Рассказы [Владимир Козлов] (fb2) читать онлайн

- Рассказы 372 Кб, 32с. скачать: (fb2) - (исправленную)  читать: (полностью) - (постранично) - Владимир Козлов

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Владимир Козлов Рассказы



Спасибо, что вы выбрали сайт ThankYou.ru для загрузки лицензионного контента. Спасибо, что вы используете наш способ поддержки людей, которые вас вдохновляют. Не забывайте: чем чаще вы нажимаете кнопку «Спасибо», тем больше прекрасных произведений появляется на свет!

Рассказы

Учительница

Первый день после зимних каникул — самый гнусный. Опять сидеть за партой, опять писать — бр-р-р-р. Тем более что еле поднялся в семь утра, а на улице темно, и мороз, и школа мудацкая уже светится через дорогу: уборщицы моют классы.

Русский язык, геометрия, потом — физкультура, но тоже лажа: вместо баскетбола заставляют прыгать через коня.

Потом французский. У нас практикантка. Из иняза. На четыре месяца. Не знаю, хорошо это или плохо. Вдруг будет гонять нас? С Инессой все просто: она знает, что у нас в классе французский всем до лампочки, что мы только делаем вид, что учим его. А она делает вид, что все нормально, и ниже четверки никому не ставит.

Сколько ей лет, интересно? Наверное, двадцать один, раз сказала, что на последнем курсе. Не супер, конечно, но, в общем, ничего: не толстая и не уродина.

Наши бабы ее сразу начали забалтывать:

— А вы в Париже были? Да? Расскажите, а?

— Ну, что вам рассказать о Париже? Очень красивый город, очень красивый.

— А на Пляс Пигаль вы ходили?

— Нет, а зачем мне это?


* * *
Так я им и рассказала про Пляс Пигаль, недоделкам этим. Хотя, вообще-то, мы и не ходили специально, просто случайно забрели туда. Но проституток я не видела или не заметила. Одни только peep-show и автобусы туристов. А может, это и не Пигаль была? Не знаю. Мы зашли в лавку, купили бутылку дешевого вина. Продавец-тайландец или, может быть, китаец, я в них не разбираюсь. Потом пили из горла прямо на улице и боялись: а вдруг нельзя, вдруг запрещено на улице? Ладно, наплевать: пили, быстро пьянели, потому что без ужина, а перед этим бессонная ночь в автобусе, и в первый раз в Париже, и я и он, и откололись от группы…

Зашли в какой-то скверик. Уже стемнело. В углу кто-то шевелится — бомжи, что ли? Наплевать! Ты что, с ума сошел? А если полицейский? Да какая тут полиция, мы уже далеко от центра. Вино еще на губах, и у него тоже. Ладно, давай. Все-таки, Париж…

Потом шли по пустым улицам, искали центр, Елисейские поля, чтобы там сесть на метро — и в гостиницу. А тут облом: метро закрыто, пришлось пешком.

Сейчас он снова во Франции, а я здесь, в этой дурной школе на окраине — одной из худших в городе, — с этими недоумками: мрак, короче. Французского они вообще не знают, как будто у них вообще его не преподают. Некоторые даже не знают, как сказать «да» и «нет». Училка их, Инесса — старая калоша. Может, сама что и помнит из французского, но уроки ей до фени. Скорее бы все это кончилось — практика, институт…


* * *
— А она ничего, правда ничего.

— Ты так говоришь, типа выебать ее собрался.

— А хули?

— Не пизди!

— Не, я не про то говорю, а вообще: она ничего, не выебывалась, не стала типа хуе-мое, я там типа в Париж, а вы тут мудаки…

— А хули Париж? Сейчас много кто и в Париж и в Лондон ездит, даже от школы посылают. Это у нас школа такая — Ильич все бабки, что дают, себе забирает.

— Да я не про то, Париж — это все ерунда, а она правда по-простому, без выебонов — и одета — ты сам видел — по фирме, из Парижа, бля.

— Она тебя как заставит зубрить, тогда увидишь, по фирме или не по фирме.


* * *
На самом деле все не так уж плохо. Да, добираться далеко, но только четыре дня в неделю, в остальные — уроков нет. И никто меня не контролирует, потому что в школе бардак. Инесса только рада, что ей работать меньше: на моих уроках не сидит, а бегает по ближайшим продуктовым магазинам, ищет, где что подешевле. А я стараться не собираюсь: если до меня их не научили, то я — что, за три месяца научу? Зачем мне это надо?

Странно, я по нему совсем не скучаю. Раньше думала — как это я буду одна, когда он уедет? А оказалось, что, вроде как, все нормально. Да, он звонит раз в две недели, но по телефону это одно…


* * *
К хуям, к хуям, к хуям, пошла ты на хуй: не хочешь на стрелку со мной — и не надо. Занята, говоришь, уроков много? Ну и сиди, учи свои уроки.

И трубкой таксофона по железному ржавому корпусу. Трубка разбивается, куски пластмассы отлетают, высовываются проводки… К хуям, к хуям, к хуям…

— Что ты делаешь, сука, еб твою мать?

Откуда здесь мент? Бежать, бежать, бежать. Скорее. Мент сзади, догоняет, орет:

— Стой, засранец.

А это уже будет пиздец: ментовка, дубинками по почкам, штраф и бумага в школу. Последняя надежда — газовый баллончик. Достаю, отвожу назад и, как из пистолета в фильмах, когда отстреливаются на бегу. Мент хватается за глаза.

— Тебе не жить, сука, если поймаю.

Не поймаешь, не поймаешь! До свидания, спокойной ночи!

А дома — сразу в туалет и дрочить. Только на нее, никаких больше порно-картинок и одноклассниц, только на нее.


* * *
Восьмого марта собрались классом. Не все, конечно — человек десять. Двухкомнатная квартира, бабы пили шампанское, мы — водку. Танцевал с Алиной, ходили потом вместе курить на балкон — как раз там никого не было. Я залез ей под юбку, она — ничего, потом я в трусы, а она взяла за руку. Не надо. Почему «не надо»? Пошли выпьем. Нет, я больше не хочу… Обе комнаты заняты, пацаны пытаются кого-нибудь раскрутить, но ни у кого ничего не выйдет, я знаю — что бы они потом не говорили назавтра, типа, и протянул, и за щеку взяла.


* * *
Завтра первый день каникул, а сегодня — уборка класса. Как это все достало — вообще. Одно хорошо — с нами она, а не «классуха». Этой куда-то ехать надо было, вот и заставили практикантку сидеть, пока мы убираем, смотреть, как мы ни фига не делаем. Я не спешу, чтобы, может быть, потом, когда кончим, выйти с ней вместе из школы и дойти до остановки — а что тут такого?

Все уже ушли, а я задержался: надо отнести ведра с грязной водой в туалет.

Назад с ведрами не спешу. Сцу, потом курю. Она без меня не уйдет, не закроет класс: там мой портфель и шмотки.

Возвращаюсь, ставлю пустые ведра в угол. Она смотрит в окно. Там весна, солнце. Снег почти весь растаял.

Вот бы сейчас закрыть изнутри дверь и подойти к ней сзади и обнять за плечи. Но этого не будет никогда-никогда-никогда.

Дома в туалете дрочу и злюсь на себя и бью себе кулаком в живот. Ну почему, почему я сосцал?


* * *
Почти весна, почти тепло. Форточки открыты. Во дворах бегают и орут дети. Запах пыли, бензина и первой травы. Сидеть в школе скучно — вообще. Зато потом — домой и музыку на всю громкость, Nirvana или Offspring, чтобы было слышно из кухни, пока соображу себе поесть, а соседи пусть не рыпаются особо — я и послать могу.

Часов в шесть прусь на остановку. Хочу поехать в центр: просто так, чтоб не сидеть дома с родичами — они уже скоро придут.

На остановке — она. Сразу внутри что-то обрывается, как будто нарвался на врагов, и они сейчас отпиздят.

В школе сегодня не виделись, поэтому говорю:

— Здравствуйте

— Здравствуй.

— Вы домой?

— Да, а ты?

— Да, так.

— Понимаю, не хочется дома сидеть в такую погоду. А как же уроки?

Она улыбается, и я тоже: ну какие могут быть уроки?

— А можно вас проводить?

— Можно, конечно, почему бы и нет? Если у тебя, конечно, есть время.

Подъезжает битком набитый автобус, мы заходим, и нас разделяет толпа. И хорошо, потому что не знаю, о чем с ней говорить.

Едем до центра, потом пересаживаемся в другой такой же набитый автобус. Еще три остановки, и выходим.

— Вон тот дом — мой. Если хочешь, можешь зайти в гости.

В квартире никого.

— А где все ваши?

— Мама на работе, а больше никого и не должно быть: мы с ней вдвоем живем.

Пьем кофе с коньяком, потом — оставшийся в бутылке коньяк. Она смотрит на меня. Я не верю, что это на самом деле. Может, это сон? Или я охуел от дрочки — каждый день по два раза или больше?

Я подсаживаюсь поближе, обнимаю. Губами — к ее губам. Мы сосемся, слюнявимся, я нахожу рукой грудь. Сползаем с дивана на пол, я сую руку под платье.

Подожди, я сама — и сбрасывает с себя все. Шмотки разлетаются по комнате, она целует меня сама — вот, смотри, вот так надо. Потом еще и еще, и я тискаю ее грудь и хочу уже, а она — нет, еще нет, подожди. Некуда ждать, уже нельзя ждать. Она мне помогает, несколько раз туда-сюда — и все. Вот какая хуйня. Ладно, насрать. Она целует в губы. Вкусно.

Потом сидим на диване, закутавшись в одеяло, курим и молчим. На улице темно. Слышно, как ездят машины, гуляют под окнами пацаны и бабы, бухают и смеются, радуются весне и всему остальному.

— Приходи знаешь когда — в воскресенье, часов в семь вечера. Пока.

— Пока.

Поцелуй. Дверь захлопывается.


* * *
Май, все цветет. Он приходит ко мне почти каждый день, и мы пьем вино и трахаемся и иногда курим траву — я беру ее у Ленкиного бойфренда. Я, конечно, сошла с ума, но мне уже все равно. Практика, кстати, кончается — осталось отработать в школе три дня. И все, больше меня там никогда не будет.


* * *
Надоела уже она. На хуя вяжется — ты мой, ты мне нужен? На уроках пялится, как дурная. Она что, хочет, чтобы все узнали? Ей же хуже, это ей наваляют пиздюлей, а мне ничего не будет. Я, если что, расскажу все как есть: она сама меня к себе позвала и коньяком поила и все прочее. А вообще — все надоело, ебаться тоже надоело. «А у тебя попа красивая, а прогладь мне спинку». На хуй, на хуй, на хуй! Пошла она в жопу, надо скорей от нее отвязаться. Ладно, скоро ведь сама уйдет, практика кончится — и все, гуляй Вася.


* * *
— Знакомьтесь: это Андрей, мой парень, он только что из Парижа, даже еще говорит с французским акцентом, да? А это — Игорь, мой ученик, вернее, уже бывший, но, можно сказать, не только ученик, но и друг. Я знаю, Андрей привез из Франции вкусного вина, так что, мы можем пойти сейчас куда-нибудь на природу. Да, ребята?..

Соседка

Стою на балконе. Двор почти не виден из-за зелени деревьев. У подъезда тормозит «форд», почти новый — лет пять максимум. Выходит Юля с пятого этажа — в коротком черном платье, с маленькой черной сумкой. Она кивает водителю, заходит в подъезд.

Я резко дергаю ручку, первая балконная дверь ударяется о вторую, дребезжит стекло. Я кричу:

— Мама, я выброшу мусор?

Мама отвечает из кухни:

— Поздно уже, двенадцатый час. Всякая шваль по улицам ходит…

— Никто там не ходит.

— Ну, как хочешь…

Щелкаю выключателем, открываю дверь в туалет, хватаю синее ведро с черной крышкой. Сую ноги в старые кеды, выскакиваю из квартиры.

Юля стоит на площадке между вторым и третьим этажом, у почтовых ящиков, курит. Я говорю:

— Привет.

— Привет.

— Сигареты есть?

— А не задрал ты уже меня, а?

— Я тебя не драл.

Она отводит ногу и бьет меня по колену. Больно. Я сжимаю зубы, морщусь, но не ору.

— Ты что — вообще?

— Что вообще?

— Ну на фига так делать?

— А на фига так говорить? Все твоей маме расскажу — и что куришь…

— А я — твоей расскажу.

— Рассказывай. Что ты ей расскажешь?

— То и расскажу. Что куришь, что это самое…

— Что «это самое»?

— Сама знаешь.

— Ничего я не знаю, ясно? Я — взрослый человек, мне в мае было восемнадцать, понятно? А ты еще пацан.

Я в шутку замахиваюсь на Юлю, она отступает.

Я спрашиваю:

— Оставишь добить?

— Держи.

Она передает мне сигарету. Фильтр — в темно-красной помаде. Я осторожно обрываю с него бумажку.

— Что, боишься заразиться? — Юля улыбается. — Не бойся, у меня триппера нет.

— Ничего я не боюсь, просто неприятно.

— Что неприятно?

— Помада.

— А-а. Ну ладно, я пошла. Пока.

— Пока.


Захожу в квартиру, захлопываю дверь. Мама кричит из кухни:

— Где ты так долго ходишь?

— Юльку встретил, поговорили.

— Что у вас с ней за общие интересы? Тебе четырнадцать, ей — восемнадцать. Шляется где-то допоздна, потом ее на машинах привозят…

— Не на машинах, а на машине — всегда на одной.

— А какая разница?

Я ставлю ведро в туалет, выхожу на балкон. Уже совсем стемнело. Смотрю на окна Юлиной квартиры — все светятся. Они живут в двухкомнатной квартире, почти такой, как у нас, вшестером — Юля, ее брат — в шестом классе, родоки и дед с бабкой. Приехали семь лет назад из Эстонии, ее папаша и дед были военными, а потом их оттуда поперли. Когда они только приехали, Юля ходила с длинной черной косой. Это сейчас она постриглась и сделала мелирование.


* * *
Стоим с Юлей в подъезде. Сигарет нет. Она говорит:

— Смотри, какое загаженное стекло. Ничего через него не видно.

— Типа их кто-то моет…

— Ну я не знаю… Должны мыть — уборщицы какие-нибудь.

— Какие уборщицы? Ты видела хоть раз, чтобы подъезд убирали?

— Не-а.

— Ну вот. Взяла бы и вымыла, если не нравится, что грязное.

— Вообще, мне все равно. А если бы и ты вымыл — сидишь днями дома на каникулах. Все б тебе спасибо сказали…

Я вынимаю из кармана ключ, ковыряю зеленую стену. На ней до ремонта была надпись «Семь лет прошло, немалый срок — вставай за хеви-метал рок. Мой друг, кончай вола доить, нам без металла не прожить». Это написали друзья Дэника из сороковой квартиры. Он уже год, как в армии.

— Что ты делаешь? — говорит Юля. — На фига стену портить? Только ремонт сделали.

— У тебя не спросил.

— А мог бы и спросить — у старшего товарища, — она смеется.

Я смотрю на полоску ее загорелого живота между юбкой и кофтой. В пупке — серебряная сережка.

— От тебя воняет, ты ебалась.

— Ты что — дурной?

— Говорю — воняет.

— Не, ты что — на самом деле дурачок?

— Ты пила и ебалась, ты пьяная и оттраханная дура, ясно, кто ты?

— А ты кто? На себя посмотри. Ты еще молодо выглядишь, мальчик, ясно?

— Неясно.

— Ну, неясно, так неясно. Меня это не волнует.

Юля начинает подниматься по лестнице. Я смотрю на ее ноги.


* * *
Захожу в троллейбус. Сзади кто-то трогает меня за плечо. Поворачиваюсь. Юля.

— Привет. Откуда ты?

— Так. Гулял.

— И я тоже гуляла. — Она смотрит на кабину водителя. — Надо билетики купить.

— Забей. Уже десять часов — никаких контролеров давно нет.

— Ну, смотри. Не дай бог контролер — будешь платить за меня штраф, хорошо?

— Хорошо.

— Давай сядем — вон два места.

— Давай.

Садимся на высокое сиденье над колесом. Людей немного. Троллейбус катится мимо забора хлебозавода.

— А почему ты сегодня на троллейбусе? Всегда на машине…

Она не отвечает.

— А как его зовут?

— Кого?

— Ну, твоего парня.

— А какая разница?

— Никакой. Так просто — интересно.

— Ну, Петя его зовут.

— Петя? — Я улыбаюсь. — Имя такое пидарастическое.

— У тебя, можно подумать, красивое. Вова — жизнь моя херова.

Я отворачиваюсь. Впереди, через проход, лицом к нам сидят две девчонки. Одну я знаю — она в нашей школе, на класс старше меня. Волосы разобраны в четыре тонкие косички, накрашена, как обезьяна, облегающие короткие шорты, ноги белые, в комариных укусах, вертит в руках зонтик — не знает, куда деть. Вторую я не знаю. Она в белой блузке с разрезом спереди — виден черный лифчик — и короткой юбке. Сидит, широко расставив ноги. Если б сидел напротив, мог бы заглянуть ей между ног.

Юля шепчет:

— Без мазы. По ним сразу видно, что малолетки. Даже если не ты, а взрослый чувак подойдет знакомиться — убегут. — Она смеется.

Девчонки смотрят на нее, фыркают.


Выходим из троллейбуса. Я говорю:

— Пошли, если хочешь, ко мне — пива попьем.

— А тебе уже можно пиво? На киосках везде написано — «с восемнадцати лет».

— Ты купишь — я деньги дам.

— Не надо деньги, у меня есть.

— Тогда купим — и пошли.

— А мама?

— Ее нет. В больнице.

— Что с ней такое?

— Гипертония. Она каждый год ложится на три недели.


Сидим на креслах, между креслами — журнальный столик. Телевизор работает без звука. Я кладу сигарету на тарелку, беру пластиковую бутылку. Разливаю остаток пива себе и Юле, швыряю бутылку под стол.

Беру стакан, делаю большой глоток. Юля смотрит в окно — там ничего не видно, одни листья и ветки.

Она говорит:

— Уже август, скоро лето кончится, да?

Я киваю, отпиваю еще пива. Юля тушит бычок о тарелку, берет свой стакан.

Я встаю, подхожу к ее креслу, сажусь рядом на пол. Она — в белых штанах из «мятой» ткани, и ноги кажутся толстыми, а когда в мини-юбке — наоборот. Я кладу руку ей на коленку.

Юля ставит стакан на стол, наклоняется мне к уху, шепчет:

— Того, что ты хочешь, не будет. Ни-ко-гда. Ты понял?

Она улыбается. Помада на верхней губе чуть-чуть размазана. Я резко встаю, заношу кулак, бью.

Мимо. Кулак ударяется в спинку кресла, пружинит, я падаю на Юлю, утыкаюсь головой в грудь.

Юля говорит:

— Ладно, хватит, успокойся. Все нормально.

Продавщица

Без десяти двенадцать ночи. Я покупаю в гастрономе возле памятника неизвестному дядьке бутылку пива и сажусь на свободную скамейку. Дед-бутылочник подбегает с открывалкой. Другой дед злобно смотрит на него: не успел.

Рядом на скамейках сидят компании тинейджеров, громко орут и хохочут. Я не спеша пью пиво. Домой идти неохота.

Подходит мужик — здоровый, толстый и пьяный.

— Э, пацан, послушай. Я это, приезжий, в командировке короче. Где тут можно бабу снять у вас?

— Если проститутку, то лучше на «стометровке» или на Машерова, но это — тридцать баксов минимум. Если хочешь, бери мотор, и поедем.

— Тридцать баксов? Да за тридцать баксов я ее сам убью нахуй.

— Ну, тогда ничем не могу помочь.

Мужик идет к ближайшей тинейджерской компании, хлопает кого-то из пацанов по плечу, начинает втирать. Я наблюдаю и жду, что он их достанет, и они насуют ему пиздюлей, но они неадекватно спокойно реагируют на его базар, что-то даже отвечают, потом мужик сам откалывается и идет в сторону проспекта.

Пива еще полбутылки. Смотрю по сторонам. Соседняя скамейка со стороны проспекта пустует: сидевшая на ней компания только что отвалила. Из темноты выходит и садится на нее баба в «левой» джинсовой куртке, надетой поверх платья. Колхозница, само собой. Ну и что?

Она вытаскивает сигареты, закуривает. Я встаю, подхожу.

— Здравствуйте. А можно здесь с вами сесть?

— Да.

Сажусь, делаю глоток пива.

— А что это вы так поздно — и одна?

— С работы шла — я в магазине работаю продавцом, — зашла к девчонке одной, выпили по пятьдесят капель. Теперь вот домой пешком идти надо: к нам автобус уже не ходит.

— А пива не хотите?

— Ну вообще-то можно, — она тянет руку к бутылке.

— Нет, зачем так? Я лучше еще по бутылке куплю. Только ты никуда не уходи, хорошо?

— Ладно.

Поднимаюсь и иду к магазину, на ходу допивая оставшееся пиво. Когда мне было лет шестнадцать, у нас на районе работала продавщицей кваса молодая девка — лет девятнадцать-двадцать, ничего такая. Мне она нравилась, и я пару раз дрочил на нее. Но подъябываться не подъябывался: малый еще был, а она ходила с Гнидой — с этим лучше было не связываться. Я, правда, ее только издалека видел, квас не покупал, потому что раз ночью пацаны такую бочку с квасом открыли и мыли в ней ноги и сцали в нее, так что я такой квас больше не пью.

В магазине очередь: все отделы закрыты, работает только «ночник», и в нем толпится народ — за пивом и водкой.

Я беру две пива. Если она не дождется — херня, выпью все один.

Но она ждет, снова с сигаретой во рту. Дед-бутылочник тут как тут с открывалкой. Вспоминаю, что не отдал ему первую бутылку — поставил на асфальт у дверей магазина. Но он вряд ли про это помнит, у него уже мозги не работают.

Откупориваю бутылки, возвращаю открывалку деду.

— Ты продавцом в каком отделе работаешь?

— В вино-водочном, — она улыбается. — Оно вообще-то нормально, только когда сама с бодуна, а утром еще мужики подходят — девушка, а какая водка хорошая? Еще наклонится низко, весь его перегар нюхать надо. Ему лишь бы похмелиться, а он еще — какая хорошая?

Вообще, она не такая жуткая. Только что колхозница — джинсовка эта, как пять лет назад носили, волосы немытые, жирные, собраны в хвост, помада дешевая.

По дорожке идет мужик с авоськой, смотрит на нас.

— Э, рабяты, вы тут не бачыли таких двух здаровых бугаёу? Адзин таки лысый, а други не, не лысы.

— Нет, не видели, — говорю я.

— А то я да сястры прыехау, агурцоу прывёз, а яны, гады, бачуць, что с дярэуни — и ёбнули па галаве, агурцы забрали, грошы што были усе. Я — у милицию, а там яны гавораць: иди ишчы сам, если увидиш — скажы нам, мы их забяром. Так я во хажу, ишчу. Не бачыли таких?

— Говорю же — не видели.

— Ну, ладна, вы извините, кали што. Я яшчэ падыйду.

Мужик отходит.

— Хер он кого найдет, — говорю я. — А если найдет, они ему еще пиздюлей насуют.

Баба улыбается.

— Ага. Наивняк он такой, конечно. Одно слово — с деревни.

Отпиваю еще пива. Она вытаскивает еще сигарету из пачки — последняя. Сминает пачку и бросает в мусорку. Мимо. Прикуривает прозрачной зажигалкой, затягивается, выпускает дым. Я спрашиваю:

— Тебя как зовут?

— Таня. А тебя?

— Вова. Слушай, Таня, у меня дома водка есть. Можем поехать выпить.

— Вообще можно. Только надо сигарет купить.

— Хорошо, остановимся возле универсама, зайдем.

Допиваем пиво, отдаем бутылки деду и выходим на проспект. Я торможу первую машину — «Форд-эскорт». За рулем — тетка, рядом — мужик.

— В Малиновку довезете?

— А сколько дашь?

— Тысячу.

— Ладно, поехали.

Мы забираемся на заднее сиденье. Машина трогается.

— Включай третью, — говорит мужик. — Да нет, сначала сцепление выжми. Да, вот так, правильно, молодец.

— Она еще и ездить не умеет, — шепчет Таня. — Счас врежемся куда-нибудь… — Она кладет голову мне на плечо и дремлет.

Едем по плохо освещенным улицам. Мелькают одинокие прохожие. Машин навстречу почти нет.

— Возле универсама остановите, пожалуйста, на минутку, — говорю я.

Выхожу, покупаю пачку L&M, двухлитровую бутылку апельсиновой воды «Вейнянский родник», двести граммов колбасы и булку хлеба.

Подхожу к машине, сажусь.

— Долго ходишь, — говорит мужик. — Знали бы — не повезли бы вас. Время дорого.

— Меня не было пять минут.

— Доплачивать за это надо.

— Ладно, доплачу еще сотню. Поехали.

Выходим у дома, я сую мужику деньги, и они отъезжают.

— Скорее, я в туалет хочу, — говорит Таня.

Пока она в туалете, я нарезаю колбасу и хлеб, ставлю на стол две тарелки, две рюмки и два стакана — для «Вейнянского».

Она выходит из туалета и, не заходя в ванную, идет прямо на кухню.

— Это что, все? А больше у тебя ничего нет?

— А что, мало?

— Ну, я не знаю…

Открываю холодильник — там только батон, одно яйцо, начатая пачка масла и полбутылки кефира.

— Странный ты какой-то. За такси тысячу отдать не жалко, а чтоб холодильник наполнить, так нет.

Я пододвигаю табурет.

— Садись.

Разливаю водку. Чокаемся и пьем, я запиваю «Вейнянским», цепляю вилкой кусок колбасы. Она спрашивает:

— А что мы без музыки сидим?

Я включаю в магнитоле ФМ-радио. Играет западная попса. Она смотрит на мои полки с кассетами и дисками.

— Зачем тебе столько всего этого? Ты что, диджеем работаешь?

— Ага.

— А на каком радио?

— Не скажу.

— Ну и не говори.

Наливаю по второй, выпиваем.

— А я вот школу фотомоделей закончила.

— Да?

— Да, в доме культуры тонкосуконного комбината. Семь месяцев — триста долларов.

— А почему не работаешь фотомоделью?

— Из наших никто не работает, только одна девчонка — так у нее связи, а без связей на такую работу не устроиться. А мне и продавцом, в общем, неплохо: нормальная работа, ничего. Пятнадцать тысяч зарплата и тысяч пять каждый месяц еще получается кроме того, а то и больше — ну, ты понимаешь. Мне мой говорит — да, я замужем, я не говорила — переходи, типа, в магазин в Мачулищах, там у его бабы квартира есть, она нам может отдать. Так там зарплата — десять тысяч всего, и ничего не спиздишь. Так я ему и говорю — что я там себе куплю на такие деньги?

Я смотрю в окно. В доме напротив светятся два или три окна.

— А у меня кассета есть с собой, — говорит она. — Сборник «Союз». Она поднимается и идет в прихожую — ее джинсовка осталась там — и приносит пиратскую кассету без коробки. Я кривлюсь.

— Может не сейчас, а потом?

— Нет, давай сейчас, мне эта музыка не очень нравится.

Сую кассету в магнитолу и жму на «плэй», не отматывая на начало.

— А у тебя есть листок бумаги и ручка? — спрашивает она.

— Зачем?

— Написать, какие песни, а то у меня коробки нет.

— Тебе прямо сейчас надо это делать?

— Ну, а что тут такого?

Я даю ей бумагу и ручку, а сам иду в комнату. Там почти никакой мебели — только кровать и телевизор. Ложусь на кровать и думаю, что делать дальше. Надо бы поскорее раскрутить ее — и спать. А вообще ебаться не особо хочется.

Возвращаюсь в кухню.

— Это Лариса Черникова. «Вспоминать не надо», — говорит она и что-то корябает на листке.

Я предлагаю:

— Давай допьем.

— Давай.

Разливаю водку. Чокаемся. Я выпиваю, наливаю в стакан «Вейнянского». Колбасы уже нет — как-то она быстро ушла. Она отпивает и отставляет рюмку.

— А это, кажется, Натали — «Облака». Или нет?

— Возьмешь у меня? — спрашиваю я.

— Слушай, давай не будем, а? Все так хорошо было. Ладно?

— Что ладно?

— Ничего.

— Нет, ты мне скажи — что ладно?

— Да хватит, перестань.

— Что перестань?

— Ничего, — она наклоняется к своей бумажке. — Так, а это Иванушки — «Тополиный пух». — Она пишет на бумажке.

Я бью ногой по ее табуретке, табуретка опрокидывается, она летит на пол.

— Ты что, дурной?

— Это ты под дуру играешь. Думаешь, мне выпить не с кем, так я тебя позвал? Ну-ка сосать, а то вообще отсюда не выйдешь.

Я расстегиваю штаны, вываливаю хуй. Она берет его в рот и начинает сосать. Я кладу руки ей на голову, чтобы направлять, и сразу отдергиваю: голова у нее грязная и вся в перхоти. От нее еще и воняет, но не говном или сцулями, как от бомжей, а какой-то гарью, что ли.

Я долго не могу кончить, потом, наконец, спускаю ей в рот. Она выплевывает малофью на пол.

— Ты что, дурная? Пол ведь чистый, блядь.

Беру тряпку, вытираю малофью и бросаю тряпку в раковину, где грязная посуда.

— Все, пошли спать.

Я выключаю магнитолу.

В комнате снимаю джинсы и майку, остаюсь в трусах. Она ложится, как была: в платье.

— Ты что, не разденешься?

— Нет.

— Ну, как хочешь.


* * *
Я просыпаюсь первый. Она сопит. Платье задралось, и видны некрасивые белые трусы.

— Подъем! — Я трясу ее за плечо. Она открывает глаза, поднимается и идет в туалет.

Я выхожу на балкон. Бодуна нет — водку с пивом не смешивал: сначала одно, потом другое.

Возвращаюсь в комнату.

— А сколько время? — спрашивает она.

— Полдесятого.

— Бля, мне надо скорей домой, а потом на работу.

— Дорогу одна найдешь?

— Нет.

— Ладно, сейчас чаю попьем и пойдем.

Я ставлю чайник на газ и иду в туалет. Воняет говном: не побрызгала после себя освежителем.

Сцу, иду в ванную мыть руки. В раковине ее волосы и перхоть, на моей расческе — тоже.

Молча пьем чай с батоном.

— Давай поставим кассету, — говорит она.

— Нет, не надо.

Я достаю из магнитолы ее кассету, отдаю. Она сует ее в карман джинсовки вместе со своим списком песен.

Выходим из подъезда и поворачиваем к остановке.

Подходит автобус.

— Давай лучше на маршрутке, — говорит она. — На автобусе долго.

Я не отвечаю.

Подходит маршрутка, мы садимся, я отдаю водиле деньги. Кроме нас в машине только двое мужиков в костюмах и с портфелями.

Выходим на конечной — на вокзале.

— Ну, пока, — говорю я.

— Пока.

Иду пешком ко вчерашнему гастроному, покупаю бутылку пива и сажусь на ту же скамейку. Сейчас почти все скамейки пустые. Подбегает все тот же дед с открывалкой. В руке у него еще и сухая рыбина.

— Тараночки не желаете?

— Нет, спасибо.

Откупориваю пиво. Дед уходит.

Вудсток

Джордж и Юля подошли к подъезду пятиэтажки. Он был в теплой кожаной куртке, длинные волосы падали на меховой воротник. Она — в расстегнутой косухе поверх черной кофты «The Doors», коротко стриженая, с пирсингом в бровях.


Света в подъезде не было. Джордж поднимался по ступенькам на ощупь, Юля держалась за рукав его куртки. На площадке последнего этажа Джордж остановился, вытащил из кармана ключи и отомкнул дверь с номером «50». Он прошел в прихожую, включил свет. Юля вошла за ним.

— Где у тебя туалет? — спросила Юля. — А то я умираю…

Джордж открыл дверь в совмещенный санузел, включил свет. Юля вскочила в него, закрылась изнутри.

Джордж снял ботинки и куртку, прошел через комнату в кухню, включил свет. Над старым округлым холодильником висел большой плакат «Deep Purple». Дверь холодильника была обклеена картинками. В углу стояли несколько десятков бутылок из— Под водки и пива.


Джордж и Юля сидели за кухонным столом. На столе стояла почти пустая бутылка водки и тарелки с остатками закуски: колбаса, хлеб, банка рыбных консервов. За окном чернели окна соседнего дома, только два или три светились.

— Ты часто работаешь звукачом на концертах? — спросила Юля.

— Когда зовут. Обычно — раз, два в неделю… Раньше сам играл — в ресторанах, а сейчас уже старый…

— Сколько тебе?

— Пятьдесят три.

— Офигеть! Ты старше меня больше, чем в три раза…

— Тебя это смущает?

— Да нет, просто.

Джордж взял бутылку, налил из нее в две рюмки.

— Давай еще раз за музыку рок… — сказал он. — Если бы не музыка…

Юля и Джордж чокнулись. Несколько капель пролились на клеенку стола.


Комнату освещал оранжевый торшер. На подставках стояли две электрогитры. Почти все стены занимали полки с пластинками, компакт-дисками и видеокассетами. Кроме них, в комнате были только диван, гитарный усилитель, телевизор и сереосистема.

Джордж взял из стопки компакт-дисков один, вставил в стереосистему, выбрал трэк. Юля медленно стянула через голову кофту, потом черную майку «Кино», осталась в лифчике красного цвета. Заиграла песня Led Zeppelin «Baby I’m Gonna Leave You».

— Ой, поставь что-нибудь другое, — сказала Юля.

— Что, не нравится?

— Нет, слишком она слащавая…

Джордж наморщил лоб, покрутил головой и поставил другой диск. Тоже Led Zeppelin, «D’er Mak’er».

— Вот это — нормально. Я люблю регги.

Джордж подошел к Юле, потрогал ее грудь в лифчике, расстегнул пуговицу своих джинсов.


Джордж и Юля лежали на диване, укрытые одеялом, курили.

— Да, алкоголь есть алкоголь, — сказал Джордж. — То ли он друг, то ли враг — не поймешь. В клубе два пива и сто грамм, здесь с тобой…

— Ладно, не страшно. Не расстраивайся.

Юля провела ладонью по худой волосатой руке Джорджа.

— Как тут не расстраиваться? Жизнь проходит, неизвестно, сколько еще в ней осталось радостей…

— Я посплю, ладно?

— Ладно, спи.

Юля отвернулась к стене, натянула на себя одеяло, укрывшись с головой. Джордж посмотрел на высунувшуюся из-под одеяла Юлину пятку и вышел из комнаты.


— Что, не спишь? — спросил Джордж.

— Да, что-то проснулась и не могу уснуть. Твердый диван у тебя… А ты что, еще не ложился?

— Не ложился…

— Почему?

— Бессонница. В моем возрасте много не спят…

— Что ты все про свой возраст? Не надо так насчет этого…

— Что — насчет этого?

— Ну, каждые пять минут говорить, какой ты старый. Получается, что ты вроде как понтуешься…

— Сигарету дать?

— Давай.

Джордж взял с подоконника пачку, прикурил себе и Юле, передал ей сигарету, затянулся сам.

— А может я и не понтуюсь, а на самом деле чувствую себя старым? Столько уже в жизни всего было, и так давно… Меня в семьдесят первом из института выгнали. За аморальное поведение и буржуазный образ жизни. А ничего такого не было — организовали группу под маркой факультетского ВИА, снимали Deep Purple, Led Zeppelin. Выпивали, конечно, на репетициях. Ну и девушки, само собой, приходили на репетиции. Тогда не знали такого слова — «групис». Причем организовал все это дело парень, отец у которого работал в обкоме. Через него и пластинки приходили, у него я все свои любимые альбомы услышал… Леша Никодимов. В группе на басу играл. Меня выгнали и Сашку Захаренко выгнали, а Леша остался — папаша его отмазал. А после института уехал в Москву, в аспирантуру. Там он и остался, само собой разумеется. Сейчас бизнесмен — не особо крутой, но и не мелкий. А Сашка давно уже на кладбище…

Джордж потушил сигарету.

— А все сраный «совок» виноват, это он поломал мне жизнь… Это из-за него я не мог играть ту музыку, которую хотел… Это из-за него всю жизнь по ресторанам…

— Но тебя ведь не заставлял никто в ресторанах играть? Были и другие варианты…

— Какие другие варианты? Что ты знаешь про то, что было тогда? Это вам сейчас хорошо — все возможности. Какую музыку хочешь, такую слушай. Или играй…

— Но ведь писали же альбомы «Кино», «Аквариум»… Это же тоже было при «совке»? И КГБ их прессовало… Но они выстояли…

— Ладно, хватит про это. Подвинься, я тоже попробую заснуть.


За окном светлело. Юля тронула руку Джорджа.

— Ты спишь? Сколько время?

Джордж посмотрел на наручные часы.

— Без пятнадцати восемь. А ты куда-то спешишь?

— В училище.

— Ну, давай тогда.

Юля перелезла через Джорджа, спрыгнула с дивана, наклонилась, подняла с пола трусы, надела.

— Вот ты говоришь… Мы были отрезаны от всего, ото всей информации. Мне было семнадцать лет в тот год, когда в Америке был Вудсток…

— А мне сейчас семнадцать. Интересно, да?

— …И я даже не знал про то, что был Вудсток, потому что не слушал еще «Би-Би-Си» и «Голос Америки» не слушал… Это потом уже, в институте… Опять же, благодаря Лешке.

Юля натянула кофту, посмотрела на Джорджа.

— Ну, я пойду. Спасибо, в общем. И ты не обижайся, что так получилось…

— А зачем ты вообще со мной пошла, только честно?

— Честно? А ты не обидишься?

— Нет.

— Я домой не хотела идти. У меня с мамой отношения сложные…

— А ты знаешь, с другой стороны, я не сожалею насчет своей жизни. Насчет того, что в ней было и чего не было. У меня была музыка, от которой я охеревал, получал такой кайф, который другим и не снился. И я считал и считаю тех, у кого этого кайфа нет, людьми неполноценными. Все это быдло, которое ходит каждый день на завод, потом напивается, чтобы подольше не идти домой, потому что дома — жена и дети и проблемы. Потом дети вырастают и становятся бандитами и проститутками, потому что быдло ничего не может им дать и потому что в нашей стране некем особо и становиться, кроме бандитов и проституток…

— Ну ладно, пока.

Юля взяла рюкзак и вышла в прихожую.

— Дверь открыть сможешь?

— Да.

Джордж встал, подошел к окну. Начинается серый октябрьский день. За домами дымили трубы химкомбината. Люди на остановке садились в грязный троллейбус. Хлопнула входная дверь.

Родина

Главный редактор, Игорь Дудко, зашел в офис. Я сказала:

— Здравствуйте, Сергей Петрович.

— Привет, Лена.

— Ну, как мероприятие вчера?

— Которое?

— Демонстрация… Ну, годовщина Чернобыля…

— Как обычно. Кучу людей повязали. Не столько конечно, как в прошлом году, на десятилетие, но тоже немало. Референдум развязал диктатору руки. Теперь делает все, что хочет…


* * *
Его лицо было мне знакомо — я видела его в инязе. Он, наверно, тоже там учился. Невысокий, светловолосый, коротко стриженный. Он посмотрел на меня внимательно — может, тоже вспомнил.

— Вы по какому вопросу к Сергею Петровичу?

— По кадровому.

— А зовут вас…

— Анатолий Степанов.

— Хорошо, я сейчас ему передам.

Я встала, постучалась в дверь Дудко, заглянула.

— Сергей Петрович, здесь Анатолий. По кадровому вопросу.

Дудко поднял голову от ноутбука.

— Пусть подождет немного.

Я вернулась за свой стол.

— Ну, вы сами слышали. — Я улыбнулась. — Чай пить будете? Или кофе?

— От кофе бы не отказался.

Я открыла электрочайник — воды в нем почти не было. Я взяла его и вышла в коридор.


— Да, я тоже закончил иняз, — сказал Анатолий. Он взял чашку, размешал кофе, сделал глоток, не вынимая ложки. — Английский факультет. Только два года назад.

— Теперь понятно, почему лицо мне знакомо. И где вы сейчас — извините, конечно, за любопытство?

— Везде понемногу. Переводы, в основном. Немного — журналистика. Пишу иногда в «Музыкальную газету». А еще я занимаюсь фотографией — но это чисто для себя, можно сказать, «некоммерческий проект»…

— А постоянно что, не получилось устроиться?

— Да я и сам не хочу. Зачем это нужно? Сидеть в офисе целый день за каких-нибудь сто пятьдесят долларов? Мне больше нравится быть свободным.

— И получается? Чтобы и свободным, и хватало на жизнь?

— В общем, да. Не всегда одинаково, но жить можно. Хотя от новой работы не отказываюсь. Даже, можно сказать, ищу. Поэтому и пришел к вашему шефу — мне сказали, что он планирует новый проект, с англичанами.

Я пожала плечами.

— Слышала про это краем уха, но подробностей никаких не знаю.

— Хочет сделать английскую версию вашей газеты, — продолжал Анатолий. — Одна газета на английском в Минске уже есть, но такое говно… Пользуются тем, что одни на рынке… Английский — плохой, статьи — ерунда, выходят то раз в две недели, то реже. Короче, это все несерьезно…

Дверь шефа открылась, он выглянул.

— Анатолий — это вы?

— Да.

— Зайдите.


* * *
Я и Анатолий вышли на улицу. Было тепло. На деревьях набухали почки.

— Ну и как разговор с редактором? — спросила я.

— Ничего конкретного. Или у него самого все еще под вопросом, или не хочет ничего обещать. Сказал, что в лучшем случае — после лета. А мне это не очень интересно — откуда я знаю, что я буду делать после лета и где я буду вообще? Вам, кстати, куда ехать? Могу проводить.

— Далеко. В Уручье.

— Не проблема. У меня никаких больше важных дел на сегодня.

— А вы где живете?

— Не очень далеко отсюда. В общежитии на улице Короля.

— Я не знаю, где это.

— Между Немигой и Фрунзенской. Улица начинается за «Торговым домом на Немиге» и идет вверх к Фрунзенской. В самом начале — высокое здание. Это и есть моя общага.

— Много раз ходила или ехала мимо, но не обращала внимание… А, может, перейдем на ты? Как-то неуютно «выкать»…

— Да, конечно. А ты живешь с родителями?

— Нет, снимаю комнату. Родители мои далеко. В Могилеве.

— А мои — в Гомеле.

— И как хозяйка, нормальная?

— Там не одна хозяйка, там семья. Муж, жена и дочка. Трехкомнатная квартира.

— Странно. Такие обычно не сдают комнату…

— У них очень плохо с деньгами. Оба работают на часовом заводе, завод почти все время стоит, денег не платят. А дочка работает или нет, я не знаю… Она в какой-то религиозной секте. Мне хозяйка говорила, что она раньше курила, пила, слушала «хэви-метал», а потом вдруг ударилась в религию…

— Ну, бывает и так… А я тоже снимал комнату одно время. На первом курсе. Тогда общежитие первому курсу практически не давали. Жил у старухи— Алкоголички. Весело было, конечно. Зато — жизненный опыт… — Он хмыкнул.

Мы подошли к Институту культуры, начали спускаться в метро.


* * *
Я и Толик сидели на бетонном бордюре подземного перехода рядом с вокзалом. Перед каждым стояла бутылка пива «Бурштын Беларуси». Народ спускался и поднимался по ступенькам перехода. Старухи продавали цветы тут же, на ступеньках. Таксисты-частники топтались у своих машин. На деревьях зеленели свежие листья.

— Меня напрягают все те, кто постоянно жалуются: нам, типа, скучно жить, — сказал Толик. — А мне вот не скучно, мне наоборот офигительно интересно…

— И весело?

— Нет, нельзя сказать, что весело. У меня разные состояния бывают. Но что интересно — факт. Столько всего происходит вокруг, столько новых книг, фильмов, выставок, новой музыки. Тем, кому все по херу, кто ничем не интересуется, кроме работы и телевизора в качестве развлечения, тем, наверно, скучно…

— А мне вот тоже иногда бывает скучно, — сказала я. — В какие-то моменты ничего не хочется — ни музыки, ни кино, ни книг… Вообще ничего. И вот тогда наступает настоящая скука…

— Ну, это уже не скука, это — что-то другое. «Мировая скорбь», что ли…

— Ты фотографировал что-нибудь новое?

— Да, начал новую серию. Фотографирую «Запорожцы». Это, как бы, исчезающий вид автомобиля. Скоро их вообще не останется…

— Вряд ли. В такой бедной стране, как наша… У нас в городе еще многие ездят на них…

— Я имею в виду, что в Минске не останется. А в городах, которые поменьше, все еще долго останется, как раньше…


Дом на углу был огорожен забором. На заборе висел плакат: «Капитальным ремонтом дома занимается строительно-монтажное объединение «Минскстрой» Начало работ — март 1997, окончание — март 1998». Буквы на плакате были вырезаны из самоклеющейся разноцветной пленки.

— Это они опрометчиво сделали, — сказал Толик. — Не подумали, что их можно отклеить и сделать совсем другие надписи.

— И ты предлагаешь?..

— Да, вперед, пока не появились менты.

Мы вылепили из букв надписи «Лена и Толик», «Жыве Беларусь» и «Лукашенку — у турму» и пошли по Карла Маркса в сторону центра.

Я спросила:

— Толик, а ты любишь Родину?

— Я не знаю, что считать Родиной. Формально, моя Родина — СССР, но его уже нет, и там не было ничего хорошего, что я мог бы любить. Независимая Беларусь? Я только начал привыкать к ней, как появился Лукашенко… Вот такую Родину с Лукашенко во главе я однозначно не люблю.

— Черт с ним, с Лукашенкой. А вот ты мог бы отдать жизнь за Беларусь, например?

— Как — отдать жизнь?

— Например, если бы началась вдруг война…

— Знаешь, по-моему, все это тупо. Звучит, конечно, красиво — «отдать жизнь за Родину». Но время ведь изменилось. Сейчас можно и не отдавать за нее жизнь. И несколько поколений прожили, не отдавая жизнь. Может, я больше сделаю для своей страны, если как раз не отдам свою жизнь…

— Ну а если будет ситуация, что нельзя не отдать жизнь?

— Что-то ты, Елена, сегодня расфантазировалась. Обычнопатриотизм тебе не свойствен, а сейчас…

— Мне и сейчас не свойственен, ты знаешь. Я просто хотела понять твою позицию…

— И что, поняла?

— Поняла. Ты тоже не патриот.

— Да, я — не патриот. Можно сообщить про это в КГБ.

— А оно, что, до сих пор так называется?

— Не помню. Кажется, да.


* * *
В «мыльнице» Толика играла кассета «Морская», песня «Скорость». Этот альбом «Мумий Тролля» появился недавно. Мне сразу понравилась музыка, хотя парень на фотографии — никто не знал тогда, как его зовут, кассета была пиратской, и на обложке не было ничего, кроме двух фотографий и названий песен — показался некрасивым. Тем более что полиграфия была плохая.

Окно было открыто. Я смотрела на город — из окна общаги открывался офигенный вид. Толик резал огурцы и колбасу.

— Как классно, что твой сосед уехал, — сказала я. — И долго его еще не будет?

— До понедельника. У него в понедельник, вроде, занятия.

— А где он учится?

— На юрфаке. Почему-то, огромное количество идиотов учатся на юрфаках. Интересно, какие из них потом выйдут юристы?

— Думаю, никакие.

— Я тоже так думаю. У этого перца связи в своем городе чисто криминальные — какие-то школьные еще кореши. Он мне как-то по пьяни признался, что хочет с ними «делать дела». Вот урод, правда?

— А что за дела?

— Криминал какой-то, ясное дело. В смысле, что они будут делать, а он — прикрывать их… «Юридическая поддержка»… Ладно, черт с ним. Можно уже приступать.

Мы сели за маленький стол — он был и письменным, и обеденным одновременно. Толик открыл бутылку водки, налил мне и себе.

— Ты разбавлять будешь? — спросил он.

— Нет. От газировки сильнее пьянеешь.

— Ну и пусть. А я вот разбавлю — типа, виски с содовой.

— Кстати, а что значит — содовая? Что это за вода такая? Постоянно встречаю в книгах…

— Любой лимонад, газировка. В английском все такие напитки называются «soda». Ну и, видимо, так когда-то перевели…

— Да, точно… Никогда не обращала на это внимание…


* * *
— Поедешь со мной автостопом в Европу? — спросил Толик. В бутылке оставалось меньше половины. Мы стояли у открытого окна и курили.

— У меня не будет отпуска.

— Ну и что? Возьми за свой счет.

— Не знаю, как-то стремно… А ты ездил когда-нибудь раньше?

— Нет, ты же знаешь. Ну и что здесь такого? Всегда что-то делаешь в первый раз. Поехали — вдвоем будет много круче.

— А как ты сделаешь визу?

— Обыкновенно. Через турфирму. Мне обещали в одной — я им переводил иногда, по телефону звонил в Германию. Они мне сказали, что дадут приглашение по себестоимости.

— Что значит — по себестоимости?

— Чтобы открыть визу в посольстве, даже туристическую — нужно иметь приглашение. Приглашения, в основном, все левые… Ну, нет, они, конечно, настоящие, но делают их фирмы, которые зарабатывают на этом — в основном, бывшие русские. Продают приглашения нашим фирмам, по пятьдесят баксов. А эти уже продают их дальше, по восемьдесят или сто.

— Ни фига себе… И что, посольства не знают про все это?

— Знают, но им наплевать. Им главное, чтобы все было с виду законно. Думаешь, там, на Западе, все такие уж честные?

Толик выглянул в окно.

— Странно, — сказал он. — Вон там, внизу, в «Володарке», сидит Винникова. Бывший председатель нацбанка. Всего метров пятьсот отсюда, максимум — километр. А мы живем здесь своей жизнью, и нам, если честно, наплевать и на Винникову, и еще на кучу всяких людей…

— Даже на родителей нам, в сущности, наплевать, — сказала я.

— Ну… Это сложный вопрос. Я бы так не сказал про своих. Просто у них одна жизнь, у меня — другая. И когда мы поняли, что нам не надо вмешиваться в жизнь друг друга, отношения сразу стали очень хорошими, проблемы как будто растворились. И, в общем, я благодарен родителям. Если бы не они, меня не было бы вообще, или не было бы таким, какой я сейчас.

— А я не благодарна родителям…

— Почему?

— Мне кажется, они думали только о себе. Родили меня только потому, что в каждой семье должны быть дети…

Я сделала последнюю затяжку и бросила бычок в окно. Он, мелькнув красной точкой, полетел вниз.

— А какие у тебя вообще планы? — спросила я.

— В смысле?

— В самом глобальном. Ну, после поездки.

— Да пока никаких. Не могу сказать, что мне так уж нравится в этой общаге — главным образом, из-за соседа. Но это — детали. Теоретически, я бы мог снять квартиру — если немного напрячься. Но пока напрягаться не хочется… Посмотрим, как оно будет дальше…

Он придвинулся ко мне, мы поцеловались.


* * *
Прошел почти год. Весна девяносто восьмого началась «Гранатовым альбомом» группы «Сплин». Сначала была песня «Орбит без сахара», я ее в первый раз услышала в клубе «Резервация» на «дискотеке» после концерта «Короля и Шута». Я ходила на концерт с Толиком. Он тогда работал в какой-то фирме недалеко от площади Бангалор, в двух остановках от «Резервации». Даже не столько работал, сколько пользовался халявным Интернетом под видом работы, которую делал заранее дома. По субботам в офисе никого не было, и он засиживался допоздна — до начала ночного концерта в «Резервации». Песня «Орбит без сахара» понравилась нам обоим, хотя Толик потом говорил, что слишком уж она попсовая. Напрыгавшись под нее и другие песни, мы пешком дошли до Бангалор, сели в ранний автобус и поехали к Толику в общагу. Всю дорогу я напевала, перевирая слова: «Она жует свой «Орбит без сахара» и вспоминает тех, кого трахала».

В конце мая «Сплин» приехал на гастроли и играл в концертном зале «Минск». Менты не разрешали танцевать в проходах, но мы с Толиком, напившись пива «Лев», прыгали, встав, на сиденья своих кресел, и менты ничего не могли поделать — не заставишь же каждого сесть.

Наутро после концерта я и Толик в последний раз проснулись в одной постели. Я уже собиралась замуж за Криса, но Толик еще ничего про это не знал.

Мы проспали. Я второпях одевалась, натягивала колготки, а Толик лежал, отвернувшись к стене и накрыв голову подушкой. В окно общаги светило яркое майское солнце. Потом я бежала мимо минэкономики и «Киприана — Пиццы» к метро «Площа Незалежнасти», навстречу шли быстрым шагом какие-то люди. Я напевала:


Скоро рассвет, выхода нет

Ключ поверну и улетели…


В июне «Гранатовый альбом» играл из каждого киоска с кассетами и дисками. Мы с Толиком почти не виделись. В двадцатых числах он позвонил мне в офис и сказал, что уезжает в Москву. Мы встретились на «Институте культуры» и пошли пешком в сторону центра.

— Поехали со мной, если хочешь, — сказал Толик.

— И что я там буду делать?

— Устроишься на работу. И не секретаршей, как здесь, а найдешь что-то нормальное, с английским.

— А жить где?

— Снимем квартиру. В крайнем случае, комнату — но только на первое время, пока не освоимся.

— А почему ты решил уехать именно сейчас?

— Понял, что исчерпал все возможности в Минске, что надо двигаться дальше, а то это болото засосет — и все.

У казино, в черном бронированном джипе сидел толстомордый мужик — с выражением полного равнодушия и отвращения ко всему вообще. Может быть, он был охранником и ожидал своего хозяина, а, может, приехал с компанией и почему-то не пошел внутрь и дожидался остальных в машине.

— Чем тебя держит Минск? — спросил Толик. — У тебя что, работа здесь интересная, с офигенными перспективами? Или у тебя есть, где жить? А, прописка… Ну, это, конечно, неплохо, но сидеть в этой жопе из-за какой-то прописки как-то странно…

Толик не знал про Криса. Не знал вообще ничего. Я подумала, что, наверно, отъезд Толика пришелся кстати: мне не понадобится ничего ему объяснять.

— Толик, пойми, ты — это ты, а я — это я. Я не могу просто взять и сорваться, как ты. Я — не такой свободный человек. Ты можешь говорить, что хочешь, но я все равно не поеду, не брошу все, пусть ты еще миллион раз повторишь, что бросать мне здесь нечего…

Я говорила ерунду, и мне было стыдно. Я не могла сказать ему, что если бы он уезжал год назад, я бы, наверно, поехала с ним, но не сейчас.

Мы вышли из перехода к почтамту. На ступеньках толпились компании молодежи. Парень с длинными волосами жал на кнопки пейджера.


* * *
До отправления поезда на Москву оставалось десять минут. Я и Толик стояли на перроне — он в черных джинсах и старой потертой «косухе», я — в длинной зеленой вельветовой юбке и такого же цвета свитере.

— Я дам тебе знать, когда зацеплюсь там, — сказал Толик. — Вдруг ты еще передумаешь. А сейчас мне пора загружаться в вагон.

Мы поцеловались. Толик взошел по ступенькам, повернулся, помахал мне рукой и скрылся за дверью. Я не стала ждать, пока поезд тронется, спустилась в переход, вышла на привокзальную площадь, подошла к киоску.

— Пиво «Оливария». Откройте, пожалуйста.

Я сделала долгий глоток, потом еще один. Я решила, что буду пить медленно, покупая по одной бутылке — сейчас допью вот эту, потом куплю еще одну, чтобы пить ее в метро, на «Востоке» — еще одну, для троллейбуса, а потом, на своей остановке, еще одну. Или две.

Дискотека

Я нажал на черную кнопку звонка. Дверь открыл Серый, Санин старший брат.

— Саня дома?

Я протянул ему руку. Он согнул пальцы, оттопырил мизинец: «Подрастешь — больше дам». Я убрал руку.

— Счас придет. В магазин поперся. На дискач собрались? Ну, давайте, давайте… — Серый ухмыльнулся. — Можешь зайти пока, подождать его.

Я прошел в прихожую, глянул в комнату. По телевизору шел футбол. Я спросил:

— Кто играет?

— «Бешикташ» — «Динамо— Киев».

— И какой там счет?

— Три-ноль. В нашу пользу.

— Ничего себе…

— Ну а ты думал? Ебут их во все дырки. В том году выиграли Кубок кубков, а в этом возьмут Кубок чемпионов, посмотришь. Ладно, снимай свои «говноходы» и заходи.

Серый оттолкнул меня, зашел в комнату, прыгнул в кресло. Я снял туфли, тоже зашел, прислонился к стене. Серый мотнул головой в сторону дивана.

— Садись.

— Неохота.

— Что, еще насидишься, да? — Серый захохотал.

— Иди ты на хуй.

— Это мне послышалось? А?

Я поглядел на экран. Над стадионом светило солнце. Тень от трибуны закрывала большой кусок поля.

— Не, ты меня не понял, или как? Это мне послышалось?

— Послышалось.

— Ну, давно бы так.

В прихожей хлопнула дверь. Звякнули бутылки. Саня заглянул в комнату.

— Давно ждешь?

— Так, не очень.

Он был уже одет для дискотеки — «клешенные» коричневые брюки и пуловер бежевого цвета, с фиолетовыми ромбиками спереди. На моем пуловере были такие же ромбики, только серые.

— Ну что, пойдем? — спросил я.

— Пошли.


К школе не спеша приближались с разных сторон пацаны и бабы. Было тепло, все шли без шапок и в расстегнутых куртках. До весенних каникул оставалась неделя. Я ни разу еще не ходил в школу на дискотеку. Мог бы ходить уже с сентября, с начала восьмого класса, но Саня все не хотел, а одному было скучно. Сегодня я его еле уговорил.


У крыльца толпились пацаны. Некоторых я наглядно знал — они учились раньше в нашей школе и ушли в «хабзу» после восьмого. Их на дискотеки не пускали, но они приходили все равно, терлись у входа в надежде как-то пролезть, курили и рассматривали баб.

— Э, малые, деньги есть? — крикнул нам пацан в зеленой куртке.

— Нет, — ответил я.

Мы поднялись на крыльцо. У дверей стоял «организатор» Шумский, следил за тем, чтобы не пролезли «чужие».

— Что, ребята, на вечер пришли? Что-то раньше я вас не видел. Не любите культурно отдыхать?


Над сценой в актовом зале моргали три фонаря цветомузыки — синий, зеленый и красный. Играла нерусская музыка — я не знал, что за группа. Человек пятнадцать пацанов и баб танцевали — пацаны своим кругом, бабы — своим. Остальные сидели на стульях, сдвинутых к стенам. Сбоку стоял на столе бобинный магнитофон «Олимп». У стола тусовались Коробкин из десятого «б» и Шевцова из девятого «а». Перед Новым годом в передаче «Моладзи пра музычнае мастацтва» не поставили песню «Модерн токинга», и Шевцова написала на радио письмо. Ведущий тогда объявил, что в новогодней программе будут ставить только те группы, против которых никто ничего не имеет против, а какой-то пацан-«металлист» написал им в письме, что «Модерн токинг» слушать вообще невозможно. Через две или три передачи ведущий зачитал отрывок из письма Шевцовой. Она писала, что ей испортили весь Новый год. После этого ведущий поставил «Ю май хат, ю май сол».


Коробкин включил «Третий альбом», песню «Братец Луи». Еще человек десять встали с мест и пошли танцевать. Шевцова спустилась со сцены, встала в круг с бабами из девятых классов.

— Пойдем, может, тоже попрыгаем? — спросил я у Сани. Мы стояли у стены рядом с дверью.

Саня сморщился.

— Ай, может, лучше потом…

Я посмотрел на дверь. В зал входили они: Ира в длинной джинсовой юбке и Лариса в черных штроксах. Они меня не заметили, прошли мимо нас прямо к сцене. Я прочитал название фирмы на штроксах Ларисы — «Carrera». Ира что-то сказала Коробкину, потом они обе встали в круг с бабами из девятых.

Я подумал, что когда дискотека закончится, мы могли бы пойти вчетвером ко мне — родоков не было дома, уехали к родственникам в Бобруйск. В коробке конфет с ликером оставалась еще несколько штук, и бутылка шампанского в баре. Мне, правда, потом дали бы за нее пизды, но все это херня по сравнению с тем, что могло бы произойти. Правда, я ничего еще не рассказывал Сане.


* * *
Это было во вторник. Я свалил с географии — будто бы в туалет — и вышел на боковое крыльцо. С крыши капало, было совсем не холодно. Солнце светило, и ветер шевелил волосы. Я вынул из кармана пиджака пачку «Космоса» — первую пачку сигарет, которую купил себе сам, в ларьке на Рабочем. Продавщица узнала меня — по понедельникам я всегда покупал у нее газету «Неделя» для мамы, — но ничего не сказала.

Первая спичка сломалась, я бросил ее в кучу грязного снега, вторая зажглась, завоняла. Я подкурил, затянулся, выпустил дым. Лариса и Ира — в своих одинаковых красных куртках, но в «сменной обуви» — шли от книжного к школе. Я никогда не здоровался с ними и ни разу не разговаривал. Но сейчас они сами повернули ко мне.

— Привет, у тебя есть еще сигареты? — спросила Лариса.

Я кивнул, вытащил пачку.

— Ни фига себе, какие мы деловые, да, Ирка?

Она взяла пачку, открыла, вынула по сигарете себе и Ире. Я спрятал пачку в карман. Лариса, наклонившись, подкурила от моей сигареты. Глаза ее были подкрашены, губы — тоже. Я подумал, что Ира тоже захочет подкурить у меня, но она подкурила у Ларисы.

— У тебя что, нет урока? — спросила Лариса.

— Есть. География.

— Симуляешь? — Ира улыбнулась, выдула дым.

— Не, просто… Вышел покурить.

— Нормально, — Лариса хихикнула.

— Выйди на перемене — от пачки ничего не останется. — Ира снова улыбнулась. — Все хотят курить, да? — Она держала сигарету между пальцев. Ногти ее были покрашены ярко— Красным лаком.

— Тебя как зовут? — спросила Ира.

— Сергей.

— А я — Ира. А это — Лариска. Крыска-Лариска.

Лариса несильно дала ей ногой по колену.

— Ты что, дура? — крикнула Ира. — Больно все-таки!

Я посмотрел на их ноги в черных колготках, затянулся, выпустил дым.

— Ладно, короче, нам надо идти, — сказала Лариса. — Тоже, типа, отпросились с русского… Ходили к Ирке по… Ладно, тебе это можно не говорить.

Они выбросили бычки и пошли к крыльцу.


* * *
«Братец Луи» доиграл. Несколько баб, в том числе, Ира с Ларисой, вышли из зала.

Я сказал Сане:

— Пошли на крыльцо, покурим.

— Я ведь не курю. Ты забыл?

— А я тебя курить не заставляю. Так, постоишь за компанию.

— Там же Шумский…

— Ну и что? Я при нем не буду курить. Зайду за угол.

— Ай, неохота…

— Пошли, что ты, как я не знаю кто…

— Ладно…


На улице начинало темнеть. Шумского на крыльце уже не было. Пацаны тоже куда-то исчезли — или пролезли в школу, или ушли. Мы завернули за угол. Там курили Лариса и Ира. Они были без курток. С третьего этажа слышна была музыка — уже не «Модерн токинг», что-то другое.

— …ну и, короче, я не знаю, что делать, — говорила Лариса. — Если он скажет, что…

Я громко сказал:

— Привет.

Они глянули на меня, кивнули. Я достал «Космос», взял сигарету.

— Можно прикурить? — спросил я у Ларисы.

Она вынула из кармана зажигалку — тонкую, прозрачную. Я щелкнул, прикурил, выпустил дым. С крыши капало. В сто восемьдесят первом доме зажглись несколько окон. По улице Горького проехала «Нива».

— Пошли, Ирка, — сказала Лариса. — Слышишь, опять «Модерн токинг» поставили.

Они кинули бычки в кучу грязного снега и пошли к крыльцу.

— Слушай, может, пойдем, домой? — спросил Саня. — Что-то мне не очень эта дискотека. А дома поиграли бы в «тысячу», если Серый никуда не ушел…


Оглавление

  • Рассказы
  •   Учительница
  •   Соседка
  •   Продавщица
  •   Вудсток
  •   Родина
  •   Дискотека