Царствие костей [Стивен Галлахер] (fb2) читать онлайн

Стивен Галлахер Царствие костей

Глава 1

Филадельфия 1903 год

Они снова вели овец через центр города. Окно конторы было открыто, и Себастьян Бекер, сидя за столом, хорошо слышал их. Начиная с полудня Оукс, счетовод, искал повод выглянуть на улицу. И вот наконец-то дождался.

Себастьян отложил ручку и откинулся на спинку стула. Глаза у него болели. Он зевнул, потянулся, оперся о стол ладонями и уже в сотый раз задался вопросом: «Нужно ли идти к окулисту выписывать очки или нет?»

Внезапно осознав, что отвлекся, Бекер изо всех сил подавил зевок.

— Вы кого-то ждете, мистер Оукс? — спросил он.

Оукс отвернулся от окна и ответил:

— Только мальчишку с сумкой из Нью-Йорка.

— Он был и давно ушел, — сказал Себастьян. — У нас нет ничего, что не могло бы подождать до понедельника.

Оукс на секунду замер, затем отодвинулся от косых лучей солнечного света. В комнате стояло еще как минимум десяток столов, заваленных бумагами, за которыми никто не сидел. На спинку одного из стульев была наброшена жилетка. На другом висел армейский ремень с патронташем.

Пока Себастьян тянулся за ручкой, Оукс собрал несколько конторских книг и переложил их на другое место. Овец уже не было слышно — их блеяние, похожее на жуткий плач, сопровождали нетерпеливые звонки трамвая, вынужденного остановиться и пропустить стадо. Оукс начал поправлять стулья. Несмотря на разрешение Себастьяна он, казалось, не хотел уходить.

— Мистер Оукс… — напомнил ему Себастьян.

— Мистер Бирс говорит, что недоволен моей работой, — пробормотал счетовод.

— Мы постараемся сделать так, чтобы он изменил свое мнение, — успокоил его Себастьян. — А теперь — до понедельника. Идите домой, мистер Оукс.

— Если вы так уверены, — пробубнил Оукс, выуживая дополнительные разрешения, но Себастьян лишь посмотрел на него, и юноша ушел.

Оставшись в одиночестве, избавившись от лишнего отвлекающего обстоятельства, Себастьян попытался мысленно вернуться к словам на странице. Покинув комнату, Оукс продолжал бродить где-то поблизости. Себастьян слышал, как счетовод, переходя из комнаты в комнату, надоедал задержавшимся сотрудникам, предлагая помощь и причиняя беспокойство, выискивая чем бы заняться… как будто стены здания могли впитать его преданность, а затем прошептать о ней мистеру Бирсу, когда тот появится.

Письмо, над которым работал Себастьян, представляло собой отчет о текущей работе. Составлявшийся каждые две недели и затем отправлявшийся в Нью-Йорк, Джорджу Бэнгсу, он содержал информацию об уже ведущихся расследованиях и о возможных новых делах. Бэнгс собирал данные изо всех филиалов агентства, после чего в виде краткой сводки предоставлял братьям Пинкертон.

Себастьян занял место заместителя директора филиала месяц назад. Бумажная работа требовала навыков, которые он хотя и мог в себе развить, но которыми не любил пользоваться. Был теплый субботний день, и большая часть Филадельфии находилась в предвыходном настроении. Внимание Себастьяна отвлекало телеграфное сообщение, подсунутое им под краешек пресс-папье. Адресованное ему лично, оно то и дело приковывало к себе его взгляд.

Покончив с отчетом, Себастьян положил исписанные листы в корзинку для стенографисток и, не вставая со стула, повернулся за своим плащом. От многочасового сидения мышцы застыли, глаза побаливали от напряжения.

Себастьяну Бекеру было чуть за сорок. Кожа его еще не начала старчески морщиниться, и многие находили его симпатичным — к примеру, жена. Когда он смотрелся в зеркало, то видел по большей части увядающее лицо своего отца. В такие минуты в сознании его всплывала застарелая боль. Ему не хотелось обижать покойного родителя, но особенной красоты в своей внешности он не замечал.

Бекер свернул телеграфное сообщение и сунул в карман. Затем, выдвинув один из ящиков стола, достал оттуда полицейский «бульдог» и, прежде чем положить в карман пиджака, проверил барабан — тот был полон.

— Что-то стряслось, мистер Бекер?

Он обернулся. В дверях, наблюдая за его действиями и натягивая плащ, стоял Оукс.

— Нет, ничего не стряслось, — ответил Себастьян, закрыл окно и вслед за Оуксом вышел из комнаты.

Они вместе начали спускаться по лестнице, покидая здание.

— Чем собираетесь заняться в воскресенье? — поинтересовался Оукс.

— Да ничем особенным. Обещал супруге и ее сестре свозить их в Уиллоу-Гроув, — отозвался Себастьян. — Говорят, там со своим оркестром выступает дирижер Соуса.

— Я бы не сказал, что его музыка подходит для дам.

— У миссис Бекер необычные вкусы.

Вдоль металлических ворот уже похаживал ночной сторож. Верхнюю часть здания он уже закрыл, и теперь по одному-двое выпускал засидевшихся служащих. Старый ветеран, он всегда молчал. Поговаривали, что от артиллерийской канонады он повредился слухом и умом.

На Честнат-стрит, возвысив голос до металлического визга, Оукс спросил:

— Поедете или пойдете пешком?

Бекер ответил:

— Думаю сесть на трамвай.

* * *

Поездка на трамвае и десятиминутная прогулка привели его к дому, опрятному квадратному строению красного кирпича, со ставнями на всех окнах и небольшим садиком на заднем дворе. Стоял дом в глубине узенькой аллеи, всего в нескольких минутах ходьбы от неширокой красивой площади. Прежде чем войти, Себастьян огляделся, проверяя, не следит ли кто за ним. Он не увидел никого, кроме лошаденки, тянувшей пивную бочку, и бредущего рядом с ней возницы.

Район был тихим, чужаки обходили его стороной. Ровно в восемь раздавался стук закрывавшихся ставень, а к девяти вокруг становилось совсем темно и тихо. Но именно о такой жизни Себастьян всегда мечтал.

Сняли они этот дом месяц назад. Даже для жалованья Бекера арендная плата была кусачей, но зато душу грела мысль о том, что семья его находится в безопасности. Поселившись здесь сразу после служебного повышения, Себастьян и не предполагал, насколько их переезд окажется своевременным. Их прежнее жилище, скромная квартирка, находилось в центре ирландского квартала, и задержись они там еще надень, то, судя по газетным новостям, оказались бы в самом центре беспорядков. Он закрыл за собой дверь в тот момент, когда сестра его жены проходила по коридору с букетиком свежесрезанных цветов.

— Добрый вечер, Себастьян, — сказала она.

— Привет, Фрэнсис, — ответил он. Прежде чем он успел закончить фразу, потолок над их головами задрожал от самых низких басовых звуков геликона.

Бекер называл свою супругу женщиной неординарной, хотя во многих отношениях она таковой не была. Стройная, темноглазая, бледненькая, веснушчатая и утонченно красивая, то есть дама определенно привлекательная, она тем не менее не ошеломляла ни одним из своих внешних качеств. Необычным в ней была привычка ежедневно находить двадцать минут, чтобы ради собственного удовольствия поупражняться на мощном четырехклапанном музыкальном инструменте.

Себастьян пошел на звук, поднялся по лестнице в гостиную в задней части дома. Толкнув дверь, он обнаружил жену там. Она музицировала, устроившись в кресле у окна, поставив рядом с собой пюпитр. В лучах предзакатного солнца сверкала не только медь инструмента, но и золото ее волос. Пол ходил ходуном словно палуба корабля; казалось, и воздух в помещении вибрировал от басового рева. Их сын лежал у ее ног на полу, упершись локтями в пол, безразличный ко всему, если не считать развернутого перед ним журнала, который он внимательно рассматривал.

Краем глаза миссис Бекер уловила постороннее движение в комнате. Не отрываясь от пюпитра, она сразу же приветственно вздернула брови. Себастьян выдавил улыбку, в который уже раз подивившись терпению соседей. Разумеется, он предупреждал их, что его семейство иногда будет доставлять некоторое беспокойство. Оба соседа поблагодарили его за чуткость и заверили, что против некоторого беспокойства они нисколько не возражают. Себастьян полагал, что после изрядной дозы «Лоэнгрина» кто угодно пожалел бы о своей неосмотрительной сговорчивости.

Роберт, мгновенно забыв о десятицентовом журнале, вскочил с пола. Как же — ведь он увидел отца. Он помчался навстречу Себастьяну, но, уклоняясь от предложенных объятий, изо всех сил ткнул его кулачками в ноги и, скользнув мимо, выскочил из комнаты. До Себастьяна донесся голос Фрэнсис, звавшей мальчика, когда тот кубарем слетал с лестницы.

Элизабет осторожно опустила на пол звучный инструмент и только потом направилась к мужу.

— Что с ним? — поинтересовался Себастьян.

— Он вбил себе в голову, что ты придешь пораньше, — ответила Элизабет. — Вот и все.

— Я ничего не обещал ему.

— Я знаю.

Она приподнялась на цыпочках для приветственного поцелуя, чмокнула Себастьяна в щеку, для устойчивости опираясь рукой о его грудь. Он почувствовал, как она внезапно напряглась, нащупав в его кармане револьвер, хотя выражение ее лица не изменилось.

— Что-то случилось? — спросила Элизабет.

— Нет, ничего не случилось.

— Я думала, что английские полицейские не носят оружия.

— Я давно уже не полицейский и здесь не Англия.

— Кто-то следит за тобой?

Поначалу Себастьян хотел познакомить жену с содержанием телеграммы, но передумал.

— Не волнуйся, — произнес он. — Револьвер — всего лишь мера предосторожности.

— Против чего? Мы все-таки сможем погулять?

Скажи ему подобное любая другая знакомая женщина, не Элизабет, он бы воспринял ее вопрос как вызов.

— Конечно, можем, — заверил он жену.

Глава 2

На следующий день после посещения церкви Себастьян со всем своим семейством, в лучших летних одеждах, погрузился в трамвай, направлявшийся в парк Уиллоу-Гроув, расположенный в ивовой роще. Себастьян был в темном костюме и шляпе-канотье, женщины — в длинных легких платьях, Роберт — в матросском костюмчике. Памятуя о беспокойстве супруги, Себастьян прихватил с собой револьвер, сунув его за пояс брюк. Он спрятал его сзади, поместив в ложбинку на спине, чтобы Элизабет не почувствовала оружие в трамвайной давке, когда их прижмут друг к другу. Себастьян и представить себе не мог, какие страдания доставит ему револьвер в церкви, врезаясь в спину во время сидения на деревянной скамье. В этот день во время службы он испытал куда больше мучений, чем обычно.

Он не ожидал никаких неприятностей. Сегодня он был просто мужем, отдыхающим с семьей. Обычным человеком, неприметным лицом в большой толпе. Парк Уиллоу-Гроув открыла компания «Рапид транзит» с целью дать людям возможность проехаться на ее трамваях. Здесь давались бесплатные концерты и проходили ярмарки. Вскоре пример компании подхватили многие города по всей стране. В Бруклине возник Стипл-чейз-парк, в Солт-Лейк-Сити церковь организовала парк Салтаир. Однако Уиллоу-Гроув в Филадельфии, где его еще называли Сказочной страной, превосходил всех своим размахом. Два года назад сюда со своим оркестром заехал король маршей Соуса, да так и осел в городе.

Элизабет нравились звуки маршей. Она всегда говорила, что унаследовала любовь к ним от деда по материнской линии, старого солдата, который, только заслышав марш, забывал обо всем на свете и вышагивал за музыкантами до тех пор, пока они не заканчивали играть. Случалось, что он оказывался в незнакомой части города и не мог отыскать дороги назад.

На конечной остановке они вместе с толпой двинулись в проложенный под землей туннель и, вынырнув из него, очутились в парке. Фрэнсис повела Роберта в его центральную часть, а Элизабет, под руку с мужем, направилась к музыкальному павильону. Вне всякого сомнения, сестра Элизабет умела отлично справляться с мальчиком. Собственно, по этой самой причине она и проживала вместе с ними, отрабатывая еду и одежду воспитанием и обучением Роберта. Школу он не посещал.

Себастьян находил своего сына трудным ребенком. Говорить он начал лишь в пять лет, и сейчас его ничто не интересовало, кроме десятицентовых книжек. Вначале Себастьян запрещал ему читать их, считая неподходящими для развития, однако Роберт не признавал иных развлечений. Мальчиком он был робким, безразличным к дружбе, обучению и вообще ко всему, что не вызывало у него любопытства. В конце концов Себастьян сдался, и Элизабет разрешила сыну читать романы, давая по десятицентовой монетке в полмесяца на новую книжку. В положенное время Роберт шел с Фрэнсис к ближайшему газетному киоску, где покупал любой роман, который ему понравится. И ной раз выбор занимал не меньше часа. Все приобретенные книжки он хранил, перечитывал, умел воспроизвести на память целые абзацы и страницы. Фрэнк Рид, Дедвуд Дик, Буффало Билл. Роберт мог пересказать содержание любой из книг, назвать количество страниц в ней, перечислить все рекламные объявления на их обложках. Но его бывшая учительница в школе, фамилию которой договорились не произносить в доме, не единожды пыталась доказать Себастьяну и Элизабет, что их сын — слабоумный.

Когда они занимали места на скамье, оркестр играл «Чикагскую красотку». Музыка любого рода оставляла Себастьяна равнодушным, но зато ему нравилось наблюдать, с каким вниманием ее слушает Элизабет. Он не сводил с нее глаз, пока жена смотрела на оркестр. Ей не так давно исполнилось тридцать два, она была намного моложе его.

По прошествии некоторого времени Элизабет почувствовала на себе его взгляд.

— Что такое? — встрепенулась она.

— Ничего.

— Тебе надоело?

— Как мне может надоесть?

Жена улыбнулась ему и снова повернулась к сцене, где сорок оркестрантов под руководством Соусы переворачивали страницы нот, готовясь грянуть очередной марш. Элизабет чуть склонила голову, подставив щеку под дуновение прохладного, дующего с запада бриза, и сердце Себастьяна защемило.

— Отец как-то пообещал мне купить целый оркестр, — сказала она.

— Одни инструменты или вместе с оркестрантами?

Элизабет не заметила иронии и продолжила:

— Правда, цена оказалась такой, что мне пришлось ограничиться обучением игре на одной только виолончели. Это было еще до того, как он потерял весь свой капитал.

Типичное предложение для ее отца. Когда у него водились большие деньги, их семья жила в одном из самых роскошных домов к северу от Маркет-сквер. Не самый престижный район, где селились выскочки-нувориши. Большую часть своего детства Элизабет провела в особняке на Шестнадцатой Северной улице в окружении богатых соседей, таких как Стетсоны и Гимбелы.

Несмотря на свое более чем скромное происхождение, отец Элизабет был ужасным снобом, непоколебимо придерживавшимся своих привычек даже после финансового краха. Себастьян пришелся ему не по вкусу — иммигрант, бывший католик с еврейским именем, слишком старый для Элизабет. Когда же он узнал, что Себастьян работает на почасовой ставке в агентстве Пинкертона, то и вовсе невзлюбил его. В то время Фрэнсис выполняла роль посыльного — курсировала между домами, передавая влюбленным последние новости.

До двадцати лет Элизабет жила принцессой в царстве нувориша. У нее имелись свои лошади и служанка. Однажды она провела Себастьяна мимо своего дома. Тот оторопело глазел на роскошный старинный особняк, Элизабет же, отвернувшись, крепко держала его под руку. Зрелище было незабываемым.

— В чем ты больше всего нуждаешься? — внезапно спросил Себастьян.

— Мне ничего не нужно. — Она посмотрела на него. — Я самая богатая женщина города и я ни по чему не скучаю.

Оркестр грянул «Набат свободы». Мужчины притопывали в такт музыке, женщины махали программками. Закончив марш, Соуса, невысокий худощавый человек в пенсне, с заметной лысиной и линкольновской бородой, повернулся к зрителям и изящным поклоном поблагодарил их за аплодисменты. По случаю воскресенья на нем был белый костюм и белые же перчатки.

Присоединяясь к аплодисментам, Элизабет наклонилась к Себастьяну и спросила:

— Ты не хочешь ничего больше рассказать?

— Мне нечего прибавить, — отозвался Себастьян.

— Я спрашиваю не ради себя, — продолжила Элизабет, — а ради Фрэнсис и Роберта. Как я смогу их подготовить, когда сама ничего не знаю?

Себастьян отвернулся, глубоко вдохнул, медленно выдохнул, раздумывая, как ему поступить. Он не любил посвящать жену в свои профессиональные тайны, но в данном случае она, несомненно, была права.

Он ответил:

— Дело касается двух братьев одного парнишки-ирландца, которого я помог выследить. Мне сообщили, что его должны казнить.

— А его братья разыскивают тебя, — резюмировала Элизабет.

— Разумнее всегда быть начеку.

— Так они разыскивают тебя? — повторила Элизабет.

Он не хотел делать паузу, она получилась сама собой.

Короткая, секундная задержка, мгновенно выдавшая его.

— Нет, — пробормотал он, сожалея, что ему приходится хитрить, пусть и непроизвольно.

Вдруг, словно из ниоткуда, перед ним возникла ее рука с зажатым в ладони вчерашним телеграфным сообщением, невесть как к ней попавшим. Что означало только одно — все это время жена знала правду. На помосте Соуса взмахнул дирижерской палочкой. Элизабет ждала, подняв брови.

— Да, здесь я выступаю в роли детектива, — уныло промолвил Себастьян.

— Не нужно так настойчиво отгораживать нас от реальности. Отец всегда скрывал от нас худшие вести, о чем мне до сих пор противно вспоминать, — сказала она. Затем, сразу, как только заиграла музыка, со словами: «Я чувствую, что на сегодня мне маршей хватит. Пойдем отыщем Фрэнсис и Роберта», — она стала подниматься.

* * *

Центр ярмарки, с двумя большими каруселями по обеим сторонам широкой аллеи, находился позади Электрического фонтана и озер. Здесь стояли угрожающего вида тир, горки, напоминающие громадную стиральную доску, карусель «родео» со вздыбленными лошадьми самого дикого вида и другие аттракционы. Ежегодно появлялись все новые забавы. По парку фланировали густые толпы, поэтому Элизабет предложила, на случай если они потеряются или разойдутся, встречаться в кафе у озера. Роберт обычно мчался к одной из самых больших каруселей, где как зачарованный разглядывал механическое устройство, заставлявшее металлических животных подпрыгивать.

Не увидев возле карусели ни Фрэнсис, ни Роберта, Себастьян и Элизабет медленно направились вдоль центра к обозначенному месту встречи. Причин торопиться не было. В запасе у них оставалось более получаса свободного времени.

Большинство аттракционов центральной части парка вереницей располагались в постоянных павильонах на фоне деревьев, в глубине аллеи, и напоминали улочку старинного провинциального городка. Пустоты между ними заполняли шатры и палатки одиноких заезжих артистов. Здесь и атмосфера, и характер были совсем иными. Рядом с постоянными павильонами строеньица выглядели бедными и жалкими. Соответствовали их виду и артисты. Однако, поскольку это был все-таки парк Уиллоу-Гроув, держались комедианты уверенно и вовсю старались развеселить публику. Себастьяну они напомнили дворняг, по случаю праздника умытых, причесанных и украшенных красивенькими ленточками.

Тем не менее народу они привлекали много. Их шумные номера приманивали, как ни странно, даже самых добропорядочных горожан, которые, по логике, должны были первыми сторониться их. Грубые, бесстыдные действа и скабрезные шуточки воздействовали на самые низменные чувства. Выставка диковинок природы соседствовала с лотком кустарных поделок. Внушительным размером и яркой аляповатой раскраской на грязного цвета парусине выделялся шатер гастролирующего боксера.

Перед шатром имелся помост, сколоченный из грубых досок и чурок, похожий на эшафот, на котором стоял, возвышаясь над толпой, зазывала. Мегафона у него не было, но он и без него орал не хуже корабельной сирены, резким гнусавым голосом приглашая желающих.

— Три раунда! — взывал он. — Тому, кто выстоит три раунда против Чемпиона в маске, он откроет свое лицо и заплатит пять долларов.

Неподалеку переминался с ноги на ногу и сам Чемпион в видавшем виды сером халате и маске, представлявшей собой сомнительной чистоты мешок с тремя дырками. Чемпион был высок и мускулист, но явно потерял форму. Вызывающим взглядом, потряхивая плечами, он обводил мужскую часть собравшейся толпы, ища достойного соперника.

— Ни одного поражения! — горланил зазывала. — Ни разу не снял маску! Найдется среди вас смельчак, кто заставит его показать лицо? Наверное, нет. Я вижу, здесь собрались одни дамы.

Кое-кто из мужчин неодобрительно заворчал, и крикун продолжил подзуживать публику. Лицо его выражало полное презрение, голос звучал насмешливо.

— Ты! — Чемпион вдруг выбросил вперед руку, ткнув пальцем в одного из зрителей. — Давай сразимся? — предложил он едва слышным, хриплым пропитым голосом. — Попробуй-ка уложи меня!

Выбранный им противник, подняв вверх руки, замотал головой, и тогда Чемпион перевел взор на другого мужчину.

Элизабет озорно подтолкнула Себастьяна локтем.

— Давай, Себастьян, иди. Он ведь к тебе обращается. Говорит, что нос тебе утрет.

На мгновение показалось, что побитый молью Чемпион в нечистой маске действительно бросает вызов ему. Себастьян, старательно отводя глаза от боксера, повернулся к Элизабет.

— Ошибаешься, — произнес он.

Тем временем Чемпион, отвернувшись от них, подзадоривал следующего.

— Ни разу не видела боксерского поединка, — призналась Элизабет.

Себастьян удивленно посмотрел на нее:

— Хочешь посмотреть?

Она промолчала. Только когда жена ответила на его взгляд, в зрачках ее вспыхнули странные искорки, словно призывая его откликнуться на намек, высказанный ею и оставшийся им незамеченным. Подобное выражение глаз Себастьян видел у нее и раньше. Обычно оно значило начало пути, ведущего к чему-то сугубо личному, тайному. Правда, Бекер никогда не замечал, чтобы оно выражалось столь явно, особенно при посторонних.

Прежде чем Себастьян успел сказать что-то еще, по толпе пронесся одобрительный гул.

— Ура! Наконец-то нашелся претендент! — возвестил зазывала. — Как тебя зовут, парень?

Себастьян сразу подумал, что это подставное лицо, но проталкивавшийся из толпы молодой мужчина, в окружении друзей того же возраста, казался местным жителем.

— Генри Кинан! — выкрикнул он и, передав одному из друзей шляпу, направился в шатер, на ходу стягивая пиджак.

— Отлично! Давайте поприветствуем смельчака Генри Кинана! — воскликнул зазывала.

Окинув противника быстрым взглядом, Чемпион нагнул голову и быстро исчез за пологом шатра.

— Заходим! Заходим внутрь! — приглашал глашатай. — Прошу не плевать, не играть в карты, не рваться на ринг. Нет-нет, дети сюда не допускаются. Малыш, беги скорее к папе.

Элизабет продолжала лукаво смотреть на Себастьяна, словно поддразнивая его. Все разом метнулись ко входу в шатер, началась давка, Себастьяна и Элизабет будто набегающим потоком толкало со всех сторон.

Себастьян кое-что повидал в этой жизни. Он был совершенно уверен, что зрелище окажется для Элизабет совсем не соответствующим ее представлению. Но как он мог все объяснить, не дав в то же время повода почувствовать, что разговаривает с ней как с ребенком?

Он наклонил голову, словно говоря: «Почему бы и нет? Посмотрим, если хочешь». Поддавшись общему настроению, они влились в общий поток.

* * *

Внутри шатер выглядел мрачно и убого, будто палатка базарного оценщика скота. Вокруг ринга стояли несколько рядов шатких на вид лавок, уже почти заполненных зрителями. Себастьян и Элизабет с трудом нашли два места в центре одной из них. Себастьян боялся, что его супруга окажется среди всех единственной женщиной, однако ошибся — женщин в шатре собралось довольно много.

Молодой претендент находился на ринге. Рукава его рубашки были закатаны. Зазывала вручил ему пару изрядно потертых перчаток, и его друзья помогали шнуровать их. В противоположном углу Чемпион в маске в одиночестве снимал халат. В секунданте он не нуждался, а все его помощники шустро обходили ряды, собирая деньги.

Под халатом на Чемпионе обнаружилось длинное трико, высокие ботинки, тонкая шерстяная майка и мешковатые боксерские трусы. Ближайшее рассмотрение подтвердило первое впечатление Себастьяна — тело боксера оказалось крупным, мускулистым, но запущенным. Находился он не в лучшей спортивной форме. Он трогательно и неуклюже, совсем по-домашнему, сложил халат, повесил на стул и расправил складки, словно у него не было другого и этот единственный нуждался в особой заботе. Себастьяну вдруг подумалось, что скорее всего и запасной «маски» у него тоже нет. Она скрывала всю его голову, оставляя открытыми только глаза и рот.

Пока боксеры готовились, по рингу взад-вперед вышагивал все тот же зазывала, развлекая зрителей разговорами. В задачу его входило держать публику в постоянном напряжении — бизнес требовал, чтобы шоу ни на секунду не затихало.

— Человек в маске дрался на лучших рингах, — голосил он, — перед президентами и коронованными особами Европы. Он объехал весь мир и ни разу не был побежден. Особую ненависть он испытывает к мужскому населению Пенсильвании — оно, по его мнению, является сворой жалких гнусных старух. Чемпион утверждает, что подобных здешним слизняков и жлобов он не встречал нигде на свете.

Как и предполагалось, мужчины живо откликнулись на разъяснения громким и злобным ворчанием. В результате атмосфера в шатре еще больше накалилась. Зрелище открывалось странное — представители среднего класса Филадельфии вопили и улюлюкали не хуже фермеров на петушиных боях. Себастьян искоса посмотрел на жену. Она слегка покраснела, во всей ее позе чувствовалось напряжение — ничего не пропуская, она внимательно следила за происходящим.

Бекер был уверен, что бой на ринге пройдет по обычному сценарию. Профессионал сталкивался с множеством соперников, по нескольку раз на дню, и давно уже все отрепетировал. Его теперешний противник, парень явно энергичный и напористый, едва ли доставит ему много хлопот. Боксер поиграет с ним ровно столько, чтобы не оставлять зрителей, заплативших за шоу, недовольными, заставит их поверить в честный поединок, а в середине третьего раунда отправит противника в нокаут. Нахрапистого паренька унесут с почетом и с внушающей уважение мужской травмой — фонарем под глазом. С завтрашнего дня он станет на несколько недель героем дня и будет часто рассказывать в барах о своем бое с Чемпионом. А сам Чемпион вернется ко входу в шатер дожидаться очередного глупыша.

Конечно, парень может продемонстрировать определенное мастерство, оказать достойное сопротивление и представить серьезную угрозу для профессионала. В этом случае в его интересах будет быстрее уложить паренька на пол, лишив ненужных иллюзий. Такой поворот, разумеется, не понравится зрителям. Ну и что? Покричат они покричат, да и уйдут, а на их место явятся другие.

Все были готовы к поединку — и соперники, и зрители.

— Три раунда! — возвестил зазывала, исполнявший теперь роль рефери. — Лондонские правила.

Затем, нагнув голову, он что-то тихо сказал противникам. Чемпион в маске кивнул, парень несколько раз нетерпеливо подпрыгнул.

Зазывала снова возвысил голос:

— Джентльмены, бокс!

Он спрыгнул с ринга, как только противники начали сходиться.

Шум поднялся оглушительный. Боксеры кружили по рингу. Друзья Генри Кинана находились рядом и кричали громче всех. Кинан сделал несколько выпадов, но профессиональный боксер оставил их без ответа. Даже не пошевелился. Когда вдруг парень нанес ему боковой удар, опытный боец закрылся плечом, ни на дюйм не изменив стойки.

Дружки Кинана заорали еще громче. Себастьян покосился на Элизабет. Та, казалось, затаив дыхание следила за поединком.

Соперники продолжали кружить по рингу, бывалый боксер ступал тяжело, как бык, а Кинан с каждой секундой все больше смелел. Чемпион не впечатлял своими действиями, однако Себастьян понимал, насколько тот опасен, и не взял бы на себя смелость сразиться с ним. Подобная мысль, однако, явно не приходила в голову Кинану — флегматичность и неуклюжесть движений Чемпиона, казалось, вводили его в искушение выказать излишнюю самоуверенность.

Кинан красовался перед своими дружками, играл на публику, напрасно расходуя энергию. Он провел несколько пустых ударов, нисколько не обеспокоивших профессионала, и один удачный, в голову, довольно чувствительный. Чемпион не пошатнулся, но отступил назад, оказавшись вне пределов досягаемости Кинана, и ушел в глухую защиту, плотно закрывшись перчатками. Он втянул голову в плечо, словно пытаясь получше защитить ее, показывая таким образом публике, что прямой в голову, проведенный Кинаном, ошеломил его.

У ринга группа поддержки Кинана вовсю надрывала глотки. Тот, усмехнувшись, кивнул друзьям и, поводя плечами, ринулся на Чемпиона закреплять свое мнимое преимущество.

И сразу же попал на правый боковой. Перчатка Чемпиона вылетела словно из пустоты, будто камень на веревке, и крепко припечаталась к челюсти Кинана. Тот на секунду застыл, и тут же последовал левый боковой, столь же быстрый, сколь и мощный. Голова Кинана сильно дернулась.

Один из ударов, трудно сказать какой именно, расквасил ему нос. Пошла слюна, а затем полилась кровь. Кинан зашатался — казалось, что вот-вот он упадет, — но чудом ему удалось удержаться на ногах. Чемпион кружил вокруг него, готовый повторить атаку, одновременно продолжая плотно защищать голову, словно опасаясь ответного удара.

Повернувшись к Элизабет, Себастьян заметил, что краска с ее лица схлынула. Аттракцион действительно не соответствовал ее представлению. Себастьян обеспокоился, но почувствовал и облегчение, что супруга оставалась той же, которую он знал.

На ринге Чемпион в маске обрушил на своего противника еще один холодный жестокий удар. Генри Кинан закачался, на этот раз потерял равновесие и опустился на одно колено. Сейчас же на ринге появился зазывала и, вскинув руки, встал между боксерами.

— Первый раунд закончен! — провозгласил он.

Профессионал легкими шагами отправился в свой угол. К Кинану подлетели двое его приятелей и, подхватив под руки, поволокли отдыхать. Все вокруг Себастьяна и Элизабет вскочили, крича и жестикулируя. Толпа впала в неистовство. Всего несколько часов назад зрители были добропорядочными христианами, стояли в церквях, но стоило только им сделаться свидетелями грубого спортивного зрелища, как они сразу же превратились в диких пещерных варваров.

Элизабет ответила на вопросительный взгляд Себастьяна вымученной улыбкой. Он подумал, что жена достаточно насмотрелась. Они обвели глазами шатер в поисках выхода и обнаружили, что их отделяет от него плотная, возбужденно орущая толпа. Все были по-праздничному одеты, но поведением и криком, походившим на лай, напоминали диких псов, почуявших запах крови.

На ринге появился зазывала.

— Джентльмены! Второй раунд! — объявил он и сразу же соскочил вниз.

Генри Кинан, немного пришедший в себя, со злобным криком двинулся на Чемпиона. На рубашке его алели пятна крови, глаза сверкали бешенством. Его противник, наглухо закрывшись, был готов отразить любой его выпад. Однако Кинан не собирался работать руками. Отбросив лондонские правила, он, бросившись вперед, ударил Чемпиона головой в лицо.

Профессионал зашатался и начал отступать к канатам. Зазывала взлетел на ринг, пытаясь остановить Кинана, но тот лишь отмахнулся от него и кинулся на Чемпиона усиливать преимущество. Сломав его защиту, Кинан несколько раз пнул его ботинком по ногам, после чего, под одобрительный рев друзей, принялся избивать, нанося удары куда попало. Зазывала, подскочив к Кинану сзади, обхватил его и потащил в угол. Чемпион рухнул на колени. Он попытался подняться, но движения у него вышли слабые.

Элизабет прикрыла глаза рукой в перчатке. Себастьян коснулся ее плеча. Какой бы густой ни была толпа, отделявшая их от выхода, он решил во что бы то ни стало вывести жену из шатра.

— Пойдем, — твердо произнес он, и она согласно кивнула. Они поднялись, и Себастьян, двигаясь впереди, повел жену к выходу.

На ринге Чемпион в маске попробовал встать, и это ему удалось. Ухватившись перчатками за канаты, он прижался к ним. Пока он жадно хватал ртом воздух, зазывала, вцепившись в Кинана, не давал ему продолжить избиение. Однако приятели его оказались тут как тут. Они, выскочив на ринг, оттащили зазывалу, освобождая товарища. Толпа взревела, изо всех углов шатра повылезали и начали пробиваться к рингу за новыми неприятностями бродяги и пьянчуги, решив за свои кровные урвать удовольствия побольше.

Никто не обращал внимания на Себастьяна и Элизабет. Он, отбросив вежливость, поскольку слова стали бесполезными, начал проталкиваться к выходу.

Когда они добрались до скамеек, Элизабет привалилась к его плечу и произнесла:

— Все было не так, как я предполагала.

— Я знаю, — ответил Себастьян. Он обнял ее, ограждая от толчков. — Правда, в сравнении с тем, что доводилось видеть мне — какие дикости люди могут творить по отношению друг к другу, — уверяю тебя, это ничто.

На ринге творилось нечто ужасное. Дружки Кинана удерживали глашатая за руки. Сам Кинан пересек ринг и подошел к Чемпиону в маске. На мгновение всем показалось, что он снова набросится на него, но вместо этого он положил одну руку на его плечо, а другой, схватив маску, одним рывком сдернул.

Лишь только маска слетела с головы боксера, толпа ахнула. С маской исчезли и все тайны, которую она и порождала, и скрывала. Лицо боксера представляло собой кровавое месиво. Кинан поднял над собой кусок рогожи и, выставив ее напоказ, словно голову врага, торжественно обошел ринг. Боксеру, казалось, было совершенно все равно, в маске он или нет.

Редкую красоту рогожа определенно не скрывала. Коротко подстриженные волосы мышиного цвета, морщинистое, словно маринованное в джине лицо, опухшие глаз и щека, куда пришелся удар Кинана. Боксер продолжал неподвижно стоять, опершись перчатками на канат, грудь его высоко вздымалась и опускалась. Он будто ждал, пока стихнет шум, или приходил в чувство.

Возле скамеек, оберегая от толчков Элизабет, Себастьян непроизвольно взглянул на ринг.

— Не может быть! — выдохнул он. — Сэйерс?

Глава 3

Боксер напоминал едва державшегося на ногах человека, пережившего железнодорожную катастрофу. Но чем больше Себастьян рассматривал его, тем сильнее росла в нем уверенность. Бекер забыл о жене, и только когда Элизабет произнесла его имя, вспомнив о своем долге, переключил внимание на обеспечение ее безопасности.

На улицу они выбрались в тот момент, когда к шатру подъехала охрана парка. В штате парка состояло примерно двадцать человек, задача которых заключалась в поддержании порядка. Стандарты благопристойности были установлены высокие. Уж если охранник имел право выпроводить из парка мужчину, шедшего без пиджака или без галстука, то за побоище, способное закончиться массовыми беспорядками, наказание предполагалось суровое. Себастьян и Элизабет были не единственными посетителями, покинувшими шатер, но все выходящие, очутившись на улице, в ярком дневном свете, принимались отчаянно моргать, щуриться и морщиться, словно явились из мрака, где увидели ночной кошмар.

Чета Бекеров не стала задерживаться у шатра, а сразу направилась к озеру. По времени Фрэнсис с Робертом уже должны были ожидать их там. Элизабет выглядела растерянной и оцепенело двигалась рядом с мужем. Минут десять она шла, не проронив ни слова об увиденном ими поединке. Честно говоря, она вообще ни о чем не заговаривала. Только когда она заметила Фрэнсис и Роберта, у нее вырвалось слабое: «Ах, вот и они».

Мысли Себастьяна прыгали и плясали, внешне же он оставался спокоен. Он ожидал, что Роберт начнет капризничать, когда объявил об окончании праздника, но мальчик промолчал. Фрэнсис его слова озадачили; Элизабет, услышав Себастьяна, облегченно вздохнула.

Он проводил семейство до остановки на Истон-роуд, усадил на трамвай, всем своим видом показывая, что сам ехать домой не собирается.

— Элизабет, я не могу сейчас ничего объяснить, — проговорил он в открытое окно, стоя на платформе. — Мне нужно остаться. Расскажу все по возвращении.

— Себастьян, это как-то связано… — спросила она.

— Нет-нет, — заверил ее Себастьян. — Ничего общего с делом братьев-ирландцев. Совсем другая, очень старая и долгая история. Прости, мне нужно идти.

— Ничего не понимаю, — пробормотала Фрэнсис.

— Я увидел здесь одного человека, и теперь должен вернуться и найти его, — ответил он, глядя поверх плеча Элизабет.

— Кто он? Откуда? — попыталась узнать жена.

— Знакомый. Давнишний. Я встречался с ним еще в Англии. Извини. — Он беспомощно развел руками и отступил от вагона. Кондуктор дал сигнал, и трамвай тронулся. — Я скоро приеду, — бросил Себастьян. — До встречи.

* * *

Вернувшись к боксерскому шатру, он нашел его опустевшим — аттракцион был закрыт. Лежащий между двумя стульями шест у входа служил временным заградительным барьером. Себастьян перешагнул через него и вошел, оставив за спиной веселье центральной части парка.

Лавки внутри шатра стояли пустыми, ринг был сложен на полу. Себастьян надеялся, что кто-нибудь проводит его, но ни единой живой души не встретил. В дальней стене шатра он приметил выход и направился к нему.

За выходом находился сшитый из парусины туннель, который вел из большого шатра в шатер поменьше. Пол в туннеле устилали жесткие циновки. Когда Себастьян шел по нему, с улицы доносились собачий лай и людские голоса — это в центральной части парка давал представление маленький собачий цирк.

Шатер поменьше использовался в качестве раздевалки и гримерной. Там стоял небольшой стол из нескольких широких, гладко обструганных досок, уложенных на два бочонка, на котором находилось зеркало в раме со стертой позолотой. Некогда оно могло вызвать восхищение. Теперь, лишенное серебра и местами с отбитой рамой, это была никому не нужная рухлядь.

Под стать мужчине, пристроившемуся рядом с ним.

Боксер сидел на стуле из гнутой древесины, который, как и зеркало, выглядел так, словно, прослужив долгий век в лучшем месте, перенес пожар. Мужчина в длинном грязном халате то и дело наклонялся над эмалированной миской, обмакивал туда руку с тряпкой, после чего сильно прижимал ее к опухшему лицу. Перчаток на нем уже не было, но бинты он не снял, словно готовился к новому бою.

На изгибе рамы болталась маска, грязная и сильно помятая. Она, видимо, пережила трудные минуты — похоже, ее долго швыряли по углам и топтали ногами. Себастьян отметил, что мужчина не услышал, как он вошел.

Откашлявшись, Бекер произнес:

— Мистер Сэйерс.

На мгновение ему показалось, что и попытка представиться тоже осталась неуслышанной, однако через минуту человек, отражавшийся в зеркале, отложил компресс и медленно повернулся на стуле.

Боксер узнал Себастьяна сразу, но даже и тогда выражение его лица не изменилось. Во всяком случае, никакого удивления он не выказал. «Боже милостивый, сколько же лет прошло с момента нашей последней встречи?» — подумалось Себастьяну.

Тогда спина у Тома Сэйерса была прямой, а сам он поражал своей привлекательностью. Теперь же походил на побитого жизнью старого пьяницу.

— А, инспектор Бекер, — проговорил Сэйерс тем же хриплым голосом, каким вызывал соперников у шатра.

— Я больше не инспектор, — поправил его Себастьян. — Сейчас я американец, служу в агентстве Пинкертона.

Том Сэйерс ответил вежливым почтительным кивком. Подобное проявление аристократизма с его стороны никак не вязалось с внешним видом.

— Поздравляю и желаю успехов на новом поприще, — отозвался он. Речь выдавала в нем человека образованного, что также было странно для ярмарочного боксера.

Себастьян обошел его, снял с зеркала маску, повертел в руках. Он сохранил манеры полицейского, держался самоуверенно в любой обстановке, а в чужом помещении вел себя так, словно оно принадлежало ему. Он брезгливо сжимал маску двумя пальцами, большим и указательным, будто она могла заразить его какой-то страшной болезнью.

— Что касается поприщ, — продолжил Бекер. — Вам не кажется, что с этим поражением вам придется поискать для себя что-нибудь новенькое?

Сэйерс не то чтобы пожал плечами, но как-то неопределенно повел ими, видимо, желая показать, что Себастьяну не удастся его спровоцировать. «Я зашел в своем занятии так далеко, что насмешками меня уже не проймешь, — говорили его глаза. — Слишком далеко».

— Сегодня мы уезжаем отсюда, — произнес он. — Завтра будет другой город и другая толпа. Я снова надену маску и выйду на ринг. Что там случится? Кто знает. Да и кому это интересно?

Себастьян бросил перед ним истоптанную маску.

— Поймите, ваше время прошло. Вы больше не подходите для ринга. Однажды вас с него унесут избитым до смерти.

Сэйерс поднял с пола свою вещь.

— Именно так все и кончится, — отозвался он. — Финал мне известен, и я жду не дождусь его. — Он разгладил и заботливо сложил маску, затем поднял глаза на Себастьяна.

— Зачем вы пришли? — спросил он. — Никаких преступлений в этой стране я не совершал. А что касается Англии, то, уверяю вас, вы не знаете и половины из всего происшедшего там.

— Вот я и пришел, чтобы услышать недостающее, — заявил Себастьян Бекер.

Сэйерс продолжал смотреть на него. Себастьян отметил легкую дрожь в руках боксера, которую тот уже, вероятно, не ощущал.

— Я пятнадцать лет ждал, Сэйерс, — говорил Себастьян. — И я готов поверить в вашу возможную невиновность. Если вы, конечно, меня в этом убедите.

Сэйерс отвел взгляд, посмотрел вниз, провел рукой по коротко стриженным волосам. Затем тяжело вздохнул, словно сама мысль ответить на вызов Себастьяна означала для него поражение.

Бекер осмотрел шатер, увидел еще один стул, приютившийся за громоздким чемоданом. Убогий, он не соответствовал тому, который занимал Сэйерс. Себастьян взял стул, перенес к столу, уселся прямо напротив боксера и сказал:

— Итак, я вас слушаю.

Глава 4

Англия, центральные графства

Август — сентябрь 1888 года

В августе 1888 года, вечером, в последний раз упал занавес, всю неделю открывавший спектакль «Пурпурный бриллиант», пьесу в двух действиях, в исполнении Гастролирующего театра Эдмунда Уитлока.

Ставилась пьеса в провинциальном, плотно набитом зрителями зале «Лирик». Она исполнялась и как одиночное произведение, а иногда вставлялась для разнообразия в виде дополнения к эстрадным номерам, являя собойпосредственную сентиментальщину, где главный герой часто произносил напыщенные монологи в старинном стиле, много пел и, когда надо и не надо, вставлял бессодержательные репризы. Играл его основной актер театра, он же директор, Эдмунд Уитлок. В этом амплуа он выходил на сцену около восьмисот раз, и всегда в подобных маленьких театрах и мюзик-холлах.

Роль он исполнял, нужно сказать, даже слишком хорошо. Поэтому остальные актеры сразу заметили, что Уитлок начал уставать. Когда хозяин уставал, то все равно играл столь же великолепно, но часто отвлекался. Мысли его начинали блуждать вдалеке от сцены. Он покупал пьесу, платил за декорации и не снимал ее с репертуара до тех пор, пока не знакомил с ней самые дальние уголки Британских островов. Сегодня, во второй сцене, он пропустил целый кусок монолога, отчего на подмостки был вынужден выскочить коверный и заполнить паузу длинным экспромтом. Сделай подобную ошибку другой актер — остался бы без зарплаты. Уитлок же был хозяином, поэтому никто и не думал укорять его за допущенную оплошность.

Пять актеров поддержки, появившись из-за боковых кулис, стояли в ожидании выхода Уитлока.

Он выпрыгнул на сцену, распахнув занавес, и замер на месте, словно ослепленный неожиданным вниманием зрителей — шестидесятилетний мужчина в тугом корсете, черноволосый, с нарумяненными щеками, относительно свежий, играл роль человека вдвое моложе себя. Правда, это обстоятельство все старались не замечать, понимая, как непреодолима тяга быть в центре внимания и как сильны театральные чары.

Сияя восхищением и смирением, сжимая перед собой руки, Уитлок выступил вперед, приблизился к рампе. Одобрительный свист и крики зрителей, казалось, никогда не прекратятся.

И небеспричинно. Том Сэйерс осторожно выглянул из-за кулис посмотреть на то, что творится на сцене. Подняв руку, он подал сигнал хору, состоявшему из плотника, двух рабочих сцены, мальчика на побегушках и швеи. Свистом, подзатыльниками и криком их выстроили за занавесом, чтобы шумом подбадривать Уитлока, в чем он иногда нуждался.

Уитлок поднял руку, прося тишины; Сэйерс опустил свою, «хор» сразу же замолчал и принялся разбирать декорации за сценой.

После того как зрители успокоились, Уитлок наградил их внимательным и нежным взглядом, обведя им все уголки театра. Городок был шахтерским, и увидел он накрахмаленную льняную одежду, плохие зубы и блеск бриллиантина. Женские лица в большинстве своем не отличались от мужских. Постороннему глазу показалось бы, что сидящие рядом дети либо недоразвиты, либо склонны к мелкой уголовщине.

— Друзья мои. Мои милые дорогие друзья, — пророкотал Уитлок. — Тепло и любовь, что мы чувствуем здесь сегодня, как и ваш замечательный город, имя которому… — Он запнулся.

Кому-то показалось бы, что от избытка эмоций, однако истинную причину знал только Том Сэйерс. Хозяин попросту забыл название города, в котором они выступают. И Сэйерсу пришлось шепотом его подсказывать. Зал застыл в изумлении. Сэйерс затаил дыхание.

— …навсегда запечатлеются в наших сердцах. — Уитлок прижал кулак к тому месту, где билось его сердце. — Мы с вами прекрасно провели время. Но сегодня мы оставляем вас… Да! — торопливо выкрикнул он, предупреждая протестующие возгласы. — Но в качестве прощального сувенира позвольте нам предложить вам песню в итальянском стиле. Исполнит ее недавно пополнившая нашу труппу мисс Луиза Портер.

Актеры на сцене разразились аплодисментами, приветствуя выход двадцатидвухлетней Луизы, новоприобретенной субретки труппы. Она выступила вперед, присоединилась к Уитлоку. Он прижал губы к ее обтянутой перчаткой ладони, затем поднял ее руку, представляя публике. Стоявшие на сцене актеры тихо растворились за кулисами.

Даже на первый взгляд казалось, что мисс Портер держится с куда большим изяществом и легкостью, чем директор, однако тот ни на секунду не оставлял сомнений, кто здесь является центральной фигурой. Подтвердив свое превосходство и главенство, Уитлок удалился, предоставив сцену Луизе.

В труппе имелся музыкальной директор, игравший в оркестровой яме на пианино, а иногда и дирижировавший местными оркестрами. Хотя «Лирик» был театром небольшим, пианино в нем имелось, и причем неплохо настроенное.

Мисс Портер начала петь.

* * *

За кулисами Уитлока ожидал серебряный поднос с чистым полотенцем и бокалом портвейна. Держал поднос один из рабочих сиены, выполнявший также функции личного камердинера Уитлока. Звали его Молчун. Находился он рядом с Уитлоком дольше, чем кто-либо из труппы мог вспомнить. Уроженец отдаленной части Европы, он не был полностью лишен речи, а просто не говорил больше, чем нужно. Жена его, прозванная актерами Немой, вообще не знала английского языка.

Держа в руке бокал, Уитлок направился к Тому Сэйерсу и остановился футах в двух от него. Сэйерс с блокнотом в руках наблюдал за сбором декораций и реквизита, вычеркивая каждую взятую вещь из составленного им списка. Рабочие сцены двигались бесшумно. К тому времени, когда зрители начнут подниматься и выходить из театра, сцена должна была быть пуста, а все добро передвижного театра — собрано и упаковано.

Понизив голос, Уитлок сказал Сэйерсу:

— Тележку в мертвецкой и ту, наверное, встречают с большим энтузиазмом. Когда мы убираемся из этой чертовой дыры?

— Особый скорый отходит ровно в полночь, — ответил Сэйерс.

— Аминь, — произнес Уитлок. Он поднял бокал, словно провозглашал тост, и удалился на поиски заведующего театром.

Сэйерс, оставшись один, воспользовался случаем ослабить бдительность и переместился к боковой кулисе, откуда ему была хорошо видна передняя часть сцены. Там стояла Луиза. И там звучала ее песня.

Ежевечерние мгновения слабости Тома Сэйерса.

В театре Эдмунда Уитлока он исполнял обязанности управляющего, его заместителя, на нем лежали все театральные заботы. Том определял даты спектаклей, организовывал переезды, принимал на работу актеров и увольнял пьяниц и бездарей, вел всю корреспонденцию, а иногда выступал в качестве режиссера сцены или приемщика багажа. Для всех Том был плечом, на которое можно было опереться, а в некоторых случаях и поплакать.

Именно Сэйерс прочитал пьесу «Пурпурный бриллиант» и рекомендовал Уитлоку купить ее, это Сэйерс нашел Луизу, вскоре после того как их прежняя субретка сбежала с корабля в Лестере и нужно было срочно искать ей замену. Луиза, молодая девушка, обратилась в агентство «Бертрам» с письмом, в котором выражала интерес к артистической карьере, указав на отсутствие иных достоинств, кроме неплохого голоса и умения задушевно читать стихи.

Она слабо представляла себе жизнь в театре на колесах и чем та заканчивается. Сэйерс понял только то, что семья ее после смерти отца сильно нуждалась. Девушку, выросшую в доме с прислугой, положение гувернантки или компаньонки престарелой леди явно не прельщало. Из ее письма, тронувшего его сердце, ясно следовало, что сцена была ее девичьей мечтой. Опыта у нее не имелось совершенно, и тем не менее Сэйерс принял ее в труппу: во-первых, потому, что она хотела играть, а во-вторых, охотно согласилась с предложенным Уитлоком жалованьем.

Со временем она выросла, превратившись в хорошую актрису и привлекательную девушку. До идеала ей было очень далеко, но большинство мужчин она бы вполне устроила. Тем, кому нравятся женщины высокие, пышные, всегда готовые как отдаваться, так и закатывать сцены, она не подошла бы. Сэйерсу, не имевшему по части общения с женщинами большого опыта, Луиза казалась верхом совершенства.

Каждое представление заканчивалось ее песней, и всякий раз Сэйерс замирал у боковых кулис, слушая и рассматривая Луизу. Видел он всегда одно и то же — изящную линию шеи, уголок плеча и, в тот момент, когда она поворачивала голову, ее профиль. На фоне полумрака зала она будто вся светилась. Ослепленный белизной ее кожи, он мог сосчитать каждый ее волосок.

В большинстве случаев Том оставался до конца спектакля и присоединялся к аплодисментам. Сегодня же он на это не осмелился. Слишком многое предстояло сделать, и когда шаги рабочих сцены вывели его из мечтательного забытья, он, мгновенно уткнувшись в свой блокнот, продолжил работу.

Сэйерс пробрался к складу, куда в любую минуту мог подъехать фургон с грузчиками. Часть декораций уже лежала там, упакованная в мешки, уложенная в плетеные корзины или завернутая в рогожу и пронумерованная. Вскоре к декорациям должны были присоединиться ящики с костюмами и личные вещи актеров и служителей театра. Тьма на складе оставалась полной до тех пор, пока рабочие не принялись раскрывать двери и в увеличивающееся отверстие не проник свет уличных газовых фонарей. Показалась мокрая от дождя кирпичная стена противоположного дома.

Фургон уже стоял, дожидаясь погрузки. Это оказалась длинная подвода с высокими бортами и с запряженной в нее парой лошадей. В свете газовых фонарей плотные струи дождя напоминали короткие серебристые стрелы, но возница, мужчина в клеенчатом плаще, и лошади стоически терпели непогоду.

Заметив, что двери распахнулись, возница стал спускаться с облучка; другой мужчина, обойдя телегу, принялся отвязывать и опускать ее задний борт.

Довольный, что все идет как надо, Сэйерс по металлической лестнице вернулся в коридор, по сторонам которого находились артистические уборные.

Наверху лестницы он столкнулся с Джеймсом Каспаром, приготовившимся спускаться. Каспар уже снял с лица грим, но переодеться не успел. Он стоял в сценическом костюме, фраке, рубашке с высоким воротником и бабочке, набросив на плечи пальто. Посторонившись, актер с преувеличенным изяществом, в котором легко угадывалась насмешка, повел рукой, предлагая Сэйерсу пройти.

— Благодарю вас, мистер Каспар, — сказал Сэйерс и прибавил: — Кебы прибудут через двадцать минут.

Каспар оставил фразу Сэйерса без внимания. В театре он исполнял ведущие роли молодых героев-любовников; в отличие от Луизы, которую нашел Сэйерс, Каспара открыл лично Уитлок. Это был очень красивый тонкий шатен с гладкой кожей. Актерских тачантов в нем было не много, но он великолепно двигался по сцене и привлекал внимание своей яркой внешностью. Сэйерс имел атлетическую фигуру, но костюм никогда не сидел на нем так ловко, как на Каспаре. В любой одежде Каспар выглядел принцем, скрывающим свое происхождение. Порой разглядывая себя в зеркале, Сэйерсу казалось, что в своем костюме, сшитом из практичной материи, и тяжелых ботинках он напоминает вырядившегося на свадьбу фермера.

Особых причин завидовать Каспару у него не было, но тем не менее Сэйерс его не любил. Сейчас ему показалось, что Каспар собирается куда-то уходить.

— Каспар! — окликнул он, но слишком поздно. Джеймс Каспар юркнул в склад, а оттуда — на улицу. Очевидно, на ближайший час, остававшийся до отхода поезда, у него имелись свои планы.

«Ладно, пусть будет так», — подумал Сэйерс. В конце концов, отвечал за него хозяин, и если герой-любовник опоздает на поезд, то страшного ничего не произойдет. Незаменимых людей в театре не было, а подыскать кого-нибудь на его амплуа Сэйерс счел бы весьма приятным дополнением к своим обязанностям.

Том вернулся в коридор и, стучась в первую же гримерную, услышал аплодисменты, которыми публика наградила Луизу. Ее здесь полюбили и рано состарившиеся шахтеры со своими женами, и продавщицы, и посудомойки, и прислуга, и подсобные рабочие. Эхо их аплодисментов, словно призрак далекого прошлого, гремело по всему полутемному зданию театра. Сэйерс ярко представил, как Луиза, отдав один-единственный поклон, пятится к занавесу. Обычно в этот момент к нему со стороны кулис подходил кто-нибудь из рабочих сцены, чуть приоткрывал его, и актриса исчезала.

Услышав голос, приглашавший войти, Сэйерс открыл дверь и обнаружил в комнате коверного и Рикса, первого толстяка театра, уже одетых к выходу, стряхивавших с себя крошки.

— Кебы прибудут через двадцать минут, — объявил им Сэйерс. — Будьте готовы и удостоверьтесь, что вы ничего здесь не оставили.

— Кебы? — повторил коверный. — Означает ли это, что хозяин наконец-то вспомнил зачем ему нужны карманы?

— Это означает, что поезд отходит в полночь, и, если мы на него не успеем, дневной спектакль завтра не состоится.

Обычно гастроли заканчивались в субботу вечером и все воскресенье труппа проводила в переездах. Она путешествовала по всем Британским островам, ненадолго задерживаясь на станциях вроде Крю и Иксчендж в Манчестере, где на платформах и в пабах сталкивалась с другими труппами, и тогда толпы актеров и рабочих сцены, дожидаясь своих антрепренеров, обменивались новостями, гудением напоминая пчелиный рой. Зрителей хватало на всех, везде люди были готовы выворачивать карманы, лишь бы увидеть настоящий спектакль в исполнении настоящих артистов.

Но с полунедельными гастролями — с понедельника по среду в одном городке и с четверга по субботу — в другом — жизнь актеров превращалась в суматоху. А если от нового места их отделяло много-много миль, что случалось нередко, то в этом случае все зависело от организаторских способностей управляющего театром.

Сэйерс закрыл дверь, повернулся и тут же отшатнулся к стене, уступая дорогу Артуру, мальчику на побегушках. Тот двигался по коридору со своей обычной скоростью, то есть несся, с кипой газет в руках. Обычно он выполнял одновременно пять поручений, не имея права никому отказать. Чаще других его гонял Каспар, он же и относился к мальчугану хуже всех.

— Артур! — позвал его Сэйерс.

— Да, мистер Сэйерс?

— Когда прибудут кебы, не трать время на поиски мистера Каспара. Я только что видел, как он выходил из здания.

— Нет, сэр. В смысле да, хорошо, сэр.

— Если он вернется в попорченном костюме, можешь сообщить ему, что починку я вычту из его жалованья.

Мальчик испуганно посмотрел на Сэйерса, и тот понял, что одна только мысль обращаться с подобным к Каспару привела его в ужас.

— Ладно, Артур, иди. Я сам ему это скажу.

Артур помчался по коридору, а Сэйерс зашагал к следующей комнате и случайно оказался у двери в тот момент, когда к ней приблизилась Луиза. Погруженный в свои мысли, он сначала не заметил, как в коридоре появилась девушка.

— Мисс Портер, — спохватившись обратился он к ней.

— А, мистер Сэйерс, — отозвалась она. Формальность их общения носила характер шутки, которую они по молчаливой договоренности разыгрывали вот уже год. Сэйерсу нравилось верить, что легкость в их отношениях подразумевала возможность появления между ними более серьезных чувств.

— Я наблюдал за вами, когда вы пели, — произнес Сэйерс.

— Вы всегда так делаете. Вы для меня стали чем-то вроде талисмана. Порой мне кажется, что если я не увижу вас за сценой, то обязательно провалюсь.

Сэйерса тронуло такое проявление беспокойства.

— Вы называете меня своим талисманом? Спасибо, мисс Луиза.

— Ну не обижайтесь, мистер Сэйерс. Я же пошутила.

— Мне показалось, что у публики сердца в груди рвались. Вы поете так душевно. Как вам это удается?

— Не знаю, — вздохнула она. — Наверное, из-за перенесенных страданий. А что насчет поездки? Опять третий класс?

— О нет. У вас будет отдельное купе.

— Том! — воскликнула она, явно обрадованная его словами. — Как вам это удалось?

— Никогда не расспрашивайте фокусника, он все равно не станет раскрывать свои секреты.

— Спасибо, Том. Что бы я без вас делала?

— Не сомневаюсь, что нашелся бы другой человек.

— Нет, Том. Подобная верность — вещь очень редкая, — проговорила она и, отвернувшись, вплыла в комнату переодеваться. За ней туда же вошла и швея.

* * *

Гримерная, за дверью которой исчезла Луиза, ничем не отличалась от других — столь же маленькая комнатушка с пустыми побеленными кирпичными стенами. В центре стояла раздвижная перегородка, за ней Луиза снимала театральный костюм и облачалась в обычное платье. Пока она вынимала из волос шпильки, швея кивнула на поднос в ее руках — тот самый, на котором всего несколько минут назад лежало полотенце и стоял бокал портвейна для Уитлока. Сейчас на нем были разбросаны визитные карточки.

— Все вам, мисс Портер, — доложила швея. — Портье доставил, через него прислали. Комплименты вам пишут. И все джентльмены.

Луиза, склонив голову, без особого интереса взглянула на карточки.

— Джентльмены? Откуда они здесь? — удивилась она. — В лучшем случае инженеры с шахты да купцы. Всего пять, — бегло сосчитала она визитки. — Значит, пела я просто отвратительно, а выглядела ужасной старухой. — Она тряхнула волосами и поднялась, собираясь уйти за ширму.

— Так что мне с ними делать-то? — громко спросила швея. — Поступить как обычно?

— Передай портье пять моих фотографий и скажи, чтобы отдал им.

Во время недавних гастролей в Лондоне Уитлок попросил ее сфотографироваться для открыток. Луиза отправилась на Бейкер-стрит, в фотографический салон «Уиндоу и Гроув», где снялась в костюме Дездемоны, роли которой никогда не играла. Уитлок же подло вычел стоимость карточек из ее жалованья.

Пока Луиза снимала платье и дополнительную пышную юбку, швея повернулась к плите, взяла щипцы, приподняла круг над огнем, после чего изрекла:

— Том Сэйерс слушал ваше пение.

— Да, — безразлично отозвалась Луиза. — Он милый, да?

Хотя Луиза и перебрасывалась с ним шутками, которые он считал многозначительными, на самом деле он вылетал из ее головы сразу же, как исчезал из поля зрения.

— Мистер Каспар вчера тоже вас слушал, — прибавила швея.

Луиза замерла и, высунувшись из-за перегородки, спросила:

— Да? Ты сама его видела?

Швея кивнула, смахнула с подноса визитные карточки в пламя, положила на место круг.

— Вот как? — Луиза нырнула за перегородку, на минуту задумалась, потом снова занялась переодеванием.

«Что бы это могло означать?» — продолжала размышлять она.

* * *

Актеры труппы и рабочие подходили в назначенное место, к двери комнаты портье. На ней Сэйерс наклеил листок с указаниями относительно поездки — кто с кем поедет и куда прибудут кебы. Уитлок, пробежав по нему глазами, прижимая к груди металлическую коробку с кассой, вместе с портье вошел в комнату. За ними туда проник лысый костлявый похожий на скелет Молчун. Обычно он следовал за Уитлоком как тень. Или как верный раб, готовый на все ради своего хозяина.

Увидев сквозь дверное стекло Сэйерса, Уитлок поманил его к себе. Как и в других театрах комнатка портье была маленькой, теплой и уютной. Портье неохотно делился ею с гостями.

— Что я услышу о мистере Каспаре? — спросил Уитлок.

— Его нет. Он не стал дожидаться кебов.

— Но он знает, куда идти?

Сэйерс беспомощно развел руками:

— Если прочитал мои указания, то — да.

Уитлок на секунду отвел взгляд в сторону, о чем-то раздумывая. Вид у него был самый безрадостный.

— Хорошо, я побеседую с ним в поезде, — сказал он.

— Надеюсь, он вас поймет, — отозвался Сэйерс. — Я не знаю, куда он исчез.

Когда Сэйерс выходил из комнаты портье, его остановил, схватив за воротник, коверный. Настоящая фамилия его была Галлифорд, но работал он под сценическим псевдонимом Билли Дэнсон. Рослый, выше всех остальных на голову, он читал распоряжения Сэйерса, держа в руке увесистый чемодан.

— Вы едете со мной? — удивился он, не выпуская Сэйерса.

— Да, — подтвердил тот.

— Но вы же всегда берете себе отдельное купе.

— На этот раз — нет. — Сэйерс оторвал от себя руку коверного и двинулся дальше — проверить, убрали ли рабочие сцену.

Глава 5

Примерно в миле от здания театра располагалась арена совсем иного рода — городской аукцион, где торговали скотом. К нему примыкала скотобойня. С одной стороны арены фермеры вводили скот, а с другой мясники уносили разделанные туши. Их разделял широкий двор, похожий на плац с пересекавшей его посредине канавкой-сливом, рядом находился аукционный зал с закрытыми стойлами и кругом для торгующихся и небольшое двухэтажное помещение для забоя скота с выгребной ямой под ним. Зданий поблизости стояло совсем немного — мыловарня да кожевенная фабрика, бравшие воду для производства и питья из той же реки, куда все они сливали свои ядовитые отходы. Река же текла дальше, через весь город, пенясь на каждом изгибе и запруде, смывая с улиц театралов, быстро скрывавшихся из поля зрения. Дождь.

Джеймс Каспар пришел сюда один. Дождь, сначала нудно и мелко моросивший, превратился в ливень и хлестал по булыжникам мостовой, пузырился в лужах по всему двору. Каспар встал под навес крыши. За его спиной в стойлах топтались десятка два животных. Они чуяли витавший в воздухе запах смерти, но не понимали его значения.

Весь двор и прилегающие строения окружала высокая кирпичная стена. На арке над главными воротами висела лампа, дававшая тусклый свет. Каспар взглянул на карманные часы, но едва разглядел цифры и стрелки. Он не думал, что так припозднится.

Каспар заметил, что кто-то вошел в ворота. Приглядевшись, он увидел две бегущие фигуры, согнувшиеся под проливным дождем. Края их плащей то развевались, то хлопали по коленям. Когда фигуры приблизились, Каспар разглядел третью фигуру, поменьше. Молчун держал над ней полу незастегнутого плаща и напоминал летучую мышь, распростершую крыло. Шагах в пяти позади них, стараясь не отставать, семенила Немая.

Щелкнув крышкой часов, Каспар торопливо убрал их в карман. Он решил ни выказывать нетерпения, ни скрывать своего недовольства. Такая манера поведения показалась ему очень хитрой.

Перед ним возник Молчун. Жена его не приблизилась к ним, а встала в небольшом отдалении, под навес. Молчун отбросил в сторону полу плаща, показывая, кто с ними пришел.

— Так. И кто же тут у нас? — спросил Каспар. — Ах, мальчик. — Он нагнулся, чтобы получше рассмотреть его.

Молчун наблюдал за ним глубоко посаженными темными глазами, всем своим видом выражая покорность и страх.

Мальчик стоял между ним и Каспаром. Точный возраст его определить было трудно. Худой, неуклюжий, одетый в лохмотья. Его огненно-рыжие волосы остриг, а точнее — обкорнал, какой-то неумеха парикмахер, оставляя по всей голове плешины и кусты волос. Раскрыв рот, мальчик стоял неподвижно. Живыми казались лишь его глаза, округлившиеся от ужаса.

— Ну ладно, — процедил Каспар. — Времени у нас очень немного. Как тебя зовут?

В ответ мальчик даже не шевельнулся.

— Значит, имени у тебя нет, — сказал Каспар. — А это что такое?! — вдруг воскликнул он и кончиками черных перчаток коснулся затылка мальчика, потом внимательно изучил оставшиеся на перчатках пятна. В неясном свете определить их происхождение он не смог, но на первый взгляд ему показалось, что это кровь. Каспар понюхал их.

— Краска какая-то, — пробормотал он. — Зачем? У тебя что, стригущий лишай?

Мальчик опять не проронил ни звука. Каспар взял его за плечо и повел в глубь здания, где горело несколько свечей.

— Плоховато же о тебе заботятся, — проговорил он. Молчун и Немая попятились назад, на этом их роли в постановке заканчивались. Каспар держал мальчика за плечо, не так сильно, чтобы причинить боль, но достаточно цепко, чтобы не дать улизнуть.

— Не хочешь хотя бы разок в жизни почувствовать себя освобожденным от скверны? — спросил он. — Станешь таким чистым, каким никогда раньше не был. Я могу кое-что для тебя сделать. Покажу искусство, которому долго учился. Прямо здесь. Ну-ка иди сюда, — повернул он мальчика.

От резкого движения тот зашатался, ноги его подкосились, и он едва не упал. Каспар поддержал его, подтолкнул вперед. Мальчик, неловко двигаясь, ступая тяжело и не очень охотно, направился куда указал Каспар. Сколоченный из грубых досок, длинный, покрытый тонким слоем соломы пологий подъем вел на второй ярус здания. Ярусы бойни соединяли люки с болтавшимися цепями.

По мере того как Каспар с мальчиком поднимались, свет от свечей становился все ярче.

На самом верху подъема, откуда хорошо просматривался весь первый этаж, Каспар крепко вцепился в плечо мальчика и всыпал в карман его пальтишка горсть мелких монет. «Не забыть бы сказать Молчуну, чтобы потом вытащил их», — подумал он.

— Смотри сюда. — Каспар развернул мальчика лицом к себе. — Вот что я могу для тебя сделать.

Мальчик поднял глаза, и впервые за все это время в них вдруг мелькнула догадка. Он заплакал, а потом плач его перешел в дикий крик.

— Ну хватит, хватит, перестань, — спокойно произнес Каспар. Внизу Молчун и Немая принялись колотить по стенкам стойл. Крик мальчика быстро потонул в мычании, реве и блеянии.

— Орать — бессмысленно, — продолжал Каспар. — А вот я тебе сейчас покажу то, что действительно имеет смысл.

Глава 6

Пришлось поторопиться, зато вся труппа оказалась на платформе за двадцать минут до полуночи, так что оставалось еще достаточно времени, чтобы понаблюдать, как вокзальные грузчики затаскивают декорации и ящики с костюмами в багажный вагон, а самим затем расположиться в спальных. Представитель железнодорожной компании, отвечающий за отправку театров, пропустил актеров на территорию складов, откуда им было легче пройти на платформу. Наиболее хрупкие вещи и дорогие костюмы бережно несли рабочие сцены. Двигались они быстро и намного опередили актеров, которые, беспрестанно останавливаясь, снова и снова спорили друге другом из-за мест.

Уитлок ездил с четырьмя тяжеленными саквояжами, огромным чемоданом и крошечной собачкой по имени Гусей. Он начал было уже волноваться, не увидев верного Молчуна, но Сэйерс быстро организовал погрузку его багажа. Уитлок добирался до своего места с собачонкой на руках. Актеры, свесившись из окон, смотрели, как владелец театра шествует мимо их вагонов.

Уитлок выпустил Гусси побегать по платформе, и в этот момент к нему приблизился представитель железнодорожной компании, тонкий высокий усатый мужчина в длинном плаще и невысоком мягком цилиндре.

— Мистер Уитлок? — спросил он. — Мистер Эдмунд Уитлок?

— Да, это я, — подтвердил тот с обычным своим высокомерием.

— Купер, — представился подошедший. — Представитель компании «Мидленд рейлвей». Мне очень жаль, что не все ваши люди подошли, но больше задерживать отправку поезда я не могу.

Уитлок, одной рукой подхватив Гусси, вскинул другую, призывая Купера к молчанию.

— Ни слова больше, мистер Купер, — пропел он. — Свободных клеточек в мозгу человеческом очень мало, и у меня они все заняты классикой.

Проговорив это, он скользнул в дверь вагона, оставив Купера разрешать ситуацию с кем угодно. Уитлок ошибался, думая, что на авансцену немедленно выступит Сэйерс. Тот некоторое время назад уже пытался уговорить Купера подождать еще немного, но бесполезно — представитель компании был непреклонен.

Вдруг Сэйерс заметил на краю другой платформы знакомую фигуру. «Не может быть», — не поверил Том своим глазам. Однако поверить пришлось. Оставив поезд и труппу, он метнулся к металлическому мосту над платформами. В минуту он взлетел вверх и оказался в клубах паровозного пара и дыма.

— Брэм! — закричал он, хотя и понимал, что тот его не может услышать. — Брэм! Брэм Стокер!

Крупный ирландец, стоявший на пятой платформе, услышав свое имя, повернулся к мосту. Не узнать его было невозможно. Под два метра ростом, подтянутый мужчина лет тридцати с небольшим, с каштановыми волосами и темно-рыжей бородой. С видом вежливой неуверенности он смотрел, как Сэйерс сбежал с моста на платформу и быстрым шагом направился к нему.

— Прости, Брэм, — проговорил Сэйерс, подходя к нему и восстанавливая дыхание. Если Сэйерс работал на Уитлока, то Стокер работал на Генри Ирвинга, директора выдающегося театра «Лицеум». И хотя Сэйерс в сравнении со Стокером был чем-то вроде менеджера блошиного цирка, они тем не менее оставались коллегами по профессии.

Хотя, наверное, и нет. Сэйерс уловил вопросительный взгляд в глазах ирландца, старавшегося припомнить, кто же стоит перед ним.

— Вы меня не знаете, — сообщил ему Сэйерс.

— Ну почему же? — ответил Стокер. — Вы Том Сэйерс. Известный боксер. Вы играли в пьесе, которую сами же и написали… — Он запнулся.

— «Бой до победы», — подсказал Сэйерс.

— В восемьдесят третьем году вы поступили на работу в гастролирующий театр, — продолжал Стокер.

— Сейчас я управляющий театром у Эдмунда Уитлока.

— За какие же грехи такое наказание? — сухо отозвался Стокер.

— Брэм, у меня к вам есть одна просьба, — произнес Сэйерс, уклоняясь от разговора о характере своего работодателя. — Три человека из нашей труппы не пришли, а поезд уже отправляется. Не могли бы вы поговорить с представителем железнодорожной компании, попросить его задержать поезд? Не намного, всего на несколько минут.

Стокер достал карманные часы, посмотрел на циферблат и, кивнув, пообещал сделать все от него зависящее. Пока они переходили мост, он рассказал Сэйерсу, что в данный момент едет в Шотландию, где присоединится к труппе, которая путешествует в поисках достойного места для новой постановки «Макбета». Проверить игру актеров. Он задержался здесь потому, что оговаривал условия гастролей по провинции с пьесой «Фауст», поставленной ранее и отлично отыгранной в Лондоне.

«Достойное место… Проверить игру актеров…» — мысленно повторил Сэйерс и едва не задохнулся от восторга. Декорации для «Пурпурного бриллианта» Уитлок купил по дешевке у захудалого «Королевского театра» из Блистона, где они валялись без дела в каморке за сценой, среди поблекшего реквизита и ветхого имущества, доставшегося после банкротства местных компаний.

Уитлок, по мнению Стокера, был плохим режиссером и скверным человеком. Он играл в заштатных театрах, водил знакомство с сомнительной аристократией, в солидные места его не допускали, и серьезные театралы не принимали его всерьез. Но он умел держать свое слово и давал людям работу. Плохо или хорошо, но удовлетворял вкусы поклонников актерского искусства. Уитлок вел свой убогий театральный кораблик по бурному жизненному морю и не давал ему разбиться. Не сложись в нужный момент обстоятельства, Стокер и сам бы оставался сейчас актером, правда, хорошим. Он ушел со сцены в зените славы. Эдмунда Уитлока и сотни других директоров таких же передвижных театров он ценил за то, что именно благодаря им профессия актера еще не исчезла; да и что бы сейчас делал сам Сэйерс, если бы не Уитлок.

Пока Стокер разыскивал Купера, Сэйерс вошел в вагон. Перешагивая через чемоданы, среди которых стояла клетка для птиц, он двигался по коридору, пробираясь к купе Уитлока. Внезапно из своего купе показалась Луиза и остановила его:

— Том, вы не знаете, где мистер Каспар?

— Этого никто не знает, — отозвался Сэйерс и подумал, что ответ его немного резковат.

— Не исключено, с ним произошло что-то нехорошее.

— С ним? — переспросил Сэйерс. — Не могу себе такого представить.

— А раньше подобное случалось?

«Случалось, в Сандерленде», — мгновенно вспомнил Сэйерс. По его мнению, Каспара следовало бы давно выгнать. Поведение его порой становилось просто оскорбительным. Однако сказал он совсем другое:

— Я думаю, просто неприлично говорить за глаза о человеке. Извините, позвольте мне пройти, мисс Портер.

Она удалилась в купе, где должен был ехать сам Сэйерс, но он отдал его Луизе. Сэйерс постучал в дверь купе Уитлока.

— Кто? — раздался его голос.

— Том Сэйерс, сэр.

Возникла пауза, но примерно через полминуты послышался звук открываемого замка. Дверь отворилась, и Уитлок впустил Тома. Шторы на окнах были спущены, касса на столике — открыта. Сэйерс выполнял также и роль бухгалтера труппы, но выручку Уитлок всегда считал сам.

Закрыв за Сэйерсом дверь на ключ, Уитлок спросил:

— Так что?

— Я встретил Брэма Стокера. Он поговорит с представителем компании. Думаю, ему удастся уговорить Купера задержать отправку поезда еще на несколько минут.

— Так ты хочешь мне сообщить, что подчиненный Генри Ирвинга имеет здесь больший авторитет, чем я, Эдмунд Уитлок?

Сэйерс не был готов к такому повороту и не имел в запасе дипломатичного ответа. Затем он понял, что Уитлок просто подшучивает над ним. Строит из себя дурачка. Напрасно, дурачком он не был.

— Сэр, я могу говорить откровенно?

Уитлок опустился на откидной стул. Выходя на сцену, он надевал черный как смоль парик. Свои же волосы у него отливали ярким серебром. Его лицо излучало уверенность, темные глаза смотрели остро, спина всегда оставалась прямой… Сэйерс считал, что только благодаря корсету. О том, что директор носил его, кроме Тома, никто в труппе не догадывался.

— Ты все о Каспаре?

— Я слишком долго молчал, — отозвался Сэйерс. — Джеймс Каспар создает нам много неудобств. Он не сознает или не желает сознавать, что своим поведением ставит под угрозу само существование труппы. Мы всегда на виду, Эдмунд. Если ему так хочется мотаться по шлюхам, пусть мотается. Но зачем же давать повод для сплетен? Женщины давно все заметили. Уже начали перешептываться между собой.

Уитлок помолчал. Сегодня он выглядел более усталым, чем обычно, измотанным и выжатым как лимон. Глядя на него сверху вниз, Сэйерс вдруг впервые подумал, что повод для закулисных сплетен все-таки существовал — актера и директора явно связывает нечто большее, чем просто игра, и за сценическими жеманностями может стоять моральное падение.

— Под женщинами ты имеешь в виду нашу маленькую милашку Луизу? — поинтересовался Уитлок. — Бедненькая, она все не решится, никак не признается, — задумчиво произнес он.

— Кому и в чем? — спросил Сэйерс.

— Каспару. В том, что обожает его, — отозвался Уитлок.

— Обожает? Каспара? — переспросил Сэйерс, не ожидавший, что Луиза выберет для своих чувств столь неподходящий объект. С другой стороны, он вынужден был признать, что красавец Каспар вполне способен вскружить голову молоденькой впечатлительной девушке вроде Луизы. Тома охватил испуг, но он сумел не выказать его.

— Тем лучше. Дополнительная причина, по которой нам с ним следует быстрее расстаться.

— Он нужен нам, — заявил Уитлок.

— Совсем нет. Завтра утром я отправляю телеграмму, в пятницу утром мы получаем отличную замену, с рекомендациями, и играем вечерний спектакль.

— Нет, Том.

— Почему нет?

— Прошу тебя, не требуй от меня объяснений.

Сэйерс собрался было ответить, но в эту секунду в коридоре возникла какая-то суета, послышались топот и удивленные возгласы. Уитлок торопливо захлопнул кассу и вслед за Сэйерсом выскочил из купе.

Вся труппа высыпала в коридор и высунулась в раскрытые окна. Актеры, повернув головы, смотрели в сторону края платформы. Рикс и коверный, как и большинство собравшихся, свистели и издавали приветственные возгласы. Кто-то подвинулся, уступив место Сэйерсу и дав возможность насладиться зрелищем.

Из клубов паровозного пара возникли три странные полусогнутые фигуры. Кренясь, они двигались в сторону вагонов. В центре шел некто высокий, с крыльями, очень похожий на Мефистофеля. С боков его поддерживали какие-то горгульи. Все трое пошатывались, словно земля под ними колыхалась и уходила из-под ног. По мере приближения начинали вырисовываться детали внешности; оказалось, что в середине группы, раскинув руки и опираясь на спутников, плетется Каспар. Ветер развевал полы его пальто. Опорой актеру служили Молчун и Немая — они изо всех сил старались не уронить Каспара и одновременно придать нужное направление. Ноги того подкашивались и заплетались, словно имели свой собственный маршрут и не желали двигаться дальше. Актеры весело приветствовали всю троицу, и когда она подошла к двери вагона, коверный распахнул ее.

— Пожалуйста, не шумите, — взмолился Сэйерс. — Подумайте о нашей репутации!

Молчун и его жена втащили Каспара в тамбур. Рикс и коверный подхватили его за плечи и, взяв затем под руки, поволокли по вагону. Сэйерс запоздал со своими предостережениями — редкие пассажиры, гулявшие по платформе, и те, что сидели в других вагонах, уже давно наблюдали за перемещением странного и жутковатого трио. Хохотали железнодорожники на мосту над платформами. Из зала ожидания вышли несколько пассажиров, привлеченные внезапным шумом.

Очутившись в тамбуре, Каспар пошатнулся и, если бы Молчун и Немая, вскинув руки, не толкнули его, вывалился бы на платформу. Вслед за Каспаром они взобрались в вагон, железнодорожный служащий захлопнул за вошедшими дверь, кондуктор дал свисток, и поезд тронулся.

В середине платформы Сэйерс разглядел Брэма Стокера, стоявшего рядом с представителем железнодорожной компании. Он сумел как-то убедить Купера задержать поезд на целых десять минут. Сэйерс благодарственно помахал Брэму, тот увидел и поднял в ответ ладонь.

Затем Сэйерс захлопнул окно и отправился разбираться с Джеймсом Каспаром.

Большинство актеров разбрелись по своим купе и улеглись на полки. Каспар прилип к дверной ручке и болтался из стороны в сторону. Его немногословные спутники пытались оторвать Каспара от нее и втолкнуть в купе. Сэйерс пошел к ним. С каждым шагом гнев его нарастал.

Однако прежде, чем он приблизился к ним, из своего купе снова выскочила Луиза. Она не видела Тома, потому что смотрела в сторону Каспара. Все ее внимание было занято им. Поезд набирал скорость, вагоны покачивались, ноги молодого героя-любовника разъезжались, но, видимо, он начинал приходить в себя и как-то умудрялся сохранять равновесие.

— Мистер Каспар, — негромко позвала его Луиза. — Вам нездоровится?

В голосе ее не было ни капли иронии, в нем звучала абсолютно искренняя забота. Каспар разогнулся и в этот момент выпустил ручку, за которую держался. Он поднял вверх указательный палец, словно на него снизошла некая потрясающая мысль, которую он и собирался немедленно высказать.

Однако поделиться ею он так и не успел — дверь перед ним открылась, Каспар сделал шаг вперед и рухнул в купе, как срубленное дерево. Лишь только он исчез из поля зрения Луизы, дверь захлопнулась и лязгнула опущенная штора на окне. Все это произошло с совершенно невероятной скоростью.

Склонив голову, Луиза засеменила к закрытой двери, подняла было руку, чтобы постучать, но остановилась.

— Мистер Каспар, — проговорила она. Из-за двери до ушей ее долетел какой-то шум, напоминавший то ли кашель, толи позывы на тошноту. Молчун и Немая переглянулись и попятились. Заслышав за спиной шаги, Луиза обернулась и только сейчас увидела Сэйерса.

— Я даже не знаю, чем ему можно помочь, — пролепетала она.

— Идите к себе, мисс Луиза, — отозвался Сэйерс. — Пожалуйста.

Звук в купе становился все громче и явственнее.

— А вдруг ему нужен врач? — предположила Луиза.

— Вот уж не думаю.

Она опустила голову. Взгляд ее упал на появившееся под дверью и медленно растекавшееся по полу пятно красноватого оттенка. Оно медленно увеличивалось в размерах, а жидкость темнела и густела.

Сэйерс не знал, что сказать. Впрочем, говорить ему и не пришлось — глаза Луизы закатились, голова откинулась, и она погрузилась в глубокий обморок. Но прежде чем Луиза ударилась об пол, Сэйерс не раздумывая, сам удивляясь своей быстроте, подхватил девушку и прижал к себе словно маленького ребенка, нуждающегося в опоре и защите.

Том замер. Луиза припала к нему всем телом, голова ее приникла к его плечу, аромат волос, коснувшихся его лица, кружил голову. Он чувствовал себя точно так же, как в тот раз, когда впервые танцевал с девушкой, только сейчас ощущения были сильнее. Да и танцевал он тогда с одной из своих тетушек, поэтому прикосновение к Луизе оказалось для него полной неожиданностью.

— Неси ее сюда, — прозвенел в коридоре голос Уитлока. Сэйерс вскинул голову, обернулся и увидел, как директор в дверях своего купе машет ему рукой, приглашая войти. С величайшей осторожностью, стараясь не покачиваться вместе с вагонами — поезд шел на полном ходу, — Сэйерс понес Луизу. Одна из туфель соскользнула с ноги, но Сэйерс не стал поднимать ее. Том двигался медленно, шаркая по полу, стараясь сохранять равновесие, и все продолжал прижимать к себе Луизу. Он ощущал тепло ее тела.

Как только Сэйерс внес Луизу в купе, Уитлок позвал швею:

— Миссис Ригглсворт!

Та тут же появилась перед ним.

— Принесите нюхательной соли, — попросил Уитлок.

Швея мгновенно исчезла.

Гусси вернули в корзинку, а на сиденье устроили мисс Портер. Пока Уитлок встряхивал пузырек, швея гладила руку девушки. Сэйерс встал поодаль, смущенный, но довольный происходящим, хотя и понимал, что должен чувствовать себя иначе. Ощущение Луизы, прижатой к его груди, не проходило.

— Сейчас, сейчас, дитя мое, — пробормотал Уитлок, когда Луиза, понюхав соли, стала понемногу приходить в себя. — Все будет хорошо.

— Не понимаю, — прошептала она оцепенело, отчаянно моргая.

— Молодой мистер Каспар серьезно скомпрометировал себя.

— Он умирает? — спросила она.

— Не сомневаюсь, к утру он утвердится в мысли, что обязан покинуть нас.

— Но там же была кровь.

— Какая кровь?

— Под дверью.

— Сэйерс? — Уитлок вопросительно посмотрел на своего заместителя.

— Никакой крови там не было, — ответил тот, презрительно скривив губы. Он решил не щадить Каспара. Да и Луизу отчасти тоже. «Пусть она узнает, кому симпатизирует», — подумал он и продолжил: — Просто наш герой уронил бутылку дешевейшего портвейна.

— Не будем больше развивать эту тему, — предложил Уитлок. — Прошу всех присутствующих… — Он обвел взглядом купе, останавливаясь на каждом лице. — Всех, — повторил он, — хранить молчание о случившемся. Я не так часто обращаюсь к вам с подобной просьбой, поэтому надеюсь, что вы ее выполните. Деталей рассказывать не стану, но я знал отца мистера Каспара. Они долгое время не видели друг друга, жили в разных местах. Ребенком Каспар имел необузданный характер. Все считали его душу потерянной. Его отец поставил себе целью возвратить ее Богу, но умер в самом начале своего пути. Я поклялся, что доведу его работу до конца. Всю свою душу вложу в выполнение этой благородной миссии. — Здесь он пристально посмотрел на Сэйерса. — Не судите Каспара слишком скоро и строго. Наступит день, и вы увидите в нем хорошее. Точно так же как сейчас вижу я. Ему многое пришлось преодолеть. А сколько трудностей ожидает его впереди!

— Какая трогательная история, мистер Уитлок, — заметила Луиза, и Сэйерс почувствовал, что сердце у него неприятно екнуло.

Уитлок принял ее комплимент легким грациозным наклоном головы. Сэйерс с нахмуренным лицом выслушал директора, не поверив ни единому его слову. Он слишкомхорошо знал и его натуру, и его актерское мастерство, поэтому мог безошибочно определить, когда тот говорит искренне, а когда играет на публику. Однако он предпочел смолчать.

Прошло несколько минут, и Луиза почувствовала себя достаточно хорошо, чтобы удалиться в свое купе. Сэйерс подумал было остаться и снова попробовать уговорить Уитлока изгнать Каспара, но тот суровым взглядом дал ему понять о своем нежелании говорить об этом. По крайней мере не здесь и не сейчас.

Сэйерс вышел от Уитлока, закрыл за собой дверь. Ему казалось вполне естественным, что Луиза, девушка наивная и непосредственная, верит только хорошему о людях. Будь Каспар действительно лучше, Сэйерс бы места себе не находил от глубоких переживаний; ему оставалось надеяться, что мерзавец открыто проявит свою гнусную натуру, которую так тщательно скрывает, тогда Луиза все увидит и сделает соответствующий вывод. До той поры и у самого Сэйерса появится немало возможностей продемонстрировать свои лучшие качества.

Он рассчитывал, что любая женщина, в конце концов, предпочтет мужчину надежного, благородного и преданного.

В коридоре было пусто. Швея подняла упавшую с ноги Луизы туфлю. Актеры разбрелись по своим местам.

Лишь чья-то одинокая фигура маячила впереди.

Немая ползала по полу на четвереньках возле купе Каспара. Рядом с ней стояло ведро с водой, в руке она держала куски рогожи, которыми счищала пятна у двери.

Она подняла голову, встретилась взглядом с Сэйерсом. Выражение ее лица не изменилось. С полминуты она безучастно, словно в забытьи, смотрела на него, покачиваясь в такт поезду.

Сэйерс повернулся и побрел к своему купе, где на соседней полке уже спал коверный. Немая, опустив голову, продолжила тереть пол.

Глава 7

На следующий день, примерно за час до полудня, на территорию аукциона вошла группа мужчин. Трое из них были в полицейской форме, двое — в штатском. Впереди всех шествовал начальник местного управления полиции Тернер-Смит, человек впечатляющего вида — высокий, крупный, с широкими армейскими усами, сабельной раной на лице и толстой тростью в руке. Несмотря на хромоту, двигался он так быстро, что остальные едва поспевали за ним.

Они пересекли арену, куда торговцы выводили для показа скот, и направились прямо к бойне. Из ближайших к ним стойл послышалось блеяние и мычание. Торги начались с первыми лучами солнца и были в самом разгаре, но как только полицейские вошли в ворота, все прекратилось, сами торговцы вместе с аукционистом куда-то исчезли, а рабочие принялись, лихорадочно работая метлами и лопатами, счищать грязь вперемешку с навозом и выбрасывать за стены.

Тернер-Смит заметил в стороне приближавшуюся фигуру и, изменив курс, пошел навстречу.

К ним шел молодой мужчина лет около тридцати, темноволосый, с широким лбом и умными карими, как у испанца, глазами. Одет он был в черный костюм.

— Итак, Бекер, что тут у вас? — спросил Тернер-Смит.

Себастьян Бекер, самый молодой из инспекторов в городском полицейском управлении, зашагал рядом с Тернер-Смитом, показывая дорогу.

— Сэр, нам лучше поговорить с мастером участка забоя скота, — ответил Бекер. — Он ждет наверху.

— У них тут и лестницы есть? Какие талантливые животные, умеют по ступенькам ходить, — съехидничал Тернер-Смит.

— Нет, сэр, лестниц здесь нет, — поправил шефа молодой детектив. — Они используют наклонный пандус. Иначе бы они просто спустились и принесли сюда улики. Забой скота идет на первом этаже, а разделывают туши уже на втором.

— Подъем я как-нибудь да преодолею, Себастьян, а вот вонь… Точно на живодерне, черт подери. За столько лет работы никак не могу привыкнуть к подобным ароматам.

— Да, запашок тут действительно жуткий, — невозмутимо сказал Бекер, так и не решив, улыбаться ему начальственной шутке или нет.

Вся группа, с Бекером во главе, углубилась в выбеленный переход, который вывел их с аукционной площадки к самому сердцу скотобойни.

Лишь только они оказались в переходе, один из детективов толкнул Бекера плечом, чуть не сбив с ног.

— Извини, приятель, — буркнул детектив, даже не взглянув на Бекера, тоном, не предполагавшим сожаления.

Себастьян знал — коллеги его недолюбливают. В полиции продвижение по службе зависело от возраста и от проработанных лет, а не от мастерства или преданности профессии. Потому и рвение, которое демонстрировал Себастьян, его сослуживцами не приветствовалось.

— Ничего страшного, — ответил он.

Никто не обратил на них ни малейшего внимания. Труд на бойне был тяжелым. Действовать немногочисленным рабочим приходилось быстро. Животные выходили из своих стойл неохотно, зачастую их оттуда попросту выволакивали за веревки, подгоняя палками; очутившись в маленьком закутке, среди забойщиков, облаченных в кожаные шляпы и фартуки, они начинали вырываться и бодаться, грозя проткнуть рогами или лягнуть копытом всякого, кто находился рядом. В эту минуту к животному подбегал забойщик с громадной кувалдой и с силой опускал ее на голову жертве. Животное не успевало упасть, как возле него уже суетились другие забойщики с ножами в руках. Одни перерезали ему горло, другие начинали сдирать шкуру.

Пока полицейские двигались к подъему, мясники перерубали животному жилы на задних ногах, подвешивали тушу на крюк и цепной лебедкой поднимали на второй ярус. Кровь лилась из туши как из ведра, уходя через зарешеченные сливы вниз, где собиралась в огромные чаны. Запах ее пропитывал весь густой воздух.

На втором ярусе стояли обнаженные по пояс люди. Одни свежевали туши, другие вытягивали из них внутренности, третьи чистили их. Всю грязь сваливали в большие кровавые кучи, которые, расползаясь и растаптываясь, покрывали часть пола темно-красной слизью. Поднимаясь, Себастьян оглянулся и заметил, как один из полицейских, слегка пошатнувшись, достал из кармана платок и прижал к носу. Полицейских не смущало само зрелище, они видывали и не такое, а вот несусветную вонь перенести мог не каждый из них. Себастьян повернулся к Тернер-Смиту — тот казался невозмутимым.

Себастьян догадывался, почему никто не попытался перехватить у него это расследование. Другие детективы считали его грязным и не обещающим особых наград. Если бы он не вызвался сам, дело о странной находке на бойне все равно поручили бы ему. Так всегда случалось — все самое бесславное коллеги Себастьяна, ехидно посмеиваясь, под любым предлогом спихивали на него. Труп бездомного или беспризорника найдут в сточной канаве — Себастьяна отправляют туда, а потом с неделю ходят мимо, зажимая носы и жалуясь на идущий от него нестерпимый запах.

Он давно привык к такому. Притерпелся и к насмешкам, и к недружескому отношению. Не жаловался. Гибель ничтожнейшего человека, никому не известного нищего, Себастьян считал трагедией, пусть и незаметной для других. Ведь кто-то же должен был хотя бы установить имя погибшего, составить отчет о причине смерти, описать если не последние дни, то последние минуты его пребывания на земле, какими бы они ни были — радостными или печальными, одинокими или нет.

Наибольшее внимание Бекер обращал на тех, кто умер насильственной смертью.

В этих случаях Себастьян с особой тщательностью вел расследование, не упуская ни малейшего обстоятельства, имеющего отношение к делу, выискивая самые незначительные улики. Пробыв на бойне всего несколько минут, он вдруг почувствовал, что в деле, за которое взялся, помимо обычных неприятностей, ему предстоит столкнуться со странными неожиданностями. Бегло осмотрев улики, он тут же настрочил письмо в управление полиции, директору Тернер-Смиту, человеку даже для многих полицейских недосягаемому. Тот, отлично зная, что Себастьян по пустякам беспокоить его не станет и в душе симпатизируя настырному смекалистому детективу, немедленно отложил все текущие дела и отправился на скотобойню. Его беспрецедентный, по мнению детективов, поступок привел всех в изумление.

Наверху их ожидал старший забойщик, громадных размеров бородач с платком на голове, делавшим его похожим на пирата. Образ дополнял кожаный пояс поверх фартука, за который был засунут длинный ноже когда-то широким лезвием, но от частого использования сточившимся до ширины бритвы.

Себастьян объяснил шефу:

— После того как с туш сдирают шкуру и очищают от внутренностей, они поступают сюда.

У длинной вереницы деревянных мясницких колод копошились мужчины и женщины. Худые, выглядели они крайне измотанными. Вонь здесь стояла страшная. Тошнотворное зловоние и пары крови пропитали воздух, превратив его в кровавый туман; с потолка свисали широкие полоски миткаля, пропитанные клеем, но толку от них было не много. Когда-то белая ткань покрылась бурыми и серыми пятнами налипших на нее мух.

— Здесь сортируют требуху, — сказал Себастьян.

Они прошли дальше, к рядам столов, соединенных по три. Здесь трудилась низшая каста рабочих бойни, чистильщики, освобождавшие внутренности от фекалий и червей.

Старший забойщик приказал освободить один из столов, нагнувшись, поднял стоявшую под ним плетеную корзину с внутренностями и высыпал их перед полицейскими. Кишки с противным чавканьем шлепнулись и расползлись по крышке стола. Полицейские с недоумением смотрели на их.

На первый взгляд в них не было ничего особенного: обычные внутренние органы животных, ничем не отличающиеся от остальных, большими и маленькими кучками валявшихся по всему этажу.

— Ну и зачем он нам показывает эти кишки? — спросил Тернер-Смит у Себастьяна. — Мы их тут уже достаточно видели.

— Таких — нет, — поправил шефа Себастьян. — Старший забойщик работает здесь уже лет двадцать с лишним и в мясе разбирается. Он утверждает, что это человеческие внутренности.

Глава 8

Англия, северо-запад

1888 год

И был другой день, и другой город, и другой театр. По приезде Уитлок вместе с другими актерами прямиком направился в маленькую гостиницу, а Сэйерс остался на вокзале распоряжаться доставкой имущества в местный театр, носивший название «Принц Уэльский». Своей пьесой труппа должна была сменить помпезный спектакль «Воспоминания о старой доброй Ирландии». Приехав в театр, Сэйерс обнаружил, что переезд прошел более-менее успешно — за исключением мелких поломок в декорациях все было пело, а напились и храпели под сценой только двое рабочих.

В гостинице, где Уитлок занял лучшую комнату, дела обстояли получше. Риксу и его жене, бывшей оперной сопрано, а сейчас актрисе, исполнявшей роли матерей в современных спектаклях и знатных дам в шекспировских трагедиях, достался номер на самом верху. Все остальные расположились в комнатах, отведенных им лично хозяйкой гостиницы, миссис Мак. Рабочие сцены предпочли занять клетушки над пабом, ближе к театру.

До вечернего спектакля в распоряжении труппы оставалось несколько часов, и каждый проводил их по-своему. Одни отправились осмотреть город. Другие собрались в гостиной, где вели ленивую беседу. Третьи предпочли лечь и почитать. Джеймс Каспар, явно безразличный к своему позору, пошел к себе наверх и завалился спать.

Проснулся он за несколько минут до полудня и, переодевшись в пестрый восточный халат, потащился на кухню выклянчивать у миссис Мак чашку горячего чаю. Женщина строгих правил, нечувствительная к лести, похоже, не устояла перед чарами Каспара. Галлифорд слышал, как тот прошел в свой номер вверх по лестнице с чашкой в руке, позвякивая чайной ложечкой. Коверный выскочил из комнаты, чтобы упрекнуть Каспара в недостойном поведении, но он уже успел исчезнуть.

Галлифорд подошел к двери его номера и постучал.

— Входите, если нужно, — отозвался Каспар.

Обстановка в комнате была более чем скудной и ограничивалась металлической кроватью и столиком возле нее. Вся одежда Каспара, обычная и сценическая, была развешана в шкафу без дверей, перед которым лежал огромный чемодан. Каспар, нагнувшись, едва не засунув в него голову, копался, явно что-то выискивая. Не успел Галлифорд закрыть дверь, как Каспар вынырнул из чемодана и распрямился, держа ящичек толстого стекла для хранения продуктов, который во время переездов заворачивал в носок для сохранности.

— Она не спала, — сообщил Галлифорд, наблюдая за действиями Каспара.

Тот поставил шкатулку на стол, придвинул к нему стул. Окинув коверного злобным взглядом, актер продолжил свое занятие. Двигался он с болезненной медлительностью, словно все тело его ныло и стонало. Из кармана он извлек вилку и протер лацканом халата.

— У меня к тебе только один вопрос, — продолжил Галлифорд. Он сел напротив Каспара, положил руки на стол, давая понять, что явился надолго и игнорировать его приход невозможно. — Зачем ты это делаешь?

В коробке, в мутноватой жидкости, находилось что-то маринованное. Каспар откинул крышку и ткнул содержимое вилкой.

— Делаю что? — спросил он.

— Труппа наша весьма скромная, — отозвался Галлифорд. — Ну я еще как-то понимаю, что тебе не нравится то место, которое занимаешь. Но ты ведешь себя так, словно ненавидишь не только нас, а саму профессию.

Каспар вытянул из ящичка нечто короткое и тонкое, очень похожее на маленькую темную сосиску.

— У меня голова трещит, — произнес он. — Уходи.

— Прежде ты выслушаешь все, что я собираюсь тебе сказать.

— Коверный в роли мудреца? Оригинально, — поморщился Каспар.

— Малышок, коверный — это мое амплуа, а не роль в жизни. Похоже, ты еще не улавливаешь разницы, да? Я начал забывать сцену, когда ты еще в штаны писал. А уж таким актером, каким был я, тебе никогда не стать. Я тебя насквозь вижу, долгое время следил за тобой. И мне отлично известно, что ты затеваешь.

Каспар перестал жевать. Он вдруг осунулся и замер.

— Никакое другое дело не даст человеку возможности из помойки возвыситься до аристократического общества. Мы оба с тобой это хорошо знаем. Но только ведь от тебя дурно пахнет. Каким бы одеколоном ни брызгался, какие бы дорогие костюмы ни шил, вонь не скрыть и грязь не спрятать. А еще ты не любишь сцену. Ты не актер, ты дешевый лицедей.

— Тебе не нравится, как я играю? — Каспар недовольно фыркнул. — Поговори с Эдмундом.

— Да, для тебя он Эдмунд, а для нас — мистер Уитлок. Мы давно это заметили.

— Нечего тут и замечать. Меня никто не держит, да и я никого не держу.

— Э нет, дружок. Между вами что-то есть. — Галлифорд резко вытянул руку, снял с вилки в руках Каспара сосиску и поднялся со стула. — Какие тайны вас связывают — мне безразлично, но запомни: мы не ступеньки, и по нам ты наверх не пройдешь. Театр для нас — это не только заработок, но и сама жизнь. — Он сунул в рот сосиску. Вкус у нее был отвратительный. Он попытался ее прожевать, но не сумел, подавился и, поморщившись, выплюнул в ладонь и швырнул на стол. — Своего шеф-повара можешь гнать в шею, — посоветовал он. Морщась и отплевываясь, Галлифорд двинулся к дверям.

— Что еще? — спросил его Каспар.

— У меня к тебе все, — произнес коверный. — Пока. Увидимся в вечернем спектакле.

Коверный вышел. Каспар, оставшись один, долго смотрел на выплюнутые коверным остатки сосиски, затем подцепил их вилкой и медленно проговорил:

— Ты, мой глуповатый друг, и представить себе не можешь, к каким высотам я подбираюсь.

Бросив последний взгляд на изжеванную сосиску и ухмыльнувшись, он положил ее себе в рот и стал жевать, медленно, словно никогда в жизни ничего вкуснее не пробовал.

Глава 9

В управление полиции Себастьян возвращался вместе с Тернер-Смитом, в его личном экипаже. Во время поездки Бекеру очень хотелось поделиться с директором своими подозрениями и заключениями, хотя и половинчатыми.

Однако Тернер-Смит, похоже, не был склонен его слушать сейчас, поскольку сидел, вытянув искалеченную ногу, положив на колени трость, и смотрел в окно на остающиеся позади городские улицы. Внезапно он спросил Себастьяна:

— Как поживает ваша матушка, Себастьян? Не болеет?

Вопрос прозвучал настолько неожиданно, что Себастьян, смутившись, ответил просто:

— Нет, сэр, она вполне здорова. — И затем прибавил: — Я и не подозревал, что вы знакомы.

— Косвенно. Мы не встречались, но она писала мне, сразу после твоего повышения.

— Вот как? — изумился Себастьян.

Тернер-Смит посмотрел на него с мягкой полуулыбкой, словно знал все ответы на вопросы, которые мог бы задать ему Себастьян.

— Ей не нравится твой выбор. Она считает меня виноватым в том, что ты стал полицейским.

— Простите, сэр, — смутился Себастьян. — Про ее письмо мне ничего не известно.

— Не стоит извинений, — отозвался Тернер-Смит. — Ты никогда не беседовал с ней о своей работе?

— Мы вообще редко разговариваем.

Городское полицейское управление находилось рядом с магистратом, с которым его связывал закрытый переход, что было очень удобно — заключенных, скрытно от посторонних глаз, из зала суда сразу препроваживали в камеры. В передней части здания располагались комнаты для ожидания, в задней — кабинеты детективов. Камеры размещались внизу, в полуподвальном и подвальном помещениях. Комнаты в здании были просторными, кабинеты — чистенькими, не загроможденными мебелью, с высокими потолками. Правда, холодными, несмотря на многочисленные газовые рожки и совсем недавно установленное современное отопительное оборудование — чугунные радиаторные батареи. Детективы частенько шутили, что самое теплое местечко во всем полицейском управлении — это, несомненно, камеры.

К боковой стене управления была пристроена конюшня, спрятанная за высокой каменной стеной со сплошными металлическими воротами с выложенной над ними аркой. Через конюшню Себастьян Бекер и директор полицейского управления Тернер-Смит прошли в центральный коридор здания и направились к кабинетам детективов.

Весть о прибытии Тернер-Смита распространилась прежде, чем он появился в коридоре. Дверь ему торопливо открыл подтянутый полицейский, в идеально убранных кабинетах стояла полная тишина. Детективы сидели за своими столами и шелестели бумагами. Увидев входящего Тернер-Смита, они вскакивали и вытягивались во фрунт. Приблудная кошка, прижившаяся в одном из коридорных закутков и окотившаяся там, вместе со своим мяукающим выводком была засунута в шкаф, где и оставалась вплоть до окончания начальственного визита.

— Занимайтесь своими делами, — бросил детективам Тернер-Смит, сопровождаемый Себастьяном. — Не волнуйтесь, я здесь не с инспекционной проверкой.

Со вздохом облегчения он опустился на свободный стул. Себастьян присел за стол, выдвинул один из ящиков и извлек оттуда пухлый конверт. Печать на нем была надломлена, в строке для адреса значилось: «В управление полиции, с просьбой внимательно ознакомиться».

— Кто-то оставил его в одной из комнат ожидания, — пояснил Себастьян, доставая из конверта бумаги и раскладывая перед шефом.

— Когда? — поинтересовался тот.

— Вчера утром. До обеда. Точнее не могу сказать. Обнаружил пакет дежурный сержант, но человека, который принес его, не видел. Ни писем, ни записок в пакете нет. Адрес, по-моему, написан ребенком.

— Или лицом не очень грамотным, — прибавил Тернер-Смит официальным тоном.

— Маловероятно, — не согласился Себастьян. — Орфография в полном порядке. Почерк неуверенный. Наверное, редко приходится писать.

В конверте лежало три сероватых плотных листка дешевой бумаги, сильно отдававших клеем. На каждый из них были налеплены вырезки из различных газет.

— А почерк-то, не исключено, и изменен, — сказал Тернер-Смит. Подавшись вперед, он поставил на пол свою трость и оперся об нее обеими руками. Директор пристально вглядывался в газетные вырезки. Как истинный полицейский он не дотрагивался до них.

— Рецензии на театральные гастроли, — заключил Себастьян.

— Вижу, — ответил Тернер-Смит.

— Хотя газеты разные, из разных городов, во всех говорится о постановке «Пурпурного бриллианта». Совпадает с маршрутами гастролей труппы Уитлока.

— На первый взгляд ни одного хорошего сообщения, одна резкая критика, — усмехнулся Тернер-Смит. Ему не нужно было читать все тексты — наметанный глаз быстро выхватывал из него отрицательные эпитеты и характеристики, из которых он легко сделал свое заключение. С растущим интересом он прибавил: — Странно. Рядом с рецензиями напечатаны сообщения о преступлениях.

— Посмотрите на даты гастролей и совершения преступлений.

— Они разные, — кивнул Тернер-Смит.

— Вас не смущает совпадение? Глядите, рецензии говорят о первых вечерних спектаклях, преступления случаются позже, дня через три, а иногда через неделю. Наверняка они совершаются в последний день гастролей.

— И что ты хочешь сказать?

— Вчера в театре «Лирик» труппа завершила выступления в нашем городе. Показывала вечером все тот же «Пурпурный бриллиант». Сейчас актеры уже в пути, направляются к месту нового ангажемента.

— А сегодня мы с тобой находим человеческие останки, — закончил его мысль Тернер-Смит.

— Отработанный план.

— Знаешь, Себастьян, в любом городе в любой вечер кто-нибудь да гибнет — бездомный нищий или гуляка. Я найду тебе массу таких совпадений к приезду в наш город практически любого человека.

— И во всех случаях жертвы будут разделаны, как туши?

— Себастьян, я не ставлю под сомнение твою версию. Больше того, я считаю, что ты скорее всего прав. Но тогда выходит, что все преступления — дело рук работника театра. И сообщает нам о них тоже работник театра.

— Последнее я пока только допускаю.

Тернер-Смит хмыкнул.

— Да, и вот еще что. Почему нет ни одной хвалебной рецензии? Скажи, какие гастроли не провалятся после такой ругани? Значит, благоприятные рецензии тоже есть, и их больше. Режиссер обязательно хранит их в своем альбоме. А неприятные отзывы выбрасывает.

— Да, конечно, сэр. Я начинаю вас понимать.

— Знаешь, Себастьян, у тебя есть хватка. Вот за что я тебя ценю. — Он внезапно перешел на шутливо-официальный тон. — Со временем из вас получится отличный детектив, мистер Бекер.

— А я ценю своего учителя, — ответил Себастьян.

Тернер-Смит еще несколько секунд разглядывал вырезки, затем, опираясь на трость, выпрямился и сообщил:

— Этим делом я займусь лично.

К этому времени Себастьян успел уже навести справки о дальнейших гастролях театра Уитлока. Он достал из кармана телеграфное сообщение и подал его Тернер-Смиту. Труппа находится сейчас в Ланкашире. Ближайший спектакль они дают сегодня вечером, опять «Пурпурный бриллиант», в Сэлфорде, в местном театре «Принц Уэльский».

— Ланкашир, — повторил Тернер-Смит. — Хорошо, я съезжу туда и сам проведу расследование. Не переживай, в случае удачи все лавры достанутся тебе. Ведь это ты учуял связь между бриллиантом и убийствами.

— Не важно, сэр. Будьте осторожны.

Тернер-Смит подбросил трость, налету поймал и, повернув набалдашник горизонтально, потянул в разные стороны. Трость чуть разошлась, и обнажилось спрятанное внутри лезвие, длинное, как шпага.

— За меня не беспокойся. Я еще помню, какой в стародавние деньки была Ливерпуль-стрит.

Глава 10

В театре «Принц Уэльский» шли в основном всякого рода варьете, короткие, которые директор решил продлить, включив в представление «Пурпурный бриллиант». Первая часть программы состояла из выступлений труппы Феликса «Сибирские волкодавы», Нелли Фаррелл со своей постановкой «Блеск звезды Эрина», Медли-мима и мужского ансамбля «Музыкальные чудодеи» под руководством некоего Аволо.

В театре остро не хватало комедианта второго плана, чем не преминул воспользоваться Галлифорд. Решив тряхнуть стариной, он предложил себя на это амплуа и был с радостью принят. Галлифорд проветрил от нафталина свой старый мешковатый костюм, надел и с сожалением почувствовал, что он уже и не так мешковат, как раньше. Однако даже в нем он отыграл в первой части с таким блеском, что директор «Принца Уэльского» тут же предложил ему ангажемент на весь срок выступлений в городе. Таким образом коверный увеличил свое жалованье вдвое.

В первый вечер гастролей зал был набит до отказа. Как отметили местные театралы, подобного аншлага не наблюдалось целую неделю. Двери театра распахнулись в шесть, представление же началось в половине седьмого. После установки декораций Сэйерсу в театре делать было уже нечего: с возникающими по ходу действия мелкими затруднениями актеры вполне справлялись сами, — и он мог спокойно уходить, но обычно оставался. Если все шло гладко и спокойно, как на сцене, так и за кулисами, Том усаживался где-нибудь в дальнем ряду зала и около получаса, не больше, смотрел представление.

Как правильно вспомнил Брэм Стокер, некогда Том Сэйерс и сам был актером. Когда полученная на ринге травма оборвала его боксерскую карьеру, он обратился к театру, где выступал с коротенькими художественными зарисовками, отражавшими его самые известные поединки. Артистического мастерства в нем было маловато, но играл Том искренне. К тому же многие из зрителей знали его как знаменитого боксера, и вскоре он сделался популярен. Спортивная известность и театральный успех помогли ему рассчитаться с долгами. Одним словом, Сэйерс начал новую, вполне достойную жизнь.

Поначалу Том руководил собственной, правда, небольшой, труппой, сейчас управлял чужой. Ревности ни к кому он не испытывал, хотя иногда, конечно, немного завидовал тем, кто чувствовал себя вполне естественно, находясь в центре внимания, но, как человек практичный, разумный, Том хорошо понимал, что его время ушло, свой драматический талант он исчерпал до самого дна.

Сэйерс стоял в задней части театра, глядя на Нелли Фаррелл, исполнявшую игривую ирландскую песенку о том, что одна черная овечка стадо никоим образом не испортит. Пышная коротковолосая Нелли, посредственная исполнительница двусмысленных народных баллад, которые искренне любила, была прямой противоположностью Луизы Портер.

Сэйерс прослушал пару куплетов, затем повернулся и побрел в бар, где несколько человек, стоя за колоннами с бокалами в руках, наблюдали за происходящим на сцене.

В этот вечер Сэйерс чувствовал себя неспокойно. Так случалось всякий раз, когда все шло как по маслу и ему нечем было заняться. Тогда беспокойный ум его в поисках пищи для размышлений устремлялся в глубь Сэйерса, где находил множество больных проблем и, обыгрывая их и так и этак, вносил в его состояние легкий дискомфорт.

Взять, к примеру, теперешнее занятие Сэйерса. Сколько ему еще длиться? Сошедшие с ринга боксеры делились, обычно, на две категории: удачливых, кто сумел вовремя вложить свои призовые деньги в какое-либо дело — к примеру, небольшую гостиницу или паб, — и вечных претендентов, слишком надолго задержавшихся на ринге в предвкушении крупного куша, которого чаще всего так и не дожидались.

Нужно сказать, что Сэйерс не принадлежал ни к одной из этих категорий. Строго говоря, он и сам не представлял, как ему охарактеризовать себя.

— Том, — вдруг услышал он и повернулся на зовущий голос. За стойкой бара он увидел женщину — та помахала ему рукой. Лицо ее показалось ему очень знакомым, но вот имя он вспомнил не сразу.

— Лили? — спросил он и наклонился, упершись локтями в стойку. — Лили Коллинз?

— Теперь я Лили Хейнс, — поправила она и протянула руку, показывая обручальное кольцо, старенькое, изрядно потертое, явно пережившее как минимум два поколения. Если же оно покупалось в ломбарде, то и все три. — Как поживаешь, Том?

— Отлично, — ответил он, радуясь неожиданной встрече с Лили, которую не видел лет пять-шесть. — Повезло нашему Альберту с женой.

До бара долетал шум со сцены. Галдели и смеялись посетители. Лили тоже облокотилась на стойку, чтобы удобнее было разговаривать.

Лили присоединилась к первой труппе, набранной Сэйерсом. Тогда они гастролировали со спектаклем «Бой до победы», в котором она играла Хестер Чемберс, деревенскую девушку, возлюбленную противника Тома и брошенную им. По своей основной профессии Лили была танцовщицей. Худенькая, стройная, выглядела она лет на семнадцать-восемнадцать, хотя была на двенадцать лет старше. Альберт Хейнс работал в труппе акробатом. Еще до окончания гастролей все считали, что сама судьба свела Лили и Альберта вместе, — так они подходили друг к другу. За последние годы она располнела, но в глазах ее светились все те же озорные искорки.

— Значит, с театром покончено, — констатировал Том.

— Альберт подхватил грипп, — объяснила Лили. — После болезни оглох на одно ухо и уже не мог работать акробатом — потерял чувство равновесия. В остальном он здоров, но сам понимаешь человека, который когда-то легко стоял на одной руке, а сейчас с трудом спускается по лестнице.

После паузы, вызванной взревевшим на сцене хором, она рассказала ему о свадьбе и о том, что месяцем позже они вложили все свои сбережения в паб на Лангуорси-роуд. Все дела там вел Альберт. Лили помогала ему три раза в неделю, что приносило им небольшой дополнительный доход.

— Заходи к нам, — сказала она. — В любое время. Мы всегда найдем полчасика, чтобы поболтать с тобой, Том.

— Хорошо.

— Нет, ты пообещай.

— Ладно, обязательно зайду.

Она бросила на него странный взгляд. Очень пристальный, словно пыталась заглянуть в душу. Сэйерс всегда знал, что от Лили Коллинз, обладавшей тонкой интуицией, никому не удавалось скрыть фальшь. Когда-то они были друзьями, но общение с ней доставляло ему некоторый дискомфорт — она мгновенно определяла, когда он врал, хотя бы самому себе.

— Так как у тебя дела на самом деле? — спросила она. — Ты счастлив, Том? Скажи, что да.

— Думаю, со временем буду счастлив, — заявил он, решительно отбрасывая притворство.

— Ну что ж… — Лили пришлось повысить голос, чтобы заглушить последние ноты хора «Блеск звезды Эрина». — В конце концов, все мы на это надеемся. Знаем, в чем состоит наше счастье, и стремимся к нему. А остальное — только воспоминания.

Финал очередного действия «Звезды» внес в бар волну посетителей, и Том, быстренько попрощавшись с Лили и еще раз пообещав посетить их с Альбертом, вернулся к своей работе.

Когда Медли, мим и подражатель, изрядно пошатываясь, выбежал на сцену и начал серию своих имитаций, Сэйерс проскользнул в фойе и направился за кулисы. К тому моменту когда он попал туда, на сцене уже находились «Музыкальные чудодеи», вовсю стараясь спасти представление.

— Отстаньте, чертовы придурки, — лютовал Медли, которого двое служителей волокли мимо Сэйерса. Из кармана мима вытекало сырое яйцо. — Ни хрена вы не понимаете в искусстве. Задницы у вас вместо голов.

Тщетно он старался убедить их в том, что все его падения и промахи должны происходить по ходу действия.

Сэйерс оглядел декорации для «Пурпурного бриллианта», с удовольствием отметил, что они находятся в полном порядке, и двинулся к зеленой комнате, где в ожидании звонка собрались занятые в спектакле актеры.

Его предупреждение оказалось лишним — актеры были полностью готовы к выходу. Однако не все. Как Том в душе и предполагал, Джеймса Каспара среди них не оказалось.

Гримерные находились у боковой стены здания, их высокие окна выходили на аллею, отделявшую театр от стоявшего напротив паба. Сэйерс взбежал по ступенькам, не слишком надеясь обнаружить актера в его комнате. Если бы он не нашел Каспара, Уитлок был бы вынужден либо отложить спектакль, либо вызывать на сцену любого незанятого артиста, который играл бы с текстом в руках. Случай для профессиональной репутации театра катастрофический, невероятный, но Сэйерс чувствовал в себе нечто такое, что перевешивало боль от потери актера.

«Его отец поставил себе целью возвратить его Богу, но умер в самом начале пути. Я поклялся ему, что доведу его работу до конца. Всю душу вложу в выполнение этой благородной миссии», — вспомнил Сэйерс слова Уитлока. Он ни секунды в них не верил и считал, что тому влиянию, которое обрел над директором Каспар, есть более рациональное объяснение. И каким бы оно ни было, Сэйерс приветствовал бы любой повод для невыполнения пресловутой «миссии».

Наверху лестницы Том остановился. Дверь в комнату Каспара оказалась открытой. Актер был не один. Сэйерс видел его отражение в зеркале, стареньком и дешевом. Сэйерсу показалось, что он смотрит на Каспара сквозь грязное оконное стекло. Тот был уже одет в костюм, только жесткий воротничок рубашки болтался. Сэйерс услышал, как Каспар, щелкнув пальцами, властно произнес: «Запонку для галстука».

— Слушаюсь, сэр, — раздался голос Артура, их мальчишки-посыльного. На миг отражение актера заслонилось его фигурой. Артур подскочил к Каспару и начал застегивать ворот его рубашки.

— Где мой блокнот для газетных вырезок?

— Еще не готов, — ответил Артур напряженным голосом. Застегнуть воротник оказалось для него трудным делом.

— Значит, ты у нас медлительный тугодум? Так, что ли?

— Да, сэр.

— Работаешь с ленцой, думаешь с ленцой. Может быть, мне попросить Эдмунда, чтобы он тебя уволил? А? Как тебе это понравится?

— Никак не понравится.

— Никак, — передразнил его Каспар. — Убирайся.

— Слушаюсь, сэр.

Артур пулей, как из кабинета зубного врача, выскочил из комнаты, побежал по коридору и, наскочив на Сэйерса, едва не сбил его с ног.

— Спектакль уже начинается, — сообщил тот.

— Да, мистер Сэйерс, — запыхавшись проговорил Артур, и в глазах его мелькнул испуг — он догадался, что нужно возвращаться к Каспару и поторопить его, чего ему явно не хотелось.

— Не волнуйся, — успокоил его Сэйерс. — Я сам зайду к мистеру Каспару.

— Совершенно не обязательно тревожить меня, — сказал Каспар, появляясь в дверях комнаты.

Артур кубарем слетел по ступенькам. Каспар подтянул стоячий воротник и манжеты, пригладил лацканы белого фрака. Он выглядел безукоризненно, словно только что отчеканенный доллар.

— Как видите, я вовсе не нуждаюсь в ваших напоминаниях, мистер Сэйерс, — заметил он и двинулся вперед.

Пока Том следовал за Каспаром до сцены, в голове его вертелось с десяток упреков, но момент высказать их был самый неподходящий.

* * *

Театр «Принц Уэльский» располагал собственным оркестром, поэтому музыкальный директор — в штате Уитлока имелся и он, — спустившись в оркестровую яму, не сел, как обычно, за пианино, а взял в руки дирижерскую палочку. Увертюра к «Пурпурному бриллианту» представляла собой сработанную на заказ мешанину из популярных классических мелодий и народных мотивчиков, но сделанную мастерски. Никто не смог бы придраться к ней и обвинить сочинителя в плагиате, а уж тем более потребовать отступных за использование чужого труда. Она нравилась любой аудитории. Если вы, дорогой читатель, тоже любитель подобных вещей, она пришлась бы по вкусу и вам.

Увертюра служила своего рода метрономом для актеров, давала знак, кому и когда вступать в действие. Услышав знакомый кусок, герои выплывали на сцену словно привидения. Первым появлялся коверный, исполнявший роль дворецкого, делал вступление к спектаклю. Затем выходила Луиза, и начиналась любовная завязка. За ней следовал сам Уитлок в роли переодетого сыщика. Обычно его встречали громкими приветствиями, но в последние дни аплодисментов ему доставалось меньше, чем дворецкому, в котором зрители узнавали Билли Дэнсона, «мешковатый костюм», из первой половины представления. Том догадывался, что босс раздражен большей, чем у него, популярностью своего подчиненного, но понимает, что театр от этого только выигрывает, и потому сделает вид, что ничего не замечает, и со спектакля его не снимет.

Пока Луиза стояла за боковым занавесом, ожидая своей очереди идти на сцену, рядом с ней возник Джеймс Каспар. Он появился словно призрак из темноты. Она не видела, как он подходил, но почувствовала его присутствие. Оно напугало Луизу. До первой реплики Каспару оставалось добрых десяток минут; кроме того, выступить на сцену он должен был с противоположной стороны.

Он наклонился так, чтобы голос его был слышен только ей и не выходил за пределы кулис.

— Простите, если я напугал вас, — тихо произнес он. Его дыхание коснулось ее уха. Луиза почувствовала, как колышутся ее волосы.

— Мистер Каспар, — прошептала она в ответ, — вам не за что извиняться.

— Я хотел бы кое о чем попросить вас.

— Вот как?

— Вы сегодня поете. Посвятите свою песню мне.

Луиза не знала, что ответить. Он, видимо, почувствовал ее смущение и прекратил разговор, не настаивая на ответе.

К тому времени, когда волнение ее прошло, Каспар удалился, растворившись в темноте кулис.

* * *

В баре, расположенном в задней части здания, недалеко от зрительного зала, в окружении незнакомых ему людей сидел Клайв Тернер-Смит и наблюдал, как поднялся занавес и начался спектакль «Пурпурный бриллиант». Он приехал в театр слишком поздно и не застал выступление коверного в первой части, поэтому его удивили горячие аплодисменты, которыми зрители встретили появление на сцене дворецкого. Он произносил свой монолог на кухне, где, облаченный в фартук, протирал столовое серебро. Аудитория состояла в основном из людей простых и непритязательных, сюжет их мало интересовал — они пришли в театр лишь приятно скоротать вечер. Наметанным глазом Тернер-Смит заметил среди зрителей своих коллег-полицейских.

Когда дворецкий, словно бормоча себе под нос, заговорил с аудиторией, начав с обычного в таких случаях: «О Господи, помилуй…», Тернер-Смит почувствовал, что кто-то тянет его за рукав. Он повернулся и увидел перед собой человека с худым, обтянутым старческой кожей лицом и гладко выбритым черепом, державшего в руках ту же записку, что он послал минут десять назад за кулисы. Она была вскрыта, на обратной стороне ее виднелся ответ. Почерк напоминал детские каракули.

Тернер-Смит взял записку, прочитал и, сложив, сунул во внутренний карман пиджака.

— Я подожду в пабе, напротив театра. Никому ничего не говорите. Вы меня поняли?

Бритоголовый, не проронив ни слова, кивнул.

Тернер-Смит вышел из бара, пересек коридор и, пройдя мимо кассы, вышел на улицу. В Манчестер он приехал чуть более часа назад. Местную полицию о своем появлении он не оповещал, а, сойдя с поезда, сразу взял кеб, приказав кебмену ехать в Сэлфорд, на другой берег реки. Тот же маршрут он проделывал двадцать лет назад, когда занимал пост начальника военной полиции. Тогда он искал дезертира, убившего сержанта и бежавшего домой. Он и сейчас помнил тот домик с четырьмя комнатками и террасой, с полдюжины детей в нем и мать дезертира, женщину рослую и сильную, как правофланговый в его полку. Она заявила ему, что сына не видела, и это было сущей правдой, поскольку он несколько часов прятался в зарослях кустарника за соседним домом. Когда люди Тернер-Смита принялись за поиски преступника, тот бросился бежать, а позже утопился. Река Ирвелл отделяет графство от города, поэтому искали утопленника два полицейских подразделения — каждое со своей стороны реки. Они плавали на лодках и, вооружившись баграми, шарили по дну, пытаясь выловить тело, чтобы оттолкнуть его от своего берега, — никому не хотелось связываться с делом о дезертирстве.

Тернер-Смит пересек Ливерпуль-стрит, просторную улицу с вымощенными каменными плитами широкими тротуарами и трамвайными рельсами, уложенными в желоба, высеченные в булыжнике. Впереди него, толкая перед собой тележку с дровами, шла девочка лет одиннадцати. У дверей частной гостиницы он увидел еще несколько детей. Они сидели на тротуаре, вытянув ноги на проезжую часть. Старшие следили за малышами, игравшими рядом, и все они ждали родителей, проводивших время в баре.

Тернер-Смит предпочел малопривлекательному бару паб, где напитки стоили подороже, но отпускались официантом; здесь можно было либо посидеть за приличной стойкой, либо, за дополнительное пенни, устроиться за отдельным столиком, в кабинке со стенками из красного дерева, откинуться в удобном, обтянутом материей кресле и подозвать официанта. Он выбрал кабинку, закрытую с трех сторон, заказал бокал мадеры, и когда официант принес его, расплатился.

— Ко мне должен присоединиться джентльмен по имени Сэйерс. Он придет из театра. Позаботьтесь, чтобы он нашел меня, хорошо? — сказал он официанту.

Официант коротко кивнул и ушел. Тернер-Смит положил трость на кресло, стоящее напротив него, вытянул раненую ногу и принялся ждать. Позади него, в кабинке, сидела группа коммивояжеров; он некоторое время вслушивался в их беседу, затем внимание его начало рассеиваться.

Дети бедняков. Здесь они были всюду. На станции его окружила стайка маленьких попрошаек, бросившихся врассыпную при появлении констебля. Тернер-Смит замечал, что рост городов напоминал газообразную реакцию; в результате одни, их было меньшинство, стремительно богатели, а другие, большинство, также быстро нищали. Как следствие увеличивалось число общественных работ, будто грибы после дождя вырастали так называемые дома для бедноты, жалкие бараки, острова отчаяния, одинаково мрачные под грязно-серым небом.

Спустя некоторое время он вытащил часы и посмотрел, который час. Сэйерс обещал подойти к нему во время второго действия. Тернер-Смит отправлял записку директору театра, но ответил ему именно Сэйерс. С назначенного для встречи времени прошло уже полчаса.

Кто-то появился в кабинке. Тернер-Смит поднял глаза и увидел официанта.

— Пришел джентльмен, которого вы ждете, — сообщил он и отошел в сторону, пропуская гостя.

— Я Том Сэйерс, — сказал вошедший и сел напротив Тернер-Смита. Официант покружил над ним, но тот мотнул головой, и официант удалился.

Подождав, когда официант уйдет, гость посмотрел на полицейского.

— Чем могу быть полезен? — поинтересовался он.

— Я надеялся поговорить с мистером Уитлоком.

— Я его заместитель, веду все дела театра. Если я не сумею вам помочь, то скорее всего и никто не поможет.

Тернер-Смит с минуту рассматривал сидящего перед ним человека, и решил, что может с ним разговаривать как джентльмен с джентльменом. «В конце концов, у нас имеется больше оснований для взаимодействия, чем для конфликта», — подумал он.

— Взгляните вот на это, мистер Сэйерс, — произнес он и положил перед ним наклеенные на листы бумаги газетные вырезки, из которых ясно вырисовывалась связь между гастролями театра и немотивированными убийствами нищих по всему маршруту.

Собеседник пробежал глазами вырезки, поднял голову и проговорил:

— Согласен, не везде нас хорошо встречали.

— Я не об этом. Вы обратите внимание на даты, мистер Сэйерс.

Собеседник сновауглубился в вырезки, потом откинулся на спинку стула с видом человека, не находившего оправдательных аргументов.

— Многозначительные совпадения.

Тернер-Смит, впервые за все время разговора получивший возможность внимательно изучить лицо гостя, вдруг спросил:

— Кстати, мистер Сэйерс, а вы, случаем, грим не носите?

Тот кинул на стол бумаги и усмехнулся:

— Ну разве что иногда.

Тернер-Смит осторожно, чтобы неловким движением не выдать своих намерений, потянулся за тростью.

— Зачем? Вы же не играете в спектаклях.

— Не играю, — улыбнулся гость. — А вы прекрасный детектив, все подмечаете. С вами не поспоришь.

Несколькими секундами позже из кабинки вышел человек и направился к выходу. Четверо коммивояжеров, увлеченно болтавших в соседней кабинке, не заметили его ухода. Один из них, отхлебнув из бокала, откинулся на спинку стула и вдруг вздрогнул, разлив по столу напиток. Его товарищи не поняли происходящего и рассмеялись. Тому же было не до смеха.

— Черт подери! — удивленно произнес он. — Меня что-то кольнуло. — Он повернулся в кресле посмотреть вниз.

Трое других окружили его и увидели, что из набитой конским волосом спинки стула торчит кончик лезвия.

— Ну, Джек, конец тебе, — сказал один из коммивояжеров, мужчина с пышными свисающими усами, делавшими его похожим на моржа. — Похоже, это коготь Железной Леди.

— К черту твою Железную Леди! — отозвался пострадавший и встал, чтобы заглянуть в соседнюю кабинку.

Там сидел седоволосый мужчина со строгим лицом, который, как они заметили, прихрамывая зашел в паб минут сорок — сорок пять назад. Сидел он спиной к ним, голова его упала на грудь. Трость его была разложена. Ножны лежали на столе, а ручка с лезвием торчала в груди. Кончик его и поранил коммивояжера.

* * *

Полтора десятка шагов понадобилось Джеймсу Каспару, чтобы пересечь аллею и скрыться в дверях театра. Молчун захлопнул за ним дверь и по извилистым узким коридорам, мало кому известным путем, провел к боковой кулисе. Следуя за ним, Каспар на ходу сбросил сюртук, шарф, отстегнул воротничок рубашки. Позже Молчун подобрал все и спрятал. Каспар отстегнул запонки, сдернул рукава. Все это тоже полетело на пол. Сделав еще пять шагов, пара оказалась у двери, за которой уже виднелась сцена. Каспар провел руками по волосам, взъерошив их, сделал в меру радостное лицо и стал похож на человека, несправедливо обвиненного в конце первого акта, но благодаря интуиции и титаническим усилиям шестидесятилетнего детектива с обвислыми щеками, в сединах и корсете, возвращающегося к жизни и вновь обретающего достоинство.

На сцене Уитлок только-только успел произнести первый монолог — длинный, на целую страницу, посвященный страдающей Луизе, настолько трогательный и многозначительный, что после него публика, как правило, вскакивала и гремела аплодисментами. Иначе и быть не могло — ведь по сюжету Луиза считала, что ее возлюбленного повесили. Он же возвращался к ней живой и невредимый, и девушка вновь расцветала.

Коверный, не видя на сцене Каспара, уже набрал воздуху, чтобы своими жизнерадостными сообщениями заполнить ожидаемую паузу, но в этот самый момент на сцену вылетел Каспар, так стремительно, словно кто-то вытолкнул его из-за боковой кулисы. Он сбросил с головы капюшон, под которым скрывался в роли таинственного нищего, мелькнувшего в окне в середине второго акта — как часть великолепного плана, сработанного детективом с целью усыпить бдительность истинного преступника и заставить его выдать себя, — и, раскинув руки, принял в свои объятия Луизу, бросившуюся к нему и павшую ему на грудь с такой силой, что Каспар пошатнулся. Оставив счастливую пару, Уитлок неторопливо выступил вперед, готовый порадовать публику новыми детективными откровениями.

Сэйерс вернулся в дальнюю часть зала, откуда ушел некоторое время назад. Он не разделял восторга свистящей и орущей толпы, на сердце его лежал камень. Причиной его уныния стал короткий разговор с Луизой в минутном перерыве между первым и вторым действиями.

Девушка торопливо подошла к нему.

— Том, — сказала она.

— Что, Луиза?

— Я хочу кое-что спросить вас.

— Пожалуйста. Для вас — что угодно.

— Как вы думаете, я могу нравиться мистеру Каспару?

Сэйерс застыл на месте, не проронив ни слова.

— Том, вы меня слышите?

— Вы всем нравитесь, Луиза, — выдавил он.

* * *

Поздним вечером, когда спектакль уже закончился, зрители разошлись и актеры покидали театр, путь им преградили полицейские. На противоположной стороне улицы стояли два фургона, возле них тоже толпилось немалое число полицейских. Они быстро окружили здание и начали отсекать любопытных. Для лучшего освещения зажгли дополнительные фонари, в здание вбежали люди с носилками и простынями. Репортер «Сэлфорд кроникл», на ходу пытаясь отделить факты от вымысла, опрашивал стоящих на тротуаре припозднившихся зрителей и зевак, ничего не видевших и не слышавших, но охотно делившихся своими фантазиями. Из сбивчивых рассказов ему удалось выяснить, что из-за какой-то женщины между кем-то произошла то ли драка, то ли дуэль, что в деле замешана шайка, орудующая на Риджентс-роуд, что в схватке в театре погибли двое, а в близлежащем пабе распоясавшиеся хулиганы устроили массовую резню. Какой-то пьяница наткнулся на нож. Матросы насмерть бились с местными. Кто-то подсказал, что шайку на Риджентс-роуд возглавляет Билл Свирепый Бык. Вскоре любовь к грошовой «желтой прессе», воображение и жажда дать интервью довели собеседников репортера до истерики.

Сэйерс посчитал своим долгом побыстрее увести от театра женщин.

Каспара нигде не было видно.

Глава 11

Прежде чем отправиться на вокзал и сесть на поезд, Себастьян Бекер зашел в церковь, впервые за довольно продолжительное время. Она оказалась открытой. Серое предрассветное небо было мрачным, и ему вдруг захотелось побыть наедине с самим собой. Он вошел внутрь, закрыв за собой дверь на металлический засов, прогремевший под высокими сводами словно выстрел.

Себастьян подумал, что, наверное, совершил ошибку. Одного взгляда на внутреннее убранство ему хватило, чтобы вновь, как и раньше, когда он входил сюда еще ребенком, ощутить ужас и подавленность, оставившие страшный след в его душе, не стершийся и поныне. Мир католической церкви оставался прежним, сущность его не менялась. В Кельнском ли соборе, в крошечной ли миссии в Калифорнии — он был все тем же: свечи и позолота, полутьма и таинственность.

И еще страдания. Всегда страдания. В каждом изображении, в каждом гимне и молитве; привносил же их сам Бог, говоривший по-латыни, а нес Христос, не похожий ни на одного еврея, когда-либо виденного Себастьяном. Будто истинного Христа для церковных целей было недостаточно и они изобрели своего.

Бекер быстро преклонил колена. Он помнил процедуру творения молитвы, хотел бы сократить ее, но не знал как. Привычные действия глубоко укоренились в нем — он понимал, что застынет и не сможет продолжать молитву, если что-то пропустит и не исправит допущенную оплошность. Помолившись, Себастьян присел на первый ряд скамеек, с краю. Места эти предназначались для прихожан из одного района. Вокруг высокого алтаря горели лампады, не угасающие ни днем, ни ночью. За алтарем в резной раме висела громадная картина эпохи Возрождения. В полутьме он едва различал ее. Перед ней сиял крест, золотой, но не исключено, что латунный, — издалека определить было невозможно. Себастьян почти вызывающе посмотрел на него, отказываясь не только молиться, но и признавать саму необходимость молитвы.

«Тогда зачем же я пришел сюда?» — подумал он.

Новость, пришедшая ночью, ошеломила его. Тернер-Смит не просто умер, а погиб. Его убили. Внутри у Себастьяна все сжалось и похолодело, он никак не мог примириться с мыслью, что шефа, которого так любил и уважал, больше нет. Бекер корил себя за то, что не остановил его и не бросился в погоню за преступником. Тогда Тернер-Смит остался бы жив. Но тогда скорее всего его судьбу разделил бы Себастьян. Либо, поведи он себя иначе, напал на след преступника.

Возможно, шеф и наставник как раз и напал на его след, выявил нечто такое, что приближало финал расследования. Коли так, то его открытие и трагическая смерть явно связаны между собой. Однако эта версия будет опровергнута, в случае если Себастьян, сменив шефа, выживет. И не исключено, что погибнет, сделав то же открытие… Здесь Себастьян поймал себя на мысли, что повторять подвиги святых ему очень не хочется. Состоятся похороны. Особые, с полным набором почестей. Народ высыплет на улицы поглазеть на процессию, полюбоваться красивыми черными лошадьми с траурными плюмажами и полицейскими в полной форме, с медалями. Зрелище великолепное. Думая о похоронах, Себастьян невольно вспоминал крошечный белый гроб, в котором лежала его сестренка, такой легкий, что один человек не напрягаясь нес его на руках.

Ему не было тогда и девяти лет, должно было исполниться через несколько дней, и смерть для него мало что значила. Только горе везде вокруг него, пугавшее, заставлявшее цепенеть. Комнаты, затянутые черной материей, хмурые и серьезные люди в гостиной. Он все больше молчал, не осмеливаясь заговорить. Даже вид их жилища угнетал его; Себастьян старался лишний раз не попадаться на глаза матери.

Он тешил себя надеждой, что пройдет всего несколько дней — и все забудется, и мать будет любить его сильнее, чем прежде. Но его девятый день рождения пришел и ушел никем не замеченный, да и все последующие были омрачены беспощадной годовщиной смерти сестренки. Себастьян так и вырос с уверенностью в том, что его сестренку не просто продолжают любить, а любят больше его.

Зачем его матери понадобилось писать Тернер-Смиту? Свидетельство ли это материнской заботы, которую она так редко проявляла дома? Жизненный опыт подсказывал отрицательный ответ. Просто мать в обычной манере обозначила свое влияние на его жизнь. Она и раньше на любой его план реагировала одинаково — говорила лишь о том, как он плох. Она считала себя обязанной вмешиваться во все его дела.

— Молитва — это искусство, которому, как и любому другому, нужно учиться, — услышал Себастьян за спиной.

Он обернулся и увидел отца Александра, приходского священника, служившего здесь уже восемнадцать лет. Он находился где-то рядом и появился через одну из боковых дверей.

— Не сказал бы, что в последнее время ты часто молился, — заметил он.

— Вчера вечером погиб Тернер-Смит, — отозвался Себастьян.

— Тернер-Смит?

— Да. Мой начальник.

— Прости Господи душу его грешную, — пробормотал отец Александр. — Как это случилось?

— Обстоятельства неясны. Я отправляюсь туда с тем, что мне известно, и в случае необходимости произведу аресты. И если Бог есть, пусть он ведет меня.

Брови священника удивленно взметнулись.

— Что я слышу?! Ты говоришь «если»?

— В другой раз, святой отец, — сказал Себастьян.

Глава 12

Хотя заведение миссис Мак и находилось на улице, где располагались почти все городские гостиницы и пансионы, на нем не было ни вывесок, ни объявлений. Владелица, в прошлом актриса, известная многим людям своей профессии, не видела смысла или пользы в том, чтобы афишировать свое заведение, привлекая внимание тех, кто ведет обычный образ жизни. Актеры и рабочие сцены возвращались иногда под утро, и многие из них спали, как правило, до полудня. Ужинали они поздно, когда большинство горожан уже спали, после чего час или два проводили в беседах. Говорили они только о театре, об актерской игре. Они жили в своем мире. Даже и сейчас многие обыватели считали жизнь актеров недостойной.

Всегда в пути, они не заводили друзей в тех местах, где появлялись. Общались только между собой и с себе подобными. Актеры представляли собой одну большую семью, находящуюся в постоянном движении, и миссис Мак в ней играла роль и домохозяйки, и матери: приветливо встречала актеров, давала им приют, приглядывала за молодежью, одинаково требуя от всех ступивших под крышу ее пансиона соблюдения высоких моральных устоев. Любой буян и распутник в присутствии миссис Мак, женщины суровой и властной, становился кротким как овечка.

Она давно стала театральной легендой. У нее имелся муж, о котором можно сказать лишь то, что это был тихий, незаметный и невзрачный человечек.

* * *

В субботу Том Сэйерс проснулся чуть позднее десяти часов утра. Обычно он вставал раньше, но прошлой ночью никак не мог заснуть. Он поднялся, спустился вниз, взял висевший на кухне запасной ключ и вышел пройтись по освещенной лунным светом улице. Том не боялся хулиганов, да и в такое позднее время даже отпетые забулдыги и шпана уже валяются по своим кроватям. Гулял он долго, дошел до широкой реки, разделяющей два графства, медленной, сверкающей лунными блестками, грязной и черной, как нефть. Выходя из дома, Сэйерс надеялся привести в порядок свои мысли, но и по возвращении в пансион они все так же беспорядочно метались.

В ушах его еще звенели слова Лили. Ему казалось, она хотела одно сказать ему — такого понятия, как счастье, в принципе не существует и счастливым человека делают только работа и осознание стремления к счастью. Ошибочно полагать счастьем конец пути — на самом деле именно путь и есть счастье.

Так куда пролегает его путь? Большинство мужчин его возраста так или иначе, но наладили свой быт. Обзавелись женами, детьми, имеют небольшой, но стабильный доход. Сэйерс же, хоть и обрел статус делового человека, жизнь вел цыганскую. Он был всегда в пути и мало что скопил. Имелись у него кое-какие сбережения да еще небольшой домик в Брикстоне, за который исправно платил аренду. В нем он гостил не часто — лишь когда их театр давал гастроли в пригородах Лондона. Больше ничего существенного у него не было.

Мысль о смене деятельности начала посещать Сэйерса уже давно. Он подумывал о возможном создании собственной антрепренерской конторы, о стабильной «своей» клиентуре, которой бы он устраивал ангажементы. Воображение его рисовало светлые картины — он сидит в небольшом уютном помещении на Ковент-гарден, на стенах висят расписания гастролей, секретарша в приемной регистрирует корреспонденцию и встречает чашкой чаю посетителей, жаждущих встречи с ним. Некоторые актеры, не из театра Уитлока, заинтересовались идеей и выразили готовность воспользоваться его услугами — правда, после того, как он поможет им выпутаться из кое-каких трудностей. Однако, представляя себе свою будущую жизнь, раздумывая о клиентуре, он обнаруживал, что перечень клиентов всегда сокращается до одного имени, единственной соискательницы, с завидным постоянством появлявшейся на авансцене.

Луиза. От одной только мысли о ней сердце его ныло. Он то и дело вспоминал тот сладкий миг, когда она, в полуобмороке, упала ему на руки. Он считал, что в те доли секунды его замешательства души их нежно слились навеки. Мгновение показалось ему томительным и долгим. В мире его фантазий не было места Джеймсу Каспару. Сэйерс просто вычеркнул его из списка.

«Придет день, — тешил Том Сэйерс себя надеждой, — и гастроли с „Пурпурным бриллиантом“ закончатся, поскольку уже не осталось уголка в Англии, где бы его не видели». Но что случится потом, он не знал. Уитлок может купить другую пьесу и нанять других актеров, оставив кое-кого из прежних, а не исключено, и вернуться к вечным пьесам Шекспира (только не к «Ромео и Джульетте», лишь бы не Джеймс Каспар в роли Ромео), либо захочет отойти отдел, приобрести себе домик где-нибудь в Кенте и проводить время в покое и достатке.

Так или иначе, но что-то важное должно произойти. Каспар пойдет своим путем, и как он его закончит, Сэйерса не интересовало. Он чувствовал — в тот поворотный момент он предложит свои услуги Луизе. Оставалось ждать, сейчас, по его мнению, было неподходящее время, чтобы делать предложение Луизе.

Еще почти два лихорадочных часа он провел в постели, рассматривая сквозь шторы пятна лунного света, пока наконец сон не сжалился над ним и не начал окутывать его.

Комната его со скошенным потолком находилась на чердаке. От первого этажа ее отделяли три лестничных пролета. Умывальник и громадный чемодан Сэйерса оставляли в ней не много свободного места.

Том сбросил одеяло и сел на край кровати. Обхватив руками лицо, попробовал помассировать его, чтобы хотя бы отдаленно напоминать пробудившегося человека. В этот момент в дверь осторожно постучали.

Очень осторожно. Почти по-женски.

Тома вдруг охватила паника, в груди похолодело. Что бы ни предвещал столь ранний визит, он к нему не был готов. Спал Сэйерс в нижнем белье, являвшем собой смесь носкости небеленой шерсти и его умения управляться со штопальной иглой.

— Да, — сказал он.

— Мистер Сэйерс, — послышался за дверью незнакомый голос.

Том насторожился.

— Кто там? — спросил он и потянулся к брюкам, висевшим на вешалке на спинке кровати.

Вместо ответа дверь внезапно распахнулась, в комнату ворвались двое полицейских и, прежде чем Том смог подняться, набросились на него, выкручивая руки. Затем вошел еще один полицейский, с сержантскими нашивками на рукаве, в руках у него блестели раскрытые наручники. Державшие Сэйерса полицейские поставили его на ноги, а когда он стал вырываться, придавили к стене с такой силой, что у него перехватило дыхание и они на несколько секунд получили преимущество.

Последним в комнате появился темноглазый мужчина лет тридцати. Пока на запястьях Сэйерса защелкивались наручники, он оглядел комнату. Полицейские все продолжали держать Тома за руки, не обращая внимания на его протесты и попытки вырваться.

— Следите за его руками. В свое время он был известным боксером, имеет несколько призов.

Очевидно, такую ситуацию для Сэйерса создал именно этот человек, который хоть и был в штатском, но командовал полицейскими. Сэйерс попытался разглядеть его через плечо сержанта.

— Сэр! — воскликнул он. — Это возмутительно!

Темноглазый ответил не сразу. Когда сержант замкнул наручники, он приказал:

— Обыщите его вещи.

И только затем подошел к Сэйерсу, смерил его с головы до ног тяжелым взглядом и негромко произнес:

— Вы еще осмеливаетесь возмущаться? Не испытывайте мое терпение, мистер Сэйерс, оно у меня иногда лопается, и тогда тому, кто со мной разговаривает не слишком вежливо, становится худо.

Сжав кулаки, Сэйерс взметнул руки.

— Объяснитесь, сэр, и скажите, что все это значит?

— Я детектив-инспектор Себастьян Бекер, — начал мужчина в штатском. — Вам наверняка известна причина моего появления здесь. Можете притворяться невиновным, если ничего другого придумать не можете, но только от виселицы такая линия защиты вас не спасет.

— Сэр, — раздался голос сержанта, и все повернулись к нему.

Угроза Бекера ошеломила Сэйерса еще больше. Он ощутил себя актером, вышедшим на сцену не через ту дверь и оказавшимся в эпицентре незнакомой ему драмы. Том вытянул шею, пытаясь разглядеть, какие еще неожиданности его поджидают, и заметил за дверям и комнаты еще нескольких полицейских.

Сержант не без труда открыл чемодан Сэйерса, стоявший, как обычно, на боку, чтобы им можно было пользоваться как платяным шкафом. В одной его части располагались глубокие ящики и ячейки, в другой висела рейка с вешалками для одежды. Сорванная вместе с одеждой, она валялась на дне чемодана, а в образовавшейся пустоте виднелось нечто.

Как-то на выставке диковинок в Лондоне довелось Сэйерсу увидеть восковую анатомическую фигуру женщины со срезанным от ключицы до лобка телом. Взорам любопытных были открыты внутренние органы. Виднелся в чреве ее и ребенок, крошечное согнутое существо.

В такой же скрюченной позе, вниз головой, находился в чемодане мертвый пятнадцатилетний Артур Стеффенс, изуродованный, с раздробленными головой и позвоночником.

* * *

Себастьян Бекер присел, внимательно осмотрел перевернутый труп. Только оглядев голову, он осторожно и брезгливо потрогал тело, затем вытянул что-то изо рта. Смерть наступила давно, тело мальчика успело закостенеть, поэтому Бекеру пришлось приложить усилие, чтобы достать предмет, не повредив его. Им оказался скатанный в шарик кусок бумаги.

Сэйерс почувствовал, каку него подкашиваются ноги. Полицейские, подхватив подмышки, не дали ему упасть. В голове Сэйерса все помутилось. Он перестал понимать происходящее. Страшная находка настолько ошеломила его, что он на какое-то время забыл о собственной судьбе.

Бекер развернул шарик, разгладил бумагу на колене и, положив на пол, принялся изучать.

— В последний раз я видел эту бумагу в руках начальника нашего управления полиции Тернер-Смита, — наконец сказал он и поднял голову.

Сэйерс не мог предложить ему вразумительного ответа.

— Хватит притворяться, Сэйерс, — проговорил Бекер, поднимаясь. — Клайв Тернер-Смит — имя человека, которого вы убили прошлым вечером. — А вот что вы сделали с его информатором, — ткнул он пальцем в чемодан. — Дайте ему одеться, — приказал он полицейским. — Не дотрагивайтесь до трупа; позже я вызову сюда полицейского хирурга.

Полицейские позволили Сэйерсу кое-как натянуть брюки и ботинки. Наручники снять они отказались, поэтому рубашку и пиджак ему пришлось просто набросить на плечи. В таком унизительном виде полицейские вытолкали его из комнаты, затем начали выводить на улицу. Сэйерс попытался хотя бы засунуть рубашку за пояс, но сделал это только наполовину — один край рубашки продолжал болтаться.

В здании было полно полицейских. Сколько — Том так и не смог сосчитать. Он видел их в окно, они стояли повсюду возле здания. Он легко представил себе, что арестовывать его пришел целый вражеский полк, и в центре его, расположенного полукругом, находился он сам. Спускаясь по лестнице, он заметил, как стражи порядка заталкивают в комнаты постояльцев, приказывая им не выходить в коридор. Лишь только Том проходил, постояльцы высыпали из дверей и во все глаза разглядывали его.

Внизу, в зале, стоял Эдмунд Уитлок. Сэйерс впервые увидел на его лице отражение настоящих, нефальшивых, чувств. Его покрасневшие глаза блестели от слез, руки, сжимавшие и разжимавшие платок, подрагивали.

Проходя мимо него, Бекер бросил:

— Благодарю за содействие, мистер Уитлок.

Уитлок, казалось, не слышал слов детектива. Он смотрел мимо него, на Сэйерса.

— О, Том, — произнес он беспомощно. — Что вы наделали? Как вы меня огорчили.

— Я невиновен… — начал было оправдываться Сэйерс, но удар в спину бросил его вперед.

На улице полицейские сдерживали толпы любопытных. Тома Сэйерса ожидал фургон для перевозки арестантов, «Черная Мэри», мощный, без единого окошка, окованный железом. Задняя дверь его была открыта, откидная лестница — спущена.

Сэйерс обернулся, бросил последний взгляд на пансион — высокое узкое здание, со ступеньками лестницы на крыльце и металлическими перилами. В окне гостиной он увидел Луизу Портер. Бледное, как кукольная маска, лицо ее выражало неверие.

Пока Сэйерс наблюдал за ней, подошел Каспар, положил на ее плечо руку и, наклонившись, что-то зашептал на ухо. Несмотря на расстояние, отделявшее Сэйерса от окна, он отчетливо видел жест Каспара и догадывался, что предназначен он ему, а якобы утешение Луизы — всего лишь притворство.

Он рванулся было назад, но полицейские, державшие его под руки, быстро подавили сопротивление, проволокли по лестнице и, втолкнув в фургон, с грохотом закрыли за ним дверь. Затем лязгнул засов и прогремел тяжелый навесной замок.

Глава 13

Фургон был небольшим, примерно восемь на шесть футов. По бокам его располагались скамейки. Полицейские швырнули Тома так, что ноги его оказались на одной из скамеек. Дабы не покатиться во время езды, он покрепче уперся в нее, оставаясь лежать ничком на полу фургона.

Он почти ничего не видел. Свет в фургон поступал только из небольшого отверстия для воздуха, проделанного в крыше, и крошечного зарешеченного оконца в двери. В него Том разглядел мальчишек, которые бежали за фургоном и что-то кричали, — что именно, он не разобрал. Пока фургон летел вперед, громыхая по булыжнику, Сэйерс отчаянно пытался понять события, происшедшие за последние полчаса.

Он оказался в жуткой ситуации. Поначалу он подумал, что все случившееся — страшное недоразумение, и что оно прояснится в процессе расследования. Однако по мере того как Том снова и снова все вспоминал, мысль об удачном разрешении показалась ему наивной. Какое уж тут недоразумение, если в его чемодане обнаружен изуродованный труп Артура Стеффенса. Ни один разумный человек не назовет гибель и надругательство над мертвым телом недоразумением. Сэйерс ясно сознавал — его обвинят в двойном преступлении.

В последний раз он видел Артура живым в театре. Рабочие сцены, и он вместе с ними, остановились не в пансионе, а снимали комнатушку над пабом, на Кросс-лейн. Кто-то убил мальчика, после чего перенес тело в комнату Сэйерса на чердаке в период между окончанием вечернего спектакля и возвращением Тома с прогулки. «Сделать это, — предположил Сэйерс, — мог только тот, кто живет в пансионе. Ни у кого другого для подобного злодеяния просто не было возможности».

Интуиция подсказывала Сэйерсу, что здесь определенно замешан Каспар, но, к сожалению, против него не было улик. Развратные привычки Каспара и их взаимная неприязнь не служили доказательством вины актера; Сэйерс мог, конечно, сообщить об этом полицейским в надежде растрогать их и подтолкнуть к новому расследованию, поиску компрометирующей Каспара информации, но такой поворот дела показался Тому маловероятным. Полиция явно считала, что нашла истинного убийцу.

Он услышал, как возница прикрикнул на лошадей, и фургон поехал медленнее. Затем фургон затрясся, повернул, и Сэйерсу пришлось сильно упереться в пол руками, чтобы не покатиться. Руки ныли от боли. Раньше он и не представлял, какое мучение доставляют наручники. Физическое неудобство Сэйерс мог вытерпеть; гораздо страшнее было ощущение паники, временами охватывавшее его.

Фургон остановился. Сначала ничего не происходило, никто не приходил за ним. Том кое-как поднялся, подошел к дверному оконцу, посмотрел сквозь мелкую решетку и увидел двор полицейского участка, окруженный высокой кирпичной стеной; конюха, ведущего по открытому двору лошадей; ворота в дальней стене, через которые они въехали, их закрывал пожилой сторож без ноги, на короткой деревяшке. Несмотря на увечье, двигался он легко и проворно.

Сэйерс снова опустился на пол и вскоре услышал приближающиеся шаги. Потом прогремели замок и засов. Одетый в форму полицейский через решетчатое окошко заглянул внутрь, удостоверился, что задержанный не собирается выскочить из фургона и начать драку.

Дверь открылась. Сэйерса ожидали шестеро полицейских, дюжих, опытных, во главе с сержантом, самым высоким из них; в руках у всех были дубинки, и Сэйерс подумал, что его станут бить сразу, еще до того как он ступит на порог камеры предварительного заключения. Он ошибся; его просто окружили и, подталкивая, повели ко входу в участок, мрачное здание красного кирпича, выходящее окнами во двор.

В последующий час его сначала повели на осмотр к врачу, а затем сфотографировали. Наручники с него сняли, и он смог наконец надеть и застегнуть рубашку и пиджак. Он не сопротивлялся, спокойно шел в окружении полицейских куда приказывали, останавливался где говорили. Понимая беспомощность своего положения и бесполезность протеста, он давил в себе любую попытку спорить или возмущаться. Том решил сохранять спокойствие, а высказать свои претензии, когда ему дадут такую возможность. «В противном случае, — думал он, — я только вызову у них ненужное раздражение».

Ни на секунду его не оставляли одного, без охраны. Наконец привели в комнату, где находились трое полицейских в штатском — Себастьян Бекер и двое других, намного старше его по возрасту и, видимо, по званию, с окладистыми бородами и колючими маленькими глазками. Щеки их подпирали высокие крахмальные воротнички. Верзила-сержант, пропустив Сэйерса, остался в дверном проеме, стенографист в углу комнаты нагнулся над бумагой, готовый записывать слова обвиняемого. Кирпичные стены в комнате были покрашены, узкое окно находилось высоко под потолком. О том, чтобы быстро допрыгнуть и вылезти через него, не стоило и думать.

Посреди комнаты стоял стул, и Сэйерсу разрешили сесть на него. Ему зачитали обвинения, после чего предложили рассказать о себе. Назвав свое имя, дату и место рождения, сообщив о себе другую, как ему казалось, необходимую для полиции информацию, Сэйерс заговорил о самом главном, о том, что, по его убеждению, должно повлиять на всю его дальнейшую судьбу. Он знал: прямота и скрытность, хладнокровие или слабость — все черты его характера будут выявлены и описаны, и по ним станут судить о нем и выносить решение.

— Семь лет я профессионально занимался боксом и завоевал несколько чемпионских титулов и призов, — начал он рассказ о себе. — Однако мне пришлось бросить бокс — на меня напали на улице какие-то хулиганы и ударили металлическим прутом по руке. В то время я тренировался в Чесхэме, готовился к бою с Чарлзом Уэйнрайтом. Это нападение я расценил как попытку повлиять на результат поединка. Травма оказалась серьезной. Перед матчем я одолжил у маркиза Реддсли тысячу фунтов и обязан был вернуть их.

Я написал пьеску о боксере, набрал небольшую труппу и стал давать представления в маленьких залах. Спектакли вскоре сделались очень популярными — ведь как боксера меня знали многие. Вскоре мне удалось вернуть долг. К сожалению, самые известные имена стираются из людской памяти слишком быстро, и мне пришлось бросить артистическую карьеру и заняться управлением театром. Я служил управляющим в нескольких труппах, а в последние два года являюсь заместителем мистера Уитлока.

Пожилые мужчины слушали Сэйерса с отсутствующим выражением лиц. Иначе вел себя Бекер. Он с интересом разглядывал Сэйерса, подавшись вперед, чтобы не пропустить ни слова. Казалось, он искал в речи хотя бы намеки на улики, но не находил их.

— Не понимаю вас, мистер Сэйерс, — произнес он. Фраза относилась к самому Сэйерсу, повествование его он определенно понимал.

— Я тоже многого не понимаю, мистер Бекер, — отозвался Сэйерс. — К примеру, почему я здесь?

— Наверное, неутолимая жажда крови? Не имея возможности выместить ее на ринге, вы перенесли ее в свою жизнь? Одни убивают из-за денег, другие — из ревности или мести. Гнев или страсть тоже могут привести к убийству. Но ни разу в жизни я не сталкивался с убийством столь жестоким, совершенным исключительно ради удовлетворения страсти к самому убийству.

— Я никого не убивал.

— Один из ваших противников ослеп от ваших ударов.

— Я дрался по правилам. Бокс — рискованный вид спорта.

— Вот смотрю я на вас, Сэйерс, и никак не возьму в толк — то ли вы сумасшедший, то ли маньяк.

— Вы смотрите на невиновного человека, мистер Бекер.

— Сознаете ли вы, что только чистосердечное признание облегчит вашу участь? Разумеется, вас повесят — с этим нужно смириться, — но к виселице идут разными путями. Разве вам не хочется умереть с чистой душой?

— Вы говорите о виселице. Вы нашли в моей комнате труп мальчика, которого я никогда и словом-то не обидел, сообщаете мне о каких-то преступлениях, а я о них ничего не знаю. Я имя Тернер-Смит впервые услышал только от вас.

— Вы назначили ему встречу в салуне возле театра, вчера, во время второго действия. Мы нашли его проткнутым шпагой, замаскированной под трость. В кармане его сюртука лежала написанная вами записка.

— Но я не писал ему никаких записок. В продолжение всего спектакля я не выходил из здания театра.

— От театра до салуна всего десяток шагов. Во время второго действия никто не видел вас за кулисами.

— Я решил посмотреть спектакль, прошел в зал и сел в последний ряд.

— Когда всеобщее внимание было устремлено на актеров. Очень своевременно.

— Допросите Лили Хейнс. Она работает в театральном буфете. Она видела меня. Мы с ней разговаривали.

— Да, но только во время первого, а не второго действия. Я прошу вас, мистер Сэйерс, перестаньте лгать. Признайтесь. Ведите себя как мужчина и не опускайтесь до вранья. Вы оставили за собой кровавый след по всему маршруту гастролей театра. Убивали несчастных бродяжек и нищих. Неужели выдумаете, что мы не догадаемся, чьих это рук дело? А когда пятнадцатилетний мальчик разглядел вашу сущность, вы зарезали и его. Не отпирайтесь, ведь все улики говорят против вас.

С этими словами Бекер схватил со стола листок бумаги, извлеченный изо рта Артура, и швырнул Сэйерсу. В этот момент его интуиция и рассудок слились воедино.

— Каспар, — прошептал он.

— Мистер Каспар все время находился на сцене. Его видели полтораста зрителей. А кто подтвердит ваше алиби, мистер Сэйерс? Мертвый Артур Стеффенс, которого вы задушили и затолкали в свой чемодан, прикрыв своими лучшими костюмами?

— Богом заклинаю вас, мистер Бекер, вы ошибаетесь, страшно ошибаетесь; обвинения против меня несправедливы.

— Постыдитесь, мистер Сэйерс. Не упоминайте Бога всуе. Даже если он существует, вы служите не ему. У вас другой хозяин. Ладно. Насколько я вас понимаю, признаваться в содеянном вы не собираетесь, — сказал Бекер и поднялся.

Стенографист отложил перо, принялся собирать в папку исписанные листы и письменные принадлежности. Один из пожилых полицейских что-то неслышно произнес Бекеру на ухо, после чего вместе с другим удалился.

Себастьян Бекер вышел из-за стола и приблизился к Сэйерсу. Нагнувшись, он посмотрел ему прямо в глаза.

— Пожалуйста, помогите мне, Сэйерс, — проговорил он. — Ваше будущее уже не изменить, но помогите мне понять вас. Лили Хейнс считает вас невиновным. Она явно не права. Но объясните мне, как можно, вызывая верность в других, самому оставаться кровожадным преступником? То, что вы сделали, называется зверством. Неужели человек действительно все еще зверь?

— Вы просите меня объяснить то, чего я не знаю, — ответил Сэйерс. — Повторяю вам — я невиновен. Я никого не убивал. Позовите стенографиста, и я тысячу раз это скажу.

Себастьян Бекер выпрямился.

— Вы убили офицера полиции, представителя закона. Нашего коллегу и брата. Однако в отличие от вас, Сэйерс, мы не выродки. Вы предстанете перед судом. Ждать его вам придется здесь. Обращаться с вами будут по-человечески. Надеюсь, вы поймете: слово «закон» означает не «жестокость», а «справедливость».

Сэйерс догадался, что фраза про обращение предназначалась скорее не ему, а сержанту, возвышавшемуся в дверях.

— Сержант, — приказал Бекер, — уведите его в камеру.

Глава 14

Конвоируя Сэйерса по длинному коридору в одну из камер, расположенных далеко от комнаты для допросов, сержант крепко держал его за руку. Такой захват позволял ему не только подавить сопротивление задержанного в случае необходимости, но и чувствовать его намерения. Любая попытка выдернуть руку или подозрительно пошевелить ею была бы им немедленно пресечена. Сэйерс и не думал вырываться, сознавая бесполезность сопротивления. Отчаянная мысль освободиться от сержанта мелькнула было в его голове на секунду и тут же исчезла.

Ему нужны были друзья за стенами полицейского участка, причем срочно. Надежда на Уитлока испарилась, едва появившись. Он вспомнил, как тот стоял в зале, его удрученное лицо, заплаканные глаза, жалеющий взгляд. Несмотря на годы, проведенные на сцене в роли королей и героев, он не выработал в себе стойкости. Уитлок оставался человеком чувствительным. Он, как, впрочем, и многие другие, безусловно, поверил в виновность Сэйерса. Полагаться на его помощь Сэйерс счел неразумным, тем более что, вступившись за него, Уитлоку пришлось бы выступить против Джеймса Каспара.

Сэйерс и теперь не мог понять, каким образом молодой человек обрел власть над старым актером, хотя результаты его власти видел каждодневно в течение многих месяцев. В присутствии Каспара директор театра, обычно нетерпимый к актерским промахам, делался вдруг снисходительным и мягким, прощал своему протеже ошибки, за которые других отстранял от спектаклей. Такое поведение Уитлока всегда озадачивало Сэйерса. Каспар, казалось, сдавливал Уитлока, как сержант — Сэйерса, парализуя его волю и подавляя любое сопротивление.

Поравнявшись с какой-то дверью, тяжелой, обитой металлом, выкрашенной в серый цвет, сержант приказал Сэйерсу остановиться. Тому подумалось, что ведет она не к камерам. Полицейский дважды постучал по ней, и через несколько секунд в замке послышался скрежет ключа. Дверь открылась, и в глаза Сэйерсу ударил яркий дневной свет. Сержант бесцеремонно втолкнул его внутрь. Том споткнулся о порог, едва не упав, и равновесие обрел только внутри помещения.

Он оказался в клетке, примыкавшей к зданию участка. Она напоминала вольер в зоопарке, только размером намного больше, куда, как представлялось ему, заключенных выводили на прогулку. Наверху была решетка из мощных прутьев, отбрасывавших на землю густую тень. У дальней стены клетки Сэйерса поджидали трое стоявших в ряд полицейских, без шлемов и кителей, с закатанными рукавами рубашек.

Сэйерс повернулся к сержанту, но тот, ничего не объясняя, снимал широкий ремень, опоясывавший его китель. Констебль, впустивший их, закрывал дверь на ключ.

— Понятно, — буркнул Сэйерс.

— Не волнуйтесь, никаких грубостей не будет, — осклабился сержант. — Вы спортсмен, вот мы и подумали, что вы не станете возражать против небольшого дружеского поединка, — сказал он вежливым тоном, сбросив ремень и китель, обнажив мощный торс и громадный отвислый живот. Отвратительный, как у женщины после родов. У мужчины такой свидетельствует о неправильном образе жизни и о том, что большой угрозы он не представляет.

— Вы хотите драться со мной? — спросил Сэйерс.

— Никоим образом. Вы же у нас знаменитый Том Сэйерс, — ответил сержант. — Считайте, что вы дадите нам урок боксерского мастерства.

Справившись с замком, констебль поднял китель и ремень сержанта и отнес к дальней стене. Он прошел мимо остальных трех полицейских. Те были помельче сержанта, но всем своим видом напоминали отчаянных драчунов. Несколько полицейских фургонов подъехали к стене клетки, выходившей на окна полицейского участка, чтобы скрыть происходящее в ней. Подобрав все шлемы, ремни, кители и свалив в кучу в углу, констебль вышел из клетки во двор и стал наблюдать за дверями участка, готовый предупредить товарищей о внезапном появлении начальства.

У Сэйерса тревожно забилось сердце. Повинуясь инстинкту, он принял боксерскую стойку.

— По каким правилам будем вести поединки? — спросил он.

— По правилам Ньютон-стрит, — ответил сержант, отходя от Сэйерса на безопасное расстояние.

Сэйерс попытался было выяснить суть правил, но в эту секунду сержант бросился на него и изо всех сил вонзил острие локтя в его правое плечо. Руку охватила неожиданная и нестерпимая боль. Именно ее повредили ему перед ответственным поединком, ударив почти в то самое место. Шпана окружила его в переулке и толпой набросилась на него. Удары посыпались на него градом. Сэйерс не вскрикнул, лишь из глаз его потекли слезы, а потом он потерял сознание и упал.

Повтори полицейские тот же маневр сейчас, навались на него разом все, он бы не выстоял и двух минут. Однако они не двинулись с места, ухмыляясь наблюдали за действиями сержанта. Сэйерс опустил руку, помахал ею, размял, стараясь не поморщиться, не выказать свою слабость.

— Все ясно, — процедил он. — Основные правила я уяснил.

Ему стали понятны намерения полицейских. С одной стороны, каждому из них хотелось побить знаменитого чемпиона один на один, но с другой — схватиться с ним в одиночку они побаивались. Сэйерс понял, что рано или поздно они пойдут на него все. И даже если они изобьют его до смерти, правда будет на их стороне; начни магистрат проводить расследование, они сразу заявят, что преступник либо начал буянить, либо попытался бежать и им пришлось применить силу. Пять свидетелей есть, а понадобится — их наберется еще больше.

— Найдется в вас смелости драться со мной один на один? — спросил он.

— Давай иди сюда, — ответил сержант и вышел на середину площадки.

Сэйерс поднял руки со сжатыми кулаками, поиграл плечами, расслабляя их.

Боль все еще разрывала правую руку, но он решил, что попытается, насколько возможно, защитить ее. Страха Том не испытывал, хотя шансов на победу у него было очень мало. Настроены полицейские были агрессивно, если он побьет кого-то из них, они разозлятся и кинутся на него.

Сержант присел, тряся уродливым животом, запрыгал, пародируя движения боксера. Сэйерс подумал, что в свое время ему здорово от кого-то доставалось, и он решил найти профессию, чтобы иметь возможность безжалостно мстить за свои прошлые мучения.

Внезапно он поднялся во весь свой громадный рост. Не обращая внимания на защитную стойку Сэйерса, он двинулся на него, намереваясь нанести следующий удар. Сэйерс пригнулся, и кулак сержанта просвистел над его головой. Сэйерс ответил крюком снизу, но он оказался слабым, так как Том одновременно бил и прикрывал правую руку. Ему пришлось тут же отскочить назад. Сержант продолжал напирать. Одной рукой он обхватил Сэйерса, а другой, сжав кулак, нанес костяшками пальцев болезненный, но, к счастью, несильный боковой в голову.

Сэйерс выскользнул из объятий сержанта, забежал ему за спину, но тот, резко повернувшись, снова оказался лицом к лицу с ним.

— Что с тобой, малышок? — усмехнулся верзила-сержант. — Или ты дерешься только со стариками и детьми?

Со стороны их бой напоминал схватку обезьяны и медведя. Случись такое на ринге, сержанта или сразу выдворили бы, или дисквалифицировали. Однако здесь никаких правил не существовало. Шел бой безо всяких правил. Сержант вышел, чтобы победить любой ценой, раздавить пританцовывающего Сэйерса, к вящему удовольствию всех присутствующих.

Сэйерс находился за пределами досягаемости ударов сержанта, пару раз сделал ложные выпады, но тот не поддался на приманку. Сэйерс резко пригнулся, и левый боковой прошел мимо его головы. Он нанес сержанту два прямых в корпус, но тот, казалось, их даже не заметил.

Они продолжали кружить друг против друга. Сержант решил применить к Сэйерсу его же хитрость, провести обманное движение. Он выбросил вперед правую руку и сразу же отдернул. Сэйерс не разгадал намерений сержанта и мгновенно ушел в глухую защиту,чем вызвал смех и едкие замечания со стороны остальных. Услышав шум, полицейский, стоявший за клеткой, повернулся и шикнул на них.

Сэйерс заметил, что сержант открылся, и провел резкий хук, но противник оказался сноровистее и, перехватив его кулак, так сдавил его своей лапищей, что из глаз Сэйерса едва не брызнули слезы. Тщетные попытки Сэйерса высвободить руку лишь вызвали у него дикий смех. Он сжимал его кулак все крепче и крепче. Сэйерс чувствовал — еще немного, и затрещат суставы и кости.

«Значит, по правилам Ньютон-стрит? Ты их получишь», — со злостью подумал он. Все его существо протестовало против столь подлого ведения боя, но, пересилив себя и подняв ногу, Том со всего маху опустил каблук на левую коленную чашечку сержанта.

Сэйерс почувствовал, как она сместилась вниз, уходя под кость. Сержант охнул, осел, хватка его заметно ослабла. Том сильнее надавил каблуком. Сержант разжал руку, глаза его округлились, челюсть отвисла. Сэйерс мгновенно воспользовался благоприятной возможностью и двинул сержанту хук снизу в челюсть, та захлопнулась, послышался лязг зубов, полипу сержанта, как по поверхности воды, пробежала мясистая рябь.

На секунду он словно застыл, затем беззвучно рухнул на пол.

Прежде чем сержант распластался у ног Сэйерса и воздух со свистом вышел из него, как из надутого мешка, остальные трое полицейских разом кинулись на Тома.

Первого Сэйерс встретил прямым в лоб. Голова нападавшего дернулась, но он продолжал медленно двигаться на него. Двое других, подбежав к Тому с обеих сторон, пытались схватить за руки. Сэйерс отчетливо понимал — если он позволит себя скрутить, ему конец. Отчаяние удвоило его силы. Одного полицейского он ввел в состояние грогги левым боковым, и тот стоял теперь пошатываясь, уже не думая нападать; другому нанес удар головой в лицо, и он с помутневшими глазами отступал к стене клетки.

Не теряя ни секунды, Сэйерс сгреб первого в охапку, оторвал от земли и, бросившись с ним ко второму, с разбегу придавил обоих к прутьям клетки; второй попытался было схватить Тома за рукава рубашки, но удар о прутья оказался слишком силен, чтобы противник мог причинить Сэйерсу ощутимый вред.

Один полицейский, сплевывая сочившуюся из губы кровь, опустился на колени, другой, после прямого в челюсть, лег рядом с ним. Все четыре противника валялись на полу, но только один из них находился без сознания. Оставленный за клеткой полицейский бежал на помощь своим товарищам.

Не успел он войти в клетку, как Том Сэйерс встретил его своим коронным сокрушительным ударом в переносицу костяшками пальцев. Полицейский пошатнулся и, не охнув, рухнул. Дубинка вылетела из его руки и застучала по камням. Ворота на полицейский двор были открыты.

Сэйерс долго не раздумывал. Перепрыгнув через лежащего констебля, он выбежал из клетки и помчался между фургонами с зарешеченными окнами. Всегда законопослушный, Сэйерс не рискнул довериться закону, который собирался покарать его за то, чего он не совершал. Впереди находилась конюшня, и конюх выводил пару лошадей. Слева находилось главное здание управления, к которому примыкали арочные ворота, ведущие на улицу.

Они оказались открыты. Из них выезжала та самая «Черная Мэри», которая привезла его сюда. Сэйерс метнулся к воротам, и в этот момент за спиной его заревел гудок, а через секунду воздух резанули полицейские свистки. Одноногий сторож раскрыл ворота, и «Черная Мэри» стала выезжать на улицу.

Сэйерс забежал за фургон с противоположной стороны от сторожа, пользуясь его высокими бортами как укрытием. Ему удалось бы проскользнуть незамеченным, но, услышав сирену, возница повернулся на своем сиденье и тут же заметил его. С криком; «Преступник сбежал!» — он вытянулся вправо и попытался хлестнуть Сэйерса кнутом. Сэйерс пригнулся и поднял руку, заслоняясь от удара. Но кнут оказался коротким и щелкнул в воздухе, не причинив Тому никакого вреда.

Он находился всего в нескольких дюймах от колес, громыхавших по булыжнику. От улицы его отделяло несколько футов. Возница сильно потянул вожжи, стараясь остановить лошадей и закрыть фургоном ворота; лошади, напуганные неожиданными действиями возницы, взвились и шарахнулись в сторону Фургон закачался, а затем стал крениться вправо. Затрещали оглобли, рессоры и оси колес. Чтобы не быть раздавленным фургоном, Сэйерсу пришлось броситься назад.

Фургон рухнул на стену и под углом застрял в воротах. Лошади продолжали паниковать, одно из колес фургона поднялось и зависло в воздухе. Сэйерс, бросившись на землю, подлез под днище фургона. К воротам торопился сторож. Для инвалида двигался он чрезвычайно резво.

Шум стоял страшный. Сторож орал на Сэйерса, возница — на лошадей, те ржали и рвались из постромков, стараясь освободиться и грозя развалить фургон. Копыта их били по мостовой как молоты, высекая искры из булыжника. Фургон шатался, скрипел и скрежетал всеми своими частями словно застрявший в дверях шкаф. Сэйерс на четвереньках выполз на улицу. Поврежденная во время драки рука — сначала по ней ударил сержант, потом он нанес ею свой коронный в переносицу констеблю — болела так, что Том едва не потерял сознание.

Как только он оказался на улице и выпрямился, возница снова взмахнул кнутом. На этот раз самый кончик его полоснул Сэйерса по спине, разорвав рубашку, жилетку и задев кожу. Сэйерс находился совсем рядом с бьющимися лошадьми и чувствовал, как их смертоносные копыта рассекают воздух за его спиной. От страха Том едва не споткнулся и не попал под удары, но устоял, нашел в себе силы ринуться вперед. Оставив за собой хаос, он вылетел на улицу.

Он не имел представления, в каком районе находится. Стоял воскресный вечер. Улица незнакомого города была полна народу. Звенели трамваи, неслись экипажи. Бегущий человек в разорванной рубашке, с болтающейся рукой определенно мог привлечь чье-то внимание. Сэйерс понимал, что ему следует убежать как можно дальше от полицейского управления, скрыться в паутине маленьких боковых улочек.

Лавируя между прохожими, он выпрыгнул на дорогу, пытаясь сориентироваться. Вдали он заметил двух мальчишек, толкавших перед собой большую тележку с овощами, и догадался, что где-то неподалеку есть рынок.

Мимо Тома, в противоположные стороны, пронеслись два трамвая, заслонив обзор. Когда они проехали, он постоял еще с полминуты и решительно направился вслед за мальчишками.

Глава 15

В тот самый момент в дверях главного здания полицейского управления появился Себастьян Бекер. В длинном пальто и с чемоданом в руке, он уже собирался возвращаться. Неожиданно для него самого дело закончилось так быстро, что смысла оставаться просто не было, и на отходящем через полчаса поезде он вернется домой еще до полуночи.

Утром Сэйерс предстанет перед судьями, и начнется детальный разбор его дела. Себастьян разговаривал с одним из судебных исполнителей, и тот сообщил ему, что процесс будет сложным. По его словам, Сэйерс, человек очень хитрый и коварный, совершал свои преступления в разных городах, связать их в одну цепь — работа кропотливая. Придется взаимодействовать с полицейскими из других управлений, а кое-кто из них либо очень неохотно пойдет на контакт, либо просто не увидит кровавой цепочки. Единственное, что способно подтолкнуть их к сотрудничеству, — это гибель пятнадцатилетнего мальчика.

Артур Стеффенс. Имя его отныне будет окружено почетом. Уж об этом Себастьян позаботится, потому что ничего другого для него он сделать не может.

Ну разве что предать его убийцу всеобщему презрению и отправить на виселицу.

Бекер оставил все попытки как-то понять Сэйерса. Никаких смягчающих обстоятельств в его действиях Себастьян не нашел. Вероятно, действительно поведение некоторых преступников не поддается объяснению, да и сами они в понимании не нуждаются.

Центральный вход в полицейское управление, с двумя высокими дубовыми дверями и широкой мраморной лестницей, ведущей на тротуар, выглядел внушительно.

Спускаясь по ней, Себастьян смотрел себе под ноги, а подняв голову, заметил перебегающего дорогу человека. Фигура его привлекла внимание Бекера. Человек остановился перед идущим трамваем. В ту же секунду другой трамвай, ехавший в противоположную сторону, скрыл его от Себастьяна.

Бекер не поверил своим глазам. Когда трамваи разъехались, он снова, не без некоторого удивления, посмотрел на человека. На улице, по которой даже подмастерья гуляли в приличных костюмах, он стоял без пиджака, в разорванной рубашке и жилетке. Вглядевшись в лицо мужчины повнимательнее, Себастьян вздрогнул. Он узнал его. Это был Том Сэйерс или его призрак. Но Себастьян не верил в призраков.

Он опустил чемодан и, крикнув входящему в здание человеку: «Присмотри за ним!» — метнулся вниз, пересек тротуар и выскочил на дорогу. Какой-то добропорядочный гражданин на велосипеде, увидев бегущего Себастьяна, решил, что тот спасается от полиции, и попытался было преградить ему путь. Себастьян оттолкнул его и, пропуская экипажи и автомобили, бросился на противоположную сторону, за Сэйерсом. Себастьян услышал за спиной полицейские свистки и понял, что скоро начнутся организованные поиски Сэйерса, но к тому времени он может исчезнуть, смешавшись с толпой, уйти на окраину города, где задержать его будет чрезвычайно сложно. Стоит ему только перейти на шаг, надеть пальто, и он сразу превратится в добропорядочного гражданина.

Только опытный преступник отличается подобной ясностью мысли. Но был ли Сэйерс опытным преступником? Пока Себастьян перебирался через дорогу, Сэйерс успел скрыться. Однако Себастьян уже знал, куда тот направился, и последовал за ним. Люди с изумлением рассматривали Бекера и шарахались в стороны. Полы его длинного, как кавалерийская шинель, пальто, развевались крыльями, хлопали по спине.

Какая-то девушка в голубеньком платьице, явно видевшая Сэйерса, крикнула: «Туда! Он идет в ту сторону!» — и замахала рукой, указывая на узенькую улочку, где располагались склады. Себастьян поверил ей.

Здесь находился обувной рынок. Повсюду стояли палатки с брезентовыми навесами и шаткими столами. Очень высокие закопченные здания оставляли над головой узкую полоску неба. Свежий воздух и солнце проникали сюда редко, отчего здесь всегда стоял полумрак и пахло выделанной кожей.

Себастьяну пришлось проталкиваться сквозь толпу, мешавшую быстро двигаться. Раз он, вытянувшись, взглянул поверх голов очередной кучки покупателей, и показалось, он мельком увидел свою добычу.

Да-да, это был, несомненно, Сэйерс. Он тоже двигался очень медленно, продираясь сквозь кишащую массу людей. Лавируя между столами, горами обуви и кожи, Себастьян словно плыл по реке, запруженной мебелью. Он заметил, как Сэйерс оглянулся, и подумал, что тот узнает его. Бекер надеялся увидеть в глазах боксера тревогу, как у любого преследуемого преступника, но тот, видимо, не заметил погони. Взгляд Сэйерса скользнул по толпе, не остановившись на Себастьяне.

Внезапно он повернул, юркнув в толпу и оставив Себастьяна в замешательстве. Тому оставалось только гадать, в каком направлении ушел боксер. Впереди был перекресток, и Себастьян решил, что чемпион идет именно туда.

На углу улицы располагался паб. Бекер остановился, чтобы порасспросить игравших возле него детей.

— Сюда сейчас кто-нибудь заходил? — обратился он к одному из мальчиков, но тот посмотрел на него так, будто он заговорил на незнакомом ему языке.

Миновав склады и рынок, Себастьян очутился в старом бедняцком квартале, построенном много лет назад. Здания, главным образом трехэтажные, здесь давно обветшали и грозили рухнуть в любую минуту. Дыры крошечных окон закрывались чем угодно — кусками одеял, плотной серой бумагой, поношенными шляпами. Из многочисленных щелей в расходящихся стенах торчали куски рогожи, рваной одежды, различного тряпья. Кое-где в окнах имелись и стекла, но до того грязные, что их невозможно было отличить от досок.

Себастьян не имел представления, где находится. Вдруг в тишине улицы, где-то впереди, он услышал топот ног бегущего человека.

Себастьян ринулся вперед, но вскоре почувствовал, что устает, и перешел на шаг. Затем снова побежал. Слабаком он себя не считал, однако к подобным длительным усилиям был непривычен. Физическое напряжение вкупе с возбуждением погони оказалось для него непосильной нагрузкой. Бекер терял силы, временами у него начиналось головокружение. Оставалось надеяться, что, когда он настигнет Сэйерса, тот будет настолько же измотан.

Улица заканчивалась мостом. Себастьян огляделся, но Сэйерса не увидел. Он пошел медленнее. Легкие у него горели, в горле саднило, а слюна засыхала во рту и рвала язык. Даже зубы ныли. Он двигался, заметно пошатываясь.

Оказавшись на мосту, Себастьян остановился и напряг слух, но смог услышать лишь собственное прерывистое дыхание и легкий звон в ушах. На миг он даже перестал дышать.

Внизу, под мостом, залаяла собака.

Бекер приблизился к краю моста и посмотрел вниз. Вместо железнодорожного полотна, которое он ожидал увидеть, взору его предстала серая лента канала, в этом месте он расширялся и походил на чашу. Скрытый от глаз канал, проходящий через самый центр города. Русло его, прорытого человеческими руками, заполненного коричневатой водой, извивалось позади складов. Прямо под мостом, слегка покачиваясь на воде, стояла вереница барж. Отцепившись от парапета, Себастьян перешел на другую сторону моста. За его спиной, продавливая и разбрасывая по сторонам обитыми железом колесами гальку, устилавшую мост, проехал фургон.

Себастьян начал уже подумывать о том, чтобы вернуться назад, к пабу, и хорошенько осмотреть его, правда, он не обратил внимания на название. В некоторых пабах на чердаках или в мансардах имелись ринги, где проводились, незаконно, конечно, боксерские поединки. Участвовал в них в основном молодняк, но бывалых бойцов там помнили и уважали. Поэтому хотя Сэйерс и был в городе чужаком, у него наверняка могли найтись поклонники, которые и спрячут его.

С такими мыслями Себастьян подошел к противоположной стороне моста, представлявшей собой длинный ряд металлических плит, соединенных мощными клепками и выглядевших пародией на смесь классической архитектуры и грубой самоуверенности индустриального века. Парапет, широкий как лестничные перила, был до зеркального блеска отполирован локтями зевак и руками прохожих.

Себастьян принялся вглядываться в расширяющуюся часть канала, в вереницу барж, казавшуюся сверху игрушечной флотилией, которую буксир тащил к другой веренице, чтобы связать все баржи в длинный плот. Среди барж были и новые, и совсем старые, и маленькие, и крупные… Себастьян не знал, ожидают ли они погрузки — многие баржи пустовали, — либо их собирались ремонтировать; по виду некоторые из них сильно нуждались в ремонте, а не исключено, они служили кому-то жилищем, хотя явных признаков обитания он не разглядел; правда, кое-где на палубах висело белье, но дым из труб не вился.

Собака, чей лай он слышал, была привязана на палубе небольшой баржи. Крошечная, пестрая, как Тоби в уличных представлениях «Панч и Джуди», она рвалась с привязи, продолжая лаять на одинокого прохожего, находившегося всего в нескольких ярдах от идущей вдоль берега тропинки.

Это был Сэйерс.

Он брел, сильно прихрамывая, выставив в сторону руку, словно она причиняла ему боль. Выглядел он изможденным и побитым, но не покоренным; уверенный в том, что избежал возможности ареста, он словно взял небольшую передышку.

Ярдах в ста находился другой годный для проезда мост, но единственный путь к нему начинался от причала и проходил мимо домика смотрителя на противоположной стороне канала. Себастьян отметил про себя, что его добыча, сойдя на тропинку, сама себя загнала в ловушку. Он повертел головой в поисках спуска и увидел узкую, серого кирпича лестницу с ограждением с обеих сторон. Пройдя через невысокую металлическую калитку, Себастьян вскоре очутился в тени нависавшего над ним моста.

Им овладело странное чувство. Ему показалось, что город вдруг исчез, а он вступил в какой-то другой мир. Бекер не слышал шума города, только сверху доносился иногда стук колес. По каналу плыли птицы, по обеим сторонам тропинки росли дикие цветы. Впереди маячила фигура Сэйерса, ступавшего еще медленнее, — каждый шаг явно давался ему с большим трудом. Травмированную руку он прижимал к груди, словно пытался выдавить из нее боль.

Уверенность Себастьяна росла. Он двинулся вперед, стараясь двигаться тише. Чем внезапнее он появится перед Сэйерсом, тем лучше. Хотя Сэйерс и профессиональный боксер, но гравмирован, к тому же сильно устал от погони, поэтому Себастьян решил напасть на него, чего бы это ему ни стоило.

«Как ему удалось выскользнуть из камеры? Наверное, отчаяние придало ему сил». Себастьян слышал об одном заключенном, который выскочил из зала суда, сбив с ног двух полицейских и солдата, бросившихся в погоню за ним, причем после прыжка с причала, с восьмифутовой высоты. А один воришка умудрился проползти три этажа по такому узкому воздуховоду, где и кот-то не протиснется, вылезти на крышу, а затем спуститься по водосточной трубе.

Себастьян не удивился бы, узнав, что ради своего освобождения Сэйерсу пришлось еще раз убить. Он сознавал — следует быть осторожным. Но он не дрогнет, он не имел права на трусость.

Сэйерс продолжал идти вперед, еще больше прихрамывая, грязный, в разорванной одежде, прижимая к груди раненую руку. Жалкое зрелище. Себастьян сокращал расстояние между ними, продолжая оставаться незамеченным до тех пор, пока на барже снова не затявкала собачонка.

Сэйерс оглянулся и увидел детектива. К нему снова вернулись прежние силы. Себастьян ринулся к нему, но опоздал на секунду — Сэйерс бросился бежать.

Себастьян полагал, что запер Сэйерса на тропинке, но только теперь понял свою ошибку. С этой части канала подступов к другому мосту действительно не было, однако перед самым мостом имелся ряд шлюзовых ворот, поверх которых шел настил шириной несколько дюймов.

Сэйерс добежал до ворот, поднялся на настил и двинулся по нему к противоположной стороне канала. Себастьян последовал за ним через несколько секунд, надеясь схватить Сэйерса прежде, чем тот скроется в зарослях.

Ворота были массивными. В этой части канала из воды выступали только их верхние края. Ближе к противоположному берегу уровень воды в канале падал, и огромные шлюзовые ворота с широким пазом в центре кое-где выступали даже наполовину. Под ногами Себастьяна блестели мощные деревянные опоры, помогавшие сдерживать невероятной силы напор воды. Там, где ворота стояли под углом друг к другу, возникали водовороты. В малейшие отверстия между воротами били сильные струи воды, образуя буруны.

Настил представлял собой доску с выкрашенными белой краской перилами, укрепленную поверх шлюзовых ворот. Настил выглядел прочным, но тем не менее ступать по нему приходилось, соблюдая осторожность.

Посреди канала, на стыке двух ворот, Себастьян вдруг оступился и упал.

Размахивая руками, он плюхнулся в канал и сразу ушел под воду. Внезапное падение в холодную воду оказалось страшным шоком. Нет, воды Себастьян не боялся и плавать умел, но длинное пальто закрутилось вокруг него, быстро впитало жидкость и отяжелело. Всплывал он долго. Вода вокруг была черной, Бекер не видел ничего, кроме неясных отблесков света на ее поверхности.

Себастьян со страхом подумал, что эти отблески — последнее, что он видит, но в ту же секунду голова его оказалась над поверхностью воды и он смог глотнуть воздуха. Он вытянул руку, пытаясь уцепиться за настил, но что-то помешало ему.

Рука его опустилась, и он не сумел вновь поднять ее. Он попробовал ухватиться за настил другой рукой, но результат оказался тем же. Что-то влекло руки вниз. Бекеру показалось, будто его, как тонущего матроса, тащил на дно схвативший его за ногу гигантский осьминог.

Бекер понял — его тянуло вниз чертово пальто. Он попытался освободиться от одежды, но только еще больше запутался. А она, казалось, уволакивала его на дно еще сильнее.

Себастьян разгадал причину — пальто застряло в расщелине между двумя шлюзовыми воротами, и теперь его уносит на дно бьющим туда потоком.

Обхватив ногами одну из деревянных опор, Бекер попытался освободиться от пальто. Ему то и дело приходилось хвататься за опору руками — его не раз отбрасывало назад и голова погружалась в воду. Однако и эти усилия оказались безрезультатными. Как только он прекратил борьбу, его голова снова погрузилась в воду. Сил выплыть уже не хватало. Поверхность воды находилась всего в дюйме от лица.

Поток продолжал затаскивать его на дно.

Не думая, отчаянно, как пытается выбраться из воды не умеющий плавать ребенок, случайно упавший в водоем, Бекер стал бороться за жизнь. Изо рта его пошли пузырьки оставшегося в легких воздуха. Вытянуть руки из рукавов казалось таким легким делом, но чем яростнее он выдергивал их, тем теснее его сдавливали рукава. Непроизвольно он глотнул мутной воды, попытался было выплюнуть ее, но набрал еще больше. С ужасом Себастьян почувствовал, что тело само начинает помогать потоку утопить его. Оно перестало подчиняться воле хозяина.

Вдруг Бекер почувствовал, как кто-то схватил его за волосы и резко потянул вверх. Кашляя, он отболи закрыл глаза и ничего не видел.

— Мне не удержать вас, — произнес Сэйерс. — Ухватитесь за что-нибудь.

Себастьян не смог ни ответить, ни высвободить руки. Он мотнул головой, совершив очередную ошибку.

— О Господи, — вырвалось у Сэйерса, когда волосы инспектора выскользнули из его пальцев. Себастьян опять ушел под воду и погружался. Сэйерс быстро нагнулся и, схватив инспектора за воротник рубашки, снова вытянул наверх.

— Только не мечитесь, — сказал Сэйерс. — Думайте. Правой рукой снимите левый рукав.

Легко сказать, но трудно сделать. Окоченевшими пальцами Себастьян нащупал рукав, вцепился в материю и потянул ее, но рукав не поддавался. Сэйерс слегка приподнял детектива, и между этим движением и уносившим вниз потоком тот внезапно почувствовал, что его рука освободилась. Теперь он мог держаться на воде.

Одной рукой Сэйерс держал Бекера за воротник, а другой, обхватив перила, опасно наклонился над водой. Двигаясь на корточках, он, словно лесоруб бревно, тащил Себастьяна.

Неподалеку находилась небольшая металлическая лестница, прикрепленная к задней части шлюзовых ворот, но у Себастьяна не осталось сил даже схватиться ни за нее, ни за перила. Сэйерс подтянул Себастьяна и положил на ступеньки, подальше от поверхности воды. Обессиленный, инспектор недвижимо лежал на них.

Сэйерс нагнулся над ним.

— Я знаю, что вы думаете. Считаете, что я сбегаю от правосудия, от виселицы. Нет, я сбежал, потому что невиновен. Я невиновен, инспектор Бекер. И я клянусь вам, что смогу убедить вас в своей невиновности.

Себастьян даже не попытался что-либо ответить.

Сэйерс поднялся и зашагал прочь. Позднее Себастьян узнал, что Сэйерс постучал в домик смотрителя и сообщил, что на лестнице, неподалеку от его жилища, лежит человек без сознания. Смотритель подплыл к Себастьяну на лодке, подцепил его крюком, затащил в лодку и отвез на берег, попутно хорошенько отчитав за безрассудную храбрость.

К тому времени Том Сэйерс успел скрыться.

Глава 16

Миссис Мак не накрывала своим гостям обед, но соглашалась готовить из тех продуктов, которые они приносили ей на кухню. Примерно в пять часов она подавала в гостиную чай, хлеб с маслом и иногда пирог с тмином. Несмотря на скудость полдника, актеры, привыкшие в силу своей профессии довольствоваться сухим пирогом со свининой, наскоро поедая его в промежутках между действиями, были хозяйке очень благодарны.

Однако сегодня все они страдали отсутствием аппетита. Трудно сказать, что больше потрясло труппу — насильственная смерть мальчика-посыльного или арест Тома Сэйерса, подозреваемого в убийстве. Кто-то предложил отменить вечерний спектакль, но Уитлок и слышать об этом не хотел. Решили давать представление, но играли все как во сне, а вечером вернулись в пансион тихо, без обычных разговоров и восторгов. В десять минут шестого в столовой находились только Эдмунд Уитлок и Джеймс Каспар. Уитлок как ни в чем не бывало уплетал пирог с тмином, Каспар мерил шагами комнату.

Выглядела она угнетающе — тяжелые шторы с толстыми витыми шнурами, мрачная темная мебель и стоявшие везде, где только можно, отвратительные украшения. Во время оживленной беседы гостиная казалась не такой ужасной, но только не сегодня, когда тишину нарушали лишь стук маятника напольных часов и методичное чавканье маленькой собачки Уитлока, поедавшей один за другим кусочки пирога.

Каспар остановился, немного понаблюдал за Уитлоком и его любимцем.

— Кстати, в Китае едят собак, — вдруг сказал он.

Уитлок отрезал очередной кусок пирога и, сжав между большим и указательным пальцами, поднял вверх. Собака замерла, не сводя глаз с лакомства. Уитлок чуть опустил руку, пес подпрыгнул и выхватил кусок.

За последние несколько месяцев настроение директора театра сильно ухудшилось, что заметили все, но причину странного изменения разгадать не могли. За исключением, впрочем, коверного Галлифорда, который объявил, что Уитлок нездоров, потому что, по его заверениям, он знал, как выглядят больные люди.

— Держи себя в руках, Джеймс, — посоветовал Уитлок.

— И сколько времени мне нужно держать себя в руках? А если они его не поймают? Значит, и не повесят, — выпалил он.

— Меньше чем через три недели мы возвратимся в Лондон. Если до тех пор ты не умеришь свои аппетиты, то фактически его реабилитируешь.

Каспар вытянул из-под стола стул, опустился на него. Сложив руки на лучшей скатерти миссис Мак, он оперся на них подбородком.

Он с минуту разглядывал собаку, затем предложил:

— Я могу принять участие в его поисках.

— Нет.

— Эдмунд, я должен что-то делать. Иначе я сойду с ума.

— Ну, в такое мне трудно поверить, — усмехнулся Уитлок. — Не будь ребенком, Джеймс.

Каспар состроил гримасу, которую можно было принять за кривую усмешку, и откинулся на спинку стула.

— А вот мисс Портер не считает меня ребенком.

— У тебя детская тяга к обучению, — парировал Уитлок с истощающимся терпением в голосе. Он следил за собачкой, доедавшей последний кусочек пирога. — Тяга к тьме слишком далеко завела тебя. Но чем глубже ты увязаешь, тем дальше от тебя уходит ее смысл.

Каспар раздраженно вскочил.

— Ну почему, как только я начинаю на что-то жаловаться, ты сразу принимаешься читать мне нотации?! — воскликнул он.

— Тогда перестань жаловаться. И займись чем-нибудь полезным.

— Как? — спросил Каспар. — Ведь ты же сам запрещаешь мне искать удовольствий.

Стряхивая с рук крошки, Уитлок поднял глаза на Каспара и выложил основной постулат:

— Научись действовать тонко. Вполне реально разрушать нечто невинное без привлечения внимания публики.

* * *

Самой светлой комнатой в пансионе была гостиная, расположенная в фасадной части дома, окна которой выходили на улицу. Здесь стояло пианино, любовно отполированное самой миссис Мак, лежали хорошо взбитые большие дамасские подушки — эта комната, с великолепными шторами, собранными наподобие театрального занавеса и множеством памятных вещиц, способных украсить собой маленький музей, была ее гордостью и витриной. На стенах висели фотографии и афиши в рамках, на камине красовались китайские фарфоровые статуэтки. Столы в ней украшали небольшие приятные скатерти, и на каждой из них стояли вазы или изящные фигурки.

Луиза Портер, изучая сборник пьес, сидела у окна, в кресле с высокой спинкой. Оглушенная происшедшими событиями более остальных, она надеялась отвлечься, погрузившись в свое ремесло.

Мысли о том, что она столько раз оставалась наедине с Томом Сэйерсом, но так и не сумела разглядеть истинной природы «верного слуги», приводили ее в отчаяние. Его постоянные мелкие услуги, кажущиеся невинными шутки — все это сейчас принимало новый и зловещий аспект. Сколь близко она подходила к опасной черте и ни о чем не подозревала. Но сейчас, стоило ей подумать о нем, как по коже ее пробегали мурашки.

Она стала объектом внимания чудовища. Пусть и самым невинным образом, но она говорила с ним, позволяла ему заговаривать с собой, хуже того — поощряла. Какая страшная участь ждала ее, если бы его злодеяния не были вовремя раскрыты! Убедительность, умение, с которым Сэйерс играл роль и скрывал свои намерения, показывали, что он лучший актер в их труппе.

И все же отчаяние ее было несколько странным. При воспоминании о Сэйерсе сердце ее начинало колотиться, но страха она не испытывала. Напротив, Луиза словно обрела уверенность в себе и опыт. Если вчера она совсем мало знала о мире, то сегодня чувствовала себя готовой к любым превратностям судьбы.

И лучшим началом новой жизни стали бы для нее новые роли.

Когда другие актеры о каком-либо отрывке сцены отзывались как «мечта» или «жемчужина Фауста», она чувствовала себя неуютно. Луиза завидовала легкости, с какой ее коллеги по труппе бросались такими словами. Большинство из них много лет либо играли в хороших театрах, либо часто гастролировали. Луиза сознавала, что если она не хочет запереть себя в клетке одной-единственной пьесы, то лучшей возможностью для нее расширить свой репертуар пока является чтение.

Она приблизила книгу к самому носу, на котором сидели крошечные очки в тонкой металлической оправе. Когда-то они принадлежали ее тетушке, ныне — покойной. Луиза наткнулась на них, прохаживаясь после похорон по тетушкиным комнатам, из любопытства примерила и приятно удивилась — в них она видела намного лучше. Вообще-то она надела их лишь для того, чтобы посмотреться в зеркало и оценить свой вид в очках, она и не подозревала, что видит неважно и что очки ей просто необходимы. Она забрала их и теперь надевала при чтении. Никто в труппе не знал, что она ими пользуется. Очки стали ее секретом. Но Луизу иногда охватывало ощущение вины. Нет, не потому, что она пользуется очками, а из-за сделанного ею смущающего открытия, заставившего ее носить их.

Услышав слабый скрип дверных петель, Луиза подняла глаза и посмотрела поверх книги. Заметив в дверях Каспара, она быстро сорвала очки и сунула их под чехол, накрывавший кресло.

Ей показалось, что Каспар не заметил ни ее движений, ни мелькнувшего на лице смущения. Голова его была опущена, выглядел он удрученным.

— Мистер Каспар, это вы, — пробормотала Луиза.

Каспар поднял руку.

— Простите меня, я не думал, что тут кто-то есть. Не буду вам мешать.

— Вам совершенно не обязательно уходить.

Каспар замотал головой.

— Я не смею находиться рядом с вами. Не хочу причинять вам боль. — Он повернулся, показывая, что собирается покинуть Луизу.

— Постойте! — воскликнула она, откладывая книгу.

Каспар замер.

— Что я могу сказать вам, Луиза? Мне стыдно, что я принадлежу к тому же полу, что и Сэйерс.

— Вы не несете ответственности за его преступления.

— И тем не менее я в полном отчаянии.

— Почему?

Каспар пересек комнату, скромно, будто стесняясь, сел на самый краешек кресла напротив Луизы.

— Ведь теперь ваше отношение ко мне омрачено мыслями о Сэйерсе, о его гнилой натуре и извращенных страстях. Представляю, что вы обо мне думаете. — Он понурил голову.

Луиза немного подумала, затем ответила, тщательно взвешивая каждое слово:

— Я думаю, есть страсти вполне естественные и прекрасные, которые славят Бога и наш путь.

Он пристально взирал на нее с выражением растущего удивления, словно в кромешную темноту она неожиданно внесла яркий свет.

— Хотел бы я вам поверить, — отозвался он.

Он произнес эти слова настолько искренне, что Луиза решила — перед ней сидит человек, которого она способна переубедить.

* * *

В этот же день, поздним вечером, Сэйерс нашел себе пристанище на балке, в сложной конструкции под одним из железнодорожных мостов, где его никто не мог увидеть. Сквозь просветы Том разглядывал крыши домов, улицы, залитые светом газовых фонарей, далекие едва заметные дымки, шедшие из каминных труб, поднимавшийся от воды пар, постепенно заволакивавший небо, превращавший яркие звезды в мутные пятна. Сэйерс ежился от холода, потуже запахивая пальто, украденное им в пивной и пропахшее пивом, стараясь отогнать растерянность и чувство жалости к себе и сконцентрироваться на более важных проблемах, стоящих перед ним.

Он обрадовался, когда, ощупав руку, не обнаружил в ней переломов. Просто новая травма, полученная в драке с полицейскими, разбередила старую, но он успокаивал себя тем, что скоро боль уймется.

Том не представлял себе, как ему поступать дальше. Куда идти? Друзей, если не считать Лили Хейнс, у него здесь не было, но и загружать ее своими проблемами он не хотел. Понимая, что ему нужно уехать — в Лондон например, — он не мог заставить себя бежать по одной-единственной причине: Том боялся за Луизу.

В труппе был сумасшедший и находился рядом с ней. Сэйерс не сомневался, что это Джеймс Каспар должен сидеть в кандалах. Это он, повинуясь своим противоестественным наклонностям, убивал нищих и бродяжек. Очевидно, что Артур, недовольный постоянными придирками и оскорблениями со стороны Каспара, просматривая в течение нескольких месяцев местные газеты, заметил ряд фатальных совпадений. Наверняка мальчик жаждал отомстить актеру за свои мучения, передал в полицию вырезки из газет и тем самым подписал себе смертный приговор.

Бекер упоминал о какой-то записке, посланной за кулисы Клайвом Тернер-Смитом директору театра. Кто-то вернул ее ему якобы с ответом от Сэйерса. С ответом, означавшим для Тернер-Смита смерть. Сэйерс не видел никакой записки. Значит, кто-то перехватил ее и ответил от его имени.

Неужели Каспар так крепко сдавил Уитлока, что тот передал записку ему, а не Сэйерсу? Если да, то вывод отсюда следовал только один — Уитлок прекрасно понимал, чем и кому грозит приезд Тернер-Смита. Таким образом, он был отлично осведомлен о преступлениях Джеймса Каспара. Вспоминая слезоточивую сцену в холле пансиона, Сэйерс признал, что недооценил актерские способности Уитлока. Он потрясающе сыграл сочувствие — гораздо лучше, чем на сцене.

Каспару ничего не стоило загримироваться под Сэйерса и прийти на встречу. Во втором акте «Пурпурного бриллианта» на сцене актер появлялся всего один раз, в образе таинственной фигуры, закутанной в плащ, с закрытым капюшоном лицом. В этом месте кто-то из зрителей обязательно взвизгивал от страха, а позже, когда тайна раскрывалась, раздавались аплодисменты и радостные крики. В любом случае таинственную фигуру сыграть мог кто угодно. Каспар легко улизнул из театра минут на двадцать, вернулся, и его отсутствия никто не заметил. Позднее, уже в пансионе миссис Мак, ему нужно было только улучить момент, чтобы спрятать тело убитого Артура в комнате Сэйерса.

Мост задрожал, наверху пронесся мощный паровоз. Сначала Сэйерс услышал грохот, затем его окутали клубы дыма, огненным дождем посыпались искры. Сырой воздух наполнился знакомым запахом угля и пара, вызвав у Сэйерса воспоминания о переездах, гастролях, заказах билетов и мелких скандалах при распределении мест в купе. В нескольких ярдах от него, потерянного, одинокого, кипела жизнь.

Где-то вдали раздался бой часов, но из своего убежища он их не видел. Сосчитав удары, Том подумал, что скоро начнется второе действие «Пурпурного бриллианта». Сэйерс обхватил голову руками, откинулся на каменную кладку и закрыл глаза.

Несколькими часами раньше Том попытался приблизиться к пансиону, подальше угла улицы не пошел. Прячась в тени, он разглядел у дверей силуэт полицейского. Подняв воротник пальто, Сэйерс прошел мимо дома. На Ливерпуль-стрит наблюдалось то же самое — вокруг театра ходили констебли. Дождавшись окончания вечернего представления, Сэйерс проводил глазами кебы, развозившие женщин по домам.

Том искал способ предупредить Луизу об опасности. Он понимал, что она едва ли станет слушать его, но надеялся убедить.

Даже сейчас, опозоренный, избегающий посторонних взглядов, Том оставался ее верным слугой.

* * *

Дневной спектакль труппа давала словно в полусне, что многим зрителям показалось странным, к вечеру же слух о происшедших утром событиях в пансионе распространился по всему городу. К семи часам зал театра набился до отказа, атмосфера была накалена до предела. Труппа оказалась в центре нездорового внимания — казалось, все жители города стремились поглазеть на нее.

Открывая действие, Галлифорд, в гриме и костюме своего комического героя Билли Дэнсона, до крайней степени взволнованный, нервно ходил взад-вперед за кулисами. Рабочим и декоратору пришлось буквально втолкнуть его за боковую кулису — настолько он не хотел появляться перед зрителями. Оркестр заиграл забавное вступление. Собравшись с силами, насколько хватило сил успокоившись, Галлифорд, смешно подпрыгивая, вышел на сцену.

Впоследствии он рассказывал, что, как только оказался там, ему будто кто-то дал власть над тысячеголовым существом; никогда в жизни он не встречал столь благодарных зрителей и не владел залом так, как сегодня. Тот же номер, с которым он гастролировал уже лет двадцать, вызывавший лишь редкие вежливые аплодисменты в Уайтхейвене, набивший оскомину ему самому, произвел настоящий фурор. Зрители хватали налету, как нищий кусок хлеба, все бородатые репризы, навзрыд смеялись над самыми плоскими шутками.

Спев древнюю комическую песенку и сорвав бурю аплодисментов, он ушел со сцены и, бросив режиссеру: «Ну, Чарли, такого успеха я не видел лет пятнадцать. По-моему, кое-кто из зрителей просто кресло обмочил от смеха», — снова бросился на сцену добирать аплодисменты, словно был не второстепенным, а ведущим актером театра.

То же настроение царило в зале на протяжении всей первой части, а когда занавес поднялся и перед зрителями открылась первая сцена «Пурпурного бриллианта», зал застыл в оцепенении. Воцарилась напряженная тишина, сопровождавшая все сюжетные повороты, нюансы и перипетии развернувшегося действия… хотя, следует заметить, обилием нюансов, весьма к тому же банальных, драма зрителя не особо баловала.

Пьеса, конечно, не относилась к высокому искусству, но скроена была ладно. Подогретые слухами, зрители, пришедшие на вечернее представление, внутренне готовились увидеть жуткую шокирующую трагедию, и в их глазах «Пурпурный бриллиант», даже с его слабенькой интригой и легко разгадываемой тайной, предстал именно таким. Встретили они спектакль с удивительным восторгом.

Уитлок был неподражаем. В ключевой сцене, вместо того чтобы, как следовало по сюжету, обратиться к отчиму — его играл Первый толстяк труппы, — он вдруг повернулся к зрителям и выкрикнул:

— Пусть каждый из вас станет свидетелем! Мужчины, женщины, младенцы на ваших руках, знайте! Юноша этот — ваш долгожданный сын, и вы не найдете лучшего и достойнейшего вашего имени!

Первый толстяк отвечал:

— Да! Я не знал этого, но теперь — знаю!

Джеймс Каспар, ложно обвиненный, стоял рядом с Луизой, игравшей Мари Д’Алруа. Первый толстяк повернулся к нему со словами:

— Говори, мальчик мой. Скажи, чем я могу загладить свою вину перед тобой?

— Мне ничего не нужно, сэр, — откликнулся Каспар, — кроме руки вашей падчерицы. Чтобы счастье мое стало полным, я желал бы обменять обретенную свободу на более приятные оковы.

— Я не могу ответить за нее, — произнес Первый толстяк, и Уитлок снова взял бразды правления спектакля в свои руки.

— Так пусть же ответит она! — взревел он таким голосом, что зазвенела люстра, а зал вздрогнул. — Каков будет твой ответ, Мари? Веришь ли ты ему?

На мгновение, пока Луиза поворачивалась к Каспару, зрители, казалось, затаили дыхание. Словно это их судьба решалась сейчас. Сжимая сумочки и билеты, зал напряженно ждал ее слов.

Умоляюще глядя в глаза Луизе, Каспар схватил ее руки и прижал к своей груди. В сценарии этого движения не было, но оно выглядело естественно в своей искренности и мольбе.

— Всем сердцем верю, — ответила Луиза, и зал взорвался аплодисментами.

Они не прекращались несколько минут. В спектакле возникла пауза. Зрители ревели, топали ногами, свистели, поздравляли актеров. Никогда труппа не встречала подобного приема. Актеры молчали, давая публике выразить свои чувства. Луиза, часто и возбужденно дыша, с бьющимся от счастья сердцем, пристально всматривалась в глаза Каспара. Все то время, пока Уитлок произносил финальный монолог, она не сводила с Каспара глаз. Опомнилась она, только уйдя за боковую кулису, где и стояла словно в забытьи, ожидая вызова на сцену для исполнения песни. Внезапно Луиза почувствовала присутствие Каспара и догадалась, что он не уходил, все время находился рядом с ней.

Он наклонился к самому уху, его дыхание обожгло ее шею и всколыхнуло волосы. Луизу охватила сладкая истома. Дрожь пробежала по всему телу.

— Вы меня убедили: теперь я вижу, что есть страсти, угодные Богу, красивые и естественные, — зашептал он.

Она повернулась, чтобы еще раз посмотреть на него, но Каспар уже растворился в тени кулис.

Когда Луиза вышла на сцену и запела, казалось, воздух стал наполняться слезами. Даже стоявшие в конце зала полицейские утирали повлажневшие глаза. На половине песни Луиза вдруг вспомнила Артура Стеффенса — тело его ранним утром вынесли из пансиона и отправили в городской морг, — и голос ее едва не оборвался. Женщинам не разрешили смотреть на изуродованного мальчика.

Вернувшись за кулисы, она с изумлением обнаружила, что многие актеры плачут, а остальные ходят словно оглушенные взрывом. Никто из них не предполагал, что печальные события в пансионе столь удручающе на всех подействуют. Атмосфера и в зале, и за кулисами словно пропиталась смесью восторга и ужаса; находясь рядом со смертью, люди восторгались яркими красками жизни.

* * *

Театр построили лет десять назад, но все, что находилось за кулисами, выглядело изношенным. Два вечерних спектакля шесть раз в неделю да плюс еще дневные не лучшим образом сказывались и на помещении, и на конструкции. Руководству театра стоило тратить деньги более эффективно — к примеру, на поддержание здания в хорошем состоянии.

Кто-то унес из крохотной гримерной Луизы ширму, и плотнику пришлось соорудить вместо нее экран — раму, обтянутую материей. Она отгораживала уголок, где Луиза переодевалась. Сбросив платье Мари Д’Алруа, грубое и некрасивое (оно могло сойти за одеждубогатой дамы только с расстояния десяти футов), девушка вдруг услышала, как открылась и сразу же закрылась ведущая в коридор дверь. В свете слабенькой керосиновой лампы, стоявшей на столике у зеркала, по ткани экрана пробежала чья-то тень.

— Миссис Ригглсворт? — позвала Луиза. — Подойдите ко мне. Во время обморока на платье разошлось несколько швов. Под левой подмышкой. Вы не зашьете? — Она высунула из-за экрана платье, и кто-то принял его.

— Никто мне записок не передавал? — поинтересовалась Луиза, расшнуровывая корсет и сбрасывая одну из нижних юбок, придававших платью пышность.

Ответа не последовало, Луиза снова позвала:

— Миссис Ригглсворт? — и высунула голову.

Однако увидела она не швею, а Каспара. Одетый в свой сценический костюм, он стоял в трех-четырех футах от нее. Кроме него, в комнатке никого не было. На вытянутых руках он держал платье, словно только что выловил из воды и нес на берег.

— Мистер Каспар! — воскликнула Луиза. — Джеймс! Что вы тут делаете?

Лицо его было мрачным.

— Прогоните меня, — сказал он.

— Мне так и следует поступить, — отозвалась Луиза.

— Тогда прогоните меня, — повторил Каспар.

— И прогоню.

Никто из них не пошевелился.

— С минуты на минуту сюда войдет миссис Ригглсворт, — сказала Луиза.

— Думаю, не войдет. Сейчас она как раз обшивает мистера Уитлока более тугим шелковым жилетом. Он собирается к директору театра и хочет выглядеть перед ним наилучшим образом.

Их разделяла лишь хлипкая ткань, которую Луиза придерживала рукой, да ее прозрачная сорочка с глубоким декольте, ничего не скрывавшая от взгляда Каспара. Луиза чувствовала, будто сидит перед Каспаром обнаженной.

— Ну и?.. — спросил он.

— Ну и?.. — повторила она.

Луиза вдруг поняла, что не хочет прогонять Каспара, не должна этого делать; хотя мораль и устои общества обязывали ее именно так и поступить, они ее вдруг перестали заботить.

Смущало лишь одно — вдруг кому-то из труппы станет известно о ее недостойном поведении? Правда, был еще Бог, конечно… но разве он уже не благословил их?

— Сегодня… — Луиза осеклась, подыскивая для своих ощущений нужное слово и не находя его. — Такой необычный день, — беспомощно пробормотала она.

Каспар повернулся и осторожно повесил платье Мари Д’Алруа на спинку стула. Изначально оно предназначалось для роли Эрнестины из пьесы «Как одолжить возлюбленного», а приобрели его, вместе с прочим реквизитом «Королевского театра», в каком-то заштатном городишке, куда приезжали на гастроли.

— И вечер, не похожий на другие, — добавил Каспар. — Что скажешь, Мари? Прав я или нет?

— Мистер Каспар, — слабо запротестовала Луиза, но сердце рвалось в груди, будто она находилась на сцене.

— Так прогоните же меня.

В любой другой день и при других обстоятельствах Луиза повела бы себя соответственно ее полу; когда молодые люди преступают границы дозволенного, молодые девушки обязаны призвать их соблюдать приличия. Но сегодня день выдался действительно непростой — напряженный, наполненный сознанием скоротечности жизни и непредсказуемостью ее конца. День, преподнесший простой, но яркий урок: все проходит, иногда внезапно, и если сейчас не ухватить что-то от жизни, соблюдая приличия или нет — не важно, то можно никогда не успеть этого сделать.

Она отодвинула экран, вышла в комнату и прошептала:

— Закрой дверь. И ничего не говори.

Глава 17

У Луизы совсем не было любовного опыта, но кое-что в любви она понимала. Три лета, проведенных в деревне, в обществе двоюродных сестер, предоставили ей возможность поразмыслить о природе взаимоотношений мужчины и женщины. Наблюдательность помогла ей ответить на многие вопросы, заменив нехватку классического образования в области искусства близости, но в какой-то момент и она давала сбой. Все эти деревенские нимфы, пастушки и пастушки явно бродили по лесам не просто так, но вот зачем — частичное представление о том Луиза получила, посетив однажды скотный двор.

Ее удивила даже не собственная неуверенность, но робость Каспара. Она ожидала смелости и напора, он же трясся, колебался — в общем, проявил себя как неопытный юнец. Она видела в нем прожженного ловеласа, а он оказался едва ли не девственником, вовсе не светским львом и не героем-любовником, каким пытался выглядеть в ее глазах.

Его неопытность не разочаровала, а, напротив, обрадовала; она и вообразить себе не могла лучшего способа заставить Каспара полюбить ее.

Совокуплялись они торопливо, но жадно. Луиза испугалась своей страсти и желания отдаться Каспару.

Потом, лежа на полу, запутавшись в складках ткани, сваленной ими и послужившей постелью, в тусклом свете керосиновой лампы, Луиза лежала, уставившись в потолок, наблюдая за игрой теней. «Ну вот, теперь я самая настоящая падшая женщина», — подумала она. Мысль эта ее развеселила, она затряслась в беззвучном смехе. Луиза всегда слушала свое сердце, и сейчас оно подсказывало ей, что никакого падения не произошло.

— Что с тобой? — спросил Каспар, нарушив тишину.

— Я подумала, что теперь я — падшая женщина, — ответила Луиза и едва сдержала громкий смех, который обязательно услышали бы в коридоре.

— Прости меня, — отозвался Каспар и поднялся.

— Нет, не уходи. — Луиза села и протянула к нему руки. — Ты не так меня понял.

— Я все понял так, — ответил он, одеваясь. — Оставаться здесь я больше не могу. Давай поговорим обо всем завтра.

Он подошел к двери, прислушался, затем, приоткрыв ее не больше чем нужно, чтобы протиснуться в коридор, выскользнул из комнаты.

Луиза осталась на полу, одна, без сорочки, посреди спутавшейся ткани, местами сорванной с рамы; сценическое одеяние, соскользнув со спинки стула, валялось на полу. Ее повседневное платье висело на вбитом в дверь крюке.

Восторг ее продолжался недолго — неразделенный, вскоре он начал постепенно таять. Она не знала, который час. После вечернего спектакля театр быстро пустел. Луиза напрягла слух, но не услышала ни единого звука. Она поднялась и принялась собирать разбросанную по полу одежду.

Луиза была девушкой несобранной, и пока наклонялась за одной вещью, другая падала из ее рук. Однако несмотря на поздний час, оставить комнату в беспорядке она не могла. Завтра, в воскресенье, труппа отправлялась в другой город; правда, после вечернего спектакля многие поговаривали о том, чтобы либо продлить гастроли здесь, либо через некоторое время вернуться.

Наверное, поэтому мистер Уитлок принарядился для встречи с директором местного театра. Он собирался сыграть перед ними роль делового человека, надеясь в случае продолжения гастролей пересмотреть договор в сторону увеличения гонораров. Обычно такими вещами занимался Том Сэйерс.

Луиза не знача, как отнестись к идее продолжить гастроли здесь. От мысли, что актеры попросту спекулируют на происшедшей с ними трагедии, становилось неуютно. Однако ей нужны были деньги — никаких иных доходов, кроме гонораров, она не имела. Отец ее умер, не оставив матери ни денег, ни имущества, одни долги. Миссис Портер, до смерти отца — хозяйка в большом доме, вынуждена была наняться кухаркой к местному викарию, человеку небогатому. Луиза в услужение не пошла, предпочтя игру на сцене.

Мать, женщина набожная, наслушавшись рассказов об аморальности актеров, очень волновалась за нее.

«Будто хозяева не балуются со своими служанками под лестницей или не попадаются блудливые священники», — думала тогда Луиза.

Кроме того, впоследствии она обнаружила, что актеры часто посещают и любят церковь, видя в ней род театрального искусства.

Луиза спустилась вниз, подошла к двери, ведущей на сцену. В театре стояла тишина. Она торопливо оделась, кое-как затолкала театральное платье в готовую к отправке корзину. Вдруг она услышала шаги. Кто-то ходил по зданию, гасил люстры и лампы. Луизу охватил страх. Она испугалась, что ее могут закрыть здесь на ночь, но сторож знал, что актриса еще не ушла, и ждал.

— Мистер Каспар ушел? — спросила Луиза.

— Давным-давно, — ответил сторож. — Поторопитесь, а то я собираюсь все тут закрывать.

— Извините, я совсем потеряла счет времени, — пробормотала Луиза.

Сторож ничего не сказал, и лицо его — точнее, та часть, которую не скрывали пышные усы, делавшие его старше, — ничего не выражало. Тем не менее Луиза была абсолютно уверена, что он обо всем догадывается. Сделав над собой усилие, чтобы не покраснеть, она отвела глаза и отдала сторожу лампу, захваченную из комнаты, чтобы не оступиться в темноте. Только погасив последние люстры, сторож, гремя огромной связкой ключей, последовал за Луизой, выпустил из здания и прикрыл за ней дверь. Луиза вышла из театра на прилегавшую аллею.

Лил дождь. В блестевших влагой каменных флагах, расставленных вдоль аллеи, отражался свет окон расположенного рядом паба. Возле него стояла большая толпа, состоявшая главным образом из зрителей, решивших глотнуть пива после спектакля. Какой-то маленький шустрый человечек подбежал к ней и сообщил, что паб уже закрыт, но за пенни он может показать ей место, где произошло убийство.

В конце аллеи Луиза увидела полицейского в плаще, с надвинутым на шлем капюшоном, а позади него поджидавший ее кеб.

Поблагодарив стража порядка за терпение, она принялась оправдываться за свое опоздание и выпалила наспех выдуманный рассказ о долгих поисках потерянного браслета. Полицейский ответил, что он здесь до утра на дежурстве и ему все равно, где стоять. Отогнав пару зевак, остановившихся поглазеть на Луизу, полицейский подал ей руку и помог подняться в кеб.

Конструкция экипажа была такова, что кебмен находился сзади и сидел на почтительной высоте. Луиза обратилась к вознице:

— Простите, я не помню точного адреса пансиона миссис Мак. Вы знаете, где он находится? Мне нужно туда.

Вместо ответа кебмен хлестнул лошадей вожжами, и те сорвались с места. Луиза удивилась. Ее отбросило на спинку кеба, и хотя сиденье было мягким, на миг у нее перехватило дыхание.

Она подумала, что кебмен недоволен долгим ожиданием ее у театра, но все равно поведение показалось ей грубым. Они неслись вперед, словно под коваными колесами кеба был не булыжник и трамвайные рельсы промышленного города, а мелкая галька или даже прибрежный песок. Луизу швыряло из стороны в сторону, и она ухватилась за свисавшие с потолка кожаные ремни; актриса боялась, что от следующего толчка, броска или столкновения с рельсами она попросту вывалится из кеба.

— Кебмен! — закричала Луиза. — Кебмен, что вы делаете?! Пожалуйста, помедленнее.

Даже если кебмен и слышал ее, он не отвечай.

Когда они на полном скаку вырвались с Ливерпуль-стрит, Луизе начато казаться, кеб увеличил скорость. «Вероятно, — подумалось ей, — он потерял контроль над лошадьми». Ее опасения оправдались: она услышала, как кебмен кричит на них, ноте перестали повиноваться.

Несколько следующих перекрестков они преодолели на той же бешеной скорости, пролетели перед самым носом трамвая, разразившегося вслед злым перезвоном колокольчиков, после чего помчались по темным малонаселенным улицам.

Луиза давно сообразила — едут они не в направлении пансиона миссис Мак. Кеб направлялся совсем в другую сторону, туда, где располагались закопченные здания фабрик и железнодорожные мосты. Промчавшись под одним из них, Луиза съежилась и зажмурила глаза от страха — над самой головой прогрохотал состав. Спустя несколько минут показался уличный фонарь, и здесь кебмену удалось наконец справиться с лошадьми и остановить их.

Луизе хотелось выпрыгнуть из экипажа прежде, чем кеб снова тронется, но у нее не было сил — она словно застыла, сжимая руками ремни. Кебмен сошел со своего сиденья, карету качнуло из стороны в сторону.

Возница шел к Луизе. «Нашел время выразить заботу! — мысленно возмутилась она. — Чуть до смерти меня не замотал. Еще немного, и меня бы просто выбросило на улицу».

Когда кебмен поставил ногу на подножку кареты, кеб снова качнуло.

— Луиза, — вдруг произнес возница. Она откинула висевшую на окне занавеску, попыталась рассмотреть его лицо, скрытое темнотой и капюшоном. — Да, это я. Не пугайся. Все, что говорят обо мне, — неправда.

Глаза ее наполнились ужасом. В неясном свете одинокого фонаря она узнала Тома Сэйерса.

Она изумилась. Все считали, что он бежал и обитает теперь где-то далеко, а он, оказывается, все время находился здесь и сейчас стоит перед ней, совершенно беззащитной.

— Отойди от меня! — попыталась сказать Луиза, но не успела — Том Сэйерс забрался в кеб и сел рядом. Она, насколько позволяло сиденье, отодвинулась.

Он — толи не замечая ее испуга, то ли не желая замечать — придвинулся к ней.

— Луиза, — снова заговорил он, — Каспар — развратник и убийца. Все преступления, в которых меня обвиняют, — дело его рук. Это он все подстроил так, чтобы меня арестовали. Вы напрасно думаете о нем как о падшем ангеле, которого можно спасти и приручить. Он выродок среди людей.

— Отвезите меня домой, — попросила она.

— Луиза, вспомните, я хоть раз нарушал обещания? Я когда-либо отказывался от своих слов? Не говорил ли я всегда правду, какой бы неудобной для меня она ни была? Подумайте, Луиза, мне важно знать ваше мнение.

Голос его звучал напряженно, почти зловеще, и дрожавшая от страха Луиза предпочла смолчать.

— Никогда, — ответил он за нее. — Разве не так?

Она закивала, охотно соглашаясь.

— Тогда послушайте меня теперь. Я пойду с вами в любой полицейский участок и сдамся властям, но на одном условии — если вы позволите мне увезти вас от Каспара и пообещаете никогда к нему не возвращаться.

— Прошу вас, Том, — взмолилась она, — отпустите меня.

— Луиза, вы меня не слушаете?

— Слушаю, слушаю.

— И верите мне?

Она хотела ответить так, как он ожидал, но думала слишком долго и он понял — она ему не верит.

— Ну так что, Луиза? Я рассказал вам всю правду. Мне нечего больше добавить.

— Том, все знают о ваших преступлениях. Неужели вы не видите, как я вас боюсь?

Бывшему боксеру подобная мысль и в голову не приходила. Он попробовал взглянуть на ситуацию глазами Луизы. Том и вообразить себе не мог, что она поверит в его виновность.

Но только до настоящей минуты.

На лице его отразилось отчаяние. Сэйерс отодвинулся от нее, развел руками, показывая, что не собирается причинять ей вред:

— Я понимаю, — произнес он. — Я думал, вы… — Голос его оборвался. — Луиза, — продолжил он, но сказал совсем не то, что хотел: — Как бы вы сейчас обо мне ни думали, обещайте, ради нашей старой дружбы, держаться подальше от Каспара.

— Нет, я не могу ничего обещать. Я люблю его, — ответила она.

Он хотел добавить еще что-то, но передумал. Ее слова произвели на него страшное впечатление, его внутренний мир вдруг изменился, раз и навсегда. Том понял — как бы он ни увещевал, его слова ничего не значат и не возымеют никакого действия.

Сэйерс отвернулся от Луизы, опустил голову, посмотрел на свои руки. Потом с отсутствующим видом несколько секунд тер лоб и, словно вспомнив, где они находятся, медленно вылез из кеба. Луиза, потрясенная, напуганная, едва заметно пошевелилась. В продолжение всего разговора она сидела, вжавшись в стенку кеба. Приподнявшись, она поправила юбку.

Луиза чувствовала себя разбитой и бессильной. Было поздно. Возвращаться домой одной в такое время небезопасно, но по сравнению с теми муками, через которые, как она считала, ей предстоит пройти, даже очень рискованное путешествие казалось предпочтительнее. Собрав остатки сил, она придвинулась к двери, собираясь выскочить из кеба, но удержалась, понимая, что сбежать сумеет лишь после ухода Сэйерса, а он пока вышагивал взад-вперед возле кеба, и эхо шагов разносилось под виадуком. Том бормотал какие-то слова, Луиза их не разобрала, но и это его бессмысленное хождение, и бессвязная речь, а особенно жуткие поступки свидетельствовали о его безумии.

Иногда он вскрикивал: «Нет!» — то спокойно, то с жаром. Внезапно для Луизы кеб закачался, Сэйерс поднимался в сиденье кебмена, и только тогда актриса осознала, что упустила, вероятно, свой единственный шанс на спасение. Она заерзала, раздумывая — будет ли у нее еще возможность улизнуть из кеба незаметно, но в этот момент раздался удар бича и лошади рванули с места. Они летели словно пегасы. Луизе ничего не оставалось, кроме как опять вцепиться в ремни и повиснуть, едва касаясь сиденья.

Некоторое время она тешила себя слабой надеждой на то, что вид и слова ее смягчили сердце Сэйерса и он отвезет ее в пансион.

Однако они все глубже и глубже погружались в темноту незнакомых улиц, оставляя позади себя редкие газовые фонари. Чем дальше они уносились от города, тем слабее становилась ее надежда. Вскоре она и вовсе исчезла.

За столом дежурного полицейского участка района Нот-Милл, окраины Манчестера, сидел расстроенный, убитый горем мужчина и, часто вздыхая, давал показания сержанту. Тот тщательно заносил их в журнал. Писал он красивым почерком, но крайне медленно. Да и куда ему было торопиться, если ночное дежурство всегда тянется долго?

— Так, — произнес он. — Что еще он у вас забрал?

— А что у меня еще есть? — удивился мужчина. — Только кеб с лошадками, его он и взял. Хотя нет, в карете лежал мой шарф. Хороший. Широкий, теплый.

— Как он выглядел?

— Да откуда ж мне знать?

— Но вы его видели, так ведь?

— Видел. Ну и что? Выглядел обычно. Разве что большой синяк у него был. Вот тут. — Мужчина ткнул себя в челюсть.

Сержант неожиданно поднялся.

— Точно?

— Точно, точно, — буркнул мужчина.

— Побудьте здесь, — предупредил его сержант и вышел в расположенную позади него дверь.

Мужчина, как выяснилось — кебмен, облокотился локтями на столешницу и огляделся. Позади него стояла длинная деревянная скамья, на которой восседала разношерстная впечатляющая компания — субъекты, не вызывающие восторга: все немытые, с редкими зубами и скучающими минами. Двое совсем недавно подрались, скорее всего между собой — лица их украшали синяки и ссадины. Некоторые тихо переругивались, наиболее же смышленые понимали, что затевать разговоры им не следует.

Сержант вернулся, держа в руках один из последних номеров газеты «Манчестер ивнинг ньюс», с глухим шлепком положил его перед кебменом, ткнул пальцем в статью, возвещавшую об убийстве, аресте и сенсационном побеге из тюрьмы бывшего чемпиона по боксу Тома Сэйерса, в недавнем прошлом управляющего театром Эдмунда Уитлока. В центре трехколоночной статьи имелся рисунок Сэйерса, сделанный художником-любителем во время одного из его боев, — коротко стриженного, по пояс оголенного, с поднятыми руками в перчатках. Чуть отклонившись назад, он ожидал атаки соперника.

— Он? — спросил сержант кебмена.

— Он, — ответил тот.

— Следуйте за мной. — Сержант подошел к двери и поманил кебмена пальцем.

Глава 18

Ранним утром Себастьяна разбудил торопливый стук, раздававшийся, казалось, по всему дому. Затем совсем рядом, у самого окна, послышались голоса. Бекер сбросил одеяло, встал с незнакомой постели и, приподняв штору, посмотрел в окно. В неярком свете на пороге дома он различил фигуры двух полицейских, они о чем-то говорили с хозяином. Опустив штору, Себастьян потянулся за брюками и быстро надел их.

Уже через пару минут он спускался вниз, одетый в костюм, сидевший на нем неплохо, хотя куплен был у закладчика. Бекер остановился в доме Томаса Берторелли, офицера из отдела расследований, к которому его определили в управлении. Берторелли сдавали несколько комнат и всегда радовались возможности хотя бы частично компенсировать арендную плату за дом. Себастьян занимал не самую лучшую комнату — темную, маленькую, с плохонькими обоями, оставлявшую гнетущее впечатление; миссис Берторелли, молодая особа, готовить не умела совершенно. Одним словом, Себастьян чувствовал себя будто в родном доме.

Обернувшись, Берторелли увидел сходившего с лестницы Себастьяна. Крошечный дом не имел даже прихожей, и лестница выходила прямо в центр первого этажа, разделяя его на переднюю и заднюю части, создавая своего рода переход между ними. Единственная входная дверь открывалась на улицу.

Берторелли подождал, пока Себастьян подойдет, затем тихим голосом произнес:

— Одна из актрис театра Уитлока не вернулась к себе прошлым вечером. Возможно, Сэйерс куда-то увез ее в украденном им кебе.

— А что сообщает из театра наш человек?

— Он не узнал в кебмене Сэйерса. Не смог как следует рассмотреть.

Себастьян едва не выругался, но успел взять себя в руки.

— Но мы знаем, где они находятся, — продолжал Берторелли, кивая в сторону ожидавших их полицейских, — и собираем группу захвата.

— И где они?

— За городом, сидят в здании железнодорожной станции, туда отходит ветка от основного пути. Сэйерс думает, что перехитрил нас, выехав за пределы нашего округа, но он ошибся. Мы возьмем его прежде, чем наши соседи успеют обуться.

— Эта актриса, она добровольно уехала с ним? — спросил Себастьян. — В смысле, хотелось бы знать, кто она, — его сообщница или жертва.

— Директор театра обмолвился, что она очень нравилась Сэйерсу, но не отвечала ему взаимностью. Представляете, в какой незавидной ситуации она оказалась, Себастьян?

Всего через несколько секунд Себастьян уже был готов к поездке. Берторелли мигом надел плащ, схватил с вешалки галстук, но повязать его решил в фургоне. Прежде чем Себастьян успел выскочить на улицу, из кухни выбежала миссис Берторелли и сунула в руки Бекера сверток, он взглянул на него и увидел большой кусок хлеба, щедро намазанный маслом и джемом.

— Благодарю вас, — произнес он с искренностью в голосе и вместе с ее мужем проследовал за полицейскими на улицу.

Она была широкой и мощеной, по обеим ее сторонам стояли одинаковые домики с крошечными террасами. Лет пятьдесят назад здесь простирались поля и лужайки, но после постройки ткацкой фабрики и фабрики по переработке хлопка семь акров пустыря исчезли под кирпичными и каменными застройками. Там, где улица заканчивалась, к ней примыкала другая, шедшая перпендикулярно. На каждом углу располагался или паб, или магазин.

Медленно двигавшийся транспортный полицейский фургон с раскрытыми боковыми дверями они увидели почти сразу. Себастьян вместе с остальными полицейскими заскочили в него на ходу. Их подхват или, втянули внутрь, кучер щелкнул кнутом, и лошади понеслись по каменной мостовой. Чтобы не упасть, Себастьян ухватился за чье-то плечо. Все задвигались, уступая места вошедшим, Себастьян плюхнулся на лавку и, устроившись, с удивлением обнаружил, что бутерброд в руке его остался цел.

Когда все оказались в фургоне, командир группы захвата, офицер, начал объяснять стоявшую перед полицейскими задачу. Кроме него и Берторелли, Себастьян насчитал в фургоне еще десять человек. У троих он заметил под глазами синяки различной степени давности. Все, за исключением командира, высокого мужчины с роскошной, разделенной надвое бородой, были небриты и выглядели несвежими.

— Ранним утром сигнальщик ехал из своего дома на службу на велосипеде, — заговорил офицер, — и неподалеку от станции, на лужайке, заметил кеб с распряженными, пасущимися рядом лошадьми. В кебе никого не оказалось. Он нашел ситуацию странной. Даже обнаружить частный кеб без владельца и седоков — дело необычное, а тут городской кеб, да еще вдали от города… Сигнальщик доехал до своей будки и телеграфировал нам. Получив его известие, мы попросили сигнальщика снова отправиться к кебу и посмотреть его номер. Он так и сделал, и уже собирался было возвращаться к себе, как вдруг его остановил дежурный по станции и сказал, что в зале ожидания находятся мужчина и женщина, которые на этом кебе приехали. Сигнальщик опять связался с нами, сообщил номер, он совпадал с номером кеба, украденного Сэйерсом.

— Они прячутся? Намереваются уехать? — поинтересовался Себастьян.

— Неясно, — ответил офицер, вытаскивая из жилетного кармана часы. — Первый поезд по воскресному расписанию должен прибыть на станцию минут через пять. Я приказал сигнальщику задержать его до тех пор, пока мы туда не приедем.

* * *

Они направились на запад, в фабричный район, за которым тянулись жилища шахтеров. Город раскидывал свои щупальца все дальше и дальше, обхватывая ими когда-то пустовавшие земли. Будущее, считавшееся многими недружелюбным, наваливалось разом, с каналами, железнодорожными путями и многочисленными фабриками, выраставшими как грибы после дождя, громыхающими невиданными здесь доселе машинами. Земли словно разделились надвое — рабочие, жившие в лачугах, шли мимо поля с мирно пасущимися коровами и входили на оборудованные самыми современными станками фабрики, где трудились по двенадцать часов в день.

Когда до станции оставалось минут пятнадцать, Себастьян поделился бутербродом с Берторелли. Сам он ел осторожно, стараясь не обкапать джемом рубашку, одолженную у хозяина дома. Своя после вынужденного купания в канале, едва не кончившегося для него трагически, пришла в полную негодность. Костюм тоже был безнадежно испорчен. Пришлось купить первый попавшийся в угловом магазине, торговавшем поношенными вещами. Сидел костюм на нем неплохо, да и выглядел замечательно. Отличный выходной костюм, вполне уместный сегодня, по случаю воскресенья. Себастьян вдруг подумал, что скоро зазвонят церковные колокола.

Сидевший рядом мужчина, с громадным синяком под глазом, поймал на себе взгляд Себастьяна и, улыбнувшись, произнес:

— Ничего. Сегодня мы с ним расквитаемся.

— Не понял, — недоуменно произнес Себастьян.

Офицер, сидевший в противоположном углу фургона со сложенными на груди руками, сухо объяснил:

— Слышал я, эти ребята решили проверить свои боксерские способности. Вывели Сэйерса во двор и начали избивать. Но только он оказался им не по зубам — расшвырял их как котят и скрылся.

— По-моему, наш гость нас осуждает, — проговорил другой, с синяком поменьше.

— Нашему гостю следовало бы уяснить, что здесь ему не дом родной, — глухо пробормотал первый.

Сигнальщик ожидал их в самом начале аллеи, ведущей к зданию вокзала. Он оставил мальчишку-помощника приглядывать за рычагами стрелок и следить за телеграфным аппаратом, а сам стоял, положив руки на руль своего велосипеда с намерением преградить путь любому незнакомцу. Полицейские, по одному и попарно, начали выскакивать из фургона. Офицер, коротко переговорив с сигнальщиком, повернулся и позвал Берторелли.

— Возьми четырех человек, и отправляйтесь за сигнальщиком. Он покажет вам тропинку, по которой вы незаметно подойдете к вокзалу. Войдите, рассредоточьтесь и прочешите все здание. Окружите Сэйерса. Сегодня мы обязаны его взять, любой ценой. Позаботьтесь о безопасности женщины.

— Не отходите от меня далеко, — обратился он затем к Себастьяну.

Берторелли и его люди перешли через железнодорожное полотно и исчезли в зарослях пустыря на противоположной стороне. Полицейские вытащили дубинки, офицер достал из кармана небольшой револьвер, проверил барабан и взвел курок. У Себастьяна оружия не было.

Растянувшись цепочкой, они в полном молчании двинулись по аллее к вокзалу — офицер впереди, за ним Себастьян и остальные. Шли потраве, бесшумно. Слышалось только пение птиц.

Пройдя ярдов двести, они увидели брошенный кеб, и в нескольких шагах от него — двух пасущихся лошадей, которые не обратили на них никакого внимания. Распряженные, они не уходили от кеба. Солнечный свет струился меж нависающих ветвей. Идиллическая картина, отражающая сельскую тишь.

Невысокий забор из выкрашенного белой краской штакетника окружал станцию. Она представляла собой довольно просторное одноэтажное здание, высокой золоченой крышей и ее обрамлением напоминавшее альпийский коттедж. Над платформами был натянут тент из прочной парусины. В здании находились и билетные кассы, и зал ожидания. На вторую платформу вел высокий металлический мост, начинавшийся у края первой.

Пока офицер и сопровождавшие его полицейские медленно приближались к задним дверям станции, Себастьян отстал от них. Он понимал, что задача у группы простая — отвлечь в случае необходимости внимание на себя и дать возможность Берторелли и его людям незаметно войти в здание. Как максимум им предстояло задержать Сэйерса, если тот, увидев полицейских в здании, попытается уйти через заднюю дверь и скрыться в зарослях на пустыре.

Рассказ полицейских о происшедшем во дворе участка его не обрадовал. Избивать задержанных — такого Бекер и представить себе не мог. «Что они придумают еще? Введут публичные казни или суд Линча?» — горько подумал он.

Себастьян никак не ожидал столкнуться в цивилизованной стране с проявлениями Средневековья. И не важно, далеко он находился от дома или нет, подобное поведение со стороны служителей закона Бекер считал недопустимым. Он решил задержать Сэйерса в одиночку.

Офицер и полицейские ушли далеко вперед. Себастьян осторожно, стараясь не шуметь, перелез через штакетник, прошел через покрытое дикими цветами поле и выбрал место, откуда мог видеть и здание, и платформы. Внимательно все оглядев, он побежал к зданию вокзала, прижался к стене, хотел уже осторожно выглянуть и осмотреться, но, заслышав недалеко от себя голоса, застыл на месте. Мужской голос Себастьян узнал сразу. Принадлежал он Сэйерсу.

— Поезд опаздывает, — произнес боксер.

Себастьян присел на корточки, чуть-чуть высунул голову, готовый немедленно отпрянуть назад, за угол здания.

На самом краю платформы, вглядываясь в железнодорожную колею, стоял Сэйерс. Колея огибала будку сигнальщика, стоявшую в четверти мили отсюда, и уходила вдаль. Рядом с Сэйерсом находилась молодая актриса; придерживая руку, он прижимал ее к себе, словно опасаясь, что она упорхнет. Лицо ее показалось Себастьяну знакомым. «По-моему, я видел ее в пансионе. Или я ошибаюсь? Во всяком случае, та тоже была такая же бледная. Как привидение», — размышлял он.

Слова ее немало удивили его.

— Пожалуйста, Том. Послушайте меня, — говорила она. — Хотите, я расскажу вашу историю в полиции? Я постараюсь убедить их в вашей невиновности так же, как вы убедили меня.

Сэйерс ответил ей, но Себастьян не расслышал его слов.

— Теперь я вижу всю правду, — продолжила она. — Во всем виноват Джеймс Каспар. Он связал нашего директора каким-то страшным обязательством. Я все объясню полиции. Хотите, я буду вашим адвокатом?

— Нет, — отозвался Сэйерс. — Я не имею права подвергать вас даже малейшей опасности.

— Но ведь теперь я знаю о ней, вы меня предупредили, — возразила она. — Сейчас я знаю, как защититься.

В эту секунду со стороны будки сигнальщика послышался гудок приближавшегося поезда. Затем последовал еще один. Показалось огромное облако пара, уходившее в небо. Не прошло и секунды, как появился локомотив.

Позже выяснилось, что мальчишка — помощник сигнальщика воспринял слова своего начальника буквально и, увидев в окно полицейских, подумал, что поезд останавливать уже не нужно, поднял флажок и пропустил его.

Подходивший состав, конечно, затруднял действия Себастьяна, но не настолько, чтобы они стали неосуществимыми. Боксер фактически был у него в руках. Даже если Сэйерс успеет войти в поезд, полиция сообщит старшему проводнику о находящемся в вагоне преступнике, тот заблокирует все двери, и Сэйерс окажется в ловушке. Однако Себастьян намеревался все-таки не дать преступнику сесть в поезд.

Стоя спиной к инспектору, Сэйерс разглядывал локомотив. Себастьян осмелел и медленно, пригибаясь к земле, вышел из своего укрытия и стал приближаться к платформе, прячась за редкими кустиками.

Бекер рассчитывал, что за шумом поезда Сэйерс не услышит его, и тогда он сможет внезапно налететь на боксера сзади и скрутить руки. Потом подбегут полицейские во главе с офицером, и дело будет кончено. «Операция пройдет быстро и бескровно», — думал Себастьян.

— Том, ну пожалуйста, — умоляла женщина.

Сэйерс посмотрел на нее:

— Вы действительно верите мне?

— Том, я верю вам, как никому другому, — горячо ответила она. — Вы самый искренний человек на свете.

Сэйерс вдруг осознал, что сжимает ее руку слишком сильно и тем самым причиняет боль. Себастьян оказался на открытой местности, но Сэйерс не замечал его.

— Простите, — произнес Сэйерс и, разжав ладонь, отпустил руку Луизы. В тот же момент она вскинула руки и сильно толкнула его в грудь. Сэйерс отступил назад, оказавшись на самом краю платформы. Луиза еще раз ударила его в грудь. Том снова отступил, но нога его провалилась в пустоту и он полетел вниз, на железнодорожное полотно, под колеса двигавшегося вдоль платформы поезда.

Глава 19

Сэйерс думал, что падает он медленно и грациозно, но впечатление оказалось обманчивым — приземление убедило его в обратном. Колея находилась примерно футах в пяти ниже уровня платформы и представляла собой черную впадину из камня и масла, запорошенную угольной пылью. Чистыми были только рельсы, отполированные до лунной белизны. Сэйерс упал на шпалы всего в нескольких дюймах от костылей; меньше секунды ему понадобилось, чтобы, перекатившись во впадину между рельсами, оказаться в темноте и клубах пара. Он едва не оглох от грохота стальных колес несущегося над ним локомотива.

К несчастью, упал он на травмированную руку, но даже если бы вскрикнул, голоса его никто бы не расслышал. Том сколь было сил вдавился в землю, сжался, стараясь уменьшиться в размерах и не попасть под громадные колеса, готовые с невероятной легкостью срезать любую часть его тела.

Над ним мелькали оси и днища вагонов. В лицо летели пыль и масло. Послышался скрежет тормозов, и поезд начал замедлять скорость. Спустя минуту состав, включавший в себя несколько пассажирских вагонов, один багажный и один почтовый, остановился.

Пар продолжал заволакивать все вокруг, уходил вверх, проникал под вагоны. Сэйерс, целый и невредимый, лежал на шпалах, боясь пошевелиться. Только по чистой случайности ему ничего не отрезало. Сверху доносились взволнованные голоса, крики, яростные объяснения. Он мысленно представил себе лицо Луизы в последний момент, когда он ее видел. Оно было застывшим, как на фотоснимке.

Том понял — все это время она играла. Последние двенадцать часов лишь притворялась ради спасения своей жизни, поскольку наверняка думала, что ей угрожает опасность. Она обманула Тома, заставив поверить в сочувствие к нему. Сэйерс считал ее своей союзницей, а Луиза всего-навсего имитировала доверие и ждала подходящего момента избавиться от него. И как только такая возможность представилась, она немедленно ею воспользовалась.

Сэйерс заставил себя вылезти из-под вагона. Юркнув между колесами, он очутился на открытом пространстве, в самом центре железнодорожного полотна. Поезд отделял его от платформы. Пролезать под ним еще раз Сэйерс не решился. Снизу вагон выглядел жутко, напоминая непреодолимую стену.

Том услышал, как его зовут, но кто здесь мог знать его имя? Разве что полицейские. Затем раздались переливы полицейских свистков.

Сэйерс двинулся прочь от скрытой вагонами платформы. Он пересек второе полотно, затем, опираясь на здоровую руку и отталкиваясь от земли и опоры ногами, забрался на пустую платформу, выпрямился и снова услышал свистки, — на этот раз они звучали совсем близко, на расположенном рядом пустыре.

Сэйерс догадался, что полицейские пытаются окружить его и уже близки к цели. Обернувшись, он заметил любопытные лица в окнах поезда. Стоявшие на платформе полицейские и пассажиры скорее всего предположили, что он попал под колеса и либо уже погиб, либо умирает, но как только поезд отойдет, они сразу же его увидят. Сэйерсу оставалось либо немедленно бежать к металлическому мосту, либо, распахнув двери первого попавшегося вагона, войти в него.

Он ничего не терял. Луиза утрачена для него навсегда. Ничто его больше не сдерживало.

В вагон Сэйерс заходить не стал — предпочел, не тратя времени, бежать. Он рванулся к краю платформы, миновал мост, откуда его могли бы увидеть, спрыгнул на землю и, с ходу перемахнув через штакетник, скрылся в зарослях кустарника.

Том решил забыть и Луизу, и ее взгляд. Думать ему сейчас следовало только о себе, о том, как бы не попасть в руки полиции.

Он на секунду остановился и огляделся. Позади него находилась окруженная кустарником станция, впереди лежали поля. Устремись Сэйерс гуда, и он оказался бы как на ладони. Ближайшее поле пересекала оставленная телегами колея, шедшая к железнодорожному полотну и скрывавшаяся под ним в подземном кирпичном туннеле.

Пригибаясь к земле, Сэйерс бросился к укрытию. Теперь его союзниками были лишь скорость и скрытность. Утопая по щиколотку в грязи, он добежал до туннеля, высокого, как дом, но очень узкого. Две телеги в нем разъехаться не смогли бы. Тому потребовалось всего несколько секунд, чтобы проскочить туннель, вслушиваясь в свое прерывистое дыхание и тихий плач.

Он удивился собственным слезам.

На противоположной стороне туннеля Сэйерс остановился и взял себя в руки. «Плачем делу не поможешь», — подумал он, смахивая рукавом слезы. Успокоившись, Том зашагал вперед. Вскоре он очутился на аллее, по обеим сторонам которой тянулись заборы. Сэйерс медленно побежал. Он не знал, насколько далеко оторвался от своих преследователей.

Впереди виднелся перекресток. Добежав до него и немного подумав, Сэйерс ушел вправо. Вскоре аллея пошла в гору. Заборы кончились. Вдали показался фермерский домик. Сэйерс сошел на тропинку, ведущую вдоль дороги и поросшую травой. На вершине холма он снова остановился, посмотрел назад, на аллею. Он ожидал увидеть там вытянувшихся в цепь полицейских, но, к его радости, аллея была пуста.

Том не смог разглядеть станцию, скрытую от глаз деревьями. Взору открывались лишь поля, которые он только что пересек. Где-то далеко внизу копошилась кучка людей — маленькие фигурки двигались в совершенно противоположном направлении.

Настроение Сэйерса заметно улучшилось, и он зашагал вперед уже бодрее. Через два часа он начал уставать, дыхание стало сбиваться, временами от страшного голода сильно кружилась голова. Он попил из бьющего в торфянике ручейка, но голод не унялся. Больше суток Том ничего не ел, если не считать маленького пирожка, купленного на несколько пенни, обнаруженных в кармане украденного в баре пальто.

День клонился к вечеру. Небо вдруг потемнело, вскоре пошел дождь. Впереди темнел заброшенный дом. Сэйерс заскочил в него в надежде переждать непогоду. Дверей и окон в доме не было, крыша местами протекала. Однако балки оставались крепкими, как и пол внизу и на чердаке, что позволило ему немного обсохнуть. В доме определенно никто не жил уже несколько лет, использовался он в качестве загона для овец. В углу одной из комнат, когда-то, как догадался Сэйерс, служившей гостиной, фермер оставил на зиму овцам мешок с репой.

Большая часть ее сгнила. Покопавшись в мешке, Сэйерс нашел одну, еще не тронутую порчей, и жадно вгрызся в нее, но сразу же выплюнул кусок. Он подумал, что если ее сварить, то она станет более или менее съедобной, но не нашел в доме ни кастрюли, ни спичек.

Том взглянул в окно и увидел небо, закрытое плотными облаками. Согласно выработанному им плану путь его лежал на юг. В той части страны у него было несколько друзей. Сэйерс прекрасно сознавал — оставаться здесь нельзя. Обвиненный в самых невероятных, не совершенных им преступлениях, он рано или поздно попадет в руки закона. Еще долго полицейские будут искать его по самым разным местам, призывая население к бдительности.

Бежать, только бежать. И чем дальше он уйдет отсюда, тем быстрее его забудут. Сэйерс надеялся незаметно добраться до Брикстона, где в его доме, в потайном месте под полом, хранилась небольшая сумма денег и кое-какие драгоценности. Неприкосновенный запас, время которого пришло. Он помог бы продержаться несколько месяцев.

Когда дождь наконец закончился, Сэйерс опять взглянул на небо и решил, что если сейчас отсюда не выбраться, то придется остаться здесь на ночь.

Перспектива спать голодным, среди превратившихся в камень, но не потерявших запаха овечьих лепешек вовсе не прельщала. Кроме того, за ночь вонь впитается в одежду и люди начнут шарахаться от него. Он немедленно вызовет подозрение.

Подняв воротник пальто, Сэйерс вышел из дома и направился по тропинке через холм, вперед. Вскоре опять пошли заборы. Тропинка уткнулась в один из них. Выломав доску, Сэйерс пролез в образовавшуюся дырку. Тропинка вилась дальше, уводя в показавшийся невдалеке поселок, состоявший из нескольких коротких рядов невысоких домиков и спиралеобразной башни над угольным разрезом. На первый взгляд казалось, что поселок вырос вокруг шахты, владела которой одна из семей, и увеличиваться в размерах не собирается. Жили здесь, пришел Сэйерс к мысли, угольщики, имевшие в поселке все необходимое — лавки, школу и уэслианскую методистскую церковь.

Постель в одном из домиков — было все, о чем Сэйерс мечтал, однако даже если бы получил такое предложение, скорее всего им не воспользовался. Рисковать он не хотел. Можно, конечно, наняться на пару часов к кому-нибудь, поработать за еду, прежде чем исчезнуть в темноте, найти незапертый амбар или, если совсем повезет, пустующий дом. Надолго оставаться на людях он считал делом для себя опасным.

Шаря по сторонам глазами, Том осторожно вошел в поселок, миновал хозяйственные постройки и голубятни и зашагал по одной из улиц.

В поселке, кроме пивной и большой лавки, имелось и какое-то подобие центральной площади. На ней стоял довольно большой памятник. Сэйерс, разумеется, не знал, по какому случаю его установили и что он символизировал. Остановившись, Том прочитал надпись на нем, фамилии погибших и догадался — появился монумент после Гражданской войны.

Впереди Том разглядел группу полицейских и констеблей. Кое-кто из них сняли шлемы. Все держали в руках чашки с чаем. На установленном перед ними длинном столе блестели чайники и тарелки. У столов суетились несколько женщин, заваривавших чай и подкладывавших в тарелки сандвичи. Несколько шахтеров в плоских шапочках и шелковых шарфах звонко стучали палками по лопатам и киркам, стараясь вывести нечто вроде мелодии. Кто-то, сидя на краю большого корыта, из которого кормили лошадей, перевязывал себе колено. Ярдах в десяти находился полицейский тренировочный зал с распахнутыми настежь дверями. Внутри горели керосиновые лампы. Из него вышли несколько офицеров сбумагами, содержащими приказы вышестоящего начальства, и принялись их зачитывать, пока гражданские лица, одетые как один в коричневые пальто и черные цилиндры, с коробками вроде тех, что носят бродячие торговцы, обходили рядовых полицейских, раздавая им перевязанные ленточками карты местности.

Не разумом, а инстинктом Сэйерс мгновенно понял, куда попал — в одну из штаб-квартир организованных поисков. И искали полицейские его. Сейчас спасало лишь то, что ни шахтеры, ни полицейские не знали его в лицо.

«А что, если воспользоваться этим обстоятельством, подойти к столу и взять пару сандвичей?» — пришла в голову шальная мысль, но он не осмелился реализовать ее, опасаясь, что его, чужака, приметят в толпе, задержат, начнут расспрашивать, и тогда сандвичи могут дорого ему обойтись.

Испытывать судьбу по пустякам Том не решился. Он находился не на бойскаутской прогулке, а в бегах. Сэйерс отступил к стене и, скрытый тенью, стараясь не привлекать ничьего внимания и не делая резких движений, медленно пошел прочь, неторопливо, словно прогуливаясь.

Оказавшись на безопасном расстоянии, никем не замеченный, он хотел было побежать, но сдержал себя. Бег, шум шагов вызвал бы подозрение. Том снова прошел мимо тех же хозяйственных построек и голубятен. Несколько птиц, напуганные его приближением, захлопали крыльями и взмыли в воздух. Сэйерс вздрогнул о неожиданности, оглянулся и посмотрел назад — нет, никто его не преследовал.

Он считал себя вне опасности, но ошибался. Поиски его на станции и погоня были всего лишь началом. Том лихорадочно думал о своем спасении.

Сэйерс не был преступником, поэтому и мыслил не как преступник. Английская сельская местность, при всей своей обширности, не могла постоянно укрывать его, потому что у его преследователей были карты, крупные людские ресурсы и методика поиска. У Сэйерса не имелось ничего. Ему приходилось постоянно двигаться вперед. «Примерно через час, с наступлением темноты, — размышлял он, — они прекратят поиски».

Том решил идти всю ночь, до утра.

Сэйерс понимал — его повесят, если схватят. Несколько недель он просидит в камере, предстанет перед судом, который не станет его слушать, и в результате — виселица. Палач свяжет ему руки и ноги, натянет на голову мешок, поверх него накинет на шею петлю и столкнет со скамейки. Его рассказ не произведет на судей никакого впечатления. Он вспомнил слова Луизы о том, что судьи и слушать его не будут. Даже Господь отверзнет от него лицо свое. Останки его швырнут в яму за кладбищем и кое-как забросают землей. И не будет над его могилой даже дощечки с надписью.

Том Сэйерс не надеялся на помощь или милость закона.

Он подошел к тому месту, откуда увидел поселок, обернулся и прислушался — нет, за ним никто не гнался. Наступал поздний вечер, небо все больше и больше темнело, в некоторых домах засветились теплыми огоньками окна. Сэйерс с завистью смотрел на них. Своего дома у него не было. От голода и усталости голова его закружилась и огоньки превратились в бесформенные пятна. Слух притупился, как и зрение. Страх привел его в чувство. Сэйерса вдруг пробила мысль, что, если в ближайшие же часы не уйти отсюда, к полудню его окружат полицейские и местные жители. Сейчас он спасся по чистой случайности.

«Или все же всевидящий и всезнающий Господь явил мне свою милость? — думалось ему. — Кто знает?»

Как ни странно, эта мысль вдруг обогрела и придала силы. Сэйерс направился к подножию холма и вдруг остановился — путь ему преградила белая лошадь с седоком.

Он заморгал, пытаясь отогнать странное видение, но оно не исчезало. Сэйерс поднял голову, увидел лицо всадника, и глаза его округлились от удивления. Перед ним гарцевал Джеймс Каспар. Он появился словно из ниоткуда. Сэйерс даже не слышал его приближения.

— Мне надоело за вами наблюдать, Сэйерс. Вы здесь стоите уже минут десять. — Каспар усмехнулся. — Я уже было подумал, что вы начали врастать в землю.

«Десять минут? Он не врет?» — мелькнуло в голове Сэйерса. Ему казалось, он задержался всего на минутку, не больше. Правда, часть огоньков в поселке уже погасли.

Он стоял, сбитый с толку, изможденный долгими часами ходьбы. Каспар, тронув поводья, надвигался на него. На нем был твидовый костюм жокея, красивый, плотно облегавший фигуру, словно загодя пошитый для погони верхом. В седле Каспар держался великолепно, а лошадь слушалась его беспрекословно. Стоило ему чуть пошевелить поводьями, и она то шла вперед, то поворачивалась к Сэйерсу боком.

— Как и любой другой добропорядочный гражданин, я сам вызвался помочь полицейским. Эдмунд предложил мне взять пару собак, — нагнувшись, Каспар похлопал лошадь по шее, — но я отказался. Зачем? Я и без собак вас найду. — Рука его поползла к седлу, и когда он выпрямился, Сэйерс разглядел в ней револьвер, по виду очень дорогой.

Том не двинулся с места. У него уже не оставалось сил ни бежать, ни бояться. Каспар вытянул руку. От ствола Сэйерса отделяло не более четырех футов. Револьвер был действительно отличный, с рукоятью, отделанной полированным ореховым деревом. Ствол его смотрел точно меж бровей Сэйерса.

— Я мог бы привести вас назад, в поселок, но кто даст гарантию, что вы снова не сбежите? Наши полицейские — такие ротозеи, — говорил Каспар, продолжая целиться в лоб Сэйерса. Актер снова подал невидимый сигнал лошади, и та боком подошла ближе. Расстояние между Сэйерсом и Каспаром сократилось до нескольких шагов.

— Я все время размышлял о том, как бы поярче подать полиции рассказ о ваших преступлениях, и представляете, придумал. Всего несколько минут назад, — продолжал Каспар.

Он немного подался вперед, и холодное кольцо ствола уперлось в лоб Сэйерсу. Голова его чуть отклонилась назад.

— Прощай, безмозглый! — выкрикнул Каспар.

Но не успел нажать на спусковой крючок. Сэйерс опередил его. Вскинув руку, он ударил по стволу револьвера, и долей секунды позже над его головой прогремел выстрел. Тома обдало жаром; оглушенный грохотом, несколько секунд он ничего не слышал.

А затем наступила мертвая тишина. Лошадь, испугавшись выстрела, завертелась на месте. Напрасно Каспар старался удержать ее поводьями — она не слушалась. Сначала она взвилась на дыбы. Потом Сэйерс ощутил под ногами дрожь — лошадь ударила передними копытами о землю, взбрыкнув задними, стараясь сбросить седока. Она еще дважды повторила свой маневр, и в результате Каспар вылетел из седла и рухнул на траву, не издав ни звука, несколько раз перекатился и замер.

Револьвер вылетел из его руки. Сэйерс поднял оружие и спрятал в карман. Лошадь отбежала в сторону и остановилась, ошалело потряхивая головой и постукивая копытами. Каспар, не менее потрясенный, недвижимо лежал на траве. Сэйерс приблизился к нему, положил ладонь за ухо, попытался найти пульс, но тот не прощупывался. Зато с радостью отметил, что к нему вернулся слух.

Каспар явно получил серьезную травму.

Сэйерс отпрянул от него, держась на почтительном отдалении, обошел вокруг. Каспар тяжело перевернулся на живот и попробовал уползти, однако лишь только он приподнялся на руках, спина неестественно изогнулась, руки подкосились и он бессильно уткнулся лицом в траву.

— Каспар! — позвал его Сэйерс и присел на корточки рядом. Тот не отзывался, дико озираясь, вцепившись ногтями в землю, все пытался ползти. Несмотря на страшную боль, пронизывающую все тело, ему удалось преодолеть несколько ярдов. Он не только не слышал Сэйерса, но, казалось, не замечал его присутствия. Каспар определенно хотел лишь одного — доползти до поселка живым. Извиваясь, глухо рыча, хватаясь за пучки травы и камни, он тащил свое тело, вдруг ставшее для него непосильным грузом, мешком, набитым мертвечиной.

Поднявшись, Сэйерс отошел в сторону, уступая ему путь.

— Каспар, — снова произнес он, в душе сознавая бессмысленность обращения. С одной стороны, Том радовался, взирая на гибель своего заклятого врага, но с другой — сочувствовал, отлично понимая, что происходит. — Перестаньте. Вы сломали позвоночник. Лежите, иначе погибнете от болевого шока.

Каспар продолжал медленно ползти, бормоча что-то невнятное. Сэйерс не разобрал слов, но по голосу догадался, что Каспар кого-то о чем-то просит. Он несколько раз повторил одни и те же слова.

— Картафил! — умолял Каспар. — Агасфер! — взывал он чуть не плача. Сейчас он был похож на преданного, брошенного на произвол судьбы человека.

— Кого вы зовете? — спросил Сэйерс.

— Салатиил! — послышалось в ответ.

Еще один взмах руки, еще одна попытка немного подтянуться. Она оказалось последней. Каспар замер, истощив силы, но еще не умер. Лежа на траве с перекошенным от ужаса лицом и широко раскрытыми глазами, он застыл будто лишившийся энергии механизм.

Сэйерс положил рядом с ним револьвер. Осторожно, словно боясь внезапного выстрела. Сэйерс понимал, что в поселке слышали пальбу, и не оставят такое событие без внимания.

Скорее всего полицейские соберут несколько жителей и отправятся на вершину холма выяснить происходящее. Через несколько минут они будут здесь, и если обнаружат Сэйерса, то схватят. Самой собой разумеется, гибель Каспара тоже припишут ему.

«Что же делать? Бежать отсюда. На открытой местности мне не спрятаться, а добраться до леска внизу я не успею», — лихорадочно думал Сэйерс.

Отвоевав себе свободу в неравной драке, он без малого двое суток шел без воды и пиши. Усталость валила его с ног, Том просто не мог больше двигаться дальше.

И в этот момент взгляд его упал на лошадь. «Нужно попытаться поймать ее, ничего другого не остается», — решил он, посмотрел на лежащего Каспара, затем снова на лошадь и стал подманивать животное, которое стояло ярдах в десяти, искоса поглядывая на упавшего хозяина и каждую секунду готовое убежать.

— Лошадка… Хорошая… Иди сюда… Что ты там стоишь одна, неприкаянная? — ласково заговорил Сэйерс и, вытянув вперед руку, направился к ней.

Глава 20

Лондон

Декабрь 1888 года

«Вера, — сказал однажды Брэм Стокер, — встречается чаще в театре, а не в церкви». В последнее десятилетие девятнадцатого века Лондон мог похвастать лишь одним Храмом Искусств — назывался он театр «Лицеум» и располагался недалеко от Стрэнда. Арендованный десять лет назад Генри Ирвингом, актером и режиссером в одном лице, он вскоре сделался почти национальной театральной гордостью. В любом случае ничего подобного англичане до тех пор не видели.

В конце декабря, в последнюю субботу уходящего года, в театре давали премьеру «Макбета» в постановке самого Ирвинга. Предпринятая несколько лет назад попытка показать спектакль лондонцам закончилась для Ирвинга провалом, поэтому, прежде чем возобновить спектакль, он несколько предыдущих месяцев провел на севере Англии, порепетировав, отшлифовав сцены, а заодно проникнувшись соответствующим духом и впитав в себя атмосферу событий.

Стокер находился в центре зала, вызывал по имени каждого из служителей театра, в чьи обязанности входило провожать зрителей на свои места, и, услышав с той или иной стороны зала ответ, давал соответствующие наставления. Одновременно он проверял акустику помещения, говорил то тише, то громче, и если его не слышали, учил, как следует поступать в подобных случаях. В полутьме ожидавшего зрителей зала чувствовалось нечто большее, чем просто проверка. Подобно любому другому ритуальному действию она вызывала некоторую таинственность.

Покончив с проверкой, Стокер, одетый в темный фрак, двинулся к верхнему фойе. Как и всегда по случаю премьеры, он собирался лично встречать наиболее влиятельных из приглашенных и патронов театра наверху лестницы, в центре широкой ковровой дорожки.

Ровно в семь тридцать вечера двери здания на Веллингтон-стрит раскрылись и в них стали заходить приглашенные — элегантно одетые, сверкающие драгоценностями, охваченные волнением, в предвкушении премьеры. Языки пламени трех больших факелов, установленных на фасаде, плясали над крытой галереей, напоминавшей вход в коринфский храм, освещали фигуры входивших людей, подъезжавшие экипажи и толпившихся неподалеку зевак. Внутри театра шумела галерка, но еще больший шум доносился из оркестровой ямы. В партере и ложах устраивались приглашенные — лондонская знать, политики, влиятельные люди и просто те, кому повезло родиться в богатстве и величии. Под высоким золоченым потолком сияли люстры.

— Приветствую вас, мистер Арчер, — произнес Стокер.

— Добрый вечер, мистер Стокер, — ответил известный театральный критик из газеты «Уорлд». — Я слышал, ваш патрон начал наконец прислушиваться к нашим советам.

— Вы же знаете, что мистер Ирвинг всегда рад мнению, выраженному искренне, — дипломатично сказал Стокер. Однажды он разрешил Арчеру присутствовать на репетиции, после которой тот в кругу знакомых отозвался об Ирвинге так: «Ну что я могу сказать о его походке? Она походит на топтание по сцене».

Говоря начистоту, Стокер и сам знал, что хозяин его театральным героем не выглядит. Длинноногий, некрасивый, с широким ртом и тоненькими губами, обладающий слабой дикцией и еще более слабым голосом, Ирвинг скорее напоминал эксцентричного сельского священника, а уж никак не гамлетовского персонажа.

И тем не менее у него было одно достоинство — он заряжал сцену непередаваемой энергией, заставлял зрителей не сводить с него глаз и с замиранием сердца слушать его монологи. Такого не делал никто со времен великого Кина. Ирвинг тщательно подбирал для себя роли, ставил пьесы, в которых тонкая игра ума переплеталась со зрелищностью, волновала кровь и удовлетворяла самые изысканные чувства, вызывая неохотное, ворчливое признание со стороны критиков… включая и самого Джорджа Бернарда Шоу, который не переваривал манеры Ирвинга, но восхищался его исполнительским мастерством, оценивая его даже более высоко, чем артистизм предмета своей неослабной симпатии, ведущей актрисы театра Эллен Терри.

Как и Шоу, Стокер родился в Дублине, в семье протестантов, чья любовь к театру заставила его переплыть море. Начинал он с любительских статеек в местных газетах. Он повстречался с Ирвингом, бывшим в Ирландии на очередных гастролях, и подружился с ним. Когда известный актер предложил Стокеру поступить к нему на работу, в реанимированный театр «Лицеум», тот не раздумывая бросил все и вместе с новой женой отправился за своим кумиром в Лондон. С тех пор Стокер стал верным оруженосцем Ирвинга, его самым доверенным лицом. По крайней мере так думал он сам.

Без двадцати минут восемь оркестр заиграл увертюру. Сегодня дирижер театра, Салливан, решил исполнить собственную музыку к спектаклю. Спустя десять минут зал заполнился и занавес начал подниматься. Стокер спустился вниз, к кассам, проверил выручку, затем прошел за кулисы, где в волнении переминались с ноги на ногу нанятые для изображения толпы внештатники. Потом он тихо и незаметно продефилировал в фойе, откуда окинул взглядом ряды сидений.

Тем временем на сцене, декорированной под большой зал в средневековом замке, со стенами из необработанного камня — подобный они видели во время поездки на север страны, — разворачивалось действие. Эллен Терри в роли леди Макбет сидела у камина и в свете настоящего пламени читала письмо от своего мужа. В ложе напротив сцены восседала супруга Ирвинга и с нескрываемым отвращением разглядывала актрису. Казалось, выплескиваемая ею волнами ненависть окутывает сцену. Стокер пробежал взглядом по партеру, отыскивая жену Флоренс, и вскоре увидел ее сидевшую рядом со вторым дирижером театра, согласившимся стать на сегодняшний вечер ее спутником.

В этот момент к Стокеру неслышно подошел один из служителей театра и позвал в коридор.

— Что случилось? — спросил Стокер.

— В театре находится посторонний, — ответил тот. — Его заметили, когда он пробирался за кулисы.

Стокер кивнул и, отослав служителя, зашагал к двери, ведущей за кулисы. Пройти в «Лицеум» было непросто, но при желании посторонний мог проникнуть в здание, воспользовавшись ротозейством кого-нибудь из работников театра. Либо проскочить вместе с ним, либо юркнуть в незакрытую боковую или заднюю дверь. Таким способом пользовались иногда репортеры, создавая Стокеру определенные проблемы. Репортеры чаще всего просачивались в театр лишь для того, чтобы порадовать читателей своих газет описанием скандалов, нередко вспыхивавших между Ирвингом и ведущей актрисой театра.

Стокер намеревался отыскать и немедленно выдворить незваного пришельца. Перебросившись парой слов с несколькими работниками сцены, он направил их в подвал, в помещение, где хранился театральный реквизит. Вещей там было не много, основная часть оставалась в одном из железнодорожных складов за рекой, но и то, что имелось — многочисленные театральные костюмы на вешалках, от времен Дигби Гранта до эпохи Робеспьера, кресла, позолоченная посуда, бижутерия, — несомненно, представляло кое-какую ценность. Кроме того, там находилось оружие, доспехи и дорогое рулевое колесо, снятое со старинного корабля «Вандердекен».

Стараясь не шуметь, осторожно ступая по металлической лестнице, Стокер спустился в подвал. Встреча с неизвестным, конечно, тревожила его, но не пугала. На его стороне была справедливость и физическая сила, с помощью которой он надеялся изгнать нежеланного гостя. Для пущей уверенности Стокер прихватил с собой тяжелую палку, которой рабочие сцены подталкивали занавес, если он вдруг застревал.

Сверху доносился приглушенный звук тридцати инструментов оркестра, исполнявших сочиненное Салливаном вступление ко второму действию. Стокер посмотрел вниз и в переплетении труб заметил слабый отблеск керосиновой лампы, явного свидетеля чьего-то присутствия.

Самой лампы он не обнаружил, а видел лишь пятно света и тени на стене. Стокер сошел с последней ступеньки и с величайшими предосторожностями двинулся сквозь кромешную тьму туда, откуда лился свет. Он знал, что времени у него не много — через несколько минут музыка кончится и посторонний может услышать его шаги. «Макбет» — это не «Гамлет», в нем среди действующих лиц нет призраков, являющихся из подвалов.

Что-то зашуршало под ногой. Стокер отступил на шаг, затем наклонился и увидел на полу какие-то вещи. «Наверное, костюмы из реквизитной», — подумал он и, осторожно подняв их двумя пальцами, поднес к глазам.

Вещи оказались грязным нижним бельем. Поморщившись, Стокер брезгливо бросил его в сторону. Театральный реквизит так не пах.

«Значит, какой-то бродяга решил приодеться за наш счет. Нет уж, дудки», — мысленно возмутился Стокер и, отшвырнув ногой белье, снова зашагал на свет.

Керосиновая лампа стояла на столике возле овального зеркала в красивой резной раме, натертой воском, придававшим ей нужный блеск. Использовали его редко, поэтому пыль давно покрыла его толстым слоем. Сейчас в центре зеркала пыль была стерта.

Рядом сидел какой-то мужчина и, всматриваясь в свое отражение, деловито повязывал галстук. Затем он выпрямился на стуле, слегка расправил плечи, словно наслаждаясь облегавшим его крупный торс пиджаком. Лицо мужчины было чисто выбрито, волосы — аккуратно расчесаны.

— Вы что себе позволяете?! — воскликнул Стокер самым грозным тоном, на который оказался способен. — Здесь вам не магазин одежды и не общественные бани. Кто вам позволил брать собственность театра?

От неожиданности мужчина чуть не подпрыгнул. Обернувшись, он тихо произнес:

— Простите, Брэм. Я знаю, что веду себя недостойно, но у меня просто нет иного выхода.

В неярком свете лампы Стокер вгляделся в лицо незваного гостя.

— Том Сэйерс? — удивился он.

Тот утвердительно кивнул.

— Полчаса назад вы бы меня не узнали.

Стокер и теперь не без труда узнал его. Выглядел Сэйерс голодным, затравленным и совсем не походил на того чемпиона, с которым Стокер встречался не так давно.

— Чем вы занимаетесь сейчас? — спросил Стокер.

— Прячусь, Брэм. Вы, наверное, слышали, в чем меня обвиняют.

— О вас говорят во всех кругах, близких к театру. Думаю, во всей Англии не найдется салона, где бы о вас не вспоминали.

Говоря так, Стокер обернулся и осмотрел лестницу. Сэйерс поднял руки, показывая, что у него нет оружия и он не собирается ни на кого нападать.

— Брэм, не зовите сюда людей. Вы самый объективный человек из всех, кого я знаю. Прошу вас, выслушайте меня. Я понимаю, мы с вами едва знакомы, но мы же коллеги, разве не так?

Стокер оглядел собеседника. Сэйерсу повезло — костюм, хотя и несколько старомодный, шел ему, и в нем вполне еще можно было появляться на улице. Основная одежда театра предназначалась для классического репертуара либо вовсе для исполнения пьес, отражавших времена Средневековья.

— Как вы умудрились выжить?

Сэйерс покачал головой.

— Ночами прятался в ямах в придорожных лесах, временами дрался за деньги на ярмарках. Добравшись до Лондона, несколько ночей провел в грязных кварталах, среди бездомных, спал на канатах и бельевых веревках.

Кроме вас, мне не к кому обратиться за помощью. И если вы не поможете, что ж… знайте по крайней мере, что я невиновен. В этом случае меня все равно когда-нибудь схватят и повесят, но за преступления, которые я не совершал.

Стокер несколько минут разглядывал разыскиваемого полицией Сэйерса, затем посмотрел вверх и прислушался. На сцене шел второй акт. Слов Стокер не разобрал, просто догадался по переливам и интонации голоса Ирвинга, звеневшего временами кинжальной сталью. Ирвинг играл Макбета, и играл потрясающе. В его исполнении Макбет из человека, либо раздираемого сомнениями, либо ставшего злым под влиянием несвоевременно произнесенного пророчества, превращался в стрелу зла. Он вывел образ, прямо противоположный привычному. Ирвинг показывал им злобного, стремившегося к власти тирана, а слова ведьм всего лишь открывали ему дверь к цели, которую он всегда вынашивал в своем сердце.

— Оставайтесь здесь, — произнес Стокер. — Полагаю, вы сильно проголодались. Когда зрители разойдутся, актеры с отдельными приглашенными соберутся на ужин на сцене. Я принесу вам какой-нибудь еды. Да, и еще — постарайтесь не шуметь.

Глава 21

Лондон

Январь 1889 года

Ранним морозным зимним утром, примерно в половине третьего, Том Сэйерс неожиданно для себя проснулся. Наверное, от холода. Вставать с постели ему не хотелось, но он все-таки заставил себя откинуть одеяло и подняться, надеясь стряхнуть плохое настроение. Стоя у окна, он несколько минут молча разглядывал луну.

Том снял номер в скромной гостинице «Генерал Гордон», расположенной на одной из центральных улиц района Спитафилдс. Из окна комнаты, находившейся на втором этаже, ему виднелась буква «а» названия гостиницы. Буквы стояли далеко друг от друга, поэтому надпись растянулась на всю верхнюю часть фасада. В книге прибытия Том отметился как Джон Тарлоу, столяр-краснодеревщик, приехавший в Лондон в поисках работы. Он хотел взять полный номер, но ему предложили только двухсменный. Значение этого слова выяснилось очень скоро. В комнате фактически жили двое — он и молодая женщина, работавшая ночами в пекарне. К семи утра помещение следовало освободить, туда приходила пекарша, отсыпалась до семи вечера, после чего Сэйерс мог вернуться.

Луна исчезла за плотной пеленой темных облаков, нависших над самыми крышами зданий. Казалось, еще немного, и тучи опустятся на улицы, обволокут их мрачной туманной мглой. В рядах невзрачных серых домов жили семьи скромного достатка. Это был Город Унылых Буден, лондонский Ист-Энд.

В тот вечер их нежданной встречи Стокер хоть и вел себя настороженно по отношению к Сэйерсу, но не предал его, полицию не вызвал. Три часа напряженного разговора закончились тем, что Брэм в конце концов поверил Тому. В душе Сэйерс не очень-то рассчитывал на понимание и не удивился бы, если Стокер явился к нему с полицейскими за спиной, а не с булкой хлеба, добрым куском ветчины, шестью картофелинами, завернутыми в салфетку, и бутылкой пива в руках.

Сэйерс с жадностью набросился на еду. Изредка отрываясь от нее, он поведал Стокеру свою историю. Впоследствии стало известно, что Стокер не только поверил ему, но и, побывав в нескольких театральных салонах, а также у некоторых своих знакомых — актеров, управляющих театрами, рекламных агентов, — везде как бы вскользь упоминал о Сэйерсе, выражая сомнение в его виновности. Мнение Стокера поддержали почти все за исключением нескольких завистников.

Стокер пытался оправдать Сэйерса еще и потому, что видел, как Каспар, едва державшийся на ногах, подходил к поезду в тот вечер в Мидленде, когда Сэйерс просил Брэма сделать все возможное, чтобы задержать состав. Непристойное поведение Каспара придавало дополнительный вес словам Сэйерса. В результате Стокер понял главное — Сэйерс стал жертвой жестокого обмана и подтасовок. Именно Тома приняли за убийцу, а истинный преступник, порочный, с проклятой душой, оставался чист перед людьми и законом. Сэйерс увидел, что мир Стокера не терпит обмана; он, вероятно, был несколько прямолинеен, но в нем мерзавца считали мерзавцем, а честного человека — честным.

«И слава Богу», — думал Том.

Как и ожидал Сэйерс, в гибели Каспара обвинили его. К списку преступлений приписали еще одно. Находились даже такие, кто считал его виновным во всех убийствах, происходивших тогда в Ист-Энде, жертвами которых стали преимущественно уличные девки, хотя Сэйерс в то время побирался и трясся в ознобе в Оксфордшире.

Сэйерс мог бы найти для себя место более безопасное, чем гостиница, но она устраивала его невысокой ценой. Ничего дешевле он не нашел. Стокер разрешил ему взять кое-какую одежду из театрального реквизита, дал немного денег, но Сэйерс не ожидал, что Брэм и дальше станет поддерживать его. Да он и сам не желал быть для Стокера обузой или нахлебником. Гом собирался направиться в Брикстон, где в его доме, арендную плату за который он внес сразу за полгода, хранилась вполне достаточная на первое время сумма денег и кое-какие драгоценности.

Однако в Брикстоне Сэйерса ждало очередное несчастье — хозяйка дома, наслышанная о его злодеяниях и решив, что в конце концов полиция его схватит, сдала жилище другим людям. И хотя Сэйерс уже свыкся с бедами, от такой несправедливости в душе остался очень неприятный осадок.

В центре улицы, недалеко от гостиницы, прохаживался полицейский патруль, который в Ист-Энде ввели после серии убийств в бедняцком районе Уайтчепел, хотя люди поговаривали — в то время ходило много слухов, — что преступник утонул и имя его полиции известно. Сэйерс отвернулся от окна и забрался в постель. Как обычно, он старался не думать о простынях. В двухсменном номере их не меняли неделями. Эта гостиница считалась еще более-менее респектабельной; в других ночлежках существовали и трехсменные комнаты, где постояльцы чередовались каждые восемь часов. Простыни там были еще грязнее.

Сэйерс, поежившись, накрылся с головой одеялом и постепенно согрелся от собственного дыхания. Сегодня, в начале второй половины дня, он встречался со Стокером, который после репетиций собирался на часок-другой отлучиться к себе, отдохнуть перед вечерним спектаклем. В письме Стокер сообщил об имеющихся у него весьма интересных сведениях. Сэйерсу предстояла очень долгая прогулка от Ист-Энда до центра Лондона, но он утешал себя тем, что пребывание на свежем воздухе, во-первых, полезно для здоровья, а во-вторых, поможет немного сэкономить. Сколько он сумеет протянуть на имеющиеся у него деньги и как повернется его жизнь дальше, он не знал.

Жизнь, которую он вел сейчас… да ее и жизнью-то нельзя было назвать. Без имени, данного ему родителями, без любви, без друзей. Разве это жизнь?

Чуть позже полудня Сэйерс стоял у ограды возле Британского музея, дожидаясь Стокера. Тот явился в начале третьего, высокий и мощный, как медведь, расстроенный опозданием, и сразу же рассыпался в извинениях. Сэйерс не показал Стокеру и виду, что давно уже начат нервничать.

— Идемте, — предложил Стокер, едва пожав руку Сэйерсу, и подтолкнул вперед, к лестнице. На ступеньках он сунул в руку какой-то документ и произнес: — Возьмите. Покажете швейцару. Это копия моего читательского билета. Имя в него я вписал самолично.

Сэйерс посмотрел на него и кивнул. Они прошли через громадный холл и вскоре очутились в самом сердце музея, где располагался круглый читальный зал. Там Стокера узнали сразу и даже не стали спрашивать билет, а на фальшивку Сэйерса, наверное, благодаря присутствию Стокера, взглянули лишь мельком.

Просторный, наполненный свежим воздухом зал, высокий и громадный, как римский Пантеон, поразил Сэйерса. Читательские столы шли от стоявшего центре массивного стола старшего библиотекаря, и ряды их напоминали спицы гигантского колеса. Сэйерс, боясь заблудиться, старался не отставать от Стокера. Все места за столами имели номера.

За некоторыми неподвижно сидели старики, словно невидимая паутина опутала их, не давая подняться. Попался на глаза Сэйерсу и юноша, по виду — студент; нахмурив лоб, он листал журналы, стопка которых высилась рядом; через два стола от него восседал грузный мужчина с огненно-рыжей шевелюрой. Читая книгу, он громко сопел. На отдельных столах громоздились книги, но читателей не было.

Сэйерс никак не мог взять в толк, зачем Стокер привел его сюда и что собирается показать. Они обошли половину зала, повернули, долго лавировали между столами и, наконец, Стокер подвел Сэйерса к низко склонившемуся над раскрытой книгой мужчине, явно ученому.

— Разрешите представить вам моего друга, мистер Холл Кейн? — прошептал Стокер.

Кейну было лет около тридцати. Лысоватый, как Шекспир, с короткой, как у Христа, бородкой, он поднялся и протянул вялую худую руку Сэйерсу. Тот осторожно пожал тонкие и слабые пальцы.

— Мистер Кейн знает из вашего рассказа только самое необходимое. Можете доверять ему так же, как мне, — произнес Стокер, обращаясь к Сэйерсу, и знаком показал ему на пустой стул у соседнего стола.

Сэйерс принес его и расположился рядом с Кейном.

— Есть у меня несколько выводов, с которыми я хотел бы вас познакомить, — заговорил ученый. — Боюсь, у Стокера они могут вызвать недоумение, но тем не менее я предлагаю выслушать их.

— Давайте выкладывайте свои выводы, мой старый добрый друг, — сказал Стокер, — а уж там мы решим, что они у меня вызовут.

Сэйерсу доводилось слышать имя Кейна, но романы его он прочитать не успел. Вот и сейчас тот, видимо, готовился засесть за очередную книгу, для чего делал в своем блокноте какие-то пометки, хоть и разборчивым, но таким мелким почерком, что Сэйерс засомневался — способен ли автор сам их прочитать. Ученый принялся рыться в объемистых томах, изданных в разные века. Из некоторых книг торчали закладки с надписями.

Закрыв и отложив в сторону книгу, которую он изучал до их прихода, Кейн быстро пробежал глазами сделанные им пометки, затем начал читать вслух:

— Картафил, Агасфер, Салатиил. — Ученый поднял взгляд на Сэйерса. — Эти слова произносил умирающий?

— Да. Именно их я и слышал.

Кейн потянулся за следующим томом, раскрыл его сначала на одной закладке, затем на другой.

— В последние месяцы, — продолжил он, — мы с Брэмом потратили много времени и сил, не говоря уже о фантазии, на то, чтобы написать новую роль для Ирвинга. Воображение наше крутилось главным образом вокруг объектов сверхъестественного характера. Мы перепробовали все, начиная от Вечного жида до Летучего голландца и Демона-любовника… Мы пытались уйти от мистических образов, но мысли наши постоянно возвращались к ним. Слова, произнесенные Каспаром, — это все имена Скитальца.

По лицу Сэйерса ученый догадался, что тот мало что понимает из объяснений.

— Скитальцем, или Странником, называют человека, в далекие века продавшего душу дьяволу за вечную жизнь и тайные, запрещенные знания, — растолковал Кейн и, снова углубившись в том, нашел другой абзац. — Согласно древней легенде, некий человек именем Картафил оскорбил Иисуса во время его пути на Голгофу, за что был обречен бродить по земле вплоть до Судного дня, — продолжал ученый. — По ее поздней версии Картафил вступил в сделку с дьяволом и за душу обрел бессмертие и богатство. В тысяча пятьсот сорок седьмом году его видели в Гамбурге. Тогда он называл себя Агасфером. Позже его узнали под именем Салатиил. Не далее чем семьдесят лет назад дублинский конторщик, некий Чарлз Матурин, записал историю, рассказанную им Странником Мелмотом.

Сэйерс, всегда считавший себя прагматиком, несклонным к мистике, попробовал возразить:

— Возможно, долгая жизнь легенды объясняется тем, что в разные времена Странниками называли себя разные люди. Ведь не может же человек жить вечно. Роль переходила от исполнителя к исполнителю.

— Ваша версия, кажется, справедливее, чем вы сами предполагаете, мистер Сэйерс, — неожиданно согласился Кейн и пододвинул к нему книгу: — Вот посмотрите.

Гравюра на странице изображала старца с высоким посохом в руке, бредущего по каньону мимо распятого Христа, и грозовое небо над ним. Христос безразлично смотрел на уходящего старца. В глазах обоих не было и тени взаимной любви.

— Испанцы дали ему имя Хуан Эспера эн Диос, в переводе — Иоанн, ждущий Бога. Его видели в Париже в тысяча шестьсот шестьдесят шестом году, в Ньюкасле — в тысяча семьсот девяностом. Первые свидетельства о встрече со Странником датируются тысяча двести двадцать восьмым годом. Имена, правда, указываются разные. Он умеет менять обличье, поэтому и описания его иногда разнятся между собой. Вероятный ответ заключен в имени Мелмот. В подписанном Странником договоре с дьяволом есть пункт, согласно которому человек может избежать страшной судьбы и заслужить прощение Бога при условии, что найдет себе замену. То есть того, кто согласится добровольно взять на себя его бремя. Тогда Странник наконец умрет, но его роль перейдет к другому. Иначе говоря, он станет действительно вечным.

— Найдет себе замену? Как это? — удивился Сэйерс.

— Очень просто. Примет на себя чужие грехи. Добровольно, — сказал Кейн.

Оборот, который принимал их разговор, Стокеру не нравился.

— Мелмот — выдумка, — произнес он.

— Все выдумки имеют первоисточники, — парировал Кейн. — Равно как и свой инструментарий. Дьявол, например, является из подпола, договор с ним подписывается кровью. Ну, в общем, вы знаете всю эту ерунду для оркестровой ямы и галерки. Но что такое инструментарий по своей сути, — горячился Кейн, — как не внешние символы внутреннего состояния души? Вы только вдумайтесь, Брэм. Сознательно отвратить лицо свое от Бога. Добровольно ввергнуть себя во тьму, сознательно пойти на осуждение и проклятие. Не подтолкнет ли сам рассказ о Страннике чью-то душу к преступлению? Не создаст ли притягательный образ падшей души?

— Сознательно пойти на проклятие? — повторил Стокер. — Добровольно? Зачем?

— Причины разные — ненависть к себе, к Богу, презрение к окружающим. У каждого сердца — причины свои.

— Нет, — сказал Стокер. — Не может человек жить вечно.

— Но вечной жизни и не требуется, — отозвался Кейн, — Я говорю о передаче бремени от одного к другому.

Оппоненты горячились, их тихий диспут постепенно перешел в громкий спор. Сидевшие неподалеку читатели стали обращать на них недовольное внимание. То и дело в их сторону кидались недружелюбные взгляды.

Сэйерс поднялся.

— Благодарю вас, сэр, — произнес он, чуть наклонив голову в сторону ученого в знак признания результатов его исследования.

— Просветил я вас хотя бы немного? — спросил тот.

— Боюсь, что да, — ответил Сэйерс.

Сэйерс с такой энергией шагал по городскому саду неподалеку от Бедфорд-сквер, что Стокер едва поспевал за ним. Они молча двигались наугад, цели прогулки у них не было. Сэйерса охватило волнение, оно бросало его с одной тропинки на другую. Путь его сделался беспорядочен, как пляска языков пламени.

— Брэм, я все понял, — наконец заговорил он. — Кейн прав. Теперь я все себе отлично представляю. Странник добровольно отходит от Бога и в результате получает вознаграждение. Вначале ему кажется, что его одарили, но в конце концов дар превращается в проклятие.

— Если это и есть то просветление, о котором говорил Кейн, то оно меня разочаровывает, — ответил Стокер. — Каспар — человек злой от природы, остальное — чистая фантазия.

— Не Каспар, Брэм, хотя я уверен, что он обрел власть над своим учителем в тот момент, когда его обучение закончилось. — Сэйерс неожиданно остановился и посмотрел на Стокера. — Силы Эдмунда Уитлока тают, — продолжил он. — Многие заметили — в последнее время он часто устает. Галлифорд считает, что он серьезно болен, но теперь-то я знаю, какая его съедает болезнь. Он не болеет, он умирает, и сам понимает свое состояние.

— И что?

Сэйерс подошел к Стокеру вплотную, взял за руки и сильно встряхнул, словно приводя собеседника в чувство.

— Неужели вы не видите, в чем тут дело? Уитлок! Уитлок и есть демон! Луиза находится в лапах демона!

Глава 22

Филадельфия

1903 год

Побитый чемпион вдруг замолчал, и Себастьян уже думал, что не услышит продолжения рассказа. За палаткой зазвучали раздраженные голоса. По долетавшим до его уха обрывкам слов Себастьян догадался, что парк закрывается на ночь и шатер собираются складывать. На щитах вокруг него появились многообещающие объявления о проведении в парке выставки изящных искусств, представлявшей собой на деле набор упадочной мазни, способной вызвать лишь громкий скандал. Позже выставку, в конце концов, изгонят и Уиллоу-Гроув вернется к более респектабельным развлечениям.

Сэйерс вслушался в разговор на улице.

— Меня скоро позовут, — сообщил он Себастьяну. — Пришли рабочие разбирать шатер.

Никто из них не двинулся с места.

— Итак, после всего этого вы… все-таки не перестали питать к мисс Портер нежные чувства?

Потуже запахнувшись в свой грязный халат, боксер посмотрел на Себастьяна.

— Я хорошо знаю, как поступают мужчины, оказавшиеся в подобной ситуации, — произнес Том. — Уходят, закрывают сердце, забывают о прошлой жизни и начинают новую. Однако еще лучше я понимал, какой станет моя будущая жизнь. Постоянный страх, переезды с одного места на другое, дабы не примелькаться полиции. Бесцельное существование без корней и друзей, с которыми я мог бы поделиться своей тайной. — Сэйерс на несколько секунд замолчал. — И это далеко не все. Уйти означало для меня бросить Луизу на произвол судьбы.

— Она столкнула вас под поезд.

— Всего лишь доказательство ее заблуждения. Инспектор Бекер, не сомневайтесь — я хорошо видел, что творится в ее душе. Романтические иллюзии, что я питал совсем недавно, к тому времени рассыпались в пух и прах. Идиллическая картинка стерлась и порвалась, но рама, в которой она висела, к моему горю, оставалась целой и невредимой. В первые несколько недель после моего приезда в Лондон я всего раз видел Луизу. Брэм помог мне. Он не разделял моих взглядов и не одобрял моего увлечения, но был единственным человеком, кому я всецело доверял. О большем друге я не смел тогда и мечтать. Согласитесь, не каждый даст приют беглому преступнику, но Стокер не видел во мне источника зла. Благодаря ему я нашел себе убежище. Один Стокер понимал, сколь ужасно мое существование, и как мог пытался облегчить его.

Смерть Каспара заставила Уитлока прервать гастроли и вернуться в Лондон раньше намеченного времени. Распускать труппу он не стал, а нашел Каспару замену, хватался за любые, самые незаманчивые, предложения. Как-то он давал представления в мюзик-холле «Миддлсекс», что на Друри-лейн. Не знаю, доводилось ли вам бывать там. Его еще называют «Салон Великого Могола», поскольку зал декорирован под турецкий дворец. Соблюдая все меры предосторожности — ведь актеры и служители мюзик-холла могли узнать меня, — я проник на одно из представлений. В тот вечер играла Нелли Фаррелл, вошедшая в нашу труппу еще до поездки в Сэлфорд. Дальтри, Хиггинс и Селина Сифолрт разыграли смешную интермедию о неуклюжем боксере, которую в свое время помог им поставить я. Джеймс Фаун рассмешил зрителей сценкой поведения в ресторане подвыпившего посетителя. Когда-то я одолжил ему пару фунтов, и с тех пор он от меня шарахался как от чумы.

Боясь быть опознанным, я следил за действием с галерки. «Пурпурный бриллиант» давали в середине представления. На зрителей спектакль произвел ужасающее впечатление. Сменивший Каспара молодой мужчина, в наклеенных усах, неопытный и бесталанный, вышел на сцену с глиняной трубкой в зубах, совершенно не вязавшейся с образом. Каспар, конечно, тоже не отличался актерским мастерством, но хотя бы выглядел подходяще.

Труппа играла без души. Один только Уитлок метался по сцене. Он напоминал сдавленную пружину, которая, казалось, вот-вот разожмется и ударит в зрителей. Первые сцены прошли в зловещей тишине зала, зрители словно оцепенели от яростных движений и бешеных реплик Уитлока, а затем произошло самое страшное. Зрители понемногу пришли в себя и начали отпускать по адресу Уитлока едкие оскорбительные замечания. То и дело в зале кто-нибудь выкрикивал: «Давай, Эдмунд, рви подошвы!» или «Эдмунд, спляши что-нибудь!»

Всякий раз, когда Луиза появлялась на сцене, я не сводил с нее глаз. Точнее, в те минуты я просто никого, кроме нее, не видел. Не хочу впадать в критиканство, но объективности ради следует сказать, что актриса она никакая. Я же смотрел не на игру, а на ее душу. Во всякой ее роли был заметен только характер Луизы. Но в тот вечер передо мной стояла женщина, мысли которой унеслись куда-то далеко от сцены. Луиза ходила, выговаривала текст как сомнамбула, с отрешенным видом, будто делала зрителям одолжение. Чувства в словах ее отсутствовали. То, что она делала, даже нельзя было назвать игрой.

Я с ужасом ждал, когда она начнет исполнять свою песню, и втайне надеялся, что Уитлок прервет ее. Спектакль закончился, актеры уходили со сцены. Зрители хлопали, но то были издевательские аплодисменты — уж я знаю, в каких случаях и какими аплодисментами зал провожает исполнителей. Мне захотелось немедленно уйти, но я не мог двинуться с места, сочтя такое поведение предательским. Уитлок вывел Луизу в центр сцены, очень коротко представил зрителям и сразу же ушел за боковую кулису, оставив ее без поддержки. Она беспомощно оглядела зал, хрупкая, напуганная, жалкая. Я едва не бросился к лестнице, ведущей вниз, в зал. Вцепившись в спинку стоявшего впереди кресла, я сдерживал себя.

Поначалу все шлохорошо. Пела она хоть и не ахти как, но зрители терпели. Однако стоило ей запнуться, они стали перешептываться. Затем перешептывание сменилось недовольными возгласами. Луиза еще больше смутилась и перестала петь. Я догадался — со страху она забыла слова песни, которую исполняла на сцене не менее сотни раз.

Дирижер продолжал махать палочкой, оркестр играл, а Луиза молчала. Я видел, как дирижер подсказывал ей текст, но она словно ничего не замечала. Уверен — в тот момент дело было вовсе не в ее памяти. Спустя полминуты занавес раздвинулся, показалась рука Молчуна. Он втащил ее внутрь, она нескладно, как дитя, попятилась. Дабы разрядить обстановку, оркестр грянул веселенькую мелодию, а вскоре прозвенел гонг и конферансье как ни в чем не бывало объявил следующий номер.

Я выскочил на Друри-лейн, забежал за угол и оттуда наблюдал за входом в мюзик-холл. Не могу передать, что я чувствовал в тот момент. В груди словно возник комок, увеличивавшийся и грозивший разорвать. Меня так и подмывало подойти к Луизе, однако осторожность взяла верх. Я хорошо помнил тот ужас, что охватил ее во время нашей последней встречи.

Через некоторое время она, в накинутом на плечи пальто, появилась вместе с Уитлоком, они сели в экипаж и уехали. Я быстро пошел за экипажем, держась на почтительном расстоянии. Идти пришлось довольно долго. В конце концов я смекнул, куда они направлялись — в район Хай-стрит в Мерилбоуне. Там в одном из домов Уитлок уже много лет снимал апартаменты, в которых жил в перерывах между гастролями, о чем знали все актеры его театра. Молчун и его жена Немая прислуживали ему.

На следующий день я вновь отправился туда и нашел неприметный уголок, откуда мог, не привлекая ничьего внимания, наблюдать за домом. Я не подходил к нему слишком близко, но и не отдалялся. Мне нужно было выяснить, живет ли там Луиза постоянно и что с ней происходит. Утром Молчун вышел из дома и меньше чем через полчаса вернулся. Луизу я увидел только после полудня, когда к дверям дома подъехал кеб и она вместе с Уитлоком, спустившись по лестнице, села в него. На ней был темный строгий костюм, лицо скрывала густая вуаль.

Ехали они недолго и медленно, так что я легко проследил за ними. Кеб миновал Уимпоул-стрит и, оказавшись на Генриетта-плейс, остановился возле дома, на двери которого сияла бронзовая пластина с именем владельца. Я уже знал, что в основном живут здесь и в специально оборудованных кабинетах ведут прием пациентов преуспевающие врачи. Уитлок и Луиза зашли внутрь. Странное предчувствие толкнуло меня пройти мимо двери и прочитать выгравированное на табличке имя.

Я узнал его; в театральных кругах врач был широко известен как профессионал, помогавший некоторым актрисам в трудную минуту. Я полагал, что за этой простенькой фразой скрывается тайна, но тогда еще не догадывался, какая именно. Озарение пришло двумя днями позже. Врач, считавшийся формально специалистом по грудным болезням и заболеваниям горла, параллельно делал аборты. Избавлял женщин от нежелательных детей.

Я уверен — Уитлок заставил ее пойти на такой шаг. Наличие ребенка ставило под угрозу его цель. Дожидаться их я не стал, просто не мог больше видеть там Луизу.

Он взглянул на Себастьяна. Детектив, молча и не шевелясь, вслушивался в рассказ.

— Мне нетрудно предположить, что вы обо мне думаете, — вновь заговорил Сэйерс. — Полагаете, что я считаю себя благородным рыцарем, героем в собственных глазах и требую, чтобы таким меня видела и дама. Признаюсь, именно так я иногда и думал, но это закончилось через несколько часов моих бесцельных блужданий по улицам после сделанного открытия. От дверей дома я уходил, не чувствуя ни гнева, ни зависти. Я начал понимать истинную природу своих чувств, когда заплакал от безнадежного отчаяния, от осознания ее горя, не своего.

Мужчина, боготворящий женщину, не знает, сколь тягостным для него самого становится это чувство. Причем очень быстро. Собственно, просто обожание для них обоих — пустяк, приятный сувенир на время, который вскорости можно засунуть с глаз долой в письменный ящик и навсегда забыть о нем. Мне ничего не стоило вообразить ее падшей, разозлиться на нее, выбросить из головы навеки. Однако через несколько часов я пришел к мысли, что способен простить ей все.

Сэйерс замолчал, сложил на столе сбитые пальцы, оперся на них подбородком, уткнулся взглядом в стол. Себастьян подумал, что рассказ закончился, но ошибся.

— Некоторое время я не видел ее, — продолжил Сэйерс свое повествование. — Деньги у меня постепенно таяли, и я стал иногда подрабатывать грузчиком в порту. Иначе я, как и многие другие, лишился бы комнаты, мне пришлось бы слоняться ночами по улице, прятаться от полиции, спать в парках. Раз в неделю я встречался с Брэмом Стокером, если он не уезжал по делам Ирвинга. Брэм и показал мне заметку в газете «Эра», где говорилось об уходе мисс Луизы Портер со сцены. Уитлок не устраивал ни прощального приема, ни бенефиса. С тех пор она не появлялась на улице без Уитлока. Он сделался ее опекуном.

Уитлок не принадлежал к высшему обществу, но был вхож во многие салоны и модные собрания. Наша профессия имеет одно забавное преимущество — можно родиться сыном торговца овощами, несколько раз сыграть на сцене короля, и в тебе везде станут видеть монарха. Роль прилипает к исполнителю. Я видел однажды, как известный клоун разговаривал с герцогиней, а та вовсю дурачилась с ним.

Куда бы Уитлок ни направлялся, он всегда брал с собой Луизу, одетую роскошно, но не вызывающе. Ее можно было принять за таинственную принцессу из чужой страны. Держалась она с горделивым достоинством, словно в ее жилах на самом деле текла голубая кровь. Бледная, красивая, говорила она крайне редко. Вокруг нее роем вились и старые ловеласы, и неискушенные в любовных делах молодые мужчины, и все они искали ее внимания. Стокер говорил мне, что, где бы она ни появлялась, возле нее сразу же образовывался круг мужчин; она же слушала их вполуха, смотрела будто сквозь них, никого не замечая. Словно туман или запотевшее стекло отделяли ее от поклонников. Такая отрешенность делала ее в их глазах богиней с ледяным сердцем, придавала азарта попыткам завладеть ее симпатией.

Стокер как-то заметил, что, на его взгляд, все обстояло иначе — в Луизе умерла душа. — Сэйерс опять умолк.

Напрасно Себастьян ждал продолжения — его не последовало. Сэйерс начал подниматься из-за стола.

— Я хотел бы дослушать финал, — произнес Себастьян.

— Вы его и так знаете. Вы же находились в то время в Лондоне.

— Мне известна всего лишь часть. Боже милостивый, Сэйерс, вы не имеете права останавливать свой рассказ. Ведь я же за этим и пришел сюда.

Кто-то снаружи позвал боксера, выкрикнув его имя. Не «Сэйерс», другое.

— Вы слышите?

— Мне все равно, — резко ответил Себастьян. — Если вы уйдете, то я никогда не узнаю, чем все закончилось, а мне нужна правда.

— Вы уже знаете ее, почти всю.

— Но мне нужна вся правда.

Сэйерс издал покорный вздох и принялся собирать вещи с самодельного стола.

— Тогда давайте перейдем в другое место, — предложил он. — Иначе они сложат шатер вместе с нами.

Том прошел к своему громадному чемодану, открыл крышку. Краем глаза Себастьян увидел поверх остального содержимого поношенный, но еще вполне приличный костюм.

— Вы остановились на том моменте, когда Уитлок, убедив Луизу сделать аборт, сделался ее покровителем, — напомнил боксеру Себастьян, поднимаясь со стула. — Он использовал девушку для каких-то своих целей? Как вы считаете, не могла она платить ему за покровительство любовью?

Сэйерс, вытащив костюм, уложил в чемодан скромные безделушки. Услышав вопрос, боксер на несколько секунд замер, словно подобное предположение никогда не приходило ему в голову, повернулся к Себастьяну и уверенно произнес:

— Нет.

— Тогда чем же?

— Дело совсем в другом, — отвечал Сэйерс. — Старый колдун потерял своего ученика. Он готовил Каспара на роль Странника, но тот погиб. Требовался новый ученик, а время стремительно подходило к концу. Уитлок понимал, что еще немного, и уйдет во мрак. Я не удивился бы, если б мне сказали, что врачи определили ему всего несколько дней жизни.

Сэйерс отпустил крышку, и та с тихим стуком легла на место.

— Луиза была его последней надеждой. Он использовал ее как приманку, — заключил Сэйерс.

Глава 23

Лондон

Март 1889 года

Небольшое поместье Суррей-Хаус занимало шестнадцать акров площади Форест-Хилл, что на юго-восточной окраине Лондона. Принадлежало оно Фредерику Хорниману, квакеру, преуспевающему торговцу чаем. Сначала он и его семья занимали весь дом, но постепенно комнаты до такой степени заполнились всякого рода диковинными предметами, картинами и манускриптами, собранными Хорниманом во время многочисленных и долгих поездок, что семейству пришлось потесниться, а в нескольких помещениях открыть нечто вроде музея, доступного любому, кто интересовался древностями и сверхъестественным.

У ворот поместья Сэйерса и Стокера встретил крепкий мужчина с худым лицом аскета, одетый в коричневое вельветовое пальто. Стокер представил его Сэйерсу:

— Самуэл Лидделл Мазерc.

— У вас рука боксера, — сказал Мазерc, пожимая ладонь Сэйерса. — Признаться, я и сам частенько боксирую вечерами.

Сэйерс бросил на Стокера тревожный взгляд. Тот недоуменно пожал плечами и вскинул брови, дав понять, что ничего о нем Мазерсу не рассказывал.

По вьющейся вокруг кустов и клумб тропинке они прошли к квадратному, увитому плющом дому. Внешне строение выглядело неважно, зато внутри оказалось весьма уютным, правда, со странным, хаотичным расположением комнат. Мазерc, отперев дверь своим ключом, впустил гостей. В доме было темно, мебель закрывали чехлы — семейство Хорниман ненадолго уехало из Лондона. Гости проследовали за своим проводником через кухню, вошли в дверь, за которой находилась лестница, ведущая в подвал. Мазерc остановился, взял с полки керосиновую лампу и зажег ее. Он шел первым, освещая дорогу.

— Помещение переполнено редкостями до отказа, — сказал Мазерc, спускаясь в подвал. — Здесь хранятся картины, не представляющие большой ценности.

— У нас есть разрешение посетить дом? — поинтересовался Сэйерс.

— Я друг дочери хозяина поместья. Мы с ней принадлежим к небольшому ордену христиан-каббалистов. Иногда наши собрания посещает и Брэм, но примкнуть к ордену отказывается. Правда, Брэм? Вы ведь только интересуетесь оккультизмом, вступить в наше сообщество пока не решаетесь.

— Мой интерес к вам чисто академический, — ответил Стокер, шедший последним.

— Верно, — согласился Мазерc и, обернувшись, хитро подмигнул Сэйерсу. — Пока вы не стремитесь переходить грань.

Он передал лампу Стокеру, а сам принялся рассматривать лежавшую на полке стопку картин без рамок. Мазерc определенно знал, что нужно искать. Наконец он вытянул одну из картин, завернутую для сохранности в плотную бумагу, снял обертку и отложил в сторону.

В руках у него оказался несколько небрежно выполненный углем и маслом рисунок, даже скорее набросок лица и плеч мужчины в ярком театральном костюме.

— Эскиз датируется тысяча семьсот семьдесят пятым годом, — сообщил Мазерc. — Имя актера неизвестно. Посмотрите — не исключено, вам знакомо его лицо.

— Очень похож, — прошептал Сэйерс. Склонившись над рисунком, он вгляделся в черты липа мужчины. — Брэм, это он.

— Одна из его последних ошибок, — произнес Мазерc. — Странник не станет больше оставлять своих портретов.

Рисунок изображал молодого мужчину с длинными каштановыми волосами, в котором Сэйерс, по знакомому ему властному и циничному взгляду и резким чертам напряженного лица, узнал Эдмунда Уитлока. Художнику удалось отразить внутренний характер актера, хотя внешнее сходство он передал слабо. Однако Сэйерс уже ни секунды не сомневался в том, что видит незаконченный портрет своего бывшего работодателя.

Стокера тем не менее его заявление не убедило, а сходство он приписывал чистой случайности.

— Мало ли на свете похожих людей, — сказал он равнодушно.

— Вы подвели меня к самой грани, — отозвался Сэйерс. — Почему вы не хотите переступить ее вместе со мной?

— Потому что я в душе рационалист, — холодно ответил Стокер. — Моя вера зиждется на науке и законах природы, а не на легендах и мифах.

— Вот как? Тогда зачем вы сами сочиняете легенды и мифы, вместе с Мазерсом? — Сэйерс бросил взгляд в сторону поклонника магии. — Вы водите дружбу с людьми, которые утверждают, что могут вызвать дьявола, если того захотят. Кто внушил Ирвингу идею о роли Летучего голландца и Фауста?

— Ничего я ему не внушал, — ответил Стокер. — Человек может и расходиться во взглядах со своими друзьями. Кроме того, сочиняя пьесу или книгу с участием привидений, совершенно не обязательно признавать их существование. Не исключено, Уитлок строит свою жизнь по каким-то символам, в которых не сомневается, но я-то в них не верю. И никогда не поверю в невероятное.

Мазерc, все это время изучавший свисающий с картины ярлык, оторвался от портрета, обернул его в бумагу и вернул на полку.

— Брэм, вы верите в зло? — спросил он.

— Как в понятие абстрактное — да.

— И что вы можете о нем сказать?

— Зло — всего лишь слово, характеризующее состояние человеческой души.

— Зло как силу вы отвергаете? Материальную, живущую своей собственной жизнью.

— Разумеется.

— Я, напротив, глубоко убежден в самостоятельном существовании зла, — сказал Мазерc. — Оно перемещается, ищет места, где могло бы проявить себя. Оно способно сломать человека, превратить в свое хранилище. Таких людей обычно называют… живущими без Бога в душе, или, проще, безбожниками.

— Но как даже безбожникам удается обойти законы природы? — недоумевал Сэйерс.

— Лелея идею о своем проклятии, потерянности, недоступности для Божьего взгляда, — произнес Мазерc. — Жестокость — есть средство ритуального подтверждения веры. Зло входит в пустой сосуд, откуда исчезла человеческая природа. А в пустоте, как известно…

— Упадка и деградации быть не может, — перебил его Сэйерс, удивившись своему открытию.

— Человек начинает стареть очень медленно, — продолжал говорить он возбужденно, шагая по Лондон-роуд к железнодорожной станции Форест-Хилл. — Но все же стареет. У него та же плоть и та же кровь, как у нас с вами, Брэм. Лиши его головы, и он отправится в ад со скоростью кометы.

— Беспочвенные и бесплодные размышления, — бросил Стокер.

— Да вы только задумайтесь, Брэм! — горячился Сэйерс. — Он не способен снять с себя проклятие, и кара в конце концов настигнет его, но ее можно избежать, если найти другого, кто согласится добровольно потерять душу и занять вакантное место. И Уитлок лихорадочно ищет такого человека.

— И вы надеетесь остановить его?

— Да мне неинтересен ни Уитлок, ни его будущее! Меня заботит только Луиза, оказавшаяся в чудовищной компании. Я бы сам отправился в ад, лишь бы спасти ее.

Стокер неожиданно взял его за руку, остановился.

— Вы, случайно, не выпили сегодня? — Ирландец внимательно посмотрел на Сэйерса. Тот ответил ему недоуменным взглядом. — Нет? Тогда запомните — Эдмунд Уитлок всего лишь обычный человек, такой же, как и мы с вами, разве что поверивший в сказку. Осторожнее, Том.

Сэйерс выдернул руку.

В неловком молчании они продолжили свой путь на станцию.

Глава 24

Получив от Эдмунда Уитлока телеграмму, Себастьян Бекер, испросив у начальства разрешения выехать в Лондон, ближайшим же поездом отправился туда. К тому времени Уитлок, распустив труппу и забыв о «Пурпурном бриллианте», выступал с пятнадцатиминутным скетчем «Он все отлично знал». Это была кратенькая постановка на четыре роли, которую Уитлок успешно разыгрывал лет пятнадцать назад, не требовавшая дополнительных вложений, поскольку костюмы в ней использовались те же, что и в прошлых спектаклях. Все декорации к «Пурпурному бриллианту» Уитлок продал, а вырученными деньгами расплатился с актерами.

Некоторые сочли его поступок — постановку комической пьески без песен и без женский ролей — странным. Сыграть ее могли четыре комедийных артиста средней руки, но Уитлок, совершенно неожиданно, объявил конкурс на роли. Откликнулись на него все безработные актеры, и Уитлок смотрел и слушал каждого из них, даже самых бесталанных, от которых отказывались остальные театры. В конце концов состав он выбрал. На роль мальчика-посыльного, помощника приказчика из магазина, Уитлок поставил субъекта совершенно неприятного вида, с лицом уголовника, выпущенного из тюрьмы за благонравное поведение; второй был некрасив настолько, что от него отворачивались даже хористки; третий выглядел не многим лучше. Никто не мог объяснить необычное поведение Уитлока. Театралы не понимали, зачем ему понадобились типы, с которыми в одной комнате оставаться-то было страшно.

Уитлок начал выступать со своим скетчем, зрители принимали его скрепя сердце. Поначалу предположили было, что Уитлок испытывает серьезные финансовые затруднения, но в такое мало кто поверил, поскольку многие прекрасно знали о наличии у владельца театральной труппы крупного недвижимого имущества. К тому же за десятки лет игры он сумел немало скопить.

Себастьян встретился с Уитлоком в перерыве между первым и вторым действиями спектакля, в мюзик-холле Гати, на Вестминстер-бридж-роуд. Крошечная труппа Уитлока в тот вечер играла свой скетч четырежды — у Гати, затем в «Кентербери», потом в «Камбервелл-палас» и снова у Гати. За кулисами маленького театра Гати имелось только две гримерных: в одной переодевались женщины, в другой — мужчины, поэтому встреча между Себастьяном и Уитлоком проходила в кабинете управляющего театром.

Уитлок был в костюме с фартуком, как того требовала его роль продавца, и в полном гриме.

— Наш выход будет минут через десять, после выступления сестер Кулсон, — объявил он инспектору. — Чем могу служить?

— В своей телеграмме вы сообщили, что хотели бы показать мне какие-то письма, — ответил Себастьян.

— Да. — Уитлок запустил руку за фартук и извлек из кармана тоненькую пачку исписанных листков бумаги, желтоватых, дешевеньких, разобранных по датам. — Я постоянно ношу их с собой. Не хочу, чтобы они попали в руки мисс Портер.

— Разве они адресованы не ей?

— Ей, но я узнал почерк и предпринял все меры, чтобы письма не попали в руки бедной девушки. Ей хватит горя и без посланий от сумасшедшего.

Часы на стене отсчитывали минуты. Себастьян пробежал глазами несколько писем.

— Вам трудно, наверное, было читать их. Здесь так много личного, — заметил он.

— В свое время я играл перед Шоу, — ответил Уитлок. — Можете мне поверить — эти писульки не произвели на меня никакого впечатления.

Себастьян поднял на него взгляд.

— У вас остались конверты?

Уитлок пожал плечами.

— Я их выбросил. На них не было ни марок, ни обратного адреса. Однако, судя по содержанию, можно сказать, что Сэйерс находится здесь, в Лондоне. На вашем месте я бы попробовал поискать его в пабах на Сент-Мартин-лейн.

— Почему именно там? — удивился Себастьян.

— Те места давно облюбовали себе боксеры. И запах бумаги подсказывает, что писались послания на залитом пивом столе. Я понимаю, вы находитесь не на своей территории, инспектор Бекер, но, думаю, ваши коллеги из лондонской полиции помогут вам. Полицейское братство обязывает. В обратном случае ваши действия окажутся неэффективными.

— Пусть вас не заботит эффективность моих действий, мистер Уитлок. Прежде мне хотелось бы повнимательнее изучить письма, а уж потом я решу, как мне поступать.

— Письма — ваши, берите. Я лишь исполнил свой долг.

Себастьян сунул листки во внутренний карман плаща.

— Благодарю вас, мистер Уитлок, — сказал он. — Я займусь ими.

— Значит, мы можем спать спокойно. — Уитлок поднялся и протянул Бекеру руку. — Скажите, инспектор, вы понимаете, кого преследуете? Кто он, по-вашему, человек или демон?

— В демонов я не верю, — отозвался Себастьян, вставая и пожимая Уитлоку руку.

Старый актер задержал его ладонь (недолго, но достаточно, чтобы Себастьян ощутил некоторый дискомфорт) и пристально вгляделся в его лицо.

— Ну и хорошо, — заключил Уитлок и отпустил руку инспектора.

В кабинет забежал какой-то мальчишка и произнес:

— Они там доигрывают, мистер Уитлок. Сейчас закончат с сестрами.

— Прошу меня простить, — сказал Уитлок, — но мне нужно идти. Успеха вам. Вижу, вы его вполне заслуживаете.

— А где сейчас находится мисс Портер?

— Она гостит в моих апартаментах, — ответил Уитлок и последовал за мальчишкой. — Ей больше нет необходимости играть в театре. — Он вдруг остановился, словно собирался что-то прибавить. — Хотя ладно, — проговорил он и, открыв дверь, вышел.

* * *

Уитлок покинул комнату, не оставив Себастьяну своего домашнего адреса, но выяснить его не составило для инспектора большого труда. Покопавшись в папках, Себастьян быстро нашел, где живет Уитлок. Тот еще был на сцене, когда Себастьян торопливо шагал к станции Ватерлоо, надеясь взять там кеб и отправиться на противоположный берег реки. Уитлок же предполагал, что после встречи инспектор устремится в пабы Сент-Мартина искать Сэйерса, а не к нему на квартиру, дабы поговорить с мисс Портер, не имевшей представления о том, что Сэйерс уже довольно продолжительное время засыпает ее письмами.

Луиза Портер занимала немаловажное место в тайне бывшего чемпиона. В последнее время во всем, что он делал, просматривалась скорее забота о ней, чем желание выжить самому.

«Во всем, за исключением убийств», — размышлял Себастьян.

С видом ничего не понимающего человека слуга Уитлока молча слушал объяснения Себастьяна и явно не собирался пропускать его, пока изнутри апартаментов не раздался голос молодой женщины. Слуга немедленно отступил от двери и проводил Бекера к Луизе Портер. Она приняла инспектора в гостиной — уютной, положительно отличавшейся от остальных комнат викторианского стиля, со вкусом обставленной и служившей, как сразу подумал Себастьян, единственной цели — произвести впечатление. На Луизе было темное платье, но не траурное, хотя вела она себя так, словно недавно потеряла мужа.

Себастьян попросил ее взглянуть на письма. Ему было все равно, с которого она начнет, — в конце концов, содержание их было одинаковым.

Луиза просмотрела одно письмо, затем другое. Письма, казалось, ее удивили.

— Ну, это еще не так страшно, — сухо заметила она. — В прежних он обвинял всех подряд во всевозможных грехах. Тут этого нет…

— Мистер Уитлок считает, что вы о них ничего не знаете, — сказал Себастьян. — Он говорил, что перехватывает письма.

— Как странно… Все пытаются меня защитить, — вымолвила она.

— О каких таких обвинениях вы упомянули?

— Том Сэйерс пытался заставить меня поверить, что мой опекун — дьявол в человеческом обличье. Отвратившийся от Господа, ищущий теперь возможности избежать наказания, поскольку жить ему осталось немного. Он писал, что будто бы мой покойный жених готовился занять его место. Тоже мне дьявол… — Луиза вздохнула. — Старый больной человек скачет по самым непрезентабельным залам с какой-то пятнадцатиминутной дребеденью, исполняет ее перед пьяницами. Радуется как ребенок, когда они смеются над его бородатыми шутками. Ответьте, инспектор, неужели он не заслужил за все годы актерства чего-нибудь большего? Лично я считаю такой финал достойным сожаления.

— Определенно Том Сэйерс сумасшедший, — заключил Себастьян.

— Его повесят, если вы его поймаете?

— Не могу сказать. А вы как считаете, заслуживает он подобного наказания?

Она посмотрела на окно. Шторы на нем были отодвинуты в сторону и перевязаны, в комнату проникал свет уличного фонаря.

— Его следовало бы пощадить. Ведь он искренне считает меня достойной спасения. Разве это не лучшее доказательство его безумия?

— Что еще вы могли бы сообщить мне? — спросил Себастьян.

Она опустила голову.

— Ад — очень холодное место. Там лед превращается в пепел.

Себастьян ждал, но Луиза замолчала, давая понять, что разговор окончен.

— В таком случае мне остается только поблагодарить вас и пожелать доброй ночи.

Луиза позвонила в колокольчик, вызывая Немую, дабы та проводила Себастьяна вниз. Где-то залаяла собачка, встревоженная звуком колокольчика. Луиза Портер выглядела подавленной. Она провела рукой по лбу, будто пытаясь что-то вспомнить.

— Том Сэйерс ничего не понимает, — проговорила она. — Даже если мистер Уитлок и демон, мне это безразлично. Мне в последнее время безразлично вообще все.

Себастьян не нашел ничего лучше, кроме как пробормотать:

— Простите, мисс Портер.

В неловком молчании они ждали появления Немой. На углу стола, прямо под локтем, Себастьян вдруг увидел небольшую стопку красочных приглашений, ярких, пахнущих свежей краской, явно недавно привезенных из типографии. В тексте выделялись слова «свободных и благоразумных», написанные крупнее других, мягким округлым почерком. Повинуясь выработанной с годами привычке, Бекер быстро снял верхнее приглашение и сунул в рукав. В этот момент на пороге комнаты появилась Немая.

Когда Себастьян вышел на улицу, приглашение находилось в его руке. Он приблизился к уличному фонарю, посмотрел на окно гостиной. Свет в ней не горел. Инспектор поднес к глазам карточку и прочитал: «Приглашает мисс Луиза Портер. Избранных джентльменов, свободных и благоразумных».

Ниже стояла послезавтрашняя дата, время — полночь, и сообщался адрес. Себастьян поморщился. Текст отдавай декадентством, вырождением. «Странно, — подумалось ему. — Даже очень странно».

* * *

В театре «Лицеум» продолжали ставить так называемую шотландскую пьесу. Критики отзывались о ней, в общем, неплохо, не делая особых замечаний. Уильям Арчер умеренно похвалил Ирвинга за то, что тому «удалось наконец-то не шокировать зрителей чрезмерной жестикуляцией и мимикой». Эллен Терри в роли леди Макбет также удостоилась нескольких положительных фраз. Правда, закончил Арчер едким предположением, что, по слухам, актриса собирается отказаться от роли.

Брэм Стокер лучше всех знал цену слухам. Ежевечерние крики тонули в овациях и приветственных возгласах зрителей. В зале никогда не было ни одного свободного места. Эллен Терри клялась, что ни на йоту не отходит от текста. Сарджент умолял ее позировать ему в театральном платье с голубыми и зелеными переливами, обклеенном настоящими крыльями жуков и стрекоз, с волосами, выкрашенными в кроваво-красный цвет. Билеты на спектакль раскупались на месяц вперед, что даже по стандартам «Лицеума» считалось громадным успехом.

Поздним вечером, по окончании спектакля покинув театр, Стокер не пошел сразу к себе домой, в Чейн-уок, в район Челси, а направился прямиком в Сент-Мартин-лейн, где в укромном уголке, неполадку от Лестер-сквер, находился неприметный и мало кому известный паб. Посещали его в основном бывшие спортсмены. Заплатив швейцару за вход шесть пенсов и получив жетон, который мог обменять на грог или пиво, не намереваясь, правда, брать ни то, ни другое, ирландец ступил внутрь и поднялся по лестнице в верхний зал.

За стойкой сидел здоровяк с перебитым носом и болтал со своими приятелями, мощными, с бычьими шеями типами, явно бывшими боксерами. В ранние вечерние часы, когда залы заполнялись народом, кое-кто из них стаскивали с себя рубашки и проводили спарринги, после чего обходили зал, а затем снова возвращались к стойке. На стенах висели портреты давно ушедших в мир иной знаменитых боксеров: слоноподобного Билли Нита, «ланкаширского чемпиона» Боба Грегсона, бьющихся на ринге Джека Рэндалла и Неда Тернера. Рядом красовалась гравюра, изображавшая владельца паба, молодого, со свирепым лицом и наглым взглядом. В нескольких футах от нее восседал его современный, насквозь пропитанный джином образ с физиономией еще более злющей.

В подобной компании Том Сэйерс, скромно сидевший в одиночестве за одним из дальних столов, оставался незаметным. В сущности, его мало кто знал из-за краткости боксерской карьеры. Нос у него был прямой, шрамов на лбу не было, и уши не походили на лепешки.

Заметив входящего в зал мужчину, еще не узнав Стокера, Сэйерс резко вскинул голову. По одному его виду Стокер догадался, что у экс-боксера уже заготовлен план побега через запасной выход и он ежесекундно готов вступить в бой, дабы пробить себе дорогу к нему. На столе перед Сэйерсом лежало несколько листков бумаги — он составлял очередное письмо Луизе. Початая бутылка и грязный стакан стояли недалеко от скользившей по листку руки. Лицо Сэйерса горело. Он окинул Стокера туманным взглядом.

— Том, — печально произнес ирландец, ткнув пальцем в сторону бутылки, — что вы делаете? Зачем? Алкоголь вам не поможет.

— Я знаю, Брэм, знаю, — ответил Сэйерс. — Я выпил не много, просто чтобы успокоиться.

Стокер все понимал. Джином Сэйерс заглушал боль. Алкоголь часто оказывался единственным утешением для тех, кто не имел ничего, в том числе и иного утешения.

Стокер пододвинул к столу еще один стул.

— Мои письма не доходят до нее, — сказал Сэйерс. — Я отправляю их с мальчишкой-посыльным, но Уитлок все перехватывает.

— На сегодняшний вечер он снял Египетский зал, — сообщил Стокер, выкладывая на стол пригласительную открытку.

Сэйерс прищурился, в пламени свечи посмотрел на нее.

— Мне известен план здания, — продолжал Стокер. — В нем Маскелайн дает свои магические представления. За кулисы пробраться очень сложно.

Сэйерс не понимал, о чем говорит Брэм, просто не знал, что большинство иллюзионистов тщательно готовятся к своим выступлениям. Иногда переделывают сцену, устанавливают в подвалах механизмы, но главное — нанимают плотников, и те огораживают высокой стеной часть кулис и сцены, в результате превращая их в глухие, недоступные для посторонних помещения. Делалось это с единственной целью — сохранить от чужих глаз свои профессиональные секреты.

— Кто такие эти свободные и благоразумные джентльмены? — не отрывая взгляда от открытки, поинтересовался Сэйерс.

— Отпрыски знатных семейств, промотавшие свои состояния. Им он и демонстрирует Луизу во время своих выездов в полусвет.

— Понятно, — кивнул Сэйерс. — Стало быть, я абсолютно прав — он ищет себе нового Каспара. И нужен не беспутный глупец — такому грош цена в базарный день, он не годится для его целей, — требуется образованный аристократ, новый Калигула, который враз догадается, какой перед ним стоит выбор, и не подведет Уитлока. А наградой за согласие станет Луиза. Так что же делать, Брэм?

Стокер кивнул в сторону недопитой бутылки с джином.

— Делать? С такой головой, как у вас сейчас? Ничего. Знаете, Сэйерс, вы нравились мне больше, когда могли позволить себе полкровати в дешевой гостинице.

Сэйерс вскинул руки, словно призывая невидимую толпу к молчанию.

— Не судите меня слишком строго, Брэм, — попросил он. — Пожалуйста, я очень вас прошу.

Стокер хотел было еще что-то добавить, но, передумав, поднялся, оставив на столе открытку и жетон.

— Помоги вам Господь, Том, — сказал он и, повернувшись, зашагал к выходу.

Глава 25

Двумя днями позже, в час, когда большинство горожан уже подумывали об отходе ко сну, Луиза спустилась на улицу, где ее поджидала четырехколесная карета. Молчун уехал часом раньше, поэтому сегодня Луизу сопровождала Немая. Сначала они должны были заехать к Гати и забрать Эдмунда Уитлока, после чего отправиться к цели своего ночного путешествия.

Египетский зал находился на Пиккадилли и последние шестнадцать лет считался английским Домом Тайн. Фасад его напоминал древние храмы, высокое четырехэтажное здание производило впечатление вырубленного в скале святилища, очень похожего на те, что встречаются в долине Нила. У самого входа стояли две массивные колонны, архитрав был украшен двумя барельефами. Мираж, выполненный из цемента и штукатурки. По обеим сторонам этого клочка древней пустыни выстроились ряды опрятных домиков в георгианском стиле.

В здании располагались два театра. Один из них на три месяца сняли Маскелайн и Куки для проведения своих магических жульнических сеансов, которые длились вот уже десять с половиной лет и конца-краю им не было видно. Другой время от времени использовался для проведения различных выставок и редких представлений.

За несколько минут до полуночи карета остановилась перед Египетским залом. Выйдя из экипажа, Эдмунд Уитлок подал руку Луизе. Постороннему наблюдателю показалось бы, что здание закрыто, но перед Уитлоком и Луизой двери его распахнулись и ожидавший привратник впустил их внутрь. Луиза двигалась как в полусне, опустив голову, не глядя по сторонам. Они сразу прошли за кулисы, откуда Молчун, дожидавшийся приезда, повел их в зал, очень уютный, с небольшой сценой и лестницей, ведущей от рампы в оркестровую яму.

Горели огни, занавес на сцене был поднят; между театральными представлениями выступал Маскелайн, нужные ему декорации установили только наполовину, сквозь них виднелась задняя стена театра. С полдесятка фигур темнело в кабинках, все — мужские. Хотя они сидели порознь, некоторые из них довольно громко переговаривались между собой. Уитлок подвел Луизу к стоящему посреди сцены креслу, усадил в него, а сам направился к рампе.

— Джентльмены! — воскликнул он, и голос его зазвенел под куполообразным потолком зала. — Добро пожаловать. Я говорил с каждым из вас отдельно о нашем вечере.

Опустив голову, Луиза сидела в кресле, устремив взгляд себе под ноги. Накануне Уитлок возил ее на Бонд-стрит, где она заказала себе новое платье, и модистки сшили ей его за сутки. Волосы Луизы были убраны в замысловатую прическу, сделанную Немой, удивительной мастерицей в парикмахерском искусстве. Напудренное лицо Луизы, от природы бледное, несколько оживляли наложенные на щеки слабые румяна.

Она не заметила, но скорее почувствовала, когда Молчун, выдвинувшись из-за боковых кулис, вышел из тени и встал позади нее, чтобы наблюдать за залом.

— Я знаю, как вы все заинтригованы, — продолжат Уитлок. — Я знаю, как вы благоразумны и осмотрительны. Но мне известно также, что каждый из вас очарован мисс Портер. Сегодня одному из вас я предоставлю шанс полностью реализовать свои чувства.

Услышав свое имя, Луиза медленно приподняла голову и украдкой посмотрела на Уитлока. Она видела его силуэт на фоне рампы, вязкую тьму зала перед ним. Мужчины в нем казались слабыми тенями на фоне более густой. Она не сумела разглядеть их лиц. Белели только треугольники их рубашек.

— Знайте — мы ничего не скрываем от вас, — говорил Уитлок. — Я не совру, если скажу, что вся моя жизнь прошла вне Божьего ока, и прошла она… замечательно. Самая прекрасная из всех свобод — это свобода от совести. Христос висел на кресте, но мне безразличны его страдания. И я не чувствую за собой никакой вины. Мной владеет не Бог. Мной вообще никто не владеет.

Из дальней кабинки послышался голос:

— А как же Страшный суд и воздаяние?

— Его можно избежать, — ответил Уитлок. — Вручив свой дар другому, как собираюсь это сделать я, осчастливив одного из вас.

— В финале неизбежно последует расплата, — произнес мужчина из кабинки, расположенной недалеко от рампы.

— Совершенно верно, сэр, но у вас хватит мудрости передать свой талант другим. Потому я и выбрал именно вас, — выпалил Уитлок заранее заготовленный ответ.

Его слова вызвали нервный смех. Уитлок, воспользовавшись мимолетной паузой, повернулся и подошел к Луизе.

Она подняла на него глаза:

— Мы закончили здесь, Эдмунд?

— Потерпи еще немного, — ответил он. — Поднимись. — Он подал руку, но она, не приняв ее, встала с кресла.

Он улыбнулся, и Луиза заметила, как мышцы на его щеках вдруг задрожали. Уитлок не только не владел ситуацией в зале, но был в ужасе. Когда он снова повернулся к аудитории, красноречивый знак его страха уже исчез, закрылся актерской маской уверенности в себе.

— Вот ваш путь, джентльмены, — продолжил он. — Делайте что хотите с ней и для нее. Ей все равно. В сердце ее ничего нет.

Совершенно неожиданно он поднял ладонь и ударил Луизу по щеке, очень сильно. Голова ее дернулась, но она не поморщилась и не упала.

В кабинках послышалась возня. Два молодых человека возмущенно вскочили. Однако их протест обуздало появление в свете рампы Молчуна, дотоле остававшегося в тени. В тишине зала послышался щелчок взведенного револьверного курка. С такого маленького расстояния промахнуться было невозможно. Молчун направил ствол револьвера вверх, готовый при необходимости сразу пустить его в ход.

— Что скажешь, Луиза? — спросил Уитлок.

— Спасибо, Эдмунд, — отозвалась она.

Он снова повернулся к аудитории.

— Ну как? Понравилось? — с вызовом спросил он. — Мне нужен бесстрашный человек, которому я мог бы предложить весь мир.

В свете рампы возникла фигура молодого человека, сидевшего недалеко от нее.

— На меня не рассчитывайте, — сказал он и направился к выходу. Через секунду за ним последовало еще двое или трое.

— Как угодно, — бросил им вслед Уитлок, изо всех сил стараясь выдать неприятный момент не за полный провал, а за небольшое недоразумение, однако он уже не мог скрывать тревогу, охватившую его из-за крушения лучшего из его планов.

— Награду получит только один человек, победитель.

Один из уходивших молодых людей повернулся:

— Не хорохорьтесь. Вам не спрятать свой страх, мы его видим. Вы самая худшая реклама предлагаемой вами сделки.

— Пошел ты к черту со своей наградой! — в сердцах крикнул другой, шедший рядом с ним. — Жалкий актеришка, собирающий гроши. Поучился бы работать у Ирвинга. Знать бы, кому он продал свою душу.

В зале снова послышался смех.

— То, чем вы владеете, не дар, — заговорил третий, — а бремя. Девушку я бы взял с радостью, но только без такого довеска, как вы.

Оставшиеся в кабинках мужчины начали подниматься. По залу словно привидения задвигались тени, устремляясь к выходу.

Уитлок окончательно потерял самообладание. Схватив Луизу за руку, он грубо толкнул ее вперед, к рампе, и там, диким резким движением разорвал новое платье, обнажив груди, живот, ноги — все. От сильного толчка она едва не свалилась с ног. Схватив концы разорванной материи, Луиза попыталась прикрыться. Она смутилась, но не противилась действиям Уитлока.

— Всего один! — закричал он, стараясь придать своему голосу оттенок трагизма. Он хотел взволновать тех немногих, что еще оставались в зале, подтолкнуть к принятию нужного ему решения, но леденящий страх превратил его крик в вопль отчаяния. — Один! Тот, у кого в жилах течет настоящая кровь!

Кто-то сидевший в самой дальней кабинке зала вдруг спросил:

— А нельзя ли проверить ваш товар?

Словно волк, почуявший в разбегающемся стаде слабака, Уитлок метнул взгляд в сторону высокой фигуры, двигавшейся к центру зала. Он подумал, что это либо один из тех несчастных утопающих, готовых цепляться за соломинку, либо некто совсем пропащий, хватающий все, до чего способен дотянуться.

Одет он был как и остальные, лицо его скрывала тень. Он поднял руку, загораживая глаза от яркого света рампы.

— Проверить? — повторил Уитлок. — Конечно. — Он подтолкнул Луизу, и та, спотыкаясь, сделала несколько шагов в сторону лестницы, шедшей от рампы через оркестровую яму к первому ряду кабинок.

Придерживая концы разорванного платья, Луиза двигалась прямо, с отчасти вернувшимся к ней чувством собственного достоинства, и вскоре оказалась на последней ступеньке лестницы. Одна, окруженная со всех сторон темнотой, она стояла, глядя вперед, и ждала. Позади нее зияла оркестровая яма. Безразличная ко всему, она даже не думала о том, заинтересовался ею мужчина или нет.

— И это все, что вы хотите, мисс Портер? — услышата Луиза тихий голос.

— Нет, сэр, — таким же полушепотом ответила она. — Но лучшего я не заслуживаю.

— Не верьте тому, кто вам такое внушает. И не позорьте себя ради его целей. Вы заслуживаете гораздо большего.

Она подняла голову и увидела его. Мужчина стоял внизу, все так же загораживая глаза, и смотрел на нее.

Луиза догадалась, что таким жестом человек пытается скрыть свое лицо. Она заметила его взгляд, устремленный в сторону Молчуна, по-прежнему находившегося на сцене с револьвером в руке. Зритель протянул ей руку, словно приглашая сойти к нему.

— Том? — прошептала она севшим голосом.

— Сходи с лестницы, — ответил он очень тихо. — Ты видела, что собой представляет этот человек. Теперь ты понимаешь, как я был прав?

Никто из оставшихся в кабинках и стоящих на сцене не догадался, что Луиза узнала Сэйерса. Она ничем не выдала себя. Лицо ее оставалось по-прежнему бледным, говорила она мало и почти беззвучно.

— Уходи отсюда, — сказала она. — Пока у тебя еще есть время. Потом будет поздно.

— Как я могу оставить тебя здесь?

— Ты должен. Он мой хозяин. Я потеряна для мира. Уходи, Том, спасайся.

Не успела она договорить последние слова, как загремели выстрелы.

В воздух полетели щепки от столов и сидений. Молчун вышел на свет, прицелился и выпустил весь барабан в сторону Тома Сэйерса. Тот знал, что в конце концов его узнают. Он бросился на пол.

Луиза недвижимо стояла на сцене. Эхо разносило звуки выстрелов по всему театру, но ни один мускул на лице ее не дрогнул. Покидавшие зал мужчины нырнули под сиденья и поползли; остававшиеся в зале повскакивали со своих мест и прыжками помчались к дверям. Поднялась паника, в которой все старались найти укрытие от пуль. Сэйерс увидел, как один из присутствующих полез на сиену.

Стрельба закончилась так же внезапно, как и началась. Все кабинки опустели. Сэйерса пули не задели, но по раздавшемуся вдруг крику он понял, что одна из них нашла цель. Уитлок сгреб Луизу и потащил к боковой кулисе.

За сценой послышался какой-то шум. Вскинув голову, Сэйерс увидел опускавшийся пожарный занавес — кто-то за кулисами освободил противовес, и пятитонная металлическая рама с асбестовыми пластинами, словно гильотина, поползла вниз.

Сэйерс в два прыжка проскочил лестницу и влетел на сцену.

— Оставайтесь на своих местах! — закричал он, надеясь, что его услышат хотя бы те, кто находился неподалеку. Том понимал, что, как только пожарный занавес опустится полностью, пройти из зала за кулисы станет невозможно, а тот, кто случайно окажется под занавесом, в лучшем случае будет покалечен, а в худшемпревратится в мешок с костями.

Сэйерс покатился по сцене, успев оказаться за занавесом прежде, чем тот с грохотом ударил об пол. По всему зданию, от подвалов до чердака, прокатилось гулкое, будто раскаты грома, эхо. От досок, словно от выбиваемого ковра, поднялось облако пыли.

«Сцену готовят для магического сеанса, плотники окружили ее глухой стеной. Следовательно, у Уитлока и его сообщников есть только один выход. Но как его найти?» — подумал Сэйерс. Ему никогда не доводилось бывать в Египетском зале, ни одному, ни с труппой, поэтому где находится выход, оставалось только гадать. Он попытался вспомнить расположение здания, которое успел мельком рассмотреть до того, как войти в него.

Обыскав стену за боковой кулисой, Том обнаружил запертую дверь, возле которой, раскинув руки, недвижимо лежал Молчун. Возле него стоял мужчина и внимательно разглядывал распростертое тело. В руке он держал револьвер Молчуна. Сэйерс узнал его, лишь когда мужчина, подняв голову, увидел его.

— Боже мой, Сэйерс, это вы, — произнес Себастьян Бекер. — Расскажите, что тут произошло?

* * *

Себастьян прошел в здание по билету, украденному из дома Уитлока, и пристроился в одной из кабинок, слева от сцены. Он и предположить не мог, что его ждет. Когда на сцене появился Уитлок и предложил Луизу, словно невольницу, в обмен на согласие перенять его страшный дар, Себастьян ужаснулся. Такой низости он попросту не способен был себе представить, ну разве что на страницах грошовых, по большей части запрещенных, романов. Нет, Себастьян был реалистом и знал, что избиение и продажа женщин практикуются в самой низкой среде, но не в цивилизованном обществе, не среди обеспеченных джентльменов в идеально пригнанных костюмах и белоснежных рубашках.

Бекер ничего не предпринимал, пока не началась стрельба. Выстрелы заставили его выполнять свой долг. Пока другие в панике метались и ползали по залу, он пробрался между рядами кресел и, как только появился удобный момент, запрыгнул на сцену. Бекер успел скользнуть за пожарный занавес. Он планировал неожиданно напасть на стрелявшего и обезоружить его. Тот бегал за кулисами в поисках своего хозяина и не заметил детектива. Себастьян нанес Молчуну мощный удар по голове, сваливший его с ног.

Сэйерсу нечего было добавить к рассказу Себастьяна.

— Ну, раз вы находились здесь и слышали, что говорил Уитлок, то, наверное, все поняли. Он ушел через эту дверь?

— Мимо меня никто не проходил, — отозвался Себастьян.

— Тогда они все еще находятся в здании и ищут другой выход.

— Полагаю, да, — согласился Себастьян.

Присев на корточки, он обыскал Молчуна, но, не обнаружив другого оружия, поднялся и сунул револьвер за ремень.

Сэйерс не стал ждать, когда Молчун придет в сознание, а бросился на поиски Луизы, когда-то столкнувшей его под поезд, а теперь совершенно потерянной и запутавшейся, безразличной к своей судьбе. «Как неотступно он преследует свою цель», — думал Себастьян. До уха его донесся голос Сэйерса, звавшего Луизу. Затем он различил под ногами другой звук, похожий на стук закрываемой двери.

— Сэйерс! — позвал Бекер. — Они находятся под самой сценой!

Однако то ли Сэйерс не расслышал его, то ли уже шел в нужном направлении.

В самом дальнем углу сцены имелся люк и лаз размером два на два фута, с лестницей, ведущей вниз, в кромешную тьму подвалов. Себастьян не раздумывая открыл его и стал спускаться.

В самом низу горел свет, несколько слабеньких лампочек отбрасывали небольшие желтые круги, однако и их было достаточно, чтобы двигаться, не боясь удариться о конструкции, представлявшие собой хитросплетения прочных деревянных балок и крестообразных раскосов. С ними пол мог выдержать куда больший вес, чем того требовалось.

— Сэйерс! — снова позвал Себастьян, стоя на самом верху лестницы. — Вы слышите меня? Уитлок направился к оркестровой яме!

В ответ послышались возня и шуршание — наверное, перепуганные шорохом шагов, разбегались во все стороны крысы. Бекер увидел движущиеся совсем в другом направлении тени.

Себастьян продолжал смотреть вниз и вскоре увидел Уитлока — тот, карабкаясь между балками, пробирался к передней части сцены. Он явно не знал, где расположен выход. Фокусники, готовившие театр к магическим сеансам, позаботились о надежной защите своих тайн как на сцене, так и под ней. Вся внутренняя часть сцены представляла собой решетку, каждая из ячеек которой могла подниматься и опускаться отдельно от других, позволяя в любой момент кому угодно исчезать и появляться на сцене или в стоящем на ней ящике.

Уитлок, вцепившись в руку Луизы, тащил ее за собой: девушка была приманкой и его последней надеждой. Платье на ней висело клочьями. Себастьян ринулся вниз и сразу же стукнулся головой о низко висящую балку.

Удар пришелся вскользь и был не сильным, однако и его оказалось достаточно, чтобы Себастьян на несколько секунд потерял ориентацию, равновесие и уверенность, но все же выхватил из-за пояса револьвер Молчуна с пустым барабаном и, направив вниз ствол оружия, показывая, что готов выстрелить, крикнул:

— Уитлок! Выходите!

Погоня за преступником под сценой, влабиринте деревянных конструкций, требует времени. Точно посланная пуля проделает то же путешествие в доли секунды.

Если бы у него были пули. Но Молчун расстрелял весь барабан. Правда, Уитлок об этом мог и не догадываться.

Бекер увидел, как Уитлок, повернув голову, заметил револьвер. Вздрогнув от страха, он вытолкнул Луизу перед собой, закрывшись ею, как щитом. Толчок оказался очень сильным, и ей пришлось ухватиться за ближайшую балку, чтобы не упасть.

— Вы трус, сэр! — прокричал Себастьян. — Не прячьтесь за женщиной. Выходите! У вас нет иного выхода!

Себастьян надеялся выманить Уитлока, но у того в голове крутились совсем иные планы. Сдаваться он не собирался, напротив, готовился биться до конца. Уитлок лихорадочно крутил головой, затем взгляд его остановился, и Себастьян сразу догадался, что тот намеревается сделать. Под одной из ячеек в центре рамы находилось устройство, состоявшее из ряда шкивов, блоков и противовесов. Цель Уитлока стала окончательно ясна, когда он ступил на платформу. За ним последовала Луиза.

— Сэйерс! — крикнул Себастьян, надеясь, что, где бы тот ни находился, он его услышит и не даст Уитлоку уйти через запасной выход. — Он на главном подъемнике!

Тем временем Уитлок поднял рычаг, освобождая противовесы. Те мгновенно упали, и платформа стала стремительно подниматься на сцену.

* * *

Сэйерс хорошо слышал детектива, от первого его слова до последнего, но ответить ему не мог, боялся отвлечься. Он следил за каждым движением Немой, стоявшей перед ним с мечом, который Маскелайн использовал для своих трюков; как только Том пытался двинуться с места, его останавливало острие меча, отточенного как бритва, в чем Сэйерс успел убедиться, когда Немая нанесла ему неглубокую рану.

Женщина появилась перед ним внезапно, выйдя из-за коробок, где иллюзионист хранил реквизит. Сэйерс искал спуск, идущий со сцены, со стороны боковых кулис, но Немая преградила ему путь. Сэйерс никогда не обращал на нее особого внимания, она всегда была просто помощницей швеи, занимая в труппе самое незавидное положение. Еженедельно он молча выдавал ей скромное жалованье. Если бы его спросили, какое впечатление на него производит эта темноволосая, сторонящаяся остальных актеров женщина, никогда никому не смотревшая в глаза, вечно носившая по пять и больше потрепанных юбок и поношенных кофт, делавших ее бесформенной, он бы назвал ее безликой и малозаметной.

Она сбросила пальто, сковывавшее ее движения. Впервые взгляд ее был устремлен на лицо Тома. Теперь она совсем не походила на ту старую каргу, которую Сэйерс привык видеть. Немолодая, но сильная, двигалась она с удивительной быстротой и ловкостью, а меч держала твердо и уверенно.

Сэйерс отлично понимал ее намерение: выиграть для хозяина время, дать ему возможность уйти. Она собиралась угрожать мечом до тех пор, пока Уитлок не окажется в безопасности, после чего, подозревал Сэйерс, покончить с досадной помехой. Он вторично попытался разоружить Немую и получил вторую рану, более серьезную. Руку его залила кровь. Немая вынудила Тома прижаться к пожарному занавесу, где он и стоял, боясь пошевелиться, понимая — один ее шаг, и с ним будет покончено.

Откуда-то снизу, левее, донесся голос Себастьяна Бекера, но слов детектива он вначале не разобрал. Том напряг слух, уловил, как тот сначала звал Уитлока, потом его. О чем-то Бекер хотел предупредить, но Немая не сводила с Тома своих мстительных глаз. Сэйерс продолжал неподвижно стоять возле занавеса.

Все происшедшее в следующую секунду для него самого стало неожиданностью. Вначале под их ногами раздался стук противовеса и скрип воротов. Они непроизвольно посмотрели вниз. Сэйерс догадался сразу — заработал главный подъемник.

Появление на сцене на главном подъемнике — самая эффектная и опасная часть любого спектакля, требующая большого опыта. Если в этот момент рассыпать в воздухе порошок магния, то зрителям покажется, будто актер является перед ними словно из ниоткуда. Открывались похожие на цветок лепестки люка в полу, и мгновением позже тяжелая платформа буквально взлетала вверх, останавливаясь на уровне сцены. Актер быстро сходил с нее, платформа стремительно опускалась вниз, а лепестки люка сразу же закрывались. Зрители ничего не замечали.

Все действие занимало не более половины минуты.

Сэйерсу их оказалось достаточно. Он выступил вперед и надавил ногой на один из лепестков люка.

Пол содрогнулся. Сэйерс почувствовал, как мощные вороты сошлись и сдавили чье-то тело, затем в него впились шестеренки. Хрустнули чьи-то кости, и пол снова закачался.

Секунду стояла тишина, а потом Немая, вдруг осознав случившееся, истошно, дико завизжала.

Глава 26

— Картафил! Салатиил! — звала Немая, уставившись в пол. Она бы продолжала кричать и дальше, если бы Сэйерс, воспользовавшись благоприятной возможностью, не нанес ей боковой в челюсть, не слишком, впрочем, сильный. Раньше он иногда размышлял о том, что ощущает мужчина, ударивший женщину. Том был противен сам себе, поскольку всегда считан, что бить женщину — низость для мужчины, и он никогда не должен этого делать. Однако ситуация заставила Сейерса отбросить все запреты. Тем не менее чувствовал Том себя отвратительно — казалось, что он переступил опасную черту, вошел в дверь, до которой раньше попросту боялся дотронуться.

Но Сэйерс не мог поступить иначе. Женщина или мужчина — не важно, жизнь его находилась в опасности. Не опереди он Немую, и та не задумываясь рассекла бы его. Она рухнула на пол, меч выпал из ослабевшей руки. Сэйерс поморщился от отвращения к себе, зато теперь он находился вне опасности.

Он попытался открыть люк, но театральный плотник явно хорошо знал свое дело — лепестки его плотно прилегали друг к другу и ни на дюйм не подались. Щелей между ними не было видно даже из ближайшей к сцене кабинки. Сэйерс обошел Немую и поднял с пола меч. Женщина пошевелилась, но теперь не представляла никакой угрозы. Кончиком меча Том приподнял сначала один из лепестков, затем остальные. Вскоре люк был полностью открыт.

Первое, что Сэйерс увидел, посмотрев вниз, было тело Эдмунда Уитлока, сдавленное воротами и пронзенное шестеренками. Платформа проделала лишь половину пути. Руки и ноги Уитлока безжизненно свисали. Крови из него вытекло мало, но одного взгляда на шею было достаточно, чтобы определить перелом позвоночника. Сэйерс спрыгнул и, осторожно поставив одну ногу рядом с телом, другой встал на платформу. Под тяжестью его веса та медленно поползла вниз по установленным сбоку направляющим. Опустив платформу до уровня противовесов, Сэйерс закрепил их.

Уитлок, вне всякого сомнения, был мертв. Но где Луиза? Совсем недавно Том видел их вместе. Он огляделся, но в темноте различил только лицо Себастьяна Бекера. Облокотившись на балку, не сводя глаз с тела Уитлока, детектив сидел на земле в нескольких ярдах от него, в грязи, в пыли, не замечая ничего вокруг.

— Где Луиза? — спросил Сэйерс. — Бекер, вы меня слышите? Где она?

Бекер молчал. Тогда Сэйерс перелез через опоры, приблизился к нему и потряс за плечо. Полицейский очнулся и, продолжая смотреть на Уитлока, ответил:

— Я не знаю, что это было.

— Зато я знаю. Уитлок умер вполне заслуженной смертью. — Я спрашиваю вас — где Луиза? Она была с ним.

— Она пошла с ним, — медленно говорил Себастьян, — но он оттолкнул ее. Потом она подошла к нему, стерла с его лица кровь и обмазала ею свое лицо. Мисс Портер словно плакала кровавыми слезами. Я позвал ее, но она не откликнулась. Я попытался подойти ближе, но она вскинула руку, останавливая меня.

— Зачем? — удивился Сэйерс.

— Не могу сказать. Но я остановился. Потом она взяла его голову и прижалась своими губами к его губам. Не знаю, был ли он в тот момент мертв или при смерти, но она втянула в себя его последний выдох и он стал ее собственным.

Оторвав взгляд от тела Уитлока, Себастьян повернулся к Сэйерсу.

— В ее действиях сквозило что-то мистическое, — продолжал он. — Не способен их описать, не знаю как, но я клянусь вам, Сэйерс, клянусь своим последним днем жизни, я видел, как что-то перешло от Уитлока к ней.

* * *

Когда Том Сэйерс входил через люк в подвал, Луиза поднималась оттуда по лестнице. Сердце ее стучало ровно, голова была светлой. Впервые за много недель она чувствовала — жизнь ее обрела цель и смысл.

Какую цель и какой смысл — этого она еще не знала, просто ощущала их присутствие там, где раньше зияла пустота. Ее заливали и переполняли новые, незнакомые впечатления. Луиза будто увидела свое место в великой системе, простиравшейся от центра, которым стала она сама, охватывавшей и жаркое солнце, и далекие холодные звезды.

В зале она встретилась с Молчуном и его женой — те как раз направлялись к выходу. Выглядели они уныло. Они шли обнявшись, и было неясно, кто кого поддерживает.

Она остановилась.

— Послушайте, — обратилась к супругам Луиза. — Уитлок умер. Я обнажила свою душу перед Богом и предложила осудить меня вместо него. Я верю, что он увидел мою душу, и принял предложение. Я уже нахожусь в аду, а Уитлок обрел покой. Господь свидетельствует о том, что я сделала, и он даст мне прощение. Я открыла свое сердце и впустила в него бремя Странника. Будете ли вы служить мне так же верно, как служили прежнему хозяину?

Они изумленно посмотрели на нее, но, безусловно, все поняли. Молчун, сняв с плеча жены руку, подошел к Луизе и долго, изучающее вглядывался в ее глаза, словно ожидал появления известного ему одному знака.

Луиза не шевелилась. Платье ее было разорвано до неприличия, на щеках засыхала кровь Уитлока, но она словно ничего не замечала. Не стыдясь своего вида, она стояла прямо, гордая, уверенная в себе.

Через некоторое время Молчун повернулся к жене, ждавшей подтверждения. Когда он кивнул. Немая тоже приблизилась к Луизе и выпрямилась; радостная улыбка появилась на ее лице, глаза заблестели, щеки налились румянцем.

— Идемте, — обратился к Луизе Молчун, и они вместе двинулись к выходу.

Глава 27

Филадельфия, Ричмонд и далее

1903 год

Когда в понедельник ранним утром Элизабет Бекер вошла на кухню накрывать для семьи завтрак, то никак не ожидала увидеть сидящего за столом гостя. Особенно такого, похожего на беглого каторжника. Он и сидел-то как преступник, сожалеющий о своих деяниях, — опустив голову, обхватив руками тарелку, словно кто-то покушался на еду. Костюм его, когда-то модный, явно сшитый на заказ, из хорошего материала, вылинял и потерся, местами потеряв изначальный цвет и форму.

Элизабет ошеломленно остановилась в дверях и едва не вскрикнула. Наверное, он услышал ее сдавленное дыхание, поскольку тотчас поднял голову и обернулся. Засунув в рот с полфунта оладьев с кукурузным сиропом, он старался проглотить их, дабы иметь возможность говорить.

— Не беспокойтесь. Ешьте, ешьте, — пробормотала миссис Бекер, поднимая руку и ретируясь назад, в маленький коридор. Отступая, она столкнулась с мужем.

Она собиралась что-то сказать ему, но Себастьян прижал палец к губам, призывая к молчанию, двинулся дальше и поманил ее за собой. Дверь была раскрыта, и гость мог их услышать. Супруги отошли от двери, чтобы тихо поговорить наедине.

— Себастьян, кто этот человек? — тревожно прошептала Элизабет.

Гость вновь обрел спокойствие и продолжал как ни в чем не бывало уплетать за обе щеки все, что стояло на столе, в то же время хорошо понимая, что Бекеры ведут речь о нем. Он выпрямился, убрал со стола локти, будто вспомнив, что обязан произвести благоприятное впечатление на хозяев.

— Его имя — Том Сэйерс, — ответил Себастьян.

— Он оставался у нас всю ночь?

— Я положил его на диван.

— Но зачем?

— Ему некуда идти.

Не такого ответа ждала от мужа миссис Бекер. Вытянув шею, она посмотрела в щелку — гость, явно испытывая неловкость, ерзал в кресле.

— Я узнала его. Это тот самый боксер, выступавший в шатре, в парке.

— Совершенно верно, — подтвердил Себастьян и угрюмо посмотрел на супругу.

— Себастьян, — проговорила та с тревогой в голосе, но муж перебил ее:

— Я знал его, еще когда жил в Англии. Меня с ним связывает одно незаконченное дело. Оно тянется со старых времен.

— Выглядит он как отпетый преступник. Он бежал с каторги?

— Нет, дорогая. Не обращай внимания на его вид. Очень часто внешность бывает обманчивой.

Они прошли на кухню. Сэйерс поднялся из-за стола. Себастьян представил его жене. Элизабет сообщила, что рада видеть его в своем доме, предложила сесть и продолжить завтрак.

Когда Сэйерс, доев оладьи, встал и направился к раковине, чтобы вымыть тарелку, Элизабет остановила его. Отослав боксера и мужа в сад, где они могли поговорить, она позвала на завтрак сестру и сына.

* * *

«Сад» у дома Бекеров представлял собой выложенную камнем площадку, где Элизабет разбила несколько маленьких клумб, засеяв их цветами, а Фрэнсис посадила рядом с входной дверью гвоздичное дерево. Там стоял водяной насос и столик, куда женщины крошили хлеб для птиц. Когда-то Элизабет лелеяла мечту — посадить в саду вишню, но для нее уже не хватило места.

— У вас замечательный дом, — заметил Сэйерс.

— Благодарю, — произнес Себастьян. — Немного дороговат для меня, но стараюсь делать все возможное, чтобы семья не испытывала неудобств.

Сэйерс сел на железную скамейку, Себастьян — на стул, принесенный им из столовой, и они продолжили прерванный накануне разговор.

Сэйерс уже рассказал Себастьяну, как из театра сразу помчался в Мерилбоун, к дому, где жила Луиза, но то ли пришел туда слишком поздно, то ли Луиза и ее слуги там вовсе не появились, он никого не застал. Несколько часов Том бродил вокруг здания, не сводя глаз со знакомых окон. Через некоторое время он услышал лай собачки. Что произошло в квартире до того вечера и после, он не знал.

— Значит, Уитлок полностью выполнил условия договора, — резюмировал Себастьян. — Трудно сказать, где сейчас находится его душа.

— Преследовать Луизу — то же самое, что гнаться за призраком, — сообщил Сэйерс. — Она постоянно меняет имена и внешность. Из Ярмута, как я слышал, она отправилась на континент, но когда я тоже перебрался туда, она уже успела исчезнуть. В каждом городе я искал следы ее присутствия и везде узнавал о ней нечто новое. Я присоединился к кочующему театру, отъезжавшему на восток, предложил им устраивать боксерские поединки. Директор согласился. Я точно знал — она где-то здесь, да я и сейчас в этом уверен.

— Прошло столько лет, а вы все думаете о ней? Сэйерс, увлечение от мании отделяет тонкая невидимая грань. Ее легко переступить.

— Вероятно, так и есть, но видели бы вы, как она смотрела на меня в тот вечер, в Египетском зале. Она изменилась. Время, проведенное с Уитлоком, лишило ее иллюзий. Теперь она понимает — у нее нет причин ненавидеть или опасаться меня. Вместо этого она стала презирать себя.

— И как следствие она бросила все, выбрав кочевую жизнь и моральное разложение. Насколько я понимаю, вы ничем не можете подтвердить свои слова. По-моему, она считает себя окончательно потерянной.

— Совершенно верно, но я с этим не согласен. Она заслуживает спасения. Меня она в тот вечер простила, но себя — нет. Скажите, инспектор, разве ее поведение не признак банкротства души?

— Вы можете называть меня по имени или по фамилии, как вам удобнее. Ведь я давно уже не инспектор.

— Она ведет подобную жизнь только потому, что у нее нет выбора. Слуги Уитлока, разумеется, обучат ее поведению людей проклятых, однако я твердо верю — придет день, и природа ее восстанет против внушаемой ей бесовщины и финала, к которому ее ведут.

— Природу можно сломать, изменить, — заметил Себастьян. — Как-то я расследовал дело о самоубийстве: мужчина бросился в реку, предварительно набив карманы камнями; боялся, что инстинкт самосохранения возьмет верх над желанием умереть. Если Луиза так жаждет видеть себя проклятой, вы ничем ее не остановите.

— Я верю в обратное, но сначала нужно найти Луизу, — ответил Сэйерс.

* * *

Себастьян принялся рассказывать обо всем происшедшем с ним после посещения Египетского зала. Он совершил громадную ошибку, обратившись к своим коллегам в городское полицейское управление и рассказав им об увиденном. Бекер и не предполагал, как они расценят его откровения. Теперь-то он хорошо понимал, что этого делать не следовало, но тогда… Вначале его слушали очень внимательно, поскольку видели в нем равного, но спустя какое-то время начали обмениваться многозначительными взглядами. Потом инспекторы удалились в соседнюю комнату для совещания.

Его рассказ был признан неудовлетворительным и странным. Свидетелей событий не нашлось. Сторож Египетского зала охотно признал — да, в Египетском зале собирались джентльмены, но на их приглашениях он не видел имен. Вернувшись домой, Себастьян обнаружил, что начальство временно отстранило его от выполнения обязанностей инспектора, а чуть позже он предстал перед внутренним судом.

За несколько дней до него Себастьян зашел в церковь — не помолиться, а переговорить с отцом Александром. Беседа их длилась несколько часов.

Отец Александр умел учить других, убедительно говорил о воскресении Христа и о совершенных им чудесах, но веру образованного человека в воскресение разложившихся трупов, в их способность останавливать тление, залечивать свои раны и возрождаться к жизни считал недостойной образованного человека. По словам отца Александра, Бог не прячется за невероятными фокусами, а находится в самом факте принятия их.

Посещение церкви ничем не помогло Себастьяну. «Готовность поверить в чудеса, наверное, сделает человека святым, но не отменит их истинности», — думал он.

Суд рекомендовал руководству уволить Себастьяна из полиции по причине, как впоследствии было записано в полицейском регистрационном журнале, «недостатка рассудительности и противоречивости свидетельских показаний». Позже новый начальник Бекера попросил главного констебля заменить формулировку на другую, более мягкую: «в связи с ухудшением здоровья», потому что изначальная навсегда закрывала Себастьяну дорогу в полицию. В агентстве Пинкертона его проверили, сочли работником безупречным, человеком высоких моральных принципов и зачислили в штат.

* * *

Себастьян взглянул на часы — пора было отправляться на службу. Сэйерс поблагодарил его за гостеприимство, неуклюже поднявшись, вежливо распрощался с Элизабет и ее сестрой, которые вместе с Робертом в замешательстве следили за человеком, занимавшим слишком много места в маленькой тесной комнатке, и последовал за Себастьяном. Они вышли из дома и, сев в трамвай, поехали в центр города. Стояла теплая погода, в открытые окна залетал легкий ветерок. Положив руку на уступ в двери, Сэйерс размышлял.

— Значит, агентство Пинкертона, — произнес он тихо.

— То же, что и полиция, только в отличие от них нас уважают, — пояснил Себастьян. — Да и жалованье намного больше.

— Что вы скажете, если я приду к вам и попрошу найти Луизу?

— Я прежде всего задам вопрос: а способны ли вы оплатить наши услуги?

Сэйерс приуныл; в последние годы судьба его не жаловала, и он ничего существенного не скопил. Кроме того, постоянное пьянство и бои на ринге дурно повлияли на его поведение. В последние несколько часов Себастьян, правда, не видел, чтобы Сэйерс прикладывался к бутылке, но понимал, что потребность в алкоголе все равно свое возьмет, и не исключено, очень скоро.

— Я преследовал ее по всей стране, однажды едва не настиг. — Он поднял руку с вытянутым указательным пальцем.

— Вам известно, на какие средства она живет? — спросил Себастьян.

— Поет, играет… В Питсбурге давала уроки танцев. Когда нужно, выдает себя за вдову. Следит за высшим обществом. Я подозреваю, она хочет осесть где-нибудь в городке потише, но всегда находится причина, которая гонит ее вперед.

Трамвай подъехал к нужной Себастьяну остановке. Протиснувшись сквозь толпу пассажиров, они вышли.

— Сэйерс, — заговорил Себастьян, когда они оказались на тротуаре и двинулись в сторону агентства Пинкертона. — Я благодарен вам за ответы на вопросы, столько лет не дававшие мне покоя. Но как бы то ни было, все, о чем мы с вами беседовали, для меня давно осталось в прошлом, а желания возвращаться к нему у меня нет.

— Понимаю вас. Жена, сын, дом, — отозвался Сэйерс. — Вы бы меня удивили, если бы сказали обратное. Если честно, я вам очень завидую.

— Самое главное, что вы меня поняли. Я покопаюсь в наших папках, посмотрю, чем могу вам помочь. Погостите у меня пару дней, приведите себя в порядок, покушайте как следует, а дальше видно будет. Если вам нужны деньги…

— Денег я у вас не возьму, — отрезал Сэйерс. — Мне достаточно вашего гостеприимства. Прошу вас — посмотрите документы; может быть, найдете какие-нибудь сведения о Луизе. Я очень хочу найти ее. Только вот заплатить мне вам за информацию нечем, — печально закончил Сэйерс.

— Не волнуйтесь. Я заместитель начальника отдела и все сделаю для вас бесплатно. К тому же мы нередко начинаем дела, какое-то время ведем их, а в финале оказывается, что наши усилия никому не нужны. Некоторые потери, в разумных пределах, естественно, неизбежны.

Сторож, пожилой ветеран, вынес из подъезда агентства стул, поставил возле входа и уселся на него, делая вид, что ожидает почтальона; на самом же деле он просто дышал свежим воздухом, грелся на солнышке, наслаждаясь хорошей погодой. Поговаривали, что он участвовал в нескольких жестоких сражениях и видел резню при Антиетаме. Теперь он, безразличный к жизни, лишь наблюдал затем, как она проходит мимо него.

Глава 28

Статья на семнадцатой странице еженедельника «Эхо», журнала, судя по надписи на обложке, «посвященного обществу, литературе и сцене», начиналась так;

Мисс Мари Д'Алруа, изысканная актриса, снискавшая себе известность и завоевавшая множество поклонников и поклонниц чтением поэмы «Агнесс Лейн» и работ миссис Анри Вуд, дает неформальный прием на сцене Музыкальной академии, днем в будущий вторник. Прием состоится сразу после дневного спектакля. Подобные события всегда с большим нетерпением ожидаются всеми, кто желал бы накоротке пообщаться с известной чтицей и артистической звездой.

Несколько лет назад Луиза уже выступала в Ричмонде под именем Мари Д’Алруа и решила под ним же вторично приехать в город. В этой части Юга она считалась достойной исполнительницей с надежным прошлым, подтвержденным по крайней мере местными источниками. В других частях страны Луиза появлялась под иными, но тоже выгодно зарекомендовавшими себя именами.

Жизнь она вела опасную. Однажды в Чикаго ее узнал один мужчина из Сан-Антонио, подошел с расспросами, и пришлось на ходу плести странную, запутанную, но внешне вполне убедительную историю. Луиза чувствовала бы себя намного спокойнее, владей она иной профессией, нужно ведь было и кормиться самой, и содержать двух слуг. Но она умела только играть. Луиза никогда не занималась всеми теми практическими вещами, которых ждут от женщин, — не шила, не стирала, не готовила. И только сцена предоставляла ей возможности, необходимые для сносного существования; театральное ремесло позволяло ей переезжать из города в город, представляться актрисой достойного поведения, читающей не легкомысленные стишки, а серьезные произведения, заставлявшие людей задумываться, и в течение нескольких дней проникать в городское высшее общество, заводить полезные знакомства. «Эхо» связывало вместе общество, литературу и сцену, что делала и сама Луиза.

После маленького спектакля зрители переместились в фойе. Те, у кого были билеты на прием, расположились в дамской гостиной на балконе, а после того как убрали декорации, через боковые кулисы прошли на сцену.

Луиза с председательницей ричмондского женского клуба уже находилась там. Председательница произнесла короткую вступительную речь, обозначая начало приема. Многие никогда не бывали на сцене прежде и со страхом и почтением оглядывали полутемный зал. Дети замирали от восторга, разглядывали паркетный пол, не без некоторого испуга рассматривали ряды сидений, представляли себя актерами, за которыми внимательно наблюдает весь зал.

Луиза поблагодарила всех за теплый прием, рассказала пару смешных историй, якобы произошедших с ней во время поездки, почитала еще два стихотворения Теннисона, будто бы вскользь заметив, что поэт посвятил их ей, после чего предложила задавать вопросы. Поскольку везде спрашивали приблизительно об одном и том же, ответы давно были отточены и отшлифованы.

— Что привело вас на сцену?

— Скорее кто. Шекспир, трагедию которого я видела еще маленькой девочкой.

— Ваш отец не противился вашему желанию стать актрисой?

— Нет, конечно. Ведь это он взял меня с собой в театр.

В ответах Луизы правды не было ни на грош. Впервые постановку Шекспира она увидела в семнадцать лет, через несколько лет после смерти отца, которому при жизни и в голову не приходило водить дочь по театрам. Его кончина и толкнула ее на сцену, без которой она скорее всего ходила бы по салонам, играла на пианино и распевала жалостливые песенки, пока какой-нибудь состоятельный молодой человек не обратил на нее внимание и не предложил руку и сердце. Случись такое, сидела бы она сейчас дома, вела хозяйство и воспитывала своих детей, а не развлекала чужих.

Она обвела их деланным ласковым взглядом — чистеньких, усталых, напуганных, и, как частенько с ней в последнее время случалось, задумалась, погрустнела. Останься ее ребенок жить, она бы…

На этом моменте Луиза всегда обрывала свои мысли.

— Вы надолго приехали в Ричмонд? — спросила одна из женщин.

— Пока не надоем, — отшутилась Луиза. — Мне, конечно, очень нравится путешествовать по стране, но никакое путешествие не сравнится с милым родным домом. Совсем недавно мне многое казалось не столь уж значительным, но идет время и взгляды меняются. Сейчас все больше и больше хочется осесть, обзавестись собственным домом.

Ее слова дамам определенно понравились. Ответив на все вопросы и угостив детей лимонадом — поднос с ним вынесла на сцену Немая, — Луиза обошла гостей, разговаривая с каждым тепло и душевно, как с близким родственником, расхваливая детей, называя их красавицами и гениями — эпитетами, которые, по мнению их матерей, чада вполне заслуживали.

Одна из дам, спросившая Луизу об отце, вдруг заявила, что ее дочка, стоявшее рядом приятное курносое веснушчатое создание лет шести, хочет сообщить актрисе нечто важное.

— Мне говорить не желает. Твердит, что скажет только вам.

— Как тебя зовут? — обратилась Луиза к девочке.

— Элис.

Луиза присела, и лицо ее оказалось напротив лица девочки.

— Элис, какая у тебя замечательная шляпка. Ну так что же ты мне желаешь сказать?

Девочка с полминуты разглядывала Луизу, потом заговорила, но очень тихо, и той пришлось наклонить голову, чтобы расслышать слова.

— А мой папа говорит, что актриски ничем не лучше лошадей, — проговорила девочка.

— Лошадей? — переспросила Луиза. Она на мгновение стушевалась, но тут же спрятала испуг под натянутой улыбкой. Ей удаюсь бы перевести все в шутку, если бы не реакция матери девочки. Та вдруг покраснела, вцепилась в руку дочери и, пробормотав: «Извините», — потащила ее к выходу. Малышка почти бежала за ней, семеня маленькими ножками и придерживая юбочку, не давая ей подниматься слишком высоко.

Луиза выпрямилась, разговоры вокруг нее вдруг стихли. Стоявшие рядом дамы, хотя слов девочки и не слышали, сразу почувствовали неладное. Но Луиза уже взяла себя в руки и с мягкой улыбкой, как ни в чем не бывало, перешла к следующей гостье.

Прием продолжался еще с полчаса. Луиза подписала несколько программок — разумеется, именем Мари Д’Алруа, немногословно ответила еще на несколько вопросов вроде: «А вы видели пьесу „Ее исправленная ошибка“ в Бижу?» («О, постоянные гастроли не дают мне познакомиться с новыми постановками».) Даму с рыжеволосой девчушкой она больше не видела и предположила, что они уже уехали.

В заключение Луиза поблагодарила всех за принятое приглашение и под вежливые аплодисменты спустилась в зал.

Когда гости разошлись, Луиза направилась к директору за деньгами. Ее сопровождал Молчун, вышедший из-за боковых кулис. Входной билет на прием стоил полдоллара, дети проходили бесплатно. С учетом аренды зала и стоимости напитков получилось не так уж и много. Луиза расписалась за полученную сумму, положила деньги в кошелек, который отдала Молчуну на хранение.

Выйдя из кабинета директора, Луиза обратилась к слуге:

— Мне нужен хороший экипаж, как у достойной дамы и даже лучше.

Кивнув, Молчун направился к выходу, но не успел сделать и пяти шагов, как Луиза окликнула его и прибавила:

— Не слишком хороший.

Молчун продолжал идти, но Луиза знала — дополнительных объяснений ему не требуется, он все прекрасно понял. Она очень хотела выглядеть ровней местным дамам, а этого можно было добиться, только окружив себя отличными вещами.

Луиза вернулась на опустевшую сцену, подметенную и прибранную Немой, вышедшей уже на улицу ждать хозяйку, и принялась собирать свои вещи. Она сняла с пюпитра томик Теннисона, красивое, обтянутое зеленоватой кожей издание с золотым тиснением. Она часто читала Теннисона независимо от того, входил он в программу вечера или нет. Все его стихи она выучила наизусть, потому что очень стеснялась появляться на публике в очках. Она стыдилась своего слабого зрения.

— Может быть, вы все-таки выйдете или и дальше будете прятаться в тени до тех пор, пока я не уйду? — громко произнесла она, и голос ее зазвенел в пустом зале. Ответа не последовало. — Я к вам обращаюсь, вы сидите в двенадцатой ложе.

Двенадцатая ложа, длинная и глубокая, с тяжелой бархатной портьерой, находилась чуть выше уровня сцены.

Прошло несколько секунд, там зашевелилась чья-то тень, и в зал спустился мужчина лет двадцати пяти.

— Вы должны мне пятьдесят центов. Входной билет, как я полагаю, вы не брали, — сказала Луиза.

— Я зарезервировал ложу на весь сезон, — невозмутимо ответил мужчина.

— На мои выступления это не распространяется, — парировала Луиза.

Он порылся в жилетном кармане, вытащил серебряный доллар. Подойдя к сцене и положив руку на ее край, он хоть и легко, но все же не так элегантно, как ему хотелось, запрыгнул на нее. Приблизился к ожидавшей его Луизе и протянул ей монету.

— Сдача у вас найдется? — спросил он.

— Буду вам должна, — сказала Луиза, принимая деньги. — Зачем вы прятались?

— Как я понимаю, вы устраивали прием только для дам и детей, — объяснил он. — Даже если бы я переоделся женщиной, во мне все равно узнали бы мужчину.

Луиза оглядела его. Очень высокий, с быстрой легкой походкой, густыми усами и безвольным подбородком. Держался он уверенно, даже самоуверенно.

— Когда вы в следующий раз вознамеритесь проследить за мной, мистер…

— Патенотр. Жюль, — представился он.

Она слегка побледнела, услышав его произношение, чисто американское; он выговаривал слова так, как они пишутся, без тени европейского акцента.

— Вы француз? — поинтересовалась Луиза.

— Наша семья приехала из Луизианы.

— Ну что ж, мистер Луизиана, если вы соберетесь еще раз подглядывать за мной, прошу об этом сообщить мне заранее. Многим людям, особенно женщинам, не нравится, когда за ними следят тайком.

— Но вы же все время знали, что я сижу в ложе.

— И тем не менее. Кстати, вы наверняка надеялись, что я вас не замечу. Какое странное занятие вы себе выбрали сегодня. — Луиза усмехнулась.

— Некоторые странными занятиями зарабатывают громадные деньги. Так что там было про лошадей?

Луиза закончила собирать книги, сложила их в стопку, как учительница в классе, после чего ответила:

— Девочка, видимо, не расслышала папу. Он наверняка сказал не «лошадей», а другое слово, с таким же окончанием, но другим началом, — невозмутимо произнесла Луиза.

Мужчина, нисколько не смутившись ее откровенностью, молча кивнул.

— А вы не знаете ее отца? — невинно спросил он.

Она покосилась на него и ответила:

— Для человека, предпочитающего следить за женщиной из темноты, вы говорите очень смело.

— Вас же моя смелость не оскорбляет.

Луиза посмотрела ему в лицо.

— Что вам от меня нужно? — прямо спросила она. — Локон? Пуговица от пальто? Подпись на программке?

— Я бы предпочел поцелуй.

— За пятьдесят-то центов? — Луиза усмехнулась. — Вы меня оскорбляете. Прощайте.

Патенотр проследил, как актриса пересекла сцену, продефилировала мимо него и скрылась за боковой кулисой. Он, пройдя за ней, спросил:

— Так где и когда я могу все получить?

— Получить что? — Луиза остановилась и, обернувшись, посмотрела на него.

— Сдачу с доллара, — сделав невинное лицо, ответил он. — Раз вы отказываете мне в поцелуе, отдайте по крайней мере сдачу.

— Где я могла бы найти вас, мистер Жюль Патенотр?

— В моем номере, в гостинице мистера Мерфи.

— Отлично. Я обязательно зайду к вам, — бросила Луиза и исчезла в темноте кулис.

Глава 29

В городском филиале агентства Пинкертона имелся архив криминального отдела, где хранились сведения обо всех совершенных уголовных преступлениях и их расследованиях. Разумеется, объем содержавшейся в отделе информации не шел ни в какое сравнение с тем, что был доступен в нью-йоркском и чикагском отделениях, но местную деятельность он отражал достаточно полно. Комната, куда зашли Себастьян и Сэйерс, большая, с высоким потолком, под которым жужжала муха, была битком забита шкафами с папками.

— Вот это нам подойдет, — произнес Бекер, вытягивая один из ящичков с карточками. Внимательно разглядывая текст, он начал перебирать их.

— Вы так думаете? — спросил Сэйерс. Он сидел в одном из вращающихся кресел, скромно положив руки на колени и робко поглядывая на Себастьяна. Том чувствовал себя скованно и понимал, что Себастьян видит его смущение.

С минуту Себастьян читал карточку, после чего заговорил:

— Одно из закрытых нами дел. Женщина попросила найти пропавшего супруга. Сорокалетнего мужчину. Владелец компании оптических и лабораторных инструментов. Счастливый брак, пятеро детей, и вдруг он исчезает, без всяких объяснений и вроде бы без особых причин.

— Такое частенько происходит, — отозвался Сэйерс. Он хотел было еще что-то добавить, но Себастьян прервал его.

— Подождите. Дело закрыли после того, как тело его обнаружил местный фермер. Вначале мы предположили, что мужчина выпал из поезда. Тело около месяца лежало возле железнодорожного полотна, пока фермер на него не наткнулся, совершенно случайно. Сами понимаете, разложение, насекомые… причину смерти установить было невозможно. Мы начали расследование, и один из наших агентов выяснил о погибшем факты, которые его семье лучше и не знать.

Сэйерс вращался в кресле, внимательно слушая Себастьяна.

— Дальше можете не рассказывать, — произнес он. — Мужчина вел двойную жизнь. Тоже нередкий случай.

— Он любил посещать водевили, предпочитал хористок.

— Луиза Портер не хористка, — возразил Сэйерс.

— Я использую принятый у нас термин.

— Как и многие другие. Понятно.

— Я имею в виду молоденьких актрис вообще. Он снимал на определенное время ложу или в театре Кейта, или в «Трокадеро» и после спектаклей отправлял актрисам записочки. Иногда ему везло, он получал ответ с продолжением.

— Луиза на подобные записочки не откликнулась бы. У нее свой метод заводить знакомства, и, как я заметил, отточенный годами, — возразил Сэйерс. — Она приезжает в какой-то город, иногда с рекомендательным письмом, открывающим перед ней двери либо дома влиятельного человека, либо местного театрально-литературного салона. Там она поет, читает стихи, вызывая у мужчин восторженную реакцию. Иногда она арендует зал для своих маленьких спектаклей, но в театре не выступает. Не осмеливается. Она называет себя актрисой, но ни разу за все прошедшие годы не присоединялась к театральным труппам.

Себастьян поднял вверх карточку, словно собираясь доказывать обратное:

— Супруга погибшего мужчины состояла в комитете клуба любительниц музеев.

— Что за клуб такой?

— Женский клуб. Объединяет любительниц искусства, музыки, поэзии. Насколько нам известно, иногда их встречи проходили в особняке жертвы.

Сэйерс задумался. Информация Себастьяна проливала новый свет на события.

— Вам не удалось выяснить, как же все-таки погиб тот мужчина? — спросил он.

Себастьян углубился в чтение папки, минут пять водил глазами по строчкам, затем, не отрывая взгляда, ответил:

— Мы обратились за разъяснениями к полицейскому констеблю, и тот рассказал, что в теле жертвы нашли иголки. Воткнутые пучком. В такое место, где их не должно быть. Труп сильно разложился, иголки, разумеется, нет. В беседе с семьей мы о них не упомянули.

Сэйерс попросил разрешения взглянуть на бумаги. Прежде чем передать папку, Себастьян прислушался, не приближается ли кто к комнате, но там было тихо. Бирсу, его шефу, не понравилось бы, что посторонние, пусть даже потенциальные клиенты агентства, роются в частной документации.

Сэйерс несколько минут читал документы, затем произнес:

— Не исключено,что это ее рук дело.

— Ее? — переспросил Себастьян.

— За последние четырнадцать лет я узнал о мужчинах много нового, Бекер. Есть такие, кто боготворит невинность и жадно выискивает ее, чтобы немедленно уничтожить. Внешне они честные, добропорядочные отцы семейств, втайне же лелеют самые гнусные мечтания, только и думая, как бы кого унизить или причинить боль. Женам, любовницам. Для них реализовать свои страсти означает получить непередаваемое экстатическое наслаждение. Большинство так и не выходят за рамки мечтаний; некоторые, начав воплощать их в жизнь, доходят до предела. В последнем случае всегда есть риск, что случится непредвиденное.

— Думаете, таких она и выискивает?

— Ей нет необходимости их выискивать. Достаточно подать знак, которого ждут, и они сами последуют за ней. Свои знания я почерпнул из статей, сообщавших об одном подобном деле. Мужчина, привлекший ее внимание, выжил, но остался инвалидом. Его согласие рассказать обо всем случившемся не имело никакого значения для закона. Однако скандал все-таки разразился. Поле того случая ей пришлось сменить имя.

— Боже милостивый, — прошептал Себастьян, считавший себя достаточно сведущим в вопросах человеческой природы и способным разобраться в ней.

— Неужели вы не видите ее действий, Себастьян? — произнес Сэйерс. — С одной стороны, она выполняет буквы договора со Странником, но с другой — отвергает его дух. Да, Луиза несет страдания другим, но только тем, кто сам их ищет. И если ее жертва умирает, то это скорее случайность, чем намерение.

— Забавная разница, — сухо заметил Себастьян. — Хотя, думается, некоторые вдовы ее бы охотно поддержали.

* * *

Рядом с почтой располагалось высокое, как башня, угловатое здание газеты «Филадельфия рекорд». Они вошли в холл, и Себастьян отправил наверх записку. Через несколько минут к ним спустился один из сотрудников редакции и, поприветствовав Себастьяна как старого друга, повел в архив.

Там на многочисленных полках, сшитые в толстые пачки, лежали старые экземпляры газет. Тут же стояла высокая лестница на колесиках, с ее помощью с полок под самым потолком доставали старые номера. Рядом находились большие пюпитры, на которых просматривали нужные газеты.

Себастьяна и Сэйерса интересовали номера, вышедшие за несколько недель до исчезновения мужчины. Себастьян не догадывался, какие материалы следует искать, Сэйерс же, напротив, хорошо представлял.

— Вот посмотрите, не подойдет? — предположил Себастьян и зачитал одно из объявлений: — «Мисс М. С. Лайонс. Уроки модных современных танцев. За городом. Индивидуальные занятия в любое удобное вам время».

Сэйерс оторвал взгляд от просматриваемой газеты.

— Уроки танцев? Едва ли, — ответил он, правда, с сомнением в голосе.

— Вы говорили, она когда-то занималась танцами, — заметил Себастьян.

— Не думаю, чтобы Луиза взялась им учить, — сказал Сэйерс. — Подождите, я посмотрю колонки светских новостей. — Палец его быстро пополз вниз по тексту. Себастьян догадался, что Сэйерс читает не всю колонку, а выхватывает из нее детали событий и мгновенно определяет, относятся ли они к их цели или нет. «Неужели актеры так же учат свои роли? Сначала обращают внимание не на слова, а на смысл всего отрывка, и только потом уже запоминают слова?» — подумал он.

Палец Сэйерса замер на странице.

— Нашел! — взволнованно произнес он.

Себастьян придвинулся к нему, и оба принялись читать небольшое объявление в колонке светских новостей, возвещавшее о литературных вечерах с обедом в кафе Ратчскеллера и женской столовой в Бетц-билдинге на Брод-стрит. Гостей встречает известная чтица и актриса… — Сэйерс запнулся.

— Миссис Луиза Каспар, — закончил Себастьян. — Сочувствую вам. Она нанесла удар в самое сердце.

— Не обращайте внимания, я уже привык, — отозвался Сэйерс.

Заметку сопровождали две фотографии, но ни на одной из них Луизы не было.

Себастьян еще раз пробежал глазами заметку.

— О клубе любительниц музыки не упоминается, — заметил он.

— Не важно. Того, что есть, мне вполне достаточно. Взгляните на дату. След совсем свежий.

Они просмотрели еще несколько номеров, но ничего интересного для себя не нашли. Выходя из здания газеты, Себастьян заявил:

— Нужна дополнительная информация. В городе издается несколько газет.

— Они нам совершенно не нужны, — возразил Сэйерс. — Найдите мне с десяток богатых женщин, которым некуда девать время. Отыщите клубы и литературные салоны. Лекционные залы и частные библиотеки. Вот ее поле деятельности.

Они остановились возле палатки с кофе и сандвичами. Время ленча еще не наступило, и им не пришлось толкаться в очередях. Несмотря на душевное волнение, а не исключено, благодаря ему, у Сэйерса прорезался аппетит. Лицо его заметно посвежело, ссадины на нем начали затягиваться, глаза просветлели, однако он все равно выглядел как завзятый драчун из пивной. Особенно сейчас, при дневном свете и в поношенном костюме.

— Предположим, вы найдете ее, — вдруг произнес Себастьян. — И что дальше?

Сэйерс не ответил. Молчание его казалось Себастьяну странным.

— Не поверю, чтобы вы хотя бы на миг не задумывались об этом.

— Задумывался, — отозвался Сэйерс. — Мысленно я тысячу раз рисовал себе сцену нашей встречи. Не знаю, что произойдет. Сначала нужно оказаться лицом к лицу с ней, а там будь что будет.

Вместо того чтобы возвратиться в агентство, где их разговор могли подслушать, а тогда Себастьяну пришлось бы отвечать на неприятные вопросы, они решили прогуляться. Подошли к витрине магазина и продолжили беседу, делая вид, будто рассматривают выставленные за стеклом костюмы и шляпы.

— Вы пьете, Сэйерс.

Боксер нимало не смутился заявлением Себастьяна, не посмотрел на него обиженно или с вызовом, остался совершенно спокойным.

— Да, меня многие считают пьяницей.

— Вам следует остановиться, иначе вы никого не отыщете.

Сэйерс устало улыбнулся.

— Трудно разубеждать человека, видевшего меня в мои худшие дни, — горько ответил он.

— Тем не менее. Если вы собираетесь оставаться в моем доме, вам придется ежедневно бриться и не брать в рот спиртного.

— Бриться? Каждый день? Нет ничего проще, — сказал Сэйерс.

Глава 30

Остававшееся до вечера время Сэйерс провел, блуждая по городу, а Себастьян Бекер, вернувшись в агентство, покопался в картотеке, выискал несколько нужных имен, после чего отправил пару писем. В некоторых театрах на Восьмой улице с утра до вечера шли спектакли или варьете. Сэйерс поначалу хотел провести там часок-другой, но потом отказался от мысли тратить деньги зазря. Он уже достаточно насмотрелся в своей жизни на неудачников комиков и слабеньких акробатов, вдоволь наслушался безголосых певцов и бородатых реприз и счел, что имеющегося у него опыта хватит ему до конца жизни.

Кроме того, он не был уверен, что зрелища успокоят его мысли. В каждой проходившей мимо женщине он искал Луизу. Прогулку он закончил на скамейке в Риттен-хаус-сквер, окруженный нянями с колясками. Там он сидел до тех пор, пока на него не стал подозрительно коситься конный полицейский, объезжавший парк.

Вместе с Бекером он вернулся к нему домой и в тот вечер ужинал в кругу его семьи. Элизабет Бекер расспрашивала о жизни в бродячем цирке, о прежней работе в театре. Говорила она с холодной вежливостью, но Сэйерсу удалось вскоре убедить ее, что никакой он не зверь и не преступник, каким ей поначалу показался, а кровавая схватка в парке Уиллоу-Гроув была не более чем исключением из правил. Он, конечно, признал ярмарочные состязания делом не вполне честным, так как неподготовленный человек, бросающий вызов профессионалу, заранее ставится в проигрышное положение; к примеру, ему дают восьмифунтовые перчатки, тогда как боксер надевает четырехфунтовые, удар которыми несравнимо сильнее.

— Интересно, — сказала Элизабет, определенно заинтригованная раскрывавшимися перед ней боксерскими секретами.

— Да, мадам, — отвечал Сэйерс. — Как видите, бокс — не только спорт, но и наука.

— Так что, Элизабет, не встречайся с Томасом Эдисоном, а то он тебя того и гляди заставит надеть перчатки и, чего доброго, побьет, — сухо заметил Себастьян.

Как только все поняли, что Себастьян привел в дом не балаганного задиру и не воинственного глупца, атмосфера в семье немного разрядилась. Фрэнсис, сестра Элизабет, почти не разговаривала с Сэйерсом, лишь во все глаза смотрела на него целый вечер, и вид у нее был такой, словно она, как губка впитав все его разговоры, хотела что-то сказать, но никак не решалась. Роберт тоже не отрывай взгляда, но не от Сэйерса, а от стола. Родители запретили ему читать последнюю купленную книжку во время еды, но даже и сейчас он не расставался с ней, держа под мышкой и постоянно перекладывая ее то под правую руку, то под левую.

Сэйерс заметил ее название.

— А ты знаешь, что Буффало Билл приезжал со своим шоу «Дикий Запад» в Англию? — спросил он мальчика.

Тот очнулся, будто некий гипнотизер, щелкнув пальцами, вывел его из транса; внимание его немедленно перешло от стола на гостя. Роберт дружелюбно посмотрел на Сэйерса и ответил:

— Он был там дважды. Первый раз в тысяча восемьсот девяносто третьем году и в тысяча восемьсот девяносто седьмом. Во вторую свою поездку он встречался с королевой. В этом году он снова собирается в Англию.

— Вот как? Не знал. Я думал, что сообщу тебе новость, а ты, оказывается, знаешь больше меня. — Сэйерс протянул Роберту руку. — Поздравляю. Жми, не бойся, я не шучу.

Мальчик посмотрел на его руку, затем осторожно взял ладонь и неуклюже, будто дергал за веревку колокольчика, тряхнул ее.

— Можешь похвастать перед своими друзьями, сказать, жал руку человеку, который здоровался с Уильямом Эф Коди.

В глазах Роберта мелькнул благоговейный трепет. Все поняли, что Сэйерс коснулся чего-то глубоко личного в душе мальчика, недоступного никому.

Поздним вечером Себастьян и Элизабет удалились. А вскоре Сэйерс услышал их горячий спор. Продолжался он с час, после чего в гостиную вернулся один Себастьян и кивнул ему.

— Случилось что-нибудь? — спросил Сэйерс.

— За мной следят два брата-ирландца, и я объяснил ваше присутствие здесь своего рода дополнительными мерами безопасности.

— Резонно.

— Тем более что за мной действительно охотятся, — прошептал Себастьян и покосился на дверь, словно ожидая, что Элизабет неожиданно появится в комнате до того, как он закончит говорить. — Только братьев арестовали в бостонском поезде, в субботу. Прочитал об этом в телеграмме, присланной в наше агентство. Полагаю, и эту непредвиденную задержку они поставят мне в вину.

Ночь Сэйерс снова провел на диване.

Наутро к нему подошла Элизабет и сообщила:

— Мистер Сэйерс, прошу меня простить за доставленное неудобство. Моя сестра готова уступить вам свою комнату на время вашего пребывания у нас. Сама она вместе с Робертом переедет сюда.

— Я, право, не знаю… — пробормотал Сэйерс.

— Не волнуйтесь, Фрэнсис сама это предложила. Конечно, в комнате много рюшек, ленточек и кружев, но, думаю, вас они не сильно смутят. А свои безделушки она возьмет с собой. Полагаю, вам там будет удобнее.

— Благодарю вас.

— А вот благодарить меня не нужно, — неожиданно резким тоном заявила Элизабет. Лицо ее заострилось, глаза сузились и смотрели на Тома как два револьверных дула. Она повернула голову в направлении, в котором должен был появиться ее муж. — Запомните, если с ним произойдет какая-нибудь неприятность, то виновным я буду считать вас. Вы думаете, будто я поверила, что вы оберегаете Себастьяна от неких ирландцев? Ничего подобного. Не знаю, какими делами вы связаны, но, случись с ним беда, вам останется только молиться.

* * *

Возможно, подкупающее упоминание о Буффало Билле и теплые отношения с Робертом на фоне взаимного интереса обеспечили Сэйерсу радушный прием в семье Бекер. Все они глубоко переживали за мальчика, не сомневались в его неоспоримом уме и в глубине чувств, которые он, правда, нечасто проявлял. Напротив, другие в несколько странном поведении ребенка видели доказательство душевного заболевания.

В больнице «Дружеский приют», недалеко от местечка Оксфорд, что в пяти милях от Филадельфии, появился новый доктор, признанный светило, выдающийся специалист по эмоциональным расстройствам. Элизабет записалась к нему на прием, и целый месяц дожидалась, когда подойдет их очередь. Наконец ей пришел вызов.

Себастьян повез их на станцию. Не прошло с того момента и получаса, как напротив дома Бекеров остановился видавший виды ярмарочный фургон, яркие картинки и надписи на котором, выцветшие от дождя и ветра, скрывались под толстым слоем пыли. Управлял лошадьми мальчишка лет пятнадцати. Рядом с ним восседал мужчина, высокий и жилистый, свисающие как у моржа усы придавали его лицу меланхоличное выражение. В руке он держал телеграмму и поминутно заглядывал в нее, сверяя адрес с названием улиц, мимо которых фургон проезжал.

Увидев Сэйерса, поднявшегося при виде фургона и направившегося к ним, мальчишка остановил лошадей. Поскольку Себастьян уехал на станцию провожать семью к медицинской знаменитости, Сэйерс остался в саду ждать, когда с ярмарки привезут его пожитки.

Мужчину звали Аксель Хансен, он на пару со своим братом, зазывалой, был владельцем боксерского шатра. Мальчишка-возничий приходился ему внуком.

Аксель Хансен и Сэйерс подняли чудовищных размеров чемодан и занесли во двор дома. Туда же последовал и чемодан поменьше. Хозяева парка Уиллоу-Гроув отказались продлевать контракт, попытки братьев Хансен найти в городе подходящее для шатра местечко не увенчались успехом, и им не оставалось ничего другого, как уехать отсюда. Хансен и Сэйерс подтащили чемоданы к ступенькам лестницы.

— Ну что ж, Том, время мы провели славно. Ничего не поделаешь — случай.

— Да, — согласился Сэйерс.

Аксель запустил сухощавую руку в длинный карман объемистых штанов, выудил оттуда нераспечатанную бутылку виски «Грин-Ривер» и протянул Тому.

— Ты второпях забыл, — сказал он.

— Нет, Аксель, я взял все и ничего не забыл, — ответил Сэйерс. — Спасибо за подарок; знаешь, я решил завязать. Сейчас мне пить особенно нельзя. Оставь ее себе, откупорь сегодня вечерком с друзьями и выпей за мое здоровье.

Бледно-голубые глаза Акселя, как всем казалось, всегда готовые прослезиться, изучающее рассматривали Тома.

— Завязать, значит, — повторил он.

— Так нужно.

Аксель не обиделся и вернул бутылку на прежнее место.

— Храни тебя Господь, Том, и всех, кто разделит с тобой путь. Надеюсь, настанет день и ты найдешь, кого ищешь.

Они обнялись посреди тротуара, похлопали друг друга по спине и плечам, и Аксель снова уселся рядом с мальчишкой.

— Если что, мы всегда будем тебе рады.

— Я знаю. — Сэйерс кивнул и помахал Акселю. Фургон тронулся и, загромыхав колесами, набирая скорость, отправился догонять остальные, в которых находился шатер, ринг и прочее имущество. Когда они повернули за угол, Сэйерс зашел в сад и опустился на край чемодана. Сколько ему придется просидеть в одиночестве, он не знал.

* * *

Врач потратил на Роберта не более десяти минут, после чего передал его в руки своих ассистентов для проведения детальных обследований, что заняло почти весь день. Элизабет ни на минуту не отходила от сына, в коридоре клиники находилась и Фрэнсис. Себастьян, пробыв с ними пару часов, отправился домой.

Возвращаясь из больницы и подходя к своему дому, он увидел Сэйерса, томящегося возле двери со своим багажом, и вдруг почувствовал укол совести. Он показался самому себе зловредным хозяином, изгоняющим постояльца. Правда, Сэйерс и был постояльцем, которого, в сущности, никто в семье не знал, включая и самого Себастьяна. Да, он представлялся неплохим человеком, но и оставлять его у себя надолго Себастьян считал не вполне уместным.

Бекер вошел в калитку, отпер дверь, вдвоем с Сэйерсом они внесли его вещи в дом, затем поднялись по лестнице и уложили в комнате Фрэнсис. Та уже успела отнести в другое помещение часть своих вещей и безделушек.

— Два раза в неделю к нам приходит прачка. Если вам требуется что-то постирать, можете воспользоваться ее услугами, — сообщил Себастьян.

— Спасибо за любезность, но не воспользуюсь, — отозвался Сэйерс. — Я хоть и жил в шатрах и фургонах, но стирал себе все регулярно.

Себастьян наблюдал, как Сэйерс открыл чемодан, вытащил оттуда необходимые ему предметы — расческу, несколько памятных вещиц, в том числе программку с фотографией сцены из «Пурпурного бриллианта», и положил на комод.

— Я так понимаю, второго костюма у вас нет, — заметил Себастьян.

— Есть, но этот — лучший, — ответил Сэйерс.

Один беглый взгляд на содержимое чемодана убедил Себастьяна, что экс-боксер не обманывает.

— Прошу, не обижайтесь, Сэйерс, но если вы собираетесь искать Луизу в высшем обществе, следует выглядеть более презентабельно.

— Прежде всего мне необходимо побриться и помыться. — Сэйерс оглядел свои побитые пальцы. — По собственному опыту знаю — чтобы выглядеть человеком, им нужно себя почувствовать.

Парикмахерская находилась в двух кварталах от дома, а общественные бани — в трех трамвайных остановках. Себастьян попытался предложить Сэйерсу деньги, но тот остановил его. В потайном карманчике чемодана лежала тоненькая пачка купюр, неприкосновенный запас на черный день.

Они спустились, вышли на крыльцо, и Себастьян объяснил, как добраться в парикмахерскую и бани, а когда Сэйерс исчез за углом, подождал минут десять и отправился наверх, в комнату, где произвел тщательный досмотр чемоданов, стараясь ничего не нарушать и возвращать вещи на место в том же виде и порядке, как они лежали.

Он обнаружил две украденные откуда-то Библии, между страницами которых хранились газетные вырезки. Отрывки из сан-францисских изданий лежали в Екклесиасте. Из заметки в страницах Первой Книги Царств следовало, что Сэйерс напал на след Луизы и гонялся за ней по всему штату Вашингтон. Перелистывая Книгу Иова, Себастьян наткнулся на список бесплатных столовых Денвера, кормивших нуждающихся.

Бекер вовсе не собирался устремляться в погоню за Луизой вместе с Сэйерсом, просто думал помочь ему по мере сил, сделав так, чтобы метания стали более осмысленными и менее бесцельными. Явление экс-чемпиона в его жизни всколыхнуло в нем былые чувства, в нем проснулась дремавшая полицейская ищейка. Рационалист по духу, он видел, как мир переворачивается под воздействием разных сил, в том числе и, возможно, сверхъестественных, и хотел, чтобы мир снова встал на ноги. Если же в процессе поисков наличие в жизни оккультного получит свое подтверждение… что ж, люди остаются атеистами только до тех пор, пока не получат убедительного доказательства верности противоположных взглядов.

Старинная картина из подвалов домашнего музея ничего ему не доказывала. Размышляя о природе веры, он вынес для себя главное — верующие воспримут что угодно, лишь бы оно поддерживало в них веру. Эдмунд Уитлок был простым смертным, Луиза Портер ничем не отличалась от остальных людей, а все выдумки, окружавшие их, — всего лишь выверты человеческой психологии, нашедшие свое отражение в передававшихся из века в век сказаниях и легендах о чудесах.

Внимание Бекера привлекли две небольшие пожелтевшие заметочки, на полях которых рукой Сэйерса было выделено название газеты «Норидж меркьюри» за март 1891 года. Первая из них, озаглавленная: «Таинственное исчезновение ребенка. Из района Роус украдена девочка. Разыскиваются мужчина и женщина», — извещала о пропаже в Англии, в приморском городе Грейт-Ярмут, маленькой девочки и о последующих ее поисках. Восьмилетнюю Элизу Сьюелл, жительницу района Роус, состоявшего из нескольких улочек, сохранившегося со времен Средневековья, мать послала с каким-то поручением в лавку. Вместе с ней отправилась и ее младшая сестренка, за которой Элиза обычно приглядывала. Лавка находилась всего в десяти минутах ходьбы от их дома, но девочка там не появлялась и домой не вернулась. Оставленная ею сестренка зашла к соседям, где, ничего не рассказав о том, что с ними случилось, играла с детьми до вечера. Только когда стало темнеть, соседи начали волноваться. Их старший сын отвел девочку домой.

Немногочисленные домики района стояли настолько близко друг к другу, что жители его безо всяких затруднений могли дотянуться рукой до соседского дома, высунувшись из окна. К ночи набралась солидная группа добровольцев, готовых отправиться на поиски Элизы. Как рассказала ее сестренка, какая-то женщина остановила их и заговорила с ними, после чего увела с собой Элизу. В другой части города некий художник, расписывавший витрину магазина, видел девочку с каштановыми волосами, которую женщина вела за руку к докам. По его словам, женщина, одетая во множество кофточек и юбок, старых и потрепанных, походила на старую ведьму. За ними, но в отдалении, следовал мужчина, необычайно худой, с обритым черепом.

Боясь самого худшего, девочку прежде всего стали искать возле доков. Не бездействовала и полиция — в кутузку загремели несколько лысых матросов, в том числе один швед, ни слова не понимавший по-английски. Всех их рассадили по камерам, предварительно крепенько наподдав каждому.

«Маленькая Элиза жива и здорова. Полиция нашла девочку. Тайна „Плачущей дамы“».

Вторая вырезка из газеты, вышедшей двумя днями позднее, оповещала читателей о счастливом финале истории. Девочка нашлась живой и невредимой. Обнаружил ее полицейский патруль, обходивший в два часа ночи городской рынок. К тому времени имя «маленькой Элизы» было у всех на устах, и не осталось ни одного заднего двора или паба, где бы ни обсуждалась ее судьба. Несмотря на уклончивый стиль заметки, Себастьян догадался, что девочка бродила нагишом и без туфель.

Ниже шел подзаголовок «Рассказ Элизы» и история приключений девочки в ее собственном изложении. Несмотря на маленький возраст и отсутствие образования — она никогда не посещала школу, — повествование малышки отличалось красочным отточенным языком редактора средненькой провинциальной газеты, возраста тоже близкого к среднему.

Девчушка рассказала, как они с сестрой дошли до ворот церкви Святого Иосифа, где какая-то женщина окликнула Элизу по имени. Она назвалась швеей и сказала девочке, что бабушка ее хочет заказать для нее новое платьице к Троице, поэтому ей нужно снять с нее мерку. Мама ее, прибавила женщина, обо всем знает. Младшую сестрицу она отослала домой и пообещала им обеим дать по пенни, если они будут хорошо себя вести. Элиза отправилась с женщиной, сестра ее побежала играть к соседям.

Провожая взглядом сестру, Элиза заметила мужчину. Тот приблизился, встал неподалеку, а потом все время шел за ними. На удивленный вопрос Элизы: «Кто это?» — женщина ответила: «Друг твоей бабушки». Мужчина показал девочке две монетки по пенни. Они прошли к докам, миновали лавку ростовщика, на вывеске которой художник выводил золотые листья и буквы.

Втроем подошли к высокому дому, стоящему почти у самой пристани, поднялись наверх, под самую крышу, и вошли в большую темную комнату, где Элиза увидела балки и брусья. В комнате девочку встретила очень красивая дама.

Она улыбнулась и повторила, что мужчина скоро даст ей два пенни — одно для нее самой, другое — для ее сестры, — но сначала Элизе нужно примерить новое платье. Она не хотела раздеваться, но женщина, которая привела ее сюда, вдруг сделалась очень грубой, начала кричать на нее, потребовала снять одежду.

Девочка сильно перепугалась и начала раздеваться. Потом дама спросила ее, не хочет ли она очиститься. Элиза ответила, что она и так чистая, потому что по пятницам она всегда моется в ванне.

Непонятно почему, но от ее слов дама внезапно расстроилась, погладила Элизу по головке, но в глаза ей старалась не смотреть. Затем она приказала первой женщине отдать Элизе одежду.

В ту же секунду между дамой, женщиной и мужчиной вспыхнула ссора. Они кричали друг на друга, мужчина подскочил к даме, схватил ее за руку и оттащил в угол комнаты. Там они все трое продолжали ругаться, но уже шепотом. Красивая дама заплакала. Никто из них не заметил, как Элиза выскользнула из комнаты. Она спустилась этажом ниже, а когда услышала шаги на лестнице, юркнула за мешки. Через секунду появилась та самая красивая дама, с заплаканным, красным, перекошенным от злости лицом. В руке она держала палку с заостренным концом. Дама переходила из комнаты в комнату и, постоянно всхлипывая, звала Элизу.

Элиза, дрожа от страха, затаилась за мешками и не отвечала. Вокруг нее шуршали крысы. Когда красивая дама скрылась в самой дальней комнате, девочка выскочила из своего укрытия и перепряталась в шкаф.

Вскоре дама вернулась. Она приняла шуршание крыс за движение, подумала, что это шевелится Элиза, и, подойдя к мешкам, принялась со всего маху тыкать в них заостренным концом палки. Ее всхлипывания перешли в громкие рыдания. Она продолжала дырявить мешки до тех пор, пока не появились лысый мужчина и женщина в бесчисленных юбках и не вырвали у нее из рук палку. Затем лысый мужчина стал раскидывать мешки. Не обнаружив за ними Элизу, они решили, что девочка сбежала, и, поддерживая красивую даму под руки, ушли наверх.

Несколько часов Элиза просидела в шкафу, боясь пошевелиться, а потом осторожно спустилась по лестнице, выскочила из страшного дома и по пустынным улицам побрела в сторону городского рынка, где ее и нашел полицейский патруль.

Заканчивалась статья сообщением о начале поисков трех взрослых, подозревающихся в похищении девочки.

***

Себастьян положил вырезку на место. «Что-то у них пошло не так, — раздумывал он. — После встречи с Луизой Портер девочка не должна была остаться живой хотя бы только потому, что, запомнив ее лицо, могла описать ее полиции. Молчун и его жена, оказавшаяся вовсе не немой, решили судьбу девочки, приговорив ее к жестокой смерти.

Очевидно, что в самый ответственный момент Луиза дрогнула и им пришлось подтолкнуть ее к действию. Начав же действовать, та постепенно вошла во вкус, и если бы нашла девочку, несомненно, убила бы.

Сэйерс может сколько угодно идеализировать Луизу, но ей осталось сделать всего один шаг, и по изуверству она не уступит Джеймсу Каспару».

Себастьян взял стоявшую возле зеркала программку, изрядно потемневшую, с многочисленными следами от пальцев, но бережно сохраненную. Фотография на ней изображала Луизу Портер в роли Дездемоны. Под снимком стояло ее имя и название фотостудии на Бейкер-стрит. Края программки истрепались. Себастьян не сомневался, что более свежей фотографии Луизы не обнаружится.

Он попытался представить, как она выглядит сейчас — той же неопытной девушкой или зрелой волнующей женщиной? За последние годы мир сильно изменился, снимки, подобные этому, представлялись отголосками давно ушедшей эпохи. Все, кто фотографировался в то время, сейчас выглядели иначе, и более того — их образы казались давно ушедшими.

«Интересно, сколько ей сейчас лет? Должно быть, около тридцати. Господи, еще немного, и она превратится в старуху. Правда, если, конечно, ее жизнь соответствует легенде, лицо ее не должно бы сильно измениться.»

Послышался настойчивый стук в дверь. Себастьян торопливо уложил вещи в чемодан Сэйерса в том же порядке, в каком там их нашел, и отправился вниз.

В дверях стоял мистер Оукс, счетовод агентства, с объемистым пакетом, перевязанным бечевкой.

— Мистера Бирса вызвали в Чикаго, — сказал Оукс. — Он попросил меня передать вам ключи. Завтра вы остаетесь за него. Я подумал, что раз я иду отдавать вам ключи, то захвачу и вот это. — Он протянул Себастьяну пакет.

— Стало быть, вы получили мою записку, — произнес Себастьян. — Вот и замечательно.

— Разумеется, получил, — кивнул Оукс. — Я сделал все, как вы просили.

Себастьян впустил счетовода, провел на кухню, вытащил из ящика нож и разрезал бечевку.

— Надеюсь, я не ошибся, — добавил Оукс. — Там больше не было ничего подходящего, только униформа и совсем уж негодящаяся одежда.

У каждого старшего сотрудника агентства Пинкертона имелся запас вещей, в которые он переодевался для маскировки. Пользовались ими нечасто, поэтому они скорее отражали дух прежней романтики, чем имели практическое применение. Хотя иной раз, в экстренных случаях, кое-кому приходилось перевоплощаться и разыгрывать мастерового. Себастьян положил куски бечевки на кухонный стол и принялся разворачивать пакет. Внутри находился аккуратно сложенный, вполне приличный костюм, принадлежавший одному из уволившихся сотрудников агентства по имени Эппс. Он решил попытать счастья в агентстве, но проработал недолго. Бирс направил его под видом специалиста по паровому отоплению в одну строительную фирму, директор которой, по имевшейся в агентстве информации, долгое время занимался финансовыми махинациями и уходил от налогов. Однако детектива быстро вычислили и здорово избили, после чего Эппс потерял интерес к работе и ушел из агентства. Себастьян подумал, что досталось ему крепко, если агент даже не забрал свой костюм. Судя по размеру, Сэйерсу он должен был подойти.

— Отлично, мистер Оукс, — сказал Себастьян. Он чувствовал себя немного виноватым за до сих пор не выполненное обещание замолвить за него словечко мистеру Бирсу.

— Я побывал во всех гостиницах города, — продолжал Оукс. Он мог бы и не выполнять этого задания, работа детектива в его непосредственные функции не входила. Тем более что во всех крупных гостиницах стояли телефоны. — В отеле «Уолтон» останавливалась некая миссис Луиза Каспар, но выехала оттуда почти две недели назад.

Себастьян удивленно вскинул брови. Отель «Уолтон» на Брод-стрит считался одним из самых престижных и дорогих в городе. Внешне он напоминал величественный дворец в баварском стиле, а холл походил на подземелье королевского замка времен Возрождения. О том, как выглядели номера, оставалось только догадываться. Со своим относительно скромным доходом Себастьян не рассчитывал пройти в «Уолтон» дальше вестибюля.

— Они не сказали вам, куда она отправилась? — спросил он.

— Они и сами не прочь это узнать, — ответил Оукс. — Дело в том, что миссис Каспар таинственным образом скрылась, не заплатив по счетам. Я побеседовал со швейцаром, коридорным и горничной.

— Вы делаете успехи, Оукс. Из вас, несомненно, получится отличный детектив, — похвалил его Себастьян.

— Спасибо, сэр. — Оукс смутился. — Вы, наверное, шутите. Ну да ладно.

Глава 31

Брэм Стокер сидел в неуютном кресле, за незнакомым столом в чужом кабинете театра «Ройял» и дописывал финансовый отчет по спектаклю «Данте».

Распустив труппу «Лицеума», Ирвинг фактически сам остался без работы, но Стокер не покинул его, считаясь, вместе с немногими, его ближайшим помощником.

Из коридора послышались шаги, приближавшиеся к кабинету. Через несколько секунд на пороге возник Белмур, помощник директора сцены, давнего знакомого Ирвинга. Он постучал в открытую дверь и, когда Стокер ответил, вошел в кабинет и положил на стол небольшой конверт.

— Простите, что помешал вам, — сказал Белмур, — но посыльный просил отдать вам письмо в собственные руки.

Стокер взял конверт. На нем действительно стояло его имя. Он помял его, словно пытаясь по плотности определить важность находившегося там письма.

— Полагаю, опять кто-то просит места в партере, — проговорил он. — Удивительные люди. Щедро раздают нам похвалы и в то же время скупятся на билеты.

— Да, сэр.

Белмур вышел, а Стокер, открыв конверт, вытащил оттуда коротенькое послание и принялся читать. К его удивлению, оно не содержало ни просьб выделить пару мест, ни мольбы дать возможность продемонстрировать Ирвингу артистические способности — подобных писем Стокер успел прочитать массу, — равно как не было в нем и обращения к Ирвингу выступить в каком-нибудь клубе, бесплатно, естественно. В последнем случае авторы рассчитывали на полную оплату издержек самим Ирвингом, осчастливленным свалившимся на его голову приглашением. Письмо было от Самуэла Лидделла Мазерса.

После той встречи в домашнем музее Хорнимана, торговца чаем, Стокер редко виделся с Мазерсом, а в последние годы так и вовсе не знал, где тот пребывает. Доходили редкие слухи, будто мистик устроился на работу в библиотеку в тот же музей, но не поладил с директором и вскоре уволился. Не так давно Стокер краем уха слышал, что Мазерc, добавив к своей фамилии «Макгрегор», вроде бы обосновался в Париже; по крайней мере кто-то видел, как он раскатывает по французской столице на велосипеде, в полном шотландском облачении.

Мазерc просил его о коротком, всего в несколько минут, свидании в любое удобное для него время. Он сообщал, что мальчишка-посыльный подождет ответа. Стокер черкнул несколько строчек в конце письма, вложил его в свежий конверт и, вызвав рабочего сцены, попросил отнести вниз, посыльному.

Покончив с отчетом, он закрыл журнал и потянулся за шляпой. Ему нужно было зайти в ресторан «Критерион» договориться о сегодняшнем званом ужине, который Ирвинг устраивал по случаю постановки «Данте». Брэм возражал против подобного расточительства, Ирвинг же настаивал на проведении банкета. Несмотря на холодный прием, оказанный постановке, и критические отзывы, Ирвинг решил подать «Данте» как крупный успех.

По старой привычке Стокер отправился пешком от Друри-лейн, срезав путь, пройдя через рынок на Ковент-гарден, шумный ранним утром и умолкающий днем. Сточные ямы его были забиты порчеными фруктами, повсюду валялись ящики — их мелкие торговцы с тележек сбрасывали куда попало. Он миновал извилистую Лонг-акр, оставив позади себя мастерские по изготовлению мебели и карет, и снова подумал о «Данте». Сделать из почти провала успех представлялось ему задачей не из легких. Эффектная масштабная постановка, в которой были заняты пятьдесят профессиональных актеров и полторы сотни любителей, ничего не говоривших, а лишь изображавших призраков, встречавших людские души в адовых кругах. По сути, пьеса была весьма заурядной, да и к тому же утомительной, если не нудной, состоявшей из тринадцати действий без антрактов. Держалась она исключительно на зрелищности и бесподобной игре Ирвинга; правда, в последнее время даже в столице она начинала терять свою притягательную силу. Пресыщенные лондонцы принимали своего прежнего кумира с некоторым скепсисом.

Когда Ирвинга примерно восемь лет назад возводили в рыцари, казалось, что это действо несло в себе непреходящий блеск золотого века. Сейчас, оглядываясь назад, Стокер видел, что оно скорее отмечало пик его, за которым последовал быстрый упадок. Катастрофический пожар уничтожил двадцать лет неустанных трудов, пожрав всю собственность театра, прихватив заодно и пару железнодорожных мостов Саутуорка, лишил трупу реквизита, репертуара, средств и всяких надежд на будущее. Поскольку имущество театра было не застраховано, Ирвинг оказался в долгах и вынужден был подписать кабальный договор, по которому управление театром «Лицеум» переходило в руки группы бизнесменов. Несчастье подкосило Ирвинга и физически, и морально. С тех пор он начал потихоньку сдавать. Однако, вместо того чтобы распрощаться со сценой, уйти на покой, он взялся за новую постановку. Ирвинг не просто пытался выжить, а намеревался возродиться.

На Пиккадилли, среди белых мраморных колонн и больших зеркал византийских залов ресторана «Критерион», Стокер распорядился относительно званого ужина. На возникшие у директора ресторана мелкие вопросы Брэм легко ответил. Закончив с текущими делами, Стокер вытащил из кармана часы, взглянул на циферблат. Поблагодарив директора ресторана, он покинул просторный зал, спустился по короткой лестнице и снова оказался на Пиккадилли.

В центре ее стоял памятник Шафтсбери — богато украшенный бронзовый фонтан, венчавшийся крылатой фигурой, символизировавшей христианское милосердие. На постаменте, окруженный со всех сторон движущимися экипажами и авто, стоял, ожидая Стокера, Самуэл Лидделл Мазерc.

Стокера он не видел и не знал, с какой стороны тот появится. На это Брэм и рассчитывал. Ему хотелось понаблюдать за Мазерсом со стороны, оценить его вид и душевное состояние.

Стокер с облегчением отметил относительно приемлемый наряд Мазерса. На нем было не по сезону слишком теплое пальто, толстое и тяжелое, как персидский ковер, из которого оно, возможно, и было сшито. Брэм еще раз оглядел Мазерса, но не нашел в его облике ничего странного.

Стокер помахал рукой, привлекая внимание. Мистик заметил жести, лавируя между транспортом, направился к нему. Они обменялись приветствиями и медленно пошли в сторону Лестер-сквер.

— Как поживает Мина? — поинтересовался Стокер. При ближайшем рассмотрении пальто Мазерса оказалось изрядно поношенным. Широкое, оно обвивало худощавую фигуру, как знамя — флагшток.

— Она здорова, — ответил мистик. — Так же как и я.

— Я следил за вашими успехами.

— Понятно. Значит, когда вы получили мою записку, то подумали, что я стану у вас просить денег или покровительства, — задумчиво произнес Мазерc. — Уверяю вас — ничего подобного у меня и в мыслях нет.

— Вот и замечательно, — отозвался Стокер. — Славные деньки миновали. Труппы больше нет. Мне неприятно об этом говорить, но наш мастер похож на больного льва.

— Если бы вы согласились тогда присоединиться к нам, — пробормотал Мазерc, — результат был бы весьма благоприятным для нас обоих.

Стокер, однако, думал совсем иначе.

— Вы имеете в виду, что мы сумели бы магическими пассами отогнать злую судьбу? Перестаньте, Мазерc. Я не имел и не имею желания вступать в ваше волшебное братство, жизнь которого представляет собой постоянную грызню по поводу названия и устройства. Так что вам от меня понадобилось?

Мазерc опустил голову, уставившись в тротуар.

— Кроули предал меня, — мрачно сказал он.

— Вот об этом я только что вам и толковал, — отозвался Стокер.

Перед тем как уехать в Париж и присоединиться к Мазерсу, Элик Кроули, или, как он сам в последнее время представлял себя, Элайстер, обрел печальную известность в лондонских кругах.

— Я наслал на него астрального вампира, чтобы тот поставил его на место, но он отвел своим ударом — напустил на меня Вельзевула с армией демонов.

Стокеру показалось, будто движение вокруг них прекратилось, а мир побледнел, потеряв свое разноцветье. Он остановился, Мазерc тоже замер. Стокер повернулся к нему, пристально вгляделся и убедился — тот говорит вполне серьезно. Лицо мистика было задумчивым, напряженным, маленькие глаза, то ли от безумия, то ли от плохого питания, ввалились, и вокруг них образовались темные круги. Глаза ярко блестели, но не как у человека энергичного, а скорее как у потерянного, беспомощного. Взгляд их показался Стокеру отсутствующим. Мысли Мазерса определенно блуждали где-то далеко отсюда. Мистик напоминал заплутавшего незнакомца.

— Стало быть, астрального вампира? — повторил Стокер.

— Да. Мы вели магическую битву.

Мазерc явно верил в то, что говорил. Стокер еще раз посмотрел на него. Мистик не входил в число близких друзей, просто Стокер уже много лет хорошо знал его. Мазерc был честным, порядочным, упорным и абсолютно искренним человеком. Сейчас он представлял собой зрелище душераздирающее.

— Ну и как вы представляете себе мою помощь? — спросил Стокер.

— Не встревайте в наши дела, — предупредил Мазерc. — Не притворяйтесь, что не верите в магию. Я читал вашу книгу. — Он запустил руку во внутренний карман пальто и, чуть вытянув оттуда, показал Стокеру краешек книжки в желтой обложке. — Они наперебой утверждают, что все здесь написанное — белиберда и вранье. Но я-то знаю, насколько близко вы подошли к истине.

— А, легенда о Дракуле. Сплошная выдумка, — сказал Стокер.

— Каждая выдумка имеет свой прототип, — отрезал Мазерc, бесхитростно повторив утверждение другого романиста, услышанное Стокером в Британском музее много лет назад. — Вы напали на след Странника. Не отпирайтесь, я точно это знаю, — ткнул он пальцем в книгу. — Приключения, о которых вы здесь повествуете, всего лишь бледная тень. Так где он сейчас?

— Кто?

— Странник. Настоящий. У меня есть к вам предложение…

— Послушайте, — перебил его Стокер. — Хватит. И ни о чем не расспрашивайте меня.

— Брэм, я когда-то оказал вам помощь. Большую, чем вы себе представляете. Вы на самом деле считаете себя хозяином своей судьбы и доходов?

Стокеру показалось странным упоминание Мазерса о его доходах. Причем в тот момент, когда рушились его последние надежды. Он бросил под ноги Ирвингу всю свою жизнь, вообразил себя его самым доверенным лицом, а взамен получил подлость — Ирвинг и словом не заикнулся о продаже «Лицеума» синдикату до тех пор, пока не подписал договор. Брэм вложил в работу театра все свои силы и литературную репутацию, книжка же оказалась полной ерундой. Тут Мазерc был совершенно прав. Конечно, это явно не шедевр на века, но она недурно написана и имеет занятный сюжет, а издатель одел ее в дешевейшую, вульгарную обложку ужасающего желтого цвета.

Даже Ирвинг, чьим мнением Стокер всегда дорожил, назвал ее кошмарной. Уж если на то пошло, книжка эта — лучшее доказательство отсутствия в жизни Стокера всякой магии.

— Я не могу пожаловаться на жизнь. Наверное, я заслуживал лучшего, но никогда не желал больше, чем имел.

— Вы мне поможете? — умоляюще произнес Мазерc.

Стокер сделал глубокий вдох, медленно выпустил воздух, посмотрел под ноги и ответил:

— Ладно. Будьте завтра в восемь вечера у театра. Подумаю, чем могу быть вам полезен.

На Лестер-сквер он распрощался с Мазерсом и пошел назад, в театр, к Друри-лейн. Он прекрасно понимал, зачем Мазерсу нужно подтверждение реального существования Странника и для чего тот стремится его найти. Вся жизнь Мазерса пошла прахом. Он находился в полном отчаянии. Без единого шанса найти подходящую работу, да и неспособный к ней, он со своей женой влачил нищенское существование в Париже. Организация, на создание которой он потратил столько сил и средств, изгнала его. Его протеже сделался личным врагом. Поведение Мазерса виделось Стокеру вполне естественным для человека, попавшего в безнадежную ситуацию, — он был готов заплатить какую угодно цену за то, чтобы иметь возможность повернуть все вспять.

«Любую цену. Да, терять-то ему нечего. Он и душу свою продаст, тем более что у него онамертва», — размышлял Стокер.

Он неторопливо вышел на Друри-лейн, окинул взглядом стоявший через дорогу театр «Ройял», не такой шикарный, как «Лицеум», но с большой сценой и вместительным залом, правда, лишенный внутри необходимой симметрии и величественности, с крошечными гримерными и запутанными переходами.

Брэм вошел в тот же чужой кабинет, повесил на крючок шляпу, уселся за стол. В течение дня он так и не успел заглянуть домой. До вечернего спектакля оставалось еще много дел. Ирвинг планировал совершить с новой постановкой «Данте» турне по Америке, восьмое по счету, и попросил Стокера выбрать из газет лучшие рецензии и отправить их американскому антрепренеру.

Стокер вытащил из ящика стола чистый лист бумаги, взял ручку и принялся писать:

«Мой добрый друг. Если вам так дороги мои советы, то примите уж и этот. Выбросите из головы все свои измышления. Забудьте о них. Ни с моей, ни с чьей-либо другой помощью вы не найдете того, что себе вообразили. Да пребудете вами Господь. Брэм».

Вместе с письмом он вложил в конверт пять фунтов, запечатал, надписал на нем имя Мазерса, подошел к двери и сунул его в небольшой, прибитый к стене мешочек, куда складывались все письма. Затем их забирал швейцар. Одни он относил на почту, другие передавал лично в руки получателю.

Позже Стокер предупредил швейцара, чтобы он ни под каким видом не пропускал к нему Мазерса, а если тот поднимет шум, вызывал полицию. Подобный поступок казался Стокеру проявлением трусости. Он обладал некоторыми недостатками, но никогда не считал себя трусом. Однако в данный момент Брэм не видел иного выхода и подумал, что уж лучше пусть Мазерc назовет его предателем, чем получит возможность отправиться в ад. Стокер не хотел встречаться с Мазерсом, опасаясь уступить ему и рассказать о Страннике.

А он не желал совершать непоправимой ошибки.

Брэм снова опустился в кресло и всецело занялся организацией американских гастролей Ирвинга.

Глава 32

Проживавший в многокомнатном номере на втором этаже гостиницы Мерфи молодой мужчина по имени Жюль Патенотр устроил смотр своей обуви. Выставив в ряд туфли, он придирчиво оглядывал их, решая, какую пару надеть на сегодняшний вечер. Туфли сверкали как зеркала. Нет, чистил и полировал их не сам Жюль, этим занимался мальчишка, приходивший к нему дважды в неделю и шлифовавший обувь под доглядом самого Патенотра. Вид трудившегося мальчишки отвлекал его от невеселых размышлений. Мысли Жюля Патенотра, когда он не управлял ими, не вводил в русло своих тайных устремлений, состоявших в поисках самых изощренных методов истязания плоти, имели тенденцию разбегаться или путаться. Только физические муки приносили ему радость и облегчение. Пребывание в отеле его вполне устраивало. Стоило только позвонить в колокольчик, как появлялись коридорный или горничная и выполняли все его поручения. Не нужно было держать прислугу. Номер свой он занимал уже два года, с тех пор как пожар, охвативший Джефферсон, уничтожил его жилище, а с ним и всю прежнюю обувь. К счастью, в огне никто не погиб, но богатые поместья обратились в пепел. Уцелевшие впоследствии превратились в клоаку. Сейчас Джефферсон понемногу возрождался. Жюль иной раз подумывал, что если и отелю суждено сгореть, то он в беде не останется — уедет назад к себе.

В дверь кто-то постучал. Патенотр схватил первую попавшую на глаза пару, английскую, модель «Оксфорд», торопливо надел и направился к двери. Остальные пары его не заботили, их придется убрать горничной. Ему вдруг почудилось, что незваный гость тихо вставляет в замок ключ. Патенотр остановился, прислушался и понял, что ошибся. «Значит, это не служащий отеля», — подумал он. Сегодня Жюль никого к себе не приглашал. Он замер в нескольких шагах от двери. Ситуация складывалась не лучшим образом. Пребывание в гостиницах имело и свой недостаток — отсутствие в номере надежного слуги или камердинера, вследствие чего возникала неприятная возможность столкнуться лицом к лицу с преступником. Патенотр собрался, подошел к двери и открыл ее.

В коридоре, напротив входа в номер, он увидел мужчину со шляпой в руках. Лицо со славянскими чертами было чисто выбрито, на голове щетинился короткий ежик седеющих волос.

— Что вам угодно? — спросил Жюль, рассмотрев незваного гостя. — Почему молчите? Ведь это вы стучались в мою дверь, не так ли?

— Сэр, — заговорил незнакомец и вдруг замолчал.

— А, я вас вспомнил. Вы слуга Мари Д’Алруа, — сказал Жюль. — Я вас видел в Музыкальной академии.

— Меня прислали к вам с поручением.

Жюль немного помолчал.

— Так с каким же?

— Мисс Д’Алруа…

— Прекрасная госпожа? — перебил его Патенотр.

Гость начал было снова:

— Мисс Д’Алруа…

— Регулярно совокупляется с обезьяной? — Жюль усмехнулся, заметив, как мужчина вспыхнул. — Хорошо, можете продолжать.

— Мисс Д’Алруа просила меня передать вам — она готова отдать вам то, что вы хотели получить.

— Вот как? — Жюль повертел головой. Поблизости никого не было, их никто не подслушивал. Без тени улыбки, он заговорил полушепотом: — И каким же образом?

— Не могу сказать, но если вы соблаговолите следовать за мной, я приведу вас к ней.

— Вы предлагаете мне прогуляться? Замечательно. Не прихватить ли мне с собой денег? Или у мисс Д’Алруа сегодня приступ филантропии?

— Она примет от вас любой подарок.

— Понятно. Значит, берем деньги. Как показывает опыт, наличные принимают наиболее охотно.

Мужчина услужливо кивнул.

Жюль решил больше не издеваться над гостем. В конечном счете, перед ним всего лишь слуга.

— Я вижу, вы находите ее поручение затруднительным для себя? Наверное, в душе осуждаете свою госпожу.

Мужчина ничего не ответил.

— Всем нам иной раз приходится делать неприятные вещи. Порой под влиянием обстоятельств, а нередко повинуясь голосу природы. Берите пример с меня. Если позор остается тайной, то фактически никакого позора и не было. Подождите меня здесь. Присаживайтесь, если хотите. — Он указал гостю на кресло напротив двери в его номер, у стола с вазой, наполненной свежими цветами.

Когда через пятнадцать минут Жюль вышел из номера, одетый, готовый последовать за гостем, тот все еще продолжал стоять. Пока они спускались вниз, Жюль предупредил его:

— Ступайте вперед и ждите меня на противоположной стороне улицы. Как только увидите, что я выхожу, идите вперед и не оборачивайтесь. Я отправлюсь следом за вами.

В вестибюль они вошли порознь, словно люди, незнакомые между собой. Молчун сразу же двинулся к выходу, Жюль остановился возле столика портье.

— Доброе утро, мистер Патенотр, — произнес тот.

— Доброе утро, Чарлз, — ответил Жюль. — Мне нужно заглянуть в свой ящик.

— Разумеется, сэр.

Портье нагнулся, запустил руку под столешницу, вытянул оттуда журнал и положил перед Патенотром. Как только тот расписался в нем, портье передал ему ключ с большим кольцом.

Жюль взял его и вошел в расположенную рядом со стойкой портье бронированную дверь хранилища. Комнатка была не очень большой, зато давала постояльцам возможность остаться наедине со своими деньгами и драгоценностями. За рядом металлических дверей, под двумя замками каждая, располагался общий сейф с ячейками. Открыть их имел право только владелец содержимого, своим ключом. Без росписи в журнале и без ключей проникнуть сюда было невозможно. Жюль открыл замки, распахнул дверь в сейф, подошел к своей ячейке, отпер ее и вытянул длинный широкий поддон с высокими краями, на котором стоял металлический ящик. Стены сейфа, выполненные из огнеупорного материала, гарантировали полную сохранность сбережений даже в случае пожара. Именно поэтому, а также по ряду других причин, Жюль предпочитал хранить свои ценности здесь, а не в банке. Те работали только днем, и не каждый день. Отсюда же Жюль брал наличность в любое время, хоть ночью.

Отсчитывая купюры, Жюль вдруг почувствовал головокружение и дрожь в руках. Перед глазами поплыл туман, он практически ничего не видел. Он замер, но все прошло так же внезапно, как и началось. Голова прояснилась, пелена перед глазами исчезла. Жюль положил купюры в бумажник. Свое внезапное состояние он счел результатом сильного волнения, вызванного предвкушением, но тем не менее странная неожиданность его слегка насторожила. Патенотр почувствовал легкое недовольство собой. В последнее время его тело частенько бунтовало против его страстей, что неприятно раздражало Жюля.

Он положил ключ от двери на стойку и вышел на улицу. Посланец Мари Д’Алруа находился в некотором отдалении, у окна магазина, под полосатым брезентовым навесом. Заметив, как Жюль едва заметно кивнул, он повернулся и зашагал по улице.

Идти им пришлось почти милю. Тротуары были заполнены пешеходами, но только до тех пор, пока они не свернули с Брод-стрит и не углубились в район, где находилось большинство городских пивных. Улицы здесь были почти пустынны. Стояло раннее утро, в это время большинство ричмондских пьяниц еще отсыпалось. Порядочные женщины тут не появлялись. Они предпочитали другие городские места, где прогуливались в модных юбках и кофточках с рукавами, широкими в плечах и зауженными на запястьях, держа в руках зонтики от солнца, дабы сохранить загадочную, привлекательную бледность лиц и точно соответствовать принятому в южных штатах классическому эталону женской красоты. Жизнь они вели тоже классическую, размеренную и благопристойную.

По крайней мере так могло показаться на первый взгляд.

Патенотр и его провожатый снова повернули и оказались на улице, где на фасаде каждого дома висело объявление о сносе. Территорию всего района купила некая железнодорожная компания и, по слухам, намеревалась построить здесь несколько терминалов. На Мэйн-стрит один терминал она уже возвела, и останавливаться на достигнутом, видимо, не собиралась. По обеим сторонам улицы стояли в основном невысокие здания складов и контор, в конце ее виднелись недостроенные помещения зала ожидания и почты. Позади них располагался давно опустевший и полуразрушенный театр-варьете.

По засыпанной мусором и частично вырубленной аллее они приблизились к зданию. Молчун открыл незапертую дверь, пропустив вперед Жюля, вошел следом и сразу закрыл ее за собой. Оглядывая голые стены, Патенотр догадался, что все ценное из театра вывезли, но, несмотря на безжизненный вид, в здании было тепло и сухо. Стены, пол и потолок оставались целыми. В самом конце давно опустевшего зрительного зала находилась лестница. По ней они поднялись этажом выше, где увидели ряд дверей, ведущих в служебные помещения, расположенные над фойе. Среди прочих была тут и большая комната, напоминавшая гостиную. Они остановились возле нее. Навстречу им поднялась служанка Мари Д’Алруа, а через секунду перед ними появилась и сама хозяйка: в простом льняном платье без рукавов, с блестящими волосами, уложенными в высокую замысловатую прическу.

Будь она босой, Патенотру показалось бы, что она ступает не по дощатому полу здания, расположенного в самом центре большого южного города, а по берегу реки.

— Проходите, — попросила она.

Войдя, он оглядел комнату. В ней пахло пылью и конским волосом. Дневной свет проникал через небольшое чердачное окно под самой крышей, сочился сквозь щели в досках, которыми были заколочены окна. В углу на деревянных подставках, отделявших его от пола на несколько дюймов, лежал матрас. Рядом с ним находилось богатое кресло и совершенно не гармонировавший с ним убогий стол, на нем стоял кувшин с водой и таз.

— Теперь я понимаю, почему выдержите свой адрес в тайне, — произнес Жюль, сразу догадавшись, что Луиза живет тут незаконно.

Молодая женщина, называвшая себя Мари Д’Алруа, оставила его замечание без ответа.

— Прежде чем мы начнем, — заговорила она, — вы должны выполнить одну мою просьбу.

Тон ее голоса неожиданно взволновал его.

— Приказывайте.

— Прежде чем мы начнем, — повторила она, сделав ударение на первом слове, — возьмите ручку и бумагу там, на столе.

Он приблизился к столу, увидел на нем несколько листков писчей бумаги и авторучку.

— Вы снимаете апартаменты в гостинице мистера Мерфи. Полагаю, вас она вполне устраивает, если живете там уже два года.

— Понимаю. Вам требуется рекомендательное письмо, — сообразил Жюль.

— Совершенно верно. Хочу перебраться отсюда в более приличное место, однако управляющие отелями в последнее время стали такими подозрительными.

— Мисс Д’Алруа, вы способны очаровать даже кобеля на бойне. Не могу представить себе управляющего, который бы отказал вам.

— Напишите письмо, — сказала она. — Только потом мы поговорим о том, зачем вы сюда пришли.

Он пододвинул кресло к столу, уселся и, немного подумав, принялся составлять письмо. Фразы он выводил быстро и уверенно. Закончив, он взял письмо в руки и стал читать: «Получателю. Настоящим прошу оказывать полное содействие и гостеприимство мисс Мари Д’Алруа в продолжение всего ее визита. Она является личным другом семьи Патенотр из Ибервиля, штат Луизиана».

— Подпись поставили?

— Похоже, текст вас устраивает. Тогда подписываем, — сказал он, поставив подпись и дату.

Она приняла из его рук письмо, молча перечитала и усмехнулась:

— Впечатляюще, про полное содействие — особо трогательно. Значит, я друг всей вашей семьи?

— Похоже, так. Ведь из всех Патенотров из Ибервиля я один только и остался. — Жюль развел руками.

— У вас нет родственников?

— Когда-то очень давно семейство наше было весьма многочисленно. Мы считались крупнейшими плантаторами по всей долине Миссури. Владели двумя сотнями рабов и тремя тысячами акров земли. Война освободила рабов и отняла у нас плантации. Все имущество, кроме особняка, сгорело. Солдаты жгли посевы прямо на наших глазах. Вскоре семейство начало умирать от пережитых несчастий. Я остался один. У меня был выбор — либо биться в долгах, как мой отец, и провести остаток жизни в поле, стараясь удержать то, что еще не погибло, либо продать оставшееся имущество и уехать на все четыре стороны. Я частью продал остатки владений, частью — заложил, и приехал сюда, в Ричмонд. Проматываю доставшееся мне наследство. Когда-нибудь деньги, конечно, закончатся, но о том, что будет дальше, я даже и думать не хочу.

— Печальный рассказ.

— Да, под аккомпанемент скрипки он прозвучит еще жалостливее, — согласился Жюль.

Он продолжал сидеть в кресле, а она стояла возле него. Когда Мари наклонилась, чтобы подсунуть письмо под зеленую книгу, рука ее скользнула по его плечу. Жюль не ошибся в своей второй догадке — на ней ничего не было под белым платьем. По нему словно прошел электрический разряд, все самые тончайшие волоски на теле встали дыбом.

— Должно быть, очень тяжело нести на своих плечах бремя разочарования всех своих предков. — сказала она. — Поднимитесь.

Патенотр встал, оттолкнув кресло, и оно, скользнув по полу, оставило на нем несколько царапин.

— Вам помогает боль?

— Она меня успокаивает, — признался он.

— Докажите.

На мгновение он застыл. Затем снял пиджак и жилет, аккуратно уложил их на кресло, снял запонки, отстегнул с воротника булавку и расстегнул рубашку. Спустив с плеч подтяжки, он натянул себе на голову майку вместе с рубашкой.

Жюль стоял перед ней с голым торсом и опущенными руками, избегая смотреть в глаза. Но он хорошо понимал, что она осматривает его тело, чувствовал ее взгляд — тот жег его, словно кто-то водил по нему раскаленным стеклянным стержнем. Она видела его шрамы: одни — почти затянувшиеся, другие — совсем свежие.

— Внизу их гораздо больше, — заметил он.

— Показывайте.

— Пожалуйста… закройте сначала дверь, — попросил он.

Замка в ней не было, дверь закрывалась на шпингалет. К тому времени, когда Мари пересекла комнату, задвинула язычок шпингалета и обернулась, он разделся. На нем оставались только носки.

— Вам не холодно? — спросила она.

— Нет, — ответил Жюль. Его трясло, но то был не озноб, а дрожь предвкушения.

Мари вернулась к нему, снова принялась разглядывать его тело, дюйм за дюймом, отмечая каждую ранку, каждую царапинку и ничего не пропуская. Она будто собиралась залезть ему под кожу, дабы продолжить осмотр изнутри. Патенотр не напоминал Адониса, но тело было мускулистым, без единой жировой складки. От ее внимательных глаз не ускользнул физический признак ожидания наслаждений.

— Как вы меня узнали? — спросил он.

— Как всегда и как обычно, — ответила она из-за его спины. — По сигналам, объяснить которые нельзя, их нужно чувствовать.

— Это не ответ, но я вас понимаю. Мои инстинкты меня частенько подводят. В Ибервиле я неплохо заплатил одной шлюхе за то, чтобы хорошенько отхлестала меня кнутом, но в последний момент та заявила, что ей противно и она, как христианка, не может участвовать в недостойном деле, и убежала. Я испугался огласки и был вынужден уехать.

— Только по этой причине?

— Назовем ее главной.

Мари остановилась и легонько провела пальцем по кровавому рубцу, пересекавшему его живот чуть выше лобковой кости.

— И вот вы здесь, — произнесла она. — Опять рискуете. Что вам дает большее удовольствие — чувство боли или ощущение опасности?

— Вы не похожи на ту девку, — ответил он. — Думаю, вы меня не отвергнете.

— Но я тоже христианка. Вы так уверены, что заслуживаете меня?

— Нет, не уверен.

— Очень хорошо, — еле слышно произнесла она, и лицо ее снова стало серьезным. — Вы не хотели бы очиститься? — спросила она. — Стать чистым по-настоящему, впервые в жизни? Таким чистым, каким никогда прежде не были? Могу вам в этом помочь. На колени!

Вначале Жюль опешил, но спустя несколько минут, когда до него дошел смысл ее слов, повиновался. Она подошла к матрасу, повернулась спиной к Патенотру и одним быстрым, плавным движением скинула платье, открыв его взору свое безупречное, прекрасное тело. Он увидел длинные стройные ноги, плавные линии бедер и плеч. Женщина напоминала древнюю статую красавицы, выточенную из белоснежного мрамора. Однако разделась она не для придания своим действиям эротичности, того требовала ее предстоящая работа.

Мари повернулась к нему. Ее алебастровое тело будто все засветилось. Жюль не сводил глаз с ее тугой груди, изумительной, как у Венеры. В теле ее не было ни единого изъяна. От страсти у него перехватило дыхание. Он напрягся.

— А теперь я скажу вам самое главное, — произнесла Мари. — И вы постарайтесь меня понять. Следующий час отделит вас ото всех. Не исключено, даже вырвет вас из времени. Навсегда. Можете уйти, пока не поздно.

— Нет, — ответил он едва слышным шепотом.

— Ну что ж. — Она посмотрела ему в глаза, затем быстро отвернулась и подняла с пола какую-то вещь, лежавшую за матрасом.

— Так вы желали почувствовать мой поцелуй? — спросила она. — Отлично. Так поцелуйте же вот это.

Быстрым шагом через всю комнату актриса направилась к нему.

Глава 33

Себастьян изумился, увидев Сэйерса, вернувшегося после парикмахера и бани преображенным. Экс-боксер посвежел, кожа лица порозовела. Внешний вид не портила даже короткая стрижка, тем более что с этим-то ничего нельзя было поделать. Умело подбритые бакенбарды придавали благообразности. Себастьян подумал, что, когда волосы у Сэйерса немного отрастут, он окончательно превратится в человека.

Лицо боксера потеряло одутловатость, а ссадины на руках почти зажили. Себастьян вспомнил, как выглядел Сэйерс в шатре, когда он впервые за много лет столкнулся с ним. Там сидел алкоголик с мутным взглядом. Он не был пьян, но производил впечатление горького пропойцы.

Сейчас перед ним стоял абсолютно другой человек. Глаза его прояснились, руки перестали дрожать, исчезла шаркающая походка. С тех пор как он появился в доме Себастьяна, Сэйерс ни разу не притронулся к спиртному, и даже если испытывал тягу к нему, то никак ее не выказывал. Себастьяну показалось, что он видит перед собой прежнего Тома Сэйерса, возродившегося, поставившего перед собой новые цели и готового добиваться их.

Бекер принес и вручил ему костюм, доставленный делопроизводителем, попутно сообщив, что Луиза Портер скрылась из отеля, не заплатив по счетам.

— Оукс представился детективом нашего агентства, и служащие отеля охотно ему все рассказали, — пояснил он. — Ему удалось выяснить, что ее слуги вынесли вещи через черный ход, а сама она вышла через главный, якобы на прогулку. Швейцар спросил, не нужен ли кеб, но она отказалась, ответив, что желает пройтись пешком.

Сэйерс, явно давно знакомый с повадками Луизы, нисколько не удивился.

— Естественно, — сказал он. — Швейцар запомнит кебмена, и полиция, допросив его, легко выяснит, куда она отправилась.

— Сотрудники внутренней охраны отеля нашли извозчика, отвозившего ее багаж. Он рассказал, что довез вещи до пристани, где Луиза села на пароход, отплывавший в Ричмонд. Правда, здесь след ее обрывается. Полиция проверила список пассажиров, но не обнаружила в нем миссис Луизы Каспар.

Сэйерс прошелся по комнате, провел рукой по щеточке волос.

— Ричмонд, — повторил он. — Я не доехал до него. Она снова меня перехитрила. Странно. Она никогда не перемещалась с такой быстротой.

— Полагаю, вы отправитесь за ней, — предположил Себастьян.

— Обязательно, — ответил Сэйерс. — Только на этот раз не вслепую. Мне нужно составить план. Не волнуйтесь, Себастьян, я не стану долго обременять вас своим присутствием.

У двери послышались голоса Элизабет и Фрэнсис, вернувшихся из больницы. Сэйерс задержался внизу, чтобы поздороваться сними, после чего, подхватив пакет с одеждой и оставив Бекеров обсуждать свои семейные дела, удалился наверх, в отведенную ему комнату.

Если Элизабет и заметила перемену в облике Сэйерса, то не подала и виду. Ее заботило совсем другое. Лишь только она появилась в дверях дома, Себастьян сразу заметил — день у нее прошел неважно.

Лицо Элизабет застыло. Фрэнсис нервно суетилась, словно мучимая дискомфортом. Тихим голосом Элизабет отослала Роберта в гостиную. Мальчик немедленно метнулся туда, за ним последовала и Фрэнсис. Себастьян заметил в руке сына пять новых десятицентовых романов.

— Что сказал доктор? — задал он мучивший его вопрос.

— Он предложил поместить Роберта в больницу, к сумасшедшим, — ответила Элизабет и тут же взорвалась: — Я не отдам ему своего сына! Никакой он не безумец. Шарлатаны! Да как они смеют так называть его?! Я пыталась втолковать врачу, что наш Роберт всего лишь впечатлительный мальчик, но он и слушать меня не захотел. А я хочу, чтобы он жил нормальной жизнью, здесь, в нашем доме, а не среди полудурков. Да, он несобранный, но мы поможем ему, научим концентрироваться.

Она бы сказала и больше, но скрип досок наверху напомнил ей о присутствии вдоме постороннего. Сэйерс вышагивал по комнате, разрабатывая свой план.

Элизабет раздраженно махнула рукой и отвернулась.

— Не переживай, к завтрашнему утру Сэйерса здесь не будет, — произнес Себастьян полушепотом. — Я сообщил ему новости, которых он ждал.

Для Элизабет эти слова явились слабым утешением, но больше предложить ему было нечего.

— Мистер Сэйерс — наш гость, и может оставаться здесь сколько желает, — ответила Элизабет. — Передай ему, что мы не торопим его с отъездом и не желаем причинять неудобства.

Настроение у всех за ужином было мрачное. Роберт, быстро покончив с едой, остался за столом. Он уткнулся в очередной роман и погрузился в неизведанный мир собственного воображения, забыв обо всем на свете. Впервые Элизабет не сделала ему замечания оставить книгу.

Сэйерс, сидя с отсутствующим видом, говорил мало. Мысли его блуждали далеко отсюда.

Поздно вечером, когда все улеглись, Себастьян закрыл окна и входную дверь и, проходя мимо комнаты Сэйерса, заметил на полу полоску света.

Он тихо лег рядом с Элизабет, но сразу понял, что она не спит.

Наконец она спросила его:

— Что нам делать с Робертом, Себастьян?

— Наблюдать за ним, заботиться, чтобы он был счастлив.

— Не съездить ли нам с ним в Лондон?

— Почему нет? Съездите.

В голову ему не пришло никакого другого ответа.

Когда следующим утром Себастьян спустился на первый этаж, Фрэнсис уже находилась на кухне. Роберт, в ночной рубашке, с босыми ногами, сидел за завтраком. За ночь он проглотил все пять новых романов, и теперь смаковал их, медленно перечитывая.

— Мистер Сэйерс уже уехал? — поинтересовалась Фрэнсис.

— Не знаю, — буркнул Себастьян и прибавил: — Во всяком случае, я так не думаю.

— Дверь в его комнату открыта, и пальто его я не заметила, — сказала Фрэнсис.

Себастьян поднялся к комнате Сэйерса и негромко постучал. Ответа не последовало. Чуть подождав, Себастьян толкнул дверь и заглянул внутрь. Сэйерса не было, лишь в углу лежал огромных размеров чемодан, закрытый на все замки. С комода исчезли его вещи, кровать была аккуратно заправлена, а белье снято и сложено в изножье.

На крышке чемодана Себастьян увидел небольшой кусок бумаги со словами, написанными крупными буквами:

«ПЕРЕДАЙТЕ ТЕМ, КТО ЗА НИМ ПРИДЕТ. ИСКРЕННЕ БЛАГОДАРЮ ЗА ТЕПЛЫЙ ПРИЕМ. БЛАГОСЛОВИ ВАС ГОСПОДЬ. ПОСТАРАЙТЕСЬ НЕ ДУМАТЬ ОБО МНЕ СЛИШКОМ ПЛОХО. Я ОДИН В ОТВЕТЕ ЗА ВСЕ, ЧТО ДЕЛАЮ».

Себастьян подумал, что Сэйерс ушел еще до рассвета и, видимо, нес ботинки в руках, чтобы скрип лестницы в маленьком доме с тоненькими стенами никого не разбудил. Обрадовавшись в душе, Себастьян вернулся на кухню.

— Похоже, вы можете возвращаться в свою комнату, Фрэнсис, — сказал он. — Чемодан мистера Сэйерса я позже занесу на чердак. Пусть стоит там, пока за ним не приедут.

— Вот как? — отозвалась Фрэнсис. Судя по ее голосу и виду, перспектива не видеть Тома Сэйерса в доме ее вовсе не радовала.

На кухню вошла Элизабет, и Себастьян повторил ей ту же новость.

— Уехал в Ричмонд? — переспросила она. — Что же он надеется там отыскать?

— Даму. А уж кем она окажется — Мадонной или горгоной Медузой, — не знаю, — загадочно ответил Себастьян. — Все будет зависеть от ее настроения. Давайте забудем о нем.

Он отказался от завтрака, сказав, что перехватит пару сандвичей и чашку кофе в киоске. Свой ранний уход он объяснил необходимостью прийти в агентство раньше всех и открыть двери, так как мистер Бирс оставил ему все ключи.

— О, ты идешь на повышение?

— Обычная рутинная работа, — отозвался Себастьян, хотя и сам понимал — Элизабет была отчасти права. Ключи свидетельствовали о росте доверия Себастьяну со стороны шефа. Главный вход в здание открывал ночной сторож, ключи же от агентства передавались только самым надежным сотрудникам. Помимо мебели и писчебумажных принадлежностей, в агентстве находились папки с делами, досье, сейф с бухгалтерскими отчетами и конфиденциальной информацией и деньги.

Себастьян застегнул жилет, пиджак, подошел к секретеру, открыл верхний ящик, но ключей в нем не обнаружил.

Он пошарил в нем, затем отрыл второй, а потом и третий ящики, но и в них ключей не увидел, хотя отлично помнил, где оставил их — в верхнем ящике. Никто из домашних не пользовался его секретером. Роберту строго-настрого запрещалось даже приближаться к нему, не то что оттуда что-то брать. В секретере лежали важные документы, а в верхнем же ящике хранилось самое ценное. Иногда Себастьян оставлял там свой револьвер «бульдог» и тогда, как правило, запирал ящик на ключ.

— Что ты ищешь? — спросила, поворачиваясь к нему, Элизабет.

— Ничего особенного. Одну маловажную бумажку. Наверное, в агентстве оставил, — отговорился Себастьян.

Исчезновению ключей могло быть только одно объяснение, и очень неприятное. Сэйерсу понадобилась бумага для записки, а взять ее он мог только в секретере. Он заглянул в него, увидел ключи и украл их.

«Так вот что означают его странные фразы: „Постарайтесь не думать обо мне слишком плохо. Я один в ответе за все, что делаю“», — пронеслось в мозгу Себастьяна.

Он с силой задвинул верхний ящик и, быстро выйдя из дома, направился в город.

Глава 34

Когда Себастьян подошел к зданию на Честнат-стрит, оно было уже открыто, но внутри стояла тишина.

Бекер поднялся на второй этаж, где агентство Пинкертона занимало несколько комнат. Ему подумалось, что если похититель ключей задержится, то служащим агентства придется ожидать в коридоре, а если вовсе не явится, они приведут смотрителя, который откроет кабинеты дубликатом. Отсутствие ключей у того, кому их доверили, — случай экстраординарный.

В коридоре Бекер никого не увидел. Остановившись у главной двери, на матовым стекле которой красовалось выведенное золотыми буквами название агентства, он прислушался. Не услышав ничего подозрительного, толкнул дверь, полагая, что она закрыта, но дверь вдруг подалась. Себастьян вошел в зал.

— Сэйерс! — крикнул Бекер.

Эхо, разнесшее его голос, подсказало, что в помещении, кроме него, нет ни единой души. Он надеялся застать Сэйерса, но тот, похоже, уже успел скрыться.

Себастьян прямиком направился в криминальный отдел, затем перешел в хранилище документации. Обе двери так же, вопреки его ожиданиям, оказались открытыми, как и шкафы с папками и делами.

Он подошел к ним, бегло взглянул в ящики и увидел, что из некоторых ячеек папки исчезли. К примеру та, где находилось дело о мужчине, обнаруженном с иголками в теле. Без перечня, навскидку Себастьян не мог определить, какие именно дела отсутствовали, но предположил, что в основном старые.

В эту секунду Себастьян услышал голоса. Он торопливо вышел из комнаты и увидел двух стенографисток, направлявшихся в свою комнату в дальнем конце зала. Они оживленно болтали о чем-то, чирикали словно воробышки, такие же бодрые и настороженные. Поскольку стенографистки появлялись раньше всех, их комната обычно открывалась первой. Увидев Себастьяна, они разом прервали разговор, поздоровались с ним.

— Доброе утро, — запоздало ответил он, не переставая злиться на Сэйерса, явно обшарившего все комнаты.

Подойдя к своему столу, Себастьян увидел на нем ключи — они лежали у деревянной полированной таблички с его именем. Виновато озираясь, он открыл верхний ящик стола и сунул в него связку, в самую глубь. Только убрав с глаз долой злополучные ключи, Бекер начал понемногу приходить в себя.

Потеря нескольких старых, давно забытых всеми папок не была трагедией. Разумеется, Себастьян не отдал бы их Сэйерсу сам; какими бы ненужными они ни были — им надлежало оставаться в отделе. У папок, как и у сотрудников, есть свой срок службы.

Себастьян не видел большой беды в том, что Сэйерс украл только папки. Конечно, он совершил отвратительный поступок, заставил Себастьяна поволноваться и рассердиться; он впустил Сэйерса в свой дом, а тот, воспользовавшись его гостеприимством, обокрал своего благодетеля, хотя все же вред причинил незначительный.

«Никогда не доверяй алкоголику и одержимцу», — мысленно повторил Сэйерс заповедь детектива. А Сэйерс, каким бы честным ни казался, был и тем и другим.

По мере прихода сотрудников Себастьян окончательно успокоился, выдвинул кресло, вздохнув, опустился в него и потянулся за верхней бумагой. За время отсутствия ему поступила целая пачка документов. Первый страх прошел, день уже не представлялся ему столь катастрофическим. По крайней мере утренние события закончились намного лучше, чем он предполагал.

Его ответа ожидали несколько писем от потенциальных клиентов агентства. Не очень важные, следовательно, Себастьян мог просто отписаться. От оперативного сотрудника агентства пришла телеграмма из Калифорнии. Рядом с ней лежало прошение Оукса о компенсации ему затрат, связанных со вчерашней поездкой домой к Бекеру. «Придется тебе подождать, — подумал Себастьян. — Все наши финансовые вопросы решает мистер Бирс лично. Только он распоряжается кассой агентства».

От внезапно пришедшей к нему страшной мысли Себастьян застыл на месте. Затем медленно встал и направился в кабинет мистер Бирса.

Он вошел, обогнул массивный стол и приблизился к сейфу, мощному шкафу из стали и латуни, по возрасту старше самого здания, в котором находился. Выбрав самый крупный ключ на связке, Себастьян вставил его в замок, повернул, открыл дверь, высокую, как Вавилонские врата. Внутри сейфа царил полный кавардак — все было перерыто и оставлено в беспорядке. Взгляд его упал на раскрытую пустую кассу.

* * *

— Украл, — упавшим голосом произнес Себастьян. — Он украл всю нашу наличность, весь наш резерв.

— Ты знаешь, сколько там находилось денег? — спросила Элизабет.

— Тысяча двести долларов с мелочью. Для них Бирс вел отдельный журнал, чтобы не разглашать имена наших информаторов.

— Тысяча двести долларов? — испуганно повторила Элизабет.

В комнате повисла гнетущая тишина.

Они сидели на кровати Фрэнсис. Проведя весь день в поисках Сэйерса, обойдя пристань и переговорив со всеми капитанами или старшими помощниками, проведя несколько часов на железнодорожном вокзале, опросив дежурных, машинистов и старших проводников и не обнаружив нигде его следов, Себастьян вернулся домой, надеясь в тихой обстановке решить, как ему следует поступить. Первым делом он бросился к чемодану экс-чемпиона, досконально перерыл его, пытаясь угадать его последующие действия, но ни к каким выводам не пришел.

Себастьян несколько часов держался, сохранял спокойствие, но к вечеру его прорвало. Он впал в бешенство.

Себастьян не мог сказать, в какой момент в комнате появилась Элизабет, — увидел ее, только когда она вдруг возникла перед ним. Она долго смотрела на него осторожным взглядом, затем приблизилась, мягко пригладила его волосы и спросила:

— Что произошло?

Себастьян рассказал ей о случившемся.

— Он обманул твое доверие, — резюмировала Элизабет.

— Полагаю, он об этом в тот момент и не думал, — отозвался Себастьян. — Он одержим навязчивой идеей, которая заслоняет все остальное.

— Когда обнаружится пропажа?

— Дня через два. Ну три — максимум.

— Может быть, кто-то видел, как Сэйерс заходил в здание.

— Не в этом дело. Ключи оставили мне — значит, и отвечать буду я.

Тысяча двести долларов. Когда Сэйерс брал их из кассы агентства, то даже не предполагал, к каким последствиям приведет его поступок. Ему и в голову не приходило, что Бирс, когда вернется и обнаружит пропажу, вызовет к себе Себастьяна и возложит всю вину на него. Никакие отговорки и упоминания о каком-то Сэйерсе начальник и слушать не станет.

Себастьян оглядел разбросанные на полу вещи. Он так и не сумел определить, куда поедет Сэйерс и как поступит.

— Понятия не имею, что делать, — прошептал Себастьян.

— У нас есть восемьсот долларов сбережений. Еще сертификаты, подаренные нам на свадьбу. Все вместе — примерно тысяча долларов. Можем отдать их или занять под них.

— Зачем? — удивился Себастьян.

— Ты положишь сумму на место, пока пропажу не обнаружили, и никто не узнает, что деньги из кассы исчезали.

— Нет, Элизабет, на такое я не пойду, — отрезал Себастьян. — Эти деньги — наше будущее.

— Ты ошибаешься, — возразила она. — Наше будущее — это твоя работа и деловая репутация. Вот если мы потеряем их, тогда уж точно ничего хорошего нас не ждет. Возьми все сбережения, положи в кассу и отправляйся на поиски Сэйерса. Он уехал всего несколько часов назад, мы знаем куда — в Ричмонд. За это время он много не истратит. Ты его обязательно найдешь. Ну сам посуди — насколько умен человек, если не способен придумать ничего лучше, кроме как стащить ключи и вытащить деньги из кассы?

— Бесполезно, — упирался Себастьян. — Наших денег не хватит.

— Попросим у Фрэнсис — я знаю, она понемногу откладывает, копит — приданое.

— Только не это! — воскликнул Себастьян, беспомощно всплеснув руками.

Беда случилась ужасная. Все произошло в считанные часы. В душе Себастьян проклинал и Тома Сэйерса, и ту минуту, когда узнал его на ринге. «Как я мог ему довериться? — сокрушался он. — Сам дал себя обмануть. Тысяча двести долларов. Да это больше моего жалованья за весь прошлый год. Конечно, для бизнеса — сумма пустячная, но для семьи — катастрофическая, способная развалить ее. Теперь придется просить о помощи Фрэнсис».

Себастьян догадывался, как трудно приходится свояченице, — она экономит каждый цент из того крошечного жалованья, что они платят ей. Собирает на приданое. Себастьян вздохнул, бессильно опустив руки. «Бедная Фрэнсис. У нее нет поклонников, да и с перспективой замужества в ближайшем будущем тоже далеко не ясно. Но она мечтает обзавестись семьей, копит на свадьбу, которая неизвестно когда состоится».

Себастьян понимал ценность семейного очага и любимого окружения. Воспитанный в холодности, не испытав и признака любви со стороны матери ни в детстве, ни в юности, он дорожил каждой минутой своего теперешнего счастья. Когда-то Бекер был амбициозен, стремился к успеху. Теперь честолюбивые планы юности оказались забыты, Себастьян довольствовался скромными радостями жизни, меньшими, чем те, о которых мечтал, зато куда более значительными. И пусть кто-то назовет такую жизнь заурядной, для него не существовало ничего лучшего.

— Все в нашем доме зависит от тебя, — продолжала Элизабет. — Спасибо, ты всегда заботился о нас, старался как мог. Благодаря тебе у нас есть дом и все остальное. Разреши же теперь помочь, отблагодарить за то, что ты для нас столько лет делал. Я не желаю, чтобы твои труды пошли прахом. — Она повернула к себе его лицо. — Мы соберем деньги, и ты положишь их в кассу, — твердо повторила Элизабет. — А потом отправляйся за ним. Выследи этого мерзавца. Отпросись на несколько дней с работы, выдумай что-нибудь, и езжай. Поступай так, как сочтешь нужным.

Глава 35

Том Сэйерс доехал на поезде, принадлежавшем железнодорожной компании «Пенсильвания рэйлроуд», до Вашингтона, а там пересел на другой, шедший в Ричмонд. Поезд состоял из трех пассажирских вагонов, вагона-ресторана, двух багажных и четырех пульмановских платформ. Некоторое время Сэйерс бесцельно бродил взад-вперед по вагону. Народу сидело в нем не много — две супружеские четы и семь-восемь бизнесменов, судя по поведению и внешнему виду — из провинции. В среднего качества костюмах, они играли в карты и чересчур громко разговаривали между собой, главным образом о мировой политике.

За окном фермерские поля уступили место лесистым пейзажам Виргинии. Сэйерс приметил, что его хождение стало привлекать внимание служащих. Те вдруг начали мерить его подозрительными взглядами. Он опустился на сиденье, но не успокоился — беспрестанно ерзал, поправлял одежду. Через полчаса, когда проводник объявил ленч, Том поднялся, прошел в вагон-ресторан и, заняв первый попавшийся столик, заказал официанту бифштекс. Теперь он вполне мог позволить себе жить прилично, по крайней мере какое-то время. Синюшную от пьянства физиономию, синяки и ссадины он считал не лучшим украшением для встречи с Луизой. С каждым днем Том чувствовал себя бодрее. Побитый отчаявшийся боксер исчез, его место занял прежний Том Сэйерс, сильный, уверенный в себе.

Иногда он вспоминал о Себастьяне и очень рассчитывал на то, что пропажу денег из кассы обнаружат не скоро. Он понимал, что Себастьян разъярится и будет клясть его последними словами.

Официант подал ему тарелку с бифштексом. Сэйерс безо всякого энтузиазма посмотрел на еду.

Ему уже давно казалось, что в какой-то мере стремление к цели и тоска по ней переносятся легче и оставляют более приятные ощущения, чем приближение к ней. Жизнь идет своим чередом, а цель остается все той же недостижимой мечтой. Человек не испытывает ни неуверенности, ни опасения совершить неверный шаг, ни страха крушения надежд.

Он посмотрел в окно. Поезд проезжал по эстакадному мосту, перекинутому через широкую реку. Напуганная грохотом, стая птиц взлетела с поверхности воды.

Одно только воспоминание поддерживало Сэйерса: ее взгляд в тот поздний вечер, брошенный ему со сцены Египетского зала, и просьба забыть ее. Тогда Луиза наконец-то осознала искренность его намерений. Однако Сэйерс сомневался, хватит ли у нее смелости понять свою истинную суть.

Душа ее была потеряна, но Том отказывался это признавать. Он считал ее обманутой, подпавшей под влияние, запутавшейся… уведенной с пути истинного, но только не проклятой, По его мнению, Луиза не могла быть такой. Все ее действия до сих пор свидетельствовали вовсе не о сознательно выбранной дороге в ад. Луиза считала свое поведение некоей игрой, в которой она, правда, и наносила вред, творила зло, но не осознанно и не преднамеренно, не подчиняясь самому злу. Она удовлетворяла свою потребность причинять боль, но лишь тем, кому боль доставляла удовольствие.

Вместе с тем Том отчетливо понимал — Луиза может перемениться; на это указывал случай с девочкой в Ярмуте — та осталась жива только по чистой случайности. Луиза взяла роль Странника, подогнав ее под себя, но под руководством Молчуна и его неразговорчивой женушки способна зайти слишком далеко.

«Они служили Странникам, не самозванцам, и не упустят возможности подвести ее к самому краю. Больше того — заставят Луизу перешагнуть грань. Луиза была не столь уж и беспорочна, но кто из нас без греха?» — размышлял Сэйерс.

Он взял нож и принялся разрезать бифштекс. Для человека, не испытывавшего голода, расправился он с мясом довольно быстро.

* * *

Ранним вечером поезд въехал в Ричмонд, пересек по мосту Джеймс-Ривер, откуда открывался внушительный вид на мастерские завода «Трейдгар айрон воркс», и, выпустив огромные клубы пара, остановился у перрона вокзала на Мэйн-стрит. С небольшим чемоданчиком в руке, своим единственным багажом, Сэйерс выпрыгнул из вагона, прошел по зданию вокзала, громадному, построенному совсем недавно и возвышавшемуся над окружавшими его низенькими домиками подобно величественному дворцу, и очутился на улице. В ожидании пассажиров у тротуара выстроилась вереница кебов.

Сэйерс не представлял, куда ему ехать. Он крайне мало знал о Ричмонде. За последние десятилетия городок сильно разросся, превратившись в шумный промышленный город. Старые дома исчезали, сменяясь новыми, многоэтажными. Среди новостроек была и величавая Монумент-авеню, отголосок ностальгии о потерянном прошлом. Северяне дотла сожгли прежнюю столицу Конфедерации, выбив из нее последних защитников.

Прежде всего Тому нужно было где-то остановиться. На Мэйн-стрит Сэйерс принялся разглядывать театральные объявления. Он надеялсязатеряться в одной из незаметных улочек в районе театров, среди маленьких харчевен и пабов, куда заглядывали не театралы, а актеры и рабочие сцены. Сэйерс безошибочно узнавал их в любой толпе.

В подобном районе он чувствовал бы себя как дома, завязал разговор и выяснил все, что ему нужно: и где расположены самые дешевые гостиницы, и как прошел последний спектакль. Не исключено, он услышал бы там и о Луизе — ведь она сама недавно приехала сюда и наверняка ведет поиски, хотя и не совсем в тех же кругах.

Расспросы привели его на Бонд-стрит, откуда лучами расходилось несколько аллей. У неприметного входа в салун, на вид многообещающего, он заметил пару музыкантов в пальто, наброшенных поверх фраков. Они нырнули внутрь, и Сэйерс последовал за ними. Место было непривлекательным, редкие прохожие заглядывали туда, да и то по необходимости, чтобы утолить голод и сразу уйти.

Закрыв за собой дверь, Сэйерс в нерешительности остановился. К его изумлению, в небольшом зале, мирно попивая джин и пиво, сидели и белые и черные. Том, конечно, знал, что война закончилась освобождением рабов, но не ожидал, что обе расы так быстро примирятся друг с другом. «Похоже, я попал за кулисы мира, где не слышали о сегрегации», — подумал он и вскоре убедился, что действительно не слышали. Очнувшись и не желая привлекать к себе внимания, он пересек зал и задержался у столика, за которым сидели музыканты.

— Простите, — обратился он к ним, — вы, случайно, не из оркестра «Трубадуры Черного Патти»?

— Нет, — замотал головой один из оркестрантов, чернокожий. — Мы из джаз-банда «Менестрели Элла Филдза».

Сэйерс понимающе кивнул и направился к бару. Стойка сияла чистотой, внизу, возле каждого стула, сверкали плевательницы. Обслуживал посетителей единственный официант, также чернокожий, одетый в белоснежную рубашку с галстуком-бабочкой, жилетку, черные брюки и длинный, почти до самого пола, фартук. Он стоял, облокотившись на невысокий латунный поручень, окаймлявший стойку, и вполголоса разговаривал с барменом. Увидев подходившего к ним Сэйерса, буфетчик прервал беседу, а официант отправился в зал брать заказы и выписывать счета.

Сэйерс поставил чемодан рядом со стулом и заказал пива. Бармен подал ему высокую хрустальную кружку.

Том чувствовал, что ему следует избегать алкоголя. Стоило выпить больше глотка, и он падал в пропасть.

Пиво у него всегда предшествовало рюмке виски, за которой следовала вторая, и третья, и так далее… становясь нотами в долгой песне, заканчивавшейся, как правило, в луже возле бара.

Когда-то Сэйерс выбрал для себя умеренное употребление алкоголя, но соблюдать дозу так и не научился, постоянно перебарщивая. Сейчас перед ним стоял выбор — либо полный отказ от спиртного, либо запой с непредсказуемыми последствиями. Он предпочел первое.

Он повернулся и оглядел зал. Внимание его привлекла женщина в одной из боковых отдельных кабинок. В бар она вошла с каким-то мужчиной, но сейчас сидела одна. Один этот факт вызывал удивление, но вдвойне удивительным было другое — перед ней стояла рюмка.

Сэйерс догадался о ее профессии. Конечно, это шлюха, поджидавшая клиента. Официант, видимо, тоже так считал. Он остановился возле нее. Что-то сказал ей, она в ответ отрицательно замотала головой. Официант посмотрел на бармена, чуть кивнул ему, тот подошел к женщине, подхватил ее под руки и вытолкал за дверь. Женщина отчаянно визжала и сопротивлялась. Никто не обратил внимания на безобразную сцену либо притворился, что ничего особенного не происходит.

Сэйерс рассматривал пол в зале. Дверь открылась, вошел бармен, отряхивая пыль с ладоней. Официант ушел брать очередной заказ, а бармен вернулся за стойку и удивленно посмотрел на полную кружку Сэйерса, из которой тот сделал всего один глоток.

— Вам не нравится наше пиво? — поинтересовался бармен, приближая лицо к Сэйерсу.

— Помилуйте, — улыбнулся тот. — Напротив, пиво отличное. И заведение у вас вполне приличное.

— Очень рад. Спасибо, — ответил широкой улыбкой бармен.

— Мне здесь все нравится. Неплохое местечко. Театров поблизости много, — продолжал Сэйерс. — К вам, наверное, и актеры заглядывают?

— Бывает, — уклончиво ответил бармен.

— Я тоже актер, — произнес Сэйерс. — Недавно приехал, ищу гостиницу недорогую, но с чистым постельным бельем, не очень любопытными хозяевами и прислугой, не сующей нос в чужие дела. Не посоветуете что-нибудь подходящее?

— Могу, — отозвался бармен. — Вы, кроме пива, ничего больше заказывать не будете?

— Пожалуй, возьму еще рюмку виски, — сказал Сэйерс. — Да, и себе налейте тоже.

Когда Сэйерс расплатился за пиво и виски, бармен сунул руку под стойку, извлек оттуда карточку с адресом и передал Сэйерсу.

Тот поднес ее к глазам, повернулся к свету и прочитал коротенькое объявление и адрес небольшой гостиницы, особо приветствовавшей работников театра. Цены указывались вполне приемлемые.

— Огромное спасибо, — проговорил Сэйерс и подхватил чемоданчик, показывая, что собирается уходить.

— А виски?

— Оставляю вам. Выпейте за мое здоровье, — ответил Сэйерс и пошел к выходу.

* * *

На аллее, неподалеку от салуна, он увидел ту самую шлюху, которую оттуда вытолкали. Она лежала на тротуаре, силясь подняться. Мимо нее шли прохожие, но никто не сделал и попытки помочь. Сэйерс наклонился, взял ее за плечи, поставил на ноги и подвел к стене, возле которой стояли какие-то ящики, усадил на стопку из трех ящиков, вполне подходившую ей по высоте. Внутри тары звякнули пустые бутылки.

— Вам лучше было бы идти домой, — посоветовал ей Сэйерс.

— А ты не хочешь меня взять с собой?

— Нет.

— Брезгуешь? Думаешь, ты лучше меня?

— Ничего я не думаю, — ответил он и уселся на корточки рядом.

Женщина поправила юбки, кофточку, в лице ее появились признаки чувства собственного достоинства.

— Понятно, — произнесла женщина примирительным тоном. — У тебя невеста есть. Да мне все равно. У всех есть невесты. Или женихи.

— У тебя тоже есть?

— У меня? Был.

Она посмотрела на него. Физиономия ее, вопреки моде, была густо намазана косметикой, только вместо того чтобы придавать очарования лицу, она, напротив, подчеркивала грубость его черт, обрюзглость и серость кожи. Сэйерс не рискнул бы предположить возраст шлюхи. Разгульная жизнь отложила отпечаток на весь ее облик. На вид она казалась старой, хотя на самом деле, наверное, была довольно молодой.

— Простите меня, — осторожно сказала женщина. — Вы повели себя как джентльмен, остановились помочь мне, а я тут вас по-всякому обзываю.

— Да? Я ничего ужасного от вас не услышал, — отозвался Сэйерс.

— Я мысленно, — пояснила она. — От виски иной раз язык не поворачивается, только мысли бегают как чумовые. — Она захихикала, и улыбка несколько смягчила ее лицо.

— Бросьте пить, устройтесь работать, — посоветовал Сэйерс.

— Если я брошу пить, то лишусь последней работы, — возразила она.

Сэйерс не осмелился спорить с ней.

— Вы давно здесь обитаете? — поинтересовался он.

— Прилично уже, — произнесла женщина, и взгляд ее устремился куда-то вдаль. Она будто о чем-то задумалась, и мысль вдруг начала обретать форму. Секундой позже она резко поднялась, отчего бутылки в ящиках разом загремели, и попыталась было пойти навстречу своей материализовавшейся мысли, видимой лишь ей одной.

В то же мгновение раздался звонок трамвая; похожий на звук цимбал, он словно переехал воображаемый образ, лишив Сэйерса необходимости разубеждать шлюху. Она вздрогнула, села на ящики, невозмутимо, как ни в чем не бывало, посмотрела на Сэйерса.

Тот решил расспросить ее о самом главном. Случай предоставлялся подходящей, он ничем не рисковал.

— Могу я задать вам один вопрос? — сказал он.

— Валяй спрашивай. Хочешь меня обидеть? Не получится. Ставлю сотню — не выйдет. Спорим? Есть у тебя сотня долларов?

— Спорить я не стану, — ответил Сэйерс. — Лучше скажите мне вот что. Допустим, есть один человек, мужчина… который испытывает удовольствие, когда…

— Его трахают? Педик, что ль?

— Нет. Который испытывает удовольствие, когда его бьют.

— Так тебе наподдать нужно? Такое я могу тебе устроить.

— Не мне. Простите, сложно объяснить…

— Да уж заметно, — отозвалась женщина. Она глубоко вздохнула, лицо ее внезапно стало серьезным. — Короче, тебе нужен мужик, жаждущий побоев. Найти таких можно, но не здесь. Они все в высшем свете, по обществам да по салонам гуляют. Иногда собираются гуртом и ведут себя как мальчишки. Только очень богатенькие мальчишки… Женщин у них, как правило, нет. Они там сначала друг друга лупят, а потом трахают.

— Вы знаете такие места?

— А то. Спортивные клубы, например. Еще ипподром, тиры частные. Захочешь — найдешь. Доллар гони и спрашивай еще.

— Хорошо, спрошу. — Сэйерс протянул ей два доллара. — А теперь представь, что беременную женщину заставляют избавиться от плода, лишить его жизни. Она соглашается. Потом горюет. Сколько, по-вашему, будет длиться ее горе?

Она нахмурилась, ничего не поняв, будто Сэйерс заговорил на непонятном языке, и мысленно пыталась облечь его туманную фразу в знакомые слова и формулировки.

— Я имею в виду вот что, — продолжил он, но в ту же секунду женщина вдруг сорвалась с места и вскочила на ноги. Сэйерс тоже поднялся, встал перед ней.

— Я поняла тебя, и пошел ты к черту! — выкрикнула она. — Убирайся!

Размахнувшись, она попыталась ударить его по лицу, но Сэйерсу не пришлось даже отклоняться — женщину шатнуло назад, и кулак ее пронесся в полуметре от его головы. Она потеряла равновесие, он подхватил ее, чтобы не дать свалиться на землю, но женщина с силой оттолкнула его. Она схватилась за край верхнего ящика, затем с большим усилием подняла его и швырнула в Сэйерса. Тот отскочил, и ящик с грохотом упал на тротуар. Часть верхних досок его отлетели, на булыжник посыпалось битое стекло.

Женщина кричала и плакала одновременно, поливая его такой площадной руганью, какой он и от мужчин на ярмарке редко слыхивал. Люди начали останавливаться на аллее и рассматривать их. Женщина отвернулась, посмотрела на ящики — часть их оказались открытыми. Она принялась выхватывать из них пустые бутылки и швырять в Сэйерса. Лицо ее побагровело, в глазах застыла боль, смешанная со злобой.

— Простите меня, — пробормотал Сэйерс, но в ответ летели бутылки и ругательства. Он отошел еще на несколько шагов, уходя от попаданий. Женщина походила на фурию. Сэйерс понимал, что спровоцировал ее, но не знал, как ее остановить. Она же и не собиралась останавливаться.

Сэйерс почувствовал, что кто-то схватил его за руку и потащил прочь с аллеи. Обернувшись, он узнал бармена. Дверь салуна была открыта, возле входа толпились посетители и прохожие. Бармен сунул в руку Сэйерса его чемоданчик и торопливо повел по аллее.

— Я всего лишь спросил ее, — недоуменно произнес Сэйерс и посмотрел через плечо на продолжавшую бушевать женщину.

— Вот и прекрасно, — заявил бармен. — Ну и как, ответ получили?

— Похоже, да.

Глава 36

Управляющий отелем отложил в сторону рекомендательное письмо, вежливо поклонился.

— Мы рады приветствовать у себя друга мистера Патенотра. Можете рассчитывать на наше полное гостеприимство.

— Думаю, он рад был бы услышать вас, — ответила Луиза. — Кстати, со мной двое слуг.

— Мы найдем им подходящую комнату во флигеле. Они могут жить вместе?

— Вполне. Они супруги.

— Тем лучше, — улыбнулся управляющий. — Сколько времени вы у нас проведете?

— Трудно сказать. Я ищу себе что-нибудь более постоянное, но… вы ведь знаете, как трудно найти хороший дом.

Управляющий встал, обогнув стол, подошел к Луизе. Его кабинет своим слабым освещением и роскошной отделкой черным деревом напоминал скорее часовню или ритуальный зал. Луиза поднялась. Они, как мужчины, скрепляющие сделку, пожали друг другу руки.

Он взял со стола письмо, передал ей.

— Чувствуйте себя как дома. Оставайтесь у нас на любой удобный вам срок. Обычно мы сообщаем о новых постояльцах через местную газету «Диспэтчер». Всего несколько строк.

— Я не хотела бы афишировать свой приезд, — произнесла Луиза. — Мне кажется не совсем удобным объявлять о приезде одинокой дамы.

— Прекрасно вас понимаю. Чем еще могу быть вам полезен?

— У меня есть с собой немного драгоценностей. Я хотела бы оставить их у вас, в надежном месте.

— Разумеется. Я распоряжусь выделить ячейку в нашем хранилище. Когда будете проходить мимо стойки в холле, попросите ключ, и вам его дадут.

Она отказалась от услуг мальчишки-носильщика и, держа в руках небольшую сумку, поднялась в отведенные на втором этаже апартаменты, куда незадолго до нее Молчун и Немая внесли остальной багаж. На стене в вестибюле висел план преображенного отеля — работы по его расширению предполагалось начать в самом ближайшем будущем. Вместо скромного невысокого здания должны были появиться четыре новые башни, семи- и даже двенадцатиэтажные. Две из них архитектор намеревался связать переходами, нависающими над Восьмой улицей. На крыше каждой башни гордо реяло знамя Мерфи.

Луиза подумала, что задерживаться здесь надолго ей не следует. Везде в городе она замечала стремительные перемены, словно все жители торопились побыстрее войти в новое завтра. Луиза выросла в тиши, где ценилось постоянство, поэтому перемен не любила, а страсть к изменениям, вызывавшим у нее недоверие и ощущение нестабильности, считала и вовсе подозрительной.

В номере находилась только Немая. Она успела раскрыть чемодан Луизы и развесить на вешалках в шкафу несколько ее платьев. Луиза подошла к чемодану с намерением извлечь из него свои любимые безделушки и памятные вещицы и расставить на туалетном столике в обычном порядке, но Немая вдруг закрыла крышку чемодана и, прижав ее одной рукой, другую подняла вверх.

— Номер Патенотра? — спросила Луиза.

Последовал легкий кивок.

Луиза вышла из комнаты, поднялась этажом выше. В коридоре она увидела одиноко стоявшего Молчуна. Тот ждал ее. Дверь номера Патенотра он уже открыл.

— Предупреждение обычное, — бросила Луиза, скользнув в номер и быстро закрыв за собой дверь. Как всегда, она чутьем ощутила их ожидание, с каждым днем становившееся для нее все более тягостным. Молчун и Немая часто раздражали своим неодобрением ее поведения. С самого начала они муштровали Луизу, как сержанты — молодого офицера-новичка, а после отказа покончить с девочкой посматривали на нее со смешанным чувством уважения и презрения. Тогда Луиза поняла, что медовый месяц поклонения ей для них закончен, но отступление оказалось уже невозможным — обратного пути с дороги, на которую она встала, не было.

Луиза догадывалась, что они считают ее способной, но своевольной ученицей, потому что в душе отлично представляла, куда эта дорога ее заведет. И если впереди — неясность и тупик… что ж, она сама их выбрала.

Она огляделась. Гостиная была прибрана и выглядела так, словно в номер с тех пор никто не заходил. Луиза подошла к письменному столу, открыла один за другим все ящики, оказавшиеся незапертыми, обнаружила в них недописанные письма, неоплаченные счета, вырезки из газет и журналов, рассказывающих о родине Патенотров, штате Луизиана, нашлись в ящиках несколько монет, правда, мелких.

Она не заботилась о том, чтобы оставить вещи в порядке. Напротив, приблизившись к дивану, смяла покрывало и взбила подушки, создавая впечатление, что на нем кто-то сидел. Внезапно раздались два негромких удара в стену, с интервалом в секунду.

Луиза, стараясь не шуметь, стремительно пересекла комнату и исчезла в спальне, плотно прикрыв дверь. Замка в ней не было, только щеколда. Она сразу же задвинула ее и замерла, прислушиваясь. Спустя минуту дверь в номер отворилась и сразу же закрылась. Потом раздался звук задвигаемых в стол ящиков, взбиваемых подушек. Кто-то отчаянно хлопал по ним, придавая прежнюю форму.

Когда дернулась дверь спальни и слабо лязгнула щеколда, Луиза бесшумно отступила на шаг назад. Сердце ее отчаянно забилось.

— Мистер Патенотр, — раздался за дверью голос горничной, — я пришла убрать вашу постель.

Луиза заставила себя зевнуть, издав звук, который мог с равным успехом принадлежать как мужчине, так и женщине, или даже зверю. Смысл его тоже нельзя было определить.

— Простите, что потревожила вас, — сказала горничная тем же громким голосом и вышла из комнаты. Луиза услышала, как повернулся в двери ключ и щелкнул замок.

Она бросила взгляд на постель, остававшуюся со вчерашнего дня неприбранной. Жюль Патенотр не вернулся в свой номер. Он вообще сюда никогда не вернется. Луизу устраивало, чтобы его исчезновение обнаружилось как можно позднее, поэтому она сбросила одеяло, запутала простыню, примяла подушку. Затем обыскала спальню.

Ботинки. «Сколько же туфель нужно мужчине?» — подумала Луиза, оглядывая два ряда обуви. За ними, в самом углу шкафа, рука ее наткнулась на какой-то ящик. Луиза обрадовалась своему везению, подумав, что наткнулась на деньги. Запертый ящик с виду походил на те, в которых хранят оружие. Луиза не умела, как Молчун, легко вскрывать ящики и двери, поэтому прошла к столу, взяла нож для распечатывания конвертов и сорвала им замок.

Содержимое ящика ее не обрадовало. В нем действительно лежали два пистолета, пачка поздравительных открыток и несколько уложенных стопкой книг. Она взяла одну и прочитала название: «Трактат о пользе порки в медицине и любви». Тираж книги составлял всего триста экземпляров, высылался он по почте, название издательства не стояло, только город — Париж.

Луиза положила книги и пистолеты на место, ящик засунула в угол шкафа, туда, где нашла. То, что замок увидят сорванным, ее нисколько не волновало. В номере делать ей больше нечего, но работа с вещами Жюля Патенотра еще не закончилась. Перед выходом она придирчиво осмотрела комнату. Теперь ежедневно, в течение недели-двух, она будет присылать сюда Молчуна или Немую, чтобы те приводили номер в обитаемый вид. Таким образом никто не свяжет ее приезд с исчезновением Патенотра и ни в чем не заподозрит. То, что он не взял внизу свой ключ, ничего не значило. Служащие там менялись, и за получение ключа в журнале никто не расписывался.

Она спустилась вниз, в вестибюль.

— Управляющий обещал выделить мне ячейку, — сообщила она дежурному.

— Да, мадам, все правильно, — ответил тот и вытянул из ящика стола журнал. — Пожалуйста, оставьте нам образец вашей подписи.

Луиза расписалась именем Мари Д’Алруа, дежурный вручил ей ключи.

— И что мне с ними делать?

— Пойдемте, я покажу, как ими пользоваться.

Дежурный открыл дверь, и они вошли в небольшую комнату, в стены которой были вделаны ниши с ячейками. Служащий показал Луизе, каким ключом следует отпирать ее ячейку.

— Вот этот остается у вас. — Дежурный поднял небольшой ключ. — Он от вашей ячейки. Второй ключ вы отдадите дежурному. Чтобы войти сюда, вам нужны оба ключа. Вот и все, очень просто.

Объяснив, он вышел. Как только дверь за ним закрылась, Луиза вытащила из сумочки ключ, найденный ею в кармане пиджака Патенотра, и стала пробовать открыть им ячейки. К счастью, она довольно быстро нашла нужную.

Вытянув ее, Луиза сняла металлическую крышку, и глаза ее вспыхнули от счастья. В ячейке лежала очень большая сумма в купюрах и золотых монетах. Ни зависти, ни жадности она не испытывала, лишь чувство облегчения. Ее ожидания увенчались успехом. Она быстро перенесла наличность в свою ячейку и принялась изучать остальное содержимое. Лежавшие там драгоценности она не взяла, потому что их на ней мог кто-нибудь узнать. Рисковать не хотелось, да и денег в ячейке было больше, чем она предполагала. К тому же, хотя Луиза и не была специалистом по драгоценностям, ей почему-то показалось, что ценность их невелика. Патенотр скорее всего хранил их как память.

Документы из ячейки Патенотра, последнего представителя теперь уже навсегда исчезнувшего семейства, она решила прихватить, надеясь внимательно просмотреть их у себя. Здесь, без очков, она почти не разбирала текст. Напрягая зрение, она прочитала одну из бумаг и, поняв смысл, лихорадочно стала совать бумаги в сумку.

Луиза пробыла в хранилище около пяти минут. Долго даже для первого раза. Она вставила на место обе ячейки, заперла и вышла из комнаты.

— Простите, я запуталась с ключами, — сказала она дежурному. — Там у вас все так сложно.

— Ничего, привыкнете, — улыбнулся дежурный. — Всего доброго, мадам.

— И вам тоже, Чарлз, — ответила Луиза, прочитав имя дежурного на значке, и направилась к себе в номер.

Глава 37

Клуб, в который направился Сэйерс, считался истинно джентльменским. Он занимал особняк викторианско-итальянского стиля, окруженный причудливым металлическим забором, в самом центре города, на Ист-Франклин. Все здание находилось в полном распоряжении клуба, членами которого среди прочих были люди заметные и влиятельные. Правила, определяющие членство клуба, отличались сложностью и витиеватостью. Устава клуба как такового не существовало.

В клуб могли вступить только мужчины. Приличные дамы, возвращаясь из церкви домой и проходя мимо здания клуба, предпочитали отворачиваться от него, поскольку даже смотреть в его сторону считалось для женщин недопустимым. О нем не говорили в обществе, понимая, что все происходившее в клубе не должно выходить за пределы его стен. Клуб воспринимался как место, где мальчишки, среди которых были и банкиры, и владельцы фабрик, и военные, и бездельники от церкви, оставались мальчишками.

Одетый во фрак, взятый напрокат в «Бижу», получив несколько ценных советов от одного из завсегдатаев клуба, Сэйерс протиснулся сквозь узкие ворота. Он решил разыграть из себя джентльмена, для чего приготовился говорить с английским акцентом. Напомнив себе в очередной раз о необходимости снимать цилиндр, дополнявший образ, Том пошел к дверям клуба.

Путь ему освещали горящие факелы, установленные на кронштейнах с обеих сторон двери. Чернокожий швейцар взялся уже за ручку двери, дабы впустить Сэйерса, но всмотрелся в его лицо и не узнал в нем постоянного посетителя. Сэйерс воспользовался данным ему советом, сказав, что идет по приглашению судьи.

Завсегдатай не ошибся в выборе покровителя.

— Судьи Кратчфилда? — перепросил швейцар с почтительностью, граничившей с тревогой, вытянулся и, не задавая лишних вопросов, пропустил Сэйерса.

Тому оставалось только надеяться, что швейцар не скажет судье, в случае если он появится, о его таинственном приглашенном.

Он зашагал по мраморному полу холла к широкой винтовой лестнице и поднялся на второй этаж, на галерею, над которой нависала стеклянная куполообразная крыша, отделанная витражами. Второй швейцар, поклонившись, принял у него цилиндр.

«Теперь куда?» — задумался Сэйерс и остановился. Он выбрал ближайшие двери и оказался в большом, наполненном свежим воздухом помещении размером с гимнастический зал. Использовать его, впрочем, можно было и как танцевальный, и как банкетный.

Следующие две двери ввели его в ресторан с массивными столами, накрытыми простыми льняными скатертями, и тяжелыми дубовыми креслами, специально только для мужчин. В бильярдной, куда гости входили через небольшой арочный переход, закрытый портьерой, над пятью столами светили электрические люстры. На четырех столах шла игра. Сэйерс немного постоял, наблюдая за игроками. Никто не обратился к нему, не поприветствовал.

В последней комнате, скудно освещенной, с большим камином в углу, располагался бар, самое оживленное место в клубе. В сигарном дыму сидели на диванах, а большей частью стояли группами, спиной друг к другу, хорошо одетые мужчины и вели оживленный разговор. О чем бы ни шла речь, громкие уверенные голоса свидетельствовали о всегдашней правоте. Над камином висело старинное оружие и доспехи — перекрещенные щиты, копья, мечи и шлемы, а в центре находились современные часы, казавшиеся нелепыми в таком окружении.

Комната явно давно не проветривалась, а камин постоянно топился, отчего воздух в ней сделался густым, а духота казалось липкой. Не задерживаясь в дверях, дабы не привлекать к себе внимания, Сэйерс направился сквозь толпу. Случайно он задел локоть крупного мужчины, внушавшего что-то своим немногочисленным слушателям. Рука его, державшая рюмку, дернулась, и несколько капель напитка пролилось через край.

— Поосторожней! — рявкнул здоровяк, поворачиваясь к Сэйерсу.

— Прошу меня извинить, — проговорил тот, но мужчина определенно не собирался останавливать поток грубостей.

— Смотри, куда идешь, а если не видишь, то смойся с моих глаз. Мне плевать, кто тебя сюда пригласил.

Очень высокий, с бочкообразной грудью и похожей на яйцо, заостренной кверху длинной головой, в желтоватом костюме, такой же рубашке и жилетке, любимой одежде плантаторов, с напомаженными усами, он выговаривал бы Сэйерсу и дальше, если бы за того не вступился другой мужчина. Не дав Сэйерсу ответить, он встал между ними и четко произнес:

— Я видел все происшедшее, мистер Бурвелл, и могу засвидетельствовать — этот человек не намеревался оскорбить вас.

Затем он взял Сэйерса под руку и отвел в сторону.

— Спасибо большое, но вы могли бы и не вступаться за меня. Я способен за себя постоять, — сказал Сэйерс, когда они очутились на почтительном расстоянии от яйцеголового. — Я вижу, когда человеку хочется поспорить.

— А я вижу, когда человек лезет на рожон, — ответил незнакомец. — Разрешите представиться. Калвин Квинн. Мне кажется, я не видел вас здесь раньше.

Квинн, элегантно одетый, худощавый, был примерно одного с ним возраста. Сэйерс назвал себя, прибавив:

— Я в городе недавно, всего пару дней как приехал.

— Понятно, — кивнул Квинн. — Если вам понадобятся рекомендации, обращайтесь ко мне. Я адвокат, знаком со многими влиятельными людьми. Вы каким бизнесом занимаетесь?

Сэйерс почел за лучшее не называть профессий. Работать он начал лет с одиннадцати и перепробовал множество занятий — был и мальчиком на побегушках, подмастерьем у каменщика, затем стал боксером, потом сменил профессию на актера, дорос до управляющего театром, после чего жизнь его снова пошла наперекосяк — он работал грузчиком на складе и сборщиком фруктов, землекопом и помощником столяра на ярмарке… Сэйерс правильно решил, что ни одна из этих профессий не заслуживала здесь уважения, а потому ответил просто:

— Я получил неплохое наследство.

— А, ясно, — проговорил Квинн, глядя на Сэйерса уже с большим интересом. — Как вам у нас нравится?

— За такой короткий срок трудно сделать определенные выводы. Впечатление еще не сложилось, — отозвался Сэйерс и повернулся к группе, где тон голосов угрожающе нарастал.

Мужчина, недавно хотевший затеять ссору с Сэйерсом, теперь сцепился в словесной перепалке с другим посетителем клуба, молодым человеком приятной наружности. Его безусое лицо с широким лбом и длинными бакенбардами пылало негодованием.

— Надеюсь ваши впечатления не омрачит наш задиристый субъект. Зовут его Генри Бурвелл. Жестокий, богатый, как видите, несимпатичный. Простите, но таким уж он уродился.

При виде краснощекого наглого типа, орущего в лицо человеку, Сэйерс вдруг вспомнил о воинственном турке, борце, с которым ему когда-то довелось путешествовать в одном фургоне. Зимой силач, голый по пояс, выходил ранним утром к реке, ломал лед, затянувший кадки с водой, выливал на себя галлоны воды с плавающими в ней ледышками, и орал так, что весь ярмарочный лагерь просыпался. Пил он ужасно, ежедневно надираясь в лоскуты, после чего бродил между фургонами в поисках желающих помериться с ним силой. Было в его фигуре и характере нечто странное — чем больше он старел, тем закаленнее и тверже становился. Каждый вечер он искал, к кому бы придраться, а в бою не знал жалости к противнику.

— Почему он так злится? — спросил Сэйерс.

Квинн только пожал плечами:

— Кто его знает? Природу не выбирают. Для него каждый незнакомец — кандидат в противники. Как только заметит, кого не встречал раньше, словно с цепи срывается.

— Никто не пробовал остановить его?

— Остановить? Его? — Адвокат удивленно посмотрел на Сэйерса. — Нет. Напротив, его иногда подзуживают. Кто-нибудь приглашает сюда своего недруга или недоброжелателя, делает так, чтобы он оказался в поле зрения Бурвелла, отходит в сторонку и ждет, когда все начнется. Бурвелл начинает хамить, приставать. Многие не выдерживают, отвечают — и пошло-поехало. Вам повезло, вы не поддались на его штучки. Простите, что же все-таки привело вас в Ричмонд? Хотите вложить деньги в какое-нибудь дело? Если да, могу посоветовать, переговорить, с кем нужно.

Сэйерс сразу догадался, что от скандала Квинн спас его не за красивые глаза. Если Бурвелл видел в каждом незнакомце потенциального противника, то Квинн — будущего клиента. «Он, наверное, и ходит сюда только затем, чтобы подыскать богачей», — подумал Том.

— Если честно, я разыскиваю одну женщину, — ответил Сэйерс и, запустив руку во внутренний карман взятого напрокат фрака, вытащил фотографию Луизы. — Она приехала сюда из Филадельфии несколько недель назад.

Квинн вежливо принял снимок, долго и молча его рассматривал.

— Фотография старая, — заметил Сэйерс. — Женщина могла измениться.

— Нет, мне она незнакома, — произнес Квинн, передавая фотографию Сэйерсу. — Актриса?

— Да, в прошлом. Играла в английских театрах.

— Имя ее я тоже встречаю впервые.

— Имя может быть другим.

— О, да тут целая тайна, — улыбнулся Квинн.

В этот момент голоса спорящих сделались такими громкими, что вокруг них, а потом и во всем зале воцарилась тишина. Все повернулись к Бурвеллу и молодому человеку, выжидая, что же произойдет дальше.

— Значит, ты считаешь, что можешь безнаказанно оскорблять старших? — ревел Бурвелл.

— Я никого не оскорбил! — воскликнул юноша. — Ни разу не встречал никого, кто бы так старался представить себя оскорбленным.

— Тогда ты его встретил, — ответил Генри Бурвелл и с этими словами толкнул молодого человека в грудь с такой силой, что, если бы друзья не подхватили его, он непременно бы упал.

Такое действие означало для всех одно — спор должен решиться поединком.

— Ищете драки? Ну, вы ее получите, — заявил молодой человек, восстанавливая равновесие.

Его слова прозвучали знакомым всем сигналом. Двери, ведущие в смежный с баром танцевальный зал, распахнулись, и все ринулись туда, встали вдоль стен и у выхода. Толпа увлекла Сэйерса в зал, затем прижала к дверям, где он потерял из виду своего собеседника.

Было что-то тревожное и в самих приготовлениях, и в той быстроте, с какой они производились. Откуда-то извлекли канат, накинули его на два крюка, торчавших в стенах, и еще на два, вбитых в стоявшие посреди зала массивные деревянные опоры, огородив таким образом угол и превратив его в некое подобие ринга. Прежде чем молодой человек успел приготовиться, Бурвелл уже отдал фрак секунданту, закатал рукава рубашки и зашагал в центр ринга. Через секунду напротив него возник молодой человек. У канатов появились добровольные помощники, закричали, засвистели, принялись давать обоим противникам советы.

— Перчатки у кого? — крикнул один из друзей молодого человека.

— Какие перчатки?! — заорал в ответ Генри Бурвелл. — В перчатках дерутся только женщины.

Кто-то громко сказал над самым ухом Сэйерса:

— Сейчас будет настоящее зрелище. Получше вчерашней схватки голых негров на сцене оперы.

Сэйерс обернулся. Одни посетители клуба улыбались, предвкушая бой, другие, хотя и покачивали осуждающе головами, ничего не предпринимали, дабы остановить происходящее. Не раз уже Сэйерс сталкивался с подобным феноменом и знал, что в нем больше лицемерия, чем недовольства, — люди выражают неодобрение, но не уходят, боясь пропустить даже самый незначительный эпизод, и все ради того, чтобы впоследствии негодовать еще горячее.

Он оглядел молодого человека. Тот передавал часы на цепочке одному из своих друзей. Выглядел он неплохо — широкоплечий, с узкими бедрами. Сэйерс подумал, что он сумеет преподнести местному негодяю парочку сюрпризов, научит того быть повежливее с посетителями клуба.

Если же у него ничего не получится, то Бог ему судья.

«Какое мне до них дело? И мне ли судить Бурвелла? — размышлял Сэйерс. — И чем же я лучше его? Сам последние лет пять зарабатывал себе на жизнь подобным же образом. Надирался, сознательно ставил противников в проигрышное положение и побеждал, порой нокаутом. Разве что не получал удовольствия от схватки, вот и все. Зато получал деньги».

— Вы ускользнули от меня лишь по чистой случайности, — раздался позади него голос Себастьяна Бекера.

Глава 38

С этими словами он крепко стиснул пальцами запястье Сэйерса. Тот обернулся, удивленно посмотрел на Себастьяна.

— Это вы? — пробормотал он. — Что вы тут делаете?

— И вы еще спрашиваете?! — Бывший полицейский едва сдерживал злость. — Гнусный вор!

— Я у вас ничего не крал.

— Вы едва не разрушили мою репутацию и мою семью. Все! Я положу конец вашим преступлениям. Вы окажетесь там, где и должны быть, за решеткой! — Себастьян повысил голос настолько, что перекричал стоящих рядом посетителей клуба. — Вы отдадите мне все, что украли, и отдадите немедленно! — не замечая посторонних взглядов, продолжал он.

С этими словами он развернул Сэйерса и толкнул к двери.

Себастьян, в длинном дорожном пальто и пыльных ботинках, резко отличался от лощеных джентльменов, посетителей клуба. Последние двое суток он почти не спал, держался лишь на крепком кофе и ненависти к Сэйерсу. Двенадцать предыдущих часов он провел в поисках его по всем гостиницам и в одной из них узнал его имя и подпись в регистрационном журнале. Один из местных знатоков города направил его сюда. Когда швейцар отказался было впустить его, Себастьян зыркнул на него злобным взглядом и ответил так грозно, что у того мурашки по коже побежали.

Он вошел в бар за секунду до того момента, когда все устремились в танцевальный зал. Сэйерса он заметил сразу. Тут же толпа подхватила его, но он продрался сквозь нее к Сэйерсу.

— Себастьян, пожалуйста, подождите.

— Я вам больше не Себастьян, — отрезал тот. — А бой посмотреть я вам не дам. Тем более что он закончится еще до того, как мы окажемся на улице. Слышите, что говорят вокруг?

— О чем?

— О шрамах на руках вон у того мужчины.

Сэйерс оглянулся, посмотрел на Бурвелла, на его деформированную руку, похожую на кулек с грецкими орехами, откуда торчали мясистые пальцы. Предплечье пересекал длинный и зубчатый, как молния, шрам. С такой рукой, по мнению Сэйерса, мужчина вообще не мог драться.

— Попал под колеса телеги, они его и покорежили, — сообщил Себастьян. — Хирург скрепил ему пальцы металлическими пластинами. По-моему, об этом все здесь знают, за исключением его противника, конечно.

Выслушав объяснение, Сэйерс снова обернулся. Молодой человек разминался, взмахивая руками, как птица крыльями, и потряхивая мышцами. Он и не догадывался о том, что его ждет.

— Какой позор, — сказал Сэйерс.

— Не ваше дело, — оборвал его Себастьян. — Сейчас вы обязаны думать не о них, а обо мне. — Он поволок Сэйерса к выходу.

Они подошли к дверям зала, Себастьян толкнул их, но они оказались закрытыми. Один из гостей, заметив их попытки, сказал:

— Можете не стараться. На время поединка двери всегда закрываются.

Себастьян повернулся к рингу, поставив впереди себя Сэйерса, напоминавшего видом и покорным поведением расшалившееся великовозрастное дитя. Глядя поверх голов, Себастьян искал запасной выход и не находил.

Противники сошлись и закружили по рингу друг против друга. Молодой человек попробовал нанести Бурвеллу прямой в грудь. Тот блокировал выпад и в ответ сильно шлепнул противника ладонью по щеке.

— Дерись как мужчина! — воскликнул молодой человек.

— Как мужчина дерись, — передразнил его Бурвелл, пропищав тоненьким детским голоском.

Молодой человек провел еще один прямой, в лицо Бурвеллу, и тот уже застал его врасплох. Голова здоровяка дернулась, на губах показалась кровь.

Себастьян наконец увидел единственно возможный выход, через ресторан, но чтобы достичь его, им следовало обойти толпу вдоль стен. Недовольно забормотав, он двинулся вперед, волоча за собой Сэйерса.

Бурвелл сделал два обманных взмаха, отвлек внимание молодого человека и нанес ему неожиданный удар в лицо рукой, пальцы на которой были скреплены металлическими пластинами с небольшими винтиками в них, выступавшими вверх. Себастьян, не большой знаток бокса, тем не менее подумал, что в челюсти молодого человека, возможно, появилась трещина. Всем было ясно, что бой фактически закончен. Молодой человек зашатался от нестерпимой боли, но не уходил с ринга, продолжая, словно в полусне, беспомощно размахивать руками. Бурвелл решил поиграть с ним.

Себастьян отвернулся и прошептал Сэйерсу в самое ухо:

— Где вы их спрятали и сколько уже истрачено?

Бурвелл схватил молодого человека за ворот рубашки, потряс из стороны в сторону и отпустил, отчего тот, потеряв равновесие, сразу же упал. Посетители оглушительно заревели. За головами их трудно было разглядеть происходящее на ринге. А творилось там следующее: Бурвелл опустился на одно колено и пригвоздил молодого человека к полу прямым левой в грудь, затем правой стал бить по лицу до тех пор, пока рефери наконец не вмешался и не остановил бой.

Бурвелл поднялся и взревел, обращаясь к толпе, вызывая на поединок. Сэйерс, дернув рукой, освободился от пальцев Себастьяна, юркнул за спины стоявших впереди и исчез из виду.

Себастьян бросился было за ним, но недовольные его толчками посетители сразу же оттеснили его назад. Он заметил в нескольких шагах от себя Сэйерса — тот отчаянно продирался к рингу. Себастьян удивился — ведь вначале он подумал, что Сэйерс метнется к выходу, постарается сбежать.

Сэйерс, тренированный спортсмен, к тому же более высокий и сильный, чем Себастьян, довольно быстро протиснулся к рингу.

— Только не это, черт подери, — пробормотал Себастьян.

Сэйерс торопливо стянул фрак и подлез под канаты. Закатывать рукава он не стал. Друзья молодого человека унесли его с ринга, кричали, просили кого-нибудь послать за доктором, но их никто не слушал, всех интересовало, чем закончится следующий бой.

Большинство зрителей, конечно, считали Сэйерса глупцом, не подозревавшим о металлических пластинах на пальцах Бурвелла и оттого не понимавшим, какие опасные последствия его ожидают. Некоторые, уверенные в том, что ярость и презрение к опасности — чувства, недостойные джентльмена, — должны быть наказаны, считали их вполне заслуженными и справедливыми.

— А, это вы! Идите скорей сюда! — заорал Бурвелл, заглушая шум толпы. Он сплевывал кровь с губы, но в остальном выглядел полным сил, готовым к очередному сражению. Даже помада не слезла с его усов. — Хотите отомстить за своего друга? Похвально. — Он захохотал.

Себастьян так и не смог пробиться сквозь толпу к рингу. Пропускать его вперед никто не собирался. Прекратив тщетные попытки добраться до Сэйерса, он беспомощно стоял, наблюдая за разворачивавшимся перед ним действом.

На ринг выступил тот же самый рефери и взглянул на Сэйерса, как показалось со стороны Себастьяну, с некоторой долей сочувствия. Он, видимо, отлично представлял, чем закончится поединок.

Рефери взмахнул рукой, противники сошлись и сразу же обменялись сильными ударами в корпус.

Сэйерс начал терять преимущество почти сразу. Бурвелл, легко блокировав его выпады, провел несколько мощных боковых. Сэйерс отступил, собираясь с силами, толпа недовольно заворчала. Себастьян поморщился. Он понимал, что годы пьянства не прошли для Сэйерса даром. Экс-чемпион потерял форму, и участь его практически решилась в первую же минуту схватки. «С другой стороны, пусть этот ломовик врежет ему как следует. Не исключено, мозги на место встанут», — не без удовольствия подумал Себастьян.

Последовал еще один обмен ударами, не принесший никому из соперников большого вреда, после чего Сэйерс снова отступил. Прошло всего две минуты с начала боя, а экс-чемпион уже явно начинал уставать. Казалось, еще один натиск противника, и Сэйерс окажется на полу. Однако не тут-то было. Бурвелл надвигался на него, методично осыпая крепкими ударами, но Сэйерс продолжал уверенно держаться на ногах. Бурвелл откровенно занервничал. Толпа замерла. На ринге творилось что-то непонятное. Сэйерс, который должен был давно пасть к ногам Бурвелла, уходил от него, ловко уклонялся от ударов, кружил спиной по всему рингу, а Бурвелл, преследуя его, яростно махал руками, но взмахи его либо не достигали цели, либо умело блокировались. Кто-то из недовольных поведением Сэйерса засвистел. Затем послышались раздраженные крики в его адрес.

Себастьян получил шанс пробиться к рингу, воспользовался им и встал у самых канатов и окликнул Сэйерса. Тот не обратил на него никакого внимания. Он слабо размахивал кулаками и все время отступал. В конце концов Бурвеллу удалось прижать его к одной из деревянных опор. Сэйерс оперся на нее спиной, ожидая, казалось, последнего рывка противника. И тот не заставил себя ждать. Ехидная ухмылка сползла с физиономии Бурвелла, глаза налились злобой. Он решил покончить с трусливым противником одним страшным ударом, самым жестоким, на который только был способен.

Себастьян попытался было влезть на ринг, но несколько рук схватили его и оттащили от канатов.

— Дай ему хорошенько! Научи его драться! — кричали вокруг.

Бурвелл прижал Сэйерса в углу. Тот стоял пошатываясь, с трудом держа руки на весу. Бурвелл прищурился, неторопливо, давая зрителям насладиться своими действиями, отвел правую руку и нанес сокрушительный удар.

Себастьян, закрыв глаза, тихо застонал, не в силах помешать избиению и ожидая услышать крик, но внезапно в зале повисла странная тишина. Он подумал, что определенно случилось нечто непредвиденное.

***

Сэйерс резко отскочил вправо, и кулак Бурвелла, просвистев над его правым плечом, вонзился металлическими винтами в деревянную опору. Посыпались щепки, из разорванной ладони Бурвелла хлестнула кровь. Он издал дикий крик.

Сэйерс приблизил лицо к его уху и явственно, чтобы слышали стоящие у канатов, проговорил:

— Ошибаетесь, этот молодой человек мне не друг и даже не знакомый.

Металлические пластины впились в дерево. Оторвать их от опоры означало дляБурвелла лишиться собственных пальцев. Он неподвижно стоял, продолжая реветь от боли.

Сэйерс спокойно, не торопясь, оглядел его. В этот момент он напоминал ученого, который, рассматривая насекомое, примеривается, как бы половчее нанизать его на булавку. С неожиданно появившейся у него силой Сэйерс обрушил в лицо Бурвеллу сразу три удара, раскрошив тому нос, а затем провел ошеломляющий прямой в лоб. Бурвелл не рухнул на пол — искореженная рука, медленно выскочившая из опоры без нескольких пластин и двух пальцев, помогла ему сохранить равновесие. Он стоял, раскачиваясь из стороны в сторону, постанывая от боли, руки его безжизненно висели. Сэйерс еще раз оглядел его и сильным боковым в челюсть отправил здоровяка в глубокий нокаут. Бурвелл свалился как подкошенный.

Толпа радостно закричала. Рефери, изумленно наблюдавший за окончанием боя, пришел наконец в себя. Он даже не стал открывать счет над неподвижно лежавшим Бурвеллом, а, сразу подойдя к Сэйерсу, попытался было поднять руку новому чемпиону, но его оттеснили несколько человек, выскочивших на ринг. Окружив Сэйерса, они горячо поздравляли его с победой.

Кто-то подал ему фрак. Надев его, Том пошарил по карманам, вытащил старую открытку с фотографией молодой девушки, в которой Себастьян сразу узнал Луизу Портер. Сэйерс поднял открытку вверх.

Толпа стихла.

А через пару минут начались самые настоящие неприятности.

Глава 39

Себастьян втащил Сэйерса в ресторан, повернулся, чтобы закрыть двери, и увидел быстро идущих к нему двух служащих клуба. Пока он смотрел на них, они приблизились к дверям и сами закрыли их, отсекая его и Сэйерса от ревущей толпы. Возле пустых столов собрались официанты, выскочившие из кухни повара и другая прислуга. Все они то и дело переводили встревоженные взгляды с Себастьяна и. Сэйерса на двери и обратно.

В конце концов толпа оттеснила служащих и прорвалась в ресторан. Все посетители чуть не задыхались от смеха. Первыми к Сэйерсу приблизились адвокат и его приятель, лысоватый мужчина, поменьше его ростом. На глазах у них блестели слезы.

— Отлично, поздравляю вас, — сказал Калвин Квинн, стряхивая с себя смех. — Ну вы нас и потешили. Сначала стали героем дня, а потом начали выяснять, где от вас прячется эта шлюха.

— Я ничего подобного не говорил, — запротестовал Сэйерс.

— Зато все именно так вас и поняли.

Себастьян предложил всем четверым уйти, и они направились по арочному переходу вниз, затем вышли на Ист-Франклин, где уличные фонари осветили дорогу к обширным садам вокруг Капитолия.

Отойдя от клуба на безопасное расстояние, все четверо разом замедлили шаг.

— Ну и вечер, — заметил Квинн.

— Слава Богу, со мной никто не стал спорить. Подумать только, какие бы деньги потерял, — сокрушенно отозвался его приятель.

— Сильвестр потерял целую сотню, — сообщил ему Квинн, и они снова зашагали быстрей.

В разговор вступил Себастьян.

— Благодарю вас, господа, но мы с мистером Сэйерсом вынуждены вас оставить. У нас еще есть одно неотложное дело.

— Оно не может подождать? — спросил Квинн и повернулся к Сэйерсу: — Нет, вы не должны так просто уйти.

— Вы разве не поняли? Мы ведем вас к той женщине, что вы ищете, — пояснил его приятель.

* * *

Они прошли вдоль пустых улиц по району, который и днем-то считался небезопасным, и вскоре приблизились к заброшенному театру-варьете. Ночь превратила его в черно-белый набросок, изображавший полуразрушенное здание. Залитыми лунным светом глазницами-окнами оно мрачно смотрело на подошедших мужчин.

В холле они обнаружили четыре свечных огарка. Приятель Квинна нашел в углу целую керосиновую лампу. Судя потому, как они ориентировались, Себастьян подумал, что они уже здесь бывали.

Квинн выступил в центр фойе и громко крикнул:

— Мисс Д’Алруа!

Ответа не последовало.

Они пересекли зал. Их длинные тени заплясали на полу. Невысокий незнакомец шел первым, направляясь к ряду комнат, расположенных над фойе. Сэйерс старался не отставать от провожатого, которого Квинн так и не представил. Себастьян двигался следом.

— По-моему, никого нет, — пробормотал Квинн.

Шаги их прогремели по не покрытой ковром лестнице, которая вывела всю четверку в большую комнату с камином. В воздухе стоял запах порченых продуктов, оставленных, вне всякого сомнения, несколько дней назад.

Бекер присел возле камина, пошевелил золу и нашел обгорелую газетную страницу, посвященную театральным новостям.

— Она старается быть в курсе событий, — произнес Себастьян.

— Она жила здесь? Или использовала комнату для встреч? — спросил он, поворачиваясь к низкорослому незнакомцу, продолжавшему оставаться в дверях.

— Не могу сказать определенно, но мне кажется, она все-таки жила здесь постоянно.

Неожиданный шум, послышавшийся из смежных комнат, заставил Себастьяна и Квинна потянуться в карманы за револьверами. Себастьян медленно двинулся к двери и произнес:

— Предупреждаю, мы вооружены! Выходите! — Приблизившись к двери, он толкнул ее ногой. Защелка слетела, и дверь распахнулась. Если бы в комнате кто-то был, то, несомненно, застыл бы в испуге, но в свете лампы они никого не обнаружили.

Кашляя от пыли, поднятой действием Себастьяна, они осторожно обошли комнату, увидели стол, разбитый кувшин на полу, в углу валялся поднос.

— Она жила здесь, — сообщил невысокий незнакомец. — Слуги ее спали в соседнем помещении.

Снова послышался шорох.

— Крысы, — пояснил Сэйерс, направился к стене, штукатурка с которой давно слетела, и постучал по обнажившимся доскам. Его догадка подтвердилась сразу — изнутри донеслись возня, шуршание и писк прыснувших во все стороны крыс. В воздух поднялось еще одно облачко пыли, со стены посыпались ошметки грязи.

Себастьян попросил Сэйерса поднять лампу чуть выше. Подойдя к стене вплотную, он принялся обследовать ее.

— Посмотрите на доски, — велел он.

— Что вы нашли в них особенного? — спросил Сэйерс.

— Доски старые, а гвозди — новые.

Сэйерс пригнулся. Гвозди не выглядели новыми, но шляпки их подозрительно блестели. Определенно их вбили совсем недавно. Сэйерс потрогал доски — они плотно прилегали к стене.

Он передал фонарь Квинну, затем направился к столу.

— Вы что задумали? — удивился Себастьян.

— Отойдите, — попросил его Сэйерс и, подхватив стол, двинулся с ним к стене. Размахнувшись, он ударил столешницей подоскам, гвозди из них вылезли наполовину, и края их чуть отошли от стены.

Если бы дерево подгнило, Сэйерсу было бы легче. Несколько минут ему пришлось выбивать первую доску, затем он принялся за соседнюю. Вскоре в стене образовалось довольно внушительное отверстие, а с исчезновением третьей доски их взорам предстала ниша, внутри которой находился какой-то предмет. Квинн и его приятель смотрели, как Сэйерс и Себастьян пытаются добраться до него.

— Кусок холстины. Окрашенный, — сказал Сэйерс. — Такими разделяют помещения за кулисами.

Ухватившись за края материи, Сэйерс и Себастьян принялись извлекать предмет из ниши. Он был объемистым и тяжелым, к тому же холстина оказалась местами намазана клеем и прилипла к внутренним доскам.

Пришлось отбить еще несколько внешних досок, прежде чем они смогли как следует ухватиться за холстину. Сэйерс обернулся — Квинн и его приятель наблюдали за их действиями с плохо скрываемым ужасом в глазах.

— Давайте резко потянем на счет «три», — приказал Себастьян и начал считать: — Раз, два, три…

Они рванули на себя материю, извлекая предмет. Холстина разорвалась, и из нее, вместе с тучей пыли и комьями грязи, вывалилось скрюченное тело обнаженного мужчины. Оно со стуком шлепнулось на пол, и тут же сверху на него посыпался водопад штукатурки. В ту же секунду они поняли, что запах, который чувствовался в комнате, шел не от испорченной пищи, а от трупа.

Себастьян взял лампу, поднес к телу и осмотрел его. Он не мог точно сказать ни сколько оно здесь находилось, ни определить на взгляд рост мужчины. Он осмотрел пыльные спутанные волосы, лицо. Рот мужчины был открыт так широко, что нижняя челюсть вдавилась в грудь, словно в последнюю секунду он собирался пропеть последнюю ноту жизни.

Себастьяну было ясно одно — тело находилось в нише довольно давно, ибо кожа на теле стала сохнуть и морщиниться, а сквозь разлагающуюся плоть начали выступать кости. Себастьян заметил в теле острые предметы, воткнутые скорее всего, как ему представлялось, с целью причинить еще живому человеку сильную длительную боль. Местами труп подъели крысы.

Сэйерс снова взглянул на Квинна и его приятеля: судя по ошарашенному виду, никто из них не ожидал наткнуться на что-либо подобное.

— Вы, случайно, не знаете его? — спросил Сэйерс.

Те, не ответив ни «да», ни «нет», продолжали рассматривать труп.

— Кто-нибудь должен его узнать, — пробормотал Себастьян.

Глава 40

Себастьян вышел из комнаты. За две минуты его отсутствия Квинн и его друг успели обменяться взглядами и исчезнуть со сцены. Ждать остался только Том Сэйерс. Он обошел комнаты в поисках признаков, оставленных пребыванием Луизы Портер, но безуспешно.

Себастьян вернулся в сопровождении двух полицейских, показал им тело и сообщил, при каких обстоятельствах оно было обнаружено.

Как Бекер ни протестовал, полицейские немедленно арестовали Сэйерса.

Когда Том шел к выходу, Себастьян крикнул:

— Сэйерс, быстро скажите — где мои деньги?

Сэйерс, оказавшийся второй раз в жизни в наручниках, обернулся и бросил через плечо:

— Сначала вытащите меня из камеры, потом получите.

Его отвезли в ричмондскую городскую тюрьму, где он провел ночь в одной камере с пьянчугами, ворами и бродягами, подобранными патрулями за время ночного дежурства. В журнале полицейские записали, что задержан Сэйерс по подозрению в убийстве, так как был обнаружен в том же месте, где находился труп, и не дал вразумительного объяснения о причине своего прихода в заброшенный театр. Сэйерс опустился на холодный пол камеры, прижался спиной к стене, но заснуть даже не пытался. Он надеялся, что с минуты на минуту сюда явится Себастьян и освободит его. Однако шли часы, а Себастьян не появлялся.

На следующее утро всех задержанных заковали в наручники, гуськом вывели из здания тюрьмы и, усадив в фургон, повезли в муниципалитет.

Здание ричмондского муниципалитета, выполненное в чудовищном стиле — смеси готического с современным немецким, — казалось отголоском безумия какого-нибудь баварского монарха. В сопровождении полицейских заключенные проследовали по лестнице вниз, в подвал, где находился полицейский суд. Вместе с другими задержанными, сочувствия к которым он не испытывал, Сэйерса втолкнули в небольшую комнатку у дальней стены судебного зала, отгороженного от него мощными прутьями.

Секретарь суда приказал всем встать и провозгласил имя судьи. Спустя несколько минут Сэйерс догадался, почему вчера, когда он произнес его швейцару, тот вытянулся в струнку и то ли от почтения, то ли от страха умолк и сразу пропустил его.

Судья Джон Кратчфилд, худощавый, тонкогубый, сидел как изваяние. Мысли его, казалось, блуждали где-то далеко. Суд он отправлял довольно странно, а решения его отличались пугающей эксцентричностью.

Секретарь зачитал обвинения, предъявленные первому из задержанных. Судья попросил того встать, долго вглядывался в его лицо, и вдруг произнес:

— Ты откуда это к нам приперся, ниггер?

— Из Северной Каролины, сэр, — ответил задержанный.

— Я так и думал, — кивнул судья. — Тридцать дней тюрьмы.

С остальными судья расправился столь же быстро. Наконец очередь дошла до Сэйерса. Защитников у него не было. В пользу его, конечно, мог свидетельствовать Калвин Квинн, но Сэйерс не сомневался, что тот даже не подумает выступать в суде в его защиту.

В душе Сэйерс имел серьезные основания бояться детального расследования. До сих пор в Англии он считался преступником, сбежавшим от наказания, и, как бы дело ни повернулось, его в любом случае ждала решетка.

Зал напоминал базарную площадь или передвижной зоопарк. По нему, точно так же как и вдоль коридора, постоянно кто-то ходил, в одиночку и толпами. Судью Кратчфилда данное обстоятельство нисколько не беспокоило — он сосредоточенно рассматривал и дела, и мелькавших перед ним людей одновременно.

Том Сэйерс услышал свое имя, помощник шерифа толкнул его, он поднялся и выступил вперед. Пока он подходил к трибуне, судья успел познакомиться с обвинениями.

— Ну и что это такое?! — вдруг воскликнул он, глядя не на Сэйерса, а на секретаря.

В суд поступило сообщение из полиции, в котором указывалось, что обнаруженное в стене тело принадлежит Жюлю Патенотру, уроженцу Луизианы. Там у него имелся дом и другая собственность, но он проживал в Ричмонде, в отеле Мерфи, где снимал обширные апартаменты. Исчезновение его вызвало немалый переполох. Горничная заявляла, что он бывал в отеле и она даже видела его, но дежурный в холле утверждал обратное, так как ключи от апартаментов Патенотра всегда оставались на месте.

Судья перевел взгляд на Сэйерса.

— Так как? — спросил он. — Как вы все это нам объясните?

Прежде чем Сэйерс ответил, за спиной его, в дальнем конце зала, сначала послышался шум отодвигаемого стула, а затем незнакомый ему голос:

— Ваша честь, я буду выступать в его защиту.

Сэйерс удивленно обернулся, а вместе с ним и подавляющая часть присутствующих. Только задержанные не проявили к происходящему никакого интереса.

Сэйерс увидел высокого бородатого человека со шляпой в руке и в костюме из плотной твидовой ткани.

— Вы? Я вас видел — вы прошмыгнули сюда с полчаса назад. Как ваше имя?

— Абрахам Стокер, сэр. Давний друг задержанного. По профессии я адвокат, учился в Лондоне, в Англии.

— Не учите меня. Я знаю, где находится Лондон. Только тут тебе не Англия, а штат Виргиния, город Ричмонд, и стоишь ты в моем зале. Надеюсь, ты не станешь портить мне настроение долгими прениями? Давай быстро выкладывай, что там у тебя.

— Я буду краток, ваша честь, — ответил Стокер. — Насколько мне известно, мой подзащитный только обнаружил труп и ждал появления полиции. Не вижу в его действиях преступления.

«Брэм Стокер?» — пронеслось в мозгу Сэйерса.

Догадка ошеломила его; появление здесь Стокера представлялось слишком невероятным, чтобы оказаться правдой. Усталость после бессонной ночи в камере мешала Тому сосредоточиться. Приглядевшись, он заметил рядом со Стокером фигуру Себастьяна Бекера. Он выглядел усталым, словно тоже не спал в эту ночь.

Судья пожевал губы.

— Я видел вас где-то раньше, — проговорил он. — Не припомните где?

Мы встречались в мужском клубе, на обеде в честь сэра Генри Ирвинга, во время его пятых гастролей по Америке.

Лицо судьи просветлело.

— Ну вот, сейчас я вас окончательно вспомнил. Вы работаете у Ирвинга! — радостно воскликнул он и тут же посерьезнел: — И занимаетесь адвокатурой?

— Да, сэр.

— Кто из нас без греха, — отозвался судья со вздохом. — Так что вы имеете сообщить по делу?

— Ровным счетом ничего, ваша честь. Я приехал в Ричмонд меньше часа назад и не успел переговорить со своим подзащитным, но хорошо знаю его и могу под присягой засвидетельствовать, что он не преступник.

Брови судьи удивленно взметнулись.

— Так вот как вы ведете дела у себя в Англии? — сказал он. — Просто встаете, клянетесь в невиновности своего подзащитного, на том и делу конец?

— Простите, ваша честь, я не знаю тонкостей вашего производства.

— Чего-чего?

— Я адвокат, но давно не участвовал в процессах.

— Это я уже понял. Перед моими глазами прошла не одна сотня адвокатов, и профана я всегда смогу различить, — заявил судья и углубился в бумаги.

— Сэйерс, — сказал он, — при вас нашли кое-какую мелочишку — тысячу долларов. Не подскажете, где она у вас лежала?

— В потайном кармане на поясе, — ответил Сэйерс, не поднимая головы, чтобы не встретиться взглядом с Себастьяном Бекером. — У меня их забрали при обыске.

— Вы можете объяснить, откуда они у вас взялись?

— Нет, сэр.

Кратчфилд поднял на него светлые глаза. Взгляд его был чист и невинен, брови все также подняты, как у удивленного младенца.

— Не понял. Вы сказали «нет»? — произнес он металлическим голосом.

— Простите, сэр, я хотел сказать, что предпочел бы не говорить на данную тему. По конституции я имею право отказаться отвечать на некоторые вопросы.

— В моем зале пользуются только теми правами, которые предоставляю я. Понятно? — загремел судья. — Но раз вы не хотите отчитываться — ладно. Все, хватит, намучился я с вами. Вы выпускаетесь под залог в размере тысячи долларов. Пристав, уведите его.

Брэм Стокер и Себастьян Бекер вышли из зала вместе. Пока они поднимались из подвала в громадный, четырехъярусный холл муниципалитета, роскошно отделанный черным деревом, слоновой костью и золотом, Стокер продолжал говорить:

— М-да… судья Джон — парень хоть куда. Но по крайней мере у Сэйерса есть деньги, чтобы заплатить залог.

— Это не его деньги, а мои, — отозвался Себастьян.

— Ваши?

— Ну а как вы думаете, зачем я преследую его от самой Филадельфии?

— Том вас обокрал? Даже не верится, — проговорил Стокер. — Неужели он так изменился?

— Он стащил не у меня, а у агентства Пинкертона, но поскольку в тот момент я оставался за директора, следовательно, пострадал бы от его действий. Не думаю, что он хотел навредить моей семье, но вред он нанес именно нам. Виной всему его навязчивая идея. Она ослепила его. Чем глубже он увязает в поиски Луизы Портер, тем больше теряет связь с окружающей действительностью. Тюрьма не повредит ему, иначе он окончательно опустится.

— Я не ослышался, вы хотите оставить его в тюрьме?

— Именно так.

Звон цепей возвестил о приближении задержанных. Молча, шаркая ногами по ступенькам, они шли к выходу, где их ожидал полицейский фургон.

Себастьян оглядел колонну и обратился к охраннику:

— А где Том Сэйерс?

— Англичанин-то? Внес залог и ушел. Давным-давно. Сразу, как только судья подписал ему ордер.

Глава 41

Себастьяну не составило большого труда найти Калвина Квинна. Покопавшись в городском справочнике, он выяснил и адрес его адвокатской конторы, находившейся в здании муниципальной Торговой палаты, и телефон. Себастьян позвонил Квинну из автомата, расположенного у ближайшей аптеки. Трубку снял сам Квинн, но как только понял, о чем с ним пытаются поговорить, тут же положил ее. Себастьяну пришлось дожидаться Квинна у выхода и следовать за ним в Черч-хилл, где у адвоката был свой дом.

Себастьян нажал на звонок, отступил от двери и краем глаза заметил, как в одном из окон колыхнулась штора. На звонок никто не вышел, и Себастьян нажал на кнопку еще раз. Он звонил снова и снова, пока один из чернокожих слуг Квинна не открыл перед ним дверь.

— Мистер Квинн просил передать вам, что, если вы сейчас же не уйдете, он позовет полицию, — произнес слуга.

— Передайте мистеру Квинну, что я сотрудник сыскного агентства Пинкертона. Если он не соблаговолит принять меня, то полицию приведу я.

Спустя две минуты Себастьян входил в кабинет Квинна, дверь которого адвокат оставил немного приоткрытой. Себастьян предположил, что возле нее стоит по крайней мере один из чернокожих слуг, готовый в любой момент по зову хозяина влететь в комнату и вытолкать из дома непрошеного гостя.

Причина нервозности Квинна объяснялась просто — он уже знал об аресте Сэйерса и не хотел быть связанным ни с обстоятельствами, приведшими к страшной находке, ни даже с самим театром-варьете — местом, которое, как было известно многим, давно облюбовали для своих тайных встреч лица, подверженные английскому пороку.

Себастьян рассказал ему о суде и о последовавших событиях.

— Я побывал у него в комнате, но буквально за минуту до моего прихода он успел улизнуть.

— Таким образом, ваша тысяча долларов…

— Потеряна, — закончил Себастьян. — Он заплатил залог, скрылся, и теперь деньги поступят в казну. Он дважды обокрал меня. Отнял все наши сбережения, лишив моего сына лечения, а сестру жены — приданого. И все только ради того, чтобы гоняться за своей шлюхой.

— Постойте. — Адвокат поднялся, подошел к двери и закрыл ее. Затем он приблизился к столу и зашептал: — Вы, собственно, зачем ко мне явились? Хотите возместить свои потери за мой счет? Нет, я не дам себя шантажировать.

— Вы меня оскорбляете. Я и пенни у вас не возьму. Однако вы можете мне помочь, — ответил Себастьян и принялся рассказывать о своих подозрениях. Смерть Патенотра, по его убеждению, связана с двумя другими смертями, случившимися раньше, в Сан-Франциско и в Филадельфии, с лицами столь же сомнительного поведения. — Все трое мужчин были так или иначе знакомы с женщиной, называющей себя теперь Мари Д’Алруа, — закончил Себастьян.

При упоминании о Жюле Патенотре выражение лица Квинна изменилось.

— Вы его знали? — спросил Себастьян.

— Я знал о нем, — уточнил Квинн. — Патенотр занял крупную сумму под свои владения в Луизиане. Он бросил родовое имение и приехал сюда проживать доставшиеся деньги. Долгов он наделал очень много, а желающих приобрести его земли не находилось. Покупатели вообще приходят не тогда, когда их ждут. За собой Патенотр оставил только дом. Намеревался вернуться туда, когда его наследство начнет таять. Во всяком случае, он всегда говорил, что поместье — его последняя надежда, с которой он не расстанется никогда. Если бы ему удалось продать земли, то с долгами бы он вполне расплатился, — сообщил адвокат.

— Кто-то опустошил его ячейку в хранилище отеля Мерфи, — произнес Себастьян. — Я убежден — это сделала Мари Д’Алруа после смерти Патенотра. Полиция не знает о ее существовании, а я распространяться о ней не собираюсь.

— Вы хотите таким образом защитить ее?

— Нет, не защитить. Прошу вас оказать мне любезность. Встретьтесь с отцами города и обговорите с ними награду за поимку убийцы Патенотра. Если мне уже не вернуть деньги с Сэйерса, я возьму их с нее. Поэтому мне нужно добраться до нее прежде, чем руку на нее наложит закон.

— Вы знаете, где ее нужно искать?

— Могу поклясться — она прячется в поместье Патенотра.

Глава 42

Новый Орлеан

Декабрь 1903 года

Встреча была назначена ей на семь часов вечера. В шесть тридцать, в сопровождении Молчуна, следовавшего в нескольких шагах позади нее, Луиза покинула отель «Сент-Шарль».

Из французского квартала она направлялась в еще более старую часть города, где многие дома изначально принадлежали креольским семьям. Теперь там оставалось совсем немного жителей. Золотой век давно минул, здания начинали разрушаться. Владельцы их прятались за висевшими на французских окнах жалюзи и за пустыми балконами.

Луиза отыскала нужный дом, подошла к облезлой двери, расположенной в окружавшей жилище невзрачной стене из побеленного кирпича, подняла металлический молоточек и постучала им по металлической пластине. Странное эхо разнесло звук ударов по внутреннему двору.

Ожидая ответа, она повернулась к Молчуну.

— Первая встреча, — пробормотала она. — Не знаю, сколько я здесь пробуду.

Он склонил голову и перешел на противоположную часть улицы, где у заколоченных досками и покрытых паутиной входов вечерние тени уже образовывали темные пятна. Веяло приятной прохладой. Стоял декабрь, а ей казалось, будто она снова в Англии и чувствует наступление весны.

Молчун сел на скамейку возле одного из входов и застыл, не сводя взгляда с противоположной двери. Лишь иногда он едва заметно отклонялся назад, скрываясь в сгущающейся тени.

Луиза услышала звук открывавшегося засова и резко повернулась к двери. Когда она открылась, Луиза увидела маленькую чернокожую женщину в безупречной белизны полотняном платье и аккуратно повязанной косынке.

— Мисс Мари Д’Алруа, по приглашению мадам Бланшар, — сказала Луиза. — Меня ждут.

Служанка посторонилась, давая Луизе пройти. Вместо входа в дом она увидела широкий и длинный, футов в шестьдесят, переход с выложенными, как в замке, плитами и сводчатым потолком, тянувшимся футов на тридцать. С потолка на цепях свисали металлические фонари. Переход заканчивался также сводчатым входом во внутренний дворик дома, усаженный пальмами и с фонтаном в центре.

После жаркой улицы внутренний двор показался ей маленьким раем. Он отражал личные пристрастия владельца. Повсюду были клумбы, на цепях висели корзины и скамейки. Помимо пальм, на одной из которых раскачивалась большая клетка с разноцветным попугаем, во дворике росли папоротники и олеандры. В любом другом месте сюда проникало бы слишком мало солнечного света, но в жаркой Луизиане тень была благом. Жители здесь предпочитали зною тень и легкий бриз.

Над двориком находились балконы, отделанные коваными металлическими узорами. За ним шел еще один арочный переход к лестнице, поднимавшейся с первого этажа дома до последнего.

Служанка ввела Луизу в просторную гостиную, занимавшую всю центральную часть дома. Одно из окон ее, выходившее на двор, было открыто. Другие, смотревшие на улицу, были закрыты ставнями. В комнате горели свечи.

— Я доложу мадам о вас, — произнесла служанка.

Ожидая хозяйку, Луиза огляделась. В центре помещения стояло фортепьяно, выполненное из красного тропического дерева. Натертый, темный как смоль пол блестел словно зеркало. Стены комнаты были выбелены. В центре потолка находилась лепнина в виде розы, с которой свисала роскошная латунная люстра. Дом напоминал Луизе корабль — неладно скроенный, отчасти грубоватый, он тем не менее отвечал всем вкусам и потребностям путешественников. Помимо фортепьяно в комнате стояли два дивана и кое-какая другая мебель из красного дерева.

Луиза прошла к фортепьяно. Оно оказалось лондонским, марки «Дровингрум Гранд», возможно даже, производства фирмы «Бродвуд». Луиза представила себе, какой путь проделал инструмент, упакованный в ящики, укрепленный веревками и досками, прежде чем очутиться здесь, в гостиной. Пианино пересекло океан, затем его подняли на пароходе по реке, чтобы разгрузить возле дамбы, погрузить снова, но уже на телегу, и провезти оставшиеся полмили.

«Интересно, как они умудрились затащить такое фортепьяно в комнату? Наверное, через балкон, на блоках и канатах. И вот оно здесь, — размышляла Луиза, стоя возле фортепьяно и разглядывая его. — Мы с тобой два европейца, лишенные родины, оторванные от дома. Возможно, навсегда».

Луиза не села за инструмент. Она умела лишь аккомпанировать себе, исполнять музыку так и не научилась. Именно поэтому она зарабатывала чтением стихов. Да так было и проще — находила свободное помещение, иногда через Молодежную христианскую организацию, где исполняла отрывки из «Les Miserables» и «Мельницы на Флоссе». Аренда пианино стоила дополнительных средств и прибавляла сложностей, а их Луиза старалась избегать, поскольку они сопровождались дополнительным риском.

Однако приехав сюда, на Юг, Луиза столкнулась с неожиданностью — ее речь здесь плохо понимали. Если в Филадельфии в ее акценте видели профессионализм, то здесь его воспринимали как дефект речи. Иногда ее просили повторить те или иные слова, но вовсе не для того, чтобы еще раз насладиться их смыслом.

Она же, со своей стороны, никак не могла привыкнуть к местной привычке смешивать английские слова с французскими либо произносить последние на английский манер. В общем, волей-неволей пришлось Луизе снова заняться музыкой и засесть за репетиции.

Репетировала она ежеутренне и при каждом удобном случае ставила чайник, чтобы подышать паром. Луиза всегда считала себя способной заставить свой голос хорошо звучать, когда нужно, но если раньше это было так, то в последние недели она обнаружила, что и этот дар она основательно подзапустила. Теперь она старалась возродить его, но давали знать годы отсутствия тренировки — забытый природный талант не желал возвращаться.

Когда-то она пела очень неплохо, и, как Луизе представлялось, стоит только захотеть, она запоет еще лучше. Однако шли дни, она без устали репетировала и, наконец, начала понимать — никогда больше она не запоет так, как раньше.

Правда, на комнату и небольшую аудиторию голоса ее вполне хватало. Больше всего она любила выступать на частных вечеринках, дававших ей две замечательные возможности — очаровывать слушателей и одновременно избегать лишнего внимания к себе, потому что о них не сообщалось в газетах, а подготовка к ним и их проведение велись в относительной тайне. Денег она, конечно, получала меньше, чем за выступление в зале, но благодаря содержимому ячейки Жюля Патенотра могла позволить себе некоторое время о них не думать. Теперь главным стало другое — поиск влиятельных и полезных людей.

Кто-то спускался вниз по лестнице. Луиза обернулась и увидела мадам Бланшар. Она двигалась медленно, опираясь одной рукой на перила черного дерева, за другую ее поддерживала служанка. Луиза встречалась с ней дважды, да и то коротко, а накануне ей прислал приглашение ее сын, предложив зайти и провести начальную подготовку к выступлению. Мадам Бланшар, очень пожилая, хрупкая, ступала медленно и осторожно, концентрируясь на каждом шаге. Луиза попыталась было угадать ее характер, но безуспешно. Внешность дамы не говорила ни о чем: она могла оказаться доброй и придирчивой, выдержанной и нетерпеливой — какой угодно, от доброй старушки до древней мегеры. Волосы мадам Бланшар были высоко подняты и заколоты, а закрытое хлопковое платье имело приятный лавандовый оттенок.

Когда обе женщины подошли к дивану и хозяйка начала медленно опускаться на него, Луиза неловко поклонилась ей.

— Софи, попросите Юди спуститься к нам, — приказала мадам Бланшар служанке. С этими словами она наконец уселась и только тогда посмотрела на Луизу. — Выпьете что-нибудь, мисс Д’Алруа?

— Да, стакан воды, пожалуйста, — ответила Луиза.

— Вода сегодня такая невкусная. — Мадам Бланшар поморщилась. — Лучше выпейте ликеру.

Софи оставила их, и на несколько минут в комнате воцарилось затруднительное молчание.

— Я полагаю, выступать буду здесь? — нарушила его Луиза.

— Полагайте так, — ответила мадам Бланшар. Она сидела с каменным лицом, но голос и манеры ее отдавали сердечностью. Возраст лишил ее лицо мимики и отнял силы из чресл, но в душе она если и изменилась, то самую малость.

— Замечательно, — сказала Луиза. — У вас здесь все выглядит прекрасно. Мне очень нравится город.

— Охотно вас понимаю, — отозвалась мадам Бланшар. — Жаль, что вам не довелось видеть старый Новый Орлеан.

— За это время что-нибудь изменилось?

— Еще как изменилось. Новый Орлеан был самым богатым городом в Америке, доложу я вам. Мы выращивали хлопок и сплавляли его баржами по реке. А потом пришел мистер Линкольн со своей войной, а вслед за ним потянулись железные дороги. И теперь мы одни из самых бедных. Нет, театры у нас есть и спектакли там идут, но все это не то, не так, как раньше. По городу бродят какие-то страшные люди. Мне каждый вечер приходится просить Софи закрывать ворота на ночь.

— Все равно мне ваш город кажется очаровательным. Я чувствую себя здесь как дома.

— Понимаю. Вы просто соскучились по дому.

— Наверное, да.

— Вы очень милая девушка.

— Я не девушка, но все равно благодарю вас, мадам Бланшар.

— Поете вы как ангел. Слушая вас, я чувствую, что вы считаете свое сердце опустевшим, но вы ошибаетесь.

— Вот как? — удивилась Луиза тому впечатлению, которое она оказала на престарелую даму.

— Да, милочка. Люди могут лгать, как другим, так и себе, но я слышала ваше пение и уверяю вас — музыка выдает ваши чувства.

В эту секунду в комнату вернулась Софи с подносом, на котором стоял бокал ликера для Луизы. Вместе с ней вошел чернокожий молодой человек в темно-коричневом костюме и белой рубашке со стоячим воротом. В руках он держал коричневый жокейский цилиндр. На вид ему было лет двадцать шесть — двадцать семь, не больше.

— Юди, познакомьтесь, это мисс Д’Алруа, — проговорила мадам Бланшар. — Она будет петь у нас в субботу и воскресенье. Вы захватили с собой ноты, мисс Д’Алруа?

— Конечно, — ответила Луиза, показывая папку. — Боюсь, они изрядно обтрепались, — смущенно закончила она.

Молодой человек протянул руку и, взяв папку, сказал:

— Хорошую музыку ничто не может испортить.

Он направился к фортепьяно, сел на стул перед инструментом, положил папку на колени и принялся листать ноты.

— Вчера я вызывала настройщика, — сообщила хозяйка дома.

— О, спасибо, мадам Бланшар.

Пока Юди рассматривал пьесы, мадам Бланшар обратилась к Луизе:

— Когда Юди было десять лет, его мать пришла ко мне и спросила, не нужен ли мне мальчик убирать в комнатах, прибавив, что он готов работать бесплатно, только за еду и возможность играть на фортепьяно.

— Вы самоучка? — спросила Луиза Юди. Поскольку тот сидел так далеко от них, что даже не слышал их разговора, Луизе пришлось сильно повысить голос.

— Там, где играет вечерами, в этих жутких кабаках, он называет себя самоучкой, — ответила за него мадам Бланшар. — На самом деле его обучали преподаватели. Он получил классическое музыкальное образование. — Слышишь, Юди? — Мадам Бланшар тоже возвысила голос. — Тебе не следует стыдиться классического образования.

Юди, не поворачиваясь к ней, тонко усмехнулся.

— Ну что вы, мадам. Я нисколько его не стыжусь, — ответил он и позвал Луизу: — Мисс Д’Алруа.

— Слушаю вас, — ответила она.

Он поднял голову и посмотрел на нее.

— У нот «Последней летней розы» вы сделали некоторые пометки. Хотите, я перенесу их в основные ноты?

— Да, пожалуйста, если не трудно.

— Нисколько.

Он продолжал рассматривать ноты.

— Милочка, мне хотелось бы остаться послушать. Вы позволите? — спросила мадам Бланшар.

— Пожалуйста, сделайте одолжение.

— Не волнуйтесь, мешать я вам не стану. Буду сидеть тихонечко на диване, а вы играйте; забудьте, что я здесь.

Выступать Луизе предстояло ранним вечером, когда у мадам Бланшар соберутся близкие друзья и родственники. Подобные обеды давались по всему городу многими. Ожидали и широких, публичных событий. Приближалась значительная дата — столетие со дня покупки Луизианы Соединенными Штатами. Французы отдали свои колониальные владения в Америке буквально за гроши. План городских торжеств включал в себя парад военного флота на Миссисипи, костюмированный исторический бал в зале Французской оперы и, как провозгласили отцы города, «великую папскую мессу» в соборе Святого Людовика.

На фоне подобных празднеств семейная вечеринка в доме мадам Бланшар казалась событием более чем скромным: ликеры, беседы, старые песни для состарившихся гостей; пение Луизы в гостиной, звучание квартета на заднем дворике, среди жасмина и мирта.

Юди оказался замечательным исполнителем, легко игравшим с листа. Разочарование доставило лишь фортепьяно, на вид прекрасный инструмент, но быстро расстраивавшийся. Звук его, мощный, объемный и слегка фальшивый, напоминал сам город. Влажность и жара поразили дерево, как и все в самых потайных уголках мира, который некогда блистал золотом. Панели фортепьяно потрескались, позолота слетела, а яркие цвета, смешавшись, образовали неопределенного оттенка большое пятно.

Луиза и Юди дали друг другу размять ладони, настроить и подчистить звук фортепьяно, выровнять тембр и силу удара. Юди терпеливо задавал вопросы, в большинстве случаях предполагая ответы. Техника его игры, для Луизы очень необычная, поразила ее. Юди ни на долю секунды не останавливался перед исполнением самых трудных пассажей, пальцы его буквально летали по клавишам.

Они музицировали чуть более часа, и когда закончили, Луиза повернулась к мадам Бланшар, которая, как и обещала, в продолжение этого времени не произнесла ни звука.

— Вы одобряете мелодии?

— Ну разумеется, — ответила хозяйка дома. — Очень понравилась последняя песня. Ни разу не слышала ее раньше.

— Итальянская. Впервые я исполнила ее много лет назад, когда только-только начала выступать на сцене. Еще в Англии.

Собрав ноты, Юди передал их Луизе.

— Пожалуйста, — сказал он.

— Разве вам они не понадобятся?

— Нет, спасибо. Я все запомнил. Принесите их с собой, я пробегусь по ним перед выступлением — этого будет достаточно.

Он поклонился, пожелав доброго вечера. Мадам Бланшар поблагодарила его и попросила прислать к ней Софи.

После того как Юди ушел, Луиза обратилась к мадам Бланшар.

— Простите, могу я задать вам один вопрос?

— Ради Бога, спрашивайте, — ответила хозяйка.

— Вы знаете, мне предложили вступить во владение некоторой собственностью, поместьем и землей — неподалеку отсюда. Я ни разу ее не видела и даже не знаю, можно ли жить в поместье. Хотелось бы получить совет от человека опытного в подобных вопросах. Не знаете, где найти такого, кто бы съездил со мной и сказан наверняка, имеет ли смысл со всем этим связываться или нет?

Мадам Бланшар ненадолго задумалась.

— У меня есть племянник, он банкир. Его совет вас устроит?

— Вне всякого сомнения, устроит, если вы меня ему порекомендуете.

Внезапно на лице мадам Бланшар отразилась неуверенность, словно ее смутило собственное предложение.

— Я еще подумаю, — сказала она. — Где вы остановились, в отеле «Сент-Шарль»?

— Пока да.

— Пришлите мне детали сделки, а я попрошу кого-нибудь посмотреть их и попозже сообщу о результатах.

Луиза вышла на улицу и через несколько секунд почувствовала у себя за спиной присутствие Молчуна. До самого отеля он неотступно следовал за ней.

В вестибюле дежурный вместе с ключами протянул ей письмо.

— Кто принес его? — поинтересовалась Луиза.

— Простите, мэм, я в тот момент отсутствовал.

Луиза, не любившая сюрпризов, не стала читать письмо внизу. Она прошла к себе и только там вскрыла конверт.

Бумага кремового цвета с причудливым вензелем содержала следующий текст:

«Губернатор Луизианы просит мисс Мари Д’Алруа оказать ему честь своим присутствием на балу, посвященном празднованию Столетия передачи Францией Луизианы Соединенным Штатам».

Письмо было отпечатано типографским способом, лишь ее фамилию кто-то вписал от руки, красивым витиеватым почерком. Далее сообщалось, что бал состоится в зале Французской оперы в воскресенье и закончится гала-представлением, состоящим из вереницы аллегорических постановок. Задумавшись, Луиза принялась обмахиваться конвертом. Она не догадывалась, кто бы мог прислать ей приглашение, — скорее всего один из ее недавних знакомых. Она вспомнила, что на такие случаи у нее нет соответствующего платья. Идти на бал она побаивалась, но с другой стороны, там можно встретить массу нужных людей — богатых, изнеженных и скучающих, принадлежащих к высшим слоям общества, с разными характерами и наклонностями. За исключением Жюля Патенотра никому еще Луиза не принесла боли.

Последнее воспоминание вызвало в ней чувство отвращения, но не очень сильное и недолгое. Ее первый опыт закончился неделями ночных кошмаров, но мало-помалу ощущения ее притупились, а в последнее время не вызывали никакого душевного потрясения. Она давала людям то, чего они сами желали, и одновременно, как и положено Страннику, полностью выполняла условия неписаного договора. Она несла мучения, но лишь тем, кто жаждал их и сам предлагал себя в жертву.

Луизу смущал только один момент — долгое ожидание следующего претендента. Она плохо представляла себе, как следует тогда поступать.

В конце концов она решилась принять предложение и отправиться на бал. В роли таинственной незнакомки, наметанным глазом распознавая в толпе ищущих извращенных удовольствий в городе странном, порочном, живущем своей собственной жизнью, Луиза надеялась отыскать тех, чьи желания совпадают с ее предназначением. Сделать это было несложно, обычно она выявляла подобных людей внутренним чутьем. Она не считала себя виновной в возникновении непредвиденных последствий, таких как смерть Жюля Патенотра. По мнению Луизы, с ее ли участием или без, но любая опасная ночь чревата неизбежными потерями, которые с наступлением утра выметаются вместе с опавшей листвой, выброшенными бумажными цветами и оброненными четками и с тротуаров, и из памяти.

Неизвестный ей доброжелатель проявил щедрость, оплатив билет. Луиза была уверена, что стоит он очень дорого: за счет высокой цены организаторы явно намеревались избавить высшее общество от присутствия вульгарной публики.

«Значит, кто-то хочет видеть меня на балу. Вероятно, один из моих возможных клиентов? Ну что ж, замечательно. В субботу я выступлю у мадам Бланшар, а в воскресенье пойду на бал».

Глава 43

Утром в пятницу сначала послышался стук в дверь, а затем голос мальчишки-посыльного:

— Ваш экипаж ждет внизу, мэм.

Луиза открыла дверь и ответила:

— Хорошо. Я сейчас спущусь.

Сегодня ее должна была сопровождать Немая. Перед отелем проходила широкая улица с трамвайным полотном и стоянкой для экипажей. В нескольких ярдах от входа в отель стояла легкая четырехколесная коляска с откидным верхом. Впереди, рядом с кучером, восседал тот самый молодой негр, что аккомпанировал ей у мадам Бланшар. Заметив Луизу, он сошел на тротуар и открыл дверь коляски. Луиза в нерешительности остановилась.

— Прошу вас садиться, мисс Д’Алруа, — сказал Юди.

Луиза повернулась к Немой:

— Там всего два места, а нам нужно еще заехать за племянником мадам Бланшар.

Немая не пошевелилась.

— Сегодня я дарю вам выходной, — усмехнулась Луиза. — Воспользуемся этим днем наилучшим образом.

С этими словами она села в коляску и устроилась на обтянутом кожей сиденье. Она обрела уверенность, почувствовав себя так, словно сбросила с плеч тяжелый груз. Коляска видела и лучшие дни, но оставалась вполне достойным экипажем, способным вызвать у пешеходов уважение и даже зависть. Юди вскочил на сиденье, кивнул кучеру, тот щелкнул кнутом, и коляска тронулась.

Луиза на секунду обернулась. Немая все так же как истукан торчала на тротуаре, наблюдая за уезжающим экипажем.

Только спустя несколько минут она зашевелилась, будто выходила из глубокой спячки. Никто не обращал особого внимания на коляску. Они миновали Французский квартал, несколько площадей, оставили позади себя улицы, неизвестные Луизе, где она еще не успела побывать. Поначалу онадумала, что по дороге они заедут за племянником мадам Бланшар, но когда жилые дома и конторы начали постепенно сменяться складскими постройками, уродливыми деревянными строениями с заткнутыми мешковиной окнами и прогнившими верандами, она поняла, что коляска выезжает из города.

— Юди! — позвала она. — А где же племянник мадам Бланшар?

— Мадам считает, что моего совета вам будет достаточно, — ответил тот, повернувшись к ней вполоборота. — Только прошу вас, не нужно никому говорить об этом. Вы меня понимаете? — Словно что-то вспомнив, он сунул руку во внутренний карман плаща. — Да, кстати, — сказал Юди, извлекая документы, которые Луиза тотчас же узнала. — Возьмите, пожалуйста, и постарайтесь ни в коем случае не потерять. Я отыскал их специально для вас.

Он протянул ей бумаги. То был перечень всей собственности Жюля Патенотра и дела, связанные с ней. Несколько дней назад она попросила Молчуна отнести их мадам Бланшар. Она понимала, что идет на риск — кому угодно покажется странным передача Патенотром всего своего имущества человеку, доселе никому не известному. Однако риск был оправдан — никогда еще Луиза не подходила столь близко к главной своей жизненной цели.

— Простите, Юди, я не хочу вас обидеть, но каким образом пианист может оказаться мне полезнее банкира в столь тонком деле? — спросила Луиза, пряча документы в сумочку.

— Музыка — это мое хобби, — ответил Юди. — На жизнь я зарабатываю другим. Я по профессии бухгалтер. Занимаюсь тем, что нахожу деньги в случаях, когда банкир забывает, куда их положил. Иначе говоря, моя помощь окажется для вас намного ценнее. Заминка будет только одна, связанная с цветом кожи тех, с кем вы столкнетесь. Вы догадываетесь, о чем я?

— Приблизительно, — неуверенно ответила Луиза. — Но почему вы не на работе?

— Праздник, все конторы в городе закрыты.

— Отчего же вы сами не празднуете?

— Не люблю безделья.

Пока они таким образом болтали, кучер правил коляской, не вслушиваясь в их разговор и, казалось, совсем их не замечая. Одет он был в расшитую ливрею, которая очень давно, когда она была новой, а кучер — не таким тощим, придавала внушительный вид. Он словно пытался скрыть под нарядной одеждой свою неестественную худобу. Юди нагнулся к нему и что-то прошептал. Кучер кивнул в ответ и на следующей развилке, натянув поводья, взял влево по широкой дороге, среди могучих дубов, поросших бородатым мохом.

* * *

Следующие мили две они ехали вдоль реки, разглядывая ее, затем потеряли из виду, но потом снова увидели воду. Дорога шла более или менее прямо, река же извивалась змеей, то исчезая, то опять возникая перед их глазами. Патенотр рассказывал Луизе, что плантации его семейства лежат вдоль Миссисипи, на плодородных равнинах, дающих богатые урожаи.

По обеим сторонам дороги то и дело показывались старые, еще довоенной постройки дома в разном состоянии ремонта. Самые крупные из них, выстроенные из векового дерева в стиле античного Возрождения, напоминали средневековые каменные замки. Плантаторы возводили их за многие годы до войны. Добротные, безмолвные свидетели присущей богачам экономики, покоившейся на рабском труде, они не только своим процветанием, всем своим существованием были обязаны чернокожим.

Миновав последний дорожный знак, коляска въехала на удивительно грязную дорогу, ведущую к поместью Патенотров. Черное месиво из земляных комьев вперемешку с травой доходило почти до колесных осей. Лошади с трудом тащили экипаж, оставлявший за собой в центре пути аккуратные глубокие борозды. Дорога упиралась в ворота поместья.

Главный дом выглядел прочным. Местами с крыши слетело немного черепицы да кое-где со стен слезла белая краска, но в целом все казалось вполне приемлемым. Даже веранда не покосилась, и дерево нигде не прогнило. Здание было двухэтажным, на каждом этаже располагалось по восемь комнат, на заднем дворе находились хозяйственные и иные постройки. Когда коляска подъехала вплотную к крыльцу, бродячая собака, спавшая на нем, с лаем вскочила.

— Не выходите, пока я не отгоню ее, — сказал Юди.

— Пусть остается, — ответила Луиза. — Мне кажется, она совершенно безвредная.

— Отнюдь, — возразил Юди. — Здешние собаки могут быть заражены опасными заболеваниями.

Он нашел палку и запустил в собаку. Та сначала отскочила, затем подошла к палке и, схватив, отошла в сторонку, где принялась, рыча, грызть ее. Собака была длинноногой и поджарой — скорее всего помесь гончей со спаниелем.

Юди шуганул ее еще раз, но та, отойдя снова на несколько футов, опять легла.

Луиза выбралась из коляски и направилась к дому. Окна его были заколочены досками, что придавало строению подслеповатый вид. На двери главного входа висела цепь с навесным замком.

Луиза вытащила ключи, украденные Молчуном из номера Жюля Патенотра. Один из них подошел к замку, но не поворачивался. Луиза отступила от двери, дав возможность Юди справиться с замком. Спустя минуту раздался скрежет его проржавевших внутренностей, и дужка под напором Юди поднялась. Он снял замок с цепи, вытянул ее из петель в стенах и распахнул двойную дверь.

Луиза остановилась на пороге. В доме стоял полумрак. Окна были заколочены досками, но свет пробивался внутрь через чердачное окно и падал на лестницу, образовывая в центре комнаты темно-серое пятно, таявшее у стен, и отбрасывая на пол длинные тени.

Луиза сделала несколько шагов вперед. Она ожидала увидеть полуразвалившиеся стены, гнилой пол и осыпавшийся потолок, но, к ее удивлению и радости, ничего подобного не наблюдалось. Дом был просто запущен, но не разрушен. По сравнению с другими местами, где ей доводилось таиться, взять, к примеру, ричмондский театр-варьете или заброшенную овощную лавку в Орегоне, не говоря уже о других обиталищах, куда хуже, дом выглядел вполне пригодным для жилья. Кое-где штукатурка немного осыпалась со стен, но такие мелочи всегда можно либо быстро поправить, либо просто прикрыть, или вовсе не замечать.

— По крайней мере его не затронул пожар, — послышался голос Юди у ней за спиной.

Она обернулась — он стоял в нескольких ярдах от нее и, прищурившись, смотрел вверх.

— Во время войны? — спросила она.

— В общем, да, но не от боевых действий. Здешние плантаторы не дожидались, когда юнионисты у них все отнимут. Они сами сжигали и поля, и поместья. Даже корабли на пристани подожгли, чтобы те не достались противнику. Мой дедушка все это хорошо помнит. Представляете горящие корабли на реке? Словно дьявольский флот приплыл за грешными душами.

— Ваш дедушка тоже был рабом?

— Нет, мэм. Мой дед был свободным человеком.

Из холла они двинулись в зал, находившийся за переходом с арочным потолком и по размеру вполне годившимся для танцев. Пол и стены пересекали полосы света, струившегося сквозь щели в досках на окнах. Взору их предстали детали медленного разрушения — отбитый гипсовый карниз, клочьями свисавшие обои, потемневшие от плесени. Не тронутым временем оставался лишь камин, искусно отделанный мрамором, все великолепие которого явится, когда с окон исчезнут доски.

Юди не последовал в зал вслед за Луизой, а остановился в переходе.

— Похоже, мебели в доме нет никакой, — сказал он.

— Ее продали, — ответила Луиза. Легкое эхо разнесло ее голос по переходу и залу. — Но все квитанции у меня есть. Посмотрю; не исключено, что и выкуплю ее. Если, конечно, ее уже кому-нибудь не перепродали.

Луиза могла себе позволить приобрести старинную мебель — деньги и необходимые бумаги у нее были. Тем более что всю обстановку дома продали за гроши. Она хотела устроиться так, как раньше здесь жили богачи.

Луиза продолжала осматривать зал, а Юди отправился наверх. Она слышала, как он переходил из комнаты в комнату, простукивая стены и пробуя ногой пол.

В задней части дома Луиза обнаружила следы проникновения. В небольшом камине она увидела обгоревшие поленья, разбросанные возле него бараньи кости, дочиста обглоданные. Но и только. Кто-то явно бывал здесь, и ей оставалось выяснить, как он сюда пробирался. Оказалось, через разбитое окно в буфетной. На полу там валялись засохшие внутренности птиц и перья.

Перед ее глазами всплыла нарисованная Юди картина — отблески пламени на воде, пылающие суда. Направляясь назад, в холл, Луиза представляла себе ощущение людей, стоявших на берегу реки, ошеломленно смотревших на них, плывущих без руля, лоцманов, матросов. Течение уносило их, они сталкивались на изгибах реки, разбрасывая искры. Они напоминали огненных Летучих голландцев. И все плыли, плыли, своим видом вгоняя невольных зрителей в трепет, пока не скрылись вдали. В своем огненном величии они казались предвестниками новых событий. «Действительно сатанинская эскадра, устремившаяся в бездну», — подумала Луиза.

Других следов присутствия в доме посторонних она не нашла и успокоилась. Если до нее тут кто-то и побывал, особых причин задерживаться у него не было. Сама Луиза не рискнула бы остаться на ночь в таком жутковатом месте, а воровать в поместье было попросту нечего.

Она прошла через переход и подошла к дверям. Юди обнаружил запасной выход, по лестнице со второго этажа, и, проверяя прочность ее и перил, спустился вниз.

— Крыша не течет. По крайней мере следов дождя я не заметил, — сообщил он.

Луиза сошла с крыльца, отступила на несколько шагов от дома, взглянула наверх.

— Жить здесь, я так понимаю, уже сейчас можно, — резюмировала она.

— После небольшого ремонта — да, — согласился Юди.

— Ну, рабочих я найму.

Луиза чувствовала, что Юди в душе согласен с ней, но как человек основательный хотел бы окончательно убедиться. Она угадала.

— Подождите, я осмотрю цистерну, — сказал он.

Он ушел проверять систему подачи воды, а Луиза решила обойти вокруг дома. Позади него расстилалась огромная равнина. Неподалеку от здания стоял забор, некогда огораживавший сад возле кухни. За ним, у самого края равнины, виднелись густые, казавшиеся непроходимыми заросли дикого кустарника. Строения, расположенные рядом с главным домом, сохранились гораздо хуже. Отхожее место и башня голубятни обветшали, от гостевого домика и домика надсмотрщика остались одни остовы. С последнего еще и исчезла крыша.

Ярдах в ста от поместья, за стеной деревьев и грязной дорогой, шли два ряда покосившихся лачуг — жилищ рабов, убогих даже в довоенное время, сделанных из тонких некрашеных досок, от дождей и времени казавшихся серебряными, покрытых соломой, облезлые пучки которой кое-где еще сохранились. Впрочем, стояли хижины на каменных фундаментах.

За спиной Луизы раздался чей-то шорох. Актриса обернулась и увидела все ту же собаку, стоявшую поодаль, но с таким видом, словно только и ждала сигнала, чтобы подбежать. Луиза хотела поманить ее, но вспомнила слова Юди о том, что местные собаки могут быть заразными. И как бы ни хотелось собаке прилепиться к любому пожалевшему ее человеку, Луиза стала прогонять ее:

— Пошла! Пошла отсюда!

Собака не пошевелилась.

Возвращаясь по грязной дороге назад к поместью, Луиза заглянула на кладбище для рабов. Она не знала, что это, просто почувствовала. Кладбище представляло собой расчищенную между деревьями поляну с прямоугольником могильных холмиков, таких же унылых, как и жилища рабов, безымянных, с установленными на них небольшими камнями.

— Вот и все, чем им заплатили за их труд. Грубыми, необработанными камнями, — прошептала Луиза.

В эту секунду к ней подошел Юди.

— Вы не заметили, что все могилы расположены изголовьем на восток? — спросил он.

Луиза мотнула головой и поинтересовалась:

— Почему?

— Чтобы дух усопшего мог вернуться домой, в Африку.

Повернувшись, они двинулись к дому. Собака бежала следом за ними, в некотором отдалении. Юди попытался прогнать ее, но собака не испугалась, воспринимая его угрозы не более серьезно, чем отпугивающие жесты Луизы.

— Вы родились здесь, не в Африке. Как вы думаете, куда полетит ваш дух?

— Туда, где он и должен быть. К моим братьям. Как и ваш, — ответил Юди.

— Мой дух покинул меня.

— Мой частично тоже, но это не имеет никакого значения, — сказал он. — Все зависит от тех, кого вы любите и кто любит вас. И не важно, живы они или мертвы. Здесь — ваша земля, но не моя.

Кучер стоял возле коляски. Он накормил и напоил лошадей и теперь укладывал мешок с овсом в ящик между колесами. Луиза подумала, что, если она решится поселиться здесь, придется обзавестись собственным экипажем, а обязанности конюха и кучера возложить на Молчуна, вне зависимости, есть ли у того соответствующие навыки или желание ими овладеть. Луиза усмехнулась, представив себе Молчуна, запрягающего лошадь.

— Так как вы думаете, — обратилась она к Юди, — имеет смысл возрождать дом или нет?

— Чтобы сделать его таким, каким он был раньше, потребуются деньги.

— Ну, я не стремлюсь восстановить его до такой степени. Я всего лишь хочу комфортно жить в нем.

Юди снова обвел взглядом дом и немного неохотно, но высказал свое мнение:

— В общем, жить тут можно, если, конечно, сначала прибраться, все вычистить и вымыть, выловить дохлых птиц из цистерны для питьевой воды, иначе вы подхватите желтую лихорадку. — Последние слова он сопроводил кивком в сторону кладбища.

Юди зашел в дом, заткнул разбитое окно тряпкой, вышел и навесил на цепь замок. По пути к коляске он пообещал Луизе составить и отправить ей в гостиницу список своих замечаний и предложений относительно поместья.

— Я укажу, какой именно ремонт придется сделать, все затраты и налоги. Кстати, в документы следует внести поправки, указать ваше имя, — сказал он. — У вас есть доказательства добровольной передачи вам имущества?

— У меня есть только вот это. — Луиза достала из сумочки рекомендательное письмо.

Они подошли к коляске. Юди развернул письмо и стал читать текст.

«Получателю. Настоящим прошу оказывать полное содействие и гостеприимство мисс Мари Д’Алруа в продолжение всего ее визита. Она является личным другом семьи Патенотр из Ибервиля, штат Луизиана».

Юди сложил письмо и отдал Луизе.

— Для адвоката достаточно? — спросила она.

— Ну, если вы правильно его выберете, то, полагаю, да, — ответил он.

Глава 44

В комнате зеркала не было, только в коридоре, под лестницей, одно на весь этаж. В столь ранний час там было еще темно, поэтому Сэйерс снял зеркало со стены и поднялся с ним под самую крышу, к чердачному окну. Он снял меблированную комнату на верхнем этаже дома на Дофин-стрит, владела которым чернокожая. Стоимость комнаты составляла пятнадцать долларов в месяц, включая газ и дополнительное отопление.

Зеркалом служило обычное стекло, заключенное в рамку и выкрашенное с одной стороны черной краской. Сэйерс критически оглядел себя со всех сторон. Фрак, изрядно помятый, сидел на нем плохо, фалды его при каждом шаге расходились и хлопали по бокам. Том выглядел как опереточный дьявол, неуклюже и немного смешно. У него не было времени найти подходящую одежду. После бессонной ночи в камере и суда ему пришлось убегать из города. Еще один обман доверия в цепи многих предыдущих. Фрак следовало возвратить в магазин «Бижу», но Сэйерс об этом не думал, как и о разговоре со Стокером. Мысли его целиком и полностью были поглощены поисками Луизы. Он слишком многих подвел за это время, о чем предпочитал не вспоминать.

Том и не подозревал, что фрак ему когда-нибудь снова понадобится. Сегодня же он пришелся как нельзя кстати — Сэйерс отправлялся на губернаторский бал.

Наконец-то он нашел Луизу, до смешного просто. Железнодорожная компания Нового Орлеана обслуживала все поезда и пароходы, приезжавшие в город, и регистрировала багаж каждого пассажира, а кроме того, за дополнительные двадцать пять центов доставляла его до указанного частного дома или гостиницы. Сэйерс отправился в офис, где представился англичанином, проделавшим громадный путь, дабы встретиться со своей единственной родственницей — родной сестрой. Он поведал, что она обещала отправить ему телеграмму с указанием гостиницы, в которой остановится, но то ли забыла, то ли телеграмма где-то затерялась. Яркий английский акцент, отлично разыгранное отчаяние — и вот пожалуйста: чиновник, заглянув в регистрационный журнал, сообщил, что его сестрица Мари Д’Алруа остановилась в отеле «Сент-Шарль».

«Она не сменила имя?» — удивлялся про себя Сэйерс, но позже догадался, почему она осталась Мари Д’Алруа — она не могла знать, что тело Жюля Патенотра обнаружили.

Его первым желанием было устремиться в отель и попасться на глаза Луизе, и если бы не внутренний страх перед столь ответственным моментом, он так бы и поступил.

Том убедил себя в необходимости действовать осторожно и не торопясь, ведь рядом с Луизой продолжал находиться Молчун, а встреча с ним могла стать для Сэйерса роковой. Поэтому он предпочел найти безопасное место возле отеля и понаблюдать за входом.

Ждать пришлось долго. Шли часы, а Луиза все не появлялась. Сэйерс усмехнулся, подумав, что она может выйти из отеля и, ничего не подозревая, стремительно направиться в его сторону. Сама эта мысль ошеломила его. Кроме того, Том боялся просто не узнать ее. Девушка на фотографии, что он носил в своем кармане, и теперешняя женщина могли сильно отличаться друг от друга. С того времени, когда Сэйерс видел ее в роли Дездемоны, прошло много лет.

Однако он узнал Луизу сразу, как только она появилась, — видимо, возвращалась откуда-то. Она прошла совсем рядом с ним. Том слышал шуршание ее шелковой юбки. А потом Луиза скрылась за дверями отеля. Как и предполагал Сэйерс, за ней неотступно следовал Молчун, в старом пальто, с оттопыренным правым боковым карманом. «Револьвер», — мелькнуло в мозгу Сэйерса.

Он до сих пор обожал, боготворил ее. И не важно, сколько времени он рассматривал бы Луизу — секунду или час, чувство потрясения было одинаково велико.

Сэйерс увидел, что она совсем не изменилась, лишь немного пополнела. Вполне естественно — хрупкая девушка осталась в прошлом, уступив место зрелой женщине. Том мысленно сравнил их, наложил один образ на другой, и к тому моменту, когда она исчезла в отеле, в его мозгу уже запечатлелся ее теперешний облик.

Сэйерс ошеломленно стоял, мысленно одобряя свое благоразумие, остановившее его. Попытка встретиться с Луизой лицом к лицу не увенчалась бы успехом.

Когда шок миновал, Сэйерс решил подготовиться к встрече.

Вечером он вышел из дома и отправился искать место, где играли в карты. В кармане у него была одна только пятидолларовая банкнота, которую он хранил на черный день в ботинке, за подкладкой. Берег так долго, что почти забыл о ней. Азартные игры в Новом Орлеане давно запретили и как вид бизнеса не лицензировали, но игорные залы действовали: одни — подпольно, в районе Канал-стрит, другие — почти открыто, в Бактауне и вдоль набережной Кэроллтон.

Шулерским приемам Сэйерс научился у цирковых фокусников. К полуночи Том выиграл уже около шестидесяти долларов, долговую расписку (он даже и не помышлял обменивать ее на деньги) и пригласительный билет на губернаторский бал, который один из проигравшихся игроков в отчаянии швырнул на стол в качестве ставки.

На следующее утро Сэйерс отправил тридцать долларов семье Бекера, после чего занялся билетом. Он аккуратно стер стоявшее там имя, вписал вместо него «Мари Д’Алруа» и, когда дежурный в холле отеля «Сент-Шарль» ненадолго отлучился со своего места, положил конверт ему на стол.

Так получилось, что Сэйерс сам назначил Луизе встречу.

Вечером, на балу у губернатора.

* * *

Тулуз-стрит, на которой располагалась Французская опера, была заполнена экипажами. Изысканно одетые мужчины и женщины входили в старинное величественное здание. На тротуаре, напротив внушительной лестницы оперы, толпились зеваки, рассматривавшие приезжавших.

Сэйерс подошел к опере с боковой стороны, где малоприметный служебный вход вел к раздевалкам для актеров и комнаткам для служащих театра. Здесь он влился в очередь, состоявшую из художников, работников сцены, прислуги. Многие из них были одеты так же, как и Сэйерс, — во фраки и белые рубашки с накрахмаленными воротничками. Двигались медленно, так как швейцар при входе дотошно проверял каждое имя, сверяясь со своим списком. Рядом с ним стоял охранник, нанятый в частном сыскном бюро. Сегодня в опере некоторые гости походили на ходячие выставки драгоценностей, и никому не хотелось, чтобы сокровища попали в другие руки, в самый неподходящий момент и в самом неподходящем месте.

Имя Сэйерса стояло в списке швейцара. Билета у него теперь не было, поэтому он нанялся официантом. Его не интересовало отсутствие необходимого опыта — Том не собирался ничего ни разносить, ни подавать. Его задача состояла в том, чтобы проникнуть внутрь, а там он намеревался сразу же смешаться с толпой приглашенных.

Сэйерс так и сделал. Очутившись за кулисами, вместо того чтобы направиться за подносом, он быстро выискал вход в зал и юркнул туда.

Он остановился и огляделся. Громадный зал оперы имел овальную форму. Пять ярусов золоченых, отделанных черным деревом галерей поднимались вверх, к куполообразному потолку, богато украшенному лепниной и росписью. Ни разу в жизни Сэйерс не видел ничего подобного. В зале стояло не меньше двух тысяч кресел. Повсюду были цветы, стены украшали полотнища белого и алого цветов. Над оркестровой ямой соорудили временный пол, превратив нижнюю часть зрительного зала в площадку для бальных танцев. Там уже вовсю кружились пары.

Драгоценностей на приглашенных хватило бы для финансирования маленькой войны. Фраки на мужчинах выглядели куда лучше, чем на Сэйерсе. Многие щеголяли в военных мундирах, вычурных, увешанных орденами, разноцветных, ярких, очень похожих на маскарадные костюмы. В прическах женщин колыхались павлиньи перья, волосы и шеи горели ожерельями и геммами, на руках и пальцах сверкали бриллиантовые гроздья. От переливов драгоценных камней рябило в глазах. Когда танцующие пары проносились мимо Сэйерса, до уха его доносился тихий шелест тафты и дорогого шелка.

Сэйерс начал медленно обходить площадку, останавливая взгляд на всех женщинах. Хотя у входа в отель «Сент-Шарль» он видел Луизу мельком, но не сомневался, что сразу узнает ее. Когда она на секунду задержалась у входа, Том вздрогнул, словно у него остановилось сердце.

Луизу он нигде не заметил. В задней части зрительного зала находилось большое фойе, где зрители обычно прохаживались в перерывах между действиями. Сейчас оно стремительно наполнялось приглашенными. Среди них было много знакомых и друзей. Люди останавливались, здоровались, беседовали. Как заметил Сэйерс, главным образом не затем, чтобы выразить расположение, а с целью произвести впечатление.

Сэйерс, бродивший в одиночку, чувствовал себя неуютно. Даже молодые люди в зале ходили по двое-трое.

Он вдруг почувствовал острый приступ зависти — годами он не знал иного общества, кроме ярмарочного. Общался он только с балаганными актерами, да и те принимали его с прохладцей, видели в нем не своего, а человека случайного.

Наконец он заметил Луизу, одиноко стоявшую в центре веселья, у колонны. Вокруг нее была пустота. Она закашлялась и прикрыла рот одетой в перчатку рукой. Она и сейчас действовала на него магнетически. Он зашел так, чтобы попасть в поле ее зрения, и, не отрывая глаз от Луизы, направился к ней.

«Луиза. Луиза, Луиза, Луиза», — проносилось в его мозгу.

Их разделяло открытое пространство.

Платье Луизы соответствовало торжественному событию, но было слишком уж скромным. Она выглядела так, будто поджидала кого-то. Сэйерс дал себе передышку, остановился, чтобы унять робость.

Судя по ее поведению, Луиза чувствовала себя здесь чужой, робко улыбаясь всем, кто сталкивался с ней взглядом. «Кого она может здесь ждать?» — подумал Сэйерс. Спустя минуту она отошла от колонны.

Понаблюдав немного за танцующими, Луиза переместилась в другой конец зала, и Сэйерс догадался, что никого она не ждет. Луиза играла, переходила с одного места на другое, чтобы скрыть свое одиночество. Ей нес кем было даже перемолвиться словом. Чтобы не привлекать внимания к себе, она нигде надолго не задерживалась.

Когда Сэйерс наконец собрался с духом и решился подойти к ней, его опередил какой-то молодой человек, пригласивший Луизу на танец. С легким грациозным поклоном она приняла его руку, едва заметным движением глаз оглядев пары впереди себя, словно призывая их в свидетели. Они прошли на танцевальную площадку, и вскоре Том потерял их из виду.

Он обнаружил Луизу спустя пятнадцать минут. Она стояла, как и прежде, одна. Танец оказался всего лишь танцем и ничем большим. Знакомства между ней и молодым человеком не состоялось.

Сэйерс почти физически ощущал боль, наблюдая за Луизой. «Такой ли ты представляла себе будущую жизнь? Все, что происходит с тобой, это расплата за добровольно взятое на себя бремя Странника, — размышлял он. — Кто ты теперь, Луиза? Хищница, ожидающая суда?»

Не в силах более сдерживать себя, он устремился к ней. Он шел прямо на нее, затем остановился, давая ей возможность вглядеться в него. Она посмотрела в его сторону и, не узнав, равнодушно отвернулась.

Глава 45

Луиза скучающим взглядом обвела окружавших ее людей. Какое-то время она с тем же безразличием смотрела на Сэйерса, затем отвела глаза.

Сэйерс снова двинулся к ней и заметил, как она почувствовала чье-то приближение. Сначала Луиза заволновалась, но быстро взяла себя в руки. На лице ее появилась слабая улыбка, но по мере того как расстояние между ними сокращалось, улыбка начала постепенно таять. Луиза узнала его.

— Том, это ты, — произнесла она, когда Сэйерс встал рядом.

Он не нашел ничего лучшего, кроме как ответить оскорбительной банальностью:

— Похоже, твое зрение нисколько не улучшилось.

Женщина побледнела.

— Скажи, что наша встреча — невероятная случайность, — попросила она.

Он отрицательно покачал головой.

Луиза еще больше побледнела.

— Значит, это ты прислал мне приглашение, — догадалась она.

— А как мне еще встретиться с тобой без твоего телохранителя?

Она пристально посмотрела на него. Сэйерс чувствовал, что она пытается разгадать цель его присутствия на балу.

— Как ты нашел меня?

— Странный вопрос. Неужели ты думаешь, я забыл твою роль в «Пурпурном бриллианте»? Я следил за тобой в Ричмонде. Кстати, полиция нашла тело Патенотра. Только не о чем волноваться, тебя они не разыскивают, потому что ты не вызвала у них подозрений. Правда, есть один детектив, из агентства Пинкертона, так вот он думает иначе. Он ищет тебя, и если найдет, не упустит.

— Ты хотел застать меня врасплох, и тебе это удалось, — проговорила она.

— Луиза, ты не понимаешь, насколько все серьезно, — отозвался он и огляделся вокруг. Никто не обращал на них никакого внимания. Говорили они тихо, слов их танцующие не могли услышать. — Мне нужно многое тебе рассказать. Где мы сможем спокойно побеседовать?

Они прошли через фойе, за которым увидели множество лестниц, ведущих наверх, и стали подниматься по одной из них. Ярусы назывались на французский манер. Они прошли ложу, гардеробную, на самый верхний ярус, именовавшийся «Парадиз», затем спустились ярусом ниже и остановились в гардеробной.

Танцы внизу все продолжались. Несколько пар поднялись на галереи и оттуда, как и Луиза с Сэйерсом, наблюдали за происходящим. Перед ними возвышалась гигантская сцена оперы. На занавесе была нарисована картина, изображавшая звездное ночное небо.

Луиза, все еще напуганная неожиданным появлением Сэйерса, держалась напряженно. Правда, от первого шока она уже оправилась. Они сели в кресла. Постепенно галерея наполнялась людьми. Все предвкушали представление, которое вскоре должно было начаться.

— Неплохо выглядишь, — сказала она.

— Да? — с сомнением в голосе ответил Сэйерс.

— Я рада, что тебя не повесили.

— Ты знаешь, я тоже, — саркастически отозвался он.

По лицу ее пробежала улыбка.

— Скажи, Том, зачем ты здесь?

Он помолчал, рассматривая танцующих. Сверху пары казались частями постоянно меняющегося орнамента, кружащимся потоком, огибающим каменные колонны.

— Тебе кое-что следует знать.

— Знаешь, если ты объехал полмира только затем, чтобы признаться в любви, то лучше помолчи. Я ее не заслуживаю и никогда не заслужу.

— Мне казалось, когда-то мы были с тобой друзьями, — заметил Сэйерс.

Щеки ее вспыхнули.

— Мой покорный слуга, — вспомнила она.

— Я тебе не нравился. Ну конечно, куда мне тягаться с Джеймсом Каспаром. Ты до сих пор думаешь, что я убил его?

Она отвернулась.

— Нет, я так не думаю. И он меня тоже не любил. Мне известно, кем я для него была и как бы он со мной поступил, дай я ему такую возможность. Но, Том, сейчас все это не имеет никакого значения.

— Я пришел сюда сообщить тебе, что ты можешь вернуться в мир. Если хочешь…

— Поверь мне, Том, я не могу сказать тебе…

Сэйерс перебил ее.

— Ты хотела выйти за него замуж, — начал рассказывать он ее историю. — Он соблазнил тебя, но ты не чувствовала ни позора, ни унижения. Прошло несколько недель после его смерти, и ты обнаружила, что беременна. Уитлок устроил тебе тайный аборт.

Луиза попыталась было возразить ему, но Сэйерс безжалостно продолжал:

— Помолчи, Луиза, я видел тебя в те дни, следил в ночь, когда ты входила в дом врача и выходила оттуда.

Луиза в ужасе смотрела на него.

— А что мне оставалось делать? Считать тебя падшей? Отвернуться от тебя? Каспар разрушил твою жизнь. Уитлок использовал тебя в своих целях. Луиза, ты не потеряна. Ты видишь себя проклятой и не заслуживающей прощения. Я знаю каждый твой шаг с момента гибели Каспара. Подумай — если я мог простить тебя после того, как ты столкнула меня под поезд… Если я переношу позор и обвинения в убийствах, которые не совершал… Если я могу жить в грязи, но прощать и любить тебя… Я не требую взаимности, прошу всего лишь не отвергать моих попыток переубедить тебя.

Она открыла рот, собираясь что-то ответить ему, но смолчала. Луиза отвернулась, руки ее взлетели к губам. От волнения у нее перехватило дыхание, она жадно хватала воздух, лицо ее снова угрожающе побледнело.

Она покачнулась и, не успей Сэйерс подхватить ее, упала бы с кресла. Он прижал ее к себе, точно так же как когда-то давно, в поезде, только теперь и она потяжелела, да и он потерял былую расторопность.

Люди с недоумением поглядывали на них. Сэйерс подумал, что им нужно немедленно исчезнуть отсюда. Он торопливо понес Луизу через узкий переход, расположенный позади лож.

Толкнув ногой первую попавшуюся дверь, он вошел в ложу, устроил Луизу на одном из четырех богато украшенных широких кресел.

Ложи предоставляли больше уединения, чем открытая галерея, их отделяла мелкая решетка и тяжелая бархатная портьера, висевшая вверху и опускавшаяся при помощи витого шнура с кисточкой.

Когда через пару минут Луиза начала приходить в себя, Сэйерс сказал ей:

— Извини, мне пришлось ослабить тебе корсет.

— Платье немного мало, — прошептала Луиза.

— Мой фрак тоже мне мал. Взял его напрокат, а сюда проник под видом официанта.

— Мы с тобой два жалких мошенника, — усмехнулась Луиза. Внезапно лицо ее оживилось. — Ослабил корсет, говоришь? А было время, когда ты стеснялся не только дотронуться до меня, но даже в глаза заглянуть.

— Ярмарочное житье кого угодно лишит стеснительности, — ответил он. — С год назад я выловил в реке трех совершенно пьяных и голых женщин. Спас их. Выпили и полезли купаться, на Рождество.

— Да? И что они делали в воде?

— Потом они заявили, что просто решили немного порезвиться, но, по моему мнению, тонули.

— Они отблагодарили тебя?

— Еще как. Сначала обложили такими словами, каких я и от грузчиков не слыхивал, а потом две из них пожаловались на меня своим мужьям — сказали, будто я к ним приставал. Хорошо хоть в суд не потащили — доказательств не было. Но ярмарку нашу из города все-таки выперли.

Луиза, вздохнув, опустила глаза.

— Если бы не я, ты бы продолжал спокойно жить дальше. Как бы я хотела заслужить твою любовь…

— Какая разница — старая жизнь, новая жизнь? — отозвался Сэйерс. — Ничто не стоит на месте. Ты считаешь себя потерявшей душу, но разве твой внутренний голос не говорит тебе обратное? Или ты не слышишь его?

Оркестр прекратил играть вальс и грянул патриотическую песню. Внимание присутствующих приковалось к сцене.

— Я сохранила имя Мари Д’Алруа вынужденно, поскольку оно вписано в документы, которыми собираюсь воспользоваться. По глупости я надеялась покончить с кочевой жизнью, осесть где-нибудь. Только роль Странника не позволяет этого сделать. Проклятие его и состоит в вечном перемещении с места на место, — сказала Луиза. — Роль Странника берешь на себя в момент ненависти к себе; и только когда он проходит, начинаешь сознавать, что зашел слишком далеко и обратного пути уже нет.

— Ошибаешься, есть. Один мой друг убежден — договор, подписанный Странником, есть только плод воображения. Настает день, и фантазия начинает таять.

— Что нам с того, Том? Мы дети нашего времени.

— Какого времени, Луиза? Ты — прошлого, а я — завтрашнего. Да, ты права, мы всего лишь пара жалких обманщиков.

Вспыхнула разноцветными огнями рампа, осветив живописное изображение. Зал зааплодировал. Сэйерс мельком взглянул вниз, увидел морские волны, корабли, и на одном из них — Наполеона.

Под нарастающий звук приветственных возгласов Луиза произнесла:

— Когда влюбилась в Джеймса Каспара, я отлично знала, что натура его испорчена. После его смерти я продолжала падать. Позднее ко мне пришло ощущение потерянной души.

— Потерянной для кого? — спросил Сэйерс. — Во всяком случае, не для меня. За все последние годы не было и часа, когда бы я думал о тебе как о пропащей.

— Я убила человека.

— Непреднамеренно. Не поверю, чтобы ты сознательно лишила его жизни. Луиза, назови мне хотя бы одного, кого ты убила, желая его смерти.

Она долго не отвечала. Взгляд ее был прикован к сцене, а лицо оставалось бесстрастным. Какие мысли блуждали в ее голове, о том Сэйерс не догадывался. Он не мешал ей думать. Внизу разворачивалась картина военных действий, в которые, помимо французской армии, была вовлечена и испанская. Внезапно над войсками взвилось гигантское знамя Соединенных Штатов, а под ним фигура воина. Оба символизировали непобедимый дух Америки.

— Мне известны условия игры, — продолжал Сэйерс. — И я знаю, как они умирали. Ты не стремилась их убить, но в твоем рискованном представлении случается и такое — ведь те, кто обращается к тебе, ищут удовольствий в страданиях и боли. Следовательно, они и принимают на себя все последствия.

— Том, — возразила Луиза, — я уже сказала тебе, что полюбить тебя не могу. Во мне погибла сама способность любить. Хотела бы я, чтобы между нами все сложилось не так. — С этими словами она посмотрела на него, и он понял значение ее взгляда.

Хотя Сэйерс никогда никого не любил, кроме Луизы, он не чурался женской компании, охотно участвовал в пикниках, частенько заканчивавшихся постелью.

— О чем ты? — спросил он, ожидая подтверждения своей догадке.

Она прикрыла глаза, вспоминая.

— Есть страсти не греховные, а естественные, славящие Бога и избранный нами путь во имя его, — медленно произнесла она и открыла глаза.

— Прямо здесь? — спросил он.

— А почему нет?

— Но, Луиза, я не хотел бы…

— Что здесь плохого?

— Мне кажется, ты ничего ко мне не чувствуешь.

— В том-то и состоит моя беда, но это ничего. Важно то, что никто и никогда не любил меня так, как ты. А что я чувствую, я и сама не знаю.

На сцене актер в образе Джеймса Монро, держа в руках свиток договора, выразительно зачитывал его. Луиза встала и, дернув за шнур, опустила бархатную портьеру, расправила ее по всей ширине ложи, скрывая ее от всего театра. Громадный зал внезапно уменьшился до размеров крошечного приватного кабинета. Сделалось темно. Узкая полоска света проникала в ложу снизу, оттуда, где портьера не касалась пола, да из щели, образованной неплотно закрытой дверью.

Она стояла у портьеры, словно тень в царстве теней.

— Подожди, — прошептал Том. Встав с кресла, он направился к двери, прикрыл ее и задвинул изящную позолоченную щеколду.

Затем Сэйерс повернулся к ней.

— Луиза, ты знаешь, я ни в чем не могу отказать тебе, но если ты собираешься всего лишь вознаградить меня, то уж лучше я пойду отсюда.

— Том, — позвала она. — Не вознаградить тебя я хочу, а возродиться с твоей помощью, ведь ты же сам говоришь, что душа моя еще жива. Сделай так, чтобы я поверила в это. Верни меня к жизни. Кроме тебя, никто не сумеет мне помочь.

Луиза сбросила на пол перчатки, расстегнула крючки взятого напрокат платья.

— Развяжи вот тут, — попросила она.

Едва сдерживая дрожь, он развязал бретельки, и рубашка, скользнув по телу, опустилась на лежащее вокруг ног платье.

— Сколько лет я мечтал об этой минуте, — произнес Сэйерс.

— Я знаю, — ответила Луиза.

Сэйерс стянул с себя фрак, так быстро, что швы под рукавами затрещали. Из коридора донеслись тяжелые шаги. Затем кто-то постучал в дверь, толкнул ее. Послышались приглушенные голоса, но вскоре все стихло.

— Тебя не смущает моя татуировка? — спросил Том. — По глупости сделал в юности.

— Достаточно разговоров.

Сэйерс начал было рассказывать Луизе об обращении к пожилому китайцу с просьбой вытатуировать на руке ее имя, но тот слишком плохо знал английский и написал одну букву неправильно, как вдруг потерял дар речи, когда увидел, что она, сняв с себя последнюю одежду, предстала перед ним совершенно обнаженной. Луиза протянула руки и шагнула к нему. Во мраке ложи тело ее отливало лунной белизной. Ему вдруг показалось, что все ее движения рассчитаны, а она отлично сознает, какой эффект они произведут на него, но мысль эта исчезла так же внезапно, как и появилась. Он смотрел на нее будто завороженный.

Пол ложи, очень жесткий, сделанный из массивных досок, пах свежей краской.

Но что это сейчас для них значило?

Глава 46

Себастьян Бекер зашел в салун на углу Тулуз-стрит и Бурбон-стрит пропустить кружку пива и послушать пианиста, но местечко выбрал, как он вскоре понял, не самое презентабельное. Одиноко сидевшие в ресторанной части женщины явно выставляли себя напоказ. Себастьян догадался, что попал в тайный бордель. Догадка вскоре подтвердилась — к двум женщинам подошли мужчины и после короткого разговора повели их по лестнице наверх. Минут через пять к нему приблизился разносчик и предложил купить пару книжонок скабрезного содержания с картинками. Себастьян отказался, быстро допил пиво и вышел, оставив на стойке десять центов.

С утра день складывался неудачно. Объявленные в городе на несколько дней праздники затягивали его поездку, принуждая бесцельно слоняться по улицам. Все конторы были закрыты, никто не мог ему ничего толком объяснить. Сегодня все только и говорили о вечернем бале у губернатора. Себастьян предположил, что и завтрашние его поиски окажутся столь же безуспешными.

Когда-то давно Элизабет изъявляла желание посетить Новый Орлеан, но, зная понаслышке о местных нравах, он не рискнул отправить ее сюда. Город показался бы ей романтичным, каким она и ожидала его увидеть, но было в нем что-то смущающее. Самыми красивыми оказались именно те районы, которые женщинам лучше было бы обходить стороной. Креольское наследие Французского квартала медленно угасало, уступая место странной новой разновидности морального упадка. Казалось, зарождается новый мир, чарующий и комфортный, но где все перевернуто с ног на голову. Греховные дела творились с удивительной любезностью, сопровождались самыми учтивыми манерами. В изысканной архитектуры зданиях прятались публичные дома, рекламировавшиеся как спортивные клубы и литературно-художественные салоны. Мадам выдавали себя за тренеров и покровительниц искусств, проститутки представлялись ученицами. На этом маскировка их прямой деятельности заканчивалась, и начинался деловой разговор.

Находившийся за старым кварталом шумный, огромный Город полумесяца жил своей обычной деловой жизнью. Открывались многочисленные магазины, в небо устремлялись небоскребы. Именно здесь, насколько понял Себастьян, и отбрасывались запреты, неприкрыто демонстрировались и господствовали истинные страсти. Кто-то сегодня рассказал ему в гостинице о ежегодных карнавалах, которые проводились в Новом Орлеане на Марди Гра. Откуда ему было это знать? Продираясь вечером сквозь толпы, мимо баров и танцзалов, из которых вырывалась самая разная музыка, он с раздражением подумал, что в таком городе карнавалы никогда не кончатся.

Новый Орлеан словно специально выстроили для Луизы Портер, здесь она могла вдоволь тешить свои пороки, беспрепятственно выискивать извращенцев, пороть, калечить, душить, истязать, никого не опасаясь, делать с ними что угодно, не боясь привлечь чье-то внимание.

Самая большая толпа собралась возле здания Французской оперы. Кто-то уходил из колышущейся массы, исчезал в близлежащих кабаках, но их места тут же занимали новые лица, другие фигуры, возникавшие нередко из тех же салунов. Люди собрались здесь, чтобы поглазеть на представителей света, на сливки общества, повосхищаться чужими нарядами, порадоваться чужому счастью. Они не знали тех, кто проходил мимо них, и не представляли их жизни, считая ее сказочной, они лишь воображали себе их развлечения. Тротуары заполнили сотни зевак, впивавшихся взглядами в роскошные экипажи. За отъезжавшими наблюдало куда меньше народу.

Днем Себастьян побывал на телеграфе, откуда отправил Элизабет телеграмму. Он сообщил, что с ним все в порядке и что он продолжает поиски. Не желая расстраивать супругу, он не обмолвился ни о срыве своих планов, ни о тупике, в котором оказался.

Толпа впереди него вдруг загудела и заволновалась. Себастьян уныло поднял голову, равнодушно посмотрел на швейцара, распахнувшего двери перед несколькими выходящими, и вдруг замер на месте.

Нет, внимание его приковали не сливки. Напротив, в толпе плоховато одетых людей он заметил мужчину. Не обрати он внимания на шум толпы, не подними глаза, он бы никогда и не узнал, кто здесь находится.

Мужчина нервно, сжав кулаки и согнувшись как обезьяна, стремительно ходил взад-вперед по небольшому кусочку пустого тротуара. Взор его был устремлен на дверь, из которой он, видимо, с минуты на минуту ждалпоявления своей хозяйки. Себастьян узнал его сразу. Такую внешность невозможно было забыть. В последний раз Бекер видел его несколько лет назад, тогда он открыл огонь из револьвера со сцены в Египетском зале. К счастью, стрелком он оказался никудышным. Он совершенно не изменился — тоже костистое лицо, лысый череп. Себастьян вспомнил, что Уитлок называл его Молчуном.

Тот вдруг остановился, почувствовав на себе взгляд, завертел головой и увидел Себастьяна. Бекер резко отвернулся, скорее по привычке не вызвать подозрение, чем по необходимости. В душе он понимал бессмысленность своего действия и не сомневался, что Молчун узнает его, если рассмотрит хорошенько.

Через несколько секунд Себастьян снова повернулся туда, где стоял Молчун. Тот наблюдал за ним.

«Черт подери! — выругался Себастьян. — Узнал».

Он оказался прав. Молчун ринулся с тротуара в сторону.

Дальше скрывать свои намерения не имело смысла, и Себастьян, не таясь, бросился вслед за ним.

Молчун продрался сквозь толпу и метнулся на противоположную сторону улицы. Себастьян рванул наперерез, но маневр не сработал. Молчун оказался быстрее, чем Бекер предполагал, и был уже далеко. Он торопливо подошел ко входу в оперу и исчез за дверями.

Себастьян последовал за ним и, когда вошел в фойе, увидел лежащего на полу швейцара, а рядом с ним небольшую группу хорошо одетых людей, перепуганных и бледных, словно увидевших привидение. Они о чем-то перешептывались между собой. Фигуры Молчуна Себастьян нигде не заметил. Разве что вверху чуть покачнулись двойные двери. Или это только показалось.

Себастьян схватил за руку первого попавшегося служителя и попросил вызвать директора оперы. Когда тот появился, Себастьян предъявил удостоверение сыскного агентства Пинкертона и объявил, что преследует преступника, только что проникшего в это здание. Бекер попытался пройти наверх, но один из охранников преградил ему путь. Себастьяну пришлось повысить голос и снова обратиться к директору.

— Преступник замышляет либо кражу, либо очередное убийство. Вы хотите, чтобы это произошло в опере? Наверное, вам все равно, ограбят здесь кого-нибудь или нет, или вам безразличны жизни пришедших сюда людей? Предупреждаю — преступник опасен. Он проник сюда с целью предупредить об опасности свою сообщницу, которая уже находится здесь.

Директор оторопел.

— Я причиню вам лишь минимум неудобств, — продолжал Себастьян уже мягче. — От вас требуется только разрешить мне войти в здание и предоставить в мое распоряжение двух охранников. Обещаю — мои действия не помешают проведению торжества.

Швейцар, с окровавленным лицом лежащий на полу, явился лучшим доказательством в пользу слов Себастьяна. Директор разрешил ему пройти, но, прежде чем это сделать, Себастьян, дабы не выделяться одеждой, снял свое пальто и попросил дать ему униформу швейцара.

Переодевшись, в сопровождении двух самых мощных охранников Себастьян направился наверх. Часть охранников и служащих оперы рассредоточились в разных частях здания.

Со сцены исчезло красочное панно, закончились речи, снова возобновились танцы. Выйдя на край подковообразной площадки, нависавшей над сценой, Себастьян оглядел сверху донизу громадный зал с галереями и понял, что ему предстоит нелегкая задача. Обыск всего здания займет несколько часов.

В зале стояла духота. Танцующие пылали и от жары, и от страсти. Казалось, их обволок красный туман, поднимавшийся снизу и устремлявшийся под самый потолок, окутывая люстры. Себастьян с трудом обошел танцевальный зал, беззастенчиво толкая партнеров, игнорируя их возмущенное шипение. За ним, в ожидании приказаний, следовали два служащих оперы.

Осмотрев зал, Себастьян поднял голову и осмотрел галереи. Поскольку временный пол танцевального зала возвышался над креслами, авансцена оказывалась в нескольких шагах от первой галереи, гардеробной. Вдруг Себастьян заметил, как один из служащих помахал ему рукой. Жест заметили многие служители и охранники и немедленно устремились к махавшему. Служащий ткнул пальцем вложу, единственную из всех, которая была отгорожена от зала портьерой.

Себастьян обратился к нему:

— Ложи всегда закрываются?

— Как правило, нет, — ответил тот.

Себастьян порадовался, что взял с собой двух охранников. Без них он бы здесь в считанные минуты запутался в переходах. Охранники подвели его к лестнице, поднялись по ней и направились вдоль коридора, полукругом огибавшего ложи. Через минуту к ним присоединились несколько служителей театра, один из них передал Себастьяну, что с минуты на минуту к ним подойдет и сам директор.

Задние стенки лож были хлипкими, а пронумерованные двери — и того слабее. Они подошли к ложе с занавешенной портьерой, Себастьян с ходу открыл ее легким толчком ноги.

Дверь, оказавшаяся незакрытой, распахнулась и ударилась в противоположную стену. Удар прогремел как выстрел. В ложу из коридора проникал слабый свет, падал на стоящие в беспорядке кресла, на груду поношенной одежды. Из-под нее торчала обнаженная рука.

Бекер опустился на колени и откинул фрак, в который аккуратно, как в одеяло, было завернуто обнаженное тело мужчины.

— Сэйерс! — вырвалось у Себастьяна.

Том лежал на спине, весь белый как полотно, с потемневшим лицом. На левой стороне его груди чернела татуировка — сердце и имя «Льюиза», выведенное красивой вязью.

Только позже Себастьян рассмотрел и другие странные детали в ложе, но в тот момент, когда он увидел Сэйерса, то уже не обращал внимание ни на что другое.

Взгляд Бекера приковал шнур, дважды обмотанный вокруг шеи Тома и туго стянутый.

Глава 47

Отель «Дье» располагался на пересечении Тулан-авеню и Джонсон-стрит. Как часто объясняли туристам, это был не совсем отель, а частный госпиталь, принадлежащий ордену сестер милосердия. Основатели госпиталя начинали когда-то с пяти пациентов, но по мере расширения лечебницы он превратился в самое серьезное учреждение подобного рода уже до Гражданской войны, и во все ее годы продолжал действовать. Несколько лет после нее там лечили преимущественно матросов, но затем сестры решили увеличить здание за счет надстройки нескольких этажей. Пришлось усиливать фундамент, для чего строение подняли на мощных домкратах, причем не выселяя из него больных. Теперь в госпиталь принимали не только приезжих, но и местных жителей. Тем, кто имел деньги, устанавливали плату в пять долларов в сутки, включая еду, лекарства и уход; тех, у кого денег не было, лечили и кормили тоже, но попроще.

На губернаторском балу присутствовал один из лучших докторов города. Он и оказал Сэйерсу первую медицинскую помощь. Пока искали врача, Себастьян снял с шеи Сэйерса шнур, попробовал прощупать пульс, но не смог его обнаружить.

Врач, бывший военный хирург, участвовавший в американо-испанской войне и некогда спасший жизнь повешенному противником американскому солдату, быстро осмотрел Сэйерсу трахею и, найдя ее неповрежденной, привел экс-боксера в чувство. Цвет лица Сэйерса начал сразу приходить в норму. Медик пощупал ему пульс, он был слабый, но стойкий. Массаж яремной вены обеспечил приток крови в мозг Сэйерса, однако вызвал непродолжительный обморок, а затем ослабление дыхания. Правда, это были обратимые последствия, необратимые наступили бы, приди Себастьян на несколько минут позднее. Вот тогда вернуть Сэйерса к жизни уже не представлялось бы возможным.

Послали за каретой «скорой помощи». Когда она приехала, Сэйерса погрузили в нее и отправили в отель «Дье», а врач вернулся на бал. Себастьян отправился вслед за каретой в госпиталь, некоторое время посидел там, думая посетить Сэйерса, когда тот окончательно придет в себя, но поскольку было уже поздно, одна из сестер вежливо, но настойчиво посоветовала ему уходить.

Бекер осмотрел карманы фрака и, узнав, где Сэйерс остановился, отправился в меблированные комнаты, где провел час, изучая его вещи и багаж.

Ничего для себя полезного он в них не обнаружил. В первую очередь, разумеется, денег. Однако хотя бы теперь он знал, где проведет ночь.

На следующее утро Себастьян начал поиски. Днем он приехал в госпиталь, вскочив на трамвай, остановившийся на Канал-стрит. В трамвае было полно народу, Себастьян с трудом протиснулся внутрь и оказался рядом с еще не проспавшимся мужчиной в грязном, когда-то светло-коричневом костюме. Всякий раз наступая Себастьяну на ногу, мужчина длинно извинялся, но на очередной остановке, когда трамвай резко останавливался и когда, отходя от нее, не менее резко дергался, снова наступал и опять извинялся.

Поднимаясь по лестнице в мужское отделения госпиталя, Себастьян столкнулся с двумя спускавшимися мужчинами. У одного из них за поясом торчал револьвер. Вид у них был решительный, они явно знали, куда направляются. Говорили они о скачках.

Сэйерс лежал на койке у дальней стены палаты. Выглядел он изможденным, как человек, чей организм отчаянно борется со смертью. Голова его была приподнята на хорошо взбитых подушках. Одна из сестер предупредила Себастьяна, что Сэйерс, которому совсем недавно дали лекарство для разжижения крови, еще очень слаб и может говорить только шепотом, да и то недолго.

Как только сестра отошла, Себастьян повернулся к Сэйерсу:

— Я видел двух человек, похожих на детективов. Они были здесь? Разговаривали с вами?

Сэйерс кивнул.

Себастьян придвинул пустой стул, опустился на него.

— Что вы им рассказали?

Сэйерс покачал головой и слабо махнул рукой, показывая, что он им ничего не говорил.

— Зачем вы пытаетесь ее защитить? Ведь она вас едва не задушила. Столкнула под поезд. Вам этого не достаточно? Нет, я понимаю ваши чувства, но, может быть, хватит?

Сэйерс опустил глаза.

— Вчера в опере, когда мы приводили вас в чувство, я заметил на вашем теле шрамы. Старые, зарубцевавшиеся, и совсем свежие. Откуда они? Кто вас поранил? Или сами истязаете себя? Я прав?

Сэйерс не пошевелился.

— Я был в вашей комнате, — продолжал Себастьян. — Обыскал багаж. Прошу прощения, конечно, но я не особо верил в ваше выздоровление. Среди прочих вещей я нашел бритвы.

Сэйерс продолжал все так же смотреть вниз.

— Том, я не лезу в ваши чувства и не понимаю вас. Не стану притворяться — я вообще не понимаю половины того, что вижу, поэтому не стану вас осуждать. Вместе с тем я буду добиваться суда над вами. Достаточно! Вы вступили на неверный путь, и вас следует остановить.

Сэйерс поднял глаза, внимательно посмотрел в лицо Бекеру. Взгляд его был странен — он словно взирал в пустоту, силясь отыскать там место себе.

— Сегодня утром она выехала из отеля «Сент-Шарль», — сообщил Себастьян. — Она думает, никто не знает, куда она отправится. Ошибается. Я знаю, куда она едет. Выкупать мебель, находившуюся в поместье Патенотров.

Себастьян поднялся.

— Ваш выстрел прошел мимо цели, Сэйерс. Настала моя очередь. Будьте уверены — уж я-то не промахнусь.

С этими словами он закончил разговор и вышел из палаты.

Глава 48

Здесь, в одном из старых городских районов, здания возводились на фундаментах прежних низеньких построек, мастерских и лавок. Многие из них, что еще сохранились, были забиты досками, и даже обитаемые дома выглядели пустынными. Луиза легко нашла мебельный магазин по стоящим на лавке возле входа креслам-качалкам. Двери магазина открывались как в салунах, на улицу.

— Я сойду тут, — сказала Луиза Молчуну. — Возвращайся в отель за остальными моими вещами, а потом подъезжай сюда. К тому времени я здесь все закончу.

Молчун еще не научился как следует управлять лошадьми. Особенно трудно ему давались повороты, поэтому он спустился на землю, взял под уздцы лошадь, серую в яблоках, и повел к магазину. Лошадей он не любил, и эта, судя по всему, отвечала ему взаимностью.

Кое-кто из городских знакомых советовал Луизе, раз уж она решила обосноваться в Новом Орлеане, избавиться от Молчуна и его жены и нанять черных слуг, которые обходились намного дешевле.

Они просто ничего не понимали.

Луиза не знала, каким образом и где Уитлок нашел слуг. Не подозревала она и о связи, удерживавшей их. Как-то раз она попыталась расспросить об этом Молчуна, который, как и Немая, насколько Луизе было известно, отлично понимал английский и неплохо говорил на нем, однако стоило ей коснуться интересующего предмета, они сразу разучились понимать.

Войдя в магазин, она очутилась в длинном помещении, тянувшемся в глубь здания. В середине его имелся плавно спускавшийся проход вниз, по обеим сторонам его высились баррикады и пирамиды из нагроможденных друг на друга столов и стульев. С потолка свисали люстры, через каждый фут — разная. Часть их была завернута в мешковину. Футах в десяти от Луизы находилась застекленная, как в обычных конторах, дверь, а неподалеку от конторы — винтовая лестница, уходившая на верхние этажи.

Луиза подошла к стеклянной двери, заглянула в скудно обставленную комнату, увидев стол с папками, квитанции на длинном, похожим на веретено штыре, настенные часы, громадные, какие вешают на железнодорожных станциях. В конторе никого не было, но на столе лежал колокольчик. Луиза взяла его и потрясла. Раздался резкий звон. Она вышла и стала ждать управляющего магазином.

Сегодня утром она заплатила по счетам в отеле. Луиза всегда расплачивалась, когда у нее были деньги, а сбегала только по необходимости. Когда ей удавалось взять кредит, она останавливалась в лучших отелях, в остальных случаях ютилась в самых захудалых, стараясь, чтобы никто не проведал о ее местонахождении. Она понимала высшее общество, где ценится лишь внешний блеск.

Она уже было собралась снова войти в контору и позвонить, как вдруг услышала наверху шаги. Спустя полминуты по лестнице сошел толстый огненно-рыжий мужчина в пиджаке, натянутом поверх длинного коричневого фартука, и в галстуке-бабочке. Луиза подумала, что в спешке он забыл снять фартук, в котором выглядел совсем непрезентабельно.

— Меня зовут мисс Мари Д’Алруа, — представилась Луиза. — Я по поводу мебели семейства Патенотр.

— Простите, сударыня, не ожидал увидеть вас сегодня, — проговорил управляющий. На вид ему было лет под сорок. Акцент выдавал в нем ирландца. Глаза у него были цветом как у колли, светло-голубые. Смотрел он смущенно, говорил и вел себя вполне дружелюбно. — Позвольте поинтересоваться, вы уже выбрали время, когда к нам заедете?

— Я решила поторопиться, — ответила Луиза. — Могу я сейчас увидеть то, что еще не продано?

— Да, конечно. Простите, — пробормотал ирландец, отвернулся и, засунув два пальца в рот, пронзительно свистнул. Эхо разнесло звук по всем этажам. Свой свист он сопроводил громким приглашением, исполненным смешным тоненьким голоском: — Генри! Давай быстрей сюда!

Повернувшись к Луизе, управляющий продолжил спокойно говорить, словно ничего странного не произошло:

— Сейчас Генри вам все покажет. Кое-какая мебель уже ушла, но основная часть осталась. Немногие решаются сейчас обзаводиться собственностью и обставляться основательно. Старые фамилии продают мебель, закрывают поместья и уезжают. Походите — не исключено, еще что-нибудь приглядите, — а когда закончите, милости прошу ко мне в контору.

Генри оказался седым негром неопределенного возраста, одетым в такой же коричневый фартук, что и его патрон. Он провел Луизу в дальнюю часть здания, где за множеством поворотов находился центральный склад. В его больших залах стояла самая разная мебель, включая старинную, антикварную, считавшуюся некогда сокровищем. Имелась тут мебель плохонькая и совсем рухлядь, привезенная из когда-то богатых, но потом обедневших домов. К стене здания примыкало другое строение, тоже доверху забитое мебелью.

Они зашли в зал, освещенный гораздо лучше остальных, очень большой, вполне пригодный для проведения разного рода собраний и встреч. Вдоль стены, на высоте примерно десяти футов, шла галерея, где раньше находились лавки. Теперь лавок там не было, а по бесформенным грудам Луиза догадалась, что туда сваливают негодные вещи. В два ряда у стен зала стояла мебель — массивная, тяжелая.

— И как мне увидеть нужную? — спросила Луиза.

— Ваша та, что с зелеными ярлыками, — ответил Генри. Пока она ходила и рассматривала движимое имущество Патенотров: шкафы, комоды, столы и кресла, — он следовал за ней, держась на почтительном расстоянии.

Мебель с зелеными ярлыками занимала почти целый флигель. Самые дорогие предметы стояли завернутыми в холстину, предохранявшую их от пыли. Свернутые длинные ковры были перевязаны бечевками, комоды заставлены ящиками с ячейками, в которых размещалась фарфоровая посуда, аккуратно запакованная в страницы старых газет. Кровати с балдахинами были разобраны. Здесь находилось все, что когда-то украшало дом Патенотров: зеркала и туалетные столики, картины и даже фамильные портреты. Покупатель в придачу к вещам получал и историю рода, на которую теперь уже никто не стал бы претендовать.

Луиза вдруг ясно представила, где вся мебель могла стоять в доме, и вспомнила похожее место — «Королевский театр» в Блистоне, зал за сценой, похожий на кладбище собственности разорившегося театра. Там Эдмунд Уитлок прикупил кое-что для постановки «Пурпурного бриллианта».

Она повернулась к Генри:

— Вы сможете за один раз доставить все, что я куплю здесь?

Генри помялся, но не определенно, а скорее утвердительно, с намеком, что да, они смогут.

Делать на складе больше было нечего, оставалось направиться в контору и договориться с управляющим о цене. Разглядывая ярлыки, Луиза в уме уже прикинула стоимость мебели. Сумма оказалась небольшая, но Луиза все равно решила поторговаться. Она полагала, что управляющий заломит сумму полностью, но она брала товар практически оптом, следовательно, полагалась скидка. Правда, спорить с продавцами она не умела. Если управляющий станет тянуть с переговорами, она не устоит.

Чтобы не терять времени, в душе Луиза уже была готова согласиться с ним, тем более что уж больно соблазнительной казалась мысль не только обзавестись собственным жилищем, но и восстановить его в былой роскоши.

Спрятавшись за Ривер-роуд, в своем доме, в прекрасной обстановке, она смотрела бы в будущее совершенно иначе, чем сейчас. Кочевую жизнь, кратковременные пребывания в дешевых комнатах можно терпеть, но недолго. Луиза начинала уставать от постоянных переездов. В более юном возрасте она переносила путешествия легко и не задумывалась о завтрашнем дне, но теперь Луиза стала зрелой женщиной и захотела покоя.

Ей доставляло удовольствие верить в справедливость слов Тома Сэйерса. Он сказал, что Странники существуют лишь в воображении людей, поверивших в осуждение, живущих своим умом, но ожидающих зова свыше в постоянно меняющемся вокруг них мире.

«Если он прав, то я сумею отделаться от этой компании, — подумала Луиза. — Пока не поздно».

Она заметила, как Генри вдруг зашевелился, словно увидел приближавшегося к ним человека. Луиза нахмурилась, решила тоже взглянуть на вошедшего, но прежде чем успела повернуться, незнакомый голос позвал ее: «Мисс Портер». Она медленно обернулась, посмотрела на незнакомца удивленно, словно впервые слышала названное им имя.

Футах в пяти от нее стоял широкоплечий мужчина в сером костюме, с легкой сединой в каштановых волосах, лет сорока с небольшим, и с вызовом смотрел на нее. Руки его были опущены и чуть раздвинуты в стороны, он словно был готов в любую секунду выхватить из кармана револьвер.

— Простите, вы ошиблись, — сказала Луиза.

— Нет, — уверенно ответил он. — Мы с вами встречались. Вы помните Тома Сэйерса?

— Я не знаю никакого Сэйерса.

— Тогда с кем же вы встречались во Французской опере?

— Я не знаю, о чем вы говорите. — Она отошла от него, но он двинулся за ней.

— Он выжил после встречи с вами, — сказал мужчина. — Если судьба его вас интересует.

— Да? А что с ним стряслось?

Незнакомец начинал раздражать Луизу. Она напрягла память, вспомнила, что Сэйерс говорил ей о каком-то детективе из агентства Пинкертона. Молчун так же намекал на некоего незнакомца, проявляющего к ней интерес. «Скорее всего это он и есть», — решила Луиза.

— Вы слишком торопились, а я подоспел вовремя. Он уже задыхался.

Она остановилась и, подняв голову, окинула его пристальным взглядом, но не узнала.

Луиза сделала еще одну попытку отделаться от назойливого незнакомца.

— Я повторяю — вы ошиблись. Меня зовут Мари Д’Алруа.

Он не слушал ее.

— Сэйерс выжил. Прежним повезло меньше. Почему бы вам самой не пойти в полицию?

«Странный акцент. Английский? Нет, наверное, он из Британской Колумбии, там тоже говорят с акцентом».

Луиза слишком долго путешествовала по Америке, чтобы точно определить по речи, откуда человек родом.

— Не знаю ни Тома Сэйерса, ни вас, — повторила она. — Меня зовут Мари Д’Алруа и здесь я подбираю мебель для своего дома. А теперь уходите. Убирайтесь!

Она устремилась к конторе. Незнакомец направился за ней. Она запаниковала, со злобой подумав, что, если сейчас же не отделается от него, он ее задержит. Луиза хоть и была женщиной сильной, но оказать серьезное сопротивление тренированному полицейскому не могла и отлично сознавала это. «Если бы Молчун или его жена были здесь!» — в отчаянии подумала Луиза. Обычно их постоянный догляд нервировал и подавлял ее, они вечно вертелись перед глазами, не давая оставаться одной, но сейчас их присутствие оказалось бы как нельзя кстати. Она не взяла их с собой, поскольку никак не ожидала неприятностей здесь, в заброшенном районе, на мебельном складе.

Как и почти час назад, в конторе никого не было. Луиза звонила в колокольчик, пока не затекли пальцы. Она стояла, сжимая руками столешницу.

Незнакомец находился за ее спиной и, похоже, уходить не собирался.

— Где намереваетесь поселиться? — спокойно спросил он ее. — В поместье убитого вами Патенотра? А вы знаете, что Странникам нельзя жить на одном месте? Вы должны постоянно переезжать с места на место.

Луиза вспыхнула и, не выдержав, резко обернулась. Лицо ее было перекошено от злости. Направившийся было к ней мужчина резко остановился. Она застала его врасплох. Отступить он уже не успел, лишь посмотрел вниз, на ее руку.

Луиза быстро проследила за его взглядом, заметила штырь с подставкой, а в следующую секунду тот уже вошел в его грудь.

Мужчина вскинул голову, затем снова опустил ее.

Луиза действовала автоматически, не помня себя. Ее саму шокировала быстрота ее движений. Осознание случившегося пришло спустя полминуты.

«Ну вот и все. Ты его убила», — пронеслась в голове ее страшная мысль.

Все еще словно в забытьи, не веря своим глазам, она взялась за деревянную подставку штыря и вытянула его из груди незнакомца. На пол полилась тоненькая струйка крови.

Он смотрел в ее глаза. Она не знала, что сказать, но теперь не оставалось сомнений — его убила она, и никто другой. Отрицать это было бы бессмысленно. Луиза не хотела убивать его, все произошло случайно и как будто не по ее воле.

— Простите, — прошептала она.

Мужчина зашатался и упал.

Сверху донеслись шаги. В конторе с минуты на минуту мог появиться управляющий и увидеть лежащего у ног Луизы человека. Сгорбившись и поджав к животу колени, тот извивался от нестерпимой боли, водил руками по воздуху, словно пытался отогнать ее от груди и заткнуть рану. Под ним на полу растекалась кровавая лужа. Он кашлянул, и лужа увеличилась вдвое.

Оставаться здесь не имело смысла. Штырь поразил жизненно важные органы в груди незнакомца, и через некоторое время он умрет, Луиза могла сколько угодно сожалеть о случившемся, но помочь детективу, по ее мнению, уже никто не сумел бы.

Старинная мебель, поместье Патенотров, Ривер-роуд — все разом исчезло. Она оставалась с тем же, с чем вошла сюда. Разочарования тем не менее она не чувствовала, словно всегда знала — мечтаниям никогда не суждено осуществиться, и происшедшее всего лишь поставило точку в ее бессмысленных фантазиях. Не случись этого убийства, было бы нечто другое. Раньше или позднее, но что-нибудь да помешало бы ей.

Она посмотрела в стеклянную дверь, поискала глазами Генри. Ее интересовало, стал ли он свидетелем событий в конторе и не побежал ли кому рассказывать о них. Хотя даже если и так, но раз она лишилась мечты, то и свидетельство Генри тоже не имело для нее никакого значения.

Кто-то спускался по лестнице. Луиза переступила через лежавшего на полу мужчину, выскочила в коридор, бросилась к двери и исчезла за ней.

* * *

«Они правы, — думал Себастьян. — Мозг работает ясно, и мысли отчетливы. Только очень холодно. Откуда они узнали, как ощущают смерть?

Боль утихла.

Лед превращается в пепел».

Он не видел, а почувствовал, как из комнаты выбежала женщина, вместо нее вошел кто-то, а затем появились еще люди. Себастьян ощущал все, правда, очень смутно. Кто-то склонился над ним, что-то прокричал. Он не ответил и не пошевелился. Он думал о самом главном. Времени оставалось мало, и он не желал тратить его на пустяки.

Бекер почувствовал, как кто-то пытается растолкать его, обшаривает карманы. Ему показалось, они обнаружили то, что хотели найти, так как принялись звать его по имени. А может, и не звали.

Себастьян не особенно вслушивался в голоса. Не желал отвлекаться от вещей более важных. Ему предстояло взять их с собой. Мысли о жене, которую любил и, по его убеждению, не заслуживал. Их совместную жизнь. Пляску пылинок в солнечных бликах в их спальне летним утром. Запах книг. Вкус холодной воды.

Его всегда интересовало — что он почувствует в такую минуту? Мог бы не задумываться — последние, самые ценные мысли возникали сами собой.

Лежа на полу конторы, наблюдая за медленно угасавшим в глазах светом, под крики странных людей, Себастьян Бекер вспоминал сына и то почтение, которое тот испытывал, пожимая руку человеку, здоровавшемуся с Буффало Биллом.

Глава 49

О том, что случилось что-то чрезвычайное, Сэйерс узнал утром, когда к ним в палату вошла одна из сестер и спросила, не согласится ли кто-нибудь сдать кровь для переливания пациенту, находящемуся в тяжелом состоянии, но даже и тогда Том не предполагал увидеть в пациенте Себастьяна Бекера. Только когда анализ крови Сэйерса показал ее полное совпадение с группой крови Бекера и его на каталке привезли в специальную лабораторию, готовить к переливанию, Том узнал детектива.

Кроме Сэйерса доноров было еще пять человек, здоровых мужчин, не переносивших опасных заболеваний. Положение Бекера было угрожающим, он нуждался в срочной операции, а без достаточного количества крови хирурги не могли начать ее.

Впоследствии Сэйерс рассказал медперсоналу все то немногое, что знал о Себастьяне. Правда, его домашнего адреса и имени супруги оказалось достаточно. Телеграмму Элизабет отправили немедленно.

Сэйерсу пришлось остаться в госпитале. Жизнь Бекера все еще находилась в опасности, и ему снова могла потребоваться кровь. Ее не брали загодя и не хранили, а переливали сразу из руки донора пострадавшему. После очередной сдачи крови Сэйерс почувствовал сильное головокружение и не сумел подняться с кресла. Его перенесли на каталку, отвезли в палату и уложили в постель. Позднее Том узнал, что проспал пятнадцать часов кряду.

Одна из сестер сообщила ему о приезде Элизабет Бекер. Получив телеграмму, она сразу отправилась в Новый Орлеан, проделала гигантское путешествие, провела двое суток почти без сна. После всех бед, что он принес их семье, Сэйерс не решился встретиться с ней. Она бы и слушать не стала его извинения. Мысль о ее отношении к нему, если бы Себастьян умер, казалась и вовсе кошмарной. Однажды у них на ярмарке погиб мальчишка, ему снесло полчерепа сорвавшимся с каруселей тросом. Мать его, бедная женщина, вдова, проделала путь в десятки миль пешком, чтобы отвезти тело мальчика на родину. Вся ярмарка провожала катафалк на железнодорожную станцию, где гроб из черного дерева, с серебряными ручками, погрузили в багажный вагон, установили на козлы и крепко привязали, а рядом с ними поставили стул для матери.

Если бы после всех огорчений, какие Сэйерс причинил детективу своей одержимостью, он принес его семье такую трагедию, то оставалось бы только молить Господа лишить его жизни немедленно.

Ему не пришлось разыскивать Элизабет, ибо она сама пришла к нему. Он хотел избежать встречи с ней и собирался уходить, но был еще слаб и не смог быстро одеться. Закрыв глаза, он сидел на стуле и вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Он открыл глаза и увидел перед собой Элизабет.

— Как он? — выдавил Сэйерс. Рана на шее зажила, но голос пока оставался хриплым.

— Избавьте меня от вашего сочувствия.

— Простите меня.

— Ваши извинения ничего для меня не значат, мистер, — ответила Элизабет. — Вы сделали нас несчастными. Лишили нас денег, едва не отняли у меня мужа, а у сына — отца. Вот чем вы отплатили за нашу доброту.

— Я не виноват, — отозвался Сэйерс.

— Надеюсь, что ваши проступки вам никогда не простятся, — произнесла Элизабет и отвернулась.

Глава 50

Выйдя из госпиталя, Сэйерс, не теряя ни минуты, отправился на Ривер-роуд. Он доехал на трамвае до последней остановки, а оттуда уже пошел пешком. Вскоре ему повезло — проезжавший мимо фермер пригласил его в свою повозку. Целый день понадобился Сэйерсу, чтобы добраться до поместья Патенотров.

Трава вдоль дороги к нему была сильно примята, а местами превратилась в сплошное месиво. Подходя к дому, он заметил настежь распахнутые ворота. Том вошел в них и остановился. Опустив голову, он увидел возле себя собаку.

В ее сопровождении Сэйерс побрел вдоль дома в поисках возможности проникнуть внутрь. Вскоре на глаза ему попалась внешняя лестница, по ней он влез наверх и обнаружил, что одну из верхних дверей забыли запереть. Собака следовала за ним, вместе они вступили на второй этаж дома. Пока Сэйерс обследовал одну часть помещения, собака бегала в другой. Иногда до его слуха доносился стук ее лап и цоканье когтей.

Осмотр дома ничего не дал Сэйерсу. Старое безжизненное место было покинуто. По центральной лестнице Том спустился на первый этаж, обследовал его в свете, проникавшем сюда через окно под крышей, но и здесь не увидел признаков пребывания кого-либо. В последние дни, если не считать его и собаки, в дом явно никто не заходил.

Собака подбежала к двери, всем своим видом показывая, что нужно уходить. Такого же мнения придерживался и сам Сэйерс.

Покидая дом, он чувствовал себя более спокойным и уверенным, чем когда подходил к нему. Оказавшись на улице, Том двинулся к двум рядам лачуг и неподалеку от них столкнулся с чернокожим юношей лет восемнадцати-девятнадцати в мешковатой одежде, сшитой скорее всего вручную и наспех. Он вел под уздцы серую в яблоках лошадь. Увидев Сэйерса, юноша остановился и заметил:

— Нету там никого, в доме-то.

— А ты-то есть.

— Ты ж не меня ищешь.

— Кого же я, по-твоему, ищу?

— Женщину. Ту самую, за которой сюда люди шерифа приезжали. Правильно? То-то же. Только они ее не нашли.

Они зашагали рядом.

— Откуда ты все знаешь?

— Оттуда, что некого тут выискивать. Нету здесь никого.

Сэйерс взглянул на лошадь.

— Твоя? — спросил он, кивнув на нее.

— А тебе-то какая разница?

— Никакой. Только та женщина нанимала фургон с точно такой же лошадью. Никто ее с тех пор не видел.

— Это моя лошадь, — уверенно произнес юноша.

— У тебя и купчая на нее есть?

— Ей она не нужна, лошади не умеют читать. А ты лучше ищи давай. Только не здесь. Не трать время. Посмотри за рекой.

Сэйерс покосился на юношу.

— За рекой, говоришь?

— Ага, — кивнул тот. — Прямо за следующим изгибом и попробуй. Там увидишь желтую церковь. Я бы на твоем месте сходил туда.

— Спасибо, — поблагодарил Сэйерс.

До сумерек оставалось еще часа два. Заторопившись, он шел в стороне от дороги, по грязным тропинкам, огибая поместья Ривер-роуд.

Довольно скоро, как только кончились владения Патенотров, Том наткнулся на сгоревший фургон. В груде пепла валялись металлические части. Запах гари был свежий, даже дым в воздухе еще не успел окончательно рассеяться. Сэйерс подумал, что потребуется еще пара хороших дождей, чтобы он окончательно исчез.

Том ожидал, что бродячая собака от него отстанет, дойдет до границ плантаций Патенотров и отправится назад, но ошибся. Та упрямо бежала за ним, правда, в некотором отдалении, словно боялась, что Сэйерс обернется и прогонит ее, но, во всяком случае, не отставала. Казалось, собака была счастлива обрести наконец компанию.

Большинство домов, мимо которых шагал Сэйерс, сгорели, как и виденный им фургон, либо разрушились, причем некоторые до такой степени, что крыши их лежали на земле. Попадались и обитаемые, напоминавшие памятники древней цивилизации, пережившие катастрофу. По всему было видно, что дома оставляли те, кто их строил. Кое-где в расположенных рядом с ними обветшалых загонах с прогалинами вместо досок бродила брошенная домашняя скотина.

Земля вокруг еще обрабатывалась, но большие поместья оставшиеся жители разделили на мелкие участки. Целью стала борьба за существование, роскошь сменилась нищетой и добычей пропитания.

Сумерки сгущались, и когда дальнейшее путешествие стало совсем невозможным, Сэйерс устроился на ночлег в заброшенном домике надсмотрщика. Он развел огонь в давно остывшем очаге, вытащил захваченную с собой провизию.

Собака куда-то исчезла, но вскоре вернулась с добычей в зубах. В темноте Том не разглядел ее. Она улеглась неподалеку и принялась грызть кости и хрящи, затем остатки их закопала, но вскоре достала и снова принялась грызть. По стуку зубов Сэйерс определил, что она давно обглодала кости до зеркального блеска, но отсутствие мяса ее, похоже, нисколько не беспокоило. Казалось, ей нравился сам процесс.

Поев, Сэйерс закутался в одеяло, под голову в качестве подушки сунул свой мешок и заснул.

Сон увлек его в странное путешествие. Он словно сорвался с края пропасти и рухнул в пропасть бесчувствия и безразличия, но чтобы с помощью неведомой силы возродиться вновь. Том едва не проснулся, к нему на несколько мгновений вернулись ощущения, но тело оставалось неподвижным.

Во время одного из таких кратких эпизодов полусна он услышал, как собака подошла к двери, села возле нее и подняла голову. На небе сияла полная луна. Затем она повернулась и посмотрела на Сэйерса. Прошло несколько секунд, и Сэйерс вновь погрузился в таинственные глубины сновидений.

Глава 51

Когда Себастьян Бекер вторично за день проснулся, то удивился, увидев перед собой то самое лицо, которое оставил в своих мечтаниях. Явь и сон, жизнь и смерть — оба состояния в тот момент слились воедино.

— Ну, здравствуй, — сказала Элизабет.

— Здравствуй, — прошептал Себастьян.

Жена нагнулась, смахнула с его лба две прилипшие пряди. Он закрыл глаза, чтобы острее почувствовать ее прикосновение.

— Как чувствуешь себя? — спросила она.

— Неплохо, — ответил он уже более или менее внятно и открыл глаза. Себастьян старался говорить медленно и связно.

— Тебе дали морфий, — произнесла она. — Смотри не привыкни к нему.

Себастьян попытался было расправить плечи и приподняться, но Элизабет остановила его, замахав руками. Да он и не сумел бы оторваться от подушки, поскольку вся грудь была крепко перевязана бинтами. Ощущение у Себастьяна было такое, словно в живот ему с невероятной силой ткнули костылем.

Благодаря морфию сильной боли он не ощущал. Только потом, когда сиделка убрала таблетки с опиатом, он почувствовал себя не таким смелым.

Себастьян растянулся на матрасе. Всего одно слабое движение, но и оно истощило его.

— Прости, Элизабет. Я упустил шанс получить награду, — проговорил он, немного отдышавшись. — Она опередила меня. Стояла передо мной, но я упустил ее. Подвел всех.

— Не говори так, Себастьян, — ответила она. — Не желаю и слышать об этом.

— У нас ничего нет.

— Ты сохранил доброе имя. Репутацию. Подумать страшно, что бы случилось с нами, если бы ты ее потерял. Ты рисковал жизнью. У сына остался отец, а у меня — муж. Нам ничего больше не нужно. Все остальное поправимо. Мы все восстановим.

— Как?

— Не переживай. Один раз мы сумели приобрести, сможем и второй. Пусть Сэйерс бегает за своим гнусным созданием и примет на себя все последствия поисков. Забудем о них, им нет места в нашей жизни.

Пришла одна из сестер делать Себастьяну перевязку, Элизабет ненадолго покинула палату.

Вернувшись, она заботливо посмотрела на мужа.

— Тебе очень тяжело? — спросила она. — Мне уйти? Я не хочу волновать тебя. Побуду в коридоре.

Он покачал головой, потянулся к ее руке. Элизабет вновь опустилась на стул у его кровати, немного помолчала.

— Я разговаривала с мистером Бирсом, — вдруг сообщила она. — Он оказался очень милым человеком. Нет, ты только не смейся, — продолжила она спустя несколько секунд. — Себастьян, не шевелись, тебе нельзя двигаться.

— Прости, — отозвался он.

— Когда вернешься, мы подыщем себе домик подешевле. Тихо, тихо, не говори ничего, — опередила она, увидев, что муж собирается возразить. — Я, кстати, тоже могу пойти работать.

— Куда же?

— Да куда угодно. Хоть в оркестр к Соусе. Ты же знаешь, я прекрасно играю на геликоне. На крайний случай могу служить продавщицей в лавке Гимбела. Я уже подумывала о нем. С продавщицами я общалась часто и хорошо представляю себе работу. «Да, мадам», «Нет, мадам» — вот, собственно, и все. Неужели так сложно?

— Прежде всего необходимо вернуть деньги Фрэнсис.

— Она все понимает и не сожалеет о потере.

Он попытался сжать ее руку, но пальцы его ослабели и едва шевелились.

— Счастливый я человек, — прошептал Себастьян.

Элизабет ответила на тихое пожатие, обхватив ладонями его запястье.

— Мы все счастливы, — промолвила она.

Глава 52

Церковь, желтевшая остатками краски, находилась в самом центре поросшего камышом поля и издали казалась неповрежденной. Только приблизившись к ней, Сэйерс увидел, что и ее не минули разрушения. Крыша покосилась, торчали балки, а зияющие мрачной пустотой окна напоминали глазницы черепа. Молиться сюда уже давно никто не приходил.

Молчуна он увидел как раз тогда, когда и тот заметил его. Сэйерс шел по открытому пространству, не оставляя сомнений относительно цели своего пути. Молчун, стоявший у насоса и набиравший воду, замер. Он неподвижно наблюдал за идущим Сэйерсом. Примерно через минуту из дома вышла его жена и, подняв голову, застыла на пороге. Не шевелясь, они наблюдали, как Сэйерс приближается к церкви.

Сэйерс, уже свыкшийся с присутствием собаки, вдруг почувствовал ее исчезновение. Она, словно чуя возможную беду, остановилась ярдах в ста от церкви, решив наблюдать за последующими событиями с безопасного расстояния.

Когда между Томом и Молчуном осталось не более десяти ярдов, тот убрал руку с насоса и вытянул по направлению к Сэйерсу.

— Она внутри? — спросил Сэйерс.

Молчун продолжал разглядывать его. Сэйерс заметил на щеках его щетину — тот явно несколько дней не брился. Одежда сильно истрепалась, ботинки потерлись, потеряв изначальный цвет. Стоявшая на ступеньках Немая выглядела не лучше. Когда-то гибкая и стройная, она обрюзгла, одежда ее превратилась в тряпье. Из всех троих она сильнее остальных изменилась к худшему.

— Что с ней? — спросил Сэйерс.

Молчун, не говоря ни слова, повернулся, уперся взглядом в жену, словно ожидая приказа. Сэйерс уловил легкое движение — она то ли пожала плечами, то ли повернула руки, но в любом случае жест ее выдавал неуверенность.

Сэйерс двинулся ко входу церкви. Никто из странной пары не преградил ему дорогу. Молчун, оторвавшись от насоса, последовал за ним. Немая, посторонившись, пропустила Сэйерса. Он взглянул в ее глаза, черные, широко открытые. Он хорошо их помнил. Они нисколько не изменились. Прежним оставался и ее взгляд, напряженный, пристальный. Немая внимательно следила за каждым его движением.

Церковь оказалась просторной. В прежние времена она, вероятно, сверкала красотой. Истинным украшением был неф, с резным балконом, изящными перилами и расписными стенами. В церкви стоял орган, не дешевая поделка, а огромный, настоящий, правда, полуразвалившийся, с помятыми трубами. Скамьи давно унесли, да и по всему было видно, что в какой-то период здесь держали скот. Пол густо устилали опилки вперемешку с навозом и травой, все давно высохшее. Сэйерс поднялся по лестнице на хоры и в комнате за ними нашел Луизу.

Она сидела на скамейке, раздвинув ноги. Выглядела она постаревшей, глаза ее ввалились и ничего не выражали. Немытые волосы висели длинными сальными прядями. На полу возле нее стоял таз с водой. Блузка на Луизе из белой превратилась в серую, юбка засалилась и покрылась пятнами, на серые от пыли ботинки налипли комья грязи. Она умывалась, но Сэйерс не заметил рядом полотенца.

Луиза вытерлась рукавом. Она нисколько не удивилась его появлению. Он подошел к ней.

— Это ты, Том, — сказала она и вздохнула.

— Последние новости знаешь? — спросил он.

— Знаю, — ответила Луиза. — Полиция ищет меня.

На входе показались Молчун и Немая, встали по обе стороны двери. Луиза с ненавистью посмотрела на них.

— Ты пытался, Том, — снова заговорила она. — На минуту я даже поверила твоим словам. А потом я все разрушила. На этот раз мне нет оправдания.

— Не знаю, что тебе наговорили твои прислужники, — произнес Сэйерс, — но главного не сообщили. Себастьян Бекер жив.

Луиза вскинула руки.

В ту же секунду рядом с ней оказался Молчун с револьвером в руке, но Сэйерс опередил его. Быстро выхватив «бульдог», он прострелил Молчуну грудь. Отскочив в сторону, Сэйерс повернулся к Немой и выстрелил. Вторая пуля пошла чуть выше первой, только это уже не имело значения. Она разнесла Немой череп. В стену брызнула кровь вперемешку с мозгами. Немая упала ничком, рядом со своим мужем.

Луиза словно застыла. Она продолжала сидеть с поднятыми руками. Ее бессмысленный взгляд перебегал с одной фигуры у ее ног на другую.

Молчун корчился в судорогах, издавая отвратительные звуки. Сэйерс подошел к нему и выстрелил в голову. Молчун содрогнулся в последний раз и затих.

Сэйерс снова подошел к Луизе и как ни в чем не бывало продолжил прерванный разговор:

— Так вот, Луиза. Больше тебе волноваться не о чем. Считай, что с прошлым покончено и для тебя наступает новая жизнь. Уходи отсюда и не оглядывайся назад.Как говорит Книга, иди и более не греши.

— Нет! — воскликнула она.

Она вскинула руки с закатанными для умывания рукавами. Сэйерс схватил ее за запястье, тонкое, но сильное. Он крепко сжал ее своей широкой мощной ладонью, посмотрел на ее пальцы, длинные, уже не нежные девичьи, а женские, с обкусанными по-детски ногтями.

— Послушай меня снова, Луиза. Душа твоя не потеряна. Чувство вины съедает тебя. Чем дольше ты будешь сторониться мира, тем больше вреда причинишь себе.

Он слегка разжал пальцы, она выдернула руку.

— Я разрушительница, — уверенно ответила Луиза.

— Никакая ты не разрушительница. Все, роль Странника отыграна. Взгляни на нас. Права ты была только в одном: мы дети своего времени, и перед нами лежит единственный путь — вперед.

Он стер с ее щеки слезу.

— Если любовь можно обрести вновь, считай, что ты обретала ее много раз.

Он помазал ее слезой свою щеку, точно так же как она когда-то смазала свое лицо кровью Эдмунда Уитлока.

— Что ты делаешь? — спросила она.

— Ты любима, а я, по твоему же собственному признанию, нет.

Она вскочила со скамьи и едва не упала навзничь, пытаясь отстраниться от него.

— Том, остановись! Нет!

— Слишком поздно, — сказал он.

Луиза стояла не шевелясь. Он взял ее за плечи и, подтолкнув, направил к двери, провел мимо бывших слуг. Луиза не сопротивлялась. Словно в забытьи они приблизились к лестнице, спустились вниз.

— Том, не нужно, — пробормотала она. — Не делай этого.

Собака ожидала Сэйерса внизу, сидя в центре нефа, глядя на хоры. Она неуклюже, боком отбежала в сторону, пропуская их.

Сэйерс вывел Луизу на церковное крыльцо, там остановился и, взяв за плечи, повернул к себе. Она стояла на расстоянии вытянутой руки. Он в последний раз посмотрел ей в глаза.

— Я отпускаю тебя, — произнес Сэйерс. — Отныне все твои грехи ложатся на меня. А теперь иди. — Он развернул ее и легонько подтолкнул в спину.

Глава 53

В пятницу, первого января 1904 года, рыцарь английского театра сэр Генри Ирвинг, остановившийся в отеле «Вашингтон», получил письмо. Исполнительный директор Брэм Стокер, всегда проверявший корреспонденцию, вскрыв конверт, извлек оттуда листок бумаги, прочитал текст и передал письмо своему шефу. Оно содержало приглашение в Белый дом, где в тот день, ближе к обеду, президент устраивал прием.

В течение века президенты США сохраняли традицию — на Новый год приглашать всех находящихся в столице правительственных чиновников, послов иностранных государств и оказавшихся под рукой представителей простого люда, прославившихся своими достижениями, дабы все они смогли отдать дань уважения руководителю страны. В приглашении указывалось, что Ирвингу следует воспользоваться входом для гостей, расположенным с тыльной стороны здания. Оттуда его и Стокера провели в Голубую комнату, где Ирвингу отвели место в конце шеренги, возглавляли которую офицеры корпуса морской пехоты.

Прием, открывающий сезон торжеств и великосветских балов, заканчивался пожатием самим президентом семисот рук наиболее отличившимся гражданам и гостям, символизировавшим надежность страны и лично ее главы. Белый дом наводнили агенты службы безопасности и полицейские. Никому не разрешалось подходить к главе государства, держа руки в карманах или прикрывать их какими-либо предметами.

Увидев Ирвинга и Стокера, президент Рузвельт задержался возле них и удостоил непродолжительным разговором. Стокер крайне удивился и несказанно обрадовался, когда президент вспомнил его имя, хотя с тех пор как они делили скамью присяжных на заседаниях полицейского дисциплинарного суда, прошло немало времени.

Кое-кто из приглашенных полагал, что президент намеренно испытывает их терпение, другие же видели в поведении старого лиса Рузвельта очередную хитрость — затягивая прием, он показывал свою отличную физическую форму. Каждая лишняя минута, уделенная чиновнику или иностранному послу, могла быть истолкована как предвзятость, но Ирвинг считан себя выше социальных предрассудков.

Закончив разговор, глава предложил Ирвингу и Стокеру пройти за красный бархатный канат и присоединиться к особому обществу — личным друзьям президента и членам его семьи.

Ирвинг и Стокер пробыли на приеме примерно час. Ирвинг блистал, как обычно. Участие в подобного рода торжествах помогает человеку возвыситься и забыться. Ирвингу нужно было отвлечься, его восьмое турне по Америке заканчивалось провалом. Публика видела в нем уже не блистательного актера, а бледный призрак минувшей эпохи. Пока Ирвинга чествовали и жали руки на приеме, он почти уверовал в то, что ему удастся превратить провал в триумф. На самом деле его авантюрная поездка заканчивалась полным фиаско, финансовые потери от дорогостоящей постановки «Данте» погребли под собой все радужные ожидания.

Мужественный Стокер, непоколебимо веривший в талант Ирвинга, до последнего момента не желал взглянуть в глаза реальности. Только когда они за пять месяцев объехали со спектаклем тридцать три города и везде шестидесятишестилетний актер играл роли, созданные им тридцать с лишним лет назад и отгремевшие тогда же, Стокера начали одолевать приступы уныния. Он даже подумывал, не расплата ли это за его чувство высокомерия, испытанное им тогда, на далекой станции, во время разговора с управляющим театром Эдмунда Уитлока.

* * *

Просматривая наутро свежие газеты, Стокер обнаружил отчет о президентском приеме в середине газеты, центральные же их страницы заполнили сообщения о катастрофическом пожаре в Чикаго, в огне которого сгорел не только знаменитый театр «Ирокез», но и почти шестьсот зрителей. Трагедия произошла по вине сотрудников театра, оказавшихся не подготовленными к чрезвычайным ситуациям, а также из-за ошибок в конструкции сцены. Многотонную асбестовую противопожарную плиту заклинило в деревянных направляющих, а двери театра, отворявшиеся внутрь, то ли примерзли от холода, то ли просто не открылись. В возникшей панике многие были раздавлены. Часть тех, кто не поддался массовому безумию и остался в своих креслах, погибли от удушья. Акробат, пытавшийся спастись вверху, на трапеции, сгорел живьем, запутавшись в страховке. Стокер, завидев пожар, всегда останавливался и смотрел на языки огня и зарево со смешанным чувством ужаса и восторга. Подумалось ему и о том, не отразится ли самым отрицательным образом пожар на их гастролях. Многие театры закрывались для проверки систем противопожарной безопасности.

Среди прочей корреспонденции Стокер наткнулся на объемистый конверт, адресованный лично ему, который, прежде чем попасть к нему в руки, переадресовывался по крайней мере трижды.

Он вскрыл его и нашел внутри с десяток желтоватых листков, с обеих сторон исписанных таким убористым почерком, какого никогда не видел. Похвастать отличным зрением он уже не мог, поэтому, чтобы прочитать их, был вынужден воспользоваться лупой. Письмо было неподписанным, но Стокер без труда узнал автора.

На час театральные дела отошли в сторону, он забыл об Ирвинге, читая и перечитывая изложенный рассказ.

Покончив наконец с письмом, Стокер взял путевой дневник с расписанием гастролей по март и принялся думать, как бы ему выкроить пару дней из плотного графика.

Задача была тяжелая. Стокер отвечал за каждую мелочь во время переездов театра — ведь он являлся самым доверенным лицом Ирвинга. Однако присущая ему смекалка, помогавшая уплотнять программы, выручила и на этот раз, сумев выполнить противоположную задачу — ему удалось найти время там, где любой другой бессильно опустил бы руки.

* * *

Днем позже Брэм Стокер приехал в небольшой городок Ибервиль, штат Луизиана, и, наняв экипаж, попросил отвезти его на перекресток, откуда виднелось желтое здание одинокой церквушки. Дорога к ней оказалась перепаханной. Стокер оставил кучера ждать, а сам через тростник направился к церкви.

Еще на подходе он услышал гудение мух, тучей висевших над телом женщины. Она лежала футах в тридцати от входа в церковь, уткнувшись лицом в грязь, поэтому Стокер не узнал ее. Проходя мимо, он вытянул из кармана платок и прикрыл рот и нос. На обнаженных руках женщины зияли рваные раны, оставленные дикими животными, кое-где они были объедены до самых костей.

Дверь церкви оказалась открытой. Внутри было прохладней, чем на улице, по нефу плавал легкий белый туман. Возле лестницы находилось еще одно тело, мужчины, скрюченное, с раскинутыми руками и ногами, напоминавшее обтрепанную матерчатую куклу. Кто-то, видимо, пытался отволочь его и бросить рядом с телом женщины, но передумал и швырнул у колонны, привалив спиной к ней. Голова мужчины упала на грудь, но, бросив на него беглый взгляд, Стокер успел заметить впалые глаза, перекошенное лицо и искривленный рот психически нездорового человека, отвалившиеся от зубов десны. Казалось, он вот-вот поднимется и заговорит.

— Идите сюда, Брэм, — услышал Стокер голос, обращенный к нему с хоров, со стороны органных труб.

Стараясь не дышать глубоко, Стокер поднялся по лестнице. В комнате за органом он нашел Тома Сэйерса. Тот сидел на скамейке, за обшарпанным столом, на котором лежат тяжелый самовзводный «бульдог», любимый револьвер полицейских.

— Слушаю вас, Том, — сказал Стокер, косясь на револьвер. — Что стряслось?

— Не могу точно выразить, Брэм. Странно, но его присутствие здесь меня успокаивает.

— Есть какие-то планы на его будущее использование? — Стокер кивнул в сторону револьвера.

— Не знаю, — пожал плечами Сэйерс. — Вот сижу, решаю.

Стокер внимательно посмотрел на Сэйерса, пытаясь по лицу и глазам угадать его намерения. Тот старательно отводил взгляд, что облегчало Стокеру задачу. Кожа на лице экс-боксера стала серой, на ней поблескивали капельки пота. Он выглядел так, словно годами не выходил на солнечный свет. Стокер никак не мог заставить себя поверить, что Сэйерс целыми днями сидит здесь, ждет, когда кто-нибудь войдет и заговорит с ним, и тем не менее это было так. Все увиденное заставило Брэма подумать о комнате как о приемной ада, преддверии вечности.

— Я видел внизу тела мужчины и женщины, — сказал Стокер.

— Они доставляли слишком много хлопот одной даме. Мне пришлось защитить ее.

Стокер пододвинул к столу еще один стул, опустился на него.

— Я выполнил вашу просьбу, навел кое-какие справки. Здешняя полиция продолжает искать Мари Д’Алруа. На прошлой неделе Луиза Портер села на корабль, отплывавший в Англию. — Стокер вздохнул. — Том…

— Продолжайте, я не сплю, — резко перебил его Сэйерс. — Есть я тоже не хочу. Постоянно думаю о Страннике. Вы знаете, Брэм, имеется во всем этом деле некая суть, которую вы не можете себе представить.

— Ну а если просто…

— Отрицать его реальность? — перебил Сэйерс. — Нет. Я пробовал, но не получилось. Вы же сами понимаете, нельзя сначала заставить себя верить во что-то, а потом разувериться. С верой приходят и обязательства. Убежденность либо проникнет внутрь, либо вырвется наружу. Одно из двух обязательно произойдет. Странник — образ, созданный собственным воображением, который вскоре становится властелином того, кто его породил. Пусть даже мысленно.

Стокер не спускал глаз с револьвера. Сэйерс явно не собирался брать его в руки, но и не отодвигал от себя. Ствол револьвера указывал на Стокера. Револьвер был заряжен, Брэм ясно видел пули в его барабане.

— Вам нужны деньги? — спросил он Сэйерса.

— Нет.

— Врач?

Сэйерс покачал головой.

— Тогда как я могу вам помочь? Расскажите, зачем вы вызвали меня сюда? Вы же не будете и дальше вот так сидеть здесь? Вы собираетесь предпринимать какие-то действия?

Теперь в глаза ему посмотрел Сэйерс.

— Вам претит смотреть на зло? — спросил он. — Вы знаете, как избавиться от подобного зрелища. Выбросить его из мира.

Стокер начал понимать его.

— Значит, вы хотите уйти, — произнес Стокер. — Унести зло с собой. — Не отрывая взгляда от лица Сэйерса, он быстрым движением оттолкнул револьвер в сторону. — Нет, Том.

— Если Странник — всего лишь игра ума, то он умрет с последним человеком, разум которого создал его.

— Вы готовы отправить собственную душу в ад?

— Я уже нахожусь в аду, Брэм. Помогите мне. Окажите последнюю любезность.

Только теперь Стокер понял, почему Сэйерс так спокойно отнесся к тому, что он отшвырнул револьвер. У Тома и в мыслях не было самому воспользоваться им.

Он все время ждал момента, когда Стокер прикоснется к оружию.

— Я впечатлен вашим мужеством, Том, но мне отвратительно ваше предложение, — отчеканил Стокер. — Просить человека стать убийцей, отойти от Бога? Нет. И слушать не желаю.

Сэйерс поднялся со стула.

— Для меня все происходящее — игра, Брэм, но игра с предсказуемым результатом. — Он двинулся вокруг стола. Собака, вскинув голову, с любопытством посмотрела на него. — Она не любит меня. Я знаю. Но ей следует знать, что я для нее сделал. Пройдет время, сердце ее оттает, на многие вещи она взглянет совсем иначе, и память обо мне вызовет у нее радость. Где бы в тот день ни находился, я буду об этом знать.

Они стояли друг против друга. Сэйерс вложил в ладонь Стокера револьвер, не отнимая рук, снял его с предохранителя.

— Клянусь вам, Брэм, если мы не закончим сегодня, то завтра зло придет в город, и принесу его я.

Он прижал ствол револьвера к своей груди.

Подобного поворота Стокер попросту не ожидал. Сэйерс не оставлял ему выбора. Брэму не оставалось ничего другого, кроме как сжимать оружие.

— Благослови вас Господь, Том, — сказал он.

— Еще одна просьба, Брэм. Перевезите меня потом на родину.

Глава 54

Весенним утром 1911 года, случайно совпавшего своим числом с тем днем, когда трансатлантический лайнер доставил Себастьяна Бекера и его увеличившуюся семью в Англию, в порт Саутгемптон, в ворота западного Хайгейтского кладбища, представлявшие собой уродливую смесь стены средневекового замка и кафедральных окон, прошла дама с маленькой девочкой. Они шли по дорожкам, вдоль скромных надгробий и величественных памятников, направляясь к верхней террасе.

Лондонское Хайгейтское кладбище, расположенное на холме с одноименным названием, не всегда являло собой пример романтического упадка. В то время оно было градом праведно живших и тихо усопших, частным владением, порядок в котором поддерживали отличные садовники. Могилы, что теперь поросли бурьяном и покрылись плющом, тогда возвышались на склоне с аккуратно подрезанной травой. Сегодняшние неухоженные и забытые, покрытые пятнами последние приюты сверкали чистотой и напоминали провинциальные банки с драгоценными авуарами в виде останков. Старинные мраморные памятники матово блестели и выглядели как новые. Там, где теперь лежит грязь и мох покрывает обломки, стояли каменные вазы с цветами. Аккуратно убранные вьющиеся дорожки, выходившие из затонувших катакомб Ливанского погребения, поднимались вверх, откуда Лондон просматривался до самого Ист-Энда.

Женщине путь был, несомненно, известен, но девочке — еще нет. Она семенила рядом с матерью, во все глаза рассматривая незнакомое место. Оно очаровывало и в то же время тревожило ее. Девочка словно очутилась в сказочном царстве, прекрасном, но бесцветном и безжизненном.

Тропинка, посыпанная мелким гравием, сверкающим от росы, все уходила и уходила вверх, затем вдруг выровнялась, и мама с девочкой очутились на ровной площадке. Они шли мимо памятников, каждый из которых являлся плодом нездорового воображения, — мраморных плачущих женщин, пылающих гипсовыми языками факелов, ангелов с распростертыми крыльями и руками, воздетыми к небесам, величественно застывшими, словно проклятыми в момент наивысшего восторга.

Девочка не понимала, зачем она здесь. В руке она несла крошечный букетик цветов — его дала мама перед выходом из дома. Девочка подозревала, что скоро ей нужно будет отдать букетик. Эта мысль ее не беспокоила, напротив, она давно устала сжимать стебельки.

Ей показалось, что мама наконец нашла то, что искала. Памятник, возле которого они остановились, был не из больших, но зато самым интригующим. На постаменте высотой фута в два высился гранитный саркофаг со скошенной по краям крышкой. Каменотес тщился придать ему классическую форму, но общий вид его получился неказистым — саркофаг слишком напоминал перевернутую ванну.

У подножия могилы лежала каменная собака неопределенной породы. Морда ее была опущена и покоилась на лапах. Скульптору удалось вложить в ее выражение столько тоски и горести, что девочке вдруг представилось, что из печальных глаз собаки льются… нет, она была каменная и плакать не могла. Да и глаз у нее не было, одни каменные кружки. Девочке очень хотелось потрогать тело собаки, гладкое и мускулистое, но она боялась дотронуться до него, не убедившись прежде в том, что она на самом деле сделана из камня.

На краю гробницы, прямо над фигурой собаки, располагался круг с вырезанным на нем профилем мужчины. Круг напоминал старинную чеканную монету с головой короля.

— Мама, а кто тут лежит? — спросила девочка.

— Замечательный человек, — ответила женщина. Лучший из всех, кого я знала.

Девочка, успокоившись, снова посмотрела на памятник. Каким бы тот человек ни был, он сделался историей, где жили самые разные люди, но все они были не совсем настоящими.

Мама попросила девочку оставить на могиле цветы, и та положила их на цоколь. Затем мама передвинула букетик к центру, повернув стебельками к ногам. После этого она на шаг отступила от памятника и долго молча стояла.

Девочка переминалась с ноги на ногу, пока мама не дернула ее легонько за ручку. Девочка замерла. Она боялась пошевелиться, думая, что, если она начнет двигаться, мама снова одернет ее, и ей придется опять долго ждать момента, когда они уйдут отсюда, а потом еще и еще дольше, и так всегда стоять здесь.

Чтобы чем-то себя занять, девочка принялась наблюдать за птичкой. Она то улетала, то снова возвращалась. В последний раз она прилетела, держа в клювике маленький прутик.

Девочка подумала, хорошо ли она поступит, если возьмет немного цветов с одних могилок, где их много, и положит на те, где их вовсе нет.

— Пойдем домой, — сказала наконец мама и взяла девочку за руку.

Они спустились к воротам. Девочка обернулась, за секунду до того, как памятник с собакой скрылся, успела в последний раз оглядеть его. Мама ничего не сказала ей, она молча брела по дорожке. Девочка тоже не собиралась нарушать молчание. Она почувствовала, что слова сейчас будут лишними.

Странный у нее сегодня выдался день. С утра мама попросила ее одеться во все лучшее, но не сказала для чего. В последующие несколько лет мама не раз спросит ее, помнит ли она тот день, когда они ходили к странному памятнику. К тому времени девочка вырастет, жизнь ее наполнится новыми впечатлениями, но она всегда будет притворяться, отвечая маме, что, конечно, помнит, хотя на самом деле большая часть событий того дня давно исчезла из ее памяти.

Запомнит она лишь смешанное чувство восторга и тревоги, испытанное ею во время посещения некрополя и которое никогда не покинет ее. Что же касается остального… она выросла и начала понимать, что маму ее окружают какие-то тайны, но она и не пыталась их разгадать. Она будет слабо представлять себе цель их тогдашнего визита, разве что в самых туманных формах.

Для девочки это превратится в событие детских лет, одно из множества других, таких же странных и непонятных.

Сам же день запомнится ей только потому, что цветы она положила у лап собаки.

Источники и выражение признательности

Тем, кто интересуется историей, возможно, известно, что Том Сэйерс — реальный персонаж, каменщик и кулачный боец, расцвет славы которого пришелся на 1850-е годы. Он сочинил пьесу о себе и своих спортивных достижениях, объездил с ней почти всю Англию, после чего ушел на покой и умер в возрасте тридцати девяти лет.

Вторично Сэйерс появился уже в воображении писателя Артура С. Харди из «Амалгамейтед пресс», воскресившего и придавшего своему герою мистический шарм на страницах своей повести «Чудо», печатавшейся в нескольких номерах еженедельника. Харди (настоящее имя Артур Джозеф Стеффенс, род. 28 сент. 1873 г.) был спортсменом, играл в театре, одновременно выполняя функции его управляющего, после чего сделался плодовитым автором дешевых романов ужасов. Писал он их в своей артистической уборной, дожидаясь вызова на сцену. Именно он перевоплотил Сэйерса из каменщика в джентльмена и из кулачного бойца в профессионального боксера, вынужденного после травмы расстаться с рингом и уйти в актеры, сочинять скетчи на боксерские темы и исполнять их в различных мюзик-холлах. Трансформация логическая и естественная.

Повествование Харди отличалось живостью и новизной, а стиль и сюжет вполне соответствовали литературным канонам и моральным требованиям своего времени. Так что первую благодарность следует адресовать ему, а затем уже Эрику Фейну, редактору серии «The Story Paper Collector’s Digest», и всем прежним авторам, некогда тепло принявшим в свою компанию тринадцатилетнего энергичного поклонника Секстона Блейка.

На последний момент имеются по крайней мере четыре основные биографии Брэма Стокера. Автор первой, Гарри Лэдлем, некогда охотник за привидениями, фактически создал образец для последующих литераторов. Грамотно написанная и очень полезная, она содержит большинство основных фактов из его жизни и не пытается их ни приукрасить, ни истолковать.

Следующей в ряду стоит биографическая работа Дэниела Фарсона (внучатого племянника Стокера), написанная нескладно, перегруженная ненужной информацией, хаотичная, правда, основанная на фамильных преданиях и оттого не лишенная некоторого шарма. Барбара Белфорд привнесла в биографию академический подход, несколько новых фактов и современный психологизм; я бы прибавил, что профессор Белфорд оказалась приятным корреспондентом. В равной степени ценная книга Пола Муррея подходит к рассматриваемому предмету под личностным углом. В поворотной биографии актера Генри Ирвинга, написанной его внуком Лоуренсом Ирвингом, фамилия Стокера упоминается вскользь, но даже и столь скудная информация позволяет проследить за его работой по месяцам. Если объединить все эти книги с собственноручно написанной работой Стокера «Личные воспоминания о Генри Ирвинге», то перед нами раскроется полный его портрет — человека театра, писателя, труженика, а не только верного почитателя и оруженосца Ирвинга.

Большую помощь в начальной стадии реализации проекта мне оказал исследователь и собиратель исторических материалов о Стокере и его яркий биограф Ричард Долби. Помимо щедро потраченного на меня времени он позволил мне воспользоваться его архивом. Ричард предоставил мне фотокопии написанного Стокером памфлета «Взгляд на Америку» и антологии его рассказов о скитаниях бродячего театра «Застрявший в снегу», малоизвестной даже в то время и неоднократно выходившей уже в наше в издательстве «Дезерт айланд букс».

Еще в период своего сотрудничества со студией «Зенит продашнз» Скотт Мик и Арчи Тейт, за счет средств, полученных ими от продажи авторских прав на свой фильм, финансировали дальнейшие исследования.

Другим моим великодушным корреспондентом стал ныне покойный Лесли Шепард из Общества Брэма Стокера, расположенного в Дублине. В последующем неоценимую помощь мне оказали члены Клуба Брэма Стокера, его секретарь-казначей доктор Альберт Пауэр и Дэвид Лэсс. Я благодарен своим нью-йоркским друзьям, способствовавшим моей встрече с доктором Джин Кейн Янгстон, любезно показавшей мне свой музей и памятные вещи. Мне навсегда запомнится день знакомства с президентом Окружного клуба Дракулы и Ассоциации памяти Брэма Стокера, доктором Янгстон, позволившей мне взять в руки «Оскара», награду, полученную ее ныне покойным мужем Робертом Янгстоном, режиссером немых кинолент, за снятые им фильмы «Дни трепета» и «Смех», такие же тяжелые, как и бобины с ними.

Один из моих давнишних друзей, доктор Майкл Дэвид Шафец, обеспечил мне контакты с американским исследовательским филиалом.

Первым моим контактом в Филадельфии стала шаровая молния — сгусток энергии по имени Шэрон Пинкенстон из местного управления кино. Выражаю благодарность Ричарду Тайлеру из Филадельфийской исторической комиссии, а также работникам Исторического общества Пенсильвании. Лесли Марс приглядывала за моей работой в Музее Розенбаха, где я удостоился редкой чести просмотреть черновики «Дракулы» Брэма Стокера.

В Ричмонде мной руководила исключительная проницательность и поразительная работоспособность Катрин Каунсилл из управления кино штата Виргиния и ее коллеге Марси Келсо, помогавшим мне с энтузиазмом, превосходившим мой собственный. Особое спасибо Лоре Оуксмит и Лу Анне Брэннон из ричмондского управления кино и телевидения; Рою Проктору за то, что составлял мне компанию за обедом и хронологию театральных сезонов в Ричмонде в период с 1890 по 1910 год, Майлу Рудисиллу из театра «Берд» и Дагу Зельцеру из «Эмпайр».

Равно благодарю помощников из Виргинии: Кети Уокер Грин из Губернаторского поместья, Терезу Роанн из Музея Валентайна, Кипа Кэмпбелла и Каролин Парсонс из Центральной библиотеки и архивов штата, а также Фрэнсиса Полларда, старшего библиотекаря Исторического общества.

Шлю слова благодарности в штат Луизиану: Коните Бертело из комиссии по кино в Батон-Руж и ее коллеге Филу Зайферту, которые, пожертвовав ради меня двумя своими днями, сделали их для меня самыми приятными за всю поездку по штату тем, что согласились показать мне старинные плантации и поместья, расположенные вдоль Миссури. Спасибо вам, Джессика Трэвис, из Исторического архива Нового Орлеана, а также сотрудникам Библиотеки Говарда Тилтона в студенческом городке Университета Тулей на.

Выражаю признательность своим согражданам, Марианн Дж. Прингл, старшему библиотекарю траста родины Шекспира, и Кристоферу Шеппарду из Собрания Бразертона в библиотеке Университета Лидса.

Уж если я взялся перечислять всех, то как я могу забыть о Джулии Крейтман, Говарде Морхайме, Кейт Меник, Шейи Арехарт, Энн Бери, Абнере Штейне и Майке Муркоке. Огромное вам спасибо за руководство, идеи и направления, которым я следовал последние три или даже четыре года. Именно они привели мой роман к столь неожиданному финалу.

И наконец, отдаю поклон корреспонденту, известному мне только под псевдонимом Пугливый Гарри, снабжавшему меня в недавнем прошлом копиями материалов из своего личного архива, собранного в результате исследования таинственных событий, происшедших за много веков.

Гарри, где бы ты ни был… спасибо тебе. Оставайся там, где находишься. Это все равно не так далеко. Договорились?

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

Глава 42

Глава 43

Глава 44

Глава 45

Глава 46

Глава 47

Глава 48

Глава 49

Глава 50

Глава 51

Глава 52

Глава 53

Глава 54

Источники и выражение признательности