Наставники [Бора Чосич] (fb2) читать онлайн

Бора Чосич Наставники

Междусловие

Русская публика уже знакома с некоторыми событиями, происходившими в моей семье, и по прочтении первого издания этой книги поняла, что в те времена мы постоянно несли чушь. Моя чокнутая родня вроде как ничем другим и не занималась, а только говорила и говорила, будто солому молотила. Да ведь в том была не только их вина, думаю, частично в этом безумии виновата и история. А поскольку неприлично сваливать все на моих родителей, на моего деда, на моих теток и дядю, вы теперь получаете добавление. Читая отдельные главы очень толстого романа «Наставники», вы узнаете, что многие другие люди, не состоявшие с нами в какой-либо степени родства, также практиковали бесценную и веселую науку болтовни. Это наваждение уходит корнями в далекое прошлое, да и человеческое существо вообще бы не возникло, если бы не научилось сначала извергать из себя миллионы букв, которые иной раз не могли вступить между собой в связь.

Впрочем, все это не должно удивлять читательство, привыкшее к Гоголю, Хлебникову, Хармсу, Сорокину.

Бора Чосич

За что боролись

О ремесле неблагодарном – семейном

Все мы были одна семья. Мы были сообщество людей, связанных между собой родством. В нашей среде были мужчины и женщины, приходившиеся друг другу сыновьями или дочерьми, некоторые были женаты на них либо замужем за ними или что-то в этом роде. Я рассматривал все это как род деятельности, о чем и рассказал в сочинении на тему «Как функционирует семейный механизм!». Учитель сказал: «Как ты смеешь писать порнографию о совместном спанье твоих родителей в одной кровати!» Я ответил: «Так у них второй нет, то есть во второй сплю я с дядей!» Мама спросила: «До каких пор старые террористы будут терроризировать младших членов общества – моего сына, например?» Я спросил: «Наверное, во всем мире жизнь в семье функционирует подобным образом?» Дедушка ответил: «Даже хуже!» Мама сказала: «Не знаю, но мне жаловаться не на что! – и добавила: – Повсюду мы наблюдаем примеры пьянства, вечных ссор и ругани, но люди тем не менее живы и здоровы!» Дедушка согласился и отметил: «Вот голова у матери, а?»

Все мы стремились усовершенствовать свое дело, свое ремесло, семейное. Все мы работали так, будто выучили наизусть роли в пьесе «Семейная жизнь», хотя никто нас не понуждал к этому. Все мы исполняли свои семейные обязанности; слова, произносимые нами, звучали громко, как будто кто-то слушает нас и готовится воскликнуть: «Браво!» Мама говорила: «Мне скрывать нечего!» Мама вышла на балкон и заявила собравшимся соседям: «Да, он пьет, но лучше его нет в мире!» Соседи возразили: «Молчала бы!» Но мама продолжила: «А мой единственный брат перетрахал всех женщин в доме, о чем вам, собственно, и без меня прекрасно известно!» После этого соседи умолкли.

Наша жизнь происходила ежедневно, без каких-либо перерывов. Все мы участвовали в этой жизни, все сотрудничали в этом деле как могли. Отец говорил: «Неплохо!» Дедушка говорил: «Хорошо, если б лучше не бывало!» Мама говорила: «И так бывает! – потом добавляла: – Никто у нас не кривой, не болеет сифилисом или, скажем, не заикается!» На это дедушка всегда восклицал: «Боже сохрани, только этого не хватало!» Мама обычно продолжала: «В то время как все это весьма широко распространено в городе и вообще!»

Мы были одна семья, все члены которой отличались отменным здоровьем, несмотря на нехватку различных вещей – например, денег, пищи, одежды. Мама говорила: «Я готова в опорках ходить, только бы не подхватить воспаление легких или свинку, их так трудно сейчас вылечить!» Мы работали дни напролет, несмотря на то что со стороны эта работа не была видна, а потом ложились спать и во сне продолжали заниматься все тем же, а именно: продолжали работать как заведенные. Дедушка сказал: «Я и во сне изобретаю химическую формулу мастики для паркета, только потом вспомнить никак не могу!» Мама сказала: «Я во сне играю в чудных фильмах, но об этом я вам при ребенке рассказывать не могу!» Отец сказал: «Мне во сне никто не запрещает пить самые отвратительные напитки, причем ни разу еще не отравился, что весьма странно!» Дядя сказал: «Я одно время записывал сны в дневник, но потом перестал!» Дедушка сказал: «Потому что порнография!» Мы просыпались и вновь брались за дела, как за домашние, так и за другие, общечеловеческие. Мы делали домашнюю работу, которая не давала никаких результатов. Капитан Вацулич сказал: «Как-нибудь приведу Пролетарскую бригаду, чтоб хоть она убралась в комнате!» Мама сказала: «Мы все делаем для наведения порядка, но нас так много, да еще вы приходите когда вам взбредет, да еще в грязных сапогах!» Дядя добавил: «Да еще приносите раненых с улицы, чтобы мы их перевязывали и поили морковным чаем!» Дедушка присоединился: «Да еще бабы твои ботинки не вытирают!» Дядя возразил: «Ну, это совсем другое!»

Мы были одна семья с неопределенным количеством членов, с учетом всех тех, кто приходил к нам и сидел у нас, распевал незнакомые песни, штопал перчатки и тому подобное. Мама говорила: «Наша семья – весь мир, который я обнять готова!» Дедушка вступал в диалог. «Вот-вот, не забудь только руки пошире расставить!» Мама возмущалась: «А что тут такого?» Капитан Вацулич объяснил так: «В мире водится много таких, кого удавить следует, от них все беды!» Мама заверила* «Я их в расчет не беру, Боже упаси!»

В сорок пятом, в первые дни свободы самовыражения, пришел солдат с тетрадкой и карандашом. Солдат спросил: «Каков ваш род занятий и почему?» Дедушка ответил: «Я оберегаю свою семью от напастей всякого рода!» Солдат сказал: «Это не род занятий!» – вырвал листок из тетрадки и ушел. В тысяча девятьсот сорок пятом, в году всеобщей переписи благородных человеческих ремесел, дедушка остался без определенных занятий, а вместе с ним и мы, все остальные. Мама говорила: «Некоторые только и умеют делать, что окунать ложку в тарелку, а их сразу заносят в рабочий список!» И еще: «В то время как я загибаюсь от домашних дел, им хоть бы что!» Капитан Вацулич объяснил маме: «Это должно относиться к производству и товару, который производит это производство, например вроде как фабрика! – а потом добавил: – Товар есть все, что пакуется в коробки, например ботинки!» Мама сказала: «Я новой обуви с до войны не видела, тем более в коробках!» Дедушка добавил: «Как это мы можем делать ботинки, если у нас нет соответствующих станков!» Дядя сказал: «В одной книге у Фридриха Энгельса я прочитал, что сама природа есть фабрика, которая производит с помощью обезьян людей, а также другие вещи!» Капитан Вацулич подтвердил: «Это совершенно точно! – и добавил: – Все дела в природе подлежат законам промышленного производства, несмотря на то, цветок ли это или белый медведь!» Дедушка сказал: «По мне, фабрика – так это дом с трубой, а все остальное – ваши глупости!» Капитан Вацулич сказал: «Человеческие руки также есть орудие производства, а рабочий – тот же станок, который эксплуатируется капиталистическим преступником!» Я сказал: «В комиксе про профессора Вируса я сам видел производство людей, которые вылезают из реторт готовыми монстрами, которые сразу убивают все живое!» Капитан Вацулич сказал: «Вот и я говорю!» Тетки сказали: «Это не означает, что мы должны сидеть сложа руки!» Мама возразила: «Еще чего!» Отец сказал: «Есть вещи, которые постоянно производятся, но совершенно незаметно – например, распитие спиртного!» Дедушка оборвал его: «Ты что, читал, что ли, про это?» Тетки добавили: «И любовь тоже не оставляет никаких следов в виде товара!» Дядя усомнился: «Как же, а дети!» – на что тетки покраснели, обе сразу. Я сказал: «Мы на уроке природоведения рисовали разные там дела домашние, все без исключения!» Мама прошептала: «Что я говорила!» Тетки сказали: «Многие семьи живут производством корзинок для фруктов или кукол для детей богатеев!» Мама сказала: «С меня хватит мойки окон, засолки огурцов и штопки брюк вечно пьяному мужу!» Отец сказал: «Вам никогда не овладеть сколько-нибудь прогрессивной специальностью – например, портного или парикмахера!» Дядя тут же опротестовал: «Я могу побриться с завязанными глазами, прямо сейчас, при всех!» Мама возразила: «Я могу из старого отцовского костюма сделать четыре маленьких, хоть у меня всего один сын!» Дедушка разозлился: «Тебя что, спрашивают?» А капитан Вацулич констатировал: «К сожалению, это так!»

Все это было в сорок пятом, очень важном для многих человеческих ремесел году. У разных людей были разные ремесла, наше же ремесло никем признано не было, в то время как оно было очень важным – ремесло домашнее, семейное. Мама говаривала: «Я своими руками столько дел могу сделать, не перечесть!» Все мы что-то делали, но все наши дела осуществлялись только дома, соседи говорили об этом с презрением. Мои тетки, весьма одаренные особы, изготовляли пейзажи с несуществующими видами, после чего в сумерках вытирали платочками слезы, возникающие по совершенно неизвестным причинам. Отец, некогда чемпион соколов по стойке на руках, изыскивал различные способы употребить как можно большее количество ядовитого алкоголя, с тем чтобы наутро не иметь никаких последствий. Мама успешнее других избегала падений со стремянки во время побелки кухни, каковые факты фиксировала в записной книжке, наряду с собственными абсолютно правильными сонетами. Дедушка мастерски заколачивал гвозди, в том числе там, где в них не было никакой нужды. Дядя пытался так начистить сапоги, чтобы в них можно было смотреться, этот процесс длился очень долго. Я хотел сделать человечка ростом в два сантиметра, двигающегося с помощью резинки, и мечтал оживить этого человечка. Все вместе мы занимались своими делами в большой комнате, которую получили в пользование взамен прежних шести, маленьких и душных где разместилась бригада мастеров по развлечению Народной армии посредством различных цирковых и других художественных трюков. У меня были тетки, дядя, дедушка, все это было и у других. Однако о других говорили; «Это семья!» О нас говорили: «Это мафия!» – или еще хуже. Мы жили в конце большой войны, на исходе оккупации, в самом начале новых дней, мы пользовались различными предметами – например, кроватями, ложками, одеколоном, все это было и у других. Однако о других говорили: «У них все есть!» О нас же: «У этих ни черта нет!»

Мы были одна семья с многими членами, все члены находились в родственных отношениях, мы были одна семья в смысле ремесла. Дедушка говорил: «Мы живем и боремся, и это наша профессия!» Однако этого было явно недостаточно, и кто-то в табличке с именами жильцов написал перед дядей: «Блядун!», перед отцом: «Пьянь!», передо мной: «Кретин!» Перед мамой ничего не написали, мама вздохнула: «Вечно меня обходят!» Она часто спрашивала: «За что нас ненавидят?» Дедушка отвечал: «Потому что мы дружные!» Дядя возражал: «Как бы не так!» Мама заключала: «Зависть человеческая!» – и мы продолжали семейную жизнь.

Дядя взял тетрадку и записал: «Послеобеденный сон!», «Скандал вокруг разбитой чашки!», «Прослушивание музыкальной передачи!». Мама спросила: «Что это такое?» Дядя ответил: «Это дела, которыми мы чаще всего заняты в семье!» Мама воскликнула: «Страшно подумать, на что ты тратишь свой ум!» Дядя сказал: «Я просто веду наблюдения за событиями на этой кухне, для меня все это происходит как бы в макрокосме, или в природе!» Все спросили: «Как это?» Дядя пояснил: «Дела семейного характера то же, что и произрастание растений, круговорот воды, возникновение животного мира!» Дедушка спросил: «Что-то не пойму, при чем здесь вода?» Мама сказала: «От стольких идиотов приходилось слушать, будто я скотина, но чтоб еще и родной брат!» Дядя спросил: «Может, вам больше нравится на заводе вкалывать?» Дедушка сразу заявил: «Ни за что!» Тогда дядя сказал: «Вот видишь!» Все люди работали на каких-то заводах, в полях и на пароходах, а мы вкатывали на этой кухне, это была сущая правда. Капитан Вацулич принес цветы младшей тетке и сказал: «Надо бы вам прогуляться, на дворе весна?» Мама сказала^- «Ах, если 6 у меня было время! – и добавила – И надеть-то нечего!» Отец сказал: «Я хочу погулять, но меня не пускают два вооруженных черта с ружьями и в немецких касках на рогах!» Капитан Вацулич сказал: «Вам надо обмениваться опытом с остальным миром, он совсем другой!» Мама ответила: «Мы слушаем радио и знаем все!» Дедушка заверил: «Всему, чему надо, нас научили предки, которые теперь покойники!» Меня спросили в школе: «Вы что, правда ничего не делаете, только приколачиваете к стенкам картинки?» Я подтвердил: «Ничего!» Тогда меня спросили: «Вы что, умнее всех, что ли, да?» Я ответил: «Вот это не знаю!»

Капитан Вацулич спросил: «Знаете ли вы вообще, как вкалывают на фабрике по производству металлургии или, скажем, в канцелярии?» Дядя ответил: «Понятия не имеем!» Вацулич сказал: «Легко же вам жить!» Мама сказала «Я бы с радостью работала где угодно, только не на этой кухне, где слова доброго не дождешься!» Дедушка спросил: «А чего бы ты хотела?» Мама ответила: «Я знаю, что дела хуже всего обстоят с домохозяйками, в то время как другие имеют все права!» Вацулич сказал: «Все-таки вы не мокнете под дождем и снегом, как солдаты например!» Мама ответила «Невелико преимущество!»

Мы были одна семья, о таких, как мы, речь шла в отрывке «Родственники», отрывок был в моей «Книге для чтения». В «Книгу для чтения» после слов «дедушка», «дядя», «отец» я вписал имена своих дедушки, дяди, отца. Учитель спросил: «Слушай, какое мне дело, как их зовут?»

В нашей семье существовало распределение обязанностей, как на любом предприятии: отец – по части потребления алкоголя, дядя отвечал за обслуживание соседей женского пола, мама – за мытье окон и вечернюю тоску. Дядя говорил: «У нас все великолепно функционирует!» Дедушка добавлял: «Как по маслу идет!» О нашей семье говорили как о паровозе, который, впрочем, никуда не едет, только стоит у платформы и пускает пар. «Вот это-то меня и задевает! – говорила мама и добавляла: – Впрочем, ничего не поделаешь!» В нашей семье пытались делать разные дела: отец – опохмелиться, дедушка – изобрести искусственное масло, мама – накормить всех нас маленькими кусочками хлеба.

Жизнь в семье была похожа на фильм, порой волнующий, необычный, иногда невероятно скучный. Жизнь в семье была похожа на роман, давно прочитанный, забытый, смутно припоминаемый какими-то кусками. Жизнь в семье состояла из событий, события происходили почти ежедневно, даже по воскресеньям. События, происходившие в семье, назывались «жизнь» – часто употребляемое слово, однако совершенно неопределенное. Мы очень верили этому слову, а также действительности, которую это слово означало. Про жизнь мы всегда говорили, что она прекрасна, другие выражались иначе – например, так: «Дерьмо!» Все, что мы предпринимали, нам, в отличие от других, казалось прекрасным, тут уж ничего не сделаешь. Мы были одна семья. В рамках нашей семьи возникал целый ряд видов человеческой деятельности, человеческих ремесел, общественно полезных работ, но для нас важнее всего и всегда были дела отцовские, материнские, вообще дела родственные. Почти все выступали против наших дел, за нас заступались лишь отдельные личности, в основном из круга наших друзей. Я был в курсе всего этого. И все-таки я и сейчас полагаю, что существует это ремесло, оплеванное всеми, – семейное. Несмотря ни на что тогда мы были убеждені, что участвуем в очень важном деле, деле построения нового общества на внутреннем фронте, домашнем, кухонном. Дядя сказал: «Когда-нибудь я опишу все это! – но потом добавил, уже много дяде: – А может, и нет!»

Так оно и оставалось до нынешнего дня.

В защиту сапожного искусства

Мы жили семьей, семья была группой людей, связанных между собой родством. В нашей семье было множество членов, например: дедушка, отец, тетки. Мама говорила^- «У нас есть все!» Я жил в семье, каждый член которой был занят делом – мытьем окон, готовкой обеда, игрой на гитаре; остальными делами были заняты другие люди – наши соседи, ремесленники – словом, мастера. Мы могли сделать множество предметов, необходимых для существования семьи в условиях войны, остальные вещи делали наши друзья – мастера, почти незаменимые. Мы были в состоянии вести семейную жизнь вследствие наличия таких высокообразованных и одаренных членов, как дядя или отец; впрочем, некоторые вещи мы никак не могли сделать – например, ботинки. Мама сказала: «А в чем дело, я могу сделать веревочные туфли!» Дедушка ответил: «Выйдешь в дождь – тут им и капут!»

Ботинки создавали другие люди – мастера обувного искусства, сапожники. Отец говаривал: «Пошли играть в сапожника!» Это была карточная игра. Дядя говорил: «Надрался как сапожник!» Дедушка смотрел, как американские бомбардировщики мажут по Земунскому мосту, орал в небо: «А-а-а, сапожники! – и добавлял: – Тьфу!» Все это не имело никакого отношения к создателям обуви, довоенным, живущим по соседству. Отец спросил одного из них: «Не сделаешь ли ботинки для моего босого сына?» Мастер ответил: «А из чего, позвольте спросить?»

Обувщики, владельцы прекрасных свидетельств о законченном профессиональном образовании, взятых в позолоченные багетные рамки, искушенные создатели чудной обуви для дам и господ, сидели по своим будкам и читали довоенные журналы о дамских бюстах, о Распутине, о событиях, в настоящий момент не происходящих. Отец сказал: «Снимите хоть мерку!» Я разулся, мастер обвел карандашом ступню, водруженную на лист бумаги, после чего сказал: «Ни к чему все это!» Потом я обводил свою ладонь в школе, на уроке природоведения, но это было уже не то.

Сапожники, знатоки не существующих в настоящее время кож, торчали в своих будках и ждали ареста или чего-то в этом роде. Один из них сказал: «Все сапожники до войны были красные; если немцы про это узнают, нас перетопят как котят!» Отец сказал: «Вы, главное, молчите в тряпочку!» Это было в сорок третьем босом году, году безо всего. Сапожники сидели на стульчиках, очень маленьких, почти детских. Сапожники дни напролет глядели в дырявые подметки, которые пытались залатать, одновременно ведя беседу: «Все планеты в космосе, должно быть держатся на невидимых глазу нитях!» Или: «Наполеон Бонапарт был мал ростом, но велик духом!» Мама говорила о сапожниках: «Они все – философы!» Дедушка сказал: «Это потому, что сидят скорчившись!» Дядя сказал: «Иные из них очень умны, просто они разочаровались в образовании!» Дедушка сказал: «Лучше почтенное ремесло, чем черт знает что!» И мы согласились.

Сапожное ремесло состояло из кройки кож для ботинок и из пришивания к кожам подметок, очень жестких. Мама всегда говорила: «Какие у них ладони, у бедняг, жесткие, как подметки!» Сапожники всегда здоровались и прощались за руку; мне казалось, что руки у них деревянные, из живого дерева Сапожное ремесло состояло из кройки кож, подбивки подковок и очень крепких рукопожатий. В сапожном ремесле самым важным делом было изготовление ботинок, беседы о Наполеоне, а также о других событиях, все еще не утративших значения. Дедушка говорил: «Не понимаю, как они выносят этих клиентов, которые вечно толкутся и чешут языками!» Мама отвечала: «Но, папа, без клиентов они останутся без работы!» В сапожных будках присутствовали мастера, которые заколачивали гвозди в подметки, и другие люди, созерцающие заколачивание. В сапожном деле главным было снятие мерки с клиента, далее беседы о линкоре «Граф фон Шпеер», в настоящее время потопленном. В сорок третьем снятие мерок почти прекратилось, однако беседы о морских сражениях продолжались. В сорок третьем кровожадном году стала раскрываться истинная сущность сапожников – философская, проповедническая, общечеловеческая. К сапожникам приходили мой отец, мой дядя, они спрашивали: «До каких же пор это будет продолжаться?» Сапожники отвечали им удивительно точно: «Видно, до конца войны!» – или что-то в этом роде. В сорок третьем кожу перестали употреблять на обувь для человечества, сапожники плевали вслед появившимся ненастоящим мастерам, фабриковавшим по соседству деревянные башмаки, гордость сапожников была весьма уязвлена. Раньше сапожники всегда держали в окошке только что сделанный ботинок, сейчас в окошках торчали вазы с искусственными цветами и фотографии Геды Ламар, очень непристойные. В будки входили немецкие унтера, унтера спрашивали: «Вас ист дас?» – но никому из них не удалось купить дорогую и далекую американскую актрису. В сорок четвертом самый известный маэстро сапожного искусства, Воя Лупа, нашел нелегальную кожу и стал делать по ночам ботинки, довоенные, очень элегантные. А в сорок третьем вся округа ходила с дырявыми подметками. Воя Лупа сделал ботинки для своего товариша, героя сапожной профессии, одновременно героя профессии умирания за свою родину. Когда подтянулся Первый батальон Двадцать первой сербской дивизии, друг Вой, Душко-пулеметчик, объявился на костылях, ой нога у него больше не было. Воя Лупа надел своему коллеге Душко-пулеметчику на оставшуюся ногу изумительный ботинок, второй выставил в окошке, очень запыленном. В сапожном искусстве самым главным было сделать два одинаковых ботинка, левый и правый. Это было главнее всего раньше; в сорок четвертом же. штучной работы году, зачастую это выглядело смешно, глупо, мизерно.

Дедушка сказал: «Может, этот ботинок кто другой купит, с правой ногой!» Все согласились: «Не исключено!» Это рассказ об искусстве изготовления обуви, о сапожном мастерстве, но и еще кое о чем другом, как это часто случается в жизни.

Исключительно похвальное ремесло, босяцкое

Это рассказ о моей семье, в то же время это рассказ о совсем других людях, часто почти незнакомых. Как возьмусь писать рассказ о собственной семье, так и появляются какие-то посторонние люди, вовсе не состоящие ее членами, которые нам вообще никем не приходятся. Это все из-за того, что таких людей много, намного больше, чем наших. Вот это и есть такой рассказ, действующие в нем лица не имеют с нами ничего общего, но все-таки. Мама сказала: «Сколько народу на Земле живет, что муравьев, Боже сохрани, подумать только!» Отец спросил: «А тебя что, заставляют думать-то?»

Существовало множество людей, которые нам никем не приходились, однако мы с ними здоровались, они ходили по нашей лестнице, некоторые заходили к нам на кухню. Люди приходили пересказывать дяде эпизоды футбольного матча, пропущенного им, когда он был занят с Драгицей. Эти люди рассказывали о фантастических ударах посредством ноги, потом показывали мне, как можно имитировать пердеж с помощью губ и мышцы руки, это было как взаправду. Дядя воскликнул: «Ну дают!» Дедушка сказал: «На этом можно бы и деньгу зашибить, если кому нравится!» Люди, которые не имели ничего общего с нашей семьей, давали мне уроки искусственного пердежа, отец говорил о них: «Вот пройдохи!» Дедушка выражался короче: «Босяки!» Дядя недоумевал: «Разве?» Дедушка отвечал: «Меня не проведешь, вот такие вот скажут тебе: „Глянь на облако!" – а сами в этот момент тащат у тебя бумажник!» Тетки подтвердили: «Да-да, такие, как они, в кинотеатрах во время любовных сцен страсти испускают непристойные звуки с целью унизить!» Мама добавила: «Точно так же испортили мне впечатление от фильма об усекновении головы у княгини Таракановой!» Дядя сказал: «Просто они называют вслух и своими именами вещи, которые видят на экране, – например, титьки!» Дедушка поинтересовался: «А тебе все мало?»

Мы знали людей, которые по киношкам выкрикивали названия частей женского тела, эти люди учили меня навроде бы испусканию газов, они же занимались разными делами, нам совершенно непонятными. Все это было во время войны, мировой и всеобщей, эти люди не значились ни в каких списках по профессиям. Дедушка сказал: «В любой нормальной стране их укоротили бы на голову!» Дядя возразил: «Они никому не мешают, разве только делают вид, что пердят посредством дутья в мышцу руки или с помощью других трюков!» Мама сказала: «Они выражаются губительно для детской души, не дай Бог, услышит их мой чувствительный и разумный сынок!» Дедушка сказал: «Они у тебя полтину возьмут в долг, а потом ищи-свищи!» Дядя сказал: «Просто они любят шутки и поговорить о любви!»

Дедушка сказал: «Тьфу!» Отец осмотрелся, потом заметил: «Они, когда дерутся, кожаные ремешки на кулак наматывают, я лично с ними знаком!» Дедушка среагировал: «Вечно ты попадаешь в компании!» Отец продолжил: «Они все время либо должны кому-нибудь, либо ждут перевод от кого-то, только он все не идет!» Дедушка встрял: «Точно, вот и я боюсь!» Отец добавил: «Все они когда-то происходили из знатных семей, только те от них отказались!» Тетки сказали: «Они все были бывшими боксерами или чинили крыши, потому они такие сильные!» Мама решительно сказала: «Им спать негде, а едят они только тогда, когда я им даю позавчерашний картофельный паприкаш! – и добавила тише: – Бедняги!» Еще мама сказала: «У них под пиджаками вообще рубах нет, они обматываются для тепла газетами!» Дедушка сказал: «Если вывернуть у них карманы, то там, кроме табачных крошек и смертоносных перочинных ножей, гроша ломаного не найдешь!» Дядя сказал: «Стоит им увидеть бабу, как они ее сразу за титьки хватают!» Дедушка сказал: «Когда-нибудь им туго придется!» Мама возразила: «Никогда!»

Все это относилось к тем людям без определенных занятий, но все-таки речь о них шла как о мастерах, деятелях высокого класса. Дядя сказал: «Хотел бы я знать, кто вам еще может достать немецкий армейский хлеб и сардины!» Дедушка согласился: «Ага, жулье!» Дядя продолжил: «А когда я вам уголь в карманах таскаю, так это ничего, да?» Тетки добавили: «Мы полагаем, что никакие они не бродяги, просто люди, несчастные с младых ногтей!» Дядя сказал: «Да нет, разве что только одеваются они очень неэлегантно, в случайные предметы одежды не сочетающихся цветов!» Дедушка спросил: «А они что, на большее претендуют?»

Речь шла о людях без профессии, о тощих типах, не знающих ремесла, о них в моей семье речь шла зимой, предпоследней зимой большой войны, о них же шла речь и позже. Мы перебирали множество занятий, как будто точно знали, кто чем занимается, но чаще всего говорили об одном ремесле, очень странном, босяцком. Отец говорил: «Мне бы только узнать, записано у них в аусвайсе. что они босяки?» Дедушка говорил: «Да брось!» Дядя сказал: «У них аусвайсов-то нет, разве ж они люди?» Мама опять печально добавила: «Жизнь у них собачья, прямо сердце надрывается!» Дедушка утешил ее: «А когда они у тебя золотой браслет с комода сперли, ты их жалела?» Мама ответила: «Я про это и думать забыла!»

В сорок третьем, в разгар войны, процветали многие ремесла, одно ремесло было особенно странное, необычное, привлекательное – босяцкое. Мама немножко подумала и сказала: «Меня не столько то задевает, что они украли драгоценности, сколько их грубые выражения!» Дедушка сказал: «По тебе, так пусть их и мебель выносят, не говоря уж о твоей шубе!» Мама, не слушая, продолжила: «Все зло в этом!» Тетки сказали: «Ах, если бы они нам рассказали, чем они занимаются с утра до вечера, только по порядку!» Дядя сказал: «Что, опять рисовать захотелось, что ли?» Мои тетки рисовали разные занимательные сценки из жизни, а также другие, вымышленные, вроде львов и жирафов, а сейчас им захотелось запечатлеть образы оккупации – героев нашего времени в облике босяков, к примеру. Дедушка сказал: «Если война затянется, нам тоже придется заняться босячеством, только я понятия не имею, как это делается!» Дядя сказал: «Так чего тогда боишься их?» Дедушка ответил: «А вот начнут их стрелять, как собак бродячих, тогда и увидишь!»

В сорок третьем было совершенно неизвестно, кто переживет эти дни, исполненные ужаса и злодейства, особенно неясно было, что будет с людьми неопределенных занятий, героями кабацких похождений, знатоками анекдотов, одним словом, с босяками. Отец сказал: «Они в кабаке подойдут к человеку тихонько да как гаркнут в ухо: „Ху!" – или, скажем: „Бу!" – тот и с копыт долой!» Дедушка сказал: «Нечего по кабакам сидеть!» Отец продолжил: «Опять же неизвестно, когда правду говорят, а когда треплются!» Дедушка спросил: «Как это?» Отец объяснил: «Скажем, говорят, что Адольф Гитлер умер или что патриарх Гаврило упал с колокольни Соборной церквы, и тебе приходится им верить, потому что лица-то у них серьезные!» Дедушкапрошептал: «Чего только не придумают!» Дядя сказал: «Они толкутся на улицах и плюют под ноги, как в кино про гангстеров из Чикаго!» Дедушка сказал: «Вот тебе и кино, пожег бы я его!» Мама спросила: «А где же тогда будут развлекаться наши сироты и несчастные дети?» Дедушка ответил: «А мне плевать!»

В сорок третьем пришел человек без кисти руки, мы прозвали его Жика Безрукич, из-за его приключения с гранатой. Жика Безрукич всем показывал культю, замотанную в газету и стянутую резинкой. Жика Безрукич рассказывал: «Мне всё хочут пришить кражу зерна с-под Обреновца, кончить даже грозят, а я-то при чем?» Дедушка спросил: «Так уж и ни при чем?» Жика Безрукич продолжал: «Я им, значить, говорю: „Люди, братишки, вы ж целые, а я-то, мне-то что с того?" А они никак!» Дедушка воскликнул: «Прямо удивительно!» Жика Безрукич продолжал разъяснять: «Меня, значить, лучшие господа довоенные пожрать и выпить угощали, один так даже бабу свою в шелковых чулочках предлагал, потому как сам никак!» Дедушка посочувствовал: «Кто ж тебе поверит?» Жика Безрукич заявил: «А я и не прошу! – и добавил: – Чего только я по доброте своей не натерпелся!» Дедушка сказал: «Вот это я верю!»

В сорок третьем приходило к нам много сомнительных людей, специалистов в очень странном и похвальном ремесле, босяцком, но лучше всех мы знали Жику Безрукича, участника многих потасовок. Он рассказывал: «Вы и представить не можете, что вам на улице идиоты наговорить можут!» Дедушка возразил: «Мы не вылазим, и нас не касается!» Мама сказала: «Мы счастливы тем, что у нас есть теплый дом и свой закуток в нем!» Жика Безрукич сказал: «Один тут просил, чтоб я его измордовал, а он мне полтину за то!» Мама сказала: «Это патология!» Тетки воскликнули: «Он, бедняжка, болен, мы так хотели бы посмотреть на него!» Дедушка крикнул: «Ага, так я вам и позволил!» Жика Безрукич заключил: «Мы, дети панели, никому не нужны и подвержены самым гнусным предложениям!» Дедушка сказал: «Все боюсь, что ты у меня пропадешь!» Жика Безрукич ответил: «Еще чего, размечтался!» – но тут же примолк. Мама сказала: «Хуже всего то, что во всем участвуют курящие женщины, готовые задрать юбку за минимальную оплату!» Отец сказал: «Голь не выбирает!»

Жика Безрукич, дитя панели, герой небывалых приключений, объяснял нам, как следует 'передвигаться по улицам Венеции, прекрасного итальянского города, почти совсем затонувшего. Дедушке, дяде, вечно любопытствующим теткам Жика Безрукич рассказывал любовную историю, которая приключилась с ним и знаменитой полькой, графиней Снебицкой, сопрано. Невзирая на непреходящее алкогольное опьянение отца, Жика Безрукич пытался объяснить ему свои методы зарабатывания огромного количества денег, а также методы траты этих денег на вещи совсем бесполезные, глупые, например на женщин. Все это происходило в годы войны, в моменты пересмотра человеческих занятий, профессий – словом, ремесел.

В те годы кто-то где-то работал босяком, хотя мы не знали точно где. В те годы эти люди все время были у нас на виду, но никто из нас не взялся бы определить, что они делают на самом деле. Это нервировало в первую очередь дедушку, а потом и нас. С ними все время что-то случалось, с нами – ничего. Они всегда рассказывали что-то интересное, мы – почти никогда Они были знакомы со многими людьми, в том числе знаменитыми, мы же почти никого не знали. Они всегда куда-то ездили, несмотря на нехватку денег, мы же не трогались со своей кухни, часто не топленной. Дедушка заявил: «Лучше бы мне босяком родиться!» Тетки ужаснулись, дедушка продолжал: «Я бы ни перед чем не остановился!» Мама сказала: «Точно!» – что, возможно, было весьма точно.

Мы и электрики

Моя семья, которая жила в середине двадцатого века, исполненного войн, революций и других общечеловеческих событий, уважала все элементы природы – воду, воздух и так далее, но более всего полагалась на искусственную силу электрической природы, то есть на электроток. Дядя объяснял: «Ток течет вроде воды по проводам, которые находятся в стене!» Дедушка сразу возразил: «Брехня! – и добавил: – Чего ж тогда не журчит?» Отец сказал; «Я знаю человека, который все болезни лечит с помощью электричества, надо только взяться за провода!» Дедушка сказал: «Никто не заставит меня сделать это!» Дядя добавил: «Меня тоже будто током бьет, когда хорошую телку прихватишь!» Мама сказала: «Мы в состоянии сделать дома любой ремонт сами, но ток – нет, Боже упаси!» И еще: «Смерть от тока самая страшная, потому что человек при этом синеет и теряет сознание!» Тетка сказала: «Когда я ударилась локтем, меня тоже будто током стукнуло, но это не то!» Тогда мама сказала: «Я все время боялась, что сын мой станет врачом или судьей и будет вынужден лечить или казнить!» Все ахнули: «Да ты что!» Потом она добавила: «А сейчас я Бога молю, чтобы его не стукнуло током или еще чем-нибудь таким, что может лишить жизни его самого!» Дядя сказал: «А ты разве не видела, как электрики встают на обрезок доски с целью всеобщей изоляции?» Отец сказал: «Или используют трюк, известный только им!» Еще отец сказал: «Мне один приятель, электрик, рассказывал, что он с током разговаривает, как с женщиной, после чего в момент ремонта смело лапает провода!» Мама сказала: «Самое печальное, что я не знаю, в какой момент меня стукнет током, потому что руки у меня вечно мокрые от мытья посуды и стирки белья!» Я сказал: «Мы проходили электроток, но я ничего не понял!» Дедушка сказал: «Твое счастье!» Отец сказал: «Спорим, схвачусь голой рукой за провод и ничего не будет?» Все сказали: «Нет!» Отец настаивал: «Я все могу, побольше, чем всякие тем умники!» Отец вскарабкался на швейную машинку, потом стал отвинчивать лампочку. Он сказал: «Сейчас я вставлю палец в патрон!» Мы сначала хватали его за ноги, потом дедушка крикнул: «Все погибнем, не трожь его!» Мы отбежали в сторону, отец вставил палец в патрон, с ним ничего не случилось. Дедушка сказал: «Это от спиртного!»

Это происходило в сорок четвертом, в конце войны, ток, электрическое напряжение гитлеровской Европы, в которой находились и мы, было очень слабым, лампочки светили тускло, таинственная и непознанная элементарная сила, которая текла по проводам, даже не обожгла моего героического отца, Потом, после окончательной ликвидации тока, мы перешли на канделябры, жгли в них именинные свечи, оставшиеся от довоенных праздников, со свечей отклеили портретики святых, теперь совершенно излишних.

Однако в непроглядной ночи можно было рассмотреть ток истории, иноходь коней этой истории, людей на этих конях. Дядя сказал: «Это русские!» Дедушка спросил: «Может, и сербы есть?» Все целовались. Мама сказала: «Меня как током колотит!» В подвал вошел капитан Вацулич с фонарем в руках. Тетки сказали: «Вот свет новой эпохи!» И никому в голову не пришло, что свет этот дает ток, подобный току воды по трубам, ток, текущий по проводникам. Проводники уже были обрезаны, проводниками связали голых немцев и тут же, во дворе, разнесли их в клочья гранатой. Какие-то немецкие ошметки остались висеть на столбах, вроде забытых рубильников. Дядя сказал: «Мы и во мраке найдем свободу, не так ли?» Солдаты ответили: «Заткнись, дубина!»

Весь этот рассказ посвящен току, электрической силе, в которой никто из нас ничего не понимал. Все это происходило в сорок четвертом году, в годину многих событий, зачастую совершенно непонятных. Майор Строгий сказал: «Но ток новой жизни понесет вас в направлении нового мира!» Мама сказала: «Только бы не было несчастных случаев во время ремонта проводки!» Все дружно спросили ее: «Ты что, сомневаешься?» Она ответила: «Да!» На том и порешили.

Это должен был быть рассказ об электриках, виртуозах починки электросети, но не получилось. Электрики всегда казались мне эдакими фокусниками, но их в этом рассказе нет. Вместо них в рассказе очутились мой отец, моя мама, мой дедушка, впрочем, вы сами могли это заметить. Они не очень-то смыслили в электрическом естестве, но все-таки могли включиться в ток эпохи, ток высочайшего напряжения, переменный, очень опасный. Часто случается – начнешь рассказ об одном, а в итоге совсем не то получается. Это именно такой случай как раз.

О ремесле господском

В одна тысяча девятьсот сорок третьем году, когда мы стали изучать ремесла, что процветали вокруг нас, а также представителей этих благородных занятий, дедушка заявил: «Я признаю только тех, у кого есть лицензии!» Дядя спросил: «А других?» Мама ответила: «Нас это не касается!» Тогда, в середине большой войны, дедушка признавал только тех мастеров, что жили под фирменными вывесками в три краски, а между тем оказалось, что существуют и другие люди, также обладатели прекрасных профессий, только это люди другого сорта, несколько непонятные.

Дядя спросил: «Как ты думаешь, чем эти мужики в шляпах и с тросточками занимаются?» Дедушка сразу ответил: «Это переодетые полицаи шпионят!» Дядя возразил: «Ха, откуда у полицейского такая элегантность и тому подобные излишества!» Дедушка признался: «Ну, тогда не знаю!» Люди в шляпах прогуливались по улицам, поглядывали на небо и тихо посвистывали вслед девушкам.

Раньше, до войны, мой отец на собраниях молодых предпринимателей выходил на трибуну, откашливался и начинал: «Господа!» Я видел в газете объявление, касающееся лезвий для бритья, объявление начиналось словами: «Для господ!» Такую же надпись я видал на дверях, на соседних стояло: «Для дам!» – меня это сбивало с толку. Прежде дедушка говаривал: «Предки мои жили по-господски, а не так, как я сейчас!» Отец возражал: «Когда это было!» Мама показала мне на улице человека и сказала: «Это большой господин!» Такое случалось часто, но было несколько непонятно. Я спрашивал: «А где живут господа?» Мама отвечала: «Во дворцах, как в кино!» Я сказал: «Тот человек, которого все называли „господин", на самом деле учитель с обтрепанными рукавами!» Мама шла: «Молчи, раз не понимаешь!» Я спросил дядю: «А как мне стать господином и когда?»

Мы никогда не могли прийти к единому мнению относительно господского ремесла – распространенного, но какого-то неосязаемого. Между тем повсюду вокруг вас господа снимали перед женщинами шляпы, даже засаленные. Дядя говорил: «Вот что меня больше всего раздражает, так это что они за своими бабами совсем не ухаживают!» Господа дарили цветы отдельным дамам, раскланивались с ними в уличных кафе, но никогда не подмигивали и не щипали их, чего дядя никак не мог взять в толк. Мама вновь напомнила о довоенном поступке банковского служащего, который ухватил ее за грудь, чтобы предотвратить мамино выпадение из трамвая и возможную гибель. Она сказала: «Это был господин!» Отец протер глаза и спросил: «Ну и?» Теткам также были известны аналогичные примеры истинно господских поступков со стороны различных киноактеров, а также отдельные поступки живых соседей, на что дедушка строго заявил: «Об этом забудьте!» Дядя спросил: «Вы обратили внимание, какие эти господа все гладкие, что, впрочем, еще ни о чем не говорит?» У дяди была книга «Как поступают господа?», с картинками, однако дядя книгу сам не читал и никому ее не давал. Дедушка удивлялся: «Как это только они сумели описать все, чем господа занимаются?» Тетки сказали: «Видимо, это сборник знаменитых событий из исторической науки!» Дедушка резко возразил: «В истории только резня и грабеж, и ничего боле!» Потом дядя спросил: «Вы обратили внимание, что у господ пиджак и брюки из одной материи, и еще галстуки, без которых они жить не могут?» Мама сказала: «Боже, ведь это само собой разумеется!» Мы дружно подтвердили. Дядя сказал потом: «Я думаю, что они все-таки угощают девочек конфетами, а потом лапают за коленки!» Мама возразила: «Никогда! – и добавила: – Если они настоящие!» Отец сказал: «Так ведь не психи же они, надо ж им кого-то трахать!» Мама мгновенно отреагировала: «Да, но они это делают незаметно и элегантно, к тому же я не понимаю, почему мы об этом должны говорить при ребенке!» Я тут же сказал: «Я видел, как господин учитель истории сует руку госпоже учительнице географии за пазуху!» У мамы сначала перехватило дыхание, потом она сказала: «Вот печальный пример!» Отец сказал: «А я что говорил!»

Мы в семье не могли прийти к единому мнению относительно господ, их ремесла и поведения в общественных местах. У каждого было свое мнение, причем противоположное. Дедушка сказал: «А знаете ли вы, чем они живут?» Мы спросили: «Чем?» Дедушка ответил: «Тем, что награбили чужих денег, а теперь жируют!» Мама возразила: «Ничего они не награбили, просто они сыновья генералов и промышленников!» Дядя спросил: «Где это ты видела столько генералов?» Господа, люди не определенных нами, хотя и бросающихся в глаза занятий, продолжали свою работу – размеренную, очень высоко ценимую. Дедушка говорил: «Министр Риббентроп – настоящий господин, несмотря ни на что, в то время как Геринг – обычная свинья!» Мы определяли господ по тому, как они держатся с дамами на приеме и как они держат полный бокал шампанского. Все это мы видели в киножурнале с гитлеровским орлом в титрах. Мама сказала: «И они тоже люди, только враги!» Тетки сказали: «Все-таки это ничто по сравнению с господами в кино, когда те играют в гольф против других господ промышленников!» Тетки потом продемонстрировали, как эти господа позируют для журнала с богатыми модами. У всех у них были пальто из различных тканей, все были в новых и отлично сшитых костюмах. Мама по этому поводу сказала: «Нам остается только мечтать!» Потом она сказала: «Ну хоть кто-нибудь из вас назовет хоть одного настоящего господина, который вращался в нашем обществе?» Все молчали, только дядя встал, причесался и спросил: «А кто же в таком случае я, по-вашему?» Мы понимали, что это не совсем то, тем не менее, дружно сказали: «Правильно!»

Потом возник Вацулич и другие капитаны, все они были на лошадях; я тут же вскочил на плиту и начал декламировать: «Мы всё отнимем у господ!» Тетки возразили: «Никто не отнимет у них врожденной элегантности!» Мама сказала: «Все они очень бедны, единственное, что у них есть, это знание иностранных языков!» Дядя сказал: «Единственное, что у них осталось, это утонченный запах духов, он и за десять лет не выветрится!» Отец вышел на улицу, увидел русские танки и сказал: «Вот это, господа, силища!» – хотя вокруг господ не было, да и не могло быть. Мамасказала: «Вы слышали, господ Яролимека, Клефиша и Батавелича связали проволокой?» Дедушка сказал: «Хотел бы я сейчас на них глянуть!» Отец сказал: «Я видел довоенного господина Кочу Поповича верхом на коне – вылитый генерал!» Мама тут же возразила: «Они далеко не все такие!»

Все это происходило в короткий отрезок времени, который мы использовали для разучивания песен, направленных против господ, в настоящее время являющихся изменниками. Капитан Вацулич, не спешиваясь, произнес: «Товарищи!» – слово абсолютно новое, тетки даже задрожали от возбуждения. Капитан Вацулич стал разъяснять, кого из соседей-изменников необходимо ликвидировать без суда и следствия, но говорил он как-то спокойно, литературным языком и почти нежно. Мы все слушали капитана Вацулича, нашего товарища в деле ликвидации врага, Вацулич был причесан, отлично выбрит, освежен одеколоном, гвоздикой, утренней росой – словом, это был запах свободы. Капитан Вацулич разъяснил, какие задачи стоят перед нами в смысле захоронения расстрелянных врагов, тела которых разлагались у стенки, но говорил он об этом без аффектации, легко, будто пересказывал какой-то фильм, очень увлекательный. И тогда все мы – тетки, отец, дедушка, мама – догадались, что одна-то уж профессия – профессия хороших манер, профессия знания иностранных языков – словом, господское ремесло неуничтожимо, несмотря ни на какие исторические обстоятельства, что его существование и впредь будет согревать наши встревоженные, взволнованные, слегка испуганные сердца.

О поварском искусстве

Самым значительным годом нашей жизни стал тысяча девятьсот сорок третий год, когда подверглись суровой проверке многие ценности, как человеческие, так и вообще. Прежде все мы, вся моя семья, жили бездумно, а в сорок третьем, ближе к концу войны, все больше стали задумываться и говорить обо всем, и больше всего о вещах бывших, в настоящее время тотально не существующих. В сорок третьем, абсолютно переломном году, многие люди побросали свое ремесло, свои занятия, некогда такие важные. Сорок третий полностью искоренил отдельные профессии, например искусство изготовления знаменитых блюд – поварское искусство. Дедушка сказал: «Были бы хоть рецепты, как дерьмо приготовить!» Все сказали: «Но папа!» Я тоже сказал: «Но дедушка!» Плюху получил только я.

Знаменитые повара из довоенных ресторанов жили по соседству, совсем близко. Дедушка спросил: «Куда они попрятали свои колпаки?» Дядя сразу ответил: «Кстати, я на одной довоенной вечеринке видел господина министра, как он фотографируется в поварском колпаке в обществе самых лучших красавиц!» Мама вздохнула: «Хорошо ему!».

Это было в сорок третьем, в год отмены изысканных блюд, на тот момент не необходимых. Однако дедушка сказал: «Я не думаю, что Черчилль отказался от шницелей по-венски, несмотря на войну!» Дядя сказал: «Ага, как же!» Наши соседи-повара отказались работать в немецких столовках, в которых варился картофель по-немецки, а лучшее дары природы уничтожались нелепыми рецептами. Повара нервничали, но не унижались до столь недостойной работы. В сорок третьем были утрачены важнейшие секреты превращения плодов, а также отдельных млекопитающих в пахучие блюда и невероятные обеды: в год, о котором идет речь, немецкие унтера пожирали невиданное количество картофеля – ели они хорошо, но как-то не так, без понятия. Мама сказала: «Я с ума сойду, оттого что не могу приготовить баранину под голландским соусом, шницель с ветчинной начинкой и пирог с козьим сыром и сметанным соусом!» Отец крикнул: «Да заткнись ты!» Мама в каком-то ящике старого комода нашла пачку вырезок из довоенных газет, автором вырезок была Спасения Патти Маркович, великая писательница кулинарного направления. Мама стала размахивать вырезками, бумага уже обтрепалась и пожелтела, но все-таки. Мама сказала: «Вот здесь все секреты вкусной пищи на все времена!» Дедушка сказал: «Этим ты можешь подтереть себе задницу, понятно?» Мама опять положила в долгий ящик комода самые знаменитые в истории поварского искусства рецепты, а дядя сказал: «В прежние времена короли пожрут до отвала, поблюют и опять наваливаются на жратву!» Тетки сказали: «Наше время лучше!» Дедушка сказал: «Как же, каждый день репу жрем!» Мама сказала: «Главное – мы вместе, и этим сильны!» Тут отец начал блевать, но не по причине наличия королевских кровей, а только лишь вследствие злоупотребления налитками, в основном невысокой очистки. Дедушка сказал: «Я стул готов порубить и съесть!» Дядя сказал: «В одном фильме Чарлз Чаплин варит и съедает своего товарища и его ботинки!» Мама сказала: «Навряд ли он такое сделал!» Дядя сказал: «Негритосы в своих джунглях каждый день жарят по белому человеку на вертеле!» Отец привел себя в относительный порядок и добавил: «А итальяшки хавают кошек!»

Это было в сорок третьем году, году пристального внимания ко многим явлениям, происходящим как в ближайшем соседском окружении, так и в остальном мире. Дядя спросил: «Знаете, чем сейчас занимаются повара?» Й сам же ответил: «Жарят баб, которые обороняться не могут!» Дедушка сказал: «Ну, ты скажешь!»

В сорок третьем году, великом году нашей жизни, исчезло искусство приготовления соуса, но процветало другое искусство, тоже вполне человеческое. Отец сказал: «Какие-то два типа нафаршировали карманы фальшивыми долларами и подбивают меня принять участие в затирушке на черной бирже!» Дедушка сказал: «Какие-то пацаны грозятся сделать из меня отбивную, если я не дам денег для тех, из леса!» Тетки сказали: «Нас еще до войны умасливал торговец персидскими коврами, чтобы мы вышли за него замуж, но пришлось ему утереться салфеточкой!» Дядя сказал: «Сейчас любую бабу можно в пять минут отжарить, если у ней мужик в лагере!» Нам в школе задали рисунок на тему «Что у нас на обед?». Сначала я хотел нарисовать деда, как из него делают отбивную, жену пленного военнослужащего, которую жарит дядя, и тому подобное, но в итоге нарисовал огромный котел, в котором варится корова с рогами и кричит: «My!» – вроде как в знак протеста. Учитель рисования спросил: «Где ты это видел?!» Я честно признался: «Нигде!»

Раньше поварское искусство состояло в нарезании разного рода еды кусочками и совмещения этих кусочков в большом котле. Ныне же, в сорок третьем гаду, поварская терминология переориентировалась на совсем другие вещи. Дедушка сказал: «Вот поддадут русски пушки, они и запрыгают, как караси на сковородке! Отец добавил: «И чем раньше, тем лучше!» И вот это произошло. Дедушка сказал: «Ну и кашу заварил Иосиф Сталин, пусть теперь Гитлер расхлебывает!» Мы вышли на улицу, чтобы увидеть эту кашу – историческую в полном смысле слова, что и произошло: каша заварилась в тот же момент.

Приказчикам в честь и во славу

Во дворе Мирослав пытался продать мне старую чашку с нарисованными ангелочками. За чашку с отломанной ручкой, скорее всего украденную, Мирослав просил сто динаров; дедушка сразу сказал: «Это грабеж!» Во дворе продавали фотографии довоенных футболистов, голых негритянок, матери Мирослава, тоже голой. Дороже всех стоила ее фотография со служащим государственной таможни, очень волосатым. На фотографии мать Мирослава сидела верхом на таможеннике; последний был в форменной фуражке.

Дядя скачал: «Да я бы и Земунский мост продал, если 6 его не разбомбили, к сожалению!» Дядя, лежа на животе, рассматривал немецкий солдатский журнал «Сигнал», после чего спросил: «А сколько стоят все эти танки, на сегодняшний день уже сожженные?» Отец, борясь с похмельем, попробовал встать, потом сказал: «Фрицевские танки ни хрена не стоят, это я вам говорю!» Отец социализировался по металлу, правда, в облике ложек и вилок, однако его мнение все мы ценили весьма высоко. В дверях появился юноша, в зубах у него была гвоздика юноша спросил: «Не желаете ли купить моего тела?» Дядя ответил: «Иди-иди, гуляй!» Приходили и девушки, девушки предлагали брошки в форме пятиконечной звезды, а также бигуди, мама им говорила: «Ах, мне сейчас не до того!» Тогда девушки задирали юбки и говорили дяде: «Гляньте, какая коленка!» Тогда мама спрашивала: «А твой отец знает, чем ты занимаешься? – и добавляла: – Несчастные девицы, обезумевшие от войны!» Последняя фраза больше походила на заголовок. Пришла госпожа Мара, госпожа вытащила моток шерсти и сказала: «Могу достать и для вас, очень выгодно!». Мама спросила: «Откуда?» Госпожа Мара, отменно воспитанная, отвечала: «В настоящий момент это несущественно!» Кто-то приносил кофе, почти настоящий, курагу, вяленную черт знает когда. Дедушка бормотал: «Это все ворованное!» Мама сказала: «Это торговля, а торговля всегда воровство!» Дедушка воскликнул: «Не скажи!» Дедушка начал вспоминать свое процветающее дело, в настоящий момент забытое, великие коммерческие победы, одержанные в тысяча девятьсот двадцать первом году абсолютно честным путем. Мама на это сказала: «Я никому не верю, даже самому ближайшему родственнику!» К отцу пришел человек и прошептал: «Та кожа, что у господина Петровича, пойдет за два миллиона!» Отец протер глаза и сказал: «Иди к господину Стефановичу и предложи за два миллиона четыреста!» Человек ушел, вернулся, отдал четыреста тысяч и шепнул: «Все в порядке!» Отец рассовал банкноты по карманам и откупорил новую бутылку ракни, очень крепкой. Дядя бросил немецкий журнал по военным вопросам и спросил: «Эти люди, Петрович и Стефанович, кто они?» Отец ответил: «А я почем знаю?»

В сорок третьем, пересохшем намертво году, какие-то дела полностью оцепенели, а какие-то другие – ничуть. Это рассказ о таких как раз делах, о торговой профессии, об искусстве купли-продажи, о делах приказчиков, торговых агентов, очень странных делах. О торговых людях, не состоящих членами нашей семьи, дедушка в основном говорил: «Жулье!» Отец, напротив, различал в них талант, вдохновение – словом, считал их блестящими виртуозами. Отец следил за моей игрой на аккордеоне и говорил: «Ты, бляха-муха, такой обходительный, готовый приказчик!» Мама сказала: «Побойся Бога, разве я могу допустить его к этим людям, в основном испорченным?». Отец отвечал: «Тебе видней, но было бы жаль!»

В первый год войны, очень суматошный, немцы повылазили из танков, соскочили с мотоциклов, еще стучащих моторами, и пошли по лавкам, частично полностью уничтоженным, но в большей мере уцелевшим, отлично обеспеченным запасами, с сияющими витринами. В сорок первом немцы прикатили на мотоциклах превосходного качества, в том же году они стали скупать различные предметы в мелочных и бакалейных лавках, везде. Молодые приказчики, прыщавые управляющие, заведующие текстильными и другими отделами в ту же секунду изучили немецкий, язык купли-продажи, язык обходительности. Используя древний язык товарообмена, приказчики, сильно напомаженные, причесанные, всегда ко всему готовые, предлагали уважаемым клиентам из Виттенберга крохотные флаконы, полные розоватой жидкости, а также фотографии, пахнущие этими духами. Приказчики демонстрировали фотографии своих сестер, своих легкомысленных жен; в сорок первом только они овладели языком новой Европы, языком истории, торговли, языком блуда, наконец. Колонны мотоциклистов, прикатившие в нашу столицу, в гордый престольный град, запаленный со всех сторон, были готовы купить эту страну, торговые дома этой страны, людей, работающих в этих домах. Взамен они предлагали банкноты, отпечатанные в походных типографиях, с оттиснутым портретом фюрера как залогом уважения к огромной проделанной работе. Великие торговцы, лучшие купцы Центральной Европе начали покупать мой город, магазины моего города, продавцов этих весьма хорошо снабженных магазинов. Блистательные майоры Второй мировой войны принялись щипать прыщавых приказчиков, рабов хотя и презираемого, но вечно необходимого занятия. По надушенным лавкам, при тотальном отсутствии женщин, купцы с Одера приятно флиртовали с разнеженными приказчиками моей страны, молодой порослью, готовой пожертвовать всем ради сохранения и дальнейшего развития всемирной идеи купли-продажи.

В сорок первом году поражения они сошли со своих мотоциклов, чтобы под ярким солнцем сойтись с молодыми приказчиками моего народа, растоптанного, побежденного, но очень воспитанного в торговом смысле. Мимо парадных дверей, закрытых комендантским часом, не обращая внимания на грозную затаенность страны, небольшой отряд приказчиков нежно вошел в гигантские события Второй мировой войны – исторические, продажные, блядские.

На задних сиденьях мотоциклов, в колясках, в пролетках, украшенных победными флагами новой Европы, очутились нарумяненные молодые люди, накрашенные ученики приказчиков, а с ними фельдфебели – сытые, красномордые, очень веселые. Напомаженные приказчики, которых тевтонские любовники осыпали украшениями и жемчугами всей Европы, начали отпускать волосы – признак всеобщей изнеженности. Матерям, озабоченным их будущим, они говорили, что это траур по растоптанной стране, но все мы знали, что длинные волосы – знак рабского наслаждения, благоприобретенной женственности, а также флаг сдачи, блядской страсти, сладкого отречения от своего пола. Переодетые в женское платье, длинноволосые и молодые приказчики стали задирать французские юбки, демонстрируя части тела, задешево проданные вермахту. Любуясь своими легко заработанными сережками и брошками, снятыми с оскверненных женщин растоптанной Европы, асы торговли заволосатели и, несмотря на нежности, страшно заросли бородами. Во французских платьях моделей 1939 года продавцы нежного товара, белградские и сербские волосатые, одуревшие от половых извращений, стали напоминать монстров из бродячих цирков, бородатых женщин, чьи задницы были закуплены потными немецкими мотоциклистами, прибывшими с уже заплеванного севера Европы. К накладным грудям торговцев собственными телами, страной, которой эти тела принадлежала, к искусственным титькам напомаженных сук мужского пола немецкие мотоциклисты, мастера развратных деяний, прикалывали свои кресты со свастикой, ордена св. Савы, другие эмблемы слесарной профессии «Все это из-за тоски по Родине!» – вздыхали бородатые наложницы вермахта.

«Все это из-за дурной крови! – вздыхал Никола, наш родственник. – Все великие убийцы рода человеческого носили длинные волосы – например, Раскольников или вот еще князь Распутин, русский народный преступник!» В летней одури, в великом гомосексуальном соитии сорок третьего года из полупустых магазинов моей страны, из-за полуопущенных железных штор, из-под вывесок с именами героев торгового дела можно было услышать сдавленные крики, например: «Хайль Гитлер!», «Драгович!», «Да здравствует Сербия!» Дедушка высунул голову в окно и крикнул: «Эй, жопоёбы!» Отец, несмотря на то что заправился спиртным под самую завязку, стал материться, придерживаясь за мебель. Передвигаясь от стола к стулу и от стула к шкафу, подвергаясь непрерывной опасности и сильно шатаясь, мой отец, самый знаменитый в Центральной Европе торговец трехдюймовыми гвоздями, стал плевать в лицо своим позорным товарищам, коллегам без стыда и чести, унесенным нежным ветром предательства.

В сумерках приходили настоящие любители собственных тел, а также чужих, но тоже мужских, появлялись славные в прошлом солисты балета, в настоящее время хворые, читатели Оскара Уайльда в переводах, кстати очень хороших, носители междучеловеческого милосердия, представители великого братства мужской самодостаточности, украшенные гвоздиками и в самом деле огромными перстнями; они садились напротив теток, вышивающих свои вымышленные пейзажи, тихо и решительно говорили о позоре, постигшем их. Нежные декламаторы стихов Йована Дучича, любители испанских танцев, они очень страдали, а тетки, чтобы хоть как-то утешить, угощали их рахат-лукумом из крахмала Дядя заявил: «Если бы я смог, то написал бы брошюру про все про это!»

Со временем торговля, даже самая бесчестная, стала хиреть. К госпоже Маре пришел бородатый мужчина с мутными глазами, госпожа Мара сказала «Это мой брат!» Госпожа Мара обычно куталась в шлафрок, однажды она пришла в шлафроке и спросила маму: «Не одолжите ли щипцы для моего брата?» Дедушка сразу ответил: «Не одолжим!» Госпожа Мара вздохнула «Придется ему делать папильотки из газетной бумаги! – и добавила: – Он принес немного солонины, не хотите ли приобрести по себестоимости?»

В сорок третьем году хранители искусства торговли, ставшего уже тайной, асы черной биржи, постепенно теряющие немецких любовников, в основном убитыми. пошли по домам, предлагая остатки товара свои последние запасы, даже и не вспоминая о своих утомленных телах. Лжебрат госпожи Мары пытался продать некоторые вещи, принесенные с собой: зеркальца, ножнички, пудру, а также пестрые немецкие ордена Отец сказал: «Плевать я на это хотел! – и добавил: – Настоящего товара, завернутого в пергамент а упакованного в коробки, просто уже нет!» Лжебрат в конце концов побрился, избил госпожу Мару и исчез в неизвестном направлении. Госпожа Мара предложила дяде продемонстрировать сокровенную родинку на одной из частей тела, совсем дешево. Дядя сходил, посмотрел, но не заплатил ни гроша, госпожа Мара сказала: «Чтоб тебе повылазило!» Иосиф Сталин предложил пол-Югославии Уинстону Черчиллю, также полководцу. Анкица, парикмахерша, продавала свои фотографии в позе с подпоручиком по случаю обнищания с пятидесятипроцентной скидкой. Пришла Штефица и сказала маме как бы в шутку: «Продай мне своего красавца мужа, возьму и пьяного!» Отец Вои Блоши, владелец магазина подержанных вещей, начал раздавать остатки старых радиоприемников, оленьи рога, помятые глобусы практически даром. Дядя сказал глашатаю ложной вести о смерти короля Петра; «Что ты мне всучить хочешь?» Когда послышались первые пушки русского производства, дедушка заявил: «Теперь они за все заплатят!» В районе Автокоманды немцы предложили трех пленных партизан за одного своего капитана, вдобавок косого. Два немецких солдата продавали нам свои винтовки за гражданскую одежду, дедушка сказал: «Нету, сами в рванье ходим!» Наконец, Радуле Васович, боец Двадцать первой сербской, окруженный немцами на углу улицы Ломине, кричал: «Вам моя шкура дорого обойдется!» Так оно, собственно, и произошло.

О вечном ремесле – атлетическом

В то время лучше всего было быть ловким, как в смысле физической культуры, так и вообще в духовном отношении. В тысяча девятьсот сорок третьем году, в самой середине войны, многие люди страстно демонстрировали свою ловкость: вечно окруженные зрителями, делали стойку на руках, ходили по карнизам, сгибали куски железа абсолютно голыми руками. В тот же круг зрителей вступали ораторы с приклеенной бородой и говорили: «Угадайте мое настоящее имя – получите полтину!» Зеваки произносили имена типа Миодраг, Адольф и тому подобное, но никто не мог назвать настоящее имя, а именно – Мориц.

В тысяча девятьсот сорок третьем году люди были ловкими не только в смысле ловкости рук, но и вообще в смысле надуть ближнего. Но в то же время по домам ходили и другие люди – маленькие, неприметные, часто с худосочными мышцами; они говорили: «Мы сильнее всех!» Или: «Наша мощь неизмерима!» Очень худые люди вытаскивали какие-то коробочки, обрывки шпагата, пуговицы и с помощью этого барахла, никчемного старья, разъясняли положение на фронтах, соотношение сил, короче, разъясняли войну. Расставляя свои штучки по столешнице, они говорили: «Наш кулак ударит по карте Европы, словно молот!» Дедушка возражал: «Так ведь силенок не хватит!» Дедушка вообще больше верил сгибальщикам железа и глотателям битых тарелок, впрочем, и тем лишь частично. Дедушка говорил: «Не люблю, когда меня дурят! – и добавлял: – Хотя в силу я верю!»

Тысяча девятьсот сорок третий, много в чем опасный год, большей частью был посвящен сгибанию железных предметов, разрыванию цепей с помощью неестественно напряженных мышц – демонстрации силы, короче говоря. Отощавшие домашние говорили очень тихо: «Надо сбросить оковы!» Дедушка говорил: «Да это тебе кто угодно за полтину изобразит, и еще что-нибудь в придачу!» В результате весьма сложных жизненных явлений, а также вследствие явлений естественных, вызванных возрастом, дедушка стал путать героев популярных физических упражнений, окруженных зрителями, с теоретиками процесса сбрасывания оков, худыми, очкастыми, очень начитанными. В год, о котором идет речь, несметное количество людей демонстрировало народу работу собственных мышц под аккомпанемент народной же музыки, превосходство натренированной человеческой руки над сложными и опасными механизмами. Многие старались познакомить свой исстрадавшийся и порабощенный народ с его собственными аномальными физическими явлениями и с выгодой, которую можно из них извлечь. Многие артисты были беззаветно преданы своему народу, преданнее всех был Драголюб Алексич, родом из маленького Княжеваца. Забывая о страхе, славный маэстро собственного атлетического тела поднимался на опаснейшие возвышения, шагал по натянутой проволоке, прыгая оттуда в толпу, на голый асфальт. Часто страдая и истекая кровью на радость публике, Драголюб Алексич, человек стальных нервов и таких же костей, устраивал веселые, опасные, очень страшные представления. Вращаясь с помощью различных блочков на огромной высоте, вцепившись при этом зубами в крюк, Алексич, иной раз обливаясь кровью, демонстрировал народу смысл борьбы с железом и другими силами непосредственно путем публичного представления. Потом Алексич спускался в публику, страстно жаждущую именно таких зрелищ, а также хлеба, в то время уже несуществующего, давал щупать свои мышцы, нечеловечески твердые. По городу, по многим городам страны, все еще порабощенной, пошли слухи о человеке необычайном, храбром, почти стальном. Худые агитаторы, не высыпающиеся вследствие непрекращающегося преследования со стороны полиции, подтверждали существование такого человека. Дедушка, вынося им миску позавчерашней фасоли, говорил: «Я сам видел, как он все это вытворяет с помощью силы!» Агитаторы благодарно поглощали фасоль, страшно загустевшую, и тихо отвечали дедушке: «Нет, это невозможно тем более что настоящий стальной человек все еще в пути, путь от Урала неблизкий!»

В сорок третьем году многие члены моей семьи стали демонстрировать то, о чем раньше и речи не было, а сейчас оказалось не только возможным, но и полезным. Отец, вспомнив свое славное сокольское прошлое, ходил на руках, я ради укрепления мышц греб, сидя в разборной лодке для физкультурных тренировок, тетки возобновили трюк с многоразовым пропусканием переплетенных ниток через растопыренные пальцы. Но самые чудесные фокусы творил родственник Никола. Он ускользал из-под носа у немецких патрулей, поднимал и уносил в одной руке огромное количество боеприпасов, неприметно свинчивал гайки с колес военных машин. Во время одной знаменитой полицейской облавы он съел важнейшие документы народно-освободительной борьбы в Сербии, причем у всех на глазах. Никола, незаменимый курьер революции, поглощал целые тетради, протоколы, драгоценные материалы, чтобы они не попали в руки врагу. Чудесный национальный атлет Драголюб Алексич ходил по проволоке, глотая осколки битых тарелок, сминая руками железные канцелярские стулья, словно увядший букет; Никола демонстрировал свою патриотическую ловкость – тоже очень серьезное занятие, и в чем-то они были похожи. На разноцветных флажках Драголюба Алексича, которыми он размахивал со своих высот, стала появляться красная звездочка – признак свободы. В листовках Николы, рассказывающих о великих сражениях у Воронежа, о колхозном образе мышления и многом другом, стала появляться фотография Алексича, глотателя железа, по пояс голого. Немцы разглядывали захваченные листовки, какие-то унтеры, совсем неграмотные, решили, что, поймав известного атлета, они получат десять тысяч рейхсмарок золотом. Работая на проволоке, Алексич постепенно полностью изменил свою программу. Катя на велосипеде по проволоке, натянутой между домами, он стрелял из большой хлопушки; из хлопушки вылетали листовки нашего родственника Николы, фотографии артисток и некоторое количество портретов Иосифа Сталина, далекого, но величественного стального человека. Зрители аплодировали искусству великого воздушного иллюзиониста, выкрикивая его имя, а также другие имена – например, «Йосип» или «Молотов». Немцы бормотали: «Вас ист дас?» и «Швайнерай!», немцы со временем изменили на противоположное первоначальное мнение о физических достоинствах величайшего сербского атлета. На крики, раздававшиеся во время выступлений Алексича, немцы отвечали своим говором, пистолетно-пулеметным.

В очень голубом небе, кроме летящих с проволоки фотографий абсолютно девических красивых тел, стали расцветать белые клубочки взрывающихся снарядов, выброшенных высоко в атмосферу с помощью немецких средств противовоздушной обороны. В тысяча девятьсот сорок третьем году, в гуле великих битв Второй мировой войны, начали разыгрываться воистину редчайшие сцены искусства физической культуры, искусства силы – словом, народного искусства. Пугаясь мрачного зудения американских бомбардировщиков, летящих на Плоешти на невероятной высоте, немецкие артиллеристы открывали беспорядочный огонь, поражая изображения худеньких, очень стройных девиц, летящих с натянутой Алексичем проволоки. В сорок третьем году, когда люди умели ценить и понимать жертвы, многие летящие девушки нашего народа были сбиты и разнесены в клочья оккупационными войсками ПВО, но и это не могло остановить непреодолимое развитие атлетического искусства на его пути к окончательной победе.

В сорок четвертом году к выстрелам хлопушки Алексича стал примешиваться гул пушек Двадцать первой сербской дивизии, а также маленьких пушечек русского производства, производящих неимоверный грохот. В сорок четвертом наш родственник Никола сумел согнуть немецкого обер-лейтенанта Гюнтера Штрайбхофера абсолютно голыми руками, причем Штрайбхофер лопнул с таким звоном, будто был сделан из хрусталя. Радуле Васович, боец той же Двадцать первой, прижатый двумя эсэсовцами, сумел голыми зубами вырвать кадыки у обоих. Невероятное искусство демонстрировали в сорок четвертом, октябре месяце, во дворе, усыпанном стальными осколками, расплющенными пулями и тому подобным.

Через несколько часов пошли русские танки, на танках висели солдаты с автоматами, солдаты почти не держались за броню. Кавалерист из Двадцать первой сербской прогалопировал, стоя в седле и паля в воздух из карабина. Люди, аплодируя, вылезли из подвалов. Через несколько часов мы увидели солдат, несущих на руках освобожденных из тюрем заключенных, те, в свою очередь, поддерживали за плечи других ослабевших узников, это очень походило на пирамиду. Старший лейтенант Мирон Степанович Тимирязев с помощью водки, драгоценного русского напитка, прошел на руках всю Макензиеву улицу. И наконец, через несколько дней, когда уже были сбиты все самолеты разгромленной оккупационной мощи, в прекрасном голубом небе появился Драголюб Алексич, вися на собственных зубах под самолетом партизанского воздушного флота с флагом, уже абсолютно победным, в руках.

Опасное ремесло – японское

За несколько лет до войны в городе стали появляться сначала странные предметы, потом и картинки, одежда, книжки смешного содержания; все это происходило из совершенно иной страны – японской. Мы получили в посылке чайные чашки, совершенно прозрачные, на чашках просматривались изрыгающие огонь трехглавые змеи, соломенные хижины и люди, спотыкающиеся вследствие своей японской походки. Мама сшила пеньюар из черного шелка; на спине или несколько ниже золотыми нитками был вышит дракон, глаза у дракона были из стеклянных горошин, дедушка спрашивал: «Тебе жопу не давит, когда сидишь?» Тетки сказали: «Все стихи прекрасны, но прекраснее всех японские в переводе одного летчика Милоша Црнянского!» Дедушка сказал: «Вот припрутся эти японцы и переколют нас своими мечами!» Дядя сказал: «Точно, особенно если провертят земной шар, потому что они как раз с другой стороны, то есть снизу!» Я спросил: «Почему японцы живут снизу к выдумывают драконов?» Дядя ответил: «Потому что они фашисты и будут уничтожены, как только русские войдут в Токио!» Мама сказала: «Не дай Бог!» Соседям взбрело в голову оклеить комнату японскими обоями, дедушка спросил: «Вы что, рехнулись?» Отец пришел после пьянки, увидел странные картины в знакомом доме и спросил: «Где мы?» Дедушка ответил: «Где мы – не знаю, а ты-то – в раю!»

Это был тысяча девятьсот тридцать девятый год, японский год В газетах писали: «Японский флаг развевается на Востоке!» Я спросил: «А что это за флаг?» Дядя объяснил: «Да так, все белое, а посередке апельсин!» Мама сказала «Если бы у меня были возможности, я бы сшила себе еще пару японских пеньюаров, в них женщина чувствует себя женщиной!» Тетки сказали: «Мало же тебе надо!» Мама сказала: «Самая изумительная опера – это „Мадам Баттерфляй", о самоубийстве японской девушки на почве любви!» Дедушка откликнулся: «Вот дура!»

В тридцать девятом году началось обожание различных народов. Мы обожали японский народ, абсолютно неизвестный. Отец спросил: «А как они вообще друг друга понимают, если и пишут-то какими-то крючками?» Дедушка сказал: «Всё они врут!» Я сказал: «Хочу выучить японский язык!» Мама сказала «Да и заработаешь заворот мозгов!» Воя Блоша сказал: «Если глаза чуть-чуть подтянуть к вискам и приклеить пластырь, то мы будем как японцы!» Мы взяли пластырь из домашней аптечки и приклеили его, оттянув кожу у глаз, после чего заявили: «Мы японцы!» Мы с Воей Блошей ворвались в комнату с узкими глазами, все принялись верещать. Тетки воскликнули: «Вот они!» Мама выпустила из рук фаянсовую миску со взбитыми сливками, дедушка сказал: «Вот эти два идиота!» – и тут же принялся гонять нас неестественно большим ремнем. Дядя сказал: «Впрочем, каждый малый народ должен обожать какой-нибудь большой!» Дедушка спросил: «Но почему же нам достался самый опасный народ?» Отец сказал: «Лучше бы выбрали русских!» Я объявил: «В киножурнале о финской войне я видел косоглазых русских, как с помощью пластыря, так и натуральных!» Дядя воскликнул: «Это пропаганда, сфабрикованная в Берлине!» Отец сказал: «Русские – самый великий народ в мире, и у них есть свои собственные японцы, вот!» Наш сосед Павел Босустов, великий знаток своего народа, сказал: «Ну что вы мне рассказываете!» Дедушка воскликнул: «Ну вот!» После этого мы перестали путать эти два народа, русский и японский, мама сказала: «Мне любой человек мил!» Дядя добавил: «Если он мужик, конечно!» Мама продолжила носить японский пеньюар. Это было за несколько лет до войны, второй, огромной, мировой. У нас, в нашей семье, среди людей, являющихся ее членами, началось обожание различных народов, в основном великих, хотя и совсем чуждых. В этом смысле у нас не было единства, отнюдь. В ходе этих событий члены моей семьи еще и не подозревали ничего об опасном смешении народов, которое еще только предстояло. В итоге мы рассуждали о разных народах как о каких-то, скажем, профессиях, как о ремесле. Моя мама однозначно высказалась в пользу японского ремесла, но это, естественно, еще ничего не означало. Мы тогда полагали, что некоторые народы, например русские или японцы, называются так из-за своих дел, русских там или японских. Мы предполагали, что все закончится таким образом, что по прошествии какого-то времени мы ознакомимся с делами и занятиями всех других народов, даже самых удаленных, но действительность оказалась несколько сложней. И тем не менее я вставляю этот рассказ в книгу о ремеслах, так как без него эта книга была бы неполной, урезанной, я в этом убежден. Я не знаю ни одного японца – соответственно, мне неизвестно, занимаются ли японцы своим японством в смысле ремесла или нет. Впрочем, это еще ничего не значит. Напротив.

О здоровье и лечении

Мама говорила: «Я как чихну, так чувствую себя на десять лет моложе!» Дедушка говорил: «Мне лучше не чихать, потому что я сразу начинаю всех крыть на чем свет стоит!» Мама спрашивала: «Интересно, а мы тут при чем?» Отец расчихался всего раз в жизни, в результате употребления холодного пива. Все это были звуки естественные, но страшные. Одна из соседок сказала: «Когда у вас чихают, я всегда со страху роняю сковородку с глазуньей из двух яиц!» Дедушка ответил: «А что мы, по-вашему, должны делать?» Тетки чихали редко и делали это по-кошачьи. Мама говорила: «Пусть меня постигнет самая страшная и неизлечимая болезнь, только не чихание, которое не позволяет мне сосредоточиться на чтении сентиментального романа о скорбящей гибнущей душе!» Дедушка сказал: «Дай тебе Бог, только хотел бы я потом на тебя глянуть!» Мама ответила: «Я столько лет записывала все, что слышала о страшных болезнях, только потом тетрадку потеряла!» Дедушка тут же сказал: «Как же, поверили!» Мама продолжила: «Например, что вы скажете про родившегося ребенка без тела, органов и вообще без ног, одна голова?» Немного погодя мама добавила: «Потом его показывали в пятилитровой банке!» Дедушка крикнул: «Надоела вся эта брехня!» Дядя констатировал: «Все может быть!» Дедушка прокомментировал: «У тебя – точно!» Мама продолжила: «А что вы скажете про двуглавого человека, который даже не понимает, что он урод?» Отца слегка шатнуло, потом он выпрямился и сказал: «Мне в кабаке сказали, что у нас болеет само общество, или что-то в этом роде!» Дедушка заявил: «Вот в это я вмешиваться не желаю!» Я сказал: «А мы одну нашу подружку отвели в подвал и попробовали оперировать!» Все хором воскликнули: «Как?!» Я ответил: «С помощью снятия трусиков и соломинки!» Тетки сразу принялись играть на пианино и исполнять арии из опер, абсолютно несуществующих. Дедушка сказал: «Я пошел поливать цветы!» Дядя заявил: «Я всегда говорил, что из него выйдет толк, причем скоро!»

Чтобы существовать, человек постоянно нуждается во вспомогательных, посторонних средствах, в основном искусственного происхождения: в деньгах, в пище и в самом важном – в здоровье. Ни у кого из соседей гроша ломаного за душой не было, аналогичное положение было с хлебом, но в том, что касается здоровья, дедушка давал твердую оценку: «Здоровы как быки!» Тем не менее мама регулярно информировала о страшных случаях невероятных заболеваний, которыми страдали многие люди, совершенно нам неизвестные. Дедушка стремился вывести ее на чистую воду, спрашивая: «Туберкулез, что ли?» Но мама отвечала с горькой, одновременно как бы прощающей его наивность улыбкой: «То, чем страдает она, несчастная, не описано ни в одной медицинской книге, даже самой умной!» У дедушки в голове намертво закрепился краткий список самых опасных и смертельных болезней, дедушка не допускал расширения этого списка за счет всякой дилетантской чепухи. Дедушка предлагал: «Спорим, она выдумывает, тем более что я ее знаю?» Но мама продолжала информировать все с той же горькой улыбкой: «Уж куда там, хорошо еще, что ее не вспучило пока и анамнеза нет!» Болезни, которые описывала мама, всегда имели гигантские симптомы: члены у людей вытягивались до двух метров включительно, утроба отекала, на голове вырастали шишки и прочие наросты, по размерам напоминающие рога. Все это жутко смердело, так что мама, описывая симптомы, зажимала пальцами нос, несмотря на то что в данный момент расстояние между ней и описываемой болезнью было больше десятка километров. Тетки смотрели затуманенными глазами, как сквозь запотевшее стекло, и шептали: «Несчастные! – и добавляли: – Хоть мы их никогда и не видели!» У дяди на подобные рассказы всегда был готов ответ: «Лучше ездить на велосипеде, делать зарядку и бегать за бабами!» Дедушка не говорил ничего, несмотря на всеобщую печаль по поводу чужой болезни.

В нашей семье основными болезнями были следующие: нехватка пищи, запрет на исполнение русских песен, а также мамина зубная боль. Однако все мы были готовы достойно встретить худшее. По дому слонялись теткины подруги с тайными инструкциями по неотложной помощи, дедушка изобретал технологию изготовления универсального протеза для любой части тела, но все продолжали быть здоровыми. У мамы были разные флакончики, во флакончиках были лекарства от разных болезней, в том числе и самое главное лекарство от скоропостижной смерти, состоящее из виноградной водки и чеснока. Отец спросил: «Кто испортил очищенную?» Мама принимала лекарства в разное время дня и года, по необходимости. Мама приговаривала: «Вот это очень хорошее!» Или: «Вот это мне рекомендовала госпожа Аладрович, дай ей Бог здоровья!» Мама понуждала остальных членов семьи натираться вонючими мазями, глотать сомнительные пилюли, полоскать горло розовыми жидкостями, зачастую не имеющими названия. Мама говорила: «С каких пор принимаю, и хоть бы что!» Дедушка отвечал: «Твое счастье!» Мама была самым выдающимся членом нашей семьи в медицине, во врачебных вопросах, хотя ей не очень-то верили, совершенно, кстати, непонятно почему. Мама ходила по дому с пипетками, с угрожающе растопыренным пинцетом марки «Золинген», мама приговаривала: «Дай закапаю в глаз!», «Дай вытащу занозу!». Вся семья, все мои близкие – все мы убегали в соседние комнаты и запирались, независимо от грозящего медицинского исхода.

Возникнув перед нами, капитан Вацулич заявил: «В новой жизни у человека не будет иметь права на боль даже самый ничтожнейший орган – зуб, например!» Мама только вздохнула. Дедушка не поверил: «Да ну?» Вацулич вынул из кармана зеленую коробочку и сказал: «Кроме того, каждый, кто примет вот эту таблетку, полностью забудет бывшую жизнь и станет абсолютно нашим человеком!» Каждый из нас задумался над преимуществами вновь наступающих дней, а также о том, что мы оставим в своем ближайшем прошлом. Вацулич принялся раздавать белые таблетки с оттиснутыми буквами, вкладывая их прямо в открытые рты, мы глотали их давясь, не запивая, но с ясными лицами. Тетки воскликнули: «Все отдадим!» – и, стыдливо попросили еще по одной. Чуть погодя дедушка сказал: «А со мной ничего! – и добавил: – Все помню!» Вацулич посмотрел на нас и сказал: «Со стариками потрудней будет!» От случившегося всеобщего восторга Вацулич выронил коробочку. Она оказалась довоенного производства, принадлежала крупному фашистскому тресту по производству аспирина. Отец сказал: «Я сразу понял – это обычный аспирин, от которого потеют!» Дедушка сказал: «А если он еще и фирмы Байера, то я точно удавлюсь!» Вацулич стыдливо собрал раскатившиеся по полу пилюли, вспотел и сказал плачущим голосом: «Так ведь идея важна, все остальное вторично!» Мама подтвердила: «Верно!» – но всем было ясно, что думает она иначе. Строгий, товарищ капитана Вацулича, которого очень разозлило это происшествие, сказал: «Я раздам вам патроны, это хорошо помогает от нервов!» Дедушка спросил: «А как мы их употреблять будем?» Строгий сказал: «Зажмите их в кулаке! – и немного погодя добавил: – Как начнете психовать, сожмите покрепче, и все пройдет!» Дедушка восхитился: «Ишь ты, как просто!» Строгий подтвердил: «Точно!»

В сорок пятом году товарищи от народной революции пустили побоку медицинские вопросы и отдались строительству народной власти; мой отец, дядя и я, как вам уже известно, отдались вместе с ними. Дом остался на женщинах, на них остались и старые проблемы – проблемы оздоровления человечества, хорошо всем известные. В мудрых книгах, даже в некоторых рукописных трудах, были разысканы еще не испытанные рецепты, и мама собственноручно принялась составлять опасные мази от несуществующих кожных болезней, а также отваривать травы от ишиаса, которым никто не страдал. Дедушка сказал: «Если какое лекарство и надо придумать, так это от голода!» Все промолчали, а он продолжил: «Просто бы тесто замесить да хлеб поставить!» Это был абсолютно точный рецепт, но абсолютно неосуществимый.

Мама постоянно прикидывала, что может случиться с каждым из нас в результате непредвиденного несчастного случая. Дедушка говорил: «Смотри накличешь!» Мама же не могла остановиться: «А что если кто-то из наших выпадет из окна четвертого этажа?» Тетки говорили: «Все мы в руце Божией! – и добавляли: – Мы никогда не высовываемся!» «А что если у кого-то вытечет глаз во время стрижки ногтей, которые так опасно отскакивают?» – спрашивала мама. «А что если кто-то поскользнется на паркете, который я вынуждена постоянно натирать, потому что терпеть не могу грязи?» – продолжала она. «А что если кто-то отхватит себе топором палец во время колки дров в нашем холодном подвале?» Никто не был в состоянии ответить ей. Дядя заявил: «Я не желаю представлять себе эти страшные сцены четвертования, и потому заткнись!» Мама ему ответила: «Хорошо тебе, ты только сидишь и смотришь, как бы смотаться на сторону, а я должна без перерыва сидеть дома и заботиться о вас!» Кто-то сказал: «Хватит заботиться!» Но эти слова, как и прежде бывало, не помогли. Мама вырезала газетные статьи о крупных преступлениях и упорно информировала нас: «Гляньте-ка, эта сволочь свернула шею старой немощной торговке молотым кофе!» Или: «Известная домовладелица найдена в собственном подвале уже разложившейся, убитой своей неблагодарной прислугой!» Дедушка кричал: «Не хочу смотреть на эти кошмары!» Отец добавлял: «Хорошо же ты воспитываешь единственного сыночка!» Мама отвечала: «Он должен понять, что жизнь не сахар, а сосуд, наполненный ужасом и непрерывно текущей кровью!» Тогда отец согласился: «Ну давай!»

Это рассказ о ремесле, о действиях, вызванных этим ремеслом, медицинским. В этом рассказе я пытался описать наши занятия делом помощи больным членам нашей семьи, несмотря на их железное здоровье. В этом рассказе описаны случаи заболеваний и несчастные случаи, которые случались с другими людьми, далекими от нас, но все-таки. Это рассказ о ремесле, которое всюду процветало, о ремесле санитарного просвещения, совершенно необходимого в новых условиях. В этом занятии участвовали все, о нем шла речь на митингах, на нашей кухне, повсюду, но в то же время казалось, что в этом деле участвует только наша мама, что совершенно не соответствует действительности. О здоровье, а также о противоположном ему состоянии, то есть о болезни, мечтали, размышляли все, в то время как говорила только одна мама, что и отражалось на ней. У мамы болели зубы, это была единственная болезнь в нашей семье, а она ведь между тем заботилась о здоровье всех нас, несмотря на нашу неблагодарность. Мама пыталась излечить отцовский алкоголизм, дядин гипертрофированный интерес к женскому полу, а также дедушкину нездоровую тягу к хлебу, в данный момент отсутствующему.Мама намеревалась излечить Мирослава из бельэтажа от парши, но сама схлопотала струпья на руках. Мама пыталась наложить шину на сломанную кошачью лапу, но кошка, несмотря ни на что, сдохла. Мама разводила руками: «Ничего не понимаю!» Аналогичное состояние было и у нас.

Наконец, мама принесла японский чайный гриб. Гриб был большой, зеленоватый, полупрозрачный, он плавал в банке с тепловатой водой. «Это универсальное средство для омоложения и лечения всех болезней, купила очень дешево!» – сказала мама и поставила банку на стол. Мы расселись вокруг и принялись рассматривать гнусное содержимое банки. Гриб спокойно покачивался на воде, выпускал свои мерзкие щупальца, рос прямо на глазах, и дедушка совершенно естественно спросил: «Оно что, животное? – «Не знаю, с каких это пор растения стали животными!» – почти оскорбленно ответила мама. Дедушка сказал: «Я все-таки думаю, оно и укусить может!» Мама спросила: «Так что же я, по-твоему, за такую дрянь стала бы последние деньги отдавать?» Все пристыжено замолчали. Я вспомнил дядины гланды, которые плавали в баночке, а также другие органы человеческого тела, которые я видел на соответствующей медицинской выставке. Мама сказала: «А сейчас попробуем!» Она взяла чашки и стала их наполнять розовой жидкостью: «Можно опять долить воды, И так до бесконечности!» Дедушка сказал: Не буду пить, хоть убей!» Мама глотнула из чашки и легонько стукнула себя в грудь: «Сразу окрепла!» Дядя сказал: «Вот выпью и сделаюсь импотентом!» Отец сказал. «Я вас расколол: это секретное лекарство от алкоголизма!» В конце концов все мы начали прихлебывать понемножку, с опаской, не бия себя в грудь. Потом отец спросил: «А если ребенок упьется этим?» Мама сказала: «Ах, если б ты пил только гриб!» Отец ответил: «Еще чего, чтобы у меня от этого кишки слиплись!» В дальнейшем гриб продолжал расти. Его постоянно пересаживали во все большие банки. Когда дело дошло до самой большой, дедушка заявил: «Это последняя!» Но на этом дело не закончилось. Мама разодрала гриб на части, части гриба предложила соседям, совершенно бесплатно.

Это было в сорок пятом, год спустя после большой войны, однако в домах становилось веселее, хотя и не так быстро. В окнах, с которых было содрано черное бумажное затемнение, появились банки, во всех банках торжественно плавал разодранный на части, живучий, оздоровляющий мамин японский гриб, универсальное лекарство нашей свободы. Появился Вацулич, мама встретила его на пороге с банкой чудесной жидкости. Вацулич, усталый, с руками, окровавленными в результате изгнания врага, сел и тяжело вздохнул: «Полейте лучше руки вымыть!» Мама прижала банку к груди. Вацулич вымыл руки, окровавленные войной и другими бедами, иной водой – хлорированной, профильтрованной от фашистской мути, но все же обыкновенной водой.

О стирке белья и его глажении

Дядя предложил осуществить перепись практикующихся по соседству ремесел, чтобы знать, кто чем занимается. Данные он хотел занести в записную книжку с желтыми корочками, хорошо нам известную. Дядя сказал: «Первым номером перепишу всех прачек и гладильщиц, как самое необходимое!» Дедушка сказал: «Конечно, потому что бабы!» Мама сказала: «Ну что это за профессия, я сама этим каждый день занимаюсь! – и добавила: – Что касается белья, то я в этом деле академик, столько я его перестирала, учитывая, что вас полон дом!» Дядя сказал: «Они просто стирают и гладят, но как они это делают!» Дедушка удивился: «Да ну?» По соседству была прачечная, в прачечной было несколько девушек, девушки говорили: «Вы смотрели кино «"Принцесса тропической ночи" – правда, красивое кино?» Они беспрерывно пересказывали друг другу любовные приключения известных киноактрис, добавляя обязательно: «Что поделаешь, с нами, раз мы стираем и гладим, ничего такого никогда не произойдет!» На это дядя сказал: «К вашим услугам!» Дедушка подвел черту: «Если где много баб собирается, там обязательно бордель будет!» Мама сказала: «Не надо оскорблять честных тружениц!» Отец заявил: «Да кому они нужны со своей утюжкой сейчас, в войну! – и добавил: – Только кучкуются да смотрят, как бы мужика за штаны ухватить!» Дедушка сказал: «Вот и я говорю!» В сорок третьем году, в центральном году нашей жизни, очень тревожной, прачки из нашей округи, знаменитые гладильщицы в наших окрестностях прекратили вершить свой драгоценный труд в результате нехватки тонких господских сорочек, в результате нехватки мыла, древесного угля для утюгов и вообще всего. Дядя и другие мужчины предлагали: «Пошли сучку на улице загоним, а вы 3 нее мыло сварите!» Утонченные прачки времен нашей оккупации отвечали: «Ах нет!» Мама собирала ошметки довоенной ветчины, больных котят, дохлых птиц, из всего этою варила мыло, абсолютно искусственное, после чего говорила: «Это только для нас!» В сорок третьем военном году люди стирали и мылись мылом исключительно искусственным, сделанным из погибших животных, из песка, толченого кирпича, и только немецкие унтер-офицеры употребляли туалетное мыло итальянского производства; купаясь, они восклицали: «О-хо-хо!» – и тому подобное. В сорок третьем году многим людям не удавалось постирать собственное белье, умыть собственное лицо, руки, порой очень грязные. Прачки из нашей округи говорили: «К сожалению, ничем помочь не можем!» Люди жаловались: «Грязью зарастаем!» Некоторые господа из довоенных говорили: «Приходится выходить неглаженым!» Мама говорила: «У моего мужа стрелка на брюках такая, что порезаться можно, потому что я знаю, как их гладить!» К нам тайно проникали какие-то люди и шепотом сообщали: «Скоро всю эту нечисть мы выведем на чистую воду!» Наша соседка Даросава стала рассказывать о своих неприятностях с лодочником, дедушка сказал: «Нас твое грязное белье не интересует!»

Все это происходило в сорок третьем, очень тревожном году, в году редкой помывки в результате нехватки мыла, в году отмирания одной из профессий – прачечно-гладильного ремесла. В прачечной собирались мужчины, перемигивались с бездельничающими девушками, те говорили: «Приходите после обеда! – а чуть позже: – Приходите завтра!» Дядя сказал: «Что вы ломаетесь, все равно ведь делать нечего!» Хозяйка прачечной сказала: «Один господин обещал нам мыло довоенного производства марки «Шихтов» с изображением оленя в прыжке!» Дедушка спросил: «А что общего у оленя с мылом?» Отец сказал: «Все марки мыла выдуманы из головы и не имеют ничего общего со стиркой!» Павел Босустов, очень серьезный мужчина, сказал: «В России все ходят неглаженые!» Дедушка ответил: «Зато они отутюжили фрицев под Сталинградом!» Босустов сказал: «Это другое дело!» Я сказал: «Мы отполоскали одного типчика, который настучал учителю математики, что мы смылись с уроков!» Дедушка сказал: «Я запрещаю тебе жаргон как способ общения!» Дядя сказал: «А в то же время у американцев рубахи вообще не гладят, потому что они не мнутся!» Отец сказал: «Да они у них бумажные – сразу рвутся, как зацепишь!» Дядя возразил: «А вот и нет, сам увидишь, когда придут!» Отец сказал: «На кой они здесь, с нас и этих хватит, фрицев то есть!» Мама вздохнула: «Наступит ли в будущем время, когда одежда и человеческое тело перестанут пачкаться?» Тетки сказали: «Величайшие короли Франции никогда не мылись, а только употребляли духи с запахами различных фруктов!» Дедушка отреагировал: «Все они были вонючие козлы, которых совершенно справедливо укоротили на голову с помощью гильотины!» Дядя сказал: «Человек вообще вонючее животное, тут уж ничего не поделаешь!» Тетки принялись тихонько плакать. Потом сказали: «А ведь ничего подобного в голову не приходит, когда смотришь на фото Рональда Колмана или Джонни Вайсмюллера!» Мама подвела черту: «Это кто как за собой следит!»

Мы все были одна семья, в семье делались различные дела, но в первую очередь творилось дело поддержания чистоты, гигиеническая работа. В сорок четвертом году, на исходе войны, мы продолжили великое дело сохранения рода человеческого путем стирки, хотя гладить стали намного реже. Мы продолжили там, где остановились служители наипрогрессивнейшего в истории человечества ремесла – портомойного. Мы насмотрелись вдоволь на людей в коросте, появившейся в результате нечеловеческих условий, но мы были не в состоянии помочь всем. С некоторых людей грязь слезала вроде пленки, как шелуха, а на других она стойко держалась. Одним мы говорили: «Умойтесь, пока не поздно!» Другим мы говорили только одно слово: «Тьфу!»

В сорок четвертом году конники Двадцать первой сербской вытащили из крысиных нор представителей буржуазии, буржуи вопили: «Мы чисты перед вами!» Буржуев стреляли у стенки, на их нечеловеческих лицах смешались грязь, кровь, слезы, сразу было видно, что они лгут относительно своей чистоты, не существующей в природе. Капитан Вацулич, лучший человек из всех, привычный к любому делу, засучил рукава, полуоторванные в схватках с врагом, и воскликнул: «А сейчас будем отмывать ваши внутренние души!» Дедушка спросил: «Он что, прачечную открывать собрался?» Все мы, глубоко веря в новейшее дело очищения наших душ от проклятого прошлого, ответили дедушке: «Да!» – что, впрочем, и без того было весьма очевидно.

О производстве содовой и всяком прочем

В сорок третьем году многие занятия привлекали внимание моей вечно любопытной семьи, в этом плане ее больше всего влекло к себе производство содовой воды – чудотворной и в то же время безопасной жидкости. Дедушка говорил: «Какую деньгу зашибают на воде из-под крана!» Дядя говорил: «Да, но у них есть машина, которая все это делает!» Дедушка ответил: «Машину они и спереть могли!» Дядя настаивал: «А кроме того, нужны химикаты, чтобы добавлять в обычную воду!» Тут дедушка соглашался: «Это другое дело!» Вся семья размышляла о содовой воде, о необычном производном, получаемом с помощью машины и таинственной добавки химического свойства. Дедушка сказал: «Меня вообще страшно раздражает, когда кто-то зарабатывает, а я не понимаю как!» Мама сказала: «Везет им, они в любой момент могут выпить газировки, если в горле пересохло!» Я сказал: «Да, этот напиток приятно пригубить!» Все начали восхищаться водой – искусственной, горьковатой, произведенной по соседству с помощью химических порошков, только отец приподнялся в своем углу и сказал: «Тьфу!»

Обо всем этом шла речь в сорок третьем военном году, по соседству уже давно прекратили производство содовой вследствие отсутствия необходимого порошка Отец сказал: «Да кому это нужно фальшивое питье, которым даже напиться нельзя!» Дядя сказал: «Жаль, что машина простаивает, вместо того чтобы деньги делать!» Мама сказала: «Им ничего не грозит, раз они умеют делать деньги из обычной воды!» Отец сказал: «Наконец-то запретили фабриковать фальшивый напиток, который опасен для жизни и только вызывает рвоту!» Тетки сказали: «В фильмах первые любовники пьют содовую, которая с шипением вырывается из сифона и пенной струей ударяется о дно бокала!» Дедушка сказал: «Так в кино другое дело!» В сорок третьем году нас больше всего интересовала судьба производителей содовой, живших по соседству. Мама сказала: «Слава Богу, хоть дом не сотрясается от их машины! – и добавила: – До войны сколько посуды попадало с комода из-за этой тряски – пивные кружки, например!» В сорок третьем машина для производства содовой утихла навсегда, ее владельцы пошли в народ, пытаясь заработать деньги каким-нибудь иным, новым, неизвестным нам способом. Фабриканты содовой действительно рассказывали совершенно невероятные и странные истории о производстве газировки в России, которая там раздается бесплатно. Слушатели спрашивали: «А какая от этого выгода?» Газировщики отвечали: «Э-э, вот этого-то мы и не знаем!» Абсолютно безработные газировщики, обитающие по соседству, в сорок третьем году рассказывали о вещах совершенно второстепенных, например о танках, проезжающих запросто сквозь дом, а также о лечении многих половых болезней, в настоящий момент неизлечимых. Дедушка спросил: «Вы что, платите им за эти сказки?» Соседи отвечали: «Нет!» Дедушка удивился: «Так они что ж, даром треплются?» Дядя сказал: «Сейчас все рассказывают вымышленные истории, и ничего, слава Богу!» Мама сказала: «Но сколько они, бедняги, теряют драгоценного времени!»

Все это происходило в сорок третьем году, тревожном, переполненном разными историями, чаще всего неправдоподобными. В сорок третьем году люди фабриковали самые неправдоподобные рассказы и истории, а также другие вещи: искусственное масло, металлические предметы из натурального дерева, очень дорогие, и только ввиду отсутствия необходимого порошка нельзя было производить искусственную воду, наполненную пузырьками, которые щекочут горло наиприятнейшим образом. Дедушка заявлял: «Так не бывает, чтобы все было!» Соседи-газировщики, фабриканты благородной жидкости для увеселения как звезд кинематографа, так и нас, обычных обывателей человечества, фабриковали только истории, невероятные, но необходимые в зверских условиях великой войны. Дядя сказал: «Есть люди, которые прямо на улице показывают, как вынимать деньги из воздуха с помощью обыкновенного заклинания!» Дедушка спросил: «А что это за заклинание?» Дядя сказал: «А вы знаете, что они сейчас продают клей даже для напрочь раскоканных тарелок?» Мы воскликнули: «Не знаем!» Дядя привел соседей-газировщиков и спросил их прямо перед всеми: «Как вы делаете этот клей?» Они удивились: «Какой клей? – и добавили: – Ты в своем уме?» Дедушка не мог больше выдержать и прямо спросил: «А что вы сейчас продаете?» Они ответили: «Головы свои продаем, если тебе это о чем-нибудь говорит!» Тетки зааплодировали, дядя спросил: «Что тут смешного?» Мама задумалась: «Что-то я вдруг припомнила, как меня господин учитель приглашал на чашку чая, когда у него никого дома не было, и разговаривал со мной при этом исключительно в рифму!» Дядя сказал: «И я припоминаю, как мне хотели всучить старый велосипед под видом нового!» Дедушка сказал: «А мне как-то сказали, что король Александр жив, хотя его всего пулями изрешетили!» Газировщики съели суп и сказали: «Вот видите!» Я сказал: «Точно как в фильме о Гарри Пиле, когда он банк грабит!» Дедушка сказал: «А ну-ка умолкни!» Производители газировки сказали: «Мы, между прочим, порядочные люди!» Дядя сказал: «А я и не сомневался!» Они продолжили: «Мы художники своего дела!» Тетки воскликнули: «Ах!» Мы завязали разговор в этом направлении. Тогда дядя сказал: «Адольф Гитлер и его жирный кум, то есть Герман Геринг, постоянно выступают в киножурнале, потому что хотят нам всучить говно под видом конфетки!» Дедушка подтвердил: «Точно, это жулье всемирного класса!» Я спросил: «Есть где-нибудь воровская школа, в которой учат лгать и зарабатывать большие деньги?» Газировщики в ответ усмехнулись с пониманием и добротой. Дядя сказал: «Все школы одинаковые, то есть воровать тебя в любой научат!» Дедушка сказал: «То-то, я смотрю, ты честный, как Исусик!» Мама сказала: «Моему брату хватает интеллигентности и без образования!»

В сорок третьем году в ответ на это мамино замечание классные специалисты по продаже пузырьков в воде за большие деньги сказали: «Ха, ха, ха!» В том году вообще не было никакого уважения к интеллигенции, кроме как к той, которая говорила фактически неточно, совсем другие вещи – словом, врала. Пришла соседка и сказала: «Мой близкий родственник, фамилию которого я забыла, сказал, что русские вышли на румынскую границу!» Дедушка спросил: «Как в прошлый раз, да?» Соседка сказала: «А еще один мой приятель, лодочник, сказал, что немцы всех нас, женщин, угонят в немецкие бордели, просто страх!» Дедушка выслушал и сказал: «Думаешь, все твои мечты сбудутся? – и добавил: – Как бы не так!» Какие-то люди сказали дяде в трактире: «Выдумано оружие, которое может уничтожить все человечество путем простого нажатия на кнопку!» Немецкие патрули ходили по городу, унтеры фашистского вермахта, очень толстые, говорили на своем языке: «Будьте только хорошими и послушными, и все тогда получите хлеб и масло от великого рейха!» Младшая тетка вздохнула и сказала: «Кто угодно готов подняться на сцену или выйти на улицу и что-нибудь соврать, только я не могу, учитывая, что искренность – мое врожденное состояние!» Дедушка спросил: «Ну и кто, по-твоему, в этом виноват?» Мы слушали по секретному радио речь Уинстона Черчилля из свободного Лондона, Уинстон Черчилль сказал: «Я готов пожать руку храброму югославскому народу, несмотря на все, что нас разделяет!» Дедушка спросил: «Он что, сюда приедет здороваться, или как?» Мама вздохнула: «Не сдох бы осел!» Это было ее постоянное выражение, что-то вроде афоризма, произносимого в расстроенных чувствах. Мы спросили наших друзей, которые продавали пустые бутылки из-под довоенных напитков за полные: «Как нам определить, врет человек или нет?» Они нам ответили: «Смотрите ему в глаза!» Дедушка возразил: «А как я могу смотреть в глаза тем, кто мне по радио вешает лапшу на уши?» Они ответили: «А вот это не знаем!» Отец сказал: «Конечно, а это, между прочим, важнее всего!»

В годы между сорок третьим и сорок пятым, все в том же двадцатом веке, члены моей семьи исключительно внимательно следили за тем, не пообещает ли им кто-нибудь нечто совершенно невозможное. Мама сказала: «Когда я вижу, что мне лгут прямо в глаза, в груди начинает жечь, но я ничего не могу с собой поделать!» Товарищи из Двадцать первой сербской, освободители нашего города, недоверчиво спрашивали: «Фашистские пулеметчики в подвале есть?» Дядя отвечал: «Был один, но мы его задушили собственными руками!» Дядя с первого дня свободы вел себя ненатурально, то есть как герой. Дедушка сказал: «Очнись, дубина!» Русские танкисты спросили: «Мины есть или нет?» Мама незамедлительно ответила: «У нас нет, Боже сохрани, моя единственная мина – это мой муж, налитый спиртом по горлышко!» Русские ей не поверили. Дядя спросил: «Как мы можем начинать новую жизнь, если никто никому не верит?» Капитан Вацулич сказал: «Вы только внимательно слушайте, что вам говорят народные трибуны, они вам всю правду разъяснят!»

В те дни, полные внезапной стрельбы, в основном ночной, ораторы поднимались на расшатанные лотки продавцов искусственной воды и говорили: «Вот это и есть свобода!» При этом народные трибуны демонстрировали свои сжатые кулаки. Дедушка спрашивал: «Где, не вижу?» Ораторы, раскачиваясь на шатких подмостках, унаследованных от наших приятелей, разжимали пальцы, и в руках появлялись крохотные флажки, новые, со звездой в центре. Дедушка незамедлительно отвечал: «Вот теперь все понятно!» После чего капитан Вацулич вздохнул: «Записались бы вы в отряд активистов, а то нам надо идти дальше бить врага, до последнего патрона!» Граждане газировщики, продавцы лондонского тумана, заключенного в обычную пивную бутылку, а также мой дядя, дружно ответили: «А как же, обязательно!» Капитан Вацулич вскочил на коня и произнес: «Ну, мы пошли на Берлин, а вы несите правду в народ!» Мой дядя спросил своих друзей, уличных продавцов порошка против жирных пятен: «Ну, что теперь будем делать?» Те спокойно отвечали: «А что ты переживаешь?» Продавцы искусственных игрушек, заводных мышей в частности, принялись сообщать любопытствующим людям, выходящим из тьмы подвалов: «Электричества все еще нет, но Народная армия и это исправит!» Другим говорили: «Что касается еды, то потерпите день-другой, а потом получим довольствие от русского освободительного корпуса!» Люди говорили: «Ей-богу, здорово!» Но кто-то из агитаторов изредка забывался, кто-то из них, будучи не в состоянии преодолеть старые навыки, заводил искусственных мышей и пускал в толпу, приговаривая: «Вот мелкая скотинка, совсем как живая!» Женщины принимались верещать, хватаясь за живот и ниже, приговаривая: «Нет, нет, не надо!» Строгий, товарищ капитана Вацулича, взялся разгонять их пистолетом, Строгий кричал: «Одно дело продажа искусственных животных, совсем другое дело – агитация за новую жизнь, не путайте!» Потом он орал: «Позадавлю как клопов!» Наконец, утомившись, он сказал: «Что поделаешь, коли лучшие наши агитаторы погибли, приходится вас, говнюков, использовать!» Продавцы искусственных мышей, и других полезных вещей сказали ему: «Прощенья просим!» Товарищ Строгий подвел черту: «Истина должна восторжествовать, независимо от того, кто ее несет!» Дядя сказал: «Вот и я то же говорю!» Агитаторы за дело нового устройства, абсолютно прогрессивного, продолжали свои блестящие выступления. Они перечисляли все, что отсутствовало в нашей жизни, в основном продукты питания, и сообщали, что все это будет; я попутно разъяснял Вое Блоше: «А сейчас они пустят заводную мышь!» Все это происходило в сорок пятом, зимой, все это вызывало веселье, вроде как взамен отопления, уже не существующего. Дядя говорил: «Никто всей правды не знает, да и не нужна она!» Мама добавляла: «Всю жизнь меня все обманывают, и хоть бы хны!» Дядя сказал: «Главное, надо знать основные вещи, например, что русские войдут в Берлин!» Мы сказали: «Точно!» Дядя продолжал: «И в то же время меня совершенно не интересует, когда появится в магазинах майонез, потому что это совершенно не важно!» Тетки сказали: «Все-таки следовало бы сообщить народу, выжил ли в этой кровавой войне Рональд Колман, звезда Голливуда!» Дядя сказал! «Как узнают, сообщат!» Дедушка согласился: «И я так думаю!» Вот все, или почти все, о производстве содовой – общечеловеческой жидкости, а также о ее продаже представителям человеческого сообщества. Одно время, в войну, вместо содовой, искусственного налитка, люди продавали другие вещи, неосязаемые, но в первые дни свободы они вновь принялись разбалтывать американский порошок и другие ингредиенты в очищенной воде, которая нескончаемой струйкой текла из крана, а потом стали заряжать и сифоны, без которых невозможно представить себе жизнь моего народа, как трактирную, так и вообще.

Как мы знакомились с профессией сумасшедших

Мама говорила: «Я вообще-то не боюсь даже самых страшных болезней, только бы не сойти с ума и не выйти из себя!» Отец спросил: «Не пойму, с чего это ты?» Дедушка посмотрел на него, откашлялся и ответил: «Пьяный и чокнутый – это одно и то же!» Как раз в это время тетки сходили с ума из-за очередного гобелена, который они вместе вышивали, дядя сходил с ума от маленькой перчаточницы с неизвестным нам именем, видимо, потому они промолчали. Я, выполняя домашнее задание на свободную тему по предмету «сербский язык», написал сочинение «Как я ощущал бы себя, будучи полностью сумасшедшим в смысле абнормальности!». Учитель прочитал и сказал: «Этого я от тебя не ожидал!» Дедушка взгрустнул: «Всыпать бы тебе пару горяченьких!»

В городе появились особенные люди, по улицам они ходили зигзагами, разговаривали сами с собой, у некоторых ботинки были разного цвета. Тетки выглядывали в окно и вскрикивали: «Вот он, опять!» – потом что-то заносили в блокнотик, очень старательно. Тогда дядя сказал: «Один из них, господин Василевич, написал книгу, в которой разъясняет все явления на земле и в космосе с помощью маятника, правда невидимого!» Дедушка удивился: «Да ну!» Дядя продолжил: «В то же время существует совершенно другой господин, Соловьев, который может точно вычислить расстояние от любой точки до центра Земли, а также знает способ, как избежать заражения чесоткой!» Отец сказал: «Вот это для нас!» Дядя немного помолчал и добавил наконец: «А самый знаменитый из них, господин Плебичко, чех, вообще рта не раскрывает, только ходит себе по линеечке и все знает о прошлом и будущем!» Мама сказала: «Я всегда мечтала быть такой и ничего у меня не вышло!» Потом количество странных людей резко увеличилось. Они ходили по домам, стучались в двери, требовали, чтобы мы выслушивали их теории, зачастую совершенно непонятные. За ними тащились консервные банки на длинной веревочке, из карманов высовывались кончики флагов разных стран, старые изодранные газеты, на шее висели связки сушеного перца. Мама говорила: «Бедняги!» Дядя говорил: «Ничего себе бедняги – им принадлежит будущее мира!» Дедушка, как всегда, бормотал: «Это мы еще посмотрим!» Люди садились за стол, начинали излагать свои теории, попутно спрашивая: «Нет ли чего пожрать?» Дедушка отвечал: «Еще чего, в такой-то час!» Но мама находила кое-какую позавчерашнюю еду, правда еще годную к употреблению. «Если воткнуть циркуль в эту точку, – говорили они, заглатывая паприкаш, – другой конец войдет в волчье логово, в котором пребывает Адольф Гитлер!» Потом они рассказывали о способе прокормления грядущего человечества с помощью морских водорослей, о бифуркации у жителей Патагонии, о трансфигурации у эскимосов, некоторые рассказывали о постоянно сопровождающих их насекомых которые беседуют с ними и все, что слышат, записывают в маленькие блокнотики. Дедушка сказал: «Странные люди, пока говорят о науках из области математики, все в порядке, а как перейдут на другие вещи, так ерунда какая-то начинается!» В сорок четвертом году, осенью, эти люди перестали появляться, после чего влетел освободительный корпус, верхами, галопом. Люди из корпуса стали допытываться у дедушки, где и когда он видел отдельных врагов народа и какие конкретно цветы он сажал в переходный период; дедушка не смог припомнить ни одного врага народа, о цветах также отказался говорить, но совершенно по другим причинам, профессиональным, с целью сохранения коммерческой тайны. Тогда товарищ Строгий ударил кулаком по столу и сказал: «Не прикидывайся идиотом, старик!» Примерно то же сказала мама отцу, допытываясь, где он так упился, а тот молчал, будто воды в рот набрал. Примерно то же сказала дяде неизвестная женщина с ребенком на руках, дядя в ответ только твердил: «Я здесь ни при чем!» Тетки обнимали солдат свободы и восклицали: «С ума сойти можно от такого счастья!» Прибежал Мирослав из бельэтажа и сказал: «Я видел, как русские кокают фрицев у стенки, ошизеть можно!» Товарищ Строгий сказал между прочим: «Я вас научу уму-разуму, всех до единого! – и добавил: – Вот увидите, поумнеете – еще благодарить будете!» Товарищ Строгий стал собирать по городу оперных певцов, развлекавших немецких офицеров, танцоров, педикюрш, открывателей многочисленных математических законов, абсолютно новых, всех их запихал в грузовик, очень большой. Грузовик уехал, товарищ Строгий вернулся и сказал: «Все лишнее следует устранить из нашей будущей жизни!» Тетки запели популярный шансон «Гнилое всё пусть в хладный гроб падет!». Строгий сказал: «Правильно!» Дедушка вздохнул: «Где-то сейчас наши друзья, которые обрывками ниток пытались измерить длину и ширину земного шара, давно уже известную!» Строгий сказал: «Что ерунду спрашиваешь, будто не знаешь где!»

Господин Василевич, господин Соловьев и другие патриархи земного шара были связаны одной проволокой с педикюршами, ссучившимися во время оккупации, после чего расстреляны в развалинах, возникших в результате Второй мировой войны. Капитан Вацулич прибежал весь черный, дрожащий, горло у него перехватывало. Успокоившись, он сказал: «Сколько же это людей, полных интеллигентности, отправилось на тот свет из-за нашего человеческого равнодушия, разрази нас гром!» Товарищ Строгий развел руками, очень беспомощно, тетки тихо заплакали.

Время было сумасшедшее, но все-таки. Изменить жизнь, мысли и человечество нормальным способом было невозможно, это нам сразу стало ясно.

О шикарной работе на благо дам, общечеловеческой

Это происходило приблизительно в середине двадцатого века, чуть-чуть не доходя до этой середины, в нашей квартире, с ее жильцами, все мы приходились друг другу родственниками. Кто-то из нас был родственником, но кто-то, совершенно незнакомый, приходил время от времени попросить стакан воды, спросить, который час, предложить шнурки для ботинок. Приходили еще соседи, всеми забытые друзья, контрабандисты, а также ремесленники, производящие предметы, необходимые для жизни человека. Из подвала поднимался мастер по сумкам и перчаткам, он делал эти вещи абсолютно голыми руками, только в конце процесса употребляя маленькие кусочки металла. Эти вещи он делал прежде, а теперь он поднимался и говорил: «У меня нет ни клочка кожи!» Дядя говорил: «А ты кокни какого-нибудь фрица и сдери со спины!» Сумочник отвечал: «Я свиную не работаю!» Мы реагировали: «Ха, ха, ха!» – но очень тихо. Дедушка сказал: «Раньше я был уверен, что с большими сумками ходят квартирные воры, а оказалось, что это кондуктор!» Сумочник сказал: «Никогда больше не вернется время дамских предметов, так что я спокойно могу повеситься!» Дядя сказал: «После войны русские пойдут по домам с огромными сумами и будут раздавать подарки всему человечеству!» Дедушка сказал: «Ну не настолько же они!..» Наша семья жила в середине века, двадцатого, охваченного бурными переменами. В ней было много членов – например, тетки, дядя, дедушка и так далее, другие же, приходящие, были мастера и ремесленники, производящие различные предметы. Мама сказала: «Если бы у меня были выкройки и если бы я получила соответствующее образование, то смогла бы сама сделать корсет для сокрытия полноты!» Тетки сказали: «А что бы тогда делала госпожа Нина, которая является специалистом по бюстгальтерам и поясам от грыжи?» Дядя сказал: «Хорошо ей! – и добавил: – Всегда есть за что подержаться!» Дедушка сказал: «Наши деньги, что были в Независимой Державе Хорватии, привезла одна фифочка, зашив их в пояс!» Дядя сказал: «Это ерунда по сравнению с женщинами, которые в них прячут ножи для убийства мужчин, как об этом пишут в кровавых романах!» Тетки сказали: «Нам бы такое и в голову не пришло!» Мама сказала: «Я всегда мечтала о корсетах, которые видела в проспектах для дам, потому что эти корсеты делают вас женщиной, несмотря ни на что!» Отец сказал: «Об этом забудь!» Мама сказала: «Для меня самое главное – иметь на себе хорошее белье, на случай, если я потеряю на улице сознание и меня унесут!» Дедушка поинтересовался: «Куда?» Наша семья в середине двадцатого века часто вела разговоры о несчастных случаях на улице, а также о ремеслах, профессиях, которыми мы не владели, и о делах, в которых мы не могли обходиться без помощи специалистов, ценимых в любое время. Госпожа Нина, мастер по дамским поясам, приходила и жаловалась: «Я потеряла всех клиентов!» Дедушка удивлялся: «Да ну?» Она продолжала: «А эти, из леса, требуют, чтобы я шила сумки для гранат, упаси Господи и помилуй!» Дедушка спросил: «А если им в самом деле так надо?» Наша семья состояла в очень близких отношениях с мастерами – представителями различных профессий, и тем не менее никто из нас не смог проникнуть в секреты их профессий, весьма совершенных. Мы были окружены производителями сумок, сумки же были пусты, в связи с военной нищетой. Вокруг нас кружились производители корсетов для страдающих ожирением, но толстых было очень мало в сорок третьем изголодавшемся году. Все мы были одна семья, но этого было явно недостаточно, как для обычной жизни, так и для сохранения самых нужных ремесленных навыков.

Тетки сказали: «Если бы Бог дал нам возможность выучиться, мы стали бы скорнячками!» Дедушка спросил: «А чего это вам приспичило?» Первая тетка сказала: «Мне достаточно запустить пальцы в натуральный мех, и на сердце сразу же становится тепло!» Дядя сказал: «Ага, мех тебе нужен, рассказывай! – и добавил: – Если б вы только знали, какие меха на свете бывают, какие шкуры, вы б в обморок попадали!» Дедушка решительно прервал: «Кончай хулиганить!» Дядя продолжил: «Единственный мех, который меня интересует, это бабский мех, понятно?» Мама сразу сказала: «Моя довоенная шуба еще долго протянет, несмотря на плохие условия и непроветривание!» Отец спросил: «Вы слыхали про типа, который по причине нервного расстройства все время душил крыс, а потом задушил жену, на которой был меховой воротник?» Мы дружно ответили: «Не слыхали и слышать не хотим!» Дядя подхватил: «Эти волосики на шкурке с ума свести могут, это точно!» Все сразу умолкли.

Год был сорок третий, год военный, достаточно суровый для разных профессий, но все-таки однажды вечером пришел наш родственник Никола и сообщил: «Господин Премович реставрирует шубы и шьет новые из любых животных!» Дедушка спросил: «А нам-то что?» Тетки сразу спросили: «Не сделает ли он нам, как постоянным клиенткам, муфту?» Мама сказала: «Есть вещи и поважнее, скажем, шапка для моего ребенка, у которого мерзнут уши!» Дядя сказал: «Сейчас зима ерунда, вот когда русские победят – все зимы будут сибирские, вот увидите!» Дедушка сказал: «Я так полагаю, они и шубы привезут!» Дядя сказал: «Ага, мне молочник говорил!»

Был сорок третий год, зима сорок третьего, зима очень подходящая для скорняжьего ремесла. Дядя спросил: «А вы знаете, что итальянцы, сожрав кошку, из шкуры делают перчатки?» Тетки сказали: «Бедные животные, попали к нелюдям!» Мама сказала: «У меня есть меховое манто, в котором умерла прабабушка!» Отец сказал: «Тьфу!» Все были в шоке, о прабабушкином манто никто больше никогда не вспоминал. Наш родственник Никола опять высказался: «Я готов заказать рукавицы хоть из собачьей шерсти, но где?» Отец сказал: «Что это вас зациклило на ободранных шкурах, меня блевать тянет, если я волос в супе увижу, а вы тут все про шерсть!» Дедушка вопросил: «А где наши национальные бараны и другие необходимые животные?» Дядя ответил; «А как ты думаешь, что фрицы жрут?» В сорок третьем году баранов моей страны хватали в кошарах на холмах и в горах, баранов приканчивали сразу, без суда и следствия. В сорок третьем году баранина практически прекратила существование, оставшись лишь в устных преданиях. В школе нам дали задание: «Опиши животное, которое дает нам молоко, шерсть и мясо!» Многие вследствие смятения военного времени выполнили задание, описав жирафа, коня, аллигатора и тому подобное, только я один догадался, что речь идет о медведе, что, в сущности, тоже было неправильно. Я рассказал дяде, как одна девочка попросила меня показать, как играют в дырочки-затычки и как я отказался, потому что не знаю правил этой игры. Дядя сказал: «Ты баран!» Барашки, благородные животные, которые часто встречались в книгах в сопровождении прекрасных принцесс, полностью исчезли из нашей жизни в сорок третьем году, оставшись в отдельных фразах, в основном бранного характера. Потом пришли люди и принялись рассказывать: «Русские, что идут с Востока, похожи на медведей, потому что одеты в бараньи шкуры!» Дедушка воскликнул: «Так, сейчас они им врежут в бога душу!» Мама сказала: «Ну и что, они тоже люди, несмотря на одежду!» Дядя сказал: «В Сибири, как только человек выйдет на мороз, у него сразу же отваливается нос!» Дедушка удивился: «Да ну?» Дядя продолжил: «Потому они и носят что-то вроде мешочка на носу, а на спине шкуру, содранную с целого леопарда или какого другого зверя, смотря кого изловят!» Наступила следующая зима, зима сорок четвертого, последняя зима великой войны. Мама сказала: «Сейчас полопается и дерево, и камень!» Дядя спросил: «Почем знаешь?» Мама ответила: «В соответствии с пророчеством Нострадамуса, которое я прочитала в одной парикмахерской книге!» Дядя сказал: «Тогда точно сбудется!» Когда в сорок четвертом году, несмотря на пророчество самоучителя парикмахерского ремесла, наступила очень мягкая зима, дедушка сказал: «Мне бы только узнать, когда и где появятся люди, одетые как медведи, а там и помирать можно!»

Когда они появились, капитан Вацулич и его русские друзья, всем стало легче, как в смысле одежды, так и в смысле свободы. Капитан Вацулич явился на коне, в шубе, снятой с плеча немецкого генерала, на груди его висела сумка, полная жевательной резинки, капитан Вацулич с ходу стал раздавать детям необычное американское средство для успокоения нервов. В момент появления на капитане Вацуличе был широкий кожаный пояс, за поясом был русский наган, немецкий парабеллум и вообще оружие. Капитан Вацулич величаво ехал на своем коне сквозь нашу семью, сквозь наших друзей-ремесленников, одним словом, сквозь народ, потом вдруг сказал: «А с врага мы шкуру спустим, чтоб вы знали!» Капитан Вацулич одет был изумительно, был молод, приветлив, но сразу стал спускать шкуры с наших кровных врагов – немцев, банковских служащих и других богатеев. Кожевенники и скорняки сказали: «Это по-нашему!» Немецкому лейтенанту очень ловко содрали кожу со спины, лейтенант орал. Врагов народа, специалистов по сокрытию муки, расстреляли посреди двора, из их толстых животов, как из хозяйственных сумок, повыпадали кишки. Все это было в духе обновления старых ремесел – кожевенных, скорняжных, сумочных, перчаточных и так далее, в целях сохранения знаний, человеческих, общенеобходимых. Раньше этими делами занимались на дому, в мрачных мастерских, а теперь все происходило на улице, в нашем дворе, на глазах у народа. Ободранного немецкого лейтенанта, искрошенных пекарей закапывали мы, члены нашей семьи, а также ремесленники, мастера выделывать кожи, сшивать их и так далее, – словом, настоящие люди. Мы думали, что некоторые ремесла полностью вымрут, но сразу же, с первого дня свободы мы увидели, что ошибались, – ни в коем случае.

О забытом искусстве месить хлеб

Среди многих искусств, безвозвратно утерянных в сорок четвертом, перед самым концом войны, очень волнующим было искусство месить хлеб, в действительности не существующий. «Капитан речного пароходства опять кулачищами жену измесил!» – говорил дядя. Мама говорила: «Ты бы хотел и тесто замесить, и в печь поставить, и не обжечься, да?» Дедушка говорил: «Крутое тесто нам Сталин замесил, а сам сидит в надежном месте за Уралом!» Однако все это относилось к другим профессиям, хлеба же не было, как не было и людей, которые его месили, ставили в печь и которые, наконец, могли постоянно наслаждаться его теплым духом. Мама изобретала различные способы возмещения этого отсутствия, давила картошку сомнительного цвета, сушила и молола жалкие сморщенные фрукты и, кроме того, больше всего любила поговорить о довоенном тесте, о фильмах, в которых оно фигурировало, и об актерах, которые пожирали красотищу, выпеченную из этого теста. «Я не верю!» – говорил дедушка. «Но, папа, – говорила мама, – я своими глазами видела это в позапрошлом году в кинотеатре „Луксор", который в тот период времени был самым элегантным!»

Был год сорок четвертый, хлеба не было ни в киноленте о битве за Сингапур, ни у нас на столе. «Мне надо хоть что-то пожевать, а то с ума сойду!» – твердил дедушка. В этот момент, на пике переживаний, на пике военных невзгод, прискакали партизанские всадники, во главе их был Миодраг Вацулич, капитан, самый бесстрашный из них. «Наконец-то жратва будет!» – воскликнул дедушка, однако сразу стало ясно, что он ошибся. Кислый солдатский хлеб, захваченный у разбитой германской армии, тайные булочки, изъятые из кухонных шкафов проклятой буржуазии, были розданы освобожденным заключенным и товарищам, раненным в последней битве, а мы получили портреты Климента Ворошилова верхом на коне и жевательную резинку американского производства. Мы развернули позолоченные фантики с изображением ужасов Перл-Харбора и запихали во рты неизведанную субстанцию, серую, сладковатую, весьма сомнительную. «Жуйте сколько угодно, – учил Вацулич, – но ни в коем случае не глотайте!» Дедушка разозлился: «На кой тогда это надо?» Вацулич рассказал об употреблении жевательной резинки американскими солдатами во время атаки, с помощью чего преодолевается ощущение страха и в полости рта создается ощущение сладости. «Это только начало, – сказал Вацулич, – потом будет все остальное!» Партизанские всадники принялись перетряхивать сусеки антинародных пекарей – подлых людей, запустивших свое ремесло, тешивших себя исключительно добыванием неестественного количества денег. Освободители нашего города, освободители земного шара шныряли за остатками прежних питательных веществ, а мы сидели за длинным столом, аплодировали быстро наступившей свободе и жевали сладкую резинку, американскую. Потом мы стали ее растягивать. Драгоценную пищу необыкновенного типа, испытанную американскими солдатами во время победоносных атак, мы зажимали зубами, одновременно вытягивая ее за кончик пальцами на максимально возможное расстояние. Дядя, самый ловкий и самый долгорукий в семье, растягивал резинку длиннее всех, потом наматывал ее на ухо, на предметы мебели и тому подобное. Дедушка протестовал: «Все-таки это еда, хоть и несъедобная) – и добавлял: – А едой не балуют!» Однако дядя продолжал изобретать различные способы употребления американского средства для успокоения нервной системы. Большие количества этой приятной массы, полученной в подарок от наших друзей – товарищей из освободительного корпуса, дядя, предварительно прожевав, оставлял на стульях, дверных ручках, а кое-кому незаметно запускал в волосы. Тетки, которым после этого было никак не причесаться, рыдали, дедушка не мог подняться со стула, мама приклеивалась к кухонной двери, В сорок четвертом году мы, изголодавшиеся, были воодушевлены первым предметом питания, который получили от освободителей, но он мешал нам передвигаться, и вообще. Мама сказала: «После такой голодовки – всего-то!» Дедушка сказал: «Все, что в неразумных количествах, противно человеческой природе!» На том и порешили. Капитан Вацулич, его товарищи, люди, мобилизованные на помощь армии в трудном деле преследования врага, брали в кольцо пекарни, пекари отбивались от них черствыми булочками, отступая в муку, загубленную гнусными червями. Пекарей вытаскивали оттуда за ноги, они были как напудренные, трудно было разобрать, кто есть кто. Товарищ капитана Вацулича Строгий вытащил наган русского производства, построил напудренных людей и начал ругаться словами абсолютно нашими, сербскими. Пекари потихоньку дрожали на октябрьском морозе, мука с них неслышно осыпалась, ветер уносил ее. Товарищ Строгий стал чихать от муки, унесенной ветром, но тем не менее сумел громко сказать: «Если не скажете, кто из вас Милан Трандафилович, всех до единого перестреляю!» Пекари пошептались немного, потом вдруг, отряхнув муку, принялись разглаживать усы, произнося вслух: «А пошел бы ты, сморчок, так тебя и перетак!»

В сорок четвертом, переломном году нашей истории, Строгий принялся казнить антинародных месителей довоенного хлеба, а в это время люди набросились на остатки муки, из которой выволокли этих выродков, величайших ублюдков, какие только были нам известны. Люди кровавыми еще руками принялись месить тесто из муки, взятой из кучи, в которой прятались сбежавшие мастера пекарского искусства, и только потом заметили что в муке остался еще один, самый пугливый. «Когда-нибудь перестанут печь хлеб, даже обычный, и тем более перестанут запекать в него человечину!» – сказалВацулич.

Дедушка спросил: «Как же без хлеба-то?» Вацулич ответил: «Тогда столько всякой жратвы будет, что ты о хлебе и думать забудешь!» – «Вот это здорово!» – ответил дедушка. Так думали и остальные. Как только товарищ Строгий закончил расстрел непослушной банды пекарей, товарищ Вацулич объявил: «Хлеб и тесто вообще будут использоваться нами только для исполнения скульптурных работ в виде голов самых заслуженных' товарищей, а также для строительства мест общего пользования, например Эйфелевой башни!» Дедушка сказал: «Кто бы мог подумать!» Остальные расхватали заступы и принялись закапывать банду пекарей, сваленную в кучу под стенкой. В сорок четвертом году у нас практически не было возможности месить тесто для хлеба и вообще месить муку, в тот год мы замешивали свою будущую жизнь, сияющую, полную невиданных, ослепительных картин, очень таинственную.

Об искусстве театра в невозможных условиях

Мама Рудики Фрелиха, моего товарища, шла по улице в деревянных башмаках, с желтой повязкой на рукаве, я сказал: «Госпожа Фрелих играет в „Лагерниках", фашистской пьесе!» Дедушка тут же замахнулся на меня, но не ударил. Мой отец переоделся и изобразил женщину, которая напилась и смешно кричит, рыдая, в знак памяти одного нашего родственника, сгинувшего в круговороте войны. Члены Союза коммунистической молодежи стучались в двери, изображая продавцов несуществующего мыла, они говорили: «За все фрицы заплатят!» Мы принимались было аплодировать, они говорили: «Только тихо!» Тетки сказали: «Мы смогли бы сыграть двух молоденьких сестричек, брошенных на необитаемом острове с красавцем капитаном, которого играет Альфред Метку, но не станем!» В сорок четвертом году, перед самым концом войны, дедушка наконец-то сумел создать черную ваксу для усов, искусственного происхождения. Дедушка нафабрил ею усы, посмотрелся в зеркало и сказал: «Эта жизнь в подметки довоенной не годится!» Мама вздохнула: «О чем ты говоришь! – и добавила: – Живем как в пьесе на тему из жизни бедняков!» Я сказал: «А я помню театральное представление с обнаружением таинственных теней и с пропажей каких-то бумаг, которые украли у принца, которому не отрубили голову, но потом зарубили отравленной саблей!» Мама печально сказала: «Забудь о всем прекрасном и сделай вид, что тебе на все наплевать!» Тетки принялись изображать веселье, правда, получалось у них плохо. Дядя постоянно пытался сыграть роль под названием «Господин, который отменно воспитан и лапает баб» – что-то вроде скетча из повседневной жизни, если не принимать во внимание крайне заношенный костюм. Отец после многолетних репетиций довел до полного совершенства роль «Я совершенно трезв!», только мама могла отделить его актерское мастерство от суровой действительности. Все в доме вели себя как-то необычно, неестественно, точнее, как в театре. Дедушка сказал: «Я вас не узнаю!» Мама сказала: «Во всем виновата эта жизнь, такая гадкая! – и добавила: – Я страстно желаю быть естественной, но сейчас это невозможно!» Был год сорок четвертый, много в чем фальшивый, то есть театральный. Адольф Гитлер появился в фашистском киножурнале в какой-то театральной униформе и с искусственными усами. Адольф Гитлер начал молотить руками и произносить декламацию о победе германских танков на всех фронтах. Все, едва завидев его, принимались аплодировать. На пустыре, за домом, народный престидижитатор, лауреат довоенной Парижской выставки по прозвищу Китаец, исполнял скетч про клептомана, ворующего на нервной почве в посудной лавке. Мы, то есть публика, были очень довольны. Фашистские агенты сидели по кабакам и рассказывали анекдоты о новом гитлеровском порядке. Дядя сказал: «Это они роль такую играют: если кто засмеется, того хватают и лупят!» Это соответствовало действительности. Офицеры-четники, очень бородатые, ездили на велосипедах – они играли довоенную роль под названием «Бородатые женщины на самокатах!» или что-то в этом роде. В сорок четвертом году накануне осени во всех европейских театрах давали спектакли «Сводки с фронта!», «Ужасы войны!»; «Гибель человечества!» и тому подобное. В представлениях участвовали люди, одетые в разные униформы, но это были не актеры, а солдаты, совершенно обыкновенные. Настоящие художники сцены, люди, произносившие когда-то потрясающие монологи, мастерски игравшие стариков, женщин и домашних животных, сидели у нас на кухне и декламировали жалостливый стишок Уильяма Шекспира о смерти девушки, утонувшей в пруду. Тетки говорили: «Это ужасно!» Артисты ответили показом процесса схождения с ума одного короля – по-театральному, актерски, и мама сказала: «Мороз по коже!» В пекле последнего года войны актерский люд нашей страны, нашего города, жрецы человеческого взаимопонимания, перестали играть трагические фигуры прошлого и перешли к обычному существованию, почти настоящему. Артисты грелись у плиты, топящейся фальшивым горючим из пропитанных соляркой тряпок, пытались произносить какие-то слова, собственные, личные, но это у них не получалось. Артисты подолгу молчали, потом кто-нибудь спрашивал: «А как дальше?» Или: «На чем я остановился?» Или: «Я что, не в форме?» Никто обычно не отвечал, потому что не знали как. Дедушка дивился: «Что с цими?» Дядя объяснил: «Они не знают, как дальше вести свою роль, то есть частную жизнь!» Мама добавила: «А это труднее всего!» Великие актеры моего народа, выбитые из седла, лишенные единственно известного им ремесла, пытались включиться в абсолютно новое для них действо – семейное, чуждое, то есть в нашу жизнь. Я прочел на память единственную известную мне пьесу о вручении подарка одному молокососу, который празднует день рождения любимой куклы. Дядя рассказал: «Люди перед расстрелом разыгрывают храбрецов, а в последний момент начинают плакать, когда уже поздно!» Отец сказал: «Каждому свое!»

Артисты были людьми совершенно обыкновенными, ничуть не отличающимися от нас, однако они реагировали как-то неестественно и очень громко. «Мы что, глухие, что ли?» – спросил дедушка, тетки ответили: «Но, пала, ты просто не разбираешься в этом!» Артисты произносили обычные вещи, обыденные, но все-таки некоторые слова звучали странно, некоторые буквы в этих словах подчеркивались ими – например, буква «П»: будто открывают бутылку пива или что-то в этом роде. Дедушка сказал: «Мне так в жизни и двух слов не выговорить!» Артисты говорили: «Это дело привычки, точнее, тренировки!» Мама сказала: «Слава Богу, мой муж не актер, а то бы я не знала, какие чувства он питает ко мне в действительности!» Тетки сказали: «Мы были бы счастливы, если бы все разговаривали так выразительно!» Дедушка сказал: «Ага, чтоб свихнуться поскорее!» Мама сказала: «Впрочем, лучше фальшивая красота, чем действительность, которая уродлива и ранит сердце!» – но слов ее, похоже, никто не понял. Мама сказала еще вот что: «Если бы я вдруг стала театральной актрисой, то обязательно в личной жизни придерживалась бы принципа скромности!» Артисты возразили: «Это вы так полагаете, госпожа, на самом деле это просто невозможно!» Мама ответила: «В таком случае прекрасно, что я не достигла профессионального уровня!» Артисты продолжали разговаривать громко, широко открывая рты, дедушка говорил: «От их речей только сквозняк, я в конце концов простужусь!» Однако не простудился. Артисты пробовали рассказывать самые обычные вещи, но в их исполнении все получалось торжественно и абсолютно фантасмагорично, тетки были просто вне себя от восторга. Мама сказала: «Нет, я не пойму, как в ваших головах умещается столько театральных пьес и как вы не путаете слова в самый решительный момент, то есть на сцене!» Тетки сказали: «Если бы мы овладели хоть ничтожной долей вашего мастерства, никто бы с нами не мог сравниться!» Один из артистов сказал: «Зачем вам это, дорогие девушки, может, после войны эта тяжкая профессия совсем исчезнет!» Тетки ответили: «Ну и пусть, все равно!» Дедушка сказал: «Делать не хрен! – и добавил: – Не было у бабы забот!» Тетки сказали: «Когда-то на школьном вечере мы исполняли сценку про парикмахера, который лижет искусственную мыльную пену из яичного белка!» Дядя сказал: «Я читал книгу с картинками о сущности актерского мастерства!» Дедушка сказал: «Ты, главное, детям не показывай, неприлично!» Артисты говорили: «О нас говорят много чего плохого, не соответствующего истине, ну и пусть!» Великие мастера искусства чревовещания, декламации стишат Уильяма Шекспира, в настоящее время безработные, принялись, собираясь вместе, выдумывать несуществующие происшествия и новости, чаще всего заведомо ложные, в которые сами почему-то начинали верить. «Там-то и там-то продают белый хлеб, как до войны!» – говорили они. «Мадемуазель Теофанович будет ждать тебя у кинотеатра „Луксор" в пять пятнадцать!» – сообщали они другому. Кто-то из них отправлялся покупать белый хлеб, но его посылали еще дальше. Другой шел к кинотеатру «Луксор», но там не было мадемуазель Теофанович и никаких женщин вообще. Они возвращались с руганью, остальные ржали как ненормальные, все это походило на комедию. Тетки канючили: «Прочитайте нам вступительную главу из поэмы о Фаусте, очень бородатом и умном человеке!» Артисты спрашивали: «Прямо сейчас?» Дядя говорил: «Можно подумать, очень им это надо!» Артисты говорили: «Загляните вот в этот конверт, мы по дешевке купили дорогой браслет!» Тетки, сгорая от любопытства, хватались за конверт, из него стремительно вылетала скрученная веревка, закрепленная резиной, тетки верещали от ужаса. Артисты просили: «Потрогайте мышцы, какие они твердые!» Дядя брался рукой за актерскую мышцу, из-под мышки актера вырывалась струйка воды, все ржали. Дедушка восклицал: «И его, оказывается, надуть можно!» Мама вздыхала: «Бедные наши артисты, на что вынуждены разменивать свой огромный талант!» Дедушка в этот момент менял тональность: «А то им плохо живется!» Мама продолжала: «Слону не вынести того, что выдерживает человек!» Я сказал: «А я видел человека, который играет сразу шесть разных животных с помощью переодевания в мешки, выкрашенные натуральной краской!» Мама сказала: «Люди пытаются бежать из лагерей, переодевшись овцой или собакой, но немцы хватают их и уничтожают, не сходя с места!» Дедушка спросил: «Откуда ты это знаешь?» Мама ответила: «Об этом мне рассказывала одна женщина, чье имя я не раскрою даже под самыми страшными пытками!» Дедушка успокоился: «Ну, это дело твое!»

В первые дни свободы все мы стали декламировать печальные стихи о прошлом наших народов, капитан Строгий аплодировал и говорил: «Точно!» Потом с помощью артистов, отчасти настоящих, мы попытались поставить пьесу «Освобождение Европы!», с многочисленными сценами убийств и поцелуев в губы, дедушка спрашивал-«Что, так оно и было?» Потом он сказал: «Только бы анархия в жизни не началась, потому что все тогда покатится!» Тетки сказали: «Но, папа, ведь это искусство которое всегда должно идти своим путем, пусть даже самым невероятным!» У бойцов Двадцать первой сербской мы одолжили автоматы русского производства для сцены взятия Берлина на тот момент еще не взятого. Я сказал: «Я бы сыграл Гитлера, но у меня нет усов!» Мама сказала «Сынок, ты слишком красив, чтобы играть эту скотину!» Скотину играл Мирослав, первый этаж, левый подъезд. Мирослав с помощью верхней губы зажал под носом расческу и стал орать как бешеный, все хлопали. Ему сказала: «Ты что-нибудь против нас говори, но только по-немецки!» Мирослав немецкого не знал, но напридумывал разные слова типа «шлауфенциммер», «шмерцгебит», «флайгеборген». В момент наивысшего напряжения гитлеровского языка, в действительности не существующего, артисты, игравшие русских освободителей, открыли огонь из позаимствованного оружия; патроны, в отличие от разыгрываемой сценки, были настоящие и абсолютно убийственные. Мирослав упал с улыбкой на губах, расческа тоже упала и сразу сломалась. Товарищ Строгий отнял взятые в долг автоматы, артисты принялись плакать. Строгий сказал: «Это не первый и не последний павший на ниве художественного строительства!» Что, как показала дальнейшая жизнь, было совершенно верно.

Наши златошвейки

Когда началась война, моя семья жила на третьем этаже старого здания, потом она так и осталась там существовать. В окрестностях, по соседству, обретались люди разных профессий – официанты, граверы, ремесленники вообще. Мой дядя пытался произвести перепись соседских профессий, но не смог и перешел к переписи своих успехов в любви; между тем люди продолжали заниматься своими делами, зачастую абсолютно ненужными. Дедушка спросил: «А где ж они деньги берут, чтобы мастерскую-то содержать?» Мама ответила: «Много ли надо девушке для того, чтобы сидеть у окна и вышивать узор под названием ажур-плиссе?» Дедушка спросил: «А что это такое?» Мама ответила: «Это название ручной работы французского происхождения, в настоящее время, на период войны, исчезнувшей!» Дядя добавил: «Это когда на рубашке вышивают монограмму, чтобы не украли!» Дедушка спросил: «А почему ж она исчезла?» Мама вздохнула: «Потому что это, как и многие другие работы по женскому платью в виде украшений, очень дорогая вещь! – и добавила: – Когда-то у меня на каждом платье было минимум по одному украшению, а сейчас ничего!» Дедушка сказал: «Хорошо еще не голая ходишь!»

В сорок третьем году вышивание как таковое, а также златошвейки и другие украшательницы дамских нарядов вроде как бы исчезли, растворились, однако в непосредственной близости от нас работала мадемуазель Бетти. Мадемуазель Бетти красила волосы в красный цвет, все это было изображено на вывеске – как имя, так и волосы. Дедушка спросил: «А чего это у них у всех иностранные имена, если это вранье?» Мама сказала: «Муж у нее был француз, пока не сбежал?» Дедушка удивлялся: «Как только хватает терпения вечно сидеть и ковырять иголкой!» Мама сказала: «Каково ей, бедняжке, приходится, знаю только я!» Потом она все же открыла тайну: «Однажды я была у нее, когда она встала и показала ногу, отрезанную трамваем!»

В сорок третьем году мало кто из соседских дам навещал мадемуазель Бетти для того, чтобы украсить платье вышивкой, но мадемуазель Бетти, несмотря ни на что время сидела и ковыряла иголкой, видимо, в силу трагического происшествия с ногой, ранее нам не известного Тетки сказали: «Мы можем исполнить небольшой гобелен с видом озера Блед, но с монограммой вряд ли справимся1» Дедушка сказал; «Хорошо хоть это понимаете!» До войны мадемуазель Бетти исполняла исключительно простые инициалы, в самом же начале войны появились немецкие унтер-офицеры, они требовали: «Ты нам сделать имья для жентшина!» – и это были совсем другие, трудные буквы. Потом, после поражения под Сталинградом, почти полностью прекратилось употребление немецких букв, дядя сказал: «Пора ей перейти на изготовление русских пятиконечных звезд!» Дедушка откомментировал: «Ага, чтоб ее на голову укоротили!» А отец добавил: «Так она и так снизу укорочена!» Дядя сказал: «Одноногие для этих самых дел, говорят, наилучшие бабы!» Мама сказала: «Боже спаси и помилуй!» Был сорок третий год, весьма странный, военный, в школе дали задание вылепить дом из пластилина под названием «Сельский дом», а также вышить свое имя на куске картона Дедушка сказал: «Эк они тебя в бабу превратить стараются!» Мама сказала: «У меня ниток нет тебе штаны зашить, а тут такие глупости!» Дядя сказал: «Я в детстве так прострочил палец машинкой, что еле-еле иголку из кости вытащил!» Отец сказал: «Русский пулеметчик строчит с крыши!» Последние слова были истинной правдой. Пулеметчик спустился по водосточной трубе и сказал: «Здравствуйте!» Мама на скорую руку принялась штопать ему рукав, прошитый немецкой пулей. Дядя сказал: «Вот сейчас мы Гитлеру жопу заштопаем!» Русский ответил: «Так точно!» К мадемуазель Бетти нагрянули люди, люди заявили: «Сейчас мы в бога, в душу и в жопу мать этой блядищи, которая немцам джемпера штопала!» То, чем грозили ее матери, проделали с самой мадемуазель Бетти. Потом они говорили: «Мы ж не знали, что у нее одна нога, а вообще-то она ничего!» Дядя сказал: «Ну, что я говорил!» Пришли в мастерскую и женщины, чтобы унести оттуда незаконченные монограммы, драгоценные нитки довоенного производства; нитки назывались английскими названиями и инициалами – например, «Е», «М», «С», это было непонятно, но очень дорого и годилось для того, чтобы утащить. Мадемуазель Бетти начала умирать вечером, утром уже сочувственно шептались: «Сколько их было, прямо пришпилили бедную!» Кто-то предположил: «А может, они ее просто пришили?» Дядя спросил: «Монограмму, случаем, не оставили?» Мама сказала: «Бедняжка, если б она знала только, что с ней приключится, так небось не сидела бы в уголке всю жизнь! – но, подумав, добавила: – А может, и сидела бы!»

В сорок четвертом году в наших окрестностях строго наказывалась дружба с немцами, в первую очередь это относилось к златошвейкам, официантам, парикмахерам, вообще к людям, занятым в сфере услуг. Капитан Вацулич сказал: «Должно быть чисто или никак!» Дедушка спросил: «А кто вам теперь будет звездочки вышивать?» Вацулич ответил: «Не важно, что в гербе, важно, что в душе!» А в душах – его, моей, моих родных – начал зарождаться абсолютно новый символ, эмблема будущего, монограмма череды предстоящих лет, о которых мы в тот момент не имели ни малейшего понятия.

О возрожденном искусстве мясников

В годы между сорок первым и сорок четвертым многие человеческие профессии погибли, забылись, были утрачены навсегда. Знаменитые виртуозы великолепнейших профессий, не имея сырья для работы, утратив наинужнейшие инструменты, продолжили жизнь вне специальности, временно скончались без настоящей работы. Это рассказ об одной такой профессии, требующей знания тонкостей, – об искусстве мясников. В те годы мясники полностью утратили смысл своего существования, скотина была захвачена в плен оккупантами, многие животные, некогда необходимые, были изрешечены вражескими летчиками на бреющем полете. Мясники остались без работы, без мяса, без ремесла. Многие из них зарегистрировались у немецких властей, чтобы резать, рубить и разделывать мясо для походных кухонь и офицерских столовых. Некоторые согласились убивать и разделывать издыхающих лошадей, обезножевших мулов, вышедших на пенсию ослов, не желая терять практику, хотя эта практика унижала их. Но настоящие мастера, виртуозы этого необходимейшего ремесла, перестали вспоминать прошлое и хотя с большим трудом, но все же отреклись от своей предыдущей истории, будто в жизни прежде ничего и не было. В сны к ним приходили волы с заплаканными глазами, трепетные коровы и нежные ягнята, во сне животные умоляли мясников вернуться к прежней профессии, самой знаменитой. Во снах коровы были красивы как никогда, коровы были смирны до невероятия, но ничто не помогало. Истинные мясники моей страны не хотели рубить для чужаков, несмотря на уговоры поставщиков немецких кухонь, жалующихся на безобразнейшую работу дилетантов, кое-как обученных рубщиков и прочих неумех.

Никола Тимша, величайший мясник моего города и вообще один из самых известных, однако весьма скромный человек, полностью перестал практиковать свое ремесло, зачастую кровавое. Из немецкой кантины сбежала курица, а может, петух; петух перелетал с крыши на крышу, наконец его поймали – мои мама и дедушка. Мама, в прошлом большой специалист по умерщвлению животных, в настоящий момент угнетенная ужасами войны, не посмела взять в руки нож. Мама и дедушка отнесли петуха великому мяснику Николе Тимше с просьбой зарезать его. Знаменитый мясник глянул на пленку, затянувшую испуганный глаз птицы, и спокойно, вежливо, но твердо отказал. Никола Тимша, по-прежнему гордый, прекративший разделку различных мясных туш, стал ремонтировать стулья, починять краны в ванной, иногда лепил из пластилина фигурки. Никола Тимша пилил еловые доски, вытаскивал гвозди из старых ящиков, латал подметки дедушкиных ботинок, но слова употреблял старые, прежние. Вместо «подметка», «ящик», «клещи» Никола Тимша, незабываемый мясник нашей округи, говорил «вырезка», «оковалок», «грудинка». Приходили люди, нашептывали ему что-то о редчайшем искусстве, крайне необходимом именно сейчас, но он продолжал чинить дедушкины башмаки, делал это плохо, но молча.

Тогда, 19 октября 1944 года, в подвал внесли раненого красноармейца, очень бледного. С красноармейцем все было в порядке, кроме ноги, левой, сломанной пониже колена. Нога все еще была в сапоге, но обломок кости пробил кожу не только на теле, но и на голенище. Люди попытались снять сапог, но не заметили, что от колена отделяется и все остальное, то есть сама нога. Тетки прервали изготовление красных звезд и пытались подвязать русскому товарищу ногу, уже посиневшую. В подвальном полумраке, недалеко от эсэсовцев, садивших с крыши из шмайсеров, очень много чистой русской крови вытекло из сержантовой ноги, перебитой осколком. Дедушка воздевал руки горе, тетки колдовали, хватаясь за ножницы, дуршлаги и другие совершенно ненужные вещи. Тогда из мрака поднялся Никола Тимша, человек достойный и молчаливый, вынул из теткиных рук нож, за который не брался с сорок первого, апреля месяца. Вспоминая большие анатомические схемы минувших лет, тех дней, когда он сдавал экзамен на мясника, вспоминая иллюстрированное описание ноги, пусть коровьей, но все-таки, Никола Тимша очень осторожно принялся резать ногу нашему товарищу, неизвестному красноармейцу, совершенно бледному сержанту. И к его рукам возвратилась ловкость, мастерство и он осознанно, четко отделял еще здоровые мышцы от обломков кости, мелкого железа и кровяных сгустков Никола Тимша делал свое дело вдохновенно, молча; тетки сумели перевязать культю остатком простыни, дедушка выкинул сапог, не опростав его.

В сорок пятом, году великих перемен, вновь засверкали ножи в руках у мясников, блеск их был опасным, угрожающим, но вместе с тем и веселым в некотором роде. «Мы опять в состоянии разделать любую тушу до мельчайших подробностей!» – сказал Никола Тимша в своей знаменитой речи. «Мы опять в состоянии вернуться к любимому занятию, делу разделки!» – подхватили лучшие представители этой очень нужной профессии. Товарищи из Двадцать первой сербской во главе со Строгим принялись покашливать, потом Строгий спросил: «А враги народа в лице Адольфа Гитлера и других? – Строгий на минутку умолк, после чего продолжил: – Вы готовы разделать на мерзкие и гнусные куски последних представителей фашистского вермахта в облике исторических личностей?» – «Мясо есть мясо! – ответили мясники, затачивая свои довоенные тесаки марки „Золинген", после чего продолжили: – Мы всего лишь послушные ремесленники в настоящий исторический период!» Строгий сказал: «Отлично!» Но дедушка возразил: «Одно дело война, а другое – пища! – и добавил: – Не стану я глодать Германа Геринга вместо поросячьей ножки, чтоб вы знали!» Дядя спросил: «А тебя что, заставляют?» Мама сказала: «Чтоб ты всегда таким крепеньким был! – и добавила: – Если б ты только знал, чего ты только не едал в черные дни оккупации!» Отец восстал из легкого кайфа и спросил: «В чем дело?» Мама продолжила: «Да-да, и не удивляйся!» Я сказал: «Это в порядке вещей!» Сначала мне дали по шее, потом отец сказал: «Сейчас все сблюю, что в войну ел!» Дедушка принялся дразнить: «Давай посмотрим, как у тебя получится!» Мама сказала очень спокойно: «Нет зверя, который не прошел бы через нашу мясорубку!» Уклонившись от следующей затрещины, я сказал: «Счастье, еще, что мы не евреи, которые половину животных не смеют есть под страхом религиозной смертной казни!» Отец заявил: «Тьфу, тьфу и тьфу!» Дядя сказал: «Чего удивляться-то, может, и детишек ели, кто знает!» Мама в ответ замахала руками: «Боже упаси, не было этого!» Дедушка строго спросил: «Почем знаешь?» Мама ответила: «Уж я-то знаю психологию мясников, с которыми общаюсь на рынке всю жизнь!» Тетки заявила «Хорошо, что мы не любим мясо, лишь изредка и по праздникам!» Дядя ответил им: «Оттого вы такие и есть!» Они вздохнули: «Что ж делать!»

В сорок пятом, спустя столько лет опять скоромном году, люди вспоминали постные дни оккупации, блюда, которые пробовали, мясо в тех блюдах, которое, как выяснилось, было фальшивым. Я заявил: «У нас в школьной коллекции были все составные части курицы из гипса! – и добавил: – Пару дней тому назад я видел на улице руку танкиста, настоящую, но без тела!» Мясники говорили: «Только прикажите, и мы тут как тут!» Мясники опять принялись точить свои сверкающие ножи, очень удобные в употреблении. Дядя спросил: «А что, правду говорят, что четницкие палачи обучались в довоенных мясных лавках, а потом перешли на живую силу, то есть на людей?» Никола Тимша, король мясников, воскликнул: «Боже сохрани! – и добавил: – Мы с ними ничего общего не имеем!» Дядя спросил у мясников: «А вам никогда не снится, скажем, как вы режете здоровенную свинью, а она вас умоляет: „Не надо, братец!" – или что-то в этом роде?» Мясники ответили: «Никогда!»

Мы очень часто беседовали о мясе, незаменимой материи для поддержания жизни, но почти никогда не ели его. Мы знали все о частях тела животных, но использовали эти сведения не в целях пропитания, а скорее просто как абстрактное знание. Мы прекрасно знали, из чего состоит свиной окорок, но в те годы видели его только один раз – в пьесе «Злопамятный мясник!», причем окорок был из раскрашенного папье-маше. У нас были консервы, на которых было написано на американском языке: «Мясо!» – но внутри было нечто совсем иное. Дядя рассматривал старый анатомический атлас с изображением говяжьей ноги с ободранной кожей, дедушка спросил: «Это что, карта поверженной Германии?» Дядя ответил: «Да, а вот это Берлин!» – показав при этом точку, в которой следовало находиться бычачьим гениталиям. Все мы жаждали – в первую очередь свободы, а потом мяса, настоящего. Все мы были мясоеды, только тетки числились в основном вегетарианками, потому что любили овощи тоже. Отец сказал про овощи: «Я эту траву видеть не могу! – и добавил: – Мясо лучше всего впитывает алкоголь, чтоб вы знали!» Дедушка подтвердил: «Точно, особенно человечина, и в первую очередь твоя!» Я больше всего любил куриную ножку, но первым за нее всегда хватался дядя. Я очень любил куриную печенку, но ее воровали еще в лавке, а нам подсовывали уже полупотрошеную курицу. Я любил панированный шницель, дядя говорил: «Это шницель по-венски, о чем ты понятия не имеешь!» Все это было до войны, а во время войны и непосредственно после нее мы только разговаривали о мясе. Во время войны единственным мясом была конина, немного кисловатая, как и то мясо из рассказа об отрезанной ноге нашего соседа, попавшего под трамвай. Мясо появлялось и в других выражениях, например: «Мое сердце – открытая рана!» – или: «Выскоблили на четвертом месяце – живое мясо!» – это были мамины слова, они сопровождались, как правило, глубокими вздохами. Дедушка сказал: «Сейчас всех фрицев провернут через мясорубку, причем ручку будет вертеть маршал Жуков лично!» Мама сказала: «Я слышала, что Павелич ел суп только из человеческих глаз, а Гитлер – только мясо с попок маленьких детей!» Дядя сказал: «Мало ли что болтают, на самом-то деле они жрали только телятину, которой лишили нас и все остальные народы Европы!» Все, что здесь написано, изложено по памяти, в памяти больше всего места заняли нищета, ужасы войны, необъяснимое состояние, в котором не едят, во беспрерывно говорят о еде. В голод важнее всего нехватка хлеба, потом мяса любого сорта. Отец говорил: «Главное – мы сохранили свои кости!» Дядя выждал, когда немцев изгнали, после чего заявил: «Пусть они меня поцелуют в филейные части!» Эти слова касались нас самих, того, что находилось под нашей кожей, в нашей собственной крови. Прорабатывая эту тему, я постоянно держал в уме разницу между нашим собственным мясом и тем, которое мы использовали в качестве пищи, хотя эта разница в прошедшей войне учитывалась далеко не всеми. В качестве доказательства могу опять привести случай с русским сержантом, его ногой, а также другие случаи. В каждом почти ремесле кроется нечто опасное, почти бесчеловечное. Профессия мясника – одно из таких ремесел, хотя в остальном – весьма почтенное занятие. Это все знают.

Что мы делали в случае дождя

Однажды тетки спросили нас «Вы смотрели фильм „Близится время дождей!" с бессмертным Тайроном Пауэром?» Дядя сказал: «В этом фильме есть все, кроме дождя, который они рекламируют, фигня какая-то!» Одна тетка сказала: «Заведующий библиотекой похож на Тайрона Пауэра, я годами никому в этом не смела признаться, даже самой себе!» Я сказал: «Когда мне перед войной подарили дождевик, я встал в нем под душ и раскрыл зонтик!» Дедушка спросил: «А зачем тебе при дождевике зонтик?» Я ответил: «Не знаю!» Мама сказала: «Мне часто снится незнакомец, идущий под зонтиком и спрашивающий меня про какую-то улицу!» Дядя спросил: «Ну а дальше?» Мама ответила: «После этого я сразу просыпаюсь!» Это было в сорок четвертом году, в войну, в разгар больших дискуссий о ремеслах, зачастую бесполезных. На первом этаже жил человек в очках, до войны человек изготовлял абсолютно новые зонтики, сейчас же он пытался зонтики латать, менять на них спицы, желая вернуть им хотя бы частичку довоенного шика и блеска, совсем исчезнувшего. Дедушка сказал: «Он шкуродер, потому что дважды берет за одну работу!» Мама сказала: «Ну и пусть, потому что, если он отремонтирует мой довоенный солнечный зонтик с японскими розами, никто со мной не сможет сравниться!» Отец спросил: «Где ты солнце видела в наше время?» Мама ответила: «Ну, не всегда так бывает, чтоб все сразу было!» Это было сказано точно. Это происходило в военные годы, люди многое говорили, и в большинстве случаев говорили очень точно, мы это сами замечали. Дядя сказал: «В создании зонтов главное – правильно расположить спицы, а также умение покрыть эти спицы шелком!» Дедушка сказал: «Делов-то! – и добавил: – Папа Пий Двенадцатый всегда ходит под одним и тем же зонтиком, жлоб!» Дядя сказал: «Я знаю одного фраера, так он всегда прячется под зонтом, когда мимо проходит баба, которой он заделал ребенка!» Отец сказал: «Я знаю танцовщиц из варьете, которые с помощью зонтика ходят в воздухе по проволоке!» Все это время на первом этаже бывший изготовитель зонтиков пытался вставить новые спицы в старые образцы своего прежнего великолепного ремесла, и это несмотря на оккупацию, голод и бои на всех фронтах.

Когда дядю бросила Штефица, продавщица шелковых чулок, мама сказала про дядю: «Смотри, как драный кот под дождем!» То же сказали и про отца, который едва дотащился домой после употребления большого количества алкоголя в рекордно короткие сроки. В этих случаях имелась в виду вовсе не та жидкость, которая капает, во всяком случае сверху. В этих случаях производитель зонтиков с первого этажа не мог играть никакой роли. Дедушка сказал: «Я всегда важнее всех считал Невиля Чемберлена, который носил фальшивый зонтик, который никогда не открывался!» Дядя сказал: «У Джека Потрошителя стилет был в виде зонта, которым он протыкал несчастных женщин! – и добавил: – Видел я одну фифу на фотографии, так на ней вовсе ничего не было, только один зонтик!» Мама сказала: «Лучше бы вспомнили о несчастных, у которых протекает крыша и которые даже спать вынуждены под открытым зонтиком!» Дедушка спросил: «А нам-то что до них?» Все согласились с его мнением. Потом он произнес: «Да что вообще этот дождь по сравнению с артиллерийским залпом, о котором я столько слышал!» Мы дружно подтвердили: «Да, просто ерунда!»

Когда наступил сорок четвертый год, большие американские самолеты, набитые бомбами, стали летать над нашим городом, над нашими соседями, над моей семьей, весьма этим фактом обеспокоенной. Дядя сказал: «Вот сейчас ливень врежет!» Сначала из туч падали бомбы американского производства со свободолюбивыми лозунгами, исписанными по всей их длине, потом их сменили артиллерийские снаряды, русские. Дедушка стряхнул с одежды штукатурку, постучался к зонтичному мастеру и спросил: «От этой штуки зонтик сможешь сделать?» Мастер вышел, установил на носу очки и сказал: «От этой – нет!» И это была истинная правда.

Когда пришли бойцы Двадцать первой сербской, началась новая жизнь, очень разная. Капитан Вацулич спрашивал обо всем, что было в доме: «Что это у вас такое?» – или: «Зачем вам этот гвоздь?» Мы охотно разъясняли ему. Увидев дядю, идущего под зонтом на свидание с Зорицей, подавальщицей в солдатской столовой, Вацулич спросил: «Что это за буржуазный предмет?» Дядя ответил: «От дождя и насморка!» Вацулич рассмеялся, поднял воротник, нахлобучил пилотку и пошел вниз по улице под самым что ни на есть проливным дождем. Мы думали, что зонтики отменят сразу после освобождения, но ошиблись. Потому что дожди шли, как и прежде, абсолютно свободно.

О народе славном – официантском

В тысяча девятьсот сорок пятом году все стали преклоняться перед ремесленниками, субъектами плодотворного и кропотливого труда, мой же отец превыше всего ценил только одно ремесло, а именно – обслугу. Дядя пересказывал известный эквилибристический номер народного гимнаста Петрашиновича, который стоял на шесте. Тетки были в восторге от знаменитого русского фильма, в котором стреляют из пушки голой женщиной. Отец на все это реагировал просто: «Все это чушь по сравнению с двадцатью четырьмя кружками в обеих руках без подноса!» Я думал, что это тоже относится к сценическому искусству.

По соседству жил официант, один из самых прославленных; у официанта было странное длинное имя – Мил-человек. Милчеловек, один из самых знаменитых людей, которых я знал когда-либо, всегда носил костюмы абсолютно нарядные, о Милчеловеке говорили как о своего рода артисте. Я спрашивал: «Он что, играет на скрипке или ему дали роль в пьесе?» Отец отвечал: «Бери выше!» Дедушка добавлял: «Шантрапа, он и есть шантрапа!» У моего отца были друзья, друзей звали: Алкалай, Дембицкий и, наконец, Милчеловек, или, как его звали официально, Шумидер. Первые два были чемпионы по гимнастической стойке на руках, последний был один из лучших разливальщиков пива во всей оккупированной Европе. Шумидер, настоящий артист наполнения кружек, был тем, кто отпустил наибольшее количество пива, выпитого моим отцом, человеком в этом смысле непревзойденным. Отец приходил домой, какое-то время отсыпался, после чего вдохновенно рассказывал о Шумидере вещи невнятные, но прекрасные. Примерно так же тетки говорили о Бенджамино Джильи, излюбленном герое оперной сцены, так же примерно говорил дедушка о генерале Кларке, который выступал где-то в Италии. Я поначалу думал, что Шумидер – какой-то генерал, только засекреченный. Нам задали домашнее задание на тему «Кем бы я хотел быть и почему?». Все написали: «Я хотел бы быть богатым!» – или: «Моя неосуществимая мечта – стать авиационным летчиком!» Я написал: «Я хочу стать официантом, с учетом артистической переноски предметов и поднятия вещей выше головы в присутствии публики!» К этому я еще добавил: «Жизнь официантов прекрасна, так как она происходит в течение ночи, в то время как днем можно спать и прогуливаться по террасе в черном костюме!» Я писал это, находясь под впечатлением Милчеловека и его образа жизни, исключительно художественного. Мама прочитала сочинение и сказала: «А о том не думаешь, что от стояния на ногах бывает расширение вен!» Я признался: «Не думаю!» Тогда мама сказала: «Официант в любой момент может подучить кружкой по голове просто так, вообще ни за что!» Я вздохнул: «А что делать!» Отец сказал: «Знавал я одну официантку, Марицу, так она стаканов вообще не роняла, хотя при этом ее постоянно лапали!» Потом я долго думал, что «официантка» – это что-то вроде «фифы», то есть существо весьма непристойное. Мама порвала мое сочинение и велела написать: «Я хочу стать врачом, инженером или доктором юриспруденции, с учетом всего!» Немцы повесили извещение с фамилиями расстрелянных, после каждой фамилии стояло: «Служащий частной фирмы!», «Лицо без определенных занятий!» – или просто и коротко: «Официант!» Отец ткнул пальцем и сказал: «Что я говорил!» Об официантах отец думал однозначно – как о героях. Отец продолжил пересказ жизни и подвигов официантского народа, как мужского, Так и женского пола, до мельчайших подробностей. Мама хотела прервать его, с учетом присутствия ребенка, но тетки уговорили ее не делать этого. Тетки слушали отца вдохновенно; прежде так было с ними всего один раз, когда дядя пересказывал любовную оперу между художником Марио Каварадосси и кабацкой певицей, которая потом кончает жизнь самоубийством. Повесть об официантах абсолютно очаровала моих теток, особ весьма чувствительных. В тысяча девятьсот сорок четвертом году русский младший лейтенант, разыскивавший вражеские мины с секретом, спросил: «Шумидер – это немецкая фамилия?» Верные почитатели Шумидерова ремесла, мой отец и дядя, а также многие другие, ответили советскому младшему лейтенанту смиренно, но решительно: «Боже упаси, ни в коем случае!» В том же году у различных освободителей нашего города были такие примерно имена: Митар Папич-Станко или Янко Премрл-Войко; третью составную часть имени они получили во время войны, жутко кровавой. Слуга человечества, "друг нашей семьи Милчеловек полностью и официально назывался: Милоса» Аксентиевич-Шумидер, и это было очень похоже.

В новой жизни, которая только-только проклевывалась, Милосав Аксентиевич-Шумидер продолжил свое необходимое дело. Людям весьма истощенным, несчастным и голодным величайший официант нашей округи и Европы, официант жизни отцовской, говорил абсолютно умиротворенно: «Чего изволите?», «К вашим услугам!» и тому подобное. В сорок четвертом капитан Вацулич, мой товарищ, в то время непрерывно потный в процессе преследования врага, заявлял: «Я постоянно служу народу до самой смерти!» Мне это казалось правдоподобным. Вацулич приходил поздно, промерзший, Вацулич грелся у плиты и говорил: «Опять в ночную смену, мать-перемать!» Шумидер, неустрашимый носитель огромного количество полностью наполненных кружек, демонстрировал теткам отеки на ногах; мама сказала: «Вот видишь, я тебе говорила про расширение вен!»

Было время свободы, время невероятных перегибов, люди совершенно различных профессий делали, в общем-то, схожие дела. В это весьма смутное, путаное, непонятное время я заметил, что некоторые фразы постоянно повторяются. Одна из них – «Служим народу!» – была фразой как военной, солдатской, так и официантской.

В это напряженное время кто-то пригласил нашего друга Милосава Аксентиевича-Шумидера произнести речь, речь должна была быть боевой, но понятной, человечной. Шумидер говорил очень высоким голосом, Шумидер выкрикивал слова: «Извольте!», «Премного благодарны!», «Секундочку, прошу прощенья!» – слова своего ремесла, но употреблял и другие, общенациональные слова типа «Смерть фашизму!». Слушатели, хотя и были все в слезах, хлопали очень долго. Речь Шумидера была несколько путаной, не во всем понятной, но из нее твердо можно было сделать вывод, что он продолжит розлив пива, лучшей жидкости для нового человечества. В абсолютно трезвый, но опьяненный свободой человечества год капитан Вацулич и король официантов Аксентневич-Шумидер несли доступную всем новую жизнь в своем сердце, как на официантском подносе.

Умение праздновать в новых условиях

Был год тысяча девятьсот сорок четвертый, год победоносного завершения войны, в ходе которой остались в живых все члены моей семьи, год празднеств по этому самому поводу. Отец сказал: «Это надо отметить несмотря на бедность!» Мама сказала: «Что толку в том что мы выжили, если я могу спокойно поскользнуться на паркете и убиться!» Дядя спросил: «А кто тебя заставляет его натирать?» К нам пришли солдаты, цыгане, незнакомые женщины с улицы, все они требовали: «Давайте впадем в транс и станем бить стаканы!» Мама воскликнула: «Не позволю!» Пришли родственники, которых мы в жизни не видали, они говорили: «Конечно, вы нас не помните, мы маленькие тогда были!» Дедушка подтвердил: «Точно, знать вас не знаю!» Они согласились: «Да какая разница!» Пришел русский танкист, русский сказал: «Размахнись, коллектив!» Мы не поняли, что это значит. Наша соседка, абсолютно пьяная, сказала: «Йо-хо-хо!» Дедушка тут же закричал: «Не позволю в своем доме!» Какие-то люди от счастья стали ползать на четвереньках, дед воскликнул: «Во дают!» Мама вздохнула: «Ну и пусть!»

Был год сорок четвертый, военный, но победный, стало возобновляться одно ремесло, очень важное для поддержания человеческой расы, – умение праздновать. Отец взгромоздился на стол и заявил: «Никто так праздновать не может, как мы!» – после чего свалился на пол, но без последствий. Дедушка объяснил этот факт: «До войны он был чемпионом соколов, вместе с каким-то чехом!» Капитан Вацулич сказал: «Так вот оно что!» Какие-то незнакомые люди сказали: «Пошли выпьем!» Отец сказал: «А что ж нам делать, как не пить!» Дедушка произнес: «Храни тебя Бог!» Мы собрали последние остатки еды, оккупационную муку, мармелад трехлетней давности, из всего этого сделали бутерброды и роздали их собравшимся. Мы ели бутерброды, сладковатые, а некоторые были даже горькие, все мы по горло были заняты новым делом – празднованием. Мама вздохнула: «А знаете, как здорово было до войны на вечеринках торговой молодежи с лотереей-аллегри!» Дядя сказал: «Ну кто тебя про до войны спрашивает!» Мы стали праздновать взятие немецких городов, стали есть бутерброды, сделанные при участии заплесневелого мармелада, стали пить и бить хрустальные фужеры огромной ценности, – в сорок четвертом мы праздновали так, как никогда раньше, что, вероятно, было весьма правильно. Мама сказала: «Признаюсь, до войны на наших вечеринках бывало и по сотне человек, но это – нечто совсем иное!» Наши родственники, уже совсем пьяные, говорили: «Все мы одна семья!» Пришла русская в очень высоком звании, русская сказала: «А сейчас я буду петь русские песни!» Русская пела очень высоким голосом, как ребенок, только очень большой, дедушка сказал: «А я и не думал, что они могут так тонко петь!» Дядя сказал: «А, плевать!» Все наши родственники были в рванье, женщины понавязали вокруг бедер старые свитера, они говорили: «Какая разница, мы ведь у своих, не так, что ли?» Все мы праздновали сорок четвертый, несмотря на пропащую одежонку, которую не скидывали все эти годы. Мама говорила: «Княжна Тараканова всю жизнь ходила в бриллиантах, а голову ей все равно отрубили!» Тетки вздохнули: «Несчастная женщина!» Мы сказали: «А вот это нас не касается!» Мы праздновали сорок четвертый невозможный год, несмотря на множество несчастных случаев, как текущих, так иуже миновавших, исторического масштаба. Мама сказала: «Впрочем, если мы станем жалеть каждого несчастного, то только и будем делать, что рыдать без перерыва!» Отец воскликнул: «Да здравствует моя умнейшая женушка!» После этого все мы принялись бить стаканы, включая самые дешевые. Мама сказала: «Мне, конечно, сервизов не жаль, а жаль только, что посуды столько не укупить чтобы до самого утра хватило!» Капитан Вацулич сказал: «Все-таки это лучше, чем собирать наших друзей и товарищей по кусочкам и по косточкам после боя, эти пока еще, слава Богу, живы и здоровы!» Дядя сказал: «Что за праздник без женского пола!» Женщины, наши родственницы, очень неприглядные, спросили: «А мы?» Дядя ответил: «А вы говно на палке, вот вы что! – и добавил: – Ни к чему было сажать тех самых курвочек вчера, вот бабцы были – пальчики оближешь!» Дедушка произнес: «Ошибается тот, кто дело делает!» Мы согласились: «Точно!» Отец сказал: «Я думаю, мы самый веселый народ на земном шаре!» Тетки подтвердили: «Конечно!» – и сразу заплакали, дуэтом. Дедушка подходил то к одной, то к другой и говорил: «Ну, я не знаю, что это с вами!» Мама объяснила: «Это от радости!» Отец сказал: «А я себе ясно так представляю, как Адольф Гитлер в своем подвале истекает соплями и как ему мерещатся роскошные банкеты, которые все для него в прошлом!» Капитан Вацулич сказал: «Да, многим мы наподдали, наподдадим и этому!» Отец спросил: «А когда отменят комендантский час и откроют частные заведения?» Дедушка воскликнул: «Что, опять?!» Отец принялся вливать в себя большое количество алкоголя без видимых трагических причин – это было в сорок пятом году, победном, праздничном. Мама говорила: «Слава Богу, не от бедности пьет и не от несчастной любви к падшей женщине!» Дедушка засомневался: «Да ну?» Мама говорила: «Я счастлива, что он пьет в честь взятия вшивого городишки Кенигсберг, о котором я понятия не имею!» Отец угрожающим тоном стал перечислять названия еще не взятых городов, потом перешел на животных, насекомых и даже на цветы. Мама спросила: «Я не понимаю, почему этот человек под воздействием алкоголя говорит без смысла и без связи с мозгом?» Дядя объяснил: «Это происходит вследствие химических событий как в самом мозгу, так и в жидкости, проникающей туда!» Был год сорок пятый, праздничный, хмельной год бессвязных речей, произносимых в трансе, в блистательном пьянстве, принесенном новой жизнью. Отец вдруг сказал: «Видеть вас не могу! – и добавил: – Уеду в Африку!» Мама сказала: «Это ему нашептали дрянные люди, которым не нравится наша дружная жизнь!» Народный китайский мореплаватель Шань Линь заявил в одном комиксе: «Что думает трезвый, то пьяный произносит!» Я повторил его слова, дедушка крикнул: «А ну мотай!» Я сказал: «Ладно, ладно!»

В сорок четвертом году мы ели бутерброды с невероятными вещами, пили запрещенные напитки и бессвязно болтали. Все это было составной частью праздника, умения праздновать, великого искусства траты времени в исторических целях. Мама вопрошала: «Когда-нибудь кончится этот шурум-бурум и начнется когда-нибудь новая жизнь, человеческая?» Тетки сказали: «Пока все это продолжается, все это похоже на мечту и на прекрасные любовные стихи, без которых мы жить не можем!» Строгий сказал: «Пока это нам надо, а там – увидим!»

Дедушка восхитился: «И все-то ты знаешь!» Отец спросил: «Когда же мы начнем выкапывать закопанные сокровища, которые турки закопали под неизвестным деревом?» Дядя спросил: «Когда же мне позволят открыть школу танцев для девушек младше шестнадцати?» Мама спросила: «А капитаны после войны будут носить усы или им запретят?» Дедушка заявил: «Попробую вырастить неизвестную науке лиану в домашних условиях!» Какие-то цыгане сказали: «Йо-хо-хо!» Солдаты сказали: «Вот это да, наглотались!» Я констатировал: «И все это – история!» Наши родственники сказали: «Оп-ля!» Дедушка заявил: «Мы имеем право разбить вдребезги все, что принадлежит нам лично!» Строгий сказал: «В будущем твоей лично будет только зубная щетка, все остальное будет общим!» Дедушка ответил: «В таком случае срать я хотел на твою щетку!» Отец спросил: «Но почему?» Отец ухватил одну из новых родственниц за задницу, родственница закричала: «Ура!» Все принялись выкладывать свои интимные тайны, Строгий сказал: «Вот видите, как с помощью алкоголя мы можем узнать правду, какой бы горькой она ни была!» Мама сказала: «Капли больше в рот не возьму!» Дядя сказал: «Мне скрывать нечего!» Отец сказал: «Все, что у меня на душе было тяжкого, я уже высказал, а сейчас перехожу к одним приятностям!» Мама воскликнула: «Слава Богу!» Однако отец сразу же понес околесицу, вставляя в нее имена, почти все женские, завершив все это заявлением типа: «Я самый умный!» Дядя крикнул: «Ку-ка-ре-ку!» Дедушка крикнул: «Штраумбенфельд!» Строгий спросил: «Это что, немецкий пароль?» Я ответил: «Что вы, нет, это алкоголь!» Солдаты сказали: «Всё, щас на руках бум ходить!» Отец сразу же вскочил на руки, дедушка тоже принялся передвигаться по самому краешку мебели, тетки вскрикнули: «Упадут – конец!» Шань Линь однажды, правда давно, заявил: «Пьяного даже боги оберегают!» Я повторил его слова. Дядя сказал: «Мой бог – женщина!» Остальные сказали: «Бог находится в бутылке, из которой постоянно надо отхлебывать!»

Все это происходило в сорок четвертом году, переполненном праздниками и другими, менее объяснимыми событиями. Дедушка спросил: «Откуда у нас столько народу?» Мама сказала: «Ага, сейчас ты спрашиваешь, а кто их всех сюда впустил?» Всё это были наши люди, все были веселы и очень пьяны. Люди восхищались: «Во даем, а?!» Мы смотрели на все с одобрением. Мама сказала: «И почему это человек, когда хочет что-то отпраздновать, обязательно возьмет и упьется?» Дядя сказал: «Госпожа сестрица, не нервируйте меня, такова жизнь!» Мы выставили наихудшие образцы жидкостей: растирание от ишиаса, одеколон, флакончики с надписью «Наружное!», все это мы выпили, после чего приступили к произнесению слов – этих слов не было ни в одном языке, даже в несуществующем. Люди пили из вышеупомянутых флаконов, больше всех выпил Иван Александрович Дубинский, наш товарищ. Все принялись расстегивать пуговицы на рубахах, скидывать ботинки, все говорили: «Ух как жарко!» Я сказал: «В комиксе про индейцев водка называется огненной водой!» Мама сказала: «Все-то ты знаешь!» Дедушка крикнул: «Индейцы кретины!» Дядя спросил: «Тебе-то какое до них дело?» Дедушка оправдался: «Да я просто так!» Дедушка беспрерывно что-то говорил, остальные говорили все меньше, видимо, под воздействием напитков. Кроме дедушки, каждый был в состоянии произнести лишь слово-другое, типа «У-ху!», и на этом кончал. Только дядя сумел выкрикнуть: «Кончай философию!» – после чего и он стал испускать только отдельные звуки без содержания, как смыслового, так и грамматического.

Много было выпито на нашей кухне в победоносном сорок четвертом году, больше всех пил наш товарищ Иван Александрович Дубинский. Иван Александрович выпил все жидкости из маминой домашней аптечки, невзирая на цвет этих самых жидкостей. Иван Александрович начал блевать зеленым, потом красным. И, наконец, просто кровью. Наш товарищ, русский сержант с абсолютно голубыми глазами, загубил наш паркет собственной кровью, отравленной бесчестными аптекарскими препаратами, совершенно нечеловеческими. Когда он умер, все присутствовавшие – солдаты, члены моей семьи, цыгане – начали трезветь, но продолжали ничего не говорить. Лицо Ивана Александровича обмыли последним заначенным стаканом водки, настоящей, безвредной; отец, растрогавшись, поцеловал его в лоб.

В сорок четвертом году, в разгар расцвета древнего искусства празднования, погиб от алкогольных испарений товарищ наш Иван Александрович Дубинский, русский, что подтверждает его очень длинное имя. Наша семья продолжила пьянство как-то тихо, торжественно Ремесло принятия алкогольных напитков, в наибольшей степени свойственное моему отцу, настолько необходимое в условиях победы над врагом, не угасло и после суровой гибели нашего товарища Ивана Александровича, но все-таки с этого момента что-то изменилось, хотя сами мы не могли сказать, что это было.

Благородное слесарное занятие

Был год сорок четвертый, и предметы, вещи, дела в тот год быстро выходили из строя, как домашние, так и исторические. Отец сказал: «Весь мир в жопе!» Дедушка добавил: «И в первую очередь ты по причине алкоголя!» Отец сказал: «Все нефтеперегонные заводы мира в огне!» Мама сказала: «Ну, это их дело, мне же лично жаль только, что у моего „Зингера" не крутится маховик!» Отец продолжил: «На Украинском фронте не осталось ни одного целого танка!» Тетки добавили: «А людей, то есть трупов, сколько! – и продолжили, но намного тише: – Как жизнь страшна!» Мама спросила: «Интересно, куда подевались те несчастные, которые лудили нам кастрюли и чинили краны за позавчерашний картофельный паприкаш? – и добавила: – Сейчас, в эти трудные дни, они могли бы зарабатывать бешеные деньги, потому что все ломается!» Дядя сказал: «У них сейчас дела поважнее!»

Было это в сорок четвертом году, перед кондом войны, во время великого ремонта истории, Европейского континента, вещей на этом континенте, а у нас дома между тем никто не мог починить вытяжку над плитой, помятую до невозможности. Отец сказал: «Давай я!» Но дедушка тут же крикнул: «Ага, и шею себе сломаешь!» Дядя сказал: «У меня от высоты в ушах звенеть начинает!» Мама села и опять принялась плакать, вспоминая мужчин из различных довоенных фильмов, которые влезают на деревья и вообще туда, куда им нужно, несмотря на стрелы, летящие в спины. Я спросил: «А почему у нас нет своей мастерской по ремонту сломанных вещей?» Мама сказала: «Потому что мы несчастные!» Дедушка сказал: «Потому что мы все-таки еще не пали так низко!»

Сейчас, в сорок четвертом, перед концом оккупация германским вермахтом, все вещи были сломаны, испорчены, как фабричного производства, так и наши, сделанные собственными руками. Не было людей, чтобы привести их в порядок, починить, снова пустить в дело. Мама сказала: «Только бы дожить до того дня, когда у меня будет новая швейная машина, починенная мясорубка и кран, который не капает!» Дедушка спросил: «Знаешь, когда это будет? – после чего сам ответил: – Никогда!» Именно в этот момент бойцы Двадцать первой сербской просверлили насквозь противотанковым снарядом фашистский танк точно перед нашим домом. Те же бойцы пулеметной очередью, словно заклепками, пришили к стене фашистского лейтенанта. Дедушка вслушивался в пулеметную очередь, доносившуюся с крыши, приговаривая: «Во клепают!» Бойцы Двадцать первой сербской во главе с капитаном Вацуличем, очень высокого роста, стали вместе с нами исполнять партизанскую танцевальную музыку, мама воскликнула: «А потом мы починим все, что сломалось!»

Было это в сорок четвертом году, почти в конце войны, капитан Вацулич сказал: «Не важно, что у нас поломаны радиоаппараты и другие механизмы, важно, что все мы идем на штурм лучшего будущего!» Мама сказала: «Вот этого я и боюсь!» Наш сосед, бывший университетский профессор, спросил: «Как вы можете общаться с этими слесарями?» Мама тут же ответила: «Они тоже люди, может, еще и получше некоторых!» В сорок четвертом году, в конце великой революции, как мировой так и нашей, семейной, то есть личной, когда мы наполнили свой дом представителями многих бывших ремесел, довоенных, мама заявила: «Все вы мне дороги, хоть ничего и не ремонтируете!» Товарищ капитана Вацулича Строгий сказал: «А что, мы запросто!» Мы и в то время ухитрялись согревать чай замерзшим бойцам Двадцать первой сербской и петь им песни, посвященные Гавайскому архипелагу. Дедушка спросил: «А когда вы за это поломанное железо наконец возьметесь?» Строгий ответил: «А чем мы, по-вашему, занимаемся?» Строгий вытащил фотографии с видами немецких городов с перевернутыми трамваями, разрушенными фабриками и сброшенными памятниками из клепаных листов железа. Строгий победоносно посмотрел на дедушку и сказал: «Ха, ха, ха!» Мы его доводы восприняли. Мама сказала: «Хоть бы мне кто в ванной трубу заварил!» Строгий сказал: «Мало ли я их наварил в довоенный период, сейчас меня только одна труба интересует – ствол моего русского автомата, ха, ха, ха!» Наш сосед Павел Босустов отозвал дедушку в сторону и сказал: «Вот видите, все они слесари, но никто вам не починит кран или трубу!» Дедушка вздохнул: «Да вижу я!» Я сказал: «Зато они починят шар земной, который прохудился в том месте, где находится Берлин!» Дедушка спросил: «Кто тебе это сказал?» Я ответил: «Я прочитал это в уборной на стенке!» Мама всплеснула руками: «Боже, спаси и помилуй, до чего ребенок дойдет при этой новой истории!» Дядя подвел черту: «Это неизбежно!» В сорок четвертом году, слесарном, монтерском, насыщенном ремонтами, главные мастера этой страны говорили: «Некогда нам с вашими шурупами возиться, нам еще надо расстрелять два миллиона сбежавших эсэсовцев!» Мама воскликнула: «Это же ведь кровищи сколько!» Отец сказал: «Сейчас я высплюсь, потом выкурю сигаретку и все тебе починю!» Мама воскликнула: «Я всегда знала, что лучше тебя во всем мире нет!» Дедушка произнес: «Это я уже где-то слышал! – и добавил: – Только не помню где!» В тот год все говорили: «Мы были никто, а теперь станем все!» Дядя сказал: «Стать-то станет, если будет на кого!» Дедушка съязвил: «А тебе-то что толку, если ты уже всех оприходовал?»

Однако были те, которые хотели стать; благодаря им, их слесарному мастерству, умению осуществлять генеральные ремонтные работы, погибла большая часть человечества, а другая, меньшая, в том числе и мы, осталась в целости и сохранности, что, впрочем, прямо следует из этого рассказа.

Как мы выносили мусор

Я жил в семье, семья состояла из многих членов, все они копили вещи, необходимые для жизни: пищу, фотографии, воспоминания. Все члены моей семьи все время что-нибудь приносили домой; мы эти вещи рассматривали и показывали другим. У моей семьи, которая полным своим составом жила в одном доме во время большой войны между гитлеровской Германией и нами – остальным человечеством, была куча полезных вещей и лишь несколько сломанных, никуда не годных, – это и был мусор, или, проще говоря, дерьмо. У нас был специальный желоб для сбрасывания мусора, внизу ждали люди в кожаных фуражках, очень небритые. Дедушка бросал в желоб кости, а также использованную бумагу, тряпье, снизу вопили: «Хозяин, да что ж ты все на голову норовишь!» Дедушка вздыхал: «Такая уж у вас служба!» По соседству господин и госпожа Мирковичи обращались друг к другу: «Сердечко мое! – и гораздо чаще: – Говно сраное!» Дедушка вздыхал: «Красота-то какая, а?» Дядя сказал: «В России даже из дерьма делают полезные вещи посредством прессования!» Отец сказал: «Не бреши!» У нас было много прекрасных вещей, но были и совершенно негодные к употреблению. Эти последние смердели, разлагались на мелкие детали в результате процесса гниения. Мама смотрела на мусорщиков, выносящих нашу золу и по ошибке заплесневевший хлеб, и вздыхала: «И почему люди должны этим заниматься?» Дедушка отвечал: «Не твое дело!» Мама продолжала: «Впрочем, я ведь тоже мою унитаз и тому подобное по всей квартире, и ничего, даже песни пою!» Дядя сказал: «Вот видишь!» Дядя еще сказал: «Многие великие поэты написали поэмы, посвященные экскрементам и всякой гнили, и все-таки вошли в историю!» Тетки вздохнули и сказали: «Везет некоторым!» Отец сказал: «Все нам трудом достается!» Дедушка глянул на него и спросил: «Думаешь, от тебя меньше воняет, чем от мусорщиков, которые честно делают свое дело?» Мама сказала: «Я с любой грязью справлюсь, даже когда человек в штаны наложит, но не дай Бог увидеть дохлого мышонка, меня сразу вырвет!» Дедушка резюмировал: «Твоя забота!»

Мама по всей квартире мыла окна, натирала паркет, драила плиту, закончив работу, говорила' «Блестит как зеркало!» Мама старалась удалить из квартиры каждую пылинку, стереть следы мусора но вскоре стали падать осколки русских снарядов и куски штукатурки с потолка. Дедушка строго спросил: «А кто все это убирать будет?» Прежде накануне Нового года выходили люди с баграми, воняющие от неприятной работы, люди протягивали ладони и говорили: «Мы ваши мусорщики!» В этот раз появились русские и партизанские всадники, кони перешагивали через немецкие трупы и битый кирпич, капитан Вацулич сказал: «Мы пришли расчистить мусор истории, которого много накопилось!» Дедушка сразу же сказал: «Пожалуйста, пожалуйста!» Мама сказала: «Хватит мне в одиночку уборкой заниматься!» Вацулич сказал: «Ну-ка, быстро зарыть фрицев, которых мы настреляли, а то они уже заваливать стали!» Мы взялись за лопаты и принялись зарывать, повязав лица платками, но это не помогало. Вацулич сказал: «Ну-ка, быстро прибрать следы войны и других боевых действий, и чтоб в каждом горшке цветы были!» Мама вздохнула: «Пошли!» Дедушка спросил: «Что, я тоже, что ли?» Вацулич ответил: «Кто-то же должен убирать дерьмо!» Это звучало как цитата из книги. Вацулич вообще говорил будто одними цитатами из очень серьезных книг, дедушка потом даже сказал: «Вот уж не думал, что есть учебник по уборке дерьма!» Дядя подтвердил: «Есть, есть!»

Это рассказ о профессии мусорщика, весьма уважаемой, хотя и нелегкой, неприятно пахнущей и вызывающей дурные мысли. Эту историческую профессию все мы освоили в великом сорок четвертом, несмотря на пол, возраст и политическую ориентацию. Мама сказала: «Посмотрите, чем мы всю жизнь занимаемся!» Вацулич подтвердил: «Вот именно!» Мне все это напоминало поэзию, только непонятную. Обо всем этом я написал сонет, сонет я часто читал ассенизаторам старого мира, отправляемого на свалку медленно, но верно.

Как мы жили с соседями

Пришла соседка Ольгица, дочка полицейского писаря, и сказала: «Папа велел вам одолжить нам следующие вещи!» У Ольгицы был список, в списке значились мясорубка, корыто, кофейные чашки. Все это было выписано прекрасным почерком, мама сказала: «Ну, если так, то ладно!» Все в доме презирали списки полицейского писаря, составленные с целью изъятия из домашнего обихода различных предметов, а также презирали немцев, виновников этих изъятий. Это происходило именно в то время, когда моя семья взялась за опись профессий, имеющих отношение к моей семье, то есть происходило в военное время.

Наши соседи были людьми, как и все остальные люди, только были очень бедно одеты в результате невыхода на улицу. Дядя спросил одного из них, когда тот пришел просить в долг чайную ложку сахара: «А что бы тебе, приятель, по улице не пройтись немного?» Дядя спросил еще: «Тебя что, полиция ищет, а может, ты какой горничной ребенка заделал и теперь боязно встретить, а?» Сосед глянул на него печальными глазами и сказал: «Ботинок у меня нет!» Отец поднес ему стаканчик и подытожил: «Ну, это совсем другой разговор!» Я сразу же отметил контраст: «Одни – господа и генеральские сынки, другие – соседи, у которых даже ботинок нет!» По моему мнению, это были два рода занятий, очень похожие, хотя и диаметрально противоположные по фактическим признакам. Мама сказала: «Давайте лучше о чем-нибудь повеселее!» В сорок третьем военном году мы постоянно пытались найти более веселую тему, но безуспешно. Дядя сказал: «Если соседи зарегистрируются как члены сиротского кооператива, может, им вообще платить станут!» Дедушка изумился: «Да ну?» Дедушка признал уже многие профессии, но соседство как ремесло воспринимать не желал. Он говорил: «Любую малость заработать надо!» – и другие слова, но в том же духе. Некоторые дела, которыми занимались наши соседи, назывались своими настоящими и известными именами, в других делах вообще нельзя было разобраться, это страшно раздражало дедушку, как и других членов семьи, всех нас. Мама говорила: «У них только и дел, что взять у нас в долг чашку сахара и не отдать никогда!» Я сказал: «Мы писали сочинение на тему „Соседи в горе и радости!", я написал о них только хорошее!» Дедушка сказал: «Я бы тебе за это кол влепил!» Наши соседи были люди без определенных занятий, их работа состояла в занимании у нас чашки сахара из наших скудных запасов, а также в других требованиях, предъявляемых нам. Наши соседи являлись и спрашивали: «У вас свет только что не отключался?» Мама с достоинством отвечала: «У нас – нет!» Дедушка добавлял: «А может, вы не заплатили и вам отрезали?» Потом он долго бормотал: «Какое им дело, у кого свет отключался?» Иногда соседи спрашивали про воду, а также изредка и о более серьезных вещах – например, не протекает ли потолок. Дедушка все время порывался сказать: «А ну валите!» – но сдерживался. Мама сказала: «При крестьянском образе жизни все соседи как братья, а эти только и смотрят, как бы выцыганить последнюю крупинку сахара!» Дедушка вопрошал: «Что бы они без нас делали?» Мама отвечала: «Даже представить не могу!»

По соседству жили какие-то люди, абсолютно нищие, как в смысле питания, так и вообще, но кое-кто работал на вражеских оккупантов, приносил домой немецкие пироги «бухтле», пироги эти они ели на балконах, чавкая и как-то уж чересчур наслаждаясь, непрерывно восклицая: «О, о!» – как бы в знак полного удовольствия. Но все-таки кофейные чашки, взбивалки для сливок и прищепки для белья были только у нас, все приходили к нам просить эти необходимые предметы, причем ежедневно. В нашей жизни все было расписано, как в бухгалтерских книгах: вещи, находящиеся во временном пользовании у соседей, и вещи, которые пока у нас оставались. Дедушка говорил: «Такая двойная бухгалтерия только дураку в страшном сне привидеться может!» Дядя отвечал: «Ну и что?» Дедушка горячился: «И все это благодаря условиям военного времени!» Отец подвел черту: «И всех-то делов!»

По соседству проживало много людей, но предметов для поддержания жизни у этих людей не было, это приводило их к нашим дверям, всегда открытым. Когда объявились бойцы Двадцать первой сербской освободительной бригады, отец сказал: «Наконец-то и мы у них одолжимся, я имею в виду свободу!» Капитан Вацулич вывел во двор полицейского писаря и расстрелял его из своего убийственного английского автомата. Дядя посмотрел на членов семьи расстрелянного писаря, смертельно перепуганных, потом сказал: «Вот товарищи из бригады одолжили у вас папеньку, пусть вам его Адольф Гитлер вернет или еще кто!»

Это краткая хроника одолжений, рассказ о виновниках этих причиняющих взаимные неудобства действий, рассказ о соседстве как ремесле. Рассказ не очень длинный, но и не слишком веселый, скорее наоборот.

Как нас стригли

В сорок третьем году генерал Милан Недич сказал: «Зачем нам эти парикмахерские и прочие бордели, когда сербская девушка должна идти и собирать виноград, то есть вернуться в лоно природы!» Все это генерал Недич произнес на митинге, после чего парикмахерское ремесло, мучительное, но прекрасное, замерло и очень быстро угасло. Безработные парикмахерши ходили по домам и оплакивали свою печальную оккупационную судьбу, слушатели запрещенных передач английского происхождения говорили: «За все заплатят, когда наши вернутся!» Дядя сказал: «У меня такие запасы бриллиантина, что война может хоть десять лет тянуться, а стричь меня будет одна моя подружка частным образом!» – на что мама вздохнула: «Хорошо тебе!» Парикмахерша Ружица Миливоевич говорила: «Дивная жизнь в парикмахерских салонах, так похожая на мечту, точнее, на съемки в Голливуде, безвозвратно ушла!» Ружица Миливоевич описывала прекрасную вывеску с надписью: «Для дам и господ!». Дядя сказал: «Так только на клозетах пишут, не пойму, что ты все выпендриваешься!» И еще спросил: «А это правда, что все цирюльники гомики и друг друга за задницы хватают?» Парикмахерша Ружица Миливоевич только вздрогнула и сказала: «Ни в жизнь, и не мечтай!» Мы вздохнули с облегчением.

Мама стала накручивать волосы на обрывки газетной бумаги, обрывки она называла «папильотки», я полагал, что это слово доисторическое, греческого происхождения. Мама говорила: «Старые газеты никому не нужны, а я по крайней мере с их помощью имею совершенно бесплатную прическу!» Тетки нашли железный предмет под названием «щипцы» – механизм для производства искусственных локонов, щипцы разогревались на плите; я однажды обжег о них пальцы и три дня не ходил в школу. Дедушка сказал: «Я отпущу волосы, как мои поповские предки, потому что не позволю, чтобы меня стригла какая-нибудь фифа, которая в этих делах ни хрена не смыслит!» Мама возразила: «Но, папа, когда придут наши, ты можешь пострадать как четник, хотя ты никогда предателем не был!» Воевода четников Любомир Авалски ездил по улицам и с коня обращался к народу: «Я отпустил волосы, потому что страдаю по плененному нашему королю Петру Второму!» Какая-то тетка спросила его: «А укладку ты тоже страдая делал?» Авалски ответил: «Точно!»

Эти события происходили в сорок третьем году, направленном своей сутью против многих человеческих занятий, но в первую очередь против парикмахерского искусства. Я и раньше отказывался стричься, я говорил: «Не хочу, мне волосы больно!» В настоящее же время мама ножницами укорачивала мои волосы, приговаривая: «И это пройдет!» Но я не верил. Тетки сказали: «Мы нашими щипцами можем осуществить все прически из довоенных фильмов, и даже лучше!» Дедушка сказал: «Будь вы поумнее, заработали бы на соседях!» Мама возразила: «Но, папа, им ведь не до этого!» Тетки накрутились, после чего сразу уселись писать сонет о волосах княгини Таракановой, ликвидированной с помощью антигуманной гильотины. Парикмахерша Ружица Миливоевич сказала: «Обстановка вынуждает меня заниматься бесчестными делами, в частности продажей лучших частей моего тела, не хотите ли, кстати, глянуть?» Дедушка сказал: «Да ты всегда шлюхой была, просто службой прикрывалась!» В сорок третьем году, антиремесленном, и в первую очередь антипарикмахерском, специалисты этого дела стали торговать шнурками, церковными календарями, кремнями для зажигалок – весьма дефицитными; некоторые из них, правда редко, но все же продавали собственные тела художников своего дела.

Парикмахеры, извечные мастера, украшатели человеческого волоса, были оклеветаны генерал-предателем Миланом Недичем и признаны половыми извращенцами, что в большинстве случаев было абсолютно неточно. Да, исполняя свой долг, парикмахеры пританцовывали вокруг клиентов, развалившихся в кожаных креслах, от усердия благородные брадобреи вращали задницами, приподнимались на цыпочки в момент подравнивания усов, но это, собственно, и было все. Мне казалось, что цирюльники демонстрируют свое искусство как бы на сцене. Парикмахеры всегда разговаривали вежливо, вполголоса, мне казалось, что они играют роли во французской пьесе, слегка непристойной. Парикмахеры раскланивались с клиентами, простирали руки к зеркалам, будто в ожидании аплодисментов. Парикмахеры часто сами подбривали друг другу усики, впрочем, это происходило только тогда, когда было мало или совсем не было клиентов. Парикмахерское ремесло принадлежало к требующим таланта делам, только это не бросалось в глаза. Приближался конец войны, но слова, бывшие принадлежностью этой впавшей в немилость профессии, не исчезли, напротив. Пришел отец и сказал: «Ружица Миливоевич портновскими ножницами подровняла муде одному своему хахалю, который раньше был попом!» Дедушка сказал: «Генерал Тимошенко начал стричь немецкого зверя у города Курска!» Дядя сказал: «Я слышал передачу радиостанции Лондон, фрицев начали всухую брить!» Капитан Вацулич на абсолютно белом коне спустился с горы Авалы и принялся орать на немецких артиллеристов, столпившихся в сквере у Автокоманды: «Щас я вас брить начну, мать вашу так, перетак и раз-эдак!» А слово у него никогда с делом не расходилось, вот так.

Об искусстве окраски

В годы войны окраска почти нигде не освежалась. Еще раньше дядя написал в клозете: «Долой Гитлера!» В настоящий момент мы эту надпись стерли, тетки написали поверх ее пейзаж с озером, однако некоторые буквы, например «Д» и «Г», все-таки проступали и выглядели угрожающе. Мама говорила: «Были бы краски, все стены покрасила бы в черное!» Дедушка отвечал: «Вовсе не обязательно всем показывать, что ты об этом думаешь!» Пришли агенты гитлеровской полиции, перетрясли шкафы и комоды, обшарили карманы, потом сказали: «Хороший колер!» Мама сказала: «Стены еще до войны красили!» Агенты спросили: «Вы что думаете, при новом порядке не будет красок разных цветов?» Дедушка радостно воскликнул: «Да кто об этом говорит!» Когда они ушли, дедушка добавил, но уже гораздо тише: «Меня Адольф Гитлер каждый день черной краской по радио мажет, а я терплю!» Адольф Гитлер произнес из радиоприемника: «Сейчас мы Россию отделаем!» – это было сказано по-немецки, но смысловая окраска была очень ощутима. Раньше приходили маляры с бидонами, банками, отвесами, потом, что было важнее всего, они стояли в раскорячку на легких стремянках, высоко под потолком. Дедушка спрашивал: «Да где же они?» Они со смехом отвечали, легко шагая на стремянках как на ходулях: «Да здесь мы!» Я сказал: «А я видел чемпиона по ходьбе на стремянке высотой в двадцать пять метров, его звали Альфред Красавчик!» Маляры подтвердили: «Да, это наш товарищ!» Мама предложила: «Ребята, выпейте по стаканчику!» Маляры слезли со стремянок, приняли от мамы стаканчики и сказали: «Балуете вы нас!» Дедушка сказал: «Пока они тут слезают и залезают, целую бы стенку покрасить успели!» Некогда превосходные знатоки дела украшения комнат с помощью кисти и красок поглядывали вниз со своих стремянок, скручивали сигареты из вчерашних газет и рассказывали теткам о собственных любовных приключениях с кондукторшей и продавщицей дорогих духов, обе русские. «Все женщины созданы для любви, но русские – особенно!» – говорили маляры. Тетки недоумевали: «Непонятно, как это у них так получается?» Маляры отвечали: «Это очень просто!» – или что-то в этом роде.

Сейчас, во времена военные, путаные, маляры, оформители, мастера по вывескам были мобилизованы на повсеместное исполнение большой буквы «V», знака победы Гитлера над человечеством. Они говорили: «В конце концов это просто буква, а Гитлер пошел к такой-то и такой-то матери!» Дедушка спрашивал: «А все-таки зачем вы ее пишете, если ему это нравится?» Маляры отвечали: «А ты станешь нас каждый день кормить?» Дедушка возмущался: «Почему именно я?» Наступил год сорок третий, все гитлеровские буквы были уже написаны, безработные маляры согревали пальцы дыханием, спрашивая нас: «Хозяева, может, чего покрасить?» Отец отвечал: «Нашли время!» Мама спросила: «Слушайте, мастера, как мне старое платье перекрасить в новое, если у меня только зеленая краска?» Мастера сказали: «Засунь платье в краску и помешивай!» Мама так и сделала; платье стало частично зеленым, сохранив местами старый цвет, желтый. Мама разодрала платье на кусочки, маляры сказали: «Одно дело – стена, другое – тряпки, тут мы не специалисты!» Дядя спросил: «Как нам сделать красные флаги с учетом стремительного приближения русской конницы?» Маляры сказали: «Лучше не перекрашивать, лучше перешить красный халат или что-то в этом роде!» Дядя воскликнул: «Браво!» Таким образом, мы принялись красить без употребления красок, исключительно с помощью ножниц и других предметов, дядя говорил: «Все должно быть красным!» У соседей пришел муж и застал жену с сапожником, она сказала; «Да ты что думаешь, нужен он мне, что ли, тем более без штанов?» Муж ответил: «Отмазаться хочешь, да?» То же самое сказал дедушка отцу, когда тот заявил, что совсем случайно купил килограмм искусственной муки. То же самое сказали бойцы Двадцать первой сербской, влетевшие в наш подвал и спросившие, нет ли здесь врагов Четвертого интернационала, а мы сказали, что нет. Один очень маленький офицер в сапогах прохаживался среди нас, пристально глядя в лица и говоря: «Мне глаза замазать не могли люди поумней вас, например профессора и писателя, которых я всех пострелял за разные там ошибки в книгах!» Мы вздыхали: «Что ж сделаешь, раз вот так вот вышло!» Солдаты роздали нам кусочки картона с дырами, дыры изображали дематериализованные буквы, так как именно их контуры были вырезаны ножницами. Солдаты сказали: «С помощью этих картонок будете писать на стенах слова и прочие символы!» Мы спросили: «Какие слова?» Они сказали: «„Мин не обнаружено", а также другие непонятные вещи, потому не спрашивайте, а красьте!» Моментально появились маляры, специалисты этого дела, маляры воскликнули: «Шаблонов с до войны в руках не держали!» Вацулич засмеялся: «И сейчас не подержите! – и продолжил: – Этим будут заниматься женщины и дети, а вы за сотрудничество с оккупантом пойдете на фронт!» Маляры заявили: «Мы только кистью водили!» Капитан Вацулич сказал: «Вот и я то же говорю!» Мы взяли картонки, я с их помощью принялся выписывать не слыханные никогда ранее русские слова, все только дивились. Дедушка восхищался: «И как только додумались!» Мама сказала: «Русский, он умнее всех!» Дедушка спросил: «Какой русский?» Маленький офицер в сапогах прохаживался и говорил: «Все, что было белым, почернеет, и наоборот! – и продолжил: – Мы перекрасим старый мир!» Дедушка спросил: «А у вас диплом мастера есть?» Маленький офицер сначала удивился: «Ты погляди, а? – потом показал наган, очень большой, висящий ниже колена. – Вот он, диплом мастера, в кобуре!» Дедушка сказал: «Вот теперь все ясно, а то я не знал раньше!»

Было это в сорок четвертом году, в самую осень, все преобразившую. Вдруг все люди – солдаты, офицеры, члены моей семьи – стали заниматься одним делом – окраской, но на этом не остановились. Поначалу мы думали, что дело замены старых цветов будет происходить в сопровождении нагана и других грубостей, но потом все изменилось. Сначала мы полагали, что в новой жизни будет употребляться только один цвет, красний, но стало не так. Капитан Вацулич сказал: «Есть и другие цвета, весь спектр, который находится в солнечном закате, и все они абсолютно человеческие!» Тетки сделали вывод: «Наконец-то наша работа в области акварельного искусства будет признана и оценена!» Все мы употребляли красный цвет как опознавательный знак, но потом все мы набросились на другие составные части солнечного заката в соответствии с указаниями нашего товарища Миодрага Вацулича, большого любителя природы. Из всех оставшихся красок мы больше всего пользовались белой – цветом человеческой чистоты, невидимым цветом женской невинности, наконец, цветом негашеной извести, которой мы посыпали наших погибших товарищей, а также тех, других, скотов, которых мы собственными руками, перепачканными красками свободы, постреляли у стенок.

Футбол в конце войны

Я хочу написать то, что знаю о футболе, драгоценном для человеческого сердца искусстве, о футболе конца великой войны.

Мой товарищ Мирослав Печенчич, знаменитый хавбек, водил меня смотреть, что он вытворяет: он колотил ногами по мячу, а я стоял за воротами. Мама спросила «А они матерятся по ходу игры?» Я ответил: «Не знаю!» В книге «Тысячный гол Моше Марьяновича!», самой дорогой для меня, рассказана история нашего поражения в игре с Уругваем, произошедшая с помощью полицейского, выскочившего на поле вопреки правилам. Это иллюстрировалось фотографиями. Дедушка восклицал: «Какой позор!» Лучший клуб всех времен назывался БСК, лучшие игроки были следующие: Пиола, Миаца, вратарь Планичка. Я любил игрока с длинным именем – Манолалехнердубац. Год непосредственно перед войной был годом великой футбольной славы, годом звезд этого изумительного вида спорта, объятий этих звезд со своими незаменимыми на поле помощниками Болельщики собирались в парках и забегаловках, размахивали руками, демонстрировали удары ногой, бросались в пыль без всякого повода. Болельщики производили эти необъяснимые действия, вызывая сильное подозрение у полиции, а также у дяди. Дядя внимательно наблюдал за их гимнастическими выпадами, слушал их драматические препирательства, потом, вломившись в дом, приставал к нам: «Вы за кого?» Дедушка с готовностью доложил: «Я за непобедимые русские танки, которые ломают финские сосны, словно спички!» Тетки ответили: «Мы за Рональда Колмана и его усики, которые так украшают эту жизнь!» Мама сказала: «Мне вообще не до того, а было бы, все равно не знаю за кого!» Тогда дядя объявил: «Мы все должны болеть за БСК, который в воскресенье победил известную чешскую команду „Спарта" с разницей в четыре мяча!» Дядя разбил вазу, выигранную в лотерею-аллегри Союза белградской торговой молодежи, показывая знаменитый финт Моше Марьяновича, посредством которого был забит второй гол. Потом он заявил: «Футбол – единственный вид спорта, который может преобразить человечество, что прекрасно доказывают неизвестные команды из СССР, которых еще никто не видел!» Отец сказал: «Все это дерьмо по сравнению с движением соколов, от которого ребята становятся орлами, когда делают стойку на одной руке!» Дедушка сказал: «У моей жилетки от вашего трепа рукава отвалятся! – и добавил: – Но если серьезно, то я думаю, вас скоро за это сажать будут!» Дядя заставил меня маршировать по квартире и выкрикивать инициалы победоносного Белградского Спортивного Клуба, мама от испуга выронила кастрюлю чищеной вишни. Соседи спрашивали: «У вас что, драки?» Дедушка отвечал: «Нет, болеют за футбольную команду!» На том и закончили. Мои тетки вышивали знаменитый гобелен «Озеро Блед при солнечном закате!», но при этом всё знали о Максе Шмеллинге, известном нацистском боксере, даже то, что он не разбирается в пении. Мой дядя что-то рассказывал о Бенито Муссолини, чемпионе Италии по мотоциклизму, а затем и по пилотированию бипланов. Я обнаружил фотографию Сюзанны Лангелан, королевы белого спорта, достаточно уродливой. Мама сказала: «Что касается меня, то я за Соню Хени!» Госпожа Даросава привела мужика и заявила: «Это известный довоенный футболист Микица Арсениевич, мой будущий муж!» Мужика в действительности звали Миле Арсич, он был слесарь-сантехник. Я любил смотреть велосипедный гит с участием победителя – любимца публики аса Душана Давидовича, который сначала мог очень долго стоять на месте и проехать за это время всего семь сантиметров. До войны была гонка вокруг Калемегдана с автомобильным чемпионом Нуволари, итальянцем. Сейчас, накануне свободы, величайший славянский велосипедист Джордже Дрлячич был раздавлен грузовиком фашистского вермахта. Я помнил еще некоторых довоенных велосипедистов – например, Янез Петернел, словенец. Было еще соревнование во нырянию на время, во время которого потонул один часовщик. Отец пытался продемонстрировать гимнастический номер – стойку на руках, но вследствие воздействия алкоголя упал на спину. Мама прятала фотографию отца в сокольском строю у какой-то стены. Соколы были по пояс голые и в результате плохого качества фотографии похожи на негров. На фотографии отец был в роли «первака», это означало примерно «главный». Самыми известными соколами были: мой отец, брат Гавранчич, в настоящее время расстрелянный, затем господа Алкалай и Дембицки. Мама прятала еще одну фотографию: «Молодой королевич Андрей на турнике!» А немцы между тем искали мотоциклистов, которые 27 марта 1941 года возили национальный флаг и фотографировались для газет. Мама прятала отцовскую соколъскую униформу в секретном сундуке. Все это было очень опасно. Я сел за стол и заявил: «Хочу быть футболистом!» Отец сказал: «Пал Харьков!» Мама сказала: «Спаси нас Господи, в это страшное время!» Потом дедушка сказал: «Все равно русского не победить!» Я добавил: «Как и Божовича, нашего футбольного капитана!» В тысяча девятьсот сорок четвертом невероятном году по воротам Срджана Мркушича били часто, но безуспешно. Он все время кричал: «Мой!» – или: «Беру!» Болельщики кричали: «У-а, Гитлер!» Немцы произносили коротко и строго: «Вег!» Дедушка вопрошал: «Господи, ну к чему все это?»

Это происходило во время войны, ничуть не спортивной, а мировой и абсолютно кровавой. Все это происходило в году тысяча девятьсот сорок первом, втором и третьем, осенью которого что-то стало меняться. Старые асы, мастера своего дела, чемпионы ловкости человеческого тела, часто голодного, сидели у нашей черастопленной плиты, работы становилось все меньше. Искушенные специалисты физического воспитания, любители мышечной натренированности, призеры гимнастического искусства, они глухо молчали. Петрашинович, самый известный акробат на Земле, более знакомый под именем «Герой из Лики!», предложил теткам поднять их над собственной головой одной рукой. Тетки сначала сказали: «Ни-ни-ни! – но потом согласились. – Ну если вам так хочется!» Дедушка сначала сказал: «Никогда! – но потом согласился: – Ладно, но только один раз!» Я сказал: «На такое способен только Попай, американский моряк, герой комиксов!» Петрашинович выполнил обещанное, после чего добродушно сказал: «И ему не сделать!» Мама сказала: «Если б вы еще не голодали!» Но Петрашинович возразил: «Не в этом дело!»

Старые асы, в настоящее время основательно похудевшие, вновь переживали посредством устного рассказа многие героические события, например победу над Рихардом Заморрой, лучшим фашистским вратарем Отец снова попытался продемонстрировать свое давнее умение делать стойку на одной руке, у него ничего не выходило. Все подняли стаканы в честь расстрелянного товарища Гавранчича, народного героя соколов. Дедушка посмотрел на отца, вздохнул и сказал: «Ну что ж, ничего не поделаешь!»

Старые асы, чемпионы здоровья, как физического, так и духовного, в настоящее время безработные, декламировали какие-то стихи с двусмысленным содержанием, вводящим в заблуждение. Дедушка некоторое время слушал, потом спросил: «Это, случаем, не порнография?» Петрашинович, знаменитый герой из Лики, перегрызший в благотворительных целях огромное количество железа, закрыл блокнот со стихами и абсолютно убедительно сказал, что нет.

Сидя у нетопленой плиты, находясь все еще в хорошей физической форме, народные подниматели тяжестей, любимцы моих теток и не существующей в настоящее время публики, они вспоминали имена собственные типа «Ференцварош», «Синделар», «Хорватинович», позже, однако, стали называть другие, например: «Генерал Кларк», «Стенька Разин», «Ворошилов». Любители изумительных передач спортивного содержания пересказывали все, что когда-либо слышали от Флоренса Джинсона, Йозефа Лауфера и Радивоя Марковича, наилучших комментаторов футбольных матчей, чрезвычайно известных в Европе. Потом, понизив голое, рассказывали об освобождении Вязьмы так, как им об этом с помощью невидимых волн рассказал диктор московского радио. На нашей кухне, как в спортивном зале, хотя и маленьком, бывшие борцы поднимали в воздух моих теток, учили правиламфутбольной игры и экзаменовали по предмету «Победители Уимблдонского турнира!», после чего зачитывали небольшие отрывки из потрепанной книжицы «К деревенской бедноте!» Ульянова-Ленина и напевали сибирские песни, исключительно трогательные.

В сорок четвертом году, перед концом войны, окончательно перестали практиковать футбол и спорт вообще. Болельщики собирались по забегаловкам и распевали запрещенные сибирские песни, песни о форсировании советской конницей Дона, а также некоторые другие – например, о женщине, которая принимает в кровати поручика, а за окном шумит грозовая ночь. В тишине затемненных комнат ранней осенью сорок четвертого безработные студенты, слушатели подготовительного курса, а также больные, заработавшие в период оккупации неизлечимые болезни, тихо прихлопывали в ладоши и шептали: «На-ши, впе-ред, впе-ред, на-ши!» – это очень возбуждало. Соседский сын полицейского писаря спросил: «А за кого болеет твоя сомнительная семейка?» Я ответил: «За футбольные команды!» Сын полицейского писаря опять спросил: «Как это, ведь футбол запретили из-за воздушных налетов?» Я ответил: «Не знаю!»

В сорок четвертом году, вышеупомянутой осенью, я не мог объяснить неукротимое желание болельщицкого народа выражать свои горячие пристрастия. Герои этого благородного искусства, этого бескорыстного ремесла, оторванные от спортивных площадок, изрытых бомбами, собирались на лестнице и следили за большим матчем между госпожой Даросавой и ее самым последним любовником, принадлежащим к торговому цеху. Госпожа Даросава отвешивала приказчику оплеухи, болельщики кричали: «Давай!», «На мыло!», «Вперед!» Большие любители спортивного мастерства, знатоки истории олимпийских игр, личные друзья прославленных футбольных асов обсуждали плюхи госпожи Даросавы, сравнивая их с хуками Макса Шмеллинга, фашистского, но победоносного боксера Европы. Потом они присутствовали на Гран-при, когда мой отец в течение часа в качестве участника выпил больше всех ракии, они подбадривали его в установлении выдающегося рекорда криками: «Впе-ред, сизый!» – имея в виду, естественно, цвет его футболки.

Несколько недель спустя спортивный парашютист американского происхождения выпрыгнул из большого серебристого бомбардировщика, абсолютно горящего. Еще через несколько месяцев немецкие солдаты пинали в нашем дворе голову, человеческую, но неизвестно чью, оторванную случайным снарядом. Где-то в середине октября месяца фанаты европейской истории, как спортивной, так и вообще, поднялись на крыши и стали поддерживать криками русские танки, громыхающие по развороченной мостовой, несмотря на немецкий пулеметный огонь, неспортивный, подлый, сучий. «Впе-ред, красный!» – кричали эти чудесные люди, преданные великой красной команде, идущей с Востока, я тоже смотрел на серую форму советских танкистов, и не все мне было ясно.

Через несколько дней одного русского сержанта, совсем молодого, носили на руках в качестве победителя соревнования за освобождение Белграда. Через несколько лет, продолжив дружбу с асами, еще больше постаревшими, я дополнил, а вскоре и абсолютизировал свои знания, как футбольные в частности, так и спортивные вообще-

Заметки о новейшем ремесле – мужском

В первые месяцы после войны граждане нового мира пытались возобновить многие прежние ремесла, воскресить исчезнувшие занятия прошлого времени, одновременно пытаясь выдать одно из них за абсолютно новое – дело подчеркнуто физиологическое, ремесло любовной человеческой работы, мужское ремесло. Солдаты вновь стали употреблять мыло – вещество, сделанное из сдохших и сваренных собак, но очень полезное в гигиеническом отношении. Солдаты говорили: «Мы все снесли, все выдержали – по-мужски!» Дядя поинтересовался: «Да ну?» Солдаты приводили чудесные примеры физического уничтожения вражеской силы, потом переходили к событиям, происходящим между мужчиной и женщиной, абсолютно порнографическим. Дядя выслушивал их, потом скептически произносил: «Ну и наболтали вы!» Солдаты всё пытались разъяснить дяде, как следует писать любовные письма, дядя отвечал довольно строго: «Вы что, ненормальные?» Дедушка похлопал дядю по плечу и спросил солдат: «Кому вы рассказываете, вы хоть понимаете? – и добавил: – Он же король этого дела!» Солдаты засмущались и на этом рассказы закончили.

Великие герои войны, как освободительной, так и мировой, спрашивали моих родителей: «Почему бы вам не ввести вашего ребенка в курс дела размножения детей в соответствии с рекомендациями товарища Фридриха Энгельса?» Мама сомневалась: «Не рано ли ему?» Дедушка ответил: «Как надо будет, найдем кого спросить!» Я сказал: «А я и так все знаю!» Мне пригрозили съездить по губам, как уже много раз случалось в моей личной истории. Люди великой войны, мужчины из числа этих людей, те, кто был нам ближе других, заявили: «Вот теперь мы приведем себя в порядок, хватит с нас солдатской формы и тяжкой жизни в военной грязи!» Мама вздохнула: «Знаю я, к чему это приведет, а я-то думала, что этот бардак прекратится с окончанием резни!» Люди, мужчины и бойцы, сказали: «Ни одна прогрессивная идея в истории человечества не претворялась в жизнь без помощи мужского начала, и все это подтвердил товарищ Ленин многими своими примерами!» Дедушка ахнул: «Кто бы мог подумать!» Солдаты продолжили: «В будущем люди будут вообще ходить абсолютно голые в связи с искусственным обогревом пространства, как улиц, так и полей!» Мама сказала: «Слава Богу, мне не дожить!» Капитан Вацулич предупредил: «Больше так не говори!» Люди, капитаны и мужчины, продолжали: «Теперь мы станем носить галстуки и сорочки из нейлонового материала, с учетом нашего членства в делегациях и представительных органах!» Мама запричитала: «Всякой рвани выдают абсолютно новые костюмы, а мой замечательный брат, который лопается от красоты и здоровья, ходит в рванье!» Мой дядя чистил свой костюм производства 1939 года и говорил: «Английское сукно и через десять лет сукно, чтоб вы знали!»

Товарищи принялись отпускать усы, все усы были одинаковые и чуть криво подбритые, усы были как с картинки. Мама сказала: «Они хоть бы спросили моего брата, который знает все!» Дядя, с абсолютно бритым лицом, скромничал: «Да ни к чему это!» – и товарищи продолжали носить усы без всяких рекомендаций. Дедушка сказал: «Вот только я не пойму, как их бабы различают, таких одинаковых!» Дядя сказал: «Понимать надо: как баба захочет, так сразу и различит!» Это было сказано, в общем-то, точно. У дяди было много претензий к поведению и поступкам мужчин сорок пятого и последующих годов, но он почти никогда ничего не говорил, кроме одной фразы: «С этим надо родиться, остальное бесполезно!» Дядя и в дальнейшем продолжал комментировать неверные действия актеров-любовников в кино и в сценах объятий, произнося: «Не так!» – чем публика, в основном мужская, бывала ошеломлена.

В годы, наступившие после великой войны, революционной, человеческой и всемирной, вновь возрос авторитет этого искусства, людей этой профессии, которые пропустили через себя огромное количество неприятностей и остались при этом верными сынами народа, очень мужественными. Пришел наш родственник Миле Крайнович; родственник сказал: «Давай нажремся и все в доме перебьем!» Отец согласился: «Давай!» Дедушка сказал: «Только через мой труп!» Мама сказала: «Столько лет копить эту нищету и этот хрусталь из Чехии, чтобы в один момент все расколотить!» Родственник сказал: «Ладно!» – и принялся демонстрировать мышцы рук, абсолютно ненормальные. В сорок пятом, году окончательной победы всех над всеми, самым главным делом было остаться в живых, а уж потом демонстрировать мышцы; с этим лучше всех справлялся Миле Крайнович. очень большой и славный мужчина. Наш родственник спросил: «Вы что-нибудь похожее видали?» Мама сказала: «Только в кино, а так нигде!» Дядя произнес: «Не все дело в силе!» Дедушка сказал: «Чего умный стыдится, тем дурак тешится!»

Был год сорок пятый, год участившихся смертных случаев, как частных, так и исторических; любимым делом была демонстрация мускулов, все еще годных к употреблению для разных дел – людских, человеческих, мужских. Наш родственник Миле Крайнович спросил: «Хотите, я вам расскажу события молодости и школьных лет с остроумным комментарием и анекдотами?» Мы сказали: «Хотим!» Дедушка сказал: «Что ты нас дуришь?» Родственник спросил: «Я вам рассказывал о своих друзьях, которые подходят на улице к женщине и просят продать поношенное пальто за полтину?» Мама сказала: «Нет, но могу себе представить!» Родственник сказал: «Есть вещи, которые под силу только нам, мужчинам!» Я сразу сказал: «Например, делать детей!» Все закричали: «Заткнись!» Только дядя сказал: «Молодец, продолжай в том же духе!»

Миле Крайнович сказал: «Вот, к примеру, Наполеон!» Все спросили! «Ну?» Миле продолжил: «Наполеон вписал главу, причем историческую!» Мы сказали: «Вот как!» Все это было в сорок пятом победоносном году, многие люди, мужчины, очень крепкие, сидели по кухням и говорили о подвигах других мужчин, также крепких, но только безумно храбрых. Миле Крайнович употреблял много непонятных выражений типа: «Нет, вот это да!» Все мы были очень довольны. Миле Крайнович непрестанно демонстрировал свою чрезмерную мужскую силу, он делал это посредством постоянного покашливания, произнесения слов басом, а также путем расстегивания пуговиц на рубашке, слишком для него узкой. Миле Крайнович вертелся на табуретке в результате чрезмерных внутренних потребностей, дедушка охал: «Только не сломай!» Миле Крайнович говорил о многих мужских делах, больше всего ему нравилось говорить: «Мне так жарко, аж весь горю!» Дедушке всегда хотелось на это ответить: «Пить и жрать надо меньше!» – но произносил он эти слова обычно несколько позже. Дядя тоже говорил о родственнике несколько позже, примерно так: «Он из тех, что на улице пердят как кони!» Мама говорила: «Мне кажется, он прямо дымится от энергии!» Дедушка полностью раскрепощался и произносил: «Скотина! – и добавлял: – Пушечное мясо!» В сорок пятом году Миле Крайнович, большой любитель собственной сбереженной силы, а также разговоров на эту тему, шастал по кухням родственных семейств, дышал, потел, выпивал большое количество алкоголя и изничтожал задом табуретки. Тетки говорили: «Он так остроумен!» И еще: «Интересно, откуда он все это знает?» Дедушка отвечал: «Стенгазеты в борделе читает!» Моя мама сказала: «Человек в смысле выносливости подобен лошади!» – и была при этом абсолютно права. Тяжелейшие годы войны люди прожили совершенно по-скотски, но при этом сумели остаться сынами страны, одним словом – мужчинами. Мужчины моей страны вновь стали бриться, откашливаться крупно, по-мужски, пересказывать друг другу приключения с особами противоположного пола, порнографические. Мужчин рассказывали о различных случаях расстегивания ширинок, даже в самых невероятных условиях, мой дядя слушал и восклицал: «Брось, да что ты!» Они извещали о блистательных победах над женами служащих по финансовой части, расстрелянных в связи с ношением вражеской униформы, о совращении продавщиц искусственной муки, произведенной путем перемалывания дерева; дядя над всем этим упорно смеялся. Был сорок пятый год. год возобновления многих прежних ремесел. Ремесла были стары, очень много раз проверены, лишь одно все пытались выдать за принципиально новое, ранее не существовавшее, – мужское.

Русские как профессия

В году тысяча девятьсот тридцать четвертом дядя говорил: «Русские на все руки мастера!» Мама отвечала: «Да, но я не переношу их надменного слова «квалифицированный», и, кроме того, они не моются!» В году тысяча девятьсот сороковом во время демонстрации фильма «Линия Маннергейма!» произошла пауза; на экране появилась надпись: «Если в зале вновь прозвучат крики республики "Ура!", администрация кинематографа будет вынуждена удалить уважаемых посетителей из оного!» В году тысяча девятьсот сорок первом умер Эль Лисицкий, мастер декорации. В том же году немцы арестовали моего отца за ношение скрещенных молотка и вилки в лацкане пиджака. Эмблема эта означала принадлежность к скобяной профессии – отца отпустили. Зимой того же года немцы сначала обрили, а потом повесили Зою Космодемьянскую. Зоя была девушка, но фамилия ее была похожа на название города. Примерно к тому же времени наш сосед Эфраим Бадули изобрел большинство своих деревянных игрушек, а дедушка сделал единственное свое открытие – искусственный башмак, также деревянный. В следующем году погибли Александр Матросов, Иван Никулин и другие герои. В это же примерно время мой дядя сделал ребенка соседке, но не признался в этом, дело замяли. В сорок четвертом году, в конце войны, умер Василий Кандинский, прародитель живописного мастерства Мою маму вследствие отсутствия аусвайса арестовали немцы, но мама как-то вывернулась. В ходе войны, с сорок первого по сорок четвертый, моя семья в основном выкручивалась, другие же в этот период активно умирали. Все, кого я упомянул, были мертвы, великие художники и русские.

В тысяча девятьсот сорок четвертом году отец вошел в подвал и сказал: «Какой-то Ваня слез с коня, поцеловал меня и дал мне вот этот бутылек волочки!» Речь шла все о тех же людях и о том же народе – русском. Вначале я думал, что русские – это такая профессия.

Моих друзей звали Рудика Фрелих, Давид Узиел, Првослав Слободанович и тому подобное, на были у меня и другие – например, Никита Гелии, Лёня Бондаренко, Игорь Чернявский, последний носил очки. У Никиты Гелина была женская блузка с пуговицами на шее, у Никиты мы пили чай из маленьких тарелочек – это было прекрасно. Я называл Никиту но имени, другие же звали его проще: «Русак-с-печки-бряк!» Мама Лёни Бондаренко ходила по соседям, пропагандируя новый способ освещения местности посредством абажура, волшебного прибора. Мама Лёни Бондаренко произносила: «Уф-ф-ф!» – чудное русское слово. По маме Лёни Бондаренко было развешено что-то вроде флаконов, бантиков, кармашков, она декламировала, пела и курила из длинного мундштука; тогда я был уверен, что все русские – актеры, причем абсолютно все. В тысяча девятьсот тридцать шестом году Иван Пономарев, капельмейстер, находясь в нервном расстройстве, убил четырех своих музыкантов, после чего повесился. В том же году Яша Савицкий, безработный инженер, сконструировал печь, горючим для которой служила вещь ничтожная, непотребная – человечье дерьмо. Примерно в то же время Лидия Пржевальская, находясь в состоянии полной неуравновешенности, как физической, так и духовной, попала под трамвай. Все это происходило у нас, но все это происходило с русскими, членами эмигрантской колонии. Дедушка говорил: «Ну зачем они нам?» Мы дома называли всех тараканов двумя именами: черных мы называли «прусаки», рыжих – «русаки». Прусаки были крупнее.

Тетки с помощью гитары умели исполнять две русские песни: «Ах, эти черные глаза!» и «Вышли мы все из народа!». Дедушка бормотал: «Забавляйтесь, забавляйтесь!» Зеленоглазая тетка покраснела. Отца принесли домой с помощью носильщика, отца опустили на тахту, он что-то бормотал и благостно улыбался.

Дедушка сказал: «Пьян вдрабадан!» Но мама сказала иначе: «Напился как русский!» Дядя принес книжку под названием «Зося», в книжке было много рисунков, непристойных, но красивых. Была и другая запрещенная книга – «СССР в слове и образе!»; в ней были сфотографированы танки и другие такие вещи, совершенно неожиданные. Мой друг Воя Блоша сказал: «Я думаю, русские женщины лучше всех в мире раздеваются догола!» Я спросил: «Откуда ты знаешь?» Воя Блоша ответил: «Я слышал, как папа рассказывал про какую-то Екатерину или что-то в этом роде!» Мой отец, хоть и пьяный, умел произносить: «Русские – величайший народ в мире!» Во время освобождения Финляндии с помощью больших русских танков русские солдаты в белых аптекарских халатах также были очень большими, а финские – совсем маленькими. Из всех русских мне в то время больше всего нравился Иосиф Сталин, который все время поглаживал усы, будто после обеда. Я думал, что в России все в усах и едят только вкусную и жирную пищу. Тот же Иосиф Сталин поглаживал усы и во время прекраснейшего раскрашенного фильма с господином Риббентропом, немецким генералом, который приехал в Москву поздороваться за руку со всеми русскими.

У всех русских были знаменитые имена, некоторые имена были выдуманные. Недалеко от нас жили четыре фальшивые дочери Николая Второго, задушенного проволокой, и двадцать семь графинь. Все они кормились от сводничества и тому подобного. Раньше самым известным русским именем было Санин. Сейчас известнее всех были Ковпак и Симон Рудня – украинские партизаны.

В тысяча девятьсот тридцать седьмом году лжеграфиня Евдокия Крутинская предложила моей маме связать шаль, совсем дешево. В сорок втором графиня нацепила на шляпу свастику и заявила: «Теперь мы тоже оккупанты!» Дедушка вспомнил генерала Риббентропа, здоровающегося за руку с русскими в раскрашенном фильме, и воскликнул: «Так вот почему!» В сорок четвертом Евдокия Крутинская, очень накрашенная, вышла встречать неудержимую советскую конницу. Евдокия кричала, размахивала руками, но все-таки Евдокию застрелил Сережа Авдеенко, старший лейтенант. Каждый народ заслуживает отдельной повести, но в этом ряду русские должны быть первыми. В тысяча девятьсот сорок втором году мама говорила: «Храни, Господи, русского и его конницу!» После этого я долго думал, что мама имеет в виду одного человека, причем очень храброго. Поэтому я спросил: «А разве так может быть, если ты сама сказала, что мама Лёни Бондаренко сушит белье в комнате и не переодевается?» Мама ответила: «Это другое дело! – и добавила: – Легко тебе, глупому, жить!» В сорок втором году стоило сказать: «Русский!» – как дедушка подскакивал будто на иголках. Дедушка говорил: «Тебе что, жить надоело?» Я тогда думал, что «русский» – это ругательство, только секретное.

Русские люди были похожи на моего отца, на моего дядю и на других людей. Русские и наш народ были очень похожи по напиткам и ругательствам, по очень большой любви к одному полу, женскому. Русский язык все время был похож на наш, только чуть подлиннее. Русский народ первым в мире придумал прекрасное женское искусство, балетное. Русский казачий генерал Павличенко, полностью разгромленный, бежал от Советов на коне к нам, конь после этого издох. Любимицы бывших казаков, также сбежавшие, привезли искусство создания искусственных цветов, прелестное занятие. В русском фильме я видел русских в одеждах пилотов, разговаривающих с царем Салтаном; тетки восклицали: «Боже, как одеты!» В сорок четвертом из подбитого танка выскочил русский, русского мы зарыли в уголь. Потом немцы спрашивали, нет ли его здесь, мы отвечали: «Нет, тут нет!» В нашей жизни часто случалось прятать разных русских, как довоенных официантов, скрывающихся от преследующих их женщин, так и других – раненых сержантов, которых преследовали немцы. У нас в доме с русскими особенно считались, дедушка постоянно спрашивал: «А что скажут русские?» И никто не смел ему возразить. У нас всегда была своя страна, югославская, но какие-то люди все время считали ее несколько русской. Была песенка: «Плыви, гусак, плыви за гуской, землица эта будет русской!» – по содержанию эта песенка была вроде как из учебника природоведения, но это не так. Все это еще продолжается.

Толкование ремесла, или о писательской работе Эпилог

Не раз я пытался составить жизнеописание, «историю жизни», дать ее картинку, пусть даже искусственную. Я до сих пор не представляю, каким образом достигается превращение действительных событий в нечто искусственно созданное – в рассказ, в описание, в выдумку. Например, я был у мамы на руках, спеленатый на манер большого батона. Мама задремала, я скатился на пол, но без каких-либо последствий. Дядя же просто сел на табуретку, табуретка под ним развалилась; дядя получил сотрясение мозга, правда, память у него не отшибло. Двоюродный брат, теткин сын, взобрался с ногами на сиденье унитаза; брат поскользнулся, унитаз разбился; из окровавленной ноги долго вынимали осколки фаянса. Пришли какие-то люди и принялись травить газом тараканов, в связи с чем мы пошли ночевать к чужим людям. Мама сказала: «Главное – уложите ребенка, я перебьюсь и на стульях!» Мы ехали в лифте, лифт застрял между этажами, мама стучала зонтиком и кричала: «Здесь ребенок!» Случались самые разные неприятности, мы их запоминали, особенно мама. Какие-то происшествия случались раньше, какие-то позже, все они, вместе взятые, были жизнью. Двоюродный брат, теткин сын, перепугался в кино, когда Пат и Паташон упали в кипящую воду. Тетки пересказывали сны, в снах фигурировали гвардейские офицеры, звучали фразы типа: «Подарю вам табакерку, но!» В то же примерно время тетки прочитали запрещенную книгу «Кровь пробуждается!». Все это составляло нашу семейную жизнь, как сейчас составляет основную тему и содержание моей писательской деятельности.

Я так и не смог научиться писать рассказы «из жизни», из великого бездонного резервуара, я до сих пор не представляю себе, как следует начать рассказ, как надо его закончить. У меня был горбатый товарищ, товарищ говорил: «Меня мамка уронила, когда я был маленький!» Я отвечал: «И меня уронила, просто я выкрутился!» Отец свалился посреди улицы, и никто его не задавил, дедушка сказал: «Бог пьяного бережет!» Все это происходило в результате умения выкручиваться. Как раз тогда в наш город прибыл господин Дуглас Фербенкс, на вокзале его встречала девица Луковичева, чемпионка Югославии по красоте. События, о которых я рассказал, происходили довольно давно, примерно в году тысяча девятьсот сорок третьем. Все это должно бы стать сущей правдой, картиной жизни, жизнеописанием. Я болел свинкой, мама пошла за лекарством под названием «медикаменты», сладковатым на вкус. Маму остановили немцы, немцы потребовали мамин аусвайс, мама сказала: «Конечно, сей секунд, прямо в тапочках!» Разговор шел по-немецки. Я видел немецкий фильм про футбол и про поцелуи на диване, фильм назывался «Ди лецте Рунде» или как-то в этом роде. Был еще итальянский фильм «Железная корона», весь в рыцарских битвах, но это было совсем другое. Это происходило во время войны, году примерно в тысяча девятьсот сорок третьем, но это был еще не конец. Мы праздновали освобождение Ростова, прекрасного русского города, празднование происходило тайно. Сосед, капитан на пенсии, показал мне, как с помощью спички и подпертого ею века можно бдеть, несмотря на опьянение. Дядя владел другими секретами, в основном неприличными. Дедушка запрещал порнографические выражения, но однажды сам выразился: «Сейчас генерал Эйзенхауэр покажет им мать-перемать!» Так примерно протекала жизнь в нашей семье, так примерно и должны были отразиться события в повести, что, возможно, вы заметили и сами.

В этой повести мне следовало бы описать собственную жизнь, все, что с ней связано, а также ремесло, с помощью которого этой цели можно достичь, то есть писательское. Я пытался это проделать и раньше, но мне все время казалось, будто я что-то упускаю, причем самое важное. Я часто спал в маминой кровати, несколько раз в отцовской. Мамина кровать была как-то теплее и слаще, отцова была другой – и по вкусу, и по всему другому. Я мечтал иметь роту оловянных солдатиков, мама же всегда говорила: «Получишь пять штук сейчас, в следующий раз еще пяток!» Во всем был какой-то определенный порядок и какие-то оттяжки, чего я совершенно не понимал. Дедушка смотрел в окно, потом произносил: «Если сунутся, я им пудовую гирю в морду брошу!» Отец вытащил записную книжку и сказал: «У меня помечено!» В книжечке были записаны даты налетов вражеской авиации, прозвища офицеров, отказавшихся выдать отцу винтовку, а также новые цены на пиво, постоянно растущие. В эту же книжку мама раньше записывала расходы на питание, менструальные дни и некоторые воспоминания детства. Я спал на своей кровати, на другой спали отец и мама. Ночью они произносили какие-то слова, иногда нежно, а иногда нахально. Это происходило во время войны, большой и очень опасной, однако происходило все именно так. Я все время задаюсь вопросом, как все это началось, делаю это и сейчас, придумывая эти строки. Брат и дядя пошли работать на кожевенную фабрику, где содранные с коров шкуры, еще окровавленные, посыпали солью. Дядя и брат смердели после работы, дома, это было страшно. Моя тетка вырабатывала гобелены, на гобеленах изображалось озеро Блед, островок на этом озере, церковка на этом островке. Все это было в уменьшенном виде. Мама сушила на чердаке фасоль в стручках, сухую шелуху заталкивала в наволочку. Родственник Любинко делал детали для неудобных деревянных сандалий, Mамa билась головой о дверной косяк – от боли. Генерал Кларк колотил немцев у Монтекасино, как стадо баранов. На нашей лестнице разбили голову железным прутом одному офицеру, которого все называли «лётичевец». Кто-то сделал ребенка консьержевой дочке. Все что-то делали, кроме отца, отец шлялся по кабакам, таскал чемоданчик с образцами, отец угощал водкой вырезателей профилей из черной бумаги, этих ловких мастеров ножничного искусства. Это всё части жизнеописания, картины жизни, протекавшей в сорок третьем году. Большой кусок жизни прошел тогда, в сорок третьем, но некоторые вещи существовали как до, так и после. Я полагаю, это неоспоримая истина.

В тысяча девятьсот сорок пятом году были розданы многие должности, от председателя правительства и ниже. На посты самые ответственные, самые серьезные были определены товарищи Пияде, Нешкович, Джилас; у нас в семье дела выглядели так: я отвечал за агитацию и написание стихов, отец – за вопросы алкоголизма, дядя – по части женщин. Кроме того, дядя быстрее всех мог произнести «надворетраванатраведрова», а также другие слова. Дядя подарил мне комикс «Рантагорцы», о детской организации против родителей; тетки объяснили непонятные места. Это происходило тогда, в сорок пятом, ранее происходили другие события – например, фотографирование.

Я снимался два раза с коляской, причем так, что на фотографиях я вообще не виден. На первой карточке виден только отец в черной шляпе и мама в шубе, стоящие на снегу рядом с коляской. В коляске был я. Это было в каком-то парке. Второй раз нас фотографировали на пляже. Я стоял за коляской младшего двоюродного брата, теткиного сына, который на фотографии изображен в абсолютно голом виде. На фотографии видны какие-то капитаны, женщины с обнаженными руками, мой дедушка – словом, вся семья, причем в разгаре лета, – незабываемая вещь.

Все вокруг говорили об Адольфе Гитлере как о звере необычной породы, который нас проглотит, и тому подобное; мама спросила недоверчиво: «Да разве он не такой же человек из крови и мяса?» Отец решительно ответил: «Нет!» Это было в тысяча девятьсот сорок третьем году, морозном, военном, переломном. По сербскому языку нам задали написать настоящий стишок. О стихосложении я не имел ни малейшего понятия, кроме того, что строчки кончаются похожими слогами, но как этого добиться – ума приложить не мог. Стишок написали тетки, он назывался «Запад зарей осветился!»– и был посвящен красотам природы. В стихе была строчка: «Заря покрывало роняет!» – и много других изумительных строк. Стихи были написаны на зеленоватом листе, вырванном из календаря, мне пришлось их переписать, чтобы учитель не смог установить факт подлога. В сорок пятом году мама составила патриотические стихи в честь Марко, национального героя, к тому времени давно погибшего. Мама писала поэму ночью, при свете керосиновой лампы; русские монтеры все никак не могли восстановить уничтоженную электростанцию. Мама протянула мне пакет из-под муки с написанными строчками и сказала: «Возьми, пусть это будут твои стихи!»

Все вокруг меня занимались искусством: делали бутерброды с коммунистической символикой, вышивали думки, сочиняли эпиграммы, в основном любовного содержания. Мицко, мой товарищ и активист молодежной организации, писал романы, которые он называл женоненавистническими. Романы он читал в основном девочкам, чтобы напугать, и мне, так как давно еще сказал: «Только ты меня понимаешь!» Капитан Вацулич, изумительный боец Двадцать первой сербской, выносил на войне стихотворение о матери, образ которой является солдату на посту. Слушая стихотворение, все плакали, несмотря на очевидные длинноты. Мой дядя умело исполнял мексиканские песни, собственноручно аккомпанируя на гитаре, но мог продекламировать и множество стихов, в основном запрещенных. Я просто вынужден был идти тем же путем. Сначала я составлял поэмы для декламации о партизанском замерзании на снегу и вое неких деревенских псов в ночное время. И на этом не остановился.

Похоже, некоторые вещи в моих книгах совершенно неоправданно повторяются. Это «Радио Беромюнстер», «Озеро Блед», «О сельской бедноте»; последняя вещь – название брошюры. У нас был радиоприемник старой модели, он назывался «Лоренц» или как-то в этом роде. На приемнике была шкала, исписанная названиями разных городов, а Беромюнстер почему-то был подчеркнут химическим карандашом. Дедушка слушал прямую трансляцию бомбардировки Лондона, репортаж с воодушевлением вел фашистский комментатор. Дедушка вслушивался в немецкую речь и ругался, но по-сербски. Я сделал вывод, что бомбардировка – дело рук «Радио Беромюнстер», подчеркнуто вражеской радиостанции. Одна из моих теток, не помню точно какая, изготовила акварелью вид озера Блед, копию с почтовой открытки. За войну это произошло всего один раз, как я полагаю, с психотерапевтической целью. Тем не менее рисунок этот прославился на всю семью, отсюда, как мне кажется, тема «Озеро Блед» стала практически ежедневно появляться во всех остальных художественных предприятиях моих родственников, людей очень талантливых. После войны я состоял в кружке по изучению брошюры Ленина о сельских бедняках. Брошюра трактовала вещи, диаметрально противоположные культивируемым в моей семье, потому ее изучение длилось целую зиму, строчка за строчкой. В промежутках между абзацами я читал «Приключения Карика и Вали», «Виннету», «Когда женщина прозревает», «Гайдук Станко», «Симплициссимус», «Отверженные» и другие книги, но крепче всего я запомнил брошюру «О сельской бедноте», совершенно непонятную и, как мне кажется, ненужную, объемом в сорок две страницы. Так оно все и происходило, так я все и перенес на бумагу.

В этой книге употребляются многие предметы, вещи, некоторые очень часто. Сильнее всего мне врезалась в память мясорубка, как символ отцовской торгово-коммивояжерской специализации, как предмет большой гордости моей мамы, наконец, как механизм, ущемивший отцовский палец в момент демонстрации собравшейся публике его возможностей. Кроме того, я весьма высоко ценил фиолетовую книжицу, ежедневник на 1937 год. В него я записал: «Горит Шелл, немецкий склад, прекрасное зрелище!» Я полагал, что в каждой семье должно быть нечто подобное, что-то вроде памятной книжки или карманной истории. Потом уже, в годы после освобождения, у всех появились тетрадочки для записи поручений, умных мыслей и всего прочего. Я догадался, что мы, наша семья, начали делать это намного раньше.

Во мне течет солидная доля крови жителей Славонии, очень большая – уроженцев Лики, и совсем немного немецкой, швабской. Видно, оттуда, из подсознания, в нашей семье возникали время от времени для употребления «домашние» слова типа «фергистмайнихт», «сопляж», «погоняло» и подобные областные словечки. В сорок четвертом году появились еще более странные слова, абсолютно деформированные. Именно в те годы появились «салфетки», «Сангвиники», потом «пролетарии» и тому подобное. Наш радиоаппарат, достаточно устаревший, стали называть «Юрий Лоренц». Но милее всех мне было имя Вацулич, Вацулич был первым солдатом свободы, которого я увидел. И наконец, надо объяснить читателю, почему «ремесло» для меня эквивалентно тайному обществу, кружку, секте. Я был знаком с портными. У портных были следующие предметы: обезглавленные деревянные куклы, вечные календари до 1990 года на стенах, магниты с булавками. У каждого портного были шаблоны для каждой детали одежды, иногда они делали шаблоны из старых школьных атласов. Чтобы сделать шаблон рукава, портной резал карту Европы для второго класса гимназии: где-то разрез проходил по речке, а где-то по проходящей в реальной жизни линии фронта. Но если все придирчиво перебрать в памяти главной вещью все-таки был магнит: булавки влеклись к нему с больших расстояний, шурша по полу на манер тараканов. И конечно же, все это было увенчано по принадлежности профессиональным дипломом, взятым в рамку и прибитым к стене, но все-таки…

О ремеслах я размышлял как о народах. Прежде меня даже удивляло, почему это все говорят на одном языке, когда между людьми такая разница. Я был совершенно уверен, что ремесло, профессия – это какая-то организация, чаще всего секретная.

В детстве какие-то ремесла значили для меня много, какие-то нет. По соседству жили портные, официанты, часовщики. Я наблюдал за их часто совершенно необъяснимой работой. Потом я стал вникать в одно из самых странных занятий, в отцово приказчицкое ремесло. Приказчики, эти артисты прилавка, виртуозные упаковщики крохотных вещичек, обладатели исключительно ловких рук, работали по скобяным и другим лавкам, но мне казалось, что они – актеры, играющие в великолепном спектакле. Все это было так странно, вывернуто наизнанку, но так было, так все и вошло в книгу. Мне тридцать девять лет, но скоро будет сорок. Был бы я помоложе, прошли бы все эти дела тысяча девятьсот сорок третьего и последующих прекрасных лет нашей жизни без меня.

1972

Байки бабки Катарины

Что нам следует делать

Приходит слуга Мия Оршич и от имени всех работников спрашивает отважную, симпатичную и решительную хозяйку: «Дорогая хозяйка, что нам сегодня следует делать?», а она ему отвечает: «Ты знаешь, добрый человек, что наш хозяин находится на важном поповском Соборе в Венгрии, так что все здесь легло на наши плечи, следовательно, работай как можно лучше!»

Катарина Ускокович, урожденная Пеячевич, разговаривает каждое утро с работником, работящим и старательным, хотя и хорошим человеком, варит сладкую овсяную кашу больному ребенку и после этого бросает все силы на стирку белья, которое у нас есть для ношения на теле, как на верхней его части, так и на нижней, для стола скатерти, на которых едят, для постели, особенно если кто-то в ней больной лежит, а также домашнее белье типа фартуков, полотенец и тому подобного. Работник Мия продолжает расспрашивать прекрасную хозяйку: «Хозяйка» что мы будем делать с пустырями, которые состоят из непаханой и тяжелой земли, на которой, кроме папоротника и вереска, нет ничего полезного?», а хозяйка отвечает ему: «Перекопай их и преврати в пашню, чтобы все цвело на ней, хозяин будет счастлив, если по завершении своего путешествия увидит, что полезные растения растут там, где прежде только волчец был и прочая напасть!» И после этого говорит: «Что и как с тутовым деревом и самими листьями, хватят ли их, чтобы накормить наших шелковичных червей, которые в мгновение ока могут вылупиться из коконов и улететь в образе мотылька, так что мы их больше никогда и не увидим?» Слуга Мия отвечает ей: «Только вот проложим в земле трубы с целью осушения и тут же набросимся на пауков и мышей, которые растаскивают все, что у нас есть!» «Мусор надо собрать в кучу, чтобы ветер опять не разнес его», – велит сердитая хозяйка, глядя на небо с целью определить, пойдет дождь или не пойдет. «Будем ли копать яму для жидкого навоза, несмотря на то что кто-нибудь сможет упасть в нее?» – спрашивает верный слуга. Хозяйка расспрашивает, какого вида земля бывает, особенно про глину, как обычную, так и сукновальную, фаянсовую, известковую и пластичную для выработки самого качественного фарфора. «Если тарелку разбил, смело можешь ее выбрасывать, это лучше, чем склеивать», – объясняет она. Слуга на это говорит: «Надо известь гасить, как жирную, так и постную, а может, даже и гидравлическим путем!» Хозяйка говорит: «Надо на охоту за зайцами сходить, на рынок – осла в упряжку купить, а я сяду и запишу все в главную книгу, дневник и расходник, чтобы разобраться, куда у меня сегодня деньги ушли!» «Молокомер точно нам покажет, что есть в молоке, одно ли молоко или еще что-нибудь, например, вода», – говорит хозяйка Катарина с легкой угрозой. Слуга смотрит на свою хозяйку и продолжает следующими словами: «Я никогда бы не налил внутрь ни капли воды, пусть у меня рука на корню отсохнет!» – а хозяйка решительно отвечает: «Лучше бы так, чем позориться тебе на базаре, продавая излишек, который нашему дому не нужен!» Слуга Мия Оршич спрашивает: «Будем до удобрять гипсованной землей или нет, учитывая, что гипс есть белая материя, получаемая в результате обжига в особых печах гипсового камня и которая в контакте с жидкостью приобретает огромную твердость?» Катарина велит: «Сегодня осушим вон те луга, позаботимся о господском салате, попробуем немножко в гончарне, может, выйдет нормальная посуда!» А после этого велит верному слуге: «Отведи этих двух здоровых детей на реку, пусть учатся плавать, а то вдруг неожиданно наводнение случится». И после всего этого: «Только не выдумай с жандармами ругаться из-за всякого пустяка, потому что потом нам только хуже станет!» «Что бы мы без наших коров делали!» – вздыхает слуга Мия, весь гордый и в обрызганных коровьим молоком штанах. Слуга Мия говорит всем: «Нам надо старательно работать, чтобы было что показать на земледельческой выставке в Пожеге, или на винной выставке в Липике, или на выставке крупного рогатого скота в Загребе, там вскоре соберется вся скотина всего королевства, так что ее мычание во всей Европе услышат!» «Тогда нам останется только конопля, которая воняет в процессе обработки, но без нее мы все ходили бы по белу свету голые и босые, как нищие», – примечает слуга, а хозяйка велит: «А сейчас сойдем в подземные помещения, специально приготовленные для этой цели, и займемся выращиванием грибов, которые созревают только в вечной темноте и сырости, как будто все мы под арестом в царской темнице».

Пес

После этого в освободившуюся кухню входит пес. верный спутник человеческий, который проживает по всей земной поверхности. Псы бывают гончие, домашние кудлатые, охотничьи, дворняги и доги, и вот вес этот показывает свои усталые и печальные глаза, и хозяйка говорит ему: «О мой грустный пес, кто опять огорчил тебя так сильно, сейчас я тебе дам сахарную косточку, грызи и круши ее своими зубами сколько захочешь, но только после этого от тебя польза должна быть на охоте, во дворе, при ограблении, а также как от друга семьи!» А ведь мог бы этот же самый пес, взбесившись и обозлившись, перекусать всех домашних так, что все они поумирали бы в страшных мучениях, стоило только ему захотеть.

Напасти

Слуга Мия кричит: «Хозяйка, напали на нас неправильные гусеницы со всех сторон, жрут все живое на каждом дереве, все скрипит под их бездушными челюстями, могу ли я купить у хозяина Йовы, брата вашего уважаемого мужа, какую-нибудь жидкость, чтобы истребить их?» Другой слуга прибегает полумертвый и вопит, что в пшенице полно жучков с носиками и рожками, что они очень мелкие и потому их трудно разглядеть, однако жрут яровые только так. Хозяйка Катарина велит: «Все это не так страшно, главное – чтобы не сгорел амбар, чтобы дед Теодор в колодец не свалился и чтобы хозяина нашего, Василия, который сейчас в дальней дороге, не отравили на Соборе нехорошие люди!» Еще говорит хозяйка своему симпатичному, хотя и бедному и оборванному народу, состоящему из слуг, не слишком умных: «Каково бы пришлось нам, если бы кто у нас подсыпал медного купороса в детскую еду, или ограбил бы нас и передушил во сне, или пришли бы налоговые и все у нас конфисковали, хотя у меня все бумаги в порядке?» На это отвечает ей жена деверя: «Я оставила своего мужа, а твоего деверя, одного в лавке где его варвары селяне обворовать могут при покупке пол-литра спирта или кило соли, и все только для того, чтобы помочь тебе воспитывать твоих троих детей, один из которых, самый маленький и самый слабенький, хотя и мальчик, сгорает в тяжелейшей горячке!»

Родня

Говорит хозяйка Катарина: «У меня из родни есть мой муж, который отсутствует, когда нам так тяжко, и все ради государственных и церковных дел, есть деверь, который продает всякие мелочи в своей лавке, есть его верная жена, хотя никак разродиться не может, есть другой деверь, который скитается по Германии и собирает разные ядовитые растения и всякие камни в неизведанных и чужеземных горах, есть еще свекор Теодор, образцовый поп и человек, который каждый день говорит совсем не то, что вчера говорил!» На это отвечает ей служанка, вымыв закопченную и очень грязную посуду: «Хорошо вам, прекрасная хозяйка, а что мне сказать, у которой нигде никого нет, совсем как у той собаки, что с аппетитом грызет в углу свою кость, что мне сказать, у которой в один прекрасный день муж исчез при исполнении военного задания, и после этого я счастлива тем, что могу полы мыть в благородном поповском доме и получать за это тарелку супа и какую-то мелочь в качестве доли от всего этого вашего огромного богатства!» После этого хозяйка говорит: «Сначала я забыла сказать о том, что мне всего дороже: что у меня трое деток, цветок к цветочку, Анка – восьми лет, Петр – пяти и больной Душан, всего лишь годовалый, хотя очень надеюсь, что он поправится!» Преданный и верный слуга Мия Оршич добавляет: «Если бы еще двое у вас не околели в страшных мучениях, то было бы у вас пятеро а не трое деток!» – на что дед Теодор замечает своим грубым и праведным голосом: «Чем больше детей, тем больше напастей!» Мать Катарина говорит: «Я не виновата, что я такая счастливая и довольная, хотя работаю с утра до ночи, как скотина, будто я не хозяйка всего этого поповского имения, которое для всей округи образцом служит!» Жена деверя на это говорит: «Если бы ты осталась в своем богатейшем доме Пеячевича в Нашицах, сейчас бы использовала время на читание романов, играние на фортепьянах и вязание ажурных и никому не нужных кружев, а так тебе приходится судиться с родными братьями из-за этих беспредельных полей, лесов, лугов и чистого золота, которое они держат в шкатулках и в других местах, а тебе не дают ни грамма!»

Болезнь

У маленького, хотя и симпатичного Душана, любимца и очевидного наследника всего этого богатства, появляется болезненное состояние, называемое лихорадкой, которое к тому же сопровождается общейслабостью, горячкой и остыванием маленького тельца, а также затрудненным дыханием посредством легких, органа, предназначенного принимать и отдавать воздух. Общинный доктор В. Талер приходит и говорит, что с малышом все в порядке, просто надо дать ему немного хинина, изобретенного пятьдесят лет тому назад во Франции, точное воздействие которого и результаты еще не до конца известны. Мать Катарина говорит своей верной и несколько старшей деверевой жене: «О, только бы он выздоровел и стал бы опять искать трясогузочьи гнезда, как его старший брат Петр, никто бы со мной в счастье не сравнился!» Слуга Мия говорит: «Что есть гнездо, как не своего оода колыбель, которую строит большинство птиц, чтобы откладывать туда яйца, из которых потом вылупляются птицы, животные бесполезные и красивые!» Дед Теодор говорит: «Если дитю малому дать хоть один глоток вина, оно ни на сантиметр не вырастет, хотя попробовать бы стоило!» Жена деверя на это говорит: «По всему свету ходят колченогие и колчерукие, все стонут от страшных болей, люди падают в ямы с негашеной известью и у них живое мясо от костей отстает, или в кабаках друг другу глаза вышибают, или только мычат, или рождаются с четырьмя ногами и восемью руками, а к тому же еще и рогатые. Мы счастливы просто должны быть, что у нас только одно дите болеет, и то совсем малое!»

Гордость и счастье

Говорит хозяйка Катарина: «Нам, которые живем в возделанной Славонии, намного легче, нежели нашим братьям боснийцам, с учетом того, что у нас нет ни медведей, ни рысей, ни волков, или есть, но, по крайней мере, не в тех количествах, как у них, а там ведь еще и турки живут!» Добрая и благородная жена деверя на это: «Только бы наш дорогой Василий вернулся живой и здоровый с Собора, да маленький Душан каким-нибудь чудом выздоровел, да чтоб артисты какие с целью развлечения приехали, да дед Теодор бы чуть пободрее стал, да еще бы мой милый Йова продал в лавке самый мелкий и бесполезный товар за большие деньги!» Дед Теодор отвечает своей старшей снохе: «Кто знает, вследствие чего проистекает жизнь на Земле, почему один другому горло перерезает, обманывает родную жену и травит детей никотином или, что еще хуже, алкоголем!» Счастливейшая мать Катарина говорит своим слугам: «Никогда бы с вами местами не поменялась, хотя у вас ничего и никого нет!» Судья Ф. Талер проезжает через Грунт на прекрасном коне и говорит госпоже Катарине, чье делю он ведет в своем уважаемом суде: «Как вижу, вы здесь работаете преданно и каждому на пользу, хотя у вас есть и больные!» – и это было ей наилучшей наградой. Судья Талер продолжает: «Вы свои деньги в шкатулку складываете дома, а может, лучше положить их в Пожегскую сберегательную кассу, где вам охотно дадут прекрасные проценты, если решитесь?» И еще говорит: «А лучше всего вложить деньги в облигации государственной ренты, лично я именно так и поступил бы. если бы у меня были свободные деньги, но много ли может сэкономить в этих краях судья, если он честен?»

Сосед

Приходит владелец паровой мельницы и лесопилки Павел Михоль и говорит: «Хотя мы не такие крепкие и зажиточные, как вы, которые под собой всю торговлю держите, церковь, виноградники, лошадей, леса и хлеб, я все-таки смиренно называю себя вашим преданным соседом из-за того, что мой дом прямо на ваш смотрит и только улица нас разделяет!» «Тем более, – говорит ему хозяйка Катарина, – сейчас, когда мой хозяин в дальней дороге, ребенок болен, а старый свекор уже не в себе немного, тем приятней мне иметь в соседях благородного, честного и отважного человека, независимо ОТ его семейного положения и способа, которым он свои деньги зарабатывает!» Павел Михоль кланяется, а Катарина продолжает: «Я знаю многих хозяев и владельцев, которым завистливый сосед амбар поджег, в колодец нагадил, скотину отравил, служанку увел, а по дверям всякие гадости понаписал, надеюсь, в нашем случае такого не будет!» «Нет, ни в коем случае, даже в кошмарном сне!» – кланяется Михоль и бьет себя кулаком в сердце, подтверждая, что никогда.

Школа

Жена деверя спрашивает маленькую Анку: «Разве ты еще не в школе, неужели хочешь, чтобы тебя цыгане украли, которые вокруг бродят, а потом тебе глаза выкололи и уши отрезали для того, чтобы тебе побольше милостыню давали?» Мать Катарина говорит своей любимой, но временами вспыльчивой дочери: «И хотя твой добрейший отец и хозяин в дальней дороге, прилежно слушай, что тебе говорит замечательный учитель Йова Станивук, и старательно все записывай в тетрадку, даже то, что тебе глупым покажется, потому, что он лучше тебя все знает!» Жена деверя добавляет: «Только бы дожить до того дня, когда все твои дети выучатся, вырастут и занемогут, только тогда я смогу в мире и покое сомкнуть свои усталые и жертвенные глаза!» Слуга Мия Оршич стоит в дверях, чешет свою умную голову и рассказывает: «Если бы мне Бог дал счастье выучиться, я бы не мучился теперь со скотиной и погаными людьми, работая в этом доме, достойном всяческой хвалы!» Жена деверя продолжает говорить маленькой Анке: «Лучше бы вас в школе научили, как на шелковичного червя сделать бальное платье, чем мучить собственный мозг глупыми именами из неизвестной истории, которые, возможно, вообще не существовали!» Дед Теодор говорит по всем этим поводам: «Я бы каждую, даже самую убогую служанку заставил бы выучить, кто такой Наполеон, а кто не хочет – того кулаком по башке!»

Учитель

Учитель Йова Станивук говорит собравшимся ученикам из лучших семей Грунта: «Если у тебя один конец шпагата запутается до того, как ты соберешься использовать его в различных, пусть даже самых замечательных целях, ты должен вначале распустить узел, потому что в противоположном случае он будет мешать тебе и ты не сможешь сделать свое дело как следует. Если ты увидишь, что в процессе закрывания ворот тебе мешает камень, то сначала должен будешь отодвинуть его ногой, потому что ворота останутся незакрытыми, придут тати и воры и все со двора вынесут, пока ты спишь. Если ты возьмешь горячую сковородку за ручку, то обожжешь ладонь, и все у тебя из сковородки вывалится на пол, и тем самым заработаешь еще и побои от сердитой, но совершенно справедливой матери!»

Заботы

Пока пес грызет свою вкусную кость, больное дитя Душан плачет в своей детской кроватке, а работники Йосип Шкуль и Петр Мркович выгоняют овец с тридцатью четырьмя зубами у каждой, с длинными и нелепыми головами, а порой и просто глупыми, а мать Катарина, на которой держится вся домашняя и другая работа, заботится о своей прекрасной семье. Слуга Мия Оршич говорит: «Сейчас спущусь в подвал и осмотрю эти бочки, каждая из которых может вместить от трех до четырех гектолитров вина, и посмотрю, не отпил ли кто из них без нашего ведома!» Мать Катарина говорит. «Было бы в этих бочках еще и больше, если бы не проклятая филлоксера, гнусный жучок, который жилки в корне лозы перегрызает и ни на что другие не способен!» «Вот что бы нам следовало выращивать, так это эвкалипт, дерево, которого ни в одном доме нет, как в Грунте, так и в целой Славонии!» – говорит сердитый дед Теодор. Катарина ему отвечает: «Тогда лучше уж маслины, если бы только было у нас южное море, но откуда у нас морю взяться, если даже Риека не присоединена к нам официально хоть каким-нибудь государственным договором!» Дед говорит: «Море и поле по способу обработки – две совсем противоположные вещи, хотя и похожие!» Катарина велит верному слуге: «Лучше бы ты посмотрел на градусник, стеклянный прибор, чтобы нас не застал врасплох мартовский мороз и не погубил бы все, чего мы добились тяжким трудом, во всем себе отказывая!» Так проходит жизнь этих замечательных и действительно ко всему готовых людей, их прекрасных, но временами болеющих детей и их беззаветно преданных слуг, в то время как век, девятнадцатое столетие, приближается к своей последней четверти, потому что ничто в этом мире не вечно, даже время.

Мышь

Маленькая Анка уходит в школу для приобретения знаний, их расширения, объединения, понимания и впоследствии применения в собственной жизни. Там справедливый, но несколько близорукий учитель Йова Станивук учит прилежно слушающих детей всему о животном, которое у многих людей водится в комнатах о маленьком создании, обликом совершенно противоположном слону, то есть о мыши. Учитель Станивук спрашивает, где еще проживает этот маленький вредитель а умная Анка вежливо отвечает, что это маленькое создание живет и в амбаре, и в подвале, где сыр хранится, и в риге, куда сваливают хлеб в необозримом количестве, и еще что во многих стихах говорится о ней с симпатией к ее внешнему виду, пугливости и проявляемой изредка мудрости. Учитель Станивук говорит: «В течение урока каждый из вас должен сделать модель мыши из дерева, теста, грязи или из чего вам угодно будет, главное, чтобы она была как настоящая и чтобы никому никаких неприятностей не чинила!» В Грунте мышь грызет, бегает и дрожит, а кошка ее подстерегает, прыгает, сжирает ее, после чего мурлычет как ни в чем не бывало.

Против напастей

Учитель Йова Станивук демонстрирует картинки тяжких болезней, которые в любой момент готовы напасть на приличную человеческую внешность, и говорит: «Этот рисунок рассказывает вам о том, какие напасти постигли угодного нашего соседа Гргура Клашню, который страдает прободением желудка, сломанным позвоночником, зобом, язвой, дистрофией мышц и повышенной кислотностью, искривлением рук, ключицы и грудины, слепотой одного глаза и трахомой другого, поносом, сапом, отрезанным пальцем на левой ноге и который, несмотря на все перечисленное, имеет еще силы веселиться и петь в своей больничной койке!» Маленькая Анка говорит: «И у нас один работник упал с горящей конюшни на вилы и с ними вместе в глубокий колодец, полный змей и ядовитых грибов!» Учитель Йова гладит маленькую Анку по голове и говорит всем без всяких околичностей: «Я знаю, что многие из вас погибнут во время празднования различных семейных праздников, при покупке яда для истребления крыс или при строительстве новой конюшни, но будьте, по крайней мере, готовы к этому и никогда не забывайте о том, что могут случиться самые страшные вещи!» Маленькая Анка говорит: «Мой братик Душан очень болеет в своей кроватке, но доктора говорят, может быть, он не сразу умрет, а если вообще не умрет, то всю жизнь болеть будет, особенно если врачи будут такие же, как они!»

Мир плох

«Куда бы вы ни ступили своей невинной ногой, повсюду вы увидите, насколько наш мир плох», – говорит Йова Станивук. «Здесь больница переполнена неизлечимыми больными и раненными на всяческих войнах, там приют с неизвестно каким количеством сирот, у которых ни одного родного человечка на белом свете, а вот вам пожарное депо, в котором полупьяные пожарники Бога молят, чтобы какой-нибудь честный дом загорелся, чтобы они смогли себя показать, а тут трактир и кабак со своими страдающими пьяницами и детьми, которые также принимают алкоголь с помощью своих родителей, а вот церковь, в которой вам проповедуют на чужом наречии, здесь мост, который в любую минуту может рухнуть в буйную Шуметицу, которая не знает пощады!» Маленькая Анка спрашивает: «А что же нам тогда лучше делать?» Учитель устало утирает лоб, протирает запотевшие от таких разговоров очки и говорит: «Лучше всего и толковее всего сидеть в богатом доме и смотреть в окно на улицу, где все это происходит, и чтоб тебе никто ничего не сделал!»

Благородные и ненасытные

Маленькая Анка говорит своему учителю: «Моя мать, хотя и из очень богатой семьи, всегда оставляет куриные косточки и другую еду перед домом, чтобы нищие могли еще немного обглодать их и высосать мозг из вкусных косточек!» Учитель говорит: «Все богатеи, которых я знаю, благородны, а все нищие перед чужим порогом алчно чавкают и потом даже руки не вытирают!»

Невыгодные обязанности

«У каждого есть обязанности, которые он должен выполнять, даже если у него на это рука не поднимается, – говорит добрый учитель. – Один обязан погибать в бою с неприятелем, которому на нас наплевать, моряку судьба уготовила смерть в холодной воде, сталевар живьем расплавится в невероятной жаре, так что даже косточки от него не останется!» Маленькая Анка говорит: «Моя мама рассказывает, что любой человек, что бы он ни делал, все равно через это пострадает, либо палец по невнимательности пришьет, либо, бутылку открывая, руку порежет, либо со стремянки упадет, собирая яблоки, которые и без того сгнили!» Учитель Станивук на это: «Да и сами ученики, которые приходят из бог знает каких мест сквозь снег, лед и эту ужасную жару, во время чего их подстерегают рыси, дикие кошки, львы и разбойники, готовые их задушить за копейку, приходят, следовательно, голодные и босые в школу, где слушают то, о чем понятия малейшего не имеют и где с ними разговаривают на непонятном языке, а после этого возвращаются домой, не получив от всего этого никакого толка!»

Все равны

«Стоит мне присмотреться к вам, – говорит учитель, – и я вижу, что один из вас хромой, другой – косой, третий очки носит, четвертый заикается, пятый убогий, шестой немытый и потому немного приваливает и отдает грязным постельным бельем, у седьмого позвоночник кривой, восьмой совсем горбатый, девятый – еврей, десятый – попович, одиннадцатый – левша, и всегда вы будете равны со всеми другими, и никто в этом ничего не изменит!»

Мудрые примеры

Учитель Йова Станивук пересказывает замечательный разговор между двумя корчмарями, одним рыцарем и некоей красавицей, а также поучительное замечание, которое сделал убогий нищий местному богатею, благодаря которому другие корчмарь, рыцарь и богатей поимели немалую пользу, потому как прекратили гордиться надуваться и хвастаться своим корчмарством, храбростью и богатством, а стали раздумывать, как бы помочь другому корчмарю, красавице и убогому, у которого в суме даже сухой корочки нет. «Что толку от того, что мы самые богатые в округе, – говорит маленькая Анка, – . если все и без того знают, что это именно так и есть!» Учитель приветствует это заявление хлопаньем в ладоши и говорит: «В самом деле, чего только нет в доме Ускоковичей, каждый готов пожалеть, что его собственный дом не таков, однако мы продолжаем жить без зависти и ненависти в душе, как будто все это имение уже сгорело синим пламенем вместе со всеми его благородными обитателями!» Маленькая Анка добавляет: «Правда, к нам приходят разные люди, часовщики, жильцы, калеки и трубочисты, и каждый дает какой-нибудь умный совет, который моя мама Катарина тут же записывает в толстую тетрадку!» «Что было бы с этим народом, если бы не было у него своих мудрых и умнейших граждан, которые могут запросто утереть нос любому богатею, который потом над этим всю жизнь размышлять будет!» – добавляет учитель и сморкается в платок, вышитый долгими ночами усилиями его давно покойной матери.

Удивительные совпадения

И двух минут не прошло с той поры, как госпожа ильда Клашня, возвращаясь с рынка, вошла в дом, и тут разразился один из мартовских дождей, а у нее ни шляпки, ни накидки, ни зонтика. Домоправитель и родитель Виктор Клашня видит, как входит его совершенно сухая супруга, и говорит ей: «Как это случилось, что ты входишь, а я именно в эту минуту ощущаю голод в своем желудке, так что выставляй поскорее еду мне и малым детишкам нашим, которые утомились уже, играя в домино, ломая головы над головоломками и конструируя из конструктора!» «Только что письмо пришло, – говорит господин Клашня, – от благородного полководца Ферды Белтрупа, в котором он сообщает, что он едва успел воротиться с военных учений в кукурузных полях и похоронить единственную свою мать, которая скончалась во вторник, и еще у него хватило времени вернуться в крепость, где он забыл пару замечательных перчаток, подаренных ему самим императором во время противопожарных учений!»

Ландшафт

«Что есть снаружи такого, чего нет в этом классе?» – спрашивает учитель. «Снаружи холодно, внутри тепло, снаружи авантюристы, внутри ученики, снаружи ночь, внутри день», – говорит лучшая, но неисправимо озорная девочка Анка Ускокович, глядя исподлобья на своего учителя, который носит очки. «Снаружи – ландшафт, – говорит учитель, – а это совсем не то, что воздух, которым вы дышите, не Наполеон на лошади, потому как состоит он из дерева, камня и травы, а кое-где и речка случается!» «А чему все это служит?» – спрашивает маленькая Анка, желающая набраться знаний и всяких пакостей. «Ничему, разве что только бы Господь Бог радовался, видя, что все это существует!»

Происшествия

Случается, что подует с севера ледяной ветер и сломает два-три дерева за околицей, сбросит пару черепиц с крыши дедова дома, свалит какого-нибудь работника в колодец, а когда солнце из-за туч выглянет, его из колодца вытащат совсем мертвого, а новые три дерева посадят сей же час. «Это весна, – говорит мать Катарина, – весной никогда не угадаешь, что и как случится!» И тут же грянул гром и убил еще одного работника, поджег сарай и зажарил несколько куриц, которые и без того были предназначены на заклание. «Что я вам говорила, – замечает мать Катарина, – все это происшествия, как весенние, так и домашние, без которых в нашей жизни помереть можно было бы от скуки!»

Наши ремесленники

Однажды приходит столяр Лисац, неся на горбу стул, который он сделал для деда Теодора, чтобы тот сидел на нем, и говорит: «Вот вам ваш стул, преподобный!» Затем приходит Йова Петрич, который делает посуду из глины, и говорит. «В эту посуду из глины можешь лить какую угодно горячую жидкость, она не треснет, честное слово!» А вот и лапотник Джука Ковачевич объявился с лаптями для работников и тоже свой товар, собственноручно сделанный, хвалит. Полно народу в дом набилось, каждый что-то приносит и своими товарами товары предыдущего со стола спихивает, так что служанка то и дело осколки и обломки на помойку выносит, а мать за все платит, лишь бы они с богом убрались. «Вы наши ремесленники, – говорит она. – Вот только не понимаю, почему ваш переулок не в вашу честь назван, а именем императрицы Гизеллы Людевиты Марии, которая с рождения и по сегодняшний день не то что в Грунт не заехала, но даже и не знает, что такой существует!»

Общество

Придет ли господин директор учительской семинарии Вилим Кораяц, или школьный инспектор Мият Стоянович из далекого Земуна, или также А.Трухелка, Драгутин Цанкл, землемер, а также и судья Ф. Талер, мать Катарина выносит лучшие вина и собственноручно изготовленное печенье и говорит: «Ну и что, что домохозяин находится по своим делам в Карловаце, у нас ведь такой прекрасный и благородный народ проживает, ради которого один раз в шесть месяцев и расстараться можно, чтобы встретить и принять как следует!» Господа Кораяц, Цанкл и Стоянович на это начинают рассказывать, какие пожары в каких краях бывали, где какой землемер свою неверную жену удушил, а где какой поп в глубокую яму свалился или в колодец, кто оспой заразился, и сколько еще проживет благородный и бессмертный император, и как быть со всякими происшествиями в мире, как в Париже, так и в других городах, пока дед Теодор не крикнет, что хватит уже и что им запрягать тележки пора, потому что вот-вот смерч по всей Славонии пронесется и любую двуколку, словно сухой лист ясеневый, унесет.

Солдат

Смотри, как молоденький Рудольф Цанкл на войну уходит! Заботливая мать, супруга землемера Драгутина Цанкла, с глазами, полными слез, немного от радости, немного от печали, говорит: «Так и вижу, как ты, такой прекрасной наружности в этой яркой униформе, хватаешь мандолину в первой попавшейся корчме и поешь неприличную песенку, как любуешься испорченными девушками, которые танцуют на проволоке, играют на скрипке и вещают чревом, как отпускаешь бороду и усы, хотя оправдания этому нет, как хулиганишь в ресторанах и на биваках, в то время как твой командир себя по лбу рукой хлопает, потому что не знает, где ты пропадаешь, как рвешь неизвестные фрукты и ешь их немытыми, как куришь трубку с длинным и, наверное, турецким чубуком и оттого кашляешь и едва не задыхаешься, как падаешь в какую-то реку, совсем не научившись плавать, как какая-то кухарка обвиняет тебя в том, что ты ей ребенка сделал, и все это вместо того, чтобы погибнуть как мужчина и герой под знаменем нашего знаменитого и неустрашимого полковника, благородного Ферды Белтрупа, который ждет этого не дождется, чтобы получить возможность утешить нас замечательной открыткой!»

Путешествие

«Хорошо вам, что не обязаны вообще странствовать неизвестно где, а только убираете себе сор, выносите полезный навоз из коровника, пропалываете огород и кормите свиней, – говорит хозяйка Катарина своим в ряд выстроенным работникам и другим домашним слугам. – А что сказать про нашего угодного и несчастного хозяина и отца Василия, который к тому же и поп! Как только он повернулся к нам спиной и зашагал, я сразу же волноваться начала: перевернется или нет повозка, да оглобля, того гляди, его насквозь проткнет? Не потонет ли пароход на Саве и он вместе с ним, и одна только ряса на воде останется, как знак беды? Не упадет ли он со скалы, на которую ему и влезать-то не стоило, и все кости переломает, а после этого еще на куски разорвут дикие звери, которых в таких краях полно? Исчезнет ли он так, что даже могилки от него не останется? Или вернется хромой, без одной ноги вследствие несчастного случая, или без одного глаза в результате небрежного откупоривания бутылки? Или его ограбят и ножом сердце пронзят посреди ночи? Об этом и многом еще более страшном размышляю я вечерами, пока не усну, устав от таких мыслей, а вы себе прекрасно руки умоете, нажретесь горячего супа и заснете как убитые!»

Военные

Говорит начальник артиллерии двадцать первой краевой Драгутин Шрам своим солдатам: «Солдаты, стрельнем ли мы по турками, которые у меня вот здесь сидят, грабят и угнетают наших братьев?» «Стрельнем!» – отвечают веселые артиллеристы, одетые в красные артиллерийские мундиры, и вот уже один стреляет, а другой пальцем ухо заткнул, чтобы не оглохнуть, а вдалеке, куда снаряд из пушки успел, слышится болезненный, но справедливый вопль турка на его родном языке: «О горе мне, боже, я погибаю!» «Ерунда все это! – говорит рыцарь Ферда Розенцвейг. – Их надо саблей сечь сверху донизу, вот так вот!» И первого встречного турка действительно располовинил на две одинаковые части, хотя тот ни в чем перед ним не провинился. Из далекой Вены смотрит в трубу благородный император ф. Иосиф и говорит своей любезной императрице: «Так, так, в самом деле они сражаются, а не шутки шутят!»

Печатники

В некоторых укромных и прекрасно обустроенных городах есть механизмы, которые, стоит только одно колесо провернуть, начинают тискать разные буквы, как наши, так и немецкие, а иногда и мадьярские, а потом из механизмов вылезают готовые книги, хоть сразу бери и читай. Говорит Дж. Дежелич Игнату Фуксу и Андрею Вагнеру: «Слава богу, мы настоящие печатники, и у нас ничто не останется неотпечатанным!» Говорит Джордже Радич, также печатник: «Я, если бы не печатал, просто не знаю, чем бы день-деньской занимался, а так, может, кому и польза будет, хоть и через сто лет!»

Разные полезные особы

Говорит Чисер Янош, владелец парохода «Перцл Мориц»: «Давайте я вам отвезу ваш товар вниз по Саве, а вы мне после этого честно заплатите, и каждый доволен будет!» Добавляет Луи Гендельсман: «А что вы скажете на мое предложение выучить вас каллиграфии, после чего вы сможете хоть самому императору писать, только не поддавайтесь и глупости не сообщайте, а прекрасным стилем опишите ему свою жизнь, чтобы получить хорошую должность и симпатичную вдовицу в жены!» Генрих Гиршл встает посередь дороги, останавливает коляску, набитую кавалеристами в увольнении и их прекрасными девушками, и кричит им еще издалека: «Если вы не купите у меня замечательный бильярдный стол для игры в карамболь, то оскорбите меня до смерти, разве сможете вы хоть день прожить без этого прекрасного развлечения?» Стефан Вульпе говорит своим землякам: «Раз уж так, давайте сфотографируемся, чтобы спасти этот прекрасный день от забвения!», а Экерт говорит: «Ничего, ничего, можете не покупать моего плута без отреза, попробуйте другим вспахать, ни фига у вас не выйдет!» Говорит служащий страхового общества «Анкер»: «И когда все рухнет, сгорит и пропадет, я приду к вам и принесу кучу денег за все эти ваши совершенно никчемные руины!» Спрашивает дед Теодор: «Так, или слуги прогонят толпу этих фальшивых торговцев и татей, или я стану из ружья палить, несмотря на рясу, которая на мне надета!»

Старость

«Посмотрите на нашего старого деда, – говорит мать Катарина. – Кто бы не заплакал, видя это, когда такой старик ни есть не может, ни пить как следует из-за того, что у него зубов нет, ни газеты без очков читать, ни через забор перепрыгнуть, ни спеть во все горло, ни иголку в нитку вдеть, а ведь многий иной, который все имение прогулял, несчастных зверей всех перестрелял и никому слова доброго не сказал, крепкий и здоровый, как бык, и все только по той причине, что на пятьдесят четыре года младше!»

Кто неразумен

«Кто неразумен?» – спрашивает причесанный самоотверженный учитель Йова Станивук и сразу смотрит на маленькую Анку, а та отвечает: «Неразумен тот кто в холодное время года ходит без шубы и босиком, хотя ему не то что есть нечего, а даже и ботинок нет! Неразумны те, кто идет на войну, как, например, наш храбрый Рудольф Цанкл, который наверняка погибнет, а мог бы сидеть дома при материной юбке и пить молодое вино или какой другой безвредный напиток. А самый неразумный – мальчик-с-пальчик, маленькое создание величиной ровно со свое имя, который шагает по дороге и не думает о том, что его любая жаба раздавить может и даже не почувствует этого!»

Визит

В превосходный дом попа Ускоковича въезжает человек в мундире и говорит: «Я – общинный чиновник, который явился, чтобы выжать из вас последний грош по причине невыплаченных налогов, без чего я не смею показаться на глаза судье и председателю общины!» Судья Талер сидит в своей прекрасно побеленной канцелярии и говорит некоему помощнику: «Никак не дождусь, когда вернется униформированный чиновник на коне с кучей денег из дома Ускоковичей в счет налогов, и я немедленно пополню ими государственную казну, ключ от которой я немедленно закопаю в неизвестном месте на огороде!» В ту же минуту появляется у хозяйки Катарины благородный доктор Палацкий, которому мать Катарина говорит: «Добро пожаловать, мудрый доктор, наверное, вы явились для того, чтобы и мы вкусили от вашей мудрости, как бы нам разрешить эту напасть с чиновником, который желает отнять у меня последний крейцер в счет налогов!» Судья Талер говорит своему служителю: «Слышал я, что к хозяйке Катарине приходил мудрец Палацкий, который советует, как выкрутиться, чтобы не платить налог моему униформированному чиновнику, я просто не знаю, что мне делать, до такой степени я взволнован!» Мудрый доктор Палацкий говорит: «У нас в Югославянской академии никто никому не платит налог за работу с учеными книгами, так и вы не платите, потому что налог никому никакой пользы не приносит, а особенно тому, который его платит!» Директор учительской семинарии Кораяц говорит: «Я тут проезжал случайно на коляске и завернул на стаканчик разговора и этого замечательного винца, хотя и знаю, что домохозяин все еще в дороге, и вот вижу тут и премилостивого мудреца доктора Палацкого, а также неизвестного мне униформированного татя, который наверняка хочет украсть у вас последний крейцер в счет налога!» Судья Талер быстро встает со своего стула, захлопывает двери канцелярии и шагает через парк, чтобы как можно скорее попасть в дом Ускоковичей. Немытый паренек, который точит ножи, говорит своему брату, играющему в пыли: «Вот судья, который идет, чтобы выпить в замечательной компании в доме Ускоковичей, раз уж у него не выходит выбить из них хоть крейцер в счет налога!»

Симпатичные и неловкие

Пока Йова Ускокович находился в своей лавке, где лично продавал медный купорос, спирт, молодое вино, шпагат и шнурки, пришла туда весьма молодая дева исключительно из-за симпатичности уважаемого Йовы, а не ради покупки медного купороса, спирта или молодого вина. «Господин Клашня очень симпатичен и хорош во всех отношениях, – говорит девица Пейнович – хотя с вами и с вашей симпатичностью он сравниться даже не сможет, дай Бог здоровья вам и вашей исключительно уважаемой супруге!» «Дорогая девица Пейнович, хотя дела обстоят именно так, как вы говорите, я не могу продать вам полкило медного купороса даже на один филер дешевле!» В это самое время стражмистр Фриган, желая поправить черепицу на своей крыше, упал с лестницы и вывихнул себе ногу. Говорит учитель Йова Станивук: «Некоторые симпатичные, а некоторые неловкие!»

Проклятый пьяница

Проклятый пьяница Йоца Рняк приходит в свой совершенно разграбленный дом без крыши, где дождь капает прямо в тарелку его несчастной жене и трем малышам, также несчастным, и вот он говорит им всем вместе: «Я проклятый пьяница, и нет мне спасения. Все деньги, которые я каким-то чудом заработал, чтобы кормить вас целый месяц, пропил я у проклятого корчмаря Томленовича, лакая сливовицу, которая впрок мне не идет и не нравится мне совсем, а только жжет в животе, как жар!» Отвечает ему на это его несчастная супруга: «О пропащий мой муж, известна мне твоя пагубная страсть к питию ракии, но важнее всего, что ты у нас жив и что тебя не посадили под арест за убийство судьи, или попа, или налогового, а ты с чистыми руками явился в свой убогий дом, а мы уж как-нибудь заработаем новые деньги честным трудом, в ходе которого, возможно, кто-нибудь из нас умре от усталости, но тем не менее и после этого мы покроем свою крышу и вылечим наших детей от страшного кашля!»

В доме

Говорит мать Катарина: «Это малое дитя у меня болеет, это большое, восьми лет, уже много чего знает, но вот это среднее, хотя и мужского пола, вообще не понимает, что к чему и по какой причине существует!» Дед Теодор сует маленькому Петру под нос полную ложку сливового повидла и говорит ему: «Вот тебе ложка с голода не умереть!» Приходит слуга Мия Оршич и говорит: «Госпожа, может, вы напишете письма по тем адресам, которые давно пора бы отправить, может, вы детей покормите и посчитаете, сколько мы сегодня потратили, а уж об остальном я сам позабочусь!» Дед Теодор говорит: «Пережили мы завтрак, полдник и обед, еще бы второй полдник и ужин, и все в порядке было бы!» Говорит хозяйка Катарина: «Кто-то утерся совсем чистым полотенцем, и теперь оно черным-черно, руки бы отсохли у такого неряхи!» Служанка говорит: «Мне надо еще те два блюда приготовить, полы вымыть, а потом рухну на кровать как мертвая, так что мне не до того, чтобы о чем другом думать, мне и сны-то даже не снятся!» На это дед Теодор: «Некоторые дни обычные бывают, как сегодняшний, а иной раз праздник нагрянет и еще хуже будет!» Говорит Катарине жена деверя: «Сколько разных вещей в мире есть и их картинок в неких книжках с ценами, я с ума готова сойти!» Говорит ей Катарина в ответ: «А кто тебя заставляет все их перечитывать и запоминать, если в торговых делах последнее слово за твоим бедным мужем, а ты ему даже детей родить не можешь!» Слуга Мия Оршич говорит: «Нет, я все-таки пойду в конюшню, где одни только коровы и лошади, там мне стесняться нечего!»

Береги свою одежды

Говорит инспектор Каузларич учителю Йове Станивуку: «Почему это, дорогой учитель, дети у вас такие немытые, а может, даже и вшивые?» Учитель оправдывается перед строгим инспектором, который подмечает каждое пятнышко на стене и каждую царапинку на парте: «Я им каждый раз об этом говорю, а они никак!» Дед Теодор говорит бедному и вонючему Йоце Рняке, который валяется в канаве: «Хорошо тебе, можешь не слушать дурацких советов из области гигиены и валяться как свинья в грязи, в то время все прочие дома и во всем Грунте вынуждены расходовать воду из дорогих колодцев, а также мыло из лавки моего сына Йовы!»

Лавка

«Это лавка, – говорит дядюшка Йова своему племяннику Петру. – Сейчас тебе дядя Йова покажет, что есть что и для чего предназначено! Это поплавок, – говорит он, – а это касса, где лежат деньги, полученные от неких селян и других покупателей. Вот это вверху – коробки со сладкими и солеными хорошими вещами, вполне съедобными, а также гвозди, купорос, которым можно отравиться, но только если лизнешь, веревка, которая для тебя, как для ребенка, тоже опасна, и еще вилы, которые могут тебя насквозь проколоть, потому не смей их трогать, ни сейчас, ни потом!» Тетка Юля говорит: «Бог с тобой, что ты все подучиваешь ребенка, который потом из чистого любопытства станет пробовать все запрещенное, вот помяни мое слово!» Дядя Йова замечает: «Все эти железки, краски, проволоки, куски того и этого, кадки, кастрюли, лампы, керосин, жечь его, как и многое другое, купленное за огромные деньги, дядя Йова как-то кому-то должен продать, причем дороже и за большие деньги, а он и понятия не имеет, кому и как все сплавить!» Говорит тетка Юлианна: «Это тебе на будущее наука, чтобы ты в торговлю не влезал, даже если промотаешь все, что у тебя будет, только бы не нервничать после того, как закупишь порченый и никому не нужный товар!»

Звание

Говорит слуга Мия Оршич: «У каждого есть какое-то звание, например, господин Франя Йосип имеет звание императора, господин Василий – священника, а мое звание – слуга, хотя я с чем угодно справиться в состоянии!» Мать говорит Анке и Петру: «Ваш удел теперь детьми быть, хорошо вам, потому что не приходится потеть, как бедному Мие, которого мне часто жалко бывает, но что я могу поделать!» Приходит директор учительской семинарии Вилим Кораяц и говорит: «Когда я прихожу в дом Ускоковичей, то у меня всего одно звание остается – гость, дай вам Бог здоровья и всяческих благолепий за ваше замечательное гостеприимство!»

Ученое общество

Сидят господа учителя Бадани, Форко, Жедич, Ткалчич, а также Петр Валевац и Йова Станивук за чистым столом в симпатичной корчме Йосипа Томленовича, и говорит Йова Станивук: «Не знаю, как у вас, а я что говорю, что не говорю, все впустую, никто на меня в классе не смотрит и никто меня не слушает!» «Перво-наперво, – отвечает Йосип Форко, – нельзя говорить этим твоим гнусавым голосом, но греметь надо так, чтобы каждый на месте замер, а самые мелкие дети чтобы в мышиные норы от страха попрятались!» Никола Комленац говорит: «Это совершенно неправильно, потому что школа предназначена учить тому, как ветер дует, откуда карлики появились и почему некоторые мысли следует излагать в форме речи, а не орать их и не кричать, будто ты совсем с ума сошел!» Петр Валевац говорит: «У меня хороший характер, но когда меня эти маленькие хунхузы расстроят, я бы их всех перерубал, если бы только посмел и если бы из-за этого у меня неприятности не возникли с их еще более сумасшедшими и ненормальными родителями!»

Праздники и будни

«Никак не дождусь, когда праздник наступит, чтобы не стоять в лавке за прилавком, а можно будет растянуться в кресле, наесться и напиться как поросенок!» – говорит господин Йова сам с собой в процессе взвешивания килограмма сахара несимпатичной крестьянке. В воскресенье все сидят за большим столом, каждый на своем стуле, а господин Йова говорит. «Столько я готовился к этому дню, чтобы наесться и напиться, и не желаю поститься по каким-то там дурацким обычаям и законам!» Дед Теодор говорит: «Твое дело продавать плохой товар и пережженное масло, а мое – веры придерживаться, и если тебе не нравится – топай!» Служанка, которая должна готовить и в праздники, и в будни, говорит: «Мне лично совсем все равно, я лямку, как вол, тяну беспрерывно, хотя и для меня настанет черный день и упокоюсь я в маленьком гробике!»

Что нам следует делать (2)

Говорит учитель Йова Станивук после того, как утер нос пестрым платочком: «Кто желает предаться пороку пьянства спиртного, должен сначала какой-либо стакан приобрести, а потом в оный налить какого ему угодно крепкого напитка!» Ученик Ферда Клашня говорит: «Так точно поступают у нас в доме, когда слуга Йоца Рняк, которого мой отец выгнал вон, хлебает прямо из бутылки!» Йова Станивук в ответ на это: «Все эти подробности, как стать пьяницей, мы изучаем только для того, чтобы вы никогда так низко не пали и, не дай бог, чтобы сами вы не употребляли таковую, особенно когда вы еще такие маленькие!» Добавляет маленькая Анка: «Точно так же, если кто желает повеситься, надо ему веревку приобрести, а если кто другого ограбить хочет, должен нож иметь, а если кто царем стать вознамерился, следует ему купить красивую, приличествующую и золотую корону в каком-нибудь магазине!»

Паук

«Человек куда угодно спрячется, если ему худо станет и жандармы его искать станут вследствие неуплаченного налога или из-за уклонения от призыва на военную службу. – говорит дед Теодор и добавляет: – В таком случае каждый пожелает в жучка мелкого превратиться или в паука по крайней мере, но ведь он человек!» Учитель Станивук говорит: «Хорошо пауку, у которого собственная паутина есть, в которую он заманивает и употребляет в пищу других, иной раз очень даже крупных, насекомых!» Маленькая Анка говорит: «Паутина состоит из шелковых ниточек и из самого паука, который их ткет, однако все это можно очистить шваброй так, чтобы от ниточек и следа не осталось!» Учитель Станивук завершает: «Тем более что паук вовсе не безобиден, особенно если укусит такую девочку в пятку, от чего она сразу рухнет замертво в безумном трансе итальянского национального танца!»

Дурак

Где только не окажутся милостивые мужи Палацкий, Гаврилович, Панчич, Шафарик, Торбар или Петранович, всюду от них можно услышать: «Мы самые мудрые личности нашей родины, вы только поставьте перед нами задачу или попросите нас как следует, чтобы распутать какую-нибудь путаницу, и мы тут как тут!» Говорит на это мать Катарина: «Хорошо тому говорить, кто от рождения умен, а нам что делать с несчастным Йоцой Рняком, который вечно пьян, или с Йосипом Михалем, у которого слюни изо рта текут, короста на руках и ветры пускает где ни попадя!» Дед Теодор злится: «От умного человека и мудреца вечно слышишь одно и то же, а от дурака все время одни только новости, потому наш государь и держит их при дворе, со всеми их колокольцами, которые позвякивают под самым носом!» Мия Оршич говорит: «Умные те, у кого денег полно, пьют и едят обеды утонченной кухни, а дураки – мы, которые работаем с конским навозом и воняем уборной, хотя и умываемся усердно!»

Тать

Когда поймают нищего и несчастного татя на попытке увода коровы из коровника образцового содержания, свяжут его и изобьют чем под руку попадется, говорит ему слуга Мия Оршич: «Проклятый тать, как это ты решился обокрасть самый уважаемый в Славонии дом, вместо того чтобы отправиться на работу в подземный рудник в Америке, или на пароходе, который перевозит путешественников в Пешт, или половым в некую корчму, где хотя бы выпить немного на дармовщинку смог!» Говорит избитый тать: «Ни к чему мне пить или ездить на пароходе, а нужна мне корова, от которой я молоко получать буду для своих семнадцати детей, которых я родил вследствие другой нехватки, жена у меня умерла при последних родах, отец меня проклял, налоговые меня ограбили, неприятельские солдаты мне глаз выбили, так что мне теперь только и остается, как татю, воровством заниматься, пока меня насмерть не забьют почтенные люди вроде вас!» Мать Катарина развязывает свой фартук, старательно причесывается гребнем из перламутра и говорит татю в лицо: «Я прикажу, чтобы тебя отпустили домой, но корову тебе не отдам, потому что она мне самой нужна, хотя мне известно, что на многих местах в общине, в суде и много еще в каких канцеляриях воры похуже тебя сидят, только я вслух об этом сказать боюсь!» Хорошо накормленный пес спрашивает печальным взглядом свою знатную хозяйку, не порвать ли ему на куски чахлое тело голодного одноглазого татя, а хозяйка говорит ему, к удивлению всех присутствующих: «Не надо!»

Судья

Судья Талер, сидючи без дела в своей канцелярии, говорит некоему писарю: «Слышал, что у попа татя поймали на краже крупной коровы, да потом на волю его отпустили, что это с ними, православные ли они, и что они себе думают, чем я жить должен, бездельничать ли мне или судить мне как судье положено в этом императорском городишке без всякого замедления?» Говорит ему госпожа Катарина Ускокович, аж вскипев: «А что будет с моим судебным иском по поводу десяти тысяч ютаров лучшей славонской земли, леса и вод, слушание которого вы так сильно затягиваете, что у меня в глазах все помутилось и почернело?» Судья Талер отвечает: «Да разве нет у вас собственного адвоката Мудровчича Франи, который с вас хорошие деньги получает за это, я с этим ничего общего не имею, а к тому же еще припомните замечательные праздники, которые мы провели в вашем доме за стаканом доброго вина и замечательной выпечки!» Дед Теодор говорит: «Это тебе за то, что угощаешь вкусными вещами и отличными напитками всякую сволочь, как судейскую, так и адвокатскую, вместо того чтобы самим их приговорить с помощью веревки, огня и меча!»

Бог и люди

Слуга Мия Оршич клянет и шпыняет своих подчиненных, разбежавшихся по всему Грунту: «Будет вам и бога, и черта, когда хозяин Василий вернется со своего поповского Собора и увидит, как вы развалились на конском навозе, в грязи и плевелах, вместо того чтобы привести себя в порядок, умыться и спеть какую ни то песенку во славу нашего господина императора, страдающего от тяжкой ломоты в суставах!» Дед Теодор перекладывает мудрую книгу, которую читал, с левой стороны на правую, и говорит: «Я сорок лет поучал не поминать имя Божие всуе, а ты!» Преосвященные Вуксанович, Ранкович, Чупович, а также Иоаннович вопрошают в один голос, сидя на Карловацком Соборе: «Знаете ли вы, что Бог существует на небесах и что в этом более никакого сомнения нет?» Священник Атанасий Меич из Грубившого Поля вещает. «Потому-то мы здесь и собрались, а не для того, чтобы вкушать вкусную пищу и пить замечательное карловацкое вино, равного которому нет!» На это преосвященный протоиерей Василий Ускокович: «Раз уж вы о вине заговорили, то лучше у меня совета спросите, потому как род мой лозу выращивает уже четыре столетия, и лучшего вина во всей двуединой империи нету!» Говорит владыка сербский Никанор Груич: «То, что поп Василий говорит, совершенносправедливо, тем более что жена его некогда католичкой была, а сейчас перейдем к сбору разбросанного и к другим святым делам!»

Бунт

Говорит судья Талер своему помощнику: «Что это за проклятый город такой и кто меня сюда посадил, черт бы его мать побрал и так далее, почему тут никто никогда не бунтует и даже следов нет хоть какого-то неприличия, за которое человека арестовать можно было бы!» Йоца Рняк говорит на это в совершенно пьяном состоянии; «Да здравствует наш император и король Франя Йосип еще сто и пятьдесят лет!» Говорит писарь Бунин: «Когда некое пьяное лицо говорит в честь нашего императора, то, по мне, это то же самое, если бы трезвый стал бранить и оскорблять его, так что мы это лицо смело можем повесить за ноги или за какую другую часть».

Общинные чиновники

Каждое утро общинные чиновники являются в общину и распределяются по своим удобным, однако несколько грязноватым канцеляриям, где они должны находиться до четырех часов пополудни, даже если у некоторых из них нет никаких дел. Говорит Йожа Лукац, общинный чиновник: «Как только подумаю о том, что я, будучи общинным чиновником, должен сидеть здесь, а мою прекрасную супругу именно в этот момент соблазняет капитан Плуштец, рассказывая ей про вымышленные войны, на которых он даже во сне не бывал, не говоря уж о том, чтобы погибнуть на них, как и следовало бы честному и достойному похвалы человеку!» Председатель общины Игнат Лобо проходит галереей и входит в служебные помещения, где сидят все общинные чиновники в глубоком трауре, поскольку не знают, что у них дома происходит, а чего не случается. Говорит им председатель общины: «А что вы думаете, мне, что ли, легче, чем вам, только потому, что я председатель, ведь я в сам знаю, что делают офицеры с нашими верными женами, одного только понять не могу, кто только позволяет им шастать по приличным домам в то время, когда мы здесь сидим!»

Сварливость

Говорит слуга Мия Оршич своим подчиненным работникам: «И не выдумай кто – из вас демонстрировать мне признаки сварливости по любой причине, ведь вам довелось служить в таком прекрасном и патриотическом доме, как дом Ускоковичей!» Низкорослый работник Пая Войшич спрашивает: «А что такое сварливость и что она означает?» Мать Катарина говорит: «Это когда дед Теодор говорит, что снег черный, а уголь белый, я же пытаюсь противоречить ему и говорю, что наоборот, а он стучит кулаком по столу и говорит, что нет, а другие, которые намного умнее меня, как, например, доктор Палацкий, говорит, что да, а третьи, еще умнее, например, как священник Кораяц, говорит, что нет, и так до тех пор, пока кто-нибудь кому-нибудь голову не разобьет, или не выбросит его со второго этажа во двор, или яремную вену не перережет, чтобы за ним жандармы пришли и увели его в кутузку!»

Набег

Налоговые приходят в испуганный дом сапожника Джуки Ковачевича и говорят: «Дай деньги, которые ты задолжал императору и королю в результате починки огромного количества обуви всему городу!» Отвечает им сапожник, всем лицом сокрушившись: «Дорогие господа налоговые, посмотрите на мой скромный дом, который состоит из комнаты для проживания и маленькой мастерской, в которой клеем смердит, вот вам кровать, стол, на столе тарелка с колбасой, стакан вина и открытая книга „Новая Элоиза Хорватская", там вон шкаф, на шкафу три другие тарелки, на стене картинка Христова распятия, на полу мышеловка для ловли мышей, два стула, жена шерсть прядет, ребенок описавшийся плачет, в то время как в открытую дверь корова голодная мычит, вол, коза, две овцы, петух, четыре тощие курицы, один павлин и старая гусыня. Вот все, что у меня есть, а денег, вот те крест, нету!» Налоговые говорят: «Если так, то извиняйте и спокойной вам ночи», и уходят, пришибленные и несчастные, чтобы рассказать об этом печальном событии расстроенному судье Талеру, который прямо и не знает, что со всем этим делать.

Праведник и грешник

Говорит судья Талер: «Прямо так и вижу, как умрет наш бедолага Йоца Рняк. В пыльной комнате будет сидеть во мраке на поломанном стуле, у ног его лежит колода карт для игры в пьяницу, рассыпанные деньги, которые ему уже не нужны, окровавленный нож, павлинье перо, сломанная бритва, на столе уже испортившаяся нетронутая еда, «отому что ему есть неохота, змея самой ужасной породы ползает у него по груди и больно кусает в те места, где у него рубашка расстегнута, а в это время на некоем облаке будет плакать несчастный ангел, который не хочет с ним никаких дел иметь, а также ощерится на него дьявол с копьем в руке, ожидая минуты, когда несчастного, которого весь Грунт жалеет, можно будет насадить на это страшное орудие!»

Хозяйка Катарина добавляет: «В то время как наш счастливый и благородный дед Теодор умрет окруженный всеми нами, своими детьми, сыновьями, успешным торговцем Йовой, протоиереем Василием, вернувшимся с Собора, самым младшим Митаром, изучившим науки о растениях и камнях, будут тут и внуки, все, к счастью, здоровенькие и причесанные, в комнате все прибрано, на столе лучшие лекарства, которые ему уже не помогут, я буду вся заплаканная и расстроенная, все слуги во главе с верным Мией в трауре и на коленях, коровы и кони понурятся, голуби как околелые, и в это время луч несравненного света коснется его уже совсем лысой головы, и в его трепещущем свете прямо в воздухе можно будет прочитать слова типа „Бог с тобой!"».

Пребывающая в дурном настроении жена деверя говорит в конце: «Ну и в чем тут разница?» – но сразу после этого умолкает.

Жизнь на выбор

Говорит добродушно настроенный судья Талер: «Один человек любит с другим в корчме посидеть, чокаться с ним по-приятельски, в то время как снаружи молнии во всю силу сверкают, даже смотреть страшно. Другой, напротив, любит присесть у фортепьяно, когда некая герцогиня перебирает клавиши, а его цилиндр стоит рядышком с прекрасно выписанными нотами, едва не касаясь прекрасного плеча пианистки!»

Чувства

«Кто в молодости не принимал пограничного капитана с букетиком цветов, которые нигде не растут, в то время как пес смотрит на капитана и на цветы, размышляя, порвать ли их обоих на куски, или лучше будет промолчать?» Так говорит жена деверя своей дорогой родственнице Катарине, а та отвечает: «По мне, так куда лучше было гулять с палкой в руке по пшеничному полю, чтобы при этом вежливый младший писарь показывал письмо, написанное им тебе, курил папироску в маленьком мундштуке, ведя на поводке свою охотничью собаку, а вдалеке чтобы виднелась мельница, машущая крыльями на легком ветерке!» На это их верная, но несчастная служанка: «Я только однажды почувствовала подобное чувство, когда после несчастного случая с покойным мужем служила я у одного писателя и там случайно подняла подол у платья, чтобы не замарать его конским навозом, а он на коне и в прекрасном костюме, посмотрел и сказал: „Ох-хо-хо, боже мой!" – и это было все!» «Когда симпатичный, молодой красавец-супруг сидит за столом в саду, а на столе прекрасные фрукты, чашечки с кофе и отменное печенье, на коленях у него счета, которые говорят только о доходах от продажи в сущности никудышного зерна, хромых лошадей и прогорклого жира, а он курит немецкие сигары и пропускает ароматные струйки дыма сквозь холеные небольшие усики, в то время как его наикрасивейшая жена всех времен и народов стоит над ним, одетая в церковь и с веером в руке, словно ангел небесный, вот это и есть самые прекрасные чувства, о которых нам даже и задуматься-то страшно!» – говорит в конце госпожа Матильда Клапшя и незаметно смахивает свои драгоценные слезы.

Удовольствие посмотреть

Каких только чудес и прочих поучительных вещей не повидал младший Ускокович Митар в своем путешествии по Франции. «Пока мои братья Йова и Василий маялись в церкви и в лавке, я насмотреться не мог на прекрасные лодки в озере Леман, на гибельные склоны горы Монблан, по которой я гулял как по собственной комнате!» «Приезжай, – говорит ему гостеприимный француз, – и увидишь, как у нас в Юре делают сыр из прокисшего молока, как старательные часовщики собирают часы, как продаем коров на рынке, выпариваем соль из воды и говорим на нашем прекрасном языке, то есть по-французски!» «Нет, нет, – говорит Митару другой француз, – лучше к нам, в Бургундию, где мы делаем вина, по которым все с ума сходят, и наполняем ими бочки, в которых можно десять тысяч человек утопить!» Третий гостеприимный француз говорит нашему дорогому Митару: «Пусть только господин краешком глаза глянет на наши фотографические ателье, печи для обжига фарфора, фабрики по производству много чего, на наши ядовитые и другие растения, прекрасные края вроде Овернии, Орлеании и Лионии. Следует ему попробовать и отвратительную и такую целебную воду в Виши, а также познакомиться со многими нашими трудолюбивыми согражданами, которые непрестанно куют кусок железа, тащат всякие тряпки или обрубленные ветки, чтобы сделать из всего этого какую-нибудь употребительную и полезную людям вещь!» Отвечает им всем добропорядочный славонец: «Спасибо вам за все, и хотя я невинный сын маленькой страны на далеком юге, все равно напишу обо всем этом дорогим родителям поучительное и благодарное письмо!»

Заботы наших стариков

Дед Теодор шагает по прекрасно прибранному дому, в котором у него прошла вся жизнь, перебирает в голове мысли и разговаривает сам с собой: «Кто знает, сколько я еще должен ломать голову над тем, как и что будет с моим народом, который стенает под чуждым ярмом, а также вынужден в больших количествах погибать на полях сражений, стрелять в разных правителей, мучиться от холода и страдать от нищеты и голода, чтобы только после всего этого свободно петь свои песни, развевать свои стяги и скандалить в собственной национальной Скупщине по всяким незначительным поводам!» Дед Теодор смотрит на себя в зеркало и продолжает: «Кто мы, что мы, куда бредем, кто нас знает, что нам прочие, откуда мы, что мы за люди и сколько все это еще продолжаться будет – бог его знает!»

Митар пишет с чужбины

Благодарный сын, посланный в мир на учебу, пишет своим домой: «Любой бы на моем месте удовольствие получил, попав в чужую страну, где тебя никто не понимает и где всего полным-полно для описания в виде некоей повести или какого другого научного трактата. Перешел многие реки в Вогезах, заходил в прекрасные дома, где некие трудолюбивые старцы сидят за изобретенной швейной машиной, которая работает совершенно самостоятельно, обошел многие фабрики по производству бумаг, которые потом будут исписаны исключительно французскими буквами, осмотрел их шоссе и железные дорогие, слушал музыку весельчаков, играющих на пианино, скрипке, басе, тромбоне, кларнете, арфе и трубе, причем все одновременно! Многие из них также рисуют различные случаи из жизни, например, куриц и веселых коз, а другие возводят памятники великим людям, которых по ошибке убили в давние времена. Где-то добывают руду, где-то дождь идет, где-то берегут в особых комнатах письма, написанные славными людьми, хотя чернила давно выцвели. Всюду какие-то растения, деревья и реки, а изредка и замки на вершинах гор с абсолютно французскими названиями вроде „Безансон" или как-то так. Мы всю жизнь убивали разных людей, на войне и в мире, как чужих, так и своих, а уж после этого смотрели, кто из них хорош, а кто нет, сказал мне один француз. А одна француженка сказала мне: я могу сделать для вас гобелен или соткать жаккард, чтобы вы могли подарить кому-нибудь на именины! Каким-то деревьям позволяют расти по пятьсот лет, а какие-то рубят и делают из них столы, стулья для сидения или жгут их и на этом огне обжигают кирпичи, точно как мы. Легко подниматься на самые страшные горы или бороться с ужасным наводнением, когда вспыхнет пожар и начнется землетрясение, так что у тебя все под ногами трясется, но, оказавшись в открытом море, французу приходится плыть, как и всем прочим, если только есть построенный невесть где корабль или хотя бы лодка. Многие говорили мне; все это мы сами сделали, это наша страна, которую мы ни от кого не унаследовали, и язык мы тоже сами выучили от своих матерей, правда, сами не знаем как! Некие инженеры без конца смотрят в подзорные трубы, кое-где какие-то капитаны ругают своих солдат, занятых на строительстве моста, а пчеловоды позволяют своим пчелам жалить себя ради здоровья. Все мы французы, сказал мне один нищий и запел. И тогда я пошел смотреть сахарный завод в Нанте, где, несмотря на всю сладость труда, многие рабочие еще как потеют и страдают. В Бресте, учат жителей приморья смотреть в окно, где появились, а где нет неприятельские корабли, и есть уже потонувшие или нет, и не потонули ли с ними и моряки, в то время как в других местах только готовят из рыб и из других трав так вкусно, что пальчики оближешь. Еще умеют красить натуральную шерсть, как и мы, добывать ядовитый газ из земли, собирать диких зверей в клетках по городам. Опять же один француз говорит мне: „Где еще в мире вы найдете такого дурака, который вам, иностранцу, показал бы каждый наш цветок, кто бы вам позволил перебирать наши камни и растения и при этом еще пробовать наше лучшее вино из всех существующих, да никто, кроме нас, потому что мы ни с кем несравнимы!"»

Что бы случилось

Что бы случилось, если бы наше дивное имение и весь Грунт подверглись потопу, поджогу или ужасам войны: главный дом и другие строения развалили бы вражеские солдаты, которые ввели бы в столовую коней, а каждый офицер наложил бы в угол, как будто бы уборной нет. Повозки бы все изрубили и сожгли вместе с прочим домашним скарбом, сваленным в кучу у колодца. В колодец побросают всех слуг, чтобы они там утонули, поверх них скотину, а потом еще завалят камнями, и вода из-за этого станет отравленной. Цветы, виноград и жито – все повытопчут в припадке бешенства, чтобы не дай бог кому бы еще послужило. Все домашние, даже малые дети, зарезаны ножами, порублены саблями и брошены в Саву. Все горит. Даже небо почернело бы от всего этого. Только пес, верная тварь, горько выл бы на пепелище, впрочем, мы надеемся, что никогда ничего подобного не произойдет, но все это следует нарисовать, чтобы у каждого в тетрадке была картинка с таким страшным напоминанием.

Что можно увидеть в поле

Если бы маленький Душан не лежал больной в своей кроватке, а еще к тому же умел бы ходить, его братик и сестренка, а также мать Катарина водили бы его в поле, где увидал бы он негодных детишек, которые ловят симпатичных птичек и душат их из чистой своей разнузданности, семью нищих, роющихся в земле в поисках скользкого слизняка и после краткого препирательства поедающих его, старших ребят, ловящих рыбу с помощью пастушьего посоха, старую женщину, выдающую себя за колдунью и потому требующую денег у нашей служанки, маленького и умного певца Стеву Лопандича, который ходит от села к селу, поет, а к тому же и рисует всякие рисунки со смыслом, улана на коне, ругающегося по-немецки, двух красивых девушек на скамейке, кормящих лающего породистого пса, солдата-пограничника в отпуске, гуляющего по лесу с малолетним сыном, ловцов бабочек, которых потом приколют булавкой к стене, но что об этом говорить, если Душан маленький, ходить не умеет да к тому же болеет горячкой!

Кто поступает глупо

Пока в доме уважаемого всеми попа каждый делает, что ему положено и как следует, многие другие делают совсем наоборот. Сапожник Ковачевич ударяет палкой о репейнику и при этом еще смеется. Йоца Рняк падает в корыто с отрубями, где его чуть не съедают свиньи и поросята. Воевода Каливода облизывает пальцы и смотрятся в зеркало. Три повара у госпожи Клашни болтают, пока у них каша не подгорит. Когда пьяный Ловрич идет по дороге, у него солому из-под ног выметают, а то, не дай бог, споткнется. Жена деверя стелет своему мужу Йове перед сном, потому что он может и просто так заснуть, Мия Оршич и главная служанка спорят по поводу императорской бороды. Хостинек ситом воду из колодца черпает, хотя эта вода и так для питья не годится. Граф Юлио Янкович заливает огонь маслом и еще удивляется, что он только жарче становится. Мудровчич Франя одного воробья в руке держит, а другим десяти позволяет на крыше сидеть. Никанор Груич сидит во владыкином кресле, а на сердце у него огромный камень, который пытаются сбросить протоиереи Иоаннович, Ускокович, Чупович и Соларич.

Кто где стоит на лестнице

На вершине нашей лестницы стоит император и король Франя Йосип, и он даже знает несколько наших слов, с помощью которых мимоходом общается из кареты с народом. Ступенькой ниже стоит его жена Елизабета, которая держит на руках крошечную дочку Гизелу, а прочие дети держатся за ее юбку. Под императрицей стоит наш наместник Левин Раух, а под ним Никанор Груич, наш духовный владыка, он же благословляет. Под ним – граф Пеячевич с алчными глазами, под ним – судья Талер и полководец Ферда Белтруп, а еще ниже протоиерей Ускокович и вся его семья. Далее пошел писарь, под ним адвокат, а под ними кастелян Шмауц. А уже за ними, еще ступенькой ниже, расположились лесничий Д. Павич, повитуха Мара Сокопф, учитель Станивук и ремесленник Лисац. Еще ниже на этих ступенях оказались многие солдаты, работники и поденщики, среди них выделяется дорогой слуга и верная личность Мия Оршич. А еще ниже, извольте полюбоваться, Йоца Рняк и ему подобные проходимцы, тати и прочие бесстыдники, которые, даст бог, в петле свою жизнь закончат!

Злосчастье

«Мама, почему звонят в дедовой церкви?» – спрашивает маленькая, но любознательная Анка. «Потому как умер несчастный господин Игнат Лобо, великий богатей и сиротский благотворитель, в то время как пьянь и голь Йоца Рняк, который пьет не переставая, валяется в грязи и ничто его не берет!» Дед Теодор говорит: «Был бы здоров, не умер бы!» Тетка Юля добавляет: «Столько у нас несчастных крутом, но ведь никто же из них не умрет от переедания, потому что ждут не дождутся посмотреть, как на их глазах мы теряем лучших людей одного за другим!» Процессия с большой домовиной, в которой отныне и вовек станет пребывать благородный господин Лобо, движется через Грунт, все уважаемые жители снимают шапки в знак последнего прости, только какие-то босяки и прочая шпана сплевывают, произнося: «Заслужил это, подлец!» Вдобавок общинный стражник улицу метет, потому как услышал, что в доме Мудровчича служанка бросилась в колодец по причине несчастной любовной связи с неким уланом, а также один слуга обварился в процессе окраски только что состриженной шерсти, вот мать Катарина и говорит: «Пришла беда – отворяй ворота! Горе в одиночку не ходит!» Смеркается, похоже, собирается дождь который зальет все поля, а первый весенний гром убьет семь или восемь овец вместе с их веселым, но невезучим пастырем.

Картинка

Посмотрите на красивую картинку, что нарисовала маленькая Анка в свои восемь невинных лет. На ней поместился весь Грунт, со всеми своими домами, виноградниками, цветами и колокольней. Но вот именно эта колокольня на образцовом рисунке загорелась, полыхает веселым пламенем, дед Теодор стоит наверху и бьет тревогу, а вокруг бездельная толпа, поденщики и солдаты только смеются и указывают на него пальцем. Но недолго им забавляться будет, уже катит на них по главной улице первый вал потопа, который снес уже Лобин дом и мельницу Павла Михоля, утопил коров хозяина Клашни, разрушил суд и почту, а судья Талер и почтмейстер Халер спасаются, держась за одну доску от нужника. Есть тут и другое кое-что, потому что хорошо видно, как лица у некоторых зевак перед церковью испещрены некими пятнами, что свидетельствует о том, что они смертельно заразились некой болезнью, и некоторые уже побежали домой, чтобы намазаться известью, а другие бегут и прыгают в колодец, сами не понимая зачем. В одном из окон виден доктор Елачич, который кричит этим с оспинами, чтобы остерегались здоровых но причине заразы, а сам не видит, что за спиной у него стоит тать, уже обобравший весь дом вместе с кабинетом, и теперь занес над его головой клинок, который к тому же сверкает от огня, потому что перед этим тать конюшню поджег. Многие больные прыгают в окна, лишь бы не сгореть в этом пламени, плывут и заражают все вокруг. Видна на рисунке и конница Ферды Белтрупа, которая сечет всех подряд своими саблями, и в первую очередь заразных больных, лишь бы только спасти остальную часть двуединой империи от напасти. На другой стороне, где находятся дома, другие строения и вообще все имение Ускоковичей, виден большой белый корабль, который дожидается, когда вода сюда хлынет и он поплывет, а на корабле мать Катарина и совсем маленькая художница Анка в подвенечной фате рядом с мальчиком, который держит в руке саблю и кричит что-то, в то время как вокруг по всей палубе танцуют слуги, друзья дома, дядя Йова, тетя Юля, а с облака на них глядит отец Василий со многими прочими попами и коронованными особами, поэтами, государственными деятелями и адвокатами, которые, вне себя от счастья, созерцают такую благородную и патриотическую картину. Если так продолжится, наш ребенок далеко пойдет, аж в художественную школу наместнического города Загреба!

На улице

На улице можно встретить веселых пожарников, которые ступают в такт своей замечательной музыке, в то время как горит Лобина пивоварня, в которой загорелась бочка, а все пиво вытекло вон. Еще там есть огромное количество телег, которые везут жито на мельницу Павла Михоля, а какой-то черт продырявил мешки и все сыпется, зато голодные птицы, твари Божьи, клюют зернышко за зернышком. Несчастный пьяница идет по улице и кричит: «Я – человек, хотя и нахожусь в чужой стране!» Йова Ускокович несет в свою лавку две новые гири, которые ему прислала по почте фирма по производству гирь. Почтальон разносит любовные и другие письма по написанным адресам и здоровается с горожанами. Некоторые особы ремонтируют крышу, пока одна из них не свалится и не разобьется совершенно, тогда оставшиеся спускаются вниз и рыдают над ним. Два поденщика несут зеркало в трактир Томленовича, но спотыкаются, падают и разбивают его на миллион частей. Судья Талер вспоминает: «Что это за люди, черт их побери!» Две снохи несут на головах корзины с яйцами и кричат: «А ну, в сторонку отойдите, гром вас разрази, не толкайтесь, это наши родные яйца!» Идет человек на ходулях, деревянном инструменте для увеличения роста, и кричит: «Завтра прибывает известный мастер выдумки Стева Лопандич со своими обманными картинками!» Говорит хозяйка Катарина своему верному слуге Мие Оршичу: «Вот как оно бывает, когда им дома не сидится и других дел не знают, кроме как собственный нос во всякую щель совать, пока не поскользнутся и черт их не приберет!»

Несчастные

В корчме несчастного хозяина Томленовича, который сутками вынужден смотреть на всякую пьянь, поскольку ими живет и от них кормится, сидят одни только лишние и пропащие люди: у одного глаз выбит, а он кричит: «Я кривой, но зато не косой!», другой говорит: «Меня покалечили, когда я воевал за Ферду Белтрупа, а теперь вот у меня культя осталась!», в то время как третий ничего не говорит, а за него вещает сам корчмарь: «Этот совсем немой, потому что испугался, когда ребенком с колокольни свалился!», есть тут еще один слепой, которому ревнивая жена плеснула кислотой в глаз, вот он и говорит: «Мне бы только узнать, день теперь или ночь!», один, который трубит как слон: «Я глухой, потому что служил на границе в артиллерии!» В углу сидит прекрасный мальчик, весь в лохмотьях, с загорелым лицом и серьгой в ухе, и ничего не пьет, ничего из карманов не тащит, ни милостыню не просит, но это его ничуть не спасает, потому что он говорит, сверкая жаркими черными глазами: «Я – цыган!»

Царские дела

Император Франя Йосип сидит в своем просторном, однако скромном дворце в Вене, красивейшем из всех городов человечества. Он говорит: «Мне вовсе не обязательно быть императором и королем или еще кем-нибудь, главное для меня – бдеть, как отец мой, над всеми моими нациями, как над людьми, так и над зверьми, как над богатыми, так и над нищими и оборванцами, какой бы они веры ни были!» Вся прислуга разбежалась по прекрасным дворцовым залам, а император продолжает: «Я в роскоши не нуждаюсь, разве что только поесть что вкусненького, или какого непотребного медведя застрелить, или искупаться в соленых водах, или сыграть кон-другой в пьяницу, должны ведь и у меня хоть какие удовольствия быть, ведь я тоже человек из костей и мяса, как и все прочие!» Приходит любезная и прекрасная императрица Елизавета и спрашивает императора: «Император, какой ты скромный и какой великолепный человек, как долго все это будет продолжаться?» Все слуги продолжают бегать по огромному дворцу, а император отвечает: «Я и не могу быть другим, раз меня так воспитали мои прекрасные и богатые родители!» Младшие писари Пожегского округа Буник, Брчич и Пейчич говорят: «Он наш человек, мы за такого готовы погибнуть сей момент!» Император говорит: «Это еще ничего, а вот насколько я до глупости добр к своим подданным, которые все у меня вот тут сидят, а я их не истязаю, не убивают, не вешаю, а люблю их всем своим сердцем!»

На поле боя

Под гордым стягом нашей многонациональной двуединой империи бьются смертным боем наши солдаты с коварными турецкими всадниками, у каждого из которых есть сабля, и они ей рубят налево и направо. Храбрый земляк Рудольф Цанкл из маленького Грунта сечет турецких всадников, но тут и его самого ранило в руку, и говорит ему австрийский капитан: «Как это вы, хорват, показываете такую отвагу в бою с турками, если это вообще не ваше знамя и не ваша держава, а наша?» Геройский улан Рудольф Цанкл говорит: «Я по-другому не умею!» Военный доктор чех Хлубичка говорит: «Я не знаю, но такой доброжелательности к противнику я никогда не видел, ведь вы, дорогой мой копейщик, чуть ли не перебинтовали того турка, как будто он вам и не враг вовсе!» Улан говорит: «Все мы такие, мы народ малый, но дико храбрый и ужасно добрый, потому можем долго все сносить и упрямо, потому как такие мы есть!» Говорит доктор Хлубичка: «И не только вы, но и ваши братья сербы такие же точно, хотя у них для этого совсем никакого повода нет!» Говорит тяжело раненный кавалерист Цанкл, сын господина Цанкла, землемера из Славонии: «Мы, славяне, всегда за других страдали, так и будем за всех страдать, но и в этом мы свое счастье находим, не зря нас по всему миру дикими называют, безумными и храбрыми, и абсолютно непобедимый народ, который, хотя и мал, способен чудеса творить, словно великий!» Доктор Хлубичка видит, что уланова рана смертельна, но продолжает: «И русские тоже славяне, но ведь не ведут себя как вы!» Умирая, улан Рудольф Цанкл говорит: «Ну, это ведь совсем другое, дорогой, благородный и более мне не надобный доктор!» Пленный турок, скованный с головы до пят тяжелой цепью и раненный в левую руку, говорит: «Я хоть и турок, но по происхождению ребенок, похищенный в ваших краях, должен признать, что восхищаюсь ужасной храбростью, которую вы показываете в бою с нами, лучшим войском в мире!» Умирающий Цанкл продолжает: «Нипочем нам тьма-тьмущая чужого войска, сверкание сабель и пороховой дым, убивающий нас сыпной тиф, дождь, мороз, снег, единственное, что заставляет нас страдать, это предательство и когда нам не признают, что мы были там, где были!» Доктор Хлубичка смотрит, как молодая кровь улана Рудольфа Цанкла орошает родную ему и в то же время чуждую землю, и говорит: «Все-таки я верю, что через сто лет кто-нибудь стукнет себя по лбу и опишет в исторической книге все подробности, как оно на самом деле было, а не как теперь болтают!» Рудольф Цанкл говорит: «Вот это меня действительно утешает» – и умирает на руках как у друзей, так и у врагов.

Спорные вопросы

В гостеприимном городе Карловаце сидят в приятном обществе протоиерей Василий Ускокович, его преданные друзья – председатель Новосадского кассационного суда Лаза Костич и еще несколько мудрейших, умнейших, а к тому же еще и виднейших граждан всей империи, и вот протоиерей Василий говорит: «Вот, дорогой Лазо, опять сидим за стаканчиком с наших виноградников, а еще не знаем, господин ты мой хороший, что мы, почему мы и зачем мы, сербы, на свете живем, хотя даже на первый взгляд мы лучшие, знатнейшие в истории и для женского глаза самые симпатичные, но каждый нас мучит, мудрит над нами, угнетает нас и клевещет на нас и по всяким газетам, как будто мы сволочь распоследняя!» На это судья ему взвешенно отвечает: «Именно потому!», а протоиерей продолжает: «Я бы с тобой всю ночь напролет сидел, пока мы не разрешим все спорные вопросы, не рассмотрим все несчастные случаи и другие народные страдания, если бы не знал, что ты свое драгоценное время бережешь для написания замечательных стихов, как любовных, так и патриотических!» И добавляет еще: «Серьезно, как только тебе удается все эти свои чувства строчка за строчкой сложить, да еще в конце все так собрать, чтобы оно с тем, что раньше писано было, совпало?» Отвечает ему судья Костич: «Да я и сам не знаю!»

Императорские отговорки

Император и король всех нас, сидя в приятной ванной в тени раскидистого дерева и глядя на оперную сцену, говорит своему дворянину: «Разве я хоть когда совершил какой злодейский поступок, к которым цари, императоры и короли так привычны и им подвержены? Разве я когда-нибудь выселял целые города, чтобы заселить их другими жителями? Разве я отравлял колодцы, рубил головы гильотинами или слал на людей войска, чтобы их поубивали и перевешали на всюду растущих деревьях? И даже если подобное где-то и случалось, я о том ни сном ни духом не ведал! По мне, ничего лучше нет, как быть при своем дворе, умильно беседовать с моими дорогими домашними, кормить моих зверей, сидящих по красиво разукрашенным клеткам, а после всего этого читать газеты, которые свободно печатаются по всей нашей великой империи! Разве это слишком великие пожелания для императора, который находится в самом лучшем, самом мужественном и самом славном возрасте?» «Конечно же нет», – отвечает ему смирный, гладко причесанный и верный дворянин.

Хрестоматия

«Что это вы все читаете эти разлохмаченные хрестоматии, которые держите в своих маленьких ручонках, когда в жизни можно увидеть куда больше куда более интересных событий?» – спрашивает учитель Йова Станивук и гонит маленьких детей из класса, чтобы они посмотрели на восход и закат солнца, равноденствие, заморозок, чтобы услышали ураганный ветер, веселый гром и легкие нахальные звуки мартовского дождичка. «Вот цветочек!» – говорит маленькая Анка и тут же срывает его, потом передает в отеческие ладони учителя Станивука. «Этот больше никогда пахнуть не будет!» – говорит победоносно поучительный учитель, вставляя цветок себе в петлицу. «Смотрите, птица!» – говорит он, указывая на птицу, в которую целится Ивица Михоль из своего охотничьего ружья. «Зловредный охотник, – говорит ему учитель, – потому как желаешь прервать полезный полет маленькой птички, но ведь тебе от этого никакой корысти не будет! Дай ей свободно порхать в воздухе, и пусть жизнь ее продлится!» Говорит посрамленный охотник Ивица Михолъ: «Мои знакомые еще хуже дела вытворяют, вон как они преследуют невинного оленя, он даже рогами в ветках запутался!» Мясник Никола Дебач с обнаженным резаком мчится в том направлении и кричит: «Дайте я его освежую как следует, а не как попало!» Корчмарь Томленович добавляет: «Дорогие дети, приходите посмотреть, как из убитого оленя готовят прекрасный королевский обед для тех, кому есть чем заплатить, при этом будем разносить вино с виноградников господина Ускоковича, состоящее из ядовитой, но очень приятной жидкости!» «Говорю я вам, – повторяет добрый учитель Йова Станивук, – лучше и больше следует наблюдать то, что происходит вокруг нас в виде жизни, чем читать всякие глупости в нашей растрепанной, замусоленной, хотя и умной

Словарь попа Теодора

СЛОВО, то, что из уст исходит, когда кажется мне, что сей момент блевать начну или заикаться стану. Кучка буковок про что-то, кто-то разумеет, а кто-то и нет.

В, внутри, противуположно наружи. Наружи можно облака шапкой гонять, а внутри – проповедовать.

ЦЕРКОВЬ, где служу и все мои предшественники служили, кто лучше, кто хуже, все от народа зависят, с которым живем. Первая, которую Адам застал в 1604 г., тут и помер; горела в 1635-м, 1678-м и в 1681-м, при Симеоне. Совсем новую Аким построил в 1693 г., а опять порушили при деде моем Клименте в 1771-м, который опять ее, как умел, построил, отец Аврам кой-чего пристроил, а какая она теперь, сами поглядеть можете.

Я, никто иной и нигде быть не может, один только я Теодор Ускокович, поп, от роду мне 30, женат на Ане Вукович, бездетный, сын пок. Аврама, что от Климента родился, а тот от Савы, который от Акима, а оный от Симеона, что Иосифа сын, которого Адам родил, что в Грунт приехал примерно в 1600 году и начал виноград садить, лес рубить и службы служить, как и все мы. Есть то, что только я один знать могу и что только самому себе рассказать смею. Внутри что-то, что наружу нельзя. Нигде, а во мне только.

ПОП я, как и все мои, и дело мое народу глаголить, а он, ежели пожелает, слушает, а если не хочет, то что я могу сделать. Поп смеет то, что иные никак не могут, особливо когда под чужими властями ходим, пока церковь не порушат или не убьют, что делать никакого права не имеют. Семь дедов тому назад, а может, и больше, потому как не записывали там, в Сербии до 1600 года, откуда сюда пришли, из города Ускоква, а может, наши предки с ускоками^[1] породнились, или мы сами из Сербии сюда ускакали. Иные п. и пахали, ежели надо было, я же только присматриваю, и указываю, и книги веду, и записываю, что сумею. П. евнухом не должен быть, но право имеет и покушать, и выпить, и песню спеть, потому как не статуя он и не портрет. Охвицер там, или из общины кто, или учитель своих слушаться должен, а я только своим подчиняюсь.

ПОЮ, распеваю. Когда во весь голос не только говорить можешь, но и другое что. То, что затрепещет как бы, а некоторые буквы долго тянутся, кому-то или чему-то во славу. Как в церкви, так и за столом веселым. НА, когда что-то на чем-то, но откуда и сойти можешь.

УСТА, то, что на голове, куда пищу суешь, питье вливаешь, но и целуешься ими, а главное – ими изнутри говоришь, когда сказать есть что.

ЯЗЫК, которым. Он же и все слова вместе одного рода, нашего, турецкого или немецкого, и по которому каждый народ так прозывается, каким и является.

СКОЛЬКО, мера того, что имеешь.

ГОРЛО, когда зеваешь, так видишь, какое оно глубокое.

НОСЯТСЯ с тем, что теперь здесь, а оглянешься, оно уже на других руках, на телеге или по воздуху несется.

ПЕРСТЕНЬ, золота кусочек согнутый, на пальце значит, что ты с Аной повенчанный, причин тому немало было. Потом много чего другого у жены увидал, но помалкиваю.

БОРОДА, из лица у мужчин произрастает, а если ты поп, то стричь никак нельзя, да и красивше так. Обрить только в наказание позволено, в то время как прочие сразу, как только им в голову придет.

ОДЕЖДА, на мне которая, по ней сразу видать, что не налоговый я и не полуполковник. Одёжа как и всякая другая, только свячёная и еще кое-что добавлено, как полагается.

ЗАМЕТКА, когда что-то как увидел, так и записал.

ЕСМЬ, а не то что меня нет.

ПРИХОДСКИЙ СВЯЩЕННИК, когда стоишь в своем приходе и поешь народу из Ветхого и Нового Завета, и паству окормляешь, а после тебя сын твой, если будет он у тебя, или другой кто.

ЖУПА,^[2] где слышен глас священника.

НУРИЯ,^[3] то же самое, где ксендз, или поп приходский, или другое лицо духовной важности, всеми церквами командует. Нашей нурии уже два века с половиной.

ГРУНТ, название того, где аз есмь и где до меня были мои Адам, Иосиф, Симеон, Аким, Сава, Климен и Аврам, все одно и то же делали, в церкви, по дому и на виноградниках. Кто его основал, знать не знаю, но мы его собою не опозорили и позорить не станем.

ЗРЕНИЕ, то, чем смотрю, на что пожелаю, но и на то, на что глаза бы мои не смотрели.

УХО, чем слышат, потому про того, кто весь день напролет другого слушает, даже когда и не надо, говорят: ухайдакали.

РУКА, которой делаешь, работаешь, грозишь, лупишь, просишь и ласкаешь, которой ни у зверя, ни у птицы, ни у рыбы нет.

ПОТОМУ, то, из-за чего что-нибудь.

ЧЕЛОВЕК, сотворен, чтобы каждый на свой манер был и на других не похож, особливо телом, потому как иначе облизьяна и вообще ничтожество.

УПРАВЛЯЮЩИЙ, который руководит или хотя бы учит, чтобы сами смогли, если захотят.

В, там где-то, в пространстве.

ОБЩИНЕ, под которой все мы ходим, хотя здесь я сам себе и хозяин, и власть, и сам себе голова. Много О. есть царство, каковые весь мир составляют.

ДЕРЖАВЕ, те земли, что под одним царем, то есть вся страна и люди в ней, сюда же и скотина считается, птицы и все, что в воде обитает.

ОТ, откуда счет ведут, по земле или сквозь время. НАЧАЛА, до него ничего не было. После него все появилось, но только оно Н. было. Чего только в мыслях не перебрали от Н. и до конца. Кто-то начать сам не может, так что потом только примазывается, а иные сразу все делать умеют. Они вот и начинают. Придет, фундамент заложит, или скажет такое, что прочие на всю жизнь запомнят, или народ приведет куда ни то, когда никто не знает, куда бы. Иногда тех, что начинают, до самой смерти убивают.

ОСНОВАНИЕ, с тех пор как. Основа, на которой всё. Когда ничего не было, а ты велишь, чтобы было, вот все, что ты приказал, ты и основал.

ОТ КОИХ ПОР, то есть с тех пор и посейчас. Что и самые умники, и те, что более других помнят, говорят, что с тех пор еще.

ЕЖЕЛИ, когда от кого-то что-то зависит, так с его помощью, а если без этой помощи, то не получится.

ПОМНЮ, что давным-давно было, или кто-то кого-то позвал, или число какое-то было, или картинка, или случилось что, или запах, или звук, и я про себя это повторяю, словно только сейчас было, а иные ничего припомнить не могут, ослы настоящие.

САВА ВУКОВИЧ, по сей день забыть не могу, как он двадцать тысяч форинтов подарил на общем школьном собрании в день святого Савы, хотя сам почти совсем слепой был, а мы, ученики, помалкиваем и помним.

МОИ, которые не чужие, а со мной, или я с ними.

ОТЕЦ, пок. Аврам, который меня родил вместе с матерью. Думал небось, что я как он буду, потому я и взял от него то, что перенять следовало. Когда отцом стану, и я так сделаю, чтобы от отца и дальше что-нибудь продолжалось, но и ему самому что-нибудь свое оставлено должно быть. О. не рожает, но что-то ведь через матерь сыну дает своего или что-то похожее. Я в Пожуне был, когда он помер, так что как только письмо пришло, сразу через три недели я на его могилке был, опосля приход принял и все прочее, шесть лет тому уже.

РОДНЯ, всякий, кто тебе отец, матерь, брат или сестра, или ребенок, или сестры и брата дети, или других кого, кто тебе своими приходится, и они тебе тоже родня. Схожи по родне, разные по всему другому.

СЫН, я – Аврама, мой еще не родился.

ВНУК, сын сына, я – Климентов.

ДИТЯ, малый человек, слабенький, ума особливого нет, а наберется он его или нет, кто знает, хотя и такой смотреть и запоминать умеет.

КОТОРЫЙ, когда особливо про кого-то думаешь, а не про всякого.

ВЫРАСТЕШЬ, сначала маленький, потом побольше, потом работать начнешь, судить и рядить, править всем, пока силы есть. Потом старый, но к тому времени уже другие подрастают.

БУДЕШЬ, что ты есть тогда-то и тогда-то или всегда.

МОЛОДОЙ, чтобы наделать много всего такого, после чего все тебя ругать станут. Чем больше работаешь, тем сильнее завидуют. И молодой, и крепкий, а живот у тебя все равно болит от всяких там гадостей. Так оно и выходит, гулять и тратить в молодости хорошо, но только и работать следует.

СМЕНИЛ отца своего на службе и по дому, а меня – другие, если будет кому. Если кто притомится, новый тут же у него за спиной встанет и говорит, что он отдохнул уже.

В, что-то в чем-то, но не только в шкатулке или в бочке, но и в каком-то деле.

ЗВАНИЕ, то, что ты есть, что за тобой пишется, и чтобы все знали, о чем ты всю жизнь хлопочешь.

ПОТОМУ, что от кого-то или чего-то написанного зависит, вот П. так и следует.

ВОЛЯ, решено, чтоб так и было, сильным, или старшим, которого уважают, или законом.

ПОКОЛЕНИЕ, мы, которые здесь, а есть и такие, что раньше нас тут были, потому и говорят, что мы все не так делаем.

ДЕЛЯТ, когда их несколько, а то, что поделить надо, всего одно, а если их еще и много, то никому почти ничего не достается, так мало на душу выходит.

ДОЛЯ, часть чего-то поделенного, что кому достанется. КАЖДОМУ, когда выстраиваешь всех по порядку и никого не пропускаешь, каким бы он ни был.

БРАТ, от той же матери Розалии Релкович и отца Аврама, звать Джуро, 38 л., женат на Савке, с детьми Павицей, 4 л., и Николой, 2 месяцев, землемер. Я думаю одно, он другое, я на ладонь выше, он телом крепче, у меня волосы светлые, у него – темные, глаза одинаковые, но каждый свое видит. Мне все равно, хотя он и старше, а управляю хозяйством я.

КАТАНА,^[4] который или которая ведет себя так, будто весь мир ему или ей подчиняться должен.

НАХАЛЬНЫЙ, когда брат заявляется и говорит, что надо не так, как пок. отец написал, а потому что он старше, хотя и землемер, а в глазах кровь. И потому что дети у него есть. Разбил дедовский графин с вином. Но с тех пор ни-ни, прямо золотой человек.

СЕСТРА, то же, что и брат, только женского пола, чтобы беречься всего, Милица, 28 лет, но без мужа и детей, сидит, читает и плачет. Счастливой не видал. По дому с матерью.

СТАРАЯ ДЕВА, которая замуж не выходит, сидит, пока не поседеет, и все одна.

СЕМЬЯ, из моих состоит, кто в живых пока, мы сами да наши младшие, у кого есть. Еще дядюшка Жарко, жена его Магдалена, а от них сестра моя Мина, брат Сава, сестра другая Катица, замужем за швабом Хецлем, и у них сын Оливер. Больше никого и не знаю.

ДЯДЮШКА, Жарко, отцов брат. Постарался изо всех сил не поселиться в Грунте рядом со знатным братом, вот и уехал в Грац, женился на католичке, теперь держит контору по закупкам и сбыту. Мина никогда замуж не выходила, хотя ей уже 34. Сава моих годов, хотя странный какой-то, ни рыба, ни мясо. Оскар Хецль кем-то в армии, да я его ни разу и не видал, очень надо. Все они живут как не родные, но когда-нибудь спохватятся, да только поздно будет.

ОТСТУПНИК, который был где-то, а потом передумал и решил не быть и к другим переметнулся. Я всегда там, где есть и был, а те, кто меня О. называют, сами давно мечтают сбежать, вот и клевещут на других, потому как самим боязно.

ОТДЕЛЯЕТСЯ тот, кто сам в мир уходит и больше ни словом о себе знать не дает или еще бродягу какого-нибудь пошлет, чтобы тот тебе навредил чего.

ОТ, когда что-тоотделится О. чего-то и само остается частью того, что было, к тому ж еще и разбитого.

ПЛЕМЯ, все люди, что вокруг нас и которые нас понимают.

НАСЛЕДОВАТЬ то, что от отца останется, а потом либо прогуляешь, либо приумножишь, а если и приумножишь, то, как некоторые говорят, все равно кто-нибудь прогуляет.

ПРАВИТЬ, когда ты кому-то приказать можешь, а если не сделает он того, то можешь казнить его или миловать, на что твоя воля будет.

ЧЕМ, с помощью чего-нибудь, или инструмента, или знака какого.

ОТМЕЧЕН, если кто-то не такой, как прочие, это его и отмечает.

КАК, что-то, что сравнить можно, это на то похожее.

НЕЧИСТЫЙ, то же, что дьявол или сатана, когда-то ангелом был, потом прогнали его за дурные поступки, а по сравнению с ним ангел куда лучше.

ХОТЯ, какое-то противоречие, такой, X. и сякой, когда что-то другое есть, что мешает первому.

СЛАВЛЮ, возношу, представляю в выгодном свете, а бывает, когда это делается ради того, кто этого не заслуживает, потому что тот или сильнее намного, или заплатил хорошо.

БОГА, моего начальника, Который превыше всех, но не может Он абсолютно все видеть, так что иной раз самим приходится.

ОСЕНЯЮ, когда над народом творю крестное знамение, особливо когда христианам что-то проповедываю, или заклинаю, или от чего-то дурного отговариваю.

МОЛЮСЬ, когда некуда деваться, вот и призываю Бота, чтобы он сказал мне, что и как.

ПРЕСМЫКАТЬСЯ перед чем-то или кем-то; поклоны безумные отбивать, или когда на брюхе ползешь ради чего-нибудь, хотя знаешь, что пользы от того не будет.

ПОДСВЕЧНИК, как рука, только свечку держать сделанная, чтобы она тебя не обожгла ненароком.

ТЕЧЕТ, жидкое, потому на тряпке нипочем не остается.

ВОСК, у пчел на пасеке собранный, а теперь в свечке.

КАДИТ, машет туда-сюда.

КАДИЛО, знамение, возжигаемое за чью-то душу, уголек, которое трепещет от простого дыхания, но только потом угасает.

ПОСРЕДИ чего-то, пространства или людей.

МРАК, в ночи или внутри. Бывает и на душе у человека, который тебя не понимает, когда ему умно и доходчиво говоришь.

ЧИТАЮ, кто умеет видеть то, что кто-то до него написал, так вот он это и много лет спустя понимает.

КНИГА, из бумаги, на листках, в которой все написано, что было. И в глупой книге что-то есть, и в такой тоже кое-что написано.

ПСАЛТИРЬ, книга, из которой я вслух читаю, а другие не слушают, хотя следовало бы.

ЖИЗНЬ, то целое, что только смерть разбить может, как шкатулка с драгоценностями внутри, а иная шкатулка совсем пустой бывает.

АПОСТОЛОВ двенадцать человек было, которые все знают, которые все записали и которые берегут то, что записано.

ДЬЯКОН, церковное лицо, куда я, туда и он за мной, как пес, да к тому ж не сильно умный. Звать Стево.

ПОВТОРЯЕТ тот, кто сам не умеет, что слышит, то и П., впрочем, этого и хватает, главное только, чтоб слышал хорошо.

КАДИТ, когда принесут что-то запашистое, зажжет, а дух всю церкву заполнит, иной раз и наружу выйдет.

ЛАДАН, камешек такой, если зажжешь, у набожного человека чувство Бога вызывает и милости. Говорят, черт от него бежит, но я не пробовал, так что не знаю.

РАЗДАЧА, когда что-то на много частей поделится и во многие руки отдадут.

ПРОСФОРА, кусочки хлеба с крестом, его святят и дают крестьянам в церкви, а дома у них только кукурузный.

УЧЕНИК, который к попам ходит или в другую школу учиться тому, что они знают, а иногда еще больше их выучивает, если старательный.

ДЕРЖАТ то, что само стоять не может, вот и приходится Д., чтобы не упало.

ХОРУГВЬ, то, что в церкви или вокруг нее носят в праздники, а на ней св. Василий нарисован, хотя и с другими святыми есть.

ПОЛНО, когда много того в куче, или вещей каких, или работы столько, что не переделать.

ПРИЧАЩАЮ того, кто думает, что грешен, а считает, что после этого чист перед Богом и людьми будет.

ОТПЕВАНИЕ, то, что над покойниками пою. Отпевал я и старого Лобо, и Лацковича старика, и дите малое Оршичей, а того, кого бы с радостью отпел, может, и не сумею, может, они сами кого другого найдут, чтобы меня отпеть.

ПОГРЕБЕНИЕ, когда умрет кто-то, яму выкопают, опустят его внутрь да и закопают.

ПОМИНКИ, когда время после его смерти пройдет, а ты его добром вспоминаешь и зла на сердце не держишь.

ОБЫЧАЙ, то, что соблюдается, потому что оно и раньше так было, вот и теперь блюсти следует.

РАДИ, из-за чего-то задуманного, когда что-то Р. чего-то, а не просто так.

ХРИСТОС, сын Божий, который куда большего стоил, чем пережить довелось, и по уму своему, и по строгости, и по отваге своей.

АНГЕЛ, то создание, которое от каждого молодого человека не отличишь, разве что крылья у него есть, да еще в Книге о нем говорится, что он воин небесный, что судит, приносит заповеди и стражу несет. Большая птица, иногда добрый, всегда красивый словно девица, но строг и справедлив.

БЛАГОВЕСТ, когда ангел явил деве, что родить должна, хотя никто ее и пальцем не тронул. Может быть и другая такая же весть, хорошая, но в которую поверить трудно.

ВЕРА, закон Церкви, или когда веришь во что-то или кому-то на. слово.

ТВОРЕЦ, тот, что сотворил всех тварей и многое другое в мире, хотя иные творения Его ни на что не годятся, но, говорят, Он их для того сотворил, чтобы все было.

ВОСКРЕСЕНИЕ, когда Иисус восстал из мертвых, и ничто Ему в этом помешать не могло. Праздник этот говорит тоже, то, что было мертво и погублено, может вновь возродиться.

ПРОТИВ, когда все за что-то, а я или другой кто не хочет этого, но ему все сопротивляются, потому он и против.

НЕЧТО, которого больше всего боятся, потому что не знают, что это да из чего и что за ним стоит. Живое или мертвое, бормочет или говорит, наше или чужое, что собирается сделать и что именно. Но если я его пощупать не могу, то чего мне его бояться.

ПЛОХОЕ, которое даже к себе недоброе, не говоря уж о каких других, вечно только все портит, проматывает, путает и зло творит.

ЗОВУТ или горлом, или когда велят написать то и то, именно так, и никак иначе.

ЧЕРТ, боятся его больше всего те, кто с ним заодно.

ПЕКЛО, совсем не то, что рай, раскардашное, неприбранное, скандальное, плохое, невкусное, враждебное нахальное, дурное, слюнявое, неразборчивое, нищее, сиротливое, тесное, обтрепанное, хворое, чужое.

И, чтобы добавить, причислить, чтобы не только то. но и это.

ЗДЕСЬ, тут, где я и живу где.

МЯТЬ, чтобы что-то во что-то вошло, или мнется человек, прежде чем согласиться на то, чего не хочется. ПРОЦЕССИЯ, когда построится полк или кто другой, потом в церковь идут, или свататься куда подальше, или на Рождество, или когда умрет кто. Когда ничего не случается, каждый сам по себе ходит; если что сбылось, идут процессией.

НЕТ, чтобы отказаться от того, что перед этим говорили. ПОНИМАТЬ, когда кому-то что-то говоришь, а тот не понимает, о чем разговор. Как это получается, когда он понимает, о чем ты думаешь, бог знает! Я еще рта открыть не успею, а Ефто Лацкович или Йово Катанич уже знают, что я жене утром рассказывал, и всё тут!

РЕЧЬ, когда кто-то что-то людям говорит или человеку, а тот слушает или нет.

ПРОХОДИШЬ, когда хочешь разойтись без долгих разговоров, но всякому чего-нибудь да надо, вот и не получается никак.

ПОНЯТНЫЙ, когда так говоришь, чтобы каждому в душу запало.

СОВЕТ, от всего сердца кому-нибудь, чтобы он как надо сделал, а он все равно по-своему.

НЕ ТАКОЙ, когда тебе другие говорят, что ты слаб в том и том, а ты так не думаешь, или тебя что-то другое мучает, но про это только ты один знаешь и потому всем говоришь, что это не так.

ПРОРОК, который все наперед знает и говорит о том, что будет, или когда такой умный, или прочитал где-то про это, или ему сказал кто-то, что всё знает.

ЗАСТАВИШЬ того, который сначала отказывается, но потом соглашается.

УКОРИЗНА, когда наказываешь за то, что сделал, а делать было не след.

КРАЕШЕК, там, где бедолага сидит, что в разговор не смеет вступить или во что другое, вот и смотрит оттуда, как это все идет, завидует и расстраивается.

ДВЕРИ, дома, в конюшне или церкви, с помощью которых можно войти и выйти, а после этого опять их затворить.

ВЫЙТИ, быть внутри, а потом захотеть вон. Из церкви, а можно и из себя, да так, что никто знать не будет, кто ты да как тебя звать. Когда из тебя душа выйдет, делаешься мертвый.

ВИДЕТЬ, то, что у тебя вдруг перед очами объявится, или сияние какое, или чувства' великие, или что всерьез сбудется.

ДРУГИЕ, все прочие, я на одной, а те на другой стороне. Добрые ли, злые ли, одна сатана. Я такой, они другие. Я один, они кучей. Я с собой, они за себя.

ТОЛПА, с бору по сосенке люди собрались. Что толку от того, что их много, если они слову Божьему внемлить не желают. Галдят вечно, вперед не подумав. Кучей такие слова говорят, что по отдельности никогда б не решились. Бормочут что-то, гудят, а ты гадай, что именно. Встречаются, конечно, и добрые люди среди них, только они среди прочих теряются, так что толку никакого.

КУЧА, полно всего на одном месте.

СБОРИЩЕ, народ, что толкается, но не от ума большого, а от слепой силы, хоть и составлено С. из тех, кто учен и умен сам по себе.

НАРОД, все люди до кучи, какие только есть. Есть народ сербы, хорваты, мадьяры, немцы, французы, болгары, румыны, боснийцы, турки, влахи,^[5] арбанасы,^[6] цинцары,^[7] греки, негры, русские, китайцы, краньцы с далматинцами,^[8] были и иллирийцы, только теперь их больше нигде нет.

БРОДЯГА шляется где попало без царя в голове и в «носках всяких, только и смотрит, где бы чего стибрить. СКИТАЛЕЦ туда-сюда таскается, нечем ему заняться и поесть тоже нечего, разве что случайно перепадет. ПРОСЯТ вечно того, чего у них нет, но иметь хотели бы, а мы им дать обязаны, только вот не пойму я, за что да про что им давать. Будто у каждого все должно быть, а то не иначе с ума посходят.

ОБОРВАНЕЦ, который одет плохо. Убогий, но это вовсе не обязательно.

БЕДНЯГА, не только по внешнему виду несчастный, но и по речи своей, сказать или решиться на что-то не может. Никакого толку от него не добьешься.

ЗАПЛАТА, когда одежка порвется, бедняк на эту дыру тряпку пришивает, и пусть 3. совсем не такая будет, лишь бы голым он не ходил да в дыру ветром не задувало бы.

НЕРЯХА, не только неухоженный, замурзанный, но и слюнявый, все на нем висит, потрепанный весь, все не так и все наоборот.

ОСТОЛОП, который валандается повсюду и ни на что не годится, ни себе, ни людям.

НЕ ХОЧЕТ, когда кто-то отказывается от чего-то, а ведь мог бы.

РАБОТА, когда кто-то что-то такое делает, что видать. Если сидишь перед церковью и христарадничаешь, толку от этого никакого, хоть и целое богатство собрать можно. Работа и когда говоришь людям, если ты только прав.

ЕСТЬ, когда где что показать можно.

ХУЖЕ, чтобы одно плохое от другого отличить, если оно еще плохее.

ЧОКНУТЫЙ, не совсем дурной, просто у него не все дома, ум за разум заходит, не в себе немного. Мелет все, что в голову придет. Кое-кто таким верит больше, ем мне, особливо когда он говорит, что им нравится, или если им это выгодно.

ПРОСТОФИЛЯ, когда ты думаешь, что нормальный, а он тебе непристойность какую ни то вывалит, или будто медведь ему на ухо наступил и не услышал он, что до него еще умные люди сказали, или будто подпил крепенько. Простофили у нас: Будисавлевич, Неофит Айдукович, Михоль, Тербуович, Муждека. Есть и еще, но я всех перечислять не обязан.

ДУРЕНЬ, которому можешь говорить что хочешь, а ему что в лоб, что по лбу, один черт.

ДУБИНА, не только деревяшка сама, но и человек крепкий, тупой и тяжелый, как свинец. Ни тебе растолкать его, ни сподвигнуть на что.

СКОПЕЦ, вырос уже человек, а борода у него не растет, то ли от болезни какой или такой уж уродился. Вечно от него чего умного сказать ждешь, а он ничего.

ЦЫГАН, как и все люди, разве что чуть чернее лицом, говорит хитро, шляется повсюду, потому как дома у него нет, врет вечно, говорит, что то знает и это, иной раз приворует, детишек у него много, держит себя смешно, а как кучей соберутся, так все петь принимаются.

ДРЕМУЧИЙ, будто в лесу вырос, а потом из него вышел и теперь вот никакого занятия себе найти не может.

КОСОЙ, у кого один глаз криво вырос, как будто у него их два слева или два справа.

УРОД, когда у кого-то чего-то не хватает, чтобы как все был. У кого руки нет, глаза или носа, у кого ума. У нас Йозо, вечно в холодной. В мире полно У., вот их везде и показывают: кто ростом велик, по два и больше метров, кто на ладони уместится, у кого нижней части тела вовсе нет, лицо напрочь волосами заросши, или кожа у него словно бумага растягивается, парочка из одного тела растущая, так что друг друга всю жизнь терпеть должны, бородатые женщины вроде Елены Антонии, человек без рук Матия Бушингер, немец, Магдалена Эмона такая же, Тома Швайкер тоже, Катарина Мазнна без ничего внизу, карлики: один Лобин дед, хоти они это и скрывают, из иностранцев Клеменц Перко и Игнат Акенхайль, из самых высоких, которым притолока мала, чтобы пройти, Генри Блакер, волосы совсем белые и глаза такие, что их почти не видать, итальянская графиня Рола, Ганс Кальтенбрунн, немец, у которого из груди целый человек другой торчит, у Миртл Корбин было четыре ноги, из самых толстых Хипполита, Даниэль Ламберт, это только те, которых я сам видел и записать успел, а вообще-то их больше. Говорят точно как мы, некоторые даже умные, просто вот такие они.

ИНВАЛИД, может, когда-то и был как все, только потом его кто-то изуродовал.

НИЩЕТА, там, где ничего нет, ни одеть, ни вокруг. Куда пойти, чем заняться, куда податься? Противуположно богатству, которое или от Бога, или Он ему помог. Сам по себе. Хуже всего, когда нищета в голове.

БОЛЕЗНЬ, когда тебе что-то ходить не дает, говорить или думать, а ты никак не поймешь что. Сухотка бывает, кила, в костях ломота, а иной и вовсе слепой. Наши все пока здоровы вроде. Что-то внутри портится, как сусло виноградное, бывает, или в трубе, когда дым из нее не идет. Иной раз даже смердит, а порой и не заметишь ничего, пока стонать не начнешь.

ГНОИЩЕ, когда в ране что-то портится, и кровоточит она, да еще желтое что-то, вроде яда течет, но может и само по себе пройти.

РЯБОЙ, с оспинками по телу, если сковырнешь их, ямки остаются, может и на тебя перескочить. Очень плохо, когда у девушки на лице, а так нет.

ВОНИЩА, смотря что и смотря кому как. Мне, например, конюшня нипочем, мертвец тоже, а вот когда человек не моется, не могу. Есть птицы вонючие, есть жуки, а иную пищу потому только и едят, что смердит она. У иного тело воняет, как у Гаврилы Релковича, хотя он и капитан, у кого-то изо рта несет, как у Стояна Муждеки, когда он рассказывает. Самый вонючий человек в мире Атанасий Шмуц, во время Карловых войн его впереди войска гнали, чтобы неприятель сбежал, пока тот его камнями не забил, а он и потом смердел. В. из неких жил человеческих исходит, иные говорят, что дураки, чокнутые и непоседы никогда не смердят, а только нормальные и здоровые, что есть истинная правда.

ВСЕ, кроме меня, другие сущие.

НАВАЛИВАЮТСЯ на меня цыгане, беднота или дремучий Йозо, как будто у меня силой отобрать можно то, что я им давать и не думаю.

ТОЛКАЮТСЯ локтями люди на базаре, в церкви, лишь бы первыми прорваться, а к чему им первыми быть, сами того не понимают. Будто я что им задарма раздаю или у меня что-то новое появилось.

ВСТРЕЧАЮТСЯ, когда перед тобой вечно не тот оказывается, кого видеть хочешь, но уж никак не наоборот. Никогда одиночества не сыскать, когда самому побыть хочется, а как повидать кого захочешь, тоже никак. ЗДОРОВАЮТСЯ, хочешь того или нет, потому как ты старше и он первый это делает, или он уважаемый, тогда ты сначала, или вы знакомые хорошие, или просто так, и кто только это выдумал, чтоб ему пусто было! СТРАЖНИК, который стоит и что-то или кого-то охраняет, а иной раз и сам по себе сторожит.

БУДКА, там, где сторожит, чтобы кто вдруг не налетел и не убил, а потом чтобы все не забрал у тебя.

ЗАПРЕЩЕНО, когда иной хотел бы, но нельзя, вот и 3.

ШТРАФУЮТ иные от лица властей, по книге, в которой все записано за то, что кто-то дела непотребные делает. Говорят, в ней все в мире записано, так что если кто захочет, то штрафовать начнет за каждый шаг, с утра и до ночи. Хуже всего штраф за вино, когда оно, говорят, скисло, а сами заберут его и вылакают.

ЭТИ, которые здесь, так что ты их видеть можешь, показывать и говорить им, что хочешь, а они тебя слышат.

БЕЗ, когда у кого-то чего-то нет, а следовало бы иметь.

ХЛЕБ, лучше еды не бывает, потому как он из пшеницы, которая из земли растет, потому как он сытный потому как его и бедняк иметь может, а если уж и хлеба нет, то впору повеситься. Ел его Иисус, и ему хватало.

ЗНАКОМЫЕ, которых ты и прежде видел, и теперь опять то и дело встречаешь. Или со мною рядом живут, или я разговаривал с ними, или им письмо какое шлю а они мне на него отвечают. Релкович, Ранчич, Катанич, Лацкович, дядя Джуро и все его, Степан Ожегович, Анте Кукулевич, Алоизий Бужан, все посланники, потом Йосип Кушевич, мадьярон,^[9] да Степан Сечени, что умеет красиво говорить, Никола Веселени, барон, Александр Фаркаш из Пожеги, Павле Штос, священник, который вроде как стихами пишет, потом Вук Караджич из сербов, Магарашевич тоже, Ярн. Копитар из венской библиотеки, Мария Тирка, Мияйло Фричински, которому я письмо написал, Павле Чарноевич из Арада, из тех еще, прежних, Теодор Радичевич из Брода, Хубода и Херкель из Пешта, с которыми я давно познакомился, Джордже Спирта и Наум Пескар из Земуна, с которыми торговал кое-чем, Теодор Козма, Стево Чучкович из Петрине, Марго тоже из Пешта, Виткович, некий Исайлович, П. Кенгелац писал ко мне, Томо Крестич из Т., тоже нам что-то продавал, Воинович из Шида, Иосиф Раячич, карлштадтский консистор, Вуколай Кокотович, Васо Лужанич, далее приходский священник П. Атанацкович из Сомбора, Ст. Стратимирович^[10] – лучше б я его и не знал вовсе, Стойкович Атанасий, чудный профессор из Харькова, Россия, Соларич Павле, что всю географию насквозь изучил, Дим. Исайлович из К., тоже профессор, а сколько их таких еще, не могу даже сей момент вспомнить, особливо тех, кто сейчас не здесь, а где-то в иных местах.

ПРИСУТСТВУЮЩИЙ, тот, что у тебя прямо под носом, так что его и припоминать не надо.

КАБАТЧИК, который держит то место, где пьют просто по желанию, или с горя, или по болезни, которая пьянствовать заставляет.

ТОРГОВЕЦ, если только и смотрит, что бы продать или купить, тот торговец и есть.

ИНОСТРАНЕЦ, когда человек из других краев придет и понять не может ни где он, ни кто мы, ни как мы беседуем, а только смотрит, удивляется и все что-то записывает.

АПОТЕКАРЬ, приехал из Загреба, «доброе утро» говорит, а сам всякие смеси смешивает для отравления, потому как это его работа.

СОВЕТНИК, который сидит в совете и совещается с прочими о делах, и как они порешат, так все и должны работать и жить.

ОХВИЦЕР, который в военную службу записался и дослужился до какого-то чина, на нем одежа особая, шнурки какие-то, бляхи на груди, вооруженный, всегда свирепый и на войну рвущийся, а там страшно и наоборот! Если он даже и нашего рода будет, все равно чужому царю служит и по-чужому говорит, будто он из них, и верен чужому царю до гроба. Всюду его женщины любят. Встречаются среди них и хорошие, бывают и умные, хотя и редко.

РАЗОДЕТЫЙ, когда не знает, что ему или что ей к лицу, а что не идет совсем.

ШПОРА, железная штука на пятке во время верховой езды, которой несчастного коня в бока колотишь.

РЕМЕНЬ, у солдата бывает, на котором нож висит и пороховница, да и для других нужд ему нужен, да и просто так ему носить его нравится.

ПРИПАРАДИЛСЯ, когда идет куда-то покрасоваться, будто охвицер и другой какой дурень. Дома смотреть не на что, а на выход припарадился.

ТВАРЬ, живое нечто, но ты не знаешь, то оно или же это. Помесь какая-то, которой кто-то боится, кому-то смешно делается, а на самом деле ее жалеть надо.

ОБЕРСТ, у которого власть есть кое-какая, чаще всего голову вскружит девице или замужней, а потом пропадает куда-то.

ГРАНИЧАР,^[11] наш человек, солдат, что чужую границу охраняет, Швабскую, от чужого врага, турецкого.

ЛАЧМАН,^[12] шишка среди наших граничаров, вот он и приказывает прочим все то, что с этой границей связано.

ОБЕРЛАЧМАН,^[13] еще старше, судить имеет право как бог на душу положит, Капитан Релкович.

ОФИЦИАЛ, в униформе, вспыльчивый, свирепый, заносчивый и пугливый.

ПОДЦЕПИТ охвицер или оберет где-нибудь на непутевой женщине, после чего к нам приедет и наградит какую ни то нашу уважаемую женщину. Лечить дорого и трудно, только в большом городе, но можно и на ногах перенести.

ХВАТИТ, когда у тебя чего-то или кого-то полно, больше, чем требуется, так что бросить можно и уйти. ТОГО, когда о чем-то именно думаешь, а не о другом, и указать на Т. можешь.

ТОТЧАС, моментально, как только решил и приказал, а не ждать чего-то, потому что потом тебе уже и ни к чему.

ОТДЕЛАТЬСЯ от нищего, который умоляет, просит и за рукава хватает, вот уж чего терпеть просто не могу.

ОСМОТРЕТЬСЯ, посмотреть, что за погода на дворе, где ты оказался и как оно все было, нет ли у тебя кого за спиною, кто против тебя что говорит, и чего нет у тебя, и что было.

ПЕРЕМЕНИТЬСЯ, когда из церкви выйдешь хмурый и недовольный людьми и кое-какими происшествиями, а на дворе преобразишься и станешь как птичка Божия. Счастлив тот, кто быстро П. может.

ПУТЬ, на который встаю, которым приходят и уходят, хотя многие и не знают куда, словно головы у них на плечах нет. Есть и телеги, и другие повозки для перевозок детей, нищих и прочих работы не имеющих, хотя, если верным путем идешь, рано или поздно останешься сам и счастливый.

ОТТЯГИВАТЬ, когда из церкви не идешь прямо домой, а в поле, чтобы подумать, с мыслями собраться и полной грудью вздохнуть, когда вокруг никого нет.

ШАГАЕШЬ, когда весь вперед наклонишься, так что если не шагнешь, то упадешь, даже если рясы на тебе нет. Всегда сначала подумай, куда и зачем, а если нет, то сиди и помалкивай.

ПЕШКОМ, не на повозке, не верхом, и чтоб тебя никто на закорках не нес, а сам, своими ногами и с помощью собственной головы.

УЙТИ, решить, что будешь теперь в другом месте, а не здесь, где тебе тошно, а если даже и ничего, но должен ты здесь оставаться, вот тебе и тоскливо становится.

ТАМ, не здесь, где тебя что-то другое ждет, пусть даже и худшее.

УДАЛЯЕШЬСЯ от того, от которого ушел, а приближаешься к тому, к чему ты направился.

ЗАШАГАЛ наконец, или как ребенок впервые, или когда ты уже мужчина, но долго на месте стоял, а теперь без остановки вперед шагать решил.

ЧЕРЕЗ, посреди чего-то, когда что-то у тебя слева, а что-то справа, в то время как ты посередине, будто ножницы.

ПРОСТРАНСТВО, то, что вокруг тебя, и где бы ты ни был, оно всегда при тебе.

ОКРЕСТНОСТИ, все вокруг тебя, и поля, и леса, и села, где твои живут и другие, все это в окрестностях виднеется. Без окрестностей ты обойтись не можешь. И по плохой погоде, и по хорошей. Край родной.

МАРЕВО, которое не сильно, а так, немножко голубое, скорее даже бледное, прозрачное и колышется. Когда вверх смотришь, на воду или на лес.

НЕБЕСА, которые не здесь, внизу, в грязи и безобразиях да среди чужих людей, но там, наверху, даже если тучи ходят и молнии сыплются, да вообще что бы там ни было.

СОЛНЦЕ, пусть иной раз и не греет, но все равно без него ничего другого не разглядеть, поле, дерево, коня вздыбленного или зайца мелкого.

ГОЛУБЬ, птица белая, что летает, и красивая к тому ж, а все равно такие найдутся, что его убивают.

СКЛАДНО, и прекрасно, и все так, как задумал, без всего того, что мешает только, чего и не нужно совсем. С людьми такого не бывает, зато в окрестностях редко, но случается, когда сам все устроишь, а потом стережешь.

ПОРЯДОК, когда все на своем месте, а не до кучи кое-как. Всё по своим шкатулкам, а они уж в шкатулке побольше, и так до конца света. Ничего снаружи не болтается без дела, потому как если что не на месте, то где оно тогда и зачем? Поле, а в поле то, что на нем растет, и все это вместе мое или чье-то, а потом и вся земля. Да только никто этого не придерживается.

ВЕРЕВКА, если б ее не было, что бы со скотиной, плодами и виноградом, да и со всем народом в Грунте было, да и повсюду? Кто-то кого-то силой свяжет, где-то что-то от других завязать надо, что-то от глаз чужих спрятать, все одно к одному, и так везде. Если не завяжу, то просыплется, если не сумею – разольется, не сберегу – прогуляют, попортят, уйдет совсем, потеряется, падет, усохнет.

МИР, все, что есть, и без которого ничего бы не было. Снаружи дыра, внутри мир. На миру и хорошо, и плохо, этого последнего больше. Где, как не на миру, хоть и на таком. Все, что есть, и наше, и ихнее. Смотреть, веселиться и плакать. От него никуда не деться, он все, что тут есть.

ОБИЛЬНЫЙ, всё есть.

СИЯЮЩИЙ, и край солнцем полуденным залитый, и сам ты изнутри, если радость какая настигла.

ДОВОЛЬНЫЙ, если имущество хоть какое есть, или когда слово доброе услышишь, или в чувствительном обществе, куда лучше, чем богатеем быть, королем или владыкой, но притом вечно в склоке, мерзости и несчастье. Чаще всего в поле, где всё стрекочет, чирикает и никого нет.

СЕРДЦЕ, то, что стучит вечно, то сильнее, то помедленнее, а ты и не знаешь, когда оно остановится. Есть оно и у зверя, но только не у дерева, а может, и у него есть, только помалкивает. Как часы, только неравномерно.

ДЫХАНИЕ, когда меня заставляет что-то рот открыть, чтобы воздуху внутрь напустить. Без этого как мертвый совсем. Взаперти дыхание плохое, на воле лучше всего. Плохое, если тебя кошмар мучает, несчастье какое или распря, от которой пользы никакой. Лучше всего, когда ты верхом, когда рассказываешь о том, чему сам веришь, когда хорошего винца попробуешь.

ОТДЕЛИЛСЯ, если ты был где-то, а потом откололся, как щепка от пенька.

ВОЛЬНЫЙ, когда тебе обувка не жмет, горло не болит, ни с кем не ругаешься, ни ветра нет на улице, ни народу. Сам себе барин. Шагаешь себе и думаешь о чем хочешь.

СЕГОДНЯ, то, что уже не вчера, но еще и не завтра, тринадцатое июня, мученица Акилина, по ихнему 25-е, Просп., новолуние, года 1828 от Р. X. Все, что случается в сей день, все прочее или было уже, или только еще будет. Всегда только то С. будет, что сейчас.

ВОСКРЕСЕНЬЕ, как и всякий другой день, разве что я с утра в церкви, а потом уж в поле. Никто бы и не заметил, что день такой, если бы где-то не записано было, а ведь мог бы на его месте и другой день быть. По воскресеньям детей ни за что лупят.

ПРОХОДИТ, то, что идет у тебя перед глазами, ты видишь, что оно от тебя уходит, а сделать ничего не можешь.

ВЧЕРА, лучше бы его никогда и не было. Онуфрия и Петра, двенадцатого ию., а все из рук вон: поругался с Д., матерь ругается и клянет, работники напились, 9,их, две овцы как сквозь землю провалились, получил весточку от Муждеки, что я сам виноват, град, понос, голова болела.

ЛУЧШЕ ВСЕХ, много их хороших-то, а те, что наверху, всех лучше.

ПЕРИОД, та часть дня, или года и его времени, или жизни.

ПОЛДЕНЬ, половина дня из-за солнца, что на середине своей, когда обедают, если у кого есть что есть, а другим ничего не остается, как идти в поле и думать. Лучше всего, если не очень жарко, уйти туда, где никого нет. Спокойно крутом, будто все вымерло.

ЭТОТ, когда показываю на кого-то или на что-то, что это именно он, а не кто другой.

ЧАСЫ, которые показывают, сколько времени прошло. Один час, это если страниц десять прочитать, или написать одну, или пообедать за него, или пешком прийти из Пырвчи, или верхами до Стырмца.

ВОКРУГ ДА ОКОЛО, когда шагаешь не прямо, а болтаешься туда-сюда, потому что здесь тебя ничего хорошего не ждет, и еще все то, что вокруг тебя.

ЛЕТО, то время года, когда теплее всего и когда почти все кругом поспело.

ДЕНЬ, от рассвета и пока не стемнеет, то, что долго тянется и светло когда.

ЯСНО, когда тебе велят что-то, а ты все понимаешь, а также день без облаков и тумана.

ДОБРЫЕ жена, или жатва, или книга, или корова, или страна, скажем, или трапеза, или дитя твое.

ГОД, в течении времени от того и до того же месяца, пока все двенадцать не пройдут.

ВПОЛНЕ, когда что-нибудь задумаешь хорошее, а потом оно получается так, что не добавить и не убавить, вот тогда и будет вполне.

ПОЛНЫЙ, когда мешок или кадка доверху, а особливо когда внутри что хорошее, то же и человек.

ПРИЩУРИЛСЯ, когда ты на солнце глянул по какой-то надобности, после чего остановишься, глаза протрешь, а потом открываешь их потихоньку, жмуришься. А бывает еще и от удовольствия.

КИДАЕШЬСЯ, не ходишь не спеша и с достоинством, а бегаешь как очумелый по двору, или когда ловишь живность какую, или спешишь новость недобрую сообщить, или врача привести к больному ребенку. Чаще всего кони и серны, а человек если только страдает от чего-то или когда вертопрах. Сколько таких, что никуда не спешат, и все у них путем, а кто кидается, сам только себе вредит.

ЖИВЕШЬ, когда ты здесь, а не нигде. И даже если у тебя в глазах потемнеет, ты все равно здесь, как бы ни боялся. Кто-то терпит и лямку тянет, только бы в живых остаться, и мало кто сам себя ножом пырнет или чем другим, когда совсем уж прихватит, но после этого уже ничего нет.

НА, что-то поставили на что-то, вот оно и стоит.

ПЕРЕКРЕСТОК, там, где две дороги одна поперек другой проходит, так что выбирай, туда тебе или сюда. В иных местах написано, а если нет, то сам знать должен, куда шагать, так и в жизни.

ЗЕМЛЯ, все, что вокруг, и не ты это своими руками сделал, но с самого начала появилось. Ровная или неровная, чужая или твоя, только по ней шагать можешь и стоять тоже. Все из нее. и все в нее, потому как больше некуда. Испокон века и навсегда. И даже если нет ее, все равно твердь появится. Все на нее падает, потому как больше остановиться негде. Даже птица веяно летать не сможет. Достаюсь мне ее много, да и прикупил еще, после венчания. Виноградников, леса, пашни и кое-что под садом, все вместе две сотни ютров.^[14] С теми 50 вместе двести пятьдесят будет. Виноградник завел еще Иосиф в семнадцатом веке, а после него Симеон. Он же велел докупить слив, груш, яблонь, хотя эти никуда не годятся Скотный двор пора расширять, потому как выпасов достаточно. Все цветет, хотя и теряется кое-что. Если никто не отнимет, то и пропасть ничего не пропадет.

ЗАЗЕЛЕНЕЛО все вокруг тебя, потому как время пришло.

ПОЛЕ, где равнина, а на ней все всходит и растет, а также ходить удобно вдоль и поперек. Что не закрыто ничем и что не кочковато, ровно и не гористо. Для прогулок и для ума.

ТАМ, куда рукой показываешь, или рисунком, или строчкой написанной, чтобы человек знал где.

ПЕРЕПЕЛКА, птица прекрасная, для полета создана, но и для еды тоже. Их много надо, потому что маленькая.

ЛЕГКО, когда что-то вроде пера, птица например» потому как она вся из перьев.

КРЫЛО, вместо руки, у птицы, которая говорить не умеет, но зато по небу может летать.

СОЗРЕВАЕТ, когда жито еще не заколосилось, но скоро, только чтоб солнца и дождя было сколько надо, то же и про парня или девицу, как и про то, о чем думаешь, пока совсем не надумаешь окончательно.

ЗЕЛЕНЬ, лучше всего та, что вокруг тебя, на земле, на ней глаз отдыхает.

ЛИСТ, словно ладонь на петельке, зеленый, он свет и воду в себя впитывает для всего дерева.

ВЕТКА, что растет из дерева как рука и на которой Л. и плоды.

ШЕЛКОВИЦА, большое дерево, чтобы на него залезать и вдаль смотреть, ягоды с нее тутовые есть можно, в тени прилечь тоже, срубить ее можно, если ты идиот и тебе больше скамейка из нее нравится, чем дерево целиком.

ВЫЖМЕШЬ из плода или чего другого, если со всей силой сожмешь, так что сок потечет.

КОСТОЧКА, то, что внутри у какого-нибудь фрукта, из которой может опять целое дерево вырасти, если только ее в подходящее место поместить. Важнее всех прочих вещей, потому как она матерь всего, что произрастает, зреет и растет.

МУХА, букашка ничтожная в воздухе, гадит всюду, где сядет, и на падаль летит. Хотя, если она существует, значит, нужна для кого-то или чего-то, или потому что не должно прямо так уж всё красивым быть, надо же чему другому появиться.

НАД, когда что-то внизу, а оно сверху, но то, что сверху, не обязательно должно быть лучше и красивее нижнего, скорее наоборот.

ЗЕРНО, меньше всего в колосе, из которого, если раздавить, муку добываешь, да и во всяком другом плоде важнее всего.

ЖИТО, все, что растет из пшеницы, из которой тебе хлеб достается.

ШМЕЛЬ, вроде пчелы, хоть и больше ее, а пользы от него никакой, жужжит только в пустоте.

ОСА, вроде мухи, только надоедливая сильно, да еще и кусает тебя, как только ей в голову придет.

ЖУК, малюсенькое создание на земле или под ней, иногда красивое, иной раз гадкое, порой ничего не стоит, бывает и полезным, и все его день-деньской топчут.

МЕЖДУ, когда что-то посреди, ни слева, ни справа, но внутри, а вокруг другое.

ТЫКВЫ повсюду растут и наливаются, потом их ножом срежешь и свиньям отдашь или сам ешь, если захочешь.

РАСТЕТ, что обычно из косточки бывает или маленького саженца, вьется и вверх тянется, глаз тебе веселит, а ты им пользуешься.

ЛИПА, лучше не бывает из выросшего, потому что прямо в небо устремляется, и только гром ее может или топор, если сама по себе не засохнет.

УРОДИЛОСЬ, когда созреет то, что растет. Мать в шутку такие слова говорит: уродилось жито, ну и хрен с ним!

КАПУСТА, полезнее и вкуснее пищи не бывает, да и глаз радует.

КУЗНЕЧИК, махонький жучок ножку о ножку в траве трет, от того песня раздается и прохожему приятно делается.

РАДУЕТСЯ тот, кто песню красивую услышит вдалеке, или дерево какое фруктовое увидит, или знает, что он жив и невредим, или когда какую вещь приятную вспомнит или особу, все это вдруг, а за минуту до того был как всегда и грустный.

СДЕЛАНО, когда что закончишь честным и старательным трудом, так что все вокруг это видят.

ЧТО суть или что есть, когда этим словцом коротким обозначаешь, что именно это, а не что другое.

СЕЯЛИ, которые семена поверху разбрасывали, а

САЖАЛИ, когда руками надо в землю засунуть, прикопать, полить, а потом Бога молить, чтобы принялось как следует.

КОСИЛИ траву или другую какую зелень чем-нибудь острым.

КОРЧЕВАЛИ, когда что-то не так растет как надо, или вод камнем, или просто не на своем месте, чтобы все кис требуется было.

СОРНЯК, трава нерегулярная, что растет вместе с чем-то полезным и только мешает ему, расти не дает.

ЛЕЛЕЯЛИ, когда над ребенком бдели, или над животинкой малой, или над ростками в земле, или над землей, которая раньше брошена была.

КОРЕНЬ у растения, который в земле и который ему все, что надо, собирает. У иных один только К. и бывает, у других только он в дело и годится.

СОЕДИНИЛИ разные и другие, чтобы они вместе были. Разные деревья в один сад, разную лозу в один виноградник, всякие слова в один рассказ. Так и норовят опять разойтись, так что тебе их беречь приходится. Если силой, тогда говорят, что связали.

ФРУКТЫ, плодовитые растения для еды, а не только смотреть на них и восхищаться, и с помощью которых выжить можно, если ты не чересчур гордый и жадный, сливы например, или арбуз, или клубника.

ЧЕРЕШНЯ, фрукт замечательный, только косточки надо выплевывать, кроме того, из-за них нельзя ее быстро и помногу есть, сильно они мешают.

ВИШНЯ, совсем как черешня, только кислая. ПЕРСИК, сплошная сладость, но когда шкурку прокусываешь, есть что-то в нем такое, что в горле царапает. РАССАДНИК, где что-то новое посадил, и как толь: ко оно там подрастет, я его на новое место пересаживаю. Хотя оно и отсюда, на новом месте растет, будто там всегда было.

ПОДРЕЗАЕШЬ ветки у сохнущего дерева или у пенька выросшие, и тогда молодые веселее подрастают.

НУ-КА, восклицание, которое само из тебя вырывается, когда самому себе напомнить хочешь, что как следует рассмотреть надо что-то, потому что оно тебе на пользу пойдет.

ВОРОБЕЙ, птица малая, которая ни петь не умеет, ни виду в ней никакого нет, зато водится повсюду н виноград расклевывает, или чирикает только, за что ее еще чик-чириком зовут, а все равно приятно, что она здесь вертится.

ВЫГОН, где трава растет, много ее там или мало все равно глаз ласкает и красиво.

САД, где растет только то, что ты хочешь и как хочешь, а не по воле Божией или как бог на душу положит. Лучше всего, что на земле вырастить можешь, тут и время провести можно, в красоте, руками твоими созданной, пока жив еще.

СВОЙ, который только твой и ничей другой, и не только по твоему владению, но и потому, что руками твоими собственными деланный.

АРОМАТ, когда то испускает, что нюхать можно, а носу приятно, не резко и не грубо.

РОЗА, самый красивый из цветков, хотя и она вянет, как все прочее.

ГВОЗДИКА, запах простенький, зато лепесточки сплошь изрезанные, потому ее хорошо девушке подарить.

ПАЛИСАД, обихоженное место, где цветы цветут, или овощи для еды, или просто трава, чтобы ходить и наслаждаться.

ГДЕ, когда хочешь знать, в каком именно месте ты находишься.

КАРТОШКА, лучшее, что под землей растет для варки и жарки, и кушать приятно.

ИЛИ, нельзя сразу и то, и это, надо: или – или.

УВЯДАЕТ цветок или другое какое растение, когда заморозки ударят, человек тоже, если его на чем плохом застигнут, если у него душа есть.

ПЛЕСЕНЬ, что у тебя на ране порой собирается, или на другой какой вещи, а это значит, что под ней что-то не так.

ФЛАНИРУЮТ те, что ничего не делают, а по бульвару гуляют, где не бог весть как здорово, но солнце светит, спокойно, и никто к тебе не пристает.

КОРОВЫ, животные, чтобы молоко давать, мясо и кожу, уж такие полезные, что полезней и не бывает, только вот сами не понимают, как много они на земле значат.

ПЕГИЙ, с каким-нибудь пятном на коже, или на скотине, или в другом месте, если не все одинаково и равномерно.

ВЗНУЗДАННЫЙ, который вперед рвется, а ты его уздой или чем другим придерживаешь, если надо, слуга, жена или животное какое.

КОНЬ, лучшее, самое умное, самое важное животное у человека, почти брат в бою и в мирной жизни, потому его жалеешь, когда состарится, и не ешь его.

ПОДКОВАННЫЙ, когда его железом подобьешь, чтобы ему легче было по грязи ступать или по камням, когда на. нем охвицер сидит, или охотник, или что другое.

КРАСИВЫЙ, который не что иное, как особенный, хотя и неизвестно, кому что нравится и кто кому симпатичен, потому как каждый по себе судит, если ты и сам красивый, то ищешь еще красивее, а если нет, красив для тебя и посредственный человек.

ЖЕРЕБЕНОК, маленькое животное, смотреть приятно, которое конем будет, а пока еще веселое, молоденькое, работать не надо, а только играть на солнце с матерью кобылой.

ПАСУТСЯ кони на лугу.

ПОДПАСОК, ребенок такой, который присматривает, чтобы скотина далеко не забрела, и чем-нибудь занимается, лишь бы время скорее прошло.

БОСОЙ тот, у кого на ногах ничего нет, а обутый – наоборот, в ботинках или сапогах, чтобы не ходить по снегу, по стерне или по извести негашеной. Гусиные пастухи все время босые ходят, и хоть бы что им.

НАИГРЫВАЕТ, если у него какой инструмент есть, и он на нем как умеет изображает, так что слушать можно. Ветер тоже иной раз музыку делает, когда дует во что-нибудь полое.

ОВЦЫ пасутся вдалеке, едва слышно, как колокольцы позвякивают и белеет что-то. Каждый их с удовольствием ест, кроме Аны, которой они воняют.

ШЕРСТНЫЕ, на которых есть что остричь, а потом спрясть и из этого одежу сделать.

ЯГНЯТА, малыши овечьи, так приятно есть их и любоваться ими, говорят, что они самые невинные от Христа до наших дней, но и глуповатые немного, хотя им-то зачем умными быть?

СИМПАТИЧНАЯ, которая так себя поставить может, что ты ее любить вынужден, хотя, в общем-то, и не за что.

СТАДО, куча, в которую овцы или что другое сбиваются, то же и про людей говорят, которые только стоят и ничего не думают.

ЖВАЧКА, когда скотина после кормежки все назад отрыгивает и весь день в холодке это жует.

ОТАВА, что от травы после покоса остается, пока сено не подсохнет. Для кого-то она рай настоящий, по нему валяться и не думать ни о чем и ни о ком.

ПРИПЕКАЕТ в самый полдень, когда солнце шпарит, а холодка нигде не найти.

СРОК, время, которое ты сам себе определишь или тебе его отвели.

ПОКОЙ, когда все в порядке, никто никого не гонит и все дела идут как надо.

ОДИНОКИЙ, у кого рядом совсем никого нет, который сам по себе, вот ему все самому и приходится делать.

ПУТНИК, который отправился куда-то, если ему надо, или так просто, лишь бы не дома.

ИДЕТ, если не на месте стоит, но шагает отсюда туда.

ОСТАВЛЯЕТ, что имел, то приберег там или здесь, или оно само у него выпало.

СЛЕД, что остается после зверя или человека в траве или в пыли, так что ты по нему пойти можешь и его найти, а когда знатный человек умирает, тоже говорят, что оставил по себе след, которым ты следовать можешь.

ИЩЕТ то, что потерял, или если ему это надо, а найдет или нет, получит или нет, но надежды не теряет.

ДВИЖЕТСЯ то, что в покое пребывало, а ты его взял и несешь, или толкаешь, или это ты сам, если идешь куда.

НОСЯТ или на себе, как одежду, или с собой, книгу например, или при себе, как яблоко в кармане, или себя самого и все вместе. Убогие чужие вещи с места на место переносят, а им за это копейку какую дают, но даже коню на себе таскать тяжело.

ГОЛОВУ тоже можешь иметь, носить на плечах, еще она болеть может. Самая важная часть тела, которой понимаешь, которой смотришь и которой слышишь.

СОРИНКА, такая маленькая, что меньше и не бывает, а все равно если куда попадет, то мешает сильно, потому что трет.

В, где есть, запертый.

ОКО, которое подтверждает все, что ты видишь, и без которого тебе распоследний голодранец мог бы соврать, что оно не такое, а эдакое, что здесь не те люди, а эти, что ты не тут вовсе, а там.

ОСТАНОВИШЬСЯ, когда ты собрался куда-то, но что-то тебе помешало, или ты запыхался крепко, или если тебе захотелось, чтобы. все вместе остановились, чтобы осмотреться.

СЕРЕДИНА, со всех сторон одинаково, так что все равно куда идти.

ОПЯТЬ, что было когда-то и вновь повторилось.

ПРИПУСТИШЬ по какой ни то дороге и никуда не сворачиваешь, все прямо, туда, куда уйти надумал.

ОТПУСКАЕШЬ то, что держал при себе, а потом даешь ему уйти.

ШАГ, то, что пройдешь за один раз одной ногой.

ПЕРЕТЯНУТЬ палкой, которой и убить можно, а можно еще с ней в руках домой добраться, если ноги плохо служат.

КРОВЬ в теле, под кожей и всюду, где в тебе жизнь есть, от нее тебе тепло делается, и живешь благодаря ей.

КАТИТСЯ, то, что по чему-то передвигается или по тебе словно в речке какой, все время стремится куда-то дорогу себе прокладывает, и так все время.

ДЫХАНЬЕ, то самое в грудях, что вечно колышется туда и сюда, и по нему узнаешь, что ты жив.

ОДНОВРЕМЕННО, хожу и думаю, здесь и в другом месте,дорога и воспоминания.

ВЕЩЕСТВО, из чего все состоит и без чего ни стола не будет, ни собаки, ни тыквы кормовой.

СОН, что видишь как в жизни, а на самом-то деле нет просто оно тебе в голову приходит, пока спишь, а иной раз и в бодрствовании случается, а еще я лет в восемь – десять во С. видел, как Наполеон Бонапарт с генералом нашим Петаром Кнежевичем борется у нашего стола обеденного, а на столе стоит отец Аврам и судит, кто из них ловчее, и обоих оттуда святой водою окропляет. Еще как-то мне снилось, помню, как хоругвь я генералу Андрию Стойчевичу отнес, а он меня на коня посадил и мы в бой кинулись, а чем все это закончилось, теперь и не знаю даже.

МИМОХОДОМ, если не останавливаешься, не поворачиваешь, а просто глянул или даже не посмотрел.

МЕСТО, где ты есть или где что иное оказаться может.

МОГИЛА, где в землю мертвое тело зарыто.

НОГА, которой ходишь, но туда только, куда голова пожелает.

ЗУДИТ место ушибленное, а потом будто горячо делается или будто укололся.

ЖАЖДА, когда пить хочется, потому что у меня в горле пересохло, или когда я устал от чего-нибудь.

ЕСТЬ, когда что-то в доме или в другом месте стоит.

ЗАБЛУДИЛСЯ, когда я там, где ничего не знаю, или оказываюсь там, куда и не собирался вовсе, а теперь не знаю, куда идти, пока не вспомню.

СМУТНОЕ ВИДЕНИЕ, когда не совсем уверен в том, что именно это передо мной, или только чувствую, что что-то здесь не то, но еще не понял, что именно. Колокольня в тумане.

ВСПОМИНАЮ, когда что было и перед глазами прямо-таки встает, будто вчера было: лето восемьдесят шестого, когда я отца в Сисак сопровождал, где он должен был встретиться с Досифеем Хоповским и передать ему бочонок нашего вермута, который Перо Оршич в своей телеге вез, а потом Д. погладил меня по голове и сказал: «Сейчас отдыхай, а тебе пользительно будет знать, чего только на этом свете не случится, соколик мой».

СОДЕРЖИТСЯ что-то в чем-то, например, в голове, когда думаешь, или вино в бочке, или вещи какие-то в книгу записаны. Всегда может быть и короче, и лучше. Короче всего, содержательнее и есть лучше всего, только такого достичь ой как тяжко.

КОГДА-ТО, что было раньше, не совсем недавно, но и не так давно, что никто и не запомнил. Но кто поверит, если оно не записано и живых свидетелей, чтобы побожиться, нету.

КОТОРЫЙ, чтобы показать на него.

СКАЗЫВАЮТ, когда кто другой тебе рассказывает про то, что до тебя было, или когда ты сам не запомнил, как вот сказывают, что в ту ночь, когда меня мать родила, дед Климент, 86 л., преставился точно в ту же минуту, так что даже не знали, что делать, или радоваться из-за меня, или из-за деда расстраиваться.

С ТЕХ ПОР, когда палку в памяти воткнешь, и оттуда по сей день.

ПОЧТИ, совсем недавно вроде как ничего и не было, а теперь еще немного, и все.

ПОЛОВИНА, когда целое так поделишь, что обе части одинаковые, разве что только левая и правая может быть, до или после.

ВЕК, сто лет до кучи, или кто сколько прожил, пусть и меньше, или чем историю считают.

ГЛАВНОЕ, что важнее прочего, вроде головы на теле.

БЫТЬ, то, что я сам суть, потому как не стало бы меня, то меня не только здесь не было бы, но и в любом ином месте.

УМ, что у каждого должно бы быть, но редко встречается. Его и увидать-то нельзя, и никак иначе не углядишь, пока не заговоришь или не покажешь его в письме каком-нибудь. Многие немые и неграмотные, может, и умнее нас, но этого никак не определишь.

ВОЛЯ, если кто что решил и того придерживается, или когда царь что задумает, а потом и сделает.

В ОДИНОЧКУ, лучше самому с собой быть, чем с кем другим, и лучше в поле, чем внутри.

ОТДЕЛЯТЬ одно от другого, чтобы не смешивались, вот тут и видно, что есть что, хорошее от плохого, соленое от сладкого, горячее от холодного, зерна от плевел, жито от куколя, мак от камушков, горох тоже от камушков, а также одно выбросить, а другое нет, или оставить и одно, и другое, но только отдельно, по особым местам.

ДАЛЬШЕ, когда что рассчитывать начнешь и не остановишься, пока совсем не закончишь.

ВЫУЧИЛСЯ, все, что знаю, другие бы тоже могли, да не хотят.

ШКОЛЫ, которые я закончил, сначала в Грунте, потом в Пакраце, потом в Карловаце, куда меня отец отвез и отдал с рук на руки Андрию Вольному и сказал: «Вот вам и он, подготовьте его, чтобы после гимназии в богословию пошел и закончил ее».

РАСЧЕТЛИВЫЙ, который возьмет чернильницу и все перепишет и соберет, что у него есть, чтобы знать.

РАЗУМ, в котором обо всем размышляешь, чтобы понятно стало. И у самого дурного есть его немножко, и у скотинки иной бывает, но главное, чтобы он весь был, полный и всегда.

МУДРОСТЬ, все знание совокупное, что записано или которое в памяти держат, все, что где слышал или видел, а к тому же еще и попользовать все это можешь.

ДУМАЕШЬ, когда решился на что-то, чтоб именно так, и никто тебе не присоветовал, и не прочитал про это нигде, но только умом своим и только своим разумом.

ФУНДАМЕНТ, на чем стоишь, что внизу под домом или церковью, или только сейчас сделали, чтобы строить. Внизу, от глаз сокрыто, но полезное.

ЗАВТРА, на что надеяться можешь, но как оно будет, един Бог ведает. Если не наступило, значит, конец. После сегодняшнего вот этого и после ночи.

ПЕРВОЕ, что прежде всего прочего, потому ты должен сначала его, а потом остальное. А ежели за все сразу возьмешься, черт знает что выйдет, все перемешается, и запутаешься, так многие и поступают. Есть такие, у которых во всем беспорядок, так у них дела соответственно и идут.

УВЕРЕН, когда знаешь, что случиться должно, или посоветуешь кому чего, а уж он как бог ему на душу положит.

ДУША в человеке, пока он жив или пока с ума не сойдет, и что тебе подсказывает, что и как делать.

СУДЬБА, говорят, каждому на роду его все вперед написано, так что случится с ним то, что написано, только я не знаю где.

ИСКУССТВЕННОЕ, что не настоящее и не от природы такое, а кто-то придумал и сделал так, чтоб на настоящее было похоже.

ЕЩЕ, если даже много, все равно добавить, хотя бы текло и вываливалось.

ИМЕТЬ, все, что у тебя под рукой, унаследовал ли ты, отнял ли, купил ли, получил ли или честным трудом нажил.

ЗДОРОВЬЕ, пока не знаешь, где у тебя что в теле, а живешь беззаботно и ничего не чувствуешь, кроме того, о чем думаешь.

УСПЕТЬ, когда вовремя сделаешь, или придешь туда, где что-то происходит, или увидишь кого, кто на минутку только появился.

ВСЁ, то, что есть, где бы оно ни было и когда бы, кроме того, чего вовсе нет.

УСТРОИТЬ, сделать что-то, хорошее или плохое, без разницы.

ПРАВДА, я – за это, он – за то, и каждый думает, что он прав, а третий нас рассудит, если у него ума хватит. Бывает и так, что правды нет, но есть сила, которая вместо нее, а бывает так, что совсем ничего не ясно, тогда каждый через то страдает.

ИСПОЛЬЗОВАТЬ, когда что-то сделаешь с большим умом, а не как попало, так что всю пользу от этого получишь, а оно еще тебе послужит.

ВРЕМЯ, то, что идет от часа к часу, и все старше делается, и человек, и растение, и живность всякая. Ты и не знаешь, что ты в нем, а если из него выпал, значит, все, конец.

БОГАТСТВО, что содержится в большом числе, и важнее всего сохранить его, а иной раз и приумножить. В любом виде – в деньгах ли, в мудрости, в здоровье ли.

ПОЧУВСТВОВАТЬ, что-то внутри тебе говорит, так, мол, и так.

СИЛА, то, что крепкое весьма, пусть даже и не право оно, а если оно и право, то сильнее его ничего в мире нет.

МОЩЬ, когда сила в тебе есть приказать или велеть или ты придумаешь, а все тебя слушаются.

БУДЕШЬ, когда ты не только есть, но завтра тоже останешься.

ГОДНЫЙ, который хороший и полезный по каким-то своим приметам, или когда что знает.

ЛОВКИЙ, когда сделает и быстро, и хорошо, а потом другие про него говорят, что Л., умеет дела делать.

И, когда одно к другому прибавляют, или когда, что хочешь вместе связать. Тогда этим-то вот И и связываешь.

ХОРОШИЙ, то, что в тебе никогда признать не желают, даже если у тебя во лбу звезда горит. Ну и зря, я в таком случае тоже плевать хотел.

ПОСТУПАЕШЬ с кем-то или с чем-то, когда подумаешь и решишь, что именно так и надо. А хорошо оно или плохо, это уже от тебя зависит.

ВЫГОДНО, когда от кого какая-никакая польза есть.

КРОТКО, когда не настырно, не грубо, не глупо, но тихо, и умиленно, и по-доброму.

ПРИОБРЕЛ, не было его, зато теперь вот тут оно.

УВЯЖУ то, что само по себе валялось, вот оно и держится силой.

ВЫДУМАЛИ то, чего раньше не было, а теперь все удивляются, как увидят.

ЧИСЛО, когда все, что угодно, в определенном порядке стоит, или когда его сколько, или кто на каком месте после первого. Как люди, так и деньги, как картошка, так и года.

РАЗДАСТСЯ какой-то голос на винограднике, или с околицы, или церковный колокол в Медаре, или летний гром вдалеке, за лесом.

ДОНОСИТСЯ, то, что в воздухе слышится, когда гусиные пастухи или чабаны в поле что-то рассказывают, а ты здесь слышишь так, будто рядом с ними.

ВСПРЯНУТЬ, когда я в одном был, но меня что-то сразу во что другое толкнуло.

ИЗ, был в, а теперь снаружи.

ЗАДУМАЕТСЯ тот, кому что-то не ясно, а так понять охота.

ПОНИМАТЬ, что к чему, или где ты в какое время.

РАВНИНА, когда нет холмов и далеко видать, и когда все растет ровненько, и когда ходить не устаешь.

ДОЛИНА, земля Божья среди холмов, где и работается хорошо, и в полдень отдохнуть приятно, и вообще наслаждаться.

ПОДНОЖЬЕ, что внизу, где и пашня, и луг, и опушка лесная, а наверху – высота и виноградники.

ХОЛМ, что выросло когда-то из того мира, подняться можно и еще дальше посмотреть.

ЗЕМЛЯ, когда не голые камни, не один песок или что другое, а когда все цветет, родит и благоухает в округе.

СОЛНЦЕПЕК, край, на который солнце светит, а тот, что у леса или горами прикрыт, – наоборот.

ОТЗВУК, когда вдалеке кто-то звонит или колотит по чему-то, и вот этот звук до нас добрался по воздуху, и мы знаем, что там случилось.

ГОЛОСА, что человек из горла испускает, когда сказать чего хочет или когда запоет.

СЛЫШНО, когда что-то громыхает или играет, а ты знаешь, где и что.

ОРЛЯВА, речка, как и все прочие. Сколько раз я ее переходил!

ЛАЙ, что от пса исходит вместо его слов.

МЕЛЬНИЦА, где из пшеницы муку мелют, стучит сильно, когда работает.

КОЛОКОЛ, что на колокольне, чтобы колотить в него, ударишь, а он вдаль звенит.

ПОЖАР, когда горит что не надо, или случайно, или со злости.

ДОЛИНА, если кто-то гору перевернет вверх ногами, так что вершина дном станет, где всегда тихо и ветра нет. Таким вот образом.

ШАТАЕТСЯ тот, у кого одна нога короче, или несет что тяжелое, а равномерно на плечи не уложил, или пьяный, или придуривается. Там, вдалеке, идет кто-то и шатается.

КРЕСТЬЯНИН, который бог знает с каких времен, Я который всегда будет, и без которого ничего в мире не будет, потому что он то делает, чем прочие все питаются, а ему меньше всех остается.

РАЗМИНУТСЯ, когда один туда идет, а другой оттуда, так что пройдут мимо друг друга, иной раз даже и не увидятся.

ПРОЧЕГО, того, что кроме тебя есть.

СЕЛО, там где крестьяне собираются, чтобы не жить бобылями отдельно от всех, и много их там бывает, одалживают друг другу, помогают во всем и ждут, когда беда какая нагрянет, а поп им тут же прочитает чего-нибудь, чтобы они успокоились и его слушали.

ПИЛЯТ железной такой штукой, которой любое дерево свалить можно.

ПАШУТ, когда обычную землю, которая ни на что не годится, в порядок приведут, и на ней борозды ровнехонькие появляются, а в них семя, а из него пшеница для хлеба и жизни. Если надо, иной раз и по воскресеньям.

ПЛУГОМ, то есть тем самым инструментом, которого если нет, то остается сидеть и плакать.

ТАЩАТ то, что неподвижно и что за.

ВОЛ, поесть очень любит, хотя и без того с придурью, с этими своими глазами и вечной жвачкой. На все ему наплевать, потому и страдает. Делают его, когда деревянным колом по мошонке бьют или веревкой ее перевязывают, а до этого быком был. Однако сильный и помогает тебе своей голой силой.

ЛЕМЕХ, штука такая у плуга внизу, которую прижимаешь и которой.

ОТВАЛ, на плуте над лемехом.

ПОДБИРАЮТ крестьянки, что идут по полю, и, что после жатвы осталось, в подол собирают, а потом несут на ту же кучу, чтобы как можно меньше пропало.

МОЛОТЯТ, когда собирают пшеницу, а потом из колосьев ее зерно добывают в машине, или с помощью конем топтать.

ВЫМЕРЯЮТ лес или луг, или другое твое имение когда брат Джуро или какой другой землемер меряет чтобы до каких пор и чье.

КОРМЯТ, когда есть чем и кого.

ГУСЫНИ или гусаки, которые ковыляют по селу перья роняют, гогочут и детей за штаны щиплют, а заканчивают в супе, или жарят их.

ПОРОСЯ, когда свиней так откормят, когда они ни на что, кроме как заколоть, не годятся, и вытащить из них все, что с пользой съесть можно.

УТКИ, тоже живность, что по воде плавает.

СОБИРАЮТ, когда то там, то здесь было, а потом все в одну посуду, чтобы дома было.

ЯЙЦА, из курицы, а можешь их просто так есть или подождать нового цыпленка из него, чтоб опять курица выросла.

КОЛОДЕЦ, дыра вырытая, а на дне вода, пить ее или на что еще сгодится.

СКУЛИТ, которому так худо, что нормально говорить не может, и колотит его, еще собака скулит, которую ругаешь и колотишь, или мертвая вещь какая железная, вроде петель на двери, если не подмажешь.

КАЧЕЛИ, где дети на какой доске или на чем другом поперек бревна качаются туда-сюда, пока совсем не закружатся или не упадут.

ЖУЖЖИТ там, где мух много или чего подобного, то, что они своими крыльями в воздухе выделывают, вот его и слышно.

УЛЕЙ, где пчелы и где все, что положено, делают.

УДАРЯЕТ, что кто-то машет с силой, противоположно ласке и тихому занятию, но с напрягом.

ТОПОР, которым завалить можешь, и нарубить, и наколоть, и зарубок сколько пожелаешь сделать, знай только помахивай.

КНУТ, которым скотину гонят, но и человека, если он по-хорошему не понимает.

ЧИСТЫЕ, которые не сопливые, но прибранные, смотреть одно удовольствие.

ЯСЛИ, где котятся или телятся и где скотина со своими живет.

ПОЛНЫЙ, не пустой, когда все, что есть, внутри оказывается.

КОРЗИНЫ, в которых носят, чтобы не рассыпать, яблоки там, или дрова, или еще что.

ГОНЯТ тех, кого ты видеть не хочешь, а они тебе только все портят.

ВОРОНЫ, птицы и черные, и гадкие, и вредные, а кроме того, еще и живут долго.

ТОПОЛЬ, дерево высокое, потому и гнется, а на нем птицы.

ЛЕЛЕЮТ то, что само не может, а нужна ему помощь и поддержка с твоей стороны.

ПОРОДА или сорт, когда овцы или другая какая скотина, которой заняться стоит, а тех, которые не годятся, того истребить следует.

РОЖЬ, вроде как пшеница, ее везде вокруг тебя полно.

СТОГА, что на поле скосили, а потом в кучу собрали, оно и стоит, пока совсем не растащат или пока не попортится.

ПРИРОДА, которая всюду вокруг меня и других, только ведь они не понимают, в каком раю живут. Тут Подравина и Меджимурье, там Краньска и Хорватская, внизу Босния, потом Срем и Бачка, Сербия, а вот и Славония, отовсюду течет что-то, или Вука, или Карашица, или Вочинска, а потом Шуметица, Илова, а в другом месте Сава, Дунай, а то, что возвышается, – Папук, и Крндия, и Диль, еще Иванчица и Слеме, чуть дальше Фрушка Гора, а вокруг нас овца, коза и олень, вол, конь, серна, лошак, осел, свинья и собака, волк, лисица, кошка и рысь, медведь, крот, еж и барсук, куница, хорек, выдра, еще мышь, белка, заяц, птицы, жуки и кузнечики, пчелы и шелкопряды, черви, но куда они без царства растительного, если всюду видишь корень, ствол, ветки и листья, да еще плоды, благодаря чему все это существует. Все это здесь, так что мне думать и смотреть приходится, чтобы на что не наступить и мелочь какую ни то не умертвить ногою, потому как я без всего этого не могу, и для того все оно существует, чтобы в нем быть, им жить и всем наслаждаться.

ТО, на что можешь пальцем показать, чтобы всякому ясно было.

СЧАСТЬЕ, когда душа горит, потому что все так, как ты задумал. Чего не ожидал – наступает, и наоборот. У кого оно в деньгах, у кого в вине, у кого в умной беседе, у кого в детях, если они здоровы. Больше всего, когда все на своих местах, на земле, в поле, на столе, на картинке, а особливо когда мне кто-то или что-то позволяет самому обо всем размышлять.

ЗАМЕЧАЮ дым вдалеке, облако в небесах, пчелу в полете.

РАЙ, вымышленное место, никто не знает, ни где он, ни когда, но будет он, когда все плохое закончится. Мог бы он и здесь случиться, если бы только людей не было, хотя бы двух-трех, да чтобы скотину отобрать, зверей и птиц, да чтобы все, что посадят и построят, никто не трогал, не ломал, не рвал, не поджигал от глупости и удали. Все время лето, но не слишком жаркое. Ночи не бывает. Вечереет, а потом сразу утро приятное. Ветерок ласковый. Никто не кричит, не ругается, глупостей никто не болтает. Никто никому не указывает, потому что все умные. Все с руками и ногами, а если у кого не хватает, то ему это не мешает, да и не нужна ему она вовсе. Каждый чего-нибудь хочет, но никаких глупостей. Никому в башку ничего вбивать не надо, каждый свое знает. Писал я Муждеке, что такого никогда быть не может, а он, хотя сам сектант, донес на меня в Пакрац.

ОТВЕРНЕШЬСЯ в сторону от того, где ты сейчас, чтобы увидеть что новое или чтобы не видеть того, перед чем стоишь.

ЗВЕЗДА, тело вверху на небе, что светится, или что иное подобное, что тебя на миг ослепит.

МАРА ШЕАТОВИЧ, исполнилось ей 17 л., хотя на вид больше дать можно, лучшее создание здесь и везде, где жизнь есть, вечно босая бегает, напевает что-то, и кажется, что чумная немного, но нет. Не знаю, что это, но как сам останусь, так ее и вижу. Для нее поп то же, что и старик, для нее ничего не значит. В церкви всегда в уголке, а когда приходит, то принаряжается, как все. Что же у нее такое есть, чего у других нет, даже у самых близких? Перебежит дорогу ровно зверек какой, шагов не слыхать даже. И семья у нее хорошая, а живет как вила.

РАЗВОЛНУЕШЬСЯ, когда одно думаешь, а говоришь другое. И выходит совсем не так, как ты хотел сначала.

ПРИКУСИШЬ язык, когда хотел что сказать, а потом умолкнешь, потому что вспомнишь, что помалкивать надо.

ПОЗОВЕШЬ, когда кто-то там, а ты здесь, вот и крикнешь или пошлешь кого за ним.

СПЕШНО, когда что хочешь поскорее устроить, так что или испортишь, или иначе никак не получится.

ВИЛЯЕШЬ, когда ты не уверен, что это делать надо, вроде и да, а может, и нет, вот ты то туда, то сюда, а дело не движется. Страшно мне это не нравится, так что аж самому стыдно, вот и верчусь.

РАДИ, когда что-то для чего-то другого делаешь, вместо того чтобы только своего сердца да ума слушаться.

ЖЕЛАНИЯ, когда чего иметь хочешь, или пережить, или увидеть, или приказать, и так пока их не исполнишь.

ПОЧЕМУ, это когда спрашиваешь, чтобы тебе объяснили, отчего оно такое, какое есть.

СБЫВАЕТСЯ то, что на самом деле случается, а не так просто.

ПОРОДА, когда друг на друга похоже, одно к одному, а когда другое на ему подобное похоже, то это уже другая порода.

ЖЕНЩИНА, совсем на тебя не похоже, и по обличью, и по духу, и по желаниям, и по целям, и по норову, и по делам, и по думам.

ТИШЬ, когда молчат.

ПОКА, то время, когда продолжается.

СМОТРЮ глазами, вижу или нет.

ДРОЖЬ пробирает по всему телу от хорошего чего или плохого, или от голоса какого.

ЗАБАЛТЫВАЕШЬ, когда мысли чьи-то на что другое направить желаешь, только не на то, чего он хочет, вот и говоришь без конца, обманываешь его, как дитя малое.

ПРИВИДИТСЯ то, о чем думаешь, вот его и видишь, хотя его и нет вовсе.

ЗАПРЕЩЕННЫЙ, которого ты хотел, а нельзя, потому что-то кто-то или мешает, или некрасиво получится, или если так вообще никто не делает.

ГРЕХ, не надо бы, а ты столько раз совершал.

ДЬЯВОЛОВ, то же, что и чертов.

ДУРЕЕТ, если кто вином обопьется или от почестей и славы, а бывает и от красивой девушки, вот он и не понимает, где он и что с ним, и ведет себя как дурак. ВНУТРЕННЕЕ, то, чего сразу и не разглядишь, пока не откроешь, а иной раз и открыть нельзя.

ЧУВСТВО к Ане было у меня внутри, а сейчас нет его. Больше к дереву, и к птице, и к серне, но все к чему-то такому, к чему и причин-то особых нет. Все делает так, будто оно так и быть должно. Каждый день что-то новенькое, что-то против, и наоборот. Эх, была бы она получше, побольше и повыше. Пес дворовый глядит с верностью и преданностью, а родной жене все бы тебя упрекнуть в чем, лишь бы укорить чем. Всё у меня есть, а радости нет.

СОБИРАЮСЬ куда-нибудь, да как, да насколько.

СОМНЕВАЮСЬ, то ли да, то ли нет, а время идет.

УГОВАРИВАЮ себя, когда думаю, что надо бы, а знак некий показывает, что точно надо и что получится.

СЛАБЫЙ, который ни на что не годится, и ничего-то не знает, и ничего у него не получается.

СТЫДОБА, когда кто голый, или у него в кармане чужие деньги окажутся, или когда ляпнет то, что говорить бы не след, или когда перед кем-то чем другим осрамится. Есть и такие, которые ничего не стыдятся.

ЗЛО, откуда у человека взялось, как не с начала всех начал? То, что заставляет его конюшню подпалить, или детей в колодец побросать, или говорить то, чего не было. Много их таких, всех и не упомнишь, даже из самых благородных. Лишь бы тебе навредить чего, а другого ему ничего и не надо. Вот такой вот он, хоть лопни!

БЕЗБОЖНИК, который в Бога не верует или верует, но такие номера откалывает, что кажется, будто и не верует вовсе.

КЛЯНУСЬ, когда обещаем то и то, а если не сделаю так и обману, то я проклят.

МЕНЯЮ, когда у меня одно есть, а хочется другого, так что вместо своего вот то и беру.

БРОСАЮ, если мне больше не сгодится, или не надо, или не хочу я его, вот и вышвыриваю.

ЗАКАПЫВАЮ, что было на солнце, а теперь под землей, или прячу что, или потому что ему так лучше, или если ему наверху больше делать нечего, или если проклюнулся уже.

УТАЮ, когда укрою что-то на себе так, чтобы его больше не нашли.

УТАИТЬ, когда что-то плохое сделаю, а хочется, чтобы то никто не заметил, вот и начинаю о другом говорить.

ОПЯТЬ, снова.

ПРИЯТНО, когда ты в нем видишь то, что тебе нравится, а не то, что есть.

ИМЯ, которое от рождения пишется, что это ты, им ты от прочих отличаешься, чтоб тебя с ними не путали.

НАШЕЛ то, что спрятано было, или если даже и не надеялся, а оно, оказывается, тут!

ОТВАГА, когда то смеешь, что другие нет, хотя, бывает, кое-кто из-за своей только глупой отваги погибает, хотя и не должен бы.

ВЫБИРАЮ из много чего одно или два, то, что мне нравится, и если вижу, что оно лучше, чем прочее, будь то человек или вещь какая, книга писаная или блюдо какое вкусное.

СОБИРАЮ то, что валялось повсюду, потому как надо, чтобы все на своем месте было, пусть даже потом кто-то им опять пользоваться станет.

РАЗЛИЧАЮ одно от другого такого же, потому как второе первым не может быть, и наоборот, это каждый знает.

ПОЛАГАЮ, вижу, что сумею.

СДУРЕТЬ, быть здоровым и умным, а потом вдруг затмение найдет, болтать начинаешь непонятно что и делать то, что здоровым никогда, и выдать такое, чего ни в одной книге не сыщешь, к тому же опасно это.

КТО, спрашиваю, который это?

СПАСТИСЬ, быть в беде или опасности, но потом ему помогут, или он сам отобьется, или убежит.

ГОТОВЛЮСЬ перед тем, как сделать что-то либо сказать, вот сижу дома и приуготовляюсь к этому.

ВЗЛЕТАЮ, когда лететь собираюсь, но пока еще только разбегаюсь, будь то человек или птица. А могу и за дело какое взяться.

ПЕРЕШАГИВАЮ что-то, что топтать не стоит, а мне все-таки на другую сторону надо.

БЫСТРО, как следует, но сразу, а не враскачку, потому как это уж совсем не дело.

КУРАЖ, когда понимаешь, что можешь, или ночью в темноте куда пойти, или если их несколько с оружием, а ты все равно, или перед царем сказать правду, что ты думаешь.

ГОРДО, когда свое никому не уступлю и говорю, что думаю, и пусть мне хоть голову отрубят, а иной, бывает, вечно чужого добивается.

ХОЧУ, то, чего у меня нет, а иметь охота.

СЛАДОСТЬ, которое на языке сладкое или на душе, будь то от сахара или от красоты неписаной.

ОСТАВИТЬ, было твоим, и ты все делаешь, чтобы при тебе всегда было.

ЖЕМЧУГ, в раковинах цены неописуемой попадается, но не во всякой, сверкает сильно, твердый, крепкий, женщины его на себе носят, потому как к лицу им.

СОВСЕМ, когда что-то не такое или эдакое, а все, и до самого конца.

ЯСНЫЙ, когда у него все хорошо, не хмурится и не злится. Как человек, так и погода.

ТАЙНА, что только я знаю, а другие нет, про себя, а не про другого, потому как если бы тот тоже узнал, то это не Т. была бы, а сплошные неприятности.

ВЕРНО, держу слово, если обещал кому, или сам у кого-нибудь взял и потом вернуть должен, или девушке обещал и на других не заглядываюсь совсем.

МОЛЧУ, когда сказать нечего, или не хочу, или не до того мне совсем.

ЛЮБЛЮ, когда к одному чувствую совсем не то, что к другому, и оно у меня к нему больше и сильнее, чем к прочим.

ВИЛА, прекрасная девушка, которая всё может, но бывает только в мечтах.

ЗНАЮ о чем-то всё, до тонкостей.

СПРАШИВАЮ о том, чего не знаю, или, если знаю, но хочу узнать, знает ли тот, которого спрашиваю.

ГАДАЮ, когда тебя спрашивают, так или эдак, а ты должен решить, что из этих двух.

СТРАННО, когда не как всё прочее, а совсем по-другому.

УСМЕХНЕТСЯ, когда не хохочет, а только показать желает, что ему это симпатично, что он не сердится и что не обиделся.

ПРЕКРАСНО, лучше, чем другое, или сделано так или человек хороший.

СОЗДАНО то, чего раньше не было, или на этом месте его не было.

СТАНЕТ, не было его, а вот на тебе!

УГОДНО, нравится, будь то день хороший, общество за столом, одежда или разговор.

ПЕРЕХОДЯТ с одного на другое или наоборот.

ПРОИСХОДИТ то, что случается, на земле, в доме, в мире, где и что угодно.

ПРОИСШЕСТВИЕ, когда что-то случится, хорошее или плохое, все равно.

СВЕТ БОЖИЙ, светлое место, где все видно, что происходит и даже что думают.

НАДУМАЮ, когда в здравом уме велю себе то-то и то-то, а не то и это. Наоборот бывает, когда кто-то никак решиться не может, так ли ему или не так, а эдак, и на деле ничего хорошего из этого не выходит.

БЛАЖЕН, кто знает, что он прав, хотя его и ругали, и не верили ему, издевались над ним и так далее. Когда делает, что ему радость приносит, ни перед кем не исповедуется, один-одинешенек, думает о том, что вздумается, никто тебя не трогает и не смеет даже.

РЕШИЛСЯ, когда сказал себе, что и жену снесу, и Пакрац, и Муждеку.

НАДЕЯСЬ, полагая, наверное, то же самое, что с ума сойти.

ПОРАЗМЫСЛИВ, когда раньше у тебя в голове ничего не было, а тут вдруг ясно стало, или когда что-то припомнишь, или придумаешь что, чего раньше не было.

ПОКОНЧИ с тем, что раньше текло себе потихоньку до чего-нибудь, а когда это чего-нибудь тебе так надоест, что ты возьмешь и откажешься от всего напрочь.

ПОКАЙСЯ, если увидишь, что никуда не годишься, или зло какое сотворишь, а потом в этом сознаешься.

ПРЕДУПРЕЖДЕН, когда ему сказал, что так будет, а он не поверил, а оно именно так и случилось.

МЕЧТАНИЯ, выдумки, чего на самом деле никогда не сбывается, а только твоей голове как настоящее мнится.

УСТОЯТЬ перед красивой женщиной, которая не твоя, и ты на нее даже посмотреть не смеешь, а думаешь совсем о другом.

ТЯЖЕЛЫЙ, которого едва поднять можно без того, чтоб все силы не растратить.

СПОСОБ, кто-то знает что-то, с помощью чего добиться чего-то можно, а другой этого не знает.

БЛАГОДАТЬ, когда все есть, или когда всюду растет только то, что надо, а то, чего не след, само увянет, или когда люди такие умные, что дальше некуда, или когда войны нет.

НОРОВ, каков ты, что никогда не меняется.

ОТРЕЧЕШЬСЯ от того, что было твоим, или от того, кто тебе своим приходился, но ты на него обиду затаил, или когда у тебя всего вдоволь и ты немного другому дашь, или от ближайшего родственника, если он что плохое сотворил.

ТЕРЯЕШЬ то, что имел, и оно другому достается или пропадает вовсе.

БЕЖИТ та, которой не идется, как прочим, но спешит и начинает быстрее ногами шевелить, почти что летит.

КУДА-ТО, а сам и не знаешь куда.

СОГНЕШЬСЯ, когда что-то с земли поднять захочешь или если у тебя вдруг живот прихватило.

ЗДОРОВАЕШЬСЯ с тем, кого знаешь, или с которым дружишь, или он тебе родня, если ты его не видал давно, или если он к тебе откуда-то приходит.

СКРЫЛСЯ, когда смотришь на кого-то или чего-то что идет куда-то, а потом его не видишь уже больше, потому что он или за лес зашел, или за другое какое препятствие, или у тебя глаза заслезились.

МАХНЕШЬ, когда кому-то рукой вдаль укажешь а он понял тебя или нет.

ЗАСТАНЕШЬ того, кто был где-то, а ты туда пришел и увидел его там.

ОКУЧИВАЮТ картошку или еще что-нибудь, и в воскресенье тоже.

БАТРАЧАТ те, кто работать должен, чтобы с голоду не умереть.

СГРЕБАЮТ инструментом таким, которым скошенную траву собирают или сорняки, если их прежде повыдирают, сено тоже можно или что-то похожее.

ТОЧАТ бруском, чтобы навострить то, что затупилось, а есть такие, что брусок этот для глупостей всяких приспосабливают.

СЕРП, которым жнут.

КОСАРЬ, который траву на лугу косит или еще что другое, острой железякой, насаженной на деревяшку.

СБОРЩИК, нанятый, чтобы виноград собирать и сносить его в кадки, или другие какие фрукты.

ЧИНИТ то, что было сломано, чтобы привести хоть как-нибудь в прежний вид.

КОЛЕСО, придуманная окружность из дерева или чего другого, с помощью которой ездят тележки и другие экипажи, потому как легче катить, чем волочь, как вол или муравей, к тому же то, что катится, позже разломается, чем если как по-другому на новое место тащить.

МОТЫГОЙ из всех прочих инструментов легче землю обрабатывать, и сеять, и пропалывать, и вообще.

ДЕРН, кустики травы, которой весь луг заросший.

ВЗОШЛО, ты его посадил, вот и дождался.

ПЕТРУШКА, зелень для супа и в другие места.

ХРЕН, корень, сам по себе появляется, а если есть его, то злой сильно.

РЕПА, под землей, а как вытащишь, можешь ее есть.

БЫК, его не забивают, потому как он коров покрывает, для того его и держат.

МЫЧИТ не только вол, но и корова, если кто-то рядом пройдет, или если чувствуют, что гроза будет, или если слепни закусали.

НИЗИНОЙ, долиной, где овес растет, цветы, кони пасутся и пчелы жужжат, а я прогуливаюсь, и никто мне не мешает.

ДАЛЕКО, где-то и не близко, а там, кто знает где.

ЖУЖЖАНИЕ, когда жуки всякие снуют, а бывает и само по себе от воздуха, лета и полноты всего, что в мире есть.

ЦВЕТЕТ то, что из бутона развивается в наилучших красках и на рисунок какой похоже, настолько смотреть на это замечательно.

МАК, в котором зерна есть, от которых дурман в голову приходит.

ЛЕВКОЙ, один из цветков, которых всюду полно.

ПОЛЫНЬ, вдоль дорог растет, целебная, особого вкуса, горькая, любят с ней сравнивать, если у них что не так идет.

БОЯРЫШНИК, есть его нельзя, а в шутку говорят, что им обожрешься, когда ничего другого не будет.

ПТИЦА, что мчится через поля, над Грунтом, над миром, а где упадет, только она сама знает.

ВЗЛЕТИТ, если ее испугаешь или если сама вдруг надумает вспорхнуть.

ВЕСЕЛЫЙ, который хохочет или что другое без меры делает и без великой нужды, а просто потому, что ему весело.

КУСТ, когда вдруг возникнет ни с того ни с сего в куче какой, а потом вокруг себя все шире становится.

ВСЮДУ, рассыпано так, что и тут он есть, и там, и еще где-то.

ГРИБЫ растут после дождя кто знает из чего и откуда, только знать следует, хорошие они или отравленные, иначе сдохнешь как пес бездомный.

ГУСЕНИЦЫ, которые ползают и кусаются, но из них шелкопрядов добывают, так что тебе терпеть их приходится, несмотря на уродство.

КРАПИВА, из тех трав, что жалят, если рукой схватишь или босиком наступишь.

РЯДОМ, не прямо на дороге, а немножко в стороне.

КАМЕНЬЯ, тверже на земле ничего нет, никто его не родит, и не растет он, а такой он от сотворения мира, тяжелый, твердый, дом построить можно или убить кого по голове.

ВРАСПЛОХ застанут тебя те, кто не предупредит заранее, но вдруг заявится.

БЕЛОЧКА, веселое создание, скачет с ветки на ветку и орешки грызет.

ЗАНОЗИШЬСЯ, то же, что и колючка под кожей, только из дерева, и под ноготь тебе залезет, если ты хватал его или делал что с ним, и болит до тех пор, пока не вытащишь или само не выйдет.

ПЕНЬ остается от дерева, когда его свалишь и на поленья порубишь, а то, что у самой земли, никак не получается, так ты его оставляешь, и выходит вроде как стул какой ГНИЛОЙ, рассыпался когда, а когда-то свежим был. ГДЕ, чтобы объяснить, на каком месте ты находишься. УСТАЛЫЙ, противоположно полному сил, который что-то делать начал, а теперь ты из тех, которому уже вот как все надоело.

ЗАДЫХАЕШЬСЯ, как пес гончий, или от жажды, или когда тебя что-то сильно разволнует.

МУРАВЬИ, под землей, что каждую крупинку подбирают и в загашник откладывают.

КИШИТ, когда где много чего-то или кого-то, так что толкаются без перерыва, один на другого лезет, люди на базаре или муравьи в муравейнике.

МУДОЗВОН, который радость в том находит, в чем ничего хорошего нет, вот его в наказание так и прозвали.

СОРОКА, пестрая такая птица, которая тащит все что ни попадя.

ЕЖ, мелкое создание, все колючее, а на мордочку его посмотреть приятно.

МЕДВЕДКА, не только под землей ползает, но иногда и летает, а бабы ее боятся, будто это самый страшный жук.

ФИЛИН, головастая птица, что день-деньской спит, а ночь напролет мышей ловит и все такое. Еще его совой называют из-за глаз больших, говорят: «Глядит как сова, выпучив глаза», людей путает, а поглядеть на нее ох как охота.

ШУРШИТ, если сухое, когда ты его трогаешь или когда ветер дунет, и слыхать.

РОЩА, то, что еще не лес, но уже и не трава, то, что растет в ней, все ухожено, и гулять приятно.

ПЕРЕПРЫГИВАЕШЬ то, где спокойно устоять нельзя, но скакать через это враз приходится, иначе упадешь вниз или вымокнешь весь, если там воды полно.

КАНАВУ, ту, что у дороги, куда вся вода стекает и где бурьян растет и куда пьяница падает, когда напьется.

КАПКАН ставится с приманкой, но так, чтобы не было его видно, и тогда тот, кому он поставлен, сразу в этот капкан попадется.

ДЛЯ, когда кому-то что-то приготовишь.

ЗВЕРЬ, животное, которое, если бы посмело, само на тебя набросилось бы, вот поэтому ты его первым и убиваешь.

ВИДАТЬ то, что рассмотреть можно, а не спрятано или замаскировано, или прячется за угол с умыслом.

УЖЕ, когда что-то, чего ты никак не ожидал так быстро, тем не менее вот оно, тут как тут.

ЛОЗА которая хватается за палку или за стенку, а потом свой плод туда тащит, чтобы поближе к свету быть.

ФРУКТЫ, которые есть или нюхать, или только смотреть на них, если ты самый умный. Сколько я их понасадил, но сам почти не ем их.

МОЁ, или я получил что-то, или для себя в хозяйстве завел, или что-то собственными руками соорудил вот тогда оно и моё.

СЕМЯ, зернышко малое, из которого большое вырастает, но все-таки оно лучше, и сильнее большого, потому как оно еще вырастет, а большое уже только поникнуть может, увясть или умереть совсем. Из этого малюсенького весь мир настал, мало-помалу.

СРАВНИВАЮ, когда увижу одного и тут же вспомню другого, а потом размышляю, похожи ли они друг на друга и что это меня заставило в первом второго припомнить.

НЕХОРОШО мне, когда прихватит, а лекарства нет, или когда голова либо живот болит, или когда злых людей много, а их всегда больше. Если в карты проигрываю, то никогда, потому как игра все-таки. Может, иной раз именно так и случалось, но все равно Н. мне от этого не бывало.

СОМНЕВАЮСЬ, когда не верю, что все оно так и было, как написано или как тебе говорят, но думаю, что и по-другому могло быть. А самое страшное сомнение, когда думаешь, что не так сделал, как мог и хотел.

НАПРАСНО, задарма. Я говорю, а им хоть бы хны. Делаешь, а все прахом идет. Из пустого в порожнее. Воду ситом или решетом. Или если что получишь, не заплатив, да и не требуется.

РАБОТА, это вам не сидеть сложа руки и ворон считать, а придумать что-нибудь и привести это во исполнение, пока совсем не закончишь.

ГРУСТНО, когда у тебя на душе тяжко, будто жалеешь о чем-то, или если тебе кто-то скажет что-то, а потом выйдет, что соврал, а иногда и просто так становится, и ничего с этим не поделаешь.

ВЗДОХНУ тяжело, когда о чем печальном подумаю, стиснет у меня в грудях, но если воздуха побольше вдохнешь, то полегче становится.

БОЛЬ, что-то не в порядке на душе или в теле, и все не так, как должно бы быть, или жмет где-то, или покалывает, или где-то тяжесть какая, там и болит.

МЕШАЕТ, когда тебе что-то дорогу преграждает, так что его спихивать приходится или обходить.

ЛЮБОЙ из них, какой угодно, и выбирать нечего.

ДОСТОИНСТВО, иной с ним так и держится, даже если порой и резона у него нет.

УПРЯМЛЮСЬ, чтобы доказать, что белое – белое и есть, или чтобы самому себе в чем воспротивиться.

УПОРСТВО показывает, если что-то наоборот сделать хочет, или если ты веришь, что прав.

СДАЕТ то, что крепким было, а теперь уже нет, или если ты что-то мог крепко в руках держать, а теперь все слабее.

ТЕРПЕЛИВЫЙ, когда кто-то тебе вредит и вредит без конца и не знает, сразу ли ты его остановишь или попозже. А ты сносишь все и молчишь и только думу свою думаешь.

ПРИТЕРПЕЛСЯ, все тебе наушничают без конца и края, а ты делаешь вид, будто и без них все знаешь.

СМИРИШЬСЯ, когда соберешься с силами и ждешь, когда пройдет то, что тебе не нравится, или когда кто-то тебе досаждать перестанет.

ОТУЧИШЬСЯ от того, что ты умел, а потом увидел, что никуда это не годится, вот и стараешься отвыкнуть от этого. Я вот, к примеру, все время сердитый, но стараюсь от этого отучиться.

НЕСЧАСТНЫЙ, когда есть у тебя все, и сам ты умный, и проповедуешь как надо, а кто-то на тебя дуется и поносит тебя не знамо за что.

БЕЗУМНЫЙ, которого душа и разум покинули, и поступает он и говорит как пьяный, а про самого себя того не понимает.

ПОТЕРЯННЫЙ, что-то здесь было, и все еще здесь оно, только ты не знаешь, где оно, хотя знаешь, что здесь где-то. Так и человек.

НАВРЕДИЛ, если кто тебя ударил или что плохое сделал.

ТОСКА, тот камень, что у тебя на душе, а ты и не знаешь, откуда он у тебя и кто тебе на нее взвалил, просто чувствуешь ее, и все.

БЕДА, нет у тебя ничего, не знаешь, что делать и ничего понять не можешь.

ТОЛЬКО, единственно это, но уж обязательно, к НАПАКОСТЯТ, им пользы никакой, а тебе худо. ЗАПУТАВШИСЬ, думаешь одно, а на самом деле другое, или вдруг они с чем перепутают похожим, подумают, что оно вот оно, а оно вовсе там, или нарочно тебя в заблуждение вводят.

НАДО, решил, что да, а не нет.

КУДА-НИБУДЬ, другое место, куда бы им лучше уйти, а не сюда припереться. Места этого нигде нет, думают только, что есть оно где-то.

ОПЯТЬ, когда сразу не можешь доказать и объяснить или реку перейти, но во второй раз.

НА ВЕТЕР, я говорю; а они не слышат.

ПОБЕЖДЕННЫЙ, низверженный, хотя и ловчее, И проворнее в каком-нибудь деле, в бою или в споре. Ради бога, пусть меня побеждают, если только драться не придется, или говорить, или какие другие дела делать.

ТАК, когда приходится голос возвысить и показать, как именно, а не пускать на самотек.

МАХНУ рукой, когда подумаю о том, что нет в жизни никакого смысла и счастья, так что лучше завалиться в кровать и заснуть.

КОЖУРА, вещь никчемная, но помещается на чем-нибудь полезном и защищает его, ты ее очистишь и выкинешь, и остается оно.

ОТСКОЧИШЬ, если вдруг змея на дороге, и замечаешь потом, что испугался сильнее, чем следовало бы.

НАЛЕТИТ, ты даже и не приготовился увидеть его, а он тут как тут.

ЛЕСНИЧИЙ, который стережет все, что в поле и в лесу растет, чтобы никто деревья молодые не порубал.

НАРЯДУ, когда что-то главное, но и еще что-то рядом с ним есть.

БЕЛЕНА, что вдоль заборов растет, а как наешься ее, начинаешь как дурной чушь нести, пока не пройдет.

ЛАСКА, зверек малый, но вредный, крадет в полях и все, что выросло, портит, да еще и живностью закусить любит.

ГАЛКА, птица, которая своим галдежом досаждает.

ПАРИТ ястреб над полем или над холмами и высматривает, где бы зайца какого найти или что-то в этом роде.

ВСЮДУ, здесь и там.

РЯБИНА, много ее везде растет, а есть я ее не люблю, хотя и красивая очень.

КУКОЛЬ, из того, что само по себе вырастает, вдоль дороги, можно грызть по дороге, чтобы развлечься, говорят, при плохом пищеварении помогает.

КАЧАЕТСЯ туда-сюда.

ПЛОДОНОЖКА держит фрукт или что другое выросшее за веточку, а та за ветку.

ЧЕРВЬ, тварь малая, что под землей ползает, белый и отвратительный, живет падалью и трупами, что по запаху находит, но бывают они и в яблоке, где в самом яблоке и зарождаются.

СУСЛИК, животинка такая мелкая, ни тебе заяц, ни тебе мышь, а от тебя как бешеный удирает.

НОГОТКИ, цветочки такие веселые, больше всего они тебя радуют.

ТОПЧЕШЬ, когда шагаешь, так что все, что под ногу попадает и потом с трудом распрямляется, то и растоптано.

ТРАВА, штука совсем обыкновенная, для того чтобы из земли произрастать, ни тебе цветок, ни тебе ягода никакой иной пользы от нее, кроме как пастись, хотя красиво сильно, когда она по всему полю стоит, зеленеет себе, и никто ее не топчет, не щиплет, а только смотрит.

ЕЩЕ, к тому, что есть, добавить.

ЯГОДЫ, смешные и вкусные фрукты, у самой земли растут.

ОСЫ, побольше мухи, но много глупее, столько в них злобы, когда кусают тебя, вместо того чтобы дом строить, твари такие дурные, что дальше некуда.

БАБОЧКИ, пестрые создания, летают по воздуху, глаз ласкают, ни на что не годятся.

ЛЕС, полно дров в одном месте, где и заблудиться можно, где разбойники водятся или дикие звери, но и холодок есть, и прогулки свободные, и материал всякий для хороших построек.

РАСПУСКАЮТСЯ листья в лесу и повсюду.

ВОЗНИКАЕТ или само по себе, или под твоей рукой, зерно или другой росток, а потом из него цветок, пшеница или дуб здоровенный.

ДЕРЕВО куда лучше человека, потому как ничего не просит, ты его рубишь, а оно слезы не уронит и ничем тебя не попрекает. Найди еще хоть одного такого, да не в жизнь!

ЕГО, не моя, не твоя, но ему принадлежащая.

КОРА как кожа на живом, так и К, на дереве и в других местах, что то самое, что внутри, оберегает. А коркой покрыться может все, что угодно, если долго на одном месте лежит.

ОРЕЛ, царская птица, парит над головой, смотрит на нас и думает.

ВОЗВЫСИТСЯ, когда хочет сверху быть, даже если и не с чего ему.

КЛЮВ, когда вместо рта у птицы К, чтобы клевать, убивать и пожирать.

КОГТЯМИ, что на ноге, птица землю расшвыривает и в небо ими уносит все, что пожелает.

БОЯЗНЬ не то чтобы умереть или погибнуть, а что не поймут меня, что прокутят нажитое, оболгут, презирать станут и забудут.

ЖИВОТНОЕ убить можешь и ответа ни перед кем держать не будешь. Потому у всех у них глаза такие, что с ума сойти можно. Пес тебе руку лижет, а ты его гонишь, или продашь кому, или цыгану отдашь, чтобы он его прибил насмерть, или есть ему не даешь, пока не сдохнет, или в реке его утопишь ни за что. Из самых больших лев, медведь, которых я не боюсь ничуть, апросто бы с ними поговорил и образумил бы их.

ЖУРЧИТ ласково, когда что-то в хороший денек делается, а ты еще не знаешь толком, что из этого выйдет. Лучше, чем когда кто-то рассказывает, особливо если человек глупый, или когда кто-то орет на кого-то, или по железяке как дурень колотит.

НАД, не под, не в середине, а, напротив, над всеми.

ЦВЕТОК и красивее, и нежнее дерева, дурак ты, если его растопчешь.

КАКИЕ-ТО, не совсем понятно, кто именно.

ПОРОДЫ, одни одной породы, другие – другой, но все они какой-то П., иначе бы их просто не было.

ОЛЕНЬ, что вдруг пронесется рядом, когда ты его и не ожидаешь, красивый, но смысла никакого. Кто его, такого красавца, убивать станет?

НЯНЧИТСЯ, потому что любит.

ЖДЕШЬ, когда лучшие времена настанут, или когда кто-то в себя придет, или когда получишь то, что тебе позарез нужно.

НАДЕЕШЬСЯ, когда думаешь, что вырастет другая ветка вместо этой, сломанной, или что у тебя другая собачка появится вместо убитой нынешней, или что найдешь другого человека, который тебя признает, а не как эти нынешние.

ПОЛАГАЕШЬСЯ на кого-то, что он сделает как следует, а он возьмет да и не сделает, так что лучше на самого себя П.

ТЕРПИШЬ все, что у тебя за спиной вытворяют, пока сам не озвереешь, и задашь им, и они тебе тоже.

ОДИНОЧЕСТВО, когда вокруг тебя народу полно, но никто тебя не понимает, будто ты арап какой или китаец.

МЕНЬШИНСТВО, обратное от большинства, когда знаешь, что ты прав, но все прочие совсем другое утверждают, но ты все же не такой дурак, чтобы с ними соглашаться только потому, что их больше. Если бы все всё знали, то ничего бы и не было. Только некоторые знают, а все прочие – нет, даже если ты им оружие в руки дашь, или если они под короной какой выступают, или от имени какого великого народа.

РЕШИШЬ, когда ты уверен окончательно, что никому не отдашь, или когда говоришь все как есть, или когда продашь лес и купишь виноградник, или когда пошлешь Джуру в Вену по важным семейным делам, или когда сам поедешь в Карловац и все там скажешь. Или когда не дашь жене слова сказать о том, что ее вовсе не касается.

ПЕРЕИНАЧИТЬ, когда сначала одно хотел, потом другое, потом опять первое, по мне, хуже этого ничего нет и быть не может. Делай, что надумал, пусть оно даже и неправильно, потому что может и хуже случиться, а от всех этих переиначиваний совсем с ума сойти можно.

ПРЕОБРАЗИТЬСЯ можно, если ты не святой, а человек, который чему-то научился, или нрав свой изменил на лучший, или от плохой жены освободился.

ОСВОБОДИТЬСЯ, если кто-то у тебя над душой стоит и зудит, или тебе не дает говорить, или держит тебя за руку, а ты его оттолкнешь или перестанешь о нем думать.

ЛЕСНИК, который стережет лес, чтобы он рос, чтобы никто его не подпалил, и чтобы тебе дорогу показывать.

ВЫРАСТАЕТ, то что из земли.

БОЛТЛИВЫЙ, которому любой ценой поболтать с тобой охота, потому что где-то бобылем живет, а тебе бы только помолчать самому с собой.

ЛУЧШЕ, то же, что и хорошо, но если так же хорошо и дальше пойдет, то и будет Л.

ИЛИ, вставляется между двумя совсем обратными.

МЕДВЕДЬ, большой зверь из леса и с гор, который все перед собой раскидывает, если убьешь его, значит, тебе здорово повезло.

ПЧЕЛА, каждый знает, как она мучается, пока весь этот мед не соберет, крупица к крупице, хотя что-то ведь ей в этом и нравится, иначе бы они не летали, а сидели бы дома.

ЛЕТУЧАЯ МЫШЬ, летает ночью и на жабу похожа, или что другое, с крыльями.

ДЕВА, есть она у меня, нарисованная, а сама совсем далеко где-то.

ВОЛК, как собака, только кровожадный, вечно голодный и гонимый.

ОХОТИТСЯ животное одно на другое, или человек на животное, или животное на человека, возьмет да и наскочит на него.

ЛЕВ, самый кровожадный зверь из всех, кидается и пожирает все, что отыщет, а после этого провозглашает себя царем всех прочих, потому как никто с ним сравниться не может в этой кровожадности.

ЖАВОРОНОК, птица, что в лугах поет.

ОТДЕЛАЕШЬСЯ от кого-то, кто в карман твой залезть норовит, или скажешь ему пару ласковых, а потом опять один останешься и придумаешь какую ни то причину, по которой не можешь для него это сделать.

ДЯТЕЛ, птица малая, что стучит по дереву и душу веселит.

ВЫСОТА, то, что измерено с того места, где стоишь, до чего-то высокого, будь то верхушка у дерева, или возвышенность, или до звезды.

ХОЛМ, противоположно долине и ливаде, и с него видно, что вокруг внизу творится.

ВНИЗУ, там, под, где тебя нет, потому как ты сверху смотришь, наблюдаешь, считаешь, знаешь обо всем, и так тебе приятно делается!

ПУСТОШИ есть земля, на которой никто не работает и которая никому не нужна, а ведь могли бы и в порядок привести.

ОСУШЕННАЯ, когда у тебя земля так обработана, что вся вода куда-то в другое место уйдет, а у тебя сухо и хорошо станет.

КРАЙ, тот кусок, надел, часть земли, что в основном тебе принадлежит, до тех пор пока ты его не оставишь, поскольку тебе самому край настанет.

РУЧЕЙ, что течет по лугу, иногда большой, иной раз вообще его нет.

ПЛЫВЕТ земля, которая рядом с какой-то водой нерегулярной, без берегов, но от нее отгородиться можно.

РАСЦВЕТАЮТ те, что в бутонах были спрятаны, откроются и красоту свою всем показывают.

ВЕРБЫ, кусты, растут рядом с влажным.

ПЕСКИ, мелкие комочки, ни тебе земля, ни камень; что-то такое из реки. Когда-то большим было, наверное, а потом в прах рассыпалось.

ВОДА, вроде пустяк, а из нее чего только не получается: готовить, полить или погасить. С неба или из земли, одно и то же. Так ты ее ни за что не удержишь, но только в посуде какой-нибудь, и то только если крышкой закрыто. Настоящая никогда не портится, сколько бы ни стояла. Сквозь нее и смотреть можешь, а вот пройти не всякий раз можно.

РЕКА, когда знаешь, куда она ведет. Из малых – Пакра, Илова и Шуметица, потом Сава, самая большая – Дунай. Видел я Изар, Рейн, Тису. Может, еще Волгу увижу и еще какую-нибудь. Но никогда – Ганг, еще какие-то в Америке и Африке. Для чего же они на свете созданы, как чтобы не разделить одних с одной стороны от других на другой, чтобы друг друга не перебили, но некоторые все же их переходят и потом убивают. То, что по ним перевозят, потонуть может, а иной мост построят для того, чтобы того прославить, чей он, но по нему и переходить можно. Течет, когда ей иной раз и не надо бы, даже подо льдом течет.

ПЛАВАЕТ все, что не может потонуть или научилось не тонуть. Но даже если привыкнет, человек может утонуть или захлебнуться, когда устанет или испугается.

РАК, маленький такой в воде, а не рыба, и вынужден щипаться, чтобы оборониться.

ПЛЫВЕТ то, что не плавает, а само без своей воли идет по поверхности и никогда не тонет.

КОРАБЛЬ, может ходить по мокрому, а внутри еще и люди, и товары, и еще что-нибудь.

ГЛУБИНЫ, где измерено от поверхности до дна, в колодце или в реке какой-нибудь.

ВЫДРА, живность в воде и щебечет смешно, красиво плавает, удовольствие смотреть.

ЖАБА, из тварей наихудших, потому как из смердящей лужи, хотя никому не мешает и не виновата в том, что такая она вся в бородавках и короста на ней, будто в наказание.

РЯДОМ со мной, что недалеко от меня.

ВИНОГРАД, что растет на кустах и из которого сок давят, если не съешь его, пока с кустов не собрали.

ВИНОГРАДНИКИ, рядочками кусты с этим виноградом. Может и целую гору у нас занимать.

ПОМИНАЕТ Бога тот, кто встретит тебя, шляпу снимет и поклонится, потому как ты старше.

ВИНОГРАДАРЬ, который виноградник сторожит и всегда при нем состоит, и докладывает тебе, как там и что.

ГОТОВ в любое время и всегда сделать, что надо, даже если ему и не велишь.

ОБРЕЗАТЬ, ножом лозу отсечь, чтобы она не одичала, и режь ты ее как хочешь, но только для пользы того, чего ты от этого виноградника ожидаешь.

ПРИГОТОВИТЬСЯ, вовремя подумать о том, что потом будет, а когда то время наступит, чтобы ты готов к нему был.

СБОР, когда время приходит виноград собирать и в кадки складывать.

СОБИРАЮТ, когда что-то росло где-то, на дереве или на кусте или на другом месте, потом оттуда срывают и сбрасывают.

ОТДЕЛИТЬ то, что не годится, от хорошего и отдельно поскладывать.

ПАЛЬЧИКИ, сорт винограда, который мы вырубили, потому как не сладкий и вино из него никакое.

ЛОМОНОС, белая такая лоза, что за все цепляется, есть и другие нежные растения, которые будто из ваты или из дыхания самого.

ВЫСОТА, где птицы летят, какие-то выше, другие нет, из них кондор выше всех, потом беркут, стервятник хохлатый, орел, канюк, сокол и кобчик, а еще ниже голубь, ласточка, цапля, журавль, потом обычные утки, вороны, жаворонки, перепелки, попугаи и фазаны. Есть и люди, которые им подражают, или что-нибудь на руки приклеят, и прыгают потом с колокольни и шею ломают, или садятся в шар воздушный, пока он у них не прохудится и не упадет на землю как камень.

СТАЯ, птицы до кучи, в небе.

ПЛУТАЕШЬ, когда не идешь прямо туда, куда надо, а не знаешь, куда забрел, вот и получается – то туда, то сюда, а куда попадешь, неизвестно.

СКАЛОЙ, высоким камнем, с которого можешь убиться насмерть, если упадешь, но с которого далеко окрест видно.

ПОТНЫЙ, когда из тебя вода наружу выступит, и все это от ходьбы, работы или страха. При болезни тоже человек всегда потеет. Если бы вечно потели, осталась бы от человека горстка сухой кожи и костей кучка.

ГОРНЫЙ, который возвышенный. Огромный камень и земляной нарост огромный с лесом, медведями и кое с чем другим. Псунь и Папук. Еще выше Альпы и Карпаты, есть и еще выше, но те далеко.

РОДНИК, дырка в земле, откуда вода сама по себе вытекает.

НАПОЛНЯЕТСЯ то, что было пустым, потом туда внутрь насыпают, пока не наполнится.

ФЛЯГА, в которой есть что попить, а можно и в дорогу с собой взять.

ОБХОЖУ, когда иду и туда, и сюда, и кто знает куда еще загляну.

ГОРОДА, в разных местах бывают, в то время как я здесь. Те, что поближе, все маленькие, дальше – больше, а самые большие совсем далеко. Meдары, Драгалич, Окучаны, Пырвча, Раич, Петрово Село, Церник, Плетерница, Цигленик, Капела Батрина, Сибинь, Ратковица, Ореховац, чуть дальше Джаково, Стриживойна, Винковцы, Брод один и второй, Подравска Слатина, Дарувар, Вировитица, Бастаи, Джулавез, Осиек, еще дальше Пешт, Загреб, Фиуме, Вена, вплоть до больших и самых больших в Америке. Каждый на своем месте, в противном случае черт знает что было бы, никто бы не знал, кто где и кто есть кто. Всюду люди перемешаны по имуществу, внешнему виду и богатству.

СУШЬ, то время или год целый, когда дождя нет, все выгорает или пересыхает, и на что тебе тогда это солнце вообще.

ПАРИТ, когда жарко, а дождь еще только собирается и все не идет, и вокруг душно и горячо делается.

ДАВЛЕНИЕ, которое не видно в воздухе, хотя давит на каждый уголок земли, на всякую точку и на каждое зернышко со всей тяжестью, везде разной.

ХМУРИТСЯ перед тем, как погоде испортиться; пока еще нет, но испортится, издалека готовится.

ГРОМЫХАЕТ, когда где-то гром слышен, а после этого и дождь может хлынуть.

ПОЯВЛЯЕТСЯ что-то или кто-то, кого не было, и вдруг вот он.

ОБЛАКО, эдакое сбитое тело из ничего, в воздухе. Из него дождь падает или что другое, приятно на него смотреть, когда лето и знаешь, что сейчас оно улетит, или когда для пшеницы хорошо. Как собирается, так и тает, кто его знает как. Есть они мелкие, как овечки, большие, ровно кучи, и те, что совсем высоко, сначала кучевые их зовут, а потом дождевые, из которых вода льет. Стоят или летят от ветра.

ПАХНЁТ ветерок, и в хорошую погоду.

ЗАПАДНЫЙ, который из той части мира, где солнце заходит.

ВЕТЕР, воздух, который сам по себе движется, не видишь его, потому как он чистый и пустой, то тут он сейчас, а через минуту в другом месте.

ЧЕРНЕЕТ, который белый был, но больше таким не будет.

СЕВЕР, часть света, которая в сторону Венгрии, Вены, в сторону Германии и Швеции.

ЗАДРОЖИТ, который был спокойный и неподвижный, а потом вдруг из-за чего-то вздрагивать начинает.

ЩЕКА на лице, приятно так зябнет от легкого ветерка.

ВДРУГ, когда что-то случается, а ты его и не ожидал.

ТЕМНЕЕТ то, что светилось. Или за облако спрячется, или среди бела дня, когда солнце неизвестно куда девается. Говорят, что на солнце это будет в нынешнем году восьмого октября и что уже было раз в апреле, но никто этого не видел, потому как где-то в другом месте было.

СМЕРКАЕТСЯ к вечеру или когда облака почернеют всюду и вдруг.

ПОЛЫХНЕТ, прежде чем гром грянет, обязательно раньше его.

ЛОПНЕТ, когда изнутри надуется или если сам его снаружи ударишь.

КАПЛЯ, самое маленькое из воды или другой жидкости, что в самом конце остается, пока и она не капнет или не высохнет.

НАЧИНАЕТ, когда после того, как ничего не делал, за работу принимается, заниматься чем-то или около чего-то.

ПАДАТЬ сверху, как дождик или снег, или что другое с неба, или что-то в воздух бросают, а небо его возвращает, потому как ему оно не надо.

ДОЖДЬ, из облака, для процветания земли и плодов, а когда его много, все губит и портит внизу.

ОСАДКИ, что из облака на землю осаждается, дождь это либо снег, в Грунте, например, 67 сантиметров набралось в чашку за год, число дней, когда падают, около сотни или больше.

ГУСТАЯ, которая не жидкая, но сквозь нее можно как сквозь мед.

ВЛАГА в воздухе, даже когда не падает, а то, что в нем висит, или которые на траве и в других местах. Будто в воздухе что-то растаяло в мелкие капельки и не падает.

ГРОЗА, когда в ясный и прекрасный день вдруг все почернеет, ветер поднимется и дождь начнется, а что хуже всего, град еще ударит и все вокруг побьет. Где-то в Америке целые дома сносит и все в них, где-то в Германии коня вместе с всадником, а где-то только маленького ребенка, которого можно по новой родить. Самая сильная в мире буря-смерч человека с земли поднимет и бросит его вниз, ровно скорлупку. Весь день мотается туда да сюда, так что и не углядишь, как и чем она это творит.

СТРАШНО то, что не красиво, а наоборот, и что, кроме того что отвратительно, может и гадость тебе какую устроить.

ПОГОДА, что и как в воздухе, плохо или хорошо для прогулки, везде в мире разная, на Ирландском острове и зимой мирт цветет, а в Германии в это время все мерзнет и пропадает. Но у немцев лето теплое и подходящее для рейнской лозы, из которой красное вино добывают, а у ирландцев винограда почитай что и нету.

ЛЕД, корка такая твердая от мороза делается, так что по ней даже ходить можно.

ПОБЬЕТ туча виноград, или пшеницу, или сад, если не повезет и облако именно здесь появится, а не в другом каком месте.

ПОТОП, когда там наверху все как с ума сойдет, или выплеснется и все несет перед собой. Последний был в 1791-м, когда половину всего Лобиного имения снесло и у нас несколько конюшен, везде коровы мертвые и кони. Все время им грозят от Божьего имени.

ЗАВЛАДЕЛ тем, что было твоим, а стало его, или наоборот.

ПЕЧАЛИШЬСЯ, когда видишь, что град цветы побил, или ветку на груше сломал, или если твой пес под колесо попал, или когда что иное сердце сожмет.

ХОЛОДНО в то время, когда зима, а может случиться и среди лета, если погода вдруг переменится, как ей захочется.

ИЩЕШЬ то, что потерял или что тебе сейчас позарез нужно, а ты с ног сбиваешься, и никак не отыскать. УКРЫТИЕ, то, что перед тобой или над головой твоей, и оно тебя оберегает от того, что там.

ДО, к какому-то сроку.

УБЫВАЕТ, когда что-то было и продолжает быть, пусть тихо и понемногу, но уже не то, что было сначала.

ТРЯСИНА, как будто что твердое, а когда наступишь там, оказывается, воды полно, которая вниз не ушла, а тут осталась, из-за нее все колыхаться вокруг начинает.

ПЯТКА, сустав ноги внизу, которой ступаешь, она раньше других суставов болеть начинает, а без нее ты хромой.

ПОСКОЛЬЗНЕТСЯ, когда идет по скользкому и не смотрит под ноги. То же и в разговоре.

ГРЯЗЬ, земля, перемешанная с водой от дождя, как тесто какое-то, по которому ходить плохо.

ЛУЖА, немного воды на дороге, или после дождя, или пролил кто-то.

ЗАМЕТИШЬ то, что раньше не видел, а оно вдруг у тебя перед глазами появится.

РАДУГА, рисунок на небе, когда одновременно и дождь, и солнце сияет, а она там стоит в несколько красок, как дуга такая, а дети никак понять не могут, что это такое, а взрослые радуются и говорят, что знают.

ЗАТЯНУЛОСЬ путешествие, которое ты предпринял, и пора бы уже возвращаться.

КРУГ, со всех сторон одинаковой длины, на колесо похожий.

НАХОДИЛСЯ по полям, винограднику, вниз по лугу.

РАЗЫГРАЛСЯ, когда прошелся шагом вокруг да около да и обошел весь поселок, потому что так вот мне захотелось.

ГРУНТ, не только город, в котором я родился, но и то, на чем сама земля моя стоит, лес и виноградники.

ПРОГОЛОДАЛСЯ, если находился за день, да еще при этом и делал что-то. Когда в животе у тебя ноет, будто ты заболел, а он на самом деле просто свое требует.

ШАТАЯСЬ, когда ты на коне долго скачешь или пешком мотаешься незнамо куда, а потом одумаешься и домой вернешься.

ПРИБЛИЖАЮСЬ к тому, куда иду или к кому иду.

РОДНЫЕ МЕСТА, откуда я, где родился и где все мои.

ЦЕЛАЯ, которую еще не разбили, не профукали, не поделили.

ДЕНЬ до тех пор длится, пока темнота не наступит.

УЗНАЮ то, что и раньше знал, но не думал о нем, а потом вдруг эту вещь или человека опять вижу и У.

ПОСЕЛОК, где дома есть, чтобы жить всем вместе рядом.

ПЕРЕУЛОК, между домами, где ходят.

ЖИЛИЩЕ, дом и все другое, где живешь и чем владеешь.

ДВОР, все твое меж четырех стенок, и что растет там, и что клюет, и что движется, и что стоит из твердого, которое сдвинуть нельзя.

ИМЕНИЕ, все мое, чем владею еще от прапрадеда, потому что и один, и другой собирали, вот оно сейчас и сохранилось.

ГДЕ я, и по которому видно, что я там.

ХОЗЯИН, которому все принадлежит и который распоряжается, как и кому что делать у него.

АМБАРЫ, где жито, если оно есть и если еще в поле не пропадет.

КОЛОДА, выдолбленное такое, скотину поить.

НЕМОЩНЫЙ, когда у кого силы нет. Маленький Перо Оршич, который тебе ничем помочь не может, а ты его выкинуть на улицу не можешь.

СЛУГА, который слушает, что ты ему говоришь, а потом исполняет.

ГРЫЖА будет у слуги, если он поднимет то, что не может, и нутро у него вылезет там, где не следует.

РВАНУЛ пес со всех ног, а лучше бы бродяга какой подальше убежал.

КОШКА, живет на дому, как маленький зверь давнишний, ловит мышей и спит вечно, но и царапаться умеет и злее быть, чем собака иная.

РАСПОРЯДИШЬСЯ, когда одному велишь туда идти, другому сюда, а прочим остаться, после чего все к своим делам приступают.

НАКАЗ даю, когда ясно и громко слуге Гавре Оршичу велю, а он только глазами лупает, потому что она ему сказала не это делать, а что-то совсем другое.

ПОДОБРАТЬ, что рассыпано, а потом в кучку собрать, мусор ли или деньги.

ОБНОСКИ, которые уже не нужны, а все же не выбрасываешь, потому как думаешь, что пригодятся, а они никогда.

ХРИПЯТ, когда кашляют, как кони, а также очень сильно сын Гаври Оршича.

ЧЕЛЯДЬ, все вокруг тебя, или младшие, или те, кто тебя слушаться должен.

ПОКОС, вся трава молодая, которую скосить надо. ПРЯЧУТСЯ те, которые должны тебе, но не хотят отдавать, и вот они в потаенном месте, а где именно, тебе неизвестно.

ОСТАТКИ, что сделано и создано и вот теперь пропадает, пропивают и прогуливают, а я старался и делал, и собирал.

ХОРОШО БЫ, если бы иные деньги еще в ходу были, а их уже отменили, или если что сделать надо бы, а ты никак.

НАМОРДНИК, что скотине на морду надевают, чтобы не кусала или чтобы не попортила то, что не ей приготовлено.

ЛОВУШКА, инструмент мышей ловить или что другое, что мешает.

НАДЗОР, когда смотрят, как по дому трудятся, только все равно не помогает.

СЫПЛЕТСЯ то, что из песка или другого зерна, а потом крошится и пропадает совсем.

СТЕНЫ, с помощью которых держится то, что наверх поднято, потому что они со всех сторон, а сверху крыцщ. ИЗВЕСТЬ, как белый камень, который в воде растворяется, а потом стены в доме белят.

КИРПИЧИ, кусочки такие земляные, которых испекут и стену из них построят. Кирпичом и человека убить можно.

ДОМ, жилище, построенное для обитания.

ВХОЖУ, когда был снаружи, а потом внутрь захотел.

СТУПЕНЬКИ, по которым могу выше подняться мало-помалу, как следует и без усталости.

ПОД, что внизу, а сверху что-то другое.

ПОД КРЫЛЫШКОМ, там, где тебе тепло и где ты защищен от всего, что снаружи. Грунт для нас то самое крылышко и есть.

ПРОТИСНУСЬ, если двери узкие, а я все-таки вошел.

ВНУТРИ, что скрыто от всего наружного, как в скорлупке, во внутренностях.

КОМНАТА, скрыто от наружного, но должна быть чистой и нравиться, потому что иначе лучше на ветру сидеть и под дождем, нежели в свинарнике.

ЗАЛА, когда что-то ограничено и не открыто, где ты сидишь или кто-то из твоих знакомых. Когда большая и просторная, а не теснота такая, что задохнуться можно.

ЗЕРКАЛО, стеклянная доска в передней, если в нее посмотришь, то ты в ней как вылитый, правда, только правая рука левой делается, левая точно как правая выглядит, и все прочее тоже. Прямо как живая картинка, только все наоборот. Если шевельнешься, она тоже. Иное дорогое сильно, например, венецианское или французское. Наше купил дед Климент в Венеции, лет пятьдесят уже тому, и все еще не разбитое.

ОТКРЫВАЮТ то, что было покрыто, а потом эту крышку снимают, и то, что под ней, сразу видно делается, или же оно само выпрыгнет. А может и то, чего раньше не было, инструмент какой или то, о чем раньше просто не знали.

ЛИЦО спереди на голове человеческой, где глаза, и губы, и нос, и которое видишь на ком-нибудь.

ШЕЯ, то, что между головой и телом, а если ее тут перерезать, то жизни нет.

ВОЛОСЫ, то, что наверху растет, из головы.

ПЕРХОТЬ, парша, хлопья белые на голове в волосах, которая меня вечно мучает.

ТЕЛО, только у тех бывает, которые живые, следовательно, оно шагать может, делать что-нибудь, блеяние из себя испускать или разговор.

СМОТРЯТ на меня другие, а не только я на них.

НАРИСОВАННЫЙ портрет, отдельно я, отдельно Ана, исполнил Константин Данилович, русский, 1826, зарезали.

ВСТУПИЛ ногой во что-то.

ОЧКИ материны буквы читать, наступил на них случайно. У нее еще одни есть.

МЫЛЮСЬ, когда мажусь водой с помощью куска, сделанного руки мыть и что другое, и который только на то и годится, и ни на что другое. Делают его из каких-то горелых и порченых кусочков чего-то, когда его варят, на весь Грунт вонь идет. Есть и готовое, купить можно.

ПЕРЕОДЕВАЮСЬ, когда одно с себя скидываю, а другое напяливаю.

ОДЕВАЮ то, без чего я голый. Кто-то только ради холода и одевается, а кто-то и потому, что это что-то другое означает, например, охвицер или поп.

ШТАНЫ, у нас их мужики носят на нижней части тела, если только не поп.

ШЛЕПАНЦЫ, тапки на ноге, дома, когда не надо сапогом грязь топтать и говно.

ПОРЯДОК навожу, когда неубранное надо хоть как-то в чувство привести. Одежда, волосы, комната, дом, имение, община, держава. Если некому, то совсем беспорядок будет.

БЕЛЬЕ, которое при теле, или прочее тряпье на столе и в постели.

НОЖНИЦЫ железные перерезать что-нибудь, парные должны быть.

НИТКА, тонкая пряжа, которой шьют и штопают, если где дыра, разошлось или порвалось.

ОТТУДА, когда что там случится, а известно становится или слышно здесь.

ЗАДИРАЕТСЯ тот, который не как все порядочный а все бы ему только ругаться или только поперек всем говорить, даже то, чему и сам не верит.

МАТЕРЬ, из которой я произошел, Розалия, 60 л., вечно недовольная, ругается и бурчит, все у ней что-то болит. Сноха ей милей дочери, да и ту не очень-то жалует. Все, что от отца унаследовал 6 л. тому назад, не годится, что виноградник купил у Лобы, а тот у Релковича, а что-то у Шумарского, не годится, что новый посадил в Медаре и Првче, не годится, старый лес выкорчевал и молодых деревьев насадил по Стрмцу, не годится, что прикупил ко всему еще сто двадцать ютаров, не годится, что жену взял из богатой семьи, не годится, что колокольню новую поставил и Константина Даниловича привез церковь изнутри расписать, не годится, заставил капитана Гав. Релковича о слепых, убогих и одиноких заботиться и еще кому помочь в болезни его, не годится, что сам своей головой думаю, не годится, что знаю, где какой город и где какой человек живет, не годится, что письма пишу ученым людям у нас и в другие места, не годится, что ночами книги читаю и рукописи всякие, не годится, что во мне метр и девяносто сантиметров, не годится, что рельсы видел и поезд на них, на пароходе плавал и других людей видел, не годится, что три дома новых построил обычных и два каменных, четыре скотных двора и сушилку для слив, да еще новую мельницу на Шуметице, а Миолю ее не продал, не годится, четыре колодца выкопал, вода повсюду, словно в раю, не годится, цветы посадил, семена которые шлют мне из Загреба, Граца и Суботицы, тоже не годится, что у нас кони загляденье, все 36, не годится, что я повозки заказал, езжай куда хочешь и когда хочешь, и это не годится, что к нам ученые люди отовсюду приходят на обед и на разговоры, и это не годится, что я не косой, не кривой, не сопливый и ногу не приволакиваю, опять ей не годится, что я такой, какой есть, а не какой-то другой, и это, черт бы меня побрал, не годится!

МОРЩИНИСТАЯ кожа у матери, одежда может тоже быть, но это не страшно, а вот на груше кора – это плохо.

СОСТАРИЛАСЬ, которая раньше молодая была. Давно.

ВЫГЛЯДЫВАЕТ, когда остается внутри, а только голову высунет и смотрит наружу.

СООБЩАЮТ мне то, о чем я не знал, что оно случилось где-то или когда-то, а потом мне кто-то расскажет.

ПОПАДЬЯ, жена мне, никак не любит, когда ее так называют, а все только бы госпожой, а я как бы и ни при чем тут.

ПРИДУРЯЕТСЯ женщина, когда с ней все в порядке, а она стонет, что голова болит, потому как гостя твоего видеть не хочет или что другое.

ЕРЕПЕНИТСЯ, помимо птицы, и А., когда слышит, что гости на подходе.

ОРЕТ, что она нам не прислуга и что я семью по миру пущу, если несчастных десять литров вина выставлю.

ГОСТИ, что на пир приходят угощаться и веселиться, потому что это и тебя, который их угощает, еще больше радует.

НЕ ВОВРЕМЯ, когда, вместо того чтобы принять их, сготовить что-нибудь и стол накрыть, голову только полотенцем повязать или в комнате своей запереться и

БУБНИТЬ, когда во весь голос нельзя, а только засесть в углу и поносить всё и вся себе под нос, чтоб не очень слышно было.

НЕ ДАЕТ, когда есть, даже больше, чем ей надо, а все равно при себе держит.

ОБЩИЙ, когда что-то и твое, но еще и кого-нибудь тоже.

ДЕНЬГИ, если все их собрать, то много, лет на триста хватит жить и ничего не делать, но можно все в минуту спустить, если ты дурак. Кроны, форинты, крейцеры, а есть и золотые. У других народов другие деньги. Дашь их, а взамен весь мир получаешь.

НАВАЛЯТСЯ на меня, как свиньи, а я все равно прав.

ПООЧЕРЕДНО, когда жена и матерь на меня наваливаются, сначала одна, потом другая.

ПРИСПИЧИТ, когда вдруг просто так спрашивает у меня про то или про это, ни к селу ни к городу, без всякой нужды и не к месту, лишь бы на себя внимание обратить.

БЕШЕНСТВО, когда тебя бешеная собака покусает или если ты сам по себе побесенел, слюни пускаешь и кусаешь других.

СКОРОПАЛИТЕЛЬНАЯ, не задумавшись даже, сразу глаза выцарапывать лезет, и вовсе не из-за чего. Вода в половодье тоже.

НЕПОКОРНАЯ жена, которая говорит, что от всего готова отказаться, лишь бы главной во всем быть и первой, так уж ей этого хочется.

ЗЛОВРЕДНАЯ, которая хочет, чтобы ты в том же аду пребывал, в котором она сама живет, а ты ни в какую.

ЧЕРНАЯ ЦАРИЦА, никогда ее не видал, но все говорят, что есть такая, и многим она много чего дурного насоветовала да наприказывала.

УПЕРТАЯ, когда ей говорю, что надо так, а она эдак, а я ей показываю, как именно надо и почему, а она опять по-своему.

ПРИЦЕПИЛАСЬ, все одно и то же бубнит, день за днем, пока ей по морде не садану или выругаюсь в бога душу мать.

БУБНИТ, бормочет против чего-нибудь, просто так, и сама не знает, почему да отчего.

КЛЯНЕТ, когда с помощью Бога грозят тому, кто перед тобой провинился, что у него ноги отвалятся или что мать у него помрет, потому что он то-то и то-то сделал, а тот, кого прокляли, путается и со страхом этим на душе живет.

ЕРЕПЕНИТСЯ тот, кто против чего-то, а не за, но вслух сказать боится.

МОРЩИТСЯ, как только у меня на душе весело станет, она тут же морщится.

ПЛАЧЕТ, кто влагу из глаза испускает, от несчастья какого, а кто и просто по глупости или слабости, когда не может то, чего хотел бы.

ЯДОВИТАЯ, не годится есть и пить, или случайно, или по умыслу кого-то тебя убить или опоить хотя бы, чтобы ты сказал то, что в тайне держать должен, или чтоб сделал то, что не смеешь. А есть еще и несъедобная.

НУТРО, когда ты грубый, сварливый, злой, хмурый, глупый, упрямый, а на людях должен быть приветливым, дружелюбным, веселым, умным и ласковым.

НЕПОСТИЖИМАЯ, когда я не знаю, чего это она на меня набросилась, и думаю, то ли любить ее, то ли ненавидеть. То же и окорок, который высоко к балке привязан, только я его без стремянки достать могу.

ВВЕРХ ТОРМАШКАМИ, неправильно насажено, топор или жена, шиворот-навыворот, наоборот, лишь бы назло, только бы не так, как я велел.

ПРЕЖДЕ, то_г что было, пока это не настало, и когда думаешь всю дорогу, что она больше не будет, когда плохо.

ОБЕЩАЕТ кто-то, что больше безобразничать не будет или что ругаться не будет, а не пройдет и дня, как по новой начинает.

ПОЗЖЕ, после этого черед придет, сейчас или еще через какое-то время.

ОПЯТЬ, когда кому-то в голову придет, что снова все одно и то же делается, хотя и с первого раза было понятно, что глупо оно всё было и неразумно.

ВЫСТАВЛЯЕТСЯ та, которая хочет умнее, чем есть, казаться, сильнее и лучше.

НЕПРИСТОЙНО то, про что мы даже и не знали, что оно есть и что оно вообще быть может, а оно возьми да и случись.

ИЗДЕВАЕТСЯ, когда нарочно с тобой говорит грубо или грязью тебя поливает, стакан вина не подаст или грозит, что в колодец спрыгнет из-за пустяка всякого.

УПИРАЕШЬСЯ в двери, когда ветер так дует, что они распахиваются, а также когда кто-то вломиться хочет в то, что тебе принадлежит, или когда говоришь, что так, а не иначе. Чем крепче упираешься, тем скорее уступишь.

ПОДЗАДОРЕННАЯ, которая так или иначе с тобой сцепилась бы, а он ей еще и поддакивает, чтобы она еще больше ругалась или оправдывалась. Или когда кому-то беседы беседовать некогда, а он опять за свое: «А где у тебя хозяюшка, что это она гостя не встречает, а чем мы закусывать будем, а не разболелась ли она», и все в таком духе.

ПЕРЕЧИСЛЯЕТ вечно, где и в чем я перед ней согрешил, или что не так сделал или распорядился.

ХОТЯ, наперекор тому, что действительно делать надо.

ВЕРИЛ, что не совсем еще рассудок потеряла и что хоть когда-нибудь до нее докликаться можно будет, но никак.

НЕСОГЛАСИЕ, когда в дому все, что угодно, кроме дружелюбия.

ПЕРЕЖИТЬ, я мертвый, а она – королева и сразу всему Грунту роднёй станет.

ПОБЕСЕНЕЛАЯ, злая женщина, которая ругается, не слушает тебя и драться с тобой готова, но знает, что не сможет, потому и бесится.

ОДИНОКИЙ, чистый, без кого другого в себе.

ЗЛОБА, откуда она берется, не знаю, но если уж есть она, то вечно тут как тут. Разбить, растоптать, попинать, оплевать, будто оно ничего не стоит, хотя толку от этого ровным счетом никакого. Как пройдет она, иному и жалко станет, да только уж ничего не поправишь.

ЗЛЮСЬ, когда в дому своем себя хозяином не чувствую, когда она шипит и морду кривит, фыркает и жизнь портит и себе, и мне.

КАК, когда вопросом задаюсь, что, каким образом и чем.

СТРЕНОЖИТЬ, то, чем не даю ему дальше скакать. Матерь моя проклинает иногда: «Чтобы тебя в грозу под дождем стреножило».

ТИХО, не надо вечно голос повышать, чтобы правоту свою доказывать, а лучше тишком, тихо, но воистину.

ПАКОСТЬ, когда кто-то письмо какое порвет из моего ящика, так что мне по новой писать приходится, или собачку отравит, что на тебя с умилением таким смотрит, или чашку разобьет, от прадеда оставшуюся, или портрет шилом проколет, на котором отец нарисован. Толку тому от этого никакого, зато мне жалко, вот и находятся такие, которые пакостничают.

СГОВОРИТЬСЯ, то же, что и помириться, да только с трудом, когда все равно кто в лес, а кто и по дрова.

СКОРЕЕ, легче добраться куда-нибудь, чем с ней разговор умный разговаривать.

СВЕКРОВЬ, мать Анина, Юлия Вукович, хозяйка Липика, строгая, злая, хотя знает, чего я стою.

ТАК ЛИ, все время что-то сравниваю, потому как то не так, и это не эдак, и она не такая, а сякая, и не так всё, как хочется, хоть ты тресни, а все по-старому остается.

РОДЫ, у одних людей только, из одной женщины другой человек, ребенок, или больше. У меня пока нет.

ПРИКРЫВАЮТСЯ двери, когда не совсем закрываются, но когда тебе знать следует, что там внутри и о чем говорят.

КЛАЦАЕТ что-то железное, а может и у человека, в колене или зубы.

ЗАПОР, инструмент, которым изнутри или с наружной стороны что-то закрывается, так что войти нельзя, или ничего оттуда не взять.

ПРЕНЕБРЕЖЕНИЕ, когда тебе на гостя наплевать, и ты вместо этого идешь куда тебе надо, да еще и злишься при этом.

ЗА, когда в споре с кем-то или чем-то встанешь и стоишь на своем. Сразу видно, что она согласна, не согласна или против.

МУЖА, человека мужеского пола, который дела ведет и работает.

УМНЕЕ, есть умное, а есть еще У., но это только тогда годится, когда ты думаешь: а надо ли это – еще умнее?

ОДЕВЯТЕРИТЬ, если каждому, кто тебе навредил, по девять оплеух отвесил.

ОПОЗОРЕННЫЙ, когда кто-то от твоего имени пакость какую натворит, или нагрубит, или нашкодничает, или просто обругает.

КОГДА, в тот час, в который. СОБИРАЮТСЯ родичи, или которые дружат, или одного цеха, вот и беседуют, или едят и пьют, веселятся, пока все вместе сидят, или пока не разругаются, или пока пора по домам расходиться не придет.

НАБЬЮТСЯ в дом гости, а хозяйка в кладовке прячется, запирается там и ругается. Тут же все по стаканам разливают.

ГАСТХАУС то же, что и пивная, а также любое место, куда зашли, чтобы угоститься и повеселиться.

ОБНИМАЮТСЯ, если тебе кто-то дорог, а ты обнимешь его рукой вокруг пояса или вокруг горла.

КУМ, который тебе детей крестит или оженит тебя, после чего ты с ним как с наилучшим родственником.

ВЕРНУЛСЯ, который в дороге был или просто из дома вышел, и вот он опять здесь.

ЗАКОНЧИЛОСЬ, что с какого-то времени тянулось, а теперь больше нет.

ОХОТА уйти куда-нибудь, где дичь убить можно и домой ее принести, как Е. Лацкович, Й. Катанич и Бартол П. носят все время гусей диких, голубей, болотную и водяную птицу, а иной раз и целого оленя, но если их кто поймает, когда они до седьмого месяца косулю завалят, то это им боком выйдет. Потом все это на стол вывалят, кровь всюду, Ана сразу запирается и слышать даже не хочет.

ВЕСЬ день-деньской.

В СЕДЛЕ из кожи, в котором сидеть можешь на коне, в то время как татары скачут без такового, потому как дикие и без него умеют.

МИЛЫЕ, что смотреть приятно, или люди, или на земле что, или которые из чего-то сделаны, но красивые.

ОСОБЫ, те, что вокруг тебя, или ты о них из книги слышал, что живут где-то и чем-то занимаются.

ЦЕЛУЮТ, когда губами прильнут или к руке, или к щеке, или к другим губам. Целуют и некоторые вещи, которые святые, или когда ты их отдать должен, или когда их назад получаешь. Люди целуют и слюнят деньги.

ПОДНИМАЕТСЯ то, что было внизу, а потом захотелось вдаль посмотреть, что вокруг творится.

ПЛОСКАЯ, та самая бутылочка, которую можешь в кармане носить, пока верхами скачешь или едешь, чтобы подкрепиться.

ОТКЛАДЫВАЕТСЯ то, что не может сразу быть, но попозже, а также вещь какая, чтобы она не была больше рядом с тобой, потому что у тебя таких вещей полно, и к тому же она тебе глаза намозолила.

РУЖЬЕ, трубка, из которой убиваешь то, что перед тобой.

БАГАЖ, когда ты в дороге, все, что тебе принадлежит, в одном каком-то узле или ящике.

ДРОБЬ, мелочь свинцовая, чтобы набить ею ружье, а потом мелкую зверь поубивать.

ДРУГОЕ, прочее, не то, о чем речь идет.

ПОПАЛ, тот, в кого целился, а если в него угодил, значит, ты хорошо стрельнул.

ОГРОМНЫЙ олень, прекрасное животное с рогами, которые и гордость его, и смерть, когда сплетутся ими и никак разойтись не могут.

УБИТ, который был жив, а ты насильно так сделаешь, что его больше нет, человек, но животное чаще, зверь, или когда зайца подстрелишь на охоте.

ВЫСТРЕЛОМ, тем самым, что слышно, когда ружье грянет, в армии, или разбойника и гайдука, или миролюбивого и доброго человека, если он охотник.

ПОЛНЫЙ, когда некий сосуд, или комната, или что другое, для сбора подходящее, так переполнится, что в него больше и крупинка не войдет.

СУМА, такое из чего-нибудь, куда положишь, чтобы не потерять, чтобы оно у тебя не выпало, или когда с базара идешь, или с дороги возвращаешься, или с охоты.

ЗАЙЦЫ, красивые и милые животные, а все-таки их убивают и жрут, потому как они вкусные и ни на что более не годятся.

ДИЧЬ, из ничьей живности, которую Ефто Лацкович и другие бьют, где придется, в поле, в лесу, и где эти творения в природной свободе находятся, пока их кто-то не убьет. Бывают они с четырьмя ногами, на лапах перепончатых, зайцы, малые и большие птицы, а если кто их готовить не умеет, то пусть домой и не таскает.

ДАР, когда тебе кто-то что-то даст, даже если ему самому эта вещь нужна, лишь бы она у тебя была, и ты ее от него получил.

ГОЛОДНЫЙ, от неядения, которое в желудке образуется и болит потом.

НАМЕРЕВАЕТСЯ, когда вперед думают о том, что им есть дадут, или о чем другом.

ОХОТНИКИ, которые умеют зверя изловить или дичь, убить его или просто поймать.

ПРИГЛАШАЮТ того, кого заранее намечают. В своем дому что хочу и кого хочу, того и приглашаю. И еды полно всякой, и поговорить много о чем есть, потому как молчание уже вот как надоело.

КОМПАНИЯ, все мы, которые свои, даже если и не совсем свои, а другие сами по себе.

НАВАЛЯТСЯ в дом, жрут и пьют, а я их и не звал вовсе.

ПРИБЬЮТСЯ к обществу, которое совсем и не их, даже если кто их пинками гонит. Миховил Клашня.

НЕЗВАНЫЕ, пришли, а не должны бы.

ПЕРСОНЫ, которые из себя что-то особенное изображают, а чаще ни на что не годятся.

ПРИЖИВАЛЫ, которые в какой-нибудь дом ходят только ради еды и питья, вместе с прочими, у которых еще и другие дела есть.

РАЗБАЗАРЯТ, когда то, что имеют, разбросают где попало, будто на ярмарке или на базаре.

ШНЫРЯЮТ или звери, или дикари какие, или солдаты, которые входят туда, куда им не след, в дом или в хозяйство, и попортят все, чтобы найти хоть что-нибудь, а что им надо, и сами не знают.

НАВЕРСТАТЬ, когда три дня крошки во рту не было, а тут видят цыпленка жареного и готовы его одним махом сожрать.

ЗАСТАВИШЬ, если не хочет, не пряником, так кнутом, не мытьем, так катаньем, пусть делает, что ему положено.

СЛУЖАНКИ, те женщины, которые все, что надо, по дому делают, а главная среди них ни к чему не прикасается.

УГОСТИТЬ дворню, сесть с ними за стол, угостить едой и вином, как при царском дворе.

НАЙТИ то, что дома потеряно, о чем только хозяйка знает где, а сказать не хочет. Найти должен и то, что ответить, когда тебя спрашивают, где хозяйка, которая по своей воле в кладовке заперлась и сидит.

НЕОБХОДИМЫЕ, те, которые мне нужны теперь или никогда.

ВЕЩИ, ни тебе человек, ни что другое живое, но ради которых, с помощью которых и благодаря которым человек и животное существуют.

ХВАТИТ, хороший шматок от того, что есть.

ОБОРВАНО, которое было целое, а со временем и без ухода должного поизносилось, так что висит на нем лохмотьями.

РЖАВОЕ, то, что к железу прилипло из самого воздуха или от жидкости какой, а потом оно с его помощью пропадает, даже самое твердое.

СМЕРДИТ все, что плохо в природе, или болеет, или испорчено, или таким уж оно сотворено, и нюхать его вовсе не приятно и не красиво, а отвратительно.

САЖА, что в дымоходе бывает, или когда огонь сильный горит, когда С. по дому просыплется, все черным делается.

ЗАТВЕРДЕЛО, которое мягким было, а теперь наоборот.

ПОРВАЛОСЬ, что раньше целым было, а теперь нет.

ПРОПАДАЕТ, о чем ты заботиться перестаешь, а время свое берет, вот его и нет больше.

ПОРТИТСЯ также то, о чем не заботишься и даешь пропасть ему или прогулять.

ГОДИТСЯ не только то, что работать надо, чтобы все хорошо было, но и то, что должно таким получиться, если как следует делать.

ПОДМЕСТИ там, где сора полно, а должно бы чисто быть.

ПРИБРАТЬСЯ, когда по дому все разбросано или из-за гостей, когда все в порядок приводишь.

ПЕРЕБРАТЬ, когда что-то грязное и смешанное, вот ты и отделяешь хорошее от плохого, перебрал, значит, а другое выбросишь или оставишь.

КТО, когда спрашивать приходится, кто что делать будет.

ЕСТЬ то, что сейчас и что живое, или, по крайней мере, целое, так что ты его видеть можешь, пощупать и подержать, правда, не навсегда и не каждый раз, но только то, что здесь сейчас.

МАСТЕР, который что-то лучше сделать может, чем любой другой.

С ПОМОЩЬЮ, с которой можешь, а без нее никак.

ИНСТРУМЕНТА, приспособлений таких, которыми что-то делаешь, а без них и не берись.

КЛЕЩЕЙ, из железа, легко ими гвозди из стены вытаскивать.

КЛИНА, того, что в дереве был, а ты его вытащил, а если нет, то можешь его еще глубже забить куда-нибудь, или им чего-нибудь прибить покрепче, или на него повесить что-нибудь можно.

ЗАМКА висячего, небольшого прибора, который ключом запирается, чтобы никто ничего не трогал, а выдумал его наверняка немец, который все придумал.

УЖЕ, чего ждать нельзя, но что вот-вот наступит.

ДЕЛАЮТ дела, когда что-то поскладывать надо, или распорядиться, или посоветовать сложить, приказывают и работают.

ПРИВЯЗЫВАЮТ то, что убежит иначе или разойдется, а должно все в одном месте быть.

ДОЯТ молоко для женщин, наливают вино для нас.

СВЕРТЫВАЕТСЯ молоко, а потом из него сыр делают, но и кровь свертывается, когда тот уже несколько часов как мертвый.

МАНЯТ неразумную живность или что другое, чтобы подошло, а потом им поесть чего-нибудь дают, а потом их режут.

СВЕРЛЯТ там, где на ровном месте дырка какая-нибудь должна быть, вот ее и проделывают чем-нибудь острым или другим чем, что у тебя под рукой есть.

МОЮТ то, что было грязное, тарелка, стакан или что другое, которое чистым должно быть. То же самое изнутри.

ПЕРЕВОРАЧИВАЮТ дом вверх дном, чтобы найти то, что хозяйка спрятала, чтобы нам не досталось.

ПРИСЛОНЯЮТ то, что далеко было, а теперь близко, совсем под рукой.

ЛЕСТНИЦУ, ступеньки такие из дерева, чтобы на яблоню подняться или на крышу, но и в подвал спуститься можно.

СУЕТЯТСЯ, когда все спешат куда-то, торопятся поскорее да получше, но часто наоборот получается.

КУХНЯ, где пищу готовят.

БЬЕТСЯ то, что целым было, или же если ты не следил, или захотел, чтобы его больше не было.

СТЕКЛО из твердого сделано и прозрачное, а когда разобьется, на тысячу кусков рассыпается. Из него истакан, и бутылка, и окно.

НАЛИВАЮТ жидкость, которая была в одном месте, а теперь в другое надо.

МАСЛО, из подсолнуха выжатое или чего другого, а ты им подмазываешь, или готовишь на нем, или что другое, что тебе надо.

РАССОЛ, что из капусты вытекает, и пьют его после того, как ты много времени в обществе проведешь.

УКСУС, когда вино скиснет, а выбрасывать ни к чему, и с его помощью капусту квасят и другую пищу. Что лоза ни уродит, все в дело сгодится.

БЕРЕТ у кого-нибудь что-нибудь.

МЕРА, когда что-то на части поделят, сколько надо, или сколько продать стоит, и какова эта часть, или чтобы знать, сколько будет от одного конца до другого, или сколько росту в человеке, или сколько вина в бочку войдет.

КОЛОДКА, нечто, по которому что-то другое делают, оно одно всего, а других много должно быть, вот потому оно, первое это, важнее прочих. Так шляпы делают, сапоги, а есть еще много чего другого, что по одной колодке делано.

ТЯЖЕСТЬ во всем есть, что чувствуешь на ладони, когда положишь, и потому его нелегко вверх поднять.

ВЗВЕШИВАЕТСЯ именно эта вот тяжесть, чтобы ты знал, сколько ее.

САХАР, кофе посластить или что другое, а делают его там, где добывают из свеклы резаной.

МУКА, драгоценнее ее на всей земле ничего нету, потому что мелют ее из пшеницы и из нее хлеба месят. ВАРЯТ то, что сначала приготовить надо, а потом только есть.

СЫРОЕ, такое, какое есть, ни вареное, ни жареное, а так просто.

МЕЛЮТ то, что крупное, а должно бы мелким быть, чтобы месить, или варить, или есть.

ЯДРО, из него все вырастает, пусть маленького, но крепенького, наивкуснейшего и очень памятливого.

ПОЛЬЗУЕШЬ то, что тебе необходимо, что тебе годится, и то, чем ты что-то другое делаешь.

СТУПА, в которой что-то, что большим было, истолчешь, и оно мелким делается или в прах вообще.

КОРЗИНА из прутьев, куда что-то бросить можешь, чтобы оно не выпало, или просто положить.

ВАРЗИЛО, которое в воде растворишь и яйца в нем варишь на Светлое Христово Воскресение в этой краске красной.

ТОЧИШЬ, когда нож или что другое готовишь для того, чтобы еще лучше резать или колоть, чем было.

ТУПОЙ, или такой всегда был, или был острый, а потом у него лезвие затупилось и он тупой стал, а также часто люди такими бывают.

НОЖ, кусок железа, хорошо обработанный, мясо резать или что другое, по надобности, кто-то им и убить кое-кого может, а потом спать завалится как ни в чем не бывало.

РЕЖУТ, когда живности какой, а то и человеку шею перережут, так и убьют.

КОЛЮТ чем-нибудь острым во что-нибудь мягкое или гадостью какой-нибудь кого-нибудь, а ему больно.

ПОРЕЖУТ тоже острым по мягкому, если не осторожничаешь.

РАСПИНАЮТ подсвинка, которого разделать надо, человека военные власти, Иисуса, когда это было.

КОЖА, чем тело покрыто, и человеческое, и животное, чтобы все эти мясо и кости не развалились.

ШНУРКОМ, которым свяжешь что-нибудь, чтобы оно все вместе было.

КУСОК, часть чего-то, что больше его самого.

СМЕРЗНЕТСЯ то, на чем лед был. То, что всегда наполовину замерзшим остается, это студень, есть его приятно.

ЗАЖИГАЕТСЯ то, что не горело, а также с помощью чего делаешь так, чтобы горело.

ВСПЫХИВАЕТ то, что сразу занимается, и слышно, как потрескивает.

ОЩИПЫВАЮТ курицу или что другое от перьев, хотя, говорят, один из Церника петуха с перьями жрет за малые деньги.

НАМЕЛЮТ мак для штруделя.

НАЖАРЯТ оладий к вину.

НАПЕКУТ служанки хлеба, посадят его холодным и крутым, вынут из печи горячим и мягким.

ПОДГОРИТ хлеб, если не присматривать, хотя с корочкой я больше всего люблю.

СВЕЖИЙ, который сразу, а не стоит долго, после чего черствеет.

ДРОЖЖИ, в тесто добавляют, чтобы хлеб быстрее поднялся, так что это самое важное в хлебе, только не важнее самого хлеба, а всего прочего.

ПОЧАЛИ, то, что было целое, а от него отломили, или от хлеба отрезали, или от индюшки жареной.

МЯГКОЕ, которое поддается легко, когда трогаешь, и при этом не твердое и не острое, и палец в него легко входит.

ОТНИМУТ от целого часть, чаще всего силой.

ЧЕТВЕРТЬ, если что на четыре части поделят, то одна часть.

КИПИТ то, что бурлить начало, так и норовит из кастрюли вылиться от мощного пара этого.

ЖАРИТСЯ что-то на плите из живности или из чего другого поесть.

ВЫСЫХАЕТ, которое выветривается на воздухе, если оставить непокрытым.

ВСТАЕТ, или поднимается, что было внизу, чтобы наверху оказаться, или вещь какую-нибудь, или самого себя на стремянку или по лестнице.

КРЫШКА, вроде шапки, на кастрюле.

КАЗАНЫ, в которых варится или тушится что-нибудь.

ПОДМАЗЫВАЮТ то, что сухое, например, когда индюшку жарят, или чиновника ради налогов, или когда в горле пересохнет и винца глотнуть надо.

СОЛЯТ такими белыми крупинками, с которыми пища лучше, а без них никуда не годится.

БЛЕВОТНО от пищи бывает, когда недоварена, и когда человек такой, что на него смотреть тошно.

СКЛАДЫВАЮТ что-то во что-то, если помещается.

УКРОП, из того, что растет, еде вкус прекрасный сообщает.

ПРИЛИПНЕТ, если одно к другому прижать с помощью третьего, которое клейкое, или само по себе, если перегреется.

СКЛАДЫВАЮТ добрые хозяева все, что есть, в одну кучу, и чтобы все в порядке было.

ПОСУДА, в которой все размещается, чтобы не рассыпалось, не пролилось или не потерялось.

ВЫНИМАЮТ то, что внутри было, а надо наружу.

ПОКРЫВАЛО на постель стелется, чтобы прилечь или на стол пить и есть.

УКРЫТЬ горло чем-нибудь, как стол скатертью.

ТРАПЕЗА, когда за столом сидишь, а на нем чего только нет из блюд прекрасных.

ВЫСТРАИВАЮТСЯ солдаты, годы и другие вещи не по собственной воле, а чтобы все в порядке было.

СТУЛЬЯ, на которые садишься, чтобы у тебя ноги не болели, и на которых долго пребывать можешь, занимаясь каким-нибудь делом или обедом.

ЗАСТРЯНЕТ, когда широкое сквозь узкое пройти пытается, вот там и засядет.

СИЯЕТ тот, у кого огонь какой-то внутри есть, или из золота сделан, или если хорошо вычистить.

ТАРЕЛКИ, такие кружочки из фарфора, из которых обедают, когда есть чего, нищета не из чего ест, и ничего.

ХРУСТАЛЬ, блестящее и насквозь прозрачное, через что смотреть можно как сквозь зеркало, а встречается оно больше в сказках.

УГОЩАЮТ гостей тем, что есть, а не прячут от них.

МНОГИМ, чего было мало, но если собрать все, то будет М.

ЕДОЮ, тем веществом, которым тело живо и без которого нету ему роста, и которое человек у животных берет, у капусты и приправ, чтобы оно ему повкуснее было.

САДЯТСЯ, когда тело сгибаешь так, что ни стоять не получается, ни лежать, а наполовину только, во время обеда, когда записываешь что или отдыхаешь.

ОБЕДАЮТ около полудня, тем, что у кого есть, все вместе. Тут кто-то все время или кусочки бросает, или давится через силу, или болтает то, о чем за столом говорить нельзя, а нищие только молчат за своим обедом и тем довольствуются, что имеют.

ЕДЯТ трижды в день, фриштык, обед и ужин, хотя иные без всякого порядка питаются. Другое дело, когда общество заседает с вечера до утра.

ДАРИШЬ кому-то от всего сердца, а он принимает или нет.

УГОШАЕШЬ того, кто тебе мил и товарищ, вот с ним и делишься тем, что получше да послаще.

ОТОЙДЕШЬ после какого-нибудь скандала или иного непотребства и начинаешь есть, пить и с обществом беседовать.

МЯГЧАЕТ каждый честный человек за трапезой и приятной беседой, хотя бы и был перед тем хмурый и несчастный.

ВЕСЕЛИЕ, когда подумаешь, что сердце у тебя нынче ночью не остановилось, или что паводка не случилось, или что ничего не сгорело, или что конники жито не потоптали и челядь, и что все на своих местах стоит, и птицы еще есть, и пчелы жужжат, и цветы пахнут.

ДРУЖИНА, когда есть их парочка или больше, или когда все вместе дружатся, или вместе грабят честной народ, или вместе собираются, чтобы прокламацию какую издать о том, что завтра будет.

ПРАЗДНУЮТ праздники, и воскресенье, и именины или что другое из веселия, а также когда друзья соберутся просто так.

ВЕСЕЛЯТСЯ те, кто и так неплохо живет, а тут вдруг еще настроение придет В.

ЗАБАВЛЯЮТСЯ, когда им все серьезное и суровое надоедает, вот они и собираются, чтобы забыть про все про это.

ПРОБУ снимают, когда что неизвестное есть, чтобы понять, каково оно и можно ли его.

ПРОБУЮТ то, что тебе дают, а кто-то поклялся этого в рот не брать или упрямится просто и в рот не берет.

КУСОК, сколько зараз из еды в глотку пролезть может.

ОТГРЫЗЕШЬ, если ножа нет или им пользоваться не умеешь, вот и грызешь мясо, ну просто как зверь.

РАЗГРЫЗЕШЬ то, что во рту немного крепче вдруг окажется, а потом глотать приходится.

НАКОНЕЦ, после волнения и ожидания за столом вдруг возьмут и принесут.

ЕШЬ, когда в рот запихиваешь, голоден ты или нет, но все равно.

ДАЕШЬ каждому, что ему надо, и никаких у тебя забот.

ЖЕЛУДОК, в животе часть такая, которой перевариваешь то, что съешь.

ПЕРЕКУСЫВАЮТ те, кто долго на войне пробыл, или в дороге, или на охоте, вот они садятся и желают перекусить что-нибудь, а это значит, что поесть они хотят.

ЗУБЫ, которыми у тебя челюсть усажена и которыми грызешь, а если они потрескаются или просто плохие, то больно очень.

КУСАЮТ зубами или еду, или чтобы убить, если ты зверь.

КЛЫК, зуб под глазом, которым мясо рвешь, как собака.

НАВАЛИВАЮТСЯ на пищу нищие и голытьба или пес, которого в голоде содержали, быстро и не разбирая, что у них в тарелке, и только за ушами у них потрескивает.

НЕКИЕ, которые не все и которых всегда меньше, и которых ты плохо знаешь, но слышал про них, и все вместе они от других чем-то отличаются.

ПЕРЕБИРАЮТ, когда перед ними много и не знают, за что бы сначала взяться, или это их радует, вот они и П.

ОСОБЕННЫМ не всегда и вино, и общество, и разговор получается, а если только угадаешь.

ОСОБЕННОСТЬ, когда кто-то такой или сякой, как Романович Г., который толстый, или Муждека испорченный, или А., что вечно злая и плохо ко мне относится, или матерь, которая всем недовольна, или Е. Л., который душа, а не человек.

КАК, слово для сравнения, когда говорят, что как богатей, как царь, как апостол.

БАРТОЛ ПАВЛИЧ, костела в Джакове проповедник, и католик, и меня старше, но как придет и сядет за стол, начнет песни петь, выпивать и плакать, я ему все отдать готов. Толстый и глуповатый, как зарядит все одно и то же рассказывать, но на гитаре прекрасно играет, и ни в чем его уже упрекать не хочется. По три дня кряду его в Джакове не бывает, когда он у меня за столом сидит, и пока солдат его искать не отрядят.

ГЛУХОЙ, который плохо слышит.

ВЫНОСЯТ то, что внутри было, а потом показывают.

СНАЧАЛА, что первым было и в самом начале, дом ли строить, или в детстве, или когда тебя еще не было, или что из блюд подают.

МОЛОКО пить от коровы, овцы или козы, и что дает силу и здоровье, как ребенку, так и мужчине, а я вот его терпеть не могу.

ЯИЧНИЦА, что из многих яиц разбивается, а потом жарят, пока не зарумянится.

ВАРЕНИКИ ленивые, когда муку с молоком смешают и еще с чем, бедненько, но вкусно.

КАЙМАК, лучше всего из молока, потому его много и не бывает, но вкуснее вряд ли найдешь.

СЫР, испорченное молоко, когда оно затвердеет, его ножом режешь и откусываешь.

ЛАПША, которая из теста хорошего делается, его раскатают тоненько и порежут на кусочки, длинные и широкенькие.

ЗАВИДУЕТ, который почувствует, что у него в желудке жжет что-то, потому что у другого есть или он может, а он нет.

СКУПОЙ на деньгах сидит и не тратит их и никому другому не дает, а помирает в обносках и голодный, совсем как нищий.

ХУДЕЕТ тот, который не ест, потому что болеет, или желчный и завистливый и сам себя поедом изнутри ест.

ХРИСТИФОР СЕКУЛИЧ, что лозу выращивает здесь, а вино его с нашим не сравнится, хотя и хвастается он и всегда говорит, что заказал что-то особенное из Града, а выпивать к нам ходит, потому что наше куда как лучше.

ДОМА, в своем жилище.

ЭКОНОМИТ, который все время покупки откладывает, а иной даже и купить не успеет, потому что помирает.

В ДРУГОМ МЕСТЕ, которого здесь нет.

НАЖРЕТСЯ или налопается тот, кто остановиться не может, если даром, а дома постится.

ПОДРЯД все метет, который ни одного блюда на столе не пропускает, и ни одного дома, даже если там зараза какая есть.

РАКИЯ, что пьют перед едой или когда болит что-нибудь. Делают из винограда осыпавшегося или из другой падалицы, не настоящее питье, его перегонять надо.

МАМАЛЫГА, хлеб кукурузный, калач для нищих.

КАРАВАЙ, так про хлеб говорят.

ХОЛОДЕЦ, из ножек свиных, когда сварят и оставят на холоде остужаться, а еще студень называется или зельц.

ПЕРЧЕНОЕ тем самым черным порошком, от которого любое блюдо злым делается, а толкут его из какого-то черного зерна африканского.

КОЛБАСКИ из мяса и чего другого свиньи или овцы, которое в кишки набивают, потом завязывают, коптят, варят или жарят, чтобы потом лакомиться.

ВЕТЧИНА, часть поросенка, нога, в дыму копченная, а после этого или варят, или сразу режут.

ПИТА, когда из какого-нибудь теста сделаешь так, что внутри много чего – мяса, зелени или сыра, а потом все вместе испечешь, вот оно и получается.

КОСОГЛАЗЫЙ, когда глаза у него не на одно и то же смотрят, но всякий в свою сторону.

ЗЕМЛЯК, который из тех же краев, что и ты, потому как все, что ты знаешь, и он знает.

ЙОВО КАТАНИЧ, которому мельница от деда досталась, хотя, если он и впредь себя вести будет, как нынче, гулять только и ничего не делать, в конце концов продаст ее Михолю, который всю дорогу его к этому подталкивает. Гордый лицом, а за столом хорош, только разве что головой все время в сторону вертит, будто ему воротник жмет, или от нервов это. Неженатый, потому как кому такой гуляка нужен, а человек все-таки хороший. Курит трубку и плюет, где бы ни был, под ноги, и книг много знает, которые прочитал, как наши, так и русские с немецкими, да только толку никакого.

УВАЖАЕМЫЙ, тот, который говорить не станет того, что не следует, а наоборот, не украдет, не напакостит и не злоупотребит, а таких людей на пальцах сосчитать можно. Если один среди злодеев оказывается, то его как бы и нет вроде, потому что кто подтвердит, что он человек хороший, если второго такого рядом нет, а если есть, то конечно.

УРОДЛИВЫЙ, некрасивый, смотреть противно, хотя иной раз лучше прочих бывает. С носом картошкой, а душа человечья. Она-то и у меня хорошая, а толку?

А, когда сомнительно, когда сначала говоришь в пользу одной стороны, а после этого что-то другое добавишь, что совсем обратное, но тем не менее они рядом стоят и говорят о деле больше, чем одна.

НУЖНЫЙ, когда человек тебе верит, или выпутаться тебе помогает, или телегу подтолкнуть, или дом построить.

ПОТОМ, после чего-то это.

ПРИНЕСУТ то, что в другом месте держали, а потом решат, чтобы оно там было, где и мы.

ПАПРИКАШ, у мадьяров когда цыпленка или что другое порубят на куски, наперчат сильно и все перемешают, а потом едят с картошкой или с тестом, пока не лопнут. Или по перцу, или по паприке, красивому зеленому плоду, который вовсе и не мадьярский, а это мы, сербы, им его принесли примерно три века тому назад, а кому-то из наших он понравился еще у лекаря Колумбова, некоего Ханеса, а тот вместе с мореплавателем был там, в Америке, и все, что они там награбили, в той куче и паприки семена оказались.

ПОХЛЕБКА, которая варится и в воду которой кладут у кого что есть, кто мясо, кто капусту, а кто и вовсе ничего, кроме муки немножко, а солдат смышленый и из топора сварит.

ЧЕЙ, что откуда происходит или что есть чьё.

ЖИВНОСТЬ, скотина самая низкая, по всему судя, потому как, кроме в пишу, ни на что более не годятся, бедняги.

КУРИЦЫ, именно такие вот и есть, а лучше всего их в супчике сварить или в духовке запечь, чтобы не квохтали и не кукарекали везде, пока с ума не сойдешь из-за них. А еще вкуснее, еще глупее, еще больше и больше всех щеперится.

ИНДЮК.

ВАРЕВО, вся эта зелень, когда ее порежешь, а потом варишь, что из названия и видать.

КАПУСТА, из всей этой кучи прежде всего в пищу идет.

ГОРОХ в воде моченый, в пост или кому просто так нравится.

ПЮРЕ тоже из гороха моченого, только перед тем молотого, в основном у бедноты. У нас даже слуги не едят, хотя есть на всякий случай.

ХВАЛИТ, когда все, что видит или получает, называет кто-то самыми прекрасными именами, потому что или так оно и есть, или тот, что хвалит, очень любезен и по-другому не обучен.

ТОВАРИЩ, которому можешь сказать и попросить у него все что угодно и который к тебе с тем же может. ЕФТО ЛАЦКОВИЧ, помещик, у которого чего только нет, и если бы не кутил он вечно всякий божий день, то еще больше было бы. Лучше его никого нету, как для меня, так и вообще. Если ему что скажешь, словно в землю зароешь, хотя частенько во хмелю бывает, но даже в самом сильном слова не скажет. Всегда опору в нем найдешь, никогда не откажет.

РУМЯНЫЙ, от веселия и от тела здорового.

ВЕСЕЛЬЧАК, который все делает, чтобы другие в доброе расположение пришли и чтобы смеялись на празднике или за обедом, или вообще.

КАКОЕВИЧ, кто-то и что-то, а никакоевич совсем наоборот.

ГОСПОДИН, который, даже если нет его и если ничего не решает, но умный всегда, и держится отменно, и знает все, потому его так и требуется называть.

ОДНОКАШНИК, так в Карловаце называют товарища, с которым пьешь вместе, или учишься, или одним ремеслом занимаешься.

ВИДНЫЙ, когда кто-то лучше других, и его скорее рассмотреть можно, а если даже и нет, то его видели, когда он откуда-то пришел, или где-то стоит так, что его увидать можно.

ВСПЫЛЬЧИВЫЙ, быстрый во гневе, если он с тобой не согласен, то сразу воспаляется, и такой тебя прибить готов, если ты говоришь что не по нему.

ЗЛОБНЫЙ, когда покоя не знает, а все время его что-то в бешенство приводит, и злится до тех пор, пока не пройдет, или замечание ему не сделаешь, чтобы не злился. А если от горького перца, то злое, а не злобное.

ТО САМОЕ, два или больше, когда как две капли воды похожи.

РУЧНОЙ, который дикий был, а потом образумился, по крайней мере настолько, что не такой стал, как прежде, или если всегда такой Р.

ОТУЧИЛАСЬ, когда-то злости этой самой полна была, а потом себя в руки взяла, чтобы перестать.

БРЮЗГА, вечно бы ему ругаться, есть из-за чего или не из-за чего.

НИГДЕ, искал со свечкой повсюду, но нет его ни там, ни здесь, вообще нигде.

БЕЗГРЕШНЫЙ, каких не бывает, потому что человек тогда бы все время должен был следить, чтобы не ошибиться, а такого не бывает, хотя ошибок таких где-то может меньше быть, а где-то больше.

СМЕШАННЫЙ, когда из каких-то вещей, еды или народа перепутается так, что не знаешь, кто в какой части и который, вот и получается, что ни такие они, ни сякие, но смешанные.

ОСОБЕННОЕ, что есть только у тебя, а у него нет, или только у него, а не у тебя, и по чему судя ты есть ты, а он – он.

ЗНАТОК, который во всем разбирается или хотя бы в чем-то.

КАЧЕСТВЕННОГО, того, что нужнее всего, и сделано так, и известно в своей породе.

ПРИДУМЫВАЕТ то, чего раньше не было, но кто-то изобрел или сделал.

СОБСТВЕННЫЙ, только его.

РЕЦЕПТ, записанное или только придуманное, как какое блюдо приготовить особенным способом, или какое лекарство сделать, а таких рецептов у Е. Л. сколько пожелаешь, и он все их знает и готовит лучшие обеды, на которых мне только бывать довелось, так что любая девка или женщина ему в подметки не годится.

ВЫСТАВЛЯЕТСЯ, когда любит бежать впереди всех, или первым со своей речью вылезти, или сделать лучше, чем другие, и часто ему от упорства его этого все удается.

ХОТЯ, это добавляют, когда что-нибудь обратное хотят сказать. Хотя и охвицер, но умен. Хотя и богатеи, но добрый. Хотя и красивая, но симпатичная.

ГУЛЯКА, человек не женатый, но веселый и душа общества, как, например, Ефто Лацкович.

СУТОЛОКА, когда за столом словно в лавке, на базаре или еще где в каком месте, шум, гам, толкотня и никто никого не слушает, но вопросы все задают.

ПИРОВАТЬ, когда общество соберется и едят все, и пьют, и беседы ведут, и песни распевают, и все позабыли про то, час который, а заканчивать и не думают.

БЕСЕДУЮТ, когда что-то надо кому-то сказать, или собранию большому, которое ради того только в церкви соберется или где в другом месте.

ЗДРАВИЦА, когда в обществе или в каком-то собрании поднимешь бокал, и потом даже пить его необязательно, но очень важно то, что ты перед этим сказал про здоровье того, в честь кого поднимаешь.

ДРУЖБА, когда есть несколько человек, которые любят друг друга, уважают, вместе едят и беседуют, и наслаждаются тем, что на этой земле живут.

ПОСЫЛАЕШЬ слугу куда-то за чем-то, и с его помощью то, что было там, здесь оказывается.

В, там, внутри, но и внизу тоже.

ПОДВАЛ, где бочки хранят.

КАДКА, в которой виноградные выжимки лежат, пока их не обработают, до того как ты их в бочки сольешь.

ПЕРЕЛИВАЮТ, чтобы осадок остался, а что хорошее сверху, в другие бочки. Переливают в бутылки, а из них в стаканы.

СУСЛО, то, что вином пока еще не стало, но еще сладкое и не крепкое, для женщин и детей пить, но и мужчинам тоже, которые толк понимают в хорошем.

ШИЛЕР, слабенькое вино, которое у нас не водится, потому как никакое.

ВЫБЕРУТ из всего, где что есть, самое лучшее или то, что больше всего понравится.

НАЙРЕДЧАЙШЕЕ, уже потому хорошее, что его совсем немного, потому что даже если и самое лучшее, но его много везде, то зачем это надо. Мало его как раз потому и бывает, что оно лучше всего прочего.

ВИНО, то, что из винограда давят, а то кто его станет так просто есть, пресное такое, лучше уж подождать, пока он для питья сгодится. Ничего лучше в мире нет жажду утолять и в хорошее настроение прийти, чем В. Тоску разогнать, полечиться, повеселиться, одуреть, стать хуже или лучше, это уже от того, что ты за человек, потому как В. и показывает, каков ты есть. Есть его много сортов, и каждый хорош, и не бывает его плохого, если делать умеешь, а голова болит у того только, у кого она и без того дурная, или если перебор очень уж большой случится. Наши – рислинг и оттонел, такими всю жизнь и будут. Кто лозу не бережет и вырубает, у того руки отсохнут.

ОТКРЫВАЕТСЯ то, что было в шкатулке закрыто, или в бочке, или в бутылке, или за дверью, или пробку вытащишь, или крышку поднимешь на шкатулке.

КРАНИК, которым вино из бочки выпускается, а если он плохой, то все вино на землю выльется.

БОЧОНОК, то, в чем вино стоит, называют еще бочкой, хотя та куда как больше и в нее больше вина помещается, и потому ее реже открывают.

ПЕНА на вине появляется и на чем другом сверху, так что ее снимать приходится ради того, что под ней. Знак того, что что-то в нем заработало, или ты сам пену поднял, когда захотел побыстрее в кувшин налить.

СКВОЗЬ, что протискивается, чтобы пройти где-то, как бы там узко ни было.

ВОРОНКА, штучка такая железная, как трубка, только вверху шире, внизу уже, так что можешь перелить вино из одной посуды в бутылку и ничего не прольешь, потому как грех это.

ДЕМИЖОН, большая бутылка вино держать, вся оплетенная, кроме того места, откуда наливают.

ПЕРЕЛИТО, когда так наполнят, что через край течет. РАЗОМ, когда кто-то тебе стакан с верхом нальет, так что тебе сначала нагнуться приходится, и только потом стакан поднимаешь и в себя опрокидываешь.

ВЫПИТЬ, принять в уста текучее, но почему-то все про вино так думают, а не про воду.

ДО ДНА, так настоящие мужчины пьют, когда есть за что.

ГРАФИН, в котором В. на столе стоит.

ГАВРО РОМАНОВИЧ, мешок толстопузый, торгует в Вуковаре, а сюда приходит напиваться и гадости рассказывать про того или другого, хотя его никто и не слушает.

АЛЧНЫЙ, который хочет больше, чем может и чем на что право имеет.

ПРОРВА, который вечно в пасть все готов затолкать.

ТРЕПЛО, болтает много, а все впустую.

ТАРАЩИТСЯ тот, кто не умеет глядеть как следует, а все с издевкой, или если глаза у него болят.

БОРМОЧЕТ, слова какие-то произносит, а смысла в том никакого.

ЗАЛАДИТ, когда кто-то все одно и то же, одно и то же, будто его с первого раза никто не понял.

КОЛОТИТ себя в грудь, кто хочет полезность свою доказать или что имеет он что-то, а умный всегда промолчит.

ПУСТОСВАТ в обществе бывает, когда никто его ни о чем не спрашивает и когда дел у него там никаких нет, а он громче всех кричит и внимания к себе требует, иной раз даже не знаешь ни кто он, ни кто его позвал. БОСЯКИ, шатаются только от дома к дому, ничего их не волнует, ничего у них нет, а в то же время столько всего знают, сколько иные с имением богатым и знать не могут, потому как те много чего на белом свете поведали. Ты их накормишь, а они еще умнее станут.

БЕЗДЕЛЬНИКИ, что весь день сидят или зевают но ничего не делают.

РВАНЬЕ, что все порвется вносят небрежно, вместо того чтобы починить или новой одеждой озаботиться.

ПРОЖОРЛИВЫЙ, жадина, который глазами бы все сожрал, но не может больше того, что в него войдет. Потом жалеет.

ГЛОТАЮТ вещи съедобные, проглотишь что такое, и оно у тебя изо рта в желудок перейдет, но при этом глотании некоторые от скорости или от другого чего совсем давятся, потому как пища им воздух в глотке перекрывает.

ГОВЯДИНА есть мясо от говяды, и бывает оно толстый край, подбедерок, тонкая лопатка, толстый филей, кострец, огузок, легкие, сердце и печень и еще лангет, который вкуснее всего.

РЫБЫ, которые плавают, вертятся, а когда ешь ее, костями колются. В пост можно.

СОМОВИНА, от рыбы сом, про которую говорят, что она самая глупая.

КАРП, плоская и жирная, лучшая Р. в Дунае, ко всякому блюду сгодится.

КЛЮЮТ все подряд гуси, а также и Атанасий Ранчич, лишь бы кишки себе под завязку набить, ну да и черт бы с ним.

БЕЗУМНО, когда что-то делаешь, будто у тебя башка пустая.

ПРИДУРКОВАТЫЙ, когда вроде как не от мира сего, или больной, или настоящий дурак, не поддельный.

ОКРУГЛЫЙ тот, который без углов, ровный такой, или тыква, или у чашки каемка, или морда у толстого А. Ранчича.

ЛЕНИВЫЙ, когда ему не хочется ничего, а надо бы потрудиться, а он: «Ну сейчас, да погоди», а на деле никогда.

КРИВОЙ, когда у него только один глаз, а должно бы быть два.

НЕУКЛЮЖИЙ, как А. Ранчич, толстый такой, что ни на стуле усесться не может, ни в двери пройти. То же и Богдан математик, когда о том говорит, чего не знает.

СОПЛИВЫЙ, и зимой и летом когда у него с носа течет, как у А. Ранчича.

ЛЫСЫЙ, у кого на голове ни волосинки.

НАКРОШИТ Атанасий Ранчич, каждый раз.

ОТОПЬЮ сначала из стакана с верхушки, чтобы не пролить или чтобы здравицу сказать.

ВЕРМУТ, когда в старое вино добавят лещины, грецкого ореха, желтого сахара, инжира, сладкого рожка, а потом оно стоит до Рождества.

ТУШУ какой-нибудь жидкостью или огонь, что горит, или то, что во мне от пищи или от какой другой причины.

ЖАЖДА, без еды и шесть дней выдержать сможешь, а без жидкости ты сразу как рыба на берегу, и весь скукожишься, высохнешь весь. То, что само по себе внутри тебя воды требует или другого жидкого вещества, чтобы ты выжил.

УМИЛЬНЫЙ, который милым кажется, но на самом деле вовсе не обязательно, что такой.

БОГДАН МАТЕМАТИК, учит детей арифметике, а другого ничего в этом мире Божьем не знает. Путается вечно под ногами, мешает и болтается.

НИКТО есть кто-то, но кто именно, неизвестно.

СРЕДНИЙ, не такой, не сякой, а вот такой вот именно.

УГОЩАЮ, когда опять предлагаю тому, кому уже раз предлагал, а он кобенится, как девка на выданье, потому как и хочется, а не хотел бы, чтобы я про это узнал, вот и притворяется.

МЯСОМ, тем, что лучше всего у животных есть и что больше всего у человека болит.

ЛОПАТКА, часть животного, которую себе оставляют, кость, что гложут до тех пор, пока на ней ничего не останется, а потом по ней гадают, как и что будет, а я так собакам сразу бросаю.

ЖИРНАЯ, из того, что ни мясо, ни кость, и есть ее тяжело, потому что сильно тучное.

САЛО, то же самое у некоторых животных, белое, противное и ненатурально толстое, разве что только пампушки прекрасные с ним делают, в тесто закатывая.

СЕРДЦЕВИНА, самое главное внутри, и в кости, и в бузине, и в рассказе каком.

УДИВЛЯЮТ те, кто думает, что они важнее всех в каком-нибудь обществе, а сами слова сказать толкового не могут.

КОВЫРЯЮТСЯ в тарелке с вкусной пищей, будто им чего получше сейчас подадут. Если не дети, то дураки. МЕДЛЯТ те, кто никак не решается, а потом уже и поздно.

ПУТАНИК, который бы и да, и нет, а в итоге ничего. РАСТЕРЯЕТСЯ тот, который хотел все как надо, а потом или испугался, или устыдился, или сил не хватило. БЛЕЕТ тот, кто хочет умнее овцы казаться, но ничего у него не получается, вот про него и говорят, что он ни бе, ни ме, ни кукареку.

ЧЕШЕТСЯ, когда у него засвербит, а иной раз и когда не знает, чем бы заняться, или если вдруг неприятность какая.

ИНЫЕ, которые такие же, как и эти, но все же другие. ПОДХАЛИМЫ, которые от тебя получить чего-нибудь хотят, вот и хвалят тебя, даже в том случае, если и не за что.

ПОПРОШАЙКИ, которые тебе надоедают все время, чтобы ты им дал, а ты не выдерживаешь и в конце концов даешь.

ПРОТИВНО, то, что невкусно по причинам самым разным есть, или слишком сладко, или когда слишком уж умильно.

ПРИСОЕДИНЯЮТСЯ те, которых раньше тут не было, а позже пришли. Те, что в Гае живут, хотят присоединения.

ДОБАВЛЯЮТ к тому, чего и так хватает, а они все наваливаются на него, будто на стог мечут.

КАЛАЧИ, лучше хлеба, или когда он из белой муки, а в Вене и в других местах туда еще сахар замешивают и много еще чего другого, мои тоже их делать умеют, для детей и гостей.

КНЕДЛИКИ, когда тесто поднимается, а внутри сливы или кто что любит.

АПЕЛЬСИНЫ, много их на столе лежит, но мало кто ест их, потому как не наши, а растут в чужих краях на морском берегу.

КОФЕ, для питья из толченого африканского ядрышка, которое сюда турки принесли помимо много чего еще разного.

ГЛОТАЮ то, что в один прием могу чего-нибудь съедобного или выпить.

ОДИН, никого с ним, сам по себе.

ОСАДОК, на дне из чего-то, из вина или прочего, и хотя то, что осело, самое густое, еще не значит, что оно самое полезное, вот его и выбрасывают.

КУРЯТ, когда подожгут пучок травы и весь дом провоняют.

ТАБАК, лист для сушки, набивки в трубочки и зажигания с одной стороны, а с другой его в зубы суешь, вот и горит у тебя под носом и мешает и тебе, и другому.

ОБ ЗАКЛАД биться любит Ефто Лацкович, что в среду дождь будет, или что на цветке лепестков число нечетное, или что в дом сначала мужчина придет, а не женщина, после чего все время проигрывает, но говорит, что он именно так и думал, а совсем не так, как говорил. После всего этого платит проигрыш, ругается, а все прочие смеются.

ГАДАЮТ, кто так скверно вино по бочкам разлил, что оно мутное стало сильнее положенного. Про того также, кого не знаешь, откуда он и что значит, вот и думаешь о нем то так, то эдак или совсем наоборот.

ЗАГАДКИ, сочинялки, по которым должен догадаться, что есть что, потому как оно совсем не то, что он тебе говорит, а совсем другое.

ФАНТЫ, игра такая, где всякий дает что-нибудь, а тот, что не видит, говорит по тому, что ему дали, что тот, чье оно, делать должен.

НАРОЧНО, вроде бы так, случайно чашку разбил, а на деле с умыслом хозяйку разозлить, которая выйти не пожелала.

ИГРАЮТ, как будто все, что они делают, на самом деле происходит, но всё не так, а наоборот, либо дети, либо взрослые, когда им не хочется серьезными быть, вот они и играют.

КАРТЫ мадьярские, небольшие кусочки картонные, цифирьками разрисованные и какими-то овощами, в них играют ради забавы, но можно и на деньги.

БАНДУРА инструмент из дерева с проволоками, на котором музыка исполняется для хорошей компании или чтобы сердце утешить. Есть такие, что только и делают, что их на себе таскают по белу свету, играют и от того живут. ЗВУЧИТ, голос свой подает с помощью проволоки или чем другим, если может.

ВОСПЕВАЮТ то, что случилось однажды, потом это в песню складывают, чтобы осталось.

ХВОСТАТЫЙ, когда есть то, что сзади торчит, у животного, и которым знак подает о том, что думает, у собаки. У иных слов тоже хвосты бывают, особливо если шутливое. АНЕКДОТ, некая шутка, с помощью которой все веселятся.

УЛЫБАЮСЬ, когда что-то дурацкое замечу, а другой нет, когда кто-то глупости какие несет, когда кто-то что-то наденет, а ему не идет совсем, когда кто-то идет, будто палку от метлы проглотил, когда кто-то что-то соответствующее рассказывает, когда А. аж пылает, чтобы доказать мне что-то, а сама не права. Лучше всего в поле смеюсь надо всем этим, аж до слез.

СОСЕДУ, тому, что через дорогу живет, недалеко, но иной раз тот, что дальше живет, больше тебе помогает, чем тот, что поблизости, да еще и завидует тебе.

РАЗГОВАРИВАЮТ двое или больше, которые начинают беседовать, и вот один одно говорит, а другой еще что-то добавит, а третий опять о своем, а после этого все вместе о чем-то третьем, пока им не надоест или пока обо всем не переговорят и сказать больше нечего будет.

РАСТЯГИВАЮТ что-нибудь резиновое или рассказ какой, чтобы все до самых мелочей, до деталей, да чтобы еще задняя мысль была. Растягивают бесконечно, хотя все можно бы и в двух словах изложить.

РАССКАЗ, то, что говоришь о ком-то, который то-то и то-то, а потом пошел туда-то и туда-то, а там того-то и того-то увидел, а тот ему приказал то-то и то-то, и так всё, пока не вернулся туда, откуда пошел, потом сел и всё рассказал.

О, не только когда головой о стену бьются, но и если кого-то касается, то тоже о нем.

ЧЁМ, что тебе в голову придет, а ты в рассказ вставляешь, давно ли оно было или вчера, тебе только обдумать остается и какого-нибудь человека облаять.

ПАДУЧАЯ, была у Лобиной родни болезнь такая, да только они это скрывали. Падают нищие, которые и не больные вовсе, а только чтобы ты им крейцер дал. Когда больные падают, видят то, чего не было. Что-то в мозгу испорчено.

НЕМКА, женщина у немцев или рожденная от немецкой матери. Прекрасная Матильда Релькович, жена капитанская.

КОЛДУНЬЯ, то же, что и вампир, только женского пола, а еще предсказывать умеет, что будет, пока ее не проклянут и в костер не бросят как злостную женщину. ДРАКОН, зверь, выдуманный из змеи, льва и других животных, вместе смешанных, есть они на картинках, но таких не бывает, разве только кто-нибудь похож очень.

КАРЛИК, который маленький, но старый, кое-что знает, но все путает и служит людям для шуток.

ПРИМАК, бесштанник, который в ее дом пришел, где и без него народу хватает. Говорят, что старшего Лобо приняли в дом Шёнелизы, а до этого про него и слыхом не слыхивали.

СКОРОБОГАТЫЙ, который слугой был, или крестьянином, или работником, а потом или сундук с золотом нашел, или на войне что заслужил, а потом пианину купил, коня и венскую упряжь, но что с этим делать, так и не знает.

ИУДЕЙ, человек из любой страны, всюду лучше всех работает, умнее всех, торгует всех лучше, но никто его не любит.

КАВАЛЕР, когда кто-нибудь спутается с какой ни то, тогда он ей кавалер, а она ему кавалерша, пока мужем и женой не станут или пока к той настоящий муж не приедет и кавалера в окно не вышвырнет.

ЕЩЕ, когда перечисляешь, так и это бы тоже рассказал, и то.

ОНА, когда имя ее повторять не обязан, потому как все знают, о ком речь идет, слово это заменяет какую-нибудь основу, вот и Вук о том же говорит.

БЕСПЛОДНАЯ, не то чтобы родить не может, просто не хочет, потом вроде как надо бы, но уже никак.

ОТЦВЕЛА, либо женщина, либо цветок, когда все пройдет.

ШЛЁНДРА, которая со всяким готова, хотя может и красивой быть.

ПРИВОРОЖИТ парня, а можно и девушку П. Или дьявол слабого духом, или царь народ речами своими, или обличьем своим, а потом перестает действовать, а ты остаешься ни с чем.

ТУРОК, самый скверный человек и народ, злее его не бывает, грабитель самый жестокий и преступник, хотя и он верует и уже поэтому только кое в чем уважаемым может быть.

АРАП, человек, как и мы, разве что ликом черен и живет в Африке.

ПРОЧИЕ, много их еще там, где и все остальные.

ЗНАТНЫЕ люди, или если что хорошее в мире сотворили, или наоборот, так что им это все припоминают так или иначе, и которые сейчас еще в живых и я их знаю, из всех писателей прежде всего Гёте, немец, хотя и другие приметные есть, Клаузевиц генерал, тоже прусак, Боливар в Южной Америке, Фарадей, изобретатель, Шуберт, который незнамо сколько песен для детей сложил и для других, Гей Люсак Йосип, ученый, Гнайзенау Аугуст, тоже генерал, прусак, Лафайет из французов, что по Америке воевал, Меттерних, который живых и мертвых преследует, как только ему в голову взбредет.

ВЛАСТЕЛИНЫ, которые могут что пожелают с кем угодно, пока у них в голове не прояснится или пока кто другой что не присоветует, но до тех пор понаслаждаться успевают. У англичан Георг Четвертый, французы имеют Шарло Десятого, у нас Франя, у сербов Милош, русские Николая, испанцы Фердинанда Седьмого, папа Лев Двенадцатый, в Америке Адамс Куинси, у прусаков Фридрик Вильгельм Третий, итальянцы имеют Карла Феликса, это сейчас так, а уже завтра все по-другому может статься.

КОРОЛИ, у каждого из них под собой своя страна есть, разве что чуть поменьше, чем у тех, кто цари. Может, ты из себя и вовсе ничего не представляешь, но если у тебя отец король, то и ты им будешь.

ИЗОБРЕТАТЕЛЬ, который изобретает все то, чего раньше не было, но что теперь у них прекрасно работает. Станок для прядения и ткания, и то и другое англичанин придумал, потом немец ст. токарский, а один Паркер цемент, который лучше всего закрепляет, когда дом строят, пароход, поезд тоже англичанин, Стивенсон, хотя когда еще только оно у нас появится, а потом газ по всему городу пустить, чтобы народ нищий согреть, что-то с лектрическим прибором, про который сколько лет уже в газетах пишут, а чего еще появится, это только Господь Бог един знает, чудеса и новости для улучшения жизни, когда нас уже на этом свете не станет.

ПАТРИАРХ, тот, которого больше всего слушаешь во всей Церкви, потому как он обо всем печется, и на месте своем дольше всех сидит, и дальше всех всё видит.

УВАЖАТЬ, кого бояться и у которого что-то такое есть, чего у тебя нет, а также того У. надо, у которого если и нет того, что у тебя есть, но он властный.

ВОЖДЬ, который превыше всех, и потому что он говорит, другие делают, пока его слушаются, а как перестанут, то свергнут его, после чего другого какого поставят, который им опять прописывать начнет.

ТИРАН, тот, у которого власть есть, но ему все мало, и любит это самое тем показывать, кто под ним ходит, потому мучает их и казнит, но ничего от этого не имеет, кроме собственного удовольствия.

БАН, тот человек, который сидит в столице бана З. и приказывает, будто король, а на самом деле или Пешту должен подчиняться, или Вене, а иной раз и сам оттуда родом бывает.

ПРИКАЗЫВАЕТ тот, у кого сила есть и власть, или если хозяин, так что всем говорит, что надо и как.

СЛУШАЮТ те, кто готовы слушать и учиться или прислушиваться, если что люди умные говорят, мудрые и старшие.

ЗАКОН, что еще раньше утверждено, вот его и придерживаться надо.

ПИСКНЕТ тот, который молчал вечно, а тут вдруг решится хоть немного голосишко свой подать, а другой ему грозит, что не смеет-де он даже столько произнесть. Особливо грозят подсудимому и ребенку.

ПОДДЕРЖИВАЮТ те, кто говорит что-то, и к словам своим еще что-то добавляют, чтобы ты им сильнее поверил, или знак какой рукой добавляют, чтобы крепче было. Может и кто другой поддержать, чтобы тому первому в словах его помочь, а может, и спеть ему песню поддерживает.

СЛОЖИЛОСЬ ЛИ, гадает тот, получится или нет, но сам точно не знает.

ГОТОВИТСЯ сказать что-то, а выходит глупо и никак.

ОТВЕТ, когда кто-то что-то говорит или спрашивает, а ты говоришь, так, мол, и так, или совсем наоборот. Тогда он еще раз спросить может.

НАМЕКНЕШЬ, когда тебе хочется и про это услышать, и вот ты скажешь, так, мол, и так, а все подхватят и теперь только об этом говорить станут, все аж до тонкостей.

ПРЕДЛОЖИШЬ, когда народ куда-нибудь соберется, а ты посоветуешь, чтоб отправились туда, куда тебе надо, или попить чего-нибудь, или побеседовать просто.

РЕЧЬ ДЕРЖАТЬ, говорить именно об этом, а не о чем другом, причем от начала и до конца.

НАЛОГИ, что тебе определят платить потому только, что оно у тебя есть и что ты работаешь, и за счет этого содержишь ты всех тех, что в общине сидят в решают, сколько ты платить должен. Что-то и царю отдают, чтобы он все это поддерживал.

КАЗНЯТ, когда ты натворишь что, или пошел куда не следует, или не сделал что-то, а должен был бы, и тогда приходит финанц и казнит тебя форинтом, а сколько их сдерет, это уж как ему вздумается.

ПРЕСЛЕДУЮТ того, кто натворил что-то и в бега ударился, или если он просто слабый и боится сильного, вот сильный его и П.

ГОЛЫТЬБА, у которого ничего нет, и ничего ему не остается, кроме как в армию податься солдатом стать.

СТАРШИНА, который бумаги ведет, расспрашивает обо всем, приказывает каждому, растолковывает все и решает.

ЖАЛУЕТСЯ тот, над кем согрешили, а он рассказывает, будь то правда настоящая или если он на кого поклеп возвести хочет, потому как думает, ему что-то достанется, если того накажут. Жалуется и тот, кто на кого вину возведет, даже если ему ничего за то и не достанется.

ОТНИМАЮТ то, что чужим было, или то, что его было, а потом у другого оказалось, а он его силой возвращает.

ГРАБИТ тот, кто головой своей, трудом и сообразительностью собственной добра нажить не может, а только ножом. Иным это дело очень даже нравится, особливо когда никто их наказывать за то не собирается.

БОЛЬ кто-то кому-то причиняет, но не силой, или когда кто-то утверждает, что ты не прав, а на деле не так. ПРИЗНАЕТ, свидетельствует, что был там-то и там-то, с тем-то и тем-то, или что взял то-то и то-то.

ДОЛГ, когда ты мне вернуть должен то, что я тебе некогда дал, и пока все до копейки не вернешь.

ВЕДУТ то, что не может само, так что тебе его тащить приходится за недоуздок, или когда что до самого конца доводят. Можно вола, можно войну, можно и какое другое событие.

ТЯЖБА, когда судишься или защищаешься от того, кто с тобой судится, но не с глазу на глаз, а через общину, суд и других людей, которые и с тебя, и с него деньги сдирают, но только одному потом говорят, что он прав. Никто пока еще тяжбу с царем не выигрывал. ГРОЗИТ тот, кто тебе палец вверх воздетый показывает и тем самым до знания твоего доводит, что ты пострадаешь, если его слушать не станешь, но можно и вообще без пальца, но словами и войском, до зубов вооруженным.

КАТОРГА, где каторжане и каторжанки и где каторжным трудом трудятся, если ты совершил что противозаконное, или если ты иной веры и отказываться от нее не желаешь, или если тебя в бою схватили, или так просто, если ты кому-то знатному лицом своим не пришелся.

ГЛАВАРЬ, кто угодно и сколько бы у него добра не было, но все равно над тобой стоит и всё считает, чего у тебя есть и сколько, и запоминает.

ПОКОРЯЕТСЯ тот, кто признает слабость свою и что тот с ним все что вздумается делать может.

БОИТСЯ тот, ктонатворил что-то, а если даже и нет, то еще неизвестно, чего он дальше учудит.

УДАРЯЕТ кто-то или что-то в другого чем-нибудь из того, что есть, чтобы тот или то почувствовали.

ПОШЛИНЫ, когда что с дороги привезешь или продавать везешь, то сначала финанцу часть отдать должен, хотя тот его и не растил, и не видал даже, но зато что у тебя останется, свободно иметь можешь или продавать.

ТОВАРЫ, которые по лавкам продаются, на базаре, а бывает, что украдут сначала, а потом продать поскорее желают, пока их не поймали. Турки и людей продают.

ПОМЕНЯТЬСЯ, когда у тебя одних много, но все они тебе не нужны, а хотелось бы тебе немного из его, так что ты ему свое даешь, а он тебе свое тоже, так что у всех теперь и то и другое есть.

ПРИКАЗЫВАЕТ тебе то-то, а ему то-то, а себе никогда ничего, потому как он тот, который сам приказывает.

ЖАЛОВАНЬЕ – это те деньги, что работники получают, которые на меня работали. Кто прилежный, тому больше. Те, в общине, от царя получают за то только, что сидят и что-то переписывают из одной тетради в другую.

РАДИ, когда что-то за что-то, а не так просто.

КОЕГО, именно его, а не другого.

БУНТУЮТ, когда кому-то что-то не понравится, вот с такими же вместе и соберутся, стреляют, матерятся и убивают, лишь бы только по-ихнему вышло.

ПРИМЫКАЮТ, которые к кому-то, как нынешние к Гаю.

РАЗБЕЖАЛИСЬ, которые были вместе, а потом одни туда, другие сюда.

РАЗРУХА в войну начинается, при плохом хозяйствовании или управлении, и когда непонятно, что, куда, для чего и каким образом.

ГАЙДУКИ, которые в лес уходят от налогов спрятаться, долг не платить или потому что капитана убили, потом грабят по дорогам и от того живут, пока их не поймают и не убьют, как и все прочие поступают.

ДУШЕГУБ, еще хуже гайдука, потому как убивают просто так, не из мести, и больших, и малых, лишь бы хоть что-нибудь с трупа снять.

СОБЛАЗН, что-то плохое, но которое себя прекрасным представить умеет, сладким и нужным, и про которое следует всю правду говорить, чтобы в него не впали.

ВВАЛИЛОСЬ, что снаружи было, а потом внутри оказалось с большой силой.

ВОЙСКО готовить и людей вооружать. А потом они или войну воюют, или дома сидят и короля охраняют, чтобы его никто не убил.

РЕГИМЕНТЫ, вся эта пограничная стража или другое войско, которых всех вместе соберут и один охвицер на всех прочих орать начинает, чтобы они то либо это делали.

ГИБНУТ люди от других людей или несчастных случаев, или от войны, или от наводнения и огня, а если зайца подстрелишь, он всего-навсего убит, попал или пристрелил.

РАЗБЕГАЮТСЯ плохие солдаты, пугливые и суеверные, гости обиженные, которым угощение не выставили.

РАСПРОСТРАНЯЕТСЯ то, что сначала только где-то было, а теперь повсюду оказалось, чума, например, или голос какой, или если кто-то что-то придумает, а теперь все знают.

МОР, болезнь, которая всех косит, а иных и в гроб загоняет.

ЭПИДЕМИЯ, когда эта болезнь от села к селу идет, в каждом по очереди появляется, по порядку.

СОЗЫВАЮТ живность, чтобы дать им чего поклевать, или людей, если ты им что полезное сообщить имеешь, если у тебя на то право есть. Матерь говорит, если кто везучий, так ему и кур созывать не надо, сами прибегут.

СОБОР, когда соберется весь народ из округи, просто люди или попы, или другие кто, вот и совещаются, что и как надо бы, но всегда несогласный найдется, вот и совещаются до тех пор, пока его не уговорят или не разойдутся, разругавшись окончательно.

ПОДТВЕРЖДАЕТ, когда хорошо подумает, а потом согласится, или когда кто-нибудь из общины выскажется в том смысле, что ты прав.

ОТРЕЧЕТСЯ, что обещал, или говорил, или утверждал, потому что свидетелей тому не было, а ему, бедолаге, самому никак признаваться не хочется в том, что было.

ПОДПИСАНО, что собственноручно написано и которым подтверждается что-нибудь, а по имени видно, кто это самое подтверждает.

ОПЯТЬ, лыко да мочало, начинай сначала, будто ничего и не было.

ЗНАМЕНА, куски из тряпок, на которых пишут что-нибудь, или рисунки рисуют, или знак какой, или цвета различные, и означают они, что ты из того и того войска или державы, и под ними ты с другими сражаешься и права никакого не имеешь, эти тряпочки чтобы у тебя отняли.

УЛОЖЕНИЯ, которые написаны, и так оно и должно быть, потому как если так не будет, то наказан будет тот, кто не по уложению живет.

ВЗЯТКА, когда тебе хочется чего, но нельзя, тогда надлежащему дашь что-нибудь, вот тогда и недозволенное можно.

КРАЖА, когда берут у другого для себя то, что не его, и так, пока те, другие, не узнают и не поймают их.

НАВАР, когда у тебя выгода есть от кого-то или чего-то.

СВЕРБИТ, когда у тебя в заднице глист сидит и чешется там, то есть свербит, или ему от чего-нибудь другого почесаться хочется.

МУЖДЕКА, я даже и не знаю точно, как его звать, хотя он тоже поп, но все время мне свинью подкладывает, как только что решить надо, или если все вокруг хорошо и прекрасно, но тем не менее каждый раз ко мне на обед приходит, есть и пить, будто мы друзья наилучшие. Не знаю, как можно в глаза человеку смотреть, если ты ему в этот момент пакость готовишь, хотя ему это и так непросто сделать, потому что косой, одним глазом в пол смотрит, вторым в потолок.

ОДОБРЯЕТ что-то, что сделано уже, но от него теперь оценку требуют.

СЮСЮКАЕТ тот, который не умеет говорить по-настоящему, вот и вставляет в разговор словечки какие-то не к месту, или ребенок, или тот, что подлизывается, или если у него не все дома.

НИКАКОЙ есть нечто или некто, а также никто и ничто. Терпеть его должен таким, какой он есть, а иной раз он высокое положение занимает или, по крайней мере, таким себя воображает.

КУМПАНЬОН, сумасшедший человек какой-то возьмет другого, чтобы вместе делом каким заниматься или чем другим, пока не разойдутся со скандалом и кровью.

ШАРЛАТАН, который вроде как по книге какой читает, а на самом деле смешай все, взболтай да и вылей.

КОВАРНЫЙ, который обманывает.

САМОЛЮБИВЫЙ, который думает, что без всех прочих может, и который подобрал бы, стащил и скупил бы все, что есть, хотя у него и без того всего хватает, лишь бы другим ни крошки не осталось.

ЗЛОБНЫЙ, когда кто злой сам по себе, да еще и другим все назло делает от той злости, что в нем сидит.

УРОДЛИВЫЙ, обратно от правильного, вместо любезный и улыбающийся, хмурый и злой, как черт. Который сапог на голове носит, а шляпу вместо тапка.

ЗАВИСТЛИВЫЙ, который видит, что у меня есть. что я знаю и могу, вот и бесится от всего этого вместе. Хребет мне перешибить могут, чтобы я больше не смог ничего, ограбить меня могут, и ничего у меня не останется, но если уж я что знаю, то знаю раз и навсегда, разве что только с ума сойду, а вот этого он никогда не дождется.

ПРЕДАТЕЛЬСКИЙ, когда думает то-то и то-то, а не говорит, но устроит так, что худо будет, а ты это замечаешь, когда уже поздно совсем.

ПРОЗРАЧНЫЙ, когда видно насквозь и ты знаешь, что там, за ним.

НЕНАДЕЖНЫЙ, мне одно говорит, на общине другое, патриарху третье.

ПОДКРЕПЛЯЮ свои слова какой-то бумагой, где все один к одному, как я говорю.

ОРУТ, когда ты ему правду в лицо говоришь, а он – будто ты его ущипнул больно или иголкой уколол.

ЗАНОСЧИВЫЙ, говорить с тобой не желает, дружить не хочет, потому как озлобленный вечно, и хвастается, и кривляется.

ХВАСТАЕТСЯ, который на самом деле вовсе и не сильный, но думает, что такой, пока его что-то или кто-то по голове не стукнет и не скажет ему, каков он есть.

КИЧИТСЯ тот, у кого есть что-то, вот им и К, потому что того у другого нет, и только потому это делает, чтобы тот, другой, обозлился, или чтоб унизить его, или оскорбить, хотя ведь не может у каждого совсем все быть.

ИСКУШАЕТ меня, когда посмотреть хочет, настолько ли я глуп, чтобы все к чертям спустить, или все-таки башку ему расшибу, чем придется. Пусть лучше не пытается.

ПОДЗУЖИВАЕТ, чтобы я ему рассказал, что за письмо я в Пакрац послал, а я и в мыслях этого не держу. Когда кто-то кому-то на закорки взберется и уговаривает меня во что-то вляпаться, а я не даюсь.

НАДОЕДАЕТ, чтобы ты ему дал что-нибудь или чтобы ты на что-нибудь согласился, а ты ни в какую, а он опять лезет, потому как думает, что ты в конце концов согласишься, такой он упорный, прямо как баран.

ПОПОВСТВУЕТ, который и не поп вовсе, но любит важным казаться и чтоб его слушали, а сказать-то ему и нечего.

ТОЛКУЮТ то, что понять невозможно, или если что на другом языке сказано, или когда тот, которому толкуешь, с придурью, вот тебе и приходится ему растолковывать, или ты сам того немного, вот и стараешься всё растолковать человеку более мудрому, хотя ему это вовсе и не надо.

ИСКУШЕНИЕ, словно болезнь какая-то, от которой шуткой не отделаешься, а оно все нашептывает, что ты народ подбиваешь, проповедуешь, что Бога нет, а оно-то уж точно знает, что есть.

ПРЕДЧУВСТВУЮ, что потом сделать надо будет или что случится.

КОЗНИ, то, что другой против тебя кует и рассказывает друзьям и недругам, лишь бы только они тебе хоть как-то помешали, и чтоб тебе плохо было, и не так, как быть следует, лишь бы тебе навредить.

НАМУЧАЕШЬСЯ не только когда на веревке человека или осла тащишь, но и с тем, который только так, и никак по-другому, и упирается.

ПРОВАЛИЛСЯ с какой-нибудь проповедью, которая никого не интересует, никого не задела, ничего в ней веселого нет, да и пользы никому не принесла.

ПУТАНИК, который сказать не может толком, что случилось, или соврать хочет, да не знает как.

ОШИБАЕТСЯ, когда думает и говорит то, а каждый видит, что оно и вовсе это. Редко кто сознается.

ОТЛЫНИВАЕТ тот, который не только тебе не помогает, но еще и околачивается тут, мешает всем, да еще и говорит, что все твои труды только псу под хвост и годятся.

ЗУДИТ то, что у тебя чешется, или если укусит кто, или тебя что-то изнутри грызет, когда вспомнишь о чем-нибудь.

БЛОХА, жучок малый, что человека кусает, собаку и еще кого другого, пока ее не поймаешь и к ногтю не придавишь.

ПРИХВОСТЕНЬ, который с тобой вроде бы, но на самом деле нет.

ПОБЛАЖКУ делаешь, когда точно знает, что он виноват, но ты с ним враждовать не хочешь, или видишь, что он старый совсем, или что толку никакого не будет, потому как он твердолобый. А бывает, что ты сам испорченный, но кому-то приятное хочешь сделать.

НЕТ, совсем ни в какую.

ОСТАВИТ в покое тот, который от тебя все что-то требует, а ты ни в какую, вот он рукой махнет и оставит тебя в покое, и ты за другое принимаешься.

ОТКЛАДЫВАЕШЬ, когда подходящего времени ждешь, чтобы ему сказать, что он жулик, а не прямо здесь, пока он за твоим столом сидит и твоим вином и едой твоей веселится.

ОЖИДАЕШЬ, придет или не придет, будет или не будет и тому подобного, и все в тебе так и кипит.

СЛУЧАИ, что кого-нибудь или что-нибудь покажут в правильном свете и его истинное лицо.

ВНЕЗАПНО, когда никто не ожидает, а Ефто Лацкович, ликом побагровев, как крикнет: «Кто это Муждеку позвал, который нам добра не желает и про нас только гадости думает?!»

ЗАГОВОРИТ тот, что долго молчал, а потом слова какие надумает сказать.

ПРИСУТСТВУЮЩИЙ, который тут и на виду у всех, а не за спиной.

СВИДЕТЕЛЬ, который был там и с ним, все слышал, все видел, а теперь рассказывает.

ПОМОГАЕТ кто-то кому-то, когда видит, что тот в беду попал и сам ничего не может, а с ним, может, и справился бы.

РАСПУТАТЬ, развязать то, что было запутано и в узлах, моток шпагата, или на белый свет вытащить то, что в тайне содержалось.

УЗЕЛ, когда две или три спутаются в клубок, и их оттуда трудно каждую по отдельности вытащить, и они в клубке том как в кулаке, так что их только или бросить остается, или ножом разрезать.

СТРАДАНИЕ, плохое, что тебя охватило, а ты от него никак защититься не можешь, вот оно и тянется, пока ты терпишь.

НИ, ну вот ни столько даже, ни капли.

МЫЧИТ, вместо того чтобы слушать и молчать, они все что-то бормочут и о другом.

ШЕПЧУТСЯ, когда вслух говорить не хотят, но бормочут что-нибудь так, чтобы их даже те не слышали, которые рядом стоят, тем более не все, потому как не для всех они и Ш.

ГРИМАСНИЧАЮТ, которые лицо кривят, чтобы насмехаться над тобой, или если по-другому не может, потому что пьяный.

ЗУБОСКАЛЯТ по поводу тех, кто ведет себя как дурак или глупости болтает, над такими вот и смеются, но иногда и над теми, кто совсем нормальный, но им очень не нравится.

УСМЕХАЮТСЯ, когда смеяться хочется, но только немножко, чтобы другие заметили, но только не тот, над которым смеются.

ОГОВАРИВАЮТ и тех, кто лучше их, а к тому же еще и завидуют ему в чем-то. У кого-то есть, и работает, и делает, а другие оговаривают его, будто он злодей какой-то.

ЩЕКОЧУТ, когда тебя хватают там, где тебе щекотно, или под мышкой, или по темени, а ты хохочешь, будто ты сей момент умом тронулся, потому что выдержать не можешь, а от щекотки даже умереть можно, если не остановиться вовремя, особенно у детей.

ЯБЕДНИЧАЮТ, когда говорят, что оно плохо, а оно и не плохо вовсе или его вообще нет. Я беду наговариваю, видно, от этого пошло.

ИЗДЕВАЮТСЯ, когда хотят сказать, что кто-то что-то плохое сделал, а чаще всего те, что И., еще хуже поступают, только сами за собой ничего не замечают. Издевалась сова над синицей, что та голову большую отрастила.

ПЛЮЮТ, когда во рту у него больше, чем требуется, вот его и выбрасывают, а иной раз и специально, чтобы унизить кого или оскорбить.

ОСКОРБЛЯЮТ, когда тебя за то хватают, что у тебя болит, или говорят то, чего на самом деле не было, и еще над тобой при этом смеются.

БРОСАЮТ то, что у них под рукой, а они в другое место это переместят, туда, подальше, или в тебя.

ОБОЛЬЮТ грязью, или бросят дерьмом в тебя, или когда что-нибудь плохое про тебя перед другими скажут, а оно на самом деле совсем не так.

ВОЗНИКАЕТ то, чего раньше не было, а теперь есть. Свара, драка и споры.

ССОРА, когда с кем-то ты жил прекрасно и сидел за одним столом, а теперь нет, по каким-либо причинам.

СПОР с кем-нибудь, когда ты так, а он эдак, и никто не уступает.

ПРЕПИРАТЕЛЬСТВО, когда еще не ссоришься, но только доказываешь, возвысив голос, хотя уже никто не уступает.

РУГАЮТ кого-то, который ничего не сделал, а должен был, или сделал, но плохо и не то.

КАРАЮТ друг друга плохие люди, или их Бог карает.

КРИК, когда что-то вроде большого шума стоит, или говорят громче, чем следует, или если кто глухой, или кто-то злится и не может говорить спокойнее.

РУГАЕТСЯ Ефто Лацкович, когда говорит что-то некрасивое и гадкое, и когда кто-то из моих ему что плохое сделает или кто из чужих.

БЬЕТ, ударяет чем-то по чему-то.

КУЛАКОМ, ладонью, в которой все пальцы в кучку собраны драться, грозить, а иной раз и доказать что-нибудь.

ВЗБЕСИЛСЯ, когда ты сначала был спокойным, а потом вдруг ты дичать начинаешь, оправдываться или нападать.

РАДИ, из-за чего-то, а не просто так.

БЕЗОБРАЗИЕ, когда поступаешь наоборот, хотя видишь, что не прав, но делаешь вид, что не замечаешь этого и как будто ты прав.

ВЫРОДОК, который плохо поступает, а не как все прочие из его рода, и все его стыдятся.

ЛЖЕЦ, не говорит, как есть, но наоборот, хотя и знает, что это не так.

ВЛЕПИТ, когда кто-то провинится, а другой его бьет ладонью по щеке, что и болит, и оскорбляет ударенного, если он только лаптем не прикроется.

ПЕРЕГЛЯНУТСЯ те, кто не знаком, но глазами дают знак друг другу о чем-то, о чем говорят или что случается.

ЛОПАЕТСЯ то, что внутри было, в животе или в бомбе, или спрятано, а потом на свет выйдет, вылетят или как по-другому, но так, чтобы все видели и слышали.

ПОЗОР, если что неприличное сделают, и у каждого отвращение возникает или, по крайней мере, смех выйти из дому без штанов, или говорить о том, о чем говорить не след, или позвать людей в дом и даже чашки воды им не подать.

РАССТРАИВАЮТСЯ те, кто начинает драться или оправдываться сверх меры.

УБЕДЯТСЯ те, которые во что-то не верили, а потом своими глазами увидели, что оно есть.

ПРОСТИШЬ, когда увидишь, что виноват он только из-за своей головы дурной, и что нехорошо ему потому, что он не прав, вот и говоришь ему, ладно, пусть, но другому – никогда!

УСПОКОЯТСЯ те, кто помирится и останется на своем, и не дергается больше, что вот бы если бы да кабы и кого бы, и как бы.

ПРОЛЕТАЕТ ночь в хорошей компании, словно ее и не было.

КАЧАТЬСЯ на стуле сидя, если выпил много.

НАПИВАЮТСЯ всегда Гавро Романович, Богдан математик, Неофит Айдукович. Другие больше придуриваются.

СОБИРАЕШЬСЯ кому-нибудь шею свернуть однажды, или когда готовишься в Пакрац поехать и всю правду им выложить, или что-нибудь не такое серьезное сделать, когда только намереваешься.

ПРОДЛИТЬ, приказать дольше того, что было коротким.

УЗНАЕШЬ то, чего не знал, а теперь знаешь.

ТЕНЬ остается черная за человеком или за другим, когда на него что-нибудь со стороны светит, а он или оно само по себе темное.

БЕЗДЕЛЬЕ, когда делать нечего, а везде работы полно, или когда тебе не хочется, потому что уже наломался.

НАСКУЧИТ, когда тебе в голову мысли придут о том, что вокруг ничто никуда не годится, вот и начинаешь бродить бесцельно или сидишь на месте, а тебя что-то внутри грызет, и нет тебе покоя, и сам не знаешь, за что взяться.

ПРОКЛЯТИЕ, когда зла ему пожелаешь, потому что он сам тебе все время только плохое делал. Хотя ничего такого и не случится, но пусть ему хоть страшно будет!

СПУСТЯТ то, что прогуляют и потратят без нужды, и сколько бы ни было, все до копейки.

ВЫЛАКАЮТ собаки всю воду в миске до дна, а про нас хозяйка говорит, что мы вино.

ЗАСЕЛИ за столом от обеда до шести утра завтрашнего дня.

ПРОДОЛЖАЮТ, еще раньше про это и про то говорили, а потом пришел кто-то, при котором нельзя про это, а когда он уйдет, опять про то же начинают.

ВРАЖДА, когда кто-то решит, что он зол на кого-то, и длится у него это, пока беса не выгонит, и пока кто-нибудь не признает это.

ПРИСЛОНЯЮТСЯ Й.Лацкович, Й.Катанич, Й.Миловук и А Ранчич к спинке стула, потому как иначе упадут.

К чему-то, чтобы удержаться.

ЧЕСТЬ, с помощью которой можешь гордиться, когда ты прав, и умен, и благороден.

СБОР гербовый, когда кто-то что-то сделал, и по нему видно, что и сколько.

ВОСПИТАЙ, прикажи, чтобы ребенка вырастили как надо, или хотя бы и собаку, если тебе так уж хочется. С женой так не получится, потому как она уже по-своему воспитана, и все тут. Чему-то научить, чтобы таким был, а не другим.

ДАЕШЬ то, что у тебя было, а теперь оно к другому переходит, но никто у тебя это не отнял и не на дороге нашел, а только по твоей собственной воле.

МИЛОСТЬ, заслужил наказание, а ему ничего за это не бывает, а иной раз наградят даже.

ЗАМИРЕНИЕ, были в ссоре, а теперь больше нет.

СПИСЫВАЕШЬ кого-то, кто тебе дорог был, но видишь, что он завистлив, и зол, и бесполезен, и вот его для тебя как бы и нет, и отказываешься от всего прочего, что забыть хочешь, как будто со счета какого-то сбрасываешь.

РЫГАЮТ те, кто ел или пил плохое или слишком много, так что у него пузыри изо рта лезут от всего этого, а потом и блевать начинает.

ПЬЯНЫЕ против своей воли попадают туда, куда идти и не думали. Чаще всего от вина.

ОБОЖРАВШИЕСЯ, когда глазами все сожрать готовы, вот потом и стонут, мучаются, а бывает, что иной и перекинется.

ПРЕСЫЩЕННЫЕ, которые больше есть не могут, но есть и такие, что всегда жрать готовы.

СМЕЛИ со стола все, что было, а потом сидят и на скатерть смотрят.

СТОШНИТ тебя, если чего-то много, или еды, или событий, или людей.

БУРЧИТ у А. Ранчича в животе, когда он вином налит, вот оно внутри него переливается, и все слышат.

ЖЕЛУДОК, у человека и у скотины, мешок такой, который жратвой набьешь, а он болит.

СЖИМАЕШЬ то, что рассыпается, а потом кто-нибудь рукой схватит с обеих сторон, чтобы не выпало, или чтобы перенести куда-то, или чтобы он твою силу почувствовал.

ЖЕЛЧЬ, маленький мешочек в теле, справа над желудком, который болит сильно, когда съешь чего-нибудь острого или если на кого обозлишься сильно.

ОТТОПЫРИТСЯ губа у здорового, если он вина напьется, и остановиться не может и сказать то, что желает.

РАСТРЕПАННЫЙ, с волосами не причесанными, а когда каждый волос сам по себе и торчит.

ЗЕВАЕТ, когда ему спать хочется, или скучно ему, или ему судорогой скулы сведет, и он их широко разевает помимо своей воли.

ХРАПИТ, когда заснет неправильно или за обедом и дозволяет, чтобы у него в горле что-то хрипело, как будто он свинья, а сам этого вовсе не замечает.

ВОНЯЕТ от вина, если много выпьет, от плохого желудка, а потом изнутри воняет, как из трубы нечищеной.

ПЕРДИТ даже самый воспитанный человек, когда пьяный, и припердывает, пока ты что-то серьезное говоришь, а ему от того весело.

ГНОЯТСЯ глаза от того, что в них во время сна набьется, как сера какая-то, которую стряхнуть надо, чтобы все видеть как надо.

ПРОБУЕТ, когда чего-то хочет, но не сразу, а сначала понемножку, чтобы посмотреть, пойдет ли и сколько.

ВСТАЮТ, которые сидели или лежали в постели, а им идти куда-то надо, вот на ноги и встают.

ШАТАЕТСЯ больной, усталый или пьяный, потому что ему то, что внутри, не дает стоять или ровно идти.

СЛЮНИ распускает, когда у него изо рта жидкость течет с перепоя, или если придурковатый, или вообще сумасшедший.

ДЕЛАЕТ под себя или в штаны, Атанасий Ранчич.

ОБОССЫТСЯ тот, который не мочится там, где надо, но в постели или в штаны, когда ребенок или когда уже труп.

ПЕРЕД, не внутри, но тут, близко.

УБОРНАЯ, будка, в которой выбрасываешь из себя все плохое, что тебе больше не надо, и тем очищаешься.

СТАРЫЙ, который теряет прежнюю силу, ум и ту бодрость, и теперь он слабый, полоумный и полон мерзости.

ШАТАЕТСЯ кегля перед тем, как упасть, человек тоже.

ЗАРЕВЕТ медведь вместо нормальной речи, да и человек тоже, безумный, озлобленный, пьяный, придурок.

ОБМОРОК, когда ты будто умер, но не по-настоящему, и что-то в теле у тебя, больше всего в голове, ослабло.

СБЕГУТСЯ все, если когда что вдруг случится, чтобы посмотреть, что с тобой, помочь, или просто им поглазеть на это охота.

ВДРУГ, в мгновение ока, сию секунду, в которую что-то происходит, как удар грома или что-нибудь такое же быстрое.

СМЕРТЬ, когда момент настанет и тебя больше не будет, а в эту минуту ты уже другим станешь.

ХОЛОДНЫЙ, который не теплый или был, но остыл.

ВЗЪЕРОШЕННЫЙ, у которого волосы есть, и они у него во все стороны торчат, как у собаки, когда она испугается, или угрожает, или еще что-нибудь.

УС, волосы под носом, но не борода.

ТРУП, мертвое тело, от болезни или убитое.

ВЗМАХ, когда кто-то саблей махнул.

ТРЕЗВЫЙ, или когда ты ничего не пил, или когда ты уже выспался после пьянки и протрезвел, или когда тебе быстро в себя прийти надо. Также такие, которые все вокруг себя примечают.

ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ, когда под ногами внутри трясется, а ты не знаешь, ни кто, ни что.

ПЕРВЫЙ, лучший или который чем выделяется, и ты его сейчас никак догнать не можешь.

РАЗМАТЫВАЕШЬ то, что было на ком-то или вокруг него обмотано. Когда размотаешь, лучше видно, что внутри или как оно там было раньше. Как нитку, так и то, что случилось.

ПОХМЕЛЬНЫЙ, назавтра после пьянки, вроде как и здоровый, и больной, и все тебе чего-то не хватает, а ты не знаешь, чего и как.

ПОЛУСОННЫЙ, после того, как проснулся, но еще не соображаешь, где ты, и кто ты такой на самом деле, и что с тобой, и что до того было. Каждое утро вновь нарождаешься.

ГОТОВО, когда какое дело закончится, или время, или жизнь.

ПОГАСНЕТ, что горело или светилось, а теперь больше нет.

ВЫСОХНЕТ то, что было мокрым или на стол пролилось.

ГОНИШЬ скотину или людей, чтобы они вышли спрятались, или куда в другое место уйдут, потому как тут им не место.

ОТБРАСЫВАЕШЬ то, что тебе вдруг неприятным станет, а ты это держал, или было рядом с тобой, или твоим было.

УХОДЯТ, когда их что-то от тебя уводит в другое место, по твоей ли воле или нет.

ОСТАЕШЬСЯ, будешь там, где ты до этого и был, хотя другие хотели тебя в другое место увести и с другим.

ВЗДОХНЕШЬ, когда тебя давило что-то, а потом перестало, и тогда ты вздыхаешь.

ПОЛЕГЧАЕТ после какой-то тяжбы, или спора, или чего другого плохого, что случается, а потом, когда скажут тебе, что ты прав, или когда это плохое закончится.

ОПУСТЕЕТ край, в котором все перемрут или уйдут оттуда, и он в запустении стоит, пока совсем не опустеет.

ОСТАТКИ, которые тут после чего-то, небольшое от многого, почти ничего от большого, очистки от чистого.

МУСОР, после полезного, которое само по себе ничего не стоит, вот его в кучку собирают, а оно всем мешает или смердит.

ЗАГУБЛЕННОЕ, которое чему-то служило, но больше не может, потому как поломалось.

ИСПОРЧЕННОЕ, которое было правильное и ровное, а теперь неухожено и все помятое.

РАСТРАЧЕННОЕ, которое и предназначалось для того, чтобы тратить, и вот нет его больше, и кто-то все время тебя попрекает за то, что ты его не берег, сам не знаешь на что, но потратил.

НОЧЬ, когда все потемнеет и тебя мысли черные обо всем охватывают.

ТЬМА, когда ни лучика света нет, но все как в дыре какой-то, в мешке или в капюшоне, наверное, и в смерти тоже так.

МЫШЬ летучая, что ночью летает, будто хрущ, с крыльями, и ничего не видит и не понимает, где она теперь, хотя никогда ни обо что не ударяется.

ПРИЗРАК, что-то или кто-то, кто во тьме является или во сне и пугает того, кто его не знает.

МЕСЯЦ, что сияет ночью на небе, иногда он там есть, а иной раз и нету его, а когда и как появляется, о том в книгах пишут.

ВЕТРОВ роза, кружок, нарисованный для по морю плавать, где написано, с какой стороны какая страна света и из какого угла какой ветер дует.

ЯВЛЕНИЕ в небе странное, когда видно три дуги сразу, или круг вокруг солнца или месяца, а потом говорят, что война будет, чума или царь умрет, видят его больше испанцы или немцы, а потом записывают все и рисуют. Есть еще звезды падающие, метеоры и свет чудесный на небе, в разных краях по-разному, а потом разъясняют, что будет то-то и то-то. В Мадьярской пустоши видят и то, чего не бывает вовсе, дворцы, например, башни, фонтаны и дев, и это мадьяры называют делибаб, а итальянцы фата-моргана, по какой-то принцессе, наверное.

ОПИСАТЬ все, что видел и знал, на бумаге, только чтобы у меня никто ее не украл.

ПИСАТЬ, записывать то, что никто прежде не рассказывал. Те, кто только переписывает то, что каждый знает, или цифры какие в общине, или имена какие-то, тех писарями зовут.

СВИДЕТЕЛЬСТВО, письмена, которые сначала все вместе слово обозначают, из них предложения, а потом, если все вместе собрать, тогда то получается, что кто-то думает о ком-то или о чем-то. Одни пишут так, другие эдак, как кому по душе, я сначала за Вука К. стою, от которого Даницу получаю, но потом и за других, которые смешивают церковное и свое, и мало кто может разобраться, что там и к чему. Мое С. содержит то, что я от отца запомнил, и от других людей умных, которых видел, и от здешнего народа разговоров, что вокруг меня, и от школы в К., есть и от Славонии, Бачки и вообще Сербии, немного и от Хорватии, которая тоже наша, только ничего нет от того, что в церкви читаю, и от русского, потому как одно дело слово Божие, а другое, как народ говорит.

ПЕРОМ, которое не только у птицы, – но и искусственное есть, придуманное писать, если у тебя есть что.

БУМАГОЙ, на которой пишешь, а прочитает тот, кто умеет.

КИРИЛЛИЦЕЙ, теми буквами, которыми мы, сербы, пишем, а еще есть латиница, которой все прочие пишут.

СКЛАДЫВАЮ сначала то, что думаю, потом сажусь и пищу чисто, быстро и все по порядку.

СЧЕТ, записано, сколько потрачено, или другой какой С. на что-нибудь, который я сам выдаю.

БУКВАРЬ, книга, по которой учат первые буквы, и как что пишется, и что они значат, если их рядом поставить. Первое, самое легкое и каждому яснее ясного, и как их составлять надо, чтобы каждый понял, где есть что, до тонкостей. После этого ничего лучше уже не придумаешь, вот я и не собираюсь новый Б. писать.

СЛОВАРЬ, в котором все слова есть, которые произносят или записывают, даже и самые ругательские, потому что и такие есть, что говорят или читают, потому что все они от человека происходят.

ПРОЩЕНЬЯ прошу за то, что не так сделал, и пусть уж другие решат, действительно ли мне это сделать следовало, или я только от злости это учинил.

ПРОЖИТА жизнь пропащая от начала до конца, где-то, как-то, с кем-то.

ДОВОЛЬНЫЙ, когда чего хотел, того и добился.

ЗАРЯ, перед тем как день, но уже и не ночь, и румянится тот край, где солнце взойдет.

СВЕТАЕТ, когда день начинается, можешь хоть всю ночь не спать и сидеть, оно все равно само придет.

РАССВЕТ застигнет того, кто работал всю ночь или гулял, вот его рассвет и застанет там, где он был.

РАНЬШЕ, когда еще никто, кроме тебя или того, кто загадку разгадает, и только потом все другие. Прежде всех.

НАТКНЕШЬСЯ, налетишь на что-нибудь, чего не ожидал вовсе, будь то в лесу или среди бумаг.

ЗАПИСКА, бумажка такая, на которой что-то записано, чтобы тот, кто ее получит, знал, или чтобы сам не забыл что-нибудь важное, что ты сейчас припомнил, но позже тебе тоже пригодится.

ОТКРОЕШЬ, что было закрыто, чтобы не испортиться, или письмо какое, чтобы его не всякий читал, а только ты, которому оно и предназначено, вот ты его и открываешь.

ПОЕДОМ ест тебя жена, да чтоб ты проклят был, что мучишь всех нас своей жизнью, дурными привычками, компанией своей, пьянкой, гулянками, шумом и гамом, а больше всего своим весельем, словами, голосом, в то время как она невеселая, молчаливая и тихая.

ЗАПРУ, закрою то, что не про всякого, какую-то шкатулку или что другое с помощью ключа или другого какого инструмента.

ЯЩИЧЕК, где что сберегается, чтобы не рассыпалось, чтобы кто не увидал или чтоб кто-то не скрал.

НАКОНЕЦ, после всех этих скандалов, шума и споров, хватит с меня уже.

РАССТЕГИВАЮ то, что было застегнуто.

ПУГОВИЦА, кусочек чего-нибудь, с помощью которого застегиваешь одежду, если с противоположной стороны петля есть.

ОТДЫХАЕШЬ, после того, как поработаешь.

ОДР, там, где ляжешь, будь ты жив или мертвый хотя лучше, если жив.

ОТДЫХ, когда в него погрузишься, ни в коем случае думать не смеешь о том, что снаружи, и пусть оно тебя не волнует, пока к тебе силы не вернутся и настроение.

ПОКОЙ, когда был человек как все, а теперь покоится в мире.

УТРО, пока день не начался, но уже наступает.

КОНЕЦ, когда перестает то, что было и длилось, пусть даже долго, и вот оно совсем закончилось.

СПИШЬ, когда совсем ничего о себе не знаешь, чуть-чуть только, и то пока сон снится, но все равно все в нем перепутано и не так, как в жизни.

СНЫ видишь, которые происходят, пока ты спишь, а также картинки, в которых тебе являются те, кого уже в живых нет, а также то, чего не было, но кто знает, может, и случится.

БОДРСТВУЕШЬ, пока себя чувствуешь, не спишь и не сдаешься.

Послесловие

Порядок слов

ЧИТАТЕЛЬ и есть самый сокровенный писатель, не стоило бы ему становиться писателем, лучше было бы оставить литературу для собственного удовольствия.

Мировое звучание Борхеса и Набокова неожиданна избранное вдруг стало всеобщим. Они – читатели, и не скрыли этого.

Еще недавно откровенность Паскаля или Розанова была для современника почти неприличной.

В старину писатель назывался списыватель. С чего?

ПИСАТЕЛЬ списывает то, что нельзя или невозможно сказать.

ПИСАТЕЛИ для писателя делятся вот как: на тех, о ком он слышал и о ком не слышал; на тех, кого он читал и кого не читал; на тех, кто ему нравится и не нравится.

А те, кто ему нравится, уже не делятся: нравятся, и все тут.

Но тут же они начинают делиться: на тех, с кем ты знаком лично, и на тех, с кем ты незнаком. Говорят, что с писателем лучше и не знакомиться: достаточно его книг. Но, когда ты сам давно в литературе, правило это разрушается. Тогда писатели начинают делиться на тех, кто ДО тебя, и на тех, кто ПОСЛЕ тебя. Все хорошие писатели были ДО тебя, и это не мания величия, а условие.

Ну не был я знаком ни с Зощенко, ни с Мандельштамом – не успели они ответить мне взаимностью, – это мне не мешает их любить.

ЛЮБИТЬ – очень недифференцированный в русском языке глагол. У нас даже мороженое и пирожное любят или НЕ любят. Не любить их даже как-то сильнее звучит оригинальнее. А вот писателей у нас именно любят или не любят в том же смысле, как любимых людей.

ПРАВИЛО разрушается, когда ты сначала познакомишься с писателем лично, и он тебе понравится, и лишь потом его прочтешь. И если он тебе и тут понравится, то оценка этого писателя непомерно возрастает. И это уже твоя мания величия! «В чужой славе мы любим свой вклад».

В ПЕРВЫЙ РАЗ я полюбил так Гранта Матевосяна в 1967 году.

В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ – Бору Чосича в этом. Милейший человек – то есть нормальный. А еще и пишет хорошо – вот неожиданность!

УДИВЛЕНИЕ такого рода и есть высокомерие. Кто сказал, что высокая мера – это плохо? С удивления и начинается настоящее чтение. Оно побеждает нашу заведомую подозрительность и предвзятость. Не каждому автору это под силу.

ЧТЕНИЕ – это борьба читателя с автором. И если автор выходит победителем…

ПОНАЧАЛУ: ну что тут такого особенного? А потом… а – всё! Всё удивительно. Ново, свежо. А потом… так ведь всё так и есть!

СПИСЫВАТЕЛЬ и есть настоящий писатель. Я читал «Роль моей семьи в мировой революции», изданную «Азбукой-классикой», и удивлялся: как это до Боры Чосича никто не догадался, что можно именно так списать! С того, что знает каждый. То есть с жизни.

ЖИЗНЬ, оказывается, не только неописуема, но и не описана.

«АЗБУКА-КЛАССИКА» – надо ее похвалить. Азбука ведь это просто перечисление букв. Но никто уже не сомневается, что после А – Б, а не Щ.

Полвека назад мы в Ленинграде шутили про нашего первого писателя, про первого писателя из нас, Виктора Голявкина: Гомер – Голявкин. И только наконец на полке «Азбуки-классики» они встали бок о бок, как им и положено, по алфавиту. Это я вспомнил, читая Чосича, на букву Ч.

ЧЕХОВ – ЧОСИЧ – настоящие списыватели, С того, что есть, а не с того, что прошло. Это не пошлые писатели. СПИСЫВАНИЕ – это последовательность. Последовательность – это перечисление. Перечисление – это порядок слов.

ПЕРЕЧИСЛЕНИЕ – иногда может показаться, что инвентаризация – единственный способ описания мира. Кроме Библии, священны только словари и энциклопедии. Тогда Даль и Брэм – великие списыватели.

ВПРОЧЕМ, и в художественных книгах встречаются удачные страницы. Например, чем только не подтирался Гаргантюа! Даже утенком. Или чего только не вывез с затонувшего корабля Робинзон Крузо! Фицджеральд особенно гордился своим списком гостей в «Великом Гэтсби», а Набоков – списком учениц из класса Лолиты.

ПОСТМОДЕРНИСТЫ пусть не задаются, что они первые. Неплохие перечисления встречаются и у Пушкина в «Евгении Онегине», и у Гоголя в «Мертвых душах».

НО! Робинзон бы не выжил со всем своим списком краденого, если бы не одно зернышко за подкладкой, если бы не коза и Пятница. Зернышко надо было прорастить, козу приручить, Пятницу очеловечить. А вот это дело уже только писательское.

БОРА ЧОСИЧ сумел превратить перечисление из удачного и случайного приема в метод повествования, то есть в историю.

ИСТОРИЯ – это то, в чем есть и наша роль, наше место.

ЮГОСЛАВИЯ – страна, которой сначала не было, а потом не стало.

Андрей Битов

3. XI.2003

Примечания

1

Перебежавший через границу (серб.).

(обратно)

2

Католический приход (серб.).

(обратно)

3

Приход, от греч. enoria

(обратно)

4

Воин-всадник (тур.).

(обратно)

5

Здесь: серб-католик.

(обратно)

6

Здесь: человек индоевропейской расы, проживающий в Албании и соседних областях.

(обратно)

7

Здесь: потомок иллирийцев в Балканских странах.

(обратно)

8

Здесь: жители балканских регионов Крань и Далмация.

(обратно)

9

Серб или хорват, поддерживавший в XIX веке венгерскую, антиюгославскую политику.

(обратно)

10

В число знакомых поп Теодор, помимо родственников и вымышленных героев, включил ряд выдающихся деятелей национальной культуры и науки югославянских стран XIX века.

(обратно)

11

Отряды, охранявшие границу Австро-Венгрии с Турцией от Боната до Далмации, состояли в основном из православных сербов.

(обратно)

12

Здесь: подпоручик.

(обратно)

13

Здесь: поручик.

(обратно)

14

Ютро – примерно 0,5 га

(обратно)

Оглавление

Междусловие

За что боролись

  О ремесле неблагодарном – семейном

  В защиту сапожного искусства

  Исключительно похвальное ремесло, босяцкое

  Мы и электрики

  О ремесле господском

  О поварском искусстве

  Приказчикам в честь и во славу

  О вечном ремесле – атлетическом

  Опасное ремесло – японское

  О здоровье и лечении

  О стирке белья и его глажении

  О производстве содовой и всяком прочем

  Как мы знакомились с профессией сумасшедших

  О шикарной работе на благо дам, общечеловеческой

  О забытом искусстве месить хлеб

  Об искусстве театра в невозможных условиях

  Наши златошвейки

  О возрожденном искусстве мясников

  Что мы делали в случае дождя

  О народе славном – официантском

  Умение праздновать в новых условиях

  Благородное слесарное занятие

  Как мы выносили мусор

  Как мы жили с соседями

  Как нас стригли

  Об искусстве окраски

  Футбол в конце войны

  Заметки о новейшем ремесле – мужском

  Русские как профессия

  Толкование ремесла, или о писательской работе Эпилог

Байки бабки Катарины

Словарь попа Теодора

Послесловие

*** Примечания ***