Три вокзала [Мартин Круз Смит] (fb2) читать онлайн

Мартин Круз Смит Три вокзала

ЕМ — более чем всегда

От автора

Эта книга — вымысел. Имена, характеры, места и события — плод воображения. Любое совпадение с реальными событиями, местами или людьми — живыми и мертвыми — простая случайность.

От издателя

При подготовке перевода мы старались быть как можно ближе к авторскому тексту, несмотря на целый ряд подробностей, в том числе в описании реалий современной России, которые отечественный читатель сочтет за неточности и ошибки.

1

За окном плыла летняя ночь. Деревни, зреющие поля, заброшенные церкви — весь этот немудреный пейзаж мешался со снами Маи.

Она пыталась не спать, но непослушные веки сами собой слипались, двигаясь собственным маршрутом. Иногда она думала о пассажирах, которые дремали в своих купе под одеялами.

В общем вагоне никаких купе не было. «Жесткий» вагон был обычным плацкартным, под потолком горели всего несколько ламп, а храп и приглушенный характерный звук — кое-кто занимался сексом, запахи тел и семейные разборки были общим достоянием. Некоторые пассажиры ехали в этом поезде уже много дней. Их объединяла усталость от пребывания в закрытом пространстве. Рабочие-нефтяники, от которых несло кислятиной, круглые сутки шумно резались в карты, что вызывало общее негодование и жалобы. Цыганка, мотаясь туда-сюда, шепотом предлагала всем свои крашеные шали. Университетские студенты, путешествующие налегке, в наушниках были погружены в собственный мир. Священник смахивал хлебные крошки с бороды. Большую часть пассажиров не возьмешься и описать — все на одно лицо, как вареная капуста… Шатался по проходу пьяный солдат.

Все же Мая предпочла безвкусное общество «жесткого» вагона первому классу. Здесь пятнадцатилетняя девочка чувствовала себя своей. Худая, как карандаш, в рваных джинсах и короткой куртке-косухе на молнии. Волосы выкрашены в ярко-красный цвет. В одной корзине умещалось ее мирское имущество, в другой — скрыт от посторонних глаз младенец — девочка трех недель, плотно завернутая в пеленки. Она спала под мерное покачивание поезда. Последнее, чего сейчас хотелось Мае — ехать в купе под высокомерными взглядами снобов. И совсем не потому, что она не могла позволить себе первый класс.

В конце концов, Мая представила, что поезд — коммуналка на рельсах. Она свыклась с этим. Большинство мужчин оголены до нижнего белья, почти все в шлепанцах. Она внимательно следила за теми, кто был в рубашках с длинными рукавами. Они могли скрывать татуировки — этих, возможно, послали, чтобы вернуть ее назад… Избегая резких движений, она заняла пустую полку. И ехала, ни с кем не разговаривая; никто из пассажиров так и не заметил, что с ней был младенец.

Мая любила придумывать истории о незнакомых людях. Но теперь все ее фантазии были связаны с ребенком, — он был немного чужим, но одновременно и частью ее самой. Ребенок, если подумать, оказался самым таинственным человеком, которого она когда-либо встречала. Она была уверена — ее ребенок был самым совершенным, словно сияющим — без изъяна.

Ребенок зашевелился, Мая пошла в тамбур в конце вагона. Там, стоя под ветром из полуоткрытого окна, под грохот поезда она кормила его, затянувшись сигаретой. Почти семь месяцев Мая не принимала наркотиков.

Полная Луна плыла рядом. От самого полотна простирались моря пшеницы, мелькали водонапорные башни, силуэты уборочных машин выступали в темноте, как потерпевшие крушение корабли. До Москвы было еще шесть часов.

Глаза ребенка смотрели на нее торжественно. Внимание Маи было так поглощено младенцем, что она не заметила, как в тамбур вошел солдат. Мая встрепенулась, когда услышала, как за ним захлопнулась дверь. Он сказал что-то вроде того, что курение вредит ребенку. Чужой голос вернул ее к действительности.

Солдат бесцеремонно вынул у нее изо рта сигарету и щелчком послал в окно.

Мая отняла ребенка от груди и прикрылась.

Солдат спросил, не помешает ли ребенок. Мая молчала… Тогда он велел ей опустить ребенка на пол. Она продолжала прижимать младенца. Теперь он грубо сунул руку под куртку и сильно сжал грудь — так, что проступило молоко. Голос его дрожал, когда он говорил ей в ухо, как он хочет… Но сначала она должна была положить ребенка на пол. Если она этого не сделает, он выбросит его в окно.

Через секунду Мая поняла, о чем он. Если бы она закричала, мог ли кто-нибудь услышать?.. Если бы она начала сопротивляться, он швырнул бы ребенка за окно, словно кулек с отбросами. Она уже видела, как он лежит, словно окутанный листьями. Никто и никогда не смог бы найти его. Она понимала: все это — из-за нее, это — ее вина. Кто она, чтобы у нее был такой красивый малыш?

Прежде чем она успела положить ребенка на пол, дверь тамбура открылась. Появилась крупная женская фигура в сером, движением мясника схватила солдата за волосы и прижала нож к его горлу. …Она прошипела, что в следующий раз кастрирует его, и в подтверждение своего намерения энергично двинула под зад. …Вряд ли он смог самостоятельно добраться до следующего вагона с такой скоростью.

Когда Мая с ребенком вернулась на место, женщина тут же принесла чай из титана. Потом стала приглядывать, чтобы Маю никто не обидел. Ее звали Елена Ивановна, а проводники на маршруте величали бабой Леной.

Измотанная Мая, наконец, позволила себе по-настоящему заснуть, — тихо соскользнула в темноту, обещавшую забвение.

Когда Мая открыла глаза, солнечный свет заливал плацкартный вагон. Поезд стоял на платформе. Пространство вокруг заполняло жужжание мух, носившихся в теплом воздухе. Мая почувствовала напряжение в груди. Часы на руке показывали пять минут восьмого. Поезд должен был прибыть в шесть тридцать. Бабы Лены и след простыл. Исчезли и обе корзины.

Мая поднялась и, пошатываясь, пошла к выходу. Другие пассажиры — буйные нефтяники, университетские студенты, цыганка и священник — ушли. Баба Лена тоже исчезла. Мая была в поезде одна.

Она шагнула на платформу и двинулась сквозь толпу ранних пассажиров, они садились на поезд на противоположной стороне платформы. Все вокруг просто пялились на нее. Грузчик саданул по ноге краем тележки. Проводники у дверей вагонов не помнили никого, кто мог бы оказаться бабой Леной с младенцем. Вопрос казался нелепым, ведь его задавала странная девочка — сама совсем ребенок.

Люди на платформе прощались. Роились сотнями у киосков и прилавков, где продавали сигареты, диски и пиццу. Масса народа дремала в полузабытьи в зале ожидания. Одни направлялись на просторы Сибири, другие — на Восток — к Тихому океану, третьи — просто ждали и спали.

Ребенка нигде не было. Пропал ребенок.

2

Виктор Орлов стоял под душем с закрытыми глазами, наклонив голову. Дежурный санитар в хирургической маске, защитных очках, резиновом фартуке и перчатках поливал его голову дезинфицирующим раствором. Раствор капал с носа и четырехдневной щетины, струился по впалому животу и голой заднице милиционера. Под ним натекла уже приличная лужа. Со стороны Виктор был похож на мокрую, дрожащую обезьяну с пучками волос в разных частях тела, черными следами от ушибов и когтей, — толстых, как рога.

Станционного санитара давно прозвали Лебедем за длинную шею. Начав как карманник и стукач, он гордился тем, что пробился к ответственной должности, наделявшей его властью.

— Я позвонил, как только привели лейтенанта Орлова. Сразу сказал себе — звони следователю Ренко. Это будет ему интересно.

— Правильно сделал, не забуду, — сказал Аркадий…

— Мы делаем, что можем.

— Так… А не принимает ли наш старый друг Виктор что-нибудь новенькое, кроме алкоголя? — Героин, метадон, антифриз?..

— Нет, думаю, только водку.

— Да, он — старой закалки…

— Ну, вот… Дезинфицирующий раствор уничтожит вшей, бактерии и микробы… Это — плюс. Но за здоровье вашего друга я не ручаюсь. Давление слишком низкое… Зрачки расширены. Никаких признаков травмы головы нет. Сейчас ему необходимо одно — детоксикация. Я дал ему валиум, сделал укол витамина В, чтобы немного успокоить. Лучше бы он оставался здесь, чтобы за ним можно было присмотреть.

— В вытрезвителе?..

— Конечно, мы же боремся за трезвость…

— …Нет, если он может идти… — Аркадий потянулся за полиэтиленовым пакетом с одеждой.

Санитар размотал в душевой кабине шланг и открыл воду посильнее. Виктор невольно отступил назад, когда вода ударила в грудь. Санитар ходил вокруг, поливая из шланга, направляя струю под разными углами.

Было нелегко арестовать за пьянство. Трудно отличить алкоголизм, например, от «…распития бутылочки с друзьями» — для веселого времяпрепровождения, или из-за грустного настроения, дня рождения, 8 Марта, в конце концов — просто желания помочиться под стену… Трудно выяснить, законной ли была выпивка, когда планка закона установлена так высоко. Последствия, однако, могли быть ужасающими. Штраф — небольшой, но семье и коллегам сообщат. В данном случае сообщили бы начальнику Виктора, который и без того угрожал понизить его в должности. Хуже того — упорные алкоголики могли загреметь на 15 суток. А каково менту в тюрьме?..

Часы на стене щелкнули на 00:00.

Полночь. Виктор опоздал на дежурство уже на четыре часа.

Аркадий собирал его одежду в слабо освещенной палате, двигаясь между кроватями с пропитанными мочой простынями, — здесь спали мужчины, накачанные седативными препаратами. Ножки кроватей были отпилены, чтобы при падении никто не поранился. Все фигуры в помещении были неподвижными — все, за исключением одной: кто-то попытался высвободиться из-под ремней и быстро зашептал Аркадию: «…Я — Бог, Бог — дерьмо, я — дерьмо, Бог — дерьмо, Бог — собака, я — Бог…» — и так без остановки.

— Вы, видите, у нас здесь всякие, — сказал Лебедь. Перед ним лежали служебное удостоверение Виктора, ключи, сотовый и личное огнестрельное оружие. Он ждал, когда Аркадий подойдет к столу.

Они вытерли и одели Виктора, преодолевая его сопротивление.

— Его не зарегистрировали, надеюсь?.. — Аркадий просто решил проверить.

— Он никогда здесь не был.

Аркадий выложил пятьдесят долларов и повел Виктора к двери.

— Я — Бог!.. — доносился голос с кровати.

«Бог пьян», подумал Аркадий.

Аркадий сел за руль «Лады» Виктора. «Жигули» Аркадия были в ремонте, все еще не пришла новая коробка передач. А Виктора лишили прав из-за вождения в пьяном виде. Виктор был умыт и чисто одет, но от него разило водкой — словно жаром из печи. Аркадий наклонился и открыл окно, чтобы впустить свежий воздух. Началась пора коротких летних ночей — не таких, как настоящие белые ночи в Санкт-Петербурге. Но все же было светло, засыпать становилось труднее, отношения между людьми портились от бессонницы. Милицейская рация постоянно трещала.

Аркадий сунул Виктору трубку.

— Звони. Пусть на Петровке знают, что ты — при исполнении.

— Кого это волнует? Может, я сдох…

Виктор все же собрался и позвонил диспетчеру. Удивительно, но в тот вечер никто в его районе не был убит, изнасилован, никто ни на кого не напал.

— Красота! А где моя пушка?..

— Держи. Не хотелось бы узнать, что она попала в чужие руки.

Аркадию показалось, что Виктор стал засыпать, но нет, временами он что-то бормотал… «Жизнь будет прекрасна без водки, но так как мир ужасен, то людям водка нужна. Водка — в нашей ДНК. И это — факт. Ведь русские — перфекционисты. И это — наше проклятие. Из нас выходят великие балерины и шахматисты, а остальные превращаются в ревнивых алкоголиков. Вопрос не в том, почему я не пью меньше, вопрос в том, почему ты не пьешь больше?..»

— Милости прошу.

— Во, и я об этом. Спасибо.

Другие автомобили, мордатые иностранные монстры, оказавшись позади, начинали гудеть, но надолго не зависали — обгоняли. Выхлопная труба и глушитель «Лады» болтались под кузовом, иногда чиркали об асфальт, пуская фонтаны искр. Все старались держаться подальше.

«Лада» была настоящей развалиной — такими же были и ее пассажиры, двое мужчин, — невольно думал Аркадий. Он мельком глянул на себя в зеркало заднего вида. Кто этот стареющий мужик, которого он поднял с кровати? — он взял одежду Аркадия и занял его рабочее место в прокуратуре.

Виктор ожил.

— Я читал как-то в газете о двух дельфинах, они пытались утопить какого-то мужика в Греции или где-то там еще. Мы всегда слышим о благородных дельфинах, приносящих утопающих на берег. Но на этот раз они толкали его в открытое море. Я задумался, что было не так с этим несчастным сукиным сынком? И понял — он был русским и, конечно, немного выпил. Почему с нами всегда происходит что-то не то? Возможно, до этого дельфины уже десять раз его спасали. А потом решили — хватит. Как ты думаешь?

— Возможно. Мы должны сделать официальное заявление по этому поводу, — отшутился Аркадий.

— О чем это мы должны заявить официально?

— О том, что Россия давно перевернулась вверх дном…

Аркадий понимал, что не смог закрепиться — ни внизу, ни вверху. Он был следователем, который никакими делами сейчас не занимался. Прокурор постарался сделать так, чтобы Аркадий просто выполнял приказы, не давая ему возможности чему-то сопротивляться. Никаких дел означало — никаких выездов на расследования. Аркадия просто игнорировали, разрешали в рабочее время читать романы и поливать фикусы.

Да, теперь у Аркадия появилось свободное время, но он не мог проводить его с Женей. В свои пятнадцать лет мальчишка был на пике угрюмой юности. Женька пропускает школу?.. Ну и что… У Аркадия, все равно, не было права голоса. Его опека не была зарегистрирована официально. Изредка он мог предложить Женьке только чистую постель, чтобы безопасно и в тепле скоротать ночь. А потом не видеть его неделями, и вдруг случайно напороться на него в другой жизни. Обычно он устало тащился по улице, спрятавшись под капюшоном. Если Аркадий пытался приблизиться, Женька останавливал его ледяным взглядом.

Директор детского приюта, из которого сбежал Женя, утверждал, что между мальчиком и Аркадием существовали особые отношения. Когда-то отец Жени стрелял в Аркадия. И если эти отношения не были особенными, то какими они могли быть?..

Накануне рокового дня друзья принесли шампанское и торт, чтобы отпраздновать день рождения Аркадия. Потом произносили такие яркие и многословные речи о ценности дружбы, что женщины плакали. Аркадию и некоторым уже пьяным мужчинам прошлось напомнить, что он еще не умер.

На следующий день он написал прошение об отставке.

«С полудня сегодня прошу освободить меня от обязанностей по службе в Прокуратуре Российской Федерации.

Аркадий Кириллович Ренко,

старший следователь».

Но доставить Зурину такого удовольствия он не мог. Подумав, Аркадий сжег заявление в пепельнице.

И жизнь понеслась дальше.

На лестничной площадке напротив его квартиры появился новый сосед — молодая женщина. Ее почти всегда не было дома. Но иногда требовалась помощь — например, найти ключ в бездонной сумке. Выяснилось — очень молодая журналистка… Жила — жгла свечу сразу с двух концов. Однажды ночью она нарисовалась у его двери с огромным синяком под глазом, а в затылок ей дышал какой-то малый. Свет на площадке, как обычно, не горел. Аркадий не смог как следует рассмотреть его лица. Однако мужчине в открытую дверь был хорошо виден Аркадий — с пистолетом в руке. Неизвестный тут же исчез, скатившись вниз по лестнице.

— Все хорошо. Ничего не было, — сказала Аня. — Правда-правда. Спасибо, большое спасибо. Вы — настоящий герой. Я, должно быть, ужасно выгляжу.

— Кто это был?

— Друг.

— Друг?..

— Да.

— Вы собираетесь сообщать об этом в милицию?

— В милицию? Вы, должно быть, шутите. Ах, да, вы, ведь, следователь, что ли. Я о вас слышала, — сказала она и отшутилась: — Я свято верю в честность и храбрость наших доблестных милиционеров в борьбе с преступными элементами в обществе.

Он расслышал, как она расхохоталась, как только вошла в свою квартиру. На следующий день вечером она постучалась к Аркадию сама… Бутылки и тарелки, не убранные со вчерашнего дня рождения, хаотично располагались повсюду.

— Вечеринка?

— Ну, так, не Лукуллов пир — просто собрались несколько друзей.

— В следующий раз зови. — Она достала из сумки две банки икры и штуку баксов.

— Не-е-т, не надо.

— Мы квиты. Мне ее все время суют, а я терпеть не могу икру. А где женщина, что с тобой жила?

— Она ушла.

— Ты уверен, что не разрезал ее на мелкие кусочки и не разослал почтой по всей стране?.. Шутка. Да, кстати, тебе удалось выбить дерьмо из моего дружка. Это пошло ему на пользу.

…Ее звали Аня Радыкова, Странно, но, увидев ее неделю спустя по телевизору, он заметил все тот же синяк. Она говорила о насилии в кино и рассуждала об этом непредвзято, как настоящий профи…

Позвонил диспетчер. Аркадий снял трубку.

— Орлов слушает.

Диспетчер насторожилась. Выяснила, в порядке ли он, и действительно ли на службе.

— Да, — ответил Аркадий.

— Вы же звонили уже, и голос был не таким бодрым. Люди-то о вас разное поговаривают.

— Хрен с ними. Что там?..

— Ладно, вроде вы живой там. Можете взять дело, кажется, передоз?.. Скорая подъедет позже.

— Где?..

Аркадий слушал и одновременно разворачивался на 180 градусов прямо перед накатывающим на него потоком машин.

То, что на туристических картах обозначено как Комсомольская площадь, москвичи называют площадью Трех вокзалов или просто Три вокзала. Здесь заканчивались железнодорожные пути трех направлений дальнего следования, здесь же были пересадочные станции двух линий метро, поверху проходил с десяток маршрутов наземного транспорта. Снующие всюду пассажиры прокладывали себе путь, как плохо организованные армии, сквозь ряды торговцев цветами, майками с Путиным и Че, дисками, меховыми шапками и всякой галантереей. В продажу шли плакаты, военные медали и прочий советский китч.

Днем Три вокзала плыли в постоянном движении — настоящий Римский Колизей, грандиозный круг забит автомобилями. Однако ночью, когда схлынет толпа, а площадь освещается прожекторами, на свет летит масса паразитов… Аркадию казалось, что вокзалы похожи на оперные декорации. Ленинградский вокзал — на венецианский дворец, Казанский вокзал казался восточной мечетью, а Ярославский был похож на лицо клоуна в колпаке. К вечеру появлялась публика, которую скрывала дневная суматоха: воры-карманники, мальчики-зазывалы, раздающие флаеры в стрип-клубы, сауны «для досуга» и казино, стайки подростков, ищущих приключений, медленно бредущие простаки. Мужчины с неопределенными намерениями и неизменной банкой пива в руке держались небольшими группами, наблюдая за проститутками. Женщины стреляли хищными взглядами. Видно, что они готовы дать клиенту прямо в ближайшей подворотне.

Пьяные были всюду, но их было трудно заметить — они были серыми, как тротуар, на котором валялись. Одни были перевязаны, у других сочилась кровь, третьи висели на костылях — как раненые, бредущие с войны. В каждом дверном проеме примостились один или два «жильца» — бездомные, для которых Три вокзала — их ночлежка. Широкоплечий безногий нищий толкал свою тележку мимо цыганки — она рассеянно кормила грудью ребенка. У Трех вокзалов собирались калеки, изгои и прочие, обычно невидимые, члены общества, — как на Поле чудес — только никаких чудес не предвиделось.

Аркадий выскочил на тротуар у Ярославского и направил машину через небольшую площадь в направлении рабочих вагончиков. Они так долго стояли на одном месте, что шины полностью спустились.

Он спросил Виктора:

— Хочешь остаться в машине? Я могу прикрыть тебя…

— Да нет, надо идти…

Рабочие бытовки были для местных родным домом: четыре двухъярусных кровати и буржуйка. Туалета, душа и прочих удобств не предполагалось. Летом там можно было свариться, зимой — замерзнуть. Единственное, что напоминало о том, что здесь живут — дверь и окно. Ну, что делать, рабочие — сплошь мигранты, все они приехали из Средней Азии. Таджики, узбеки, киргизы, казахи… Впрочем, для москвичей все они были лицом одной национальности — таджиками.

Как в театре. Где русские — актеры, а таджики — необходимые, но невидимые рабочие сцены. Они выполняли самую низкооплачиваемую и слишком опасную для любого москвича работу.

Виктора и Аркадия ждал капитан железнодорожной милиции по кличке Коль. Тот резал сырой лук и один за другим поглощал кольца, чтобы даже летом не подхватить простуду. От лука у него текли слезы, и он постоянно утирал их.

— Слишком много шума из-за мертвой шлюхи.

Электропроводка у бытовки была оборвана, но удлинитель, пропущенный через окно, дотягивался до крюка на потолке. Голая лампочка тускло горела. У задней стены была настоящая помойка: упаковки от гамбургеров, пустые банки из-под содовой, одноразовые стаканы. На низкой койке на грязном матрасе лицом вверх с широко открытыми глазами лежала женщина. Аркадию показалось, что ей не больше восемнадцати-девятнадцати лет. Кожа у нее была светлая, мягкие каштановые волосы и светло-голубые глаза. На ней был дешевый стеганый пиджак, отделанный синтетикой. Одна рука была поднята вверх, как будто она произносила тост, другая — уперта в бок.

Ниже пояса женщина была голой, ноги — скрещены, на внутренней поверхности левого бедра можно было разглядеть модную татуировку — бабочку — любимый сюжет проституток. Полупустая литровая бутылка водки стояла на полу рядом с джинсовой юбкой, трусами и блестящими сапогами с высокими каблуками. Аркадию захотелось ее прикрыть, но по правилам ничего нельзя было трогать, пока судебно-медицинские эксперты не закончили свою работу.

На матрасе было разбросано содержимое черной сумочки из лакированной кожи — помада, румяна, расческа, дезодорант, зубная паста и щетка, носовой платок, спрей с перцем и открытая банка аспирина, из которой на матрас просыпался порошок. Среди всех этих предметов Аркадий не обнаружил паспорта.

Коль занял позицию в двери бытовки. Гашиш и героин текли здесь рекой, и отношения между городской и железнодорожной милицией напоминали дела в воровском мире.

— Кто обнаружил тело? — спросил Виктор.

— Не знаю. К нам поступил звонок от случайного прохожего, — ответил капитан.

— И сколько таких «случайных» будет?..

— Кого? Людей у «трешки» в средний день?.. Приблизительно миллион. Я не обязан знать каждого в лицо.

— А ее ты знаешь?..

— Нет, такую татуировку я бы запомнил, — Коль не мог отвести от нее взгляда.

— Кто поставил сюда бытовку? — спросил Аркадий.

— Откуда я знаю?..

— Классный нож…

— Очень острый.

Кроме того факта, что женщина была мертва, она, казалось, некогда обладала хорошим здоровьем. Аркадий не увидел очевидных следов порезов или ушибов. Температура тела, тонус мышц и отсутствие синевато-багровых полос от смешивающейся после смерти крови указывали на то, что умерла она не больше двух часов назад. Он посветил фонариком на радужную оболочку и увидел, что она уже ослабела. На роговице следов кровотечения не было — никаких указаний на травмы головы. Не было ни разбитого носа, ни содранных щек или следов игл — ничего. На предплечьях и руках также не было ран от борьбы, не было стертой кожи на суставах. Под ногтями — грязь, но никакой выцарапанной в борьбе ткани. Казалось, будто она умерла во сне…

Виктор пришел в себя: убийство его всегда взбадривало. Из фургона судебных медиков должны были принести фотографии, которые он мог бы раздать проституткам, продавцам в киосках и другим ночным завсегдатаям и обитателям Трех вокзалов. Аркадий быстро обошел вокруг бытовки в надежде найти фрагменты одежды, которую, возможно, раньше не заметили. Но уличные фонари на задней стороне площадки светили так тускло, что его поиски со стороны были похожи на форсирование ночью водной преграды. Жилой дом напротив Ярославского вокзала казался далекой планетой. Даже проститутки смущались и не подходили к светлым углам здания.

Конечно, проститутка проститутке рознь. Экзотические красотки в таких дорогих клубах, как «Ночной рейс» или «Нижинский», требовали штуку баксов за ночь, в баре отеля «Савой» — 750 долларов, в номерах «Националя» — 300, тайская массажистка на всю ночь уже стоила 150, оральный секс на Лубянке — 10, у Трех вокзалов брали пятерку за отсос…

…Виктор звонил с телефона в машине: «Да, … да, … да…», — пока аппарат со щелчком не выключился.

— Петровка хочет знать, что у меня. Убийство, самоубийство, несчастный случай, передозировка или естественные причины? Если у меня нет доказательств умышленного преступления, они хотят, чтобы я ехал дальше. Скорая помощь прибудет, как сможет. Какой-то толстосум потерял в подземном гараже маленькую псину. Петровка хочет, чтобы я поехал туда, встал на колени и помог ее найти. Да если я обнаружу ее первым, я оторву ее пушистую башку.

— Ты уедешь до того, как появятся судмедэксперты?

— Если она отключилась из-за несчастного случая или по «естественным причинам», не будет ни судмедэкспертов, ни вскрытия трупа. Ее заберут, и, если никто не придет за ней в течение недели, отправят в анатомичку или в крематорий. — Виктор скосил глаза, чтобы не упустить мысль. «Все, что я знаю, у нее был секс с каким-то извращенцем. Никто не оставляет пол-литра хорошей водки…»

— Ты считаешь, что?..

— Он мог купить себе еще. Значит, у него были деньги.

— И этот «олиграрх» захотел секса прямо на грязном матрасе в бытовке?

— Не на улице же… Потом — эта татуировка с бабочкой. Это отметка — и очень четкая.

Капитан Коль резал лук, но глазами не отрывался от трупа женщины.

— Блядь! — Коль порезался, кровь полилась на лук, а потом потекла и по руке. — Дерьмо!

— Никакой крови, говна или соплей на этом месте! — Виктор выволок его из бытовки. — Идиот!..

Аркадию она не показалась ни убийцей, ни самоубийцей, ни случаем «передоза». Никаких седативных препаратов, никаких следов игл или проблем с зубами — как у потребителей метадона.

— А это что? — Виктор заметил открытую банку аспирина и порошок.

— Чтобы узнать, придется дождаться анализов из лаборатории.

Виктор облизал кончик пальца в перчатке, сунул его в банку и достал желтый порошок. Принюхался, лизнул и сплюнул — как настоящий дегустатор из нижнего региона Бордо.

— Клофелин… Хочешь попробовать?..

— Нет уж, лучше ты…

— Коктейль клофелина с водкой свалит с катушек любого Рэмбо. — Виктору потеплело от этой мысли. — Рэмбо однажды проснулся бы без денег, — ни лука, ни стрел. Теперь у нас есть дело. У мадам Баттерфляй были преступные намерения и средства воздействия — довести некоторого невиновного мужчину до бессознательного состояния и ограбить.

Аркадий покачал головой.

— Мадам Баттерфляй?

— Ну, должны же мы как-то ее назвать. Я не собираюсь торчать здесь всю ночь и петь за упокой…

— Что угодно, но не Баттерфляй.

— Хорошо. Пусть будет Наташей. В Европе так много русских проституток, что их всех зовут на одно имя — Наташки.

— Предположим, она была проституткой. Это как-то повлияет на наше к ней отношение? — спросил Аркадий.

— Забудь про бытовку, секс, наркотики. Предпочитаешь княгиню Анастасию? Княгиню Ольгу? Такому имени ты доверяешь больше?..

— А на кого она похожа?..

Виктор согнал муху у нее с уха.

— Она похожа — если оставить в стороне косметику и дешевую одежду — на красивую деревенскую девушку.

— Согласен. Пусть будет Ольга.

— Ладно. Я устал, а мы только начали работать.

— Ольга умерла от препарата. Или — этот малый увидел, что она готова, и отвалил, когда понял, что она стала совсем заваливаться. Возможно, он разбил стакан. Она вырубилась. Он ограбил ее и смылся.

— Есть проблема, — заметил Аркадий, — здесь нет стаканов.

— Мы всегда можем достать новые стаканы и припорошить ей губы клофелином. В ином случае нашу Ольгу поместят в мешок и свалят. И никто ничего не заметит и перестанет об этом думать. Она исчезнет, и даже кругов на поверхности жизни от нее не останется. Я не говорю, что мы должны сделать какие-то выводы, — просто отнесемся к делу непредвзято.

Девушка выглядела почти застенчиво, — как будто у нее еще не выросли длинные ноги. Колени были в грязи, но ссадин не было. Аркадий задумался, — а как бы она выглядела, если ей умыть лицо.

Виктор изучал бутылку водки. На полупустой посуде — или наполовину полной — был серебристый налет. Никакой мужчина не взял бы ее в руки из страха оставить отпечатки пальцев.

Аркадий услышал сухой глоток детектива.

— Ты знаешь, в чем трагедия всех этих диких, плавающих вокруг денег? — спросил Виктор.

— Что?..

— Бутылка водки раньше стоила ровно столько, сколько могли отдать три человека, чтобы разделить бутылку на троих. Не очень много и не очень мало. Так можно познакомиться и подружиться. Теперь у них есть деньги, и они стали эгоистами. Никто ни с кем не делится. А это рвет материю общества. — Виктор поднял голову. — … Ни одной царапины. Ты зачем вытащил меня из вытрезвителя?

— Так ты не хочешь ехать со мной в гараж за песиком?

— …У песика кличка Отъебись. — ответил Виктор.

— Ну, так вот, нам нужен свидетель или, по крайней мере, ее сутенер. К счастью, сутенер рядом.

— …Там? — Виктор показал пальцем на шнур от лампочки до окна. — На другом конце.

Пока Виктор отсутствовал, Аркадий оставался в бытовке с мертвой девушкой и бутылкой водки. Заказные убийства — в сторону, четыре из каждых пяти тяжких преступлений совершались под воздействием водки. Водка надежно сопровождала любой вид деятельности: соблазнение, супружество, праздники и, конечно, убийство.

Иногда место событий словно писало историю в драматических тонах: кухонный стол с массой бутылок пива и водки — стакан поставить негде, ножи на полу, кровь, заливающая все помещение, и два тела — одно на другом с колотыми ранами, или изрешеченные пулями. В сравнении с этим картина в бытовке — настоящий натюрморт — все горизонтально, кроме бутылки…

Аркадий был уверен, что пропустил что-то абсолютно очевидное, какое-то главное противоречие, явную нестыковку. Он обратился к своей фантазии. Единственное, что он еще мог — вспомнить, как Виктор рассказывал о своенравном пловце и дельфинах. Аркадий чувствовал, что собственные невидимые дельфины толкали его в открытое море, подальше от берега.

Он сел на табуретку напротив мертвой девушки. Округлое славянское лицо выглядело более проникновенным, чем у европейских женщин, волосы — не просто каштановые, но с налетом золы, глубокого коричневого оттенка. Взгляд был перевернут из-за грубой позы. Бледные полоски на пальцах отмечали места, где были кольца — их сняли без принуждения. Не было ни следов побоев, ни шрамов. Никаких следов насилия — недавнего или прошлого. И, конечно, выбирая между убийством проститутки или «списанием» смерти «на естественные причины», Петровка с радостью примет предположение, что молодая женщина в полном здравии разделась, занялась сексом в бытовке и спокойно умерла. И делу конец!

Аркадий взял бутылку за нижний край. Мокрый круг на полу отмечал место, где она стояла. Что-то отвалилось ото дна. Он поднял серебристую пластиковую карточку, на которой черным было выведено с вензелями — VIP. Вход на Luxury^[1] аукцион «Нижинский». С обратной стороны был штрих-код и дата — «с 30 июня по 3 июля, клуб „Нижинский“, Начало в 20:00».

Два часа назад было еще 30 июня. Аркадий подошел к окну бытовки. Найти свидетеля здесь — немыслимо. Кто заметил бы проститутку, занимающуюся своим ремеслом в этом шумном месте? Он посмотрел на жилой дом на другой стороне площади. Восемь этажей в основном темных окон, но некоторые были освещены, кое-где на потолке гипнотически мерцал телевизор. Дверь бытовки открылась — вернулся Виктор, мрачный и торжественный.

— Никогда не догадаешься.

— Ну, удиви меня, — почти потребовал Аркадий.

— Итак. Провод тянется прямо к отделению железнодорожной милиции. Я видел в окне нашего друга капитана. У него на руке бинт размером с боксерскую перчатку. Но провод там не заканчивается. Он соединен с другим, а тот — с выходом позади милиции. Просек? Сутенеры-то — наши. И меня это не удивляет.

3

Ярославский вокзал для Жени был всем: столовой, книжным магазином, детской площадкой, ларьками с зажигалками, музыкой и видео. В зале для военнослужащих слонялись мужчины — в увольнении они прохлаждались без багажа. Эскалатор вел в зал ожидания этажом выше, там позади красного бархатного шнура стояло концертное пианино.

Он вошел с главного входа и стал наблюдать за публикой, не захочет ли кто-нибудь сыграть дружескую игру в шахматы на доске, которую он всегда носил в рюкзаке. Он был осторожен: с собой всегда паспорт и проездной, если его остановят. Хотя его лицо наполовину закрывал капюшон, он старался держаться в местах, где не засекут камеры наблюдения, даже если бы они следили именно за ним.

Когда Женя не находил возможного партнера, он садился на скамейку в дальнем углу в тихом коридоре, ведущем в верхний зал, и начинал изучать карманный англо-русский словарь. Бобби Фишер учил русский, чтобы читать профессиональные разборы шахматных партий. Женя таким образом отдавал ему долг. Женя сконцентрировался на богатом слове draw, которое означало «ничью» при окончании шахматной партии. Или — натяжение, отливание, наброски, привлечение, зарабатывание, поднятие или опускание занавеса и так далее…

Дверь напротив со стуком открылась. Внутри два милиционера и девочка сидели за металлическим столом с кувшином воды, бумажными стаканчиками и диктофоном. Старшей была женщина-майор с большими звездами на погонах. Лейтенант откинулся на стуле.

Девушке было примерно пятнадцать — Женькин возраст. Глаза ее были полны слез. «С тех пор, как она покрасила волосы в неоново-красный цвет, она стала привлекать внимание милиции», промелькнуло в голове Жени.

Майор включила материнский тон:

— Сначала нам нужна информация, затем мы проведем расследование. Все будет хорошо. Возможно, кто-нибудь найдет твоего пропавшего ребенка до того, как это сделаем мы.

— Я ее не потеряла, ее украли…

— Это ты так считаешь. Мы проверим.

— Мы напрасно тратим время. Почему вы не ищите ее?

— Послушай, милая, мы применяем системный подход, он обычно хорошо срабатывает. Твой случай — сложный. Ты говоришь, что у тебя нет фотографии ребенка.

— Ребенок и есть ребенок.

— Да чушь полная. Фотография все равно нужна, если ты хочешь кого-нибудь найти.

— И вам удается кого-нибудь найти? — Девушка кивнула на фото на соседней стенке — черно-белые ксерокопии распечаток с экрана с большим зерном от увеличения. Фотографии были сделаны в закрытом помещении и на улице, люди на них — разных возрастов, пола. Но у всех этих людей была одна общая черта: они исчезли.

— К сожалению, нет. Но ты можешь нам помочь.

— Мы же не можем вернуть ребенка первому встречному… — сказал лейтенант.

— Лейтенант… — остановила его майор, словно она обращалась к непослушному мальчику.

— Шутка…

Майор снова обратилась к девушке:

— Твой поезд прибыл больше часа назад. Ты должна была сразу к нам прийти. Чтобы найти ребенка живым, важно не терять времени.

— Мы напрасно тратим время.

— Твое полное имя?..

— Мая.

— Это все?

— Это все.

— Ты замужем, Мая?

— Нет.

— Ясно. И кто отец ребенка?

— Кто-то, кого я так и не встретила…

Лейтенант передразнил:

— …Кто-то, кого она встретила.

— …Я не знаю.

Однако, как женщина — женщине, майор, казалось, готова была проявить симпатию.

— Тебе еще очень мало лет, чтобы иметь ребенка. В каком ты классе?

— Я закончила школу.

— Что-то не похоже. Пожалуйста, покажи свой билет и документы.

— Они были в корзине. У меня было две корзины, одна для ребенка, другая — для вещей. У нас было синее покрывало с желтыми утятами. Все украли.

— Свидетельство о рождении?

— Украли. Я знаю, какого цвета у нее глаза и волосы, знаю, где находятся родимые пятна. Это могут знать только матери.

— У тебя вообще есть какие-нибудь документы на себя или ребенка?

— Их украли.

— Твои родители могут сообщить эту информацию?

— Они умерли.

— Так, на бумаге этого ребенка не существует, и в поезде его никто не видел? Это только твои слова…

Девочка молчала.

— На какой станции ты села в поезд?.. Слушай. Ты должна знать, на какой станции села в поезд. Или когда ребенок исчез.

— Я же сказал вам — ее украли, когда я спала…

— И ты обвиняешь эту так называемую бабу Лену?

— Вы слышали о ней? Она сказала, что ее все знают.

— Нет, я никогда не слышала о ней. Ты говорила с кем-нибудь, кроме бабы Лены?

— Нет.

— Кто-то еще видел ребенка в вагоне?

— Нет.

— …Так ты скрывала ребенка?

Девушка не ответила, но почувствовала, что вопросов стало гораздо больше.

— А что солдат? — продолжила майор. — Он видел?..

— Что?

— В твоем первом рассказе был солдат. Ты сказала, что пошла с ребенком в тамбур.

— На свежий воздух.

— На свежий воздух и чтобы скрыть его от остальных пассажиров?..

— Да.

— Ты прятала его, вроде… И там к тебе подошел солдат.

— Да.

— Вы были там втроем — ты, солдат и ребенок, которого никто не видел.

— Да…

Девочка поняла, к чему они клонили. Ей показалось, что она в змеином гнезде. Она впала в прострацию, а когда пришла в себя, майор уже говорила кому-то: «…Ложная тревога. Принимая во внимание ее возраст, у нее фантазии и никаких плохих намерений… Полномасштабный поиск потребовал бы массу усилий, чтобы найти этого призрачного похищенного младенца. Никакого похищения не было, вообще не было никакого младенца, поэтому его нельзя было похитить. Отдел расследований никаких дальнейших действий предпринимать не будет. Мы задержим девочку, которая называет себя Маей». Майор выключила диктофон и добавила:

— Жаль, дорогая. Но с самого начала я ничему не верила. Никакого ребенка не было.

— Слушай… — встрял лейтенант, — а когда ты с солдатом пошла в тамбур, ты сделала ему руками или минет?..

Женя не мог видеть всего, что происходило в комнате для допросов. Он расслышал крики, звук льющейся воды и бьющегося стекла. Дверь распахнулась, и растрепанный лейтенант и девушка, которую он держал за ворот куртки, стремительно пронеслись по коридору, миновали бархатный шнур, пианино и бросились вниз по эскалатору, — ноги девушки едва касались пола. На мгновение он поднял ее в воздух, но в следующую секунду она выскользнула из куртки и стрелой бросилась бежать.

Лейтенант сначала пытался догнать ее — колени работали, как у звездных бегунов. В легких сумерках на площади было все еще оживленно, несмотря на поздний час. Лейтенант почти настиг девчонку, но тут она юркнула за гору пакетов между пенсионерами в инвалидных колясках, потом под стол с сувенирами и, наконец, рванула сквозь большую семью чеченцев. «Сволочи», — подумал Женя. Люди с любопытством следили за стремительным бегством девочки… А Женя наблюдал в страхе.

«Сука!..» — милиционер захромал и бросил куртку. Пошел медленно, переваливаясь и стараясь отдышаться. А когда судороги в ноге стали ослабевать, девочка исчезла из вида непонятно в каком направлении. «Неужели так трудно было выставить ей подножку и поймать эту мелкую сучку? Как обычно, самоуверенное московское говно ничего не сделало, чтобы помочь милиции…» Он пошел назад, чтобы забрать куртку, но и та тоже исчезла.

Жене не составило труда обнаружить девчонку. Ее красные волосы выделялись в толпе, не давая потерять из виду. И хотя она уже добралась до входа в метро, он решил, что она не успеет далеко уйти. Он проверил содержимое карманов куртки незнакомки: очки, зажигалка, половина пачки сигарет «Русский стиль» и конверт с полутора тысячами рублей, которые, как подозревал Женя, были всем ее состоянием. Ни сотового, ни документов…

Метро — грандиозное сооружение сталинской эпохи на стометровой глубине, бомбоубежище с театральными люстрами и эскалаторами, лязгающими деревянными зубами. Девушка стояла на десять ступенек ниже него.

Не похоже, чтобы она была ненормальной. Черт с ним, с лейтенантом, но разве настоящая мать стала бы упираться и отказалась бы рассказать правду по требованию майора? Было бы настоящее расследование, были бы сообщения по радио, телевизионные обращения, привлекли бы достаточно людей и розыскных собак. Вероятно, ее что-то выбило из колеи, и, быть может, «ребенок» на самом деле окажется потерянным домашним питомцем.

Пассажиры разделились — одни шли на платформу, другие — к эскалатору, ведущему на другую линию метро, еще глубже. Девушка забрела в дальний конец платформы и присела на корточки позади массивной восьмиугольной колонны. Женя ступал за ней на некотором расстоянии. Цифры над туннелем начали новый отсчет времени, прошли первые минуты после отхода предыдущего поезда.

Мозаичные картины в позолоте прославляли советских рабочих, а на потолке — для зрителей с гуттаперчевыми шеями — расположилась галерея патриотических сцен. Стремительное движение воздуха по туннелю, заметное и невидимое, накатывавшее на пространство вокруг колонны, казалось совпадало с дыханием земли.

Мая была в бешенстве — он дошел до последней колонны, ее уединение нарушили, ей помешали сосредоточиться. Как будто за ней подглядывали…

Девочка сидела, скрестив ноги, и водила бритвой у запястья, не сильно, без нажима — не настолько, чтобы разрезать вену. …Она, возможно, опередила лейтенанта всего на несколько секунд. Теперь сидела неподвижно, закатив глаза. Женя понял, что в любой момент его может обдать фонтан крови.

— …Мой ребенок у тебя?

— Я могу помочь, — сказал Женя. Он вытащил из рюкзака ее кожаную куртку и показал, что деньги и другое содержимое карманов на месте, но она на все это даже не взглянула.

— У тебя нет моего ребенка?

— …Но я могу помочь. Никто не знает Три вокзала лучше меня. Я здесь все время. Каждый день. — Он говорил быстро, постоянно косясь на лезвие. — Просто знай, если хочешь, я могу помочь.

— Ты поможешь мне?

— Я думаю, да.

— В обмен на что?..

— Что ты имеешь в виду?

Она помолчала немного.

— Ты знаешь, что я имею в виду.

— Нет, — лицо Жени пошло красными пятнами.

— Да это не имеет значения. — Она устала держать бритву и позволила рукам расслабиться. — Где мы?

— Мы в метро под Тремя вокзалами. Ты никогда не была здесь?

— Нет… Почему ты не в школе?

— Бобби Фишер имел обыкновение повторять, что школа — пустая трата времени, там он ничего особенного не узнал.

— Кто такой Бобби Фишер?

— Самый великий шахматист в истории.

Она посмотрела на него ничего не выражающим взглядом. У Жени не было опыта общения с девочками. Они не замечали его, как будто он был невидимкой, и он отвечал им тем же. Женя старался не повышать голоса… Ведь этот разговор мог обернуться настоящей катастрофой. Все же он решил, что, должно быть, сумел сказать что-то правильное, потому что она сунула бритву в конвертик и встала. Позвякивали люстры, покачиваемые под напором воздуха, на ближайшую платформу выкатывался очередной поезд. Если бы она спросила, он посоветовал бы ей не садится в вагоны с красной полосой, — у них в колесных парах трещины. Он знал много таких особенных вещей.

— Сколько тебе лет? — спросила она.

— Шестнадцать. — Он прибавил год.

— Ну, да.

— Меня зовут Женя Лысенко.

— Женя Лысенко, Женя Лысенко… — Имя показалось ей скучным.

— А тебя?

— Мая.

— Просто Мая?

— …Мая.

— Я видел, как ты удирала от лейтенанта. Это обычное дело. Ты обращаешься к ним за помощью, а тебя арестовывают.

— Они мне не нужны.

— У тебя в Москве семья?

— Нет.

— Друзья?

— Нет.

Следующий поезд подошел к платформе. Из-за шума прибывших пассажиров разговор пришлось прервать. К тому времени, когда закрылись двери, и поезд выкатился с платформы, Женя понял: все, что у нее было, это он.

Женя и Мая поднялись наверх и проталкивались сквозь бесформенную массу русской толкучки: миновали бизнесменов, чье дело целиком умещалось в чемодане, пестро одетых узбекских женщин, бабушек, убранных во все серое, солдат в увольнительной, тянущих последние капли пива. Большая часть поездов — подмосковные электрички. Однако были здесь и поезда дальнего следования — они шли через горы и пустыни, в далекие края, за тысячи километров. Экспресс с платформы № 3 слева, обдавая горячими волнами, уже наполовину втянулся в станционные пути, и стал медленно погружаться в водоворот семафоров и сигнальных огней, постепенно исчезая. Дежурная на платформе № 3, энергичная женщина в синей форменной одежде и кроссовках, обмахивалась сигнальной табличкой. Заметив подростков на платформе, подумала: если эти двое опоздали на поезд, она уже ничем не поможет им.

Женя и Мая поменялись одеждой. Не застегивая молнии, она надела его трикотажную куртку с капюшоном, который скрывал красные волосы, а он — натянул ее кожанку. Куртка была явно мала — худые руки торчали из рукавов. Краем глаза он с восхищением следил за Маей, смело подходившей к дежурной.

— Вы не та дежурная, которая была здесь сегодня утром?

— Ну, конечно нет, ее смена давно закончилась.

— А где тот утренний поезд?..

— Поезд пойдет назад. А что? Что-то потеряли?

— Да.

Женщина была настроена доброжелательно.

— Жаль, моя милочка. То, что ты оставила в поезде, скорее всего, исчезло навсегда. Надеюсь, это не было что-то важное.

— Я потеряла своего ребенка.

Женщина перевела глаза с Маи на Женю и снова посмотрела на Маю.

— Ты серьезно? А ты заявила в милицию?

— Да. Они мне не верят.

— …О господи, почему же не верят?

— Они хотят слишком много знать. А я только хочу получить своего ребенка, девочку, ей три недели.

— Это — правда? — спросила Женю дежурная.

— Она думает, что ребенка похитила женщина, назвавшаяся бабой Леной.

— Я никогда не слышала о ней. Как тебя зовут, деточка моя?

— Мая.

— Ты замужем, Мая?

— Нет.

— Понятно. Кто ее отец?.. — женщина быстро и со значением взглянула на Женю.

— Не он, — сказала Мая. — Я встретила его только сегодня.

Женщина задумалась на мгновение и обратилась к Жене:

— А ты видел ребенка?

— Нет.

— Тогда мне жаль. Преступление — если ребенок был похищен. Обращайся в уголовный розыск — там помогут. Жаль-жаль, но я ничем не могу помочь…

— У нее есть маленькое родимое пятно сзади на шее. Почти как вопросительный знак. Чтобы его увидеть, надо поднять волосы.

Женя сунул бумажку в руку проводницы:

— Вот мой номер. Пожалуйста, позвоните, если что-нибудь услышите.

Мужчина с чемоданом в одной руке и малышом в другой подбежал к платформе и увидел, что его поезд ушел. Мужчина замер в недоумении, а малыш в это время заплакал.

Слезы брызнули из глаз Маи. Хуже того — ужасно болели набухшие груди.

Женя увел ее с платформы. Теперь, заплакав, она не могла остановиться, как будто это ее ребенок кричал где-то там сейчас. И даже не рыдания, а ее беспомощность терзали в эти мгновения и душу Жени, который так гордился своей мужской выдержкой. Он даже удивился, когда почувствовал, как от плача Маи стало сжиматься горло.

— Все хреново, все, правда, хреново, — сказал он.

— Мой ребенок… — рыдала Мая.

— Я знаю одного следователя в прокуратуре. Он — нормальный человек.

— Никаких следователей, никакой милиции.

— Просто поговори с ним. Тот, кто взял ребенка, мог уйти тысячей разных способов. Мы с тобой не сможем проверить все.

— Никакой милиции.

— Он поможет и никому не скажет, поверь.

— Зачем он станет помогать мне? — озадаченно сказала Мая.

— Он больше ничем другим не занимается.

4

У Казанского вокзала стояло двухэтажное строение с табличкой «Милиция», но такой скромной, что здание можно было принять за общественный клозет. За годы работы Аркадий побывал там тысячу раз, чтобы допросить задержанного подозреваемого или, напротив, избавить от малоприятной встречи с милицией. Со стен вдоль лестничных пролетов кое-где отвалилась плитка — от этого они стали похожи на челюсть с выбитыми зубами. Он поднялся в приемное отделение милиции, столы, заваленные коробками от пиццы, заляпаны жирными пятнами. По стенам висели пыльные фотографии забытых героев; старые сводки свернулись в желтые свитки, новые — торчали из корзин и валялись на письменных столах со следами от сигарет и пятнами кофе, — хорошо знакомая Аркадию картина.

В угловой комнате полковник Маленков вешал на стенку очередное свидетельство. У него было обгоревшее на солнце лицо, намазанное сметаной для облегчения. Каждое движение причиняло полковнику боль. Лысина пылала, кожа на голове жутко ныла.

— Хватит гребанного Крита с его сраным солнцем. …Как всегда, везде одни русские.

Свидетельство подтверждало, что полковник Леонид Николаевич Маленков посетил «Десятый ежегодный конгресс по мерам противодействия терроризму». Аналогичные свидетельства — из Туниса, Амстердама и Рима — были развешаны тут же.

— …Покосился иконостас, — съязвил Аркадий.

— Они все время съезжают. Из-за вибрации от поездов, — не понял юмора Маленков. — Иногда здесь все просто ходит ходуном. — На свидетельствах Аркадий мог прочесть один и тот же лозунг на английском: «Vigilance Keeps Us Free» — что-то вроде «Бдительность делает нас свободными», — и что это могло значить?..

— Ну, вот… Террористы объединяются в мировом масштабе. Мы должны делать то же самое.

— Хорошо. Тогда вы точно сможете мне помочь.

— Что-то серьезное, раз пришел?

— Мертвая девушка в бытовке. Она же на вашем участке. Почему вы не ответили диспетчеру?

Маленков торжественно двинулся к своему столу и аккуратно сел в кресло.

— Ренко, хочешь поиметь меня, чтобы потом самому бегать по проституткам. К сведению — прокурор не считает, что это уголовка. Так идите домой яйца чесать! Почему я должен обсуждать это снова и снова?..

— А с кем здесь еще разговаривать — как в пустыне…

— Правильно. Все на выездах. По реальным делам, между прочим.

— Не возражаешь, если я закурю?

— Я не буду возражать, если твоя задница выкатится отсюда. Не могу поверить! Какого хрена ты снова приперся!

— А как насчет попробовать еще разок?..

— Что попробовать?

— Еще одно расследование.

— И снова ничего не выйдет.

— В прошлый раз, помнишь, дорого тебе обошлось, не так ли — пришлось даже нанять адвоката…

— Паскудный вымогатель!.. — Обычно Маленков с этого момента уже применял физические меры, но, похоже, солнечный удар на него подействовал. — А говорили, ты — в глубоком подполье.

— При всем том я здесь.

— Что ты обо всех печешься?

— Надо поговорить, Маленков…

— Хорошо. Ну, что ты торопишься, превышаешь полномочия. Мы закончим, прокуратура подключится.

— Это не мое дело. Я случайно ехал с Орловым, когда к нему поступил запрос.

— В последний раз, когда я видел Витьку Орлова, он был в таком состоянии, что даже в унитаз не мог прицелится.

— Ничего, он уже успел усовершенствовать технику прицела.

— Ладно. Тогда он сообразит квалифицировать рядовой передоз.

— Не уверен, что это простой передоз.

— Ну, что ты… Одна мертвая блядь похожа на другую.

Аркадий пододвинул к Маленкову свой сотовый. Лицо Ольги заполнило экран. Смерть придала ей спокойствие, а молодость была такой пронзительной. Аркадий не спускал глаз с полковника — пусть он насмотрится.

Маленков пожал плечами.

— Да, симпатичная девочка. …Была. В Москве полно милых девочек.

— Она не по вашему ведомству?

— Не понимаю, о чем ты… У начальника отделения нет контактов с простой публикой, если их не замучили до полусмерти.

— Пытки?.. И часто такое случается?

— Ты же знаешь наших ребят… Ну, а свидетели у тебя есть?

— Орлов проверяет площадь.

— И удалось найти хотя бы одного секс-маньяка?.. Знаешь, местные тараканы быстро вырастают до размеров крупной собаки.

— Ее обнаружили в рабочей бытовке в двадцати пяти метрах от того места, где мы сейчас сидим. Провода из бытовки тянутся к задней стене вашего отделения. Это — ваша бытовка.

Маленков запустил через стол сотовый телефон.

— Бытовка брошенная. К тому же, позволю напомнить, девушку, что — изнасиловали? Избили? Есть какие-нибудь другие странные обстоятельства?

— Сняли трусы и выставили напоказ. Именно это и кажется мне необычным.

— Ну, да? И, впрямь, необычно — проститутка сняла трусы! Насколько я помню, именно за это им и платят. Ты говоришь, она была «выставлена напоказ»? А если некоторые клиенты хотят только поглазеть? Девчонки поступают сюда из провинции каждый день, чтобы их трахали, трахали, трахали… глазели и делали с ними еще, черт знает что. У нас их море здесь. Колются, дохнут от передозировки, просто потому что, мягко говоря, дуры, ну, не самые умные на свете. Так мы напрасно тратим время — это обычный передоз.

— Вы слишком быстро их хороните.

— Жизнь не справедлива, Ренко! Да и почему смерть должна быть другой?..

Звуковая волна пробежала по зданию. Строение вздрогнуло — двухсоттонный тепловоз медленно втягивался на ближайший путь. Свидетельство с острова Крит покосилось, Рим дрогнул, Тунис скособочился, его примеру последовал Амстердам. Пока Маленков занимался водворением их на место, Аркадий засунул сотовый в конверт, стараясь не смазать отпечатки пальцев полковника.

5

Женя не понимал, почему Мая отказывалась все рассказать милиции. Это был тот редкий случай, когда милиция могла бы во всем разобраться. Должны были объявить розыск, фото ребенка показали бы в новостях. Как еще прочесать три огромных железнодорожных вокзала и выходы из них в метро? Но она настаивала на том, чтобы опрашивать проводников на платформах, уборщиц и официанток в кафе. И при этом отказывалась назвать свое имя и рассказать, откуда она. Чем больше она задавала вопросов, тем большее подозрение вызывала.

Незаметно опустился вечер, а они все еще ходили по Ярославскому вокзалу, осторожно пробираясь сквозь ряды спящих людей. Расположившиеся здесь могли превратно истолковать намерения странных подростков, внимательно разглядывающих их детей. А наверху в комнате ожидания позади бархатного шнура все так же стояло пианино. Женя никогда не слышал, чтобы кто-нибудь на нем играл. Быстро оглядев роскошный холл, он заметил только американцев и явно накаченного наркотиками человека.

Маю стало подташнивать в густом вокзальном воздухе, и Женя отвел ее на улицу. В этот час на площади Трех вокзалов наступало затишье — как в цирке, когда представление закончено, и балаган только начинают сворачивать. Женя купил с лотка яблоко и разрезал его складным ножом — для Маи. Мая вяло пожевала, только чтобы он отстал.

У киоска останавливались проститутки и закупали водку. Женя рассматривал их краем глаза: яркие губы в помаде, синяки и чулки в сеточку. Когда сутенеры двинулись в направлении Маи, Женя быстро повел ее к стоянке такси — там было не так опасно.

Движение на площади организовано в несколько рядов в противоположном направлении. Ночь наполнялась грохотом иномарок, которые появлялись на полном ходу, казалось, прямо из-под земли.

Мая направилась через площадь к гигантским воротам в восточном стиле, темным аркам и освещенной прожектором башне с часами.

— Это тоже вокзал?

— Казанский. Я думаю, что нам все-таки стоит позвонить моему другу.

— Милиционеру?..

— Да нет же, он следователь из прокуратуры.

— Какая разница.

— Он долго здесь работал. У него точно будут какие-нибудь идеи.

— …Как перейти на ту сторону?

«Аркадию этого будет достаточно», — подумал Женя. Он показал Мае пешеходный переход — сто метров мерцающего света и торговых киосков, витрины которых скрыли жалюзи. Днем переход был заполнен рядами палаток, в которых торговали телефонными карточками, цветами и женскими колготами. Единственную открытую витрину охраняли двое мужчин; одетые в форму, они дремали рядом на стульях.

— Мы сможем вернуться, когда будет больше людей, — пытался настаивать Женя.

— Я ищу ребенка прямо сейчас. Я ведь не просила тебя помогать, ты сам вызвался добровольно.

— Я только предложил.

— В чем дело? У тебя там враги?

«Хуже, — подумал Женя. — Друзья».

Обитатели зала ожидания на Казанском вокзале напоминали Жене зоопарк ночью. Все скрывал полумрак, и зверье было трудно различить. Кто это? Карлики-горбуны или путешественники с рюкзаками? А та зловещая громадина — чемодан или медведь? У Жени замирало сердце, когда Мая спотыкалась об огромные баулы торговцев и ноги дремлющих пассажиров.

«Да это помешательство какое-то, — подумал Женя, — это же просто бесполезно». Он приостановился за фотокиоском и попытался дозвониться домой Аркадию. Прождал десять гудков, потом дал отбой. Аркадий иногда пропускал смски и звонки. Снова попробовал позвонить, успел дать только два гудка, Мая выхватила телефон.

— Я же сказала — никакой милиции!

— Ты так никогда не найдешь ребенка.

— И при первой же возможности ты позвонил им!..

— Просто поговори с ним.

— Никакой милиции — мы же договорились.

— Он — не милиция.

— Хватит милиции, Женя.

— Ладно, твои предложения.

— Я иду назад, на другой вокзал. Остальное — твое дело.

Она расстегнула Женину куртку и вернула ее.

— И почему я доверяю постороннему человеку? Идиотка!

— Как ты собираешься выкручиваться, если что?..

— Выкручусь. Знаю, как.

— …Но не у Трех вокзалов.

— Ничего, устрою себе экскурсию.

— Ты даже не знаешь, как передвигаться по Москве. Прошло двадцать четыре часа с тех пор, как ты последний раз видела ребенка. Тебе нужна либо поисковая бригада, либо машина времени.

— Это не твое дело — понял?

Она направилась к выходу. Женя поторопился пойти за ней, но тут же потерял из виду. Здравый смысл требовал, чтобы она все время была в поле зрения, даже если бы это означало унизительно плестись позади на некотором расстоянии.

Мая вошла в подземный переход. После полумрака вокзала яркий свет оказался даже приятным. Она немного насторожилась, увидев группу парней, появившихся в тоннеле с противоположной стороны. Ведь было довольно поздно. Они что-то пели, это ее успокоило, и она стрельнула на Женю взглядом, который приказывал держаться подальше.

Какой-то приезжий поравнялся с подростками. Он был пьян или не в себе. Двигался медленно, работая руками, как марафонец, на последнем издыхании. Блестящие модные очки подпрыгивали у него на носу. Мальчишки трусили рядом с ним в грязных кроссовках и одежде явно не с их плеча. Те, что постарше, с сигаретами. Один оказался девочкой с прической «афро» — из многочисленных коротких косичек. Они раскачивались при ходьбе. Компания громко пела, туннель, усиливая звук, казалось, делал его видимым — как кольца дыма.

— Beck in the Yuuessessaarr… — Пьяный все время старался держаться прямо. Кровь спутала его волосы и капала на рубашку земляничного цвета. Увидев охранников у киоска, он несколько раз отчетливо прокричал на ломаном русском, что приехал из Канады… как будто это имело какое-то значение.

— Oww luggee yuuaarr…

Но охранникам платят, чтобы они охраняли товар в киоске, не более того. Поэтому канадец самостоятельно отмахивался от вцепившегося в него подростка — у того уже проглядывали тонкие усики, вполне себе местный авторитет. А на шее, словно опознавательный знак, болтался белый шарф.

…Мая продолжала идти. Процессия медленно приближалась к ней. Как звери — то ли гончие псы, то ли пацаны — запросто рванут за любым, кто испугается и кинется прочь.

Канадец споткнулся и упал. Подростки окружили его, быстро сорвали часы, выдернули паспорт с визой, кредитки, деньги. Мая проскользнула мимо, казалось, только мельком вглянув на происходящее. Она сделала это почти у самой лестницы, но мальчишка с шарфом буквально вырос перед нею.

— Потрясные волосы!

Теперь она хотела только одного — никогда больше не красить их.

— Я — Егор. А тебя как зовут? — сказал он.

Она не ответила.

Егор не казался оскорбленным. Ему всего шестнадцать — ребячий жирок и мышцы, — сочетание, вполне присущее хулиганам. Она попыталась обойти его, но он преградил ей дорогу:

— Куда идешь?

— Домой.

— Где твой дом, проводить тебя?

— Меня брат встретит, — ответила она.

— Ну и меня тоже пусть встретит.

Егор пытался подсказывать жестами.

— Он тебе не понравится.

— В чем дело? Он слишком стар для меня? Или еще сосунок? Или просто пидор?

— Он ждет!

— А я так не думаю. А ты что думаешь, Чика?

Девочка с короткими косичками сказала:

— Не верю, что у нее есть брат.

— Согласен, Чика. Я тоже не верю, что у тебя есть брат, и не верю, что ты спешишь на поезд. Я думаю, ты здесь, потому что хочешь заработать, поэтому тебе нужен друг. Тебе нужен друг?

Он обхватил Маю руками и прижал к себе так, чтобы она почувствовала, что у него кое-что есть в брюках. Ухмылка у Чики слетела. Остальные мальчишки стояли, открыв рот. Охранники наклонились вперед и наблюдали, не вставая со своих стульев.

Мая пыталась отстраниться от губ Егора.

Ребенок был короткой отсрочкой, попыткой нормальной жизни. Это время закончилось, как и ее глупая жертва в копилку страданий мира. Кто она такая, чтобы бороться? Как бы дерьмово ни получилось, она все это заслужила.

Женя возник внезапно:

— Она со мной.

Никто не заметил, как он подошел. Тем временем Егор усадил Маю к себе на колени.

— Она об этом не сказала. Она должна была сказать: — Я с Гениусом. Как ее зовут?..

Женя обратился к Мае:

— Поднимайся наверх.

— В чем дело? — возмутился Егор. — Я только спросил, как ее кличут среди вокзальных девок.

— Сообщу, когда у нее кликуха появится.

— Она тебе нравится? А ты ей? И как сильно?.. Например, если подрочить — это «чувства», а в жопу — уже «любовь». Ну и кто она тебе, если по этой шкале? Чика дает мне по-всякому — как я захочу.

— Тебе повезло.

— Ну, ты даешь, Женя. У тебя такое лицо, что я никогда не могу понять, когда ты согласен со мной, а когда ты меня дуришь. Мы — как братья. Гребаный мир просто распадается. Ну, глянь, сколько таджиков теперь понаехало в Москву? Подожди лет десять. На каждом углу будет мечеть. Голову даю на отсечение. Мы с тобой должны держаться вместе, а ты, блин…

— Не лапай ее!

— Хорошо. Но если ты хочешь быть героем, ты должен мне за это заплатить, — крикнул вслед Егор, потому что Женя уже пошел вверх по лестнице. — Это тебе даром не пройдет. Даю совет. У тебя могут быть мозги, но у тебя нет большого члена, на который она сядет. Ты понял — ей нужен член. Большой и волосатый.

Женя повернулся к Егору:

— У тебя шарф мокрый.

— Мокрый насквозь — от молока, — с удивлением обнаружил Егор. — Что за хрень?..

Внимание отвлек канадец: он «ожил» и понесся к дальнему выходу. Парни рванули за ним, словно бы щенки побежали, играя, за мячом. И все началось сначала: — Be-be-be-be-beck in the Yuuessessaarr!

Женя повел Маю через внутренний двор мимо мусорных баков и контейнеров к стоянке за торговыми палатками, к обитой медью двери с кодовым замком. Он набрал цифры, и, как только дверь открылась, втолкнул ее внутрь и повел к грузовому лифту, который поднял их на второй этаж в абсолютной темноте. Она вцепилась в его рукав, пока он вел ее через вращающуюся дверь и складки бархатных штор. Пространство постепенно открылось — шторы и картонные коробки под охраной гиганта, Женя откинул накидку и достал саблю из ножен.

— Добро пожаловать в казино «Петр Великий», — сообщил он, ожидая услышать «спасибо», но «спасибо» не последовало. Он направил фонарь на стеклянные глаза фигуры в сумраке и подсветил треуголку.

— Похож. Как считаешь?

Она не смотрела на все это. Женя не мог понять, она смеялась, плакала, или сдерживала истерику. Наконец, дрожащим от унижения голосом попросила:

— Можешь достать мне полотенце? У меня мокрая грудь.

Пока она мылась, он ждал около женского туалета. Он помнил, что у нее была бритва, поэтому старался все время бесцельно болтать через дверь.

Она не слушала. Умывшись и выстирав рубашку, выключила свет, села верхом на мягкий стул и стала раскачиваться. Медленно, как будто ехала в поезде.

6

Огромный и небритый Вилли Пазенко в операционном халате мотался по моргу словно лохматый мамонт. Сигарета прилипла к губам, стакан водки — для дезинфекции — зажат в руке. В школе его прозвали Бельмондо, по имени французского актера — вечная сигарета в уголке губ. И хотя Аркадий был его одноклассником, сегодня Вилли выглядел лет на двадцать старше.

— Я не могу этого сделать. Я для этого не подхожу…

— Ты можешь сделать это с закрытыми глазами, — отрезал Аркадий.

— Неужели ты думаешь, мне охота за все это браться руками? — Вилли махнул стаканом в сторону трупов.

— Я знаю, ты сможешь.

— Не поверишь, чем приходится здесь заниматься, — обычной работой мясника, как в настоящей мясной лавке. Просто скотобойня. Они выковыривают сердце и легкие, рассекают горло и вынимают пищевод. Никакого изящества. Никакого анализа. Пилят череп по кругу. И вытаскивают мозг. Запихивают все в мешки, взвешивают, сваливают в бочки под ногами на полу. Это проще, чем курицу разделать.

— Они, наверное, многого не замечают.

— Постоянно! Но я уже в отставке. На обочине.

Аркадий отклонил дружески предложенный стакан, боясь заснуть. Времени было 3 часа ночи. Бессонница — вот что сейчас ему было нужно.

— Я пережил два серьезных сердечных приступа. У меня стенокардия. Давление такое, что могло бы поднять крышку люка. Я могу окочуриться, просто высморкавшись… — продолжал настаивать Вилли.

— А что говорят врачи?

— Похудеть. Не курить и не пить. Избегать волнений и никакого секса. Хотя… Когда я последний раз видел свой член?.. Попросят — не смогу найти. Может, ты хочешь шампанского? У меня есть охлажденное в холодильнике.

— Нет, спасибо. Все действительно так плохо — ты уже говорил об этом с начальством?

— Начальник — напыщенный дурак, хотя в глубине души и неплохой парень. Нашел для меня свободную подсобку с диваном. Я ведь уже не способен оперировать, потому что, если вдруг отключусь посреди операции, то сразу всем станет понятно, что моя посудина давно прохудилась. А ты не просто хочешь, чтобы я провел вскрытие, ты хочешь, чтобы я сделал это прямо сейчас. — Вилли вытер подбородок. — Врачи думали отправить меня домой. Для чего? Чтобы я жил, как овощ? Сидеть в одиночестве и смотреть на идиотов по телеку до тех пор, пока не сдохну? Нет, это — отличный вариант. Здесь, в морге, я все еще кое в чем могу выручить. Быть среди людей. Иногда приезжают друзья — и живые, и — уже покойники. Да когда я откинусь, и скорой вызывать не придется, буду прямо здесь — на месте.

— Дорого стоит.

— Да ну… Они снесли мою клинику, чтобы построить очередную спа-лечебницу. Они все думают, что будут жить вечно. И, наверное, сильно удивляются, когда быстро оказываются здесь в приемнике.

Даже здесь существовала своего рода очередь. На соседнем столе лежал молодой мужчина, настолько обескровленный, что побелел, как мраморная статуя, при всем том у него был загорелый, словно поджаренный на барбекю, торс неопределенного пола. Тело вздулось — как будто он смеялся. Запах кала довершал общую вонь — протухшее мясо, формальдегид. Аркадий зажег сигарету и глубоко затянулся, отчего табак полетел искрами. Тем не менее, он все еще чувствовал приливы рвоты.

— Прислушайся к нему. — Вилли показал на раздувшийся труп. — …Слышишь, кажется, будто он учится играть на кларнете.

— А ты сейчас у нас кто? Музыкальный критик, что ли? — сострил Ренко.

— Меня сюда привели, чтобы провести вскрытие трупа…

— Что они еще могут с тобой сделать, Вилли? Они уже отправили тебя жить в конуре. Теперь осталось дать тебе собачью миску? Скажи, во что превратился доктор Пазенко? Что случилось с Бельмондо?

— Бельмондо… — Вилли задумчиво улыбнулся. — Да ты не представляешь, как тебе повезло. — Вилли подал Аркадию резиновый фартук и хирургические перчатки. — Нашими ассистентами обычно бывают таджики или узбеки. Если вдруг они не возьмут выходной для того, чтобы справить свадьбу, здесь все остальные используют это как предлог… Хотя обычно здесь шумно. Таджики однажды возьмут верх. Они делают всю самую тяжелую работу. Шустрые ребята.

Аркадий отказался от хирургической маски: она быстро прилипнет и не спасет от запаха. Вилли тоже не стал надевать маску. Назад в строй! Он чувствовал, что снова — в команде.

— Ты что, правда, в нашем деле девственник? — он обернулся к Аркадию.

— Я уже как-то при этом присутствовал.

— Но, так сказать, никогда не марал рук?

— Нет.

— В этом деле каждый раз первый.

Внешняя экспертиза тела Ольги состояла в поиске поддающихся определению особенностей и следов травм: родимых пятен, родинок, шрамов и рубцов, следов уколов, ушибов, ссадин, татуировок. Вилли последовательно заполнял стандартную форму и карту тела.

Работа Аркадия была простой. Он поднимал и поворачивал тело Ольги по указаниям Вилли. Разворачивая и фиксируя ее тело в определенных положениях, Вилли последовательно отрезал ресницы, клок волос, выковырял грязь из-под ногтей, промыл и изучил каждое отверстие в теле под ультрафиолетовой лампой. Аркадий чувствовал себя Квазимодо, лапающим спящую Венеру.

Когда наружная часть экспертизы была закончена, они остановились — решили покурить. Fumo ergo sum — Курю — значит, существую, — подумал Аркадий.

— Ни ушиба, ни царапины. Ты знаешь, считается, что если нет признаков насилия или противоестественных обстоятельств, мы их не вскрываем, — заметил Вилли.

— Но не странно ли, что молодую женщину обнаружили мертвой и наполовину раздетой?

— Нет, если она — проститутка.

— И клофелин?

— В этом месте твоя теория рушится. Клофелин отправляет ее в настоящий нокаут, но это — грязный яд: тебя начинает рвать, и ты захлебываешься рвотными массами. Я обследовал трахею. Все чисто. Посмотри внимательно на ее лицо. Она умирала, не хватая ртом воздух — она просто закрыла глаза и умерла.

«Никто не умирает просто, — подумал Аркадий. — Человека могут застрелить, он может умереть от перебоев сердца, или его задушит пуповиной в день рождения, — никто просто не умирает».

Вилли заметно оживился.

— Что бы там ни говорили, но смерть связана с кислородом, точнее — его отсутствием. Иногда человека убивают топором, иногда — удушают подушкой, и, почти всегда, — оставляют улики. Удушение руками, например, является очень индивидуальным, и улик при этом остается масса. Много ярости, борьбы, — и масса следов — не только на шее. Конечно, убийство — это всегда убийство, но физическое удушение пробуждает в людях самое худшее.

— Как ты думаешь, она сняла трусы до смерти или их содрали уже после?

— Опять трусы?..

— Кстати, Виктор тоже обратил внимание на это.

— Виктор… В последний раз я видел Орлова на Бульварном кольце — он спал днем на скамейке.

— Сегодня вечером он был в норме.

— Ладно, завтра он снова куда-нибудь запропастится и потащит тебя за собой, словно не он, а ты нуждаешься в его помощи.

— Что ты имеешь в виду?

— Послушай, с каких пор старший следователь страхует младшего?.. Прокурор Зурин знает, чем ты занят?

— Это случай Виктора. Я приехал, потому что он подвозил меня на машине.

— Если Зурин это услышит, считай, — ты сам себя подставил, просто отрезал себе голову. Впрочем, ты всегда можешь пойти ко мне помощником.

— И делать что?

— Ну, например, если я вырублюсь, а кто-нибудь будет пытаться меня реанимировать, — пристрелишь его.

Вилли начал с левого плеча Ольги, провел скальпелем под грудью до середины грудины. Обошел стол и сделал такой же надрез от правого плеча. Одним мастерским движением Вилли разрезал ее на две части от грудины вниз, вскрывая внутренности, обнаружив татуировку.

Ее лицо смотрело в сторону — и не реагировало на грохот инструментов на лотке: ножей и скальпелей различной длины, щипцов, ультрафиолетовой лампы и круговой пилы. Вилли развернул мягкие ткани груди и выбрал секатор с кривыми лезвиями.

— Может, я это сделаю, — предложил Аркадий.

— Когда я решу, что мою работу может сделать любитель, я дам знать.

Поняв, что это отказ, Аркадий стал изучать отчет.

Пол: женский.

Имя: неизвестно.

Гражданство: неизвестно.

Рост: 182 см.

Вес: 49 кг.

Волосы: каштановые.

Глаза: синие.

Предположительное время смерти: с учетом температуры и степени окоченения — примерно 12:00.

Хрустнули ребра, как будто сломалась ветка на дереве, Аркадий продолжал читать.

Наблюдения: тело поступило в 02:16. Было одето — синяя куртка из синтетического материала, белое белье бюстье. С телом доставлены два полиэтиленовых пакета. В пакете «А» содержались вещи, найденные на месте: синяя джинсовая юбка с декоративной вышивкой, красные сапоги из искусственной кожи. Трусы найдены на верхней койке в бытовке. В мешке «В» — личные вещи: косметика, перечный спрей, презерватив и упаковка аспирина во флаконе. В нем — порошок, в котором предварительная токсикологическая экспертиза опознала клофелин, — препарат для снижения давления. Часто используется для того, чтобы «вырубить» клиента.

Ультрафиолет применялся для исследования отпечатков пальцев на теле, куртке и бюстгальтере, а также следов спермы или крови. Результат — отрицательный. Ни побоев, ни синяков, ни следов сексуального насилия. Следы удушения руками или посторонними средствами также отсутствуют. Полоски более бледной кожи с третьего, четвертого и пятого пальцев левой руки, а также третьего и четвертого пальцев правой указывают на то, что кольца были сняты уже с трупа. На руках и лице покойной наблюдается поверхностная грязь.

Тело — в превосходном физическом состоянии.

Отличительные отметки: татуировка с внутренней стороны левого бедра. Рубцы или родимые пятна отсутствуют; профессиональные мозоли также отсутствуют. Рваные раны или закрытые травмы отсутствуют. Кожа не содрана, также нет следов ран, которые могли бы возникнуть в результате обороны. Следов от подкожных инъекций нет. Пирсинга, кроме мочек уха, нет. Материал под ногтями интереса не представляет.

— Ты в порядке? — Вилли остановился.

— Все нормально.

Аркадию было восемь лет, когда он первый раз оказался в морге. Отец взял его с собой, чтобы «закалить дух». Аркадий помнил, как отец шлепнул мертвеца задом на стол и заявил: «Он служил в Курске под моим началом!» Какие-то мужчины прогуливались по моргу и смотрели на вскрытие трупов как на концерт в городском парке. Аркадию так и не удалось выработать в себе подобного хладнокровия. Проработав столько лет следователем, он все еще продолжал смущаться при виде вскрытого тела, будто подглядел, как кто-то раздевается.

Вынув ребра, Вилли отделил сердце и легкие и, соединив вместе, бросил Аркадию в ведро. В другие ведра полетели части внутренностей — влажные и блестящие, как странные морские существа.

— Дальше — вверх или вниз?

— Вверх.

Волосы у Ольги были густые и длинные. Орудуя расческой и щеткой, Вилли зачесал их в разные стороны от уха до уха, прорезал скальпелем и сдвинул вниз к подбородку верхнюю половину лица, обнажив внутреннюю часть черепа и выпученные глаза.

Пока Вилли распиливал череп, мысли Аркадия блуждали. Он думал о водке, о не прекращающихся запоях Виктора и полупустой бутылке, найденной у Ольги. Грязный матрас в рабочей бытовке, казалось, не годился даже для вокзальной проститутки. Однако все происходило не второпях. Ольга и ее приятель открыли бутылку и оставались в бытовке достаточно долго, чтобы как следует набраться. Тост! Как можно произносить тосты и пить без стаканов? Аркадий думал о глубоких цветах татуировки и ее четких линиях — явно работа профессионала, не зека со сроком, который шарашит нестерилизованной иглой и получает плату сигаретами. Какого вида была бабочка на теле Ольги?.. Писателя Набокова всегда очаровывали голубые бабочки — маленькие и неказистые. Но когда они порхали, крылья переливались всеми цветами радуги.

Вилли зашивал тело. Он стянул швы толстой ниткой, потом заметал кожу на голове черными стежками. Тело было почти пустым. Органы разложены по ведрам, мозг помещен в банку с формалином, там он должен достаточно затвердеть, чтобы его можно было разрезать на части, что займет, по крайней мере, неделю. «Какая это была ночь для Ольги! — думал Аркадий. — Сначала ее убили, а потом — раскроили. Не хватает каннибалов за углом».

Обливаясь потом, Вилли рухнул на стул возле стола и, прижав два пальца к шее, сосчитал пульс. У Аркадия было несколько секунд, чтобы подумать о Жене. Что он сейчас делал — носился по улицам со своей шпаной? Арестован за торговлю наркотиками? Забит до смерти психопатом? Тревога о Жене сопровождала его двадцать четыре часа в сутки.

— Четкий — как швейцарские часы, — покачал головой Вилли.

— Ты и, правда, хочешь умереть во время вскрытия? Почему бы тебе не начать ходить в спортзал?

— Ненавижу физкультуру.

Вилли налил водки. Аркадий решил присоединиться. Пошла хорошо, а потом обожгла горло.

— Лимон дать?

Вилли выпрямился — в помещении для хранения трупов послышались голоса. Когда они стихли, он спросил Аркадия:

— Ты хочешь что-нибудь добавиться к отчету? Я что-то пропустил?

Заключение патологоанатома считалось окончательным, поэтому Аркадий тщательно подбирал слова.

— Ты отметил грязь под ногтями, но ты не упомянул о том, что у нее есть маникюр. Маникюр есть и на пальцах ног.

— Ну, да, женщины обычно красят ногти. С каких пор об этом надо писать отдельно?

— А ее одежда…

— Она одета, как шлюха.

— Одежда хотя и ношеная, но, похоже, новая. Сапоги — дешевка, но тоже новые.

— Ты что-то слишком много думаешь об этой девчонке.

— …На трупе нет ни ушибов, ни царапин, — обычно они всегда бывают после секса с какими-нибудь мерзкими клиентами в узких коридорах и бытовках.

Вилли пустил кольцо дыма в сторону Аркадия.

— Эх, старина, послушай человека, который одной ногой уже стоит в могиле, все в этом мире противоречиво. Сталин сначала был хорошим, потом — плохим, потом — снова хорошим. Когда-то я был стройным, как тростник, теперь я — человек-глобус, у меня пояс — как экватор. В любом случае — не стоит переживать о мертвой проститутке. Каждый день здесь будет появляться еще одна. Если за ней не придут, она осчастливит собой какого-нибудь студента мединститута, если за ней придут, я тебе сообщу. И еще — это было мое последнее вскрытие!

— Плохо — полный провал, — отреагировал Аркадий.

Вилли как будто ударили:

— Что ты имеешь в виду?

— Предполагается, что вскрытие трупа позволяет определить причину смерти. Тебе этого не удалось.

— Аркадий, я вытянул из этого трупа все, что можно. Я не могу придумать больше, чем вижу.

— Значит, ты что-то пропустил.

Разговор прервало появление директора морга и женщины в черном платке. Директор был явно удивлен, увидев Вилли и Аркадия, но сохранил самообладание и ловко, обогнув столы для вскрытия трупов, повел за собой незнакомку. Это была одна из тех женщин, чей возраст, казалось, застыл на пике, тридцать-сорок, в темных очках и черном шелковом платке. Она мельком взглянула на Вилли и Аркадия.

Директор повел ее в угол, куда обыкновенно помещали тела самоубийц, и, прокашлявшись, попросил опознать труп.

— Да, это — Сергей Петрович Бородин. Мой сын, — казалось, без эмоций ответила женщина.

Даже мертвым Сергей Бородин был красив — с длинными волосами, которые казались влажными как после душа. Ему было лет двадцать, стройный торс и мускулистые ноги. Темные очки скрывали эмоции женщины, но Аркадию не показалось, что она переживала настоящее горе. Она взяла руку своего мертвого мальчика, повернула запястье и взглянула на следы, оставшиеся от бритвы…

Тем временем начальник рассказывал, из чего сложится стоимость свидетельства о смерти по «естественным причинам» — от падения в ванной. Скорая помощь, которая забрала тело, должна будет переписать отчет. Они сделают это не бесплатно. Морг также хотел бы получить плату за хранение тела.

— Чтобы арендовать холодильник?

— Холодильник для хранения достаточного размера…

— Да, конечно. Продолжайте.

— В данных обстоятельствах я предложил бы также сделать щедрое пожертвование церкви для отпевания и захоронения по-христиански.

— Это все?

— Да, еще справка о регистрации в Москве.

— У него не было регистрации. Он был танцором, жил, где придется — у друзей и других артистов.

— Ну, даже артисты должны подчиняться закону. Извините, без справки о регистрации все будет гораздо дороже.

— Я буду вам благодарна, если вы не заметите этого… — она показала директору морга на запястья сына.

— Без проблем… Чем-то я еще могу вам помочь?

— Сожгите тело.

— Кремировать? Мы здесь этого не делаем, — помедлив, отреагировал директор.

— Тогда организуйте.

Вилли чихнул, как будто ударил гром. Женщина посмотрела сначала на него, а потом — на Аркадия. Она приподняла темные очки, чтобы лучше их разглядеть. Ее пустые глаза говорили откровеннее любого из обнаженных покойников. Сверкнув взглядом, она быстро удалилась, директор направился за ней.

— Прости, — сказал Аркадий. — Боюсь, я выставил тебя не в лучшем свете.

— Черт с ними, со всеми. Мне надоело валяться на диване… — Вилли был на удивление в хорошем настроении.

— Теперь, помимо сердца, ты еще и простуду подхватишь?

— Нет. Что-то защекотало в носу. Что-то просочилось сквозь атмосферу разлагающихся тел и формальдегида. Тренированный нос — большое дело. Каждый врач должен уметь отличать запахи чеснока от мышьяка и миндаля от цианида. Где ее легкие? Попробуем понять, что вдохнула под конец твоя умершая подружка.

Аркадий достал из ведра и положил на лоток сердце и легкие девушки — кулак мышц между двумя пористыми, похожими на два хлеба, губками. Сначала он не мог различить никаких посторонних запахов, кроме обычной вони, пока Вилли не разрезал левое легкое, — потянуло сладким запахом.

— Эфир!

— Точно — эфир, — согласился Вилли. — Чтобы запах рассеялся, требуется время, — ведь потом она уже не дышала. Таким образом, все произошло в два этапа: клофелин, чтобы вырубить ее, и эфир, — чтобы парализовать и убить, — все без борьбы. Поздравляю. У тебя убийство.

Сотовый Аркадия дал только два сигнала. Пока он освобождался от фартука и доставал телефон из кармана, он пропустил звонок Жени, — первое сообщение за неделю. Аркадий немедленно перезвонил, но Женя не ответил — как обычно.

7

Мая сидела за туалетным столиком в казино «Петр Великий», набросив на плечи полотенце, пока Женя брил ей голову. Она отрезала свои красные волосы ножницами. Но остались места, которые она не могла разглядеть и достать бритвой. И как бы ни хотелось, пришлось, наклонив голову, ждать, пока Женя орудовал лезвием. Обрезать волосы — это вообще его идея; красные волосы — как маяк для милиции. Ну, вот, теперь она стала лысой — как птенец.

— Ты когда-нибудь брил кому-нибудь голову?

— Нет.

— Ты сам-то когда-нибудь брился?

— Нет.

— Так я и думала.

Ребята так и не уснули, потому что Мая хотела встретить поезд в шесть тридцать на Ярославском вокзале — тот самый, на котором она приехала, в надежде, что там будет та же бригада проводников. Баба Лена утверждала, что она ездила здесь постоянно, и на линии ее все знают. Может быть, кто-то подскажет, где ее искать.

Зеркало напротив как будто усиливало несчастье на ее лице. Она подумала о женщинах, которые обычно отражались в этих зеркалах — благородные и умудренные опытом — они пили шампанское и играли на деньги, посмеиваясь, и неважно, выиграли они или проиграли. Почему нет? Шанс выиграть в рулетку у них был выше, чем сейчас у нее — найти ребенка.

— Почему здесь никого нет? — спросила она.

— Это казино закрыто уже много недель. Да уже почти все казино закрыты.

— Почему?

Аркадий сказал, что Москве хотят придать пристойный вид — как на Западе. Поговаривают, что кто-то в Кремле заметил, мол, на ступенях Белого дома или Букингемского дворца нет игральных автоматов.

…Она не дослушала ответ, потому что все время думала, зачем кто-то украл ребенка? Что они делают с младенцами? Как она могла заснуть и допустить, чтобы ее ребенка похитили? Она не задавала эти вопросы, они рождались как будто сами — непрошено — по десять раз в секунду. Болела грудь и постоянно напоминала о себе — прежде чем идти на вокзал, надо было сцедить молоко. Словно корова… Она собралась с мыслями, взглянув на Женю, отражающегося в зеркале. Да, у него явно добрые намерения. Но он, как назойливая белка, всегда торчит рядом. Обвинить его не в чем. Ах, волосы в корзине. Как ужасно — все равно, что потерять имя.

— Вы с Егором — друзья? — спросилаМая.

— У нас — деловые отношения.

— Что это означает?

— Я играю в шахматы на деньги. Это — бизнес, его легко разрушить. Я плачу Егору за охрану.

— От кого?..

— В основном — от самого Егора.

— Ты что, ходишь у него в «шестерках»? Не можешь защитить себя сам?

— Это — часть расходов на бизнес. Трудно играть в шахматы, когда подскакивают четыре амбала и разбивают твою доску вдребезги. Если бы больше людей умели играть без доски, проблем бы не было. Я мог бы тебя научить.

— Ты хочешь, чтобы я стала твоей «шестеркой»? Нет, спасибо. Мне, наверное, надо попросить помощи у Егора.

— Я бы не советовал.

— Почему?

— Ты ему понравилась.

— Ты что, ревнуешь?

Женя мрачно смотрел на ее макушку. Ее голова приобрела слабо-синий оттенок и стала гладкой, как бильярдный шар.

— Просто не попадайся ему на глаза.

— У тебя когда-нибудь была девушка?

Ответа не последовало. Он мог быть гением, но при этом оставаться девственником. Теперь она заметила, как робко он сдувал состриженные волосы у нее с шеи.

— Итак, Егор отвечает за базар.

— Он думает, что отвечает.

— Почему ты не спросил его о ребенке?

— Чем меньше ты будешь общаться с Егором, тем лучше.

— Ты бы сам мог спросить.

Имя Егора подействовало как капля чернил в прозрачной воде. Все вокруг как-то потемнело…

— Как получилось, что мы сюда прошли? — спросила она.

— Просто знаю пароль от замка…

— Не верю, да и в шахматы за деньги никто не играет.

— Да откуда ты знаешь, чем люди в Москве занимаются?

Это замечание напомнило ей, что она деревенская. Мая умолкла, в тишине Женя добрил ей голову, аккуратно вытер полотенцем.

— Хочешь посмотреть на себя в зеркало?

— Нет. Здесь есть холодильник?

— Лоток со льдом в баре. Есть орехи, крекеры, чипсы…

— Просто найди мне стакан и салфетки и оставь меня в покое.

Заняв удобную позицию, Женя наблюдал, как Мая пробиралась сквозь утренние потоки пассажиров у Трех вокзалов. Дождь заставлял автомобили ползти, казалось, друг по другу. Вчера Мая была революционеркой в красном. Сегодня — стала серой фигурой в шапочке, натянутой на бритую голову, обычная, как воробушек. Не оглядываясь, она спустилась в переход и исчезла.

Он все еще подумывал позвонить Аркадию. Но что он ему скажет? Какая-то помешанная, которая якобы ищет своего ребенка, отвергла его помощь. Она появилась и ушла, как дурной сон, если бы не пропавший нож. Есть и второе доказательство ее присутствия — гнездо крашенных волос в корзине и четверть стакана ее материнского молока в холодильнике. А он, кажется, все-таки запал на Маю, хотя не стоило бы. Что он себе придумал? Даже Аркадий не знал об этом тайном убежище в казино. Никто о нем не знал до сих пор.

До закрытия фасад казино переливался всеми цветами радуги. Снаружи неоновый Петр Великий открывал и закрывал крышку сундука, куда были свалены бриллианты империи. Внутри игроков приветствовала восковая фигура: Петр, как живой — высокого роста, одет в расшитый камзол, меха и золото. Протянутая рука указывала к столам, где делались высокие ставки. Под определенным ракурсом в его ухмылке проглядывалось нечто более знакомое, потому у завсегдатаев он и получил прозвище Путин Великий.

В то время единственным человеком, который связывал Женю с «Петром Великим», был охранник по имени Яков. Он строил из себя серьезного шахматиста, и при том знал лишь несколько классических дебютов. А это все равно, что сравнить шахматную доску с паркетным полом в танцевальном классе. Когда он как-то расстегнул пиджак, Женя заметил кобуру. По средам вечерами они играли в буфете Ярославского вокзала. Яков мучался над каждым ходом, у него никогда не было плана атаки, пусть даже простого… Женя играл с ним, почти всегда позволяя победить. Невозможно проиграть человеку, который слишком рано ходил королевой и слишком поздно делал рокировку.

В последний раз, когда они встретились, Женя заметил, что на руке у Якова шариковой ручкой написаны цифры. Он спросил, не ходы ли это? Яков сразу пошел в туалет и вымыл руки. А Женя остановил часы и ждал.

После получаса ожидания он понял, что охранник не вернется. Женя заплатил за гамбургер, которого он не ел, сложил свои шахматные принадлежности в рюкзак и вышел на площадь. Вечер превратил обшарпанные ларьки, киоски и павильоны в респектабельные и яркие. Все — кроме «Петра Великого». Неоновая фигура царя Петра, императора Всея Руси, была отключена. Среди яркого блеска притягивала взгляд черная дыра. Два милиционера в форме стояли у главного входа в казино.

Никто не знал коротких ходов и укромных уголков Трех вокзалов лучше Жени. Он скользнул в тень соседней подворотни, поднялся по пирамиде покрышек на кровлю и спустился по мусорным контейнерам во внутренний двор казино. Задний вход закрывался на электронный замок без ключа со светящейся цифровой панелью. Пока казино работало, здесь стояла вооруженная охрана, функционировали камеры наблюдения.

Пластина замка была латунной, без единой царапины, абсолютно новой. На ней и была установлена комбинация цифр, которую Яков не мог запомнить с первого раза. Возможно, был еще какой-нибудь секрет — бесшумный сигнал тревоги или, наоборот, сирена? Готовый бежать в любой момент, Женя набрал цифры, которые он мельком видел на руке Якова. Дверь со вздохом открылась.

Так Женя предъявил свои права на казино «Петр Великий». И в этом не было ничего необычного. Масса дезертиров и беглых зеков жили, прячась, в железнодорожных вагонах, подвалах, пустых домах и на строительных площадках Москвы. Мэр окрестил их «крысами». И, хотя Женя был нарушителем, он чувствовал себя здесь если не как дома, то гораздо лучше, чем в разваливающейся хрущевке с отцом, или в каком-нибудь детском приемнике, или под опекой Аркадия.

Даже если здесь он должен был жить незаметно и тихо, как призрак, казино все-таки было первым Жениным «своим» домом. Что могло случиться, если бы его поймали?.. Но ведь он ничего не сломал и не украл и даже по-своему заботился о казино.

Глянцевые брошюры описывали «Петра Великого» как звезду в галактике развлечений, которые предлагала VGI – Vaksberg Group International. VGI принадлежали двадцать других казино в Москве, были и гораздо шикарнее «Петра Великого», не говоря о казино в Лондоне, на Барбадосе или в Эмиратах. У компании уровня VGI в Кремле были как покровители, так и враги. Противостояние могло продержаться достаточно долго.

Так и жил парень у Трех вокзалов в пустом здании, один — над толпой. Каждый день он заглядывал в отдел выплат, клетку кассира, коридор с зеркалами, помещения охраны, где хранились резиновые дубинки. Черные куртки и галстуки-бабочки висели в салоне дилеров. Женя небрежно повязал галстук и представил себе, как ему завидуют важные клиенты и трепещут красавицы, а он идет к столу с рулеткой — широкими уверенными шагами — как новый Бобби Фишер.

Дождь все лил и лил. Полдня просидел Женя у окна казино, прежде чем разглядел Маю. Она стояла у края тротуара перед Ленинградским вокзалом. Казалось, она заблудилась и не знала или не понимала, где находилась. Она откинула капюшон куртки и подняла лицо, лысая голова отливала ярким синим светом.

Она была уже не его проблемой. Женю раздражало не только то, что он слишком доверился ей, раскрыл секрет «Петра Великого» и нарушил собственное правило, не открывать двери казино при дневном свете — только ночью, но самое главное — никаких гостей. Казино было его вотчиной до тех пор, пока он оставался там в одиночестве.

Милиция больше не охраняла казино. Время от времени мимо проезжали патрульные машины, проверяли опечатанный замок на главном входе, но они никогда не осматривали внутренний двор. Женя догадался, что милиция ничего не знает о цифровом замке и не сможет однажды ночью предотвратить исчезновение всего, что здесь не привинчено.

Тем временем система вентиляции продолжала автоматически гонять воздух. В холодильнике стояло охлажденное шампанское, а ведерко было до краев заполнено льдом. Владельцы могли вернуться в любой момент, и хоть через час запустить казино.

Для Жени казино было все равно что Диснейлендом. Днем он мог лежать на ковре и рассматривать сверкающие люстры, фрески с девственницами, готовящимися к приходу Петра, который присвоил себе монаршее право выбирать лучших красоток империи — от страстных экзотических черкешенок до пышущих здоровьем голубоглазых хохлушек. Художник запечатлел их в состоянии напряженного ожидания.

Ночью ковер казался мягче некоторых постелей, в которых ему доводилось спать. Игральные автоматы были декорированы под мушкетеров в кафтанах, внутри зажигался ободряющий призыв: «Еще одну — за Царя!» Женя приподнял покрывало со стола с рулеткой — все было на месте: синее сукно, плашки, лопаточка крупье.

Он запустил колесо и бросил серебристый шар против движения красных и черных номеров. Пока шар катился по наружному краю барабана, звук был глухой, но когда начал терять скорость, он стал щелкать, цепляясь за выступающие края лунок, и беспорядочно перепрыгивать из одной в другую, пока, наконец, не замер на «зеро».

Он взял шар и запустил его через всю комнату. Штабель красных плашек на 50 000 долларов рухнул на пол. Стоявшая рядом коробка взорвалась картами для покера.

8

Аркадий полагал, что, когда он вернется на Ярославский вокзал, бытовка будет освещена огнями, как шатер бродячего цирка. Вместо этого фары выхватили из темноты Виктора с кровоподтеками под носом.

— Бытовка исчезла, — Виктор прижимал платок к носу. — Полковник Маленков и его ребята. Они ее отбуксировали. Маленков сказал, что она мешает проходу.

— А Маленков в курсе, что он уничтожил место преступления?

— Полковник говорит, что никакого преступления не было. Можешь иметь его сколько хочешь, но он запишет Ольгу в сводки как случай передоза. Ему по вкусу такая статистика.

— Что с носом?

— Заживает уже.

— Что случилось?

— Небольшая потасовка…

— Полковник не сможет уничтожить все доказательства. Вилли обнаружил клофелин в желудке и смертельную дозу эфира в легких. Вот так-то…

— Не думаю, что начальство обрадуется. Это никому не нужно.

— Послушай, Виктор, это — настоящее дело.

— Тогда почему мы здесь одни?

— Ну, может быть, в этом — наше преимущество.

— Преимущество? Прикинь: один человек допрашивает сто проституток и придурков, чтобы найти хотя бы одного-единственного трезвого и надежного свидетеля — напрасные усилия! Да это все равно, если бы я спросил: «Кто-нибудь видел динозавра?» И то — нашелся бы кто-то… А у нас нет паспорта, нет свидетеля, нет места преступления, но, главное, — у нас нет поддержки. — Виктор задумчиво посмотрел на витрину киоска, уставленную бутылками водки. Аркадий почувствовал его отчаяние и желание выпить.

— У тебя есть хороший костюм? — спросил он.

— Что?

— У тебя есть что-нибудь, в чем можно пойти сегодня вечером в клуб «Нижинский»? Ты не забыл — есть приглашение, не идти же в форме…

— Мы с тобой в компании с олигархами?

— А что — именно так. Мировой кризис, так что и у них сейчас не лучшие времена.

— Ха… И о чем мы будем говорить с кровопийцами, которые только что потеряли кучу миллионов.

— Посочувствуешь им!

— Да я скорее пристрелю кого-нибудь из них и скормлю скотине.

— Ну-ну, не горячись, давай придумаем что-то более подходящее…

В квартирах верхних этажей дома напротив загорался свет. Жены готовили завтрак, одевались, собирали детей в школу. Мужчины сидели на краю кровати, дымили первой сигаретой и спрашивали кого-то — ну что за жизнь?

Ева исчезла из жизни Аркадия, как актриса, которая в середине спектакля вдруг решила, что, раз уж в первом действии у нее реплик всего ничего, то во втором можно вообще не появляться на сцене. «Я не буду ждать, пока они тебя убьют. Я не хочу стать безутешной вдовой мужчины, который упорно дразнит убийц. Меня не будет в машине, когда тебя там пристрелят. Я не стану открывать дверь и не пойду за тобой на похоронах». На прощание она послала Аркадию всего лишь смску.

Аркадий решил, что это слишком вызывающе. Оглядываясь назад, он понимал: Ева была добровольцем, который несся на звук сирены при каждом бедствии. Они встретились в Чернобыле, что, конечно, не предвещало ничего хорошего. Они любили друг друга, но период полураспада той любви оказался более коротким, чем он мог предположить.

— Мы вернулись к тому, с чего начали — с Ольги. Я проверил списки пропавших. Никто девушкой ее возраста и приметами не интересовался, — сказал Виктор.

— Мы можем вместе пройтись по квартирам напротив.

— А надо? Я имею виду, что это нам даст? Никто не станет переживать о мертвой проститутке.

— А что, если она не проститутка? — спросил Аркадий. — Что, если Ольга не была блядью?

— Ты шутишь?

— Допустим только, что она не проститутка!

— Ну, прости, это — единственное, что, как мне кажется, мы знаем наверняка — Ольга была проституткой. Она одета как проститутка, у нее татуировка — как у проститутки, и она сняла трусы в бытовке как проститутка, никакой нормальный человек не приведет себя в такое состояние.

— Но на ней нет ни царапин, ни ушибов. Нет следов от игл. Виктор, покажи мне здесь хотя бы одну такую проститутку?..

— Она была новичком в этой игре — вот и все. Ясно, я понял, куда ты метишь. Ты пытаешься меня отвлечь, чтобы я не напился. Но я не собака, чтобы заставлять меня бегать за мячиком. — Виктор мрачно ухмыльнулся. — Убью за стакан.

— Куда исчезли ее кольца? Судя по светлым полоскам на пальцах, у нее было пять колец. Их не было в мешке с ее вещами.

— Вероятно, клиент их забрал. Возможно, это просто ограбление.

— Ради уличной бижутерии? Ты получил фотографии? Наслаждайся…

На первой фотографии была Ольга — наполовину голая — на матрасе, голова повернута в сторону, ноги скрещены так, что правая пятка упиралась в пальцы левой. Правая рука заведена назад — так невеста обычно бросает через плечо букет. Виктор успел опросить несколько человек. Проститутки не скрывали удовольствия от того, что конкуренток стало меньше. Сутенеры отворачивались. Уличные мальчишки были разочарованы тем, что им не показывали нижнюю часть тела. Бомж попросил денег. Пьяные путались, пребывая в замешательстве. Просто какой-то человеческий зверинец, а не группа свидетелей.

Аркадий вернулся к фотографии Ольги.

— Это — явно неестественное положение.

— Ну? И что?

— Как будто он убил ее и специально расположил тело именно таким образом. Он снял с нее белье, чтобы мы стали пялиться именно на это. Открыли рот и не увидели чего-то важного. — Аркадий решил, что шанс все-таки был, и кто-то во тьме за окнами краснел от стыда. Он взглянул на жилой дом напротив вокзала — с балконов все могло быть отлично видно.

Дом был восьмиэтажным, по шесть квартир на этаже. Виктор и Аркадий зашли только в пять, где уже включили свет.

Квартира № 2. Волчек и Примаков, сибиряки ростом с медведя, с хитрыми глазами. Оба — лесорубы, по тридцать пять лет. В комнатах было так холодно, что кондиционер дрожал от усилий. Пахло гнилью, но ароматизатор немного маскировал неприятный запах. В ведре торчала пила. В холодильнике — плесень и банки пива. Сказали, что играли в карты и всю ночь смотрели кино. Аркадий представил себе, как они глушат лосося в стремнине.

Квартира № 4. Вейцман, девяносто, вдовец, металлург на пенсии, исповедует иудаизм, серьезно относится к запрету Торы в шабат включать электроприборы. От заката в пятницу до заката в субботу не разрешается включать-выключать свет. Если ему приходилось ехать в лифте, он катался до тех пор, пока кто-нибудь не выходил на его этаже. Он так распланировал свою жизнь, чтобы учесть любую возможную мелочь, но заснул во время показа телевизионного документального фильма о детстве Путина — простой человек! — и проснулся к началу радиопередачи все о нем же. Он успел уже шесть раз посмотреть документальный фильм о Путине, когда Аркадий выключил телевизор.

Квартира № 5. Генерал Кассель, сорок два, одет в непромокаемый гражданский плащ и ботинки.

Генерал жил в Петербурге, приехал в Москву по делам военной службы. Аркадий заметил на полу пустые бутылки шампанского и услышал женские всхлипывания в спальне.

Кассель шепотом сообщил, что проходил мимо и в темноте не заметил черной бытовки в ста метрах и, конечно, ничего не знает о том, что там происходило.

Аркадий спросил, как давно он проснулся.

— Вы меня разбудили.

— А вы оставались дома всю ночь? — поинтересовался Виктор.

— Да, с женой.

— Кто-то, кроме жены, был в квартире?

— Никого.

Дешевая ложь и рассказана как-то неубедительно, если только Кассель не спал наполовину в одежде. А батарея грязных стаканов и полные пепельницы свидетельствовали о том, что народу здесь было гораздо больше, чем он и жена. Кроме того, Кассель весь как-то подавался вперед, вставал на носки, как будто кого-то ждал.

А если Кассель что-то скрывал? — кто теперь чего-нибудь, да не скрывает? Виктору нравилось повторять: «С опросами все вышло не так просто: очень много лжи, очень мало времени».

Квартира № 3. 80-летняя Анна Фурцева была живой легендой. Поначалу Аркадий и Виктор не догадывались, что это «та самая» Фурцева. Дверь открыла маленькая гордая женщина в богатой шали. Губы, скорее то, что от них осталось — яркая помада, подведенные глаза, краска на веках. Позади на стене — фотографии черных мужчин в полный рост — на пенисы надеты колпачки, волосы украшены перьями райских птиц. Воины масаи — пьют молоко, смешивая его с кровью.

— Будете чай? — спросила Фурцева. Хотя это звучало больше как утверждение, чем вопрос.

Пока она суетилась на кухне, Аркадий осмотрел квартиру — экзотическое гнездо сороки — хлам и рухлядь: персидское покрывало, оттоманки с потрескавшейся кожей, мексиканские парео, резьба с Бали, чучело обезьяны и всюду, где только можно, фотографии в рамочках. Поперек комнаты вздыхал древний волкодав.

Виктор поздоровался с фотографиями молодой Фурцевой — с Хемингуэем, Кеннеди, Евтушенко и Фиделем.

— Просто секс-идолы своего времени…

— Простите… — Фурцева вернулась с подносом. — Чай, сахар, варенье?

— Эти фотографии — настоящие свидетельства эпохи, — сказал Аркадий.

— Переживут и наше время, — поддержал Виктор.

Фурцева налила чай.

— Да. Здесь столько всего… Мы назвали постановку о трех из этих мужчин «Эволюция». Это было в 1972-м. КГБ сорвало ее, но мы тогда же все восстановили. Мы сопротивлялись, но кто мы были — золотые рыбки против акул. Я не думаю, что вы вообще слышали об этом.

— Это теперь история, — сказал Виктор.

— Увы, с историей приходит возраст. А ему придают слишком много значения. Взгляните на портреты танцовщиков на пианино — от Нижинского до Барышникова…

На фотографиях — только мужчины, все они были запечатлены в прыжке, в полете, за исключением более пожилого — в белом костюме, его фотография висела в тени дверного проема…

Аркадий и Виктор расположились на оттоманках, а Фурцева присела на стул и по-девичьи подогнула ноги. Она поразила Аркадия — если бы Клеопатра дожила до восьмидесяти, она была бы похожа на Фурцеву. Во всем здесь был шик. Когда волкодав пускал газы, Фурцева зажигала спичку, метан сгорал в воздухе, всех окатывало волной.

— А теперь расскажите мне, что случилось. Я вся как на иголках. Я видела, как скорая помощь кого-то увезла из рабочей бытовки. Кто-то умер?

— Молодая женщина, — сказал Виктор. — Вероятно от передозировки, но мы должны рассмотреть все варианты. Вы не спали примерно в полночь?

— Конечно.

— Вы страдаете от бессонницы?

— Я извлекаю пользу из бессонницы. Все-таки у меня проблемы с солнечным светом. Мне нельзя пускать его в дом, поэтому весь день я прячусь в этом нелепом синем полумраке и могу выходить только ночью… Шутка, конечно, я — фотограф.

— И вы все еще занимаетесь фотографией? — оживился Виктор.

— О, да. А какие интересные типажи встречаются у Трех вокзалов. Просто монстры из канализации.

— Вы видели, как вывозили бытовку? — Виктор осторожно макал сахар в чай.

— Конечно.

— Вы не заметили, чтобы кто-то входил или выходил из бытовки до того, как ее убрали?

— Нет. …А молодая женщина была проституткой?

— Это — единственное, что мы знаем наверняка.

— Бытовку, наверное, увезли для более тщательного осмотра?

«Ага, на Северный полюс…», — мелькнуло у Аркадия.

Пес икнул, и Фурцева достала новый коробок спичек.

— Вы не заметили ничего необычного сегодня вечером? — спросил Виктор.

— Кроме вывоза бытовки, ничего. Сожалею, господа.

— Ну, что ж, спасибо, госпожа Фурцева, за превосходный чай. — Виктор привстал и почти поклонился. — Если вы еще что-нибудь вспомните, пожалуйста, позвоните. Я оставлю визитку. — Он положил карточку на край блюдца.

Она заколебалась.

— Правда, есть еще кое-что. Я думаю, что это не связанные вещи, но…

— Да, да, пожалуйста. Никогда не знаешь, что может понадобиться в расследовании.

— Ну, так вот, у меня внизу соседи, эти два сибиряка…

— Волчек и Примаков. Мы у них были.

— Не сегодня вечером, но ночью накануне они украдкой проскочили в дом с мешками для перевозки трупов. Мешки были полными. Вчера я случайно вышла из лифта этажом раньше (они все выглядят одинаково). И прежде, чем я вставила ключ в замок, услышала громкие голоса — они говорили о расчленении тела.

Глаза Фурцевой сияли.

— Вы шпионите за соседями? — Аркадий присоединился к разговору.

— Ненамеренно.

— Вы вставили ключ в замок и…

— Нет, до того.

— И как долго вы стояли у двери?

— Недолго. Секунд десять самое большое.

— Они открывали дверь?

— Да, но я отправила лифт на самый верхний этаж и пошла по лестнице пешком, а туфли несла в руках.

— Опасные игры.

— Да… — глаза Фурцевой загорелись.

— Вы очень довольны собой.

— Еще бы, так что не шушукайтесь, у меня превосходный слух.

— Вы носите очки?

— Когда читаю.

— Когда читаете, но не для того, чтобы смотреть на расстоянии? Вы понимаете, что я имею в виду под «расстоянием»?

— Во время войны я была кинооператором. А вычислять расстояние я научилась в Сталинграде.

«Это было опасно», — подумал Аркадий. Они с Виктором не выспались и еле волочили ноги. Поблагодарив за чай, последнее, что они хотели бы услышать, это рассказ о ночном приключении. Заметив тревогу на лице Виктора, Аркадий, наконец, понял, в какой ситуации они оказались.

— Хорошо, госпожа Фурцева, пожалуйста, вспомните точнее, что именно сказали Волчек и Примаков. Их точные слова.

— Точные?

— Именно так.

— Своим тягучим сибирским говором один сказал: «Где я закопаю ее гребаную голову?» Другой ответил: «Твою мать, ну где там твоя голова?..» Первый сказал: «В этой чертовой бытовке — настоящее побоище». Второй: «Да ты едва не обделался от страха! А она уже давно была мертвой, поэтому и крови не было». Тут разговор внезапно прервался, и в этот момент я повернула ключ и вошла в дверь.

Она зажгла спичку, как будто поставила точку.

— Они не похожи на ребят, которые бы просто дурачились, — сказал Аркадий. — Вы видели их с тех пор?

— Нет, но я, конечно, слышала их.

— Сегодня вечером?

— Да.

— Вы можете точно назвать время?

— Начиная с обеда. Я слышала, как они ругались, пили пиво и смотрели футбол.

— Вы абсолютно уверены, госпожа Фурцева? Вы всю ночь были здесь, никуда не отлучались? — уточнил Виктор.

— Каждую минуту этой ночи.

— Ваши соседи проявили какой-нибудь интерес, когда вывозили бытовку?

— Нет.

— Они вообще когда-нибудь проявляли интерес к бытовке?

— Нет.

Виктор расслабился и развел руками. Сибиряки могли налево и направо резать свои трупы до тех пор, пока у них не было никакой связи с бытовкой. До тех пор это чужие проблемы.

9

Наблюдать за Маей было мучительно. Женя видел ее бесполезные попытки заговорить с пассажирами, которые сходили с утреннего поезда из Ярославля. Ее отстраненность от людей во время поездки стала теперь помехой: никто не помнил ее красных волос, никто не видел ее ребенка. Никто никогда не слышал о бабе Лене. Она старалась напомнить им игру в карты и ссоры между нефтяниками. Так это обычное дело в дороге — отвечали ей люди. Они торопились по своим делам. У них не было времени на разговоры. Она побежала за священником, которого помнила по крошкам на бороде. На этот раз на ней поблескивали крупинки сахара. Но и у него не осталось никаких воспоминаний.

Женя видел, что Мая ослабела под невыносимым напором бабушек. Голубушка, как же ты могла потерять ребенка? А ты молилась Святому Николаю, девочка моя? Ребенок — это твоя маленькая сестрица? Такого раньше не случалось?.. Ты принимаешь наркотики? Если цыганка попросит милостыню, не забывай смотреть за ребенком.

Платформы, кафе, залы ожидания, переходы, вестибюли, детские комнаты, билетные кассы — слишком большое пространство. Пешеходные переходы забиты ларьками и торговцами — они постоянно приставали к ней со своими ножницами, кусачками и прочей ерундой. Мае хотелось кричать. Наконец, она оказалась в большом зале вокзала. Она выглядела пешкой на гигантской шахматной доске, пешкой, у которой, быть может, больше не осталось ни одного хода.

И даже Женя не мог знать всех возможных ходов. Что было делать Мае?.. Либо бритва, либо очередной поезд. Он чувствовал, как она выпадала из жизни — среди бесконечных семейств и торговцев, появлявшихся здесь с восходом солнца.

Женя присел рядом. Мая не поздоровалась, но и не прогнала. Они так и сидели, как обычные пассажиры, уставившись из-под отяжелелых век на часы над табло прибытия и отправления поездов. На гнев навалилась усталость, дыхание замедлилось, тело расслабилось. Он догадался, что она не ела со вчерашнего дня и сунул ей плитку шоколада.

— Та женщина звонила?

Женя сразу и не сообразил, о какой женщине она спрашивала.

— Женщина на платформе?.. Нет, еще не звонила. У нее есть мой сотовый.

— Уверен?

— Я написал ей номер.

— Мне показалось, она — хороший человек.

…Женя пожал плечами. Общение — не его конек. Одно из важных заманчивых свойств шахмат состояло в том, что победа была самоочевидна. Ничего не надо было никому доказывать. Победитель ничего не должен был говорить, ну, разве что «шах» и «мат». Дело в том, что Женя обычно или ликовал, или молчал. Иногда, когда он вдруг слышал себя, тут же замолкал: что это за осел открыл рот? Он помнил, как глупо повел себя с Маей в самом начале. Обстановка накалялась, и он должен был что-то сказать. Но в этот момент в зал ожидания вошли милиционеры с резиновыми дубинками, чтобы выгнать прокравшихся бомжей. Впереди тот самый лейтенант, который донимал Маю в отделении.

— Выходим на улицу, — скомандовал Женя.

— Мы вернемся?

— Да.

— Без следователя?..

С бритой головой ее глаза казались огромными.

— Эй, вы двое! — лейтенант заметил, как они вставали. Но его внимание отвлек беспризорник, который выхватил у кого-то кошелек и рванул к переходу. Женя увел Маю подальше. Они вышли из вокзала на барахолку. Дешевые игрушки, дешевые сувениры, дешевые меховые шапки, дешевые значки — под дешевым небом, в котором плавало серое дерьмо. Сегодня, он разглядел это.

А они разглядывали прилавки. Чтобы пополнить Маин гардероб, Женя купил ей футболки с Rolling Stones, Путиным и Куртом Кобейном; трикотажную толстовку Caf Hollywood и индийский парик. Мая была удивлена, словно подглядела, как он играл в дочки-матери. Наконец, они подошли к киоску, где продавали сотовые. Женя решил, что у нее должен быть мобильный телефон, если они вдруг разделятся.

Киоск был так забит всякими электронными и телевизионными приспособлениями, что двум продавцам внутри приходилось двигаться крайне осторожно. Какие-то два кавказца — отец и сын, — его точная копия — в плотных рубашках. Ворот расстегнут, на груди видны золотые цепи и обильная растительность. Они предложили Жене купить «самый лучший» телефон с сим-картой — без контракта и без абонентской платы. Все по-честному.

— Он ворованный, — заявил Женя.

— О чем вы говорите? — продавцы замялись и переглянулись.

— Штрих-код. Это просто. Откиньте первые и последние цифры, разбейте оставшиеся на группы по пять, прибавьте цифры под толстыми штрихами, и — вот вам индекс страны назначения. Вы можете даже узнать, куда должна была поступить партия. Эта коробка, например, была направлена из Ганновера в Германии — в Варшаву в Польше. Скорее всего, украли в дороге. Вы должны заявить об этом в милицию. Хотите, я проверю остальной товар?

Люди вокруг, заинтересовавшись, останавливались…

— Другие коробки?

— Все коробки.

Людей прибавилось. Обычно ни один рынок не обходится без развлечений — кукольного спектакля или танцующего медведя. Сегодня им оказался Женя.

— Я не стану платить столько за краденое. И гарантии, наверное, нет, когда товар краденный, — сказал он.

— Убирайся отсюда, дерьмо собачье… — наклонившись, шепнул в ухо сын торговца.

Собралась целая толпа зевак. Киоск охраняли от прямого нападения, поджога или кирпича в окно, но не от таких умников, которые умеют различать штрих-коды. Кроме того, драка означала бы сейчас неминуемый привод в милицию, что фактически равнялось набегу саранчи.

— Я займусь этим придурком, — молодой двинулся, было, к Жене, но отец его остановил:

— Не обращай внимания.

— Послушайте, молодой человек, какую цену вы считаете правильной?

— Половину.

— Я добавлю еще несколько телефонных карточек в качестве доказательства моего расположения.

— И чехол.

— Как пожелаете, — отец включил улыбку. Толпа одобрительно зашелестела.

Как только Женя и Мая ушли, следующий покупатель запросил такую же скидку.

— Умеешь читать штрих-код? — отрезал старший.

— Нет.

— Тогда — вали отсюда!

Женя никогда не думал раньше, что рынок с его пиратскими компакт-дисками хип-хопа и тяжелого металла, футболками Че и Майкла Джексона, китайскими зонтиками, снующими москвичами, женщинами из Средней Азии — они вечно тащат чемоданы размером со слона, взрывами петард, пьяными, привалившимися к стене, может быть таким интересным. Здесь пульсировала жизнь — ведь так? Настоящая, а не нарисованная, как на панно на стене вокзала.

— Ты его там наколол, со штрих-кодом? — спросила Мая. — Как тебе это удалось?

— Фокусник никогда не раскрывает своих секретов.

— А какие у тебя еще есть секреты?

— Если я расскажу тебе, они перестанут быть секретами.

— Тебя поэтому называют «гением» — из-за таких штучек и шахмат?

— Со штрих-кодом никакого накола не было. Просто считаешь.

— Ну, да…

— А шахматы — элементарное предвидение ходов противника. Шаг за шагом. Чем больше играешь, тем проще потом прорабатывать каждую новую возможность.

— Ты когда-нибудь проигрываешь?

— Конечно. Надо сначала дать противнику возможность выиграть, чтобы повысить ставки. Но это не имеет отношения к настоящему проигрышу. Просто так проще вытянуть из него бабки. Это — игра в игре. — Он поднырнул под прилавок с разноцветными презервативами, обещавшими долгое удовольствие. Эти были более качественными — по сравнению со старыми советскими галошами. Слова застревали.

— Кто отец ребенка?

— …Да кто угодно, — равнодушно обронила Мая.

Такого ответа Женя не ожидал.

10

Это уже была не Москва Аркадия. Золотая миля между Кремлем и собором Христа Спасителя соседствовала с районом рабочих, студентов и художников. В местных едальнях, по преимуществу стоячих кафешках, подавали вареную картошку. Улицы сверкали не бриллиантами, а битым стеклом. Но люди съехали. Выкупленные, распроданные, разобранные девелоперами квартиры были перестроены и превращены в бутики, куда стали приезжать длинноногие телки с пакетами Prada. Они, не переставая, перемещались между пилатесом и дорогими ресторанами — из ресторанов переходили в суши-бары, из суши-баров спешили на йогу.

Когда глушитель «Лады» стал греметь, словно барабан, Аркадий припарковался, чтобы позвонить Жене. Случалось, мальчик пропадал неделями, но больше всего Аркадий боялся его одиночества. Кроме шахматистов, на которых он зарабатывал, у Жени не было никого, кто бы общался с ним постоянно и о ком бы Аркадий знал — за исключением уличной шпаны. Ими верховодил опасный юнец — бандит по имени Егор, которого подозревали в убийстве бомжей.

Десять сигналов без ответа — предел того, что мог выдержать Аркадий. Едва он выключил телефон, как около него нарисовался белый внедорожник. Дамочка, сдвинув солнечные очки на лоб, попросила опустить стекло. Шелковый шарф был небрежно завязан вокруг шеи узлом, на запястье болталась золотая цепочка.

— Здесь не парковка для «Лады», — сказала она.

— Какая еще парковка?

— Не для «Лады».

— Как это?

— А вот так это. Никаким «Ладам» здесь парковаться не разрешается, тем более спать в них.

Аркадий посмотрел на Виктора, храпящего, свернувшись калачиком позади.

— Мы — в России? — спросил Аркадий.

— Да.

— В Москве?

— А где же еще.

— И «Лада» — русская машина?

— Русская, но это, между прочим, не автосвалка.

— А я и не знал.

— Может, ее сюда эвакуировали из соседнего квартала?

— Нет, ехал мимо.

— Понятно, я вызываю охрану.

…В этот момент у Аркадия зазвонил сотовый. Он ждал звонка от Жени и ответил, не проверив, кто это.

— Ну, спасибо, — раздался голос Зурина, — ответил после первого же звонка, ты как будто подарок на день рождения сделал, да что там — еще лучше…

Аркадий поднял стекло в тот момент, когда дамочка начала новую тираду, а потом молча прилепил к стеклу удостоверение. Мгновение спустя внедорожник растворился вместе с красоткой.

— …Что лучше?

— …Лучше заявление об увольнении.

— Я тебе его не направлял.

— Не горячись, Ренко, у тебя весь день впереди.

Для Аркадия прокурор Зурин был примером хитрого приспособленца. Он дрейфовал — от одного начальства к другому, от «левых» — к «правым», Зурин плыл по течению и так выживал.

— И почему бы я должен подать заявление?

— Потому что последнее, что тебе хотелось бы получить — внутриведомственное расследование и отстранение от должности.

— А почему я должен быть отстранен от должности?

— Очень просто — за игнорирование приказов и превышение полномочий. Ты же постоянно занимаешь работой прокурора — до смешного дошло.

— А если поконкретнее?

— Дело с мертвой проституткой. Было приказано не заниматься расследованием.

— Я и не занимался. Я случайно оказался рядом с офицером милиции, который ответил на сообщение о передозировке, когда участковые не отреагировали на него. Я помогал нашему работнику — за исключением технической поддержки ничего не было.

— Какая там еще поддержка для обыкновенного случая передоза?.. Ты преподнес мне свою голову на блюдце с серебряной каемочкой, понял? Ты должен был оставаться в машине.

— Это не передозировка, — сказал Аркадий. — Согласно заключению патологоанатома, девочке дали…

— Ты не врубаешься. Ты проигнорировал мои приказы. Кто дал тебе разрешение провести вскрытие?

— Да это все Орлов, он ведет это дело!

— Какой Орлов — он не просыхает.

— Да ну, сегодня видел его — он как огурчик.

Виктор, проснувшийся от шума в машине, открыл дверь и выскочил.

— …Мы организуем вскрытие, когда имеются подозрительные обстоятельства.

— Слушай, ну я его понимаю. Здоровая молодая женщина оказалась вдруг мертвой. Если это не вызывает подозрения, то что вызывает?

— Хватит уже. Возвращайся немедленно в отдел. Ты где сейчас?

— Не знаю. Передо мной на углу «Старбакс».

— Это не поможет. Ренко, ты можешь уйти в отставку тихо и без шума, или — тебя вышибут со скандалом. А если ты там спелся со своим другом Орловым, полетите оба.

Пять минут спустя Аркадий застрял в пробке на Кутузовском проспекте, пока милиция расчищала путь для флотилии правительственных лимузинов, которые неслись по средней полосе. У него появилось время обдумать растущую вероятность увольнения. Что тогда? Он мог бы выращивать розы на даче. Держать голубей. Читать хорошие книги на языке оригинала. Заниматься спортом. Увы, беда в том, что работа следователя делала человека непригодным ни к какому другому занятию. Это можно было сравнить с мерзким, но приевшимся вкусом: напиток племени масаи — смесь крови с молоком.

Он нашел приглашение на выставку в клуб «Нижинский», которое обнаружилось под бутылкой водки в бытовке. Покрутил в руке. Оно и, правда, было похоже на кредитную карточку. Немного длиннее и чуть толще. Больше похоже на фишку для игры в рулетку. Днем раньше он и не знал о существовании этой выставки. Теперь же ее растяжки были на лесах, казалось, всех строительных площадок в центре Москвы. Luxury-аукцион в «Нижинском» — серебром по черному.

Аркадий нашел у метро газетный киоск. Пресса освещала аукцион по-разному. «Известия» одобряли его капиталистическую роскошь. «Завтра» подозревала еврейский заговор. «Газета», ориентированная на простых людей, предлагала всем разнообразные предметы роскоши, вроде частных островов, замков… Воздастся каждому — по мечте его.

…Виктор жил своими вчерашними мыслями о будущем: спираль модулей вокруг центральной лестницы, каждый модуль — куб необработанного камня, в котором соединяется функциональность и красота. Один модуль завалился. Он словно покоился на боку, без водопроводных труб и электропроводки. Городские жители и комиссия по историческому наследию много лет боролись за здание, потому что когда-то интеллигенция Москвы регулярно встречалась в квартире отца Орлова, чтобы пообщаться, послушать стихи и выпить. Здесь бывали Есенин, Маяковский, Блок, когда, как выразился бы Виктор, поэзия еще не превратилась в романтические помои. Виктор помнил наизусть сотни стихотворений. Некоторые называли его ходячим «Домом поэтов». Кошка аккуратно пересекла двор, заваленный пустыми бутылками и поросший одуванчиками. Пара котят наблюдала за ним с кучи грязного хлама.

Виктор почувствовал себя посвежевшим. Дрожь прошла, а, услышав цену билета на аукцион в «Нижинском», он оживился еще больше.

— Десять тысяч долларов, чтобы просто войти в дверь? Слушай, там точно бесплатно кормить будут?

— Думаю, не только кормить, но и поить. Между прочим, звонил прокурор. Он хочет, чтобы я написал заявление; кроме того, он потребовал, чтобы ты квалифицировал случай Ольги как обычную передозировку и немедленно закрыл дело.

— Ага, пусть требует. У нас — случай убийства. Он не только тебя трахает, он рикошетом и меня трахает. Он и Ольгу трахает. Эй, киска, это я не о тебе… — приблудная кошка нежно терлась о ноги Виктора. — И что ты собираешься сделать?

— Лечь спать.

— И никакого прошения об отставке?

— А разве это на меня похоже?

— И что потом?

— Потом? Я думаю, глупо не пойти на вечеринку миллионеров. Смешаться с толпой. Показать фотографию Ольги как можно большему числу людей. И веди себя хорошо!

— Нет проблем. Я могу прочитать им Маяковского: «Ешь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний приходит, буржуй…». — Виктор самодовольно улыбнулся.

— Стихи у тебя на все случаи жизни.

Квартира Аркадия, унаследованная им от отца, выглядела именно что по-буржуйски — с деревянными панелями и паркетными полами. Фотографий на стенах не было. Никаких семейных портретов на пианино. Женщины из его жизни ушли безвозвратно. Еда в холодильнике задерживалась до тех пор, пока не протухала и не выбрасывалась.

Он нырнул в постель, но уснуть так и не смог. Ему грезилось, что он в комнате с белыми стенами между металлическим столом и баком для стирки. В нем плавали части тела. Он должен был заново собрать по частям девушку, которую он называл Ольгой. Трудность состояла в том, что в чане также были части тел других женщин. Он отличал их по цвету, плотности тканей, температуре. Но как бы он ни соединял их, ему никак не удавалось собрать целого тела.

11

В огне хрустальных люстр ничто не казалось слишком дорогим или нелепым. Детское ружье для стрельбы по птицам, которое принадлежало князю Алексею Романову, некогда наследнику Российской Империи, предлагалось за 75 000 долларов.

Изумрудное ожерелье, принадлежавшее Элизабет Тейлор, за 275 000 долларов.

За 25 миллионов долларов — полет на Международной космической станции.

Бутылка «Бордо» 1802 года, оставленная Наполеоном, когда горела Москва, за 44 000 долларов.

Модели — прекрасные и безмолвные, как гепарды, стояли вдоль красной дорожки с табличками: «Бентли», «Картье», «Бриони». Аркадий, напротив, выглядел так, как будто его одевал гробовщик. Разочарование, которое он вызывал в женщинах, заставляло его чувствовать себя виноватым.

По мере того, как гости заполняли зал, Аркадий узнавал известных спортсменов, супермоделей, знаменитых тусовщиков, банкиров и миллионеров. На сцене теннисная звезда хихикала, читая сценарий. «Добро пожаловать на Luxury-аукцион в клуб „Нижинский“… мегасобытие… такие спонсоры, как „Булгари“, „Бентли“ и „Группа Ваксберг“. Все доходы — московским детским приютам». Да ну?

Все обсуждали недвижимость. Золотая миля была самым дорогим кварталом в Москве. Точнее — в мире, и это было незыблемо.

— За углом — англо-американская школа.

— Двадцать четыре часа дежурит охрана, окна с подъемными ставнями.

— Двенадцать тысяч долларов за квадратный метр.

— И замечательная миниатюрная церковь… еще бы они избавились от нищих на паперти.

Перед Аркадием сидел мужчина с покатыми плечами и рябой шеей, он рассказывал очень изящной женщине (у нее даже не было бровей, только прочерченные тушью линии), что лот, на который он поставил, заключался в аудиенции с Папой Римским…

Аркадий узнал в истовом католике барона Азу, известного некогда жулика Барановского. Он провел шесть лет в заключении за мошенничество. Освободившись, он продолжил свои аферы, но назвал «дело» хеджевым фондом. Стал настолько богатым, что смог стереть из своей биографии судимость. Вот так! Новое имя, новая история, новый человек. Барон не был единственным, кто маханул из грязи в князи. Аркадий наблюдал за олимпийским чиновником, который как-то в юности забил соперника до смерти битой. На бритой голове другого мужчины отчетливо видны следы осколков гранаты, как напоминание всем, что восхождение по лестнице успеха сопровождается некоторым числом падений.

В длинной витрине были выложены наручные часы, которыепоказывали время, дату, глубину, доли секунды и время приема препаратов — до 120 000 долларов. Виолончель, на которой играл Ростропович. Гигантский комод, которым пользовался Петр Первый.

Сотрудники службы безопасности, одетые в черные костюмы от «Армани», просеивали толпу. Аркадий все время думал, как и с чего начать. Он представил себе, как, положив руку на плечо барона, скажет: «Простите. Я расследую смерть дешевой проститутки и, несмотря на все ваши деньги, вы кажетесь наиболее вероятным кандидатом. Позвольте задать вопрос?» После этого его немедленно вышвырнут за дверь.

— Пятнадцать минут до конца аукциона. Благодаря вам и вашим покупкам этих изысканных образцов, богатые помогают нуждающимся, особенно бедным невинным девочкам. Всего пятнадцать минут…

Аркадий изобразил из себя человека, пытающегося, наконец, сделать выбор между бронированным «Бентли» за 250 000 долларов, круизером «Харлей-Дэвидсон», усыпанным бриллиантовой крошкой, за 300 000 долларов и «Бугатти Вейрон» — черным, как грозовая туча, за 1,5 миллиона долларов. Сотрудники службы безопасности определенно начали посматривать в сторону Аркадия. В конце концов, кто-то проверит его имя в списке VIP. Аркадий уже готов был с позором удалиться и укорял себя за то, что так и не смог показать фотографию Ольги хотя бы одному человеку.

— Что, черт побери, вы здесь делаете?

Это была Аня Радыкова, соседка Аркадия по лестничной площадке. Кожаный рюкзак висел на плече, на шее болталась фотокамера.

Аркадию она казалась журналистом, который сам себе придумывал истории: она была почти так же известна, как люди, о которых писала. Он видел ее по телевизору — она снимала только богатых или как-то связанных с политикой. Она накидывалась на них и добивалась внимания.

— Присматриваюсь, — сказал Аркадий.

— И нашли здесь что-то, что вам понравилось?

— Кое-что тянет на мой бюджет. Я склоняюсь к «Бугатти». Тысяча лошадиных сил. Конечно, на максимальной скорости вы полностью выжигаете бензин уже на двенадцатой минуте, а на пятнадцатой дымятся шины. Захватывающее зрелище.

— Я наблюдала за вами сверху. У вас на лбу написано «милиция», — она показала на бельэтаж.

— А вы что здесь делаете? Я думал, вы — серьезная журналистка.

— Я — репортер, пишу обо всем, а этот аукцион — событие года.

— Вы так считаете?

— Во всяком случае, мордовороты-охранники буквально наступают на пятки.

Аня была в черном брючном костюме с ноутбуком, и ей стоило прийти на ходулях — она была на голову ниже всех.

Она тоже его изучала.

— Вы не очень следите за модой, не так ли?

— Я слишком мало разбираюсь в высокой моде, чтобы иметь какое-то мнение. Это все равно, что спрашивать собаку о том, как оно — летать.

— Но у каждого есть свой стиль. Мужчина открывает дверь, а на нем надето чуть больше, чем пистолет? Это — заявка на тему моды.

Аркадию запомнилось, что он был без рубашки и, возможно, босиком, когда открыл ей дверь. Странное дело, но он вообще редко брал в руки пистолет. Он не знал, почему тогда схватил его, должно быть, услышал драку на лестнице. Аня не была напугана ни тогда, ни теперь. Она, казалось, была маленьким человеком, который любил выводить больших людей из равновесия.

— Вы никогда не говорили, что думаете о богатых.

— Что думаю о богатых? — переспросил Аркадий.

— О миллионерах. Я не имею в виду мелких миллионеров. Я имею в виду тех, у кого, по крайней мере, двести или триста миллионов, а то — и больше. Или о миллиардерах.

— А здесь сегодня есть настоящие миллиардеры?.. Это заставляет меня чувствовать себя бездомной собакой, ну, или чуть больше дворников на ветровом стекле.

— Как вы проникли сюда?

— По приглашению, — ответил Аркадий.

— И кто вас пригласил?

— Это вопрос?..

Что-то случилось на сцене. Аня встала на цыпочки.

— Я не вижу, что там. Пошли. — Она поднималась по лестнице.

На антресолях была выстроена алмазная шахта гномов — как в «Белоснежке». В России шахта должна была быть огромной. Драгоценные камни были заменены бутылочным стеклом, и в шахте был только один гном, и было ясно, что этот гном пьян. На нем резиновая маска, задохнувшись, он потерял сознание и упал в обморок. Скорее всего, это был карлик, известный по кличке Тупой.

Аня жестом усадила Аркадия, и они присоединись к мужчине, который сидел за столом в центре и разговаривал по сотовому. Стальной телохранитель находился позади и сканировал толпу. …Аркадий все больше чувствовал себя неловким и неаккуратным.

— Ваксберг, — представился мужчина за столом и немедленно вернулся к разговору по телефону. Он казался терпеливым и любезным. Козлиная бородка-эспаньолка, дорогой костюм. Публике он известен как Александр — Саша Ваксберг, князь Тьмы.

Он щелкнул телефоном-раскладушкой.

— Год назад у нас в Москве было более ста миллиардеров. Сегодня их меньше тридцати. Итак, это — лучшее время худших из времен, — каламбурил Ваксберг, — а иногда — просто дерьмо. Оказывается, мы не знаем, как управлять капитализмом. Этого следовало ожидать. Случилось так, что никто не знает, как со всем этим справиться. Для всех это очень плохой сюрприз. Сигарета? — Ваксберг послал через стол тонкую пачку, на которой было написано «Dunhill», «табак выращен специально для Александра Ваксберга».

— Сигареты тщеславия. Я никогда такого раньше не видел. — Аркадий закурил. — Отлично…

Аня осадила:

— Не будь грубым. Саша организовал этот аукцион для бездомных детей на свои деньги. Пойдем, что-нибудь съедим. Я слышала, что «шарлотка по-русски» — восхитительная.

— После вас.

— Как хочет женщина, — сказал Ваксберг. — У нашей Аннушки — аллергия на молочные продукты. Молоко — ее убийца. Покажи ему…

Аня показала Аркадию поблескивающий медицинский браслет на левой руке. Аркадия поразило, что Сашу Ваксберга, одного из самых богатых людей страны и хозяина вечера, игнорировали практически все люди его круга. Он все время был с журналисткой и охранником, что выглядело каким-то понижением его статуса.

— Объедки, конечно, пойдут бездомным миллионерам, — заметила Аня.

— Возможно и так. Кто-то должен напомнить болванам в Кремле, что у нас есть разъяренная толпа. Только эта толпа состоит из богатых людей. Крестьян трудно воодушевить, а у богатых есть мечты, — сказал Ваксберг.

— Вы говорите о волнениях на улицах?

— Нет, нет. О насилии в зале заседаний совета директоров.

— Вы вдвоем сможете решить любые проблемы. Детектив Ренко всегда ждет самого плохого, — заметила Аня. — Он даже спит с пистолетом.

— Это правда? — спросил Ваксберг.

— Нет, так можно случайно застрелиться.

— Но он всегда с вами, когда вы при исполнении?

— В особых случаях. Почти всегда есть другой способ решить проблему.

— Таким образом, вы — ведете переговоры, а не стреляете. Это похоже на русскую рулетку, не правда ли? Бывало так, что вы не угадывали?

— Однажды или пару раз.

— Вы с Аней — отличная пара. Она пишет для моего модного журнала. На прошлой неделе редактор попросил сочинить что-то про диеты, и она написала статью под названием «Как делают супермоделей».

— И им это понравилось?

— Очень понравилось. Это было именно то, что нужно.

Теннисист вернулся на сцену и ударил в гонг. Аукцион закончился, а представление только начиналось.

Сначала должны были освободить пространство, которое без декораций могло показаться безобразным — выкатывали и передвигали витрины. Однако из гостей это мало кто заметил, потому что прожектор сконцентрировал внимание на танцоре в небрежном костюме Петрушки — он сидел на мостках высоко под потолком: его руки и ноги свободно болтались, он был похож на куклу, поставленную на полку. Он двигался рывками, изображая жестами безумную страсть и, после рыдания над разбитым сердцем, бросился в пролет. Однако он не упал, а стал парить на почти невидимом канате. Он, казалось, был создан для полета в воздухе. Это была иллюзия. Каждое его движение было поставлено с учетом угла зрения, ускорения и действия центробежной силы. Фигуры в черном на полу работали противовесами, они взаимодействовали так, чтобы веревки всегда были натянуты, и танцор мог свободно раскачиваться, как маятник, или, перекувырнувшись, взлетать в grand jete.^[2]

Это был смелый полет, танцор, как мотылек, носился от одного пучка света к другому, закончив выступление каскадом потрясающих прыжков а-ля Нижинский. Прожектор выключили. И когда в зале зажегся свет, пространство превратилось в танцпол, вокруг которого рядами стояли столы и стойки в стиле рококо — белое с золотом.

Чернокожий диджей в растаманке надел наушники, поставил пластинки на два диска и провел таинственные манипуляции на панели управления, — одновременно он кивал в ритм ударов, слышных только ему самому. Он скалил зубы, шутил и поддавал в динамики. Все были строго официальны и благородны, когда дело касалось благотворительности. Теперь же галстуки были ослаблены, стали разливать шампанское. Уже через минуту танцпол был заполнен.

Аня объяснила, что места на верхних ярусах были самыми дорогими. Они служили убежищем для пожилых мужчин — шаркнув пару раз ногами, они выходили из танцевального круга с незапятнанной честью, уверенные в том, что, если мир — куча дерьма, то клуб «Нижинский» был ее вершиной.

— Это — частная территория, — рассказывал Ваксберг, — у нас есть собаки, которые умеют вынюхивать бомбы, пятьдесят сотрудников службы безопасности, чтобы обеспечить принцип «никакого оружия, никаких съемок». Мы не хотим, чтобы наши гости с Ближнего Востока переживали о фото, на которых у них в одной руке бокал вина, а в другой — грудь балерины…

— Что с Тупым?.. — спросила Аня.

Карлик, все еще в костюме, храпел, свернувшись под столом.

— Он дышит и выглядит тихим. Пусть лежит, — сказал Ваксберг.

Аркадий расслабился, тем временем официанты в белых перчатках постелили скатерть и стали подавать чаши с осетровой икрой, подогретые тосты, перламутровые ложечки.

— Молодые люди называют экстази мягким наркотиком, потому что он снижает агрессивность. Они с удовольствием готовы танцевать — топтаться — на двух квадратных сантиметрах всю ночь напролет. Я не знаю об этом почти ничего. А что вы делаете для удовольствия, Ренко?

— Зимой я катаюсь на лыжах в Шамони. Летом — на катере в Монте-Карло.

— Серьезно?..

— …Читаю.

— Отлично люди на аукционе развлекаются, делясь деньгами, проявляя милосердие. В данном случае все пойдет бездомным детям, лишенным детства и вовлеченным в проституцию мальчикам и девочкам. Вы не одобряете?

— Рекламный проспект от миллиардера — голодающему ребенку?

— Извините, «Нижинский» — это не милосердие… — заговорила Аня. — «Нижинский» — клуб для супербогатых папиков средних лет. Они подсаживаются то к одному столу, то — к другому. Их женщины должны быть куколками, должны уметь улыбаться в ответ на грубые мужские шутки, пить за каждый тост, выносить неуклюжие попытки соблазнения со стороны лучших приятелей их мужа, а в конце вечера оставаться достаточно трезвыми, чтобы раздеть этих старперов и уложить их спать.

— И они называют меня циником… — заметил Ваксберг. — Мы продолжим нашу беседу, но сейчас должен быть перерыв, и я пойду на сцене напомнить нашим друзьям, что мы ждем от них щедрот. — Он налил шампанского Анне и Аркадию. — …Пять минут.

Почему Александр Ваксберг провел с ним, таким невоспитанным гостем, хотя бы минуту, не понимал Аркадий, наблюдая, как Ваксберг пересек танцпол. Миллиардер. Сколько это? — Тысяча миллионов долларов. Неудивительно, что простые миллионеры отступают, когда рядом такие слоны.

— Итак, угадаю, вы здесь, чтобы найти человека, который вас пригласил? — сказала Аня.

— Не я. Не совсем так.

— Интригует.

— Посмотрим.

Он положил на стол фотографию Ольги, она лежала на грязном матрасе. Аня отпрянула.

— Кто это?

— Я не знаю.

— Она мертва.

Все красоты мира не могли скрыть тот факт, что в ее глазах не сиял свет, дыхание не сходило с ее губ, и она не возражала, что по ее уху ползет насекомое.

— Почему вы показываете эту фотографию мне?

— Потому что у нее был VIP-пропуск для прохода на аукцион.

— Вполне возможно, что она была здесь танцовщицей. Я не знаю ее имени. Здесь все время новые танцовщицы. Она молода. Дима, вы не узнаете ее? — телохранитель глянул Ане через плечо.

— Нет. Мне платят, чтобы я следил за нарушителями спокойствия, а не за девочками.

— И что, если вы обнаруживаете нарушителей спокойствия? — Аркадию было интересно. — Дима приоткрыл пиджак достаточно, чтобы Аркадий мог увидеть блеск матово-черного пистолета. — «Глок». Немцы — никогда не подводят.

— Я думал, что в клубе не разрешается носить оружие.

— Только Саше и его парням, — пояснила Аня. — Это его клуб. Он может устанавливать любые правила.

Во время перерыва Ваксберг произнес удивительно сердечную речь о бездомных детях.

— До сорока тысяч детей живут на улицах Москвы. Нет точных данных, — заметил он. — Большинство бежало из дома: мальчики и девочки с пяти лет предпочитающие улицу — семье, разрушенной алкоголем, жестокостью и насилием. Зимой они замерзают до смерти, прячутся в заброшенных домах; выживают, занимаясь мелким воровством, собирают объедки у ресторанов. — Ваксберг указал на добровольцев с корзинами для сбора пожертвований. — Обещаю, все ваши деньги пойдут бездомным детям Москвы.

Снова закрутились диски, застучал безжалостный ритм музыки.

— Они не услышали ни слова, — вернувшись, сказал Ваксберг. — Они могут только без конца хлопать в ладоши, словно я общаюсь с цирковыми тюленями.

Аня запечатлела поцелуй на щеке Ваксберга:

— Именно за это я люблю вас, потому что вы — честный.

— Только рядом с вами, Аня. Со всеми остальными я лгу и придумываю — это ужасно, — и так думает следователь Ренко. — Но я бы умер, если бы не делал этого.

— А в чем проблема? — спросил Аркадий.

— Саше угрожают. Я имею в виду больше обычного, — сказала Аня.

— Ну, тогда, возможно, ему лучше не высовываться, вместо того, чтобы устраивать вечеринку и приглашать тысячу гостей.

Аркадий не чувствовал жалости к миллиардеру. Хотя человеку, который выглядел таким истощенным, как Ваксберг, можно было посочувствовать. Он все больше и больше оказывался в тени — тяжело опущенные плечи, вымученная улыбка. Он был главой «Группы Ваксберг», международной цепи казино и курортов. Аркадию казалось, что Саше Ваксбергу должна помогать армия адвокатов, бухгалтеров, крупье и поваров, а не журналистка, почти уже уволенный следователь, единственный телохранитель и пьяный карлик. Это невероятное падение. Ведь Ваксберг был одним из последних олигархов первой волны. У него все еще было состояние и связи, но каждый день его предприятия закрывали. Его положение становилось хуже и хуже. Все это было написано у него на лице.

Свет в зале приглушили, а, когда включили снова, танцовщицы клуба «Нижинский» стояли в платьицах с обнаженным топом, обшитых тесьмой, коротких юбках, в перьях и высоких гольфах. Глаза выделены тушью, белые и красные румяна наложены кругами, почти как у клоунов. Иными словами — настоящие малолетние проститутки.

— Готовы? — звезда тенниса пригласила всех поприветствовать актеров, взмахнув сценарием.

Танцовщицы приняли балетные позиции. Конечно, это не кордебалет из Большого, но кое-какие балетные па были им известны.

— Первая позиция! — скомандовал теннисист.

Первая балерина приняла позицию — соединила пятки, носки врозь, руки — на уровне талии.

— Я знаю, как это бывает. Каждая девочка сначала немного учится балету. Потом фигурное катание, потом — секс, — заметила Аня.

— Вторая позиция!

Следующая девочка расставила ноги и подняла руки на уровне плеча.

— Третья позиция!

Третья девочка соединила ноги, поставила правую пятку — к середине левой стопы. Левая рука — на прежнем месте. Правая — поднята над головой и полусогнута.

— Пятая позиция!

Ноги — скрещены, левая нога касается правого подъема. Обе руки подняты.

— А где же четвертая позиция? — Аня с удивлением обратилась к Ваксбергу.

Некоторые зрители решили, что теннисист просто ошибся, и стали кричать:

— Хотим четвертую позицию!

Зал подхватил их крики, игриво, но настойчиво притопывая, все скандировали:

— Хотим четвертую! Хотим четвертую!

Теннисист расплакался.

— Эх, — вздохнул Ваксберг, — снова этот Уимблдон… Я должен это исправить.

Ваксберг шел к сцене в свете юпитера, освещавшего путь. Пока он шел, Аркадий наблюдал его преображение — из проигравшего человека он превращался в энергичного, готового действовать Сашу Ваксберга. Он поднялся на сцену и взял микрофон. У этого человека есть чувство сцены, думал Аркадий. Зал продолжал скандировать, но его появление заставило всех замолчать. Он улыбнулся.

— Вы хотите увидеть четвертую?

— Да!

Он снял пиджак и передал его теннисисту.

— Не слышу. Правда, хотите увидеть четвертую?

— Да!

— Слабый ответ. Просто позор городу Москве. Последний раз спрашиваю, хотите увидеть четвертую позицию?

— Да-а-а!

Ваксберг выглядел невозмутимым. Он отставил правую ногу на носок, левая — опорная — сзади, левая рука — на талии, правая — поднята в позиции триумфа — grace.

Реакция зала — общее потрясение и восхищение. Неужели Саша Ваксберг просто паясничает? Приняв и переварив шутку, первыми откликнулись «старые львы» с верхних рядов, затем волна аплодисментов прокатилась по всему залу. — Браво! Бис! — вспыхнул зал.

— Он, что, еще и комик? — спросил Аркадий.

— У него есть еще несколько неожиданных трюков. Когда сегодня вечером гости будут возвращаться с аукциона, они, возможно, будут говорить о «Бугатти» для него и «Булгари» для нее, но, будьте уверены, они также будут говорить о невероятном Саше Ваксберге.

— Он всегда был удачливым и знал, что делать.

— Удача не имеет к этому никакого отношения.

Уже через секунду Аркадий разгадал послание.

— Вы имеете в виду, что это было срежесированно? Вся программа? Даже слезы теннисиста? Как он мог додуматься до этого?

— Потому что он — Саша Ваксберг. И… Дайте-ка мне снова взглянуть на фотографию.

Ваксберг раскланивался. Аня изучала фото. Тушь и румяна, размазанные по лицу, не могли скрыть красоту мертвой девушки, ее немигающие глаза, казалось, смотрели куда-то вверх — наверное, следили за облаками.

— Так, это — Вера, — вскрикнула Аня, подавшись вперед. — Это — отсутствующая балерина.

— Фамилия Веры?

— Я не знаю.

— Вы же пишите репортажи. Может, она есть у вас в записной книжке.

— Конечно, — Аня листала страницы. — Вот балерины «Нижинского», не хватает Веры Антоновой. И она второй раз оценила Аркадия: — Вот теперь вы похожи на следователя.

12

Женя и Мая поделили пакет чипсов в ночном кафе на Ярославском вокзале. Он учил ее, как пользоваться новым сотовым телефоном. Она просто кричала в трубку, ей казалось странным, что нет привычных проводов.

— Не могу представить, что ты никогда раньше не пользовалась мобильным. Никогда не писала смс? Не смотрела видео?

— Нет.

— Откуда ты такая взялась?

— Тебе незачем этого знать.

— Ну, доверься мне.

— Зачем? Нет смысла.

— Почему нет?

— Нет смысла… Слушай, а теперь, когда у меня есть этот телефон, что с ним делать? Я никого не знаю, кто бы мог позвонить мне.

— Ты можешь мне позвонить. Я поставлю свое имя первым.

…

— Ты можешь его убрать?

— Ты не хочешь, чтобы у тебя был мой номер?

— Я не хочу ничьих имен или номеров. Ты можешь стереть его?

— Конечно, сотру. Нет проблем.

Все было опять не то — как-то неловко. Он опять зашел слишком далеко. Он с облегчением увидел на соседнем столике шахматную доску — электронные шахматы. Склонившемуся над ней мужчине было около пятидесяти — из седой бороды торчал красный нос. На практически непонятном английском он попросил себе еще джина. Женя заметил, что трудность игры была установлена на среднем уровне. Неловко было смотреть на взрослого мужчину, который пользуется подсказками.

— У нас маловато карманных денег. Дай мне пять минут, — понизив голос, шепнул Женя.

— Хорошо, я буду ждать в главном зале. И не зови своего приятеля-следователя.

— Пять минут.

Он подождал, когда она уйдет, и только потом перевел взгляд на соседа. Он показался Жене странным — вряд ли профессор, но именно такой, каким Женя представлял себе англичан.

— Сложная партия?

— Простите?

— Шахматы…

— Да, конечно, особенно когда вы играете против программы — пустоты, так сказать. Очень мешает.

— Я понимаю, что вы имеете в виду. У меня такая же. Она у меня все время выигрывает.

— Вы, правда, играете?

— Очень неплохо.

— Послушайте, если ваш поезд нескоро отходит, мы могли бы пока сыграть. Вы умеете играть в быстрые шахматы?

— В блиц? Играл пару раз…

— Пять минут — и готов!.. На шахматной доске есть часы. Включаем?

— Как угодно.

— Ваша приятельница не будет против?

— С ней все в порядке — она понимает.

— Генри, — они обменялись рукопожатием.

— Иван, — сказал Женя и включил доску.

Почти выигрыш — настоящее искусство. Генри слишком быстро выставил королеву, не защитил ладьи, оставил «офицеров» на краях поля. Женя понял, что также сделал несколько грубых ошибок, не стал объявлять шах королю англичанина, пока обе стороны не пожертвовали достаточно фигур.

Генри выглядел добродушным и часто подмигивал.

— Молодой человек, такая игра достойна награды. Но игра будет другой, есть на кон поставить деньги. Тогда уже будет настоящий результат. Вы когда-нибудь играли на деньги? Знаете, что это такое?

— Конечно. Однажды я выиграл десять долларов.

— Ну-у, вы настоящий профессионал. Так как — играем?

Женя тогда выиграл при ставке десять долларов, потом — при двадцати.

Генри расставлял фигуры:

— А если на стольник?

Егор скользнул на скамейку рядом с Маей, шепнул:

— Я слышал, ты ищешь ребенка.

Мая замерла, как будто к ногам подползла змея. Но потом почувствовала себя защищенной армией пассажиров в зале ожидания — неважно, спали они или нет.

— Как ты об этом узнал?

— Ты расспросила о нем половину людей на этом вокзале. А слова летят по воздуху. Ребенок? Какой кошмар. Ужасно. Я бы убил того, кто это сделал. Правда. Если я могу помочь, только скажи. Серьезно. — Если Егор казался большим во флуоресцентном ослепительном свете перехода, то в неясном освещении зала ожидания он, казалось, стал еще больше. — Проблема в том, что люди тебе не верят. Они не могут представить, что у тебя есть ребенок. Я знаю, что это правда, потому что ты изгадила своим молоком мой роскошный белый шарф. Это просто случайность, я знаю, не переживай.

Она молчала, хотя не могла сказать, что была удивлена, увидев Егора. Она почти ждала его с тех пор, как он обнял ее — там, в переходе.

— Я так понимаю, Гениус — на деле, — заметил Егор. — Гениус — самый умный малый из всех, кого я знаю. Как называется столица Мадагаскара… Карточные фокусы… — Похоже, проблема Гениуса в том, что он живет в своем мире. Я не думаю, что он знает хотя бы десять человек. Ты не могла откопать никого более бесполезного, даже если бы у тебя был выбор. С ним ты никогда не найдешь своего ребенка. А я смогу.

Она не могла не спросить…

— Как?

— Ты вернешь его за деньги. Это то, чем мы занимаемся, мои пацаны и я. Защити свою вещь или верни ее! Вчера вечером с канадцем — это была просто шумная игра… Мы фильтруем слухи, следим за новостями, оцениваем ситуацию и действуем. Например, ты спрашивала о проводнице бабе Лене. Мы найдем ее. Мы — сеть, как милиция, но только дешевле! Ты же не хочешь оказаться в милиции — ведь так? Они продадут твоего ребенка в Америку, и ты никогда его больше не увидишь.

— А кто такой друг Жени, следователь?

— Это катастрофа. Я не доверял бы ему поиск ребенка.

— Сколько? Сколько это будет стоить? — Она не верила ни одному слову, но узнать цену было интересно.

— В такой ситуации каждая минута на счету. Мы бы задействовали все наши силы на весь день прямо сейчас. Начнем с пятисот долларов. Когда найдем ребенка — потянет на пять тысяч. Но я гарантирую, что ты получишь его живым и невредимым.

— У меня нет таких денег. У меня вообще денег нет.

— И нет друзей или родителей, чтобы взять в займы?

— Нет.

— Вчера вечером ты сказала, что у тебя есть брат.

— У меня нет его.

— Очень плохо. Возможно…

— Возможно, что?..

— Возможно, мы могли бы договориться кое о чем.

— О чем?

Голос Егора стал хриплым. Он наклонился так близко, что его волосы коснулись уха.

— Ты мне их отработаешь.

— Делая, что?

— Неважно — что захочет клиент. Не похоже, что ты девственница.

— Но я и на проститутку не похожа.

— Не злись. Я стараюсь сделать, как лучше. Ты должна сходить с ума, когда думаешь о том, что происходит с твоим ребенком? Его кормят? Меняют подгузники? Она еще жива?

Он встал.

— Я вернусь сюда через два часа, если ты передумаешь.

— Я не знаю, как быть! — Маю охватила паника.

— Это — твой ребенок, решай… — вздохнул Егор как человек, который сделал все, что мог.

В середине игры Женя вдруг вспомнил о Мае. Рано или поздно ее блуждание по вокзалам привлечет внимание милиции, возможно, того самого лейтенанта, от которого она убежала, когда Женя впервые увидел ее с красными волосами — как маяк в толпе. Если бы ее остановили без документов, то тут же замели бы в приемник для малолеток, где она увидела бы судью не раньше, чем через год, или отвезли бы в приют, где ей пришлось бы задержаться еще дольше. Вдруг он представил, что она уже не сидит в зале ожидания и не блуждает по вокзалу. А, быть может, спускается в метро со своей бритвой.

Неожиданно Генри оказался хитрым противником, он сумел достичь небольшого преимущества, зажимая Женю двумя пешками и форсируя неравный обмен слона на коня.

— Шах!

Женя погрузился в тревожные мысли. Он представил себе Маю. Был час пик, и толпа могла вытолкнуть ее, растерявшуюся, за линию безопасности на платформе. Что деревенская девочка знала о карманниках или извращенцах? Женщин «общипывали», особенно в час пик. Бывали даже несчастные случаи. Все было возможно. Часы над туннелем отсчитывали секунды до следующего поезда. Пошел поток ветра, появился свет приближающегося состава. Толпа напирает, пассажирам мешают выходить из поезда. Суматоха. Крики и визг.

— Шах! — повторил Генри.

Женя вынырнул из своих мыслей, когда Мая появилась в буфете. Ее настроение трудно было понять — лицо скрывал капюшон. Ему стало немного легче, но он не мог не думать о том, где она была все это время. Кроме того, взглянув на доску, он с ужасом обнаружил, что меньше чем за две минуты по часам он уже почти проиграл Генри. Тот ухмылялся в бороду… И вдруг выдал на отличном русском: «Не буди лихо, пока оно тихо…»

— Я думала, — вмешалась Мая, — что ты ищешь ребенка. А ты продолжаешь играть в шахматы.

— Ты же знаешь, что я здесь, — Женя уткнулся в доску.

— Я ушла полчаса назад. А ты еще нигде не искал!

— Дай мне закончить партию.

— Мы можем уйти сейчас? — она настаивала.

— Мне нужно еще пять минут.

— Ты это уже говорил.

— Еще пять минут — и все. — Женя еще мог выиграть. Он видел, как выйти из ситуации и уже просчитал комбинацию, которая вывела бы его к победе.

Мая смахнула шахматы с доски. Пластмассовые фигурки подпрыгнули и раскатились под столами и у кассы. Все в кафе повернулись к Мае.

— Теперь мы можем идти?

— После того, как он заплатит, — напомнил Генри.

Женя мрачно собирал фигуры по всему полу. Его беспокоила не столько потеря денег, сколько то, что его публично оскорбили там, где он считал себя профи — в шахматах. Он был талантливым парнем, а сейчас выглядел жалко, был смущен. Он — единственный, кто имел полное право злиться сейчас. Но почему тогда Мая излучала гнев и презрение.

На пути к «Петру Великому» Женя думал, как бы ее отшить: «Удачи. Действуй сама». Однако он так и не произнес этих слов. Она потребовала назвать комбинацию цифр от двери казино.

— Итак, мы больше не мешаем друг другу, — отрезала она.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что ты не должен мне больше помогать.

— Я не против, — это было не совсем так…

— Ты играй в свои игры, а я буду заниматься тем, для чего приехала.

Женя вспомнил, что до того, как он впустил Маю в свою жизнь, она шла гладко. Он был победителем. Он целеустремленно двигался к цели, был уважаемым человеком у Трех вокзалов. У него было роскошное казино — для него одного. Он был признанным Гениусом — гением. Все перевернулось вверх дном. Теперь он был неудачником, он мог в любую минуту потерять единственное место, которое он считал своим. На входе он назвал ей цифры. Она сама набрала шифр — проверяла.

— Ты мне не доверяешь? — заметил Женя.

— Может быть, ты соврал мне, а, может, и нет.

— Ну, спасибо. Почему ты такая злая?..

— У меня украли ребенка, а ты играешь в шахматы.

— …Чтобы заработать для нас деньги.

— Для нас? Ты имеешь в виду для себя? Сыграешь еще. Я проживу на свои деньги. Ты только и думаешь про деньги, сволочь.

— Да ты просто сука.

Она вздрогнула. Это слово сработало как настоящее оружие, и его любой мужчина мог применять множество раз.

13

Мая была самой юной проституткой в клубе. Она была особенной, ее не выставляли напоказ — только для надежных членов клуба.

Ее комната была выкрашена в розовый цвет, на полках рядами сидели куклы с пришитыми улыбками и глазами-пуговицами — так будет смотреть ребенок, к которому в спальню прокрадется папочка, чтобы сказать: «Ну, один последний поцелуйчик…»

Она ненавидела кукол.

У этой комнаты было одно преимущество — окно выходило на улицу с двусторонним движением, неподалеку была видна автобусная остановка и уличные фонари. Навес на остановке странным образом внушал какое-то доверие. Ночью фонари мерцали, как тлеющие угольки.

Клуб находился почти на заднем дворе, он делил большую площадь для стоянки автомобилей с гаражом и отелем, посреди двора отчетливо отпечатались следы авто. Клуб оказался довольно-таки популярным местечком — отбоя от клиентов не было. Некоторые его завсегдатаи походили, скорее, на диких кабанов — такие же грубые и небритые. Старые педофилы торопились сюда, как паломники к Лурдской Деве Марии,^[3] — их ноги были затянуты сеткой варикозных вен, они несли свои толстые животы, страдая от высокого кровяного давления и полового бессилия. Они надеялись исцелиться, переспав с малолеткой. Часто те, что строили из себя ласкового папочку, кончали в слезах. Они платили больше всех, замучивая до такой степени, что под конец им удавалось-таки выжать детский стон. В школе на уроках она часто засыпала, учительницы принимали это за симптом анемии, предшествующий регулярной менструации. У нее не было друзей, никого, к кому она могла бы пойти домой или кто бы мог прийти к ней в гости. По справке врача она не участвовала в спортивных или других мероприятиях после школы. Автомобиль доставлял ее к первому уроку утром и забирал, как только заканчивались занятия. У Маи было четыре часа, чтобы пообедать и успеть сделать «домашку» до появления первых клиентов.

Во всем другом она была обычной девочкой.

Менеджер клуба, Матти, тешил себя сходством с Томом Джонсом, он носил такие же рубашки с кружевными манжетами навыпуск и напевал сентиментальные песенки. Как всякий гордый финн, он придерживался предубеждений, принятых в его стране: русские — дураки и пьяницы, а финны — мастаки и пьяницы. Такое заявление неизменно приводило к запоям с друзьями в милиции, когда те приезжали за своей долей за «крышу». Если менты не отставали, голос Матти доходил до предельной почтительности и предлагал «тонкий товар».

Когда Мая попыталась перерезать себе вены в ванной, Матти недоумевал:

— Что с тобой? Почему ты хочешь себя убить? Разве ты не знаешь, как тебя здесь ценят — тебя содержат, как принцессу? Разве ты не знаешь, как тебя здесь любят клиенты? Не говори другим девочкам, но ты приносишь больше денег, чем кто-либо еще. Ты здесь как Мона Лиза в Лувре. В этом известном музее в Париже хранится тысяча произведений искусства, но на самом деле каждый хочет увидеть только одну-единственную картину. В этот зал даже трудно попасть — так он переполнен. Так и с тобой. И все твои деньги накапливаются и хранятся в надежном месте.

— Сколько?

— Сразу не скажу. Не считал. Много.

— Почему ты не заберешь оттуда деньги и не отпустишь меня?

— Это могут сделать только твои родители, потому что ты еще несовершеннолетняя. Они помнят о тебе. Я им позвоню.

— А я могу с ними поговорить?

— Если они захотят… Они здесь всем заправляют. Я — простой человек, просто вывожу дерьмо. А пока я хочу, чтобы ты это носила — и Матти завязал красные ленточки у нее на запястье. — И кончай курить. Хорошие девочки не дымят.

Она перешла дорогу к автобусной остановке. Ее построили еще в советские времена, и, хотя краска облетела, а стену прошили загадочные отверстия, Мая все еще могла разглядеть стартующую ракету, когда-то призванную вдохновлять на лучшее будущее.

Автобусный маршрут был закрыт уже много лет. Теперь остановку использовали главным образом как доску объявлений и писсуар: «Заебись, я трахал твою маму», «Хайль Гитлер», «Олег сосет». Стены все еще были достаточно толстыми, и в жаркие дни накапливали тепло, чтобы в холодные медленно его отдавать. Мая садилась на скамейку и представляла себе, что сидит на чьем-то теплом колене.

Никто не волновался, когда она куда-нибудь исчезала. Дорога была прямой, машин ходило мало, а те, что, случалось, проезжали, проносились мимо, как реактивный снаряд. Время от времени у клуба останавливался армейский грузовик, но Матти никогда не пускал солдат, они были слишком шумными и слишком бедными.

Ничего интересного вокруг, все равно что на Марсе.

Несмотря на худую фигуру, беременность Маи не была заметна почти до четвертого месяца.

— Ты знала, — сказал Матти. — Ты знала, когда прекратился цикл. Ты сразу поняла, а теперь мы в жопе. Ладно, теперь нам надо от этого избавиться.

— Если ребенка не будет, не будет и меня, — она показала запястья.

— Ладно, ладно. Но когда этот ребенок родится, ты должна сбыть его с рук. Найди кого-нибудь подходящего. В бордель ездят не за тем, чтобы наслаждаться детским криком, — согласился Матти.

— Очень симпатичный, очень славный, очень, — затараторил Матти, когда ребенок родился. — Ты нашла кого-нибудь подходящего?

— Нет, — сказала Мая.

— А ты искала?

— Нет. Ее зовут Катя…

— Слышать ничего не хочу. Она не может здесь оставаться.

— Она будет тихо себя вести.

Ребенка спеленали и положили в корзину рядом с кроватью Маи. Одеяло, подгузники, коробки с тальком и банки с вазелином сложили во вторую корзину.

— Теперь ты можешь одной рукой дергать за член, а другой — нянчить ребенка! Ты знаешь, что мне велели сделать? — Матти открыл складной нож. — Секунда — все равно, что проткнуть воздушный шарик…

— Тогда тебе придется убить и меня. У тебя будут два трупа, а не один.

— Ты даже не знаешь, кто отец… Скорее всего, кто-то, на ком ты покаталась без седла. У него может быть СПИД и куча других болезней.

— Не прикасайся к моему ребенку. Закрой нож!

— Но ты обещала от него отказаться. Ты же тогда согласилась.

— Закрой нож.

— Ты создаешь трудности. Ты не знаешь этих людей.

— Кого?

— Этих людей. Они не ведут переговоров с малолетками. Они вообще ни с кем не заключают сделок.

— Тогда я уеду. У тебя должны быть мои деньги. Ты говорил, что их много.

— Это было до того, как ты забеременела. Потерянный доход плюс комната и проживание. Взятки врачу, учителям, одежда, прочие расходы. После всех вычетов ты должна клубу восемьдесят одну тысячу четыреста пятьдесят…

— Восемьдесят одна тысяча четыреста пятьдесят?

— Я могу показать тебе расчет.

— Ты говорил с моими родителями?

— Твоя мать говорит, что ты сама стелешь себе постель и платишь за нее. Ты должна это отработать.

Она следила за глазами Матти:

— Меня продали?

Он ударил ее, на щеке остался красный отпечаток.

— Ты — умная девочка. Ты сама все знаешь и не должна задавать такие вопросы. Никогда снова не задавай этот вопрос.

Мая пряталась в автобусной остановке. Сумма в 81 450 так и носилась у нее в голове, но навес остановки, казалось, защищал ее. В воскресенье бизнес шел ни шатко ни валко, и Мая с Катей могла часами просиживать под навесом. Трехнедельный ребенок только и делал, что спал, а Мая только тем и была занята, что наблюдала, как он спит. Маю удивляло, как так получилось, что из нее вышло нечто столь совершенное, такое цельное и полупрозрачное, она гордилась собой. Мая видела, что Матти не спускал с нее глаз… Небо, дорога, фонари, девочка, младенец, и так — каждый день, день за днем, за исключением того, что ребенок рос.

Матти подкараулил Маю в салоне среди красных бархатных диванов и эротических статуй. Было одиннадцать утра. Он выглядел и вонял так, словно всю ночь просидел в бутылке водки.

— Ты знаешь, чем отличается русский от финна? — спросил он.

— Умный — пьяный, дурак — пьяный. Ты мне так говорил.

— Не только, принцесса, главное — основательность. Смотри, вы даже не понимаете, с кем имеете дело. Эти люди ничего не делают спустя рукава. У них по всему миру такие заведения. И девочки — как ты — по всему миру. И эти девочки не могут свалить, не отработав и не вернув долг. — Он показал ей фотографию. — Ты можешь представить, какой симпатичной была эта кроха? — Он показал ее другую фотографию. — А теперь, ты можешь назвать это лицом? Посмотри, подумай. Может, до тебя что-нибудь дойдет… — Теперь ты все знаешь, — Матти медленно покачивался. — Для этих людей ты — никто. Для них ты — просто сука, которая слишком много разговаривает.

На следующий день в допотопном «Вольво» приехали двое мужчин в рабочих комбинезонах и сапогах. Мая немедленно окрестила их «охотниками». Она была готова — с Катей в одной корзине и подгузниками в другой. Как будто они отправлялись в однодневный поход. Двое собирались сразу зашвырнуть Маю и ребенка в машину, если бы автомобиль последние километры не протащился на спущенной шине, кроме того, в глушителе оказался пробой. Механик в гараже сообщил, что мог бы заменить и шину и глушитель за полчаса, поэтому «охотники» решили пока комфортно пообедать под кондиционером в салоне.

Главный вопрос — что делать с Маей? Они не могли держать ее в машине, когда та стояла в гараже. Нельзя, чтобы ее видели работники мастерской. «Охотники» не хотели и чтобы она все это время оставалась в клубе. Именно Матти предложил автобусную остановку, где Мая будет на виду… Мужчины взглянули на дорогу и на высокую траву позади остановки и возвратились к капусте и кефиру.

Оказавшись на автобусной остановке, Мая почувствовала облегчение. Это было особое место, и оно принадлежало только ей. Остальной мир остался где-то позади, существовали только она, Катя и стрекотание миллионов насекомых вокруг. Казалось, она никогда раньше не замечала этих звуков. …И никогда раньше не молилась о чем-то, как сейчас.

— Одна хорошая новость и одна плохая, — сообщил механик мужчинам. — Новую шину уже поставили, но у нас небольшая проблема с глушителем. Болты проржавели. Я пытался смазать, пробовал отвернуть рычагом и гаечными ключами. Попробовал ножовкой. Мне, похоже, нужно еще минут двадцать.

— Да тебе нужно дуло в задницу засунуть…

Мая подумала, что сделает все возможное для того, что сохранить ребенка, но, если потребуется, сама убьет девочку, но не допустит, чтобы кто-то издевался над ней.

— Ваше здоровье! — Матти поднял стакан водки. «Охотники» не стали пить, хотя он налил им до самого края. — Нет? А если по очереди — кто кого перепьет? Один финн против двух русских? Вот это будет здорово!

— Отвали, — буркнули «охотники» и подняли стаканы.

Звук мотора перекрыл пение насекомых, из марева, висевшего над дорогой, появился автобус.

— Еще по маленькой, — Матти налил следующую точно до краев.

Это был армейский автобус с новобранцами, — все сразу стали рыцарями — прямо сэры Галахады,^[4] когда увидели, что на остановке сидит девушка.

— Ты говорил, что здесь не ходят автобусы. Вот же автобус, а наша машина — на гребаном домкрате, — вскочили «охотники».

— Нет здесь никаких автобусов, — заблеял Матти. — Неподалеку воинская часть. Иногда их автобусы или грузовики проносятся мимо, вот и все.

Двери автобуса открылись, и Мая осторожно поднялась по ступенькам, как будто и автобус, и солдаты могли раствориться от одного ее прикосновения.

«Охотники» понеслись к машине. В руках одного оказался автомат, другой тут же крикнул, чтобы он его убрал.

— Давай, давай, уйдет… — метался Матти.

Автобус тронулся. Маю стали закидывать вопросами. Через некоторое время солдаты расслабились, гордясь своим поступком… Она, опустошенная, отправилась в город.

Вокруг вокзала выстроился рынок. Сбережения Маи остались припрятанными в клубе, но чаевых за ночь оказалось более чем достаточно, чтобы купить джинсы и подержанную кожаную куртку. Пока женщины в станционной парикмахерской восхищались Катей, она покрасила волосы. Только изменив внешность, Мая пошла в кассу и купила билет на ночной поезд в Москву. В плацкартный вагон. Она никогда не была в Москве, но подумала, что это — хорошее место, где можно будет скрыться.

«Чудеса случаются. Наша судьба сделала крутой поворот», — мысленно сказала она ребенку, когда они сели в поезд. Мая улыбалась от волнения. Судьба вручила ей самую драгоценную вещь на свете — дочь, и ей удалось ее сохранить. С этого момента жизнь должна была измениться. Катя захныкала. Но прежде чем она начала громко плакать, Мая уже была в тамбуре в конце вагона и дала ребенку грудь. Как только первый приступ голода прошел и ребенок успокоился, Мая позволила себе сигарету. Ей хотелось, чтобы так было и дальше — она смотрела и смотрела, как в лунном свете блестят поля, а поезд, как контрабандист, везет через границу ее ребенка.

Мая не слышала, как вошел пьяный солдат, пока позади него не лязгнула, закрываясь, дверь.

Это было давным-давно, казалось Мае. А всего-то — два дня назад. Ладно: суки — всегда суки. Она закрыла глаза. А когда Женя заснул, осторожно вытащила из рюкзака его последниеденьги и вышла из казино.

14

Аркадий позвонил Виктору из гримерки танцовщиц и сообщил, что жертву, которую они назвали Ольгой, опознали как Веру Антонову, девятнадцати лет, студентку МГУ. А поскольку это был его случай, предложил приехать в «Нижинский» и принять участие в расследовании.

— Я пока не могу никуда ехать. Мне делают татуировку.

— Прямо сейчас? В это время?.. Нет проблем. Клуб открыт всю ночь.

Аркадий не знал, что сказать. Он мерил шагами небольшое, ярко освещенное пространство, которое было отведено под гримерку. Стол с гримом завален использованными салфетками, банками с кремом, пудрой и румянами, помадой и тушью. Трудно было представить, как сюда могли втиснуться шесть женщин, не говоря уже о том, что им приходилось здесь еще и переодеваться — снимать один костюм и надевать другой.

— Я трезв, если это — то, что тебя сейчас интересует, — сообщил Виктор.

Аркадий думал о другом. Он обратил внимание на фотографии друзей и членов семьи, они были подоткнуты за раму зеркала. Но ни на одной из них не было Веры Антоновой.

— Кто ее опознал? — спросил Виктор.

— Журналистка, которая пишет о клубе и еще несколько человек. Похоже, учебу в МГУ она совмещала с работой в «Нижинском».

— Да, грустно…

— Зачем тебе татуировка?

— Ты же не думаешь, что я могу просто так для удовольствия болтаться в тату-студиях… Между прочим, звонил Зурин и спрашивал, где твое прошение об отставке. Он ждет. Он сказал, что начальство проинформировано — тебя отстранили. Ты больше не следователь. Первый звоночек, и они тебя задержат.

— Арестуют?

— Отрубят голову, если захотят.

— Когда ты сможешь приехать в клуб? Ты же всегда говоришь, что детектив идет вперед, а прокурор — следует за ним. — Пока Аркадий говорил, он быстро открывал и закрывал ящики. В одном он, конечно, заметил экстази в виде леденцов, прозрачных капсул и зеленого горошка, однако ни клофелина, ни эфира не было. В комнате с зеркалами, отражающими друг друга, он казался себе окруженным отчаявшимися мужчинами с длинными прилизанными волосами, глубоко запавшими глазами. Такие обычно блуждают дождливой ночью по улицам и заставляют людей поднимать стекло в машинах или спешить к светофору.

— Не кидайся на артистов. Я позвоню тебе утром, — сказал Виктор.

— Татуировка болит?

— Немного покалывает.

— Ладно.

Изящная Иза Спиридонова была совсем седой. Аркадий помнил ее еще по Большому театру — она недолго была примой, а потом получила травму. Он полагал, что она могла где-нибудь преподавать, учить молодых балерин поднимать ножку и отводить ручку — так и вот так. Вместо этого она оказалась хореографом «Нижинского». Ее комнатка размещалась между завешанной костюмами стойкой и штабелями компакт-дисков, вокруг модели клуба из пробкового дерева — здесь были видны проходы, танцполы и сцены.

Аркадий указал на макет пальцем.

— Где мы на этой модели?

— Я не обсуждаю то, что происходит за стенами клуба, ни с кем. Пожалуйста, не трогайте.

— Я всегда любил модели. — Он наклонился, чтобы получше рассмотреть. — Грузовой лифт ходит вверх и вниз?

— Нет, это не кукольный домик. Не трогайте, пожалуйста.

— Где, вы говорите, мы тут находимся?

— Ну, например, здесь. — Она указала на третий этаж (всего их было пять). — Вы показывали эту фотографию кому-то из танцоров?

— Да.

— Почему вы не пришли сначала ко мне? Наши девочки — почти дети. Я не хочу, чтобы они разрыдались до того, как закончится шоу. Держитесь подальше от девочек. И вообще, если у вас есть вопросы, давайте звоните завтра, я найду для вас время.

«Завтра началось уже несколько часов назад», — подумал Аркадий. А времени у него было лишь до тех пор, пока его не настигнет Зурин.

Зазвонил телефон Спиридоновой, она присела, чтобы поговорить.

— Нет, я не одна. Здесь — следователь, но он уходит… совершенно бесполезно и пугает девочек… подожди секунду, он недостаточно сообразителен, чтобы понять намек. — Она подала Аркадию знак уходить. — Разве вы не видите — я на работе?

— Я тоже. Вот фото Веры. Взгляните!

— О! Нет. — Фото оказалось в руке Спиридоновой, и она тут же сунула его назад Аркадию. — Уходите уже! Я не могу поверить, что вы показали вот это моим балеринам.

— Но я не показывал им этого…

Он опустил руку в карман куртки и впихнул Спиридоновой другую фотографию, пристально наблюдая, как ее взгляд скользнул по грязному матрасу, полураздетому телу Веры, татуировке-бабочке у нее на бедре.

— Я не понимаю… — Спиридонова немедленно нажала на отбой.

— Я тоже, — заметил Аркадий.

— Господи, как это могло случиться? — Она отбросила фото так, словно по нему полз паук. — Кто… кто мог сделать с ней такое?

— Я не знаю.

Он описал обстоятельства, при которых была найдена девушка: «Одета — как проститутка, татуировка — как у проститутки, на кровати проститутки, порошок для того, чтобы „вырубить“ клиента — как у проституток».

— Я не могу это никак объяснить. Это не та Вера, которую я знала.

— Какой она была?

— Свободных нравов — так можно было бы о ней сказать.

— Сексуально свободных?

Она задумчиво улыбнулась.

— Они все — разные: бисексуалы, геи, лесбиянки. Вера была популярна и у мужчин и у женщин — они слетались к ней, как пчелы на шикарный цветок. Но она была честолюбива. У нее мог быть любой из дюжины миллионеров. Зачем ей продавать себя у Трех вокзалов?

— Вы можете назвать имена ее мужчин?

— Я могу назвать некоторых, но этот список будет неполным и несвежим. Она была слишком непостоянной девочкой. Она жила в общежитии. Может быть, стоит поговорить с соседями по комнате.

— Что она изучала?

— Языки. Международные отношения.

Аркадий был удивлен. На факультет международных отношений обыкновенно попадала только элита. Аркадию было трудно в это поверить, но он сам когда-то был частью «золотой молодежи» Москвы. …Когда-то, когда на этой земле царили красные динозавры.

— Как к ней относились другие балерины?

— Отлично.

— И не было конкретных врагов?

— Нет, никого.

— Вы проводили с ней собеседование, прежде чем принять в труппу?

— Конечно, хотя это не Большой театр. Я здесь не совсем настоящий репетитор — главным образом для престижа… Девочки в основном делают то, что им нравится. Это все-таки клуб «Нижинский». Люди здесь ждут чего-то нового, причем каждую неделю. И за те деньги, которые они здесь оставляют, еще хотят прикоснуться к культуре. Не слишком долго, конечно, хотя бы секунд на десять. Увидеть некоторые пируэты или живые картины. Девочки выстраиваются в линию, как самые настоящие балерины с самим Нижинским, чтобы богатые мужчины могли ими просто полюбоваться… — Она курила и напряженно выдыхала дым, который скручивался в замысловатые арабески, — …боготворить их.

— У нее в Москве семья?

— Ее родители погибли во время взрывов в метро. Брат пропал в армии — он повесился…

— Почему?

— Он был геем.

Этого было достаточно. В армии над новичками обычно издеваются. Гомосексуалов преследуют.

— Когда это случилось?

— Под Новый год. Она была расстроена, но ничего необычного. Она была собранным человеком, именно потому это, — она направила взгляд на фотографию Веры в бытовке, — совершенно необъяснимо.

— Она хорошо одевалась?

— Ничего бросающегося в глаза.

— Дорогие украшения?

— Нет.

— Сегодня вечером вы давали спектакль, в котором балерины принимали пять основных позиций, кроме четвертой. Ее, как предполагалось, должна была исполнять Вера?

— Да.

— Почему никто не встал на ее место?

— Вера часто приходила в самый последний момент. Я, сознаюсь, делала ей поблажки. Девочка много занималась в университете. Я уважала ее за это.

— Вы заявили о том, что она пропала без вести?

— Если бы ее не было неделю. Она вела активную жизнь. Это — свойство молодости, не так ли? Энергия?..

— Она когда-нибудь принимала наркотики?

— Никто из моих девочек не принимает наркотики — в противном случае их бы немедленно уволили. У меня этого не может быть.

— Когда вы последний раз ее видели?

— В четверг, на репетиции.

— Точное время?

— С двух до пяти. У нас два раза в неделю репетиции, потому что, как я вам рассказывала, балерины по большей части создают собственную хореографию. Все, что я требую — чтобы они не свалились со сцены…

— Какое у нее обычно было настроение?..

— Всегда приподнятое.

— Пожалуйста, напомните, какая тема была в этот уик-энд…

— Эксплуатация детей. В частности — девочек. Я использовала костюмы, в которых были смешаны такие разные образы, как Лолита, японские нимфетки — аниме, детский балет.

— Я видел это. Но мне показалось, что кое-что отсутствует.

— Что вы имеете в виду?

— Независимо от того, что должна была бы представлять Вера, вам стоит взглянуть на фото, и, может быть, вы вспомните…

Ее глаза скользнули по фото насколько это было возможно быстро.

— Я понимаю, вы считаете, что она здесь похожа на проститутку.

— Балерины сами выбирали, какой костюм надевать или вы назначали им роли?

— Я назначала им роли. Но это же все только для сцены, понимаете.

— Вы узнаете ту одежду, что была на Вере, когда ее убили? Юбка, топ, сапоги?..

— Трудно сказать точно.

— Каково ваше первое впечатление?

— Похоже на костюм…

— Тот, что вы выбрали для нее?

— Да, но не предполагалось, что они отправятся в таком виде домой. Зачем стала бы она появляться в этом ночью, да еще в таком опасном месте, как Три вокзала?

— Накануне она говорила о каких-нибудь своих планах, собиралась ли куда-нибудь ехать?

— Нет… — Иза Спиридонова запнулась, — насколько мне известно — нет.

— Вы можете вспомнить кого-нибудь, кто мог бы желать ей вреда — прежний любовник, ревнивый коллега?

— Нет. Творческий век балерины, знаете ли, достаточно короток. Один неверный шаг, одно падение, одна поездка.

— И это может быть даже не падение?..

— Да. Именно поэтому танцоры ужасно суеверны… — Она снова вернулась к фото, — а татуировка совсем недавняя.

— Когда она появилась?

— Две недели назад.

— Спасибо. Это поможет определиться со временем.

— Неужели все так, как вы говорите. — Спиридонова скривила губы.

— Если вы еще что-то вспомните, — Аркадий дал ей свою визитную карточку, — лучше звонить на сотовый. Я крайне редко бываю на работе.

Выходя из конуры мадам Спиридоновой, Аркадию пришлось прижаться к стене — три китайца, одетые в черное, как раз выскакивали из грузового лифта. Он находился напротив, двери были открыты — чем не приглашение. Аркадий вошел и нажал пятый.

Когда двери открылись, он шагнул в мир, задрапированный в черное. Платформы, переходные мостки, рельсы и скрытые за кожухами осветительные приборы. Внизу был цветной мир — пучки света окрашивали воздух в красный, синий и зеленый. Глобус блестел и вращался, когда танцоры взлетали в бесконечном пульсировании ритмов. С высоты пятого этажа все это казалось далеким. На среднем переходном мостике сидел Петрушка. Он выглядел грустным — таким унылым мог быть только клоун. Он бесцельно постукивал одной ногой о другую и никак не реагировал на появление Аркадия.

— Я догадываюсь, почему вы здесь, — сказал Аркадий.

— И почему?

— Хочется побыть одному.

На нем был мешковатый костюм, но он не мог скрыть его мощную мускулатуру, — не больше, чем грим мог скрыть снисходительное выражение.

— Правильно…

— Вы — человек, который летал во время шоу, — сказал Аркадий.

— Вы все еще здесь?..

— Ну, предположим, я просто любопытный и никогда раньше не видел сцены с такой высоты.

Когда глаза привыкли, он разглядел космический корабль, люстру, детскую коляску — атрибуты спектакля — все это было подвешено к потолку. На переходном мостике рядом с Петрушкой лежала страховка и аккуратно сложенный канат.

— Что надо сделать, чтобы избавиться от вас?

— Ответить на несколько вопросов, — сказал Аркадий.

— О чем?

— О полетах.

— Я не думаю, что это будет вам интересно.

— Почему бы и нет?

— Хорошо, есть два вида полетов. Того, кто летает на двух канатах, буксируют по кругу, как чемодан, безопасно и медленно. Тот, кто летает на одном канате, летит в любом направлении, с любой скоростью, как ему понравится. Вот это — приспособление для одного каната. — Он посмотрел на Аркадия сверху и вниз, — но вы, определенно, не стали бы летать на двух канатах.

— Вы намекаете на человека, который стоит внизу, на земле, и держит другой конец каната?

— Человек… Или мешок с песком.

— Как вас зовут? — спросил Аркадий.

— Петрушка.

— Вы все еще в роли?

— Всегда. Так же как и вы. Вы — милиционер, не так ли?

— Как вы догадались?

— Вас выдает вид человека, который всегда «на работе».

— Вы так думаете?

— Абсолютно точно.

— Вы были знакомы с Верой Антоновой?

— Я не знаю. Кто она?

— Балерина. Здесь в клубе.

— Нет, я здесь новый человек.

— Вы не москвич?..

Петрушка зажег сигарету спичкой. Вместо того чтобы загасить огонь, он дал ей упасть на навес для прожекторов.

— Это — часть клоунады? — спросил Аркадий. — Вы хотите, чтобы здесь все сгорело?

— За каждый вопрос — спичка. Это — игра.

— Вы и правда — псих?..

— Смотрите, уже две спички.

Клоун зажег еще одну спичку и пустил ее дрейфовать вниз к прическам, обнаженным плечам, декольте. Аркадий понимал — маловероятно, что вниз долетит настоящее пламя — все-таки далеко, — но для паники достаточно одного вскрика «Пожар!»

— Вы не прекратите?

— Еще одна.

Петрушка зажег третью спичку и, прежде чем бросить ее вниз, дал пламени разгореться.

— Еще?

— Вера Антонова мертва. Это не вопрос, — сказал Аркадий. Клоун не ответил. По крайней мере, решил Аркадий, он не станет зажигать спичку. — Она была красивой девочкой. Это — также не вопрос. У меня есть ее фото.

— Я покажу вам, как это действует, — клоун встал на ноги, взял веревку, прошел по рельсу… У него было феноменальное чувство равновесия. Стоя на рельсе в полутьме, он перекинул веревку через блоки над головой, сделал петлю на одном конце и вручил другой конец Аркадию.

— Держите.

— Зачем?

— Вы — мой противовес.

Клоун вставил ногу в петлю и взошел на мостки. Потом нырнул вниз, когда Аркадий пытался удерживать веревку в руках. Но она оказалась настолько скользкой, что все, что мог сделать Аркадий, дать ей размотаться, а Петрушка изящно приземлился на танцпол. Гости оценили его стремительный спуск аплодисментами. Петрушка взглянул наверх во тьму, дернул веревку и пустил по ней прощальную волну Аркадию. Тот почувствовал себя дураком, хуже того — он явно упустил что-то важное. Он не знал где… но он был убежден, что уже встречал этого человека раньше, тогда тот, конечно, был не в клоунском гриме. Но чувство… Словно локоть человека, толкнувшего вас в метро: и хотя вам едва удается заметить блеск глаз на его лице, в памяти он остается, прежде всего, болью ушиба.

15

В 5 утра, когда выносливая публика все еще ждала последнего танца, последнего тоста и последней шутки, Аркадий вышел из клуба «Нижинский». Над городом нависла гроза. Порывы ветра швыряли по улицам мусор. Крупные капли дождя били по машинам и ветровым стеклам.

Аркадий поставил «Ладу» подальше от клуба, чтобы не подвергаться насмешкам со стороны охранников на стоянке. Аккуратно разместил пластиковые банки в салоне — крыша авто прохудилась настолько, что протекала в дождь.

Мужчина и женщина, поторапливая друг друга, прокладывали себе дорогу, стараясь опередить грозу. Мимо пробежала еще одна пара — женщина была босиком — туфли на высоком каблуке она несла в руке. С ним поравнялись чьи-то ноги — рядом вырос Дима-телохранитель. «Глок» открыто повис у Димы на плече.

Дима обыскал Аркадия, быстро «прощупав», в это время с ними поравнялся роскошный «Мерседес-S550». Боковое стекло сползло вниз, в нем появился Саша Ваксберг и пригласил Аркадия… еще на минуту.

Аркадий был польщен, но теперь жалел, что у него не было с собой пистолета.

Ваксберг и Аня расположились на заднем сиденье, рядом стояла красно-белая спартаковская спортивная сумка. Аркадий и Дима сели на откидные сиденья, спиной по ходу движения. Машина тронулась, и по тому, как она пошла, Аркадий почувствовал, какая она тяжелая — бронированная с пуленепробиваемыми стеклами; глубоко просевшие шины, шурша, плотно цеплялись за мостовую. Похоже, водитель, нажал на кнопку и тихо запер двери.

— Слава, можно включить нам здесь дополнительный обогрев? Наш друг немного промок под дождем. — Ваксберг обратился к Аркадию: — Так что вы думаете о нашем клубе?

— Незабываемо.

— А женщины? — спросил он. — Они благородные и довольно красивые — не так ли?

— Настоящие амазонки, — ответил Аркадий.

— И это не случайно, — добавила Аня, — девочки стекаются в Москву с романтичными мечтами — они хотят стать моделями или балеринами. А Москва превращает их в барышень для эскорта и простых шлюх. Мы их отмываем, полируем и накачиваем им бюсты, как воздушные шары. Короче говоря, мы превращаем их в красоток.

— Куда мы едем? — спросил Аркадий.

— Отличный вопрос, — заметил Ваксберг. — Мы могли бы пойти в мое казино на Арбате. Нет, его закрыли. Или казино у Трех вокзалов. Нет, его тоже закрыли. Фактически, у меня все казино закрыли. Я получал с них миллион долларов в день. Теперь, скажите спасибо нашему кремлевскому дзюдоисту с черным поясом, я просто плачу за аренду.

— Но у вас все еще есть ваши полмиллиарда долларов?.. — Аркадий оценил, как Ваксберг смог обойтись без упоминания Путина. — Но вы хотите сказать, что вам уже не так, как прежде, благоволят в Кремле.

— Да, не особо. Итак, мы просто на покатушки, не так ли?

— И поговорить. Я прав, Аня?

— Надеюсь, что так.

Дождь барабанил по крыше. Сидя спиной вперед и глядя на улицу сквозь тонированные стекла и ливень, Аркадий не понимал, где они едут.

— Меня можно считать кем угодно, но я не лицемер, — заговорил Ваксберг. — Когда наш великий старый Советский Союз разваливался, я наварил много денег. Это можно сравнить с тем, как из старых кусочков складывают новую мозаику. Мне представились возможности, и я сумел ими воспользовался везде, где только мог. Чем только ни занимались на первых порах те, кто потом сколотил большие состояния — Ротшильды, Рокфеллеры? Вы же не думаете, что у них изначально руки по локоть в крови?

— То есть, вы стремитесь войти в элиту?

— А почему нет? …Но любые деньги превращаются в мыльный пузырь, если государство не признает незыблемости права частной собственности. И в зарождающемся государстве — а мы надеемся, что Россия, поверьте мне, является таким новым государством — пузырь этот может лопнуть легко. Кто захочет заниматься бизнесом в стране, где состоятельных граждан публично травят, а потом отправляют за решетку — и в Сибирь? Мы думали, что Кремль нас любит. Но теперь мы все попали в черный список.

— И кто же в этом списке? — Аркадию было любопытно.

— Мы — это так называемые вами олигархи. Идиоты, которые привели к власти эту ящерицу. И эта наша ящерица оказалась вдруг хищным тираннозавром. У меня в Москве было более двадцати заведений. Теперь — везде мрак, софиты погашены, кроме «Нижинского». Там отличный шеф-повар, помощники режиссера, крупье — больше тысячи человек, которым я плачу каждую неделю, просто чтобы они оставались со мной. «Нижинский» — моя последняя точка опоры. Вы понимаете, что сейчас они используют любой предлог, чтобы прикрыть мой бизнес, а скандал вокруг мертвой девушки только сыграет им на руку.

— Все еще хуже. Я думаю, что ее убили.

— В таком случае я хочу знать, кто это сделал.

— И это не вызовет скандал?

— Нет, если все будет сделано по закону и если информацией об этом распорядиться должным образом.

— Мне не нравится эта тема, — заметила Аня.

Ваксберг подался вперед. Он выглядел усталым, диким, кожа — сухая, как пергамент, борода и брови — черные, как смоль, — стареющий дьявол, пользующийся косметикой. Он прямо спросил Аркадия:

— Зачем вы здесь, объясните? Вы ведь сами занимаетесь расследованием, правда? Любопытных я больше не заметил.

— Я помогаю детективу, который пока работает в другом направлении.

— Как следователь?

— Да.

Ваксберг мягко добавил:

— Я разговаривал с Зуриным.

— С прокурором Зуриным? Сегодня?.. — Аркадий должен был признать, что такое развитие ситуации не могло прийти ему в голову.

— Да. Я извинился за столь поздний звонок. И, признаюсь, мне никогда не доводилось разговаривать с человеком, настолько склонным избегать какой-либо ответственности. Он сказал, что у вас не было никакой причины начинать расследование, потому что вас временно отстранили от должности. Фактически, он охарактеризовал вас как лжеца, склонного к бахвальству, да еще способного к насилию. Прокурор Зурин прав? Вас действительно временно отстранили от дела?

— Еще нет.

— Но ждать недолго. У Зурина масса информации. Вы когда-нибудь стреляли в прокурора?

— Это было очень давно.

— В вас самого стреляли?

— Несколько лет назад.

— В голову?

— В голову…

— И здесь есть тонкий момент. Прокурор Зурин изобразил вас как психически неуравновешенного человека с больными мозгами, мошенника. Фактически — как бешеную собаку.

— Вы на самом деле такой?.. — Аня переспросила Аркадия.

— Нет.

Звук дождя подавлял все другие звуки, казалось, что началось наводнение, и все дома, деревья и автомобили встали на цыпочки. Дима следил за диалогом, держа палец на курке. Аркадий внутренне сочувствовал Ваксбергу. Люди полагают, что одно из преимуществ невероятного богатства состоит в том, что вы можете легко испортить выстрелом дорогой салон пуленепробиваемого автомобиля, пусть все зальет кровь. Но за дорогой кожей — настоящая броня, рикошет будет крайне болезненным.

— Уезжайте отсюда до тех пор, пока власть не сменится, — заговорил Аркадий. — Вы — глава международной компании. Я уверен, вы вывели заграницу достаточно денег, на свежий круассан по утрам и стакан апельсинового сока хватит.

— Они аннулировали мой заграничный паспорт, — сказал Ваксберг. — Я — в ловушке.

— Плохой знак, — согласился Аркадий.

— Мне нужен паспорт, чтобы я мог свободно ездить и заниматься бизнесом. Я также хочу, чтобы у меня была возможность вернуться и защищать свои интересы. Для этого мне нужны умные, заслуживающие доверия люди.

— Уверен, что у вас есть подходящие кандидаты.

— Их нет, а те, кто есть — запуганы. Как вы считаете, почему мы разговариваем здесь, когда нас уже почти наполовину затопило? Мой офис прослушивается. Мой автомобиль и телефоны тоже прослушиваются. Мне нужен человек, который хорошо знает закон, но которого этот закон не останавливает. В некотором смысле, Зурин дал вам максимально положительную рекомендацию. Следователь, который убил прокурора — боже мой!.. — Слава объезжал вокруг баррикады из оранжевого цвета бочек, направляя машину к незаконченному пролету автострады, где изогнутая конструкция повисла в воздухе. Вокруг не стояли бетономешалки, не было видно генераторов или других признаков активной деятельности. Машина остановилась в десяти метрах от края эстакады. Слава открыл двери.

— Вы хотите, чтобы мы вышли? — спросил Аркадий.

— У нас есть зонты. Вы же не боитесь небольшого дождика, не так ли?

— Я останусь здесь, — сказала Аня.

— Вы должны простить меня, — Ваксберг обратился к Аркадию. — Я немного параноик, но если бы вас столько раз предавали, как меня, вы бы тоже стали параноиком. Это — шестое чувство.

Дима открыл зонт над Ваксбергом, когда он вышел из машины. Аркадий от зонта отказался и пошел по эстакаде к точке, где открывался панорамный вид на Москву. Городские огни скрывал дождь, казалось, что где-то тлеют угли. Молнии играли в облаках, и Аркадию вдруг пришло в голову, что высокий пролет недостроенной магистрали, нашпигованный стальной арматурой — не самое безопасное место, особенно в такую грозу. Он вдруг подумал, что если с ним что-то случится, то дело Веры Антоновой останется нераскрытым. Еще у него был ключ от «Лады» Виктора. Впрочем, и та скоро развалится, как повозка в пустыне.

Ваксберг отвел зонт назад, чтобы насладиться картиной ливня.

— Нет лучшего места для конфиденциального разговора, чем на улице под дождем.

— Разговора о чем?

— О вас. Вы — именно такой человек, которого я искал. Находчивый интеллектуал, кроме того, вам абсолютно нечего терять.

— Жесткая оценка.

— Это означает, что вы готовы к любой перемене судьбы.

— Нет, — ответил Аркадий.

— Подождите. Вы даже не выслушали моего предложения.

— Я не хочу его слышать. До завтра, по крайней мере, я — следователь.

Дима подошел к ним, держа на изготовку «Глок».

— Есть проблемы? — спросил он Ваксберга.

— Нет, так, немного упрямства.

— Чему это вы радуетесь? — Дима посмотрел на Аркадия.

— Сейчас гроза, молнии, а у вас в руках — пистолет. Вы — человек-громоотвод.

— Идите к черту, — лицо телохранителя выражало недоумение.

Аркадий на мгновение задумался, сможет ли смерть восполнить жизнь, лишенную сна. Что касается преисподней, то он подозревал, что она окажется больше похожей на Три вокзала, чем на сковородки с горящей смолой и серой.

Через разрывы облаков были видны проблески синего предрассветного неба. Гроза играла последнюю барабанную дробь отступления.

Аня вышла из автомобиля и хлопнула дверью. Она уже не выглядела счастливой.

— Аня, вы нас потеряли? — спросил Ваксберг.

Она молча показывала на капот.

— Это? — Дима махнул на веревку, которой был привязан капот у «Мерседеса».

Аркадий задавался вопросом, с каких пор капоты у «Мерседеса» привязывают веревками, чтобы они не открывались?

Дима, похоже, подумал о том же, поскольку он наклонился к веревке, но в этот момент капот внезапно открылся, и из мрака багажника возник новый пассажир. С этого момента все тела стали двигаться медленно. «Безбилетник» стрелял в Диму — один, два, три вспышки у ствола. Дима пробовал открыть ответный огонь, но его безупречный пистолет заклинило из-за дождя. Качнувшись назад и бесполезно сжимая курок, который так и не подался, он принял на себя четыре пули и только потом рухнул. У Славы тоже был «Глок». Но пистолет водителя не заклинило, и он расстреливал «Мерседес», пока не вышла вся обойма. «Безбилетник» выкатился на дорогу, прячась за бронированную машину. Идея отступления, похоже, пришла в голову и Славе, он тоже нагнулся, и тут раздался выстрел.

Аркадий поднял пистолет Димы. Он не был стрелком: его отец-военный сумел вселить в Аркадия ненависть к огнестрельному оружию, но пока он рос, часто чистил оружие, постоянно о нем заботился. Ствол с девятимиллиметровым отверстием стоял прямо, как дымовая труба, на раме «Глока». Аркадий стал осторожно приближаться к машине, потому что был не очень метким стрелком. Однако в этот момент неизвестный пассажир вновь скрылся в бронированном багажнике и поспешно перезаряжал пистолет. Было слышно, как он несколько раз выругался, пытаясь вслепую его проверить, а потом высунулся с пистолетом в тот момент, когда небо буквально раскололось от молний. Увидев вспышку, он на мгновение сожмурился. Белый свет вспыхнул за спиной Аркадия, и он выстрелил. «Безбилетник» согнулся, стал заваливаться и, наконец, скатился на дорогу.

Аркадий нашел в бардачке карманный фонарь. Стрелявшим был карлик — тридцати-сорока лет, мускулистый, в балетном трико — прямо из сказки, в свитере-водолазке — как в «Белоснежке», за исключением того, что он все еще сжимал девятимиллиметрового «Макарова». Между глаз у него появилось ровное отверстие — как ожог от сигареты.

— Это Тупой… — выговорил Ваксберг. — Вы убили Тупого…

Дима и Слава тоже были мертвы, они лежали лицом вниз — плоские, как рыбы, кровь смешивалась с дождевой водой. Аркадий заглянул в багажник и обнаружил, что место, где должен быть фонарь, заклеено липкой лентой. Он сорвал ленту и обнаружил пластиковый пакет из супермаркета, в котором была перемена одежды, пончо, обувь и карточка метро. Никаких документов. Ничего ценного, чтобы стоило прятать в багажнике, уж и не говоря о подготовке к убийству. Аркадий вспомнил о спартаковской спортивной сумке на заднем сиденье.

— Стойте! Я все объясню, — Ваксберг видел, что Аркадий ринулся в машину.

Аркадий открыл сумку, и из нее вывалились чеки, векселя на предъявителя, а еще доллары, евро — в пачках по 10 000.

— Это — пожертвования от гостей, которые пришли на аукцион, — сказал Ваксберг.

— В фонд помощи детям, — уточнила Аня.

— Какая удача! Как только эта сумка окажется в руках милиции, вы ее больше никогда не увидите.

— Вы можете объяснить им, — выговорил Ваксберг. — Ведь вы сказали, что все еще следователь.

— Не самый популярный. Сколько здесь денег?

— Около ста тысяч долларов, — уточнила Аня. — Столько же в чеках и векселях.

— Ладно, поверите или нет, но некоторым людям, эта сумма может показаться большой.

— А сотрудник прокуратуры не захочет сам узнать, сколько здесь денег?.. — спросил Ваксберг.

— Вы хотите предложить мне сделку после того, как почти всех нас перестреляли?

— Да, но вы, кажется, не особенно и заботились о себе. Я имею в виду то, что когда Тупой в вас стрелял, вы, не раздумывая, подошли и продырявили ему голову.

Молнии прекратились, но дождь продолжал идти. День готов был начаться, и Аркадий знал, что рано или поздно патрульная машина, проезжая мимо отгороженного участка, увидит на недостроенной эстакаде лимузин. Если они подъедут ближе, то наткнутся на тела… Дорожная милиция брала взятки почти за все.

Ваксберг, не дождавшись, пока Аркадий передвигал коченеющие тела, подошел ближе, словно хотел получше разглядеть то, что осталось от самого славного карлика на свете.

— Что вы делаете? — вскрикнул он, когда Аркадий молча вложил пистолет в руку, прицелился в небо и несколько раз нажал на курок пальцем Ваксберга, как будто тот стрелял.

— Делаю из вас героя. Экспертиза покажет, что вы стреляли несколько раз.

— Вы хотите списать преступление на меня?

— Напротив. Я сделаю из вас героя. Расскажите им о том, что случилось, как было, за исключением моего присутствия здесь. Сыграйте эту сцену и честно расскажите, что происходило.

— Вы нас оставляете? — осведомилась Аня.

— Да. Скоро откроют метро. В десяти минутах отсюда станция. Заберу свою машину. Не «Мерседес», конечно, но, по крайне мере, без дыр от пуль.

— Итак, я действовал в целях самообороны. Я просто приблизился к этому убийце и… Бах! — продумывал свою роль Ваксберг.

Аркадий ничего не сказал, хотя помнил, что писал его отец в армейском уставе: «В боевой обстановке офицер может бежать только, если это последний выход, но никогда не отступать. Офицер, находящийся под прямым огнем, должен двигаться спокойно и уверенно, а не носиться от одного укрытия к другому. Такой стоит десяти блестящих тактиков». Аркадий мечтал, чтобы он умер до того, как стал его отцом.

16

Ночной ливень к утру превратился в мелкий дождик. Егор настоял на том, чтобы встать в очередь к киоску на улице за хот-догами и пивом.

— Я знал, что ты придешь, — сказал он Мае.

— Я с тобой до тех пор, пока мы не найдем моего ребенка.

Цвет кожи у продавца в киоске был почти коричневый, темные брови. На нем очки в стальной оправе, какую обычно носят студенты и молодые преподаватели. Он осторожно приветствовал Егора:

— Вы сегодня в хорошем настроении, мой друг?

— Точно.

— Замечательно, вы — всегда долгожданный гость, когда в хорошем настроении…

— Мы целый час ждали хоть какого-нибудь гребаного обслуживания… Шучу.

— Я вижу, что все отлично… Вы — мой гость. Заказывайте, что хотите.

— Уверен?

— На сто процентов.

— Али — хороший малый, — сказал Егор Мае… — Ты — индус или пакистанец?

— Пакистанец, пожалуйста… — сказал Али.

— Он как-то увяз здесь в Москве.

— Судьба посадила на мель тридцать лет назад. Я ехал, чтобы учиться, и вот я здесь.

— Какое-то тупое дерьмо создает Али проблемы.

— Предрассудки — ужасная вещь. Держу пари, я — единственный пакистанец, у кого здесь есть собственный киоск.

— Предрассудки… — Егор покачан головой.

— Но Егор щелкнул пальцами, и проблема исчезла. Теперь нет больше проблем, по крайней мере, от бешеных подростков — и все благодаря Егору. Зайдите в любой другой киоск, и вам скажут то же самое. Егор — важный друг, хорошо иметь такого друга.

Егор стащил с головы у Маи капюшон и показал ее синюю голову.

— Что скажешь?

— Весьма экзотично. Сколько ей лет?

— Достаточно.

Егор забрал еду и подтолкнул Маю, ему было явно приятно.

— Ты слышала? У тебя есть «важный друг».

— Мне не нужен друг, мне нужна Катя.

— Согласен, но ты не можешь просто ходить и спрашивать о каком-то гребаном ребенке… Сделка должна принести выгоду обеим сторонам. Ты должна выполнить свою часть сделки.

— Согласна.

— Держись подальше от Гениуса. Он думает, что ты — Дева Мария. Не пытайся действовать в обход меня. Ты должна быть счастлива, потому что я ценю то, чем ты занимаешься.

Занятие это было ничем иным, как проституцией, понимала Мая. И он так на нее смотрел, что у нее возникло чувство, словно бы его руки лапали ее, выдавливая молоко из груди, протискивались между ног, хотя он даже не коснулся ее. Ощущение было гипнотизирующим и унизительным. И она была уверена, что он точно знал, что говорил.

Часами близко наблюдая мужчин, Мая научилась их «читать» как книгу. Одним достаточно было обычных сексуальных фантазий — об этом можно было рассказать отдельную историю. Другие хотели найти чистую девочку, но у которой уже был бы сексуальный опыт. Они хотели получить все, за что можно заплатить.

Мая поперхнулась хот-догом и швырнула его в сторону.

— В чем дело? — спросил Егор.

— Гадость.

— Сейчас самое время начать выполнять твою часть договора.

Дождь замедлился, мимо торопились машины. Мая стала думать о том, что же видят пассажиры, когда они смотрят на улицу из своих уютных авто. …Убогие стеллажи дисков в пластмассовых коробках. Молодого сутенера и шлюху.

17

Через три недели Катя все еще была частью своей матери. Любой привкус и запах, тепло и прикосновение — все это было ее матерью. Когда она пугалась, голос матери успокаивал ее, и этого было достаточно — даже если она не могла отличить лица отца от лица матери. Как земля и луна, Мая и Катя, казалось, вращались вокруг друг друга на бесконечных орбитах. И когда Катя проснулась и услышала незнакомый голос, ее вселенная рухнула.

Баба Лена пошла прямиком в женский туалет на Казанском вокзале и вышла оттуда уже Магдаленой — видной, ярко одетой женщиной, с серьгами-кольцами и крашеными волосами. С корзиной в руке она быстро прошла через зал ожидания и присоединилась к своему партнеру Вадиму, который также преобразился — из пьяного солдата он мигом превратился во вполне добропорядочного гражданина. Они покинули вокзал, перешли по подземному переходу на площадь со статуей Ленина и подошли к восьмиэтажному жилому дому на площади Трех вокзалов.

Сценка с бабой Леной — обычный розыгрыш, чтобы подцепить девчонку. В плацкартных вагонах всегда найдется пара-тройка таких девочек. «Баба Лена» привычно отвлекала их внимание рассказами о деньгах, которые они сумеют сделать в Москве. Показывала фото якобы дочери и себя рядом с дорогой машиной. Зачем скучать в деревне, бесплатно заниматься сексом с прыщавыми подростками? Их ждет другая жизнь — в эксклюзивных клубах в качестве эскорта богатых и самых завидных мужчин в мире. А потом вступал Вадим — как угроза или друг — исходя из ситуации, он мог сыграть любую роль.

Этот ребенок был настоящей удачей. Вадим как-то напился с генералом Касселем, и тот по секрету рассказал ему, как жена замучила его своим желанием иметь ребенка. Не ребенка из приюта или какого-нибудь болезненного малолетнего преступника, а настоящего младенца. Если можно, без свидетельства о рождении и какой-нибудь истории вообще. Генерала назначили на новое место в двух тысячах километрах от старой службы. Было бы хорошо, чтобы они могли приехать, не объясняя людям удивительное появление новорожденного младенца. Генерал назвал цифру, которая показалась им тогда астрономической. В лучшем случае Магдалена и Вадим надеялись найти беременную девочку, которая предпочтет свободу и хрустящие бумажки в кармане детской коляске с сопливым и орущим младенцем. Мая оказалась кандидатурой, о которой можно было только мечтать.

— Я сейчас расскажу тебе, как все будет. Новые родители посмотрят вещи, — что и понятно, — но у них уже есть молочная смесь, подгузники и погремушка. Таким образом, они сразу же смогут начать играть в маму и папу. На это уйдет пятнадцать минут. Они не будут особенно долго ходить кругами.

В лифте Вадим спросил, чистые ли у ребенка подгузники.

— Да. Девочка — симпатичная малышка. Генерал и его жена должны быть довольны.

— А что, если это — ловушка?

— Ты всегда так волнуешься. Та девчонка точно не пойдет в милицию. Она явно в бегах. Она — наш выигрышный билет. Здоровый ребенок, и нигде не зарегистрирован! Его даже на бумаге не существует — ведь так!? Да это один шанс на миллион. — Когда ребенок забеспокоился, Магдалена снисходительно заулыбалась. — Ух, ты, наша золотая деточка.

Кассели жили на втором этаже в квартире друзей, которые сейчас где-то отдыхали. Генерал дружески поприветствовал Вадима с Магдаленой. Однако это не могло скрыть волнения и капелек пота у него на лбу. Он пригласил еще и доктора — так нервный покупатель зовет механика, чтобы тот перед покупкой осмотрел подержанный автомобиль.

Жена генерала барабанила пальцами по столу. Ногти были покрыты ярко-красным лаком.

— Вы должны были предупредить меня заранее, — нервно сказала она. — Все случилось так быстро. А послезавтра мы уезжаем.

Однако, как и предсказывала Магдалена, у нее уже были наготове подгузники и детское питание, на бутылочку наброшена погремушка.

Доктор успокаивал Касселя, убеждая, что в любом случае не стоит отказываться от своих надежд. Хотя ребенка и оставили по какой-то причине. Так шансы подкидыша на улице остаться здоровым, хотя бы без ссадин и синяков, были мизерными.

— Убедитесь лично. — Магдалена открыла корзину.

Пока доктор разворачивал пеленки, Вадим пытался развлечь генерала и его жену сказками о происхождении ребенка: мать — молодая балерина, поэтому ей пришлось выбирать между ребенком и карьерой. Он замолчал, когда заметил, что его никто не слушает. Все внимание было направлено на доктора.

Маленькое личико стало своего рода картой. Форма, размер и положение ушей могли указывать на некий синдром. Расстояние между глазами, ртом или носом могло означать другой. Или генетическую травму. Но ничего не вызывало тревоги.

Ребенок был спокоен, пока доктор прослушивал грудь и спину, но заплакал, когда дело дошло до ушей, и стал просто кричать от направленного в глаза яркого света. Врач осмотрел рот и небо. Пощупал живот, проверил, нет ли сыпи, ушибов или родимого пятна и, наконец, — прививка от гепатита, что не сделало малышку счастливее.

— Об этом ребенке хорошо заботились, — заключил врач.

— Она, правда, здорова? — требовательно спросил генерал.

— Да. Это ясно даже после такого короткого обследования. Цветущий здоровьем ребенок.

— Разве мы вам хоть каплю соврали? — Вадим вскочил со стула и поторопился пожать генералу руку. — Примите поздравления, вы — отец.

— Я! Я… уже чувствую себя другим!

— А дорогое синее одеяльце… Где вы взяли этого ребенка? — спросил доктор, но его вопрос потонул в выстрелах шампанского и крике младенца.

— Крик — хороший знак, значит — здоровые легкие. Это лучше, чем тихий ребенок, — сказала Магдалена.

Вадим захлопал в ладоши.

— Всем — хорошо. Ребенок получает любящий дом, а мать может с чистой совестью возвратиться к своему балету.

Жена сказала, что боится брать ребенка на руки, но все тут же заверили ее, что скоро это станет ее второй натурой — привыкнет. Магдалена и Вадим задержались еще на один тост, забрали деньги и уехали. Доктор вышел минутой позже.

— Теперь — только мы, теперь — нас трое, — сказал Кассель. По плану они должны были уехать поездом к месту его нового назначения, за тысячу километров, и начать жизнь с нуля как счастливая семья.

— Она не берет бутылочку, — сказала жена.

— Ее, вероятно, кормили грудью. Она привыкнет к бутылке.

— Я же не могу кормить грудью.

— Конечно нет, для этого есть детские смеси.

— Почему ты ничего не говорил о кормлении грудью?

— Не важно.

— Нет важно. Она хочет свою мать.

— Она просто хочет есть. Как только она привыкнет к бутылочке, все будет в порядке.

— Я ей не нравлюсь.

— Вы с нею почти незнакомы.

— Да посмотри на нее. Какая она красная стала — сучит ногами и вопит. Она меня ненавидит.

— Ты должна взять ее на руки.

— Сам возьми ее на руки. Зачем ты ее принес? Для чего она здесь?

— Каждый раз, когда мы видим ребенка, ты говоришь мне, что хочешь такого же.

— Сво-о-е-его ребенка, а не чужого.

— Ты говорила, что хотела бы усыновить ребенка.

— Какого-то дебила из приюта?

— Это — идеальный ребенок.

— Если бы это был идеальный ребенок, он бы молчал.

— Ты знаешь, сколько я заплатил за этого ребенка?

— Ты заплатил за ребенка? …Да это кот в мешке!

Ребенок продолжал надрывно кричать.

Соседи пока не жаловались, в ближайших квартирах все были на работе. Ребенок кричал до изнеможения, потом засыпал, восстанавливал силы и снова кричал. На всякий случай генерал включил телевизор на полную громкость. Его жена накрылась подушкой и легла спать. Никто даже не пытался покормить малышку.

В минуты затишья генерал отнес наволочку с детскими принадлежностями в подвал на помойку. Когда он вернулся, ребенок лежал на полу, хрипя от крика, а его жена стояла над ним, зажав уши.

— Что происходит? — спросил он.

— Я не могу заснуть.

— Поэтому ты бросила ее на пол — ты, что, ударила ее?

— Кто-то должен был это сделать. Она продолжает кричать. Ты — генерал, прикажи ей заткнуться.

— Я избавлюсь от нее.

— Так сделай это.

В чулане в спальне Кассель нашел коробку от сапог и положил туда пеленку, чтобы было помягче.

Младенец выглядел кошмарно: глазараспухли, были почти не видны, нос не дышал — заполнен слизью. Несчастная девочка хрипела и дрожала. Генерал положил ее в коробку от сапог, закрыл крышку, заклеил липкой лентой и решил не делать никаких отверстий для дыхания. Поместил коробку в большую хозяйственную сумку и вышел на лестницу.

Генерал не был хорошо знаком с Москвой. План состоял в том, чтобы незаметно оставить сумку где-нибудь в людном месте в водовороте Трех вокзалов. Самое трудное — добраться до Казанского вокзала. Пока он шел, как стратег на боевом поле, понял, что нет здесь никакого беспорядка. Каждый шел к своей цели, и вместо двух глаз, казалось, у встречных прохожих их было по четыре-пять. Они были готовы заметить любое подозрительное движение. Он пожалел, что взял хозяйственную сумку: она была слишком большой и безвкусной. Более того, на сумке был крупный логотип итальянского магазина, что привлекало к ней дополнительное внимание. А он хотел казаться простым прохожим. Незаметным. Хуже того: коробка в сумке начала двигаться, он запаниковал и нырнул в подземный переход. Здесь у галереи киосков сновала масса женщин, а уж они, без сомнения, обнаружат младенца даже по слабому плачу. Кассель успокоился, лишь когда оказался у ревущих динамиков музыкальной палатки.

Вся проблема в том, что его жена — очень чувствительная женщина. Она не была предназначена для армейской жизни — для всех этих переездов из одной тоскливой заставы в другую. Они жили в доме с холодной водой и должны были благодарить судьбу за то, что у него была возможность продолжать служить, когда тысячи военнослужащих, в том числе самого высокого ранга, досрочно выталкивали на пенсию. Она миллионы раз говорила, что единственное, от чего она будет по-настоящему счастливой, это ребенок.

В конце киосков он заметил милиционеров, те наугад останавливали людей и проверяли у них документы и обыскивали сумки. Это был обычный способ извлечения прибыли. Кассель решил вернуться, потому что оставил документы дома. Конечно, если бы он был в форме, прошел бы наверняка. Но тут поток пешеходов зажал его и вынес прямо на милиционера, который уже было потянулся к сумке. Но в этот момент шайка подростков не старше восьми лет пыталась проскользнуть мимо. Они налетели, как рой комаров, и смешали выстроившуюся было очередь. К тому времени, когда порядок был восстановлен, генерал стоял в безопасности на другой стороне у вокзала.

Теперь, когда он решил, что удача благоволит ему, он двинулся на посадку к поезду, слившись с массой пассажиров. Поставил на пол хозяйственную сумку и стал наблюдать за платформой, зажав в зубах сигарету. Изображая нетерпение, он старался не натыкаться на большие чемоданы коробейников и края хозяйственных тележек. Ребенок молчал. Никакого брыкания ногами, никакого шороха. Генерал не хотел навредить ребенку и рассчитывал, что сможет свести все возможные травмы к минимуму.

Простой план казался генералу самым лучшим. Когда электричка остановится, он выйдет со всеми пассажирами и оставит хозяйственную сумку и ребенка в вагоне. Тут он подумал: «Хорошо, что у меня с собой не было удостоверения, которое было бы необходимо, в случае чего, предъявить милиции. А так — его невозможно опознать». Казалось, ребенок вошел в мир необнаруженным — как гамма-лучи. Как будто его вообще никогда не существовало, по крайней мере, официально.

…Люди зашевелились, когда пригородный поезд, пробираясь через пути, стал приближаться к платформе. Конечная. Продвигаясь вперед, генерал заметил в тамбуре пассажиров, которые в эти секунды торопливо захлопывали свои сотовые «раскладушки», готовясь к выходу. Он решил, что наступил самый подходящий момент — можно выскользнуть из вагона вместе с ними.

Только, где же итальянская сумка?

Она стояла у него в ногах, и он сделал всего несколько шагов, но сумка исчезла. В давке пассажиров, выходивших и садившихся в поезд, сумка исчезла!

Кассель растворился в потоке. Сумку или спихнули между платформой и поездом, или вор невольно сделал ему огромное одолжение. Генерал почувствовал большое облегчение — он не запятнал себя злодеянием! — и едва сдерживался, чтобы не пуститься наутек.

Страх накатил позже, когда в середине ночи в квартиру постучали два детектива. Кассель решил, что кто-то на платформе, должно быть, заметил его с сумкой. Но они задавали вопросы о какой-то мертвой проститутке — о чем-то совсем другом, и он честно сказал, что не может помочь. Сначала испугался, но быстро понял, что все обошлось. Воспоминания о ребенке улетучились.

На восходе полдюжины бездомных малолеток совершили налет на круглосуточный супермаркет на той же улице, где находилось районное управление милиции. Они налетели, как стая мышей, жутко галдя, хватали банки с испанскими маслинами и засовывали консервы с тунцом в карманы, грязными руками сгребали фрукты и авокадо. Иногда их целью оказывалось мороженое, иногда — клей, чтобы нанюхаться.

Камеры охраны пытались следить за ними, хотя взрослые мужчины и женщины, преследующие бездомных подростков, не выглядели киноактерами. Персонал старался, насколько возможно аккуратно, выгнать детей и быстро выяснить, что похищено. О мелкой краже не стоило заявлять в милицию — нарезной батон, земляничный джем, лимонад, энергетические батончики, детское питание, подгузники и детская бутылочка не заслуживали даже упоминания.

18

Мир вокруг обыкновенно не то, чем он кажется. У Маи было лицо ангела, но когда Женя открыл глаза, обнаружил, что она исчезла вместе с его деньгами.

Он прочесал казино, банк и комнаты охраны, туалеты и салон дилеров. Шепча ее имя, он искал ее среди автоматов, одноруких стражей Кремля, как будто они вынесли ее к башне и закружили в веселой вакханалии. Не было ни следов сопротивления, ни разрушенного штабеля фишек, ни пластмассового жемчуга, рассыпанного из драгоценностей короны. Он попытался заснуть, но его гнев был, как спичка, зажженная перед зеркалом, где он ясно разглядел, каким дураком оказался.

Сука!

Она превратила его из шустрилы в доверчивого простака. Между ним и Маей не могло быть ничего романтического или сексуального. Женя бы не допустил! Но он надеялся, что они смогут быть хорошими партнерами в отношениях. Он привнесет в них умение жить в Москве и интеллект, а Мая — физическую привлекательность, сексуальный опыт и, поскольку она была уже матерью, некоторое взрослое начало. Будем считать, что ее действительно звали Маей, и у нее действительно был ребенок, и все, что она наговорила, было правдой. Где она теперь? Мысленным взором он видел Маю и Егора в постели на смятых простынях. Вдруг он услышал хрип Егора и ее покорное хныканье, Женя заткнул уши. А возможно, Егор хотел показать Мае, кто тут хозяин и просто крепко прижимал ее к крылу автомобиля. Женя никогда не думал, что у него такое изощренное воображение. Это было похоже на то, как будто ты поджег дом и вдруг решил в нем остаться.

Но у него появилась проблема. Если Мая перешла на другую сторону, она, наверняка, выдаст Егору секрет «Петра Великого». Одного только спиртного в казино было на тысячи. Егор стащил бы все, что смог унести, и разгромил бы все, чего унести не смог. Это было бы ужасно, потому что в казино поддерживался идеальный порядок — оно было совершенным. Сукно на столах чистили щеткой. Фишки аккуратно уложены в штабели по цветам. Новые игральные кости. Запечатанные пачки карт.

Он провел день, ожидая ночи, наблюдая, как облака заволокли небо и потемнели. Он вспомнил, как однажды, когда ему было четыре года, его и других детей в приюте повели на площадку молодняка в зоопарке, где разрешили погладить животных. Единственное животное, которое Жене захотелось погладить, была овца, потому что ее шерсть всегда описывали в детских книжках — она была мягкой и белой, как облако. На самом деле, шерсть у овцы оказалась серой и жирной, хуже того — в ней запутались круглые какашки. Потом он долго не мог придумать, на что же похожи облака…

Днем Егор мог обитать где угодно, но вечером его наверняка можно было найти в окрестностях Лубянки. Одна сторона площади была занята ФСБ — красивым зданием из желтого кирпича, всегда со слабо освещенными окнами, словно свечи над могилой. Было время, когда на Лубянку каждую ночь въезжали грузовые машины с профессорами, врачами, поэтами, даже членами партии — их обвиняли в том, что они иностранные агенты, грабители, саботажники.

Теперь никто не задерживался перед зданием Лубянки больше, чем нужно, чтобы пройти по подземному переходу. Хотя до сих пор никто не обрадовался бы здесь встрече с черной кошкой, перебегающей дорогу. Не то, чтобы действительно что-то могло случиться, просто — зачем будить лихо?

Рядом на площади находился магазин игрушек, самый большой в России, с каруселью внутри — она медленно вращалась под люстрами, которые были бы более уместны во дворце. Но теперь магазин стоял темный и выпотрошенный, его готовились реконструировать и передать «эффективному пользователю». Каприз олигархов — первое, что приходило сегодня в голову видевшим это здание.

Еще здесь сновали местные беспризорники. Они играли и пели в дверных проемах, бездельничали, курили, тусовались неподалеку от медленно двигающихся авто. В одиннадцать лет у некоторых мальчишек уже выработался тяжелый пристальный взгляд, они словно угрюмо ссутулились под бременем жесткого выбора.

Женя смотрел прямо вперед, стараясь не попадаться под хищные взгляды проезжавших мимо водителей. Лубянская площадь не была местом, популярным у педофилов — эта честь принадлежала Трем вокзалам и улицам возле Большого театра — там была точка для таких начинающих сутенеров, как Егор.

Женя был решительно настроен не дать Мае подставить его. Иначе Егор решил бы, что это — слабость, и ставки на его «охранную» грамоту возросли бы вдвое. Женя не собирался ждать. Он знал, как в шахматах — тот, кто ходит первым, всегда имеет преимущество.

Однако он отпрянул в сторону, когда рядом тормознул универсал «Вольво», и мужчина на месте пассажира поманил его к ограде у дороги.

— Я не… — отнекивался Женя.

— Не «что»? — голос звучал ровно.

— Да… вы же понимаете…

— Понимаете что?.. — лицо мужчины было в тени. Также не было видно и водителя, — как будто они были вылеплены из одного куска глины. На бортах машины проглядывали вмятины и ржавчина. Можно было догадаться, что машину украли, крепко загнали, а потом — восстановили.

— Я не знаю… — сказал Женя.

— Мы ищем девочку. Она убежала из дома, и отец с матерью о ней очень волнуются. Если поможешь ее найти, мы тебя отблагодарим.

Он показал Жене ксерокопию фотографии Маи с ребенком. Ребенок существовал, и Мая улыбалась, как будто могла бесконечно держать его на руках. Женя попытался разглядеть фотографию внимательно.

— Это — ее ребенок?

— Да. Это — еще одна причина, почему ее надо найти. Ее родители ужасно волнуются за ребенка.

— А вы кто?

— Это не имеет значения, но мы ее родственники. Это — семейное дело.

— Как ее зовут?

— Мая… Мая Ивановна Поспелова. Тот, кто укажет ее местонахождение, получит награду — сотню долларов. Последний раз, когда ее видели, она выкрасила волосы в красный цвет. Возьми фото. На обратной стороне — два номера, звони.

— Она симпатичная.

— Она — шлюха, — отрезал водитель.

Универсал подъехал к уличному фонарю в конце квартала, где мальчишки толпились у открытого авто. Подкатил ближе к остановке и включил дальний свет. Открытым автомобилем оказался «БМВ», похоже, за рулем сидел немец, который не стал бы беспокоиться из-за небольшой аварии. Водитель сделал грубый жест, не потрудившись повернуться и посмотреть назад. Когда «Вольво» двинулся вперед, он задел задний бампер «БМВ». Немец адресовал небесам просьбу пролить дерьмо на уродов, которые дерьмово водят дерьмовые машины. Из «Вольво» вышел пассажир, открыл заднюю дверь и вынул лопату с длинной рукояткой, подошел к открытой машине и рубанул по брезентовой крыше. Водитель «БМВ» нырнул в салон так быстро, что разбил нос о руль, кровь мгновенно залила рот и подбородок. Но это был только первый удар. От второго — уже с большим замахом — крыша сморщилась, а от третьего — с ветрового стекла слетели дворники. Этого оказалось достаточно, чтобы «БМВ» рванул прямо через бордюрный камень. «Вольво» встал на его место у ограды. Мальчишки, отпрянувшие назад, уже через минуту окружили автомобиль и рассматривали фотографию Маи.

Женя понятия не имел, где могли быть сейчас Мая с Егором. Все, что ему оставалось делать — это прочесывать один квартал за другим; уворачиваясь от снующих всюду машин, пробираться между ними, медленно проезжающими по переулкам. Он не привык бегать и считал Аркадия плохим образцом для подражания. …Его шатало от усталости, когда он понял, что стоит в свете фар универсала «Вольво». Бежать не было сил.

Мужчина-пассажир вышел и открыл заднюю дверь, указывая на нее Жене.

— Где она? — сказал он спустя мгновение, словно дав отдышаться.

Женя не паниковал в тысяче шахматных партий, но это только подчеркивало разницу между игрой и реальностью. Множество победных сценариев приходили в голову перед шахматной доской, но мужчина в машине так сжал его руку, что она буквально сложилась пополам.

— Я ничего не знаю.

— Тогда тебе не о чем волноваться.

Он буквально бросил Женю на заднее кресло машины, когда парень постарше его подскочил к «Вольво» и сказал, что он — не тот малый: девчонка, которую они ищут, с сутенером по имени Егор через пару кварталов.

Женя их больше не интересовал. Он сидел на ограде и ненавидел себя за неожиданно открытую в глубине души трусость.

19

Аркадий проспал два роскошных часа и провел бы в постели еще дольше, но в этот момент услышал приглушенный звук у входной двери.

В квартире когда-то были камины. Сейчас они, заложенные кирпичом, не использовались, но кое-что осталось. Аркадий взял кочергу. Как был в одной пижаме, он рывком распахнул дверь квартиры и обнаружил одного из напористых молодых людей из прокурорской шайки на коленях с письмом, которое он пытался подсунуть под дверь. Заметив кочергу, посланник вскочил на ноги и слетел вниз по лестнице.

Письмо было написано от руки, что говорило об особом внимании со стороны Зурина. Характерно также, что доставить его прокурор заставил личного посыльного: бедный малый принял Аркадия за древнего воина — непредсказуемого, как заряженная аркебуза.

«Отстранен по причине… слабые аргументы, подвергает сомнению и игнорирует приказы… фабрикует дела… презирает командование… предоставлены все возможности… вынудил предпринять меры… самые глубокие сожаления… Ваше огнестрельное оружие и служебное удостоверение…»

Подпись Зурина была вдвое тверже и вдвое большего размера, чем обычно.

Аркадий включил телевизор. О Саше Ваксберге говорили в последних известиях. Почему бы и нет? Известный миллиардер убивает киллера. Да нет, не просто какого-то киллера, но некоего, маскировавшегося под юродивого. Официальное милицейское лицо торжественно указало на вмятины от пуль на боках и крыле лимузина. К огорчению любопытных, дождь смыл кровь.

Он выключил телевизор. Это был тот случай, о котором у Петровки обычно два мнения. С одной стороны, три трупа повышали индекс преступности. С другой стороны, они также повышали коэффициент раскрываемости, который ужасно отставал от первого. И уж совсем незначительным казался вопрос, почему водитель Ваксберга игнорировал строительные заграждения и припарковал машину на недостроенной дороге. Впрочем, люди уже превратились в трупы, и все эти детали не имели никакого значения. Все — просто.

Однако в письме Зурин также обвинял Аркадия в «фабрикации дел». В реальности это означало, что прокурор закрывает расследование о теле, найденном у Трех вокзалов. Забудьте непристойную позу и эфир в легких. Ее тело уже сожгли. От Веры Антоновой осталось свидетельство о смерти, а бумаги переложили из папки «Открытые» в папку «Закрытые».

Таким образом, дело было прекращено. Аркадий позвонил Виктору, чтобы отменить встречу у Трех вокзалов, но мобильный Виктора был выключен. Он попытался позвонить Жене. Женя не ответил. Случайно Аркадий обнаружил, что номер, который у него значился за Евой, больше не обслуживался. Это означало, что последняя связь с ней была потеряна. Или, более вероятно, их связь давно умерла, и он все это время разговаривал с эхом.

С закрытыми занавесками квартира казалась уютной. Когда-то давно такой же дождливый день вызвал бы у него жалость к себе и мысли о самоубийстве. Но сейчас его душа ни на что не реагировала. Мрачного расположения духа и решительности, катализаторов самоубийства, не наблюдалось. Молодой человек в морге, который выпустил из себя кровь и стал белый, как алебастр, демонстрировал истинный смысл того, что могло произойти и с Аркадием. Но он заслуживал большего, чем разлука с физическим телом. «Сожгите его», вспомнил Аркадий. Он знал, что в его случае, если бы он действительно свернул себе шею, то очень порадовал бы Зурина.

В дверь тихо постучали. Аркадий решил, что следователь, который доставил письмо, набрался храбрости и вернулся за служебным удостоверением Аркадия. Однако за дверью он наткнулся взглядом на пустую красно-белую спортивную сумку. Вошла Аня Рудакова. Она была в том же самом черном костюме, что и накануне ночью, только теперь одежда болталась, как мокрая тряпка.

— Ты, самодовольный ублюдок.

— О чем ты? — Аркадий уже натягивал футболку.

— Ты помнишь, что было в сумке?

— Когда я смотрел, — деньги.

— Сколько?

— Не мое дело.

— Более ста тысяч долларов. Теперь нет ни одного. Менты все забрали себе, потому что ты не стал помогать. Они сказали, что должны установить владельца денег. Они не дали нам расписки. Все, что ты должен был сделать — взять сумку с собой. Ты не сделал этого. Ты должен мне сто тысяч долларов.

— Получишь от Саши. Он — миллиардер.

— Не он оставил деньги. Это сделал ты.

До Аркадия вдруг дошло, что Аня была в мокрой одежде и, вероятно, вообще не спала. Если он измотался, то уж она — тем более.

— Мы поговорим завтра, — сказал он.

Возникла заминка. Милиция отобрала ключ от ее квартиры, чтобы найти другие спортивные сумки, набитые деньгами: была одна, почему бы не быть и второй?..

— Меня выгоняют?.. — предположила Аня.

У Аркадия появилась возможность проявить характер, но он пропустил ход. Они были уже взрослыми людьми. Чтобы доехать до подруги, потребуется не меньше часа. Квартира Аркадия была последним местом на земле, где ей хотелось бы оказаться, но логика и приступ сильной дрожи не оставили ей иного выбора.

— Милости прошу, — сказал он.

После краткой демонстрации сопротивления она поспешила в ванную и заперла дверь. Аркадий был в некотором замешательстве. Мужчина и женщина находятся в одной квартире против их воли. Так почему здесь вдруг должен возникнуть сексуальный момент? Его бы не возникло, если бы он имел дело с коллегой-мужчиной. Это была просто фантазия. Пока она мылась, он не только слышал ее, он явственно чувствовал, как горячие струйки воды пробегали по ее шее, спине, животу. В руках сам собой оказался стакан водки и сигарета.

Через дверь он предложил ей одежду, которая осталась от Евы в чемодане под кроватью. Вместо этого она появилась в его рубашке с закатанными рукавами.

— Плохо, что я здесь, но я не собираюсь носить тряпки другой женщины.

Рубашка свисала до колен. Он не мог придумать никакого комплимента, который бы разрядил ситуацию.

— Так или иначе, я должна только закрыть глаза, — сказала она.

— Ложись в кровать. Я лягу на диване в гостиной. — Это был не вполне диван, да и, собственно, не настоящая гостиная. Он поспешно снял все постеры и фотографии, которые они с Евой выбирали вместе. Диван был ненамного шире санок.

— Я не собираюсь вышвыривать тебя из собственной кровати.

— Это называется гостеприимством, — заметил Аркадий.

— Я не твой гость. Я лягу на диване. — Она села на диван с чувством выполненного долга. — Выход близко. Ты даже не услышишь, когда я уйду.

Он сдался. Она была невыносима. Прежде, чем она появилась у его двери, он думал, что сможет снова уснуть. Теперь глаза были широко открыты.

— У Тупого не было никакого шанса, — сказала она с дивана.

«Разговор с Аней можно было сравнить со свободным падением, — думал Аркадий. — Вы оказываетесь на предельной скорости прежде, чем успеваете вообще что-то осознать».

— Вот почему ты смог подойти к нему вплотную. У тебя было преимущество, — продолжила она.

— Преимущество в чем?

— Тебя не заботила мысль, что тебя могли убить. Для тебя это была ситуация безусловной победы.

— Единственное преимущество от того, что много стреляешь, — спускать курок становится труднее, а пули ложатся выше.

— Не у тебя. Ты всадил ему пулю прямо между глаз.

— И спас тебе жизнь.

— Убил Тупого и завладел контролем над ситуацией. Ты знал, что милиция конфискует сумку.

— В тот момент сумка меня волновала меньше всего.

— Но не меня. Ты думал, что с этой сумкой связана какая-то грязь, что это доходы от торговли наркотиками, не так ли?

— Я понятия не имел, что там за деньги.

— Но среди клубной публики немало наркоманов.

— В милиции тоже.

— Ты так правильно всегда думаешь.

— Я стараюсь, — Аркадий не заметил, как она повернула разговор, но это ей удалось.

— Итак, это могли быть доходы от торговли наркотиками?

— Кто знает.

— И я могла оказаться шлюхой?

— Я этого не говорил.

— Некая шлюха, которая пишет о других шлюхах, которые одеваются по последней моде. Ты говоришь: да трахните ее. Пусть ее ограбят. Заставьте ее напряженно трудиться всю ночь, отвечая на одни и те же вопросы много раз до тех пор, пока сумка не будет опустошена. Я просто слышу, как ты договариваешься с прокурором Зуриным. Ты поделился с ним?

Аркадий выскочил из кровати. Аня пыталась смотреть ему вслед: он исчез из гостиной и снова появился из кухни. Она наблюдала, как он приближается к ней с чем-то белым. Она вздрогнула, потому что он направил это что-то в ее сторону.

— Что это?

— Письмо от моего друга, прокурора Зурина. И не стесняйся — можешь обыскать квартиру. Если найдешь сто тысяч долларов, они — твои.

Он не стал ждать, пока она прочитает письмо.

…Аркадий резко проснулся. В темноте он почувствовал присутствие другого человека — не по движению, а по исходящему теплу. Ее запах обволакивал все пространство, он был настолько возбужден, что это вызывало боль. По шевелению на диване он понял, что Аня тоже не спит. В воздухе повисло ожидание и волнение, но он отстранил все это от себя, как плод воображения.

Когда Аркадий проснулся в полдень и раздвинул шторы, Ани уже не было. Тротуар был закрыт зонтами. Около дома рыли котлован. Батарея рабочих, все женщины, раскидывала горячий асфальт. Некоторое время он понаблюдал, как передвигались их резиновые сапоги.

Рекламы аукциона в «Нижинском» висели, как мокрые простыни. Аркадий задался вопросом, что осталось — роскошь или ощущение? Усыпанный алмазами слон? Человеческая жертва? А не был ли Саша Ваксберг простым дополнением ко всему этому спектаклю — как защитник состоятельного класса? Аркадий признался себе, что решил, будто Ваксберг станет защищать Аню. Но это предположение оказалось ошибкой. В нем заговорил эгоизм.

Аркадий позвонил Вилли, но тот сказал, что он сейчас не может разговаривать.

— У нас есть два мальчика, они разбились на Кольцевой дороге, нюхачи, больной пневмонией, падение с высоты, раздробленная шея, а теперь — еще и тройка огнестрельных ран. Из-за них мне пришлось вернуться на работу.

— Правда ли, что один из этих троих — карлик? — спросил Аркадий.

Вилли помедлил с ответом. Аркадий услышал щелчок режущего инструмента — на другом конце провода пилили ребра.

— Удивительная догадка.

— Расскажи о нем что-нибудь.

— Это не трудно. Люди думают, что карлик должен быть быстрым. Нет ничего более далекого от правды. Бывают разные типы карликов, бывают необычные обстоятельства…

— Я думаю, его застрелили.

— Да.

— Но это не главное обстоятельство?

— Не умничай. Я не должен с тобой разговаривать.

— Кто тебе об этом сказал?

— Директор. И прокурор Зурин. Зурин, кстати, сказал, что собирается тебя уволить. Он это сделал?

— Еще нет… — сказал Аркадий.

Он должен был всего лишь намекнуть, не более того. У него не было никаких весомых полномочий. Это можно сравнить с насаживанием маленькой приманки на легкую удочку и забрасыванием ее в пруд, в котором могла бы оказаться рыбка.

— Что ты имеешь в виду? — переспросил Вилли.

— Я имею в виду, что изменение отчета о вскрытии трупа является серьезным поступком. И у тебя есть все полномочия для этого…

Вилли повесил трубку.

— Хорошо, но слабовато, — подумал Аркадий. — Он применил психологию, когда должен был включить шантаж.

Завибрировал сотовый. Снова Вилли.

— Прости, я должен был закурить.

— Не торопись.

— Случилось вот что. Зурин и директор заставили меня снова сделать срез с легкого той девочки. К тому времени запах эфира уже рассеялся. Они заявили, что если я не могу снова подтвердить то, что обнаружил ранее, в отчет о вскрытии трупа следует внести изменения.

— Разве ты не можешь подтвердить это другими средствами?

— Да, но не после того, как ее кремировали.

— Уже?

— Сказали, что таким было пожелание семьи.

— Где карлик? — спросил Аркадий.

— Здесь, под простыней. Мы ждем стол.

— Его кто-то опознал?

— Нет. Мы ничего о нем не знаем.

— Сними простыню.

— Хорошо, — откликнулся Вилли. — О, теперь мы уже знаем кое-что. Он — весь синий от татуировок — с головы до ног. Он — зек.

Тюремные татуировки делались острым крючком «чернилами» из мочи и сажи. Оказавшись под кожей, пигмент становился синим, а рисунок — немного размытым. Но за решеткой татуировки были больше чем искусство — они были биографией. Для любого, кто умел читать символы, татуированный мужчина — открытая книга.

— Расскажи мне, что ты видишь, — попросил Аркадий.

— Все, что хочешь. Мадонна и Младенец, слезинки, коты, паутина, Железный крест, окровавленный кинжал, колючая проволока. Мастерски сделано!

— Как только повесишь трубку, прошу тебя — сфотографируй татуировки Тупого на сотовый и пошли их мне. У меня есть специалист.

20

Семья Изи состояла из матери-алкоголички и жестокого отца. Их дом был похож на обшарпанную посудину, выброшенную на берег: рваная одежда, пустые бутылки катались по полу из стороны в сторону, под ногами — обрывки газет, свет постоянно отключали.

Старик разводил сторожевых собак для охранных агентств — немецких овчарок, ротвейлеров. Все деньги вкладывались в псов, но однажды они все равно добрались до его хозяйской глотки.

Долгое время за той толикой денег, что попадали в семью, надо было следить…

От отца пахло псиной, как от лучшего друга человека. Преданного друга.

Когда Изе исполнилось двенадцать, старшие братья сбежали. Они были потеряны для семейного дела, которое перешло бы к ним, если, не дай бог, что-то случилось с отцом. Старый дом мог превратиться в дорогую недвижимость, если Москва будет строиться в их направлении. Эту сказку отец рассказывал каждому встречному, оказавшемуся на пути.

Изя постоянно пропускала школу, потому что у нее не было обуви. Ни отца, ни мать не беспокоило, что она едва знакома с алфавитом и арифметикой. А когда из школы учителя приходили проверить, как она живет, Изя пряталась, чтобы ее не увидели в лохмотьях.

С шестилетнего возраста она вычесывала собак и чистила их будки. Отец кормил псов. «Кто кормит, тот и батька», — приговаривал он, когда нетвердой походкой выходил в пластмассовой броне учить их кидаться на людей.

Друзей у Изи не было, обязанностей имелось немного, она часами возилась с собаками, играла или просто валялась с ними. Каждый пес был настоящей индивидуальностью. Собак полагалось держать отдельно — каждого в своей будке, но Изя украдкой отпускала их гулять вместе. Собаки внимательно следили за ней глазами, что бы она ни делала.

Как-то зимним вечером отец пришел домой рано пьяный и в синяках. Он был мрачнее тучи — его побили. И вдруг увидел, что собаки свободно расхаживают вокруг Изи. Псы почувствовали недоброе расположение духа «батьки» и, рыча, сбились вокруг девочки.

— Рычать на меня? — Он вытащил ремень из брюк и закричал: — Прочь с дороги!

Он, наверное, справился бы с собаками и восстановил «порядок», если бы не присутствие Изи. От первого же взмаха ремня щеку прорезала полоска крови.

Еще секунду он стоял, но в следующее мгновение осталась только пара бьющих по воздуху ног. Изя не смогла бы остановить псов, даже если бы попыталась.

Когда собаки устали рвать на части тело старика и разбежались, она отвела каждого в свою будку, потом отмыла от крови и положила сушиться деньги, которые нашла в карманах отца. Оделась как можно теплее. Тело отца было жутко тяжелым, тащить его было трудно, но еще труднее было выдолбить в мерзлой земле неглубокую могилу.

Мать все это время спала.

Если бы Изя умела писать, она оставила бы записку. «Мама, пожалуйста, покорми собак», — написала бы она в ней.

Петра стояла за стеллажами в третьем проходе под вывеской «Кофе и чай» в нерешительности, какой кофе выбрать — с Суматры или колумбийский, в зернах или молотый. Ей было девять лет, прямые волосы и широкое лицо румынской принцессы. Она положила на полку пачку колумбийского и взяла кофе французской обжарки.

Лева бродил по проходу под номером 1 — там были пирожные и печенье. Одного взгляда на Леву с сигаретой за ухом было достаточно, чтобы понять: мальчик — ходячая проблема. …У Левы были длинные ноги, он любил бегать. Ему было одиннадцать.

Лиза шла по отделу замороженных продуктов. У нее были красиво очерченные губы, голубые глаза, шапка золотых волос и пустое выражение лица. Ее лучшая подруга Милка шла по отделу фруктов и овощей. Она сравнивала дыни-канталупы. Внимательно обнюхивала, простукивала и сжимала каждую. У Милки была обычная внешность — Лиза была более красивой, на зубах у нее были брекеты — свидетельство достатка. Девочкам было лет по десять.

Супермаркет входил во французскую сеть со специальным акцентом на блюдах галльской кухни — паштеты, сыры, утка под апельсиновым соусом — все готовое, только разогреть в микроволновке. Кролики — разделанные и тушками — были развешаны в мясном отделе. Эта часть была оформлена так, чтобы создавалось впечатление настоящей Франции. Кофейни с крепери и бутерброды крок-месье.

Позади проницаемого в одну сторону зеркала, над котлетами из ягненка, помощник менеджера судорожно листал картотеку, пытаясь найти фото, совпадавшее с лицом Лизы. Тем временем охранники в униформе двинулись к входу и аварийным выходам, застыли у отдела вин и у холодильника с икрой. Когда менеджер проверил все четыре прохода, он вышел на середину так, чтобы они знали — он здесь и следит за ними. Хотя никто из детей пока еще не сделал ничего незаконного. Он смотрел в сторону, когда открылась автоматическая дверь, вбежала овчарка без поводка и устремилась в проход 1 «Хлебобулочные изделия». Следом вошла девочка.

Пес оглушительно залаял, словно в зале раздался пушечный выстрел. В отделе фруктов он свалил стол с лимонами, они покатились по полу. Следом полетели консервные банки с помидорами. Охранник попытался преградить ему путь в отдел кормов для домашних животных в седьмом проходе. Но он уже был в мясном. У охранника перехватило дыхание, когда пес спрыгнул с витрины с куском вырезки, свисавшим из пасти. Двое охранников, пытавшихся загнать пса в угол где-то между витриной с мороженым и полуфабрикатами, оказались в засаде за опрокинутыми тележками.

Для пса это была игра. Он приникал к полу, как спринтер, лаял и близко подпускал охранников. Но в то мгновение, когда они уже были рядом, делал хитрый маневр в одном направлении, а срывался в другом. Когда помощник менеджера приближался к псу с баллончиком перцового спрея, собака немедленно уносилась прочь. Тем временем остальные покупатели побросали свои тележки и поспешили к выходу. Но в одно мгновении налетчики исчезли, а с ними также внезапно испарилась и собака.

Помощника менеджера очень удивило, что после пересчета продуктов и проверки чеков, оказалось, что из магазина ничего не украли, кроме стейка. Но выдвигать обвинение против собаки было нелепо. Однако день спустя управляющий складом заметил, что кое-что все-таки пропало. Пока работники магазина наблюдали представление в торговом зале, кто-то вошел через заднюю дверь и исчез с шестью пакетами сухой молочной смеси для младенцев, четырьмя гигантскими мешками подгузников и двумя картонными коробками бутылочек с соской для малюток…

— Ей нравится бутылочка, — заметила Изя.

— Я бы покормил ее грудью. Чмок-чмок…

— Заткнись.

— Какие грязные мысли.

— Мальчишки отвратительны.

— А здорово, когда Тито врезался в лимоны, — воскликнул Лео.

— Тито — классный пес.

— Тито — самый лучший.

Услышав свое имя, Тито поднял массивную голову и бросил полный любви взгляд на Изю.

— Она сильно плакала? — больше всех удивлялась Эмма, самая младшая, похожая на тряпичную куклу.

— Немного.

— Мы должны еще раз послать Тито за стейками.

— Нас никто не заметил, — похвалился Петр.

— Мы могли бы вернуться на склад и взять вдвое больше, — сказал Клим. — Мы, возможно, даже обчистили бы их, как следует.

Дети были бледными, похожими на малолетних преступников. Климу — девять, Петру — десять.

— Я меняла ей подгузники три раза. У нее, похоже, понос, — объявила Изя.

— Она выглядит усталой. Спала?

— Что-то ее все время беспокоит.

— Изя, смотри, это — ее имя? — Эмма показала вышитый угол покрывала.

— Прочитай сама, — наступила вежливая тишина, — все знали, что Изя не умеет читать.

— Катя, — тихо сказала Эмма.

— Можно включить радио?

— Только не слишком громко.

— И сколько нам тут сидеть?

— Посмотрим.

Ситуация казалась идеальной: под пустым навесом на задворках Казанского вокзала внезапно появилась рабочая бытовка. В бытовке были койки, пусть грязные, и пузатая печка. Бытовка никуда не могла уехать. Шины спущены; а теперь резину еще и порвало на куски.

Навес был похож на стальной ангар, открытый с одного конца в сторону вокзала. Рельсы заканчивались у довольно глубоких траншей — в рост высокого мужчины. Там ремонтники когда-то трудились над колесными парами. Но теперь траншеи поросли высокой, до пояса, травой — верный признак того, что здесь давно никого не было.

— Зловещее место.

— Тито даст нам знать, если кто-нибудь появится на горизонте.

— А что будет, если придет Егор? — спросила Лиза.

Милка щелкнула ножом.

— Если он снова приблизится к тебе, я отрежу ему яйца.

У Изи не было никаких иллюзий. Она предпочла бы держаться на шаг впереди Егора. Егор был взрослым по сравнению с любым мальчишкой в ее команде.

— Почему они решили загнать бытовку под навес для поездов?

— Не знаю, но они это сделали, и мы будем ею пользоваться. Мы можем позаботиться о себе. И у нас есть Тито. А теперь у нас есть ребенок — мы как семья.

21

Виктор толковал татуировки, сидя в кафе на Ярославском вокзале. Он дотронулся до экрана на телефоне Аркадия, увеличил изображение и начал.

— Подумай о татуировках преступника как о выставке художников школы Рубенса — эти «картины» обычно пишут разные руки и в разное время. Словно художники раскрашивают разные части тела — проступают лица, одни становятся ярче, другие, напротив, как будто уходят в тень. Некоторые места остаются незаполненными в ожидании значимых событий… Начнем с Мадонны с младенцем — эта семейная сцена говорит нам о том, что Тупой вырос не в простой семье, а в доме вора в законе. Татуировка сделана примитивно, лица переделывались позже. А вот тату с котом символизирует его раннюю карьеру мазурика — вора. Представь себе гибкого кота, он как карлик способен ловко проникнуть в любое место.

Наш герой становится старше и превращается в настоящего убийцу. Три дырки — три жертвы, будто бы он их просто трахнул. Четыре раза он сидел в тюрьме. Зубцы на колючей проволоке говорят о том, сколько лет. Паутина на плече означает, что он, скорее всего, сидел на героине, потому что в том, как нарисована паутина, есть нечто сюрреалистичное, напоминающее Дали.

Аркадий слушал и смотрел на Виктора, думая, что в нем как будто появились новые силы. Для человека, который должен был бороться с алкогольной зависимостью, он выглядел на удивление здоровым.

— Шкуре иного преступника можно доверять больше, чем визитной карточке. А эта визитка говорит о том, что у него есть приятели в Москве, Лондоне и Гонконге, притом, что сам он никогда не был дальше Минска. И, кстати, если преступник носит татуировку о преступлении, которое он не совершил, его «коллеги» по зоне рано или поздно поперек лица напишут — «Врун».

— Приятно знать, что хоть где-то в мире есть порядок.

— В старые времена — был. Но сегодня у каждой домохозяйки на заднице — тату. Да и зеки уже не станут довольствоваться самопальными чернилами, когда их подруги на воле фланируют с наполовину спущенными трусами, а на заднице у них сверкают узоры, — он прервался и спросил: — Ты чем-то взволнован?

— Они должны были прислать мне письмо об отстранении от следствия и об увольнении со службы. Зурин прислал только одно.

— Ты уверен?.. Все-таки я не могу поверить, что сижу здесь рядом с человеком, который убил Тупого, карлика. Помнишь, после этого должно начать действовать проклятие, как в сказке про «Белоснежку»?

— Скорее всего, — согласился Аркадий.

— Не переживай. Тебя уже столько раз дрючили, так что очередное проклятие точно пролетит мимо.

Виктор ушел до того, как принесли счет. Аркадий поинтересовался у официанта, не видел ли он мальчика, который на вокзале играет в шахматы.

Официант наклонил голову и задумался.

— Худенький такой мальчик?

— Да. Женей зовут.

— Не знаю никакого Женю. Этого зовут Гениус, он здесь привокзальный гений…

— Может быть.

— Он все время ошивается на вокзале — шляется туда-сюда.

— Сегодня был здесь?

— Нет. Может, у него сегодня свободный день. Вчера вечером у него были какие-то разборки с подругой. Прямо здесь.

— Подруга? — Аркадий не был уверен, что правильно расслышал.

— Королева красоты.

— У него есть красивая подруга?

— С бритой головой.

— С бритой головой, — ни больше, ни меньше? — Женя, которого знал Аркадий, никогда не связывался с модной тусовкой. Он вообще всегда был один. — Похоже, мы говорим о разных людях.

— …Она выглядела необычно, но, ясное дело, сука, — пожал плечами официант.

22

Четверо мужчин собрались за круглым столом: старший следователь Ренко, районный прокурор Зурин, помощник заместителя генпрокурора генерал Гендлер и священник, которого все называли отец Иосиф — он всегда сидел неподвижно, как чучело совы. Он давно перешагнул возраст принудительного выхода на пенсию — шестьдесят лет, и, по-видимому, продолжал работать по годовым контрактам. Никто не знал точно статус отца Иосифа. Никто когда-либо не слышал, чтобы он хоть что-то говорил.

Зурин никогда не выглядел лучше, чем сейчас: сосредоточенный и готовый к борьбе. При Ельцине он округлился и стал апоплексичным, при Путине — сел на диету, занялся физкультурой и похудел. Перед ним стоял штабель папок с делами — важные были отмечены красной полосой.

Гендлер положил на середину стола служебное удостоверение Аркадия и пистолет, девятимиллиметровый «Макаров», и заметил, что все выглядит как идеальная русская рулетка.

— Кроме того, что там вертится барабан, — заметил Аркадий. — Есть возможность его самому крутануть, тогда выпадает случай, есть шанс.

— И кому здесь нужен шанс?..

Гендлер установил на столе диктофон. Он нажал на кнопку «запись» и назвал место, дату, время и участников слушания дела об увольнении со службы.

Аркадию потребовалось мгновение, чтобы понять, что происходит на самом деле.

— Постойте, идет слушание о временном отстранении от исполнения должностных обязанностей.

— Нет, это — слушание об увольнении.

— Я получил вчера поздно вечером письмо об отстранении от исполнения служебных обязанностей. У меня оно есть. — Он протянул письмо помощнику заместителя прокурора. Тот отложил его в сторону, не читая.

— …Однако это второе слушание. Какой бы ни была причина, но вас не было на первом.

— Я бы хотел перенести слушание на другую дату.

— Отклоняется. Все участники на месте. Кворум имеется, есть основное досье и материалы, которые принес прокурор Зурин. Мы не можем просить его таскать эти дела туда-сюда, когда вам будет удобно.

— Мне нужно время, чтобы подготовить материалы.

— Это — второе письмо. Первое было отправлено вам месяц назад. Вчера время для вашей подготовки к слушанию закончилось.

— Я не получал первого письма.

— Я отправлял, — настаивал Зурин.

— Тогда я уже был бы отстранен от следствия.

— Так и было.

Так вот чем объясняется отсутствие поручений от прокурора. Ничто не могло скрыть торжества на лице Зурина. Он отлично играл свою роль и так классно держался.

— Я присутствовал на работе каждый день.

— Полагаю, готовиться к слушанию по вопросу увольнения со службы я вам не препятствовал, — заметил Зурин.

— Ренко, вы что-нибудь можете сказать в свою защиту? — вдруг спросил Гендлер.

— Нет.

— Но ведь вы продолжали активно работать. Согласно утверждениям прокурора Зурина, два дня назад ночью вы побывали в вытрезвителе. А вчера изменили отчет о вскрытии трупа, чтобы скрыть убийство.

— Отчет о вскрытии трупа не был изменен. Я, напротив, на деле помогал раскрыть убийство, а не скрыть его. Я полагаю, что мы можем столкнуться с серийным убийцей.

— Так вы утверждаете, что напали на след серийного убийцы. Голубая мечта каждого следователя! Я сожалею, но при сравнении аргументов и контраргументов, я должен доверять веским доказательствам, но у вас их нет — ни одного.

— Я предлагаю начать с доказательств прокурора, чтобы убедиться в том, насколько они веские, — сказал Аркадий.

— У нас нет времени. Я удивлен — так вы будете оспаривать увольнение со службы или нет? Я должен предупредить вас…

— Нет.

— Вы нестанете оспаривать свое увольнение?

— Не буду.

— Он согласен!? — Гендлер обратился к Зурину, не скрывая удивления.

— Я слышу. Тогда это ему больше не понадобится. — Зурин сгреб со стола служебное удостоверение и пистолет Аркадия.

— Не пистолет, — Аркадий схватил Зурина за руку.

— Это — государственная собственность.

— Пожалуйста, господа, — помощник генпрокурора попытался их расцепить.

Аркадий разогнул пальцы Зурина. Прокурор отпустил и сказал:

— Да он же просто псих. Он напал на меня прямо на глазах у свидетелей.

— Читайте это, — Аркадий передал пистолет Гендлеру.

— Читайте что?

— Вот здесь — на боку.

Сбоку на пистолете мелкими каллиграфическими буквами было выведено: «Этим огнестрельным оружием награждается Заслуженный следователь России А. К. Ренко с благодарностью от народа».

— Это — мое оружие, — сказал Аркадий.

— Я учту это обстоятельство, — Гендлер удерживал пистолет.

— Ренко, — раздался голос отца Иосифа. — Ну ты и сукин сын…

Все замерли. Гендлер был ошеломлен. Никто никогда не слышал, чтобы отец Иосиф произнес хотя бы слово.

— Пистолет останется у тебя, — сказал отец Иосиф.

Решение было принято.

За каждым столом в комнатах отделений милиции разворачивался свой спектакль, за ним — своя драма. Убийцу наручниками приковывали к стулу. Сильно потеющий турист постоянно проверял карманы, как будто от этого может материализоваться его паспорт. Пожилая женщина, у которой пропал кот, принесла его фотографию. Помимо искривленных фотографий профессиональных преступников, на информационном табло были фотографии дезертировавших солдат — каждый день новая пачка. За компанию — фото какой-нибудь «золотой рыбки».

Аркадий появился с пакетом бутылок холодной газировки. На третий день детоксикации обыкновенно выходил весь алкоголь, но Виктор был хитер, как дрозд.

— Добрался без проблем?

— Все — о’кей.

— Как прошла встреча?

— Слушание было по поводу увольнения со службы, а не по поводу временного отстранения от исполнения обязанностей.

— Ты шутишь?! — выпрямился Виктор.

— Они выглядели вполне серьезными. Было не похоже, чтобы они шутили.

— Ты уже не с нами?

— Простой цивильный теперь.

— Ну, такой уж и «простой»… Хочешь, я прибью Зурина? Правда. С огромным удовольствием.

— Не стоит, но я ценю твою заботу.

— Да-аа… Невозможно выиграть в этом гребаном мире. Давай сегодня вечером напьемся. Напьемся до потери сознания. Что скажешь?

Аркадий сел за компьютер Виктора. На его экране возникла красивая девица с пышными светлыми волосами и скандинавскими синими глазами. Она была укутана в волчью шкуру и такую же шапку. На заднем плане — луковичные купола собора Василия Блаженного пылали в золотом солнечном свете.

— Ты делаешь успехи, — заметил Аркадий.

— Отстранен, уволен. Ты же это так не оставишь.

— Пока нет.

Надпись на фотографии говорила — «Оксана Петрова, Venus International».

Тут же можно было посмотреть фото Оксаны Петровой не в студии — она лежит на спине посреди зала, голова — в луже крови, руки — на бедрах. Кожаные брюки и трусы спущены до лодыжек. Возможно, первая балетная позиция. Трудно сказать. Фотография сделана два года назад. Согласно примечаниям, какой-то бездомный мужчина признался в преступлении, а затем отказался от показаний.

— Похоже, ее ударили сзади, — заметил Аркадий.

— Да они забьют как скотину любую, пока не добьются признания, что ее трахнул сам царь…

Аркадий открыл следующий экран. Инна Устинова выглядела моложе своих тридцати двух лет. Инструктор йоги, дважды замужем, первый раз — за американцем, который обещал ей Малибу и Калифорнию, а привез в Коламбус, штат Огайо. Согласно ее записям в Facebook, встречалась только с русскими. Ее мечта? Танцевать в клубе «Нижинский»! Ее тело нашли полгода назад в водосточной канаве у собачьего вольера в Измайлово. Она была голой от пояса, без признаков насилия — очевидный случай передозировки. Ноги были раздвинуты, руки разведены, как крылья — похоже на вторую позицию.

— Вот так? — показал Аркадий.

— Именно так.

— Не третья позиция?

— Да. Это называется «срать по ветру».

— Venus International — известное модельное агентство?

— Я позвонил подруге. Она все подтвердила.

— Название могли бы поточнее придумать, — заметил Аркадий.

— Что ты имеешь в виду?

— Так, это не совсем правильно — Венера это нечто большее.

— Ты имеешь в виду…

— Точно.

— Большее…

— Да.

— Ладно, они обычно выступали в роли «частных моделей» дамского нижнего белья и все такое, несколько лет дела шли отлично.

— Разве этот «Venus» не был некогда брачным агентством? Красивые русские девчонки для одиноких американских мужиков?

— Когда «Venus» начинал, они пытались заниматься всем подряд. Я понимаю, на что ты намекаешь. Думаешь этих двух женщин что-нибудь связывало?..

— Интересно?..

— У Устиновой был Facebook. У нее куча друзей, но Оксаны Петровой среди них нет. Обе жили в Москве, но как-то параллельно друг другу, не пересекаясь.

— Они ходили в клубы?

— Да симпатичная девушка всегда может попасть в клуб. Такие модели, как Устинова — постоянные клиентки в «Нижинском» и в десятке других заведений. То есть, если Петрова была танцовщицей в «Нижинском», как и Вера, между ними могли возникнуть какие-то отношения, пусть и поверхностные. Но она не была там балериной. Ведь так.

— А она не пыталась?

— Что ты имеешь в виду?

— Была ли Петрова на просмотре перед тем, как не стать танцовщицей в клубе «Нижинский»?

— Ну, и что это нам даст?

— Ведь кто-то же сказал «да» или «нет». У ворот всегда стоит привратник.

— И что же?.. — Виктор изобразил озабоченного врача, которому предстоит сообщить мрачный прогноз. — Тебя поимели.

— Возможно, тебе придется кое-что выяснить.

— А ты сам не можешь прийти и притворится, что ведешь следствие.

— Я этим только и занимаюсь в последнее время.

— Они оставили тебе пистолет?

— Да.

— Есть шанс, что тебя восстановят.

— Возможно.

— Да, тебя окружили со всех сторон: ни полномочий, ни поддержки — сплошь враги. Ну, а чего ты ждал — кровь на тротуаре, а потом взрыв аплодисментов?..

Аркадий не задумывался об этом, хотя, если честно, немного ясности в этом вопросе не помешало бы. «Дверь открыта», — подумал Аркадий и решил рискнуть.

Обернутая в шелка мадам Иза Спиридонова, балетмейстер клуба «Нижинский», полулежала в шезлонге, по одну сторону — рассыпан опиум, по другою — бокал бренди. Окна в квартире выходили на Москву-реку. Но с тем же успехом они могли выходить на Сену — превосходные старинные французские вещи в шкафу из белого тополя, стулья, обитые бархатом. Букеты шелковых цветов. На столе — фотографии Колетт, Коко и Марлен с автографами. Фотографии молодого Спиридонова, танцующего с Руди и Барышниковым, — на рояле. Масса фотографий украшала стены — как будто она не очень доверяла своей памяти.

— Пожалуйста, простите меня, я не буду вставать. Говорят, что балерины недолго стоят на пуантах, но долго страдают от бесконечной боли. Балет — жестокая система, но она работала, не так ли? У нас были красота и танцоры. Я, полагаю, именно поэтому вы здесь. Будете спрашивать о Вере?

— Да.

— Еще вопросы о клубе «Нижинский»?

— Только один. — Он сел, потому что за одним вопросом всегда следовал другой. Стоишь — и чувствуешь, что уже на полпути к двери. — Кто отбирает будущих танцовщиц для «Нижинского»?

— Я — балетмейстер.

— И много талантливых балерин хотели бы стать танцовщицами в «Нижинском»?

— Да.

— И для этого надо пройти просмотр у вас — и ничего больше?

— Да.

— Тогда почему вы согласились принять такую не слишком профессиональную танцовщицу, как Вера?

— У нее были другие качества.

— Какие же?

— Она была очаровательной девушкой. Это чувствовалось в ее танце. Это — нечто особенное, этому нельзя научить.

— Вы не против, если я включу свет? — Он уже был у выключателя, прежде чем она успела возразить, затем вернулся назад и тогда заметил фото на экране компьютера прямо перед Спиридоновой.

— Вы помните Инну Устинову? Она была тренером по йоге. Но тоже мечтала танцевать в «Нижинском».

— Конечно, я помню ее. Ну, знаете, она, мягко говоря, уже была немолода. Все ходила вокруг да около и искала плечо, на котором можно выплакаться.

— И ей удалось кого-то найти?

— Нет. Здесь все — профессионалы. Я предложила ей вернуться к своим коврикам на йоге. Я весьма переживала, когда узнала, что ее убили. Ее нашла собака. Как это ужасно, как это страшно, должно быть.

Аркадий не слушал. Он ее не заметил, пока света было мало — фотография в рамке драматически затемнена. На ней был запечатлен молодой танцор с золотистыми волосами. Это был тот самый молодой человек, которого Аркадий уже видел — обескровленный он лежал на столе в морге. На подносе лежала стопка программ различных балетных представлений.

— Мой сын, Роман. — Она следила за его глазами.

— Он тоже танцор?

— Был, пока не разрушил себя. На прошлой неделе Роман позвонил и сказал, что он с другом Сергеем уезжает отдыхать. Вчера позвонил Сергей и сообщил, что Роман поехал один.

Это было больше, чем мог рассчитывать Аркадий. Он приехал к этой женщине не для того, чтобы сообщить ей, что ее сын мертв. Более того — его сожгли под другим именем. И все же.

— Куда он собирался ехать?

— Не знаю. Я стараюсь не стоять у него на пути. Он страдает от депрессии, но врачи советуют, чтобы я дала ему дойти до дна.

— Что значит дойти до дна?.. — Конечно, Роман Спиридонов это уже сделал. Дойдите до дна, и вы окажитесь у центра земли. Но уже под чужим именем. Аркадий вспомнил голос мадам Бородиной — сухой, как хворост: «Сожгите его».

Хотя церковь против кремации, государство такую возможность допускает. Его вкатили в печь — где такой сильный огонь, что можно плавить золото, превратив плоть и кости в золу в банке с завинчивающейся крышкой и передали прямо в руки Бородиной. И что потом? Потом можно выбрать какой-нибудь парк — Сокольники, Горького или Измайлово — где от праха можно избавиться. Или просто выбросить урну в мусорный бак, или развеять над рекой.

— Кто такой Сергей?

— Бородин.

— Сергей Бородин звонил вам вместо вашего сына? Сообщил вам, что они уезжают, но не сказал, куда?

— Сергей сказал, что должен заехать, чтобы взять свою книгу.

— Что это за книга?

— Там на полке. Я жду, когда он появится.

На полке времен Луи XIV лежала сильно потрепанная книжка в мягкой обложке «Дневник Вацлава Нижинского». Вполне невинный — Аркадий просматривал страницу за страницей, проверяя, нет ли там чего.

— Вы не будете возражать, если я возьму ее с собой?

— Но Сергей за ней придет.

— Тогда он может зайти и ко мне.

У нее не было сил возражать ему. Ее внимание постоянно возвращалось к опиуму, рассыпанному на лакированном подносе, инкрустированном серебряными драконами из перламутра. Смолистая «пилюля» лежала в вазочке из тонкой слоновой кости.

— Иногда Божьи дары попадают в неправильные руки.

— Если Бородин — такой замечательный танцор, почему он ходит по канату в клубе «Нижинский», а не танцует в Большом?

— Ну, что вам сказать?.. — на мгновение Спиридонова задумалась. — Танец — дело интимное. И женщинам, так сказать, не нравится, как Сергей с ними обращается.

— Слишком мягко? Или слишком жестко?

— Как с цыплятами в мясной лавке.

23

Мая представила себя на золотой лестнице, которая ведет до самых облаков. Ее ребенок был на несколько ступенек выше. По непонятным причинам Мая не могла преодолеть разделявшее их расстояние или увидеть, что там — впереди. Но она была уверена, что там будет лучше того, что осталось позади.

— Сколько тебе лет, дорогая? В Пакистане ты уже была бы замужем и воспитывала ребенка. Какие у тебя крупные груди. Это производит на мужчин впечатление, но забудь про кормление грудью, дай их мне… Позволь раздеть тебя. Мне это очень нравится. Я все аккуратно сложу. О, Аллах, ты с каждой минутой становишься все красивее. Наш общий друг Егор не преувеличивал. Тебе нравится это место? Это офис моего другого друга, очень важного человека. Он пакистанец. Какой мягкий диван — правда? Хорошие картины, если ты их заметила. Все современное. Шампанское со льдом. Мини-бар. Хочешь выпить? Как тебе угодно. Поскольку сегодня воскресенье, у нас вся ночь впереди, дом пустой. Бритая голова — как эротично, как будто ты вся моя. Не скрою, я не в лучшей форме. Когда я приехал сюда студентом тридцать лет назад, я был тонким, как тростинка. Вот что делает русская кухня. Моя жена, благослови ее… — плохая хозяйка. Я называю ее своей женой, хотя по-настоящему мы не расписаны. Не понимаю, что русские имеют против специй. Конечно, я мало занимаюсь зарядкой. Мужчина моих размеров должен заниматься физкультурой. Это необходимость, а то он заплывет жиром, как я. Но мне приходится день и ночь проводить в киоске, иначе мои работники меня ограбят. Посмотри на меня. Я не был таким еще десять лет назад. Ты не против, если я тебя поцелую? Я выключу свет, а ты представь, что занимаешься любовью с самым красивым мужчиной в мире. О-о-о, если ты меня коснешься, я просто взорвусь. Правда, правда. О, нет, нет, нет… Так вышло, потому что у меня долго не было секса. Но я еще смогу. Подожди, я сбегаю в туалет и тут же вернусь. Одну минуту. Будет дольше, не так быстро.

Сбегая босиком по лестнице, он насвистывал песенку — «Надо жить умеючи, надо жить играючи…». Эта мелодия как будто висела в воздухе. В мужском туалете он умылся, перед зеркалом ущипнул жир на талии, скорчил улыбку, проверил зубы. Он не против подождать. И, правда: чем дольше, тем лучше. И хоть конец по-прежнему расслабленно свисал, он был уверен — это еще не все.

Свет в офисе был приглушенным. Возвращаясь, он осторожно протискивался между мебелью, стараясь не натыкаться на столы и стулья, нашептывая имя Маи и почти воркуя. Свет включили внезапно. Он оказался между двух мужчин в фартуках, рабочих ботинках и в хирургических перчатках. Если бы не перчатки, мужчины были похожи на автомехаников. На журнальном столике стоял пакет из бакалейной лавки. На секунду ему показалось, что он ошибся дверью и вошел не в ту комнату. Но тот самый мягкий диван стоял здесь, и на нем только что была Мая. Его одежда лежала на столе рядом с платком Маи, а девушки не было.

— Простите…

— …Не одевайся.

— Сядь. — Второй мужчина подсунул Али под колени стул. Он не то упал, не то сел на него.

Пока Али удавалось оставаться спокойным. «Просто вымогательство, — подумал он, — а эти двое братки». Они казались отлитыми из одной формы, различались только выбоинами — то тут, то там. Низкие голоса, глубоко посаженные глаза, вполне убедительное исполнение ролей.

— Вы поймали меня — все так — честно и справедливо. Нет нужды разыгрывать спектакль. Сколько вы хотите?

Один из мужчин показал Али фотографию с лицом Маи.

— Эта?

— Да. Послушайте, о чем бы вы ни спросили, я вам все расскажу. — Али решил, что важно наладить контакт и не демонстрировать ни капли любопытства. Его киоск грабили десятки раз, и он точно знал, что паника — худший советчик. Эти двое выглядели профессионалами, и это производило сильное впечатление. Они были мрачными, с неопределенного цвета волосами, тонкие губы без эмоций. Подбородки похожи на синюю маску. Он не стал спрашивать их имен, но про себя назвал крупного — господин Большой, а худого — господин Маленький.

— Где она? — в этот момент спросил Маленький.

— Понятия не имею. Это имеет значение? Она сделала свое дело.

Большой схватил платок Маи и сунул ему в нос.

— Да, восхитительный запах, — кивнул Али. — Маленькая сладкоголосая сирена. Минуту назад она была здесь, но теперь ушла. Это — правда, клянусь Аллахом.

Он ожидал, что его спросят, куда ушла. Вместо этого братки стали обшаривать офис и проверять содержимое мини-бара. Проверили даже еще теплый диван.

— Когда возвращался из туалета, я ожидал увидеть здесь ее, а не вас, господа, — осмелел Али.

— Что с ребенком? — господин Маленький задвигался позади Али.

— Она не говорила про ребенка, — Али повернулся на стуле.

— А сиськи?

— Я заметил, что они полны — как у кормящей матери. Но она не говорила про ребенка.

— Руки назад.

— Я раздет, вы не против, если я сначала оденусь?

— Рано.

Али дал завести руки за спину и привязать к стулу. Он был по-прежнему готов предложить сделку.

— Она была здесь еще минуту назад. И ты не знаешь, куда она ушла?

— Наверное, с Егором. Я могу теперь одеться? Так не ведут переговоры.

— А кто тут ведет переговоры?

Тишина, которая за этим последовала, сильно его расстроила.

— Разве это не рэкет?

— Мы похожи на вымогателей?

«Нет», — подумал Али. Ему хотелось, чтобы это было именно так.

— А если бы Егора не было, куда бы она пошла? — спросил господин Большой.

— Мне, правда, жаль, что я не могу вам помочь. — Али все еще был спокоен. Его и раньше избивали русские: у него были сломаны ребра, любое движение причиняло боль. Они могли догадаться, что он готов терпеть побои.

— Из киоска тебе все видно — так?

— Никто не может уследить за всеми. Все время люди приезжают и уезжают. Это же — Три вокзала.

Господа Большой и Маленький так на него глянули, что Али почувствовал, как сжались его яйца.

— Я уже говорил, что я не совсем без денег. Назовите свою цену для начала, чтобы… — Али осекся. Господин Маленький достал из хозяйственной сумки рулон прозрачной пищевой пленки…

«А где же еда?» — подумал Али.

— Тебя когда-нибудь заворачивали? — спросил Большой.

— Заворачивали?..

— Понимаю — ответ «нет». Все — просто. Я буду задавать тебе вопросы, где найти девочку и ребенка. И если ты не будешь нам отвечать или будешь отвечать неправильно, мы будем закатывать твою голову в пленку.

«Все это только запугивание», — подумал Али. Никто еще такого с ним не проделывал.

— Мы тебе устроим! Клаустрофобией не страдаешь?

— Нет.

— Посмотрим.

Один держал, чтобы сделать первый оборот пленки, а потом второй. Они стали двигаться вокруг него с коробкой и продолжали разматывать пленку дальше. Пленка была прозрачной. Али мог через нее видеть все четко, даже свое отражение в окне. А воздуха не было. Он закивал, чтобы показать, что все понял, но они продолжали накручивать и накручивать пленку, пока он не оказался обернут от шеи до макушки.

— Не паникуй, — сказал Маленький. — Чем быстрее сердцебиение, тем быстрее израсходуешь кислород.

Пленка все плотнее прилипала к лицу. Он что-то промычал, но рот был плотно запечатан. В окне вместо своего лица он увидел серебряный шлем и стал раскачиваться из стороны в сторону.

— Али — расслабься! У тебя — пять минут.

Пять минут? Они неправильно считают! Они, наверно, думали, что оставили немного воздуха! Нет, нет, нет, нет! Он сильно раскачивался, чтобы подняться и оторвать стул от пола. Упирался подбородком в грудь. Он чувствовал, что легкие и грудь стали разрываться, в ушах зашумело, на глаза накатывала темнота.

Когда сознание вернулось к Али, он все еще был привязан к стулу, но пленки на лице уже не было. Ее скатали в шар и бросили в корзину.

— Готов, — сказал господин Маленький.

— Кому нужна дыба или инквизиция, — заговорил Большой, — когда на кухне есть пищевая пленка?

— Хочешь водки? — господин Маленький влил в Али столько, словно просто перелил ее в кувшин. Али хватал жидкость большими глотками, стараясь оглушить себя.

— Вернемся к нашей проблеме, — напомнил господин Маленький. — Куда исчезла девка?

— Пожалуйста, у меня в Пакистане семья, маленькие дети, старые родители, у них нет никаких других средств существования.

— Ты вонючее дерьмо. Что ты тут делал с этой маленькой шлюхой, сочинял письмо Аллаху?

— Я был слаб. Меня соблазнили.

— Куда могла пойти эта девка?

— Клянусь — не знаю.

— Последний шанс.

— Пожалуйста.

Господин Большой оторвал кусок пленки. От одного ее прикосновения к щеке Али подскочил и опрокинул стул.

— Гений. Все называют его Гений, но его настоящее имя Женя. Я не знаю его фамилию, но его часто видят с Ренко — следователем из прокуратуры.

— Где?

— Мальчишка всегда в районе Трех вокзалов. Вы можете не узнать его: он играет в шахматы в зале ожидания. Я вам его покажу. Не надо больше меня заворачивать.

— Заворачивать? Ты кто такой — вонючий кусок сыра? Ты, наверное, думаешь — мы проклятые варвары…

— Нет, правда… я не знаю, что думать.

— Ты не можешь сейчас представить себе свою рожу! Давай. Мы спустим тебя в грузовом лифте. — Господин Большой хлопнул Али по спине.

Али засмеялся. Он чувствовал себя неуверенно, даже когда ему развязали руки, он стал неуклюже одеваться — все из-за водки. Когда поднялся лифт, ему пришлось переступить через тело Егора. Яйца мальчишки были выдраны, вокруг образовалась лужа крови, в рот вогнана толстая палка. Али охватил истерический смех.

24

— Почему так долго ждали, почему не звонили? — накинулся Аркадий на Женю.

— Она не хотела привлекать к этому милицию.

— Почему нет? Еще три дня назад мы, возможно, вывернули бы город наизнанку. Сегодня никто и пальцем не пошевелит. Может, она уже мертва?

— Нет, — Мая демонстрировала Аркадию полное отсутствие желания говорить с ним. Окна в машине запотели, она нарисовала на боковом стекле счастливую рожицу.

Чем больше они ждали Виктора, тем больше вопросов Аркадий хотел задать Жене.

Кто эта девушка?

Сколько ей лет?

Откуда она?

Как она могла потерять ребенка?

Видел ли Женя этого ребенка?

Кто, кроме самой девушки, когда-нибудь видел ребенка?

Мая молчала. Она боялась Аркадия — так называемого друга Жени. Вдруг он обманет ее, но ведь только что Женя проник в здание, нашел ее, провел вниз по лестнице, когда те двое засовывали тело Егора в пластиковый мешок. Но все же ей требовалось время, чтобы понять, что следователь задает эти вопросы, чтобы помочь ей.

— Ты узнала желтый универсал?

— Нет.

— Откуда он взялся?

— Я же вам сказала — ниоткуда.

— А этих двух мужчин ты знаешь?

Это были именно те двое, кого она называла про себя «охотниками».

— Нет.

— А они, как оказалось, тебя отлично знают, вот смотри. — Ренко показал ей фото, которое эти двое демонстрировали мальчишкам. Она отвернулась, уткнулась лбом в прохладное окно и повторила отсутствующим голосом, что никогда не видела их прежде.

— И пакистанца не видела?

— Нет.

— И ты никогда ничего не покупала у него в киоске?

— Нет.

Женя рассказал, что последний раз они видели продавца киоска, когда его заталкивали в «Вольво» под брезент.

— Они вас видели?

— На улице заметили, — сказал Женя. — Я ее так и отыскал, следуя за машиной.

— Им удалось тебя рассмотреть?

— Да.

— Какие-то приметы есть у них?

— Нет, обыкновенные. Совершенно обычные.

— Что-нибудь еще запомнилось?

— Братья… Мне кажется, они братья, — подумав, сказал Женя.

* * *

Виктор сел в «Ладу» и рассказал, что в офисе все чисто. Абсолютно.

— Вряд ли кого-то волнует, что Егор, какой-то бандит-малолетка, убит. Никого не беспокоит и то, что произошло с пакистанцем. Не говоря о том, что возраст согласия — пока еще шестнадцать лет. Не думаю, что педофил станет сообщать о какой-то подозрительной возне?

— Хорошо, тебе лучше знать. Но все же, Женя, ты должен был позвонить, — отреагировал на слова Виктора Аркадий.

Только когда они доехали до богато оформленных витрин на Тверской, Мая поняла, что следователь не забрал в милицию ни ее, ни Женю.

Аркадий вспомнил, что у него пустой холодильник, и, несмотря на дождь, послал Виктора и Женю в торговый центр. Кроме того, Аркадий хотел без свидетелей поговорить с Маей. Он не мог даже подумать, как близко у края пропасти оказалась она. Просто не был к этому готов. Вдоль московских улиц стояли женщины-охотницы. А Мая была маленькой и изящной, да еще ее бритая голова прибавляла уязвимости. Он понимал только то, почему Женя потерял от нее голову.

— Вы хотите поговорить? — догадалась Мая.

— Верно. Но только наедине — ты и я.

— Хорошо. Послушаю, какую ерунду вы напридумывали.

Он заметил, что она умела разбираться в людях. Он спрашивал себя, что шептали ей в уши в свое самооправдание те мужчины, что платили за секс с ребенком.

— Если ты так любишь своего малыша, почему не пытаешься его искать?

— Не пытаюсь искать? Единственное, что я делала последние три дня, так это постоянно искала ее на вокзале.

— Я знаю. Но ты просто себя наказывала таким образом… Надо было искать еще где-нибудь, кроме Трех вокзалов. Москва — большая. Это беспокоит меня, потому что я уверен: ты — хорошая мать.

— И как вы догадались об этом?

— Я вижу, как ты страдаешь.

— Да ничего вы не видите.

— Тогда позволь мне высказать мои предположения. Ты — в бегах, ты — проститутка, и сбежала, чтобы спасти свою жизнь.

— Что еще? — спросила она.

— Ты спрятала ребенка в чем-то, чтобы он мог дышать, возможно, в корзине, и, вероятно, ехала в плацкартном вагоне ночным поездом. Воры-карманники и артисты-притворщики, которые втираются пассажирам в доверие, работают в команде. Один бьет по голове, тогда как другой в это время забирает деньги. Или — один угрожает, а другой приходит и спасает.

— Баба Лена прогнала солдата, который ко мне приставал.

— А баба Лена потом не давала тебе что-нибудь выпить?

— Да.

— В питье был подмешан порошок. После этого у тебя уже не было шансов.

— Я спрашивала людей, видели ли они женщину с ребенком, выходившую из поезда…

— К тому времени солдат уже к ней присоединился, только он был уже не солдат, а женщина — не баба Лена. А, думаю, просто обыкновенная семья, которая куда-то едет. Это мои догадки.

— И…

— И эти двое мужчин, которых ты видела в лифте с Егором, приехали за тобой. Я не уверен, видела ли ты их раньше, но ты знаешь, что ищут они тебя. Время от времени девочки сбегают. Тогда кто-то должен их найти и не просто поймать, но и сделать так, чтобы другим неповадно было. Чтобы другие не решались даже попробовать вырваться.

— Они всех фотографируют. Я их видела. — Она вспомнила женщину, висевшую на металлическом крюке, сожженную и плавающую лицом вниз в бассейне. — Они говорят нам, что бесполезно пытаться убежать, потому что они — повсюду. Не только в России. Они никогда не прекращают искать, и рано или поздно находят. Я не могу спрятаться даже за полярным кругом, — они все равно меня найдут. Это правда?

— В основном — да.

— Вы умеете утешить.

— Ну, извини.

— А что с…

— С трупами? Я не беспокоюсь о них, ты — моя забота. Они уже мертвы, ты — пока жива. Тебя ищут два профессиональных киллера. Мы должны спрятать тебя подальше насколько это возможно.

— Я соглашусь спрятаться, только если буду знать, что Катя жива.

— Так зовут ребенка?

— Да. Катя. У нее — синее одеяльце с картинкой — на ней цыплята. У нее есть родимое пятно — сзади на шее. Если поднимите волосы — увидите. Я еще не решила про фамилию.

— У тебя будет время подумать.

— Моя фамилия — Поспелова. Вспомните об этом потом. — Она улыбнулась. — Мая Поспелова была здесь.

Они развернули сыр, хлеб, красную икру, конфеты и кофе на кухонном столе у Аркадия. Он бдительно следил за Маей. Назвав свое имя, она как будто освободилась, как будто приняла какое-то решение. Ее спокойствие смутило Аркадия — почему она сказала «потом»? Аркадий рассмотрел ее запястье. Он понял, что у Маи был некий маленький план «А», а если ничего не получится, то есть в запасе и надежный план «Б» — лезвие бритвы.

Тем временем Виктор развлекал Маю рассказами. По его мнению, самоубийство, возведенное некогда в ранг искусства, деградировало.

— Треп про самоубийство и само самоубийство — разные вещи.

— Вы же не думаете, что люди, которые верят в любовь, счастливее?

— Это зависит от того, кто ты. Вот Аркадий влюбляется регулярно и как лосось мечет икру. У меня, напротив, невероятно высокие требования. Но все это — ерунда. Из-за этого — одни проблемы. Никакой романтики, никаких романов, никаких бедных русских, никакой армии. Думаешь, почему Путин изображает из себя такого Купидона…

— Я не слышала ничего об этом, — сказала Мая. — В борделе не читают газет.

— Он объявил Праздник любви и подарил по букету всем замужним женщинам, которые пришли на Красную площадь. В тот день погода была прохладная и немного облачная. А Путин хотел, чтобы все было идеально, поэтому он приказал посолить облака. У нас делают так перед каждым парадом. Самолеты летают туда-сюда и посыпают облака солью. «Соль» — гранулы сухого льда, йодистое серебро или жидкий азот в мешках, как с цементом на стройке. И вот — летчики сбрасывают эти мешки, они взрываются в воздухе, из них летит порошок. Из всех, кроме одного…

— Да перестань! Хорошо, у тебя детей нет, а то бы ты их этим пугал! — вмешался Аркадий.

— Один мешок, — невозмутимо продолжал Виктор, — летит на город с высоты десяти тысяч метров как, ну, в общем, тот самый цемент со стройки. Пилоты боятся, что мешок угодит прямо в Кремль. Поэтому просчитываются все возможные варианты. Ну, заставьте вы садануть мешком так, чтобы он лопнул в воздухе — иначе рискуете прикончить какую-нибудь мамашу на Красной площади. Не сделаете этого — и вы рискуете не удержать самолет. Плюньте на все — и вы можете стать свидетелем самого невероятного политического убийства в истории. Конечно, закончилось все тем, что Кремль остался сзади, а мешок упал на жилой дом, провалился через крышу и три этажа, прежде чем оказаться в помойном ведре. Я называю это — Стрела Путина!

Аркадий не находил себе места. Но не понимал, почему. Вдруг ему показалось, что он слышит, как щелкнул замок.

— Извините, — Аркадий встал и вышел на лестницу. В квартире Ани тихо играла музыка. Самба.

Аркадий постучал. Ответа не было, он позвонил. Потом постучал снова, потом присел и разглядел под дверью свет. Дверь была закрыта, он принес кредитку, чтобы открыть замок.

Виктор тоже вышел из квартиры вслед за Аркадием:

— В чем дело?

— Вели Жене и Мае оставаться в квартире и никуда не выходить.

Аркадий втиснул карточку в щель между замком и дверью. Метод примитивный, но дверь поддалась и открылась.

Квартира Ани была зеркальным отражением квартиры Аркадия. В ней были веселые шелковые цветы, крашеные стулья и обычный житейский беспорядок. Стены гостиной закрывали картины. Главным образом, ретро — социалистический реализм с некоторой ухмылкой. На кухне властвовала машина для кофе-эспрессо — большая, как в кафе, с медными рычажками. Трудно было найти следы того, чтобы на плите готовили — только в микроволновой печи, списки телефонов для заказа еды на дом. В мойке стоял пустой стакан.

Аркадий позвал Аню по имени. Ответа не было.

Виктор уже успел достать из кармана латексные перчатки (и теперь их натягивал). Аркадий задал себе вопрос, у многих ли мужчин в кармане можно было найти латексные перчатки — на всякий случай.

Комната Ани выглядела как кабинет ученого — штабели книг и папок, компьютер и фотографии Александра Ваксберга на пробковой доске. Сердце Аркадия ухало, как будто говоря: теплее.

— Здесь, — крикнул Виктор. — В спальне.

Аркадию показалось, что спальня была яркой и захламленной, здесь было множество произведений искусства и фотографий. Он сосредоточился на Ане. Она лежала на спине между секретером и кроватью, ее длинная ночная рубашка была задрана до талии. Правая лодыжка соприкасалась с левой, руки откинуты назад и мягко касались — прямая иллюстрация пятой позиции. У нее не было ни пульса, ни дыхания, она вся посинела.

«БОГ — ДЕРЬМО» — было написано аэрозолем на стене над ней. Краска еще не успела высохнуть, пахло ацетоном. Виктор вертелся на месте, где стоял, как будто они оказались на краю пропасти.

Аркадий уже читал надпись на медицинском браслете для скорой помощи у нее на запястье.

Молоко.

У некоторых людей бывают смертельно опасные аллергические реакции — на арахис, на моллюсков. Один кусочек — и их иммунная система начинает активно бунтовать, развивается анафилактический шок: останавливается сердце, а легкие плотно сжимаются. Аня была синей из-за отсутствия кислорода. Но смерть пока ждала рядом, мозг еще жил один на один с самим собой. Аркадий встал рядом с Аней на колени, чтобы заглянуть в глаза. Зрачки сохраняли форму, еще не успев расплыться. Он посветил фонариком — зрачки сузились.

— Она еще жива… — Нужно было добавить «пока еще жива…», потому что без кислорода клетки мозга умирают через две минуты. Через четыре минуты половина мозга превратится в неорганическое вещество. Когда приедет скорая помощь, она, конечно, уже умрет.

Аркадия озарило. Аня не ела, она выпила кофе.

Набор средств скорой помощи — белая с красным крестом пластмассовая коробка — единственный предмет в холодильнике. В ней была пластмассовая маска, прикрепленная к резиновой груше, и шприц с адреналином.

Аркадий проверил иглу и всадил ее Ане в бедро. Она немедленно вздрогнула, и сердце снова стало биться.

Накинул ей на лицо маску. Сердце забилось, как будто участвовало в гонках, пока не сорвалось, как загнанная лошадь, и в этот момент Аня начала дышать. Каждое сжатие резиновой груши проталкивало воздух Ане в рот. Губы стали розовыми, и хотя все это напоминало попытку вдохнуть жизнь в комок глины, он продолжал ритмично сжимать и отпускать грушу, сжимать и отпускать, каждые пять секунд, как будто держал в руке ее сердце.

— Как долго ты собираешься ее накачивать? — спросил Виктор.

Аркадий услышал, что кто-то ловит ртом воздух, и краем глаза увидел Женю и Маю. Они стояли в дверном проеме. Мая руками зажала рот.

— Чем дольше длится реанимация, тем меньше вероятность того, что ей удастся выжить. Ты не сможешь воскресить мертвого, — шепнул Виктор.

«Она не умерла, — подумал Аркадий. — Он бы этого не допустил».

— Аркадий, — Виктор пытался его оттащить.

— Подождите, не уходите, — шептала Мая.

Сжимать и отпускать. Сжимать и отпускать.

Первый Анин вдох был трудным и страшным. Аркадий продолжал накачивать воздух, пока дыхание не восстановилось и синий налет на коже стал отступать, сменяясь розовым.

25

Аркадий положил Аню на свою кровать. Свет резал ей глаза, и он выключил все, кроме настольной лампы, прикрыв и ее. Аркадий надеялся, что Аня быстро уснет, но адреналин все еще метался по ее организму.

— Половину времени мне казалось, что я умерла.

— Ты была в коме, на пороге смерти.

— Эти ощущения — совсем не то, чего я могла ожидать.

— Ты не видела никакого белого света?

— Ничего.

— Никаких членов семьи или друзей?

— Никого.

— Давай поговорим о том, кто пытался тебя убить.

— Я не знаю, кто это был. Я ничего не помню с середины дня. — Аня повернулась, чтобы лучше видеть Аркадия. — Ты знал, что делать. Ты раньше видел кого-нибудь в состоянии шока. Это была женщина?

— Да. Тогда я не знал, что делать. Теперь знаю.

Меньше всего ему хотелось сейчас вернуться к воспоминаниям о прошлом. Никакой связи между памятью об одной женщине и другой быть не может. Да, прежде он беспомощно наблюдал анафилактический шок. На сей раз у него был, по крайней мере, шанс спасти. У Аркадия не было другого выбора. Он сосредоточился на груше и маске, как будто за них можно было, как за веревку, вырвать из пропасти смерти. Он даже не заметил, когда жизнь начала постепенно возвращаться в ее тело.

— Все было иначе — кто-то пытался тебя убить.

— Они меня и, правда, убили.

— Но сейчас ты жива.

— Возможно.

— Я услышал шаги — двое выходили из твоей квартиры. Но ты говоришь, что у тебя не было гостей?

— Я не помню. Можно я закурю?

— Точно нельзя. Кто-то оставил стакан с молоком у тебя в раковине. Ты можешь мне сказать, кто бы это мог быть?

— Я — журналистка. Разве ты не знаешь — сезон охоты на журналистов никто не закрывал.

— И ты не станешь звонить в милицию.

— Почему я должна это делать, когда у меня есть ты?

— Меня уволили. Вряд ли я что-то смогу сделать в таком положении.

— Я рискну… — И уже другим тоном спросила: — Как долго я была мертвой?

— Ты была в коме!

— Мертвой, — настаивала она. — …О, и как же я надену купальник? — она откинула простыню с ноги и осмотрела синяк, оставшийся от укола Аркадия. — Саша Ваксберг пригласил меня к себе на дачу.

— Не думаю, что ты что-то потеряешь, — сказал Аркадий.

— У него огромный загородный дворец. Два плавательных бассейна, теннисные корты и поле для конкура. Иногда я думаю, что он платит людям, просто чтобы они находились рядом с ним.

— Ну, что ж, очень благородно с его стороны.

— Ты считаешь, что я должна поехать?

— Там ты будешь в большей безопасности, чем здесь.

— А у тебя есть дача?

— Лачуга. — Он вернулся к разговору о произошедшем: — У тебя, как у всякого журналиста, наверняка, есть записная книжка со списком деловых встреч?

— Твоя лачуга у реки или у озера?

— У пруда.

— Расскажи, как она выглядит.

— Обыкновенно.

— И все-таки — как? На что похожа?

— Домик с тремя комнатами, небольшая кухня, убогие картинки, выложенный кирпичом камин, семья ежей под крыльцом, байдарка и лодка с веслами на приколе. Мой отец был генералом, но после бутылки водки он считал, что уже — адмирал.

— Звучит неплохо. Я была одета?

— Прости?

— Когда вы меня нашли, я была одета?

— Не полностью.

— Как я выгляжу — синева сейчас в моде?

— Ты спрашиваешь об этом не того человека. Как насчет Саши Ваксберга? Он, должно быть, уже звонил, чтобы подтвердить приглашение. Он сможет предоставить тебе сотню телохранителей.

— Может быть. Он непредсказуемый человек.

Аня смотрела на высокий потолок, на чудовищно большой шкаф, светлые заплатки на стене, где некогда висели фотографии и картины, которых теперь не было.

— Ты здесь вырос? Здесь когда-то что-то висело.

— Здесь жили партийные сливки. Большая честь — получить такую квартиру, как эта. В доме были двойные стены и секретные ходы для КГБ — чтобы подслушивать. И раз в месяц или примерно раз в месяц какой-нибудь известный человек исчезал. Да, это был почет, но с предопределенным риском. Никто не мог отказаться жить в таком роскошном доме, но его обитатели всегда держали наготове чемоданчик с вещами.

— Твоего отца когда-нибудь прослушивали?

— Он знал, как приспособиться. Он как бы рассказывал агентам весь свой дневной маршрут. И ночной.

— На тебя как-то повлиял тот факт, что ты жил в таком доме с призраками?

— Знаешь, должен сказать, что нет… Я ведь, и, правда, нашел стену, за которой сидел агент. У меня был мяч, и я колотил им об нее сто, двести раз…

— Я и не думала, что ты прямо-таки родился, чтобы стать милиционером.

— Уже поздновато, чтобы думать об этом… Как ты думаешь, что значит — «Бог — дерьмо»?

— Понятия не имею, — зевнула Анна.

— Я могу понять, почему «Бог умер», но вот почему «Бог — дерьмо», это до меня не доходит.

Он ждал ответа, но Аня уже глубоко заснула. Аркадий позавидовал. Постарался устроиться, как можно удобнее на стуле и погрузился в книгу, которую он взял у мадам Спиридоновой. Дневник танцовщика должен был быть скучным.

«После триумфа в Париже мы открыли в Монте-Карло…» — так.

Он не стал читать дальше, просто листал и вдруг напоролся: «Бог — собака, собака — Бог, собака — дерьмо, Бог — дерьмо, Я — дерьмо, Я — Бог».

И дальше:

«Я — зверь и хищник… все будут меня бояться и пытаться засадить меня в сумасшедший дом. Но мне все равно. Я ничего не боюсь. Я хочу смерти».

26

Изе досталась бытовка с печкой, пусть небольшой и слабой, но она согревала всю ее семью. Она заворачивала ребенка в синее стеганое одеяльце и не давала возможности плакать — сразу совала в рот бутылочку.

Изя заботилась о безопасности. Девочки должны ходить парами. Мальчики могли просить милостыню по одному, но держать друг друга в поле зрения. Трудность заключалась в том, что из-за дождя просить милостыню стало почти что невозможно. Люди опускали глаза и ускоряли шаг. У Изи было правило — клей не нюхать, но придерживаться его было сложно, когда ты целыми днями бездельничаешь. Пустота вокруг обостряла слух — через стену можно было расслышать стремительный бег пассажиров, прибытие и отправление поездов. Иногда ревел локомотив — казалось, вот-вот и он въедет прямо в бытовку. Ровным, ничего не выражающим голосом по радио объявляли о расписании.

Никто не хотел вернуться отсюда в детский приют. Не потому что люди, которые когда-то забрали их туда, были злыми, многие — как раз добрыми. Но тогда бы семью разделили — по возрасту и полу, а Тито, скорее всего, просто отправили бы на живодерню.

В основном для того, чтобы как-то занять детей, Изя водила их к большому экрану позади Ленинградского вокзала, оставляя спящего младенца на попечение Эммы, Тито и двух самых старших мальчиков — Лео и Петра. Изя уже скрылась из виду, когда они посадили Тито на привязь и достали из сумок с ежедневной добычей бумажные пакеты и банки с освежителями воздуха для туалетов. Вытащили из бытовки матрас и улеглись на улице.

— А я знаю, чем вы тут занимаетесь. — Эмма повысила голос.

— Но ты же никому не расскажешь, правда? — откликнулся Лео.

— Посмотрим. Изя будет недовольна.

— Ты разве не видишь? Изи здесь нет. Мы — сейчас главные, — сказал Петр.

— И ты нам надоела, — добавил Лео. — Все веселятся, а мы нянчим тебя и этого надоедливого ребенка. На, держи. — Он предложил ей сигарету.

— Не могу. У меня ребенок.

Петр ухмыльнулся:

— Это только если ты беременна нельзя. Господи, какая же ты дура.

Эмма, оскорбленная, поднялась в бытовку. Если мальчики такие умные, почему они тогда не умеют менять подгузники? Она думала, что правда на ее стороне.

Сидя на матрасе, Лео и Петр напрыскали освежителя воздуха в бумажные пакеты, подняли их, как драгоценные кубки, и глубоко вдохнули. Почти мгновенно частицы аэрозоля попали в кровь, и мозги отключились.

Тепло и эйфория разлились по телу. Лео, забыв, что он сидит под ремонтным навесом на вокзале, увидел исчезающий свет. Исчезающий, но глубокий, как на заре творения. Как в той пустоте было все, так сейчас вселенная помещалась у него на ладони.

Петр мечтал о том, что сможет покончить с этой жизнью. У него был план — выбраться с Трех вокзалов, изучить боевые искусства,пойти в армию, выиграть несколько медалей на соревнованиях и стать телохранителем Путина…

Под навес въехала подметальная машина. За рулем сидел таджик. Он подрабатывал еще и тем, что собирал на вокзале жестяные банки из-под содовой. У машины горела только верхняя фара. Таджик прошелся светом фонаря по углам бытовки.

Мальчишкам явился монгол на косматой лошади, воин Золотой Орды в броне. Он словно въехал из другого времени в лучах ослепительного света. Воин обошел траншею и приблизился к бытовке. Скользнул лучами по Лео и Петру, пакетам и жестяным банкам, выпавшим у них из рук.

Тито приучили не гавкать. Он отошел на длину привязи, прижав уши, глаза злобно горели. В это время воин приблизился к штабелю ящиков из-под фруктов — компания Изи топила ими печь. Штабель наполовину рассыпался. Он поднял один из ящиков и осмотрел плотный пластмассовый пакет с коричневым афганским героином. Таджик проверил и пересчитал все пакеты, затем вернул каждый на место и поставил ящики так, как было.

Разделавшись с пакетами, он подошел к бытовке. Поднял Петра за волосы, как крысу за хвост, угрожающе щелкнул лезвием для разрезания коробок. У Петра выкатились глаза. Таджик скользнул взглядом и случайно заметил в окне Эмму — до того, как она испуганно успела сползти вниз. От толчка заголосил младенец.

Эмме не надо было долго раздумывать, что делать. В нее как будто вселился бес, она начала действовать быстро с холодным расчетом: ребенка как приманку положила в угол в одном конце бытовки, а сама спряталась за койками в другом. Она была в ужасе от того, что сделала, но не могла остановиться. Когда таджик вошел в бытовку и приблизился к младенцу, Эмма выскользнула из двери и спряталась в траншее. Младенец кричал и плакал. Эмма закрыла глаза, задержала дыхание и плотно сжала ноги, чтобы не описаться от охватившего ее ужаса.

Крик внезапно прекратился. Эмма решила, что пришла ее очередь. В любую секунду этот дьявол обнаружит ее в траншее и перережет горло. В какой-то момент она поняла, что подметальная машина уехала. Лео и Петр в полусне обсуждали свои глюки.

— Круто мы вырубились, — сказал Эмме Петр.

— Бешено просто, — подтвердил Лео.

Эмма ничего не сказала. Она побежала к бытовке. Младенец сосал маленький кожаный амулет — такие амулеты носили таджикские женщины, обитавшие в районе Трех вокзалов. На амулете — цитата из Корана, этот оберег носили для защиты.

27

Кафе на Казанском вокзале стало местом встреч для Аркадия и Виктора. Аркадий уже и перестал считать, сколько раз подряд Виктору удавалось улизнуть, не заплатив за еду.

— Теперь, когда ты уже не прекословишь Зурину, ты столкнешься с государственной машиной, а у нее, хотя, быть может, и мозги слизняка, она все равно среагирует на угрозы и постарается себя защитить. К тебе домой придут конкретные ребята, у них не будет страха перед людьми — и они наломают костей. И что ты будешь делать — ты выберешь войну с Зуриным?.. И, между прочим, когда твой друг, миллиардер Ваксберг, собирается забрать свой лимузин? Мне звонили из конторы по сбору вещественных доказательств. Много следов от пуль.

— Он, наверное, просто купит себе новый. Я не собираюсь гнать по шоссе, чтобы поглазеть на пулевые отверстия в машине. Это от тебя пахнет одеколоном?

Одеколон был хитрым маневром. Виктор обычно одеколон пил.

— …Для мужчин, — сказал Виктор.

Виктор закурил, но продолжал машинально крутить спичечный коробок.

— Можно?.. — Аркадий спрятал коробок, пожелтевший от времени, на нем угадывался портрет молодой Анны Фурцевой.

— Вернемся к нашим баранам.

— Она позвонила и сказала, что нашла фотографию, которую хотела мне передать. Вот. Но все это — шутка, предлог заманить меня к себе. Когда я пришел к ней, она подала борщ, выставила копченую рыбу, хлеб и пиво. Потом вручила мне вельветовый пиджак, почти не ношенный. Некоторые туалетные принадлежности, которыми никогда не пользовались. Весь спектакль назывался «Навестить бабулю».

— Но эта бабуля хочет, чтобы ты застрелил соседей этажом ниже. Пиджак-то хоть тебе впору?

— Да. Она как-то узнала мой размер.

Аркадий сел в машину, включил зажигание и понял, что ему некуда ехать. Он — бывший следователь. Он мог бы и дальше гнаться за убийцей Веры, но у него уже не было на это никаких полномочий. Дело бы обернулось хобби — простым развлечением безобидного эксцентрика.

Он поставил машину перед вокзалом на место для служебных авто, но и этой мелкой привилегии его лишат вскоре. Он должен будет снять «мигалку» с крыши и не пользоваться полосой для гостранспорта.

Припарковывая машину, он случайно заметил Аню, она спорила с милиционером напротив восточного входа — огромных двустворчатых дверей. У одной створки стоял милиционер, у другой — шайка малолеток в кепках и рваных свитерах. Они окружили Аню, как коты миску с молоком. Милиционер пытался их оттеснить, чтобы добраться до спортивной сумки. Когда Аркадий выходил из своей «Лады», игра в перетягивание сумки уже началась. Одна часть его хотела пройти мимо. «Все-таки, — подумал он, — все это может кончиться плохо!» Он пробрался сквозь толпу и сказал официальным тоном: «Отпусти ее сейчас же, яйца оторву!»

Милиционер автоматически отстранился, потому что знал: люди, которые так разговаривали, привыкли отдавать приказы.

— В чем проблема? — теперь Аркадий обратился к Ане.

— Я остановил ее, чтобы проверить сумку.

— Он хотел отнять у меня сумку.

— Я открою ее, — сказал Аркадий.

Аня вспыхнула, но передала ему сумку. Он расстегнул молнию и увидел энергетические батончики, аптечные наборы, презервативы, мыло и шерстяные носки.

— Довольны? — бросила Аня.

— Вы собираетесь этим торговать, — спросил милиционер.

— Нет, это для бездомных детей. Фонд Ваксберга дарит им одежду, одеяла, постельные принадлежности. Это не сильно облегчит жизнь беспризорников, но они хотя бы будут знать, что о них кто-то заботится.

— Просто раздадите?

— Да, просто раздам.

Разочарованный милиционер ушел искать новую добычу.

Аркадий подтолкнул Аню в двери.

— Почему ты встала с постели?

— Ты считаешь, что я должна была лежать целый день?

— Да, — сказал Аркадий. — Постельный режим — обычное лекарство для тех, кто едва не умер. Почему ты так себя ведешь? Что-то случилось?

Уличные дети отступили. Аня не хотела ничего говорить, но слова выскакивали сами:

— Ваксберг уже снял сливки.

— Ты только сейчас это поняла?

— Сегодня утром. Он — банкрот.

— Но он — миллиардер.

— Даже миллиардер может стать банкротом. Утром я пыталась писать. Я обнаружила аналитическую записку Группы Ваксберг, которую никогда не должна была видеть. Опасно допускать журналистов к таким материалам. Это было письмо Саши финансовому директору — инструкция, как повысить рыночную оценку компании, как будто все его казино работают. Но на самом деле он — банкрот.

— Как же он тогда финансировал аукцион роскоши?

— Есть только один путь. Деньгами, которые он получил, он оплатил затраты на аукцион. Он снимал сливки несколько последних месяцев.

— Что ты собираешься делать?

— Ничего. В будущем никто не даст детскому фонду ни копейки. Теперь они найдут причину не делать этого.

— Чем я могу помочь?

— О, да. Ты можешь открыть консультацию для десятилетних девочек — как натягивать презерватив на половой член взрослого мужика. …И все помашут рукой дяде Аркаше, потому что он сваливает, — громко добавила Анна.

* * *

Сначала Аркадий просто хотел забыть о насмешках Анны. Потом стал бесцельно колесить по Москве, потому что некуда было ехать.

Кроме дачи.

Дача перешла к нему от отца и находилась в двух часах езды от города. Это был ветхий домик с участком, поросшим сиренью и ежевикой. Возле ручей, а через сосновый перелесок можно было напрямую пройти к озерку не больше пруда. Пожилой сосед время от времени заглядывал, чтобы проверить дом — не пробрались ли воры, не протекает ли водопровод. Борису сейчас должно быть почти девяносто. Всякий раз, когда он видел, что Аркадий приехал, он возникал в дверях — как крот — в длинном шарфе. Он приносил поднос с закусками, хлебом и графином самогона. Зачем? Аркадий и сам всегда предлагал зайти и опрокинуть стаканчик. С горящими глазами Борис наливал стакан до самого края — того и гляди перельется.

— Какой маленький стаканчик! — говорил он всякий раз. Потом они шли к церкви и навещали могилу его жены. Кладбище представляло собой лабиринт из белых крестов и черных ограждений из железа, некоторые располагались так близко друг к другу, что к могилам невозможно было пройти.

Борис ставил в банку на могиле анютины глазки или вешал на крест венок ромашек. Летом он менял цветы каждый день. У могилы была скамейка, где можно было молча сидеть. Зимой все повторялось без цветов. Аркадию церемония напоминала подледный лов наедине с Богом. Наступали мгновения, когда он чувствовал себя неотделимым от этого мира: его дыхание превращалось в облако, а березы, как балерины, стояли напротив друг друга и кланялись.

Вместо дачи он свернул на Кольцевую дорогу и отправился в отстойник, куда эвакуировали машины. В отличие от кладбища, там не было никаких березок, только — фонари и система, организованная так, чтобы создать максимальные неудобства любому, кто хотел вызволить свой эвакуированный автомобиль. Через окно фургона хозяин стоянки договаривался о мелких взятках, а владельцы молча мокли под дождем. Машины, задержанные в качестве доказательств в уголовных делах, стояли в особой зоне — за них нельзя было получить никакого выкупа.

Охранники узнали Аркадия и махнули ему, разрешая проехать.

— Помните, договаривались, что бы вы ни нашли, немедленно сообщаете мне.

— Так точно. Машина вся ваша, — отрапортовал охранник и засеменил назад, к своему посту. «Мерседес» Саши Ваксберга, казалось, извлекли из трясины, да и выглядел он как старый боевой конь. Аркадий насчитал пять отверстий в правом заднем крыле и в двери. «Мерседес» — самой последней модели. Так что, скорее всего, не долго ему здесь осталось скучать, если Ваксберг не затребует назад. Миллиардер может позволить себе купить новый «Мерс»: это так — обыкновенный расходный материал. Использовали один раз и выбросили.

В салоне автомобиля ничего интересного не было. Аркадий проверил бардачок, карманы на дверцах и на спинках сидений, заглянул под коврики.

Открыл багажник. На стенке, куда крепится запасное колесо он, наконец, нашел небольшую «награду»: билет, напечатанный на дешевой бумаге, билет почти распадался в руке. Он был оторван по диагонали, на оставшемся клочке написано: Центральный Моск… — билет …15 — 100 ру… — Куда билет? В кино? На концерт? В цирк? Он принадлежал Тупому или Ваксбергу, или его мертвому водителю, или телохранителю? Или, может быть, человеку, который последним менял колесо? Аркадий понятия не имел. Просто издевка какая-то — даже хуже, чем ничего не найти. Надо же, до чего он дошел — мокрая бумажка…

Дождь полил с новой силой. Аркадий сел в машину, махнул рукой и выехал через ворота. Охранник махнул в ответ — довольный, что его не стали выуживать из-под навеса.

Дождь умывал улицы. Вода прибывала, фуры перекрывали дороги, машины выстраивались в разноцветные полоски, росли пробки, словно хвост петуха. В разгар ливня «дворники» зависли на середине ветрового стекла. Зажим, которым на «дворник» крепилась резина, сломался. Аркадий свернул на обочину… Что дальше? Аркадий задумался. Снег? Туман? Снег и туман? Он винил только себя. Виктор вспомнил про «Мерседес», и Аркадию пришлось поехать отсмотреть его.

Ливень поутих, пробки рассосались. Расплывающийся из промзоны свет маячил на несколько километров впереди. Аркадий молча сидел, приоткрыв дверь «Лады». Зажим «дворника» был погнут. Его надо было отогнуть назад, не снимая. Он помнил времена, когда дождь вызывал на дороге всеобщую суматоху — машины останавливались, чтобы поправить драгоценные «дворники» на ветровом стекле. Тогда у каждого водителя был с собой целый набор инструментов.

Аркадию нужны были плоскогубцы — выпрямить «ножки» держателя, а их и не было. Он понимал, что не стоило садиться за руль «Лады» Виктора, пока ее полностью не отремонтируют. Теми же плоскогубцами и надувной лодкой, чтобы не протекала. Да, такое авто делает жизнь настоящим приключением.

…Краем глаза Аркадий отметил свет от высоко расположенных фар приближающегося авто, двигавшегося почти по обочине дороги. Он вышел из машины, заслонил глаза от ярких лучей. Успел подумать — чья-то шутка, как понял, что стоит прямо в центре лучей. Он только и успел, что заслониться от света… Авто повернет в следующую секунду…

Аркадий нырнул в «Ладу». Дверь «Лады» со скрежетом пролетела вперед. Когда Аркадий пришел в себя, машина почти исчезла в темноте.

28

— Ты когда-нибудь ехал под дождем без двери? — спросил Аркадий.

Виктор не ответил, он в недоумении ходил вокруг своей машины. Она стояла на улице под утренним солнцем перед отделением милиции на Патриарших — фактически в зоне «не для „Лад“».

— Нам повезло, шарниры сразу отлетели. Рабочий в мастерской никогда не видел, чтобы срезали так… аккуратно, — рассказывал Аркадий.

— Это не моя дверь. Что это — привязана проволокой? — сказал Виктор.

— Ну, еще немного надо доделать. Главное, что открывается. И закрывается. В мастерской пытались подобрать краску.

— Черная дверь к белому автомобилю! Почему бы тебе в следующий раз не сигануть со скалы?

— Я стоял на обочине. Кто-то попытался на меня наехать.

Аркадий сдерживал искушение напомнить Виктору, что его машину уже однажды отправили вниз со скалы.

— Вот что я нашел. — Он открыл конверт и вытряхнул половину билета, найденного в багажнике «Мерседеса» Ваксберга.

Виктор уставился на мятую бумажку:

— Ты это нашел — что это?

— Какой-то билет.

— Билет?

Аркадий пытался пошутить, но шутка не произвела впечатления на Виктора.

— Бумага — как тряпка.

Бросив на Аркадия острый взгляд, Виктор провел его в приемную отделения.

— Ты же знаешь, в это время по шоссе гоняет всякая шпана. Просто кто-то вышел из-под контроля. Номера запомнил?

— Нет.

— Гаишникам сообщил?

— Нет.

— Ты стрелял в них, по крайней мере?

Виктор включил ноутбук и загрузил базу архивных дел — тысячи. В каждом — рапорт следователя, показания, судебные фотографии и отчеты о вскрытии трупов женщин, которые умерли по неестественным причинам в Москве за последние пять лет, в том числе все нераскрытые случаи. Аркадий внимательно изучал данные, он сразу исключил обычную бытовуху, но и после этого остался довольно большой список — только за последний год более двенадцати тысяч москвичек умерли при странных обстоятельствах.

Он думал и неуклюже чертил в блокноте балетные позиции.

— А я и не знал, что ты такой знаток балета, — заметил Виктор.

— Похоже, Вера должна была стать жертвой № 4.

— …Или ее ноги и руки случайно оказались в таком положении, которое ты и только ты считаешь балетной позицией. Единственное, что отметил бы любой нормальный человек, — ее голые ляжки. — Виктор следил за полетом мухи — она облетела комнату, побродила по пластмассовым ложкам и картонным коробкам из-под еды на вынос. — И, знаешь, это все имело хоть какой-нибудь смысл, если бы что-то дало Вере. Ее дело закрыто. Нет тела — нет преступления, а значит — не будет и приговора.

— Если кто-то не признается.

— Нет тела — нет и дела. Все, что надо сделать убийце — просто переждать.

— На минуту предположим, что я прав, хотя звучит неправдоподобно. Если у тебя есть маньяк, который, убивая, успеет досчитать до пяти, то он от нас улизнет. Он может исчезнуть на год или два, а потом снова начнет отсчет — например, с новой труппой коллег по балету.

— У нас нет номера три.

— Правильно. Сузим исследование — женщины восемнадцати-двадцати двух лет, студентки, балерины, к которым приставали, убитые, случаи передозировки, нераскрытые дела. Например, за два последних года — до Веры.

— Только два?

— Если я прав, это — важный отличительный признак. Убийца же не пятилетками работает — он не может ждать долго.

Аркадий проследил, как муха проделала долгий путь по стене, проползла через весь потолок вокруг люстры — и все только для того, чтобы истерично зажужжать на липкой бумаге для ловли насекомых.

* * *

Аркадий возвратился домой после полуночи и нашел Аню — она сидела в темноте.

— Я хотела извиниться за то, как вела себя на вокзале, — сказала она.

— О’кей, ты, кажется, пользуешься популярностью у детей.

— Но не у тебя.

— Ты измучена, тебе не следовало выходить из дома. Ты сегодня ела? — спросил Аркадий.

Когда она только что задумалась над ответом, он направился к холодильнику и достал остатки вчерашнего ужина, поставил чайник.

— Есть не хочется, — сказала Аня.

— А кто ест в такое время? — Он стал резать колбасу и черный хлеб.

— Можно мне остаться еще на одну ночь?

— Ты можешь оставаться столько, сколько надо. Кто-то видел тебя на улице?

— Только дети. Я не буду совать нос в чужие дела, если тебя это беспокоит.

— Уверен, ты уже здесь все осмотрела. Наверное, проверила каждый угол в квартире. Изучила все ящики, которые не открывали годами. Сейчас главное другое: тебя никто не видел. Пока тебя считают умершей, ты — в безопасности.

— А когда я захочу ожить?

— В нужное время. Ты знаешь, какая машина у Сергея Бородина?

— Огромный американский автомобиль. А почему ты спрашиваешь?

— Кто-то попытался на меня сегодня наехать. — Аркадий налил две чашки чаю. — Когда человек пытается на меня наехать, я хочу узнать, почему. Он — убийца, или ревнивый любовник? Это — разные вещи.

— Иди ты к черту.

«Все нормально, подумал Аркадий, цвет лица вернулся, и она начала понемногу есть».

— Итак, ты все-таки продолжаешь заниматься расследованием, — спросила Анна.

— Если бы у нас был свидетель, это помогло бы раскрыть дело. Неужели ты совсем ничего не помнишь?..

— Ничего.

— Но ты не ответила на мой вопрос.

— Сначала скажи мне, с кем ты спишь? — спросила Аня. — Или это не мое дело?

— Нет, только не это. Но, честно говоря, ни с кем.

— Женщина, которая здесь жила, — доктор…

— Сейчас в Африке, или в Азии.

— Ты и женщины… — задумчиво сказала Аня.

— Боюсь, что это — не интересная история.

— Почему она уехала?

— Она хочет спасти мир. А я не хочу.

— Это говорит не тот человек, которого я вижу.

— А кого ты видишь? — он ожидал насмешки…

— Я вижу мужчину, который не бросил меня в беде.

Аня поцеловала его и отпрянула назад.

— Извини, — сказала она.

— Пожалуйста, не надо.

Но все пришло в движение, словно прозвучало какое-то секретное слово. Потом они целовались снова и снова. Но Аркадия останавливала одна мысль — пресечь дальнейшее развитие событий, глубину которых он не мог измерить, и главное — не связываться с женщиной, которую он не понимал. Он знал — больше никаких расследований… Но есть ли шансы на удачу?.. Сейчас он еще мог остановиться. Но вместо того, чтобы сделать это, он подошел к ней и взял на руки. Она оказалась невероятно легкой. Такой невесомый, словно мир вокруг перестал существовать.

Потом, все еще в постели, она бросила кусок сахара в чашку и выпила чай.

29

Как только Изя увидела у ребенка амулет, она собрала семью, хотя была уже темная ночь. Они случайно разворошили тайник — таджикский героин, спрятанный под ящиками, что пошли на дрова для растопки печки. На самом деле амулет был намеком — уходите! Но марш-бросок с плачущим младенцем, скорее всего, обратит на себя внимание. Хотя сколько полуночников окажется на улице в эту дождливую ночь?.. Изя уже полюбила ребенка так, что не могла легко сдаться. В глубине души она понимала — впереди не ждет ничего нового. Все, что у нее было — талант к ежедневному выживанию. И она не жаловалась. Школа, работа, старость в уюте к ее жизни не имели никакого отношения. Но когда появился ребенок, она вдруг поняла — жизнь удалась.

Лео и Петр отстали. Все еще под кайфом, они тяжело сопели. Каждый хотел забрать с собой какую-то свою «вкусняшку» — аэрозоль, обувной клей или гуталин. А Изя надеялась, что мальчишки пойдут впереди — они были уже достаточно взрослыми, чтобы, если что, хоть как-то защитить семью. В ином случае — вся надежда на Тито. Он трусил то в стороне, то рядом, пока они не дошли до Казанского вокзала, где сбились и стали ждать отставших мальчишек. Трехнедельный ребенок, даже если Изя его и укутала, не должен находиться на холоде и в сырости.

— Мальчики ищут свои прибамбасы, — сообщила Милка.

«Прибамбасы для кайфа, — подумала Изя. — Дурацкие баллоны и пакеты».

— Стой здесь, — приказала Изя, передала ребенка Эмме и побежала назад той же дорогой, по которой пришли. На ходу она придумывала, что скажет Лео и Петру, когда найдет их.

Железнодорожный навес бросал тень на полотно. Она задержалась на путях и прислушалась к шагам и голосам. У нее был карманный фонарик, но она не стала его включать. Ее чувства были обострены жизнью в бегах: она вглядывалась в темную яму для ремонта колесных пар, улавливала запах окурков и мочи, могла различить журчание дождевой воды из водосточной трубы. Никаких признаков присутствия магических таджикских воинов, грозовых туч или подметальной машины. Но она все равно беспокоилась из-за того, что они оказались так близко к таджикской захоронке с наркотой. В бытовке все еще тлели угольки, но воздух внутри уже начал остывать. Пока Изя маневрировала между двухъярусными кроватями, она думала о грандиозных планах, которые еще недавно она строила в этом доме на колесах. Все еще может получиться, как только удастся найти новое место. Мысли помогали пережить эту тревожную ночь.

Изя почувствовала запах крови. Она спустилась по ступенькам из бытовки и глянула под колеса. Потом вернулась к траншее и включила карманный фонарь. Лео и Петр лежали на дне лицом вниз, на затылках зияли пулевые отверстия. Кепки валялись рядом. …В голове Изи мелькнула мысль о том, что она обещала Лео обновку — поношенные баскетбольные кроссовки. Сигарета все еще была аккуратно заложена за ухо — Петр уже никогда ее не выкурит. В голове Изи сначала слабо, а потом все сильнее зашумело. Она вспомнила вдруг, как ее мать говорила: «Изабелла — красивое имя…» В эту секунду фонарик погас, выстрел отбросил Изю в траншею, а на ее месте появились два силуэта.

— Ну, и еще один — на удачу, — раздался глухой хлопок.

На мгновение установилась тишина, но вдруг в нее ворвался звук стремительно приближающихся шагов.

— Что это?

— Гребаный пес, — Тито бросился на убийцу и оба упали в траншею.

— Отдери его от меня.

— Не шевелись, — вторая фигура наклонилась над краем траншеи.

— А-а-а!

— Не шевелись.

— Господи!..

— Не двигайся.

— Мать твою… Шея.

Человек на краю аккуратно прицелился и выстрелил. Теперь бороться продолжал кто-то один.

— Илья, брат, ты в порядке? Илья?.. — Стрелявший наткнулся на карманный фонарик Изи, направил свет в траншею. Илья не ответил. Тито прокусил сонную артерию и продолжал рвать тело, уже не встречая сопротивления. Всюду была кровь.

— Илья!..

Тито поднял голову, его глаза блеснули. Пес разжал челюсти, отпустил тело, рванул из траншеи и попытался уйти, набирая скорость. Стрелок всадил в него всю обойму, продолжая палить даже тогда, когда пес, уже мертвый, скатился вниз. Надо было быстро решать, что делать. При обычных обстоятельствах он никогда бы не оставил брата. Илья был мастер доводить дело до конца. Смерть Ильи — невообразимая потеря. Вопрос — что делать: тащить Илью к «Вольво» или подогнать «Вольво» сюда. Потом найти гильзы ко всем отстрелянным патронам. Вырыть две могилы…

Тут что-то пронеслось по лицу стрелявшего. Оранжевый лазер скользил беспорядочно, как бабочка, остановился на фирменной нашивке с именем на рабочем комбинезоне. Он почувствовал в воздухе холодок.

— Проклятые таджики.

Больше он ничего не мог различить — его прошила пуля.

30

Утро в вытрезвителе означало — алкоголикам пора одеваться и строиться перед дверью. Двое дежурных из шланга мыли пол и заправляли кровати клеенками. Для Лебедя утро было концом суточной смены, пришло время откинуться в кресле и закурить, как будто его жизнь зависела именно от этого. Лебедь был не просто врачом, как когда-то не просто вором. Закрыв глаза, он повторял: «Бог — собака. Собака — Бог. Бог — дерьмо».

— Круто, — отозвался Аркадий. — Я слышал это уже несколько дней назад, когда приехал за Орловым.

— Пока они не причиняют увечий себе или кому-нибудь еще, они могут нести, что угодно. Мы заботимся о своих гостях. Если у них идет кровь, мы накладываем пластырь. Если они начинают блевать, мы заботимся о том, чтобы они не захлебнулись. Мы даже подпилили ножки на кроватях, чтобы они, не дай бог, не травмировались, если вдруг упадут. А они постоянно валятся с кроватей…

«Ну да, у такой кровати есть перспектива в мебельном бизнесе, — подумал Аркадий, — модель „Москва“ для безопасного приземления на дно жизни».

— Журнал регистрации? — спросил он.

Лебедь снял с полки книгу размером с надгробную плиту.

Регистрация была простой: имя, время поступления и выписки, состояние и в некоторых случаях — под чье попечение и в какую больницу отправлен. Небольшой штраф за нарушение общественного порядка — возможность легко отделаться. А вот понижение в должности и горе домашних — уже более серьезные проблемы. Но всего сто долларов — и никаких последствий. Аркадий ожидал, что Сергей Бородин проследует последним маршрутом. Однако его фамилия была четко вписана чернилами. Принят в 20:45, выписан в 23:00. Аркадий заметил, что, согласно записям, Роман Спиридонов попал сюда в то же самое время.

— Бородин просто хочет забыться — и попадает в вытрезвитель со своими обычными криками про «бог — дерьмо», а последнее, что мне нужно — это проблемы с попами.

— Бородин часто напивается?

— Кто сказал, что он напивается?..

— А он так не считает?..

— Здесь — как в любом клубе. Для постоянных клиентов — особые условия.

Когда привезли Виктора, он позвонил Аркадию, чтобы тот вызволил его отсюда. Все эти ухищрения — просто результат сделок. Все больше и больше Аркадий думал, что потерял нить расследования.

— То есть, хочешь сказать, что Бородин приезжает просто, чтобы побыть здесь в одиночестве?..

— А кто сказал, что он приезжает один?..

Аркадий был удивлен:

— С какой стати абсолютно трезвый человек заявляется в вытрезвитель, да еще приводит с собой кого-то.

Лебедь так глубоко затянулся, что полетели искры.

— Подозреваю, Аркадий, сексуальная революция прошла мимо вас. Посмотрите вокруг — обнаженные тела, тьма, кровати. Брось монетку — и получишь все, что угодно.

— Здесь?.. — Аркадий никогда бы не подумал, что вытрезвитель — подходящее место для сердечного свидания.

— Идеальное место жесткого секса — для клиентов, которым нравится убогая обстановка и немного риска.

— С кем?..

Аркадий изучал записи. Примерно раз в две недели имена Сергея Бородина и Романа Спиридонова появлялись в книге рядом — одновременно поступившие и выписанные…

— Я видел давние рубцы на запястье у Бородина. Думаю, что когда-то он пытался себя убить, — сказал Лебедь.

— Вы так считаете? Может быть, вы имеете в виду Спиридонова?

— Нет, взгляните в записи. Я точно помню — Спиридонов приехал сюда один; половина пьяниц орала, что они — Бог, так что им было довольно весело в ту ночь.

«В это же время Роман Спиридонов скользнул в ванную и отправился на тот свет, — подумал Аркадий. — Два Спиридонова — в двух разных местах. Такое может происходить с электронами, но не с людьми».

Аркадий показал Лебедю фотографию, которую он взял у мадам Спиридоновой.

— Кто это?

— Бородин. Сергей Бородин.

Аркадий забрал фото. Возможно, было два Бородина.

— Вы его хорошо знаете?

— Только здесь. Честно говоря, мне иногда трудно бывало их различать.

— Вы никогда с ним не разговаривали?

— Обычный разговор. Он был грустным и застенчивым. Самоубийство — оно и есть самоубийство…

«Нет, — подумал Аркадий. — В умелых руках самоубийство могло оказаться убийством».

31

Мужской голос ответил по телефону.

— Привет. Это кто?

— Сосед Ани.

— Кто такая Аня?

— Умершая Аня, кто же еще. Подумайте об этом. Я перезвоню через минуту. Поговорите с мамой.

Аркадий повесил трубку.

Он достал из холодильника бутылку водки и плеснул в стакан. Когда люди традиционно поднимали тост за мир, его отец говорил: «Я устал пить за мир во всем мире. Как насчет мировой войны?» Старый сукин сын.

Аркадий опрокинул в себя стакан одним глотком и дал теплу разлиться по организму, поставил бутылку и стакан в буфет.

Прошло десять минут, телефон зазвонил.

На этот раз голос спросил:

— Ренко, неужели вы думаете, у вас есть хоть что-то, за что можно зацепиться?..

— Есть свидетель.

— Это невозможно.

— Почему? — …ответа не последовало. Аркадий добавил: — Подумайте! Вы не можете отрицать этого, ведь и вы там были.

— И где бы это могло быть?

— Там, где «Бог — дерьмо».

Возникла долгая пауза.

— Что-то можно придумать. Вы где?

— Я же сказал, нахожусь в квартире напротив. Это будет стоить сто тысяч долларов.

На том конце голоса пошептались между собой. Сергей вернулся к разговору и сказал:

— Я не знаю, о чем вы… Оставайтесь на месте. Я приеду через три часа, во всяком случае, со ста тысячами.

— Здесь, через час, — Аркадий повесил трубку.

Было похоже, что Сергей говорил по мобильному. Он был уже в пути.

Аркадий стоял на кухне у окна. Солнце медлило, как усталый свидетель сумерек. Дорожные рабочие на улице снова и снова заполняли выбоину асфальтом. Закончив, они погрузили трамбовщик на грузовик, обнесли место лентой с яркими полосами, установили понятный на всех языках знак — мужчина с лопатой, хотя в этой бригаде все рабочие были женщинами. Лишь бригадир — мужчина, но, казалось, что он вряд ли когда-то упражнялся с лопатой. Аркадий прикрепил липкой лентой активизируемый голосом диктофон под столешницу, второй — себе на поясницу. В конце квартала остановился черный «Хаммер». Он занял место для двух машин. Из него вышел Сергей Бородин, беззаботно размахивая портфелем, как будто его ничего вокруг не волновало.

Аркадий распахнул дверь и считал шаги поднимавшегося по лестнице Сергея, пока тот не появился на площадке.

— Ренко?

— Да?

— Ничего личного. Мы же — взрослые люди. Только бизнес — ведь так?

— Только бизнес, — согласился Аркадий. Без костюма Петрушки Бородин был похож на обычного спортсмена в дизайнерском свитере. Аркадий вспомнил, как отчаянно Сергей летал на канате в «Нижинском». В физической силе Сергею не откажешь. Обычно у убийц был иной недостаток — отсутствие сострадания. Аркадий вспомнил, как Сергей сидел на мостках и бросал вниз на танцовщиц зажженные спички.

А что видел Сергей в Аркадии, помимо бывшего следователя — разочарованный, вышвырнутый со службы и утративший положение?..

Аркадий спросил:

— Вы не против, если мы поговорим на кухне? Вечеринки обычно заканчиваются на кухне. — Он следил за Сергеем краем глаза, пока шел впереди него. — Я хочу, чтобы вы положили портфель на стол. Если внутри пистолет, и вы не скажете мне об этом прямо сейчас, я, не задумываясь, пристрелю вас.

— Это шутка?

— Нет.

Сергей положил портфель на стол и убрал от него руки.

— Внутри — пистолет.

— Спасибо. Хорошо, что вы это сказали. Достаньте его.

Сергей скользнул по портфелю кончиками пальцев.

…Аркадий раскрыл портфель, быстро сунув «Макарова» за пояс. Внутри лежала плотная пачка газет и ничего больше!

— Вы понимаете, как я разочарован?

— Банки закрыты. Вы дали мне только час. Я вложил деньги…

— Во что?..

— Что вы имеете в виду?

— Во что вы вложили деньги?

— Почему это вас интересует?

— Я этим тоже интересуюсь. Когда меня уволили, меня лишили половины пенсии. Теперь вы — моя пенсия.

— Хорошо. Мне заказали фильм о боевых искусствах. Восток встречается с Западом, насилие противопоставляется медитации и тоннам марихуаны.

— Помню, вы очень здорово летали на канате, но вы убили, по крайней мере, одну женщину, которую я знаю, а возможно, и больше. И вы еще надеетесь снять кино?

— Вы, а не я почему-то решили, что я — убийца. Кроме того, вы сами — далеко не герой. Вас вышвырнули…

— Это так.

Аркадий повернулся спиной к Сергею, чтобы налить два стакана водки. В отражении в шкафу он видел, как Сергей украдкой глянул на дверь. Аркадий наполнил третий стакан и сказал:

— Давайте, зовите ее. Мы же не хотим держать маму за дверью.

— Я приехал один.

— Не пытайтесь меня обмануть, попытаетесь — я прострелю вам ногу.

— Ждите!

Для танцора не было более страшной угрозы.

Мадам Бородина скользнула в квартиру, властная и загорелая: цвет кожаных брюк, куртки и ее собственной кожи. Аркадий подумал, что она могла бы быть великим фараоном, — таким, для которых строили пирамиды. Он вспомнил, что из квартиры Ани, когда на нее ночью напали, выходили двое. Не дай бог, чтобы Бородина хоть на секунду оказалась за его спиной.

— Вы не против?..

Аркадий вывалил содержимое ее театральной сумочки на кухонный стол: ключи от дома и машины, тампаксы, носовой платок, чеки, кредитная карточка, проездной на метро и пистолет. Он был в замешательстве. Бородины могли оказаться любителями, но не идиотами. Они подчинились его требованиям, но при этом не выглядели напуганными.

— Сергей, имей в виду, все, что мы здесь говорим, конечно же, записывается. Бывший следователь Ренко — отчаянный человек, он может повернуть против нас все, что мы скажем, — заговорила Бородина.

— Ну, что ж, добро пожаловать! — сказал Аркадий. — Каждый осушил свой стакан. Аркадий почувствовал тепло. Он совсем не хотел, чтобы Бородины напились. Его устроило бы, если бы они расслабились и начали хвастаться. Однако, немного жесткости в общении с ними не помешает…

— Даже теперь, когда вы больше не следователь, вы должны уважать закон, — продолжила Бородина.

— Фактически, вы его нарушили, — сказал Аркадий. — Но я и теперь не собираюсь этого делать…

— Отлично, так кто этот ваш так называемый свидетель?

Аркадий хлопнул себя по лбу:

— Сергей, я только сейчас понял, о чем будет ваш фильм. Не о боевых искусствах. Нижинский! Вы будете танцевать. Вы будете играть Нижинского.

— Я — Нижинский, с чего вы взяли?..

Аркадий продолжал и поднял стакан, как будто собирался сказать тост:

— Я пью за эту роль. Все должны выпить за нее. — Аркадий вел себя, словно на обычной вечеринке. — Но если вы будете играть Нижинского, то кто будет играть его мать? Она была ему так предана. Она выбирала ему любовников, мужчин или женщин, в зависимости от того, могли ли они способствовать его карьере. Мало матерей пошли бы на это. У вас кто-нибудь есть на примете?

— Вы забавны, — заметил Сергей.

— Мы уходим в сторону от дела, — заметила Бородина. — Я хочу видеть этого так называемого свидетеля.

— Дело в том, что Сергей не принес денег, он пришел с пистолетом. А мы должны работать вместе, — сказал Аркадий, вновь наполнил стаканы и без объяснения поставил четвертый. — Мы говорили о матери Нижинского…

Сергей засмеялся:

— Ну да, она всем пыталась руководить — сука.

— Сергей, остановись, не играй по его правилам… — заговорила Бородина.

— Итак, если вы играете Нижинского, кто будет играть других женщин в его жизни? Актрис будет трудно подобрать.

— Очень трудно, — подтвердил Сергей.

— Скольких вы пробовали?

— Пятерых. — Сергей и мать переглянулись.

— И кандидатка должна непременно быть балериной?

— Нет, если у нее есть другие нужные качества.

— И они все не подошли? Они все оказывались шлюхами? И что же вы сделали с этими шлюхами?

— Не понимаю.

— Вы их убили и раздели… — сказал Аркадий.

— Нет никакого свидетеля, — перебила Бородина. — Это — обман. Ренко, вы просто вымогаете деньги у невиновных людей.

Аркадий договорился с Анной, что она появится тогда, когда почувствует, что пора. Все замерли — она вошла. Она была бледнее обычного. От этого тени под глазами казались более темными. Она специально надела ту самую ночную рубашку, в которой Сергей видел ее в последний раз.

Сергей уставился на нее так, словно готов был вот-вот взорваться от страха. Не такой ли ужас охватил семью Лазаря,^[5] когда тот воскрес.

— Молчи, ни слова! — сказала Бородина.

— Но когда я ушел, она уже посинела! — вырвалось из уст Сергея.

«Это начало, но этого недостаточно», подумал Аркадий.

— Молчи, Сергей! — закричала Бородина.

— Сергей Бородин, вы пытались убить журналистку Аню Рудакову? — спокойно сказал Аркадий.

— Да, пытался, — сказал он и добавил: — Мы не можем с этим справиться. Мы — монстры.

— Что вы имеете в виду? — Это было не совсем то, о чем догадывался Аркадий.

— Вы заметили, что в Москве полно монстров?

— Каких?.. — спросил Аркадий.

— Разные. Разве вы их не встречали? Их вызвали к нам.

— Сергей, пожалуйста, остановись, я уже это все слышала, — выговорила Бородина.

— У Петра Великого был музей уродцев, всенародная кунсткамера, там были дети с рогами и копытами, наполовину сформированные — страшные уродцы. Он издал указ, чтобы в России всех таких монстров везли ему. Это называлось «Указом о сборе уродов». Сегодня все повторяется, только на этот раз всем правят деньги. Монстры собираются в Москве. Шлюхи, миллионеры, как навозные жуки, катают доллары. «Бог — собака, собака — дерьмо, я — Бог». — Он повернулся к Ане и заявил: — Если вы воскресли из мертвых, вы — самый крутой монстр.

На кухне стало тихо.

— Я убил их всех, — заявил Сергей.

— Сколько? — настаивал Аркадий.

— Это имеет значение?

Бородина схватила Сергея и потащила его из кухни.

— Все! Мы уходим. Эта грубая инсценировка никогда не дойдет до суда.

Бородины вышли на площадку, но дорогу им загородил Виктор — он был в рабочем комбинезоне. Он него несло асфальтом.

32

Скачки всегда и везде были королевским видом спорта. Только в России — это зрелище для простого народа. Обычно на скачки собирались рабочие с ближайших заводов, чтобы успеть сделать ставку на последний заезд. Заводы давно были закрыты, те немногие, кто приехал на ипподром — пенсионеры, на трибунах они разливали водку в пластмассовые стаканчики. Тотализатор был здесь единственным видом развлечения. Лавки с едой не работали с давних пор, из туалетов несло фекалиями, переливавшимися через край унитазов и писсуаров. Завсегдатаями ипподрома были, без исключения, старики, они, несмотря ни на что, продолжали делать ставки. «Характер человека — это нечто особое», — думал Аркадий.

Если солнце едва светило для москвичей, то вдвое ярче оно сияло для Саши. Он был героем и миллиардером — притягивающее сочетание. Ему нравилось повторять: «Тот, кто крадет у меня кошелек, получает мусор». Аркадий догадывался, что Саша разгреб немало помоев. Сегодня ипподром почувствовал золотое прикосновение Саши. Вдоль ограды были установлены праздничные шатры. Официантки сновали туда-сюда, от машин с закуской — к шатрам, они разносили шампанское, лосося, лангустов на гриле. Все вместе должно было создавать ощущение клуба миллионеров — с заплывшими жиром двойными подбородками.

Депутаты, министры и топ-менеджеры, еще неделю назад старательно избегавшие Сашу, теперь, когда он вернул себе благосклонность Кремля, жаждали принять его щедрые подарки. У него был паспорт и билет в оба конца — в финансовую стратосферу. Разговоры за столами не утихали, прерываясь каждые двадцать минут для наблюдения за скачками — иноходцами и рысаками.

День был ясным, но поле для конкура оказалось заболоченным. Грязь вырывалась из-под копыт, наездники ломали кнуты и неслись вслепую — защитные очки были залеплены грязью. Они постоянно подгоняли лошадей: «Давай, давай, эй!» В то же время из динамиков неслись приветствия, их звуки разносились над пустыми конюшнями.

Аркадий нянчил свое похмелье в тени красных бархатных занавесок. С фрески на потолке ему на плечи падали куски отслаивающейся краски. На ней изображены лошади, серпы и молоты. Неподалеку от Аркадия складные стулья были сложены горкой и накрыты клеенкой. Небольшой холодильник был пуст и отключен.

Взгляд Аркадия упадал на брошенную записку с указанием ставки. Ему потребовалась секунда, чтобы память снова заработала. Он достал из пиджака конверт и вынул половинку билета, который он нашел в багажнике «Мерседеса». Оба билета были напечатаны на одной и той же дешевой бумаге, но на билете, подобранном с пола, было полное название заведения: Центральный московский ипподром… Итак, скачки в прошлое воскресенье.

Он набрал Виктора.

— Билет на ипподром. Не в цирк, не в кино. Я не знаю, играл ли Тупой на скачках, но народу здесь сейчас бывает много, карлика точно запомнили бы.

— Ты сейчас там? — спросил Виктор.

— Да, в царской ложе.

— Ты явно преуспел.

Ваксберг, казалось, был озадачен, когда заметил Аркадия, но тут же изобразил широкую улыбку и помахал рукой.

Глядя вниз на шатры, Аркадий был удивлен тем, как быстро Саша вновь принял свои «войска» — поставщиков провизии, официантов и телохранителей. «Он снова чувствует себя уверенно, — подумал Аркадий, — как Наполеон, возвращающийся с Эльбы».

Завтрак, казалось, заканчивался. Наконец, подошел момент финальной медвежьей схватки,^[6] последний гость вот-вот ввалится в дверь. Интенданты начали освобождать столы и разбирать шатры и буфеты. Когда шторм звонков на мобильный телефон стих, Саша выдернул откуда-то бутылку шампанского и махнул Аркадию, чтобы тот подошел. Ваксберг был щедр.

— Вы должны были присоединиться к празднику — пусть бы они увидели нас вместе. Я получил благословение от Папы Римского, вы — от кардинала. Вот так это у нас работает, — Саша отдышался.

— Чудесное место. Вы знаете, зачем его построили?

— Нужны были лошади для кавалерии. В ядерной войне нам всем собирались выдать сабли и посадить на лошадей…

— Я так понимаю это собрание знак того, что вы начинаете новое предприятие?

— Да, ищуинвесторов. Это делается именно так. Деньги привлекают деньги, потому что все хотят быть рядом с героем.

— Герой это — вы?

— Теперь это я. Выпейте шампанского, ради Бога.

— И это действительно помогает?

— Эти люди хотят иметь лучшее. Они построили себе по загородному дворцу, купили по дому в Лондоне, по острову в Карибском море и частному самолету, чтобы он мог их туда доставить, но они все еще не могут легко и просто тратить свои деньги. Они катаются на лыжах, плавают, покупают американские футбольные или баскетбольные команды, но все равно им не удается достаточно быстро потратить свои деньги. Ответ очевиден. Купите скаковую лошадь. А еще лучше — конюшню скаковых лошадей.

— Скачки — удел пролетариата!

— Для пролетариата — это скачки в упряжке. А мы собираемся внедрить идею, что нет ничего более престижного, чем потратить деньги на собственную конюшню чистокровных скакунов.

Из динамиков неслось патриотическое ретро, когда объявили последний заезд. В толпе — только мужчины, в основном — пенсионеры, которые собираются здесь каждое воскресенье в сезон. Наиболее серьезные — настоящие профи. Они не могли продуть все сразу, только потому что наибольшая ставка — десять рублей. Играйте на деньги!..

— И это ваш следующий проект?

— А почему бы и нет, — сказал Ваксберг. — Я снова в игре, это — главное. Между прочим, где Аня? Она не звонит уже несколько дней. Она сказала, что некоторое время проведет с другом. Сотовый телефон не отвечает, к тому же, она не оставила адреса.

— Полагаю, когда она захочет от вас отделаться, то сумеет это сделать.

— Мои отношения с Аней усложнились, — заметил Саша. — Она сказала вам, что ей заказали книгу обо мне? Это отличный шанс, а она — честолюбивая девочка. У нее могут оказаться некоторые конфиденциальные бумаги компании, и мне, вероятно, придется предъявить ей иск, чтобы не дать возможности их издать, но это потом, в самом конце. Главное — ее легко купить? Она не рассказала вам об этом?

Их прервал звонок Виктора.

— Ваш Тупой есть или, правильнее сказать, когда-то был Павлом Петровичем Максимовым, тридцати лет. Москвич, довольно-таки известный в определенных кругах, пока не оказался в тюрьме. На ипподроме его должны хорошо знать.

— И чем он занимался в последнее время?

— Легально? Сдавал в аренду аттракцион «Большой удар» в парке Горького. Но, скорее всего, контролировал наркотрафик. Еще какое-то время он работал крупье в казино «Петр Великий» у Трех вокзалов. Вообще, у него жутко длинный послужной список.

Аркадий выключил телефон. В ложе повисла тишина. Наконец, Саша произнес:

— Да расспрашивайте здесь кого хотите. Бандиты в московских казино? Боже мой!..

Начался последний заезд, конники направились на старт позади подвижных ворот, которые, неловко распахиваясь, выпускали лошадь. Шесть рысаков следовали один за другим, они шли, четко придерживаясь своего ряда, необыкновенные и прекрасные. Из динамиков неслись приветствия.

— Я вам слишком доверял, Ренко. Я думал, что вы светский человек. То, что вы называете «снимать сливки» представляет собой нормальный перелив фондов между различными подразделениями корпорации. Я понимаю, почему те, кто не знает, как живет деловой мир, могут извратить смысл некоторых транзакций. Но все вернется с процентами, и никакого вреда никому не будет.

— Вы сняли сливки, и девяносто процентов средств детского фонда ушли на сторону.

— Абсолютно законно. Luxury-аукцион — затратная акция. Я действительно создавал резервный фонд на непредвиденные расходы. Это — нормальная практика в деловых отношениях. Другими словами, мы можем начать против вас дело и обвинить в клевете. Послушайте, я буду с вами откровенным. Все это должно было выглядеть простым грабежом. Максимов и я решили, что не будет никакой стрельбы. Допускаю, что я недооценил жадность этого мерзавца, но мы должны идти дальше. Я никогда не нажимал на курок.

— Но это не то, что вы рассказали в милиции, — напомнил Аркадий. — Вы же не станете менять свои показания. Вы — уже герой.

33

Так как Эмма была самым юным членом семьи, ей и поручили найти младенцу новый дом. Ее могли оставить в парке на скамейке, в общественном туалете — где угодно, лишь бы милиция не совала в это свой нос.

— Что с Изей? — Эмма медленно натягивала куртку — сантиметр за сантиметром. Теперь Клим занял место старшего. Он сообщил:

— Она мертва. И Тито, и Лео и Петр. Нам повезло — мы живы. Просто сбагрим куда-нибудь ребенка и сделаем это до того, как он проснется.

— У нас осталась еще одна бутылочка с детским питанием.

— Ну и что?

— А вдруг ее никто не найдет?

— Тогда ей просто не повезет.

Люди говорили об удаче так, что Эмме казалось — она, как глоток воды в пустыне. Только одного глотка было мало, чтобы выжить.

Пробиваясь между автомобилями, припаркованными перед Казанским вокзалом, она заметила огромный седан: задняя дверь была открыта, кожа на кресле была, наверное, такая мягкая, как мамина ладонь. Эмма осторожно положила ребенка на сиденье. Было так тихо, что она опустила рядом свою голову — всего на одну секундочку. Следующее, что услышала Эмма, когда проснулась на заднем сиденье, это истошный крик женщины.

— Пошла вон! Пошла вот! Маленькая дрянь!

Ошеломленная и уставшая, Эмма хотела поскорее присоединиться к Климу и другим. Но оказалось, что подземный переход заблокирован — бритоголовые подрались с таджиками. Она с самого начала беспокоилась о том, сможет ли решиться на такое — совсем непросто оставить где-то младенца. Может быть, бросить его в мусорку так, чтобы его заметили и спасли. Но повсюду встречались только новые пластмассовые баки для сбора «экологических» отходов: зеленый — для бумаги, синий — для пластмассы и стекла. Она не хотела, чтобы люди бросали в ребенка пустые бутылки. Машины пересекали площадь на большой скорости. Желтый универсал «Вольво» объехал припаркованные авто и остановился прямо перед Эммой с ребенком. Но машина тронулась дальше, так как возле суетилась цыганка с младенцем.

Ребенок скривил рот, а потом сморщил губки, казалось, он вот-вот проснется. Дальше — раздастся крик. Эмма почувствовала, что нужно перепеленать младенца. Поток машин пролетел, свободная дорога обманула ее. И когда она уже была на полпути на ту сторону, накатила новая волна машин. Эмма оказалась зажата потоком. Она почувствовала себя, словно в море — машин, как воды, по горло. Автомобили были такими огромными и черными, а их свет настолько ослепляющим, что Эмма уронила младенца. Он был слишком тяжелым и, к тому же, плакал и шевелился. Потом Эмма вспомнила, что Изя никогда ни от кого не отказывалась. Обернулась, чтобы защитить собой ребенка, но как раз в этот момент над ней выросли фары. Грузовик задрожал и остановился, захлопали лопающиеся ремни, клеенчатый верх взмыл в воздух, как большая летучая мышь. Двое мужчин выскользнули из кабины с белыми от волнения лицами. Весь транспорт замер. Их груз — экзотические гигантские бивни мамонта — раскатился по четырем полосам и надолго остановил транспорт — как будто загнал его в ловушку. Бивни были обнаружены после многих месяцев поисков в вечной мерзлоте в Сибири. Потом их долго отмывали из шланга, чтобы добиться коллекционного качества, и, наконец, распилили ручной пилой в московской ванной.

Водитель встал на одно колено и глянул под машину. И тут же вскочил на ноги.

— Где вы там, маленькие сучки?

Эмма уже пробралась между машинами и направилась к статуе Ленина рядом с вокзалом. Ребенок кричал что было сил.

У памятника никого не было. А у нее — ни копейки денег, нет друзей и некуда деть младенца. Вокруг себя она видела только зловещие тени, слышала проклятия и вопли бомжей, воюющих за места в подвалах.

Ребенок орал, как пожарная сирена, Эмма не могла успокоить его. Она достала последнюю бутылочку смеси. Так, держа бутылочку одной рукой и обхватив младенца другой, она безуспешно пыталась открыть ее. Бутылочка выскользнула из рук, упала и разбилась. Слетелись птицы, высматривающие, нет ли чего-нибудь стоящего. Вдруг какие-то руки схватили ее ребенка.

— Мальчик или девочка? — спросила старуха в плаще.

Кажется, что и младенец был так поражен появлением женщины, что на мгновение затих.

— Девочка, — выдавила Эмма.

— Превосходный выбор. Ты когда-нибудь видела, как тонет на дне пруда кусок хлеба?

— Нет.

— Правильно, потому что все, что опускается на дно водоема, съедает рыба. Я наблюдала за тобой.

— Откуда?

— Оттуда, — она показала на жилой дом, который возвышался неподалеку.

— Как вы можете видеть в темноте?

— Я покажу тебе. Ребенок не должен бродить под дождем.

— Дождь теплый…

— Ага, господь Бог то ли плачет о нас, то ли мочится на нас. Пошли?

— Спасибо. — Эмма помнила, что надо быть вежливой.

— Ты можешь называть меня тетя Фурцева, хотя просто тетя будет достаточно.

Фурцева была похожа на ведьму, которую Эмма видела когда-то давно. Кроме того, она любила рис. Как настоящая ведьма, сделала рисовый пудинг для нее. Поев, Эмма стала таращить глаза на разные фотографии, фигурки и сувениры со всего мира.

— Я не могу добраться до ливней в дикой Африке, поэтому фотографирую те, что идут здесь. А они не очень-то отличаются. Смотри, вот мои львы и буйволы, и шакалы — шакалов особенно много. Я фотографирую их через инфракрасный фильтр. Они не могут меня видеть, но я их вижу отлично.

Фурцева показала Эмме пейзаж — розовые деревья под темным небом, портрет белого круглолицего Егора и группы детей — они бегут с собакой. И вокруг них розовый вихрь.

— Изя и Тито, Милка и я.

Она долго в тишине смотрела на этот снимок.

34

Аркадий казался себе гребцом в утлой лодчонке, вынесенной в большое море. Главная борьба происходила где-то далеко — глубоко на дне океана; она создавала волнения и выбрасывала на поверхность мириады странных созданий. Как или почему это происходило, он не знал. Движущие рычаги событий были скрыты. Приказы отдавали молча. Почему у него не отобрали пистолет? Те, кто знал ответ, молчали.

По проспекту Мира машины обычно двигались со скоростью черепахи, но сейчас, ночью, водители совсем обнаглели и громко сигналили. Рев моторов слышался со стороны Министерства сельского хозяйства. И это был не шепот «Мерседесов», но дикий рев «Мазерати» и «Феррари».

Дорожные инспекторы беспомощно топтались у своих казенных «Лад», позволяя гонять «Поршам» и «БМВ» — и это было еще одним, наглядным, доказательством того, как низко опустилась наша милиция. «Ауди» и «Мазды» с крутым тюнингом летали, как серфингисты на волнах. Все они участвовали в незаконных гонках по Кольцевой дороге. Пролететь по центру Москвы — словно подняться на пьедестал.

Когда Аркадий почувствовал толчок сзади, он принял это за сигнал уступить дорогу. Он и так несся на предельной скорости «Лады», и несчастная машина начинала походить на биплан. Он пропустил черный «Хаммер» и выскочил на Бульварное кольцо. Спокойно проехал мимо Дома музыки. А затем снова почувствовал толчок сзади, а потом снова и снова и на сей раз — сильнее. Другой «Хаммер». Или тот же самый. Аркадий не мог разглядеть водителя — стекла были с тонировкой. Впереди — высокий хромированный бампер. Аркадий попытался остановиться, «Хаммер» стал выдавливать «Ладу» вперед. Он перевел двигатель на минимальную скорость, но в этот момент заклинило коробку передач.

Аркадий искал глазами заветный синий маячок — его единственный безопасный пропуск в город. Обычно он был на заднем сиденье. Теперь его там не оказалось. Временно установленная дверь «Лады» не запиралась. Кто-то побывал в машине и вырвал проводку. «Хаммер», как экскаватор, толкал «Ладу» перед собой. По шее Аркадия потекла струйка пота. Если бы он мог увидеть водителя и понять, кто с ним борется… Прежде, чем он решился что-то предпринять, они оказались в тоннеле — воздух сжался.

…Освещенные рекламные щиты расхваливали берега во Флориде, рыбную охоту с подводным ружьем в Красном море, плавание в бирюзовых водах Хорватии — и все эти местечки он уже был готов посетить, если бы только смог оторваться от автомобиля позади. Прямая дорога вдоль Кремлевской стены. Ни одного милиционера. Неужели никто не охраняет руководителей государства? Что осталось?.. Если повезет — центробежная сила. За Александровским садом «Лада» сделала резкий поворот и соскользнула с бампера «Хаммера». Аркадий перешел на третью скорость — от резкого поворота задымились покрышки…

Дорожная милиция в блестящих плащах скомандовала Аркадию остановиться. Впервые за время службы он был действительно счастлив их видеть.

— Вы не станете отрицать, что участвовали в гонках?

— Я не участвовал в гонках — я гнал, спасая свою жизнь.

— Превышение скорости обойдется вам в пятьсот рублей. Мы должны конфисковать ваш автомобиль. — Инспектор спокойно смотрел на Аркадия. — Вы должны покинуть свой автомобиль…

— …Хорошо, мы возьмем сотню долларов.

— Я пытался… — Аркадий осмотрелся. На горизонте не было следов «Хаммера».

В «Ладе» зазвонил сотовый. Однако милиционеры не пустили его в машину.

— Э-э-э нет, сначала платите.

— Я должен ответить на звонок.

— Деньги вперед.

— Я — старший следователь.

— Предъявите документы…

Сотни долларов оказалось достаточно.

Но телефон уже не звонил. От Виктора пришло сообщение.

«Сукин сын, твой бывший начальник, прокурор Зурин, считает, что после того, как тебя уволили, никакая запись не может считаться доказательством. Это относится и к признаниям, полученным в ходе „дешевой инсценировки“. Он говорит, что это — бред больного».

Аркадий попытался перезвонить, но телефон Виктора уже был занят. Он попытался дозвониться на сотовый Ане: если Бородиных не арестовали, у них появится возможность попытаться убить ее во второй раз. А это несправедливо. Ответа не было…

Аркадий задумался. Пытаясь избежать смерти, мы несемся прямо ей в объятия. И она неизбежна — на первом светофоре или следующем.

И вот смерть спокойно шла по пятам — черный «Хаммер» с синей мигалкой на крыше — точно такой же, как у Аркадия. Как только переключили светофор, Аркадий развернулся и влился во встречный поток. «Хаммер» последовал за ним, но был слишком большим и не сумел чисто вписаться в поворот, крылом срезал ограждение, но продолжал преследовать Аркадия. Что говорил его отец? «В боевой обстановке офицер должен быть готов к отступлению — но только в самый последний момент». Это было уже не отступлением, а настоящим бегством, Аркадия охватила паника. Он сделал полный круг на Лубянке, влетел в узкие переулки с кафе на тротуаре. Он дал сигнал, но услышал только слабый хрип. К счастью, кафетерий был закрыт. Пирамида сложенных стульев зашаталась и рассыпалась. Где-то в этой гонке «Лада» потеряла боковые зеркала, Аркадию приходилось смотреть в зеркало заднего вида. У «Хаммера» были настолько яркие фары, что в их слепящем свете ничего не возможно было разглядеть. Впрочем, это уже не имело значение, «Хаммер» был совсем рядом.

Аркадий утопил педаль газа, пытаясь выжимать все, на что еще была способна его машина. «Лада» начала разваливаться на части. Выхлопная труба выводила мелодию, царапая мостовую. На следующем перекрестке «Хаммер» поравнялся с «Ладой». Аркадий старался держать нос машины впереди «Хаммера». Водитель опустил стекло. За рулем сидел Сергей. Его мать — рядом. «Мать и сын — семейный портрет», — подумал Аркадий. Сергей приблизился к «Ладе» и выровнял машину, немного пропуская ее вперед. Из окна вырвался белый дым.

Сергей целился в Аркадия. Аркадий навел свой пистолет, «дар русского народа», в ответ. Бородина что-то крикнула, но Аркадий не мог разобрать ни слова. Он вывернул руль, а «Хаммер» так и несся на оранжевое ограждение «Дорожные работы» на другой стороне.

— Я — Бог! — успел прокричать Сергей, когда «Хаммер» въехал в яму на скорости 150 км/ч.

Никто из Бородиных не был пристегнут ремнем. Они оба вылетели через разлетевшееся ветровое стекло. Прежде чем приземлиться на крышу, «Хаммер» сделал пируэт в воздухе.

35

Он ехал за Аркадием на зеленой пригородной электричке. И делал вид, что занят своими мыслями — как те, кто провожает взглядом пустые деревенские станции и воротит нос от вокзалов в больших городах. Сиденья были деревянными, словно специально сделанные так, чтобы на них было неудобно. Из-за этого ему было трудно двигаться. Он принимал боль как наказание за плохо выполненную работу.

Таджики! Почему никто не сообщил им, что навес на вокзале был таджикским складом героина? Они бы придумали что-нибудь. Вместо этого его брата порвала гребаная собака. Бросить Илью было самым нелегким решением за всю жизнь, но у него не было другого варианта — простреленное плечо и азиатский стрелок держит его на прицеле… Воспоминание об этом мучило его и только подогревало решимость расставить все по своим местам.

Раны заживали две недели, но он не тратил время впустую. Он сел на пригородный поезд, на котором Ренко ездил утром на работу и возвращался вечером, когда его восстановили в прокуратуре. Сначала он держался от Ренко в дальнем конце вагона, чтобы дать себе освоиться и привыкнуть. Он приметил, какую книгу читал Ренко, и купил другую книгу того же автора. Книга была пустяковой, но он понял, какие того интересуют темы. День спустя он уже обсуждал с ним романы.

Безопасность в прокуратуре тоже была видимостью. Однажды он пришел туда в униформе курьера с какой-то упаковкой, которую нужно было обязательно «передать лично в руки» Аркадию Ренко. У него появился его адрес — городской и деревенский. У него зуб на Ренко, который обвел всех вокруг пальца. Ну, просто певчий в хоре, — правда, настоящие певчие не убивают людей.

Он принял некоторые меры предосторожности. Покрасил волосы под седину, поставил металлические коронки на передние зубы. Эти две особенности люди обычно запоминали сразу. Волосы и зубы.

Часть дороги до дачи они прошли вместе. Он за гроши снял комнату по соседству. У него даже была легенда: высокое кровяное давление, почему врач и посоветовал ему переехать куда-нибудь, где есть свежий воздух и водоем. Отдых в деревне будет лучшим лекарством. Ренко показал пруд — он был достаточно большим, чтобы использовать на нем лодку и пластмассовую байдарку — они обе лежали вверх тормашками на приколе…

С Ренко были связаны четыре человека. Теперь он должен был их объединить и взять разом. Ему нравилось решать такие загадки. Ему была по душе задача о козе, цыпленке и лисе, которых надо перевезти через реку в одной лодке. Он должен был учесть множество разных обстоятельств. Сначала надо было устранить Ренко, потом мальчишку с бабой. На самом деле это означало, что добраться нужно только до одного Ренко.

В деревне был магазин, который продавал дачникам инструменты в рассрочку. Он купил лопату, косу и точильный камень. Он взмахивал косой и слушал, как она свистит — этот звук вселял в него чувство уверенности. Ему стали надоедать долгие разговоры в поезде и собственное деланное дружелюбие. Улыбка сводила лицо судорогой.

Обозначился и крайний срок исполнения задуманного. Ренко рассказал ему, что в конце недели они вернутся в город. Он внимательно изучил дачу Ренко. Его почти застукал внимательный сосед. Ренко пригласил на прощальный ужин. Он решил отказаться, посчитав это ловушкой, но наблюдал за всеми в бинокль.

Аркадий вычислил его при самой первой встрече: он показался настоящим шакалом, пытающимся скрыться среди декоративных собачек. У него были резкие, как бы недоделанные черты лица, большие, тяжелые и умелые руки. Он сказал, что его зовут Яков Лозовский, инженер из Москвы, проводит отпуск один. Аркадий проверил по базе «Якова Лозовского» и выяснил, что инженер с таким именем действительно существовал, и он в отпуске. Однако теперь Аркадий стал постоянно носить пистолет и позвал Виктора на подмогу.

Аркадий находился в оплачиваемом отпуске. Никакой формальной процедуры восстановления в должности не было — его просто перевели на место помощника заместителя прокурора — теперь он работал у Гендлера. С тех пор, как его восстановили, Зурин стал относиться к следователю с большим вниманием, будто они оба боролись за «правду», но каждый делал это по-своему. Зурин стал пользоваться большим авторитетом за поимку и обезвреживание серийного убийцы…

Проблема состояла в том — остаться на даче или вернуться в город. Внезапное изменение сложившейся ситуации могло быть куда более опасным, чем спланированное отступление. Мая называла его «охотником» и утверждала, что он никогда не отстанет. Она всегда будет жить в страхе. Аня говорила, что она уже однажды умерла, поэтому ей нечего терять. Женя стремился выступать в роли защитника в глазах Маи. Аркадий предупреждал, что они должны будут обойтись без сотовых, потому что на даче не было доступа к сети, не было даже обычного городского телефона, так что помочь он в любом случае не смог бы — слишком далеко.

Они чувствовали, когда «охотник» бродил в темноте. В любой осаде успех приносит только терпение. У Якова Лозовского не было судимости, он не нарушал никаких законов. Но с его появлением во всех поселился страх — приступы клаустрофобии и желание покинуть дом. Днем Аня была резка с Аркадием. Ночью, в постели, она прижималась к его спине и требовала внимания.

Когда Яков вошел с топором на задний двор, дома были только Мая и Женя. Он был человеком широкого телосложения, который всю жизнь занимался физическим трудом. Как-то, во время колки дров, он снял рубашку. На плече отчетливо был виден грубо залеченный след от пули. Мая скрылась за углом — с глаз долой.

— Кто дома?

— Вокруг люди, — сказал Женя. Но уже не мог справиться с дрожью. Он помнил, как Яков ехал в универсале и размахивал фотографией Маи и предлагал за нее награду.

— Вокруг чего?

— Вокруг нас.

— Теперь — вопрос. Вам нужны дрова?

— Нет, спасибо, — ответил Женя.

— Мне это не сложно. — Яков указал на бревна, сложенные штабелем у задней двери. Он поставил самую большую чурку и расколол ее одним ударом — легко, как будто сломал зубочистку.

— Я все сделаю очень быстро. Никто даже не узнает, что я здесь был. Не хочешь? Ты уверен?

— Я уверен, — сказал Женя.

— Ладно, я только хотел помочь. Сегодня вечером будет ливень. Отлично для урожая.

Вернувшись, Яков нарисовал план дачи, все точки на подступах — окна и двери, печка, дорога, лодки на причале, открытые для обзора пространства. Потом он сел и стал ждать дождя.

Дождь был прекрасен, он просто тихо лил — даже молний не было. Друг Ренко наблюдал за ним, сидя в «Ладе» неподалеку. Место не имело значения. Человек, назвавшийся Яковом Лозовским, плыл через пруд к наименее защищенной стороне дачи. В костюме для подводного плавания он был почти невидим. Он нес водонепроницаемый мешок, две дымовые гранаты и противогаз с огромными «глазами» и уплотнителем из силикона. К ноге был прикреплен боевой десантный нож — им можно не только крошить, но и колоть. Он затаился и с точки между лодкой и байдаркой наблюдал за дачей Аркадия до тех пор, пока свет в соседних домах выключался один за другим. Когда погас последний огонек, Яков медленно стал подниматься из воды…

Аркадий вжался в темноту — вода излучала тепло. Рука мужчины мощно сжала лодыжку — он ударил изо всех сил и потерял нож. Пришлось отойти назад, где глубже — устоять в воде на такой глубине, да еще на мягком, пружинящем дне было трудно. Яков схватил Аркадия за пояс и навалился на него сзади, слегка качнулся. «Выхватил нож», — подумал Аркадий. Яков был настоящим профессионалом. Аркадий услышал крик Виктора с передней стороны дома — слишком далеко. Женя спрыгнул с причала, но он толком не умел плавать.

Якова отвлекла Мая — она стояла в свете фонаря у края водоема. Это была та самая малолетняя проститутка, которую он преследовал и почти уже схватил. От ее фонаря по воде тянулась золотая дорожка. Все, что он должен был делать — следовать за отражением.

Аркадий высвободился и упал в воду. Сквозь нее он видел силуэт Якова, поворачивавшегося то вправо, то влево в облаке крови.

Аркадий долго плыл под водой.

— Ты, правда, — последний?

Он успел нырнуть, прежде чем Яков смог ударить.

— Они еще кого-нибудь пришлют? — Аркадий поплыл в другом направлении. — Кто ты?

Мужчина, который назвал себя Яковом Лозовским, умирал, как скорпион, крутясь в воде.

36

Сцена была установлена там, где когда-то стояла бытовка. Программа была простой: марионетки, дрессированные собачки, шпагоглотатели, жонглеры и обезьянка, которая собирала деньги в потрепанную шапку. У обезьянки была чесотка. Амфитеатр на открытом воздухе заполняли молодые семьи, которые обычно старались держаться подальше от Трех вокзалов.

Чтобы усилить ощущение праздника, из зала ожидания Ярославского вокзала привезли пианино. Аркадий столько раз был на этом вокзале, но никогда не слышал, чтобы на пианино кто-то играл. Теперь на нем играли, несмотря на то, что годами его никто не настраивал. Некоторые черные клавиши не издавали звуков.

«Однако, — подумал Аркадий, — Россия увлеклась музыкой. Одни ловят бабочек, другим нравится, когда бабочки садятся им на плечи».

Аркадий стоял у открытого амфитеатра, Мая и Аня бегали за каждой детской коляской, Женя с Виктором караулили рядом. У Маи уже отросли волосы, и она устала от долгих поисков.

Аркадий заметил, что маленькая девочка с ребенком на руках собрала куда больше денег, чем обезьянка. Животное оскалило зубы, и девочка вскрикнула. Ни к кому конкретно не обращаясь, девочка спросила:

— Она кусается?

— Не бойся, у него сейчас плохое настроение. Он волнуется за шапку.

— Правда? Откуда ты знаешь?

— Посмотри: он смотрит вниз. Он — надулся.

— Мне нравятся собачки. У меня была подружка, у которой была собака Тито.

— Хороший пес?

— Самый лучший. — Она заплакала и осеклась. — Я теперь с тетей живу, но она не может выйти на улицу из-за солнца.

— Какое красивое синее одеяльце. Как зовут ребенка? — спросил Аркадий.

Она заколебалась и засопела.

— Это — Катя? — спросил он.

— Я только забочусь о ребенке, пока не появится мама.

— Я вижу, что ты отлично справляешься. А это — большая ответственность.

— Кто вы? Вы — фокусник?

— Отчасти, — ответил Аркадий. — Я не могу доставать кроликов из шляпы. Это, впрочем, и не нужно. Где в Москве держать людям кроликов? Сначала их пять, а потом уже двадцать пять. Но от меня гораздо больше пользы. Я знаю некоторые тайны.

— Какие?

— Я знаю, например, что на одеяльце у ребенка есть утята.

— Вы могли подсмотреть.

— А если ты поднимешь волосы на затылке, то увидишь родимое пятно в форме вопросительного знака.

— Нет…

— Посмотри, увидишь.

Она приподняла ребенка, чтобы посмотреть на шею сзади. Когда она увидела родимое пятно, то просто открыла рот.

— Как вы узнали?

— Во-первых, я — фокусник, а, во-вторых, я знаю маму Кати. Она ищет Катю уже много недель.

— Я ее не украла.

— Я знаю.

Эмма снова заплакала.

— Что мне делать?

— Очень просто. Отнеси Катю маме и скажи: «Я нашла твоего ребенка». Она — там.

Аркадий указал на Маю, которая сидела в амфитеатре. Ее легко было заметить — волосы у нее были еще короткими.

Эмма сказала:

— Она же — еще девочка.

— Ну и что…

Обезьянка пыталась тянуть Эмму назад к сцене, где выступали собачки — они перепрыгивали друг через друга, как будто тасовали карты. Эмма попыталась освободиться от обезьянки. Аркадий отвлек ее, помахав десятью рублями. Он видел, как осторожно Эмма прошла мимо клоуна с красным носом, пускавшего мыльные пузыри. Мимо акробата на ходулях — он медленно и важно вышагивал. Мимо детей, которые уже умеют самостоятельно качаться на качелях — они стояли в очереди к миниатюрным американским горкам. Мимо подростков, которые набрасывали кольца на колышки. Сквозь лабиринт детских прогулочных колясок — до того момента, когда Мая подняла взгляд, и ее глаза засияли.

Благодарности

Я всегда удивляюсь тому, что умные люди, у которых много важных дел, дарят мне свое время и знания.

В Москве ими были:

Александр Яковлев, полковник, следователь;

Люба Виноградова, помощник и переводчик;

Егор Толстяков, редактор и консультант;

Лана Капризная, журналист;

Оксана Дрибас, клуб «Дягилев»;

Александр Нюрнберг, журналист;

Борис Руденко, писатель;

Андрей Сычев, менеджер казино;

Максим Ненарокомов, искусствовед;

Самуил Кип Смит, помощник.

Выражаю восхищение и благодарность Наталье Дроздовой и Наталье Снурниковой из детского приюта «Отрадное».

Докторам Нейлу Беновицу, Нельсону Бранко, Марку Леви, Кену Саксу и Мишелю Вейнеру, которые попытались объяснить мне реальности мира.

Дону Сандерсу, Луизе Круз-Смит и Эллене Бранко — за советы и поддержку.

Наконец, я благодарю Кристиана Рора и Дэвида Розерталя за их безграничное терпение, а также Эндрю Нюрнберга и ныне покойного Нокса Бургера — за миллион полезных деталей.

Примечания

1

Luxury — роскошь (англ.). Прим. ред.

(обратно)

2

Grand jete (фр.) — балетный термин, буквально — большой прыжок. — Прим. ред.

(обратно)

3

Лурдская Дева Мария явилась больной девочке Марии-Бернарде Субиру 11 февраля 1858 г. в городе Лурд (Франция), символ исцеления. — Прим. ред.

(обратно)

4

Сэр Галахад — рыцарь Круглого стола Короля Артура, нашедший Священный Грааль, в лит. — образец чистого мужчины. — Прим. ред.

(обратно)

5

Лазарь — согласно Евангелию житель Вифании, брат Марфы и Марии, которого Иисус Христос воскресил через четыре дня после смерти. — Прим. ред.

(обратно)

6

О медвежьих боях на Руси. Эта страшная забава предписывается русским царям. Дикого медведя ловили в лесу и сажали в железную клетку. Бой с медведем был особенно жестоким. Живым из него выходил только один: или зверь, или человек. Небольшую по размеру арену обносили со всех сторон стенами. Туда помещали человека с рогатиной. Когда медведя впускают к человеку, то цель человека убить медведя сразу. Это связано с тем, что медведь — серьезный зверь, он нападает сразу, как увидит человека. Зверь встает на задние лапы и с диким ревом идет на человека. Задача человека попасть рогатиной медведю в грудь, чтобы сразу убить его. Если этого не происходит, то медведь сразу же задирает несчастного. После промаха от человека остаются одни куски. Еще циничнее «счастливый» финал. Человек, победивший в схватке с медведем, отправляется в погреб, где напивается до бессознательного состояния — «в честь государя». Никаких других милостей победители обычно не получали (http://history.yal.ru/?p=161). — Прим. автора.

(обратно)

Оглавление

От автора

От издателя

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

Благодарности

*** Примечания ***