Француз [Евгений Андреевич Салиас] (fb2) читать постранично

Француз Историческая повесть

I

— Что ж, Господи, благослови! — сказал отец Иван. — Вестимо, времена лихие… Да что же? Людская жизнь такова… Во времена египетских казней, люди-человеки, поди, все ж таки зауряд женились, родились, болели. И страдали, и радовались… Да и что же нам-то француз?.. Прогонят его из российских пределов, а уж до Москвы-то, вестимо, его не допустит начальство. Нешто это возможно!

Так рассуждал священник от церкви на Девичьем поле, явясь к своему духовному сыну, богатому мещанину. Священник и хозяин, а с ними высокая толстая старуха уже давно беседовали. Мещанин Тихонов вызвал к себе духовное лицо, которое давно любил и уважал, как и многие, за его поистине праведную жизнь.

Старик отец Иван, с лишком семидесяти лет, белый как лунь, был известен половине Москвы за свою евангельскую кротость, смирение, и мягкосердие к ближнему, и строгость к себе самому, доходившую до аскетизма.

Дело шло о женитьбе сына, и мещанин был смущен.

— Времена тяжелые, — объяснил он своему духовнику. — Я рад, что Макар мой наконец собрался сочетаться законным браком; но в эдакое ли время помышлять о браке, когда супостат в пределах российских, когда кровь православная проливается и только и слышишь что о раненных да об убитых на поле брани?

Отец Иван успокоил совесть Тихонова, рассуждая, что в такое тяжкое время веселиться не след. А брак — дело иное, божеское, законное. Бракосочетаться можно даже во время труса или мора, следовательно, и во время войны и защиты своего отечества от нашествия иноплеменных.

— Ну уж коли ты разрешаешь, отец Иван, — сказал мещанин, — то я с легкой совестью буду все готовить, но без пирований.

— Пировать много не след, вестимо, — вмешалась в разговор худая женщина, — а все-таки я, Тихон Егорыч, скажу… Все надо справить по-людски, чтобы и вам, да и мне стыдно не было…

— Тебе-то что же, Исаевна?.. Твое дело — свести две семьи, а когда согласье оказалось с обеих сторон, то твое дело — шабаш, ты на покой.

— Как на покой? Как шабаш?! — отчаянно воскликнула старуха, будто оскорбленная самым грубым образом.

— Ты говоришь о сраме… Срама не будет. А и будь он, то на свадьбе, что ни случись, меня люди попрекнут, а не тебя. Твое дело сторона.

— Что ты! Что ты! Бог с тобой… Тебе, что ль, учить меня, как и что полагается? Пока я молодых из церкви не проводила домой и не посадила за стол, все на мне лежит и за все я в ответе! — снова отчаянно заговорила старуха и начала горячо доказывать Тихонову, что он может самого себя срамить, но ее, Исаевну, — «ни во веки веков!».

Волновавшаяся старуха имела право так рассуждать. Глафира Исаевна Колобашкина была первая московская сваха среди купечества средней руки.

Тихонов спорить не стал, а отец Иван успокоил сваху, сказав, что, несмотря на тяжкие времена, все-таки следует справить свадьбу «по обычности» и ничего не забыть.

— Только бы шибкого пированья избежать, — сказал он. — Грех тогда… За двести верст люди бьются и помирают.

— Вестимо, чтобы пьянства не было, как иной раз целых трое суток пьют две семьи, — согласилась и сваха.

И разговор перешел на то, о чем теперь в Москве толковали всякий день, начиная с зари.

Что француз? Где он? Подвигается ли ближе к Москве или его осадили? Или его, может, уже и погнали обратно из пределов российских?

— Так ли, сяк ли, — решил Тихон, — нам в Москве ничего не приключится. Вы читали объявление графа Растопчина ко всем обывателям?.. Он прямо сказывает, что Москвы французу не видать, как своих ушей… Его около Смоленска расшибут и погонят… И царь приказал гнать его вплоть до собственных его пределов, через все немецкие царства.

Так уже давно рассуждала вся Москва.

Однако дальнозоркие люди вспоминали, что было уже недавно необыкновенное происшествие. В июне месяце толковали, что Бонапарт, завоевав чуть не всю Европу и всех немцев, с Россией никогда воевать не начнет, побоится, да и к русскому императору относится с благоговением. Это было в июне… А в июле сонмище двадесяти язык было уже в Вильно, от которого отступила русская армия…

«Беда в том, — заговорила Россия, — что два медведя в одной берлоге не уживаются. Барклай и Багратион спорят, а над ними набольшего нет».

Назначение Кутузова успокоило умы. Но, однако, француз все-таки шел и шел…

«Мы его опасаемся! — говорили одни. — Потому и пятимся!»

«Мы его заманиваем! — говорили другие. — А там расшибем!»

II

Тихон Егорович Тихонов, москвич по рождению, был когда-то простым, бедным мещанином, сыном вольноотпускного крестьянина, но, попав случайно в приказчики к миллионеру-купцу Живову, он вскоре стал управляющим его делами и наконец вполне доверенным лицом. Богач купец, одинокий, вдовый, без ближайших родственников, полюбил Тихона за его честность и усердие и, кроме того, заметил, что «Тиша», — как он его называл, счастье приносит.

Не идет другое дело на лад, а как в