Стихи (сборник) [Владимир Николаевич Корнилов] (fb2) читать онлайн

5

И вот в полярности,

В неимоверности,

В жестокой ярости,

В надменной дерзости

Сверхграндиозная

Идет неистово

Продажа воздуха,

Причем нечистого.

6

Но не так страшна разруха,

Хоть без толку в ней сидим,

А разрыв, раздрай, разлука

Каждого с собой самим.

Страх животный всеми движет,

И в раздоре ножевом,

Чтобы выжить, выжить, выжить,

Как бы вовсе не живем.

7

Я себе невыносим,

Зол и бестолков.

Мучает потеря сил

И обилье слов.

Сам себе не угодил

И, обидой сыт,

В стих и в прозу уходил,

Все равно как — в скит.

Только жизнь куда сложней

Прозы и стиха,

Оттого-то перед ней

Все они — труха...

8

Чтоб, от бесплодного бреда опомнясь,

В бездне, во тьме не плутал, не страдал,

Ты мне дана, как маяк или компас,

Как гирокомпас или радар.

Руль и ветрило, мотор и пружина,

Ветер, и топливо, и подзавод...

Всем сверхнадежно вооружила,

Кем бы я был без твоих забот?

Верен годам, лишь тобой осиянным,

И не вернусь к предыдущим годам.

Понял, что ты мне дана талисманом,

Но не пойму, для чего тебе дан...

9

Сегодня мужчины не доблестны,

Сплошь невыносимы и тягостны

Их споры, разборки и комплексы,

Но женщины самодостаточны.

Покуда химичат политики,

Банкиры и киллеры тешатся

И сыплют проклятия лирики,

Россия на женщинах держится.

Эпоха стоит похоронная,

А станет еще позловещее...

Однако семью или родину

По силам сберечь только женщине.

10

Я холил в изгойстве

Невзгоды свои,

Твоей даже горсти

Не стоя любви.

И все-таки силу

Дарила ты мне.

За это спасибо

Вдвойне и втройне,

За счастье средь горя,

Средь боли утрат...

Хотя за такое

Не благодарят...

11

Двое не стая,

Двое — семья.

Жаль, что сырая

Спрячет земля

Нас — врозь и вскоре —

В чреве своем...

В этом всё горе,

Больше — ни в чем!..

12

Но мы еще вдвоем

По воле волшебства,

Но мы еще живем,

Жаль, только однова...

Нас, Боже Всеблагой,

Еще побереги:

Ведь встречи никакой

Не светит впереди.

ЧИСТОТА

Двустворное окно — два на два —

Светло, огромно и квадратно,

И небо через два стекла

Размыто синькою слегка.

Не на поле Аустерлица —

Под наволочкою из ситца,

Весь день блаженствую, увы,

Не поднимая головы.

Лежу всех тише и всех ниже

И напоследок четко вижу

На подоконнике цветы

И небо редкой чистоты.

2001

ДОМ

Так из дому рвутся...

М. Цветаева.

Для других — неприметный,

В целом свете — один,

На квадратные метры,

Как душа, неделим

И отважней, чем крепость —

Подступиться нельзя:

Не напрасно в нем эпос

С лирикою слился.

Распахнулось пространство

В нем во весь окоем.

...А ведь некогда рвался

Из дому, а не в дом.

В нем сегодня легко мне,

И зачем, почему

Рвался — вряд ли припомню

И навряд ли пойму...

Для меня он превыше

Всех знакомых чудес,

Даже собственной крыши

Выше, весь — до небес...

Если что-нибудь стою,

То виной всему — он,

Дом, что создан тобою

И тобой осенен.

ШЛАК

Для поэтов большое благо,

Что дано им свои грехи

Изгонять наподобье шлака

И немедля вгонять в стихи.

Распрекрасное это дело —

Все ошибки, весь брак, весь бред

Выгонять из души и тела,

Жаль, что лирики в этом нет.

2000

КРИВАЯ

До свиданья! До лучших времен —

Не скажу, ибо лучше не будет,

И поклясться могу, умудрен,

Будут лучшие — нас позабудут.

Жизнь для будущего — ерунда,

И для нынешнего — не сахар.

Потому-то еще никогда

Я не квохтал над ним и не ахал.

Не хитрил, не химичил, себя

Прямо с кожей от благ отрывая,

И меня, все равно как судьба,

Всякий раз вывозила кривая.

2001

ВДОГОНКУ...

До свиданья, друг мой, до свиданья...

В старости мы все впадаем в детство,

И тогда ничтожные страданья

Обращаются в большое бегство.

То, что ты предложишь в Орегоне,

Больше не считается искусством

Даже на таежном перегоне

Между Красноярском и Иркутском.

Было и талантливо и остро —

Стало за ненадобностью слабо:

Отошла эпоха бутафорства,

А за нею — мировая слава.

Кончилось великое везенье,

Дважды не войдешь в одну удачу...

До видзення, брат мой, до видзення,

Все равно тебе вдогонку плачу.

август 1992

ВЗАПЕРТИ

Должно быть, такое леченье

Намного гуманней, чем нож:

Пьешь йод, а потом в заточенье,

Как приговоренный, идешь,

Поскольку застиранной робой

И собственной плотью своей

Ты вроде как микро-Чернобыль,

Угроза здоровью людей.

Сидишь, отключенный от ящика,

От радио и от газет,

И нет для тебя настоящего

И завтрашнего тоже нет.

Но время отнюдь не напрасно

Застыло в больничной тюрьме.

Отсюда иное пространство

Отчетливей видится мне.

Как будто, явив милосердье

За боль и обиду годов,

Идет репетиция смерти,

И к этому действу готов.

ЛЕРМОНТОВ

Дорога вьётся пропылённой лентой,

То вверх ползёт, то лезет под откос.

И засыпает утомлённый Лермонтов,

Как мальчик, не убрав со лба волос.

А солнце жжёт. И, из ущелья вынырнув,

Летит пролётка под колёсный шум,

Под горный шум, под пистолет Мартынова

На молньями играющий Машук.

…Когда с собой приносишь столько мужества,

Такую злобу и такую боль, —

Тебя убьют, и тут-то обнаружится,

Что ты и есть та самая любовь.

Тогда судьба растроганною мачехой

Склоняется к простреленному лбу,

И по ночам поэмы пишут мальчики,

Надеясь на похожую судьбу.

1948

* * *

Достается, наверно, непросто

С болью горькой, острей, чем зубной,

Это высшее в мире геройство

Быть собой и остаться собой.

Устоять средь потока и ветра,

Не рыдать, что скисают друзья,

И не славить, где ругань запретна,

Не ругать там, где славить нельзя.

Потому в обыденщине душной,

Где слиняли и ангел и черт,

Я был счастлив и горд вашей дружбой,

Убежденьями вашими тверд.

И хотелось мне больше покоя,

Больше славы в огромной стране,

Чтобы кто-нибудь тоже такое

Мог потом написать обо мне.

1966

ЧИТАТЕЛЬ СТИХА

Ей-богу, твои ухищренья смешны,

Стыдливая, бедная лира...

Красивым девчонкам стихи не нужны,

И это вполне справедливо.

Для женщин счастливых, для крепких мужчин

Поэзия — мелкая ставка.

Их поприще — жизнь, и, как всякий почин,

Она их берет без остатка.

Как мало веселых и звонких людей!

Поэтому грусть в дешевизне.

Читатель стиха, поскорее редей

Во имя вершителя жизни!

Когда в мирозданьи совсем никого

Жалеть уже станет не надо,

Засяду писать для себя самого,

Не зная ни капли пощады.

1965

ЗАНОВО

Если за семьдесят с чем-нибудь лет

Не одолел расстояния,

Не было, значит, не будет и нет

Смерти, и нет расставания.

Значит, печей и чертей нет в аду —

Зря вы чернуху нам лепите! —

А безмятежно скользят по пруду

Лебеди, лебеди, лебеди...

И потому-то ничуть не страшись

Непоправимого самого:

Непостижимая движется жизнь

Всюду, повсюду и заново.

2001

ИТОГ

"Если такой умный,

Что же такой бедный?!"

Вздохов родит уйму

Этот вопрос вредный.

Вроде бы не бездарный

И работящий вроде,

Но в толчее базарной

Я все равно в разброде.

Снова сужу предвзято

Пугалом став средь пугал,

И от ума палаты

Малый остался угол.

Сдуру с собою ссорясь,

Вдоволь обиды вынес,

Злую старуху совесть

Зря хранил, как невинность.

Мог бы глядеть пошире,

Меньше пыля и споря,

И при любом режиме

Не коченеть в подполье.

27 июня 1995

АНТАБУС

Еще не в твоем кабинете,

Где вечно за дверью толпа,

А прежде на четверть столетья

В шалмане я встретил тебя.

Несчастный, пропахший мочою,

Читал о погибшей любви,

И как полыхали мечтою

Глаза голубые твои.

Казалось, недолго осталось:

Проводим тебя на погост...

Но принял, как постриг, антабус

И сразу стал важен и толст.

О, яростный культ государства,

Изрядно похожий на бред!..

От этого мрака лекарства,

Антабусу равного, нет.

И поздно из этого рая

Рвануть, принимая хулу,

Уйти в «голубые Дунаи»

И брызгать на каждом углу.

И поздно с беспутным задором

Стихом прозвенеть под вино,

И даже, как псу под забором,

Уже помереть не дано.

1972—1999

ПОДРАЖАНИЕ ВИЙОНУ

Жизнь безобразнее стихов,

Грехи прекрасней добродетели,

Низы опаснее верхов,

Несчастней киллеров свидетели.

Всего огромнее — чуть-чуть,

Всего свободнее в империи…

Особый у России путь

И полное в него неверие.

1999

РАБОТА

За эту работу не платят:

Вытье в ней одно и нытье.

Лишь кто окончательно спятит,

Возьмется работать ее.

Не платят за эту работу,

И все ее видят в гробу,

Она никому не в угоду

И к пропасти торит тропу.

Однако работа такая,

Не схожая с добрым трудом,

Сначала тебя упрекая,

Тебе благодарна потом.

Когда ты, смежив свои зенки,

Окончишься как вещество,

Она на правах иждивенки

Живет за тебя самого.

2001

ЗАПАХ ДУХОВ (Давняя история).

Попытка душу разлучить...

Б.Пастернак. Сестра моя жизнь

Запах духов — неприкаянный запах.

Головы кружит влюбленным и слабым.

Что до любви — отлюбил я уже,

Да и духам позабылось названье.

Но, как втяну этот запах ноздрями,

Зябко становится на душе.

Есть у поэтов надежное средство:

Хочется что-нибудь вынуть из сердца,

Не напивайся и не блажи.

Сядь и об этом всерьез напиши.

...Лет девятнадцать мне было когда-то,

Вышибли из института меня.

Но, не печалясь, шагал по Арбату

И рассуждал, никого не кляня:

«Вышибли? Стало быть, стоящий парень,

Перед собою благоговей.

Что институт? Чхал на Англию Байрон

И на Америку — Хемингуэй».

Был я в ту пору заправским поэтом:

Брюки обшарпаны, смяты при этом,

Скусаны пуговицы

С пиджака.

Вспухла от путаницы

Башка.

«Самая главная наша забота, —

Я рассуждал, — это наша свобода.

Будут тебе о другом напевать,

Можешь не слушать и наплевать».

Шел я, вихрастый, худой и губастый.

Встретил тебя и сказал тебе:

— Здравствуй! —

Ты засмеялась.

Бровь подняла.

Мне показалось:

Все поняла.

Мы проваландались самую малость:

Скоро пошли непогожие дни.

Но по парадным не обжимались:

Ты в эти годы жила без родни.

Смелая девушка. Первая женшина!

Первое чудо средь вечных чудес...

Помню, как мне залепила затрещину,

Но, не робея, я снова полез.

Было в ту пору мне девятнадцать,

Было в ту пору тебе — двадцать два.

Надо сдаваться...

Куда же деваться?

Даже не стоило драться сперва.

Нравилась нам поначалу забава.

Нам поначалу хватало запала.

Мы просыпались в первом часу.

Ты в институт торопилась... Духами

Прыскала локоны и за ушами,

И на лету наводила красу.

Кальки сворачивала, а руку

Не успевала всадить в рукав...

Глянем — и бросит опять друг к другу,

Тут уж не прячься и не лукавь!

Но очумелые, как укротители,

(Что человечат, калечат зверей),

Помню, мои озверели родители

И от любви уводили твоей.

Родичи, что ли, твои не потрафили

И о тебе небылицы плели

(Все потому, что свои биографии

Предки мои, как невинность блюли).

Помню, они не на шутку гордились,

Что обошли все капканы с умом:

И в оккупациях не находились,

И не пропали в — тридцать седьмом.

Ну а твои были шиты не лыком!

Вождь их чинами сперва наградил:

Дядька был маршалом, батька комбригом,

Ну а с мамашей — Фадеев крутил...

Впрочем, другие романы затеяв,

Скоро мамашу оставил Фадеев,

Думать Фадеев о ней позабыл,

Но о семье позаботился Сталин;

Маршал немедля был к стенке поставлен,

Батьку с мамашей загнали в Сибирь.

..............................................................

..............................................................

Вся извелась моя бедная мачеха,

Перед отцом исходила тоской:

— Если мерзавка опутает мальчика,

То пропадет он с анкетой такой!

Был я беспечный, безжалостный парень,

В головы им, точно гвозди, вбивал:

— Блок был опален, Есенин опален

И Пастернак-то в чести не бывал. —

Где там! От гнева на стенку полезли...

Что им Есенин, что Пастернак?

И потому к ним на Красную Пресню

Я уже было ходить перестал.

В полдень мы хлеб с маргарином жевали

И за стихи принимались опять.

Их ни в едином не брали журнале,

Но на журналы было плевать.

Хуже — что худо жилось нам без денег

И что ни вечер кидалась ты в плач:

Дескать, я бездарь, отпетый бездельник

И никакой не поэт, а трепач.

Пишешь стихи? Так пиши для печати.

Я понимал: это крик о пощаде.

Скоро от слез твоих вовсе промок,

Только с собою сладить не смог.

Как-то проснулся и понял, что — баста!

Пусто в груди и ни капли любви.

Кончилась. Так же, как в тюбике паста.

Больше не выдавишь — и не дави!

Все хорошо, черт возьми, что не поздно! —

Встал я, собрал всю охапку стихов,

Обнял тебя, и ударил мне в ноздри

Запах прощания, запах духов...

Вся неприкаянность, радость и ярость —

Мне показалось — выдохлись враз.

То, что в тебе от меня оставалось,

Не разбираясь, выскоблил врач.

И вот тогда-то пошла мешанина:

Предками был я немедля прощен

И в добродетельного мещанина

Чуть было не был уже обращен.

С кем ты спала — я лишь знал понаслышке.

Были все это уже не мальчишки —

Парни добротные, лет тридцати...

Ты мне подробности эти прости.

Но, коль писать, так уж полную правду,

А умолчанье — все-таки ложь.

Начал рассказ и, пожалуй, обратно —

Даже захочешь! — не повернешь.

Дети врагов трудового народа,

Бывших шахтеров и кузнецов!

Что вы за племя? Что за порода?

Тянет ли вас на дорогу отцов?

Вы понимаете, время какое?

Вечно чего-нибудь скверного ждешь...

Вот потому-то с бессонной тоскою

Думал о вас наш учитель и вождь.

Думал. И вот что решил напоследок:

Чтоб уберечь вас, не выдать беде —

Спрятать от всех иноземных разведок

На Колыме или в Караганде.

И по веленью учителя нашего

Всяких племянниц, племянников маршала

Взяли и вывезли на Колыму.

(Кроме тебя. Ты сидела в Крыму.)

Кто-то советы давал тебе дошлые:

— Что ты рыдаешь. Мужа возьми.

Все, понимаешь, тут дело в жилплощади.

С мужем им хуже. Больше возни.

Ну, пропиши хоть хромого какого-то...

Им не опасна чужая жена.

Им, понимаешь, жилплощадь нужна.

И вот тогда-то тебя осенило...

Это был козырь в пропащей судьбе.

Прямо с вокзала ты мне позвонила,

И, удивляясь, пошел я к тебе.

Кажется, дождь моросил на Арбате.

Комната плавала в полумгле.

Полулежала ты на кровати,

Полусидел я на шатком столе.

Помню лицо твое с жалкой улыбкой,

Малость увядшей, манящей и липкой...

Только все номером было пустым.

Надо ведь быть дуралеем отпетым,

Чтобы — где некогда царствовал первым,

Царствовать пятым или шестым...

Взяли тебя в декабре, на рассвете.

Двери солдатам открыли соседи.

Ты к их приходу готова была,

Чуть не полгода в платье спала.

А оставалось всего-то полгода,

Пару зачетов, проект — и диплом!..

И расставаться с Москвй неохота,

И уж, конечно, с московским теплом. ...

Я и не ведал! Клянусь небесами.

В день, когда мне о тебе написали,

Я в караулке дремал на боку

Где-то на юге в зенитном полку.

Жестокосердию, что ли, в отместку

Месяца три с половиной назад

Мне под расписку вручили повестку

Спешно явиться в военкомат.

Чуб мне состригли. Форму мне выдали.

В шкуру зеленую запросто влез

И поклянусь, что в прилаженном сидоре

Не уместился маршальский жезл.

После учился под Ленинградом,

Вышел с грехом пополам лейтенантом.

Ротный не выдал, бог сохранил

И не закинул на Сахалин.

Пьянствовал. Резался в карты безбожно,

Как первосортное офицерье...

А на востоке армянский сапожник

Взял ненадежное сердце твое.

Все получилось счастливо! Лишь в книжке,

Да не во всякой! — случается так.

Парень сперва удостоен был «вышки»,

Но заменили на «четвертак».

А просидел чуть побольше «червонца».

Умер наш Сталин, зашло наше солнце.

Коллегиальности благодаря

Пораскрывали тогда лагеря.

И за спиной твоего армянина

Жизнь твоя стала — сплошная малина,

И наплевать на медвежью глушь...

Шил он изящную обувь. А обувь

В этой глуши разыщи-ка, попробуй!

Вот и срывали правильный куш.

...Дальше рассказывать долго и нудно.

В общем, и вы, как подобные все,

Перекантованы были из тундры

Прямо на Боровское шоссе.

...Хвалишь теперь все, что свыше услышишь,

Слова тебе поперек не скажи.

Без рассуждений и без излишеств

Перекореживаешь этажи.

Мне говоришь, что живу я оплошно

И ничего не сумею уже.

Дескать, в душе я бездушный сапожник,

А твой супруг — тот художник в душе.

Я снисхожу к твоим жалобным фразам,

Не пререкаюсь, не спорю с тобой:

Старым, изрядно затянутым фарсом

Мне представляется наша любовь.

...Есть у поэтов надежное средство:

Не напивайся и не блажи.

Хочется что-нибудь вынуть из сердца —

Сядь и об этом всерьез напиши.

Думал от холода душу избавить,

Думал работать без дураков,

Думал отмыть безнадежную память

От неприкаянных странных духов

И написал...

30—31 марта 1958.

ЧИСТЫЙ ЛИСТ

Запросто, спроста,

С самого начала,

С чистого листа,

Будто прожил мало,

Заново начну

Исповедь и сразу

Прошлое смахну,

Как княжну с баркаса.

Повторенье — сплошь

Прописи и басни,

А они, как ложь,

Для души опасны.

Лучше уж в бреду,

Позабыв о плане,

Сходу поведу

Самораспинанье.

Ужас — не успеть —

Больше не колышет...

Все, что нужно, смерть

За меня допишет.

1999—2001

ЗАЧЕМ

Зачем луна тревожит меня

И не дает уснуть?

А ночь зачем прекраснее дня,

Хотя с нее толку чуть?..

Зачем такое в ней колдовство,

Что сумрак света милей?

Зачем, когда не слышат его,

Безумствует соловей?

Зачем вода, и земля, и высь

Спасают одних себя?

Зачем единый утрачен смысл

И каждый себе судья?

Не оттого ли который век

Беспомощно одинок

И Бога отторгнувший человек

И человека — Бог?

ТОЛСТОВСКАЯ ДРОБЬ

Знаменатель — самомнение,

А числитель — содержание.

Станешь единицы менее,

Ширя самообожание.

Быдло жаждет небожителя,

А точнее — подражателя,

Позабывши о числителе,

Тащится от знаменателя.

Но отменные читатели,

Страстотерпцы и мыслители,

Презирают знаменатели

И приветствуют числители.

Ибо жизнь отнюдь не плоская

И столетием проверено,

Что, покуда дробь толстовская

Действует, не все потеряно.

ЗООПАРК

Зоопарк. Второе ноября.

Знойким утром, вовсе не в запарке.

Зря, а может, все-таки не зря,

Как нам жить, решали в зоопарке.

Мне удача, если я с тобой,

А тебе желаннеее разлука.

Для меня ты — счастье и любовь.

Для тебя я — хаос и разруха.

И за все, за тридцать восемь лет,

Неизменно с осени до лета,

Был тобою вволю обогрет,

Мною ты была не обогрета.

Почему я жил не по уму,

Мог, казалось, много быть умнее...

Скоро дезертирую, помру,

Ничего другого не умею.

И ты вспомнишь, ветер-маловер

Растолкал деревья, как качели,

Звери ждали посреди вольер,

Будто навсегда окоченели...

2001

ОБЕЩАНИЕ

Зря ты в тревоге и в горести,

Словно бы вся не со мной...

Помни, достанет мне совести

Не отправляться зимой.

Почва на той территории

Даже кайлу тяжела,

А не могу в крематории:

Там как на юге жара.

Помни, в тебе столько смелости,

Сколько во всех вместе нет,

И без какой-нибудь мелочи

Веришь ты мне тридцать лет.

Я обещал тебе некогда,

Что не оставлю одну.

Деться от этого некуда,

Сделаю, не обману.

1988

ИГРА

И снова кто кого!

О, Господи, как тошно!

Сегодня тот побит, а этот знаменит

И на короткий срок победою, как должно,

Он рейтинг сохранит и нервы укрепит.

Везде идет она — по правилам, без правил —

Постыдная игра, рассудку вопреки…

Как будто новый век от жизни нас избавил,

И больше нет людей, и всюду игроки.

ЗАБВЕНИЕ

И ты и я обижены судьбой

И, значит, квиты...

Давным-давно я позабыт тобой,

Ты мной забыта.

Когда теперь гляжу за толщу лет,

Которых сорок,

Мой взор как будто в пелену одет,

Совсем не зорок.

Там все вдали под гнетом темноты,

Там все уныло,

Хотя тебя любил и вроде ты

Меня любила.

Друг с другом не связало нас узлом

Пришла разлука...

И вот на улице не узнаем

Уже друг друга.

Да как же так? Зачем и почему?

Что с нами сталось?

А ничего... Есть этому всему

Названье — старость.

А в старости — все годы позади

И эти — сорок,

И не поверить, что свербил в груди

Любви осколок.

Так напрочь зарастает всякий след

Обиды ранней,

Что никаких таких в помине нет

Воспоминаний.

1986

ДЕРЕВЬЯ

...дерево пою...

О.Мандельштам

Из даров Господних

Прочно и давно

Сердцу соприродно

Дерево одно.

В листьях или в хвое —

Хоть пилил-строгал —

Обожал живое,

А не матерьял.

Может быть, и звери

Хороши, но всё ж

Нету им доверья,

Ибо с ними схож.

Но зато деревья

В центре и в глуши,

Дарят удивленье

И восторг души.

Ни сосны, ни клена

Тайны не постиг,

Потому влюбленно

И гляжу на них.

2001

АРИТМИЯ

Изволнуешься, мамма миа!

Ливнем с лысины лупит пот,

Маляриею аритмия,

Закусив удила, трясет.

Припустила в охотку, ходко,

Так, что слева вовсю горит...

Заполошная идиотка,

Где посеяла прежний ритм?

Махи как умудрилась вымахать?

Что за дикое баловство?

С чистой рыси почти на иноходь

Перекинулась для чего?

Продолжаешь пороть горячку,

В страх кидаешь меня и в дрожь,

За проскачкой даешь проскачку

И не знаешь, куда несешь...

Перепуганы все родные,

И сочувствуют нам друзья.

Ты одумайся, аритмия,

Ты их выслушай. Так нельзя.

Опасаются: мне не выехать…

Но не зря ли тебя кляну,

Потому как любая иноходь

Веселей, чем ни тпру ни ну.

1988

* * *

Изящно, легко и галантно!

Ну что же — и дальше пиши.

Отмерено вдоволь таланта,

Недодано только души.

И полного нет разворота,

И самая малость тепла.

Ну что ж — это не для народа,

Тут важно, чтоб горстка прочла.

А все же хватает таланта

И всем ты, ей-богу, хорош.

Да только пуанты, пуанты,

Пуанты заместо подошв.

Но тем, кто читает усердно

И учит тебя наизусть,

Твои мельтешенья по сердцу

И мил микромир получувств,

Где нету свинцового неба

И вихря и черной воды,

Где нет всероссийского гнева,

Предвестия общей беды.

1964 или 1965

МАРОСЕЙКА

К счастью, наверно, а не на беду,

В прошлое нету лазейки...

Через полвека с довеском иду

Вечером по Маросейке.

И не припомню, со мной — не со мной

Все сверхпрошедшее было...

А Маросейка военной зимой

Выглядела уныло.

Хоть убирали на улице снег,

Еле тащились трамваи,

Утром и вечером чуть не у всех

Пуговицы обрывая.

Тощий, в обноски отцовы одет —

Нищего быта гримаса, —

Был я подростком пятнадцати лет,

Словом, ни рыба, ни мясо...

И пронеслись за какой-нибудь миг

Эти с лихвою полвека!..

И Маросейкой спасаюсь от них,

Тяжко дыша, как от бега.

Мало чего мне уже по плечу,

Но перед самым погостом

Что-то шепчу и чего-то мычу,

Как ошалелый подросток.

ИСТОРИЯ

Казалось: вот-вот

Добьет англичан —

И родина спасена!

Но именно тот,

Кто всех обличал,

Решил: пусть умрет она.

С вершины судьбы

На самое дно

Свела ее колея...

Сердиты попы,

И черным-черно

Предательство короля.

Глотают позор

Бабье с мужичьем,

Кружится вороний карк,

Пылает костер,

И горит живьем

Счастливая Жанна д’Арк.

...Зачем История?

Для чего

Все пытки, измены, стыд

И все крематории?..

Для того,

Чтоб не был никто забыт.

МОЛЬБА

Как обрыдла эта рожа

В перекошенной мольбе

Боже, Боже, до чего же

Опостылел я себе!..

Всё печальней год от года

Эта самая мольба,

Эта зряшная охота

Отвязаться от себя.

Жажду вырваться из тела

Наподобие души.

Одолевши все пределы.

Все запреты — рубежи.

И свести при этом жажду

Все начала и концы,

То, что сделали пока что

Гении да мертвецы.

1999

РУЛЕТКА

(поэма)

Не дает ответа.

Н. Гоголь

Мы не врачи.

А. Герцен

1

Крутится, вертится

Шарик-стервец.

Кто ему вверится,

Тот не жилец.

Красное, черное,

Нечет и чет...

И обреченного

Бездна влечет..

2

Шарик, шарик, шарикоподшипник,

Ненасытный изверг и садист,

Наплодил трагических ошибок,

Свинств, бесчинств, убийств, самоубийств.

Без тебя здесь подлости в избытке,

Так что сгинь или рассыпься в пыль,

Но освободи от новой пытки,

От попытки сделать сказкой быль.

И ежу понятно, что покуда

Нет усердья, не случится чуда.

Не с того ли сикось-накось, вкось

Жизнь пошла — налево и направо...

И манят рулетка и халява,

И опять надежда на Авось.

3

Нечет, чет и возрастает счет...

Родина на отыгрыш идет,

В долг берет под божеский процент,

Под процент, похожий на презент,

За который Николай II

Отдал ее Первой мировой.

4

Оказавшись в начале Азии,

А Европы — в самом хвосте,

Ты не знала однообразия

И в порядке, и в красоте.

Первенства и величья жаждала,

И для этих твоих затей

Ты достоинство всех и каждого

Растворила в славе своей.

Но не цели во имя радужной

И не ради твоих похвал

Сам себя, добровольный каторжник,

Я к тебе навек приковал.

И привязанность эта странная,

Но такая, как ты сама,

Стала вечной душевной раною

И загадкою для ума.

Непутевая и неверная,

Черной полночью, как звезда,

Ты мне светишь — одна заветная,

А все прочие — никогда...

5

Рабство — верная основа

В прошлом, нынче, да и впредь:

Гнать насильника чужого,

А от своего — терпеть...

В горькой крепостной работе,

В поте, через не могу,

Возводилась на болоте,

На песке и на снегу.

Жизнь без жизни, быт без быта...

Потому сквозь нищету

Вызрела в тебе обида,

Обращенная в мечту.

И, когда на бунт решилась —

Зря, а может, и не зря... —

От без удержу лишилась

Разом Бога и царя.

И настала тут свобода —

Прямо оторви да брось!.. —

И ни выхода, ни входа

В том остроге мук и слез.

И тянулась бы невзгода,

Не вмешайся вдруг Авось...

Но, подобно малолетку,

Не смекнувши, что к чему,

Ты махнула на рулетку,

Пятилетку и тюрьму.

6

Нечет или чет,

Цифра или цвет...

Но который год

Выигрыша нет.

Все, что взяли в долг,

Обращаем в прах...

Все короче срок,

Все надежней крах.

7

Вся нараспашку, вся напролом,

Вечный дурдом и сплошные поддатья,

Самопожертвованья, объятья

С камнем за пазухой и топором.

Мысли тщета и души широта;

К чину почтенье, презренье к богатству;

Зависть к удаче; в несчастиях — братство:

Если беда — отворяй ворота.

Невмоготу быть с тобою в ладу:

Ты не для жизни — для ностальгии,

Но столько лирики, столько стихии

Больше нигде на земле на найду.

И потому мне, как песня без слов,

Поле пустое с разбитой дорогой,

Серое небо и мостик убогий

Через протоку меж редких кустов.

...Прочь улетели мои журавли,

Были они чересчур легкокрылы.

И обступили родные могилы:

Други и недруги рядом легли.

Вольному — воля, холопу — судьба...

И оттого не расстался с тобою,

Что ничего ровным счетом не стою

Сам по себе, если нету тебя.

8

Богу — Богово, Лиру — лирово...

Но какой Шекспир, черт побрал,

Срежиссировал, срепетировал

И форсировал твой провал?!

Не глядеть бы на то позорище —

Сникла воля и дух ослаб...

Но по-прежнему, но ведь все еще

Есть размах в тебе и масштаб!

Устояла бы в схватке с ровнею,

Но за горло тебя взяло

Низкопробное, уголовное

Твое чадо, твое хамло.

9

Малиновый Пиджак

Стащил с себя бушлат.

Когда грозил вышак,

Он был бушлату рад.

Сейчас у Пиджака

Все схвачено — будь спок! —

Свой банк, своя ЧК,

И сам он царь и бог.

10

Крутится, вертится шарик,

Будто по минному полю...

Ждем, что ему помешает

Чья-нибудь сильная воля

И отведет все напасти

Палкой и голосом зычным,

Словно все дело в начальстве,

А не в достоинстве личном.

11

Отчаянье, голод и холод —

Каких еще надо дрожжей?

Села не осталось, а город

Обстали заставы бомжей.

Не видно конца безобразью,

Испуг переходит в недуг,

И старославянскою вязью

Украшен тевтонский паук.

Какая нам выпадет клетка,

Укажут уже не в Кремле,

И не президент, а рулетка

Рулит, примостясь на руле.

12

Как в такой круговерти помочь тебе, если

Я не врач, а всего лишь боль?

И от боли все чувства бесследно исчезли,

Только горечь во мне и любовь...

Чем тебе помогу, если плоть я от плоти,

Отпрыск долгой твоей тоски?..

На песке, на снегу да еще на болоте

Возводил все свои стихи...

И смогу ли помочь, если дряхлый, ледащий,

И дела мои не в дугу:

Не сегодня, так завтра сыграю в ящик...

Чем же я тебе помогу?..

И неужто, от ужаса и сумасбродства

Обменяв Авось на зеро,

Ты оставишь себя и свое первородство,

Да и душу свою в казино?..

13

Отчего, господа сограждане,

Снова страшно и тяжело?

А ведь все, что желалось каждому,

Состоялось, произошло!

Но тот шанс, что дала история,

Прозевали и в этот раз:

Либо хапали, либо спорили,

И Авось нас уже не спас.

Но не каялись, не закаялись

И нацелились не туда...

Надвигается апокалипсис.

Ставки сделаны, господа...

СТИХ

Кто его родня? Гитара? Лира?

Песнопение или молитва?

Или он изгой, проклятье мира,

И с ним рядом петля и поллитра?

Выскажусь, предтечам не переча.

Он — дитя не лиры, не гитары,

Не молитвы. Он лишь точка встречи

С тем, что никогда не прилетало.

2001

НЕЗАДАЧА

Кто не мастер — несчастен

И удачи лишен.

К жизни он непричастен,

От нее отрешен.

Неспокойно, негордо

Ходит он по земле,

Потому что при ком-то,

А не сам по себе.

А уж бед и напастей

Нипочем не избыть,

Как возжаждет немастер

Вдруг за мастера слыть...

Не от той ли причины

Полпланеты встрясло?!

А ведь все получил бы,

Возлюбя ремесло,—

Трезвость веры и мысли,

Повседневную высь.

И бессмертье при жизни,

И посмертную жизнь.

Только жаждет он снова

Не добра, а вранья,

И рыдает в нем злоба,

Как мотор без ремня.

1968

ВЯЗАЛЬЩИЦА

Кто она — черту известно.

Взор из-под челки сердит.

Вечно напротив подъезда

С вечной работой сидит.

Выйду — посмотрит подробно,

Строчку заполнит крючком,

И отчего-то под ребра

Вновь саданет холодком.

Бред?

Несусветная дикость?

Полный в мозгу кавардак?..

Что ж мне мерещится Диккенс —

«Повесть о двух городах»?

(В Сент-Антуанском предместье

Тоже плела приговор,

Тоже вязала из шерсти

Сводки на сотню голов.

Злобной волчицей рычала —

Сгинула, точно овца...

Кто подстрекает начало,

Плачет еще до конца...)

Так что с вязаньем помедли,

Яростный взгляд опусти

И погребальные петли

Ради себя распусти.

Вяжет...

А жизнь по привычке

Ладит нехитрый уют.

Мимо бегут электрички,

Дети и птицы поют.

И о районе не скажешь,

Будто похож на Париж...

Что ж ты все вяжешь и вяжешь,

Что исподлобья глядишь?

1968

ЖИВОПИСЬ

Лето в городе Гороховце,

Белое и рыже-золотое,

Все в полдневной солнечной пыльце,

Все помолодевшее от зноя.

Крохотный и древний городок

Возле Клязьмы прикорнул укромно,

И ему, наверно, невдомек,

Что отныне лето в нем огромно.

Как охота мне в Гороховец!

...Ошалев от зелени и света,

На холсте он уместился весь,

И в нем лето и все время — лето!

Никаких ни осеней, ни зим —

Лето — в ржави крыш и колоколен!

...Разве ж этак мы изобразим,

Нарифмуем или наглаголем?

Разве нам дана такая власть?

Разве найдено такое слово,

Чтобы краской на бумагу класть

И тебе — пожалуйста! — готовы

Крыши, колокольни, деревца

Рыже-бело-золотого цвета,

И из города Гороховца

Никогда не исчезает лето.

1983

ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА

Люблю железную дорогу

Всей памятью и всей душой —

И ту, что далеко-далёко,

И ту, что тут, при окружной.

Мне запах мил угля и дыма

И гари ветровой глоток,

Они никак непобедимы,

Хоть перешли давно на ток.

Подросток, говорят, несносный

Дерзил и убежать грозил,

Но товарняк четырехосный

Его от немцев вывозил.

И я остался благодарным

Всем рельсам, всем вокзалам сплошь.

Иежели теперь с товарным

По чистоте купейный схож

И все, кто ездит, воем плачут,

И разрывает поезда,—

Железную дорогу, значит,

За прошлое люблю тогда.

1988

В МАКЕДОНИИ

Македонская держава —

Красота да благодать:

Бездна слева, круча справа,

Если путь на юг держать.

Ни разъезда, ни объезда —

На страну один маршрут,

Так что круча или бездна

Заблудиться не дадут.

Эту римскую дорогу

Проложили до Христа...

Вот и выбору не много:

Пропасть или красота.

ПРИСУХА

Маловато чего достиг,

Мучась присухой в келии,

Вместо глазури — покрыл свой стих

Траурной пастой гелевой.

И ни жива, да и ни мертва,

Скрадывая все мелочи,

Вдруг почернела моя строфа,

Точно квадрат Малевича,

Вся закосневши, вся затвердев... —

Ну-ка с такою выбеги

За волнолом или за предел

В водовороты лирики!..

11 декабря 2001

ПРЕЖНЕЕ СЛОВО

Медленно, но упрямо

Время словарь казнит.

Прежнее слово — «дама»,

Что у тебя за вид?

Вроде бы не сегодня

Вышло ты на покой

И ни на что не годно,

Даже в роман плохой.

«Дамы и кавалеры!» —

Сказано не про нас.

Фразе такой нет веры,

Жизнь все же — не танцкласс.

Странно звучало б: «Дамы,

Дамы и господа!»

Тут от любви и драмы

Не отыскать следа.

Все это отзвучало,

Сникло в живой стране,

И никакой печали

Нету по старине.

Даму достала старость,

И недалек закат.

Вот она и осталась

Только в колоде карт.

1986

ТОСКА

Мой товарищ ходит по Парижу,

Ручкается с Эльзой Триоле...

Я, несчастный, музыки не слышу,

Словно все притихло на земле.

Никоторой трели, ни обрывка,

Ни ползвука, просто ни черта...

Словно все примолкло и обрыдло

И на череп вздета глухота.

Жизнь как печь, которая не тянет,

Хоть дрова кидаешь без конца.

Темнотою завалило память,

А из будущего — ни словца,

Никакого отзыва, ни свиста...

Даже жилка смолкла у виска,

И одна тоска самоубийства,

Самая российская тоска.

1965

РЖАВАЯ ТАЧКА

Мой шальной фантастический предок —

Вовсе не образец-идеал —

Был шкодлив, предприимчив и едок,

Но не денег, а славы желал.

Принимался за сотни диковин,

Изучал двадцать два языка,

А под старость был к тачке прикован,

Все равно, что несчастный зэка.

Ради самой негромкой огласки —

Пусть соседи от зависти мрут! —

На мизерном садовом участке

Вырыл то ли бассейн, то ли пруд.

Это рвенье во имя успеха

Доставало, давало под вздох,

Било, как орудийное эхо,

И отец, в самом деле, оглох.

Постоянная скачка за славой

В предприятье, неважно каком,

Обозначилась тачкою ржавой,

Что застряла в кустах за окном.

Но ведь скачка достойней, чем спячка,

В ней хотя бы азарт и размах...

И, как памятник, старая тачка

Пусть ржавеет в садовых кустах.

2000

ИНТЕРНЕТ

Мощно, борзо и даже сверхборзо

Разбежался процесс и пошел,

Но на пользу, а может, без пользы —

Разобраться нельзя из-за шор.

Стал угрозой для стихотворений

Да и прозу вгоняет в испуг

Беспредельный компьютерный гений,

Парадоксов уверенный друг.

Оттого и вчера и сегодня,

Завтра и послезавтра, и впредь,

Где угодно и сколько угодно

Каждый может себя лицезреть

В телевизоре и в интернете…

И однако, куда ни смотри,

Точно также, как в прежнем столетьи,

Не увидишь себя изнутри.

1998

ЖЕНЩИНЫ

Мужчины себя потеряли,

Но в женщинах крепче заряд:

Невестами и матерями

За нас, как деревни, стоят.

Мужчины себя уронили,

На то была бездна причин,

А женщины — те и доныне

Рожают и нежат мужчин.

Давно вся надежда и вера

На них — нешироких в кости,

До лучшего времени века

Надеются нас донести.

И носят, рожают и нянчат,

Как корни, из тьмы гонят ввысь,

И снова по-бабьему плачут,

Что помыслы их не сбылись.

1967

ГИТАРА

Музыки не было, а была

Вместо неё — гитара,

Песнею за душу нас брала,

За сердце нас хватала.

И шансонье был немолодым,

Хоть молодым — дорога,

Но изо всех только он один

Лириком был от бога.

Пели одни под шейк и брейк-данс

И под оркестр другие,

А вот с гитары на нас лилась

Чистая ностальгия.

Был этот голос словно судьба,

Словно бы откровенье,

Нас он жалел и жалел себя,

А заодно и время.

Пел свое, времени вопреки,

И от его гитары

Все мы, усталые старики,

Все же еще не стары.

1987

НЕБО

На главной площади в Бердянске

Мотор задохся и заглох.

Я скинул сапоги, портянки

Снял, накрутил поверх сапог.

Шофёр изматерил машину,

Рыдал над чёртовой «искрой»,

А я забрался под махину

И, развалясь, дымил махрой.

Неподалёку выло море,

Запаренное добела.

А мне какое было горе?

Я загорал, а служба — шла.

Год пятьдесят был первый, август.

И оказалось по нутру,

Скорее в радость, а не в тягость

Курить под кузовом махру.

Похожие на иностранок,

Шли с пляжа дочери Москвы,

Но не впивался, как ни странно,

Глазами, полными тоски.

Солдат фурштадтский, в перерыве

Я стал нечаянно велик,

И вся обыденность впервые

Запнулась, будто грузовик.

Мир распахнулся, будто милость,

От синей выси до земли…

И всё вокруг остановилось,

Лишь море билось невдали.

ЗИС спал, как на шляху — телега,

А я под ним в полдневный жар,

Босой, посередине века,

С цигаркою в зубах лежал.

Лежал, как будто сам — столица

И истина со мною — вся.

И небеса Аустерлица

Мне виделись из-под ЗИСа́.

1966

14 ФЕВРАЛЯ

На два года с половиной

Раньше, чем наш лоботряс,

В день святого Валентина

Валентина родилась.

И в гордячку молодую

Девятнадцати годов,

Трепеща и негодуя,

Он влюбиться был готов.

Но твердила Валентина:

— Ты не тот, совсем не тот, —

И другого властелина

Ожидает и найдет.

Видно, что-то понимала

И на должности росла,

И — не много и не мало! —

Вышла замуж за посла.

...Что ж сегодня с нею сталось?

Годы бурные неслись

И не обогнула старость

Ни послов и ни послиц.

И уже не авантажна,

Как в былые времена...

Впрочем, вряд ли это важно,

Важно, что была она,

Что удача ей светила

И что, словно на заказ,

В день святого Валентина

Валентина родилась.

2001

* * *

На канале шлепнули царя —

Действо, супротивное природе.

Раньше убивали втихаря,

А теперь при всем честном народе...

Сани — набок... Кровью снег набух...

Пристяжная билась, как в припадке...

И кончался августейший внук

На канале имени прабабки.

Этот март державу доконал.

И хотя народоволке бедной

И платок сигнальный, и канал

Через месяц обернулся петлей,

Но уже гоморра и содом

Бунтом и испугом задышали

В Петербурге и на всем земном

Сплюснутом от перегрузок шаре.

И потом, чем дальше, тем верней,

Всё и вся спуская за бесценок,

Президентов стали, как царей,

Истреблять в «паккардах» и у стенок.

ВОЗНИЦА

На козлах развалился сатана,

Ему тысячелетье что минута,

Была бы только скорость задана —

И никакого дела до маршрута,

И все равно что завтра, что вчера

(Недаром преуспел он в стольких кознях...),

И все равно что пропасть, что гора, —

Покрасоваться только бы на козлах!

Пока большой и добрый, как медведь,

Его хозяин спит без передыха,

Ему просторно одному сидеть,

И хлещет, хлещет он по одрам дико.

Обманщик, обирала, шарлатан,

Едва ли понимает, жалкий дьявол,

Куда наш разнесчастный шарабан

Он, радуясь и пакостя, направил...

ОСТРОВ

На необитаемом острове

Живу и дышу, как могу,

И воспоминания пестрые

Давно не теснятся в мозгу.

И междоусобным баталиям

Сюда нипочем не достать —

На острове необитаемом

И тишь, и блаженная гладь.

Все нужное и все ненужное —

Дабы не случилось чего —

Зарыто. Забыто минувшее,

Грядущее отключено.

Забрался я в жадные заросли,

Где розы шипов лишены,

Где выданы жалкие радости

Беспамятства и тишины.

ВОЕННЫЙ ОРКЕСТР

Л. Лазареву

На площади на Маяковской

Гремят барабаны и медь.

С охотою не стариковской

В толпу затесался глядеть.

Во всю батальонную силу

Играет оркестр духовой,

Как вырыли немцу могилу

В суровых полях под Москвой.

И холодом бьет по подошвам

Знакомая звонкая дрожь,

И помню, что все это в прошлом,

В сверхпрошлом, а все-таки, все ж...

И с мукою давней и тайной

И полупонятной тоской

Слежу, как, свернув с Триумфальной,

Идет батальон по Тверской.

Пошли косяком годовщины,

А жизни остался — лоскут...

И вроде совсем без причины

Последние слезы текут.

1986

ПОГОДИНКА

На тихой улице Погодинке

Во имя мира и добра

Собачий лай трясет питомники

С полуночи аж до утра.

По тихой медицинской улице

Осенней полночью бреду

И слышу — узники и узницы

Опять почуяли беду.

Их лай то явственней, то глуше,

И вот уж — черт его дери! —

Не разбираешь: он снаружи,

А может, и во мне, внутри.

И постигая боль собачью,

Я словно сам в стальном лесу

Истошно лаю, горько плачу

И клетку истово грызу.

Не сыщешь доводов для сердца,

Ему неведомо досель,

Что нечего глядеть на средства,

Когда так благородна цель.

Но как безвыходно и сиро

Вдруг станет, отвлечешься чуть,

И все несовершенство мира

Обстанет — и не продыхнуть.

1961

НАВОДНЕНЬЕ

Дмитрию Сухареву.

Наводненье в Днепропетровске!

По проулкам и по дворам

Табуретки плывут и доски,

Подгребают лодки к дверям.

Это у Запорожья воду

Перекрыли, но все равно

Добывает себе свободу,

Как Петлюра или Махно.

Точно новая продразверстка,

План коварного ГОЭЛРО —

И плывет из Днепропетровска

Недограбленное добро.

...Будет всё — и террор, и голод,

Оккупация... А потом

Все страдания вспомнит город

И останется за бугром.

...Что мне отрочество и детство,

Еле брезжущие вдали?!

Мне в том городе нету места,

Да и немцы мой дом сожгли.

Но в бессоннице вижу воду,

Затопившую полкрыльца,

И гребущего на работу

Молодого еще отца.

СИГАРЕТА

Надежная вещь сигарета!

Сдави-ка покрепче в зубах,

Зажги — и не выдашь секрета,

Что дело и вправду табак.

Попыхивает светло-синий

Дымок её — символ добра,

И кажется: смирный и сильный,

Спокойно дымишь, как гора.

Какие огромные горы!

И море у самой горы!..

Какие кругом разговоры!

А ты втихомолку кури,

Молчи, что изъедены нервы,

О том никому невдомек,

Поскольку достойно и мерно

Восходит веселый дымок.

Хватает позора и горя,

А все-таки не обличай:

Покуривай, как крематорий,

И все это в дым обращай.

Пускай докатился до ручки

И весь лихолетьем пропах,

Но это не видно снаружи —

Торчит сигарета в зубах.

Я сам за нее укрываюсь

И что-то таю и темню,

Справляю последнюю радость,

Одну за другою дымлю.

1969

КОРНИ

Надо бы жить попроворней,

Строгость меня извела:

Взял — разменялся на корни,

И ни листвы, ни ствола.

Зряшно, подземно и слепо,

Все свое пряча внутри,

Маюсь без краюшка неба

И без полоски зари.

Жизнь ты моя нутряная,

Что же ведешь в никуда,

Роешь, меня зарывая?

Корень — он вроде крота.

Может, и мог бы покорно

Деревцем чахлым цвести,

Да разменялся на корни —

И ни ствола, ни листвы.

Что это — страх или подвиг?

Точный расчет или бред?

...А на земле и не помнят:

Помер такой или нет.

1974

КОМАНДИРОВКА НА СЕВЕР

Наконец-то поеду на Север.

Не с руки было и недосуг —

Маловато бывал там доселе,

Все сворачивал больше на юг.

А теперь, как чужую победу,

В руки суточные получу

И до самой до тундры доеду,

А точнее сказать, долечу.

«Север — клевер» — избитую рифму

В книгу Красную надо внести,

Чтоб об этих широтах надрывно

Никакой ерунды не плести.

Тем, кто бросил на Севере якорь

Не от радости и неспроста,

Не по нраву ни клевер, ни ягель,

Мерзлота, да и вся красота.

Ну, а я подобру-поздорову

Еду в край, где другому — беда,

Да и денег дают на дорогу

В два конца, а не только туда.

1986

НОСТАЛЬГИЯ

Нас такие

Ковали деспоты!..

Ностальгию хлебали с детства мы

И не скепсису,

Не иронии,

А доверились

Жажде родины.

Боль по родине,

По отечеству

Не пародии

Человечности!..

Поразила

Нас скорбь нелепая

По России, которой не было…

1 июля 1964

ЧЕРНЫЙ ДЕНЬ

Начинался черный день — смешно:

Было мне тринадцать без недели,

Сочинял я «Думу про Махно»

И считал, что нахожусь при деле.

Но отец, меня не ставя в грош,

О моих дерзаниях проведав,

Приказал: «Переведи чертеж» —

И насильно сунул мне рейсфедер.

Только что в седьмой я переполз,

До оскомины, до горьких слез

Ненавидя всякое ученье.

И опять — пожалуйста! — черченье.

Потому-то поднял дикий ор:

«Не хочу! Не буду! Лучше — розги...»

И вдруг дворник крикнул на весь двор,

Чтоб на окна клеили полоски.

Засмеялся я отцу в глаза,

В серые, уже не озорные:

И еще тянулось полчаса,

Прежде чем запели позывные.

...Взявши кружку, ложку, вещмешок,

Молча мой отец из дому вышел.

И никто мне помешать не мог.

И чертежник из меня не вышел.

1986

СМЕЛЯКОВ

Не был я на твоем новоселье,

И мне чудится: сгорблен и зол,

Ты не в землю, а вовсе на север

По четвертому разу ушел.

Возвращенья и новые сроки

И своя, и чужая вина —

Все, чего не прочтешь в некрологе,

Было явлено в жизни сполна.

За бессмертие плата — не плата:

Светлы строки, хоть годы темны...

Потому уклоняться не надо

От сумы и еще от тюрьмы.

Но минувшее непоправимо.

Не вернешься с поэмою ты

То ль из плена, а может, с Нарыма

Или более ближней Инты.

...Отстрадал и отмаялся — баста!

Возвышаешься в красном гробу.

Словно не было хамства и пьянства

И похабства твоих интервью,

И юродство в расчет не берется,

И все протори — наперечет...

И не тратил свое первородство

На довольно убогий почет.

До предела — до Новодевички

Наконец-то растрата дошла,

Где торчат, как над лагерем вышки,

Маршала, маршала, маршала.

...В полверсте от литфондовской дачки

Ты нашел бы надежнее кров,

Отошел бы от белой горячки

И из памяти черной соскреб,

Как ровняли овчарки этапы,

Доходяг торопя, теребя,

Как рыдали проклятые бабы

И, любя, предавали тебя...

И совсем не как родственник нищий,

Не приближенный вдруг приживал,

А собратом на тихом кладбище

С Пастернаком бы рядом лежал.

1972

* * *

Не было аналоя,

Ни к чему аналой,

Воля или неволя —

Ничтожны перед тобой.

Так что в любую пору,

Кляня до потери сил

Всякую власть без разбору,

Тебя лишь боготворил.

Жизнь шла не то чтобы криво,

А все-таки нелегко,

Но все равно к разрыву

Никогда не влекло.

Хоть с годами гораздо

Зорче стал и трезвей,

Но присягаю рабству

Любви — свободе моей.

РИФМА

Не владею белым стихом

Для себя, для своей работы.

Белый стих пополам с грехом

Истребляю на переводы.

Белый стих меня не берет

Ни в балладах, ни даже в песнях,

Не познал я его высот,

Не гулял в его тайных безднах.

Помню, в молодости с тоской,

Ошалелый и оробелый,

Я глядел, как наставник мой

Километры гнал пены белой.

Этих тысяч двенадцать строк,

А быть может, еще поболе,

Я без рифмы жевать не мог,

Как жевать не могу без соли.

...Рифма, ты ерунда, пустяк,

Ты из малостей — микромалость,

Но стиха без тебя никак,

Хоть зубри, не запоминалось.

Рифма, ты и соблазн, и сглаз,

Ты соблазном и сглазом сразу

Отравляешь лирикой нас,

И несем ее, как заразу.

Рифма, нет на тебе креста,

Ты придумана сатаною,

Но и жизнь без тебя пуста,

Хоть намучаешься с тобою.

1986

ВОРОН

Не грози мне смертным приговором,

Я хоть хворый, но еще живой,

Не кружи, нетерпеливый ворон,

Над моей бедовой головой.

У тебя зрачки чернее дегтя,

Твой окрас трагически красив,

Но скажи, чего достигнешь, когти

Синие свои в меня вонзив?

2001

ТАЙНА

Не дорого ценю свои секреты,

И в этом прав.

Из шкафа вышвырнуть могу скелеты

И самый шкаф.

Они скучны и чересчур детальны,

Легко их выдам другу и врагу,

Бери, кому не лень, и только тайну

Поберегу.

Не Бог весь кто, я все же с нею кто-то...

А без нее —

Собранье сплетен либо анекдотов,

И лишь — нытье...

А так хотя б задел кого-то краем

Во благо — вряд ли, все же не во зло,

Не замечаем, но не познаваем,

Как НЛО.

2001

ОБЛАКО

Не имея облика —

Только габарит,

Над страною облако

Странное парит.

Им по небу родины

С розою ветров

Мало еще пройдено

Сёл и городов.

Над Россией облако,

Прежних порезвей,

Не боится окрика

Никаких властей.

Прет куда понравится

Вдоль озер и рощ,

Соблюдая равенство.

Льет на землю дождь.

Не урежет порции.

Всем — один заказ,

Чем уж чем, а стронцием

Не обделит нас.

Будет вволю, в досыти

Воя и тоски...

Дай все это, Господи,

Встретить по-людски.

1986

ПРОЛОГ

Не итогом, а только прологом

Оказались и жизнь и судьба.

Убежавшим с уроков пророком

До сих пор ощущаю себя.

Правда, напрочь изношено тело,

А другого, — увы! — не дано,

Но беспечности нету предела

И доверчивости — заодно.

Что томило меня, то осталось

Полстолетья с довеском спустя...

Перед миром — я рухлядь и старец,

Перед словом — все то же дитя.

2001

ЖЕНЩИНА

Не нитка за иглой —

За ниткою игла

Ползет — не оторвет себя от нитки.

Идет на лад иной

Старинная игра,

И нет больней трагедии и пытки.

Отчаян женский долг,

Печален женский страх,

Зато любовь, как прежде, бескорыстна...

И пусть не на восток

И вовсе не в санях,

Но все равно летишь, как декабристка.

Не хочешь слов и слез,

Поскольку с этажа

Не бросилась во двор, не отравилась.

Без петли, без колес

Раздавлена душа,

И снова правит бал несправедливость.

ПЕРВЫЙ ПСАЛОМ

Не пошел на совет нечестивых,

Все равно не обрел благодать…

Сердце стронулось и зачастило,

Неотложку пришлось вызывать.

Заколодило в левом предсердье

И полночи, извечный изгой,

Между жизнью мотался и смертью,

Не постигнув ни той, ни другой.

ЭПОХА

Не различу, прекрасна ли, убога,

Не разберу, слаба или сильна,

Да только это не моя эпоха

И это вовсе не моя страна.

Та и другая будто неживая,

Куда живей кладбищенский покой,

С того и оставаться не желаю

В другой эпохе и в стране другой...

Л. К. ЧУКОВСКОЙ

Недоговорили, недоспорили,

Хоть с хрущевских говорили пор,

А на Вашей новой территории

Не могу продолжить с Вами спор.

Длинные неистовые диспуты

Вовсе не о поиске пути

И немыслимой российской истины,

Днем с огнем которой не найти;

Долгие дискуссии по проводу

Не о долге и не о правах,

Не о счетах к Берии—Андропову,

Больше — о поэтах и стихах.

Всякий раз опять, сначала, сызнова,

Под подслушек заунывный свист,

Утверждали наше разномыслие,

Что надежней было всех единств.

Недоговорили, недоспорили...

И теперь, в недолгий перерыв,

Я на прежней маюсь территории,

Недоспорив, недоговорив.

26 АПРЕЛЯ

Незадолго до пасхи,

Перед самой страстной,

Безо всякой опаски

Мы ругали застой.

Мудрецы и невежды

Ликовали спроста

Воскрешенью надежды,

А отнюдь не Христа.

Нам казалось: работа

Скоро нашу страну

Вынесет из болота

Прямо на быстрину!

...А уже мирный атом,

Не дождавшись утра,

Шел с доставкою на дом

Вдоль притока Днепра.

...От беды в отдаленьи,

Не смиряя восторг,

Мы забыли о лени,

Матери катастроф.

Лень, щадя наше тело,

Нежное, словно воск,

Разнесла до предела

Вместо мускулов — мозг.

Лень превысила меру,

Прервала с жизнью связь

И в последнюю эру

Перекинула нас.

...Хоть немногого стою,

Промолчать не рискну:

Как же дальше — к застою

Или прямо к Христу?

Но в киот и лампаду

Верить я не могу,

Хоть готов на лопату,

На кайло и соху.

Только жаль, много муки

От зари дотемна

Примут слабые руки,

Убоявшись ума.

И тогда не до выгод,

Привилегий и льгот...

Но покуда есть выход,

Что не в норы ведет,

Есть проход сквозь опасность

И спасенье в аду,

Я надеюсь на гласность,

На нее на одну.

1986

ГЛУХОТА

(короткая поэма)

1

Немота немоте — не чета,

Не чета — глухоте глухота...

И порой говорящий глух,

И немой иногда не нем,

Потому что не слух, а дух

Выше слов и даже поэм.

2

Похоронив сестру,

Ты как сироту

Принял меня, вынянчил...

Так что я, как стих,

Азбуку глухих

Рано выучил.

В пляске пальцев-рук

Чудился мне звук,

И звучала мимика

Трудных скул и губ

Музыкою труб,

Как позднее — лирика...

Обращая в жест

Голос, речь и текст,

Я с тоской надрывною

Думал их спасти —

Удержать в горсти

Ритмом или рифмою.

3

Дядька и друг, и нянька,

Образец и пример,

Ты, как индюк-всезнайка,

Не шалел от химер.

Жизнь не мерил аршином

Пятилеток, вождей

И, приставлен к машинам,

Вещи знал поважней.

Не зверея — трезвея

От хлопот и невзгод,

Словно землетрясенье,

Слышал времени ход.

Озарял добротою

И оттого был прав.

Я расстался с тобою —

Тем себя обобрав.

4

Считая, что провинция

К стиху глухим-глуха,

Я рвался не в правительство,

А в царствие стиха.

Как сопляка — в соитие,

Гнала меня мечта,

Но вышло не событие,

А призрак и тщета.

5

Я искал себя — не обрящил,

И сегодня — давно старик —

Отставной козы барабанщик,

Ничего не взял, не достиг.

На поверку все вышло просто;

За спиною — дорога вся,

По которой я от сиротства

К одиночеству доплелся.

6

Все мы глухонемые —

И враги, и друзья,

И потому-то в мире

Жить по-людски нельзя.

Слово уже не дело,

Вообще — ничего...

Вот и заледенело

Воздуха вещество.

Каждый отныне слышит

Лишь самого себя,

И его не колышет

Чья-то еще судьба.

И немота повсюду,

И глухота везде,

И не случиться чуду,

Длиться одной беде.

7

Живу уже сверхдолго,

Второй, похоже, срок...

Да только мало толку

От всех годов и строк.

Не стал я сердцем вровень

С усердием своим,

И оттого виновен,

И весь невыносим.

Все чаще прячусь в старость,

Как под кровать — дитя,

Отчаясь, не справляясь

С громадой бытия.

Ты прожил век иначе,

Несчастлив и счастлив,

Удачу с неудачей

Ничем не разделив.

Вчера на Украине,

Ушедшей за бугор,

Тебя захоронили

Как вечный мне укор.

8

Урон високосного года,

Ты горько нутро мне прожег...

Залить его чем-то охота,

Но глохнет от водки движок.

Куплю себе легкого пойла,

Какого еще не пивал,

И выдую за упокой твой

И свой бесподобный провал.

Хотя не молился Лубянке

И мумии я не кадил,

Не славил преступные банки,

Служебных не хапал квартир,

Хотя не горел вполнакала,

Но тоже пришел никуда...

Такую подлянку сыграла

Со мною моя глухота.

Но благодарю за науку:

Когда б ни твои удила,

Не вынес бы долгую муку

И жизнь бы ни к черту была.

Прими мое трижды спасибо:

Когда б меня нянчил не ты,

Я б замкнуто гнил и спесиво

От зависти и глухоты.

УЛЫБКА

«Неулыбы вы, неулыбы!» —

Упрекают с улыбкой нас.

Отмахнуться еще могли бы,

Да никак не смолкает глас.

Значит, впрямь был изъян допущен

Где-то во глубине веков,

И, шаля, напускался Пушкин

На поэтов и ямщиков.

Что же это мы, в самом деле,

От безмерных своих причин

Прежде хоть заунывно пели,

А теперь, замрачнев, молчим?

Ну-ка, голову выше быта,

Выше ненависти-тоски,

Все претензии и обиды

Встретим весело, по-мужски!

Не для славы исправим нравы,

А за нравами — времена!

Будем радостны, если правы,

Это неправота мрачна!

В лихолетий, в круговерти

За улыбку давай держись —

Пусть она не сулит бессмертья,

Но зато облегчает жизнь;

Упрощает твою задачу —

Потому и веселым будь.

Улыбайся вовсю!

Иначе

Никому не укажешь путь.

1987

ПОПЫТКА ГИМНА

Ни в победе, ни в насилье.

Ни в отмщенье, ни в борьбе —

Мощь твоя, моя Россия,

Лишь в одной любви к тебе.

И какой бы ни грозили

Самой скверною судьбой,

Помни, не забудь, Россия,

Жизнь отнюдь не вечный бой.

На вершине ли, в трясине,

Радуясь или скорбя,

Ты живи для нас, Россия,

Что мы стоим без тебя?

2000

ЭМИГРАНТ

Ни добром и ни злом не заметен

И ни в чем не оставивши след,

Переносчиком слухов и сплетен

Продержался он семьдесят лет.

И убыток, а может, подарок —

Принесла напоследок судьба:

И теперь, не горевший огарок,

В Калифорнии греет себя.

Отчего ж средь бессоницы ночью

(Слава Богу, хотя бы не днем!),

Распроститься с ним память не хочет

И без толку гадает о нем:

Каково без московских знакомых,

Разговоры понятны едва,

На звонки не хватает зеленых,

А на сплетни не сыщет слова...

До чего ж непонятно и странно:

Здесь, казалось, цена ему — грош,

А убрался за два океана —

Запечалишься и не уснешь.

Привидение, призрак — упорно

Он терзает меня досветла,

Словно в бедной России неполно

Без бездельника и без трепла.

* * *

Никого не веселя,

Хмуро и невежливо

Ухожу опять в себя,

Словно в годы Брежнева.

На дворе не благодать,

Нечему завидовать…

Время камни собирать,

Рано их раскидывать.

1994

ЖАРА

Ну и стояло пекло!

Ну, доложу, пекло!

Тут не опишешь бегло,—

Время едва текло.

Парило и парило,

Долгий держался зной.

Словно планер, парило

Лето над всей землей.

Молодо, яро, добро,

Жадно земля жила.

И неправдоподобно

Я умолял: — Жара,

Надобно продержаться!

Раз уж твоя страда,

Страждь! Вдруг тебе удастся

Сразу и навсегда!

Жарь же, раскочегарь же!

Я тебя не продлю...

Но на декаду раньше,

Не по календарю

Перед рассветом оземь

Грохнулись небеса...

И потянулась осень,

Плач дождевой начался.

1968

ТРАВА

О чем трава поет

Средь ночи и к утру?

Не знаю многих нот,

А слов — не разберу.

И потому стихам

В который раз, — увы! —

Души не передам

И музыки травы.

… Касался многих тем,

Свергая все и вся,

Но, кажется, не тем

Я вовсе занялся.

И нынче все права

На все свои труды

Я б отдал за слова

И музыку травы.

2000

ИНЕРЦИЯ СТИЛЯ

Обретается мир с «не могу»,

С «не умею»... Но некуда деться —

И штурмует свою немоту

Неуверенный лепет младенца.

Это после придут мастерство,

И сноровка, и память, и опыт...

Но не стоят они ничего —

Повторять нынче может и робот!

Все уменье — забудь и оставь,

Как бы громко оно ни звучало!..

Мертвый тянется на пьедестал,

И живой начинает сначала!

Он идет всякий раз от нуля,

Чтоб досталось побольше простора,

Неизведанность снова продля

И страшась, как позора, повтора.

Я прочел где-то: «Если опять

С побежденными драться придется,

Надо тотчас из армии гнать

Разгромившего их полководца».

Не хочу пожелать и врагу

Той судьбы мастака генерала,

Потому-то меня «не могу»,

«Не умею» — всегда вдохновляло.

1986

ЗАТМЕНИЕ

Один за всех, за одного

Мы были, как заведено,

И запросто меняли девушек,

И девушки меняли нас…

Но обратились мы сейчас

В тщедушных бабушек и дедушек.

Наверно, такова судьба,

Отныне каждый за себя,

Нас больше не влекут искания,

От них — мы знаем — быть беде,

И сами мы уже нигде —

В земле, в золе или в изгнании…

Те баснословные года

Ушли неведомо куда,

Однако не ушло сомнение

И гложет — пожирает нас:

Когда — тогда или сейчас —

На каждого нашло затмение?..

ЧТЕНИЕ

I

...Он все еще кочует,

Под звездами ночует,

Бичует, и врачует,

И чует, что линчуют.

И никуда не скрыться...

Еще одна страница.

Еще одна девица

Стремится исцелиться...

Мне все давно известно,

Я знаю день и место,

Но все ж надеюсь честно

На исправленье текста.

Но нет!.. Созрели козни,

И бревна в гору тащат...

Не надо мне про гвозди...

Глаголь, второй рассказчик!

...И вновь каленных лечит,

Талдычит, бисер мечет...

«А вдруг не изувечат?» —

Надеюсь целый вечер.

И вот, пока кочуя,

Он жить велит по-птичьи,

Я пропущу про чудо,

Зато запомню притчи.

К чему престол небесный

И ангельская свора,

Когда была в нем бездна

Таланта и простора?!

Была в нем прорва чувства.

И мне, ей-богу, грустно,

Не веруя в Иисуса,

Так веровать в искусство.

1970

II

Евангелья от Матфея,

От Марка и от Луки

Читаю благоговея,

Неверию вопреки.

И все-таки снова, снова

Четвертым из всех задет,

Поскольку мне тоже слово

Начало всего и свет.

1983

ТВЕРСКОЙ БУЛЬВАР

Он еще на Тверском бульваре

В 45-м стоял году.

Я подумал: в паны едва ли

Попаду, скорей — пропаду!

Не до пенсии, а до гроба

Не работа ждет, а страда,

Безразмерная, как утроба,

Ненасытная, как беда,

Одиночество — вместо братства...

..................................

..................................

Вскоре граций и муз дитя

Через улицу перебрался,

Государственность обретя.

...И неужто полвека скоро,

Полстолетья уже почти

Как с бульвара бреду Тверского

И никак не найду пути?

Вместо цели и вместо плана —

Незадачливый идеал,

И, поскольку не вышло пана,

Получается, что пропал.

БОЛЬШИЕ БАТАЛЬОНЫ

Бог на стороне больших батальонов.

Вольтер

Они во всем едины,

Они не разделены,

Они непобедимы,

Большие батальоны.

Они идут, большие,

Всех шире и всех дальше.

Не сбившись, не сфальшивя:

У силы нету фальши.

Хоть сила немудрена,

За нею власть и право.

Большие батальоны

Всевышнему по нраву,

И обретает имя

В их грохоте эпоха,

И хорошо быть с ними,

А против них быть плохо.

Но всю любовь и веру

Все ж отдал я не богу,

А только офицеру,

Который шел не в ногу.

1988

ПОЗДНЯЯ ОСЕНЬ

Осень поздняя, что ты такое?

Не постигну твое раздвоенье:

То уносишь ты сон, беспокоя,

То даруешь умиротворенье.

Осень поздняя — время позора,

Не косы, а заржавленной бритвы,

Не хозяина, а мародера,

Что оставил пейзаж после битвы.

И хотя небеса не синее,

Но простора и воздуха много,

Оттого-то и веришь сильнее

Поздней осенью в Господа Бога.

Поздней осенью — хворь и усталость,

И рассветы, как полночи, серы...

Поздней осенью вряд ли осталось

Что-нибудь, кроме смерти и веры.

БЕАТРИЧЕ

От Данта и других в отличье,

Косноязычный моноглот,

Я не замыслил Беатриче,

Случилось всё наоборот.

Она отчистила, отмыла,

Она мне душу отскребла,

Чтоб не темна и не уныла,

А справедливою была.

Нисколько не похож на Данта

Неповоротливый мой слог,

Да я и школьного диктанта

Достойно бы списать не смог.

И чтоб не натащили дичи,

Невнятицы и шелухи,

Хлыстом хлестала Беатриче

На корде все мои стихи.

Им тыщи миль до Алигьери

По дарованью и уму,

Однако в них, по крайней мере,

Почти понятно, что к чему.

2001

ПО НАШЕЙ УЛИЦЕ...

Откровенной усмешки не пряча,

Телесами окрестность маня,

Шла по улице нашей удача

Не навстречу, а мимо меня.

Поглядела хот бы вполглаза!..

Но не смотрит, не видит в упор

И по улице нашей, зараза,

Все идет, все плывет с давних пор

Не навстречу — по-прежнему мимо,

Молода, дерзновенна, грешна,

Но затравленному нелюдиму

Черта в ней и какого рожна?..

Гнет меня от годов и от ветра,

Не хватает ни сил, ни огня,

А удача плывет, словно стерва,

Не навстречу, а мимо меня.

* * *

Оттого, что дела никакого

Нету никому ни до кого,

Стало скудно, холодно и голо,

Как в кино, где кончилось кино.

Где они, участливые феи,

На звонок спешащие друзья?

Стало всем до лампочки, до фени,

Даже и поплакаться нельзя.

Жизнь осиротела, оскудела,

Вымерзла, как сельское кино,

Оттого, что никакого дела

Нету никому ни до кого.

1990

ПЕРЕГОНЩИКИ «ИКАРУСОВ»

Перегонщики «Икарусов»,

Новые пенсионеры,

Матерились в десять ярусов,

Так поизносились нервы.

Были классныеводители,

Не могли стерпеть обиды,

Что сменили их вредители,

Нечисть пришлая — лимиты.

— Что творит лимит с машиною,

— Подпускать опасно близко!

А ему три с половиною

И московскую прописку.

Охраняю вроде сторожа

Будущую стройплощадку

И твержу: — Остыньте, кореши,

Чересчур вы беспощадны.

Что ж такого, если пришлые,—

Тут не зона, не граница,

Да и пришлые не лишние,

Или не для всех столица?

— Ну, защита начинается...

А лимит раздавит банку,

Или вовсе — наширяется

И вползает за баранку.

...Перегонщики «Икарусы»

Как механики чинили

На морозе в тридцать градусов

И опять лимит чернили.

Мерзлый, волею-неволею

Забегал я в их вагончик.

А потом меня уволили,

Так что не был спор закончен.

Как вы нынче, перегонщики?

Неужели вновь сердиты?

Спор какой идет в вагончике,

Если больше нет лимита?

Может, тоже перестроились

И уже не так вам туго?

Или вовсе перессорились

И ругаете друг друга?

Вам и то, и это надо бы,

Но когда нехваток тыщи,

Уж кого, а виноватого

Даже не ища отыщешь.

1988

ПЕСНЯ И СТИХ

Песню тянут, чтоб не молчать,

Позабыть скопом скорби-горести,

Чтоб не думать, прав не качать

И достойно не слышать совести.

Стих — совсем другой коленкор;

Неприкаянный и неистовый,

Весь он, песне наперекор,

Беспощаден, как поиск истины.

И не к скопу он обращен,

А к душе, чтоб не стала косною,

Чтоб, резон сменив на рожон,

Не искала путей к спокойствию.

1998

ШАХМАТЫ И КИНО

Пешки и короли...

Залы, где днем темно...

Жизнь мою извели

Шахматы и кино.

Что меня к ним влекло?

Чёрта я в них нашел?

Шахматы и кино

Были заместо шор.

Пешки и короли,

С молодости маня,

Зорко подстерегли,

Взяли, как западня.

Каждый киносеанс

Был как уход в ничто,

Был как забыться шанс

Сразу минут на сто.

Шахматы и кино —

Скучное бытие...

Лучше бы уж вино,

Лучше бы уж бабье...

Все-таки те грехи

Тем хороши хотя б,

Что за грехи — стихи

Душу вовсю когтят...

Но мне прожить в стихах

Было не суждено:

Гнал меня хлипкий страх

К шахматам и кино.

...Шахматы и кино —

И пустота в душе...

Так-то... И никого

Не удивить уже.

1986

ПИШУЩАЯ МАШИНКА

Пишущая машинка,

Хлеб мой, моя судьба,

Жизни моей ошибка,

Кто мне родней тебя.

Старый, согбенный, сивый,

Душу к тебе тащу

И с бестолковой силой

Все по тебе стучу.

Ходит каретка шатко,

Серая гнется сталь.

Что ж, мне тебя не жалко,

Да и себя не жаль.

Оба мы инвалиды,

Так что страшиться брось...

Но не снести обиды.

Что похоронят врозь.

1958—1986

ДОЖДЬ

По березам, по кленам, по соснам

Хлещет с умыслом дождь-лиходей.

Жалко всех — жалко юных и взрослых

И по-новому жалко детей.

Нам-то что? Мы, хлебнув лихолетья,

И Чернобыли пережуем...

Только горестно думать, что детям

Никогда не гулять под дождем.

А ведь сам, капюшон нахлобучив,

Капли жадно сжимая в горсти,

На дожде подрастал и до тучи

Собирался еще дорасти...

Что же мы за добро сотворили,

Что и дождь нам уже не к добру

И как будто бы в тюрьмы — в квартиры

Затворили свою детвору?

Больно мы о себе возомнили,

И теперь от крутни-беготни

Мы хитрее библейского змия

И беспомощнее ребятни.

Дождь идет — и к чему долголетье?!

Наше время уже истекло.

Потихоньку уходим, а дети

Упираются лбами в стекло.

1986

АЯМ

По магистрали амуро-якутской,

Вспученной от мерзлотки,

"Газик" выруливал так же искусно,

Как меж порогов — лодки.

А на обочинах магистрали,

Сгинувшие, как обры,

Жалкими призраками стояли

Олпы, одни лишь олпы.

С каждых ворот, с любого барака

Сшиблены серп и молот,

Череп усатого вурдалака

Напополам расколот...

Помню, в тот год пятьдесят девятый,

Счастлив я был, демократ завзятый,

Что помирает поганый лагерь,

И покрывает останки ягель.

...Но от обиды и от разрухи,

Лени и безнадёги,

Потянуло страну на круги,

Сбилась опять с дороги.

И как по трассе амуро-якутской,

Только не больно зорок,

Въехал водитель малоискусный

В прошлое лет на сорок.

Всех не заставишь любить свободу,

Нету на это права...

Честь и хвала такому народу,

Слава, вечная слава.

2001

МОНАРХИСТ

Погулять был и выпить силен,

Сладко жил, хоть без толку.

А отправленный на пенсион,

Растерялся надолго.

Все ж занятье нашел: склеил сам

Лист-гигант, на котором

Разместил, по квадратам вписал

Всех Гольштейнов-Готторнов.

— Ты со мной,— говорит,— не базарь,

Я душою и сердцем

Счастлив, что наконец-то наш царь

Наречен страстотерпцем...

Я молчу, потому что до слез

Жалко мне монархиста:

Размечтался облезлый Портос,

Мол, он граф Монте-Кристо...

Что ж, давай что угодно неси,

И не стану я спорить:

Все равно ведь у смерти вблизи

Что нести — все равно ведь...

1987

СОРОК ЛЕТ СПУСТЯ

Подкидыш никудышных муз

И прочей нуди,

Я скукой день-деньской томлюсь

В Литинституте.

И замыслов невпроворот,

И строчек вздорных...

А за окном асфальт метет

Упорный дворник.

Сутулый, тощий, испитой,

Угрюм он, болен.

Но шут с ним и с его бедой —

Я дурью полон.

...Когда бы знать, что он лишён

Других доходов,

Что от журналов отлучён

Отцом народов,

С того и проза тех времён

Вдруг стала тусклой...

Зато просторный двор метён

Литинститутcкий.

...Всю жизнь гляделся я в себя,

А в ближних — мало.

И все равно его судьба

Меня достала.

Такой или сякой поэт,

Я кроме смеха

На склоне века, склоне лет —

Уборщик снега.

Кого от нашего житья

Возьмут завидки?

Он от чахотки сник, а я —

От щитовидки.

...Тащу отверженность, не гнусь,

Не бью поклонов,

Но перед вами повинюсь,

Андрей Платонов!

И сорок лет спустя молю:

В своем зените

Простите молодость мою,

За все простите —

За спесь, и черствость, и сполна

Еще за скуку,

С какой глядел я из окна

На вашу муку.

январь 1985

ПОВЕСТКА

Полвека уже прошло,

Однако запомнил осень,

Когда мне не повезло,

Поскольку я стал несносен.

Якшались друзья со мной

Теперь уже для блезира,

Покуда между землей

И небом я ждал призыва.

Уже и родимый дом

Казался мне подворотней,

Но был я при всем, при том

Свободный и беззаботный

Полсотни годов прошло

Которых ничуть не жалко.

Дышу — увы! — тяжело,

Живу ни валко, ни шатко...

Но снова с собой в ладу,

Хоть повода нет для лада:

Из бездны повестку жду,

Как ждал из военкомата.

И, видимо, суждено

Мне корчиться в преисподней…

Однако я все равно

Свободный и беззаботный.

2000

ФЛЕЙТА В МЕТРО

Полонез Огинского в метро

Тянет флейта горестно и чисто,

Но червонцев не кладет никто

В кепку дерзновенного флейтиста.

Душит горло, пробирает дрожь...

В суете и спешке перехода

Чувствуешь: безумна до чего ж

Наша неуемная свобода.

Взапуски и наперегонки

Обличали все и разрушали,

И назад не соберешь куски,

И флейтисту не избыть печали.

Наш — в тысячелетие длиной! —

Марш был сплошь из крови и железа,

И уже гремела над страной

Вместо полонеза марсельеза.

Видно, что-то сделали не то,

Облегчая, впали в обнищанье,

Вот и обещает нам в метро

Флейта не прощенье, а прощанье.

СПОРТЛОТО

Полпенсии на "Спортлото"

Ты истреблял, отец.

Тебя унять не мог никто

И выразить протест.

Я, изгнан отовсюду прочь,

Везде лишен рубля,

Ничем не мог тебе помочь,

Лишь осуждал тебя.

Ты выводил колонки цифр

И ставил интеграл,

И выходил толковый шифр,

Но вряд ли помогал.

Что ж, молодость мечтой пьяна,

А в старости — похмель,

Но даже старости нужна

Надежда или цель:

Уже не можешь сеять-жать,

Но все ж не прочь грешить,

Чего-то непременно ждать

И для чего-то жить,

И чувств не растерять — не то

К чему тянуть свой срок?..

Что бытиё, как "Спортлото" —

Я все-таки усек.

Из всяких рифм и полурифм

Изобретаю шифр

И как бы созидаю миф,

Но тех проклятых цифр

Пяти

Мне не фартит найти

Средь тридцати шести...

И ты меня, отец, прости,

За все, как есть, прости.

УТРО

Полшестого... Бормочет дождик.

Дождь неспешный, непроливной..

Переводит, как переводчик,

Слог небесный на слог земной.

Я глаза на него поднимаю,

Я спросонья внимаю ему

И такое сейчас понимаю,

Что потом никогда не пойму.

Что-то ясное, проще простого

Открывается разом, шутя,

И пугает домашность простора

И дурашливый шепот дождя.

Тучи темные соснами пахнут,

В полумраке совсем не темно,

Словно весь я от ветра распахнут,

Как с плохим шпингалетом окно.

Это кончится через минуту,

И тогда с этим лучшим из чувств

Распрощусь и его позабуду

И к нему никогда не вернусь.

Будет дождик — всего только дождик,

И туман — будет просто туман,

И простор, словно голый подстрочник,

Будет требовать рифм и румян.

И начнутся пустые мытарства,

Жажда точности, той, что слепа,

Где ни воздуха и ни пространства,

Только вбитые в строчки слова.

Но покамест, на это мгновенье,

Показавшись в открытом окне,

Мирозданье, как замкнутый гений,

По случайности вверилось мне...

Нету в нем ни печали, ни гнева,

И с девятого этажа

На согласье асфальта и неба

Не нарадуется душа.

1970

ПИВО

Помнишь, блаженствовали в шалмане

Около церковки без креста?

Всякий, выпрашивая вниманья,

Нам о себе привирал спроста.

Только все чаще, склоняясь над кружкой,

Стал ты гадать — кто свой, кто чужой,

Кто тут с припрятанною подслушкой,

А не с распахнутою душой?..

Что ж, осторожничать был ты вправе,

Но, как пивко от сырой воды,

Неотделимы испуг от яви,

Воображение от беды.

...Я никому не слагаю стансы

И никого не виню ни в чем.

Ты взял уехал. Я взял остался.

Стало быть, разное пиво пьем.

Стало быть, баста. Навеки — порознь...

Правду скажу — ты меня потряс:

Вроде бы жизнь оборвал, как повесть,

И про чужое повел рассказ.

...В чистых пивных, где не льют у стенки,

Все монологи тебе ясны?

И на каком новомодном сленге

Слышишь угрозы и видишь сны?

Ну а шалман уподобен язве,

Рыбною костью заплеван сплошь,

Полон алкашной брехни... и разве

Я объясню тебе, чем хорош...

1981

ПАМЯТИ А. БЕКА

Помню, как хоронили Бека.

Был ноябрь, но первые числа,

Был мороз, но не было снега,

Было много второго смысла.

И лежал Александр Альфредыч,

Все еще не избыв печали,

И оратор был каждый сведущ,

Но, однако, они молчали

И про верстки, и про рассыпки,

Что надежнее, чем отрава,

Что погиб человек от сшибки,

Хоть онколог наплел: от рака.

...Ровно через седьмую века —

Десять лет и четыре года —

Наконец, печатают Бека

И в театры толкают с ходу.

Вновь звезда ему засияла,

Предрекает горы успеха —

И спектакли, и сериалы...

Но не будет живого Бека.

И не ведает Бек сожженный

О таком своем часе звездном

И, в тоску свою погруженный,

Счет ведет рассыпкам и версткам.

...Я судьбу его нынче вспомнил,

Я искал в ней скрытого толка,

Но единственно, что я понял:

Жить в России надобно долго.

1986

ДОМ

Построить, что ли, дом

Хоть на Мезени —

Не с тем, чтобы потом

Он лез в музеи...

Там подлинней с утра

В тиши и хвое

День раза в полтора,

А то и вдвое.

В мансарде — наверху,

Внизу — в столярке

Изображать смогу,

И не в запарке,

Не только пустяки,

А — чередуя,—

Романы и стихи,

Столы и стулья.

Вот это бы была

Не жизнь — житуха!

Отнюдь не кабала,

А праздник духа!

Но только из-за всех

Своих историй

Я дома, как на грех,

И не построил.

Растут мои года,

Надежду застя...

Но, впрочем, ерунда,

Не в этом счастье.

1986

МОЛОДАЯ ПОЭЗИЯ

Поэзия молодая,

Тебя еще нет почти,

Но славу тебе воздали,

Не медля, твои вожди;

И те, лет кому семнадцать,

Кому восемнадцать зим,

Уверены: все — эрзацы,

И надо дерзать самим;

И надо смахнуть с насеста

Заевшихся стариков,

Преемственность, и наследство,

И прочую смерть стихов.

Тут сразу без сиволдая

Закружится голова.

Поэзия молодая,

Наверное, ты права.

Но нынче поменьше к лире

Приставлено сторожей,

И ей одиноко в мире,

Свободнее и страшней.

И душу ободрить сиру

Пред волею и бедой

Навряд ли сейчас под силу

Поэзии молодой.

1987

ПОСЛЕДНЯЯ НАДЕЖДА

Поэтов обрадовать жажду: «Друзья,

Стихи возвратятся на круги своя!»

Они повернутся к низам и верхам,

Низы и верха развернутся к стихам.

Поскольку всему голова — человек,

А стих человеку роднее всего,

Не верится, чтобы он взял и отверг

Насущность стиха и его вещество.

С ночи до рассвета и весь день-деньской

Тревожит нас до ночи фактор людской,

Любой человеческий фактор и факт

Велит делать этак, не делать не так...

С того-то внизу и с того-то вверху

Затор болтовне и дорога стиху.

Но ежели это неправда и ложь,

И если ничто не меняется впредь,

И снова силком никого не возьмешь,

Осталось по-прежнему просто терпеть...

2001

* * *

Предрекали:

Гордись, но не очень,

Нарыдаешься взаперти!

Лучше господу выдай почесть,

Императору заплати.

Много всякого парень слышал.

Много просьб и глухих угроз.

Но, как водится, все же выжил,

А динария не понес.

Нелегки и совсем не прямы

У истории колеи,

Но на свете извечно правы,

Не склонившие головы.

ПОД КАПЕЛЬНИЦЕЙ

Прелестный лирик Митя Сухарев

И он же — физиолог Сахаров,

В литературе — ставший ухарем,

В своей науке ставший знахарем.

Люблю твои стихотворения,

Где неосознанное создано,

Где бездна чувств и настроения,

Ума, и юмора, и воздуха.

Что выше — слово или музыка?

Сегодня песен половодие,

А стих томится вроде узника

В роскошном карцере мелодии.

Один — свободным и услышанным —

Он должен жить во здравье нации...

А я твои четверостишия

Опять шепчу в реанимации.

1990

ЗОЛОТОЕ

Разновидностей не перечислить:

Золотое сеченье стиха,

Золотое сечение мысли

И высокого, и пустяка.

Золотое сеченье надежды,

Золотое сечение мук

И в сиротстве полночном, как прежде,

Снова речью становится звук.

Стиснул губы?

Еще крепче стисни

И сильнее еще береги

Золотое биение жизни,

Выходящей из левой руки.

2001

НАДЕЖДА

Раньше, прежде,

На днях почти,

Стал бы нешто

Искать пути?

Есть дорога,

Нет — наплевать!

Безнадега —

Как благодать!

Прочь, заботы!

Жми, брат Авось!

Для работы

И жизнь — навоз.

Что же сталось

Со мной на днях?

Может, старость,

А с нею — страх?

Как от сглазу,

Утих весь пыл;

Стал я сразу

Другим, чем был..

Безутешно

Прошу, как грош:

Мне надежду

Вынь да положь!

Дай как воздух,

Как воду дай,

Дай не вдосталь,

Дай не на даль,—

Хоть немного

Уже брести,

Безнадегу

Мне не снести.

1986

ИСПОЛИН

Гляжу на дуб уединенный…

Пушкин

Рифмами балуясь

С самого ранья,

Я тобой любуюсь,

Радуешь меня,

Что к заветной цели

Вверх растешь, не вширь,

Наподобье ели,

Стройный богатырь.

Тут ни к черту почва —

Перебор кислот,

Но уж воздух точно

Чистый — дуб растет.

И ему тут любо,

Раз не коренаст

Дуб, который дуба,

Думаю, не даст.

В гриве пожелтевшей —

До чего ж хорош!

И гляжу с надеждой:

Все переживешь

И еще могучим

Встретишь лучший час …

Вдруг и вправду лучше

Будет после нас…

2000

ЗЕНИТ

Рыпался — и не раз! —

Выбраться из тенет,

Чтоб взойти на Парнас

И войти в Интернет.

Но перекрыт зенит.

Кончился мой завод.

Мир за мной не следит,

Бог меня не зовет.

2001

ПРОСЬБА

С высокой надеждой и верой,

Как будто на откуп векам,

Возил тебя в дом пионеров

По вторникам и четвергам.

В портфелях из всех магазинов

Таскал акварель и гуашь

И, взгляд над мольбертом разинув,

Просил: — Не смущайся и мажь!

Работай! Ведь краска, как слово,

Просторна для счастья и мук,

И только не надо такого,

Чего не в тебе, а вокруг...

Работай. Пусть падают листья,

Пусть травы восходят — пиши.

Ладони с палитрой и кистью

Держи продолженьем души.

Так мало за долгие годы

Успел я в своем ремесле,

А мне после смерти охота

Шататься по этой земле.

Зароют — и стынешь никчёмно:

Ни зги, ни друзей, ни родни.

Не дай мне загинуть, девчонка,

Спаси от забвенья, продли!..

1969

ОПЫТЫ

Дмитрию Сухареву

С понедельника по понедельник,

Вечным поиском разогрет,

Ставит опыты академик,

Физиолог, собрат-поэт.

Много скоплено им и добыто...

Вот и я по своей судьбе

Ставлю опыты, ставлю опыты,

Не на псах, на самом себе...

Постигая, на чем же держатся

Все проступки и все слова, —

Несмиренное наше бешенство

Братства, лирики, вещества.

2001

ПОВТОРЕНИЕ

Самое тебе открою, самое,

Ну такое, что на жизнь одно,

Но несказанное-несказанное

Угадала ты давным-давно.

Выложу, что затаил на совести,

Что сберег от всяких интервью,

Ото всех стихов и каждой повести,

И тебя опять не удивлю.

Без везенья просто делать нечего,

А прозрения не светят мне.

Как не знаю там насчет отечества,

Но пророка нет в своей семье.

Нету ни пророка, ни пророчества,

Но я снова, как по букварю,

Все тобой изученное дочиста

По складам и с чувством повторю.

1987

СВЕТ ОТ ЛАМПЫ

Свет от лампы — отнюдь не коварный —

Не назвать мне «прости и прощай»...

Маловаттный, к тому ж прикроватный,

Он приносит не только печаль.

Не проходит ознобом по коже,

Он ведь — успокоение весь,

В нем всего и милей, и дороже,

Что со мной он и полностью здесь.

Всё, как есть, перепуталось ныне,

И недели длинней, чем года,

И сильней, и тревожней, родные,

Я люблю вас, от вас уходя.

2001

НАСЛЕДСТВО

Семь соток по наследству мне

Достались в бедной стороне,

Где почву корчит от дождей,

Солей и полчища хвощей.

Отцовский дом подгнил, как пень,

И оттого весь набекрень,

И просится давно на слом...

Но все равно отцовский дом.

Но все равно отцовский край,

Прими его и передай,

Чтоб жизни шел круговорот

Без перебоев и пустот.

НА КОЛОННАДЕ

Силы у меня не то чтоб убыло,

Вовсе не осталось никакой

За минуты три, пока до купола

Лестницей взносился винтовой.

Неостановима жизнь — и всякое

Было прежде и случится впредь,

Но отныне с высоты Исакия

Мне на стогны града не глядеть.

…А весна уже взяла полгорода,

На Неве осталось мало льда,

И просторно и впервые холодно

От простого слова «никогда».

1993

ПОЛЫНЬ

Сколько ни читал, увы,

Не осилил и главы

Откровения святого

Иоанна Богослова.

Не по мне был этот пыл —

Смесь возмездия и гнева:

«Третий ангел вострубил...

И звезда упала с неба...

Имя сей звезде Полынь...»

(Что иначе — чернобыльник.)

А в Чернобыле теплынь,

Воздвигается могильник.

По шоссе везут бетон.

Щебень, трубы для азота.

Тут работа на потом

И на двести лет забота.

...Богослов был верой тверд,

И его не переспоришь...

Он предрек, что треть всех вод

Смертная загубит горечь.

Взял откуда Богослов

Для пророчеств основанья?

...Так что не до рапортов,

Тушей и соревнованья,

Не до громкого всего,

Не до перевыполненья...

И какое ж торжество,

Ежели захороненье?

1986

ПОЛЬЗА ХОДЬБЫ

Скорость — словно сплошное "ах",

Дух захватывала, несла!

В те года, на тех скоростях

Разве ж было до ремесла?

Поздно скорость я разлюбил,

Был немолод и полусед,

Но, загнавши автомобиль

Перелез на велосипед.

И уже вокруг не неслось

Всё со всем наперегонки,

Но я все-таки с двух колес

Перебрался на две ноги.

Видно, скорость и ритм строфы

Хоть сродни — не одно и то ж…

Ритм идет от земли-травы,

Если молча по ним идешь.

С той поры и пешком иду

И походка еще резва,

И прислушиваясь на ходу,

И вымучиваю слова.

В небесах, в поездах лежал.

На педаль и педали жал,

Но сильней получался стих,

Если брел на своих двоих.

ПАСЫНКИ

Слава — последняя стадия,

Канцер — наоборот.

Однако все без изъятия

Жаждем ее наперед.

Яростные старания

Брошены не на то…

Зависти и страдания

Хоть отбавляй зато.

Выжег нам души насухо

Канцер, как суховей…

У поэзии пасынков

Больше, чем сыновей.

1998

ЗВЕЗДЫ

Слишком ясен ты, слишком прост,

Оттого как перст одинок,

И с небес не хватаешь звезд,

Хоть совсем уже сбился с ног.

Надо мукой очистить слух,

Чтобы слышен был чудный звук,

Веры требует небосвод

И терпенья невпроворот.

Надо долго покорно ждать,

Чтобы звезды достать из гнезд...

Не дана тебе благодать,

Слишком ясен ты, слишком прост.

СЛОВО И МУЗЫКА

Слова, слова, слова —

Безумная работа.

Вернусь к ней. Но сперва

Мне музыки охота.

Я прежде к ней был глух...

И вдруг среди дурдома

Опомнился: вокруг

Руины да проломы

Покуда не начну

Свои безумства снова,

Я музыки хочу —

Грянь, музыка, как слово,

Во мне самом, внутри,

Не выплеснись наружу,

Гармонией смири

Издерганную душу.

2000

МУЗЫКА ДЛЯ СЕБЯ

Словно бы в перекличке

Банджо и контрабас —

За полночь в электричке

За город мчался джаз.

Скопом на барабане,

Струнах и на трубе

Что-то свое лабали

Лабухи о себе.

Видно, нет счастья слаще,

Чувства растеребя,

Мчать по равнине спящей

С музыкой для себя!

...Музыка в электричке,

Смысла в тебе — ничуть,

И потому-то трижды

Благословенна будь!

Кто ты ни есть — искусство,

Почва или судьба —

Нету в тебе паскудства,

Музыка для себя!

Только восторг свободы

Да разворот души —

И никакой заботы,

Проповеди и лжи!

...Сильно меня задела,

Ужасом осеня,

Исповедь без предела,

Музыка для себя!..

1980

ПРЯМОТА

Словно промыли

Время дожди:

Речи прямые

Нынче в чести.

Все без намеку

И не в подтекст,

А, слава богу,

Так вот, как есть.

Пустопорожье

Все выжгло в нас.

Все-таки, все же

Вырвали шанс.

Если работа,

Если судьба —

Не от кого-то,

А от себя,

Сил и таланту

Хватит поспеть.

...А на попятный —

Гибель и смерть.

1987

ДВА ПОЭТА

Слух пошел: «Второй Некрасов!..»

Но брехня и чепуха...

Для статей и для рассказов

Этот не впрягал стиха.

Душу радовали кони,

И свиданьи за селом,

И лукавые гармони,

И гармония во всем.

Правда, пил средь обормотов,

Но зато в работе всей

Нету стертых оборотов,

Тягомотин и соплей.

Что ему журналов травля?

Сын задавленных крестьян

Барина из Ярославля

Победил по всем статьям.

Дар его был равен доле,

А стиху был равен пыл,

Знал он слово золотое

И сильней себя любил.

Жизнь отдавши за удачу,

Миру, городу, селу

Загодя шепнул: «Не плачу,

Не жалею, не зову...»

1987

МУКИ СВОБОДЫ

Смутные годы —

Ты им судья.

Муки свободы —

Выбор себя,

Выбор маршрута

В ад или в рай —

Круто, сверхкруто,

А выбирай.

Нынче пророки,

Выпустив гуж,

Сыплют попреки,

Злобу и чушь,

В духе рекламы

Благо суля...

Так что упрямо

Слушай себя.

Ведь не в начальстве

И не в толпе,

Скрыты несчастья

В нас и в тебе:

Сможем сурово

Жить не по лжи

Или готовы

Снова в ножи?

2001

ЛИРИКА

Смысл и честь России — лирика!

Ведь — куда глаза ни кинь —

Ты воистину великая

Средь бесчисленных святынь!

От Державина до Слуцкого,

Каждой власти не мила,

Падчерицей непослушною

Два столетия была.

То вразброд, а то лавиною

Шла, сломав державный строй,

И при том неуловимою

Удивляла красотой.

То вселенский гром затеявши,

То слышна едва-едва,

То восторженна, как девушка,

То печальна, как вдова.

А вокруг — без края мерзости,

И любое дело — швах,

Небо — в беспросветной серости,

А держава — сплошь впотьмах;

И ни крика и ни выкрика —

Немота да нищета...

Но зато какая лирика!

Жалкой жизни не чета.

1997

СОЛНЦЕ

Солнце мажет на фанере иероглифы,

На фанерной, на моей стене —

"Будьте счастливы" — а, может, "Будьте прокляты!"

Начертанья непонятны мне.

Солнце — дело тайное и тонкое,

С ним не угадаешь, что к чему.

Скоро стену обобью вагонкою,

Но навряд ли сверх того пойму.

2001

СОРОК ЧЕТВЕРТЫЙ ТРОЛЛЕЙБУС

Сорок четвертый троллейбус

В полдень заполнен на треть.

Стоя у дверцы, проедусь,

Чтоб на тебя посмотреть.

Словно из старости в юность,

Словно бы через кордон,

Еду и зверски волнуюсь,

Чуть забелеет твой дом.

Добрый мой, славный товарищ,

Плоть моя, радость моя,

Ты не меня повторяешь,

Ты продлеваешь меня.

И, как подросток, неловок,

Чту я твое волшебство

Целые пять остановок,

Пять остановок всего.

1973

СОСНЫ

Сосны загораживают свет,

И темнеет в восемь...

Впрочем, у меня претензий нет

Ни к одной из сосен.

В сумерках деревьев красота

Даже величава,

Хоть открыта мне не высота,

А ее начало.

Солнца я не вижу, не узрю

Даже неба просинь.

И хоть лето по календарю,

В комнатенке осень.

Ничего, пришпорю явь и сны,

Вылезу из мрака...

Только как забыть, что из сосны

Сделана бумага?

И растут во мне восторг и стыд,

Назревает сшибка,

И, как дятел молодой, стучит

Старая машинка.

1986

* * *

Люблю и ненавижу...

Катулл

Среди рокового разгула,

Который пронесся не мимо,

А вихрем кружит по стране,

Я все повторяю Катулла,

Поэта погибшего Рима,

И два его чувства во мне.

Когда демократия денег —

Никчемны другие права,

Теперь и для самых идейных

Они как трава, трын-трава...

Распад, и раскол, и разброд,

И каждый истошно орет:

«Даешь возрожденье России!..»

Да вот непонятно какой...

Похоже, с сумой и клюкой

От шоковой сверхтерапии.

Не знаю, что станется с нами:

Навряд ли спасти доходяг

Сумеют трехцветное знамя

И птаха о двух головах.

Хотя в эти дни занесен

Из малопристойных времен,

Я все-таки весь не оттуда,

И скорбные строки свои

О ненависти и любви

Шепчу наподобье Катулла...

БЕЗБОЖИЕ

Стали истины ложны —

Что же делать старью?

Я последний безбожник

И на этом стою.

Если челюсти стисну,

Сбить меня не пустяк:

Черный хмель атеизма

И в крови, и в костях.

Чести-совести ради

Думал жить, не греша —

Всё равно с благодатью

Разминулась душа.

Но стиха ни в какую

Не сменю на псалом

И свое докукую

На пределе земном.

...От основ непреложных

Отошли времена.

Я последний безбожник,

Не жалейте меня.

1986

В БОЛЬНИЦЕ

I

Старик ворчит. Он стар.

С того небось ворчит.

С того, что слаб, что сдал, —

Ворчание как щит.

Ворчание как круг,

Чтоб не уйти на дно.

Ворчание как друг,

И с ним оно давно.

На фронте, может, был,

А может, и сидел,

А нынче хвор и хил

И вовсе не у дел.

И ты к нему не лезь,

Хотя вы с ним равны,

И на свою болезнь

Гляди со стороны.

II

До смерти было далеко,

Но до испуга близко...

Постукивало домино,

Но звук был глуше писка.

Из капельницы сильный жар

По шлангу капал в руку,

И я в ночи соображал,

Идти откуда звуку.

В окно с больничного двора?

А может, из котельной?

Но доминошная игра

Спех обрела хоккейный,

Как будто заскользили вдруг

Игрушечные клюшки,

И равномерным был тот стук.

Но я лежал в отключке.

1988

СТАРОСТЬ

Старость — странность, как Зазеркалье,

Как четвертое измеренье,

Как материи иссяканье

И параметров измененье.

Так и тянет обратно в детство

Всякой сладостью начиняться,

Детективами наглядеться,

Телевизором начитаться.

Что ж, погодки и однолетки,

Пухнут вены и стынут жилы,

И успехи на редкость редки,

Но покуда живем и живы,

Не насытится око зреньем,

Не насытится ухо слухом,

Не насытится угрызеньем

Память сердца, а дело — духом.

1988

ПРОРОК

Степи Киргиз-Кайсацкие,

Бунтов седых подруги,

Удаль и плеть казацкие

И крепостные муки

Вновь, через два столетия

Отражены убого

В жалких, как междометия,

Проповедях пророка...

Без языка не выразить

Душу — с того горазда

Всех языкатых вырезать,

Словно они — дворянство.

Смотрят опять из Азии

Горько и обреченно

Желтые очи Разина,

Черные — Пугачева.

1987

ЗАБОЙ

Стих — не особняк и не яхта,

Не “опель” и не “мерседес”,

А постриг — убогая шахта,

Куда опускаешься весь.

И в собственном этом забое,

На самой его глубине,

Он может остаться с собою

И с вечностью наедине.

Но даже на миг не помысли

Какую-то пользу извлечь:

Ведет не о качестве жизни

Он полубезумную речь.

И, чтобы дышалось и пелось

Ему — и отныне, и впредь

Нужны не богатство и бедность,

А снова бессмертье и смерть.

2001

ОДИССЕЙ

Странствие — как свобода,

Апофеоз движенья,

Но и притом работа

Силы воображенья.

Ежели государство

Душу твою не сжало,

Значит, душа гораздо

Шире земного шара.

Края ей нет и меры,

И потому не бойся

Двигаться вслед Гомеру

Или фантому Джойса —

Скорбному Одиссею,

Мистеру Лео Блуму,

Дублинскому еврею,

Нищему многодуму...

Будущность безутешна,

Скрыта везде угроза.

Но по волнам надежды

И по камням склероза,

Чуждый покою, странствуй.

Выдохся? Зубы стисни.

Странствуй — звучит как здравствуй!

Странствие — признак жизни.

СЛОВО

Памяти Велимира Хлебникова

Сущего первооснова,

Хоть не кислород-азот,

И при том уйти готово

Далеко за горизонт.

Бездорожье и дорога,

Ты, в чреде любых эпох,

У убогого — убого,

А у щедрого — как Бог.

И, достойное упреков

За бесплодность мятежей,

За пророчества пророков

И ничтожество вождей,

Ты столетия в ответе

За свершенья и за бред:

Ведь на целом белом свете

Ничего сильнее нет.

И от края и до края

Отданы тебе не зря

Твердь небесная, земная,

Океаны и моря.

Не под силу отморозкам

Затереть тебя до дыр…

Слово управляет мозгом —

Завещал нам Велимир.

1997

ИННОКЕНТИЙ АННЕНСКИЙ

Счастлив ли Иннокентий Анненский,

Непризнания чашу испивший,

Средь поэтов добывший равенство,

Но читателя не добывший?

Пастернак, Маяковский, Ахматова

От стиха его шли (и шалели

От стиха его скрытно богатого),

Как прозаики — от «Шинели»...

Зарывалась его интонация

В скуку жизни, ждала горделиво

И, сработавши, как детонация,

Их стихи доводила до взрыва.

...Может, был он почти что единственным,

Самобытным по самой природе,

Но расхищен и перезаимствован,

Слышен словно бы в их переводе.

Вот какие случаются странности,

И хоть минуло меньше столетья,

Счастлив ли Иннокентий Анненский,

Никому не ответить.

1987

ПОГОДА

То колкий дождь,

То мокрый снег —

Весь день, всю ночь,

Весь год, весь век —

Ни мрак, ни свет,

А полумрак

С тьмой разных бед

И передряг.

А все равно,

Откинув спесь, —

Все, что дано,

Приму, как есть —

Весь год, весь век,

Весь день, всю ночь,

Весь мокрый снег,

Весь колкий дождь.

НИЩИЙ

Тому, кто счастия не ищет,

Обиды легче снесть.

Но даже у завзятых нищих

Есть гордость, даже честь.

Грозит, униженный, в подвале

Он городу всему:

"На молодость не подавали.

На старость не возьму".

2001

ДЕВОЧКИ

Три девочки-баскетболистки,

Поскольку двери были низки,

Дверям отвесили поклон,

Наполнив хохотом вагон.

Нескладны, тощи, голенасты,

Ныряли будто в воду, в смех.

«Уж лучше были б коренасты» —

Подумал я, жалея всех.

Ни красота им не досталась,

ни малые ее следы,

Но вкаждой бушевала радость,

Что благодарней красоты.

Свидетельствовал смех без цели,

Смех без кокетства и потуг,

Что эти дети не успели

Предать себя или подруг.

Ничто в них не было фальшиво —

Могли пуститься в пляс и вскачь

И, позабавив пассажиров,

Устроить баскетбольный матч.

… Но двери распахнулись раньше,

Неугомонный хохот сник,

С поклоном вышли великанши

И грустно стало мне без них.

2000

ГУМИЛЕВ

Три недели мытарились,

Что ни ночь, то допрос…

И ни врач, ни нотариус,

Напоследок — матрос.

Он вошел черным парусом,

Уведет в никуда…

Вон болтается маузер

Поперек живота.

Революция с «гидрою»

Расправляться велит,

И наука не хитрая,

Если схвачен пиит.

…Не отвел ты напраслину,

Словно знал наперед:

Будет год — руки за спину

Флотский тоже пойдет,

И запишут в изменники

Вскорости кого хошь,

И с лихвой современники

Страх узнают и дрожь.

…Вроде пулям не кланялись,

Но зато наобум

Распинались и каялись

На голгофах трибун,

И спивались, изверившись,

И не вывез авось…

И стрелялись, и вешались,

А тебе не пришлось.

Царскосельскому Киплингу

Пофартило сберечь

Офицерскую выправку

И надменную речь.

…Ни болезни, ни старости

Ни измены себе

Не изведал и в августе,

В двадцать первом, к стене

Встал, холодной испарины

Не стирая с чела,

От позора избавленный

Пероградской ЧК.

1967

ВЕЧЕР ГАРРИ КАСПAРОВА В ПОЛИТЕХНИЧЕСКОМ

Евг. Евтушенко

Третий час, четвертый

Не кончался гул,

Все равно он твердо

Знал свое и гнул.

Безо всякой фальши,

Сверхнаходчив, быстр.

Сразу — фехтовальщик,

Спорщик и артист,

В телемониторах,

В микрофонах весь,

Весь — напор и порох

И победы спесь!

Перед ним, хоть слишком

Эту жизнь познал,

Сам я был мальчишкой

И мальчишкой — зал.

В одури восторга

Хлопал я, шалел,

Но притом не только

Возраст свой жалел.

Есть у силы сладость:

Слабого толкни!..

Но не сила — слабость

Лирике сродни.

А на нас жестоко

Под мигалок сверк

Двинул прежде срока

Двадцать первый век.

1986

МЕСТО

Ты не занял чужого места,

Если занял, то всё ж свое,

И тебя шугать, как зверьё,

Вряд ли правильно, вряд ли честно.

И однако любой пострел,

Ни черта не умея толком,

Непременным считает долгом

Уточнить, мол, ты устарел.

Молодые, они как звери,

Каждый думает, будто крут,

И шугают тебя, не веря,

Что когда-нибудь их шугнут.

2001

ВТОРОКУРСНИЦА

Ты стихом жила сначала,

Был напор в нем и кураж,

А уж после в пальцах сжала

Скальпель, точно карандаш.

Отделяешь ткань от кости,

Добираешься до мышц.

(Уж не так ли Маяковский

Извлекал из флексий смысл?!)

Только кто-то для учебы,

Как нарочно, подобрал

Весь в пробелах, низкой пробы,

Малогодный матерьял.

Потому для пользы дела,

Ежели другого нет,

Рад я вытрясти из тела

Свой нетронутый скелет.

...Кто о Рильке, кто о Лорке...

Но, сама с собой в ладу,

Ты торчишь в промерзлом морге

Триста с лишком дней в году.

Режешь долго и детально

Руки, ноги и т. п.

И, как двери, жизни тайны

Отворяются тебе.

Вскинувши густые брови,

От восторга ошалев,

Для народного здоровья

Юности не пожалев,

Ты стоишь, со мной не схожа,

У загадок бытия,

Мне опора и надёжа,

Дочка младшая моя.

1986

АЭРОДРОМЫ

Тянулось не год, не года —

Поболее десятилетия,

И ярко светили тогда

Огни-миражи Шереметьева.

А мы не глядели и бед

С обидами не подытожили,

И вынесли вес этих лет,

И выжили, дожили, ожили.

И помнили только одно:

Что нет ни второго, ни третьего,

Что только такое дано,

И нет за Москвой Шереметьева,

А лишь незабудки в росе,

И рельсы в предутреннем инее,

И синие лес, и шоссе,

И местные авиалинии.

1987

НАТЮРМОРТ

У раскидистой ивы,

В ста шагах от полка,

“Запорижское” пиво

Охлаждала река.

Разложив помидоры

С огурцами и лук,

Осторожно, как воры,

Мы сидели вокруг.

В давнем пятидесятом

Мог проступок такой

Обернуться дисбатом

И уж точно — губой.

Но, однако, строптиво

С полночи до утра

Запрещенное пиво

Пили мы у Днепра.

Полбутылки загрузим,

О своем погрустим,

Помидором закусим,

Огурцом похрустим.

........................

........................

После армии долго

Шли не ходко дела,

Все же как самоволка

Жизнь была мне мила.

Пил я пиво с задором,

Ел с блаженным лицом

Огурец с помидором,

Помидор с огурцом.

ХУДОЖНИК

Б. Сарнову

Умер Володя Вейсберг,

Умер без суеты,

Умер, наверно, весь бы,

Если бы не холсты —

Призмы, цилиндры, кубы —

В каждом ожог и шок...

Ради такой Гекубы

Он-то себя и сжег.

Белым писал на белом,

Белым, как небытьё,

Чтоб за любым пределом

Вновь обрести свое.

Словно философ с кистью,

Истиной одержим,

Истиной, как корыстью,

Только одной и жил.

Сколько кругом ничтожных

Выжиг, лгунов, пролаз,

А вон какой художник

Все-таки жил при нас.

1985

ЗАПОЗДАЛЫЙ ИТОГ

Умер, многое продумав,

Одинокий и больной...

Не был он из трубадуров,

У него был путь иной.

Как великого поэта

Замышлял его Господь,

Но негромко было спето,

Страх не смог перебороть.

Кант — единственный был идол,

И, читая Канта всласть,

Он в бессильи ненавидел

Обезумевшую власть.

И, бездарности на радость,

Так умерил свой размах,

Что загадки в нем осталось

Много больше, чем в стихах.

...Расходились втихомолку.

Поздно подводить итог.

...И совсем-совсем недолго

Плыл над городом дымок.

1993

ЧЕХАРДА

Умер старый педераст.

Некрасив он был, неловок,

Неактивен, честен, робок,

Вечно ждал, что Бог подаст.

Но не подавал Господь

И не удобрял ту почву,

И не мог страдалец порчу

Силой воли побороть.

Долго жил, старел, свой пыл

Не расходуя на женщин, —

Вежлив, нежен и отвержен,

Он тинейджеров любил.

Безответная любовь

Извела. Душой изранен,

Чуждый нам, как марсианин,

Умер старец голубой,

Завершивши житие

Одиноко и несчастно,

Молодому педерасту

Завещав свое жилье.

Для чего ж вся чехарда?

Чтоб гнездилась в мире жалость

И дорога продолжалась

Ниоткуда в никуда.

УНЫНИЕ

Унынье — грех…

И во грехе,

Вдали от всех,

Я, как в реке,

Плыву, тону,

Иду ко дну —

И тот же грех

Возносит вверх.

Унынье — мрак,

Веселье — свет…

Все это так,

Но все ж не след

С амвона всласть

Унынье клясть:

В нем тоже страсть,

В нем тоже власть…

СТАРЫЙ ТОПЧАН

Упирался, как мог.

С укором

Двери скрёб и все стены скрёб —

Кабинетом и коридором

Выносили тебя, как гроб.

Тридцать лет и еще три года

Верою-правдою мне служил

И такого не ждал исхода

Для себя и своих пружин.

Был я злобным после попойки,

После ссоры вряд ли хорош —

Ты терпел, за что на помойке

Догоришь либо догниешь.

К черту — преданность, к бесу — гордость!

Сам закон бытия зловещ:

Послужи и придешь в негодность,

Все равно — человек ты, вещь...

Потому во времени скором,

Не особенно и скорбя,

Кабинетом и коридором

Пронесут меня, как тебя.

2001

ГЛАЗАМИ КЛОУНА

Усесться б на поребрике

Да расчехлить гитару,

Но нету слуха-голоса,

С того и не пою.

На рифмы и на реплики

Меня едва хватало,

А нынче лишь для хосписа

Готовят жизнь мою.

Куда ушла гармония —

Навряд ли кто ответит,

Но всё ж, куда-то канула —

Не соберешь концы.

Ласкали, как ладонями,

Меня любовь и ветер,

А нынче держат ампулы

Да с морфием шприцы.

Запел бы — нету голоса...

Теперь стал слабым-слабым,

И знать уже не ведаю,

Что встречу впереди.

Но только вместо хосписа,

Наркотиков и ампул

С негромкою победою

Позвольте мне уйти.

2001

НЕСГИБАЕМЫЙ

Устали, устарели,

Утратили престиж...

Лишь ты один, Сальери,

И в старости горишь.

Все так же прячешь зависть

За пазуху, как нож,

Страдая и терзаясь,

Себя не бережешь.

Не уставай, Сальери,

И страсти не глуши,

Пока не отсырели

Углы твоей души.

Сейчас, когда искусство

И жизнь идут к нулю,

За постоянство чувства,

Как за талант, хвалю.

УЧИТЕЛЬ

Учитель болен был и недоволен,

Мои стихотворенья разносил,

А я терпел, как нерадивый воин,

И даже снисхожденья не просил.

Была зима. Учитель был простужен.

Дрожал в чужом нетопленом углу.

А я, чудак, надеялся на ужин,

На рюмку водки и на похвалу.

Он был худой. Высовывались кости

Из ворота дешевого белья,

А мне казалось, что ему все просто,

Что ниц пред ним повержена Земля.

Не потому ли, хоть об стенку бейся,

Хоть переламывайся пополам,

В ответ цедит: — Вы не бездарны, Берсы,—

Как Лев Толстой никчемным сыновьям.

Тоски и боли поровну изведав,

Терпел стрезва, терпел и во хмелю,

Терплю и нынче. Средь живых поэтов

Его любил всех крепче и люблю.

Но если вдруг теперь мои похвалит

Стихи, где шлаку больше, чем руды,

Мне хочется его обрезать: — Хватит! —

И горько мне от этой доброты.

1972

ХАЛАБУДА

Хороша ты, кто понимает,

Жаль такого, кто не поймет,

И меня к тебе тянет, манит

Круглый год, притом напролет.

Разнесчастная халабуда,

Для иных — не предел мечты.

И сказала одна зануда:

«Апология нищеты».

Но какие зато резервы

Открывает в тебе мой взгляд,

От обид отрывает нервы,

И я сызнова жизни рад.

И толково не стоит спорить,

Как невзгоды твои решить —

Обустроить и перестроить,

Если попросту можно жить.

МЕСТО

Хорошего — понемножку,

Точнее — всего пустяк...

Отправимся в путь-дорожку,

Не век же торчать в гостях.

Но в домовине тесно,

Поместишься там с трудом,

И странно, что это место

Пришло к нам от слова дом.

2001

РАЗГОВОР С ЗЕРКАЛОМ

Хорошо бы на беду

Ты бы вовсе треснуло.

Нынче я в тебе найду

Мало интересного.

Вон лицо из глубины

Так давно немолодо,

Что уже страшней войны,

Хоть не ею смолото.

Лопни или потускней.

Все гляжу и охаю.

Ну тебя в качель с твоей

Плоскою правдохою.

И мне зеркало в ответ

Нехотя, несказочно:

— Нет чего, того уж нет,

И винить меня за что?

Но смотри, старик, смотри,

Хоть похож на лешего,

И спасибо говори,

Что не занавешено.

1987

ВАГАНЬКОВО

Хотелось бы мне на Ваганьково.

Там юность шумела моя...

Но ежели места вакантного

Не будет, то всюду земля...

Запри меня в ящик из дерева,

Найми грузовое такси

И вывези, выгрузи где-нибудь,

Названья села не спроси.

Пусть буду я там без надгробия,

Как житель чужого угла,

Чтоб ярость былая, недобрая

Колючей травой проросла.

Везде истлевать одинаково.

Давай поскорей зарывай...

...А все ж веселее Ваганьково,

Там тренькает рядом трамвай.

1969

НА КЛАДБИЩЕ

Памяти Б. Слуцкого

Хоть здесь у вас, не скрою,

Явная благодать,

Я подошел к надгробью:

Надо потолковать.

Мертвому не погудка

Хоть барабан, хоть стих...

Вот и скажу, как будто

Вы и сейчас в живых.

Здесь вам теперь не место!

Нынче нельзя нам врозь,

Врозь, когда наконец-то

Стронулось, началось!

Время пошло хорошее,

Да нелегко идет.

Горько, что отгорожены

Вы от его тягот.

Вы, кто был ярок давеча,

Здесь позарез нужны,

А не на старом кладбище

Рядом с прахом жены.

Время идет погожее,

Тяжко ползет из мглы...

Жалко, что вы не дожили,

С ходу бы подмогли.

1986

ДОРОГА

Через Житомир на Пензу,

То есть не по прямой,

Ночью, горланя песню,

Ехал ровесник мой.

Что его в путь толкало,

Вряд ли сказать бы мог —

Видно, душа алкала

Самых кривых дорог.

Ветер ныряет в поле,

Чист и прохладен мрак.

Словом, не всё равно ли

Ехать куда и как?

Пенза или Житомир —

Не разглядеть в окно,

Жив, а, быть может, помер,

В общем-то, всё равно.

Требуется немного:

Небо и в нем луна,

И по душе дорога,

Ежели цель темна.

2001

СОПЕРНИК

Что делать: быть или играть? Вот в чем вопрос.

А впрочем, никакого нет вопроса.

Кто до себя — как личность — не дорос,

Тот изъясняется многоголосо.

И норовит у каждого занять

То интонацию, то жест, то фразу,

Чтобы сыграть, но не себя опять,

А нечто усредненное и сразу.

Соперник растранжиривал свой пыл

На скетчи, сценки или водевили...

А что до Слуцкого, то Слуцкий просто был.

И не играл. За это не кадили.

2001

ТРОФЕЙНЫЙ ФИЛЬМ

Гр. Бакланову

Что за бред? Неужели помню четко

Сорок лет этот голос и чечетку?

Мочи нет. Снова страх ползет в середку,

Я от страха старого продрог.

До тоски, до отчаянья, до крика

Не желаю назад и на полмига,

Не пляши, не ори, молчи, Марика,

Но прошу, заткнись, Марика Рокк.

Провались, всех святых и бога ради!

Нагляделся сполна в своей досаде

На роскошные ядра, плечи, стати

Со своей безгрешной высоты.

Ты поешь, ты чечетничаешь бодро —

Дрожь идет по подросткам и по одрам —

Длиннонога, стервоза, крутобедра,

Но не девушка моей мечты.

Не заманивай в юность — эту пору

Не терплю безо всякого разбору,

Вся она мне не по сердцу, не впору.

Костью в горле стала поперек.

Там на всех на углах в усах иконы,

В городах, в деревнях тайги законы,

И молчат в серых ватниках колонны,

Но зато поет Марика Рокк.

Крутит задом и бюстом иноземка:

Крупнотела, дебела, хоть не немка.

Вожделенье рейха и застенка,

Почему у нас в цене она?

Или все, что с экрана нам пропела,

Было впрямь восполнением пробела?

Или вправду устала, приболела

Раздавившая врага страна?

Ты одно мне по нраву, наше время!

Для тебя мне не жаль ни сил, ни рвенья.

Только дай мне еще раз уверенья,

Что обратных не найдешь дорог.

Ты пойми: возвращаться неохота

В дальний год, где ни проблеска восхода,

В темный зал, где одна дана свобода —

Зреть раздетую Марику Рокк.

1986

СЛЕПЕЦ

Что такое родина —

Город или дом?

Много понастроено

В городе моем.

Здесь не встретишь бедного

Странного слепца —

Офицера белого,

Красного спеца.

Он, понурив голову,

У Днепра сидел.

Сизый с полуголоду,

Горбился, сивел.

Выли экскаваторы,

Пятилетка шла,

Он свое выкладывал,

Детство мне круша.

...Вот состарюсь. Начисто

Зренье изведу

И заместо зрячести

Смелость обрету.

Обопрусь на палочку,

Покорюсь судьбе,

Возле дома лавочку

Приищу себе.

Наскребу с три короба

Истины крутой...

Племя незнакомое,

Посиди со мной.

Родина — не родина,

А одно жилье,

Если захоронено

Слово про нее.

Но не все потеряно,

Если сели днем

На скамье под деревом

Слепенький с дитем.

1969

БАБУШКА ДОМНА

— Что ты надумала, бабушка Домна?

Разумом, видно, слаба —

Снова вернулась на старые г{}омна?..

— Миленький, это судьба...

— Видно, забыла аресты да тюрьмы,

Мыканье по лагерям,

Что же ты выбрала-кинула в урны?

— Миленький, в том-то и срам...

Миленький мой, я такой неудачи

Не пожелаю врагу...

Плачу, мой миленький, только иначе

Выбрать опять не смогу.

— Видно, ослепла ты, бабушка Домна!..

— Миленький, я не слепа:

Все замечаю, и знаю, и помню,

Просто такая судьба...

ЛОШАДИНОЕ

И все ей казалось: она жеребенок...

В. Маяковский

Шла развалина, а еще точней —

Брел, покачиваясь, развалина,

Голова полна стародавних щей,

Мысль в которых вдрызг переварена.

Что с такого взять? Приложить к чему?

Ненадежного отношения

Удостоился; ничего ему

Не дано, кроме поношения.

А погода — дрянь, вихрь, мороз... А скользь

Скалолазанья поопаснее...

И упал на лед, и прожгло насквозь

Болью сломанное запястие.

И ни сесть, ни встать, и лежит лежмя,

Вроде той, на Кузнецком, лошади...

Не попрешь, старик, супротив рожна...

Но припомнилось вдруг хорошее.

Как тому назад чуть не сотню лет —

Не печальные, а бодрячие

Прошептал слова молодой поэт,

Наклонясь над упавшей клячею.

Разом встал, побрел, несмотря на скользь,

Боль терпя, но беды не чувствуя...

До того ему по нутру пришлось

Зарифмованное напутствие.

2001

НОЧНАЯ ПЕСНЯ

Шумел камыш, деревья гнулись...

Не отшумел — еще шумит

Средь городских полночных улиц,

И сызнова в груди щемит.

Вновь безнадега и разруха

И без пардона нищета,

Со счастьем полная разлука,

А старость только начата.

И все ж возлюбленная пара,

Мне стиснув сердце, как тиски,

Выталкивает вроде пара

Излишки хмеля и тоски.

И от бессонницы нет средства,

И ждешь, как милости, зари,

И никуда тебе не деться,

Хоть эмигрируй, хоть умри...

Ведь все равно и в отдаленье

От лежбища, где опочишь,

Согнутся сызнова деревья

И вечный зашумит камыш.

ЧЕРНЫЙ ПЛАЩ

Эта женщина в черном

Супермодном плаще

Привлекала задорным

Обликом и вообще...

Но ее, как ни странно,

Он, красивый как бог,

Вовсе не в рестораны,

Прямо в койку волок.

Комнатка в коммуналке,

Что снимала она,

Для одной аморалки,

Пожалуй, была годна.

Будто после цунами,

Неуютно, пусто внутри,

И только распят, как знамя,

Черный плащ на двери.

...Середина столетья...

Стиль намечен едва.

Слышны одни междометья,

И не нужны слова.

...В черном плаще, под которым

Не было ничего,

Она ночным коридором

Провожала его...

Привереда, зануда,

А никакой не бог

Упустил это чудо,

И ему как упрек

В старости, в онкоцентре,

Где не лечись, а плачь,

За неделю до смерти

Сниться стал черный плащ.

СЛЕПЫЕ ЯКУТЫ

Это вправду похоже на чудо,

Этого ни за что не постичь:

как стреляют слепые якуты

И сбивают летящую дичь.

Как стреляют якуты слепые,

Недоступно пустому уму,

Но стреляют всегда, как впервые,

И удача при них потому.

Может быть, наступает смиренье,

Всем законам земным вопреки,

Старикам возвращается зренье,

А ружье — продолженье руки…

Зацвело неподвижное око,

Но остались упорство и слух,

Слышат цель старики издалека

И стреляют навскидку, на звук.

Не промахиваются в итоге,

Помнят голос ее и полет,

Птаха падает старому в ноги

И собака ее достает.

Для печалей нет повода вроде —

Наступает опять тишина,

И гармония в целой природе

Ни на йоту не возмущена.

МЕРЦАТЕЛЬНАЯ АРИТМИЯ

Это — как обморок, перебив

Ритма и жизни... Или

Это — как, омут не переплыв,

Чувствуешь: силы сплыли...

Это — как морок, как полный мрак —

К шуту отбило память...

Это — как шок, а скорее — как

Без парашюта падать...

Но надоела давным-давно

Телу своя рубаха.

Скверно, что всё уже всё равно,

Страшно, что нету страха.

ВНОВЬ...

Это надо же — в долгожители

Я протиснулся — смех и грех!

Из участника вышел в зрители

Безобразий и зрелищ всех.

И на самом последнем ярусе

Всё, что вижу, опять кляну,

В безнадёге томлюсь и ярости

И не хлопаю никому.

Вновь железные декларации,

Снова прежний служебный раж,

Вновь тюремные декорации,

Да и пьеса одна и та ж.

2001

СМЕРТЬ ХЕМИНГУЭЯ

Это право писателя

Подставлять пуле лоб.

Так что необязательно

Сыпать мненья на гроб.

Это право художника

Знать шесток свой и срок.

И примите как должное.

И поймите как долг.

Никакой здесь корысти,

И не стоит карать:

Это воля артиста

Роли не доиграть.

Если действо без цели

И дерьмо режиссер,

Рухнуть прямо на сцене

Доблесть, а не позор.

1961

СПАСЕНЬЕ

Это ты меня спасла

И от смерти и от жизни,

Полной мелкой укоризны,

Недоверия и зла.

Ты меня спасла одна

От гордыни и от зелья,

От унынья и безделья,

От падения и дна.

И не то, чтобы кляня,

И не то, чтобы неволя

От безволья и подполья

Тоже ты спасла меня.

Что отвечу в смертный час?

Что не горбясь прожил годы,

Но от скорби и невзгоды

Все равно тебя не спас.

В ПОДМОСКОВЬЕ

А. Гастеву

Этот стих тебе с любовью,

Если только разрешишь...

Ты меня из Подмосковья

Перекидывал в Париж.

В той закусочной у пруда

И разбитого шоссе

Возникали, словно чудо,

Тюильри, Шанз-Элизе.

Для стакана выбрав место,

Как факир из рукава,

Ты выхватывал де Местра,

Энгра и Делакруа.

Словно впрямь в Пале-Рояле

Десять лет твоих прошли,

А не на лесоповале

На краю родной земли.

И, глаза устало сузив,

Помрачнев навеселе,

Ты расхваливал французов

За уверенность в себе,

За достоинство и гордость,

Непрощение врагу...

И смолкал, упрямо горбясь,

Словно взвешивал тоску.

Так стоял, как будто грезил,

Хмуро, медленно зверел,

И созвучно «Марсельезе»

На столе стакан звенел.

1966

ВОЗРАСТ СЛУЧЕВСКОГО

Я в летах Случевского:

Недурной поэт

Направленья частного

Был с кадетских лет.

Слышал: будет Лермонтов,

Тот же, дескать, пыл…

Но затем отвергнут он

Чернышевским был.

Мрачная и мерзкая

Подошла пора.

Стал поэт гофмейстером

Царского двора.

Только тем не менее,

Шаткость предрекал

Трону и империи

Штатский генерал….

Я в летах Случевского,

Но не та судьба.

И спросить мне не с кого,

Кроме как с себя.

Больно я разборчивый,

С миром не в ладах,

Вот и на обочине

В жизни и стихах.

23 июля 1995

НАЧАЛО

Я в таком прохлаждался вузе,

Где учили писать стихи.

На собраньях по нитке в узел

Собирали мои грехи.

Выявляли космополитов,

Чтобы щелочью вытравлять,

И с товарищем у пол-литров

Стал я донышки выявлять.

Слава робкой его улыбке,

Что в те годы была светла,

Слава белой как свет бутылке,

Что от подлости сберегла.

Слава девушкам в главном парке,

Бесшабашным студенткам тем,

Что не очень-то были падки

До высокоидейных тем.

Слава юности, что соплива

И наивна была весьма.

Слава армии, что забрила

И в «телятнике» повезла.

И «губе» хвала, где душою

Отдыхал от сплошной «уры»,

И Отечеству, что большое

И припрятало до поры.

1965

ЭСТАКАДА

Я иду по эстакаде —

Эстакада хороша!

Но душа опять в досаде:

За душою ни гроша.

А на эстакаде снегу —

Как на кладбище в селе...

И несладко человеку,

Если сам он по себе.

Я иду замерзши зверски.

Чем-то родственный зверью.

И поскольку больше не с кем,

С эстакадой говорю:

«Лихо ты свое сказала —

Хоть в бетоне, а легка,

Аж до Рижского вокзала

От Сокольников легла!

Перехватывает горло,

Чуть начну про это речь...

Каждому бы так просторно

На сердце навечно лечь!..»

Стих не жалобная книга,