Огонь под пеплом (Дело 'сибирской бригады') [Станислав Юрьевич Куняев] (fb2) читать постранично

Куняев Станислав Огонь под пеплом (Дело 'сибирской бригады')

СТАНИСЛАВ КУНЯЕВ

Огонь под пеплом

Дело "сибирской бригады"

Поиски уголовных дел. заведенных ЧК - ОГПУ - НКВД на крестьянских поэтов, близких Есенину и есенинскому окружению, вывели меня к самому младшему наследнику есенинской традиции - Павлу Васильеву, и тут неожиданно на столе появилось дело № 577559, или так называемое "Дело Сибирской бригады".

В марте - апреле 1932 года в ближнем Подмосковье - в Кунцеве, Салтыковке, Тайнинке - были арестованы шестеро молодых русских писателей: Николай Анов, Евгений Забелин, Леонид Мартынов, Сергей Марков, Павел Васильев и Лев Черноморцев. Все ордера были подписаны шефом тайной полиции Генрихом Ягодой, что уже свидетельствует о значительности проведенной акции. Это, пожалуй, было одно из самых крупных коллективных писательских дел задолго до 1937 года и потому представляет особый интерес для историков и литературоведов. Конечно, они не были поэтами есенинской школы - скорее, им был ближе Николай Гумилев, ранний Николай Тихонов, ранний Александр Прокофьев. Примечательны, фотографии молодых поэтов, сохранившиеся в деле: профиль-анфас, избитые, скуластые, небритые лица, всклокоченные волосы, косоворотки, расстегнутые воротники, на обшлагах пиджаков и пальто тюремные литеры, но больше всего поражают взгляды- недоумевающие, измученные, потухшие...

Обвинение у всех стандартное: "изобличается в том, что состоял в контрреволюционной группировке литераторов "Сибиряки", писал контрреволюционные произведения и декламировал их как среди группы, так и среди знакомых".

По отношению ко всем до суда избрана одна и та же мера пресечения: "Содержание под стражей во внутреннем изоляторе".

Им в то время было по 25-27 лет. Старшему - Николаю Анову - 37, младшему - Павлу Васильеву - 21 год. У всех конфискованы при аресте рукописи, переписка, записные книжки, просто книги, пишущие машинки.

Прежде чем начать публикацию документов, протоколов допросов, стихотворений и писем, обнаруженных в делах, я позволю себе небольшое мемуарное отступление.

Троих поэтов из "Сибирской бригады" года** я знал лично - Леонида Мартынова, Сергея Маркова и Льва Черноморцева.

______________

** Так напечатано.- Ю. Ш.

И, однако, странное дело! Все они жили в Москве, но в разговорах со мной ни один из них (а у Мартынова я бывал довольно часто) не рассказал и не вспомнил о делах давно минувших дней - о Николае Анове, о Евгении Забелине, о культе Колчака, которым они жили, о своих ссылках на русский Север и в Среднюю Азию. И, как мне кажется, даже друг о друге они, подельники, не любили вспоминать. Может быть, они знали, кто и что говорил друг о друге на допросах и что писали они в показаниях? Но кроме них, сегодня уже ушедших из жизни, никто не имеет права делать какие-нибудь выводы или заключения о предательстве, о наговорах, о желании облегчить свою участь. Да и впрямую подобных выводов из документов сделать-то нельзя... Остается мне только вспомнить, что за Львом Черноморцевым - маленьким, худеньким старичком-подростком, с глубоко впавшими щеками и глазницами, тянулась какая-то дурная слава, но нам в то время было неинтересно, что там у них произошло в допотопные времена. Помнится только, что поэты старшего поколения - Смеляков, Поделков, Яшин - сторонились этого человека, и каким-то образом их отношение к нему передавалось нам. Помню, как-то при выходе из ЦДЛ он, пьяненький, догнал меня, схватил за рукав, глядя в глаза, что-то пытался рассказать о своей судьбе, но я со смутной брезгливостью сам не знаю почему прервал его исповедь и, спасаясь от неприятных откровенностей, вот-вот готовых излиться из его впалого рта, вскочил в первую попавшуюся машину, оставив маленькую фигурку одну на ночной пустынной площади Восстания. Сейчас я жалею об этом по разным причинам.

Благополучнее всех сложилась из этой бригады судьба Леонида Мартынова. Он в конце пятидесятых годов стал известным поэтом после сборника "Лукоморье", еще через несколько лет был удостоен Государственной премии, молодые поэты набивались к нему на разговоры, изредка он принимал их у себя дома среди коллекций книг, камней, причудливых корневищ. Хорошо помню его жену Нину Анатольевну, которую, как потом я узнал, Леонид Мартынов нашел в ссылке на вологодской земле. О чем мы только не разговаривали с ним - о пятнах на Солнце, о метафизике древнего Египта, о терроре Французской революции,- и ни разу он не вспомнил о своих лишениях, о "памирцах", "сибиряках", Вологде, Средней Азии. Лишь из строчки одного из лучших его стихотворений - "Тишина" можно было кое о чем догадываться: "ОГПУ - наш вдумчивый биограф".

Да. Листаешь дело и видишь - действительно, вдумчивый. Читаю протоколы допросов Мартынова, и многое, непонятное тогда, становится мне понятным; и почему его книга мемуаров называется "Воздушные фрегаты", и почему в этой книге нет ни слова об аресте 1932 г., ни слова о друзьях П. Васильеве, С. Маркове, Е. Забелине - и откуда (видимо, чувство страха владело