Похождения в Амстердаме [Крис Юэн] (fb2) читать онлайн

- Похождения в Амстердаме (пер. Виктор Анатольевич Вебер) (а.с. Ночной вор -1) 819 Кб, 203с. скачать: (fb2) - (исправленную)  читать: (полностью) - (постранично) - Крис Юэн

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Крис Юэн ПОХОЖДЕНИЯ В АМСТЕРДАМЕ

Посвящается Джо

Глава 1

— Я хочу, чтобы вы кое-что для меня украли.

Такие слова я слышал не впервые, только обычно собеседник предпочитал какое-то время походить вокруг да около. Но не этот американец. Он сразу взял быка за рога, хотя и говорил ровным голосом. Плохой писатель не преминул бы отметить, что от этой фразы в голове зазвонили колокольчики тревоги или по спине побежал холодок. Меня же она заставила навострить уши.

— Вы ошиблись, — заверил я его. — Я — сочинитель, а не вор.

— Разумеется, сочинитель. Я знаю ваши сочинения. У вас получается.

Я улыбнулся:

— Бумагомарака с образованием, стоившим хороших денег, ничего больше.

— Да, конечно, если речь о писателе. А вот вор — это совсем другая история. У вас, юноша, редкий для здешних мест талант.

Под «здешними местами» подразумевался Амстердам. Мы сидели в тускло освещенном, отделанном темным деревом баре в северной части канала Кейзерграхт, в двадцати минутах ходьбы (десяти, если ехать на велосипеде) от моей квартиры. В баре было холодно, огонь в камине напротив нашего столика едва тлел, тепло сохранялось скорее благодаря тесноте помещения. Когда американец предложил встретиться именно в этом баре, я вспомнил, что бывал тут, по случаю, раньше. И вот я попал сюда вновь, сидел за стаканом голландского пива и пытался оценить предложение, которое получил.

Американец связался со мной через сайт. Нынче у большинства писателей-детективщиков есть сайт; вы можете зайти ко мне, чтобы получить самые разнообразные сведения о том, что я написал. На сайте каждому моему роману, где главный герой взломщик, посвящена отдельная страничка, имеется также раздел «Новости», сообщающий обо всех моих публичных выступлениях и кое-какую информацию, которую, возможно, хотели бы знать мои поклонники, — скажем, куда я отправился, чтобы поработать над новой книгой. Есть на сайте и электронный адрес, по которому со мной можно связаться. Именно так и поступил американец.

«Работа для вас, — написал он. — Цену назовете сами. Встреча в „Кафе де Брюг“ в 10 вечера в четверг (завтра)».

Я понятия не имел, кто этот американец, и у меня не было ни малейших оснований доверять ему, но я давно уже перестал сопротивляться притягательной силе новой работы. Потому что (на случай, если вы не догадались) я не только пишу книги о профессиональном воре — я сам вор.

— Этот талант, о котором вы упомянули… предположим, он есть.

— «Предположим» — это мне нравится.

— И все-таки только предположим, что я действительно обладаю некими способностями… Любопытно, для чего они вам потребовались?

Американец посмотрел поверх моего плеча в сторону двери, в дальний конец бара. Убедившись, что никто нас не подслушивает, он сунул руку в карман ветровки, достал что-то маленькое и поставил на деревянный стол передо мной. Это была фигурка обезьяны размером с мой большой палец. Обезьяна сидела на корточках, с прижатыми к груди коленями и передними лапами закрывала глаза. Рот она широко раскрыла, словно испытала шок от увиденного в кармане ветровки.

— Ничего не вижу, — пробормотал я, обращаясь то ли к американцу, то ли к себе самому. Американец кивнул и сложил руки на груди.

Я взял фигурку, чтобы получше ее разглядеть. На ощупь она — сухая, зернистая — показалась сделанной из гипса, чем, вероятно, и объяснялась недостаточно гладкая поверхность. Я увидел в раззявленном рту обезьяны изумление, но ее создатель, возможно, полагал, — что запечатлел страх или, к примеру, тупую радость. В любом случае, по моим представлениям, эта вещица не могла стоить больше нескольких фунтов, или долларов, или евро.

— Есть еще две обезьяны. — Этим американец не сильно меня удивил. — Одна закрывает уши, другая — рот.

— Что вы говорите!..

— Я хочу, чтобы вы их украли.

Я склонил голову набок.

— Предположим, я смогу… добыть их для вас. Но стоит ли мне за это браться?

Американец наклонился ко мне, изогнул бровь.

— Сколько вы хотите получить, чтобы стоило?

Я подумал о некой сумме. Потом удвоил ее.

— Десять тысяч евро.

— Желаете, чтобы я расплатился этим вечером?

Я рассмеялся.

— Но она же не представляет собой никакой ценности. — Я бросил статуэтку американцу, который поймал ее, прежде чем она ударилась о стол.

— Для меня представляет, юноша. — Он тщательно протер обезьянку, убрал в карман. — Так что скажете?

— Я подумаю. Еще пива?

Я встал, взял наши стаканы и, не дожидаясь ответа, пошел к стойке, за которой симпатичная блондинка наполняла вазочки орешками кешью. Высокая, стройная, загорелая. Этот круглогодичный, присущий скандинавкам загар всегда заставлял меня особенно остро чувствовать мое английское происхождение. Блондинка привыкла к тому, что на нее западают дураки вроде меня, это сомнений не вызывало, и когда наши взгляды встретились, она, похоже, уже приготовилась извиняться за то, что ничего мне не обломится.

— Twee pils astublieft, — удалось вымолвить мне. При этом я поднял два пальца на случай, если мои намерения будут неправильно истолкованы, хотя я и стоял с двумя пустыми стаканами перед пивным краном над стойкой бара.

— Разумеется, — ответила она по-английски.

Откинула волосы за ухо, взяла стакан, начала наполнять; я в это время пытался думать о чем-либо еще, кроме веснушек на ее шее, и пришел к вопросу: а как, собственно, американец узнал обо мне? Действительно, с этим следовало разобраться, потому что вторую мою профессию, воровство, я держал в секрете; отчасти из-за этого я так много путешествовал. Единственный человек, с которым я говорил об этой стороне моей трудовой деятельности, находился в Лондоне, а здесь, в Амстердаме, за четыре последних месяца я совершил только три кражи, и ни одна из них не могла привлечь особого внимания. Одну кражу мне заказали, но нанял меня бельгиец, и он передал все инструкции через парижского скупщика краденого, которому я полностью доверял. Едва ли этот бельгиец мог что-то рассказать обо мне американцу, особенно если учесть, что мы не встречались. Тогда каким образом американец вышел на меня? И почему попросил украсть дешевенькие статуэтки?

— Два пива. — Пластиковой лопаточкой блондинка аккуратно сняла пену, поднявшуюся над краями стаканов, и поставила их передо мной.

— Этот мужчина, — я мотнул головой в сторону американца, — он бывал здесь раньше?

— Случалось…

— Он приходит часто?

Она надула губки.

— В общем, да.

— И вы знаете его имя?

— Нет. — Она покачала головой. — Но он вежливый, всегда оставляет чаевые.

Разумеется, он оставлял. Я тоже не поскупился и понес полные стаканы к нашему столику.

Американцу было под шестьдесят. Густые седые волосы, подстриженные неровно, по молодежной моде, подтянутая фигура. Ветровка ему шла, он выглядел спортивно, как человек, который в свободное время частенько ходит под парусом, и я подумал, что надобно обратить внимание на его руки, поискать мозоли от снастей, когда он вырвал меня из раздумий:

— Если вы хотите узнать мое имя, нужно просто спросить. Я — Майкл.

— Майкл…

— Совсем не обязательно произносить его так медленно.

— Я ожидал услышать и фамилию.

— Вот этого придется ждать долго. Статуэтки находятся в двух местах, — продолжил он. — Для меня очень важно, чтобы вы добыли их обе. Мне также важно, чтобы вы это сделали в один вечер.

— Два разных места?

— Да.

— В Амстердаме?

— Совершенно верно. Два места, в пятнадцати минутах ходьбы друг от друга.

— И эти места — частные жилища?

— Частные жилища, — повторил он. — Точно. Одно — квартира, второе — жилая баржа. Об охранной сигнализации можете не беспокоиться. Как и о том, что вас потревожат. В этот вечер оба места будут пустовать.

— Это почему?

— Потому что мужчины, которые там живут, будут в это время обедать. Здесь. Со мной.

Нельзя сказать, что услышанное привело меня в восторг.

— Как-то все слишком сложно. Почему вам самому не забрать статуэтки? Не могу представить себе, что их хватятся.

— Во-первых, — американец сдвинул брови, — у парня, который живет на барже, есть сейф, и код он никому не говорит. У второго парня квартира в Йордане, на последнем этаже пятиэтажного дома, и, насколько мне известно, дверь в нее закрывается на три замка.

— Но охранной сигнализации нет.

— Нет.

— Вы уверены?

— Послушайте, на барже поставить охранную сигнализацию нельзя. Вы можете попасть в шторм, или другая баржа проплывет мимо слишком быстро, и волна заставит ее сработать.

— А в квартире?

— Я уже сказал, что она на пятом этаже. Насколько я понимаю, этот парень считает, что сигнализация ему не нужна.

— А замки…

— Для вас они проблемы не составят. А у меня нет ни ключей, ни вашего таланта, благодаря которому мы сейчас и разговариваем.

— Вот о чем я подумал. Допустим, эти мужчины высоко ценят свои статуэтки. Они вернутся домой с обеда, обнаружат, что их нет… и заподозрят вас.

Американец покачал головой.

— Они мне доверяют.

— Возможно. Но, если у них возникнут подозрения и они начнут искать вас, сразу же всплывет мое имя.

— От меня они ничего не узнают.

— Вы так говорите. Но мне это не нравится.

— Скажем так… я не собираюсь показываться там, где они смогут меня найти. Мы встретимся в семь и закончим обед к десяти. У вас на все про все будет три часа, и я полагаю, что этого достаточно. Бар закрывается в одиннадцать, и я хотел бы встретиться с вами в десять тридцать. Если все пройдет по плану, еще до полуночи я покину Амстердам. И назад возвращаться не планирую.

— Вы покинете и Нидерланды?

— Вам это знать не обязательно, не правда ли?

Я помолчал, попробовал зайти с другой стороны.

— Временные рамки очень уж жесткие. А если я не смогу справиться с сейфом?

— Вы справитесь.

— Или не смогу найти статуэтку в квартире.

— Он держит ее под подушкой.

Я нахмурился.

— Спит на ней?

— Даже если он спит с ней. Мне без разницы. Статуэтку вы найдете под подушкой.

Я откинулся на спинку стула, оглядел бар. Блондинка протирала стойку влажной тряпкой, волосы танцевали вокруг лица. Трое голландцев пили пиво за ближайшим от двери столиком. Они смеялись, хлопали друг друга по спинам, улыбались во все тридцать два зуба, словно жизнь просто не могла быть лучше. За голландцами проливной дождь хлестал по окну-витрине, лишая четких очертаний мост через канал, который я мог видеть по другую сторону стекла. Я вздохнул и высказал все, что думал по поводу предложения Майкла.

— Послушайте, к сожалению, мне придется отказаться. Я не знаю, как вы вышли на меня, и это часть проблемы. Кроме того, вы хотите, чтобы я все проделал завтра. Я же привык готовиться к работе, прежде чем браться за нее, а вы ограничиваете меня во времени.

Американец положил руки на стол, переплел кисти, постучал большими пальцами друг по другу.

— А если мы удвоим ваше вознаграждение?

— Это забавно, но вы только заставили меня еще сильнее занервничать. Тот факт, что вы готовы заплатить двадцать тысяч, заставляет меня думать, что риск в два раза выше, чем я поначалу предполагал.

— Риск — неотъемлемая часть этого дела. Как и вознаграждение.

— И все-таки ответ прежний — нет.

Американец поморщился, устало покачал головой.

Потом достал квадратный листок бумаги. Замялся, еще раз встретился со мной взглядом, прежде чем положить листок передо мной.

— Юноша, я готов рискнуть. Здесь адреса. Я хочу, чтобы вы взяли листок. Вдруг завтра вечером, где-нибудь в семь часов, вы передумаете.

— Этому не бывать.

— Вы в этом, конечно, совершенно уверены. Но стоит ли исключать вероятность того, что вы все-таки пересмотрите принятое решение? Допустим, у вас будет все необходимое для выполнения поставленной перед вами задачи…

Какое-то время я смотрел ему в глаза, а потом (дурак, что тут скажешь) протянул руку и взял листок.

— Это правильно, юноша, — одобрил он. — Я прошу вас только об одном: подумайте.

Глава 2

И я думал, большую часть ночи и весь следующий день. Думал, и когда мне следовало вычитывать рукопись, лежащую на столе, и когда прогуливался после завтрака, и когда вышел из дома около трех часов дня, чтобы купить пачку сигарет. И разрази меня гром, если я не думал в четверть восьмого вечера, когда заглядывал через окно в «Кафе де Брюг».

Американец сидел за столиком в компании двух мужчин, которые были моложе его, — судя по одежде, европейцев, хотя, не услышав их, я не мог сказать, голландцы они или нет. Одинаково одетые (кожаные куртки, светлые брюки из денима), в остальном они отличались разительно. Спиной ко мне сидел широкоплечий здоровяк с толстой шеей и выбритой головой; его болезненный друг более всего напоминал тростинку — казалось, он набрал полную грудь сигаретного дыма, а выдохнуть забыл. Это они жили на барже и в квартире в Йордане? И если они, то кто — где? Я было определил Дохлого на баржу, потому что не мог представить себе, чтобы он каждый день спускался с пятого этажа и поднимался туда без помощи бригады «скорой помощи» и группы поддержки, радостными криками приветствующей каждый его следующий шаг. Но Бритоголовый, как мне показалось, не располагал достаточными средствами для того, чтобы жить в Йордане. Впрочем, первое впечатление могло быть обманчивым, потому что и я (во всяком случае, я тешил себя такой надеждой) не выглядел вором.

Сунув руку в карман, я нащупал листок бумаги с двумя адресами. В тот момент я собирался еще раз осмыслить ситуацию, взвесить все за и против, но в действительности смысла в этом уже не было никакого. Кого я хотел обмануть, стоя около кафе и делая вид, что никакого решения не принято? И если говорить о шансах, то вероятность перепихнуться в полночь с блондинкой-барменшей я бы поставил выше моего отказа от этой работы. Поэтому я попятился от окна и по мосту пересек канал. Несколько поворотов с одной улицы на другую, и вскоре я уже ступил на крашеную палубу старой голландской баржи.

Наверное, сейчас я кое-кого удивлю: большинство профессиональных домушников предпочитают не проникать в чужое жилище глубокой ночью. Конечно, в это время людей на улице значительно меньше, но, если в три часа утра кто-то заметит тебя сидящим на корточках перед запертой дверью, это наверняка вызовет подозрения. С другой стороны, если ты возишься с тем же замком в половине восьмого вечера, тебя увидит гораздо больше людей, но, скорее всего, они не обратят на это внимания.

Как выяснилось, особенно волноваться мне не пришлось. Во-первых, уже стемнело, и холодный, пронизывающий ветер разогнал горожан по домам. А во-вторых, отвертку и набор отмычек я доставал из кармана дольше, чем открывал старый, цилиндрический дверной замок.

Потом постучал, подождал в ожидании ответа и лишь потом распахнул дверь. Я не услышал ни шарканья шагов, ни недовольного ворчания, ни вообще каких-то звуков, что не сильно меня удивило, потому как в трюме царила темнота и я знал (или хотя бы думал, что знаю), что хозяин в эту самую минуту жует стейк. Тем не менее я постучал еще раз и, окончательно убедившись, что дома никого нет, переступил порог, запер за собой дверь (как будто от этого могла быть хоть какая-то польза) и включил свет. Полагаю, некоторые люди удивятся этому, но руководствовался я исключительно здравым смыслом: если человек включает свет, значит, он имеет право быть в этом месте. А вот луч фонаря может выдать незваного гостя.

За дверью меня ждала большая просторная комната: деревянный, выкрашенный желтой краской пол, коричневый ворсистый ковер, оранжевые занавески. Я задернул те, что были раздвинуты, и огляделся. Всю обстановку составляла большая кровать (со смятыми простынями и наваленной одеждой) в носовой части баржи, пластмассовый кухонный стол с горой грязной посуды и полиэтиленовыми контейнерами из-под еды, старый, с протертой обивкой и просиженными подушками диван, перед которым стоял телевизор, сработанный в те далекие годы, когда на барже в последний раз меняли мебель. По периметру тянулись встроенные шкафы и рундуки, на крышках которых лежали коврики из шотландки. В маленькой кабинке, выпирающей из стены, находилась, как я догадался, ванная.

Я поднял руки, развел пальцы, костяшки хрустнули, как у концертирующего пианиста или, что более точно, у вора, страдающего артритом. Потом я согнул пальцы и потряс кистями в воздухе, словно призывая некое божество, дабы оно подсказало мне, где находится сейф. При этом до моих ушей донеслось тихое шуршание, поскольку на руках были одноразовые хирургические перчатки из коробки, которая осталась у меня дома. А туда я принес ее из городской больницы, где позаимствовал в ходе моего последнего визита (само собой, по поводу артрита). Перчатки я надевал, скорее, по привычке (отпечатки моих пальцев хранились только в полицейской картотеке Великобритании, и я сомневался, чтобы кто-нибудь стал их там искать), но привычку и следование установленному порядку я числил своими главными друзьями: именно они уберегали меня от дорогостоящих ошибок.

Но я отвлекаюсь. Сейф.

Наилучший вариант поиска сейфа — методичный обыск. Начать, скажем, от двери, пройти вдоль левого и правого бортов, заглядывая за каждую дверцу, в каждое углубление, и уж потом заняться спальней в дальнем конце баржи, понимая, что времени на это уйдет много. Именно так я и собирался поступить, но сначала попытался воспользоваться методом визуализации.

Представил себя сейфом и задался вопросом, а где бы я спрятался? В Антигуа? Далековато. В ванной? Нет, только не там. На кухне? Какой кухне? Над кроватью? Негде. За чуть перекошенной картиной (поле тюльпанов) над диваном? Вот и славненько. Хозяин баржи не боялся использовать клише.

Жаль только, что он изменил этому принципу в выборе замка, не поставил классический наборный. А я ведь провел столько вечеров, приложив ухо к металлической дверце сейфов наиболее известных марок, вращая диск, слушая, когда же раздастся щелчок, свидетельствующий о зацеплении, записывая цифры на листок бумаги, чтобы в итоге заполучить необходимый шифр и открыть неприступную дверцу. Но эти мои навыки пользы принести не могли, потому что моим глазам открылся электронный замок. Десять кнопок с цифрами, от ноля до девяти, на узкой панели пульта управления. Я, конечно, мог вслушиваться в щелчки, нажимая на кнопки, но только потерял бы время, потому что электронный замок никаких звуков не издавал. Или я мог перепробовать все возможные комбинации, на что мне, скорее всего, не хватило бы оставшейся жизни, не говоря уже о терпении. Да, электронный замок являл собой серьезного противника, и я знал только три способа борьбы с ним.

Первый, наименее привлекательный, требовал применения ацетиленового резака. Видите ли, сейфы, в большинстве своем, делятся на две категории: одни призваны противостоять взлому, другие — огню. Крайне редко встречается домашний сейф, сочетающий в себе и первое и второе, прежде всего из-за его заоблачной стоимости. То есть сейфы, сконструированные с тем, чтобы доставить максимум хлопот взломщику, обычно беспомощны против огня. Я имел дело именно с таким сейфом, но выгоды из этого не мог извлечь никакой. У меня не было с собой необходимого оборудования, да и нагрев мог превратить внутреннее пространство сейфа в духовку, в которой гипсовая статуэтка треснула бы и развалилась на части.

Второй и гораздо более предпочтительный метод заключался в использовании кода. Уж простите, что говорю очевидное, но, сколько бы ни твердили, что делать этого не следует, большинство из нас продолжает записывать пин-коды кредитных карточек, мобильных телефонов и — да, да! — коды, открывающие сейфы. Причем, так уж сложилось, записи эти мы обычно держим вблизи тех самых предметов, которые коды призваны охранять. Поэтому я попытался найти код. На лицевой панели сейфа, на стене вокруг сейфа, на обратной стороне картины, которая скрывала сейф, в ближайших рундуках и шкафах, в более удаленных рундуках и шкафах, в ванной, среди грязного белья, под кроватью. Не нашел ни одной цифры. Но попытаться стоило.

В результате я остался один на один с последним вариантом, который по смыслу был аналогичен второму, — он был основан на едва ли не самом очевидном: чтобы открыть электронный замок, нужно нажать на кнопки пульта управления. А если вы нажимаете на кнопки, что из этого следует? Вы оставляете отпечатки пальцев! Множество отпечатков. И если предположить, что код вы меняете нечасто (еще лучше, если вообще не меняете), то ваши отпечатки подскажут наблюдательному медвежатнику, на какие кнопки нужно нажимать, хотя, увы, последовательность так и останется неизвестной. Избежать этой подсказки можно только одним способом — надевать резиновые перчатки (такие же, как у меня) перед тем, как открывать сейф. Но кто будет носить дома резиновые перчатки, за исключением проживающего по соседству взломщика?

Будь у меня чуть больше времени, я бы воспользовался специальными чернилами, которые видны только в ультрафиолетовом диапазоне, нанес бы их на поверхности, к которым обязательно прикасался хозяин баржи, открывая сейф, потом вернулся бы с источником соответствующего света (он, кстати, хорошо смотрелся бы в интерьере баржи) и таким образом заполучил бы код. К сожалению, время играло против меня, поэтому мне пришлось полагаться на более простые средства.

Из кармана я извлек пудреницу, которую несколькими месяцами раньше наполнил тонкодисперсным порошком, — его обычно используют криминалисты при поиске отпечатков пальцев. Открыл пудреницу, вытащил закрепленную внутри кисточку и осторожно покрыл порошком все кнопки. Затем сдул избыток порошка, на несколько мгновений выключил свет, под углом направил на пульт луч фонаря и быстро увидел желаемое: множество слоев отпечатков пальцев на четырех кнопках с цифрами 9, 4, 1 и 0. Завершив этот этап, я включил верхний свет, как мог тщательнее стер порошок с пульта и начал набирать всевозможные комбинации, исходя из того, что каждая состоит из четырех цифр. И где-то минут через десять, когда я уже не сомневался, что нажимать на кнопки мне предстоит до следующего воскресенья, раздался приятный щелчок, за которым последовало жужжание сервопривода запорного механизма. А в следующее мгновение, как вы уже догадались, дверца сейфа приоткрылась.

Конечно же, я тут же распахнул ее полностью и заглянул внутрь. Сейф был маленький, но в нем хватало пустого места. Прежде всего я обратил внимание на мятую фотографию. Двое мужчин с удочками стояли на берегу мутной реки и улыбались в камеру. Одного я узнал — Дохлый, что сидел в кафе. Второй, несомненно, был его отцом. Под фотографией лежала стопка банкнот. Я вытащил их и сосчитал. Шестьдесят, по сто евро. Я положил деньги на прежнее место и взял соседствующий с ними светло-коричневый брусок, как я понял, гашиш. А уж позади бруска стояла статуэтка. Обезьяна зажимала уши, словно боялась, что я собираюсь взорвать сейф. Я поднял статуэтку, взвесил на ладони. Вроде бы она мало отличалась от той, что показывал мне американец. Я сунул статуэтку в карман и задумался над тем, что делать дальше.

Прежде всего банкноты перекочевали в мой карман. Конечно, мне обещали заплатить за работу, но лишних денег не бывает, так чего оставлять те, что лежат и просят — возьми. И пусть гашиш меня не привлекал (в Амстердаме его особо не продашь, а возникни у меня желание покурить, я мог найти наркотики, от самых высококачественных до дешевой травки, в любой из кофеен, которые располагались неподалеку от моего дома), я забрал и его. С тем, чтобы Дохлый, если бы ему вздумалось по возвращении на баржу заглянуть в сейф, не подумал, что вор приходил именно за статуэткой обезьяны. По крайней мере исходил я из этого.

Оставив в сейфе только фотографию, я закрыл дверцу и запер на замок, вернул на место картину и погасил верхний свет. Затем раздвинул задернутые мною занавески, вышел из трюма, запер дверь баржи и снял перчатки.

Посмотрел на часы. Без четверти девять, и мне следовало поторопиться, если я хотел успеть к оговоренному сроку. Небрежным взмахом руки я бросил гашиш в воду, сошел на тротуар и отправился на поиски велосипеда.

Глава 3

В Амстердаме велосипеды крадут постоянно. Наверное, именно поэтому велосипеды там такие старые: никому не хочется вкладывать деньги в товар, который могут украсть в любой момент. И что самое забавное — местные жители в большинстве своем готовы заменить велосипеды, украденные у них, велосипедами, украденными у других людей. Поддерживая этот бизнес, они покупают их у воров, которые привозят добычу на площадь Дам.

Я не могу сказать вам, сколько велосипедов крадут в Амстердаме за день, но знаю — много. Так что логично предположить, что в городе хватает и велосипедных воров. Практически все они пользуются ножницами для срезания болтов, которыми легко справляются с цепями или дужками замков. В этом я от них отличаюсь, поскольку предпочитаю пускать в ход отмычки. Если замок достаточно простой, времени уходит не больше, а носить с собой отмычки куда легче, чем ножницы. Плюс к этому я не уничтожаю замок, который зачастую стоит дороже велосипеда.

В этот вечер я выбрал велосипед с фарой, работающей от динамо-машины, и вроде бы удобным седлом. Менее чем за минуту снял цепь с замком. После этого закрепил цепь на ограждении, запер замок и укатил. Передаточное число оказалось более высоким, чем мне бы того хотелось, но тут я ничего поделать не мог: шестерня на заднем колесе стояла только одна. Торможение обеспечивалось вращением педалей в обратном направлении, что в Великобритании давно уже запретили, и фара едва светилась, хотя динамо-машина мерно гудела. Но поездка все равно доставила мне удовольствие. Заняла она чуть больше пяти минут. Добравшись до нужных улицы и дома, я с сожалением слез с велосипеда и оставил его, прислонив к дереву.

Нужная мне квартира находилась в типичном для Йордана доме из темного камня — высоком, узком, с остроконечной крышей и лебедочным крюком под самым коньком. Он практически ничем не отличался от, наверное, сорока домов, которые фасадами выходили на канал Сингела. Отменное, надо признать, местечко.

По ступенькам я поднялся к парадной двери, осмотрел кнопки звонков, встроенные в дверную коробку. Около верхней, которая, как я предположил, соединялась со звонком в квартире на последнем этаже, никакой фамилии не значилось. Я нажал кнопку, подождал. Учитывая почтенный возраст строения и отсутствие каких-либо следов динамика и микрофона, я мог предположить, что дом не оборудован системой внутренней связи. И обитателю квартиры требовалось время, чтобы открыть окно и что-то крикнуть сверху или спуститься вниз и открыть мне дверь. Я подождал, пока минутная стрелка на моих часах дважды обежала циферблат, позвонил вновь, еще подождал. И вот тут, при всей моей осторожности, пришел к выводу, что в квартире никого нет.

Разумеется, отсутствие системы внутренней связи не только отняло у меня время, но и осложнило доступ в подъезд. В современном многоквартирном доме я всегда могу позвонить в любую другую квартиру, и ничего не подозревающий хозяин впустит меня. Здесь я этого сделать не мог, потому что человеку, который откликнулся бы на мой звонок, пришлось бы спускаться вниз, чтобы открыть дверь. И человек этот мог запомнить мое лицо, что я полагал совершенно излишним.

Сама дверь производила впечатление, она была на два фута выше и шире стандартной. Казалось, дверь пыталась остановить меня, устрашив одним своим видом. Но замок, к счастью, не оказал сопротивления моим чарам. Он уступил сразу же, уподобившись одной из тех женщин, что танцевали полуобнаженными в окнах домов известного квартала, расположенного неподалеку. Как и наиболее продвинутые в коммерческом плане вышеупомянутые женщины, дверь приняла мою кредитную карточку, которую я поднимал по щели между самой дверью и коробкой, пока не оттер «собачку» замка. В двери был второй замок, врезной, и с ним пришлось бы повозиться дольше, если бы добрые люди, проживающие в доме, использовали и его.

Я открыл дверь, переступил порог и прямо перед собой увидел ступени, уходящие вверх чуть ли не вертикально, по которым и начал подниматься, практически почти как по приставной лестнице. Ступени были деревянными, громко трещали и стонали, и я испугался, как бы кто-нибудь из любопытных соседей не выглянул и не спросил, а кто я такой и что мне тут надо. Одновременно я честил, разумеется, про себя, того кретина, который построил лестницу под таким жутким наклоном. Я подумал, что выше уровня земли в таком доме могут жить только молодые и здоровые люди, и если бы мне потребовалось в спешке убегать от них, боюсь, ничего бы из этого не вышло. Перед моим мысленным взором возникла пренеприятная картинка: я поскальзываюсь, падаю, в нескольких местах ломаю ногу. Меня передернуло, когда я буквально услышал хруст ломающейся берцовой кости. Похожий звук можно услышать, если бросить кубик льда в стакан с водой.

Тем не менее на последний этаж я поднялся без приключений, хотя и останавливался пару раз, чтобы перевести дух и избежать судорог в бедрах. Но я никого не встретил, и это не могло не вдохновлять. Нужная мне дверь находилась в конце коридора. Я подошел к ней, расправив плечи, ощущая прилив нервной энергии, вызванный радостным предвкушением: мне предстояло в очередной раз попасть на запретную для меня территорию. На этот раз нервы щекотал и вызов, который бросали мне замки. Их было три, как и говорил американец, но они отличались от тех замков, с которыми я без труда справился ранее. На этот раз я столкнулся с «Wespensloten» — дословно с замками-осами. Это самые дорогие в Голландии замки, и тому есть причина. Я купил несколько таких замков, когда впервые приехал в Нидерланды, и у меня ушло немало времени, прежде чем я сумел вникнуть во все их хитрости. И чтобы понять, отчего они такие несговорчивые, мне пришлось полностью разобрать один из них, а потом собрать. Причина крылась в дополнительных шпильках в верхней части цилиндра; впрочем, эти знания не сильно облегчали мне работу, и еще не было случая, чтобы я открыл такой замок, не попотев.

Но прежде чем заняться замками, я постучал в дверь. Никто не вышел, чтобы спросить, чего мне тут надо, поэтому я почувствовал себя в достаточной безопасности, чтобы надеть хирургические перчатки и достать из кармана фонарь. Первым делом я прошелся лучом по периметру двери в поисках проводков. Пока все, сказанное американцем, не расходилось с действительностью, но рисковал головой я, а не он, вот мне и хотелось убедиться, насколько это было возможно, что охранной сигнализации нет. Никаких проводков я не увидел и, хотя их отсутствие не гарантировало, что квартира не оборудована охранной сигнализацией, счел возможным взяться за дело.

Решил, что сначала схвачусь с верхним замком, а потом с нижним, потому что это были замки с пружиной и явно уступали среднему — врезному. Я достал отвертку и отмычки, фонарь сунул в рот и начал разбираться с внутренними шпильками, которые мешали свободному перемещению языка верхнего замка. Скоро заболели зубы, заныли челюсти, а поскольку свет мне особо не помогал, я вытащил фонарь изо рта и вернул в карман. Шевельнул челюстью, чтобы снять неприятные ощущения, и вновь принялся за замок. Вскоре мне удалось вывести из зацепления и «утопить» все верхние шпильки, после чего я перевернул отмычку и принялся за нижние. Работа была тонкая, требовалось упорство и терпение, но мне хватало и первого и второго, я работал без отдыха, пока последняя из нижних шпилек не «отпустила» цилиндр, после чего отвертка смогла его повернуть. Открыв верхний замок, я принялся за нижний, и через какое-то время открылся и он.

Теперь оставался только средний, и за него я взялся, лишь переведя дыхание и вытерев рукавом пот со лба. Когда же пригляделся, то даже застонал, потому что это был «Wespenslot Speciaal» — замок, который действительно заслужил свое название. Видите ли, «Специальный» создавался на тех же принципах, что и два уже открытых мною замка, но у него были и свои, особые заморочки. В подробности лезть здесь, наверное, не стоит, надо лишь сказать, что этот замок требовал и более ясной головы и куда более ловких рук. Все эти хитрости могли позабавить меня, когда я разбирал замок в тишине и покое собственной квартиры, но они же и страшно раздражали, если препятствовали проникновению в квартиру чужую. Тяжело вздохнув (вот уж не повезло) и скрипнув зубами, я взял себя в руки и сосредоточился на этом чертовом замке — начал со шпилек, потом нейтрализовал другие инженерные находки, где импровизируя на ходу, где просто применяя грубую силу. Так или иначе, но через пять минут я уже мог повернуть цилиндр. И именно тут мне открылось то, о чем я, наверное, мог догадаться раньше. Запорный механизм соединялся не с маленьким засовом, уходящим в дверную коробку, а с куда более массивным стальным брусом, который перекрывал всю дверь.

Возникла серьезная проблема: усилия на микроотвертке, похоже, не хватало, чтобы повернуть брус, а я, не подумав об этом, не прихватил с собой отвертку большего размера. Я отступил на шаг, на мгновение задумался и решил, что нет у меня времени ехать за подходящим для этой работы инструментом. А значит, не оставалось ничего другого, как использовать неподходящий. Поэтому, вышвырнув из головы мысли о том, что может пойти не так, я как мог сильно и быстро повернул крошечную отвертку и, к моему облегчению, стальной брус вышел из зацепления до того, как отвертка сломалась.

Справившись с последним препятствием, я вытащил из замков все отмычки, открыл дверь и огляделся в поисках красных мигающих огоньков датчиков движения. Не увидев их, переступил через коврик перед дверью, чтобы не задействовать нажимные датчики. Потом заглянул под коврик и окончательно убедился в том, что квартира не оборудована охранной сигнализацией. После этого закрыл дверь, запер на все замки, включил свет и принялся обыскивать спальню.

Сразу выяснилось, что спален в квартире две, и обе — в ее дальней части. На канал выходили только окна гостиной. В одной спальне, совсем крошечной, стояла раскладушка, без одеяла, простыней и подушки.

Я в нее только заглянул и сразу прошел во вторую, куда больших размеров. Середину занимал двуспальный матрац. Я опустился на колени, залез рукой под единственную подушку. Потом ощупал наволочку. Вытащил подушку из наволочки, вывернул. Ничего из наволочки не выпало.

Я положил подушку на прежнее место, поискал под одеялом, под матрацем. Еще раз ощупал наволочку, потом сел и оглядел комнату. Всю ее обстановку, помимо матраца, составлял вместительный сундук, запертый на маленький висячий замок. Не задумываясь, я его открыл, откинул крышку, заглянул внутрь. Увидел одежду, блистерную упаковку с таблетками, кажется, от головной боли, несколько презервативов. Зарылся глубже, и мои пальцы нащупали что-то холодное и твердое. Я понял, что это такое, до того, как достал из сундука, но все равно достал.

Пистолет. Конечно, мои знания о стрелковом оружии невелики, но самый последний дурак скажет вам, что оно смертоносно. И вот теперь, держа пистолет в руках, я в который раз подумал, что мне давно уже следует знать об оружии побольше — хотя бы уж для того, чтобы, когда оно попадает мне в руки (а такое случается, к сожалению, часто), вытащить патроны или повредить ударно-спусковой механизм. Но почему-то возиться с пистолетами мне не хочется. Может, потому, что хорошо владеют ими, как правило, не самые хорошие люди и, разумеется, полицейские.

Сломать пистолет я не мог — вот и начал думать о том, куда его спрятать. В прошлом я раз или два уже прибегал к такому приему. Проблема, понятное дело, заключалась в том, что в спальне я мог спрятать пистолет только в сундуке, но меня не покидало ощущение, что хозяин квартиры будет искать его именно там. Конечно, я мог взять пистолет с собой, но мне это решительно не нравилось. Представьте себе: у двери дома меня останавливает полицейский, обыскивает, находит набор отмычек и пистолет. Такая перспектива мне радужной не казалась.

Но, если на то пошло, не следовало тратить время, раздумывая, что делать с пистолетом. В конце концов я пришел сюда за гипсовой обезьяной, и найти ее было сложнее, чем стенной сейф. Квартира заставлена мебелью, скорее, наоборот, но статуэтку высотой не больше десяти сантиметров могли запрятать, куда угодно. При условии, что она все еще в квартире. Американец настаивал на том, что я найду статуэтку под подушкой, а ее там не оказалось.

Я вновь посмотрел на часы. Почти половина десятого, то есть час до встречи с американцем и полчаса до того момента, как Дохлый и Бритоголовый поднимутся, отужинав, из-за стола. Времени оставалось в обрез даже при условии, что американец не попрощается со своими гостями раньше, чем намечалось. А разве такого не могло быть? В конце концов американец не знал, что я передумал, хотя наверняка на это надеялся.

Десять минут. Это все, что я мог себе позволить. Дольше задерживаться в квартире я не имел права. Но с чего начать? Я покачал головой и вскинул глаза к потолку, возможно, надеясь, что кто-то из небожителей просветит меня. И нашел даже нечто лучшее, чем подсказку свыше, — чердачный люк.

Располагался он аккурат над моей головой, а не заметил я его по простой причине: крышку выкрасили тем же цветом, что и остальной потолок. Сундук стоял прямо под люком. Интересно, почему?

Я сунул пистолет за пояс брюк, закрыл сундук и встал на него. Затем, вытянув руки над головой, приподнял крышку люка и осторожно сдвинул в сторону. Потом кончиками пальцев ощупал чердачный пол вокруг люка. Шершавые, неструганые доски покрывала пыль. Нужную мне вещицу я не нашел. И тем не менее интерес к люку у меня не пропал, скорее, усилился. Я сунул ручку фонарика в рот, подпрыгнул, схватился за края люка, подтянулся. Голова оказалась на чердаке, но я забыл включить этот чертов фонарь. Пришлось подтягиваться выше, пока я не завис на локтях. Теперь уже кисти освободились, и я смог включить фонарик. Луч осветил холодный, пахнущий сыростью чердак. Опираясь на локти, с болтающимися в воздухе ногами, я начал перемещаться по периметру люка и, почти обогнув его, увидел обезьяну. Широко раскрыв от изумления глаза и закрыв передними лапами рот, она лежала на губчатой изоляции, толстый слой которой покрывал чердачный пол между балками. Я потянулся к ней, схватил и успел подумать, стоят ли ее поиски таких усилий.

В этот самый момент в коридоре что-то с грохотом упало. Потом грохнуло второй раз и послышался треск ломающегося дерева.

Глава 4

Дерево продолжало трещать, но уже не так яростно, словно кто-то очищал от щепок проделанную им дыру в двери. Потом я услышал, как открываются замки, и предположил, что незнакомец добрался до них, сунув в дыру руку.

Но, как вы понимаете, все это время я не висел над сундуком, дожидаясь, пока его появление докажет мою правоту. После первого же удара я забрался на чердак и установил крышку на положенное ей место. Сквозь щель по периметру пробивался свет, но я не сомневался, что крышка лежит, как должно. А если ошибался, то выяснилось бы это очень скоро.

Я включил фонарь, убедился, что стою на одной из деревянных балок, к которым крепится потолок, погасил фонарь и замер.

Дверь внизу открылась, кто-то вошел. Постоял, возможно, удивленный тем, что везде горит свет, гадая, что бы это значило.

— Эй?

Мужчина, похоже, голландец. Я подумал, а не откликнуться ли мне — может, звук моего голоса обратит его в бегство. Но тут же решил, что идея глупая и таким в моей голове не место.

Мы оба ждали, а потом незнакомец, видимо, решил, что квартира, как он и предполагал, пуста, и двинулся в моем направлении, звук его шагов отдавался в балке, на которой я скрючился.

Маленькая спальня не привлекла его внимания, он сразу прошел в большую и остановился в нескольких футах от меня. Я оставил что-нибудь внизу? Я так не думал. Более того, не сомневался, что ничего не оставил. Матрац, простыни, одеяло и подушка лежали на прежних местах, сундук я закрыл. Оставалась вероятность того, что на пол просыпалась потревоженная моими руками чердачная пыль, но незнакомцу требовалось очень уж острое зрение, чтобы заметить ее на полу.

Я упомянул об этом потому, что в одном из моих ранних романов был схожий эпизод. Мой серийный герой Фолкс забирается в вентиляционную систему одной берлинской художественной галереи с тем, чтобы дождаться ее закрытия, спуститься по струне и украсть нужную ему картину. Но случайно задевает что-то в коробе и пыль сыпется через вентиляционную решетку под ноги наблюдательному старику охраннику. Охранник поднимает голову, заподозрив неладное, но Фолкс, он у меня парень находчивый, скребет ногтями по коробу, имитируя убегающую крысу. Получается убедительно, охранника передергивает, и он идет дальше. Я, правда, не знал, какая мне польза от всего этого в сложившейся ситуации.

Да и что он сейчас делал внизу?

Очень осторожно я нагнулся, приложил ухо к крышке люка. Не помогло — только усилило гул бегущей по венам крови. Я попытался воспользоваться узенькой щелью, но увидел только расплывчатый свет. Выпрямился, вновь прислушался, надеясь, что ударам сердца не удастся заглушить все остальное. Что-то внизу происходило, но я не мог сказать, что именно. Я предположил, что незнакомец обыскивает постель. Этим не пошумишь.

Ба-бах!

Матрас, похоже, подняли и отбросили в сторону, чтобы посмотреть, что под ним. Шаги, скрип, тихие удары. Должно быть, он обыскивал сундук. На это много времени у него не ушло. Потом он сдвинул сундук в сторону, чтобы посмотреть, а нет ли под ним тайника. Я до этого не додумался. Чуть позже послышалось, как рвется материя. Я подумал, что незнакомец принялся за одеяло, режет его — значит, он пришел с ножом.

Наличие у незнакомца ножа мне определенно не понравилось. Я хочу сказать, что нож носит с собой только тот, кто готов пустить его в ход, ведь так? Перед моим мысленным взором тут же нарисовался одноглазый, изуродованный шрамами бродяга, перекидывающий нож из одной руки в другую с твердым намерением зарезать незадачливого взломщика, который забился под крышу у него над головой.

Но, с другой стороны, он мог меня и не найти. А если бы и нашел, оставался шанс, что я как-нибудь выкручусь. Однажды домохозяйка застукала меня в тот самый момент, когда я укладывал в сумку ее лучшее столовое серебро, и тем не менее мне удалось выйти сухим из воды: полицию она вызывать не стала и отпустила меня после того, как я назвал истинную, пусть и приблизительную, стоимость ее коллекции.

Да,о чем это я думал? Господи, ведь у меня за поясом пистолет! И если на то пошло, у меня имелся повод для волнений: я даже не посмотрел, поставлен ли он на предохранитель, просто засунул за ремень, нацелив в собственный пах, а потом принялся ползать по чердаку.

Стараясь не издавать лишних звуков, я перекатился на бок, вытащил пистолет, направил ствол на крышку люка. Если незваный гость сунется на чердак, чтобы пообщаться со мной, я снесу ему голову…

Я держал пистолет в руке так долго, что заныло запястье. Внизу по-прежнему что-то рвали и резали. Потом звуки оборвались так же резко, как и возникли, и незваный гость переместился во вторую спальню. Я положил пистолет на деревянную балку, пошевелил кистью, разминая ее, и направил луч фонаря на часы. Самое начало одиннадцатого, а сие означало, что Бритоголовый может появиться в любой момент. А он, в отличие от незнакомца, про люк знал…

Я перевел луч на статуэтку, гадая, что в ней такого особенного. Обезьяна смотрела на меня, в ее глазах читался ужас, совсем как у человека, которого подвергают жесткому допросу. Она закрывала рот лапами, словно боялась выболтать свои секреты или, того хуже, завизжать и выдать наше убежище. Я уже был готов расколоть эту чертову мартышку, когда вновь услышал шаги — целенаправленные, решительные и, к счастью, удаляющиеся. Потом хлопнула входная дверь, и шум шагов начал затихать, пока совсем не пропал.

Незнакомец ушел, двух мнений тут быть не могло, но я выждал на всякий случай еще несколько минут. Потом, окончательно убедившись, что остался один, встал в полный рост, потянулся, разминая ноги и спину. Убедившись, что все мышцы работают нормально, я сдвинул крышку, сел на край люка, свесив ноги вниз. Поднял изоляцию и, насколько смог далеко, задвинул под нее пистолет. Положил обезьяну в один карман, фонарь — в другой и спрыгнул на пол спальни.

Я мог, конечно, вернуть сундук на прежнее место и, встав на него, задвинуть крышку люка. Но особого смысла в этом не было. Незваный гость изрезал в клочья одеяло, матрас, подушку, так что комната напоминала школьное общежитие после подушечной битвы. Куски материи и перья устилали пол до самой двери, и у меня не было ни единого шанса вернуть спальню в исходное состояние. Даже если бы я каким-то чудом доставил сюда новые одеяло и подушку тех же цветов и размеров, следов посещения квартиры посторонними скрыть бы не удалось, потому что в двери все равно осталась внушительных размеров дыра, как от хорошего удара кувалдой.

Поэтому я отряхнул пыль и быстренько ретировался, оставив дверь приоткрытой, спустился по крутой лестнице, ничего себе не переломав, оказался перед входной дверью, с которой разобрались так же, как и с ее товаркой наверху, — только здесь незнакомец вышиб замок.

Я выскользнул за дверь и на улицу, набрал полную грудь холодного воздуха и… нашел повод для улыбки. Мой велосипед стоял там, где я его и оставил.

Глава 5

Когда я вернулся к «Кафе де Брюг», оно уже закрылось и в зале потушили свет. Подергав ручку, я обнаружил, что дверь заперта. Я опоздал лишь на несколько минут, но американца нигде не было. Я уж подумал, что сейчас он позовет меня из темного проулка, но такое случалось только на страницах моих детективных романов. Оглядевшись, я увидел, что улица пустынна. Будь у меня такое желание, я мог бы открыть замок — но зачем? Я еще раз дернул за ручку, потом постучал ладонью по стеклу.

И тут же из подсобки появилась блондинка-барменша. Включила свет, поспешила к двери, чтобы открыть ее, даже не стала спрашивать, кто я и чего хочу. Чувствовалось, что она крайне встревожена. Я не мог сказать, что ее лицо побледнело, загар никуда не делся, но выглядела она очень уж мрачной. Блондинка заперла за мной дверь, пожевала нижнюю губу, переплела пальцы рук, расцепила, убрала прядь волос за ухо — короче, всем своим видом показывала, что не находит себе места от волнения.

— Они его увели, — выдохнула она.

— Двое мужчин?

Она кивнула.

— Час тому назад. В его квартиру.

— Вы в этом замешаны?

Она замялась. Я достал из кармана одну из обезьян, показал ей. Едва она увидела статуэтку, дыхание у нее перехватило, и она смогла только кивнуть, не отрывая синих глаз от обезьяны.

— Как вас зовут?

— Марике.

— И что связывает вас с американцем?

Она встретилась со мной взглядом, моргнула, и я сразу понял, что задал идиотский вопрос. Потом она вновь посмотрела на статуэтку, и я убрал ее в карман.

— Вы не думаете, что он вернется? — спросил я.

Она покачала головой, словно освобождалась от чар, насланных обезьяной.

— Он сказал, что проведет здесь весь вечер. Не уйдет до самого закрытия.

— Но передумал.

— Это они.

— Ясно. — Я оглядел бар в поисках новых идей. С ними, похоже, у меня становилось все хуже. — Эта квартира, о которой вы упомянули… Вы там бывали?

Она кивнула.

— Тогда проводите меня туда.

Блондинка исчезла в подсобке за стойкой, оставив меня одного. Время это я использовал для того, чтобы затолкать сомнения в правильности принятого решения в самые дальние, самые темные уголки сознания. Вернулась она в зимнем пальто и со связкой ключей. Заперла дверь бара и повела меня через мост. Мы пошли по вымощенным брусчаткой улицам, ее каблучки звонко цокали в темноте. Зарядил мелкий дождь, я поднял воротник, сунул руки в карманы, шагая рядом с ней. Мне не нравилось направление, в котором развиваются события. Сначала второй обезьяны не оказалось на положенном месте. Потом появились пистолет и незваный гость. От всего этого определенно дурно пахло, и я достаточно ясно представлял себе, куда могла завести эта дорожка, но рядом была девушка, которая нуждалась в помощи, да и, возможно, оставался шанс получить двадцать тысяч евро.

Дом, в котором жил американец, как сказала мне Марике, находился на Сент-Якобсстрат, неподалеку от Центрального вокзала. Сама улица являла собой второсортное ответвление Квартала красных фонарей. Здесь хватало грязных баров и кофеен, сюда частенько забредали туристы с Дамрака, главной улицы города. Но тут они могли найти только торговцев наркотиками. Один из них какое-то время шел за нами, спрашивая, не хочу ли я приобрести «Виагру». Мы сделали вид, что не видим и не слышим его, и он оставил нас в покое. Из окон первого этажа, подсвеченных разноцветными неоновыми трубками, на нас смотрели скучающие проститутки. Одна сидела на деревянном стуле в ярком бикини из лайкры, раскинув ноги и упираясь в стекло высокими каблуками, и набивала на мобильнике сообщение.

Пол-улицы осталось позади, когда Марике остановилась перед перекошенной дверью рядом с одной из кофеен. Дверь покрывали флаеры и граффити, и выглядела она так, будто взламывали ее не один десяток раз. Марике вставила ключ в пружинный замок, открыла его и повела меня по пропахшему марихуаной коридору, который освещался одной тусклой лампочкой. Мы молча поднялись на второй этаж. Я без лишнего шума, стараясь не привлекать внимание девушки, натянул на руки резиновые перчатки. Марике тем временем искала на связке нужный ключ.

Как выяснилось, она могла без этого обойтись. Дверь в квартиру американца мы нашли приоткрытой.

Я первым переступил порог и оказался в крохотной, без единого окна комнате, спальне и гостиной одновременно, скудно обставленной, но чистенько прибранной. Один ее угол занимала односпальная кровать, аккуратно застеленная, с темно-зеленым покрывалом и белыми простынями. На ней стоял открытый чемодан. Я быстро просмотрел его содержимое. Одежда, подготовленные к поездке документы, маленький ноутбук, ничего интересного. Рядом с кроватью стоял комод с выдвинутыми пустыми ящиками. В комнате также имелись деревянный столик, два складных стула, газовая плитка с баллоном и раковина с двумя пустыми стаканами на ней. Кроме входной, в комнате была еще одна дверь.

Марике двинулась к ней, но я остановил девушку и прошел первым. Увиденное не стало для меня сюрпризом, за исключением одного: американец был еще жив. Он сидел с закрытыми глазами, скрючившись, в фарфоровой ванне, весь залитый кровью. Загустевшей, окислившейся, темной, как хорошие чернила. Череп над левым виском ему проломили, и среди слипшихся, покрытых кровью волос я разглядел белые костяные осколки. Правая кисть с неестественно выгнутыми пальцами свешивалась за край ванны. Он был без сознания, но грудь мерно поднималась и опускалась.

За моей спиной Марике пронзительно закричала и выронила ключи на пол. Я решил, что крик лучше обморока. Повернулся, чтобы выпроводить ее в другую комнату, и тут услышал вой сирены, сменившийся визгом тормозов. Через мгновение вышибли входную дверь, послышался крик: «Полиция», бегущие шаги.

Назовите меня старомодным, но не нравится мне встречаться с полицией на месте преступления, пусть совершенного и не мной. Марике стояла с остекленевшими глазами, дрожала всем телом, но я поступил, как считал необходимым, учитывая сложившиеся обстоятельства.

— Вы пришли одна, — проинструктировал я ее. — Меня здесь не было. Вы пришли сюда, нашли его, и это все, что вам известно. Марике? Вы меня поняли?

Она медленно опустилась на пол, голова упала на грудь, и я не мог гарантировать, что она меня слышала. А убеждаться в этом времени не осталось. Окно в ванной было со сдвижной рамой, я ее поднял, вылез на плоскую крышу. Затем опустил раму, добрался до свеса крыши, спрыгнул на землю и побежал со всех ног.

Глава 6

На следующее утро я встал поздно и начал свой день с распечатки чистовика своего последнего романа. Как только из принтера выползла последняя страница, я сложил все аккуратной стопкой, сцепил эластичной лентой, добавил написанное от руки короткое сопроводительное письмо и положил в конверт из плотной коричневой бумаги. Затем отправился на главпочтамт, заплатил необходимую сумму в евро, гарантирующую доставку в Лондон на следующий день, после чего направился на Центральный вокзал и взял билет, туда и обратно, до Лейдена, ближайшего университетского городка.

Мне требовалась разлука с Амстердамом, пусть и на короткое время, и Лейден как нельзя лучше подходил для этого. Тридцатиминутная поездка на поезде не представлялась чрезмерно утомительной, а потому, купив контейнер с горячим кофе и пачку сигарет, я с радостью уселся у окна на нижнем этаже двухэтажного вагона и стал тупо смотреть на мелькающие за запыленным стеклом задворки жилых домов и административных зданий, которые сменились частными усадьбами и, наконец, шоссе к аэропорту Шипхол. Точно по расписанию поезд прибыл на подземную станцию аэропорта, большинство пассажиров моего купе вышли на платформу и направились к эскалаторам в дальнем ее конце, катя за собой пластиковые чемоданы на колесиках. А я продолжил путешествие под усыпляющий стук колес, изредка затягиваясь дымом.

О том, что я делал в Лейдене, воспоминаний не сохранилось. Ноги, конечно же, несли меня по вымощенным брусчаткой улицам и дорожкам, проложенным вдоль каналов, но мыслями, начисто отрезав все, что в действительности окружало меня, я находился совсем в иной реальности. Такое происходило со мной практически всегда, если я попадал в какую-то серьезную передрягу. Смена обстановки как нельзя лучше помогала упорядочить мысли, причем сама обстановка никакого значения не имела. Я мог оказаться в Африке или Антарктиде, для меня это ничего бы не меняло. Ощущения, что ты — один-одинешенек и никому нет до тебя никакого дела, вполне хватило, чтобы через три часа у меня в голове что-то щелкнуло, и я смог сесть в поезд и вернуться в Амстердам.

А через два дня, за которые не произошло решительно ничего, мне позвонила Виктория, мой литературный агент, чтобы обсудить рукопись, которую я ей отправил по почте.

— Это потрясающе, Чарли, — начала она, и похвалу я воспринял как добрый знак.

— Это не просто слова?

— Разумеется, нет. Один из лучших твоих романов.

— Меня тревожила концовка.

— Тебя всегда тревожит концовка.

— На этот раз особенно.

— А чего ты тревожился? Из-за портфеля? Ты думаешь, кто-нибудь заметит, что он не мог сам по себе попасть в квартиру Николсона?

— Черт! — я хлопнул себя по лбу.

Она выдержала паузу.

— Послушай, это не такая большая проблема.

— Еще какая большая!

— Мы как-нибудь выкрутимся.

— Мне следовало заметить это самому. Что еще? Если я пропустил портфель, значит, пропустил и многое другое.

— Из крупного — ничего. Так, мелочи, они выправляются без труда.

— Ты уверена? Роман, похоже, получился более запутанным, чем я предполагал.

— Запутанность — это хорошо.

— Если только я смогу связать все свободные концы. — Я потянулся за ручкой и блокнотом.

— Ты сможешь. Я знаю. А портфель — это финальная точка.

— Да, конечно, — я нарисовал очертания портфеля на листе блокнота, потом перечеркнул, проткнул ручкой. — Но почему у меня такое ощущение, что обязательно появится новая загвоздка, если я разберусь с этой?

— Может, и появится. Но где бы мы были без загвоздок?

— Ну, не знаю. Попадали бы в списки бестселлеров? Номинировались на престижные премии? Переиздавались?

— Это все будет, Чарли.

— Да, конечно. Как только я смогу перебросить портфель из хранилища вещественных улик полицейского участка в квартиру, не выдав личности убийцы.

— Может, у портфеля появятся колеса?

Я улыбнулся и отбросил ручку.

— Да, а может, в восьмой главе я забыл упомянуть, что Николсон сколотил состояние, изобретя телепортацию.

— Моя идея мне нравится больше.

— Понятное дело.

— В любом случае, — Виктория порадовала меня очередным театральным вздохом, — как Амстердам?

Я вздохнул сам.

— Это же Голландия.

— Знаешь, я согласилась представлять твои интересы как раз потому, что ты умеешь удивительно емко все описать.

— А ты хотела, чтобы я начал рассказывать про тюльпаны, башмаки на деревянной подошве и ветряные мельницы?

— В городе есть ветряные мельницы?

— Несколько я видел.

— И голландцы носят башмаки на деревянной подошве?

— Их покупают туристы. Как только я увижу голландца на велосипеде в башмаках на деревянной подошве, тут же переберусь в другую страну.

— Но пока ты остаешься там?

— В зависимости от обстоятельств.

И вот тут я рассказал ей о моих последних кражах — об американце, обезьянах, барже, квартире, незваном госте, фантастической блондинке и почти-что-трупе, каковым стал американец. Пока я все это излагал, Виктория слушала, практически не прерывая. Эту ее черту я очень ценил. То, что она выслушивала мои рассказы о проблемах, которые возникали после кражи, казалось мне особенно ценным благодаря способности Виктории задавать правильные вопросы в оптимальное для этого время (обычно она делала это, когда мой рассказ заканчивался).

— Так этот американец не умер?

— Пока еще нет, — ответил я. — Утром я позвонил в больницу. Мне сказали, что он в коме.

— Просто взяли и сказали?

— Нет, мне пришлось объяснить, что я — личный доктор господина Майкла Парка.

— И тебе поверили?

— Я говорил с медсестрой. Думаю, она не в курсе заведенного в больницах порядка. А может, мой акцент чем-то помог.

— Гм-м… Подожди, а как ты узнал фамилию американца?

— Из документов, которые нашел в чемодане, — ответил я. — А кроме того, прочитал в газете.

— Ты уже читаешь на голландском?

— Об этом происшествии написали в «Интернешнл геральд трибьюн».

— Ого. Ты думаешь, он — какая-то шишка?

— Не знаю. Возможно. Может, в тот день с новостями было туго, и загадочная история об избиении янки в голландском борделе привлекла внимание редактора.

— Они назвали его дом борделем?

— Да, хотя я бы сказал, что это паршивенькая однокомнатная квартира в достаточно колоритном районе.

— Но доминирующий цвет там — красный.

— Если на то пошло, — я смотрел на дерево за окном, — я обратил внимание, что многие бордели отдают предпочтение белым флуоресцентным лампам. Хотя в почете и ярко-синий цвет.

— Ты проводил специальное исследование?

— Сама говоришь, у меня способность все описывать.

— Ясно. — Я буквально увидел, как она улыбается. — Но вернемся к этим обезьянам. Они еще у тебя?

— Те две, что я украл, — да. Я поискал третью в чемодане американца, но ее там не было.

— Ты думаешь, ее забрали мужчины, которые его избили?

— Логичное предположение.

— А потом они разошлись по домам и обнаружили пропажу принадлежащих им статуэток?

— Полагаю, что да.

Она помолчала, а спросила то, что действительно хотела спросить, хотя в голосе на это не было ни малейшего намека.

— Чарли, как ты думаешь, сколько могут стоить эти статуэтки?

— Понятия не имею. Если бы я увидел их где-нибудь, то счел бы, что ценность у них нулевая.

— Но это не так.

— Получается, что нет. Я хочу сказать: никто не будет так избивать парня из-за пустяка.

— К тому же ты говорил, что его пытали.

— Разве я это говорил?.. А-а, ты про сломанные пальцы. Но я точно не знаю, зачем они это делали.

— Обычно люди применяют пытки, если хотят получить информацию. Если, конечно, они не садисты, но у нас не тот случай — в конце концов они ограничились одной рукой. Что из этого следует? Или американец удовлетворил их любопытство, или они поняли, что он ничего им не скажет.

— Или им помешали. Или их стошнило. Причин можно привести тысячу. Истинную мы никогда не узнаем.

— Да, — голос Виктории поскучнел. — Но, допустим, если он сказал им все, что они хотели знать, мог он назвать твое имя?

— Возможно.

— Или больше, чем возможно?

— Честно? Я так не думаю. Я хочу сказать, у них не было основания задавать вопросы обо мне. Насколько я понимаю, их интересовала третья статуэтка. Они не знали, что американец заказал мне кражу их статуэток в тот же вечер. Как только он сказал им, где третья статуэтка, необходимость задавать какие-либо вопросы отпала.

— Наверное, ты прав.

— Не говоря уж о том, что они не стали меня искать.

— Это так. Но, Чарли… этот мужчина с ножом, который ворвался в квартиру после тебя… как он вписывается в общую картину?

— Твоя догадка ничуть не лучше моей. Моя версия следующая. Поначалу я американцу отказал, так? Он надеялся, что я все равно украду статуэтки, и в этом не ошибся, но точно этого знать не мог. Допустим, на следующий день он занервничал и нанял кого-то еще, того, кто подвернулся под руку, не обладающего, как он сказал, «моим талантом».

— Он и не обладал. Потому что кувалдой пробил дыру в двери, а потом разнес всю квартиру.

— Кувалдой или чем-то еще, но ты меня поняла. При этом он искал то же, что и я, потому что поиски начал с подушки.

— И он знал, что уходить нужно в десять часов.

— Именно.

Виктория помолчала, я услышал что-то вроде «гм-м-м»: она оценивала мою версию. Я же почесывал мочку уха, ожидая продолжения.

— Но в таком случае американец сильно рисковал. А если бы вы двое столкнулись нос к носу?

— Мы и столкнулись! Но, полагаю, он хотел знать наверняка, что статуэтки кто-то да украдет. И правильно хотел, учитывая, что с ним случилось.

— Все так. Знаешь, что тебе следовало сделать? Вернуться к кафе и выяснить, не ждет ли американца кто-то еще.

— Да, только мысль эта пришла ко мне только на следующий день. Но я не уверен, что поступил бы именно так. А если бы полиция отвезла Марике к кафе? Вполне вероятно, что оно принадлежит ей или по крайней мере она живет там на втором этаже. И, допустим, она увидела бы меня и ткнула пальцем. Конечно, маловероятно, но все могло быть.

Виктория не ответила. Должно быть, думала о чем-то, анализировала свои идеи. Я ждал, когда ее мысли оформятся в слова, но, когда она заговорила, в голосе слышалась неуверенность, словно в голову ей пришло что-то ужасное, но она не хочет волновать меня понапрасну.

— Чарли, а если эти люди избили американца уже после того, как он рассказал им все, что их интересовало? Что, если он все-таки назвал им твое имя, а они просто заметали следы?

— Ты вгоняешь меня в депрессию.

— Ты не думаешь, что тебе пора менять место жительства? Я хочу сказать, книгу ты написал, а эти люди, судя по тому, что ты рассказал, опасны.

— Не так уж они и опасны… А книга не закончена, и я еще не готов к расставанию с Амстердамом. Мне тут нравится.

— Да, конечно. Плюс еще и эта девушка.

— Не понял?

— Блондинка, Чарли. Ты думаешь, я не заметила, как долго ты ее описывал.

— Марике? Да, она симпатичная. Но я надеялся, что не выдал своих чувств.

— Да перестань, еще одна дева в беде! Ты это обожаешь.

— Не без этого. Послушай, Вик, если хочешь знать правду, я подумал, что американец мог назвать этим людям ее имя. Но в принципе это не мое дело. У меня такое ощущение, что она знала, куда впутывается.

— Но кроме девушки есть что-то еще, так?

— Для начала, двадцать тысяч евро. В конце концов, я выполнил работу, на которую меня наняли. Допустим, американец не выкарабкается, и я не смогу получить эти деньги. Но две обезьяны уже у меня. Может, я смогу добыть третью и…

— Чарли…

— Я буду осторожен.

— Но зачем так рисковать? У тебя уже есть шесть тысяч евро и, скорее всего, за книгу мне удастся выручить более крупную сумму.

— Если я смогу решить проблему портфеля.

— Да, конечно. Как насчет того, чтобы я кое-кому позвонила?

— Не стоит. Во всяком случае, пока. Подожди. Я хочу все обдумать. И вот что, Виктория, я вынужден закончить наш разговор. Кто-то стучит в дверь. Береги себя, хорошо?

— Как будто это мне нужно беречь себя, — ответила она, когда я уже клал трубку на рычаг. — О чем мне волноваться? Как бы не порезаться о край бумажного листа?

Глава 7

Мужчина, которого я обнаружил по другую сторону двери, с головы до пят выглядел полицейским. Выше среднего роста (но, возможно, не для голландцев), он стоял, расправив плечи, совсем как солдат по стойке «смирно». Коротко стриженные волосы, плащ, под ним, судя по брюкам, темно-серый костюм. И если он чем-то отличался от среднестатистического полицейского, так это очками, без оправы, современной формы, какие мог бы носить шведский дизайнер.

— Господин Ховард? — спросил он.

— Чарли Ховард, совершенно верно.

— Я — инспектор Бюрграве из амстердам-амстелландской[1] полиции. Я бы хотел с вами поговорить, если не возражаете.

Последнюю фразу я бы поставил между просьбой и приказом, но разница получалась столь размытой, что я предпочел без единого слова пригласить его в гостиную. На собственном опыте я знал, что спорить с полицейскими — самый быстрый способ нажить себе неприятности. Однако же…

— Позвольте спросить, инспектор, как вы попали в мой дом? Обычно визитеры звонят мне снизу.

— Кто-то выходил из подъезда, — коротко ответил он, похоже, не желая вдаваться в подробности.

— Понимаю. И вас просто впустили?

Он кивнул.

— Вы не сказали, что служите в полиции?

Он ответил недоуменным взглядом, словно я допустил бестактность.

— Простите меня, но это многоквартирный дом, и я склонен думать, что все, кто здесь проживает, несут определенную ответственность друг перед другом. Особенно, когда дело касается посторонних. Вас не затруднит показать мне удостоверение?

Он вздохнул, заученным жестом сунул руку в карман плаща, достал удостоверение в кожаном чехле, раскрыл. Я внимательно прочитал имя, фамилию, должность.

— Очень хорошо. Могу я предложить вам что-нибудь выпить?

— Нет, — он убрал удостоверение в карман.

— Присядете?

Инспектор не присел, словно и не услышал меня. Он оглядел мою гостиную, груду книг на кофейном столике, письменный стол и ноутбук, распечатанную рукопись (мой последний роман), телефон, пепельницу с несколькими окурками. Его взгляд прошелся по упрятанному под стекло и взятому в рамку первому изданию «Мальтийского сокола» Дэшила Хэммета, которое висело на стене, по двум большим окнам, выходящим на канал Бинненкант и жилые баржи, пришвартованные к набережной. Полисмены часто ведут себя в чужих домах так, словно проводят инвентаризацию и такое право получено ими от Господа Бога. Бюрграве в этом ничем не отличался от своих коллег, разве что был дотошнее многих.

— Документы у вас есть?

— Простите?

— Ваши иммиграционные документы.

— Таких у меня нет, — ответил я. — Европейский союз и все такое.

Он моргнул за отполированными линзами.

— Тогда ваш паспорт.

— Один момент. — Я оставил инспектора в гостиной и пошел в спальню за паспортом. Когда вернулся, он стоял у стены и внимательно изучал обложку романа Хэммета.

— Вы книголюб, инспектор?

Он посмотрел на меня.

— Это знаменитая книга?

— Более чем.

— Большинство людей вешают на стены картины.

— Я не большой поклонник живописи. Во всяком случае, не готов украшать картинами стены.

— Вы слышали о голландских мастерах?

— Одном или двух, — признал я. — Честно говоря, никогда не любил Ван Гога.

Я протянул Бюрграве паспорт, он открыл последнюю страницу и пристально всмотрелся в меня, словно подозревал, что фотография там совсем и не моя. Потом достал из кармана блокнот и ручку, начал записывать паспортные данные.

— По какому делу в Амстердаме, господин Ховард?

— Работаю над книгой. — Я указал на рукопись. — Я пишу детективные романы. Возможно, вы читали один из них.

— Не читал. — Он все записывал. — Ваши произведения, наверное, не очень известны за пределами вашей страны.

— Мои книги хорошо продаются даже в Японии.

— Япония — не Нидерланды.

Вы понимаете, почему его произвели в инспекторы?

— Это обычная проверка? — спросил я, кивком указав на паспорт.

— Несколько дней тому назад с вами связывался один человек, господин Ховард. В среду вечером.

Он оторвался от блокнота и встретился со мной взглядом.

— Боюсь, не припомню. — Я надеялся, что ответил ровным, спокойным голосом.

— Он послал вам электронное письмо.

— Правда? Вот этого я совершенно не помню, в последнее время я очень много работал. Вас не затруднит назвать мне его фамилию?

Бюрграве изучающе вгляделся в мою физиономию, ожидая, что я как-то выдам себя. Я доброжелательно улыбнулся и склонил голову набок.

— Его фамилия — Парк.

— Нет. — Я покачал головой, насупившись, словно изо всех сил рылся в памяти. — Боюсь, эта фамилия мне ни о чем не говорит.

— У нас его ноутбук. Там в почте отмечено, что вы письмо прочитали.

— Так… подождите. Да, я получил одно письмо, раз уж вы упомянули о нем, и, возможно, оно пришло от этого человека. Видите ли, я стер его сразу же. Потому что оно было очень уж странным. Он предлагал встретиться с ним в баре, насколько припоминаю. Мои читатели обычно задают вопросы, связанные с моими романами, или просят расписаться на книге. И очень редко хотят встретиться со мной.

— Вы с ним встретились?

Я сделал круглые глаза, потом покачал головой.

— Разумеется, нет. Вы курите, инспектор?

Я ускользнул от его взгляда, метнувшись к столу, чтобы взять пачку сигарет. Потом принялся разыскивать зажигалку, заглянул под бумаги, выдвинул верхний ящик, опять оставил его одного, чтобы сходить на кухню, показав незажженной сигаретой и брошенным на потолок взглядом, за чем иду.

На кухне шумно выдохнул (я не знал, что давно уже не дышу!) и попытался решить, как быть дальше. Ситуация складывалась так, что вариантов у меня оставалось немного. Я уже проложил курс, и теперь мне предстояло ему следовать. Сказав инспектору голландской полиции, что не встречался с человеком, которого едва не забили насмерть, я, возможно, сглупил, но все еще могло разрешиться наилучшим образом. У меня сложилось ощущение, что Бюрграве не успел покопаться в моем прошлом, и, если я не дам ему повода, он, возможно, не станет звонить в английское посольство, где ему могут наболтать обо мне все, что угодно.

Я схватил с плиты коробку спичек и вернулся в гостиную. И уже собрался зажечь спичку, когда Бюрграве указал на зажигалку, лежащую на столе на самом виду.

— И куда я только смотрел! — Я всплеснул руками. — Вечно со мной такая история.

Бюрграве не подал виду, поверил он мне или нет. Значения, наверное, это не имело. Я взял зажигалку, закурил, язычок пламени отразился от полированных линз его очков.

— Значит, вы не встречались с господином Парком? — вновь спросил он.

— Именно это я и сказал.

— Но ему вы об этом не сказали?

— Вы про ответ на его электронное письмо? Нет, я не ответил. Наверное, поступил невежливо. Но, видите ли, никогда не знаешь, чего хотят эти люди.

— Но вы сообщили ему, что письмо прочитано.

— Подтверждение прочтения, так, кажется, это называется. Я об этом понятия не имел.

— То есть, возможно, он пошел в этот бар.

— «Кафе де Брюг», если не ошибаюсь. Я его знаю, видите ли. Возможно, он мог туда пойти. Почему вас это интересует, позвольте спросить?

Бюрграве вновь пристально всмотрелся в меня, словно хотел точно зафиксировать выражение моего лица и изменения, которые вызовут произнесенные им слова.

— Господин Парк в больнице. На него напали.

— Господи. В кафе?

— В его квартире.

— И вы подумали, что вдруг мне что-то об этом известно?

Инспектор степенно кивнул.

— Боюсь, я ничем не могу вам помочь. А что говорит насчет всего этого господин Парк?

— Он спит.

Я нахмурился, пытаясь сделать вид, что пребываю в замешательстве, вызванном несоответствием серьезности его лица и последней фразы.

— Вы хотите сказать, он без сознания?

— Он может умереть.

— Господи! Как это печально. Очень сожалею, что больше ничем не могу помочь.

Я протянул руку, чтобы обменяться рукопожатием, но инспектор Бюрграве лишь взглянул на нее с легким пренебрежением, прежде чем двинуться к двери.

— Вы еще побудете в Амстердаме, господин Ховард? — спросил он, обернувшись.

— Пока не закончу книгу.

— Возможно, я захочу еще раз поговорить с вами?

— Нет вопросов. Но, инспектор, мой паспорт?

Бюрграве остановился. Я вытянул руку ладонью вверх, и инспектор, после короткого колебания, сунул руку во внутренний карман пиджака и вернул мне паспорт.

— Простите меня, — процедил он сквозь зубы.

— Пустяки, — беспечно ответил я.

Глава 8

После его ухода я какое-то время сидел за письменным столом, курил и смотрел в окно, наблюдая за рисунками, которыми ветер покрывал поверхность канала. Возникла мысль поработать над рукописью, попытаться разрешить неувязку с портфелем, замеченную Викторией, но я знал, что это бесполезно. Голову занимало совсем другое — история, в которую я влип. Я думал, стоило ли лгать Бюрграве, потом решил, что, может быть, следует согласиться с Викторией и покинуть Амстердам. Ничего тут меня не держало. Все мои вещи умещались в двух сумках, за квартиру я платил каждую неделю, последняя кража принесла мне шесть тысяч евро. Но я понимал, что это было бы ошибкой. Я же сам сказал Бюрграве, что намерен какое-то время побыть в Амстердаме, и мой внезапный отъезд будет выглядеть подозрительно. А, кроме того, уехав, я наверняка упускал шанс неплохо заработать.

Отодвинувшись немного, я вытащил средний ящик стола. Опустил на пол у ног. Залез рукой в черную щель, покопался там, достал статуэтки и поставил на стол перед собой. Одна обезьяна прикрывала уши, вторая — рот, а я вспоминал третью, закрывавшую глаза, и думал о том, что сейчас вижу ничуть не больше, чем она. Сколько стоит полный комплект? Кто коллекционирует такие статуэтки? И что мне теперь с ними делать?

Я вздохнул, легким движением ладони повалил обезьян на бок, надел пальто и шарф, сунул статуэтки в карман и вышел в зимний, щедро смоченный моросящим дождем ветер.

Добравшись до «Кафе де Брюг», увидел, что оно забито почти до отказа. Посетители в вязаных свитерах и шерстяных шапках грелись кофе с молоком, один или двое ели яблочный пирог с корицей и горкой взбитых сливок. Мне показалось, что собрались тут исключительно голландцы, и я немного стеснялся, пробираясь к стойке, а потом обращаясь по-английски к стоящему за ней молодому человеку.

— Марике здесь? — спросил я его.

Бармен сощурился.

— Вы кто?

— Мы — друзья.

Он сощурился еще больше — так сильно, что мне захотелось посоветовать ему не выходить с таким прищуром за стеклянную дверь кафе, потому что на ледяном ветру намокшие от дождя ресницы могут быстро смерзнуться.

— Она здесь? — повторил я.

С неохотой молодой человек снял трубку, а когда ему ответили, что-то пробормотал по-голландски. Я разобрал слово «engelsman», но ничего больше. Затем он вновь оглядел меня, а потом, похоже, сообщил в трубку мои приметы. Я сказал, что зовут меня Чарли, но он это проигнорировал и положил трубку на рычаг.

— Она наверху. — Бармен указал на дверь с табличкой «Только для персонала» в дальнем конце зала. — Она вас ждет.

Я прошел мимо нескольких столиков к указанной двери. Пролет деревянных ступеней привел меня на лестничную площадку второго этажа, где я увидел Марике. В легинсах, мешковатом свитере, с грязными, собранными в узел на затылке волосами, ненакрашенная. Но, даже хмурясь, выглядела она далеко не столь суровой, как ее сменщик внизу, и по-прежнему могла заставить меня забыть обо всем.

— Нам нужно поговорить. — Я не решался встретиться с ней взглядом.

Марике еще несколько мгновений изучала меня, потом повернулась и прошла в ближайшую дверь. Я последовал за ней и очутился в светлой комнате, окнами выходящей на мост через канал Кейзерграхт, который и дал название кафе. Середину комнаты занимала плетеная мебель, у дальней стены расположились двуспальная кровать и гардероб, на металлических полках стояли банки с кофе и орешками, лежали стопки салфеток. Марике села на плетеный диван, подобрала ноги под себя. Я устроился на краешке кресла, уперся локтями в колени, потер руки, чтобы их согреть.

— Я хочу знать, что происходит, — начал я. — Вы должны рассказать мне, с кем вы говорили и что сказали. Все, и подробно.

— Майкл жив, — ответила она после паузы. — Я думаю, что вам все равно, но он жив.

— Мне не все равно, — я смягчил тон.

— Он в больнице, за него дышит машина. Он все время спит. Его пальцы… — По ее телу пробежала дрожь.

— Я сказал, мне не все равно, Марике.

Она пристально посмотрела на меня, сжимая и разжимая пальцы. Не знаю, что она во мне увидела, и совсем не уверен, что увиденное ей понравилось.

— Почему вы убежали? — наконец спросила она.

— Вы знаете, почему.

— Потому что вы трус? — Она вскинула подбородок.

— Возможно. Но, если бы я остался, Майклу бы это не помогло. Я не знаю, как бы я объяснил свое появление в его квартире. Меня могли принять за взломщика. А вас я совсем не знал.

— Это было нехорошо.

— Знаете, Майкл предложил, чтобы я тоже сделал кое-что нехорошее. И мне почему-то кажется, что сам он в прошлом не был ангелом.

— Возможно, но он больше никогда не откроет глаза.

— Я это знаю. Говорил с кем-то из персонала больницы.

— Вы там побывали? — спросила она.

— Воспользовался телефоном. Сходить туда я не решился. И я не уверен, следует ли вам делать это. Сейчас я очень во многом не уверен.

— Может, вам лучше бежать, и подальше. Трус!

Я вздохнул.

— Послушайте, этим утром ко мне приходила полиция.

Ее глаза превратились в щелочки. Я понял, что слушает она внимательно.

— Они спрашивали о Майкле. Им известно, что мы встречались. Они сказали, что выяснили это, заглянув в его компьютер, но я не знаю, можно ли им верить.

— Как еще они могли узнать?

— Вот об этом я хочу спросить у вас.

— Ха! — она вскинула руки. — Вы думаете, это я? Вы думаете, я тоже трусиха?

— Я думаю, что вы расстроены. В шоке. Вы, возможно, даже не знали, что говорили.

— Я ничего им не сказала.

— Я не говорю, что сказали намеренно. Возможно, вы этого даже и не помните. Когда человек в шоке, такое случается. Вы могли сказать им о моей встрече с Майклом. Может, только это. Может, до остального они додумались сами.

— Вы думаете, я — дура? Я ничего им не сказала.

— Хорошо, — я кивнул. — Но они все равно знали. Они не знали, насколько это важно, но все-таки сочли необходимым прийти и поговорить со мной.

— Что вы им сказали?

— Что мы никогда не встречались.

— И они вам поверили?

— Не уверен. Вы сказали полиции о двоих мужчинах, с которыми ужинал Майкл?

Она уставилась в пол.

— Разумеется.

— Вы их знаете?

— Нет. Я их описала.

— Полиции известно, кто они?

Марике пожала плечами.

— Сомневаюсь. Они хотели знать, встречался ли Майкл с ними раньше.

— И?

— Я ответила, что не знаю. Это правда. — Она посмотрела на меня, глаза ее широко раскрылись. — Я никогда не встречалась с друзьями Майкла.

— Те еще друзья.

— Он называл их именно так.

— А насчет обезьян? — спросил я. — Вы рассказали полиции о статуэтках?

Она покачала головой.

— А что вы о них знаете? Сколько они стоят?

— Сами они ничего не стоят.

— Вы уверены? Когда в тот вечер я показал вам одну… ваши глаза.

— Что?

— Они широко раскрылись. Словно в руке у меня было что-то красивое и сверкающее.

Ее губы изогнулись в улыбке, словно Марике собралась рассмеяться. Но она сдержалась, опустила подбородок на скрещенные пальцы.

— Раньше я такую не видела, — призналась Марике. — Ту, что закрывает глаза, видела. Остальные — нет.

— Что они означают, Марике, для вас и для Майкла?

— Они при вас? — спросила она, не отрывая от меня взгляда.

— Нет.

— А где они?

— В безопасном месте.

— Покажите мне их.

— Пока не покажу. Я не знаю, во что впутался. Они — моя защита.

— Деньги вы получите, — холодно отчеканила она.

— Возможно. Но сейчас я хотел бы получить кое-какие ответы. Почему бы вам не рассказать мне о втором воре? Вам о нем известно?

Лицо Марике превратилось в вопросительный знак: рот превратился в точку, брови изогнулись дугами.

— Значит, неизвестно. Я склонен вам верить. Был второй человек, Марике. Он вломился в квартиру в Йордане, когда я там находился. Искал то же, что и я.

— Я ничего не знаю об этом втором человеке, — ответила она.

— Я думаю, его нанял Майкл. Я думаю, ему потребовался дублер после того, как я отказался.

— Но зачем?

— Потому что он хотел заполучить обезьян именно в тот вечер. Тут двух мнений быть не может. Меня это насторожило, но, как выяснилось, он не ставил передо мной непосильной задачи.

Марике опустила ноги на пол, встала, подошла к окну. Обхватила себя руками, уставилась на свое едва заметное отражение в стекле. Я наблюдал за нею. Эти веснушки на шее. Эти маленькие пятнышки. Они так и звали к себе.

— Он хотел только вас. Никого больше. Вас ему рекомендовали. Кто-то в Париже. Друг.

— Такого быть не может, — возразил я. — Я знаю одного человека в Париже, но он бы мне об этом сказал.

— Не сказал бы, если Майкл попросил не говорить.

— Сказал бы. Даже в этом случае.

— Вы так думаете?

— Этот человек дает мне работу и так зарабатывает на жизнь. Но, чтобы работать на него, я должен ему доверять. Он это знает.

Она повела плечами.

— Возможно, и Майкл должен был ему доверять.

— Вероятно, мы говорим о разном доверии.

— Мы говорим об одном и том же. — Она повернулась ко мне.

— Нет, — настаивал я. — Вы не понимаете. Человек, о котором говорю я, — скупщик краденого.

— Да?

Я смотрел на нее, ожидая, пока смысл моих слов отложится в ее тупой голове. Похоже, не отложился. Зато я начал понимать, что к чему.

— Марике, а чем Майкл зарабатывал на жизнь?

— Ты не знаешь?

Я покачал головой.

— Он такой же, как ты, Чарли.

— Такой же, как я?

— Да, да. Ты ведь вор, правильно?

Глава 9

Я сидел за столом, сцепив пальцы за шеей, и пытался разрешить проблему, с которой столкнулся.

Убийцей был Николсон. Я знал об этом с самого начала книги и знал, как доказать его вину. Ключ к разгадке таился в портфеле: кисть правой руки жертвы — дворецкого Артура. Мой герой Фолкс обо всем догадался: как Николсон хотел убить Артура, чтобы проникнуть в дом и забрать фотографию, которой его шантажировали, как он создал себе алиби, убедив жену, что провел ночь в своем кабинете, тогда как на самом деле поймал такси, хитростью проник в квартиру Артура, задушил дворецкого, отрезал правую кисть, положил в портфель, найденный в квартире Артура, и воспользовался ключами Артура, чтобы проникнуть в особняк, а кистью покойного — чтобы открыть сейф, приложив пальцы к сканирующей пластине замка. Но одного я не заметил (пока Виктория не ткнула меня носом): Фолкс в качестве доказательства вины находит в кабинете Николсона портфель с отрезанной кистью, и Николсон ломается и во всем сознается, но я не объяснил, каким образом этот портфель попадает из хранилища вещественных доказательств в полицейском участке в дом Николсона.

Загвоздка была та еще. В прошлых книгах я обходился с подобными проблемами просто: Фолкс залезал в те или иные дома и перемещал вещественные улики в полном соответствии с моими желаниями. Здесь я такого сделать не мог. Портфель находился в святая святых полицейского участка, и какой бы дьявольской изобретательностью ни обладал мой взломщик, я не мог позволить ему совершить кражу в полиции. Как вариант, я мог ввести в книгу нового персонажа, умудренного опытом патрульного, которого Фолкс уговаривает помочь ему. Пусть коп получит какую-то важную информацию в обмен на портфель. Идея была неплохая, но мне не нравилась тем, что потребовалось бы переписать чуть ли не всю книгу. Если коп столь важен для сюжета, то его придется вводить в первых главах и добавлять большие вставки, по ходу которых Фолкс должен завоевать доверие копа. Взваливать на себя такую ношу не хотелось. А кроме того, если события начнут развиваться по такому сценарию, читатель нисколько не удивится, когда Фолкс откроет шкаф в квартире Николсона и достанет портфель.

На этой мысли зазвонил телефон, и я взял трубку. Пьер звонил по моей просьбе: я оставил сообщение на автоответчике. Теперь я уже нисколько не сомневался, что звали его вовсе не Пьером, но, если тебя связывают с другим человеком деловые отношения, без имени никак не обойтись, а поскольку человек этот — француз и живет в Париже, имя Пьер представлялось удачным выбором. Со своей стороны, Пьера совершенно не волновало, как я его называю, — при условии, разумеется, что он получит свою долю как с каждого переданного мне заказа, так и с реализации украденных вещей.

— Чарли, ты хочешь предложить мне какое-то дело в Амстердаме? — начал он.

— Возможно, — я откинулся на спинку стула и положил, скрестив, ноги на стол. — Хотя все зависит от тебя,Пьер. Точнее, от того, могу ли я тебе доверять.

— Чарли, пожалуйста. Мы — друзья. Мы не можем так говорить друг с другом.

— Обычно — не можем. — Я посмотрел на роман Хэммета под стеклом. Висел он низко, так что я мог дотянуться до него рукой. Что и сделал, поправив чуть перекосившуюся рамку. — Но я слышал, что ситуация изменилась. Мое имя от тебя теперь может узнать кто угодно.

На другом конце провода молчали. Я стер со стекла пылинку.

— Американцы, Пьер, — уточнил я, — поклонники моего таланта. Тебе это что-то говорит?

— Чарли…

— Не торопись. От твоего ответа многое зависит.

— Он тоже друг, — осторожно ответил Пьер. — Давний друг. Он хотел лучшего специалиста, какого я только могу найти в Нидерландах. А ты лучший, Чарли.

— Это вдохновляет. Он сказал тебе, на что нацелился?

— Нет. Я предложил ему связаться с тобой, но он не пришел от этого в восторг.

— Почему?

— Он не сказал.

— Ты знал, что он вор?

— Разумеется. А как иначе мы могли познакомиться? — В голосе Пьера послышалось искреннее недоумение.

— И тебе не показалось подозрительным его желание нанять кого-то, а не сделать все самому?

— Если на то пошло, показалось. Но у многих людей наступает момент, когда им недостает уверенности и они не могут идти на дело.

— Ты решил, что это тот самый случай?

— Двенадцать лет — долгий срок, знаешь ли.

Я выпрямился, плотнее прижал трубку к уху.

— О каких двенадцати годах ты говоришь, Пьер?

— Ты не знаешь?

— Не знаю чего? Он сидел?

— Он тебе не сказал?

— Нет. — Я схватил ручку, проверил на верхней странице моей рукописи, пишет ли она. — За что он сидел?

— Убил человека.

— Он убийца?

— Нет. Этот человек… он попытался изобразить героя… остановить Майкла, уносящего бриллианты.

— Так он специализировался на драгоценностях? — спросил я, рисуя распростертое тело со знаком вопроса на груди.

— Бриллианты, Чарли. Вот что он воровал. Исключительно бриллианты.

— И кто-то попытался его остановить?

— Охранник.

— И он его убил?

— Похоже на то.

Я задумался. О мужчине, с которым виделся в кафе. Он выглядел совершенно обычным человеком. Не преступником, осужденным на длительный срок. Не убийцей.

— Где это произошло? — я уже рисовал бриллиант, размером с нарисованное тело.

— В Амстердаме.

— Он сидел в голландской тюрьме?

— Да.

— Его не депортировали?

— Депортировать — это что?

— Вышвырнуть из страны. Отправить обратно в Штаты. Я думал, именно так с ним и поступили.

— Этого я не знаю.

Я изобразил дугу вопросительного знака и начал утолщать ее, обводя с обеих сторон. Потом принялся расширять точку увеличивающимися кругами.

— Пьер, он что-нибудь говорил тебе о предстоящей работе? Хотел, чтобы ты что-то продал?

— Нет. Это были не бриллианты?

— Нет. Обезьяны.

— Обезьяны?

— Статуэтки. — Я отложил ручку и потер глаза. — По виду — дешевка. Набор из трех штук. Одна закрывает глаза, вторая — уши, третья — рот. Ты о таких слышал?

— Разумеется.

— Ты полагаешь, они могут дорого стоить?

— Не знаю. Зависит от многого.

— Они достаточно дороги, чтобы убить из-за них человека?

— Он убил?

— На этот раз нет. — Я вздохнул. — Дело в том, что он в больнице, Пьер. И, насколько мне известно, со здоровьем у него сейчас не очень. Я не знаю, во что ты меня втянул.

— Ничего не могу тебе сказать. — В его голосе послышались печальные нотки. — Я очень сожалею. Он был из тех, кому я мог доверять. Как и тебе.

— Я никогда никого не убивал.

— Это правда… Но что я могу теперь сделать?

— Ты можешь хоть что-то выяснить об обезьянах? Прощупать, какой на них спрос?

— Разумеется. Это просто. Приступлю немедленно.

— И вот что еще, Пьер. Больше никому не рассказывай обо мне. Особенно тем, кто был осужден за убийство.

Я положил трубку и забарабанил пальцами по рукописи, в такт моим мыслям. Три обезьяны, три взломщика, трое мужчин в кафе. Всего по три. А сколько трупов? Пока два. То есть почти два… Мне оставалось только надеяться, что третьего не будет.

Глава 10

Вскоре после разговора с Пьером я позвонил Виктории и сразу перешел к делу.

— Послушай, вот о чем я подумал. А если портфелей было два?

— Продолжай.

— Допустим, Фолкс достает второй портфель и подкладывает его в кабинет Николсона.

— Такой же портфель?

— Совершенно верно. Помнишь, Фолкс пытается открыть сейф, когда слышит шум и прячется в чулан? Но, допустим, на этот раз он оставил дверцу чуть приоткрытой и увидел, с каким портфелем приходит Николсон.

— Но ведь он увидит, кто убийца. То есть на десятой странице твоя книга заканчивается.

— Да, глупая идея. Тогда так: Фолкс узнает о портфеле от кого-то из сотрудников полиции, лучше от женщины, которую угощает обедом со стейком. Портфель из тех, что продаются в любом магазине, вот он идет и покупает такой же.

— Если настоящий портфель находится в полицейском участке и все, включая Николсона, знают об этом, они поймут, что это фальшивка.

— Черт!

— И портфель — только часть проблемы, Чарли. Тебе нужна кисть. Тебе нужно раскрыть этот портфель и швырнуть окровавленную кисть в лицо Николсону. И в лицо читателю тоже. Таким должен быть финальный аккорд.

— Значит, это будет другая рука.

— Другая рука? И как ты это сделаешь? Отрежешь Артуру левую кисть?

— Нет, разумеется, нет. Как насчет племянницы Артура, актрисы? Допустим, она не только актриса, но и разрабатывает спецэффекты.

— Ты хочешь ввести в сюжет протез?

— Не то чтобы хочу. Просто подумал, может, это сработает.

— Но у тебя еще нет второго портфеля, по крайней мере ты не знаешь, как Фолкс узнает, каков оригинал, чтобы добыть точную копию.

— Ты права, эту идею нужно довести до ума.

— И я про то же.

Я тяжело вздохнул.

— Знаешь, подбодрить меня ты могла бы и другими словами.

— Если на то пошло, ты так и не нашел удобоваримого решения, на что я надеялась. Так что, похоже, мы оба разочарованы.

— Гм-м.

— Хотя я рада твоему звонку. Я волновалась.

— Как мило.

— Правда. Скажи мне, как дела?

— Воровские?

— А какие еще?

— Все очень любопытно, полагаю. Или запутано, в зависимости от того, с какой стороны посмотреть.

— Просвети меня.

Я выполнил ее просьбу. Рассказал о визите инспектора голландской полиции Бюрграве, о моих беседах с Марике и Пьером, о том, что узнал об американце. Словно говорил о сюжете детективного романа, за который собирался взяться.

— Так он — взломщик, как и ты, — сказала она, когда я закончил. — Странно, что он нанял тебя.

— Трудно с тобой не согласиться.

— Ты действительно думаешь, что он потерял уверенность в себе?

— На все сто утверждать не могу. А ты что думаешь?

— Трудно сказать, не зная его.

— Разумеется.

— Но вот что мне непонятно: спланировать кражу уверенности ему хватило, а совершить — уже нет.

— Ты читаешь мои мысли, Виктория. И учтем: он убил человека. Конечно, можно утверждать, что тюрьма перевоспитала его, но решивший начать новую жизнь преступник не берется за старое, едва выйдя за порог исправительного учреждения.

— Мне совершенно не нравится, что он убил человека. А если вспомнить пистолет, который ты нашел в квартире, получается, что в этой истории тебя окружают люди, способные на весьма опасные поступки.

— Скажем, сломать пальцы или проломить череп?

— Вроде того… А эта блондинка? — Последнее слово сочилось презрением. — Что она тебе рассказала?

— Ее, как тебе известно, зовут Марике. И по моему разумению, она рассказал мне не все, что могла.

— Они никогда не рассказывают всего.

— Блондинки?

— Femme fatales,[2] Чарли.

— Она не такая!

— Если и не такая, то очень похожа. Ты наверняка задаешься вопросом, как поступил бы Фолкс, оказавшись на твоем месте, не так ли?

— Фолкс на моем месте не оказался бы. Я перепишу начальные главы, чтобы добавить ниточек, за которые он может уцепиться. Подумай вот о чем: мужчина, который знает все, находится в коме, femme fatale, как ты ее называешь, держит меня на расстоянии вытянутой руки.

— Во всех смыслах.

— Как смешно. Что еще? Ах, да, Пьер, который втянул меня в эту историю, знает не больше моего, а может, и меньше. Есть еще человек, который вломился в квартиру следом за мной.

— Плюс Бритоголовый и Дохлый, которые, между прочим, с каждой минутой все больше напоминают комедийный дуэт.

— И, наконец, обезьяны.

— Бах-бах-бум!

— Это была одна из лучших реплик Дохлого.

— Из их самого удачного сезона в Блэкпуле?

— Несомненно, — Виктория вздохнула. — И что ты собираешься делать?

— Не понял?

— Твой следующий шаг.

— Следующий шаг к чему?

— Я подумала, что ты захочешь разобраться, что к чему. Воровская честь и все такое.

— Да. Конечно. Но дело в том, Вик, что мне желательно прикрыть свой зад. И я хорошо понимаю, что абсолютно лучший для меня вариант — держаться от всего этого подальше. Я закончу книгу, потом решу, где буду работать над новой, — и все.

— То есть ты думаешь уехать?

— Как только книга будет закончена, да.

— А ты не рассматривал Лондон? Мы бы хоть встретились.

— Чтобы лишить наши отношения ореола загадочности? Позволить моему имени обрести лицо?

— Чарли, — так обычно говорят со слабоумными, — я сотню раз видела твое лицо на обложке. Помнишь?

— Ну, конечно, — ответил я. — Забыл.

Глава 11

После разговора с Викторией я какое-то время раздумывал над сюжетными линиями, но не смог придумать ничего, чтобы разрешить проблему портфеля, — во всяком случае, ничего стоящего. По правде говоря, я форсировал события, пытаясь закончить книгу раньше мною же намеченного срока. Где-то глубоко в подсознании мой разум упорно трудился над возникшей накладкой, и со временем, я только не знал, когда именно, блестящая идея должна была сверкнуть в голове и промчаться по каналам сознания с той скоростью, с которой ребенок спешит к родителям, чтобы показать, как он справился с головоломкой. А пока мне не оставалось ничего другого, как ждать.

Поэтому я отложил карандаш, включил компьютер, вышел в Интернет, открыл «Википедию» и набрал в строке запроса: «Три мудрые обезьяны». Кликнул мышкой, и на экране появилась интересующая меня статья:

«Три мудрые обезьяны — правила поведения, выраженные графически; иллюстрация изречения: „Не вижу зла, не слышу зла, не говорю о зле“. Эти три обезьяны — Мизару, закрывающая глаза, которая не видит зла; Киказару, закрывающая уши, которая не слышит зла, Ивазару, закрывающая рот, которая не говорит о зле. Иногда к трем обезьянам добавляют четвертую — Шизару, символизирующую принцип „не делай зла“…

Источник этой графической максимы — резное изображение семнадцатого века на воротах знаменитого храма Тосёгу в японском городе Никко. Само изречение, вероятно, попало в Японию с легендами тэндай-буддизма из Индии через Китай в восьмом веке (период Ямато)… Хотя учение, скорее всего, не имело никакого отношения к обезьянам, идея использования трех обезьян берет начало в игре слов: zaru (отрицательная форма глагола) и saru (обезьяна) в японском произносятся одинаково…

Трех обезьян часто связывают с шестируким Ваджракилайей, одним из самых устрашающих божеств Тибета, и, таким образом, поговорка отображает буддийское представление о том, что если мы не будем слышать зла, видеть зла и говорить о зле, то мы все избавимся от зла. Налицо сходство с английской поговоркой: „Помяни черта — он и появится“».

Другими словами, обезьяны настоятельно советовали держаться от всего плохого подальше. И кто бы с этим спорил? Во всяком случае, не я. Я выключил ноутбук, надел пальто и вышел из квартиры с намерением погулять по округе, найти уютный бар, выпить несколько стаканов пива, что-нибудь съесть, может, и поговорить с незнакомцем или незнакомкой.

Хороший намечался план, даже отличный, но все рухнуло в тот самый момент, когда я открыл дверь подъезда и увидел инспектора Бюрграве. Компанию ему составлял полицейский в форме, а у тротуара дожидался патрульный автомобиль.

— Господин Ховард, вы под арестом.

— Но, инспектор, — вырвалось у меня, — я даже не прошептал вашу фамилию.


Я сидел в наручниках на заднем сиденье патрульного автомобиля, едущего по улицам Амстердама. Водители и пешеходы таращились на меня, а я мучился вопросом, поправить мне Бюрграве или нет. Я не был под арестом. Не мог быть, пока он не посадил меня под арест. Но потом решил, что уличать в недостаточном знании английского человека, который, похоже, и без того сильно меня невзлюбил, большая ошибка. Это был тот случай, когда следовало семь раз отмерить, прежде чем отрезать. И полагаться я мог только на себя.

Полагаться пришлось достаточно продолжительное время, потому что Бюрграве прилагал все силы для того, чтобы воспрепятствовать моим контактам с адвокатом, а когда один все-таки прибыл в полицейский участок, куда меня доставили, выяснилось, что английским он владеет не лучше, чем я — голландским. Мы втроем уселись за стол в комнате для допросов и первым делом начали спорить (на голландском, изредка переходя на английский), когда мне будет дозволено посетить туалет. Наконец я заставил себя повернуться к Бюрграве и сказал, что могу какое-то время отвечать на его вопросы без присутствия адвоката. После этого мне предоставили возможность побывать в туалете.

Когда меня привели обратно, рядом с Бюрграве сидел полицейский в форме, который присутствовал при моем аресте. Инспектор протянул мне книгу, и я стал листать ее с таким видом, будто решил посвятить два следующих часа моей жизни чтению. Я уже знал, что за этим последует, — это был детективный роман Чарльза Э. Ховарда «Вор и пять пальцев», продающийся во всех приличных книжных магазинах, а если сказать проще, мой первый роман.

— Кому посвящать книгу? — невозмутимо спросил я и протянул руку полицейскому, дабы взять у него ручку. — Может, моему любимому голландцу?

Бюрграве перехватил ручку и злобно зыркнул на полицейского.

— Фотография! — сказал он. — Это не вы.

— Вы правы.

— Как такое может быть?

— Читательницы предпочитают видеть на обложке симпатягу. — Я пожал плечами. — Насколько мне известно, этот парень — модель.

— Но вы использовали свои настоящие имя и фамилию.

— Парадокс, согласен.

— Вы пишете детективы?

— Да, о взломщике.

Он изогнул бровь.

— И вы тоже — преступник.

— Если я не ошибаюсь, — я почесал голову, — вы говорите о прискорбном инциденте, случившемся, когда я был гораздо моложе.

— Вас осудили за воровство.

— Скорее, за пожертвование, хотя, признаю, до этого была кража. Меня приговорили к общественным работам. На короткий срок. Что с того?

Бюрграве пожевал губу, откинулся на спинку стула.

— Я думаю, это интересно: вы — преступник, пишете книги о преступнике и лжете о встрече с преступником.

— Видите ли, я не считаю себя преступником. А что касается лжи, то я даже не догадываюсь, о чем вы говорите.

Бюрграве картинно покачал головой, словно мой ответ крайне его удивил, снял очки, чтобы протереть линзы носовым платком. Покончив с этим, вернул очки на нос, моргнул, словно увидел меня впервые, может быть, протертые линзы приобрели сверхъестественные способности и позволили разглядеть, что находится за завесой моей лжи.

— Вы сказали мне, что не встречались с господином Парком.

— Должен признаться, что я не помню подробностей нашего разговора.

— Вы сказали, что не встречались с ним. Но у меня есть свидетели. Трое мужчин видели вас в среду вечером в «Кафе де Брюг».

— И как такое могло случиться? — спросил я. — Надеюсь, вы не показывали им фотографию с обложки моей книги? Этим вы могли их дезориентировать.

— Они описали вас.

— Должно быть, они очень наблюдательные.

— Если хотите, я могу организовать опознание.

Я задумался. Наверное, не стоило раздражать его еще сильнее.

— Полагаю, в этом нет необходимости.

— То есть вы признаете, что солгали мне прежде?

— Я встречался с господином Парком, да. Но еще раз повторю: я не помню подробностей нашего предыдущего разговора. Хотя точно знаю, что меня не предупреждали об ответственности за дачу ложных показаний.

Бюрграве издал глухое рычание.

— Зачем встречались? — рявкнул он.

— Я бы предпочел об этом не говорить.

— Вы под арестом, — он нацелил на меня палец, — и должны отвечать на мои вопросы. Этот человек в больнице.

— Я за это ответственности не несу.

— Докажите это.

— Как?

— Отвечайте на мои вопросы!

— Я сомневаюсь, что вы мне поверите. Я думаю, что вы для себя уже все решили, инспектор. — Я повернулся к его безмолвному напарнику. — Он всегда у вас такой?

Полицейский окинул меня бессмысленным взглядом, потом покачал головой, как бы показывая, что ответить не смеет. Он что-то записывал в блокнот, но я не мог разобрать, что именно, поскольку писал он на голландском. Возможно, рецензию на мою книгу.

— Скажите мне, зачем вы встречались? — гнул свое Бюрграве.

— Хорошо. Скажу. Он хотел, чтобы я написал книгу.

— Книгу?

— Его мемуары. Он упомянул, что сидел в тюрьме, если не ошибаюсь, за кражу. Как я понимаю, он даже убил человека. И у него возникла мысль, что я могу написать историю его жизни, учитывая, что я пишу книги о ворах. Я ответил ему, что не получится. Я беллетрист, а не биограф.

— И вы рассчитываете, что я вам поверю?

— Верьте во что хотите, — пожал плечами я. — Это правда. Я не рассказал вам об этом раньше только по одной причине. По моему разумению, прошлое любого человека — его личное дело. Да и что бы это изменило?

Бюрграве недовольно покачал головой, потом жестом указал напарнику, что тот должен быть внимателен и точно записать последующие его вопросы и мои ответы.

— Когда вы ушли?

— Часов в девять.

— Вы встречались с ним следующим вечером?

— Нет.

— Где вы были, когда на него напали?

— Я понятия не имею, когда это произошло.

— В четверг вечером.

— Я работал. Заканчивал последнюю книгу.

— И вы не покидали свою квартиру?

Что-то в его тоне заставило меня насторожиться.

— Подождите, кажется, я выходил на прогулку. Где-то часов в десять.

— Куда?

— Бродил по округе.

— На Сент-Якобсстрат?

— Возможно. Точно не помню.

Он встал, что-то сказал напарнику на голландском.

— Он отведет вас в камеру. — Инспектор повернулся ко мне. — Вас накормят.

— Вы меня не отпускаете?

— Вы под арестом. Не забывайте об этом.


Как я мог забыть? Надо отдать голландцам должное, они знают, как обустраивать камеры в полицейском участке. Стены выкрасили в два цвета, нижнюю часть — темно-бежевым, верхнюю — светло-бежевым. У одной стены стояла крепкая пластмассовая кровать с тонким, в пятнах, матрасом, у противоположной — металлические унитаз и раковина. Окна, из которого я мог бы с тоской смотреть на волю, не было. Свет поступал через стеклянную полоску, вделанную в одну из потолочных панелей, за которой находилась флуоресцентная лампа. На потолке была также решетка вентиляционной шахты, через которую в камеру поступал теплый воздух. Дверь сработали из какого-то металла повышенной прочности. Щель, чуть шире, чем в почтовом ящике, служила связующим звеном с коридором. Через эту щель мне передали поднос с едой, и каждый час кто-то из полицейских заглядывал в нее, чтобы убедиться, что я еще не начал рыть пластиковой ложкой тоннель в бетонном полу. Что-то хитрое они сделали и со стенами: из соседних камер до меня не долетало ни звука. При условии, разумеется, что в них кто-то сидел, потому что существовала вероятность, пусть и очень маленькая, что во всем Амстердаме по подозрению в совершении преступления задержан только я.

Эта камера сильно отличалась от той единственной, в которой я успел посидеть в Англии, когда меня первый раз арестовали за проникновение в чужое жилище. Случилось это в Бристоле, в субботу, и та камера наглядно показала, какие неприятные ощущения вызывает ограниченное пространство, из которого ты не можешь выйти по собственной воле. Я сидел вместе с пьяными футбольными хулиганами, которые матерились, орали, выкрикивали фанатские речевки, пинали решетку и металлические койки и унитазы, рычали и плевались друг в друга, постоянно затевали драки. Я был еще очень раним, и, наверное, не стоит этому удивляться, потому что мне только-только исполнилось шестнадцать. Я был интеллигентным мальчиком, в такое окружение попал впервые и, по правде говоря, насмерть перепугался.

Я понимаю, такие признания поклонников мне не прибавят, но воровать я начал в частной школе-интернате. По выходным, когда ученики, в большинстве своем, уезжали к родителям, я бродил по пустым коридорам школы, развлекаясь тем, что пробовал открыть те или иные двери. Их полагалось запирать, но обычно я все-таки находил открытую, заходил в класс, кружил по нему, потом садился и слушал тишину или крики других оставшихся в школе учеников, которые доносились со спортивных площадок. Поначалу этого мне хватало, чтобы становиться другим, — каким меня никто не знал, обретать в мире, где о человеке стремились вызнать все, нечто свое, глубоко личное.

Скоро, однако, мне перестало хватать пребывания в пустом классе, и я начал поглядывать: а что бы там взять. Я не искал ничего конкретного, но каждый шкафчик и ящик хранили свои секреты, а я был мальчишкой, которому нравилось эти секреты выведывать, пусть даже речь шла о нескольких карандашах или стопке бумаги. Почти всегда я находил карандаши и бумагу. И какая-то моя часть испытывала жгучее разочарование.

Поэтому я начал заходить в спальни учеников. Ждал, пока они опустеют (ожидание меня не тяготило), потом, не таясь, заходил в спальню, приближался к чьей-нибудь постели, выдвигал из тумбочки ящики, смотрел, что там лежит. Обычно видел письма от родителей, лекарства, книги, плееры, деньги. Изредка я брал какую-нибудь мелочевку, зная, что хозяин ее не хватится, ластик или старую поздравительную открытку, которые обязательно возвращал неделей позже. Однажды нашел презерватив.

Презервативы в школе ценились дорого, и этот я положил в ящик с запором. У каждого из нас имелся один такой ящик. Ясно, что именно там ученики держали самое ценное. Некоторые свои ящики не запирали — их содержимое интереса у меня не вызывало. Но запертые интриговали, и очень скоро я начал спрашивать себя, каким образом в них можно забраться?

Ответ напрашивался сам собой: открывать замки. То обстоятельство, что открывать замки я не умел, не представлялось мне серьезным препятствием. Я вооружился маленькой отверткой из кабинета труда и длинной спицей с металлической ручкой из научной лаборатории и начал практиковаться. Я проводил все свободное время, терзая замок своего шкафчика, чтобы заставить цилиндр повернуться. Эксперименты заняли многие недели, может быть, даже половину семестра. Однажды замок взял и открылся. Я запер его ключом, попробовал открыть без ключа еще раз, и опять все у меня получилось. С каждым разом времени на это у меня уходило все меньше — сказывался навык. Через несколько дней я попробовал открыть шкафчик мальчика, который спал на соседней кровати. Это не составило никакого труда. А потом, уж не знаю почему, я попытался открыть его шкафчик своим ключом и обнаружил, что мой ключ подходит! Как потом выяснилось, мой ключ подходил к каждому восьмому замку. С ключом открыть шкафчик получалось быстрее, так что в дальнейшем я использовал именно этот метод. Однако и то, чему научился, тоже не забыл.

Потом наступили пасхальные каникулы, и я отправился домой, в Клифтон. В родительском доме большую часть дня я был предоставлен самому себе. И однажды утром, изнывая от скуки, почувствовал в пальцах знакомый зуд, вытащил свой чемодан из-под кровати и достал отвертку и отмычку. Потом спустился вниз и занялся цилиндрическим замком входной двери. К моему удивлению, этот замок принципиально не отличался от замка шкафчика, так что справиться с ним оказалось не так уж и сложно. Я открыл и закрыл дверь несколько раз, прежде чем решил расширить зону деятельности.

Наши соседи Бейли как раз улетели на свою виллу в Испании. Я бывал в их доме, но один — никогда, и решил это исправить. После короткой разведки я открыл замок с защелкой в их двери черного хода с помощью чековой карточки родителей, потом потратил час на знакомство с врезным замком. В конце концов он открылся (и что-то внутри меня не сомневалось, что так оно и будет), после чего мне осталось только повернуть ручку, чтобы войти.

Порог я переступал с таким чувством, что роста во мне — метров сто. Дом соседей сейчас принадлежал мне, я мог устанавливать здесь собственные правила. Первым делом я, естественно, пошел в спальню, где, как я надеялся, меня ждали самые волнующие находки. И спальня меня не разочаровала. В глубине одного из ящиков я нашел резиновый фаллоимитатор и тюбик со смазкой. Какое-то время я разглядывал фаллоимитатор со всех сторон, потом положил на место и отправился на экскурсию по дому. Посетил большую ванную цвета авокадо, спальни для гостей с мягкой мебелью, обтянутой веселым ситчиком, кабинет господина Бейли, тренажерную комнату госпожи Бейли, спустился вниз, обошел кухню-столовую, гостиную, гардеробную. Скоро проголодался и вернулся на кухню, чтобы посмотреть, чего бы съесть. Сунулся в жестянку с печеньем и обнаружил почти пятьдесят фунтов наличными. Вернул деньги назад, взял пакетик чипсов из буфета и ушел, закрыв дверь на замок с защелкой.

В последующую неделю я влезал в дома нескольких наших соседей, всегда через черный ход, дверь которого обычно запиралась только на замок с защелкой, а уж он теперь точно не мог меня остановить. Некоторые не вызвали у меня никакого интереса — я получал удовольствие только от того, что очутился в чужом доме. Но я взял за правило что-то там съедать; раз или два, когда я слышал шум на улице, или начинал рычать холодильник, или гудела труба, у меня возникало желание где-нибудь спрятаться, и однажды пришлось срочно воспользоваться туалетом.

Вечерами я прокручивал в голове свои приключения, вспоминал комнаты и вещи, которые видел, замки, которые открывал, секреты, которые выведывал. Очень скоро мои мысли вернулись к пятидесяти фунтам, которые лежали в жестянке из-под печенья. Просто лежали, никому не могли принести пользы до возвращения Бейли из Испании, а если бы деньги исчезли, Бейли могли бы этого и не заметить, могли предположить, что сами потратили их до отъезда. Я решил взять эти деньги и в субботу утром опять открыл замок двери черного хода их дома. Взял еще пакетик чипсов, достал деньги из жестянки и положил в карман. На этот раз, уходя, я запер дверь на оба замка, потому что больше возвращаться сюда не собирался. Пошел я, однако, не домой, а в ближайший микрорайон, застроенный муниципальными домами, что располагался в двух кварталах от нас. Какое-то время побродил по замусоренным переулкам, пока не нашел подходящий дом, и только тут понял, зачем вообще сюда пришел. Домик был убогий, с запыленными окнами, по двору валялись детские игрушки. Я прошел через калитку, заглянул внутрь через стеклянную дверь кухни и не увидел ни света, ни признаков жизни. Достал из кармана свой инструмент, без труда вскрыл простенький замок с защелкой, проник в дом.

Осмотр много времени не занял. Две спальни наверху, шкаф с бельем, маленькая ванная. Внизу гостиная (парадная дверь открывалась прямо в нее) и примыкающая к ней кухня-столовая. На кухне я нашел печенье «Вагон вилс», пожевал его и вернулся в гостиную, чтобы найти удобное место, где оставить деньги. Подумал, а не оставить ли и записку, но решил, что это глупая идея. Лучше сразу смотаться. И уже собрался это сделать, когда внезапно дверь на кухню распахнулась, в нее ворвались двое полицейских и уложили меня на пол. Как потом выяснилось, я допустил ошибку, выбрав дом в районе, где кражи случались постоянно, — здесь действовала ячейка организации «Присмотр за соседями». Нет нужды говорить, что полиция осталась глуха к моим робингудовским мотивам. На меня надели наручники, бросили на заднее сиденье патрульного автомобиля и отвезли в участок в центре города, где я просидел самые длинные в моей жизни вторую половину дня и вечер, пока не прибыл отец. Он внес за меня залог и одарил таким взглядом, что второго подобного мне увидеть уже не доведется.

Если на то пошло, те, кто читал мой второй роман о Фолксе «Вор в театре», могут узнать многое из описанного — этой историей я объяснял то, что Фолкс стал взломщиком. Разумеется, в романе не было упоминания о частной школе-интернате: мне хотелось, чтобы читатели видели в Фолксе простого парня, с которым могли ассоциировать себя. К тому же Фолкс хотел оставить не только деньги, но и новые детские игрушки. Опять же Фолкс не разрыдался, как ребенок, когда полицейские надели на него наручники. Как бы то ни было, с того дня я установил правило, незыблемое и для меня, и для Фолкса: всегда оставлять себе все, что удалось украсть.

Часы над дверью моей камеры показывали десять вечера, и я уже понял, что мне не удастся провести ночь в собственной кровати. Я устал, настроение упало, внезапно из всех желаний осталось только одно: закрыть глаза, чтобы какое-то время не видеть этих бежевых стен. Я снял туфли, лег на тонкий матрас, накрылся с головой единственной простыней и попытался ни о чем не думать, медленно дышать. Выключать свет в камере я просить не стал. Знал, что уснуть мне все равно не удастся.

Глава 12

На следующее утро я ковырялся в яичнице, которую мне принесли на завтрак, когда загремели замки, дверь распахнулась, и на пороге возник Бюрграве, сопровождаемый полицейским в форме.

— Американец умер, — возвестил инспектор.

— Тогда найдите мне адвоката, — ответил я. — Предпочтительно того, кто знает английский.

И когда адвокат наконец-то прибыл, выяснилось, что на этот раз он — англичанин. Звали его Генри Резерфорд, и приехал он по поручению посольства Великобритании. Невысокий, с животом-арбузом, толстыми щеками напоминающий бурундука, лысый, лишь с венчиком волос, падающих на воротник рубашки, который врезался в складки шеи. Он протянул пухлую руку, а после того, как я рассказал ему об аресте и изложил свою, не слишком достоверную версию событий, адвокат задал важный вопрос:

— А где вы учились, дорогой мальчик?

Я ответил, что в Кингсе,[3] и мы поговорили об этом славном учебном заведении. Потом он вернулся к более насущным проблемам и спросил, получал ли я юридическую помощь после ареста.

— Они мне дали какого-то голландца, — ответил я. — Но он практически не говорил на английском.

— Хорошо, — кивнул он и после моего вопросительного взгляда добавил. — Нам это может помочь. Такой выбор адвоката, во всяком случае, здесь, в Нидерландах, предполагает некий злой умысел. Далее, сколько у вас денег?

— С собой? При аресте было порядка шести тысяч евро.

— Шести тысяч! Господи, да разве можно носить такие деньги? Но я говорю о залоге, дорогой мальчик.

— А-а-а… Наверное, денег мне хватит. Хотя потребуется какое-то время, чтобы собрать нужную сумму.

— Отлично. Теперь, думаю, нам нужно обсудить нашу тактику. Скажите, что вы им рассказали?

— Только то, что и вам. Мой рассказ их не интересовал.

— Какая-то ерунда. — Резерфорд достал клетчатый носовой платок, вытер блестящий от пота лоб. — Есть что-то еще?

Я только смотрел на него.

— Хорошо, вы не должны мне рассказывать. Вы не похожи на убийцу, это и дураку ясно. Но не отвечать на их вопросы… Из-за этого могут возникнуть проблемы.

— Могу я сослаться на Пятую поправку[4] или что-то подобное?

— Разумеется, можете. Но вы должны задаться вопросом, зачем вам это? Ваша цель — убедить их, что вы не убивали американца.

— Но если они не смогут выдвинуть против меня улик…

— Да, да, но зачем настраивать их против себя? — Он махнул рукой. — Этот Бюрграве — типичный служака, такой дотошный. Именно на таких делах и создал себе репутацию, знаете ли.

— Вы говорите, он просто так не отстанет?

— Я говорю, что нужно как следует подумать насчет того, что вы можете ему сказать. И насчет того, что вы ему еще не сказали.

— Вы хотите сказать, что нужно соглашаться еще на один допрос?

— Вам придется на это пойти, молодой человек. Никуда не деться. Вопрос лишь в том, что вы собираетесь ему рассказать.


Как выяснилось, особого значения это не имело. По собственному опыту я знаю: наличие адвоката не означает, что ты обязан прибегать к его советам. Резерфорд не один час просидел рядом со мной, что-то записывая в блокнот превосходной перьевой ручкой, пока Бюрграве пытался заставить меня говорить. Угрозы, ложь, обещания — в ход шло все. И с каждым вопросом, на которые я отвечал гримасой или не отвечал вовсе, лицо инспектора делалось все более мрачным. Иногда Резерфорд перебивал Бюрграве уместным замечанием, и тогда инспектор сжимал правую руку в кулак, да так, что ногти впивались в ладонь, считал до десяти (или до tien)[5] и пробовал зайти с другой стороны. Ничего у него не получалось, и, право, стоило посмотреть, как это бесило инспектора.

— Скажите мне правду, — в какой-то момент потребовал он, грохнув кулаком по столу. — Отвечайте.

— Я не знаю, какую правду вы хотите услышать, — ответил я.

Он злобно глянул на меня, но я не отвел глаз. И тут Резерфорд предложил прерваться. На лице Бюрграве появилось выражение легкого презрения, потом он резко встал и вышел, не оглянувшись. Поднялся и я, потянулся, повертел головой, разминая шею. Пахло от меня не очень. Благоухал, можно сказать, потом. Я посмотрел на Резерфорда. Тот откинулся на спинку стула, почесал ручкой висок.

— И как долго, по-вашему, все это будет продолжаться?

— Еще не вечер. Очень он настойчивый, да?

— Более чем.

— Вы действительно не хотите рассказать ему все? Мы могли бы оформить протокол и через час покинуть это заведение.

— Опаздываете на обед?

— Думаю о вас, дорогой мальчик.

— Само собой. А как мне попасть в туалет?

Как выяснилось, попасть я туда мог только в сопровождении полицейского, которому пришлось стоять, переминаясь с ноги на ногу, и слушать плеск моей мочи в писсуаре. Потом он смотрел в потолок, дожидаясь, пока я вымою руки и умоюсь. Когда я вернулся в комнату для допросов, Бюрграве уже сидел за столом, глядя на Резерфорда поверх пластиковой чашки с кофе.

Кофе оказался на удивление хорошим. Я смаковал каждый глоток, пока Бюрграве повторял те же вопросы, что и раньше. Почему я встречался с Майклом Парком? О чем шел разговор? Что я делал в ту ночь, когда ему проломили череп?

Мне хотелось наорать на него, потребовать, чтобы он перестал задавать глупые вопросы. Марике рассказала ему о Бритоголовом и Дохлом, так почему он не ищет их? Да, в юности я нарушил закон. А теперь вот солгал ему насчет встречи с американцем. Но из-за этих мелочей Бюрграве не должен закрывать глаза на факты, из которых следовало, что в тот вечер бедолага-американец ужинал с двумя мужчинами и ушел вместе с ними. Бюрграве ничего не знал про статуэтки — это ясно, но почему он не хотел видеть очевидного?

Я думал о том, как перевести разговор на эту животрепещущую тему, но любой из приходящих в голову вариантов служил признанием того, что мне известно гораздо больше, чем я хотел показать. Я представлял себе, какие новые вопросы обрушит на меня Бюрграве. Как ты узнал об этих мужчинах? Мне сказала Марике. О чем ты говорил с Марике — и с чего тебе вообще пришло в голову говорить с ней? О жизни в двадцать первом столетии. Почему ты не сказал про этих двоих раньше? Только что вспомнил. Что связывало их с Майклом Парком? Понятия не имею.

Вскоре, однако, я перестал воспринимать вопросы Бюрграве, они словно отскакивали от меня, в голове завертелись мысли о том, что я буду делать, когда выйду из полицейского участка. Наверное, я сразу покину Амстердам, но куда отправлюсь? Наверное, в Италию. Подальше от этого бесконечного мелкого дождя и пронизывающего ветра, в яркий зимний солнечный свет, к широким равнинам, кафе на верандах, черному эспрессо. Рим — этот вариант мне определенно нравился. Я буквально видел себя прогуливающимся у Колизея во второй половине дня, обедающим ранним вечером где-нибудь неподалеку от фонтанов Тиволи. Флоренция тоже смотрелась весьма неплохо, и Венеция — тоже. Насчет каналов, правда, уверенности не было, каналами я уже наелся. А Флоренция — центр мировой культуры, там полным-полно картин и произведений искусства, которые могли набить мои карманы лирами. Или, точнее, евро. Но, возможно, не стоило зацикливаться на Италии. Почему бы не взглянуть на проблему шире? Может…

Дверь в комнату для допросов открылась, и, нарушив ход моих мыслей, вошла женщина в синем брючном костюме. Ее седеющие волосы были собраны на затылке в пучок, а лицо выражало крайнюю решительность. Женщина коротко кивнула Резерфорду, потом наклонилась к Бюрграве и что-то прошептала. Неудовольствие на лице инспектора сменилось обидой и смирением. Он поднялся и следом за женщиной вышел в коридор.

— Вы поняли, что она ему сказала? — спросил я Резерфорда.

— К сожалению, не расслышал ни слова.

— Она не выглядела счастливой. Может, они поймали настоящего убийцу?

— Как знать. Приятно уже то, что можно сделать перерыв в ответах на одни и те же вопросы.

— Я не заметил, чтобы вы на них отвечали.

— Я уже подумывал об этом. Лишь бы заставить его замолчать.

— Я не уверен, что вы добились бы желаемого эффекта.

— Наверное, нет. — Я посмотрел на блокнот Резерфорда. — Вы много чего записали.

Резерфорд показал мне верхний лист, заполненный аккуратными спиральками, кружочками, крестиками.

Мы посидели молча. Я наблюдал, как Резерфорд умножает свою коллекцию завитушек. Сам не отказался бы от ручки и листа бумаги. Особенно такой хорошей ручки, как у Резерфорда. Возможно, я тоже смог бы нарисовать много завитушек, и Бюрграве по возвращении оценил бы наши старания. Может, лучший из нас получил бы в награду леденец на палочке и шанс вернуться домой.

Я поднялся из-за стола, расправил плечи, принялся кружить по периметру комнаты и быстро выяснил, что она квадратная. На одну стену у меня уходило двенадцать шагов. Измерить точнее длину стены я не успел, потому что Бюрграве и женщина вернулись.

— Господин Ховард, — начала женщина, уперев руки в бока, — я детектив-инспектор Ример. Госпожа Ван Клеф дала нам письменные показания под присягой. Согласно им, в четверг вечером вы были с ней в «Кафе де Брюг». Она говорит, вы были с ней весь вечер. Это правда?

Бюрграве начал что-то говорить, но детектив остановила его взмахом руки. Вновь повернулась ко мне в ожидании ответа. Я на мгновение задумался, потом осторожно кивнул.

— Тогда вы можете идти. Амстердам-амстелландская полиция благодарит вас за содействие.


На автостоянке мы с Резерфордом на прощание обменялись рукопожатием.

— Если вас не затруднит, просветите меня. — Резерфорд поправил узел галстука. — Кто такая госпожа Ван Клеф?

— Если б я знал.

— Не…

— Не волнуйтесь об этом. — Я похлопал адвоката по плечу и смахнул с лацкана пиджака пушинку. — Вы отлично поработали, Резерфорд. Таких, как вы, нужно ставить в пример.

— Я рад, что вы так думаете.

— Более того, в знак признательности хочу вас отблагодарить.

Из кармана пальто я достал конверт из плотной, коричневой бумаги, который вернул мне дежурный. Вытащил из конверта шесть тысяч евро и сунул ему в руку.

— Но в этом нет необходимости. — Он жадно смотрел на деньги. — Вы же знаете, ничего особенного я не сделал.

— Ерунда. — Я оставил банкноты у него на ладони. — Вы сделали больше чем достаточно. Но если вам неловко, как насчет того, чтобы назвать эти деньги задатком? У меня есть ощущение, что еще придется пользоваться вашими услугами.

Резерфорд облизал мясистые губы.

— Ну, я всегда найду, как воспользоваться наличными, дорогой мальчик. Но вы должны пообещать, что позвоните, если я вам понадоблюсь. У нас есть мой номер?

— Да. Всего хорошего вам, Резерфорд.

— И вам, дорогой мой мальчик. И вам.

Глава 13

Расставшись с Резерфордом, я первым делом заглянул в табачный магазин, купил пачку сигарет, тут же распечатал и выкурил две подряд до самого фильтра. После этого зашел в газетный павильон и купил трамвайные билеты. Остановка находилась рядом с павильоном, и я подождал несколько минут, пока не подъехал трехвагонный трамвай. Поднялся в вагон, прокомпостировал два билета и доехал до площади Лейдсеплейн. Затем направился на восток, мимо забитых туристами баров и ресторанов, мимо казино у канала, к входу в Вонделпарк.

И пусть на дворе стояла зима, и шла вторая половина рабочего дня, народу в парке хватало. Мимо меня проносились люди на роликах и велосипедах, парочки шагали рука об руку. Группы туристов сидели на рюкзаках, курили самокрутки, до моих ноздрей долетал сладковатый дымок. Иногда встречались и чудики, вроде девушки с лицом в бесчисленных металлических клепках и ее спутника, которого оберегали от холода только чулки в сеточку да кожаный суспензорий.

Я доплелся до «Синего чайного домика», сел за столик на открытой веранде, заказал кофе с молоком. Курил, пил кофе, предоставляя возможность кофеину, никотину и ледяному ветру побороть усталость и резь в глазах. Еще пил кофе и еще курил, пока холод все-таки не заставил меня встать. Я сунул руки в карманы и продолжил прогулку.

Парк по периметру я обошел примерно за час. Пальцы ног замерзли, а нос начал неметь. Зато в голове прояснилось, сонливость удалось побороть. Я направился к одному из боковых выходов и сел на другой трамвай. Прокомпостировал еще два билетика и поехал к «Кафе де Брюг».

Марике не удивилась, увидев меня. Без единого слова она оставила бар на попечение женщины средних лет и повела меня в квартиру на втором этаже. Там села на плетеный диван, скрутила сигарету — как вскоре выяснилось, с марихуаной. Предложила затянуться и мне, а когда я покачал головой, выпустила в мою сторону длинную струю сладковатого дыма. Я махнул рукой, отгоняя его, так что если и вдохнул, то чуть-чуть.

Марике была в джинсах с низкой талией без пояса и ярко-розовом свитере, который заканчивался выше пупка. Так что я видел загорелый живот, а судя по тому, как свитер облегал грудь, бюстгальтер Марике в этот день не надела. Я подождал, пока она сделает еще одну затяжку и, кактолько она набрала полный рот дыма, перешел к делу.

— Ты сильно рисковала, давая такие показания. А если бы я уже сказал им правду?

— Я не думала, что ты им что-то скажешь. — Синеватый дымок выходил вместе со словами. — Ты мне не советовал говорить правду, когда мы нашли Майкла.

— Там было по-другому. Решала каждая секунда.

Марике посмотрела на меня, ее зрачки чуть расширились, а лицо смягчилось.

— Допустим, я рискнула… — Она начала тянуть слова. — Ты же не убивал Майкла. Я это знаю.

— Сожалею, что он умер.

Она кивнула, вновь затянулась.

— Ты ему понравился, — сказала она сдавленным голосом.

— Мы говорили с ним лишь один раз.

— Все равно. Он сказал мне, что ты умен.

— Чтобы избежать ареста, ума все равно не хватило.

— Но ты же не сказал им о том, что просил сделать Майкл? О краже?

Я покачал головой:

— Я сказал, что Майкл предложил мне написать о нем книгу. Вот и все.

— Они в это поверили?

— Нет. Но потом появились твои показания, и им пришлось меня отпустить. Бюрграве это не понравилось, очень не понравилось.

Она с удовольствием затянулась еще раз. Напряженность уходила с лица, глаза становились мечтательными. Я задался вопросом, сколько косяков она выкурила после смерти Майкла. И еще подумал о том, в каком она пребывала состоянии, когда давала показания.

— Ты сказала им, что мы вместе курили травку?

— Я сказала им, что мы — любовники, — буднично ответила Марике, стряхнув пепел в кружку, которая стояла на кофейном столике.

— Но они же знали, что ты спала с Майклом.

— Да, но им не составило труда поверить, что я спала и с тобой. — Она выпрямилась. — Как и в то, что ты об этом полиции не скажешь.

Я заставил себя оторвать взгляд от ее груди и посмотреть ей в глаза.

— Я мог бы сказать им после того, как он умер.

Марике нахмурилась.

— Но я сказала им это вчера.

— Вчера? В какое время?

— Довольно поздно, часов в одиннадцать. Пошла в полицейский участок, к этой женщине. Ример, так?

— А Бюрграве продержал меня сегодня до второй половины дня. Неудивительно, что она разозлилась на него.

— Я не знала.

— Конечно, — кивнул я. — У меня сложилось ощущение, что он не поверил нам обоим.

Марике опустила косяк и уставилась на меня; движения ее стали плавными, замедленными.

— Но все закончено, так?

— Не знаю. — Я пожал плечами. — Возможно. Те двое мужчин, с которыми встречался Майкл, знали о тебе?

— Нет. Мы соблюдали осторожность.

— И ты действительно не знаешь их имен?

Она покачала головой, потом выстрелила в меня взглядом.

— Но ты знаешь, где они живут. Ты там побывал, так?

— И что?

— Мы можем сказать это полиции!

— Я не представляю, как это сделать. К тому же придется признаваться, что до этого мы лгали.

Марике вновь затянулась. Потом кивнула, словно в подтверждение мысли, которая мелькнула у нее в голове.

— Мы скажем, что нашли какие-то бумаги Майкла и там были их имена.

— Но имен мы не знаем.

— Тогда их адреса.

— Может сработать, хотя я не уверен. Ты хочешь, чтобы их поймали?

— Конечно.

— Но мы ведь не знаем наверняка, что его убили они.

— Но кто еще мог это сделать?

— Хороший вопрос!

Я откинулся на спинку кресла и поднял руки, показывая, что готов рассмотреть любое предложение. Марике наблюдала за мной с серьезным выражением лица. Я не избегал ее взгляда. Просто смотрел на нее. А потом она засмеялась. Смех взялся ниоткуда, словно она и не знала, что сейчас засмеется, и вместе со смехом изо рта у нее вырвалось облако дыма марихуаны. Подавляя смех, она согнулась пополам, потом выпрямилась, глубоко вдохнула, пытаясь задержать дыхание и взять себя в руки. Розовый свитер так обтянул груди, что я более не мог делать вид, будто не обращаю на них никакого внимания. Потом я перевел взгляд на ее лицо, по которому блуждала улыбка, но Марике смотрела не на меня, а в угол, где сходились стены и потолок. Она пыталась вновь стать серьезной, но улыбка уходить не желала. Тогда Марике смахнула ее, стерла с лица обеими руками, сделала самую глубокую затяжку, положила косяк в пепельницу на кофейном столике, что стоял между нами, поднялась и наконец преодолела короткую дистанцию, которая нас разделяла. Остановилась возле меня, потом, словно приняв окончательное решение, оседлала мои колени, наклонилась к моему лицу, прижалась своими губами к моим. Разделила мои губы языком, и, пока мы целовались, марихуановый дым окутывал нас, цепляясь за волосы Марике и пощипывая мне горло.

Потом, когда мы лежали на широкой кровати Марике, она сделала новый косячок, и мы выкурили его вместе. Я играл с прядью ее волос и наблюдал, как дым выходит из моего рта и зависает над нами. Марике положила руку мне на грудь, ногу закинула на талию. И когда я последний раз затянулся, спросила:

— Чарли, ты отдашь мне двух обезьян?

— Но у тебя же нет третьей. — Я выдохнул дым.

В подтверждение она мотнула головой.

— Так какая тогда тебе польза?

— Отдай. Пожалуйста. Мне они так нравятся.

Я сделал вид, что думаю.

— А двадцать тысяч у тебя есть?

— Майкл хранил деньги у меня.

— Тогда нам нужно пойти в мою квартиру.

Глава 14

Честно говоря, мы не успели еще войти ко мне, как я понял, что в квартире кто-то побывал. Назовите это интуицией взломщика. Назовите умением подмечать мелочи, которое появилось у меня за долгие годы практики. А может, все объяснил простой факт: дверь сняли с петель, и теперь она лежала на полу моей гостиной.

Увидев такое дело, я попросил Марике остаться в коридоре, а сам осторожно вошел в квартиру. Я не ожидал, что кого-то спугну, но все-таки предпочел обойтись без лишнего риска. Осмотр много времени не занял. Квартира состояла всего лишь из гостиной, кухни, спальни и ванной. Убедившись, что посторонних нет, я вернулся и пригласил Марике составить мне компанию.

— Извини за беспорядок, — предупредил я.

— Но это ужас какой-то, — воскликнула она. — Чарли, это просто кошмар.

Я не мог с ней не согласиться. Все мои вещи валялись на полу: книги, рукописи, блокноты, компакт-диски, фотографии, даже ноутбук. Обивку мягкой мебели искромсали ножом, набивочный материал торчал наружу. В спальне ножом изрезали матрац, одеяло, простыни, мою одежду. В ванной сняли боковую панель, за которой я хранил воровские инструменты, и теперь они валялись на полу и в ванне. На кухне распахнули все дверцы, выдвинули все ящики, свалили в одну кучу еду и всякую бытовую химию. Дверцы холодильника и морозильной камеры оставили открытыми, так что на полу образовалась лужа воды, которая, добравшись до бакалейно-химической кучи, превратила какую-то ее часть в дурно пахнущую вязкую жижу.

Из кухни мы вернулись в гостиную, и я сразу направился к столу, подняв по пути разбитый средний ящик. Поставил его на стол, сам опустился на колени и залез рукой в нишу, где полагалось находиться этому самому ящику, но, сколько ни шарил пальцами, статуэток нащупать не смог. Я повернулся к Марике, сокрушенно покачал головой.

— Их нет.

— Нет? — повторила она, словно девочка-подросток, которая не хочет верить в очевидное.

— Сожалею, — продолжил я. — Я думал, здесь они в безопасности. В дверь я поставил хорошие замки. И не думал, что кому-нибудь известно о моей роли в этой истории.

— Кто мог узнать?

— Может, о моем аресте написали в газете, и кто-то связал меня с Майклом, а выяснить, где я живу, нетрудно. Короче, все ясно? Тут побывали не случайные грабители. Они бы точно унесли мой ноутбук. Это сделал человек, который ворвался в квартиру в Йордане, когда я там был. Это его работа.

Марике нахмурилась.

— Почему ты так решил?

— Я видел, что он сделал с той квартирой. Все поломал и порезал. Оставил жуткий беспорядок.

— Но кто этот мужчина?

— Ты мне и скажи.

— Но я не знаю. Откуда мне знать?

— Потому что я думаю, что его нанял Майкл. И, скорее всего, сообщил тебе об этом.

— Я уже сказала тебе, что он ничего мне не говорил! — Марике взмахнула рукой, потом нацелила мне в грудь указательный палец. — Не говори так со мной!

Она топнула ножкой и заорала. Я мог бы предложить ей успокоиться — хотя бы из опасения, что она нарушит покой моих соседей, — но подумал, что ее крик чепуха по сравнению с тем шумом, с которым, наверное, вышибали дверь и громили квартиру. Соседей это, вероятно, нисколько не потревожило, вот я и позволил Марике кричать, раз уж того требовала ее душа. Получалось у нее так здорово, что мне тоже захотелось к ней присоединиться. Наконец Марике замолчала и посмотрела на меня так, словно я и только я — причина всех свалившихся на нее бед.

— Ты сказал мне, что они в безопасности. — Она вновь нацелила на меня палец. — Ты — идиот. Ты хранил их в своем столе. Это глупо. Я бы прежде всего заглянула туда.

— А вот ему такая мысль в голову не пришла, иначе он не изрезал бы вполне приличный диван. А теперь придется платить за ремонт!

— Ты шутишь? Думаешь этим меня рассмешить? Я не засмеюсь. Ты глупец. Обезьян нет. Ты — глупый, глупый человек. И только подумать, что я… я… с тобой… — Она сплюнула. — Зачем? Ради этого?

— Ты хочешь сказать, что прикидывалась? — Я похлопал ресницами.

— Глупец! — выкрикнула Марике, потрясая руками. — Глупец!

И принялась пинать искромсанный диван. Потом, — когда избивать мебель, видимо, надоело, — завизжала, пронзила меня полным презрения взглядом и вылетела из квартиры.

После ее ухода я плюхнулся на пятую точку и огляделся, вспоминая комнату, к которой привык и которую успел полюбить. При некотором умственном напряжении я мог бы представить себе, какой она была раньше, но быстро сдался: разительный контраст между тем, что я помнил, и тем, что я видел перед собой, вгонял в депрессию. Да, конечно, то, что я обворовывал других людей, характеризовало меня не с лучшей стороны, но я никогда не оставлял чужой дом в таком состоянии. Мне предстояло потратить многие часы на уборку, а затем убеждать компанию, сдавшую квартиру, что нет никакой нужды обращаться в полицию. Добавьте к этому замену двери, дивана, постельных принадлежностей и, наверное, еще много чего. Я подумал, что этот день обойдется мне слишком дорого, особенно если учесть шесть тысяч евро, отданных Резерфорду, и двадцать — не полученных от Марике.

Полчаса спустя я все еще сидел на полу и собирал волю в кулак, чтобы заставить себя встать и приняться за уборку. И тут под грудой книг зазвонил телефон. Я разбросал книги, нашел трубку, приложил к уху.

— Чарли, — Пьер начал так тепло, словно не разговаривал со мной на протяжении многих лет, — как ты там? Я пытался дозвониться тебе вчера, но ты не брал трубку. Я даже подумал, что ты уехал из Амстердама.

— Я уже подумываю над тем, чтобы уехать, Пьер. Скажи мне, что ты выяснил?

— Насчет обезьян, боюсь, хороших новостей нет. Если они очень старые и вырезаны из слоновой кости, тогда за них можно что-то выручить. Иначе — нет.

— Я думаю, они сделаны из современного материала. Скорее всего, из гипса.

— Тогда стоимость у них нулевая.

— Я предполагал, что ты так скажешь. То есть продать их невозможно?

— Есть несколько коллекционеров. Один — в Швейцарии, я с ним говорил. Он коллекционирует металлических обезьян, скажем, из золота, но обычно их привозят из Японии. Твои его не заинтересовали. Извини, Чарли.

— Нет, все нормально, я этого ожидал. Однако я, Пьер, должен тебе кое-что сказать, и боюсь, это плохие новости.

Тут я, постаравшись обойтись без причитаний, сказал о смерти Майкла. Просто сообщил, когда это произошло, выразил свое сожаление и замолчал, дожидаясь реакции Пьера. Пауза тянулась достаточно долго, наконец Пьер сухо поблагодарил меня.

— Ты хочешь, чтобы я выяснил насчет погребальной службы? — спросил я.

— Нет, благодарю.

— У меня создалось ощущение, что он был хороший человек.

— Да. И блестящий вор.

— В этом я не сомневаюсь. — Я откашлялся. — Послушай, Пьер, не сочти меня бессердечным, но я должен кое о чем тебя спросить. Когда Майкл обратился к тебе с просьбой, ты порекомендовал ему только меня или кого-то еще?

— В Амстердаме? Нет, только тебя, Чарли.

— А к кому бы он обратился, пожелай нанять второго взломщика?

— Этого я не знаю. А зачем ему было нанимать кого-то еще?

— Именно этот вопрос я себе и задаю. Но не волнуйся. Ты и так мне помог.

— Как скажешь, Чарли. Пожалуйста, будь осторожнее, хорошо? Сейчас в Амстердаме неблагоприятный для взломщиков климат.

Ничего нового этим он мне не открыл. Закончив говорить, я потер глаза и застонал, представив, что мне предстоит, поднялся с пола и потащился на кухню к бакалейно-химической куче, пропитанной талой водой. Положил рядом с кучей коробку с хлопьями и упаковку салфеток, встал на них, чтобы не промочить ноги, и откопал в вязкой дряни коробку со стиральным порошком. Насухо вытер руки о брюки, залез в коробку и нащупал в порошке что-то твердое. Оглядел кухню, чтобы убедиться, что никто за мной не наблюдает, и вытащил две статуэтки обезьян, спрятанные в коробке. Смахнул с них пахнущие лимоном гранулы, поднял на уровень глаз и спросил себя, наверное, в тысячный раз: что же в них такого особенного?

Глава 15

Наутро я поднялся рано, что могло показаться удивительным, учитывая предыдущую бессонную ночь в камере полицейского участка; но, с другой стороны, изрезанный матрас не располагал к долгому сну. Ранний подъем нес с собой немало плюсов — я предполагал заполнить утро уборкой, чтобы освободить день для других дел. В девять часов я уже звонил плотнику, дабы он привез и установил новую дверь, в которую еще надо было переставить старые замки. Я, разумеется, мог поменять замки, но особого смысла в этом не было, раз уж старые остались в рабочем состоянии. Тот, кто побывал в моей квартире, с замками возиться не стал.

Выпроводив плотника, я позвонил Генри Резерфорду и спросил, не согласится ли он позавтракать со мной. Он откликнулся с радостью, и мы договорились встретиться в кафе на Вестермаркт, неподалеку от Вестеркерк и дома Анны Франк. Я подъехал первым и выбрал столик у окна. После его прибытия мы поболтали о том, о сем за яичницей с ветчиной и крепким кофе, а потом я поинтересовался, не потратит ли он час, или чуть больше, для похода в библиотеку. Отказа я не встретил (наличные делают людей очень сговорчивыми), и мы пошли вдоль канала Принсенграхт. Солнечный свет заливал жилые баржи и кирпичные дома по обе стороны канала, отражался от поверхности воды. В Центральной библиотеке Резерфорд говорил (на беглом голландском), а я слушал. Очень скоро мы получили доступ к устройству для просмотра микрофишей и сами микрофиши с номерами газет «Де Телеграф» и «НРК-Ханделсблад» двенадцатилетней давности. Девушка, оформив заказ, отвела нас в маленькую комнатку, где Резерфорд снял и повесил на спинку стула пиджак, закатал рукава и принялся за работу. Я тем временем раздобыл второй стул и сел рядом на случай, если смогу чем-то помочь.

Вдвоем мы провели перед агрегатом из прошлого века добрых три часа — возможно, самые скучные три часа моей жизни. Заголовки на голландском сменяли друг друга, ничего мне не говоря. К чести Резерфорда, он ни разу не пожаловался, хотя я время от времени извинялся за то, что так здорово его нагрузил. Он только менял микрофиши, не расслабляясь и не теряя концентрации. Текли часы, и наконец наступил момент, когда я закрыл глаза, но все равно видел сменяющие друг друга черные заголовки на сером фоне. Еще немного, и я, скорее всего, предложил бы Резерфорду прерваться; боюсь, больше мы в библиотеку не пришли бы. Но вдруг Резерфорд радостно вскрикнул и показал мне то, что мы искали, — статья была опубликована на первой полосе одного из октябрьских номеров «Де Телеграф» за 1995 год.

Резерфорд законспектировал статью, после чего мы переместились в маленький бар, расположенный неподалеку от Центральной библиотеки на берегу того же канала. Я заказал сэндвичи с ветчиной и пару стаканов «Хейнекена», и, как только мы утолили первое чувство голода, Резерфорд развернул листок со своими записями и удовлетворил мое любопытство.

— Судя по всему, неудачное ограбление. — Он промокнул губы бумажной салфеткой. — В статье отчет о судебном процессе по делу вашего американского друга. Похоже, он совершил, или хотел совершить, крупнейшую в истории Амстердама кражу алмазов.

— Неужели?

— Именно! Его жертвой стала торговая компания «Ван Зандт», в те времена она была очень известна. Семейная компания. Слышали о такой?

— Мне это название ни о чем не говорит.

— Ничего удивительного. — Он глотнул пива и описал круг свободной рукой, давая понять, что сейчас продолжит. — Ее купили пять или шесть лет назад. Если не ошибаюсь, какой-то южноафриканский транснациональный концерн. А в те годы она занимала в Нидерландах ведущие позиции. О ней слышал каждый голландец.

— Компания занималась алмазами?

Резерфорд поставил стакан на стол.

— Драгоценными камнями, но главным образом алмазами. Как и многие другие голландские ювелирные компании, она импортировала камни из бывших голландских колоний и гранила их в Амстердаме. Фабрика располагалась в Остердоке. Если не ошибаюсь, она занимала несколько зданий. — Он поднял глаза к потолку, словно надеялся прочитать там ответ, набранный самым крупным газетным шрифтом. — Да, совершенно верно. По фасаду тянулось название компании.

— То есть компания была серьезная.

— Не то слово. И бриллиантами они торговали первосортными. Некоторые стоили баснословных денег.

— И Майкл украл у компании алмазы?

— Ну да, хотя сколько, остается загадкой. В статье ясности никакой. Вроде бы какие-то камни нашли в его квартире — собственно, они и стали уликами, но ходили слухи, что украдено гораздо больше, чем нашли. В компании «Ван Зандт», естественно, все это с негодованием отметали.

— Скрывали истинные убытки?

— Похоже на то. Разумеется, им хотелось, чтобы никто не сомневался в надежности их системы охраны.

Я кивнул, проигнорировав взгляд, брошенный Резерфордом на остаток моего сэндвича.

— И Майкл пошел под суд за ограбление?

— За вооруженное ограбление и убийство.

— Он убил охранника.

— Охранника, который работал в компании. — Резерфорд заглянул в свои записи. — Роберта Волкерса, сорока четырех лет от роду. Господин Волкерс потревожил американца, когда тот вскрывал главное хранилище. Американец его застрелил.

— У него был пистолет? — Я отправил в рот последний кусок сэндвича.

— Вроде бы да, — ответил Резерфорд, поджав губы.

— Никогда не слышал о профессиональном взломщике, который идет на дело с пистолетом.

Резерфорд пожал плечами. При его комплекции это телодвижение впечатляло.

— А вот американец пошел. По версии обвинения, он застрелил охранника, но из-за этого так разнервничался, что покинул склад, прежде чем добрался до алмазов, за которыми пришел. А те, что взял, дескать, много не стоили…

— По мнению компании «Ван Зандт»?

— Именно так. Американец не опроверг эту версию, но и не подтвердил ее.

— Его арестовали не сразу?

— На следующий день, — ответил Резерфорд.

— Значит, он мог спрятать самые ценные камни.

— Вполне возможно.

Я запил сэндвич пивом, затем прополоскал им рот, чтобы очистить зубы от остатков еды.

— Что произошло на суде? Майкл признал свою вину?

— Только по части ограбления. В конце концов обвинение упирало на драгоценные камни, которые нашли у него дома. Но вины в убийстве он не признал.

— Как интересно. Как же он все объяснил?

— Сказал, что в глаза не видел охранника.

— Тот дежурил один?

— Нет. — Резерфорд вновь заглянул в записи. — Их было двое, но второй находился в другой части здания, когда произошло ограбление, и ничего не слышал, хотя именно он нашел тело. Я записал его имя и фамилию. Это важно?

— Не знаю, — ответил я. — Скорее, нет, чем да.

— Тем не менее записал. Ага, вот они. Лауис Рейкер.

— Понятно. — Я заметил кое-какие несуразности. — Но почему он сбежал?

— Извините?

— Если он не видел охранника, то почему ушел без алмазов?

— Это хороший вопрос. — Резерфорд откинулся на спинку стула и развел руками, словно хотел обнять весь бар. — Можно предположить, что американец унес все драгоценные камни, которые хотел взять.

— Да, можно предположить. Но, как я понимаю, присяжные рассудили иначе.

— Да. Как бы то ни было, он засветился на месте преступления, у него не имелось алиби.

Я вздохнул, потер щеки руками.

— Все очень запутано, Резерфорд.

— Это всего лишь одна статья. Мы можем вернуться и найти другие. — Он поморщился. — Хотя мне хорошо бы вернуться на работу.

— Конечно, конечно, — покивал я. — Вы и так мне очень помогли. В этой статье, я думаю, достаточно информации.

— Наверное, вы правы. Но есть одна мелочь, о которой я не успел сказать.

Я встретился с ним взглядом.

— И что это за мелочь?

— Догадайся, как звали полицейского, который его арестовал?

— Неужто Бюрграве?

Резерфорд кивнул, озорная улыбка расползлась по его лицу.

— Да, — он поднялся со стула. — Ваш любимый голландец.

Глава 16

— И что все это значит? — спросила меня Виктория, когда я позвонил ей тем же днем. — Какое значение имеет то, что арестовал его именно Бюрграве?

— Точно не знаю. Вероятно, всего лишь совпадение.

— Ты в это не веришь.

— Не верю?

— Нет. Главный герой никогда не верит. Он говорит всем, что имеет место совпадение, но сам думает, что за совпадением что-то да есть. Так он обычно и находит разгадку.

— На этот раз вряд ли. — Я улыбнулся. — Бюрграве — хороший полицейский. Мне он не нравится, но свое дело знает. А в том, что Майкла арестовал именно он, нет ничего необычного. Кто-то должен был его арестовать.

— И этот кто-то расследует его убийство.

— Возможно, он взялся за это дело именно потому, что уже имел дело с Майклом. Не исключаю, что расследование ему поручили по этой самой причине. Такое очень даже возможно.

— Возможно. Но все-таки…

— Все-таки… — Я смотрел в окно, на ветви дерева, растущего у дома, на надвигающиеся серые облака, грозящие выплеснуться дождем. — Ты читаешь слишком много детективов.

— Читаю. Это моя работа.

— Но иногда у меня возникает ощущение, что ты заработалась. — Я приподнялся, наклонился к окну, посмотрел на запад, где небо еще оставалось синим. — Скажи мне, когда ты в последний раз ходила на свидание?

— Ты про настоящее свидание? Не воображаемое?

— Настоящее.

— Так уж вышло, что вчера вечером.

— Ох! — Я опустился на стул.

— Но ты можешь не волноваться. Ничего путного не получилось. Он — брат одной из моих подруг.

— Намечались серьезные отношения?

— Потенциально. Но не сложилось. У него вставные зубы.

— Правда? И сколько же ему лет?

— Тридцать два, — строго ответила она. — Как и мне.

— И у него вставные зубы?

— Челюсти. Он даже вынул и показал их мне.

— Я отстал от жизни? Представить себе не мог, что пренебрежение зубной гигиеной так возбуждает.

— Ха-ха. На самом деле я его пожалела. С ним произошел несчастный случай. Видишь ли, он — рабочий сцены в театре, и ему ударила по лицу незакрепленная рукоятка лебедки.

— Ой-ей-ей!

— Вот именно, ой-ей-ей!

— Предъявленные челюсти тебе понравились?

— Они были желтыми! Не канареечного цвета, но все же. И я не могла оторвать от них глаз. Вот он и вытащил их, чтобы успокоить меня.

— Только ты не успокоилась.

— Это точно. Дело в том, что он, вытащив зубы, продолжал говорить. А его десны… Они были… ужасные, Чарли.

— Наверное, когда-то он был симпатичным парнем.

— Он и сейчас симпатичный парень. Но, представь себе, просыпаться каждое утро и видеть эти десны. Бр-р-р!.. Для меня это чересчур. Однако теперь тебе понятно, что я живу настоящей жизнью. Иной раз она удивительней, чем книги, которые я читаю.

— Да уж.

— Но все это сущая ерунда в сравнении с историей, в которую угодил ты. Вот уже где все бурлит, не так ли?

Я вздохнул.

— Мне от этого бурления только хлопоты. Какие-то люди залезли в мою квартиру. Я посидел в полицейской камере. И остается только гадать, что еще меня ждет.

— Может, ты что-то подхватил от блондинки.

— Вик!

— Такое возможно.

— Давай без шуточек, и так тошно.

— Ты сообразишь, что к чему, я уверена.

— Соображу? Я до сих пор не знаю, хочу ли я этого.

— Но разве у тебя есть выбор? Жизнь, похоже, плетет против тебя заговор.

— Господи!

— Это правда. Чарли, пока ты не решишь эту головоломку, покоя тебе не будет.

— Во всяком случае, от тебя. Послушай, а если я переложу все на Бюрграве?

— Гения, который тебя арестовал?

— Возможно, не такое это неправильное решение.

— Он ищет убийцу. Но ты — не убийца.

— Нет.

— Тогда кто?

— Если б я знал… — Я услышал легкое постукивание по стеклу, поднял голову, увидел первые капли дождя. Они сливались одна с другой, образуя текущие вниз ручейки. — И, честно говоря, меня больше интересуют обезьяны. Пьер говорит, что они ничего не стоят, но ты видишь, что тут из-за них творится. На что только не идут люди, чтобы заполучить их.

— Блондинка — характерный пример.

— Благодарю.

— Выходит, обезьяны — ключ к разгадке?

— Думаю, да.

Небо разверзлось, дождь полил, как из ведра, ветви растущего за окном дерева даже пригнуло.

— Или обезьяны, или тот, кто приходил за ними к Бритоголовому и вломился в твою квартиру, — добавила Виктория.

— Да. — Я посмотрел на телефон; дождь продолжал хлестать по окну. — Наверное, все так.

— Ты в этом не уверен?

— По правде говоря, сомневаюсь, что это один и тот же человек. — Я развернулся на стуле, оглядел комнату, чтобы освежить память. — Да, в квартиру вломились, как к Бритоголовому. Но есть и различия. Если забыть про общий беспорядок и порезанные ножом обивку, простыни, одеяла, остается дверь.

— Входная дверь, которую ты нашел на полу.

— Совершенно верно. Тот, кто побывал в моей квартире, высверлил петли, а уж потом вышиб дверь. А тот, кто приходил к Бритоголовому, воспользовался кувалдой или чем-то тяжелым, чтобы дверь проломить. Грубо, знаешь ли, но сработало.

— И разница действительно велика?

— Думаю, да. Высверлить петли — более тонкая работа, она требует больше времени. Зачем ему было это, если кувалда дает нужный результат?

— Может, твоя дверь была прочнее.

— Едва ли. Моя дверь не устояла бы перед кувалдой.

— Понятно, — говорила Виктория медленно, словно собираясь с мыслями. — Если это кто-то другой, то кто?

— Спроси другое: за чем он приходил?

— За обезьянами.

— Правильно. А зачем они им понадобились?

— Мы этого не знаем. Мы ходим кругами.

— Нет, если сделать одно допущение.

— Какое допущение?

— У того, кто вломился в мою квартиру, уже была третья обезьяна.

Я ждал, но недолго. Виктории не составило труда сделать вывод.

— Ага. И он хотел заполучить весь комплект.

— Естественно.

— То есть речь идет о Бритоголовом и Дохлом?

— Я ставлю на них. Мы можем вычеркнуть того, кто приходил к Бритоголовому, — это не его стиль. Впрочем, если бы это был он, у меня нет возможности выйти на него.

— Хорошо. Вычеркиваю его из списка. Что теперь?

— Я хочу выяснить, что такого важного в этих обезьянах.

— И как ты собираешься это сделать?

— Есть кое-какие идеи.

— Какие? Скажи мне.

— Пока не могу. Вдруг они заведут в тупик.

— Чарли, я начинаю думать, что ты пишешь слишком много детективов.

— Ха! — Я мрачно посмотрел на стол. — Вот это мне сейчас не грозит. Я еще не решил проблему с портфелем.

— Я как раз думала об этом. Но все колебалась, спросить тебя или нет.

— Занимался другими делами, знаешь ли.

— Знаю. Но я подумала, может, в тюремной камере, чтобы не терять времени даром, ты…

— Ничего не вышло. Я пытался, но безрезультатно. Как насчет тебя?

— Писатель — ты, Чарли, а не я.

— Ах да, конечно, я об этом забыл. Потому-то мне и платят такие большие деньги, не так ли?

Глава 17

Он дожидался меня около моего дома. Я спустился по ступенькам, мокрым от недавнего ливня, вставил наушники плеера под лыжную шапочку и повернул на запад, не слыша автомобиля, который покатился следом по влажной брусчатке. И только когда автомобиль чуть обогнал меня, я увидел, что водитель глядит на меня, опершись на пассажирское сиденье. Я снял наушники и наклонился к окошку с опущенным стеклом.

— Инспектор Бюрграве, — я говорил очень вежливо, — вы случайно проезжали мимо?

Он сурово глянул на меня.

— Садитесь в машину. — Лишенный эмоций, механический голос.

Я склонил голову набок, всмотрелся в него. Щетина на щеках, мятая одежда, налитые кровью глаза за стеклами очков, что-то засохло в уголках рта. Выглядел он так, словно бодрствовал всю ночь, но я не мог заставить себя поверить, что ночь он провел в автомобиле, дожидаясь, пока я выйду из дома. Такой человек, как Бюрграве, поднялся бы ко мне сам.

— Залезайте, — повторил он.

— Я арестован?

— Просто залезайте в машину.

— Так это неофициальный визит. Боюсь, на это утро у меня другие планы. Может, пообщаемся в другое время?

Бюрграве так сжал руль, что побелели костяшки пальцев. Он глубоко вдохнул, потом неопределенно взмахнул рукой.

— Давайте просто покатаемся.

— Нет, не сегодня. — Я зашагал по тротуару.

Бюрграве включил первую передачу и медленно поехал, держась рядом, колеса расплескивали лужи. Какое-то время он молчал, и у меня сложилось ощущение, что он собирался с мыслями. А может быть, он просто пытался взять под контроль распиравшую его злость.

— Вы не убивали американца, — наконец выдавил он из себя, словно объясняя ситуацию ребенку. — Теперь я это знаю. Но вы были у него, на Сент-Якобсстрат, в тот вечер.

Я встретился с ним взглядом.

— Детектив-инспектор Ример знает, что вы поехали сюда? — спросил я.

Бюрграве аж зарычал.

— Вы были с ним на Якобсстрат, — повторил он. Не перейти на крик далось ему с немалым трудом.

— Вы знаете о Бритоголовом и Дохлом, — продолжил я. — Я имею в виду тех двух мужчин, с которыми Майкл вернулся в свою квартиру. Марике говорила вам о них.

Он ждал продолжения, настороженно глядя на меня.

— Но вы арестовали меня вместо того, чтобы заняться ими. И с тех пор я гадаю, почему?

— Вы мне солгали.

— Люди лгут полицейским постоянно. И за это их нечасто усаживают на ночь в кутузку.

Уголки рта инспектора искривились в некоем подобии улыбки. Ему нравилось, что он доставил мне немало неприятных минут, и меня это тревожило. Я остановился, и он нажал на педаль тормоза своего «Мерседеса».

— Я не знаю, что вам от меня нужно, — сказал я.

Он не ответил. Какое-то время мы смотрели друг на друга, словно пытались разглядеть что-то неуловимое, но важное; двигатель «Мерседеса» урчал на холостых оборотах. Конечно же, Бюрграве появился здесь не случайно, но причину этого я, разумеется, знать не мог.

— Вы что-то хотите мне сказать, инспектор? Если да, то я готов выслушать все, чем вы соблаговолите со мной поделиться. Вы понимаете, вопросов у меня пока больше, чем ответов.

Он задумался. Лицо его смягчилось, и я подумал, что он готов говорить откровенно. Но потом глаза инспектора затуманились, нижняя челюсть закаменела, он вновь сжал руль. Затем покачал головой, словно убеждая себя, что едва не принял неверное решение, нажал на педаль газа, и автомобиль, набирая скорость, покатил по мокрой мостовой.


В этот момент я задался вопросом, что, может, мне стоило согласиться и сесть на переднее сиденье, как предлагал Бюрграве. И тогда, возможно, он сказал бы все то, что почти собрался сказать. Впрочем, я ни в чем не был уверен. Он мне не доверял, и не без причины, — так с чего он стал бы говорить больше, чем мне следовало знать? И что он хотел услышать от меня?

Тем не менее у меня осталось чувство неудовлетворенности. Не отпускала мысль, что я упустил хорошую возможность, пусть и оставалось неясным, в чем она заключалась. А может, наоборот, я себя от чего-то спас. Может, Бюрграве собирался заманить меня в ловушку. Привезти в уединенное место и выбить всю информацию об обезьянах. Ох уж эти «может». Слишком много их набралось, слишком много накопилось вопросов без ответа, и они застилали туманом мозг, мешали думать ясно и четко.

Я прошагал короткое расстояние от моей улицы до моста Остердокскаде, за которым начинался Остердок. Слева от меня высился впечатляющий, из красного кирпича, фасад Центрального вокзала, сердца железнодорожной системы Нидерландов, обиталища многочисленных оборванцев, бродяг, наркоманов с остекленевшими глазами, проституток, которые не могут позволить себе работать за стеклом, и студентов с рюкзаками, набитыми книгами. Справа тянулись доки. Я облокотился на мокрые железные перила моста. Подо мной текла темная, в разводах нефти вода. Мусор большого города покачивался у бетонных стен канала. У причалов стояли буксиры, прогулочные кораблики и даже старый круизный лайнер, переделанный в дешевый отель для студентов. Чуть поодаль виднелись древние жилые баржи, ожидавшие то ли капитального ремонта, то ли разрезки на металлолом. Рядом с некоторыми качались резиновые надувные лодки.

По периметру док огораживали промышленные корпуса с различными производствами и складами химикалий, разделенные забетонированными дворами, где складировались деревянные подносы и стояли погрузчики; там же сверкали «БМВ» и «Мерседесы» хозяев. Иногда двор пересекали рабочие в выцветших комбинезонах, высоких ботинках, с касками на головах. Они или курили, или разговаривали по рации.

Ветер проносился через доки и со всей силы набрасывался на меня. От него не могли уберечь ни толстая ткань пальто, ни шерстяная шапка, ни перчатки. На ходу я согревал руки дыханием, тер их друг о друга, прижимал подбородок к груди, чтобы защитить голую шею, и очень надеялся, что не превращусь в сосульку до того, как найду нужные мне здания.

Наконец, чуть ли не у дальнего края доков, я добрался до комплекса из трех шестиэтажных кирпичных зданий, связанных переходами на уровне четвертого этажа. Все здания пустовали и, похоже, не первый год. Стекла в большинстве окон, выходящих на бухту, давно выбили, а подойдя ближе, я увидел (ворота здесь отсутствовали) траву, пробивающуюся сквозь бетон, какие-то металлические клетки, сгоревший остов «Рено-19». На фасаде среднего здания едва различались огромные выцветшие буквы, которые складывались в два слова: «ВАН ЗАНДТ».

Честно говоря, я не знал, зачем сюда пришел. Может, надеялся найти какого-нибудь служащего компании, который, фантазировал я, трудился здесь двенадцатью годами раньше, но потом у него не сложилась жизнь. Он стал бродягой и теперь вот греет руки над костерком, с нетерпением дожидаясь человека, который захочет поговорить с ним о тех славных временах (то есть меня). Цель его состоит в том, чтобы поделиться сведениями, такими же бесценными, как алмазы, который украл (или не украл) американец. Но бродягу я не нашел. Я вообще ничего не нашел, кроме холода и пустоты. От прежнего процветающего предприятия остался один остов.

Глава 18

Вернувшись домой, я налил себе кружку горячего чая, поджарил гренок и долго рылся в бумажнике, пока не нашел визитку Генри Резерфорда. Автоответчик голосом Резерфорда — правда, с металлическими нотками — предложил оставить сообщение после звукового сигнала. Что я и сделал, ограничившись минимумом слов.

Затем вернул трубку на рычаг, откинулся на спинку стула, положил ноги на стол, пирамидкой сложил пальцы под подбородком и какое-то время посидел, не шевелясь. Со стороны я выглядел так, будто обдумывал весьма сложные проблемы. Но на самом деле я ни о чем особом не думал. Иногда это приятно — посидеть, положив подбородок на кончики пальцев, а ноги — на стол, тупо уставившись в дальний конец комнаты. У меня даже возникло желание поиграть — откинуться назад еще сильнее и начать падать, а в последний момент остановить падение, зацепившись ногами за стол. Наверное, я мог бы просидеть так долго — во всяком случае, до темноты точно бы просидел, но зазвонил телефон; я снял трубку и прежде слов услышал тяжелое, неровное дыхание.

— Чарли, — выдохнул Резерфорд, — вы позвонили и оставили мне сообщение.

— Оставил, — согласился я. — Вам нехорошо? Что-то голос у вас не очень.

— Просто поднимался в кабинет по лестнице. Четыре этажа. Чертов лифт опять сломался. Клянусь, они делают это специально, чтобы мы не теряли форму.

— А вы считаете, что толку от этого нет?

— Да ладно. Дайте только чуть отдышаться. Сейчас сердце успокоится, и я снова буду в форме. Вам что-то нужно? Я могу чем-то помочь?

— Эта компания «Ван Зандт», о которой мы говорили… Которую ограбил Майкл. Я вот подумал… вы упомянули, что это была семейная фирма?

— Совершенно верно.

— Остался в Амстердаме кто-то из Ван Зандтов? Вы не знаете?

— Один точно остался, — ответил Резерфорд. — Живет около Музейного квартала. Отшельник, иначе и не сказать.

— У вас есть его адрес?

— Я могу узнать. Но сомневаюсь, что вам от этого будет прок.

— Посмотрим. Может, он поговорит со мной. Хуже от этого не будет.

— Вы только потеряете время. Мне пойти с вами? Я знаю неподалеку отличный ресторан и…

— Нет, нет. Незачем вам лишний раз спускаться и подниматься по лестнице. Если снабдите меня адресом, этого будет достаточно.

— Я скажу секретарше. Она перезвонит вам, как только найдет адрес.

Как обычно, слова у него не разошлись с делами. Не прошло и десяти минут, как раздался звонок. Неведомая мне голландка нарочито деловым голосом продиктовала адрес и контактный телефон господина Нилса Ван Зандта, даже не полюбопытствовав, с кем говорит. Я хотел поблагодарить ее за хлопоты, но она положила трубку, прежде чем я успел вымолвить хоть одно слово. Тут вот что любопытно: голландцы прямолинейны, но не грубы. Зачем обрамлять конкретную информацию вежливыми вступлением и послесловием, спросят они. Нужно просто сообщить то, что человека интересует. Удивительно, но если моя рациональная часть полностью соглашается с таким подходом, то эмоциональная — всякий раз возмущена. Последний случай не стал исключением. Я изумленно покачивал головой, кладя трубку на рычаг. Мысли о голландском стиле общения не покидали меня, когда я отправился к Центральному вокзалу, чтобы там сесть на трамвай и доехать до Музейной площади.

Уже стемнело, когда я добрался до похожего на замок Рейксмюсеума, прошел через арку в средней части здания по освещенной декоративными фонарями дорожке. Миновав музей, я оказался на берегу подсвеченного пруда, над которым поднимался легкий туман. Рядом сияло неоном и гремело музыкой кафе-бар, но я им не соблазнился и повернул на север в поисках резиденции Ван Зандта.

Дом производил впечатление скорее не размерами, а тем, что стоял на отдельном участке с лужайкой. Лужайка была великолепной, чему поспособствовали дожди, обильно поливавшие город в последние месяцы. Сочную подстриженную траву освещали два фонаря у входа на участок и мягкий янтарный свет, льющийся из окон первого этажа. К парадной двери вела усыпанная мелким гравием дорожка, вдоль которой росли искусно подстриженные в виде конусов карликовые деревья. Я бы с удовольствием прошел по этой дорожке к декоративной латунной колотушке на двери, но путь преграждала золоченая калитка. Зато имелся аппарат внутренней связи. Я нажал кнопку и наклонился к микрофону.

— Добрый вечер, — начал я. — Господин Ван Зандт дома?

— Кто вы?

— Меня зовут Чарльз Ховард. Я бы хотел поговорить с господином Ван Зандтом.

— Вы не договаривались о встрече?

— Нет, — признался я. — Но я буду признателен, если он сможет уделить мне пять минут.

— Без предварительной договоренности это невозможно.

— И как мне договориться о встрече с ним?

— Позвоните утром по телефону.

— А сейчас договориться нельзя?

— Уже слишком поздно.

На этом связь оборвалась. Все та же голландская рациональность — я был возмущен до глубины души. Живущий во мне ребенок требовал устроить скандал, но умудренный опытом взрослый быстро взял верх. Сквозь прутья калитки я с тоской оглядел дом. Меня так и подмывало перемахнуть через забор и проникнуть в дом через окно, и все это исключительно для того, чтобы поговорить с Ван Зандтом, минуя даму, которая отвечала по домофону. Но, скорее всего, все закончилось бы вызовом полиции, что, учитывая недавние события, хорошего не сулило.

С неохотой я повернулся и зашагал по улице, застроенной такими же, как и у Ван Зандта, домами, хотя калитки перегораживали подход далеко не ко всем.

Фонари, мимо которых я проходил, служили для того, чтобы облегчить дорогу гостям, но не отпугивать воров. В другой вечер я бы, пожалуй, подумал о легкой добыче на этой улице, но сейчас меня занимало совсем другое — да и при наличии такого противника, как Бюрграве, мне было не до краж.

Я дошел до конца улицы, повернул налево, снова налево и оказался перед входом в музей Ван Гога. До закрытия оставались считаные минуты, и последние посетители спускались по бетонным ступеням, многие несли в руках тубусы. Несомненно, в большинстве лежали репродукции чертовых подсолнухов. Без них не обходится ни одна витрина сувенирных магазинов, они смотрят на тебя с открыток, футболок, полотенец, кофейных кружек. Они украшают коврики для мыши, бейсболки, коробки с пазлами. Как будто Ван Гог ничего больше не нарисовал!

От музея Ван Гога я дошел до трамвайной остановки и обнаружил, что стою напротив «Алмазного дома Костерса».[6] Я не из тех, кто верит в знамения, судьбу, космическое равновесие и все такое, но, честно говоря, мне не хватило здравомыслия, чтобы принять это за совпадение. А если не брать в расчет версию совпадения, то получалось, что мне предлагалось еще раз попытать счастья с домом Ван Зандта. Не следовало смиряться с поражением, к тому же настойчивость, это я знал по собственному опыту, обычно приводила к разрешению проблемы, пусть и не всегда удавалось добиться желаемого. Если мои шансы поговорить с Ван Зандтом равняются нулю, имело смысл выяснить это прямо сейчас, а не тратить утром время на телефонные разговоры.

Приняв решение, я пересек трамвайные пути и вновь направился к Ян-Лёйкенстрат. И когда уже подходил к нужному мне дому, знакомая калитка открылась (иначе быть не могло), и из нее деловой походкой вышла хорошо одетая женщина в бежевом плаще, светлых колготках, туфлях на высоком каблуке и с сумкой в руке. Ее волосы были собраны назатылке в тугой пучок. Я подождал, пока она закроет калитку за собой, потом — пока она свернет за угол. У меня не было ни малейших сомнений, что именно она разговаривала со мной по домофону, а теперь закончила работу и идет домой. Едва она скрылась из виду, я подошел к калитке и нажал кнопку домофона.

На этот раз ответа пришлось ждать долго, и я стал всматриваться в освещенные окна первого этажа, надеясь уловить в них какое-то движение, но тщетно. Возможно, в доме никого не было, но я все-таки предполагал обратное. Женщина, с которой я говорил, не подтвердила, что Ван Зандт дома, но что-то подсказывало мне: так оно и есть. Резерфорд назвал его затворником, а домоправительница, конечно, могла, чтобы отпугнуть воров, оставить свет в одной-двух комнатах, но не во всем же доме!

Я собрался было нажать кнопку вторично, когда мое терпение вознаградилось. Голоса из динамика я не услышал, зато послышалось короткое жужжание, и замок на калитке отомкнулся. Я ее открыл и по дорожке направился к двери. Мелкий гравий хрустел под ногами, словно с каждым шагом я давил тысячу маленьких жучков. Наконец я добрался до двери, поднял латунную колотушку и постучал по дереву.

Мне ответила тишина.

Я выждал какое-то время, постучал вновь. На этот раз из дома раздались крики. Мой голландский по-прежнему оставлял желать лучшего, но у меня создалось впечатление, что меня бранят на все лады. И что все это значило? Хозяин хотел, чтобы я воспользовался отмычками и вошел сам?

Я стукнул третий раз, и крики заметно приблизились. А кроме того, стали яростнее, словно человек, который кричал, двигался очень медленно, зато с каждым шагом раздражение его нарастало. Скоро голос вплотную приблизился к двери, и, наконец, повернулся барашек замка, дверь приоткрылась, и в проеме появилась злобная старческая физиономия.

Дело в том, что иногда внешность персонажей моих книг я «срисовываю» с людей, которых встречаю в жизни. Думаю, раз или два я просто вставил в романы моих знакомых. Гораздо чаще в моих героях смешиваются черты двух или трех людей — к примеру, старого родственника, кондуктора, встреченного накануне, и телевизионного комментатора. Иногда я описываю внешность человека, глядя на снимок в журнале, а черты его характера заимствую у исторической личности; кое-кому не везет, поскольку я награждаю его болезнью, о которой прочитал в справочнике. Но никогда раньше я не сталкивался с живым воплощением персонажа, который ранее существовал только в моем воображении. Невероятно, но я увидел перед собой дворецкого Артура, и сходство было столь велико, что я не буду описывать Нилса Ван Зандта, а просто приведу несколько строк, посвященных ему в моей книге.

«Кожа старика свидетельствовала о том, что жизнь у него выдалась не праздная. Сухая, съежившаяся, скукоженная, она собиралась морщинами на лбу и в уголках глаз. Там, где натягивалась, к примеру на переносице, она выглядела тонкой, как кисея, тогда как на шее скручивалась, превращаясь в истертые веревки. Его седые волосы заметно поредели, стали мягкими, как пух, из них торчали здоровенные уши, похожие на клоки ваты, какими затыкают горлышко в пузырьках с таблетками. Серые слезящиеся глаза напоминали гальку на морском берегу, и он смотрел сквозь меня, совсем как слепой. Спина у него согнулась, плечи ссутулились, и ходил он, опираясь на трость из темного дерева. Черный костюм дворецкого висел на нем, как на вешалке, белая рубашка пожелтела у воротника, а галстук-бабочку последний раз завязывали, должно быть, в том самом году, когда затонул „Титаник“».

Нет, конечно, открывший дверь старик не был одет в костюм дворецкого, но в остальном сходство оказалось просто невероятным. Как ни странно, но точно так же отреагировал и хозяин дома — правда, он сразу прижал руку к сердцу и привалился к дверному косяку; губы его беззвучно раскрывались и закрывались, как у выброшенной на берег рыбы. Потом он посмотрел на меня, печально покачал головой, зубы сжались, глаза блеснули. Затем он что-то залопотал на голландском.

— Подождите! — Я вскинул руки. — Видите ли, я — англичанин. Извините, если напугал вас.

Он замолчал, не закончив предложения. Потом перешел на слова, которые я мог понять.

— Кто вы? — Он прищурился.

— Меня зовут Чарли Ховард. Вы — господин Ван Зандт? Я бы хотел поговорить с вами, если не возражаете.

— Вы не договаривались о встрече со мной?

— Нет.

— Тогда вы должны уйти. Я подумал, что вернулась моя домоправительница. Я решил, что она забыла ключи.

— Она только что ушла.

— Тогда она подала вам хороший пример.

И он начал закрывать дверь. Рефлекторно я вставил ногу в щель между дверью и косяком. В глазах старика мелькнула тревога. Щеки затряслись. Я уверен, в тот момент он подумал, что я на него наброшусь.

— Я только хочу поговорить. Пожалуйста, дело важное.

Он покачал головой и вновь попытался захлопнуть дверь, и, если бы не моя нога, добился бы своего. Но дверь отскочила от моей туфли.

— Уберите ногу, — сказал он дребезжащим голосом.

— Я отниму у вас лишь несколько минут.

— Я вызову полицию.

— Послушайте, речь пойдет о Майкле Парке.

Имя произвело впечатление. Старик перестал нажимать на дверь. Настороженно смотрел на меня, и я понял, что должен сказать.

— Он мертв, господин Ван Зандт. Я пришел сюда, чтобы сообщить вам об этом.

Глава 19

Нилс Ван Зандт привел меня, как я понял, в библиотеку, Здесь стены от пола до потолка занимали стеллажи с книгами, многие с кожаными корешками — они напомнили мне футляры для видеокассет 1980-х годов. Возможно, он купил все это, чтобы заполнить полки и выглядеть в глазах гостей интеллектуалом, но я так не думал. У меня создалось ощущение, что он проводил в этой комнате много времени. У окна стоял заваленный книгами стол, на котором стояла пишущая машинка. Если Ван Зандт и предпочитал, как говорил Резерфорд, не выходить из дома, он не тратил время попусту.

Я подумал, что бар в углу — совсем не помеха работе с книгами. Ван Зандт указал мне на кресло у внушительных размеров камина, а сам направился к бару и налил в два стакана бурбон. Он не стал спрашивать, отдаю ли я предпочтение бурбону, просто решил, что я его пью. И не поставил под сомнение смерть Майкла, просто поверил мне на слово. Новость потрясла его, и я решил, что дрожь в руке, которой он держал щипцы для кубиков льда, вызвана не только возрастом.

— Как он умер? — спросил Ван Зандт, хищно посмотрев на меня. Щипцы с двумя кубиками льда зависли над одним из стаканов.

— Насильственной смертью. От побоев.

Брови Ван Зандта взлетели вверх, но не от удивления. Скорее, он этим показывал, что подтвердилось еще одно из его предположений.

— Это случилось в тюрьме?

— Нет, — ответил я. — В Амстердаме. Примерно через неделю после его освобождения.

Ван Зандт бросил кубики в стакан, поджал губы.

— Мне не сообщили.

— Полиция? Меня это не удивляет. Упущений у них много.

— Большинство из них — дураки. Они поймали убийцу?

— Еще нет.

— Они знают, кто он?

— Вопрос не по адресу.

Ван Зандт, опираясь на трость, дохромал до меня и протянул стакан. Какое-то время я не торопился с глотком, боясь, что бурбон обожжет горло. Крепкие напитки я не жалую. Пиво — да. Вино — в некоторых случаях. Но виски? Бурбон? Я так к ним и не пристрастился. Иногда мог выпить, но удовольствия не получал.

Ван Зандт осторожно опустился в кресло по другую сторону камина, потянулся к полену, бросил в огонь. Взметнулись искры. Он откинулся на спинку, пригубил бурбон.

— Вы, наверное, удивлены моим приходом.

Ван Зандт молча смотрел на меня. Языки пламени отражались бликами в содержимом его стакана.

— Дело в том, что я писатель, — продолжил я. — Майкл Парк хотел меня нанять.

— Нанять вас?

— Чтобы я написал его мемуары. На такие книги сейчас устойчивый спрос. Мемуары преступников прекрасно продаются и в Европе, и в Штатах. Он хотел, чтобы я написал его историю.

Ван Зандт опустил стакан на колено, склонил голову набок, сощурился.

— Для вас обычное дело — писать книги за убийцу?

— Он утверждал, что ни в чем не виновен.

Ван Зандт рассмеялся, но как-то неискренне. Картинный получился смех, какой-то лающий. Он словно давал мне понять, что утверждение это находит глубоко ошибочным, и удивляется, как я мог поверить в такую явную ложь.

— Невиновен, — слово Ван Зандт выплюнул, словно оно было вымочено в уксусе. — Он был убийцей.

— При всем уважении к вам, сэр, у меня такого впечатления не сложилось.

— Разумеется. — Ван Зандт махнул свободной рукой. — Он представился вором, так? А ведь он застрелил одного из наших охранников. И ради чего? Ради пригоршни дешевых алмазов. Бурбон в вашем стакане стоит дороже. Стакан стоит дороже.

Вот тут я попробовал бурбон. Сразу понял, что качество на высоте, и дал себе зарок: если уж расширять диапазон спиртного, которое пью, то всегда останавливать выбор на лучшем. Язык закололо тысячами иголок. Я осторожно проглотил бурбон и подавил кашель.

— Ходили слухи, — я чуть осип, — что унес он гораздо больше, чем несколько дешевых алмазов.

— Не было такого. — Ван Зандт расправил плечи. — Он солгал вам и в этом.

— Эту информацию я получил не от него, а узнал из газет. После того, как его избили. Видите ли, меня заинтересовала эта история.

— Журналисты, — пренебрежительно фыркнул Ван Зандт.

— Об этом написали не в одной газете.

— И что?

— Если это ложь, то, я подумал, что, возможно, вы скажете мне правду.

— Вы по-прежнему собираетесь написать эту книгу? — Он изогнул бровь.

— Я думаю об этом. И пока у меня два варианта. Я могу написать ее или располагая фактами, или исходя из того, что мне уже известно. Возможно, сведения эти далеки от действительности, но это все, что у меня есть.

Глаза Ван Зандта блеснули. По губам пробежала легкая улыбка.

— Вы призываете меня установить истину?

— Нет, я взываю к вашей любви к книгам, — я обвел рукой библиотеку, — к печатному слову.

— Ха! Думаю, эту вашу книгу не поставят на полку с Шекспиром.

Я пожал плечами.

— Само собой, она должна быть более понятна современному читателю.

— Это будет мусор.

— Возможно. Без вашей помощи.

Ван Зандт отпил бурбона, морщинистая шея подергивалась, когда он глотал напиток. Он посмотрел на меня, и в глазах появилось что-то новое, похожее на искорки веселья, — словно я сильно его забавлял. Очень уж он напоминал кота, играющего с беспомощной мышкой.

— В компании «Ван Зандт» не принято обсуждать вопросы обеспечения безопасности. Я это знаю, потому что был директором службы безопасности.

— Компании «Ван Зандт» уже нет. Так что о безопасности можно не беспокоиться.

Он задумался — никак не мог решить, как строить дальнейший разговор. Но я видел: выговориться ему хочется. Обычная проблема с хранением тайн — слишком велико искушение поделиться ими.

— Давайте забудем про алмазы, — предложил я. — Пусть о них говорят другие. Меня интересует, как развивались события в ту ночь, когда убили Роберта Волкерса. Вот что хотят знать мои читатели. Как происходило ограбление.

— И как произошло убийство?

— Возможно. Но почему бы не начать с более простого? Хуже ведь не будет? Я уверен, что у вас была первоклассная система обеспечения безопасности. Может быть, вы мне ее опишете?

Я сунул руку в карман пиджака, достал перекидной блокнот и ручку. Ван Зандт, втянув щеки, пристально следил за моими манипуляциями.

— У нас была лучшая система безопасности в Амстердаме, — изрек он.

— Я в этом не сомневаюсь.

— Для меня это вопрос принципа. Я следил за тем, чтобы в нее вкладывались деньги. Вот почему у нас было так мало… происшествий.

— Понимаю. Но как она работала? У вас был сейф или что-то подобное?

Ван Зандт молча кивнул, словно подтверждая, что я двигаюсь в правильном направлении, но в пункт назначения еще не прибыл.

— Хранилище?

— Я сконструировал его сам, — ответил он. — Из очень хорошей стали. Толщина стен составляла двадцать сантиметров.

Он развел дрожащие руки на надлежащее расстояние.

— Ничего подобного нигде не было, так? — я подыгрывал ему.

— Пять стальных засовов. Как минимум три замка.

— Неужели? Три?

Он улыбнулся.

— Это важно для вашей книги.

— Не то слово, — ответил я, а в блокноте записал, что на самом деле замок был один, максимум два. — И где находилось хранилище?

— На фабрике.

— Где на фабрике?

— В центральной ее части. — Он выпрямился в кресле.

— Правда? Вы не стали размещать его в каком-нибудь укромном месте?

Ван Зандт просиял, словно я задал вопрос, которого он давно ждал.

— Хранилище было очень надежным. Мы хотели, чтобы люди знали об этом. В конце каждого дня туда свозились все алмазы и бриллианты.

— Все до единого? Вроде бы рискованно.

— Никакого риска. Построили хранилище на бетонном основании толщиной в несколько футов. Вокруг соорудили железобетонную стену. Была еще и клетка.

— Клетка?

— Из толстых стальных стержней. Вот таких. — Пальцами он показал диаметр каждого стержня.

— Их можно было разрезать ацетиленовым резаком?

Он отрицательно покачал головой:

— На это ушел бы не один час.

— Понятно. Разве замок не был слабым местом?

— Какой именно?

— Ах да, ведь их было несколько.

— Напишите — пять. — Он энергично указал на блокнот.

— Их было пять?

— Замков хватало, — ушел Ван Зандт от прямого ответа.

— Как я понимаю, охранников тоже хватало. Сколько их, кстати, работало в одну смену?

Ван Зандт сделал вид, что размышляет, отвечать или нет. Поднес стакан ко рту, отпил. Наконец решился.

— Четверо днем, двое — ночью.

— Всегда?

— Всегда.

— Вы помните, как звали охранника, который работал в паре с Робертом Волкерсом, когда того убили?

Ван Зандт замялся.

— Не помню.

— Вы уверены?

— Прошло столько лет.

— Но второй такой ночи не было. Вы действительно не помните?

— Нет. — Он решительно покачал головой.

Я поймал его взгляд — глаза были спокойны, как горное озеро. Я просмотрел свои записи: вроде бы получалось неплохо, почерпнуть из нашего разговора удалось немало — пусть мне и пришлось разыгрывать роль биографа. Но мои вопросы не вели к конкретной цели, и я чувствовал, что в какой-то момент разговор ушел куда-то в сторону. Ван Зандт рассказал мне больше, чем я ожидал, но все равно говорил лишь то, что считал нужным. Поэтому я решил оставить в стороне факты и нажать на эмоции. Вдруг он раскроется?

— Пожалуйста, скажите, что вы думаете о Майкле Парке.

— Он — убийца.

— Да, но что вы думаете о нем?

Ван Зандт пожал плечами, поднял трость.

— Какое это имеет значение? Он застрелил человека, у которого была семья — жена и дочь. Я испытывал те же чувства, что и все.

— Да, но какие именно. Злость?

Он поджал губы.

— Ненависть?

Он покачал головой.

— Несмотря на то, что он взял ваши алмазы?

Ван Зандт погрозил мне пальцем, клацнул языком.

— Вы меня оскорбляете! И ради чего? Из-за этого американца? Кто он вам? Он — ничто. Он — вот! — Старик достал со дна стакана тающий кубик льда.

— Он сказал, что никого не убивал.

— Он был вором.

— Это он признал. Но в убийстве сознаться не пожелал.

Ван Зандт хрипло хохотнул.

— Не хотел провести в тюрьме остаток жизни.

— В тюрьме он хотя бы жил, а на свободе его сразу убили.

— Меня это не волнует. А вот охранник волновал. И его семья. Я заботился о своих сотрудниках.

— Это благородно.

Ван Зандт кивнул, осушил стакан, закинул голову, и я увидел, как ходит вверх-вниз его адамово яблоко. Потом он указал на мой стакан.

— Вам не нравится?

— Нравится. — Я сделал маленький глоточек. На этот раз закололо меньше, словно первая порция бурбона вызвала онемение вкусовых сосочков. Горло опять обожгло, но к этому я был готов, так что обошлось без шока. Проглотив бурбон, я задал следующий вопрос:

— Интересно, если Майкл Парк убил охранника, почему он не взял все алмазы? Ведь он все равно уже перешел черту, терять-то ему было нечего.

— Но он не смог проникнуть в хранилище.

— Профессиональный взломщик?

— Он не смог его вскрыть.

— У кого были ключи или числовые коды к замкам? У вас?

— Числовые коды. Менялись каждый день. Я их, конечно, знал.

— Охранники тоже?

Ван Зандт покачал головой.

— То есть Майкл не мог заставить Роберта Волкерса сообщить код, прежде чем убил его?

— Разумеется, нет, — уверенно ответил он; по тону чувствовалось, что такого просто не могло быть.

Ван Зандт поднялся, направился к бару и налил себе бурбон, уже не предлагая наполнить и мой стакан.

Я понял, что ничего больше мне, скорее всего, не узнать, а если я продолжу задавать неприятные хозяину вопросы, меня попросят на выход.

— Мне хотелось бы узнать что-нибудь об истории компании «Ван Зандт», — нарушил я паузу. — Уверен, эта информация вызовет интерес моих читателей. Могу я рассчитывать на вашу помощь?

Глава 20

Наслушавшись рассказов Ван Зандта о великолепных достижениях семейной империи, я вернулся домой, набрал ванну, улегся в дымящуюся воду и принялся разглядывать белые кафельные плитки. Время от времени я соскальзывал по фаянсу и окунался с головой. В ушах раздавался металлический звон, а мои волосы плавали над головой, словно водоросли. Потом я медленно выныривал, выплевывал воду — приятно было ощущать, как влажный воздух покалывает лицо.

Ван Зандт мне, само собой, лгал, но я не знал, какую долю в его рассказе составляла ложь. Конечно, следовало предположить, что его память, в силу возраста, могла давать сбои, но я не сомневался, что иной раз он лгал сознательно. Я не имел права обижаться на него, потому что и сам не обошелся без вранья; к тому же было ясно, что дело не во мне: эти выдумки он рассказывал всем подряд более десяти лет. Самое забавное, что вывести его на чистую воду не составляло труда. Ван Зандт утверждал, что в ночь убийства Роберта Волкерса было украдено всего лишь несколько дешевых камней — тех самых, которые потом нашли в квартире Майкла. Я и раньше не сомневался, что это полнейшая чушь, а Ван Зандт, пусть и невольно, подтвердил мою правоту. Он сказал, что компания располагала только одним хранилищем, куда каждый вечер возвращались все алмазы — ограненные, находящиеся в работе и ждущие своей очереди. А если так, то в распоряжении американца, когда он проник в хранилище, оказались абсолютно все камни — и дешевые, и дорогие.

Я вылез из ванны, вытерся, обмотал полотенце вокруг талии и босиком направился к письменному столу. Снял трубку, набрал телефон Резерфорда и, пока включился автоответчик, изучал свое отражение в стекле на фоне темных ветвей дерева, которое росло на берегу канала. Отражение чем-то напоминало беглеца из потустороннего мира. Оно подняло руку с растопыренными пальцами, помахало мне, но как-то неуверенно — видно, сомневаясь, что я вижу его. Я кисло улыбнулся, хотел уже что-то сказать, но мои мысли прервал звуковой сигнал автоответчика Резерфорда, и вместо того, чтобы беседовать с собственным отражением, я надиктовал короткое сообщение.

Утром звонок Резерфорда вырвал меня из глубокого сна. Мне снилось, что у меня выпали зубы, все до единого, и есть только один способ вернуть их на место: доставить к стоматологу в стакане кока-колы. Телефон зазвонил в тот момент, когда я со всех ног мчался к стоматологу, дорогу мне постоянно преграждали заторможенные, похожие на зомби пешеходы, а зубы шипели, растворяясь в коричневой газировке. Звон прорвался в сон, и я предпринял попытку ответить на звонок мобильника, продолжая продираться сквозь толпу. Но в итоге мой мозг вырвался из тумана сна, дал команду руке, и я, разом проснувшись, схватил телефонную трубку.

— Алле? — выдавил я с трудом и тут же провел языком по зубам, чтобы убедиться, что они никуда не делись.

— Это Резерфорд, — раздался знакомый голос. — Получил ваше сообщение. Надеюсь, звоню не слишком рано?

— Нормально. — Я приподнялся на локте, потер лицо рукой. — Я переписывал главу, которая никак меня не устраивала. Чем могу помочь?

— Разве не мне следует задать этот вопрос? Вы просили позвонить, как только я получу ваше сообщение.

— Да, конечно. — Я почесал затылок и подавил зевок. — Это точно. Извините, Резерфорд, с головой ушел в свой роман. Так какие у вас планы на это утро?

— Один момент, — сказал он, и я легко представил себе, как адвокат изучает страничку ежедневника. — Думаю, могу какое-то время провести с вами. О чем пойдет речь?

— Сделайте еще одно одолжение. Хочу снова прибегнуть к помощи вашей секретарши и, кроме того, надеюсь, что вы пойдете со мной на одну встречу.

— Вы про Нилса Ван Зандта?

— Нет, я думаю об охраннике, который дежурил в ту ночь, когда убили Роберта Волкерса. Вы говорили, что его фамилия — Рейкер.

— У вас есть адрес?

— Вот насчет этого как раз и придется обратиться к вашей секретарше. В моем телефонном справочнике его нет.

— Посмотрим, что мне удастся выяснить. Я перезвоню.

И он перезвонил — не прошло и часа. Я надеялся услышать другие новости. Как выяснила секретарша Резерфорда, нам не суждено было поговорить с Лауисом Рейкером, поскольку он уже два года как умер; вот почему я и не нашел в справочнике номера его телефона. Это был удар, потому что я не знал никого другого, кто бы находился на фабрике «Ван Зандт» во время ограбления. Однако Резерфорд подсластил пилюлю: секретарша нашла адрес матери охранника.

— Она живет в Аполлолане. Это старый район на юге.

— Вы сможете поехать со мной?

— Шанс на это есть, и очень большой, — ответил он с живостью, невозможной без участия шести тысяч евро.


Я встретился с Резерфордом перед одноэтажным домом из красного кирпича. Нижняя половина окон была заклеена тонированной пленкой, чтобы прохожие не могли заглянуть в дом. Такое решение я не мог не одобрить, но тут же обратил внимание на кошачий лаз у основания парадной двери. Его размеры навевали мысли о суперкоте величиной с немецкую овчарку. То есть любой взрослый чуть ниже среднего роста (о подростках я и не говорю), включая и вашего покорного слугу, мог без всяких проблем всунуть в лаз голову и руку, схватиться за пластмассовую ручку и открыть дверь изнутри. А на случай, если она заперта, ключи наверняка висят поблизости, дожидаясь, когда их используют по прямому назначению.

Но все это не имело никакого значения, потому что ничего авантюрного от меня не требовалось: предстояло всего лишь подойти к двери и нажать кнопку звонка. После чего подождать. Потом снова подождать.

Я посмотрел на Резерфорда.

— Вы уверены, что адрес правильный?

— Конечно. Но, может быть, сначала стоило позвонить по телефону?

— Возможно. — Я повернулся к двери, начал притоптывать.

— А почему еще раз не позвонить? — спросил Резерфорд.

— Вам не кажется, что это невежливо?

— При чем тут вежливость? Она могла не услышать.

Я кивнул, соглашаясь с ним.

— Вы правы. Рискну.

И рискнул. На этот раз жал кнопку дольше, чтобы уже не думать, что звонок могли не услышать. Когда отпустил, воцарилась такая неестественная тишина, что захотелось нажать кнопку звонка в третий раз, лишь бы хоть чем-то ее заполнить. Но вместо этого я сцепил руки за спиной, покачался на каблуках и стал разглядывать этот чертов кошачий лаз. Даже Резерфорд мог забраться в дом через него, а это говорило о многом. В конце концов голова у адвоката была с метеорологический зонд.

— Пожалуй, нам придется заглянуть сюда в другой раз. — Он приподнял округлые плечи.

— Возможно, вы и правы.

Но Резерфорд ошибся. Потому что, когда мы уже собрались уйти, за панелями матового стекла мелькнула тень, и я услышал, что в замке поворачивается ключ. Дверь открылась, и мы увидели женщину средних лет, которая держала тарелку с едой в одной руке и вилку в другой. На женщине был яркий фартук, седеющие волосы она завязала в конский хвост.

— Что? — спросила она, затянув «о» до бесконечности.

— Мы… — начал я и посмотрел на Резерфорда.

— Goedemorgen,[7] — весело поздоровался он и продолжил в том же тоне. Я ничего не понимал, пока не услышал «Лауис Рейкер», после чего Резерфорд указал на меня, объяснил, что мы — «Engles», и, наконец, спросил, не говорит ли она на нашем языке.

— Да, — скучным голосом ответила женщина. — Но я — не госпожа Рейкер. Я — ее сиделка.

— Правда?

Она кивнула.

— Мы можем поговорить с госпожой Рейкер?

Женщина глубоко вздохнула, вскинула руки, при этом вилка и тарелка оказались на уровне плеч; выражение ее лица говорило, что она знает об этом не больше нашего.

— Вы, разумеется, можете попробовать, — обнадежила нас сиделка. — Но она не говорит на английском, думаю, не говорит.

— Мой друг сможет мне все перевести. — Я указал на Резерфорда.

Сиделка пожала плечами, попятилась от двери, приглашая нас войти взмахом вилки.

— Хорошо. Идите за мной.

Я глянул на Резерфорда. Потом первым переступил порог, и мои ноги сразу утонули в толстом ворсе темно-красного ковра. Едва я вошел, у меня защипало глаза, словно в них брызнули лимонным соком. В доме стоял невероятно сильный кошачий запах. У меня вообще аллергия на кошек, но здесь запахом кошек пропитался не только воздух, но и сам дом. Ковер в кошачьей шерсти и пятнах кошачьей мочи, провонявшие кошками обои, кошачья еда в миске у моих ног. Кошка, ничего, кроме кошки. Но я нигде не видел маленькой твари, ответственной за все это.

Я чихнул, поднял руку к лицу, отчего пропитанный кошачьими миазмами воздух ударил мне в нос, снова чихнул.

— Вы в порядке, дорогой мальчик? — спросил Резерфорд, входя следом и вытирая ноги.

— Отчасти. — Я держал палец под носом и крепко сжимал веки.

— У вас аллергия на кошек? — догадалась сиделка.

— На некоторых кошек, — ответил я и едва подавил очередной чих.

— Надо вот так. — Она положила вилку на тарелку, взялась за мою переносицу большим и указательным пальцем освободившейся руки, сильно сжала.

Я поморщился, опять хотел чихнуть, но вдруг понял, что не получается. Вероятно, отвлекала боль — женщина давила на переносицу очень сильно.

— Лучше? — спросила сиделка.

Я осторожно кивнул, пытаясь вырваться из ее цепких пальцев, но она вцепилась в меня мертвой хваткой. Спотыкаясь, я плелся за ней, ничего не видя за ее пальцами. Наконец мы оказались в тускло освещенной комнате, расположенной по левую руку от прихожей.

— Вот так, — повторила она, куда-то поставила тарелку и подняла к переносице мою безвольную руку. — Попробуйте.

— Хорошо, — выдавил я из себя.

— Сядьте, пожалуйста.

Она подтолкнула меня, и я плюхнулся на мягкий диван с шерстяным покрывалом, возможно, сотканным из кошачьей шерсти. Резерфорд бросил на меня сочувственный взгляд и опустился рядом, взвихрив наполненный аллергенами воздух. Я выхватил из кармана носовой платок, чихнул, а когда пришел в себя и огляделся, то увидел, что мы не одни.

У противоположной стены сидела женщина, давно перешагнувшая пенсионный возраст. Очень полная, с распухшими запястьями и лодыжками, — наверное, она давно разменяла девятый десяток. На ней было синее цветастое платье, на коленях лежало несколько одеял, а на одеялах — причина моих страданий, гигантская рыжая кошка с невероятно раздутым телом. Создавалось ощущение, что, когда она в последний раз покидала дом, ее поймали подростки и забавы ради надули гелием. Зверюга лениво подняла голову, глянула на нас, но тут же уткнулась мордой в передние лапы и закрыла глаза, довольная тем, что может отравлять воздух, даже не шевелясь.

Я опустил платок и попытался изобразить улыбку, но старуха не отреагировала, и мне не осталось ничего другого, как задаться вопросом, видит ли она нас вообще. Глаза у нее были очень маленькие, похожие на крошечные потускневшие от времени изумруды. Она смотрела в какую-то точку в паре футов над головой Резерфорда. Я тоже взглянул туда, а Резерфорд последовал моему примеру, но, кроме обоев, мы там ничего не увидели. Переглянулись и повернулись к сиделке.

— Карине, — нараспев обратилась сиделка к старухе, совсем как к ребенку, застеснявшемуся незнакомцев. — Карине, — повторила она, потом посмотрела на нас, показывая, что бессильна.

Старуха рассеянно поглаживала кошку. Она знала о нашем присутствии? У меня создалось впечатление, что она и бровью не повела, если бы я схлопнул у нее под ухом пакет из-под чипсов.

— Она глухая? — спросил я.

Сиделка покачала головой.

— А с кем-нибудь общается?

— Иногда, — сиделка натужно улыбнулась. — Но гости у нее бывают нечасто.

Я как раз подумал о том же. Старуха цеплялась за кошку, как за единственное близкое ей существо, и смотрела перед собой, сжав губы, с таким выражением лица, будто ее кресло приближалось к самой высокой точке «американских горок», чтобы потом рухнуть вниз.

— Вы давно у нее работаете? — полюбопытствовал Резерфорд у сиделки.

— Всего месяц, — ответила та, пожав плечами.

— Вы что-нибудь знаете о ее сыне? Она о нем говорит?

— Да. Вон он. — Обрадовавшись возможности хоть чем-то помочь, сиделка потянулась к небольшому столику у стены, на котором стояла фотография в рамке.

Мы принялись разглядывать запечатленного на ней мужчину. Возрастом и комплекцией Лауис Рейкер походил на Резерфорда, но волос у него было побольше — лысина только начала формироваться. Брови, сросшиеся между собой, черные дыры на месте выбитых или вырванных зубов, оставшиеся зубы — кривые, далекие от белизны. Самыми выразительными у него были глаза. Лауис смотрел прямо в объектив, и не вызывало сомнений, что при жизни умом он не блистал.

— Другие родственники у нее есть? — спросил я.

— Думаю, что нет. — Сиделка сочувственно посмотрела на старуху.

— Она больна?

— Немного. Сердце. — Сиделка похлопала себя по груди.

— А голова? — Я покрутил пальцем у виска.

— С этим порядок. Она, бывает, произносит целые речи.

— О сыне?

— Нет. Обычно о погоде. Или об Аннабель.

— Аннабель?

— Кошка.

Я чихнул — для этого оказалось достаточно одного упоминания о кошке.

— Сегодня у нее нет настроения, но если вы придете завтра, то она, может быть, с вами поговорит, — предположила сиделка.

— Вероятно, вы правы, — согласился я и поднялся.

Резерфорд последовал моему примеру. Мы уже собрались уходить, когда в голове мелькнула мысль. Я расстегнул молнию внутреннего кармана пальто, достал прихваченную с собой обезьяну. Потом шагнул к старухе и наклонился, стараясь не обращать внимания на кошку.

— Вы узнаете эту статуэтку? — мягко спросил я, подняв обезьяну на уровень ее глаз. — У Лауиса была такая же?

Я поводил статуэткой из стороны в сторону, словно блестящими часами гипнолога. Слева направо, слева направо. И в конце концов это дало результат. Взгляд старухи вдруг остановился на обезьяне. Ее глаза блеснули, широко раскрылись, она оторвала трясущуюся руку от кошки, потянулась к статуэтке. Сначала нащупала мои пальцы, потом добралась до обезьяны, сжала ее, но, когда я отпустил статуэтку, пальцы старухи разжались, и обезьяна упала на ковер. Я поднял ее и посмотрел в глаза старухи, но увидел прежний пустой взгляд.

— Хотите подержать? — спросил я, взял ее руку, разжал холодные, влажные на ощупь пальцы, положил статуэтку на ладонь. Но кисть осталась вялой, и когда я попытался согнуть пальцы, жизни в них не почувствовалось.

— Она что-то для вас значит? Вы знаете, что это?

Ответа я не получил. С тем же успехом я мог обращаться к восковой кукле.

— Пошли. — Резерфорд положил руку мне на плечо. — Толку не будет.

— Может, завтра, — вновь предложила сиделка.

— Да, — выжал я из себя. — Возможно.

На улице, подальше от кошки, я несколько раз глубоко втянул воздух, прочищая дыхательные пути, и вопросительно посмотрел на Резерфорда.

— Она хоть поняла, что к ней приходили? — спросил я.

— Подозреваю, что нет.

— Разделяю ваши подозрения. — Я еще раз вдохнул полной грудью, огляделся, печально покачал головой. — Похоже, я только отнял у вас время.

— Нет, нет, отнюдь, — заверил он меня. — Я знаю здесь одно местечко, идеальное для ленча.

Глава 21

Мы поели в ближайшей кондитерской, после чего расстались, и я вновь отправился на поиски Марике. Нашел ее за стойкой бара «Кафе де Брюг». В белом фартуке, повязанном на узкой талии, с волосами, схваченными заколкой из панциря черепахи. Когда я вошел, на ее лице отразилась неуверенность: она не знала, как себя вести. Вероятно, поэтому она надулась как мышь на крупу.

В баре был только один посетитель: старик в толстой кожаной куртке и шерстяной шляпе. Он сидел за столиком со стаканчиком рома. Когда я вошел, мы кивнули друг другу, но разглядывать меня он не стал. Он облизывал губы и смотрел на стаканчик, словно собирался растянуть удовольствие на всю вторую половину дня.

— Я бы выпил пива, — сказал я, устраиваясь за стойкой. — И не надо сверлить меня взглядом. Я — не самая большая ошибка, совершенная тобой.

Марике молча взяла с полки стакан, наполнила из крана. Затем пластиковой лопаточкой собрала пенную шапку, образовавшуюся над кромкой. Я отпил пива, наблюдая за нею. Марике не знала, как ей на это реагировать. То ли тупой англичанин просто влюбился в нее, то ли он хочет что-то узнать.

— Хорошее пиво, — отметил я. — И стакан чистый, и к обслуживанию никаких претензий. Ты можешь собой гордиться.

Марике презрительно усмехнулась. На несколько мгновений ее лицо перестало быть злобным.

— Сколько еще ты собиралась тут проработать? Два года, три, прежде чем уйдешь, позволив какому-нибудь богачу с дыркой в голове жениться на тебе?

Еще одна презрительная усмешка и уничтожающий взгляд. Кто бы мог подумать.

— Если я правильно понимаю, таков был твой план? Если допустить, что ты действительно клюнула на эти алмазы?

Удивительно, как одно только слово может изменить выражение лица человека. С лица Марике исчезли все эмоции. Настороженность как в воду канула, а ничего другого ее место не заняло, словно лицо перезагружалось, ожидая новую программу, которую никак не могли получить мышцы под кожей. Длилась перезагрузка несколько мгновений, но этого мне хватило, чтобы понять, что направление я выбрал правильное.

— Майклу удалось уйти с алмазами, так? Ходили слухи, что тогда он украл целое состояние, и кто знает, сколько эти камни стоят сейчас.

Она надула губки и, еще не созрев для признания, с безразличным видом уставилась в окно.

— Я не понимаю одного: как со всем этим связаны обезьяны? И почему тебе нужны все три? Не хочешь просветить меня?

— С какой стати?

— Возможно, это в твоих же интересах.

— Но у тебя нет обезьян. У тебя нет ничего, что может меня заинтересовать.

— Сначала ты должна выкурить косячок, так?

Она выпятила нижнюю губу. Я не возражал. Мог бы глядеть на ее губки целый день.

— Один раз я уже заполучил этих обезьян. Могу добыть и во второй.

— И как ты это сделаешь?

— Вот это моя забота. Вопрос в том, как дорого ты их ценишь? И учти сразу: о двадцати тысячах евро лучше забыть. Я хочу половину алмазов.

Она бросила короткий взгляд на старика, вновь посмотрела на меня.

— Говори тише.

— Само собой. Но ты не ответила на мой вопрос.

— Я не могу отдать тебе половину. Они не имеют к тебе никакого отношения.

— А к тебе, значит, имеют? Послушай, ты, конечно, могла спать с Майклом, но я и представить не могу, что по любви.

— Ты ничего не знаешь и не понимаешь.

— Так расскажи мне.

Она пристально посмотрела на меня, глубоко вдохнула, моргнула раз или два. Опять перевела взгляд на окно, тихонько выдохнула. Я заметил, что она скрестила пальцы на стойке, но не мог сказать, сознательно или нет. На пальцы я долго не смотрел: мое внимание захватило ее лицо. Профиль у нее был замечательный, как у молодой королевы на почтовой марке. Завитки золотых волос на виске, россыпь веснушек на щеках. И эти губы, такие пухлые, такие соблазнительные, ждущие прихода дурака, готового сойти из-за них с ума.

— Так как ты познакомилась с Майклом? — спросил я. — Он ведь только-только вышел из тюрьмы.

— Он писал мне письма, — она говорила тихо, на одной ноте, — нежные письма.

— И ты писала ему?

— Да.

— Он писал об алмазах?

Она покачала головой.

— В письмах он ничего такого писать не мог. Их читала охрана.

— Значит, у тебя был еще какой-то способ связи?

Марике помолчала. Потом протянула руку, взяла с полки стакан. Наполнила водой из крана над раковиной, отпила. Руки не дрожали, ничего такого не было и в помине, но вода вроде бы ее успокоила.

— Я там работала, — наконец ответила она.

— В тюрьме?

— Два года. На кухне.

— И что? Он рассказывал тебе свою историю по частям всякий раз, когда ты накладывала картофельное пюре ему в тарелку?

— Глупец. Ты спрашиваешь меня, как это случилось, а потом говоришь глупости.

— Это дурная привычка, ты права. Продолжай.

Она еще выпила воды, потом провела по губам кончиками пальцев. Я подождал, пока она закончит пощипывать нижнюю губу.

— Майкл был… вежливым. И другим. Американцем в голландской тюрьме. Ему нравилось болтать с поварами и охранниками — людьми, которые жили по другую сторону забора.

Она замолчала, ожидая, что я вверну какую-нибудь шпильку, но я сдержался.

— Он мог спросить о чем угодно. Что я делала вчера? Что собираюсь делать на уик-энд? Какой у меня автомобиль? Часто ли я бываю в Амстердаме? Разумеется, нам не полагалось отвечать на эти вопросы. Нам говорили, что это опасно.

— Если заключенный узнавал о вас слишком много?

— Они могли попросить что-то для них сделать. Что-то им принести.

— Майкл просил?

— Никогда.

— Но он писал тебе письма.

— Сначала — нет. Пока я работала, он только разговаривал со мной. Но потом меня уволили.

— Тогда как же он остался на связи? Ты дала ему свой адрес, когда увольнялась?

— Нет, — она покачала головой. — Я сделала это позже.

— Как?

Она пожала плечами.

— Мне стало недоставать разговоров с ним. И я не знала, говорит ли с ним кто-нибудь еще. От этого становилось грустно. Вот я и пошла к нему на свидание. Случилось это незадолго до его освобождения.

— И он вдруг взял и открылся тебе?

— Он испытывал то же самое. У него… возникли ко мне чувства.

— Понятно.

— Поэтому он рассказал мне про алмазы.

— Готов спорить, ты изобразила изумление. Только про алмазы ты знала раньше, не так ли? Тебе требовалось лишь спросить у кого-то из тюремщиков, за что он сидит, или заглянуть в старые газеты. Возможно, ты это сделала даже прежде, чем он начал заговаривать с тобой. Ведь он привлекал внимание: американец в голландской тюрьме — это диковина. Ты сама это сказала.

Она ждала, пока я выговорюсь, ничего не подтверждая, но и не отрицая. Необходимости в этом не было. Для меня все выглядело очень логично.

— Он бы не сказал тебе, где алмазы. Для этого он был слишком осторожен. Двенадцать лет любого научат терпению.

— Он сказал, что они у него. — Она наклонилась ко мне через стойку бара и понизила голос. — Он сказал, что алмазов много. Но они необработанные.

— Без огранки?

— Без огранки, да.

— Так вот почему он не смог продать их сразу. Ему требовался скупщик. Я думаю, в Париже.

— Не поняла?

— Неважно. Продолжай.

— Это все. После свидания мы писали друг другу письма.

— Конечно. Ты не могла допустить, чтобы он потерял к тебе интерес.

— После освобождения он приехал в Амстердам.

— И ты устроила ему встречу, на которую он рассчитывал. И все было хорошо, пока он не упомянул, что добраться до алмазов не так-то просто, как ты рассчитывала. Что для этого нужны статуэтки обезьян и люди, у которых они находятся. Тебя, должно быть, это потрясло.

Она сжала губы.

— Все было не так.

— А я думаю, так. Ты, если хочешь, можешь придерживаться иной версии. Но ключевой момент — обезьяны, не так ли? Он сразу сказал тебе, для чего они нужны, или тебе пришлось это из него выцарапывать?

— Он рассказал мне все. — Она выпрямилась. — Больше, чем тебе.

— Иначе и быть не могло. Я — всего лишь наемный работник. Ты — настоящая любовь.

Она потупилась.

— От тебя требовалось принести обезьян. Мы собирались уехать из Амстердама.

— С алмазами?

— Естественно.

— Значит, они по-прежнему в городе.

Она кивнула, потом закатила глаза, как бы говоря, что это очевидно.

В этот момент открылась дверь, и вошел парень, которого я раньше видел за стойкой. Сразу заметил меня, остановился, наполовину расстегнув молнию куртки. Сказал что-то резко Марике на голландском, и этого хватило, чтобы старик оторвался от стаканчика с ромом и бросил на меня вопросительный взгляд. Ответ Марике, похоже, поставил парня на место, потому что, бросив на меня злобный взгляд, он прошел в подсобку.

— Что ты ему сказала? — спросил я, поворачиваясь к Марике.

— Принеси мне обезьян, и я тебе скажу, — ответила она, глянув на дверь, за которой скрылся ее коллега. — Иначе я не смогу тебе доверять.

— Ты хочешь, чтобы наши отношения стали доверительными? Не слишком ли поздно?

— Не поздно, если принесешь обезьян.

— Очень уж ты настырная.

Она не отрывала от меня глаз.

— Если они все-таки у тебя, больше не оставляй их в квартире. Принеси сюда.

— Обещать не могу. Как знать, вдруг я пойму, что к чему, и тогда алмазы достанутся мне одному.

Она скрипнула зубами.

— И не думай, что я пошутил.

Я поднялся с высокого стула у стойки, застегнул пальто. Сунул руки в карманы и кивнул Марике. Уходил я в превосходном настроении. Приятно, знаете ли, говорить о пропавших статуэтках и предлагать их поискать, когда они лежат в кармане, под рукой. Возникло искушение вытащить их и продемонстрировать Марике, улыбаясь во весь рот, но я его подавил. Я еще не разобрался до конца, какую роль играет она в этой истории.

За дверью кафе начали сгущаться сумерки. Температура понизилась на несколько градусов, зажглись уличные фонари. Взглянув на часы, я увидел, что уже половина шестого. Лезть в битком набитый трамвай не хотелось, и я направился к ближайшей велосипедной стоянке. Я сразу же остановил свой выбор на светло-синем велосипеде с грязевыми щитками и проволочной корзиной, закрепленной на руле. Металлическая цепь, пристегивающая переднее колесо к стойке, была заперта на современный замок, но я достал отмычки и открыл его быстрее, чем успели замерзнуть пальцы. Защелкнул замок, закрепив цепь на стойке, и покатил велосипед к мостовой, гдесобирался сесть на него и уехать.

Но прежде чем я это сделал, с соседней автостоянки выехал, пересекая улицу, белый микроавтобус. Его водитель не вывернул руль, чтобы встроиться в ближнюю к тротуару полосу движения. Наоборот, он поехал прямо, а потом вдруг ударил по тормозам и перегородил мне дорогу. Дверцы кабины открылись.

Я все знал о водителях таких вот белых микроавтобусов, будьте уверены, но дерзость этого была ошеломительна, и мне потребовались какие-то мгновения, чтобы прийти в себя. Тем временем из кабины выскочили двое мужчин, лица которых закрывали черные маски с прорезями для глаз; один из них держал бейсбольную биту. Я не успел и рта раскрыть, когда толстый конец этой биты ткнулся мне в солнечное сплетение. Дикая боль заставила меня выпустить из рук велосипед. Ноги не держали, я упал на колени, велосипед повалился на брусчатку. Я поднял голову, пытаясь протолкнуть воздух в легкие, и увидел, как мужчина в маске опускает биту. На этот раз бита соприкоснулась с моей головой, и больше я уже ничего не почувствовал.

Глава 22

Портфель не закрывался. Я изо всех сил давил на крышку, пытался защелкнуть замки, но ничего у меня не получалось. Что-то мешало. Я бросил портфель на пол и встал на него. Помеха не исчезла, и я принялся прыгать на крышке, но нужного результата все равно добиться не мог. Решил открыть портфель и как-то по-другому положить кисть дворецкого, но, откинув крышку, увидел, что в портфеле не кисть, а голова мужчины. Она взглядом молила вытащить ее из портфеля, глазные яблоки вылезали из прорезей в черной маске, с губ срывались стоны. Они становились все протяжнее, голова тряслась, словно мужчина пытался что-то сказать, но не мог. Я засунул пальцы ему в рот, покопался во влажной пустоте и наткнулся на какой-то твердый предмет. Схватился за него, потянул. Изо рта выскользнула статуэтка обезьяны, мокрая от слюны. Я поднес статуэтку к носу, понюхал. Сладкий перечный запах проник в носовые пазухи, потом в мозг. Мои глаза открылись, и мужчина, который держал меня за волосы, вновь сунул мне под нос нюхательную соль.

И тут же влепил мне оплеуху. Я что-то пролепетал: пересохший рот и губы пока не могли издавать членораздельные звуки. Я с трудом собрал у щек остатки слюны, проглотил, и вдруг меня замутило. Горячая волна поднялась от живота к макушке, по пути превратив лоб в раскаленную конфорку. Я согнулся, и блевотина мощным потоком хлынула изо рта.

Мужчина отпустил мои волосы, отпрыгнул и что-то пробурчал, когда меня перестало рвать. Я решил стереть остатки блевотины с губ и пот со лба, но обнаружил, что сделать этого не могу, потому что руки привязаны к пластиковой спинке, а ноги — к металлическим ножкам стула, на котором я сидел. Жара стояла невероятная. Я бы с радостью разделся и бросился в горную реку, чтобы вода охладила меня. Как в замедленной съемке, я повернул голову к мужчине, чтобы попросить о помощи, но едва разлепил заблеванные губы, как перед глазами у меня все поплыло, и я обнаружил, что смотрю в длинный тоннель, — и тут сознание оборвалось.


Когда я пришел в себя второй раз, мужчина откинул мою голову назад и лил в горло воду. Я закашлялся, начал отплевываться, меня вновь чуть не вырвало. Но мужчина продолжал лить воду, и я замотал головой и даже выбил из его руки стакан. Он отступил на шаг, пристально на меня посмотрел, обернулся и крикнул что-то на голландском. В комнату вошел его напарник.

Они оба были в джинсах и кожаных куртках. И теперь — без масок. Волосы тощего мужчины спутались, а про здоровяка сказать этого было нельзя, потому что он голову брил. Прежде я видел эту парочку только раз, в кафе с Майклом, но так часто думал о них, что сразу узнал.

Неприятный запах ударил в ноздри, я посмотрел вниз и уткнулся взглядом в лужу собственной блевотины. Поднял глаза, оглядел комнату, в которой оказался, и понял, что я тут уже бывал. Изрезанные матрац и одеяло, сундук, люк в потолке, аккурат над сундуком. На полу стояли две фигурки обезьян.

Мужчины увидели, что я смотрю на обезьян, перекинулись несколькими словами. Дохлый наклонился, поднял их, сунул в карман кожаной куртки, застегнул молнию и с опаской посмотрел на меня, словно я мог украсть их у него на глазах. Интересно, как, по его представлению, я мог бы сделать это. Руки мои были крепко связаны за спиной, я морщился от боли при каждом вдохе. Болел живот в том месте, куда пришелся удар битой, и я подозревал, что у меня сломано как минимум одно ребро. В каком-то смысле мне оставалось только радоваться тому, что у меня связаны руки. Ведь я еще не мог проверить, в каком состоянии находится мой затылок. Но как бы то ни было, у меня выдавались вечера и получше.

— Ты — англичанин! — наконец обратился ко мне Бритоголовый.

Я кивнул — и комнату качнуло.

— Ты знаешь, кто мы?

На этот раз я покачал головой со всей осторожностью.

— Мы тебя знаем, господин Чарли Ховард. Ты — писатель.

— Да, — просипел я.

— И вор.

Я встретился взглядом с его глубоко посаженными, очень темными глазами. Голову он втянул в широченные плечи, в ожидании моего ответа ноздри его раздувались. Дохлый переводил взгляд то на него, то на меня, — он походил на зрителя, который предвкушает кровавое побоище. Я уставился в пол, борясь с тошнотой.

— Ты — вор, — повторил Бритоголовый. — Ты обокрал нас.

— Это была ошибка, — пробормотал я.

— Ты это сейчас говоришь.

Я вскинул на него глаза.

— Если на то пошло, я уже неделю говорю это себе. С того вечера, как вы убили Майкла.

Дохлый хотел что-то сказать, но Бритоголовый жестом остановил его. Он шагнул ко мне, присел на корточки перед моим стулом, его лицо оказалось в нескольких дюймах от меня. Бритоголовый сдвинул брови и, почесывая подбородок пальцами, заглянул мне в глаза; чем-то он походил на гольфиста перед сложным паттом.[8] Я подумал, что сейчас он ударит меня, но Бритоголовый просто сидел, изучая мою физиономию. Не знаю, что он искал, — я слишком ослабел, чтобы изобразить на лице что-нибудь эдакое, поэтому ничего скрывать не стал и позволил ему толковать увиденное на собственное усмотрение. Наконец он встал и упер руки в бедра.

— Ты спи! — С этими словами поднял ногу, ударил по моему стулу, и я повалился на бок; грудь вновь пронзила резкая боль.


И я действительно поспал, пусть и недолго. Проснулся от покалывания в придавленном предплечье. Нормальная циркуляция крови нарушилась, рука онемела. Скрипя зубами от боли в груди, я попытался вернуть стул в вертикальное положение, но сделать это не смог. Закончилось все тем, что я уткнулся лбом в пол, но стул на руку давить перестал, и по сосудам вновь побежала кровь. Все лучше, чем ничего, но мне хотелось вытянуть руку, потрясти ею, чтобы быстрее восстановить кровообращение.

— Эй! — позвал я, и нотка паники в голосе удивила меня самого. — Эй, у меня болит рука. Пожалуйста, действительно болит.

Раздались шаги.

— Пожалуйста, — продолжил я. — Хотя бы поставьте стул на ножки. Рука занемела, по ней не течет кровь.

Я увидел, как у порога на пол легла тень, но ко мне она не приблизилась.

— Пожалуйста, умоляю вас. Развяжите руки, дайте мне их размять. Пожалуйста.

Опять послышались шаги, только на этот раз они удалялись. Потом свет в коридоре погас; полежав еще некоторое время, я заскрипел зубами и всхлипнул. Еще немного, и я мог окончательно впасть в панику, потерять веру в себя, но вдруг меня охватила злость. Я начал ругаться, бросаться из стороны в сторону, кричать. Каждое движение отдавалось болью в израненном теле. Каким-то образом мне удалось перевернуться, и стул придавил другую руку. Я пролежал в таком положении бог знает сколько времени. Болела грудь, голова разламывалась; прошло немало времени, прежде чем Бритоголовый и Дохлый подошли ко мне.

— Поднимайся, — приказал Бритоголовый.

— Не могу.

Бритоголовый сделал знак Дохлому, и они вместе подняли меня, поставили стул на ножки. Я понятия не имел, который час, но полагал, что время уже перевалило за полночь. Дохлый, во всяком случае, выглядел крайне утомленным. С другой стороны, это никакого значения не имело.

— Расскажи нам об американце, — потребовал Бритоголовый.

Я моргнул, пытаясь собраться с мыслями, придать им хотя бы видимость порядка.

— Его звали Майкл Парк. — Я подвигал челюстью, облизал губы. Неприятный привкус никуда не делся. — Он только что вышел из тюрьмы. Его осудили за…

— Расскажи нам, как ты про него узнал.

— Он меня нашел сам, хотел, чтобы я украл у вас статуэтки… Пока вы обедали с ним.

— Ты лжешь! — Бритоголовый поднял руку, словно собрался ударить меня.

— Нет! — я отпрянул. — Это правда, честное слово. Он сказал, что вы ему доверяете. И он специально договорился о встрече с вами, чтобы дать мне спокойно их унести. Он дал ваши адреса и сказал, где вы храните обезьян.

Бритоголовый опустил руку.

— Почему он это сделал?

— Не знаю. Но он собирался покинуть Амстердам сразу после того, как я принесу ему статуэтки.

— Он именно так сказал?

— Да, именно так.

Бритоголовый задумался над моими словами, а Дохлый застыл в ожидании — его крысиное лицо подергивалось, руки-спички висели по бокам, как плети. Не нравился мне Дохлый. Совершенно не нравился. С Бритоголовым я еще мог говорить, а вот Дохлый, по-моему, совершенно не дружил с логикой. Он постоянно находился на взводе — таков, вероятно, был его характер, да к тому же он наверняка сидел на наркотиках.

— В любом случае, — я стремился продолжать разговор с Бритоголовым, — какое это имеет для вас значение? Майкл мертв, а три обезьяны у вас.

Бритоголовый втянул голову в плечи, словно готовясь к какому-то действию, и на этот раз я уж точно решил, что сейчас он ударит меня. Он глубоко вдохнул, широченная грудь поднялась, опустилась, пальцы сжались в кулаки. Кулаки сжались с такой силой, что кожа на костяшках пальцев побелела.

— Почему ты так считаешь?

— Это же очевидно. Вы забрали статуэтку у Майкла, а теперь вернули те две, которые я взял у вас.

— Ты сказал, что мы его убили. Это неправда.

Дохлый покивал, подтверждая слова Бритоголового.

— Если не вы, тогда кто?

— Ты, — ответил Бритоголовый. — Потому-то полиция и арестовала тебя.

— Они ошиблись.

— Нет, это ты ошибаешься. — Бритоголовый повертел головой, словно разминал мышцы шеи. — Полицейский, который арестовал тебя, Бюрграве… он ошибок не допускает.

— На этот раз допустил. Да, я побывал в квартире Майкла после того, как украл ваших обезьян, но к тому времени с ним уже разобрались. Он лежал в ванне. Ему пробили голову…

Бритоголовый шумно выдохнул и отвернулся, словно ему стало нехорошо от нарисованной мною картины. Дохлый, подобно ящерице, высунул язык изо рта.

— Американец тебе что-нибудь сказал?

— Нет.

— Он лжет, — уверенно заявил Дохлый. — Пытается обмануть нас.

— Это правда, — возразил я. — Верьте мне!

Бритоголовый поднял руку, предлагая нам обоим помолчать.

— У тебя нет третьей обезьяны? — спросил он.

— А разве она не у вас?

Он пристально посмотрел мне в глаза, словно пытаясь прочесть мои мысли. Я ответил ему тем же. Где же третья обезьяна? Где она, если ее нет ни у меня, ни у них? Неужели они вправду не убивали Майкла? После того как они избили меня и привязали к стулу, в это не очень верилось.

— Как насчет того, чтобы отпустить меня? — предложил я. — Я добуду вам третью обезьяну. Мне кажется, я знаю, где ее искать.

— Где?

— Если вы меня отпустите, я ее найду и принесу вам.

Бритоголовый широко улыбнулся, продемонстрировав вставные зубы. Даже сподобился на смешок.

— Врешь. Ты пойдешь в полицию.

— Полиция мне нужна не больше, чем вам. Поверьте мне…

— Что-то не хочется тебе верить. — Бритоголовый кивнул в сторону Дохлого. — Вот мой друг говорит, что тебя следует убить. И я склоняюсь к тому, чтобы согласиться с ним.

— Нет. Послушайте меня. Я знаю.

— Ничего ты не знаешь.

Он кивнул Дохлому, и они вышли из комнаты, закрыв за собой дверь.


Если вдуматься, то перед взломщиками и теми, кто хочет совершить побег, стоят схожие задачи. Разница лишь в том, что взломщик должен проникнуть в некое охраняемое замкнутое пространство, а беглец — покинуть его. И тому, и другому противостоят замки, цепи и тому подобное. Соответственно от них требуются похожие навыки. В общем, я хочу сказать, что мне удалось ослабить веревки, которые соединяли мои запястья со стулом.

Вообще-то я возился с веревками с того самого момента, как пришел в себя. Конечно, каждое движение отдавалось болью в груди — но все лучше, чем покорно ждать смерти. Я растягивал веревки, пытался распутать узлы и через несколько часов упорного труда развязал первый узел. Воодушевленный, я продолжил в том же духе и добился того, что в любой момент мог скинуть веревки с рук. Что и сделал, как только за Бритоголовым и Дохлым закрылась дверь.

Разумеется, это был только первый шаг, после которого я долго разминал руки и дул на потертости, оставленные веревкой. Как только в руки вернулась жизнь, я занялся ногами. Это было уже проще, и меня волновало только одно: успею ли я развязаться до того, как кто-то из них войдет и прибьет меня бейсбольной битой.

Такие мысли не помогали. Более того, они замедляли процесс, заставляли дергать за веревки вместо того, чтобы целенаправленно их распутывать. Я опасался упустить шанс на спасение. Нервное напряжение помогало только в одном: я думать забыл о боли. Что не могло не пойти на пользу, когда я встал со стула и приступил к следующему этапу — штурму люка на потолке.

Правда, когда я сдвигал крышку, боль напомнила о себе. Я даже начал опасаться, что при попытке забраться на чердак неминуемо свалюсь вниз и переломаю кости, но в итоге собственным примером подтвердил справедливость утверждения, что в критические моменты люди находят в себе дополнительные силы. Я все-таки забрался наверх — пусть даже боль пронзала все тело. На кону в конце концов стояла моя жизнь.

Оказавшись на чердаке, я сразу сунул руку под изоляцию — туда, где спрятал пистолет. И испытал огромное облегчение, когда мои пальцы плотно сжали рукоятку. Я нащупал чуть утопленную кнопку, нажал. Из рукоятки выдвинулась обойма. Я рассчитывал на другое; пришлось вернуть обойму на место. На пистолете еще имелся рычажок, я очень надеялся, что это предохранитель; сдвинул его до упора, и на этот раз из пистолета ничего не выдвинулось. Я спустил вниз ноги и спрыгнул на сундук.

Выставив пистолет перед собой, я подошел к двери и замер, прислушиваясь: вдруг Бритоголовый и Дохлый обеспокоились шумом, донесшимся из комнаты. Но тишину нарушало лишь мое учащенное, хриплое дыхание. Выйдя в коридор, я нацелил пистолет в темноту и двинулся ко второй спальне. Обнаружил, что дверь в нее закрыта. Пришла мысль высадить ее плечом. Но вместо этого я протянул руку и осторожно, как можно тише повернул ручку и заглянул в щелку.

Свет не горел, но вскоре мои глаза привыкли к темноте, и я различил силуэт Дохлого, спящего на раскладушке. На полу лежала его кожаная куртка. На цыпочках я приблизился к куртке и, не спуская глаз с Дохлого, наклонился, ощупал куртку и нашел статуэтки. Они по-прежнему лежали в застегнутом на молнию кармане. Я не решился расстегивать молнию, поэтому просто подхватил куртку и попятился в коридор, где, так уж вышло, меня дожидался Бритоголовый с бейсбольной битой в руках.

К счастью, пистолет оказался для него полной неожиданностью. Если б он знал, что я вооружен, то не стал бы ждать — подкрался бы к двери и ударил меня на выходе из комнаты. Вместо этого он включил свет и остался стоять в конце коридора, думая, что от одного вида бейсбольной биты у меня подогнутся колени. Так что глаза у него стали большими-пребольшими, когда я поднял руку и прицелился. Потом они превратились в щелочки, а лоб пошел морщинами.

— Но мы же обыскали тебя… — В его голосе слышалось неподдельное изумление.

— Что ж, это будет тебе хорошим уроком. Не оставляй оружие, где попало, — прошептал я. — Кто-то может его найти.

— Но…

— Брось это, — я указал на биту. — И сам в сторону. Быстро. И смотри на меня.

Он замялся. Я приподнял пистолет. Бритоголовый опустил биту, приставил к стене ручкой вверх.

— Нет, на пол, — прошипел я.

Бритоголовый начал опускаться на колени.

— Не ты. Биту. Положи на пол.

Он подчинился.

— Хорошо, а теперь отойди от нее.

Он попятился, а я глянул на входную дверь. Ее залатали, но не заменили. В этот момент Бритоголовый что-то крикнул на голландском, и мгновение спустя Дохлый сонно ответил из спальни. Я продвигался по коридору, когда он появился в дверях, и челюсть у него отвисла до пола, когда он увидел меня с пистолетом в одной руке и его курткой в другой.

— Где ключи от вашей тачки? — спросил я, переводя пистолет с одного на другого.

Дохлый пребывал в шоке и ответить не мог. Бритоголовый молчал.

— Ключи! — Я направил пистолет на Дохлого, указательный палец напрягся на спусковом крючке. — Быстро!

Он указал на куртку. Я ее тряхнул, услышал, как звякнули ключи.

— Ладно, — я навел пистолет на Бритоголового. — Открывай дверь. Вот так… хорошо. А теперь отойди. Дальше, дальше. Хорошо.

В последний раз я взглянул на Дохлого, чтобы убедиться, что он стоит на месте.

— Если услышу ваши шаги на лестнице, буду стрелять. Понятно?

Дохлый вопросительно глянул на подельника. Бритоголовый кивнул и убрал руки за спину. Я медленно двинулся к двери, переводя пистолет с одного на другого, но, переступив порог, метнулся к лестнице и быстро, насколько позволяло мое состояние, спустился с пятого этажа. Внизу я уже жадно хватал ртом воздух, голова кружилась, сердце грозило доломать оставшиеся целыми ребра, но шагов за спиной я не слышал. Наконец я добрался до двери, открыл замок и выскочил в холодную, темную ночь. На ходу нащупал в куртке Дохлого ключи от микроавтобуса, достал и швырнул в канал. Подумал о том, чтобы отправить вслед за ними и пистолет, но вместо этого завернул его в куртку, сунул под мышку и направился на поиски велостоянки.

Глава 23

В квартире я покидал в сумку что-то из одежды, паспорт, рабочий инструмент, туда же уложил пистолет. Потом заглянул в ванную, встал перед зеркалом и задрал рубашку — на груди красовался темно-лиловый синяк, словно кто-то нарисовал на мне мишень. Я наклонил голову и осторожно коснулся запекшейся на волосах крови. Открыл кран холодной воды, смочил полотенце и аккуратно смыл ее, стараясь не вызвать нового кровотечения. Затем поменял запачканную в крови рубашку на трикотажную хлопчатобумажную, надел кожаную куртку Дохлого, в кармане которой по-прежнему лежали обезьяны, подхватил сумку и вышел из квартиры. На улице огляделся — ни Бритоголового, ни Дохлого. Дожидаться их желания не возникло, и я зашагал в сторону Квартала красных фонарей и Сент-Якобсстрат, собираясь сделать то, что следовало сделать давным-давно.

Дом, в котором жил американец, я нашел без труда. Посмотрел на дверь, собрался ее вскрыть, но в последний момент засомневался. На уровне глаз поверх флаеров на нее приклеили полицейское извещение о том, что здесь совершено преступление. Существовал хотя и маленький, но шанс, что за дверью ведется наблюдение. А если бы и не велось, меня могли застукать другие жители дома. Задумавшись, я переминался с ноги на ногу. Танцевальная музыка доносилась из окна по одну сторону двери. Регги звучало из кофейни. Где-то вдалеке выла сирена «скорой».

Нет, не хотелось мне входить в дом через дверь. Скорее всего, опасения мои были напрасны, но я привык доверять интуиции. Поэтому попятился от двери и вновь зашагал по Сент-Якобсстрат, свернул с нее на первом же перекрестке, обошел дом сзади. Нашел темную нишу, куда засунул сумку, и мусорный бак на колесиках, который и покатил по проулку до свеса крыши, которая меня интересовала.

Здесь я забрался на бак, а с него (пусть далось мне это и нелегко из-за боли в груди) — на крышу под окном ванной комнаты Майкла.

Поскольку неминуемая смерть мне в этот момент не грозила, боль ни на мгновение не позволяла забыть о себе; я весь вспотел и то и дело подавлял стоны. Оказавшись на крыше, я какое-то время полежал на спине, глядя на серые облака в ночном небе. Облака чуть переливались, подсвеченные светом улиц. Словно надо мной раскинулось черное и страшное море, в котором плавал фосфоресцирующий планктон. Постепенно дыхание мое успокоилось, я сунул руку в карман, достал одноразовые хирургические перчатки, натянул на руки. Потом перекатился на бок, посмотрел на окно ванной комнаты и приготовился, учитывая мое состояние, еще к одному подвигу.

К счастью, водопроводная труба проходила рядом с подоконником. Я полез по ней, цепляясь руками и ногами (боль, конечно, донимала меня, но я терпел), наконец поставил одну ногу на кронштейн, которым труба крепилась к стене, вторую на подоконник, наклонился, взялся за нижнюю сдвижную раму одной рукой (второй держался за трубу) и потянул вверх. Нижняя рама поднялась, но к этому моменту мои руки и ноги уже сводило от напряжения, а в грудь словно вонзили раскаленные ножи. Но каким-то образом мне удалось оттолкнуться от трубы и ухватиться изнутри за край неподвижной верхней половины окна, а уж потом одним движением я проскользнул в щель.

Я зацепился за туалетный бачок, упал на пол. В ванной было темно, и мне потребовалось несколько секунд, чтобы сориентироваться и найти шнур выключателя. Я дернул за него, и под потолком вспыхнула тусклая лампочка, осветившая засохшую кровь, волосы и, возможно, частички мозга, налипшие на белый фаянс ванны. Оставалось удивляться, что полиция забрала тело. С другой стороны, о совершенном преступлении напоминали только кровавые следы. Трудно сказать, что еще я ожидал увидеть (контур тела, нанесенного мелом, какие-то другие свидетельства пребывания здесь экспертов), но мне показалось, что полиция сюда словно и не заходила. Я даже задался вопросом, сколько пройдет времени, прежде чем хозяину квартиры разрешат помыть ванну, и будет ли он этим заниматься? Может, теперь квартира превратится в еще один гадюшник, где поселятся бездомные?

Но я пришел сюда не для того, чтобы стоять столбом, размышляя о всяких глупостях. Я сомневался, что найду то, за чем пришел, в ванной, поэтому не собирался проводить здесь тщательный обыск, но для проформы поднял крышку бачка и заглянул в него. В стоячей воде плавал пластиковый пакет с белым порошком, похожий на недвижную медузу, но ничего необычного я не обнаружил. Положил фаянсовую крышку на место и проследовал в комнату. Войдя, зажег верхний свет.

В комнате все осталось по-прежнему, разве что исчез чемодан Майкла, на столике в кухонной зоне лежал прямоугольник желтой бумаги — судя по всему, полицейский бланк. Я остановился посреди комнаты, уперев руки в бока, огляделся, спрашивая себя, с чего начать и сколько времени можно уделить поискам. В каком-то смысле я пытался поставить себя на место Майкла, думая, как бы я поступил, если бы передо мной возникла такая же проблема. Майкл был взломщиком, и, если исходить из этого, то ценности свои он хранил бы там, куда большинство людей, никак не связанных с воровским миром, даже и не посмотрели бы. Я вот спрятал свои инструменты за панелью в ванной, а статуэтки — в коробку со стиральным порошком, и, по моему разумению, Майкл поступил бы так же. Если верить Пьеру, он был мастером своего дела, и, значит, третья обезьяна не должна была покинуть его квартиру, сколько бы бандитов, полицейских и экспертов ни переворачивали ее вверх дном.

Но так выходило в теории. А на практике я с трудом представлял себе, где в этой комнатушке можно устроить тайник. Ограниченное пространство, минимум мебели, не разбежишься. Начал я с очевидного: подошел к комоду у кровати, вытащил все ящики, осмотрел комод изнутри, перевернул, чтобы убедиться, что ничего не закреплено на дне. Нашел только пыль, поэтому поставил комод на место, а ящики — в соответствующие пазы. Отодвинул кровать от стенки. В металлический каркас статуэтка поместиться не могла. Я ощупал одеяло и простыни, приподнял матрас, посмотрел, нет ли чего под ним. Положил матрас, ощупал и его, как хирург, ищущий грыжу, затем занялся кухней.

Складной стол и стулья ничем меня не порадовали. Я потряс газовый баллон и убедился, что в него никто ничего не прятал. Включив фонарик, заглянул за газовую плиту с одной горелкой, но нашел только обугленных тараканов. Повернулся к алюминиевой раковине. Возможно, Майкл мог что-то спрятать в U-образном колене сливной трубы, но я в этом сильно сомневался и решил оставить осмотр колена на потом. Поднял голову и посмотрел на плафон из пластика под мрамор. Плафон вселял определенные надежды, поэтому я пододвинул один из стульев, встал на него и начал откручивать винты, удерживающие плафон, когда услышал, как открылась и закрылась уличная дверь, и на лестнице послышались шаги.

Шаги размеренные, словно человек никуда не торопился. Я оглядел комнату, пытаясь определить, успею ли вернуть все в исходное состояние, и понял, что не получится, тем более бесшумно. Вместо этого я скоренько снял плафон и повернул раскаленную лампочку, чтобы комната погрузилась в темноту и человек, идущий по коридору, не увидел полоски света под дверью. Я моргнул, отгоняя полупрозрачные шестиугольники, запрыгавшие у меня перед глазами, и стараясь не обращать внимания на запах расплавленной резины, пошедший от моих одноразовых перчаток, ощупал плафон и нишу под ним; там ничего не оказалось.

Тем временем шаги все приближались. Я сомневался, что у кого-то из полицейских могло возникнуть желание проверить квартиру в столь поздний час, но в жизни бывает всякое, а кроме того, всегда хватает охотников обчистить пустующую квартиру. Я напрягся, готовясь к тому, чтобы метнуться в ванную и нырнуть в окно при первом прикосновении к замку. Уже буквально видел, как спрыгиваю с крыши на землю. Тем временем скрипнула половица у самой двери, и шаги стихли. Тишина длилась целую вечность. Меня бросило в жар, потом в холод. Я затаил дыхание, но опасался, что в мертвой тишине даже за дверью слышны удары моего сердца. Нервы не выдерживали, и через мгновение я бы наверняка спрыгнул со стула и бросился в ванную, но, к моему несказанному облегчению, незнакомец двинулся дальше, судя по доносящимся из-за двери звукам, он поднимался по лестнице на следующий этаж. То ли это был пьяный, передвигавшийся с остановками, то ли старик, отдыхавший перед штурмом лестницы, то ли просто зевака, решивший оглядеть дверь, за которой недавно убили человека. В любом случае, этот человек не собирался входить в квартиру. Я подождал, пока шаги стихли окончательно, повернул лампочку в обратную сторону и, когда вспыхнул свет, закрепил плафон.

Слез со стула, убрал отвертку в карман и тут же достал, чтобы раскрутить выключатель на стене. Проверил нишу под ним, проделал то же самое с двумя розетками над плинтусом у раковины. Ничего не нашел. Прикрутив розетки, обратил внимание на ковер. Может, скатать и простучать половицы? Решил, что смысла в этом нет. Майклу наверняка требовался быстрый доступ к обезьяне, а для того чтобы вскрыть тайник под половицей, требовалось время. Такой вариант, конечно, оставался, но я решил, что займусь полом в самую последнюю очередь, когда ничего другого уже не останется. Поэтому, пусть и не очень хотелось, я вернулся в ванную.

Первым делом проверил здесь боковую панель — на случай, если мы действительно мыслили одинаково. Один из винтов перекосило, и мне пришлось попотеть, выворачивая его, но старался я напрасно. За панелью были только трубы, которые могли заинтересовать разве что сантехника.

В ванной не было ни вешалки для полотенца, ни занавески, чтобы при включенном душе вода не лилась на пол. Впрочем, к обезьяне это не имело отношения. Я вытащил из пластмассового стакана щетку для чистки унитаза, но на дне обнаружил только коричневую жижу. Освещалась ванная вставленной в патрон лампочкой безо всякого плафона, не было тут ни аптечки, ни шкафчика для белья.

Я вновь посмотрел на ванну, и тут меня словно током ударило. Металлическая крышка на сливном отверстии в верхней части ванны, страхующем от переполнения. Я в очередной раз достал отвертку и очень осторожно, чтобы не попасть рукой в пятна крови и ошметки мозга на кафельной стенке и самой ванне, отвернул винт. Крышка упала мне на ладонь. Из дыры торчал край свернутого в трубку пластикового пакета. Я вытащил пакет. Он был совершенно сухой, но пахло от него ужасно. Я развернул его и достал… Нет, не третью обезьяну, а нечто гораздо более интересное.

Глава 24

К тому времени, когда я вылез через окно на крышу, уже начало светать; шел мелкий дождь. Я взял из ниши сумку, бросил перчатки в мусорный бак, откатил его на прежнее место и отправился на поиски местечка, где смог бы все хорошенько обдумать.

Пройдя несколько улиц в направлении канала Сингел, я нашел подходящее кафе. Хозяин — он как раз открывал свое заведение — бросил взгляд на мое бледное, осунувшееся лицо и, ничего не говоря, налил кружку кофе. Я пил кофе, глядел на узорчатое оконное стекло, грел руки, обхватив ладонями кружку, и думал о событиях, которые привели меня сюда в это раннее утро. На столе передо мной лежал листок бумаги, который я нашел в водоотводной трубе. Ксерокопия документа, не очень четкая, но достаточно хорошая, чтобы я понят все, что требовалось понять. Я маленькими глотками пил кофе, ждал, когда кофеин подхлестнет клеточки серого вещества и поспособствует выводам, которые следует сделать, слушал грохот посуды, выгружаемой хозяином из посудомоечной машины. Кафе готовилось к рабочему дню.

Полчаса спустя я попросил хозяина принести мне что-нибудь из еды. Он кивнул и исчез в подсобке, а я отправился на поиски мужского туалета, чтобы заняться раной на затылке. Когда вернулся через несколько минут, прижимая бумажное полотенце к затылку, на столе уже стояла тарелка с ветчиной, копченым мясом и сыром, вкуснее которых я в жизни не пробовал. Я поел и направился к телефону-автомату в глубине кафе, чтобы набрать номер Резерфорда. Ожидал услышать автоответчик, но, к моему изумлению, трубку снял сам Резерфорд — судя по всему, разбуженный звонком.

— Спите на рабочем месте? — спросил я, как только мы поприветствовали друг друга.

— На ночь я попросил переключить телефон мне на квартиру, — объяснил Резерфорд. — Подумал, что вы, возможно, захотите со мной связаться.

— Какой вы заботливый. Дело в том, что я вынужден попросить вас еще об одной услуге.

— Надеюсь, вы не угодили опять за решетку, дорогой мальчик?

— Еще нет. Но я в трудном положении, Резерфорд, и хочу попросить вас приютить меня на день-другой. Я, конечно, могу пойти в отель, но…

— Об этом не может быть и речи, — прервал он меня. — Даже не заикайтесь. Вы знакомы с Остерпарком?

Я ответил, что знаком, и сказал, где сейчас нахожусь.

— Очень хорошо. Я живу на его западной стороне. У вас есть ручка?

— И салфетка.

— Молодец, — похвалил он меня, продиктовал адрес и спросил, смогу ли я найти нужный дом.

— Разумеется, смогу, — ответил я. — Ничего, если я сразу пойду к вам?

— Разумеется. Я заварю чай.

Я вновь поблагодарил Резерфорда, повесил трубку, расплатился с хозяином кафе, оставил несколько евро в качестве чаевых, вновь вышел в холодное раннее утро и зашагал в том направлении, откуда пришел. Сырой воздух щипал рану на затылке, я дрожал в кожаной куртке Дохлого. Одну руку сунул в карман, другую, которой держал сумку, упрятал в рукав.

Вернувшись на Сент-Якобсстрат, я пересек Дамрак и мимо Ауде-Керк[9] проследовал в самое сердце Квартала красных фонарей. Ничего необычного здесь не было. Гуляки в измятой одежде, пошатываясь на каждом шаге, вываливались из квартирок проституток и секс-клубов. Отработавшие смену девушки в пластиковых плащах и высоких, до колен, сапогах направлялись к Центральному вокзалу, чтобы разъехаться по домам на окраинах города. Другие девушки, густо накрашенные, прибывали на дневную смену.

Я наклонил голову, предпочитая смотреть на свои ноги, ступающие по шершавому бетону. Миновав группу соотечественников, которые заплетающимися языками тянули песню о регбистах, я взял курс на Чайнатаун. По мере приближения к нему восточноазиатских бакалейных магазинчиков, мясных лавок, ресторанов все прибавлялось, преобладающими становились ярко-желтые и красные цвета, меня окружал мир иероглифов, которые я не мог расшифровать. В нос били запахи незнакомых блюд. Вокруг почти все говорили на китайском.

Я проходил мимо магазинчика на улице Зедейк, когда его хозяин вышел на улицу, неся перед собой стойку с открытками. Он наткнулся на меня, а я зазевался и не успел увернуться. Стойка упала на землю, открытки и карманного размера карты Амстердама разлетелись во все стороны. Я нагнулся, чтобы поднять те, что валялись у моих ног, не зная, кого честит хозяин, себя или меня, а когда выпрямился с открытками в руках, мое внимание привлекло окно над магазинчиком. Я остолбенел, и уже все равно было, что это меня кроют на все лады. Окно украшал знакомый рисунок: одна обезьяна закрывала уши, вторая — рот, третья — глаза. Над рисунком тянулись китайские иероглифы, расшифровать которые я, само собой, не мог.

Когда ко мне вернулась способность двигаться, я сунул открытки их хозяину и направился к стеклянной, в алюминиевой раме, двери рядом с магазином. Не стал звонить — просто открыл дверь и вошел в неотапливаемый подъезд, где в неподвижном воздухе мое дыхание тут же заклубилось паром.

Я увидел освещенную лестницу с истертой красной ковровой дорожках на ступенях. Поднялся по ней, словно загипнотизированный, и оказался перед еще одной стеклянной дверью, на которой были изображены обезьяны, только размером поменьше, чем на окне. Повернул ручку. Не заперто. Открыл дверь и переступил порог.

Я очутился в маленькой, скудно обставленной комнатушке. Всю обстановку составлял широкий прилавок из фанеры и три поставленных перед ним в ряд пластмассовых стула. Белая краска стен посерела от времени. На прилавке лежала трубка радиотелефона и стоял маленький бронзовый колокольчик. Я какое-то время постоял у двери, но никто с другой стороны прилавка так и не появился. Я поднял колокольчик, потряс им и сразу пожалел, что такие колокольчики встречались в моей жизни нечасто, потому что на звон вышла ослепительно красивая женщина. Маленькая, легкая, воздушная, накрашенная, как гейша, в ярко-синем кимоно, которое так шло к ее роскошным черным волосам, поднятым в высокую прическу. Приближаясь к прилавку, она, следуя восточным традициям, склонила голову.

Я тоже ей поклонился, а когда поднял голову, лучезарная улыбка сползла с моего лица. Потому что следом за женщиной появились двое громадных мужчин с широченными плечами и невероятно толстыми шеями, одетые в костюмы и темные рубашки; куда лучше они смотрелись бы на площадке для сумо. Зализанные их волосы чем-то перехватывались на затылке, и походка у них была необычная, вперевалочку.

Азиатская богиня стояла у прилавка, нежно улыбаясь, а двое громил высились над ее плечами. Все вместе они странным образом напоминали тех самых трех обезьян. Я заглянул в завораживающие глаза красавицы, и она кивнула, поощряя меня.

— Доброе утро, — начал я. — Вы продаете обезьян?

Женщина покачала головой, на лице отразилось недоумение.

— Обезьян, как вон те?! — Я указал на стеклянную панель входной двери.

Женщина опять покачала головой и опустила глаза, как будто ее что-то очень заинтересовало на поверхности деревянного прилавка. Один из громил, стоявших позади женщины, медленно повернул голову на массивных плечах, и при этом, мне показалось, послышался металлический скрежет. Его двойник шумно вдохнул через нос с таким видом, словно хотел высосать из воздуха весь кислород, до последней молекулы.

У меня создалось ощущение, что они не привыкли к тому, чтобы их время тратилось попусту, поэтому я расстегнул молнию, залез в карман кожаной куртки, достал две фигурки и поставил на прилавок. Одна обезьяна закрывала уши, вторая — рот, и вроде бы обе очень хотели укрыться от спокойного взгляда красавицы. К моему облегчению, женщина подняла голову, улыбнулась, а громилы несколько расслабились.

— Вы их узнаете? — спросил я. — Их сделали здесь?

Женщина, не мигая, смотрела на меня, словно ждала, когда же я перестану задавать странные вопросы.

— У меня нет третьей. Вы не продадите мне ее? Или вы, может быть, захотите купить эти? — спросил я, пододвинув фигурки к ней. — Сколько вы заплатите?

На этот раз женщина кивнула, словно все поняла, и сунула руку под прилавок. Я подумал, за деньгами или чековой книжкой, но ошибся. Женщина достала маленький металлический молоток из тусклого, похожего на свинец материала и, в отличие от обычного молотка, с двумя заостренными концами, так что сверху он выглядел сильно сплющенным шестиугольником.

Другая рука женщины тоже нырнула под прилавок и вернулась со свернутой полоской замши, которую она расстелила на прилавке. Потом взяла обе статуэтки, поставила их на замшу и, прежде чем я успел что-то сообразить, с силой ударила молотком сначала по одной, потом — по другой, превратив обезьян в кучки обломков гипса.

Челюсть у меня отвисла, но, приглядевшись к кучкам, я начал понимать происходящее, поскольку среди гипса заметил маленькие металлические предметы. Я взял один. Это был ключ — не больше тех, какими открывают чемоданы. Точно такой же я достал из остатков второй статуэтки. На обоих ключах были выгравированы одинаковые иероглифы. Я положил оба ключа на ладонь, какое-то время пристально смотрел на них. Действительно, обезьяны были бесценными. Людей убивали за эти вот ключи.

Пока я любовался блеском ключей, очищенных от гипса, женщина открыла калитку в прилавке, приглашая меня пройти. Я выполнил ее просьбу, она, вновь поклонившись, отступила в сторону, один из сумоистов взял у меня сумку и принялся рыться в ней, второй обыскал меня. Этот не нашел ничего интересного, зато его напарник извлек из сумки пистолет. Они принялись меня разглядывать; я в ответ небрежно пожал плечами, показывая, что ничего необычного в пистолете не вижу. Тогда один из громил ловко вытащил обойму с патронами, положил пистолет в сумку и ногой оттолкнул сумку в сторону. После этого женщина пригласила меня пройти через выкрашенную белой краской дверь. Я прошел, громилы последовали за мной; наша маленькая колонна, полагаю, чем-то напоминала посланников далекой планеты из какого-нибудь научно-фантастического телевизионного сериала.

По другую сторону белой двери оказался маленький вестибюль и еще одна дверь — мощная, из высокопрочной нержавеющей стали, с закрепленным на ней колесом-штурвалом. Размерами она превосходила обычную. Такие двери наверняка можно увидеть в Форт-Ноксе или в атомных убежищах для богачей и политической элиты. Молча я наблюдал, как женщина приложила ладонь к сканирующей панели электронного замка, и панель полыхнула ярким светом. Потом что-то громко щелкнуло, и металлическая дверь чуть подалась к нам. Женщина кивнула громиле, который стоял справа от нее, он выступил вперед, повернул штурвал, потом широко распахнул дверь.

У меня перехватило дыхание. Здесь, на втором этаже вроде бы обычного амстердамского дома, находилось хранилище, которым мог бы гордиться первоклассный банк. По всей длине комнаты ряд за рядом тянулись, поблескивая в свете флуоресцентных ламп, банковские депозитные ячейки числом не менее трех сотен. Изготовили их из того же металла, что и дверь, и полировка сверкала так, будто ячейки надраили и больше к ним никто и никогда не прикасался. Кроме ячеек, в комнате ничего не было, даже окна. Я повернулся к женщине, она взяла у меня ключи и повела дальше.

Где-то на середине комнаты женщина остановилась, посмотрела на иероглиф на ключах и сравнила с иероглифом одной из ячеек. Указала на нее, и я увидел три замочные скважины. Женщина вставила ключи в две из них и протянула руку за третьим ключом, которого у меня, разумеется, не было, потому что находился он в третьей статуэтке.

— У меня ключа нет. — Я показал пустые руки и пожал плечами.

Она сказала что-то на китайском, потом жестом показала, что без третьего ключа не открыть.

— Я знаю, — сказал я. — Но у меня нет третьего ключа. У вас не найдется дубликата? — И я, указав на третий замок, с надеждой посмотрел на женщину.

Она озабоченно оглянулась на сумоистов, и один из них указал на дверь, через которую мы вошли. Женщина молча кивнула, вынула ключи из замков.

— Дубликат? — повторил я. — У вас нет дубликата?

Но я только зря сотряс воздух. Женщина вернула мне ключи — лицо ее выражало презрение — и направилась к двери. Я не сразу последовал за ней, и маленькой заминки хватило, чтобы громила, который стоял ближе, положил огромную ладонь мне на плечо и подтолкнул в нужном направлении. Когда мы вышли в приемную, девушка скрылась за боковой дверью (я успел заметить кожаный диван и включенный телевизор), а сумоисты проводили меня до двери со стеклянной панелью, протянули мне сумку и стали смотреть, как я спускаюсь по лестнице. Они стояли на верхней площадке, пока я не вышел на улицу.

Обычно я утешаю себя тем, что могу вернуться в то место, откуда меня выставили, незваным гостем, но при этом я всегда трезво оцениваю свои шансы. Я понятия не имел, как обмануть сканирующее устройство, а необходимого оборудования, чтобы открыть стальную дверь иным способом, у меня не было. Не говоря уже о том, что вскрыть депозитную ячейку ой как нелегко, а попадись я в руки сумоистам за этим занятием, они порвали бы меня в клочья, как лист бумаги для оригами. Именно этим все, скорее всего, и закончилось бы, поскольку стальную дверь наверняка охраняли двадцать четыре часа в сутки. Такой подход, полагаю, устраивал специфических клиентов этого заведения.

Майкл говорил мне, что собирается покинуть Амстердам, как только я вручу ему обезьян. Дом, из которого я вышел, находился всего в пяти минутах ходьбы от Центрального вокзала, и не требовались семь пядей во лбу, чтобы догадаться, куда Майкл собирался пойти, заполучив статуэтки. Не требовались эти пяди и для того, чтобы понять, что хранилось в ячейке, но без третьего ключа алмазы оставались такими же недостижимыми, как и луна. Я застонал от разочарования и бессилия перед создавшейся ситуацией.

Мне требовался отдых, я едва держался на ногах от усталости, и было небезопасно отираться около дома, существование которого (в этом я не сомневался) не составляло тайны для Бритоголового и Дохлого. Поэтому квартира Резерфорда скаждой секундой представлялась мне все более желанной.

Глава 25

Жил Резерфорд на четвертом этаже старого особняка с величественным каменным фасадом. Огромные, от пола до потолка, окна гостиной выходили на Остерпарк, вдали виднелись окраины города, и я без труда представил себе Резерфорда часами любующимся открывающимся видом. Интерьер отвечал всем канонам английского традиционализма: цветочный рисунок обивки, старинная мебель, акварели. Некоторые были оригиналами и обошлись ему в кругленькую сумму. Я предположил, что деньги у него водились: купить и обставить такую квартиру на государственное жалованье невозможно.

— Дорогой мальчик! — воскликнул адвокат, когда я вошел в гостиную, и он увидел мою рану на голове. — Что с вами случилось?

— На меня напали, — ответил я. — Сообщники американца.

— Киллеры?

— Я так не думаю. Но они точно знают, как пустить в ход бейсбольную биту.

— Присядьте. — Он указал на ближайший стул. — Я что-нибудь принесу.

Через несколько минут он вернулся с пузырьком йода и ватой, закатал рукава рубашки и начал обрабатывать рану, заставляя меня морщиться от боли. Я вынужден был нюхать его подмышки, когда он упирался в меня толстым животом. Время от времени он передавал мне использованный, в крови и йоде клок ваты. Когда он закончил, ваты у меня накопилось довольно много, и Резерфорд принес корзинку для мусора, куда я ее и выбросил.

— Вы выглядите усталым, — заметил он.

— Я и чувствую себя усталым. Всю ночь не спал, хватало разных дел. Мне неловко, что я вас стеснил, Резерфорд. Наверное, я мог снять номер в отеле под чужим именем.

— И кто бы тогда обработал вам рану? Горничная? Я, кстати, думаю, что нужно наложить швы.

— Только этого мне не хватало.

— У вас есть медицинская страховка?

Я кивнул и тут же широко зевнул.

— Я постелил вам в спальне для гостей, — продолжил Резерфорд. — Можете оставаться у меня, сколько душе угодно, но вот я вскоре должен отправляться на службу. С другой стороны, — он приложил палец к губам, — могу позвонить и сказать, что немного задержусь. Определенно, могу. У вас, наверное, еще и сотрясение мозга?

— Похоже на то. Собственно, этим во многом и объясняется мое состояние. Но вы идите. А для меня сейчас главное — поспать.

— Очень хорошо. Пойдемте, я покажу вам вашу кровать. И принесу пижаму.

Пижамой Резерфорда я не воспользовался. Во-первых, она была на несколько размеров больше, чем надо, а во-вторых, при виде кровати у меня не осталось других желаний, кроме как рухнуть на нее и закрыть и без того слипающиеся глаза. И как только Резерфорд оставил меня одного, я снял обувь, лег на покрывало и мгновенно провалился в глубокий сон.


Когда я проснулся много часов спустя, голова прилипла к подушке. Должно быть, я вертелся во сне, и в какой-то момент рана на затылке вновь начала кровоточить. Кровь свернулась, приклеив волосы к подушке, так что поднять голову удалось не сразу. Но я справился. На наволочке осталось кровавое пятно, но с этим я разобрался легко: просто перевернул подушку.

Я не успел задернуть шторы перед тем, как заснул, и сейчас, к своему облегчению, увидел, что за окном еще день. Протер глаза, посмотрел на часы, которые стояли на прикроватном столике: почти три пополудни. Из-за двери не доносилось никаких звуков, из чего следовало, что Резерфорд еще на работе. Осторожно поднявшись с кровати, я кончиками пальцев ощупал затылок и решил, что могу рискнуть и принять душ.

Ванная комната по голландским меркам выглядела слишком уж вычурной, душ размещался по центру ванны, стоящей на ножках. Я разделся, встал в ванну и повернул распылитель так, чтобы горячая вода лилась на шею и плечи, а не на затылок. Намылился, с особой осторожностью касаясь груди, потом позволил воде смыть пену (здоровенный синяк растекся по груди, спускаясь на живот). Сложил руки лодочкой, набрал воды, умылся. Закончив водные процедуры, завернулся в большое махровое полотенце Резерфорда, на цыпочках добрался до своей спальни, чтобы достать из сумки смену белья. Пистолет по-прежнему лежал в сумке, среди одежды, но я к нему даже не прикоснулся. Он выполнил свое дело, позволил мне вырваться из квартиры Бритоголового. Но мое отношение к оружию нисколько не изменилось, и больше всего меня радовало то, что стрелять не пришлось. Я точно знал, что в скором времени обязательно от пистолета избавлюсь.

Рядом с пистолетом лежал мой паспорт — подлинный, поскольку шпионом я не был, с настоящими именем, фамилией и датой рождения. Его я тоже в руки не взял. Главное, убедился, что он на месте.

Я оделся, застелил кровать, постоял, делая вид, что ищу себе какое-нибудь занятие, прежде чем все-таки уступил искушению осмотреть квартиру Резерфорда. Новая территория, в конце концов, — как же с ней не ознакомиться? А если пожар?

Я вышел из спальни и оказался перед закрытой дверью в комнату, которая располагалась рядом с гостиной, где я уже побывал. Закрытые двери всегда вызывали у меня желание их открыть. На этот раз пришлось только повернуть ручку. За дверью оказалась столовая с большим овальным столом из тика, который стоял в окружении восьми стульев с резными ножками. Окна столовой, как и окна гостиной, выходили на парк. Стены здесь украшали дорогие акварели, парочку я, наверное, мог бы и украсть.

Дверь в дальней стене привела меня на просторную, сверкающую нержавейкой кухню. Я задержался там лишь для того, чтобы взять пакетик чипсов. Вторая дверь из кухни вывела меня в главный коридор. Напротив, рядом с ванной комнатой, находилась спальня Резерфорда, куда я не преминул заглянуть. Немалую ее часть занимала кровать под пологом, более подходящая семейной паре, а не холостяку, каким, по моему разумению, был Резерфорд. В спальне преобладал темно-серый цвет. На дверях гардероба висел костюм в узкую полоску и несколько белых рубашек. Теперь необследованной оставалась только одна комната — расположенная между двумя спальнями, и она, конечно же, заинтересовала меня больше всего. Это был кабинет Резерфорда.

Вдоль стен в кабинете выстроились стеллажи с книгами, в углу стояло уютное кожаное кресло, на полу лежал ковер, но мое внимание прежде всего привлек антикварный дубовый письменный стол, заваленный бумагами, с лампой под зеленым абажуром и телефонным аппаратом. Я сел на вращающийся стул и потянулся к телефону. Набрал номер и, пока шли гудки, начал перебирать бумаги.

— Ты — гений, — сказал я, когда наконец-то услышал голос Виктории.

— Господин президент?

— Почти. — Я открыл чековую книжку. — Как самочувствие?

— Изумительно. А твое?

— Как у взломщика с больной головой.

— Вопросов не задаю, но скажи, в чем моя гениальность?

— Ты не знаешь?

— Наверное, во всем, — игриво ответила она.

— Если на то пошло, я о том, что ты сказала во время нашего вчерашнего разговора.

— Насчет того, что ты можешь подхватить от блондинки?

— Нет, — голос мой прозвучал излишне резко. — Я выше этого. Видишь, мы говорим, а я поднимаюсь. Я — гелий. Я — шар, надутый горячим воздухом. Я — ломоть свежего хлеба.

— Ты — писатель, у которого иссяк запас сравнений. Так что такого я сказала, Чарли?

Я закрыл чековую книжку. Принялся за другие бумаги.

— Я, возможно, не смогу процитировать тебя слово в слово, но ты сказала, что обезьяны — ключ ко всему.

— Я это сказала?

— Да. И ты знаешь, что здесь такого умного?

— Удиви меня.

— В обезьянах хранились ключи. Из-за этого и поднялась вся эта суета.

— Правда? Только ключи?

Я включил настольную лампу. Перевернул страницу голландско-английского словаря, который лежал на столе. Поднял словарь за корешок в надежде, что из него что-то выпадет, но надежда не оправдалась.

— Ключи от депозитной ячейки, — уточнил я. — В которой лежат украденные алмазы.

— Ага.

— Действительно, ага. Есть только одна проблема.

— Какая же?

— Чтобы открыть ячейку, требуются три ключа.

— А у тебя по-прежнему нет одной обезьяны!

— Именно. Это проблема. Хотя, как я понимаю, мое похищение прошлой ночью тоже тянет на проблему.

— Не поняла…

— Меня похитили. Избили бейсбольной битой. Ты знаешь, каково это?

— Нет, Чарли. К счастью, не знаю. Может быть, ты введешь меня в курс дела?

И я ввел. А в процессе переключился с поверхности стола Резерфорда на содержимое ящиков. Их было семь — по три с каждой стороны и центральный, который был заперт, но это только разожгло мое любопытство. Поэтому я прижал трубку к плечу щекой, взял со стола скрепку, разогнул и принялся за замок.

— Чарли? — спросила Виктория удивленно. — Что ты там делаешь?

— Ничего.

— А почему ты так тяжело дышишь?

— Я? Извини. Просто пытаюсь кое-что открыть.

— Если только открыть, можешь продолжать.

— Это ты о чем? — Я даже перестал возиться с замком.

— Неважно. Но Бритоголовый и Дохлый… ты действительно веришь, что третьего ключа у них нет?

— Нет даже третьей обезьяны. — Я продолжил прерванное занятие. — Если бы был, они не остались бы со мной в квартире, а отправились за алмазами.

— Если только они не блефовали.

— А зачем им это?

— Зачем кто-то что-то делает? Я не знаю, вдруг они хотели убедить тебя, что не убивали американца.

— Но они его не убивали. Да и какая им разница, что я думаю? Для них я — всего лишь взломщик, который оказался не в том месте и не в то время. Я — не угроза. Я — мелкая помеха.

— Только теперь обезьяны опять у тебя.

— Скорее нет, чем да. Обезьян больше нет. Они превратились в пыль. Теперь у меня ключи и в перспективе — шанс добраться до депозитной ячейки, набитой алмазами.

— Бедняжка.

— Стану бедняжкой, если я попаду им в руки. Черт!

— Что там у тебя?

— Замок, который я пытаюсь открыть!.. Только что сломал скрепку.

— Скрепку? Зачем тебе скрепка для…

— Это всего лишь ящик стола. В общем, ерунда.

— Это ящик твоего стола?

— Не задавай глупых вопросов, Виктория. Ты же — гений, помнишь?

— Гений. Да, конечно. Ну, может, я и гений, но что происходит, понимаю плохо.

— Не только ты. Точно… — рассеянно ответил я.

— Чарли, что такое?

— Ящик. Я его открыл.

— И что?

— Ты никогда не догадаешься, что я нашел.

Глава 26

Нет, не третью обезьяну. Но нечто, не менее удивительное. Поверх всего остального лежал голландский паспорт в красной обложке. Я открыл его на последней странице, и увиденное перевернуло все вверх дном. Почему? Потому что я держал в руках тот самый документ, ксерокопию которого нашел в сливной трубе ванны Майкла. Но что делал паспорт в квартире Резерфорда?

— Я тебе перезвоню, — сказал я Виктории, положил трубку, долго смотрел на фотографию в паспорте, ни о чем особо не думая. Фотографию сделали пять лет назад, но сходство осталось. Поменялась прическа, очки заменили контактные линзы, но в том, кто изображен на фотографии, двух мнений быть не могло. Я, наверное, в двадцатый раз прочитал имя, фамилию, адрес, потом отложил паспорт и снял телефонную трубку.

Этот звонок занял у меня не больше двух минут и подтвердил все опасения. Мне оставалось только одно — ждать. Часы показывали половину пятого, я полагал, что Резерфорд вернется к пяти. Время до его прихода я провел, кружа по гостиной. Иногда смотрел в окна на велосипедистов и любителей бега трусцой, которых в Остерпарке всегда хватало, иногда думал о том, что я ему скажу. Но как только я услышал звук поворачиваемого в замке ключа и шаги по коридору, все эти мысли разом вылетели из головы — так что пришлось импровизировать на ходу.

— Как хорошо, что вы уже на ногах, — воскликнул Резерфорд, снимая пальто, кладя его на подлокотник дивана и улыбаясь во все тридцать два зуба. — Чувствуете себя получше?

— В голове начало проясняться.

— Прекрасные новости. А как ваш аппетит?

— С едой можно подождать. Я подумал, что сначала нам нужно поговорить.

— Конечно, конечно. Все в порядке, дорогой мальчик?

— А вот это, дорогой мальчик, я как раз хочу узнать. — Я достал из кармана паспорт и бросил Резерфорду. Он попытался его поймать, но промахнулся, и паспорт упал на пол. Адвокат поднял его, раскрыл, округлившимися глазами посмотрел на меня и покачал головой, будто не понимая, что происходит.

— Можете больше не ломать комедию, — сказал я ему. — Я позвонил в английское посольство. Среди адвокатов, услугами которых они пользуются, Генри Резерфорда нет.

Он на ходу попытался что-то придумать. Но потом встретился со мной взглядом и, похоже, сообразил, что с враньем придется заканчивать.

— Черт! — Он пожал плечами. — Я ведь знал, что не следует оставлять вас одного. Но не ожидал, что вы это найдете.

— Просто повезло.

— Но и жаловаться мне не стоит, правда?

Я вопросительно смотрел на него.

— Наверное, надо поблагодарить судьбу, что вы не ограбили меня дочиста. Тут много дорогих вещей.

— Есть что-нибудь ваше собственное?

— Все относительно. Вы понимаете… — Он обвел гостиную паспортом, как бы показывая, что в жизни случается всякое.

— Расскажите мне о себе.

— А что рассказывать? Мы с вами одного поля ягоды.

Я нахмурился.

— Вы тоже взломщик?

— Нет! — Он замахал руками. — Мошенник. Но никто нынче не играет строго по правилам, ведь так?

Я плюхнулся в кресло, кивнул на паспорт.

— Откуда он у вас?

— Это по просьбе Майкла… — Лицо Резерфорда сделалось бесстрастным.

— Американец?

— Он самый.

— Так вы его знали?

Он кивнул:

— Мы вместе сидели.

— В Нидерландах?

— Недалеко от Гааги. У меня не выгорела одна сделка. Голландка, с которой я вошел в долю, что-то заподозрила и проверила компанию, которую я создал.

— Не думаю, что мне нужно это знать.

— Вам — не нужно. Хотите выпить? Я остановлюсь на пиве.

Я покачал головой, он ушел, чтобы вернуться с банкой пива. Открыл, ослабил узел галстука, начал жадно пить, кадык так и ходил вверх-вниз.

— Как вы понимаете, Резерфорд — не моя фамилия. — Он рыгнул.

— Уже догадался.

— Я — Стюарт. А Резерфорд — образ, который я часто использую. Соответствующая фамилия, соответствующая речь, соответствующая одежда, соответствующая квартира, — он вновь обвел гостиную рукой, — и с этим можно жить.

— Если не попадать в тюрьму.

— Профессиональный риск. Вы сидели?

Я покачал головой.

— И не собираюсь.

— Никто не собирается, сынок. Майкл точно не собирался.

Стюарт еще глотнул пива, потом уселся на диван, живот его вздымался и подрагивал, как желе на тарелке.

— Расскажите мне о паспорте, — попросил я. — Когда он попросил вас раздобыть его?

— Наверное, месяц тому назад. Он позвонил мне из тюрьмы. Сказал, что есть девушка, которую нужно проверить.

— Марике.

— Так она ему представилась. — Стюарт кивнул. — Но он думал, что ее зовут иначе.

— И попросил украсть ее паспорт?

— Нет. — Он вытер пот со лба. — Майкл попросил меня выяснить все, что смогу. Я узнал, где она работает. Поговорил с парнем, который работал там же.

— Молодым барменом? С такой злобной ухмылкой?

— Да, он стоял за стойкой. Наверное, тот самый, о котором вы говорите. Жизнь барменов в Амстердаме такая же, как и везде: платят им плохо.

— И вы его подкупили.

Стюарт закатил глаза, вскинул руки.

— Я попросил его порыться в ее вещах, ничего больше. И он принес мне паспорт.

— А вы сделали копию и отправили Майклу.

— Откуда вы это знаете? — Стюарт сощурился.

Я покачал головой.

— Неважно. Как он отреагировал?

— Понятия не имею, — небрежно ответил он. — Я просто отослал ему ксерокопию — вклеил в поздравительную открытку с днем рождения.

— И охрана не проверила?

— Я же не просто вклеил, а вставил в картонную обложку открытки.

— Умно.

— Не так чтобы очень. Тюремная охрана работает спустя рукава, спит на ходу. Я уверен, что родился он совсем в другой день.

Я наклонился вперед, уперся локтями в колени и нацелил на него указательные пальцы.

— Ее фамилия что-то вам сказала?

— Девушки? До тех пор пока мы не побывали в библиотеке, — ничего. Но когда мы нашли ту газетную статью, я начал соображать, что к чему.

— Ким Волкерс. У нее та же фамилия, что и у охранника, которого убил Майкл.

— Только он никого не убивал. Во всяком случае, всегда говорил, что не убивал. Но насчет фамилии вы правы. Полагаете, что она — дочь охранника?

— Полагаю, что да.

— Думаю, и Майки так решил. Но, подозреваю, он и раньше это знал.

— Почему вы так думаете?

— Шестое чувство. Что-то в его голосе. Объяснить не могу.

— И все-таки на некоторые вопросы ответов у меня нет.

— Только на некоторые?

Я улыбнулся:

— На один вопрос ответ хочется узнать больше всего: почему он сблизился с девушкой, зная, кто она? Он же понимал, что она заманивает его в западню.

Стюарт уселся поудобнее, банка пива балансировала у него на животе.

— Майки был своеобразным человеком. Клялся всеми святыми, что не убивал охранника, но при этом пребыванием в тюрьме нисколько не тяготился. — Стюарт помолчал, глаза его затуманились. — Этим он отличался от большинства заключенных. Я переживал из-за каждой проведенной там минуты, а он словно радовался тому, что сидит за решеткой.

— Покаяние?

— Можно сказать и так.

— Не складывается, если он охранника не убивал.

— Согласен.

— И это не объясняет, почему он не вывел ее на чистую воду.

— Может, и вывел. Но только, скажем, в приватной беседе.

Я покачал головой, имитируя весы.

— У меня такого ощущения не сложилось.

— У меня тоже. Это всего лишь гипотеза.

Стюарт пожал плечами, отпил из банки. Он понемногу переставал быть Резерфордом и сидел теперь совсем в иной позе, даже живот свисал по-другому. Изменения в облике свидетельствовали о том, как ловко он умеет входить в роль, и заставляли насторожиться. Я сомневался, что Стюарт — его настоящая фамилия.

— Вы — не адвокат.

— Нет.

— Из чистого любопытства — как вам удалось это провернуть? В смысле, представлять мои интересы?

Он улыбнулся, словно вспоминая недавнюю амурную победу.

— Легче, чем вы думаете. Утром немного поболтался в участке и подслушал разговор двух полицейских о том, что вы отказываетесь говорить без присутствия адвоката. Потом подождал, пока они уйдут, и подошел к дежурному офицеру, или как там он у них называется.

— Но разве они не проверили ваши документы?

— Документы у меня, конечно, были. Их может, при необходимости, раздобыть каждый.

— Понятно. Нет, совсем не понятно! А с чего вы вдруг оказались в участке?

— О вашем аресте написали газеты. — В голосе звучало удивление: как я сам не сообразил? — Я, разумеется, прочитал эту заметку и решил, что смогу что-нибудь узнать.

— О чем?

Он вновь пожал плечами.

— Об алмазах? — предположил я.

Он кивнул и посмотрел на меня скорбными глазами.

— Получилось лучше, чем я мог предположить.

— Да уж, высший пилотаж.

— Знаете, в своем деле надо быть мастером — особенно, если зарабатываешь им на жизнь. Как я понимаю, для вас воровство — не хобби.

— Пожалуй, вы правы.

— И вы постоянно ждете чего-то такого, на что не жалко потратить время?

— С учетом риска.

— Риск только подстегивает.

— Меня — нет. — Я покачал головой.

— Неужели вы не испытываете восторга, проникая в чье-то жилище? Я в это не поверю.

— Возможно, но это всего лишь побочный эффект моей работы.

— Ну, разумеется…

— Это правда. Я прежде всего писатель. Но иногда возникает желание повысить свои доходы.

— Хорошо, что напомнили. — Он стукнул себя пухлой ладошкой по лбу. — На днях прочитал одну из ваших книг. К третьей главе уже знал, кто убийца.

— Может, случайно угадали?

— Нет, вычислил. Но это не значит, что книга мне не понравилась.

— Мы уходим в сторону. — Я поднялся, обошел кресло, оперся о спинку. — Вы сказали, что знали об алмазах с самого начала?

Стюарт опять кивнул. Жирные складки на его шее напоминали ворот толстого свитера.

— Услышал о них в тюрьме. Кроме как поговорить, делать там, знаете ли, нечего. А уж насчет такого человека, как Майки, ходило столько легенд!

— Почему?

— Наверное, потому что он был очень уж тихим. — Стюарт покрутил банку, заглянул через дырку внутрь. — Большинству заключенных не терпелось рассказать, за что они сидят, что пошло не так и каких ошибок они не допустят в следующий раз. Но не Майки. Он никому ни о чем не рассказывал и этим только разжигал всеобщее любопытство. Все хотели знать, что с ним произошло. Поэтому любая мелочь, связанная с Майки, обсуждалась всей тюрьмой.

— Например?

— Например, статуэтка обезьяны, которую он держал в камере. Такая забавная.

— И что говорили люди?

— Многое. Если человек молчит, о нем всегда судачат.

— И об алмазах говорили?

— Среди прочего.

— Вы его о них спрашивали?

— Естественно.

— И что он отвечал?

— Ничего. — Стюарт постучал по банке. — Но потом я кое-что выяснил.

Я выдержал паузу, стараясь не торопить события.

— Каким образом?

Он улыбнулся, показывая, что разгадал мой маневр.

— Сложил два и два, понимаете? Вы ведь тот самый англичанин, которого он попросил украсть для него двух обезьян?

— Продолжайте.

— И поначалу вы отказались.

Он замолчал, ожидая услышать от меня подтверждение, но я не пошел навстречу его желаниям. Впрочем, значения это не имело. Мошенники в душе — сказочники, и Стюарту, похоже, нравилось рассказывать истории.

— Майки вам поверил. Но по какой-то причине эти обезьяны были ему нужны позарез. И в четверг, во второй половине дня, он позвонил мне.

— Решил использовать вас как запасной вариант.

— Только он не знал наверняка, что этот вариант — запасной.

— И вы согласились проникнуть и на баржу, и в квартиру?

В горле у него булькнуло.

— Сразу — нет. Я же не наемник, методы работы у меня другие. Но потом… — Стюарт поднял глаза к потолку, как бы признавая слабость собственных моральных устоев. — День заканчивался, а он полагал необходимым заполучить обезьян именно тем вечером. И я знал, что одна обезьяна отсидела с ним весь срок, она была для Майкла очень важна. Я упирался для вида, а он чуть ли не умолял меня, но при этом старался не сказать ничего лишнего. Но, наверное, я бы не согласился, если бы он не признался, что без обезьян не добраться до алмазов.

— И сколько он вам предложил?

— Половину, — ответил Стюарт и отпил пива.

— Врете.

Озорная улыбка осветила лицо Стюарта.

— Откуда такая уверенность?

— У вас шевельнулись губы.

— Господи! — Он вскинул руку и позволил ей упасть на толстый живот. — Так говорила моя бабушка. А она уже двадцать лет как умерла.

— Но я тем не менее прав, не так ли? Он вряд ли предложил вам больше десяти процентов.

— Гадайте сколько угодно, дружище. Он предложил достаточно, чтобы я вошел в его команду.

— Значит, вы и были тем незнакомцем.

— Кем?

— Парнем, который наведался в оба места после меня.

— Признаков вашего присутствия ни на барже, ни в квартире я не обнаружил.

— Я там побывал. — Я сложил руки на груди. — И находился в квартире в Йордане, когда вы ее обыскивали и кромсали матрац.

— Ладно, кромсал. А где вы прятались?

— На чердаке. — Я вскинул голову, словно надеялся, что на потолке квартиры Стюарта вдруг появится крышка люка и все объяснит. — Но вас я, конечно, не видел.

— Иначе вы выдали бы меня при нашей первой встрече в полицейском участке. — Стюарт покачал головой.

— Вам очень даже повезло.

— Хотя, с другой стороны, что вы могли им сказать?

— Наверное, ничего.

— И я того же мнения.

— Знаете, — я легонько почесал синяк на груди, — я склонен вам верить. После меня в квартиру вломился дилетант — не профессионал. Чем вы, кстати, разбили дверь?

— Огнетушителем. Подобрал на улице.

— Я думал, кувалдой, но, наверное, мог сойти и огнетушитель.

— У меня в руках он сработал не хуже кувалды. — Стюарт самодовольно улыбнулся.

— Но зачем вы полезли в квартиру? Вы же должны были понять, что я забрал статуэтку, которая хранилась на барже.

Стюарт покачал головой.

— Я не сумел открыть сейф. Я говорил Майки, что мне это не под силу, но он ничего не хотел слушать. Представляете, в каком он был отчаянном положении?

— Но когда вы попали в квартиру и опять остались ни с чем, вы должны были понять, что обезьяну уже украли.

— Следов взлома не было.

— Я никогда ничего не взламываю. Пользуюсь отмычками.

Он выпятил губы.

— Но я этого знать не мог. Вы, конечно, могли забрать обезьяну, но с тем же успехом и хозяин квартиры мог ее куда-то переложить.

— И что вы сделали, покинув квартиру?

— Направился к кафе, где работала девушка. И где Майки хотел встретиться со мной. Но я вошел в кафе, как раз когда он уходил. Я приехал сюда и стал ждать его звонка.

— Он ушел с Бритоголовым и Дохлым?

— Да, с ним были двое мужчин.

— Как вы думаете, это они убили его?

— Возможно, они. Или девушка. Или вы. — Он нахмурил брови.

— Или вы, — предположил я.

— Это черт знает что! — Стюарт возмущенно выпрямился, пиво выплеснулось на рубашку. — Вы прекрасно знаете, что убийца — не я.

— А вы — что не я. — Я коснулся раны на голове. — Бритоголовый и Дохлый тоже утверждают, что это не они.

— Значит, девушка.

— Возможно. Хотя ей пришлось бы подождать, пока Бритоголовый и Дохлый расстанутся с Майклом, нанести ему смертельный удар и вернуться в кафе, чтобы встретиться со мной. Я не понимаю, как бы она все это успела. Вы уверены, что она не ушла с Майклом и двумя мужчинами?

— Абсолютно, — уверенно ответил он. — Хотя она могла поджидать Майки в его квартире. В кафе я не заходил и через окно ее не видел.

— Или его убил кто-то еще.

— Черт, может, он покончил с собой.

Я посмотрел на Стюарта и сказал, что это не смешно. Он откинулся на спинку дивана и допил пиво.

— Это вы вломились в мою квартиру? — спросил я.

Он нахмурился, вытер губы тыльной стороной ладони.

— Я даже не знал, где вы живете. Так вас, значит, ограбили?

— Не уверен, вправе ли я на это жаловаться.

— Они забрали обезьян?

— Да, забрали.

Стюарт прищурился.

— Вы отвели глаза в сторону, когда произнесли последнюю фразу. Верный признак того, что вы солгали.

— Я сказал правду.

— Черта с два. Вы моргнули.

Я вздохнул. Потер шею, потом щетину на подбородке.

— А кто эта ваша секретарша, которая мне звонила?

— Какая-то пташка из бара. Я дал ей несколько евро.

— У нее был такой деловой голос.

— Само собой. Она старалась.

— А этот спектакль в библиотеке? — продолжил я. — Почему вы его устроили? Мы проторчали там столько времени!

— Не мог же я сразу найти то, что нужно.

— Но три часа!

— Да, — он самодовольно улыбнулся, — я чувствовал, что вы уже на пределе. А я вот мог бы провести там еще часок.

— В этом не было нужды.

— Я — человек дотошный. А кроме того, вы мне хорошо заплатили.

— Вы про шесть тысяч евро? Я нашел их в сейфе на барже.

Он покачал головой, улыбнулся.

— Как нажито, так и прожито, да?

— Что-то в этом роде. По правде говоря, я думал, что они меченые, вот и хотел отмыть их через вашу контору.

Он присвистнул.

— Так вы собирались вернуть какую-то часть?

— Такая мысль приходила мне в голову.

— Получить деньги у адвоката? Да вы неисправимый оптимист.

Я положил руки на подлокотники.

— Последний вопрос. Марике, Ким, не важно, как ее называть… Вы думаете, третья обезьяна у нее?

Он пожевал нижнюю губу, потом медленно кивнул.

— Вероятнее всего. У меня ее нет. Вы наверняка хорошенько обыскали всю мою квартиру…

Я улыбнулся.

— В деле, которым зарабатываешь на жизнь, надо быть мастером.

Глава 27

Столько народу в «Кафе де Брюг» я еще не видел. Все столики были заняты, в воздухе висел сигаретный смог. И Марике-Ким, и молодой бармен работали за стойкой; девушка заметила меня не сразу. Я сел на высокий стул, закурил, чиркнув спичку о коробок, лежащий у ближайшей пепельницы. Со стороны я, наверное, чем-то напоминал Клинта Иствуда из какого-нибудь вестерна. А если по-честному, не хотелось мне знать, как я действительно выгляжу.

Наконец она меня увидела и налила стакан пива.

— Спасибо, Ким, — поблагодарил я ее, когда она поставила стакан передо мной.

Руку от стакана она так и не оторвала. Словно я обездвижил ее, назвав настоящим именем.

— Стакан держать не нужно, — добавил я. — Иначе я не смогу выпить пива.

Она не шевельнулась, так что мне пришлось вытаскивать стакан из ее пальцев. Потом я глотнул ледяного напитка, глубоко затянулся дымом. Грудь еще болела, если я набирал полные легкие воздуха (или сигаретного дыма), но я изо всех сил старался этого не замечать. Выпустил дым через ноздри, сунул другую руку в карман, достал паспорт. Положил на стойку, подтолкнул к ней.

— Давай прогуляемся, — предложил я. — Пусть твой друг немножко попотеет.

Сделал еще глоток, соскользнул со стула, вышел из кафе, подождал ее у дверей. Она появилась через пять минут, затратив, по моим прикидкам, слишком много времени на то, чтобы надеть черную куртку и перчатки. Мы молча прошли на середину ярко освещенного моста. Я докурил сигарету, бросил окурок в темную воду, облокотился на кирпичный парапет.

— Майкл был в курсе, — нарушил я затянувшееся молчание, не отрывая глаз от темной воды. — Я нашел ксерокопию в его квартире.

Ответа не последовало. То ли она не знала, что сказать, то ли ждала продолжения, чтобы понять, к чему я клоню. Но, по правде говоря, я и сам этого не знал.

— Майкл прятал ксерокопию в сливной трубе ванны. Он получил ее еще до выхода из тюрьмы. Так что он отлично знал, кто ты.

Марике-Ким вдруг резко ударила ногой по кирпичному ограждению.

— Он тебе никак на это не намекнул? — продолжил я, и она покачала головой. — Ты спала с человеком, который убил твоего отца! — Последняя фраза прозвучала грубее, чем мне хотелось бы.

— Не я, — сорвалось наконец с ее губ.

— Разумеется, не ты, а твоя сестра-близняшка. Хотелось бы мне с ней познакомиться.

— Нет у меня никакой сестры. Но Марике — это не я.

— Я не уверен, что тебя можно отделить от нее.

— Тебе этого не понять. — Она бросила на меня короткий взгляд.

— Согласен. Я вообще ничего не понимаю.

Она облокотилась на парапет рядом со мной, уставилась на черную воду, и мне показалось, что черты ее лица заострились, глаза утонули в глазницах.

— Я не хотела привязываться к нему, — сказала она, по-моему, себе, а не мне. — Но чувство все равно возникло. Я ненавидела себя за это. Но если бы мы встретились случайно и я не знала, кто он, мне бы он сразу понравился.

— Но ты ведь знала, кто он. И что сделал.

Она закрыла глаза, будто хотела отгородиться от моих слов.

— Когда он сказал, что не виновен в убийстве, меня это потрясло. — Девушка повернулась ко мне. — Я очень захотела ему поверить.

— Возможно, он сказал правду.

Она прикусила губу.

— Нет. — И покачала головой.

— Насколько мне известно, он всем говорил это.

— Не так уж много убийц признают свою вину.

— Некоторые признают. Даже на суде.

Она глубоко вдохнула, чтобы справиться с волнением.

— Когда это произошло, мне было девять лет. Я видела его фотоснимки в газетах. Я видела его глаза и знала, что это он, даже до суда. Потом его отправили в тюрьму, и больше я о нем ничего не слышала. Думал ли он обо мне? Знал ли вообще о моем существовании? Знал, кого он у меня отнял?

— Вот это он вряд ли забыл.

— Но мог и забыть. Я знала только то, что говорила моя мать. Она буквально выплевывала его имя. Говорила, что он — чудовище.

— Ей так было легче. Считать его чудовищем.

— Конечно. Легче и проще. Но потом, когда мы впервые поговорили… я не знаю… он оказался совсем другим.

— И вот это вызвало боль.

— Да.

— Но потом все изменилось.

Она напряглась, и я подумал, что больше ничего не услышу. У нее хватало причин закончить исповедь. Я не служил в полиции, не был психоаналитиком. Но ей было необходимо выговориться, и после короткой паузы она продолжила.

— Долгое время ничего не менялось. Поначалу я едва могла дышать в его присутствии. Но потом сумела взять свои чувства под контроль, а со временем обнаружила, что хочу услышать его версию случившегося.

— Фрейду это понравилось бы.

Она топнула ножкой. Похоже, ее трясло.

— Мы можем вернуться в кафе, — предложил я. — Остальное доскажешь там.

— Нет. Лучше тут.

— Здесь холодно…

Она пожала плечами.

— Когда ты решила взять алмазы?

Она в ужасе вытаращилась на меня.

— Сначала ты, наверное, собиралась причинить Майклу какой-то вред. Или даже убить его, но все изменилось, когда он начал тебе нравиться. Полагаю, ты убедила себя, что лучший способ отомстить — отобрать то самое, что Майкл рассчитывал получить, отсидев положенный срок. Не забывая, разумеется, и о том, что алмазы стоят немалых денег.

— Нет. — Она смотрела себе под ноги.

— А я думаю, да. Ты нацелилась на алмазы. Но при этом стала задавать слишком много вопросов, и у него возникли подозрения. Тогда Майкл обратился к своему приятелю на воле, который и выяснил шокирующие подробности: девушка, которая так привязалась к нему, — дочь убитого охранника.

Ким покачала головой, словно не желая мириться с моей логикой.

— Я не понимаю, почему он продолжил игру. Почему сразу не поставил точку в ваших отношениях.

— Он меня полюбил, — сухо ответила Ким.

— Да, конечно…

Она опять заплакала. Плечи сотрясались, она стояла, низко опустив голову. Я старался не поддаваться жалости.

— Но ведь это не ты его убила? — Теперь я знал, что она не виновата в смерти Майкла.

— Нет, — прошептала она.

— Ты бы не смогла. Даже если какая-то часть тебя этого хотела. Желание убить у тебя постепенно сошло на нет. Это хорошо. Я действительно так думаю. Но мне, честно говоря, все равно. Сейчас я хочу собрать всех трех обезьян. И думаю, что третья — у тебя.

Она в недоумении посмотрела на меня.

— Нет.

— Ты хочешь сказать, что не хранишь ее в своей квартирке наверху? Что я не найду ее, если мы сейчас туда поднимемся?

— У меня ее нет. Да и какое это имеет значение. Ты же сказал мне, что две другие не у тебя.

Ким с вызовом вскинула подбородок. Разумеется, она не доверяла мне, но разве я мог ее в этом винить? Больше я ни о чем подумать не успел, потому что услышал визг колес и, обернувшись, увидел знакомый микроавтобус.

— Ты им позвонила? — крикнул я. — Перед тем как выйти из кафе?!

Выражение глаз Ким говорило, что я прав. Я схватил ее за руку и толкнул на Бритоголового, который выскочил из кабины с бейсбольной битой в руках. Он столкнулся с Ким, отпихнул ее, прыгнул, замахиваясь, ко мне. Но на этот раз я знал, что меня ждет. Поэтому отскочил назад, и бита разминулась с моим животом на считаные сантиметры, а затем бросился вперед и врезался в Бритоголового в тот момент, когда он замахнулся во второй раз. Обхватил его за талию, коленом ударил в пах — раз, еще раз! Он выронил биту, согнулся пополам, но успел-таки вцепиться мне в горло. Я попытался разомкнуть пальцы, но безуспешно и стал царапать ему лицо. И тут вмешался Дохлый — он завернул мне руку за спину с такой силой, что чуть не выдернул из плечевого сустава. Я завопил от боли и уже находился на грани обморока, когда раздался громкий хлопок. Сквозь туман, застилавший глаза, я увидел Стюарта с пистолетом — тем самым, что я выкрал из квартиры Бритоголового.

— Отпустите его! — грозно крикнул Стюарт, наведя пистолет на Дохлого. — Отпустите немедленно!

Бритоголовый и Дохлый замерли, но меня держали по-прежнему.

— Отпустите! — Стюарт взял на прицел Бритоголового.

Я почувствовал, что их хватка ослабла, вырвался, отступил на шаг и принялся растирать плечо.

— Уходим, — прохрипел я.

Но у Стюарта возникла другая идея. Он подскочил к Ким, схватил за волосы, оттянул голову назад, вдавил дуло в лоб. Она смотрела на меня, широко раскрыв глаза, я — на нее.

— Где третья обезьяна? — прошипел Стюарт. — Где она?

Ким так перепугалась, что не смогла произнести ни слова.

— Обезьяны у нее нет, — ответил за Ким я.

— Где она, сука? Говори мне, а не то я прострелю твою гребаную голову.

С ее губ срывались нечленораздельные звуки. У моста уже собирались зеваки, и я понимал, что очень скоро кто-то из них вызовет полицию или попытается изобразить героя. Мне совершенно не хотелось еще раз объясняться с Бюрграве.

— Отпусти девушку. Обезьяны у нее нет, — повторил я. — Но я знаю, где она. Поверь мне, это единственное место, где она может быть.

Стюарт посмотрел на меня, и до него наконец-то дошел смысл моих слов; пальцы, державшие Ким за волосы, разжались. Девушка опустилась на брусчатку.

— Пошли, — добавил я. — Нам пора делать ноги.

Я забрал у Стюарта пистолет и сунул себе в карман. Он стоял столбом, словно не понимая, что делать нам тут больше нечего. Поэтому я не церемонясь схватил его за руку и потащил в переулок.

Глава 28

Утром следующего дня, дождавшись, пока откроется дверь, я вошел в подъезд современного многоквартирного дома в южной части города. Покрутился у почтовых ящиков, пока вошедшие передо мной девочки-подростки не уехали на лифте, и по лестнице поднялся на седьмой этаж. Прошел мимо трех одинаковых деревянных дверей и остановился у четвертой, нужной мне.

Глазок по центру двери на уровне глаз, бронзовая накладка врезного замка на уровне бедра. Я дважды постучал. Не получив ответа, осмотрелся. Убедившись, что никто не помешает, надел хирургические перчатки, достал отмычки и приступил к работе. Давно уже мне не приходилось вскрывать замки, созданные по последнему слову техники, но проблем возникло не больше, чем с замками попроще, с которыми приходилось иметь дело после знакомства с Майклом. Стояла полная тишина, если не считать тихого жужжания кондиционера, — так что мне даже не пришлось нагибаться, чтобы услышать характерные щелчки. Когда последняя шпилька вышла из зацепления, я повернул цилиндр и язык замка послушно выдвинулся. После этого я повернул рукоятку, открыл дверь, переступил порог и тут же закрыл дверь за собой.

В темноте ничего было не разглядеть. Я нащупал на стене выключатель. Вспыхнул свет, и я увидел, что нахожусь в коридоре; у моих ног стояло несколько пар обуви, на вешалке висела куртка с капюшоном. Дверь слева вела в компактную кухню без единого окна. Я прошел туда, включил свет. Оглядел столики, полки, хромированную плиту. Везде стояли грязные тарелки и кружки из-под кофе. Не помыли и блендер, которым утром сбивали яйца для яичницы.

Я вернулся в коридор, миновал спальню и вошел в относительно большую L-образную гостиную, застеленную толстым бежевым ковром. Большой телевизор с плоским экраном, кофейный столик, черный кожаный диван. Окна закрывали плотные, от пола до потолка шторы. Этим и объяснялась царившая в квартире темнота. К шторам я прикасаться не стал, чтобы не привлекать ненужного внимания, и занялся двумя оставшимися дверями. Одна вела в чулан, где хранились пылесос, гладильная доска, стремянка, стояли коробки с обувью, висели пальто, шляпы, шарфы. За второй находилась спальня, едва вмещавшая двуспальную кровать, гардероб и комод. Постель не застелили, на полу валялась груда грязной одежды. На тумбочке стоял будильник, лежала книга в обложке.

Со спальни я и начал обыск. Опустился на колени, направил луч фонарика под кровать. Нашел только белый носок и море пыли. В поисках тайников осветил кровать снизу, но ни одного не обнаружил. Ощупал подушки, одеяло. В нос ударил запах пота, и я порадовался, что надел перчатки. Когда убедился, что обезьяны в кровати нет, отодвинул гардероб и комод от стены, направил луч в образовавшиеся щели. Принес из чулана стремянку, залез на нее, чтобы посмотреть, нет ли чего на гардеробе. Прощупал всю валявшуюся на полу одежду, уделяя особое внимание карманам. И в конце концов понял, что в спальне ловить нечего.

Из спальни я перебрался в гостиную. Решил, что здесь на обыск много времени не потребуется, и скоро, как со мной случалось и раньше, мыслями переключился на мою книгу. Подумал, что давно уже не уделял ей внимания. Начал перебирать повороты сюжета, которые привели к возникшим с книгой проблемам. И неожиданно задался вопросом, а не разрешить ли возникшие трудности, избавившись от них в зародыше. Возможно, мне следовало переписать начало книги. Сдерживало лишь одно: я не хотел, чтобы Фолкс и, соответственно, читатели быстро поняли, кто убийца. Вот тут требовалось пройти по острию ножа: и чрезмерная усложненность, и отсутствие загадочности по-своему убивали книгу. Может, вообще выкинуть этот портфель, подумал я, и воспользоваться пакетом с логотипом какого-нибудь всем известного магазина, чтобы Фолкс мог без труда подменить его таким же? Или вообще оставить кисть дворецкого на месте преступления? Но этот вариант был нежелателен, поскольку сразу становилось ясным, как убийца вскрыл оснащенный сканером сейф, в который не смог проникнуть сам Фолкс. Согласится ли на это Виктория? Более того, останусь ли доволен я сам?

Если честно, на последний вопрос я мог дать только один, отрицательный, ответ. В общем, с сюжетом мне следовало поднапрячься. Но практически законченная рукопись давила на меня, и я с трудом уходил от искушения все упростить и забыть об этом романе навсегда. Моим издателям, конечно, такой подход мог и не понравиться — и что тогда останется делать? Выбросить псу под хвост четыре месяца работы?

Помочь могла только смена обстановки. Меня манила Италия; казалось, что там голова наполнится светлыми мыслями, которых сейчас так не хватало. А если бы и не наполнилась, это компенсировали бы солнечная погода и теплые южные ночи. Не следовало также забывать про итальянок — смуглых, черноволосых, с бесподобными ногами. Я подумал, что стоит выучить несколько слов на итальянском, прежде чем отправиться в город, который я видел в «Римских каникулах». Я мог бы устроить свои римские каникулы и гулять по Риму, как Грегори Пек. При этом я не знал ни одного итальянца, которому хотелось огреть меня бейсбольной битой.

Я вдруг задался вопросом, сколько раз Грегори Пек появлялся на экране телевизора, который стоял в гостиной. Наверное, не так уж часто, а жаль, потому что Грегори Пек отлично смотрелся бы на экране с диагональю в сорок два дюйма, а его голос, усиленный динамиками, заполнил бы всю гостиную. Что же до того, за чем я сюда пришел, то результат был нулевой: найти обезьяну в гостиной мне не удалось — ни в диване, ни под кофейным столиком, ни между газетами икнигами у двери.

В ванную я заглядывать не стал, справедливо рассудив, что удача не может дважды подряд улыбнуться мне из ванны, в чулан — тоже, не хотелось ворошить собранное там барахло. Я решил, что займусь им, если только чулан останется моей последней надеждой. А пока меня ждала кухня, где запах остатков пищи заставлял морщить нос. Но потайных местечек там могло найтись немало.

Я перетряс множество контейнеров, заглянул в микроволновку, обнаружив на ее стенках толстый слой жира. На полках лежали коробки с овсянкой, хлеб в вакуумной упаковке, несколько пакетов с шоколадной крошкой, которую голландцам нравится есть с хлебом на завтрак. В ящиках нашлись чистящие средства, кастрюли, сковородки, несколько банок консервов. Я проверил духовку, заглянул под плиту, открыл холодильник и чуть не задохнулся от вырвавшейся из него вони. Там хранились вскрытый пакет молока, заплесневелый кусок сыра да половина шоколадного батончика. В морозильной камере над холодильником мерз одинокий пакет с овощной смесью. Никаких обезьян. Но тут я не поленился заглянуть внутрь электрического тостера и увидел фигурку. Обезьяна прикрывала глаза, словно ждала, когда же я окликну ее.

У меня нет слов, чтобы описать охватившую меня радость. Я издал победный вопль и станцевал джигу. Наконец-то все элементы головоломки легли на свои места.

Глава 29

Обыск квартиры привел к тому, что у меня появилось еще несколько дел, одно из которых я смог сделать только с помощью Стюарта. На него у нас ушло больше часа. Потом я отправился к нему на квартиру и уселся за телефон.

Первым набрал номер центрального полицейского участка и попросил соединить меня с детективом Ример. После минуты ожидания, в течение которой мне пришлось слушать голландскую музыку, в трубке раздался голос.

— Господин Ховард, у вас есть новая информация? — спросила она.

— Так вы меня помните?

— Разумеется. Я как раз просматривала стенограмму вашего допроса.

— Ага! Должно быть, чтение вас захватило.

— Если на то пошло, стенограмма очень короткая. На большинство вопросов вы предпочли не отвечать.

— Вы мне поверите, если я сошлюсь на застенчивость?

Ример выдержала паузу, чтобы дать мне понять, что думает о моих словах.

— Попробую другой вариант. Я видел, что у инспектора Бюрграве в отношении меня сложилось предвзятое мнение.

Она вздохнула.

— У меня нет времени для пустых разговоров, господин Ховард. Что вы хотите?

— Не очень много. Только сказать, что знаю, кто убил Майкла Парка.

Ример замялась. Я представил, каким напряженным стало ее лицо, как сильно она сжимает телефонную трубку.

— Вы готовы дать показания?

— В каком-то смысле. Если вы встретитесь со мной.

— Когда?

— Сегодня, в четыре пополудни. И приведите с собой вашего коллегу, который меня так не любит, хорошо?

Затем я стал набирать следующие по списку номера. И так уж вышло, что все разговоры сложились одинаково. Ни один из моих собеседников не выказал желания встретиться со мной. Будь я более чувствительным, наверное, у меня развился бы комплекс неполноценности, но, честно говоря, я не принимал их реакцию близко к сердцу; и к тому же, когда ситуация требовала, мне хватало упорства. В итоге явились все, кому я позвонил; правда, их привлекли алмазы, а не моя репутация организатора развеселых вечеринок.

Собрались мы в центральном здании заброшенного фабричного комплекса компании «Ван Зандт». Место встречи предложил Стюарт. Повсюду здесь валялись сломанные ящики, поддоны, металлические тележки, пустые бочки. Пол покрывал слой мусора, пыли, обвалившейся штукатурки. Температура воздуха внутри не слишком отличалась от уличной — большую часть окон выбили, и холодный зимний ветер, дующий с моря, свободно гулял по просторному помещению.

Чтобы упростить общение, я не счел за труд составить полукругом десяток ящиков и бочек (для себя поставил ящик в центре полукруга), но уюта от этого не прибавилось. Ким, к примеру, не помешали бы шляпа и шарф, потому что она явно мерзла. Сидела, уткнувшись подбородком в воротник куртки, плотно сдвинув точеные ножки, и дула на руки. И я не мог спросить ее, как она себя чувствует, потому что Ким отказывалась говорить с кем бы то ни было. Она просто сверлила меня взглядом.

Бритоголовый и Дохлый сидели напротив нее, на одном ящике. Дохлый успел купить себе новую кожаную куртку взамен той, что я позаимствовал у него. На собственном опыте я убедился, что куртка эта почти не греет, но, возможно, Дохлый надел ее из других соображений. Я представил, как много лет назад они с Бритоголовым выбрали себе такую униформу и решили никогда не отступать от принятого решения. При этом из транспортных средств они признавали только микроавтобусы, из обуви — высокие шнурованные ботинки, из оружия — бейсбольные биты.

Если говорить об одежде, то наиболее подготовленными выглядели инспектор Бюрграве и детектив-инспектор Ример. Они надели отороченные мехом теплые форменные шинели. Но все равно чувствовали себя очень неуютно и хранили на лицах такое выражение, будто я оторвал их от очень важных дел. Ларчик открывался просто: полицейские терпеть не могли соглашаться на условия, выдвинутые штатскими. Я затянул открытие нашей импровизированной конференции всего на две минуты, но этого хватило, чтобы они принялись кружить по замусоренному полу, демонстративно поглядывая на часы и мобильники.

Стюарт сидел на крайнем ящике, в толстом, как и у меня, свитере под горло, правда, на несколько размеров больше. На свитер он надел шерстяной пиджак с кожаными заплатами на рукавах. Из нагрудного кармана, в полном соответствии с резерфордовским стилем, торчал уголок пестрого носового платка. Дополнял картину кожаный портфель, стоящий на полу у его ног. Но если бы кто-нибудь заглянул в него, он обнаружил бы такую же пустоту, как в голове Бритоголового. Держался Стюарт непринужденно и имел на это полное право, потому что, кроме меня, только он знал сценарий, по которому будут развиваться события.

Рядом со Стюартом расположился Нилс Ван Зандт. Он казался еще более хрупким, чем во время предыдущей встречи, но глаза внимательно и настороженно следили за происходящим, а возвращение на старую семейную фабрику вызвало столько приятных воспоминаний, что он, похоже, не обращал внимания на холод. Ван Зандт был всего лишь в кашемировом свитере и вельветовых брюках, но, судя по тому, как он восседал на пустой бочке, положив узловатые руки на рукоять крепкой трости, могло сложиться впечатление, что он удобно устроился перед горящим камином в своем кабинете. Я и сам с радостью перенесся бы туда, чтобы глотнуть отменного бурбона и чуть успокоить нервы, а уж потом приступить к делу.

— Спасибо, что пришли, — я оглядел собравшихся и приветственно вскинул руки. — Некоторые из вас, как я понимаю, знакомы, и, надеюсь, никто не будет возражать, если я не стану представлять вас друг другу. Разве что скажу, что господин справа от меня, — я посмотрел на Стюарта, — Генри Резерфорд, мой адвокат. Присутствие здесь господина Резерфорда — гарантия того, что сказанное мной на нашей встрече потом не поставят мне в вину.

Я посмотрел на Бюрграве и детектива-инспектора Ример, ожидая подтверждения. Они кивнули, пусть и с неохотой.

— Для информации, — подал голос Стюарт, входя в роль, — присутствие здесь двух сотрудников полиции показывает, что возражений у них нет.

Я подумал, что он захочет, чтобы они объявили об этом вслух, но, как и любой неглупый мошенник, Стюарт знал, что нельзя перегибать палку. Бюрграве и Ример одарили его пренебрежительными взглядами, но он воспринял их как должное, поскольку иначе полицейские на адвокатов и не смотрят. Он настолько вошел в роль адвоката, что Ким, вероятно, не в силах была понять, как этот преисполненный собственной важности господин мог, будто обезумевший киллер, вдавливать дуло пистолета ей в лоб.

— Как большинство из вас знает, в не столь уж далеком прошлом это здание принадлежало компании «Ван Зандт дайамондс» и использовалось для хранения и огранки алмазов. Присутствующий здесь господин Нилс Ван Зандт, — я указал на старика, — племянник Ларса Ван Зандта, основателя семейного алмазного дела. Господин Ван Зандт согласился присоединиться к нам ради того, чтобы прояснить несколько моментов, которые иначе могли бы быть истолкованы двояко. Позвольте вновь поблагодарить вас за то, что вы пришли, господин Ван Зандт.

Тот склонил голову и махнул рукой, словно давая мне разрешение продолжать. Будь я военным, наверняка отдал бы ему честь, но, поскольку в армии никогда не служил, просто кивнул. Ему, похоже, нравилась проявляемая мной почтительность.

— Ранее удостоившись чести побеседовать с господином Ван Зандтом, могу сказать вам, что семья Ван Зандтов занялась торговлей алмазами и их огранкой в начале девятнадцатого столетия. Они покупали необработанные алмазы в бывших голландских колониях, привозили в Амстердам, производили их огранку и продавали ювелирам и оптовым торговцам по всему миру. В отличие от многих конкурентов, эта компания достигла успеха и стала одной из самых влиятельных на алмазном рынке.

— Вы созвали нас на урок истории? — резко спросила Ример.

— Отнюдь, — заверил я ее. — Просто подумал, что некоторые факты не помешают. Должен признать, я заслушался, когда господин Ван Зандт мне все это рассказывал. Наверное, я не ошибусь, — тут я вновь посмотрел на Ван Зандта, — что «Ван Зандт дайамондс» в свое время была одной из крупнейших голландских компаний.

Ван Зандт кивнул, на его лице читалась удовлетворенность.

— Как вам всем известно, Майкла Парка, американца, посадили в тюрьму за убийство охранника этой компании при попытке выкрасть алмазы из хранилища компании «Ван Зандт дайамондс». Убитого охранника звали Роберт Волкерс. А это, — я указал на Ким, — его дочь, Ким Волкерс.

Все посмотрели на Ким, и Бюрграве и Ример повернули головы быстрее остальных. Лицо Ким напоминало бесстрастную маску. Она сидела, уставившись в пол.

— Это правда? — спросил Ван Зандт, переводя взгляд с девушки на меня и обратно.

Ким не отреагировала, так что подтверждать пришлось мне.

— Тогда примите мои соболезнования, — продолжил Ван Зандт. — Мою семью очень огорчило случившееся. И членов совета директоров тоже. Насколько мне известно, вашей матери выплатили достаточно крупную компенсацию.

Вот тут Ким подняла голову и злобно глянула на него.

— Какое-то время она называла себя Марике Ван Клеф, — вновь заговорил я, прежде всего с тем, чтобы исключить вопросы Бюрграве и Ример, которые могли бы увести разговор в сторону. — Я могу объяснить почему, но не хочу опережать события. А вот чего мне хочется, если вы не возражаете, так это перейти к обстоятельствам, благодаря которым я оказался замешанным в этой истории.

Я оглядел окружавшие меня лица, хотя и не ожидал, что кто-нибудь возразит. Их всех интересовал ответ, хотя, скажем, Ван Зандт хотел узнать его из любопытства, а не по необходимости. Бритоголовый и Дохлый пока не произнесли ни слова и не выразили удивления, когда я озвучил настоящие имя и фамилию Ким. Я видел, что им явно не по себе. Они то и дело поглядывали на дверь, через которую вошли, Дохлый сидел, зажав руки между колен, а его ботинки отбивали быстрый ритм по бетонному полу. Оба старались не смотреть на Бюрграве и Ример, подсознательно отворачивались от них, словно боялись, что полицейские узнают их по каким-то стародавним снимкам.

— Только на время нашей встречи попрошу вас допустить, — тут я многозначительно посмотрел на Стюарта, подчеркивая, что мои слова — всего лишь предположение, — что, помимо писательства, у меня есть склонность еще к одному, не столь законному занятию.

— Ты — вор, — объявил Бритоголовый.

— Чисто теоретически я готов с вами согласиться.

Бюрграве повернулся к Ример. Она на него даже не посмотрела, зато одарила меня ледяным взглядом. Я пожал плечами, словно показывая: моя преступная деятельность — болезнь, которая меня самого тяготит.

— Основываясь на этом допущении, давайте предположим, что Майкл Парк связался со мной и попросил встретиться с ним в «Кафе де Брюг», где, допустим, совершенно случайно работала очаровательная сирота Ким Волкерс. Я пришел на встречу и после одного или двух стаканов пива Майкл попросил меня добыть для него некоторые вещи, а именно — две фигурки обезьян, находящиеся в домах этих двух господ.

Я указал на Бритоголового и Дохлого, имен и фамилий которых я так и не узнал и поэтому не смог представить их должным образом.

— Мне неизвестно, как их зовут, — добавил я, заслужив злобный взгляд Дохлого.

— Мы их знаем, — подала голос Ример, удивив не только Бритоголового и Дохлого, но и меня. — Я только вчера читала их досье.

Двое мужчин переглянулись. Бритоголовый жестом показал напарнику, что тревожиться не о чем. У меня такой уверенности не было.

— Может, расскажете, кто они? — спросил я.

— Это закрытая информация.

— Как водится, — вмешался Ван Зандт, — считается, что информации у полиции хватает, а вот работать с ней не так уж и хочется.

— Тем не менее не будем уходить в сторону. — Я улыбнулся Ван Зандту, и он отблагодарил меня очередным кивком. — Если на то пошло, имена и фамилии этих господ для нашей истории особого значения не имеют. За последнюю неделю, или около того, я убедился, что именам вообще доверять нельзя. Ограничимся тем, что у них были статуэтки обезьян, которые хотел заполучить Майкл.

— Можете вы их описать? — спросила Ример.

— Это неважно.

— Об этом судить нам, — поддержал коллегу Бюрграве.

— При всем уважении к вам, вы здесь не для того, чтобы о чем-то судить, — счел необходимым подать голос Стюарт. — Во всяком случае, пока.

— Резерфорд прав, — согласился я, — но, чтобы прояснить ситуацию, скажу, что они вот такого размера. — Я развел большой и указательный пальцы на десяток сантиметров. — Сделаны из гипса. Обезьянка Майкла закрывала передними лапами глаза. В Англии весь набор называется «Три мудрые обезьяны».

Бюрграве повернулся к Ример и заговорил на голландском, прикрыв руками сначала рот, потом уши.

— Да, да, — кивнула ему Ример с таким видом, будто говорила с дураком. — Все о них знают. Они стоят больших денег?

— Я так не думал, — ответил я. — Но Майкл предложил мне внушительную сумму, если я их добуду. На тот момент, должен отметить, я понятия не имел, кто он, тем более не знал, что он — вор. Но тогда значения это не имело, потому что я ему отказал. Он хотел, чтобы я выкрал статуэтки следующим вечером, и жестко ограниченный временной интервал очень мне не понравился. Но он все-таки уговорил меня взять листок с адресами, где находились статуэтки.

— Почему он это сделал? — спросил Бюрграве.

— Надеялся, что я передумаю. Увы, именно так и произошло. Следующим вечером, пока Майкл обедал с двумя этими господами в «Кафе де Брюг», я побывал в их домах и забрал находившиеся там статуэтки. Когда я вернулся в кафе, Майкл уже ушел. А Ким сказала мне, что вот эта парочка увела Майкла в его квартиру.

— Это ложь, — воскликнул Бритоголовый. — Мы проводили Майкла до дома, и он сам пригласил нас прогуляться с ним.

— Возможно, ваш обед закончился раньше, чем он рассчитывал, вот он и хотел выгадать для меня время. Скажите, когда вы подошли к квартире, он как-то попытался расстаться с вами? Изобразил недомогание, сослался на головную боль?

Бритоголовый пожал плечами, словно я попал если не в десятку, то в девятку точно.

— Мы с Ким прибыли достаточно быстро, — продолжил я. — Она хотела, чтобы я пошел с ней, потому что Майкл отклонился от намеченного ими плана, и она тревожилась. Частично за Майкла, по большей части — из-за обезьян. — Я посмотрел на Ким, но она не пожелала встречаться со мной взглядом. — Мы нашли его в ванной жестоко избитым.

— Значит, эти люди избили его, — вставил Ван Зандт, словно для него личности преступников сомнений не вызывали.

— Я тоже так сначала подумал, — признался я. — Даже был совершенно уверен в этом и полагал, что причина в обезьяне Майкла. Я решил: статуэтка для них столь важна, что они пошли на убийство.

Бюрграве вытащил руки из карманов шинели и взялся за наручники, которые висели на ремне. Ример его остановила, прикоснувшись к рукаву и покачав головой.

— Больше вы так не думаете? — спросила она меня.

— Нет. И на то есть основания. Во-первых, через несколько дней после того, как меня арестовали по подозрению в избиении Майкла, должен добавить, арестовали ошибочно, эти два господина похитили меня и какое-то время продержали в своей квартире. И пока я там находился, они сказали мне, что не убивали Майкла.

Бюрграве фыркнул.

— И вам этого хватило, чтобы поверить им?

— Нет, разумеется, нет. Но все изменилось, когда я понял, что, по их разумению, третья статуэтка, та, что принадлежала Майклу, у меня. Вот это уже было интересно. Я хочу сказать, раз они так думали, значит, у них этой статуэтки не было.

— Это не означает, что они не убивали Майкла, — заметила Ример. — Возможно, они убили его, потому что он не сказал, где эта обезьяна.

— Я рассматривал и такой вариант. Но, видите ли, если они придавали этой статуэтке такое значение, что решили похитить меня, я не понимаю, почему они избили Майкла так сильно, что он даже при желании не сказал бы им, где она находится.

Ример кивнула, словно соглашаясь еще какое-то время следовать моей логике.

— Когда я сказал им, что Майкл нанял меня, чтобы украсть у них обезьян, они мне не поверили. Они не могли себе такого представить, словно безоговорочно доверяли Майклу.

На этот раз закивали Бритоголовый и Дохлый.

Откуда взялось такое доверие, спросил я себя. Но долго ответ искать не пришлось. Я даже рассердился на себя за то, что не додумался до этого раньше. Эти господа не просто дружили с Майклом — они с ним работали.

На мгновение я подумал, что они сейчас дадут деру. Во всяком случае, они уже заерзали на своей коробке. Но тут фраза Ример заставила нас всех повернуться к ней.

— Мы это знаем. В их досье имеется такая информация.

— Тогда почему вы не арестовали их после убийства Майкла?

— Это вас не касается.

— Видите! — воскликнул Ван Зандт. — Они всегда так говорят, если чего-то не знают или совершают ошибку.

— Есть и другая причина, — я смотрел на детектива-инспектора Ример. — Это дело вел инспектор Бюрграве, не так ли?

Ример не ответила. Просто мрачно смотрела на меня, словно надеялась взглядом заткнуть мне рот.

— Все это неважно. Не хотелось бы отвлекаться от нашей истории, но, увы, опять придется вернуться в прошлое. К попытке ограбления, когда убили Роберта Волкерса. — Я повернулся к Ван Зандту. — Как я понимаю, главное хранилище размещалось в том самом месте, где мы сейчас находимся, не так ли, сэр?

Ван Зандт смутился.

— Мне повторить вопрос?

Глаза его сузились, губы превратились в узкую полоску. Он словно увидел меня в новом свете.

— Политика компании…

— Чушь! — оборвал я его. — Мы это уже проходили. Никакой компании давно нет! Поэтому позвольте спросить вновь: главное хранилище алмазов размещалось где-то здесь?

Ван Зандт тянул с ответом. Даже мой немигающий взгляд не мог заставить его разлепить губы. На помощь пришла Ример.

— Отвечайте на вопрос, — скомандовала она, и по голосу чувствовалось, что ее терпение на исходе.

Ван Зандт вытаращился на Ример, но не нашел в выражении ее лица и капли жалости. Повернулся ко мне с видом ребенка, которого только что отругали.

— Да, — выдавил он из себя.

— Хорошо. Вас не затруднит описать его?

Ван Зандт вздохнул, закатил глаза, но все это было лишь игрой. Как и в его кабинете, я почувствовал, что ему не терпится выговориться, раз уж он оказался в центре внимания.

— Будучи главой службы безопасности, я сам сконструировал хранилище алмазов. — Голос звучал обиженно, словно я заставил его повторять одно и то же уже в сотый раз. — Это была большая комната со стенами и потолком из стали, похожая на гигантский сейф.

— Хранилище, так?

— Да, хранилище. Толщина стальных стен составляла многие сантиметры. Размещалось хранилище на железобетонном основании. Снаружи стальные стены покрывал слой бетона. Находилось хранилище внутри железной клетки.

— И как оно использовалось?

Ван Зандт кивнул, словно знал, что я к этому перейду.

— В конце каждого дня все алмазы, находящиеся на фабрике, запирались в хранилище. Запиралась и дверь железной клетки. Хранилище охранялось круглосуточно.

— Понятно. Система тщательно продуманная, но при этом и простая.

— Простота — это хорошо, — ответил мне он. — Простота не исключает надежности.

— Точно, — я посмотрел на Бритоголового, который предпочитал простое оружие, вроде бейсбольной биты. — И в двери хранилища стоял хороший замок.

— Как я вам уже говорил, замков было много. И все — высочайшего качества.

— Я в этом уверен. Можно было перепилить прутья клетки?

— Мы говорили и об этом.

— Совершенно верно. Сошлись на том, что ножницы для резки металла с прутьями не справились бы. Требовался ацетиленовый резак.

— Даже он мог не помочь.

— И, как вы говорили, охранники несли круглосуточную вахту. Охранники, такие как Роберт Волкерс.

Ван Зандт кивнул.

— Сколько их было?

Он замялся, возможно, почувствовав перемену в моем тоне.

— По ночам — двое.

— А сколько было охранников в ту ночь, когда убили Роберта Волкерса?

— Двое, разумеется.

— Вы уверены?

Его щеки дернулись.

— Охранников было двое.

— Что ж, это любопытно. Потому что, как я узнал из достоверного источника, охранник был один.

Ван Зандт стукнул тростью об пол, словно надеялся, что этим не позволит мне продолжить.

— Двое охранников, — возразил он.

— Да, ночью полагалось дежурить двоим охранникам, — согласился я. — Тут никаких сомнений нет. Я уверен, что в книге дежурств, если она сохранилась где-то в архиве, указано, что охранников было двое. И я знаю, что так написано в газетных статьях, посвященных убийству Роберта Волкерса, потому что мы с господином Резерфордом на днях просматривали газеты того периода в городской библиотеке. Второго охранника звали Лауис Рейкер. Господин Рейкер, к сожалению, уже два года как умер. От сердечной недостаточности. К счастью для нас, господин Резерфорд сумел связаться с его матерью.

Я кивнул Резерфорду, тот поднялся с ящика и направился к дверному проему в восточной части здания. Проем этот вел во двор, где стояло такси с работающим на холостых оборотах двигателем. На заднем сиденье находилась женщина.

Ожидая возвращения Резерфорда, я оглядел лица собравшихся, посмотрел на часы и, наконец, встал сам. Говорить пока было не о чем, и тишина буквально сдавливала со всех сторон, словно мы оказались в помещении, куда закачивался газ под высоким давлением. Я даже испугался, что Резерфорд и Карине Рейкер так и не появятся, а любое произнесенное слово сработает, как взрыватель, и нас всех разнесет в клочья.

Потом я услышал, как хлопнула дверца автомобиля (звук напоминал приглушенный пистолетный выстрел), а вскоре Резерфорд и женщина миновали дверной проем. Карине Рейкер двигалась, волоча ноги, и прошла, казалось, целая вечность, прежде чем они добрались до нас. Одной рукой госпожа Рейкер цеплялась за Резерфорда, в другой держала кожаную сумку, и каждый шаг давался ей с немалым трудом. Одета она была практически так же, как и при нашей первой встрече. Синее, цветастое платье под старым утепленным пальто, перекрученные на коленях чулки, спутанный парик на голове. Она накрасилась, но вид у нее был такой, словно ее обучали краситься в школе клоунов.

— Госпожа Рейкер. — Я протянул руку, чтобы помочь старухе, едва она приблизилась к нам.

Она схватила меня за запястье, сумка свисала с руки, потом перехватила за локоть, и мы со Стюартом усадили старуху на поддон, поставленный на два деревянных ящика. Усевшись, она положила сумку себе на колени. Крепко вцепилась в нее пальцами.

Я присел на корточки, заглянул ей в глаза, ободряюще улыбнулся и похлопал по колену. Старуха попыталась улыбнуться в ответ, лицевые мышцы пришли в движение, но получилась какая-то жуткая гримаса. Я поднялся и повернулся к остальным.

— Увы, мои знания голландского ужасны. А, как вы понимаете, на английском госпожа Рейкер не говорит. Но мы подумали, что будет лучше, если вы все услышите из ее уст, поэтому я помолчу и предоставлю ей возможность изложить свою историю. Для этого, собственно, она сюда и пришла.

Я кивнул старухе, но она колебалась. Тогда Резерфорд ласковым голосом сказал ей несколько слов на голландском, и она, откашлявшись, заговорила. Ее рассказ не мог занять много времени, но, поскольку я почти ничего не понимал, мне показалось, что она говорила несколько дольше, чем я ожидал. Она нервничала, запиналась, поглядывала на пальцы, которые сжимали сумочку. Стюарт то и дело клал ей руку на плечо, подбадривал, как ребенка, всем своим видом показывая, что хочет ей помочь.

Понять, почему она так волновалась, не составляло труда. Конечно же, рассказ давался ей тяжело. Много лет она хранила эти сведения в глубинах памяти и впервые решилась их обнародовать. Ее сын Лауис Рейкер, сказала она, работал охранником на алмазной фабрике «Ван Зандт». В жизни он не добился особых успехов, но ценил свою работу, которая позволяла ему содержать стареющую мать. Жалованья, которое он получал, хватало и на крышу над головой, и на еду в холодильнике, поэтому он не хотел никаких изменений. Но потом он получил от своего напарника предложение, благодаря которому мог заработать приличную сумму. От него требовалось совсем ничего: исчезнуть на час во время ночной смены, а потом молчать об этом, как рыба. Его предупредили, что, расскажи он кому-либо об этом предложении, наказание будет суровым. Конкретных угроз не высказывалось, но он понял, что это не просто слова.

Поставленный перед таким выбором, бедный Лауис Рейкер согласился в означенную ночь покинуть свой пост. Вернувшись, он обнаружил рядом с алмазным хранилищем труп Роберта Волкерса. На допросе в полиции Рейкер показал, что его напарника убили, когда сам он, согласно заведенному порядку, совершал обход фабрики. Солгал Рейкер со страху, но после этого ему не оставалось ничего другого, как держаться этой версии. Этому поспособствовало и то, что ночью какие-то люди ворвались в дом, подняли его мать с постели и ясно дали понять, что будет ждать их обоих, если он переменит показания. Рейкер правду так никогда и не сказал. Но мать считала, что именно чувство вины и страх стали причиной повышения кровяного давления, бессонницы, стресса, которые через десять лет и свели его в могилу.

Когда госпожа Рейкер заканчивала свой рассказ, голос ее задрожал. Она стала проглатывать слова и наконец заплакала, достала из рукава платья застиранный носовой платок, вытерла глаза.

Ример повернулась ко мне.

— Вы слышали ее рассказ раньше?

— Да, — кивнул я. — И склонен ей верить.

— Нет причин сомневаться в том, что она сказала правду.

— Согласен с вами.

— Но что следует из ее рассказа? — спросила Ким, впервые подняв голову и посмотрев на меня. — Что он меняет?

— Это еще один элемент картинки-головоломки, — объяснил я, как можно увереннее. — Еще один шажок к пониманию случившегося той ночью.

— Но мы знаем, что случилось, — вставил Ван Зандт.

— Знаем? Я думаю, нам известно крайне мало. Поэтому нужно прояснить один важный момент — что именно удалось унести с собой Майклу Парку в ночь убийства Роберта Волкерса?

Я встретился взглядом с Ван Зандтом и не отвел глаз. Я думал, первым сдастся он, но крепкий старик и не думал отступать. Так что мне пришлось продолжить, глядя ему прямо в глаза.

— Ходили слухи, что ваша семья лишилась целого состояния, господин Ван Зандт. Что Майкл, убив охранника, унес все алмазы, которые находились в хранилище. Тот факт, что компания «Ван Зандт» публично этого не признала, многим людям представляется доказательством того, что слухи эти соответствовали действительности.

Ван Зандт фыркнул.

— Мы никому ничего не говорили о системе безопасности, используемой компанией. Вы это знаете. Правило это неукоснительно соблюдалось.

— Не говорили, потому что система безопасности оставляла желать лучшего. Вы могли бы построить с десяток хранилищ со стенами из нержавеющей стали, одно в другом, но надежность любой системы определяется надежностью людей, которые в ней работают. И если на посту только один человек, и человек этот продажный, вся система не стоит и ломаного гроша, не так ли?

— Вы не должны так говорить, — Ван Зандт понизил голос, искоса глянул на Ким. — Во всяком случае, в ее присутствии.

Я тоже посмотрел на нее, и увиденного хватило, чтобы замолчать. Губы ее побледнели, глаза увлажнились и затуманились. Она словно перенеслась в прошлое, на двенадцать лет назад, в ночь, когда убили ее отца. Отца, за которого она решила отомстить. Отца, который на поверку оказался преступником.

— Прости меня, но это правда, — обратился я к ней. — По-другому и быть не может. Хорошие воры всегда ищут самый простой способ украсть. И таким способом был твой отец. Допустим, Майкл предложил ему долю украденного? Допустим, он сказал себе, что это будет первый и единственный раз? Только он не осознавал, к чему приведет его решение. Потому что такие люди, как твой отец, никогда этого не осознают. При таких раскладах добыча делится поровну. Чем меньше людей, тем лучше. И эти двое только выиграли от убийства твоего отца.

Я указал на Бритоголового и Дохлого. Дохлый тут же бросил затравленный взгляд на Ример. Бритоголовый просто скрестил руки на груди и вытянул вперед ноги.

— Некоторые воры работают в одиночку, — продолжил я. — Майкл к таковым не относился. Он предпочитал, чтобы ему прикрывали спину. Всегда работал в команде. Люди помогали ему добраться до добычи. Помогали выносить добычу. В Амстердаме его командой были эти двое.

Бритоголовый криво улыбнулся, словно мои рассуждения забавляли его.

— Видите ли, меня удивило только одно. Майкл отсидел в тюрьме двенадцать лет и связался со мной всего через несколько дней после освобождения. Но он точно знал, что ему от меня нужно. Он знал, где вы живете, знал всю ситуацию. Знал, что один из вас хранит статуэтку в сейфе. Знал, что у второго она лежит под подушкой, зато в двери три надежных замка. Знал, что ни в квартире, ни на барже нет системы охранной сигнализации. Но как он мог все это узнать? Да, он с вами дружил, сам сказал мне об этом, но он не мог располагать всей этой информацией, даже если бы после освобождения побывал у вас в гостях. Вы же наверняка не говорили ему, где хранятся статуэтки.

Я решил не обращать внимания на улыбку Бритоголового. Отчасти ради Ким и отчасти ради Майкла. Улыбаться тут было нечему. Все-таки убили человека.

— И узнать все это он мог только одним способом, — продолжил я. — Когда мне сказали, что он был опытным вором, для меня все стало на свои места. Майкл побывал в ваших домах до меня. Все выяснил и про замки, и про статуэтки. Только брать их не стал.

Я выдержал паузу и посмотрел на Бритоголового. Улыбка сползла с его лица, гонора заметно поубавилось. Похоже, я добился своего: заставил его посмотреть на происходящее моими глазами. Виктория и тут была права: между мной и Майклом существовала некая связь. И не только в силу общности профессии. Мы были частью одного мира, и я вполне допускал, что в какой-то момент кто-то захочет избить меня до смерти из-за украденной мною вещи.

— И я, разумеется, не мог не задаться вопросом, — голосом я напоминал себе робота, — а почему он не взял обезьян? Они находились на расстоянии вытянутой руки. Протяни ее, и обезьяны твои. Но Майкл статуэтки не взял. — Я вновь выдержал паузу, не отрывая глаз от Бритоголового — хотел, чтобы он осознал важность этого факта. — Он не хотел, чтоб вы подумали на него. Я помню, как он говорил мне: вы никогда не заподозрите его в причастности к краже статуэток. По одной простой причине: вы ему доверяли. И я спросил себя: откуда такое доверие? Опять же ответ лежал на поверхности: потому что вы работали в команде. И действительно, инспектор Ример только что это подтвердила. Кто знает, сколько еще краж совершила ваша банда. Я полагаю, что много. Но действительно крупный куш вы сорвали в ту ночь, когда убили Роберта Волкерса.

Я обвел рукой помещение, в котором мы находились, подчеркивая, что охранника убили именно здесь, бросил взгляд на Карине Рейкер, посмотрел на стальные потолочные балки и продолжил:

— Честно говоря, я потратил много времени, обдумывая события той ночи. Даже наведывался сюда, все тут обошел, чтобы представить себе, как это произошло. И знаете, к какому я пришел выводу?

В очередной раз я встретился взглядом с Бритоголовым и теперь увидел в его глазах интерес, а может, предчувствие дурного.

— Вы ждали ночи, когда Роберт Волкерс останется на дежурстве один, хотя бы на короткое время. Может, он сказал вам, когда это будет, может, вы сами назначили дату, но в любом случае он был один, когда вы втроем пришли сюда. Потом он наблюдал, как Майкл вскрывает замки хранилища. Проникнув в него, вы забрали алмазы — может, все, может, только самые ценные. И убили Волкерса.

Уголком глаза я заметил, как Дохлый отчаянно мотает головой. Бритоголовый прищурился и очень спокойным голосом сказал:

— Это ложь.

— Неужели?

— Мы его не убивали.

— Что ж… — Я сбавил напор и пожал плечами. — Эта мысль возникла у меня первой. Наверное, не следовало мне ухватываться за нее. Я сейчас заканчиваю очередную книгу, детективный роман, и там у меня тоже возникла проблема. Я нашел шесть вариантов ее разрешения, но пока ни один меня не устроил. Вот и в реальной жизни все то же самое. Я хочу сказать, с первым вариантом мне могло и не повезти, так? Между прочим, я сразу засомневался, что убили его вы. Зачем? Какой у вас был мотив? Выдать вас Роберт Волкерс не мог. От этого он ничего не выигрывал, только бы все потерял. И не следует забывать, что Майкл всегда отрицал свою причастность к убийству. Кроме того, мы еще не касались загадочного исчезновения орудия убийства… если конкретно, дымящегося пистолета. Так что у меня возникла вторая версия. Как и первая, она показалась мне довольно необычной. Такая могла появиться при работе над книгой, и я бы, скорее всего, ее отбросил, как очень далекую от реальности. Но по мере того, как появлялись новые факты, я начал склоняться к тому, что эта версия имеет право на существование. Более того, могла стать основной. Я продолжил расследование, и знаете, что я думаю теперь? У меня практически не осталось сомнений, что именно так все и произошло.

Глава 30

— Как я теперь понимаю, именно Роберт Волкерс обратился к Майклу, а не наоборот. Сказал ему, кто он, где и кем работает, и предложил способ украсть алмазы. Майклу, насколько я могу судить, предложение сначала не понравилось. Большинство профессиональных воров сами находят себе работу. В этом случае им не приходится опасаться ошибок других людей, и отпадает необходимость с кем-либо делиться добычей. И тем не менее все это показалось ему очень заманчивым. Еще бы, речь шла о хранилище компании «Ван Зандт дайамондс», а Майкл был большим ценителем алмазов. Вероятно, он какое-то время подумал, а потом все-таки решил, что возьмется за эту работу. Но рисковать в одиночку он не хотел, а кроме того, знал, что алмазов в хранилище более чем достаточно, вот и решил подстраховаться. Нашел парочку местных бандитов и создал свою банду.

Я замолчал, оглядел лица сидящих вокруг, дабы убедиться, что все слушают внимательно. Но об этом я мог не волноваться. Такой признательной аудитории у меня не было со времен моей первой публичной читки, на которой присутствовали двое поклонников моего таланта да хозяин маленького книжного магазина на Чаринг-Кросс-Роуд. Однако я прекрасно понимал, что интерес нужно поддерживать, и продолжил:

— Волкерс разбирался в системе безопасности, действующей в компании, и мог без труда выяснить, когда ожидается поступление очередной партии алмазов и какие в ней будут камни. Я думаю, он дождался особенно крупной партии, а потом позаботился о том, чтобы его напарник по ночной смене исчез на час-другой. После этого ему оставалось лишь охранять Майкла и его голландских друзей, пока они вскрывали железную клетку и само хранилище. Имея в своем распоряжении достаточно времени, опытный медвежатник может попасть куда угодно. В конце концов, надежность любого сейфа определяется надежностью замка, а замок всегда можно взломать или открыть. Как только Майкл справился с замком, банда выгребла содержимое хранилища и, поскольку надобность в Роберте Волкерсе у них отпала, они убили его и растворились в ночи.

Я услышал, как Ким шумно втянула воздух сквозь стиснутые зубы, повернувшись, увидел, что сидит она, закрыв глаза и сжав пальцы в кулаки с такой силой, что ногти наверняка вонзились в ладони. Меня так и тянуло сказать ей что-нибудь, попытаться хоть как-то подсластить пилюлю. Но я заставил себя продолжить.

— Алмазов было слишком много, чтобы сразу выкинуть их на рынок, а убийство Роберта Волкерса подстегнуло полицию. Расследование поручили молодому честолюбивому детективу по фамилии Бюрграве, который уже не раз раскрывал совершенные преступления.

Бюрграве вскинул голову, глаза его за линзами очков довольно сощурились, словно кто-то чесал ему спину в нужном месте. Я предпочел проигнорировать его взгляд и сосредоточился на детективе-инспекторе Ример.

— Банде не оставалось ничего другого, как лечь на дно, но прежде всего они договорились о том, чтобы спрятать алмазы в безопасном месте. Они знали, что такое есть в Чайнатауне, и пусть оно не казалось идеальным (если один из членов банды — талантливый вор, таких просто нет), они все-таки остановили свой выбор на нем. Услугами банка они воспользоваться не могли, потому что там начали бы задавать вопросы и попросили бы удостоверение личности, но по надежности место, куда они отправились, банку не уступало, а вопросов там не задавали вообще.

Я повернулся к Бритоголовому и Дохлому и обращался уже непосредственно к ним, чтобы они поняли, как тщательно я все просчитал. Теперь они слушали внимательно, чтобы при необходимости быстро мне возразить.

— Так уж вышло, что для открытия любой депозитной ячейки, которые находились в этом месте, требовались три ключа. То есть вариант получался идеальный: каждый из членов банды получал по ключу и гарантию того, что ни один из них не сможет добраться до алмазов без подельников. Ключи выглядели вот так, — я достал из кармана два ключа, положил на ладонь, продемонстрировал присутствующим. — Но, прежде чем ключи попадали к клиентам, их заливали в гипсовые статуэтки обезьян. Вы знаете, о чем я: «Не вижу зла, не слышу зла, не говорю о зле». Тем самым владельцы этого хранилища давали понять клиентам: им без разницы, что хранится в арендованных ячейках. Никаких вопросов не будет. Два ключа, которые у меня в руке, — из статуэток, украденных мною для Майкла. Вот почему третья статуэтка приобрела такое значение. Тот, у кого собирались все три статуэтки, получал доступ к алмазам компании «Ван Зандт», украденным двенадцать лет назад. Из-за этого, как я понимаю, и забили до смерти Майкла.

Я передал ключи Ример, она покачала их на ладони. В нескольких местах к блестящему металлу прилипли крохотные кусочки гипса, добавившие достоверности моему рассказу. Наконец она оторвала глаза от ключей и сурово глянула на меня.

— Но раньше вы сказали, что они не убивали охранника. — Ример мотнула головой в сторону Бритоголового и Дохлого.

— Говорил. — Я повернулся к Карине Рейкер. В глазах застыла тревога. У меня не создалось ощущения, что весь этот разговор, который мы вели на английском, что-то для нее да значил. Потом я вновь перевел взгляд на Ример. — Вот тут ситуация усложняется. Честно говоря, то, что я вам сейчас рассказал, можно считать первым вариантом концовки. Но какой-то она получилась нелогичной. Я попытался взглянуть на все под другим углом. И вот тут у меня возник интересный вопрос. Знаете, какой?

— Почему они убили моего отца? — вдруг подала голос Ким.

— Нет. — Я покачал головой и смягчил тон. — Этот вопрос никуда бы не привел. Они могли его убить, чтобы убрать свидетеля, или увеличить свою долю, или только потому, что у кого-то не выдержали нервы. Вариантов много. Я задал себе другой вопрос: откуда взялся пистолет?

— Они могли принести его с собой, — предположил Бюрграве.

— Могли, конечно. А потом, к примеру, бросили в канал. Но я еще не встречал взломщика, который идет на дело вооруженным. И по собственному опыту знаю, что эти два господина предпочитают стрелковому оружию бейсбольную биту. Поэтому я спросил себя, а может быть, господин Ван Зандт заставлял своих охранников заступать на дежурство с оружием?

— Фи! — Ван Зандт вскинул руки, потом стукнул тростью об пол, словно желая тем самым сказать, что я рехнулся.

— Это нарушение закона, — сказала Ример. — По части ношения оружия законы в Нидерландах очень строгие.

— Я так и думал. Но, допустим, главу службы безопасности компании «Ван Зандт дайамондс» больше заботила сохранность алмазов, а не соблюдение законов? Давайте предположим, что он сам снабдил охранников пистолетами.

— Не было этого, — твердо заявил Ван Зандт.

— А по-моему, это было бы логично, — сказал я. — Вам всегда нравилось окутывать вопросы безопасности завесой секретности. Возьмем ночь, когда убили Волкерса. Компания понесла огромные убытки, и тем не менее вы не пошли на всестороннее сотрудничество с полицией и скрыли кражу.

— Такое решение принял совет директоров. Нас больше заботило благополучие семьи господина Волкерса. Для них это было трудное время.

— Да, конечно. Но при этом вам удалось скрыть то, что вы вооружали своих охранников пистолетами. Роберта Волкерса убили из одного из них.

Я взглянул на Стюарта, потом указал на сумку, которую сжимала в руках Карине Рейкер.

— Резерфорд, вас не затруднит?

— Разумеется, нет. — Стюарт подошел к старухе, наклонился, что-то сказал на голландском. Она выслушала, обреченно кивнула, раскрыла сумку, осторожно сунула в нее руку, словно внутри лежало что-то очень хрупкое. Не менее осторожно достала какой-то предмет, завернутый в кухонное полотенце. Передала Стюарту, а он протянул сверток мне. И я очень осторожно развернул полотенце, пока не показался этот самый предмет. Я к нему не прикасался, держал за ту часть, что прикрывалополотенце.

— Это пистолет, который Лауис Рейкер получил от начальника службы безопасности компании «Ван Зандт дайамондс». Он оставил его у себя после того, как ушел из компании, и держал в гардеробе на случай, если люди, угрожавшие матери, появятся вновь. Госпожа Рейкер нашла пистолет, разбирая вещи покойного. Я абсолютно уверен, что Роберта Волкерса убили из такого же пистолета.

— Это всего лишь разговоры. — Бюрграве посмотрел на Ример. — Пистолет, из которого убили Волкерса, так и не нашли. Это беспредметная дискуссия.

— Наверное, я бы с вами согласился. — Я положил пистолет Лауиса Рейкера на пол и надел на правую руку одноразовую хирургическую перчатку. — Если бы не это.

Под «этим» я подразумевал второй пистолет, который достал из заднего кармана и теперь держал за спусковой крючок. Все взгляды скрестились на пистолете, и я ощущал себя фокусником, который только что достал из цилиндра кролика.

— Я готов спорить на любую сумму, что именно из этого пистолета убили Роберта Волкерса, — продолжил я. — Сами видите, он идентичен пистолету, который госпожа Рейкер принесла в своей сумке. Этими пистолетами охранников вооружил работодатель. И знаете, где я его нашел? В вашей квартире, сэр. — Я повернулся к Бритоголовому.

Он изумленно вытаращился на меня.

— Но это не мой пистолет. — В голосе слышалось полнейшее недоумение.

Я выдержал паузу в надежде, что он скажет что-то еще.

— Я никогда его не видел, — пробормотал он.

— Вы его видели, — возразил я. — И тогда тоже удивились. Это тот самый пистолет, которым я целился в вас, когда уходил из квартиры, куда вы меня притащили. Еще тогда я понял по вашим глазам, что вы знать не знаете, откуда у меня взялся пистолет. Ведь вы тщательно обыскали меня, прежде чем привязать к стулу в спальне. Сейчас могу сказать: пистолет лежал на чердаке.

Я ожидал какой-то реакции, но Бритоголовый молчал. Он по-прежнему ничего не понимал.

— Я наткнулся на пистолет в тот вечер, когда украл у вас статуэтку обезьяны. Обнаружил его в сундуке и спрятал на чердаке, потому что есть у меня такая привычка — прятать любое найденное оружие. Ужасные это штуковины — пистолеты, револьверы, винтовки… они могут причинить непоправимый вред. Когда я вышел из спальни, на вашем лице читалось удивление. И дело было не в том, что вы залезли в сундук, обнаружили пропажу пистолета и терялись в догадках, куда он подевался. Вы удивились, потому что представить себе не могли, где я его раздобыл. Ведь вы точно знали, что пистолета в вашей квартире нет и быть не может. Я думаю, что пистолет вам подложил Майкл.

Бритоголовый, хмуря брови, продолжал смотреть на меня.

— До вас не доходит? Майкл проник к вам в квартиру не только для того, чтобы разведать путь для меня, но и чтобы оставить у вас пистолет.

На мгновение воцарилась тишина. Бритоголовый натужно думал.

— Так Майкл хотел его подставить, — задумчиво изрек Стюарт.

— Нет. — Я повернулся к нему. — С какой стати? Он отсидел в тюрьме двенадцать лет и подельников не выдал. Так зачем, выйдя на свободу, подставлять их под удар? В этом нет никакого смысла.

— Тогда почему он подложил пистолет?

— Тут тонкий момент. Вернемся на шаг назад. Майкл нанял меня, чтобы я украл для него две фигурки, правильно?

Стюарт кивнул.

— Вопрос в том, зачем он это сделал? Возможно для того, чтобы друзья ни в чем его не заподозрили, но, может, была и другая причина? Он провел в тюрьме двенадцать лет, а вы все это время терпеливо его дожидались и не пытались добраться до алмазов. Просто ждали, пока он выйдет на свободу, чтобы потом честно разделить добычу. С одной стороны, вы не могли забрать камни без третьего ключа, но с другой — было что-то еще. Вы доверяли друг другу. И поэтому Майкл не мог забрать у вас алмазы, ничего не дав взамен. Пистолет он оставил в качестве компенсации.

— Какая же это компенсация? — спросила Ким, блеснув глазами.

— Это орудие убийства. С помощью этого пистолета они могли засадить убийцу твоего отца за решетку, если бы он прижал их.

— Но я не понимаю, — она покачала головой, — каким образом?

— Отпечатки пальцев, — объяснил я. — Отпечатки пальцев убийцы все еще на пистолете, пусть даже после совершения преступления прошло двенадцать лет. Это так, инспектор?

— Возможно, — ответил Бюрграве.

— Только возможно?

Он пожал плечами.

— Убийца мог быть в перчатках.

— Разумеется. — Я стукнул по лбу ладонью свободной руки. — Как же я не подумал об этом. Так вы были в перчатках?

— Я?

— Вы были в перчатках, когда убили Роберта Волкерса?

Глава 31

Бюрграве остолбенел, он просто не поверил своим ушам. Стоял, широко раскрыв глаза. Потом внезапно очнулся и шагнул вперед, чтобы врезать мне по физиономии. Но Бритоголовый и Дохлый вскочили со своего ящика и преградили ему дорогу. Бюрграве развернулся и натолкнулся на холодный взгляд Ример — я не мог сказать, что мои слова стали для нее полным откровением. Бюрграве ушел от этого взгляда, посмотрел на меня, лицо его налилось кровью.

— Вы, похоже, дурак, если думаете, что такое сойдет вам с рук.

— Инспектор Бюрграве блестяще провел расследование убийства Волкерса, — поддакнул Ван Зандт.

— Вы хотите сказать, что провел его именно так, как вам того и хотелось, — ответил я ему поверх голов Бритоголового и Дохлого, которые закрыли от меня старика. — Неужто вы рассчитываете, что я поверю: такой талантливый, добившийся столь заметных успехов детектив, как Бюрграве, не понял с первых же минут, что Роберт Волкерс в доле, что Лауис Рейкер подкуплен, а ваша система безопасности никуда не годится? Он бы тут же все выяснил. Впрочем, он и так все знал. Потому что тоже в этом участвовал. Как и вы.

— Чушь! — отрезал Ван Зандт, потом повернулся к Ример. — Детектив-инспектор, я думаю, вам лучше положить конец этому спектаклю, а не то я дам указание моему адвокату подать в суд на полицейское управление.

— Успокойтесь, — ответила она. — Давайте выслушаем все, что он хочет сказать.

— Но это же клевета.

— Хватит! — рявкнула она. Потом добавила, уже мне: — Продолжайте.

— Алмазы стоят огромных денег. Все это знают. Даже лучшие охранные системы могут дать сбой. И что же делают такие компании, как «Ван Зандт дайамондс», чтобы обезопасить себя?

— Они страхуют алмазы, — ответил Стюарт с таким видом, будто его осенило.

— Совершенно верно, — кивнул я. — Это общепринятая практика.

Тут я понял, что мне надоело выглядывать из-за плеч моих добровольных охранников, дернул за рукав сначала Бритоголового, потом Дохлого и кивком головы предложил им вернуться на прежнее место. Бюрграве сверлил меня взглядом, его пальцы сжимались и разжимались, но он ничего не мог поделать в присутствии своего босса, и, если на то пошло, пистолет по-прежнему был у меня. Я подождал, пока Бритоголовый и Дохлый сядут, потом уставился на Ван Зандта и заговорил вновь:

— Так на чем я остановился?

— На страховке, — повторил Стюарт.

— Да, да, на страховке. Как вы можете себе представить, страховка в алмазном бизнесе стоит дорого. И господину Ван Зандту, руководителю службы безопасности, приходилось обосновывать такие расходы. А что могло служить лучшим обоснованием, чем кража? Опять же, с помощью несложных манипуляций с документами он мог предъявить страховой компании счет на одну сумму, а совету директоров сообщить о возврате другой, существенно меньшей.

— С меня хватит. — Ван Зандт поднялся, тяжело опираясь на трость. На мгновение встретился с Бюрграве взглядом, потом повернулся и зашагал прочь.

— Разница, понятное дело, легла ему в карман. — Я возвысил голос, чтобы Ван Зандт не упустил ни одного слова. — Вы нашли подходящего охранника, господин Ван Зандт, вы предложили ему деньги, чтобы он договорился с местным медвежатником, который должен был ограбить хранилище, не так ли?

Ван Зандт продолжал уходить от нас.

— Или я не прав, господин Ван Зандт?

Он отмахнулся рукой, качнул головой, но не остановился. Бритоголовый ткнул Дохлого в бок, оба вскочили и бросились за стариком. Догнали его в считаные секунды, подхватили под локти, оторвали от земли. Ван Зандт вырывался, брыкался, кричал, его ноги месили воздух, но шансов освободиться у него не было. Вскоре его опять усадили на бочку, а вставшие по бокам Бритоголовый и Дохлый всем своим видом давали понять, что подняться с нее они старику не позволят. К счастью, детектив-инспектор Ример не сочла необходимым вмешиваться. Она как раз сделала знак, чтобы я продолжал.

— Я никак не мог понять, как вы нашли подходящего вора. Потом понял, что именно тут на сцену и вышел инспектор Бюрграве. Молодой, честолюбивый, раскрывавший все преступления, которые расследовал. Можно ли было его купить? Вы решили, что да. Связались с ним и быстро пришли к взаимовыгодному соглашению. Вот теперь все элементы картинки-головоломки сложились. Лауиса Рейкера убедили отлучиться на час. Возможно, пригрозил ему сам инспектор. А может, нанял какого-то местного головореза. Так или иначе, но в ночь ограбления Лауис Рейкер исчез на нужный период времени, а Роберт Волкерс позволил ворам подойти к хранилищу и преспокойно наблюдал, как они его вскрывают.

Я сделал паузу, прошелся перед расположившимися полукругом слушателями, резиновые подошвы моих туфель мягко шлепали по бетонному полу. Я высоко поднял пистолет над головой, покачал им из стороны в сторону. К Бюрграве старался не приближаться, потому что не знал, как он на это отреагирует. А он, похоже, ждал, что я скажу еще. Возможно, надеялся найти прокол в моей версии и спасти свою шкуру.

— После того как хранилище опустело и банда ретировалась, у Волкерса, до возвращения Рейкера, оставалось время, чтобы доложить о краже. Первым делом он позвонил начальнику службы безопасности, потом — в полицию. Естественно, на звонок отреагировал Бюрграве. Меня не удивит, если он в тот момент находился где-то неподалеку в компании господина Ван Зандта. Эти двое, в полном соответствии с предварительной договоренностью, первыми явились в хранилище, да только охранник не знал, что теперь он стал третьим лишним. Вероятно, Бюрграве сказал Волкерсу, что его нужно связать или оглушить, чтобы все выглядело более правдоподобным. Но прежде всего он потребовал отдать пистолет — ведь никто не должен был знать, что компания «Ван Зандт дайамондс» вооружает охранников. Из-за этого могли аннулировать страховую выплату.

Я посмотрел на Ван Зандта, потом на Бюрграве. Мельком успел взглянуть на Ким, сидящую между ними со смертельно бледным лицом, закрытыми глазами, крепко сжатыми в кулаки пальцами.

— Я не могу точно сказать, кто из вас его застрелил, — продолжил я, — но поставил бы на вас, инспектор Бюрграве. Господин Ван Зандт полагал себя бизнесменом и, возможно, верил: для того чтобы Роберт Волкерс держал рот на замке, хватит и денег. Возможно, со временем он рассчитывал повторить эту аферу. Но вы не хотели рисковать, инспектор. Вот вы и убили Роберта Волкерса, а после этого допустили первую серьезную ошибку.

— Убийство моего отца не в счет? — вырвалось у Ким.

— Извини, ты права. Я неудачно выразился. Мне следовало сказать, что он допустил первую тактическую ошибку. Видите ли, он согласился скрыть тот факт, что у охранников было оружие.

Я встретился взглядом с Бюрграве и не отвел глаз. Я был прав и нисколько в этом не сомневался, но он не собирался признавать свое поражение. Ван Зандт не выдержал бы жесткого допроса, я это знал точно, но вот Бюрграве выглядел крепким орешком. Он был как опытный, закаленный многими боями боксер, и у меня возникло ощущение, что его будет трудно свалить, как бы я ни осыпал его ударами.

— Я уверен, что поначалу инспектор собирался избавиться от пистолета, скажем, бросить его в один из ваших многочисленных каналов, но по какой-то причине, думаю, в надежде получить побольше денег, решил доверить уничтожение этой улики Ван Зандту. Отдав пистолет, инспектор позаботился о том, чтобы на месте преступления не осталось ничего лишнего, а тут подоспели и другие полицейские. Затем в течение двадцати четырех часов он нашел Майкла и даже успел подложить в его квартиру несколько алмазов, заранее полученных от Ван Зандта. Газеты восхищались быстротой, с которой ему удалось выйти на след грабителей. А чего не выйти, если заранее знаешь, кто они?

Наконец Бюрграве заговорил.

— Я надеюсь, ваши книги более интересны, чем эта рассказанная байка. — Он повернулся к Ример, взмахнул рукой. — Это все выдумки. Фантазия.

— Вы ошибаетесь. И у меня нет сомнений, что этот пистолет докажет мою правоту. — Я вновь привлек внимание присутствующих к пистолету, который держал в руке, обтянутой хирургической перчаткой.

— Вы могли купить этот пистолет где угодно, — фыркнул Бюрграве.

— Думаю, с этим мы разберемся. — Я позволил себе улыбнуться, наслаждаясь злобой, которой дышало его лицо.

Но тут раздался умоляющий голос Ким.

— Расскажи, что было дальше. Это же не все? Ты ведь еще не закончил?

— Осталась самая малость, — сказал я. — Возьмем, к примеру, Майкла. Он знал, что никого не убивал… более того, знал, что твой отец был жив, когда он уходил. И, разумеется, понял, что его подставили, — особенно после того, как Бюрграве нашел эти дешевые алмазы у него в квартире. Но что он мог сделать? В результате он взял на себя ответственность за убийство, что, кроме всего прочего, говорит о его высоких моральных принципах.

Ван Зандт пренебрежительно фыркнул, как бы говоря, что моя история становится для него все менее достоверной.

— Можете фыркать сколько угодно, — ответил я ему, — но так обстояло дело. Он не нажимал на спусковой крючок и отрицал свою причастность к убийству, но чувствовал вину за случившееся. Я предполагаю, он с самого начала думал, что работа эта с душком. Может, поэтому и не тяготился тюремным заключением, считая, что получил по заслугам. Но я не верю, чтобы он не разобрался, что к чему. Ума Майклу хватало, господин Ван Зандт. Воры высшей квалификации — они все умные. Двенадцать лет в тюрьме он думал о происшедшем, складывал по крупицам в общую картину, а выйдя на свободу, думаю, первым делом проник в ваш дом неподалеку от Музейной площади. И знаете, что он там выяснил? То, что пистолет вы так и не уничтожили. Я думаю, вы просто спрятали его у себя, к тому же не очень хорошо. Трудно сказать, почему вы так поступили. Возможно, хотели держать на крючке инспектора. Но этим вы глупо подставились. Найдя пистолет, Майкл решил, что сможет переложить вину за убийство охранника на вас и инспектора Бюрграве. Он взял пистолет, а несколькими днями позже спрятал в квартире одного из членов своей прежней банды.

— Это странно, — вставила детектив-инспектор Ример. — Почему он не отнес пистолет в полицию?

— В ту самую полицию, что сфабриковала его дело?

— Допустим, он подозревал Бюрграве в нечистоплотности, но в полиции есть и другие сотрудники.

— Откровенно говоря, нет у меня, детектив-инспектор, уверенности в поголовной порядочности ваших коллег. Вы приятное исключение.

Она бесстрастно смотрела на меня.

— Вы отдадите мне пистолет?

Я пожевал нижнюю губу, посмотрел на железяку, которую держал в руке. Я уже начал к ней привыкать. Рукоятка так уютно прижималась к ладони. Но я понимал, почему Ример не нравится, что я размахиваю пистолетом перед ее носом. Как ни крути, служила она в полиции. Я повернулся к Бюрграве.

— Как я понимаю, вы не возражаете?

— Нет. — Голос звучал напряженно.

— Тогда я не вижу оснований оставлять пистолет у себя. Берите его, детектив-инспектор Ример. Я вижу, вы тоже в перчатках.

Я протянул ей пистолет, она схватила его, тут же вытащила обойму и убедилась, что нет патрона и в стволе. Потом сунула обойму в один карман шинели, а пистолет в другой.

— И второй.

— Конечно… — Я пожал плечами и жестом предложил ей взять пистолет, который ранее Карине Рейкер вытащила из сумки, а я потом положил на бетонный пол.

Ример подошла к пистолету, точно так же вытащила обойму, убедилась, что ствол пуст, рассовала все по карманам.

— Как я понимаю, вы запомнили, где чей? — осведомился я.

— Вы закончили свою историю? — спросила она.

— А вы не думаете, что при сложившихся обстоятельствах мой рассказ — нечто большее, чем история? Боюсь, мне необходимо коснуться и недавних событий. Вы позволите?

— Я слушаю.

— Хорошо. Присутствующий здесь ваш коллега инспектор Бюрграве за те двенадцать лет, что Майкл провел в тюрьме, частенько думал об украденных алмазах. Он понимал, что они где-то спрятаны. Добравшись до них, он мог выручить куда более крупную сумму, чем получил от Ван Зандта. Разумеется, — я указал на двух моих новых ангелов-хранителей, — он не мог обратиться к этим господам, потому что его интерес к ним вызвал бы ненужные вопросы. Но, возможно, он наводил справки и задействовал свои контакты в тюрьме на случай, если Майкл проговорится. Однако Майкл соблюдал предельную осторожность, разговоры шли разве что о фигурке обезьяны, которую он держал в своей камере. Возможно, Бюрграве с самого начала знал, что это за обезьяна, но если и знал, то ничего не мог поделать без трех ключей. Хранилище в Чайнатауне не подпадает под юрисдикцию полиции, а владельцы не пошли бы навстречу инспектору, желающему заглянуть в одну из депозитных ячеек, да еще так, чтобы в полицейском участке об этом не узнали. В общем, Бюрграве не мог добраться до статуэтки Майкла, пока тот не выйдет на свободу. Ирония судьбы — Майкл нашел самое безопасное место для хранения своего ключа.

Я самодовольно усмехнулся и пожал плечами, чтобы еще больше позлить Бюрграве. Но, может, зря, потому что его и так трясло. Будь мы одни, он бы уже накинулся на меня с кулаками.

— Вам, инспектор, ничего не оставалось, как работать в полиции все эти двенадцать лет, при всяком удобном случае нарушая закон ради получения дополнительного приработка. Но вот наконец Майкла освободили. С этого момента, полагаю, вы держали его под наблюдением: выяснили, где он снял квартиру, следили за женщиной, с которой он встречался. Однажды вечером вы увидели Майкла, обедающего в «Кафе де Брюг» с теми самыми мужчинами, в компании с которыми двенадцатью годами раньше он украл алмазы. Не знаю точно, как все происходило, но, возможно, вы увидели, как они втроем покинули кафе, и последовали за ними. Вы, вероятно, видели, как они втроем вошли в дом, но через короткое время эти двое вышли, и вы решили — вот шанс, ведь другого могло уже и не представиться.

Я замолчал в надежде услышать комментарии, но инспектор не произнес ни слова. Наверное, от злости перехватило горло. Лицо Бюрграве побагровело, вены на шее вздулись, в уголках рта блестела слюна, руки тряслись. Он приподнялся на носках, словно готовился броситься на меня.

— Вы вошли в дом, потом в квартиру Майкла и, возможно, застали его врасплох. Но в любом случае разговор не получился таким, как вам хотелось. Майкл отказался говорить об алмазах и, подозреваю, дал понять, что располагает вещественными уликами, изобличающими вас в убийстве Роберта Волкерса. Тогда вы вышли из себя и набросились на него. Вам так хотелось узнать, где находятся алмазы, но Майкл молчал. И в результате ваше поведение совершенно перестало соответствовать образу примерного сотрудника амстердам-амстелландской полиции.

— Ты об этом пожалеешь. — Голос Бюрграве дрожал. — Эти слова дорого тебе обойдутся.

— Тщетность ваших усилий злила вас все больше. Вы сломали Майклу несколько пальцев, словно заурядный бандит, но все равно ничего не смогли добиться. Майкл провел за решеткой долгих двенадцать лет и не собирался отдавать алмазы человеку, который подставил его, а потом упрятал в тюрьму. Не исключаю, что он сказал вам об этом, меня бы это не удивило. И что вам оставалось делать? Вы же не могли потащить его в участок со сломанными пальцами, чтобы предъявить еще какие-то ложные обвинения, и не могли позволить исчезнуть с алмазами. — Я пожал плечами. — Вот вы его и убили! Точнее будет сказать, вы решили, что он мертв.

Бюрграве замотал головой, глаза за стеклами очков превратились в щелочки, лоб блестел от пота.

— Вы били его головой о ванну и кафельную стену, пока он не потерял сознание, а потом быстро обыскали квартиру. Вам повезло, обезьяну Майкла вы нашли — ту, что закрывает глаза, и я думаю, что вы также видели ксерокопию паспортной страницы, которую я нашел чуть позже, когда появился в квартире. — Я бросил на Ким предупреждающий взгляд, чтобы она не вздумала оспаривать мою версию. — Страницу, показывающую, что Марике ван Клеф на самом деле Ким Волкерс.

Бюрграве скорчил пренебрежительную гримасу.

— Я не знаю, что произошло потом. То ли, услышав, что мы с Ким вошли в подъезд, вы поднялись на этаж выше. То ли успели выйти из дома до нашего прибытия. В любом случае, к этому моменту вы уже знали, что Ким — дочь убитого вами охранника, и, возможно, знали, кто я такой, потому что могли увидеть меня, когда я встречался с Майклом, а потом проследить, где я живу. И вы знали, что мы вот-вот обнаружим тело Майкла. Поэтому подождали, пока мы войдем в квартиру, и тут же сделали анонимный звонок в полицию, скорее всего, из телефона-автомата, который стоит на улице у дома Майкла. А потом, как и двенадцатью годами раньше, первым прибыли на место преступления.

Он глубоко вдохнул, готовясь обрушиться на мою версию, но я ему такой возможности не предоставил.

— Но все пошло не совсем так, как вы рассчитывали, потому что около тела вы застали одну Ким. К моему стыду, — я посмотрел на госпожу Рейкер, единственную участницу нашего разговора, не понимающую по-английски, — я выпрыгнул из окна в ванной, едва услышал сирены.

Госпожа Рейкер широко мне улыбнулась, словно я пересказал ее любимый анекдот. Я кивнул, показывая, что все хорошо, и вновь повернулся к Бюрграве.

— Такая моя реакция навела вас на определенные мысли, вы обратились в британское посольство и выяснили, что меня арестовывали за кражу. Вот тут вы, наверное, начали соображать, что к чему, и задались вопросом, не попытался ли Майкл моими руками обокрасть этих двух господ. Таким образом, выходило, что две оставшиеся статуэтки обезьян могут быть у меня. Вот вы и арестовали меня по подозрению в убийстве Майкла и продержали ночь в полицейском участке, несмотря на показания Ким, — тут я уже посмотрел на Ример, — в которых говорилось, что во время убийства я был с ней. Вы знали, что показания она давала под вымышленным именем, и знали, что она солгала. К огромному вашему сожалению, во время допроса вы не могли переломать мне пальцы или ударить головой о стену. Зато, посадив меня в камеру, ночью получили возможность вломиться в мою квартиру, что и сделали, сорвав дверь с петель.

— Так теперь я еще и вор.

— Не надо так ужасаться. В своих книгах я пишу, что это куда более цивилизованное преступление, чем убийство. До этого вы уже побывали в моей квартире, предлогом для визита послужила необходимость задать несколько вопросов о нападении на Майкла, но тогда вы не могли заняться поиском статуэток. Ночью возможностей у вас было больше, но поиски успехом не увенчались. Я спрятал их там, куда вы не сообразили заглянуть.

Я посмотрел на Ким, извиняясь взглядом за обман.

— Бесплодность поисков вывела вас из себя, и вы разнесли мою квартиру. И есть шанс, что при этом где-нибудь оставили отпечатки пальцев, потому что я наводил порядок, надев перчатки.

— Если отпечатки и найдут, они появились после моего первого визита в твою квартиру. Остались на вещах, к которым я прикасался.

— Да, вы можете выдвинуть такой аргумент в свою защиту, — кивнул я. — Но как вы объясните то, что третью обезьяну нашли в вашей квартире. Как я понимаю, детектив-инспектор Ример, ваши коллеги сейчас там работают?

Ример смотрела мне в глаза, игнорируя недоуменный взгляд Бюрграве. Потом медленно кивнула.

— Что? — взревел Бюрграве, повернувшись к Ример. — Вы обыскиваете мою квартиру? Это же все ложь. Вы не можете так поступить. По чьему указанию?

— По указанию начальника полиции, — сухо ответила Ример.

Какие-то мгновения они смотрели друг другу в глаза, не скрывая взаимной ненависти. Самообладанию Бюрграве я мог только позавидовать. Если бы не стопроцентная уверенность в собственной правоте, я мог бы даже подумать, что выдвинул против Бюрграве ложные обвинения.

— Мы с этим разберемся, — процедил он, развернулся и покинул нашу компанию. Полы полицейской шинели оплетали ему ноги.

Я ожидал реакции Ример, но она стояла, глядя Бюрграве в спину. И только когда я вскинул руки и в недоумении покачал головой, она сунула руку во внутренний карман и достала маленькую рацию.

Глава 32

— А сейчас я со своего балкона любуюсь Эйфелевой башней, — сказал я, едва Виктория сняла трубку.

— Ты шутишь.

— Правда, для этого нужно наклониться вперед, повернуть голову влево и до предела вытянуть шею, но она здесь. Маленькая, конечно, если не воспользоваться подзорной трубой.

— Ох, Чарли.

— До меня доносится запах круассанов из кондитерской на первом этаже моего дома. А из спальни я могу насладиться видом транспортного потока.

— Писать ты там сможешь?

— Разумеется, смогу. Когда привыкаешь к шуму, перестаешь его замечать.

— Ты не жалеешь, что не поехал в Италию?

— Отнюдь. Я, знаешь ли, очень долго пренебрегал Парижем. И напрасно. Это звучит банально, но он прекрасен.

— А женщины?

— Судя по голосам, они здесь есть. Собственно, в наши дни они везде. Наверное, пора собраться с духом и поискать их гнездо.

— Блондинка тебя зацепила, так?

— Я выживу, — заверил я Викторию. — Отделался раной в груди.

— Как драматично.

— Профессиональный риск.

— Чарли, у меня остались вопросы насчет случившегося.

— И много их?

— Достаточно. Ты же знаешь, как я отношусь к незавершенным сюжетам. Не могу успокоиться, пока не свяжу все концы.

— Но в последнем нашем разговоре ты сказала, что тебе все ясно.

— Но потом я пошла домой, прочитала очередную рукопись, легла в кровать, и тут меня как током пробило. Почему американец это сделал? Почему вдруг решил кинуть Бритоголового и Дохлого и забрать все алмазы? Нелогично это выглядит. Не похоже на него.

— Он был вор, Вики.

— Я знаю.

— Его работа — забирать чужие вещи.

— Понятное дело. Но по отношению к людям он стал мягче. С одной стороны, он не стал брать статуэтки сам и нанял тебя. С другой — решил умыкнуть все алмазы.

— Вики, ты молодец.

— Неужели?

— На фабрике мне составляли компанию восемь человек, двое из них — опытные следователи, и никому не пришло в голову задать такой вопрос.

— Он противоречит твоей версии?

— Будем точнее: он противоречит версии, которую я предложил моим слушателям. Я задавал себе этот вопрос, и мне потребовалось немало времени, прежде чем удалось найти более-менее внятный ответ.

— Какой же?

— Я думаю, Майкл собирался отдать алмазы.

— Не поняла. Кому?

— Ким.

— Ох, Чарли. Неужели ты это серьезно?

— Его мучило чувство вины. Девочка потеряла отца из-за того, что он впутался в эту историю. Когда Майкл выяснил, кто она, ему захотелось искупить вину. А кроме того, он, возможно, в нее влюбился.

— Да перестань!

— Ты ее не видела, Вик. Она красотка, но дело не только в этом, в ней есть и что-то еще, что-то особенное. После двенадцати лет, проведенных в тюрьме, любой мужчина нашел бы ее неотразимой.

— Достаточно неотразимой, чтобы подарить ей целое состояние?

— Я думаю, он хотел компенсировать ей потерю самого дорогого. А Бритоголовый и Дохлый никогда бы этого не поняли. Кажется, я уже говорил, что Майкл как-то сразу располагал к себе, он показался мне приличным человеком.

— Я не готова принять такое объяснение.

— Постарайся. Ты же знаешь, к чему приводит влюбленность. Логика тут же выбрасывается в окно.

— Допустим, наполовину ты меня убедил. Он хотел забрать все алмазы и убежать с ней.

— А может быть, все гораздо проще: после двенадцати лет за решеткой Майкл посчитал, что имеет право на всю добычу.

— Это объяснение мне нравится больше всего.

— Вот этим мы и отличаемся друг от друга. Романтики и наемники.

— В любом случае, особого значения это не имеет. Майкл мертв, а алмазы у полиции.

— М-м-м…

— Что означает твое мычание, Чарли?

— Наверное, стоит уточнить: часть алмазов у полиции.

— Почему часть? Ты отдал им два ключа и указал место, где находится третий. Разве Майкл спрятал кое-какие алмазы где-то еще?

— В общем, нет.

— В общем?.. Чарли, что ты сделал?

— Ничего такого, что может тебя удивить.

— Ты взял несколько штук?

— Если на то пошло, немного больше, чем несколько.

— Но как тебе это удалось?

— С этим все было просто. Как только я убедился, что третьей обезьяны нет ни у Бритоголового, ни у Дохлого, ни у Ким, стало ясно, что она у Бюрграве. И прежде чем наведаться в его квартиру, я заглянул в Чайнатаун и арендовал депозитную ячейку. Стоило это недешево, но я не сомневался, что расходы окупятся. После этого мне оставалось только не забыть, в каком кармане лежат какие ключи. Я нашел третью обезьяну в квартире Бюрграве и заменил ее полученной тем же утром в Чайнатауне.

— Значит, полиции досталась пустая депозитная ячейка?

— Нет. Я положил туда алмазы. Причем довольно много. Иначе моя история не сложилась бы.

— Но ты взял остальные?

— Ты угадала.

— Чарли, ты сумасшедший. Они же объявят тебя в розыск.

— Это вряд ли. Я передал им и убийцу, и часть украденного. Не думаю, что Ван Зандты захотят, чтобы об этой истории раструбили газеты. Если ты помнишь, они с самого начала утверждали, что никакой кражи не было?

— Надеюсь, ты ни в чем не ошибся… Эти алмазы стоят больших денег?

— На несколько лет мне их точно хватит.

— Я что-то медленно соображаю… Выходит, ты приехал в Париж, чтобы встретиться с тем человеком… скупщиком краденого, который и втянул тебя в это дело.

— Его зовут Пьер. Мы встречаемся во второй половине дня. Впервые лицом к лицу.

— Мне хочется себя стукнуть. Почему я не подумала об этом раньше?

— Ты же не знала, что алмазы у меня.

— Да, конечно.

— И ты забыла, кто я на самом деле. Поэтому вообразила, что я бескорыстно расследую преступление, а потом ухожу в ореоле славы.

— А почему бы и нет?

— Потому что я не такой, Виктория.

— Вот ты какой крутой парень!.. Тогда скажи мне, что ты не отдал ни одного алмаза блондинке.

— Сказать я могу.

— Но правдой это не будет, так? Попробую догадаться: она отблагодарила тебя естественным для нее способом, а потом убежала и разбила твое сердце.

— Это преувеличение. Я сам предложил расстаться. И, если ей хватит здравого смысла, она последует моему совету: добудет новый паспорт, сменит место жительства и род занятий. Нет гарантий, что голландская полиция не привлечет ее к суду, повод наверняка найдется, а что более важно, ей нужно свести до минимума вероятность новой встречи с такими людьми, как Бритоголовый и Дохлый.

— Разумеется. А как они поживают?

— Понятия не имею, но уверен, если бы им предъявили обвинения, газеты об этом написали бы. Скорее всего, их просто отпустили. В конце концов, Вик, я выдвинул всего лишь версию. Картина получилась полная, все сошлось, но только не по части вещественных доказательств, которые понадобятся Ример, если она захочет довести дело до суда.

— Это не просто версия, Чарли. Там же были отпечатки пальцев.

— Или не были — прошло двенадцать лет. К тому же я несколько раз брал пистолет в руки без перчаток. Стюарт даже выстрелил из него.

— Но, кроме того, есть свидетели. К примеру, мать Лауиса Рейкера. Она ведь так тебе помогла.

Я шумно втянул воздух через стиснутые зубы.

— Честно? Я предполагал, что ты уже обо всем догадалась.

— Догадалась? Я не понимаю.

— Помнишь, что со мной случилось в доме Карине Рейкер.

— Аллергия на кошек?

— А теперь вспомни, что я рассказывал тебе о встрече на фабрике.

— Судя по всему, там ты не чихал. И что с того? В доме концентрация аллергенов гораздо выше, чем на свежем воздухе.

— Но в доме Карине Рейкер у меня был очень острый приступ аллергии, Вик.

— И что?

— Видать, придется все-таки тебе все разжевать. Карине Рейкер, которая приезжала на фабрику, и Карине Рейкер, у которой я побывал, — две разные женщины.

— Так было две Карине Рейкер?

— Только одна.

— Тогда…

— Подстава. Одна из знакомых Стюарта.

— Но… пистолет… тот самый, который бедный Лауис получил от Ван Зандта.

— Пистолет ей дал я.

— Ничего не понимаю. Чарли, ты сознательно мутишь воду. Как пистолет попал к тебе?

— А ты вспомни, чем я занимаюсь, когда не пишу книги. Я нашел пистолет в доме настоящей Карине Рейкер. Помнишь, я тебе говорил, что до встречи на фабрике мы со Стюартом занимались одним делом. Так вот, мы поехали к Карине Рейкер, и, пока Стюарт общался с дамой, я заглянул в ее спальню. Пистолет лежал в гардеробе.

— Но это был не тот пистолет. Ты всех обманул.

— Не совсем. Пистолет был, между прочим, настоящий. И он не отличался от того, что уже был у меня. К тому же я готов поспорить на очень большую сумму, что Ван Зандт вооружал своих охранников.

— И все же…

— И все же ты разочарована.

— Все это…

— Дурно пахнет?

— Что-то в этом роде.

— Но я отношусь к тем, кто верит, что цель оправдывает средства.

— И Резерфорд охотно тебе помогал.

— Стюарт, ты хочешь сказать. Не думаю, что из-за этого у него развилась бессонница.

— Он не попросил часть алмазов?

— Он не попросил, а я не предложил. Он, как ты помнишь, получил от меня шесть тысяч евро, и, полагаю, этого ему хватит до следующей аферы.

— Это не наша забота.

— Послушай, ты, возможно, будешь нервничать, но реальность такова, что большая часть алмазов сейчас у меня.

— Я бы, наверное, не стала нервничать, если бы среди всего этого безумия ты выкроил время и разрешил неувязку с портфелем. Иначе я не смогу продать твою книгу.

— Ах, да… моя книга. Хорошо, что ты напомнила. Видишь ли, Вик, я решил забыть о ней.

— Нет, ты шутишь! Чарли, ты так не можешь поступить! Я надеюсь, что ты скоро вновь возьмешься за эту книгу. Я знаю, что возьмешься. Давай вместе подумаем над тем, что делать с портфелем. Тем более что теперь свободного времени у тебя побольше.

— Не лежит у меня сердце к этой книге. По правде говоря, я хочу написать другую. Сюжет есть — вся эта амстердамская история. Надо лишь изменить несколько имен и, может быть, добавить пару-тройку эпизодов. Что скажешь?

— Ты собрался написать мемуары? Не знаю, Чарли. Полагаю, может сработать. Но нужно придумать хорошее название.

— Странное дело, я тоже об этом подумал.

ВЫРАЖЕНИЕ ПРИЗНАТЕЛЬНОСТИ

Спасибо маме, папе, Алли, близким и друзьям. Спасибо всем, кто читал эту рукопись, Эндрю, Эприл, Бену, Кошику, Полу, Саймону и Уиллу, а особенно Дебс и Джо.

Особое спасибо Сюзан Хилл, Джессике Растон, Линн Хатуэлл, Скотту Пэку и всем в «Лонг барн букс» и «Шейл Лэнд эссоушиейтс».

Примечания

1

Амстердам-Амстелланд — то же, что Большой Амстердам.

(обратно)

2

Роковые женщины (фр.).

(обратно)

3

Кингс-колледж — один из колледжей Кембриджского университета.

(обратно)

4

Пятой поправкой Конституции США определено право человека не свидетельствовать против себя самого.

(обратно)

5

Tien (нидерл.) — десять.

(обратно)

6

«Алмазный дом Костерса» входит в состав компании «Костерс даймондс Б. В.», основанной Мосесом Илиасом Костерсом в 1840 г. Основные направления деятельности — огранка алмазов, изготовление и продажа ювелирных украшений с бриллиантами.

(обратно)

7

Доброе утро (нидерл.).

(обратно)

8

Один из ударов при игре в гольф.

(обратно)

9

Одна из старейших церквей Амстердама.

(обратно)

Оглавление

  • Глава 1
  • Глава 2
  • Глава 3
  • Глава 4
  • Глава 5
  • Глава 6
  • Глава 7
  • Глава 8
  • Глава 9
  • Глава 10
  • Глава 11
  • Глава 12
  • Глава 13
  • Глава 14
  • Глава 15
  • Глава 16
  • Глава 17
  • Глава 18
  • Глава 19
  • Глава 20
  • Глава 21
  • Глава 22
  • Глава 23
  • Глава 24
  • Глава 25
  • Глава 26
  • Глава 27
  • Глава 28
  • Глава 29
  • Глава 30
  • Глава 31
  • Глава 32
  • ВЫРАЖЕНИЕ ПРИЗНАТЕЛЬНОСТИ
  • *** Примечания ***