— Э, что там об этом рассказывать… не стоит… — с неохотой махнул рукой войт Г ала.
— Врыли мы крест в песок глубоко, глубоко…
— А почему как раз в этом месте?
— Да потому, ваше превосходительство, что на холме в этом месте человек похоронен.
— Человек похоронен… — повторил генерал. — Вы, может быть, знали этого человека, а?
— Да как не знать? Знавал… В таком лесничестве, как мое, трудно было не знать… Леса кругом на целые мили. Кого в эти леса занесло, тот уж, верно, не миновал моего дома, а то и моей постели.
Генерал опустил голову и довольно долго сидел молча. Наконец он вынул из бокового кармана серебряный портсигар и открыл его дрожащими пальцами.
— А знаете ли вы, — проговорил он с холодной усмешкой, — что человек, который там похоронен, это мой родной племянник…
Землемер Кнопф, который сидел до сих пор неподвижно, уставившись в пламя костра и поджав губы так, точно перед ним было нечто донельзя противное, бросил на генерала быстрый взгляд…
— Рымвид?! — воскликнул он.
Генерал повернулся к нему.
— Да, он самый… Рымвид… А вы тоже слышали о нем?
Кнопф скривился так, точно хлебнул чистого лимонного сока, помахал костлявой рукой и поморгал белыми веками. Только тогда он с отвратительной лицемерной улыбкой пробормотал:
— Да, да… Рымвид… конечно…
— Рымвид! — свирепо и насмешливо повторил генерал. — Он самый, поручик моего полка Рымвид! «Капитан»! Доигрался…
— Так это ваш родной племянник… — прошептал в волнении Гунькевич, уставившись на генерала изумленными глазами.
— Младший сын родного брата, Ян, — задумчиво произнес генерал. — Брат мой в севастопольской войне пал смертью храбрых под Малаховым курганом. Генерал — майор, старый служака николаевских времен. За венгерскую кампанию[3] пожалован генеральским чином, орденами и поместьями в Пензенской губернии. Умирая на поле сражения, он поручил мне двух своих сыновей. Я ему дал слово брата и слово солдата, что воспитаю их, выведу в люди. Ну, и сдержал свое слово. Сдержал… Старший служил на Кавказе и умер там от холеры в чине штабс — капитана, — Петр, холостой. Младший, Ян, когда вышел из корпуса, служил в моем полку. Женился молодым на польке из шляхетского рода Плазов. Сынок у них был маленький, когда началось это подлое восстание[4]. Началось, господа, это подлое восстание, и послали нас… я тогда был в чине подполковника… послали нас в Опочинские…
Генерал погрузился в глубокую задумчивость. Кнопф скрутил неподражаемо аккуратную папиросу, вставил ее осторожно в мундштук и стал искать глазами уголек, чтобы закурить. Генерал, казалось, ждал, пока он, наконец, закурит, когда же Кнопф затянулся дымом, снова заговорил:
— Так вот. Мой племянник изменил офицерской присяге. Как только мы расположились на биваке, он ночью ушел в банду. Однажды рано поутру капитан Щукин рапортует мне, что Яна нет. На квартире, где мы стояли, в Сельпи, нашли на столе записку, в которое он мне, как командиру трех батальонов, писал всякий вздор о том, что ушел, «верный своему долгу по отношению к родине», меня, своего начальника и дядю, призывал тоже запятнать свою офицерскую честь, нарушить присягу и бежать вслед за ним в банду, в леса, к повстанцам. Так‑то вот, господа.
Кнопф медленно, старательно посасывал спою папиросу. Он пускал математически правильные кольца дыма и следил за ними глазами. Гунькевичу не хотелось больше чаю. Он сидел ошеломленный, не сводя с генерала глаз.
— До меня дошли сведения, — продолжал тот, — что наш беглец состоит начальником штаба в одной из банд. Ну, ладно… «Это он, — говорит мне капитан Щукин, командир роты, у которого под начальством служил мой племянник, — потому ушел, что в царской армии служба трудная, тяжелая, неблагодарная, а там в бандах полегче. Там наш прапорщик без забот и хлопот выйдет в капитаны… Что‑что, а чин в этих польских войсках получить нетрудно».
Кнопф докурил свою папиросу и хихикнул над остротой капитана Щукина. Генерал продолжал:
— Мы двигались в обход то одного, то другого отряда. Выйдем в Суходневские леса со стороны Конских, а они уйдут вглубь, к Бодзентину. Вернемся, а они за нами. Один их предводитель, не то полковник, не то капитан, по прозвищу «Вальтер», особенно водил нас за нос. Зажжет ночью большие костры, как будто это лагерь, а сам уйдет от этого места подальше и проводит ночь без огня. Мы двинемся в обход, окружим потихоньку эти далекие костры, нападем среди ночи — ни души. А он тем временем, услышав шум, подкрадется, как вор, при свете костров и откроет стрельбу по нашим солдатам, а потом опять уйдет в дебри. Были у него и свои мужики, которых он обморочил, они нарочно водили нас на эти ложные лагеря.
Последние комментарии
3 часов 8 минут назад
8 часов 52 минут назад
9 часов 59 минут назад
10 часов 57 минут назад
11 часов 11 минут назад
20 часов 22 минут назад