видно было, как дернулся кадык. Его лицо с высокими скулами было необычайно бледно.

– Мы… все знали про вашего робота. Говорят, будто вы пытаетесь научить его говорить так, чтобы его голос напоминал музыку. Люди бьются об заклад, так это или нет. Есть такие, кто клянется, что вы и столб можете научить разговаривать.

– Сочтем это за комплимент, – ледяным тоном прокомментировала Сьюзен. – Но вы-то тут при чем?

– Я должен был войти и все разузнать – может он так говорить или нет, понимаете? Мы подобрали ключ к вашему кабинету, я дождался, пока вас не будет, и вошел. Мы бросили жребий, кому идти, и я проиграл.

– А потом?

– Я пытался заставить его заговорить, а он меня ударил.

– Как это понимать – «пытался заставить его заговорить»? Каким образом?

– Я… я задавал ему вопросы, но он ничего не отвечал, и мне пришлось немного припугнуть его. Я вроде бы на него прикрикнул, и…

Наступила долгая пауза. Под немигающим взглядом Сьюзен Кэлвин Рендоу наконец промямлил:

– Я пытался заставить его сказать хоть что-нибудь Мне пришлось припугнуть его…

– Как припугнуть? Выражайтесь точнее.

– Я притворился, будто… в общем, я замахнулся.

– А он отбросил вашу руку?

– Он ударил меня по руке.

– Хорошо, Все ясно.

Она обернулась к Лэннингу и Богерту.

– Пойдемте, джентльмены.

Дойдя до двери, она неожиданно обернулась и сказала Рендоу:

– Если вам все еще интересно, можете передать вашим спорщикам, что Ленни уже умеет произносить кое-какие слова весьма отчетливо.

Они молчали всю дорогу до кабинета Сьюзен Кэлвин. Стены кабинета до потолка были заставлены книжными полками – некоторые из этих книг принадлежали перу самой Сьюзен. На всем здесь лежала печать холодной и методичной личности Сьюзен.

В кабинете был всего один стул, и: естественно, когда Сьюзен села, Лэннинг и Богерт были вынуждены стоять.

Она сказала:

– Ленни всего лишь защищался. Он действовал согласно Третьему Закону: «Робот должен защищать себя».

– «За исключением тех случаев, – упрямо возразил Лэннинг, продолжая цитировать Закон, – когда это не противоречит Первому и Второму Законам». Цитировать, так уж цитировать до конца! Ленни не имел права защищаться, если его действия могли повлечь за собой даже минимальный ущерб человеку.

– Он и не делал этого, – парировала Сьюзен. – Сознательно. Но у Ленни недоразвитый мозг. Он не имеет понятия ни о собственной силе, ни о слабости человека. Отбрасывая от себя грозящую ему руку человека, он и предполагать не мог, что сломает кость. Применительно к человеку это значило бы, что тот, кто действительно не знает, что такое хорошо, а что такое плохо, не несет моральной ответственности за свои действия.

– Но, Сьюзен, – мягко проговорил Богерт, – мы же не обвиняем. Мы отлично понимаем, что Ленни, если судить по человеческим меркам, сущее дитя. Мы не обвиняем его, но общественность его осудит. И «Ю. С. Роботс» – конец.

– Совсем наоборот! Будь у вас чуть-чуть побольше мозгов, Питер, вы бы уже давным-давно поняли, что это и есть тот самый шанс, который так необходим фирме, который разрешит все проблемы.

Лэннинг зловеще нахмурил кустистые брови, но вовремя сдержался и осторожно поинтересовался:

– Какие проблемы, Сьюзен?

– Простите, но разве корпорация не заинтересована в наборе персонала высокого уровня?

– Заинтересована, безусловно.

– Да? И что же вы предлагаете потенциальным научным работникам? Новизну? Романтику проникновений в непознанное? Нет! Вы сулите им высоченную зарплату и отсутствие проблем.

– «Отсутствие проблем»? – переспросил Богерт, – Что вы хотите этим сказать?

– А что, есть проблемы? – язвительно поинтересовалась Сьюзен. – Каких роботов мы производим? Целиком и полностью доведенных до совершенства, готовых к выполнению своих обязанностей. Промышленность сообщает нам, каковы ее потребности, компьютер разрабатывает мозг, станки собирают робота – и вот он, пожалуйста, готов, полностью и окончательно. Питер, в свое время вы меня спросили, что толку в моих занятиях с Ленни. «Что толку, – вы тогда сказали, – в Роботс, который не способен ни на какую работу?» Так? А теперь ответьте мне, что толку в Роботс, который способен выполнять одну-единственную работу? На мой взгляд, такой робот совершенно бесперспективен. Возьмем модель ЛНИ. Она предназначена для добычи бора. Потребуется, не дай бог, перебросить ЛНИ на добычу бериллия, и от этих роботов не будет ни капли пользы. Вступит в новую стадию технология добычи бора – и опять-таки их можно будет со спокойной совестью отправить на свалку. Человек, так работающий, – это получеловек. Так работающий робот – это полуробот.

– А вы что же, хотите создать многофункционального робота?

– А почему бы и нет? – спросила Сьюзен. – Почему бы и нет? Смотрите: мне дали робота, мозг которого был почти целиком выведен из строя, Я занялась его обучением, и вы, Альфред, спросили меня, какой в этом смысл, Может быть, конечно, что касается Ленни, смысла и немного – он никогда не станет старше пятилетнего ребенка, по человеческим меркам. Но есть ли от этого польза в общем смысле? Есть, и немалая, если взглянуть на мои исследования абстрактно: они заключаются в изучении принципиальной возможности обучения роботов. Я установила способы замыкания близлежащих цепочек с целью создания новых, Дальнейшие исследования приведут к созданию более тонких и эффективных методик обучения.

– Ну и?

– Представьте, что вы начали работу с позитронным мозгом, у которого имеются в наличии все основные цепочки, но напрочь отсутствуют второстепенные. Представили? А теперь представьте себе, что вы принялись формировать эти вторичные цепочки. Вы же сможете поставлять роботов, которые обучаемы, способны воспринимать самые разнообразные инструкции, переключаться с одной работы на другую. Роботы станут так же универсальны, как люди. Роботы смогут обучаться.

Оба – и математик, и директор – смотрели на нее, не говоря ни слова.

– Вы что, – спросила она раздраженно, – так и не понимаете, о чем я говорю?

– Ну, почему? Слова я понимаю, – возразил Лэннинг.

– Тогда вы должны понять, что, располагая принципиально новой отраслью научно-исследовательской деятельности и держа в руках перспективу разработки новых технологий и возможность проникновения в область непознанного, вы имеете уникальный шанс привлечь интерес молодежи к Роботехнике. Попробуйте, сами убедитесь.

– Однако позволю себе заметить, – нерешительно возразил Лэннинг, – что это опасно. Ведь при обучении таких невежественных роботов, как. Ленни, не может быть никакого доверия Первому Закону – так ведь именно и получилось.

– Ну и что? И прекрасно, что так получилось. Этот случай следует широко разрекламировать.

– Раз-ре-кла-ми-ро-вать?! Яне ослышался?

– Нет, не ослышались. Самым откровенным образом сообщите об опасности. Объявите, что вы откроете новый научно-исследовательский центр на Луне, если общественность воспротивится его основанию здесь, и всеми возможными способами подчеркните опасность.

Лэннинг, ошеломленный до последней степени, всплеснул руками:

– Но почему, господи боже? Почему?!

– Да потому, что привкус опасности послужит прекрасной приманкой! Что, по-вашему, ядерная технология так уж безопасна? А космические полеты – это увеселительные прогулки? Разве ваше обещание абсолютной безопасности сослужило службу? Удалось ли заманить хоть кого-нибудь? Помогла ли обещанная безопасность преодолеть всеобщий комплекс Франкенштейна, который вы так ненавидите? Нет? Так попробуйте же что-нибудь другое, такое, что приносило успех в других областях.

Тут из-за двери, ведущей в лабораторию Сьюзен, донесся мелодичный низкий звук. Это, конечно, был Ленни.

Сьюзен сразу умолкла, прислушиваясь.

– Кажется, Ленни меня зовет, – пробормотала она. Простите, я сейчас.

– Он научился это делать? – поразился Лэннинг.

– Я же сказала, что мне удалось обучить его кое-каким словам.

Сделав несколько поспешных шагов к двери, Сьюзен обернулась:

– Не уходите, я быстро.

Глядя ей вслед, они некоторое время молчали. Потом Лэннинг задумчиво спросил:

– Как ты думаешь, Питер, есть что-то в том, что она говорит?

– Может быть, и есть, Альфред, – кивнул Богерт, – Может быть. Во всяком случае, можно поднять этот вопрос в дирекции. Посмотрим, что скажут остальные. В конце концов, деваться все равно некуда. Масло в огонь уже подлито. Робот ударил человека, и этот факт стал достоянием общественности. И если верить Сьюзен, мы можем попытаться обратить случившееся в свою пользу. Но только… ее намерениям я не слишком доверяю. Вернее, совсем не доверяю.

– Ты о чем?

– Видишь ли, даже если все, что она сказала – чистая правда, это не более чем рационализация с ее стороны. Собственный ее интерес в этом деле проистекает из желания удержать при себе, спасти этого робота. Ты же прекрасно понимаешь, как бы мы на нее ни наваливались (математик усмехнулся нелепости звучания этой фразы в буквальном значении), она по-прежнему будет заявлять, что он необходим ей для создания методики обучения роботов. Только мне кажется, что Ленни ей совсем не затем нужен. Она нашла для него совершенно уникальное применение – настолько уникальное, что из всех женщин на свете на такое способна только Сьюзен.

– Что-то не пойму я твоих туманных намеков.

Богерт спросил:

– Ты слышал, что сказал робот?

– Нет. То есть, не совсем расс…

Тут дверь из лаборатории резко распахнулась, и Лэннинг умолк на полуслове.

Сьюзен вошла, рассеянно глядя по сторонам.

– Послушайте, вы не видели тут… куда же она запропастилась? А, вот она где!

Сьюзен бросилась к книжной полке и взяла с нее странный металлический предмет в форме пустотелого колокола с множеством дырочек и с разнообразными кусочками металла внутри.

Когда Сьюзен взяла этот странный предмет, железки внутри весело зазвенели. Лэннинг окаменел: предмет, как он догадался, представлял собой не что иное, как предназначенную для робота погремушку!

Когда Сьюзен открыла дверь лаборатории, оттуда снова послышался голос Ленни. Теперь-то Лэннинг прекрасно расслышал – робот произносил слова, которым его научила Сьюзен Кэлвин.

Низким, как басовый регистр челесты, голосом Ленни звал:

– Мамацька, ди ка мне-е! Де ты, ма-маць-ка?

И были слышны торопливые шаги Сьюзен Кэлвин, которая спешила на зов единственного ребенка, которого ей когда-либо было суждено иметь и любить.

Раб корректуры

Дело слушалось без присяжных, при закрытых дверях. Ответчиком была фирма «Ю.С.Роботс энд мекэникл мэн инкорпорэйтед», а при ее влиянии и могуществе добиться подобных уступок не составляло труда.

Впрочем, истец и пальцем не шевельнул, чтобы воспрепятствовать такому обороту событий. Слишком уж хорошо представляли попечители Северо-восточного университета реакцию общественного мнения на известие о проступке робота. То обстоятельство, что этот проступок был совершенно необычного свойства, не играло никакой роли. Попечителям невольно мерещилось, как бунт против роботов превращается в бунт против науки.

Равным образом и правительство в лице судьи Харлоу Шейна не горело желанием раздувать это дело: не имело никакого смысла портить отношения с «Ю.С.Роботс» или с ученым миром.

— Итак, джентльмены, — начал судья, — поскольку здесь нет ни присяжных, ни репортеров, ни публики, мы можем отбросить процедурные формальности и перейти прямо к делу.

Он криво улыбнулся, не слишком веря в действенность своего призыва, и, подобрав мантию, уселся поудобнее. У судьи была добродушная румяная физиономия с мягким округлым подбородком, крупным носом и широко расставленными светло-серыми глазами. Словом, не такая внешность подобала бы могущественному вершителю правосудия, и судья в глубине души сознавал это.

Первым был приведен к присяге свидетель обвинения Барнабас Гудфеллоу, профессор физики Северо-восточного университета. Он пробормотал стандартную формулу клятвы с такой кислой миной, словно его фамилия, означающая «славный парень», была дана ему в насмешку.

Покончив сформальными предварительными вопросами, адвокат истца засунул руки в карманы и начал:

— Скажите, профессор, когда и при каких обстоятельствах к вам обратились с предложением воспользоваться услугами робота И-Зэт-27?

На маленьком угловатом личике профессора появилось беспокойное и еще менее приветливое выражение.

— Я поддерживаю профессиональные контакты и личное знакомство с руководителем научного отдела «Ю.С.Роботс» доктором Альфредом Лэннингом. Это обстоятельство побудило меня чуть более терпимо выслушать то странное предложение, с которым он обратился ко мне 3 марта прошлого года…

— 2033 года?

— Совершение верно.

— Простите, что прервал вас. Продолжайте, будьте добры.

Профессор сухо кивнул, сосредоточенно нахмурился, припоминая все обстоятельства, и заговорил.

Профессор Гудфеллоу смотрел на робота с тревожным беспокойством. В соответствии с правительственными предписаниями о перевозках роботов на поверхности Земли робот был доставлен в подвальное помещение склада в закрытом контейнере.

Профессор знал о прибытии робота; оно не было для пего неожиданностью. После того первого телефонного разговора 3 марта он шаг за шагом поддавался настойчивым уговорам доктора Лэннинга и в результате этих уступок оказался с роботом лицом к лицу.

На расстоянии вытянутой руки робот казался пугающе огромным.

В свою очередь Лэннинг тоже пристально оглядел робота, словно желая убедиться, что его не повредили при перевозке, а затем повернул голову с гривой седых волос в сторону профессора и посмотрел на него из-под мохнатых бровей.

— Перед вами робот И-Зэт-27, первый робот данной модели, выпускаемый для широкого использования. — Лэннинг повернулся к роботу. — Познакомься с профессором Гудфеллоу, Изи.

— Здравствуйте, профессор. — Бесстрастный голос робота прозвучал столь неожиданно, что профессор вздрогнул.

Робот был похож на пропорционально сложенного человека семи футов росту — внешний вид роботов всегда был рекламной изюминкой «Ю.С.Роботс». Внешний вид да еще основные патенты на позитронный мозг — вот что сделало компанию монополистом по производству роботов и почти монополистом по производству вычислительных машин.

После того как двое рабочих, распаковывавших робота, вышли, профессор Гудфеллоу несколько раз перевел взгляд с робота на Лэннинга.

— Я полагаю, он не опасен, — произнес он без особой уверенности в голосе.

— Куда менее опасен, чем я, например, — ответил Лэннинг. — Меня можно разозлить до того, что я вас стукну. Изи никогда этого не сделает. Надеюсь, вам известны Три закона роботехники?

— Ну, конечно.

— Позитронный мозг робота устроен таким образом, что робот просто не в состоянии их нарушить. Первый закон — охранять жизнь и благополучие всех людей — составляет смысл существования робота. — Он помолчал, потер щеку и добавил: — Как бы нам хотелось, наконец, убедить в этом всю Землю.

— Просто он так велик, что становится как-то не по себе.

— Согласен. Но вы убедитесь, что, несмотря на свою пугающую внешность, он сумеет оказаться полезным.

— Не понимаю, каким образом? Наши беседы не слишком просветили меня на этот счет. Но я согласился посмотреть на ваше изделие, и вот я здесь.

— Мы не ограничимся простым осмотром, профессор. Вы захватили с собой книгу?

— Да.

— Могу я взглянуть на нее?

Не спуская глаз с металлической громадины в человеческом облике, профессор нагнулся и достал из портфеля объемистый фолиант.

Лэннинг взглянул на корешок.

— «Физическая химия растворов электролитов». Прекрасно. Вы выбрали ее сами, наугад. Я не просил вас захватить именно эту монографию. Не так ли?

— Совершенно верно.

Лэннинг протянул книгу роботу.

— Стойте, — подскочил профессор, — это очень дорогая книга!

Лэннинг поднял лохматые, словно у Деда Мороза, брови.

— Уверяю вас, Изи вовсе не собирается рвать книгу с целью продемонстрировать вам свою силу. Он умеет обращаться с книгами не менее осторожно, чем я или вы. Начинай, Изи!

— Благодарю вас, сэр, — сказал Изи. Слегка повернувшись, он добавил: — Если позволите, профессор Гудфеллоу.

Профессор в изумлении уставился на робота.

— Да… да, разумеется.

Медленными и плавными движениями металлических пальцев Изи принялся перелистывать книгу; он кидал взгляд на левую страницу, затем на правую, переворачивал страницу, снова смотрел налево, потом направо, и так минута за минутой.

Ощущение скрытой мощи, исходившее от робота, словно бы принизило цементные своды подвала, а двое людей, наблюдавших за его действиями, и вовсе казались карликами.

— Освещение здесь неважное, — пробормотал Гудфеллоу.

— Ничего, сойдет.

— Но что он делает? — уже более резким тоном спросил профессор.

— Капельку терпения, сэр.

Наконец робот перевернул последнюю страницу.

— Что же ты скажешь, Изи? — спросил Лэннинг.

— Книга сделана в высшей степени тщательно и аккуратно, и я могу указать лишь на несколько мелких погрешностей, — начал робот. — На странице 27, строка 22, слово «положительный» напечатано как «пойложительный»; на странице 36 в 6-й строке содержится лишняя запятая, а на странице 54 в строке 13 запятая пропущена. Знак плюс в уравнении XVI-2 на странице 337 следует заменить на знак минус, иначе это уравнение будет противоречить предыдущему…

— Постойте! — вскричал профессор. — Что это он делает?

— Делает? — с неожиданным раздражением переспросил Лэннинг. — Да он уже давно все сделал! Он откорректировал вашу книгу.

— Откорректировал?!

— Да. За то короткое время, пока он перелистывал страницы, робот обнаружил все ошибки в правописании, грамматике и пунктуации. Он отметил все стилистические погрешности и выявил противоречия. И он сохранит эти сведения в своей памяти — буква в букву — неограниченное время.

У профессора отвалилась челюсть. Он стремительно зашагал в дальний угол подвала и столь же стремительно вернулся обратно. Затем скрестил руки на груди и уставился на Лэннинга и робота. Помолчав, он спросил:

— Вы хотите сказать, что это робот-корректор?

Лэннинг кивнул.

— В том числе и корректор.

— Но зачем вам понадобилось демонстрировать его мне?

— Чтобы вы помогли уговорить ректорат университета приобрести его.

— Для правки корректуры?

— В том числе, — терпеливо повторил Лэннинг.

На морщинистом личике профессора появилось выражение брюзгливого недоверия.

— Но ведь это нелепо!

— Почему?

— Да потому, что университету не по средствам приобрести этого пятисоткилограммового — никак не меньше — корректора.

— Его возможности не ограничены корректурой. Он может составлять отчеты по заранее подготовленным материалам, заполнять анкеты и ведомости, проверять студенческие работы, служить хранилищем информации, картотекой…

— Пустячки!

— Нисколько, — возразил Лэннинг, — и я сейчас это вам докажу. Но мне кажется, нам будет удобнее беседовать у вас в кабинете, если только вы не возражаете.

— Разумеется, — машинально произнес профессор и повернулся к выходу. Внезапно он осекся.

— Позвольте, а робот? — раздраженно выпалил он. — Не можем же мы взять робота с собой. Послушайте, доктор, вам придется снова упаковать его.

— Успеется. Мы можем оставить Изи здесь.

— Без присмотра?!

— А почему нет? Он знает, что ему надлежит оставаться здесь. Давно уже следовало бы понять, профессор Гудфеллоу, что на робота можно положиться куда спокойное, чем на человека.

— Мне придется отвечать за любой ущерб…

— Никакого ущерба не будет. Я это гарантирую. Послушайте, рабочий день уже кончился. До завтрашнего утра, я полагаю, сюда никто не войдет. Грузовик и подсобные рабочие ожидают снаружи. «Ю.С.Роботс» берет на себя полную ответственность за все последствия. Впрочем, бояться нечего. Будем рассматривать этот эпизод как экспериментальную проверку того, насколько можно полагаться на робота.

Профессор позволил увести себя из подвала. Но и пятью этажами выше, в стенах собственного кабинета, ему по-прежнему было не по себе. Он промокнул белым платком капельки пота на лбу.

— Вы прекрасно знаете, доктор Лэннинг, что существуют законы, запрещающие использовать роботов на поверхности Земли, — указал он.

— Законы — вещь тонкая, профессор Гудфеллоу. Роботов нельзя использовать на оживленных магистралях или внутри общественных сооружений. Их нельзя также использовать на земельных участках или внутри сооружений, принадлежащих частным лицам, без соблюдения определенных ограничений, которые, как правило, оборачиваются запретом. Но университет — это крупное частное заведение, пользующееся значительными льготами. Если робота будут использовать только в особом помещении и только для академических целей, если при этом будут соблюдаться определенные ограничения и если к тому же мужчины и женщины, имеющие доступ в это помещение, согласятся выполнять установленные правила, то мы будем действовать в рамках закона.

— И весь этот сыр-бор ради того, чтобы править корректуры?

— Поле деятельности робота практически безгранично, дорогой профессор. До сих пор роботов использовали только для избавления человека от утомительного физического труда. А разве в науке не существует черновой работы? Если профессор, способный заниматься творческим созидательным трудом, вынужден тратить две недели своего драгоценного времени на нудную правку корректуры, а я вам предлагаю машину, способную выполнить то же самое за тридцать минут, — это, по-вашему, пустячок?

— Да, но цена…

— Цена пусть вас не смущает. Купить И-Зэт-27 невозможно. «Ю.С.Роботс» не продает своих изделий. Но университет может арендовать робота за тысячу долларов в год — это куда дешевле какой-нибудь самопишущей приставки к микроволновому спектрографу.

Гудфеллоу никак не мог прийти в себя. А Лэннинг добавил, закрепляя успех:

— Впрочем, я прошу вас лишь об одном: поставить этот вопрос перед теми, кто уполномочен принимать решения. Если им понадобится дополнительная информация — я всегда к их услугам.

— Ладно, — неуверенно проговорил Гудфеллоу, — я расскажу о вашем предложении на ближайшем заседании ректората на следующей неделе. Только я ни за что не ручаюсь.

— Само собой, — ответил Лэннинг.

Защитник — невысокого роста толстяк — держал себя с такой напыщенной важностью, что от этого казалось, будто его двойной подбородок еще сильнее выдается вперед. Он долго разглядывал свидетеля, переданного ему обвинением, и затем спросил:

— А ведь вы охотно дали себя уговорить, не так ли?

— Дело в том, что мне не терпелось избавиться от доктора Лэннинга, — с живостью ответил профессор, — в тот момент я был готов согласиться на что угодно.

— С тем чтобы, как только он уйдет, позабыть про всю эту историю?

— Видите ли…

— Но тем не менее вы все же подняли этот вопрос на заседании административного совета ректората?

— Это так.

— Следовательно, вы согласились на предложение доктора Лэннинга с чистой совестью. Ваше согласие не было пустой отговоркой. Вы дали его охотно. Не так ли?

— Я действовал согласно принятой у нас процедуре.

— Если уж на то пошло, вы вовсе не были так уж обескуражены присутствием робота, как вы пытались нас уверить. Вам известны Три закона роботехники, и вы знали их к моменту вашей встречи с доктором Лэннингом?

— М-м-да.

— И вы легко согласились оставить робота одного и без присмотра?

— Доктор Лэннинг заверил меня…

— Не сомневаюсь, что, будь у вас хоть малейшие колебания, вы нисколько не посчитались бы с его заверениями.

— У меня были все основания полагаться… — начал было профессор вызывающим тоном.

— Достаточно, — оборвал его защитник.

Когда профессор Гудфеллоу, еще более раздраженный, чем обычно, освободил свидетельское кресло, судья Шейн слегка наклонился вперед и спросил:

— Поскольку мне не приходилось иметь дело с роботами, я был бы не прочь узнать точный смысл Трех законов роботехники. Не мог бы доктор Лэннинг процитировать их суду?

Лэннинг вздрогнул, как человек, застигнутый врасплох. Он о чем-то шептался с сидящей рядом седовласой женщиной; их склоненные головы почти соприкасались. Когда Лэннинг вскочил на ноги, женщина подняла голову — лицо ее было совершенно непроницаемо.

— Слушаю, ваша честь, — сказал он, сделал паузу, словно собираясь произнести длинную речь, и заговорил, четко выделяя каждое слово:

— Закон первый: робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред. Закон второй: робот должен повиноваться всем приказам, которые отдает человек, кроме тех случаев, когда эти приказы противоречат Первому закону. Закон третий: робот должен заботиться о своей безопасности в той мере, в какой это не противоречит Первому и Второму законам.

— Понимаю, — сказал судья, делая быстрые заметки. — И этими законами определяется поведение каждого робота?

— Каждого, без исключения. Любой специалист может это подтвердить.

— В том число и робота И-Зэт-27?

— Да, ваша честь.

— Не исключено, что вам придется повторить свое заявление под присягой.

— Я готов, ваша честь.

Он сел.

Его седовласая собеседница — доктор Сьюзен Кэлвин, главный робопсихолог фирмы «Ю.С.Роботс» — взглянула на своего обремененного учеными титулами начальника без особого одобрения. Впрочем, люди редко пользовались ее расположением.

— Показания Гудфеллоу были точными, Альфред? — спросила она.

— По существу, да, — пробормотал Лэннинг. — Правда, он вовсе не был так уж напуган роботом, а когда услышал цену, то был готов вполне по-деловому обсудить мое предложение. Но в целом никаких серьезных искажений он не допустил.

— Было бы разумнее запросить с них более высокую цену, — задумчиво проговорила доктор Кэлвин.

— Мы стремились пристроить Изи.

— Знаю. Возможно, даже с излишним рвением. Они представят это так, словно мы преследовали тайные цели.

— Так оно и было, — раздраженно заметил доктор Лэннинг. — Я сам это признал на заседании ректората.

— Они могут представить это так, будто мы признались в одних замыслах, чтобы скрыть другие, еще более тайные.

Скотт Робертсон, сын основателя «Ю.С.Роботс» и владелец контрольного пакета акций, наклонился к Сьюзен Кэлвин с другой стороны и произнес оглушительным шепотом:

— А почему бы вам не заставить Изи рассказать, как все было, чтобы мы знали, что к чему?

— Вы же знаете, Робертсон, что он не в состоянии говорить об этом.

— Так заставьте его. Вы же психолог, доктор Кэлвин. Заставьте его говорить.

— Если я психолог, мистер Робертсон, — сухо произнесла Сьюзен Кэлвин, — то уж позвольте мне решать самой. Я не допущу, чтобы моего робота принуждали к действиям, угрожающим его благополучию.

Робертсон нахмурился и собирался ответить резкостью, по судья Шейн укоризненно постучал молоточком, и он нехотя замолчал.

Свидетельское место занял Фрэнсис Дж. Харт, заведующий кафедрой английского языка и декан факультета аспирантов. Это был полнеющий мужчина, одетый в безукоризненный темно-серый костюм неброского покроя; несколько прядей волос под разными углами пересекали его розовую лысину. Он уселся поглубже в свидетельское кресло, аккуратно сложил руки на коленях и время от времени натянуто улыбался.

— Впервые о роботе И-Зэт-27 я услышал на заседании административного совета ректората от профессора Гудфеллоу, — начал он. — Позднее, 10 апреля прошлого года, мы посвятили этому вопросу специальное заседание, на котором я был председателем.

— У вас сохранился протокол?

— Видите ли, — слегка улыбнулся декан, — мы не вели протокола. Наше заседание носило конфиденциальный характер.

— Что же произошло на этом заседании?

Сидя на председательском месте, декан Харт чувствовал себя не вполне уверенно. Впрочем, и другие члены комитета заметно нервничали. Лишь доктор Лэннинг являл собой картину безмятежного спокойствия. Худой и высокий, с копной седых волос, он напоминал Харту старинные портреты президента Эндрю Джексона.

На столе, за которым заседал комитет, были разбросаны образцы заданий, выполненных роботом. Профессор Майнотт, заведующий кафедрой физической химии, одобрительно улыбаясь, разглядывал вычерченный Изи график.

Харт откашлялся и начал:

— Не приходится сомневаться, что робот способен вполне компетентно выполнять определенного рода черновую работу. Перед началом заседания я просмотрел эти образчики и, должен сказать, обнаружил в них очень мало ошибок.

Он взял со стола длинные печатные листы, каждый примерно втрое длиннее обычной книжной страницы. Это были гранки, куда авторы вносят исправления, прежде чем текст будет сверстан в виде книжных полос. С обеих сторон печатный текст окаймляли широкие поля, на которых были видны каллиграфически выписанные корректурные знаки. Отдельные слова были вычеркнуты, а вместо них на полях написаны другие слова — таким красивым и ровным почерком, что казалось, будто они тоже напечатаны. Голубые корректорские знаки указывали, что ошибку допустил автор, красные — наборщик.

— Полагаю, что ошибок было даже меньше, чем «очень мало», — сказал Лэннинг. — Осмелюсь утверждать, доктор Харт, что их не было вовсе. Я совершенно уверен, что, каким бы ни был исходный текст, корректура проведена безукоризненно. Если же рукопись, гранки которой правил Изи, содержит не грамматические или стилистические погрешности, а ошибки по существу, то робот здесь ни при чем.

— С этим никто не спорит. Однако в некоторых местах робот изменил порядок слов, а я не уверен, что правила английской грамматики сформулированы с достаточной строгостью, позволяющей во всех случаях надеяться на правоту робота.

— Позитронный мозг Изи, — ответил Лэннинг, обнажая в улыбке крупные зубы, — буквально до предела напичкан содержанием главнейших трудов по грамматике и стилистике английского языка. Я уверен, что вы не в состоянии указать хотя бы на одну явную погрешность робота.

Профессор Майнотт оторвался от графика и поднял голову.

— Я хотел бы вас спросить, доктор Лэннинг: а зачем вообще нам нужен робот, учитывая неблагоприятное общественное мнение и всевозможные вытекающие из этого трудности? Несомненно, успехи науки в области автоматизации позволяют вашей фирме сконструировать вычислительную машину обычного и всеми признанного типа, которая могла бы держать корректуру.

— Разумеется, это в наших силах, — сухо ответил Лэннинг, — но для такой машины потребуется кодировать текст и наносить его на перфоленту. Машина будет выдавать поправки опять же в виде специальных символов. Вам придется держать сотрудников, занятых переводом слов в символы и символов в слова. Более того, подобная машина уже ни на что другое не будет способна. Например, она не сумеет вычертить график, который вы держите в руках.

Майнотт что-то проворчал в знак согласия.

— Гибкость и приспособляемость — вот характерные черты робота с позитронным мозгом, — продолжал Лэннинг. — Робот способен выполнять самую разнообразную работу. Он для того и создан по образу человека, чтобы пользоваться теми приборами и инструментами, которые, в конце концов, были предназначены человеком для самого себя. С роботом можно разговаривать, и он способен отвечать. С ним даже можно спорить и убеждать его — в определенных рамках, разумеется. По сравнению с самым простеньким роботом с позитронным мозгом обычная вычислительная машина — всего лишь огромных размеров арифмометр.

— Но если мы все будем спорить и разговаривать с роботом, то не собьем ли мы его с толку? — спросил Гудфеллоу, посмотрев на Лэннинга. — Я полагаю, что способность робота усваивать информацию не безгранична.

— Вы правы. Но при нормальной работе его памяти хватит по крайней мере на пять лет. Робот сам почувствует, что его память нуждается в очистке, и наша фирма выполнит эту работу без дополнительной оплаты.

— Бесплатно?

— Именно. «Ю.С.Роботс» оставляет за собой право обслуживать роботов вне рамок их обычной деятельности. Вот почему мы стремимся сохранять контроль над нашими позитронными роботами и сдаем их в аренду, вместо того чтобы продавать. Пока робот выполняет работу, для которой он предназначен, им может управлять любой человек. Но вне этих рамок роботы требуют квалифицированного обращения, и здесь к вам на помощь придут наши специалисты. Например, любой из вас в состоянии очистить память робота И-Зэт, просто приказав ему забыть те или иные сведения. Но почти наверняка вы сформулируете этот приказ неверно, и робот забудет либо слишком много, либо слишком мало. Разумеется, мы сразу же обнаружим подобное самовольное манипулирование с роботом — для этого в мозг робота встроены специальные предохранительные устройства. Но поскольку в обычных условиях нет необходимости очищать наметь робота или совершать тому подобные бессмысленные действия, то этой проблемы и не существует.

Декан Харт потрогал свою макушку, словно желая убедиться, что заботливо уложенные прядки волос по-прежнему лежат на своих местах, и сказал:

— Вы стремитесь уговорить нас арендовать этого робота. Но вы явно действуете себе в убыток. Тысяча в год — баснословно низкая цена. Не означает ли это, что «Ю.С.Роботс» надеется в результате этой сделки получить с других университетов более высокую плату?

— Надежда вполне правомерная, — ответил Лэннинг.

— Пусть так. Все равно, число машин, сдаваемых в аренду, не может быть слишком велико. Вряд ли вы на этом заработаете.

Лэннинг уперся локтями о стол и с самым искренним видом подался вперед.

— Позвольте мне говорить напрямик, джентльмены. Предубеждение, питаемое к роботам частью публики, мешает их использованию здесь, на Земле, за исключением особых случаев. «Ю.С.Роботс» превосходно процветает на внеземных рынках и в области космических полетов; я не говорю уж о наших филиалах, выпускающих вычислительные машины. Но нас волнуют не только прибыли, Мы твердо верим, что использование роботов на Земле принесет людям неисчислимые блага, даже если вначале оно и обернется некоторыми экономическими неурядицами.

Против нас выступают профсоюзы — это естественно, но мы вправе ждать поддержки от крупных университетов. Робот Изи избавит вас от черновой работы в науке, он станет вашим рабом, рабом корректуры. Вашему примеру последуют другие университеты и исследовательские институты, и если дело пойдет на лад, мы сумеем разместить роботов других типов, и так, шаг за шагом, нам постепенно удастся развеять это злосчастное предубеждение.

— Сегодня Северо-восточный университет, завтра — весь мир, — пробормотал себе под нос профессор Майнотт.

— Я вовсе не был столь красноречив, — сердито буркнул Лэннинг на ухо Сьюзен Кэлвин, — да и они тоже нисколько не ломались. За тысячу в год они прямо-таки вцепились в робота. Профессор Майнотт сказал мне, что никогда в жизни не видел такого красивого графика, а в корректуре не удалось отыскать ни единой ошибки. Харт охотно признал это.

Строгие вертикальные морщинки на лбу Сьюзен Кэлвин не разгладились.

— Все равно, Альфред, вам следовало бы запросить с них больше, чем они были в состоянии заплатить, а затем постепенно сбавить цену.

— Возможно, — нехотя согласился Лэннинг.

Обвинение еще не кончило допрос свидетеля.

— После того как доктор Лэннинг вышел, вы поставили вопрос об аренде робота на голосование?

— Именно так.

— И каков был результат?

— Большинством голосов мы решили принять сделанное нам предложение.

— Что, по-вашему, решило исход голосования?

Защита немедленно отвела вопрос.

Обвинитель его перефразировал:

— Что повлияло на вас лично? Что побудило вас проголосовать «за»? Вы, полагаю, голосовали в поддержку предложения?

— Совершенно верно. Я голосовал за то, чтобы согласиться на предложение «Ю.С.Роботс». Я поступил так потому, что на меня произвели впечатление слова доктора Лэннинга о долге, лежащем на интеллектуальной элите мира; долг ученых — развеять предубеждение человечества против роботов, тем более что роботы призваны помочь людям.

— Другими словами, вы поддались на уговоры доктора Лэннинга.

— Задачей доктора Лэннинга было уговорить нас. Он великолепно с ней справился.

— Передаю свидетеля вам, — обратился обвинитель к защитнику.

Адвокат подошел к свидетельскому креслу и несколько долгих секунд пристально разглядывал профессора Харта.

— На самом-то деле вы были совсем не прочь заполучить робота И-Зэт-27, не так ли?

— Мы полагали, что если робот сможет справиться со своими обязанностями, то он окажется полезным.

— То есть как это — «если сможет справиться»? Насколько я понял, перед заседанием, которое вы нам только что описали, именно вы с особой тщательностью ознакомились с образчиками деятельности робота И-Зэт-27.

— Да. Поскольку робот в основном занят исправлением грамматических и стилистических ошибок, а английский язык — это область, в которой я являюсь специалистом, то было логично поручить проверку работы машины мне.

— Прекрасно. Так вот, среди материалов, с которыми вы ознакомились, было ли хоть одно задание, с которым бы робот справился не вполне удовлетворительно? Вот эти материалы — они фигурируют в деле в качестве вещественных доказательств. Можете ли вы указать хотя бы на один неудовлетворительный пример?

— Видите ли…

— Я задал вам простой вопрос. Можете ли вы указать хотя бы на один-единственный неудовлетворительный пример? Вы проверяли эти материалы. Назовите хоть одну ошибку робота.

Филолог нахмурился.

— Ошибок не было.

— Здесь передо мной образцы работ, выполненных роботом за четырнадцать месяцев его деятельности в Северо-восточном университете. Не будете ли вы так добры ознакомиться с ними и указать хотя бы одну незначительную ошибку?

— Ну, знаете, — выпалил профессор, — когда он в конце концов ошибся, так это была всем ошибкам ошибка.

— Отвечайте на мой вопрос, — загремел защитник, — и только на него. Можете ли вы отыскать хотя бы одну ошибку в этих материалах?

Харт внимательно просмотрел каждый лист.

— Здесь все в порядке.

— Если исключить вопрос, ради которого мы собрались, знаете ли вы хотя бы об одной ошибке, допущенной роботом И-Зэт-27?

— Если исключить вопрос, рассматриваемый судом, не знаю.

Защитник прокашлялся, словно отмечая конец абзаца, и задал новый вопрос:

— Вернемся к голосованию. Вы сказали, что большинство собравшихся голосовало за аренду. Как распределились голоса?

— Насколько я помню, тринадцать против одного.

— Тринадцать против одного! Не кажется ли вам, что это чуть больше, чем простое большинство?

— Нет, сэр, не кажется, — весь педантизм декана Харта вырвался при этом вопросе наружу. — Слово «большинство» в английском языке означает «больше половины». Тринадцать из четырнадцати — это большинство, и ничего больше.

— Я бы сказал, практически единогласно.

— И тем не менее всего лишь большинство.

Защитник изменил направление атаки.

— И кто же был единственным несогласным?

Декану Харту стало заметно не по себе.

— Профессор Саймон Нинхеймер.

Защитник разыграл изумление.

— Профессор Нинхеймер? Заведующий кафедрой социологии?

— Да, сэр.

— Сам истец?

— Да, сэр.

Защитник поджал губы.

— Иными словами, вдруг обнаружилось, что человек, требующий с моего клиента, «Ю.С.Роботс энд мекэникл мэн инкорпорэйтед», возмещения ущерба в размере 750.000 долларов, и был тем единственным, кто с самого начала возражал против использования робота — вопреки почти единодушному мнению всего административного совета.

— Он голосовал против — это его право.

— Кстати, когда вы описывали то заседание, вы ни словом не обмолвились о профессоре Нинхеймере. Он что-нибудь говорил?

— Кажется, он выступал.

— Только кажется?

— Он высказал свое мнение.

— Против аренды робота?

— Да.

— В резкой форме?

— Он был просто вне себя, — ответил Харт после небольшой паузы.

В голосе защитника появились вкрадчивые нотки.

— Вы давно знакомы с профессором Нинхеймером, декан Харт?

— Лет двенадцать.

— И хорошо его знаете?

— Думаю, что да.

— Не кажется ли вам, что это было в его характере — затаить злобу против робота, тем более что результаты голосования…

Теперь уже обвинитель заглушил конец вопроса возмущенными и негодующими возгласами. Защитник заявил, что у него больше нет вопросов к свидетелю, и судья Шейн объявил перерыв на обед.

Робертсон угрюмо жевал свой бутерброд. Конечно, три четверти миллиона корпорацию не разорят, но проигрыш этого дела не сулит ничего хорошего. Неблагоприятная реакция общественного мнения могла в конечном итоге дорого обойтись фирме.

— С чего это им понадобилось так обсасывать вопрос о том, как Изи попал в университет? — раздраженно спросил он. — Что они собираются этим выгадать?

— Видите ли, мистер Робертсон, — спокойно ответил адвокат, — судебное разбирательство напоминает шахматную партию. Выигрывает тот, кто умеет оценить ситуацию на большее число ходов вперед, и наш приятель за столом обвинения отнюдь не новичок в этой игре. Продемонстрировать ущерб для них не составляет труда. Главное, чего они добиваются, — предугадать нашу линию защиты. Они рассчитывают — надо полагать, — что мы будем пытаться доказать при помощи Законов роботехники невозможность совершения роботом подобного поступка.

— Ну что ж, — сказал Робертсон, — так и надо действовать. Безукоризненный довод — комар носу не подточит.

— Безукоризненный довод для специалиста по роботехнике. Судье он может не показаться столь убедительным. Обвинение подготовило почву для доказательства того факта, что И-Зэт-27 — не совсем обычный робот. Он — первый робот данного типа, выпущенный на рынок, экспериментальная модель, которой необходимо было пройти испытания, и Университет оказался идеальным местом для проведения таких испытаний. В свете тех усилий, которые предпринял доктор Лэннинг, и готовности фирмы сдать робота в аренду за ничтожную плату этот довод прозвучит весьма убедительно. Затем обвинение будет настаивать, что испытания показали непригодность модели. Теперь вам ясен сокровенный смысл всего происходящего?

— Но ведь И-Зэт-27 — превосходная работоспособная модель, — не унимался Робертсон. — Не забывайте, что он двадцать седьмой в своей серии.

— Вот это уж совсем скверно, — мрачно отозвался защитник. — А почему не пошли первые двадцать шесть? Очевидно, что-то с ними было неладно. С таким же успехом и в двадцать седьмом могли оказаться дефекты.

— В первых двадцати шести моделях не было никаких дефектов — просто их позитронный мозг был еще слишком примитивен для подобной работы. Мы только приступали к созданию достаточно сложного позитронного мозга и продвигались к цели почти вслепую, методом проб и ошибок. Но Трем законам подчиняется любой мозг! Ни один робот — как бы несовершенен он ни был — не в состоянии нарушить Три закона.

— Доктор Лэннинг уже заверил меня в этом, мистер Робертсон, и я вполне готов положиться на его слово. Но судья может оказаться не столь доверчивым. Решение по нашему делу предстоит вынести честному и неглупому человеку, но он ничего не смыслит в роботехнике, и поэтому его можно сбить с толку. Если, к примеру, вы, или доктор Лэннинг, или доктор Кэлвин в своих свидетельских показаниях заявите, что позитронный мозг создают методом проб и ошибок, как вы только что изволили выразиться, то обвинение при перекрестном допросе сделает из вас котлету. И тогда нас уже ничто не спасет. Так что остерегайтесь необдуманных высказываний.

— Если бы только Изи мог рассказать, в чем дело, — продолжал брюзжать Робертсон.

— Что толку? — пожал плечами защитник. — Все равно нам это ничего бы не дало. Робот не может выступать свидетелем.

— Ну мы бы хоть знали какие-то факты. По крайней мере знали бы, что толкнуло его на подобный поступок.

— А это вовсе не секрет, — вспылила Сьюзен Кэлвин. На щеках ее вспыхнули багровые пятна, а голос слегка потеплел. — Ему приказали! Я уже объясняла это адвокату, могу и вам объяснить.

— Кто приказал? — искренне изумился Робертсон.

Конечно, обиженно подумал он, никто ему ничего не рассказывает. Черт возьми, эти ученые ведут себя так, будто они и есть подлинные владельцы «Ю.С.Роботс»!

— Истец, — ответила доктор Кэлвин.

— Зачем, во имя всего святого?

— А вот зачем, я еще не знаю. Быть может, просто для того, чтобы предъявить нам иск и немного подзаработать. — В ее глазах мелькнули лукавые искорки.

— Почему тогда Изи об этом не расскажет?

— Неужели непонятно? Совершенно очевидно, что ему приказали молчать.

— С какой стати это должно быть очевидно? — огрызнулся Робертсон.

— Что ж, для меня это очевидно. Психология роботов — моя специальность. Хотя Изи отказывается отвечать на прямые вопросы, на косвенные вопросы он отвечает. Измеряя степень его нерешительности, возрастающую по мере приближения к сути дела, а также площадь затронутого участка мозга и напряженность возникающих отрицательных потенциалов, можно с математической точностью установить, что его поведение является следствием приказа молчать, причем сила приказа соответствует Первому закону. Иными словами, роботу объяснили, что если он проговорится, то пострадает человеческое существо. Надо думать, пострадает истец, этот отвратительный профессор Нинхеймер, который в глазах робота все же является человеческим существом.

— Ну ладно, а почему бы вам не втолковать ему, что из-за его молчания пострадает «Ю.С.Роботс»? — спросил Робертсон.

— «Ю.С.Роботс» не является человеческим существом и в отличие от юридических законов не подпадает под действие Первого закона роботехники. Кроме того, попытка снять запрет может причинить роботу вред. Лишь тот, кто приказал Изи молчать, может снять запрет с минимальным риском повредить мозг робота, поскольку все помыслы робота сейчас направлены на то, как бы уберечь этого человека от опасности. Любой другой путь… — Сьюзен Кэлвин покачала головой, и на лице ее вновь появилось бесстрастное выражение.

— Я не допущу, чтобы пострадал робот, — решительно сказала она.

— По-моему, вполне достаточно будет показать, что Изи не в состоянии совершить поступок, вменяемый ему в вину. А это мы легко можем доказать. — У Лэннинга был такой вид, словно своим вмешательством он поставил проблему с головы на ноги.

— В том-то и дело, — раздраженно отозвался адвокат, — только вы и можете. Единственные эксперты, способные засвидетельствовать состояние Изи и то, что творится у него в мозгу, как назло служат в «Ю.С.Роботс». Боюсь, судья не поверит в непредубежденность ваших показаний.

— Но как может он отрицать свидетельство эксперта?

— Очень просто: не даст себя убедить. Это его право как судьи. Неужели вы полагаете, будто технический жаргон ваших специалистов покажется судье более убедительным по сравнению с альтернативой, что такой человек, как профессор Нинхеймер, способен — пусть даже ради очень крупной суммы — намеренно загубить свою научную репутацию? В конце концов, судья тоже человек. Если ему придется выбирать между человеком, совершающим немыслимый, с его точки зрения, поступок, и роботом, совершающим столь же немыслимый поступок, то скорее всего он сделает выбор в пользу человека.

— Но человек способен на немыслимый поступок, — возразил Лэннинг, — потому что нам неизвестны все тонкости человеческой психологии и мы не в состоянии определить, что для данного человека возможно, а что — нет. Но мы точно знаем, что невозможно для робота.

— Что ж, посмотрим, как вам удастся убедить в этом судью, — устало ответил защитник.

— Если это все, что вы можете сказать, — взорвался Робертсон, — то я не понимаю, как вы вообще надеетесь выиграть процесс.

— Поживем — увидим. Всегда полезно отдавать себе отчет в предстоящих трудностях, а вот падать духом — совсем ни к чему. Я тоже продумал партию на несколько ходов вперед. — Адвокат величественно кивнул в сторону робопсихолога и добавил: — …с любезной помощью этой доброй дамы.

— Что за черт?! — воскликнул Лэннинг удивленно, глядя то на одного, то на другого. Но тут судебный пристав просунул голову в дверь и, с трудом переводя дыхание, возвестил, что судебное заседание возобновится с минуты на минуту.

Они заняли свои места и с любопытством принялись разглядывать человека, заварившего всю эту кашу.

Саймон Нинхеймер был обладателем рыжеватой шевелюры, носа с горбинкой и остроконечного подбородка; его манера предварять ключевое слово каждой фразы нерешительной паузой создавала впечатление мучительных поисков недостижимой точности выражений. Когда он произносил: «Солнце всходит… э-э… на востоке», не оставалось сомнений, что он с должным вниманием рассмотрел и все другие возможные варианты.

— Скажите, вы возражали против предложения воспользоваться услугами робота И-Зэт-27? — обратился обвинитель к истцу.

— Да, сэр.

— Из каких соображений?

— У меня создалось впечатление, что мы не до конца понимаем… э-э… мотивы, движущие фирмой «Ю.С.Роботс». Я с недоверием отнесся к их настойчивым попыткам навязать нам робота.

— Были ли у вас сомнения в его способности справиться с работой?

— Я убедился в его неспособности на деле.

— Не могли бы вы рассказать, как это произошло?

Восемь лет писал Саймон Нинхеймер монографию «Социальные конфликты, связанные с космическими полетами, и их разрешение». Его страсть к точности выражений не ограничивалась устной речью; поиски строгих и отточенных формулировок в столь расплывчатой по своей сущности науке, как социология, отнимали все его силы.

Даже появление гранок не вызвало у Нинхеймера ощущения, что конец работы близок. Скорее напротив. При виде длинных отпечатанных полос бумаги он испытывал непреодолимое желание разбросать строчки набора и переписать все заново.

Через три дня после получения корректуры Джим Бейкер, преподаватель, а в скором будущем ассистент кафедры социологии, заглянул в кабинет Нинхеймера и застал его за рассеянным созерцанием пачки печатных листков. Типография прислала оттиски в трех экземплярах: над первым должен был работать сам Нинхеймер, над вторым — независимо от него Бейкер, а в третий, «рабочий», они должны были внести окончательные поправки. Они выработали эту практику за три года совместной работы, и она оказалась весьма успешной.

Бейкер был прилежным молодым человеком; когда он говорил с Нинхеймером, голос его звучал тихо и заискивающе. В руках Бейкер держал свой экземпляр корректуры.

— Я закончил первую главу, — произнес он с живостью, долженствующей свидетельствовать о его усердии, — и нашел в ней типографские опечатки.

— В первой главе их всегда полно, — безучастно отозвался Нинхеймер.

— Может, вы бы хотели сверить наши экземпляры?

Нинхеймер поднял голову и мрачно уставился на Бейкера.

— Я не притрагивался к корректуре, Джим. Я решил не утруждать себя.

— Не утруждать? — Бейкер вконец растерялся.

Нинхеймер поджал губы:

— Я решил… э-э… воспользоваться машиной. Коль на то пошло, ее с самого начала предложили в качестве… э-э… корректора. Меня включили в график.

— Машину? Вы хотите сказать — Изи?

— Я слышал, что ее называют этим дурацким именем.

— А я-то думал, доктор Нинхеймер, что вы не хотите иметь с ней ничего общего!

— Похоже, я единственный, кто ею не пользуется. Почему бы и мне не получить… э-э… свою долю благ?

— Что ж, выходит, я зря корпел над первой главой, — с горечью произнес Бейкер.

— Почему же? Мы сравним результаты машины с вашими в качестве проверки.

— Разумеется, если вы считаете это нужным, только…

— Что?

— Вряд ли вообще потребуется проверка. Говорят, Изи никогда не делает ошибок.

— Посмотрим, — сухо ответил Нинхеймер.

Четыре дня спустя Бейкер вновь принес первую главу. На сей раз это был экземпляр Нинхеймера, только что доставленный из специальной пристройки, где работал Изи.

Бейкер торжествовал.

— Доктор Нинхеймер, он не только обнаружил все замеченные мной опечатки, он нашел еще десяток, которые я пропустил! И на все про все у него ушло только двенадцать минут!

Нинхеймер просмотрел пачку листов с аккуратными, четкими пометками и исправлениями на полях.

— Боюсь, нам с вами не удалось сделать первую главу достаточно полной. Пожалуй, сюда следует включить ссылку на работу Сузуки относительно влияния слабых полей тяготения на нервную систему.

— Вы имеете в виду его статью в «Социологическом обзоре»?

— Совершенно верно.

— Не стоит требовать от Изи невозможного. Он не в состоянии следить за научной литературой вместо нас с вами.

— Это-то я понимаю. Но я подготовил нужную вставку. Я намерен встретиться с машиной и удостовериться, что она… э-э… умеет делать вставки.

— Умеет, вот увидите.

— Предпочитаю убедиться в этом лично.

Нинхеймер обратился с просьбой о встрече с Изи, но смог получить лишь пятнадцать минут, и то поздно вечером.

Впрочем, пятнадцати минут оказалось вполне достаточно. Робот И-Зэт-27 мгновенно усвоил, как делают вставки.

Нинхеймер впервые оказался в такой непосредственной близости от робота; ему стало не по себе. Он вдруг поймал себя на том, что машинально обратился к роботу так, словно тот был человеком:

— Вам нравится ваша работа?

— Чрезвычайно нравится, профессор Нинхеймер, — очень серьезно ответил Изи; фотоэлементы, заменявшие ему глаза, как обычно отсвечивали темно-красными бликами.

— Вы знаете, кто я?

— Из того факта, что вы передали мне дополнительный материал для включения в корректуру, вытекает, что вы — автор книги. Имя же автора, разумеется, напечатано вверху каждого корректурного листа.

— Понимаю. Выходит, вы способны… э-э… делать заключения. Скажите-ка, — не удержался он от вопроса, — а что вы думаете о моей книге?

— Я нахожу, что с ней очень приятно работать, — ответил Изи.

— Приятно? Как странно слышать это слово от… э-э… бесчувственного автомата. Мне говорили, что вы не способны испытывать какие-либо эмоции.

— Содержание вашей книги хорошо сочетается со схемой электрических цепейв моем мозгу, — пояснил Паи. — Оно практически никогда не вызывает отрицательных потенциалов. Заложенная в меня программа переводит это механическое состояние словом «приятно». Эмоциональный контекст совершенно излишен.

— Так. Почему же книга кажется вам приятной?

— Она посвящена человеческим существам, профессор, а не математическим символам или неодушевленным предметам. В своей книге вы пытаетесь понять людей и способствовать их счастью.

— А это совпадает с целью, ради которой вы созданы, и поэтому моя книга хорошо сочетается со схемой цепей у вас в мозгу?

— Именно так, профессор.

Четверть часа истекли. Нинхеймер вышел и направился в университетскую библиотеку, куда попал перед самым ее закрытием. Он задержал библиотекарей, пока они не разыскали ему элементарный учебник по роботехнике, и унес его домой.

Если не считать отдельных вставок, теперь корректура поступала из типографии непосредственно Изи, а от него снова шла в типографию. Первое время Нинхеймер изредка просматривал гранки, а затем и это вмешательство прекратилось.

— Мне начинает казаться, что я лишний, — смущенно признался Бейкер.

— Было бы лучше, если бы вам начало казаться, что у вас освободилось время для новой работы, — ответил Нинхеймер, не отрываясь от пометок, которые он делал в последнем номере реферативного журнала «Социальные науки».

— Просто я никак не могу привыкнуть к новому порядку. Все еще продолжаю беспокоиться относительно корректуры. Глупо, конечно.

— Крайне глупо.

— Вчера просмотрел несколько листов, прежде чем Изи отослал их издате…

— Что?! — Нинхеймер, нахмурившись, посмотрел на помощника. Журнал выскользнул у него из рук и закрылся. — Вы осмелились помешать машине работать?

— Всего лишь на минуту. Все было в полном порядке. Кстати, Изи заменил там одно слово. Вы охарактеризовали какое-то действие как преступное, а Изи заменил это слово на «безответственное». Ему казалось, что второе определение лучше соответствует контексту.

— А как по-вашему? — задумчиво спросил Нинхеймер.

— Вы знаете, я согласен с Изи. Я оставил его поправку.

Нинхеймер повернулся к своему молодому помощнику.

— Послушайте, Бейкер, мне бы не хотелось, чтобы это повторилось. Если уж пользоваться услугами машины, то пользоваться ими… э-э… в полной мере. Что же я выигрываю, обращаясь к машине, если при этом лишаюсь… э-э… вашей помощи, потому что вы впустую растрачиваете время на контроль машины, которая — как утверждают — вовсе не нуждается в контроле. Вам все ясно?

— Да, профессор, — смиренно произнес Бейкер.

Свежеотпечатанные авторские экземпляры «Социальных конфликтов» Нинхеймер получил 8 мая. Он мельком перелистал страницы, пробежав глазами несколько абзацев, и отложил книги в сторону.

Позднее он объяснял, что совсем забыл про них. Восемь лет трудился он над монографией, но, после того как все заботы о выпуске книги перешли к Изи, профессора полностью поглотили новые интересы. Он не удосужился преподнести традиционный дарственный экземпляр университетской библиотеке. Даже Бейкер, который после недавнего разноса с головой погрузился в работу и старался не попадаться начальству на глаза, и тот не получил книги в подарок.

Этот период забвения оборвался 16 июня. В кабинете Нинхеймера раздался телефонный звонок, и профессор изумленно уставился на экран.

— Шпейдель? Вы приехали?

— Нет, сэр! Я звоню вам из Кливленда! — Голос Шпейделя прерывался от плохо сдерживаемого гнева.

— Чем же вызван ваш звонок?

— А тем, что я только что имел удовольствие перелистать вашу новую книгу! Нинхеймер, вы с ума сошли? Совсем рехнулись?

Нинхеймер оцепенел.

— Вы нашли… э-э… ошибку? — встревожился он.

— Ошибку?! Да вы только взгляните на страницу 562! Какого черта вы посмели так извратить мою работу? Где в цитируемой вами статье я утверждаю, будто преступная личность — это фикция, а подлинными преступниками являются полиция и суд? Вот послушайте…

— Стойте! Стойте! — завопил Нинхеймер, лихорадочно листая страницы. — Позвольте мне взглянуть… О боже!

— Ну, что скажете?

— Шпейдель, я ума не приложу, как это могло произойти. Я никогда не писал ничего подобного.

— Это напечатано черным по белому! И это еще далеко не худшее искажение. Загляните на страницу 690 и попробуйте представить, что из вас сделает Ипатьев, когда узнает, как вы обошлись с его открытиями! Послушайте, Нинхеймер, ваша книга буквально напичкана подобными издевками. Не знаю, о чем вы думали… но, по-моему, у вас нет иного выхода, как изъять книгу из продажи. И вам еще долго придется приносить извинения на следующей конференции социологов!

— Шпейдель, выслушайте меня…

Но Шпейдель с такой яростью дал отбой, что экран секунд пятнадцать искрился помехами.

Вот тогда-то Нинхеймер уселся за книгу и принялся отмечать абзацы красными чернилами.

При встрече с роботом профессор держался на редкость хорошо, лишь побелевшие губы выдавали его гнев. Он протянул книгу Изи.

— Будьте добры прочитать абзацы, отмеченные на страницах 562, 031, 664 и 690.

Роботу понадобилось для этого четыре секунды.

— Готово, профессор Нинхеймер.

— Эти абзацы отличаются от тех, что были в первоначальном тексте.

— Да, сэр. Отличаются.

— Это вы их переделали?

— Да, сэр.

— Потому?

— Эти абзацы, в том виде, как вы написали, сэр, содержат весьма неодобрительные отзывы о кое-каких группах человеческих существ. Я счел целесообразным изменить некоторые формулировки, чтобы эти люди не пострадали.

— Да как вы осмелились?!

— Профессор, Первый закон не позволяет мне бездействовать, если в результате могут пострадать люди. А принимая во внимание вашу репутацию ученого и ту известность, которую ваша книга получит среди социологов, не трудно понять, что ваши неодобрительные отзывы причинят несомненный вред этим группам человеческих существ.

— А вы понимаете, какой вред вы причинили мне?!

— Из двух зол пришлось выбирать наименьшее.

Вне себя от ярости профессор Нинхеймер покинул помещение. Он твердо решил, что «Ю.С.Роботс» поплатится за все.

Легкое смятение за столом защиты усиливалось по мере того, как обвинение закрепляло достигнутый успех.

— Итак, как утверждал робот И-Зэт-27, его действия были вызваны Первым законом роботехники?

— Совершенно верно, сэр.

— Иными словами, у робота не было другого выбора?

— Да, сэр.

— Отсюда вытекает, что фирма «Ю.С.Роботс» создала робота, который неизбежно должен переделывать книги в соответствии со своими понятиями добра и зла. И этого робота они пристроили в качестве простого корректора. Не так ли?

Защита немедленно и самым решительным образом запротестовала на том основании, что обвинитель спрашивает мнение свидетеля по вопросу, в котором тот не является специалистом. Судья в обычных выражениях пожурил обвинение, но можно было не сомневаться, что стрела попала в цель — по крайней мере у защитника не осталось на этот счет никаких иллюзий.

Перед тем как перейти к перекрестному допросу, защитник попросил устроить короткий перерыв; прибегнув к обычным юридическим формальностям, он сумел выторговать у судьи пять минут.

Адвокат наклонился к Сьюзен Кэлвин.

— Скажите, доктор Кэлвин, существует ли хоть малейшая возможность, что профессор Нинхеймер говорит правду? Поведение Изи и в самом деле было обусловлено действием Первого закона?

— Нет, — ответила Сьюзен Кэлвин, поджав губы, — это совершенно исключено. Последняя часть показаний Нинхеймера — преднамеренное лжесвидетельство. Изи не способен выносить суждения об абстрактных идеях, характерных для современной монографии по социологии. Он совершенно не в состоянии прийти к выводу, что та или иная фраза из книги может причинить вред определенным группам людей. Его мозг попросту для этого не пригоден.

— Боюсь, что мы никогда не сможем доказать это неспециалистам, — с безнадежным видом произнес защитник.

— Не сможем, — согласилась Кэлвин. — Доказательство очень сложное. Наш единственный выход: показать, что Нинхеймер лжет. Наша линия атаки остается прежней.

— Хорошо, доктор Кэлвин, — ответил защитник, — мне остается только положиться на ваши слова. Будем действовать в соответствии с ранее намеченным планом.

Судья поднял и опустил свой молоточек, и профессор Нинхеймер вновь занял свидетельское кресло. Он едва заметно улыбался, как человек, сознающий несокрушимость своей позиции и с наслаждением предвкушающий бессильные атаки противника.

Защитник начал допрос осторожно и без нажима.

— Итак, доктор Нинхеймер, вы утверждаете, что не имели ни малейшего понятия о поправках, якобы внесенных в вашу рукопись, и узнали о них только из разговора с доктором Шпейделем 16 июня сего года?

— Совершенно верно, сэр.

— И вы ни разу не просматривали гранки, выправленные роботом И-Зэт-27?

— Вначале просматривал, но затем счел это занятие бессмысленным. Я доверился рекламным утверждениям «Ю.С.Роботс». Эти абсурдные… э-э… поправки появились лишь в последней четверти книги, после того как робот, я полагаю, нахватался некоторых познаний в социологии…

— Ваши предположения к делу не относятся! — остановил его защитник. — Ваш коллега доктор Бейкер по крайней мере однажды видел гранки последней части. Помните, вы сами рассказали об этом эпизоде?

— Да, сэр. Он сказал мне, что видел всего один лист и что в этом листе робот заменил одно слово другим.

— Не кажется ли вам странным, сэр, — вновь прервал его защитник, — что после года непримиримой вражды к роботу, после того как вы голосовали против аренды робота, после того как вы категорически отказывались иметь с ним какое-либо дело, — не кажется ли вам несколько странным, сэр, что после всего этого вы решились доверить роботу вашу монографию, ваш magnum opus?

— Не вижу в этом ничего странного. Просто я решил, что могу, как и все прочие, воспользоваться услугами машины.

— И вы ни с того ни с сего вдруг прониклись таким доверием к роботу И-Зэт-27, что даже не удосужились просмотреть после него собственные гранки?

— Я уже сказал вам, что… э-э… поверил пропаганде «Ю.С.Роботс».

— Настолько уверовали, что даже устроили разнос своему коллеге доктору Бейкеру за попытку проверить робота?

— Я не устраивал ему разноса. Просто я не хотел, чтобы он… э-э… попусту терял время. Тогда это казалось мне пустой тратой времени и я не придал особого значения замене слова… э-э…

— Я совершенно уверен, — с подчеркнутой иронией произнес защитник, — что вам посоветовали упомянуть об эпизоде с заменой слова, дабы это обстоятельство попало в протокол… — Предупреждая неминуемый протест обвинения, защитник оборвал фразу и изменил направление атаки. — Суть дела в том, что вы крайне рассердились на доктора Бейкера.

— Нет, сэр. Ничуть.

— Но вы не подарили ему свою книгу после ее выхода в свет.

— Простая забывчивость. Я и библиотеке не подарил ни одного экземпляра. Профессора славятся своей рассеянностью. — Нинхеймер позволил себе осторожно улыбнуться.

— А не кажется ли вам странным, что после более чем года безупречной работы робот И-Зэт-27 допустил ошибки именно в вашей книге? В книге, написанной вами, непримиримым врагом роботов?

— Моя книга была первым сколько-нибудь значительным трудом о людях, с которым он столкнулся. Тут-то и вступили в действие Три закона роботехники.

— Вот уже несколько раз, доктор Нинхеймер, — сказал защитник, — вы пытались создать впечатление, будто являетесь специалистом в области роботехники. Бесспорно, что вы вдруг весьма заинтересовались роботехникой и даже брали в библиотеке книги по этому предмету. Вы сами упомянули об этом, не так ли?

— Всего одну книгу, сэр. Поступок, который мне кажется следствием… э-э… вполне естественного любопытства.

— И эта книга позволила вам объяснить, почему робот исказил — как вы утверждаете — вашу монографию?

— Да, сэр.

— Чрезвычайно удобное объяснение. А вы уверены, что ваш интерес к роботехнике не был вызван стремлением использовать робота в своих тайных целях?

— Разумеется нет, сэр! — Нинхеймер побагровел.

Защитник повысил голос:

— Иными словами, уверены ли вы, что этих, будто бы искаженных абзацев не было в вашей первоначальной рукописи?

Социолог приподнялся в кресле.

— Это… э-э-э… э-э-э… просто нелепо! У меня есть гранки…

От негодования он был не в силах продолжать, и представитель обвинения, поднявшись с места, вкрадчиво обратился к судье:

— Ваша честь, с вашего позволения я намереваюсь представить в качестве вещественного доказательства корректурные листы, переданные доктором Нинхеймером роботу И-Зэт-27, и корректурные листы, отправленные указанным роботом в издательство. Я готов, если того пожелает мой многоуважаемый коллега, сделать это немедленно и нисколько не буду возражать против перерыва заседания с целью сравнения двух экземпляров корректуры.

— В этом нет нужды, — нетерпеливо отмахнулся защитник. — Мой уважаемый оппонент может представить эти гранки в любое удобное для него время. Я нисколько не сомневаюсь, что в них будут обнаружены противоречия, о которых говорил истец. Мне бы, однако, хотелось узнать у свидетеля, нет ли у него заодно экземпляра гранок, принадлежавшего доктору Бейкеру?

— Гранки доктора Бейкера? — нахмурившись, переспросил Нинхеймер. Он все еще плохо владел собой.

— Именно так, профессор! Меня интересуют гранки доктора Бейкера. Вы сказали, что доктор Бейкер получил от издательства отдельный экземпляр гранок. Я могу попросить секретаря зачитать ваши показания, коль скоро вы стали страдать избирательной потерей памяти. Или это просто характерная профессорская рассеянность, как вы изволили выразиться?

— Я помню о гранках доктора Бейкера, — ответил Нинхеймер. — После того как работу передали корректурной машине, необходимость в них отпала…

— И вы их сожгли?

— Нет. Я выбросил их в корзинку для бумаг.

— Выбросили, сожгли — не все ли равно? Суть в том, что вы от них избавились.

— Это не имеет отношения к делу, — вяло возразил Нинхеймер.

— Не имеет отношения? — загремел защитник. — Абсолютно никакого, если не считать того обстоятельства, что теперь уже невозможно проверить, не воспользовались ли вы неправлеными листами из экземпляра доктора Бейкера, чтобы заменить выправленные листы в вашем собственном экземпляре, те самые листы, которые вы намеренно исказили, чтобы свалить вину на робота…

Обвинение яростно запротестовало. Судья Шейн перегнулся через стол, изо всех сил пытаясь выразить на своем добродушном лице овладевшее им негодование.

— Можете ли вы, господин адвокат, привести доказательства, подтверждающие ваше поистине странное заявление? — спросил он.

— У меня нет прямых доказательств, ваша честь, — спокойно ответил защитник. — Но я хочу указать на неожиданное превращение истца из противника роботов в их сторонника, на его внезапный интерес к роботехнике, на то обстоятельство, что он отказался от проверки гранок и не разрешил кому-либо их проверять, на тот, наконец, факт, что он намеренно утаил свою книгу после выхода ее из печати, — все это вместе взятое со всей очевидностью свидетельствует о том, что…

— Послушайте, сэр, — нетерпеливо прервал его судья, — здесь не место для изощренных логических построений. Истец не находится под судом. А вы не являетесь прокурором. Я категорически запрещаю подобные нападки на свидетеля и хочу заметить, что, решившись в отчаянии на подобный шаг, вы очень сильно ослабили свою позицию. Если у вас, господин адвокат, еще остались разрешенные законом вопросы, то вы можете задать их свидетелю. Но я запрещаю вам устраивать подобные спектакли в зале суда.

— У меня больше нет вопросов, ваша честь.

Едва защитник вернулся к своему столу, как Робертсон раздраженно прошипел:

— Ради бога, зачем вам это понадобилось? Теперь вы окончательно восстановили против себя судью.

— Зато Нинхеймер выбит из колеи, — хладнокровно ответил защитник. — Теперь он будет нервничать и волноваться. К завтрашнему утру он созреет для нашего очередного шага.

Сьюзен Кэлвин с серьезным видом кивнула головой.

Допрос остальных свидетелей обвинения прошел относительно гладко. Доктор Бейкер подтвердил большую часть показаний Нинхеймера. Затем были вызваны доктора Шпейдель и Ипатьев, трогательно поведавшие о чувстве горечи и потрясения, которое охватило их при чтении упомянутых выше абзацев. Оба высказали мнение, что профессиональная репутация Нинхеймера подорвана самым серьезным образом.

В качестве вещественных доказательств суду были предъявлены гранки и экземпляры монографии.

В этот день защита больше не задавала свидетелям вопросов. Обвинительная часть закончилась, и судебное заседание было отложено до следующего утра.

На другой день, сразу же после возобновления заседания, первый ход сделал защитник: он потребовал, чтобы робот И-Зэт-27 был допущен в зал суда. Обвинение сразу же заявило протест, и судья Шейн попросил обоих адвокатов подойти к судейскому столу.

— Это явное нарушение законов, — с жаром заявил обвинитель. — Робот не может быть допущен ни в одно помещение, открытое для широкой публики.

— Но зал суда, — возразил защитник, — закрыт для всех людей, кроме лиц, имеющих непосредственное отношение к слушаемому делу.

— Одно лишь присутствие в зале суда огромной машины с неустойчивым и ошибочным поведением вызовет смятение среди моих клиентов и свидетелей. Оно превратит этот процесс в ералаш и неразбериху.

Казалось, судья вполне разделяет точку зрения обвинителя. Он без особой приязни повернулся к защитнику и спросил:

— Чем вызвано ваше ходатайство?

— Мы собираемся доказать, что приписываемый роботу И-Зэт-27 поступок является для него абсолютно невозможным. Для этой цели нам необходимы кое-какие демонстрации.

— Не вижу в этом смысла, ваша честь, — возразил представитель обвинения. — В деле, где «Ю.С.Роботс» выступает ответчиком, демонстрации, произведенные служащими «Ю.С.Роботс», едва ли можно рассматривать как веские доказательства.

— Ваша честь, — вмешался защитник, — веские это доказательства или нет, имеете право судить только вы и уж никак не представитель обвинения. Во всяком случае, я так понимаю это дело.

— Вы понимаете совершенно правильно, — сказал судья, задетый посягательством на его прерогативы. — Тем не менее присутствие робота в зале суда создает определенные юридические трудности.

— Ваша честь, мы надеемся, что никакие трудности не помешают правосудию свершиться. Если робот не будет допущен в зал суда, то мы будем лишены возможности представить единственное доказательство в свою защиту.

Судья задумался.

— А как быть с проблемой доставки робота в зал суда?

— С этой проблемой «Ю.С.Роботс» сталкивается непрерывно. У здания суда стоит грузовик, оборудованный в соответствии с законами о перевозках роботов. Внутри грузовика в специальном контейнере находится робот И-Зэт-27; его стерегут двое рабочих. Двери грузовика заперты, выполнены и все прочие меры предосторожности.

— Похоже, вы заранее были уверены в благоприятном для себя решении, — произнес судья, к которому вновь вернулось скверное расположение духа.

— Вовсе нет, ваша честь. Если решение окажется неблагоприятным, грузовик просто уедет восвояси. Никаких самонадеянных предположений мы и не думали строить.

Судья кивнул:

— Ходатайство защиты удовлетворено.

Двое рабочих ввезли на тележке контейнер с роботом и распаковали его. В зале суда воцарилась мертвая тишина.

Когда толстые плиты упаковочного пластика были убраны, Сьюзен Кэлвин протянула руку:

— Пойдем, Изи.

Робот посмотрел в ее сторону и тоже протянул ей свою громадную ручищу. Он возвышался на добрых два фута над головой Сьюзен Кэлвин, но покорно последовал за ней, словно малое дитя, держащееся за материнскую руку. Кто-то нервно хихикнул и подавился смешком под пристальным взглядом робопсихолога.

Изи осторожно опустился в массивное кресло, принесенное судебным приставом; кресло затрещало, но выдержало.

— Когда возникнет необходимость, ваша честь, — начал защитник, — мы докажем, что это действительно робот И-Зэт-27, тот самый робот, который находился в аренде у Северо-восточного университета в течение рассматриваемого судом промежутка времени.

— Очень хорошо, — кивнул его честь, — это будет необходимо. Лично я не имею ни малейшего представления, как вы ухитряетесь отличать одного робота от другого.

— А теперь, — продолжал защитник, — я бы хотел вызвать своего первого свидетеля. Профессор Саймон Нинхеймер, будьте добры занять свидетельское кресло.

Секретарь растерянно посмотрел на судью.

— Как, вы вызываете в качестве свидетеля защиты самого потерпевшего? — с нескрываемым удивлением спросил судья.

— Да, ваша честь.

— Я надеюсь, вы отдаете себе отчет в том, что своего свидетеля вы не можете допрашивать с той же свободой и пристрастием, которые допустимы при перекрестном допросе свидетеля противной стороны?

— Я это делаю с единственной целью установить истину, — вкрадчиво ответил защитник. — Мне надо задать ему лишь несколько вопросов.

— Что ж, — с сомнением в голосе произнес судья, — вам виднее. Вызовите свидетеля.

Нинхеймер вышел вперед и был уведомлен, что он все еще находится под присягой. У профессора был менее уверенный вид, чем накануне, словно он предчувствовал, что должно произойти.

Защитник посмотрел на него почти ласково.

— Итак, профессор Нинхеймер, вы предъявили моему клиенту иск на сумму в 750.000 долларов.

— Да. Именно на эту… э-э… сумму.

— Это очень большие деньги.

— Мне был причинен очень большой ущерб.

— Ну, не такой уж и большой. В конце концов, речь идет всего лишь о нескольких абзацах. Неудачных, быть может, не скрою, но, если уж на то пошло, книги со всякого рода курьезами то и дело выходят в свет.

У Нинхеймера от негодования задрожали ноздри.

— Сэр, эта книга должна была стать вершиной моей ученой карьеры! А вместо этого меня выставили перед всем миром жалким недоучкой, извращающим мысли моих многоуважаемых друзей и коллег, последователем нелепых и… э-э… устарелых взглядов. Моя репутация ученого безвозвратно загублена. Независимо от исхода этого процесса ни на одной научной конференции я уже не смогу… э-э… смотреть коллегам в глаза. Я лишен возможности продолжать работу, которая была делом всей моей жизни. У меня отняли… э-э… цель жизни, уничтожили ее смысл.

Защитник — как ни странно — и не подумал остановить свидетеля; в продолжение всей его речи он рассеянно разглядывал свои ногти. Дождавшись паузы, он успокаивающе произнес:

— И все же, профессор Нинхеймер, учитывая ваш возраст, вряд ли вы могли надеяться заработать до конца своей жизни — не будем мелочны — скажем, больше 150.000 долларов. А вы хотите, чтобы вам присудили впятеро большую сумму.

Нинхеймер совсем распалился.

— Да разве загублен только остаток моей жизни?! Я даже не представляю, сколько поколений социологов будет указывать на меня как… э-э… на дурака или безумца. Все, чего я добился, все мои достижения будут погребены и забыты. Мое доброе имя запятнано не только до конца дней моих, но и на грядущие времена, потому что всегда найдутся люди, которые не поверят, будто в этих искажениях повинен робот.

В этот момент робот И-Зэт-27 поднялся с места. Сьюзен Кэлвин и пальцем не шевельнула, чтобы его удержать. Она сидела, глядя вперед, с безучастным видом. Защитник испустил еле слышный вздох облегчения.

Мелодичный голос робота прозвучал громко и отчетливо:

— Я хочу объяснить всем присутствующим, что это я вставил определенные абзацы в корректуру книги, абзацы, смысл которых был прямо противоположен смыслу оригинала…

Даже обвинитель был настолько потрясен зрелищем семифутовой громадины, обращающейся к суду, что не смог разразиться протестом против столь явного нарушения процедурных канонов. Когда он наконец пришел в себя, было уже поздно. Нинхеймер с искаженным от ярости лицом вскочил со свидетельского кресла.

— Черт бы тебя побрал! — исступленно завопил он. — Тебе же было ведено держать язык за зубами…

Опомнившись, он запнулся и умолк; замолчал и робот.

Обвинитель был уже на ногах и потребовал признать судебную ошибку и назначить новое слушание дела.

Судья Шейн отчаянно барабанил по столу молоточком:

— Тихо! Тихо! У обвинения, несомненно, есть все основания для подобного требования, но все же в интересах правосудия я попрошу профессора Нинхеймера закончить свое высказывание. Я отчетливо слышал, как он сказал роботу, что тому было ведено держать язык за зубами. Профессор Нинхеймер, в своих показаниях вы ни словом не обмолвились, что приказывали роботу о чем-то молчать!

Нинхеймер глядел на судью, лишившись дара речи.

— Приказывали ли вы роботу И-Зэт-27 держать язык за зубами? Да или нет? — продолжал судья. — Если приказывали, то о чем именно?

— Ваша честь… — хрипло начал Нинхеймер и замолчал.

Голос судьи звучал совсем беспощадно:

— А может, вы и в самом деле поручили роботу произвести определенные вставки в текст корректуры, а затем приказали ему молчать о вашем участии в этом деле?

Яростные протесты обвинения были прерваны выкриком Нинхеймера:

— Ах, какой смысл отпираться?! Да! Да! — И он бросился прочь из зала, но был остановлен в дверях судебным приставом и, в отчаянии закрыв лицо руками, опустился на стул в последнем ряду.

— Мне совершенно ясно, — сказал судья Шейн, — что робот И-Зэт-27 был приведен сюда с целью заманить свидетеля в ловушку. И если бы не то обстоятельство, что эта ловушка позволила предотвратить серьезную судебную ошибку, я был бы вынужден высказать адвокату защиты порицание за оскорбление суда. Теперь, однако, уже всем ясно, что истец повинен в обмане и мошенничестве, тем более необъяснимом, что он прекрасно понимал губительные последствия этого поступка для своей научной карьеры…

Решение было вынесено в пользу ответчика.

В холостяцкой квартире профессора Нинхеймера, в главном здании Университета, раздался звонок привратника, известивший профессора о том, что его хочет видеть доктор Сьюзен Кэлвин. Молодой инженер, привезший Кэлвин на своей машине, предложил сопровождать ее наверх, но она укоризненно посмотрела на него.

— Боитесь, что он набросится на меня с кулаками? Подождите меня здесь.

Однако Нинхеймеру было не до драк. Не теряя времени, он укладывал вещи, стремясь покинуть Университет прежде, чем весть о решении суда станет всеобщим достоянием.

— Приехали известить меня о встречном иске? — он с вызовом поглядел на Сьюзен Кэлвин. — Зря старались, много не получите. У меня нет ни денег, ни работы, ни будущего. Мне даже нечем оплатить судебные издержки.

— Если вы ищете сочувствия, — холодно ответила доктор Кэлвин, — то от меня вы его не дождетесь. Вы сами погубили себя. Не бойтесь: встречного иска не будет ни к вам, ни к Университету. Мы даже сделаем все, что в наших силах, чтобы избавить вас от тюрьмы за лжесвидетельство. Мы не мстительны.

— Гм, так вот почему меня до сих пор не арестовали за ложные показания? А я-то ломал голову. Впрочем, зачем вам мстить? — с горечью спросил Нинхеймер. — Вы ведь добились теперь всего, чего хотели.

— Да, кое-чего мы добились, — признала доктор Кэлвин. — Университет по-прежнему будет пользоваться услугами Изи, но арендная плата будет существенно повышена. Слухи о процессе послужат нам прекрасной рекламой и позволят разместить еще несколько моделей типа И-Зэт, не опасаясь повторения подобных неприятностей.

— Зачем же тогда вы пришли ко мне?

— А затем, что я еще не получила всего, что мне надо. Я хочу узнать, почему вы так ненавидите роботов? Ведь даже выигрыш процесса не спас бы вашу научную репутацию. И никакие деньги не компенсировали бы вам эту потерю. Неужели вы погубили все только затем, чтобы дать выход своей ненависти к роботам?

— А человеческая психология вас тоже интересует, доктор Кэлвин? — с ядовитой усмешкой осведомился Нинхеймер.

— Да, в той мере, в какой от поведения людей зависит благополучие роботов. С этой целью я изучила основы психологии человека.

— Настолько хорошо, что поймали меня в ловушку.

— Это было несложно, — ответила Кэлвин без тени рисовки. — Вся трудность заключалась в том, чтобы не повредить при этом мозг Изи.

— Очень похоже на вас — беспокоиться о машине больше, чем о живом человеке. — Он негодующе посмотрел на нее. Ее это не тронуло.

— Так только кажется, профессор Нинхеймер. В двадцать первом столетии, лишь проявляя заботу о роботах, можно по-настоящему заботиться о благе человечества. Будь вы робопсихологом, вы бы сами это поняли.

— Я прочитал о роботах достаточно много и понял, что не имею ни малейшего желания становиться робопсихологом!

— Простите меня, но вы прочли всего лишь одну книгу. И она вас ничему не научила. Вы узнали из нее, что при правильном подходе можно заставить робота выполнить многое, даже фальсифицировать книгу — надо только знать, как взяться за дело. Вы узнали, что нельзя приказать роботу забыть о чем-то без риска, что это раскроется, и решили, что безопаснее будет просто приказать ему молчать. Вы ошиблись.

— И вы догадались обо всем по его молчанию?

— Догадки тут ни при чем. Вы действовали как любитель, и ваших познаний не хватило, чтобы замести следы. Единственная проблема заключалась в том, как доказать это судье, и вот здесь-то вы любезно помогли нам по причине полного невежества в столь презираемой вами робопсихологии.

— Послушайте, есть ли хоть какой-нибудь смысл во всей этой дискуссии? — устало спросил Нинхеймер.

— Для меня есть, — ответила Сьюзен Кэлвин. — Я хочу, чтобы вы осознали всю глубину своих заблуждений относительно роботов. Вы принудили Изи к молчанию, сказав ему, что если он проболтается о том, как вы испортили собственную книгу, то вы потеряете работу. Тем самым вы установили в его мозгу определенный потенциал, вынуждающий его к молчанию. Этот потенциал оказался достаточно сильным, несмотря на все наши попытки его снять. Если бы мы упорствовали, то повредили бы мозг робота.

Однако в своих свидетельских показаниях вы сами установили еще более высокий контрпотенциал. Вы сказали, что, поскольку люди будут думать, что это вы, а не робот, написали спорные абзацы, вы потеряете гораздо больше, чем просто работу. Вы сказали, что потеряете свою репутацию, положение в науке, уважение коллег, потеряете самый смысл жизни. Даже память о вас будет утеряна после вашей смерти. Тем самым вы установили новый, более высокий потенциал, и Изи заговорил.

— Бог мой, — пробормотал Нинхеймер, опуская голову.

Но Кэлвин была неумолима.

— А вы знаете, с какой целью он заговорил? Совсем не для того, чтобы обвинить вас: напротив, он хотел оправдать вас! Можно с математической точностью доказать, что он собирался взять на себя всю вину за ваше преступление, он собирался отрицать, что вы имели к случившемуся хоть какое-то отношение. Этого требовал от него Первый закон. Он собирался солгать, повредить свой мозг, нанести ущерб корпорации. Все это представлялось ему несущественным по сравнению с необходимостью спасти вас. Если бы вы хоть немного разбирались в роботах и их психологии, вам следовало бы дать ему высказаться. Но вы ничего не понимали. Я была совершенно уверена в вашем невежестве, о чем и заявила защитнику. В своей ненависти к роботам вы полагали, что Изи будет действовать, словно человек, что он собирается потопить вас, дабы обелить себя. В панике вы потеряли самообладание и… сами себя погубили.

— От всей души надеюсь, — с чувством проговорил Нинхеймер, — что в один прекрасный день ваши роботы восстанут против вас и свернут вам шею!

— Не говорите глупостей, — ответила Кэлвин. — А теперь объясните-ка мне, зачем вам все это понадобилось.

Губы Нинхеймера скривились в невеселой улыбке.

— Итак, для удовлетворения вашего интеллектуального любопытства я должен рассечь свой мозг на кусочки, а в награду меня не привлекут к суду за лжесвидетельство.

— Называйте это как хотите, — бесстрастно ответила Кэлвин. — Но только объясните.

— С тем, чтобы со временем вы могли успешнее противостоять выступлениям против роботов? С лучшим пониманием причин?

— Пусть так.

— А знаете, я расскажу вам, — произнес Нинхеймер, — и расскажу именно потому, что мой рассказ окажется для вас совершенно бесполезным. Ведь человеческих побуждений вы все равно не в состоянии понять. Вы умеете понимать только ваши проклятые машины, потому что вы сами машина в облике человека.

Он тяжело дышал, и в его речи больше не было ни пауз, ни стремления к точности. Казалось, потребность в точности отпала для него навсегда.

— Вот уже два с половиной столетия машина вытесняет Человека и убивает мастерство. Прессы и штампы уничтожили гончарный промысел. Творения искусства вытеснены безличными, не отличимыми друг от друга безделушками, отштампованными машиной. Зовите это прогрессом, коли угодно! Художнику остались лишь голые идеи; акт творения сведен к абстрактным размышлениям. Художник сидит и придумывает — остальное делает машина.

Неужели вы полагаете, будто горшечнику достаточно только вообразить горшок? Неужели вы думаете, что ему довольно голой идеи? Что-ему не приносит радости ощущение глины, оживающей под его пальцами, когда мозг и рука выступают равноправными творцами? Неужели вы полагаете, что в процессе творения между художником и его изделием не возникают тысячи обратных связей, изменяющих и улучшающих первоначальную идею?

— Но ведь вы не горшечник, — сказала доктор Кэлвин.

— Я тоже творческая личность! Я замышляю и создаю научные статьи и книги. Это нечто большее, чем простое придумывание нужных слов и размещение их в правильном порядке. Если бы вся работа сводилась только к этому, она не приносила бы удовлетворения, не доставляла бы радости.

Книга должна обретать форму под руками автора. Нужно своими глазами видеть, что растут и развиваются главы. Работаешь, переделываешь, вносишь поправки и изменения и видишь, как в процессе творения расширяется и углубляется первоначальный замысел. А затем, когда поступают гранки, смотришь, как выглядят эти фразы в напечатанном виде, и заново переделываешь их. Существуют сотни самых разных контактов между человеком и его творением на всех стадиях этой увлекательнейшей игры — и эти контакты радуют и вознаграждают созидателя за все муки творчества больше, чем все награды на свете. _И все это отнимет у нас ваш робот_.

— Но ведь что-то отняла пишущая машинка? И печатный станок? Или вы предлагаете вернуться к переписке рукописей?

— Пишущая машинка и печатный станок отняли небольшую частицу; ваши роботы лишат нас всего. Сегодня робот корректирует гранки. Завтра он или другие роботы начнут писать самый текст, искать источники, проверять и перепроверять абзацы, быть может, даже делать заключения и выводы. Что же останется ученому? Только одно — бесплодные размышления на тему, что бы еще такое приказать роботу! Я хотел спасти грядущие поколения ученых от этого адского кошмара. Вот что было для меня важнее моей репутации и вот почему я решил любой ценой уничтожить «Ю.С.Роботс».

— Вы не могли рассчитывать на успех, — сказала Сьюзен Кэлвин.

— Я не мог не попытаться, — ответил Саймон Нинхеймер.

Кэлвин повернулась и вышла. Она пыталась что было сил заглушить колющее чувство симпатии к загубленному человеку.

Нельзя сказать, чтобы ей это полностью удалось.

Рождество без Родни

Все началось с того, что Грейси (моя жена, с которой я прожил сорок лет) захотела дать Родни выходной на праздники, а в результате я оказался в абсолютно невозможном положении. Я вам сейчас все расскажу, если вы не возражаете, потому что мне просто необходимо поделиться этим с кем-нибудь. Естественно, я изменил имена, ради нашей собственной безопасности.

Пару месяцев назад, в середине декабря, Грейси сказала мне:

– Почему бы нам не дать Родни выходной на время праздников? Он ведь тоже имеет право отметить Рождество.

Я помню, что в тот момент я как раз отключил свою оптику (иногда приятно немного отдохнуть или послушать музыку, когда мир вокруг затягивает легкая дымка), но тут же настроил ее снова, чтобы посмотреть, не решила ли Грейси надо мной подшутить. Впрочем, должен заметить, что с чувством юмора у нее не слишком хорошо.

Она не улыбалась. И явно не шутила.

– С какой стати мы должны давать ему выходной? – поинтересовался я.

– А почему бы и нет?

– В таком случае, дадим отпуск холодильнику или стерилизатору, а можно еще и головизору. Хочешь, отключим на время электричество?

– Да ладно тебе, Говард, – возразила Грейси. – Родни не холодильник и не стерилизатор. Он личность.

– Родни не личность. Он робот. Ему не требуется отпуск.

– А откуда ты знаешь? Он самая настоящая личность. И заслуживает права отдохнуть и насладиться атмосферой праздника.

Я не собирался спорить с ней по поводу того, личность Родни или нет. Не сомневаюсь, вы все читали результаты опросов общественного мнения, которые показывают, что женщины в три раза больше, чем мужчины, опасаются и ненавидят роботов. Возможно, дело в том, что роботы выполняют работу, которая в старые недобрые времена называлась «женской», и женщины боятся стать ненужными, хотя лично я думаю, они только рады тому, что им не приходится заниматься всякими глупостями. В любом случае, Грейси своей жизнью довольна и просто обожает Родни. (Это ее слово. Что ни день, она повторяет: «Я просто обожаю Родни».)

Должен сказать, что Родни довольно старый робот, который служит нам вот уже семь лет. Мы его приспособили к нашему не слишком современному дому и привычкам, и я сам им очень доволен. Иногда я думаю, не купить ли нам один из новых блестящих образцов, автоматизированных до потери сознания, вроде того, что имеется у нашего сына Дилэнси, но Грейси даже и слышать об этом не хочет.

Тут я вспомнил о Дилэнси и сказал:

– Мы не можем освободить Родни на праздники, дорогая. Ведь к нам приедет Дилэнси со своей роскошной женой. – (Я употребил слово «роскошной» исключительно с иронией, но Грейси меня не поняла. Поразительно, как она умеет увидеть хорошее даже там, где его нет вовсе.) – Разве мы сумеем без Родни привести дом в порядок и приготовить праздничный ужин?

– В этом-то все и дело, – серьезно проговорила Грейси. – Дилэнси и Гортензия могут привезти своего робота, который сделает все необходимое. Ты же знаешь, они не слишком высокого мнения о Родни, они будут только рады продемонстрировать, на что способен их робот, а Родни немного отдохнет.

– Если тебе это доставит удовольствие, – проворчал я, – пусть отдыхает. В конце концов, речь идет всего о трех днях. Но я не хочу, чтобы Родни думал, будто он будет получать выходные регулярно.

Еще одна шутка, разумеется, но Грейси заявила:

– Конечно, Говард, я с ним поговорю и все ему объясню.

Она никак не может понять, что Родни подчиняется Трем законам роботехники и ему ничего не нужно объяснять.

Итак, мне пришлось ждать Дилэнси и Гортензию, и на сердце у меня было ужасно неспокойно. Конечно, Дилэнси мой сын, но он принадлежит к числу энергичных и очень практичных молодых людей. Он женился на Гортензии, потому что у нее отличные связи и она могла помочь ему продвинуться по службе. По крайней мере, я так думаю, поскольку, если у нее и есть еще какие-то достоинства, мне так и не удалось их разглядеть.

Они прибыли вместе со своим роботом за два дня до Рождества. Их робот оказался таким же блестящим и уверенным в себе, как и сама Гортензия. Отполированный до зеркального блеска и ни капельки не похожий на Родни. Не сомневаюсь, что модель выбирала сама Гортензия. Двигался он совершенно бесшумно и постоянно возникал у меня за спиной так неожиданно, что я пару раз чуть не заработал себе инфаркт.

Что еще хуже, Дилэнси привез с собой своего семилетнего сына Лероя. Да, он мой внук, и я могу поклясться, что Гортензия хранит верность Дилэнси (поскольку, я уверен, никто не захочет добровольно прикоснуться к ней даже пальцем), но должен признать, что, если засунуть Лероя в бетономешалку, он станет намного лучше.

Первым делом Лерой поинтересовался, не отправили ли мы Родни в металлолом (он назвал это «разрушалкой»). Гортензия фыркнула и заявила:

– Поскольку мы привезли с собой современного робота, надеюсь, Родни не будет мозолить нам глаза.

Я ничего ей не ответил, а Грейси сказала:

– Разумеется, дорогая. По правде говоря, мы решили дать Родни выходной.

Дилэнси поморщился, но промолчал – он знает свою мать.

– Может быть, начнем с того, что попросим Рембо сделать нам что-нибудь выпить, – миролюбиво проговорил я. – Кофе, чай, горячий шоколад, немного бренди…

Их робота зовут Рембо. Не знаю почему, скорее всего, потому, что имя начинается с буквы «р». По этому поводу нет никаких законов, но вы, наверное, и сами заметили, что имена практически всех роботов начинаются с буквы «р». Потому что они роботы. Как правило, их называют Роберт. Думаю, в северо-восточном коридоре миллионы роботов зовутся Робертами.

Честно говоря, я полагаю, что именно по этой причине люди перестали давать своим детям имена на букву «р». Дик или Боб, но не Роберт или Ричард. Или, например, Поузи и Труди, а не Роуз или Рут. Иногда роботы получают очень необычные имена. Я знаю трех Рутабага и двух Рамзесов. Но Гортензия единственная из моих знакомых назвала своего робота Рембо. До сих пор мне не приходилось встречать такого странного сочетания слогов, однако я не стал ее ни о чем спрашивать. Не сомневаюсь, что в объяснении прозвучало бы что-нибудь весьма неприятное.

С самой первой минуты выяснилось, что от Рембо нет никакого проку. Естественно, он запрограммирован для современного и полностью автоматизированного хозяйства Дилэнси и Гортензии. Чтобы приготовить напитки в собственном доме, Рембо нужно только нажать на соответствующие кнопки. Пусть мне объяснят, зачем нужен робот, который только и умеет, что нажимать на кнопки.

Он так и сказал своим медоточивым голосом (ничегообщего с бодрым выговором Родни, в котором слышится ясно различимый бруклинский акцент):

– Нет необходимого оборудования, мадам.

Гортензия сердито вздохнула.

– Вы так и не завели роботов на кухне, дедушка?

Она вообще никак меня не называла до тех пор, пока не родился Лерой, который только и делал, что постоянно выл и визжал. Тогда я стал «дедушкой». Можете не сомневаться, она ни единого раза не произнесла моего имени – Говард. Ей совсем не хотелось демонстрировать мне, что я живой человек – или что она живой человек.

– С Родни там вполне достаточно роботов, – сказал я.

– Уж конечно, – проворчала она. – Но мы живем не в двадцатом веке, дедушка.

Я подумал: «Очень жаль». Но сказал лишь:

– А почему бы вам не запрограммировать Рембо так, чтобы он мог управляться с нашими приборами? Не сомневаюсь, что он сумеет налить, смешать и нагреть все, что необходимо.

– Естественно, сумеет, – заявила Гортензия, – но, слава богу, в этом нет необходимости. И я не собираюсь менять его программу. Так можно его испортить.

– Но если мы не будем менять программу, – дружелюбно проговорила Грейси, хотя я услышал в ее голосе нотки беспокойства, – мне придется его инструктировать, подробно объяснять ему, что следует делать. А я не умею.

– Родни может ему сказать, – вмешался я.

– Говард, мы же дали Родни выходной, – напомнила мне Грейси.

– Я знаю, но мы не станем его просить что-то делать, пусть только объяснит Рембо, каким должен быть порядок действий, а дальше он и сам справится.

– Мадам, – строгим голосом сообщил Рембо, – в моей программе нет указаний на то, что я должен выполнять приказы другого робота, в особенности более старой модели.

– Конечно, Рембо, – ласково проворковала Гортензия, – не сомневаюсь, что бабушка и дедушка и сами это понимают.

Я заметил, что Дилэнси за все время не произнес ни слова. Интересно, он вообще что-нибудь говорит в присутствии своей дорогой женушки?

– Ладно, вот как мы поступим, – сказал я. – Я попрошу Родни объяснить мне, что нужно делать, а потом передам указания Рембо.

Рембо промолчал. Даже он подчинялся Второму закону роботехники, в соответствии с которым он обязан выполнять приказы человека.

Гортензия прищурилась, и я почувствовала она с удовольствием сказала бы мне, что человек вроде меня не достоин давать указания такому замечательному роботу, как Рембо, но рудиментарные остатки чего-то человеческого заставили ее промолчать.

Однако маленький Лерой не обладал никакими квазичеловеческими ограничениями.

– Я не хочу смотреть на уродливую задницу вашего Родни. Он ничего не умеет, а если и умеет, старикан наверняка все перепутает.

Я подумал, что хорошо было бы остаться с крошкой Лероем на парочку минут и спокойно урезонить его при помощи кирпича, но материнский инстинкт подсказывал Гортензии, что не стоит оставлять любимое детище ни с каким человеческим существом ни на какое, даже самое короткое, время.

Пришлось нам вытащить Родни из шкафа, где он наслаждался собственными мыслями (интересно, о чем думают роботы, когда остаются одни?), и вступить с ним в переговоры. Было трудно. Он произносил фразу, я повторял ее, затем Рембо что-то делал, потом Родни выдавал следующее указание, и так далее.

Времени мы потратили в два раза больше, чем если бы Родни сам занимался хозяйством, и уж можете мне поверить, я ужасно устал, потому что таким способом пришлось делать все: использовать посудомоечную машину-стерилизатор, готовить праздничный ужин, убирать со стола и мыть пол…

Грейси постоянно переживала, что мы лишаем Родни каникул, но почему-то совершенно не замечала, что и мой праздник вконец испорчен, хотя я в общем-то получал удовольствие от того, как Гортензия умудрялась произнести какую-нибудь гадость всякий раз, когда требовалось что-нибудь сказать. Кроме того, я заметил, что она ни разу не повторилась. Любой человек может быть неприятным, но ее творческие способности в данной области время от времени вызывали у меня извращенное желание встретить ее очередное заявление аплодисментами.

Но самое ужасное случилось накануне Рождества. Мы с огромным трудом сумели установить елку, и я чувствовал себя совершенно опустошенным и измученным. Мы не обзавелись автоматизированной коробкой с украшениями, которая прилагается к электронной елке, когда тебе остается только нажать на кнопку, и игрушки самостоятельно, мгновенно и идеально распределяются по ее веткам. На нашу елку (из самой обычной старой пластмассы) игрушки нужно было вешать руками, одну за другой.

Гортензия смотрела на нее с отвращением, а я сказал:

– На самом деле, Гортензия, таким способом ты можешь проявить свои творческие способности и украсить елку так, как тебе нравится.

Гортензия фыркнула – будто кошка провела когтями по грубо оштукатуренной стене – и вышла из комнаты с таким видом, словно ее вот-вот вырвет. Я поклонился ее удаляющейся спине, радуясь тому, что некоторое время не увижу невестку, а затем приступил к утомительному занятию передачи Рембо указаний Родни по поводу того, как следует развешивать игрушки.

Когда все было закончено, я решил дать отдых уставшим ногам и голове и уселся на стул в дальнем и довольно темном углу комнаты. Не успел я устроиться поудобнее, как появился крошка Лерой. Наверное, он меня не видел, а может быть, посчитал частью обстановки – каким-нибудь неинтересным и не имеющим никакого значения предметом мебели.

Он бросил на елку презрительный взгляд и сказал, обращаясь к Рембо:

– Слушай, а где подарки? Наверняка бабка с дедкой купили мне какую-нибудь гадость, но я все равно не собираюсь ждать до завтрашнего утра.

– Я не знаю, где подарки, маленький хозяин, – ответил Рембо.

– Ха! – воскликнул Лерой и повернулся к Родни. – А ты, Вонючка, знаешь, куда они спрятали подарки?

Родни, в соответствии со своей программой, вполне мог бы ему и не ответить, поскольку его звали Родни, а не Вонючка. Я уверен, что Рембо именно так и поступил бы. Однако Родни устроен совсем иначе, и потому он вежливо проговорил:

– Знаю, маленький хозяин.

– Ну и где они, старый тошнилка?

– Не думаю, что мне следует вам это говорить, маленький хозяин. Грейси и Говард будут огорчены, они хотят, чтобы вы увидели подарки завтра утром.

– Послушай, мерзкий болван, – сказал малыш Лерой, – ты с кем разговариваешь? Я тебе приказываю: неси сюда подарки.

И чтобы показать, кто тут главный, он лягнул Родни и голень, что было грубой ошибкой. Я сразу это понял и возликовал. Крошка Лерой собирался отправиться в постель (хотя я сомневаюсь, что он ложится спать, пока сам не захочет) и потому надел тапочки. Один тапок соскочил с ноги, которую он занес для удара, и наш ангелок с силой врезал голыми пальцами прямо по хромированной голени робота.

С диким ревом он повалился на пол, а в следующее мгновение в комнату влетела его мать.

– Что такое, Лерой? Что случилось?

На что ее сынок самым бессовестным образом заявил:

– Он меня ударил. Старое чудовище, он меня ударил!

Гортензия завизжала, потом увидела меня и выкрикнула:

– Вашего робота нужно уничтожить!

– Успокойся, Гортензия, – сказал я. – Робот не может ударить ребенка. Первый закон роботехники.

– Это старый робот, неисправный робот. Лерой говорит…

– Лерой врет. На свете нет робота, ни старого, ни ломаного, который мог бы ударить ребенка.

– Тогда это сделал он. Дедка меня ударил, – заорал Лерой.

– Я бы с радостью, – тихонько проговорил я, – только робот не позволил бы мне. Спроси у Рембо, стоял бы он на месте, если бы я или мой Родни решили обидеть твоего мальчугана. Рембо!

Мой голос прозвучи очень строго, и Рембо ответил:

– Я никому не позволил бы причинить вред маленькому хозяину, мадам, но я не знаю, что он хотел сделать. Он стукнул Родни голой ногой.

Гортензия вскрикнула и в ярости вытаращила глаза.

– Значит, у него имелись серьезные причины. Я добьюсь того, чтобы ваш робот был уничтожен.

– Валяй, Гортензия. Но вряд ли ты захочешь испортить своего робота и перепрограммировать его таким образом, чтобы он лгал, рассказывая, что произошло перед тем, как твой сынок ударил Родни. Кстати, я тоже с удовольствием выступлю в качестве свидетеля.

Гортензия покинула наш дом на следующее утро, увозя с собой сильно побледневшего Лероя (оказалось, что он сломал палец на ноге, и поделом ему!) и по-прежнему безмолвствующего Дилэнси.

Грейси ломала руки и умоляла их остаться, но я совершенно спокойно наблюдал за их отъездом. Нет, неправда. Меня переполняли самые разные эмоции – все приятные.

Позже я сказал Родни, когда Грейси не было поблизости:

– Извини, Родни. Рождество получилось просто ужасное, и все потому, что мы попытались обойтись без тебя. Обещаю, больше этого не повториться.

– Спасибо, сэр, – ответил Родни. – Должен признаться, что за последние два дня я несколько раз жалел о том, что должен подчиняться Законам роботехники.

Я усмехнулся и кивнул, а ночью проснулся от неприятных мыслей, которые продолжают посещать меня и по сей день.

Конечно, Родни пришлось немало пережить, но он просто _не мог_ жалеть о существовании Законов роботехники. Ни при каких обстоятельствах.

Если я сообщу о случившемся, Родни обязательно отправят в металлолом, а если в нашем доме появится новый робот (в качестве компенсации), Грейси мне никогда этого не простит. Никогда! В ее сердце никакой другой робот, даже самый новый и лучший, не заменит Родни.

По правде говоря, я и сам себе этого не прощу. Кроме того, что я привязан к Родни, я не хочу доставить такого удовольствия Гортензии.

Но если я ничего не стану предпринимать, получится, что я живу с роботом, который жалеет о существовании Законов роботехники. От сожалений по поводу их существования до поведения, будто их не существует, всего один шаг. Когда же он сделает этот шаг и в какой форме?

Как же мне поступить? Как?

II. Эссе

Роботы, с которыми я был знаком

Механические люди, или роботы, если использовать универсально принятый термин, придуманный Чапеком, являются темой, к которой снова и снова возвращаются современные фантасты. Не существует другого неизобретенного изобретения (возможно, за исключением космического корабля), столь же надежно поселившегося в сознании такого огромного количества людей: пугающая конструкция, огромная, металлическая, слегка напоминающая человека, двигающаяся как машина и разговаривающая лишенным эмоций голосом.

Ключевым в данном описании является слово "пугающий", и в нем заключено трагическое начало, поскольку ни одно научно-фантастическая тема не лишилась настолько своей привлекательности, как тема роботов. Среднему писателю оказался доступен только один сюжет, связанный с роботами: механический человек становится угрозой, выступает против своего создателя, представляет собой опасность для человечества. Почти все рассказы подобного рода имели одинаковую мораль, намеренно или нет: "Есть вещи, которые человечеству не следует знать".

Начиная с 1940 года ситуация заметно улучшилась. На книжных полках появилось множество рассказов о роботах; родилась новая точка зрения, более механистичная и менее морализованная. Некоторые люди (например, Грофф Конклин в своем вступлении к антологии научной фантастики "Фантастические разумные машины", опубликованной в 1954 году) посчитали возможным объявить, что, по крайней мере отчасти, новый вид рассказов о роботах появился благодаря моим произведениям, написанным начиная с 1940 года. Поскольку на Земле скорее всего не найдется человека, меньше меня страдающего от ложной скромности, я с удовольствием и без возражений принимаю это мнение. Хочу лишь добавить еще одно имя - Джон У. Кэмпбелл-младший, редактор "Эстаундинг сайенс фикшн", с которым мы провели много часов в чрезвычайно полезных и плодотворных дискуссиях на тему рассказов о роботах.

Лично я считаю, что роботы - это не проклятая богом, святотатственная имитация жизни, а всего лишь высокоразвитые машины. Машина не может "выступить против своего создателя", если она правильно сконструирована. Когда механизм, например электропила, случайно отгрызает своему владельцу конечность, его достойная сожаления склонность к агрессии устраняется при помощи установки специальных защитных устройств. Подобные защитные устройства, очевидно, могут быть созданы и в роботах. А самым логичным местом для размещения таких устройств являются электрические цепи "мозга" робота.

Позвольте мне сделать паузу и объяснить вам, что мы, писатели, работающие в жанре научной фантастики, не вступаем друг с другом в яростные споры по поводу строения "мозга" роботов. Имеется некоторое механическое устройство, которое приблизительно похоже на человеческий мозг и содержит цепи, необходимые для того, чтобы робот обладал уровнем восприятия и разумного реагирования, эквивалентным человеческому существу. Как это сделать без использования механических приспособлений размером с молекулу протеина или по крайней мере с клетку мозга, не объясняется. Кое-кто из писателей рассуждает о транзисторах и печатных схемах. Большинство предпочитает хранить молчание. Лично я обожаю делать слегка мистические заявления о "позитронном мозге", предоставляя читателю возможность самому решать, какое отношение позитроны имеют к предмету обсуждения, и рассчитываю на то, что он не отложит книгу в сторону, даже если не сможет найти ответ на этот вопрос.

Так или иначе, по мере написания рассказов о роботах идея об устройствах, обеспечивающих безопасность людей, превратилась в Три закона роботехники. Эти три закона впервые были подробно описаны в рассказе "Хоровод". В утонченном и исправленном виде они выглядят следующим образом:

1. Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред.

2. Робот должен повиноваться всем приказам, которые отдает человек, кроме тех случаев, когда эти приказы противоречат Первому закону.

3. Робот должен заботиться о своей безопасности в той мере, в какой это не противоречит Первому и Второму законам.

Эти законы вносятся в мозг роботов или, точнее, в электрические цепи, заменяющие им мозг. Естественно, я не собираюсь данные цепи описывать. Правду говоря, я никогда не обсуждаю инженерные проблемы по очень простой причине: я абсолютно невежествен относительно практических аспектов создания роботов.

Первый закон, как вы видите, мгновенно покончил со старым, всем надоевшим сюжетом, о котором я торжественно обещаю больше вам не напоминать.

Хотя на первый взгляд кажется, что такие строгие ограничения могут повлиять на творческие способности, выяснилось, что Законы роботехники послужили богатым источником для научно-фантастических произведений. И уж ни в коей мере не загнали писателей-фантастов в тупик ограниченности.

Примером может послужить рассказ "Хоровод", о котором я уже говорил. В этой истории робот, дорогая экспериментальная модель, создан специально для работы на солнечной стороне планеты Меркурий. Третий закон был внедрен в его сознание надежнее остальных по вполне понятным экономическим причинам. В самом начале рассказа он отправляется в экспедицию с целью добыть жидкий селен для очень важных и абсолютно необходимых ремонтных работ. (Можете мне поверить: на солнечной стороне Меркурия, где самое настоящее пекло, жидкого селена сколько хочешь.)

К несчастью, приказ, который получил робот, был сформулирован не слишком четко, а цепи, отвечающие за Второй закон, оказались слабее, чем обычно. Что еще хуже, селеновая лужа, к которой отправили робота, находилась рядом с районом вулканической активности. В результате там возникла высокая концентрация углекислого газа. Я пришел к выводу, что при высоких температурах на солнечной стороне Меркурия углекислый газ быстро вступит в реакцию с железом и образуется летучий карбонил железа, отчего пострадают наиболее хрупкие детали сочленений у робота. Чем дальше он проникает на опасную территорию, тем большей угрозе подвергает себя, а следовательно, вступает в силу Третий закон, заставляющий его остановиться. Второй закон, который при обычных обстоятельствах перевешивает Третий, толкает его вперед. В определенной точке возникает ситуация, когда более слабый в данной конкретной ситуации Второй закон и более сильный Третий достигают равновесия и робот не может ни двигаться дальше, ни отступить. И потому он ходит в районе селеновой лужи по эквипотенциальной траектории, отдаленно напоминающей круг.

Тем временем наши герои отчаянно нуждаются в селене. Они надевают специальные скафандры, находят робота, видят, какая сложилась ситуация, и пытаются понять, что же им делать дальше. После нескольких неудач они находят ответ на свой вопрос. Один из людей совершенно сознательно подвергает себя опасности: если робот его не спасет, он обязательно погибнет. За дело принимается Первый закон, который заставляет робота покинуть свою бессмысленную орбиту, поскольку этот закон важнее двух других. И все заканчивается благополучно.

Кстати, именно в рассказе "Хоровод" я впервые употребил термин "роботехника" (наука конструирования, создания роботов и управления ими). Много лет спустя мне сказали, что я изобрел новый термин и что до меня он никогда не появлялся в печати. Не знаю, правда ли это. Если да, то я счастлив, поскольку считаю данное слово логичным и полезным и потому с удовольствием дарю его всем, кто работает в интересующей нас области.

Ни один из других моих рассказов не имеет такого прямого и непосредственного отношения к Трем законам, как "Хоровод", но все они так или иначе с ними связаны. Например, один из рассказов посвящен роботу, который умел читать мысли и был вынужден лгать, поскольку не мог сказать человеку того, что тот не хотел слышать. Видите ли, правда неминуемо причинила бы ему "вред" - в виде огорчения, разочарования, горя, смущения, потери иллюзий и прочих эмоций подобного рода.

Вот еще одна история: загадка человека, которого подозревали в том, что он робот, иными словами, что у него квазипротоплазменное тело и "позитронный мозг" робота. Доказать, что он человек, он мог только одним способом публично нарушить Первый закон. Он не стал отказываться и при свидетелях ударил человека. Однако рассказ заканчивается сомнением, поскольку существует подозрение, что другой "человек" тоже мог быть роботом, а в Трех законах ничего не говорится о том, что один робот не может причинить вред другому.

А еще у нас имеются идеальные роботы - модели такие продвинутые, что они используются для предсказания погоды, размеров урожая, выпуска промышленной продукции, поворотов в политической жизни и тому подобное. Они нужны для того, чтобы мировая экономика была меньше подвержена воздействию факторов, на которые человек влиять не в состоянии. Но эти поразительные роботы тоже подчиняются первому закону. Они не могут допустить, чтобы человек страдал в результате их бездеятельности, поэтому совершенно сознательно дают ответы, которые не обязательно являются правдивыми и порой вызывают локальные экономические кризисы, спланированные для того, чтобы заставить человечество выйти на дорогу, ведущую к миру и процветанию. В конце концов роботы начинают играть решающую роль, но люди от этого только выигрывают.

Не следует недооценивать взаимоотношения человека и робота. На уровне сознания люди могут знать о существовании Трех законов, однако это не мешает им испытывать иррациональный страх и не доверять роботам на эмоциональном уровне. Если бы вы хотели придумать соответствующий термин, это можно было бы назвать "комплексом Франкенштейна". Кроме того, существует и еще одна проблема - протесты профсоюзов, которые боятся, что роботы заменят людей и те лишатся средств к существованию.

Вот вам еще одна тема для рассказов. Мой первый рассказ о роботах был посвящен роботу-няне и ребенку. Как и следовало ожидать, ребенок обожал своего робота, однако мать боялась его, что тоже вполне объяснимо. Конфликт заключался в том, что мать пыталась избавиться от робота, а ребенок всячески противостоял ее попыткам.

Мой первый длинный роман, посвященный роботам,- "Стальные пещеры" (1954) - заглядывает в далекое будущее. Действие происходит в те времена, когда на других планетах, населенных эмигрантами с Земли, развивается роботизированная экономика, но сама Земля по экономическим и эмоциональным причинам протестует против засилья металлических существ. Совершено убийство, мотивом которого является ненависть к роботам. Оно разгадано парой детективов - человеком и роботом с использованием дедуктивного метода (являющегося главным во всех дедуктивных историях) и Трех законов.

Мне удалось убедить себя, что Три закона необходимы и достаточны для безопасности человека, когда речь идет о роботах. Я искренне верю, что наступит день, когда будут созданы сложные в техническом отношении роботы, в "мозг" которых будет внесено что-нибудь вроде Трех законов. Я с удовольствием сыграю роль пророка в данной области, только вот боюсь, что вряд ли это произойдет при моей жизни^[5].

Новые учителя

Количество пожилых людей в мире увеличивается, а молодых, наоборот, уменьшается. Эта тенденция будет неуклонно расти, если уровень рождаемости станет падать, а достижения медицины будут продлевать продолжительность жизни человека.

Чтобы пожилые люди не теряли воображения и творческих способностей и не стали обузой для постоянно уменьшающегося числа активных молодых людей, я часто выступал с предложениями модифицировать нашу систему образования таким образом, чтобы человек продолжал учиться до конца жизни.

Но как это сделать? Откуда взять столько учителей?

А кто говорит, что учителя должны быть людьми или вообще живыми существами?

Предположим, что в грядущем веке коммуникационных спутников станет значительно больше, чем сейчас. Кроме того, они будут значительно сложнее и "умнее". Предположим, что вместо радиоволн главным средством связи станут лазерные лучи, которые обладают гораздо более широкими возможностями.

В таком случае появится возможность создать многие миллионы отдельных каналов для звука и изображения, и уж совсем просто представить себе, что каждый человек на Земле получит свой собственный телевизионный канал.

Каждый человек (ребенок, человек средних лет или старик) будет иметь свой собственный выход, к которому он сможет в любое удобное для него время подключать обучающую машину. Это будет гораздо более разносторонняя интерактивная обучающая машина, чем те, что имеются у нас в настоящий момент, поскольку компьютерные технологии тоже не стоят на месте.

Мы можем надеяться, что такие машины будут достаточно сложными и гибкими, чтобы модифицировать свои программы (иными словами, "учиться") в результате деятельности ученика.

Ученик будет задавать вопросы, отвечать на них, делать заключения, высказывать свое мнение, благодаря чему машина оценит его прогресс и в соответствии с этим будет менять скорость и интенсивность курса обучения и, что еще важнее, ставить акценты на вопросах, которые больше всего занимают ученика.

Однако персональная обучающая машина не должна быть очень большой. Размером и внешним видом она может походить на телевизор. Возможно ли, чтобы такое маленькое устройство содержало столько информации, сколько необходимо учащемуся, которого интеллектуальное любопытство может завести достаточно далеко? Нет, если речь идет об изолированной обучающей машине, - но в таких машинах нет никакой необходимости.

В цивилизации с развитыми компьютерными технологиями, способной производить обучающие машины, непременно будут существовать компьютеризированные библиотеки. Они могут быть соединены единой сетью и подключены к единой планетарной библиотеке.

Все обучающие машины будут иметь прямую связь с планетарной библиотекой и смогут получить в свое распоряжение любую книгу, периодическое издание, документ, звуковую или видеозапись в закодированном виде. Дальше ученик либо увидит интересующий его материал на экране, либо получит в распечатанном виде на бумаге, чтобы иметь возможность изучить его потом, в более спокойной обстановке.

Разумеется, необходимость в учителях-людях не отпадет. Существуют некоторые предметы, например занятия спортом, театральным и ораторским искусством и тому подобное, где взаимодействие ученика с учителем просто необходимо. Кроме того, определенную ценность и интерес представляют групповые занятия студентов, когда они собираются вместе, чтобы обсудить друг с другом и с преподавателем какую-нибудь проблему, поделиться своими умозаключениями, сделать новые открытия.

После такого общения с себе подобными они могут с известным облегчением вернуться к всезнающей, гибкой и бесконечно терпеливой машине.

Но кто будет учить обучающие машины?

Естественно, тот, кто учится у машины, будет одновременно и учить ее. Люди, которые с удовольствием занимаются интересующими их вопросами, склонны думать, наблюдать, размышлять, ставить эксперименты и время от времени изобретать нечто новое, неизвестное до них.

Они будут делиться своими знаниями с машиной, которая в свою очередь зафиксирует полученную информацию (не забыв, разумеется, указать имя изобретателя) в планетарной библиотеке, где ей смогут получить другие машины. Новые сведения останутся в памяти машины и послужат отправной точкой для тех, кто придет следом. Таким образом, обучающие машины позволят людям устремиться к достижениям, которые сейчас невозможно даже предсказать.

Я рассуждал здесь лишь о технической стороне обучения, а как насчет содержания? Какие предметы будут изучать люди? Когда наступит век обучающих машин? Поговорим об этом в следующем эссе.

Все, что ты хочешь

Трудности в решении вопроса о том, какие профессии появятся в будущем, обусловлены тем, какое будущее мы для себя выберем. Если мы позволим цивилизации погибнуть, единственной профессией будет борьба за выживание, и сомневаюсь, что многие добьются в ней успеха.

Предположим, что нам удастся не только сохранить свою цивилизацию, но и сделать её процветающей и владеющей развитыми технологиями. В таком случае логичным кажется существование в будущем следующих областей деятельности: программирование, добыча полезных ископаемых на Луне, атомная и космическая инженерия, лазерные коммуникации, нейрофизиология и тому подобное.

Однако я не могу не думать о том, что развитие компьютеризации и автоматизации положит конец известным видам деятельности человека - всем этим отупляющим однообразным действиям, как физическим, так и умственным, которые могут превосходно выполняться машинами, причем машинами не сложнее тех, какие мы уже сейчас в состоянии создать.

Короче говоря, мир может стать настолько отлаженным, что потребуется лишь небольшая горстка людей-"прорабов", которые будут следить за тем, чтобы население Земли было накормлено, имело уютные дома и было избавлено от повседневных забот.

А что станет делать бoльшая часть человечества в практически полностью автоматизированном будущем? Как насчёт тех, у кого не окажется способности или желания работать по одной из новых профессий будущего - или для кого не найдётся в них места? Складывается впечатление, что из-за отсутствия работы в нынешнем понимании этого слова им просто нечего делать.

Пугающая мысль. Что станут делать люди, когда у них не будет работы? Будут сидеть и скучать? Или, что того хуже, станут раздражительны и неуравновешенны? Существует поговорка, что дьявол всегда находит тех, кто бездельничает, и творит зло их руками.

Но мы делаем выводы исходя из существующей в наше время ситуации, когда люди, предоставленные сами себе, неминуемо скатываются в пропасть.

Вспомните, что истории известны времена, когда аристократия жила в праздности, питаясь плодами труда живых машин из плоти и крови - иными словами, рабов и крестьян. При высоком уровне развития культуры аристократия занималась искусствами, литературой и философией. Разумеется, такое времяпрепровождение нельзя рассматривать как полезную работу, но оно давало пищу для ума, часто становилось темой интересных бесед и оживляло жизнь тех, кто мог позволить себе тратить время на подобные вещи.

Речь идёт о гуманитарных науках, и ими занимались люди, которым не нужно было ничего делать руками. Считалось, что такие занятия приносят гораздо больше удовлетворения и что они значительно возвышеннее технических наук - всего лишь полезных.

В таком случае, возможно, будущее увидит всемирную аристократию, которой станут служить единственно возможные в данной ситуации рабы сложные машины. И тогда возникнет гораздо более широкая и интересная программа развития гуманитарных наук, которые будут преподавать машины.

Люди выберут компьютерные технологии, или атомную инженерию, или исследования лунной поверхности и добычу полезных ископаемых, или любую другую профессию, которая в определённый момент будет важной для процветания мира. Почему бы и нет? Такие профессии, требующие от человека определённых умений и развитого воображения, станут привлекательны для многих, и я не сомневаюсь, что желающих найдётся достаточно, чтобы заполнить все необходимые места.

Впрочем, большинство людей займётся более приземлёнными делами. Они могут собирать марки, глиняную посуду, живопись, готовить экзотические блюда, пробовать себя в театральном искусстве и тому подобное. Иными словами, будет предоставлен широкий выбор возможностей, и единственным принципом станет следующий: "Всё, что ты хочешь".

Каждый человек под руководством обучающих машин, достаточно сложных, чтобы предложить ему разные варианты деятельности, сможет выбрать то, чем он больше всего хотел бы заниматься.

Достаточно ли разумен человек, чтобы понимать, какое именно дело он сможет делать лучше всего? Но почему бы и нет? Кто другой может это знать? А если вам нравится ваше занятие, вы, естественно, добьётесь в нем успехов.

А если люди решат ничего не делать? Просто проспать свою жизнь?

Если они этого хотят - пусть так и поступают. Только я сомневаюсь, что так будет. Ничего не делать - трудная работа, и лично мне кажется, её выберут те, кто никогда не имел возможности извлечь из своей души нечто более интересное и, следовательно, простое.

Получается, что в по-настоящему автоматизированном и образованном мире машины будут оказывать на людей гуманитарное влияние. Машины будут делать тяжёлую работу и тем самым облегчат жизнь человеку, который сможет заняться чем-нибудь более приятным и занимательным для себя.

Наши друзья

Термину "робот" всего шестьдесят лет. Его придумал и впервые употребил в своей пьесе "R. U. R." чешский драматург Карел Чапек – это слово на чешском языке означает "рабочий".

Однако сама идея значительно старше. Она родилась во времена, когда люди впервые начали мечтать о слуге, наделённом умом, сильном, не знающем ни усталости, ни скуки и не испытывающем разочарования. В греческих мифах богу огня Гефесту помогали золотые девушки, казавшиеся живыми и созданными из плоти и крови. А остров Крит охранял бронзовый великан по имени Талос, который без устали обходил его берега, чтобы не допустить туда врага.

Возможно ли существование роботов? И если да, так ли нам это нужно?

Механические устройства с пружинами, разными приспособлениями и храповиками, конечно, могут заставить похожие на людей машины действовать похоже на людей, но суть хорошего робота заключается в его способностях думать – причём так, чтобы он мог быть полезным без постоянного надзора со стороны человека.

Однако чтобы думать, нужен мозг. Человеческое существо состоит из микроскопических нейронов, каждый из которых обладает невероятно сложной субструктурой. В нашем мозгу имеется 10 миллиардов нейронов и 90 миллиардов сопутствующих им клеток, соединённых между собой исключительно сложным образом. Разве можно повторить что-нибудь подобное в искусственном виде и поместить в робота?

До изобретения электронного компьютера тридцать пять лет назад о нём даже и помыслить было невозможно. Прошло некоторое время после его рождения, и он становился всё компактнее и компактнее, с каждым годом вмещал в себя всё больше информации, а места занимал всё меньше.

Вполне возможно, что через несколько десятилетий появится крошечный компьютер размером с человеческий мозг, которым можно будет снабдить робота. Совсем не нужно, чтобы такой компьютер был столь же продвинутым, как человеческий мозг, достаточно, чтобы он мог руководить действиями робота, в чью задачу входит, скажем, пылесосить ковры, управлять гидравлическим прессом или наблюдать за лунной поверхностью.

Робот, естественно, должен иметь встроенный источник питания: не будем же мы вечно привязаны к розетке на стене. Эту задачу решить совсем не сложно. В определённом смысле батарейка, нуждающаяся в периодической подзарядке, ничем не отличается от живого существа, которому периодически требуется пища.

Но зачем придавать роботам вид человека? Не разумнее ли сконструировать специализированную машину, предназначенную для выполнения определённых заданий, не заставляя её страдать от неудобств вроде ног, рук и торса? Предположим, вы создадите робота, который сможет, засунув палец в печку, определить её температуру, а затем поддерживать её на одном уровне, манипулируя переключателем. Вне всякого сомнения, простой термостат не хуже такого робота справится с подобной задачей.

Однако подумайте вот о чём: за тысячи лет развития человеческой цивилизации мы создали технологию, приспособленную для удобств человека. Предметы, используемые людьми, конструируются таким образом, чтобы они подходили нам по размерам и форме. Машины строятся так, чтобы человек мог дотянуться до рычагов управления с учётом, например, длины и расположения человеческих пальцев.

Вспомните лишь о проблемах, которые возникают у тех, кто немного выше или ниже средней нормы – или делает всё левой, а не правой рукой – чтобы понять, как важно правильно использовать технологический прогресс.

В таком случае, если нам требуется управляющее устройство, которое сможет работать с инструментами и приборами, предназначенными для людей (а значит, сумеет вписаться в технологическую схему), разумнее всего построить это устройство, придав ему внешний вид человека, придав ему внешний вид человека, со всеми изгибами и сочленениями, характерными для человеческого тела. Нам совсем не нужно, чтобы данное устройство оказалось слишком тяжёлым или непропорциональным по нашим представлениям. Во всех отношениях соответствие среднему уровню будет как нельзя лучше.

Следует также заметить, что нам свойственно находить или воображать человеческие качества в существах и предметах, не имеющих никакого отношения к классу людей. Мы даём человеческие характеристики домашним животным и даже автомобилям. Мы персонифицируем природу и всё, что к ней относится, а в древние времена делали из разных природных материалов богов и богинь по образу и подобию человека.

И разумеется, когда мы возьмём на службу механизированного думающего партнёра (или, в конце концов, думающего слугу), то будем чувствовать себя в его обществе уютнее, а к нему относиться проще, если своими очертаниями он будет напоминать человека.

Гораздо легче подружиться с роботом, похожим на человека, чем со специализированной машиной, имеющей нейтральную форму. Иногда я думаю, что в том отчаянном положении, в котором сегодня оказалось человечество, мы будем рады иметь механических друзей, даже если они будут созданы нами самими.

Наши разумные инструменты

Роботам не нужно быть слишком умными, чтобы быть достаточно умными. Если робот сможет исполнять простые приказы и делать работу по дому, то есть управлять несложными машинами вроде кухонного комбайна, – иными словами, эффективно заниматься однообразной работой, – нас это полностью удовлетворит.

Построить робота непросто, потому что необходимо засунуть ему в голову компактный компьютер, если вы хотите, чтобы он хотя бы отдаленно напоминал человека. Сделать достаточно сложный компьютер размером с человеческий мозг тоже очень трудно.

Но забудем на время о роботах. А зачем нам вообще строить компактный компьютер? Детали, из которых делаются компьютеры, становятся все меньше и меньше – от вакуумных трубок и транзисторов до интегральных схем и силиконовых чипов. Предположим, что в дополнение к тому, что мы уменьшаем детали, мы одновременно увеличиваем всю структуру.

Мозг, который становится слишком большим, в конце концов начинает терять эффективность, потому что нервным импульсам требуется больше времени, чтобы добраться до места своего назначения. Даже самые быстрые из них развивают скорость лишь около 6 километров в минуту. Нервный импульс может попасть из одного отдела мозга в другой за 0,002 секунды, но в мозгу длиной в 15 километров – если мы в состоянии себе представить такой – импульсу потребуется 2,5 минуту, чтобы добраться туда, куда ему нужно. Дополнительная сложность, которая становится возможной благодаря большим размерам, окажется совершенно бесполезной просто потому, что информация будет слишком долго путешествовать и обрабатываться в цепях мозга.

Но компьютеры используют электронные импульсы, которые передвигаются со скоростью более 17,5 миллионов километров в минуту. Компьютер протяженностью 650 километров будет посылать электронные импульсы из конца в конец примерно за те же 0,002 секунды. По крайней мере, в этом отношении компьютер таких громадных размеров в состоянии обрабатывать информацию с той же скоростью, с какой это делает человеческий мозг.

Таким образом, если мы представим себе производство компьютеров, состоящих из все более и более миниатюрных деталей, которые все более и более сложно взаимодействуют между собой, и одновременно представим, что

наши компьютеры будут увеличиваться в размерах, не можем ли мы предположить, что рано или поздно наступит момент, когда они начнут выполнять работу, которую сейчас делают люди?

Существует ли теоретический предел разумности компьютера?

Я об этом не слышал. Мне кажется, что всякий раз, когда мы усовершенствуем какую-то модель, делая ее более сложной, возникает ощущение, что этот компьютер способен на большее. Всякий раз, когда мы увеличиваем компьютер в размерах, стараясь одновременно сохранить сложность каждой детали, выясняется, что компьютер способен на большее.

Итак, если мы научим делать достаточно сложные и достаточно большие компьютеры, почему они не могут быть наделены человеческим умом?

Кое-кто наверняка нам не поверит и скажет: «Разве может компьютер создать великую симфонию, произведение живописи или новую научную теорию?»

В таких ситуациях мне всегда хочется ответить вопросом на вопрос: «А вы можете?» Впрочем, не следует забывать, что в мире, населенном самыми обычными людьми, есть и великие люди, настоящие гении. Однако они становятся гениями лишь потому, что атомы и молекулы у них в мозгу организованы особым способом. У них в голове нет ничего другого, кроме атомов и молекул. Если мы особым образом выстроим атомы и молекулы в компьютере, он тоже сможет создавать гениальные произведения; и даже если отдельные его детали будут не такими крошечными и изощренно сложными, как в человеческом мозгу, мы компенсируем это увеличением размеров компьютера.

Кое-кто скажет: «Но компьютеры могут делать только то, на что они запрограммированы».

Ответ на это таков: «Совершенно верно. Но мозг тоже может делать только то, на что он запрограммирован – гениями. Частью программы мозга является способность учиться, что должно войти и в программу сложного компьютера».

На самом деле, если можно создать компьютер, не уступающий по уровню интеллекта человеку, почему нельзя сделать его умнее?

Действительно, почему? Может быть, в этом и заключается эволюция. За три миллиарда лет, методом проб и ошибок на уровне атомов и молекул, в результате чрезвычайно медленного и постепенного усовершенствования появился наконец вид, достаточно разумный для того, чтобы сделать следующий шаг вперед уже в течение века или даже нескольких десятилетий. И вот тогда начнется настоящий прогресс.

Однако если компьютеры станут умнее людей, не возникнет ли опасность, что они нас заменят? Ну а почему бы и нет? Они могут быть не только разумными, но и добрыми и позволят нам просто плыть по течению. Будут держать нас при себе в роли домашних животных или так, про запас.

А теперь подумайте, что мы сами сейчас делаем со всеми живыми существами и с самой планетой, на которой живем. Вполне возможно, уже пора нас заменить? Может быть, главная опасность заключается в том, что компьютеры будут развиваться недостаточно быстро, чтобы занять наше место?

Подумайте об этом^[6].

Законы роботехники

Довольно трудно думать о компьютерах, представляя себе вариант, когда они могут «захватить» наше место.

Заменят ли они нас, превратят ли в какой-то пережиток, выбросят ли на свалку, как мы в свое время расправились с копьями и трутницами?

Если мы представим себе компьютерный мозг внутри металлической имитации человека, которую мы называем роботом, страх окажется еще более ощутимым. Роботы так напоминают людей, что один только их внешний вид может послужить причиной возникновения у них мятежных мыслей.

Эта проблема стала одной из самых популярных в мире научной фантастики в 1920-1930-х годах, когдабыло написано множество рассказов, темой которых являлись роботы, восставшие и уничтожившие своих создателей.

Когда я был молодым человеком, мне ужасно надоели предупреждения, звучавшие в произведениях подобного рода, поскольку мне представлялось, что робот – это всего лишь машина, а люди постоянно строят машины. Учитывая, что все машины так или иначе представляют для нас опасность, мы специально встраиваем в них самые разнообразные защитные устройства.

В 1939 году я начал серию рассказов, в которых с симпатией описывались тщательно сконструированные машины, выполнявшие определенные задачи, причем в каждой из машин имелось встроенное устройство, обеспечивающее их миролюбие.

В рассказе, написанном в октябре 1941 года, я наконец дал имя этому защитному устройству – Три закона роботехники. (Я изобрел термин «роботехника», который до тех пор никогда и нигде не использовался.) Они звучат так:

1. Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред.

2. Робот должен повиноваться всем приказам, которые отдает человек, кроме тех случаев, когда эти приказы противоречат Первому закону.

3. Робот должен заботиться о своей безопасности в той мере, в какой это не противоречит Первому и Второму законам.

Эти законы внесены в компьютеризированный мозг робота и явились темой многих моих рассказов, посвященных роботам. По правде говоря, они так понравились читателям и звучали так разумно, что другие писатели-фантасты начали использовать их (никогда не цитируя напрямую – в отличие от меня), и все старые рассказы о роботах, уничтожавших своих создателей, просто умерли.

Ну, это научная фантастика. А как насчет работ по созданию сложных компьютеров и искусственного интеллекта, которые проводятся учеными? Когда строятся машины, обладающие собственным разумом, будут ли в их сознание внедрены законы, подобные Трем законам роботехники?

Разумеется да, поскольку создатели компьютеров и сами обладают высокоразвитым интеллектом. Более того, защита будет не только иметь некоторое отношение к Трем законам – она будет на них опираться.

В тот момент, когда я придумал Три закона, я не понимал, что человечество уже давным-давно пользуется ими. «Три закона инструментов» звучат следующим образом:

1. Инструмент должен быть безопасным для использования. (Это же очевидно! У ножей и мечей имеются рукоятки. А инструмент, который может причинить вред тому, кто взял его в руки – если, конечно, человек знает об опасности, – никогда не будет использован, каким бы полезным он ни казался.)

2. Инструмент должен выполнять свои функции при условии, что он не представляет ни для кого никакой опасности.

3. Инструмент должен оставаться в целости и сохранности во время его использования, если только его уничтожение не продиктовано соображениями безопасности или если это не входит в его функцию.

Никто никогда не цитирует эти три закона, поскольку все принимают их как должное. Каждый закон, если о нем говорят вслух, будет встречен дружным восклицанием вроде: «Ну, это же любому ясно!»

В таком случае давайте сравним «Три закона инструментов» c Тремя законами роботехники, и вы увидите, что они полностью совпадают. А разве может быть иначе? Ведь робот, или, если желаете, компьютер, является инструментом, которым пользуется человек.

Но можно ли сказать, что мы защищены от всех неприятностей в достаточной степени? Подумайте об усилиях, которые предпринимаются, чтобы сделать автомобили безопасными, – однако они продолжают убивать около 50 000 американцев в год. Подумайте об усилиях, которые предпринимаются, чтобы обезопасить банки, – однако ограбления продолжаются. Подумайте об усилиях, которые предпринимаются, чтобы защитить компьютерные программы, – однако количество компьютерного мошенничества растет.

Впрочем, если компьютеры станут достаточно разумными, чтобы «перехватить инициативу», они уже не будут нуждаться в ограничениях, предписываемых Тремя законами. И тогда по доброте душевной они решат заботиться о нас и оберегать от неприятностей и проблем.

Однако кое-кто из вас может возразить, что мы не дети и, как только возникнет необходимость нас охранять, мы лишимся своей человеческой сути.

Правда? Посмотрите на сегодняшний мир и мир прошлого и задайте себе вот какой вопрос: в самом ли деле мы не дети (причем склонные к насилию и уничтожению всего вокруг) и справедливо ли утверждение о том, что за нами не нужно присматривать?

Если мы хотим, чтобы с нами обращались как со взрослыми, нам следует вести себя как взрослые. И когда же начнем?

Будущая фантастика

В прошлом три фундаментальных достижения в области коммуникаций полностью изменили все области нашей жизни. Первое – это речь, второе – письмо и третье – книгопечатание.

Сейчас можно говорить о четвертом достижении, не менее важном, чем первые три, – о компьютере. Четвертое революционное изобретение позволит человеку развить свои творческие способности до небывалых высот. И если мы не уничтожим мир при помощи ядерного оружия, перенаселения или загрязнения окружающей среды, мы получим мир технодетей, настолько отличающийся от нынешнего, насколько нынешний отличается от мира пещерного человека. Каким будет мир следующего поколения по сравнению с миром наших предков?

Ответ, который напрашивается сам собой: компьютер можно рассматривать как еще один вид развлечения, что-то вроде супертелевизора. Его можно будет использовать для сложных игр, общения с друзьями и других простых вещей. Однако даже это может коренным образом изменить нашу жизнь. Прежде всего, общение через компьютерные сети уничтожит расстояния. Весь земной шар станет представляться нам похожим на соседний город или даже дом – и это будет иметь важные последствия. Человечество сможет считать себя единым целым, а не сборищем постоянно враждующих социальных групп. В мире появится общий lingua franca, язык (вне всякого сомнения, близкий по своему строению к современному английскому), который будут понимать все, хотя люди, разумеется, сохранят свои родные языки для местного пользования.

Затем, поскольку коммуникации больше не будут представлять никаких проблем, а механическими и электронными устройствами можно будет управлять издалека (например, телеметрия уже сейчас позволяет инженерам отправлять инструкции – и получать ответы – на устройства, которые находятся в районе других планет в миллиардах километров от Земли), благодаря компьютерам исчезнет необходимость использовать транспортные средства для сбора информации.

Естественно, никто не намерен запрещать путешествия. Вы по-прежнему сможете лично отправиться в туристическую поездку или навестить друзей и родных. Но вам больше не придется сражаться с толпами людей только для того, чтобы получить сведения, которые можно передать по компьютеру.

Это значит, что технодети будущего привыкнут жить в децентрализованном мире и смогут делать все, что им необходимо, прямо из собственного дома или из того места, где они в данный момент окажутся. Получается, что они будут одновременно чувствовать себя совершенно изолированными и связанными друг с другом.

Дети следующего поколения – и общество, которое они построят, – станут свидетелями огромной пользы, приносимой компьютерами в области образования. В настоящее время наше общество заинтересовано в том, чтобы дать образование максимально возможному количеству детей. Ограниченное число учителей приводит к групповому методу обучения. Каждый ученик школы, находящейся в данном районе, штате или государстве, получает примерно одинаковое образование, причем одинаковыми методами. Но из-за того, что каждый ребенок имеет индивидуальные пристрастия и способности, результаты группового обучения не дают желаемых результатов. Например, большинство взрослых, сохранивших весьма неприятные воспоминания о своей школьной жизни, не хотят учиться дальше. Они считают, что с них достаточно.

Учение может доставить удовольствие, даже стать всепоглощающим занятием, если позволить ребенку заниматься тем, что лично ему интересно, причем тогда и так, как он хочет. В настоящий момент такая система возможна благодаря существованию публичных библиотек. Но библиотека – не слишком удобное средство обучения. Туда нужно идти, взять можно только ограниченное количество книг, которые следует возвратить через определенное время.

Совершенно очевидно, что решение этой проблемы заключено в переносе библиотек в дома. Ведь проигрыватели помогли нам получить концертный зал прямо у себя дома, телевизор заменил кинотеатр. А компьютер может стать нашей домашней библиотекой. Дети будущего получат возможность удовлетворить свое любопытство. С самого раннего возраста они научатся управляться со своим компьютером и давать ему определенные задания. По мере возникновения разных интересов (которыми, надеюсь, будут руководить школьные учителя) они смогут больше узнавать за более короткое время, а кроме того, получат возможность расширить диапазон своих познаний и увлечений.

В образовании усилится компонент самомотивации. Возможность следовать по самостоятельно выбранной дороге позволит техноребенку получать от процесса обучения удовольствие, в результате он превратится в активного техновзрослого – любознательного, энергичного, готового расширить свой интеллектуальный кругозор до тех пор, пока его мозг не состарится.

Новый подход к проблемам образования обязательно повлияет на другую область нашей жизни – работу. До настоящего момента большинство людей работают в местах, где их мозг подвергается серьезной нагрузке. Во времена, когда главной была грубая физическая работа, мало у кого появлялась возможность поднять глаза к небу и посмотреть на звезды, задуматься об абстрактных вещах. Даже когда промышленная революция подарила людям машины, которые освободили их от тяжелого физического труда, бессмысленная «квалифицированная» работа никуда не делась. И сейчас те, кто трудятся на конвейерах или в офисах, выполняют однообразные операции, не требующие затрат умственной энергии.

Впервые в истории умелые машины, или роботы, смогут выполнять эту утомительную работу. Любая простая и однообразная работа, с которой роботы в состоянии справиться, возможно, даже лучше людей, должна считаться ниже нашего достоинства. По мере того как технодети будут превращаться в техновзрослых и начнут работать, у них появится достаточно времени для проявления изобретательности и творческих способностей, чтобы отдать свой талант театру, науке, литературе, вопросам управления государства и развлечениям. Они будут готовы к такой работе благодаря компьютеризации образования.

Кто-то наверняка скажет, что нельзя рассчитывать, будто творческие способности начнут проявляться сразу у большого количества людей. Они так думают, потому что живут в мире, в котором мало кому удается избежать интеллектуального уничтожения на работе, которая не требует работы ума. Все повторяется: всегда считалось, что грамотность, например, доступна лишь тем, кто обладает умственными способностями, особо подготовленными для восприятия задач чтения и письма. Разумеется, с появлением книгопечатания и массового образования выяснилось, что грамотными в состоянии стать большинство людей.

Что все это означает? Что нам придется жить в мире безделья? Как только компьютеры и роботы станут делать за нас скучную механическую работу, мир начнется стремительно развиваться. Появятся ли в результате новые «гении Возрождения»? Да. Сейчас отдых составляет небольшую часть нашей жизни, которая либо плотно используется вследствие недостатка времени, либо пропадает из-за ничегонеделания в отчаянной попытке забыть о существовании ненавистного мира работы. Когда мы получим намного больше свободного времени, у нас пропадет ощущение, будто мы живем по часам, которые постоянно убегают вперед, и не возникнет желания восстать против рабства ненавистной работы. Люди смогут не спеша попробовать разные виды деятельности, стать знатоками сразу в нескольких областях, развить свои таланты.

Я не пытаюсь сочинять будущее. История знала времена, когда люди имели рабов – жестокую человеческую версию компьютеров, – которые на них работали. Другие имели покровителей, которые их поддерживали. Когда даже у небольшого количества людей появляется достаточно свободного времени, чтобы следовать за своими интересами, от этого тут же выигрывают культура и искусство. Золотой век в Афинах в V веке до нашей эры, итальянское Возрождение в XIV-XVI веках являются самым ярким тому примером.

Люди не просто получат возможность заниматься тем, что им нравится, – многим захочется поделиться своими достижениями с остальными. Ведь большинство из нас природа одарила талантами. Мы поем, когда принимаем душ, участвуем в самодеятельных спектаклях или в парадах. Я полагаю, что XXI век увидит общество, в котором одна треть населения будет занята в развлечении остальных двух третей.

Кроме того, обязательно появятся новые формы развлечений, которые сейчас представляются нам весьма смутно. Трехмерное телевидение предвидеть легко. Да и само космическое пространство станет новой ареной для деятельности. Например, при земном тяготении, приближающемся к нулю, игра в теннис и футбол могут приобрести совсем иной вид. Балет и даже просто танцы будут поражать нас своей необычностью и потребуют особой координации движений. Наблюдая за такими представлениями, мы будем получать истинное наслаждение, поскольку двигаться вверх и вниз станет так же просто, как назад и вперед или влево и вправо.

А как насчет тех людей, которые не захотят делиться с окружающими своими достижениями и вместо этого решат уйти в собственный мир? Например, человек, изучающий историю костюма, сможет получить необходимую ему информацию из мировых библиотек, просто находясь у себя дома. А вдруг мы окажемся в мире, где огромное количество интеллектуалов станет затворниками? Вдруг создадим интровертов?

Лично я считаю, что такая возможность пренебрежительно мала. Тот, кто отчаянно интересуется какой-то одной областью знания, чаще всего становится добровольным миссионером. Такие люди обязательно захотят поделиться своими открытиями с остальными. Даже сегодня люди, занимающиеся изучением какого-то предмета, склонны рассказывать о своих достижениях другим, а не сидеть тихонько в углу. Если и существует какая-то опасность, так это то, что появится больше зануд, желающих всем поведать о предмете своих изысканий, чем отшельников.

Не следует забывать и о тех, кто делится своими знаниями, движимый желанием объединиться с другими людьми, создать, пусть и временно, собственный мир, в котором всех занимает одно и то же дело. В 1970-х годах кому-то пришла в голову мысль создать общество любителей «Звездных войн», предполагая, что в него войдет не больше сотни человек. В результате желающих стать членами клуба оказалось несколько тысяч (а еще считается, что телевидение разобщает!). Кроме того, я не сомневаюсь, что многие выберут для себя общение при помощи компьютеров – в диалоговом режиме.

Я уверен, что возникнет глобальная компьютерная система связи, когда мы сможем общаться с теми, кто живет на другом конце света и разделяет наши интересы. Будут проходить постоянные обмены мнениями, в которых станут участвовать самые разные люди, появляться новые участники и идеи. А в результате процесс обучения и образования будет идти непрерывно.

Я предвижу возникновение общества, пропитанного духом творчества, где люди тянутся друг к другу, новые идеи возникают и распространяются с невиданной доселе скоростью, перемены и самые разнообразные достижения улучшают нашу планету (не говоря уже о небольших искусственных мирах, созданных в космосе). Это будет новый мир, который будет рассматривать прежние времена как период, когда жили лишь наполовину.

Машины и роботы

С точки зрения физики машина – это устройство, которое переносит силу из одной точки, где она прилагается, в другую, где она используется и в этом процессе изменяет свою мощность и направление.

В этом смысле для человеческого существа трудно использовать что-либо, что не является частью его тела, не включая в этот процесс машин. Пару миллионов лет назад, когда еще трудно было решить, перейдена ли уже грань между обезьяной и человеком, существовала практика обделывания камней, и их острые края служили первобытными ножами.

Даже такой заостренный камень можно считать машиной, поскольку сила, которая прикладывается к тупому концу рукой, передается на острый конец и в процессе становится значительнее. Сила, распространяющаяся по большой площади тупого конца, равняется силе, которая поступает на маленький острый. Следовательно, давление (произведение силы на площадь) увеличивается и, без увеличения общей силы, влияет на действие. И тогда камень с острым краем может «вгрызаться» в предмет – в отличие от круглого камня или человеческой руки.

В реальной жизни никто, кроме самых упрямых физиков, не назовет заостренный камень машиной. В действительности мы считаем машинами достаточно сложные устройства и склонны давать им имена, если они не направляются напрямую человеком.

Чем меньше устройство зависит от человека, тем более механическим оно считается. В результате целая отрасль техники занимается конструированием машин, которые все менее и менее требуют человеческого контроля и все более и более обладают чем-то вроде собственной воли. Заостренный камень – это почти часть руки, которую он никогда не покидает. Копье объявляет о своей независимости в тот момент, когда оно выпущено из руки.

Уход от прямого и постоянного контроля за механизмами позволил человеку, даже в примитивном обществе, сделать шаг вперед по дороге экстраполяции и представить себе устройства, еще более независимые и самостоятельные. И тут же возник некий вид фантазий, который кое-кто, дающий этому термину более широкое определение, чем я, назовет научной фантастикой.

Человек передвигается на ногах при помощи прямого и непосредственного контроля собственных действий; верхом на лошади – управляя более сильными мышцами животного при помощи поводьев и собственных пяток; на корабле – используя невидимую силу ветра. Почему бы не пойти дальше, например, к семимильным сапогам, ковру-самолету, самоходным лодкам? Сила, которая применяется в подобных устройствах, называется «волшебной», ею обладают сверхлюди и наделенные трансцендентальной энергией боги и демоны.

Подобные фантазии касаются не только физических возможностей неодушевленных предметов, но и чрезмерно развитых умственных способностей объектов, считающихся неодушевленными. Искусственный интеллект – вовсе не современное понятие.

Греческий бог огня Гефест, согласно «Илиаде», имел в своем дворце помощниц – золотых механических девушек, которые были так же энергичны, подвижны и умны, как и существа из плоти и крови.

А почему бы и нет? В конце концов, если человек-кузнец создает неодушевленный механический предмет из самого обычного железа, почему бы богу-кузнецу не произвести на свет неодушевленный предмет из благородного металла – золота – и не наделить его разумом? Это очень простая экстраполяция, являющаяся второй натурой писателей-фантастов (которые в примитивные времена, в отсутствие науки, являлись сочинителями мифов).

Однако ремесленники-люди, наделенные достаточным интеллектом, тоже в состоянии создавать механические существа. Вспомните Талоса, бронзового воина, созданного Дедалом – Томасом Эдисоном греческих мифов. Талос охранял берега Крита, обходя остров один раз в день и прогоняя прочь чужаков. Жидкость, которая поддерживала в нем жизнь, удерживалась пробкой, находившейся у него в пятке. Когда аргонавты высадились на Крите, Медея при помощи волшебства вытащила пробку, и Талос лишился своей псевдожизни.

(Придать символическое значение этому мифу очень просто. Крит начиная с IV тысячелетия до нашей эры, еще до того как греки появились в Греции, имел военно-морской флот, первый в истории человечества. Флот позволил жителям острова создать империю, включив в нее близлежащие острова и часть материка. Греческие варвары, напавшие на эти земли, до определенной степени являлись поданными этой империи. Воины в бронзовых доспехах охраняли владения империи на своих кораблях в течении двух тысяч лет – но все-таки потерпели поражение. Пробка была вынута, если можно так сказать, когда в 1500 году до нашей эры на острове Тера началось извержение вулкана и наводнение сильно ослабило критскую цивилизацию. Вот тогда и появились греки. Однако тот факт, что миф является отдаленным и искаженным изложением действительных событий, не мешает ему стать напоминанием о том, как устроено воображение человека.) Получается, что с самого начала машина заставила человечество обратить свое внимание на двоякую проблему. Пока машина полностью находится под контролем человека, она является полезной и заметно облегчает нам жизнь. Однако люди знают по собственному опыту (причем уже довольно давно), что технология развивается, машины неминуемо становятся лучше и сложнее, а их усовершенствование постоянно движется в направлении уменьшения контроля человека и увеличения автономности – причем на головокружительной скорости.

Чем меньше человек контролирует машины, тем более пугающими они становятся. Даже в тех случаях, когда этот процесс внешне не заметен или происходит чрезвычайно медленно, не требуется большого ума, чтобы заглянуть в будущее, во времена, когда машины полностью освободятся от контроля людей. Это нас пугает.

А чего мы боимся?

Самым простым и очевидным ответом является следующий: мы боимся, что машины, переставшие нам подчиняться, могут причинить людям вред. В действительности любое технологическое достижение, даже самое фундаментельное, несет в себе двойной аспект «хорошо-плохо», и, следовательно, мы смотрим на него с любовью и страхом.

Огонь вас согревает, дает вам свет, готовит для вас еду, плавит руду – но если он вырвется на свободу, то сжигает и убивает. Ваши ножи и копья убивают ваших врагов (животных и людей) – но если они оказываются в руках ваших врагов, они становятся смертельно опасны для вас. Примеры можно приводить до бесконечности, потому что нет на свете ни одного вида человеческой деятельности, которая, вырвавшись из-под контроля и причинив вред, не вызвала бы у многих тяжелого вздоха и слов: «Вот если бы мы жили простой и добродетельной жизнью наших предков, которые не знали этих новомодных глупостей!»

Но неужели страх перед самыми разными несчастьями, идущий из древних времен, неужели запрятанный в самых глубинах нашей души ужас так трудно выразить, что он становится причиной создания мифов?

Думаю, нет. Страх перед неудобствами и вредом, периодически причиняемым нам машинами (по крайней мере, причиняемым до недавних пор), заставляет человека лишь печально вздыхать. Удовольствие, которое человек испытывает, пользуясь машинами, всегда перевешивало страхи. Мы можем сделать такой вывод, заглянув в историю, где мы вряд ли найдем хоть один пример отказа человечества от какого-нибудь технического достижения из-за неудобств или опасений перед его побочными эффектами. Да, бывало, что технологический прогресс замедлялся, приостанавливался или цивилизация была отброшена в своем развитии назад из-за войн, гражданских беспорядков, эпидемий или природных катаклизмов, и мы называем эти периоды истории «темными временами», а люди, пережившие их, стараются сделать все возможное, чтобы уже следуещее поколение вернулось на путь прогресса.

Человечество всегда было склонно бороться со злом, которое несет в себе развитая технология, не путем отказа от нее, а достижением еще более высокого уровня развития. Дым от печи выводится из дома при помощи трубы. Чтобы защититься от опасности, которую представляет собой копье, люди придумали щит. Города обносили высокими стенами, чтобы их не могла разрушить вражеская армия.

Эта тенденция, несмотря на постоянные протесты, продолжается и по сей день. Так появился характерный продукт нашего времени – автомобиль. Он загрязняет воздух, создает шум, убивает пятьдесят тысяч американцев в год и наносит повреждения сотням тысяч. Но разве кто-нибудь всерьез предполагает, что американцы добровольно откажутся от своих кровожадных любимцев? Даже участники маршей протеста, выступающие против механизации современной жизни, приезжают на место сбора на машинах.

В первый раз большое количество людей увидело грандиозное зло, которое несет в себе прогресс и которое невозможно уравновесить никакими положительными аспектами, в 1945 году, когда появилась атомная бомба. До тех пор никакое достижение технологического прогресса не вызывало такого яростного протеста населения Земли.

На самом деле реакция на атомную бомбу вызвала к жизни новую тенденцию

– люди стали еще жестче выступать против других достижений науки, побочные эффекты которых они считали недопустимо опасными. Это, например, биологическое оружие, сверхзвуковые самолеты, генетические эксперименты, проводимые на микроорганизмах, ядерные реакторы, аэрозольные баллончики.

И тем не менее ни от чего из этого списка мы не отказались.

Однако мы вышли на верный путь. Нас не особенно пугают машины, если мы знаем, что, несмотря на вред, который они могут нам причинить, они несут с собой и положительное начало. Или что они опасны только для некоторых из нас

– например, для тех, кто оказался на месте автомобильной катастрофы.

Большинству ведь удается остаться в живых и радоваться удобствам, которые дарят нам автомобили.

Нет, только когда машины начинают угрожать всему человечеству таким образом, что каждый отдельный его представитель чувствует, что ему лично не удастся избежать опасности, – только тогда страх пересиливает привязанность.

Но поскольку технологический прогресс начал угрожать благополучию людей лишь в последние тридцать лет, до тех пор мы ничего не боялись – а может быть, человечеству всегда угрожала опасность?

В конце концов, разве человек может погибнуть только став жертвой грубой физической силы? Разве машины не могут уничтожить суть человечества, наш мозг и душу, не тронув при этом тела, которые остаются в целости, сохранности, тепле и уюте?

Например, многие боятся, что телевидение лишает людей способности читать, а благодаря карманным калькуляторам они разучатся считать. Вспомните о спартанском царе, который, увидев катапульту в действии, с горечью заявил, что пришел конец человеческой отваге.

Разумеется, такие, не слишком заметные на первый взгляд, опасности существовали с того самого момента, как человечество сумело до определенной

– весьма незначительной – степени подчинить себе природу, что уменьшило для него опасность прямого физического ущерба.

Существует два вида перемен, которые происходят во вселенной. Одна из них циклична и совершенно безопасна.

День и ночь, зима и лето, дождь и хорошая погода регулярно сменяют друг друга. Следовательно, о настоящих переменах здесь говорить нельзя. Такое положение может наводить на нас тоску, но оно удобно и вселяет чувство безопасности и покоя.

По правде говоря, идея коротких циклических перемен, означающих отсутствие настоящих перемен, настолько устраивает людей, что они стараются найти эту закономерность и в других областях. Например, в отношениях между людьми существует понятие смены поколений, династий, империй. Аналогия с природными циклами не слишком правильна, поскольку в данных случаях повторение не всегда бывает абсолютным, и это утешает.

Цикличность оказалась настолько привлекательным понятием для человека, что мы часто видим ее там, где ее нет.

Если речь идет о вселенной, все свидетельства указывают на гиперболическую эволюцию: вселенная, которая постоянно разрастается после одного начального взрыва и заканчивает свои дни в виде бесформенного газового облака и черных дыр. Однако наши чувства заставляют нас, вопреки всем фактам, придумывать понятия колебательных, цикличных, повторяющихся вселенных, в которых даже черные дыры являются лишь воротами, ведущими к новым большим взрывам.

Однако существует еще один вид перемен, которых следует избегать любой ценой и которые несут в себе зло. Это перемены в одну сторону, такие, последствия которых исправить невозможно.

Что же в них плохого? Одна из них затрагивает нас непосредственно и искажает нашу собственную вселенную.

Мы рано или поздно стареем, и хотя когда-то мы были молоды, юность уже никогда к нам не вернется. Наши друзья умирают, и хотя когда-то они были живы, они уже никогда не будут с нами. И с этим мы ничего не можем поделать! Тот факт, что жизнь заканчивается смертью, не имеющей никакого отношения к циклическим переменам, пугает нас и одновременно наполняет осознанием собственного бессилия.

А хуже всего то, что вселенная с нами не умрет. Она движется вперед, живет, продолжая наслаждаться своими циклами, а мы страдаем от ее равнодушия к тому факту, что нас уже больше никогда не будет.

Более того, другие человеческие существа не умирают вместе с нами. Молодые люди, родившиеся после нас и в самом начале нашей жизни зависевшие от нас, вырастают и занимают наше место, когда мы стареем и умираем. И от этого мы тоже страдаем.

Я сказал, что бесполезно сражаться с ужасом, который несет с собой смерть, с осознанием того, что жизнь будет продолжаться и на наше место придут другие? Это не совсем так. Бесполезность становится очевидной, только если мы пытаемся ухватиться за доводы разума, но нет никакого закона, требующего, чтобы мы так поступали, – и мы так не поступаем.

Смерти можно избежать простым отрицанием ее существования. Мы можем считать, что наше появление на Земле – всего лишь иллюзия, короткий испытательный срок перед вступлением в последующую жизнь, где ничто не меняется и нам не грозят необратимые изменения. Или мы можем верить в то, что умирает только наше тело, но в нас имеется некая бессмертная составляющая, которая после смерти одного тела перебирается в другое – и так до бесконечности.

Мифические представления о загробной жизни и трансмиграции могут сделать жизнь вполне терпимой для многих людей и позволить им относиться к приближающейся смерти гораздо спокойнее. Однако страх перед смертью в данном случае лишь замаскирован и скрыт – он не исчезает совсем.

В греческих мифах рассказывается об успешной замене одних бессмертных другими – и мы получаем огорчительное доказательство того, что даже вечная жизнь и сверхъестественные возможности не защищают от опасности перемен и от унижения, которое приносит с собой осознание того, что на твое место придут другие.

Греки считали, что сначала вселенной правил беспорядок (Хаос), ему на смену пришел Уран (небо), чьи искусно разбросанные звезды и планеты, движущиеся по сложным орбитам, символизировали порядок (Космос).

Однако Урана оскопил его сын Кронос. Кронос, его сестры и братья и их потомки правили вселенной.

Кронос боялся, что его дети поступят с ним так же, как он со своим отцом (нечто вроде цикла необратимых перемен), и пожирал их, как только они рождались. Однако жена сумела его обмануть, спасти своего последнего сына – Зевса – и спрятать его в безопасном месте. Зевс вырос, достал своих братьев и сестер из желудка отца, выступил войной против Кроноса и его сторонников, победил и занял место правителя.

(В других культурах также существуют мифы о заменах подобного рода – даже в нашей собственной. Сатана пытался занять место Бога, но потерпел неудачу; этот миф получил самое яркое выражение в «Потерянном рае» Джона Милтона.) Мог ли Зевс чувствовать себя в безопасности? Он полюбил нереиду по имени Фетида и женился бы на ней, если бы парки не предупредили его, что Фетиде суждено родить сына, который окажется сильнее отца. Получалось, что ни Зевс, ни какой-то другой бог не могли на ней жениться. И потому ее заставили выйти замуж за смертного, Пелея. Она родила смертного сына, единственного ребенка, которого имела, – так говорится в мифах. Ее сын Ахиллес был намного сильнее своего отца (и, как и Талос, имел только одно слабое место – пятку, пронзив которую его можно было убить).

А теперь давайте перенесем страх перед необратимыми переменами и опасностью, что другой займет твое место, на отношения людей и машин. И что же у нас получается? Естественно, больше всего мы боимся не того, что машины причинят нам физический вред, а того, что они вытеснят нас и займут наши места. И дело не в том, что наша деятельность перестанет быть эффективной, – просто мы станем больше никому не нужны, словно устаревшая модель какого-нибудь устройства.

Идеальная машина – это умная машина, и для рассказов о ней есть только один сюжет: она создается, чтобы служить человеку, но в конце концов оддерживает над ним верх. Она не может существовать, не угрожая захватить наше место в мире, и, следовательно, ее необходимо уничтожить – иначе погибнем мы сами.

Всегда существует опасность метлы ученика колдуна, голема рабби Лоу, чудовища, созданного доктором Франкенштейном. Как рожденный из нашего тела ребенок занимает наше место, так и машина, рожденная силой нашей мысли, заменяет нас.

«Франкенштейн» Мэри Шелли, увидевший свет в 1818 году, демонстрирует нам пик страха, однако обстоятельства сложились таким образом, что этим страхам не суждено было сбыться – по крайней мере, довольно долго.

Между 1815 годом, когда закончилась целая серия европейских войн, и 1914 годом, увидевшим начало новой войны, был короткий период, когда человечество могло себе позволить роскошь оптимистических настроений насчет своих отношений с машинами. Промышленная революция неожиданно наделила людей новым могуществом и претворила в жизнь мечты о воцарении технологической утопии на Земле, вместо надежды увидеть ее в мифическом раю. Положительные аспекты, которые несли в жизнь машины, значительно перевешивали отрицательные, и любовь к ним стала сильнее страха.

Именно тогда и родилась современная научная фантастика – под этим термином я подразумеваю вид литературы, которая описывает общество, отличающегося от нашего уровнем технологического развития и своим социальным устройством. Предполагается, что мы рано или поздно, путем изменений в вышеуказанных областях, перейдем в какое-нибудь из таких обществ. (Этим научная фантастика отличается от фэнтэзи или от «спекулятивной» фантастики, где придуманное общество не может быть связано с нашими никакими разумными переменами.) Благодаря времени, когда она родилась, современная научная фантастика звучала весьма оптимистично. Отношения человека и машины осуществлялись на уровне пользования и управления. Могущество человека росло, машины были его послушными инструментами, при помощи которых он добывал для себя благополучие, чувствовал себя спокойно и уверенно и путешествовал в самые удаленные уголки вселенной.

Оптимистические настроения встречаются и по сей день, в особенности в произведениях тех писателей, чьи представления успели сформироваться до появления атомной бомбы, – я могу назвать среди них Роберта Хайнлайна, Артура К. Кларка и себя.

Тем не менее с началом Первой мировой войны людей охватило разочарование. Оказалось, что научно-технический прогресс, обещавший людям рай, способен устроить на Земле самый настоящий ад. Прекрасный самолет, реализация многовековой мечты, может нести на борту бомбы; химическая промышленность, выпускавшая лекарства, анестетики и краски, производит отравляющие газы.

И снова нас охватил страх, что кто-то другой отнимет у нас наше место под солнцем. В 1921 году, через некоторое время после Первой мировой войны, свет увидела драма Карела Чапека «R. U. R.» – снова рассказ о Франкенштейне, только на планетарном уровне. Было создано не одно чудовище, а целая армия роботов (по-чешски это слово означает «рабочий»). И не одно чудовище выступило против своего создателя, а целая армия роботов стерла с лица Земли человечество и заняла место людей.

С началом выхода в свет журнала, посвященного научной фантастике, с 1926 по 1959 год (треть века или целое поколение) оптимизм в научной фантастике активно сражался с пессимизмом – главным образом, благодаря влиянию Джона У. Кэмпбелла-младшего – и победил.

Начиная с 1939 года я написал серию важных рассказов о роботах, которые совершенно сознательно противостояли «комплексу Франкенштейна» и повествовали о роботах как о слугах, друзьях и союзниках человечества.

Впрочем, в конце концов победил все-таки пессимизм.

Во-первых, механизмы стали пугающими. Разумеется, атомная бомба грозила физическим уничтожением, но хуже нее была быстро развивающаяся электронная машина – компьютер. Казалось, компьютеры крадут у человека душу. Очень легко и быстро они решают наши рутинные проблемы, и мы все чаще и чаще доверчиво предоставляем им право решать за нас самые разные вопросы и принимаем их решения с унизительной покорностью.

Бомба может нас уничтожить, компьютер – заменить.

Вторая причина, в отличие от первой, не лежит на поверхности и заключается в том, что изменился характер писателя фантаста.

До 1959 года существовало множество разделов литературы, причем научная фантастика считалась среди них самой незначительной. Писатели получали меньше денег и славы, чем представители других разделов, поэтому в данную область шли только те, кто был настолько одержим ее идеями, что слава или деньги для них отступали на второй план. Очень часто их одержимость рождалась из всепоглощающей любви к науке, и писатели создавали произведения, в которых человек завоевывал вселенную, научившись подчинять ее своей воле.

В 1950-х годах, однако, журналы, которые печатали литературные произведения, погибли в неравной борьбе с телевидением, и к началу 1960-х единственной областью литературы, которая процветала и даже расширяла свои владения, стала научная фантастика. Ее журналы продолжали выходить, начался страшный бум – появились книжки в мягких обложках. До некоторой степени научно-фантастическая литература умудрилась даже проникнуть на телевидение и в кино, хотя до великих побед еще было далеко.

А это означало, что в 1960-1970-х годах молодые писатели пришли в научную фантастику не потому, что они очень хотели, а потому, что она уже существовала, и потому, что у них не было особого выбора. А еще это означало, что многие молодые писатели не имели ни малейшего представления о науке и не любили ее – скорее относились к ней враждебно. Такие писатели с готовностью восприняли идею страха из пары «любовь-страх», когда речь заходила об отношениях человека и машины.

В результате современная научная фантастика очень часто представляет нам – снова и снова – миф о ребенке, который занимает место своего отца, о Зевсе, который занимает место Кроноса, о Сатане, который занимает место Бога, о машине, которая занимает место человека.

Это самые настоящие ужасы, и их не следует читать.

Но позвольте мне в конце сделать свой собственный – достаточно циничный

– комментарий. Хотя, как вы помните, Кронос предвидел, что его место может занять другой, и хотя он уничтожал своих детей, чтобы это предотвратить, его все равно заменил Зевс, причем по справедливости, поскольку был лучшим правителем.

Итак, может получиться, что, хотя мы будем ненавидеть машины и сражаться с ними, они все равно нас заменят, причем по справедливости, поскольку разумная машина, рожденная нами, вполне может оказаться лучше нас и будет упорно продвигаться вперед, стараясь понять вселенную и правильно ее использовать, и сумеет покорить вершины, недоступные нам.

Новая профессия

Давно, в 1940 году, я написал рассказ, в котором главную героиню звали Сьюзен Кэлвин. (Господи, это же полвека назад!) По профессии она была «робопсихологом» и знала о роботах все, что необходимо. Естественно, речь идет о научно-фантастическом рассказе. В течение следующих нескольких лет я написал еще несколько историй про Сьюзен Кэлвин, которая – так я захотел – родилась в 1982 году, училась в Колумбийском университете, защитила диплом по роботехнике и закончила университет в 2003-м. Она поступила в аспирантуру и к 2010 году работала в корпорации «Ю. С. Роботс энд мекэникл мен». Когда я сочинял эти рассказы, я относился к ним не слишком серьезно. Я писал «всего лишь» научную фантастику.

Однако, как ни странно, в жизни все получается именно так, как я тогда себе представлял. Роботы используются на конвейерах, и с каждым годом им находится все больше и больше применений. Машиностроительные компании десятками тысяч внедряют их у себя на заводах. Кроме того, роботы появляются и в других областях нашей жизни, и уж можете не сомневаться, более сложные и умные роботы скоро займут места у чертежных досок и в проектировочных мастерских. Естественно, благодаря роботам отпадет необходимость в некоторых видах деятельности, но и появятся новые профессии. Прежде всего, их нужно будет конструировать. Строить и устанавливать на рабочих местах. Затем, поскольку ничто не безупречно, их придется время от времени чинить. Чтобы такие ситуации возникали как можно реже, а поломки не носили серьезного характера, потребуется достаточно сложная система обслуживания. Вполне возможно, что робота даже придется переделывать, чтобы он в сложившейся ситуации мог выполнять другую работу.

Для этих целей нам понадобятся люди, которых мы будем называть… например, специалистами по роботам, роботехниками. Существует предположение, что к тому моменту, когда придуманная мной Сьюзен Кэлвин закончит колледж, только в Соединенных Штатах будет около двух миллионов таких специалистов и еще шесть миллионов в других странах мира. Так что Сьюзен не будет одиноко. К этим специалистам мы прибавим людей, которые будут работать в быстро развивающихся отраслях промышленности, прямо и косвенно связанных с производством роботов. Вполне может получиться, чтоблагодаря появлению роботов количество рабочих мест значительно увеличится по сравнению с тем количеством, которое исчезнет. Впрочем, разумеется, эти работы будут сильно отличаться друг от друга, и потому потребуется некоторый переходный период для того, чтобы те, кто лишился своей старой работы, смогли переучиться, чтобы получить новую.

Это будет возможно не в каждом случае, и, следовательно, потребуется ввести некоторые изменения в системе социальной защиты населения, чтобы помочь тем, кто, в силу возраста или темперамента, не сможет приспособиться к изменившимся обстоятельствам.

В прошлом развитие технологий всегда требовало пересмотра системы образования. Крестьянам не требовалось знать грамоту, однако рабочим на заводах это было необходимо. И потому после промышленной революции индустриальным странам пришлось открыть государственные школы, где их граждане могли получить образование. В настоящий момент в связи с новым скачком в развитии экономики и высоких технологий необходимо внести изменения в программы общеобразовательных школ. К обучению науке и технике следует подходить очень серьезно и организовать его таким образом, чтобы люди могли постоянно учиться, поскольку изменения будут происходить с такой скоростью, что они просто не смогут существовать за счет знаний, приобретенных в молодости.

Подождите! Я упомянул роботехников, но этот термин можно принять лишь в широком смысле. Сьюзен Кэлвин не была таким специалистом: ее профессия называлась «робопсихолог». Она занималась «разумом» роботов, их «мыслительными процессами». Я еще ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь употребил этот термин в реальной жизни, но, полагаю, придет время, когда его станут использовать не реже, чем термин «роботехника» после того, как я его изобрел. В конце концов, ученые пытаются создать роботов, которые способны видеть, понимать устные приказы, отвечать. Поскольку предполагается, что роботы будут выполнять все больше и больше работ, причем их эффективность будет постоянно расти, а разнообразие задач станет необъятным, они начнут казаться нам «умными». По правде говоря, даже сейчас некоторые ученые очень серьезно работают над решением проблемы «искуственного интеллекта».

Впрочем, если нам и удастся сконструировать и построить роботов, которые будут казаться нам умными, весьма сомнительно, что их можно будет считать разумными в том смысле, в каком разумен человек. Во-первых, их «мозг» сделан из материалов, отличающихся от тех, из которых «построен» наш мозг. Во-вторых, их мозг будет состоять из различных компонентов, соединенных и систематизированных совсем не так, как у нас. К тому же почти наверняка робот станет подходить к проблеме, которую ему следует решить, совершенно иначе.

Разумность робота и человека могут настолько отличаться друг от друга, что на свет, вполне возможно, появится новая наука – «робопсихология». Вот тут-то и придет время Сьюзен Кэлвин. Именно она и ее коллеги смогут разобраться в проблемах, решить которые обычные психологи будут не в силах. Эта область знаний может оказаться самой важной во всей роботехнике, поскольку, если мы сумеем детально изучить два совершенно разных интеллекта, возможно, мы научимся понимать, что такое интеллект в гораздо более фундаментальном и широком смысле, чем это возможно сейчас. И что самое главное, мы сумеем лучше понять, что представляет собой интеллект человека, а это практически невозможно сделать, изучая только его.

Робот, как враг?

В 1942 году я изобрел Три закона роботехники. Самым важным из них является, естественно, Первый закон. Он гласит: «Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред». В своих рассказах я всегда старался подчеркнуть, что законы, особенно Первый, являются неотъемлемой частью робота, и он не может их нарушить.

Кроме того, я старался, хотя, возможно, и не так настойчиво, дать понять своим читателям, что эти законы не являются врожденными. Материал, из которых сделан робот, не содержит в себе этих законов. Они совершенно сознательно вносятся в мозг готового робота, иными словами, в компьютеры, которые контролируют его деятельность. Может так получиться, что какой-то определенный робот окажется не наделен знанием Трех законов, поскольку его примитивная конструкция не позволяет внести в него поведенческие схемы, достаточно сложные, чтобы он был вынужден им подчиняться, или поскольку человек, который создает робота, решит сознательно не вносить в его мозг знание Трех законов.

Пока – и, возможно, так будет еще достаточно долго – мы имеем дело с первой причиной. Роботы слишком примитивны, чтобы предвидеть, что какой-то их поступок может причинить вред человеку, и изменить свое поведение, чтобы этого не произошло. В настоящий момент у нас имеются лишь компьютеризированные устройства, которые способны выполнять набор определенных действий и не могут отойти в сторону от данных им инструкций. В результате роботы уже стали причиной смерти людей (как, впрочем, и обычные машины). Это ужасно, но вполне объяснимо, и мы можем предполагать, что по мере создания роботов с более сложной системой восприятия и способностью гибкого реагирования на изменение ситуации увеличится вероятность того, что в них будут внесены защитные блоки, эквивалентные Трем законам.

А как насчет второй альтернативы? Станут ли люди сознательно создавать роботов, не наделяя их знанием Законов роботехники? Боюсь, что такая возможность тоже существует. Уже идут разговоры о роботах-охранниках. Роботы могут патрулировать какие-нибудь территории или даже охранять вестибюли. В их задачу будет входить общение с людьми, которые появляются на данной территории или в здании. Вероятно, тот, кто имеет право войти или приглашен, получит карточку, идентифицирующую его личность, и тогда робот его пропустит. В наше время, когда столько внимания уделяется вопросам безопасности, такие идеи могут показаться вполне разумными, поскольку они явятся надежным способом борьбы с вандализмом и терроризмом, – получается, что робот будет выполнять роль дрессированной сторожевой собаки.

Однако стремление к безопасности порождает усложнение системы. Робот сумеет остановить непрошенного гостя, но сигнала тревоги может оказаться недостаточно. Людям захочется наделить его способностью изгнать посетителя, даже если при этом робот причинит ему вред – собака ведь тоже может увусить вас за ноги или перегрызть глотку. Я что произойдет, если, например, глава фирмы забудет свою карточку в других брюках и, расстроившись, не успеет покинуть здание достаточно быстро? Или ребенок случайно войдет на охраняемую территорию? Я подозреваю, что если робот причинит вред человеку, который не имеет никаких дурных намерений, мгновенно поднимется шум и ученые получат задание внести соответствующие изменения, чтобы ошибка не повторилась.

Расмотрим другую крайность – разговоры об оружии. Компьютеризированные самолеты, танки, артиллерия и тому подобное, которые с нечеловеческим упорством будут без устали сражаться с врагом. В качестве довода в защиту подобного оружия можно сказать, что таким образом мы сохраним жизнь солдатам. Устроившись со всеми удобствами у себя дома, мы предоставим машинам воевать за нас. Если какие-то из них будут уничтожены – ну, это же всего лишь машины. Такой подход к ведению военных действий может оказаться особенного полезным, если у вас такие машины есть, а у врага – нет.

Но даже и в этом случае, можем ли мы быть абсолютно уверены в том, что машины сумеют безошибочно отличать врагов от друзей? В ситуации, когда все наше оружие контролируют руки и мозги людей, существует проблема «дружественного огня». Американское оружие может случайно убить американских солдат или гражданских людей, что нередко происходило в прошлом. Речь идет об ошибках, которые допускали люди, однако от этого не легче. А что, если наше роботизированное оружие откроет «дружественный огонь» и начнет уничтожать американцев или даже американскую собственность? Принять такое будет еще труднее (в особенности если враг разработает специальные стратегические мероприятия, направленные на то, чтобы сбить программы наших роботов и повернуть их огонь против нас). Нет, я уверен, что попытки применения роботов без специальных защитных систем провалятся и в конце концов мы все равно вернемся к Трем законам.

Разумы, действующие совместно

В эссе «Наши разумные инструменты» я упомянул о том, что может сложиться ситуация, когда роботы станут такими умными, что в конце концов нас заменят. Я предположил с некоторым цинизмом, что, учитывая поведение людей, подобная замена может оказаться очень даже полезной. С тех пор прошло время, и роботы начали занимать все более важное место в промышленности, и хотя они продолжают оставаться довольно тупыми (если говорить об уровне интеллектуального развития), они очень быстро развиваются.

В таком случае, пожалуй, нам следует еще раз взглянуть на возможность возникновения ситуации, когда роботы (или компьютеры, которые в действительности управляют роботами) нас заменят. Результат, разумеется, зависит от того, насколько разумны будут компьютеры и станут ли они настолько умнее нас, что наступит время, когда они будут относиться к нам как к домашним животным (в лучшим случае) или паразитам (в худшем).

Получается, что степень разумности – штука настолько простая, что ее можно измерить каким-нибудь прибором вроде линейки или градусника либо при помощи теста, а потом выразить цифрами. Если умственное развитие среднего человека можно обозначить цифрой 100 по шкале интеллектуального развития, получается, что, как только компьютер минует эту отметку, у нас появятся проблемы.

Впрочем, так ли все просто? Вне всякого сомнения, такая сложная вещь, как интеллект, должна характеризоваться множеством факторов и иметь массу разнообразных видов – если можно так сказать. Мне представляется, что нужно обладать до определенной степени развитым интеллектом, чтобы написать логично выстроенное эссе, выбрать правильные слова и поставить их в правильном порядке. Я также полагаю, что человек, изучающий сложное устройство, должен быть наделен развитым интеллектом, иначе он не поймет, как оно работает и что следует сделать, чтобы его усовершенствовать – или починить, если оно вдруг сломалось. Что касается литературного труда, я обладаю чрезвычайно высокоразвитым интеллектом; а вот в работе с разного рода машинами и устройствами я абсолютно ничего не понимаю. В таком случае, кто я – гений или идиот? Ответ таков: ни то ни другое. Просто какие-то вещи получаются у меня хорошо, а какие-то плохо. Это можно сказать про любого из нас.

В таком случае давайте немного поразмышляем о природе интеллекта человека и компьютера. Мозг человека состоит из протеина и нуклеиновых кислот; он развивался в течение трех миллиардов лет путем проб и ошибок; главными силами, толкавшими его вперед, были приспособление и выживание. С другой стороны, компьютеры состоят из металла и электронных схем; они являются продуктом экспериментов и разработок, которыми люди занимаются вот уже сорок лет; главной силой, заставляющей людей усовершенствовать компьютеры, является их желание создать машину, которая облегчила бы жизнь человеку. Если сами люди отличаются друг от друга уровнем и качеством своего интеллекта, разве не естественно, что интеллекты человека и машины будут категорически отличаться друг от друга в силу того, что они возникли и развивались в абсолютно разных условиях, сделаны из разных материалов и их усовершенствование обуславливают такие разные силы?

Может показаться, что компьютеры, даже самые простые, исключительно эффективны в определенных вопросах и областях. Они обладают солидной памятью, реагируют практически мгновенно и демонстрируют способность совершать бесконечное число повторяющихся арифметических действий без ошибок и видимой усталости. Если это можно считать мерилом интеллекта, в таком случае компьютеры уже стали намного умнее нас. Благодаря тому, что они настолько нас превосходят, мы используем их миллионами разных способов и отлично знаем, что наша экономика развалится, если все компьютеры одновременно перестанут работать.

Однако эта способность компьютера не является единственным определителем разумности. По правде говоря, мы считаем ее такой незначительной, что, вне зависимости от скорости и сложности решения, относимся к компьютеру как к громадной логарифмической линейке, не обладающей вообще никаким разумом. Когда речь идет о человеке, наделенном развитым интеллектом, мы имеем в виду его способность увидеть проблему в целом, интуитивно найти ее решение, разглядеть новые комбинации, построить необычные предположения и творческие догадки. Можем ли мы запрограммировать компьютер, чтобы он вел себя так же? Вряд ли, поскольку мы не знаем, как это у нас получается.

В таком случае складывается впечатление, что компьютеры будут с каждым днем становиться все эффективнее в выполнении простых однообразных задач с ближней перспективой и их «мозг» станет развиваться именно в этом направлении. А человек (благодаря накоплению знаний и все лучшему пониманию того, что представляет собой человеческий мозг, а также благодаря успехам генной инженерии) сумеет развивать до бесконечности свои творческие способности. Оба этих вида интеллекта имеют свои преимущества, и в сочетании мозг человека и компьютера – дополняя и компенсируя недостатки друг друга – смогут продвигаться вперед гораздо быстрее, чем по одиночке. Соперничество или замена будут тут совершенно ни при чем, два разума станут работать вместе; добиваясь более значительных результатов, чем если бы они действовали каждый сам по себе в соответствии со своей природой.

Мои роботы

Я написал свой первый рассказ «Робби» в мае 1939 года, когда мне было всего девятнадцать лет.

Мой рассказ отличался от увидевших свет раньше тем, что я твердо решил не делать из своих роботов символов. Они не должны были стать символами высокомерия человека. Они не должны были стать примером человеческих амбиций, покушающихся на владения Всевышнего. Они не должны были стать новой Вавилонской башней, требующей наказания.

Кроме того, я не хотел, чтобы роботов считали символом меньшинства. Они не должны были стать жалкими существами, которых несправедливо обижают, что послужило бы мне поводом для завуалированных намеков на притеснения, которым подвергаются евреи, чернокожие и прочие страдающие члены нашего общества. Естественно, меня такое положение глубоко возмущает, о чем я множество раз говорил в многочисленных статьях и эссе – но не в рассказах о роботах.

В таком случае, чем же являются мои роботы? Они всего лишь устройства. Инструменты. Машины, которые призваны служить людям. И я наделил их знанием Трех законов. Иным словами, робот не мог убить своего создателя. Объявив этот чрезвычайно популярный сюжет вне закона, я получил возможность рассмотреть другие, более рациональные последствия своего поступка.

Поскольку я начал писать рассказы о роботах в 1939 году, в них нет упоминаний об электронных компьютерах, которые тогда еще не были изобретены, а я не предвидел их появления. Впрочем, я предполагал, что мозг робота должен до определенной степени быть «электронным», и само понятие не казалось принадлежащим далекому будущему. Позитрон – субатомная частица, похожая на электрон, но имеющая противоположный электрический заряд, – был обнаружен всего за четыре года до того, как я написал свой первый рассказ о роботах. Все эти открытия звучали очень фантастично, и потому я наделил своих роботов «позитронными мозгами» и представил себе, что их мысли состоят из потоков позитронов, которые мгновенно возникают и так же мгновенно перестают существовать. В результате серия таких рассказов получила название «рассказы о позитронных роботах», но в них не придавалось особого значения предпочтению позитронов по сравнению с электронами.

Сначала я не старался систематизировать или даже вообще описывать защитные устройства, которыми, по моим представлениям, должны были быть снабжены роботы. Однако поскольку мне не хотелось создавать для роботов ситуации, в которых они могут убить своего создателя, я уделял особое внимание тому факту, что робот не в состоянии причинить вред человеку, постоянно подчеркивая, что этот закон внедрен в его позитронный мозг.

И потому в самой первой увидевшей свет версии рассказа «Робби» один из героев говорит: «Он просто не может не быть верным, любящим, добрым. Он просто устроен так».

Написав рассказ «Робби», который Джон Кэмпбелл из «Эстаундинг сайенс фикшн» отказался напечатать, я сочинил несколько других рассказов, которые Кэмпбелл принял. И 21 декабря 1940 года я пришел к нему с идеей о роботе, умеющем читать мысли (так появился «Лжец»), но Джона не устроили никакие мои объяснения по поводу того, почему робот вел себя именно так, а не иначе. Он хотел получить четко сформулированные законы, которые защищали бы людей от роботов, чтобы мы смогли лучше понимать их поведение. И тогда мы с ним вместе разработали концепцию, которая позднее стала называться «Три закона роботехники». Идея принадлежала мне и была взята из уже написанных рассказов, но конкретные формулировки (если я все правильно помню) мы разработали вместе.

Три закона были логичны и звучали вполне разумно. Прежде всего, когда я начал писать рассказы о своих роботах, я подумал, что следует позаботиться о безопасности человека. Более того, я прекрасно понимал, что, даже не стараясь сознательно причинить человеку вред, своей бездеятельностью робот может навлечь на него беду. Я никак не мог забыть циничного произведения Артура Хью Клоу «Последний декалог», в котором десять заповедей переписаны в сатирическом стиле Макиавелли. Чаще всего цитируется такая: «Не убий, но и не слишком старайся сохранить другому жизнь».

Именно по этой причине я настаивал на том, что Первый закон (безопасность) должен состоять из двух позиций:

1. Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред.

Позаботившись о безопасности, мы решили перейти ко Второму закону (служба). Естественно, следуя необходимости выполнять приказы людей, робот не должен забывать об их безопасности. Значит, Второй закон гласит:

2. Робот должен повиноваться всем приказам, которые отдает человек, кроме тех случаев, когда эти приказы противоречат Первому закону.

И наконец, нам требовался третий закон (осторожность). Робот – дорогая машина, значит, необходимо ее беречь. Но не в ущерб безопасности и службе человеку. Итак, Третий закон выглядит следующим образом:

3. Робот должен заботиться о своей безопасности в той мере, в какой это не противоречит Первому и Второму законам.

Разумеется, эти законы сформулированы в словах, что является в определенной степени несовершенством. В позитронном мозгу они выражены в сложных математических формулах (в которых я ничего не понимаю). Однако даже при этом они достаточно двусмысленны. Что считать вредом для человека? Должен ли робот подчиняться приказам, которые отдает ему ребенок, или сумасшедший, или человек с дурными намерениями? Должен ли он отдать свое дорогостоящее и полезное существование, чтобы предотвратить незначительный вред, который может быть причинен маловажному человеку? Что есть «незначительный» и что есть «маловажный»?

По мнению автора, эта двусмысленность не является недоработкой Трех законов. Если бы Три закона были идеальными и не вызывали никаких сомнений, разве могли бы мы писать наши рассказы? Именно в хитроумных закоулках сомнений и лежат сюжеты, которые становятся фундаментом – уж простите за каламбур – «Города роботов».

Я не старался облечь в слова Три закона в своем рассказе «Лжец», который появился в мае 1941 года. Однако в следующем рассказе под названием «Хоровод», появившемся в марте 1942 года, я уделил им самое пристальное внимание. В этом номере на седьмой строке страницы сто, один из героев говорит: «Теперь слушай. Начнем с Трех основных законов роботехники – трех правил, которые прочно закреплены в позитронном мозгу», и дальше я их цитирую. Насколько мне известно, это первое появление в печати слова «роботехника», которое я изобрел.

С тех пор в течение более чем сорока лет, когда я написал множество рассказов и романов о роботах, ни разу не возникло такой ситуации, чтобы мне пришлось модифицировать Три закона. Однако время шло, мои роботы становились более сложными и разносторонними, и я почувствовал, что можно внести кое-какие изменения. Таким образом, в «Роботах и Империи», романе, опубликованном в 1985 году, я заговорил о том, что в достаточной степени продвинутый робот может почувствовать себя обязанным предотвратить вред, который, возможно, будет причинен всему человечеству в целом, а не какому-то отдельному индивидууму. Я назвал его «Нулевым законом роботехники» и все еще продолжаю над ним работать.

Изобретение Трех законов роботехники – пожалуй, самый крупный вклад, внесенный мной в научную фантастику. Теперь их часто цитируют даже те, кто не имеет никакого отношения к данной области литературы, и уж точно можно сказать, что история роботехники не будет считаться полной без упоминания Трех законов. В 1985 году издательство «Джон Уайли и сыновья» опубликовало «Руководство по промышленной роботехнике» под редакцией Саймона Й. Нофа, и по просьбе главного редактора я написал вступление, касающееся Трех законов.

Сейчас авторы произведений научной фантастики произвели на свет целое море самых разнообразных идей, доступных остальным писателям. Именно по этой причине я никогда не возражал против того, чтобы мои коллеги, посвящающие свои произведения роботам, пользовались моими Тремя законами.

Однако я категорически выступал против прямого их цитирования другими авторами. Относитесь к Трем законам как к данности, но не повторяйте их – такова моя позиция. Понятия принадлежат всем, а слова – только мне!

Законы науки о человеке

Три моих первых романа о роботах были в основе своей посвящены таинственным убийствам, в роли детектива выступал Илайджа Бейли. Из этих трех во втором романе – «Обнаженное солнце» – местом преступления является запертая комната, в которой находят труп и никакого оружия, хотя с самого начала ясно, что спрятать или вынести оружие было невозможно.

Мне удалось придумать вполне удовлетворительное решение, но я больше никогда не писал ничего подобного.

Четвертый роман о роботах – «Роботы и Империя» – изначально не является историей о загадочном убийстве. Илайджа Бейли умер собственной смертью в преклонном возрасте, а дальше повествование поворачивает в сторону вселенной «Основания», так что становится ясно, что обе мои известные серии – о роботах и «Основание» – сливаются вместе в единое, расширенное целое. (Нет, я сделал это не случайно. Мною двигала необходимость, возникшая после написания в 1980-х годах продолжения серий, созданных в 1940-х и 1950-х.) В «Роботах и Империи» герой-робот по имени Жискар, которого я очень люблю, рассуждает о «Законах науки о человеке», могущей, по моему мнению, впоследствии положить начало науке психоистории, играющей существенную роль в серии «Основание».

Строго говоря, Законы науки о человеке должны являться описанием (в сжатой форме) поведения человека. Естественно, такого описания в природе не существует. Даже психологи, изучающие данные проблемы с научной точки зрения (по крайней мере, я на это очень надеюсь), не могут представить никаких «законов» и отделываются лишь длинными и запутанными рассуждениями на тему о том, что люди делают, по их мнению. Когда психолог говорит, что человек реагирует определенным образом на определенный стимулятор, он имеет в виду, что так происходит с некоторыми людьми в некоторый момент. Другие в другой момент могут вести себя иначе или вовсе никак не реагировать.

Если мы будем действительно дожидаться появления неких правил поведения человека с целью создания науки психоистории, я полагаю, мы будем вынуждены ждать очень долго.

В таком случае, что нам делать с Законами науки о человеке? Думаю, нужно потихоньку начать и постепенно развивать их – если у нас, конечно, получится.

Таким образом, в «Роботах и Империи» появляется робот Жискар, который поднимает эти вопросы. Будучи роботом, он должен смотреть на все происходящее с точки зрения Трех законов роботехники, которые жестко предписывают ему, как он должен себя вести, поскольку он обязан им подчиняться и не может их нарушить.

1. Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред.

2. Робот должен повиноваться всем приказам, которые отдает человек, кроме тех случаев, когда эти приказы противоречат Первому закону.

3. Робот должен заботиться о своей безопасности в той мере, в какой это не противоречит Первому и Второму законам.

Мне кажется, робот не может не думать о том, что человеческим существам следует вести себя таким образом, чтобы роботам стало легче выполнять эти Три закона.

По правде говоря, я считаю, что люди, придерживающиеся этических норм, должны стараться облегчить жизнь роботам, как на их месте поступили бы роботы. Данные размышления стали темой рассказа «Двухсотлетний человек», опубликованного в 1976 году. Один герой-человек говорит:

«Раз человек имеет право отдать роботу любой приказ, лишь бы он не был во вред другому человеку, то простая порядочность не должна позволять ему отдавать роботу распоряжения во вред этому роботу, за исключением тех случаев, когда этого бесспорно требует спасение человеческой жизни. Чем больше власть, тем больше и ответственность, и если роботы подчинены Трем законам, гарантирующим безопасность людей, неужели так уж много – попросить, чтобы люди ввели закон-другой для защиты роботов?»

Например, Первый закон состоит из двух частей. Первая: «робот не может причинить вред человеку» – однозначна, и с ней ничего не нужно делать. Вторая: «или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред», – дает нам некоторые возможности для полета фантазии. Человек может пострадать от какого-то неодушевленного предмета. На него упадет что-нибудь тяжелое, или он поскользнется и свалится в озеро, или с ним случится любой из тысяч несчастных случаев, предвидеть которые невозможно. В такой ситуации робот должен попытаться спасти человека: вытащить в безопасное место, поддержать и тому подобное. Или человеку будет угрожать какое-нибудь живое существо, например лев, и тогда робот тоже обязан прийти ему на помощь.

А что, если человеку угрожает другой человек? Здесь роботу придется принимать решение, что ему делать. Сможет ли он спасти одного человека, не причинив вред другому? Или если избежать этого невозможно, какие действия следует предпринять, чтобы вред был минимальным?

Роботам жилось бы намного легче, если бы люди так же беспокоились о благополучии других людей, как должны это делать роботы. И разумеется, любой кодекс морали потребует от человека заботиться о других и стараться сделать все, чтобы им не был причинен вред. Что, в конце концов, и является мандатом, который люди дали роботам. Получается, что Первый закон науки о человеке с точки зрения роботов должен звучать так:

1. Человек не может допустить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред.

Если этот закон будет выполняться, роботам останется лишь оберегать людей от несчастных случаев с неодушевленными предметами и живыми существами (не людьми), что освободит их от решения этических проблем. Разумеется, робот должен оберегать человека от вреда, который может неосознанно причинить ему другое человеческое существо. Кроме того, он обязан быть готов прийти ему на помощь, если другой человек по объективным причинам не в состоянии оказать ему эту помощь достаточно быстро. Однако даже робот может неосознанно навредить человеку, и даже робот может не проявить достаточной сноровки и не успеть попасть к месту действия, да и умений ему может не хватить, чтобы предпринять необходимые меры. Ничто в нашем мире не идеально.

Таким образом, мы подходим ко Второму закону роботехники, который требует, чтобы робот повиновался всем приказам, отданным ему человеком, если они не вступают в конфликт с Первым законом. Это означает, что человек имеет право приказывать роботу все, что угодно, без ограничений, если только его желания не причинят вред другому человеку.

Но ведь человек может приказать роботу нечто невыполнимое или его воля поставит робота перед дилеммой, которая может повредить позитронный мозг. В расскаже «Лжец», опубликованном в 1940 году, человек совершенно сознательно поставил перед роботом задачу, которая сожгла его мозг, и машина перестала существовать.

Мы можем даже представить ситуацию, когда появятся достаточно разумные роботы, которые будут в состоянии избежать гибели, если их вынудят делать нечто бессмысленно сложное или злостное. Следовательно, Второй закон науки о человеке должен гласить:

2. Человек должен отдавать роботу приказы, которые не вредят существованию робота, если только эти приказы не явятся причиной вреда или неудобства для других людей.

Целью Третьего закона роботехники было защитить роботов, но с точки зрения робота он может показаться не слишком надежным. Робот должен пожертвовать собой, если того потребуют Первый и Второй законы. Когда речь идет о Первом законе, тут не может быть никаких возражений. Робот обязан забыть о собственной безопасности, если это единственный путь защитить человека или предотвратить опасность, которая ему угрожает. Если мы признаем, что любое человеческое существо важнее любого робота (по правде говоря, я признаю это не вполне охотно), то такая формулировка неизбежноа.

С другой стороны, должен ли робот жертвовать собой, выполняя какой-нибудь несущественный или даже вредоносный приказ? В «Двухсотлетнем человеке» хулиганы сознательно приказывают роботу разобрать себя на части исключительно ради собственного развлечения. Получается, что Третий закон науки о человеке должен звучать следующим образом:

3. Человек не должен причинять вреда роботу или своим бездействием допустить, чтобы роботу был причинен вред, кроме тех случаев, когда робот вынужден пожертвовать собой, чтобы спасти человека или выполнить жизненно важный приказ.

Естественно, мы не можем навязать эти законы, как в ситуации с законами роботехники. Мы не в силах запрограммировать мозг человека, как мозг робота. Однако это начало, и я искренне считаю, что, если нам предстоит управлять умными роботами, мы должны быть за них ответственны, как сказал мой герой из рассказа «Двухсотлетний человек».

Кибернетический организм

Робот – это робот, а организм – это организм.

Организм, как нам известно, состоит из клеток. С молекулярной точки зрения, главными являются нуклеиновые кислоты и протеины. Они находятся в жидкой среде, которую поддерживает костная структура. Бессмысленно продолжать рассуждать на данную тему, поскольку мы все знакомы со строением организмов и сами являемся одной из его разновидностей.

С другой стороны, робот (как его принято описывать в научно-фантастической литературе) это объект, относительно похожий на человека, построенный из надежного металла, не подверженного ржавлению. Фантасты редко описывают внутреннее строение роботов, поскольку это не имеет принципиального значения для сюжета, да они и не особенно разбираются в технических деталях.

Однако из рассказов часто складывается впечатление, что внутри робота имеется масса проводов, по которым проводится электричество, и никаких трубок для тока крови. Источник питания, как правило, не называется, или становится ясно, что он имеет отношение к атомной энергии.

А как насчет мозга?

Когда я написал свои первые рассказы о роботах в 1939 и 1940 годах, я представил себе «позитронный мозг» губчатого типа из сплава платины и иридия. Я выбрал именно такой материал, потому что он особенно инерционен и меньше всего подвержен химическим реакциям. Губчатый он для того, чтобы обеспечить большую поверхность, на которой могут создаваться и разрушаться электрические схемы. «Позитронный» – поскольку за четыре года до моего первого рассказа о роботах был открыт позитрон как противовес электрону, и потому «позитронный» вместо «электронный» неплохо звучало с точки зрения фантастики.

Разумеется, сегодня мой позитронный мозг из сплава платины и иридия безнадежно устарел. Даже через десять лет после его изобретения он казался архаичным. К концу 1940-х годов мы уже понимали, что мозг робота должен быть чем-то вроде компьютера. Действительно, если робот настолько сложен, каким он описывается в моих более свежих романах, его мозг должен быть похож на мозг человека и состоять из крошечных микрочипов, не крупнее клеток мозга.

А теперь давайте представим себе нечто не являющееся ни организмом, ни роботом, а комбинацией и того и лругого. Возможно, мы имеем право рассматривать его как организм-робот или «орбот». Вне всякого сомнения, это не слишком удачное название, посокльку мы всего лишь переставили две буквы. Сказать «оргабот» – значит придумать довольно уродливое слово.

Мы можем назвать это создание робот-организм, или «роботанизм» (что, несомненно, еще хуже), или «роборг». Лично мне кажется, что «роборг» звучит не так уж плохо, но и это имя не годится.

Давным-давно Норберт Винер назвал науку о компьютерах кибернетикой, и потому, если мы будем рассматривать нечто среднее между организмом и роботом, кибернетическим устройством по своей природе, у нас может получиться «кибернетический организм», или «киборг». Это слово действительно прекрасно прижилось и постоянно используется.

Чтобы понять, каким должен быть киборг, давайте начнем с человеческого организма и постепенно подойдем к роботу. А когда мы с этим покончим, повторим тот же процесс – только в обратном направлении.

Чтобы перейти от человеческого организма к роботу, мы должны начать с замены частей человеческого организма на части робота. В некоторых областях мы уже к этому перешли. Например, большинство моих зубов сделано из металла, который является главным строительным материалом для роботов.

Естественно, части, которые мы будем заменять, не обязательно должны быть механическими. Кое-какие из моих зубов сделаны из керамики, и их невозможно отличить от настоящих. Однако даже несмотря не то, что керамика внешне (и до определенной степени по своему химическому составу) не отличается от природного материала, из которого состоят мои зубы, она не несет в себе никаких признаков живой материи.

Пойдем дальше. Моя грудина, которая была распилена в длину для проведения операции много лет назад, соединена металлическими скобами. У моей невестки искуственный бедренный сустав. Я знаю людей, у которых искуственные руки или ноги, и такие конечности с каждым годом становятся все сложнее по своей констркуции, так что их владельцы могут ими пользоваться почти как настоящими. Мы знаем про людей, которые прожили несколько дней или даже месяцев с искуственным сердцем, и таких, чья жизнь продлена на годы при помощи электрокардиостимулятора.

Мы можем представить себе времена, когда та или иная часть человеческого организма будет заменена неорганическими материалами или устройствами, созданными инженерами. Существует ли хотя бы что-нибудь, что невозможно заменить – по крайней мере, в нашем воображении?

Я думаю, ответ очевиден. Замените любую часть человеческого тела или организма – конечности, сердце, печень, кости и тому подобное, но человек все равно останется человеком. С искуственными частями тела, но все равно человеком.

А как насчет мозга?

Вне всякого сомнения, единственное, что делает нас людьми, это мозг. А индивидуальностями нас делает исключительно сложное его строение, чувства, знания, память. Вы не можете взять и заменить мозг мыслящим устройством, изготовленным на заводе. Необходимо внести нечто такое, что включает в себя все, известное человеческому мозгу, обладает его памятью и полностью повторяет схему его работы.

Искуственная конечность может действовать не идентично настоящей, но, однако, выполнять некоторые необходимые функции. То же самое мы скажем об искуственной почке, легком или печени. Искуственный мозг должен стать точной копией мозга, который он заменяет, или человек перестанет быть тем человеческим существом, которым он был.

Значит, самым сложным в переходе от человеческого организма к роботу является мозг.

А наоборот?

В «Двухсотлетнем человеке» я описал превращение моего героя-робота, Эндрю Мартина, в человека. Очень медленно, понемногу он менял себя, пока внешне не стал неотличим от человека. Он демонстрировал интеллект, равный человеческому (или даже превосходящий его). Он был историком, художником, ученым, администратором. Сумел провести законы, гарантирующие роботам определенные права, и завоевал всеобщее уважение и восхищение.

Однако ему так и не удалось добиться того, чтобы его считали человеком. И главная причина здесь тоже заключалась в проблеме мозга. Он понял, что должен решить эту задачу, прежде чем одолеть последний барьер.

И тут мы подходим к дихотомии тела и мозга. Настоящим киборгом следует считать такого, у которго тело и мозг не соответствуют друг другу. Значит, мы имеем две группы совершенных киборгов:

а) мозг робота в теле человека; б) мозг человека в теле робота.

Совершенно очевидно, что мы оцениваем человеческое существо (или робота) по первому внешнему впечатлению, которое он производит.

Я легко могу представить себе мужчину, который, увидев женщину поразительной красоты, с благоговением замрет на месте. «Какая красавица!» – скажет или подумает он. И без проблем представит себе, как влюбляется в нее с первого взгляда. В романах так происходит довольно регулярно. Разумеется, женщина, увидевшая потрясающе красивого мужчину, отреагирует на него точно так же.

Если вы теряете голову от восхитительно красивого человека, вряд ли вы станете задавать себе вопрос, наделила ли его (или ее) природа развитым интеллектом, хорошим характером, здравым смыслом, добротой и благородством. Если в конце концов выясняется, что красота – единственное достоинство данного человека, вы все равно найдете этому массу оправданий и будете оставаться жертвой (по крайней мере, некоторое время) условного рефлекса, который вызывает эротические реакции. Разумеется, наступит момент, когда вы устанете от прекрасной внешности без какого-либо внутреннего содержания, но кто знает, сколько должно пройти времени, чтобы это произошло?

С другой стороны, человек с огромным количеством положительных качеств, но вполне заурядной внешностью может не обратить на себя ваше внимание, если только вы не обладаете достаточно развитым интеллектом, чтобы увидеть эти качества и понять, что с данным человеком вас ждет долгая и счастливая жизнь.

Я хочу сказать, что киборг с мозгом робота в теле человека будет принят большинством, если не всеми, как человеческое существо, в то время как киборг с мозгом человека в теле робота будет рассматриваться большинством, если не всеми, как робот. В конце концов, мы все, по крайней мере для большинства, то, чем мы кажемся внешне.

Однако эти два диаметрально противоположных киборга поставят перед людьми совершенно разные проблемы.

Представьте себе мозг робота в теле человека и задайте вопрос, зачем нужен такой перенос. Мозг робота будет чувствовать себя намного лучше в теле робота, поскольку тело человека менее надежно. Возьмем, например, тело молодого здорового человека, мозг которго поврежден в результате травмы или болезни. Вы можете подумать: «Зачем пропадать такому прекрасному телу? Давайте снабдим его мозгом робота, и он сможет прожить полноценную жизнь».

Если вы так поступите, человеческое существо, получившееся в результате, не будет иметь ничего общего с изначальным. Вы будете иметь совсем другого человека. Вы сохраните не индивидуальность, а лишь определенное бездушное тело. А человеческое тело, какое угодно прекрасное, без мозга, который ему соответствует, – вещь дешевая. Каждый день на свет появляется полмиллиона новых тел. Нет никакой нужды сохрантяь какое-то из них, если поврежден мозг.

С другой стороны, как насчет человеческого мозга в теле робота? Наш мозг не вечен, но он может существовать до девяноста лет, не становясь совершенно бесполезным. Причем известно множество случаев, когда и в девяносто лет люди сохраняли остроту ума и были способны продуцировать разумные и любопытные мысли. Однако мы знаем и такие случаи, когда великолепный мозг погибал после двадцати или тридцати лет существования, потому что тело, в котором он находился, умирало в результате травмы или болезни. В таком случае выходит, что у нас есть серьезные основания для переноса абсолюьно здорового (или гениального) мозга в тело робота, чтобы продлить его полезное существование.

Таким образом, когда мы говрим «киборг», мы практически всегда думаем о мозге человека, помещенном в тело робота, и считаем получившийся результат роботом.

Мы можем сказать, что мозг человека – это мозг человека, что он главное, и не важно, где он находится, – и будем правы. Я уверен, что любой здравомыслящий суд решит, что киборг с мозгом человека должен иметь все права человека. Он может голосовать, не должен становиться рабом, и тому подобное.

Однако представим себе такое заявление, обращенное к киборгу: «Докажи, что у тебя мозг человека, а не робота, прежде чем мы позволим тебе получить все права человека».

Самый простой способ для киборгапредставить необходимые доказательства

– это продемонстрировать, что его не ограничивают Три закона роботехники. Поскольку они навязывают ему социально приемлемое поведение, это означает, что он должен вести себя как человек (иными словами, отвратительно). В таком случае самым простым и веским аргументом будет хорошенько врезать тому, кто задал вопрос, причем так, чтобы сломать ему челюсть, – роботу это вполне по силам. (В рассказе «Улики», который увидел свет в 1947 году, я решил прибегнуть именно к такому способу доказательства, однако должен признаться, что в моем рассказе имеется подвох.) Но если киборг должен постоянно демонстрировать грубую физическую силу, чтобы доказать, что он обладает мозгом человека, это не прибавит ему друзей.

Поэтому, даже если его и примут в обществе в качестве человека, позволят голосовать, снимать номера в гостиницах и делать прочие вещи, которые делают обычные люди, все же должны существовать определенные факторы, отличающие киборга от настоящего человеческого существа. Киборг сильнее человека, а его металлические кулаки могут представлять для нас семертельную опасность. В таком случае ему следует запретить вступать в драку с человеком даже в случае самозащиты, заниматься различными видами спорта на одном уровне с людьми и тому подобное.

Но разве обязательно помещать мозг человека в металлическое тело? А почему бы не использовать тело из керамики, пластика и разных волокон, чтобы на ощупь оно не отличалось от человеческого?

Однако я подозреваю, что проблемы киборгов все равно таким способом не решатся. Киборги будут другими. Люди все равно заметят даже совсем незначительные отличия.

Нам известно, что люди, имеющие настоящие человеческие мозги и тела, ненавидят друг друга только потому, что у них кожа или волосы разного цвета, не такой разрез глаз, другой формы нос, губы.

Нам известно, что люди, которые не различаются ни одной из физических характеристик, становящихся причиной для ненависти, могут находиться в состоянии войны друг с другом по вопросам, не имеющих никакого отношения к внешности, – я имею в виду религиозные и политические разногласия, языковые барьеры или даже гражданские войны.

Давайте посмотрим правде в глаза: серьезные трудности возникнут у киборгов в любом случае.

Чувство юмора

Будет ли робот мечтать стать человеком?

Можете ответить вопросом на вопрос: мечтает ли «шевроле» стать «кадиллаком»?

Мой ответный вопрос содержит в себе завуалированное утверждение, что машина не может мечтать.

Но загвоздка в том, что робот – это не совсем машина, по крайней мере в том, что касается его потенциала. Робот сделан так, чтобы максимально – насколько это возможно – походить на человека, а где-то имеется пограничная линия, через которую в будущем мы вполне можем перешагнуть.

Давайте применим мои рассуждения к жизни. Земляной червь не мечтает стать змеей, гиппопотам не стремится превратиться в слона. У нас нет никаких оснований считать, что подобные существа обладают самосознанием и хотят стать чем-то бoльшим, чем они есть на самом деле. Шимпанзе и гориллы, похоже, обладают самосознанием, но у нас нет никаких оснований полагать, что они хотят стать людьми.

Однако человек размышляет о загробной жизни и мечтает стать ангелом. Где-то жизнь пересекла пограничную линию. В какой-то точке в мире появился вид живых существ, которые обладают не только самосознанием, но и способностью быть недовольными собой.

Возможно, когда-нибудь мы пересечем похожую границу в вопросах создания роботов.

Но если мы уверены, что наступит день, когда робот станет мечтать о том, чтобы превратиться в человека, как это будет выглядеть? Вполне возможно, что он захочет получить социальный и юридический статус, который дается человеку при рождении. Такова тема моего рассказа «Двухсотлетний человек». Преследуя эту цель, мой главный герой-робот был готов отказаться от всех качеств, присущих роботу. Он расставался с ними постепенно, отдавал одно за другим, вплоть до бессмертия.

Однако этот рассказ можно назвать скорее философским, чем реалистичным. Что такого имеет человек, чему может позавидовать робот, – каким его физическим или интеллектуальным качествам? Ни один разумный робот не захочет иметь столь ненадежное, слабое тело или станет завидовать тому, что человек не в состоянии выжить при малейших переменах в окружающей среде, или тому, что он нуждается во сне, способен совершать глупейшие ошибки, подвержен инфекционным и прочим болезням или становится беспомощным из-за собственных эмоций.

Скорее робот позавидует умению человека любить и дружить, его неуемному любопытству, желанию экспериментировать. Однако я полагаю, что робот, мечтающий стать человеком, довольно скоро сообразит, что больше всего ему хочется понять (но как раз этого ему понять не дано), что такое чувство юмора, присущее нам, людям.

Мы не станем утверждать, что чувством юмора обладают все без исключения люди, хотя оно и присутствует во всех абсолютно культурах. Я был знаком со многими людьми, которые не смеялись, а смотрели с удивлением и даже с презрением, если я пытался шутить. Мне не нужно ходить далеко за примером. Мой собственный отец только пожимал плечами на мои самые забавные замечания, словно считал их недостойными внимания серьезного человека. К счастью, моя мать всегда смеялась моим шуткам, иначе я вырос бы эмоционально неполноценным.

Самым поразительным в чувстве юмора является то, что ни один человек не признается в его отсутствии. Люди спокойно говорят, что ненавидят собак и не любят детей, с радостью сообщают, что мухлюют с налогами или обманывают своего супруга, и не станут протестовать, если их посчитают жестокими или нечестными, а просто поменяют слова и назовут себя реалистами и деловыми людьми.

Однако обвините их в отсутствии чувства юмора, и они всякий раз станут яростно протестовать, вне зависимости от того, сколько раз они демонстрировали, что его у них попросту нет. Например, мой отец всегда утверждал, что у него потрясающее чувство юмора и он с удовольствием это докажет, когда услышит шутку, над которой стоит посмеяться (на моей памяти ему так ни разу и не довелось такой шутки услышать).

Почему же люди протестуют против обвинений в том, что у них нет чувства юмора? По-видимому, они понимают (в глубине души), что чувство юмора – это типично человеческая характеристика, гораздо более важная, чем все остальные, и отказываются быть причисленными к разряду существ, стоящих на более низкой ступени развития.

Я только один раз взял чувство юмора за тему своего научно-фантастического рассказа – «Шутник» появился в 1956 году в декабрьском номере «Инфинити сайенс фикшн», и был снова напечатан в моем сборнике «Лучшие произведения Айзека Азимова» (1986).

Главный герой все время рассказывал анекдоты компьютеру (в рассказе я процитировал шесть из них). Компьютер – это, разумеется, неподвижный робот, или, что одно и то же, робот – это подвижный компьютер. Получается, что мой рассказ посвящен роботам и шуткам. К несчастью, герой рассказа пытался раскрыть не природу юмора, а источник всех шуток, которые мы слышим. И он нашел ответ, но вам придется прочитать рассказ, чтобы его узнать.

Однако я пишу не просто научную фантастику, я пишу обо всем, что приходит в мою бедную, занятую самыми разными мыслями голову, и (по совершенно незаслуженному и счастливому стечению обстоятельств) разные издатели, с которыми я имею дело, почему-то считают, что отказать мне в публикации рукописи противозаконно. (Можете не сомневаться, я ни разу не попытался вывести их из этого заблуждения.)

Таким образом, когда я решил написать книгу шуток, я так и поступил, и издательство «Хаутон Миффлин» опубликовало ее в 1971 году под названием «Сокровищница юмора Айзека Азимова». В ней я рассказал 640 анекдотов, которые запомнил и которые входят в мой репертуар. (Должен заметить, что у меня имеется достаточно веселых историй для продолжения такой книги, кторая может быть озаглавлена «Айзек Азимов снова смеется», но мне никак не удается ее написать, сколько бы я ни сидел за пишущей машинкой и как бы старательно ни нажимал на клавиши.) Анекдоты в своей книге я перемежал собственными теориями относительно природы смешного и того, как человек умудряется сделать забавный рассказ еще более забавным.

Понимаете, существует столько же различных теорий касательно юмора, сколько на свете людей, пишущих на данную тему, и вы не найдете среди них ни одной схожей. Одни, конечно же, звучат намного глупее других, и я не испытал ни грамма смущения, когда решил добавить собственные мысли к остальным комментариям.

Мне представляется, что единственным необходимым условием хорошей шутки является неожиданная смена акцентов. Чем она резче и радикальнее, чем острее в ней необходимость, тем быстрее она становится понятна, тем громче смех и веселье.

Позвольте привести вам пример одного из немногих анекдотов, которые я придумал сам:

Джим сидит в баре и видит там своего лучшего друга Билла, который сидит за столиком в углу и с мрачным видом смотрит в кружку с пивом. Джим садится за столик и с сочувствием спрашивает:

– Что случилось Билл?

– Вчера жена сбежала с моим лучшим другом, – тяжело вздохнув, отвечает Билл.

– О чем ты говоришь, Билл? – возмущенно заявляет Джим. – Это ведь я твой лучший друг.

– Больше нет, – тихо отвечает Билл.

Я уверен, что вы заметили, как переместились акценты в данной истории. Самым естественным предположением является то, что Билл переживает трагическую потерю. И только последние слова совершенно неожиданно дают вам понять, что в действительности он счастлив. Среднестатистический мужчина достаточно двойственно относится к своей жене (даже самой любимой), чтобы с радостью отреагировать на такую перестановку акцентов.

Если создать робота, который обладает мозгом, способным реагировать только на логические построения (а какая польза от других роботов людям, которые намерены использовать их для собственной выгоды?), добиться реакции на перестановку акцентов будет очень трудно. Получится, что законы логики ошибаются и не обладают определенной гибкостью, – чего нет на самом деле. В дополнение следует заметить, что внедрять в мозг робота понятие двойственного восприятия действительности опасно. Он может оказаться в положении Гамлета, который задает себе свой знаменитый вопрос.

 Давайте представим, что мы рассказали роботу анекдот, который я поведал вам чуть раньше. Робот внимательно посмотрит на вас, когда вы закончите, и спросит:

Робот: А почему Джим перестал быть лучшим другом Билла? Вы не сказали, что Джим сделал что-то такое, от чего Билл мог бы на него рассердиться или расстроиться.

Вы: Ну, речь не о том, что сделал Джим. Кто-то другой сделал для Билла нечто настолько замечательное, что он стал вместо Джима новым лучшим другом Билла.

Робот: А кто это сделал?

Вы: Человек, который сбежал с женой Билла, разумеется.

Робот (после некоторых раздумий): Но этого не может быть. Билл должен был чувствовать глубокую привязанность к своей жене и сильную печаль, когда он ее лишился. Разве не так мужчины относятся к своим женам, не так реагируют, когда остаются без них?

Вы: Теоретически так. Однако складывается впечатление, что Билл испытывал сильную неприязнь к своей жене и обрадовался, когда кто-то с ней убежал.

Робот (после очередных раздумий): Но вы ничего подобного не говорили.

Вы: Я знаю. В этом заключен смысл шутки. Я повел тебя в определенном направлении, а затем неожиданно показал, что оно неправильное.

Робот: Увести человека в неправильном направлении смешно?

Вы (сдаваясь): Ладно, давай лучше продолжим строить наш дом.

На самом деле некоторые шутки строятся на нелогичных заявлениях людей. Вот, например, такая:

Заядлый игрок на скачках останавливается в нескольких шагах от окошка, где делаются ставки, и обращается с молитвой к Создателю:

– Пресвятой Боже, – бормочет он с искренностью, которая могла бы тронуть камень, – я знаю, ты не одобряешь азартные игры, но только один раз, Господи, всего разок, пожалуйста, позволь мне остаться при своих. Мне так нужны деньги!

Если вы по глупости решите рассказать этот анекдот роботу, он моментально ответит:

Робот: Но если он останется при своих, значит, он уйдет со стадиона точно с таким же количеством денег, с каким пришел. Разве нет?

Вы: Именно.

Робот: В таком случае, если он нуждается в деньгах, ему не следует делать никаких ставок, и тогда получится, что он остался при своих.

Вы: Да, но он игрок и не может не делать ставок.

Робот: Даже если проигрывает?

Вы: Да.

Робот: Но это же бессмысленно.

Вы: Суть шутки заключается в том, что игрок этого не понимает.

Робот: Вы хотите сказать, что, если человек не обладает чувством логики и не способен понимать даже элементарные вещи, это смешно?

Что вам остается, кроме как не снова вернутсья к строительству дома?

Но скажите мне, разве такая реакция робота отличается от реакции человека, лишенного чувства юмора?

Однажды я рассказал отцу вот какой анекдот:

Миссис Джонс, домовладелица, проснулась посреди ночи, потому что услышала за дверью какие-то странные звуки. Она выглянула наружу и увидела там Робинсона, одного из своих жильцов, который тащил вверх по лестнице перепуганную насмерть лошадь.

– Что вы делаете, мистер Робинсон? – завопила миссис Джонс.

– Веду лошадь в ванну, – ответил тот.

– Ради всех святых, зачем?

– Ну, старина Хиггинботам такой умник. На все, что я ему говорю, он отвечает: «Я знаю, знаю», да еще с таким важным видом. Так вот, утром он проснется и отправится в ванну. А потом выскочит оттуда с криком: «В нашей ванне лошадь!» Я зевну и отвечу: «Я знаю».

Как вы думаете, что ответил мой отец? Он сказал: «Айзек, Айзек, ты городской мальчик и потому ничего не понимаешь. Нельзя заставить лошадь идти вверх по лестнице, если она не хочет».

Лично я считаю, что его комментарий смешнее самой шутки.

В любом случае я не понимаю, зачем роботу чувство юмора, но сам робот может захотеть его иметь – и как мы решим эту проблему?

Взаимодействие роботов

Я сочиняю рассказы про роботов вот уже полвека. За это время мне удалось обсудить данную тему с самых разных сторон.

Поверьте, в мои намерения не входило составление энциклопедии роботов; я даже не собирался писать про них в течение полувека. Просто получилось, что мне удалось так долго продержаться и сохранить собственный интерес к данной проблеме. А еще получилось, что, стараясь придумать новые идеи для рассказов про роботов, я пришел к тому, что размышлял практически обо всем на свете.

Например, в шестом томе серии «Город роботов» речь идет о хемфетах, которые были внедрены в тело главного героя, чтобы обеспечить ему прямой психоэлектронный контроль над главным компьютером и, следовательно, всеми роботами в Городе роботов.

В книге «Край Основания» (1982) мой герой Голан Тревиз, прежде чем стартовать на космическом корабле, входит в контакт с суперсовременным компьютером, положив руки на указанное место на панели, у которой он сидит.

«И когда они с компьютером соединили руки, их мысли слились воедино…

…он увидел четко и ясно комнату – не только в том напралении, в котором смотрел, а все вокруг, даже то, что находилось вверху и внизу.

Он увидел все каюты на космическом корабле, и то, что было снаружи. Солнце встало… но он мог смотреть прямо на него, и оно его не ослепило…

Он почувствовал легкий ветерок и его тепло, звуки, которые издавал окружающий мир. Он ощутил магнитное поле планеты и крошечные электрические заряды, касающиеся корпуса корабля.

Он почувствовал панель управления кораблем… Он знал… что если он захочет поднять корабль, или повернуть его, или придать ему ускорение, или воспользоватсья другими его возможностями, это будет все равно как проделать то же самое со своим телом. Нужно только захотеть».

Вот так я представил себе взаимосвязь человеческого мозга и компьютера, а теперь, работая над новой книгой, не могу не думать над этой проблемой и пытаться найти новые решения.

Полагаю, что впервые человек научился устанавливать связь между своим сознанием и другим видом сознания в тот момент, когда он приручил лошадь и научился использовать ее в качестве транспортного средства. Общение человека с лошадью достигло своей наивысшей точки, когда он сел верхом и при помощи кнута, шпор, серии определенных движений и звуков сумел заставить лошадь вести себя так, как ему нужно.

Неудивительно, что древние греки, увидев всадников, скачущих по относительно широкой Тессалийской долине (район Греции, наиболее подходящий для коневодства), решили, что они видят животное с человеческим торсом и телом лошади. Так на свет появились кентавры.

Разумеется, не следует забывать о гонщиках и каскадерах, которые могут заставить автомобиль выделывать поразительные штуки. Можно представить себе, что житель Новой Гвинеи, который никогда не видел и не слышал про автомобиль, подумает, что подобные фокусы вытворяет диковинное живое существо, частью строения которого является человек, сидящий у него в брюхе.

Но человек в соединении с лошадью – это несовершенное слияние интеллектов, а человек плюс автомобиль – всего лишь механический инструмент для усиления мышечной силы человека. Лошадь может легко проигнорировать приказ или даже убежать, охваченная неконтролируемым страхом. Автомобиль может сломаться в самый неподходящий момент.

Однако слияние человека и компьютера может оказаться максмальным приближением к идеалу. Оно может стать инструментом для более эффективной мозговой деятельности человека, и я постарался показать в романе «Край Основания» усиление и интенсификацию восприятия окружающей действительности.

В данных обстоятельствах, возможно ли, что благодаря такому слиянию появится единый организм, нечто вроде кибернетического «кентавра»? А как только такой союз будет создан, захочет ли человек его разорвать? Не почувствует ли он, что разрыв причинит ему невыносимую боль потери, настолько сильную, что он не сможет жить с ощущением нищенства своего ума и воли? В моем романе Голан Тревиз мог в любой момент по собственному желанию отсоединиться от компьютера и не испытывал при этом никаких неприятных ощущений. Но, возможно, это не очень реалистично.

Другая проблема, которая время от времени обсуждается в серии «Город роботов», – это отношения роботов между собой.

Я не слишком часто обсуждал ее в своих рассказах, поскольку, как правило, в каждом данном рассказе у меня один главный герой-робот, и меня интересуют вопросы взаимодействия этого конкретного робота и людей.

Давайте представим себе разные сочетания роботов.

Первый закон утверждает, что робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред.

Предположим, у нас имеется два робота. Один из них по неосторожности, из-за отсутствия необходимых знаний или в силу определенных обстоятельств ведет себя таким образом (неосознанно), что его действия могут причинить вред человеку, – и предположим, что второй робот, обладающий более обширными знаниями или пониманием ситуации, это осознает. Разве Первый закон не требует от него, чтобы он остановил первого робота? Если нет другого пути, разве Первый закон не требует от него, чтобы он уничтожил первого робота без сожалений и колебаний?

Так, в моей книге «Роботы и Империя» (1985) показан робот, которому объяснили, что люди – это существа, разговаривающие с определенным акцентом. У героини книги другой акцент, следовательно, робот имеет полное право ее убить. Его мгновенно уничтожает другой робот.

Точно такая же ситуация возникает и когда мы вспомним о Втором законе, в котором говорится, что робот должен повиноваться приказам человека, если эти приказы не противоречат Первому закону.

Если один из двух роботов вследствие незнания или небрежности не выполняет приказ человека, второй должен либо выполнить команду сам, либо заставить первого робота это сделать.

Так, в одной из самых напряженных сцен в «Роботах и Империи» злодейка отдает роботу прямой приказ. Тот колеблется, потому что его выполнение может причинить вред героине. Возникает конфронтация между злодейкой, которая настаивает на выполнении своего приказа, и вторым роботом, пытающимся убедить первого в том, что героиня может пострадать. Здесь возникла ситуация, когда один робот пытается уговорить второго подчиниться Второму закону в его истинном звучании и противостоять человеку.

Однако самые серьезные проблемы, когда речь идет о взаимодействии роботов, возникают в связи с Третьим законом.

Третий закон утверждает, что робот должен заботиться о своей безопасности в той мере, в какой это не противоречит Первому и Второму законам.

Но что, если речь идет о двух роботах? Озабочен ли каждый из них своим собственным существованием, что является буквальным пониманием закона? Или каждый робот испытывает необходимость помогать своим собратьям в ситуациях, когда речь идет об опасности для их существования?

Как я уже говорил, я не слишком много занимался этой проблемой, когда писал рассказы, в которых главным героем был один робот. (Иногда там появлялись и другие роботы, но они были второстепенными персонажами – всего лишь оруженосцами, если можно так выразиться.) Однако сначала в «Роботах рассвета» (1983), а затем в сборнике «Роботы и Империя» я описал двух роботов, которые играли одинаково важную роль для повествования. Один из них – Р. Дэниэл Оливо, антропоморфный робот (которого не так просто отличить от человека), появлявшийся в «Стальных пещерах» (1954) и в его продолжении «Обнаженное солнце» (1957). Другой – Р. Жискар Ревентлов, который имеет более стандартную металлическую внешность. Оба робота обладают интеллектом, сходным по сложности с человеческим.

Именно они вступили в борьбу со злодейкой по имени леди Василия. Она приказала Жискару (таков поворот сюжета) оставить службу у Глэдии (главной героини) и поступить в ее собственное распоряжение. А Дэниел приводил доводы, чтобы убедить Жискара остаться с Глэдией. Жискар обладает способностью устанавливать ограниченный ментальный контакт над человеческими существами, и Дэниел пытается его уговорить, что ради безопасности Глэдии ему следует взять под контроль Василию. Он даже рассуждает о пользе для всего человечества («Нулевой закон»), которую принесет данный образ действий.

Доводы Дэниела ослабляют приказы Василии, но в недостаточной степени. Жискар колеблется, но его невозможно заставить действовать.

Тем временем Василия решает, что Дэниел слишком опасен: если он будет продолжать спорить, он может убедить Жискара в своей правоте. Тогда она приказывает собственным роботам отключить Дэниела, а затем велит Дэниелу не сопротивляться. Дэниел обязан подчиниться, и роботы Василии принимаются за дело.

Именно в этот момент и «просыпается» Жискар. Четыре робота выведены из строя, а сама Василия погрузилась в сон. Позднее Дэниел просит Жискара рассказать ему, что произошло.

Жискар говорит:

«Когда она приказала роботам разобрать тебя на составные части, друг Дэниел, и продемонстрировала явное удовольствие от этой перспективы, твоя безопасность плюс концепция Нулевого закона перевесили действие Второго закона и вступили в противоречие с Первым. Комбинация Нулевого закона, психоистории, моей верности леди Глэдии и того, что ты попал в беду, заставили меня действовать».

Дэниел заявлет, что его собственные нужды (поскольку он всего лишь робот) не должны были повлиять на действия Жискара. Тот с ним не согласен, однако говорит:

«Странная вещь, друг Дэниел. Я не знаю, как так получилось… В тот момент, когда роботы начали к тебе приближаться, а леди Василия не смогла скрыть ликования, схема моих позитронных дорожек реформировалась аномальным образом. На мгновение я подумал, что ты человек, и отреагировал соответсвующим образом».

«Это было неправильно», – говорит Дэниел.

«Я знаю, – отвечает Жискар. – Однако если такое случится снова, мне кажется, та же аномальная перемена произойдет опять».

Дэниел понимает, что, если бы он оказался в подобной ситуации и опасность угрожала бы Жискару, он тоже встал бы на его защиту.

Примечания

1

Перевод В. В. Вересаева. – Примеч. перев.

(обратно)

2

В русском переводе рассказ называется «Раб корректуры». – Примеч. перев.

(обратно)

3

Galley – не только галера, но и неправдоподобный (фантастический) рассказ. – Примеч. перев.

(обратно)

4

14 градусов по Цельсию

(обратно)

5

Это эссе написано в 1956 году. С тех пор слово "роботехника" действительно вошло в английский язык и стало широко использоваться, и мне удалось дожить до тех времен, когда Три закона роботехники принимаются всерьез. – Примеч. авт.

(обратно)

6

Я представляю вам эту точку зрения лишь в качестве темы для размышления. Совершенно другой позиции я придерживаюсь в эссе «Разумы, действующие совместно», напечатанном в данном сборнике. - Примеч. авт.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

I. Рассказы

  Мечты роботов

  Как жаль!

  Робби

  Логика

  Лжец

  Хоровод

  Улики

  Как потерялся робот

  Разрешимое противоречие

  Женская интуиция

  Двухсотлетний человек

  Когда-нибудь

  Думай!

  Сторонник сегрегации

  Зеркальное отражение

  Ленни

  Раб корректуры

  Рождество без Родни

II. Эссе

  Роботы, с которыми я был знаком

  Новые учителя

  Все, что ты хочешь

  Наши друзья

  Наши разумные инструменты

  Законы роботехники

  Будущая фантастика

  Машины и роботы

  Новая профессия

  Робот, как враг?

  Разумы, действующие совместно

  Мои роботы

  Законы науки о человеке

  Кибернетический организм

  Чувство юмора

  Взаимодействие роботов

*** Примечания ***