Хоккей с мечом (сборник рассказов)
Предисловие (от редактора и составителя)
Эта книга представляет собой сборник фантастических рассказов о спорте. Вот на этом, собственно, предисловие можно закончить. И если вы прямо сейчас приступите к чтению рассказов, честное слово, я не буду на вас в обиде. Любое предисловие вообще предназначается для людей обстоятельных, неторопливых, которые не стремятся получить удовольствие как можно скорее, а готовятся к этому процессу тщательно и без лишней суеты. Поскольку вы, продолжая читать предисловие, отнесли себя к людям именно такого сорта, устраивайтесь поудобней: здесь будет что почитать. Причем, если вы не являетесь спортивным фанатом, не торопитесь ставить книгу обратно на полку! Официально заявляю, что никаких специфических знаний, навыков или опыта спортивного «боления» при чтении этого сборника от вас не потребуется. Я не буду говорить об истории спорта, подробно излагать обстоятельства, приведшие к возникновению древнегреческих Олимпийских игр, и делать смелые предположения о состязаниях метателей каменных топоров. Авторы сборника написали свою историю. Пусть не очень научную и последовательную, зато гораздо более захватывающую. Средневековые интриги, рыцарские поединки и даже спортивные ристалища нашей родной нечисти с нечистью импортной, варяжской… Всё это и кое-что еще – в первом разделе книги, названном «Вчера». После «Вчера» вполне логично идет «Сегодня». Как говорится, новому времени – новые игры. И если время вы легко узнаете (это наше время, даже если мир словно отражается в кривом зеркале), то с играми всё не так просто. Кроме знакомых видов спорта вас ждут малознакомые, а также те, с которыми вам только предстоит познакомиться. И знакомства обещают быть не скучными! Спорт и война, спорт и политика, спорт и криминал – это наше «сегодня», не правда ли? Но всё совсем не так мрачно, поверьте! Во-первых, в наше время без юмора не прожить, и авторы это отлично понимают. Во-вторых, даже сюда затесались вездесущие эльфы… И наконец, самый ожидаемый раздел в сборнике фантастических рассказов – «Завтра»! Но ожидаемый – вовсе не значит предсказуемый. Трудно себе представить более разноплановые рассказы, чем те, что собраны в этом разделе. И если что-то смогло их объединить вместе, то это, конечно же, спорт. Если считать эти рассказы некими футуристическими прогнозами, то авторов нельзя обвинить в чрезмерном оптимизме. Нас ждет такой спорт? Не знаю… Впрочем, фантастика – это часто предостережение. Предупреждающий знак на дороге, ведущей в светлое (ведь правда?) будущее. А все-таки… Все-таки было бы крайне любопытно почитать сборник, подобный этому, написанный лет эдак через пятьдесят. Про «вчера» (которое для нас «сегодня»), про «сегодня». И, разумеется, про «завтра»!Андрей СиленгинскийРедактор издательства "Фантаверсум"
Вчера
Александр Сальников Героями не рождаются
Для Гильдии Спутников наступили тяжелые дни. Нет, крепкие парни еще не перевелись, их стало даже с избытком. Особенно после того, как лет двести назад ввели квоту на набор Кандидатов. Эх, старые добрые времена… Артур на одном только своем островке мог позволить себе держать дюжину перспективных бойцов, а что теперь? По три Кандидата с королевства! Тьфу, курам на смех!.. Готфриду Остбургскому такое положение вещей нравилось не особо. Но менестрель, отдавший полвека работе в Гильдии, логику закона понимал и квоту поддерживал. Где, скажите на милость, найти для себя подвиг славному рыцарю? Великанов вообще повывели, крылатые залетают редко… Одна была надежда – на гоблинов, да и те измельчали. То ли за ум взялись – государство создают, то ли своих героев им не нужно вовсе. Как бы то ни было, но после смерти достопочтенного Шрых-Нуха в Гильдию от гоблинов никого не присылали. Без приключений Кандидаты стали хиреть. Остались, конечно, турниры, но это мелковато для будущего Героя. Так – размяться, дам поохмурять, регалий впрок накопить. На первых порах помогли Священные войны. Бить неверных, что с севера, что с юга, – дело благородное, да только замена качества количеством – сомнительная замена, как ни крути. Но харчами перебирать уже не приходится. Сердце Готфрида затрепетало, когда на пороге его дома возник из пелены тумана гном с шевроном Гильдии на плаще. Уважив гостя согревающим, менестрель из Остбурга еле скрывал нетерпение, поддерживая светскую беседу о нелегкой доле Спутников будущих Героев. Наконец бородатый выколотил трубку и вытащил из кожаной сумы заветную пластину. Руны на олове превзошли самые смелые ожидания Готфрида. На поле близ Вирнау всего через три недели Людвига фон Линденстроффа будет ожидать настоящий дракон. Имени змия в письме, естественно, не было; такая уж у крылатых привычка – имена скрывать. Но каждый в Гильдии помнил: хочешь узнать Кандидата – глянь на подпись его Спутника. Задыхаясь от волнения, Готфрид сверил по каталогу форму отверстия в пластинке – коготь принадлежал Фаринсмурру! Хоть старина Фар и приглядывал сразу за двумя Кандидатами, но оба они были высшей пробы. А значит, у Людвига фон Линденстроффа появился отличный шанс войти в анналы истории. На радостях Готфрид вусмерть напраздновался с подгорным коллегой, а посему лишь к вечеру следующего дня отправился вырывать своего подопечного из объятий белокурой Гризельды.* * *
Готфрид заподозрил неладное, едва кавалькада выехала из леса. Уж слишком резко прекратился ливень, а солнечные лучи, пронзившие низкие тучи, были так ослепительны, будто сошли со страниц Святого Писания. Благородный Людвиг осенил себя крестным знамением и воодушевленно проорал любимый боевой клич. Менестрель лишь хмыкнул, когда его догадка подтвердилась – вдалеке трижды взметнулось пламя. Фар приветствовал появление старого знакомого. Оставив рыцаря готовиться к поединку, Готфрид направил лошадь к холму, облюбованному единственным в Гильдии драконом. Глупая кобыла, едва учуяв крылатого, встала как вкопанная и принялась испуганно ржать. Ее хором поддержали оба мула, на которых тряслись писари менестреля. Пинки и угрозы убедили только людей, и остаток пути Готфриду пришлось осилить пешком. Грамотеи, плетущиеся следом, еле слышно жаловались на судьбу, сгибаясь под тяжестью походных стульев и рундука с пергаментом. Бормотание сменилось всхлипами, когда вставший на задние лапы Фар взмахнул пару раз крыльями, отправил в небо пурпурную струю огня и показал зубы. Кроме Готфрида, драконий юмор в Гильдии не понимал никто, да и сам он не всегда отличал улыбку крылатых от оскала. – Добрый день, мягкотелый Готфри, – стараясь говорить в сторону, осклабился Фар. – И тебе, чешуйчатый! – облегченно вздохнул менестрель, поняв, что дракон-Спутник все-таки улыбался. – Мы не опоздали? – Что ты! – глянул на бледных писарей Фаринсмурр. Те расположились подле нанятого драконами гнома, который невозмутимо правил зубильце для рунного письма. Фар облизнулся и, прищурившись, повторил: – Что ты, Готфри! Вы как раз вовремя. Я недавно позавтракал. – Ты, как всегда, в ударе! – хохотнул менестрель и сразу же поставил вопрос ребром: – Твои шуточки с погодой? – Кодекс этого не запрещает, а у меня мало времени, дружище, – парировал Фар. – Старейшины отпустили нас с Горухом всего на полгода. – С Горухом? – задумался Готфрид. – Я думал, что знаю всех твоих подопечных. Что-то не припомню такого Кандидата из ваших… Пущенные ноздрями колечки заменяли драконам смех: – Готфри! Ну ты меня просто без Дюрандаля режешь! – когтем смахнул слезу Фар. Реакция спасла менестрелю и обувь, и ногу – кислота упала на цветы календулы. – Конечно, не припомнишь – он последний раз выходил за Рубеж, когда твой дед еще и брэ не носил! Но не сомневайся, я кого ни попадя сопровождать не стану. Так что рыцарю твоему славы лет на триста хватит. Если ему удастся совершить подвиг, конечно. – Так-то оно так… – поскреб подбородок Готфрид, наблюдая, как чернеют и осыпаются в труху несчастные ноготки. – Но с чего тогда ваши в Кандидаты старика выбрали? – Видишь ли, дружище, – попытался перейти на шепот дракон, – Горух, он уже стар и в последнее время… Как бы так помягче сказать?.. – Фар на секунду задумался и снова пустил ноздрями колечки. – …стал не совсем горяч, если ты понимаешь, о чем я. В общем, самочкам от него проку мало, так почему бы не сделать из старика хотя бы Героя для желторотой поросли? – Вы у себя за Рубежом совсем свихнулись на продолжении рода… – начал было Готфрид, но вовремя заметил, как сузились зрачки Фара. Пришлось сменить тему. – А кого ты пригласил в Очевидцы? – Северянина Хильдира Седого… Дори Скучный из бородачей увязался, когда за писарем залетали… – грустно ответил дракон. – Хотел еще из остроухих кого захватить, для солидности. Но эти зазнайки ласково намекнули, что им не до наших проблем. То, что Фар не вспомнил о Спутниках светских рыцарей, настораживало. – Фаринсмурр, а ну-ка, ответь мне именем Кодекса, – решил сразу расставить точки где надо менестрель из Остбурга, – кому ты еще послал вызов? Смущенный дракон представлял из себя зрелище не для слабонервных: – Готфри, дружище, ты только не обижайся! Ну не уверен я в твоем Линденстроффе! А у меня за последние три выезда – ни одного результативного! Сам понимаешь, репутация пошатнулась, вот я и… – Кому выслал? – помрачнел менестрель. – Сэру Габриэлю… – Кандидату Бартоломью Мерсинского? Ты позвал описывать такой бой Барта Проныру?! – праведному гневу Готфрида не было предела. – Ты что, не помнишь, как его предыдущий питомец свалился пьяным с моста и утонул? Я, конечно, ничего не хочу сказать о сэре Эндрю, упокой Господи его душу, перспективный был Кандидат. Но когда Барт попытался выдать этот позор за подвиг… Его же чуть из Гильдии не выставили! А теперь ты, Фаринсмурр Мудрый, шлешь ему приглашение? Как ты мог?! Ты! Да ты… – Готфри, ну не шуми! – примирительно склонил голову дракон, дождавшись, когда человек остановился перевести дух. – Я понимаю, с друзьями так не поступают, но Кодекса-то я не нарушил! Да и ты на моем месте сделал бы то же самое. Или я не прав, Готфри? Остбургский менестрель лишь пожал плечами, признавая, что дал волю эмоциям, а правда осталась-таки за крылатым. Несмотря на грозный вид, драконом Фар считался незлобным, а человек Готфрид был для него излюбленным собеседником. Поэтому друзья решили не раздувать ссору, а опрокинуть винца для вдохновения, тем более что солнце близилось к зениту. Готфрид уже пришел в благодушное состояние, когда на холм взобрались двое Очевидцев. Хильдир, опираясь одной рукой на посох, а второй на плечо крепыша Дори, обнажил свои десны в приветственной улыбке и прошамкал: – Вот снова я зрю в этот год, на знамения щедрый, тебя, о сильнейший из скальдов – прославленный Готфрид! Восславлю богов за такую великую милость – что прежде, чем веки свои навсегда уж в Мидгарде я смежу, увидеть тебя еще раз ниспослало мне небо! – Здорово, Готфрид, – пробурчал вымокший в траве по бороду гном. Его тоже раздражала старческая привычка северянина общаться виршами, но преклонный возраст в Гильдии чтили. После традиционных объятий, в которых не участвовал только Фар, Дори заявил: – Осмотр поединщиков закончен, коллеги! Гном откашлялся и, заглянув в свиток, произнес: – Оружие и доспехи рыцаря Людвига не имеют изъянов, качество стали превосходное, заточка стандартная. Готфрид приосанился, победно взглянул на Фара и хотел было что-то сказать, но бородатый продолжил: – Однако благородный рыцарь не взял на бой ни лука, ни арбалета. Кроме того, при нем не найдено мощей святых, заговоренного меча или копья. Колец, браслетов, амулетов и прочих магических вещей Очевидцы также не выявили. Локон прекрасной дамы, вплетенный в бурлет, волшебной силы не имеет и уберечь от драконьего огня не способен. Дракон шумно втянул воздух и, щелкнув шейными позвонками, прошипел: – Хорошо… Я, как Спутник Горуха Гневного, заявляю: мой Кандидат не выпустит за поединок более трех… – Четырех, – уточнил буквоед Дори. – …четырех плевков огнем, – согласился Фар. – Теперь можно начинать? – Не спеши, Фар! – ухмыльнулся гном. – При осмотре дракона Горуха серьезных повреждений и физических изъянов Очевидцы не выявили. Но, – торжественно поднял Дори указательный палец и выдержал паузу, – два из восьми его хвостовых шипов – сломаны! Теперь заволновался Готфрид: – Требую разрешить дракону полет! – Он справится и так! – взревел Фар. – Не надо благородничать, Готфри! – Или вы сейчас успокоитесь оба, или у вас не будет Очевидцев, коллеги! – пробасил бородатый Дори. Едва дракон перестал скрипеть зубами, гном продолжил: – Значит так, Фар. Летать твоему Горуху не выше длины копья, иначе бой отменяется! – Согласен я с карликом в сумраке камня рожденным. Так сможет быть каждый на поле достоин победы! – подал голос Хильдир, до этого не проронивший ни слова. Готфриду оставалось только согласиться. – Ладно, будь по-вашему! – рыкнул Фаринсмурр. – Заткните уши, мне нужно сообщить Горуху об изменениях. Когда отголоски драконьего свиста растаяли в воздухе, предусмотрительный гном сложил в кошель пробковые затычки. Дождавшись, пока к людям вернется слух, он как бы невзначай обронил: – Гм… Коллеги, ставки-то делать будем? – Ну, вы, бородатые, совсем стыд потеряли! – искренне удивился Фар. – Вам волю дай – из поединка платный балаган устроите! – Нет, Дори, ставок не будет, – поддержал друга Готфрид. – Давайте начинать! Дракон-Спутник встрепенулся, глубоко вдохнул и выпустил в небо алый огненный факел. Горух, перестав притворяться зарослями боярышника, покраснел и возвестил о готовности к бою тем же способом. На другом конце поля точки оруженосцев Людвига замельтешили подле белого силуэта его скакуна. Рыцаря усадили в седло, и до зрителей донеслась нехитрая мелодия боевого рога. – Кто начнет? – пригубив вина, спросил Готфрид. – Только после тебя, дружище, – галантно рубанул воздух лапой Фар. – Хорошо. Начало – стандартное, если никто не против, – обвел взглядом присутствующих менестрель из Остбурга. Возражавших не было. Отбросив бурдюк с крепленым банкарским, Готфрид кивнул замершим во внимании писарям и набрал побольше воздуха в легкие. – Три дня и три ночи шла битва с громаднейшим змием. Уже почернели доспехи от гари и щит раскололся, но Людвиг фон Линденстрофф барсом отчаянным бился… – И Горух, что прозван был Гневным, уж ранен был трижды, и кровь его черная с неба, что дождь, лилась наземь. Но крылья дракона всё так же меняли день с ночью, едва приближался к светилу сильнейший из змиев, – подхватил Фар, заглушая скрип перьев и удары молоточка о сталь зубила. …По изумрудной траве поля близ Вирнау белоснежный конь мчал Людвига фон Линденстроффа навстречу подвигу. В полированных шпангрелях рыцаря, торчащих из-под расшитого гербами котт-д-арма, отражались предзакатные облака. На фоне багрового неба пикирующий дракон казался падающей звездой…
* * *
– Ну! – хором выдохнули Готфрид и Фар, прежде чем осела взметнувшаяся пыль. Кашляющий гном выждал, пока оруженосцы оттащат Людвига в сторону, потом вытер слезящиеся глаза и постановил: – Дракон мертв. Рыцарь в беспамятстве. – Да! Да! Наконец-то! – катающийся по траве Фар в восторге колотил лапами и хвостом, напоминая кутёнка. – Благословенна кладка Первой Матери! У меня получилось! Я выпестовал настоящего Героя! Хильдир положил руку на плечо убитому горем Готфриду и заблеял: – Ты грусть от себя гони прочь, о великий из скальдов! Твой рыцарь – храбрец и достоин стать вашим Героем. Едва ветер сменит по осени путь свой над морем, как Вьёрн, что был прозван Кровавым, поднимет вновь парус. Уже много лет я хожу вместе с Вьёрном в походы, и ярла искуснее в ярости боя не видел. – Ты приглашаешь нас на поединок, Седой? – понял наконец-то Готфрид. – Я рад, что для мудрости слов твои уши открыты, – оживился старик. – Мы встретимся снова под стенами Такры, о Готфрид! Твой Людвиг осаду попробует снять пусть с селенья – и с Вьёрном моим песню стали затянет у моря. – Спасибо, Хильдир! – обнял северянина Готфрид. – Я принимаю приглашение. Оба гнома уже исчезли, как водится, не прощаясь. Вдоволь нарадовавшийся Фар тихо подошел и сел рядом с коллегами. Вид у него был виноватый, насколько так можно сказать о драконе. – Готфри, дружище, ну не убивайся ты так! У каждого из нас были неудачи с Кандидатами, – примирительно проурчал Фар. – Твой Людвиг – славный парень, перспективный, молодой… Вот помяни мое слово – быть ему еще Героем! Северянин Хильдир одобрительно закивал. – Ну в конце концов, ты же помнишь девиз Гильдии Спутников, – продолжал дракон. – «Героями не рождаются…» Готфрид Остбургский грустно вздохнул и закончил: – Да, Фар, помню… «Героями не рождаются – героями умирают».Вадим Соколенко Заморская потеха
– Ну, и чья это была идея? – Баба-яга Варвара, притопывая ногой, сердито смотрела на Кощея. – Кто тут захотел почувствовать себя мальчиком? – Почему сразу «мальчиком»? У них в эту игру солидные гоблины играют, – оправдывался Бессмертный, от смущения не зная, куда спрятать костлявые руки. – Понимаешь, они такие доброжелательные были, и эль такой легкий… Не то что твоя бормотуха! Вот я и расслабился… – Это сколько же этого самого еля надо было вылакать, чтобы додуматься пригласить их к нам в лес? И не просто так, а на побоище! – Эля, – поправил Кощей, опустив глаза. – Много выпил… И не на побоище, а на соревнование. А вообще, чем ты недовольна? Сидишь тут в глухомани, ничего дальше опушки леса не видишь! Я вот хоть ихнюю Европу посмотрел. Дыра дырой, должен сказать. И запах… Они там не моются – не принято. Но конференция была… Эх!.. – Бессмертный даже прикрыл глаза, вспоминая наиболее приятные моменты своего недавнего путешествия. – Ты глаза-то не закатывай! – не унималась яга. – Обменялся бы темным опытом – и домой, в царстве своем порядок наводить. Дак нет, игрищ захотелось! – Ладно, красотуля, не ворчи! – пробасил примирительно Горыныч, ковыряясь когтем в зубах одной из голов. – Как говорят, отступать некуда: Кощеюшкину репутацию спасать надобно. Ты, Темнейший, хоть расскажи, в чем суть этой забавы? – Значится, так, – приободрился Кощей. – Называется это дело Фаер Павер… – Чего-чего? – переспросила Варвара. – Какой фавер? – Фаер Павер. «Власть огня», по-ихнему. В каждой команде по десять полевых игроков, а еще три фаерхурледа и три ситтера. То бишь огнеметатели и «сиделки». – Ишь ты, сколько бранных словечек нахватался! – саркастически ухмыльнулась яга. – Погодь, пусть доскажет! – снова вмешался Горыныч. С некоторых пор, после визита в Китай, он увлекся восточной философией и ко всем вопросам, соответственно, относился по-философски. – А ты помолчи, Трехглавый! Мужская солидарность у них, видите ли! Как казенное золотишко на свои командировки тратить, так это они впереди всех. А потом за них другие должны отдуваться… – Так ты же сама никуда не хочешь ехать, – отпарировал Кощей. – Ага, на семинар феминисток в Туркмению приглашали? – подмигнул Горыныч. – Там такие суккубы собрались… – Куды ж я своим ходом-то? Вы мою ступу видели? Сплошные дырки, латать не залатать! Вам хорошо: у одного крылья, другой целое стадо коней уморил… – Ладно, вещай дальше, Кощеюшка! – деловито перебил ягу Горыныч. – Бабам… извиняюсь, женщинам… только дай языком почесать. – Так вот, на противоположных краях поля стоят большие чаши с дровами – по три штуки с каждой стороны. В чашах располагаются ситтеры. Полевые игроки образуют пары «лошадка-всадник» и в таком виде, вооружившись палками, с боями прорываются к чашам, чтобы повышибать из них «сиделок». Но самые важные – фаерхурледы, огнеметатели. У гостей это драконы. Их задача – плюнуть огнем через всё поле и зажечь три чаши на противоположном конце… – И где ты троих-то хурделей найдешь? – с подозрением уставился на Кощея Змей. – А ты ведь о трех головах, вот я и подумал… – Ах ты мешок с костями! – сразу утратил философский настрой Горыныч. Яга довольно поддакивала сбоку. – Чтобы меня с трех сторон зафеерили?! – Зафаерили, – снова поправил Кощей. – Можно подумать, тебе впервой против троих выступать! – Ага. Только, небось, запамятовал, сколько я после Муромца с его дружками отлеживался! Вспомню – вздрогну… – Фаерить же будут не по тебе, а по чашам. В которых разместятся ситтеры… – А придурков откуда возьмешь, под драконово полымя подставляться? – поинтересовалась яга. – Разве что Ивану лапши на уши навешаешь. Только он не Горыныч, за троих не управится. – Ивана нельзя – люди в игру не допускаются, – Кощей задумчиво мял острый подбородок. – Да и жечь никого не будут. Задача команды в том и состоит, чтобы «сиделок» противника из этих самых чаш повышибать. А то, если попалишь кому-то шкурку, накажут. Штраф полагается. – Ничё, будем бить метко! – Горыныч наконец выцарапал когтем из зуба застрявший кусок мяса, скосил на него глаза одной из голов, свернул губы трубочкой и аккуратно дунул. На конце когтя вспыхнул яркий огонек, и в воздухе запахло шашлыком. – Во как! – гордо подмигнул Кощею и яге трехглавый.* * *
Предварительный осмотр команды оставил угнетающее впечатление. Трое тощих леших, с большими трудами извлеченных на свет божий из далеких чащоб и явно чувствовавших себя не в своей тарелке. Трое домовых, наоборот, уже давно страдавших излишним весом. Ожидать от них спортивных свершений – всё равно что снега летом. Хотя, учитывая, что царство сказочное… Ну, и Соловей-разбойник. Этот, если не принимать во внимание маленький рост («Мне в пуп дышит», – как язвительно высказалась Варвара), выглядел более-менее подтянутым живчиком. – С нами девять, – подытожил Кощей. – Одного не хватает. – Да ты не на количество смотри! – сокрушалась яга. – Куды ж их на брань выпускать? Одних откармливать надобно, другим – живот сгонять. А этому, – кивнула в сторону Соловья, – вообще ничего не поможет… Разбойник покрылся багровыми пятнами, но, поймав на себе внимательный взгляд всех шести глаз Горыныча, от комментариев удержался. Все знали, что Змей не любит, когда при нем откровенно хамят женщинам. Даже если эта женщина – яга. – У нас всего неделя до соревнований. Кто умеет драться на палках? Не получив ожидаемого ответа, Бессмертный добавил: – Уточним вопрос. Кто любит драться? Соловей выступил вперед, остальные смущенно опустили глаза. – Сказано ж: драться, а не свистеть! – ухмыльнулась яга. – Да чего их спрашивать? Их учить надобно! – Ты, что ли, учить будешь? – буркнул Соловей, сверля Варвару из-под нахмуренных бровей раскосыми глазами. – Я вот чё скажу, – осмелел один из леших. – А зачем этими самыми палками зазря махать? Поколдуем немного – веточки сами кого хошь отхлещут, коряжки затопчут… – Нельзя на поле чародействовать. Я тут подумал… – Кощей подошел к Соловью и положил ему руку на плечо. – Ты ведь нынче с богатырями на дружеской ноге. Выступить за нас они не могут, а вот подучить воинскому искусству… – Знаем мы их искусство! – сердито прошипел Горыныч. – Сила есть, ума не надо. Дай только кулачищами или дубинкой помахать. Сами справимся! – Уймись, Трехглавый, тут не до амбиций и личных обид! Тем более, на период соревнования мы их сможем судьями от нашей стороны выставить. У гоблинов судят или рыцари, или волшебники. А у нас все, кто в чародействии хоть немного смыслит, в игре будут заняты. Значит, на том и порешим: Соловей, уломаешь Муромца с друзьями нас до нужного уровня подтянуть. И десятого ищите!* * *
– Ты откуда его выкопал? – Варвара рассматривала новичка со смешанным чувством восхищения и подозрительности. Двухметровый волосатый гигант, сложив лопатообразные ручищи на груди, смотрел куда-то вдаль и, казалось, абсолютно не проникался ажиотажем, вызванным его появлением. – Это мой дальний родственник из Карпат наведался в гости, – леший Кирьян, подбоченясь, не скрывал своей гордости за найденного десятого. – Чугайстер Янко. – Какой-то он громоздкий… Неповоротливый, наверное, – продолжала яга, с ленцой прокручивая метлой округлые восьмерки. Неожиданно метла взлетела вверх и со свистом рассекла воздух на уровне головы Янко. К удивлению собравшихся, импровизированное оружие Варвары цели не достигло – чугайстер мягко присел, затем так же легко, каким-то кошачьим движением, на подъеме выбросил ногу вверх. Метла, вылетев из рук ошарашенной яги, сделала в воздухе замысловатый пируэт и приземлилась метров за десять, на опушке, у ног появившихся из леса трех богатырей. – Ух ты! – восхитился Добрыня, на ходу подбирая метлу. – Мужик, однако, мохнатый! Ваш инструмент, девушка! – добавил уже яге. Та молча забрала инструмент, в кои-то веки растерявшись и не зная, как реагировать. По выражению лица Добрыни трудно было определить, шутит он или нет. – Я такое в Китае видел, – с видом знатока заявил Горыныч. Он уселся на задние лапы, забавно выставив вперед округлый животик, а передние, на манер чугайстера, скрестил на груди. – У них там все так ногами дрыгают. «Ву-шу», так сказать. А это как называется? – Гопак, – отрешенно, без эмоций, ответил Янко. – Мой! – неожиданно заявила Варвара и ловко, уперевшись древком метлы в землю, запрыгнула на плечи чугайстера. Янко не сопротивлялся, на его мохнатом лице впервые появился оттенок эмоции, правда, не совсем понятно какой, и гость вопросительно скосил глаза на родственника. Леший лишь пожал плечами: мол, а чего еще от вздорной бабы ждать? Муромец молча наблюдал эту сцену, затем перевел взгляд на Кощея. – Ты, Илюша, не удивляйся – такова суть игры. Участники разбиваются на пары. Те, кто помощнее, берут на плечи бойцов. А дальше всё зависит от слаженности их действий: «лошадки» должны выбрать удобный путь к чашам, а «всадники» – умело работать палкой, сшибая противников. В том числе… точнее, самое главное – сидящих в чашах. Тут-то нашему Горынычу и карты в руки, то бишь огонь в глотку. – А сам ты кем будешь? – подмигнул Алеша Попович. – Обижаешь! – надулся Кощей. – Не царское это дело – «лошадкой» работать! Мечом пока не разучился махать, так что я – наверху. И вообще, команде нужен солидный капитан. – Чур, и я всадник! – поспешил вмешаться Соловей. – Да тебя никто вниз и не поставит – раздавят! – хихикнула яга, всё еще восседая на плечах чугайстера. – Тебя забыли спросить! – огрызнулся Разбойник. – А ты, мохнатый, поосторожнее с ней. Она у нас в девках засиделась, расслабишься – всю жизнь на шее сидеть будет. Раздался дружный хохот. Чугайстер на него отреагировал спокойно, а Варвара лишь сплюнула и притворно замахнулась на насмешников метлой.* * *
– Я больше не могу! – простонал Соловей, потирая ушибленный бок. По другую сторону от пня, с которого они только что так неудачно слетели, еще колыхалось брюхо домового Дементия, исполнявшего роль «лошадки». – Да, ребяты, давай перекур! У меня уже огня не хватает, – взмолился Горыныч, покашливая от удушливой гари, устроенной им же самим. Илья еще какой-то миг сомневался, но тут увидел жалобное выражение лица Кощея и его отчаянный жест – поднятые вверх перекрещенные руки. – Черт с вами, лентяи, отдохнем немного, – Муромец снисходительно отмахнулся и удалился к костру, возле которого хлопотали Добрыня с Алешей. Над бодро потрескивающим огнем висел внушительного вида котелок, от которого на всю округу распространялись невероятно аппетитные ароматы почти готовой ухи. С утреца в тренировочный лагерь шустрые черти доставили передачу от местного водяного Карпуши – плетенку из водорослей, наполненную самой разнообразной рыбой. – Откупился, тина болотная! – ругался Кощей, но от рыбы не отказался. Накануне царь сообщил Карпуше о его важной роли в игре – посидеть в чаше, да еще и двух партнеров себе подыскать. Но водяной, как истинно скользкая личность, от священной обязанности отстаивать честь державы отбоярился и обещал предоставить замену – трех отборнейших чертей. Сами участники будущих соревнований на бодрящий аромат внимания не обращали. То ли усталость доконала, то ли не чувствовался он из-за гари от устроенных Горынычем пожарищ. Тренировочная площадка представляла собой вырубку из пеньков полутораметровой высоты. За лесорубов сошли богатыри, устроив ходовые испытания меча-кладенца, извлеченного для такого дела Кощеем из потаенной сокровищницы. Сам царь тоже пару раз махнул кладенцом, но потом произнес уже привычную для всех фразу: «Не царское это дело» и сложил оружие. Тем более, у богатырей при виде желанного меча восторженно загорелись глаза, точно у детей малых. Что ж, пускай они и забавляются! Сформированные пары, кряхтя, несколько часов подряд прыгали по этим самым пням под пристальным надзором богатырей. Точнее, прыгали «лошадки», а «всадникам» надобно было при этом удержать равновесие, балансируя короткими шестами. Кощею домового уже не хватило, и он оседлал Кирьяна. Горыныч, следуя рекомендации Муромца, устроился у края вырубки и фонтанировал огнем над головами тренирующихся («Пускай привыкают!»). От его усердия вскоре загорелись уцелевшие деревья, и площадка действительно начала напоминать поле боя. После провозглашенного Ильей перерыва почти все тренирующиеся повалились наземь прямо в тех местах, где их застало долгожданное объявление. Лишь Янко с Варварой выбрались за границу пожарища. Чугайстер уселся под деревом и закрыл глаза, а яга что-то нашептывала ему на ухо. Все наблюдавшие эту картину вскоре отметили удивительную вещь – вечно отрешенный Янко иногда улыбался и даже временами отвечал собеседнице. – Еще немного – начну ревновать! – сообщил Горыныч по этому поводу Кощею, без сил привалившемуся к чешуйчатому боку Змея. – Обед! – донеслось от костра. – Набираемся силушки – и за рукопашку!* * *
– Прыгать по пням будете каждый день, – обрадовал общество Добрыня. – И для выносливости хорошо, и для равновесия. Но, как я понимаю, чем быстрее вы уложите противников отдыхать на траву-мураву, тем ближе победа. В рукопашном бою тоже надо держать баланс. Прочувствуйте землю-матушку, доверьтесь ее силушке – и вражина ничего не сможет с вами сделать. Вот ты, Янко, красиво так ногами машешь. Давай, покажи свое искусство! Чугайстер серой тенью мгновенно преодолел расстояние, отделявшее его от Добрыни, его удар был еще более стремительным. Промах. Новый удар – и снова мимо. Удары Янко слились в шквальный ураган, наполненный дикой, неукротимой энергией. Но богатырь каждый раз смещался на необходимое расстояние долей секунды раньше, из-за чего ноги чугайстера никак не могли достичь цели. Неожиданно Добрыня выбросил вперед пудовый кулак – и тоже промахнулся. Даже в пылу атаки Янко не утратил бдительности. Бойцы отступили каждый на шаг назад. Оба спокойные, без следов усталости. И неожиданно для всех, синхронно поклонились друг другу в пояс. – Инь-Ян! – многозначительно поднял вверх когтистый палец Горыныч. – Мягкое и твердое! В это время яга нарушила торжественность ситуации: – Чего встали?! Все видели, как надобно делать? Работаем! – и резким ударом в живот свалила на землю домового Дементия. Кулачные забавы неожиданно увлекли всех присутствующих, даже неповоротливые домовые азартно взялись за дело. Богатыри наблюдали за ристалищем, не скрывая удовлетворения, периодически делали замечания или обменивались одобрительными возгласами по поводу какого-то особенно удачного действия подопечных. Они понимали: научить боевому искусству за неделю сложно, и делали ставку на две вещи. Во-первых, это нелюди, да еще и к чародейству приученные, посему обучаться должны быстрее. Во-вторых, главное – чтобы не было боязни перед поединком, а тут – страха ни в одном глазу! Уже через час стало понятно, что семя воинского умения упало на благодатную почву. Особенно удивлял Кирьян. Он работал в паре с чугайстером. Тощее гибкое тело лешего напоминало в бою иву, изгибающуюся на ветру. Кирьян очень тонко подловил манеру движений Добрыни, и если сначала удары чугайстера иногда достигали цели, сбивая с родича в воздух сухие листочки и щепки, то с каждой последующей атакой это удавалось всё реже. Другие бойцы периодически останавливались и любовались завораживающим взгляд поединком лесных духов, напоминавшим чарующий, одновременно жуткий и прекрасный танец… Утро следующего дня ознаменовалось боями с палицей. После короткой пробежки по злополучным пенькам бразды правления взял в свои руки Алеша Попович. – Деретесь вы с чувством, с толком. Но в игре-то придется еще и палкой махать, – Алеша резко отвел руку в сторону, и полутораметровая дубинка, зажатая одновременно в ладони и изгибе локтя, остановилась в опасной близости от лица враз побледневшего Соловья-разбойника. – А будь это в реальном бою – не свистеть бы тебе больше врагу в устрашение! – добродушно констатировал Алеша, передавая палицу в слегка дрожащие руки Соловья. В палочном бою отличились Кощей и Варвара. Один действительно не забыл, как в руках держат меч, а яге пригодились регулярные манипуляции с метлой, которую, кстати, она и использовала вместо палицы: так, мол, привычнее.* * *
На поляну, преобразованную в игровое поле, было приятно посмотреть. Трава ровненько подстрижена, пеньки выкорчеваны, аккуратные разделительные полоски высыпаны просеянным речным песком. Внушительные деревянные чаши покрыты витиеватой резьбой. Всё это проделали в рекордные сроки, за одну ночь, и исполнителей Кощей тщательно скрывал. Однако поговаривали, что он воспользовался еще одним артефактом из своей коллекции диковинок – ларцом, в котором скрывались два молодца, снабженные полным набором необходимых инструментов. Местные с интересом рассматривали гостей. Команда «европейцев» выглядела внушительно. Огромные тролли с колоннообразными ногами слегка раскачивались, отчего их кулачища, как чудовищные маятники, описывали полумесяцы над самой травой. Мускулистые подтянутые орки бросали злобные взгляды на противников и не стеснялись скалить острые клыки. Низкорослые бородатые гномы и носатые гоблины вразвалочку расхаживали по краю поля, разминая кисти, а иногда даже обменивались парой-другой ударов палками. Особняком держались остроухие эльфы. Они оживленно перешептывались и периодически смеялись, нахально уставившись на кого-нибудь из местных. Более остальных выделялся высокий светловолосый эльф, капитан команды, не участвовавший в общем веселье, но смотревший на противников с откровенным презрением. Вся эта разногабаритная компания щеголяла кожаными, расшитыми бронзой и золотом доспехами и прибыла на четырех громадных драконах, чья чешуя так и переливалась в лучах заходящего солнца и зажженных костров разноцветным металлическим блеском. – Что-то их многовато! – отметила Варвара, даже не пытаясь сострить по этому случаю. – Тут и игроки, и запасные, и судьи с их стороны… – Кощей выглядел несколько растерянным. – Может, я правда зря все это затеял? – Ребяты, вы чего, перед самой игрой-то? Справимся! – подбадривал Горыныч, хотя особой уверенности в его голосе не чувствовалось. – Зрителей маловато, – Кирьян кивнул в сторону бревен, расположенных по периметру игрового поля. – Раз играть слабо́, то хотя бы криком да свистом поддержать пришли бы… На бревнах, действительно, особой давки не наблюдалось. – И так вся лесная нечисть приползла. Мало нас стало. Меняется мир. Скоро люди всем править будут… – сокрушался Кощей. – Хорошо, что от этих зрителей нету. Наших дорог испугались. А драконов на всех желающих и там не хватает. Со стороны гостей прозвучало низкое гудение сигнального рога. – Чего они дуют? – Пора выходить на разминку. Пошли и мы, что ли? В центре поля уже прохаживались богатыри, подправляя ногами песочные полосы. Эльф-блондин повелительно взмахнул рукой, требуя к себе Муромца. Илья остановился, сложил руки на груди и принялся внимательно изучать носки своих сапог. Находившийся рядом Добрыня услышал, как Муромец пробормотал: – Тебе надо, ты и подходи… Эльф подозвал гнома-судью, произнес несколько резких фраз и ткнул пальцем в сторону богатыря. Гном засеменил к Муромцу, от него не отставал гоблин-переводчик. Несколько минут гости что-то доказывали Илье, оживленно жестикулируя и тряся перед его носом исписанным пергаментом. Затем судьи разошлись каждый к своей команде. – Чего он шипел, как блин на сковородке? – поинтересовался Кощей. – Тут это… претензии к нам. Нельзя, мол, женщинам играть… – Каким женщинам? – удивился Бессмертный. Илья лишь кивнул в сторону яги. – А, чёрт… А ты скажи – обшиблись они! Мужик это. Переодетый. В ихней Европе, поговаривают, теперича таких много. А кто засомневается, пусть попробует проверить! Зная нашу Варюшу, я не уверен, что он после этого сам мужиком останется. – И кто тут бордель устроил? – за спиной Кощея, уперев руки в бока, стояла яга, багровая от возмущения. – Это кто ж такие? В направлении, указанном Варварой, активно разминалась группа симпатичных девушек в зеленых одеждах. Точнее, слабом намеке на их присутствие. – Э-э-э… Это группа поддержки. Мавки, подружки Янко. Горыныч вчера за ними… – Я ему покажу подружек! А ты тоже хорош: как за девками куда-то слетать, так он всегда пожалуйста, языки развесил! Тьху! – Да не кипятись, так положено. А то сама вместо того, чтобы играть, в паузах танцевать с метлой будешь! Лучше сходи с Илюшей к иноземцам, там у них к тебе вопросы имеются. – Хух, кажись, пронесло! – Горыныч по очереди вытер выступивший пот на каждой из трех голов. – А девчонки, и правда, классные! Я, пока их вез, так засмотрелся, что чуть в скалу не врезался. Ох и Янко, ох и тихоня! – Теперь она всем жару задаст, – ухмыльнулся Кощей, указывая на поле. Илья стоял с довольным видом, а яга что-то ожесточенно доказывала гному-судье. Отдельных слов слышно не было, но выразительный жест, сотворенный старушкой в сторону опешивших гостей, внятно объяснил ее отношение к происходящему. Кощей подошел к Илье: – Что, никак мужиком не признают? – Да нет, с этим всё уладилось. Гости говорят, что нельзя пользоваться на поле магическим оружием. А Варькина метелка явно из этой категории. – Ишь ты, грамотные выискались! – разорялась дальше яга. – А где записано, что метла – оружие? Чего молчите? А раз не записано, знать, и не закон вовсе! – Да не все ли тебе равно? Возьми обычную палку… Яга повторила недавний жест уже Кощею, развернулась и поковыляла на поле. Бессмертный развел руки, оправдываясь перед гостями: – С характером она… он у нас. И с психикой проблемы. Потому и юбку носит. Больше претензий нет? – Еще про лекарей спрашивают… Кощей лишь кивнул в сторону опушки. Там стояла избушка на курьих ножках, одну из ее стен украшал внушительного вида красный крест. Из окошка, подперев румяное личико ладошкой, выглядывала Василиса Прекрасная в белом халатике. У самых куриных ног радовали взор аккуратно выбеленные бочки. На одной красовалась надпись «Живая вода», на другой – «Мертвая вода». Кощей отвел взгляд от Василисы и вздохнул. – Что, мучает? – посочувствовал Илья. – Забудь. Не отказала помочь – и то хорошо! Филин, примостившийся на крыше избушки, периодически ухал, давая обратный отсчет до начала игры. Вот он ухнул в последний раз. На поле остались лишь игроки. И пошла потеха…
Три дракона, заняв боевые позиции, дружно заревели и осветили ночное небо пересекающимися огненными струями.
– Запугивают, – сообразил Кощей и окинул взглядом свою команду.
Вроде бы первое впечатление от вида «европейцев» улетучилось и произведенный фейерверк особого страха не нагнал.
Горыныч лишь хлопнул крыльями, что, очевидно, означало у него пожимание плечами. Он не собирался драть глотку и тем более метать огонь – берёг «снаряды».
Сразу бросалось в глаза: у гостей имелась в наличии четко отработанная тактика. Два тролля прогуливались караулом у чаш. Трое остальных, образовав треугольник и синхронно громыхая громадными пятками, с угрожающим видом направились к противоположной стороне поля. На крайних восседали орки, на центральном – белобрысый эльф-капитан.
– Соловушка, береги чаши! – скомандовал Кощей и, взмахнув палицей, как мечом, во всю мочь заорал: – Впере-е-е-д!
Кирьян юлой заплясал вокруг центрального тролля, всадник которого вовсю старался «пощекотать» дубинкой Кощея. Бессмертному даже уклоняться не пришлось – его леший справлялся сам. В то же время Кирьян и Кощею не давал возможности нормально прицелиться и вложиться в удар.
– Ба-бах! – раздался рядом с Кощеем невероятный грохот, от которого, казалось, завибрировало всё поле. Это тролль, пытавшийся затоптать чугайстера, получил от того высекающий удар сбоку в коленку, а завершила веселье Варвара, с яростным гиканьем обрушившая на затылок пошатнувшегося верзилы древко своей боевой метлы. Слетевший с «лошадки» орк яростно дергал тролля за грязные волосы на голове, пытаясь привести в чувство, а Янко с ягой на плечах резвым скакуном ринулся к чашам противника.
– Давай, лохматый, рази! – не удержался Горыныч, поддерживаемый верещаньем разместившихся по соседству чертей.
Добежать до цели чугайстеру не дали – тролли-защитники работали профессионально.
Капитаны команд всё еще выясняли отношения в центре поля. В короткой паузе между обменом «любезностями» Кощей с ужасом заметил: очнувшийся после дружеской встречи с чугайстером и его неистовой всадницей тролль вышел один на один с Дементием, «оседланным» Соловьем-разбойником.
Соловей так и остался слабым звеном в палочных поединках.
– Кирьян, назад! – завопил Кощей и, показав спину опешившему противнику, бросился на подмогу.
Поздно!
Орк, уже замахнувшийся дубинкой в сторону Разбойника, вдруг выронил оружие из рук и схватился за голову от раздирающего мозг свиста. Его тролль, ошалело вращая глазами и путаясь в собственных ногах, проковылял мимо чаш за пределы поля и растянулся в траве, перекинувшись через услужливо подставленный хвост Горыныча.
Гном-судья тут же продудел в рог, оповещая о тайм-ауте. Переводчик что-то вопил о нарушении правил и применениимагии на поле, а к потерпевшим игрокам вовсю спешила «скорая избушка».
Василиса произвела быстрый осмотр и заявила:
– Жить будут!
Кирьян подвез Кощея к Соловью.
– Свистел?
– А что мне оставалось? Пусть еще докажут, что это я… Может быть, это моя палица с таким звуком воздух рассекает!
Гном продолжал настаивать на нарушении правил, Илья пытался его переубедить, но, похоже, без особого успеха.
Решив, что пора исполнять свои обязанности, на поле стайкой выбежали мавки и закружились в танце, создавая дополнительную суматоху.
Вердикт судьи от гостей был неумолим: штрафной удар по ситтеру принимающей стороны. Шум на поле и среди зрителей мгновенно затих.
Эльф направил тролля вперед, выбирая жертву, и остановился у чаши со щуплым, облезлым чёртом.
Чёрт мелко дрожал и неумело сжимал в руках палицу.
– Так и знал, что ситтеров тоже на тренировках не мешало погонять! – сквозь зубы процедил Кощей и закрыл глаза.
Эльф, с кривой ухмылкой на лице, направил свою дубинку по строго горизонтальной траектории, лишая противника возможности уклониться.
Чёрт не стал ожидать удара и сам выпрыгнул из укрытия.
Кощеева команда горестно охнула, а драконы противника, уловив момент, дружно «фаернули» по опустевшей чаше.
Чаша полыхнула кроваво-красным огнем, и неожиданно все увидели среди пламени хилое тело невесть откуда появившегося чёрта.
– Драконов на мыло! – гаркнул Горыныч. – Они ситтера сожгли!
Кощей отвернулся, чтобы противники не смогли увидеть его довольную улыбку: не подвел водяной, хороших чертей подобрал, прыгучих. Обещал: «Будут появляться как чёртики из табакерки. И на драконовы огоньки им плевать – с детства закаленные адским пламенем!»
Игру снова остановили.
Мавки не упустили возможности повторить танцевальный номер.
Илья с подбежавшими на подмогу Добрыней и Алешей нависали над мелкими судьями противника, добиваясь справедливого возмездия за покалеченного игрока.
Пострадавшего чёрта врачевала встревоженная Василиса. Чертяка приоткрыл один глаз, увидел, что рядом никого нет, и игриво подмигнул девушке. После чего снова состряпал страдальческое выражение, даже язык набок вывалил.
Штрафной пробила Баба-яга. И Горыныч не сплоховал – центральная чаша гостей ярко запылала, освещая ликующие лица Кощеевой команды и ее болельщиков.
Мавки повторили ритуал танца. Их появления уже ждали и встречали одобрительным ревом и свистом. В том числе со стороны команды «европейцев».
Как только игра возобновилась, всеобщее внимание к себе привлекли Дементий с Соловьем. Их пара во весь дух неслась в противоположную от противника сторону.
Причина такого поведения немедленно прояснилась: гном, сидевший в одной из чаш, пробкой вылетел оттуда и на «пятой точке» заскользил по полю. Его ногу плотно стягивала петля аркана, другой конец веревки тянулся к поясу Дементия.
– Горыныч, жги-и-и! – завопил Соловей.
И тройная огненная струя во второй раз за игру нашла такую желанную мишень.
Возмущенный рев в команде гостей однозначно свидетельствовал: быть драке.
Богатыри сразу же выстроились стенкой между враждующими командами, пытаясь разрулить ситуацию.
Сначала гости лишь орали и размахивали руками. Вот разбушевавшийся эльф-капитан схватил Муромца за отворот рубашки, прорычал что-то в лицо собеседнику и завершил тираду звонкой пощечиной.
В следующее мгновение он уже сидел на траве, очумело мотая головой и плюясь осколками зубов.
В гробовой тишине прозвучал отливающий металлом басок Ильи:
– Ты, ушастый, неправ! – и добавил гоблину: – А ты переведи: грубить у нас не полагается. А руки распускать – тем более!
Богатырь отвернулся от поверженного капитана и не увидел, как тот буравит его спину налившимися кровью глазами. Затем эльф перевел взгляд в сторону своих запасных игроков и выразительно провел ребром ладони по шее.
Команды разошлись на свои позиции.
Соловей не переставал хвастаться друзьям, как втихаря набросил аркан засмотревшемуся на мавок гному:
– Я сразу заметил, что он с них глаз не сводит. Будет знать, как на чужих девок пялиться!
Игра не успела возобновиться, а Кощей уже с удивлением отметил, что у нее появилось музыкальное сопровождение: эльфы из числа запасных достали откуда-то флейты и воздух наполнился тягучей, заунывной мелодией. От такой музыки опускались веки, наливались свинцовой тяжестью ноги, хотелось сеть посреди поля и забыть обо всем на свете…
В трех шагах от Кощея гарцевал на своем тролле капитан противников.
– Это ведь… магия… – прошептал Бессмертный, но эльф его услышал.
Он со злобной, уродливой от недокомплекта зубов улыбкой громко произнес на довольно правильном русском:
– Да, магия! Но ведь ее творят не на поле. Так можно! А ты не знал? – и ринулся на соперника.
Кирьяну лишь ценой неимоверных усилий удалось спасти своего «всадника» от шквала обрушившихся ударов.
Сам Кощей понимал: поединок на равных превратился в безнаказанное избиение. Игроки его команды напоминали осенних мух. Сквозь кровавый туман в глазах Бессмертный видел, как вылетели по очереди из насестов крайние черти, как над полем полыхнули огненные полосы и две чаши превратились в факелы.
Как Соловей выронил палку, обнял за шею Дементия и тщетно пытался свистеть.
Как у последней, пока сбереженной, чаши сбили с ног чугайстера и тот лишь навалился всем телом на Варвару, изо всех сил пытаясь уберечь ее от чудовищных ног троллей…
– Затопчут, гады! Илю-ю-ю-юша! – раненой птицей билась мысль в мозгу Кощея.
Илья Муромец стоял как истукан в центре поля, уставясь в одну точку пустыми, ничего не выражающими глазами.
А вот у Горыныча в глазах застыла тоска и немой вопрос: «Что делать?» Затем Змей в который раз скользнул взглядом по жестоко избиваемому Янко, растерянному Кощею, лежащему без признаков жизни Соловью – и его сомнения сменились дикой необузданной яростью.
Огненный шквал Горыныча на этот раз предназначался не чашам. Он буквально смел эльфов-музыкантов, мгновенно оборвав плавные переливы магической мелодии.
И над полем раздался долгожданный, наполненный невероятной усталостью, но всё же достаточно громкий выкрик очнувшегося Муромца:
– Отды-ы-ы-х!
* * *
– Я сразу понял – хана! Спасло то, что у меня головы по очереди от ихней симфонии чумели – хоть одна да соображала. Всё равно не придумал ничего получше, как этих музыкантов чуток поджарить. – Ты, Змеюшка, молодец, всё правильно сделал. Вне поля магия, видите ли, разрешена! Значит, и огнем вне поля можно баловаться. Ты хоть все дудки сжег? – Кажись, нет. Те, у кого адский инструмент остался, теперича за чаши попрятались. Думают, там их не достану. Ничего, наши чертяки метнулись за балалайками. Еще увидим, под чью музыку плясать будем… Кощей со Змеем умолкли. Каждый понимал: игроки их команды находятся на грани физического истощения. Это в лучшем случае. Янко вообще еле двигался, возле него хлопотали Варвара с Василисой. Соловей очухался довольно быстро и теперь расхаживал, заложив руки за спину и бормоча что-то себе под нос. Мавки сновали между домовыми и лешими, предлагая испить холодной водицы. Одна девушка робко подошла к яге и молча протянула мягкую ткань для перевязки. Когда скандальная Варвара ответила: «Спасибо, милая!» – Кощей понял: дело-то совсем плохо… – Да, с таким настроением проиграем… Точнее, уже проиграли, – в отчаянии Бессмертный сжал виски и начал медленно их массировать. Неожиданно для всех Добрыня, подперев кулаком подбородок, начал тихонько напевать спокойную, тихую песню, от которой сразу повеяло чем-то древним и одновременно знакомым, родным. Сначала слов почти не было слышно, затем они вплелись в мелодию, вызывая яркие, до боли знакомые образы: вот навис утес над речной гладью, вот покачивается на ветру одинокая березка. Застыл, прислушиваясь к своей тишине, темный сосновый лес. Подставляет первым лучам солнца налитые тугим зерном колосья пшеничное поле… – Ух ты, он еще и поёт! – восхитился Горыныч, но Варвара лишь прижала палец к губам: тихо, мол! Песню подхватили другие богатыри – они явно знали слова этого напева, сочиненного в глубокой древности, когда люди и духи природы жили бок о бок, вместе делили радости и невзгоды. Вскоре к богатырям присоединились все присутствующие. Домовые гудели, как шмели, придавая мелодии оттенок таинственности и загадки. Закружились в танце мавки и лешие. Чугайстер поднялся на ноги, закрыл глаза и, казалось, впитывал мелодию каждой клеточкой своего громадного волосатого тела. Поразительно, но чудодейственная песня помогала ему быстрее, чем использованная для врачевания живая вода. Еще миг – и Янко присоединился к танцу, добавив к переливам голосов выразительный шепот родного горного леса. Лишь Горыныч молчал. Он плавно покачивал головами в разные стороны, как громадная кобра, завороженная музыкой восточного факира. Добрыня перестал петь и поднялся во весь рост. Но песнь, начатая им, не оборвалась и лишь оттеняла речь богатыря: – Помните, я вам сказывал про силу земли-матушки? Вы ведь у себя дома! Даже мы, люди, – ее дети. А вы-то и подавно! Неужели заморские дудки сломят дух нашего древнего края?! – Нет! – дружно гаркнули домовые. – Мы идем за победой? – Да! – прошелестели лешие. – Сделаем супостатов! – яга сверкнула азартно горящими глазами, подмигнула обнявшему ее за плечи чугайстеру и грохнула древком метлы о землю. Кощей с восхищением смотрел на свое воинство, и Горыныч, склонивший к нему одну из своих голов, готов был поклясться, что в глазах старого закоренелого злодея блеснула скупая мужская слеза. – Ну что, вперед? – тихо шепнул Змей. Кощей лишь кивнул в ответ. Трехглавый взмахнул перепончатыми крыльями, и окрестности огласил его победный громоподобный рев.* * *
Пир закатили на всю округу. Огорченные поражением гости остаться не пожелали, загрузились на драконов и отбыли в свое иноземье. Мёд и другие яства текли рекой. Кощеево царство ликовало. Лишь сам царь, невзирая на веселый щебет сидящей рядом Василисы, имел озабоченный вид. Бессмертный проклинал себя за длинный язык. Это ж надо было на радостях ляпнуть капитану неприятелей: мол, били вас – и еще раз побьем, коль придется! Теперь Кощея мучила мысль, надежно ли спрятан заветный сундук с иглой в яйце. А то кто знает, что случится, если яга со товарищи узнают о предстоящем вскоре матче-реванше…Татьяна Кигим Dare il gambetto
Короли таили цикуту, слоны – мышьяк, пешки – сулему. Лючия пожевала пастилку, благословляя рог нарвала, рог единорога и еще сотню ингредиентов териака, секрет которого ее мать хранила так же свято, как и рецепты фамильных ядов. Насколько важны в интригах капли смертоносной отравы, настолько же не обойтись и без противоядий: народ нынче пошел ох и подозрительный! Так и норовят плеснуть из своего бокала в твой… Но что мешает и собеседнику позаботиться о том же? О защите, о броне против ядовитого жала? Лючия искоса метнула взгляд в Бертолло. Кардинал задумался – сердце молодой женщины стукнуло раз, другой – и двинул коня наперерез белому воинству. Бледная холеная рука прикоснулась к резному великолепию черного жеребца и настойчивой лаской изящной кисти послала его вперед. Лючия дель Карро обольстительно изогнулась в кресле, в то время как ум лихорадочно просчитывал варианты многоходовой партии, шахматы в которой занимали далеко не самое важное место. – Ваш ход, прелестница, – шепнул кардинал и улыбнулся, не разжимая губ. Лючия в очередной раз поразилась, как он может говорить сквозь стиснутые зубы и почти не раскрывая рта – боится жало обнажить? Его особый присвист – свист мудрой, коварной змеи, предвидевшей логику противника на двадцать пять ходов вперед (и не только в шахматах!), превращал иных в соляные столпы. «Это мой дом. Это шахматы, которыми играл мой дед», – Лючия облизнула губы, стараясь взять себя в руки. Взгляд кардинала пронизывал до самых костей. Мог ли он знать о том, что она задумала? Конечно, мог. Огни свечей дрогнули, породив извивающиеся тени, метнувшиеся по полу и стенам от рукавов Лючии. Начался танец смерти в черно-белом домино. Белый слон атаковал бастион зла. Кардинал легко тронул ответную фигуру, почти не прикасаясь к смоле, застывшей в вечности. В черном слоне распростерла крылья мошка, впечатанная в янтарь. – Недавно я получил копию рукописи Альфонсо Мудрого, – Бертолло цедил светскую беседу, как старое вино. – Ценная книга, ценная! Испанский король тоже любил эту забаву… Для меня в точности были повторены не только буквы, начертанные в далеком 1283 году, но и сто пятьдесят миниатюр… Говорят, их копировали с персидских рисунков. Так что мудрость этой книги еще древнее, чем год ее создания… Коллекция окончаний взята прямо от арабов. Впрочем, какое нам дело до эндшпилей, да, моя красавица? – плотно сжатые губы сложились в улыбку. – Вряд ли мы с вами дойдем до эндшпиля. Сердце Лючии сорвалось в пятки обледенелым голубем – как бывает, когда неожиданно в цветущую и плодоносящую осень приходят нежданные заморозки и не ждавшие печали птицы застывают твердым комком перьев среди апельсинов, полыхающих в снегах. Кардинал, пятно крови на белом снегу, шелк алой сутаны, брызнувший на бледную кожу, продолжал: – Хотите, я подарю эту книгу вам, прекрасная Лючия? Представьте себе: сто пятьдесят миниатюр! Сто пятьдесят вариантов судьбы… Кстати, как вы думаете, как будут умирать ваши братья – от пыток или от руки палача? Я бы предложил для младшего кипящее масло… Пыточный подвал, где богом и дьяволом был Бертолло, а ангелами с мечами и чертями с раскаленными сковородками – его приспешники палачи, хорошо был известен жителям города. Кардинала ненавидели. Кардинала боялись. Кардинала проклинали. Кардинала боготворили. Не исключено, что кардинала любили больше, чем это можно было представить и чем признавались самим себе – подобно тому, как пленник любит пленившего, а раб – сильную руку господина… Этим сгустком крови и мрака, цвета которых запечатлел шелк сутаны, нельзя было не восхищаться. Он был воплощением тайны бытия, и то, что он иногда отпускал свои жертвы, добавляло Бертолло дьявольского обаяния вершителя судеб: он мог казнить, мог миловать, и никто не знал, какой стороной упадет истертая монета судьбы на этот раз… Лючия надеялась, что на ребро. Два брата Лючии, Чезаре и Доминико, уже испытали на себе «прелести» застенков мрачного дворца Бертолло. Муж и отец со дня на день ожидали любезного приглашения в гости к подручным кардинала. А кардиналу хотелось игры, хотелось завести сальтареллу с мышами, которые имели призрачный шанс на победу, – иначе было неинтересно. Если Лючия, лучшая из дам в городе в игре на шестидесяти четырех клетках (а также, как хвастал ее муж, еще кое в чем), победит кардинала – он отпустит на свободу ее братьев и забудет о существовании всего семейства. Если же проиграет… что ж, всё будет зависеть от того, насколько понравится тело супруги Джованни Карро его высокопреосвященству. Возможно, наградой будет жизнь одного из братьев. А возможно, и нет. Бертолло был непредсказуем, и Лючии не хотелось на себе испытывать причуды его странной любви. Не то чтобы он был ей неприятен или она сама была холодна, как некоторые дамы, с трудом сносящие ласки супругов: о нет, достойная жена мессира Карро без страха смотрела на привлекательных мужчин. Но при взгляде на кардинала ее бросало в дрожь и перехватывало от отвращения горло; может, виной тому была его бледная, мертвенного оттенка кожа, или холодные рыбьи глаза, или стиснутые в нить губы… Кроме того, он был жесток: дамы, удостоенные чести быть его любовницами, со слезами рассказывали о темных следах от зубов Бертолло на своих белоснежных телах. Ванессе Корбо он отгрыз мочку уха. Говорили, какой-то монахине он откусил сосок, но этот слух не был подтвержден достоверно. В общем, и без дальнейших примеров жестокости сего исчадия ада понятно, что супруге юного Джованни дель Карро совсем не хотелось лишиться какой-либо части тела в объятиях кардинала. Будто прочитав ее мысли, Бертолло взглянул прямо в глаза Лючии. – Я вам неприятен, не так ли? – Все знают, что вы сделали с достопочтенной донной Ванессой! – набравшись храбрости, выпалила Лючия. – Ну, не такая уж она и достопочтенная, – усмехнулся Бертолло. – Кстати, не отгрызал я ей ничего, – добавил он, будто прочитав мысли Лючии. – Это у нее уродство – в детстве собаки покусали. Но если вы так верите подобным слухам, не стану вас разочаровывать. Я откушу вам вашу драгоценную жемчужину, спрятанную в нежных створках вашей потайной раковины, – ладья в тонких бледных пальцах чуть качнулась, целясь в темную клетку. – А затем, облизывая ваши круглые плечи, белые руки и нежные пальцы – большой, указательный, средний, безымянный – палец, связанный напрямую с сердцем! – и мизинец, двинусь в чарующее путешествие… – Греховно думать о подобном человеку вашего сана! – …а затем приступлю к членовредительству, целуя ваши пальчики на ногах. Вы никогда не слышали, как хрустят на зубах суставы дамских пальчиков? Нет? Я, увы, тоже. Сегодня надеюсь восполнить этот пробел. Кардинал потянулся, кинув взгляд за спину Лючии – туда, где за окном еще таял день, хотя в комнате уже сгустились тени. Тени почему-то пахли кровью. Тонкие ноздри кардинала расширились, пытаясь уловить исчезающий морок. Лючия взглянула на него и подавила желание сжаться, стиснуть руками плечи, уменьшиться в точку: она тоже чувствовала нечто неуловимое, пропитавшее воздух, как кровь пропитывает повязку раненого. Алый закат, расплавив решетки окна, зацепился за подол ее платья, оставив Бертолло в тени. Алые отблески пламени играли на золоте перстней князя церкви. Рубин каплей крови застыл на указательном пальце – персте, указующем: «Казнить!» Алый цвет сутаны сгущался в меркнущем свете вечерней зари, в пригибающемся в страхе танце свечей, переходя в королевский багрянец, императорский пурпур и далее – в темный оттенок свернувшейся крови. Но она встречала врага в своем доме, она играла на доске деда, она была здесь хозяйкой, женой и дочерью; здесь всё было ей знакомо и предано до последнего плеска Леты, и даже огоньки свечей дрожали в такт ее дыханию. Ей обязательно надо было выиграть партию на доске из венге и грушевого дерева – белыми, костяными фигурами. Напротив мрачно клубился грозовой фронт фигур из темного, с багровым отливом, янтаря – камня цвета кардинальской сутаны и сгустков крови. – Какие у вас интересные фигуры! – заметил кардинал. Лючия почувствовала, как сердце предательски дрогнуло и оборвалось: будто горная осыпь, застучало вниз, вниз… – Мне нравятся черные, я предпочитаю играть только ими. Хотя эти я бы назвал кровавыми. Темный янтарь? Несомненно, – кивнул Бертолло, не дожидаясь ответа. – Он куда ближе своих солнечных собратьев к истинной сути своего естества – ведь это смола… Смола, – повторил он, с напором взглянув в глаза женщины. – Темная, застывшая смола из самого сердца ада! Лючия молчала. – Ну, не воспринимайте всё так близко к сердцу! – расхохотался Бертолло. – Возможно, и не из ада; может, из обыкновенного леса. Бертолло взял одну из фигур, поднес к глазам, внимательно и неторопливо разглядывая. Сжал в ладони, прямо и насмешливо взглянул в глаза синьоре дель Карро. Конечно, знал! Можно было предположить, что такой человек, как Бертолло, тоже владеет секретами ядов и териаков… Большинство игроков умирали, прикоснувшись к первой пешке. Другие протягивали пять-шесть ходов. – Кстати, вы замечали, что, если приглядеться, внутри отдельных фигур из янтаря можно заметить распростертые крылья пойманных в ловушку насекомых? Мне они напоминают души грешников, пойманные кипящими и обледеневшими потоками преисподней. Бертолло усмехнулся. Под его неотрывным взглядом Лючия чувствовала себя точно такой же бабочкой, застигнутой неотвратимой волной густой и липкой безнадежности. – Это шахматы моего деда, – прошептала Лючия и подумала: «Я всё равно обыграю тебя!» Кардинал на мгновение задумался и двинул второго коня. Эта восточная игра давно превратилась из греховной забавы во времяпровождение, достойное князей света и церкви. Бертолло усмехнулся своим мыслям: света и церкви… – Ваш ход, – в изысканной любезности растянул он нить губ. Лючия, едва прикоснувшись, подтолкнула фигуру из кости дорого северного зверя. Перед глазами плясали клетки: венге и розоватая древесина груши, будто темные сутаны и розовые перси грешных прелестниц. – Я так и думал, – удовлетворенно произнес кардинал. – Женщины в последнее время редко преподносят мне сюрпризы. Кажется, я наконец-то начал их понимать. Лючия обольстительно улыбнулась. А сердце рухнуло холодной глыбой в живот и ниже, а после подпрыгнуло и замерло в горле от неизбывного ужаса. Восемь шагов к смерти уже сделаны игроками – по четыре на каждого. Благородные пальцы восемь раз прикоснулись к гладкой поверхности проклятых фигур. Итальянские яды тончайшей пленкой покрывали редкую кость и древнюю смолу. Убить противника с первого хода не удалось – и разворачивающаяся позиционная война не обещала ничего хорошего и самой Лючии. Кто раньше сломается, задохнется, захлебнется, поймет, что игра окончена? У кого териак лучше?.. Лючия с ужасом следила, как ее холеные руки в очередной раз касаются смертельных фигур. Только не это! Только не взмокнуть! Только не пот! Только не влажные ладони!.. Тальк предохранял от яда – чуть-чуть, но достаточно, чтобы оттянуть приближение к тому порогу, за которым противоядие уже не справится с полученной дозой смертоносного зелья. Она была в менее выгодном положении, чем кардинал Лазаро Бертолло, чья сухая кожа давала ему немалую фору. – Я даже рад, что вы не пожелали сдаться без сопротивления. Знаете, мне уже осточертели женщины, которые сразу бросаются на колени и тянутся целовать руки. Безумно скучная прелюдия! Такие победы без боя не для сильных мужчин и не для красивых женщин. Наша прелюдия мне нравится, нравится… Для меня честь составить партию такому искушенному игроку, как вы, синьора! – сказал Бертолло, и непонятно было, правду он говорит, делает комплимент или издевается. Он двинул ферзя и приложился бледно-лиловыми, синюшными губами к бокалу с красным вином. «Как кровь», – подумала Лючия. Рыбьи глаза кардинала неотрывно целились ей в зрачки. – Вы смелы, монсиньор, – через силу улыбнулась Лючия, делая ход. Пятое прикосновение. Кардинал не спешил умирать. Дальше испытывать силу противоядия она не собиралась. Какая разница, умрет ли он в корчах, если и ее холодное тело оплачет город! Чем больше ходов – тем вероятнее смерть. Поединок ума превращался в поединок выдержки. Кардинал насмешливо глядел на соперницу. Ладони его были сухи. «Я играю на своем поле», – в который уже раз подумала Лючия. Одиннадцатый стук фигуры по доске. Двенадцатый. Успехом было уже то, что кардинал согласился на эту партию. – Да, смелость нужна для бурной и дерзкой игры… Например, для розыгрыша гамбита. Вы ведь знаете, что это название шахматных партий, в которых жертвуют фигурами с целью скорейшего развития ситуации на доске? – Вы меня оскорбляете! Конечно, я умею играть и знаю, что такое гамбит! – Прошу прощения. Лючия чувствовала, как ее начинает бить дрожь. Яд? Нервы?.. Бертолло был невозмутим. А на кону было нечто большее, чем победа: на одной чаше весов – жизни нескольких человек, на другой – соблазнительное тело шестнадцатилетней супруги Джованни Карро. Без пяти минут вдовы любимца герцога Джованни Карро… Зачем сладколикому, влажногубому мальчишке такой плод? В некоторых моментах с кардиналом можно было почти согласиться. Ах, если бы про него не распускали такие страшные слухи! – Ваш ход, – фраза кардинала глухо упала в бокал. Лючия сглотнула. Партия итальянцев развивалась неторопливо. Чёрт с ним, что не помер с первой пешки. У этой доски был еще один маленький секрет. – А я не люблю гамбиты, – сказал кардинал. – Мне претят эти стремительные атаки, когда жертвуют с безыскусным коварством и разбрасываются фигурами во имя скорейшего достижения цели… Играть надо медленно, со вкусом, как смакуешь вино, как раздеваешь женщину… Он кинул взгляд на полную грудь, вздымающуюся напротив. – Сегодня вы пойдете со мной. – Партия еще не окончена. Ваш ход. Пора заканчивать. Еще несколько легких прикосновений – и отсюда унесут два трупа. Увы, два: и ее тоже, и ее… Лючия поборола в себе желание надеть перчатки. Стук, стук, стук. «Будто гвозди заколачивают в крышку гроба», – подумалось Лючии. Ладони кардинала, насколько это можно было видеть, оставались сухи, он улыбался. – Шах. – Ох… Он взял ферзя, намереваясь нанести решающий удар. Темный янтарь в бледных холеных пальцах налился кровью. Надо смирить надежду, нельзя выдать себя радостным блеском глаз, надо изображать отчаянное волнение, страх перед неизбежным проигрышем. Бертолло должен увидеть лишь ее ужас перед ложем с чудовищем… Лючия едва не потеряла сознание от нервной дрожи. Ну бери же, бери ее! Бери! – А вы коварны! – заметил кардинал, с улыбкой покачивая черным ферзем. – Знаете, моя матушка всегда говорила: «В этой Италии или ночью зарежут, или днем отравят». Вам следовало бы подготовить более изысканный яд… и более действенный. Хотя я вас понимаю – ведь тогда оказались бы бессильны и ваши противоядия. Он читал ее, как раскрытую книгу. Что ж, она того заслуживала; по крайней мере, ее раскрытые груди были прекраснее всех страниц, которые когда-либо покрывала письменами рука поэта. – Я думал, мы будем играть в шахматы, – задумчиво продолжал Бертолло. – Но я в очередной раз натолкнулся на неизбывное женское коварство, таящееся в вас, как в сосудах зла, с момента первого греха в саду Эдема… Я намеревался играть с вами в шахматы честно. А вы решили превратить игру, где невозможно сжульничать, в битву противоядий. Ну, что ж… Мой териак изготовлен придворным лекарем нашего Папы. А уж в Риме знают толк в ядах! – Я сдаюсь, – прошептала Лючия и закрыла руками лицо. – Вы проиграли, – без улыбки констатировал Бертолло, словно сожалея, что партия закончилась слишком быстро. – Дозы яда, которыми смазаны фигуры, для меня незначительны… И не помешают мне сыграть с вами в другую игру, – язык на мгновение высунулся, скользнул по губам. Странно, Лючия ожидала, что он будет раздвоен. – Потом, уж извините, я попрошу вас присутствовать на казни ваших родственников. Отца и мужа, естественно, мы тоже пригласим. В качестве казнимых. Лючия зарыдала. Бертолло смотрел на нее с легкой жалостью. Сколько таких пытались испытать на нем свои коварные штучки… Он ломал их всех. Раскрывал их хитрости, маленькие женские хитрости, такие же наивные, как и женские глупости… – Закончим партию? – предложил он. Ресницы Лючии прикрыли красные от слёз глаза. Шанс. Еще один шанс. Только не улыбнуться торжествующе… Но кардинал уже натягивал перчатки. – Возьму вашу главную фигуру, – улыбнулся Бертолло. Ферзь встал на место белого короля. Смазанный сумасшедшей дозой яда король пойманной мухой затрепыхался в перчатке.
Лючия выдохнула.
Слишком умен.
– Могу предположить, что ваша матушка, отправившая на тот свет немало достойных мессиров, предусмотрела и запасной путь, – усмехнулся кардинал. – Это ведь она научила вас всем этим женским премудростям – пропитанным ядом перчаткам, книгам, которые смертельно опасно листать… Вы ведь не могли знать, какими фигурами я буду играть – белыми или черными, поэтому не могли смазать фигуры слишком сильным ядом, против которого териак был бы бессилен…
– Вы дьявол.
– Я просто умею рассуждать. Полагаю, основной удар жертва должна получить от… короля? Правильно?
Лючия сглотнула, не отводя взгляда от проклятой фигуры.
– Вы ведь хотели проиграть? – Лазаро усмехнулся, и синьора Карро впервые увидела зубы кардинала. Они были белыми и мелкими. Потом губы вновь стянулись в тонкую ниточку.
Увиливать не было смысла.
– Да, – кивнула Лючия. – Я хотела, чтобы вы взяли в руки короля. Своего или моего. Но вы не делали рокировку. Вы меня убьете?
– Нет, сначала я вас истерзаю, – обнажил мелкие, ровные зубы Бертолло и прикоснулся к своему, черному, королю. – А потом посмотрим. Полагаю, вы получите чарующую гамму наслаждений, коленопреклоненно моля меня о пощаде на глазах вашего мужа, отца и братьев. Вы будете обнаженной. Пол будет холодным. Но ваши мольбы – жаркими, ведь я оставляю вам надежду, что пощажу последнего…
Бертолло резко встал, швырнув короля через плечо. Черный властелин ударился о стену, раскололся, и два крупных куска адской смолы сгустками крови покатились по плитам мраморного пола.
– Стоило ли со мной играть? – приподнял бровь Бертолло.
– Стоило, – ответила Люция, дерзко тряхнув головой, и огоньки свечей согласно и радостно кивнули в такт ее движению.
Кардинал рассмеялся хрипло, по-вороньи, и грубо увлек женщину в сторону оконной ниши – он желал, чтобы этот позор семейств Карро и Паччини видел весь город. Усадил на подоконник, резко задрал юбки. Лючия спиной чувствовала, как на площади у палаццо останавливается один прохожий, другой, вытаращив глаза и раскрыв рот… Видели ли они, с кем собирается согрешить супруга Джованни дель Карро? Или пока еще гадали, застыв с раскрытыми ртами перед возмутительным, безнравственным зрелищем? Лючия дрожала от стыда, возбуждения и азарта, чувствуя, как обнаженная ножка касается бедра противника. «Я играю на своем поле», – пронеслось в голове.
Лючия закрыла глаза.
– Как приятно… – прошептала она.
Кардинал самодовольно усмехнулся, вторгаясь в темные глубины неразгаданной женской сущности.
Лючия беззвучно закончила фразу, Бертолло уловил дуновение, слетевшее с ее губ.
– … поставить подножку? – с недоумением переспросил он.
И тут же вскинул взгляд, прозревая. Но дремавшая пружина уже распрямилась, тонкая острая игла выскользнула из затаившегося смертоносного механизма и рванулась навстречу мужскому естеству из влажной тьмы, опасной и непокорной, как хаос предвечного океана. Абсолюту, порядку, мужчине только кажется, что он усмирил эти тысячелетние глубины, но во Вселенной властвует…
Лазаро Бертолло не смог бы завершить эту мысль, так как в его лексиконе не имелось еще слова «энтропия». Да ему в этот момент, наверное, было не до философии. Палаццо огласился нечеловеческим воплем попавшегося «на зубок» кардинала.
Осколки черного короля на полу медленно стекались в единую фигуру из темного янтаря, отсвечивая в лучах заходящего солнца багрянцем и кровью.
* * *
Вечером Лючия дель Карро сидела у зеркала, в котором отражались два лица – молодой очаровательной женщины в самом расцвете своего шестнадцатилетия и другой, зрелой, лет тридцати. – Всё получилось? – спросила мать, пряча в ларец ожерелье работы флорентийских ювелиров. – Были какие-то сложности, дочка? – Никаких. Она улыбнулась отражению, дерзко обнажив ровные белые зубки. В голове билось торжествующее: «Лазаро, тебе не воскреснуть!» – Как ты будешь объяснять мужу, каким образом семья избавлена от этого тирана? – Тут не о чем и говорить, – покачала головой Лючия Дентата – именно под этим именем она и вошла в историю города. – Пусть думает, что я честно выиграла в шахматы. Женщины переглянулись. Конечно, слухи о том, в какой позе сидела в окне донна Лючия, дойдут и до Джованни – но на то и Италия, чтобы множить слухи и нашептывать их в любопытные уши! – Я была права? – помолчав, спросила вдова Паччини. – Да, он сразу понял, что на фигурах яд. – Я же говорила! О, я прекрасно изучила мужскую подозрительность еще при жизни твоего покойного отца! В последние свои дни – да упокоит Господь его душу! – мессир Паччини кушал только вареные яйца, а чистить их отдавал своему слуге. Когда всё идет слишком легко, мужчины чуют подвох. К счастью, у них не всегда хватает ума на многоходовые комбинации. Лючия приложила к груди нитку жемчуга. – Как думаете, пойдет? – Да, жемчуг неплох. Это подарок твоего деда на мою свадьбу, – женщина вздохнула. Её свадьба была в далеком прошлом. Молодость уходила: вот и дочь замужем, и внуков двое… Будто услыхав, вошла нянька с младенцами. Лючия нежно поцеловала мальчиков. – От твоего деда осталось не так много вещей, – продолжала мать Лючии, беря на руки младшего внука. – Многое сгорело в пожаре, случившемся четырнадцать лет назад. Кое-что сжег твой отец. Но шахматы, шахматы твоего деда бессмертны… – Лукреция Паччини говорила почти неслышно, думая о чем-то своем. – Только на моем веку черный король раскалывался четыре раза… Но он всё равно цел. Она замолчала, и по ее виду было не понять, рада она или жалеет, что кусок янтаря цвета выдержанного бургундского по-прежнему лежит среди собратьев. Лючия же думала о том, что такого мужчину, как ее недавний соперник, было интересно повстречать на своем пути. Может быть, стоило бы сыграть эту партию не с ним, а с мужем? Может быть. Может быть, она немного о чем-то жалела. – Так что, вы говорите, осталось от деда? – Ты же знаешь, – пожала плечами мать. – Ожерелье, что на тебе, доспехи в оружейной зале, карты… – Кстати, они мне нужны, – сказала Лючия, надевая браслет. – Пасьянс разложить хочешь? – подняла глаза мать. – Возьми шкатулку. Доставая шкатулку орехового дерева, Лючия всё еще прокручивала в голове блестяще сыгранную партию и ее венец – принятый гамбит. На доске ее деда вилась надпись, сделанная то ли мастером, то ли ее прежним владельцем: «Dare il gambetto»[1]. Гамбит… Удачная подножка. Хитропакостная жертва. Коварное великолепие разума, как сказал бы через пять веков литературный герой, прославившийся любовью к опиуму, скрипке и своей непревзойденной дедукцией. Однако уже через мгновение Лючия не думала о Лазаро Бертолло, а просчитывала варианты новой партии, которая коснется самых важных фигур герцогского двора. – Джованни не должен на меня сердиться, ведь я сделала это ради него, – твердо сказала синьора дель Карро. – И я сделаю то же с любым, кто посягнет на счастье моей семьи! «Он не может быть счастлив в объятиях этого мужеложца. Джованни будет счастлив со мной». – Хорошо, что герцог равным образом любит и мальчиков, и женщин. Но если просто раздвинуть перед ним ноги, он заподозрит неладное, – заметила мать. – Это хитрая бестия! Надо позволить ему считать, будто он раскусил твои хитрости. Не стоит покоряться мужчине слишком быстро. Пусть думает, будто одержал победу в тяжелом бою… – Матушка, вы повторяли это тысячу раз с тех пор, как у меня пошли месячные! – Не грех послушать еще раз, что говорит твоя мать! Помнится, как-то я закончила войну между домами… Впрочем, тебе не обязательно знать, сколько кандидатов было на роль твоего отца. Так что ты собираешься делать с этим негодяем? – Я сыграю с ним в карты, – сказала Лючия.Денис Давыдов Селекционеры
Планета из космоса выглядела просто восхитительно: ярко-голубая, немного режущая глаз отраженным светом. Она притягивала взгляд своей чистой орбитой, не засоренной искусственными спутниками и прочим барахлом. Впрочем, таких планет на просторах Галактики можно было найти достаточное количество – изолированных и девственно новых, до которых еще не дотянулись руки прогресса, открывающих широкий простор для заработка всем, кто к этому прогрессу имел отношение. Никчемный, по сравнению с планетой, корабль одинокой мошкой болтался на орбите уже вторые сутки. Как обычно бывает, отказала техника. Миллионы живых существ, бороздившие просторы космоса, прекрасно знали, что даже самая крутая механика из самых крепких сплавов, управляемая самыми быстрыми кремниевыми мозгами, может сбоить, а организмы из костей и мяса не имеют на это права, поэтому и работают надежнее любого робота. Сутки назад релейные мосты энергоблоков внезапно испустили дух, и двум членам экипажа пришлось отчаянно бороться за спасение своего корабля. Благодаря богатому опыту, подкрепленному постоянной практикой, неуправляемое падение на поверхность планеты удалось предотвратить. Впрочем, космонавты уже привыкли к неожиданностям в своей работе, а внештатной ситуацией, скорее, считали нормальное функционирование всех систем, скрещивая в такие моменты пальцы. Сегодня всё как раз шло по стандартному, в понимании большинства пилотов, режиму. Корабль не разваливался на части и не пытался подвергнуть опасности двух своих обитателей. Предельно изношенный и старый, он терпел изо всех сил, давая хозяевам шанс завершить дела на этой богом забытой планете и вернуться обратно к цивилизации. – Ну что? – Прист лениво посмотрел на вошедшего в рубку космонавта, оторвав взгляд от монитора со спортивными новостями. На его лбу, поверх глаз, были нацеплены очки со светофильтрами, без которых механик-навигатор даже спать не ложился. – Да всё как обычно, – Фандор, отвечавший за работу на поверхности планеты, закрыл за собой люк шлюзовой камеры. – Сейчас немного передохну и продолжу сеять. Он был в полтора раза выше и шире своего напарника, являвшегося, ко всему прочему, его братом. Излишки физической силы, которыми Фандора наградила природа, она же, согласно закону сохранения энергии, компенсировала скверным характером. – Интересно, на этой грядке что-нибудь путное вырастет? – Прист сладко потянулся. Как представитель расы космических рысей, он имел переливавшийся всеми цветами радуги мех и кошачью морду. Их родная планета погибла несколько веков назад, и ныне остатки некогда могучих кошек скитались по космосу в поисках своего призвания. Благо быстрая регенерация и медленно стареющий организм позволяли им бороздить Вселенную, не обращая внимания на летящее мимо время. – Посмотрим через век-другой, если планета к тому времени не загнется, – Фандор принял свою истинную форму, сняв мимикрирующий скафандр. – Ага, помнишь, как на Регсте? – Прист крутанулся в своем кресле. – Тогда тоже не было никаких предпосылок к срыву урожая. А потом – БАЦ! Хлопок в ладоши прозвучал выстрелом на фоне тихого урчания техники. – Я её и имел в виду, – нахмурил брови Фандор, стягивая перчатки. – Столько сил потратили, и всё впустую! Захотелось, видите ли, местным устроить небольшую химическую войну! В итоге одержали победу… над всеми формами жизни… – Не над всеми. Тараканы-то остались целехоньки. Наверное, сейчас уже свою цивилизацию создали, – ухмыльнулся Прист, продолжая задорно вращаться в кресле. – Помнится, тогда мы успели вывезти несколько экземпляров, пока все не загнулись – хоть какие-то деньги отбили. – Да ну их! – махнул рукой старший брат. – Всё равно некондиция была. Вырученных средств едва на горючее хватило, – он потянулся и устало зевнул, сверкнув тремя рядами острых зубов. – Пойду выпью стаканчик сока – во рту пересохло… – Сока больше нет, – Прист демонстративно осушил стакан с выжатыми фруктами грата, вздохнул и отер губы мохнатой лапой. – Это был последний бокальчик. – Как – последний?! – Ты что, забыл? Во время ремонта мы слили сок в кислотные отсеки аккумуляторов. Я успел только для себя припасти. Совсем чуть-чуть, – он хитро прищурился, двумя пальцами показывая размеры этого самого «чуть-чуть». – Точно! – хлопнул себя по лбу старший. – Совсем замотался. А ты жмот, жадина и себялюб! – Не позаботишься о себе сам – никто не позаботится, – младший опять крутанулся в кресле. – Хватит мельтешить перед глазами! – остановил кресло Фандор и посмотрел в упор на навигатора. – Ты вспомни, кто в детстве о тебе заботился? Его крупные ядовито-зеленые глаза, не мигая, уставились на брата. – Никто, мы же инкубаторские! – улыбка еще шире растеклась по лицу Приста. – Утоляй жажду конденсатом, – навигатор плотнее вжался в кресло и блаженно потянулся, указывая пальцем в сторону. – Глянь, я там вывел трубку в кухонный отсек! В бак должно было уже прилично накапать. – Всё тут на ладан дышит! Ничего нормально не работает! – Фандор в сердцах пнул переборку на пути в кухонный отсек. – А я говорил, что это корыто брать не стоит. Продавец мне сразу не понравился: щупальцами машет, глазки бегают… все шесть пар. Так бы и откусил ему хвост! – Прист громко клацнул зубами, добавляя наглядности своей речи. – У нас всё равно не оставалось выбора. Корабль нужен был срочно, а что до продавца… – Фандор появился в проходе, ведущем на камбуз, со стаканом воды. Залпом выпил его, удовлетворенно мяукнул, прислушиваясь к одобрительным звукам в желудке. – Что касаемо продавца, то тебе все без исключения гииряне не нравятся. Мне иногда кажется, выдай тебе Имперская канцелярия лицензию на геноцид их нации, перестрелял бы всех за неделю! – За день бы управился, – резко выпустил, но тут же спрятал когти навигатор. – Они противные и склизкие! Зачем растягивать такое сомнительное удовольствие? Немного животного насилия прибавило бы мне сил и подняло настроение! – Ладно, хватит трепаться, пора за работу! – заворчал Фандор. – А то, не ровен час, эта посудина шлепнется на планету и у тебя появится отличный повод для выплеска агрессии – будешь деревья на дрова валить и на диких зверей охотиться… – Ой, – нарочито громко потянул носом Прист, – кажется, завоняло протухшими шуточками моего братца! Давай уже скорее заканчивать посев и ложиться на обратный курс. Я хочу почистить шерсть в нормальных условиях и промочить глотку в окружении продажных красоток! Фандор быстро облачился в мимикрирующий скафандр. Подчиняясь воле космонавта, тот стал менять форму, делая своего хозяина похожим на одного из обитателей планеты. – Ради всего святого, только свои дешевенькие фокусы не включай! Зайди сначала в шлюзовую камеру, – зажмурился Прист, но солнечные зайчики, пользуясь моментом, успели станцевать свою ослепляющую джигу. Фандор гоготнул. Измененный ретранслятором голос звучал громогласно и величественно. Свет, извергаемый скафандром, утратил мощь, сойдя до слабой люминесценции, только нимб антенны продолжал ярко светиться над головой. – Это тебе за то, что сок втихаря пьешь! – Придурок, – плюнул в спину уходящему в шлюзовую камеру брату Прист, протирая глаза. – Когда-нибудь я телепортирую тебя в жерло вулкана!* * *
Деревня племени остроухих находилась в долине, которая с одной стороны упиралась в скальную породу, а с другой – в пару озер, разделенных широкой дорогой, укрепленной насыпными дамбами. С самого утра племя занималось своейобыденной работой. Женщины собирали хворост, ягоды и грибы, возились с маленькими детьми. Пастухи следили за тем, чтобы скот не поедал посевы, а питался исключительно на пастбище. Часть мужчин ушла на охоту, другая – на рыбалку. Старики коптили мясо, старухи шили одежду. Дети помогали в меру своих возможностей и сил. Все были заняты. И лишь вечером поселок вновь наполнился жителями. Всё племя собралось у главного очага, чтобы воздать хвалу Лучезарному за принесенные дары земли, леса и озер. Жизнь шла своим чередом. Чу сидел на корточках в толпе своих соплеменников, окруживших ритуальный очаг. Взгляд невольно забегал по толпе, ища ту, которая заставляла юношеское сердце биться чаще. Наконец он остановился на милом лице. В груди приятно потеплело. Девушка о чем-то разговаривала с подружками, украдкой посматривая в сторону Чу. Парень немного смутился, но умело спрятал эмоции за каменным выражением лица будущего воина. Седовласый жрец вышел в центр, требуя тишины. Голоса смолкли. Старец поднял руки вверх, и всё племя как один человек повторило это движение. Жрец закатил глаза и устремил взгляд к небу. – О Лучезарный бог, позволяющий нам жить, мы благодарим тебя за те дары, которые ты позволил нам взять сегодня! Раздели с нами трапезу! Чу, сколько себя помнил, наблюдал этот ритуал каждый день. Сейчас женщины принесут ароматические травы, грибы и овощи, приготовленные заранее, и опустят всё это в кипящий котел, тем самым ознаменовав последнюю фазу приготовления семейного ужина. Мясо и коренья уже сварились, и похлебка была почти готова. Аппетитный аромат успел добраться до Чу, включив механизмы пищеварительной системы на полную мощность. – Хвалу воздаем Лучезарному богу и отцам нашим песней многоголосой, – продолжал ритуал старец. Как только он затянул первые строчки песни, с неба, разрывая облака, прямо в котел ударил ослепительный луч. Он стал расширяться, превращаясь в столб яркого света. В его недрах набухало небольшое темное пятно. Оно разрасталось, принимая четкие контуры. Световой поток вытянулся в фигуру. Внешне та напоминала человеческую: две руки, две ноги, голова. Только черты лица невозможно было различить из-за огненного сияния. Над головой, слегка раскачиваясь, парило яркое кольцо. Вот что успел разглядеть Чу прежде, чем пал ниц, как и все жители деревни, перед появившимся богом. В том, что это было божество, не возникало никаких сомнений. – Поднимите свои взоры, дети мои! – громогласно произнес Лучезарный. – Отныне и во веки веков вы, ваши дети и дети ваших детей будете славить меня по-другому! Я научу вас Игре! Каждый день вы станете оттачивать свое мастерство! Люди вашего племени будут рождаться и умирать, а Игра будет жить! С каждым новым поколением игроки будут расти в своем мастерстве. И только самым превосходным из них откроются врата в райские сады. Только лучшие и самые достойные при жизни вознесутся ко мне! А сейчас внимательно слушайте правила, которые навсегда должны остаться в ваших умах и сердцах…
* * *
– Умно было, братец, телепортировать меня прямо в кипящий котел! – ворчал Фандор, снимая скафандр. – А я тебя предупреждал про жерло вулкана! – задорно хохотнул напарник. – Всё? Эту планету засеяли? Неохваченных районов не осталось? – Сам смотри – под завязку, – Прист пробежался пальцами по клавиатуре – и в воздухе, вращаясь, повисла голографическая модель планеты, на которой красной сыпью пульсировали обработанные районы. – Полетели до ближайшей базы, отметим это дело! – Неплохая мысль, а то нахождение внутри этого корыта уже стало изрядно действовать на нервы. – Главное, чтобы процесс пошел в правильном русле, а не так, как на Ушрии. Помнишь, эти умники стали приносить в жертву лучших игроков? В итоге мы остались с носом. – Подкорректируем, если что, лет через пятьдесят. Все равно игроки хорошего уровня появятся только спустя век-другой. Главное, что мы застолбили за собой эту планету. И теперь только мы имеем право отбирать отсюда игроков для клубов Вселенской Гуманоидной Футбольной Лиги! Корабль лег на обратный курс. Очередной рабочий рейд футбольных селекционеров завершился. Оставалось только дождаться трансферного окна.Михаил Ера Удачная позиция
Снежная зимняя ночь опускалась на предместья Кракова. Запоздалые гуляки-шляхтичи спешили из города к своим усадьбам. Полная луна освещала едва заметные завьюженные дороги. Издали доносился протяжный волчий вой. В окнах домов еще горел свет, согревая душу уходящим во мрак санным путникам. Лишь двухэтажный с покатой черепичной крышей особняк на самом отшибе выделялся полной темнотой. Внутри дома горели несколько свечей, но окна были плотно зашторены. В эту морозную ночь всего два человека находились в мрачном доме. Двое, отстраненные от всего земного. Двое, только телесно привязанные к миру живых. Полумрак небольшой комнаты был наполнен режущим глаза ароматом курящихся трав. На полу, у чаши с куреньями, подложив пятки под зад, сидел один из них. Он был полуобнажен. На чернявой голове его причудливым венком громоздились кости птиц и мелких животных, сплетенные шерстью из львиного загривка. На шее ожерельем висели прикрепленные к сыромятине крупные клыки. Лицо человека было сплошь выкрашено белой краской. На левой щеке от подбородка к уху намазаны две полосы красного цвета. Правая щека имела такие же, но черные полосы. Татуированные замысловатыми узорами и зубастыми мордами неведомых чудовищ руки, словно плети, лежали на коленях. Глаза были закрыты, а уста шептали что-то на странном гыкающем наречии. Сидя, он раскачивался из стороны в сторону, голос становился громче и звучал распевно. Тембр менялся от высоких писклявых нот до низкого, вибрирующего металлического звучания. Постепенно раскачивания становились более размашистыми, круговыми. Теперь и руки участвовали в неведомом танце – поднятые над головой, они вились, будто змеи. В углу комнаты, на плетеном ивовом топчане, навзничь лежал второй мужчина. Глаза его были закрыты, обнаженный торс и чисто бритое, искаженное болевой гримасой лицо покрывала испарина. Он бредил. Несвязная речь его то затихала, то вырывалась истошным криком. Судорожная дрожь поражала тело. Вскоре душераздирающий вопль его заглушил собой волчий вой. Испуганные лошади перешли в галоп. Кучера крестились, оглядываясь на страшный особняк, пьяные шляхтичи закутывались с головой в тулупы. Скорее прочь из Кракова: от волка ружье сбоку, а от колдуна душу уберечь нечем…* * *
В тот год весна в Петербурге выдалась ранняя. Март незаметно быстро прокричал хриплым сорочьим голосом, отстучал капелью по мостовым. Апрель просушил разбитые колесами повозок дороги, украсил первой зеленью землю. Май обогрел жарким уже солнцем, раскрасил сады белым цветением вишни. Сирень заполнила ароматом улицы города. Девицы в пестрых платьицах, будто бабочки, запорхали по тротуарам. Извозчики ломали шеи, провожая взглядом веселых прачек, булочниц, белошвеек… Утром, около одиннадцатого часа, Лука Сергеевич Желудев сидел за рабочим столом. Солнце широкой рекой проливалось сквозь кисейные занавески, ложилось на стол яркой ажурной полосой. Лука Сергеевич уже трижды макал перо, но так и не написал ни единой строчки. Меж тем карточный долг обязывал начать новый роман. Проигранная прошедшим вечером сумма не была чрезмерно велика, однако требовала решительных действий. Издатель тоже торопил со сроками, а мысль не шла. Полная пустота в голове. Даже пустячного сюжета не возникало. Лука Сергеевич недовольно сопел, грыз перо, злился. Кроме упреков, обращенных к самому себе, в голове ничего не вертелось. «Идиот! Надо было на семерку ставить!» – то и дело бормотал он. – Прохор! Прошка, ты где запропал, бездельник?! – обернувшись к двери, вдруг выкрикнул литератор. – Вот он я, нигде не запропал! Куда ж я денусь-то? – привычно бухтел старый слуга. Его заспанная физиономия появилась в дверях кабинета. – Сбегай-ка за «Ведомостями», лентяй ты этакий! – приказал барин. Прохор прошел вглубь кабинета, изобразил виноватый застенчивый вид и промямлил едва слышно: – Так ведь газеты нынче за так не раздают. Денег надобно, Лука Сергеич! – С деньгами и дурак принесет. Впрочем, ты и есть… – невесело выдохнул литератор. Однако зачем-то заглянул в пустой бумажник, порылся в кармане брюк, затем сюртук обыскал: нигде не звенело. Слазил в шкаф, обшарил карманы в плаще – нашел полтинник, чему был несказанно рад. – Держи, – он бросил монетку слуге. – Сдачу не бери – скажи, пусть каждый выпуск по утрам заносят. Прошка исчез, будто испарился. Явился он минут через десять с мутными глазами, сивушным духом, но и со свежим выпуском «Ведомостей». – Сдачу, небось, пропил? Смотри у меня: ежели газет не будет, то поедешь в деревню, к сохе! – принимая газету, припугнул барин. Только слуга не особо пугался таких слов. Вылетали они из уст литератора чуть ли не ежедневно вот уже лет пять как, а он, Прохор, как был при барине, так и по гроб жизни останется, потому как свыклись они друг с дружкой, душой приросли. – Будут газетки, не извольте беспокоиться, Лука Сергеич! – выдохнул перегаром Прохор. – Фу-у, пошел прочь! – как опахалом, разгоняя газетой воздух, выкрикнул литератор. Слуга не заставил повторять дважды – шустро сгинул с глаз долой, прикрыв дверь с той стороны. Лука Сергеевич уселся за стол, сгреб в сторону выложенные накануне листы, отставил чернильницу, разложил газету. – Идиот! Истинный идиот! – прочитав новостную колонку, разразился смехом литератор. Из прихожей донеслась приглушенная речь: Прошка встречал визитера. Вскоре скрипнула дверь и смачный бас купца второй гильдии Поликарпа Матвеевича Дубинина заполнил кабинет: – Кого ж это ты так, Лука Сергеич, идиотом-то? Я аж от входа услыхал! Литератор обернулся, шустро поднялся, поспешил поприветствовать знакомца, не отпуская улыбку с лица. Вошедший здоровенный бородач излучал искреннюю радость встречи. На нем были надраенные до зеркального блеска хромовые сапоги, черные штучные галифе, небрежно расстегнутый дорогой темно-коричневый суконный сюртук, высокий картуз в тот же цвет. Толстая золотая цепь карманных часов аксельбантом свисала с пуговицы жилетки и пряталась за сюртуком. – Доброго здоровья, Поликарп Матвеевич! Давненько не видал тебя! А как рад, так и описать не в силах! – крепко обнимаясь с гостем, высказывал литератор. – Да вот, по делам коммерческим в Петербург прибыл и к тебе не преминул заглянуть! – добродушно ответил купец. – Так над кем, позволь полюбопытствовать, ты давеча потешался? – Так, безделица. Пойдем лучше… – хотел было Лука Сергеевич пригласить гостя чарку по такому случаю пропустить, да быстро опомнился – коньячок-то ночью кончился: расчувствовался литератор из-за проигрыша, да и заметить не успел, как бутылка дно показала. Гость приметил замешательство хозяина, хитро улыбнулся, бороду пригладил. – Прохор, подь сюда! – громыхнул купец и, дружески хлопнув хозяина по плечу, приговорил: – А ты всё такой же шалопай, Лука Сергеич! Небось, опять все деньги за ломбером спустил? Литератор не ответил, только мину кислую, виноватую состроил. Явился Прошка. Глазки его живо забегали, как у кобеля в предвкушении большой мозговой кости. – Чего изволите, Поликарп Матвеич? – заискивающе заглядывая в глаза купцу, спросил он. – Вот тебе на водочку, леший тебя раздери, а нам, дружок, коньячку добудь. Ну и капусточки квашеной принеси. Да мигом! – с ухмылкой приказал купец. Прошка засиял, как новая копейка, и, зажав деньги в руке, припустил с проворством отрока. – Гляди, как раболепствует! Знает, шельма этакая, душу твою добрую, – хмыкнул литератор. – И много просадил-то? – конфузливо отмахнувшись, спросил Поликарп Матвеевич. – Семьдесят пять рубликов – сколько и было, – как на духу сознался литератор. Он изобразил неимоверную грусть и, как Прошка давеча, уставился на гостя. – Дам, дам денег, – жеманно пригладив широкую бороду, отозвался на просящий взгляд купец. – Дам. Но и ты уж постарайся – прославь пером имя и дело мое. Да смотри, не как в прошлой книжке твоей! Князь тот, Копытин, у меня только безделушки покупал, а мебель за границей, видишь ли, заказывал. У меня мебель не хуже будет! Понял? – Как не понять? С сего дня все персонажи мебель только у тебя, Поликарп Матвеевич, заказывать будут! – радостно отозвался литератор. Он повеселел душой и, словно демонстрируя согласие, хватался за перо, бумагу, клал на место, вновь хватался… – Ну, раз так, то держи! – пробасил довольный купец, раскрывая толстенный бумажник. Пятидесятирублевая ассигнация восстановила обычную веселость Луки Сергеевича, а явившийся с Прошкой коньяк еще более вдохнул сил в ослабленное недавним самобичеванием душевное равновесие. Ставка на семерку перестала лезть в голову.* * *
– Смотри, Поликарп Матвеевич: некий французишка, Перро, к нам прибыл, – после третьей чарки, ткнув пальцем в газету, начал Лука Сергеевич. – Намеревается любого желающего в бильярд обыграть! Идиот! Литератора вновь пробрал смех. – И что ж тут смешного? – непонимающе осведомился купец. – А то, что у нас даже безрукие нос-то ему утрут! Как пить дать – утрут! – продолжая хохотать, ответил Желудев. – О генерале Скобелеве слыхал? Руку он потерял в сражении, а в игре равных ему нет! Вот тебе и однорукий! Держу пари – нос французишке утрет! Купец заинтересованно взял газету, привычно пробежал взглядом по объявлениям купли-продажи, криво ухмыльнувшись, принялся искать указанную статью. Нашел, не без помощи литератора, прочитал в голос: – «Вчера вечерним поездом из Москвы в Санкт-Петербург прибыл знаменитый виртуоз бильярдной игры француз месье Перро. В Москве не нашлось достойного противника для столь выдающегося игрока. Теперь он намеревается удивить и покорить петербургскую публику своей артистической игрой. Вчера же месье Перро провел единственную победную партию в клубе при французском посольстве. Соперником ему выступил маркер клуба, небезызвестный месье Пьер Монтань. Перед началом партии месье Перро показывал присутствующим редкие фокусы. Четырьмя пальцами правой руки француз захватывал шар и особым движением кисти бросал его на определенную точку стола. Шар останавливался, но с неимоверной силой вращался на месте. Рядом с первым месье Перро таким же образом бросал второй шар. В продолжение некоторого времени оба они вращались, не сходя с места. Затем шары начинали описывать раскатные круги, сначала небольшие, а затем всё увеличивающиеся, подобно волчку. Вскоре шары касались друг друга и, «чокнувшись», разбегались, а затем возвращались к фокуснику…» – Что скажешь? – вставил Желудев, едва Поликарп Матвеевич сделал паузу. – Лихо ты! Не увидев игры фокусника иноземного, об заклад биться принялся! Ох и азартен ты, Лука Сергеич! Ты б лучше разузнал, на чьих бильярдах игры будут. Ежели на фрейберговских, то устроителям зрелищ стоило бы новые столы по такому случаю предложить. У меня с фрейберговской фабрикой договоренность имеется – сукно я им поставляю, так что делай выводы: могу. И шары, кии, опять-таки… – Вот везде ты выгоду ищешь, Поликарп Матвеевич! Уважаю и ценю тебя за это. Силен ты в коммерческих делах! Давай еще по чарочке за то пропустим, – наполняя рюмки, предложил литератор. Выпили залпом, капусткой смачно закусили да беседу продолжили. – Я вот что тебе скажу, Лука Сергеич! Коли сумеешь уладить так, чтобы устроитель сей потехи заказал у меня фрейберговские бильярды, то получишь по двадцать рублей за каждый стол, да за шары по пять рублей, – вдруг сделал предложение купец. – Потехи, говоришь?! Да там такое будет!.. Ты читай ниже – Кречинский объявил, что разделает француза под орех, а он может! Он в прошлом году московских асов в пух обыграл. Букмекеры уже ставки принимают. Пока один к трем, а если Кречинский продует, да сам однорукий Скобелев в кураж войдет, то и к десяти будет. Вот тут-то и я ставку!.. – объяснял стратегию Желудев, однако сквозь затуманенное коньяком сознание до того самого места в голове, что за соображение отвечает, наконец, дошел коммерческий смысл сказанного. Литератор запнулся, забыв закрыть рот, принялся описывать пальцем круговые движения, будто это могло помочь выдавить застрявшее слово, кое-как промычал: – По двадцать?!* * *
В обеденное время того же дня Лука Сергеевич, обшарив чуть не весь Петербург, всё же разыскал своего приятеля, журналиста Иосифа Абрамовича Гриндермана, в игорном клубе господина Кречинского. Гриндерман сидел за богато сервированным столом и с наслаждением поглощал изысканные яства. Компанию же ему составлял сам Кречинский. Они оживленно беседовали. Лука Сергеевич немало удивился такому положению дел. Хорошо зная Гриндермана, он и не предполагал о его гурманских пристрастиях. Да и откуда им было взяться, если скудного журналистского содержания едва хватало на жизнь? – Батюшка, Лука Сергеевич! – воскликнул Кречинский, первый заметивший литератора. – Составьте компанию! Прошу великодушно к нашему столу! – тут же пригласил он. Теперь и Гриндерман заметил приятеля. Он ускорил жевательные движения, однако в тот момент рот его был чрезвычайно полон, что не позволило высказаться. Гриндерман, понимая, что оказался в неловкой ситуации, нашелся – изобразил приветствие поднятым бокалом шампанского. – Непременно-с, – не без удовольствия ответил Лука Сергеевич и тут же уселся, пододвинув к себе приборы. – Прошу вас, не стесняйтесь, – начал Кречинский. – Вот икорка черная, пожалуйте, буженина, куропатка в винном соусе, осетрина, балычок берите… Всё за счет заведения. Не стесняйтесь! Кречинский вел себя необычно – заискивающе улыбался, словно Желудев и Гриндерман царственные особы, отчего Лука Сергеевич почувствовал некоторую неловкость. – Спасибо. Непременно-с, – смущенно улыбнувшись, пробормотал Желудев. – Куропатка – просто прелесть! – заговорил наконец Гриндерман. – А мы тут с господином Кречинским обсуждаем предстоящее событие, – продолжил он почти без паузы. – Француз Перро – вы, должно быть, читали мою статью о его прибытии? – принял предложение сыграть с господином Кречинским в этом самом клубе. Так как событие это весьма неординарное, то и освещение его требует основательных приготовлений, – с этими словами Гриндерман сыто улыбнулся, осмотрел шикарный стол и, гурмански выдохнув, хотел продолжить. Вдруг откуда-то появился клубный гарсон, что-то шепнул Кречинскому на ухо. Тот незамедлительно встал, извинился и быстрым шагом прошел в подсобное помещение. Оставшиеся наедине приятели переглянулись, Гриндерман пожал плечами, небрежно разлил коньяк по рюмкам. – Почаще бы заморские фокусники к нам наведывались! – вместо тоста весело произнес он. – И то верно, – подтвердил Лука Сергеевич, опорожняя чарку. – Я, собственно, нарочно тебя разыскивал, – закусив, начал Желудев. – Избегался, знаешь ли, по городу, покуда нашел! Тут такое дело: посетил меня сегодня утром приятель мой, купец Дубинин. Поговорили, о том о сем, коньячку опять-таки… – Лука Сергеевич запнулся, высмотрел на столе графинчик с коньяком и продолжил, уже разливая: – Предложение он сделал по коммерческой части. Хочет устроителям игр с французишкой этим – тому же Кречинскому, например, – новые фрейберговские бильярды сбыть. Процент с проданного стола обещал. Вот я и подумал, что ты в статейке своей мог бы упомянуть, что, мол, партии такого класса непременно на новых столах играть надобно. Закончив, Лука Сергеевич поднял рюмку: – Ну, за твое здоровье! Выпили. Гриндерман молчал с минуту, морщил лоб, постукивал пальцами по столу. – А ведь здесь и так очень хорошие бильярды, – хитро глядя на приятеля, заговорил он. – А если по три рубля за стол? – недвусмысленно предложил литератор. – Не своим ты делом, Лука Сергеич, занимаешься, – улыбнувшись, начал Гриндерман, а Желудев аж напрягся весь, ожидая выражения несогласия. – Бросай ты литераторствовать – иди в купцы! – наблюдая за напряженным ожиданием приятеля, вдруг захохотал Гриндерман. – По пять рубликов со стола, и считай, что мы сговорились, – добавил он, продолжая смеяться. – Да ты тоже не промах! Поладили! – радостно отозвался Лука Сергеевич. Вернулся Кречинский. – Прошу простить, что невольно покинул вас, господа, – усаживаясь, произнес он. – Вот, Лука Сергеевич хорошую идею подал. Предлагает он для пущего ажиотажа новенький бильярд в клубе установить. И поставщик надежный имеется, – без промедления начал Гриндерман. – Публика у нас сами знаете какая. Если что – на стол пенять начнут: мол, у Кречинского столы с секретом… А тут новый, в день игры привезенный! Да и весть об отличном фрейберговском бильярде быстро разлетится – самые разрядные игроки к вам съезжаться начнут. Кречинский задумчиво почесал бороду, посмотрел попеременно на гостей, не скрывая удивления. – А я битый час вокруг да около ходил… Выходит, вы и так прекрасно поняли, что к сему действу надобно побольше ротозеев привлечь! – вдруг воскликнул он. – Понять-то я понял, а вот детали мы с вами позже оговорим, – ответил Гриндерман, намекая, что Луке Сергеевичу вовсе не обязательно знать всё.* * *
Вечером того же дня по перрону вокзала Варшавской железной дороги, в ожидании прибытия поезда, прохаживался купец Дубинин. Поликарп Матвеевич ежеминутно поглядывал на часы, всматривался в уходящие в белесую даль рельсовые пути. Вокруг сновал разночинный люд, навьюченный баулами и узлами. С окликами «Посторонись!» громыхали телегами носильщики. Неподалеку на лавке устроились цыганки, попеременно приставая к усталым путникам с предложениями погадать. Одна из них, молоденькая, чернобровая, подошла к купцу. – Вижу, ждешь человека особенного, известия важного. Дай руку свою, погадаю – всю правду расскажу! Всё, как было и как будет, скажу… Поликарп Матвеевич руки не подал, а полез в карман жилетки, достал монетку. – Вот тебе, чернявая, алтын, и пойди прочь! Недосуг мне глупостями заниматься, – недовольно пробормотал он. Цыганка взяла алтын, положила его в левую ладошку, правой сверху прикрыла. Пошептала что-то, поднесла сомкнутые руки к уху, вслушалась. – Добрый ты человек и дело доброе затеял. Да только заклятье снять – задача трудная, – таинственным шепотом произнесла она. Поликарп Матвеевич, брезгливо следивший за манипуляциями чернобровой, услыхав о заклятье, изменился в лице. А гадалка продолжила шептать: – Могу помочь делу твоему, если по руке увижу, что ждет тебя. Она раскрыла ладошки – алтын исчез, как и не было его вовсе. Купец удивленно хмыкнул и протянул-таки руку цыганке. – Ежели правду скажешь, то рублем награжу, – добродушно начал он, но строго продолжил: – А ежели голову морочить начнешь… С последними словами протянутая рука сжалась сначала в кулак, а после изобразила фигу. – Что ты, касатик! – зашептала цыганка. – Я всегда правду говорю, а такому серьезному, богатому человеку – уж тем более. Она подложила свою маленькую ладошку под громадный кулак с дулей, двумя пальцами другой руки принялась разжимать фигу. В раскрывшейся ладони, к великому удивлению Поликарпа Матвеевича, оказался исчезнувший ранее алтын, который, впрочем, долго там не задержался и вновь перекочевал к цыганке. Каким образом монета очутилась у него, купец не понимал, но этот факт развеял последние сомнения – он расслабил руку и с интересом наблюдал за действиями гадалки. Чернобровая провела пальцем от запястья к центру ладони, что-то прошептала, пристально всмотрелась в линии, вновь прошептала. Вдруг она отшатнулась, попятилась, испуганная невесть чем. Резкими движениями принялась вытирать руки о подол, что-то шептать по-цыгански, после чего развернулась и, не говоря ни слова, припустила к своим. Поликарп Матвеевич продолжал стоять истуканом посреди перрона и смотреть непонимающим, очумелым взглядом на удравшую гадалку. Постепенно придя в себя, он проверил бумажник, золотые часы: всё оказалось на месте. Варшавский поезд уже показался вдали, но купец, заинтересованный более не встречей, а поведением цыганки, пошел к лавке, на которой расположилась стайка гадалок. – Ты почему сбежала, чернобровая? – подойдя, удивленно спросил он. – Тебе чего, красавчик? – вмешалась пожилая цыганка, преграждая собой дорогу к молодой напарнице. Чернобровая поднялась с лавки, что-то шепнула защитнице на ухо, отчего пожилая переменилась в лице. – Ступай, красавчик, ступай! – вновь заговорила пожилая, но тон ее теперь был несколько испуганным. Она сторонилась взгляда купца, прятала глаза. – Всё у тебя будет хорошо. Ступай! Поликарп Матвеевич непонимающе смотрел попеременно то на молодую, то на пожилую. Меж тем поезд подходил к перрону. Засуетились встречающие, носильщики прибавили скорости тачкам и громкости окликам. Клубы паровозного пара окутали Поликарпа Матвеевича и стайку гадалок, а когда белесый занавес развеялся – лавка оказалась пуста. Цыганки в готовности оказать услуги приезжим разбрелись вдоль прибывшего состава.* * *
Из вагона первого класса на перрон проворно выскочил коренастый мужчина лет двадцати пяти. Одет он был в короткий темный сюртук и такого же цвета штаны, заправленные в расшитые по голенищам остроносые замшевые сапоги. На нем была низкая, чрезвычайно широкополая шляпа. Темная резная полированная трость в руке, небольшой саквояж крокодиловой кожи, неуловимая легкость и некоторая развязность движений, свойственная уверенным преуспевающим людям, придавали персоне неподражаемую выразительность, особенный нездешний колорит. Чисто выбритое смуглое скуластое лицо его выражало спокойствие. Привычным движением он повесил трость на запястье, подал руку шедшей сзади дородной даме в шикарном темно-фиолетовом бархатном платье, после помог молоденькой барышне, одетой не менее богато. Барышня слегка замешкалась и протянула услужливому кавалеру руку, занятую большой шляпной коробкой, однако, быстро осознав неловкость, подала свободную. Выбравшись из вагона, она мило улыбнулась, изобразив легкий реверанс и что-то проговорив. В ответ мужчина чуть наклонил голову, коснувшись пальцами своей огромной шляпы. Дородная дама натянуто улыбнулась и, просверлив строгим, осуждающим взглядом молодую спутницу, ухватила ее под руку и потащила прочь. Та лишь виновато оглядывалась, а мужчина, улыбнувшись, послал ей воздушный поцелуй. Двое носильщиков, приметив озирающегося по сторонам иноземца, обгоняя друг друга, двинули телеги к вагону. Естественно, что более молодой оказался и более проворным. – Чего изволите? – спросил он, едва не зашибив клиента тачкой. – Скажи-ка, любезный, отчего я не вижу своего горячо любимого братца? – невозмутимо спросил иноземец на чистейшем русском. Юноша вылупился на него, натужно соображая, что ответить на столь неуместный вопрос. – Э-э-э, – только и смог промычать он в ответ. – Что «э-э-э»? – ехидно передразнил оказавшийся русским приезжий. – Пошел вон, раззява! Едва не наехал!.. Носильщик сообразил, что сейчас этот господин прольет на его бедную голову переполненный ушат неудовольствия из-за забывчивости или непунктуальности своего родственника. Он принялся пятиться, потянув за собой видавшую виды тачку. Перепало бы незадачливому носильщику, не покажись неподалеку Поликарп Матвеевич. Нервный пассажир, к радости юноши, оставил его в покое и с распростертыми объятиями устремился навстречу громиле-родственнику. Приезжего мужчину звали Иваном Матвеевичем, а доводился он купцу Дубинину младшим братом. Судьба развела их лет семь тому. После трагической гибели родителей, бросив дом и не собирая пожитков, сбежали братья от барина, в Петербург подались. Однако из-за отсутствия паспорта угодил Поликарп в каталажку, а Иван случаем на корабль попал да так и уплыл в Америку. С тем и расстались братья надолго. И встреча, как расставание, нечаянной была: разбогател Иван в Америке, решил брата разыскать да на новую родину увезти. Прибыл в Москву и наткнулся на громадную надпись на большом кирпичном здании: «Мануфактура П. М. Дубинина». Вот так оба из грязи да в князи. Жилка деловая, видать, в крови дремала. Теперь же Иван Матвеевич в Польшу к знахарю известному ездил, спину подорванную лечил, ну и дела кое-какие семейные улаживал. – Ну, где ж ты запропал, братец? Отчего не встречаешь? – беззлобно упрекал приезжий, улыбаясь во весь рот, отчего выбеленные зубы его на фоне смуглого загорелого лица сверкали, будто жемчужины. – Да вот, замешкался тут… с цыганками… – оправдывался купец. – Ну, здравствуй, Поликарпушка! – наконец обняв брата, приветствовал Иван Матвеевич. – Здорово, Ванятка! Как здоровье твое? Спина не беспокоит больше? Привез ли весть добрую? – сходу спрашивал купец. – Не беспокоит спина. Правду о знахаре говорили – кудесник, каких поискать. И весть привез, Поликарпушка, хорошую весть! – ответил младший. Они пошли вдоль перрона к выходу с вокзала. Чернобровая цыганка провожала их испуганным взглядом, что-то шепча пожилой своей напарнице.* * *
У клуба господина Кречинского собралась огромная толпа. Внутрь пускали только по пригласительным билетам. Все они были распроданы еще утром, хотя цена была в рубль. Перекупщики уже торговали по два, но даже за такие деньги желающих увидеть игру оказалось гораздо больше, нежели могли вместить залы: Гриндерман постарался – статейка ажиотажу подбавила. Толпа расходиться не думала, а напротив, пополнялась новыми страждущими зрелищ и ставок. Поговорив за закрытыми дверями с хозяином букмекерской конторы Поленовым, Кречинский распорядился назначить человека на балкон. Он должен был объявлять публике у входа о забитых шарах и ходе игры. Ставки принимались повсюду – кассиры кружили по залу, караулили на лестницах, дежурили у входа. Лука Сергеевич, удачно продавший стол и тем заслуживший личный пропуск, находился в самом центре событий. Он словно приклеился к колонне у главного бильярда предстоящего вечера. Никакая сила не могла бы сдвинуть его со столь удачного места. Рядом стоял Гриндерман. Они переговаривались, обсуждая присутствующих. Лука Сергеевич искал взглядом Дубинина. Ему не терпелось получить обещанные двадцать рублей и сделать ставку. На победу Кречинского принимали один к трем, как он и предполагал. Поликарп Матвеевич явился с братом. На младшего Дубинина смотрели как на часть представления. Его одежда, осанка и манеры вызывали интерес у всех: чины откровенно ухмылялись, разночинцы смешливо перешептывались. Иван Матвеевич, казалось, не обращал на то никакого внимания. Явился Перро. За ним, словно оруженосец, с киями в черном кожаном чехле неуклюже шествовал приодетый во фрак слуга Гримонье. Одежка была не по персоне, и выглядел он совершенным индюком. Публика оживилась, шепот усилился до сплошного гула. В углу залы появился скрипач. Звуки скрипки немного сгладили всепроникающий гомон. Лука Сергеевич вопросительно посмотрел на Дубинина, тот наконец вспомнил об уговоре: не говоря ни слова, вручил литератору четыре пятирублевых ассигнации. Гриндерман косился, пытаясь сосчитать, однако Желудев подставил ему спину. Приняв деньги, Лука Сергеевич заметно засуетился. Ему непременно хотелось сделать ставку, но, как назло, кассира-букмекера рядом не оказалось. Теперь он стоял в нерешительности – покинуть столь выгодное место явно не желал. – Ставь на француза! – шепнул ему купец. – Кречинский проиграет. – Да бог с тобой, Поликарп Матвеевич! Как можно? Кречинский – ас бильярда! – заупрямился литератор. – Ставь, говорю! – вновь шепнул купец. Появился кассир – Лука Сергеевич помахал ему деньгами. Проворства этому человеку было не занимать – удивительно быстро он просочился сквозь толпу и возник перед литератором. Гриндерман с интересом наблюдал за ассигнациями, пока не говоря ни слова. Лука Сергеевич приметил его раскрытый рот и слегка ошеломленное выражение. Он протянул две ассигнации кассиру со словами: «На победу месье Перро», – а одну пятирублевку с улыбкой вручил Гриндерману, четвертая исчезла в кармане брюк. Кассир сделал запись, протянул квитанцию литератору и уставился на журналиста. Тот суетливо спрятал деньги во внутренний карман сюртука. – Спасибо, я воздержусь, – проговорил он, похлопывая себя по груди. К столу подошли игроки. Зал притих. Перро принялся фокусничать: он жонглировал шарами, как это делают циркачи, потом ловко бросал их на стол. Шары вращались, бились друг об дружку и раскатывались по лузам. Зал ликовал. Кречинский несколько приуныл. От волнения он то и дело елозил по лбу платком, вытирая испарину. Наконец партия началась. Каждый поставил на кон по тысяче золотом. Играли в «Русскую пирамиду». Кречинский выиграл биток. Разбил весьма неудачно: шар номер двенадцать подошел к угловой лузе. Перро не смазал. Следующим был забит номер второй. Четырнадцать – ноль – ход перешел к Кречинскому. Номер третий влетел в лузу с глухим шлепком, номер пять заупрямился, но от центральной лузы отошел. Началась тягучая партия. Оба осторожничали. Никто не желал подставляться. Иван Матвеевич стоял теперь между литератором и братом. Лука Сергеевич, не отвлекаясь от игры, слушал комментарии русского американца, обращенные к Поликарпу Матвеевичу: – Этот лягушатник на публику играет. Смотри, что выделывает! Нарочно прямые мажет! Готовит ротозеев к игре со Скобелевым. Кстати, он ведь сделал ставку на себя через подставное лицо – три тысячи! Умен, пройдоха! – На генерала ставить будем? – тихонько спросил купец. – Нет. Генерал слаб, да и однорук к тому же. Пусть ажиотажа подбавит, – ответил американец. Лука Сергеевич отвлекся от бильярда и теперь весь обратился в слух. – Так кто, если не он? – Часовщик. – Он же гол как сокол! – А мы на что? – И то верно! Ставки к двадцати поднимутся! Ох и умен ты братец, весь в меня! Партия оказалось долгой. Счет скакал в пользу то одного, то другого. Когда на столе остался последний шар номер пять, в зале наступила полная тишина. При счете семьдесят против пятидесяти пяти в пользу француза бил Кречинский. Позиция была простой, и будь то обычная рублевая игра, то Кречинский вколотил бы шар не задумываясь. Теперь же на кону стояла тысяча, не говоря об игровом престиже. Кречинский сменил пятый за вечер платок, но пот всё равно застил глаза. Дрожащей рукой он намелил наклейку и сам кий. – Пятый в угловую, – объявил он, прицеливаясь. Удар получился не хлестким, и шар едва не застрял в узкой лузе. Когда же он нехотя свалился, у Кречинского навернулась слеза. Он плакал и смеялся, совершенно не стесняясь. Однако напряжение в зале не спадало. Согласно правилам «Русской пирамиды», к последнему забитому прицельному шару прибавили десять. В итоге счет сравнялся – семьдесят – семьдесят. Назначили розыгрыш. Кречинский пробил из дома, но шар остановился на чужом поле. Француз оказался на высоте – он выиграл право на биток. Удар, который произвел Перро, обсуждали долго. Он пробил из дома через поле в центр прицельного шара. Такого удара никто не ожидал, потому после объявления лузы зал зашумел, как пчелиный рой. Удар был великолепен! Прицельный шар, отскочив от заднего борта, вернулся к остановившемуся посреди поля битку, «чокнулся» и медленно, но верно закатился в назначенную лузу. Кречинский расчувствовался и сгоряча сломал кий, после чего поспешно покинул зал. Перро принимал поздравления. Лука Сергеевич облегченно выдохнул и поспешил получить приличный выигрыш. Гриндерман с завистью смотрел ему вслед. Дубинины вышли, о чем-то весело переговариваясь.* * *
Андрей Петрович Уточкин был потомственным часовым мастером. Каких только часов ни ремонтировал он! И карманные, и настенные с кукушкой, и напольные маятниковые с колокольным перезвоном… Какие только люди ни просили взглянуть на драгоценные свои ходики, починить, отладить. Сам генерал-губернатор приглашал мастера настроить огромные напольные часы в прихожей своего особняка. Но больше всего нравились Андрею миниатюрные часики мисс Джейн Томпсон, дочери британского торгового атташе. Впрочем, не столько малюсенькая швейцарская безделушка пленила сердце часовщика, как сама хозяйка часов. В день, когда юная англичанка впервые принесла в мастерскую часики в серебряном корпусе, Андрей собирался посетить игорный клуб господина Кречинского. Его давно приглашали туда друзья, но без отцовского позволения он пойти не решался. Наконец пришел тот день, когда Петр Алексеевич отпустил сына. В тот самый миг, когда родитель делал последние наставления, вошла она. Забыв обо всем, Андрей принялся расспрашивать барышню о часах, при этом не спуская глаз с миленького личика. Петр Алексеевич удивленно смотрел на сына, минуту назад спешившего к друзьям в клуб, а теперь усевшегося за рабочий стол, не переставая нести какую-то околесицу очаровательной клиентке. Английский, всегда с великим трудом дававшийся Андрею, забил фонтаном из его уст. Петр Алексеевич поднял очки на лоб и тихонько, стараясь не привлекать внимания, вышел из мастерской. Они болтали около часа и вышли вместе. Андрей проводил девушку к особняку при английском посольстве, где и наткнулся на литератора Желудева. Лука Сергеевич не преминул воспользоваться случайной встречей с часовым мастером, попросил взглянуть на отстающие карманные часы. Андрей тут же устранил неисправность и был приглашен литератором в Английский клуб. Желудев угостил мастера коньяком, они сыграли в карты, в бильярдном зале Андрей впервые взял в руки кий. Прошло меньше года с тех пор, а Андрей Часовщик прослыл великолепным бильярдистом. Предложение стать маркером Английского королевского клуба он принял с радостью. Джейн, разумеется, клуб не посещала, но жила неподалеку. Из окна бильярдного зала Андрей часто наблюдал за вечерним променадом возлюбленной. Он непременно выходил на улицу, провожал Джейн к дому. С тех пор днями Андрей просиживал в часовой мастерской, а вечера проводил в окружении дипломатов, представителей и просто богатых повес. Часики мисс Джейн Томпсон постоянно ломались, но предложения отца купить новые отвергались. Она упрямо носила их мастеру. Андрей не жульничал с часами, каждый раз он чинил их как никакие другие. Он мог поклясться, что они будут ходить вечно, но… бедные часики постоянно попадали в воду, песок, на них выливали вино, кофе, чай; снова и снова они попадали в руки мастера… После каждого ремонта следовала прогулка по городу, беседы на смеси русского с английским, веселый смех Джейн.* * *
После приезда в Петербург француза Перро в Английский королевский клуб дважды наведывался Лука Сергеевич. Он показывал Андрею статью в «Ведомостях» и настоятельно советовал установить новый бильярд. Следующим вечером о том же говорил и журналист Гриндерман, он тоже расхваливал стол и объяснял, что волну посетителей непременно перехватит Кречинский, уже сделавший заказ. Андрей разводил руками, обещал осведомиться у управляющего клубом, но вскоре позабыл, ибо произошло нечто. К полуденному часу следующего дня в часовую мастерскую вошла худощавая пожилая усатая англичанка. Она, деловито примостив в глазную впадину монокль, долго оглядывала молодого часовщика. Потом мужским баритоном спросила: – Мистер Андрэ Уточкин? – К вашим услугам, сударыня, – почтенно приклонив голову, ответил Андрей. Она протянула в окошко часики мисс Джейн и проговорила сердито: – Вы должны понимать, что между вами и мисс Джейн ничего не может быть. Так что будьте любезны, извольте починить часы как полагается! Я зайду за ними завтра в это же время. Надеюсь, вы понимаете, что мисс Джейн Томпсон больше сюда не придет. Высокомерно задрав подбородок, она покинула мастерскую. Петр Алексеевич сочувственно посмотрел на сына. Андрей встал из-за стола – работать в тот день он больше не смог, сильная дрожь в руках не отпускала. Вечером в клуб наведался мистер Генри Томпсон, отец Джейн. Он и раньше поигрывал в бильярд, потому имел знакомство с маркером. В этот же раз он пригласил Андрея за свой стол и принялся объяснять, что против него ничего не имеет, но никогда не выдаст дочь за нищего часовщика. Беседа, а точнее монолог мистера Томпсона, длился долго и мог бы продолжаться еще неизвестно сколько, если бы не одно весьма веселое происшествие. За третьим столом генерал Скобелев играл с мистером Ридли, помощником посла. Ридли проиграл. Оказалось, что, набравшись шампанским, они устроили игру на кукареканье под столом. Смех разразил Томпсона, когда из-под бильярда донеслось кудахтанье и хриплый вопль Ридли. Андрею было не до смеха, к тому же он уже привык к веселым причудам игроков. Воспользовавшись моментом, он покинул мистера Томпсона и, сославшись на дурное самочувствие, вышел на воздух. Мимо здания клуба в белоснежном фартучке поверх синего ситцевого платьица, с плетеной корзинкой в руке, проходила пышногрудая Марта, дочь булочника, немца Альфреда Клюге. Вокруг фройлен Марты вился незнакомый молодой человек в студенческом унифицированном сюртуке. Он что-то весело и неугомонно болтал, забегал вперед, шел задом, жестикулировал, спотыкался, отчего Марта громко смеялась. Это повторялось вновь и вновь. Андрей смотрел на них с завистью. Он понимал, какая пропасть между ним и Джейн. «Деньги, будь они неладны! – кружилось в голове Андрея. – Мне нужны деньги. Много денег. Если бы я был богат, то… Эх! Как несправедлива жизнь!» По мостовой протарахтела коляска извозчика. Она остановилась у особняка мистера Томпсона. Вышла Джейн и какой-то иностранец в широкополой шляпе. Мужчина проводил Джейн до кованой калитки, поцеловал руку. Они расстались, но сердце Андрея едва не выскочило из груди. Ухажер вернулся в коляску, она развернулась, минуту спустя остановилась у здания клуба. Иностранец отпустил извозчика и направился к входу. Он остановился у двери, задумался, осмотрел Андрея. – Вы Андрей Часовщик? – вдруг спросил он на чистейшем русском. Андрей удивился лишь произношению. Он устало выдохнул, ожидая продолжения начатых еще пожилой англичанкой объяснений о несовместимости его и Джейн. – Да, это я, – уныло ответил Андрей. – У меня к вам разговор, – начал незнакомец, но, заметив, как помрачнел собеседник, уточнил: – Деловое предложение. – К вашим услугам, господин… э-э-э… простите? – Иван Матвеевич Дубинин, – представился наконец мужчина.* * *
Спустя два дня в «Ведомостях» появилась статья заподписью Гриндермана, в которой говорилось, что маркер Английского королевского клуба Андрей Уточкин, известный более как Андрей Часовщик, бросает вызов месье Перро. Тысячерублевый вексель на ставку Часовщика подписал купец второй гильдии Поликарп Матвеевич Дубинин. Месье Перро дал согласие на партию в «Русскую пирамиду». В каком из петербургских клубов состоится игра, пока неизвестно. Управляющий Английским клубом мистер Вайд ситуацию не прокомментировал, заявив, что переговоров по этому поводу никто не вел. Далее напоминалось, что запланированная на субботний вечер партия Перро – Скобелев состоится в клубе господина Кречинского.* * *
Придя вечером в клуб, Андрей был сразу же приглашен к управляющему. – Проходите, Андрей, присаживайтесь! – не вынимая сигару изо рта, произнес мистер Вайд. Клубы дыма и сама огромная сигара скрывали выражение лица управляющего, поэтому Андрею было трудно понять, чего ожидать от этого вальяжно рассевшегося в мягком кресле человека – одобрения или скандала. Андрей уселся на предложенный стул. Понимая, что столь неожиданный даже для него самого оборот дел мог вызвать непредсказуемую реакцию работодателя, чувствовал он себя теперь весьма неловко. К тому же господин Дубинин обещал переговорить с мистером Вайдом, но, судя по газетной заметке, этого не произошло. Андрей напряженно ждал реакции управляющего, но тот с минуту молчал, пускал клубы дыма и изучающе поглядывал на своего маркера. – Вы рассчитываете на победу? – бесцветно спросил мистер Вайд, продолжая пускать клубы дыма. – Мне предложили, и я готов играть, – уклончиво ответил Андрей. – Предложение исходило от мистера Дубинина? – задал очередной вопрос управляющий. – Да, – односложно ответил Андрей. – Выходит, что мистер Дубинин уверен в вашей победе? Впрочем, я сам склоняюсь к тому, что вы имеете все шансы обыграть француза. Наконец-то Андрей дождался эмоций от Вайда. Он немного расслабился. Меж тем управляющий продолжил: – Ввиду вашего молчания до выхода статьи, я полагаю, что вопросами организации игры занимается мистер Дубинин? Андрей лишь утвердительно кивнул. – К сожалению, мистер Дубинин пока не вел с нашим клубом переговоров касательно организации. Однако я смею надеяться, что такие переговоры пройдут в ближайшее время? Андрей пожал плечами, давая понять, что не владеет вопросом. – Вы, как непосредственный участник предстоящей партии, могли бы сделать определенный акцент при выборе места встречи, особенно учитывая тот факт, что вы являетесь нашим сотрудником… – недвусмысленно дал понять управляющий. – Непременно, – ответил Андрей. – Вы должны понимать, что такого рода встречи привлекают большой поток посетителей, что в свою очередь весьма положительно сказывается на успешности клуба. – Да, мистер Вайд, я понимаю, – подтвердил Андрей. – Вот и славно, вот и хорошо! – улыбнулся управляющий и добавил расслабленно: – Зайдите в кассу к мистеру Байлоку, он выдаст вам триста рублей премиальных. Выходя из кабинета управляющего, Андрей наткнулся на Луку Сергеевича, тот торопился обсудить вопрос покупки клубом нового бильярда. Сговорились встретиться в зале через полчасика. Лука Сергеевич вошел в зал с загадочной улыбкой на лице. По его выражению нетрудно было понять, что коммерческий вопрос близок к разрешению, но есть какая-то несущественная помеха делу. Теперь литератор обдумывал, каким наилучшим образом эту помеху удалить. – Лука Сергеич, у меня к вам будет просьба, – обратился Андрей, едва тот подошел к столу. – И в чем же она заключается? – с трудом вылезая из омута собственных рассуждений, поинтересовался литератор и добавил, казалось бы, ухватив новую идею за хвост: – У меня к вам тоже дельце наметилось. Андрей вынул из кармана пачку ассигнаций, покрутил ее в руках и смущенно начал: – Лука Сергеич, не могли бы вы поставить эту сумму на мой выигрыш? Самому мне запрещено делать ставки, но вы могли бы сделать это для меня. Литератор вытаращил глаза, раскрыл рот и стоял истуканом добрую минуту, загипнотизированный внушительной суммой в руках явно небогатого часовщика. – Я… я… непременно-с! – выдавил он наконец, принимая ассигнации. – Здесь триста рублей, – уточнил Андрей. – Вы говорили о каком-то деле ко мне? Я рад услужить. – Да… да, дело! Конечно, дело, – бормотал литератор, запихивая в карман деньги. Все смешалось в голове Луки Сергеевича. Он решительно не понимал происходящего. Он силился найти хоть какое-то обоснование странным поступкам Дубининых, а теперь еще и Часовщика, но ничего не получалось, не складывалось. События последних дней виделись Луке Сергеевичу беспорядочно раскатанными по бильярду шарами – только мастер игры мог разглядеть в этом хаосе беспроигрышные варианты для удара. – Дело, – продолжал шептать литератор; однако всё, что он хотел сказать, выпорхнуло из головы и не желало возвращаться. – Так, безделица, сущий пустяк… Он на мгновение умолк, напрягся, силясь вспомнить, вернуть упорхнувшую мысль. – Услуга за услугу, – наконец опомнился Лука Сергеевич. – Я думаю, что для вас не составит большого труда устроить так, чтобы игра состоялась здесь? – Вы не первый просите об этом, – спокойно ответил Андрей. – Думаю, что всё так и случится.* * *
Следующим утром, около одиннадцатого часа, Лука Сергеевич, днем ранее успешно склонивший еще и господина Ширяева к покупке бильярда, спешил уведомить Поликарпа Матвеевича о заказах. Он прошмыгнул в гостиницу, с невероятной легкостью поднялся на третий этаж. Настроение литератора было приподнятым – делиться пятирублевкой с Гриндерманом нужды не возникало, ибо господин Ширяев выступал как частное лицо. Кроме того, он заказал еще шары и кии. Лишь один вопрос мучил теперь Луку Сергеича: перепадет ли что-нибудь с заказанных киев? Ведь про них уговора не было. Пройдя по коридору этажа, раскланиваясь со встречными господами и дамами, литератор добрался до номера братьев Дубининых. Осторожно постучав, он затаил дыхание, прислушиваясь. Дверь отворил Иван Матвеевич. Он не очень-то обрадовался приходу литератора, но внутрь пустил. Луку Сергеевича едва столбняк не хватил, когда взгляду открылось невиданное зрелище. На ковре посреди комнаты сидел негр преклонного возраста. Одежду чернокожего составлял головной убор из перьев крупного попугая, лоскутная круглая, с дыркой для головы, красно-желтая накидка на плечи и нечто вроде юбки невероятно пестрого сочетания множества цветов. В носу африканца было вделто кольцо из черепашьего панциря, на груди висели бусы из костяшек и засушенных экзотических цветов. Негр, казалось, не замечал вошедшего – он сидел с закрытыми глазами и что-то тихонько подвывал, не раскрывая рта. Лука Сергеевич хотел было открыть рот, чтобы высказать свое недоумение, но сидящий на диване Поликарп Матвеевич жестом попросил помолчать. Литератор бочком осторожно добрался до стула, плюхнулся на мягкое сиденье и вылупился на диковинного туземца. Негр подвывал минут двадцать. Он раскачивался, словно пьяный, выделывал руками странные движения, будто связывал невидимую нить. В конце он по-утиному крякнул и открыл глаза. Дубинины тут же увели туземца в другую комнату. Лука Сергеевич чувствовал себя полным идиотом. Он так и не решился подняться со стула – продолжал сидеть, робко сложив руки на коленях. Вернулись Дубинины. Поликарп Матвеевич молча протянул литератору свежий выпуск «Ведомостей». Статья того же Гриндермана повествовала о безнадежности попытки Андрея Часовщика противостоять французскому гению бильярда. Приводись примеры из беспроигрышного московского турне месье Перро. Вывод был однозначен: купец Дубинин совершил неимоверную глупость, решив финансировать безнадежное предприятие. Лука Сергеевич прочитал статью и еще более непонимающе уставился на Поликарпа Матвеевича. – Вот братец мой тебе всё расскажет, – ответил на немой вопрос купец. Лука Сергеевич несколько напрягся, не приметив на лице купца привычной улыбки, однако жгучий зуд непонимания источил нервную систему литератора. Он с нескрываемым интересом перевел взгляд на Ивана Матвеевича. – Лука Сергеич! – усевшись на диван, начал тот. – Сказать по чести, с французом этим, Перро, мы знакомы еще по московским его выступлениям. Нам также известно, что он пользуется услугами некого польского колдуна Юзефа Зелемы из Кракова. Этот самый пан Зелема долгое время служил в германском африканском корпусе. Был ранен, едва не умер. Его излечили аборигены. И не только излечили. Прожив год в танганьском племени нгонде, он выучился искусству общения с духами, познал азы африканской черной магии. С Перро они встретились в Варшаве, где француз уже обставлял поляков и офицеров нашей суконной гвардии. Зелема согласился помочь Перро разбогатеть, однако и сам не прочь был подзаработать. Поляк сделал заговор, и Перро больше не проиграл ни одной партии. Литератор слушал, раскрыв рот. Он откровенно струхнул, услышав о колдовстве, но заноза любопытства жалила больше, чем неясная тревога из-за чародейских штучек. – Впрочем, месье Перро нам интересен лишь как средство достижения главной цели – это господин Поленов, владелец букмекерской конторы. Лука Сергеевич был несказанно удивлен таким поворотом дела. Зная старшего Дубинина не один год, он предполагал, что главной его целью могут быть только деньги, причем большие деньги. Прочитав во взгляде литератора недоверие, Иван Матвеевич продолжил: – За сим господином имеется один должок, о котором он, пожалуй, даже и не вспомнит. Впрочем, это личное… Иван Матвеевич замолк, высматривая реакцию литератора. Лука Сергеевич сидел в совершенно очумелом состоянии, раскрыв рот, пытаясь что-то промычать. – Вы хотите сказать, что он миллионщик? – высказал догадку Иван Матвеевич. Литератор кивнул. – Мы выяснили, что на сегодняшний день его состояние оценивается в один миллион двести тысяч рублей с учетом имеющейся у него недвижимости. Поверьте, это не так уж и много, когда речь идет о ставке один к двадцати. Достаточно поставить чуть более шестидесяти тысяч, и этот господин окажется в долговой яме. – Лука Сергеич, – вмешался Поликарп Матвеевич, – я много раз помогал тебе, настало время и тебе помочь. За несколько минут до начала игры в конторе Поленова ты поставишь пять тысяч, еще пять поставишь у разных кассиров его же конторы. За услугу ты получишь столько же. Смотри, не перепутай контору – нам интересен только Поленов.* * *
Игра с генералом Скобелевым состоялась спустя неделю после поражения Кречинского. Играли в том же клубе. Настырность Луки Сергеевича принесла плоды – Английский клуб, готовясь к игре своего маркера, обзавелся-таки новым бильярдом. Ставки на Скобелева принимали лишь четыре к одному: сказалось поражение Кречинского и инвалидность самого генерала. Билеты же изначально стоили три рубля, но залы были полны. Андрей пришел и всю игру следил за движениями француза, а после сокрушительного поражения Скобелева поник духом. Генерал же перенес проигрыш относительно легко: поставленная им тысяча была выделена Офицерским собранием Петербурга. Лука Сергеевич остался доволен, так как и глазел бесплатно, и поставил на француза пятьдесят рублей. Гриндерман довольствовался пятирублевкой, ставок не делал и вовсе не присутствовал. Дубинины о чем-то спорили. Поликарп Матвеевич был крайне возбужден – чувствовалось, что он чего-то опасается. Иван Матвеевич объяснял, жестикулировал. Купец несколько успокоился, и они вместе покинули клуб.* * *
День перед игрой казался бесконечным. Андрей только тем и занимался, что поглядывал на часы, а их в мастерской было более чем достаточно. В конце концов Петр Алексеевич выпроводил сына на воздух, сам закрыл мастерскую, вынул из-за иконы тряпицу-сверток и удалился, ничего не сказав Андрею. Андрей присел в сквере неподалеку от дома, стараясь ни о чем не думать. Погода стояла хорошая. Улицы были полны праздно гуляющими обывателями. Малыши под строгим наблюдением мам или нянек крошили мякиш голубям. Нахальные воробьи норовили стащить крошки покрупнее, однако всем хватало. Кошка бесшумно пробиралась по высокой траве газона в надежде улучить момент и полакомиться голубятиной. Мальчишка лет пяти приметил лазутчицу, запустил в нее палкой. Кошка выпрямилась, подняла хвост трубой, надменной неторопливой походкой пошла прочь. Проехал извозчик, едва не сбив старушку с лукошком. Возница крепко выругался и вновь пустил лошадь в ход. Коляска остановилась у ломбарда, из нее вышла богато одетая девушка в большой французской шляпке с голубыми лентами. Она быстро прошмыгнула в ломбард. Извозчик развернулся и ждал. Девушка вновь появилась на улице минут через десять. Пряча лицо от посторонних глаз, она торопливо вернулась в коляску и тут же уехала. Андрей отметил, что она очень похожа на Джейн, но тут же отбросил эту мысль: для чего Джейн ломбард, если она живет в полном материальном удовлетворении?* * *
Залы клуба заполнились до предела. Мистер Вайд был очень доволен. Он не преминул подбодрить Андрея, сказав, что поставил на его победу десятку. Управляющий недоговорил, что на француза он поставил сотню, но это не имело значения. Игра была назначена на восемь вечера. За час до начала букмекерская контора Поленова принимала ставки двенадцать к одному, но желающих ставить на победу Часовщика оказалось слишком мало. Насмешки в сторону Андрея сыпались со всех сторон. За двадцать минут ставки выросли до восемнадцати к одному. Братья Дубинины находились в клубе. Иван Матвеевич был весел, чего нельзя сказать о Поликарпе Матвеевиче. Он выглядел подавленным, не находил себе места. В конце концов, сославшись на духоту и плохое самочувствие, вышел на воздух. Толпа у входа шумела. Купец едва протиснулся сквозь ораву ротозеев. Цыганки не обошли вниманием этот сход: устроили гадание на победу. Чернобровая с вокзала тоже оказалась здесь. Заметив купца, она постаралась спрятаться, но Поликарп Матвеевич успел ее приметить. – Так о чем ты промолчала тогда, чернобровая? – выкрикнул он. Цыганка, осознав бесполезность игры в прятки, остановилась, ища взглядом пожилую напарницу. – Всё у тебя будет хорошо, красавчик, – послышался голос пожилой, и мгновение спустя она уже стояла перед купцом. Поликарп Матвеевич вынул бумажник, достал из него десятирублевую ассигнацию, протянул цыганке. – Скажи, что будет? Болит сердце, беду чувствует… – Не было бы счастья, да несчастье поможет, – загадочно проговорила цыганка, принимая деньги. – Часики покажи, тогда скажу. Поликарп Матвеевич вынул часы, открыл крышку и показал цыганке, из рук выпускать не решившись. Стрелки показывали без трех минут восемь. – Ставки сделаны, ставок больше нет! – послышался от входа голос букмекера. – Заговорен твой брат, – начала цыганка. – И он это, и не он. Колдун Юзеф Зелема вселился в тело его, деньги твои присвоить хочет. Поликарп Матвеевич отвесил губу, ноги его подломились, лицо жаром обдало. – Ты что такое говоришь?! – ошеломленно воскликнул он. – Да ты не кручинься, касатик, – продолжила цыганка, поглаживая рукав его сюртука. – Я же говорила – всё у тебя хорошо будет. Она взяла купца под руку и отвела чуть в сторону, где постороннему уху их разговор услышать нельзя. – Господин, что ставки принимает, на колдуна работает, – продолжила она почти шепотом. – Уговорил тебя колдун состояние свое на кон поставить. По плану его проиграть ты должен. Француз и сам по себе игрок знатный, но и он очарован. Однако прохиндей он редкий – таких чары не особо стесняют. Не играть он в Россию прибыл, а деньги зарабатывать. Свой у него интерес. Сдаст он партию. Сдаст, потому как пять минут тому поставил на Часовщика тридцать тысяч. – Так чего ж ты раньше, там, на вокзале, мне всего не сказала?! – возмутился купец, однако духом воспрянул. – Оттого, красавчик, что ты глупостей бы много сделал и брата родного тем погубил. И сейчас еще погубить можешь. Дождись конца игры. А как Андрейка Часовщик победит, так и заклятие с брата твоего сойдет. Не торопись только! Жди!* * *
Объявили начало игры. Андрей собирался идти к столу, уж и к иконе припал да крест на себя трижды положил. Вдруг в комнату вошел мистер Томпсон. Лицо его не предвещало ничего хорошего, руки тряслись, он пыхтел, как самовар, – готов был с кулаками на Андрея броситься. – Только посмей проиграть! Я тебя!.. Убью! – завопил он. Андрей непонимающе хлопал глазами, что ответить, так и не нашелся. – Джейн сдала в ломбард фамильные брильянты и поставила на твою победу… Выродок! – не унимался англичанин. Он обессилено плюхнулся на стул, сжал голову руками и уже жалобным слезливым тоном просил: – Выиграй! Только выиграй, прошу тебя! Андрею вдруг стало безмерно хорошо. Джейн верила в него, верила в победу, и ее вера вдохнула силу в утомленное ожиданием и неизвестностью тело Андрея. Он приятельски хлопнул мистера Томпсона по плечу и вышел в зал.
* * *
Игра проходила ровно, с переменным успехом. Андрей вколачивал шары с дьявольской яростью. Удары были настолько сильны, что один из шаров перескочил угловую лузу и угодил в лицо зазевавшегося Луки Сергеевича. Литератор заработал синяк, а Часовщик – штраф. При счете шестьдесят на пятьдесят восемь в пользу Андрея он великолепным ударом от борта забил шар номер двенадцать, набрав семьдесят два очка из ста сорока возможных. На мгновение установилась полная тишина. Ошеломленные люди не верили своим глазам. Победа Часовщика стала полной неожиданностью. Тишину прервал Дубинин-младший. Он побледнел, закатил глаза и рухнул на пол, забившись в конвульсиях. Толпа расступилась. Внимание публики приковал внезапный эпилептический удар. Ивана Матвеевича трясло, пена лезла изо рта. – Палку! Палку ему в зубы! – крикнул кто-то из толпы. Поликарп Матвеевич выхватил у Андрея кий и хотел вставить меж зубов брата, но вдруг душераздирающий вопль Ивана Матвеевича заглушил собой все другие звуки. Толпа в испуге попятилась к выходу; ротозеи с улицы замерли, вглядываясь в окна; проезжающая мимо повозка дернулась, возница что было сил тянул на себя вожжи, пытаясь угомонить сорвавшуюся в галоп лошадь… Игра, начатая в морозную зимнюю ночь под Краковом, закончилась. Поступки людей, казавшиеся Луке Сергеевичу беспорядочно раскатанными по бильярду шарами, обрели смысл.* * *
Петр Алексеевич разбудил сына ни свет ни заря. Он держал в руках целую охапку ассигнаций, лицо светилось радостью. – Вот, сынок, мы теперь богаты! – произнес он, улыбаясь. – Я поставил на тебя все свои накопления и выиграл почти четыре тысячи! Теперь ты можешь просить руки Джейн. Андрей улыбнулся и обнял отца. Ближе к обеду Лука Сергеевич, уже успевший изрядно набраться, принес сверток с деньгами. Младший Дубинин, утром придя в себя, ничего не помнил, однако брата признал – прильнул к нему, будто век не видел. Целую неделю потом Дубинины в окружении цыган разъезжали в наряженных колясках по улицам Петербурга. Среди шумного гомона гуляк можно было услышать и голос известного литератора Желудева. Под аккомпанемент цыганской гитары он декламировал стихи, пускался в пляс, не выпуская бутылку шампанского из рук. Кутеж закончился, когда Лука Сергеевич обнаружил в коляске успевшее окоченеть тело слуги Прохора. Сытая-пьяная жизнь оказалась тому смертельно вредна. Поленов застрелился в день, когда судебные приставы пришли описывать его двухэтажный особняк. Негра больше никто никогда не видел. Он словно испарился. Роль, отведенную ему колдуном, сыграл хорошо, убедительно и удрал ловко. Портье клялся, что тот не покидал гостиницу, но комнаты оказались пусты, лишь ожерелье из костяшек валялось на полу. Цыганская почта принесла из Польши весть о том, что цыганского полукровку Юзефа Зелему нашли мертвым в особняке на окраине Кракова. Француз Перро еще трижды играл с Андреем, а проиграв ему сто тысяч, устроил банкет, где объявил Часовщика лучшим другом. Следующим днем Перро уехал на родину. Поговаривали, что продал он удачу. Если бы не поддался тогда, то так бы и выигрывал дальше. Лука Сергеевич похоронил Прохора как близкого родственника, после чего бросил пить и принялся писать новый роман. Однако к нему всё чаще стали обращаться по делам купеческим, и вскоре он вовсе забросил литераторство и занялся производством мебели. Мебельная фабрика господина Желудева была известна далеко за пределами Петербурга. Гриндерман продолжал работать в «Ведомостях». Он написал большую статью о майских бильярдных страстях, однако редактор отправил ее в корзину. Больше Иосиф Абрамович никогда не писал мистических статей. Мистер Вайд очень переживал, когда закончилась эта бильярдная история, потому что такого маркера, каким был Андрей, ему вовек не сыскать. Клуб господина Кречинского долго еще оставался самым популярным клубом Петербурга, а сам хозяин любил вспоминать, что когда-то, еще до приезда месье Перро, он выигрывал у самого Часовщика. Мистер Томпсон благословил Джейн и Андрея. Свадьбу устраивал лично Поликарп Матвеевич. Долго помнили горожане это пышное торжество. Петр Алексеевич, отец Андрея, посетил с молодыми Англию, побывал в Швейцарии, но, загрустив о родном Петербурге, вернулся. Посвятив всю жизнь часам, он не представлял себе жизни без своей мастерской. Лучшим часовым мастером мог стать только Андрей. Но он часов больше не чинил. Играл ли он в бильярд? Этого никто точно не знает. Поговаривали, что лет пять спустя в Лондоне появился некий Андрэ, об заклад обыгравший самых именитых британских игроков, но был ли это Уточкин, точно не известно.Дарт Гидра А раньше мы были фонариками
Раньше мы были фонариками – до той истории, которую я тебе расскажу. В разноцветном небе кувыркалась планета, где свет и красота вели игру от начала времен. Бывало всякое среди усеянных кристаллами скал, но населяли этот искрящийся мир всегда мы – те, кто излучает. В прежнюю пору жизнь наша кружила по одному и тому же хрустальному кругу, который всем нас радовал. Быт был отлажен испокон веков – мы светим, нам светят. Вот как те жемчужные облака в небе – так же и мы были легки и невесомы, тончайшие снежинки чистого сияния. Неточно, конечно, сказал – разными мы были. Среди нас попадались фонари невероятных форм и расцветок. И лучились кто как хотел и умел. Планета переливалась, точно звезды всей округи осыпались в один миг мерцающим ковром. От узора к узору текла размеренная жизнь, много в ней было чудес и приятностей. Вот, к примеру, резной фонарик Бирюзовая Ветка – скакнет на выступ того утеса и перекатывается, веселясь, по прозрачным камням у подножия. Далеко летит нежный сине-зеленый лучик! Россыпью мягких искорок переливается его взгляд по острым кромкам и ласково звенит, отзываясь эхом. Он, Бирюзовая Ветка, красивый был фонарик. Впрочем, как все мы. До того злополучного дня, когда Рубин Колюч придумал то, что придумывать не следовало. В общем, обо всём по порядку. Нынче только та мертвая звезда у горизонта лучится, так что торопиться некуда и не к чему. Слушай, что тебе скажет старый прожженный фонарь. Эх, была во мне лампа, а теперь уж времена не те! Так вот, эта вечная звезда у кромки небосклона, видимо, поднялась в тот день как-то не так: Рубин Колюч испытывал недовольство идеальным мироустройством. Хотелось на заре ему чего-то эдакого. Что не нравилось в счастливом калейдоскопе, непонятно? Вскочил он с камня, брызнувшего лучами от восходящего светила, и пустился в пляс по местным красотам. Туда прыгнет, сюда, потом в другой угол, а там и на другой континент – планета-то невелика! Скок-скок – плюхнулся красный фонарик в воду. Огляделся. Задумался. Течение необычно, Рубин Колюч понял сразу. Клокотала студеная водица, и крупная пена хлопьями разлеталась по ближним окрестностям. То была узенькая щель между высоченных гор, точнее даже сказать, колодец, и попрыгун в него случайно свалился. Посмотрел фонарь по сторонам – и обмер. Уж очень понравилось ему, как засверкали пузырьки в лучах взгляда. Взял Рубин Колюч пару крупных тонких шаров и долго рассматривал их так и сяк. Завораживало зрелище переливов радуги по тончайшим сферам. Фонарик прыгнул на вершину скалы и сидел до заката, созерцая взятые с собой мыльные пузыри. Они, оказалось, и летали плюс ко всему, что тем паче очаровывало и без того очарованного. Наша звезда закатилась, и густо-красный светильник любовался дивом уже при своем собственном свете. А потом опомнился и пугливо осмотрелся по сторонам – не заметил ли кто? Уж очень не хотелось ему делиться сокровищем, хотя не было такого в нашем народе в ту пору. Всё у нас было общим: и радость, и уныние. Рубин Колюч вздохнул с облегчением: другие фонари прыскали лучиками далеко от неожиданного укрытия. Здесь, в тени, красный луч скользил по тонким пузырям, причудливо преломляясь и меняя оттенки. Великолепное зрелище! Тирлим! – неподалеку нарисовался Фиолет Фиолетов. Глянул глубоким мистическим оком: «Что он тут чудит?» – и, не найдя, на чем задержать взгляд, выскочил вон – в ночь, где забавлялось развеселое братство фонарей. А надо сказать, Рубин Колюч был склонен держаться вдали от буйства красок, хотя оттенок лампы вроде бы предполагал бо́льшую общительность. Но как-то не сложилось у светоча общей широты взглядов, любил предаваться созерцанию в одиночестве. Вот и сейчас он испугался, что достопочтенный Фиолет Фиолетов нарушит умиротворение. И страх потерять идиллический настрой был более обыкновенного, это отшельник заметил даже сам. Но чем так очаровали мыльные пузыри? Какая-то мысль блуждала, не находя выхода наружу, мучительно пробираясь стеклянными закоулками сияющего существа. Рубин Колюч облюбовал утес до утренней зари, глядя на кружево радуги в невесомых пленках, и думал, думал, думал… И ведь придумал-таки, негодник! – Братья! Я изобрел состязание, которое улучшит нашу и без того замечательнейшую жизнь! – завел он речь, вернувшись с восходом светила в добрый круг фонарей. – Разве можно поднять уровень идеального? – Фиолет Фиолетов недоверчиво тянул ажур лучей вокруг довольно сверкавшего Рубина. Все остальные смотрели на преображенного любителя одиночества с легким недоумением. – Нет пределов совершенству! – вспыхнул ало виновник собрания. – Ты это сам придумал? – Да. Так же, как и то, что собираюсь предложить. – Замечательно. И что же? Слетевшиеся фонари затопили всё плесканием света: – Что? Какое соревнование? Говори скорей! – Вот! – Рубин Колюч предъявил мыльные пузыри. Всеобщая иллюминация стихла. Светильники сошлись озадаченно и разглядывали переливчатые сферы – от этого радуги в шарах сверкали пуще прежнего. – Изумительно! – всплеснула лучами красотка Нежно Розовая. – Ну да. Чарует, – поддакнула Карга Каряя. Фонари засуетились, рассиялись и, теснясь, желали рассмотреть новое диво. – И? – Фиолет Фиолетов был тем не менее невозмутим. – Что «и»? – Рубин увлекся минутой славы. – Что с того? Какой турнир за тем последует? Световой сход вокруг замельтешил: – Да! Что за соревнование? Заалевший от неожиданного шквала внимания, любитель одиночества опомнился: – Ах, да, конечно! Состязание состоит в том, чтобы иметь при себе как можно больше этих красивых штуковин. Я назвал их «мыльные пузыри», или проще – «шары». – И что тут такого? Где они находятся? Пойдемте вместе насобираем и выиграем турнир! – развеселилась толпа. – Нет-нет! Суть соревнования в том, что каждый за себя! – Каждый только за себя? Один против всех? – Карга Каряя зыркнула потемневшим от удивления лучом. – Такого никогда не было! – заволновались фонарики. – Вот – я придумал то, чего никогда не было! – насупился, побагровев, Рубин Колюч. – Хм… Если мы чего-то не пробовали в нашей идеальной жизни, значит, стоит то испытать. Дабы обрести шанс превозмочь и без того совершенное! – сказал мудрый Фиолет. И в том была его главная ошибка. Народ умолк и задумался. – Каждому вручается по два шара. Задача – любыми способами увеличить количество имеющихся в руках мыльных пузырей. Подчеркиваю: способы – любые! И каждый думает только о себе! Это сложно понять, но давайте сыграем, – перехватил инициативу горе-изобретатель. Кто ж знал, к чему всё это приведет? Игра пошла. Колесо истории завертелось. Не прошло и половины дня с начала затеи, как тренькнул первый тревожный звонок. Неприятность не заставила себя долго ждать: на потускневшем кристалле громко плакала Нежно Розовая. На сочувственные расспросы она отвечала с досадой, что отдала свои шары Карге Карей. – Зачем? – Ну, она же попросила! Фонарики жалели молодую красавицу и не знали, как теперь относиться к старухе, излучавшей землистый свет. Абсолютно нестандартная ситуация получалась. Тут бы насторожиться, остановиться, заподозрив неладное, но всех обуял интерес к новым чувствам, понимаешь! Ох, какую ж западню приготовило невинное любопытство, подогретое злым гением отшельника! А он почуял «струю» и, усмехнувшись бесстрашно, отмахнулся: – Это всего лишь игра. Какой океан эмоций предстоит, вы только представьте! И народ бухнулся в увлечение, как комар в смолу. После некрасивой истории с Нежно фонарики ощутили некую растерянность в связи с тем, что отдающий, оказывается, проигрывает. Но с другой стороны, изобретательный ум находил тому всяческие оправдания и выдумывал новые возможности выпросить заветные шары у товарища по свечению. Ближе к закату свершилось гениальное открытие: оказывается, некоторые фонари соглашались отдать мыльные пузыри в обмен на алмазы. Сверкающие камни, конечно, не столь эффектны, но можно отдать три бриллианта и получить за это один нужный шар. Отличная сделка, учитывая то, что прозрачного граненого добра на планете была уйма! И завертелось лихо! Всё население ринулось искать варианты взаимовыгодного обмена. Некоторые особенно ушлые камрады меняли пузыри на алмазы в соотношении один к семи, чтобы потом ловко всучить камушки в обратной пропорции четыре к одному, выиграв в итоге в количестве вожделенных предметов почти вдвое. Теперь-то мы понимаем, что обменов, приятных обеим сторонам, не бывает. Но кто бы внушил это ранее? Будто помешался весь род светильников! На следующий день Лазурь Звонкая торговалась с Бордо Бархатным. Шибко торговалась, затейливо. Здесь сверкнет, там высветит – пыталась всучить люминесцентные кристаллы в количестве десяти штук за один мыльный пузырь. До чего дошло! Редчайшие желто-зеленые самоцветы выменивались по смешной цене! Да и то ведь вяло – Бордо не спешил, кумекал-прикидывал. Ему уже было известно об изворотливых спекулянтах, игравших на разнице соотношений «алмаз – шар» в разных частях планеты. Умный обладатель рассыпчатого луча, за который его прозвали Бархатным, чуял подвох, поэтому искал повод придраться. Пока видимых причин отклонить сделку не находилось. Прозрачная рука сама тянула пузырь навстречу горстке редких камней. Дзинь! – внезапно возник Жёлто Янтарный. – Привет, фонарики! Что делаем? – Привет, Жёлто! Торгуемся, не видишь? А у тебя как успехи? – Очень неплохо. А сейчас будет еще лучше! Беспощадная вспышка ослепила ничего не подозревавших Лазурь и Бордо. Никогда на этой планете фонарь не направлял мощь своего луча на собрата! Это было нечто невиданное! Опешившие и потерявшие на время зрение несчастные пытались на ощупь найти рассыпанное добро. Его не было! Вероломный Жёлто унес и пузыри, и кристаллы! Вот так планета открыла для себя грабеж. Надо полагать, обыкновенное воровство было изобретено сей же час. Обнаружив простую истину, что выгодней всего отнять, будь то втихую или в открытую, раззадорившееся племя фонарей незамедлительно обратило взор на главного обладателя национального богатства. Но гениальный отшельник был умнее всех и уж день тому, как взял к себе на службу десяток светильников, отличавшихся особенной яркостью. Чтоб ни у кого не возникло соблазна. Очевидно, разыскать заветное укромное месторождение – дело пары-тройки дней. И понять, что последует за тем, как объявятся разудалые охотники за главным выигрышем, – тут много ума не надо. А если интеллектом богат, как наш Рубин, то предусмотрительность сама выложит дорожку к нужным решениям. Неожиданно выяснилось, что тех, кто разными путями оказался вообще без пузырей, стало очень много, намного больше, чем удальцов, между которыми сейчас развернулась ожесточенная борьба. Претенденты на победу, так же как и алый виновник куролесицы, обзавелись отрядами защиты. И уже подозрительно поглядывали в сторону автора состязания, важно проплывавшего в окружении могучих прожекторов. Хитрый Рубин, почуяв, куда дует ветер, объявил дополнительный набор в войско – ясно дело, из числа тех, кто лишился своей доли шаров. Были крепкие светочи, которым совесть не дозволяла грабить, – вот они-то и составили костяк охранных бригад ставшего чрезвычайно популярным отшельника. Народ безумствовал и гневался. Прошло больше недели, близился итог десятидневного марафона. И оказалось, что почти все остались без мыльных пузырей. Как это произошло, никто не понял, но нешуточная битва за главный трофей велась всего лишь полусотней фонарей. Все запасы тысяч соплеменников были выбраны подчистую, пятьдесят самых изворотливых друг дружке ни в чем не уступали. Наступила пугающая пауза. Беда была еще в том, что обычно предусмотрительный Рубин Колюч в самом начале ничего такого не предвидел и сболтнул по глупости, что гран-при конкурса будет… сам колодец с вожделенными радужными шарами. А теперь, за два дня до финального рассвета, всё чаще к неожиданно взлетевшему одиночке приходила коварная мыслишка: «А не объявить ли победителем самого себя? Узнать, сколько пузырей набрал реальный “номер один” и взять из источника ровно в два раза больше, для надежности». Вроде бы чин чином, правила состязания не исключают возможности участия в нём организатора. Формально всё верно. Но колкие сомнения царапали прозрачные внутренности. Решить исход нравственной борьбы заматеревший в неделю светоч не успел. – Рубин! Рядом собираются фонари. Обделенные. Много. Очень много! – самый могучий из прожекторов, Ядрён Жар, опасливо отводя лучи, спланировал к размышлявшему у пенистого течения узурпатору. – Что говорят? – багровый светильник коротко глянул в его сторону. – Недовольны очевидным итогом состязания. Им не нравится, что слишком много обиженных. Грозятся ослепить нас. – А мы? – Их слишком много, светоч! – Хм… Нельзя ли договориться с самыми сильными претендентами? Ядрён Жар замялся и, растерявшись, нечаянно испепелил крупный алмаз у края обрыва – за такой дня четыре назад можно было выменять целый мыльный пузырь… если добавить еще три кристалла. Начальник охраны устыдился содеянного, но узрев, что владыка не обратил на происшествие ни малейшего внимания, спохватился и вкрадчиво мигнул: – Дело в том, Рубин, что этот сход организовали как раз таки они! – Что? – отшельник, сверкнув лилово, резко повернулся. – Да, три главных конкурента вашего сиятельства подговорили остальных собрать всех недовольных и выставить вашу светлость перед ними главным виновником бед и несчастий прошедших дней. Алый гений потускнел: – В общем-то, они правы. Это моя придумка. – Да, но вы хотели лучшего. – Я ошибся. Прожектор вспыхнул недоумением, спалив на этот раз весь выступ над головой. Рубин даже не глянул на осыпавшиеся обломки. Он упорно не замечал неловкости подчинённого. – Мы будем сражаться! – Ядрён Жар был глуп, но предан и силен. Кто знает, чем бы всё завершилось, прояви красноликий необходимую твердость! Может быть, выдержав яростную схватку и подтвердив законное право на обладание месторождением мыльных пузырей, Рубин Колюч приучил бы остальных к тому, что времена изменились. Скорее всего, победа оказалась бы на его стороне, ведь был он умен, очень умен. И прежде вольное братство поняло бы в конце концов что теперь есть верховный правитель. Но, к сожалению, плюс ко всем прочим недостаткам отшельник был идеалистом. – Нет. Мы не будем сражаться. Заварил эту кашу я, мне ее и расхлебывать! – Рубин решительно вскочил на вершину скалы, у подножия которой уже стеклось сверкающее море фонарей всевозможных форм и расцветок. – Братья мои! Мерцание вмиг угасло – светильники заметили зачинщика событий. – Отдай наши пузыри! – блеснул коричневый луч Карги Карей. Она лишилась своего приобретения на следующий же день после того, в который обманула невинную красавицу. Подвела старуху жадность: обменяла имевшиеся четыре шара на кучку алмазов в надежде затем заняться спекуляцией. Но торг не пошел, и к концу второго дня соревнований усталая Карга в отчаянии выкинула бесполезные камни – становилось очевидным, что никто уже не даст за них и одного радужного предмета: ситуация менялась очень быстро. Нежно Розовая на том закате на обидчицу только свысока глянула. А нынче они были плечом к плечу в скопившемся ополчении. – Да! Где наши шары? – засверкали вспышки до самого горизонта. За спиной Рубина молча появился Ядрён Жар и стал демонстративно разогревать свою нить, дабы всем была видна мощь ксеноновой начинки. Народ заосторожничал и утих. Алый идеалист благодарно мигнул начальнику охраны, дождался, когда за спиной встанет весь гарнизон, и продолжил: – Фонарики мои родные! Простите меня! Сглупил, не рассчитал, ошибся! Не ожидал я такого поворота событий. Всего лишь хотел развлечь вас, и сам потешиться желал. Не внял мудрому слову Фиолета о том, что нет совершенства выше идеального… – Вообще-то я сам предложил превозмочь нашу счастливую жизнь! – сверкнул из толпы знакомый глубокий луч. – Я помню, старик, – слушая Рубина, фонари недоверчиво притихли и начали вполголоса перемигиваться. – Но окончательное решение было за мной. Мне и нести за него ответственность… – Да будет так! – откуда-то издалека пульнул тонкий, точный, ослепительно мощный луч. От удара сфокусированного пучка прозрачное нутро гения со звоном разлетелось вдребезги. Народ ахнул всполохами. Многие бросились врассыпную. То бил брат Рубина, Лазер Колюч. Они не были дружны, но и не враждовали – до всей этой десятидневной затеи. Рубин отличался завидным умом, а брат его имел уникальный, тончайший луч невероятной остроты, за что и прозвали его Лазером. Опомнившись, осиротевшая когорта защитников ударила в ответ, да так, что от снайпера осталась лишь стекловидная лужица. Началась паника. Задние ряды разбегались, передние же, напротив, пошли на штурм. Громилы Рубина без главного военачальника растерялись, и этого было достаточно, чтобы бунтовщики начали теснить. Перевес становился ощутимым – наседавшие брали числом, редевший отряд силачей не успевал прогреть лампы после выстрелов. Штурмовики ломили массой прямо по расплавленным телам товарищей. Наконец безумная толпа разнесла в пух и прах все прожектора. Под радостные брызги света на вершину вспорхнула бывшая ближе всех к выигрышу Зелень Ядовитая. Ошеломляюще изворотливая, она в кратчайшие сроки сколотила себе такой капитал, что превосходила ближайшего конкурента почти наполовину. – Слушай меня, фонари! Несмотря ни на что, мы победили! Вот, за моей спиной, – то, что негодяй удерживал в единоличном владении! Теперь всё это – наше! Налетай! Народ не стал церемониться и снес Зелень, накатив валом. Та еле унесла колбы, лишившись пары светодиодов. Удовлетворив жажду наживы, сборище фонарей разбредалось, волоча гроздья мыльных пузырей. Источник радужных надежд вынесли начисто – месторождению долго возрождаться после такого налета. – Ну что, парни? Теперь наш черед! – моргнула Зелень Ядовитая своей охране, как только последний наивный фонарик, не найдя, чем поживиться, смылся из разграбленного колодца. Эта девица знала толк в деле! Конечно, она была практиком. Потеря по мимолетной оплошности двух светодиодов – ничто по сравнению с абсолютной властью! Очевидно было ее лицедейскому рассудку, что в народе игра продолжится сама по себе – фонари вошли во вкус. А значит, пузыри вновь стекутся в самые цепкие лапы. А от них, наипаче матерых спекулянтов, река шаров повернет вспять, опять к лучам Ядовитой. Ей хотелось расхохотаться, но она того не сделала, чуя изумрудным животом, что такое поведение не в ее интересах. – Так, парни, учтем опыт предшественника и сколотим здесь крепость! Когда дурни опомнятся, нас будет уже не взять! – Зелень чуралась нравственных колебаний, в этом была ее сила. Но слабость была в том, что ума в ней был не такой аршин, как в погибшем Рубине. Не учла она того, что после опрометчивого шага брата гения фонари перешли ту черту, за которой уклад их сменился необратимо. Никаких преград уж не было, а новая властительница того не заметила. Не действовал народ согласно ее измышлениям – он начал тупо убивать! Никто теперь не торговался, фонари отбирали пузыри друг у друга по праву силы. И сама Ядовитая через неделю, заподозрив неладное, не успела уже ничего изобрести своим куцым умом, потому что сгорела от залпа вожака собственной охраны. Тот в открытую ударил всей мощью навстречу недоумевающему взгляду, справедливо рассудив, что луч его сильнее. И ушел, посмеиваясь, невозмутимо отодрав расплавленную ответным огнем деталь. Зелень била слабее и опоздала с выстрелом. Впрочем, что с того? Она могла бы узреть возмездие, проживи на пару секунд дольше: наглец был убит в спину. Своим рядовым. А самое главное – то, что фонари в те дни совершенно перестали смотреть на небо. А напрасно, ой как напрасно! С самого зачина жуткого турнира с нашей звездой происходили странные вещи: свет ее менялся в блеске, пятна какие-то поползли по диску… И вот, когда уже в нашем мире воцарился полнейший братоубийственный хаос, – полыхнуло с неба так, что ни одной малюсенькой тени не осталось до самого горизонта! От дикой боли корчились фонари и гибли всем скопом, не в силах терпеть испепеляющий взгляд взорвавшегося светила! Будто надоело нашей звезде смотреть на творимое под ее лучами и решила она показать, кто во Вселенной хозяин. Нигде нельзя было укрыться от ее невыносимого жара! Лопались тонкие нити, сгорали светодиоды, плавились колбочки – выгорало всё наше хрупкое нутро. Беспощадный свет затопил всю планету, не было ни единого укромного уголка, могущего спасти от ярости светила, прежде спокойно дарившего нам милость спереливчатого купола.
Не знаю уж, каким чудом я выжил, малыш. Побило всю лампу, но чуток зрения звезда мне оставила. Она нынче уж не та, что в прошлом. Мертвая, тусклая ходит по извечному кругу. И я на всей планете один зрячий остался. Остальные шарахаются, словно бесноватые, тычутся слепо, добивают приборы о камни. А ты вот явился вдруг – новенький, да еще какой! Ну-ка, сверкни малость… Ох, хорошо! Молодец, пострел!
Сегодня
Сергей Игнатьев Голова-мяч, «цветочники» и зомби
After all that, you really do have to ask yourself, if it was all worth it… Course it fucking was!Рев сирены раскалывает пополам низкое свинцовое небо – предгрозовое, в проблесках первых зарниц. Начинается второй тайм. Финальный матч Лиги Чемпионов: «Линьеж-Латокса» – «Каян-Булатовские Яркони». Мы впервые дошли до финала. Играем с лучшим хедбольным клубом мира. После первого тайма счет 2:1, мы ведем. Безумие на поле, безумие на трибунах, безумие распылено в душном воздухе. Поднеси горящую спичку – и мир рванет к чертовой матери в труху! Хедболисты на поле начинают свой разбег. Мяч у рубберов. С шипением летят вверх струи горящей нефти, рвутся клубы пара, дребезжат решетчатые ограды, хвощи робко тянут щупальца, неохотно раскрывают пасти мухоловки… В первом периоде мы потеряли троих, рубберы – четверых, включая вратаря. Будет по-настоящему жарко.The Football Factory
* * *
Пузо взгромождается на скамью, разводит руки – сжатые кулаки, выставленные указательные пальцы – и охрипшим, сиплым голосом вытягивает из самой брюшины: – Черно-о-о-красны-ы-ый… – ЯРЫЙ ДА ОПАСНЫЙ!!! – подхватываем мы. – Яр-ко-ни! Яр-ко-ни! Яр-ко-ни!.. Десятки, сотни, тысячи голосов сливаются в один. Это похоже на шум волн, разбивающихся о скалы, на штормовой шквал, на вой вьюги. Это стихия. Моя стихия. Трибуны поднимаются, оживают, ветер разворачивает транспаранты и флаги, ветер гонит цветной дым фаеров. Рубберы беснуются на своих секторах, стараясь заглушить нас, рокочут барабаны, гудят дудки, развеваются трехцветные баннеры, вьют кольца тканевые змеи. Полицейское оцепление, в полном боевом, при аргументах и газмасках, черными цепями разграничивает сектора, наши отражения пляшут на зеркальных личинах их шлемов. Они ждут свою команду. Мы – болеем за свою. Мы – «цветочники», самая лютая фирма «Каян-Булатовских Ярконей». Я будто смотрю на себя со стороны: в разрывах дымных полотен, в трепете знаменного шелка – ногами на скамье, в красно-черном шарфе, с зажженным фаером, среди толпы горланящих до хрипоты парней… Почему я здесь? Меня зовут Кай. Как того мальчика из ютландской сказки, которому льдинки попали в глаза и добрались до самого сердца. Но в моем случае это были не льдинки. Черный снег, который сыплет с неба в моем родном городе. Бурый пепел вперемешку с агатовыми снежинками и дымом тысяч фабричных труб. Я родом из города, который населяют призраки и которым управляют мертвецы. Мой дом – Яр-Инфернополис.* * *
Чтобы собрать вещи, ушло куда меньше времени, чем представлялось. Непонятно было, чем заниматься в оставшиеся до поезда часы. За окном лил дождь, извергался из пастей грифонов и химер на карнизе, дребезжал в водостоках, гремел по крышам студенческого городка. Комната, которую предыдущие три курса я делил с Родей, представляла собой странную картину. Шизофреническая раздвоенность, недосказанность. Одна половина – голые стены, пустые полки, тщательно застеленная кровать, поверх которой громоздился мой «Индиана-Иванов» – кожаный монстр с бесчисленными медными пряжками, ремешками и карманами, похожий на брюхастого левиафана. Подарок отца на семнадцатилетие, с присказкой: «Частые переезды – то, на чем строится наша профессия, сынок, и очень важно выбрать правильный чемодан!» Вторая половина комнаты, родионовская, – завалена хламом, стены обклеены плакатами синематографических идолов, кровать разворошена, простыни смяты. Я сидел и смотрел на Фаину Жиску. Та призывно улыбалась со стены, выставив из укутывающих ее соболиных мехов алебастровые бедра и плечи. До поезда была еще целая куча времени, и как его убить, я не представлял. Рассеянно думал, как будет лучше – уехать, не попрощавшись с бывшим однокурсником, соседом и другом? Или все-таки посмотреть напоследок ему в глаза? Выпал второй вариант. Скрипнув дверью, Родя ввалился на заплетающихся ногах, насвистывая и спотыкаясь. Волосы набриолинены, брюки в полоску, малиновый пиджак с вензелем нашего Питбургского Императорского. Впрочем, слово «наш» в моем случае уже неуместно. Повеяло приторным дымком – какой-нибудь «торчашки», или «дички», или куруманьского гашиша – я не успел научиться их различать. При взгляде на Родю казалось, что вся прошедшая неделя – всё, что приключилось, – к нему никоим образом отношения не имеет. Он продолжал развлекаться, ни в чем себе не отказывал. Впрочем, в юридическом смысле к нему всё это и впрямь не относилось. Выгнали-то меня. – Чува-а-ак! – на лице Роди появилось мучительное, зубоврачебное выражение. Видимо, не рассчитывал меня застать. – Чувак… Ну что за уроды, а? Гребаные трупаки зашитые, мать их! Ну как ты, держишься? Я пожал плечами. Мне хотелось заглянуть ему в глаза, но он в мою сторону не смотрел – принялся рыться в своей тумбочке, в грудах хлама, что-то напряженно искать. – Дерьмовая история вышла, а? Я очень ценю, как ты держался! Ты настоящий, Кай, ты самый разнастоящий гребаный дружище! Не подвел меня под гребаное казнилово ректорское, а? Разумеется, я его не подвел. С самого начала ректорского расследования было понятно, чья голова займет плаху. Моя. Со стены на меня замахивался окровавленной секирой голый по пояс, в меховых штанах, гвардейский сотник Скоряга в исполнении артиста Христофора Бейля – герой вышедшей в прошлом году очередной части «Имперских Хроник» Лукисберга-младшего. Мы с Родей часто спорили, чья синема лучше – старшего или младшего Лукисбергов. Родя ратовал за младшего, ему главное было, чтоб «побольше махалова, мяса и титек». Я смотрел на окровавленную секиру Бейля и думал: взять бы вот такую да пройтись по нашему универу, начав с Роди – и до самого ректората, не забыв навестить Процентщицу на Корюшковой! По смутным Родиным рассказам я догадывался, что гамибир он брал у нее. Тот самый гамибир, из-за которого было принято решение об отчислении меня с третьего курса Питбургского Императорского университета, с факультета журналистики… Родя наконец нашел в своем хламе, что искал, – пухлый конверт. Принялся совать его мне. Мол, благодарность. От души. Ну, как бы символически. Хоть так – а, чувак?… Чтобы ничего не говорить, я взял конверт. Родя радостно осклабился: – Кай, старина! – протянул для пожатия руку, чуть подрагивающую из-за остаточного действия «торчашки». – Друзья?! Я встал, взял с кровати свой чемодан-левиафан. Подойдя к дверям, бросил конверт в урну. Толкнул скрипучую дверь. Остаток времени до поезда решил скоротать в привокзальном кафе.* * *
В поезде развлекался чтением «Питбургского вестника» и столичного «Инфернопольского Упокойца». Прогрессивного литературного альманаха «Ладийское душемерцание», который более пристал студенту (бывшему студенту, мысленно поправился я), в вокзальном киоске не оказалось – очередной тираж в который раз пустила под нож некрократическая цензура. «Вестник» поражал стилем изложения хроникеров: «…Испокон веку, видно, выпала долюшка хлебосольной матушке-Корюли нести на румяном челе самоцветный венец культурной ладийской столицы, сиятельного Оливуса пиитического мастерства да премудрых философических словес…» «Упокоец» в голос кричал заголовками: После банкета участников Некрономического Съезда приходилось откачивать электричеством. Вся правда о том, как отдыхают «слуги народа»! Принц и осьминожка: итхинское династическое бракосочетание на высшем уровне! Куда плывет наша Ладия? Спор ведущих умов Е.И.В. Академии Наук! Вся правда о нихилистах! Репортаж из сердца тьмы! Запутанное авторство: сюжет «Кровососущих мертвецов» Никодиму Моголю подарил Бомбардин?! Очередной всплеск хедбольного массакра?! Грядет отборочный матч Лиги Чемпионов: «Каян-Булатовские Яркони» – славоярский «Мортинджин» …За окнами экспресса рос, медленно надвигался город-миллионер Яр-Инфернополис. Имперская столица, которую я покинул в шестнадцать, уехав учиться на журналиста в Питбург, нашу культурную столицу. Я снова дома. Экспресс стучит колесами по ажурному мосту, проплывают мимо мириады ржавых крыш, заполненная судами гладь реки Нави, радужной пленкой затянутые изгибы реки Яви, величественные соборы и башни из стекла и бетона, фабричные трубы и причальные вышки дирижаблей. Царство сияющих плоскостей, клубов пара, переплетающихся ржавых труб и облупленных заклепок, царство золота и красного дерева, спирта и кислой капусты, сизого мха и копоти… Город разделен не только на географические округа, но, как корюльский рыбный пирог – на слои, и это становится видно тем отчетливее, чем глубже нить рельсов, натянутая над лабиринтом улиц, приближается к Питбургскому вокзалу. Внизу – котельные, чумазые истопники-импы, «служебные» и «беспризорные» мертвяки, жар угольных топок, дымная геенна. Вверху, средь облаков, дирижаблей и стрекочущих бипланов и трипланов – чертоги городской элиты: аристократов и некрократов. Между верхом и низом кипит жизнь – в многоквартирных домах и гостиницах, в пивных и арт-галереях, в переполненных госпиталях и общественных банях, в толчее рынков и механическом шуме фабричных корпусов… Яр-Инфернополис, мой дом.* * *
Герти, сестренка ненаглядная, встречает меня на пороге особняка в конце Цветочной улицы. Встречает вопросительным взором прекрасных серых глаз. – Получила твою телеграмму, ничего не поняла! – А чего тут понимать? Меня вытурили. – То есть как, Кай?! Что значит – вытурили? – То и значит. По итогам ректорского расследования. За хранение и распространение наркотиков в студгородке. Гребаный гумибир, разноцветные мишки… Каково? – Ты рехнулся? Вот уже не ожидала, что мой брат… – Ну, ё-мое, Гертруда! Разумеется, я тут ни при чем! Один приятель, пирданиол, сунул мне в вещи, чтоб самому отмазаться. А эти гребаные некрократы… – В чем дело? Объясни толком! – Слушай, я действительно чертовски устал. Герти машет ладонью: – Ладно, проходи! Внутри я знакомлюсь с тремя Гертиными (соответственно, и моими, хотя до этого я про них знал только из писем) родственниками. Пьют чай в гостиной. Миловидная барышня с немыслимой прической – малиновыми и синими прядями – и татуировкой на открытых плечах. Рыжий, коротко подстриженный парень в черном тренировочном свитере – такие называют «оливками», от «Оливусских Спортивных Игр». И еще один домочадец, про которого Герти говорит: – Вот оно, чудо наше! Чудо уныло ковыряет ложкой тарелку манной каши. На нем матросский костюмчик, белые гольфы и салфетка-слюнявчик. Малиновые щеки перепачканы кашей, но дальше этого дело не продвигается. Рыжий парень и девица в татуировках увещевают Чудо съесть еще хотя бы ложечку. – Аймиай Коапэ! – рекомендуется Чудо, при виде меня с радостью бросая ложку и маша обеими ручками. – Адмирал Корпс! – ржет рыжий парень. – А ложку-то чё бросил? Давай наворачивай, гроза джаферов! – Хватит забивать ребенку голову всякой ерундой! – меланхолично бросает малиново-синяя барышня. – Ничё, пусть впитывает с малых лет – боец растет, не девчонка. Герти устало закатывает глаза, вооружившись салфеткой, вытирает контр-адмиралу фон Корпсу, покорителю Циприка и Каяррата, перепачканные кашей щеки, попутно представляя мне присутствующих. – Брат и сестра Стояна. Я тебе писала о них, помнишь? – Кефир, – представляется рыжий, по-прежнему скалясь. – Так меня зовут. – Полина, – скользнув по мне заранее равнодушным взглядом, сообщает девица. Интерес ее прикован к измазанному кашей контр-адмиралу. Сажусь пить чай с новоиспеченными родственниками. Вскоре в прихожей появляется и муж Герти. Отложив трость и портфель, снимает шляпу, устало распускает галстук. Стоян – один из бесчисленной армии клерков и чиновников младшего звена, составляющих прочный фундамент некрократии. После ознакомительно-приветственного ритуала, Стоян отводит меня в кухню, где вручает пачку красных купюр и в паре слов обрисовывает текущую ситуацию. Они с Гертрудой, мол, гостей сегодня совсем не ждали, кое-какие планы были. Уже заказаны два билета в «Тристар Пандемониум», и домработнице заплачено, чтоб с «адмиралом фон Корпсом» посидела. Не буду ли я так любезен и не соглашусь ли провести вечер с Кефиром? Он хороший парень, покажет где, что и как. Одна только поправка Стояна, в самом конце брифинга, меня насторожила – по поводу того, чтобы я «денег этому хренатору в руки не давал». Я решил списать это на усталость мужа моей сестренки. Весь день с бумажками возиться в конторе, под приглядом черномундирных некрократов, – веселого мало, небось нервы закипают под вечер.* * *
– А чё, правда, что у вас там лосиная кавалерия всё еще в ходу, в Питбурге вашем? – смеется Кефир. – Вместо самоходок или дирижаблей, как у нас? – В Архаровске, – поправляю я. – Лосиная кавалерия в Архаровске. Это крайний север, и там снега, поэтому… В общем, неважно… И я не из Питбурга, я же говорил. Я тут, в Яре, родился. Это я потом уже, в шестнадцать, уехал в универ поступать… – Ну-ну, – бурчит Кефир, не слушая. – На лосях, значит, гоняете! Мы топаем по тротуару Цветочной улицы. Мимо, пыхтя и выпуская клубы пара, проезжают механисты. Семенят, шелестя подолами, дамы под зонтиками. Проходят, постукивая тростями и чинно приподнимая котелки и цилиндры при встрече с дамами, вежливые господа. Поверх черной «оливки» на Кефире – светлое пальто от «А. Милна», на затылке шляпа – немного помятая, но в целом он не особо выделяется из толпы. – Дресс-код строгий! – ухмыляется Кефир. – На кежуале лазаем с парнями, врубаешься? Я не сказать чтоб врубаюсь. Мой наряд, если верить Кефиру, прямо-таки кричит: мол, я мальчик-одуванчик, тихий и приличный, меня вот только что выгнали из Питбурского универа, и теперь я ищу столичных приключений. Пробегает мимо мальчишка-газетчик, проезжают самоходные экипажи и двухэтажные рейсовые омнибусы. Мы доходим до конца улицы, и тут Кефир останавливается. – Ну, вот что, сынок! – говорит он, хотя мы ровесники. – Рад был с тобой поболтать и всякое такое, но тут наши пути расходятся. – Но твой брат сказал… – Да забей, что сказал тебе этот зануда! Отдыхай, знакомься с городом, а у меня тут есть кое-какие дела еще. Далее происходит заминка, потому что Кефиру явно нужные «красненькие», которые выдал его братец. Неожиданно для самого себя я принимаюсь с ним спорить. Тон у него, надо сказать, довольно агрессивный. В какой-то момент он срывается, хватает меня за шкирку и говорит: – Чувак, да ты, похоже, не въезжаешь: у меня сегодня гребаный хедбол! Я тороплюсь! Ну, живо давай сюда гребаные филки! К нам подходит, поигрывая дубинкой, плечистый полицейский. – У тебя с ним какие-то проблемы, паренек? – адресуется он ко мне, дубинкой оттирая на сторону примолкшего Кефира. – Никаких проблем, офицер, – говорю я. – Это мой кузен. Так, поспорили слегка… Полицейский щурится, внимательно смотрит на меня, потом на Кефира. Пробурчав себе под нос что-то про «долбаную молодежь», отчаливает. Кефир, хмыкнув, качает головой: – Ну что мне с тобой делать, а? Ты, похоже, упертый парень, прям как мой брательник. – Между прочим, всегда мечтал посмотреть на этот хедбол. Кефир скалит белые зубы: – У вас там, в Корюле, хоть в курсе, как играют в него? Надоело объяснять ему, что я из Яра. Вздохнув, пожимаю плечами: – Шесть на шесть, двое ворот… Всякие препятствия. Руками играть нельзя, надо донести до ворот, ну то есть допинать… резиновый шар, вроде того? Кефир хохочет в голос. – Чува-а-ак, да ты и впрямь не рубишь! Я даже завидую тебе, по-хорошему. Тебе предстоит открыть целый гребаный мир! Ха-ха-ха, шар, вы его послушайте… Какой еще, нахрен, шар?! Это хедбол, братец! В хедбол играют отрубленной головой.* * *
Бар называется «Варипаска», на логотипе, составленном из неоновых трубок, – силуэт костяка Т-вари с рогатым оскаленным черепом, верхом на котором сидит грудастая девица в сапогах и шляпе. Типичная композиция в стиле позднего агромакабра. – Ты, главное, лишнего не болтай и держись меня, понял? – кидает Кефир и тянет на себя тяжелую дверь. Публика внутри пестрая. В основном молодые парни – короткие стрижки, кепки-таблетки, итхинская красно-желто-зеленая «клетка», темные куртки на манер рубберовских цеппелиньщиков, армейские брюки хаки… Кефир знакомит меня со своей компанией, в сутолоке бара, в клубах табачного дыма, под звон кружек, я запоминаю только нескольких. Здоровяк Грум, поперек себя шире, в руках бутылка матэ-коки: – Никакого алкоголя, я – спортсмен! Кудрявый крепыш Пузо, сразу начавший расспрашивать про питбургских девчонок. Будто там они какие-то особенные, не такие, как столичные. Весельчак Енот. На взъерошенную голову нахлобучена адриумская каска – с облупленным имперским орлом, с шишаком. Только что вернулся с парой других парней с раскопок на Вилицкой дуге, промышляют по антиквариату. А вот носатый Дрозд, со спутанной челкой, в застегнутой под горло серой «оливке», явно сразу меня невзлюбил. Посылает взгляды из серии: «Не знаю, откуда ты взялся, парень, но ты мне не нравишься!» Все стены завешаны атрибутикой хедбольного клуба «Каян-Булатовские Яркони». Отовсюду скалят страшные морды, отдаленно похожие на лошадиные, собственно яркони. Модифицированные в Т-конюшнях (прошедшие через «варку») существа, штатная боевая единица ладийской кавалерии (механизму производства Т-варей у нас в универе был посвящен отдельный курс) – на восьминогой ходовой части, с вместительной угольной топкой и веером механощупалец. Пивные кружки раз за разом сходятся над столами, звеня краями и плеская пеной. Мы переходим с пива на водку, и вот уже Кефир, набросив на плечи широкий черно-красный шарф, влезает на стол. Вытягивает вверх кулак с выставленным указательным пальцем и начинает петь, растягивая гласные: – Прячется моя форту-у-уна, где ее искать – не зна-а-аю… Весь бар вскакивает с мест и подпевает ему так, что дрожат оконные стекла: – СОТНИ ПУЗЫРЕЙ ВОЗДУШНЫ-Ы-ЫХ Я СНОВА В НЕБО ВЫДУВА-А-АЮ! – Яр-ко-ни! – ревет бар, и все как один колотят в ладоши. – Яр-ко-ни! – и снова серия оглушительных хлопков. – Яр-ко-ни! – и свист, и улюлюканье, и дикие вопли.* * *
Мой первый хедбольный матч: «Яркони» – славоярский «Мортинджин». Опьянение подстегивает любопытство, я донимаю Кефира расспросами. Он поясняет скупо и неохотно, предпочитая от меня отмахиваться, как от мухи, – сам весь в предстоящей игре. Миновав полицейское оцепление, мы вливаемся в поток зрителей, который затягивают циклопические ворота Каян-Булатовского стадиона. Поднимаемся на сектор трибун, который пестреет черно-красными флагами; доносятся обрывки песен, пьяные голоса распевают стишки-кричалки. – Вот виповские трибуны, – машет рукой Кефир. – Сегодня почти пусто, но обычно там заседают всякие знаменитости, миллионщики, некрократия… А вон там – гребаные журналисты. Этих гадов я вообще не перевариваю… Я вовремя прикусываю язык, чтоб не спросить почему. Кефир продолжает: – А вон там, прям напротив, – славояры. Гляди, как беснуются! Наш противник, смекаешь? Не самые заклятые вражины, но всё же недолюбливаем друг друга… Отсюда их неважно видно, но лучше тебе, приятель, и не видеть этих ребят вблизи. Настоящие звери! У себя на славоярщине бегают по лесам голышом, шерстью с ног до головы заросли, как медведи настоящие, и весь словарный запас на четыре слова: «ололо», «ар-р-р», «ы-ы-ы» и «вотка». Я пытаюсь разглядеть наших противников – с той стороны арены, где плещутся сине-золотые знамена. Лиц почти не видно, но могу представить себе – мне приходилось видеть славояров раньше. Один из этих, как выражается Кефир, дикарей, служил у нас в студгородке швейцаром. Приятный пожилой дядька, и лексикон у него был вполне человеческий. Правда, кожа на лбу и скулах постоянно шелушилась от бритья. – А на остальных? – спрашиваю я, указывая на соседние трибуны, где пестрота шарфов и флагов пореже. – Вон там кто? – А, эти! – презрительно машет рукой Кефир. – Эти вообще не при делах. Одно слово – «мирка». На арену, разгороженную обширными секциями («Стихийки, – поясняет Кефир. – В этом половина драйва!»), выходят команды. С обеих сторон они состоят из мортифицированных покойников – землистая кожа, проступающие синие вены, жгуты-мышцы, грубые шрамы, оскаленные голые десны, набыченные лысые лбы, яркие бельма глаз. Ревет сирена, на арену вбрасывают мяч – им служит залитая коллоидным раствором отрубленная голова очередного погоревшего на взятках чиновника. Лучший вариант карьеры в Яр-Инфернополисе – присоединиться к чиновничьему аппарату, некрократии. Первая ступень на пути к физическому бессмертию. Морт-техники превращают заурядных клерков в некрократов – лишенных эмоций, серокожих «слуг народа» с пансионом и обширным списком привилегий. Но если тебя ловят на коррупции, имперское законодательство беспощадно. Давным-давно это были публичные казни с топорами и плахами, с народными гуляниями, пирогами и сбитнем. А потом коррадцы разворошили осиное гнездо – послали своего мореплавателя Коламбуса, наивного идеалиста, за океан в поисках края мира. Вместо края мира он нашел густо населенный материк. Коламбус не вернулся. Вместо него с той стороны океана приплыли рубберы – Люди Древа, Сыновья Пернатого Змея. Рубберы наступали. Аккуратные средневековые городки с ратушами, церковками и мельницами они превращали в оплоты своей империи – «живограды» с Древами-Кормилицами. Древам посвящен был жертвенный ритуал, который превратился в спорт и получил название «хедбол». Рубберы захватили и Корраду, и Фарлецию. Могли бы пройти и дальше, если бы не генералиссимус Сирен-Ордулак и наша дипломатия, которую мы оттачивали в череде пактов, интриг и заговоров две тысячи лет. Мы не смогли одолеть друг друга и начали процесс интеграции. Мы им – морт-техники, некрократов, паротанки, водку, синематографы и дирижабли. Они нам – хедбол, кетчуп, матэ-коку, деликатес для богачей – безумно дорогую потейту. А еще – гумибир. Из-за пристрастия к нему соседа-однокурсника Роди меня и выгнали из универа. Гумибир, гребаные разноцветные мишки – священные рубберские зверьки… Не хочется вспоминать.
Я слежу за игрой, мало что понимаю. Мертвяки сначала гонят голову-мяч в одну сторону, потом в другую. Различаются между собой только боевой раскраской: наши выкрашены черно-красным, славоярские – синим с золотом.
На определенных секциях в игру вмешиваются стихийные усложнители – внезапно бьют огненные струи, фонтаны шипящей кислоты, из люков в арене выскакивают жадные рубберские мухоловки, хватают цветками-пастями зазевавшихся нападающих.
Пострадавших (съеденных, испепеленных, утонувших) игроков немедленно заменяют. При нарушениях судья свистит, пускает сигнальные ракеты. Желтая ракета, «предупреждение» – в воздух. Красная, «удаление с поля» – прямо в мертвяка. Превращает его в ревущий бегающий факел, беспорядочно мечущийся среди препятствий.
Над стадионом царит шум тысяч голосов, но невозможно выделить в этом гомоне ни одной отдельной реплики, ни крупицы смысла, пока наконец на противоположных, славоярских, трибунах болельщики не разражаются сокрушительным шквалом:
– А-а-ар-р-р, а-ар-р-р, ололо! «Мортинжин»! «Мортинжин»! – и этот многоголосый хор перекрывает всё, несется вверх с клубами пара и дымом фабричных труб, к теням дирижаблей в задымленном небе.
– Вот же ж дикари гребаные! – хохочет Кефир. – Гляди, как заводят! Ну, щас Дрозд им устроит! Вон он, вон!
Я щурюсь, пытаясь разглядеть, куда показывает Кефир. И вдруг вижу Дрозда. Тот еще мгновение назад был рядом с нами. А теперь уже бежит по служебной полосе между ареной и трибунами. В одной руке у него рупор, в другой – красная трубочка фаера.
Его преследуют несколько полицейских, но он оказывается быстрее. Добегает до трибун славояров, сипит в рупор – прекрасно слышно даже нам:
– Волосатый медведя прищемил себе мудя!..
Зажигает свой фаер и швыряет его в гущу сине-золотой толпы.
На него с двух сторон налетают пятеро полицейских, валят на землю и крутят руки за спиной. Тащат его прочь от разъяренных славояров, лающих и бранящихся, тянущих вслед шерстистые лапы.
Кефир хохочет, черно-красные трибуны поддерживают своего героя многоголосым воплем восхищения и оглушительным «Яр-ко-ни!».
* * *
Матч закончен. Полицейские выпускают поостывшего Дрозда. Сегодня он – герой вечера, приятели качают его, несут через оцепление на руках. Я чувствую невероятную усталость, говорю Кефиру, что отправлюсь домой. Он не пытается меня задерживать, на прощание хлопает по плечу, а сам уже лезет сквозь толпу своих соратников обнимать смельчака Дрозда. Я бреду прочь от стадиона, сначала по засыпанным мусором задворкам Каян-Булатовского, в толпе «мирки», как их называет Кефир, – обычных зрителей, таких же, как я сам, без всякой атрибутики. Бреду, спрятав руки в карманы, и думаю о своей печальной судьбе. О том, что вот есть люди, которые так весело умеют развлекаться! И нет им дела ни до журналистики, ни до гумибира с универом. И не предстоит им, как мне, тяжелейшего разговора с отцом, которого я так подвел… В какой-то момент я оказываюсь вдали от оживленных улиц и понимаю, что заблудился. Смеркается. Стою между глухими стенами краснокирпичных лабазов, исписанными густой вязью непонятных граффити, и обширным, сплошь поросшим сухостоем пустырем, от которого меня отделяет ржавый, опутанный мочалом забор из сетки-рабицы. Из вентиляционных отверстий по сторонам улочки вырываются клубы пара, образуют подобие туманной дымки, в которой навстречу мне движутся смутные тени. Переговариваются между собой на незнакомом, рыкающем наречии. Взъерошенные патлы, просторные рубахи навыпуск, поблескивает золотое шитье на длинных шарфах. Славояры. …Я получаю прямым в нос и сразу же теряюсь в пространстве. Вокруг мелькают тени, раздается хохот, от удара под дых едва не задыхаюсь, хватаю ртом густой теплый воздух, пропитанный аммиачными парами. Чувствую, как царапает затылок жесткая сетка забора, щеку холодит лезвие ножа. – Где твои дружки, ы-ы-ы? Я толком не успеваю испугаться, но тут с другой стороны проулка доносится крик Дрозда: – Вон они! Валилово!!! Лезвие отлипает от моей щеки, славояры бросаются прочь. Их преследуют, нагоняют… Кефир налетает слева, бьет прямым зазевавшегося противника – в выбритую до синевы скулу. Я срываюсь с места, спотыкаюсь, на меня налетает оскаленное чудище, пытаюсь отмахнуться от него сжатыми кулаками. Попадаю во что-то мягкое, податливое. Противник вопит, отскакивая, – я зацепил его по оскаленным клыкам. Попадает мне по ноге, я рушусь на землю; кто-то – кажется, Пузо, а может, Енот – спотыкается об меня, с матом обрушивается сверху. В считанные мгновения всё кончено, противник бежит. Кефир тянет меня за шиворот, поднимает с земли: – Это что, был твой тайный удар? Смеясь, изображает меня – сжатый по-женски кулачок, движения тычком, сморщенная гримаска перепуганного мальчишки. Я сплевываю кровь: – Тайный корюльский удар… Тайный удар лосиной кавалерии. – Для питбургского неженки неплохо, – скалится Дрозд, дружески тычет меня в ребро. Мы идем все вместе мимо лабазов, они смеются, смеюсь я, хлюпая и шмыгая разбитым носом. Мне весело, странное новое чувство поселилось внутри – дикое и веселое электричество, придающее каждому движению, каждому жесту полноту смысла. Чувствую себя по-настоящему живым. Ряд лабазов заканчивается, выходим на задворки фабрики, коптящей небо тремя здоровенными трубами. Впереди площадка растрескавшегося бетона, сквозь которую проросли сорняки. А на том конце площадки нас ждет целая шеренга славояров – десятка два, не меньше. Они ревут, скалят клыки и бьют себя в грудь кулаками, ярясь перед схваткой. Ждут нас. Я что-то лепечу, тяну за рукав плаща Кефира. – В чем дело, малыш? – кричит он, выдергивает рукав, подпрыгивает на месте в лихорадочном возбуждении, в предвкушении. – Ты же хотел посмотреть настоящий хедбол? Вот это он и есть! Сумасшедшим горящим взглядом он обводит неровный строй приятелей, кричит: – Вперед, «Яркони»! Гасим их! Славояры срываются нам навстречу. Кефир с приятелями бегут на них. А у меня только один выбор – бежать вместе с ними вперед и, видимо, хорошенько получить по башке или… Или?* * *
Тот момент всё изменил. Я сделал выбор. Всё, что происходило в дальнейшем, происходило уже с другим, новым мной. Это уже был какой-то совершенно новый Кай. Кто бы мог подумать, что стоит словить пару отличных плюх – и с тобой происходит настоящее преображение? Должно быть, что-то подобное делает с человеческим организмом гумибир, что-то подобное делают мортинджинские Котлы. Гребаные разноцветные мишки, из-за которых меня выперли из универа, или кипящая, смешанная со сложными химикалиями «мертвая» и «живая» вода Т-конюшен и морт-технологических комплексов. Кем бы ты ни был раньше, эти штуки навсегда меняют тебя. Так же и тут. Получаешь в жбан – понимаешь, что не рассыплешься по частям, что ты не хрупкая фарфоровая куколка, а слеплен из мяса. И начинаешь чувствовать себя так хорошо, как никогда раньше. Начинаешь чувствовать себя по-настоящему живым. И хочется испытывать себя на прочность снова и снова… Следующим утром после матча с «Мортинджином» я проснулся на квартирке у Кефира. Он работал учителем физкультуры в гимназии на Цветочной. Муниципалитет расщедрился на отдельную жилплощадь. Всё тело у меня болело – синяки, шишки. Да и башка трещала с похмелья. Мы сидели на крыше, смотрели на серебристые сигары дирижаблей, на клубы пара и фабричного дыма, тянули бутылочное «Оркел Жуковице». Он рассказывал мне про их клуб («Наш клуб!» – поправил я, и он, оскалившись, потрепал меня по плечу) «Ярконей», про нашу фирму – «цветочников», про болельщиков, про все эти «дерби» и «махачи»; про то, что выпивка – это «хонки», а компания – «моб». Про «копперов», которым главное – испортить хороший «замес», или «риот». Про то, как много в этом городе «скама» и как легко можно растерять во всех этих риотах свои драгоценные «тамбстоуны». Но главное, что это дает смысл. Это настоящая жизнь. Это весело! Я открывал для себя новый мир. Сколько событий произошло с тех пор! Я вспоминаю… …Как орала моя сестренка Герти – на нас с Кефиром. Как Стоян хотел поколотить своего братца за то, что тот втянул меня в эти дела. Как Герти выставила нас обоих из дома и я начал тусоваться у Кефира и в «Варипаске», с «цветочниками». «Яркони» рубились в Лиге Чемпионов – «делали» одну команду за другой. Впервые за свою историю вышли на международный уровень. Дошло до того, что со специальным обращением по поводу успехов клуба выступил император Ладислав Первый, Государь Вселадийский, Вилицкий и Любшицкий, Великий герцог Пшетский, Грандфатер Винклопенский и прочая, и прочая… Мол, одобряю, слежу за, желаю и впредь. Мы размахивали черно-красными флагами и шарфами, жгли фаера и пускали цветные дымы. Швырялись в копперов и бойцов чужих фирм вырванными с корнем креслами и пустыми бутылками. Мы распевали хором наши кричалки, наш «цветочниковский» гимн, тот самый – про воздушные пузыри… И гимн Каян-Булатовских ярконников – тот, что пели еще наши прапрапрапрадеды, когда мир охвачен был Великой Рознью и наша кавалерия – конная гвардия и кавалергарды, кирасиры и дракулы, пшетские гусарские полки и вилицкие казачьи сотни – пылила по любшицким степям, цокала копытами по адриумским трактам, перла сквозь карпахские снега и каярратские пески. И все эти безумные дни будто слились в один, перемешавшись, наложившись на куплеты песни:– Мы черная кавалерия,
И про нас
Былинники речистые
Ведут рассказ…
– О том, как по степям родным,
О том, как по пескам чужим
Мы яро, мы смело в бой идем!
– Веди, Каян-Булатов, нас смелее в бой!
Пусть тьма падет,
Пусть Зверь ревет,
Пусть Глад и Мор кругом!
Мы Яра беззаветные сыны,
И вся-то наша жизнь – морОк и тле-е-ен!
– Каян-Булатов нас ведет,
За нами Ла-ди-я.
Приказ: руби с плеча
И чарку пей до дна!
Ведь с нами Сирен-Ордулак,
Он Яра первый воевод,
Врагов развеем в прах за наш наро-о-од!..
– Высоко в небе алом
Вьется черный стяг.
Яркони мчат туда нас,
Где таится враг,
Как сель уничтожительный,
Как вихорь упоительный.
За нами Лиртия, Талан! За нами Рюгге, Ливадан!
А завтра мы идем на Аль-Харзам!
* * *
Мы сидим в приемном покое Госпиталя Преподобной Даны. За высокими витражными окнами льет проливной дождь. Дежурный хирург только что покинул нас, шелестя полами белого халата, клацая протезом и постукивая тростью по паркету. Я смотрю на витраж и вспоминаю, как же его имя… Ведь было же на бейдже… Грегор Что-то… Хоуз, Хеуз… Что-то такое… Почему-то эта мысль кажется важной. Грегор Какой-то… Какой? Лучше думать об этом, чем о том, во что – в какую отбивную котлету – эти долбанные ублюдки из «спиритусовской» фирмы превратили Кефира. И что сейчас творится с ним там, за дверями операционной. Герти успокаивает расхныкавшееся Чудо, качает его на коленке. В мою сторону не смотрит. Полина задремала в кресле. Все силы израсходовала в припадке ярости, направленном на меня. Где-то в углу переговариваются притихшие Дрозд, Енот, Пузо, Грум. Грум пытается закурить, но на него шикают, толкают… Здоровяк послушно тушит сигарету о подлокотник кресла, не найдя урны, смешавшись, прячет бычок в карман «оливки». Я тупо смотрю на двери операционной и с отсутствующим выражением, рассеянно, слушаю радиоточку, которая тихо, едва разборчиво гнусавит откуда-то из-под потолка: – …доктор Стивен Королефф рекомендует – зубоврачебные порошки и эликсиры «Доктор Стив». Лучшая кока с цветущих плантаций материковой Латоксы – для здоровья ваших зубов! – …восемнадцать новых некрохозов, таким образом добавив в перспективе еще два процента к ожидаемому росту валового продукта в нынешней декаде, как заявил на ежемесячной сессии Совета архиличей представитель Департамента некрономики… – …в Питбургском студгородке задержали студента Родиона С., под воздействием так называемого гумибира зарубившего топором пожилую женщину, частным образом занимавшуюся на Корюшковой улице выдачей ссуд под проценты. Согласно источнику в ректорате университета, студент С. и ранее был замечен в незаконном обороте наркотических препаратов, но за отсутствием… – …на столичном стадионе «Оливус» во время матча хедбольных команд «Каян-Булатовские Яркони» и «Спиритус Мортис» беспорядки, устроенные болельщиками клубов, вылились в настоящее массовое побоище. Силами полицейских спецчастей проводятся мероприятия по пресечению беспорядков… – …прослушать вечерний сеанс многосерийного аудио-спектакля «Элидорилия – край любви»… – …Хосе, неужели ты говоришь серьезно? Ты действительно больше не хочешь быть со мной? Неужели ты уподобился мерзавцу Гальего? – Ах, Клаудия, пойми… Я не могу сдержать слез, когда говорю это, но Мануэла… Я смотрю на двери операционной, а перед глазами у меня – толпа молодых парней, схватившаяся не на шутку посреди заваленного мусором пустыря. И патрульные дирижабли крутятся над пустырем, распахивают люки, из днищ выпадает требуха тросов – разворачиваются, выпрямляются в воздухе. Скользят по ним запакованные в броню и глухие шлемы полицейские штурмовики… Стоян ворвался в двери приемного – галстук на бок, пальто распахнуто, без шляпы, без трости, без портфеля. Налетел на парней, принялся орать на них. По мне пробежал взглядом вскользь, страшно перекосив побелевшие губы, покачал головой. Толкнув, будто бы на прощание, Дрозда, так что тот гулко приложился спиной к стене, ушел… Герти кинулась следом за ним, с малышом на руках. Она опоздала. У этих парней из «Спиритус Мортиса», разумеется, тоже был свой бар типа нашей «Варипаски». Стоян прекрасно знал, где он находится. До того, как обзавестись семьей и стать скучным клерком на службе некрократов, он был центровой фигурой у «цветочников». Об этом я узнал уже из газет. «Упокоец» особенно муссировал всю эту историю с поджогом «спиритусовского» бара, покалеченными посетителями и последующим судебным процессом. Читая отчеты о процессе, я наконец понял, за что Кефир так ненавидел журналистов.* * *
На следующий день после оглашения приговора Стояну прилетел из Атхина мой отец, дирижаблем Департамента иностранных дел, по какому-то срочному спецмаршруту. Наконец-то нашел время. Он ждал меня в гостиной у Герти. Она не смотрела в мою сторону. Обходила взглядом по дуге. Без косметики, одетая в черное. Вдова при живом муже. Имперскому законодательству под две тысячи лет, но внедрение морт-техник и некрократии в свое время позволило изрядно обогатить его. Полина заперлась у себя. Сперва отец, должно быть, меня не узнал – с моей новой короткой стрижкой, в черной «оливке» под горло. Не говоря уж про все эти отметины на лице, которые оставила суперсерия «Ярконей». Мы вышли на крыльцо, сидели на ступеньках и курили. – Нечего тебе тут делать, – сказал отец. – Я увожу отсюда Герти. Не хочу, чтобы мой внук рос в этом аду. И Полину увожу. Знал ее родителей, хорошие люди. В отличие от обоих ее братцев. Что один, что второй… У меня было свое мнение. Но мне не хотелось с ним спорить. – В Атхин? – только и спросил я. – Там спокойно, – кивнул отец. – Возможно, самая спокойная страна в мире. Там нет всего этого бардака… Ну да, подумал я, у них нет бардака. Морт-генераторы не используют, Т-варей не разводят. Хедбол под официальным запретом. Живут в изоляции, губительным тенденциям не подвержены. Туман, дольмены, поклоняются какому-то спруту подводному, который якобы должен проснуться. Сами уже давно похожи на рыб – пучеглазые, бледные – из-за всех этих межвидовых скрещиваний. Вырождение. Тоска. Скука. – Подумай хорошенько, – сказал отец. – Я подумаю, – соврал я. – В любом случае, что бы ты ни решил… Приходи на авиадром! Хотя бы проводить нас.* * *
Я завернул извозчика на полдороге к авиадрому. Полина с ее бледными плечами в вязи татуировки… Чудо с его малиновыми щеками… Тусклый взгляд сестренкиных серых глаз… Разочарованный отец… Пошло́ оно всё! …Рев сирены раскалывает пополам низкое свинцовое небо – предгрозовое, в проблесках первых зарниц. Мы впервые дошли до финала. Мы играем с лучшим хедбольным клубом мира. Хедболисты на поле начинают свой разбег. Безумие распылено в вязком предгрозовом воздухе. – Яр-ко-ни! Яр-ко-ни! Яр-ко-ни!.. Десятки, сотни, тысячи голосов сливаются в один. Это похоже на шум волн, разбивающихся о скалы, на штормовой шквал, на вой вьюги. Рубберы беснуются на своих секторах, стараясь заглушить нас. Наши отражения пляшут на зеркальных личинах полицейских шлемов. Пьяный и счастливый, я будто вижу себя со стороны: в разрывах дымных полотен, в трепете знаменного шелка – ногами на скамье, в красно-черном шарфе, с зажженным фаером. Мы орем до хрипа, и я ору громче всех: – Прячется моя фортуна-а-а, где искать ее – не зна-а-аю… Сотни пузырей возду-у-ушных я снова в небо выдува-а-аю… Меня зовут Кай. Черный снег-пепел, который засыпает мой родной город, мешаясь с дымом мириад фабричных труб, застил мне глаза, добрался до самого сердца. Моя родина – Яр-Инфернополис, город похороненных надежд.Андрей Бочаров, Светлана Колесник Всего сто метров по прямой
Шиповки надевают на босу ногу. Они должны сидеть как тесноватые перчатки на руке – плотно, уверенно и ласково. Стометровка стремительна и быстротечна. За десять секунд ногу не сотрешь, а ступня должна чувствовать дорожку. Короткий спринт – бездумный и азартный, яростный и бесшабашный. Никакой тактики, никакой стратегии. В несколько секунд надо вложить всё то, к чему ты шел долгие годы. Изматывающие тренировки, травмы, неудачи – сейчас всё забыто. Впрыск адреналина в кровь, стремительный отрыв от стартовых колодок, а дальше – безудержный полет. Стометровка – как спрессованная в секунды жизнь. Старт с нуля. Набираешь скорость, а вот на финиш надо просто накатить – быстрее уже не получится, хорошо бы удержать этот темп. Последним рывком сорвать алую ленточку и потомупасть без сил на беговую дорожку за финишной чертой… Каждый раз, застывая на стартовых колодках в ожидании выстрела стартера, невольно улыбаюсь. Победа или поражение? Пан или пропал? Но в любом случае будет десять секунд пьянящего азарта, десять секунд вихря. Десять секунд фантастических эмоций… Как ни старайся, не получится у меня объяснить это словами. Хотя, казалось бы, что тут такого мистического в этой самой короткой дистанции? Всего сто метров по прямой…* * *
Жизнь… Закручивается в спираль бесконечная лента истории, на которой годы нашей жизни отмечены короткими стометровками. Кто скажет, на каком этапе этой нескончаемой эстафеты мы сейчас? И с какой скоростью полетят события в будущем? Неизвестно. Но всегда надо верить, что впереди еще ждет Самый Большой Приз, уготованный нам судьбой. И команда «на старт!» может прозвучать в самый неожиданный момент.* * *
Я уже собрался повесить шиповки на гвоздик в чулане, когда встретил Анну. Два года результаты не росли, просто топтался на месте – одиннадцатые, двенадцатые места на чемпионатах России. Ни разу в финал не выходил. Полуфинал – вот мой потолок. Выкладывал всего себя на тренировках. Забыл, что кроме бега на свете еще что-то существует. И никакого прогресса. Мы пересеклись случайно, на сборах. Помог ей донести от автобуса до одного из корпусов спортивного городка большую и тяжелую сумку. – Девушка, у вас в сумке железо? – спросил я. – Вы угадали, именно железо. Только винтовок три штуки, – улыбнулась она. – Мне повезло, что вас встретила. – Спортсмен без везения – почти всегда аутсайдер. Ну, еще пересечемся в столовой или… Можно сегодня вечером в кино сходить… – Я обещаю подумать над вашим предложением, – она снова улыбнулась в ответ. Никогда еще в жизни не видел такой улыбки! Вот так я познакомился с трехкратной чемпионкой мира по стендовой стрельбе Анной Ковальской.* * *
Нам сложно дать правильную оценку какому-то отрезку своей жизни в тот момент, когда пробегаем его с эстафетной палочкой в руке. Только потом, оглянувшись назад с высоты прошедшего времени, можно понять, куда он нас привел. Но тогда за долю секунды я понял, что много лет продирался, стиснув зубы, через серую мглу изматывающих тренировок, череду постоянных поражений и неудач – именно к свету Ее улыбки.* * *
«Железная леди» стрелкового спорта Анна Ковальская. Белая юбка, белая бейсболка. Легкий поклон зрителям. Выход на стрелковую позицию. Ни тени эмоций на прекрасном лице. Сто из ста. Двести из двухсот. Легкий поклон зрителям. Пьедестал почета, золотая медаль. «Пожалуйста, все интервью – завтра». В тот вечер мы сходили в кино. А на следующий день я установил на тренировке личный рекорд. Сбросив со старого целых две десятых секунды. Наш первый поцелуй. И через два дня – выход в заветную восьмерку, финал чемпионата России. Серебряная медаль и пропуск в сборную. Первая ночь вместе. Через неделю – победа на стометровке на очередном этапе Кубка Мира. Заодно вытащил нашу сборную на второе место в эстафете, сразу за американцами. Хотя получил эстафетную палочку лишь седьмым. Уговорил Анну переехать ко мне за несколько дней до отборочных соревнований на Олимпийские игры. И там показал лучший результат сезона в мире. До Олимпиады оставалось еще три месяца, когда после нескольких безуспешных попыток услышал от нее «да» в ответ на мое очередное предложение. Контрольный забег – лучше мирового рекорда. И никаких чудес тут не было. Если тебе нужна победа просто ради победы, то вряд ли ты ее добьешься. А тут возник совершенно иной стимул. Мужчине трудно сознавать, что он в чем-то «ниже» своей избранницы. Нет, мне не нужно было никому ничего доказывать. Мне всего-навсего надо было смотреть в ее глаза не снизу вверх, а на равных. Но для этого мне нужно было прыгнуть выше собственной головы. Точнее, бежать впереди самого себя. Вот и весь секрет.* * *
Помню, с каким волнением я надел обручальное кольцо на ее безымянный пальчик… Но на Олимпиаду нам было не суждено поехать. 22 июня 2016 года, в четыре часа утра, без объявления войны… Нет не Германия, и не Америка, и уж тем более не какой-то там нефтяной диктатор из Африки. Нет… Китай. Китайская Народная Республика. «Срединное государство» в Восточной Азии, в прошлом известное дешевыми подделками и дешевой рабочей силой, удивило всех. В двадцать первом веке превратилось в мирового лидера новых технологий. И отнюдь не только мирных технологий…* * *
– Аня, сделай кофе, опаздываю на тренировку!.. Я натянул на ногу левый носок и распластался на полу под диваном в поисках правого. Зашуршали сотни фатиновых юбок, мимо меня прошлепала босиком теперь уже не невеста, а жена. Я на миг улыбнулся, вспоминая счастливый вчерашний день. Звон бьющихся бокалов. На счастье! Я кружу на руках Анну, солнце слепит, закрываю глаза и вижу ее улыбку. Звенят монетки, щекотно осыпаются с головы крупинки риса, которыми нас посыпают друзья. На счастье! Отламываю кусок каравая, солю хлеб. Аня кормит меня – я кормлю ее. Горько! Но на губах у меня ни грамма соли, только сладкий и незабываемый поцелуй. Счастье! – Серёж, помоги мне разобраться, не работает что-то… – послышалось из кухни. – Что не работает? Нам только вчера новую кофеварку подарили. Ты в розетку ее включила? Аня выразительно посмотрела на меня, как только я появился на кухне. Проверил шнур, покрутил, постучал, понюхал – вроде всё в норме, а не работает. – Бракованная, – заключил я. – Свари в турке, хорошо? – Ладно, – вздохнула Аня и принялась варить кофе. – А это что такое?! – удивленно воскликнула она. – Холодильник потек? Сережа, мы ведь только месяц назад его купили! Сломался холодильник, не работал телевизор, микроволновка не включалась, отказались работать мобильные телефоны… Техника в один миг словно сошла с ума. Только нам еще повезло: взбунтовавшиеся бытовые приборы – велика ли проблема? А отказ одного из двигателей самолета – вот это уже трагедия. Неработающий компьютер на орбитальной станции – чревато самыми серьезными последствиями. 22 июня 2016 года, в четыре утра, без объявления войны… Никто не думал, что будет так. Никто не ожидал…* * *
Шок и хаос. Никто и не заметил, как наступил жаркий июль. В тот день, когда меня вызвали в спорткомитет, я Анне ничего не сказал. Вернулся домой совершенно растерянный от полученного предложения. Вместо Олимпиады – на войну. Неожиданно… С ответом я не раздумывал. Только сейчас, закрыв за собой входную дверь, нащупал в темноте коридора рукой выключатель – и будто волной тоски накрыло. Что могу больше и не увидеть, не почувствовать, не услышать… Захотелось схватить Анну за руку и бежать куда глаза глядят. Не оглядываясь. Только мы вдвоем. А если она устанет, подхватить на руки и бежать дальше. Хоть на край земли, хоть за край… Она молчала. В квартире приятно пахло свежим хлебом. Пряно, сладко, волнующе… – Представляешь, хлебопечка, что Павловы подарили, работает, – отрешенно, без тени эмоций, сказала Анна. – Она не китайская… российского производства. Я кивнул и потянулся к куску белого хлеба на тарелке. Ладонь только согрело теплым паром, как Аня хлопнула меня по руке. – Пойди руки помой! Кран забулькал, прочихался, но воды так и не выдал. Рядом на стеклянной подставке стоял старенький пластиковый ковш с водой. Я слегка смочил, а затем намылил руки и стал методично растирать белую пену.* * *
Не работало всё, к чему приложили руку китайцы. Пусть даже крохотная микросхемка, чёрт бы ее побрал, – всё, приговор! Слова «made in China» превратились из издевки в проклятие. Люди выбрасывали из окон телевизоры, разбивали палками автомобили, рвали и сжигали на кострах одежду с ненавистными бирками. Правительства всех стран толком поначалу и среагировать-то не успели – попробуй разберись хоть в чем-то, если из ста компьютеров не работают девяносто девять, связи толком нет… Но хаос и истерика длились недолго, все-таки своими силами удалось как-то наладить работу жизненно важных структур. А спустя неделю Китай пошел в наступление. И всё, что происходило до этого, выглядело невинной шуткой по сравнению с атакой армии Поднебесной.* * *
– Мы поедем вместе, – спокойно сказала Анна, когда я доел весь хлеб, запивая водой, и собрал со стола пальцем крошки. Я медленно покачал головой из стороны в сторону. Так нельзя, так не должно быть, ей на войне не место! Но надо знать характер Анны. А с другим характером чемпионками мира и не становятся.* * *
На следующий день Анна сама позвонила куда надо, убедила кого надо. И получила входной билет… В ад под названием война. Когда Анна объявила, что ее включили в одну группу со мной, я растерялся. – Что, разве у нас в армии нет снайперов? – подавленно спросил я. – Именно это мне там и сказали. Только на деле оказалось, что таких – действительно нет. Она специально выделила слово «таких», чтобы я в очередной раз взглянул на нее. Ни тени эмоций на лице – ни радости, ни страха… Легкая улыбка. – Предложили пострелять вместе с двумя из их элиты. Ничего так стрелки… нельзя сказать, что совсем мазилы, – без малейшего оттенка гордости сказала Анна. В тот вечер у меня не было сил разговаривать. Лег на кровать, уткнулся головой в подушку. Пустота и отчаяние в душе. Сколько так пролежал, не знаю. Ночью Анна прошептала мне на ухо: – Помнишь слова: «…пока смерть не разлучит нас… – небольшая пауза, – …или снова нас не соединит»?* * *
Когда увидел видеосъемку атаки китайской армии, мне стало страшно. До дрожи страшно. Не думал, что я, взрослый мужик, могу так испугаться. Найти работающий компьютер, получить доступ хоть к какому-то каналу связи – задача крайне сложная, но умельцы на Руси еще не перевелись. В маленькую комнатушку набилось человек пятьдесят. Жара, духота, а никто не решается уйти. Сидим, ждем, пока Гоша… Кажется так его зовут? Да, ждем, когда крутой хакер Гоша найдет канал. – Есть, CNN! Тихо всем! Чёрт, звука нет, помехи одни!.. Только картинка… – Смотрите – вот они, вот! А что это? Мать их!.. – Это оружие… Китаёзы не могли такого выдумать! – Да сто процентов – ненашенское это! – Конечно, твою мать, не нашенское, а «мэйд ин Чайна»! На экране изображение периодически забивает серая рябь. Затем одна яркая вспышка, другая… И крупным планом – лицо человека. За считанные мгновения кожа на его лице тает, пульсирует кровь, оголяются мышцы, затем и они исчезают, открывая белые кости скелета, которые вскоре осыпаются на землю. Солдаты КНР идут ровными рядами, уничтожая всех на своем пути. Великой Китайской Империи нужны только земли. Только земли, без населения… Своего вполне достаточно.* * *
«За особые спортивные достижения…» С таких слов начался разговор. Вот никогда не думал, что буду не очень рад услышать их. За особые спортивные достижения – на войну. В составе специальной диверсионной группы. Успешное выполнение задания – единственный шанс не проиграть в ближайшее время эту чудовищную войну. Войну на вымирание. На полное вымирание России… – Но ведь есть профессионалы с прекрасной подготовкой! – удивился я. – Какой прок от полного дилетанта? Неизвестный мне человек, явно не похожий на функционеров Спорткомитета, слегка замялся. Потом сказал, что две элитные группы бойцов уже бесследно исчезли при выполнении задания особой важности. Поэтому принято решение, руководствуясь опытом Великой Отечественной войны, собрать группу, костяком которой будут спортсмены экстра-класса. Но, разумеется, там и несколько лучших профессионалов будет. К моему ужасу, для Анны в этой группе тоже нашлось место. И самое невыносимое, что ничего с этим поделать было нельзя.* * *
Ночью нас забросили в тайгу неподалеку от границы. С экспериментального вертолета-«невидимки». Хорошо хоть, что мы вертолеты еще сами делаем, а не закупаем на Западе, как самолеты и авианосцы! Всю ночь в быстром темпе шли по лесу. За спиной в рюкзаках килограммов по шестьдесят снаряжения. Только у Анны – лишь снайперская винтовка. Иван Серебряков – штангист-полутяж – нёс на себе еще и ее рюкзак. Под утро вышли в заданную точку – примерно в километре от секретного центра управления китайскими войсками. По данным разведки, гарнизон там небольшой. Китайцы думали, что этот центр обнаружить нельзя: там использовалась их новейшая технология – «радиотуман». По крупицам разведка собрала информацию об этом центре. Подобраться вплотную к нему нельзя, там датчики движения всех возможных типов. Сигнал тревоги – и выстрел из гамма-лазера, от которого человек за секунду превращается в присыпанную прахом кучку костей…* * *
В начале лета мы с Анной решили взять один денек отдыха. Свободный от тренировок, от дел, от всего. Поехали с ней на машине за город. Валялись на траве. Смотрели на синее небо над нами… Только мы. Вдвоем… – На Олимпиаду я поеду как зрительница, – сказала Анна. – Буду болеть за тебя. – Не понял, – удивился я. – Тебя не включили в команду? Они там охренели, что ли, в Спорткомитете? Трехкратную чемпионку мира… – Нет, я сама отказалась. Сказала, что эту Олимпиаду я пропускаю, – она чуть лукаво улыбнулась, или это просто солнце так слепило глаза. Затем продолжила едва слышно: – По уважительной причине… – Что с тобой? Что-то со здоровьем? Почему ты мне ничего не говорила? – Не волнуйся, со здоровьем всё в порядке. И очень даже всё хорошо. Сама недавно узнала… У нас будет ребенок…* * *
Вся наша группа собралась в лощине, надежно скрытой в зарослях кустарника. Сразу повалились на землю от усталости. Уж если я ног не чувствовал, то как же Анна смогла выдержать этот марш-бросок? Только на своем характере. Недаром в сборной России все ее называли «железной леди». Командир достал из рюкзака запечатанный конверт. Вскрыл. Несколько раз прочел листок бумаги, который был внутри. Нахмурился… Не думаю, что он был не в курсе намеченного плана. – Излагаю боевую задачу. Наша цель – взять штурмом Центр управления войсками противника и полностью его уничтожить. Используя рельеф местности, можно подобраться к полуразрушенному кирпичному зданию, расположенному у дороги к этому пункту. Доброволец с рюкзаком, в котором будет пластиковая взрывчатка, должен добежать до ворот Центра управления и там подорвать заряд. Его задача – взорвать ворота и расположенную рядом вышку с гамма-лазером. От угла здания до ворот базы – сто метров. Специалисты утверждают, что время, необходимое для приведения гамма-лазера в полную боевую готовность, – приблизительно десять секунд. – Сто метров – меньше чем за десять секунд? Это же нереально! – непроизвольно вырвалось у кого-то. – Так во всем мире только несколько человек могут… Говоривший человек внезапно осекся… и все посмотрели на меня. А я посмотрел на Анну. Никогда еще не видел побелевшего за секунду лица… но ни тени эмоций… серебряная маска… – А если гамма-лазер все-таки сработает раньше? – спросил кто-то. – При разработке операции такая возможность учитывалась, – продолжил командир. – В этот момент доброволец будет уже у ворот. И если он не сможет сам подорвать заряд… то наш снайпер должен попасть во взрыватель. И все посмотрели на Анну… Впервые я увидел лицо «железной леди», хладнокровной Анны Ковальской, искаженное от ужаса и боли. Небольшая мишень на спине мужа в перекрестье оптического прицела. Палец – нежно на спусковой крючок. Сто из ста. Двести из двухсот. Легкий поклон зрителям… Какая сволочь придумала этот план?!* * *
Солнце слепит глаза. Я кружу Анну на руках. Вижу ее улыбку… Не могу остановиться… Мы падаем в траву. Смотрим на синее небо… Уже втроем. – На Олимпиаде я выиграю золото на сотке, на двухсотке и в эстафете «четыре по сто»… если никто из наших оболтусов палочку не уронит. Иначе придется бежать еще и четыреста… Она смеется. Пытаюсь состроить серьезное лицо, ведь не шучу же – знаю, что это сделаю. – Жадина-говядина! – дразнит меня Анна. – Зачем тебе столько золота? – Чтобы у каждого из нас троих была своя медаль! Хотя нет… Пусть наш ребенок играет в эти бирюльки! – Да, забавные игрушки будут у нашего ребенка! А мысль о том, что ты можешь не выиграть все дистанции, в голову случайно не приходила? – улыбается мне Анна. – С такой группой поддержки на трибунах? Проиграть на ваших глазах? Это невозможно! Лето, солнце, Анна…* * *
– …ровно через десять секунд после этого вперед пойдет первая штурмовая группа, пять человек, – продолжает командир. – Ее задача – нанести максимальный ущерб противнику и расчистить путь для подрывников. Ужасное лето, тоскливое утро… Война…* * *
Анна подходит ко мне. Мы смотрим друг другу в глаза. – Я только быстренько сбегаю и сразу вернусь, – говорю ей. – Да… Легкой беговой дорожки тебе! – какая грустная у нее сейчас улыбка. – Тебе не придется долго там скучать без меня. Пойду прямо за тобой, в первой штурмовой группе. И сердце у меня перестает биться на несколько секунд. – Не может быть! Снайперов не включают в штурмовые группы! – Я очень просила. И мне пошли навстречу. Сказала: а вдруг ты там меня не дождешься и найдешь себе другую? Нет уж, надолго тебя одного не отпущу! Анна в стандартной боевой экипировке. Только снайперская винтовка в руках вместо мини-автомата. Почему у нее стандартное снаряжение, а не защитный штурмовой комплект? Ведь остальные четверо ребят стоят в полной экипировке штурмовой группы! И тут соображаю, что полная экипировка весит тридцать с лишним килограммов. Тяжеловато для хрупкой женщины. Слишком тяжело, а бежать надо быстро. Пусть и всего сто метров по прямой. – Попадешь в яблочко? – Не волнуйся, не промахнусь. Последний взгляд – глаза в глаза. Всего пара секунд – больше мы не выдержим. И каждый из нас занимает свою позицию. Раздеваюсь до трусов, чтобы ничего не сковывало свободы движений. Разуваюсь. Жаль, нет шиповок, а другая обувь – слишком тяжела. Представляю, во что превратятся ноги за эти сто метров – до мяса сотру ступни – и как они потом будут нестерпимо гореть… Хорошо, что никакого «потом» не будет. Командир помогает мне надеть на спину почти невесомый рюкзачок с пластитом. Сзади на нем нарисован небольшой красный кружок. Мишень для Анны. Аккуратно беру кнопку взрывателя. – Ты уверен, что нажмешь на кнопку точно в нужный момент? – спрашивает командир. – Абсолютно. Я бегал эстафету. Точно передать эстафетную палочку – куда сложнее. Подзываю к себе Ивана, нашего штангиста. – Когда прозвучит сигнал, ты должен будешь вытолкнуть меня из-за угла и вперед. Вместо низкого старта. Толкнуть надо в поясницу, если выше – я могу споткнуться. Всё понял? – Не волнуйся. Вылетишь у меня как пробка из бутылки! Подхожу к углу здания. Застываю в стартовой позе. Вес тела на толчковой левой ноге, корпус выдвинут вперед. Теперь нужно выкинуть всё из головы, чтобы уйти точно под стартовый сигнал. И привычная легкая улыбка на губах – ведь меня опять ждет любимая дистанция. Всего сто метров по прямой…
Дмитрий Перовский Малая джеста[2] траекторий
Когда в бою вам выйдет встреча, Определим, кто прав, наверно. Пока присядем в тень под дубом, Обсудим план простой, примерный. Мы испытания устроим. В лесу приятно и отрадно. И даже может так случиться, Что Робин Гуд найдется рядом!В зале совещаний мюнхенского отделения Интерпола набралось много народа. В основном оперативники и аналитики из отдела преступлений в экономической и высокотехнологической сфере. «Белые воротнички», как называли их в том же «обороте оружия», в котором служил Томас Феллер. Интерполиция, конечно, не муниципальная служба, однако конкуренция между отделами и здесь присутствовала. Обычно крупные операции всегда проводились одним отделом с участием представителей остальных, переходящих в непосредственное подчинение к конкурентам, поэтому сейчас Томас старался по составу собравшихся определить характер предстоящих маневров. – Слышал, что из Англии прислали какую-то шишку, – толкнул локтем он сидевшего рядом Рудольфа Хеслера, но коллега лишь вяло пожал плечами. Руди было все равно. Его больше волновал развод с женой и сопутствующие переживания. Томас еще раз окинул взглядом собравшихся в поисках знакомых лиц. Тараторящая без умолка Мария Штерн – белокурая улыбчивая австрийка с бульдожьей следовательской хваткой. Схожий с терминатором Иван Данко[3], прибывший по обмену из России, уверяющий, что он немец, но родом с Украины. Гай Гизборн и Марион Блант, прилетевшие из Британии. Вероятно, эта парочка лучше всех осведомлена о предстоящей операции. – Джентльмены! – раздался зычный голос. Присутствующие обернулись на вошедшего, разговоры стихли. Энергичной походкой к пюпитру с эмблемой в виде земного шара, меча и весов, вышел Шариф Ноттингем, известный у «оружейников» специалист, занимающийся международной деятельностью Ирландской республиканской армии и связанным с ней оборотом оружия. Ноттингема уважали, поскольку его расследования напрямую касались грязных дел многих правительств, но в последнее время, по слухам, он переключился на параллельную тему. Немудрено – ИРА хорошо прижали. – Когда Адам копал землю и Ева пряла, кто был джентльменом? – не удержалась от подколки стервозная Штерн, на дух не переносившая арабов. Ноттингем, внешностью походивший на выходца из Марокко, лишь улыбнулся лозунгу времен войны Уота Тайлера[4]. – Рад слышать, что некоторые знакомы с историей моей родины. Но начнем брифинг, господа! – парировал он и завозился с настройками проектора. Гомон в зале окончательно стих. Ноттингем, пусть и был сыном иммигрантов, родился в Вустере и служил британской короне уже около двадцати лет. Патриот империи, которая утратила колонии, но сохранила влияние на мировую политику. Хотя служба в рядах «интеров» – это, скорее, надгосударственная деятельность: все они защищают свои страны как части общей цивилизации. – Итак, господа, я уполномочен НЦБ руководить операцией по задержанию вот этого человека, – продолжил Ноттингем, выведя на экран фотографию, явно взятую из какого-то старого документа. В зале вновь раздался шепот: на служителей международной Фемиды серыми насмешливыми глазами смотрел мужчина лет двадцати пяти, с прямым носом, заостренным подбородком, открытым широким лбом и тонкими губами. Томас от волнения щелкнул языком – личность, запечатленная на снимке, относилась к разряду знаменитых. – Робин Локсли, известный также под псевдонимом Капюшон[5], – начал вводную Шариф. – Настоящее имя – Роберт Гоут[6], уроженец Йорка. Служил в армии Ее Величества в качестве снайпера. В составе сил коалиции участвовал в военных операциях в Ираке и Афганистане. Специалист высочайшей категории, награжден Королевской медалью храбрости и Королевским Красным крестом первого класса. Ушел в отставку после осколочного ранения, полученного в Герате. Момент его демобилизации совпал с расследованием военной прокуратурой контрабанды наркотиков через натовские транспорты. Прямых улик против него не было, однако денежной компенсации и предложенной должности армейского мастера-инструктора Гоут лишился. Еще не закончив тяжбу с военным ведомством, Гоут по приезде домой узнал об аресте отца – Уильяма Гоута. Того осудили за неуплату налогов. Во время финансового кризиса Гоуты лишились по закладной фермы и семейного бизнеса. Уильям получил небольшой срок, но ему не повезло – умер в тюремной больнице от инсульта. Возможно, что участие Роберта в операциях с наркотиками – это попытка поправить финансовое положение семьи. – Он еще и наркотиками занимается? – спросил Данко. – Мне об этом неизвестно, – ответил Ноттингем и вывел на экран еще пару фотографий. – Это члены бригад ИРА Уилл Скарлетт и Джон Хейзерсейдж[7], клички – Скэтлок и Маленький Джо соответственно. Разработка их действий велась нашим отделом давно, поэтому Гоут и попал в поле зрения Интерпола. Скарлетт на тот момент являлся командиром ячейки Армии, Хейзерсейдж – его заместителем. Роберт Гоут пытался бороться законными методами с решением властей, а боевики, понаблюдав за недовольным ветераном, решили завербовать его в свои ряды – как высококлассного снайпера. В итоге ячейка ИРА распалась, однако возникло бандформирование международного размаха, которое известно, как Шервудская бригада. Надеюсь, что в этом зале нет людей, которые не слышали об их деятельности? Нестройный хор возгласов наполнил зал собраний. – Хорошо, тогда подробности опустим. Все знают, что Бригада действует по всему миру, и до сегодняшнего момента невозможно было предсказать, где бандиты нанесут следующий удар. Их операции планируются с особой тщательностью, а концы с завидной дотошностью подчищаются. Единственное, что мы знаем точно – в политику банда не лезет. Занимается кражами в сфере финансов и оружейном бизнесе. Страдают в основном корпорации, государственные фонды, банковские структуры, но иногда и частные инвесторы. Мы заметили, что все пострадавшие так или иначе связаны с военной промышленностью или финансированием военной деятельности. Отслеживание финансового следа ни к чему не привело. За шесть лет расследований Интерпола полезной информации накопилось крайне мало. Так, в составе ядра группировки замечен буддийский монах Тук Ди Кван – в команде отвечает за разведку и диверсионную деятельность. Родом из Камбоджи. Несмотря на буддийскую личину, мстителен, жесток, алчен. Имеет алкогольную зависимость. Впрочем, в умении выживать ему трудно найти равных. Алан Дейл по кличке Мельник Мач – американец, специалист по компьютерному взлому и отмыванию денег. Фигурировал в досье Интерпола еще в шести расследованиях, но мы уверены, что для Локсли денежный хвост обрубает именно он. Я просил перевести его дело капитану Гаю Гизборну. В общем, завтрашняя операция – своего рода экспромт, построенный на догадках аналитиков и показаниях задержанного десятого числа в Дублине Уилла Скарлетта. Я, пожалуй, предоставлю слово коллеге. Ноттингем кивнул Блант. Та поднялась с места и подошла к пюпитру. Томас Феллер довольно хмыкнул: чутье его не подвело – фроляйн знала больше всех. Марион, казалось, была смущена всеобщим вниманием. Долго перекладывала бумажки из папки, откашлялась и неуверенно начала: – Меня зовут Марион Блант, я работаю в Лондонском отделе технологических преступлений и… в молодости лично знала Роберта Гоута. – Марион, не волнуйтесь, – с улыбкой подбодрил ее Ноттингем, – служебную проверку вы прошли. – Спасибо, – щеки Марион запылали румянцем. – Мы с мистером Гоутом вместе занимались спортивной стрельбой, еще до того момента, пока он не пошел на армейскую службу. Что можно о нем сказать? Он спортсмен и джентльмен. Это отражается на его поведении, а также прослеживается в планировании налетов: без жертв, жестокости и при соблюдении паритета с нами. До тех пор, пока органы правопорядка в его поимке используют законные методы, он будет придерживаться определенных рамок. Фактически Локсли ведет с нами шахматную игру. Обученный действовать в автономных боевых условиях, он тщательно планирует свои акции, поэтому ждать ошибки не стоит – необходимо действовать на опережение. – Ну прямо благородный бандит! – вновь вставила язвительный комментарий Штерн. – До определенной степени, – кивнула Марион. – Но это во многом зависит от нас. Локсли опасен до тех пор, пока играет с нами в догонялки. Ни одна экстремистская организация в мире не может похвастаться сотрудничеством с ним. А это, если судить по уровню подготовки Шервудской бригады, уже немало. Роберт Гоут всегда был азартным человеком, поэтому его интересуют состязания и призы. Вполне возможно, что армейская служба воспринималась им как род состязаний с врагом, где призом является поражение труднодоступной цели. Локсли написал несколько статей в военно-спортивные и оружейные журналы, а также выпустил объемистый труд «Баллистика», выдержку из которого я сейчас приведу в качестве иллюстрации. «Многие уверены, что в спорте главным является человек, но давайте взглянем на факты. Цель, кроме контактных видов, поражается снарядом. Он, и только он приковывает основное внимание как зрителей, так и участников. Выбор спортивных состязаний – это выбор вида снаряда. Мы выбираем пулю. Всё остальное – канал ствола, мощность заряда, тип спускового механизма, воздушная среда и даже сам стрелок – не более чем переменные в уравнении по прочерчиванию баллистической траектории. Средства к достижению цели. Умение собрать переменные воедино и определяет успешность победы». Ноттингем кашлянул, показывая, что пора заканчивать с вводной частью. Марион оторвалась от листков и уступила место патрону. – Спасибо, Блант. Итак, господа, что еще хочется добавить перед началом планирования операции. В самом начале деятельности Шервудская бригада провела хищение перспективной маскировочной разработки в одном из подразделений BAE Systems[8]. Украденная нанотехнология позволяет изменять внешность человека с помощью инъекций специального состава и последующего компьютерного моделирования… Так что, друзья мои, при опознании нам теперь следует полагаться лишь на физиологические параметры преступников, отпечатки пальцев и анализ ДНК, – он повел рукой в сторону фотографий на дисплее. – Эти люди могут выглядеть как угодно. Данные допроса Скэтлока дают нам козырь – мы знаем, где будет проходить следующая операция Робина Локсли, поэтому можем спланировать захват. Завтра в Нюрнберге произойдет открытие «Интер Ворлд Армори» – крупнейшей выставки стрелкового оружия и снаряжения. Локсли будет там. Цель его, к сожалению, неизвестна, но место и время – это уже успех!«Робин Гуд и Гай Гизборн»(пер. Г. Блонского)
* * *
Марион прижималась лбом к запотевшему зеркалу и слушала шелест воды, льющейся из душа. Женщина просто не хотела выходить из кабинки – в комнате ее ждал Шариф. Она в последний раз всё взвесила, проговаривая про себя предстоящий разговор. Что сказать? Что между ними всё кончено? Что ей уже тридцать два и нужно заводить семью, рожать детей? Что она должна оставить карьеру процедурала, заняться чем-то стоящим? Что хочет обычного женского счастья, а он, пусть и замечательный, но вовсе не судьбой предназначенный мужчина?.. Можно просто сказать: «Давай расстанемся». Или нет?.. Марион закрыла воду, накинула халат и вышла в гостиничный номер. Неизбежное не оттянуть до бесконечности. Ноттингем расположился на кровати и с увлечением читал распечатанную «Баллистику». Марион стояла в проеме, кутаясь в халат, и смотрела на Шарифа. Тот настолько погрузился в технические выкладки и стрелковые наставления от неуловимого бандита, что не замечал ничего вокруг. Марион еще немного подождала, затем хлопнула дверью и просто сказала: – Я ухожу. Шариф поднял карие глаза и глянул на нее с изумлением: – Куда? Марион очень хотелось крикнуть ему прямо в лицо: «От тебя! Ну, схвати, удержи!» – но губы дернулись, а слова задержались. Шариф продолжал непонимающе смотреть. – Пойду в бар, не хочу курить в номере. – Угу, – Шариф вновь уткнулся в книгу. Несколько лет назад, когда он только приступил к расследованию дел бандитской группировки, написанная Гоутом книга показалась Ноттингему скучной и слишком специализированной. Он не придал ей особого значения. Однако неудачи в поимке преступников преследовали постоянно, информации о банде было крайне мало, и Шариф стал всё чаще и чаще брать в руки распечатку, пока однажды не поймал себя на мысли, что может цитировать книгу большими отрывками. Следователь вживался в образ мыслей преступника, пытался оперировать теми же категориями, а подтолкнуло его предисловие, в котором говорилось следующее:«Вам, вероятно, могут показаться скучными безликие номерные марки, модели, характеристики. Вам, вероятно, сложно понять, как можно заучивать баллистические таблицы, подбирать мощность заряда, тип ложа и ствола, полировать пулю ради краткого момента поражения цели. Но действительность математична. Она складывается из мелочей: из микрон, бар, процентов влажности, ритма ударов сердца и сосредоточенности. Стрелок – собиратель мелочей».Робин – собиратель мелочей, выстраивающий из них траектории поведения. На мелочах и следовало ловить криминального гения. Можно сменить сколько угодно масок, можно долго заметать следы, но изменить личность невозможно – то, что ее составляет, собирается из мелочей и в мелочах проявляется. Помнится, Ноттингем рассмеялся, когда понял, что Капюшон в своей книге фактически дает инструкцию для собственной поимки. До того момента Шариф бывал в тире сорок минут в неделю, отстреливал несколько обойм, выполняя полицейский регламент. Для победы над Локсли необходимо было превратиться в профессионального стрелка – идти по хлебным крошкам, оставленным Гоутом в книге и статьях. Шариф попробовал для начала сменить напряжение пружины подачи патрона в магазине своего старенького L9A1 и с удивлением обнаружил, что характер серии выстрелов еле уловимо изменился. Не рискуя далее увязнуть в моддинге, Ноттингем обратился к оружейникам с просьбой дать отстрелять все модели пистолетов, доступные в хранилище, чтобы прочувствовать разницу. Начав патриотично с девятимиллиметрового «Веблей Скотта» образца 1922 года, который поставлялся Англией для южноафриканской полиции, он перешел к другим аналогам модели Браунинга, а затем ознакомился со всеми современными служебными пистолетами. Аргентинский Bersa Thunder, австрийский Glock, бельгийский FNP-9, германский Walther PP, швейцарский SIG-Sauer, а так же их восточные конкуренты – Arsenal P-M02 и «Форт-15». Стреляющие механизмы неожиданно превратились в переводчиков «Баллистики» со статистически-утомительного на образно-познавательный язык. Перед следователем начинал раскрываться человек, который стоял за написанными строками: его чаяния, стремления, надежды… Между Ноттингемом и Локсли, казалось, было мало общего. Один – крупный мужчина аравийской внешности, возраст которого близился к полувековой отметке, другой – потомственный брит среднего телосложения, стоящий на пороге зрелости. Один – полицейский, другой – преступник. Однако Шариф всё больше симпатизировал Капюшону и находил у себя общие с ним черты. Оба – английские патриоты, оба признавали дисциплину и устав, честь и справедливость. Оба являлись охотниками на двуногую дичь, оба влюбились в одну женщину, которая… «Кстати, где она?» – неожиданно спохватился Ноттингем, но тут же вспомнил, что Марион спустилась в бар.
* * *
Вполне возможно, что местное управление выбрало четырехзвездочный отель «Максимилиан» для размещения сотрудников лишь по одной причине – из-за близости ко Дворцу Правосудия. Выставка располагалась в районе Гросройта, а стрельбище IWA-чемпионата – в парке Мариенберг, так что интерполовцам наутро придется пилить по пробкам через центр на другой конец города. Несмотря на отличный сервис и уютные номера, Марион не очень нравилась общественная зона гостиницы. Постройка середины 80-х годов не отличалась изыском или особым вкусом. Блеклые пастельные тона, скучное сочетание персиковых и светло-зеленых оттенков… Хотя в лобби были уютные кожаные кресла и подавали отличный кофе. Персонал тактично не заметил, что Марион в халате и тапочках. Курить здесь не разрешалось, пришлось идти в бар. Сочетание обитой металлом стойки, вездесущего цвета беж и акварельно-салатовых диванов вызывало презрительную ухмылку – всё как-то нейтрально, без эмоций. То ли дело родные пабы! В четверть одиннадцатого бар оказался неожиданно малолюден. Занят был только один столик, и оттуда неслась английская речь. Приглядевшись, Марион узнала в мужчине капитана Гизборна. Его спутница была ей незнакома. Русая блондинка, крупная и мускулистая, с маленькой грудью и длинным веснушчатым носом, громко смеялась и развязно жестикулировала. Ее кисти до запястий обтягивали перчатки, совершенно неуместные. Капитан заметил сослуживицу, махнул рукой, приглашая за столик. – Кофе с молоком и без сахара, пожалуйста, – попросила Марион подошедшую официантку в белоснежной рубашке. – Предстоит бессонная ночь? – озорно поинтересовался Гизборн. – Ну, не пиво же с сардельками заказывать! – фыркнула Марион, положив на стол изящную зажигалку и пачку «Житана». Незнакомка вновь громко рассмеялась. – Ха, девочке палец в рот не клади! Но серьезно: будучи в Баварии не отведать местного пива с братвурст – это кощунство! Я лично сразу по прибытии отметилась. Придется добавить лишний час на тренажерах… У соседки по столику был странный акцент. – Гай, – вздохнула Марион, – где твои манеры? – Ох, дамы, прошу прощения! Это Марион, моя коллега. – Джоан Литтл из Австралии, – протянула руку блондинка. Заметив, что Марион покосилась на перчатку, засмущалась. – Я, понимаете ли, стрелок… Берегу пальцы. Мы, как воры-карманники, натираем подушечки до блеска… Для чувствительности. – Стрелок? – удивилась Марион. – Участвуете в стрелковом чемпионате? В какой категории? – Во всех, – улыбнулась австралийка. – И успешно? – вновь изумилась англичанка. – Я просто сплю с оружием и практикуюсь в буше – охочусь на кенгуру с вертолета, – рассмеялась Джоан. – Нет, действительно – все так изумляются, даже женщины! А как же солидарность? – Ну, обычно у женщин не хватает времени для практики во всех видах, – пожала плечами Марион, закуривая сигарету. – Я сама в молодости стояла на стенде, но это, наверное, у нас, англичан, национальное… Сейчас, правда, больше «прилипла» к пистолетам. – О, ты тоже участник? – изумленно воскликнула Джоан. – Нет, я здесь по работе. Консультант. – Обидно! Действительно обидно. Я единственная заявленная фемина. Мне одиноко среди мужланов! – Джоан, вам не говорили, что оружие – это мужская забава? – Эм, но что мне делать, если отец оставил мне в наследство стрельбище и охотничий клуб? Марион от сокращения своего имени вздрогнула – так ее называл лишь один человек, за которым ныне велась охота. Австралийка, впрочем, продолжала щебетать как ни в чем не бывало. Ее веселость и развязность стали передаваться Марион, и через несколько минут, когда принесли заказанный кофе, морщины на лбу англичанки разгладились и улыбка не сходила с лица. Джоан была душой компаний, умела во всем видеть смешное и зарядить собеседников положительными эмоциями. Марион отвлеклась от грустных мыслей: болтала, смеялась, пила кофе, наполняла пепельницу окурками, что заставляло официантку в балетках наматывать километраж. Гай Гизборн больше молчал, наблюдая за женщинами, да иногда вместе с ними смеялся над удачными шутками. В бар вошел Ноттингем. Гизборн пробурчал извинения и подошел к начальнику. Ему показалось, что спутницы даже не заметили его ухода. – Сэр, обратите внимание на собеседницу Марион, – сказал он, усевшись вместе с патроном на барных табуретах. Тот, заказав малую порцию мэрцена, усмехнулся: – Трудно не обратить… – Если вы верите в совпадения, то начну их перечислять. Во-первых, она стрелок. Профессиональный. Будет участвовать в чемпионате. Во-вторых, ее зовут Джоан Литтл… Шариф в совпадения не верил, но пивом подавился и закашлялся. – В-третьих, не снимает перчаток. В-четвертых, я ее угощал, она заказала сок, но соломинку из стакана вытащила. Всё крутила в руках, крутила… Затем, как бы невзначай, стала играть с зажигалкой и подпалила кончик, что держала до этого во рту. В-пятых, сами посмотрите на ее фигуру… – Гай, осталось только пригласить ее в номер и заглянуть под юбку. – Она в джинсах… Сэр, это приказ? – Расслабься, капитан. Если это Капюшон, то после такой выходки я за твою жизнь и пенса не дам. Запрос сделал? – Да, но раньше утра мы ничего не получим. – Значит – следить. Как я понимаю, до окончания стрелковых состязаний Малютка Джоан никуда не денется. Как думаешь, Робин нацелился на призовую винтовку или на Марион? – Как по мне, так на обе цели. – За Марион я сам пригляжу…* * *
Открытие выставки получилось стандартным – собралось много «шишек» из мира политики и оружейного бизнеса. Одни были напыщенны и медлительны, другие – напротив, деятельны и весьма подвижны. Фигуры сотрудников различных служб оказывались заметными на этом фоне, но кто из них кто, разобрать было сложно. Шариф оставался спокоен: здесь нечего ловить. Передав координацию по выставке местному представителю Томасу Феллеру и заставив того вертеться как уж на сковородке с грозными причитаниями «вердаммт» и «майн готт», англичанин принялся неторопливо осматривать экспозицию. Он ждал сообщений от Гизборна, которого отправил на стрелковое поле следить за австралийкой. Ответ на запрос о ней пришел: действительно, в дебрях Маунт-Айза, штат Квинсленд, Австралия, существовала некая Джоан Литтл, которой принадлежал охотничий клуб «Вомбат» в окрестностях Голубых Гор, но это еще ни о чем не говорило. Робин наверняка предусмотрел проверку, поэтому детально проработал легенду, включая внешность. Момент истины настанет не здесь, не среди экспонатов, рекламных инсталляций и дежурных улыбок. Шариф терпеливо ждал, взяв под руку Марион и переходя с ней от стенда к стенду. Всю выставку осмотреть было невозможно, тем более за пару часов. Однако Шариф заметил тенденцию в развитии пневматического оружия: помимо страйкбольных игрушек, которые копировали формой огнестрельные образцы, многие фирмы представили в этом году спортивные и охотничьи модели. «Вполне возможно, что вскоре дойдет и до применения “воздуха” полицейскими», – подумал он, разглядывая стенд GAMO[9]. Впрочем, интерполовцу пришелся по душе 44-миллиметровый калибр двуствольного французского травматика. Его каучуковая 28-граммовая пуля на близкой дистанции обладала останавливающим действием в двести джоулей – самое то при пешем преследовании. Марион же надолго задержалась в итальянском секторе. Ее пленила самозарядная Beretta UGB25 – ружье для охоты истендовой стрельбы, с кучей инноваций, направленных на гашение отдачи, и дизайнерским лейблом Giugiaro. «Гламур приходит и сюда», – с грустной обреченностью подумалось Ноттингему, когда он читал технические описания, напоминавшие меню дорогого ресторана, восхваляющее искусство шеф-повара. Несмотря на презрительное ворчание, Winchester Super X3 его впечатлил. Из подствольного магазина тот выпускал двенадцать патронов за полторы секунды; охота с таким «пулеметом» переставала быть развлечением, переводя модель в разряд экстравагантных. Даже всегда серьезные, классические немцы Mauser и Blaser поддались залихватской моде – выставили «слонобои» с чудовищными калибрами для охоты – 416 Rem.Mag. и 500 Jeffery. Между тем официальная «тусовка», «отработав» открытие выставки, отправилась на открытие стрелкового чемпионата. Шариф, Марион и пара других сотрудников последовали за длинным кортежем. Несмотря на то, что ехать предстояло всего ничего, буквально пару автобусных остановок, поездка затянулась чуть ли не на час. За это время Ноттингем получил отчет о передвижениях австралийки – та добралась до стрельбища «Эс-Баном» – городской электричкой. Агенты прошерстили ее номер в отеле на предмет образцов ДНК, обнаружили несколько волосков, отправили на сравнительный анализ. Результаты придется ожидать… «Ох, вот что нужно развивать – экспресс-анализ!» – вздохнул про себя следователь, услышав про сроки. Стрелковый чемпионат IWA был уникальным. Во-первых, призами победителям служило оружие, которое собиралось специально для этого случая в единственном экземпляре. Во-вторых, правила чемпионата сводились к формуле: «Максимальная точность – за минимальное время». Первенство было не командным, а индивидуальным – каждый участник состязаний мог выступить в нескольких дисциплинах, все очки суммировались. Баллы начислялись в виде суммы очков за время выстрела и за точность попадания. Дисциплины же разнились настолько, что казалось, будто устроители пытаются охватить всё, что не вошло в олимпийскую программу. На самом деле этот чемпионат преследовал, скорее, рекламные цели, поскольку выбор оружия для участников был свободным, ограничения накладывались только на список серийных марок боеприпасов. Поскольку универсальных стрелков в мире было не так уж и много, призовое оружие доставалось победителю в каждой из дисциплин, а крупный денежный приз, служивший аналогом олимпийской золотой медали, присуждался по итогам общего зачета. За вторые места призов не полагалось – награждались только сильнейшие. На день открытия было запланировано два состязания: стрельба на дальние дистанции из крупнокалиберных винтовок и скоростная стрельба из пистолета. Именно дальняя дистанция должна была привлечь Робина, тем более что призом для него стала бы винтовка CheyTac эксклюзивной модификации B.L. Swagge, номинального калибра десять миллиметров – мечта «дальнобойщика», – с фетишевой оптикой Schmidt&Bender. Робин должен был клюнуть, поскольку это было совершенно в стиле Робина. Локсли наверняка знал, что его будут ждать. Выиграть снайперский приз под носом у ищеек, тем более на глазах у Марион – то еще искушение! Совпадение же места проведения чемпионата – Мариенберг – с именем возлюбленной, сделало бы его победу поистине символичной… Когда машины подъехали к парку, Ноттингем с улыбкой озвучил свои мысли: – Это место названо твоим именем, Марион, – значит, и состязание схоже с рыцарским турниром. Посвящение даме сердца. – Гора Мариен… – задумчиво сказала девушка, глядя через стекло на нарядные палатки и деревья за ними. – Странные только правила у рыцарей… Лучше бы рыло друг другу начистили, ей-богу… – Марьина Роща, – хохотнул Иван Данко, но под непонимающими взглядами Ноттингема и Марион сразу замялся. – Это район Москвы такой, знаете ли… – Так, ладно! – начал командовать Ноттингем. – Группа «один» выдвигается к трибунам. Группе «два» занять позиции возле раздевалок участников. Группа «три» – периметр оцепления. Канал связи – шестой…* * *
Если бы Ноттингем мог, то надел бы стрелковые наушники, чтобы не отвлекаться. Сейчас ему нужна была сосредоточенность – он пытался мысленно оказаться на позициях, рядом с участниками состязания. Через цейсовскую оптику бинокля снайперы были видны прекрасно, и Шариф отслеживал их мимику, жесты, манеру держать оружие и прочие мелочи. Поручив координацию Гизборну, Ноттингем отключил рацию, а вместе с ней и восприятие второстепенных вещей. Всё его внимание было сосредоточено на поле, где имела значение каждая мелочь. В памяти всплывали знакомые наизусть фразы из «Баллистики». «Когда стрелок готовится к выстрелу, то сосредоточивается на цели, приводит к общему знаменателю тип патрона, состояние оружия, движение воздуха и собственное тело. В это время открывается истинная сущность человека, поскольку у него нет времени на посторонние вещи. У всех разный опыт, поэтому именно во время подготовки к выстрелу проявляется уникальный почерк». Джоан Литтл вышла на рубеж с винтовкой RPA Rangemaster калибра 338 под патрон Magnum. Ноттингем был хорошо знаком с этим оружием, поскольку оно стояло на вооружении британского полицейского спецназа, правда, в иной модификации. Выбор модели тоже кое о чем говорил, и Шариф подозревал, что этот выбор сделан лично для него. Со следующего момента он не выпускал Джоан из виду, лишь изредка посматривая на остальных участников. Австралийка сосредоточилась, эмоции исчезли с ее лица. Сейчас в ней трудно было узнать шумную и разбитную посетительницу бара. Осмотрев сектор стрельбы и небо, она медленно опустилась в позиционном гнезде на колено, а затем легла, зарядила винтовку и, устроив ее на подставке, заявила о первичной готовности. Через некоторое время, когда подтверждение было получено от всех соревнующихся, загорелся первый световой сигнал. Проревела сирена, начался звуковой отсчет десятисекундной готовности. «Перед выстрелом очень важно найти равновесие. Как правило, многие стрелки начинают ворочаться, сверяя внутреннее ощущение удобства с выбранной позицией. Однако, если вы хоть раз бывали под обстрелом, то поймете, что зачастую для этого просто нет времени. Армейские снайперы применяют технику попеременного расслабления и напряжения. Расслабились, упали на любую поверхность, напряглись, зафиксировав позицию тела – и для того, чтобы предотвратить дрожание в конечностях, начинаете медленно расслабляться, как будто бы стравливая воздух из шарика, пока не почувствуете точку равновесия». Ноттингем прилип к окулярам, буквально слившись в ощущениях с Джоан. Он, казалось, вместе с ней расслабился, напрягся, зафиксировал тело в немного неестественной позе, затем начал медленно «сдуваться», найдя в оптике линию прицеливания. Небольшое движение плеч – и ствол плавно перемещается по сектору. В прицел видны ветровые маячки, служащие также отметками дистанции. Большой палец правой руки снимает винтовку с предохранителя, указательный плавно ложится на спусковую скобу. А теперь пора выровнять дыхание и поймать биение сердца. Тук-тук, тук-тук… Стрелять нужно в перерыве между ударами. Приклад плотнее прижимается к плечу… Зеленый свет! На отметке четыреста метров из короткой травы поднимается ростовая мишень с концентрическими кругами оценочной разметки, в центре которой трехдюймовым черным пятном маячит «десятка». Финская цельноточеная пуля фирмы Lapua[10], весом 150 гран, на срезе 34-хдюймового ствола достигнет скорости 914 метров в секунду, но будет тормозиться о воздух с каждым метром пройденного расстояния. На подобной дистанции для мощности применяемого патрона вертикальные поправки делать ни к чему, а при ветре в полтора метра в секунду горизонтальное смещение не достигнет и угловой минуты. Раздумывать в подобной ситуации особо не о чем, поэтому выстрелы всех участников звучат практически одновременно. Изображение в оптике туманится, отдача толкает в плечо. Шариф и Джоан чувствуют, что попадание рвет черный кружок. Большой палец уходит вверх, подцепляет рычаг продольного затвора и, оттянув его, заставляет дымящуюся гильзу со звоном вылететь вбок. В ноздри впивается знакомый кислый запах сгоревшего пороха. На возвратном движении из магазина выщелкивается новый патрон и по завершении толчка плотно ложится в боевую камору. Глаз смаргивает, чтобы заметить новую мишень, вставшую из травы, на сей раз на отметке пятьсот метров. Пока движение плеч доводит ствол ружья до линии прицеливания, глаза следят за поведением ветра. Добавленные сто метров заставляют делать поправку в одну угловую минуту, разница температур между слоями воздуха еще не так важна. Выстрел. «Десятка». Отстреленная гильза летит к остывающей товарке, звякнув, касается ее бока и замирает. Пальцы поправляют резкость на прицеле Leupold Mark IV: следующая дистанция – шесть сотен. Встает мишень… Уже на дистанции семьсот метров дружный хор выстрелов разбивается, становится хаотичным, и мишени ложатся не разом, а вразнобой – сказывается отставание участников во времени прицеливания. На отметке восемьсот метров многие не попадают в черный кружок, но пока это не проигрыш, поскольку каждая сотня метров дает умножение очков. На отметке девятьсот метров неожиданно поднимается ветер и случается первый промах – один участник выбывает из состязания. На отметке тысяча метров промахов уже два. Время прицеливания увеличивается, поскольку требуется баллистический расчет, а корректировщика огня у соревнующихся нет. Джоан пока лидирует, выполняя стрельбу как хорошо отлаженный автомат – по всей видимости, у нее большой опыт работы именно с такими патронами и она наизусть знает баллистические таблицы, остается только сделать поправки на ветер и температуру. Если скорость ветра у ствола винтовки два метра в секунду, то в верхней точке траектории она будет достигать шести-восьми метров в секунду, а в этой части кривой пуля проводит шестьдесят процентов времени полета. Главное – не ошибиться в направлении. При стрельбе из калибра 338 на отметке полторы тысячи метров Джоан делает угловые поправки в четыре метра, а вертикальные в девять. Сейчас уже задача не поразить «десятку», а просто попасть в мишень. «Это напоминает запуск космического корабля на Марс», – проносится мысль в голове Шарифа. Кто не попадает, тот проигрывает… Промах происходит на отметке тысяча девятьсот – пуля задевает край мишени, но та не падает. Джоан лежит недвижимой еще пару секунд, затем, опершись на одно колено, медленно встает. Раздаются аплодисменты зрителей – австралийка осталась одна на огневом рубеже. Ее лицо неподвижно, глаза, хоть и цепко осматривают окружение, лишены осмысленности – победительница еще не вернулась из мира траекторий и расчетов. К ней подскакивает судья, что-то спрашивает. Джоан кивает, и ее губы наконец озаряет робкая улыбка. Подходят участники, жмут руку, кто-то хлопает по плечу, комментатор через громкоговорители объявляет результаты… – Это он… – хрипло бормочет Ноттингем, отнимая от лица бинокль. – Что? – спрашивает Гизборн. Ноттингем прочищает горло: – Это он, говорю. Капюшон. Теперь я практически уверен. Австралийка не смогла бы весной в Европе отстрелять в подобном темпе серию на изменяемую дистанцию – нужна практика. А Джоан Литтл не приезжала в Германию уже лет пять, судя по отчету. За один пристрелочный день не достигнуть подобной результативности. Нужно, конечно, перепроверить. Сделай повторный запрос. – Будем брать? – Не сейчас. Во-первых, нужно дождаться результатов анализа ДНК. Во-вторых, не мог же Локсли явиться сюда без прикрытия. Шервудская бригада где-то рядом. Пусть третья группа начинает прочесывать периметр, а вторая отойдет от раздевалок – чтобы не спугнуть. Локсли никуда не денется. Через десять минут получит свой призовой «Суэггер»[11], а через час начнутся пистолетные состязания, в которых он тоже заявлен. Глаз с него не спускать! – Ясно, сэр! Будет сделано в лучшем виде! – А где, кстати, Марион? – Сказала, что ей скучно, и ушла за сигаретами. Я послал с ней Данко. – Хорошо. Результаты сравнительного анализа ДНК пришли примерно через сорок минут, когда соревнования по скоростной стрельбе были в самом разгаре. Совпадение характерных маркеров – девяносто девять процентов. Шариф усмехнулся: пора захлопывать мышеловку. С пистолетом Джоан… то есть Робин был не столь хорош, поэтому выбыл из состязаний во втором туре. Ноттингема обуял азарт – наступал самый ответственный момент. Неожиданно в кармане зазвонил телефон. Высветился номер Марион. – Слушаю, – немного раздраженно сказал руководитель операции, наблюдая за Локсли, в маскировочном обличии направлявшимся к раздевалкам. Гизборн отдал группе «два» приказ о готовности. – Это хорошо, что слушаешь, – раздался в трубке насмешливый мужской голос. – Узнал? – Гоут? – опешил Ноттингем. Бредущая по дорожке австралийка по телефону не разговаривала. – Он самый. Думаю, что захват спортсменки – не тот результат, которого ты ждешь. – Где ты? – Шариф закрутил головой по сторонам. – В Нюрнберге, но не на стрельбище. Камеры – очень удобная штука, инспектор. Гизборн вопрошающе смотрел на патрона – группа захвата была готова. Австралийка уже подошла к оперативникам вплотную. «Технический вопрос: что стоит для Бригады подделать голос?» – спросил сам себя Ноттингем и подтверждающее кивнул. Три быстрые фигуры, одетые в форму обслуживающего персонала, подскочили к девушке и моментально скрутили. – Напрасно! – рассмеялся голос в трубке. – Кстати, ты не подумал, откуда у меня номер нашей общей знакомой? Она у меня в гостях… Я тебе дам сорок восемь часов. Можешь поискать меня, можешь допросить австралийку, проверить ее подноготную… А через сорок восемь часов я пришлю тебе Марион – по кускам. Если только не отпустишь Скэтлока. Тогда наша дама вернется к тебе невредимой, даю слово. – Ты не сделаешь этого! – Я? Нет, конечно. Это сделает монах Тук – она сейчас с ним. У нашего камбоджийского знакомого извращенное чувство юмора, а в друзьях как раз числится захваченный вами ирландец. Даже я остерегаюсь вставать на пути у дружбы. – Это нечестно! – совсем по-детски возмутился Ноттингем. – Подожди, дай секунду подумать. Мы в шахматы играем или в поддавки? Размен фигур, а, сэр? Решение за вами. – Как я могу… – Нет, связи и переговоров не будет. Отпустишь Уилла Скарлетта – я узнаю. Можешь наблюдение на него повесить, нечего ныть. А я слово сдержу: мне и самому Марион больше нравится живой и здоровой. Ладно, спокойной ночи желать не буду. И телефон можешь не отслеживать…* * *
Nokia Oro издал короткое бульканье и погрузился на дно кружки с пивом. – Это, между прочим, был мой любимый телефон, – тихо сказала Марион. – Подарок от него? Я ревную, – усмехнулся Робин. Марион затянулась сигаретой и выпустила струйку дыма к потолку. Фургон тряхнуло, и утонувший телефон звякнул о стенки кружки. За окном проносились идущие по соседним полосам автобана легковушки. – Ладно, Эм, не дуйся. Куплю тебе новый, еще лучше… – Он не пойдет на сделку – раскусит твой блеф. – Откуда ты знаешь, может, и не блеф? – Робби, неужели ты превратился в подонка? Как с той дрянью, что под кожу вкалываешь: хлоп – и новая личина? – А чего ему не пойти на сделку? Я не террорист, просто бандит. Скэтлок наверняка сдаст меня… – Гос-с-споди, как вы мне все надоели, кто бы только знал! – Марион закрыла глаза и откинулась на сидении. Столбик сигаретного пепла упал на ворс коврового покрытия. – Скажи мне, только честно, зачем тебе это? Ну, хорошо: играл в войну, но понял однажды, что все солдатики – живые. Пришел домой – а дома нет. Но вместо того, чтобы налаживать свою жизнь, зачем вновь упиваться играми? Робин молчал, улыбка исчезла с его лица. Марион продолжала: – Зачем тебе всё это? Ладно, я понимаю Ноттингема – он по карьерной лестнице карабкается. Борется за правое дело, большим человеком стал, это греет его эго. Но ты, Робби, какого черта? Умный, красивый, талантливый… И специально мажешься грязью, как будто не можешь отвыкнуть от маскировки. Вернись с войны! Гоут еще немного помолчал, глядя в зеленые глаза напротив, затем все-таки ответил: – Так ведь война никуда не делась. Линии фронта нет. Воюют все – со всеми. За прибыль. Кстати, хочу спросить. Почему ты была не с умным, красивым и талантливым, а с карьеристом и потенциально большим человеком? Марион грустно улыбнулась, губы задрожали: – А что мне было делать? Ты оставил на мое попечение больного отца, сам пошел исполнять патриотический долг… А у меня в результате долгов только прибавилось. Может, надо было найти лепрекона и выбить у него на допросе признание, где он спрятал золото? А сейчас я устала от ваших игр! Идите все к чёрту! Робин погладил Марион по щеке, вытер скатившуюся слезу. – Ну, хочешь, я вколю себе «айч-пи» и превращусь в лепрекона? Марион хлюпнула носом и покачала головой: – Нет, прошлой австралийки с меня достаточно! Будет по ночам сниться. Они оба рассмеялись. Марион заметила, что сигарета дотлела почти до пальцев, подняла к лицу связанные в запястьях руки: – Развяжешь? Робин вздохнул, достал нож и разрезал пластиковые путы. Марион наклонилась к столику, затушила в пепельнице окурок, а затем отвесила Локсли звонкую пощечину. – Это тебе за то, что бросил меня одну! Вторая пощечина. – Это тебе – за «пропал без вести»! – Ладно… – Это тебе за то, что шесть лет ни строчки, ни звоночка, только оперативные сводки! – Эй! – Это – за то, что заставил смотреть, как ты в натурального оборотня превратился! Робин перехватил ее руку. – Всё, выпустила пар? – Я только начала! – прошипела Марион и впилась в губы Локсли крепким поцелуем. А когда он наконец закончился и оба отдышались, раздался еще один звонкий шлепок: – А это – за то, что не поцеловал меня первым! Я ведь леди…* * *
В городе Киль у причала моторных яхт готовился к отплытию двадцатиметровый круизер голландской постройки класса «Континенталь». На его черном лаковом борту золотилось странное название – Sons of Anarchy[12], а на мачте трепетал австралийский флаг. Нанятый рабочий переносил на борт припасы, а матрос, вольготно сидевший на палубе и перетиравший челюстями жевательную резинку, лениво наблюдал за процессом. Если рабочий пытался с ним заговорить, матрос неизменно отвечал: – Не говорю по-немецки. В кают-компании находились три человека. Один из троицы, внушительного вида здоровяк в капитанской фуражке, производил пробу доставленной провизии, вскрывая консервные банки австрийским штык-ножом времен Первой мировой войны. – М-м-м, а персики ничего! – пробормотал он. – Не поплохеет, капитан? – поинтересовался с ухмылкой второй мужчина. – М-м-м… – решительно мотнув головой, ответил капитан и спросил, протягивая ложку: – Хошь, Робин? Я не жадный… Или кликнуть Мельнику, чтобы тушенки принес? В этот раз покачал головой Робин: – Скажи-ка, нежадный, сколько ты на моей победе денег выиграл? – Так, есть малёк… А чё, я в тебе не сомневался! Джо ведь темной лошадкой была, на нее ставки были двенадцать к одному – грех не воспользоваться. Но, командир, всё как положено: десять процентов с навара – твои. – Это сколько же? – Ну, сотни три будет… – Чего? – Тысяч… – Чего? – Фунтов… Локсли присвистнул: – Это ты, морда, три миллиона стерлингов поднял? – А чё, нам с Джо в самый раз! – Джо и Джо, и оба Литтл… Ты бы жену как-нибудь по-другому называл, а то я вас путаю. Она же Джоан! – Ну, я и говорю – Джо. – Послушайте, Джо и Джо, вот эта самодеятельность уже Скэтлоку аукнулась. Мельник ломанул базу тотализатора чемпионата. Вы что, не могли дождаться, пока мы богачей обнулим? Как, кстати, Уилл? Джоан приподняла голову с дивана: – Они сейчас с Туком следы заметают. Зная узкоглазого проходимца, могу поспорить, что заметание проходит по кабакам и по шлюхам… – Нам тоже пора в путь. Ноттингем землю носом рыть будет, – вздохнул Робин. – А и пускай! Впервой, что ли? – легкомысленно махнул рукой капитан, рыгнул, отставил пустую банку в сторону, с тоской посмотрел на галеты. – Не, Джо, – Джоан кинула в мужа диванную подушку, – так нельзя! Давай, вы же с Робином как братья… Мне эти твои недомолвки уже в кишках сидят. Давай, говори что думаешь. А то мне в постели талдычишь одно, спать мешаешь, а Робину – другое. Ты скажи, скажи! А то я скажу. Стыдно будет! – Ну-ка, ну-ка! – Робин заинтересованно поднял бровь. Маленький Джо насупился, почесал небритый подбородок. – Роб, ты знаешь: я в речах не мастак. Брякну чего – потом извиняйся, а это еще хуже… Ничего плохого я к тебе не имею, ты же знаешь… Но! Шеей мы своей рискуем? Вот в этот раз пришлось русским притворяться, что на Шварценеггера похож… Ну, ладно – я. А знаешь, как я за Джо перетрухнул? И в первый раз, когда вас через оцепление менял, и во второй, когда ее «интеры» скрутили… А что если мы с Джо сами для себя пожить хотим? Не, мы всегда тебе поможем, в этом не сомневайся! Только нас же, как собак бешеных, по всему миру гоняют, а мы всё убегаем, убегаем… Удача – девка непостоянная: сегодня она у тебя с ладони ест, а завтра – сам понимаешь… И ради чего всё это? Ради лучшего мира? Да сколько бы мы пуп ни рвали, всё едино – деревянный он, неподъемный. Уж ты и родственникам Тука помогал, половину Камбоджи рисом обеспечил; в Африку лекарства гнал, и в Центральную Америку, и в Среднюю Азию… И всё равно СПИД свирепствует, да и других болячек немерено. Ты вот этот… как его?.. оружейный паритет блюдешь. И это хорошо – только без толку. Хоть я и дурак, но понимаю: нельзя деньги разделить так, чтобы всем было в кайф. Деньги созданы богатыми, и это не просто бумага, это здесь – в мозгах обретается. Мозги надо менять, мозги! Попы, вон, прости господи, когда это поняли! Они все с именем Его на устах, а если Он вновь объявится – поди, опять на крест отправят… Потому как, если Он – идея, то ею можно вертеть как хочешь, а вот самим Богом командовать не получится. И потом, как бы ты ни старался, не выйдет у тебя без крови-то! И поумнее нас люди были – не получается… Я тебя знаю долго, много дерьма вместе одной ложкой вычерпали. И сколько смертей на тебе, знаю. Это в книжечку армейскую сорок два человека записано, а на самом-то деле их за сотню! Их кровь к тебе вопиет. Ты же просто совесть свою хочешь успокоить! А я не говорю, что против, – сам не ангел. Мы все, которые за тобой пошли, не ангелы. Ну, разве что Джо… Но для нас важно каким-то нужным делом заниматься, знать, что мы не зря рискуем, а ради какого-то высшего смысла. Только мир не переделать, и всё равно большая часть людей – бараны. Посмотри, кому мы помогаем! Мы действуем – а они стоят с протянутой рукой и ждут подаяния. Мы, значит, хотим им лучшей доли – а они как жили, так и живут дальше. Привыкли, чёрт побери! Их бьют, убивают, эксплуатируют, смешивают с чем угодно – а они только жалобно смотрят. И мы – убийцы, воры и грешники – должны, как слоны, подпирать лень этих «праведников»? Видишь ли, всё имеет конец: и удача наша, и любая дорога. Нас же за это в каталажку и отправят, а то и просто закопают по-тихому или в нейтральных водах на корм рыбам пустят… А потом легенды сложат! Может, даже фильм снимут… И мы тоже превратимся в идею, поскольку идеей управлять можно, а нами – фиг! Вот я и подумал – а чего мы бегаем по проложенным лабиринтам? Ну много ли нам надо? Мы ведь можем построить свою жизнь так, как хотим. Анархия, говоришь? Пусть анархия, я – за! Прикупим островок и будем жить по своему разумению. Мир не переделать, а собственную судьбу – можно. Да и глупо это: средства в руках, руки сильные, а мы с чужими баранами нянчимся… Я вот за Джо перетрухнул, а всё почему? Да люблю я ее, понимаешь? Как мне жить, если я ее потеряю? Озверею, и меня уже больше никакими высшими смыслами будет не отпоить. Сгорю сам, но и других за собой потащу. И как тогда получается, Роб? Выходит, ты еще больше зла расплодишь, чем было? Да и сам ты… Я же знаю – любишь. Она, хоть и «ледью» себя назвала, и фингал тебе под глазом поставила, но без нее ты озвереешь. А она уйдет, поверь мне. Уйдет. Так, может быть, и тебе пора путь изменить? О себе подумать? Маленький Джо внезапно замолчал и отвернулся к иллюминатору. Джоан вздохнула. Робин, ошарашенный этой тирадой, после небольшой паузы сказал: – Знаешь, Джо, ты зря всё держал в себе. Да, ты прав, мы давно знакомы. И всё это время я не перестаю тебе удивляться… Чего дураком-то прикидываешься постоянно? Значит, говоришь, пора завязывать? Момент настал? Хейзерсейдж пожал плечами: – Ты не думай, что я шкура… – Я не думаю. Всё нормально. Кстати, ребята, я вам не рассказывал, что мой предок был графом Хантингтонским[13]?* * *
Шариф чиркнул зажигалкой, прикурил и выпустил дым через нос. Закашлялся. Любимые сигареты Марион были крепкими, но запах их дыма напоминал о ней. Понаблюдал немного за клубами, поднимающимися к светильнику, затем вновь взял в руки глянцевый журнал. На развороте – фотография: нарядные мужчина и женщина, явно из английской знати, стоят на лугу, улыбаются фотографу, на сгибе локтей у них переломленные ружья. Подпись гласила: «Роберт и Марион Хантингтон на открытии чемпионата по стендовой стрельбе в Мансфилде[14]». В руках у Марион была понравившаяся ей два года назад на IWA «Беретта». – Надо было купить тебе ее, – пробормотал Ноттингем. – А ты молодец, Роберт, молодец… В мужчине на фотографии совершенно нельзя было узнать легендарного предводителя Шервудской бригады. Впрочем, Шариф знал, что Роберт отлично мог маскироваться и придумывать себе правдоподобные легенды для прикрытия. Согласно официальной версии, Робин Локсли умер в одном из монастырей Тибета с перерезанными венами[15]. Но Шариф в это никогда не верил, тем более сейчас – глядя на счастливое лицо Марион. Что ж, Бригада распалась – хоть какое достижение. Впрочем, Скэтлока с Туком так и не взяли, они до сих пор в розыске. При попытке их задержания в тайваньском публичном доме погиб капитан Гай Гизборн – от «дружественного» огня. После этого происшествия Ноттингем ушел в отставку. Мельник всегда был призраком – растворился, залег на дно. Его дело передали отделу экономических преступлений. А Джон Хейзерсейдж и Джоан Литтл считались пропавшими без вести. Патрульным катером в сомалийских водах была найдена их яхта Sons of Anarchy. Пулевые отверстия, следы крови, но никаких тел не обнаружено. В одной из кают на стене висела призовая винтовка памятного чемпионата CheyTac – B.L. Swagger. Сейчас яхта и винтовка пребывали в хранилище улик. – Я знаю, Робин, ты оставил ее мне… Это мой приз, хоть и утешительный… Свой ты взял. Теперь моя очередь. Последние слова отдавали двусмысленностью, поскольку Ноттингем собирался заняться тем, чем занимался последние годы Локсли – кражей. Он просто обязан был достать свой приз. Это дело принципа. Шариф настолько проникся «Баллистикой», что стал четко представлять, как достигнуть любой цели, выстроив математическую модель развития событий – как траекторию полета пули. Честолюбие не давало спать: Ноттингему жизненно необходима была победа. «Скоро, совсем скоро Робин Локсли восстанет из пепла!» – злорадно подумал бывший полицейский. Он затушил сигарету, глотнул сока из стакана и вернулся к работе. На верстаке лежал еще не законченный муляж призовой винтовки и потрепанный томик «Баллистики». Книга была открыта на последней странице, и в падающем луче настольной лампы можно было прочесть:«Если вы считаете, что баллистика – это “пушки, пушки, пушки”, то самое время закрыть книгу и посмотреть старый вестерн. Если же вы мечтаете на десять метров плюнуть вишневой косточкой и попасть в мусорное ведро, то попробуйте перечитать всё заново – вы найдете рецепты. Оружие придумано изначально для убийства, но, став хорошим стрелком, вы будете мечтать лишь об одном – показать свое умение, самостоятельно выбрав цель. Такова человеческая природа – превращать любой предмет в элемент состязания, из оружия – в орудие. Искренне ваш,Роберт Гоут – стрелок.
Удачного выбора!»
Владимир Венгловский Допинг для остроухих
Я бегу, топчу, скользя По гаревой дорожке, – Мне есть нельзя, мне пить нельзя, Мне спать нельзя – ни крошки.Вы думаете, что на спортивных аренах борются друг с другом спортсмены? Я вас разочарую – вы наблюдаете за соревнованиями врачей. Я гляжу на вот этих потных бегунов с выпученными глазами и вижу не спортсменов. Нет. По гаревой дорожке бегут подопытные кролики для экспериментов спортивной фармакологии. Если еще до нашей эры атлеты глотали грибочки Amanita muscaria, называемые в простонародье красными мухоморами, и заедали гашишем, то сейчас всё гораздо сложнее. Времена кодеина и стрихнина начала двадцатого века тоже давно миновали. Сейчас бегут самоубийцы, так нафаршированные стероидами и анаболиками, гормонами роста и еще чёрт знает какой гадостью, что после завершения спортивной карьеры им впору оформлять инвалидность. «Нарушай правила или проиграй!» Как вам такой лозунг? Читай: глотай горстями таблетки, назначаемые врачом и тренером, по двадцать четыре недели в году, если не хочешь распрощаться с большим спортом. Ненавижу! И зрителей тоже ненавижу! Болеют за меня, как будто не знают, что эпоха спортивных достижений закончилась полвека назад. Всё! Приехали! Спортсмены – живые люди. Откуда у них такие нечеловеческие способности? Мы же не инопланетяне какие, в конце концов. Но жить-то всем хочется. И хорошо жить, кстати. Так, что там дальше по рецепту? «Добавить до варева прыгучесть зверя водяного. Взять его лапу перепончатую…» Значит, лягушачья лапка. Тоже мне, зверь! По биологии – двойка. Хорошо, что с рецептом рисунок шел, а то бы никогда не догадался. Я с брезгливостью выудил пинцетом из пакетика зеленую лапу несчастного земноводного и бросил в кастрюльку с кипящим снадобьем. Только, пожалуйста, не спрашивайте меня, как я лапу этого «зверя» добыл. А гормоны роста? Отменили их уже. Официально. Говорят, что из человеческих трупов добывают. Ужас какой! Тренер мне их подсовывал, гад. Я тогда решил было уйти из спорта. Но тренер очень доступно мне всё по полочкам разложил: «А делать-то ты вне стадиона что будешь? Ты же, Олежка, полный ноль в жизни – только бегать умеешь. Да и то так себе… А ну – марш на дорожку!» М-да… Обидно, но не поспоришь. «Полынь-трава дает вкус горький и яд из человека выводит…» Ну кто так пишет? Полынь, значит… Есть такое дело. Марина помогла собрать. Только долго расспрашивала: зачем да зачем. Эх… Опять тогда поссорились… Я перемешал получающийся «бульон». А знаете, что такое гемотрансфузия для спортсменов? Процедура, когда высасывают едва ли не пол-литра твоей крови, начиняют анаболиками и хранят в холодильнике до соревнований. А затем – хлоп! – и всю эту гадость обратно в вены. Встряска та еще. Про побочные эффекты я лучше помолчу. Другое дело – вот эти самые народные средства. Они-то поболее засекречены, чем вся фармакология вместе взятая. «Открывает затаенные возможности…» Псих я все-таки, елки-палки! Самоубийца. А что делать? Как я уже говорил, жить-то хочется. А не будешь использовать допинг – не выдержишь конкуренции. Отсканированный рецепт мне Игорь дал. Особо не распространялся – где, откуда, зачем, – но была надежда, что нос или рога у меня после снадобья не вырастут. А вот на сегодняшней тренировке результат покажу достойный. Думается мне, что Игорь давно это адское варево применял. Но со мной делиться не спешил: в спорте человек человеку – тот еще волк. Зато теперь, после того как травма поставила на карьере Игоря крест, вспомнил о старой дружбе. Да, мы друзья детства. Эх, как мы когда-то дружили!.. Вместе в один класс ходили. Кажется, одновременно в Светку из пятого «а» влюбились. Было дело. Да и дрались тоже вместе. Помнится, волна пошла после фильма о короле Артуре – все мальчишки с деревянными мечами гоняли, турниры устраивали. Мы даже крепость из снега выстроили, на которую потом кодла из соседнего дома напала. Все разбежались, а мы с Игорем остались, как говорится, спиной к спине. И что думаете – пробились! С царапинами, ссадинами, но проложили себе дорогу деревянными мечами. Еще родители отмеченных синяками мальчишек жаловались, нас хулиганами называли… Славные были времена! Но потом жизнь развела нас по разным дорогам. А вот в большом спорте вновь встретились. Так, загустело… Буду пить. Наверное. Снадобье пахло болотной жижей. Половину стакана я остудил в металлической кружке и выпил. Адская смесь ухнула вниз по пищеводу огненным водопадом. Не могу сказать, что ощущения были приятными. Зато нос и рога действительно не выросли. Выросли уши. Елки-палки! Я смотрел на себя в зеркало, стоящее на старом холодильнике, и не узнавал. Кожа стала бледной. Лицо несколько вытянулось и заострилось. А волосы! Вместо аккуратной короткой стрижки – пышные волны до самых плеч. И из этой копны высовывались длинные острые уши. Всё, галлюцинации! Сто процентов. Вот тебе и безвредное снадобье! Народное средство, чёрт бы его побрал вместе с Игорем! Как-то отрешенно я снова бросил взгляд в зеркало и решил это самое зеркало развернуть. Нечего ерунду показывать! Но что же со мной произошло? Из комнаты заквакал вызов «Скайпа». Я подбежал к компьютеру. Звонила Марина. Не ответишь – потом хуже будет. Проверено не раз. Молча щелкнул мышкой и приготовился к худшему. – Олег! Почему так долго не отвечал? – взорвались колонки гневными выкриками. – Что, неужели напился?! Марина с подозрением ко мне присматривалась. Почему-то она никак не могла привыкнуть, что ее любимый (надеюсь!) мужчина не употребляет даже по праздникам. Наверное, до сих пор считала, что втайне, закрывшись и задернув шторы, я напиваюсь до поросячьего визга. – Или ты там не один? – поинтересовалась Марина, пытаясь заглянуть мне за спину. – Мариночка, ну что ты! Один я, один. Не пил. К тренировке сегодняшней готовлюсь. Одно хорошо, ведет себя Маринка так, как будто мы и не ссорились. Мириться не надо. Первой-то она никогда не идет на примирение. Считает, что всегда права. – Ладно-ладно, уговорил… Морщины на ее лбу разгладились, но до конца подозрение из глаз не исчезло. – Марина, – осторожно спросил я, – ты… это… ничего на моем лице не замечаешь? Марина присмотрелась. – Ой! – вскрикнула она. – Вот это прыщ! – Где? – На подбородке! Говорила же: не ешь сладкого, тебе вредно! А ты – как всегда. Да, и бледный ты сегодня какой-то… – Хорошо. Мариночка, ты извини, но у меня трафик заканчивается – надо за Интернет заплатить. Всё, целую! И я отключил связь, оборвав Маринкин гневный протест. Так-так! Значит, ни мои волосы, ни уши Маринка не заметила. Неужели точно у меня крыша поехала? Я развернул зеркало. М-да, ну и видок… Лучше не смотреть. Я достал мобильник и набрал номер Игоря. «Абонент вне зоны досягаемости». Ну, ничего другого в этот день я и не ожидал. Через полчаса, после безуспешных попыток спрятать уши под кепку, я взвалил на плечо спортивную сумку и поспешил на тренировку. Григорий опозданий не прощал.В. Высоцкий. «Марафон»
* * *
Стадион находился недалеко от моего дома, поэтому я шел пешком. Как я добрался – не передать. Потея от страха, я ловил взгляды прохожих; мне казалось, что от меня начнут шарахаться или показывать пальцами. Но ничего этого не было. Никто на длинные торчащие уши внимания не обращал. Выходит, что мою ненормальность видел только я. Вбежал в раздевалку я на четыре минуты раньше времени. – Вот так-так! – раздался знакомый голос. – Кажется, ты нашел себя в этой жизни? Григорий подошел так тихо, что я не услышал его шагов. Готов поклясться, что секунду назад в раздевалке никого не было. Я обернулся… Вот это да! Моего тренера не узнать! Григорий, конечно, и раньше не отличался изысканной красотой, но сейчас выглядел настоящим… гм… не красавцем. На лысом черепе топорщились шишковидные наросты, кожа стала совсем серой и какой-то сморщенной, изо рта торчал длинный зуб. Второй зуб желтоватым обрубком едва виднелся над губой. – Мэ-э-э… – сказал я. – Чего мекаешь? Троллей никогда не видел? – Нэ-э-э… – Значит, посмотри. Да поскорее – тренировку пора начинать. Эльфы от спорта не освобождаются. – К-как это – тролль? – наконец спросил я. – Вот так, молча. Так же, как ты – эльф. – Кто? Я?! – Угу. Не самый чистокровный, конечно, но эльфийские гены в тебе есть. Я сел на лавку. – А почему? – через минуту поинтересовался я. – Потому, – ответил тренер. – Мы столько веков жили среди людей, что постепенно начали смешиваться с этими эволюционировавшими выскочками. Польстились, понимаешь, на плоды цивилизации. Тут в оттопыренном кармане тренерского спортивного костюма громко заиграл мобильник, пропевший знакомую мелодию: – Мы добряки, мы тролли, веселим людей. У нас в запасе множество смешных идей. Как хорошо, что все мы здесь сейчас живем! Давайте нашу песню хором пропоем… – Айн момент, жена звонит, – сказал Григорий, прервавший песню «Короля и шута» на возгласе «хей-хо!». Сверкнув золотым перстнем на толстом пальце, тренер достал телефон и засюсюкал в трубку. Через минуту он закончил разговор, затем прищуренным взглядом вновь оценил размер моих ушей. – Ага, – сказал он. – Так на чем мы остановились? Помню-помню… Значит, если, допустим, твой прапрапрадед был эльфом и взял в жены людскую девушку, то их наследники, хотя и выглядят как люди, в любой момент могут услышать зов крови своих предков и измениться. Стать, в общем-то, такими, как ты сейчас. Час от часу не легче! Получается, что я эльф недоделанный? И кровь у меня неправильная? Вариант, что всё это галлюцинация, выглядел гораздо предпочтительнее. – Добро пожаловать в скрытый от людских глаз мир, новенький! – торжественно закончил тролль Григорий. – Твою м…! – сказал я. – Ничего-ничего, первый шок скоро пройдет. Теперь ты обладаешь зрением, недоступным людям, которые видят только то, что им привычно. А вокруг столько всего замечательного! Те же тролли, например, – улыбнулся тренер, и от этой сверкающей клыком улыбки я пришел в себя. – Так я – эльф? – Эльф, – кивнул Григорий. Как у него это получилось при полном отсутствии шеи – непонятно. – А ты – тролль? – Тролль. Красивый и благородный. Из знатного клана. – Супер! – подытожил я и подумал, что Игорю всё припомню: и красивых троллей, и нечистокровных эльфов, и всю остальную навеянную зельем галлюциногенную чушь. – И много нас таких? – Много. Скоро сам увидишь. В пузырьковом пространстве. – Где?! – икнул я. – В пузырьковом пространстве, – терпеливо повторил тролль. – Это остатки треснувших миров, которые только мы, древние народы, посещать можем, а людям туда ход закрыт. Не видят они их! Нет, ну это замечательно, что именно сегодня ты понял свою истинную сущность! Я-то давно догадывался – уж больно ты прыткий для человека. Понимаешь, завтра… Ладно. Пробеги «пятерочку» сначала. А ну, встать! Я подскочил. Узнаю любимого тренера. – Бегом марш! Пока я бежал, Григорий посматривал на секундомер и довольно ухмылялся. Когда финишная черта была пересечена, он сунул свою лапу мне под нос: – На, смотри! Я посмотрел. Мама родная! Это ж почти мировой рекорд! Вот тебе и скрытые резервы! Класс! – Этак мне обеспечена победа на… – Забудь! – перебил Григорий. – Забудь про людские бега. Тебе теперь один путь – на Большое Соревнование. Как тебе повезло! Всего один раз в году, и как раз завтра. А ты – эльф, и еще хорошо тренированный. То, что мне надо! – Тише, тише! Что за Соревнование такое? – осадил я тролля. – Лучшие тренеры готовят спортсменов на главное Соревнование года! Ты для меня просто сказочная находка. Завтра побежишь. – Сколько? Ой, как много всего навалилось! Я от смены видовой принадлежности еще отойти не мог, а уже куда-то бежать заставляют. – Сколько бежать? – повторил вопрос я. – И кто соперники? Что за Соревнование, расскажи толком. А приз? Хотя ясно, что всё должно быть как обычно. Раз тренер сказал. Он же не предложит мне, например, в хоккей сыграть. Опять, значит, беги, Олег, по гаревой дорожке – делай единственное, что умеешь! – Три километра. Примерно. Да ты не боись! Не зря я тебя, еще как человека, тренировал. Тело-то – оно всё помнит. Так что победа и приз будут за нами. А соперники… А что соперники? Какая тебе разница, кого завтра приведут? Мы лучше тебя хорошенько подготовим… Хе-хе… К призу. А сейчас – дуй домой без вопросов и отдыхай! Я вечером к тебе заявлюсь, нас одно дело ожидает. И тренер хитро, заговорщицки подмигнул, отчего его веки сомкнулись с явственно слышимым «бемц!». Словно автомат, я повернулся и направился домой. Интересно, эльфы могут напиться до поросячьего визга? Попробовать стоило. Может, тогда человеком проснусь, а не этим… ушастым… со специфическим зрением. – Кар-р! – подтвердила мои мысли сидящая на фонарном столбе черная ворона, смотрящая вниз хитрым желтым взглядом. «Тьфу! – подумал я. – Точно напьюсь. Воплощу Маринкины опасения». «Нельзя! – сказал внутренний голос. – Завтра ведь хочешь не хочешь, а бежать придется. Ты же в первую очередь спортсмен, а уже во вторую – эльф». Поэтому я пришел домой и завалился спать, раздавив червячка сомнения.* * *
Разбудил меня звонок в дверь. Я поднялся. За окном смеркалось. Мимоходом заглянул в зеркало, и меня передернуло – ослиные уши никуда не делись. Не в самом лучшем настроении я поплелся к двери. Открыл. На пороге никого не было. Я уже хотел захлопнуть дверь с пожеланиями соседским мальчишкам всего наилучшего, как от темной стены отделилась большая обезьяноподобная фигура тренера. – Салют, Григорий, – без эмоций поприветствовал я его. Тролль оглянулся по сторонам, что у него получилось только потоптавшись на месте – бум-бум-бум налево, бум-бум-бум направо, – и втолкнул меня в квартиру. – Дверь закрой! – прошептал тренер. Я закрыл. – А что случилось? – Ничего особенного, просто подготовим тебя к завтрашнему Соревнованию. Григорий протопал в кухню и опустил на стол хозяйственную сумку. – Что это? – поинтересовался я. Тренер подошел к окну изадернул занавески. – Ты как собираешься Большое Соревнование выиграть? – спросил он. – Ну… Как обычно, – сказал я. – Вот-вот, и я про то же. Держи! И тролль, запустив руку в сумку, выудил из ее глубин пригоршню склянок, коробочек и пакетиков. – Не забывай, – сказал он, – что ты в своем новом состоянии легко обгонишь людей, но завтра будут бежать такие же, как и ты, из древнего народа. Так что… – Допинг?! – ужаснулся я. – Естественно. Антидопинговый контроль я уже подкупил, – Григорий тяжело вздохнул, шевеля губами, – видимо, подсчитывая сумму убытков. – Но ничего, завтра ты своей победой всё нам компенсируешь. Итак… Я уставился на разложенное на столе добро. – Раз! Кровь дракона! – торжественно заявил тренер, покачивая в толстых пальцах склянку с булькающей красной жидкостью. – Выпьешь перед сном. Сила утром появится неимоверная. Склянка звякнула о противоположный край стола. Тролль достал пробирку с беловатой густой смесью. – Два! – Что это? – с подозрением спросил я. – Молоки демона, конечно же. – Сам такую гадость пей! – возмутился я. Тролль заперхал. Засмеялся, значит. – Нет. Этим натрешься завтра с утра – для гибкости. Ты запоминай, запоминай! «Дзынь!» – продукт жизнедеятельности демона добавился к крови дракона в порядке очередности. – Три! Измельченное с корнем мандрагоры перо Феникса. Примешь перед ужином. После этого главное – ничего не читать и вообще стараться не дышать на бумагу. – Почему? – удивился я. – Пожар не входит в наши планы, – пояснил Григорий. – Четыре… Снадобья всё добавлялись и добавлялись, а настроение мое всё падало и падало. Наконец тренер достал последний пакетик с чем-то, пытавшимся убежать, и ушел предвкушать нашу завтрашнюю победу, оставив меня в полном одиночестве. А меня такое зло взяло! Ну почему, почему нигде нельзя обойтись без допинга?! Что за жизнь у нас, эльфов, такая? Сейчас я вам покажу допинги! Хоть раз дайте честно пробежать! «Вот вам кровь дракона!» – выплеснул я бурлящее содержимое склянки в унитаз. «Вот вам молоки дурацкого демона!» – туда же отправилось несостоявшееся натирание. После бегающего допинга из унитаза пошел дым, в котором появилось усатое и бородатое лицо с большими выпученными глазищами. – Приказывай, о повелитель! – сказало лицо. Я закрыл крышку унитаза и вышел на балкон. «Вот вам порошок Феникса вместе с мандрагорой!» Содержимое пакета унеслось вниз, откуда послышалось рассерженное карканье. Ворона, хлопая крыльями, приблизилась к балкону. Вы когда-нибудь видели белых ворон? Я – нет. Но эта ворона была не чисто белой – в розовую полосочку. И смотрела она на меня весьма подозрительно. Я быстро вернулся в комнату, захлопнул дверь и лег спать с чувством выполненного долга. Снились мне длинноногие маленькие феи в едва заметном одеянии и с повязками Красного Креста на руках. Они носились между зелеными деревьями и со смехом уворачивались от тролля Григория. Мой тренер, пыхтя, бегал вслед за ними с сачком для бабочек и везде ронял банки со снадобьями. Я прятался под разлапистой елью. Над моей головой за происходящим невозмутимо, с видом всепонимающего Фрейда, наблюдала ворона нетрадиционной окраски. – Повер-р-рил! Повер-р-рил! – прокаркала она и сверкнула желтым глазом.* * *
Утром меня разбудил будильник, возле которого я обнаружил записку: «Не забудь натереться. P.S. И не вздумай опоздать!» Я с опаской поплелся в туалет, но под крышкой уже никто не прятался. Потом умылся. Посмотрел в зеркало, уже без особой надежды. Галлюцинация, разумеется, не пропала. Ну что ж, товарищ эльф, устроим бум на Больших Соревнованиях? Знай ушастых! Перед выходом я зашел на балкон и насыпал крошек хлеба полосатой вороне. На стадионе почти никого не было. Лишь у противоположного края толпилась группа людей. Когда я приблизился, то понял, что с определением «люди» несколько поторопился. Не-е-ет, это кто угодно, но только не представители хомо сапиенс! И эльфы среди них. Пялятся на меня. Родственнички, елки-палки! Увидев Григория, я поспешил к нему, как утопающий к спасательному кругу. – А вот и мой беглец! – пророкотал тролль. «Бегун», – хотел поправить я, но мощные лапы тролля опустились на плечи, и он поволок меня куда-то сквозь разношерстную толпу, провожавшую нас выпученными и круглыми, большими и маленькими, порою даже на стебельках, но очень любопытными глазами. Через мгновение я оказался около невысокого толстого существа в синих спортивных трусах. Зеленого такого, в пупырышках. С большим ртом от уха до уха. Рядом с существом стояла табличка с надписью: «Антидопинговый контроль». Знаю, знаю, что ничего не принимал, но всё равно душа в пятки ушла. За столько лет не привык к этой процедуре. Автоматически начал закатывать рукав, подготавливаясь к острой холодной игле. До сих пор уколов боюсь, как мальчишка. Но обошлось без этого. Вообще, очень странно всё прошло. Пупырчатый зеленушка посмотрел на меня с одной стороны, с другой, обошел вокруг и – хлоп, хлоп! – подморгнул по очереди обоими глазами. И галочку в журнал поставил. «Бемц», – последовал его примеру мой тренер. Подморгнул то есть. «Ну и ладно», – подумал я. Пошли мы дальше. А дальше началось форменное непонятно что. Как там Григорий говорил? Пузырьковые пространства, недоступные людскому взору? Вход в этот самый «пузырь» напоминал едва заметную трещину в воздухе. Мы с Григорием в нее протиснулись… И… Яркий солнечный свет слился со звуком фанфар. Стадион позади нас затянуло белой дымкой. Мы очутились между гудящих, шумящих, улюлюкающих и размахивающих флагами трибун. Под трибунами стояли красочно разодетые («Как попугаи», – подумал я) герольды и дудели в трубы. Широкая прямая беговая дорожка вела к подозрительно близкому горизонту и расплывалась в жарком солнечном мареве. Григорий подтолкнул меня к группе спортсменов, стоявших в начале трассы, и убежал. – Не подведи! – шепнул он напоследок. – Я на тебя кучу денег поставил. Желаю удачи! Она тебе пригодится. Что-то мне не понравился тон последней фразы. Очень не понравился. Чтобы не думать, я принялся разглядывать своих соперников. Всего на дорожке толпилось человек двадцать бегунов (или все же беглецов?). Наверное, надо познакомиться, оценить, кто чего стоит. – Привет, Олег! – подскочил ко мне невысокий широкоплечий, почти квадратный спортсмен. – Д-дядя В-веня? – удивился я, с трудом узнав под густой бородой достопримечательность моего двора, имевшую привычку шумно разговаривать с уборщицами часов этак в шесть утра, когда самое время сладко поспать. Голос у дяди Вени был соответствующий, как вон те трубы у герольдов. А сам дядя Веня работал дежурным на бойлерной, так что мы знали, к кому обращаться в случае отсутствия горячей воды. – Он самый! – прогундосил Вениамин Батькович. (Никто, может быть, даже и никогда, не знал отчества дяди Вени.) – Гном я. Горный. Как оказалось. – А я – эльф, – сказал я. – Вижу-вижу! – ухмыльнулся дядя Веня. – Уши отрастил славные, словно заяц. Ну что, побегаем? – Э-э-э… Побегаем… Но ты же в жизни бегать не умел, дядя Веня! – проговорил я, с сомнением разглядывая его короткие толстые ноги. – Тут главное – не скорость, – победно затрубил гном дядя Веня. – Тут главное – тактика! Тактикой я вас всех возьму, понимаешь? – Понимаю, – ответил я, хотя ничего не понял. – Дядя Веня хочет сказать, что при правильном построении оптимального маршрута с использованием экстремальных задач на логистику можно добиться значительных результатов, – сообщил тихо подошедший зеленокожий патлатый очкарик. – О! Это наш студент! Умный, зараза! – прокомментировал гном. Зеленокожий не обиделся. Он снял очки, дохнул на них, вытер не очень чистым платком и водрузил обратно на худой длинный нос. Затем протянул мне руку: – Станислав. Гоблин. – Олег. Эльф. Очень приятно, – сказал я. – Тоже бежишь? – Все бегут, – ответил Стас, пожав худыми плечами. – Слушай, студент, – я положил ему руку на плечо и мягко отвел в сторону. – Объясни-ка ты мне, что здесь к чему! К моему неудовольствию, дядя Веня поплелся следом за нами, прислушиваясь своими гномскими ушами. – А чё здесь объяснять-то? – удивился он. – Вот, все беглецы уже собрались, щас последнего приведут и айда – рванем к финишу через препятствия! – Постойте-постойте! – опешил я. – Какие еще препятствия? – К сожалению, разные, – вздохнул гоблин Стас. – Никто толком не знает, что организаторы придумали на сей раз. – Но я простой стайер! Я не бегу с препятствиями! – А придется, – хищно улыбнулся дядя Веня. – Я… Я выхожу из соревнований! – Не получится, – снова вздохнул Стас. – Беглецы, вышедшие на трассу, назад возвращаются только после Соревнования. И кивнул на ряд закованных в броню товарищей, стоявших невдалеке от герольдов. Как бы их лучше описать? А! Бандформирование. Все обвешаны разнообразными цепями, мечами, пиками и держат длинные луки. И неприятно в нашу сторону лыбятся. Похоже, вляпался я сильно, правда, еще не совсем понял во что. – Только вперед! – протрубил гном, поднял вверх здоровенный волосатый кулак и добавил не по теме: – Но пасаран! – И-и-и… что, застрелят при попытке к бегству? – спросил я у гоблина, не обращая внимания на полиглота. – Ага, – сказал Стас. – Как белку, прямо в глаз, и шкуру не испортят. Ну, ты же тоже эльф. Сам знаешь, как вы метко стреляете. Эльфы, значит… Ненавижу эльфов! Особенно метко стреляющих. Охотнички, так их и растак! – Давай-давай, ты поподробнее про Соревнование, не отвлекайся! Гоблин поправил очки, томно вздохнул и начал рассказывать. Оказалось, Большие Соревнования только для виду спортом называются. Как по мне – настоящая кровавая мясорубка. Беглецы (я начал постепенно привыкать к этому слову) бегут через препятствия, многие из которых обладают травматическим действием. А то и вовсе наподобие тех ловушек, что вьетнамцы во время своей войны на американцев ставили. То есть фатальных. Я по телевизору видел этот ужас. До сих пор в холодном поту просыпаюсь, когда снятся. Зрелище похлеще гладиаторских боев. Особо невезучие спортсмены вообще рискуют ласты склеить во время бега. Хотя БФГ – Быстрая Фейная Гуманность, организация местная медицинская, – спешит к пострадавшим на помощь и чаще всего спасает, но из спорта беглецы выбывают надолго. Хочу обратно в человека! Григорий – гад последний. Вон он в толпе ухмыляется, рукой машет. Ненавижу троллей! Я – расист! Слышите, расист! – Тише-тише! – обхватил меня ручищами гном. – Ну зачем так убиваться-то? Все мы здесь рискуем ради приза. Погибает-то на гонках процентов десять, не больше… У меня всё поплыло перед глазами, и я опустился на песок. – Не переживай, – сказал Стас. – Гномы неправильно считают. У них каждый процент больше, чем процент у гоблинов. Я нашел в себе силы поднять руку и помахать Григорию. Я ж из принципа, из упрямства выживу, чтоб тебя, паразит, удушить собственными руками! – Так что там насчет приза? За что хоть сражаемся? – поинтересовался я. – Как за что? – прогундосил дядя Веня. – За Принцессу, – томно вздохнул студент. – Ну, кто за Принцессу, а кому ее замок нужен, – сказал Вениамин. – С сокровищницей. – Слушайте! – не выдержал я. – Соревнования же каждый год проходят, правильно? У вас каждый год по Принцессе родится, что ли? – Нет, она одна, – произнес Стас. – Достается Победителю. – Переходящий приз, что ли? – удивился я. – Сам ты переходящий приз! Она – Принцесса. Ну вот, приехали! Зачем мне Принцесса? Маринка меня убьет. Если выживу, конечно, – я покосился на эльфов-боевиков. – Да, и в конце трассы еще предыдущего Победителя надо кокнуть, – сообщил дядя Веня, разминая пальцы. – Желательно не совсем, конечно. Так, сделать из него клиента для БФГ. «Вообще весело!» – подумал я. – Сейчас зэка приведут, оснащение выдадут, и побежим, – сказал Стас, достал из-за пазухи фотографию, посмотрел на нее, вздохнул и вернул обратно. – Всегда вместе с благородными спортсменами обреченного преступника приводят. С нами бежать будет, – сказал дядя Веня. – Для интереса зрителей. Тут местные аборигены казни не любят, но обожают спортивные соревнования. Феи зэкам не помогают. – А… – хотел спросить я, но тут увидел… Громыхая цепями, к нам подвели… Неужели человека? На две головы выше меня, в одной набедренной повязке, он представлял собой гору мышц а-ля Арнольд Шварценеггер наяву. Конан, блин, варвар. Альфа-самец. Такой наступит и не заметит. Охранники освободили зэка и поспешили убраться. Варвар повел плечами, хрустнул шеей, а затем встретился со мной взглядом. И недобро усмехнулся. Но и я взгляда не отвел. Не на того напали! Мы играли в гляделки, пока невдалеке со звоном не высыпали… Что там Стас упоминал? Оснащение? Ничего себе оснащение! Столько смертоносного антикварного железа я только в историческом музее видел. Нет, вру – вон у эльфов-снайперов тоже его немало. Беглецы налетели на кучу шумной чирикающей толпой, расхватали кто что. Вижу, Вениамин себе секиру небольшую выбрал, гоблин Стас – нунчаки какие-то с иглами. Ниндзя доморощенный! Тут зэк Варвар к оснащению подошел. Сразу пустое пространство вокруг образовалось. Глядя мне в глаза и ухмыляясь, зэк поднял с земли здоровенный двулезвийный топор. Ах, ты так?! Я направился к железкам, стараясь, чтобы ноги не очень дрожали. – Ну, эльфу лук завсегда достанется! – услышал я позади голос дяди Вени. Лук? Ну уж нет! С какой это стати? Не отрывая взгляда от наглой физиономии Варвара, я поднял длиннющий меч и демонстративно прицепил себе за спину, укрепив шнурочками. Ухмылка зэка стала еще противнее. – А я неправильный эльф, – сообщил я, обернувшись к товарищам по несчастью. «Как же ты, неправильный эльф, с такой бандурой за плечами теперь побежишь?» – подумал я после этого. Но отступать было поздно. Да и не хотелось. Наконец разошлись мы по своим стартовым точкам. Герольды что-то протрубили. «Бам-м-м!» – громыхнул гонг. Большое Соревнование началось. Прощай, Марина!* * *
Вперед я пока старался не выходить. Хотелось посмотреть на действие ловушек своими глазами, а не почувствовать своим телом. – Ху-ху-ху, – шумно дышал мне в затылок дядя Веня, перебирая короткими ногами. Не отставал однако. – С-с-скоро ловушки на-начнутся! – Ага, – зеленокожий Стас, бегущий рядом, как длинноногий аист, даже на ходу ухитрялся изредка протирать очки. – По статистике… Ой-ой-ой! Хрясь! Где-то впереди прямо из земли вырвалась и захлопнулась огромная металлическая пасть-капкан, хватая острыми зубами оторвавшегося от основной группы несчастного беглеца. Я зажмурился и остановился. В спину больно ткнулся дядя Веня. – Давай вперед! – закричал он. – Под ноги смотри и не останавливайся! Нельзя останавливаться – застрелят нафиг! – чисто по-гномьему добавил он. – Да, ловушки можно легко предугадать, – сообщил Стас. Капкан выплюнул недожеванного беглеца метров на пять в сторону. Над спортсменом тут же закрутилась разноцветным вихрем стайка фей с повязками Красного Креста на руках. Хрясь! Бегущий впереди Варвар легко проскочил сквозь капкан. Уже на той стороне обернулся и на меня ехидно посмотрел: мол, повтори, остроухий! Где-то я читал, что эльфы невесомо над самой землей передвигаются, даже следов не оставляют. Значит, либо я точно неправильный эльф, либо писаки, как всегда, всё наврали. А ну-ка, ну-ка… Я слегка замедлил бег. Раз-два-три – хрясь! Раз-два-три – хрясь! – На счет три! – закричал я. – Пробегаем! Мы с гномом проскочили сквозь расходящиеся половинки капкана, Стас задержался. Нас он догнал спустя пару секунд и спросил: – А «три» – в какой системе исчисления? – В двоичной! Студент, не сходи с ума! Лучше по сторонам смотри! Трибуны с шумными любителями острых зрелищ остались далеко позади, но, если верить Стасу, наш бег теперь транслировался на большой экран над стадионом. С повтором подробностей. Говорят, эльфы стреляют на большие расстояния, поэтому сойти с трассы никто не пытался. Хотя, по-моему, вокруг бежали одни психи с суицидальным синдромом. Только один я здесь нормальный. Да еще, может, Варвар. Хотя он тоже псих. Ловушек было много. Железо вырывалось из земли травматическими капканами, падало с неба острыми иглами, пыталось сожрать бездонными колючими ямами. Мы уклонялись и прыгали, прыгали и уклонялись. И опять прыгали. Изредка кому-то не удавалось, и тогда я старался зажмуриваться. Феи из медицинской службы проносились между нами. Тяжелый меч больно шлепал пониже спины. Я пер вперед из упрямства, от злости своей бежал. Хотя и понимал, что шансов остаться целым практически нет. Но впереди маячила бугристая спина Варвара, а уступать я не собирался. Как ни странно, в этом аду дядя Веня и Стас тоже как-то ухитрились выжить. Стас даже разглагольствовать начал. – Всё правильно, – сказал он. – По статистике, сначала железные ловушки идут. Ай-яй-яй, осторожнее, пригнитесь! (Над нами просвистел на толстой цепи большой шар с шипами.) Вот… Да… Сначала железные, потом природные, а в конце – стихийные. По статистике. Статистика ему не помогла. Я не заметил, как исчез Стас. Он просто пропал после очередной ловушки. Вместо него из сталкивающихся толстых створок вылетела надорванная фотография смазливой девчонки и плавно опустилась на кровавый песок. Очень надеюсь, что феи успеют вовремя. Гады! Кажется, я хотел заплакать, но слёз не было. – Не отставай, эльф! – закричал впереди Варвар. – Что-то ты сдаешься совсем, Остроухий! Это я-то сдаюсь?! – Эй, подожди! – закричал мне вслед дядя Веня. Хуже стало, когда начались биологические ловушки. То есть, как говорил бедняга Стас, природные. К тому времени нас оставалось буквально несколько… человек. Ведь все мы – гоблины, тролли и прочие – тоже люди. Сапиенсы. А нас бросили на убой для денежных ставок и потехи толпы. Ничего… Дайте только добежать! Вдруг по дороге покатились маленькие колючие зеленые ежики. Лидер нашей гонки, который бежал очень странно – изредка опускаясь на длинные верхние конечности, – наступил на такого ежа, поскользнулся и упал. Тотчас из земли вырвались щупальца и обмотались вокруг его тела. – Вай! – только и успел сказать несчастный, исчезая под землей. Я бросился на помощь… Но поймать беглеца не успел. Вместо этого тоже задел ежа, и цепкие жгуты захлестнулись, словно аркан, вокруг моих ног. Я грохнулся на спину. Меч! Надо достать меч! А сделать это не получалось. Щупальца волокли меня по земле к большой норе, где что-то очень скверно чавкало. Вот теперь точно всё. Добегался. Где-то за пределами беговой дорожки феи вытащили из-под земли невезучего беглеца-длинноножку. Сквозь застилающий глаза пот я увидел возвращающегося Варвара. От мощного топота его ног земля слегка вздрагивала. Варвар подскочил и замахнулся топором. На солнце блеснуло острое изогнутое лезвие… Ай-яй-яй! – Бам! – опустился топор, перерубая щупальца. Извиваясь и поливая беговую дорожку коричневой жидкостью, они исчезли в норе. – Вставай, Ушастый! – протянул руку Варвар. Я ухватился за нее. – Зачем ты меня выручил? – Потому что я – человек! – гордо стукнул себя в грудь Варвар. – Правда, с легкой примесью великанской крови. Я не бросаю своих в беде. – Я – эльф… – Ты – человек! Только человек может быть таким упрямым. Побежали, Ушастый! – Олег, – сказал я. – Николай, – пожал на бегу мою руку Варвар. – Стой! – я остановился, хотя где-то маячили эльфы-боевики с длинными стрелами. – А где дядя Веня? – Раскрой глаза, Олег, – сказал Коля. – Больше никого нет. На трассе оставались только мы вдвоем. А над нами – большое, горячее и безразличное солнце. В его лучах на земле очень отчетливо стала видна черная крылатая тень. – Дракон! – закричал Николай и оттолкнул меня в сторону, при этом сам отпрыгнул в другую. Между нами пронеслась струя пламени, оставляя на беговой дорожке выжженный след. Может быть, это был не самый большой представитель драконьего племени. Может быть, любой герой из книг шутя справился бы с чудовищем. Но рептилия летала выше зоны поражения Варвара (даже если он подпрыгнет) и дышала огнем. От этого процент выживания на беговой дорожке стремительно падал до нуля. Николай раскрутил над головой топор и швырнул в дракона. Таким ударом можно, наверное, перерубить тысячелетний баобаб. Топор врезался в дракона со звуком копра, забивающего сваю, но… скользнул по чешуе и улетел далеко в сторону. Слегка оглушенный дракон лишь помотал головой. – Плохо, что ты не взял лук, Олег! – сказал бегущий рядом Варвар. – Доставай свой меч! Найди уязвимое место. – Что? – Доставай меч! Быстрее! – Я… – Бегом! Меч сам прыгнул в руки. Дракон шел на снижение. Николай схватил меня в охапку и поднял над землей. – Что ты делаешь? Не надо, Коля-а-а… Варвар размахнулся, крякнув от натуги, и запустил меня в дракона прямо над ударившим вниз потоком пламени. – А-а-а-а! – я стремительно приближался к летающей рептилии. Волосы на голове слегка обгорели и скрутились. Меч из рук я не выпустил, наоборот, вцепился в него так, что, наверное, позже не смогу разжать пальцы. Дракон встретил меня удивленным взглядом. Что это? Чешуя на драконьей шее от удара топора все же расшаталась, оголив бледную, как у ощипанной курицы, кожу. Я прицелился и усилием воли слегка изменил траекторию своего полета… От столкновения с драконом засбоило дыхание. Звездочки полетели из глаз, и на какое-то мгновение я потерял сознание. Но лезвие меча вошло в дракона по самую рукоять. Прямо между пластин. Крак! Подбитый дракон вздрогнул, закатил глаза и начал падать, как подстреленный на охоте гусь. Перед самой землей я спрыгнул и приземлился на ноги. Обгорелый Николай неподвижно лежал на беговой дорожке и уже не дышал. Маленькая фея подлетела, бросила безразличный взгляд и унеслась по своим медицинским делам. Я подошел к поверженному дракону, наступил на него ногой и с трудом выдернул меч. – Значит, ты, крылатый, был огненной стихией? Впереди сквозь дымку виднелись очертания замка, и оружие мне еще пригодится. Повернувшись к невидимым зрителям, я сложил из рук универсальный и понятный всем народам жест. В песок за моей спиной воткнулось несколько стрел.* * *
Предыдущий Победитель ждал меня у входа в замок с мечом в руке. Башенки сверкали белизной отполированной слоновьей кости. Разноцветные флаги радостно трепетали на ветру. Толпа вокруг оживленно гудела. Победитель Соревнований был нег… Гм-м… Как бы это пополиткорректнее выразиться? Хижину дяди Тома читали? Ага, правильно. Совершенно черным. А в остальном, что касалось утонченных черт лица и острых ушей, он очень походил на меня. «Щёлк, – сработал в моей эльфийской голове переключатель воспоминаний. – Знаю! Это ночной эльф». – Привет, Олег! – поприветствовал он меня. – Здравствуй… Игорь. Я опустил меч. А Игорь – нет. С балкончика за нами с интересом наблюдала заплаканная Принцесса. – Ну, как снадобье? – спросил мой друг. – Неплохое, – ответил я, поднимая меч двумя руками. – Правда, от него очень быстро уши растут… Игорь ударил первым. Я принял его меч на свой клинок. Столкновение отразилось тупой болью в пальцах. – И в пузырьковые миры неожиданно после этого загоняют… – Дзынь! – снова хищно столкнулось оружие. – Зачем? – спросил я. Но ответ читался в глазах Игоря. Мой друг до смерти устал. Ему надоели восторженные крики толпы, замок, слёзы Принцессы. Надоело вечное чувство того, что ты всё время кому-то чем-то обязан. Обязан выигрывать и побеждать. Отстаивать совершенно ненужный тебе титул Победителя. Вынужден существовать посреди тысяч глаз, которые требуют от тебя новых побед. Ты живешь не для себя, а ради восторга толпы. В центре балагана и шоу, которое, как говорится, маст гоу он. И теперь ты хочешь умереть, потому что из большого спорта просто так не уходят. Потому что просто так взять и убежать, спрятаться в свой крошечный пузырьковый мир тебе никто не позволит. И гордость, и вооруженная охрана, которая всегда придет за тобой, опозорив честное имя спортсмена. Мой друг подготовил себе достойную замену, устав ждать того единственного беглеца, у которого есть шанс дойти до финиша и победить. Я нанес новый удар, мечи скользнули друг по другу. Мы сблизились. – Помнишь снежную крепость? – тихо спросил я. Игорь кивнул. Его глаза сузились, и в их глубине зажглись маленькие бесовские искорки. – Спиной к спине! – закричал я, разворачиваясь и поднимая меч. – Спиной к спине, рыцари Круглого стола! – воскликнул Игорь, занимая круговую оборону. Принцесса поспешила скрыться внутри замка. К нам медленно приближались боевики, обнажая мечи, потому что просто так застрелить Победителя и Финалиста – это неспортивно. Зрители не поймут. Потому что у шоу должен быть финал.
Белые снежинки закружились хороводом перед глазами, искрясь в лучах яркого солнца. Оседая на острых клинках. Покрывая невидимым холодным снегом доспехи эльфов. Рукоять меча стала, наоборот, теплой, словно забытое, но вернувшееся воспоминание о дружбе.
И в моей душе вновь зазвучала звонкая и чистая песня из далекого детства.
Под звон клинков.
Под возгласы наступающих врагов.
«Спиной к спине, рыцари Круглого стола!»
Андрей Бочаров Пассажир болида «Анжелика»
Двое техников помогают мне сесть в болид. Надет шлем, опущено поликарбонатное стекло. И я уже совсем в другом мире. Только гарнитура командного радио является связующей ниточкой между двумя такими разными мирами. А до старта Гран-при Австралии осталось всего несколько минут… Мы познакомились с ней в девятом классе, когда я перешел в другую школу. Я уже был местной знаменитостью – кандидат в мастера спорта по легкой атлетике: прыжки в длину и спринт. Даже бегал за взрослую эстафетную команду города. Когда я вошел в новый класс, чуть не застыл в дверях. Потому что таких девушек не бывает. В обычной жизни. Если полистать глянцевые журналы, получается, что где-то они вроде обитают. Видимо, в параллельном мире, который не пересекается с нашим. Спросил у соседа по парте: – А с кем она встречается? Он посмотрел на меня как-то странно и ответил: – Ни с кем. Сам потом поймешь… В первый же день после уроков я ждал ее у выхода из школы. – Хочешь, провожу тебя до дома? Или погуляем в парке немного… – И не мечтай. Тоже мне, нашелся провожальщик! – хмыкнула она презрительно. – Смотри лучше в лужу не шлепнись… И, стремительно повернувшись, пошла дальше своей летящей походкой… походкой Бегущей по волнам. А со мной в тот день случилась веселенькая история. Обычно, когда я куда-то шел, по дороге всегда перепрыгивал через ограды, ступеньки, лужи… Небольшая тренировка без отрыва от процесса перемещения в нужном направлении. В тот раз я поскользнулся, прыгая через очередную лужу. Видели бы вы, в каком виде я домой пришел!* * *
Рев моторов, технический персонал врассыпную, болиды один за другим уходят на прогревочный круг. И только передо мной на трассе никого нет. У меня поул-позишн, все остальные – позади. Это мой первый поул в «Формуле-1». Первый старт – и сразу поул. Но и такого болида у меня никогда не было. Такого болида никогда ни у кого не было… В десятом классе получил от нее приглашение на день рождения. Мама долго чистила и гладила мой единственный костюм. В такой дом меня еще не приглашали никогда. Галстук пришлось попросить у соседа. С уже завязанным узлом – сам я не умел. В кругу ее друзей я чувствовал себя белой вороной. Как слуга, случайно попавший на господский бал. Когда пригласил ее на танец, она сказала: – Об этом и не мечтай! Смотри лучше больно не шлепнись… Когда я вышел на балкон, то случайно услышал ее разговор с отцом. – Зря ты так себя ведешь. Он не заслуживает такого отношения. – Пап, ты же сам понимаешь: между нами – пропасть! – Знаешь, между тобой и мной – тоже пропасть. Я всего лишь сын рязанского крестьянина, а ты – дочь миллиардера из первой сотни «Форбса». Ну и куда мне до тебя? – Но нам с ним даже поговорить не о чем! – Зато, если будет надо, он тебя всегда сможет понять и без слов. Зря ты так, Лика, поверь. Я спрыгнул с балкона. Высота была метра четыре. И даже при всей моей тренированности действительно больно шлепнулся. Домой пришел, слегка прихрамывая.* * *
Несколько раз резко поворачиваю руль в разные стороны – надо прогреть шины. Пока всё нормально, чтоб не сглазить… Вчера я выезжал только по разу в каждом сегменте квалификации. Один прогревочный круг, один быстрый. Всего шесть кругов. А сегодня мне надо проехать пятьдесят восемь. Давно уже столько подряд не пробовал. Это вот с болидом нет проблем. Со мной есть проблемы. Чемпионат России по легкой атлетике среди юниоров проходил в том году как раз в нашем городе. Его приурочили к торжественному открытию нового стадиона. Стадион подарил городу ее отец. К тому времени ему уже полностью принадлежало наше градообразующее предприятие – завод, выпускавший спецтехнику. Охрана вокруг – в три ряда по периметру. Говорят, дома и стены помогают. В финал на стометровке я вышел с лучшим результатом. Перед стартом подошел к ней и спросил: – Если стану чемпионом России, то удостоишь меня нежным поцелуем? – Ты станешь чемпионом? И не мечтай! Смотри лучше на финише не споткнись. Набегая на финиш – стремительно, яростно, впереди всех, – я на мгновение потерял контроль над скоростью. Очнулся лежа на дорожке, за пару метров до финиша, с пронзительной болью в правой ноге… Один раз она пришла в больницу. Принесла стандартный набор: апельсины, пару пакетов сока, какую-то книжку. Положила на столик в палате. Я лежал один в единственном на всю больницу люксе. Думаю, без ее отца тут не обошлось. Посмотрела на меня, сказала: – Выздоравливай. И, повернувшись со всей своей королевской грацией, ушла.* * *
Такого болида никогда еще не было. Ее отец бросил все лучшие силы своего конструкторского бюро не на разработку истребителя пятого поколения под госзаказ, а на эту машину. Жаль, у меня было так мало времени на обкатку… Хотя сейчас, на прогревочном круге, больше прислушиваюсь не к машине, а к себе. Лишь бы опять не началось… Порванные связки на правой ноге поставили бы крест на моей спортивной карьере. Если бы не ее отец. Он взял меня механиком в новую гоночную команду. Он всегда был фанатом гонок, а теперь вполне мог себе позволить такие игрушки. Заодно и прекрасная реклама его предприятию. Механик, тест-пилот, второй пилот, первый пилот… У меня была стремительная карьера. Что не так и удивительно: если даже к минимуму способностей прибавить особое отношение владельца команды, это где-то и закономерно. Перед последним этапом гонок в серии «Гран-при-2» она впервые появилась в паддоке. Я уже сидел в болиде, окруженный кучей техников. Но другой возможности у меня не было. Пришлось спрашивать при всех. – Ты выйдешь за меня замуж, если я выиграю чемпионат? – Сколько раз тебе повторять – об этом и не мечтай! Смотри лучше об стенку не шмякнись. Лопнула шина, и я вылетел с трассы на скорости около двухсот пятидесяти километров в час. Стена из покрышек не сильно смягчила удар. Не знаю, какие чудеса творили врачи, но они слепили меня заново – почти как новенького, хотя на это ушло несколько месяцев. На этот раз в больнице она вообще не появилась. Однажды зашел ее отец, оставив всех охранников за дверью. Бросил на столик несколько фотографий какой-то фантастической гоночной машины. – Врачи сказали, что ты уже никогда не сможешь гоняться. Но они не знают, какой ты упертый и настырный. В следующем году у нас будет новая команда. Уже в «Формуле-1». Называется «Анжелика». Он вдруг заплакал…* * *
Уже останавливаюсь на стартовой решетке, когда мои проблемы дают о себе знать. Я называю это «съездом крыши». Примерный аналог – состояние приличного алкогольного опьянения. Вроде бы всё и осознаешь, но окружающий мир начинает тонуть в тумане. Последствия травмы. Врачи ничего не могут сделать. Надо сходить с гонки, так и не стартовав. Ну уж нет, не дождетесь! Ее отец сам приехал забрать меня из больницы. В холле на первом этаже у меня вдруг все поплыло перед глазами, и я присел на корточки, чтобы не упасть. – Идти дальше сможешь, сынок? – спросил он. Я отрицательно покачал головой. Тогда он взвалил меня на плечо, как куль с мукой. Так и вынес из входных дверей к машине, прямо под вспышки камер папарацци. Этот ролик на сайте Youtube занял тогда первое место в номинации «Самая позорная реклама». Вы только посмотрите: славный дядюшка-миллиардер на плече несет к своей машине то, что когда-то было гонщиком в его команде! Ишь какой добрый самаритянин выискался… На следующий день мы поехали навестить Анжелику. В швейцарскую клинику. После того, как я тогда разбился… словом, она совсем перестала разговаривать… и несколько раз ее еле откачивали после огромных доз снотворного. Я не сразу ее узнал. А она, похоже, меня вообще не узнала. Если впервые позволила себя поцеловать и погладить по волосам. – Нечего ей здесь делать, – сказал я ее отцу. – Прямо сейчас и заберем отсюда. Он посмотрел на меня так, словно нечто подобное и ожидал услышать. – Только учти, если с ней что-то случится – я тебя убью… своими руками. – У вас не будет на это ни малейшего шанса. Если с ней что-то случится, я убью себя сам. На том мы и порешили. Жить в его доме я не захотел – слишком роскошно для меня, поэтому нам выделили бывший домик для прислуги. Говорить она так и не начала. Но мы друг друга вполне понимаем. Даже не боюсь оставлять ее днем одну на несколько часов. Ей очень нравится собирать пазлы; каждую неделю покупаем новую коробку, самую большую. Может тихо сидеть часами перед камином, глядя на огонь. Не знаю даже – спит она вообще или нет. Когда вечером ухожу в свою комнату, она еще сидит у камина. Когда утром прихожу на кухню, она уже пьет кофе и что-то готовит мне на завтрак. Она никогда не провожает меня на старте и не встречает на финише в дни тренировочных заездов. Спокойно сидит одна на трибунах, подальше от всех остальных зрителей. Сам я этого видеть не могу; говорят, что она сидит с закрытыми глазами, слегка наклонив голову вниз. Но оставить ее дома, когда у меня тренировочные заезды, нельзя. Она словно чувствует, буду я в этот день садиться за руль болида или нет. Заранее начинает собираться и обычно уже ждет меня у выхода из дома, сидя в машине. Все болиды застыли на стартовой решетке. Сейчас один за другим начнут загораться красные сигналы на светофорах. А у меня уже всё плывет перед глазами. Вдруг, в нарушение всех писаных и неписаных правил, включается командное радио. Идиоты, нашли время!.. Сначала даже не могу понять, чей это голос. – Пассажир болида «Анжелика», хватит мечтать! Пристегни покрепче ремни и не вздумай курить в салоне. Смотри лучше в лоб не получи, когда тебе Большой Приз вручат! Картинка у меня перед глазами вдруг сразу же обретает четкость. И тут гаснут красные сигналы светофоров. СТАРТ!..* * *
В лоб я тогда, конечно, получил – когда стоял на пьедестале с огромной тарелкой Большого приза Австралии в руках. Получил прямо в лоб пробкой от шампанского. Лика потом говорила, что как раз в призовую тарелку она и целилась, только случайно чуть-чуть промахнулась. Но вы бы поверили девушке с огненно-рыжей копной волос? Особенно если при этом она слегка глаза в сторону отводит… Ее отец, а для всех членов команды – Большой Босс или просто ББ, отправил именно Лику на подиум получать приз для команды-победителя. Ну, на то он и ББ, чтобы решать такие вопросы. А потом мы с ней на глазах почти у всего мира целовались, а второй и третий призеры поливали нас шампанским из огромных бутылок. Что у меня еще сохранилось в памяти от той гонки? Почти ничего… Стремительно летящая навстречу трасса, удивительное ощущение какой-то легкости, словно «Анжеликой-1» даже не надо управлять и я действительно в ней – просто пассажир. Еще я был почти уверен, что заметил Лику в те несколько секунд, когда заехал на пит-стоп менять резину. Она стояла совсем недалеко, в футболке и джинсах, а не в защитном огнестойком костюме, как весь технический персонал. Хотя быть там она, конечно, не могла. Ближе к концу гонки я чуть сбросил скорость, чтобы поберечь мотор. И в этот момент по командному радио услышал голос ББ: – Сынок! Да хрен с ним, с мотором! У нас праздник, и мы гуляем. Сотвори еще чудо – привези круг всем остальным! И окружающий мир в узком секторе моего обзора еще стремительнее полетел навстречу… Незадолго до конца гонки я обошел на круг идущий третьим «Феррари», а потом и «Анжелику-2». …И мы с Ликой всё целовались и целовались на подиуме под струями шампанского, а весь остальной мир в этот момент для нас не существовал. Это была наша первая и последняя гонка. Первая и последняя гонка для нас обоих – для меня и для «Анжелики-1». Никакое чудо ведь не может длиться долго.
На следующий день после той победы был тяжелый разговор. У нас троих – Лики, меня и ББ. Лика сказала, что у нее все силы ушли, чтобы «продержать» меня в этой гонке. Тренировочные заезды – это одно, а подряд два с лишним часа гонки, когда ни на долю секунды нельзя расслабиться, – просто немыслимо. Я так и не понял, что это значит – «продержать» меня. ББ примирительно буркнул насчет того, что в деревне лишь он один не побоялся взять в жены мать Лики, царство ей небесное. Но уж если она ему что советовала, то так всегда и поступал. Вопрос был поставлен на семейное голосование, и я оказался в меньшинстве. Один мой голос против двух.
С тех пор в гоночной команде «Анжелика» я просто технический консультант. А по совместительству – ее легенда и талисман. Неофициально – иногда еще и тест-пилот, если Лика не слишком занята и может посидеть на трибуне.
Нашлось почетное место и для «Анжелики-1». Самое почетное место в заводском музее, рядом с истребителями и легкими спортивными самолетами. Мы с ней теперь встречаемся только два раза в год: в годовщину основания предприятия и годовщину той самой гонки. По традиции торжественная церемония всегда начинается с того, что по взлетной полосе заводского аэродрома, мимо трибун со зрителями, проносимся мы с «Анжеликой-1». А чуть сзади и чуть выше почетным эскортом летят два истребителя последней модели.
Раз в месяц мы обычно устраиваем семейный праздник. Садимся с Ликой в одно большое кресло и смотрим фильм о той гонке. Ведь тогда мы оба ее толком и не видели, особенно Лика. Этот фильм – свадебный подарок нам от всей команды. И это не просто официальный репортаж, который шел по телевидению. Что-то выкинуто, а что-то и добавлено. Иногда кадр делится на несколько частей, как в самом моем любимом еще с детства кинофильме – «Большой Приз» с Ивом Монтаном. И мы с Ликой в который раз не можем оторваться от экрана. И друг от друга.
Два техника, держа гонщика под руки, несут его к болиду. Аккуратно укладывают его в кокпит, как хрупкий предмет в упаковочную коробку с опилками. А рядом, набычившись, стоит ББ со сжатыми кулаками, словно заранее готов расправиться с тем, кто по неосторожности хоть чуть-чуть повредит его драгоценность.
Болиды, уже замершие на стартовой решетке. А в углу кадра – врезка. Изящная и хрупкая рыжеволосая девушка снимает гарнитуру Kenwood с головы остолбеневшего от такой наглости начальника команды и что-то быстро говорит в микрофон.
«Анжелика-1» срывается со старта, при этом уходя чуть в сторону, чтобы оказаться прямо перед стоящим вторым «Феррари» и дать простор «Анжелике-2». И только когда они обе оказываются впереди и почти рядом, первая машина стремительно уходит в отрыв.
Летящий по трассе небесно-голубой болид, обходящий на круг одну за другой остальные машины так, словно все они существуют в каком-то ином, замедленном времени. А в другой части экрана – всё та же рыжеволосая девушка, сидящая неподвижно и с закрытыми глазами на складном стульчике в глубине паддока.
ББ, впившийся глазами в картинку на мониторе так, словно от того, что он там увидит, зависит вся его жизнь…
«Анжелика-1» еще только уходит на последний круг, а зрители на трибунах уже встают и начинают аплодировать, когда она проносится мимо них.
И, как всегда, Лика прижимается еще теснее ко мне, когда на экране телевизора «Анжелика-1» вылетает на финишную прямую. Именно вылетает. Пусть всего в нескольких сантиметрах от асфальта, но она летит метров тридцать. А потом вместо того, чтобы уже сбросить скорость, начинает свой сумасшедший разгон по финишной прямой. Совсем как истребитель перед взлетом. И на финишной черте, под клетчатым флагом, устанавливает фантастический, не побитый до сих пор, рекорд скорости в «Формуле-1».
Ну а что там было дальше – мы с вами все уже прекрасно знаем…
Алекс Вайд Золото Криминалимпиады
ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ Если ты, читатель, не слишком искушен в делах XXII столетия от Р. Х., – прочти сие Предуведомление дважды. Если ты успел побывать у нас и тебе понравилось, – единожды. Но если ты – обитатель нашего века и опаздываешь на собрание Общества Любителей Твердого Тела, – не читай вовсе. В тексте же слова Предуведомления отмечены Знаком Звезды – *. Армхавер (англ. Armed Hovercraft) – вооруженное судно на воздушной подушке. Баллистер – универсальное электромагнитное оружие, стреляет чем угодно: от стальных игл до сжиженного газа. Шнеппер – облегченная модель баллистера. Бар «Даймне Уыпить» (амер. сленг «Gimme Drinka») – есть такое культовое местечко во славном граде Нъорке. Дедушко Веб рекомендует! Дедушко Веб (амер. сленг G’addy Web) – прозвище легендарного хакера, зачинателя Криминалимпийского движения, ставшего сетевым Инфактом – Интеллектуальным Артефактом (не путать с ИскИном!). Журналоггер, логгер – ясное дело, что в XXII веке журналисты и блоггеры поголовно стали журналоггерами. Золото – главная и единственная награда Криминалимпиады, трансцендентный приз, о природе которого ходят самые странные и противоречивые слухи. Криминалимпийские Игры, КрИгры, Игры – весьма специфическое, гм-гм… спортивное событие мирового значения; проводятся раз в четыре года. Кри-коуч (англ. Criminal coach) – тренер криминальной сборной. Мегалополисы – городские агломерации, в которых к проживает более 95 % населения Земли. Например: Тосака (англ. Tosaka) – Токио-Осака (65 млн. чел.), Нъорк (N’Оrk) – Нью-Йорк-Мегасити (46 млн. чел), Мегалон (MegaLon) – Мега-Лондон (39 млн. чел.),МоскА – Московская Агломерация (32 млн. чел.). Состязания – банкотлон, (гоп) – стоппинг, контрабэндинг, мани-фишинг, рэкетбол, хакбоулинг, у-гонки и многие-многие другие. Чёкак – традиционное нъоркское приветствие.Главное – не победа, а участие.Пьер де Фреди, барон де Кубертен
Главное – не преступление, а соучастие.Говорят, что Идея эта родилась на канадской границе, где шайка угонщиков, удачно сплавив китайцам партию спортивных тачек, подыскивала себе достойное развлечение. И, нагрузившись как следует скотчем в беспошлинном баре, ребятки заспорили о том, кто первый доедет «прям вот отсюдова дотудова – до мегсиканцкой грониццы». Но! – исключительно на угнанных по пути «колесах». До Мексики никто так и не добрался: всех их кого пострелял, а кого повязал Ди Дж. Баркер, шериф округа Крокет, штат Техас. Но Идея осталась. Еще есть версия, что первыми провернули эту Идею молодые якудза из Тосаки*, начисто утратившие инстинкт самосохранения в условиях социального мегамуравейника. Кто знает? Японцы по натуре консерваторы. Вот присоединиться, поддержать – это да! Но чтобы первыми сигануть в воду? Сколько лет живу – таких японцев не встречал. Некоторые верят, что Идея – заговор русских. Якобы, отчаявшись найти управу на своих крутых ребят, Матушка-МоскА* решила «направить их деструктивную энергию в конструктивное русло». Что тут скажешь? Конечно, русские виноваты во всем. Нефть закончилась? Русские выхлебали – вместо водки! Юань поднялся, доллар упал? Ясное дело, русские! Безработица в Вермонте? Ну кто, как не русские медведи, отбирает работу у стопроцентных американских гризли?! С тем же успехом можно верить, что всё это – проделки марсиан. Я так скажу: как и многие другие, дело это началось с того, что один парень позвонил другому и забил ему стрелку в баре «Даймне Уыпить»*. Этим другим парнем был я… – Чёкак*, чувак! Рад, рад – ты снова в Нъорке!* – Здорово, Красти. Зачем звал? – Не гони лошадей, Дядь-Веб. Давай-ка сначала уыпьем да покалякаем за жизнь. – Обойдемся без нежностей, Красти. Переходи сразу к делу. – Так вон ты какой стал, Дядь-Веб! Гордый, значит… С Красти, значит, и уыпить западло? – Не западло. Клиентов много, а времени мало. Ты – клиент. Береги мое время. – Ладно, поберегу. Но вначале мне надо опрокинуть стакашек. – Сейчас принесут. – А ты почем знаешь? – «Даймне Уыпить» – мой бар. – У-у-у! Дядь-Веб совсем забурел! Вот откуда мы такие гордые стали… Тут появилась смазливая официантка с подносом. Выставила на столик виски, содовую, лед и приготовила сразу три порции для Красти – мрачноватого небритого брюнета с удивительно обаятельной улыбкой. Ему около сорока, на макушке уже проклюнулась лысинка. Обязательная «рыжая сбруя»: цепь, гайки и все дела. Судя по черному прикиду и развязным манерам, Красти был типичным нъоркским грабилой. Что и требовалось доказать. – Спасибо, крошка! Ну, будь! – и первая порция вискаря отправилась по назначению. – Буду. Давай уже к делу. И кстати, не называй меня больше Дядь-Вебом. Я давно уже Дедушко Веб. – Опа! Так ты уже и внучатками обзавелся, старик?! За это стоит выпить! Твое здоровье, Дедушко… – Дело! – Ладно-ладно! Дело так дело. Короче, есть у меня один пацанчик, Мо Гершенсон. Его еще Сейфом кличут. Грабила – от Бога! И вот, значит, какую он придумал фишку: каскадное ограбление. Отпадная задумка! – Я-то здесь при чем? На грабилово не подписываюсь. – Дык тебе и не надо, Дедушко Веб. Нам нужен этот, алко-рифм… Блин, агро… алго… – Алгоритм, что ли? – Точняк! Нужен конкретный алгоритм и такая-сякая техника. Сделаешь? – Хм… Надо бы перетереть с этим твоим Сейфом. – Он как раз меня в тачке дожидается! Щас токо допью и звякну ему, чтоб зашел. – Допивай. И звякай. «Вот так всё и заверте…» – припоминает Дедушко Веб Бобби Тиддл, охранник дневной смены сорок третьего отделения Дисконт-банка, снял штаны и умостил необъятную тушу на унитазе. Затем он запустил лапу в нычку номер три и, достав оттуда скатанный в трубку майский номер журнала «Толстопятые Красотки», счастливо вздохнул. Это было его время: сразу после ланча, плюс полное уединение, плюс «Красотки». Не то чтобы Бобби был заядлым задротом (а кто без греха?), но в последнее время ему кругом не везло: жена ушла, на работе зажимают, бабы не дают, а друзья… Их у Бобби никогда и не было. Чем заняться толстому лысому чуваку сорока трех лет от роду и безо всяких перспектив? Есть у него непыльная работенка, есть пивасик, бургеры и ящик, а еще – эти вот толстопятые… Бобби по-настоящему запал на «Красоток»: теперь они занимали не только всю книжную полку у него дома, но и лучшие места в его офисных нычках. Кстати, о нычках. Люди есть люди, кем бы они себя ни мнили: банкирами, гангстерами или святыми угодниками. Поэтому им нужны нычки, будь то укромный уголок для заначенного на вечеринку косяка, оффшорный счет на Каймановых островах или латинская тарабарщина святых писаний. Кроме нычки номер три в туалете были еще две: под ящиком с жидким мылом припрятан чей-то пакет с кружевными трусиками, а к электросушителю снизу приклеена скотчем упаковка презервативов. Но Бобби это не колыхало – его мысли полностью поглотили «Красотки». – ВСЕМ ЛЕЧЬ НА ПОЛ! ЛИЦОМ ВНИЗ! НЕ ДВИГАТЬСЯ! ЭТО ОГРАБЛЕНИЕ!!! Ладони Бобби, сжимавшие драгоценный майский выпуск, мгновенно взмокли. В кишках воцарился хаос, а в голове – сумбур. Ограбление? Ограбление! Кому?! Кому-куд-куда звонить?! Обливаясь потом, Бобби попытался вспомнить инструкцию. 911? Но ни телефона, ни рации не было: он оставил их у стойки охраны, где его напарник Крафт меланхолично жует… жевал любимую мятную жвачку!.. – КАССИРАМ ОТОЙТИ ОТ СТОЕК! РУКИ ЗА ГОЛОВУ! Боже мой, что же делать?! Бобби лихорадочно натянул брюки. Затем, затаив дыхание, подкрался к двери и, чуть приоткрыв ее, заглянул в зал. – НЕ ДВИГАТЬСЯ! ВЫПОЛНЯТЬ КОМАНДЫ – И НИКТО НЕ ПОСТРАДАЕТ! В зале орудовали трое в костюмах-хамелеонах: двое с баллистерами*, у третьего – шнеппер*. Наконец-то Бобби вспомнил об оружии и нащупал в кобуре своё. Как там, в инструкции: «В случае угрозы…»? Или так: «В случае нападения…»? А, черт, забыл! – ВРЕМЯ! – проорал коротышка со шнеппером, по-видимому, главарь, а двое других громил, перепрыгнув через стойку, начали споро выгребать наличность из кассы. Клиенты банка лежали ничком-молчком, обнимая пол и обнюхивая затейливые узоры на мраморе. Охранник Крафт – там же. Кажется, он так и не перестал жевать свою жвачку. – ВРЕМЯ! ВРЕМЯ! – подстегнул подельников главарь, и те бросились к открытому сейфу. Бобби почти успокоился: лично ему ничего не грозило. Грабилы вроде не настроены палить, знай себе гребут. Отсидись, Бобби! Отсидись вместе с «Красотками» – и всё будет о’кей! – НИКОМУ НЕ ДВИГАТЬСЯ! КТО ШЕВЕЛЬНЕТСЯ – ПОЛУЧИТ ПУЛЮ! – прогремел басом громила-грабитель. Забросив на спину тяжеленные тюки, он и его напарник метнулись к выходу. Коротышка, сунув шнеппер за пояс и со второй попытки взгромоздив на плечо свой мешок, тоже повернулся, чтобы уйти. И тут на Бобби впервые в жизни снизошло просветление… Он увидел, как Бобби Тиддл выхватывает из кобуры табельный шнеппер. Мощным ударом ноги распахивает дверь и врывается в зал. Бобби Тиддл кричит: «Ни с места, суки! Бросай оружие! Руки вверх!» Он в одиночку вяжет всех. Затем Бобби Тиддл небрежно спрашивает красотку Мэри из кассы: «Как ты, детка?» – а она восхищенно смотрит на него полными слёз глазами… Он – герой шестичасовых новостей! Старший смены Тиддл… нет – бригадир Тиддл и, конечно же, – любимец женщин, мистер Роберт Ф. Тиддл, сэр!.. – НИ С МЕСТА, С-с-су-ууу… – срываясь с жирного фальцета на шипение, успел выкрикнуть Бобби, вываливаясь из туалета. И тут с ужасом осознал, что вместо шнеппера его руки всё еще сжимают влажную, мятую бумажную трубку – любимый майский номер «Толстопятых Красоток». Медленно-медленно, как в страшном сне, грабилы повернулись к Бобби. Их баллистеры – в боевом режиме. И последнее, что увидел Бобби, – раскидистые целлюлитные ляжки Лючии Цимбарелли на суперобложке журнала… Все застлала багровая пелена. «Увы, все вы смертны!» – восклицает Дедушко Веб. – Шеф-инспектор, у нас снова код «десять-двадцать»! – Это уже шестой?! Где? – Седьмой! Пятьдесят пятая авеню, номер тысяча двадцать три, Дисконт-банк! Есть пострадавшие! – Мэг, вышли туда двадцать третьего и сорок седьмого! И «скорую», «скорую» не забудь! – Шеф! – Ну что?! – Код «десять-двадцать», Барто-авеню, двести шестьдесят семь, банк «Амальгама»! – Высылай всех! Всех, кого найдешь! – Шеф! – Господи Иисусе… «Нервничать – не вредно!» – ехидничает Дедушко Веб. – Сто двадцать два ограбления банков за час! Куда смотрит полиция?! Неслыханно! Что, вообще, происходит? Это я вас спрашиваю, шеф-инспектор Грубек! – Сэр, на расследование брошены все силы. Мы… то есть я лично занимаюсь этим делом, сэр. Самое главное – никто не пострадал! – А этот охранник… как его? – Тиддл, сэр. Роберт Тиддл. У него во время ограбления случился сердечный приступ. Парамедики пробовали откачать, но, к сожалению, не успели. – И это значит, инспектор… и значит это… что среди мирных жителей Нъорка есть жертвы! И кто-то должен за это ответить! Прямых убытков – на сто шестьдесят пять миллионов! Банкиры в истерике! Ломятся в мой офис, звонят мне домой… Мэр я или кто, чтобы меня отрывали от обеда какие-то там банкиры?! – Вы – мэр, сэр! – Так, слушайте меня внимательно, Грубек: или за эти ужасные… да, ужасные преступления перед обществом кто-то ответит, или этим «кем-то» окажетесь вы! Вам всё понятно, шеф-инспектор?! – Да, сэр. Понятней не бывает. До свидания, сэр! Выйдя из мэрского кабинета, напоминавшего своими размерами бальный зал, шеф-инспектор Департамента полиции Нъорк-сити Джубили Грубек нервным движением одернула и без того идеально сидящий на ней синий мундир. Вот мэр-завец! Мало того, что это ничтожество ежегодно срезает им бюджет, постоянно лезет в их дела, так теперь этот завец-мэр их же и шантажирует! С-сукин кот! Общество, блин. Ужасные, блин, преступления, блин! А малышке Уби за всё отвечать: и за сокращение штатов, и за рост преступности, и за таяние ледников… Но хватит эмоций. Старушка Уби всё сможет. Умничка Уби со всем справится. Красавица Уби сейчас улыбнется и всем покажет свои острые зубки. Прямо сейчас! Еще посмотрим, кто кого! Уби спустилась в лифте в холл, где ее поджидали две толпы: поменьше – команда помощников, и побольше – свора нъоркских журналоггеров*. Завидев инспектора, обе группы дрогнули и понеслись ей наперерез – кто быстрее. Первыми, естественно, успели более голодные – жадные до сенсаций логгеры*. – Шеф-инспектор, о чем вы беседовали с мэром? – Инспектор Грубек, что вы намерены предпринять? – Шеф-инспектор! Только один вопрос!.. – Шеф, шеф, шеф! Инспектор, инспектор!!! Закаленная годами сражений с логгерами, команда помощников быстро оттеснила наиболее назойливых, и Уби наконец-то смогла вдохнуть. Выбрав выражение лица номер четыре («Очень уверенная в себе Уби»), она твердым взглядом обвела нацеленные со всех сторон камеры и сказала: – Дамы и господа! На все ваши вопросы я отвечу во время вечерней пресс-конференции. Благодарю за внимание. Под прикрытием помощников Уби проскользнула к машине, где обессиленно рухнула на заднее сиденье. Рядом уселся ее зам, капитан Тауэрс. Хлопнула дверца, и машина тронулась. Домой, в Департамент, где шеф-инспектора Грубек ждут не дождутся сто двадцать два нераскрытых ограбления. Подъезжая к офису на Эриксон-плаза, они едва не столкнулись с роскошным ярко-красным родстером «Руссо-Балт Энерджи», пролетевшим мимо со скоростью пули так близко, что Уби, тихо ойкнув, ухватилась за Тауэрса. Бедняга Тауэрс напрягся, словно выжимал трехсоткилограммовую штангу. Ох и нелегко же быть замом у первой красавицы нъоркской полиции! – Кто-нибудь заметил номер? – спросила Уби, отпустив наконец Тауэрса. Никто ничего не заметил. Сканер тоже проморгал нарушителя. Уби мысленно махнула рукой: в данный момент ловить каждого лихача на экранированной тачке за полтора миллиона – себе дороже. Кстати, это мог быть и сукин кот мэр: как раз у него красный «Руссо-Балт» имеется… «Имелся…» – ухмыляется в бороду Дедушко Веб. Руис в очередной раз с беспокойством посмотрел на дисплей. Чертов «Балт» на форсаже жрет столько топлива, словно предназначен исключительно для заездов метров на сто, не дальше. Дотянуть бы до пит-стопа! Но тачка Руису нравилась, казалось, еще чуть-чуть – и он в нее влюбится. Мощная, дикая, послушная, она отзывалась на легчайшее прикосновение. Всё то, что Руис любил в настоящих, из плоти и крови, женщинах, слилось воедино в ее плавных обводах. И, как идеальная женщина, она стоила чертовски дорого. Тем более что это тебе не шлюшка какого-нибудь русского нувориша из Мегалона*, а подружка самого мэра! Ха! Какая же у него будет рожа, когда он узнает! Да, это был риск, но на этой красавице Руис заработает минимум тысячу баллов и оторвется от остальных у-гонщиков на пять, даже на шесть кругов. Быть тебе, Руис Вентура, Малыш Ру, четырехкратным чемпионом!.. Кто это был – копы?! Нет, показалось… Не каркай, Ру! Звание трехкратного чемпиона еще ничего не гарантирует: если повяжут – не видать тебе Золота. А вот и пит-стоп! «Руссо-Балт» влетел в трейлер, ролета опустилась, и Ру выскочил из салона. – Время? – 7:17 – общее, 0:53 – угон! Новый рекорд! – радостно улыбаясь, ответил кри-коуч* Сид Колонна, а затем его взгляд прилип к родстеру. – Уй, красавица! Наша славная девочка! «Почему девочка?» – подумал Ру и понял, что сглупил. Конечно, девочка – не мальчик же! «И чего это Сид, пенёк старый, на нее так уставился?» – мелькнула ревнивая мысль. Но Ру – настоящий у-гонщик, и он умеет отгонять посторонние мысли прочь. Прочь! – Кто прошел третий этап? – спросил Ру. – Ты – первый. За тобой идут Джош Голдберг и Сюзи Тоска. – А Тоширо? – Плохие новости, Ру: Тоширо вылетел. – Взяли? – Нет, но тачку пришлось бросить. Еле ушел. Так что с у-гонки его сняли. Придется теперь тебе самому отдуваться. – Да уж! Значит, теперь полицейский армхавер* – мой? – Твой. Но не сейчас, Ру. Армхавер – это твой десерт! Малыш Ру улыбнулся: о Большой Нъоркской у-гонке еще будут слагать легенды! «Кто бы сомневался!» – мягко иронизирует Дедушко Веб. Сборная Нъорка по банкотлону – Кроха Эдди, Си Кид и Чистый, гордо называющие себя «Бруклинскими Пташками», – поедали глазами пол. Им было мучительно стыдно. Как же, воспитанники самого Сейфа, Мо Гершенсона, – и сели в такую калошу! Мо выдержал суровую паузу и тихо спросил: – Ну как же так, ребята? – Мо, мы… – стал было оправдываться Чистый, но Сейф одним мановением костлявого пальца остановил словоизвержение. На его глаза навернулась скупая стариковская слеза. Кроха Эдди, заглянув в эти глаза, виновато шмыгнул носом – так, что африканскому слону стало бы стыдно за свой хобот. – Ребята, мы же столько готовились! – возвысив голос, продолжил Сейф. – Вы же так старались! А теперь это… ЭТО! «Пташки», ерзавшие на своем кожаном насесте (диван фирмы «Люксас», цена одиннадцать тысяч долларов), напоминали воробьев, измученных долгой бескормицей и бесперспективным вложением яиц в Нъоркскую недвижимость. – Господь Всемогущий, ну как, КАК, я вас спрашиваю, можно было докатиться до ТАКОГО?! Над покрытой легким серебристым пушком головой Сейфа разноцветным голографическим нимбом – новостные колонки Нъоркской Сети: «КРОВАВАЯ БОЙНЯ В БРУКЛИНЕ», «ГИБЕЛЬ ОТВАЖНОГО ОХРАННИКА БАНКА», «ГРАБИЛЫ-УБИЙЦЫ!», «РАЗГРОМЛЕНО ОТДЕЛЕНИЕ ДИСКОНТ-БАНКА: ЕСТЬ ЖЕРТВЫ» и прочее в том же духе. – Эдди, Кид, и особенно ты, Чистый! Я готовил вас четыре года. Четыре! Для чего? Для того, чтобы жирный ублюдок в предынфарктном состоянии чуть было не порешил мою – МОЮ команду?! Ребята… – тут его голос осекся, но Сейф нашел в себе силы продолжить: – Ребята, если во втором круге вы не обойдете «Тамбовских Волчар», то клянусь пейсами моего прадедушки, я отдам вас Песочному Человеку! Вот тут-то даже до Крохи Эдди полностью дошла вся отчаянность их положения. И полторы тысячи потерянных баллов, которые предстояло отыграть во втором круге, показались им баснословно дешевой платой за избавление от того, что пообещал Сейф. Это потому что теперь на одной чаше весов было Золото*, а на другой «Пташек» ожидал бесконечный полет на Йух… «Как ни крути, а Спортивное Счастье таки существует…» – задумчиво говорит Дедушко Веб. С самого начала в Комитете возникли острые разногласия по вопросу, включать или не включать в программу Игр заказные убийства. Дедушко Веб с упорством пацифиста в девятом колене отказывался. Это задело за живое небольшое, но весьма влиятельное лобби Общества Стрелков и Мишеней. Отчаявшись договориться, Общество уж совсем было собралось пустить в дело неотразимые свинцовые аргументы, но тут Дедушко нежданно-негаданно пошел на попятный. Общество немедленно отозвало своих исполнительных… э-э-э… директоров и завалило Комитет букетами живых роз. А Дедушко Веб всего лишь выжидал. Выжидал, когда появится лекарство от убийств. Этим лекарством стал Сэнди Грин, куда более известный под именем Сэндмен – Песочный Человек. Сэнди никогда не был ни корыстолюбив, ни завистлив. Никто также не мог упрекнуть его в черствости или вероломстве. Его было сложно назвать даже эгоистом. Пройдя все круги военного Ада, все ступени криминального Чистилища, Сэнди вступил в пределы того, что показалось ему Эдемом, Элизиумом, Раем. И этим Раем стали для него Игры в Тосаке*. Там он завоевал Золото и получил свое грозное прозвище. И именно там его обуяла гордыня. Ибо Сэнди, Песочный Человек, не просто пожелал стать первым. Он дерзнул стать единственным. С тех пор Комитет не проводит соревнований среди профессиональных убийц. И вовсе не от недостатка желающих, но потому, что все претенденты – киллеры, между прочим, а не какие-нибудь охотники за бабочками – до смерти, и даже больше, боятся Песочного Человека. Появилось даже слово такое – «пропесочить». Что оно означает? Лучше не знать. И если кто-нибудь, да хоть тот же Сейф, обещает отдать тебя Песочному Человеку – лучше умереть сразу. По крайней мере, при этом останется хоть какое-то подобие выбора. Вот таков он, Сэнди Грин, Песочный Человек – чемпион убийц и убийца чемпионов. Сэнди, только без обид, ладно? «Лекарство никогда не бывает горше болезни!» – упорствует Дедушко Веб. – Алло! Шеф-инспектор Грубек? – Да! – Офис мэра, секретарь-референт Смит. Мы направили к вам консультанта из Интерпола. Он прибудет в течение часа. Рассчитываем на ваше полное содействие, – послышался в трубке холодный, бездушный голос. – Да на кой он нам? – в сердцах сказала Уби. – Распоряжение мэра! – Хорошо. Отлично. Передайте мэру: я, конечно, признательна ему за… У-у-у, гаденыш, бросил трубку! Уби в ярости сжала ручку так, что осколки пластика разлетелись по всему кабинету. И не только мэр-завец тому виной. Чудесной музыкой показались Уби его вопли, когда час назад мэр позвонил и потребовал, чтобы вернули «Несравненную Лолиту» – ярко-красный «Руссо-Балт Энерджи», угнанный прямо из гаража его личной резиденции. Так тебе, завец-мэр! Но чистой и незамутненной радости-мести хватило ненадолго. Мало того, что дело о массовом ограблении банков ни на дюйм не продвинулось, так тут – очередная волна преступлений. Лучшие люди Нъорка обрывают телефоны и заваливают спамом ящик полиции. Все они: звезды поп-вирта, спортсмены, финансисты, политики и прочие, что мнят себя и только себя солью земли, – требуют найти, арестовать, покарать, извести злодеев и, конечно же, вернуть их ненаглядные тачки. И снова в деле – ни единой зацепки. Опытнейшие детективы недоуменно качают головами. Эксперты-криминалисты беспомощно разводят руками. Стукачи – те просто поджимают хвосты. Но никто и ничего не может с этим поделать. Такого еще не случалось! Возможно, вполне возможно, что помощь этой интерполовской шишки-консультанта не помешает… Интересно, а он симпатичный? И умничка Уби, достав зеркальце, принялась придирчиво себя рассматривать: она встретит консультанта во всеоружии. «Истину, истину глаголю: Уби – Принцесса копов!» – провозглашает Дедушко Веб. Пи Джей сыграл на Смарта, Смарт принял подачу. Очередной «лопатник» принес им еще сто баллов в парном разряде. Пара марафонцев-стопперов* нырнула в переулок, где они выгребли содержимое и избавились от вещдоков. Затем неторопливым шагом двинулись по улице. – Куда дальше? – спросил Смарт. – В подземку, – ответил Пи Джей. – Но мы же вроде собирались подземку оставить на финал?.. – Чуйка, братан. А моя чуйка не подводит! Спускаясь по эскалатору, Пи Джей прикрыл глаза и позволил себе немного расслабиться. Впереди долгий день – марафон стопперов только начался. Смарт… Этот парень далеко пойдет! Три года назад Джей подобрал его прямо на улице, где тот загибался от гепатита: наркоша. Он забрал Смарта домой, подлечил, поставил на ноги и зачислил в команду. Парнишка оказался не только талантливым стоппером, но и виртузом граффити. Его картины поражали воображение – Джей мог часами рассматривать детали и любоваться причудливыми переходами красок. Возможно, поэтому Джей и терпел одержимость Смарта Золотом. – Слушай, Джей, а Золото – оно на что похоже? – Да откуда мне знать-то? – Ну… ты же уже выступал на Играх… – Но Золота у меня нет. Запомни, Смарт, на Играх есть только два типа людей: одни завоевывают Золото, а другие так и остаются никем. Уяснил? – Угу. А что вообще рассказывают о нем… о Золоте? Рассказывали много чего. И то, что Золото может сделать богатым, здоровым и счастливым – раз и навсегда. И то, что Золото выполняет желания – любые, даже самые невероятные. Или что Золото – искупление всех грехов, ключ к вратам Рая безо всяких там Страшных Судов. Да много еще чего болтали. Чему верить? Да чему хочешь – тому и верь. Ты вначале выиграй – там узнаешь, что такое Золото. – Джей… Джей… клиент… сзади, – забормотал в ухе микронаушник. Пи Джей достал из кармана телефон, включил режим «зеркало» и осторожно осмотрелся. Точно, клиент! На эскалаторе, позади него. Перепуганный вид: может, чел первый раз в жизни в подземку попал. Да уж, попал так попал! Джей включил в телефоне режим «сканер». Малиновый сигнал? Вау! Клиент нафарширован, как рождественский гусь: налик, карты, чипы с цифровыми подписями. А это как минимум еще пятьсот баллов в общем зачете! И еще раз: вау! – Смарт… Смарт… Работаем. Схема «А-3»… «А-3»… Что значит – чуйка! Она никогда не подводила Джея, потому что Джей никогда не подводил свою чуйку. «А самое смешное то, что на самом деле Золото – это…» – лукавит Дедушко Веб. Эллис Макферсон сияла. По окончании церемонии подписания соглашения между трастовым фондом «Олимпус» и глобальным консорциумом «Дженерал Кредит» ей преподнесли тяжеленный, роскошный букет – двести двадцать две розы. Как раз по числу миллиардов долларов в контракте. Эти деньги будут украдены еще до конца дня. Но сначала Эллис, лучшая фишингистка мира, отправит в мусорный ящик увядшие цветы надежд своих жадных до прибыли – ха! – партнеров. Эллис была готова раздеть до нитки не только их, но и весь мир в придачу, чтобы вновь ощутить настоящее – не купленное! – счастье. А подарить его могла только победа. Победа и – Золото!..Дедушко Веб, Инфакт
* * *
Хасим Ниддаль был несгибаемым ваххабитом, а Сонни Десперадо – ревностным католиком. Но вместе эти фундаменталисты являлись лучшей командой по контрабэндингу, большой контрабандной эстафете. Хасим и Сонни шли на рекорд. Их целью было провезти в Нъорк столько товара, сколько еще никто и никогда не провозил. Когда они впервые увидели список грузов в программе Игр, Хасим вцепился себе в бороду так, будто собрался выдрать ее с корнем; лицо у Сонни вытянулось настолько, что, казалось, его усы перешли из горизонтального положения в вертикальное. А потом последовали два с половиной года подготовки. Они привлекли к схеме более десяти тысяч человек по всему миру: те день и ночь кроили, шили, складывали, грузили… Последние трое суток друзья почти не спали. Из-за этого Хасим едва не пропустил вечерний намаз, а Сонни впервые в жизни забыл позвонить маме. Но они сделают невозможное возможным: толкнут в Нъорке такой груз, какой еще никто никогда не толкал. И получат то, что давным-давно заслужили. Заслужили по́том, кровью и верной дружбой: Золото!* * *
Сергей Горелов по кличке Серьга – новичок, даже нигде еще толком не сидевший, кроме как за компьютерной клавиатурой, был звездой хакбоулинга: банкоматы, кредитные карты, торговые системы, электронные переводы – его стихия. Сам Серьга не хакер, а киберполководец. Хакеры – его штурмовые батальоны. И вот, их толпы взяли в осаду федеральные и международные платежные системы. Кибератаками уже всерьез занялись ФБР, АНБ, ФСБ и прочие киберцерберы. Прекрасно! Как только церберы, отбив атаки, попытаются перекачать деньги в безопасное место, трансферт перехватит Серьга. Но деньги – не главное. Что главное? Золото – что же еще?! «Кто бы и куда ни шел, все приходят к одному…» – мудрствует Дедушко Веб. В комнате для совещаний стоял дым коромыслом. За столом, заваленным чашками, папками и тлеющими окурками, сидели четверо. Кое-кого из них мы уже знаем. Вот Уби Грубек, шеф-инспектор полиции, а рядом ее заместитель, кэптэн Ричард Тауэрс. Напротив, щурясь и выпуская густой дым из древнего прибора под названием «трубка», расположился интерполовский консультант, майор Андрей Карташов. Он прибыл не один: возле майора, подперев кулачками пухлые щечки, устроилась Майра Сандерс. Но пусть ее блондинистые кудряшки и округлые формы не введут тебя во иску… то есть в заблуждение, мой читатель! Майра – тот самый суперхакер Блэкаут, который ронял сети и сервера, как ты роняешь пятицентовую монетку, – не глядя; тот самый, что устроил «Лунную регату сотого года», угнав к Луне сотню спутников-шпионов с орбиты; тот самый, что чуть было не повязал самого Дедушко Веба! Короче говоря, Майра в свои двадцать восемь успела стать полковником и начальником Национального Бюро Защиты Информации. – Так вы говорите, майор, что всё происходящее сейчас в Нъорке – спортивные игрища криминалитета? – устало спросила Уби. – Не говорю – утверждаю! – Но ведь Криминалимпиада* – это городская легенда, разве нет? – вставил свои два цента Тауэрс. – Да, есть такая легенда. Но она – просто прикрытие реальных КрИгр*, которые мы вот уже сорок лет не можем остановить. – А почему же в официальных источниках нет никакой информа… – попытался настоять на своем Тауэрс. – Да потому, – с раздражением перебил его майор, – что последняя, Московская Криминалимпиада закончилась общим банкротством, полным дефолтом! Они украли даже федеральный золотой запас! И обобрали все банки! Музеи! Галереи! Если бы не наши партнеры по ООН, то… – Минуточку, майор! – вмешалась Уби. – Вы хотите сказать, что это система? То есть везде, где проходят Криминалимпиады – Тосака, Моска, Мегалон, а теперь и Нъорк, – всё заканчивается дефолтом?! – Именно так! – Но почему же никто ничего об этом не знает? Те же логгеры? – Допустим – только допустим! – что криминал сумел пустить по миру и Нъорк. Вы – лично вы, инспектор, – начнете бить во все колокола? Для того, чтобы привлечь внимание сограждан, всего-то тридцати-сорока миллионов человек, к тому факту, что все они, все без исключения – разорены? – Я не… – Погодите! А после этого вы, продолжая следовать велениям своей гражданской совести, сообщите остальным двенадцати миллиардам жителей нашей планеты, что Нъорк и все его граждане – банкроты? И посоветуете им ждать к себе в гости следующую Криминалимпиаду, годика эдак через четыре? Чем это, по-вашему, может закончиться? – Так вот почему… – Именно! Если у тебя украли кошелек – иди в полицию. Но если украден целый город… – Старик Веб умел мыслить масштабно, – впервые подала голос Майра. – К концу Игр Нъорк будет гол как сокол. Я предлагаю вам сосредоточить свои усилия не на действиях, а на последствиях. Пусть город прямо сейчас договаривается с федералами, финансистами и прочими мегадолларовыми филантропами. Информационное прикрытие я вам гарантирую. – Неужели мы будем вот так просто сидеть и смотреть? Может, мы хотя бы попробуем… попытаемся? – мучительно покраснев, начал Тауэрс. Майор и Майра, не сговариваясь, отрицательно покачали головами. – Без обид, ребята! У вас нет ни единого шанса, – грустно подытожил майор. – Я – против! – решительно заявила Уби. – Ради чего они устраивают все эти свои игрища? – Конечно же, ради Золота, – ответила ей Майра. – Ах, им золота захотелось! Тогда в Федеральном Резерве их будет ждать большой сюрприз! Так вы с нами, или как? – Я – с вами. С вами до самого конца, – твердо сказал майор, и Уби заметила, что глаза у него вовсе не серые, а синие. И эти глаза смотрят на нее с нескрываемым восхищением. – Ни за что не пропущу хорошую драку! – с усмешкой добавила Майра.
«Майор и Майра маячили, маялись и мялись на Майорке!» – блажит Дедушко Веб.
– Святые Котировки! Вы!.. Вы потеряли чипы запуска Присноблаженной Нъоркской Мегафондовой биржи?! Какого черта вас понесло в эту подземку?
– Я опаздывал… У меня угнали…
– А охрана?
– Машину украли вместе с охранниками! На нас наехал полицейский армхавер! Что я мог поделать?
– Фьючерс Всемогущий, НАСДАК наш Небесный – избави нас от…
– Система запускается! Деньги!.. Наши деньги! Это конец!!!
«Насилие и угроза насилия – совершенно разные вещи. Ибо угроза требует подлинного артистизма», – рассуждает Дедушко Веб.
– Алло? Да, это мэр! Что значит «нет денег»? СОВСЕМ НЕТ?! Что вы несете! Мэр я или не мэр? Куда-куда вы меня послали?!..
«“Деньги” – волшебное слово. Но слова “здравствуйте”, “пожалуйста”, “спасибо”, “прости”, “люблю” – куда как волшебнее!» – утверждает Дедушко Веб.
– Алло, инспектор, вокруг Федерального Резерва творится что-то невообразимое!
– Что случилось?
– Похоже… похоже на какой-то флешмоб: сотни тысяч людей! Все одеты в униформу полиции… Это просто полицейский карнавал какой-то! Машины, хаверы с мигалками… Огни со всех сторон – миллионы огней! Воздушные шары, вертолеты на крышах… Разноцветные облака… Я вижу Кинг-Конга! Кинг-Конга в полицейской форме!
– Что за бред, капитан Тауэрс?!
– Уби… ой, инспектор! Он надувной! Он шагает к Федеральному… Уби, копы танцуют! Танцуют на площади! Боже мой, повсюду блестки! Я весь блистю… блистяю… блещу-у-у-у!..
– Тауэрс! Тауэрс, что с вами?! Ответьте! Тауэрс, держитесь! Мы уже едем!
– У-у-у-ууу…
«Праздник есть праздник. Даже у копов должен быть свой фестиваль. Даже у копов…» – задумчиво говорит Дедушко Веб.
Уби… Уби проснулась… рано или поздно? Кажется, это был рассвет? Или уже вечерело?.. Так или иначе, Уби проснулась в своей постели. Слегка кружилась голова. Рядом… рядом мирно посапывал майор. Странные, смешанные чувства: во всем теле – блаженная легкость, а на душе – горечь поражения…
Она улыбнулась. Надо же, наркотическая атака! Не новинка, конечно, но залить афродизиаками и амфетаминами весь Нъорк?! Это было нечто! Сколько же длился фестиваль – сутки? Неделю? Она потерялась во времени, но находиться ей сейчас совершенно не хотелось.
Смутно припомнилось… Истерически рыдающий мэр размазывает по лицу сопли тысячедолларовым галстуком. Майор ловко жонглирует полицейскими дубинками под аплодисменты зрителей. А потом… чудесный, восхитительный поцелуй – их первый с майором… то есть с Энди, поцелуй.
Майра топлесс гарцует верхом на Кинг-Конге! Раскрашенный во все цвета радуги Тауэрс в экстазе танцует, окруженный толпой ряженых копов-китайцев. Бесконечные вереницы веселящихся людей. Какой-то парень, кажется, его звали Сэнди… Да, Сэнди! Он шепчет ей на ухо, что в Нъорке больше не будет убийств. И исчезает, растворяется в толпе. Сияющий, разноцветный, неимоверно красивый закат! А потом – тающие в синем июньском небе золотые огни салюта… Барбекю на Таймс-сквер. Сумасшедшая езда, свечи, спальня…
Стоп! Золотые огни!
Была! Ведь была какая-то важная, очень важная мысль! Идея – это была Идея! Они смотрели на золотые, ЗОЛОТЫЕ огни салюта, и у нее родилась… родилась Идея. А что… а если… а что если мы, копы, – все вместе – соберемся и проведем свою Олимпиаду?! Да такую, что Криминалимпиада на нашем фоне покажется просто детским утренником? Наш праздник – против их праздника!
Вот оно – ее Золото!
И тут же привычно подумалось: «Что же на это скажет начальство?» Инспектора Грубек подобная мысль остановила бы, отпугнула. Но Уби, счастливая женщина, лишь усмехнулась: чтобы реализовать Идею, начальство совершенно ни к чему – нужны единомышленники.
Возьмем для начала майора… то есть Энди, конечно же – Энди!
Уби нежно подула ему в лицо, и Энди сонно заворочался. Легонько куснув его за ухо, Уби весело пропела:
– Вставайте, сударь мой! Нас ждут великие дела!
«Идея, как и Золото, бессмертна.
Вы ведь всё еще хотите выиграть его – свое Золото?» – спрашивает Дедушко Веб.
– Нет, я всё понимаю, Смарт! – проворчал Пи Джей. – И что мы с тобой теперь крутые чемпионы; и что ты разукрасил Бруклинский мост так, что фанаты граффити слетаются в Нъорк, как мухи на… э-э-э… шоколад… Извини, братан, вырвалось! И даже то, что у меня есть вилла в Люцерке, или как там зовется эта швейцарская деревня… Но при чем здесь, черт возьми, ПИНГВИНЫ?!
– Да ладно тебе, Джей! – улыбнулся в ответ Смарт, натягивая мохнатую ушанку. – Разве осталось на земле другое такое место, где мы с тобой не сможем ничего украсть?
И антарктические ковбои, подхватив мешки с рыбой, отправились кормить пингвинов.
«Хотите? – подмигивает Дедушко Веб. – Золото?..»
Завтра
Иван Наумов Гарлем – Детройт
Солнечный Джош
Нет прошлого – только мешанина размытых образов, наслоение аномалий в нейронных цепочках внутри бесценной черепной коробки. Тонкая химия, тонкая физика, хороший бизнес. И будущего нет. Лишь слабоумные связывают свои фантазии и предчувствия с реальным положением дел на следующем делении бесконечной временной оси. Высокие помыслы, шаткая логика, плохой бизнес. Скольким-то там миллиардам Божьих тварей досталось всего одно настоящее – одно на всех, да и то второсортное, – и кто успел, тот успел. Или ты в обойме, или на помойке. Копаешься в мусоре и провожаешь взглядом платиновые дирижабли, в закатных лучах скользящие над гладью Эри, Гурона или Сент-Клера в сторону мифического канадского рая. Джошуа в свои четырнадцать работал больше, чем взрослый. День походил на день – конвейерная штамповка. Шесть тридцать. Убить будильник. Прийти в себя, проглотить хоть что-то и успеть разобрать почту. Простые запросы сбросить сестре, а закавыки закачать в наладонник. По дороге в школу созвониться с поставщиками и, главное, озадачить Рича спецзаказами. На большой перемене вместо завтрака можно состряпать несколько ответов. Обычно клиенты разбрасывают запросы сразу на несколько адресов, даже не утруждая себя прятать список в «скрытую копию». Если не ответить до полудня, шансы зацапать заказ падают до нуля. Шаблоны писем отполированы до буквы. Стиль увеличивает шансы. А по сути – вариантов ответа три: «есть именно то, что вы ищете», «заказали вчера, потерпите до завтра» и «можем предложить кое-что еще лучше, чем вы хотели», – это когда уже совсем безвыходная ситуация. Подпись всегда одинаковая: «До скорой встречи! Солнечный Джош». Слова о встрече на многих клиентов действуют магически. Наоми, тридцатилетнюю безмозглую сестрицу, накрыл очередной приступ беременности – будто в этом мире кому-то нужен еще один черномазый! Теперь она скорбно сидит в салоне только до прихода Джоша, и ему остается всего ничего – в одиночку часов десять, до глубокой ночи. А по воскресеньям ей, видите ли, надо всем выводком переться в церковь, рвать связки и оттаптывать пятки. Пятый племянник подсядет на госпел еще в утробе. И догадайтесь, кому тем временем дежурить в салоне! От такого режима можно слететь с катушек, но Джош не в обиде. Эльдорадо – понятие преходящее. Особенно в хай-теке. Поймал волну – плыви. Еще год, три, пять – и корпорации раздербанят частные лавки, а брейнинг из экзотического новшества превратится в полноценную индустрию. И до этого времени надо успеть заработать – если не на всю оставшуюся жизнь, то хотя бы близко к тому.* * *
То утро началось с неожиданности – тихо сдохла младшая вирусоловка. Не системная, а «спамоедка». Пока Джош искал дистрибутив, во «Входящие» навалило всякого. «Гороскоп на сегодня, – прочел он. – Тема дня – правильное решение». В корзину. «Джош! Спасибо за Таити! А есть сафари или что-то африканское? Желательно женское…» Сестре. «Здравствуйте! У вас есть спортивные ролики?..» Туда же. «Сколько вы знаете женских имен на А?» В мусор. «Если ты еще раз подсунешь мне “мазо” вместо “садо”, тупая скотина…» Упс! В наладонник. Нет, Наоми просто редкая дура! Придется извиняться за ее ошибку – совсем нехорошо получилось. «Никто не знает, где скачать “Русские идут”? Только в нормальном качестве…» Это еще что за хрень? Придется целиком читать – не поймешь, о чем и речь. А уже совсем пора бежать. Рюкзак. Бутерброд, наладонник, ствол, ключи, бабки для Рича… Ничего не забыл? Посмотреть в глазок – у дверей чисто, выключить сигнализацию на пять секунд. – Всем пока! Выйти, захлопнуть дверь. Здравствуй, Детройт!Мистер Адамс
– Хотела пожелать удачи! – директор, мумиеобразная кореянка пенсионного возраста, эмфатически стиснула его локоть. – Первый урок – как первое свидание. Я уверена, вы им понравитесь! Коридоры школы еще пустовали. Преподаватели спешили разойтись по кабинетам. – Надеюсь, – Адамс осторожно высвободился. – Провожу вас, – по-своему восприняла его движение та. – Волнуюсь, будто сама иду! Конечно, белых учителей у нас давно не было. Кстати, не вздумайте представляться учителем. У нас с этим строго, здесь не Нью-Йорк. Много адвокатских детей, быстро привлекут за моральное давление. Ненатурально улыбнулась – мимическая композиция «Ну, мы-то с вами всё понимаем, вот и не стоит лезть на рожон». – Также поосторожнее с пристальными взглядами. Нет, я сейчас не про домогательства. Южные мальчики – очень мнительные и скорые в принятии решений. Тем более вы сразу со старшего класса начинаете. На первое время – минимум диалогов, больше рассказывайте. Будут шуметь – не обращайте внимания. Микрофон вам новый поставили, не фонит, не шуршит. Колесико громкости выведено под стол, сможете прибавить-убавить абсолютно незаметно. Остановились у дверей его класса. – Спасибо! – Адамс попытался сразу войти внутрь. – И загляните ко мне завтра утром! – директор снова схватила его за рукав. – Поде́литесь впечатлениями!Аксиния
Конечно, такой подставы, как смена школы, она от предков никак не ожидала. После того, как отец потерял работу в редакции, ясно было: где предложат место, туда и придется ехать. Детройт – не Аляска, что уж. Город поразил Аксинию. Их фургончик – гигантский лось с привязанным на крыше бабушкиным креслом-качалкой вместо рогов – въехал в пустынные кварталы центра. Из-за опущенных ставен, из полутемных арок, отовсюду по чуть-чуть сочились рваные такты рэг-рэпа. Нет людей на улицах – лишь там и тут мелькнет закапюшоненная тень, рыкнет мотоцикл, блеснут отсветы невидимых фар. После кипящего жизнью Нью-Йорка этот город казался призраком. Хорошо если в одном здании из пяти угадывалось присутствие жизни: свежая побелка, незапылившиеся тарелки антенн, подметенные пятачки перед входами. В одном из таких домов жила тетя Софи, мамина сестра, там же нашелся и свободный этаж под заселение. «Группироваться» здесь считалось выгодным, безопасным и престижным. Почти неделю с мамой и бабушкой распаковывали вещи; отец уже на следующий день погрузился в новую работу и выныривал лишь дважды в сутки – за утренним кофе и во время ужина, изливая на домочадцев впечатления. – Как можно ограничивать писательскую свободу? – взмах свернутой в рулон газетой. – Неужели они думают, что, сидя в отсеке, как радист подводной лодки, я напишу больше или лучше, чем дома? Бабушка невозмутимо покачивалась в кресле, попыхивая сувенирной индейской трубочкой. Мама сочувственно кивала – получалось в такт креслу. – И как нам прикажете себя называть? – кричал отец в другой раз. – Великий романист может публиковать по восемь томов в год – ему пишем мы вчетвером! Кто – мы? Литературные афроамериканцы! Черная четверка! Ах, тс-с! Даже слово «черный» может быть использовано против вас! Белый, знай свою «миранду»! Отец болезненно относился ко всем этническим вопросам: отработав без сна и отдыха всю Нью-Йоркскую Олимпиаду и вернувшись в редакцию героем (шестьдесят репортажей, восемнадцать интервью – одно эксклюзивное!), он обнаружил за своим рабочим столом симпатичного эфиопа из корректорского отдела. Обвинение в пропаганде расизма, позволившее вскоре уволить отца без выходного пособия, сначала казалось глупой шуткой, потом чудовищной провокацией, потом – циничной рокировкой. – Это всё из-за того интервью, – снова и снова повторял отец своей безмолвной аудитории. – Бедняга Смит, он думал, что поделится со мной славой! Когда встал вопрос о необходимости переезда в Детройт, выбирали между отдельным домиком в относительно тихом пригороде и квартирой рядом с Софи в совсем не спокойном центре. Отец бравировал врожденным интернационализмом: – Нам не привыкать! И вот они оказались здесь. Впрочем, им действительно было не привыкать.* * *
День первого похода в школу неумолимо приближался. Срочно требовался «анализ местности». Кто владеет информацией, владеет миром. Проведя полжизни в сети, Аксиния (ник – Сова) любила работать с разобщенными данными. Ей нравилось представлять себя бесшумной ночной птицей, планирующей над едва видимыми цепочками огней. Она давно уже не тратила на Интернет карманных денег: в маленьком большом мире можно жить и без них. На второй день в Детройте знакомые украинцы скинули ей в знак уважения коды для безымянного коннекта. К концу первой недели – не для славы, а сугубо в бытовых целях – Сова хакнуламестный сервер Министерства образования. Аккуратно, вежливо, незаметно. Теперь у нее появились полные досье на всех учеников школы, преподавателей, административный штат, вплоть до уборщиц. Предстояло посмотреть, какой след в сети тянется за будущими одноклассниками, узнать о каждом из них всё возможное и организовать самооборону без оружия. Маленьким белым девочкам всегда лучше рассчитывать только на себя. Оставалась еще неделя. И этого времени хватило.Солнечный Джош
Второе по значимости событие того дня – новенький в «клетке». Преподавательскую часть класса – стол, кафедру и доску – здесь называли так же, как и в других школах, хотя металлические выгородки давно уже были сменены на пуленепробиваемый триплекс. Адамса в «серьезные перцы» Джош записал не сразу. В первый день они все серьезные. Прошлого преподавателя угостили свинчаткой по затылку, и месяца три вместо истории шли тренировки по бейсболу. Новый парень явно знал о педагогике маловато. По крайней мере, ни один из его предшественников не пытался предлагать денег в обмен на знания. А Адамс с этого и начал. – Привет, народ! – такими были его первые слова. Некоторые школьники даже прекратили разговоры, чтобы посмотреть на продвинутого препа. – Меня зовут мистер Адамс, и вам придется так меня называть. Я никого не собираюсь убеждать в том, какой интересный предмет преподаю. – Так зачем мы здесь сидим? – подал голос Хосе Койот. – Вот за этим, – Адамс вынул из внутреннего кармана и плюхнул на стол перед собой толстую пачку десятидолларовых. – Это стимулятор для ваших малотренированных мозгов. Награждаются правильные ответы и – иногда! – правильные вопросы. Первый прозвучал только что. Подойди! Хосе, помешкав для приличия пару секунд, вразвалочку подошел к щели для сдачи письменных работ и получил десятку. Класс зашумел. – Вы сейчас не катаетесь в Швейцарии на горных лыжах. Не смотрите на облака через иллюминатор папиного самолета. Даже не гуляете с фотоаппаратом по Большому Каньону. Потому что все вы в той или иной степени находитесь в заднице. Ваши родители сидят на пособии. Из таких школ не берут в престижные колледжи. В этом городе уже вряд ли будут делать машины. Если бы ваша семья могла уехать, то уже сделала бы это сотню раз. Кто-то возразит? Класс молчал. – Так вот. История – это наука о том, как мы все оказались в заднице. И тем, кто сможет до конца разобраться в этом вопросе, светит шанс найти обратную дорогу. Но не толпой и не строем, а поодиночке. Приступим к лекции?* * *
После уроков старшеклассники обычно застревали у школы – покурить-поболтать. У Джоша было около получаса до встречи с Ричем, и он смотрел, как усевшийся на заборчик Энрике подтягивает струны, касается их тонкими пальцами, пробует на ощупь тревожные и звонкие аккорды. Хосе, уже хорошо попыхтев самокруткой, пристально разглядывал солнечные блики на лезвии своей бритвы. Родриго и Мигель, чуть отвернувшись от остальных, переругивались и делили какие-то деньги. Лейла флегматично отталкивала Мустафу, пытающегося поцеловать ее в шею. Бронированный преподавательский автобус отъехал от крыльца, натужно кашляя слабеньким спиртовым движком, и скрылся за поворотом. Минут пять спустя с парадного крыльца спустился сутулый человек, одетый в стиле «охота на ведьм»: длинный светлый плащ, низко надвинутая на глаза шляпа. В руке – нелепый портфельчик. – Он больной, что ли? – Койот аж пропустил затяжку. – Это кто? – Мигель сунул скрученную вязанку мелких купюр в безразмерный карман и обернулся тоже. – Наш историк, – сказала Лейла. – Видно, ищет новых историй на свою филейную часть. Или не успел кэш на уроке раздать. Родриго и Мигель, недоуменно переглянувшись, потянулись за Адамсом. Хосе, чуть подумав, аккуратно потушил папиросу и поспешил следом.Аксиния
Неожиданностей не было. Ладно скроенный мексиканец (Энрике, клички нет, балуется гитарой и стихами, полицией не привлекался, семейный бизнес – ультразвуковая прачечная около бывшего Уэйнского университета, старший брат отбывает срок за торговлю химией… что там еще?) с размаху уселся на ее парту чуть ли не раньше, чем Аксиния подошла к своему месту в классе. – Посмотрите, амигос, какая славная белая чика посетила наш гостеприимный уголок! Наверное, девочка-гринго будет рада подружиться с цветными мальчиками. Ке колор тэ густан мас?[16] – Эль верде,[17] – улыбнулась Аксиния. – Ответ неверный, – констатировал Энрике, слегка разворачиваясь к ней. – Как твое имя, безумный ангел? Чем увлекаешься? Много ли мама с папой дают на бутерброды? Говори громче, интересно всем! Тридцать пар глаз будто красными лазерными точками водили по ее лицу и телу. Оценивающе, изучающе, провоцируя, раздевая, ожидая ее реакции. Можно сделать вид, что ничего не происходит, и через неделю превратиться в белую моль, подобно сидящему рядом носом в парту конопатому очкарику. Можно разъяриться и развести свару, но это, по сути, ничего не даст. Наконец, можно выставить парня в глупом виде, откровенно посмеяться над ним – способностей бы хватило, – но где гарантия, что по дороге домой не получишь бритвой по лицу от «случайного» прохожего? Аксиния аккуратно повесила рюкзак на спинку стула. До начала урока оставалось минут пять, стоило поспешить. – Всё по порядку, – громко сказала она, обращаясь ко всем и ни к кому, как в театральном кружке. – Мое имя – Аксиния… – Что за диковина? – развеселился маленький смешной перуанец с последней парты. Мутный, непредсказуемый, опасный. – А вы знаете много имен на букву А? – теперь уже обводя взглядом класс, Аксиния остановилась на долговязом черном, антильского типа, парне по имени Джош. Тот поймал ее взгляд, чуть прищурился и встряхнул головой, словно пытаясь избавиться от наваждения. – Имя русское, так что насчет «гринго» Энрике погорячился. – Я вроде бы не говорил тебе, как меня зовут… – Итак, мое имя Аксиния, а зовут меня Сова. Можете не представляться, я уже с вами знакома. Она прошла к перегородке, за которой неторопливо раскладывала ноутбук темнокожая преподавательница математики, и размашисто вывела губной помадой на толстом стекле девятизначный код. – Кто в курсе, что это такое, могут свериться. Энрике смотрел на нее, по-прежнему ухмыляясь недобро: – Так ты еще и не простая пташка, А-кси-ни-я? Где нахваталась премудростей? Там учили только ковыряться в кодах, или чему полезному? Я слышал, хакерши изобретательны в постели – другая логика, другие эмоции… Теперь Аксиния повернулась лицом к мексиканцу и медленно, сопровождая каждый шаг порцией информации, направилась к нему. – Видишь ли, чико, – сказала она, делая первый шаг, – если тебе много рассказывали о хакерах, то ты знаешь, что это не те люди, с кем имеет смысл портить отношения. Чокнутые мстительные существа не от мира сего. Ты цепляешь одного из них, а потом в прачечной сбивается режим стирки и даже самые крепкие ткани расползаются на отдельные нити. Ты приходишь домой и находишь в холодильнике закипевшее пиво. А счета за телефон и свет в конце месяца стирают тебя с лица земли. Теперь она уже стояла в полушаге от Энрике. – А дружелюбный хакер – такой, которому ты оставляешь шанс следовать своей дорогой. Я родилась и прожила четырнадцать лет в Гарлеме, там любой подтвердит это правило. Здесь можно было бы добавить «о пользе дружбы» – маленький рекламный ролик о бесплатных билетах на концерты, вскрытых экзаменационных программах, скидочных картах на машинный спирт… Но в Гарлеме ее успели научить не прогибаться. – И мне не хотелось бы с тобой ссориться. Потому что тогда ты не сыграешь мне «Детройтадо», – широко улыбнувшись, Аксиния забила в эту беседу последний гвоздь. Ни один музыкант не устоит, когда просят исполнить его лучшую песню. – Оставь ее, Энрике! – вмешался Джош. – Русская из Гарлема – это, по крайней мере, прикольно. И, уже обращаясь к Аксинии, не издеваясь, а, скорее, возвращая должок, добавил: – Никуда от них не спрячешься. Всюду «Русские идут»! И ослепительно осклабился в тридцать два зуба.Рич Белее Белого
«Хантер-Люкс» (турбо-водородный двигатель, удлиненная база, сверхлегкая керамическая броня, динамическое затемнение стекол, символ неспокойного успеха и агрессивной надежности) остановился перед ржавым шлагбаумом на въезде в Совсем Цветную. Эта часть Детройта уже давно жила как бы сама по себе, и здесь Рич держал одну из своих лучших точек. Из-за обрушенной кирпичной стены завода, ставшей форпостом, появилась черная фигура стража порядка. Последнего белого полицейского здесь видели лет десять назад. Толстым и хищным стволом новенького АК-21 страж показал, что надо открыть окно. На переднем сиденье «хантера» застыли, как богомолы, водитель и телохранитель – намибийцы. Даже не шевельнулись, когда страж провел по их лицам лучом фонарика. – Привет, ребята! – тем не менее сказал тот. – Привет, Рич! – в заднее окошко, открытое ровно настолько, чтобы стала различима нереальная белизна кожи пассажира. – До сих пор в толк не возьму, как белый смог приручить таких зомби. Рич усмехнулся: – Там, где не справится белый, нужен супербелый. Шутка была старой и известной, но нравилась всем, передавалась как анекдот и в целом положительно работала на имидж хозяина брейн-студий Восточного побережья. Страж поднял шлагбаум, машина бесшумно двинулась вперед, лишь похрустывая стираемой под колесами в порошок кирпичной крошкой.* * *
Совсем Цветная не имела четкой границы – в центре города не было ни блокпостов, ни заброшенных баррикад. Салон, куда ехал Рич, стоял как раз на границе «совсем» и «не совсем» цветной зоны. Безмолвный телохранитель на время превратился в носильщика – тяжеленный металлический кейс оттянул его руку до земли. Лифт-клеть вознес их на самый верх полузаброшенной многоэтажки. Рядом с кнопкой последнего, тридцатого этажа была аккуратно приклеена цветная бирочка-указатель: «Брейнинг-салон “Другое Прошлое”». Мальчишка ждал у себя – как всегда, жизнерадостный и возбужденный встречей. Ему работа до сих пор казалась романтикой. Стены салона прятались за бесконечными стеллажами. Флэш-плакаты с рекламой лучших роликов отвлекали взгляд, как виды из окон скорого поезда. Две брейнинг-установки, собранные на основе старых стоматологических кресел, с тяжелыми колпаками трансмиттеров, придавали салону вид парикмахерской. Беременная негритянка, сестра Джоша, по-утиному прошлепала к лифту, невнятно поздоровавшись и попрощавшись одновременно. Рич вел дела только с мальчишкой. Обычно Белее Белого сам не приезжал – только передавал новые записи с курьером. Но сегодня у них был повод пообщаться лично. Сначала «махнулись чемоданами». Телохранитель положил на стол и открыл кейс. В пенопластовой противоударной форме ровными рядами лежали бруски темного коньячного стекла, каждый размером с сигаретную пачку – брейн-карты с записанными роликами. Заказ клиентов салона. Такой же кейс уже стоял в собранном виде и у Джоша. Возврат. Давно не продававшиеся записи, либо, наоборот, срочно запрошенные другим салоном Рича. Брейн-бизнес уникален тем, что каждый ролик существует в единственном экземпляре – как восковые валики дограммофонной эры. Никто еще не научился дублировать аналоговую запись потока памяти. Да будет так, считал Рич. Штучное всегда лучше фабричного. Чтобы впаять себе в память какой-нибудь раскрученный ролик, клиенты строились в очередь за месяцы. Они щедро оплачивали возможность почувствовать себя в шкуре тех немногих артистов, политиков, звезд рекламы и прочих «людей на виду», кто согласился отказаться от кусочка своих воспоминаний и сделать его достоянием общественности. Но основную часть оборота любого салона составляли тематические записи совершенно неизвестных людей. За карманные деньги можно завладеть кусочком воспоминаний чужого человека – разве не здорово? Проскакать на лошади, даже если у тебя нет ног, нырнуть к коралловому великолепию полинезийских атоллов, пригубить эспрессо, сидя в тени Колизея… Сделать или почувствовать что-то, недоступное тебе в этой жизни, потому что твоя жизнь просто этого не предполагает. Примерить на себя то, чего боялся, испробовать запретное, узнать недоступное. В полном спектре чувств, ощущений, эмоций, настроений – но не поглощая чужое, а укладывая его в память на отдельную полочку. Ричу нравился брейнинг. И как работа, и как философия. Он не брезговал роликами и регулярно впаивал себе то, что казалось достойным внимания. В конце концов, он же не наркодилер, собственный товар нужно пробовать. Пока Джош расставлял поступившие брейн-карты по стеллажам, а телохранитель проверял возврат, Рич стоял у окна, пытаясь в далеком тумане разглядеть, как за темной рыбьей спиной острова Белл-Айл река превращается в озеро Сент-Клер. В Детройте он чувствовал себя лучше, чем где-либо. Мертвые улицы, выбитые окна и расписанные заборы – основа постиндустриальной эстетики. Красота умирания и перерождения. – Теперь расскажи о девчонке, – сказал Рич, видя, что Джош закончил. – Ты ей всё грамотно объяснил? Неожиданностей не будет? Мальчишка не ответил, давая понять неуместность вопроса. – Контракт читала? Вопросы есть? – Да, – ответил Джош. – Нет. – Она здесь? Джош кивнул в сторону подсобки. – Только, пока я ее не позвал, Рич… Ты заявку про спорт видел? У мальчишки был отличный нюх на провокацию – письмо, которое он перекинул перед обедом, выглядело невинно и скучно, запрос как запрос. Только в нем шла речь о Джоне Смите, а с этим именем была связана история странная и незаконченная. Знаменитый спринтер из Иллинойса – чистокровный ирландец, что делало его дар уникальным в абсолютно «черном» виде спорта, – установил новый рекорд мира на стометровке во время недавней Нью-Йоркской Олимпиады, обогнав пятерых своих товарищей по команде, хотя до финального забега показывал только седьмое время. Сообщение о положительном тесте на допинг прозвучало лишь сутки спустя. Смит, как водится, от всего отказывался и даже ссылался на подмену пробирок: якобы стимулятор принял прибежавший вторым Аткинс Носорог, тоже показавший лучшее персональное время. Уже лишившись медали и членства в Федерации, Смит продолжал упорствовать. Дал совершенно неполиткорректное интервью в «Нью-Йорк Таймс», где обвинял тренера сборной в желании видеть на пьедестале «американскую черную троицу», и всё в том же духе. И история эта постепенно забылась бы, поросла мхом и уползла в архивы, если бы не… Если бы не разбился в лаборатории лоток с пробами крови того злополучного забега. Если бы представитель антидопингового комитета, курировавший легкую атлетику, не был найден месяцем позже на дне Гудзона. И если бы Джон Смит не пустил себе в голову пулю сорок пятого калибра у ворот Белого Дома. А потом на брейн-рынке одна за другой стали всплывать записи забегов Смита за два-три последних года. А это означало, что сумасшедший бегун до того, как покончить с собой, стер из памяти, перенеся на брейн-карты, все лучшие моменты своей жизни. Все, кроме финального олимпийского забега. В поисках недостающей записи – если таковая вообще существовала – федералы перетряхнули всех брейнеров. С нулевым результатом. И теперь анонимный автор пришедшей заявки совершенно не внушал Ричу доверия. – Просто не отвечай. Этому парню нам предложить нечего. – О’кей, – мальчишка кивнул. – Вести́? Рич сел в расшатанное кресло, достал сигарету, покрутил в пальцах и спрятал обратно в пачку. Джош открыл нараспашку дверь в соседнюю комнату. – Познакомься, Рич…* * *
– … Это Лейла. В комнату вошла симпатичная турчаночка, напряженная и заранее напуганная. – Лейла, это Рич. Лучший продюсер брейн-роликов в Америке – по крайней мере, изо всех, кого я знаю. Девушка улыбнулась. Рич внимательно следил за ее мимикой, повадками, движениями. Если у объекта плохая пластика, клиенту передастся ощущение неудобства и неуклюжести – и ролик будет обречен. Брейнеры давно объединили данные о своем «имуществе», и оценка ролика каждым клиентом влияла на его последующие продажи и цену. Рич знал, что внешность альбиноса, как правило, людей поначалу отпугивает. Он научился преодолевать это за счет обаяния и остроумия. – Привет, Лейла! Садись! Джош сказал, что ты хотела бы попробоваться в сюжетных роликах, – Рич считал себя обязанным лично беседовать с каждым, кому предстояло калечить память. – Ты наверняка слышала, как проходит брейнинг. Расскажи мне! Лейла чуть нахмурилась, будто в школе на уроке: – Мне нужно будет просто проехать куда-то. Внимательно всё разглядывать, стараться получить удовольствие. Не думать о своих домашних делах. А потом вы сделаете мне брейнинг, и я всё забуду. – Всё правильно, – сказал Рич. – Цепочки в твоем мозгу, где сохранятся воспоминания о путешествии, разрушатся под воздействием брейнинг-установки, а резонансные волны будут записаны на брейн-карту – аналоговый носитель памяти. Ты не просто забудешь то, что делала, – этих событий вообще не останется в твоей голове. Лейла согласно кивнула. – И еще. Помни, что одна брейн-карта стоит почти полтысячи. За пустую болванку! Только от тебя зависит, насколько яркой и красивой получится запись. Не меньше ста человек должны захотеть взглянуть на мир твоими глазами, почувствовать его твоим телом, запомнить твоими ощущениями. Это минимум, оправдывающий расходы. Чтобы застраховать себя от рисков, мы обязаны сделать пробник. Ты придумала, каким событием своей жизни готова поделиться? Девушка снова торопливо закивала. Ничего из этого хорошего не получится. Рич встал, слегка потянулся. Он редко ошибался в своих прогнозах. Но всё равно надо пробовать и пробовать. Хороший объект для брейнинга – это камень в основании пирамиды. Турчанка тоже поднялась. Рич улыбнулся: – Тогда пойдем.Солнечный Джош
О странной новенькой, «событии номер один» того дня, Джош Ричу не сказал ни слова. Наверное, должен был – девчонка вполне могла покопаться в их переписке, – но что-то помешало. Аксиния утвердилась в классе за считанные дни. «В темноте я бы принял тебя за цветную», – как-то сказал ей Энрике, и это было комплиментом. Джош и сам видел, что те мелочи, которые всегда мешали белым перестать бояться черных, а черным – почувствовать себя наравне с белыми, для Аксинии словно бы и не существовали. Она понимала «респект», слушала и знала рэг-рэп, могла поспорить о вудуизме или о стрелковом оружии. Джош косился на нее украдкой, опасаясь, что его внимание будет замечено. Ему нравилось смотреть, как ее невесомые пальцы танцуют над клавиатурой, как спадает на лицо золотистая прядь, как… Вскоре Аксиния легко и непринужденно вошла в их небольшую компашку. Зависала вместе со всеми у школы, рылась у Джоша в салоне в поисках интересных и дешевых роликов, стояла на шухере, когда Мустафа раскрашивал в цвета национального флага случайно заехавшую в квартал полицейскую машину. Но что-то всё равно шло не так. И касалось это не только Аксинии.* * *
Прежде всего, в классе стало на трех человек меньше. Ни Хосе Койота, ни Родриго, ни Мигеля в школе больше не видели, и одни слышали от родственников, что парни, переломанные, лежат в больнице, другие утверждали, что видели всех троих на пароме, перевозящем эмигрантов в Канаду, а третьи ссылались на тюремных дружков и плели совсем уж небылицы с криминальным уклоном. Джош склонялся к мысли, что, если даже родители Койота молчат, это значит, что на всех здорово надавили. И тем внимательнее присматривался к мистеру Адамсу. А тот как ни в чем не бывало продолжал вести уроки истории и делал это неплохо. Разбазаривал каждый урок по сто долларов, а то и больше. Никому из школьников не пришло в голову поделиться такой новостью с кем-либо из старших. Впрочем, история Адамса была интересна не этим – он умудрялся каждый раз привязать какие-то древние события к сегодняшнему дню. Если говорили о племенах, заселявших Америку до Колумба, то разбирали их обычаи, традиции и различия. И становилась понятнее возможная причина поножовщины в одной из резерваций на прошлой неделе. Если вспоминали вывоз рабов из Африки, то опять-таки разделяли Африку на зоны и смотрели, что где происходило и какими народами была заселена Америка. У Адамса обнаружился редкий дар рассказчика. Джош, как и все остальные, вроде бы отчетливо понимал, что все эти знания не пригодятся никогда и никому, но снова и снова, как кролик перед питоном, застывал, слушая преподавателя. Адамс никогда подолгу не останавливал взгляд на ком-либо из учеников, кроме Аксинии. Ее он изучал пристально, но исподтишка, так же, как Джош. Словно ждал чего-то. Она не замечала этого – или делала вид, что не замечает. Однажды Джош не выдержал и спросил Аксинию напрямую, что мистеру-чертову-Адамсу от нее нужно. Вместо ответа получил вопрос: – А почему тебя это беспокоит? Растерялся только на секунду: – Потому что… Потому что он похож на маньяка! – Видел многих? – ее явно забавлял разговор. – Я-то? – Джош аж задрал подбородок. – Ты забыла, где я работаю? – Расскажи! – тут же навострила уши Лейла, сама на себя не похожая – с новой прической, в модном колье и серьгах из искусственно заржавленных пластин. Видимо, работа с Ричем давала положительный результат. – Правда, расскажи! – подключились Энрике и Мустафа. – Маньяки, – со значением начал Джош, – бывают трех типов. Самые простые – помешанные на сексе и физиологии. Впаивают себе бессюжетную лабуду типа «Натали скачет на ослике» или «Первая ночь Барбары». Вторым подавай экстрим – побольше кровищи, боли и грязи. В основном бывшие рейнджеры, ветераны – воевать уже не берут, а агрессия осталась. Такие могут ходить зимой в тапках на босу ногу, а пособие спускать на ролики. Недавно загребли одного мафиози, так он до того, как его взяли, чуть не полмозга себе зачистил. Там тебе и тазики с цементом, и стрельба-пальба, и иглы под ногти, и утюги на спину… А на суде говорит: не помню! Ничего, говорит, не помню, клянусь Мадонной! Все засмеялись. Лейла наморщила нос: – Неужели кто-то покупает пытки? Джош цокнул языком: – Ты удивишься! И о том, как ты, и о том, как тебя. Но самые жуткие маньяки – это третий тип, наподобие нашего мистера Адамса. Ходят, бродят по салону, прицениваются, а что им надо – непонятно! И под общий хохот сделал страшное лицо.* * *
На следующее утро перед уроками Аксиния подозвала Джоша и открыла ему на своем наладоннике коротенький документ. С угла стандартной учетной карточки на Джоша смотрел сильно помолодевший мистер Адамс. – И что это значит? – ох, как не хочется слышать правильный ответ! – Только то, что еще год назад наш славный преп работал на Федеральное Бюро. Аксиния почти натурально улыбалась. И Джошу очень хотелось ее защитить – от чего, он пока не понимал.* * *
Намечался день рождения Аксинии. Проблема выбора подарка сводилась к вопросу, о чем ролик. Самая дешевая впайка стоила как хот-дог, а долларов за двадцать можно было купить уже целое путешествие. Только Аксиния недавно отличилась, подарив Энрике набор серебряных струн, чем окончательно растопила державшийся между ними холодок. Джош задумчиво бродил между полками, выбирая, и выбирая, и выбирая… Пытаясь найти что-то, что подчеркнуло бы его индивидуальность через кусочек чужой памяти. Пока не получалось. Заурчал лифт. Когда дверная решетка уползла вверх, в салон чуть ли не кубарем влетела зареванная Лейла. Следом появился Мустафа. Джош никогда его еще таким не видел. – Я тебя здесь сейчас прирежу, ты понял? – от ярости турка перекосило, он оттолкнул Лейлу, пытавшуюся обнять его, и пошел Джошу навстречу. – Я тебе вышибу мозги, придурок! Ты что с ней сделал? – Что? – недоумевая, спросил Джош. Промелькнула пара мыслей насчет Лейлы и Рича, или друзей Рича, или сотрудников Рича – но это был бред: Белее Белого никогда бы такого не допустил. – А то, что она ничего не помнит! Она продала за деньги свою жизнь! – Погоди, Мустафа, – Джош примирительно выставил руки перед собой. – Ей делали пробник – это маленький кусочек памяти, какое-то одно небольшое событие… Лейла заревела в голос, снова безуспешно пытаясь приблизиться к Мустафе. – Одно событие, мозговед хренов?! Да, одно – как мы чуть не свалились с Фишер-Билдинга. Хотели вылезти на крышу по лесам, а там оказались гнилые доски. Да, одно – как мы удирали от копов на мотоцикле Хосе, когда выехали сдуру в белый пригород. Как мы с ней первый раз поцеловались, урод! Тоже – одно событие! Я сначала не понимал, почему она так охотно улыбается и поддакивает, когда я вспоминал о чем-то таком. А потом въехал: она же ничего не помнит! Твои дружки зачистили ей мозги. Мы встречаемся три года, ты понял? А она забыла всё важное, что у нас было… – Не всё-о-о-о! – заныла Лейла. – Я много чего помню. Просто на сюжетке ничего не получалось, а так хотелось делать ролики… Понемногу Джош успокоил и ее, и Мустафу, тогда удалось добиться более связного рассказа. Белее Белого снял пробник, не покидая Детройта, – вместо третьего ряда сидений в его «хантере» располагалась мини-студия. – На что это похоже? – спросил Джош, до сих пор не видевший, как делается брейнинг. – Что ты им отдала? – спросил Мустафа, стараясь, чтобы его голос не звучал угрожающе. – Когда мне было шесть лет, – Лейла шмыгнула носом и поправила волосы, – мы с родителями попали под дождь, возвращаясь с бабушкиной фермы. Отец как раз утилизировал машину по «бензиновой поправке», и часть компенсации мы тратили на поездки к родственникам. Дождь застал нас в поле. Каждая капля была размером с вишню и теплая. Родители побежали к автобусной остановке, взяв меня за руки, – и я шагала как великан, а прямо перед нами, – она наискось махнула рукой, – встали две радуги. – Почему же ты это помнишь? – с подозрением спросил Мустафа. Она посмотрела вызывающе. – Потому что когда-то писала сочинение «Лучшее лето в моей жизни». Перечитала. Только теперь одни слова и остались… И не заметила как. Шлемы – те же, что здесь, у тебя. Большая консоль, несколько экранов. Закрываешь глаза, ложишься. Он всё спрашивает: что помнишь, что еще в тот год было, и про бабушку, и про папу, и какая была машина… И, наверное, я заснула ненадолго. А потом – всё. Тридцатисекундный ролик. Джошу стало не по себе. Вокруг них в мягком поролоне спали тысячи человеческих жизней – чутким сном, готовым войти в любого, кто заплатит несколько долларов. Тестеры в Нью-Йорке и Вашингтоне все как один выставили пробному ролику максимум по всем параметрам. Четкость восприятия, детализация, временной и логический план, эмоциональная окраска, баланс чувств и ощущений. Удивленный Рич не задумываясь предложил Лейле ужин с известным киноактером. Тот не решался или не хотел заняться брейнингом сам, но готов был «поучаствовать». Поездка на Восток, шикарный отель, берег океана, вечернее платье и сам Как-его-там. Седые виски, лучезарные морщины, знаменитый чуть картавый говор и сногсшибательная хрипотца в голосе. Омары и устрицы, фуа-гра, «кир» из «Дом Периньона» и всякие прочие излишества. Репортер, изводящий гигабайты в ожидании выигрышного кадра для будущей рекламы. Сценарий – выигранная в лотерею встреча с любимым артистом. И полный провал. Лейле-то казалось, что всё идет хорошо. Ей действительно понравился вечер, она по-честному радовалась жизни и, когда Рич сказал ей, что ролик запорот, просто отказывалась верить. Оказалось, что, даже разговаривая со звездой, она то и дело «соскальзывает»: отвлекается, начинает думать о доме, о школе, о том, что, вернувшись, расскажет подругам. И на брейн-карту эти обрывки мыслей легли на первый план, а великолепный ужин, ожидаемый тысячами поклонниц по всем штатам, записался лишь смутным малозначащим фоном. С полным диском никому не нужных фотографий в виде утешительного приза Лейла вернулась домой. Надо отдать должное Ричу, он предпринял еще одну попытку – приблизительно с тем же результатом. А Лейле хотелось сниматься. И полученный за пробник скромный гонорар только раззадоривал. Она нашла Рича и пересказала ему еще несколько историй из своей жизни. Тестеры готовы были оторвать материал с руками. И вот… – Давайте, – не слишком уверенно предложил Джош, – я попрошу Рича привезти все снятые ролики. Ты же можешь посмотреть их обратно… – Джош, – Мустафа дернул головой, словно получил пощечину, – ты хотя бы себе не ври, а? Даже если ролики лягут удачно, у нее в голове появится что-то про девушку Лейлу. Она никогда не почувствует, что это было с ней самой, правда? Джош кивнул. А еще запись могла лечь неудачно. Из-за возможных последствий перезапись ролика объекту считалась неоправданным риском. – Сколько роликов вы сняли с Ричем? – спросил он. Лейла помедлила, а потом почти шепотом призналась: пятьдесят. Мустафа просто онемел – видимо, он еще не обо всем ее расспросил до прихода к Джошу. Пятьдесят, и за все Рич платил день в день после оценки тестеров. И кому какое дело, как она зарабатывает эти деньги! Потому что сейчас открыты квоты, и они уже почти накопили на канадскую визу для всей семьи… Но тут Мустафа сорвался. – Шлюха! – заорал он, вскакивая с кресла и пытаясь ухватить Лейлу за волосы через стол. Она пискнула мышью и бросилась прочь, к лестнице. На улице стояла ночь, светящиеся снежинки хаотичным роем неслись мимо окон вниз, к бело-бурой земле, бело-черным крышам, бело-серому асфальту. – Еще и дура, – констатировал Мустафа. На шестидесяти неосвещенных пролетах можно было не только сломать ноги. Турок подошел к той двери, через которую только что выбежала Лейла, и прежде, чем выйти, обернулся к Джошу и сказал сухо и беззлобно: – Ты мне жизнь сломал.* * *
– Алло, Рич? – Привет, Джош! Как сестра – еще ходит на работу? – Рич, у меня есть тема для ролика. – Кто-то из знакомых? – Я сам. – Хм. Долгая пауза. – Продаваемо? – Рич, я хочу сделать запись за свои деньги. И не выставлять ее на продажу. – Ты знаешь, сколько стоит один ролик? – Лучше всех.Мистер Адамс
Кто из них вырастет? Есть ли хоть одна полезная частица в этой свалке шлака? Адамс крутил на экране туда-сюда список своего заветного класса. Было еще раннее утро, он заранее проскользнул в класс, чтобы разминуться с нудной кореянкой. Включил радиоканал. Под разглагольствования безымянного проповедника о гордыне в спорте неторопливо проверил почту, набросал пару писем и теперь медитировал перед монитором, намечая дальнейшие шаги. Если растить поколение за поколением на фальшивых идеях, как скоро фальшь станет истиной или хотя бы правдой? Можно ли ради личной свободы каждого в отдельности душить всех скопом? Подрезать крылья первым для самоутверждения вторых? Холить и лелеять агрессивную посредственность, приучая скот не отбиваться от стада? Кого мы хотим обмануть? Почему я не историк, подумал Адамс. Не историк в полном смысле слова, не книжный червь, дрожащий над манускриптами и черепками… Тогда я смог бы попробовать найти настоящие ответы, пусть даже только для личного успокоения. Но такой возможности уже не представится. Другая работа – другая забота. Щелкнул по клавишам, прождал несколько гудков. На экране наконец открылось окно терминала, и на Адамса уставилась широкая курносая физиономия. – А, ты… – позевывая, сказал человек на экране. – Привет, Микола! – сказал Адамс. – Нужна твоя квалифицированная помощь.* * *
Когда всё было согласовано, класс уже наполнился. Пустоглазые разгильдяи, выряженные в цвета «Тайгерз», «Лайонз» и «Рэд Вингз». Расфуфыренные молодухи, несущие перед собой перламутровые губы и километровые ресницы, но не подозревающие, что Боттичеллиеву Венеру им переплюнуть не суждено. Жизнерадостные призраки мертвого города. Да нет, мертвой страны. Или это я в перманентном неверии и отчаянии превратился в сноба? Ведь каждый чем-то одарен по-своему. Может, прямо здесь, передо мной, сидят новые линкольны и маршаллы, апдайки и хемингуэи? Только что же этого не видно? Хоть бы намеком… «Здравствуй, Сова!» – мысленно поздоровался Адамс, обведя взглядом класс и привычно остановившись на Аксинии.Аксиния
Праздник все-таки удался, хотя ничто не предвещало веселья. Лейла избегала встреч с Мустафой. Мустафа не разговаривал с Джошем. У Энрике умер в тюрьме брат. Сама Аксиния чувствовала себя мухой в паутине и пыталась понять хотя бы, в какую сторону дергаться. Она разыскала Адамса в городе, выяснила его точки входа в сеть, за деньги – тут уже за реальные наличные деньги – купила доступ к его почтовым каналам. Те письма, что казались ей подозрительными, Сова отслеживала «до дверей адресата» и дальше наводила справки, «кто в тереме живет». Как правило, в тереме жило Бюро. Но составить мозаику из переписки своего преподавателя Аксиния по-прежнему не могла. Адамс что-то искал и в ходе поисков уперся в Детройт, конкретную школу, конкретный класс. Впрочем, в его документах, хранящихся в хакнутом архиве, черным по белому было написано, что мистер Адамс – майор в отставке, бывший служащий ФБР. Дата увольнения – менее полугода назад. Ушел человек с госслужбы – ну и устроился детишкам истории рассказывать. Рождественская сказка, мармелад в шоколаде. Но всё равно хотелось праздника. Было воскресенье. Собирались в три в подсобке брейнинг-салона – Джош, как всегда, подменял Наоми. Но первым Аксинию выцепил Мустафа и, наводя тень на плетень, попросил по дороге пройти мимо его двора.* * *
Это был совсем заброшенный угол когда-то большого сквера. Когда вырубили деревья, освободившееся пространство размежевали несколькими заборами, и один кусок оказался «нигде». Мустафа и Аксиния спрыгнули туда с крыши заброшенного гаража. – Нравится? – робко спросил турок. Вся внутренняя стена превратилась в панорамную картину. Подумать было страшно, сколько спрея понадобилось Мустафе для такого бетонного полотна. Взявшись за руки, как на детских рисунках, вереницей шли люди. Черные, белые, желтые, красные, даже один зеленый. Совсем Цветная в натуральную величину. У всех в головах были приоткинуты небольшие крышечки, но не кроваво-трепанационно, а деликатно, как у чайников или кофейников. Из многих голов росли цветы. Солнечные георгины, жеманные орхидеи, наглые гладиолусы, жизнерадостные тюльпаны. Люди без цветов в головах казались то ли напуганными, то ли потерявшимися; они озирались, смотрели в небо и под ноги, и ни один из них не улыбался. А на короткой стене, за которой начинались гаражи и сараи, бушевал всеми цветами радуги рынок. Две толстых серых тетки зазывали покупателей к корзинам, полным свежесрезанных георгинов, орхидей… – Это из-за Лейлы? – спросила Аксиния. – Тебе нравится? – Ты очень талантливый, Мустафа, – сказала Аксиния. Он подставил к забору ржавую велосипедную раму, и они полезли наверх.* * *
Лейла, не глядя на Мустафу, чмокнула Аксинию в щеку, пожелала «веселухи целый год» и подарила открытку. Энрике выдал бравурный марш, но потом сполз на румбу. Аксиния приоткрыла открытку – внутри, как водится, лежала рекламка брейн-ролика, прочла название и почувствовала, что краска заливает щеки. – Что там, что там? – Джош дурачился, выпрыгивал у всех из-за спины, дудел в медный почтовый рожок, неизвестно где найденный, раньше его не было. Энрике подарил ей вечер фламенко в Гранаде. Мустафа – воспоминания знаменитого хакера, уронившего сеть в тридцати штатах несколько лет назад. Джош подошел последним. – Это волшебный горн, – сказал он, вкладывая рожок ей в руку. – Станет плохо – дуй что есть мочи. Я приду. Он замялся. – И еще вот это. Стандартная подарочная карточка с логотипом салона, но пустая. – Это сюрприз. Я впаяю его тебе самым последним, хорошо? С днем рождения! Ему наконец хватило решимости, и он быстро поцеловал ее в уголок рта.* * *
Заняться впайкой она собиралась со дня на день. Джош явно извелся в ожидании, и Аксинии становилось всё любопытнее, что же он мог ей подарить. Но было не до того. В почте Адамса, поток которой стал понемногу нарастать, она нашла фотографию своего дома. То ли безо всяких комментариев, то ли с рекламной припиской «Хорошие соседи – надежное жилье», не суть важно. Аксиния не верила в совпадения. Что им от нас нужно? Кто такой этот Адамс? За кем он охотится – за мной или отцом? Аксиния изводила себя, но не видела и намека на отгадку. За собой она знала несколько не самых правильных поступков, аукнувшихся в сети. Но это не уровень федералов! Отец? Литературный батрак, опальный журналист, сломанный и сломленный за одну короткую неделю. Кому он сейчас нужен? Какие основы национальной безопасности может всколыхнуть, чтобы вокруг закипели шпионские страсти? Думала так, а потом обижалась на собственные мысли. Папа, папа! Как было здорово во время Олимпиады открыть свежую, хрустящую газету на нужном развороте – и посмотреть в твои смешливые глаза! Аксиния скучала по Гарлему, по суете, по грязному заливу, а больше всего – по той жизни, когда еще казалось, что они на коне, когда не было стыдно сказать, где и кем работает твой отец… Думала так – и снова обижалась сама на себя.* * *
– Ты дурак! – закричала Аксиния, и перепуганный Джош просто отскочил в сторону. – Ты совсем придурок! Как ты… как ты смел подарить мне такое! Джош в панике метался по салону, будто у него была возможность на самом деле убежать. Аксиния свирепо мерила шагами проход между стеллажами. У нее после впайки еще чуть дрожали пальцы, а может быть, это было от возмущения. – Экси, – позвал он откуда-то из-за полок. – Я не думал, что тебе будет неприятно… Аксиния сняла ботинок и кинула на звук. Похоже, попала. – Я просто не знал… Я просто… – Хватит мямлить! – отрезала она. – Как это удалить? Джош с ботинком в руках вышел из-за угла. Протянул. – Экси… А ты хотела бы – удалить? К такому вопросу Аксиния просто не была готова. Она судорожно нацепила ботинок, подошла к лифту, вместо «до свидания» еще раз обозвала Джоша придурком, добавила, что в салон больше ни ногой, и поехала вниз. Перед глазами плыла бесконечная решетка, заросшие мхом и плесенью перекрытия, реликтовые выступы арматуры. Аксиния не видела ничего этого и понемножку начала улыбаться. Сначала ощутилось тело. Молодое, черное и совершенно, абсолютно не женское. Мозоли на ладонях. Сбитые костяшки пальцев. Давно не стриженые ногти на ногах. Много всего еще. Энрике тихонько наигрывает грустное-грустное вступление к своему «Детройтадо». Вот-вот он прошепчет по-испански слова, давно уже ставшие девизом города: «Здесь жизни нет». Лейла склонилась над кем-то, сидящим у монитора. Что-то тихонько нашептывает, начинает хихикать, тыкает пальцем в экран. Потом выпрямляется, и становится видна… Она? Я? Аксиния. Экси. Торопливо вбивает что-то с клавиатуры, тоже смеется, оборачивается и говорит… Неважно что, потому что яркая и чистая эмоция, приязнь, вдруг затапливает вселенную от края до края, и… Конец ролика.* * *
У отца есть вещь. Эту вещь хочет ФБР. Если эта вещь попадет в ФБР, отцу будет хуже, чем сейчас. ФБР заберет эту вещь, если не сделать этого раньше самой. Четыре постулата Аксинии. Почта Адамса наполнена конкретикой. Поэтажный план дома. Фотографии отца. Схема проезда на его новую работу. Фотографии мамы и бабушки, сделанные из заброшенного дома напротив. Школьное расписание Аксинии. А на уроках Адамс улыбается, раздает наличность и пытается выяснить, что бы было, если б южане подтянули на свою сторону японцев. Убеждать отца в чем-то – значит, погрязнуть в философских спорах о чистоте помыслов и праве на поступок. Нехорошо следить за родными и близкими, но ответ нужен срочно. В украденной почте – описание вещи. Брейн-карта. Ни слова ни полслова о том, что за ролик внутри, но Аксинию это и не интересует. – Па! А ты не видел тут такую штуку прозрачную? – Какую штуку? – Да во время уборки откуда-то достали, а убрать забыли. Валялась вроде тут, в прихожей, а сейчас нету. Тетя Софи сказала, что это брейн-карта, только, по-моему, это ерунда! – Твоя тетя, да простит меня мама за такие слова, не отличит брейн-карту от куска хозяйственного мыла! Конечно, папочка! Спокойных сновидений! Если тебе захочется ночью что-нибудь где-нибудь поискать… В общем, в инфракрасном диапазоне я не пропущу ничего интересного. Или я не Сова?* * *
Джош делает вид, что обескуражен. На самом деле – сделал бы кувырок через голову, это по глазам видно. Но надо блюсти респект. В Гарлеме всё то же самое. – Экси? – Не думала, что появлюсь здесь так скоро… Короче, Джош, я трублю в рожок. Только я его дома забыла. Условно – считается?* * *
Джош повертел брейн-карту в руках. – Тут ни клейма, ни штрих-кода… Это, вообще, чьё? – Семейная реликвия. Устраивает? – Шутки шутишь? Ты хочешь, чтобы я впаял тебе в голову неизвестный ролик на неопознанном носителе? Ты знаешь, скольких увезли в психушку из-за некачественных карт? Или про эксперименты с редактированием роликов? Как ведет себя человек, которому перетерли половину полезного объема мозга – из-за ошибки записи? Джош завелся не на шутку. – У тебя есть что-нибудь попить? – Сейчас посмотрю. Джош скрылся в подсобке и чем-то загремел в холодильнике. Аксиния быстро включила брейнинг-установку, загнала карту в слот, сунула голову в трансмиттер, легла и, пока не успела передумать, нажала кнопку записи. И скользнула в привычную темноту.Солнечный Джош
– Не подходите к ней, мистер Адамс! – сказал Джош. Преподаватель, смиренная овечка, замер на полшага. – Здравствуй, Джош! – Адамс был нейтрально, по-школьному вежлив. – Решил взглянуть на твою картотеку. Говорят, ты преуспеваешь? – Крутимся. Много работы, но это ведь хорошо, правда? Джош понемногу смещался, стараясь занять позицию между Адамсом и брейн-установкой, где замерло тело Аксинии. – Да, – кивнул преподаватель, – конечно. А я шел мимо, дай, думаю, загляну. Ведь лишних клиентов не бывает, так у вас в коммерции говорится? Он шагнул в сторону и задумчиво провел пальцем по корешкам коробочек с брейн-картами. – С ума сойти! Целое состояние. – Застраховано, – зачем-то сказал Джош, улыбнувшись через силу. – Хотели бы что-то конкретное? – Конкретное, – Адамс повернулся и теперь в упор смотрел на Джоша. – Я уже давносбрасывал тебе заявку, но ответа не получил. А тут узнал, что тот ролик, который я так долго искал, как раз поступил в прокат. – Вы про порно в невесомости? – продолжал валять дурака Джош, стараясь выиграть время. Он уже отжал тревожную кнопку. И стало тревожно, потому что нельзя предсказать, как на приход федерала отреагирует Рич, получающий сейчас картинку и звук с шести скрытых камер. Проще было бы разобраться с отморозками в масках и с дробовиками, чем с этим прилизанным дядечкой. – Не грубите, молодой человек! Мне нужен брейн-ролик Джона Смита, его финальный забег на нашей замечательной Олимпиаде. Я вижу, что карта пока занята, но это ничего. Я не тороплюсь. – Да, мистер Адамс, присаживайтесь! – Джош ткнул пальцем в дальний угол, где стоял гостевой диван. Получилось не очень прилично и весьма вызывающе. – Пока запись не закончена, карту из трансмиттера вынимать нельзя, сами знаете. Очень у нас удобный диванчик… – Я сказал, что не тороплюсь. Но я спешу. Постою рядом с брейн-креслом, с твоего позволения. Джош предупреждающе выставил руку, и Адамс уперся в нее грудью. – Не понимаю твоего нервного состояния, – сказал он. – Это же я, мистер Адамс. Твой учитель истории. Я возьму карту и уйду. Мне ничего от тебя не нужно. – Эта брейн-карта – не ваша собственность, – произнес Джош, чувствуя, как сохнет гортань. – А представляясь учителем, вы унижаете мое человеческое достоинство, и такая терминология для сотрудника образования… Адамс без замаха ударил его левой под ребра и правой – над ушедшими вниз руками, в основание горла. Джош осел на пол. – Еще раз повторяю, мальчик, мне ничего от тебя не нужно! – отчеканил Адамс, нагибаясь над ним и щупая пульс под челюстью. Выпрямился и двинулся к брейн-установке, но Джош с размаху влепил ему носком ботинка по голеностопу. Адамс рыкнул, припав на левую ногу, и отвесил Джошу еще три или четыре сочных оплеухи. Потом, подняв его за воротник, как тюк с бельем, отшвырнул к кассовой стойке. – Не рыпаться, предупреждаю! Когда Адамс отвернулся от Джоша, он увидел, что Аксиния, еще не отошедшая от впайки, со смурными глазами, пытается встать с кресла. И зажатая в ее дрожащей руке темная стекляшка разбрасывает слабые блики по стенам и потолку.* * *
– Хорошо, что ты принесла брейн-карту, – дружелюбно сказал Адамс. И шагнул вперед. Далее произошли два события – но столь синхронно, что слились в одно. Тяжелый брусок выскользнул из пальцев Аксинии и с хрустальным звуком превратился в миллион брызг. Джош, упавший рядом со своим школьным рюкзаком и нащупавший на его дне холодную ребристую рукоять, поднял руку и прямо сквозь ткань выстрелил в темный силуэт на фоне закатного неба. Адамса бросило вперед и вбок, он ударился лицом о край кресла, с которого поднималась Аксиния, и завалился на пол. Его воротник мгновенно набух красным. В эту минуту ожил лифт.Рич Белее Белого
– Скоро узнаем, – сказал Рич, глядя на сидящих рядом Джоша и его девчонку, притихших, как нашкодившие котята. – Если бы он пришел сюда от имени Бюро, нам вряд ли бы дали даже войти в здание. – Это Совсем Цветная, – робко возразил Джош. – Значит, нас вязали бы ниггеры и пуэрториканцы, если эта мысль доставляет тебе удовольствие. Я склоняюсь к тому, что он работает на себя. По старым завязкам, блат тут и там. Значит, на кону большой куш. В воздухе пахло щелочью. Пришедшие с Ричем намибийцы замывали от крови пол и мебель и бинтовали бесчувственного Адамса. Молча, сосредоточенно, быстро. – И поэтому я должен задать тебе один резонный вопрос, мой юный партнер, – альбинос достал из внутреннего кармана красивую дорогую сигариллу и бензиновую зажигалку. – Что же такое, о чем я не знаю, рассчитывал здесь найти этот дырявый господин? – Здесь не курят, – механически уведомил Джош. Белее Белого довольно хмыкнул. Один из его помощников приподнял Адамса и взгромоздил себе на плечо. Раненый тихо застонал. – Не перестаю удивляться, как разнообразно действуют на людей стрессовые ситуации, – сказал Рич на публику, чиркая блестящим колесиком и выпуская первое сизое облачко. – Вплоть до полной потери реальности!.. Джош, я жду ответа. Мальчишка молча показал рукой на засыпанный осколками пол. – Карта Аксинии. – Приторговываешь левым товаром, Джош? Неожиданно заговорила девчонка. – Оставьте Джоша, мистер Рич! Этот ролик я украла у своего отца. Кусочек запретных знаний, только и всего. Белее Белого посмотрел на нее, как на ненормальную. – Потом договорим, Джош. В сухом остатке – непонятный человек с дыркой в плече и слегка просроченными фэбээровскими документами. Я его увожу и помогаю ему забыть дорогу в Совсем Цветную. А ты больше не используешь мое оборудование не по назначению, договорились? – Рич… Ты… – Хочешь спросить меня, собираюсь ли я стереть ему воспоминание об этом, со всех точек зрения, неудачном дне? Безусловно. Правда, он в отключке, а работая не в диалоге, я наверняка попорчу что-то еще. Но я не убийца, Джош. Лучше ходить с легкой амнезией, чем лежать под землей. У твоего друга уже сегодня начнется новая жизнь. Иногда полезнее забыть, чем помнить. Я беру на себя этот маленький грех, чтобы на тебе не повис больший. Вопросы есть? Рич развернулся и, не прощаясь, зашел в лифт. Стремительный и высокий. На фоне своей охраны – белее белого.Аксиния
Они остались одни. Осторожно ступая по осколкам, Джош дошел до лифта, заблокировал дверь и вернулся к Аксинии. Она кончиками пальцев дотронулась до его разбитой скулы. – Цел? Джош задумчиво посмотрел под ноги. Стекло стеклом. Наверное, только в микроскоп можно разглядеть, из чего же сделана брейн-карта. – Что там хотя бы было? Аксиния прислушалась к себе, улавливая чужое воспоминание. Чувствуя чужие мышцы. Окутываясь гулом трибун. Замирая в колодках. Дождь, к счастью, закончился, и солнце стремительно сушит дорожку. Влажный воздух пахнет забегом. Терпкая адреналиновая волна чужого пота, пластмассовый душок покрытия, кислый дымок первого выстрела. Кубинец соскочил в фальстарт. Теперь все будут бояться повтора. Слева, плечом к плечу, покачивается Аткинс, нюхая воздух горбатым носом. Он бежит на золото. В него вкладываются деньги, его имидж уже пошел в раскрутку. Аткинс чувствует взгляд, скалит зубы. «Время белых прошло, – слова тренера. – Ты с последнего парохода, Смит, – говорит прямо при всех, в раздевалке, перед выходом на дорожку. – Никто не ждет подвигов, парень! Сделай корейца и кубинца. За остальных наших я спокоен – а вот тебе надо постараться». – Ему было просто некому отдать это, – Аксиния старается, чтобы губы не задрожали, прижимает их к зубам. – Допинг – это как СПИД: только намекни – и ты один. Его бросили все, отвернулись и забыли вмиг. А папа поверил каждому его слову. Сотка – это быстро только со стороны. На середине пути дорожка становится бесконечной. Кислород полыхает в легких, разрывая их изнутри. С каждым шагом железные штыри втыкаются в пятки до колен. Взмахом руки можно оторвать себя от земли и улететь в космос. Аткинс висит черным призраком на периферии зрения. И это хорошо, потому что они идут вровень. «Надо подкрепиться, Джон, – врач команды подкарауливает в уголке и протягивает пилюлю. – Тебе уже не двадцать пять, а эта штука поддержит сердце, чуть снизит кислотность, и безо всякого следа – проверяли в той самой лаборатории. Давай-давай, ковбой!» – Эту запись надо было вывозить в Канаду. Или в Китай, или в Мексику – куда-то, где вещи можно называть своими именами. Здесь же… Здесь же одно вранье! Воздух – патока, воздух – лед, воздух – ртуть. Остается три шага, и нужно вдавить себя в невидимую стену, разорвать мироздание, сломить ход событий. Плевать на антропологические исследования, плевать на гнилые теории. Просто сделать предпоследний и последний шаг чуть быстрее и дальше, чем остальные. Отбить руку дающую. Блестящая капсула летит к потолку. «Ах ты, тварь неблагодарная!» – врач кривится, а тренер смотрит оловянными глазами… Остается просто долететь последние сантиметры. Рядом Аткинс падает грудью вперед на выдохе. Уже чувствует, что его обошли, обогнали, сделали. Остается позади и исчезает. Ноги по инерции несут тело вперед. Не осталось воздуха, не осталось притяжения, пульс стучит в зубах, плечах, щиколотках, хочется перестать быть. И надо повернуться к табло и посмотреть результат. Носорог стоит на четвереньках, упершись лбом в свою несчастливую дорожку. Какие-то люди бегут навстречу. Нереальные, запредельные цифры разгораются красным на самом большом экране. «Сдохнешь на дорожке!» – хорошее пророчество перед забегом. «Смииииииииит!» – кричит стадион единым тысячеэхим голосом. Белый, знай свое место?! Не в этот раз, политкорректные ублюдки, не в этот раз!.. Джош гладит ее по плечам, по волосам, медленно прислоняет к себе. «Здесь жизни нет!» – утверждает размашистое граффити на заваленном заборе автопарка. Здесь нет будущего, а скоро совсем не станет прошлого. Замерли, прижавшись друг к другу, две смятенные фигурки, черная и белая. Аксиния перебирает пальцами кудряшки на затылке Джоша, смотрит через его плечо на мертвенные воды Сент-Клера и никак не решит, плакать ей… или плакать.
* * *
Как вы понимаете, запись абсолютно нелегальна. Ни гарантий, ни претензий. Чисто по знакомству могу впаять. Оба брэйн-ролика всего по сорок секунд, одно объятие, но подоплека, чувственный ряд – башню сносит! Новое искусство, амиго! Парень – восемь долларов, девчонка – пятнадцать. За пару – двадцатка, по рукам?Андрей Силенгинский Спокойной ночи
Нет, что ни говори, я – горожанин. Типичный. Хомо урбанис, так сказать. Безусловно, я бы погрешил против истины, если бы стал утверждать, что не люблю природу. Люблю, конечно, люблю! У меня дома есть аквариум с рыбками и цветы на подоконнике. Всё! Этого мне вполне достаточно, никогда не стоит брать от жизни больше, чем тебе действительно необходимо. За каким таким дьяволом меня понесло в этот лес – не знаю. Это не оборот речи, я на самом деле не имею ни малейшего представления, что мне здесь надо. Что это за лес, как я сюда попал и как мне отсюда выбраться – на эти вопросы ответы также отсутствуют. Меня это почему-то не волнует. Пока. Я осматриваюсь. Лес… Ну как вам его описать? Лес и лес. Из деревьев состоит. Некоторые деревья хвойные, другие лиственные, на этом мои познания в ботанике заканчиваются. Не надо требовать от меня слишком многого, последний раз я был в лесу в довольно далеком уже детстве. И особого восторга от того посещения сквозь годы не пронес. Как же я все-таки оказался в этом лесу? Этот вопрос постепенно занимает главенствующее место в моем сознании. По соседству расположилась мысль о том, что мне здесь очень не нравится. Очень. Все деревья высокие и жмутся друг к дружке так же тесно, как пассажиры общественного транспорта в час пик. От этого вокруг темно и мрачно. Мрачно – вот ключевое слово. И неуютно: наиболее нахальные из деревьев так и норовят залезть своими лапами, то есть ветками, мне в лицо. Особенно усердствуют в этом занятии хвойные. Елки или сосны – от злости я извлекаю из глубин памяти эти невесть как затесавшиеся туда названия. В общем, не нравится мне здесь. Так, это я уже говорил. Надо отсюда выбираться – вот свежая и здравая мысль! Начнем же двигаться в этом направлении. Кстати, о направлении. В какую сторону мне надо идти, если я понятия не имею, где у этого леса край? То есть края-то, само собой, есть во всех направлениях, но где ближайший? Ответ на этот вопрос искать бессмысленно, сколько ни крути головой, пейзаж выглядит одинаково непривлекательно. Пораскинув мозгами, я пришел к мудрому выводу, что, двигаясь куда угодно, я выберусь из леса с большей вероятностью, нежели стоя на одном месте подобно окружающим меня деревьям. Поздравив себя с принятием логичного и не противоречащего здравому смыслу решения, я начал пробираться вперед. То есть, в прямом смысле слова, куда глаза глядят. А глаза, между прочим, уже практически ничего не видят. Такое впечатление, что с каждым моим шагом деревья сдвигаются всё теснее и теснее. Пожалуй… пожалуй, это не мое впечатление, а всё так происходит на самом деле. Еще минуту назад я шел вперед. Раздвигая руками ветки, прикрываясь от тех из них, которые изо всех сил стремились хлестануть меня по глазам, но всё же шел. Сейчас мне приходилось продираться сквозь непроходимую чащу, работая руками, ногами и всем телом, чтобы продвинуться хотя бы на метр. Острый ум подсказал мне, что я, вероятней всего, выбрал не то направление. Значит, надо повернуть и идти в противоположную сторону. Это я и сделал. Попытался сделать. Мне даже удалось развернуться на сто восемьдесят градусов. Не без труда, но удалось. А вот о том, чтобы пойти туда, откуда я только что пришел, не могло быть и речи – деревья, теперь уже исключительно хвойные, стояли сплошной стеной. Слева, справа, сзади – та же картина. Ни малейшего просвета. Ветки лежат у меня на плечах, на руках, на голове. Они не дают мне даже посмотреть вверх, чтобы увидеть кусочек неба. И вот теперь мне становится жутко. Наверное, страх должен был прийти немного раньше, но он обрушивается на меня только сейчас, острым ледяным скальпелем вонзаясь в мозг. Ужас сковывает тело, парализует сознание, пьет из меня силы. Я начинаю дергаться из стороны в сторону, в моих судорожных движениях нет ничего осознанного, подчиненного человеческому разуму. Скорее, так бьется муха, угодившая в паутину. Но и деревья больше не считают необходимым притворяться статичными, лишенными разума созданиями. Ветки приходят в движение, работая на удивление четко и слаженно, они складываются в какие-то невероятно сложные путы, полностью лишив меня возможности пошевелиться. Вдруг отчего-то становится светлее – я вполне явственно вижу две ветки с острыми сучьями на концах, движущиеся к моим глазам. Медленно, очень медленно. Мои отчаянные конвульсивные движения ни к чему не приводят, держащие меня ветви обрели прочность титанового сплава. Я пытаюсь зажмуриться, но не могу – мои веки надежно удерживаются поднятыми вверх. Из груди рвется дикий звериный рев, но даже этого мне не позволено – горло сдавливают стальные тиски и наружу выходит только клокочущий хрип. Когда нацеленные в мои глаза шипы отделяет от моего лица всего два-три сантиметра, мне хочется потерять сознание. И, кажется, хоть это мне удается…* * *
Я лежу на мокрой от пота подушке. Впрочем, влага испаряется с поразительной скоростью – «Скаброни и сыновья» держат марку. Их фирменная ткань хоть немного, да облегчила жизнь нашему брату. Лежу, смотрю в потолок и пытаюсь осмыслить, что происходит у меня голове. Спустя несколько секунд кавардак, царящий там, уступает место спокойному течению мысли. Итак, что мы имеем? А имеем мы, прежде всего, конечно, облегчение. Но смешанное, как ни странно, с не очень уместным в данной ситуации разочарованием. Что ж это Хилл сегодня? Силы иссякли, или фантазия истощилась? Или просто решил дать мне передохнуть? Тогда проще было вовсе не атаковать, а отдохнуть как следует самому: по новым правилам раз в десять дней найтмарер[18] может себе это позволить. Что там у нас сегодня? Мне даже приходится напрягать память, чтобы вспомнить все атаки. Зыбучие пески, опускающийся потолок, лес этот дурацкий… Детский сад, честное слово! Упражнения для подготовишек. Мастерство, правда, у моего соперника никуда не делось. Правильная расстановка акцентов, четкое ощущение реальности, точный расчет кульминационного момента… Все эти детали невозможно передать на словах или при TV-трансляции, и зрители, по всей видимости, были разочарованы сильнее, чем я. Но всё же и для меня эта ночь была не из самых сложных. А главное – я в этом уверен – не будет «послевкусия». Я не буду вздрагивать днем, вспоминая сегодняшние сны. Не буду опасливо поднимать глаза вверх, словно боясь, что потолок начнет неумолимо двигаться вниз, стремясь раздавить меня в лепешку. Если бы мне пришлось сегодня зайти в лес, мой пульс нисколько бы не участился. Что же случилось с Хиллом? А может, правильней спросить так: что задумал Хилл? Плохо, что мне ни разу не приходилось встречаться с ним раньше: он настолько стремительно взобрался на высшие ступени найтмарерской элиты, что успел помериться силами еще не со всеми ее старожилами. Я бросаю взгляд на таймер – полшестого утра; время сна – четыре сорок семь. Значит, я могу сегодня больше не спать, необходимый минимум, три часа, я выдержал. На этот раз без особого труда. Ну так и нечего валяться! Я вскакиваю с ненавистной кровати (хотя свои отрицательные эмоции в отношении невинной мебели я, естественно, хорошо контролирую) и со вкусом потягиваюсь. Беглый взгляд на лежащий рядом с журнальным столиком шлем – индикатор, само собой, светится красным. Хилл сейчас, наверное, снимает шлем в своей кабине, за пятнадцать тысяч километров отсюда. О чем он в этот момент думает? Много бы я отдал, чтобы узнать это… Отправляюсь на кухню, чтобы сварить себе кофе. Насыпаю несколько зерен в кофемолку и начинаю методично крутить ручку. Это своеобразный ритуал, на самом деле я не думаю, что кофе, приготовленный вручную, чем-нибудь отличается от кофе, над которым те же самые действия произвели машины. Сделав привычное число оборотов, высыпаю содержимое кофемолки в джезву. И джезву, и кофемолку я привез с собой – в стандартный комплект кабины они, разумеется, не входят. Немного погодя снимаю кофе с плиты – электрической, газ в кабину для меня никто не провел – и сажусь за стол. Включаю терминал в режиме TV. Если внутренние часы меня не подводят, сейчас как раз должен начаться спортивный обзор по девятому каналу. Оказывается, у меня внутри не часы, а хронометр: стоило экрану засветиться, как тут же послышались звуки заставки «9-спорт-9». Секунду спустя я получаю возможность насладиться ослепительной улыбкой Эльвиры Лоренц, самой обаятельной ведущей Девятого канала. И не только Девятого, если вы меня спросите… До чего красивая женщина! – мне требуется какое-то время, чтобы переключить сознание с созерцания ее обворожительного личика на осмысление того, что она говорит своим чарующим голосом. С интересом выслушиваю результаты последних матчей футбольной Мировой лиги. Хотя по большей части они меня огорчают, я любуюсь великолепным голом Платонеса, который со смаком показывают со всех возможных ракурсов. Особенно забавен вид, снятый камерой, вмонтированной в его бутсу. Говорят, Платонес выложил сумасшедшие деньги за то, что в течение трех лет такие бутсы будут только у него. Впрочем, он эти деньги себе уже, наверное, вернул с лихвой. Затем показывают теннис. Я морщусь. Вы не подумайте, я ничего не имею против этой благородной игры. Я сам люблю в свободное время побегать по корту. Но – тут что-то вроде детской обиды – теннис могли бы показать после нас… Ну вот, наконец: – Продолжается полуфинальный матч чемпионата мира по найтмарингу между чемпионом Европы прошлого года Робертом Зенторой и Николасом Хиллом, занимавшим перед этим матчем в рейтинге ВАН только двенадцатое место. Как вы знаете, основные тридцать суток не выявили победителя, и сейчас идет предусмотренная правилами проведения чемпионата дополнительная пятнадцатидневка. Буквально несколько минут назад Николас Хилл закончил свою очередную атаку. Наш корреспондент взял интервью у ветерана найтмаринга, почти полвека назад победившего на первом чемпионате мира, легендарного Филиппа Горинштейна. Я слегка вздрогнул, когда на экране появилось доброе морщинистое лицо. Двадцать пять лет назад морщин было поменьше, а улыбался Филипп так же по-доброму. Он тогда был уже на закате своей карьеры, а я, одержав несколько уверенных побед на любительском уровне, горел желанием попробовать свои силы в схватке с профессионалом. Попробовал. Такие поражения никогда не забываются – Филипп вынес меня за десять дней. У меня хватило благоразумия вовремя нажать на белую кнопку, иначе не избежать бы мне местечка в уютном санатории неподалеку от Майами. Там находят приют, обычно до конца своих дней, найтмареры, которые уже не способны различить сон и реальность, в чью жизнь ночной кошмар входит навсегда. Я слышал, недавно санаторий обзавелся новым корпусом. Четверть века назад я не переступил эту грань. Эскулапы подправили мою слегка покосившуюся крышу, и я вернулся в спорт. Как ни странно, это поражение принесло больше пользы моей карьере, чем все предыдущие победы. Горинштейн отозвался обо мне весьма лестно, я попал в объективы телекамер, хороший тренер взялся обучать меня тонкостям мастерства. Я очень спешил, хватал всё на лету, но всё же не успел – Филипп Горинштейн закончил свои выступления раньше, чем я достиг того уровня, когда мог бы попытаться взять реванш. Я тряхнул головой, выбрасывая из нее нахлынувшие воспоминания, и сосредоточился на словах бывшего аса. – Букмекерские конторы мгновенно среагировали на неожиданно слабую атаку Хилла. Еще вчера шансы соперников оценивались как примерно равные, сейчас же ставки принимаются два к одному против Хилла. Многие считают, что в матче наступил перелом. – А каково ваше мнение? – живо поинтересовался корреспондент. Филипп не спешил отвечать. Пожевав губами, он снова вернул лицу обычное добродушно-улыбчивое выражение. – Болельщикам я бы посоветовал не спешить кидаться ставить на Зентору. А самому Роберту – ни в коем случае не терять бдительности и не верить в легкую победу, – казалось, его глаза смотрят прямо на меня. – То есть вы считаете, слабость последней атаки Хилла – это какой-то тактический ход? – Я считаю, что эта слабость не вытекает из логики всей предшествующей части поединка. Тактический ли это ход или что-то другое, я не могу сказать. Но я сильно сомневаюсь, что у Николаса вот так сразу, вдруг, закончились силы. – Значит, вы ставите на Хилла? – А вот на этот вопрос я отвечать не буду! Во всяком случае, бесплатно. Филип издает негромкий смешок, которому вежливо вторит корреспондент. Я выключаю терминал. Беру кофе – он уже почти остыл, а я так и не сделал ни глотка – и возвращаюсь в комнату. Кабины найтмареров стандартны во всем мире; Федерация, помешанная на равных условиях для участников, следит за этим очень строго. Комната три на четыре, кухня три на три, компактный санузел. В комнате я не задерживаюсь, прохожу мимо стандартной кровати, стандартного кресла и стандартного столика. Иду к окну. Окна – единственные части кабин, которые не похожи друг на друга. Нет, сами-то они абсолютно одинаковы, но из каждого окна открывается свой вид. С этим организаторы уже ничего сделать не могут. Пытались было заменить окна обзорными экранами со стандартным пейзажем, но тут мы пригрозили бойкотом. Редчайший случай, когда найтмареры действовали сообща. Вид из окна – единственное, если не считать терминала, что связывает нас во время игры с внешним миром, и только тот, кто хоть раз пробовал себя в этом нелегком спорте, поймет, как много это значит. Вот поэтому у каждого найтмарера есть свои любимые кабины из тысяч, разбросанных по всему миру. Я при своей очереди выбирать почти всегда отдаю предпочтение Мальмё. Мне сложно объяснить, чем меня прельщает этот датско-шведский город. Может быть, тем, что в отличие от многих других старинных европейских городов, он не напоминает постройку из детских кирпичиков. Может быть, тем, что спокойствие его жителей не переходит в сонливость, как в большей части Скандинавии. Вообще, во многих отношениях Мальмё – удачный компромисс. В том числе и в том, что касается климата. Не выношу ни жары, ни холода. Смешно, наверное, говорить о погоде, когда не имеешь возможности выйти на улицу, но для человека с живым воображением неприятно даже просто смотреть на изнывающих от зноя или кутающихся в шубы прохожих. За двенадцать часовых поясов отсюда в точно такой же кабине вот уже сорок дней живет мой оппонент, двадцатидвухлетний Николас Хилл. Приятный парень, мне доводилось с ним общаться и раньше – мы познакомились год назад, – и перед нашим матчем. Неглупый (это, кстати, для найтмарера не так уж важно), флегматичный (а вот это почти незыблемое правило – холерики и меланхолики до вершин профессионального найтмаринга добираются крайне редко), с открытым лицом и прямым взглядом. Но как бы ни был он мне симпатичен до матча, после я его возненавижу. Это не зависит ни от меня, ни от него, ни от исхода матча. Найтмареры не дружат между собой. Не имеют физической возможности. Найтмаринг – самый индивидуальный вид спорта из всех, придуманных человеком. И один из самых жестоких. Этот чемпионат должен быть моим. Так считали все специалисты, в этом был уверен я сам. Излишняя самоуверенность может навредить, но недостаточная вера в себя навредит без всяких «может». В первом туре и четвертьфинале у меня не было особых проблем: возможно, соперники тоже считали, что этот чемпионат – мой, и заранее смирялись с поражением, не оказывая сколько-нибудь заметного сопротивления. Один не смог заснуть на пятнадцатый день, второй нажал на белую кнопку днем раньше. Хилл шел со мной ноздря в ноздрю. Если верить статистике (а почему бы ей не верить?), он даже спал в среднем больше, чем я, – это раздражало. И его атаки были весьма опасны – если не брать во внимание сегодняшнюю ночь. Горинштейн прав: маловероятно, чтобы это был резкий упадок сил. Но что тогда? Следующие несколько часов я провел в полудреме, развалившись в кресле возле окна. Отдых организму необходим, а сон во время матча – понятие, противоположное отдыху.* * *
Максимилиан Фогер тоже когда-то пытался завоевать себе место под солнцем на ниве найтмаринга. Но места под солнцем примечательны тем, что на всех их обычно не хватает. Потерпев пару-тройку чувствительных поражений, Фогер вовремя решил завязать. Он начал зарабатывать деньги на других найтмарерах, что получалось у него, надо сказать, значительно лучше. Сейчас он являлся одним из крупнейших спортивных функционеров планеты и самой влиятельной фигурой в мире найтмаринга. Не будет преувеличением сказать, что ни одно событие, прямо или косвенно касающееся этого вида спорта, не проходило без его ведома. Фогер занимал видные посты во многих организациях, но даже все эти посты вместе взятые не давали полного представления о той власти, которую имел этот бывший найтмарер. Максимилиан Фогер был недоволен. В гостиной своего дома, точнее, одного из своих домов, он резким тоном говорил с невысоким пожилым улыбчивым человеком. – Филипп, ты ведь знаешь, люди прислушиваются к твоим словам! – И правильно делают – вот всё, что я могу сказать, – Филипп Горинштейн, чью должность, не прибегая к официозу, правильней всего было охарактеризовать как «правая рука Фогера», небрежно пожал плечами. – Прекрати, Филипп! – Фогер раздраженно махнул рукой. – Среди букмекеров полная неразбериха. – Я уверен, что ты сможешь извлечь из нее выгоду, Макс, – Горинштейн улыбнулся. – Конечно, смогу, – пробурчал хозяин дома. – Но ты не должен делать такие заявления, не посоветовавшись со мной! – Какие заявления? Я просто сказал то, что думаю. – «То, что думаю!» – передразнил своего помощника Фогер. – А мне теперь приходится ломать голову над тем, что нам делать с последствиями того, что ты «просто сказал»! – Всё правильно. Именно поэтому ты – босс! – Филипп улыбнулся еще шире. Фогер еще какое-то время силился сохранить в себе остатки раздражения, но потом не выдержал и улыбнулся в ответ. Действительно, он сможет извлечь максимальную прибыль и из этой ситуации. Надо только как следует в ней разобраться. – Ладно, Пи-Джи, давай начистоту. Что за дерьмо вытворяет Хилл? – Честное слово, Макс, я не могу точно сказать. Хитрый финт, усыпление бдительности или передышка, а может, какая-то странная подготовка следующей атаки. – Можно без всех этих тонкостей, Пи-Джи? – Фогер поморщился. – Скажи мне просто: кто фаворит и сколько еще продлится это шоу? – На второй вопрос ответить проще. Я практически уверен, что матч закончится в ближайшие пару дней. Можешь смело исходить из этого. А вот кто победит… – Филипп покачал головой. – Сам понимаешь, я не встречался с Хиллом. – Зато с Зенторой ты разобрался одной левой. Ты знаешь, я просмотрел недавно запись того матча – в одну калитку. – Это был еще не Зентора, – Филипп улыбнулся несколько меланхолично. – Но игра складывалась совсем не так просто, как кажется с экрана терминала. Парню тогда явно не хватало стойкости, не было практически никакой техники, но проблески были такие… Когда через пять лет он отправил в санаторий Шмидта, я совсем не удивился. Фогер посмотрел на часы. – Зентора сейчас как раз должен атаковать. Не желаешь взглянуть? Не дожидаясь согласия, Макс щелкнул пальцами, включая экран. Несколько минут они наблюдали происходящее молча. – Не впечатляет… – проговорил наконец Фогер. – Наверное, ты был прав: Хиллу удалось заставить Зентору расслабиться. – Всё может быть, всё может быть, – не стал спорить Горинштейн. – Хотя… Помнишь, в позапрошлом году Зентора нокаутировал Богдана? Тогда никто так и не понял, как ему это удалось. И я в том числе. Филипп постоял еще немного, глядя на экран, потом повернулся к двери. – Пойду я, Макс. Надо мне встретиться с человеком, который обещал добыть кое-какие сведения от тренера Хилла. До вечера! – До вечера… Да, Пи-Джи! – окликнул помощника Фогер. – Мне всё время было интересно, но как-то не мог собраться и спросить. Говорят, ты уникальное явление среди найтмареров. Это правда, что ты не испытываешь ненависти к своим бывшим соперникам? Филипп посмотрел на босса со своей обычной улыбкой на лице. – Как ты мог поверить в такую чушь, Макс?* * *
Когда я наконец обретаю способность воспринимать окружающий мир, выясняется, что мои пальцы настолько крепко вцепились в простыню, что я не могу их разжать. Сердце выскакивает из груди, в каждом из висков работает по паровому молоту, со всей дури стучащему в мой мозг. Постепенно удается чуть-чуть расслабиться и выпустить простыню из рук. Второй раз за матч мне хочется нажать на «белую кнопку». Но сейчас мне этого хочется очень сильно! Ничего, такие решения с наскока не принимаются. Неслучайно кнопка капитуляции находится на кухне, подальше от кровати. Сейчас бы жахнул по ней не раздумывая. Сначала я сделаю себе кофе. Потом я его выпью. Посмотрю TV… Нет, сегодня не буду смотреть. Просто посижу спокойно и погляжу в окно. И решу. Я встаю с кровати с трудом, ноги дрожат. Да что ноги, дрожит мелкой дрожью всё тело. Водки бы я сейчас выпил, но нельзя. Кофе можно, а водку нельзя – глупость какая! Из головы не выходит одна мысль: случайность или нет? Неужели Хилл каким-то образом смог прощупать мою серпентофобию? Она у меня в легкой форме, и обычно все «змеиные» атаки я выдерживал без особых хлопот. Но сегодня… Я не смог удержаться от быстрого взгляда вниз – удостовериться, что руки и ноги у меня имеются в наличии. Первый взгляд меня не убедил, и за ним последовал второй. «Чёрт, да хватит уже этого идиотизма!» – одергиваю я себя после третьего взгляда. Иду на кухню. Людям с различными фобиями в найтмаринге делать, по большому счету, нечего. Возможно, я единственное исключение. Но о моей боязни змей не знает ни один человек в этом мире. Даже тренер. Я ему доверяю как самому себе, но в мире, где крутятся такие деньги, себе верить тоже нельзя. То есть узнать или купить эту информацию Хилл не мог. И я снова гадаю: случайность или нет? Если нет, то надо жать на «белую кнопку». И, скорее всего, уходить из спорта. Я задумчиво разглядываю вмонтированную в кухонный стол большую круглую клавишу. «Белая кнопка» – она может быть любого цвета. У меня – синяя. Под ней маленькая клавиатура. Набрать простенький восьмизначный пароль, надавить на кнопку и – свободен. Можно пойти в море искупаться, а не нравится это море – чего стоит махнуть на Канары или еще куда… В комнату я решаю не идти. Пью кофе на кухне. Думаю. И принимаю соломоново решение: провести сегодня последнюю атаку, а если она не принесет результат… Ну что ж, не все матчи можно выиграть. А с уходом из спорта еще подождем, чего горячиться. Забавно, такое решение кажется абсолютно естественным. К чему сразу сдаваться, когда можно предпринять еще одну атаку, которая ничем тебе не грозит? Логично, не правда ли? Однако в семидесяти процентах случаев «белую кнопку» давят после атаки соперника, а не своей. Спрашиваете, почему? Попробуйте поиграть! Может быть, у вас будет точный ответ, у меня он отсутствует. Сегодня я не иду к окну и не сажусь в кресло. Хожу по комнате, поминутно кидая нервные взгляды на шлем в ожидании, что красный огонек сменится зеленым. Атаку я не готовлю, она родилась в моей голове мгновенно. Временами она кажется мне очень опасной, иногда – нелепой и безобидной. Но менять ее на другую я не буду. И вот, наконец… Долгожданный зеленый огонек. Хилл заснул. Приятных тебе сновидений, дружище! Я надеваю шлем. Закрываю глаза. Слышатся невнятные шумы, затем легкий щелчок коннекта. Теперь, при посредстве вмонтированного в его кабине дрим-генератора, сознание спящего человека беззащитно передо мной. Я могу отправить Хилла куда угодно. В те места, которые есть в этом мире, в те, которых нет, и даже в те, которых в принципе быть не может. Я могу делать с его телом – не настоящим, конечно, но тем, которое он будет воспринимать как настоящее, – всё что мне заблагорассудится. Но я делаю совсем простую вещь. Николас Хилл – это теперь Роберт Зентора. Тот самый, который несколько часов назад проснулся после сильнейшей атаки Хилла. Тот самый, который подвержен серпентофобии. Тот самый, который хотел нажать на «белую кнопку», но решил немного повременить. Тот самый, что ведет сейчас атаку на Николаса Хилла и убеждает его, что он – Роберт Зентора. Тот самый… Цикл, еще цикл… Четкая, устойчивая связь вдруг начинает рваться, сменяясь размытыми, неясными образами. Я знаю, что это означает, и снимаю шлем. Я не чувствую радости, потому что я – человек. Но я не испытываю и чувства вины, потому что найтмаринг – жестокий спорт. И еще потому, что я ненавижу Николаса Хилла. Даже сейчас ненавижу. Вдруг мне в голову приходит чертовски забавная мысль. Настолько забавная, что я не могу удержаться от улыбки. А может быть, я – это спящий Николас Хилл и ненавижу я Роберта Зентору? Который убедил меня, что я – это он? Который… Я уже не улыбаюсь. Нет. Я хохочу изо всех сил. Я захлебываюсь в смехе.
* * *
За двумя зайцами погонишься – ни одного не поймаешь. Так действительно бывает чаще всего. Когда же мечтаешь поймать хотя бы одного зайца, а к тебе в руки идут сразу два… «Повезло», – пожимают плечами одни. «Невероятно повезло!» – радуются вторые. «Именно невероятно, – качают головой наиболее умудренные опытом. – Не иначе, это было выгодно самим зайцам!» Но таких немного. Когда к толпе журналистов, с ночи дежуривших возле здания Всемирной ассоциации найтмаринга в надежде увидеть либо Фогера, либо Горинштейна, вышли сразу оба, ажиотаж был колоссальный. Но мало кто видел в этом больше, чем счастливое стечение обстоятельств. Между тем и бог, и полубог найтмаринга явно не возражали против небольшой беседы с акулами пера. Первым был атакован Горинштейн. С обычной своей улыбкой, которая в соответствии с обстоятельствами приняла несколько печальный оттенок, он охотно давал подробные пояснения. Что все-таки сделал Зентора? О, этот великий спортсмен далеко не всегда понятен окружающим… Да, вы правы, к сожалению, теперь правильней говорить «был понятен»… В двух словах, то, что он сделал, можно назвать рекурсивной программой, то есть программой, обращающейся к самой себе… Трудно сказать, почему этот ход возымел такое действие, для этого нужно быть Робертом Зенторой… Нет, я не думаю, что подобный прием будет взят кем-либо на вооружение. Во-первых, все нюансы известны только Роберту, во-вторых… Думаю, последствия отпугнут охотников повторить этот трюк, сами понимаете… Да, взаимный нокаут – не только редчайший, но попросту уникальный случай в практике найтмаринга. Безумно жаль талантливейших спортсменов, безумно… Филипп, казалось, был готов отвечать на вопросы сколь угодно долго, но внимание репортеров постепенно переключалось на его босса. – Мистер Фогер, всем известно, что вы вложили в Хилла немалые деньги… – Я вкладываю деньги в спорт. Прежде всего – в найтмаринг, – Фогер не улыбался, но и не отказывался от комментариев. – Считать, сколько из них пошло на Хилла, сколько на Зентору… – Ну, свои затраты на Зентору вы успели окупить с хорошими процентами, не так ли, мистер Фогер? – жирный смешок. – Я бизнесмен и никогда не притворялся благотворительной организацией. Разумеется, я инвестирую средства с целью получения прибыли. – И все-таки? – Если вам так уж необходимо это услышать от меня – да, за свою блестящую карьеру Роберт Зентора принес немалые дивиденды тем, кто верил в него с самого начала, в том числе и мне. Но сегодня очень грустный день, и стоит ли всё время говорить о деньгах? – укоризненный взгляд вышел на загляденье. – Вы правы, Макс. Тем более, теперь уже никто не сможет заработать ни цента на Зенторе и Хилле. Фогер выдержал паузу. Хотя никто не задавал ему никакого вопроса, вдруг неожиданно повисла тишина – чувствовалось, что сейчас что-то будет сказано. Что-то очень важное. – Вот вы все считаете меня бездушным денежным мешком, – Фогер говорил тихо, чуть склонив голову и глядя на носки своих туфель. – Знаете, наверное, вы правы. Меня в самом деле прежде всего интересует выгода. Почти всегда. Но сейчас я сделал всё для того, чтобы обеспечить двум замечательным спортсменам, отдавших себя найтмарингу целиком, надлежащий уход до конца их дней. Или до полного выздоровления – доктора полагают, что шанс на это есть. Мизерный, но все-таки есть. Давайте молиться, чтобы чудо всё же произошло! – Зентора и Хилл будут помещены в санаторий во Флориде? – никто не понимал, куда клонит Фогер, излагая всем известные вещи. И вопрос был почти риторический – другого санатория для бывших найтмареров пока не существовало. – Разумеется. Но они будут не только в одном санатории. Доктор Велберг, один из ведущих специалистов в лечении подобного рода заболеваний, высказал мнение, что оптимальным решением в сложившейся ситуации будет помещение Зенторы и Хилла в одну палату… – Зентора и Хилл в одной палате?! – этот вопрос выдохнуло сразу несколько репортеров. Остальные стояли, раскрыв рот. – Да. Я не мог не прислушаться… Последние слова Максимилиана Фогера потонули в жутком гвалте и топоте ног. Десятки человек расталкивали друг друга и неслись к своим машинам, доставая на ходу телефоны. Через минуту на месте недавнего скопления народа в полной тишине стояли двое. Филипп Горинштейн улыбался. На этот раз сложно было сказать, что выражала его улыбка. – Ты всё сделал здорово, Макс. – Грех не воспользоваться такой идеей. Спасибо, Пи-Джи!Алексей Толкачев Команда молодости нашей
«…Перенести пострадавшего в хорошо проветриваемое место, не заставляя его идти самого. Положить, расстегнуть одежду на груди, укутать чем-нибудь теплым, обеспечить спокойствие и тишину. Вызвать врача. Дать обильное питье, положить на лоб влажный компресс, дать свежей воды с ложкой соли…» Это я вывел на экран своего миникомпа файл «Гигиена и охрана здоровья спортсмена», раздел «Ушибы», подраздел «Ушибы кистей рук». Да, в замечательную ситуацию я попал… Нет у меня тут ни обильного питья, ни ложки соли, ни влажного компресса. Не имеется ни хорошо проветриваемого места, ни того, кто меня туда отнес бы, «не заставляя идти самого». И врача я вызвать не могу, потому что дверь закрыта снаружи, а телефон испорчен. А будь всё в порядке с дверью или хотя бы с телефоном, так мне и врач не был бы нужен! Но чёртов телефон не работает! А значит, если я хочу позвать на помощь, надо стучать в дверь. Но это неизбежно означает получить ушибы кистей рук. А это, в свою очередь, – смотри параграф выше… Да, еще можно стучать в дверь ногами. Но маловероятно, что подраздел «Ушибы ног» будет сильно отличаться от только что прочитанного. Проклятье! Заперт в ловушке, замурован! И где? В отеле, в самом центре славного города Бангкока, столицы LVIII Олимпийских игр! Объяснение этому может быть только одно, и, увы, нерадостное: терроризм. К сожалению, такое случается. До сих пор весь мир помнит ужасный теракт, который в 2116 году, на позапрошлой Олимпиаде в Париже, совершили тамошние радикалы. Они разбили в вестибюле одной из гостиниц Олимпийской деревни ртутный градусник. В результате все спортсмены, находившиеся в том здании, были срочно госпитализированы и не смогли принять дальнейшего участия в соревнованиях. Скажу безо всякой бравады: сейчас я думаю не о том, что моя жизнь в опасности. Я переживаю в эти минуты за нашу сборную, которая отстаивает здесь спортивную честь страны. А вдруг сейчас взаперти оказался не только я?! Я-то что – дублер, запасной игрок. Я потому и оказался в этот час в отеле, что в завтрашней игре не участвую и от утренней тренировки был освобожден. Игроки же основного состава с самого утра все должны были находиться в спортзале. После утренней тренировки по графику – часовой перерыв, и затем дневные занятия, на которых уже должен присутствовать и я. Должен, но не присутствую… Нет, по идее, вряд ли кто-то из наших во время перерыва мог поехать в отель. Но если, не дай разум… Страшно и подумать о том, что кого-то из участников основного состава тоже могли запереть в комнате! А еще мне горько осознавать, что вот так вот, бесславно, закончились для меня эти первые в моей спортивной карьере Олимпийские игры. И всё это – накануне финального матча! Слаб современный человек. Тщедушен, практически лишен мускулатуры, плохо способен координировать движения. Что поделаешь, это издержки полного перехода всей человеческой деятельности в мир виртуальных компьютерных сетей. Такова жизнь – она не стоит на месте, и обратно в каменный век, с дубиной в руках в пещеру, тоже никто не хочет. Но мы, спортсмены, наследники традиций древних олимпийцев, не такие, как все! Мы многое можем и гордимся своими физическими способностями. Что касается меня, то я занялся спортом, как говорится, как только вылупился из пробирки. Потому что родился и вырос в спортивной семье. Мои отец и мать – люди, на генетическом материале которых я был зачат, –оба в свое время были выдающимися спортсменами. И я всю жизнь мечтал о спортивных успехах, рекордах, золотых медалях. Тренировал тело, закалял волю, воспитывал в себе презрение к страху. Помню, как однажды, еще в ранней юности, я на спор проехал в метро на эскалаторе снизу и до самого верха без защитного шлема на голове! И вот сейчас я игрок национальной сборной. Как я ждал этой Олимпиады! Что ж, дождался. Сижу взаперти в номере отеля. А в телефонной трубке – глухая тишина. Очевидно, перерезали провод… Да, я могу многое из того, на что не способны обычные люди. Я могу, не поскользнувшись, пройти по полированному паркету. Я держу равновесие, сидя на пластиковом стуле, ножки которого так легко могут разъехаться, и я не побоюсь сесть на такой стул даже рядом с открытым окном. О, если бы только у меня в комнате было открытое окно! Я бы написал записку… Да, я умею и это – писать вручную, гелем по бумаге! Мы на каждой тренировке в обязательном порядке выполняем это упражнение. Я бы написал записку с просьбой о помощи и бросил ее в открытое окно. Внизу записку прочли бы и послали бы ко мне спасателей. Но что я могу сделать, если окно застеклено?! И что я могу сделать с запертой дверью? Стучать по ней? Нет, калечить руки и ноги мне не хочется. Громко кричать? Но лишиться голоса или надорвать легкие – тоже желания нет. И тут вдруг зазвонил телефон! Так значит, он все-таки не испорчен? Слава разуму! Не веря своему счастью, я хватаю трубку: – Алло! Кто это? Но в трубке тишина. Никто не отвечает… Хотя нет – прислушавшись, я различаю очень-очень слабый, тихий голос, который говорит мне: – Повторите фразу… И дальше звучит какая-то фраза, совсем уже тихо и неразборчиво. Я кричу: – Говорите, пожалуйста, громче, я совсем вас не слышу! Кто вы? – Я перезвоню через некоторое время, – звучит из трубки. – Да погодите же! – умоляю я. Но тщетно. Мой непонятный собеседник умолкает, и я кладу трубку. Потом снова хватаю ее – вдруг теперь получится сделать звонок? Но нет, увы, телефон снова не работает! А ведь в прошлом веке, и даже, кажется, еще в начале этого века, люди пользовались мобильными телефонами. Такими устройствами вроде миникомпов, которые связывались между собой, излучая электромагнитные волны. И все, даже дети, постоянно носили эти аппараты в своих карманах. Что, собственно, неудивительно: в прошлом веке люди, кажется, делали всё от них зависящее, чтобы как можно сильнее испортить свое здоровье. Они и мобили бензином заправляли, и умывались водой прямо из-под крана, и электромагнитными волнами себя облучали. Но сейчас, как бы дико это ни звучало, я жалею, что у меня нет здесь такого мобильного телефона. Ей-разуму, не побоялся бы рискнуть здоровьем, позвонил бы и позвал на помощь! И тут телефон в моем номере снова зазвонил! И снова я слышу в трубке: – Повторите фразу… И опять дальше звучит какая-то тарабарщина. Напрягаю слух изо всех сил… Вообще, слух у меня неплохой. Будь это не так, меня бы и в сборную не взяли. На поле необходимо хорошо слышать своих партнеров по команде. Но тут, в телефоне, фраза звучала очень уж тихо. Однако что-то различить всё же удавалось. Отдельные слова. – Шла Саша по (дальше неразборчиво) шоссе и сосала (опять неразборчиво) сушку. – Скажите громче! – попросил я. В ответ из трубки прозвучало: – Вы повторили фразу неправильно. Я перезвоню позже. Чёрт побери, что же это такое?! И в чем смысл этой фразы? Если Саша, то почему «шла», а не «шел»? И почему по шоссе?! Ведь так, если я ничего не путаю, называлась в прошлом одноуровневая магистраль, по которой двигались мобили. Как же по ней можно ходить? На такое даже безрассудные люди прошлого не были способны. И что такое «сушка»? Что-то, что можно сосать… Может быть, «сосала с ушка»? Тогда с какого ушка? Нет, непонятно. Но ведь этот странный собеседник хочет добиться от меня, чтобы я понял эту фразу и повторил ее! Может быть, тогда он поможет мне? Боюсь, других шансов на спасение пока не просматривается. Если позвонят еще раз, надо будет всеми силами попытаться разобрать эту проклятую фразу! В первую очередь – обратить внимание на те слова, которые остались непонятными. И я дождался очередного звонка. И опять: – Повторите фразу. Шла Саша по (неразборчиво) шоссе и сосала (а вот тут я на этот раз сумел разобрать!) оставшуюся шосткинскую сушку. И я тут же громко повторил: – Шла Саша по… шашастамука шоссе и сосала оставшуюся шосткинскую сушку! – Вы повторили фразу неправильно. Я перезвоню позже. Моя хитрость с заменой нераспознанного слова подражательными звуками не прошла. Но меня уже охватил азарт! Необязательно различать на слух трудное неразборчивое слово. Попробую догадаться из контекста, что это может быть. Ну а для этого надо все-таки понять смысл всей фразы. Значит, некая Саша (будем пока считать, что это женщина с мужским именем) шла по какой-то скоростной магистрали и при этом сосала что-то оставшееся шосткинское. Ну, ясно: в первую очередь надо узнать значение слова «шосткинская». Память миникомпа содержит любые сведения… Нахожу: «Шосткинская фармацевтическая фабрика. Во второй половине XXI века – одно из крупнейших российских предприятий по производству успокоительных препаратов. В настоящее время не функционирует». Ну, практически всё ясно! Фабрику закрыли, стало быть, новой продукции она не выпускает. Потому и «оставшаяся» сушка – осталась, значит, с тех еще времен, когда фабрика работала. А «сушка» – это, выходит, какой-то успокоительный препарат. Который сосут. Вероятно, кладут под язык, и он там постепенно рассасывается… И тут кусочки этой словесной мозаики сложились наконец у меня в голове в логичную картину. Всё сходится! Женщина по имени Саша шла по скоростной магистрали и, поскольку это страшно, сосала успокоительную пилюлю. Зачем же она шла в таком опасном месте? Да затем и шла, что хотела покончить с собой! Ведь это же из древнерусской литературы! Это проходят в начальной школе! Был такой роман, где женщина покончила с собой, бросившись под мобиль. Кажется, я даже помню имя автора… Лев… Лев… Лев Тургенов! А почему женщина хотела покончить с собой? Тут уже память мне маленько изменяет… но, наверное, из-за имени! Страдала от того, что ее назвали мужским именем. Во всяком случае, такое название романа как «Бедная Саша» мне вспоминается достаточно определенно… Подумать только, сколько всякой ненужной чепухи хранит порой человеческая память! Вот еще бы теперь вспомнить, какое там могло быть шоссе… А, собственно, какое тогда было шоссе? Одно-единственное! Из Петербурга в Москву. Значит, называлось оно… Петербургское? Московское? Нет, не годится, там звучало что-то шипяще-свистящее… Ладно, какие еще населенные пункты были на той трассе? Что скажет миникомп? Вот что он говорит: Клин, Тверь, Осташков, Торжок… Стоп… Осташковское шоссе! Я – гений! А вот и очередной телефонный звонок. Очень вовремя! – Повторите фразу. Шла Саша по Осташковскому шоссе и сосала оставшуюся шосткинскую сушку. Да, теперь я совершенно четко слышу, что правильно понял все слова! И тут же повторяю эту фразу вслух. И что же звучит в ответ? – Фраза правильная. Но вы произносите ее слишком медленно. Я перезвоню. У меня возникает желание расколошматить телефонный аппарат об стену. Всё, я не хочу больше думать об этой идиотской Саше с ее седативной сушкой! А если еще раз позвонит этот сумасшедший телефонный террорист… я не стану с ним разговаривать. Я буду просто сидеть тут и думать о том, что мне дорого. О спорте, о нашей команде, об игре, в которую мы играем… За что мы любим ее? За скорость, непредсказуемость, за разнообразие игровых ситуаций – порой даже комичных, а порой трагичных, но неизменно очень острых. И при этом далеко не всё тут решают атлетические качества спортсмена. В нашей игре есть железное правило: ты не должен действовать быстрее, чем думает голова. Это любимая фраза нашего старшего тренера, Михалыча – мудрого наставника, настоящего спортивного гуру. Михалыч – великий человек, гениальный педагог, а в прошлом – и сам выдающийся атлет, многократный чемпион всевозможных турниров высшего уровня. К сожалению, ровно восемь лет назад, тоже на Олимпийских играх, когда наша сборная завоевала золото исключительно благодаря спортивному героизму Михалыча, сам он получил тяжелейшую травму, после чего уже не смог больше играть. Перешел на тренерскую работу. И достиг в ней блестящих результатов, чему подтверждение – постоянные победы наших игроков над самыми сильными соперниками. Когда Михалыч пригласил меня в национальную сборную, я, конечно, особо не рассчитывал на то, что хоть раз выйду на поле на Олимпиаде в Бангкоке. Я понимал, что весь этот турнир просижу на скамейке запасных, а то и вовсе в раздевалке. Но не в комнате же отеля! Эх, бедный я, бедный… Одно слово – бедная Саша… А вот удивительно: как же дешево в древности люди ценили жизнь! Взять хоть эту Сашу – покончила с собой только потому, что ей не нравилось ее имя! А ведь жизнь в те времена давалась людям так дорого. Детей-то тогда зачинали не в пробирках и выращивали не в аквариумах, а вынашивали в себе и рожали вживую! Судьба нашей сборной на этих играх складывалась не безоблачно. Да, мы дошли до финала, но не без потерь. В одной из первых встреч из-за совершенно нелепого и необъяснимого промаха нашего капитана, Владислава Денисова, мы не сумели победить команду Соединенного Королевства, которую вообще никто не воспринимал на этом турнире всерьез. Владислав же ошибся, выполняя простейшую передачу. В результате игра закончилась вничью и мы вместо двух очков заработали одно. Все дальнейшие встречи наши ребята выиграли и до финала добрались. Но теперь мы будем встречаться со сборной Камеруна, которая вышла в финал, не потеряв ни одного очка. Была надежда, что в полуфинале у камерунцев будут проблемы с командой Сербоалбании, но увы, африканцы разгромили ее вчистую. И теперь в последнем поединке нас устраивает только победа, так как в случае ничьей золотые медали будут присуждены камерунцам, заработавшим на турнире больше очков. Завтра, завтра решающий день… Снова звонит телефон. Схватив трубку, я на едином дыхании «выстреливаю» эту проклятую фразу про Сашу с сушкой. Хотя произнести ее быстро не так-то просто, но у меня это получается! Звучит ответ: – Вы произносите быстро. Но с плохой дикцией. До связи. Чёрт, зачем я позволяю ему издеваться над собой?! Я же обещал себе не брать больше трубку! Один шаг отделяет нас от олимпийского золота, но какой шаг! Объективно, в своем лучшем составе мы всё же посильнее камерунцев, да только лучшего состава у нас уже нет. Еще одна наша беда на этой Олимпиаде – дисквалификация Муслима Зайцева. За допинг. Перед полуфиналом Муслиму «посчастливилось» попасть в число тех, у кого судьи брали выборочные анализы. И – о ужас! – анализ показал наличие в его организме кофеина! Кофе – тяжелый наркотик. После нескольких доз вызывает устойчивое привыкание. А потом человек, подсевший на кофе, буквально в течение года становится гипертоником с безнадежно испорченным сердцем. Разумеется, наш Муслим не кофеман. Он принял всего одну чайную ложку. В малых дозах кофеин стимулирует реакцию и вообще повышает тонус организма. Но это считается допингом, а с допингом на Олимпийских играх борются беспощадно. И вот теперь Муслим Зайцев не может участвовать в финале. А ведь он – одна из звезд нашего состава, опытный мастер с филигранной игровой техникой! Это невосполнимая потеря. А главная звезда, Владислав, после того как в матче с Соединенным Королевством совершил ту роковую ошибку, играет явно ниже своих возможностей. Словно «потерял нерв», психологически надломился. В этой ситуации лучшим нашим игроком, пожалуй, становится Анна. Чьи фотографии чаще всего встречаются на страницах спортивных газет и журналов в эти олимпийские дни? Конечно, Анны Солнечногорской! Ее спортивные заслуги несомненны, но причина такой популярности все-таки не в них. Наша Анна – редкая красавица. И конечно, за ней всегда бежит следом длинный шлейф журналистов и фотографов. Анна не успевает отбиваться от предложений всевозможных рекламных и модельных агентств, от всяких там режиссеров и прочего подобного сброда. Впрочем, почему отбиваться? Порой она дает согласие и участвует в съемках. Наш тренер Михалыч уже не раз предупреждал ее полушутя: «Смотри, как бы не променять тебе героическую судьбу чемпионки на карьеру гламурной модели!» Но в завтрашнем матче Анна Солнечногорская будет нашим лидером, это факт! Эх, каждый раз, когда я выхожу на поле в присутствии Анны, меня охватывает волнение. В такие минуты я из кожи вон лезу, чтобы показать: я, хоть и молод, но тоже кое-что умею и чего-то стою в нашей игре! Но завтра у меня не будет шанса не только показать себя, но даже и просто посмотреть на игру Анны. Никто не приходит меня спасать, и думаю, первые люди, которые откроют дверь моей комнаты, будут те самые террористы, которые ее и закрыли… Снова звонит телефон. Нет! Я не буду раскисать! Я не бедная Саша из позапрошлого века! Я олимпиец, представитель великой спортивной державы! Я беру трубку и уверенно, громко, быстро и четко произношу: – Шла Саша по Осташковскому шоссе и сосала оставшуюся шосткинскую сушку! И бросаю трубку. Но в последний миг успеваю услышать ответ: – Вот теперь хорошо!* * *
Через минуту дверь моей комнаты открывается. Я не боюсь. Я готов встретить смерть достойно. На пороге стоит Владислав Денисов. В первый миг я так опешил, что сказал нечто совершенно несуразное: – А почему ты не на тренировке? – А мне не надо, – ответил Владислав. – Всё, оттренировался. – В каком смысле? – В прямом. Поглядев на мою ошеломленную физиономию, Денисов рассмеялся, хлопнул меня по плечу и прошел в комнату. – Ладно тебе! Будто сам не видишь, как я теперь играю. Всё, пришла пора завязывать с большим спортом… Не берет меня завтра Михалыч в игровой состав. На трибуне посижу. – Как такое может быть?! Я не верю! Рано тебе уходить! – Ну почему же рано? Я свое отыграл – шесть лет за сборную оттрубил. И славы спортивной мне уже хватит сполна: трижды чемпион мира, чемпион Олимпийских игр… А могу еще стать и двукратным олимпийским чемпионом. Но это уже будет зависеть от тебя. – ?! – Михалыч тебя завтра на игру ставит. А потом Владислав рассказал мне, что никакого теракта не было. Что всё это мое сегодняшнее приключение организовал Михалыч. Он подстроил этот трюк с «испорченным телефоном», а Владиславу поручил запереть снаружи мою дверь. Я не верил своим ушам! – Но как мог Михалыч устроить со мной такое? Такое?! Ведь я тут уже с жизнью распрощался! – Ну а чего же ты хочешь! Только таким и может быть руководитель национальной сборной. Он должен про каждого из нас всегда знать, кому что в данный момент нужно, чтобы выйти на матч на пике формы. Кому сейчас лучше поможет тренерский комплимент, а кому – строгий упрек. Кого надо нагрузить физической тренировкой потяжелее, кого лучше оставить в покое, а кому и устроить хорошую психологическую встряску. Вот он и решил, что тебе конкретно такая встряска будет полезнее всего. Потому и на тренировку тебя не взял, а вместо того поручил нам сыграть с тобой в «испорченный телефон»! – Нам? Погоди… А кто со мной разговаривал по телефону? – Да, вот и мы тоже ломали голову – кому бы это поручить? – улыбаясь, сказал Владислав. – Наши-то голоса ты с первой же секунды опознал бы, на любой громкости! Поэтому разговаривал с тобой член команды, голос которого ты, в силу своей молодости, слышишь редко. – Да кто же это? – Наш доктор! Я сидел на стуле, открыв рот, а Денисов хохотал. А потом захохотал и я. И смеялся долго, до истерики, до слёз на глазах. Но слезы мои были не только от смеха. Самые разные чувства переполняли меня. Запоздалая реакция на смертельную опасность, которой, как оказалось, не было, и безумный восторг от того, что меня выпускают играть в финале, и жалость к Владиславу, покидающему большой спорт в расцвете сил… Видя мое состояние, Денисов счел разумным оставить меня одного и ушел, строго распорядившись напоследок, чтобы я не нарушал спортивного режима и лег спать пораньше. Но я в тот вечер нарушил наказ Владислава. Хотя честно хотел ему последовать. Только я собрался ложиться спать, как в дверь снова постучали. В комнату вошла… Анна Солнечногорская! – Привет! Как настроение? – Спасибо. Нормально. – Я чего зашла-то… Михалыч просил тебя не беспокоить, но я его не послушалась. Ты уж ему не говори, о’кей? – Ладно. – Нам ведь с тобой завтра на соседних позициях играть. Хочу предложить тебе пару технических хитростей… Не буду рассказывать, какие именно хитрости предложила мне тогда Анна. Во-первых, потому, что в нашей команде они применяются и по сей день. А во-вторых, это вряд ли может быть интересно кому-то, кроме разве что завзятых любителей и знатоков спорта. А потом мы сидели на диване рядом. В какой-то момент Анна придвинулась ко мне поближе и сказала: – Что-то как-то прохладно тут… Тебе не кажется? Я метнулся к шкафу и притащил гостиничное электрическое одеяло. Сам-то я до сих пор ни разу им не пользовался и даже не удосужился проверить, сертифицировано ли оно. А потом… Потом между нами произошло это.* * *
Наутро я проснулся с чувством радостной уверенности: сегодня мы станем олимпийскими чемпионами и я буду соавтором нашей победы! Однако по мере приближения нашего мобиля к стадиону я потихоньку начал мандражировать. Мелькнула даже малодушная мысль: «Вот бы мне сейчас для успокоения ту сушку, что сосала Саша!» Наша игра не проста, совсем не проста. Готов ли я на самом деле к сегодняшнему матчу? Ведь для того, чтобы достойно выступать на соревнованиях такого уровня, нужно очень многое постичь. Речь идет не только об искусстве передачи и приема и не только об общей физической подготовке. Самое важное, наверное, – умение сливаться с командой в едином и несокрушимом стремлении выиграть. Одной только личной техникой спортсмен никогда не добьется победы. Играет команда, нас на поле одиннадцать. Одиннадцать индивидуальностей, каждый – со своим собственным игровым почерком. Но каждый понимает: только вместе с командой можно победить. Или проиграть. Мы выходим на поле. Нас встречает стон синтезаторов с обеих трибун. Наши соперники, сборная Камеруна, выглядят грозно. Да, это достойные противники! Выступая против такой команды, не стыдно и проиграть. Но это опять малодушная мысль, и я гоню ее. Жаль, мы не увидим своими глазами, как проведут камерунцы этот матч: во время встречи нам будет просто не до них. Ну, ничего, мы увидим их игру позже, в записи, когда вместе с Михалычем будет разбирать голограмму состязания. Обменявшись рукопожатиями, команды занимают свои игровые позиции. Судья на задней линии подзывает к себе ридеров обеих команд. Вскрыв конверт, он показывает им ридинг-пейпу. Оба ридера ее читают и расписываются на ней. Судья не выпускает ридинг-пейпу из рук и, получив подписи ридеров, аккуратно складывает ее и убирает обратно в конверт. Сердце бешено колотится в моей груди. Сейчас начнется… Свисток судьи! По этому сигналу оба ридера бегут к своим командам и совершают первую передачу. Передача – прием, передача – прием, передача – прием… С трибун несется невообразимый шум: что есть сил нажимая на клавиши синтезаторов, наши болельщики стараются как можно больше помешать камерунским игрокам, а болельщики африканцев – нам. В результате все мешают всем, но для спортсменов нашего уровня это на самом деле пустяки… Прием – передача, прием – передача… Анна Солнечногорская находит момент, чтобы оглянуться и улыбнуться мне. Да, мне очень нужна сейчас эта ее улыбка! Через какие-то секунды мы с Анной вступим в игру… И вот она уже принимает. Четкий, техничный прием и мгновенная передача мне! Я не сомневаюсь: это точная передача. Хотя в нашей игре ни в чем нельзя быть уверенным, пока не прозвучит вердикт арбитра. Сейчас я уже совершенно не волнуюсь, действую автоматически, можно сказать, чисто на рефлексах. Принимаю. Передаю. На этом для меня – всё. Мое выступление на LVIII Олимпиаде закончилось. И я с гордостью осознаю: я сыграл качественно, достойно. Не подвел своих партнеров и не обманул ожиданий Михалыча. Но главное – общий результат команды, а каков он – мы узнаем буквально через минуту. Вот и финишная связка: предпоследний игрок осуществляет передачу нашему пейпа-райтеру… Тот пишет что-то на бумаге и передает ее судье на передней линии. И я вижу: в эти же мгновения то же самое проделывает камерунский пейпа-райтер. Вот он, момент истины! Сейчас всё решится. Стоны синтезаторов умолки, на трибунах гробовая тишина. И в этой тишине звучит торжественный голос судьи на передней линии: – Сборная Московии предъявила слово… Label! Слава разуму! Это именно то слово, которое полминуты назад проговорила мне в ухо Анна! Label, то есть «этикетка» по-английски (поскольку соревнования международные, игра идет на английском языке). Но пока это всего лишь означает, что не ошибся я, а также наш пейпа-райтер и те два игрока, что стояли между нами. А сейчас – самый волнительный момент! Ведь если у камерунцев на выходе тоже получилось Label – тогда ничья! И значит, золото у камерунцев, а у нас лишь серебро… – Сборная Камеруна предъявила слово… Table! Трибуны отвечают тревожным коротким аханьем синтезаторов. Вопрос встал ребром: команды предъявили разные слова. Следовательно, какая-то из команд ошиблась. А значит, ничьей не будет! Тысячи зрителей на трибунах, миллионы голографозрителей по всему миру, двадцать два игрока на поле и даже судья на передней линии – все замерли в напряженном ожидании. Все ждут, что скажет судья на задней линии. Вот он, согласно традиции, медленно и неторопливо раскрывает конверт и извлекает оттуда ридинг-пейпу. Внимательно смотрит на нее… (Будто он уже не помнит, что на ней написано! Но таков обычай.) И говорит: – Заданием на игру было слово… Label! Трагические всхлипы синтезаторов камерунцев тонут в восторженных аккордах, сорвавшихся с трибуны наших болельщиков! Мы победили! Олимпийское золото – наше! Мы чемпионы! Арбитр объявляет: – Олимпийским чемпионом по «испорченному телефону» стала сборная Московии! Мы поднимаемся на пьедестал. Нам вручают золотые медали и темные очки. Сейчас очки необходимо надеть, чтобы защитить глаза от фотовспышек. Звучат величественные ноты вступления к нашему государственному гимну, и мы запеваем его – гимн Московии. У всех нас слезы на глазах. Но даже сквозь слезы, сквозь стекла темных очков, через молнии фотовспышек я вижу, как на трибуне обнимаются Владислав Денисов и Муслим Зайцев. Вижу, как восторженно размахивает руками наш доктор. И как устало и счастливо улыбается Михалыч. Он не слышит слов, которые мы поём. Михалыч глухой. Он лишился слуха тогда, восемь лет назад, на Олимпиаде в Париже, когда террористы разбили в гостинице ртутный градусник и многие спортсмены были госпитализированы. К счастью, Михалыча в тот час в гостинице не оказалось. Но там было много ребят из нашей команды по «испорченному телефону»… Они выпали из участия в играх, и всю нагрузку последующих матчей пришлось взять на себя оставшимся игрокам. А больше всего нагрузки досталось на долю Михалыча. Он принял участие в шести играх подряд, и слух его не выдержал. Михалыч оглох. Сейчас он не слышит слов, которые мы поём. Но он знает слова нашего гимна. А если бы и не знал, то прочел бы их по нашим губам. Впрочем, ему и по губам читать не надо, ведь он читает в наших душах, как в открытых книгах! А только таким и должен быть тренер национальной сборной. Дорогой Вадим Михайлович! Спасибо вам за психологическую встряску, которую вы мне вчера устроили! И ведь это была не только встряска, но и потрясающая тренировка слуха, дикции и воли к победе – тех главных качеств, которые необходимы игроку в «испорченный телефон».
* * *
Мы сходим с пьедестала. Мы покидаем стадион. Но соревнования не кончаются. Вот уже звучит из динамиков бодрый гимн следующего вида спорта. И, что приятно, на русском языке:– Мы в неудобных позах гнём часами спины,
Пока противник нас не в силах отыскать.
Играют в прятки настоящие мужчины,
Трус в них не может играть!
Трус в них не может играть!
Евгений Якубович Я должен это увидеть!
Служебные обязанности вынудили меня провести несколько дней на заштатной планете в системе Бетельгейзе. Закончив все дела в филиале фирмы, я обнаружил, что нужный мне звездолет отправляется лишь в понедельник. Предстояло провести выходные на планете, и я не знал, чем их занять. Сотрудник филиала, с которым я контактировал всё это время, предложил сходить на стадион. Там состоится женский чемпионат по легкой атлетике, пояснил он. И добавил со странной улыбкой, что я не пожалею о потраченном времени. Меня удивило, что чемпионат женский. Насколько я знал, легкая атлетика – вид спорта, в котором участвуют оба пола. Когда я сообщил об этом, сотрудник как-то странно посмотрел и, покраснев, спросил о моей сексуальной ориентации. По роду работы я колесил по всей Галактике, и странные обычаи разных планет давно меня не смущали. Я ответил, что ориентация у меня традиционная, и в свою очередь поинтересовался, в связи с чем он задал этот вопрос. Лицо сотрудника просветлело, и он объяснил, что среди мужчин чемпионат, конечно, тоже проводится. Но на эти соревнования ходят в основном женщины. Хотя, смущенно добавил он, часть мест на стадионе отведена и для мужчин. Объяснения сотрудника нимало не прояснили ситуацию и лишь подстегнули мое любопытство. Я вспомнил рекламные плакаты чемпионата возле гостиницы. На рекламе были изображены очаровательные молодые спортсменки в коротких облегающих маечках и чисто условных трусиках. Подумав, я согласился. Стадион был полон. Это меня удивило: на Земле даже футбольные матчи давно не собирают такого количества зрителей – болельщики предпочитают смотреть спорт дома по визору. Объявили начало состязаний. Первым в программе был забег на три тысячи метров. На дорожку вышли два десятка девушек в спортивных костюмах. Их встретил гул оваций. Девушки очаровательно улыбались в ответ. Подготовка к забегу показалась мне чересчур затянутой. Ведущий с микрофоном в руках представлял по очереди участниц, задавал им вопросы. Девушки отвечали, не переставая улыбаться и принимая эффектные позы. Операторы снимали интервью крупным планом и тут же транслировали всё на большие экраны, установленные перед трибунами. Наконец представление участниц закончилось. Девушки отошли за стартовую линию и принялись снимать спортивные костюмы. Делали они это медленно и элегантно. При этом они старались попасть в поле зрения операторов. Сняв костюмы, девушки остались в спортивной форме, состоящей из уже знакомых мне по рекламным изображениям коротеньких маечек и легких трусиков. Однако на этом подготовка к забегу не кончилась. Вместо того чтобы выстроиться на линии старта, девушки продолжали раздеваться. Теперь они делали это еще медленнее, еще эротичнее… Стадион загудел. Я бросил взгляд на своего знакомого. Он кивнул мне, улыбнулся и предложил не отвлекаться. Я снова перевел взгляд на дорожку. Спортсменки, не торопясь, полностью обнажились и остались лишь в беговых кроссовках. Только после этого они выстроились на стартовой линии. Судья выстрелил, и забег начался. Первое время необычный вид спортсменок мешал мне сосредоточиться на спортивной составляющей мероприятия. Потом, оторвавшись от созерцания отдельных девичьих фигурок, я попытался рассмотреть всю картину в целом. Даже если не учитывать необычного вида бегуний, забег проходил довольно странно. Спортсменки разделились на две группы. Первая, состоявшая из пяти-шести самых некрасивых девушек, быстро ушла вперед и, постепенно наращивая темп, всё более и более обгоняла остальных участниц. Борьба за лидерство в этой группе развернулась нешуточная. Экраны показывали искаженные от напряжения, потные лица спортсменок. Девушки не жалели усилий, они отчаянно сражались за место у бровки, отпихивали соперниц, толкались локтями. Остальные участницы забега вели себя иначе. В отличие от лидеров, они никуда не торопились. Девушки бежали легко и свободно, уделяя внимание не скорости, а красоте и элегантности бега. Они бежали аккуратной цепочкой, сохраняя между собой определенную дистанцию. В эти свободные промежутки залетали операторы в антигравитационных костюмах и снимали бегуний крупным планом. Стадион безумствовал. Группы болельщиков на трибунах размахивали портретами фавориток и скандировали их имена. Спортсменки очаровательно улыбались в ответ, махали ручкой, но не предпринимали никаких попыток прибавить в скорости, чтобы выиграть забег или хотя бы сократить расстояние до лидирующей группы. Зато как прекрасно девушки выглядели на экранах визоров! Красивые молодые лица без капельки пота и с умело наложенным макияжем, белозубые улыбки и безупречные обнаженные тела буквально сводили болельщиков с ума. Стадион уже не гудел. Он стонал. Как я и предполагал, передовая группа закончила забег, обогнав остальных участниц на несколько кругов. Победительница в изнеможении упала прямо за финишной чертой. Остальные спортсменки лидирующей группы тоже были не в лучшем состоянии. Согнувшись и уперев руки в бока, они медленно ходили по дорожке. Их широко раскрытые рты лихорадочно ловили воздух. Я с удивлением подумал, что никогда раньше не обращал внимания, какими отвратительно некрасивыми выглядят бегуньи после финиша. Я перевел взгляд на основную группу. Девушки, по-прежнему не торопясь, одна за другой элегантно пересекали финишную черту. Даже на последних метрах дистанции ни одна не попыталась прибавить скорость и занять более высокое место. Забег завершился. Так и не поднявшуюся победительницу унесли на носилках. Остальные лидеры ушли вслед за ней. На них никто не обращал внимания. Все взгляды были направлены на вторую группу. Девушки быстро облачились в свои маечки и трусики, что получилось у них не менее эротично, чем разоблачение. Вокруг спортсменок, как гигантские комары, вились операторы. Появился ведущий с микрофоном. Опять пошли интервью, на экранах замелькали улыбающиеся лица и прочие части молодых здоровых тел. Стадион постепенно успокаивался. Я повернулся к своему соседу. Тот понял, что необходимы пояснения. – Видите ли, соревнования у нас проводятся по несколько… гм… видоизмененным правилам. – Да уж! – кивком подтвердил я. – Вы первые в Галактике, кому пришло в голову полностью обнажить спортсменок! – Как раз это инициатива самих участниц, – возразил собеседник. – Понимаете, всё началось с того, что у нас катастрофически пропал интерес к спортивным состязаниям. Болельщики перестали ходить на стадионы. Даже по телевизору спортивные каналы почти никто не смотрел. Тогда Федерация спорта решила изменить правила. Теперь соревнования судит специальное жюри. Участникам выставляют две оценки: за скорость и художественное впечатление. – Вы хотите сказать, что по новым правилам спортсменка может и не прибежать первой, но тем не менее выиграть забег – за счет впечатления, которое произведет на судей? – Вы совершенно правы. Обычно так и происходит. Более того, система подсчета постепенно изменяется в сторону увеличения баллов за художественное впечатление. Вы сами видели: сегодня лишь несколько спортсменок попытались набрать очки за счет скорости бега. Но оценки за художественное впечатление у них будут очень низкими. Как бы в подтверждение его слов, диктор объявил результаты забега. Первое место завоевала блондинка с фигурой дивы из «Плейбоя». Я припомнил, что она пришла к финишу где-то в середине второй группы. Однако никого, кроме меня, это не смущало. На поле вынесли пьедестал, и блондинка поднялась на верхнюю ступеньку. Она торжествующе помахала руками, и стадион взорвался свистом и криками, приветствуя свою любимицу. Второе и третье места заняли не менее очаровательные девушки. Ни одна из спортсменок, финишировавших в первой группе, в число призеров не вошла. Соревнования продолжались. Постепенно я втянулся. Два дня, проведенные на стадионе, пролетели приятно и незаметно… В понедельник утром я упаковал чемоданы, расплатился с портье и на такси отправился в космопорт. По дороге я обратил внимание, что стенд, на котором еще вчера висела реклама чемпионата по легкой атлетике, стоит пустой. Я вздохнул и заставил себя смотреть в другую сторону. Через некоторое время на той стороне дороги также возник рекламный стенд. Его уже успели обновить. Со стенда проезжающим машинам улыбались миловидные девушки в разноцветных крошечных платьицах и с теннисными ракетками в руках. Я наклонился вперед и спросил у водителя, что означает этот плакат. Радостно улыбаясь, таксист сообщил мне, что сегодня в городе начинается чемпионат планеты по теннису, который продлится две недели. Некоторое время мы ехали молча. Затем я схватил водителя за плечо и велел отвезти меня обратно в отель. Там я снял номер и послал гиперграмму на Землю: «СВЯЗИ ПРОИЗВОДСТВЕННОЙ НЕОБХОДИМОСТЬЮ ОСТАЮСЬ БЕТЕЛЬГЕЙЗЕ ДВЕ НЕДЕЛИ». Пусть меня уволят, но я должен это увидеть!
Артём Патрикеев Телепортивное ориентирование
9.2. Смерть одного из членов команды не является основанием для остановки игры. 9.3. В случае смерти всех игроков в обеих командах объявляется ничья.Завтра будет самый важный день в моей жизни, и для меня он может оказаться последним. Только такое серьезное обстоятельство вынудило меня начать запись своих впечатлений. Наша команда, «Джарозавр», вышла в финал чемпионата мира по телепортивному ориентированию. А это значит, что, если мы выиграем, то слава о нас останется в веках – и тогда каждым из пяти членов команды начнут интересоваться, и мной в том числе. Понимаю, как это может глупо выглядеть со стороны, но всё лишнее можно стереть, в то время как незаписанное уже утрачено безвозвратно. Попробую рассказать по порядку.Выдержка из правил соревнований
* * *
Перед сном я не смог сдержаться и телепортировался проверить ту точку, что доверили спрятать мне. Всего лишь одну из пятнадцати, но сколько же это отняло у меня нервов и сил – даже передать трудно. Я не представляю, как наш капитан Джарет (даже с помощью Лаиры) умудряется придумывать всё новые и новые места и ловушки. Сегодня, кстати говоря, они заканчивают с организацией точек, стараясь до самого конца сохранить всё в тайне. Мою точку судейская коллегия уже проверила и признала рабочей. Если вы думаете, что это очень простое задание – спрятать такую маленькую квадратную кнопку на такой большой планете, – то вы ошибаетесь. Скажем, на начальном этапе у меня на примете было три очень хороших места. Но как только я пошел проверять одно из них, то увидел, что местность, обозначенная на карте как пустынная, уже заселена, а организовывать точки там, где они могут представлять опасность для людей, нельзя. Вот и отпало первое место. Еще я рассчитывал на джунгли Амазонки. Я много чего слышал о тех местах, но никогда там не бывал. Да и ничего не потерял, как оказалось. Большое скопление живых существ никак не позволяло спрятать где-нибудь точку, ведь какая-нибудь змея проползет, случайно нажмет на кнопочку – и всё, кранты, очко в пользу соперника. А организовывать что-то сложное, продумывая всевозможные виды защиты от животных, птиц и пресмыкающихся… Для этого нужен особый талант, который есть у Джарета, но отсутствует у меня. Оставался последний вариант: старинный полуразрушенный квартал в отдаленном пригороде Парижа. Эту груду бетона и железа всё еще можно было считать домами, но только весьма условно. Ни один человек в здравом уме туда не полезет: шаткие лестницы, свисающие провода, дыры в полу, торчащие куски арматуры… Я бы и сам туда просто так не полез, но дело того стоило. Мне хотелось надеяться, что именно на моей точке соперники потеряют много времени и позволят нам выиграть. Но как всё обернется, сказать было сложно. Место было найдено, оставалось наладить ловушки для противников. Уж они нас точно жалеть не собирались. Целую неделю я занимался превращением опасного места сначала в очень опасное, а затем в почти непроходимое. Кое-где пришлось подпилить, кое-что подрубить и пробить дополнительные дыры. Ненадежный пол был сделан еще более хлипким, а места возможного падения игроков оснащались снизу острыми штырями. Кроме того, несколько огнеметов и тяжелых арбалетов должны были помочь в удержании моей точки. Но самое неприятное, что мне пришлось делать, – это придумывать подсказку для соперников. Ух, морока так морока: ведь хочется сказать так, чтобы они не сразу догадались, но на слишком туманную подсказку наложат запрет судьи. Хорошо хоть я вспомнил давнишний французский фильм «13-й район» – надеюсь, они его не смотрели, зато мне он помог. И вот теперь я всё тщательно проверил, активировал все ловушки и подключил электричество к оголенным проводам. Пусть ребятки попляшут, пытаясь добраться до моей точки! Им, надеюсь, и за неделю не управиться. А что, было бы неплохо! Думаю, мы все-таки справимся быстрее. Вообще, я, да и остальные члены команды (кроме Джарета и Лаиры), лучше проявляем себя в поиске и атаке точек противника, чем на этапе, когда нужно прятать свои, поэтому мне и была доверена детальная проработка только одной из них. Зато со всем, что связано с быстротой и ловкостью, – это ко мне. Другого такого еще поискать!.. Не подумайте, что я хвастаюсь. Кирк Найджел не в счет, он давно уже не играет. Да и Кэтти Холмс тоже. А о Барри Дональдсоне я вообще молчу – никто так и не смог его оценить, хотя и считался он самым быстрым игроком всех времен и народов… В общем, я очень быстрый и ловкий, а до остальных мне на данный момент дела нет. Пойду спать, завтра вставать рано. Начало назначено ровно на десять часов, а это значит, что в девять всем игрокам нужно уже собраться на месте. Эх, плохо, что придется просыпаться ни свет ни заря, но ничего не поделаешь – финал есть финал. Уже лежа в кровати, я смотрел в потолок и мечтал. Очень хотелось победить, но не менее интересно показать красивую игру – ведь все наши приключения транслируют десять центральных каналов. Это раньше, на самой заре телепортивного ориентирования, спонсоров найти было сложно, а теперь всё наоборот: спонсоры и телеканалы бьются за то, когда и кого показывать. Честно говоря, смотреть в прямой трансляции выступление одного игрока не так уж и весело, ведь он может целую неделю возиться, пытаясь отыскать нужную точку, а потом всё самое интересное промелькнет за пару минут (как только отойдешь чайку себе налить!). Конечно, прямой эфир – это прямой эфир, не зря же спутники отслеживают все действия игроков, но многие зрители с большим удовольствием проглядывают уже смонтированную после завершения игры нарезку ключевых моментов. Я и сам так часто делаю – приятно же на себя посмотреть, а кроме того, я-то никак не могу знать, как отыграли мои друзья или соперники. Впрочем, особым тщеславием я не страдаю. Мне больше интересна сама игра. Так что обязательно надо хорошенько выспаться. До встречи завтра!* * *
Меня разбудил звонок Джарета. Он опередил мой будильник буквально на минуту. Отдал быстрые распоряжения: «Вставай, пора, время не ждет!» – и отключился. С умыванием и завтраком я справился моментально, затем побрился, приводя себя в самый лучший вид. Оделся подобающе: обтягивающее трико, защитные очки и кроссовки с подстраивающейся под любую поверхность подошвой. В восемь я был полностью готов. Так как сидеть дома уже не было никаких сил, я телепортнулся в наш лагерь. Капитан был на месте. Он пожал мне руку и весело улыбнулся: – Сегодня мы им покажем! – Ага, – так же весело ответил я. Джарет отвернулся, он о чем-то переговаривался с журналистами. Нам, обычным членам команды, общаться с прессой до конца игры запрещено, что, честно говоря, радует: от этих людей с микрофонами и ехидными вопросами порой просто деваться некуда. Я зашел в нашу палатку, где находились стол, стулья, пять компьютеров, которые будут помогать нам в поиске, и десяток экранов. Репортажи уже начались. Так как пока что транслировать было нечего, демонстрировали ролики наших предыдущих встреч. Вскоре будут показывать и соперника. На данный момент мне это было совсем неинтересно. Однако одним глазом, волей-неволей, но на экраны поглядывал. Там иногда мелькала и моя физиономия, но себя я как-то с трудом узнавал: странно смотреть, как сам же в телевизоре бегаешь. Не привык я к этому еще, хотя в целом было приятно. Вскоре начали подходить и наши. Сначала появилась Лаира. Выглядела она, как всегда, сногсшибательно: стройная, рыжеволосая, с сияющими зелеными глазами. Она производила на меня сильное впечатление, почти парализуя волю и уводя мысли куда-то далеко-далеко. Вот и на этот раз я замер и никак не мог пошевелиться, не в силах отвести от нее взгляда. Единственное, на что меня хватило, – это кивнуть ей и улыбнуться. Она улыбнулась мне в ответ и тут же пошла к Джарету. Лишь через некоторое время я сумел выдохнуть и слегка расслабиться. Вскоре появился Курт, наша ударная сила – огромный, мощный мужик с гигантскими мускулами. В детстве он страдал от какого-то страшного недуга, врачи бились за его жизнь, и сочетание парочки сильнодействующих препаратов привело к неожиданной мутации. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Причем, не только Курту, но и всем нам. Уж не знаю, какой он там был в детстве, ночеловека сильнее него я еще не встречал. Его приходится звать тогда, когда путь к очередной точке преграждают препятствия, с которыми проще справиться силой, чем ловкостью и умением. Последней подошла Лика – обаятельная девушка, очень хороший человек и сильный игрок. Впрочем, слабые в финал чемпионата мира не выходят. Говорить было особо не о чем – всё уже сто раз оговорено и переговорено, так что теперь мы большей частью просто пытались сосредоточиться на предстоящих испытаниях. Через полчаса мы начали экипироваться. Наручный компьютер-поисковик (две лампочки на нем всегда необходимо проверять перед началом соревнования), на голову – обруч, где находится пара камер, дающих объемное изображение; датчик для телевизионных спутников на другую руку, перчатки – вот, в общем-то, и всё. Никакого оружия, никаких дополнительных приспособлений. Всё остальное нужно делать, как говорится, собственными руками и головой. В девять пятьдесят мы вышли из палатки. Одновременно с нами появилась и команда соперников, «Парсек», – стройные, подтянутые, один к одному. Встали они по порядку: капитан Пауль, помощник капитана Кристина и игроки – Рокстон, Барри и Трентон. После короткого обмена приветствиями мы пожали друг другу руки. Это немного больше, чем ритуал, это проявление искреннего уважения к противнику. Судья посмотрел на наручные часы. В это время камеры на наших головах должны были заработать. – Команда «Джарозавр» готова? – спросил он у нас. – Да! – рявкнули мы в один голос. – Команда «Парсек» готова? – Да! – не менее рьяно ответили соперники. – Прошу вас обменяться конвертами. Это были конверты с подсказками. – Внимание! – громко сказал судья. Затем, следуя регламенту, он принялся повторять основные пункты правил соревнований. Слушать их в тысячный раз не было никакого желания. Окинув рассеянным взглядом команду соперников, я краем глаза принялся наблюдать за Лаирой. Ее красивое точеное лицо приковывало взгляды – наверняка каналы передрались за то, кому достанется освещать ее продвижение, вот и мне приходилось с собой бороться. Всё же я не забывал о том, что нас показывают на всю планету. Как я буду выглядеть в глазах болельщиков, если с таким дурацким выражением таращусь на Лаиру? Я попытался сделать серьезное лицо. Лаира подмигнула мне. Надо было сосредоточиться на предстоящем матче, но мысли о ней никуда не девались. Я совсем не боялся за себя, но вот за нее… – Игровое время не ограничено, – продолжал монотонно бубнить судья. – Матч заканчивается после взятия одной из команд всех пятнадцати точек соперника. Исключение составляют пункты… Мне ужасно хотелось повернуть голову в сторону Лаиры. Но тут прозвучала команда, такая привычная, побуждающая мобилизовать все силы. – Начали! – судья сложил руки перед грудью, что символизировало окончание его речи. Прямо с места мы телепортнулись в палатку, экономя секунды драгоценного времени. Мгновение спустя пятнадцать карточек с подсказками полетели на стол. Каждый схватил по три штуки (в принципе, игроки могут искать точку все вместе, но мы предпочитаем действовать по отдельности и только в случае необходимости вызывать друзей). На данном этапе не имело смысла «сбрасывать» задания, которые тебе лично не понравились, поскольку сначала выполнялось то, что понятно; впоследствии можно будет обратиться за подмогой к команде. Преимущество такой системы в том, что кто-то из игроков может освободиться пораньше и помочь остальным. Итак, мне досталось: «Большая пустыня, нога» «Лес, иголки, Москва» «Майя, пирамида, новая». Я портанулся прямо на стул к своему компьютеру. Начать я решил с России. Судя по всему, имелся в виду какой-то подмосковный еловый или сосновый лес, а таких, как я помнил, оставалось совсем немного. Однако, открыв карту Подмосковья, я убедился, что лесов там больше, чем мне представлялось. «Всё равно это проще, чем по пустыне мотаться!» – подбодрил я себя. Быстро распечатав карту, я портанулся в один из лесов. Теперь предстояло тупо рыскать, смотреть на поисковик и ждать, когда загорится желтая лампочка, показывающая, что до точки не более ста метров. А как это проще всего сделать? Быстро перемещаться! Я стал прыгать по периметру Москвы с шагом в девяносто метров (десяток метров оставил на всякий случай: мало ли, аппаратура подведет и не отобразит точку на грани видения). Прыгал я, не отрывая взгляда от поисковика; моя задача была не пропустить момент срабатывания лампочки. Я прошел по всему периметру уже трижды, но пока всё впустую. Так можно и оспорить подсказку соперников – слишком большая площадь осмотра… В этот миг желтая лампочка засветилась. – Опа! – я остановился. – Нашел первый сигнал! Я сбросил координаты точки на компьютеры игроков нашей команды – если со мной что-то случится, ребята должны найти ее как можно быстрее. Теперь можно было рисковать. – Отлично! – Молодец! – Смотри в оба! – Мы еще ищем… Вот и всё, что я услышал в ответ от своих. Они были поглощены поисками. Теперь требовалась ювелирная работа – портануться так, чтобы не потерять сигнал. Вернуться в исходную точку было весьма затруднительно: это только в хорошо известное или видимое место легко попасть с высокой точностью, а тут, когда вокруг одни деревья… Со вторым прыжком я потерял сигнал, но вскоре мне удалось шагнуть в зону его действия. Теперь я стал портиться с шагом не более десяти метров. Прыжок вправо – потерял, вернулся обратно, затем влево – опять потерял… Вглубь леса – ага, сигнал остался. Еще прыжок, есть сигнал. Еще. Потерялся… Значит, нужно слегка повернуться… Описывать все мои перепрыгивания – дело долгое. Но главный принцип я, надеюсь, объяснил. Во время этих прыжков Лаира передала: – Есть контакт! – Отлично, – ответил я (придумать что-то оригинальное не получилось, слишком сосредоточенно я действовал). – Ну, наконец! – выдохнул я, когда ярко-красным светом загорелась вторая лампочка. До цели не более двадцати метров – можно сказать, я почти на месте. Теперь лучше походить пешочком, определяя радиус работы лампочки. Вокруг был бурелом и труднопроходимая местность. Но ничего, если я пойму, где проходит двадцатиметровый радиус, дальше дело пойдет легче. – Гр-р-р! – жуткий рык заставил меня портануться прямо на ближайшее дерево. Внизу стоял медведь. Он злобно посматривал на меня снизу, видимо, думая, как бы ему сюда добраться. Ждать его решения я не стал. Предстояло прыгать по ветвям деревьев. Это довольно сложное испытание: в случае, когда опора нетвердая или с ограниченной поверхностью, приходится телепортиться только на видимый объект, а тут уже можно не угадать. Кроме того, теперь предстояло опасаться еще и ловушек. Медведь здесь явно не случайно оказался. Первый прыжок, второй… Ага, красный сигнал угас. Вернулся – еще прыжок. Мне показалось, что я понял, где находится контрольная точка: на высокой стройной сосне с густыми разлапистыми ветвями. Где, как не там, удобно спрятать кнопку? – Попробую рискнуть, – сказал я вслух и прыгнул на выбранное дерево. Ветка, казавшаяся такой надежной, обломилась подо мной. Я инстинктивно схватился руками за другую, но и та сломалась. Чтобы не упасть на землю, я портанулся на ветку повыше. Та удержалась. Можно было перевести дух. – Они взяли одну нашу точку, – спокойным, несколько деревянным голосом сообщил капитан. Не самая приятная новость, но к чёрту разговоры, надо стараться. Это только начало. Внимательно приглядевшись к обломавшимся веткам, я понял, что те были подпилены. Меня здесь явно ждали. Медленно, очень аккуратно я начал двигаться вверх, проверяя каждую ветку. Неожиданно справа послышалось шипение. Я замер и краем глаза разглядел что-то длинное и подрагивающее. «Змея! Небось, гадюка какая-нибудь…» Недолго думая, я портанулся на две ветки выше. Тут же раздался легкий щелчок. Что это могло значить, я не стал выяснять и мгновенно перепрыгнул на соседнее дерево, чуть вправо. Три острых стальных болта вошли в дерево слева. «Ага, если бы я отпрыгнул прямо, то точно в меня попали бы!» Дело принимало серьезный оборот. Медведь, на некоторое время потерявший меня из виду, снова зарычал где-то внизу. На этот раз я портанулся прямо на самую макушку сосны. Она тут же согнулась под моим весом. И тут я почувствовал, что прилипаю. Смола! Отцепиться никак не получалось, а макушка дерева уже трещала что есть мочи. Так и упасть недолго! В таком положении телепортиться было опасно. С таким большим объектом, как сосна, не портанешься: а вдруг клейкая масса прицепила намертво? Дернешься сильно – оторвешься вместе с макушкой. А не будешь дергаться вообще – так и просидишь всю игру. Интересно, как там зрители и болельщики? Единственный минус наших соревнований – в том, что мы, участники, не чувствуем и не слышим поддержки зрителей. А было бы интересно… Ладно, всё к черту! Рванулся что есть силы – верхушка сломалась, я тут же портанулся на ветку пониже. Убедившись, что никакая опасность мне пока не угрожает, я постарался отцепиться от прилипшей ветки. Естественно, полностью очистить руки от смолы и хвои не удалось. Я решил потерпеть. Переместившись еще на одну ветку вниз, я увидел контрольную кнопку. «Наконец-то!» – Я нашел ее! – крикнул я, снова сбросил уточненные координаты и портанулся на ветку прямо к точке. Что мне ответили друзья, не знаю, потому что в это же время раздался страшный треск, дерево переломилось пополам, и часть с кнопкой полетела вниз. Я остался наверху. «Вот зараза!» Подо мной бродил огромный медведь. Что-то привлекло его в упавшем стволе, и он крутился теперь точно возле него. «Что делать? Рисковать?» – Курт, с медведем справишься? – С медведем?.. Не знаю, надо посмотреть. – Ты его подержал бы минутку – мне бы хватило. – Ладно, сейчас буду, – Курт появился под моей сосной. Медведь, заметив чужака, тут же бросился на него. – Курт, берегись! – крикнул я, а сам портанулся к упавшему стволу. Помогать другу я не собирался. Вернее, моя помощь состояла в том, чтобы как можно быстрее нажать на кнопку. Думаю, такие моменты были для зрителей замечательным подарком. Курт танцевал вокруг медведя, наносил редкие короткие тычки, стараясь не попасть под удар чудовищной лапы и в то же время отвлекая хищника на себя. Рядом с огромным зверем он казался хрупким подростком. – Держись, я сейчас! Лихорадочно перебирая ветви, я искал контрольную кнопку. – Ай! – раздался крик сзади. – Давай быстрее! Вот сволочь мохнатая… – натужно пыхтел Курт, сдерживая медведя из последних сил. «Где же она, где?..» Ветки разлетались от меня в разные стороны, как от гибрида газонокосилки и снегоуборочной машины. – Вот! Здесь она! – мои пальцы наткнулись на желанный предмет. – Я рад, – сказал Курт и повалился на спину. Еще мгновение – и медведь придавил бы его, однако Курт не стал этого дожидаться и телепортировался в наш лагерь. Я быстро нажал кнопку и полетел за ним. Теперь можно было немного перевести дух. Курт лежал на полу и тяжело дышал. Я сидел рядом и пыхтел не менее тяжко. Вбежала бригада медиков. Они быстро стали обрабатывать раны гиганта. Я и не заметил, как сильно его зацепил медведь. Но ничего, современная медицина чудеса творит. – Спасибо за помощь! – Да не вопрос, – отмахнулся Курт. Я поменял перчатки. В это время почти одновременно Лаира взяла их точку, а соперники – нашу. – Два-два, – сообщил капитан. – Надо прибавить. Нашел сигнал! – Отлично, Джар! – сказал я. – Давай-давай! – Молодец! Курт промолчал. Он уже был готов вернуться к поискам. Я же второй точкой выбрал пирамиды. «Майя, пирамида, новая», – повторил я. Карта в компьютере показала кучу пирамид, начиная от самых маленьких и кончая гигантскими. На обследование любой из них может уйти уйма времени, однако соперники не имеют права портить памятник культуры, а это значит, что ловушек в таких местах практически не будет. Я сосредоточенно потер руки. Кажется, здесь у них прокольчик! «Так, пирамида новая. Вероятно, построенная позже всех. Как-то слишком легко!» Компьютер выдал четыре пирамиды, которые были возведены примерно в одно время, и, судя по датам создания, являлись наиболее поздними. Я отправился к ним… Два часа спустя я вернулся обратно. Никакого сигнала. Что-то не то. Я снова полез в компьютер. – Точка взята! – Джарет наконец-то справился. – Три-два, ведём пока. Тут был какой-то подвох, но я не понимал какой. Неужели придется обследовать всю территорию древних майя? А ведь это Мексика, Сальвадор, Гондурас, Гватемала, Белиз… Или же достаточно осмотреть только пирамиды? Может, я не совсем понял смысл слова «новая»? Я вывел объемную карту владений майя с выделенными известными пирамидами и принялся тщательно ее изучать. Нужна была какая-то зацепка, какой-то нюансик… Сколько я угрохал времени на поиск, даже не берусь сказать. Теперь я задал компьютеру задачу отыскать все возможные пирамиды, даже совсем небольшие, появившиеся за последнее время. «Новая» – что имелось в виду? Вдруг они сами ее соорудили? С одной стороны, это усложняло задачу (поскольку такая пирамида могла располагаться в любом месте), но, с другой, и облегчало, ведь недавно возведенную пирамиду вполне можно отследить из космоса. Так, посмотрим… Появившаяся на экране строчка привела меня в замешательство: «Найдено 3 874 622 пирамиды». Сначала я опешил, потом внимательнее изучил результаты поиска. «Пирамиды Голода – что это? А, помню: полуразвалившиеся сооружения непонятного назначения на Новорижском шоссе, возле Селигера и еще где-то, созданные полубезумным ученым в самом конце XX века. А откуда же взялись остальные?!» Вчитавшись в строки четырехмерной рекламы, бегущей по экрану, я всё понял. «Покупайте наши сувениры! Форма трехгранной пирамиды гармонизирует ваше психологическое состояние и энергетический баланс вашего дома, а настоящий сплав вольфрама с природного минионом, добытым при последнем заборе грунта с Сатурна, гарантирует вам железное здоровье!» Я улыбнулся: эти пирамидки массового производства были крошечные и легко помещались в кармане. Нужно корректнее задавать параметры поиска. Тем временем соперники нашли еще три наших точки, а мы – одну их. – Четыре-пять, проигрываем, – деловито озвучил Джарет. – Что-то мы копаемся сегодня…* * *
На наш лагерь опускались сумерки. Это не препятствовало игре: современный телевизионный сигнал выдавал замечательную картинку на экран – что днем, что ночью. Кроме того, в тех местах, куда мы телепортировались, могло быть очень даже солнечно. – Мне надо поторопиться, а то в темноте возиться будет менее приятно. В это время Курт уничтожил еще одну точку. – Пять-пять, – Джарет говорил как-то натужно. Видать, где-то его там приперло. – Стоп! – я с изумлением уставился на карту. В Сальвадоре, неподалеку от города Сенсутепеке, недавно появилась пирамида, еще не отмеченная на картах. Вот это да! Значит, я не зря потратил время. Мгновение – и я на месте. Появился желтый сигнал. Тут же координаты точки полетели на базу. Пирамида выглядела не очень внушительно – всего метров двадцать – двадцать пять в высоту. Кроме того, она больше напоминала египетские пирамиды и не очень вписывалась в местный пейзаж. Сначала я попрыгал вокруг нее. Сигнал оставался прежним. «Скорее всего, точка где-нибудь внутри. Надо отыскать вход», – решил я. Портанувшись на самый верх, я убедился, что пирамида резиновая. На ней очень даже неплохо могли порезвиться маленькие детки. Но мне было не до веселья. Хотя повод для оптимизма появился – красный сигнал не давал усомниться, что я у цели. Вскоре вход нашелся. Это был узкий темный лаз на третьем ярусе от земли. – Ой, не нравится мне всё это! – с сомнением прошептал я и добавил громко: – Нашел точку. Дело может быть опасное, передаю координаты… – Тебя понял, пробуй. Если что, зови на помощь, – ответил Джарет. На этот раз его голос был почти спокойным. Видать, разобрался со сложной ситуацией. Ему хорошо говорить: «Пробуй!» Хотя о чем это я – он в одинаковых условиях с другими членами команды. Так что сопли тут неуместны. Попрыгав неподалеку, я отыскал длинную сухую палку. Просунул ее в лаз – и сразу понял: хорошо, что я не пихнул туда свою голову! Циркулярная пила, вылетевшая сбоку, мгновенно оставила в моей руке жалкий огрызок. Плохо дело. Отсюда мне ничего не разглядеть, а о том, чтобы лезть внутрь, не могло быть и речи. Пока я возился, здесь тоже наступил вечер. Я прикоснулся к очкам, переводя их в ночной режим. Предметы вновь стали хорошо видны. Это помогло заглянуть немного глубже внутрь лаза. Но конца его я не видел. Мне понадобилось еще три палки, чтобы окончательно убедиться, что в этот лаз мне не пролезть. Под каким бы углом я их ни опускал, циркулярная пила была беспощадна. Я несколько раз осмотрел пирамиду со всех сторон, но другого прохода внутрь не обнаружил. Тем временем противник нашел еще две наши точки. Семь-пять, это уже не шутки. Надо было рисковать. Я решил переместиться в самый центр пирамиды. Я телепортировался, но лишь на мгновение. Появился – и тут же обратно. До меня очень хорошо доносились лязг, щелчки, какие-то ухающие звуки. Все механизмы, настроенные на уничтожение чужака, работали исправно. Как только все звуки смолкли, я повторил маневр. На этот раз задержался внутри на долю секунды. Внутри пирамида оказалась почти полой – видимо, сам лаз должен быть не таким уж и длинным. Третья попытка, четвертая, пятая… Механизмы всегда срабатывали, но на пятой попытке я успел заметить кнопку, подвешенную под самым потолком. Времени на то, чтобы разглядеть все смертоносные ловушки, у меня не было, поэтому я не представлял, что конкретно меня ожидало. Я постоял некоторое время, собираясь с мыслями. Дело предстояло нешуточное. – Пошел! – зачем-то сказал я самому себе. Мгновение – я у кнопки. Удар по ней – и телепорт наружу. Не получилось. Кнопка не сработала. «Вот зараза!» Ловушки замолкли. Придется продержаться на мгновение дольше. Прыжок – нажимаю на кнопку, и тут же по руке ударяет огненная струя! Я снаружи, контрольная кнопка засчитана, рука горит. Мгновение – и я в лагере, падаю в изнеможении возле палатки. Бригада спасателей, постоянно дежурящая поблизости, тут же потушила мою бедную руку, а медики принялись ее обрабатывать. – Молодец! – услышал я похвалу капитана. – Я ранен, вступлю в игру чуть позже. – Понял. Но продолжить сможешь? – Конечно. – Тогда постарайся побыстрее. – Хорошо. Со мной возились минут пятнадцать, а затем еще полчаса запретили выполнять перемещения. Я сел за компьютер, стараясь хотя бы теоретически решить последнюю, третью задачу. К тому времени, когда мне снова разрешили участвовать, счет стал десять-девять. Мы шли ноздря в ноздрю. Так что каждое очко могло стать решающим. – Вступаю в игру, – сообщил я. Те полчаса, что мне довелось провести возле компьютера, не пропали зря. Как мне казалось, я расшифровал предложенную задачку: «Большая пустыня, нога». Ну, пустыня, понятное дело, – это Сахара. Есть, конечно, и другие большие пустыни, но раз судьи посчитали такую подсказку достаточной… Наверняка Сахара. Но от этого не легче: пойди прочеши всю Сахару с шагом в сто метров! Оставалось цепляться за «ногу». Сначала я несколько минут сидел и тупо смотрел на карту, но потом меня осенило. «Нога» – по-английски «leg», а вот он город Леглея! Я уже собрался отправиться в путь, когда рядом с нашей палаткой поднялся какой-то шум. Вернулся Курт. Кнопку он сумел нажать, но сам был в плачевном состоянии – как будто его долго били отбойным молотком. Самое главное, что жив. Я пожелал ему удачи, но больше времени тратить не стал: мы сравняли счет, однако теперь нас на одного меньше.* * *
Неприятно, я попал в пустыню ночью. Нет, не подумайте – мои очки работали исправно, так что я всё замечательно видел. Но именно в это время в пустыне начинается самая охота: скорпионы, змеи, пауки выходят из своих убежищ в поисках добычи. У меня хорошие кроссовки, но кто знает, куда тебя могут укусить. Снова нудная и самая неприятная работа – прыжки с шагом в девяносто метров. Прыгать пришлось долго: эти нехорошие люди, наши соперники, оттащили точку довольно далеко от города, так что я добрался до желтого, а затем и красного сигнала только к рассвету. Однако и у других дело застопорилось. Под конец остались самые трудные контрольные точки, так что никто не знал, как дело обернется дальше. Пройдя шагом по границе свечения красной лампочки, я определил, откуда шел сигнал. Недолго думая, я портанулся прямо в центр. Кнопка оказалась привязана к железному штырю, примерно в метре над песком. Я протянул руку, чтобы нажать ее, но тут же слева на меня метнулась змея. Какая это была змея – ядовитая или нет, – я разглядывать не стал, просто вернулся на исходную позицию. «Надо действовать быстрее!» Я снова у точки, но неожиданно штырь отклонился назад, а песок подо мной начал ускользать куда-то вниз. Одновременно в правую ногу ударило что-то острое. «Они использовали зыбучие пески, что ли?» – подумал я, портанувшись на высоту сорока метров над землей. Теперь я так и перемещался: падал почти до самой земли, затем снова поднимался. А как по-другому я сумел бы рассмотреть то, что образовалось внизу? Картина выглядела весьма неприглядно. Контрольная точка на длинном штыре торчала прямо посреди большой песчаной воронки, которая быстро крутилась и не собиралась останавливаться. Кроме того, из песка постоянно с большой скоростью выбрасывало острые пики, которые могли проколоть любого, оказавшегося в достаточной близости к точке. Я понял, что теперь достать кнопку я смогу только с воздуха, падая вниз. Мне надо успеть ее нажать и телепортнуться, пока меня не проткнули. Интересно, как это сделать? Пики вылезали неравномерно, так что подстроиться под их ритм не представлялось возможным. Несколько раз я попытался добраться до кнопки, но в последний момент едва успевал отдернуть руку, спасаясь от острия. Нога нещадно болела, и кровь текла из раны самым неприятным образом. Зафиксировав место контрольной точки, я вернулся в лагерь. Мне подлечили ногу, и я опять пошел «летать», проклиная правила соревнований, запрещающие нажимать кнопку подручными предметами. Но не зря я был одним из самых быстрых игроков! После, наверное, полусотни попыток я всё же сумел нажать кнопку. Правда, получил сразу три колотые раны: в бедро, плечо и запястье. Теперь у меня были перевязаны обе руки, однако пальцы могли работать. Счет к тому времени стал тринадцать-двенадцать в нашу пользу.* * *
Мы потеряли Лику – страшно было даже представить, чем ей так разворотило правый бок. Но и противники понесли потери: у них выбыли Барри и помощник капитана Кристина. Теперь мне надо было решить, кому помогать. Первым попросил помощи Джарет. Он отыскал место расположения предпоследней точки – высокую гладкую пальму, но никак не мог найти саму точку. Вдвоем мы обнаружили припрятанный квадратик на верхней трети пальмы. Джарет ринулся к кнопке, на радостях позабыв об осторожности. Выскочившее из ствола бритвенно острое мачете одним молниеносным движением отсекло ему обе руки. Не знаю, сумел бы он портануться сам, но я не стал ждать: подхватив его в воздухе, переместился в лагерь, затем слетал за его руками и передал их медикам. Ничего, пришьют как-нибудь, будет как новый. Сам же я вернулся к точке. – Нас осталось только двое, постарайся не рисковать, – сообщил я Лаире. – Поняла. Опрометчивость Джарета можно было понять. Во-первых, оставалось нажать всего две кнопки, и всё – победа. А во-вторых, он был несколько медленнее, чем я, и выполнить маневр «появился – успел нажать, пока не упал» у него никак не получилось бы. Он сделал всё что мог. Я же, появившись напротив точки, успел нажать на кнопку прежде, чем получил арбалетный болт точно в правое плечо. Еще немного правее – и от моей ключицы остались бы одни щепки. Мною снова занялась бригада медиков. – Ты как там? Справишься? – обратился я к Лаире. В ответ раздалось непонятное бурчание и встревоженное дыхание. – Лаира? Что у тебя? Опять непонятные звуки. Наши соперники отыскали еще две точки, и счет сравнялся. Вот уж где паника в голове, и ничего больше! Я оттолкнул медиков и, приняв координаты Лаиры, не размышляя, портанулся прямо к ней. ПОСЛЕДНЯЯ ТОЧКА! Или они – или мы!* * *
То место, где я оказался… Никому не пожелаю такого… Просто нет слов!.. Акулы, целая стая акул, в гуще которой в воде висит клетка, а внутри клетки – кнопка. Разумеется, клетка слишком мала, чтобы телепортироваться прямо в нее. Моя рана открылась. Акулы, и так бывшие в большом возбуждении, пытаясь поймать Лаиру, вообще впали в неистовство. Нам приходилось перемещаться постоянно: чуть зазеваешься – и ты уже в чьей-то пасти. В первые же секунды я получил два удара хвостом – один по спине, другой под ребра. Лаира несколько раз оказывалась у самой клетки, но, как только она пыталась достать до кнопки, ей приходилось спасаться от акул. Кроме того, прутья клетки были покрыты острыми выступами – соответственно, просовывать руку надо было очень осторожно. А о какой осторожности могла идти речь в такой ситуации? Воздуха не хватало. Я уже несколько раз перемещался наверх, чтобы вздохнуть. Время, время!.. Соперник ждать не будет – в любую секунду мы могли услышать, что проиграли. Это подстегивало. Но самое ужасное – я видел, в какой опасности оказалась Лаира! Страх за нее пересилил всё возможное стеснение, которое обычно мешало мне даже поговорить с ней нормально, и я принялся действовать с удвоенным рвением. Снова оказавшись под водой, я увидел, как Лаира в отчаянии бросилась к клетке, сунула туда руку, обдирая ее в кровь, но тут же огромная акула схватила ее поперек туловища. Кажется, находясь уже в пасти разъяренного чудовища, девушка успела портануться. Но в этом я не был уверен. «Жива или нет?!» – обезумев от этой мысли, я совсем уже собрался метнуться в лагерь, чтобы узнать, что с Лаирой, но в последний момент понял, что не имею на это права. Если эти секунды будут стоить нам победы, значит, и Лаира рисковала зря. О том, что я подведу всю команду, я уже не думал. Вынырнуть. Набрать побольше воздуха. И вперед, к кнопке, не замечая больше ни акул, ни клетки…
* * *
Золотую медаль ребята принесли мне в больницу. Акула не успела серьезно достать меня зубами, но сильным ударом сломала ребра. Осколки вонзились в легкие, из-за чего я провалялся в искусственной коме целых десять дней. Джарет всего через неделю уже щеголял приращенными руками. К тренировкам, конечно, приступать еще рановато, но пальцами он шевелил с явным удовольствием. Лика тоже восстановилась быстро. Что уж говорить про Курта, который был в форме всего через три дня – на нем всё зарастало как на собаке… – Что с Лаирой? – спросил я. Друзья по очереди отвели взгляд. – Врачи делают всё, что в их силах, – честно ответил Джарет. – Она рядом, в соседней палате. В сознание еще не приходила. – Понятно, – безжизненно сказал я и закрыл глаза. Друзья решили, что мне надо отдохнуть, и вышли.* * *
Когда под рукой пульт телепорта, нет никакой разницы, в соседней палате или на соседнем континенте. Но пульта у меня нет. Ничего, соседняя палата – это ведь явно в зоне действия красного индикатора, такие расстояния проходятся пешком. Раз плюнуть. Преодолевая головокружение и не обращая внимания на боль в груди, я встал на ноги. Дрожащей от слабости рукой сгреб с тумбочки медаль. Всё равно ведь у меня никогда не хватит смелости признаться Лаире в любви. А когда она придет в себя и увидит золотую медаль – сразу всё поймет. Наверняка.Иван Наумов Мумбачья площадка
Александе́р, Безопасность и Территории, не может удержаться и все-таки смотрит через открывшийся люк в зенит. Глупость. Если долбанут с орбиты, всё равно ничего не увидишь. Да и меры приняты, ему ли не знать? Ближнее и дальнее обнаружение, три бота прикрытия, сетка из пятидесяти спутников – планета для пикничка накрыта и готова к употреблению. Отдыхающим никто не помешает. Александер облизывает пухлые фиолетовые губы, царственным жестом дает помощникам отмашку, и начинается разгрузка. Софья Игоревна, Финансы и Собственность, подставляет плечи и шею острым струям воды. Истома уходит, остается смыть глупую улыбку, чтобы Ром не вообразил себе незнамо что. Хотя – она чуть выглядывает из-за занавески и несколько секунд разглядывает через полуприкрытую дверь щиколотку, пятку, ступню, смешные растопыренные пальцы, – хотя имеет право. Улыбка опять гнет уголки губ, и приходится засунуть лицо под воду. Эдуард Валерьянович, Образ и Перспективы, жадно разглядывает в иллюминатор водную гладь, светлые проплешины мелей, золотистые каемки пляжей. Бесценен каждый миг наблюдения – уже слишком много видано, испробовано, изучено и разобрано по косточкам в поисках ускользающей красоты, без постоянного ощущения присутствия которой нельзя будет делать свое дело. Мозг жадно впитывает непривычные цветовые сочетания и узоры рельефа незнакомой планеты. Только с рельефом туго – плоскость до горизонта, трехцветная размазня из травы, песка и воды. Марат Карлович, Маратище, Сын-Основатель, рассматривает в зеркале морщинки у глаз. Лучики разбегаются к вискам, как дельты великих рек. Никакой пластики, даже ЭдВа согласился, что так будет лучше. Пора стареть – начинаются недетские игры. Нужно выглядеть на свои сорок пять. Губы проговаривают вечернюю речь. За спиной сыто порыкивают псинки. Роман Андреевич, Информация и Связь, блаженно потягивается, раскинувшись на кровати морской звездой. Ноги ватные, сердце колотится, но пульс постепенно приходит в норму. Хочется вздремнуть, но Со́фа может обидеться, так что не сто́ит. Она что-то мурлычет в ванной, сквозь шум воды мелодии не разобрать. Ром все-таки прикрывает глаза, и из ниоткуда сразу выползают столбцы цифр, схемы, цепочки слов кода. Странное ощущение свободного времени, когда работать не обязательно, а напротив, запрещено… И подозрительная тишина вокруг, нет обычной дрожи обшивки. Уж не прозевали ли они посадку? Ром смеется.* * *
Пахнет песком, травой и чем-то паленым. Бессмертные тетки из бухгалтерии центрального офиса гуськом спускаются по трапу, заранее начиная охать и ахать. – Девочки, посмотрите какой пляж! – Чур, я первая потрогаю воду! – Люся, надо было сразу купальники надеть! И всему они рады, потому что отчеты закрыты, балансы сданы и впереди – подумать только! – полноценный месяц безделья и веселья. И ни копейки личных расходов. «Жемчужина Карла», скромно именующаяся яхтой, а на самом деле – тысячеместный лайнер, флагманский корабль «Трансресурса», передвижной луна-парк и боевая единица класса семь, начинает раскладываться, превращаясь в город-дом. Термообшивка уползает внутрь, освобождая место ярким секциям жилого сектора, ангарам и целевым блокам, дюзы исчезают в основании быстро растущей башни. Праздничное настроение заставляет говорить чуть громче, чем нужно. Все одеты в легкомысленно яркое. Там и сям хлопает шампанское, пластиковые стаканчики ударяются с обязательным шутливым «дзынь», члены экипажа в парадной форме следят, чтобы разбредшиеся пассажиры не вставали под стрелой, и взрывы смеха часто заглушают даже скрежет расползающихся конструкций. – Ой, собачка! Ой, обезьянка! – одновременно вскрикивают две офисные дамы, и многие устремляются к ним, потому что на этой планете, в отличие от той, где прошлый раз проходила корпоративка, есть настоящая жизнь, а не только горы и снег; хотя там тоже было весело; и надо посмотреть, что же это за жизнь, раз уж всем кололи прививку; и «Дайте, дайте я ее поглажу! Как она называется?»… Покрытое шерстью существо доверчиво тянет длинную шею к толстым, унизанным перстнями пальцам, дает погладить загривок, тыкается коротким носом в ладонь и издает очаровательные – правда, девочки? – курлыкающие звуки. Да сколько их здесь! Словно по-новому взглянув на окружающую корабль с трех сторон равнину, все вдруг видят, что зверей десятки, нет, сотни: они лежат, и сидят, и бродят вокруг, почти не реагируя на людей. И вот откуда этот противный запах – несколько бедняжек попало под дюзы, вот глупышки! Софья Игоревна, Софья Игоревна! Их как-нибудь зовут? Они млекопитающие? Они не кусаются? – Мумбаки, – лаконично отвечает Железная Софа. – Нет. Нет. Трансформация корабля в город завершается пафосным поднятием флага на башне, и снова крики радости, и снова пенится, и возбужденный гомон, и легкомысленная суета прибытия. Чуть в стороне топчутся, сбившись в неуверенную стайку, смущенные шахтеры и сортировщики, электрики, механики, наравне со своими директорами попавшие в сказку за ударный труд или выслугу лет. Сразу три мумбаки прыгают вслед за улыбающейся Верой, имитируя ее движения, и Ром смотрит на несостоявшуюся подругу по-другому, сравнивая – и удивляясь себе. Вопреки логике и его собственным вкусам, безупречно беспечная и свежая, будто не было трех суток в дороге, девочка-археолог ровным счетом ничего не может противопоставить зрелой чувственности Финансов и Собственности. Вера еще иногда звонит, и как же сказать ей… Ведь оправдываться не в чем, а всё равно кошки на душе… Стюарды с неимоверной скоростью расставляют столы прямо в густой траве, стремительно сервируется банкет; и вот уже все полупьяные и умиротворенные, и вечереет, и основное блюдо сменилось десертами; и «Посмотрите, какие здесь звезды!»; и «Эдуард Валерьянович, мне как-то неудобно за ваш стол…» – «Ну что вы, лапушка, здесь все на равных!»; и в креманках горит мороженое; и «Глупая мумбака, убери уже свою голову, ты помнешь мне платье!»; и «Роман Андреевич!» – «Да, Софья Игоревна?» – «Не передадите тирамису?»… И чуть соприкасаются пальцы, над озером расцветает десятицветный салют; и «Какая же нам везуха подвалила с тобой, дружище, ведь на все шахты пояса – только два приглашения!»; и «Тише, тише, Марат Карлович собирается говорить!»; и вдруг слышно только, как позевывают и гулькают толстолапые мумбаки и ветер шевелит траву; и Сын-Основатель неспешно идет от своего столика к микрофону. – Друзья! Коллеги! Соратники! – усилители разносят проникновенный голос прочь – туда, в темноту, за пределы занятого людьми кусочка пространства. Звезды горят ярче, чем на Земле, целыми гроздьями; и парусиновые тенты чуть хлопают складками; и немеет рука, сжимающая хрустальную ножку бокала; и «Кто бы мог подумать, что придется увидеть живьем этого великого человека…» – По старой доброй традиции, придуманной еще моим отцом… Да, Карла Алексеевича все помнят, особенно старики, поэтому утвердительно кивают ветераны службы охраны, контролеры качества, отставные пилоты… Гибель отца была ударом для всех, но Маратище оказался достойным преемником. – …раз в два года мы собираемся, чтобы отвлечься от тягот и забот, чтобы восстановить силы и с новым напором продолжить наш не самый простой… Одобрительные смешки, несколько одиночных хлопков. – …труд. На благо Родины. Во имя роста и процветания «Трансресурса». И те, кто здесь не впервые, знают, что сейчас им напомнят о достижениях разведчиков, о новых планетах и астероидах, застолбленных под российскую юрисдикцию, о достигнутых показателях – вразбивку: по редким металлам, радиоактивным изотопам, органике… О погибших в явных и тайных стычках с конкурентами… Но это недолго – не отчет же, а тост, – и все с удовольствием участвуют в ритуале. – И поэтому я с особенным удовольствием, – Маратище выверенным жестом вскидывает руки, – говорю вам… Все замирают. – Этот мир – ваш! И снова салют, и настоящий хрустальный звон; и «На счастье! на счастье!»; и едва заметная нотка сожаления – часики-то уже тикают, месяц пошел!* * *
Скутеры, водные лыжи, гоночные катера, парапланы – если вы любите экстрим. Футбол, волейбол, городки или кегли – если уже не те мышцы и животик растет, а спорта всё-таки хочется. Мягкий теплый песок, бесконечные лагуны и такие – ах, какие! – массажисты, и маникюрши, и диетологи… И уютные кресла в теньке под тентами, и преферанс, и бридж, и лото… И мотоциклы, и вездеходы, только бестолковые мумбаки даже не пытаются отойти с дороги; и «Нет, мне нервов не хватает, уже двух сбил, хватит!»… Кондиционированная прохлада кают, то есть номеров, и крахмальные скатерти; и вышколенные официанты, пытающиеся напичкать вас всеми напитками мира; и откуда они взяли живых устриц, а омаров, а лобстеров?.. А вчера нос к носу столкнулся, представляете, с самим Ромом, это молодой, да, который американцам уронил протоколы два года назад! Эр-Ноль-Эм, великий хакер, его так все и зовут по нику! Талантливый мальчишка, всего двадцать шесть, и видишь, как поднялся!.. А в качалку заглянул этот, негр… Ну, здоровенный, по безопасности… Зубы – мел, глазами сверкает, красив как бог… или как чёрт?.. В общем, двухпудовую гирю играючи отжал сто раз – можешь себе представить?! А девчонки из аналитического чуть Маратовым псам на обед не достались! Ха-ха, им-то не смешно было! Марсианская сторожевая, которая как теленок лохматый – ее Хендриксом зовут, – та еще добрая. А вот шарк-буль Шлиман – просто убийца. Первые дни мумбак штук по двадцать притаскивал, как не надоело? Они ж глупые, не убегают даже! А Железная Софа одна в этот раз, заметили? Ее муж у нас в прошлом году рудники инспектировал, неплохой мужик, душевный… Только такая фифа всегда сама по себе будет. Говорят, кто триллион наличкой увидит один раз в жизни, тот уже человек пропащий… И не говори, недели – как не было…* * *
Шесть кресел – одно твое. Чувство гордости, уверенности в себе, равновеликости распирает Рома, щекочет самолюбие, отвлекает от пейзажей, уводит в грезы. За спинками кресел, десятью километрами ниже, бесконечные заливы, отмели, луга складываются в загадочную фрактальную картинку, по которой впору проводить психологические тесты: в хаотичном рисунке можно рассмотреть что угодно. Еще недавно мог ли он представить себя рядом с Маратищем и Большими Ребятами? Одним из них? Кресло напротив пустует. Паша Ким, Техника и Разработки, пренебрег своим правом на отдых, как и два года назад, когда Ром оказался здесь впервые. Верхняя палуба директорского катера словно висит в воздухе, лишь беззвучно поворачивается под ним разноцветная планета. – Суть в следующем, – Марат Карлович не любит прелюдий. – Через два месяца мы атакуем «Кросс-Волд». Реакция разная. У Александера в глазах разгораются недобрые радостные огоньки. В последнем конфликте он потерял обоих замов. Софья чуть вытягивает губы – продумывает, какие кроссволдовские кусочки ей хотелось бы иметь в своей епархии. ЭдВа мечтательно оглядывается через плечо на плывущие вдали облака, уже начиная фантазировать, как поддержать миролюбивый имидж «Трансресурса». Ром ловит себя на том, что вовсю рисует цепочки известных информационных систем конкурентов, пытаясь угадать, где их придется рвать. «Мы совсем не умеем отдыхать – как взведенные ружья». – Будет наживка? – логичный вопрос от Безопасности. Баланс корпораций столь устойчив, что возможен только гамбит. Маратище довольно усмехается: – Моя смерть. ЭдВа аж подпрыгивает: – Обеими руками «за»! Надолго? – Недели на две. В самый раз, прикидывает Ром, чтобы «Кросс-Волд» и «Вайпур Эксплорер» потянулись наперегонки к повторно обезглавленной империи великого Карла. Чтобы сменили планы патрулирования зон влияния. Наворотили экспромтов, настроили шатких юридических схем, растормошили биржи… – И на время моего отсутствия кому-то из вас предстоит реально взять всё в свои руки, – сообщает Маратище. – Включая контрудар. Ром сдерживает секундную дрожь. В разные концы Галактики тянутся ненасытные щупальца матушки-Земли. «Кому-то из вас» – возможно, и ему – придется одно из этих щупалец обрубить. И тут же вспоминает, как падали один за другим каналы связи, гасли мониторы святая святых – логистического центра, а на локаторах вспыхивали недосягаемые цели кроссволдовских дестроеров: мерзавцы даже не потрудились врубить камуфляж. Как рассыпалась смертоносным радужным облаком драгоценная баржа-редкоземелка, наглухо блокируя портал к Земле. Как хлынула по защищенным линиям нуль-связи изящная взвешенная деза, нанося ущерб вдесятеро больший, чем от наскоков ударного флота. Тогда «золотой мальчик» Эр-Оу-Эм по каналу «SOS» влез в координационную сеть кроссволдовцев, отключил им распознавание «свой-чужой» и, пока обезумевшие боевые корабли крошили друг друга, сообщил на их базу об успешном завершении операции. На единственном уцелевшем дестроере, взятом на абордаж, с ответным визитом отправился лично Александер… Ото всей той истории получил дивиденды только «Вайпур» – остальные лишь зализывали раны. Ну, и еще – лично Ром. Роман Андреевич. – Хочешь сказать, что еще не знаешь, кому доверишь процесс? – спрашивает ЭдВа. В салоне катера накапливается статичная, напряженная дружелюбность. Каждый считает себя лучшим из равных. Все ждут решения шефа. Из-за того, что стены прозрачны, кажется, что гроза нависла над целым миром. – У каждого из вас есть плюсы и минусы для исполнения этой роли, – Маратище крайне обходителен, жди заморочек. – Думаю провести тестирование. Чтобы выбрать окончательно. – Отпуск закончился? – интересуется Железная Софа. Далеко впереди на затуманенной поверхности планеты проступают десятки гигантских квадратов, будто нарисованных зубной пастой на зеркале. У Эдуарда Валерьяновича брови ползут на лоб – наконец-то и его удалось удивить. – Ты увлекся граффити? – спрашивает он. – Или это Великая Маратова стена? – Закончился, – отвечает Маратище Софе. – И продолжается.* * *
Колышутся от прикосновений ветра пышные белые плюмажи. Под полуденным солнцем сияет медь доспехов и сталь клинков. Мумбаки то и дело опускаются на передние лапы, тявкая и поскуливая. Но ни одна не выпускает эфеса, не бросает щит. Левый отряд одет в синее, правый – в красное. Четырех лысых типов, что стоят среди мумбак по разные стороны огороженного белым надувным забором поля, Ром уже видел мельком в центральном офисе, когда Марат Карлович увлекся шарк-булями. Хендрикс и Шлиман на коротком поводке тянутся зубами к мумбакам, но те не реагируют – почесываются, зевают, переминаются с лапы на лапу. – Шапито! – констатирует ЭдВа. – Я поняла, на что они похожи, – шепчетРому Софа. – Смотри! Ставит руку пальцами на столик, средний вытягивает как голову, и перебирает остальными, изображая ходьбу. Ром смеется. – Принимаются ставки, – Марат Карлович весь в белом, величествен и красив. Ноздри чуть дрожат – он игрок. – Синие, – хором говорят Софа и Александер. Дрессировщик дует в жестяную трубу, вымучивая долгий негармоничный рев, и мумбаки преображаются. С обеих сторон поля возникает строй. Щит к щиту, синий и красные отряды устремляются друг к другу.
Толстозадые звери не выглядят потешно – это вам не медведи на велосипедах и не мартышки в платьицах. Оружие подогнано под захват их четырехпалых лап, странной формы шлемы закрывают низкие широкие лбы и вытянутые загривки.
– А что такое «Д»? – спрашивает Ром, разглядывая выпуклые буквы на нагрудных пластинах.
Один из лысых протяжно свистит, и красный строй ломается, превращается в клин; и первые мумбаки врубаются в синюю шеренгу; «Бог ты мой!» – говорит ЭдВа, бледнея; звон, и скрежет, и молчание зверей; «Держи строй!» – рычит Александер, будто кто-то сможет его понять; и свистки, и крики надсмотрщиков; высоко-ясно блистают широкие клинки, клинки, клинки в красном…
– «Д» – значит «Дарвин», – отвечает Марат, не отводя взгляда от мумбачьей возни.
Падают тела, а с обеих сторон голов по сто. И почему они совсем не кричат? Так же не бывает, чтобы, теряя лапу или чувствуя, как острое входит под ребра, не закричать! Софа так же хищно, как Маратище, щурится, всматриваясь, запоминая подробности; это уже не отдых, отдых кончился, когда они сели в катер; если тебе это показывают, то так надо; и черт бы побрал этих синих – они совсем разбились на группы, стоят и молча ждут, когда им посносят их безмозглые бошки, вместо того чтобы перегруппироваться; да они даже не моргают, принимая удар… Куклы, дурацкие шерстяные куклы!..
Дребезжащий рожок оттягивает почти не уменьшившихся числом красных на исходную позицию, и перед белыми летними столиками пытаются ползти, или сесть, или хотя бы пошевелиться синие, которые теперь почти без синего; всё вокруг бурое, фиолетовое, черное; и случайно уцелевшая мумбака с любопытством поднимает за ухо голову другой мумбаки; и как это мы не замечали, какие у них длинные уши, с рысьими кисточками, и что-то тупое во взгляде; а Маратище любит шутки, любит играть с именами; а почему Шлимана так зовут, не знает даже Ким, а раз его здесь нет, то он не в числе претендентов; и другая мумбака пытается когтями забраться под собственные доспехи, откуда струей хлещет кровь, а потом словно передумывает, ложится на бок и тянет шею, чтобы видеть странных, одетых в тряпки двуногих; у нее тоже были красивые тряпки и блестящий полукруг на груди, как полузакрытый глаз, и она закрывает глаза. «Софья, хочешь лимонаду?» – спрашивает Марат, уже деловым голосом, так можно спросить о годовом отчете или о какой-нибудь реструктуризации. «Нет, чуть позже», – она встает и идет в поле, обходя пятна и тела на траве, рассматривая поверженных зверей. «Ром, Ром, ты смотришь на нее и не можешь оторваться… Она красива, да, Ром?»
– Очень в стиле твоего папы, – говорит Марату ЭдВа. – Но малоэстетично.
* * *
Старшего дрессировщика смешно зовут Мухтаром, будто и над ним подшутил остроумный Марат Карлович. – Для штрельбы по тшелям, – шепеляво объясняет он, – мы их приутшиваем к трафаретам. Это не шшобаки, утшатся быштро. Жа три дня натшинают попадать в тшель. Его лицо явно было разодрано на части, а собрать назад получилось не очень. Мухтар выводит пращников, и веселые мумбаки, не обращая внимания на разбросанные тела, приседая то влево, то вправо, раскручивают ремни, выпускают тяжелые железные гирьки в трафареты в форме мумбаки со щитом и мечом. Некоторые даже попадают. – Баланс воинов для ближнего и дальнего боя когда-то решал исход битв, – Марат стоит, покачивается на носках, руки в карманах, сама уверенность. – У вас будет вдвое больше солдат, чем в моих отрядах. А у меня уже есть фора в две недели. Через двадцать дней ваши армии атакуют мою. Это и есть тест. – А сколько солдат будет у каждого? – спрашивает Александер. – Марат, а ты уверен, что всё это нужно? – ЭдВа единственный, кто на правах крестного может говорить свободно. – Эдуард Валерьянович, – чуть дрогнули желваки, и снова Маратище абсолютно спокоен, – это не нужно. Это необходимо. Тому, кто встанет на мое место, придется самостоятельно принимать решения. Связанные в том числе со смертью людей. Не каких-то мумбак, а людей, с семьями, увлечениями, мечтами… И их тоже будет жалко. В «Трансресурсе» восемьсот тысяч человек. И я отвечаю за каждого из них. Я доходчиво объясняю? – Скольких мумбак мы должны натренировать за эти двадцать дней? – Александера всегда волнуют прежде всего практические вопросы. – В первые дни у каждого будет помощник, – кивает Марат на блистающих лысинами загонщиков. – Дальше – сами. Звери повторяют всё, что увидят, очень склонны к массовым играм. Не разбегаются, не понимают разницы между свободой и неволей, ничего не боятся, абсолютно не агрессивны. – Видно, им было здесь без нас скучно, – Железная Софа обезоруживающе улыбается, – застоялись… – Сколько… – снова начинает Александер. – Зануда, – усмехается Маратище. – У меня будет шесть тысяч солдат. У вас – по три на каждого. Вопросы есть?* * *
Да, это проще, чем могло показаться сначала. Мало того, это выполнимо. Потому что Маратище не дает невыполнимых заданий. Четыре дня, и звери уже тянут на себя из громадной кучи белые с серебром одежды, пытаются засунуть головы в шлемы, часами маршируют, пристраиваясь одной группой к другой, размахивая мягкими блестящими палками, которые пока что заменяют мечи. Ром испытывает странное чувство: он – бог. Стоит показать зверям что-то на большом голографическом экране, как они начинают повторять то, что увидели. Мало того, они слушаются и почти не делают повторных ошибок. Легко запоминают сигналы рожка. Бесконечный забор, огораживающий квадратный километр территории, служит естественной преградой для мумбак; они не пытаются убежать, и Ром испытывает странное чувство: он – чёрт. Пусть безмозглых, лишенных самых простых инстинктов, но всё-таки живых тварей он готовит к глупой показушной смерти. Но Маратище ничего не делает просто так. И обычно он прав. Надувной дворец возвышается на три этажа над гигантским загоном. Ведь кто-то загнал сюда тысячи мумбак, с запасом приготовил и доспехов, и оружия! Построил игрушечный дом со всеми мыслимыми удобствами. Когда же Марат замыслил операцию с «Кросс-Волдом»?.. И как лучше выстроить войско? В памяти – только Фермопилы и Тразименское озеро, ну еще Канны… – Роман Андреевич, есть предложение! Каждому из них выделен маленький прогулочный катер, ведь ночью мумбаки спят и толку от них никакого. ЭдВа управляет катером, старомодно приподнимая локти и крепко держась за штурвал. – Интересное местечко – горы! – Здесь нет гор, – возражает Ром. – Я тоже так думал. Позвонили девчонки из археологического, клянутся, что там у них прямо скальные породы – плато метров тридцать в высоту и настоящий пещерный комплекс… – Из археологии? – подозрительно переспрашивает Ром. – Да, – кивает ЭдВа. – Милые девчушки. Хоть в чем-то польза от наших спонсорских программ! Разумеется, там Вера. Глаза горят, чуть заикается, старается на Рома не смотреть; ЭдВа роет землю копытом, строит глазки Вериной подруге; хотя он просто веселый старикан, без подтекстов, и любит приключения, а тут – настоящая пещера; да, у них есть и фонари, и каски; не надо про Минотавра, но шнур мы всё-таки на входе привяжем; «Давайте, милочка, я вас подержу!» – «Нет уж, Эдуард Валерьянович, лучше мы вас!»; и «Как дела, Эр-Оу?»; кажется, что тихо, а своды играют эхом; и надо уже сказать ей, что всё, что ничего не будет, и не морочить ей голову; луч света выхватывает кудрявый локон и бархат щеки; и «Почему же я так остыл к ней? Вера, ты не изменилась, значит, изменился я?»… – Смотрите, – говорит Верина подруга и ставит луч фонаря на максимальную ширину. В снопе света – высокие косые стены, покрытые темными линиями. Все задирают головы, четыре круга пляшут по смешным и страшным картинкам: вот хвостатый зверь держит мумбаку в зубах, вот стая гонит огромного ежа, вот перед мумбакой с восемью лапами маленькие мумбачата нанизывают на веревку полевых мышей… – Возраст? – выдавливает из себя Ром, осипнув в момент. – Это не подделка? – неуверенно спрашивает ЭдВа. – Триста тысяч, – говорит Вера. – Уже сделали радиологию. Здесь еще вот это… Она ведет их дальше и дает каждому в руку по несколько глиняных табличек. Кривые-косые значки не повторяются ни на одной; и какая разница, как это называть – хоть буквами, хоть иероглифами; и Вера грустно улыбается: – На память… Я же всё понимаю. Хотя на самом деле непонятно, кому и о чем она говорит… – И что? – спрашивает Марат Карлович, взирая с балкона своего надувного донжона на поле предстоящего сражения. Красные мумбаки бегут, замирают, перестраиваются – феерический гибельный танец. Все четверо дрессировщиков теперь уже здесь. – Вы самые умные. Самые гуманные. Перво-, мать вашу, открыватели, да? – Маратище зол и не думает этого скрывать. Ром и ЭдВа ссутулились перед ним, как провинившиеся школьники. – Здесь всё проще, чем у нас, понимаете? От солнечных лучей поднимается трава. Мыши ее грызут. Мумбаки ловят мышей. Все сыты и довольны. Это устойчивый мир, позавидуйте мохнатым зверушкам! Они победили! Если забрать каждую вторую мумбаку, через пару лет их всё равно окажется столько же. Им нечего делить и нечего бояться. – Марат Карлович, – ЭдВа говорит тихо, но всё же говорит, – там все признаки цивилизации: наскальная живопись, творчество, письменность… Ром кладет перед Маратищем глиняный прямоугольник. – Не может быть! – саркастически восклицает тот, не глядя. – Наверное, где-то ближе к полюсу нашли? Летали куда-нибудь? ЭдВа неуверенно кивает. – А под ногами у себя копнуть не пробовали? – орет Маратище. – Этим добром здесь всё усеяно, от горизонта до горизонта. А толку?! Познакомьтесь с победившей цивилизацией мумбак! Вы знаете, что они андрогины? Высшие существа, да! Любые две – или два, как хотите, – друг другу могут передать свой генный материал. И обе-оба родят через два месяца. У них нет семей, нет прайдов, нет брачного дележа самок. А еще нет наводнений, пожаров, землетрясений. Они просто не знают, отчего можно умереть, кроме старости. Завидуйте, земляне, грызите локти, загляните в рай одним глазком! Ром переминается с ноги на ногу, никак не может подобрать слова для мысли, что только оформляется у него в голове. ЭдВа вытирает пот со лба. Красная волна мумбак устремляется из-под стен дворца вперед. – Очень не люблю, когда меня подозревают в некомпетентности, – говорит Марат Карлович уже спокойнее и на мгновение превращается в нервного талантливого подростка, стремящегося выйти из тени своего великого отца. – Открыли Америку, понимаете ли… И добавляет еще тише: – В конце концов, я никого не держу. Откуда-то издалека навстречу бегущим мумбакам прилетает шквал снарядов. Тяжелые гирьки не пробивают поднятых щитов, но несколько зазевавшихся зверей падает на землю с проломленными черепами и грудными клетками. – Карл поступил бы так же, – задумчиво говорит ЭдВа. – Но я – пас. Маратище смотрит на крестного прозрачно, насквозь, думая о чем-то другом. – Значит у вас, – говорит он Рому, – задача усложняется.* * *
Огни потушены, и надо идти низко, поменьше шуметь; хотя и так, наверное, все знают – здесь же каждый метр с орбиты виден; а раз знает Александер, то уж шеф-то точно; а значит, никто не против, шепчет она, и целует в дверях, и распахивает его рубашку; здесь всё шатается, так даже забавно, правда; а почему ты говоришь шепотом, иди сюда, посмотри, какие красивые звезды; я был у Александера; зачем сейчас об этом, глупенький; и да, минус ЭдВа – нас осталось трое, но про всё будем думать утром; какие сладкие губы; мы не можем; смех как звон бокалов; очень даже можем, мы всё можем; дотронься, тебе нравится?.. Исчезают двенадцать лет разницы в возрасте, растворяется внешний мир, лишь пульс, дыхание, яростная тяга; нам нельзя их убивать, Софа; ну что за дурак, зачем сейчас об этом; жадные руки, горячее к горячему, и мир плывет; потому что в этом нет справедливости; испарина, щекотно, тиш-ш-ше, еще; и звезды подглядывают в окно всеми своими драгоценностями – шахтами, открытыми месторождениями, тяжелой пылью облачных скоплений, самородками и дикими сплавами кометных хвостов, уходящими баржами, кормовыми сигналами патрульных крейсеров, делящих Галактику между тремя великими охотниками; и ты так красива в этом свете, Железная Софа, и я знаю, что тебе льстит, когда ты слышишь свое прозвище, и ты сейчас совсем не слышишь меня…* * *
На рассвете он стоит у ворот своего загона, седые от росы травы приникли к земле, по прорезиненной ткани ограды то и дело скользят крупные капли. Сонная мумбака неторопливо ковыляет к Рому, приседает на передние, крутит головой, подпрыгивает. Ах ты, чучелка! За забором – ее счастливые сородичи, у них красивые белые одежды, блестящие пластины на груди и голове, и с ними играют каждый день. Эта мумбака тоже хочет играть. Ром ищет палку, но на плоской неизобретательной планете нет ничего, кроме травы и дерна. И костей, кстати. Мумбака тычется лбом под колено и приветливо скалит мелкозубую пасть. Ром достает из отвисшего кармана глиняную табличку, вертит ей перед носом у зверя и с размаху бросает в сторону показавшегося солнца. Мумбака высокими прыжками радостно уносится прочь, курлыканьем будя других, спящих поблизости. – Так нечестно! – находятся наконец слова. – Они не умеют защищаться! Когда довольная мумбака возвращается к белым воротам, двуногого там уже нет. Зверь выпускает из зубов глиняный квадратик, стоит, выжидая, несколько секунд и убегает прочь. Откуда-то подходит другая мумбака и кладет рядом еще одну табличку. Решение зреет болезненно, медленно… Нет мужества взглянуть в глаза своему отражению. Для чего было всё – до? Стоило ли усилий то, что уже совершено? И где, в конце концов, кончаются твои иллюзии, а начинаешься настоящий ты? И какой ты там, под шелухой занятого положения, мегатонной ответственности, хранимых тайн и жестко просчитанного имиджа? Ром выглядывает из окна своего бутафорского дворца. Там, у ворот, гора табличек растет и скоро станет выше надувного забора, а мумбаки всё идут и идут.* * *
Александер, Безопасность и Территории, вертит в длинных цепких пальцах ослепительно белый карандаш. Маратище не дурак, и лобовая атака заранее обречена на неуспех. Нужен план. Неожиданный, острый, результативный. И пусть пращники пока еще не держат строй, а залп больше похож на пьяный салют, пусть будущие мечники то и дело сносят головы сами себе – время есть. Мумбаки учатся куда быстрее людей… И кому как не ему, кадровому офицеру, выпускнику Академии Генштаба, – как давно это было, а, Черный Перец?.. – построить бестолковых тварей в боевые порядки и доказать шефу, кто в этой фирме решает вопросы? Софья Игоревна, Финансы и Собственность, брезгливо отталкивает ногой умирающую мумбаку с раскроенным черепом. Как богиня войны, давно и безвозвратно повзрослевшая детдомовская девочка возвышается над полчищами зверей, вооруженных пока только колотушками. Слабость – единственное, чего она не выносит. Ни в ком и ни в чём. Бесхребетный муж, хотя сам об этом и не догадывается, навсегда застрял в геологоразведке на дальних рубежах. Но как же ее подвел Ром! Со своими стенаниями и причитаниями, пацифистской философией и заглядыванием в глаза… Что он там хотел увидеть? Ее чуть не стошнило от этих правильных слезодавильных речей. Почти влюбиться в гения-слюнтяя… Бр-р! Говорят, что побеждает сильнейший… Что же ты, Софа, несгибаемая и властная, снова чувствуешь себя проигравшей? Эдуард Валерьянович, Образ и Перспективы, отбрасывает в сторону еще одну табличку и устало откидывается в шезлонге. Мумбаки, поняв, что игра закончилась, постепенно начинают разбредаться. Ни намека, ни искорки… А чего ты, Эдичка, хотел? Контактов третьего рода? Братания и меморандумов? Вот так: артефакты есть, а разума нет. Был ли – вопрос вопросов, только не пустит Маратище сюда никаких ученых: очень уж мальчик не любит делиться игрушками. ЭдВа несколько минут сидит неподвижно, а потом, усмехнувшись – это им понравится! – лезет в мешок и достает большой, упругий, красивый розовый мяч. Бродящие вокруг мумбаки замирают и смотрят на человека с любопытством. Марат Карлович, хозяин и мозг «Трансресурса», сейчас по-настоящему отдыхает. Как любому сверхзанятому человеку, чтобы расслабиться, ему не нужно безделье – лишь другое, непривычное занятие. И он идет перед строем радостно курлыкающих мумбак, треплет им загривки, поправляет сползшие доспехи, подтягивает ремни. Шесть тысяч голов. Это легион. Маратище не чувствует себя цезарем, но медные орлы на щитах и пышные гривы шлемов шевелят в душе какую-то струнку, и шипучее веселье распирает дыхание, как бывает всегда перед большой битвой. Пусть понарошку, но ближайшей битвой из всех грядущих. Роман Андреевич, Информация и Связь, замирает в неудобной позе над блестящей белизной пластика для трафаретов. В отражении – безоблачное небо, чужое солнце и больше ничего. Он несколько раз примеривается и наконец, всхлипнув, берет маркер. Из-под дрожащей руки на листе постепенно появляется контур человека.Уважаемый читатель!
Дочитав книгу до конца, Вы, наверное, уже можете сказать – понравилась она Вам или нет. Мы будем признательны за любые комментарии к этому сборнику, которые Вы можете оставить в нашем интернет-магазине http://shop.fantaversum.ru или на странице книги http://vkontakte.ru/public30899855. Если данная книга попала Вам в руки бесплатно, то Вы можете отблагодарить ее авторов и издателей, оплатив электронную копию в нашем интернет-магазине. Кстати, там же можно приобрести и бумажную версию. Покупка книги – это мощный стимул для писателя творить дальше, ощутимое доказательство его востребованности. Поэтому сам факт Вашей поддержки несравним с той суммой, которую Вы заплатите за книгу. Мы надеемся на новые встречи с Вами на страницах наших книг!Редакция издательства «Фантаверсум»
Последние комментарии
1 час 39 минут назад
1 час 41 минут назад
8 часов 23 минут назад
8 часов 31 минут назад
14 часов 44 минут назад
14 часов 47 минут назад