Сказ про Игната-хитрого Солдата (c иллюстрациями) [Борис Авксентьевич Привалов] (fb2) читать постранично, страница - 61

простит вовек… Выходит, мне отсюда теперь — ни на шаг. Ты, князь, в Москву уедешь, а я здесь твоим управляющим останусь… Как-нибудь проживу.

— Да, вот в прежние времена, помню, — заскулил князь, — и приметы, и сны — всё лучше было, вернее… Не могу я тут жить после того, как у Игната в приказчиках побывал! Мужик, конюх, повар, псарь — все надо мной потихоньку смеются… Не могу! Спирька! Готовь обоз на Москву!

…Спирька и Парамон попытались было свою долю за мельницу получить, но отступились, испугавшись гнева мужицкого, и вместе с князем уехали из Болотного края.

Голянский остался жить в опустевшем княжеском доме. Вёл себя смирно ниже травы, тише воды: всё боялся, как бы граф Темитов о нём не прознал.

На том поле, что лежало возле мельницы, урожай удалось спасти. Зерно поделили меж всеми жителями села поровну. Оно их и спасло от голодной смерти.

— Не то чудо, что в засуху великую мы зерно молотим-мелем, приговаривал при этом дед Данилка, — а то чудо, что мельница Чёртова, омут Бесов, а мука смололась — стала мужицкой.

…Как-то раз купалась Стёпка на реке, возле брода, и приметила, что в песке монетка поблёскивает. Подняла — монета квадратная, чудная.

Тут Яков на возке ехал. Стёпка ему находку показала.

Яков сразу узнал княжескую «медаль» — знак об уплате пошлины за бороду.

— Что это, дяденька Яков? — спросила Стёпка.

— Да так, — ответил Яков, — остатки от князя-батюшки! — и забросил «медаль» в затон, откуда обычно пиявок для Стоеросова вылавливал.

Через год вернулись из Москвы в село Спирька-Чёрт и поп Парамон. Тихие, пришибленные. Жить стали скромно, со всеми в ладу быть старались.

Ну, мужики — народ, известно, сердобольный да отходчивый, зла не помнят. Сколько раз из-за этой доброты своей сами себя же и наказывали, а все равно доброе сердце всегда верх берёт.

По селу даже разговоры пошли — зря, дескать, братьев обидели.

— Поживём, увидим, — сказал Игнат. — Волк тоже овцой притворялся, пока овечья шкура не сносилась.

Сам Игнат редко в родном доме бывать стал. Бабка Ульяна со Стёпкой в избушке печь топят, пол моют, лавки скребут — вдруг Игнат заявится? Он же, бывало, в родное село от зимы до зимы и глаз не кажет — недосуг.

— Хоть бы отдохнуть денёк-другой, — мечтательно говорил Игнат, появляясь в своей избушке. — На печи полежать, с земляками поговорить!

Но на другое утро, выходя из избы, Игнат непременно сталкивался носом к носу с ходоками из дальних сёл и деревень.

— Помоги нам мельницу приспособить, — просили одни.

— Плотину-запруду построить надумали, а вот как, не ведаем, — говорили другие.

— Заел нас вконец приказчик-самодур, — жаловались третьи, — выручай, Игнат, проучи зверя лютого!

Солдат сердился, гнал от себя гонцов, вздыхал тяжко, но каждый раз дело кончалось тем, что натягивал он на плечи свой старый кафтан с медалью за Полтаву, брал железный посох в руки и уезжал-уходил налаживать плотину, бадейки к мельнице приспосабливать, «учить» приказчика.

В одном селе кузню переделал.

В другом — воду на поле пустил.

По болоту непроходимому проложил дорогу-гать, чтобы можно было к сенокосным угодьям напрямик проехать.

Одна бабка сказывала, что солдат-богатырь спас деревенское стадо: всех коров и овец одной рукой из топи-трясины повытаскивал.

Другая бабка клялась-божилась, что сама видела, как солдат ночью падучие звёзды ловил да в карман собирал. А потом ими, как угольками, трубку раскуривал.

— Да наш Игнатушка не курил вовек, — отмахивалась от таких сказов бабка Ульяна. — Не он это!

— Может, и не он, — охотно соглашалась рассказчица, но тут же в другой избе повторяла всё сначала.

Столько о делах Игнатовых разговоров шло, что и разобрать стало нельзя, где быль, а где сказка. Да и как один человек, пусть даже самый смекалистый солдат, со всем сразу управится?

Возможно, кое-где в дальних местах побывал и не Игнат вовсе, а другой солдат, кто знает? Но точно известно, что был он таким же весёлым и смекалистым, храбрым и хитрым, добрым мастером на все руки.

Вот и весь сказ.