Римляне [Александр Алексеевич Волков] (fb2) читать онлайн

Волков А Римляне

Александр Волков

РИМЛЯНЕ

Драма в трех действиях

Действующие лица

Крушинин Андрей Николаевич - писатель, 68 лет.

Крушинина Александра Николаевна - его сестра, 65 лет.

Максим - ее сын, скульптор, 47 лет.

Татьяна - жена Крушинина, библиотекарь, завотделом, 38 лет.

Антон - ее сын от первого брака, 20 лет.

Виктор Чирвинский - бывший муж Татьяны, 38 лет.

Факир, Алим - бандиты, на сцене не появляются.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Веранда загородного дома Крушининых. Меблирована скупо и довольно безвкусно разномастной бросовой мебелью. Сразу чувствуется, что хозяева не уделяют быту ни малейшего внимания и пользуются вещами до тех пор, пока они не приходят в полную негодность. Центр веранды занимает широкий прямоугольный стол на четырех тонких и шатких ножках. Посередине стола небольшая керамическая ваза, из которой торчит несколько засохших зонтиков борщевника. Рядом с вазой электрический самовар, увенчанный заварочным чайником, и три пустых чайных чашки от разных сервизов.

Вдоль левой глухой стены веранды стоит старый продавленный диван, чуть подалее, слева от широкого дверного проема, соединяющего веранду с низким и просторным холлом, - громоздкий телевизор на тумбочке. В углу над телевизором помещена большая застекленная икона "Богоматерь с младенцем", почти сплошь закрытая тусклым окладом. По правую сторону проема обшарпанный буфет со стеклянными полками, уставленными тяжелым монументальным хрусталем - шеренгами бокалов, кратерами ваз, рюмками. Впрочем, хрусталь тоже не составляет единого ансамбля, а являет, скорее, вид хоть и подтянутой, но изрядно поредевшей армии, составленной из различных родов войск. На средней, наружной полке буфета - черный эбонитовый телефонный аппарат, на верхней деке - широкогорлая китайская ваза, покрытая местами выщербленной перегородчатой эмалью, и высокие часы в простом темном деревянном корпусе с неподвижно замершим в нижнем окошке маятником. Из вазы торчит несколько засохших облетевших еловых веток, все еще украшенных новогодними игрушками - большим пыльным шаром, серебряным дирижаблем и двумя витыми морковками. Между засохшим лапником и корпусом часов висит на выцветших обоях фотография в овальной раме - усатый красноармеец в буденовке и девушка с цветком в прическе и брошью, скалывающей треугольник скромного декольте.

Фотография изрядно выцвела и порыжела от времени. Правая стена веранды застеклена и со стороны сада вся оплетена засохшими стеблями дикого винограда, сквозь которые просвечивает редкая прозрачная зелень оживающего после зимней спячки сада. Со стороны сада веранду опоясывает неширокая дощатая терраса, соединенная с верандой облупленной одностворчатой дверью. Слева, на краю террасы, у подгнивших перил кресло-качалка с брошенным на спинке клетчатым шерстяным пледом. В глубине сцены широкий холл, заставленный столь же беспорядочно, но гораздо более экзотично, что даже придает ему некое подобие стиля. Здесь и фортепиано с укрепленными на передней крышке бронзовыми канделябрами, и открытый, приколоченный к голой бревенчатой стене бар в виде половины бочки, заставленной пустыми и початыми бутылками, и большой бильярд в центре, освещенный конусом слабого света из-под потолка, и сложенный из небольших гранитных валунов камин у задней стены. Потолочные балки холла оставлены открытыми, и на них тускло поблескивают стволы и приклады нескольких охотничьих ружей. Над камином вдоль стены широкая лестница, ведущая на второй этаж. Справа в полумраке угадываются очертания письменного стола и еще какой-то небольшой столешницы, служащей, по-видимому, для приготовления кофе и коктейлей.

В глубине сцены раздается протяжный мерный скрип половиц, и по лестнице начинает спускаться в холл Александра Николаевна.

Старая седая женщина в длинном халате из темно-синего шелка, в глубоких ниспадающих складках которого теряются разрозненные детали вышитого традиционного китайского пейзажа "Горы и воды". Прихрамывая, опираясь на палку, она пересекает холл, веранду и выходит на галерею.

Александра Николаевна (трогает рукой брошенный на спинке кресла плед). Cовсем отсырел...

Прислоняет палку к стене и неловкими движениями пытается разложить плед на перилах.

Из сада на веранду поднимается Максим, светлокожий мулат.

Одет в брезентовый комбинезон, перепачканный глиной и гипсом.

Максим. Только не здесь, мама... Перила и так едва держатся.

Забирает у нее плед. Осторожно трогает рукой темный от сырости столбик веранды.

Александра Николаевна (тяжело опускается в кресло). Яблони цветут... В прошлом году вот так же цвели, цвели, а яблок не было.

Максим (очень удивлен). Разве?.. А мне кажется, что были, и довольно много...

Александра Николаевна. Да что ты говоришь?.. А, впрочем, может быть и были, не помню...

Пауза.

Максим. Странное время весна... Смотришь на эти цветы, на молодую траву, и поневоле начинает казаться, что и в твоей жизни тоже должно случиться что-то светлое и радостное... А на деле выходит шиш... (Смеется. Александре Николаевне). Как ты себя чувствуешь?..

Александра Николаевна (отмахивается). А... Принеси мне лучше газеты...

Максим (перебрасывает плед через плечо). Если их еще не сперли.

Уходит.

Александра Николаевна (негромко, сама себе). Старая... Беспомощная... Больная...

Смешно.

Небольшой балкончик над галереей, огороженный резными перильцами, шершавыми от выгоревшей, полопавшейся на солнце краски.

Появляется Андрей Николаевич. Крупные, грубоватые черты.

Широкая грудь, сильные руки. Большой покатый лоб, лицо изрезано глубокими морщинами, седые усы прокурены до рыжины, серые от седины волосы падают почти до плеч. Одет в клетчатую рубашку и джинсы, подпоясанные широким ремнем.

Слышит бормотание снизу, перегибается через перила.

Андрей Николаевич. Доброе утро, Шурочка!.. Ты что-то сказала?

Александра Николаевна (вздрагивает от неожиданности). Я?.. Я нет... Я ничего...

Андрей Николаевич. Не могло же мне послышаться!..

Александра Николаевна. Почему это тебе не могло послышаться?

Андрей Николаевич. Что ж, все возможно... Все возможно... Сейчас слышал по радио, что где-то на Алтае пастухи поймали снежного человека в тот момент, когда он пытался подоить яка. Навалились, скрутили, связали, затолкали в багажник "Жигулей" и повезли в милицию... (рассказывая, набивает трубку).

Александра Николаевна. И что?

Андрей Николаевич (раскуривает трубку). Ничего... Сбежал по дороге.

Александра Николаевна. Господи, какая чушь!..

Андрей Николаевич (курит, смотрит на цветущий сад). Может быть... Все может быть... (видит идущего от калитки Максима). Максим, доброе утро!.. Почта есть?

Максим (останавливается перед галереей). Хелло, Джей!.. Нет. Только газеты и повестка из военкомата... А ты что, ждешь каких-нибудь вестей?

Андрей Николаевич. Нет, я так, по привычке...

Максим. Тебе принести газеты?

Андрей Николаевич. Нет. Оставь на бильярде. Я скоро спущусь... А что за повестка? Антону?..

Максим. Антону.

Андрей Николаевич. Что ж, придется служить...

Максим. Конечно, придется. Куда же он денется?..

Александра Николаевна. Дай мне газету!..

Максим. Какую?

Александра Николаевна. Все равно.

Максим. Такой ответ поставил бы тупик самого Сократа! (Смеется.) Александра Николаевна (с легким раздражением). Но мне действительно все равно! К тому же я забыла наверху свои очки.

Максим. Я принесу.

Хочет пройти мимо нее.

Александра Николаевна. Оставь мне все газеты!

Максим. А как же очки?

Александра Николаевна. Пока ты ходишь за ними, я буду читать заголовки. Надо же как-то убивать время...

Максим оставляет ей пачку газет, проходит через веранду, холл, поднимается по лестнице на второй этаж.

Александра Николаевна (просматривает газеты, чуть шевеля губами, негромко). Мы уже не можем позволить себе выписывать такие дорогие газеты... Но он не хочет этого понимать, не хочет.

Андрей Николаевич. Кто не хочет понимать? Чего?

Александра Николаевна. Я говорю: Антон не хочет понимать, что с армией шутки плохи.

Андрей Николаевич (энергично затягивается трубкой). Антон многого не хочет понимать! Но приставить ему свою голову я не могу, а слова... Что слова?..

Александра Николаевна. С твоей головой тоже не все в порядке... Особенно в последнее время.

Андрей Николаевич. В каком смысле?

Александра Николаевна. Жили в нормальной стране, так ведь черт дернул...

Андрей Николаевич. Я никогда не считал, не считаю и не буду считать наше возвращение ошибкой. Этого очень хотела мама, решение мы принимали вместе, и ты прекрасно помнишь, как это было и что творилось на улицах...

Александра Николаевна (без всякого раздражения, буднично). Но нас-то все это никак не касалось, Джей...

Андрей Николаевич (выбивает трубку о перила). То-то и оно, что не касалось...

Чужаки. Иммигранты. Изгнанники. Беглецы. Русская... э-э... не фракция... не община...

Александра Николаевна. Партия?

Андрей Николаевич. Да при чем тут партия?.. Группа эмигрантов, объединившаяся по языковому, этническому и прочим культурным признакам?..

Александра Николаевна. Мафия.

Андрей Николаевич. Вот-вот, мафия!.. Совсем ум за разум зашел! Рассуждаешь, как тетки в очереди... Тем тоже везде мафия мерещится: ларек по пьянке спалили - мафия, сахара нет в магазине - опять мафия... Первобытное мышление. Пещерная логика.

Александра Николаевна. Весь твой пепел на мне!..

Андрей Николаевич. Извини... Это ветер.

Александра Николаевна. Не чувствую никакого ветра.

Андрей Николаевич. Потому что ты сидишь внизу и защищена кустами, а здесь, наверху, гуляют легкие сквознячки... Партия?.. Нет... Каста?..

Александра Николаевна. Диаспора.

Андрей Николаевич. Диаспора!.. Словечко-то какое зоологическое!.. Спора.

Мицелий. Трутовик. Трутень... Смачное словечко!

Александра Николаевна (пародируя интонацию брата). Слова, слова...

Андрей Николаевич (смеется). Русская диаспора!.. У гриба, оказывается, тоже может быть национальность!.. Испанский мухомор! Английский груздь - полезай в кузов!

Громко, заразительно хохочет.

Александра Николаевна. Конечно, что нам еще остается?.. Только хохотать!..

Швейцарская поганка - какая чушь...

Прыскает смехом. Возвращается Максим с очками.

Максим (подозрительно). Что это вы тут заливаетесь?

Андрей Николаевич. Бельгийский... (смеется) опенок!..

Александра Николаевна. Молодость вспомнили...

Достает из складок халата платок, вытирает слезы.

Максим. Вот твои очки.

Александра Николаевна. Спасибо, дорогой... А теперь помоги мне встать. Я, пожалуй, выпью чаю... (Громко.) Джей, ты будешь чай или кофе?

Андрей Николаевич. Кофе.

Александра Николаевна с помощью Максима выбирается из кресла, берет палку и уходит на веранду.

Александра Николаевна (Максиму). Принеси воды.

Максим. Сейчас.

Уходит.

Андрей Николаевич (громко). Я ни о чем не жалею, Шура, ни о чем!.. (Тише.) Это было бы слишком глупо.

Александра Николаевна. Ничего не слышу... Совсем глухая стала...

Составляет чашки и блюдца на небольшой поднос, подвигает поднос к краю стола, берет его одной рукой и, опираясь на палку, уходит через холл куда-то в глубь дома, дребезжа чашками.

Сверху спускается Андрей Николаевич.

Проходя мимо бильярда, машинально берет кий, бьет раз, другой, третий, забивает шар, кладет кий поперек бильярда. Подходит к бару, достает початую бутылку коньяка, идет на веранду, ставит бутылку на стол.

Входит Максим с ведром. Большим ковшом заливает воду в самовар.

Андрей Николаевич молча втыкает вилку в розетку где-то за буфетом, попутно достает две большие пузатые рюмки и ставит их на стол.

Андрей Николаевич (берет бутылку, Максиму). Присоединишься?..

Максим. Лей.

Андрей Николаевич разливает коньяк по рюмкам.

Андрей Николаевич (держит рюмку). Сейчас стали говорить: удачи тебе! Эдакое простецкое бытовое напутствие с легким флибустьерским акцентом... Пусть, мол, тебе повезет! Стивенсон. Майн Рид. Фенимор Купер.

Максим. А пить тебе...

Андрей Николаевич. Не занудствуй! Твое здоровье!..

Максим (усмехается). Удачи тебе!

Пьют.

Андрей Николаевич. Будем считать, что я выкарабкался... Последняя кардиограмма показала вполне приличную динамику, так что еще поживем.

Максим. Да уж куда-куда, а в гроб мы всегда успеем!

Оба смеются.

Андрей Николаевич. Никак не могу привыкнуть к мысли, что мне чего-то нельзя:

колоть дрова, скажем...

Максим. Перед приступом ты как раз этим и занимался.

Андрей Николаевич. Да, я помню.

Максим. И если бы не Таня...

Андрей Николаевич. Н-да!..

Максим. Пойду еще поработаю.

Уходит. Андрей Николаевич наливает рюмку коньяка, выходит на галерею, ставит рюмку на перила, садится в кресло и, слегка покачиваясь в нем, начинает неспешно набивать трубку.

В глубине холла появляется Александра Николаевна с трясущимся, громыхающим чашками подносом. Доходит до стола, ставит поднос на угол.

Александра Николаевна (достает из буфета банку кофе). Тебе подать кофе на веранду?

Андрей Николаевич. Да.

Александра Николаевна готовит кофе.

Андрей Николаевич раскуривает трубку.

Александра Николаевна (идет на веранду с чашкой). Ты совершенно определенно хочешь вогнать себя в гроб!

Ставит чашку рядом с рюмкой.

Андрей Николаевич. Иногда я думаю, что все, что я мог сделать в этой жизни, я уже сделал!..

Александра Николаевна. Абсолютно дурацкая философия!

Андрей Николаевич. Это не философия, Шура, это - реализм. Вот (стучит себя по лбу костяшками пальцев) - пусто! Ни одной мало-мальски приличной идеи за последние пять лет. А заниматься голым плетением словес, да еще на пустом месте, я не умею!

Александра Николаевна (уходит на веранду, говорит, стоя к Андрею Николаевичу спиной). Учись.

Андрей Николаевич (с легким раздражением в голосе). Не болтай ерунду!

Александра Николаевна (невозмутимо). Надо же как-то поддерживать разговор на эту душеспасительную тему.

Андрей Николаевич. Ты что, нарочно?.. Решила позлить меня с утра?..

Александра Николаевна (наливает себе чай). Какой ты смешной иногда бываешь, Джей... Особенно когда начинаешь злиться.

Андрей Николаевич (отпивает глоток коньяка). Это не злость, Шура, это какое-то другое чувство...

Александра Николаевна. Какое?

Андрей Николаевич (пьет кофе). Грусть... Тоска... Хандра... А может быть, просто... страх, а?..

Александра Николаевна. Страх?

Андрей Николаевич. Да!.. Я ведь все помню, все свои ощущения: сначала онемела левая рука, ночью я проснулся от того, что у меня как будто затекло плечо, и вдруг эта страшная давящая боль в груди...

Александра Николаевна. Все мы герои, ибо умеем забывать, что приговорены к смерти. Кто это сказал?

Андрей Николаевич. Не помню. Саму фразу помню, а вот автора забыл.

Александра Николаевна надевает очки, разворачивает газету, углубляется в чтение.

Андрей Николаевич. А потом были моменты, когда я словно видел себя со стороны:

неподвижное тело, над ним склонились головы в белых колпаках, похожих на поварские...

Александра Николаевна. Что?

Андрей Николаевич. Блюдо, говорю, для червей.

Александра Николаевна (не отрываясь от газеты). У каждого человека бывают периоды душевного смятения... Когда я вспоминаю, какой я была в те годы, когда работала манекенщицей, мне тоже становится грустно. Верится с трудом... Кажется, что этого не было никогда. Сон. Мираж.

Андрей Николаевич. Я утром вспомнил, как мы в Брюсселе по крышам уходили от особистов из репатриационной комиссии. Как они подстрелили танкиста на пожарной лестнице, как он цеплялся за мокрые от дождя железные прутья, а потом все-таки оборвался и молча полетел вниз, на дно двора... Я видел все из чердачного окошка, слышал глухой удар тела об асфальт... А ведь человек всю войну прошел.

(Допивает кофе, коньяк, выколачивает трубку о перила, встает.) Прогуляюсь до телефонной станции, спрошу, что у нас с телефоном.

Проходит в холл, надевает кожаный пиджак.

Александра Николаевна. Возьми Дика.

Андрей Николаевич. Да, конечно...

Проходит через веранду, спускается в сад, кричит: "Дик!.. Дик!.. Ко мне!.." В ответ слышится заливистый радостный лай.

Александра Николаевна углубляется в газету, шевелит губами, покачивает головой.

Неподалеку слышится скрип калитки, шаги по садовой дорожке.

На веранду поднимается Татьяна.Она в трауре: строгое черное платье, тонкая кружевная шаль, один конец которой перекинут через плечо.

Устало опускается на ближайший стул.

Александра Николаевна откладывает газету, снимает очки, смотрит на Татьяну.

Александра Николаевна. Все?

Татьяна (глядя куда-то в пространство). Да, Саша, все. (Пауза.) По первому разряду... Митрополит, двенадцать архиереев, хор - как христианского мученика...

Александра Николаевна. Народу много было?

Татьяна. Много, полная церковь, и еще на паперти... Телевидение приехало.

Александра Николаевна. Покажут, наверное, в вечернем выпуске...

Татьяна. Наверное, покажут... Он был довольно известным в городе человеком.

Александра Николаевна. Пусть земля ему будет пухом.

Татьяна. Тридцать восемь лет... Вдова осталась с четырьмя детьми куда они пойдут? что с ними будет?!

Александра Николаевна. А церковь? неужели они не позаботятся?..

Татьяна. Церковь нищая. Они даже нормальное следствие оплатить не могут.

Александра Николаевна (крайне удивлена). Как это - оплатить?..

Татьяна. Очень просто... Как такси. Как вызов телемастера или водопроводчика.

Александра Николаевна. Подумать только!..

Татьяна. Нечего тут думать, Саша, нечего... Отпели, зарыли, поставили крест - и все, как не было человека... И даже если они вдруг - о, чудо! - найдут убийцу - что из этого?.. Ему заплатили сколько там у них положено платить за такие дела - он пошел и убил... Сволочи, подонки!.. (У нее на глазах появляются слезы, она вытирает их концом шали.) И ведь за что!.. За какую-то кирпичную двухэтажную коробку под дырявой крышей...

Александра Николаевна. Через год-полтора ее отремонтируют, откроют магазин, ресторан, гостиницу, казино; хозяин возведет особняк на берегу залива, личный причал, купит яхту...

Татьяна. Иногда мне так хочется взять ружье...

Александра Николаевна. Глупости все это.

Татьяна. Да, конечно... (Вытирает слезы. Встает.) Поднимусь наверх, переоденусь... Вся пропахла свечами, землей, хвоей, ладаном - ужасный запах.

Александра Николаевна (тянет носом воздух). Ничего не чувствую.

Татьяна. В нашем военном городке о покойнике в доме узнавали по разбросанному вокруг подъезда еловому лапнику... Любой мог войти в подъезд, подняться в квартиру и посмотреть, кто умер. Знакомый, незнакомый - не важно... Заходи и смотри, если тебе интересно... Некоторым это очень нравилось, особенно старухам...

Проходит через холл, стягивая на ходу шаль с головы. Поднимается по лестнице.

Александра Николаевна опять надевает очки и принимается за газету.

Из сада на веранду стремительно вбегает Антон.

Антон (не переводя дыхания). Отец дома?..

Александра Николаевна (глядя на него поверх очков). Пошел на телефонную станцию.

А что?

Антон. Мне машина нужна!..

Александра Николаевна. А что электричка? Опоздал?

Антон. Хуже. Ночью ветром на провода повалило сосну - все поезда отменили.

Александра Николаевна. Догони Андрея, спроси... Он тебе никогда не отказывал.

Антон собирается убегать так же стремительно, как появился.

Александра Николаевна. Антон!

Антон. Да.

Александра Николаевна (чуть-чуть боясь отказа). А если я попрошу тебя взять меня с собой...

Антон. Ну, если очень надо...

Александра Николаевна (поспешно). Нет-нет, я не настаиваю... (меняет тон на просительный) Но на прошлой неделе фонд общественных инициатив обещал мне перевод, и я бы не хотела его упускать, потому что раз упустишь, два упустишь, а в третий раз не обратятся, как в той самой сказке про мальчика и волка...

Антон (чуть покровительственно). Ладно, тетушка, собирайтесь!

Убегает.

Александра Николаевна (вслед ему, негромко). Нам сейчас нельзя упускать возможности заработать... (Встает, отыскивает свою палку, идет к лестнице, бормочет.) Ни малейшей возможности нельзя упускать...

На верхней ступеньке появляется Татьяна.

Останавливается, прислушивается.

Александра Николаевна (продолжает сама с собой). Человек живет до тех пор, пока он в состоянии себя прокормить, да... А если он уже не может, тогда... разные, конечно, бывают случаи, нельзя всех одним аршином...

Татьяна начинает спускаться по лестнице с нарочитым шумом.

Она в вылинявшем от частых стирок сатиновом халате, с потрепанной канцелярской папкой в руках.

Татьяна (громко). Первый по-настоящему весенний день! Солнце светит прямо в окна... Наверху так душно, прямо сил нет!

Александра Николаевна. Поеду в город с Антоном. Фонд обещал перевод.

Расходятся у подножия лестницы. Легкая заминка.

Татьяна (удивленно). А разве он не уехал?..

Александра Николаевна (поднимается по лестнице). Всё отменили... Электричка упала на провода... Джей даст машину.

Уходит.

Татьяна освобождает угол стола, раскрывает папку, раскладывает какие-то бумаги. На глаза ей попадается повестка из военкомата.

Она бегло просматривает ее и откладывает в сторону.

Из сада на веранду поднимается Антон.

Он молча обходит стол и садится напротив самовара.

Антон. Порядок. А у тебя, мама?

Татьяна (продолжает просматривать бумаги). Я недавно пришла.

Антон. Ясно... Тетушка одевается?

Татьяна. Да. (Короткая пауза.) Ты в военкомат так и не ходил?

Антон (открывает банку кофе, накладывает в чашку, наливает воду из самовара). За каким чертом я туда попрусь?

Татьяна (показывает повестку). Ты вот это видел?.. Это уже третья.

Антон. Да брось ты, мать! Сейчас по повесткам являются только полные кретины...

Или психопаты, которым очень хочется показать, какие они герои: в камуфляже, в брониках, с автоматом, во рту дымится сигарета... Солдаты Киплинга!.. (Смеется, размешивает кофе в чашке.) А потом на тропинке к сортиру он задевает сапогом растяжку, и ему отрывает ноги по самые...

Татьяна (резко перебивает). Откуда ты знаешь? Ты там был?..

Антон. Еще чего не хватало!..

Встает, достает из буфета рюмку, наполняет ее коньяком.

Татьяна. Ты что, собираешься пить коньяк с утра?

Антон. Не коньяк, а кофе с коньяком.

Татьяна. А как же ты поедешь?

Антон. Как все. Молча.

Отпивает глоток из рюмки, запивает кофе.

Татьяна. Антон, прекрати!.. Это, в конце концов, начинает действовать мне на нервы!

Антон (искренне удивлен). О чем ты, мать? Доказано, что небольшая доза алкоголя растормаживает сдерживающие центры и улучшает реакцию водителя...

Татьяна. Ты никуда не поедешь!

Антон. Это еще почему?

Татьяна (жестко). Потому что я пока еще твоя мать, и я не хочу, чтобы мой сын садился за руль пьяный!

Антон (отодвигает от себя недопитую рюмку). Да ты с ума сошла!.. Кто пьяный?

Встает, шарит по карманам, достает смятую пачку сигарет, шарит в ней, высыпает в ладонь труху.

Татьяна (старается говорить предельно спокойно). Сядь.

Антон опускается на стул.

Татьяна. Что это за тон?.. Мать... С ума сошла?..

Антон (хмуро). Ладно, проехали... У тебя сигареты есть?

Татьяна (даже несколько опешив). Да что с тобой, мой милый?.. Ты же совершенно обнаглел!.. И потом ты же знаешь, что я не курю...

Антон (тихо, глядя в сторону). Прости... Я забыл...

Татьяна (глядя на сына). Ты не забыл, ты забылся.

Антон (морщится). Ну, забылся... Какая разница?

Татьяна (с нажимом). Большая, я бы даже сказала: существенная...

Антон. Постараюсь не путать.

Татьяна. Да уж постарайся.

Пауза.

Татьяна. И дай мне слово, что ты никуда не поедешь!..

Антон (сквозь зубы). Из-за такой капли - какая чушь!

Татьяна (тихо, отчетливо). Когда один мой знакомый первый раз сел за руль, выпив перед этим бокал шампанского, - он продал машину... Он был великолепным водителем, гонщиком на авторалли. Но он знал, что стоит один раз переступить эту черту...

Антон. Скажи это Андрею Николаевичу...

Татьяна. Что?

Антон. Ах да, конечно!..

Татьяна. Да, представь себе! Хорошо, что у тебя еще хватает ума, чтобы это понимать!

Антон (смотрит на мать). Что... понимать?

Татьяна (выдерживает его взгляд). Крушинин - достаточно известная личность.

Антон (неопределенно). Ну, если так рассуждать...

Татьяна. Я, кажется, перестаю понимать, о чем мы спорим...

Антон (медленно, подбирая слова). Я бы сказал, но боюсь, что ты...

Татьяна. Что?

Антон. Обидишься...

Татьяна. Да что уж там, говори.

Антон (встает, подходит к застекленной стенке, смотрит в сад). Кроме того, я могу ошибиться...

Татьяна. Если ты ошибешься, я поправлю.

Антон (барабанит пальцами по стеклу). Говорят, можно бесконечно долго смотреть на три вещи: на огонь, на море и на то, как работают другие...

Татьяна. Тонкое замечание.

Антон (медленно, как бы рассуждая сам с собой). Хотелось бы мне знать, как долго можно притворяться, будто ты не замечаешь того, что происходит вокруг?..

Антон проходит в холл, снимает со стенки мачете, делает несколько резких сильных взмахов над бильярдным столом, возвращает мачете на место.

Антон. Контракты... Переговоры... Архивы... Кому все это нужно?

Татьяна молча смотрит на него.

Они встречаются глазами.

Антон (с усмешкой). Можно, разумеется, утешаться всем этим балаганом до бесконечности и при этом играть на бильярде, пить пиво, курить трубку, сидя на балконе и просматривая газеты с жирными шапками на трех европейских языках, уходить с собакой в лес и возвращаться с птичьей или звериной тушкой...

Татьяна. Да как у тебя язык поворачивается говорить такое... такую чушь!.. да ты в этом доме палец о палец... ты... ты мизинца его...

Антон выходит на веранду, морщится, делает примирительные, успокоительные жесты. Хочет пройти мимо матери и выйти на галерею.

Татьяна (встает, останавливает его). Кто научил тебя водить машину? А языки?..

Кто вечерами читал тебе в подлиннике Гофмана, Майн Рида, Жюль Верна?..

Антон (примирительно). Я не об этом, мама... Это все так, я очень благодарен, но это все другое, это было раньше, тогда...

Татьяна. Не понимаю...

Антон. Поверь, мама, мне очень не хотелось говорить все это, но мне кажется, что это понимают все: и ты, и тетя Шура, и прежде всего он сам... Конечно, тяжело признаваться себе в том, что твое время прошло, но что делать, если это действительно так?.. что?

Татьяна (тихо, почти шепотом, в ее голосе слышатся умоляющие нотки). Замолчи!..

Ты ничего не понимаешь, ничего!..

Антон (пожимает плечами). Да уж где нам, дуракам, чай пить...

Татьяна (холодно, в упор глядя на сына). Тебе до него как до звезды небесной, щенок!..

Тихая, напряженная пауза.

Антон (складывает руки на груди, стоит перед матерью, покачиваясь с носков на пятки). Я мог бы поймать тебя на слове...

Татьяна смотрит на него вопросительно, но с невольной опаской.

Антон (неторопливо продолжает). Сказать: от кого, мол, слышу... Или еще что-нибудь в этом роде...

Татьяна. Болтун. Болтун и трус... Все у него психопаты, дебилы... А Андрей в шестнадцать лет на фронт ушел. Подделал документы и ушел...

Антон. Сравнила...

Татьяна. Ты хочешь сказать: времена другие?..

Антон. Все другое.

Татьяна. Это не оправдание.

Антон. Я не оправдываюсь... Я просто стараюсь называть вещи своими именами. Я хочу прожить свою жизнь, а не чью-то чужую, придуманную для меня злыми взрослыми дядями в обляпанных жестяными звездами костюмах болотного цвета.

Татьяна. Но ведь они могут просто прийти за тобой.

Антон. Чепуха. Уйду через сад.

Татьяна. Не знаю, что тебе сказать... Просто не знаю.

Антон. Не надо ничего говорить, мама.

Выходит на галерею, садится в кресло-качалку, раскачивается.

По лестнице начинает спускаться Александра Николаевна.

Она в брючном костюме, больших слегка тонированных очках в тонкой изящной оправе и в голубой газовой косынке вокруг шеи. Та же трость плюс маленький плоский портфельчик из черного заменителя.

Александра Николаевна (кричит). Анто-он!..

Антон (не вставая с кресла). Я ту-ут! Вы готовы?..

Александра Николаевна. Вполне.

Антон (выбирается из кресла). Выходите на дорогу.

Уходит.

Татьяна смотрит ему вслед.

Подходит Александра Николаевна.

Александра Николаевна (трогает ее за плечо). Что с тобой, Таня?

Татьяна (не оборачиваясь). Ничего, Саша, все в порядке...

Александра Николаевна. И ведь самых лучших, честных, чистых...

Татьяна (не сразу поняв, о чем идет речь). Не только...

Александра Николаевна. Ну те-то пусть хоть заживо друг друга сожрут не жалко!

Невдалеке за сценой шум мотора, затем гудок.

Татьяна. Иди. Ты же знаешь: наши мужчины не любят, когда их заставляют ждать.

Александра Николаевна. Антон - мужчина!.. с ума сойти!..

Идет к двери.

Татьяна (ей вслед). Скажи Антону, чтобы он не гнал!

Александра Николаевна (вздыхает). Сказать я, конечно, скажу...

Уходит.

Татьяна подходит к буфету, снимает сверху китайскую вазу, достает из нее пачку сигарет, зажигалку, выходит на галерею, закуривает.

Из сада на галерею поднимается Максим.

Некоторое время стоят молча.

Максим. Какая-нибудь фотография есть?

Татьяна. Кажется, где-то была... Сейчас посмотрю. Подержи сигарету...

Отдает Максиму сигарету, идет на веранду, ищет в папке. Максим наблюдает за ней сквозь стекло, курит ее сигарету. Татьяна достает из папки фотографию, возвращается на веранду.

Татьяна (протягивает снимок Максиму). Только такая.

Максим. Где это?

Татьяна. Кижи.

Максим. Никогда не был... А жаль, надо бы как-нибудь... (Рассматривает фотографию, указывает пальцем.) Это он?

Татьяна. Он. А ты разве не помнишь? Он ведь заходил к нам...

Максим. Так, мельком... В самых общих чертах: длинные волосы, перехваченные кожаным ремешком, изможденное обветренное лицо, борода... Интересный тип, колоритный, но...

Татьяна (рассеянно). Что - "но"?..

Максим (пожимает плечами). Немножко пижон... (Смотрит на фотографию.) А это что за публика?

Татьяна. Новые паломники, по большей части бывшие наркоманы, алкоголики...

Максим (вздыхает). Бог в помощь...

Татьяна (убежденно). Но некоторые действительно исцеляются!..

Максим. Значит бог есть.

Татьяна (настороженно, опасаясь подвоха). Почему ты так думаешь?.. какая связь?..

Максим (вполне серьезно, но в то же время так, как если бы он говорил с ребенком). Потому что это чудо, а ничто так не убеждает в существовании бога, как чудеса.

Татьяна (глядя куда-то в пространство). Многим из них просто некуда больше идти... Некуда и не к кому.

Максим. Это второе доказательство.

Татьяна (c легкой усмешкой). А не нужно никаких доказательств...

Максим (подхватывает). Все просто: в белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой...

Замолкает, глядя на Татьяну. Она едва сдерживается, чтобы не заплакать, вытирает ладонью набежавшие слезы, отворачивается, бросает в кусты окурок, уходит на веранду.

Пауза.

Максим рассматривает фотографию.

Максим (негромко, но так, чтобы она слышала). Никогда не делал надгробий...

Когда-то давно, еще в Академии, звали на лето подхалтурить, я даже согласился, но у них что-то там обломилось, вошли, как сейчас говорят, в чужую тему...

Татьяна (смотрит куда-то в пространство). У тебя был эскиз памятника Лермонтову, гипсовый бюстик: одна половина - гусарский поручик в мундире с аксельбантом, а вторая как будто расплавленная: выпуклый, вылезший из орбиты глаз, грудь клочьями, плечо вывернуто...

Максим. Не помню... Наверное, неудачная отливка... Брак.

Татьяна. А я очень хорошо помню. До сих пор...

Максим. Я тебя понял.

Татьяна. А насчет денег...

Максим (перебивает). Рано. Я не знаю ни размеров, ни материала...

Татьяна. Ну тогда, конечно... Но мы заплатим, мы обязательно заплатим! Мы найдем деньги.

Максим. Я не сомневаюсь.

Пауза.

Максим. Можешь забрать фотографию...

Татьяна. Оставь на перилах.

Максим кладет фотографию на перила, уходит.

Татьяна выходит на галерею, садится в кресло, откидывается на спинку.

Откуда-то с соседнего участка доносится песня "Биттлз" "Once there was a way to get back home..." Она слушает.

По ее щекам текут слезы. Она делает над собой видимое усилие, выбирается из кресла, идет на веранду, берет со стола зажигалку, встает на край дивана, поправляет фитиль лампадки, зажигает ее. Спускается на пол, встает на колени перед иконой, бьет поклоны, крупно размашисто крестится, шепчет чуть слышно:

"Господи, помилуй!.. Господи, помилуй!.. Господи, помилуй!..

Прими и упокой душу многострадального раба твоего Константина в царствии Твоем!.." Медленно разгорается пламя лампадки.

На галерею из сада неслышными шагами поднимается Андрей Николаевич. Увидев Татьяну, делает шаг назад, оступается, хватается за перила, те обламываются, и Андрей Николаевич с шумом падает в кусты перед галереей.

Татьяна вздрагивает, оборачивается и, никого не увидев, начинает медленно вставать с колен.

Татьяна (делает несколько осторожных шагов в сторону галереи). Кто здесь?

Андрей Николаевич (выбираясь из кустов). Не бойся, Таня, это я... Хотел проверить, крепко ли они держатся, дернул... В общем, перестарался... (Поднимает фотографию.) Татьяна (быстро идет к нему). Не ушибся?.. не поцарапался?.. голова не кружится?..

Андрей Николаевич (поднимается по ступенькам). Нет-нет, все в порядке. (Передает ей фотографию Кости.) Короткая пауза.

Андрей Николаевич. Похоронили?

Татьяна. Да.

Андрей Николаевич. Где?

Татьяна. В церковной ограде.

Андрей Николаевич. Он был посвящен?.. пострижен?

Татьяна. Нет... Он хотел, но не успел...

Андрей Николаевич. Н-да...

Татьяна. В конце концов какая разница?.. Он очень много сделал для церкви.

Пауза.

Андрей Николаевич проходит на веранду, видит разложенные на столе бумаги, останавливается, бегло просматривает, не трогая руками.

Андрей Николаевич. Я видел много смертей. В Курске при немцах, на фронте, в лагере... Там умирали больше от скверной пищи: острые отравления, прободные язвы... В нашей команде был врач-француз, он заставлял нас каждое утро выпивать по кружке воды - и мы все выжили.

Татьяна (стоя в дверях). Я хочу попросить тебя об одной вещи...

Андрей Николаевич (поворачивается к ней). Я слушаю.

Татьяна. Не давай Антону машину... Хотя бы некоторое время, хорошо?

Андрей Николаевич (настороженно). Почему?

Татьяна (нерешительно). Я боюсь. Эти его поездки в город, всегда внезапные, всегда срочные, эти возвращения под утро... Приезжает, глаза опухшие, мутные, блуждают, руки дрожат, язык еле ворочается...

Андрей Николаевич. Он работает в казино при гостинице...

Татьяна (не обращая внимания на его слова). Эти странные телефонные звонки...

Кстати, что у нас с телефоном?..

Андрей Николаевич. Счет не оплачен за Германию.

Татьяна. А фонд "Тайны века"?.. Ты ведь на них работаешь!.. Неужели они не могут оплатить?..

Андрей Николаевич (морщится). Наверное, они считают, что для меня это мелочи.

Татьяна. Так вот скажи им, что они ошибаются.

Андрей Николаевич. Да-да, я скажу...

Татьяна. Ведь забудешь.

Андрей Николаевич. Я не забуду, но в то же время это будет не совсем удобно; я пока не нашел в этом архиве ничего интересного, ни одного документа, за который можно было бы зацепиться, ни одной записи...

Пауза.

Татьяна. Я как-то не удержалась, сняла трубку и послушала, о чем они говорят...

Андрей Николаевич (смотрит на нее). И что?

Татьяна. Мне показалось, что речь идет о каком-то долге, но они говорили на таком жутком сленге, что я так и не поняла, кто должен, кому, сколько...

Андрей Николаевич (глядя в сторону). Он вращается в таких кругах, где эти разговоры вполне естественны.

Татьяна. Я подозреваю, что в этих кругах естественны не только разговоры.

Андрей Николаевич. Правильно подозреваешь.

Татьяна. Но ведь надо что-то делать, Андрей!.. Нельзя смотреть на все это сквозь пальцы!

Андрей Николаевич. Боюсь, что уже поздно...

Татьяна. То есть как - поздно?

Андрей Николаевич. Он уже сделал свой выбор, и я не знаю, что предложить ему взамен... Книги? Глупо, они не читают книг. Вы были последним читающим поколением в этой стране... Бульварщина не в счет. А что еще?

Татьяна. В наше время человек уходил в армию, и там ему худо-бедно вправляли мозги.

Андрей Николаевич. А это уж совсем, прости меня, чушь собачья! Тем более сейчас, когда против диверсантов, террористов, обученных и, главное, обстрелянных, выставляют мальчишек... И эти недоросли покорно идут, совершенно не представляя себе, что это такое и чем это может для них кончиться.

Татьяна. Я не об этом.

Андрей Николаевич. Бедные матери... Протестуют, организуют комитеты, едут, разыскивают и получают наглухо заваренные ящики с мутным пластиковым окошечком в крышке.

Татьяна. Неужели все бессмысленно?.. Неужели все, что нам остается, это покорно ждать неизвестно чего?

Андрей Николаевич (задумчиво). Делай что должно, и пусть будет что будет - так, кажется?

Татьяна (возбужденно). Нет-нет, ни за что... (Ходит по веранде.) Это если ты совсем один, сам по себе, ни за кого не отвечаешь - тогда, пожалуйста: хоть на необитаемый остров, на Луну, на Венеру...

Андрей Николаевич. Я поговорю с ним.

Татьяна. Сделай это, я тебя умоляю... Расскажи ему свою жизнь, постарайся увлечь его чем-нибудь, я не знаю...

Андрей Николаевич. Я постараюсь.

Пауза.

Татьяна (cмотрит на небо поверх цветущих яблонь). Вот и тучка набежала.

Андрей Николаевич. К вечеру обещали дождь, а они в последнее время редко ошибаются.

Пауза.

Андрей Николаевич. Многие вещи невозможно объяснить на словах... Кто я для него?

Старик. А ему двадцать лет, до тридцати еще так далеко, а сорок и далее просто теряются в дурной бесконечности... Все это прекрасно знают, и при этом каждый почему-то считает себя исключением - почему?.. Ты говоришь: отнять машину? Нет ничего проще, отгоню на станцию техобслуживания, и дело с концом. А дальше что?.. Сейчас он хоть среди ночи, хоть под утро, но все-таки возвращается, а тогда он может просто исчезнуть в городе... У него наверняка есть girl-friend, и, может быть, даже не одна...

Татьяна. И ты так спокойно говоришь об этом...

Андрей Николаевич (усмехается). Давай без ханжества. Антон живет в грубом и жестоком мире. Может быть, в этом есть и моя вина, может быть, я был недостаточно внимателен к нему...

Татьяна хочет что-то возразить, но Андрей Николаевич делает предупредительный жест и продолжает говорить.

Андрей Николаевич. Молчи, я все знаю, и ты не скажешь мне ничего нового!.. Да, иногда мне следовало быть жестче, тверже, решительнее, но я боялся подавить человека... Это ведь так просто: нельзя и все - ша!.. А что получается? Робкое забитое существо, раб, да-да, именно так! Он только с виду похож на человека, а внутри он весь сморщенный, скрюченный в три погибели - тело выросло, а душа так и не родилась, зачахла в утробе...

Татьяна. Ну зачем ты так говоришь, зачем?..

Андрей Николаевич (продолжает). А все эти секты: свидетели Иеговы, кришнаиты, адвентисты, мунисты - кого только нет!.. Почему? Они же так хотели свободы, проклинали коммунистов, Сталина, Советскую власть - ну так живите! Кто вам теперь мешает?..

Татьяна. Ты у меня спрашиваешь?

Андрей Николаевич. Гениальный Достоевский: и будут искать, кому поклониться, кому отдать свой хлеб, чтобы вновь, изголодавшись, получить его из этих же самых рук!.. Но кто сейчас читает Достоевского?..

Татьяна. Антон читал.

Андрей Николаевич. Что? "Подростка"?.. Или, может быть, "Игрока"?.. У Достоевского много соблазнов. Он весь - сплошной соблазн, и к черту все десять заповедей!..

Татьяна (сдерживаясь). Андрей, прекрати, я прошу тебя!

Андрей Николаевич (громко смеется). Все дозволено, все!.. Бог умер человек может вздохнуть свободно и творить все, что ему вздумается!.. А как же загробная жизнь? Карма? А это все имеется! (Хохочет.) Астральное тело, эдакая туманность, которая иногда через дисплей общается с родственниками, друзьями и преданными соратниками!.. (Хохочет громко, заразительно, но в смехе его порой проскакивают злые, жесткие нотки. Резко обрывает смех и после короткой паузы почти спокойно продолжает.) Жаловались: не дают сказать, запрещают, не пускают... Я как-то сказал одному такому: я разрешаю - говори... В ресторане Союза, тихо, шепотом, в самое ухо: я разрешаю - говори!..

Татьяна. Кому?

Андрей Николаевич (отмахиваясь). Неважно. Не помню... Какая разница?.. Ты все равно не знаешь... Двести сорок тысяч только партийных взносов... Из Парижа прикатил на такси... Менял машину на каждой границе: ему, понимаешь, Европу захотелось увидеть поближе, из окна дорожной коляски!.. Русский путешественник!

Гоголь! Карамзин!.. Потом говорил: осуществилась мечта - я ехал и ощущал прикосновение к историческим корням отечественной словесности! (Саркастически хохочет.) Татьяна. Я, кажется, знаю, о ком ты говоришь...

Андрей Николаевич. Ну, разумеется... Он еще пьесу написал про детей-узников фашистских концлагерей, о том, как они рвались домой из американской зоны оккупации: обходительный дядя Сэм в форме майора уговаривает мальчика уехать в Америку, а мальчик ни в какую - хочу домой, и катись ты, майор, к такой-то матери!.. Ха-ха-ха!

Татьяна. Я вспомнила: один мой знакомый работал тогда завлитом в детском театре, и когда к нему попала эта пьеса, он ужаснулся... Пытался как-то воспрепятствовать, но ему говорили, что все так и было, а он просто мальчишка, ничего не знает. И тогда он попросил меня дать пьесу тебе на рецензию...

Андрей Николаевич. На рецензию?.. Не помню.

Татьяна. А я очень хорошо помню: я привезла тебе экземпляр, ты прочел, сказал, что все это чистейшей воды конъюнктура, то есть попросту вранье, но давать какой бы то ни было письменный отзыв отказался - это, мол, все равно ничего не изменит. Странно, что ты это забыл...

Андрей Николаевич. Да-да, припоминаю... Впрочем, сейчас это уже все равно. Он умер два года назад.

Татьяна. Тогда, конечно, все равно.

Андрей Николаевич (набивая трубку). Последний роман так и не дописал. Не успел.

Роман о писателе, который пишет роман о писателе, пишушем роман о себе самом...

Капуста. Сплошная фальшь, ни одной искренней живой строчки... И ведь напечатали.

Посмертно. Дань памяти и уважения к заслугам. Каким? Перед кем?.. А ведь не дурак был, вовсе не дурак, знал свое место, свое настоящее место там, где не берут в расчет премии, звания, правительственные награды... Страшно мучался, пил в одиночку, в своем особняке на берегу Ладоги, где стены первого этажа были инкрустированы перламутром. Я ему как-то сказал: тебе, говорю, одной только вещи надо бояться... Забеспокоился, засуетился: какой, Андрюша? какой еще такой вещи мне надо бояться?! Революции, говорю... Посмеялись. (Невесело усмехаясь, раскуривает трубку, выходит на галерею.) Умирал хорошо, спокойно, без истерик, как римлянин. По крайней мере, внешне... Знал от чего, знал когда... Примерно, плюс-минус две недели. Хотя, казалось бы, что такое две недели?

Пауза.

Андрей Николаевич. Как-то на встрече со студентами филфака один начитанный молодой человек спросил его: а вот как так получилось, что на протяжении своей жизни вы так часто менялись? (Полуобернувшись в сторону веранды.) И знаешь, что он ответил?

Татьяна (медленно).Поживите с мое, юноша, и я посмотрю, как вы изменитесь.

Андрей Николаевич (легкое удивление). Верно. Но откуда...

Татьяна (перебивает). Я была на этой встрече. И было это не в университете, а в нашей библиотеке... Встреча с читателями. И вопрос этот задал мой бывший муж Виктор Чирвинский...

Андрей Николаевич. Как интересно. Я не знал... Впрочем, теперь это уже не важно.

Татьяна (невесело усмехается). А тогда было важно, и еще как важно. Ночами сидели на кухнях, пили кофе, обсуждали, спорили до хрипоты - о чем?.. Господи, если бы мы тогда знали!..

Андрей Николаевич. Что - знали?..

Татьяна. Что все так изменится... Библиотека работает три дня в неделю, половину сотрудников сократили, за последние три года два пожара, четыре кражи, одно наводнение... А читатели?.. Голодные, в обносках, глаза сумасшедшие... А чем занимаются? Один ищет снежного человека, другой доказывает, что земной шар представляет собой две сферы и что все извержения вулканов, землетрясения, дрейф островов происходят оттого, что внутренняя сфера в своем вращении отстает от земной коры, задевает ее, и вот в местах этих столкновений происходят всякие стихийные бедствия...

Андрей Николаевич. Н-да, скверная физика, но какая смелая поэзия!

Татьяна. Кандидаты наук, доктора, академики нашей новой отечественной Академии...

Андрей Николаевич. Русская наука!.. (Смеется.) Татьяна. Ты смеешься, а мне их жалко.

Андрей Николаевич (жестко). А мне нет... Я понимаю, они ни в чем не виноваты, они честно делали свое дело, а главное: они были послушны! Им было сказано: не лезьте в наши дела, играйте в свои игрушки - и мы вас прокормим! Но пришли новые люди и сказали: ничего не знаем! ни о чем таком мы с вами не договаривались!..

Кто не спрятался - я не виноват! (Смеется.) Татьяна. Зачем ты так говоришь, Андрей? Ты ведь так не думаешь...

Андрей Николаевич. Я по-разному думаю: сегодня так, завтра как-нибудь иначе...

Ведь на любое явление можно смотреть с разных точек зрения - не так ли?

Татьяна. Ты у меня спрашиваешь?

Андрей Николаевич. У тебя?.. Нет, я так, сам с собой... (Докуривает трубку, выбивает золу о столбик галереи. Смотрит в сад.) Ты говоришь: расскажи Антону свою жизнь! Представляю эту сцену: картинка из хрестоматии... Скажи-ка, дядя, ведь недаром... Да, были люди в наше время!.. Смешно. И потом в моей жизни нет ничего замечательного, ничего такого, что могло бы составить предмет для подражания. Как я при немцах в Курске на вокзале зажигалками торговал? Как в плен попал? Как Шуру с мамой встретил в лагере для перемещенных лиц?..

Беременную от американского сержанта-освободителя?.. Они ведь с нами особенно не цацкались... Шура никогда ничего не рассказывала, но я-то немножко представляю, как это все могло случиться... И не пожалуешься: кому? на кого?.. Мы же вас освободили, от смерти спасли, так что извольте кушать, что дают!

Татьяна (тихо). Саша мне рассказывала, как это все было.

Андрей Николаевич (несколько опешив). Тебе?! Когда?.. Зачем?

Татьяна (смотрит на него). Мы женщины, Андрей, две женщины в одном доме...

Андрей Николаевич. Я понимаю... Подруг у нее не было никогда. По возвращении мы получили две смежные комнатки в коммуналке, где в первое время она боялась даже выйти в туалет... Боялась, что Максима во дворе просто затравят. Попробовали. Но Макс вырос в таких диких трущобах, что в двенадцать лет не боялся уже ни черта:

ни кулака, ни ножа, ни кастета - так что от него быстро отстали. А потом я напечатал свой первый роман, который начал писать еще там... И сразу гонорар, премия, пресса, фильм!.. И тогда мы купили этот дом... Собственный дом.

Американская мечта.

Пауза.

Андрей Николаевич (смотрит в сад). Там, на окраине Буэнос-Айреса, работая автомехаником, я мечтал о доме на берегу Ладоги... Я не верил в то, что мы когда-нибудь сможем вернуться, я ведь здесь видел такое... В детстве. Голод на Украине... Не хочу вспоминать... Рассказывал тамошним соотчичам - не верили...

Плакали, пили виски и - не верили. А ты говоришь: расскажи Антону свою жизнь!

Смешно, ей-богу!.. (Смеется.) У него своя американская мечта, у нас у всех это в крови...

Татьяна. Что?

Андрей Николаевич (взволнованно, меряя галерею широкими шагами). Мечтательность, Таня! Нас ведь на этом и поймали! И опять ловят, причем весьма успешно - уверяю тебя!.. Вплоть до того, что я иногда ловлю себя на мысли, что готов подписаться под самыми радикальными пунктами самых крайних партий, точнее, одной, самой популярной, с этим припадочным клоуном во главе... Вольфович - Вульфович - Wolf

- волк-оборотень - человек-миф!.. Гениальный имидж!.. Свет? Музыка? Готовы?..

Занавес!.. Маэстро, туш!.. Марш!.. Левой!.. Левой!.. Левой!.. Даже я клюнул, Таня, как же - опять пайку дадут, опять путевки, дачки, тачки!.. Ха-ха-ха!..

(Холодный, издевательский хохот.) И это я, Таня, я, видевший фашизм в натуре, во всех видах, в полный рост... Так что клюнуть-то я клюнул, но тут же и выплюнул - не подсекли... Но каков зверь, Таня! Особенно в глазах простого народа...

Впрочем, что народ?.. Политический фантом. Мираж. Миф...

Садится в кресло, набивает трубку, раскуривает.

Татьяна (смотрит на него из глубины веранды). Мы начали говорить об Антоне...

Андрей Николаевич (слегка покачиваясь в кресле). Об Антоне... Об Антоне...

Подросток. Тинейджер. Лет пять назад надо было начинать, отправить за границу - людей посмотреть, себя показать. Ему было бы проще - не безъязыкий.

Татьяна. Нечего было показывать.

Андрей Николаевич. Не скажи!.. В таком возрасте да еще с такими данными человек представляется в собственных глазах всемогущим!.. А это гораздо важнее чужого мнения. Как там у Пруткова? Мужчина долго остается под впечатлением, производимым им на женщину! (Смеется.) Татьяна. Даже когда работаешь в ночном баре при гостинице?

Андрей Николаевич. Я до тридцати четырех лет зарабатывал на жизнь ремонтом автомобилей.

Татьяна. У тебя не было другого выхода.

Андрей Николаевич. Был.

Вопросительная пауза.

Татьяна. Уехать в Америку?

Андрей Николаевич (медленно). Мы не могли уехать в Америку.

Татьяна. Извини.

Андрей Николаевич (усмехается). Чепуха... Не за что. Но объяснить это невозможно. Это надо прожить. Этим надо пропитаться...

Татьяна. Надо ли?..

Андрей Николаевич (вздыхает). Конечно, нет. Это я так, для примера...

Пауза.

Андрей Николаевич. Да, у меня был выход... Я мечтал. После работы я забирался в брошенную голубятню, мечтал и записывал свои мечты, положив тетрадь на ящик из-под бананов...

Пауза.

Андрей Николаевич (негромко, сам с собой). Американская мечта... Американская...

Может быть, для того, чтобы понять, что такое родина, полюбить ее такой, какая она есть, надо покинуть ее, а потом вернуться?.. Истина одна, и она может открыться тебе в любой точке земного шара. Или не открыться...

Татьяна. Мы говорили об Антоне...

Андрей Николаевич (глядя перед собой). Я к этому и веду.

Татьяна (чуть настороженно). Не понимаю?..

Андрей Николаевич. Иногда мне кажется, что я занимаю в его жизни не свое место.

Татьяна молча смотрит на него.

Он чувствует ее взгляд, но не поворачивает головы.

Пауза.

Андрей Николаевич. Чужое место.

Татьяна (с легкой иронией). Вот уж не думала, что мужчины придают этому такое большое значение.

Андрей Николаевич. А женщины? Разве нет?..

Татьяна (холодно). Спроси у своей младшей сестры.

Андрей Николаевич (сухо). Это не типичный случай.

Татьяна (начинает истерически хохотать). Что?.. Как ты сказал?.. (Хохочет.) Не типичный случай?! Ой, я не могу!.. (Хохочет.) Скажу Шурочке... она... она обхохочется!.. Не типичный случай!.. О-хо-хо!..

Андрей Николаевич (резко вскакивает). Прекрати!.. Сейчас же перестань!.. Я совсем не то... Я...

Вдруг застывает на месте, прикладывает руку к груди.

Смех мгновенно обрывается.

Татьяна бросается к Андрею Николаевичу.

Татьяна (интонации профессиональной сиделки, не первый случай). Спокойно, Андрей... Ничего страшного, все хорошо, все нормально... Не напрягайся...

Садись, вот так, откинь голову, дыши... Так, хорошо...

Осторожно усаживает Андрея Николаевича в кресло.

Во время предыдущей сцены на небе сгущались тучи, и сейчас на галерее и на веранде заметно потемнело.

Андрей Николаевич (бормочет, в его голосе слышатся дребезжащие старческие нотки). Ничего, Танюша, ничего, бывает... Перед грозой... Давление...

Татьяна. И давление мы сейчас измерим... Ты только сиди спокойно, не нервничай...

Андрей Николаевич откидывает голову на спинку кресла, закрывает глаза.

Андрей Николаевич (настойчиво). Я спокоен... Я абсолютно спокоен... Мне плевать... (Сквозь зубы.) Гори оно все ясным огнем!.. (С нарастающей яростью в голосе.) Пошли они все к чертовой матери!..

Татьяна (гладит его по голове). Все хорошо, Андрюша, все хорошо...

Андрей Николаевич (не открывая глаз, слабым голосом). Воры... Негодяи...

Подонки...

На галерею из сада поднимается Максим, напевая или насвистывая мелодию из фильма "Генералы песчаных карьеров". Издалека доносится протяжный раскат грома. При виде Татьяны, хлопочущей над Андреем Николаевичем, резко обрывает мотив. Татьяна жестом дает ему понять, что все, в общем-то, не так страшно.

Берется за одну ручку кресла, Максим за другую.

Тянут кресло с Андреем Николаевичем на веранду.

Андрей Николаевич (бормочет). Кто я для него?.. Слабый старик. Больной человек.

Инвалид. Одной ногой в могиле... Прошлое не в счет... Не было... Ничего не было...

Ослепительная вспышка молнии над садом.

Оглушительный раскат грома. Первые капли дождя.

Максим (облегченно). Наконец-то!..

Татьяна. Слава тебе, господи!

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Декорация та же. Гроза кончается. Отдаленные раскаты грома, редкие вспышки молнии, тихий шелест дождя.

Андрей Николаевич сидит у стола в кресле-качалке, Татьяна измеряет ему давление.

Максим в холле в глубине сцены импровизирует на пианино.

Легкая джазовая мелодия.

Андрей Николаевич (ни к кому не обращаясь). Мерзавцы!..

Татьяна (качает грушу). Мерзавцы, мерзавцы...

Андрей Николаевич. Негодяи!.. Паразиты!.. Наука гибнет... Армия?.. Это не армия

- это сброд!.. Мародеры... Убийцы... Воры...

Максим (громко, из холла, не переставая играть). Ты, дядюшка, как всегда прав, и сейчас, может быть, прав более, чем когда-либо...

Андрей Николаевич (возбужденно). Вся беда России в том, что это очень богатая страна, невероятно богатая, фантастически!..

Максим (подхватывает). И в ней всегда было легче и выгоднее украсть, чем сделать...

Андрей Николаевич (делает попытку встать). Вот-вот, именно так!..

Татьяна (строгим тоном). Сидеть!

Андрей Николаевич (послушно возвращается в кресло). Украсть что-то готовое, сотворенное самой природой и по недосмотру Божию отданное в грубые хамские лапы... Чернобыль. Ящик Пандоры...

Максим (веселится за пианино, при свечах). Бесплатный сыр бывает... э-э-э...

только... э-э-э... в мышеловка-ах!.. Если ты такой умник... йе-йе!.. то где же тогда твои дэ-энэжки?.. Йе-йе!.. Йо-хо-хо!.. My darling!.. My pretty girl!..

Татьяна. А Кулибин?.. Циолковский?..

Максим (оглушительно, раскатисто хохочет). Кибальчич, Желябов и Софья Перовская!.. Тра-та-та-та-та-та!..

Лупит по клавишам так, словно поливает из пулемета.

Андрей Николаевич (во весь голос). Циолковский хотел воскресить всех покойников и вывезти их на Луну!.. Шучу.

Максим (перестает играть). Всех-то зачем? В земле столько всякой сволочи зарыто...

Встает, выходит на веранду, ковшом заливает воду в самовар, втыкает вилку в розетку.

Татьяна. Сто семьдесят на сто тридцать.

Собирает прибор.

Максим. На Луну... Мало того, что Землю засрали...

Татьяна. Макс!..

Максим (сокрушенно). Ай-ай-ай!.. Прошу прощения! Живу здесь тридцать пять лет и никак не могу привыкнуть к этому словесному ханжеству! Нормативная и не нормативная лексика - чушь какая-то!..

Андрей Николаевич (подхватывает). И при этом переводят того же Бодлера, свободно употребляющего такое, скажем, сверхпохабное словечко, как "ля пинь"! Где в нашем государстве можно встретить такую поэзию? На заборе и на стенке общественного туалета!..

Татьяна. Сейчас такое печатают...

Максим (рассудительно). Пресса - это стены и заборы государственного здания. И если само здание превратилось в гигантских размеров сортир...

Татьяна. Да что с вами сегодня?.. Неужели нет других тем для разговора?..

Уходит через холл, унося с собой приборчик для измерения давления. Поднимается по лестнице на второй этаж.

Андрей Николаевич провожает ее взглядом и, как только она скрывается, встает, быстро наливает себе рюмку коньяка и выпивает ее.

Все это он проделывает так быстро, что Максим даже не успевает его остановить.

Максим (ошарашенно). Дядя!..

Андрей Николаевич (умиротворенно опускаясь в кресло). Когда у меня во рту смердит валидолом, я чувствую себя почти покойником.

Пауза.

Андрей Николаевич (видит разложенные на столе бумаги). А это что?.. Рукопись?..

Таня принесла?..

Максим. Да.

Андрей Николаевич. Зачем? Что им всем неймется: пишут, пишут!..

Максим. Может быть, тебе лучше полежать?

Андрей Николаевич (возмущенно). Да оставьте вы этот лазаретный тон!.. Давление!

Магнитная буря! Расположение звезд! Лунные фазы!.. Мало ли что могло повлиять?..

И каждый раз надевать похоронные личины, ходить на цыпочках, говорить шепотом?!

Максим. Ты преувеличиваешь...

Андрей Николаевич (подхватывает). Старческая мнительность, да?..

Максим (пожимает плечами). Не знаю, я не психолог.

Андрей Николаевич. Психолог... Никогда не понимал этой науки. Мнения, наблюдения, гипотезы - а как было шаманство, так и осталось... Кому-то дано, кому-то - нет, и никакие книги, теории, никакая клиническая практика здесь не при чем... То есть при чем, конечно, но для того, кому от природы дано.

Встает из кресла и осторожно, стараясь не делать резких движений, начинает прогуливаться по веранде.

Во время этой прогулки как бы ненароком приближается к бутылке с коньяком и легким непринужденным жестом наполняет свою рюмку.

В этот момент в холле появляется Татьяна.

Татьяна (устало, почти умоляюще). Андрей!..

Андрей Николаевич (быстро подвигает рюмку Максиму). А это я вот... Максиму...

Максим берет рюмку, отпивает глоток.

Андрей Николаевич (продолжает). Мою родную бабку в деревне страшно боялись...

Колдунья. А по виду не скажешь: сухонькая такая старушонка, волосики седенькие, три зуба во рту... А как-то варили мы с ней варенье во дворе на костре в медном тазу, и забежал к нам на запах соседский поросенок, так бабка глянула на него, и он на месте закрутился, упал, визгнул тоненько и сдох...

Татьяна (идет на веранду). Неужели у тебя ни на волос нет силы воли?.. Тебе все мало, да?..

Максим. Таня... Танюша, успокойся, не надо... Гроза прошла, солнышко выглянуло, все хорошо...

Татьяна. Господи, как я устала, кто бы знал!.. Иногда я хочу лечь, уснуть и уже не просыпаться... Никогда.

Долгая неловкая пауза.

Андрей Николаевич. Я перила на галерее сломал... Сегодня. Потянул легонько, а они - хрусь, и все!..

Максим. Гнилье, что ж ты хочешь...

Андрей Николаевич. Я?.. Я уже ничего не хочу, Макс. На мой век этого бунгало хватит.

Пауза.

Андрей Николаевич. А если бы и хотел... Не могу. Не знаю даже, как подступиться... Столько лет за письменным столом, за машинкой... Совершенно отвык от ручной работы.

Максим. Чепуха... Съезжу завтра на лесопилку, привезу доски, и начнем мы с тобой потихоньку приводить наше жилище в божеский вид... Антона привлечем к этому делу.

Андрей Николаевич. Хорошо бы...

Максим. Ты сомневаешься в том, что это возможно?

Андрей Николаевич. Не знаю.

Татьяна. Хорошая мысль! Он, конечно, будет отговариваться занятостью, говорить, что он еле успевает отоспаться, но есть же у него совесть, в конце концов!..

Максим (смеется). Вот заодно и проверим!

Андрей Николаевич. Н-да, ты, Макс, как всегда прав! Надо что-то делать... Надо что-то делать.

Татьяна. Ну, вы как хотите, а я пойду готовить обед. (Собирается уходить, но напоследок оборачивается к Андрею Николаевичу.) Андрей, ты все понял?..

Максим?..

Они делают примирительные успокаивающие жесты: мол, все будет в порядке. Татьяна уходит.

Андрей Николаевич (поворотом головы указывая на икону). Как ты думаешь, она действительно верит во все это?

Максим (подумав, пожав плечами). По-видимому, да...

Андрей Николаевич. Член партии. Секретарь партийной организации одной из крупнейших библиотек в стране... Как они с Виктором когда-то убеждали меня в том, что надо просвещать народ, чаще выступать на заводах, ездить по провинции.

А я не люблю провинцию, терпеть не могу эти убогие, провонявшие хлоркой гостиницы, жалкие кабаки, ветхие заброшенные храмы над живописными обрывами, без куполов, без крестов, окна и врата заколочены досками...

Максим (усмехнувшись). Ты вполне мог избежать всей этой экзотики: не останавливаться в таких гостиницах, не жрать всякую отраву в местных кабаках.

Андрей Николаевич (вскидываясь). Но ведь я должен был узнать жизнь родной страны, ее народа!

Максим (смеется). Я помню, как они тебе внушали: вы так долго были вдали от родины... вы видели мир... вам есть с чем сравнить!

Андрей Николаевич (подхватывает). И я слушал и кивал головой, как мальчик в воскресной школе! Я смотрел в ее глаза и чувствовал, что готов сделать все, что угодно: опуститься на дно Марианской впадины, полететь на Марс! Я понимал, что со мной происходит, и я боялся в это поверить на шестом десятке, и вдруг такое?!

Максим (иронически). Дух дышит где хочет...

Андрей Николаевич. Не только дух.

Максим. Я помню.

Андрей Николаевич. А что теперь? Икона в углу, какие-то сомнительные паломники, посты - не понимаю!.. Ведь был нормальный человек, и вдруг на тебе: отец Димитрий сказал... отец Димитрий думает... Сомнамбула!

Максим. Ты преувеличиваешь, дядя.

Андрей Николаевич (вздыхает). Хотелось бы в это верить.

Встает, тянется к бутылке с коньяком.

Максим. Не искушал бы ты судьбу...

Андрей Николаевич (наливает рюмку). Судьба?.. В моем возрасте?.. После всего, что было?.. Чушь. (Пьет. Ходит по веранде, рассуждает как бы сам с собой.) Я пытался поверить, Макс... Ходил в церковь, ставил свечи перед иконами, выстаивал всенощные, постился, даже исповедовался отцу Димитрию!..

Максим. Почему " даже" ?..

Андрей Николаевич (медленно, подбирая слова). Трудно бывает понять, что тебя мучает, тревожит, не дает покоя - это, наверное, и называется грехом, да?.. Себя ведь не обманешь?..

Максим молчит.

Андрей Николаевич. И как это высказать? А тем более человеку постороннему?..

Очень странно. Пародия на сеанс психоанализа.

Пауза.

Андрей Николаевич (глядя в сад). Как ты думаешь, она счастлива со мной?

Максим. Полагаю, да. Впрочем, я не присматривался...

Андрей Николаевич. А Виктор? Где он? Что делает?.. Ты о нем ничего не слышал?

Максим. Слышал.

Андрей Николаевич. Что?

Максим. Шоу-бизнес. Париж... Барселона... Русские сезоны.

Андрей Николаевич. Достаточно обширное поле: от Большого театра до квартета ложкарей...

Максим. Ближе ко второму. Казаки... Выставки авангарда...

Андрей Николаевич. Это что, все еще модно? Еще не наелись?..

Максим. Уже наелись. До отвала. А ведь все шло, и как! Матрешки, шкатулки, яйца, бюсты вождей, кое-как натянутые на подрамник куски мебельной обшивки, покрытые какой-то лиловой коростой вместо живописи...

Андрей Николаевич. Экзотика. Лагерное искусство.

Максим. Это тоже не совсем верно. Много, конечно, всякой шушеры, но есть и хорошие художники, с крепкой школой...

Андрей Николаевич. Все может быть... Все может быть...

Максим. Все это было, дядя, было... Сегодня человек мерзнет на чердаке и зарабатывает на кофе и сигареты оформлением "красных уголков", а через полгода становится владельцем небольшой виллы где-нибудь на Кипре...

Андрей Николаевич. На Капри.

Максим. Или на Капри - все равно. Главное - поймать момент. Не продешевить, но и не задрать, не переторговаться... И продаваться не сразу, целиком, а по частям, с перспективой.

Андрей Николаевич (без иронии). Тоже искусство.

Максим. Искусство? Да, но - другое. И в нем тоже есть свои гении и бездари... А есть игроки. Ведь бизнес - игра.

Андрей Николаевич. Виктор - игрок?..

Максим. И еще какой!.. Мне рассказывали о его композициях: инсталляции с вертолетами, вагонами противогазов для Кувейта, валютными счетами, подержанными иномарками, верфью деревянного кораблестроения - и это все помимо казаков, авангарда, паломнических круизов по монастырям Европы и чуть ли не переправки ближневосточных беженцев в Скандинавию на частных яхтах...

Андрей Николаевич (ироническое восхищение). Флибустьер!.. Конкистадор!..

Максим. Я не уверен в абсолютной достоверности этой легенды, но какая-то часть правды в этих сплетнях наверняка есть.

Андрей Николаевич. Смутные времена. Все возможно. Интересное время...

Наполняет рюмку коньяком, выпивает.

Максим (взрываясь). Совсем сдурел?! Опять тебя среди ночи откачивать?..

Андрей Николаевич. Лучше уж от водки помереть, чем от скуки.

Максим (сердито). Идем лучше в сарай, посмотрим инструменты!.. (Себе под нос, ворчливо, по-испански.) Дурак старый! (Идет к двери.) Андрей Николаевич (идет за ним,). Как ты сказал? (По-испански.) Дурак?.. Старый дурак?.. (Хохочет, продолжает.) Однажды Мюллер и Борман решили выяснить, на кого работает Штирлиц. Борман, зная, что в момент сильного потрясения человек может заговорить на родном языке, вызвал Штирлица к себе и велел Мюллеру встать за дверью. И вот когда Штирлиц переступил порог кабинета...

Уходят.

Некоторое время на веранде пусто. Тишина нарушается лишь какими-то отдельными бытовыми звуками: звоном посуды, игрой в мяч на соседнем участке, собачьим лаем. Издалека нарастает тарахтение мотора, оно приближается, глохнет, и вслед за этим из сада на галерею неторопливой усталой походкой поднимается человек в черной широкополой шляпе, темных круглых очках и светлом плаще, один рукав которого перехвачен черной лентой чуть выше локтя. Остановившись перед приоткрытой дверью на веранду, он тихо стучит по дверному косяку костяшками пальцев, но не получив на стук никакого ответа, переступает порог и снимает шляпу, открывая густые черные волосы с сильной проседью. Осматривается, покачивает головой как бы в такт каким-то своим мыслям, вешает шляпу на гвоздь, торчащий из оконной рамы. Замечает кипящий самовар, подходит, привычным движением выдергивает вилку из розетки. Берет недопитую бутылку коньяка, смотрит на этикетку, наливает полрюмки, отпивает глоток, смакует, покачивает головой, как бы удивляясь тому, что содержание бутылки соответствует тому, что заявлено на этикетке. Продолжает осматриваться, неторопливо скользя взглядом по стенам, по поверхности стола.

Из холла входит Татьяна.

При виде гостя молча останавливается на пороге.

Он спиной чувствует ее появление, но не оборачивается.

Смотрит в сад, смакует коньяк.

Татьяна (нерешительно, полувопросительно). Вик?..

Виктор (не оборачиваясь). Он самый.

Татьяна (осваиваясь с ситуацией). Интересно...

Виктор (резко обернувшись). Что... интересно?..

Татьяна (смотрит на него, говорит неторопливо). Не было, не было вдруг явился!.. (Усмехается.) Мог бы хоть позвонить для приличия.

Виктор. Я звонил. Не дозвонился - короткие гудки...

Татьяна. Странно...

Виктор. Только что, с кладбища - не веришь?.. (Достает из внутреннего кармана плаща маленький радиотелефон, протягивает Татьяне.) Можешь сама убедиться...

Татьяна. Я не умею им пользоваться.

Виктор (делает шаг к ней). Ничего сложного... (Показывает.) Нажимаешь восьмерку, потом код и номер... (Набирает номер, подносит трубку к уху.) Вот... опять гудки... (Передает ей трубку.) Татьяна (слушает). Да, действительно... (Возвращает ему трубку.) Совсем забыла:

у нас отключили телефон.

Виктор. За что?

Татьяна. Международные...

Виктор. Европа?.. Америка?..

Татьяна. Германия.

Виктор. Все равно дорого.

Пауза.

Виктор (отпивает глоток коньяка). А ведь и в самом деле "Сократос"! В натуре!..

(Негромко смеется, закашливается.) Татьяна. Я в этом не разбираюсь.

Виктор. Тебе легче.

Татьяна. В каком смысле?

Виктор (уклончиво). Да это я так, вообще...

Пауза.

Татьяна. А ты... откуда?

Виктор. Сейчас?

Татьяна. Естественно, сейчас...

Виктор. От Кости. С кладбища, с похорон... У нас в деревне так говорили: к кому?

- к Марфе... от кого? - от Марфы. Как о живом человеке.

Татьяна. Странно, а я тебя там не видела.

Виктор. Я опоздал... Вся эта возня: венок, ленты... Поздно заказали.

Татьяна. А кто заказывал?

Виктор. Географическое общество.

Татьяна. Понятно.

Пауза.

Виктор. Сейчас серьезные люди себе все заранее обеспечивают: гроб, участок, венок...

Татьяна. И на похороны не опаздывают?..

Виктор. Всякое бывает: найдут человека где-нибудь на свалке через полгодика, ну и укладывают в гроб что осталось... А гробы нынче дорогие: три тысячи, пять тысяч...

Татьяна. Долларов?

Виктор. Естественно, не рублей... (Короткая пауза.) А бывает, что и вообще не находят... Машина сгоревшая, дом - а тела нет. Исчезло. Улетучилось... Так оно вроде иногда и лучше... Для семьи. Ведь остаются без копейки - хоть на панель!..

А гроб - вещь... Его продать можно.

Татьяна. А человека как считать?.. Как без вести пропавшего?

Виктор. Конечно. Три года...

Татьяна. А потом?

Виктор. А потом все, с концами... Извольте получить страховку!..

Татьяна. Почти как на войне...

Виктор. Почему: почти?..

Татьяна. Как бы мирное время...

Виктор. Это смотря для кого...

Татьяна. Да, конечно... (Короткая пауза.) А почему географическое общество?

Виктор. Как почему? (Показывает на фотографию на столе.) А паломники?

Монастыри... Афон... Святая земля.

Татьяна. Эти?

Виктор. Да уж какие есть... Хотя, конечно, всякие ломились: на ладьях, по Днепру, через Азовское море, Евксинский понт, Босфор, Дарданеллы - красиво, слов нет!.. Через Пирей, Хайфу - до Каира... За три месяца. Самолетом четыре часа. Я летал...

Татьяна (с легкой издевкой). Не понравилось?..

Виктор. Почему?.. Понравилось. "Delta" - хорошая компания. Но на ладье интереснее...

Татьяна. С Костей?

Виктор. С Костей?.. Конечно, с кем же еще!.. Дай ему Бог!.. (Смотрит на икону, допивает коньяк, ставит рюмку на стол, неловко крестится.) И прости его, Господи!

Татьяна. Прости?.. За что?..

Виктор (уклончиво). Кто без греха...

Татьяна. Ну, если так, то конечно...

Пауза.

Татьяна. А ты-то как с ним на ладье оказался?.. Как паломник?

Виктор. И как паломник тоже... Ты что думаешь, если у человека деньги есть, так его уже и совесть не мучает? Я понимаю, у католиков: индульгенцию купил - и спи спокойно!.. А у нас шиш... И горько жалуюсь, и горько слезы лью, но строк печальных не смываю...

Татьяна. У них тоже сейчас почти не практикуется.

Виктор. Но ведь совсем-то не отменили? В законе?..

Татьяна. Нет.

Виктор (смеется). Хитрые папы!.. Оставили-таки дырочку!.. (Смеется. Меняет тон, жестко.) Ведь прекрасно знают, что ничего потом не будет, и все равно - ломают, ломают эту комедию!

Татьяна. А гробы по пять тысяч?.. Не комедия?

Виктор. Комедия... Точнее: игра. И в этой игре так принято.

Татьяна. Вот и у них принято.

Пауза.

Татьяна. А почему ты в темных очках?

Виктор. Глаза болят.

Татьяна. Отчего?

Виктор. За компьютером пересидел... Так вижу нормально, а при ярком свете не могу, глаза слезятся. Особенно на солнце...

Татьяна. Поставь защитный экран.

Виктор. Есть... "Эргостар". Сто сорок долларов. Не помогает...

Татьяна. Много работаешь?

Виктор. Больше учусь. Но и работаю... Притягательный механизм. Стоит на столе как бы сам по себе, но в то же время как бы к чему-то обязывает, тревожит, внушает смутное беспокойство... Мама называет его "компьюктор".

Татьяна. Понятно. Всю жизнь в трампарке: кондуктор - компостер компьюктор.

Виктор. Боцман - лоцман - мичман - кацман... Тебе неприятно?

Татьяна. Что - неприятно?

Виктор. Очки?

Татьяна. Нет, ничего... Просто непривычно.

Виктор. Я могу снять... Здесь ничего. Это когда на улице или за рулем...

Снимает очки. Некоторое время смотрят друг на друга.

Татьяна. А мама что... у тебя живет?

Виктор (с некоторой заминкой). Наоборот... Я у нее.

Татьяна. Где?

Виктор (пожимая плечами). Там же, в Озерном переулке.

Татьяна. Ясно.

Виктор. Что тебе... ясно?

Татьяна (смотрит на него). Что ты живешь у мамы в Озерном переулке... А что?

Виктор (достает носовой платок, протирает очки, говорит, растягивая слова).

Ну-у... из этого... э-э... обстоятельства... из этого э-э... факта можно сделать... э-э... определенные выводы...

Татьяна. Например?

Виктор. Допустим, что я купил всем соседям отдельные квартиры и занимаю теперь чуть ли не полэтажа... Мы с мамой занимаем. Вдвоем. Отдыхает матушка на старости лет от коммунальных дебатов...

Татьяна. Пусть отдыхает. Она заслужила.

Виктор (кивает головой). Они там все заслужили...

Пауза.

Виктор (смотрит в сад, барабанит пальцами по оконной раме). А можно сделать и другой вывод... Нарисовать, так сказать, другую картинку...

Татьяна молчит.

Виктор (продолжает, не оборачиваясь к ней). Комната, разделенная на столовую и спальню платяным и книжным шкафами, поставленными в один ряд. В углу близ окна телевизор на тумбочке, за ветхой четырехстворчатой гармошкой ширмы широкая старая кровать с никелированными шишечками, тюлевые занавески, герань на подоконнике...

Татьяна. Большой розовый куст в деревянной кадке. Темно-зеленые пыльные листья без единого цветка... Она хоть раз в жизни цвела?

Виктор. Один раз. Давно...

Татьяна. Я не помню.

Виктор. Это было уже после тебя.

Пауза.

Виктор. И ведь было, было... Полгода назад у меня на счету было восемьсот тысяч долларов!.. Правда не здесь - в Женеве... И тысяч семьдесят наличными, дома, в тайнике... На всякий случай. (Смотрит в сад, задумчиво.) И счастье было так близко, так возможно... (Меняет тон.) Ну, счастье - не счастье, а уж нашу коммуналку запросто мог расселить.

Татьяна (спокойно, почти безучастно). Что-то случилось?..

Виктор (монотонно). Случилось... Случилось... (Поворачивается к ней.) Оружие.

Броня крепка и танки наши быстры... Хорошо, что хоть жив остался.

Татьяна. Ты такие страшные вещи говоришь.

Виктор. Обыкновенные вещи. Кто-то турок в Скандинавию переправляет она им, наверное, мусульманским раем представляется, кто-то их более коротким путем в тот же рай доставляет...

Татьяна. Не поняла?

Виктор. Хазават. Священная война против неверных. Получил пулю в лоб - и в раю!

Быстро, просто и, главное, - знаешь за что!.. (Смеется холодным неживым смехом.) Татьяна (холодно). Очень весело.

Виктор. Шутка...

Татьяна молчит.

Виктор (обеспокоенно). Что?.. С Антоном что-нибудь?.. Служит? Там?

Татьяна. Не служит. Еще не служит...

Виктор (машинально). Это хорошо.

Пауза.

Виктор. Я понимаю, это все ужасно... Чьи-то мальчики там, в этом аду, а мы здесь, коньяк пьем, разговоры разговариваем... Он... годен?

Татьяна (сухо). Вполне.

Виктор (задумчиво). Н-да...

Татьяна. А почему тебя это интересует?

Виктор. Надо постараться как-то отвертеться...

Татьяна. У тебя есть идеи?

Виктор. Идеи есть - денег нет... Хоть и говорят, что счастье не в них, но они до некоторой степени способствуют... Некоторым даже заменяют.

Татьяна. Мы не из их числа.

Виктор (рассеянно). Я не о вас...

Татьяна (сдержанно). Тогда и говорить не о чем.

Виктор (словно не слышал). А к деньгам привыкаешь, быстро привыкаешь...

Естественно, не к самим бумажкам, а к тому, что все можно. Во всяком случае, в пределах твоих потребностей... У большинства, правда, потребности не ахти какие:

ну, пожрать... выпить... Машина, само собой... Но здесь уже начинаются правила:

один купил шестисотый "мерс", закатил на паром, а к нему подошли и сказали, что, мол, рано тебе еще на такой машине ездить - вежливо так предупредили...

Татьяна. А он?

Виктор. Сглупил. Сделал вид, что не слышал... Или слышал, но не понял - все же крутые!.. Крыша, охрана... А какая там у него охрана - пижоны, дешевка лицензированная, магнум с глушителем увидели и уделались по самые уши!.. Надели им мешки на головы, покатали пару часов по окрестностям да и выкинули в канаву вместе с хозяином... И где теперь этот "мерс"? Вопрос риторический. Ответ тоже.

Потому что ясно, где и у кого...

Татьяна. А как же милиция?..

Виктор (смеется громко, но немножко нарочито). Какая? Где? Чья?.. Когда мы с Максом здесь в сарае гипсовые морды отливали, нам, думаешь, за красивые глаза разрешали ими в центре города торговать?..

Татьяна. Но Макс ведь и для них что-то делал. Бюст Дзержинского.

Виктор. Бюст Дзержинского!.. А сколько я им денег переплатил?! Сколько я водки в эти глотки влил!.. Но зато нас никто не трогал. И конкурентов у нас не было. А если появлялись - деньги-то по тем временам выходили приличные, - так менты, прежде чем трогать человека, у нас спрашивали: не мешает ли? не суетится ли?.. И тогда уже мы с Максом решали: быть или не быть!.. To be or not to be!

Татьяна. Я помню.

Виктор. И это тогда, в те сонные, ленивые, нищие и глупые годы!.. А теперь!..

Такое творится, что у меня иногда просто крыша едет... Такие деньги по стране гуляют!.. Причем наличные!.. Нигде не учтенные, почти ничьи подходи и бери!..

Если можешь, конечно... И без всяких школьных ломок: ах, тварь я дрожащая или право имею?.. О-хо-хо!..

Татьяна. Как ты думаешь, они найдут того, кто убил Костю?

Виктор (не сразу, задумчиво). Захотят - найдут, не захотят - не найдут.

Татьяна. Даже так?

Виктор. А ты как думала?.. Им ведь тоже жить хочется!.. (Смеется.) Шутка...

Татьяна. Не самая удачная...

Виктор. Возможно.

Пауза.

Виктор (отвлеченно). Все связано. Все переплетено... Уеду, хватит с меня, пошлю всех к чертовой матери!.. Надоело!..

Татьяна. Куда?

Виктор. В Канаду.

Татьяна. И что ты будешь там делать?

Виктор. А ни-че-го... Учить язык, жить на пособие... Мороженым торговать буду. Я торговал, все лето... Давно, году в восемьдесят... э-э-э... не важно...

Татьяна. Какой смысл?

Виктор. Мне исчезнуть надо было... На некоторое время.

Татьяна. Странная у тебя жизнь... И говоришь ты все какими-то намеками...

Виктор. Могу и без намеков. Я - страховщик. Краткосрочные повышенные риски: перегонка автомобилей, транспортировка дорогих грузов...

Татьяна. Большой риск?

Виктор (серьезно). Огромный. Те же автомобили... Пришвартовался паром, а на нем, к примеру, джип "Чероки"... И вот пока он не доехал до ближайшей станции, где ему дадут номер, он - ничей.

Татьяна. Как это - ничей? Ведь его кто-то купил, погрузил...

Виктор. Чепуха!.. Чушь собачья!..

Татьяна. Право собственности...

Виктор (показывает ей сжатый кулак). Вот - право собственности!.. Или...

(потирает кончики пальцев) вот!.. (Смеется.) Во всяком случае, в этой стране!..

А вот он (указывает пальцем в сторону фотографии на столе) был мудр... Он еще лет двадцать назад говорил, что в стране скоро начнутся такие смутные времена, когда к власти сможет прийти кто угодно, но при одном условии: наличии небольшой, но крепкой военной организации.

Татьяна. А себя не уберег...

Виктор (смотрит в сторону). Заигрался...

Татьяна. Что?.. Как ты сказал?..

Виктор. И ведь звонили, предупреждали - нет, и все!.. (Допивает коньяк.) Татьяна. Кто звонил?

Виктор. Не знаю...

Татьяна. Тогда как ты узнал, что его предупреждали?

Виктор. От него. Он позвонил мне неделю назад, сказал: так, мол, и так, надо бы увидеться... Я подъехал, поговорили. Спрашиваю: кто? Не знает, говорит: не представились. Чего хотят? Землю. Много? Всю... Лес? Да, говорит, под санитарную рубку. Плюс прибрежная зона, береговая полоса. А здесь везде леса первой категории... А Костя - главный инженер областного лесоуправления. Его подпись - и все, карт-бланш, хоть петровскую лиственницу под топор...

Татьяна. Какие негодяи!

Виктор. И хоть бы полгода назад... Можно было подключить кое-кого - а сейчас, говорю, никак, опустили, только-только выгребать начинаю... Ты, говорю, подпиши, а потом посмотрим. Придумаем что-нибудь. Потом, говорит, поздно будет. А такой лес и за сто лет не вырастет, если вообще вырастет... (Тихий зуммер телефона, он достает трубку, выходит на галерею.) Я слушаю!.. Да... Хорошо... Пусть едет, пусть немного расслабится... Один?.. Ну, это ничего. Все, спасибо... До связи!..

(Закуривает, ходит по галерее.) Татьяна. Вик!

Виктор. Я!..

Татьяна. Ты просто так заехал или по делу?

Виктор. Да как тебе сказать...

Татьяна. Просто. Просто и доходчиво.

Виктор. Мне анкеты нужно заполнить. На выезд. На постоянное место жительства.

Татьяна. Куда?

Виктор. Я же сказал: в Канаду. А у меня проблемы с языком: понимать понимаю, а сказать не могу. Как кошка...

Татьяна. Это все к Андрею.

Виктор. А он как... ничего?.. Здоровье, ну и вообще... удобно ли?

Татьяна. Ничего, удобно.

Виктор. Пытался учить... В гостиницах, в поездах, в самолете - ничего в голове не держится!.. (Облегченно смеется.) Татьяна. Один едешь или с семьей?

Виктор. У меня нет семьи. Только мама...

Татьяна. И как она на это смотрит?

Виктор. Никак. Спрашивает, прилечу ли на похороны?

Пауза.

Татьяна. Обедать с нами будешь?

Виктор (подумав). Да, пожалуй...

Татьяна. Тогда помоги мне накрыть на стол.

Виктор (с готовностью). Да-да, конечно... Вот только один звонок...

Набирает номер и отходит в дальний конец галереи.

Татьяна начинает прибирать на столе.

Складывает в папку рукописи, фотографию.

Виктор (в трубку, негромко). Шаня?.. Это я... Все нормально, они прошли пост на сто сорок седьмом километре... Нет, пасти не надо, он не один, так что чем черт не шутит... Не знаю, но думаю, что не очень... И все же, все же... Шум, ну и вообще, мало ли что... Пусть Миха его на лохматке подрежет, а тут откуда ни возьмись... Во-во, в белом фраке... Культурно чтобы все было, понял?.. И сухо...

Все, пока!.. Удачи!.. (Убирает трубку в карман, закуривает.) Татьяна. Вик, ты идешь?

Виктор. Спешу... (Отбрасывает недокуренную сигарету, идет на веранду.) Я готов!

Татьяна. Составь чашки на поднос, отнеси на кухню... Ты помнишь, где у нас кухня?

Виктор. Ну, если вы не делали перепланировку...

Татьяна. Нет, мы консерваторы...

В плаще опять верещит зуммер.

Виктор достает трубку, отходит в угол.

Виктор (негромко, сдержанно). Ну, что еще там?.. Может помять, у него бампер навороченный... Ничего, Миха подставится как надо... Не будет там ГАИ... Я сказал... Это мои проблемы... Шаня, ты че, с дуба упал?.. Миха как?.. Да так, молча... Муниципальным транспортом... Хрен с ней, с лохматкой... Все?.. Что, едут?.. Сильно гонит?.. Как бы не влетел где-нибудь... Удачи!.. (Убирает трубку в карман.) Татьяна (смотрит на него). Кто звонил?

Виктор (неопределенный жест). Один... демократ. (Смеется, фальшиво напевает.) Гуд бай, Америка! Страна, где я не буду никогда!.. (Громко.) Знаешь, кого я в Нью-Йорке встретил?.. Жеку Поспелова!.. Прямо на Бродвее. Бросился, обнимает:

Витюша, родной, ты тоже, да?.. Нет, говорю, я не тоже... Я - другое дерево...

Смех!.. (Смеется.) Татьяна молча смотрит на него, держа в руках папку.

Виктор резко обрывает смех.

Виктор (нервно). Ну, давай, давай, руководи!.. Что - туда, что - сюда...

Быстренько накрыли, налили - чего возиться, а?.. Коль жизнь осудит?.. Костю заодно помянем...

Татьяна (медленно). Ты очень изменился, Вик.

Виктор (полушутливо). Неизменен только Бог, ибо Он вмещает в себя все.

Татьяна (в тон ему). До Бога тебе далеко.

Виктор. И высоко... Да я и не стремился: высоты боюсь... Падать больно...

(Смеется.) Татьяна. Неси чашки на кухню.

Виктор (с легким наклоном головы). Слушаю-с!..

Татьяна (с усмешкой). И не паясничай - выставлю!..

Виктор. Слушаю-с!..

Легким небрежным движением сбрасывает плащ, шарф, остается в дорогом, прекрасно сшитом, но изрядно потасканном костюме. При этом никакой неряшливости: пиджак и брюки тщательнейшим образом вычищены и отутюжены. Черная рубашка, узкий белый галстук, тусклый блеск серебряных запонок. Черная нарукавная повязка падает на пол, Виктор поднимает ее и, недолго думая, сует в карман пиджака.

Татьяна. Давай, я повешу!..

Виктор. Возьми... (Передает ей плащ.) Татьяна. И шляпу...

Виктор. Да-да, конечно... (Снимает шляпу с гвоздя, передает ей, она идет в холл.) Виктор (вслед ей). Минуточку!..

Татьяна (останавливается, оборачивается). В чем дело?

Виктор (идет к ней). Телефон...

Татьяна протягивает ему плащ, он достает трубку, кладет ее в карман пиджака.

Виктор (мрачным голосом). Связь в движении - движение к успеху.

Татьяна идет в холл.

Виктор смотрит ей вслед.

Виктор. Таня!

Она оборачивается, смотрит на него.

Виктор (нерешительно, но в то же время с каким-то внутренним убеждением). Я, кажется, вычислил, кто мог это сделать. Я еще не могу сказать, что я уверен на все сто, но процентов на семьдесят - да...

Татьяна. Те, которые звонили?..

Виктор. Да господь с тобой!.. Здесь все сложнее: нужно одним, а, возможно и не одним, звонят другие, организуют третьи и так далее - длинная цепочка...

Татьяна. И в самом ее конце стоит человек с пистолетом?

Виктор. Да... Он умеет только нажимать на курок, и ему нужно знать только две вещи: время и место.

Татьяна. Все как в кино... ничего нового. (Собирается идти.) Виктор (подходит к столу, наливает рюмку коньяка, быстро пьет). А ты хотела бы узнать поподробнее, да?.. Имена, адреса, телефоны?.. О-хо-хо!.. (Смеется нервным, немного саркастическим смехом.) А если я знаю, а?.. Если я их видел?..

Сегодня на кладбище?.. Кино, да?.. Крестный отец!.. Коза ностра!.. (Фальшиво напевает какой-нибудь популярный мотив из репертуара Адриано Челентано.) Танька, господи, если бы ты знала, как я жил последние пятнадцать лет!.. (С ироническим пафосом.) Как я прожил свои лучшие годы... (Фальшиво напевает.) Мы года щелкали словно семечки - о-хо-хо!.. Нет-нет, я не плачусь: ах, жизнь прошла мимо - наоборот: все эти годы я жил как хотел!.. Правда, вот семейством не обзавелся, упустил как-то в общем потоке жизни - пришлось, так сказать, пожертвовать тихими семейными радостями, положить их, выражаясь высоким штилем, на алтарь Гермеса!..

(Смеется.) Во имя чего?.. Ах да, чуть не забыл, я же эгоист... Байрон недоделанный!.. (Смеется.) А что мне еще оставалось?.. (Наливает себе еще рюмку, быстро выпивает.) Татьяна (сухо). Может быть, остановишься?.. Ты ведь, насколько я помню, зарок дал: за рулем - ни капли?

Виктор. Сам дал - сам взял... Мой зарок, что хочу с ним, то и делаю!

Короткая пауза.

Виктор как будто сбился с мысли и пытается вновь поймать ее.

Виктор (спохватывается, продолжает). Были, конечно, варианты... Во всех смыслах.

И так, пока со стороны, вроде ничего, а в руки возьмешь, посмотришь поближе - не то... Даже на работу один раз устроился, в одну техническую контору, на полный рабочий день, в отдел роботизации - тоска и, главное, полнейшая бессмыслица, дичь!.. Но опыт есть...

Татьяна. У меня рис переварится...

Виктор (потухшим голосом). Ах, рис... да-да, иди, конечно...

Татьяна уходит.

Виктор садится в кресло-качалку, закуривает, смотрит в потолок, что-то бормочет.

Виктор (смотрит на икону). И кому все это нужно, Господи?.. Не знаешь? Какой же ты тогда Бог?.. Или знаешь, но молчишь? Тоже нехорошо... Не гуманно. Или мы чего-то не понимаем... Или, наоборот, все понимаем, но нам просто наплевать, а?.. Некоторые, правда, еще трепыхаются, пыжатся, делают возмущенное лицо, но мы-то знаем, что это все мура, и они знают, что мы знаем... И чего тогда стоит это лицо?..

Приподнимается в кресле, дотягивается до бутылки, выплескивает врюмку остатки коньяка, отпивает глоток, задумчиво рассматривает рюмку, вертя ее в пальцах. Заметно, что коньяк начинает постепенно действовать, заметно также, что состояние легкого, но постоянного опьянения для Виктора привычно.

Виктор (разговаривает сам с собой, смотрит на икону). Опять вчера снилось, будто идем мы по мелководью среди редкого камыша, Антон еще маленький, годика два, и я несу его на плечах, а она идет чуть поодаль и как бы сама по себе, камыш руками раздвигает, а он шуршит, шоркает листьями на ветру, и мы все идем, идем...

Во время этого монолога из сада на галерею поднимаются Андрей Николаевич и Максим.

Услышав за спиной скрип половиц, Виктор быстро отбрасывает рюмку, вскакивает, оборачивается к двери и выхватывает из-под мышки пистолет.

Виктор (коротко, негромко). Cтоять!

Андрей Николаевич и Максим останавливаются в дверях.

Немая сцена.

Первым приходит в себя Андрей Николаевич.

Андрей Николаевич (настороженно). Что за шутки, Виктор?

Виктор (облегченно вздыхает, опускает руку с пистолетом). Извините, Андрей Николаевич, нервишки совсем ни к черту... (Привычным движением забрасывает пистолет в кобуру под мышкой.) Уже, знаете, рефлекс...

Андрей Николаевич и Максим входят на веранду, постепенно оправляясь от легкого шока.

Андрей Николаевич (подходит к Виктору, протягивает руку). Здравствуй!

Виктор (пожимает его руку). Здравствуйте, Андрей Николаевич!

Максим. Здорово, Вик!

Виктор. Привет!

Обмениваются крепким дружеским рукопожатием.

Андрей Николаевич (усмехается). И какая встреча! Какой прием!

Максим. По первому разряду - на высшем дипломатическом уровне!

Андрей Николаевич. Покажи хоть игрушку, похвастайся!..

Виктор (тоном провинившегося школьника). А вы на меня не сердитесь? Только честно...

Передает Андрею Николаевичу пистолет.

Он берет его, осматривает.

Андрей Николаевич (трудно понять, серьезно он говорит или нет). Сердимся. И даже очень. А что мы, по-твоему, радоваться должны?

Быстрым профессиональным движением вынимает обойму и выщелкивает патрон из патронника.

Андрей Николаевич. И разрешение есть?

Виктор (хмуро). А как же?.. Конечно, есть...

Андрей Николаевич (возвращая ему пистолет без патронов). Чтим, значит, Уголовный кодекс... (Опускает обойму и патрон в карман рубашки.) Будешь уезжать - отдам. А то сам говоришь: нервишки... И опять же (кивает на пустую бутылку) коньяк.

Виктор. А это, знаете, так как-то... Непроизвольно. Само собой... Вы не беспокойтесь, у меня в машине есть... "Ахтамар". Настоящий, оттуда... Я принесу!.. (Порывается идти.) Андрей Николаевич. Не суетись, Витя, ты в гостях... (Чуть приблатненно, цыкнув зубом.) Макс, это чмо думает, что для нас какой-то паршивый коньяк дороже старой мужской дружбы...

Максим (истошно, закатив глаза). Он что, нас за поцев держит!..

Виктор вздрагивает от неожиданности и даже отступает на полшага назад. Максим хохочет.

Виктор (ухмыляется). Дурак ты, боцман, и шутки твои - дурацкие.

Смеются.

Андрей Николаевич. Как тебя сюда занесло? Каким ветром?..

Виктор (серьезно). Печальным ветром, Андрей Николаевич, похоронным...

Андрей Николаевич. Ты его знал?

Виктор. Знал, конечно... Мы же все из одной компании, из одного класса. 10 А.

178 школа Приморского района. Так что вот так... Такие дела.

Из холла входит Татьяна со стопкой тарелок.

Татьяна. Кто здесь орал? Макс, ты?..

Максим. Мы выражали радость по поводу встречи.

Татьяна. Я понимаю - радость была велика и безудержна.

Андрей Николаевич. Недержание радости.

У Виктора в кармане пиджака верещит зуммер.

Виктор (достает трубку). Извините... (Выходит на галерею.) Шаня?.. Ну, что там у вас?.. Уходит?.. Не может быть!.. Засветиться боитесь?.. Отстаньте, дайте ему оторваться... Вы где сейчас?.. На шестьдесят втором?.. Отлично - пусть отрывается... (Смотрит на часы.) На сорок девятом километре переезд - там сейчас скорый пойдет, а потом ему навстречу товарный... Понял?.. Умница... С Михой держите связь... Нет, на переезде не надо...Удачи!..

Опускает трубку в карман, спускается в сад, уходит.

Писк сигнализации, затем хлопок дверцы машины, шаги.

Появляется Виктор. В одной руке он несет бутылку коньяка, другой засовывает пистолет в кобуру под мышкой.

На веранде тем временем накрывают на стол.

Расставляют тарелки, чашки, Максим достает из буфета другие рюмки, одну передает Татьяне, она ставит ее на отдельную тарелочку посреди стола, кладет рядом кусок хлеба. Андрей Николаевич приносит из бара бутылку коньяка, ставит посреди стола.

Во время всех этих приготовлений перебрасываются короткими и как бы ничего не значащими фразами.

Татьяна. Андрей, только не увлекайся! У тебя уже и так губы синие.

Андрей Николаевич. Это ничего не значит, я прекрасно себя чувствую...

Татьяна. Это сейчас, а что будет под утро?..

Андрей Николаевич. Ничего не будет, перестань...

Татьяна. Ты каждый раз так говоришь, и каждый раз меня мучает бессонница... Ты ворочаешься, стонешь, а мне каково лежать рядом и слушать все это?

Андрей Николаевич. Ничего страшного - это сны.

Татьяна. Но ты стонешь так, словно тебя мучают кошмары.

Андрей Николаевич. Кошмары?.. Даже если и так - что в этом такого уж страшного?

Обычная вещь.

Татьяна. С тобой бесполезно говорить.

Андрей Николаевич. Я не вижу предмета для разговора.

Из холла появляется Максим с большим подносом.

На подносе две кастрюли, сковорода и прочее.

Максим. Интересно, успели они в город до грозы или она их прихватила?

Андрей Николаевич. Успели - не успели... Какая разница?..

Максим. Я помню, ты рассказывал, как у вас в деревне лошадь молнией убило... В поле, в степи...

Андрей Николаевич. Сравнил!.. В огороде бузина, а в Киеве - дядька...

Татьяна. Мы садимся?.. Где Вик?

Виктор (входит). Я здесь.

Подходит к столу, ставит бутылку коньяка.

Виктор. Где мое место?

Татьяна (указывает на один из стульев). Здесь.

Виктор. Спасибо.

Садится.

Андрей Николаевич наполняет рюмки, начав с той, что стоит в центре стола.

Виктор (поднимает рюмку). Костя, Костя... Ну, что тут скажешь...

Татьяна (держит рюмку). Не надо ничего говорить.

Все встают, молча пьют, садятся.

Максим (ест). Как дела, Вик?

Виктор (уклончиво). По-разному... Жизнь - рулетка. А у тебя?

Максим. Тоже по-разному... От заказа до заказа. Вот делал в прошлом году скульптурные портреты датских королей для казино в Копенгагене...

Виктор. У них что, своих мастеров не нашлось?

Максим. Это рельефы, сложная техника... Разучились, утратили школу...

Виктор (насмешливо). Социалистический реализм?

Максим. Социалистический, капиталистический - какая разница?.. Слова... Просто они больше платят.

Виктор (берет свою бутылку). Попробуем этого? (Открывает.) Максим. Отчего бы и не попробовать - наливай!

Андрей Николаевич (прикрывает свою рюмку ладонью). Cпасибо, у меня еще есть.

Татьяна. У меня тоже.

Виктор наполняет рюмки.

Виктор. За хозяев!

Андрей Николаевич (насмешливо, сдержанно). Благодарю.

Виктор (поднимается с рюмкой в руке). И еще я хочу сказать...

Татьяна (негромко). Вик!..

Виктор (слышит, но не обращает внимания). Я сейчас как во сне... Все так переменилось вокруг: многие уехали, кто-то спился, кто-то умер царство небесное! - записную книжку читаешь как святцы... как синодик... (Замолкает, осматривается, словно хочет еще раз убедиться в материальности окружающей обстановки.) А здесь у вас все как было... Потрясающе... Вроде все обыкновенно, даже, может быть, слишком обыкновенно, вот эти голые еловые веточки, игрушки, сад за стеклами - но вот это-то как раз и берет за душу, за живое... Японское искусство. Икебана...

Татьяна. Ви-ик!.. Ау-у!..

Виктор (словно спохватившись). Нет-нет, другое... "Марсианские хроники".

Бредбери. Вторая экспедиция... Итак - за хозяев!

Пьет, садится. Остальные пригубливают.

Обед продолжается в тишине.

Татьяна (встает). Суп съели?.. Давайте тарелки!.. (Собирает тарелки, Максиму.) Макс, отнеси на кухню!..

Максим берет стопку тарелок, уходит.

Виктор (приглушенным голосом). А Макс, что, так и не женился?

Андрей Николаевич. Пытался - не вышло.

Виктор. То есть?..

Татьяна. Андрей!..

Андрей Николаевич (не реагирует). Познакомился с одной дивчиной журналисткой из Винницы, симпатичная, умница, прожили они тут лето во флигеле, заявление в ЗАГС подали, а потом повезла она Макса в свою деревню на смотрины... К родичам, под Винницу. А там как вышли они из автобуса, теща как увидела: батюшки, нэгр! - и в обморок!.. Инсульт.

Виктор. Ее что, не предупреждали?

Андрей Николаевич. Какое там: писали! даже фотографию посылали, правда, черно-белую... Те: да-да, доченька, привози!.. А как живого увидели... Дикари.

Приближаются шаги Максима.

Андрей Николаевич умолкает.

Татьяна начинает раскладывать по тарелкам второе.

Виктор (едва сдерживается, чтобы не расхохотаться). Отелло!.. Арап Петра Ве-ве-ликого!.. (Хохочет.) Татьяна (строго). Да как ты можешь!.. У человека такое горе...

Виктор хохочет во весь голос, но при этом смех его становится несколько искусственным, нарочитым.

Входит Максим. Смех резко умолкает, а сам Виктор вдруг как бы цепенеет, замирает, глядя в пространство, туда, где находится некая точка, видимая только ему.

Максим. Вот смотрю на тебя и никак не могу понять, изменился ты или нет?

Виктор (по-прежнему глядя в пространство). А что тут понимать? Седина, морщины, мешки под глазами, склеротический румянец - посмотри и увидишь... Старость.

Максим (садится). Я не об этом...

Виктор (отстраненно). Каким в колыбельку - таким и в могилку... Об этом?

Машинально, ни на кого не глядя, наливает себе рюмку коньяка.

Татьяна. Ешьте, остынет!..

Виктор (поднимает рюмку, рассматривает ее на свет). Знаешь, Макс, я ведь и сам не могу понять... Поживите, говорит, с мое, молодой человек, и я посмотрю, как вы изменитесь... Что он имел в виду?.. Это ведь ваш коллега, Андрей Николаевич, может быть, даже друг... За дружбу! (Пьет.) Тишина за столом. Все едят, кроме Виктора.

Андрей Николаевич (громко). Прекрасная курица!

Татьяна. Не суховата?

Максим. Нисколько.

Виктор молча берет куриную ножку, ест.

Виктор (бормочет). Да, ничего... вкусно...

Максим (встает из-за стола, вытирает салфеткой пальцы и губы). Замечательный обед! Спасибо, Таня!..

Татьяна. А чай?

Максим. Попозже, если не возражаешь?

Татьяна. Как хочешь, дело твое...

Андрей Николаевич (встает, отставляет тарелку). Спасибо!..

Татьяна. На здоровье!

Виктор (отодвигает почти не тронутую тарелку). Извини, не могу больше... Все очень вкусно, но никак...

Татьяна. Ты не болен?..

Виктор. Нет-нет, просто устал... Такое чувство, будто я опять на подлодке, в автономке, в кругосветке... Глазами смотришь, понимаешь, что все вкусно, а начинаешь есть - как бумага...

Татьяна. Сходил бы ты к врачу...

Виктор (отмахивается). Оставь, глупости все это...

Встает, наполняет свою рюмку, доливает Максиму и Андрею Николаевичу.

Виктор (держит рюмку). Андрей Николаевич, помните, я написал рассказ, даже почти повесть: глухой хутор, темные срубы на гранитных валунах, лучина, каморка, зыбка с младенцем, ундина за прялкой, лесные братья с трофейными автоматами - тогда еще было в моде жестокое прибалтийское кино - помните?..

Андрей Николаевич. Смутно.

Виктор. Вы мне еще тогда сказали: молодой человек, когда из автомата очередью стреляют по посуде, звона разбитого стекла не слышно - помните?..

Андрей Николаевич. Ну, допустим... Что дальше?

Виктор (оживленно). А то, что вы были правы! Я лично проверял - не слышно!.. Вот он - реализм!.. А мы ведь все тогда были романтики: "Шум и ярость", "Степной волк", портрет Хэмингуэя... Предлагаю выпить за реализм, капиталистический, социалистический - все равно, да, Макс? Жизнь такова, какова она есть, и больше никакова - ура!..

Смееется, пьет. Максим смотрит на него, отпивает полрюмки. Андрей Николаевич выпивает до дна.

Татьяна задумчиво смотрит на одинокую рюмку посреди стола, затем берет свою рюмку, пригубливает.

Ставит рюмку на стол, берет тарелку Виктора, сбрасывает на нее кости с других тарелок, передает Максиму.

Татьяна (Максиму). Отнеси Дику, только смотри, чтобы он не подавился.

Максим. А если подавится?

Татьяна. Стукнешь его по загривку!..

Максим (скептически). А если ему это не понравится?

Татьяна. Залезешь на сосну! Еще вопросы есть?..

Максим. Никак нет, гражданин начальник! Разрешите идти?

Татьяна. Иди, клоун...

Максим берет тарелку, устанавливает ее на голове и удаляется в сад изящной балансирующей походкой.

Татьяна собирает со стола посуду, ставит все на поднос, уходит через холл.

Виктор и Андрей Николаевич остаются на веранде вдвоем.

Виктор (берет бутылку коньяка, Андрею Николаевичу). Будете?..

Андрей Николаевич. Пропущу... (Набивает трубку.) Виктор наполняет свою рюмку, идет на галерею, залитую ярким послеполуденным солнцем, достает темные очки, протирает, надевает, закуривает сигарету.

Ведет себя подчеркнуто непринужденно.

Виктор (громко). Хорошо у вас здесь... (Отпивает глоток коньяка.) Я тоже иногда думаю, а не плюнуть ли мне на все, купить домик где-нибудь на берегу озера, завести конюшню, псарню с борзыми, пасеку...

Андрей Николаевич (раскуривает трубку). Что мешает?

Виктор. Одно проклятое словечко: завтра... Иногда мне кажется, что я не живу, а только готовлюсь к жизни... понимаете?

Андрей Николаевич. Понимаю.

Виктор (допивает коньяк). Иногда думаю: неужели это и есть жизнь?.. Та самая единственная, неповторимая, та самая, которая дается один раз и которую надо прожить так, чтобы потом не было мучительно больно?..

Андрей Николаевич. Увы...

Виктор (вздыхает). Конечно, вам смешно...

Андрей Николаевич. Смешно?.. С чего ты взял, что мне смешно?

Виктор. Думаете, вот, денег нахапал, решил о вечном подумать...

Резко отбрасывает окурок, идет на веранду, наливает рюмку, пьет.

Виктор. Смотрел по телевизору ваше интервью... Сталин, говорите, поставил грандиозный эксперимент, до него все было как бы в воображении, на бумаге:

"Утопия", "Город Солнца", платоновское государство, а этот решил хватит в эти игрушки играть, вот вам ваше царствие небесное, здесь, при жизни, в натуре!..

(Смеется.) Интересная мысль!.. Но самое смешное во всей этой истории - покаяние!.. Не виноватая я - он сам пришел!.. (Хохочет.) А как же покойнички?..

По одному зэку под каждую шпалу?.. Извините, да?.. Ошибочка вышла?.. Так мы же ее исправляем, у нас же - реабилитация!.. Вставайте, покойнички, воскресайте, мертвые души, - все на смотр, поголовно, все двадцать миллионов! Р-рав-няйсь!..

Смир-рна!.. По порядку номеров - рассчитайсь!.. Нале-во!.. Ша-ам арш!.. И работать, работать, играть, плясать - карнавал в полный рост! Свет!.. Музыка!..

А мы пока партийные денежки перепрячем подальше... И ведь нашлись же идиоты, которые приняли все это за чистую монету...

Андрей Николаевич молча курит трубку.

Виктор. Что вы... молчите?.. Вы со мной не согласны?

Андрей Николаевич. Согласен.

Виктор. Да, конечно, все это слишком очевидно... Банально...

Андрей Николаевич (смотрит на него). Тебе-то, собственно, что до этого?..

Виктор. Просто противно...

Андрей Николаевич. Неужели?

Виктор. Не верите... (Усмехается.) Правильно делаете... (Наливает себе рюмку коньяка, пьет.) Что он - Гекубе?.. Что ему - Гекуба? Н-да...

Пауза.

Виктор (заметно пьянеет). Все такие сделались храбрые, такие умные. Как же - свобода!.. (Выходит на галерею, раскидывает руки, кричит.) Свобода!.. (Вдруг сникает, бормочет.) Живу один посередине сада, огромного, как полная свобода...

И даже если где-то есть ограда, то я сейчас искать ее не буду... (Упрямо повторяет.) Не буду!.. Не буду!.. Азия наползает... Амеба... Тучи саранчи...

Война с саламандрами... (Фальшиво напевает грубым голосом.) По выжженной равнине за метром метр идут по Украине солдаты группы "Центр"... А, кстати, кто командовал группой армий "Центр"?

Андрей Николаевич (язвительно, с иронией). Гудериан.

Виктор (не замечая насмешки). Красивое имя.

Садится на ступеньки, достает из пиджака какую-то упаковку, выдавливает капсулу на ладонь, проглатывает, поднимает очки на лоб, протирает веки, приваливается к столбику веранды, закрывает глаза.

Андрей Николаевич выходит на галерею, докуривает трубку, выбивает золу.

Виктор (не открывая глаз, но совершенно трезвым голосом). Все. Надоело.

Уезжаю...

Андрей Николаевич. Куда ты такой поедешь?

Виктор. В Канаду.

Андрей Николаевич. Ну, разве что в Канаду...

Виктор. Я анкеты привез. Поможете заполнить?..

Андрей Николаевич. Неси.

Виктор. Сейчас... Немного посижу и принесу... Язык ни в зуб ногой...

Засыпает, прислонившись к столбику. За сценой шум мотора, прочие беспорядочные звуки. Все стихает.

Появляется Антон. Беглый взгляд на спящего.

Антон (кивнув на Виктора, Андрею Николаевичу). А это что за дух?

Андрей Николаевич (помедлив). Это наш гость. Не буди его.

Антон (шепотом). Понял...

Тихо, на цыпочках, поднимается по ступенькам, идет на веранду. Андрей Николаевич задумчиво вертит в руках трубку.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Декорация та же, но вся площадка слегка развернута по диагонали, так что холл приблизился к авансцене, а галерея отступила несколько вглубь.

Ранний вечер. Яркие лучи предзакатного солнца освещают фигуру Виктора, спящего на ступеньках, и насквозь простреливают веранду, где сидят и пьют чай Александра Николаевна и Татьяна.

В холле Андрей Николаевич и Максим играют на бильярде, пьют пиво прямо из бутылок. Антон тоже пьет пиво и следит за игрой.

Разговор в холле и на веранде идет параллельно и независимо.

Александра Николаевна. Фонд выглядит ужасно, просто безобразно: лепнина в потеках, краска клочьями, в вестибюле обвалился потолок, торчат балки, дранка, все гнилое... Особняк Белобородовых - подумать только!..

Татьяна. А почему это они должны приводить в порядок наши достопримечательности?..

Александра Николаевна. Я как-то была в этом доме при коммунистах - и то такого не было...

Татьяна. Правильно: потому что его занимал райком партии.

Александра Николаевна (вздыхает). Н-да, может быть, зря мы их так ругаем, может быть, не все было так плохо, а, Таня?

Татьяна. Мне трудно судить, я ведь действительно во все это верила... Впрочем, что теперь вспоминать...

В холле идет игра. Максим и Андрей Николаевич неспешно ходят вокруг бильярда, высматривают шары, примериваются, бьют. Антон увлеченно следит за игрой.

Он ни за кого не болеет, его увлекает сам процесс.

Антон. Макс, вон, гляди - отличный шар!

Максим (кивает головой). Угу... (Бьет, мажет.) Был...

Антон (возбужденно). Отец, во, гляди - прямой!

Андрей Николаевич (примеривается, бормочет). Знаешь первый пункт устава израильской армии?.. (Отказывается от удара, высматривает другой шар.) Антон. Не...

Андрей Николаевич. Не давать советов главнокомандующему хотя бы во время боя...

(Бьет, вынимает шар из сетки.) Антон (хохочет). Отлично!.. Гы-гы-гы!.. (Достает из бара бутылку пива, срывает пробку, пьет.) На веранде.

Татьяна. А что перевод?

Александра Николаевна (машет рукой). Слезы... За этот еще деньги не пришли, новых с русского пока нет, пришлось взять что было: с французского на русский - что-то о ценных бумагах... Облигации, акции, проценты, дивиденды.

Подготовительные материалы к семинару - шесть тысяч за страницу... Рублей.

Татьяна. Издевательство...

Александра Николаевна. Три буханки хлеба.

Татьяна. Все равно.

Александра Николаевна. Вы не знаете, что такое голод... А у нас на колхозном рынке в тридцать первом году человеческим мясом торговали...

Татьяна молчит.

Александра Николаевна. И покупали... Кто-то, может, и в самом деле не догадывался, а кто-то знал, но делал вид, что не знает... (Пауза.) Витя там не простудится? Ты знаешь, с этими весенними сквозняками шутки плохи...

Татьяна. Ты права... (Громко, в холл.) Антон!..

Антон. Да, мама!..

Татьяна. Возьми плед, прикрой нашего гостя!..

Антон. Понял!.. (Стремительно поднимается по лестнице на второй этаж.) Андрей Николаевич (бьет, вынимает шар, опять бьет, опять вынимает). Н-да, Макс, не судьба, видно, нашему теляти да вовка зъисты!.. (Бьет, мажет.) Максим (примеривается). Не хвались, идучи на рать, а хвались, идучи с рати...

(Бьет, мажет.) Андрей Николаевич (примеривается). Нэ кажи гоп... (Бьет, вынимает шар.) Однако, партия!..

По лестнице с пледом спускается Антон.

Андрей Николаевич. Следующий!..

Антон (с азартом). Сейчас!

Проходит через веранду, тихо приближается к Виктору, накрывает его пледом, закутывает, подтыкает со всех сторон.

Виктор (сквозь сон). Отвяжись... Отвали, я сказал... Кострома, стоянку готовь...

(Беспокойно двигается, шевелит руками, как бы обирая, ощупывая себя, и, нашарив под мышкой рукоятку пистолета, успокаивается, засыпает.) Антон осторожно, на цыпочках, удаляется.

В холле Максим садится за пианино, перебирает клавиши, напевает какую-нибудь песенку на испанском или на французском языке.

Александра Николаевна. Им, конечно, нужны переводчики-синхронисты... Для переговоров, для перевода докладов, да и просто для общения после работы... В ресторане, в театре... Но они набирают бойких длинноногих девах с тремя-четырьмя курсами филфака...

Антон (проходя мимо). Увы, тетя Шура, это в порядке вещей!..

Александра Николаевна (вздыхает). Я понимаю... Я все понимаю... Порядок вещей...

Вещей... Люди - вещи.

В холле Андрей Николаевич собирает шары, выставляет пирамидку. Антон берет кий, мелит кончик, устанавливает ударный шар, разбивает.

Андрей Николаевич (ходит вокруг стола, высматривая шар). Рискуешь, дружок...

Антон. Кто не рискует, тот... (Достает из бара бутылку пива, срывает пробку, пьет из горлышка.) На галерее просыпается Виктор. Осматривается, ощупывает плед, наконец-то вспоминает, где он. Поднимается, перебрасывает плед через руку, подходит к застекленной стенке веранды и сквозь стекло смотрит на все, что происходит в доме.

Вся сцена погружается в полумрак, а когда свет включается вновь, за столом на веранде остается только Татьяна.

Она занимается каким-то мелким ремонтом: пришивает пуговицу к рубашке. Ей сейчас двадцать три года.

Виктор стоит на прежнем месте и смотрит на нее сквозь стекло. Он в джинсах, выцветшей рубашке цвета хаки, за плечами полупустой вылинявший рюкзак.

Виктор (тихо стучит пальцами по стеклу). Тук-тук!.. К вам можно?..

Татьяна (вздрагивает, поднимает голову). Ох, Вик!..

Виктор (дурачится). Блю-у кана-ари - вик-вик-вик - па-ра-ра-ра-ра!..

Входит на веранду, сбрасывает на пол рюкзак, подходит к Татьяне, наклоняется, обнимает ее, целует в подставленную щеку.

Виктор. Господи, Таня, как я устал!.. (Обходит стол, падает в кресло-качалку.) Но я хорошо устал, я по делу устал... (Выставляет растопыренную пятерню, загибает пальцы.) Казань, Горький, Харьков, Кишинев - и все за две недели!..

Татьяна. И как?

Виктор. Великолепно!.. Потрясающе!.. "Шива гневающийся", "Наполеон и Жозефина", пепельницы улетали с лотка как... мухи с сахарной головы при появлении гоголевской ключницы... Конечно, с распятиями, волхвами, Христом были проблемы, но... как бы невзначай, из-под полы... Они же там никогда ничего подобного даже не нюхали - край непуганых идиотов, ей богу!..

Татьяна. А как местные власти на это смотрят?

Виктор. Да как везде - даешь милиционеру червонец и час торгуешь без всяких проблем... Потом тебя забирают и ведут в отделение: кто? откуда? покажите товар?.. И тут им сразу всем по пепельнице, барельеф "железного Феликса" на стенку и прочие мелочи... В общем, раздача слонов... И так каждый раз, в каждом городе - даже приедается это однообразие приемов, даже таксы везде одинаковые, как будто они все сговорились!.. (Замолкает, откидывается на спинку кресла, закрывает глаза.) Татьяна. И много ты заработал?..

Виктор (не открывая глаз). Машину... "Тройку".

Татьяна молчит.

Виктор (продолжает говорить, не открывая глаз). Конечно, надо ее еще купить, получить права, но это уже мелочи... Может, через Андрея Николаевича, через Союз писателей, разумеется, не безвозмездно...

Татьяна (сдержанно). Я не думаю, что он на это пойдет...

Виктор (небрежно). Ну, не он, так другой - какая разница? Далеко не всем писателям нужна машина... из тех, кто может ее купить!.. А есть и такие, кто имеет право, но не имеет достаточных средств - я куплю у него это право, точнее, место в очереди!..

Татьяна (холодно). Как ты себе это представляешь?

Виктор (с легким раздражением). Элементарно: машина стоит семь тысяч, я даю господину писателю десять - и все довольны!.. Сейчас это делается запросто...

Татьяна. Если так, то конечно...

Виктор (продолжает уже спокойнее). Могут, конечно, заинтересоваться: откуда у оператора газовой котельной такие деньги - есть у нас такая служба, где работают любители поинтересоваться насчет чужого кармана... (Жестко.) Сунуть свой нос туда, куда их никто не приглашал... А мне, может быть, родственники помогли, тесть в Анголе два года отпахал и решил помочь молодой семье встать на ноги!..

(Короткая пауза.) Можно было бы чуток повременить и взять "Волгу", но уж больно она приметная... Так что на первое время хватит и "Жигулей"... Согласна?..

Татьяна. Согласна.

Пауза.

Виктор (покачивается в кресле). Конечно, дело надо ставить шире... Не отправлять багажом коробки с товаром, а лить все на месте... Снять подвальчик, нанять ребят, поставить над ними своего человека, а отсюда поставлять только формы...

Татьяна. Но ведь надо их научить...

Виктор (отмахивается). Ерунда!.. Готовить жидкий алебастр и разливать его по формам - велика премудрость!.. Обезьяна справится... (Усмехается.) Человекообразная...

Пауза.

Виктор. А как вы здесь жили без меня?.. Не скучали?..

Татьяна. Скучали...

Виктор (с добродушной иронией). Но не очень, как я чувствую...

Татьяна (с готовностью подхватывает). Да, если честно, то время прошло как-то незаметно... На участке так много работы: только собрали последнюю клубнику, как надо уже обрабатывать кусты, обрывать усы, ботву...

Виктор (почти не слушает). Ботва... Хорошее словечко: вот это, мол, дело, а все остальное - ботва!.. Ну и как, оборвали?

Татьяна. Оборвали.

Пауза.

Виктор. Что еще?

Татьяна. Неделю шел дождь, ветром сорвало пленку с парника, пришлось все натягивать заново...

Виктор. И как, успешно?.. натянули?

Татьяна (сдержанно, с легким недоумением в голосе). Натянули.

Виктор (потягивается в кресле). А в Кишиневе такая жарища... На базаре яблоки, груши, дыни, арбузы... Я два контейнера в самолет загрузил, чтобы на себе не тащить... Надо будет вечером в аэропорт прокатиться, забрать... Устроим пир, там еще бочонок вина, три фляги с коньяком... Шашлыков наделаем, поедем на озеро, костер разведем - повеселимся!..

Татьяна (спохватывается). Ты голодный, наверное?

Виктор. Да так, нечувствительно... В самолете кормили.

Встает, прохаживается по веранде, хрустит пальцами.

Татьяна. Не хрусти, ты же знаешь, я не люблю.

Виктор. Прости... (Подходит к ней.) А если бы ты знала, как я соскучился...

(Опускается на пол, кладет голову ей на колени.) Все эти гостиницы, вокзалы, аэропорты, камеры хранения, кабаки... Как меня тошнило от этого убогого шика!

Татьяна (заботливо). Ты не очень много пил?

Виктор (с закрытыми глазами). Да так, слегка, вечерами, чтобы расслабиться...

Все время в напряжении, надо же как-то сбросить...

Татьяна. Да, конечно...

Виктор. Через год квартиру купим... Трехкомнатной, наверное, будет маловато, как ты думаешь?..

Татьяна (равнодушно). Не знаю...

Виктор (продолжает, не замечая ее тона). Лучше, я думаю, четырех-комнатную с большим коридором, чтобы Антон мог кататься на велосипеде...

Татьяна (гладит его по волосам, смотрит куда-то в пространство). В новых квартирах таких коридоров, наверное, не бывает...

Виктор (продолжает мечтать вслух). Родим Антону братика или лучше сестренку...

Оно как-то лучше, когда мальчик и девочка, особенно когда мальчик старше, согласна?..

Татьяна (стирает слезу со щеки). Согласна...

Виктор. Я уже почти не боюсь... Еще вначале боялся, все-таки два с половиной года на атомной лодке, это не хухры-мухры, там почти все лысые, особенно мичмана-сверхсрочники, да и вообще... С семьями проблемы. Они так говорят: я понимаю, она молодая, а тут по полгода в автономке, в кругосветке... Есть у нее кто-то - пусть, я не против, но ты встреть меня по-человечески!.. Потрясающие люди... А сколько их гибнет!.. Чуть что случилось в отсеке: дымком потянуло или еще что - команда одна: задраить отсек наглухо!..

Татьяна. А как же люди?

Виктор (зло). Люди?.. Какие люди?.. Для кого - люди?.. Если бы ты знала, в какие пловучие гробы нас загоняли!.. Мы как-то шутки ради натянули в трюме трос, до упора, как струну, а когда опустились на сто метров - он провис до пола, до сланей... А как эта банка трещит при погружении: симфония!.. Шенберг - "Просветленная ночь"! Только и радости, что раз в шесть дней выпить полтора литра сухого вина...

Татьяна. Как это - раз в шесть дней?..

Виктор. Я рассказывал - ты разве не помнишь?

Татьяна. Я забыла...

Виктор. Все очень просто: за столом шесть человек, в обед каждому положено по стакану вина, и вот сегодня один пьет все шесть стаканов, завтра другой, и так далее...

Татьяна (безразлично). Да, я вспомнила, ты говорил...

Виктор. От радиации, говорят, помогает... Чушь, наверное...

Пауза.

Виктор (продолжает). А может, и правда... Вот (отделяет прядь волос, передает Татьяне) подергай!.. (Она наматывает на палец прядь волос.) Смелее, дергай!..

Ну, давай, не бойся!..

Татьяна (отстраненно, печально). Зачем, Вик?.. Не надо... (Делает слабое движение пальцами.) Виктор (настойчиво). Cильнее, не бойся, не вырвешь!..

Татьяна (смотрит в пространство). Тебе будет больно.

Виктор (блаженно). Господь с тобой, милая!.. Разве ты можешь сделать мне больно?

Татьяна резко, неожиданно дергает прядь так, что Виктор вскрикивает.

Виктор (поворачивает голову, смотрит на нее снизу). Да что с тобой?..

Татьяна (стараясь не встречаться с ним взглядом). Прости, я не хотела... Прости меня...(Проводит ладонью по его лицу, как бы непроизвольно прикрывая глаза.) Виктор (отводит ее руку, приподнимает голову). Ты так странно меня встретила...

Как будто даже испугалась...

Татьяна. Тебе показалось...

Виктор. Показалось?.. Может быть... Все может быть... (Встает, уходит в холл, громко.) Конечно, чего тебе здесь бояться? (Кивает на ружья под потолком.) Вон у тебя сколько стволов!.. (Кричит.) Как у Робинзона Крузо!.. (Меняет тон, жестко.) А где же наш Пятница?.. Наш венецианский мавр?.. Где он?..

Татьяна (сквозь зубы, негромко). Прекрати этот балаган!.. И перестань орать!..

Виктор (ёрничает). А что я такого сказал?.. Я не против, отнюдь... Это Костя говорит, что ему становится тошно от мысли, что каждый четвертый человек на Земле - китаец, а каждый второй или китаец или негр, - а я нет!.. Напротив, мне даже нравится, что человек может быть разным: желтым, черным, красным, белым!..

(Через губу.) Только голубых не люблю... Не понимаю, как это они страдают, мучаются... И, главное, из-за чего?.. Нет, не понимаю... Не разделяю этих возвышенных чувств!..

Татьяна. Ну что ты несешь!.. Что за бред!.. Какие стволы? (Показывает на ружья.) Ты же знаешь, что у них у всех спилены бойки, что это просто палки... из них даже воробья не убьешь...

Виктор (бессильно припадает к дверному косяку, бормочет). Да-да, конечно, мы же такие правильные, такие законопослушные, нам сказали, что в доме нельзя держать боеспособное оружие в готовом к употреблению виде, так мы его малость подпортили... Но это я знаю, а если кто не знает? Вон их тут сколько понавешано

- страшно, аж жуть!.. На кого, интересно?.. Не знаешь?.. Еще не посвятили?..

Смотрит на Татьяну.

Она молча выдерживает его взгляд.

Татьяна. Может быть, ты все-таки сначала поешь?..

Виктор (отворачивается). Я не голоден...

Отступает в холл, встает на табуретку, снимает с балки одно из ружей, спрыгивает на пол, переламывает стволы, осматривает бойки, негромко разговаривает как бы сам с собой.

Виктор. Он ведь так любит эту страну, ее народ, ее законы... Еще бы ему ее не любить!.. Там он был кто?.. Да никто - автослесарь, чужак, черная кость, работяга... А здесь... (Загибает пальцы.) Писатель, лауреат, ветеран войны - знаменитость!.. Причин для патриотизма более чем достаточно... (Смотрит на Татьяну сквозь ружейные стволы.) Ты согласна?..

Татьяна. Нет.

Виктор (щелчком складывает ружье). Что ж, дело твое... Может быть, я и не прав, кто знает?.. Может быть, он там и в самом деле недобитых эсэсовцев выслеживал - кто знает?.. Тайная миссия. Пятая колонна.

Кладет ружье поперек бильярдного стола, идет на веранду.

На Татьяну не смотрит, но она не сводит с него глаз.

Виктор. А почему я не могу свободно продавать людям то, что им нравится?.. Не порнографию, не наркотики - гипсовые копии распятий, где изображен господь наш Иисус Христос в момент принятия им величайших мук и высочайшего страдания?.. Я ведь их не украл, я их сделал вот этими руками. (Вытягивает руки, смотрит на них.) И по какому такому праву любой хам в свинцовой шинели может свести меня в кутузку, где меня могут уделать так, что крестные муки рядом с этой процедурой покажутся семечками?!

Татьяна. Ты и в милиции так объясняешься?

Виктор. Как?

Татьяна. Величайшие муки? Высочайшее страдание?..

Виктор. Конечно. Они ведь тоже в каком-то смысле люди...

Татьяна. Жаль, Костя тебя не слышит...

Виктор. Костя - святой человек. Костю в эти дела впутывать не надо.

Пауза.

Виктор. Где он сейчас?

Татьяна. Костя?

Виктор. Конечно, кто же еще?.. Папа римский?..

Татьяна. На Соловках.

Виктор. Н-да... Впрочем, естественно... Лето... Где ему еще быть, как не на Соловках...

Татьяна. В фольклорной экспедиции...

Виктор (опускаясь в кресло, потягиваясь). Чудесно!.. Поморы... Староверы...

Никаких двойных стандартов. Край земли, человек с собакой, северное сияние и Господь Бог!.. Без посредников... Рерих. Рокуэлл Кент... Как много все-таки на свете хороших людей!..

Откидывает голову, замолкает, закрывает глаза.

Татьяна. Ты очень устал?..

Виктор (улыбается, не открывая глаз). Еще бы... Все время в напряжении... Макс здесь, конечно, тоже не в потолок плевал, но я бы с удовольствием поменялся с ним местами: один, в мастерской, никто не суется, за руки не хватает, льешь себе, красишь - благодать!

Татьяна. Для него это халтура, главное - другое...

Виктор (подхватывает). Искусство - не спорю... Но... (Щелкает пальцами в воздухе.) Любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда!.. (Смеется.) Как мы с Андреем Николаевичем высчитали, искусство в нашей стране начинает кормить лет после сорока... Кого-то раньше, кого-то позже, бывают, конечно, исключительные случаи, но в среднем примерно так... Про него я не говорю - это просто вне всяких правил, причем все, вся жизнь..

Татьяна (смотрит перед собой сияющими глазами). Удивительный человек!

Виктор (не обратив внимания на ее интонацию, вдохновленно). Ты со мной согласна?.. Пишет он, правда, несколько суховато, я бы даже сказал, не совсем свободно, но это понятно: почти пятнадцать лет вне родного языка, страны, народа...

Татьяна (сдержанно). А мне нравится...

Виктор. Вы библиотекари, начетчики, вам приходится читать столько всякой дряни, которая может совершенно испортить вкус...

Татьяна. Да что ты говоришь?..

Виктор (смеется). Прости, я не имел в виду... (Смеется.) Я так, вообще... У каждой профессии есть своя оборотная сторона, своя, так сказать, профессиональная болезнь... Я знаю одного скрипача, который ненавидит музыку!

(Смеется, покачиваясь в кресле.) Татьяна. Кто это, интересно?

Виктор (шепотом, как великую тайну). Жека Поспелов!..

Татьяна (тоже шепотом). Жека?..

Виктор. Во-во!.. Лихо, да?.. Солист, дипломант, лауреат, да и просто музыкант от бога - и вот такое!.. Только ты тихо (прикладывает палец к губам, шепотом) никому!..

Татьяна (серьезно). Могила.

Виктор опять откидывается в кресле, закрывает глаза.

Виктор (блаженно). Так хорошо, что хочется жить вечно...

Татьяна молча смотрит на него.

Виктор (не открывая глаз). Подойди ко мне!..

Татьяна (оставаясь на месте). Может быть, ты поднимешься наверх, поспишь немного?..

Виктор. И наверх поднимемся, не все сразу... Подойди, что ты там уселась?.. Как чужая, ей-богу!.. Отвыкла, да?.. Ну, это ничего, это пройдет... Иди ко мне!..

Татьяна (смятенно). Сейчас, сейчас... только пуговицу пришью...

Виктор. Ах, пуговицу... (Смеется, не открывая глаз.) Да плюнь ты на эту пуговицу!.. К тебе муж приехал, а ты - пуговицу!..

Татьяна торопливо шьет.

Татьяна (бормочет). Сейчас, Вик!.. Сейчас... Иду... Не сердись!.. (Укалывает палец, вскрикивает.) Ой!..

Виктор (вскакивает). Что с тобой?.. Укололась?.. (Подходит к ней, успокаивает.) Не плачь, мой чижик!.. Не плачь, мой хороший!.. Мой любимый... (Опускается перед ней на колени, целует уколотый палец.) Тебе хорошо со мной?..

Татьяна (смотрит в пространство поверх его головы, перебирает его волосы).

Хорошо, очень хорошо...

Пауза.

Виктор. Все?.. Не больно?..

Татьяна. Немножко...

Виктор. Ничего, скоро пройдет... (Обнимает ее, не вставая с колен.) Для тебя, конечно, две недели не срок, ты меня с корабля три года ждала...

Татьяна. У тебя отпуск был.

Виктор (хмыкает). Отпуск!.. Им бы такой отпуск!.. Десять суток - раз в три года...

Татьяна. И на том спасибо...

Виктор. За что?.. За то, что мы кругосветку сделали без всплытия?.. Как вспомню, до сих пор тошно делается...

Татьяна (отстраненно). Но кому-то ведь надо было это сделать.

Виктор (смотрит на нее снизу вверх). Но ты ведь была не одна... У тебя был Антон...

Татьяна молчит. По ее щекам текут слезы, но Виктор этого не замечает.

Виктор. Правильно мы сделали, что родили его сразу после школы, правильно, да?..

Татьяна (с трудом, коротко). Да.

Виктор. Говорили: куда вы спешите?.. ранние браки редко бывают удачны!.. Какая чушь!.. (Замолкает, прижимается щекой к ее животу.) Пойдем наверх?..

Татьяна (вытирает слезы рубашкой). Не спеши... Потерпи немножко.

Виктор (в его голосе появляется нотка подозрения). Боишься, что кто-нибудь придет?.. Пусть приходят... Я понимаю, нас пустили на лето, дали комнату, бесплатно - но ведь мы как будто друзья?! Я говорю: как будто - слишком уж мы разные люди... Как там у классика?.. Земля и небо, луна и солнце, лед и пламень?..

Татьяна (медленно, по слогам). Волна и камень... Стихи и проза...

Виктор. Ладно, проехали... (Короткая пауза.) Мы муж и жена, молодые, и я полагаю, что не следует делать вид, что мы в постели ведем себя подобно героям наших целомудренных кинолент?.. В отутюженных фланелевых пижамках, ручки поверх одеяла?..

Татьяна молчит. Он вдруг все понимает, резко встает, отходит, отворачивается.

Виктор (коротко, голос его срывается). Где они все? Где Антон?

Татьяна. На озере.

Виктор. Все?

Татьяна. Кроме Макса... Он в мастерской.

Виктор. А ты почему не с ними?.. Почему ты осталась?.. (Оборачивается к ней.) Меня ждала?.. (Смотрит на нее.) Ну, говори, говори (кричит), соври мне что-нибудь напоследок!..

Татьяна молчит.

Виктор. Макс?

Она отрицательно качает головой.

Виктор (ошарашенно). Так вот оно что!.. Вот, значит, какие пироги!..

Смотрят друг на друга.

Виктор. Пойдем наверх... (Она молча, как сомнамбула, поднимается со стула, кладет рубашку на стол.) Иди первая, я за тобой. (Она поворачивается, идет.) Иди, иди...

Идет за ней. Медленно, друг за другом, на дистанции трех-четырех шагов, проходят через холл, поднимаются по лестнице на второй этаж. Из сада через галерею на веранду входит Максим. Видит рубашку на столе, брошенный на пол рюкзак.

Некоторое время стоит молча.

Максим (кричит во весь голос). Спасибо за рубашку!..

Подходит к пианино, перебирает клавиши, садится, начинает негромко петь "Мишель".

Освещение меняется.

На галерее в сгущающихся сумерках опять стоит Виктор и смотрит сквозь стекло на веранду, где так же сидят по разные стороны стола Татьяна и Александра Николаевна.

Андрей Николаевич и Антон играют на бильярде.

Максим негромко напевает "Yellow submarine", сидя за пианино при зажженных свечах. Постепенно заводится сам и заводит окружающих так, что они тоже начинают подпевать, не отрываясь от своих занятий.

Максим (поет). Sky of blue and sea of green on the yellow submarine! We all live on the yellow submarine... (Кричит.) Everybody! (Выбрасывает два пальца "V", кричит.) Два раза!..

Все (подхватывают). Yellow submarine!.. Yellow submarine!..

Максим (один). We all live on the yellow submarine!.. (Кричит.) Everybody!..

Все (оглушительно). Yellow submarine!.. Yellow submarine!..

Антон в этот момент загоняет победный шар.

Общая овация по поводу окончания песни и личное ликование победителя.

Антон (высоко подпрыгивает на месте, кричит). Победа!.. Победа!..

Хватает с балки одну из двустволок, выбегает на галерею и вдруг палит из обеих стволов в вечернее небо. Общая пауза. Все смотрят на галерею, где стоят друг против друга Антон и Виктор.

Антон. Извините, я вас разбудил?..

Виктор. Я не спал... (Смотрит на него.) Ты - Антон?

Антон. Да... А откуда вы знаете?..

Виктор. Я старый друг вашей семьи... Меня зовут Виктор Георгиевич!..

(Протягивает руку, Антон пожимает ее.) Можно просто Виктор, даже Витя...

Антон. Антон Андреевич. Можно просто Антон...

Оба смеются.

Антон. А что вы здесь стоите?.. Идите в дом!..

Виктор. Спасибо.

Переступает порог веранды.

Антон идет следом с ружьем в руках.

Андрей Николаевич (смотрит на них, негромко). Все это, конечно, хорошо, но что означает эта пальба?.. Антон?..

Антон (небрежно). Да это холостые...

Андрей Николаевич (повышает голос). Холостые, говоришь?.. Да почему оно вообще стреляет?..

Антон (потирает лоб ладонью, смущенно). Понимаешь, отец, тут пока ты ездил в Германию за этим архивом в... Штеттин... Шметтин...

Андрей Николаевич (сухо). Шпремберг - дальше!..

Антон. Я отнес одному мастеру, он посмотрел, сказал, чтобы я оставил и зашел через пару дней, я зашел, он старый такой старичок...

Андрей Николаевич. Короче - сколько раз ты ходил к этому... старичку?..

Антон. Два... Точнее, четыре... (В ответ на вопросительный взгляд Андрея Николаевича.) Вот это (поднимает ружье) и еще "манлихер"...

Андрей Николаевич. А "зауэр"?.. "франкот"?..

Антон. Не успел... Ты вернулся, ну и... сам понимаешь...

Андрей Николаевич (строго, жестко). Но почему ты молчал?.. Почему ты мне ничего не сказал?.. (Сквозь зубы.) Мальчишка, дурачок безмозглый! Неужели до тебя еще не дошло, что ружье - это не елочная хлопушка, что оно убить может?!

Антон (в сторону, закусив губу). Я боялся... Сначала боялся, а потом забыл...

Андрей Николаевич (рассеянно). Значит, боялся?.. Ну-ну...

Антон (продолжает, глядя в сторону, в темное окно). Я тебя всегда боялся, с самого начала... Ты всегда был сильнее, во всем: в шахматах, на охоте... Про остальное я не говорю, бокс, каратэ, кик-боксинг - это не в счет, я просто моложе... Мышечная реакция... А вот разные языки, бильярд, про твою биографию я просто молчу - она подавляет своим величием... А сегодня я выиграл на бильярде - первый раз за всю жизнь...

Андрей Николаевич (сдержанно). Отвоевал, значит, одну позицию... Поздравляю!..

Общая пауза.

Андрей Николаевич (негромко, ни к кому не обращаясь). Биография, значит, угнетает... Интересная мысль. Логики ни малейшей, а мысль интересная, эдакий умственный ход, ребус для господина Зигмунда Фрейда... (Смеется.) Тоже великий путаник был, но он хоть не скрывал: если чего-то не знал, так и говорил - не знаю!.. Не знаю!.. (Набивает трубку.) А что биография?!Жизненный путь.

Жизнеописание. Curriculum vitae. Ave, Caesar!.. (Достает из бара бутылку коньяка, большую стопку, наливает.) Идущие на смерть приветствуют тебя!..

(Смеется, пьет.) Биография... Фикция. Мираж. Миф... (Напевает.) Я много лет пиджак ношу... Давно потерся и не нов он... А давайте споем Окуджаву, все вместе!.. Макс, изобрази!.. (Запевает.) Пока Земля еще вертится, пока еще ярок свет... (Максим неуверенно, нерешительно подбирает мелодию.) Дай же ты, Господи, каждому... Ну, Макс, давай!.. Все!.. Дружно!.. Everybody! Вспомним славные шестидесятые!.. (Кричит.) Макс, ты что, уснул?.. Тебя, что, тоже угнетает моя биография?!. (Хохочет.) Максим (негромко, но достаточно отчетливо). Мне вполне достаточно собственной, дядя!..

Андрей Николаевич (восхищенно). Браво, Цезарь!.. Ай да Пушкин!.. Ай да, сукин сын! (Хохочет.) Его смех постепенно затихает. Все молчат.

Андрей Николаевич раскуривает трубку.

Андрей Николаевич. Меня самого иногда угнетает... Как вспомню все эти картины:

конюшню с конскими скелетами, немцев на Курском вокзале... Мы там зажигалками, сигаретами торговали, и надо ж было какому-то гаду спереть у офицера чемодан...

А у немцев разговор был короткий: взяли нас с другом, заперли в вокзальной кутузке, если, говорят, к вечеру чемодана не будет - повесим... На привокзальной площади, при всем народе - пусть видят, что есть немецкий порядок!.. Нашли чемодан, слава Богу, там денщики что-то перепутали... (Короткая пауза.) А когда Днепр форсировали... Из всего батальона пять человек на другой берег выплыли, на бревнах, под обрыв, немцам под ноги, еле живые... Так они нас еще обшарили, у двоих нашли партбилеты, расстреляли тут же, на обрыве, а нас погнали в лагерь...

А потом бомбежки начались; мы на военном заводе работали, вот по нам и лупили...

Сбежал. Могли, конечно, поймать, пристрелить, но все же лучше так, чем от своей бомбы... Да и шансов больше, у немцев тогда уже своих проблем хватало - не до нас... (Курит трубку, наливает стопку коньяка, пьет.) В Аргентине...

Автослесарь... Мы там двоих раскололи: врача из Треблинки и коменданта из Руана

- редкая сволочь, антикварную лавочку открыл и мастерскую по ремонту ювелирных украшений... Выманили. Дали объявление в газету: продам старые монеты... Пришел.

С парабеллумом... Ничего, управились - пятая колонна, как-никак... (Смеется.) У меня и крест Почетного легиона есть, французы прислали со Степаном Самцовым, когда он из Парижа на такси ехал. (Смеется.) Приглашали. Наивные люди. Я был невыездной. Закрытый. Я даже крест свой в тайнике держал, вот здесь... (Подходит к бару, сдвигает его в сторону, достает из тайника маленькую коробочку, вынимает орден Почетного легиона, пытается прикрепить его к рубашке.) Антон. Отец, давай я сделаю!..

Андрей Николаевич. Давай, давай, сынку!..

Передает ему орден, Антон быстро прикрепляет.

Андрей Николаевич. А теперь давайте все нальем и выпьем за нашу Победу!..

Наливает себе, передает бутылку Антону, он обходит холл, веранду, наполняет все рюмки.

Андрей Николаевич (поднимает стопку). За Родину!..

Все пьют.

Андрей Николаевич (негромко декламирует, стоя в световом конусе). Здесь лежит легионер под грубым кварцем. Он в сражениях Империю прославил... Сколько раз могли убить - а умер старцем. Даже здесь не существует, Постум, правил.

Стоит как памятник.

Андрей Николаевич. А Степан был прав - умирать надо вовремя. На своих условиях.

А то все эти инфаркты, инсульты... Такая дрянь... Не хотел. Боялся умереть до смерти, до полной, когда голова уже умерла, а тело еще живет - эдакая туша весом сто тридцать килограммов!.. Живой труп.

Татьяна. У него же был третий инфаркт...

Андрей Николаевич. Вранье... Вам говорят, а вы верите... Он себе вены вскрыл, в своей огромной, роскошной мраморной ванне... Своеволие... (Декламирует.) Пусть и вправду, Постум, курица не птица, Но с куриными мозгами хватишь горя.

Если выпало в Империи родиться, Лучше жить в глухой провинции у моря...

(Смеется, наполняет стопку, пьет. Продолжает.) Говоришь, что все наместники - ворюги?

Но ворюга мне милей, чем кровопийца...

Потрясающий поэт... Гениальный... А такие, как ты, Степан, чуть его со свету не сжили... За что?.. За тунеядство! Что, не помнишь?.. Врешь, братец - все помнишь!.. И не за тунеядство вы его в лагерь загнали, а вот за это...

(Декламирует.) Как там в Ливии, мой Постум, - или где там?

Неужели до сих пор еще воюем?

(Смеется.) Да и я тоже хорош... Все знал, все видел... и молчал. Купили...

Наливает стопку, поднимает.

Антон. Отец, перестань, не надо!..

Андрей Николаевич (устало). Да какой я тебе отец... (Кивает на Виктора). Вот твой отец!..

Антон. Сам вижу - не слепой.

Долгая пауза.

Виктор. Андрей Николаевич, так я принесу анкеты?

Андрей Николаевич. Неси.

Виктор выходит на галерею, садится на крыльцо, курит.

Антон. Все, мать, мне пора...

Татьяна. Ну, что это за обращение, Антон!.. Андрей, Макс, Шура - скажите хоть вы ему в конце концов!..

Андрей Николаевич. Мама.

Максим. Мамочка.

Александра Николаевна. Матушка...

Антон широкими шагами подходит к Татьяне, падает перед ней на колени, размашисто крестится, бьет земной поклон.

Антон (с пафосом). Ой ты, гой еси, милая матушка, благослови сынка на дело ратное!.. Отбивать добрым молодцам головки их хмельные да буйные!..

Общий смех.

Татьяна (отмахивается). Да ну вас всех!.. (Едва удерживается от смеха.) Андрей Николаевич идет на веранду, раскуривая потухшую трубку.

Андрей Николаевич (наставительно). Мой юный друг, дело все в том, что слово "гой" происходит от праславянского "гоило", означающего "фаллос", так что выражение "гой еси" по отношению к женщине как бы не вполне уместно... В латинском варианте оно звучит как "viro in plenis potentia" - а уж эту фразу переводить на русский язык при дамах просто неприлично...

Антон (восхищенно). Ништяк!.. Гой... Гуй... (Прыскает в кулак.) Александра Николаевна (добродушно ворчит). Разошлись, филологи...

Максим (ударяет по клавишам). Товарищ Сталин, вы большой ученый! В языкознаньи вы познали толк... (Кричит.) Everybody! (Андрей Николаевич и Антон дружно подхватывают.) А я простой советский заключенный и мой товарищ серый брянский волк!..

Антон. А насчет ружей, отец, ты не сердись, ладно?.. Я тебе хотел подарок сделать ко дню рождения...

Андрей Николаевич (усмехается). Сюрприз!.. Можешь считать, что ты его уже сделал...

Антон. Давай уж тогда до конца... Мастер сказал: неси все - сделаю.

Андрей Николаевич. Старенький такой старичок, да?..

Антон. Давай, а?.. А то он еще даст дуба...

Андрей Николаевич. Ладно, вместе прокатимся... Люблю мастеров, причем именно таких, старой школы... Дорого берет?

Антон (небрежно). Я угощаю...

За разговором уходят в холл.

Виктор докуривает сигарету, бросает окурок, спускается по ступенькам, идет по тропинке к калитке.

Из кустов его негромко окликают: "Чирва!" Виктор останавливается, осторожно тянет руку к подмышке.

Виктор. Факир, ты?.. (Его рука продолжает подбираться к пистолету.) Факир (из кустов). Я... Что ты делаешь?.. Не надо так... (Чуть погромче.) Алим!..

Алим (откуда-то из другого места). Здэсь.

Виктор. А где Миха?.. Шаня?..

Факир. Миха далеко... очень далеко...

Виктор. Понял.

Факир. Это хорошо... Пушку брось Алиму!..

Виктор медленно достает из-под мышки пистолет.

Виктор (резко окликает). Алим!

Алим (где-то за его спиной). Здэсь...

Виктор вздрагивает, судорожно сжимает рукоятку пистолета, делает попытку развернуться и понимает, что опоздал.

Факир (из другого места). Не надо так!..

Виктор молча кивает головой, перебрасывает пистолет через плечо далеко в темноту.

Факир (из кустов). Ключи!..

Виктор. Меня в доме люди ждут... Беспокоиться начнут, шум поднимут... Зачем тебе шум?..

Факир. Что за люди?..

Виктор. Писатель, переводчица - интеллигенция...

Факир. Зачем?

Виктор. Я договор с ним подписываю на книгу... Мне бланки из машины взять надо...

Факир (после короткой паузы). Бери.

Виктор быстро идет к машине, исчезает за сценой.

Слышно, как хлопает дверца. Возвращается с папкой.

Факир. Это надолго?

Виктор. Минут десять...

Факир. Даю пятнадцать. Не выйдешь - подожгу дом.

Виктор. Понял.

Собирается идти.

Факир. Ключи?

Виктор. В замке...

Поднимается по ступенькам, входит на веранду.

Виктор (подходит к Андрею Николаевичу, протягивает папку). Здесь все... Анкеты, копия трудовой книжки, паспортные данные...

Андрей Николаевич. Я разберусь...

Берет папку, поднимается по лестнице на второй этаж, останавливается на полпути.

Андрей Николаевич. А как я тебе их передам?

Виктор (пожимает плечами). Позвоните, условимся... Там телефон записан.

Андрей Николаевич. Добро...

Уходит.

Татьяна. Двести одиннадцать ноль семь шестьдесят три... Павлина Павловна.

Виктор. Триста десять... Триста десять ноль семь шестьдесят три. У нас коммутатор сменили.

Антон. Я из города позвоню, из бара... А то пока еще наш телефон подключат...

Виктор. Да-да, конечно... А, впрочем... (Достает из кармана пиджака радиотелефон, подходит к Антону, протягивает ему трубку.) Держи... Подарок.

Антон. Спасибо!.. (С усмешкой, глядя на Виктора.) Папа...

Виктор. На здоровье!.. Сынок...

Оба смеются. Антон поворачивается и уходит вверх по лестнице.

Виктор подходит к Максиму.

Виктор. Счастливо, Макс!.. Увидимся, даст бог!..

Максим. В Копенгагене...

Виктор. В Гааге.

Рукопожатие. Объятия. Смех.

Виктор уходит в глубь холла, исчезает, возвращается со шляпой и плащом, переброшенным через руку.

Подходит к Александре Николаевне, сидящей за столом, склоняется перед ней.

Виктор (целует ей руку). Прощайте, Александра Николаевна!

Александра Николаевна. Прощайте, Витя! Вы - хороший человек.

Виктор. Спасибо.

Подходит к Татьяне. Молча смотрят друг на друга.

Она снимает с себя крест, Виктор склоняет голову.

Татьяна (надевает на него крест, осеняет крестным знамением). Храни тебя Господь!

Виктор. Это идея... Я подумаю...

Татьяна. Не кощунствуй.

Виктор. Прости...

Поворачивается, выходит, спускается по ступенькам, идет по тропинке.

На балкончике появляется Андрей Николаевич.

Он в очках, держит в руке анкету, рассматривает ее в падающем из окна свете.

Андрей Николаевич (окликает). Витя!..

Виктор (останавливается, оборачивается). В чем дело?

Андрей Николаевич. Что писать в графе "Причины"?

Виктор (немного подумав). Общее ухудшение политической и криминогенной обстановки в стране.

Андрей Николаевич (бормочет). Так, хорошо... (Ощупывает карман рубашки, находит обойму.) Да, Витя, чуть не забыл!..

Виктор оборачивается, видит у него в руках обойму.

Виктор (несколько поколебавшись, машет рукой). Оставьте себе... Для коллекции.

Уходит.

Все смотрят ему вслед, пока он не скрывается в темноте.

Татьяна подходит к иконе, опускается на колени, крестится, бьет поклоны.

Татьяна (страстно). Матерь божия, пресвятая богородица!.. Заступница ты наша милосердная!.. (Сквозь слезы.) Пресвятая дева Мария, спаси и сохрани их всех и защити их от всякой напасти, от глада, мора, сглаза, ворога лютого... (Плачет.) Максим подходит к ней, опускается рядом, обнимает за плечи.

Максим (шепчет). Таня!.. Танюша!.. Не надо, успокойся, все будет хорошо, я люблю тебя, слышишь, я люблю тебя!..

Татьяна (устало, безразлично). Да-да, Макс, я знаю, спасибо...

Максим (поднимает ее). Пойдем... Пойдем наверх...

Татьяна (машинально кивает). Да-да, конечно... идем...

Александра Николаевна встает и подходит к ним, опираясь на палку.

Александра Николаевна (отстраняя Максима). Макс, не надо... Лучше я... Мы как-никак две женщины...

Медленно идут через холл, поднимаются по лестнице.

Максим остается один. Он выключает свет на веранде, в холле, подходит к камину, зябко потирая плечи, садится перед ним на корточки, чиркает спичкой.

В камине начинает медленно разгораться пламя.

Сверху по лестнице быстро спускается Антон.

Антон (на ходу, в трубку). Хан, я еду... Была тут одна разборка... Да так, семейные дела... Нормально... Минут через сорок...

Замечает посреди стола рюмку коньяка, быстро заглатывает ее на ходу и выходит, хлопнув дверью.

В камине разгорается пламя, освещая сидящего на корточках Максима.

У него в руках маленькая японская флейта сяку.

Он подносит ее к губам и выдувает всего две ноты:

у - у... у - у...

Перед ликом Богородицы напоследок ярко вспыхивает и гаснет лампадка.

КОНЕЦ

P.S.

В стране, где открытая дискуссия ничего не решает, - из всех искусств, само собой, важнейшим для нас является балет. А драму - случись ей взобраться на подмостки - зловещим покровительством преследует неумолимый Морфей: ему особенно по душе, когда хороший текст произносят с надлежащими ужимками на разные голоса, ряженые мельтешат и даже палят из ружей, - а интрига не трогается с места.

На протяжении трех, с позволения сказать, актов драматург изобретает всевозможные предлоги и поводы, чтобы персонажи как можно естественней как бы между делом, как бы к слову - сообщили нам, кто они такие и что свело их в трех стенах. О реализм! В восемнадцатом веке любой из них открыл бы публике всю свою подноготную за несколько минут, после чего тотчас приступил бы к осуществлению каких-нибудь намерений, какого-нибудь плана, пусть никудышного... " Вишневый сад" не позволяет - это первое. А потом - правда жизни: у нас намерения и планы превращаются в события только за сценой. Но вот биографии рассказаны, день прожит, занавес падает... " Постскриптум" питает слабость к таким пьесам - похожим на повести: главное - текст. похожим на повести: главное - текст.