Лев Лангедока [Маргарет Пембертон] (fb2) читать онлайн

Маргарет Пембертон Лев Лангедока

Глава 1

— Ведьма! Ведьма!

Оглушительные крики звенели в ушах у Мариетты Рикарди, в то время как она, спотыкаясь и задыхаясь от рыданий, бежала вниз по темному склону холма по направлению к густой чаще леса. Позади нее вздымались к ночному небу яростные языки пламени, и туда нельзя было бежать. Там негде было укрыться.

— Милостивый Боже! — выдохнула Мариетта, вслепую пробираясь между деревьями и колючими зарослями шиповника, ветки которого до крови царапали ей руки. — Помоги мне! Боже милосердный, спаси меня!

Леон де Вильнев с отвращением взирал на хозяина постоялого двора.

— Я не имею ни малейшего желания присутствовать при сожжении. Налейте мне еще кружку пива, и я отправлюсь своей дорогой.

Хозяин пожал плечами. Незнакомец выглядел как знатный шевалье. Его камзол и панталоны были сшиты из отличной ткани, из-под небрежно наброшенного на плечо короткого бархатного плаща выглядывала подвешенная к поясу великолепная шпага. Короткие сапоги из мягкой желтой кожи были отделаны кружевом, потемневшим от дорожной грязи, ворот камзола и манжеты тоже весьма щедро украшали кружева. Но все это отнюдь не умаляло присущего ему вида нескрываемой воинственности. Он явно не из тех, с кем можно вести себя непочтительно, и хозяин отнюдь не был к этому склонен. В кошельке у путника скорее всего полно золотых монет, и чем дольше он пробудет на постоялом дворе, тем лучше, ведь других постояльцев нет — все мужчины до одного отправились на холм Вале посмотреть, как сожгут на костре старую матушку Рикарди и ее внучку.

Вспомнив о внучке, владелец постоялого двора злорадно ухмыльнулся. Приятно было бы услышать, как эта дерзкая девчонка будет умолять о пощаде.

— Что же такое натворила старая колдунья? — с издевкой в голосе спросил незнакомец. — Напустила тлю на пшеницу или сглазила коров, и они перестали давать молоко?

— Ведьма напустила порчу на ребенка Дювалей, он заболел и умер, а еще она завела шашни со злым духом и летала по ночам на помеле, — перечислял хозяин одно за другим, поскольку ему показалось, что слушатель не особенно ему верит.

Леон расхохотался и спросил:

— А что, у ее дружка были копыта и рога?

— Можете смеяться сколько хотите, — с обидой возразил хозяин постоялого двора. — А вот Пьер Валлен самолично видел, что Вельзевул сидел на соломенной крыше ее дома. Черный как ночь, а хвост длиной в целый ярд.

— И она во всем призналась? — задал вопрос Леон, прикидывая в уме, достаточно ли отдохнула его лошадь, чтобы продолжить путь.

— Орала во все горло, — с удовлетворением сообщил хозяин. — Орала бы долго, но старина Вельзевул помогает своим приспешникам — она сдохла до того, как инквизитор с ней покончил.

— Какая незадача.

— Да, было бы справедливее, если бы ее сожгли заживо, — согласился хозяин с откровенным разочарованием. — Но уж дальнейшее я не упущу. Не пожалел бы пяти франков, чтобы посмотреть, как выглядит ее внучка без рубашки, совсем голенькая.

Леон резким движением отодвинул от себя пустую кружку. Однако хозяин, не желая так скоро отпускать слушателя, продолжил:

— Они приволокут ее сюда на суд через час, не позже. Выпейте еще кружечку. Лучшего развлечения, чем нынче ночью у нас в Эвре, вам не найти и за тридцать лиг отсюда.

— Я предпочитаю развлечения другого рода, — сухо отрезал Леон, быстрыми шагами дошел до двери и вышел во двор.

— Заносчивый молодой бычок, — буркнул себе под нос хозяин постоялого двора. — Видишь ли, он не нуждается в теплой постели на ночь!

Вспомнив о собственной сухопарой и сварливой супруге, которая была его единственным утешением, он со злостью потянулся к своей кружке пива. У него нет ни единого шанса поучаствовать в ночном веселье. Жена была настороже.

— Может, какой проезжий объявится, — сказала она, взглянув на мужа строго и поджав губы. — Его придется обслужить. Нет смысла упускать выгоду из-за каких-то Рикарди.

Таким образом, в то время, когда все его приятели с громкими криками поднимались на холм Вале, он оставался на своем посту. Жена взяла себе за непреложное правило ничего не делать ради его удовольствия.

Вконец расстроенный, он оттолкнул от себя пустую кружку, и та опрокинулась набок. Все должны увидеть ведьмовскую метку на теле Мариетты Рикарди, и он не намерен отказываться от этого даже ради выгодных постояльцев. Ведь обычно такую метку ставили на внутренней стороне бедра.

При этой мысли у него сдавило горло. Суд состоится в доме магистрата, и, если он хочет занять место в первом ряду, надо поторопиться.

Леон уже был в седле, когда услышал топот копыт и громкие крики. Мужчина немного постарше Леона, одетый в бархатный плащ, ворвался во двор верхом на лошади, которая взвилась на дыбы, когда всадник закричал во все горло:

— Ведьма сбежала! Нам нужны свежие лошади! И мужчины!

При лунном свете Леон разглядел лихорадочно горящие глаза и жестокую складку чувственных губ. На пальце мужчины сверкнул крупный бриллиант. Выходит, не только чернь из Эвре жаждет сожжения ведьмы на костре?

Леона окатила волна отвращения. Сам он убил немало мужчин, сражаясь за короля Людовика, но не лишил жизни ни одну женщину, и не увлекался солдатским спортом — изнасилованием, — этого греха на нем не было. Женщины сами легко отдавались ему, он не овладевал ими силой в присутствии умирающих от ран мужей и плачущих детей.

Хозяин постоялого двора ринулся в конюшню, лихорадочно упрашивая помочь ему оседлать всех подходящих лошадей, каких он имел. Пока он занимался решением этой задачи, к собравшимся во дворе присоединился одетый во все черное всадник в сопровождении буйной толпы истерически взвинченных жителей деревни.

— Соберите побольше мужчин! — приказал он непреклонным, ледяным тоном. — Готовьте факелы! Во имя Господа и всех его святых ангелов я разделаюсь с этой шлюхой еще до рассвета.

Леон рассмеялся при виде горького разочарования, написанного на физиономии у хозяина постоялого двора.

— Сдается мне, что не удастся вам повеселиться нынче ночью! — выкрикнул он как можно громче, и голос его перекрыл неистовый гвалт обезумевшей толпы. — Дьявол сам позаботится о своей добыче!

Он пришпорил коня и пустил его в галоп, вынудив лошадь инквизитора в испуге шарахнуться в сторону, когда тот несся к распахнутым воротам.

Покинув двор гостиницы, Леон поскакал по дороге, ведущей к югу. Ночное небо было черным, луна пряталась за обширной тучей. Крики охотников за ведьмами доносились до него сзади, словно лай разъяренной стаи волков. Окрестные поля как бы ожили от множества вспышек света — то запылали факелы в руках у каждого участника погони, будь то мужчина, женщина или ребенок.

Леон не особо задумывался над судьбой старой колдуньи. Самое большее, на что она могла надеяться, — это умереть от страха или изнеможения до того, как ее охватит пламя, тем более так и случилось.

Взгляд змеиных глаз инквизитора холодом пронизал даже крепкие кости Леона. Костер на вершине холма все еще горел, и Леон отвернулся. Он был добрым католиком, как и любой другой человек, но от одной только мысли о пытках инквизиции у него переворачивало нутро. Они здесь больны лихорадкой, от которой никто не страдал в его собственной деревне в Шатонне, и чем скорее он вернется туда, тем лучше.

Шесть лет он состоял на службе у своего короля. Его истинно рыцарское поведение на полях сражений достаточно скоро привлекло внимание Людовика и сделало его своим при дворе, а здесь также прошло немного времени до того, как распространилось мнение, что в искусстве любви Вильнев не менее доблестен, нежели в бою. Многие мужья имели повод пожелать, чтобы он вернулся на поле битв с врагами короля и погиб от смертельного удара шпагой. Их чаяния не сбылись. Вместо этого Леон стал приближенным Людовика, а единственную рану получил в бою от удара рапирой, что сделало его еще более привлекательным в глазах тех дам, которым повезло проложить дорожку в его постель.

Далеко не один мужчина вздохнул с облегчением, когда Леон де Вильнев объявил о намерении уехать к себе домой в Шатонне. Даже восхитительная Франсина Бовуар не могла уговорить его остаться. Супруга одного из министров Людовика, она была красивее и обаятельнее самой королевы Марии-Терезии, но для Леона значила не больше, чем любая проститутка из борделя в Испании.

Леон усмехнулся. Никаких продажных женщин после того, как он женится на Элизе.

В его сердце пробудился давний гнев. Этой девушке с волосами цвета спелой пшеницы и фиалковыми глазами на невинном ангельском личике в семнадцать лет довелось покинуть Шатонне ради того, чтобы по воле своего бессердечного папаши Кайлюса быть выданной замуж за человека, который по возрасту годился ей в деды. Мольбы Леона оказались тщетными. Вильневы владели половиной земельных участков в Шатонне, однако земли были неплодородными, и семья год от года беднела. Леона сочли неподходящей партией для дочери того, кто являлся кузеном герцога.

Леон невольно стиснул зубы при мысли о том, как должна была страдать Элиза в браке с немолодым, брюзгливым мэром Лансера. Недавно она овдовела, и Леон проводил в дороге дни и ночи с тех пор, как узнал эту новость. Он стремился как можно скорее оказаться возле Элизы.

Дорога углублялась в лес и становилась настолько извилистой и неровной, что Леон был вынужден пустить коня более медленным и осторожным шагом. Он пригибался, чтобы уклониться от соприкосновения с низко нависшими, корявыми ветками деревьев, и ругался вслух, когда не удавалось этого избежать. Внезапно он натянул поводья, останавливая лошадь. До ушей донеслись звуки тяжкого, со стонами, дыхания какого-то живого существа, явно страдающего от боли. Но едва Леон снова тронулся с места, звуки утихли.

— Господи помилуй, — еле слышно прошептал он. — Это ведь ведьма…

Послышалось потрескивание веток и шелест листьев — и снова тишина. Лошадь Леона нетерпеливо фыркнула и притопнула копытом о землю. Леон успокоительно погладил шею животного и подождал дальнейшего развития событий. Никто не появился. В тишине донесло ветром приглушенные расстоянием крики охотников за ведьмой, слышен стал и отдаленный топот подкованных конских копыт. Еще пять минут, и в лесу будет полным-полно мужчин с факелами, а насмерть перепуганная женщина, которая затаилась всего в нескольких ярдах от него, окажется в их власти. Он легко спрыгнул с седла и тотчас услышал сдавленное рыдание.

— Не бегите, — предостерег он и перешел с тропы в густой подлесок, изо всех сил стараясь разглядеть хоть что-то в темноте.

Мариетта отпрянула от ствола дерева, за которым пряталась. Казалось, сердце у нее вот-вот разорвется, когда она ринулась прочь от обнаружившего ее человека. О бегстве не могло быть и речи. Ей остались минуты. Лошадь заржала, и Мариетта ухватилась за последнюю соломинку надежды. Она резко повернула и побежала назад к тропе, не обращая внимания на ветки, хлеставшие ее по лицу, и на корни деревьев под ногами, о любой из которых могла споткнуться и упасть. Лошадь! Ей бы только добраться до этой лошади!

— Да не бегите же! — со злостью выкрикнул Леон. — Я хочу вам помочь!

Мариетта смогла разглядеть темные очертания неподвижного животного, заметила и блеснувшую в темноте уздечку. Теплое дыхание лошади коснулось ее щеки. Она в отчаянии подняла руку, но в ту же секунду ее плечи были до боли стиснуты сильной мужской хваткой.

— Нет уж, тебе не удастся сбежать, старая ведьма, — прошипел Леон, прижимая ее к земле. Он ухватил ее за запястья и завел ей руки за спину.

Ведьма лежала на животе, уткнувшись лицом в опавшие листья, а Леон уперся коленом ей в спину. Ничего удивительного, что жители деревни сочли ее колдуньей! Обычные старухи не способны так быстро и так далеко бегать — конечно, она ведьма и заслуживает казни на костре.

Топот копыт приближался, огненными мухами казались на расстоянии горящие факелы. Леон ненадолго увлекся этим зрелищем и ослабил хватку. Мариетта перевернулась на спину и, высвободив руки, вцепилась Леону в лицо. Он навалился на нее всем своим весом и так стиснул ее запястья, что Мариетта вскрикнула от боли. Прижатая к земле и неспособная двигаться, она увидела перед собой шапку густых черных волос и темные глаза. Глаза эти уставились на нее с полным недоумением.

— Ад и все его дьяволы!.. — прошептал Леон, ощутив под своей грудью упругую и крепкую грудь; между его ногами были зажаты длинные стройные ноги. — Это не старуха…

Поблизости внезапно послышались голоса и топот копыт. Леон вскочил на ноги и подхватил Мариетту на руки. Она не воспротивилась. Инстинкт подсказал ей, что ее молитва услышана.

Леон усадил Мариетту на коня, сам сел в седло впереди нее, велел ей обхватить его обеими руками за пояс и пустил коня полным галопом по извилистой тропе.

Мариетта прильнула к Леону. Биение крови у нее в ушах сливалось с топотом коней гнавшихся за ними всадников, и потому ей чудилось, что всадники эти совсем близко, всего в нескольких дюймах позади. Дорога свернула влево, сузилась и пошла под уклон, но конь не изменил аллюр. Леон оглянулся. Вспышки факелов исчезли, и теперь он только слышал неумолчный конский топот.

Он прислушался как можно внимательней, напрягая каждый нерв. Две лошади, может, и три, но никак не больше. Он пришпорил собственного коня. По всему выходило, что преследователи сосредоточили свои усилия на той части леса, до которой беглянка могла бы добраться пешком, и, во всяком случае, у них не было оснований считать, что он станет помогать убегающей ведьме.

Припомнив свой разговор с хозяином постоялого двора, Леон почувствовал себя менее уверенным в этом. Он выразил свое мнение об охотниках за ведьмами из Эвре достаточно ясно, и если у хозяина постоялого двора хватит ума сообщить то, что он узнал, инквизитору с пронзительными глазами, то в погоню бросилось гораздо больше всадников и у них двоих почти нет шансов выбраться из леса живыми. За спиной у Леона раздался вскрик ужаса, а потом слова:

— Они нас догоняют! Вы не позволите им схватить меня? Не позволите меня сжечь?

— Такого удовольствия они не получат, — угрюмо произнес Леон.

Он обернулся и увидел двух всадников, плащи которых взметнулись от ветра, когда они миновали последний поворот дороги и пустили лошадей в галоп. Гривы их развевались, блестящие от пота шеи вытянуты вперед.

— Милостивый Боже! — зашептала Мариетта, еще крепче сжимая талию Леона. — Быстрее! Быст-ре-е!

Леон выругался. У него не было возможности уйти от погони. Его лошадь прошла за этот день уже много миль и отдыхала совсем недолго, а у преследователей кони были свежие. Дорога внезапно пошла вниз, впереди заблестели струи бегущей воды. Леон пригнулся в седле и поддержал голову животного. Лошадь умерила неистовый галоп, задержалась на самом краю стремительного потока и одним сильным прыжком перескочила на противоположный берег. Леон выиграл несколько минут, пока лошади преследователей, соскользая и с шумным фырканьем шарахаясь из стороны в сторону, добирались до потока. Обозленные всадники не без усиленных понуканий и ударов по крупам животных все же принудили их преодолеть преграду. Погоня возобновилась.

Леон чувствовал, что его лошадь замедляет ход. Топот копыт становился все громче — всадники настигали беглецов, — и наконец совсем близко прозвучал грубый окрик:

— Вот она! Хватай ее! Скорей!

Леон мрачно усмехнулся. То не был голос человека, привычного к сражениям. Мокрая от пота лошадь была уже совсем рядом, а рука в перчатке вцепилась в Мариетту, пытаясь сбросить ее на землю.

Она закричала, из последних сил стараясь не разжать руки, которыми цепко держалась за Леона. Обе лошади остановились бок о бок, и преследователь, не сумев стащить с седла Мариетту, ухватил под уздцы коня Леона.

Леон нанес противнику удар с такой силой, что едва не выбил руку ее обладателя из плечевого сустава. Раздался крик боли, и тогда второй всадник попытался напасть на Леона с другой стороны. Краем глаза Леон заметил, что крепко сложенный мужчина, перегнувшись с седла, пытается расцепить руки Мариетты. Почувствовав, что ее хватка слабеет, он был вынужден осадить коня, и тот остановился на скользкой почве.

— Эта девка — ведьма! — проорал ему в лицо обладатель перчаток, в то время как его более сильному компаньону удалось перетащить кричащую Мариетту на свою лошадь.

Неспокойный и даже опасливый тон голоса явно показывал, что он был бы до крайности рад, если бы Леон сослался на неосведомленность и продолжил свой путь без дальнейших хлопот. Леон обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как схвативший Мариетту здоровяк запустил одну свою мозолистую лапу в кудрявые волосы девушки и выдирает с корнем целые пряди, а другой такой же лапищей шарит у нее под изорванным платьем.

Леон, с трудом овладев собой, обратился первым делом к менее сильному на вид противнику.

— Ну и чертовка! — произнес он с наигранным удивлением и подъехал к нему поближе.

Тощие плечи мужчины заметно расслабились.

— Что верно, то верно, месье, а вас мы больше не побеспокоим.

Леон улыбнулся в знак согласия и со всей силой своего шишковатого кулака нанес тощему всаднику удар в живот.

С выражением чудовищного изумления на физиономии тот начал хватать воздух широко разинутым ртом, а потом свалился на сторону, и ноги его запутались в стременах.

Изрыгнув проклятие, второй малый напал на Леона сзади; обхватив его за шею мускулистой ручищей, он надавил ему на горло. Полузадушенный, Леон нанес здоровяку удар локтем в живот, который, похоже, был сделан из железа.

Тщетно пытаясь дотянуться до своей шпаги, Леон чувствовал, что глаза у него лезут на лоб, а язык зажат между зубами. И тут Мариетта соскочила с лошади и со всей силы укусила нападавшего за бедро.

Всадник заорал от боли и ослабил хватку. Леон поднял руки, в свою очередь, вцепился в бычью шею противника, рывком стащил его с седла и швырнул на землю. Послышался глухой удар; Леон ринулся вперед, ухватившись наконец за шпагу.

Он запоздал всего на несколько секунд: его враг успел вскочить на ноги и бросился на него, словно бешеный бык.

Мариетта увидела, как чудовищный кулак ударил Леона в грудь, услышала сдавленный стон своего спасителя, отброшенного назад. Потом противники сцепились в схватке, шатаясь и раскачиваясь из стороны в сторону. Лошади неистово ржали. Мариетта заметила, как второй всадник, ухватив одну из них под уздцы, уводит лошадей в сторону. Увидела она и шпагу в руке Леона; увидела, как его враг взбрыкнул ногами, утратив равновесие. И почти тотчас оба участника поединка оказались на земле, продолжая борьбу и барахтаясь в грязи, словно два диких зверя. Лицо у Леона было мокрым от пота, из раны на лбу текла кровь. Он встал наконец на ноги, но вид у него, как показалось оцепеневшей от страха Мариетте, был совершенно беспомощный. Всхлипнув от ужаса, она увидела, как снова тянутся к горлу Леона мускулистые ручищи великана, как хищно шевелятся толстые пальцы…

Леон нанес удар коленом противнику между ног; тот, взвыв от боли, скорчился на земле, а Леон, вскочив на ноги, вонзил шпагу в дергающееся тело. Тяжкий стон, последний, с присвистом, вдох, и после этого только шумное дыхание Леона оглашало воздух. Он сунул в ножны окровавленную шпагу и пнул ногой безжизненное тело.

Почти немедленно за спиной у Леона послышалось яростное ржание. Все еще тяжело дыша, он обернулся.

— Думаю, продолжать не стоит, — произнес он, посторонившись. — Долгая прогулка охладит вашу страсть к разжиганию костров.

Полубесчувственный от страха мужчина спешился и уставился на Леона, словно кролик на лису.

— Ваш приятель больше пришелся мне по вкусу, — презрительным тоном заговорил Леон, в то время как мужчина опасливо пятился от него. — Он по крайней мере имел смелость вступить в бой. — Он обратился к Мариетте: — Вы какую лошадь предпочитаете, гнедую или чалую?

— Гнедую, — ответила та слабым голоском.

Он улыбнулся и подержал для нее стремя.

— Я считаю, что остаток ночи и утро этот малодушный трус потратит на то, чтобы дойти до Эвре. Пожелаем ему удачи. Она ему понадобится, это уж точно. Я слышал, что охотники за ведьмами считаются особым деликатесом у волков.

Стон ужаса вырвался из уст злополучной жертвы его остроумия. Леон рассмеялся, вскочил в седло и взял в руку поводья не только собственной, но и свободной от всадника лошади, дабы увести ее с собой.

— Теперь мы в безопасности? — спросила Мариетта, когда он хлопнул по крупу ее коня, побуждая к движению.

Мариетта оглянулась через плечо. Дорога была пустынной, если не считать понурой фигуры охотника за ведьмами, которая одна только и двигалась на фоне застывших в ночной дреме деревьев с листвой, посеребренной лунным светом.

— Да. — Красиво очерченные губы Леона раздвинулись в улыбке. — А у вас были сомнения на этот счет?

Мариетта взглянула на него и ответила с нескрываемым облегчением:

— Нет. Никаких сомнений у меня не было.

Ветер утих, ночь была ясной и спокойной. Они пустили лошадей легким галопом и двинулись в путь, сопровождаемые мягким шелестом листвы на деревьях. Мало-помалу покров ветвей у них над головами редел, стали заметными неяркие звезды на небе, а впереди открывалась безлесная равнина. Леон похлопал свою лошадь по шее. Плащ его намок и сделался неприятно липким. Леон вгляделся в даль перед собой и увидел в промежутке между холмами приземистые службы чьей-то усадьбы.

— Теплый амбар приютит нас до утра, — сказал он. — Моя лошадь очень устала.

Мариетта оглянулась на него через плечо, на лице у нее было написано сомнение, и Леон добавил:

— Новости достигнут Эвре не раньше полудня, к тому же я не думаю, что они пустятся за нами в погоню. Отдыхайте спокойно. Мы в безопасности.

Его уверенность убедила Мариетту, и она следом за Леоном свернула с дороги в поле. Скоро они добрались до темных, ничем не освещаемых строений фермы. Леон спешился и, взяв в руку поводья обеих лошадей, повел животных за собой. Послышалось глухое рычание сторожевого пса. Леон тихонько присвистнул, заметив прижатые к голове уши и вздыбленную шерсть собаки, потом произнес несколько слов самым ласковым голосом. Пес подозрительно обнюхал незнакомца, после чего замахал хвостом, встопорщил уши и лизнул сапог Леона.

— Святые угодники, — прошептала Мариетта. — Что же это за собака такая?

— Похожая на женщину, — бросил Леон самым беззаботным тоном и одним толчком распахнул дверь в амбар.

В амбаре было темным-темно и сильно пахло коровами и лошадьми. Леон взял Мариетту за руку и подвел сквозь тьму к грубо сколоченной деревянной лестнице. Мариетта без возражений вскарабкалась по ней наверх и с душевным облегчением опустилась на мягкую солому.

Леон снял сапоги, отцепил от пояса ножны со шпагой и улегся рядом с Мариеттой.

Опасность, которую они только что избежали, обострила чувства Леона. Воспоминание о ее теле, таком упругом и гибком под ним, было еще свежим, поэтому он уверенно и смело запустил руку под изорванное платье Мариетты и перекатился на нее, за что был тут же вознагражден пощечиной и чертовски болезненным тычком колена в мошонку.

— Дьявол побери! — выдохнул он, отпрянув от Мариетты и корчась от боли. — За что?

— Не надо обращаться со мной как с собакой! — ответила Мариетта дрожащим от ярости голосом.

— Но ведь я только что спас вам жизнь! — запротестовал Леон, не в состоянии поверить, что его домогательство может быть отвергнуто.

— И это дает вам право вести себя со мной бесцеремонно? — отрезала Мариетта, вскакивая на ноги.

Глаза Леона уже привыкли к темноте, и он залюбовался молочной белизной ее красивой груди, которую не мог прикрыть изорванный лиф платья, как ни цеплялась Мариетта за обрывки голубой саржи.

— Я подумал, что имею право хоть на самую малость, — вполне резонно заметил Леон. — Эта жирная скотина — охотник за ведьмами — чуть не задушил меня.

— Он так и сделал бы, если б я не укусила его за ногу! — парировала удар Мариетта, продолжая разбрасывать солому в поисках запропастившейся куда-то лестницы.

— Уймитесь, не то вы, чего доброго, ее опрокинете, — предостерег Мариетту Леон, который наблюдал за ней с возрастающим веселым любопытством. — Я вполне могу спрыгнуть отсюда вниз, но полагаю, что для вас такое будет затруднительно.

Словечко, которое сорвалось с ее губ, было бы вполне уместным в устах караульного гвардейца. Леон улыбнулся еще шире:

— Предлагаю вам сделку. Я не стану приставать к вам, если вы пообещаете вести себя разумно, прекратите метаться из стороны в сторону, рискуя свалиться с восьмифутовой высоты, и ляжете спать.

Мариетта приостановилась.

— Поверьте, — продолжал Леон, — я не настолько нуждаюсь в близости с женщиной, чтобы настаивать на ней в тех случаях, когда меня не хотят.

В доказательство собственной правдивости он отошел в дальний конец сеновала и устроился возле ставней.

Мариетта, успокоенная тем, что ей не придется провести ночь в опасном одиночестве, улеглась на солому как можно дальше от Леона. Но даже на таком расстоянии возбужденное воображение Леона было сосредоточено на ее теле, от которого исходил еле уловимый аромат лаванды. Он крепко смежил веки и постарался уснуть. От простой деревенской девушки вряд ли могло бы пахнуть лавандой, особенно от девушки, которая только что пробежала несколько миль по густому лесу, в то время как за ней по пятам гналась целая деревня. Соблазнительный запах продолжал беспокоить Леона, и он то и дело ворочался с боку на бок. К тому же ему было зябко, несмотря на плащ и солому. Вдруг он услышал негромкий всхлип… потом еще один. Леон открыл глаза:

— Вы плачете?

— Нет. — Сдавленный ответ был явно ложным.

Леону припомнились языки пламени погребального костра.

— Вы плачете о своей бабушке?

Ответа не последовало, но звуки плача стали громче.

— Хозяин постоялого двора сказал мне, что она умерла еще до того, как ее потащили на холм. Инквизитор одержал мнимую победу. Вам нет нужды плакать.

— Нет, есть! Я любила ее, а теперь она умерла. У меня никого не осталось. Совсем никого.

Леон не привык к положениям, из которых не мог найти выхода. Плачущие женщины обычно вызывали у него раздражение, но эта женщина плакала из-за подлинного горя, а не по случаю потери какой-нибудь безделушки. Он повернулся на бок и вгляделся в темные очертания ее фигуры. Мариетта лежала, прижав колени к груди и закусив кулак, — видимо, таким образом она старалась подавить рыдания.

Леон вытянул руку и прикоснулся к ее плечу. На сей раз Мариетта не отпрянула.

— Она была хорошей, а не плохой. Доброй. Не было такого дома в Эвре, в котором бы не получали от нее лекарства или притирания.

Леон ласково обнял Мариетту и прижал к своей груди, стараясь успокоить. Он гладил ее по голове, пока она не выплакалась до полного изнеможения. Он чувствовал себя так, словно утешает и баюкает малого ребенка, и это казалось ему совершенно необычным. Волна нежности окатила его, однако он тут же осудил себя за глупость. Его воротник из дорогого кружева никогда еще не использовали в качестве носового платка. Он решил, что утром поведет себя менее обходительно.

Постепенно дыхание Мариетты сделалось более легким, уже не прерывистым, а ровным и глубоким. Леон приподнял ее голову со своего плеча и уложил, спящую, на солому, накрыв своим плащом. Потом лег рядом, прижался к ней всем телом, чтобы согреться, и закрыл глаза. Теперь он убедился, что запах лаванды не был плодом воображения, но исходил от ее волос.

На рассвете Леона разбудили петухи и куры, с шумом хлопающие крыльями. В щели ставней пробивался слабый свет. Леон осторожно открыл их и посмотрел во двор. Дом хозяина усадьбы еще безмолвствовал, что было очень кстати. У него не было ни малейшего желания объяснять владельцу земельного участка, по какой причине они заночевали на его сеновале. Этот человек, вне всякого сомнения, был бы очень рад сообщить тем, кто явится к нему с расспросами о беглецах, что они совсем недавно покинули пределы его владения и еще не успели убежать далеко.

Мариетта повернулась во сне и пробормотала что-то невнятное. Леон взглянул на нее и нахмурился. Ее спасение доставило ему удовольствие подраться всласть с опасным противником, а ее категорический отказ принять его авансы прошедшим вечером позабавил. Но сейчас, при свете утра, он ничего иного не желал, как только поскорее продолжить свой путь к Элизе, а спящая у его ног девушка становилась для него обузой, от которой следовало избавиться.

Он слегка подтолкнул Мариетту ногой, и она тотчас пробудилась, испуганно вскрикнув.

— Все хорошо, — успокоил он ее. — Вы в безопасности. Помните об этом?

Понадобилось несколько секунд, чтобы память к ней вернулась, и в глазах у нее отразился смертельный страх. Мужчина, который смотрел на нее, слегка сдвинув брови, спас ей жизнь. Он высокого роста, широкоплечий, с длинными, стройными ногами, одежда его щедро отделана кружевами, а бархатный плащ обшит каймой из блестящего шелка. Черные вьющиеся волосы падают ему на плечи. Нос орлиный, красивой формы. Губы, которые так легко складываются в усмешку, твердо очерчены. Он выглядел как человек, привыкший командовать. Как человек, который сам избирает свой путь.

— Благодарю вас за прошедшую ночь, — произнесла Мариетта, внезапно застеснявшись при этом своих босых ног и порванного платья.

Леон небрежно передернул плечами.

— Это пустяки. Дело привычное и ничем не примечательное.

— Для вас оно ничем не примечательно, месье! А для меня это гибель моей бабушки!

— И очень близко к моей собственной гибели, — достаточно сухо парировал Леон. — Быть может, вы сделаете одолжение и накинете на себя мой плащ? После того как вы столь жестко отклонили знаки моего внимания прошлой ночью, просто несправедливо стоять передо мной полуобнаженной.

Мариетта поспешно опустила глаза на свою грудь и, покраснев, смутилась.

Леон небрежно набросил свой плащ ей на плечи.

— Прелестный вид, мадемуазель, но не для того, кому запрещено до этого дотронуться.

Он откровенно над ней посмеивался, а Мариетта терпеть не могла, когда над ней смеялись. В ее зеленых глазах, опушенных густыми ресницами, вспыхнула ярость. Для красавицы личико у нее было слишком маленькое и, как говорят иногда, сердечком — словом, не похожее на лица красавиц, модных в Версале.

Леон заметил на щеке у Мариетты пятнышко налипшей грязи и почувствовал неудержимый порыв стереть его. Но прежде чем он успел это сделать, послышался отдаленный топот конских копыт. Леон замер, напряженно прислушиваясь: топот приближался.

С лица Мариетты отхлынула кровь.

— Это они? — Глаза у нее округлились от страха. — Ох, что же нам делать? Где нам спрятаться?

Леон схватился за шпагу и поспешил подойти к полуоткрытым ставням. Теперь он мог разглядеть всадников. Их было трое, и все они уверенно направлялись к дому хозяина.

— Это они? — снова спросила Мариетта.

— Да, но только один из них может вступить в бой. Если, разумеется, незнакомый нам хозяин дома не обладает силой, с которой стоит считаться.

Всадники были теперь совсем близко, и Леон узнал в одном из них человека с гнусавым голосом, на которого он нагнал страху прошедшей ночью, узнал он и инквизитора по его черному одеянию. Только третий мужчина, неряшливо одетый, с широкой грудью, выступавшей из-под распахнутого кожаного камзола, был ему незнаком.

Мариетта подавила всхлип.

— Они отдадут меня ему. Инквизитору.

При мысли о леденящих глазах на мертвенно-бледном лице Мариетта и сама побледнела так, что Леон испугался, как бы она не упала в обморок.

— В таком случае им не придется ходить далеко, — мрачно проговорил он. — Ведь инквизитор не далее чем в пятидесяти ярдах отсюда.

— Святая Мария!..

Леон крепче сжал шпагу. Трое против одного… вполне приемлемое неравенство для того, кого в армии Людовика называли Львом Лангедока.

— Вы так мало верите в меня?

— Нет. — Чувство подступающей дурноты миновало. Мариетта улыбнулась Леону дрожащей улыбкой. — Что мы должны делать?

— В настоящий момент ждать. Нам нужно выяснить, какого рода поддержку наши три друга намерены получить от хозяина этого амбара.

Всадники были уже настолько близко, что Мариетта слышала дыхание лошадей. Голоса мужчин звучали громко и ясно. Мариетта замерла, не смея пошевелиться, чтобы шорох соломы, на которой они спали, не выдал их. Внизу, на полу амбара, лошадь Леона без конца переступала с места на место, и Мариетте казалось, что сердце у нее вот-вот остановится.

Что, если они услышат лошадей?.. Что, если они заподозрят?..

— Здесь вроде бы пусто, ваша честь.

Гнусавый голос был безошибочно узнаваем.

— Еще бы не пусто, — раздраженно отозвался инквизитор. — Пьер Дюрок всегда был ленивым бездельником. Хорошая порка скоро научит его уму-разуму! Ну а ты чего ждешь, болван? Разбуди его. Вышиби дверь, если понадобится. Клянусь святой мессой, если я узнаю, что он дал этой проститутке хоть глоток воды, я нынче ночью велю разжечь не один, а два костра на холме Вале.

— Слушаюсь, ваша честь.

Явно дрожа от страха, мужчина поступил, как ему было приказано, и стал колотить в дверь дома. Наконец ставни в одном из верхних окон распахнулись, и в окне появилась заспанная, багровая от злости физиономия хозяина амбара.

— Какого дьявола ты себе такое позволяешь?! — заорал он во все горло. — Не даешь честному человеку спокойно спать в собственном доме! — Тут он заметил внушительную фигуру инквизитора, и слова замерли у него на устах.

— Мы разыскиваем сбежавшую ведьму, и у нас есть все основания полагать, что она укрывается здесь.

— Здесь нет никаких ведьм, — поспешно ответил Пьер Дюрок. — Я добропорядочный, честный гражданин, в моем доме нет места ведьмам.

— В таком случае ты не станешь противиться, если мы обыщем твое владение?

— Никоим образом.

Пьер Дюрок по-быстрому втиснулся в рубаху и штаны, в то время как инквизитор внимательно оглядывался по сторонам. Амбар был единственным строением, которое могло бы привлечь к себе внимание при данных обстоятельствах.

Леон, двигаясь бесшумно, втащил на сеновал лестницу, по которой они поднялись в свое убежище.

— Это их не остановит, — прошептала Мариетта.

— Ш-ш-ш… — Леон вполголоса окликнул лошадь раз и другой, пока та не подошла и не остановилась внизу прямо под ним. — Вы сможете спрыгнуть отсюда на спину коня? — спросил он.

Мариетта нервно сглотнула и ответила:

— Да. Думаю, что смогу… Но вы…

— Не спорьте со мной. У меня свои планы. — Искорки у него в глазах свидетельствовали, что он продумал свой план четко и не без удовольствия. — Не двигайтесь, пока я вам не прикажу, а когда дам знак, прыгайте на спину Сарацину и ударьте его пятками в бока.

Ворота амбара распахнулись и впустили в него бледный предутренний свет.

— Здесь лошадь! — возбужденно проорал гнусавый голос.

Здоровяк, что стоял рядом с инквизитором, извлек из-за пояса большой, хорошо отточенный нож и, двигаясь неспешно и с оглядкой, начал обыскивать амбар. Затаив дыхание, Мариетта наблюдала за тем, как он ногами расшвыривает в стороны вязанки соломы. Инквизитор, оставаясь в седле, медленно въехал в амбар.

— Ничего тут нет, — пробурчал здоровяк, отшвырнув со злостью последнюю вязанку.

Инквизитор придержал коня, и тот остановился рядом с конем Леона. Всадник внимательно пригляделся к грязному полу и увидел четкие следы от концов лестницы, которая тут стояла.

— Мы их нашли, — негромко произнес инквизитор.

Прежде чем его подручный к нему приблизился, он запрокинул голову и посмотрел на сеновал. В ту же секунду Леон совершил прыжок.

Мариетта громко вскрикнула в тревоге — верзила подручный, выхватив нож, кинулся на помощь своему господину. Однако Леон, точно рассчитав прыжок, уже сидел за спиной у инквизитора на его коне. Лошадь беспокойно заржала, столь запросто и без предупреждения заполучив второго седока, а Леон одной рукой завел правую руку инквизитора ему за спину до самых лопаток, а другой рукой замахнулся ножом столь же решительно, как и его противник. И нож его был прямиком направлен на горло инквизитору.

— Не спеши, приятель. Уймись, если хочешь, чтобы твой хозяин дожил до завтрашнего дня. Вели ему убраться отсюда!

Последние слова были обращены к его жертве, и Мариетта заметила, что кончик лезвия коснулся живой плоти и тонкая струйка крови потекла по шее инквизитора.

— Сделай, что он требует, — охрипшим голосом выговорил инквизитор.

— Прикажи ему забросить нож на сеновал.

Рука в черном рукаве была сдвинута на дюйм выше до тех пор, пока подручный не выполнил приказ. Мариетта отскочила в сторону, когда нож взлетел вверх и затерялся в соломе. Мариетта с лихорадочной поспешностью отыскала нож и зажала его в зубах, как только Леон крикнул:

— Прыгай и лети прочь как ветер!

— Хватайте ее, проклятые болваны! — заорал инквизитор на своих приспешников, когда Мариетта спрыгнула на Сарацина, продемонстрировав длинные стройные ноги, которые только Леон имел возможность оценить по достоинству.

— Если они посмеют, тебе не доведется этому порадоваться при жизни!

Оба парня медлили, давешний противник Леона явно не был склонен проявлять пылкое усердие, и Мариетта изо всех сил ударила коня пятками в бока. Сарацин стрелой вылетел из распахнутых настежь ворот, сбив на землю насмерть перепуганного Пьера Дюрока, который явился узнать, кого или что обнаружили у него в амбаре непрошеные гости.

— А теперь совершим маленькую верховую прогулку, — обратился Леон к своему пленнику. — В самое приятное для этого утреннее время в сельской местности.

Он широко улыбнулся и, все еще сжимая в одной руке нож, в то время как другой рукой удерживал поводья, пришпорил коня и галопом понесся следом за Мариеттой навстречу солнечному свету.

Более мужественный человек немедленно сбросил бы его с седла, но Леон знал, насколько труслив тот, кто понуждает других пытать обреченных мучеников и разжигать костры. Скрюченная фигура в седле перед ним оставалась неподвижной все время, пока он мчался по лугам к лесу, где начиналась проезжая дорога. Расстояние между ним и Мариеттой сокращалось с каждой минутой. Она обернулась и, увидев развевающееся на ветру черное одеяние, вскрикнула от страха; потом, разглядев широкие плечи Леона, в руке которого сверкнула сталь, натянула поводья, и едва Леон подъехал к ней, просияла от радости.

— Вы это сделали! Ох, а я так боялась, что они вас убили!

— Чтобы это сделать, понадобилось бы больше народу, чем два малодушных подонка и один лишенный всякого соображения дурак, — произнес Леон с презрением.

— За это ты будешь гореть в аду.

И без того резкие черты белой как мел физиономии инквизитора при этих словах как бы еще более обострились, тонкие губы сжались в почти незаметную тонкую линию.

— Во имя спасения души моей надеюсь, что нет, — ответил Леон. — Я нахожу ваше общество достаточно скверным здесь, на земле, чтобы встречаться еще и в потустороннем мире.

Леон пустил коня в галоп, и скоро над их головами простерся зеленый покров лесных ветвей.

Оставив за собой несколько миль от усадьбы Дюрока, Леон натянул поводья и предложил своей дрожащей от страха жертве спешиться.

— Как вы намерены с ним поступить? — спросила Мариетта. — Вы убьете его?

Леон посмотрел на серое, как зола, лицо и глаза, полные ужаса. Куда только исчезла из них ледяная властность — осталась лишь ненависть.

— Я не намерен опускаться до этого, — произнес он небрежно, ударив свою жертву в плечо носком своего желтого сапога. Инквизитор споткнулся и едва не упал. — Я лишил жизни многих, но только в сражениях. Этот подонок не достоин называться мужчиной, так что позволим ему уползти в свою нору как можно скорее.

Он снова толкнул инквизитора сапогом, и тот распростерся на земле. Леон с улыбкой обратился к Мариетте:

— Чем скорее мы удалимся на приличное расстояние от Эвре, тем лучше. Что вы на это скажете? — спросил он, глядя, как Сарацин нетерпеливо роет землю копытом.

— Я скажу да, — ответила Мариетта, отводя с лица густые пряди медно-рыжих волос.

Она не знала, куда они поедут, но это ее ничуть не беспокоило. Слегка шлепнув Сарацина ладонью по крупу, Мариетта пустила коня в галоп по пыльной дороге следом за Леоном.

Глава 2

Она оглянулась только один раз. Вдали виднелась над морем деревьев окутанная дымкой вершина холма Вале. Натянув поводья, Мариетта остановила Сарацина и сквозь пелену слез посмотрела на эту вершину.

Леон круто развернул коня инквизитора и направился к Мариетте. Когда он приблизился к ней, она вздернула подбородок и расправила плечи. Прошлое осталось позади. Теперь имело значение только будущее.

Сильная, красивой формы рука дотянулась до ее ладони. Мариетта посмотрела на Леона и заметила, что глаза ее спасителя вовсе не такие темные, как ей сначала показалось, — они золотисто-карие. Его взгляд был добрым и сочувственным, в нем не было и намека на ту ироничную усмешку, которая приводила Мариетту в ярость. Он смотрел на нее с пониманием, и она была признательна ему за это. Мариетта улыбнулась:

— Это было в последний раз. Обещаю, что больше не стану плакать.

— Признателен хотя бы во имя спасения моего воротника.

Мариетта глянула на измятое кружево, которое было таким безупречно-чистым и нарядным в предыдущий вечер, и слегка покраснела.

— Это я такое натворила? Не могу вспомнить.

— Не имеет значения, — великодушно произнес Леон, подумав, что если бы лакей, который прислуживал ему в бытность при королевском дворе, был повинен в небрежном обращении с дорогим украшением одежды, то он спустил бы с него шкуру.

— Я могу сделать для вас новый воротник, точно такой же.

— Не такой, — возразил Леон, когда они продолжили путь. — Этот воротник сшит из самого лучшего кружева, какое вяжут в Шантильи.

— Такое кружево, как из Шантильи, может связать кто угодно, — непочтительно заявила Мариетта. — Моя бабушка была родом из Венеции, а венецианки вяжут самое лучшее кружево на свете.

Она изрекла чистую правду, и на Леона ее слова произвели соответствующее впечатление. Кружево, которым были отделаны отвороты его сапожек, обошлось ему чуть ли не в целое состояние. Теперь он по крайней мере мог не беспокоиться о будущем Мариетты. Кружевница всегда заработает себе на пропитание.

— Ивы, значит, умеете вязать такое же кружево, какое вяжут в Венеции?

Она ответила со смехом:

— Да. И берегу этот секрет.

— Тогда вам можно не беспокоиться о том, как заработать на жизнь.

— Да уж.

Настроение у Мариетты вдруг упало. В последние десять лет она вела достаточно уединенный образ жизни, но рядом с ней по крайней мере постоянно находилась бабушка. А теперь никого у нее нет и не будет.

Солнце уже припекало, однако Мариетта вздрогнула, словно от холода.

— Неплохо бы поговорить о чем-нибудь, иногда это помогает.

— Да как-то не о чем говорить.

Перебрав в памяти события нескольких последних часов, Леон пришел к выводу, что его спутница скорее всего испытывает чувство унижения.

— Почему мужчины из Эвре утверждают, что вы ведьма? — решился он задать вопрос.

— Потому что они глупцы.

— Тут я не стану с вами спорить, — со смехом согласился он. — Но если вы не ведьма, то кто же вы?

— Мое имя Мариетта Рикарди, и я уже сказала вам, кто я. Я кружевница.

Последние два слова она произнесла с нескрываемой гордостью.

— Тогда что вы делали в Эвре? В этой деревне не занимаются изготовлением кружев.

— Моя бабушка была слишком слабой, чтобы уехать подальше отсюда. — Немного помолчав, Мариетта продолжала: — Когда я была маленькой, мы жили в Венеции, но моя мама была француженкой, и последние десять лет мы провели в Париже.

В эти минуты Мариетта уже не видела перед собой залитую солнечным светом дорогу: перед глазами возник прекрасный город каналов и дворцов, где прошли ее детские годы.

— Когда умерла мама, а потом скончался отец, бабушка захотела вернуться в Венецию. Она заболела, когда мы добрались до Эвре, и нам пришлось там осесть, но нас никто не привечал, мы оставались для всех нежеланными чужеземцами. Умение бабушки лечить больных настоями из трав не помогло нам приобрести друзей, а, напротив, сделало врагами для местных жителей. Они говорили, что бабушка излечивает лихорадку и простуду колдовством. И что ведьмы должны умереть. — Руки Мариетты нервно сжали поводья. — Это была его вина, только его. Пока он не явился, люди благодарили бабушку за помощь. Это он вбил в их тупые головы мысли о колдовстве.

— Он? — спросил заинтригованный Леон. — Кто это?

Мариетта беспомощно пожала плечами:

— Я не знаю. Он пришел поздно вечером, я уже спала. Он хотел получить яд, но бабушка ему отказала. Тогда он сказал, что или она даст ему рецепт, или сгорит на костре. Когда я услышала его угрозы и бабушкин протест, то вскочила с постели и вбежала в комнату, но он уже успел выйти из дома и сесть на коня. Я лишь смогла заметить, что он не простой человек, а знатный, с холеными руками.

Леон вспомнил человека, на одном из пальцев которого сверкал бриллиант величиной с орех. Обладатель этой драгоценности появился верхом на коне в воротах постоялого двора и потребовал, чтобы оседлали свежих лошадей и зажгли побольше факелов.

Нахмурив брови, он обратился к Мариетте с вопросом:

— С какой стати мужчина знатного происхождения ворвался в дом к ни в чем не повинной старой женщине с целью получить от нее яд либо рецепт его приготовления? Раздобыть яд достаточно легко и без таких крайностей.

— Моя бабушка была итальянкой, — коротко ответила Мариетта.

Ей и не стоило особо распространяться. Ведь именно итальянцы превратили преступное отравление в особое искусство. Екатерина Медичи прихватила с собой это зло, когда прибыла во Францию в качестве новобрачной Генриха II, а Мария Медичи, вступив в брак с Генрихом IV, продолжала его распространять. Все Борджиа и все Медичи были отравителями, и все они были итальянцами.

— Хотите сказать, что ваша бабушка была не только хорошей лекаркой и мастерицей плести кружева, но обладала и другими уменьями?

Мариетта крепко сжала полные нежные губы прежде чем ответить.

— Моя бабушка была хорошим человеком и никому не причинила зла, — твердо и уверенно проговорила она.

— Но смогла бы, если бы захотела?

Она посмотрела ему в глаза прямо и без страха:

— Бабушка обладала большими знаниями, но никогда не употребляла их во зло. И я тоже на это не способна!

С этими словами она ударила Сарацина пятками в бока и галопом помчалась вперед, туда, где выстроившиеся вдоль дороги густолистые платаны манили к себе прохладной тенью.

— Ну, будь я проклят! — буркнул Леон себе под нос, пришпорив коня, чтобы догнать Мариетту.

Если бы кто-нибудь другой рассказал ему о загадочном дворянине, посетившем жалкий домишко в не менее жалкой деревне с целью заполучить редкий яд, он пропустил бы это мимо ушей. Но слова Мариетты дышали правдой. К тому же она намекнула, что и ей известен секрет того, за чем явился к ним в дом неведомый посетитель. Может, как раз по этой причине он так старался схватить Мариетту Рикарди?

Леон тряхнул головой, чтобы прояснить мозги. Тьфу ты, он рассуждает как настоящая деревенщина! Нет сомнений, что старая женщина отлично разбиралась в травах, которые могут принести человеку не только пользу, но и вред. Нет сомнения и в том, что каждый феодал в представлении такой деревенской девушки, как Мариетта, являл собой представителя знати. Так и должно быть. Не более того.

Он нагнал Мариетту и уже открыл рот, чтобы заверить ее, что тот, кого она сочла знатным господином, не более важен и значителен, чем любой местный землевладелец, но вдруг передумал. Хоть она и легковерна, в смелости Мариетте не откажешь, и его насмешек она не заслуживает. Солнечные лучи искорками вспыхивали в ее медно-рыжих кудрях, спутанной массой обрамляющих лицо и ниспадающих на плечи. Верхом она ездила хорошо, и это само по себе вызывало любопытство; босоногие деревенские девушки вряд ли могли бы справиться с таким сильным конем, как Сарацин. Мариетта держалась в седле с естественной грацией, и многие дамы при дворе могли бы ей позавидовать. И ни одна из них не осмелилась бы спрыгнуть с высокого сеновала прямо на спину Сарацину. Одна мысль о таком поступке показалась бы им химерой. А эта девушка не выразила по этому поводу ни малейшего протеста. Платье у нее испачкалось, а лиф был настолько изорван, что, несмотря на плащ на плечах Мариетты, Леону была видна ее грудь.

Мариетта с облегчением заметила, что окружающая местность ей незнакома, и, стало быть, они уже далеко от Эвре. Дорогу им преградил ручей. Леон спешился, подошел к Сарацину и достал из седельной сумки хлеб и сыр. Расположившись на берегу, он подозвал к себе Мариетту. Она с благодарностью приняла от Леона ломоть хлеба и даже не возразила, когда он отдал ей больший кусок сыра, чем оставил себе.

Леон вдоволь напился воды из быстрого ручья, думая при этом, сколько же времени прошло с тех пор, как Мариетта ела в последний раз, а также и о том, что ему стоило бы раньше вспомнить о сыре и хлебе.

Мариетта, поев, прилегла на траву за спиной у Леона, закрыла глаза и стала наслаждаться теплом солнечных лучей.

Леон обернулся и, прищурившись, посмотрел на нее. Десять лет прошло с тех пор, как он в последний раз занимался любовью с деревенской девушкой. Она была розовощекая, с большой грудью и огрубевшими руками, которые больше подходили для того, чтобы доить коров, нежели для любовных ласк. Правда, она была его первой победой, и он вспоминал о ней с теплым чувством. После этого круг его любовниц ограничивался дамами знатного происхождения, накрашенными и напудренными, разодетыми в шелка и бархат. К примеру, Франсина Бовуар принимала молочные ванны, и даже туфли у нее были украшены драгоценными камнями, однако она и наполовину не была так красива и так умна, как Мариетта.

Почувствовав на себе его пристальный взгляд, Мариетта открыла глаза. Он лежал рядом с ней, опершись на локоть, и смотрел на нее. Она заметно напряглась от такой его близости, и Леон рассмеялся:

— Не бойтесь, прошу вас. Я не собираюсь покушаться на вашу добродетель.

— В таком случае что вы намерены предпринять?

Леон медленно обвел кончиком пальца контур ее губ.

— После того что я дважды рискнул собственной головой ради спасения вашей жизни, я полагаю, что имею право на вознаграждение хотя бы в виде единственного поцелуя.

Он наклонил голову и, не обращая внимания на нерешительный протест Мариетты, крепко поцеловал ее в губы. Она протянула руку вроде бы для того, чтобы оттолкнуть его, но вместо этого импульсивно обвила рукой шею Леона. Он же как-то слишком поспешно разжал объятия со словами:

— Ваш долг уплачен, мадемуазель.

Раньше никто не обнимал ее так. Мужчины из Эвре, случалось, распускали руки, но неизменно получали отпор в виде хорошей оплеухи. Ни один из них не был достоин даже коснуться подола ее платья, как совершенно твердо и недвусмысленно сказала Мариетте бабушка, слухи о мистических свойствах которой также обеспечивали девушке неприкосновенность. Бабушка то и дело повторяла, что Мариетта дочь Пьетро Рикарди и должна всегда об этом помнить. Однако бабушка не могла предостеречь ее от молодого мужчины с широкими плечами и стройными бедрами, от мужчины с быстрыми глазами и улыбчивым ртом, с волосами темными и такими мягкими на ощупь.

— Нам пора в дорогу.

И вот Леон уже зашагал к своему коню, и Мариетта покорно за ним последовала, не догадываясь, что он дьявольски зол на себя.

Поцелуй Мариетты настолько воспламенил его, что Леону понадобилось все его самообладание, чтобы не овладеть ею. Вопреки ее протестам прошедшей ночью Мариетта, без сомнения, так же свободна в своих предпочтениях, как и любая другая женщина. И теперь вот она оказывала ему не слишком серьезное сопротивление. Только Элиза была совсем иной. Если бы не Мариетта, он добрался бы до Шатонне уже сегодня до наступления ночи. А теперь это произойдет не раньше завтрашнего дня.

Опыт обращения с женщинами Леон приобретал в испанских борделях и при дворе короля Людовика в Версале. Это привело его к убеждению, что все женщины шлюхи, готовые отдаться любому за дорогие побрякушки и модные платья. Только Элиза была другой, и потому он так сильно полюбил ее. Она была чистой, как свежевыпавший снег, скромной, благородной и краснела от каждого его прикосновения.

Он годами испытывал физическую слабость при мысли о ней в постели Сент-Бева. Теперь она была свободна, и Леон сообщил, что едет в Шатонне и намерен жениться на ней. Юнец, покидавший те края с жалкими двумя ливрами в кармане, возвращался с таким состоянием, о котором и мечтать не мог ни один из местных богачей. Замку, в котором по-прежнему обитала матушка Леона, будет возвращена былая слава, он превратится в дом, достойный Элизы и их будущих детей. Король настаивал на том, чтобы Леон вернулся ко двору, однако Леон не имел такого намерения. Он был по горло сыт придворной жизнью с ее легкими нравами и зловещими интригами. Он желал только одного: управлять своими южными владениями и воспитывать своих сыновей в сельской местности, которую так любил. В краю, пахнущем вином и чесноком, а не тошнотворно сладкими духами Парижа и Версаля.

Мариетта, пребывая в счастливом неведении о ходе его мыслей, скакала рядом с ним на своей лошади мимо полей, на которых трудились местные крестьяне; далее они миновали деревню, наполненную звонкими голосами играющих ребятишек. Женщины с любопытством поглядывали на босые ноги Мариетты и на богатую одежду и отделанные кружевом сапоги Леона. Не оставляя при этом свою пряжу, они явно судачили насчет проезжих.

— Вы проголодались? — спросил Леон, когда черепичные крыши и пыльные деревенские улицы остались позади.

— Да, — ответила Мариетта.

Хлеб и сыр пришлись весьма кстати, но они лишь обострили ее аппетит. Мариетта с надеждой посмотрела на седельную сумку Леона, и тот не удержался от усмешки. Сама по себе Мариетта была вполне привлекательным багажом, не ее вина, что она доставляла Леону немало хлопот.

— У меня с собой больше ничего нет, — сказал он. — Мы скоро приедем в Тулузу и получим приличный обед.

Песчаная дорога тянулась между полями золотисто-желтой кукурузы, и наконец на горизонте возникли башни и колокольни Тулузы, мерцающие в солнечном свете под ясным голубым небом.

Спустя благословенно короткий промежуток времени они уже въезжали в главные городские ворота и сразу очутились в шумном беспорядке базарного дня. Деревенские жители из дальних мест собрались сюда, чтобы продать плоды своего труда. На узких, мощенных булыжником улицах толпились окрестные фермеры и нагруженные тяжелыми корзинами вьючные ослы. Леон с трудом проложил путь к постоялому двору между повозками и телегами, овцами и коровами. Конюх, заметивший синяки и царапины на ногах Мариетты, а также грязный подол ее платья, с живейшим любопытством наблюдал за тем, как Леон помогает ей спешиться с коня. Мариетта обратила внимание на эти взгляды и поплотнее закуталась в плащ, чтобы не привлекать внимание посторонних к своему изорванному лифу.

Хозяин поставил перед ними на стол две кружки пива с шапкой пены, жаркое из баранины и тарелки с кукурузными зернами и капустой, от которых поднимался аппетитный пар. Мариетта с жадностью набросилась на еду. Что касается Леона, то настроение у него заметно улучшилось, когда он хлебнул глоток-другой крепкого пива.

— Вы знаете обо мне все, — заговорила Мариетта, опустошив тарелку. — Мое имя, откуда я родом — словом, все. А я не знаю о вас ничего. Даже… — Тут она немного смутилась, потом договорила: — Даже вашего имени.

— Это легко поправимо, — отвечал Леон, утоливший голод и жажду. — Мое имя Леон де Вильнев. Последние шесть лет я провел попеременно то сражаясь в войсках за короля Людовика, то служа ему при дворе.

— В Версале? — спросила Мариетта, широко раскрыв от удивления глаза.

Леон кивнул.

— Теперь я направляюсь к себе домой в Шатонне.

— А в Шатонне есть кружевницы? — робко задала вопрос Мариетта.

— К сожалению, нет, — отвечал он, припомнив долгие поездки, которые ему приходилось совершать ради того, чтобы приобрести наилучшие кружева для платьев Элизы.

— Значит, мы направляемся в Шатонне?

— Это значит, что я направляюсь в Шатонне, — поправил он.

Мариетта побледнела.

— Но я считала, что я еду с вами.

— Да, вместе со мной уезжаете из Эвре, — признал Леон, принимаясь за яблочный пирог. — Я оставлю вам лошадь и снабжу вас деньгами перед тем, как мы расстанемся.

— Не нужны мне ваши деньги! — прошипела Мариетта. — Я думала, что мы… — Она запнулась и густо покраснела.

— Я еду в Шатонне, чтобы вступить в брак, — достаточно резко заявил Леон.

Мариетта ошеломленно уставилась на него:

— В таком случае вам не следовало обращаться со мной как с распутной девкой!

— Господи помилуй, да ведь я всего лишь поцеловал вас! — возмущенно возразил Леон.

Тарелка с пирогом полетела ему в лицо.

— Ад и все дьяволы! — утратив всякую выдержку, заорал Леон и схватил Мариетту за руку, в то время как с его перемазанной пирогом физиономии шлепались ему на камзол куски начинки. — Не стоило избавлять тебя от костра!

Мариетта вцепилась ногтями ему в лицо, а хозяин постоялого двора прибежал на шум как раз в то время, когда Леон, силой уложив Мариетту поперек своего колена, награждал ее увесистыми шлепками. Хозяин заулыбался и, скрестив руки на груди, наблюдал за экзекуцией в полное свое удовольствие. Девчонка, без сомнения, заслужила взбучку. Она привела в плачевное состояние камзол своего спутника, употребив для этого не что иное, как яблочный пирог, и до крови исцарапала ему лицо.

— Вот тебе, — прорычал Леон, нанося очередной удар, — за то, что мне пришлось продираться сквозь заросли, чтобы вытащить тебя из них! А это… — рука его снова поднялась и опустилась под пронзительный вопль, — за то, что мне пришлось загнать свою лошадь до полусмерти! А это!.. — Тут хозяин постоялого двора даже вздрогнул и поморщился. — За то, что меня чуть не задушил поганый охотник за ведьмами!

Леон отпустил Мариетту так резко и неожиданно, что она упала на пол, предоставив хозяину удовольствие взглянуть на ее длинные ноги и пышную грудь. Вскочив с пола, Мариетта ухватила кружку, полную пива, и выплеснула все пиво Леону в лицо, после чего кинулась к двери и выбежала на улицу.

— Черт побери! — выругался Леон, вытирая глаза от пивной пены.

Хозяин постоялого двора усмехнулся:

— Думаю, вам лучше избавиться от нее. Такой цвет волос, как у нее, всегда говорит о дрянном нраве.

Леон горячо согласился с этим замечанием, и хозяин принес еще одну кружку пива.

Леон, как сумел, очистил камзол от пирога и продолжил обед.

Мариетта оставила в комнате его плащ, а это значит, она разгуливает по улицам полуголой, выставляя напоказ кому угодно соблазны своего тела.

Леон усмехнулся.

Надо быть настоящим храбрецом, чтобы посягнуть на нее. Настоящая шлюха!

Впрочем, она даже не понимает значение этого слова.

Леону впервые пришло в голову, что Мариетта скорее всего девственница, и он передернул плечами. Его это не касается. От Мариетты лучше избавиться — она чересчур беспокойная спутница для человека, который собирается вступить в брак.

Хозяин поставил перед ним еще одну кружку с пивом и поспешил к двери, в которую уже с шумом входила еще одна группа гостей.

Было весьма сомнительно, что Леон узнал бы лицо этого человека при свете дня, однако огромный алмаз на одном из пальцев руки был узнаваем безошибочно.

— Подайте еду и выпивку, да поживей, — обратился к хозяину обладатель перстня, после чего заговорил с одним из своих спутников: — Она, конечно, здесь. Это самый ближайший город. Мы схватим ее еще до полуночи.

У него было красивое лицо. Светлые волосы тщательно причесаны, усы и острая бородка аккуратно подстрижены. Голубые глаза холодны как сталь.

Леон оставил нетронутым свое пиво и быстрым шагом вышел во двор.

— Месье даже не закончил обед, — донеслись до него слова слуги, но Леон не обернулся.

Он уже покинул двор и быстро зарысил по улице, заполненной говорливыми крестьянками и уличными торговцами. Никто из них не расположен был уступать ему дорогу. Прилавки были завалены красными яблоками, желтыми грушами, сливами, тыквами и букетами летних цветов. Владельцы хозяйств и пастухи толклись по улицам в поисках послеобеденных развлечений, то и дело преграждая Леону путь.

Ему было видно пламя ее рыжих волос, которое уносилось все дальше по неширокой улице, и Леон проклинал укутанных в шали женщин с полными корзинками в руках за то, что они мешают ему двигаться с должной скоростью. Казалось, каждая хозяйка в окрестностях именно теперь отправилась за покупками, а каждая кошка и каждый пес не находили ничего более приятного, чем сунуться под ноги его коню.

Терпение у него в конце концов лопнуло, и Леон ринулся вперед, осыпаемый руганью, так как с ходу опрокинул большую корзину, полную моркови, к великой радости ребятишек, которые с восторженными криками начали подбирать раскатившиеся по земле морковки.

Улица была такая узкая, что едва хватало места для одной его лошади. Мариетта вскрикнула и побежала быстрей. Столкнулась с каким-то ошарашенным разносчиком и сбила того с ног; окна в домах распахивались одно за другим, из них высовывались головы тех, кому было любопытно узнать, из-за чего поднялся такой шум.

— Отпусти меня! Отпусти! — закричала Мариетта, когда Леон догнал ее и схватил за развевающиеся на ветру волосы.

— Хотел бы молить Господа, чтобы я мог это сделать, — совершенно искренне произнес он, сойдя с лошади и прижав Мариетту к стене дома. — Но вы будете сопровождать меня до тех пор, пока мы не уедем как можно дальше от Эвре. Тогда я дам вам лошадь и снабжу деньгами. Я не желаю, чтобы ваша смерть была у меня на совести.

Он тесно прижался к ней, бурно дыша. Глаза у него пылали негодованием. Он рывком схватил Мариетту за руку, не обращая внимания на непристойные шуточки уличного разносчика.

— Они уже в харчевне. Ищут вас. Вы погибнете, если не уедете отсюда немедленно!

Мариетта не нуждалась в дальнейших уговорах. Леон втиснул ей в ладонь поводья Сарацина.

— Я отправляюсь за второй лошадью. Ждите меня здесь, где-нибудь на этой улице.

— А вдруг они явятся сюда, пока вас не будет?

Леон глянул на ее испуганное лицо и забыл о том, как она только что рвала на нем одежду, что она выставила его дураком прилюдно и что он дважды побывал на волосок от смерти опять-таки из-за нее.

— Не явятся! — отрезал он и, к своему и ее удивлению, крепко поцеловал ее в губы, после чего отправился решительным шагом за лошадью, бесцеремонно расталкивая почтенную публику.

Мариетта потрогала пальцем саднившие губы; сердце у нее сильно колотилось, но не от страха. Она вообще ничего не боялась бы, если бы Леон был с ней. Почему он ее поцеловал? Несколько минут назад он признался, что намерен жениться. Или поцелуй для него ничего не значит? Губы у нее все еще горели. И что-то не похоже, чтобы поцелуй для него не имел особого значения. Мариетта посмотрела вслед Леону — щеки у нее так и вспыхнули.

Леон ругал себя за глупость. К тому времени как он добрался до постоялого двора, он убедил себя, что поцеловал Мариетту только для того, чтобы успокоить, а для него самого поцелуй этот не имел никакого чувственного смысла. О нем и думать не стоило. Но он отбросил эти свои рассуждения подальше на задворки разума и сосредоточился на том, как бы поскорее забрать лошадь и увести со двора, пока никто не обратил внимания ни на него, ни на нее.

Народу на постоялом дворе было много, однако Леон сразу заметил светловолосого мужчину, который держал в одной руке куриную ногу, а в другой кружку с пивом. Поза его выражала явное нетерпение, видимо, он спешил продолжить свои поиски.

Леон щедро вознаградил парнишку-конюха за помощь и поспешил по многолюдным улицам обратно к Мариетте.

Сердце у нее радостно застучало, едва она увидела Леона. Он был такой красивый, такой широкоплечий и с такой небрежной грацией восседал на коне! Она тотчас уселась в седло Сарацина и поморщилась — сидеть было до боли неудобно. Ей вдруг пришло в голову, мог ли бы Леон отшлепать на людях ту свою девушку, на которой самым благородным образом собирался жениться? Вряд ли, решила Мариетта, ощутив при этом вспышку ревности.

Леон был слишком поглощен своими мыслями, чтобы обращать внимание на испытываемые Мариеттой физические неудобства. Человек, которого он увидел на постоялом дворе, не был обычным охотником за ведьмами. Если уж он пустился в погоню за Мариеттой, то он непременно ее продолжит. Но ради чего? Неужели ради удовольствия сжечь ее на костре? Вряд ли. Быть может, бабушка сообщила внучке секреты, которые имели особую ценность, но если это так, сейчас не время спрашивать об этом у Мариетты.

Уличный торговец поспешил придвинуть поближе к себе корзину с морковью, когда они проезжали мимо, и с явным облегчением посмотрел им вслед, однако большинство из тех, кто вышел в этот день на улицу по делу или просто погулять, рады были полюбоваться хорошо одетым всадником с растрепанными кудрями и зеленоглазой девушкой, которая ехала с ним на коне бок о бок.

Едва городские стены остались позади, Леон и Мариетта пустили коней во всю прыть и сделали остановку тогда лишь, когда животные совсем обессилели.

Солнце садилось, приближались сумерки. Леон прислонился спиной к одиноко стоявшему дереву и вытер пот со лба.

— Мы не можем продолжать путь, лошади нуждаются в отдыхе.

— Я тоже, — произнесла Мариетта, усевшись прямо на траву в полном изнеможении.

Лошади паслись в нескольких ярдах от них на цветущем берегу Гаронны. Шум бегущей воды ласкал слух.

— Мы в безопасности? — спросила Мариетта у Леона. — Они не гонятся за нами?

— Они не могут нас преследовать, поскольку не видели нас на улицах города и, понятное дело, начнут искать нас именно там. Этого занятия им хватит до завтра, а может, и на более долгий срок, — пояснил Леон.

— А потом? Они поедут по этой дороге?

— Дальше в Лангедок? Сомневаюсь. Вы в безопасности.

— Как это инквизитору удалось так скоро найти для себя лошадь? — спросила Мариетта. — Ведь мы оставили его далеко от жилых мест.

— Вас разыскивал вовсе не инквизитор. Это был другой человек, тот самый, которого я увидел, когда он требовал побольше факелов и лошадей во время погони за вами в Эвре.

— Другой человек? — Мариетта уставилась на Леона в недоумении.

— Человек молодой, светловолосый и богато одетый.

Она побледнела:

— Так это он, тот, кто приходил к моей бабушке и требовал у нее рецепт яда.

— Зачем ему искать вас?

Мариетта встала и сделала несколько медленных шагов по берегу.

— Затем, что я знаю секреты моей бабушки, все до одного! Он ищет меня для того, чтобы я поведала ему все о том, что знаю.

— Но ведь яды — это самое обычное дело, — возразил Леон. — Я присутствовал при том, как принцесса Генриетта Английская была отравлена алмазным порошком, которым посыпали вместо сахара поданную ей клубнику.

Мариетта усмехнулась:

— Ее действительно отравили, но вовсе не алмазным порошком.

— Откуда вам это знать? — спросил Леон с нескрываемым любопытством. — Я был тогда при дворе, а вы нет.

— Частицы алмазного порошка или толченого стекла достаточно остры для того, чтобы повредить желудок, но принцесса Генриетта почувствовала бы их, едва ощутив их на языке. Такие вещи годятся для самоубийц, но не для убийц.

Леон сделал еще одну попытку:

— В таком случае отравленной могла быть вода с цикорием. Принцесса не успела поставить чашку на стол, как у бедняжки уже началась агония.

Мариетта посмотрела на него с жалостью:

— Яд, который мог подействовать так быстро, скорее всего был окисью ртути или купоросным маслом. Но я думаю, что принцесса скончалась от естественных причин.

— В таком случае вы единственная во всей Франции личность, которая утверждает это, — вполне благодушно заметил Леон. — И я по-прежнему не могу взять в толк, зачем нашему разодетому приятелю искать вас или вашу бабушку ради яда. Он мог отправиться в Париж. Навестив хотя бы одного из сотни тамошних алхимиков, он заполучил бы все яды, какие пожелает.

— Вы не понимаете, — сказала Мариетта, усаживаясь рядом с Леоном. — Он хотел получить не только рецепт яда. Ему требовалось нечто куда более редкое. — Она помолчала. — Моя бабушка знала рецепты противоядий. Вот за чем он охотился.

— Ни одного такого рецепта не существует, — решительно возразил Леон. — Я жил при дворе достаточно долго и знаю это. Обладатель подобного секрета стал бы самым богатым человеком на свете.

Мариетта грустно улыбнулась:

— Да, это так. Именно потому и убили мою бабушку.

Леон уставился на нее во все глаза:

— Уж не хотите ли вы сказать, что ваша бабушка знала средство, которое делает человека невосприимчивым к ядам?

Мариетта кивнула со словами:

— Потому он и охотится за мной. Другой причины быть не может.

Темные брови Леона сошлись на переносице. Париж буквально кишел разговорами об астрономии, алхимии и колдовстве, и то были опасные разговоры.

— Если она владела таким знанием, то самое лучшее молчать об этом.

Темно-пурпурное марево раскинулось над пустынными просторами полей. Леон тяжело вздохнул. Поблизости не видно никакого укрытия, а лошади совершенно измучены.

— Нам придется спать здесь до рассвета.

Мариетта кивнула.

Едва сгустились сумерки, она улеглась на землю рядом с Леоном. Его плаща было недостаточно, чтобы укрыться обоим, тем более что Леон целомудренно сохранил расстояние примерно в два фута между собой и Мариеттой.

Леон вздохнул еще раз. Да пошла она, эта скромность, куда подальше. Не может же он замерзнуть до смерти.

Он придвинулся к Мариетте и обнял ее одной рукой за плечи со словами:

— Слишком холодно, чтобы спать отдельно друг от друга.

Она не запротестовала, когда Леон привлек ее к себе настолько близко, что можно было различить биение его сердца.

Уже вторую ночь Леон засыпал, вдыхая запах лаванды, который делал светлыми его сны. Близость Мариетты доставляла ему совершенно неуместное чувство радости. Он убеждал себя, что это лишь потому, что он стосковался по Элизе и поневоле привык думать не о белокурых волосах и застенчивых фиалковых глазах, а о глазах ярко-зеленых, в которых негодование так быстро сменяется весельем. Впрочем, успокоил он себя, это уже не имеет значения. Завтра их с Мариеттой пути разойдутся. И он больше никогда ее не увидит.

Мариетта обнаружила, что ей стало намного теплее, когда она обхватила Леона за талию обеими руками, а голову опустила на его широкую грудь. Леон же не выразил протеста по поводу столь приятного положения.

Глава 3

Мариетта приоткрыла глаза, когда солнечный луч коснулся ее лица. Голова Леона лежала у нее на груди. Мариетта начала осторожно перебирать пальцами темные кудряшки, гадая, пудрил ли он волосы, когда жил при дворе. Он не нуждался в парике. Густые волосы, длиной до плеч, приятно щекотали ее ладонь.

Леон наполовину пробудился и щекой почувствовал теплое тело Мариетты. Сжав рукой ее тоненькую талию, он на какую-то минуту решил, что находится в испанском борделе. А когда приоткрыл глаза и, охваченный желанием, наклонил голову, чтобы поцеловать любовницу, обнаружил, что обнимает не шлюху, а Мариетту.

— Боже истинный! Я подумал, что это шлюха!

— Я вам не шлюха! — яростно возмутилась Мариетта, вскакивая на ноги.

— Значит, спешите в нее превратиться! — Неутоленное желание сделало Леона грубым.

— Это вы навязывали мне свои любезности! — выкрикнула Мариетта и одним прыжком взлетела в седло Сарацина, желая скрыть свое унижение.

— Упаси меня Господь! — Леон зашагал к коню инквизитора. — Только благодаря вам я провел ночь под открытым небом, а не в удобной постели. Я всего-навсего старался сохранить тепло.

— Запустив руку мне за корсаж? — с издевкой спросила Мариетта.

Леон побагровел от злости и поспешил вскочить в седло.

— Если я и сделал это, можете быть уверены, что я спал и не сознавал своих движений, — ответил он жестко. — Я собираюсь жениться на женщине, которую люблю с давних пор. Вряд ли можно поверить, что я стал бы заигрывать с крестьянскими девушками по пути к невесте.

— Не могу судить о других девушках, месье, — саркастически заговорила Мариетта, — но вы безусловно заигрывали со мной.

— Единственный поцелуй, — небрежным тоном бросил Леон. — И то случайный.

Голос у Мариетты дрожал от ярости, когда она парировала удар:

— Можете считать большой удачей, что вам так повезло. Я из рода Рикарди, а вовсе не простая деревенская девчонка, с которой можно кувыркаться на траве ради собственного удовольствия.

— В последний раз говорю вам, мадемуазель, я не получил никакого удовольствия!

— Вот и хорошо, потому что ваше внимание, сознательное или нет, решительно неприемлемо!

— В таком случае всего доброго. А то, боюсь, от излишней близости со мной вы подхватите лихорадку, — сухо заявил Леон.

Оба уже в седле, они обменялись гневными взглядами.

Неудержимые слезы хлынули у Мариетты из глаз. Прежде чем Леон успел это заметить, она ударила Сарацина пятками в бока и галопом понеслась вперед.

Услыхав у себя за спиной конский топот, она принялась понуждать коня скакать еще быстрей.

— О нет, вот этого не надо!

Рука Леона потянулась к поводьям, и, повинуясь воле хозяина, конь остановился. Мариетта тем временем поспешила утереть слезы тыльной стороной ладони.

— Эта лошадь вроде бы принадлежит мне, — произнес Леон голосом, угрожающе спокойным.

— Так и заберите ее!

Мариетта спрыгнула на землю и уставилась на Леона, гордо запрокинув голову и уперев руки в бока, словно утрата средства передвижения на расстоянии многих миль от какого бы то ни было жилья не имела для нее ни малейшего значения. Она пребывала в блаженном неведении, что без плаща Леона стоит перед ним совершенно обнаженная от талии и выше. Леон, разумеется, обратил на это внимание, и гнев его испарился столь же быстро, как и вспыхнул.

Он разразился оглушительным хохотом. У девчонки только спина чуть прикрыта обрывками платья, и тем не менее она взирает на него, Леона де Вильнева, Льва Лангедока, так же высокомерно, как взирала бы Франсина де Бовуар на самого ничтожного из своих слуг.

Его смех ничуть не повлиял на боевое настроение Мариетты. Поскольку Леон явно не намеревался спешиться с коня инквизитора и продолжал задерживать поводья Сарацина, она, высоко подняв голову, зашагала по дороге бог весть куда.

— Эта дорога ведет к морю, — крикнул Леон ей в спину.

Мариетта сжала руки в кулаки и сменила направление.

— А этот путь уведет вас в горы.

Он ехал следом за ней, пустив коня размеренным шагом. Дыхание Сарацина щекотало Мариетте затылок. Ногти ее глубоко вонзились в ладони.

— Ну а по этой дороге вам понадобится идти целый день, никак не меньше, чтобы добраться до жилых мест.

— Ну так и ехали бы вы лучше своей дорогой, — огрызнулась она. — Утро уже наполовину прошло.

— Что верно, то верно, — вполне учтивым тоном согласился Леон. — Садитесь на вашу лошадь. Я сдержу слово и не оставлю вас до тех пор, пока мы не доберемся до мест, где вы сможете найти себе пристанище.

— Это ваша лошадь, а не моя!

Мариетта продолжала шагать по дороге, не удостоив Леона взглядом.

— Мне думается, можно сбить ноги в кровь, если долго идти босиком по земле, — продолжал он все тем же учтивым тоном.

Мариетта ответила на это словечком, которое первым пришло ей на ум, — из тех, какими запрещала ей пользоваться бабушка.

Леон, подумав, что при такой скорости передвижения он, чего доброго, никогда не доберется до Шатонне, наклонился с седла и, прежде чем Мариетта поняла его намерение, обхватил ее обеими руками за талию, приподнял и усадил на Сарацина. Она попыталась вырваться, чтобы снова соскочить на землю, но Леон строго посмотрел ей прямо в глаза.

— Если вы проделаете такое еще раз, то будьте уверены, я вас предоставлю самой себе. Я и без того потерял слишком много времени, — заявил он и поскакал прочь, пустив коня в галоп.

Мариетта помедлила, не зная, что предпринять. У нее снова была лошадь. Она могла поехать на ней в любом направлении — к морю… или к горам. Леон находился уже на некотором расстоянии от нее и ни разу не обернулся, чтобы проверить, следует ли Мариетта за ним. Его угроза бросить Мариетту в одиночестве была, как видно, совсем не пустой. Мариетта не сомневалась, что он без дальнейших размышлений оставит ее здесь, на опаляемой солнцем пустынной равнине. А ведь не далее чем вчера она оказалась настолько глупой, что ответила на его поцелуй!

Щеки у нее вспыхнули от унижения при воспоминании об этом. Она ударила Сарацина пятками в бока и волей-неволей пустилась догонять Леона.

Леон, само собой, понял, чего ей стоило усмирить собственную гордость и последовать за ним. Он оставался деликатно молчаливым, пока они ехали по безлесной местности дорогой, к обеим сторонам которой близко подступали виноградники. Слева от них сверкали золотом в солнечных лучах воды Гаронны. Становилось все жарче, и они пустили лошадей спокойной, неспешной рысцой.

— Как здесь красиво, — произнесла Мариетта, не в состоянии долее подогревать свой гнев.

На губах Леона появилось нечто вроде легкой улыбки. Он всем сердцем любил Лангедок.

— Приятная перемена после Версаля, — заметил он.

— Вам не нравилось жить при дворе? — спросила с любопытством Мариетта.

Мысленному взору Леона представились прелестные и лишенные моральных предрассудков дамы, которые делали столь приятной его жизнь в течение нескольких последних лет. Балы и банкеты, охоты и спектакли… Он не мог бы в точности определить, когда именно все это начало ему надоедать, но еще до получения известий о вдовстве Элизы он знал, что покинет двор. Раболепное прислужничество дворян, взыскующих королевских милостей, вызывало у него отвращение. Будучи любимцем Людовика, он был буквально осаждаем блюдолизами, которые питали надежду на его посредничество в достижении своих целей. Его пытались подкупать деньгами и, мало того, не видели ничего зазорного в том, чтобы жены оказывали ему любовные услуги в качестве платы за доброе слово королю Людовику. Но дамы были не менее отвратительны, чем их мужья.

Леон отвергал их с тем же пренебрежением, с каким отвергал денежные подачки. Чем, кстати, нажил себе немало врагов.

Однако Леон мог за себя не бояться. Он находился в Версале по личному распоряжению Людовика, поскольку этот монарх умел проницательно и мудро судить о людях. Лев Лангедока не был сикофантом, то есть платным шпионом при короле. Он получил свое прозвище на полях битвы, и даже Лувуа, государственный секретарь по военным делам, ценил его мнение. Людовик разрешил ему уехать в Шатонне, дабы вступить в брак, а после этого велел немедленно вернуться ко двору вместе с супругой.

Леон не имел намерения выполнять повеление короля. Он был уверен, что, как только покинет Версаль, Людовик о нем и думать забудет, окруженный, как обычно, целой толпой жаждущих попасть в фавор. А он, Лев Лангедока, удалится во всеми забытое Шатонне и станет жить так, как ему нравится, сам себе хозяин, не обязанный подчиняться ничьей воле, даже воле самого могущественного короля в христианском мире.

Он ни слова не сказал обо всем этом Мариетте, даже не бросил ей отрывистого «нет» в ответ на ее вопрос и продолжил путь, гадая про себя, успеет ли добраться в Шатонне до наступления ночи. Всего через несколько часов Элиза упадет к нему в объятия. Кончатся шесть долгих лет ожидания…

— Правда ли, что мадам де Монтеспан сменила Лавальер в сердце короля?

Леон нахмурился:

— Что вам, собственно, известно о Лавальер или мадам де Монтеспан?

Мариетта обрадовалась возможности показать свою осведомленность:

— Новости о возлюбленных короля доходят и в деревенскую глушь.

— Только не в такую, как Эвре, — огрызнулся Леон, осадив своего коня и одновременно ухватив за поводья коня Мариетты. — Имя мадам де Монтеспан пока неизвестно за пределами королевского двора. Кто рассказал вам о ней?

Мариетта начала сожалеть о своих неосторожных словах. Когда Леон злился, лицо его становилось угрожающим, и это ее пугало.

— Я не помню, — поспешила оправдаться она. — Наверное, это просто сплетни.

— Не держите меня за дурака! — Он так сжал ее руку, что Мариетта вскрикнула от боли. — Откуда вы знаете о событиях при дворе?

Возникшее было у Мариетты доброе расположение к Леону мгновенно испарилось.

— Я уже говорила вам об этом, но вы не поверили мне! Я вовсе не простая крестьянская девушка. Я из рода Рикарди!

— И представители этого рода бывают при дворе? — с издевкой спросил Леон, задержав взгляд на ее изорванном платье.

Мариетта охотно влепила бы ему пощечину, но Леон продолжал удерживать ее руку, и хватка сделалась только крепче, а другой рукой сама она цеплялась за поводья.

— Нет! — выкрикнула Мариетта. — Это двор бывает у Рикарди!

Леон рассмеялся — совсем невесело, со словами:

— Вы имеете в виду того, кто охотится за вами?

— Его и других!

Леон отпустил ее запястье.

— Если они так поступали, то уж не с добрыми намерениями!

— Ни один из всех, — согласилась Мариетта, глаза у нее горели. — Но моя бабушка никогда и никому не дала ничего такого, что могло принести вред.

— И вы ожидаете, что я поверю, будто знатные придворные короля Людовика приезжали в Эвре? — спросил он с презрительной усмешкой.

— При чем тут Эвре? Я говорю о Париже. Мы жили у моста Пон-Неф, неподалеку от улицы Борегар.

Леон резко сдвинул брови. Он слышал о женщине с улицы Борегар, прорицательнице, к которой обращался чуть не весь Париж. Это не бабушка Мариетты, ибо Ла Вуазен была еще не старой женщиной. Она хотела уехать к себе на родину, но была убита во время такой попытки. И не Мариетта, она слишком молода. Леон инстинктивно понимал, что Мариетта не способна творить зло, которое было связано с именем Ла Вуазен. Но если Мариетта и ее бабушка в самом, деле жили по соседству с улицей Борегар, то вполне объяснимо, почему с губ Мариетты так легко слетают имена любовниц короля.

Солнце опускалось все ниже к горизонту, золотое предвечернее небо было усеяно серебристыми облаками. В отдалении виднелись крутые крыши и высокие стены домов небольшого городка. К югу от него и находится Шатонне. Настало время им с Мариеттой расстаться. Он сделал для нее все, что можно.

Леон произнес невозмутимым, холодным тоном:

— Вот и Трелье. Вы там будете в полной безопасности. Немного дальше Лансер и море. Вот золотые монеты, которые я обещал дать вам, и вы можете оставить себе лошадь.

Сердце Мариетты словно стянуло стальным обручем. Леон покидает ее, как и обещал. Она будет избавлена от его насмешек, от его пренебрежения, однако она не испытывала при этом никакого душевного облегчения, и мысль о полном одиночестве обрушилась на нее всей тяжестью.

— Не нужно мне ваше золото, — произнесла она сквозь зубы.

Леон пожал плечами и спрятал деньги в сумку на поясе. Лошади нетерпеливо рыли копытами землю, в то время как всадник и всадница замерли в седлах без движения, и каждая минута перед расставанием казалась бесконечно долгой.

Мариетта откашлялась.

— Далеко ли отсюда до Шатонне? — спросила она с наигранной беспечностью.

— Три мили, — отвечал Леон, который отлично знал дорогу.

Двадцать минут, не более, и Мариетта окажется в безопасности за стенами Трелье. Леона до безумия пугала мысль о том, как бы Мариетта снова не оказалась в беде.

Мариетта отвернулась, не желая, чтобы он видел, какое у нее сейчас лицо.

— Я очень умелая кружевница, — заговорила она, и только дрожащие руки выдавали ее волнение. — Если в Шатонне нуждаются в кружевницах, я могу быть очень полезной.

— Боже милостивый! — теряя всякую выдержку, со страстью заговорил Леон. — Я не могу, поймите, взять вас с собой в Шатонне!

— Почему?

Мариетта повернулась к нему.

— Потому что я был в отсутствии целых шесть лет. Что скажут люди, если я вернусь домой вместе с вами?

— Вы могли бы рассказать им, что спасли меня.

— И тем самым дать им повод для дальнейших разговоров? Один только намек на колдовство, и вся округа встанет на дыбы!

— Я не стану говорить об этом ни в коем случае.

— Нет. Сплетни возникнут так или иначе, и это причинит боль Элизе.

Мариетте незачем было спрашивать, та ли это Элиза, на которой он собирается жениться. Не только его лицо, но даже голос Леона смягчился, едва он произнес это имя.

— Ну а теперь с Богом, да поспешите, пока не настала ночь!

К ее великому смятению, онмахнул ей рукой на прощание, пришпорил Сарацина и направил его на окутанную сумерками дорогу.

Мариетта осталась на месте, глядя ему вслед и думая о том, что представляет собой эта женщина, Элиза, любовь к которой такой человек, как Леон де Вильнев, хранил в сердце более шести лет. Долгие годы, когда бесчисленное множество женщин должно было попасть под обаяние его темных глаз и чувственных губ. Зато она, Мариетта, не поддалась его чарам! Если не считать единственного короткого момента, когда он ее поцеловал, она ни разу не позволила себе уступить его авансам.

Но тут ей припомнилось то, о чем она думала без малейшего удовольствия: как Леон шарахнулся от нее, словно от прокаженной, когда проснулся и обнаружил, что лежит в ее объятиях… Легко гордиться своей невинностью, когда этой самой невинности ни разу не угрожала сколько-нибудь серьезная опасность.

Издалека стены Трелье выглядели определенно негостеприимными. Непрошеные слезы навернулись Мариетте на глаза, и она сердито сморгнула их.

Ну и пускай эта драгоценная Элиза забирает его себе. Ей, Мариетте, он вовсе не нужен.

Проехав сотню ярдов по дороге, Леон натянул поводья и оглянулся. Мариетта не двинулась с места. Она сидела на лошади, и каждая линия ее тела выражала усталость и уныние. Вечерний воздух был очень холодным, и даже Леон в своем плаще чувствовал озноб. Мариетта ужасно замерзнет, пока доберется до Трелье, а где она там будет спать?

Крепко выругавшись, он развернул Сарацина и поскакал назад.

Мариетта услыхала приближающийся конский топот и обернулась через плечо, страшась увидеть облаченного в черное инквизитора или зловещего знатного господина. Но к ней подъехал Леон, с лицом скорее сердитым, нежели доброжелательным, и отрывисто заявил:

— В Шатонне вам будет безопаснее, чем в Трелье! — и добавил безжалостно: — Слава Богу, уже темно, и вас никто не увидит!

Если бы у нее сохранилась хоть малая частица гордости, подумала Мариетта, ей следовало бы сказать ему, чтобы он убирался своей дорогой, однако невозможно проявить гордость, когда ночь так холодна, темна и полна угрожающих теней.

Леон развернул коня в сторону Шатонне, и Мариетта, спрятав подальше гордость Рикарди, последовала за ним. Она понимала, что он чудовищно зол и на нее, и на себя самого, и презирала себя за слабость духа. Ей следовало отказаться от его предложения предоставить ей приют с тем же пренебрежением, с каким он это предложение высказал. Однако ужас, который охватывал ее при мысли о том, что она останется в полном одиночестве на темной дороге, был равен тому, какой испытывает преследуемое охотниками животное. Уж лучше защита мужчины, который ее обидел, чем полная беззащитность. При этом какой-то непрошеный, еле слышный голосок нашептывал ей, что лучше иметь возможность видеть Леона, чем больше никогда не увидеть его.

Песчаная дорога пошла теперь вниз, и при лунном свете Мариетта разглядела темные очертания домов и шпиль на церкви. Мариетта не чувствовала в этом полной уверенности, но все же ей показалось, что, когда они свернули на изрезанную глубокими колеями дорогу за церковью, широкие плечи Леона вроде бы расслабились. Ноги у нее саднили, спина болела, но Леон все еще не останавливался. И все-таки, обессиленно подумала она, дом его, как видно, уже недалек.

И вдруг Леон встал во весь рост на стременах, испустив при этом крик радости такой громкий, что Мариетта от неожиданности едва не свалилась с лошади. Впереди замерцал свет фонаря, и раздался ответный приветственный крик. В неровном свете Мариетта увидела старика, который, сияя от радости, бросился навстречу Леону:

— Добро пожаловать домой, мальчик мой! Добро пожаловать! Я ждал на этом месте целых двенадцать часов!

Он взъерошил Леону волосы жестом, который говорил о глубокой привязанности. Стало быть, это отец Леона; он вовсе не похож на знатного дворянина, у него внешность заурядного крестьянина. Мариетте понравилось его лицо, понравилось и то, как ласково он встретил взрослого сына.

— А как моя дорогая матушка, она не спит?

В ответ послышался короткий смешок, и далее слова:

— Да, она не спит с того самого часа, как мы услышали новость. Твоя кузина Селеста тоже здесь, она только и говорит о твоем возвращении, о том, что ты покинул королевский двор.

Только теперь мужчина обратил внимание на Мариетту, которая не двигаясь сидела на своей лошади, и челюсть у него отвисла в изумлении.

Леон повернулся и глянул на Мариетту с полным спокойствием.

— Это мадемуазель Рикарди. Она нуждается во временном приюте.

— Она прежде всего нуждается в одежде, негодник ты эдакий! — выпалил Арман Бриссак в полном восторге от дерзости Леона, который привез в Шатонне свою шлюху. Это же все равно что впустить кота к голубям! Он крепко хлопнул Леона по плечу. — Как хорошо, что ты вернулся, Леон. Без тебя здесь было все равно что в покойницкой.

Мариетта молчала, хотя внутри у нее все кипело от того, в какой бесцеремонной манере он ее представил своему отцу, между тем как последний уже вел по дорожке обеих лошадей, а фонарь так и раскачивался из стороны в сторону в его руке. Несколько минут ей казалось, будто они въезжают в лес, потом она поняла, что они едут по аллее, с обеих сторон обсаженной деревьями, а в конце аллеи виден дворец, сияющий бесчисленным количеством лампионов, что делает его похожим на замок из волшебной сказки. Угловые башенки казались в лунном свете призрачными, был там и подъемный мост, и ров с водой, усеянный цветущими водяными лилиями.

Мариетта ощутила где-то под ложечкой холод дурного предчувствия. Перед ней было то, чего она никак не ожидала увидеть, и она занервничала, полная неуверенности в себе.

— Леон! Это Леон!

Юная девушка с блестящими темными кудрями и сверкающими глазами бросилась Леону в объятия, едва оба мужчины переступили порог дворца. Две служанки созерцали эту картину, хихикая и подталкивая одна другую локтями; что касается Леона, то он подхватил облаченную в атласное платье девчушку на руки и прошествовал с ней через широко распахнутую дверь в комнату, освещенную розоватым светом огня в камине.

Мариетта неохотно спешилась и похлопала свою лошадь по шее с таким чувством, словно расставалась с единственным другом, и по каменным плитам последовала за Леоном во дворец. Служанки перестали хихикать и уставились на нее, вытаращив глаза. Мариетта совершенно забыла о том, что ноги у нее не только босые, но еще и очень грязные. Она подняла руку к лифу платья и попыталась хоть как-то соединить обрывки ткани, чтобы выглядеть хоть чуть пристойнее. Проклятый Леон! Где же он? В любую минуту ее может увидеть хозяин дворца и прикажет убираться прочь.

Возбужденно перешептываясь, служанки поспешили к лестнице, вне всякого сомнения для того, чтобы сообщить о ее присутствии владельцу поместья. Через открытую настежь дверь, за которой скрылись Леон и его отец, Мариетта мельком увидела гобелены в темно-красных и синих тонах, в глаза ей бросился и блеск серебра на полках деревянного буфета. Над головой у нее сияла ярким светом огромная люстра, так что она не могла хоть как-то замаскировать свое непрезентабельное обличье, укрывшись в тени. До нее донесся голос, который приветствовал Леона, голос мягкий и полный любви. Очевидно, это мать Леона, но, может, Элиза тоже там?

Мариеттой завладела паника. В любую минуту она может сделаться предметом глумления. Леон не имел права привозить ее в это изысканное место, ни о чем не предупредив заранее. Если его отец находится на службе у герцога, то Леон по меньшей мере мог бы сообщить ей об этом или предоставить ей свой плащ, как уже делал раньше.

Молодой человек в кожаном камзоле и со взъерошенными волосами вошел в холл и уставился на нее оценивающим взглядом. Хватит с нее, она ждала достаточно долго. Леон от нее отрекся, а она проявила величайшую глупость, явившись туда, где никто ее не желал видеть.

Острая боль терзала ей сердце, когда Мариетта выбежала в темноту. Конюхи уже увели Сарацина, и перед ней открылась знакомая длинная аллея. Деревья шелестели листвой от порывов ночного ветра. Призвав на помощь всю свою храбрость, Мариетта перешла через подъемный мост и скрылась в полной темноте. Позади себя она услышала крики: мужской голос призывал ее остановиться. Она была измучена до полного изнеможения. Она словно бы вернулась в лес возле Эвре и бежала, спасая жизнь от обезумевших охотников за ведьмами. Сердце у нее колотилось как бешеное, деревья бросали уродливые тени поперек дороги, она металась из стороны в сторону и спотыкалась.

— Мариетта! Мариетта!

У нее звенело в ушах.

«Мариетта! Мариетта Рикарди! Ведьма! Ведьма!»

Он был уже совсем рядом, всего в нескольких дюймах. Она словно вдруг снова увидела языки пламени, взметнувшиеся к небу, и в эту секунду Леон схватил ее за руку. Мариетта дико вскрикнула от страха, потеряла сознание и без чувств упала ему под ноги.

Леон поднял ее и отнес во двор — в свет и тепло.

— Бедная девочка, — произнесла мать Леона, глядя, как он несет ее через комнату к лестнице. — Она, должно быть, испугалась до смерти, оттого и убежала.

— Она кричала точь-в-точь как кролик Жака, когда его схватила лиса, — сказала Селеста, с любопытством уставившись на бесчувственную Мариетту.

— Она вовсе не кролик, — заявил Леон резким тоном. — Она намного храбрее тебя.

Селеста просто онемела от такого афронта, а Леон понес Мариетту вверх по лестнице.

— Сбегай за Матильдой, — велела Селесте его мать. — Не станет же Леон сам раздевать девушку и надевать на нее сорочку.

Арман Бриссак, стоя у двери, чуть заметно усмехнулся: его хозяйка явно не желала, чтобы у ее сына была репутация бабника. Он же ради Леона надеялся, что Матильда не слишком поспешит выполнить приказание: раздевать такую рыжую потаскушку — занятие завидное.

Арман отправился в конюшню, улыбаясь уже во весь рот.

Что касается Леона, то он уложил Мариетту на огромную кровать на четырех столбах и задумчиво посмотрел на нее. Мариетта не подавала никаких признаков, что приходит в сознание. Он налил в стакан воды из кувшина, что стоял на столике возле кровати, осторожно приподнял голову Мариетты и поднес стакан к ее губам.

Мать вошла в спальню вместе с Матильдой и широко раскрыла глаза от удивления. Нежность отнюдь не входила в число добродетелей, присущих ее сыну, однако иного слова нельзя было употребить для того выражения лица, с каким он взирал на растрепанную девушку на постели.

Леон не слишком охотно предоставил Мариетту заботам Матильды, но его мать определенно ждала, чтобы он удалился, и только после этого позволила Матильде снять с Мариетты грязные тряпки, которые служили ей одеждой. Она ничуть не сомневалась, что Леон мог с успехом справиться с таким делом, однако он теперь в Шатонне, а не при беспутном дворе короля.

Мариетта открыла глаза и уставилась в пустоту. Она очнулась в тот момент, когда с нее сняли изорванное платье и надели чистую ночную сорочку.

Мариетта невнятно запротестовала, но чей-то ласковый, спокойный голос тотчас проговорил:

— Успокойтесь, дорогая. Вам нечего бояться. Выпейте глоточек чаю с вербеной и усните, а утром проснетесь веселой, как жаворонок.

Мариетта сомневалась в этом. Голова у нее кружилась, и каждый мускул в теле ныл от боли. Женщина, которая говорила с ней, была одета в платье из мягкой шерстяной ткани, длинные рукава отделаны красивыми кружевами. Кружево шантильи, решила про себя Мариетта, опустив голову на мягкие подушки и смежив веки. Кажется, она уже видела раньше лицо этой женщины. Но тогда в светло-карих глазах не было выражения доброты, они смотрели на нее с насмешкой и неодобрением.

— Она уснула, — произнесла Матильда без всякой необходимости.

Жанетта де Вильнев отставила в сторону чашку с вербеновым чаем и пригляделась к Мариетте столь же испытующим взглядом, как и ее сын.

— Красивая девушка, — произнесла она раздумчиво. — Любопытно, кто она такая.

— Нет сомнения, что мы достаточно скоро это узнаем, — сказала Матильда, забирая останки платья Мариетты в свои большие крестьянские руки. — Этим лохмотьям только и место что в огне. — Она рассмеялась. — Святые угодники, ну и парочка из них получилась! Хорошо еще, что дорога их не проходила мимо Лансера.

Жанетта де Вильнев слегка поморщилась — не потому, что Матильда позволила себе излишнюю вольность в выражениях, а потому, что подумала в эту минуту о своей будущей невестке. И тотчас прогнала от себя эту мысль. У Леона жесткий характер, к тому же он до крайности упрям, но при всем том он всегда был наделен способностью к здравым суждениям. Она от души рада тому, что он наконец-то женится, и надеялась, что он не ошибется в выборе невесты. Если Леон и вправду сделал своей избранницей Элизу Сент-Бев, то она, Жанетта, сделает все возможное, чтобы ее невестка хорошо жила в Шатонне.

Вопрос в том, желает ли сама Элиза поселиться в Шатонне. Жанетта слышала и другое, однако в маленькой деревне сплетен всегда много, и не стоит особо придавать значение досужей болтовне. Она была выше того, чтобы вести такого рода разговоры с кем попало. Зато уж служанки у себя в комнатах вовсю чешут языки, обсуждая невероятную новость: Леон вернулся домой не один, он привез с собой какую-то босоногую девчонку, измученную до полусмерти. Что касается ее бегства из замка и того, что Леон как безумный бросился ее догонять, то, вне всякого сомнения, в округе на расстоянии нескольких лиг завтра же начнут судить и рядить о столь необычайном происшествии. Подумать только, наш знаменитый Лев привез домой некую никому не ведомую девицу!

Жанетта вернулась в гостиную с чуть приметной улыбкой на губах. Какими бы ни были слухи, они скоро достигнут и Лансера, а тогда Леону придется немало потрудиться, чтобы пригладить взъерошенные перышки красавицы вдовы Сент-Бев.

— Кто она такая? — спросила Жанетта сына, когда они наконец-то остались наедине: Селеста, которая очень скоро забыла о своей обиде на Леона, вдоволь наслушавшись его рассказов о Версале, удалилась к себе в спальню.

Леон уже решил, что в интересах Мариетты правду о ее бегстве из Эвре лучше держать в секрете. Но это не относилось к матери.

С графином вина он уселся перед камином и вытянул длинные ноги ближе к огню.

— Ее имя Мариетта Рикарди, она кружевница, — начал он рассказ. — Я встретил ее в Эвре. Тамошние олухи сочли ее ведьмой и охотились за ней, намереваясь сжечь на костре.

Мать ахнула в ужасе и уронила пяльцы с вышивкой себе на колени.

— И это еще не все, — продолжал Леон с лицом, неподвижным, словно маска. — Незадолго до того, как я ее встретил, они успели сжечь на костре ее бабушку.

— Блаженный Иисусе! — прошептала Жанетта и перекрестилась. — Неудивительно, что бедная девочка просто без памяти от страха и полного изнеможения.

— Ты не хотела бы узнать, была ли ее бабушка и взаправду колдуньей? — поинтересовался Леон не без любопытства.

— Нет, я ничего не хочу знать. Достаточно того, что я вижу, как бедняжка нуждается в отдыхе.

— Стоило бы рассказать тебе о том, что старая женщина обладала глубокими знаниями о травах и других целебных средствах, — сказал Леон, вставая.

— Матильда тоже обладает такими знаниями, а она вовсе не колдунья.

Леон соображал, следует ли упоминать о том, что бабушка Мариетты сама верила, будто может уберегать людей от действия ядов, и что именно эта уверенность в конечном счете и привела ее к гибели, а также послужила причиной упорной охоты за Мариеттой. И решил, что не следует. Лучше всего никогда к этому не возвращаться. Он ласково прикоснулся к плечу матери:

— То, что я тебе рассказал, должно остаться между нами. Не хочу никакой болтовни о колдовстве у нас в Шатонне.

— Ни в коем случае. — Жанетта тоже встала: — Я иду спать. Я уже не так молода и быстро устаю теперь. — Подойдя к лестнице, она добавила: — Как хорошо, что ты дома, Леон.

Он стоял у камина и наблюдал за тем, как мать поднимается по ступенькам на галерею. В первом порыве радости от пребывания дома он как-то не заметил, насколько она изменилась внешне. Губы у нее были такими же мягкими и так же ласково улыбались, как в годы его детства, но кожа истончилась, утратила живые краски, в густых каштановых волосах появилась седина. И еще он заметил, что по лестнице она поднимается тяжело дыша, а не взбегает по ступенькам, словно юная девушка, — именно так это было, когда он покидал родной дом несколько лет назад. Теперь мать вообще двигалась медленно и с большими усилиями.

Чем скорее они с Элизой поженятся, тем лучше, подумал Леон. Элиза вполне в состоянии снять лишние тяготы с плеч его матери. Всего через несколько часов они с Элизой встретятся, и он увидит у нее на пальце свое кольцо. Он отправил ей это кольцо с самой быстрой оказией, какую сумел найти, пока с лихорадочным нетерпением дожидался позволения Людовика покинуть королевский двор.

Одно из горящих поленьев выпало на каменную плиту под очагом, и Леон вернул его на место, подцепив носком сапога. Нет ни малейшего смысла откладывать заключение брака до того времени, когда кончится положенный срок вдовьего траура. Беспутный мэр Лансера не заслуживал такой чести. Они обвенчаются с Элизой до конца недели.

Леон допил вино из графина и ушел в спальню, от души радуясь тому, что уляжется в мягкую постель после того, как проспал две предыдущие ночи на голой земле. Его матушка положила под простыню саше с лавандой, чтобы сделать ему приятное, но Леон в ярости вышвырнул его за окно, чтобы запах лаванды не напоминал ему о Мариетте, ибо, засыпая в обширной постели, он хотел грезить только о своей будущей новобрачной.

Пробудившись, Мариетта обнаружила, что находится в совершенно незнакомой комнате. Она лежала в удобной постели с четырьмя фигурными столбиками по углам и вместо рваного платья на ней была красивая ночная рубашка — каких она до сих пор не носила.

Мариетта в тревоге соскочила с кровати и подбежала к окну. Широкая аллея, которая мерещилась ей во сне, открылась ей теперь в реальности. Она прижала пальцы к вискам, и к ней память вернулась. Отец Леона — привратник либо слуга в этом замке, потому Леон и привез ее сюда. Мариетта в панике обвела глазами комнату, разглядывая кровать с балдахином, туалетный столик, на котором лежали гребни из слоновой кости и прочие принадлежности туалета знатной дамы. Что она делала здесь и кто снял с нее платье? Щеки у нее вспыхнули при мысли о возможном ответе на этот вопрос.

Послышался негромкий стук в дверь, и в комнату вошла та самая девушка в атласном платье, которая давеча бросилась Леону на шею.

— Я Селеста, — произнесла она спокойно и просто. — Принесла вам чашку шоколада. Тетя Жанетта сказала, что вы не стали пить чай с вербеной прошлым вечером, и я ничуть этому не удивляюсь. Это ужасная гадость! Шоколад намного вкуснее. Еще я принесла вам два своих платья. Не могла принести больше, потому что взяла с собой мало одежды, я ведь здесь в гостях. Вот вам батистовое зеленое платье с черным бархатным корсажем и с нижней юбкой, отделанной кружевами. — Селеста уложила вещи на постель и продолжила: — А вот еще мое самое лучшее платье из розового шелка. — Изящное платье с глубоким вырезом, украшенное ленточками, было положено рядом с зеленым с явной неохотой.

— Зеленого вполне достаточно, — спешно сказала Мариетта и была вознаграждена за свой отказ почти незаметным вздохом облегчения.

— Вы позволите мне причесать вас? — спросила благодетельница. — Знаете, я раньше ни разу в жизни не видела волос такого цвета. Тетя Жанетта говорит, что они похожи на свет заходящего солнца.

Пока Мариетта одевалась, Селеста продолжила непринужденно болтать, не скрывая того, что с тетей они только о ней и говорили.

Зеленое платье с бархатным черным корсажем сидело на Мариетте отлично. Подол его был специально подтянут повыше на особых петельках, — чтобы было видно прелестное кружево нижней юбки. Это было самое красивое из платьев, которые довелось когда-либо носить Мариетте. Глядя на свое отражение в зеркале, она убедилась, что зеленый цвет ей весьма к лицу и черный бархатный корсаж подчеркивает красоту ее фигуры.

— Вы прекрасно выглядите. Для графа это будет настоящим сюрпризом.

— Для графа? — с беспокойством спросила Мариетта.

— Он ожидает вас внизу. Он просил меня передать вам, чтобы вы поторопились, так как с минуты на минуту должна появиться вдова Сент-Бев, а я так залюбовалась вами, что не успела вас причесать.

В то время как Мариетта пыталась хоть как-то собраться с мыслями, Селеста ухватила ее за руку и увела из комнаты. Где же Леон? И как он мог быть таким бессердечным, что предоставил только ей самой объяснять графу свое бесцеремонное появление в замке?

Селеста, легко и быстро переступая ножками, провела ее по галерее к лестнице, ведущей вниз. Мариетта обратила внимание на широкоплечую фигуру в черном парике, которая возвышалась во весь рост у камина на нижнем этаже.

Когда они спустились вниз, Мариетта сделала глубокий и долгий вдох, отпустила руку Селесты и самостоятельно пересекла обширное помещение, направляясь к импозантной фигуре у камина.

Остановившись от мужчины примерно в трех футах, она откашлялась и заговорила:

— Вы, кажется, хотели меня видеть, господин граф?

Мужчина повернулся к ней, и на губах у него появилась улыбка, полная веселого лукавства. Мариетта на секунду онемела, но тотчас пришла в себя с чувством глубокого облегчения.

— Леон! О Леон, я приняла вас за графа! Он и вас просил повидаться с ним? Вы ему все объясните?

— Нет нужды объяснять что бы то ни было, Мариетта.

— Но как же так?..

Взглянув на его лицо, Мариетта запнулась. Он ласково взял ее руку в свою:

— Ведь я и есть граф.

Мариетта молча уставилась на Леона. Он стоял посреди этой великолепно убранной комнаты с непререкаемым видом хозяина и выглядел ошеломительно прекрасным в изящной тунике малинового бархата, обшитой серебряным галуном. То, что она приняла за парик, было на самом деле его собственными волосами, их блестящие волнистые пряди ниспадали на воротник из лучшего французского кружева.

Душевное облегчение Мариетты перешло в негодование.

— Почему вы не предупредили меня заранее!

— Не видел в этом необходимости, — ответил Леон самым беспечным тоном. — Вам хорошо спалось?

— Да! — отрезала она, щеки у нее горели.

На лице у Леона это не отражалось, но Мариетта понимала, что он смеется над ней. Проклятый негодяй! Бывали минуты, когда ей хотелось, чтобы он предоставил ее собственной судьбе в лесу возле Эвре.

— Я нахожу, что платье Селесты вам удивительно идет. — Темные глаза одобрительно окинули Мариетту с головы до ног.

Мариетта уже была готова ответить ему с подобающей резкостью, как вдруг услышала топот подкованных лошадей и дребезжание приближающейся к дому кареты, и Леон так быстро отошел от нее, словно она перестала для него существовать.

— Это наша гостья, — произнесла Жанетта — все это время она сидела у окна и не без интереса наблюдала за стычкой между Мариеттой и своим сыном. — Мы с вами поговорим и сведем дружбу, когда она уедет. Селеста, вели подать Мариетте завтрак, пока я приветствую мадам Сент-Бев.

Явно огорченная, Селеста увела Мариетту, но не вызвала слугу из кухни, что имела в виду ее тетя, а снова поднялась вместе с ней на галерею. Оттуда она могла наблюдать за встречей легко и просто.

Мариетта затаила дыхание, когда появился Леон со своей гостьей. Слово «вдова» не подготовило ее к виду хрупкого создания в муаровом платье цвета бирюзы. Совершенный овал лица, кожа без единого пятнышка, светло-кремовая, как лепестки магнолии, светло-золотистые волосы, завитые в колечки. Ростом она была так мала, что голова едва доставала Леону до плеча. Тонкой белой рукой дама уверенно опиралась на его руку, а Леон смотрел ей в глаза с таким выражением, которого Мариетта ни разу не имела удовольствия наблюдать по отношению к себе.

— Кто это? — спросила она, с душевным трепетом ожидая ответа.

— Элиза. Вдова Сент-Бев. Женщина, на которой теперь женится Леон.

Кровь отхлынула от лица Мариетты, и, к ужасу Селесты, она кинулась прочь так быстро, что Леон это заметил. Глаза его угрожающе сузились, когда он увидел, как взметнувшийся подол зеленого платья исчез из поля зрения за быстро захлопнувшейся дверью. Но тут он снова взглянул на Элизу и улыбнулся.

Селеста вздохнула с облегчением. Трудно этому поверить, но на нее он вообще не обратил внимания.

Глава 4

Если у Мариетты и были какие-то сомнения насчет ее чувств по отношению к Леону, то они полностью рассеялись в то короткое мгновение, когда он посмотрел на ангельское личико Элизы Сент-Бев. На нее, Мариетту, он никогда не посмотрит вот так, с выражением, в котором соединены любовь, покровительство и обожание. Она вдруг ощутила такую сильную боль в сердце, что ей пришлось ухватиться за деревянный столбик кровати — без этой поддержки Мариетта, чего доброго, упала бы прямо на пол.

Ей нет места в Шатонне. Леон был прав, утверждая, что ей не стоило приезжать сюда. Даже мысль о его близости с Элизой для нее невыносима, а ей приходится наблюдать за этим воочию. К Мариетте вернулась способность рассуждать здраво, и она немного успокоилась. Она покинет замок и продолжит свой путь в Венецию.

Тут до Мариетты донесся звук какого-то движения прямо под окном ее спальни. Она подошла и выглянула в окно. Оказалось, Леон помогает Элизе сесть в карету. Кучер на козлах щелкнул кнутом, и упряжка вороных лошадей повлекла экипаж по уже знакомой Мариетте длинной аллее. Никем не замечаемая, Мариетта увидела далее, как Леон ловким прыжком взлетел в седло Сарацина и поскакал рядом с каретой. Легкий ветерок развевал перья на его шляпе. Вскоре и карета, и всадник скрылись из виду.

Вконец расстроенная, Мариетта отошла от окна. Теперь самое время уехать. Но она не может отправиться в дорогу в дорогом платье Селесты… Может, ее тетя подыскала бы для нее что-нибудь более поношенное и более подходящее для нее. Старенькое, уже не нужное платье одной из служанок.

Она с грустью прикоснулась пальцем к тонкой материи. Жаль расставаться с таким красивым платьем.

— С какой стати, скажите пожалуйста, вы обратились в бегство? — задала ей, без стука врываясь в комнату, взвинченная Селеста. — Леон пришел в бешенство оттого, что за ним шпионят.

— Я вовсе не шпионила за ним! — возмутилась Мариетта. — Это вам захотелось понаблюдать за ними. Я ничего не понимала до последнего момента.

— Хорошо, но раз уж вы все-таки поняли, вам стоило сообразить, что нужно вести себя тихо и спокойно. Леон вполне способен поколотить меня, хотя мне уже исполнилось шестнадцать!

Мариетта не имела намерения сообщать Селесте, что уже успела на собственном опыте познакомиться с этой чертой характера Леона. Вместо этого она сказала:

— Я уезжаю, Селеста. Мне хотелось бы повидаться с вашей тетей и попросить ее найти для меня какую-нибудь поношенную одежду, чтобы я могла вернуть вам ваше платье. Очень любезно с вашей стороны было одолжить мне его.

С этими словами она решительно вышла из комнаты, и Селеста вынуждена была последовать за ней.

— Вы уезжаете? И куда же, позвольте спросить?

— В Венецию.

— Но вы не можете уехать без позволения Леона!

— Я могу делать все, что хочу. И не обязана спрашивать у вашего кузена позволения на что бы то ни было.

Селеста покачала головой. Ей нравилась Мариетта, однако у ее новообретенной приятельницы какие-то странные представления о многом.

— Кузен Леон — граф, — произнесла она с придыханием, еле поспевая за Мариеттой по натертым до блеска ступенькам лестницы. — Когда он дома, все и каждый должны у него спрашивать позволения на что бы то ни было.

— А я не должна, — ответила Мариетта и, увидев тетю Селесты, направилась прямо к ней и заговорила тоже напрямик: — Благодарю вас, мадам, за вашу доброту ко мне и ваше гостеприимство, но я должна уехать. Я была бы очень вам признательна, если бы вы могли пожертвовать мне что-нибудь из ненужной вам поношенной одежды, тогда я, в свою очередь, могла бы вернуть Селесте ее платье.

Жанетта задумчиво вгляделась в неожиданно возникшую гостью. Слова ее прозвучали достаточно спокойно, но подозрительно блестевшие глаза свидетельствовали о непрошеных слезах, готовых вот-вот пролиться.

— Я уверена, что найду одежду для вас, моя дорогая. Прошу прощения за то, что нам пришлось сжечь то, в чем вы сюда приехали, но эти вещи уже невозможно было надевать.

Мариетта вспыхнула от стыда, а Жанетта обратилась к Селесте:

— Сходи-ка к Матильде и передай ей, что Леон большую часть дня проведет вне дома. Он уехал в Лансер.

Селеста с неохотой отправилась выполнять поручение. Это просто никуда не годится, подумала она. Вечная история: как только дела принимают занимательный оборот, ее непременно куда-нибудь отсылают.

Тем временем Жанетта увела с собой Мариетту из дома на яркое солнышко. Здесь никто не мог их подслушать, и она обратилась к гостье со словами:

— Не нужно испытывать неловкости из-за того, в каком виде находилось ваше платье, когда вы сюда приехали. Сын рассказал мне о том, что с вами произошло, и я все поняла.

Мариетта задержала дыхание, чтобы подавить готовый сорваться с ее уст возглас удивления. Ей и в голову не приходило, что эта женщина с безмятежно спокойным лицом, которая отнеслась к ней с такой подкупающей добротой, — мать Леона.

Жанетта провела ее через заросли диких цветов к садовой скамейке, наполовину обвитой плющом, и устало опустилась на скамейку. Мариетта, взглянув на ее бледное лицо, мгновенно забыла о собственных страданиях.

— Вам нездоровится? Могу я чем-то помочь?

Жанетта отрицательно мотнула головой и жестом предложила Мариетте занять место рядом с собой.

— От малейшего напряжения я чувствую себя слабой, как новорожденный младенец, — заговорила она, передохнув несколько минут. — В доме буквально нет ни одного места, где мы могли бы поговорить так, чтобы никто нас не подслушал, а Леон особо настаивал на том, чтобы обстоятельства, при которых он вас встретил, не стали поводом для пересудов. Боюсь, что крестьяне в Шатонне столь же легковерны, как и везде.

— Это одна из причин, по которой я хочу уехать. Леон… то есть ваш сын… граф…

Мариетта запуталась в словах. После того, что им довелось испытать вместе, ей казалось совершенно естественным употреблять в разговоре его имя, но так было до того, как она узнала о его положении в обществе.

Жанетта похлопала ее по руке.

— Леон — совершенно приемлемая для вас форма обращения к нему, она в той же мере уместна и в тех случаях, когда вы говорите о нем со мной. А если вы намерены уехать из-за того, что боитесь сплетен, которые могут возникнуть, если вы останетесь, то выбросьте эту чепуху из головы.

— Нет, мадам, дело не только в этом.

Мимо них пролетела бабочка, порхая голубыми крылышками. Белокаменные стены замка ярко сияли в жарких солнечных лучах на фоне безоблачного синего неба.

— Тогда в чем? Вам нет никакой необходимости покидать Шатонне. Я хотела бы, чтобы вы остались.

Что касается Мариетты, теперь она тоже хотела бы остаться. Но только она не хотела бы постоянно видеть Леона рядом с его прекрасной вдовушкой Сент-Бев.

Она заговорила так тихо, что Жанетта с трудом разбирала ее слова:

— Для меня нет места в Шатонне. Скоро здесь появится новая хозяйка, и я сомневаюсь, что ей понравится мое присутствие в замке.

Жанетта обратила внимание на то, что Мариетта слегка отвернулась в сторону и нервно перебирает пальцы.

Ох, как сложно устроен этот мир! Она ощутила прилив сочувствия к рыжеволосой девушке, которая сидела рядом с ней на скамейке. Леон имел славу завзятого сердцееда, впрочем, склонных к любовным приключениям придворных дам этим не удивишь и не испугаешь. Однако он не имел права играть чувствами девушки ранимой, какой была Мариетта. У этой юной особы нет ни дома, ни семьи, ни друзей. Словом, ничего.

— Сын говорит, что вы кружевница.

Мариетта кивнула и, слегка приободрившись, подняла голову. Уж этого у нее никто не отнимет.

— И что вам известен секрет плетения настоящих венецианских кружев. Это правда?

— Да. Моя бабушка была из Венеции, она считалась самой искусной кружевницей города.

— Я никогда не бывала при дворе, — сказала Жанетта. — Главным образом потому, что моего присутствия не требовали, но если бы такое случилось, тамошняя суета убила бы меня. Придворных великое множество, и каждый из них только тем и занят, что ищет, где бы голову на ночь приклонить. Но мой друг герцог Мальбре снабжает меня как последними сплетнями, так и рассказами о новой моде. И мне известно, что венецианское кружево ценится очень высоко.

— Это потому, что оно самое лучшее в мире, — с гордостью произнесла Мариетта.

— Мне также известно, что кружевницы в нашей стране изо всех сил пытаются вязать такое же.

— Но это у них не получается, — сказала Мариетта, и на губах ее снова появилась улыбка.

Лицо у нее было миловидное, простодушное и доброе. Жанетте с каждой минутой все больше и больше нравилась Мариетта Рикарди. В глазах у девушки, когда та уселась на скамейку рядом с ней, мать Леона заметила сочувствие и внимание; то было искреннее сочувствие. Мариетта Рикарди могла бы стать хорошим другом. И хорошей женой.

Жанетта поспешила выбросить из головы эту мысль. Леон собирается вступить в брак с Элизой, и душа у Элизы полностью соответствует ее красоте. Глупо с ее стороны все еще питать сомнения насчет того, может ли эта хрупкая и беспомощная молодая женщина быть подходящей супругой ее неуравновешенному, порой склонному к буйным выходкам сыну.

— Я слышала, что генеральный контролер королевских финансов Кольбер пытается прекратить ввоз венецианских кружев во Францию и что тем не менее даже самые знатные люди в стране провозят их тайно, пряча под одеждой. Герцог говорил, что Кольбер хочет начать производство венецианских кружев во Франции и положить конец контрабанде. Он будто бы подсчитал, что покупка кружев в Венеции обходится нашей стране где-то около трех миллионов ливров ежегодно. Так что ваше мастерство может быть весьма востребовано.

— Только не в Эвре, — с горечью произнесла Мариетта. — Там никто не нуждался в кружевах.

— А в Париже?

— В Париже нам доводилось продавать их даже таким особам, как, например, сама мадам де Монтеспан.

— Которая, без сомнения, требовала, чтобы вы работали только на нее, не так ли? Не верю, что она согласилась бы с кем-то делить такой источник снабжения.

Улыбка Мариетты сделалась шире.

— Так оно и было на самом деле. Нам строго приказали выполнять ее требования.

Жанетта задумчиво кивнула.

— Вы не пытались научить еще кого-нибудь вашему искусству и таким образом расширить дело?

— Бабушка скорее умерла бы, чем согласилась на такое. Она твердила, что плетение этих кружев — чисто венецианское искусство и должно им оставаться.

Жанетта снова кивнула: она подозревала именно это.

— Я хотела бы попросить вас сделать кое-что для меня. Пройдитесь по саду. Вон там, справа от живой изгороди шиповника, находится огород. Я хочу, чтобы вы после этого внимательно осмотрели замок, а потом попросили бы Армана дать вам лошадь и проехались бы по деревне и окружающей местности. Когда вы все это проделаете, мы продолжим наш разговор.

Мариетта подумала было, что у мадам Жанетты де Вильнев не все в порядке с головой. Одного лишь взгляда на умные черные глаза оказалось достаточно, чтобы она убедилась в своей ошибке.

— Вы хотите, мадам, чтобы я сделала именно это?

— Да, — ответила Жанетта, вставая со скамьи. — Мы еще раз повидаемся нынче вечером. В кухне есть холодное мясо и фрукты. Возьмите немного с собой на вашу верховую прогулку. Я велю Матильде положить вам в седельную сумку вино и хлеб.

С этими словами она медленно, очень медленно, пошла по дорожке к замку.

Озадаченная Мариетта послушно направилась к огороду. Не ранее чем она преодолела не особенно высокий, ей до плеча, барьер из благоухающего шиповника, Мариетта осознала, что ведь она собиралась уехать немедленно, однако теперь это стало невозможным, по крайней мере до вечера, а ее ничуть не устраивала мысль пуститься в долгую дорогу в полной темноте. Намеренно или ненамеренно мадам Жанетта де Вильнев обставила все так, что до отъезда Мариетта еще раз увидится с Леоном. И Мариетта не могла понять, радует ее это или огорчает.

Огород настолько зарос, что, если бы мать Леона не дала ей точные указания о его местонахождении, Мариетта не нашла бы его. Узкая дорожка была хорошо утоптана, и лишь немного травы росло возле посадок кукурузы и спаржи. Грушевые деревья и яблони были отягощены плодами, сбитые ветром паданцы гнили на земле, никем не подобранные.

Мариетта нахмурилась. Прошедшим вечером у нее сложилось впечатление, будто она попала в прекраснейший Дворец. Теперь, при беспощадно ярком солнечном освещении, она убедилась, что ее первоначальное суждение о роскоши и богатстве ошибочно. Побывав на огороде, она поняла, что некому здесь заниматься такими житейскими обязанностями, как уход за плодовыми деревьями и прополка грядок с овощами. После визита на огород, обойдя, как ей было велено, весь замок, она увидела повсюду приметы «благородной бедности». Огромная комната, которая послужила местом свидания Леона с Элизой, была единственной чистой и красиво обставленной, если не считать той, где она сама провела ночь.

Тут ей впервые закралось в голову подозрение, что комната, где она спала, была приготовлена для Леона. В доме царил общий беспорядок, казалось, что пыль давно уже не вытирали. Мариетта, к вящему неудовольствию Матильды, открывала буфеты и заглядывала в кладовые. Содержимое последних было довольно скудным. Никаких более или менее солидных запасов солений и маринадов, не говоря уж о джемах. Так, пустяки.

Матильда не привыкла к тому, чтобы на вверенной ей кухне кто-то вел себя по-хозяйски, и снабдила Мариетту мясом и фруктами, как говорится, поджав губы. Мариетта этого просто не заметила — она была слишком погружена в свои мысли. Служанки, которые с таким любопытством таращили на нее глаза накануне вечером, лениво месили тесто для хлеба и столько болтали при этом, что Мариетта засомневалась, доведут ли они это дело до конца в ближайшее время.

Арман приветливо улыбнулся ей, когда Мариетта явилась в конюшню и попросила предоставить ей лошадь. Незадолго до этого конюху довелось оседлать Сарацина, и он подумывал при этом, что его хозяин неразумно тратит время на тощенькую вдовушку Сент-Бев, когда прямо у него в доме есть куда более привлекательный объект для ухаживания. Рука Армана задержалась на лодыжке Мариетты дольше, чем требовалось, когда он помогал ей сесть верхом на лошадь, и был за это вознагражден крепким ударом в ухо. Это его ничуть не рассердило. Он только сплюнул смачно и с восхищением стал наблюдать за тем, как ловко Мариетта управляется с конем.

Он сомневался, что вдова Сент-Бев хоть раз в жизни ездила верхом. А эта девчонка Рикарди словно родилась в седле.

Арман потер ноющее ухо и, усмехнувшись, вернулся к своей работе.

А Мариетта неслась в облаке пыли верхом по деревне Шатонне. Крестьяне прерывали работу и с любопытством наблюдали за ней. Лошадь принадлежала графу. Кто позволил этой девушке взять ее?

Босоногие, оборванные мальчишки прекратили дразнить индюков и побежали за всадницей, с криками и смехом.

Большая часть обработанных полей была засажена красильной вайдой или кукурузой. В изобилии росли и виноградные лозы. Какая-то до жалости худенькая девушка, на вид не старше Мариетты, поспешила подхватить голенького малыша с дороги, по которой ехала Мариетта, а тот разревелся во все горло и принялся колотить крошечными кулачками девушку в грудь.

К тому времени как Мариетта вернулась в замок, она успела повидать все, что следовало. Деревня Шатонне была такой же обнищалой, как и любая другая деревня во Франции. И, несмотря на изысканность одежды Леона, дом его тоже обнищал. Видно, Леон давно не приезжал домой, и в настоящий момент его занимала только Элиза. Мариетта не могла взять в толк, видит ли он, в каком ненадежном состоянии находится здоровье его матери.

С облегчением она заметила, что Сарацин еще не вернулся в конюшню; было бы невозможно беседовать с матерью Леона в присутствии ее сына.

Мариетта зашла к себе в спальню, вымыла руки и лицо холодной водой, потом расчесала волосы, за время ее прогулки пришедшие в немыслимый беспорядок, и пошла разыскивать мадам де Вильнев.

Жанетта сидела за обеденным столом, дожидаясь ее. Она сама наполнила бокал Мариетты яблочным вином и только после того, как они доели пирог с зайчатиной и артишоки, задала вопрос:

— Ну как, моя дорогая, какие мысли пришли вам в голову, пока вы осматривали Шатонне?

— Я подумала, что жизнь здесь такая же трудная, как и везде.

— За исключением королевского двора, — сухо согласилась Жанетта.

Мариетта промолчала, все еще не понимая, чего хотела от нее мать Леона.

— И для семьи Вильнев тоже настали трудные времена. Теперь благодаря успеху Леона нам уже не придется считать каждый ливр, однако понадобится немало месяцев для того, чтобы вернуть замку его прежний вид, все удобства существования в нем. Да и крестьянам уже не придется оказывать вспомоществование, пусть и незначительное. Они должны получить возможность сами зарабатывать деньги на свои нужды, а не полагаться на щедрость графа.

Наконец-то Мариетта поняла, чего хочет от нее мать Леона, и проговорила раздумчиво:

— Вы хотите сказать, что венецианское кружево могло бы принести процветание Шатонне?

— Да.

Две женщины некоторое время пристально смотрели одна на другую, и в глазах Мариетты отразилась ее внутренняя борьба.

— Искусство их плетения передается от матери к дочери. Это ревниво охраняемый секрет, иначе весь мир занялся бы изготовлением кружев и Венеция обеднела бы.

— Понимаю, — произнесла Жанетта таким тоном, что Мариетте стало ясно: откажи она, никаких неприятностей лично для нее не последует, но отказать в чем-либо мадам де Вильнев было очень трудно. Под ее бледностью и физической слабостью скрыта большая внутренняя сила. Она хотела узнать секрет не ради себя, не ради собственной выгоды, но ради крестьян, которые изнурительным трудом на опаляемой жарким солнцем земле добывали средства для собственного пропитания и для которых Леон был графом и хозяином.

— Это заняло бы очень много времени, мадам. Такому умениюнельзя научиться за несколько дней или недель. Настоящее мастерство не для любительниц.

— Но если бы вы остались…

— Нет, — произнесла Мариетта твердым голосом. — Я не могу остаться.

Жанетта вздохнула. Мариетта права. Это было бы несправедливо по отношению не только к ней, но и к Элизе.

— Ну ладно, — заговорила она, признавая свое поражение. — Но я хотела бы настоять только на одном. Не уезжайте, пока не изготовите сами что-нибудь стоящее на продажу. Ведь вам понадобятся деньги на ваше путешествие. Останьтесь и свяжите несколько воротников и манжет, вы таким образом сделаете вполне достаточно для обогащения Нарбонна или Трелье. Кстати, примите мой совет, Мариетта. Поселитесь в одном из этих мест. Предпринимать поездку через Альпы — чистое безумие, а найти корабль, который перевез бы вас в Венецию морем, очень непросто.

Мариетта не выразила согласия, но и возражать не стала: это было бы невежливо, и к тому же предложение Жанетты связать несколько воротников и манжет на продажу было вполне разумным. К тому же и Леон будет здесь…

Жанетта вдруг закашлялась — резким, мучительным кашлем. Мариетта вскочила с места и подбежала к ней, обогнув стол. Когда Жанетта наконец откинулась на спинку стула, Мариетта увидела, что носовой платок, который та прижимала ко рту, испачкан пятнами крови.

— Не говорите Леону, — заговорила Жанетта, обратившая внимание на выражение лица Мариетты. — Надо подготовиться к свадьбе до того, как я смогу позволить себе роскошь заболеть и улечься в постель.

— Но вы не можете заниматься подготовкой к свадьбе! — вскричала перепутанная Мариетта. — Вам не под силу подниматься по лестницам.

Мариетта подумала о Матильде и о парочке беспечных служанок. Кроме них да еще Армана и парнишки-конюха, некому было помочь Жанетте в приготовлениях.

Она взяла руку Жанетты де Вильнев в свою, понимая, что не может допустить, чтобы тяжело больная женщина, которая приняла ее и предоставила ей кров в своем доме, в одиночку занималась предсвадебными хлопотами.

— Позвольте мне помочь вам, — сказала она. — Я хорошо готовлю и могу помочь во всем, что понадобится.

Благодарное выражение на лице Жанетты стало для Мариетты лучшей наградой. Мать Леона сжала ее руку:

— Сделайте мне еще одно одолжение, Мариетта. Не говорите Леону, как я больна. Для этого найдется сколько угодно времени после свадьбы.

Прежде чем Мариетта успела выразить протест, послышались хорошо знакомые ей шаги, и через несколько секунд Леон уже вошел в комнату, на ходу стягивая перчатки, которые бросил на первый попавшийся стул, после чего снял шляпу со страусовыми перьями и с той же небрежностью положил рядом с перчатками.

Быстрым шагом вошла Матильда с новой порцией пирога с зайчатиной, а Мариетта снова села за стол, ощущая такое сильное стеснение в груди, словно она тоже заболела неизвестно чем.

— Ну как Элиза? — спросила Жанетта.

Леон нахмурился и, разломив пополам ломоть пшеничного хлеба, ответил:

— Она, кажется, считает, что нам следует отложить свадьбу из уважения к памяти Сент-Бева.

— Ну да, ведь он совсем недавно умер. Элиза еще должна соблюдать траур.

— По этому старому распутнику?! — рявкнул Леон.

Жанетта ответила не сразу — видимо, подбирала наиболее уместные слова.

— Элиза, мне думается, вполне приспособилась к семейной жизни с человеком немолодого возраста.

Леон так сдвинул свои черные брови, что они почти сошлись на переносице.

— У нее не было иного выбора, не так ли? В семнадцать лет ее выдали за того, кто ей в дедушки годился. Господи, только подумать…

— Она никогда не выглядела несчастной, Леон.

— Однако она была несчастной! — отрезал сын со злостью.

Жанетта прикусила губу, понимая, что сын находится на грани срыва.

— Он проявлял по отношению к ней огромную заботу, — настоятельно произнесла она.

Ответ, готовый сорваться у Леона с языка, был немедленно укрощен. Он разговаривал с матерью, а не с каким-нибудь солдатом, и к тому же он — впервые! — посчитался с присутствием Мариетты.

— Вы не понимаете. Мне нет дела до его заботливости, будь она проклята! Элиза шесть лет прожила в аду, и ей незачем соблюдать траур. И я не намерен увозить ее к венцу из его дома! Только отсюда!

Он отодвинул тарелку с недоеденным пирогом, глянул на Мариетту так, словно она была виновницей этого спора, и, нарочито громко топая, удалился из комнаты.

Жанетта вздохнула и слегка покачала головой:

— Я пыталась объяснить ему, но он и слушать не хотел. Элиза была счастлива со старым Сент-Бевом. Он заботился о ней, как о ребенке, обращался с ней, словно с драгоценной статуэткой из китайского фарфора, но самолюбие Леона не позволяет ему это признать. Смею сказать, что он довел Элизу до слез, упрямо и неотступно требуя ускорить свадьбу и не желая дожидаться окончания положенного срока траура. — Она подняла руку и потрогала пульсирующую жилку у себя на виске. — Пироги и пирожные мы должны начать готовить уже завтра, а я не знаю, где мне взять силы для этого. И надо навести порядок во всех комнатах. Элизе с этим не справиться даже с помощью Матильды. У них в Лансере была целая армия слуг. Она должна будет привезти их с собой, а им ведь тоже нужны спальни. Большинство наших комнат не открывали со дня смерти моего мужа. Я велела Матильде заняться ими, но у нее и без того дел по горло, а от наших служанок толку мало.

— Пожалуйста, не волнуйтесь, — заговорила Мариетта, стараясь не вспоминать о взгляде, который бросил на нее Леон, и о том, с какой горячностью он защищал мадам Сент-Бев. — Я за всем присмотрю вместо вас.

Жанетта сняла у себя с пояса связку ключей.

— О, пожалуйста, займитесь этим, Мариетта. Хотя потребуется сотворить чудо, чтобы и к свадьбе подготовиться, и порядок в доме навести.

— Никакого чуда, — возразила Мариетта, принудив себя улыбнуться. — Всего лишь трудная работа. Думается, вам бы сейчас стоило отдохнуть. Позволите ли вы мне помочь вам подняться по лестнице?

Жанетта, поблагодарив Мариетту, оперлась на ее руку. Леон, все еще разгневанный замечаниями матери, как раз выскочил из своей комнаты с намерением продолжить разговор. С его точки зрения, утверждать, что Элиза была хоть сколько-нибудь счастлива в браке с управителем Лансера, было оскорбительно для его будущей супруги.

Он замер на месте, увидев, что Мариетта почти несет его мать вверх по лестнице. Гнев Леона испарился в одну секунду. Потрясенный, он нагнал их, перешагивая по две ступеньки зараз, подхватил мать на руки и донес до кровати. Дверь за матерью и сыном захлопнулась, и Мариетта ушла к себе в комнату. Она не спеша сняла с себя зеленое платье Селесты и облачилась в ночную сорочку.

Если Элиза была счастлива в браке с престарелым супругом, то замужем за Леоном она станет намного счастливей, это ясно. И ради Жанетты она, Мариетта, должна стать свидетельницей этого великого счастья.

Ночь была теплой, но Мариетта, лежа в полной темноте, промерзла до костей. Он даже не пожелал ей доброй ночи! Леон де Вильнев полностью погрузился в себя, и она перестала для него существовать.

Ночное небо уже начало светлеть перед зарей, когда Мариетта наконец-то смежила веки и забылась беспокойным сном.

* * *

Мариетта ошибалась, полагая, что Леона не трогает запущенное состояние дома. Или что он не замечает болезненную слабость матери. Воссоединение с Элизой было далеко не всем, чего он ожидал и на что надеялся, и уехал он сегодня из Лансера в раздражении. Главной причиной такого настроения послужило нежелание Элизы как можно скорее вступить с ним в брак. Он принимал за нечто само собой разумеющееся, что для нее любовь к нему превыше всего прочего, однако увидел в фиалковых глазах Элизы неприятное недоумение в момент, когда сказал ей о своем намерении устроить свадьбу в ближайшее время. И она как-то вся напряглась в его объятиях, уверяя, что он не должен целовать ее в то время, как тело ее мужа, можно сказать, еще не совсем остыло в могиле.

Леон счел это чертовски обидным для себя, и по причине, какую он сам не мог бы определить, раздражение его еще усилилось, когда он вошел в столовую и увидел, что его матушка и Мариетта весьма задушевно беседуют друг с другом. Зеленое батистовое платье на Селесте выглядело достаточно скромно, а на Мариетте оно смотрелось совершенно иначе. Округлая полная грудь соблазнительно выступала над черным бархатным лифом, а мягкие складки юбки подчеркивали красивые очертания бедер.

Со смешанными чувствами выслушал он слова Жанетты о том, что она попросила Мариетту остаться и помочь ей в приготовлениях к свадьбе. Он был достаточно великодушен, чтобы почувствовать облегчение при мысли о том, что она не уедет из Шатонне без средств существования. Идея его матери насчет того, чтобы Мариетта занялась вязанием воротников и манжет из венецианского кружева, была вполне разумной. Самую маленькую вещицу из такого кружева можно продать по очень высокой цене. Однако Мариетта пробудила в нем чувства, отнюдь не подобающие мужчине, который вот-вот должен вступить в брак с другой женщиной. Он вспомнил, какая у нее соблазнительно тонкая талия. А волосы ее, даже не перевязанные ленточкой, пышными волнами ниспадают до талии, отливая в свете канделябра множеством оттенков золотистого цвета. Неслучайно гугеноты утверждали, что женские волосы — это сети, сплетенные самим дьяволом. Мариетта могла бы даже святого увести с пути истинного, а он, Леон де Вильнев, никогда не стремился к святости.

— Она мне нужна, — произнесла Жанетта, и Леон, посмотрев на мать, понял, что это правда и что его это радует. Но в душе у него как бы прозвучал стон. Чем скорее он женится, тем лучше. Целомудрие — неподходящий образ жизни для мужчины, который шесть лет провел при дворе Людовика XIV.

* * *

Хотя Мариетте не удалось выспаться как следует, она встала очень рано. Позвякивание связки ключей у нее на поясе внушило ей уверенность в себе. У нее всего две недели на то, чтобы навести порядок в Шатонне, стало быть, некогда терять время, валяясь в постели. Матильда и девушки-служанки не потерпели бы, чтобы их принудили явиться в кухню в такую рань, и Мариетта сама приготовила завтрак для Леона, однако подать его в столовую поручила Матильде.

Леон на этот раз принялся за еду с удовольствием. Обычно завтраки Матильды выглядели на редкость неаппетитно.

— Вы превзошли самое себя нынче утром, Матильда, — сказал он, одарив ее такой улыбкой, что у старухи появилось желание снова стать юной девушкой.

— Это вовсе не я, — неохотно призналась она. — У нас тут вроде бы появилась новая экономка, одному Богу ведомо, с какой стати. Я уже сорок лет здесь и до сих пор не слышала ни единой жалобы, а теперь вот какая-то девчонка отдает нам приказания: направо, налево, вперед! Она испекла целую корзину свежего хлеба еще до того, как я спустилась утром в кухню, как будто хлеб, испеченный вчера Лили и Сесилью, недостаточно хорош.

Матильда вышла из столовой, сердито ворча что-то себе под нос. Леон не мог ей посочувствовать. Он в жизни не ел такого вкусного хлеба; Мариетта определенно обладала и другими талантами, помимо умения плести кружева. Однако он не имел времени поговорить с ней. Его ждала Элиза, ждал и аббат, настоятель церкви. Надо было договориться о венчании, и к тому же он все еще надеялся уговорить Элизу совершить обряд как можно раньше.

За то время, пока он шел к конюшне, ждал, пока выведут и оседлают Сарацина, Мариетта успела отослать бойкую Лили в деревню: служанка должна была уговорить своих сестер прийти помочь убрать в замке. Всю мебель и прочее вынесли из кухни во двор и принялись подметать выложенный каменными плитами пол. Пыль поднялась удушливыми облаками, и Матильда поспешила сбежать в укрытие.

— Когда бы и где бы я вас ни увидел, — появляясь в дверях и улыбаясь во весь рот, заговорил Леон, — у вас вечно грязное лицо.

— А у вас вечно дурные манеры, — парировала удар Мариетта и взмахнула метлой с таким жаром, что облако пыли угрожало основательно подпортить красоту голубовато-серой туники Леона и сапог из белой кожи.

Он тотчас ретировался, а Мариетта продолжила орудовать метлой с яростной энергией. Его драгоценная Элиза тоже выглядела бы не лучше гусыни, если бы ей довелось бороться с грязью в такой вот кухне.

У Мариетты было такое сердитое лицо, когда она велела Сесили вымыть каменные плиты пола горячей водой, что девушка принялась за дело без малейших возражений. К полудню начищенные кастрюльки и сковородки блестели как новенькие, огромный деревянный стол посветлел почти до белизны, а отмытые плиты пола оказались белокаменными. На подоконнике стоял в кувшине большой букет цветов.

Две сестренки Лили были просто счастливы поработать, и Мариетта направила их убирать комнаты на верхнем этаже — выбивать ковры, проветривать постели, мыть полы. Из буфетов извлекли столовое белье, и Матильде было поручено перестирать его и заштопать где следует. Курица, которую Мариетта сварила в большом горшке, добавив в бульон пучок сорванных в саду дикорастущих ароматных трав, оказалась на вкус наилучшим из блюд, когда-либо поданных на обеденный стол в доме де Вильневов.

К концу недели даже Матильда была покорена, и с помощью Лили и ее сестричек чистота в замке доведена была до полного блеска, покои для Элизы и комнаты для ее служанок приготовлены, и аромат свежих цветов смешивался с запахом только что испеченного хлеба и манящими запахами блюд в кастрюльках и сковородках на плите. Далее Мариетта обратилась за помощью к Арману, объяснив ему, что огород надо очистить от сорняков и мусора, а плоды собрать. Не позже чем через час после их разговора целая армия оборванцев в возрасте от пяти до десяти лет заполонила заросший огород и под руководством Мариетты принялась за уборку. Сесиль, получив самые необходимые указания, быстро освоила искусство готовить варенье и джем, а что касается самой Мариетты, она под палящими лучами южного солнца вела борьбу с сорняками, радуясь тому, что и на огороде устанавливается некое подобие порядка.

— Ну а как насчет плетения кружев? — спросила с ноткой протеста в голосе Жанетта, когда Мариетта уселась шить новые занавески для спальни Элизы.

— Завтра, — отвечала Мариетта, не поднимая головы от работы, и продолжила: — Сесиль собирается посмотреть, как это делается. Она может оказаться способной ученицей. Она очень сообразительная, понятливая, и пальчики у нее ловкие.

Жанетта посмотрела на склонившуюся над шитьем золотоволосую, как у женщин на полотнах Тициана, головку Мариетты и подумала, какую же огромную жертву намерена принести эта девушка, открыв постороннему человеку секрет изготовления венецианского кружева.

— Перемените ваше намерение, Мариетта, останьтесь с нами. Мне будет не хватать вас, если вы уедете.

— Нет. Здесь будет Элиза, она составит вам компанию.

Мариетта больно уколола палец и возложила на иглу вину за слезы, навернувшиеся ей на глаза. Ради чего, собственно, она взялась шить занавески для постели в спальне Элизы?

Мариетта сморгнула слезы. Она шьет эти занавески ради того, чтобы помочь Жанетте. И совершенно незачем размышлять, для кого они предназначены, но, как ни старайся, от этих мыслей не уйдешь. Своими собственными руками она трудится над тем, чтобы спальня новобрачной выглядела красивой и уютной. Комната выходит окнами на юг, она полна солнца, а из сада в нее доносится птичье пение. Именно здесь Леон и Элиза будут вместе, именно здесь будут зачаты их дети.

До них донесся стук захлопнувшейся двери, и почти тотчас в холле зазвучали шаги Леона.

Мариетта поспешила свернуть свое шитье:

— Я устала. Доброй ночи, Жанетта.

Она вышла из маленькой гостиной Жанетты всего за несколько секунд до того, как туда вошел Леон.

Жанетта поняла причину бегства Мариетты и до боли в сердце пожалела ее, но что поделаешь: Леон хотел жениться на Элизе. Всегда хотел жениться именно на ней.

Жанетта вздохнула и подняла голову, здороваясь с сыном.

Глава 5

Леон уселся в кресло, обитое красной парчой, и вытянул ноги поближе к огню. Жанетта посмотрела на сына с любопытством. Ей вдруг показалось, что для будущего новобрачного Леон проявляет необъяснимые и малоприятные признаки то ли скуки, то ли огорчения.

Он налил себе бокал вина, сделал глоток и удивленно приподнял брови.

— Вино отдает корицей, — пояснила Жанетта в ответ на невысказанный вопрос сына. — Ее добавила Мариетта.

Леон ничего не сказал по этому поводу, но Жанетта заметила, что очень скоро он налил себе еще.

— Завтра из Парижа приезжают герцог Мальбре и Рафаэль.

Леон одобрительно кивнул, явно обрадованный. Герцог был старинным другом Жанетты, что касается Рафаэля, то они с Леоном вместе играли и нередко дрались в детские годы, а повзрослев, вместе выпивали и приударяли за женским полом. Оба друга семьи будут первыми свадебными гостями, которые остановятся в Шатонне, а Шатонне, к душевному облегчению Леона, в теперешнем своем виде готов оказать им достойный прием. Однако вопреки своему удовольствию он вдруг сдвинул брови.

— Дочь Армана заболела, у нее жар.

Жанетта побледнела.

— У нее оспа?

— Арман говорит, что нет, но она ничего не ест и не пьет. Ему надо побыть при ней несколько дней.

Слова сына не успокоили Жанетту. Две деревенские девушки умерли от лихорадки за последние три месяца, однако она сочла, что не следует тревожить Леона такими сведениями.

Вино улучшило настроение Леона, и он с удовольствием прогулялся по дому, радуясь чистоте и порядку. Хорошо, что приедет Рафаэль, завтра вечером Элиза пообедает с ними.

Огоньки свечей отражались в отполированном дереве, великолепная ваза с цветами увенчивала стол. Благодаря Мариетте замок Шатонне был готов принять любого гостя. Вино с корицей оказалось удивительно приятным на вкус, да и для герцога приготовлены соответствующие его титулу покои.

Леон налил себе еще бокал вина, свистнул своим собакам и направился к себе в спальню.

Мариетта, узнав о болезни дочери Армана, немедленно посетила ее. Девочка горела в жару; она исхудала до последней степени. Мариетта велела Арману поить ее козьим молоком и кормить медом. Она пришла в ужас, услыхав от Армана, что им недоступна подобная роскошь.

— Любой может разводить пчел! — заявила она Жанетте с негодованием. — А также коз.

— Но у нас есть коза, — неуверенно возразила Жанетта.

— Какой прок от одной козы? А как быть крестьянам? Они слишком бедны, чтобы приобрести собственных. Откуда им взять молоко?

— Я уверена, что теперь, когда Леон вернулся, он…

— Фу! — перебила ее Мариетта, уперев руки в бока и полыхнув глазами. — Леон слишком занят ухаживанием за мадам Сент-Бев, чтобы беспокоиться о каких-то там козах! Я съезжу на повозке в Монпелье и привезу целую дюжину коз. В Шатонне есть дети, которые умирают от недостатка молока, и самое малое, что может сделать де Вильнев как их сеньор, — это обеспечить их столь необходимым продуктом!

Жанетта, убежденная ее доводами, а скорее ее напористостью, согласилась и вручила Мариетте кошелек, туго набитый ливрами, и только поинтересовалась, где та предполагает держать коз, когда приобретет их.

Увидев, что Мариетта решительной походкой направляется по вымощенному булыжником двору к конюшне, молодой конюх прямо-таки просиял и вывел из стойла кобылу, намереваясь ее оседлать.

— Повозку, — бросила Мариетта, — и пару мулов.

Конюх уставился на нее в недоумении.

— И ради Бога, поскорее, — потребовала Мариетта, — не то я до полудня отсюда не уеду.

Пока парень раздумывал, не рискует ли он получить затрещину, если обнимет Мариетту за талию под предлогом помочь ей сесть на облучок, она лишила его этой возможности, ловко и легко вскочив на грубое деревянное сиденье и ухватившись за вожжи. Конюх зачарованно устремил взор на красивые босые ножки. Ни одна знатная дама не отправилась бы в дорогу в подобном виде, однако де Вильневы относились к ней как к равной, а она явно имела высокое мнение о себе. Попробовать повалить ее на солому, как Лили или Сесиль, было бы так же немыслимо, как проделать такое с самой мадам де Вильнев.

Заинтригованный, он наблюдал за тем, как видавшая лучшие времена старая повозка прогромыхала колесами по булыжному двору, а потом миновала подъемный мост. Босая или нет, Мариетта выглядела королевой. Парень подумал о том, получил ли от нее граф то удовольствие, о котором ему, конюху, и думать нечего.

Он похотливо ухмыльнулся. Наверняка получил, иначе зачем ему было привозить ее в Шатонне? Ад и владыка его Дьявол, как хотелось бы родиться человеком с деньгами! От одного взгляда на округлую грудь Мариетты у него из головы вылетели все мысли о работе.

Он отшвырнул седло, которое начал было чистить, и окольной дорожкой добрался до кухонной двери. Если повезет, Сесиль удастся ускользнуть от бдительного надзора Матильды и уединиться с ним в конюшне. Сесиль маленькая и коренастая, но в конюшне темно, и мужчина может пустить в ход свое воображение. Ничего, когда граф вдоволь натешится этой девчонкой Рикарди, она утратит свое высокомерие и власть, а тогда будет рада и его вниманию.

Воодушевленный надеждой, парень негромко свистнул у открытой настежь задней двери кухни и был вознагражден вспышкой радости на плоском лице Сесили, которая, оглядевшись по сторонам, чтобы убедиться, что никто за ней не следит, выбежала к нему.

В Монпелье было жарко и многолюдно, и Мариетта потратила лучшую часть утра на то, чтобы после долгих переговоров о цене приобрести таких коз, каких она хотела. Глупые животные не имели желания прыгать в повозку добровольно, и только при помощи неистово сквернословящих продавцов удалось Мариетте справиться с нелегкой задачей. Но и на этом ее мучения не кончились. От животных исходила мерзкая вонь, кроме того, то одна, то другая коза пыталась положить голову Мариетте на плечо либо сунуть нос ей под мышку, пока она погоняла мулов по узким улицам, а потом по пыльной дороге к Шатонне.

Будь она умней, подумала Мариетта со злостью, когда одна из неблагодарных тварей цапнула ее за руку, то осталась бы сидеть с больной Нинеттой Бриссак, а за козами отправила бы Армана.

Время перевалило за полдень, но свет оставался все таким же сияющим, каким бывает только в Лангедоке. Опаляемая солнцем дорога тянулась между рядами олив и смоковниц, и Мариетта повернула лицо к солнцу, стараясь не обращать внимания на возню и блеяние коз. Сзади до нее донесся топот подкованных копыт и щелканье кнута; она обернулась и увидела всадника, сопровождающего великолепный экипаж, влекомый прекрасными серыми лошадьми, головы которых были украшены алыми султанами из перьев.

Мариетта поспешила направить мулов на край дороги, чтобы пропустить роскошную карету. Но всадник, облаченный в черный бархатный камзол с кружевами на воротнике и обшлагах и обутый в сапоги из блестящей черной кожи, одним рывком осадил лошадей и яростно выкрикнул:

— Какого дьявола вы здесь делаете?!

Мариетта скрипнула зубами, отпихнула от себя особенно назойливую козу и ответила:

— Обеспечиваю Шатонне дойными козами, о чем давно уже следовало позаботиться лично вам, и никому другому!

Лицо Леона побелело от гнева.

— Черт побери, нельзя, что ли, было поручить мужчинам перевезти коз, не выставляя себя на публичное посмешище? Что это еще за спектакль!

Из окон экипажа за ними наблюдали двое мужчин — один с изумлением, другой с восхищением.

Герцог Мальбре поджал губы при виде того, как его молодой элегантный друг таким вот образом беседует с крестьянской девушкой. А его сын Рафаэль взирал на это с нескрываемым удовольствием.

На щеке у нее было грязное пятно, подол платья весь в пыли, и все-таки она была самым очаровательным созданием из всех, кого он видел и знал. В ее широко распахнутых зеленых глазах пылал гнев, и оттого они казались очень светлыми. Слегка загорелая кожа была безупречно гладкой, и Рафаэль де Мальбре впервые в жизни решил, что дамы Версаля глупы. Чего ради они мажут лица кремами и натирают лосьонами? Их белые как мел физиономии лишены живых красок, словно у покойников, а сейчас перед ним воплощение полной жизни, естественной красоты.

Губы у девушки пухлые, нежные, цвета спелой вишни. Личико сердечком, а волосы… Боже милостивый! Рафаэль де Мальбре смотрел на них как завороженный. Он никогда не видел таких волос, никогда…

Совершенно неожиданно перед ним открылись куда более многообещающие возможности, чем несколько недель соколиной охоты вместе с другом. С такими деревенскими девушками, как эта, его визит в Шатонне может запомниться надолго.

— Арман прикован к больной Нинетте, а кого еще вы имеете в виду? — все с той же резкостью задала вопрос Мариетта, изо всех сил стараясь удержаться от слез унижения: она заметила насмешливо-удивленное выражение лица изысканно одетого старшего из пассажиров кареты и дерзкий взгляд его младшего спутника. Он глазел на нее так, будто она совсем голая, а что касается Леона… Он смотрел на нее с таким выражением, словно хотел задушить.

— Как вы смеете вести себя как мужичка? — прошипел он сквозь стиснутые зубы. — Вы осрамили меня перед моими гостями, вы сделали ваше пребывание в Шатонне невозможным…

Коза, воспользовавшись долгой остановкой, протиснулась у Мариетты под рукой и ловко спрыгнула на землю.

— Вот, полюбуйтесь, что вы натворили! — выкрикнула Мариетта и тоже соскочила с повозки. — Да знаете ли вы, чего мне стоило затолкать этих глупых животных в повозку?

Задыхаясь от волнения, она бросилась догонять козу, подобрав юбки, чтобы бежать быстрее.

— Проклятие!

Леон схватил хлыст, спрыгнул с Сарацина и понесся за ней.

— Вы что, не понимаете, что сделали всех нас общим посмешищем?

Глаза, которые как-то раз показались ей медово-золотистыми, были в эту минуту черными, словно у дьявола.

Леон ухватил козу за задние ноги, а Мариетта вцепилась в передние. Коза извернулась, высыпала на дорогу порядочную кучку помета, после чего оросила бархатное одеяние Леона струей вонючей мочи.

— Боже милостивый!

Наблюдать за тем, как Леон, изысканнейший из придворных в Версале, воитель на поле битвы, сражается с растрепанной и неопрятной деревенской девкой и с брыкливой козой, было чересчур для обоих Мальбре. Герцог, отсмеявшись, утирал глаза кружевным платком, в то время как хохот Рафаэля был достаточно громким, чтобы его услыхали как в Монпелье, так и в Шатонне.

Леон пытался заговорить, но не смог. Он сжал кулаки, повернулся и, предоставив Мариетте управляться с непокорной козой, сел на Сарацина и ускакал, не оглянувшись.

Рафаэль де Мальбре, все еще громко смеясь, послал из окна кареты воздушный поцелуй Мариетте, которая так и сидела, держа козу у себя на коленях, обернутых подолом юбки.

— Даже без пары туфель на ногах! — не удержавшись, заявил Леон матери, едва отец и сын де Мальбре удалились в отведенные им комнаты. — Правит мулами и повозкой, в которую затолкала полтораста коз!

— Двенадцать, — поправила мать и прикусила губу, чтобы не рассмеяться.

— Двенадцать, двадцать, сотня… какая разница? Как мне теперь прикажете представить ее Мальбре?

— Как добросердечную девушку, которая в самую жару отправилась в Монпелье за козами, чтобы обеспечить молоком крестьян, живущих на нашей земле. Сами они не в состоянии приобрести коз, у них нет на это средств.

— Любой из мужчин в деревне мог бы отправиться за этими козами.

— И пропить деньги, — спокойно возразила Жанетта. — Тебе бы надо гордиться Мариеттой, а не стыдиться ее. Козы и пчелы могут многое изменить не только для нас, но и для тех, кто на нас опирается, зависит от нас.

Последовало долгое молчание, потом Леон произнес угрожающе спокойным голосом:

— Какие пчелы?

Жанетта поморщилась. Она имела в виду сообщить новость о пчелах исподволь, мягко, а не обрушивать ее на Леона, когда он так взвинчен происшествием с козами.

— Какие пчелы? — повторил он, и глаза у него вспыхнули.

— Те, что в оранжерее. Мариетта подумала, что было бы неплохо…

Дверь с громким стуком захлопнулась за Леоном, а Жанетта уселась поглубже в кресло и налила себе утешительный стаканчик сливянки.

Лили и Сесиль в испуге шарахнулись от него, когда Леон бурей пронесся по всему замку, а потом скрылся в оранжерее. То, что еще вчера находилось в состоянии первобытного беспорядка, теперь являло собой аккуратно расставленные ряды пчелиных ульев. Подойдя ближе, Леон глянул в окно и увидел, что на лужайке возле кухни мирно пасутся злополучные козы.

Леон ругнулся, но на сей раз в результате неудержимого восторга. За одну неделю своего пребывания здесь Мариетта сделала для Шатонне намного больше, чем Матильда за долгие годы. А ее вид на повозке в окружении воинственно настроенных коз он забудет не скоро, чтобы не сказать больше.

Леон усмехнулся, гнев его улетучился так же быстро, как и возник. Одному Богу ведомо, какое зрелище являли они с Мариеттой, когда сражались с треклятой скотиной. Ничего удивительного, что Анри и Рафаэль так неистово хохотали над этой сценкой. Если слухи об этом дойдут до Версаля, его репутации конец. Он решил пригрозить Рафаэлю, что выбьет ему все зубы, если тот хотя бы шепнет кому-нибудь об этом нелепом происшествии.

— Как ее зовут? — услышал он у себя за спиной голос Рафаэля.

Леон обернулся и увидел своего друга уже не в дорожном костюме, а в камзоле с широким вырезом, позволяющим хорошо разглядеть белоснежную сорочку из тонкого голландского полотна. Были на нем и короткие панталоны, перехваченные повыше колен ленточками с претензией на новомодный стиль. При дворе ходили слухи, что на украшение одного из костюмов Рафаэля де Мальбре ушло не менее двухсот пятидесяти ярдов серебряной тесьмы. Рафаэль был такого же высокого роста, как Леон, но сложения более худощавого. Волосы аккуратно припудрены. В оранжерее, где спертый воздух гудел от жужжания пчел и куда доносился снаружи не слишком приятный козий запах, Рафаэль выглядел как-то не на месте — вроде экзотической птицы в деревенском курятнике.

— Кого? — спросил Леон, отлично понимая, кого имеет в виду его женолюбивый друг.

— Рыжую девчонку с козами. Черт побери, я в жизни не видел таких волос, как у нее. — Рафаэль в предвкушении ответа потер свои ухоженные руки. — Я много лет не развлекался с деревенскими девушками и теперь намерен возобновить это приятное занятие. Ты когда-нибудь видел такие волосы и такую грудь? Эта грудь даже монаха заставит забыть о святых обетах! Ну, давай говори, как ее зовут и где я могу ее найти?

— Ее имя, — заговорил Леон, неожиданно для себя ощутив новую вспышку злости, — Мариетта Рикарди, а найти ее ты можешь за моим обеденным столом. — С этими словами он повернулся спиной к своему ошарашенному другу и быстрым шагом направился к кухне.

— Откуда мне было знать, что Леон со своими гостями будет возвращаться домой по дороге из Монпелье? — спросила у Селесты вконец расстроенная Мариетта, все еще одетая в ее платье.

Селеста засмеялась:

— Надо же, повозка, полная коз! Что подумает герцог?

— Не знаю, что он подумает, мне это безразлично, — солгала Мариетта и принялась лихорадочно расчесывать волосы.

— Но вы больше не можете носить это платье, оно все в пыли. Мои платья никогда не были в таком состоянии!

— Но ты же не покупала коз!

— Хотелось бы думать, что мне этого никогда не придется делать! — Селеста в ужасе передернула плечами. — Гадкие, вонючие твари! Да, вы видели, какое платье нашла для вас тетя Жанетта? Мне показалось, что цвет немного темноватый, но платье по крайней мере нарядней моего батистового зеленого, а одолжить вам мое шелковое розовое я не могу. Сегодня вечером я должна выглядеть как можно лучше. Рафаэль де Мальбре пользуется репутацией самого красивого мужчины в Париже, за исключением Леона, разумеется, но Леон женится на Элизе, так что он не в счет.

Селеста весело болтала, а Мариетта тем временем примеряла платье из янтарно-желтого бархата. Цвет его сиял, словно осенние листья, прекрасно оттеняя цвет глаз и волос Мариетты. И совершенно не случайно глубокий вырез декольте, ширина в талии и обхват манжет пришлись Мариетте точь-в-точь по мерке. Жанетта весь день провела за шитьем, сравнивая и прикидывая с той целью, чтобы платье, сшитое для нее самой, выглядело на Мариетте так, словно его шили для нее, и только для нее.

Герцог де Мальбре принял объяснение Жанетты, что Мариетта их старая знакомая и погостит у них до свадьбы Леона, с вполне серьезным лицом, но в глазах у него, как говорится, прыгали чертики. Он был знаком с де Вильневами много лет и до сих пор не встречал у них никого, хотя бы отдаленно похожего на рыжую лисичку, которая так дерзко препиралась с Леоном во время их возни с непослушной козой. Что касается того, как могла дама благородных кровей разъезжать по сельской местности босиком и при этом сама править мулами, то об этом Жанетта не сочла нужным распространяться, а воспитанность не позволяла герцогу настаивать на этом. Скорее всего он подумал, что Жанетте трудно было бы найти приемлемое объяснение.

Первым чувством Рафаэля было разочарование, однако вскоре оно сменилось радостью. Разочарование возникло от того, что если эта девушка отнюдь не местная крестьяночка, то овладеть ею нельзя будет без предварительного ухаживания, а радость — от того, что, находясь в ее обществе более или менее длительное время, он может не опасаться соперничества Леона, полностью поглощенного матримониальными чувствами и подготовкой к свадьбе. Как и его отец, он полагал, что объяснение де Вильневов по поводу присутствия в замке Мариетты слишком туманно, чтобы считать его удовлетворительным, но это делало ситуацию еще более пикантной. Была ли эта девушка любовницей Леона? Возможно ли, что он не желал бы с ней расставаться даже теперь, когда вот-вот вступит в брак с Элизой? Собственно говоря, это не первый случай, когда они с Леоном претендуют на внимание одной и той же дамы. Но на сей раз у него, Рафаэля, есть важное преимущество. Мариетта Рикарди вряд ли радуется тому, что Леон женится, и, несомненно, захочет найти утешение в объятиях другого мужчины. И Леон ничего не сможет с этим поделать. А если бы и попытался что-то предпринять, его нареченная узнала бы его тайну. Рафаэль потерял слишком много женщин, которые предпочли темное обаяние Леона, и теперь не мог не ощущать некое чувство удовлетворения. Мариетта Рикарди понятия об этом не имела, но в глазах Рафаэля де Мальбре она уже ему принадлежала.

Сотрясаемая нервной дрожью, Мариетта прошла следом за Селестой по галерее, а потом вниз по широкой лестнице. Леон с бокалом в руке стоял у камина. В отличие от своего друга волосы он не напудрил, они ниспадали блестящими волнистыми прядями на изысканный кружевной воротник, украшавший камзол из темно-красного бархата.

Мариетта вздохнула — глубоко и все еще с дрожью, и набралась храбрости посмотреть Леону в глаза. Ноги у нее вдруг сделались ужасно слабыми, когда в глазах этих вместо ожидаемого ею гнева она первым долгом увидела изумление, а вслед за ним нескрываемое восхищение.

Глубокое декольте ее платья было отделано красивой шелковой лентой, на корсаже вышиты маленькие цветочки из перламутра. Нитка жемчуга украшала шею — это был дар Жанетты. Золотое облако ее волос Селеста уложила в модную прическу.

У Леона перехватило дыхание. Милостивый Боже, несмотря на то что рядом с ним была Элиза, кровь его так и вспыхнула огнем! Кое-как справившись со своими эмоциями, Леон со всей любезностью повернулся к своей хрупкой нареченной с намерением познакомить ее и Мариетту.

Страх Мариетты уже прошел. Элиза Сент-Бев в своем небесно-голубом шелковом платье была похожа на китайскую фарфоровую куколку, вьющиеся белокурые локоны ниспадали ей на обнаженные плечи. Она взяла руку Мариетты в свою и улыбнулась невероятно сладкой улыбкой. Если Лансер и Шатонне полны были слухов о рыжеволосой девчонке, которую привез с собой Лев Лангедока, то до мадам Сент-Бев эти слухи явно не дошли. В ее глазах не было ни малейшего намека на ревность или неодобрение.

— Мне так хотелось познакомиться с вами, — заговорила она голосом очень нежным и чуть громче шепота — Я просила Леона привезти вас с собой ко мне. В Лансере очень мало людей моего возраста, мне почти не с кем подружиться.

Мариетта растерялась донельзя, не зная, что сказать. Она возненавидела эту женщину из-за того, что ее любил Леон, а теперь, когда они встретились лицом к лицу, ненависть испарилась так же быстро, как роса в солнечное утро.

— Герцог де Мальбре, — произнес Леон, и руки Мариетты коснулись губы весьма достойного господина, который в первой половине дня смотрел на нее с насмешкой, хоть и незлобивой. На вид ему было немногим за пятьдесят. На ногах башмаки на высоком каблуке, украшенные крошечными бриллиантиками. Одежда из темно-синего бархата, воротнички и манжеты обшиты золотого цвета кружевом — венецианским. Мариетта перестала улыбаться, подумав, не принадлежит ли элегантный герцог к числу тех, кто провозит драгоценный товар во Францию контрабандой, спрятав под плащом.

— А это Рафаэль де Мальбре.

Голос у Леона слегка изменился, когда его лихой приятель поцеловал руку Мариетты более долгим поцелуем, чем того требовала обычная вежливость.

— Рад познакомиться с вами, мадемуазель. Если бы я знал, что Шатонне хранит такие сокровища, то приехал бы сюда давным-давно.

— И был бы разочарован, — произнес Леон, стараясь скрыть нотку раздражения в голосе. — Мадемуазель Рикарди появилась здесь совсем недавно. Ее дом в Венеции.

— Ее домом, — отвечал на это Рафаэль де Мальбре, в голубых глазах которого сияло нескрываемое восхищение, — должен быть Версаль. Своей красотой она затмила бы самых прославленных дам при дворе.

Леон крепко взял своего друга за руку и отвел туда, где Селеста с лихорадочным нетерпением дожидалась, когда же ее наконец представят.

Жанетта пригласила гостей пройти в столовую к великолепно накрытому столу. Мариетта с душевным облегчением отметила про себя, что Лили все сделала хорошо. Белоснежная скатерть из камчатного полотна уставлена серебряной посудой, а в самом центре стола поместилось блюдо с зажаренной индейкой, нафаршированной каштанами, и с гарниром из печеных яблок. Мариетта научила Лили раскладывать салаты так, чтобы они выглядели более аппетитно. На буфете высилась огромная чаша со свежими фруктами.

Обычно спокойное лицо Жанетты было немного встревоженным, когда она обратилась к сыну со словами:

— Анри говорит, что король уже выражает недовольство твоим долгим отсутствием.

— Даже Людовик не может ожидать, что я, добравшись в такую даль на юг, вернусь через две недели, — ответил Леон, все внимание которого было приковано к тому, что Рафаэль что-то нашептывает Мариетте на ухо, а та вроде бы даже слегка улыбается. Ему было очень трудно сосредоточиться на разговоре с матерью.

— Но Жанетта меня уверяет, будто вы вообще не имеете намерения возвращаться ко двору, — заметил герцог, взгляд которого не сходил с нежного личика молодой вдовы.

— Это правда. Мое место здесь, в Шатонне, а не в Версале. Я не создан для жизни придворного.

— Вы недостаточно раболепны для этого, — сухо согласился герцог, — но если Людовик потребует, чтобы вы вернулись, у вас не будет выбора. Я возвращаюсь в конце месяца, и король ожидает, что вы и ваша супруга составите мне компанию. Вам понравится Версаль, — обратился он к Элизе. — Лангедок не место для такой красивой женщины. В Версале балы, маскарады, игры…

— А также интриги, соперничество и прелюбодеяния, — добавил Леон.

Рафаэль отвлекся от флирта с Мариеттой и глянул на своего друга, выразительно приподняв одну бровь. Леон отнюдь не был известен при дворе своим отвращением к соперничеству и прелюбодеяниям.

— Вы что, всерьез говорите о своем решении остаться в Шатонне? — спросил герцог. — Это было бы вопиющим неподчинением воле короля.

При мысли о подобном афронте по отношению к королю руки у Элизы задрожали так сильно, что она пролила вино. Сесиль поспешила к ней с салфеткой, а герцог заботливо наполнил для нее вином чистый бокал. Молодая женщина, это прелестное подобие китайской фарфоровой статуэтки… Нет, со стороны Леона просто безумие держать ее на юге, в провинции, в окружении простолюдинов, в то время как она могла бы стать всеобщей любимицей при дворе, где ее ласкали бы и баловали.

— Я целиком и полностью предан королю, — возразил Леон, которого сейчас более всего занимало, что именно этот дьявол Рафаэль говорит Мариетте. — Если понадобится, я добьюсь, что добрая половина мужчин Лангедока будет сражаться за него. Ему стоит только приказать, и я буду готов к услугам. Я ценен для короля как солдат, а не раболепный придворный. Король такой же человек, как и все люди. Он волен распоряжаться моей преданностью, но не моей жизнью.

— Нет, в этом вы не правы! — с жаром произнес герцог. — Людовик не такой, как все. Подобные слова можно приравнять к государственной измене, и хорошо, что вы сказали их мне, явно необдуманно, а не кому-то еще, иначе вам, чего доброго, пришлось бы доживать свой век в Бастилии. Король есть помазанник Божий, абсолютный владыка, чье слово закон. Он полубог, а вы говорите о нем как о равном!

Леон криво усмехнулся:

— Вовсе не как о равном, Анри. А просто как о человеке.

Герцог аж застонал и обратился за поддержкой к Элизе:

— Ведь вы предпочли бы жить в Версале, не так ли, мадам?

Элиза нервно облизнула губы. Разговор остался для нее совершенно непонятным. Она считала, что после свадьбы они с Леоном уедут ко двору, и заранее этому радовалась. Нарядные платья, драгоценности, музыка, танцы… все это так заманчиво! Мысль о том, что они останутся в Шатонне, пугала ее, но как могла бы она признаться в этом сейчас, в присутствии такого количества людей?

Герцог, для которого ее размышления были все равно что открытой книгой, произнес торжествующим тоном:

— Ну так вот, я уверен, что ваша будущая супруга желает попасть в Версаль! Она слишком много времени провела в этой всеми забытой глуши.

Леон бросил взгляд на Элизу и спросил:

— Это правда? Вам хотелось бы жить в Версале?

— Д… да.

— Но Шатонне так нуждается в вас.

Элиза тупо уставилась на него, потом сказала:

— Но что мне делать здесь? Чем я могу помочь?

Вопрос повис в воздухе. Под пронизывающим взглядом Леона Элиза с каждой секундой чувствовала себя все более неуютно. Он говорилзагадками, она его не понимала, а когда его черные брови сошлись на переносице, ей стало страшно. Она не в силах была понять, о чем он думает. Он выразил решительный протест в ответ на ее просьбу подождать со свадьбой, пока не истечет положенный срок траура. Но он ни словом не обмолвился о том, что они не вернутся в Версаль, а теперь утверждает, будто Шатонне нуждается в ней. Элиза не имела представления о том, что означает это его замечание. Ведь Шатонне нуждается в дельном управляющем, вот и все, не так ли?..

— Так это были вы нынче днем? — обратился к Мариетте Рафаэль де Мальбре, и голос его дрожал от сдерживаемого смеха, а плечом он коснулся ее плеча, словно сообщая некий сугубо личный секрет.

Чертов Рафаэль, какой же он, однако, наглый щенок! Леон разозлился не на шутку и на то, что Элиза проявила полное непонимание того, какой может и должна быть их будущая совместная жизнь, и, пожалуй, не менее на то, как Мариетта воспринимала нелепые заигрывания Рафаэля. Этот дуралей отлично знал, что именно Мариетта правила повозкой с козами, а теперь как ни в чем не бывало наливает ей вино, и руки их соприкасаются.

— Только помешанный мог бы позволить себе отнестись к гневу короля как к чему-то незначительному, тривиальному, — продолжал герцог, не замечая, что внимание хозяина далеко не полностью обращено на него. — В Версале вряд ли найдется хоть один из придворных, который не считал бы, что постоянная жизнь в провинции — это удел хуже смерти.

— Но ведь они не де Вильневы, — спокойно ответил Леон.

Герцог поставил локти на стол и, удерживая в руках серебряный бокал с вином, слегка покачивал его вперед-назад.

— Король вряд ли отнесется спокойно к вашему непослушанию, Леон. Подумайте, ведь ему годами довелось терпеть неприятности от южан, мятежи и прочие беспорядки. Половина жителей Лангедока вообще не считает себя французами. Ведь именно поэтому король и называет вас своим Львом. Ведь вы являете собой сердце и разум юга, и если мужчины Лангедока лояльны по отношению к вам, значит, они верны королю. В случае войны они последуют за вами, а не за Людовиком, и он это понимает. Если ваша преданность окажется под вопросом… — Герцог, не окончив фразу, весьма выразительно пожал плечами.

И тут раздался испуганный вскрик Элизы, а сразу после этого она произнесла:

— Нет-нет, Леон предан королю! Вы же знаете, как самоотверженно он за него сражался.

Герцог поспешил ответить ей с ободряющей улыбкой:

— Да, король понимает и ценит это. Тем не менее он приказывает Леону вернуться в Версаль, а этот дьявол Кольбер примется отравлять разум Людовика разными подозрениями, если Леон не подчинится приказу.

— Какими подозрениями? — спросила Элиза в полном недоумении.

— Например, таким, что Леон может воспользоваться силой своего влияния на южан. Он может рассчитывать на поддержку по меньшей мере двух тысяч этих чумовых гугенотов, которые для Людовика хуже острой занозы в теле. Остались истинно католическими только три города — Тулуза, Каркассон и Бокэр. Это опасное положение для любого короля.

— Но Леон — добрый католик! — запротестовала Элиза. — Он никогда не стал бы рассчитывать на поддержку гугенотов!

— Я вполне осведомлен об этом, мадам, но гугеноты следовали за Леоном на войну, а подобная преданность человеку иной веры может лишить ночного покоя даже короля.

— Если бы вы жили в Париже, я непременно заметил бы вас, — тем временем на другом конце стола негромко говорил Рафаэль Мариетте, стараясь поймать своими голубыми глазами ее взгляд.

— Скорее всего, месье, мы обитали бы в разных частях этого большого города, — отвечала Мариетта, стараясь спрятать за игривостью тона боль, которую ощущала в сердце. О, если бы Леон смотрел на нее с таким обожанием! Если бы в его глазах она читала желание, если бы его рука прикасалась к ее руке как бы ненароком, а на самом деле намеренно, когда он подливал вина в ее бокал. Но Леон был поглощен разговором с герцогом, а его нареченная сидела рядом с ним.

— Мой отец сражался в рядах армии Людовика XIII и находился в Монпелье в то время, когда стены города были снесены ради того, чтобы стало легче наблюдать за гугенотами, — говорил герцог, думая в то же время о том, что в жизни не видел такого ангельского личика, как у Элизы Сент-Бев. Она пробудила в нем чувства, которые он считал давно умершими. Не будь она невестой Леона, он, черт побери, немедленно принялся бы ухаживать за ней сам.

Мариетта вдруг рассмеялась звонко и весело — Рафаэль заявил, будто единственной причиной, по которой он не повидался с ней в Париже, было то, что король придерживал ее для себя.

Темные глаза Леона так и вспыхнули при этих словах. Откровенное заигрывание Рафаэля с Мариеттой и без того имело дурной тон, но то, что она откликнулась на него…

Жанетта, заметив, что Элиза с каждой, минутой разговора о возможной королевской немилости выглядит все более огорченной, любезно предложила дамам перейти в гостиную, чтобы поболтать там в свое удовольствие и предоставить мужчинам вести свои споры без них. Рафаэль встал было с намерением проводить Мариетту, однако пронзительный взгляд, брошенный на него Леоном, образумил его, и он сел на место, подавив улыбку. Девица и в самом деле любовница Леона. Других причин для столь явной ревности друга быть не могло.

Жанетта устроилась у камина со своим гобеленом; мысли ее были сосредоточены на мрачных предостережениях Анри о королевской немилости, которая постигнет Леона, если он не вернется ко двору. Ей очень не хотелось, чтобы Леон снова уехал на север, но, может, это было бы к лучшему. Она чувствовала, что сын неясно представляет себе собственное будущее в Шатонне. Жизнь его с Элизой здесь не может быть такой, как он воображает; Версаль и Париж подходят этой женщине гораздо больше, нежели Шатонне. Возможно, было бы лучше, если бы Леон осознал это теперь, даже если бы оно означало, что она, его любящая мать, попрощается с ним в последний раз.

Две молодые женщины уселись рядышком. Элиза явно была рада обществу Мариетты, что касается Селесты, та села на диванчик у окна, обиженная тем, что Рафаэль де Мальбре не обратил на нее внимания.

— Ох, что с нами будет, если король разгневается на Леона? — с тревогой спросила Мариетту Элиза. — И как нам жить здесь? Без королевских милостей Леон обеднеет, имение придет в упадок. И я вовсе не хочу здесь жить! С тех пор как умер мой муж, Мариетта, у меня не осталось ни единого друга, ни единого. Я так надеялась уехать в Париж, ко двору, увидеть Лавальер, увидеть короля!

— Но Версаль не то место, где можно воспитывать детей, — как можно более мягким тоном произнесла Мариетта. — Я это знаю, ведь я жила в Париже.

— Детей! — Элиза уставилась на нее чуть ли не с ужасом. — Я не могу иметь детей, Мариетта. Мой муж запретил мне даже думать об этом. Он говорил, что роды меня убьют!

Мариетта, в свою очередь, посмотрела на Элизу с недоверием. Как она может выходить замуж за Леона и не иметь желания рожать ему детей? Ребенок от Леона… При одной мысли об этом Мариетта ощутила приступ желания. Растить и воспитывать его детей в Шатонне, ездить всем вместе на соколиную охоту. Научить дочерей плести кружева. Господи, да она пожертвовала бы чем угодно ради того, к чему Элиза относится прямо-таки с ужасом!

— Не могу себе представить, почему Леон так хочет остаться здесь, — продолжала Элиза едва не в слезах. — Я только и думала, как все это весело и приятно… балы, прогулки и другие развлечения.

Мариетта постаралась сдержать свое нетерпение, напомнив себе, что Элиза провела последние шесть лет в браке с человеком, который годился ей в дедушки.

— Но у вас будет Леон, — заметила она, в глубине души удивляясь тому, чего еще может требовать от жизни женщина.

Элиза прикусила губу. Не могла же она признаться новообретенной подруге, что будущий муж внушает ей страх. Он покидал Шатонне совсем юношей, неловким и восторженным, а теперь он стал таким властным и уверенным в себе. Его суждения о жизни утомляли ее, а так ярко выраженные качества бывалого вояки начинали пугать. Что касается его ласк… Его первый страстный поцелуй вызвал у нее протест: как же так, тело ее мужа не успело остыть в могиле… Леон неохотно подчинился ее желаниям. Ведь когда они поженятся, он сможет целовать ее, когда и сколько ему будет угодно.

Элиза вздрогнула. Как признаться ему, что после шести лет брака она все еще девственница? И что если жаждет защиты и привязанности, то совершенно не способна предаваться плотским утехам? Ведь при всей своей невинности, она была достаточно проницательна, чтобы понимать, что претензии Леона должны носить вполне физический смысл и характер.

Слезы наворачивались ей на глаза, она нервически ломала пальцы рук. При жизни мужа все было гораздо проще. Он только и хотел, чтобы ею все любовались, он гордился ею и обращался с ней как отец с любимой дочерью. Тем не менее она должна выйти замуж, она лучше всех понимала, что не в состоянии жить в одиночестве, и Леон, едва узнав о смерти ее мужа, поспешил покинуть Версаль и приехал к ней, не так ли? Он любит ее, и она должна найти в себе силы откликнуться на его чувство. Но сегодня вечером они не остались наедине. Рядом с ней Мариетта, поблизости также герцог и его сын.

Когда мужчины вновь присоединились к дамам, Элиза расслабилась. Внутренняя напряженность покинула ее, как только рядом с ней сел герцог. Было похоже на то, словно возле нее снова находится ее муж. Он не предъявлял на нее никаких требований, в глазах у него сияли доброта и восхищение.

Рафаэль проигнорировал предостерегающий взгляд, брошенный на него Леоном, и возобновил разговор с Мариеттой. Чем дольше он находился возле нее, тем яснее ему становилось, что он испытывает к ней нечто более сильное и необычное, чем то влечение, какое он испытывал в присутствии любой красивой женщины. Неудивительно, что Леон решился привезти ее с собой в Шатонне, чтобы получать удовольствие от ее присутствия по возможности дольше.

С каждой минутой влечение Рафаэля де Мальбре к Мариетте Рикарди возрастало, и друг его детских лет, Леон, замечал это, испытывая при этом совершенно неразумное желание вышвырнуть Рафаэля вон.

Впрочем, какое ему дело до того, что этот ловелас соблазнит Мариетту? Да пусть она спит хоть с парнишкой-конюхом! Он в нее не влюблен. Он любит Элизу…

Леон с трудом отвел взгляд от золотого сияния волос Мариетты и от напудренного парика друга, слишком близко склонившегося к этим волосам. Мариетта в эту минуту выслушивала какой-то анекдот Анри, и Леон попытался переключить свое внимание с них на кого-нибудь другого. После приезда на юг он проводил время только в Шатонне или в Лансере. Завтра, после визита к Элизе, он отправится на соколиную охоту, и если Рафаэль предпочтет разыгрывать из себя влюбленного идиота, он отправится на охоту один.

Никто не обращал внимания на Селесту; она так и сидела у окна, не замечаемая Рафаэлем, которого надеялась очаровать. Даже герцог не удостоил ее своим вниманием. Надув губы и сжав кулаки, она изо всех сил старалась, чтобы ее разочарования не заметили окружающие.

Глава 6

Следующим утром Мариетта была на ногах с самого рассвета и обрывала листья мать-и-мачехи и дягиля, чтобы приготовить лекарство для Нинетты Бриссак. Эти немногие утренние часы, когда все в доме еще спали, были для Мариетты самыми счастливыми за весь день. На короткое время можно было забыть о грядущей свадьбе Леона и Элизы и о том, что скоро ей придется уехать. Кровь южанки влекла Мариетту к широким полям, озаряемым солнечными лучами, и к окружающим Шатонне каменистым холмам, поросшим густым кустарником. Оранжевая и красновато-коричневая земля, темная зелень стройных кипарисов, изнывающих от жары, радовали ее взгляд куда больше, чем холодная зелень северной Франции. Здесь Мариетта чувствовала себя как дома. Здесь она была бы счастлива, если бы судьба ей благоприятствовала.

— Куда это вы собрались, милочка? — услышала Мариетта вопрос Рафаэля де Мальбре, который стоял, прислонившись к воротам конюшни в весьма изящной позе, и преградил ей дорогу, когда она направилась к своей лошади, чтобы верхом добраться до жилища Бриссаков.

— К Нинетте с лекарством для нее, — ответила Мариетта очень сухо.

Она прекрасно понимала, что Рафаэль де Мальбре намерен соблазнить ее, и в присутствии Леона, теша собственное самолюбие, даже радовалась знакам его внимания. Однако во всех прочих случаях проявляла по отношению к нему полную холодность, что ничуть его не задевало, а скорее подогревало страсть.

По мнению Рафаэля, она была опытной маленькой кокеткой, вспыхивающей на минутку и тут же остывающей только ради того, чтобы возбудить мужчину до потери здравого смысла и получить от него в подарок как можно больше драгоценностей и так далее, короче сказать, всего того, что не досталось бы ей при обычных обстоятельствах. Впрочем, судя по тому, как она была одета, Мариетта не особенно увлекалась пышными украшениями. Возможно, малютка Рикарди достаточно умна и считает желанными подарками вещи более существенные, к примеру земельные участки или роскошные дома. Если это так, Рафаэль готов был заплатить и подобную цену. Кольцо с изумрудом, которое он вручил было ей в предыдущий вечер, она тотчас вернула ему с разгневанным видом и негодующим румянцем на щеках, и это, по мнению Рафаэля, доказывало, что ее прелести станут доступными в результате более широких жестов с его стороны. Он прикидывал в уме, какую же цену предложил Леон за право ласкать столь чувственное тело.

Рафаэль не сомневался, что Мариетта разыгрывает из себя простую крестьяночку намеренно. Это позволяет ей показывать длинные, стройные ноги, задирая повыше юбки, когда она расхаживает по дорожкам палисадника возле кухни, а ножки у нее, надо прямо сказать, весьма эротичные. Манера одеваться просто дает ей возможность свободно распускать великолепные золотые волосы, ниспадающие волнистыми прядями до талии.

Рафаэль де Мальбре усмехнулся. Его ни на минуту не обманула деланная простоватость Мариетты. Она была настолько же рассчитанной на возбуждение чувственности в мужчинах, как драгоценности и парчовые наряды куртизанок. И гораздо более интригующей и успешной.

— Весьма достойное занятие, — произнес Рафаэль де Мальбре с подчеркнутой любезностью. Теперь ясно, решил он про себя, при каких обстоятельствах Леон познакомился со своей любовницей. — Быть может, вы позволите мне сопровождать вас?

— Не думаю. — Мариетта не удержалась от улыбки, окинув взглядом светло-серый шелковый наряд Рафаэля. — Сарацин не тот конь, на котором можно скакать в столь изысканном костюме, как у вас, месье.

— Сомневаюсь, что Сарацин сейчас в стойле, — возразил Рафаэль самым беспечным тоном, бросив через плечо Мариетты взгляд в дальний угол конюшни, в чем особой необходимости не было: он и без того знал, что вороного жеребца Леона в стойле нет, хозяин уехал на нем на свидание со своей трепетной возлюбленной.

— Это не имеет особого значения, месье, — пожав плечами, сказала Мариетта. — Дороги Лангедока неровные и очень пыльные. Мужчинам приходится ездить по ним верхом в бриджах из плотной ткани, а не в шелках или атласе.

— Мужчина не нуждается ни в чем особенном для того, чтобы любить, — глухим, срывающимся от страсти голосом произнес Рафаэль, привлекая Мариетту к себе и прижимаясь губами к ее губам.

Мариетта яростно воспротивилась ласке, но при всем своем дендизме Рафаэль был молод и силен, и она не смогла высвободиться из его объятий. Он раздвинул языком ее губы и жадно коснулся им ее языка.

Сарацин был уже оседлан и ждал возле подъемного моста, когда Леон отправится на утреннее свидание в Лансер. А Леону пришлось вернуться в конюшню за хлыстом, который он со злости швырнул на землю, когда приехал из Монпелье в сопровождении герцога и Рафаэля, ставших тогда невольными свидетелями того, как он и Мариетта сражались с проклятой козой.

Во дворе у конюшни Леон внезапно застыл на месте, лицо его словно окаменело, только на скулах играли желваки, а руки он сжал в кулаки с такой силой, что побелели костяшки пальцев.

Рафаэль его не заметил — он наконец-то прижал к себе Мариетту всем телом и продолжал свой поцелуй; Мариетта изо всех сил уперлась руками ему в грудь, пытаясь высвободиться. Она тоже не видела и не слышала ничего вокруг себя.

Леон повернулся и пронесся через весь замок с таким выражением лица, что его мать, которая куда-то шла своей неуверенной походкой, остановилась в полном изумлении. Леон же вскочил в седло, пришпорив беднягу Сарацина с ненужной силой, а губы его сложились в жесткую, прямую линию, знакомую лишь его противникам в сражениях.

— Маленькая шлюха, — буркнул он себе под нос и с силой ударил Сарацина хлыстом.

Когда она отвергла его авансы ночью в амбаре, это лишь сделало его желание более пылким. И не она ли добилась успеха? Она здесь, поселилась в Шатонне; она подружилась с его матерью и стала настоящей хозяйкой в доме. Но если бы не он, пришлось бы ей скитаться по улицам Тулузы в одиночестве, без денег и без крыши над головой.

— Дьявол ее побери! — прорычал Леон, быстрым, решительным шагом входя в дом усопшего управителя Лансера. Все, что ему надо, — это один день соколиной или обычной охоты, один день в седле! Какое ему дело до того, что похотливая девчонка, с которой он знаком всего несколько недель, бесстыдно отдастся де Мальбре? Его чувства вовсе не с ней. Да будь она проклята, чего она стоит по сравнению со всем, что ему поистине дорого!

Элиза заметно вздрогнула, когда Леон переступил порог ее гостиной: черные брови угрожающе сдвинуты, он скорее похож на демона из ада, чем на нежного возлюбленного. Что случилось? Что могло привести его в такое скверное настроение? Может, она сделала что-нибудь не так? Или, наоборот, не сделала?

Руки Элизы беспомощно затрепетали. Если бы герцог был здесь, он успокоил бы ее и утешил, но герцог уедет в Версаль после ее свадьбы, и ей тогда не к кому будет обратиться…

Элиза ощутила слабость, ей казалось, что она вот-вот упадет в обморок, однако вовремя вспомнила, что Леон терпеть не может дам, которые терзают себя из-за сущих пустяков.

Она улыбнулась дрожащими губами в надежде, что это доставит ему удовольствие. Ох, что угодно, лишь бы он не выглядел таким разгневанным, таким воинственным. Ей припомнились рассказы об отваге ее будущего мужа на полях битвы и о том, что однажды он убил кого-то на дуэли.

В эту минуту вид у него был такой, будто он намерен убить еще кого-то.

Леон нетерпеливо мерил шагами гостиную Элизы. С тех пор как он вернулся домой, его ухаживание за невестой происходило либо в стенах этой красиво убранной комнаты, либо — за ее стенами — на террасе. А ему нужны физические упражнения. И свежий воздух.

— Давайте съездим на соколиную охоту. Я приобрел кречета специально для вас.

Элиза побледнела.

— Боюсь, что из меня получится неудачная спутница…

— Чепуха! — Леон подавил раздражение и одарил Элизу ослепительной улыбкой. — Ведь ради этого я и вернулся в Шатонне… ради того, чтобы ездить на охоту вместе с моей любимой.

— Но я…

— Послушайте. — Леон помог Элизе встать с кресла. — У меня есть лошадка, очень добрая и спокойная, она слушается малейшего движения поводьев. Давайте совершим верховую прогулку, уедем подальше от чужих глаз. — С этими словами он обнял и поцеловал Элизу.

— Я не смогла бы, — проговорила она еле слышно, высвободившись из его объятий. — Я не умею ездить верхом, а тем более охотиться. — Она побледнела. — Что, если просто совершить небольшую прогулку в карете?

Леон глубоко вздохнул, призвав на помощь каждую унцию силы своего самообладания. Прогулка в карете! Для него, Льва Лангедока! Самого смелого всадника и охотника во Франции!

Неимоверным усилием воли он заставил себя улыбнуться, взял руку Элизы в свою и поцеловал.

— Простите меня, Элиза, я в дурном настроении, но мне не следовало обрушивать его на вас. Будет лучше, если я проедусь сегодня верхом в одиночку.

— О да! — поспешила согласиться Элиза, но тут же пожалела об этом, надеясь, что ее восклицание прозвучало не слишком радостно и что Леон не примет его как желание отделаться от него.

— До завтра, — произнес Леон, прикидывая в уме, следует ли обнять ее и поцеловать на прощание. И решил, что делать этого не стоит. Вежливые поцелуи Элизы оставляли его совершенно невозмутимым. Ограничения и запреты в проявлениях чувств, которые Элиза наложила на него после его возвращения в Шатонне и которые поначалу он счел очень тяжелыми для исполнения, на самом деле оказались для него на удивление легкими. Он надеялся только на то, что в супружеской постели его любовный опыт будет достаточным для того, чтобы преодолеть ее холодность.

Рафаэлю де Мальбре, думал Леон со злостью, направляя бег Сарацина к холмам, не пришлось бы преодолевать холодность Мариетты.

Леон достаточно хорошо понимал, какое действие может произвести на мужчину поцелуй Мариетты. Но какие ощущения вызвали бы эти поцелуи, даваемые добровольно и со страстью, он даже вообразить не мог и еще раз выругался, пытаясь успокоить себя мыслью, что уж его-то нареченная скромна и целомудренна.

* * *

Мариетте наконец-то удалось оттолкнуть от себя Рафаэля, после чего она пнула его в ногу с такой силой, что он заорал от боли.

— Как вы смеете! Мерзкий хлыщ! — Мариетта плюнула в него и одним рывком вскочила на спину своей кобыле. — Вы думаете, что Рикарди можно купить за драгоценные побрякушки? — Она пустила лошадь вскачь, едва не сбив Рафаэля с ног.

Он поспешил отскочить с дороги, но лошадь все же задела его своим боком, и он упал на кучу соломы. Ошарашенный, Рафаэль некоторое время просидел на этой соломе, машинально стряхивая соринки и зернышки овса со своего изысканного костюма. Впервые в жизни он ошибся в оценке женщины. Ее негодование не было притворным. Деньгами и драгоценностями не купить ласки Мариетты, а чем можно? Рафаэлю де Мальбре пришел в голову единственный ответ на этот вопрос, пока он, отряхнувшись, шагал в задумчивости по дороге к замку, — буйная малышка Рикарди даст согласие только в обмен на предложение вступить с ней в законный брак. Так ведь она упустила Леона, и других шансов у нее нет, не имеется ни семьи, ни происхождения, о котором стоило бы говорить всерьез. Жаль, что она не родилась в семье, равной по знатности великим де Мальбре.

Перспектива всю жизнь провести в постели с женщиной такой горячей крови могла бы навести на мысль о законном браке любого мужчину.

Рафаэль позвал своего слугу, велел ему привести в порядок парик, который сильно пострадал при его падении, после чего поднялся по лестнице и присоединился в гостиной к Селесте, встретившей его весьма приветливо. Однако он сосредоточил внимание не на ее безыскусной болтовне, а на более серьезном предмете. Таком, который удивил даже его самого.

Мариетта ехала к дому Бриссаков, не обращая ни малейшего внимания на окружающее. Какая глупость, что она позволила себе кокетничать с Рафаэлем де Мальбре и принимала его ухаживания. Но теперь он больше ее не побеспокоит и не станет вступать с ней в разговоры, в то время как все внимание Леона сосредоточено на предстоящей свадьбе. Итак, она по крайней мере не уронила собственную гордость, этого преимущества никому у нее не отнять. Но это ненадолго. Свадьба приближается с каждым днем. Сердце у Мариетты сжималось так сильно, что она чувствовала, что вот-вот умрет от недостатка воздуха… или от недостатка любви.

Арман выбежал ей навстречу, и мысли Мариетты не без усилия сосредоточились на больной Нинетте. Она выслушала заверения Армана в том, что ее лекарства помогают больной, что ее больше не мучает лихорадка. Мариетта отерла лоб девочки губкой, смоченной в прохладной воде, напоила ее привезенным с собой козьим молоком и убедилась, что Арман говорит правду. Нинетта Бриссак еще слаба, ей придется полежать в постели несколько дней, но она будет жить.

Арман рассыпался в благодарностях, но Мариетта в ответ только пожала плечами и заметила с улыбкой, что умение лечить больных всего лишь особый дар, не каждому присущий.

— Но вы и сами могли бы заразиться и умереть, если бы у нее была черная оспа, — возразил Арман.

Мариетта подумала, приходило ли такое в голову Леону, и усомнилась в этом. Он вроде бы вообще забыл о ее существовании.

Мариетта заблуждалась, полагая, что Рафаэль де Мальбре перестанет уделять ей внимание; как раз наоборот, его внимание сделалось еще более настойчивым с той разницей, что он не позволял теперь себе никаких вольностей и обращался с ней как со знатной дамой, причем Жанетте и отцу Рафаэля казалось, что с дамой, по отношению к которой он питает серьезные намерения. Если это замечал и Леон, то он этого не показывал. Сам он почти не разговаривал с Мариеттой и вел себя с ней день ото дня все неприветливей и отчужденней. Короче, он полностью игнорировал Мариетту, а когда его мать пожелала узнать причину такой нелюбезности, ответил ей резко, почти на грани грубости. Жанетте только и оставалось после этого наблюдать, беспокоиться и строить догадки.

Когда Нинетта Бриссак окончательно выздоровела, Мариетта начала все больше и больше времени уделять тому, чтобы научить Сесиль плести венецианское кружево. Спустя некоторое время число ее учениц выросло с одной до двадцати; женщины готовы были пройти расстояние в несколько миль ежедневно, лишь бы, расположившись в оранжерее вокруг своей наставницы, постичь секреты старинного искусства.

— Что такое там происходит, дьявол его побери? — недоуменно спросил Леон, доев свой завтрак и услышав разговоры и громкий смех женщин.

— Там занимаются кружевницы, ими руководит Мариетта, — совершенно спокойно ответила Жанетта, которая не видела причины обсуждать с ним новый замысел Мариетты, тем более что в последние дни с ним вообще невозможно стало разговаривать.

— Что?! — рявкнул Леон и, швырнув на стол салфетку, устремился к окну.

Там, под нависшими ветками старых яблонь, склонились над рукодельем черноволосые, светловолосые и седые головы женщин. Леон узнал молоденькую Жасинту Доде, дочку пекаря, Бабетту, мать которой умерла с год назад, а также старуху вдову Готье. В центре сияла золотом волос знакомая головка.

— Школа кружевниц, — повторила Жанетта. — Мариетта обучает женщин плетению венецианских кружев. Если она останется здесь надолго и если ученицы окажутся способными, Мариетта преобразит Шатонне, ибо это искусство наконец-то принесет ему процветание.

Леон нервно сглотнул. Он хотел бы обрушить на Мариетту свой гнев, который только и мог дать выход его взбудораженным чувствам. Но как он мог так поступить по отношению к девушке, которая делилась с другими своим драгоценным искусством, содержимым в тайне, делилась единственной своей ценностью с простыми деревенскими женщинами? Она уже преобразила его наследственный замок и теперь старалась преобразить всю округу Шатонне!

Жанетта внимательно посмотрела на сына, когда тот отошел от окна, — глаза его ничего особого не выражали, а лицо оставалось равнодушным. Он взял со стула перчатки и шляпу с пером, собираясь в свою ежедневную поездку в Лансер.

* * *

— Это называется двойной полоской, — объясняла Мариетта маленькой Жаклин Ришан; девчушке было всего девять лет, и от усердия она даже высунула язык. Мариетта провязала несколько ровных двойных петель. — А вот так над ними вывязываются розочки, для этого надо провязать петельки в обратную сторону, смотри, как это делается.

Жаклин принялась за работу со всем старанием. Теперь Мариетта уделила внимание Сесили, которая радовалась теплому солнышку и возможности избавиться хоть ненадолго от брюзжания Матильды.

— Вот так мы вывязываем узор, — заговорила Мариетта, но в эту минуту до них донесся топот конских копыт по деревянному настилу подъемного моста, и сердце у нее замерло.

Леон снова уезжал к Элизе. С трудом овладев собой, Мариетта продолжила объяснение.

— У меня в голове все путается, когда вы так говорите, — пожаловалась Сесиль.

Из оранжереи дорога на Лансер была отлично видна, так же как и всадник, который несся по ней на вороном коне.

— Тогда просто смотри, как я это делаю, — сказала Мариетта, принудив себя заговорить снова. — Вот видишь? Меняя количество петель и длину рядов, ты можешь создавать различные узоры…

Но ученица уже не обращала внимание на слова наставницы. Даже вдовая старуха Готье созерцала быстро удаляющуюся фигуру Леона, не отрывая от нее мечтательного взгляда.

— Как бы я хотела быть на месте вдовы Сент-Бев! — с чувством произнесла Жасинта, и все засмеялись.

— После старого хозяина Лансера он будет приятной переменой, это уж точно, — заметила Тереза Коле. — Не думаю, что Сент-Бев мог предложить супруге нечто большее, чем поцелуй с пожеланием доброй ночи.

— От графа она получит гораздо больше, — сказала Жасинта, и в ответ снова раздался взрыв общего смеха.

Мариетта низко наклонила голову над работой, щеки у нее горели, а на глаза едва не навернулись слезы.

— А вы помните, как он грозил убить Сент-Бева, когда услышал о браке? — раздумчиво произнесла Бабетта. — Как уговаривал отца и чуть ли не дюжину других мужчин силой воспрепятствовать старику?

— И как он твердил, что вернется за ней, даже если этого придется ждать годы, годы и годы?

Послышался общий восторженный вздох. Сесиль хихикнула и сообщила:

— Арман сказал, что все дамы в Версале побывали у него в любовницах.

— Но за исключением королевы? — прозвучал опять-таки общий вопрос, полный недоверия, хотя все та же бойкая Жасинта тотчас возразила:

— А почему бы и не королева? Она женщина, верно? Я, например, влюблена в него и влюбилась бы, даже будучи королевой.

— Уж тебе-то от него ничего не досталось бы, — заявила ее сестра, закончив размечать узор. — Ты даже свинопаса не завлекла.

Тут захихикали уже все, потому что прекрасно знали, как Жасинта увивалась за Николя Сандо, который отверг ее домогательства.

— Я слышала, как герцог говорил нашей госпоже, что любовницей графа, когда он жил при дворе, была мадам Франсина Бовуар, — поведала Сесиль. — Готова поспорить, что именно поэтому граф и не хочет возвращаться в Версаль со своей новобрачной. И он не вернется, так мне сказал Арман.

— Я слышала, что он даже дрался из-за нее на дуэли. Какая же она, если из-за нее стоило драться? Наверное, очень красивая, — добавила неугомонная Жасинта.

— Мадам Сент-Бев тоже очень красива, — лояльно произнесла Бабетта. — Ведь она любовь всей его жизни. Он, должно быть, любит ее очень сильно, раз вернулся к ней через столько лет.

Все дружно с ней согласились. Невероятным усилием воли Мариетта продолжила свои пояснения, словно никто ее не перебивал:

— Жаклин, теперь протяни еще ниточку через последнюю цепочку и закрепи ее частыми стежками.

Девушки вернулись к своей работе, а Сесиль и Лили даже покраснели, устыдившись того, что болтали глупости о графе в присутствии той, которая в конечном счете стала в замке не прислугой, а гостьей. А если верить слухам, возможно, и кем-то более того.

Леон провел неудачный день, занимаясь пустыми разговорами с Элизой в замкнутом пространстве ее маленького садика. Он ощутил душевное облегчение, когда она не стала возражать против того, что следующий день он снова проведет на охоте. Вернувшись в Шатонне и застав Мариетту и Рафаэля за игрой в шахматы, он был столь великодушен, что поблагодарил ее за уроки, которые она давала его крестьянкам.

Мариетта изо всех сил старалась сохранить самообладание и едва подняла голову от шахматной доски в ответ на его слова, опасаясь, что не сможет выдержать без очевидного волнения взгляд его темных глаз.

Леон налил себе бокал вина и провел вечер в разговорах с герцогом и Жанеттой, время от времени поглядывая в тот конец комнаты, где Мариетта и Рафаэль продолжали игру. Он заметил, что Рафаэль весьма сосредоточен и то и дело хмурится. Где это, черт побери, Мариетта научилась так хорошо играть в шахматы, чтобы вступить в поединок с де Мальбре? И с какой радости Рафаэль избрал подобное времяпрепровождение? Сам он любил шахматы, но когда предложил Элизе научить ее, та побледнела от страха и заявила, что никогда в жизни не сумеет понять суть подобного развлечения и что даже самые простые карточные игры выше ее разумения.

Мариетта, заметив обращенные в ее сторону беглые взгляды Леона, позволила Рафаэлю выиграть и вежливо с ним попрощалась. Находиться в одной комнате с Леоном и не иметь возможности разговаривать с ним, обмениваться шутками, смеяться, как это было в первые часы и дни после того, как он ее спас, становилось для нее все более и более непереносимым, почти физически мучительным. Она понимала, что он ее никогда не полюбит, но жаждала понравиться ему хоть немножко. Ей хотелось, чтобы он ей улыбался, разговаривал с ней…

У нее разболелась голова, и у себя в комнате Мариетта села у открытого окна, из которого тянуло прохладой. Невидящим взглядом она смотрела на темные деревья и слушала шелест листвы от ночного ветерка. Ее дни проходили в постоянных поисках возможностей уклоняться от встреч с Леоном, чтобы избавить себя от лишних страданий. По утрам она уезжала пораньше проведать Нинетту Бриссак. Ко времени ее возвращения Леон уже отсутствовал — он ежедневно отправлялся в Лансер…

Мариетта легла в постель, однако сон пришел к ней не сразу.

Леон пробудился с чувством непривычного облегчения. Нынче он мог надеть на себя костюм для верховой езды, а не для визита к невесте. Это было приятной переменой и улучшило его настроение, достаточно скверное все последние дни. Церковные колокола вызванивали Ангелюс, молитву к Богоматери, пока он шел по каменным плитам двора к конюшне и Сарацину.

Мариетта, возвращаясь от Бриссаков, едва не столкнулась с ним на дороге.

— Боже милостивый! — воскликнул Леон, посторонившись со всей поспешностью. — Чего ради вы скачете так, словно за вами гонится тысяча чертей?

— Ничего подобного, просто у меня много работы…

Она не хотела, чтобы ее слова прозвучали грубо, хватит и того, что юбка у нее вся в пыли, а ветер растрепал волосы. Выходило так, что она вечно выглядит весьма непривлекательно по сравнению с изысканно-совершенной Элизой.

— Ни к чему говорить о работе, — неожиданно для самого себя произнес Леон. — Давайте-ка поохотимся, пустим соколов на дичь.

Не дожидаясь ее ответа, он пришпорил Сарацина и поскакал к подъемному мосту. Промедление Мариетты было коротким. Впервые после ее приезда в замок Леон заговорил с ней в прежнем, свободном тоне. Она ударила кобылу каблуками в бока и понеслась следом за Леоном. Церковные колокола еще звонили, когда они мчались галопом мимо крытых соломой домов деревни и дальше — к поросшим густым кустарником каменистым холмам. Хвост Сарацина стелился по ветру, а размашистый бег лошади Мариетты скоро настолько приблизил всадницу к графу, что у той вдруг перехватило дыхание.

Леон весь отдавался неистовой скачке, предоставив коню полную свободу, и оттого почувствовал приятную легкость в голове, избавленной от тягостной скуки нескольких последних дней. Теперь он снова радовался быстрому бегу коня, необъятному простору горизонта и тому, что впереди, на условленном месте, его уже дожидается помощник конюха с собаками и ловчими птицами.

Собаки начали рваться с поводков, когда Леон подъехал поближе. Развернув Сарацина, он увидел Мариетту, которая, подгоняя лошадь, преодолевала последние ярды.

— Вы ездите верхом не хуже мужчины!

Белые зубы Леона сверкнули в улыбке, и Мариетта почувствовала, что вот оно — сбылось то, о чем она грезила. То был наивысший комплимент, который Леон мог сделать женщине, и, понимая это, она рассмеялась с чувством полной эйфории. У нее родилась надежда, что между ними восстановятся отношения взаимной симпатии во всей их непритязательности и простоте. Однако это ощущение быстро исчезло. Завтра он снова будет с Элизой. А через неделю сама она будет уже в Монпелье или Нарбонне, но сейчас они вместе, и этого достаточно.

Лицо у Мариетты сияло, и парнишка-конюх смотрел на нее с таким обожанием, что Леон, сдвинув брови, приказал ему снять кожаные колпачки с голов птиц.

— Вы когда-нибудь участвовали в соколиной охоте? — спросил он у Мариетты, уже зная ответ. Ох как много времени прошло с тех пор, когда он, случалось, спрашивал, что она умела делать и чего не умела!

— Ни разу после смерти отца.

Ее блестящие золотисто-рыжие волосы свободно ниспадали на плечи, грудь порывисто вздымалась и опускалась после быстрой верховой езды.

У Леона перехватило дыхание. Боже, да ведь она красавица! Ни драгоценных украшений, ни пудры, ни помады — только шелковистая гладкая кожа и сверкающие глаза, которые пробуждают в мужчине радость жизни.

— Ну так возьмите кречета.

Птица была куплена для Элизы, но Леон понял, что его будущая жена никогда не проедется верхом, посадив кречета себе на запястье…

Послышался звон колокольчиков, когда птицы задергали лапками в своих путах, а когда помощник конюха освободил от пут кречета и приподнял его, перышки на ножках птицы затрепетали от легкого ветерка. Это напомнило Мариетте, как трепещут страусовые перья на причудливой шляпе Леона, когда он несется в Лансер вскачь на Сарацине. Сейчас, в обычном костюме для верховой езды, а не в изысканном наряде, Леон нравился ей гораздо больше — сильный, мускулистый, с широкой грудью.

Птица взлетела быстрым рывком и так высоко, что Мариетте пришлось защитить ладонью глаза от прямых лучей яркого солнца, когда она смотрела на этот полет. Сокол вернулся с добычей так быстро, что Мариетта ахнула в изумлении. Тем временем помощник конюха спустил собак, и они, вытянув носы по ветру, ринулись догонять зайца, который впоследствии мог бы стать достойным блюдом на столе у их хозяина.

Кречет сбил жаворонка и голубя, а собаки, заливаясь громким лаем, уносились все выше по холмам, оставив помощника конюха далеко позади. Здесь было лучше, чем в пышных лесах возле Версаля, по которым прогуливались придворные дамы и кавалеры, жаждущие лишь того, чтобы их увидели вблизи короля, а все прочее их не занимало.

Леон наконец надел колпачок на кречета, опустил руки на луку седла и огляделся по сторонам.

— Разве можно предпочесть Париж и Версаль всему этому? — спросил он у Мариетты.

Она поразилась выражению его темных глаз, которого она до сих пор ни разу не замечала. Любовь Леона к солнечному краю была настолько искренней, что и она всем сердцем откликнулась на это чувство.

— Я бы не смогла! — воскликнула она.

Леон бросил на нее внимательный взгляд. Мариетта была более южанкой по крови и по натуре, чем он сам. Неудивительно, что она не смогла привыкнуть к жизни в Эвре и никогда не была бы там счастлива. Почувствовав на себе взгляд Леона, Мариетта подняла на него глаза и на этот раз не почувствовала ни малейшего страха.

Ее зеленые глаза сияли так ярко, что Леон вдруг подумал, что любой мужчина, заглянув в их глубину, ощутил бы пылкую страсть. Он понял, что не может больше бороться со своими желаниями, — он должен овладеть Мариеттой. А если он этого не сделает, она навсегда останется лихорадкой у него в крови, неугасимой и будоражащей душу. Овладев ею, он, вероятно, сможет забыть ее, как забывал других женщин.

Продолжая смотреть Мариетте в глаза, он обнял ее за талию.

Сердце у Мариетты неистово забилось, но она не воспротивилась прикосновению его рук. Его ладони были такими горячими, что она ощутила их жар сквозь тонкую ткань платья так, словно была обнаженной.

Леон снял Мариетту с седла и поставил на землю, прижав к себе настолько крепко, что она чувствовала удары его сердца.

— Мариетта… Мариетта… — глухо прозвучал его голос где-то в гуще ее волос, а сразу после этого губы его страстно прижались к ее губам.

Каждый нерв в ее теле отзывался на прикосновения его рук, Мариетта упивалась его поцелуями, а когда он прикоснулся ладонями к ее груди, приступ желания охватил ее с невероятной остротой.

Мариетта вскрикнула и запрокинула голову со словами:

— Элиза! А как же Элиза!

Откровенное недоумение во взгляде Леона в ту же секунду дало ей возможность узнать правду. Он и не думал отказываться от женитьбы на Элизе. Он не любит ее, Мариетту. Он намерен овладеть ею так же, как любой мужчина овладевает податливой служанкой. И она, Мариетта Рикарди, почти готова была ему отдаться.

Горячие слезы навернулись ей на глаза, когда она размахнулась свободной рукой и со всей силой влепила Леону де Вильневу пощечину.

Его желание сменилось изумлением, а затем и негодованием.

— Какого дьявола?..

С жестокостью, которой он в себе даже не подозревал, он притиснул Мариетту к себе и впился губами в ее губы с таким нажимом, что даже почувствовал привкус крови. Она пыталась сопротивляться вполне безуспешно — он уложил ее на землю и навалился на нее всем телом.

— Нет, — выдохнула Мариетта, в то время как его губы прижимались к ее шее, к ее груди. — Только не так, Леон! Во имя Господа! Только не так!

Одной рукой он стиснул ее запястья, а другой разорвал лиф платья.

Мариетта застонала, и Леон замер, тяжело дыша.

— Не разыгрывай из себя невинность, Мариетта! — прошипел он. — Заигрываниям Рафаэля ты не особо противилась!

— Неправда. — Еле дыша, она слабо мотнула головой. — Он один раз попытался меня поцеловать, вот и все.

— И в знак протеста ты смеялась, флиртовала с ним, а также играла в шахматы?

— Ну и что, если так? — В глазах Мариетты вспыхнули искры. — И даже если я приняла от него поцелуй, что в этом страшного? Рафаэль де Мальбре не собирается вот-вот вступить в брак!

Ее слова произвели куда более сильное действие, чем какое бы то ни было сопротивление. Леон оттолкнул ее от себя так грубо, что она прокатилась по земле несколько ярдов.

Изрыгнув проклятие, он вскочил на ноги и бросился к Сарацину, даже не оглянувшись на Мариетту и не стряхнув налипшую землю со своей одежды.

— Леон! — окликнула его Мариетта страдальческим голосом. — Леон!

Однако вороной жеребец уже несся во весь опор вниз по холму, разбрасывая во все стороны мелкие камешки.

Глава 7

Солнце уже садилось, когда Мариетта наконец вернулась к замку, белые каменные стены которого позолотили последние лучи заходящего за горизонт дневного светила. Сердце у нее замерло, когда она увидела эбонитово-черных лошадей, запряженных в элегантную карету. Этосвидетельствовало о присутствии в замке Элизы. Мариетта вошла в дом через кухонную дверь, чтобы незаметно и как можно скорее, попасть к себе в спальню, умыться и переодеться. Сесиль уставилась на нее с любопытством, обратив внимание на порванный лиф ее платья. Ведь граф тоже вернулся в Шатонне в таком виде, словно весь день дрался с кем-то, извалявшись при этом в грязи.

Сесиль снабдила Мариетту тазиком душистой розовой воды, заметив с интересом, что запястья Мариетты украшены синяками. Сесиль поспешила извиниться и побежала разыскивать Лили. Они явно были где-то вместе, граф и Мариетта, Арман сам видел, как они ехали верхом по дороге, ведущей к холмам.

Пухлые щечки Сесили раскраснелись от возбуждения. То, что люди, занимающие неизмеримо более высокое положение по сравнению с ней, ведут себя так же, как она, было для нее постоянным источником удивления. Особенно когда она думала о графе, который теперь, одетый в костюм из черного бархата с петлями для пуговиц, обметанными золотой нитью, любезничал с вдовой Сент-Бев. Сесиль была уверена, что эта дама ни разу в жизни не испытала удовольствия от того, что чересчур пылкий любовник порвал на ней лиф платья и сжимал ее запястья до синяков.

Элиза сейчас чувствовала себя более счастливой, чем некоторое время назад. Ей удалось убедить Леона отложить ненадолго свадьбу, ведь священник был потрясен не меньше ее самой, когда узнал, что она собирается вторично выйти замуж всего лишь через несколько недель после смерти мужа.

К ее удивлению и облегчению, Леон не стал с ней спорить и согласился, что еще несколько недель не составят особой разницы. Нетерпение, которое он испытывал в первое время после своего возвращения домой, исчезло в сумятице эмоций, которые он не в состоянии был понять и оценить.

Мариетта сочла невозможным слишком долго отсутствовать в гостиной, и, чтобы не показаться невежливой, спустилась вниз и присоединилась к обществу. Едва она вошла, Леон демонстративно повернулся к ней спиной и вступил в оживленный разговор с герцогом.

Мариетта облизнула сухие губы и принудила себя улыбнуться Жанетте. Мать Леона, которую даже в большей мере, чем Лили и Сесиль, занимало поведение сына и гостьи, тем не менее ответила Мариетте улыбкой и похлопала рукой по сиденью стула возле себя. Рафаэль, устроившийся с Селестой у окна, не мог присоединиться к Мариетте, как ему хотелось бы. Но всего еще несколько минут, и его формальный долг по отношению к кузине Леона будет выполнен, и он сможет подойти и выпить бокал вина поблизости от Мариетты, золотистые волосы которой были убраны в некое подобие прически, а ее врожденная грация делала ее нарядной даже в самом простом платье.

— О, пожалуйста, сделайте это для меня, — говорила тем временем Элиза, тронув своей маленькой ручкой руку Мариетты. — Для меня это очень много значило бы, ведь у меня никогда больше не будет возможности получить такое платье, даже когда мы будем при дворе, потому что герцог сказал, что платье из венецианских кружев стоит больше тысячи ливров.

— Но это невозможно, Элиза. Мало времени.

— Тогда хотя бы только лиф. Пожалуйста, Мариетта! Скажите, что вы согласны.

Мариетта беспомощно смотрела в умоляющие голубые глаза. Как она может себе позволить заниматься подвенечным платьем для Элизы после той сцены, которая совсем недавно произошла между ней самой и Леоном? А как отказать? Это может показаться в высшей степени грубым.

— Я видела воротник, который вы сделали для Жанетты, он просто восхитителен. Прошу вас, Мариетта! Вы сделаете меня счастливой.

Мариетта лихорадочно обдумывала, под каким приемлемым предлогом можно было бы отказаться, но ничего не придумала.

— Ну хорошо, — сказала она, — однако сомневаюсь, что успею закончить платье целиком, Элиза.

— О, вполне достаточно только лифа! Я надену его с юбкой из тяжелого шелка. — Элиза от радости захлопала в ладоши. — О, Леон! Мариетта обещает сшить мне свадебное платье!

Леон повернулся к своей невесте, на виске у него чуть подрагивала крохотная жилка.

— Если это тебя обрадует, любовь моя…

— Конечно, обрадует! Это будет самое красивое платье во всем Лангедоке. Как вы добры, Мариетта! Я хочу уговорить вас, чтобы вы остались в Шатонне и не уезжали в Венецию.

Леон определенно старался не смотреть на Мариетту, и герцог, как и все остальные, начал этому удивляться. Репутация Леона как поклонника женщин была общеизвестной, однако герцог, который знал его с детских лет, был полностью уверен, что, вступив в брак, Леон будет верным супругом. Он был совершенно прав, когда утверждал, что Леон отнюдь не волокита. Нравы при дворе вполне устраивали Леона, пока он был холост, но как только брачный контракт будет подписан, Леон станет таким же старомодным, каким был его отец, даря свою любовь одной, и только одной, женщине. И все же герцог не мог отделаться от мысли, что когда Леон смотрит на Мариетту, в его темных глазах вспыхивает огонь желания.

Заинтригованный, он сам взглянул на золотоволосое создание в небесно-голубом платье и получил в ответ улыбку, которая растопила бы лед в самом холодном сердце.

— А что вы скажете насчет музыки? — задал вопрос Рафаэль, отделавшись наконец-то от Селесты. — Кажется, я ни разу не слышал, как звучит вот этот спинет.

— Прелестно звучит. Смею вас уверить, — со смехом произнесла Жанетта. — Для меня ничего нет приятнее, чем слушать игру на нем.

Селесте очень хотелось сказать, что она могла бы поиграть на спинете, однако она сообразила, что вместо того, чтобы любоваться сиянием глаз Рафаэля, она выставит себя заурядной провинциалкой. Ее игра недостаточно хороша для мужчины, который привык слушать музыку в исполнении придворных дам.

Короткие панталоны Рафаэля сидели на нем в обтяжку, перехваченные на коленях ленточками, так же как и рукава шелкового камзола на плечах. В башмаках из темно-красной кожи на высоких каблуках он казался Селесте великолепным, но взгляд его больше не был устремлен на нее — он смотрел на Мариетту, и в его глазах застыл хоть и не высказанный, но очевидный вопрос.

Мариетта медленно встала. А почему бы и нет? Леону де Вильневу полезно узнать, что девушек в семье Рикарди учили исполнению музыки. Что он глубоко заблуждался, принимая ее за простую крестьянку. Она ощутила спазмы в желудке, когда подошла к спинету, ведь прошло десять долгих лет с тех пор, как она играла на инструменте в последний раз. И было это еще при жизни отца, когда они жили спокойно и удобно.

Мариетта села за спинет Жанетты, и все взгляды обратились на нее. Она была загадкой для всех присутствующих. Если она и вправду умеет музицировать, значит, хорошие манеры, которыми она так щеголяет, вовсе не притворство. И семья Рикарди столь же высокородна, как и семья Вильнев.

Жанетта вдруг ощутила некоторое опасение и сжала руки на коленях, повторяя про себя молитву. Только Селеста и Элиза находились в счастливом неведении о всеобщем напряжении. Мариетта подняла руки над клавишами инструмента. Герцог испытующе прищурился, Рафаэль от души желал ей доказать всем, что она достойна выйти замуж за одного из членов семьи де Мальбре, а лицо Леона осталось непроницаемым.

Музыка зазвучала чисто и красиво, каждая нота была совершенна. Мариетта позволила себе еле заметно улыбнуться, когда услышала у себя за спиной несколько вздохов: удивленные герцога и Леона, облегченные Рафаэля и Жанетты.

— Может, потанцуем? — с надеждой в голосе спросила Селеста. — О, давайте потанцуем!

Герцог тотчас, нимало не колеблясь, встал и протянул руки к Элизе, которая, очаровательно порозовев, приняла приглашение. Рафаэлю ничего иного не оставалось, как взять под руку Селесту. Обе пары, высоко поднимая руки, двигались по большой гостиной в размеренных па менуэта. Разошлись — сблизились — снова разошлись. Герцог почувствовал себя лет на двадцать пять моложе.

Когда музыка смолкла, он с явной неохотой подвел Элизу к ее будущему супругу. Селеста же все еще крепко держала Рафаэля под руку.

Леон захотел присоединиться к своему приятелю и кузине, однако Элиза воспротивилась. Смеясь и обмахиваясь веером, она воскликнула:

— Достаточно одного танца! Я еле дышу!

Герцог заботливо налил ей бокал живительного вина и произнес:

— Вы танцевали как ангел.

Рафаэль, ничуть не обрадованный танцем, главное, тем, что ему не пришлось держать руку Мариетты в своей, спросил Селесту, может ли она что-нибудь спеть.

— Она поет чудесно, настоящий соловей, — заверила его Жанетта, и таким образом вышло, что Селесте представилась возможность продемонстрировать свои способности, а Рафаэль принялся танцевать с Мариеттой под ее пение.

Мариетта не так быстро уставала, как Элиза Сент-Бев. Категорически не желая, чтобы Леон понял, какую боль он причинил ей, Мариетта весело смеялась, танцуя с Рафаэлем, и ее ножки в бархатных туфельках порхали по полу гостиной так же легко, как они бегали по дорожкам садика возле кухни. Глаза у Рафаэля сияли, он с улыбкой любовался Мариеттой.

Она просто совершенство, такая грациозная, пылкая! Постоянный источник сюрпризов. Он непременно женится на ней, и будь прокляты все те, кто станет насмехаться над ним! Они умолкнут достаточно скоро — когда Мариетта очарует самого короля и сделает это с той же легкостью, с какой она очаровала его самого.

Слишком быстро Селеста заявила, что больше не может петь, и Рафаэль с неохотой отпустил руки Мариетты. Он решил, что сделает ей предложение сегодня же вечером. Они обвенчаются, а потом сразу уедут в Париж.

Леон проводил Элизу до кареты и коснулся ее лба нежным поцелуем. Элиза почувствовала себя успокоенной. Такого рода знаки внимания она готова принимать. Страстные поцелуи, которыми Леон осыпал ее до этого и которые просто пугали ее, всего лишь следствие долгой разлуки и последний пережиток разгульной жизни при дворе. Больше этого не повторится.

— Я вам завидую, — с неподдельной искренностью сказал герцог, когда тот вернулся в гостиную. — Ваша невеста — просто высшее совершенство. Вы счастливый человек, Леон.

Леон ответил на любезность беглой улыбкой, ибо его внимание было сосредоточено совсем на другом предмете: он не обнаружил в гостиной ни Мариетты, ни Рафаэля.

Факелы мерцали в закрепленных на каменной стене железных кольцах, озаряя мягким светом проход, в котором Рафаэль де Мальбре предложил Мариетте Рикарди стать его женой. Она уставилась на него в полном недоумении, а Рафаэль рассмеялся, взял ее руку и с нежностью поцеловал в ладонь.

— Я выучил урок, моя дорогая. Больше никаких попыток овладеть вами на соломе, только на супружеском ложе.

Он уверенно заключил ее в объятия, целуя с возрастающей пылкостью. На мгновение Мариетта была настолько ошеломлена, что не могла сообразить, как вести себя, а когда сообразила, попыталась вырваться из объятий Рафаэля, толкнув его в грудь. Он не дрогнул и с нежностью провел пальцем по ее щеке.

— Как вы красивы, моя дорогая! Какой фурор вы произведете в Версале, одетая в платье из золотой или серебряной парчи!

Мариетта покачала головой:

— Версаль не для меня, Рафаэль. И я не смогу выйти за вас замуж.

Он улыбнулся и легонько прикоснулся пальцем к ее мягким губам.

— Это потому, что ваша семья не пользуется широкой известностью? Но вы сами говорили, что члены семьи Рикарди не только высокородны, но и красивы. — Он обнял ее за талию и привлек к себе: — Вы бесподобно красивы, моя дорогая.

Мариетта произнесла спокойно:

— Я не люблю вас, Рафаэль.

На этот раз он сделал паузу и заглянул в ее глаза. Он не предполагал ничего иного, кроме того, что она будет в восторге от предложения выйти замуж за одного из де Мальбре.

— Думаю, будет достаточно и того, что один из нас вступает в брак по любви, — заговорил он наконец. — Позвольте мне заверить вас, моя дорогая, что, став моей женой, в моей постели вы очень скоро забудете о вашем нерасположении.

Мариетта снова покачала головой, но Рафаэль в ответ только улыбнулся:

— Сон унесет ваши сомнения. К утру они исчезнут.

Позади них послышался звук приближающихся шагов, и Рафаэль, собравшийся было поцеловать Мариетту еще раз, вынужден был вместо этого отпустить ее. Обернувшись, он встретил любопытный взгляд Жанетты. Мариетта спаслась бегством, а Жанетта произнесла с несвойственной ей холодностью в голосе:

— Надеюсь, Рафаэль, мои глаза меня обманули?

— Никоим образом, мадам, но вам нет нужды беспокоиться. Намерения у меня совершенно честные.

— Мне так не кажется, — со всей прямотой ответила мать Леона. С нее было вполне достаточно тех сомнений, которые она испытывала, наблюдая за Леоном и Мариеттой, а уж застать ее в объятиях Рафаэля… нет, это чересчур!

— Я только что попросил вашу очаровательную гостью стать моей женой, — сказал Рафаэль и был счастлив увидеть, что недоброжелательное изумление на лице Жанетты сменилось радостью.

— О, Рафаэль, это замечательно! Я так беспокоилась о ней, о том, куда ей деться, чем заниматься.

— Она уедет в Версаль, мадам. А что касается того, чем ей заниматься…

Глаза у Рафаэля заблестели с вызывающей игривостью, однако Жанетта была бесконечно рада тому, что будущее Мариетты обеспечено, и не стала ругать его за дерзость.

— С чего это вдруг ты такая радостная? — спросил Леон у матери, подходя к ним.

— Мариетта выходит замуж за Рафаэля!

Жанетта слишком поздно спохватилась, что сыну такое событие может и не показаться столь уж приятным.

— Это правда? — Ни один мускул не дрогнул на лице Леона. Он словно обратился в камень.

— Истинная правда.

Рафаэль прислонился к стене, дабы ощутить важность момента во всей полноте. Леон никогда не сделал бы ставку на двух лошадей одновременно. Жениться на бесхарактерной вдове Сент-Бев ради респектабельности и удерживать при себе Мариетту ради наслаждения было бы ничем иным, как проявлением сущей алчности. Рафаэль впервые чувствовал свое превосходство над другом. Сам он ничуть не беспокоился о респектабельности. Он намерен жениться на Мариетте, и пусть сплетники и сплетницы болтают что хотят. Он показал себя еще более бесстрашным, чем Леон.

— В таком случае желаю вам всех благ, — процедил Леон сквозь стиснутые зубы, кивнул матери, пожелал ей доброй ночи и зашагал вниз по освещенному проходу к себе в комнату. Через несколько секунд раздался громкий стук захлопнувшейся двери, но Рафаэль и Жанетта сделали вид, что ничего не слышали.

Позже, предоставив Рафаэлю объяснять свое решение потрясенному отцу, Жанетта, закутавшись в шаль поверх ночной рубашки, направилась на цыпочках к спальне сына. Им нужно было поговорить. Она должна узнать, каковы его чувства. Что случилось, почему ее веселый, беззаботный сын последнее время ходит, погруженный в мрачные раздумья, почему он стал неразговорчивым и угрюмым?

Свечи у него в спальне горели — через щель под дверью в коридор пробивался свет. Жанетта уже подняла руку, чтобы постучаться, но тотчас опустила ее. Из комнаты донеслись отчетливое позвякивание графина о край стакана и звук наливаемой жидкости, потом Леон с грохотом опрокинул стул. Не было никакого смысла вступать в разговор с сыном сейчас: Леон, похоже, был пьян.

И она не ошиблась: Леон был слишком пьяным для того, чтобы видеть что-либо, кроме образа Мариетты Рикарди — обнаженной Мариетты в постели Рафаэля де Мальбре.

На следующее утро Мариетта избежала встречи с обоими — Леоном и Рафаэлем, вызвав Лили и Сесиль на урок вязания кружев в необычайно ранний час. Солнце уже припекало, роса на траве высыхала, и день обещал быть таким же ясным, как и предыдущий. Деревенские женщины еще не пришли, в оранжерее было непривычно тихо. Девушки прилежно склонились над работой, а Мариетта начала плести кружевное полотно, которое должно было превратиться в подвенечное платье Элизы Сент-Бев.

Лили и Сесиль время от времени негромко переговаривались, но Мариетта не обращала на них внимания. Странное, совершенно необычное состояние охватило ее, когда она устремила взгляд вдаль. Она больше не видела ни оранжерею, ни далекие отсюда холмы, перед ней возникла церковь в Шатонне, а в церкви рука об руку стояли Леон и его нареченная. Элиза выглядела великолепно, платье из венецианского кружева так плотно облегало ее фигуру, что Элиза больше, чем обычно, напоминала изящную статуэтку. Лицо ее было скрыто под вуалью, но лицо Леона Мариетта видела ясно. Его черные волнистые волосы свободно ниспадали на широкие плечи; одет он был в темно-красную бархатную блузу, отделанную золотым галуном; сапоги начищены до блеска, шпага в ножнах.

Мариетта почувствовала такое стеснение в груди, что испугалась потерять сознание. Она словно вошла в тоннель, озаренный непереносимо ярким светом. Перед ее внутренним взглядом появилось видение: время года изменилось, листья опали, но цветы еще цвели. В церкви Шатонне появилось намного больше скамей, над алтарем висело позолоченное распятие, которого сейчас еще не было. Перед священником, который должен был совершить церемонию брака, стояла совсем юная девушка, не старше семнадцати лет, с такими же темными, как у Леона, глазами и полными, красиво очерченными губами. На ней было платье матери, которое сидело на ней великолепно, хотя изначально шилось не на нее.

Мариетта почувствовала любовь к этой девушке, которая явно была дочерью Леона, к девушке, которая венчалась в церкви Шатонне в том платье, для которого Мариетта сейчас вязала венецианские кружева.

Снова сместились туманы времени, и на месте этой девушки появилась другая — маленькая, с розовыми щечками, на которых от улыбки появлялись ямочки. Кружевное платье выглядело на ней еще более изысканно, наверное, его сохраняли много лет, оберегая от света.

До этого часа Мариетта думала, что покинет Шатонне и больше не будет частью жизни Леона, как и он частью ее жизни. Теперь она поняла, что заблуждалась. Подвенечное платье Элизы станет семейной реликвией. Дочь Леона именно в этом платье произнесет свои брачные обеты, а позже это сделает его внучка. Сколько бы ни прожил Леон де Вильнев, он будет помнить ее, Мариетту.

Веселое личико внучки Леона медленно исчезло, как бы растаяло, и Мариетта снова увидела перед собой оранжерею, а вдали — округлые вершины холмов, залитые ранним утренним светом. Лили и Сесиль о чем-то негромко разговаривали.

Над головой у нее, среди ветвей яблони, пела свою нехитрую песенку коноплянка. И Мариетта вдруг ощутила прямо-таки невероятный душевный покой. Она поняла, какое будущее ее ожидает. Это будет жизнь без Леона, но никого другого она не полюбит. И все же она останется частью его.

Мариетте показалось, что более ни о чем просить судьбу и не следует.

В дверях кухни появилась Матильда и, сердито прикрикнув на собак, сообщила, что, пока Лили и Сесиль бездельничали в оранжерее, она испекла хлеб и приготовила завтрак.

— Вы бы лучше вернулись на кухню, пока не пришли деревенские женщины. Тогда и продолжим занятия, — сказала девушкам Мариетта, собирая спицы.

Платье, которое она представила в воображении, должно было быть целиком из кружева, и ей некогда было тратить время попусту.

Девушки неохотно вернулись к своим обязанностям, а Мариетта продолжила работу. Ее уединение нарушила Селеста:

— Что ты тут делаешь в такую рань? Матильда сказала, что ты поднялась еще до рассвета.

— Мне не спалось.

Мариетта сидела на траве, так же как Лили и Сесиль, ноги у нее были босыми. Селесте даже трудно было сейчас представить, что перед ней та самая особа, которая накануне вечером играла на спинете и так увлеченно танцевала. О том, что Рафаэль намерен сделать Мариетте предложение выйти за него замуж, Селеста, к счастью для себя, не знала, но, конечно, заметила, что он ею увлечен. Почему, думала она, Рафаэль выбрал Мариетту, а не ее? Уж она-то никогда бы не позволила себе показаться на людях в такой нелепой одежде… И танцевал Рафаэль с Мариеттой гораздо больше, чем с ней. А когда танцевал, то все равно то и дело поглядывал на Мариетту.

Жизнь, к сожалению, весьма несправедлива, и Селеста, которая, в общем, была расположена к Мариетте, хотела одного: чтобы та поскорее упаковала вещи и отправилась в Венецию или в Монпелье… или в Нарбонн. Словом, куда угодно, только бы уехала отсюда, а она, Селеста, могла бы соблазнить Рафаэля де Мальбре.

— Леон уже готовится к поездке в Лансер, — сказала она, с любопытством наблюдая за выражением лица Мариетты. — Кажется, он не в состоянии провести без мадам Сент-Бев и дня.

— Но ведь именно так и должно быть, поскольку он собирается жениться на ней, — с полным спокойствием ответила Мариетта.

Селеста не заметила ничего похожего на ревность в ее глазах, никакой, даже самой малой гримаски раздражения на ее лице, хотя была уверена, что между кузеном и Мариеттой что-то есть. Прилюдно, в обществе, он просто не замечал ее, что было странно, так как Леона считали завзятым ловеласом, а Селеста ни разу не видела, чтобы он с какой-нибудь женщиной держался с тем безразличием, какое проявлял по отношению к Мариетте. А ведь даже Селеста вынуждена была признать — пусть и с неохотой, — что любой мужчина захотел бы познакомиться с Мариеттой поближе. Рафаэль де Мальбре был сражен ею, и уже это одно могло служить высочайшей оценкой ее чар.

Дорога на Лансер проходила в опасной близости к оранжерее, а Мариетта вовсе не хотела увидеть Леона, и тем более не хотела, чтобы он увидел ее.

— Думаю, мне пора навестить Нинетту, — сказала она, аккуратно складывая свою работу.

— Но ведь она уже выздоровела, не так ли? Арман снова в замке и уверяет, что его дочь поправилась.

— Тем не менее я считаю, что мне следует ее повидать, — твердо проговорила Мариетта и почти в ту же секунду вздрогнула от полного ужаса вскрика Селесты.

В траве прямо к ним ползла гадюка. Мариетта инстинктивно отпрянула, но прежде чем успела вскочить, гадюка подняла голову и вонзила свои ядовитые зубы ей в бедро.

Селеста, окончательно потеряв голову от страха, закричала еще громче. Но гадюка уже скрылась в траве — так же быстро, как и появилась. Бледная как смерть, Мариетта смотрела на оставленные змеей отметины и не знала, что предпринять. Наконец она повернулась к Селесте и сказала:

— Прекрати орать! Лучше высоси яд, и немедленно! Скорее!

Взгляд у Селесты стал совершенно безумным, и она закричала еще громче. Беспомощная Мариетта поняла, что не получит от нее никакой помощи, а оставалось всего несколько минут, в течение которых еще можно было спасти ей жизнь. Тщетно пыталась она дотянуться до ядовитых отметин сама, но у нее ничего не получалось, да и не могло получиться.

Она умрет. Умрет и не сможет завершить платье к свадьбе Вильнева.

— Помогите! Леон! Ради Бога!

Селеста заметила знакомого коня и всадника на нем, направлявшего лошадь к дороге на Лансер, и это привело ее в чувство. Она, спотыкаясь, побежала к Леону, вопли ее далеко разносились по округе.

Леон тотчас натянул поводья. Заметив, что к нему, взывая о помощи, во весь опор бежит Селеста, он спрыгнул с коня и направился к каменной стене, отделяющей дорогу от оранжереи. Петляя между деревьями, он приближался к лежащей на траве Мариетте.

— Ее укусила змея! — захлебываясь слезами, сообщила Селеста.

Мариетта находилась в полуобморочном состоянии, лицо ее было белым, без единой кровинки.

— Я не могу дотянуться, — еле слышно выговорила она. — Надо… высосать яд…

Леон опустился возле нее на колени, сдвинул подол платья и, припав к бедру Мариетты, стал высасывать из раны отравленную кровь, то и дело яростно сплевывая в траву красные сгустки.

Обессиленная пережитым страхом, Селеста привалилась к стволу яблони. Ее крики услышали в замке: к ним уже бежала Матильда, а в дверях показались герцог и Рафаэль.

Леон де Вильнев закончил высасывать яд из ранки на ноге Мариетты: впервые в жизни он весь дрожал от пережитого страха.

— Что за чертовщина! Мариетта! Вы в порядке? Что случилось?

Рафаэль де Мальбре оттолкнул Леона и обнял Мариетту за плечи.

— Ее укусила змея, — сказал Леон. Он все еще стоял на коленях в траве и не мог даже пошевелиться.

— Господи Иисусе!

Рафаэль подхватил Мариетту на руки и бегом пустился к замку.

Леон остался где был, стоя на коленях и сотрясаемый страхом, какого никогда не испытывал даже в жарком сражении на поле битвы. Наконец, с лицом серым, как зола в очаге, он встал на ноги и медленно поплелся к Сарацину, который копытом рыл землю. Не было ни малейшего смысла оставаться в Шатонне. Не было больше ничего, что он мог бы сделать для Мариетты. Рафаэль показал ему это со всей ясностью при помощи той собственнической хватки, с какой вырвал Мариетту из его объятий и унес в замок.

Леон направил Сарацина в сторону от Лансера, к холмам. Сегодня он не мог встретиться с Элизой. Он хотел бы быть рядом с Мариеттой, но не имел на это права. Она станет женой Рафаэля де Мальбре, и Леон понимал, что сам толкнул ее в объятия друга.

Что касается Мариетты, то поступком Рафаэля она была потрясена едва ли меньше, чем укусом змеи. Леон спас ей жизнь. Она видела испуг на его лице, и если бы Рафаэль не явился раньше времени, пусть даже с самыми лучшими намерениями, то может быть… может быть…

Она устало смежила веки. Матильда заботливо уложила ее в постель и задернула тяжелые шторы. В комнате было темно и прохладно. Возле кровати уселся Рафаэль, лицо у него было встревоженное, он держал руки Мариетты в своих. У нее не хватало сил попросить его удалиться. Она не хотела видеть никого, кроме Леона.

Отец Рафаэля молча, одним легчайшим прикосновением к плечу сына дал понять, что тому следует уйти. Мариетта, услышав стук закрываемой двери, открыла глаза.

— Я хотел бы поговорить с вами, — сказал герцог, опираясь на свою трость с набалдашником из черного дерева. — Вы достаточно оправились для этого?

— Вполне достаточно. — Мариетта села и повалилась на подушки. — Я просто сильно переволновалась.

А еще она никак не могла забыть лицо Леона, искаженное страхом за нее, и то, как он склонился над ней, как его губы касались ее кожи и как он высасывал яд, не тревожась ни о чем, кроме ее спасения.

— Вот и хорошо. Можно ли впустить в комнату побольше света?

— Разумеется. — Герцог сам раздвинул шторы, и в комнату хлынул солнечный свет. — Я должен исполнить неприятную обязанность, мадемуазель Рикарди. — Он медленно повернулся и подошел к ее кровати, солнечные блики играли на бриллиантах, украшавших каблуки его башмаков. — Рафаэль сказал мне, что просил вашей руки. Он действовал необдуманно и слишком поспешно. Мой печальный долг заключается в том, чтобы сообщить вам, что эта свадьба не может иметь место.

— Я знаю. — Живые краски вернулись на щеки Мариетты, а на губах появился намек на улыбку.

Герцог помолчал, желая удостовериться, не ослышался ли он.

— Препятствие заключается в различном положении наших семейств, — продолжал он.

— Это не имеет значения, — поспешила возразить Мариетта. — Семейство Рикарди занимает достаточно высокое положение, чтобы его члены вступали в брак с кем угодно.

— Но не в данном случае, — строго заявил герцог.

— В данном случае, — сказала Мариетта, и в глазах у нее блеснуло былое озорство, — в данном случае именно Рикарди этого не желают.

Герцог слегка нахмурился, глядя на Мариетту сверху вниз. Семья де Мальбре была одной из самых знатных во Франции, а эта пигалица сумела распалить воображение его опытного в любовных делах, искушенного сына до такой степени, что он сделал ей предложение, и теперь, когда он, глава семьи, пришел к ней, дабы сообщить, что она, какая-то там Рикарди, никогда не станет герцогиней де Мальбре, она просто пожала плечами, усмехнулась и заявила, что это она не желает становиться герцогиней де Мальбре. Он ожидал истерики, угроз, протестов — словом, чего угодно, только не безразличия.

— Вы уверены, мадемуазель, что правильно поняли мои слова.

— Вы заявили, что я не могу выйти замуж за Рафаэля. Мне кажется, господин герцог, что это вы проявили непонимание в нашем разговоре. Когда ваш сын сделал мне предложение, я ответила ему отказом. Но кажется, он, как и вы сами, не поверил моим словам.

— Но почему, дорогое дитя? — Анри де Мальбре отер лоб надушенным носовым платком. Их разговор и в самом деле принял весьма неожиданный оборот.

— Потому что я его не люблю, — ответила Мариетта напрямик.

Анри, как бы ища поддержки, всей тяжестью оперся на свою трость. Матерь Божья, эта девчонка отказывается от брака с одним из де Мальбре, потому что не любит его! Это невероятно!

— Таким образом, господин герцог, у вас нет причины для беспокойства.

— Именно так. Совершенно верно.

Анри испытывал не только огромное облегчение, но и некоторое волнение. Как это, молодая особа сомнительного происхождения отказывается выйти замуж за его сына! Разве это не оскорбительно для всей фамилии де Мальбре?

— Не будете ли вы любезны передать Жанетте, что я спущусь в столовую к обеду? — спросила Мариетта с еле заметной улыбкой на губах — она прямо-таки читала мысли, которые теснились в голове у ее высокородного визитера. — Я чувствую себя вполне хорошо.

Герцог ответил, что передаст. Спускаясь по широким ступеням лестницы, он думал, что в конечном счете исполнил свою миссию, и теперь дело только за тем, как бы поскорее пропустить добрый стаканчик бренди.

К тому времени когда Мариетта спустилась к обеду, одетая в бархатное платье янтарно-желтого цвета, которое подчеркивало ее красоту, все уже сидели за столом. Леон даже не взглянул в ее сторону. Рафаэль, увидев ее, заметно обрадовался. Он все еще был уверен, что вопреки противодействию отца сделает Мариетту своей женой.

— Должен признаться, я рад, что избавился от шума и вечной суеты королевского двора, — заговорил герцог, наслаждаясь изысканным вкусом свежих устриц. — Так славно вернуться к жизни в уединении.

Жанетта бросила взгляд на роскошно отделанный камзол старого друга и рассмеялась со словами:

— Еще один месяц, и вы будете умирать от скуки, Анри.

— Уверяю вас, нет. Я даже не подозревал, что дни могут проходить так быстро.

Жанетта помолчала, потом, глядя на сына, произнесла:

— Это Элиза сделала их такими для вас. Вы проводите с ней даже больше времени, чем Леон.

Щеки герцога покраснели, но Леон этого даже не заметил, он продолжал угрюмо взирать на свой бокал с вином.

— Мадам Сент-Бев нравится слушать рассказы о Версале, а мне приятно поговорить с ней об этом. Ее занимает главным образом новая мода.

— Меня тоже, — вмешалась в разговор Селеста. — Я слышала, что даже Лавальер носит мушки на лице. Это правда? И носит ли она их с удовольствием или только ради моды?

Все вышли из-за обеденного стола и направлялись в большую гостиную.

— Лавальер ничего подобного не носит, — сказал герцог, любезно улыбнувшись Селесте. — Она красива и без них.

— Это правда? — обратилась Селеста к Мариетте, которая сидела в некотором отдалении от всех, занятая своим вязанием.

— Истинная правда. Она пренебрегает такого рода модой, не желая подражать мадам де Монтеспан.

Взгляд герцога обострился. Он уже давно пришел к заключению, что в малышке Рикарди есть нечто особенное, не сразу постижимое. Тон, каким она говорила о любовнице короля и о вполне вероятной будущей его любовнице, только усилил это ощущение. Она говорила так, будто знала их лично. Однако чего ради стала бы гордая Атенаис общаться с Мариеттой? Разве что покупала у нее кружева…

— Вы занимались вязанием кружев в Париже, Мариетта?

Мариетта, не отвлекаясь от своей сложной работы и продолжая неустанно перебирать пальцами спицы, ответила:

— Разумеется. Ведь я кружевница. Куда бы я ни попала, всегда плету кружева.

— Именно поэтому вы и познакомились с Монтеспан?

Глаза у Селесты изумленно округлились.

— Неужели вы и вправду вязали кружева для мадам Монтеспан? Верно ли, что она новая фаворитка короля и что это разбило сердце Лавальер? И правда ли, что она претендует на дружбу с королевой?

— Мадам де Монтеспан претендует на многое.

— Не стоит говорить о ней в подобном тоне, — заметил герцог, поигрывая своей табакеркой. — Для Элизы было бы опасно отправляться в Версаль с предвзятыми суждениями о мадам де Монтеспан.

— Было бы опасно для нее отправляться туда с иными суждениями, — уверенно произнесла Мариетта. — Худшее, что может случиться с Элизой, — это если Атенаис Монтеспан пожелает сделать ее своим другом.

Голос герцога сделался жестким. Он не питал нежности к Атенаис, считая ее слишком холодной и расчетливой, и он был благодарен Мариетте за то, что она отказалась выйти замуж за его сына, однако его честь была задета тем, что она говорит с ним таким уверенным тоном.

— То, что вы продаете кружева знатным людям, еще не дает вам права высказывать вопиющие суждения об их душевных качествах, Мариетта.

Она подняла на него глаза и сказала совершенно спокойно:

— Мадам де Монтеспан приходила к Рикарди за куда более важными вещами, чем кружева.

Молчание затянулось, и глаза их встретились. Герцог де Мальбре не имел возможности догадаться о том, что стоит за словами Мариетты, но был достаточно умен, чтобы не задавать ненужных вопросов. Было в поведении Мариетты что-то, от чего холодок пробежал у него по спине. Сегодня вечером им не мешало бы толком поговорить — подальше от жадных ушей Селесты.

Мариетта не была любительницей праздных сплетен и не стремилась привлечь к себе внимание пустословием. Она что-то знала о мадам де Монтеспан, однако шестое чувство герцога подсказывало ему, что Мариетта предпочитает держать это при себе. А что, если это и в самом деле имеет отношение к Элизе? Герцог вдруг ощутил твердую уверенность в том, что предпочел бы перевернуть небо и землю, но не допустить, чтобы этот светлый ангел был испачкан в грязи после того, как пообщается со своекорыстной Атенаис.

Но ведь оберегать Элизу — долг ее супруга, а не его долг. Он, герцог, может лишь давать советы, не более того. Житейский опыт избавил его от первоначального благорасположения ко всему сущему, от чувства благоденствия. Он жил в раю для глупцов. Если у него есть хоть капля ума, он должен вернуться ко двору немедленно, а не оставаться в Шатонне под предлогом ожидания свадьбы, которая теперь стала ему ненавистна.

Размышляя о том, что мужчины с возрастом глупеют — и чем дальше, тем больше, он налил себе еще вина.

Селеста, заметив, что интригующий сюжет о мадам де Монтеспан исчерпан, порылась у себя в голове в поисках другого. И отыскала, причем такой сюжет, который, по ее мнению, мог привлечь внимание Леона.

— Кто-нибудь слышал о том, что в Монпелье объявились охотники за ведьмами?

У себя за спиной она услышала громкий вздох и улыбнулась, весьма удовлетворенная. Не часто кому бы то ни было выпадал случай удивить Мариетту.

У Леона потемнели глаза.

— Кто сообщил тебе такой вздор?

— Арман, и это вовсе не вздор. Об этом все говорят. Они ищут очень могущественную и очень красивую ведьму. Арман говорит, что она любовница самого Люцифера и он будто бы послал ее в Лангедок, чтобы она уничтожила всех нас.

— Откуда же он ее прислал? — спросил герцог как бы даже нехотя.

— Из Парижа.

— Выходит, что наша колдунья француженка?

Герцог снова улыбнулся.

— Нет, разумеется, нет! — с негодованием запротестовала Селеста. — Она чужестранка, но у нее в запасе множество заговоров, всякие колдовские зелья, и она может наложить на вас заклятие. Поэтому парижские охотники за ведьмами и прибыли сюда, чтобы изловить ее.

Жанетта, понимая, каким болезненным может оказаться для Мариетты этот внешне безобидный разговор, решительно предложила:

— Давайте не будем больше о ведьмах и прочей чепухе. Селеста, вы собираетесь завтра навестить Элизу?

— Да, собираюсь. Но ведьмы вовсе не чепуха, — продолжала она. — Эта колдунья происходит из старинного рода ведьм. Инквизитор сжег ее бабку, а теперь день и ночь разыскивает и внучку, пока та не обманула весь юг и не наложила на всех нас заклятие.

— Вздор, — отрезала Жанетта, вставая с кресла. Лицо у нее было бледное. — Пожалуйста, помоги мне подняться по лестнице в спальню, Селеста, и перестань болтать о ведьмах, демонах и гоблинах.

Проходя мимо стула, на котором сидела Мариетта, она слегка потрепала ее по плечу в знак утешения и симпатии.

Мариетта была признательна ей за это. То, что было поначалу всего лишь подозрением, превратилось в пугающую уверенность. Охотники за ведьмами в Монпелье были охотниками за ведьмами из Эвре. И это она была колдуньей, о которой они говорили. Она была их желанной добычей.

Мариетте стало дурно, голова у нее кружилась, и ей понадобилось собрать все силы, чтобы не расплакаться от страха. Все эти толки о заклятии, якобы угрожающем мирным обитателям Лангедока, суть не что иное, как попытка заручиться помощью городских и деревенских обитателей Лангедока. О любом приезжем человеке, будь то мужчина или женщина, немедля донесут охотникам за ведьмами, особенно о женщине молодой, привлекательной и к тому же умеющей готовить лекарства…

Стараясь не смотреть на Леона, она дрожащими руками сложила работу и, пожелав доброй ночи ему и герцогу, вышла из комнаты.

Губы ее, накануне пострадавшие от неистовых поцелуев Леона, снова начали кровоточить, после того как она в страхе закусила их до боли. В уединении своей спальни Мариетта прижала к ним платок и увидела на нем кровь.

Именно ее крови хотели облаченный во все черное инквизитор и его разодетый в пух и прах приятель. Ее крови.

Дрожащими руками Мариетта разделась и натянула на себя чистую ночную рубашку.

До сих пор ее никогда не пугала темнота, а теперь ей было очень страшно.

Мариетта зажгла свечу, однако ее слабый огонек не создавал ощущения уюта и спокойствия; движущиеся по стенам тени только усиливали чувство страха. Она услышала, как Леон, Рафаэль и герцог пожелали друг другу спокойной ночи, услышала их размеренные шаги, когда они расходились по своим комнатам, а потом наступила полная тишина.

Мариетта старалась уснуть, но не могла. Сколько времени пройдет до того, как местные жители объявят ее ведьмой? Может, стоит немедленно убраться из этих мест или уже слишком поздно? От вопросов, не имеющих ответа, у Мариетты начала болеть голова.

Она должна поговорить с Леоном, но в замке очень много чутких ушей. Было бы практически невозможно провести с Леоном такой важный разговор, не опасаясь, что их подслушают. Она должна поговорить с ним сегодня ночью. Наедине.

Мариетта набросила на плечи цветастое шелковое покрывало и осторожно приоткрыла дверь. Несколько свечей еще горело в коридоре, когда она проходила мимо комнаты Селесты, потом мимо спальни Жанетты и дальше — в самый конец коридора, где были расположены апартаменты Леона.

Из-под тяжелой резной двери пробивался слабый свет. Это значило, что Леон у себя и он тоже не может уснуть.

Мариетта осторожно повернула ручку и толкнула дверь. Комнату освещали свечи, вставленные в металлические консоли на стенах. За окнами со свинцовыми переплетами Мариетта разглядела темные силуэты подстриженных деревьев по обеим сторонам аллеи. Возле кожаного кресла с высокой спинкой поблескивал обитый листами меди сундук. Едва смея дышать, Мариетта закрыла дверь и вошла в комнату.

Большая тяжелая штора закрывала проход под аркой, из-за шторы доносились звуки какого-то движения. Мариетта осторожно отодвинула штору в сторону — и застыла на месте.

Леон был полуодет. Блики света от горящих свечей играли на его широких плечах и на бицепсах. Перед ним стояли кувшин с водой и оловянный таз для умывания. Вода в тазу еще плескалась, отражая мерцающий свет. Почувствовав чье-то присутствие, Леон обернулся. И уже по первому его взгляду Мариетта поняла, какую глупость совершила: как она не подумала, что может застать его полуобнаженным?

Женщина могла нанести подобный визит лишь по одной причине, а тем более если на ней самой была только ночная рубашка, прикрытая пестрым шелковым покрывалом.

— Ох, прошу прощения! Я не подумала…

Не договорив, она густо покраснела и отпустила занавеску. Но Леон уже выскочил из-за нее и преградил Мариетте путь к отступлению.

— Не уходи, Мариетта…

Она едва не касалась лицом его широкой груди, заросшей курчавыми черными волосами.

— Прости, я не ожидала застать тебя вот так, врасплох, — заговорила она, не смея поднять на него глаза. Их разделяло лишь несколько дюймов. На мгновение она почувствовала, что готова броситься к нему в объятия, забыв о гордости, забыв об Элизе, забыв обо всем на свете, кроме неистового влечения.

— Я пришла поговорить с тобой об этих охотниках за ведьмами в Монпелье, — объяснила она, изо всех сил стараясь умерить свое волнение, однако умерить бешеные удары сердца она не могла.

— А, вот оно что… охотники за ведьмами в Монпелье.

Леон, прищурив глаза, посмотрел на нее. Она пришла к нему, как всегда, не ради любви, а в поисках защиты. Для любви она предпочитала объятия Рафаэля.

— Тебе незачем их бояться.

— Благодарю.

Ей хотелось спросить его еще об очень многом, но только не теперь, когда она чувствовала его дыхание у себя на щеке, когда она вдыхала запах его сильного мужского тела.

Мягкие очертания ее груди легко были различимы под тонким шелковым покрывалом и ночной рубашкой, и Леон был уже не в силах держать свое желание в узде. Он медленно наклонил голову, и Мариетта резко отпрянула до того, как их губы соприкоснулись.

— Неужели я тебе так противен? — спросил он с горечью. — Одно время я думал, что ты отвергаешь мои авансы только из-за Элизы. Теперь-то я знаю, что твое сердце отдано другому, хотя ты по-прежнему обращаешься ко мне за помощью и защитой. Тебе следовало бы находиться сейчас в спальне у твоего любовника, а не у меня.

— У меня нет любовника, — ответила Мариетта.

— Де Мальбре утверждает иное.

— Я не могу отвечать за то, что утверждает кто бы то ни было. Я говорю от своего имени. У меня любовника нет.

— Значит, ты выходишь замуж из-за денег? — Леон невесело рассмеялся. — Матерь Божья, мне бы следовало сразу это понять. Ты утратила интерес ко мне, узнав, что я обручен, но Рафаэль подвернулся тебе как другая возможность, не так ли? Я сделал доброе дело для тебя, Мариетта, привез тебя в Шатонне. Пришло время расплатиться со мной.

На этот раз Мариетта не уклонилась от поцелуя, крепкого и страстного. Она больше, не в силах была этому противиться. Всхлипнув в экстазе, она обняла Леона и ответила на его поцелуй не менее страстно, чем он. Потом, чересчур поспешно,Леон оттолкнул ее от себя, тяжело дыша.

— Если бы я хотел овладеть тобой сейчас, я мог бы это сделать, не задавая вопросов, верно? И ни слова о человеке, за которого ты намерена выйти замуж…

Взгляд Леона болью отзывался в ее сердце. Это было хуже, чем ее страхи в Эвре, хуже, чем страх перед людьми в Монпелье.

— Нет, — воспротивилась Мариетта. — Ты не понимаешь.

— Я все отлично понимаю. — Его слова были для Мариетты как удары ножом. — Ты шлюха, Мариетта Рикарди. Красивая, возбуждающая, умная маленькая шлюха!

— А ты болван! — скорее прорыдала, чем проговорила она, вцепившись рукой ему в волосы, после чего провела со всей силой ногтями по щеке Леона. — Я собираюсь выйти за Рафаэля не больше, чем за тебя самого!

Она без оглядки бросилась вон из комнаты, громко захлопнув за собой дверь, а ошарашенный Леон застыл на месте, прижав пальцы к окровавленной щеке.

Глава 8

Мариетта бежала со всех ног по коридору и едва не столкнулась с Рафаэлем, который вышел из своей спальни с намерением налить в графин бренди, чтобы выпить стаканчик на сон грядущий. Волосы Мариетты были растрепаны, губы распухли после поцелуя Леона, тело было едва прикрыто измятым ночным одеянием. Рафаэль оценил ситуацию одним взглядом и гневно прищурился. Он схватил Мариетту за руку и остановил ее неистовый бег.

— Отпустите меня! Это не то, о чем вы подумали, Рафаэль.

— Этого достаточно. Я знал, что вы были его любовницей, но теперь, когда я предложил вам стать моей женой…

— А я вам отказала!

— Из-за Вильнева? — Синие глаза Рафаэля потемнели. — Он намерен жениться и не выразил протеста при мысли, что теряет вас. Он не любит и никогда не полюбит вас. Все в Версале, где он провел годы, считали и говорили, что Лев Лангедока не способен на любовь. Он похож на Генриха IV. Пьет. Сражается. Занимается любовью, но не любит. Спросите об этом любую из сотни женщин. Одна только ангельская вдова Сент-Бев владеет его сердцем, но даже она его не получит.

Взгляд синих глаз Рафаэля стал беспощадно жестоким. Он внезапно отпустил Мариетту, быстрым шагом вернулся в свою спальню и выхватил из ножен свою шпагу.

— Нет! Рафаэль! Выслушайте меня!

Мариетта повисла у него на руке, пытаясь удержать. Лицо ее побелело от страха.

— Это вовсе не то, о чем вы думаете, Рафаэль! Поверьте! Между нами ничего не было. Я знаю, что Леон никогда не любил меня.

— И тем не менее вы пробрались к нему в спальню среди ночи? — язвительно спросил Рафаэль.

— Не за тем, чтобы заниматься любовью! Матерь Божья, если бы вы только знали! Как раз теперь, когда я обратилась к нему за помощью, он оттолкнул меня! Леон всегда обращался со мной, как обращается любой знатный мужчина с самой ничтожной из своих крестьянок.

— И вы это терпели?

Рафаэль вдруг ощутил приступ такой острой ревности, на какую не считал себя способным.

Голос Мариетты едва не сорвался в рыдание.

— Нет, только нынче ночью. Всего на минуту… а потом он назвал меня шлюхой.

— С чего бы это, если вы всегда ему отказывали?

— Из-за вас, — ответила она. — Потому что он считает, будто я приняла предложение выйти за вас замуж.

— А вы не приняли?

— Нет. — Глаза ее были полны такой боли, что у Рафаэля де Мальбре дрогнуло сердце. — Поймите, я люблю Леона. Я всегда буду любить только его.

Гнев Рафаэля утих. Даже ревность его поблекла. Он понял, что получил чистую отставку.

— Бедная вы моя малютка! Я больше не причиню вам боли, даю слово! Идите и ложитесь в постель. Вы вся дрожите.

— А Леон? — спросила Мариетта, и в глазах у нее промелькнула искорка страха.

Рафаэль позволил себе улыбнуться — кривовато, если сказать по правде.

— Я не стану пронзать его шпагой, если вы именно этого боитесь. Спокойной ночи, дорогая.

Он наблюдал за тем, как Мариетта идет к себе в комнату по коридору, полному теней, — одинокая фигурка с поникшими плечами. Потом захлопнул дверь своей спальни и направился к комнате друга.

Леон стоял и смотрел на темные стекла окна, когда вошел Рафаэль. Он еще не был готов улечься в постель. Тело его блестело от света еще не погашенных свечей, и Рафаэль, глянув на его массивные плечи и мощные бицепсы, вздохнул с облегчением: хорошо, что он явился сюда не с намерением сразиться.

Леон обернулся, и лицо его помрачнело. Рафаэль де Мальбре был последним из тех, кого он сейчас хотел видеть. Слова Мариетты все еще звучали у него в ушах, полные такой жестокости и правды, что он не мог не поверить им.

— Я хотел бы поговорить с тобой, друг мой, — заговорил Рафаэль, непринужденно усаживаясь в кожаное кресло и наливая себе бренди. На столике поодаль он заметил несколько пустых графинчиков. Выходит, не только он захотел при помощи спиртного заглушить свои чувства.

Леон молча ждал, расправив плечи.

— Кажется, мне не удастся соблазнить очаровательную Мариетту титулом герцогини де Мальбре.

В ответ последовало молчание.

— Кажется, сердце ее принадлежит другому, и это очень преданное сердце. Жаль, что с ним обращаются столь жестоко, дружище.

Леон медленно перешел в центр комнаты и посмотрел на Рафаэля.

Тот покачал головой и продолжил:

— Господи Милостивый, да ты просто глупец, Леон! Жениться на таком стариковском утешении, как Элиза, в то время как ты мог бы взять в жены Мариетту. Ты что, спятил? Элиза никогда не станет хозяйкой Шатонне, а Матильда только и может, что привести твой дом в упадок, лишить его порядка и уюта. — Рафаэль выразительно передернул плечами. — Сколько лет мы с тобой знаем друг друга? Двадцать? Двадцать два? Я знаю, чего ты хочешь от жизни. Воспитывать своих детей здесь, под солнцем юга. Ездить вместе с ними на соколиную охоту. А Элиза доверит своих детей плаксивой няньке, а потом им придется жить в каком-нибудь аристократическом доме в Париже. Ни на что иное Элиза не способна. Она устает, протанцевав всего один танец. Она устает от езды верхом очень скоро, не говоря уж о соколиной охоте. Она утомляется даже от игры в шахматы.

Немного погодя, хоть и не сразу, он готов был добавить, что Элиза с легкостью откажется и от интимной близости. Однако есть вещи, о которых говорить не положено, и Рафаэль сообразил, что едва не переступил допустимую границу. Он налил себе еще бренди.

— К чему, собственно, такая стойкая привязанность к Элизе Сент-Бев, если есть женщина, которая тебе гораздо больше подходит? Женщина, которая тебя глубоко любит.

Леон прижал пальцы обеих рук к пульсирующим вискам.

— Боже милостивый, Рафаэль, это продолжалось шесть лет! Долгие шесть лет я бережно хранил память об Элизе. Она воплощала в себе все, чем я дорожил. Шатонне… Лангедок… Я строил планы нашей совместной жизни здесь… — Леон вдруг умолк, и на лице его появилось выражение такой душевной муки, что Рафаэль протянул ему свой стаканчик бренди. — Если бы я не встретил Мариетту, я женился бы на Элизе.

— И умер бы от скуки, — закончил вместо Леона фразу его друг.

Леон улыбнулся, но улыбка эта была полна горечи.

— Несомненно, — сказал он. — Я и теперь в ужасе от нескончаемых разговоров о моде и прочей чепухе, которые мне приходится вести в Лансере. Чем занимается король, знает ли королева о связи его величества с мадам де Монтеспан — меня это никогда не занимало и не будет занимать.

— Тогда зачем на ней жениться?

— Я и не женюсь. Завтра же поеду в Лансер и сообщу ей об этом. Элизе это причинит непереносимую боль, но иного выхода у меня нет. Я понимаю теперь, что не люблю ее и никогда не любил. То была мечта… или мираж, назови как хочешь.

— В таком случае я предлагаю, — сказал Рафаэль, вставая, — чтобы ты сообщил Мариетте об этом факте, а также еще об одном.

— Каком же?

— Что ты любишь ее.

С этими словами он вышел из комнаты Леона, думая о том, что друзья при дворе не поверят этой истории. Он, Рафаэль де Мальбре, отказался от такого приза, как Мариетта Рикарди, даже без намека на борьбу. Он сам этому удивлялся, но вдруг припомнил, с какой душевной мукой смотрела на него Мариетта своими блестящими зелеными глазами, когда произнесла: «Я люблю Леона и всегда буду любить только его».

Возможно, один этот бескорыстный поступок зачтется ему во искупление того, сколько женских сердец он разбил, скольких мужей обманул.

Мысль была забавной, и Рафаэль усмехнулся, задув свечу и укладываясь в постель. Уже засыпая, он подумал о том, что Селеста тоже хорошенькая девушка и что глупо горевать о любви, которая недоступна.

* * *

Мариетта добралась до постели совершенно измученная эмоционально. Шлюха. Она, Мариетта Рикарди, шлюха!

Уткнувшись лицом в подушку, она подумала, хватит ли ей всей оставшейся жизни на то, чтобы забыть презрительное выражение на лице Леона, когда он оттолкнул ее от себя. Его поведение непростительно. Да, непростительно, иначе не скажешь. И почему она, Рикарди, должна так мучиться оттого, что этот высокомерный, заносчивый мужчина не любит ее?

Она закрыла глаза, и ей пришло в голову, что уж лучше бы ему оставить ее в Эвре, на волю судьбы.

Леону тоже не спалось. Рафаэль сказал, что Мариетта любит его, Леона, однако возможно ли, чтобы она продолжала питать к нему какие-то чувства после того, как он повел себя с ней?

Он застонал и запустил пальцы в волосы. Время покажет, только так, и не иначе. Он поговорит с ней утром… однако до этого еще несколько часов.

Леон натянул на себя полотняную рубашку, надел кожаную куртку и спустился по лестнице, негромко посвистывая своим собакам, после чего, прихватив мушкет, покинул замок, прошагав через подъемный мост в темноту.

Было уже раннее утро, когда он вернулся. Бросил двух цапель и шесть кроликов на деревянный кухонный стол, но Мариетта, которая как раз в это время достала из духовки первый противень с пшеничными булочками, ничем не показала, что замечает его присутствие. Она держалась прямо, высоко подняв голову. Лицо чуть бледнее обычного, но никаких следов от слез, которые она проливала всю ночь.

— Благодарю вас, господин граф, — сказала Сесиль, убирая со стола добычу.

Леон, казалось, даже не слышал ее. Он с напряженным вниманием наблюдал за тем, как Мариетта разделывает тесто для следующей порции булочек.

Сесиль вдруг почувствовала себя неловко. С чего это граф так уставился на Мариетту? Она ни разу не видела, чтобы он на кого-то смотрел с таким выражением. Почти умоляющим.

Сесиль встряхнулась и поспешила уйти, прихватив с собой убитых птиц. Лев Лангедока не должен унижать себя, умоляя о внимании какую бы то ни было женщину. Даже самую знатную в стране. Ей это просто почудилось. И тем не менее обстановка в кухне какая-то странная, и надо быть слепой, чтобы не заметить глубоких царапин на лице графа. Ведь ему так или иначе придется объяснить появление этих царапин очаровательной мадам Сент-Бев.

Проходя через двор, Сесиль не могла удержаться, чтобы не оглянуться через плечо с неукротимым любопытством. Мариетта что-то чересчур долго разделывает тесто, к тому же Сесили показалось, что ни она, ни Леон не двинулись с места.

Наконец булочки были отставлены в сторону, и Мариетта с подчеркнутым достоинством прошествовала мимо Леона к кладовке.

— Мариетта, я пришел поговорить с тобой.

— Я занята, господин граф, — сухо ответила она.

— Я пришел извиниться, Мариетта.

Она налила во фляжку уксус, добавила розмарина и лаванды.

— Ваши извинения приняты, господин граф.

— Ради Бога, брось ты эти твои «господин граф»! — рявкнул Леон со злостью.

Она посмотрела на него, высоко подняв голову.

— Но ведь вы и есть господин граф, а я, как вы сказали прошлой ночью, всего-навсего шлюха.

Она заткнула фляжку пробкой и прошагала мимо него во двор, где уже стояла наготове ее лошадь.

Леон с трудом подавил порыв схватить ее за плечи и как следует встряхнуть. В конце концов, он заслужил ее гнев. Вряд ли она захотела бы оказаться в его объятиях после того, как он вел себя по отношению к ней накануне вечером.

— Мариетта! — Леон бросился за ней.

Но Мариетта была уже в седле, а голос матери, раздавшийся за спиной, удержал Леона от попытки силой стащить Мариетту с седла на землю.

Он нетерпеливо обратился к Жанетте:

— Да? Что случилось?

— Селеста в сопровождении дворецкого Элизы отправилась приветствовать одного из свадебных гостей, прибывшего в Монпелье.

— Господи помилуй! Если это неразумное дитя откроет рот в Монпелье, мы через несколько часов увидим охотников за ведьмами у себя в Шатонне! Попроси Анри передать мои извинения Элизе. Пусть скажет ей, что я не могу повидаться с ней сегодня, что у меня неотложные дела в Монпелье.

Жанетта подняла на сына глаза и только теперь заметила царапины на щеке.

— Что с твоим лицом?

— Я охотился, — коротко ответил Леон, показывая на лежащих на столе кроликов.

— Но это еще не причина…

— Если я хочу попасть в Монпелье до того, как Селеста натворит бед, мне надо поспешить.

Он схватил свои перчатки, натягивая их на ходу, и быстро зашагал через двор к конюшне, даже не подумав сменить свою кожаную куртку на более соответствующий случаю наряд.

— Что за беда? — спросил Анри у Жанетты, когда Леон верхом на Сарацине пронесся галопом по двору мимо них к подъемному мосту.

— Себялюбивые мысли, — коротко ответила Жанетта, понимая, что не может рассказать ему о своей тревоге о безопасности Мариетты и о счастье сына. — Леон просил, чтобы вы передали от него несколько слов Элизе. Он должен был поехать в Монпелье и не сможет сегодня повидаться с ней.

Герцог просиял, не в силах скрыть удовольствие от возможности побывать в обществе мадам Сент-Бев без такой помехи, как ее будущий муж. Жанетта подумала было спросить у герцога о его чувствах по отношению к будущей невестке, но решила этого не делать. Жизнь и без этого становилась достаточно сложной.

— Быть может, Мариетта согласится сопровождать меня? — спросил Анри, надеясь на отрицательный ответ.

— Мариетта уже уехала к Бриссакам.

— Но я полагал, что дочь Бриссаков выздоровела?

Герцог слегка приподнял брови. Жанетта беспомощно развела руками.

— Я тоже так считала, — сказала она. — Но ведь у каждого из нас свои причуды. Леон, например, провел всю ночь на охоте, а Селеста отправилась в Монпелье с дворецким Элизы.

— За каким дьяволом?

— Поприветствовать свадебного гостя и сопроводить его в Лансер.

— Или поглазеть на охотников за ведьмами, — со смехом произнес Анри.

Жанетта принужденно улыбнулась.

— Надеюсь, что даже Селеста умнее этого, — сказала она, от души желая, чтобы слова ее прозвучали более убедительно.

— Господин герцог! — с придыханием произнесла Элиза, когда Анри вошел в комнату, держа в руке душистый цветок дягиля, который иногда именуют ангеликой.

— Увы, я принес плохие новости, а не хорошие, — добродушно произнес Анри. — У Леона дела в Монпелье, и потому он не сможет посетить Лансер сегодня.

Элиза издала слабый возглас неудовольствия, после чего заговорила с детской радостью:

— Ангелика! Я так люблю этот душистый цветок! Как вы добры!

— Если бы мы были в Париже, я прислал бы вам сапфиры под цвет ваших глаз, — галантно сказал герцог. — Но в этих краях я похож на самого бедного крестьянина и могу преподнести вам только ангелику.

У Элизы порозовели щеки.

— Мне кажется, что мадам де Монтеспан носит сапфиры, — произнесла она застенчиво.

Герцог припомнил завуалированные намеки Мариетты на ее знакомство с мадам де Монтеспан и мысленно отругал себя за то, что до сих пор не успел повидаться с ней и расспросить обо всем. Он сделает это сегодня же вечером, а сейчас ему нужна только Элиза.

Он держался по отношению к ней с подчеркнутым вниманием и встретил с ее стороны ответную любезность. Разговор, как обычно, вертелся главным образом вокруг Версаля. Элиза в присутствии герцога расцветала, как цветок в лучах теплого солнышка, ее нежный смех слышен был не только на террасе, но и в саду. Слуги переглядывались. Они ни разу не слышали смеха своей госпожи во время визитов Льва Лангедока. В его присутствии она почти все время молчала и выглядела не слишком веселой, что казалось весьма странным, поскольку он был ее возлюбленным и будущим мужем.

Элиза и Анри продолжали радоваться миру и покою приятного вечера, не зная, что всего в нескольких милях от них Мариетта встретилась лицом к лицу со смертью в обличье старейшего из врагов человека.

Разгневанная донельзя, Мариетта пришпорила кобылу и понеслась рысью по дороге к дому Бриссаков. На глазах у нее не просыхали слезы. Будь он проклят! Вообразил, что одного извинения достаточно, чтобы она забыла такие оскорбления? Наверное, решил, что она расскажет Элизе о его домогательствах. Именно это, а вовсе не угрызения совести, вынудило его принести ей так называемые извинения.

Пряди волос Мариетты развевались от ветра, а она все пришпоривала и пришпоривала каблуками кобылу, гнала ее быстрее и быстрее по залитой солнцем земле.

У нее не было никакой необходимости навещать Нинетту. Девочка совсем выздоровела. Поездка была лишь поводом уехать из замка, улучить время для того, чтобы обдумать происшедшее спокойно, не в присутствии Леона.

Если охотники за ведьмами явились в Монпелье, то ее присутствие в Шатонне опасно для всех его обитателей. Жанетте, Селесте… и Леону. Настало время сделать то, что она считала должным с самого начала, — покинуть замок, который стал для нее родным домом. Покинуть Жанетту, которая отнеслась к ней как мать. Покинуть Леона, чтобы никогда больше не видеть его.

Свадебное платье для невесты де Вильнева никогда не будет окончено. Она уедет сегодня, тихо и незаметно.

Мариетта направила лошадь на дорогу к холмам. Отсюда, сверху, ей была видна дорога в Монпелье. Скоро, очень скоро, на ней появится всадник в черном, направляющийся в Шатонне. Но когда он туда доберется, Мариетта Рикарди будет уже далеко от этих мест.

Она соскользнула с лошади, отпустила ее пастись свободно, а сама присела в тень возле высокого нагромождения камней. Прыткая ящерица перебежала через дорогу. Мариетта прикрыла глаза ладонью и задумалась.

Неужели Леон тоже отправился с Монпелье? Только он мог с такой легкостью и уверенностью скакать на коне, и не много найдется в Лангедоке жеребцов, столь же быстрых, как Сарацин.

Неожиданно до Мариетты донесся звук, от которого у нее из головы мгновенно вылетели все мысли о далеком всаднике. Звук, от которого она в ужасе застыла на месте: неужели это рычит волк?

— Господи помилуй, — прошептала Мариетта, с трудом поднявшись на ноги. — Только не это! Клотильда! Клотильда!

Но у кобылы слух был поострее, чем у Матильды, и она в безумном страхе уже мчалась вниз по склону холма.

У Мариетты вспотел лоб. Если она побежит, волк набросится на нее, но если затаится, замрет, то зверь, вполне вероятно, пройдет мимо.

— Святая Мария, Матерь Божья, — еле слышно зашептала Мариетта, — молись за нас, грешных, ныне и в час нашей смерти…

Мариетта услышала приближающийся стук копыт, и в то же мгновение потревоженный зверь выскочил из-за деревьев.

Мариетта закричала. Единственной надеждой на спасение была для нее возможность спрятаться в щели среди камней, куда разъяренный зверь не сможет проникнуть. Она лихорадочно шарила руками по груде валунов, но всюду натыкалась на гладкую поверхность. Спрятаться совершенно негде!..

Мариетта слышала свистящее дыхание зверя, смотрела в его налитые кровью глаза. Ей не спастись!

Мариетта прижалась спиной к камням, почти в обмороке от ужаса. Крики ее разносились по пустынной округе. Пустынной, если не считать рычащего зверя. Он приближался к ней, даже не слыша и не замечая Сарацина, который бешено скакал вверх по склону холма в туче пыли и разлетающихся по сторонам камней.

Мариетта была не в силах шевельнуться. Зверь приготовился к прыжку…

— Господи, молю тебя! Господи, смилуйся!

Сердце у Мариетты неистово билось. Неужели она спаслась от костра для того, чтобы быть растерзанной волком?

Волк напрягся, а Мариетта зажмурилась и вскрикнула в последний раз…

Она не видела, как он появился. Минутой раньше здесь не было никого, кроме нее и волка, и вдруг вот он — Леон. Спрыгнул с Сарацина и держит в руке занесенный кинжал. Зверь повернулся, злобно рыкнул и бросился на Леона, но тот успел вонзить в него кинжал. Оба упали. Оба — человек и зверь — были залиты кровью. Волк еще бился в предсмертных судорогах.

Казалось, прошла вечность — Леон, пошатываясь, встал на ноги, а волк так и остался лежать неподвижно.

— О Боже мой! О Леон! Леон! — Мариетта бросилась к нему в объятия, не страшась крови, ничего больше не страшась. — Он тебя ранил? Ты цел? Ответь мне, Бога ради! Заклинаю тебя, ответь!

Леон прижимал к себе Мариетту так крепко, что она едва могла дышать.

— Разве я больше не господин граф? — спросил он ее, не разжимая объятий.

Мариетта обратила к нему измученное лицо и сказала:

— Как ты можешь так говорить? Ты же знаешь, что я не это имела в виду!

— Я знаю только то, что ты хотела этим показать. Свой гнев и презрение.

— Нет! Это ты только и делал, что гневался! Обозвал меня шлюхой, а я… а я… — Она запнулась, вдруг осознав, что он впервые держит ее вот так в своих объятиях и не собирается отпускать.

— Да? — спросил он ласково.

Кровь была у него на лице и на куртке. Он был ранен, он истекал кровью, но все, что она могла сделать, — это прижаться к нему всем телом, ощущая тепло его крови, от которой промок лиф ее платья. Сердце у Мариетты сжалось, когда она увидела прямо перед собой темные глаза Леона.

— Я полюбила тебя, — произнесла она наконец.

— А я тебя.

У Мариетты подогнулись колени, она упала бы, если б Леон не поддерживал ее.

— А как же Элиза? — прошептала она еле слышно.

— Элиза почувствует боль, но не такую сильную, какая мучила бы ее, если б она вышла замуж за человека, который ее не любит.

— О, Леон, ты правда так считаешь? — Она едва могла дышать. Вся ее жизнь зависела от его ответа.

— Я так считаю, — охрипшим вдруг голосом произнес он. — Мужчины из Эвре были правы, ты настоящая колдунья. Ты околдовала меня в ту минуту, когда я впервые увидел тебя, и это колдовское очарование продлится всю жизнь и даже после смерти, я уверен.

Леон поцеловал Мариетту нежно, и потом еще раз с возрастающей страстью. Она ответила на поцелуй с неистовой радостью — обняла Леона за шею и запустила пальцы в его густые кудри.

— Каким же я был глупцом, — заговорил Леон, когда губы их разомкнулись, и он взглянул на обращенное к нему лицо Мариетты. — И надо же, чтобы меня образумил Рафаэль де Мальбре! Простишь ли ты меня когда-нибудь, драгоценная любовь моя?

— Тут нечего прощать, — ответила Мариетта, все еще чувствуя на губах сладость его поцелуя. — Ты вел себя так по велению чести.

Леон чуть заметно улыбнулся.

— Не совсем, — сказал он. — Ты и святого заставила бы забыть о чести. — И он поцеловал ее снова, на этот раз с жаром и желанием изголодавшегося человека.

Мариетта прижалась к нему всем телом. Казалось, вся его сила перешла к ней, и она поняла, что больше никогда не почувствует страха.

— Чудо, — проговорила она тихо, когда губы Леона коснулись ее лба почти с благоговением.

— Только ведьмы могут творить такие чудеса, — сказал он беспечно, глядя на нее смеющимися глазами.

Мариетта покачала головой:

— Случается, что Бог в доброте своей дарит чудеса тем, кто молит о них.

— И о чем ты молила его, любимая?

— О муже, который так будет любить меня, что ради моего спасения сразится даже с диким зверем.

— Выходит, твоя молитва была услышана и исполнена, — с улыбкой сказал Леон. — Кроме диких зверей, она разумеет также охотников за ведьмами и змей. А меня она приблизила к смерти.

Ужаснувшись, Мариетта глянула на пятна крови на его одежде и только теперь заметила, что куртка Леона и его рубашка изорваны в клочья.

— Ой, ведь ты ранен! Почему ты мне не сказал?

— Потому, что был слишком занят, ведь я целовал тебя, — ответил Леон — и не солгал.

— Откуда течет кровь? Покажи скорее!

Поморщившись от боли, он обнажил грудь, изодранную когтями волка.

— Боже милостивый! — прошептала Мариетта, широко раскрыв глаза, и тотчас принялась осушать раны подолом своей нижней юбки.

— Сначала досталось моей физиономии, теперь очередь дошла до груди, — сказал он, поморщившись.

— Я не хотела расцарапать тебе лицо, это вышло нечаянно, поверь!

Леон помолчал, потом сказал:

— Я предпочел бы заниматься с тобой любовью подальше от останков этого мерзкого зверя и в более уютной обстановке. Где твоя лошадь?

— Эта трусиха сбежала.

— Ничего, дорогу домой она найдет. Давай сядем на Сарацина. Ему не привыкать везти нас обоих.

Леон крепко обнял Мариетту за талию, и они пошли туда, где их ждал Сарацин. С гримасой боли Леон вскочил в седло; Мариетта села на коня позади Леона, обхватила его обеими руками и прижалась головой к его широкой спине, как и тогда, когда они убегали из Эвре.

Ни Леон, ни Мариетта не вспоминали сейчас ни об охотниках за ведьмами в Монпелье, ни о Селесте, которая, приветствуя свадебного гостя Элизы Сент-Бев, непринужденно и безыскусно рассказывает о поселившейся в Шатонне красивой незнакомке, приехавшей откуда-то издалека.

Глава 9

— Ты правда полюбил меня с той минуты, как в первый раз увидел? — спросила Мариетта, прижавшись губами к темным кудрям Леона.

— Скорее с той минуты, когда ты столь любезно влепила мне пощечину, — заявил Леон, и уголки его губ, несмотря на боль, приподнялись в улыбке. — А ты, любовь моя? Ты влюбилась в меня с того часа, когда я стал невнимательным к тебе?

Теперь она зарылась всем лицом в его шелковистые волосы.

— Ты никогда не был невнимательным ко мне, Леон. Никогда. Я влюбилась в тебя с той ночи в Эвре, когда ты назвал меня сумасшедшей.

Несмотря на то что они попали в передрягу, несмотря на то что от крови намокло ее платье, а на куртке Леона кровь свернулась сгустками, в голосе Мариетты послышались смешливые нотки. Она промоет его раны бренди в ту же минуту, как они окажутся в Шатонне. Леон очень сильный, он не разболеется после схватки с волком. От когтей останутся шрамы, но они будут напоминать им обоим о той минуте, когда они объяснились в любви.

Мариетта вздохнула, и это был вздох по-настоящему счастливой женщины. В жизни ей не нужно больше ничего, кроме близости с человеком, которого она сейчас обнимала.

— Дозволено ли мужчине спросить свою будущую жену, за что она полюбила его с такой преданностью? — спросил Леон, и от чувства, прозвучавшего в его словах, у Мариетты бурно забилось сердце.

— Не за то, что я была бы одинокой без тебя. Я уже привыкла к самостоятельной жизни. И не потому тебя полюбила, что хотела стать графиней. И это даже не любовь из-за самой любви. За то, что ты у меня в сердце, за то, что ты у меня в крови. Ты стал частью меня самой, Леон. И ты навсегда со мной останешься. Я люблю тебя потому, что не могу иначе.

У Леона перехватило дыхание, когда он накрыл ее руки своими. Они родные по духу: такие же необузданные и свободные, как соколы, которых они радостно отпускали ввысь на охоте. Его жизнь в Шатонне будет именно такой, о какой он мечтал. Его сыновья станут вместе с ним выезжать на охоту, как и его жена. Взаимная любовь станет их крепостью, их общим миром.

— Я люблю тебя, Мариетта Рикарди, — произнес он чуть хриплым от волнения голосом, и сразу после этих слов Сарацин легким ходом миновал подъемный мост, и почти тотчас навстречу им побежала Жанетта, и в глазах у нее вспыхнул страх при виде окровавленной одежды сына.

— Что случилось? Кто тебя ранил? О, Леон! Леон!

В последнем ее восклицании прозвучала такая знакомая нота отчаяния, что Леон даже усмехнулся, вспомнив дни своего детства, те дни, когда он возвращался домой в синяках и в крови после очередной драки с деревенскими мальчишками.

— Все в порядке, матушка, это и вполовину не так плохо, как тебе кажется. Всего несколько царапин от когтей. Не более.

— Царапины от когтей?

Леон вошел в дом, обнимая Мариетту за талию. И тут Жанетте пришло в голову, что он вовсе не нуждается в поддержке Мариетты и вполне способен двигаться самостоятельно.

— Прикончил волка, — небрежно бросил он, когда герцог и Рафаэль, забыв о своей элегантной сдержанности, кинулись к нему чуть ли не бегом, едва он вошел в холл.

— Одного волка? — сухо спросил Рафаэль, заметив, что Леон обнимает Мариетту, щеки которой разрумянились, а глаза сияют счастьем. Итак, его жертва оказалась стоящей. Леон не терял времени даром. Малышка Рикарди наконец-то счастлива.

— Боюсь, что так, — ответил Леон, усмехнувшись. — Может, целая стая пришлась бы тебе больше по вкусу, но смею тебя заверить, что и одного хватило с избытком!

— Мне нужна горячая вода, бинты, бренди и еще бутылка настойки на мать-и-мачехе, — обратилась Мариетта к Сесили, глаза у которой едва не вылезли из орбит. — И скорее, иначе может случиться заражение.

— Или любовь, — понизив голос, сказал Леону Рафаэль, поддерживая его на ступеньках лестницы, ведущей к спальне.

— Она проникла туда давно, как тебе хорошо известно.

Они улыбнулись друг другу — враждебность и ревность последних дней канули в забвение.

Герцог и Жанетта смотрели им вслед, потрясенные. Леон по-прежнему обнимал Мариетту, а она тем временем хозяйским тоном отдавала приказы Сесили, и в спальню Леона вошла вместе с ним как жена.

— Святая Мария! — прошептала Жанетта, до смерти напуганная происшествием с волком. — Что нам делать?

С этими словами она, подобрав юбки, поспешила подняться по лестнице следом за сыном и Мариеттой.

Красивое лицо герцога приобрело жесткое выражение. Он расстался с невестой Леона всего час назад, а где же, собственно, находился Леон? Он не поехал в Монпелье, как говорил, он носился по окрестностям с этой рыжей девчонкой, которая успела покорить сердце его сына Рафаэля.

Герцог повернулся и направился обратно в гостиную к своему бокалу с вином. Леон заслуживает истечь кровью до смерти за то, что он натворил. Он жестоко поступил с Элизой, с этим милым ангелом… Анри решил, что этого он не простит Леону никогда.

Рафаэль и Мариетта уже освободили Леона от оборванных куртки и рубашки, когда запыхавшаяся Жанетта вошла в комнату. Глянув на истерзанную грудь сына, она побледнела, и Рафаэлю показалось, что она вот-вот упадет в обморок.

— Прошу вас, присядьте в это кресло, мадам, — предложил он, поспешив подойти к матери и усаживая ее в кресло против ее воли. — Вам здесь делать нечего, Мариетта позаботится обо всем.

— Да.

Жанетта в оцепенении уставилась на картину, что висела перед ней на стене, но тут в комнату вошли Лили и Сесиль с горячей водой, бинтами, бренди и настойкой мать-и-мачехи — словом, со всем тем, что потребовала от них Мариетта. Теперь Жанетта пригляделась к выражению темных глаз Леона, который смотрел на лицо Мариетты, и невольно обратила внимание на то, с какой нежностью и осторожностью та омывает его раны. Леон поднял руку и погладил Мариетту по щеке, так, словно, кроме них двоих, никого в комнате не было.

У Жанетты даже голова заболела. Что произошло со вчерашнего дня, когда Леон едва обмолвился с Мариеттой парой слов? Почему Рафаэль, столь чувствительный в тех случаях, когда задевали его самолюбие, не проявляет никакого неудовольствия по поводу нескрываемой нежности между ее сыном и девушкой, на которой он собирался жениться? Это не просто нежность, поправила она себя, это любовь.

Раны были омыты, протерты бренди и обвязаны бинтами, смоченными в настое мать-и-мачехи. Леон выглядел не хуже, чем до схватки с волком. Более того, он выглядел лучше, чем в любой день после его возвращения домой. Теперь, когда Лили и Сесиль удалились, забрав с собой пустой таз и бутылки, рука Леона крепко сжимала руку Мариетты. Жанетта собралась с духом.

— Может, кто-нибудь соизволит сообщить мне, что происходит?

— С большим удовольствием, — отозвался Леон, не выпуская руку Мариетты из своей. — Мариетта станет моей женой.

Жанетта собрала все силы, чтобы уяснить для себя услышанное.

— Но как же Элиза… — только и смогла выговорить она.

— Я немедля отправлюсь в Лансер и сообщу ей о том, что свадьба отменяется. Не на Элизе я хотел жениться, то была лишь греза, мечта. И Элиза будет счастливее без меня.

— А Рафаэль?

Жанетта с беспомощным видом повернулась к Рафаэлю. Если они будут драться на дуэли, это убьет ее.

— Я ничего не потерял, мадам, поскольку не придавал этому особого значения. Мариетта ответила мне отказом, когда я сделал ей предложение. Мне трудно было в это поверить, отсюда и возникло обоюдное непонимание. Мариетта не обещала стать моей женой и не принимала мои ухаживания.

— Я понимаю.

Жанетта откинулась на спинку кресла. Вроде бы все к лучшему. Леон женится на Мариетте, которую она так полюбила и которая станет хозяйкой в Шатонне и родит сильных, здоровых детей. На Мариетте, которая продолжит обучать деревенских девушек плетению кружев, и это принесет благосостояние Шатонне. На Мариетте, которая любит ее сына всем сердцем, каждой частичкой своей души, как она, Жанетта, любила отца Леона.

— Вы не сердитесь? — запинаясь, спросила Мариетта, охваченная внезапным опасением.

— Благословляю тебя, дитя мое, — ответила на это Жанетта, и лицо ее просияло улыбкой. — Это самый счастливый день в моей жизни. — Она подошла к кровати и ласково обняла Мариетту.

— Боюсь, что я больше не могу разделять ваше общество, — сказал Рафаэль. — У меня назначена неотложная встреча в другом месте.

«Встреча с Селестой на дороге из Монпелье», — мог бы добавить он, однако не сделал этого. Как говорится, одна дверь закрылась, зато открывается другая, а Селеста отлично умеет кокетничать, когда ей предоставляется такая возможность. Кроме того, у нее были самые прелестные лодыжки на свете. Возможно, что, встретив ее на дороге к Шатонне, он сумеет случайно увидеть и ножки повыше лодыжек, хорошо бы такие же стройные. А троица в комнате едва ли пожалеет о его уходе.

Леон спустил ноги с кровати, с трудом подавив гримасу боли.

— Тебе нельзя ходить, — встревожилась Мариетта. — Надо полежать.

— Из-за нескольких царапин? — спросил он, и от его улыбки сердце Мариетты затрепетало. — Я много раз страдал куда сильнее.

— Рада, что не знала об этом, не то страдала бы тоже.

Медленным движением он взял ее лицо в ладони и поцеловал.

— Когда я вернусь, мы сможем вдоволь наговориться о нашей любви. До свидания, радость моя.

Он надел на себя нарядную рубашку с кружевными завязками и манжетами, обшитыми французским кружевом. Неприметно улыбнувшись, Мариетта решила про себя, что в будущем манжеты у него будут украшены венецианским кружевом.

Она глаз не сводила с графа, когда он выходил из комнаты, а потом спускался по лестнице.

— Я думаю, — заговорила Жанетта, подойдя к открытому окну и глядя на отъезжающего сына, — что сердце у Элизы не разобьется, напрасно Леон этого боится.

— Да, благодаря герцогу? — спросила Мариетта.

Жанетта с улыбкой подтвердила:

— Благодаря герцогу. Я считаю, что ему надо рассказать о происшедшем. Полагаю, он поскачет в Лансер при первой возможности, чтобы ублаготворить вновь свободную вдову Сент-Бев.

Никогда еще Леон так не спешил в Лансер. Он не хотел причинить боль Элизе; она была его первой любовью, и хотя любовь эта не имела под собой реальной основы, Леон тем не менее дорожил ею и питал к Элизе глубокую нежность. Но это чувство невозможно было сравнить с его всепоглощающей любовью к Мариетте. А Элизу он сделал бы несчастной женщиной, если б женился на ней. Слишком уж несходны у них натуры, с этим ничего нельзя поделать, как бы он ни старался.

Понимание этого придало ему смелости.

День выдался длинный, и уже надвигались сумерки, когда он галопом въехал в знакомый дворик с фонтанами. Он спешился и зашагал к входу в дом, но на пороге был встречен аббатом, лицо которого было весьма мрачным.

— Добрый вечер, монсеньор!

То был чересчур высокий титул для скромного седовласого священника, однако обычно он явно доставлял ему удовольствие. На сей раз доброе лицо аббата не смягчилось. Он приподнял руку, как бы преграждая Леону путь, и Леон тотчас замер на месте, ощутив спазм в желудке.

— В чем дело? Что случилось?

— Мадам Сент-Бев заболела, менее часа назад. Ваш друг герцог де Мальбре посетил ее, но после его ухода она пожаловалась на усталость и головную боль. Сейчас у нее жар и бред.

— Как у Нинетты Бриссак?

Аббат кивнул и добавил:

— А также у многих других, которые заболели в последние месяцы, но не выздоровели, как Нинетта.

— Позвольте мне пройти к ней.

— И подхватить заразу?

Леон в ответ лишь глянул на аббата с нескрываемым пренебрежением и начал подниматься в спальню Элизы, шагая через две ступеньки. Перепуганная экономка посторонилась, пропуская его в комнату, и едва Леон увидел осунувшееся лицо Элизы, которая находилась в полубессознательном состоянии, он сразу понял серьезность положения.

— Не отходите от нее, — приказал он экономке. — Я съезжу за мадемуазель Рикарди.

Аббат ждал его там, где Леон оставил своего коня.

— Я помолился и благословил ее, однако…

Он умолк и выразительно пожал плечами.

Леон уже был в седле, проклиная свою израненную грудь, из-за которой был вынужден двигаться как можно осторожней.

Аббат снова передернул плечами. Если его молитва не помогла Элизе, что может сделать эта девчонка Рикарди? Нинетта Бриссак, очевидно, заболела не так сильно, как другие девочки, которые умерли.

— Свадебный гость! — вдруг крикнул он вдогонку Леону. — Как быть со свадебным гостем?

Леон развернул Сарацина, глянул на священника и замер на месте. К нему подбежал коротышка аббат.

— Это ее кузен, и он уже в Монпелье. Его надо предупредить. Теперь не может быть никакой свадьбы, сын мой, долгое время не может. И в Лансер не должны приезжать никакие посетители, пока мадам Сент-Бев не выздоровеет.

— Нет! — отрезал Леон и крепко сжал губы.

Он пришпорил Сарацина и пустил его в галоп, словно в сражении, по направлению к Шатонне. Боже милостивый, как же он не подумал о Селесте и о Монпелье! Могло случиться что угодно. Охотники за ведьмами, чего доброго, уже выехали за Мариеттой.

Сарацин почувствовал тревогу хозяина и буквально стлался над землей, и бока его блестели от пота, когда он остановился возле конюшни. Леон соскочил на землю и промчался мимо ошарашенной Матильды, во весь голос окликая Жанетту и Мариетту.

— Что такое… — начала было Жанетта, когда они с Мариеттой выскочили из своих комнат.

— Селеста? Она вернулась?

Жанетта ахнула и прижала к губам ладонь. Так много всего произошло, одно уже то, что Леон изранен… И он признался в любви к Мариетте… У нее полностью вылетело из головы, что Селеста в Монпелье… что это чревато опасностью…

— Нет…

Выражение лица Леона напугало Мариетту, она не могла понять, с чего он беспокоится о том, где находится Селеста.

— Как Элиза? — спросила она. — Ты сказал ей?

Он посмотрел на нее, и в глазах его Мариетта увидела черную тоску.

— Я не мог. Элиза больна, у нее лихорадка, и аббат считает, что она близка к смерти.

Мариетта ничего не сказала, она повернулась и побежала к той кладовке, где хранила лекарства.

— Возможно, Лансер сейчас самое подходящее место для Мариетты, — обратился Леон к матери, мысли его путались. — Она будет ухаживать за Элизой. Никто в мире не может запретить ей этого. А я тем временем съезжу в Монпелье за Селестой.

Жанетта облизнула пересохшие губы.

— А что, если Селеста по неразумению уже наболтала там лишнего?

— В таком случае мир станет слишком тесен для охотников за ведьмами, ибо я клянусь Богом, что убью всех до последнего, если они только посмеют бросить взгляд на Мариетту!

С этими словами он взялся за шпагу, а Жанетта вдруг почувствовала, что ее охватывает страх, и постаралась подавить его. Леон — не мальчик. Он мужчина, солдат, воин армии Людовика. Легендарный Лев Лангедока. А она становится слабодушной…

Жанетта попыталась улыбнуться.

— Бог тебе поможет, — сказала она.

Леон прошел мимо нее, натягивая перчатку.

— Расскажи Мариетте о том, что случилось и почему я уехал. У нее хватит смелости понять это. Скажи ей, чтобы она оставалась в Лансере до тех пор, пока я за ней не приеду.

И он уехал, на этот раз на свежей лошади, а Мариетта, услышав топот копыт, прибежала во двор в полном изумлении.

— Он поехал в Монпелье, — сказала Жанетта, быстро подойдя к ней. — Селеста уехала туда нынче с утра, чтобы встретить одного из гостей Элизы, и Леон боится, что она начнет болтать лишнее и ее подслушают. Он как раз туда и направлялся, когда на тебя напал волк.

— Понимаю. — Глаза у Мариетты были полны боли, но не от страха за себя — она боялась за Леона. Она знала, до каких пределов может он дойти, чтобы защитить ее.

— Он велел передать тебе, чтобы ты оставалась в Лансере. Даже охотники за ведьмами не посмеют там показаться, когда узнают о заразной болезни в доме.

— Если Элиза больна тем же, что и Нинетта, у меня нет иного выбора, как только остаться при ней, — спокойно ответила Мариетта.

Все, что могло понадобиться, уже лежало у нее в корзине. Она вдруг почувствовала себя усталой, душевно измученной. Почему, ну почему Элиза заболела именно сейчас?

Она подняла голову. Элиза больна, тяжело больна, и только она, Мариетта, может ее спасти. Собравшись с духом, она пошла туда, где ее ждала лошадь, уже оседланная Арманом. Слухи дошли и до него, и он знал, кто станет его будущей хозяйкой.

— Почему такая печальная? — спросил он после того, как Мариетта позволила ему помочь ей сесть в седло. — Мадам Сент-Бев поправится так же, как Нинетта.

Мариетта слабо улыбнулась и сказала:

— Я молюсь об этом, Арман.

Казалось, дорога в Лансер продолжалась целую вечность, и все это время Мариетта думала о Леоне. Селеста в Монпелье уже целый день. Достаточно времени, чтобы рассказать о ее пребывании в Шатонне, и если это дойдет до ушей инквизитора в черном или до ушей обвешанного драгоценностями молодого человека, который приходил к ее бабушке, тогда прощай их будущее счастье с Леоном. В последние несколько дней у нее было достаточно времени для размышлений, и теперь она поняла наконец, почему за ней идет охота и почему сожгли бабушку. Против такого врага даже храбрость Леона бессильна.

Наконец-то впереди показался дом Сент-Бевов, весь обросший мохом и плющом. Слуги встретили Мариетту с живейшимоблегчением. Все они слышали о выздоровлении Нинетты Бриссак, и если эта рыжеволосая красавица сможет вылечить их госпожу, то она вдвойне желанная гостья. Мариетта быстро прошла по комнатам к лестнице. Стены были увешаны гобеленами из Бергамо, обитые испанской кожей стулья сверкали позолотой, на окнах висели тяжелые шторы из дорогого бархата. Элиза обожала роскошь. Она была бы куда счастливее с герцогом в Версале, чем с Леоном в Шатонне.

— Мне понадобятся несколько мисочек с теплой водой, — обратилась Мариетта к экономке. — Больше ничего не надо.

Едва экономка чуть ли не бегом удалилась выполнять приказание, Мариетта подошла к постели и с величайшей осторожностью, словно малого ребенка, приподняла больную и поднесла к ее губам приготовленное лекарство. Элиза лихорадочно воспротивилась, пыталась отвернуться. Взгляд ее был бессмысленным, она явно не узнавала Мариетту.

Мариетта прижала голову Элизы к своей груди и почти насильно заставила выпить необходимое количество микстуры. Вскоре появилась экономка с водой; Мариетта кивком дала ей понять, что она может уйти, и женщина поспешила прочь. Она считала, что лишь молитва может избавить от лихорадки, и решила немедленно помолиться — не за свою госпожу, а за себя самое. Она вовсе не желала последовать за Соланж Агуль, которая умерла пару недель назад от такой же болезни, какая поразила мадам Сент-Бев.

Мариетта обтерла смоченной в воде губкой горящее в лихорадке тело Элизы и дала ей лекарство. Час проходил за часом, а Элиза по-прежнему не узнавала ее. Она даже не понимала, что находится в Лансере и лежит в собственной постели.

— Королева! — вскрикивала она снова и снова, сбрасывая простыни с охваченного жаром тела. — Королева хочет меня видеть! Я должна быть в приемной для дам! Я должна пойти туда немедленно! Сию минуту! Королева ждет!

С неистощимым терпением Мариетта продолжала обтирать ее теплой водой, прижимать бутылочку с лекарством к ее губам, ожидая хоть малейшего признака, что лихорадка отступает. Но этого не происходило.

На рассвете Элизе стало еще хуже. Она рвала на себе ночную рубашку, дергала себя за волосы, за волнистые локоны, обычно отливающие золотом в красиво уложенной прическе, а теперь взмокшие от пота и растрепанные.

Настало утро, а Мариетта все еще не спала. Элиза по-прежнему бредила Версалем. Что-то бессвязно говорила о своем успехе при дворе, о своих каретах, о своих драгоценностях. И ни разу в бреду не упомянула имени Леона.

Солнце встало. Мариетта чувствовала себя совершенно измученной, голова у нее кружилась. Очень хотелось уснуть, отдохнуть, но она не могла себе этого позволить, в то время как Элиза находилась между жизнью и смертью. Через закрытую дверь экономка сообщила ей, что аббат ждет известий внизу в прихожей и что приехал герцог де Мальбре. От Леона никаких известий не было. Все ли он еще в Монпелье? Или уже в Шатонне? Или… тут у Мариетты замерло сердце… или он погиб? Убит, защищая ее от неведомого зла?

— Морис! Кузен Морис!

Мариетта вздрогнула. Кто такой Морис? Она отерла пот со лба Элизы губкой, смоченной в настое ромашки.

— Кузен Морис поговорит обо мне при дворе! Он возьмет меня туда с собой! К королеве! О, где же Морис?

В неистовом отчаянии Элиза зарылась головой в подушки, и Мариетта еле заметно вздохнула с облегчением. Слава Богу, Элиза уже не воображает, что находится в Версале. Она сообразила, что только собирается поехать туда. А Морис — это и есть тот гость, который прибыл в Монпелье.

Она взяла Элизу за руку.

— Здесь герцог, — сказала она. — Он очень беспокоится о вашем здоровье, Элиза.

Больная перестала метаться на постели и уставилась на дверь.

— Леон! Где Леон? Он здесь? — крикнула она.

— Нет, но он скоро будет. Он приедет, Элиза.

Казалось, что самый звук его имени вызвал новый, очень сильный приступ лихорадки.

— Леон! Леон! — кричала Элиза, не в силах вынести мысль о своем браке с этим своевольным, устрашающим созданием, Львом Лангедока.

Мариетта дрожащей рукой потянулась за лекарством. Если Элиза так отчаянно любит Леона, как же она может сообщить ей, что Леон больше не собирается на ней жениться, в то время как она настолько больна и слаба?

— Выпейте это, — предложила она не без опасения, но вопреки этому опасению.

Лекарство было выпито спокойно, без протеста.

Элиза откинулась на подушки; лицо у нее было бледное, под глазами обозначились темные круги. Руки, которые всю ночь теребили и дергали простыни, теперь лежали спокойно.

Мариетта встала и открыла дверь. Внизу, в прихожей, стоял Анри, лицо у него было мрачное и обеспокоенное. Рядом с ним стояла экономка, которая, видимо, очень нервничала.

— Принесите, пожалуйста, теплое молоко и мед, — попросила Мариетта. — Лихорадка прекратилась.

Герцог де Мальбре, человек, привыкший владеть своими чувствами даже в самых трудных обстоятельствах, отер пот со лба.

— Слава Богу! — произнес он с жаром. — Слава Богу и его святым ангелам!

И он поспешил опереться на свою трость с набалдашником, чтобы удержаться на ногах после неожиданного известия.

Все с тем же бесконечным терпением Мариетта, ложечка за ложечкой, напоила Элизу неприятным на вкус козьим молоком с медом. После этого больная смежила веки и заснула спокойным сном.

Мариетта села на пол возле ее постели. Истерические выкрики Элизы о Леоне все еще звенели у нее в ушах.

Весь остаток дня и следующую ночь Мариетта оставалась с Элизой; каждые два часа она давала ей лекарство, поила козьим молоком с медом. Леон приехал и ожидал развития событий внизу, вместе с преданным герцогом. Мариетта пролила тихие слезы, вознося благодарственную молитву за его благополучное возвращение, но она не могла выразить радость по случаю его присутствия. Не могла после мучительных выкриков Элизы о нем. Она полагала, что Элизу порадует известие о приезде герцога, но та выкрикивала имя Леона, сосредоточив свой взгляд на двери. Проблема, которая казалась такой простой всего день назад, теперь выглядела неразрешимой.

На следующий день уже спускались сумерки, когда Мариетта наконец покинула свой пост. Она так заметно пошатнулась на верхней площадке лестницы, что Леон, перескакивая зараз через две ступеньки, мигом взлетел наверх и подхватил ее на руки.

Больше всего на свете Мариетта хотела бы оставаться в его объятиях, прижимаясь к сильной груди и чувствуя себя в полной безопасности, но она не могла, ведь Элиза была совсем рядом, в нескольких ярдах от них, да и аббат глазел на них с любопытством.

Она высвободилась из объятий Леона и спокойно сказала:

— Она очень ослабела, и это надолго. У нее нет того врожденного здоровья, что у Нинетты Бриссак. Но она будет жить.

— Благодаря тебе.

Его темные глаза с золотыми искорками были полны такой любви и благодарности, что у Мариетты возникло ощущение, будто она тонет в их глубине.

— Идем. — Несмотря на пристальное внимание священника, Леон обнял ее за талию. — Тебе необходимо отдохнуть и поесть. Позволь мне отвезти тебя в Шатонне.

Она помотала головой.

— Тебе надо повидать Элизу. Она так звала тебя, Леон! Голосом, полным боли! — Мариетту душили слезы.

Леон сдвинул брови.

— Я пока не стану говорить Элизе о нашей свадьбе, если ты боишься именно этого.

— Нет. — Она снова мотнула головой. — Я боюсь, что ты никогда не сможешь сказать ей об этом.

Она вырвалась от него и побежала по лестнице вниз, туда, где ждали Анри и аббат.

Леон, помедлив, хотел было пойти за ней и разуверить ее, однако острые глазки священника следили за ним с таким вниманием, что он вместо этого повернулся и подошел к комнате Элизы.

— Элиза?

Глаза ее оставались закрытыми. Леон в беспомощности постоял у кровати, а потом, поскольку Элиза не проявляла признаков пробуждения, вышел из спальни. Едва дверь за ним закрылась, из-под опущенных век Элизы скатились две слезинки. Где же Анри? Почему он не пришел к ней? Она так нуждалась в его понимающем присутствии, в его рассказах о Версале…

— Она спит, — сказал Леон в ответ на удивленно поднятые брови аббата. — Я буду сопровождать мадемуазель Рикарди в Шатонне. Она в полном изнеможении.

С оглядкой на присутствие недовольного происходящим аббата Анри с неохотой встал и сказал:

— Я составлю вам компанию. — Потом он обратился к экономке: — Передайте мадам Сент-Бев, как только она проснется, что я вернусь завтра утром.

Лицо у него было усталое и осунувшееся, и Мариетта поняла, что он оставался в Лансере с той самой минуты, как она увидела его в холле.

Они трое сели верхом на лошадей и легким галопом пустились в путь по темным и пустынным улицам Лансера. Ни один из них не мог ничего говорить другому в присутствии третьего. Леон хотел сказать Мариетте, что никакая сила в мире не воспрепятствует ему жениться на ней. Мариетта до ужаса страшилась того, что состояние здоровья Элизы не позволит ей вступить в брак с кем бы то ни было; что касается Анри, он думал только о полудетской фигурке Элизы. Мадам Сент-Бев такая слабая и больная, способна ли она при таких обстоятельствах принять предложение выйти за него замуж?

Но не только им троим следовало бы хорошенько выспаться. Их приезда с нетерпением ожидала бледная от тревоги и усталости Жанетта, а рядом с ней сидела озабоченная Селеста.

— Лихорадка прекратилась два часа назад, — коротко сообщил Леон, и хотя Селеста избегала его взгляда, Мариетте стало ясно, что в Монпелье ничего страшного не произошло. Не могло произойти, иначе Леон нашел бы возможность рассказать ей об этом, а Селеста не ждала бы встречи с ними.

— Слава Богу, — произнесла Жанетта с облегчением, а потом, взглянув на бледное лицо Мариетты, продолжила: — А ты немедленно ложись в постель. Селеста, помоги мне отвести Мариетту вверх по лестнице. Она еле держится на ногах.

— Позвольте-ка мне, — сказал Леон, и Мариетта без малейшего сопротивления вознеслась вверх на его сильных руках, и вопреки ее неимоверной усталости от его прикосновения в ней словно вспыхнул огонь. Леон! Как могла бы она жить без Леона?

Он уложил ее в постель, и ее последним воспоминанием был его поцелуй в лоб, когда он уже укрывал ее, полностью одетую, простыней. Жанетта стояла у двери с ночной рубашкой в руках, но Леон отмахнулся от нее со словами:

— Она уже уснула. Не беспокой ее до утра.

До смерти усталый Анри удалился к себе в спальню, и Леон проводил мать до двери в ее комнаты.

— Что за дни, — проговорила она, устало прильнув к сыну. — Придет ли всему этому конец? Никаких охотников за ведьмами? Никаких страхов за жизнь Элизы?

— Охотники за ведьмами все еще в Монпелье, и мы должны быть настороже, пока они не уберутся, но Селеста в конечном счете ни с кем не разговаривала, кроме ошеломительного Мориса, который, как видно, совсем вскружил ей голову. Что касается Элизы, то благодаря Мариетте она будет жить. Однако Мариетта говорит, что она долгое время будет очень слабой. Пройдут дни, а может, и недели, пока я смогу сказать ей, что больше не хочу на ней жениться.

Он поцеловал мать, пожелал ей доброй ночи и удалился, не слишком успокоенный, к себе в спальню.

Мариетту разбудила взбудораженная Селеста, которая бесцеремонно уселась на край постели со словами:

— Проснись, Мариетта, ну проснись же! Мне так много надо тебе рассказать!

Мариетта растерянно заморгала — спросонок она ожидала увидеть возле себя Элизу. Потом опомнилась и улыбнулась, обнаружив, что лежит в кровати одетая. Последним ее воспоминанием перед тем, как уснуть, был поцелуй Леона.

Она села, поудобнее подложив подушки себе под спину, а Селеста немедленно затараторила:

— Я так рада, что Элизе лучше, и знаю, что ты ужасно устала, но со стороны тети Жанетты было несправедливо говорить мне, чтобы я не будила тебя до девяти часов, ведь мне больше не с кем было поговорить!

— И о чем же ты хочешь поговорить со мной? — спросила Мариетта, сообразив, что уже больше девяти часов и что ей надо поскорее умыться и одеться, потому что Элиза в ней нуждается.

— О вчерашнем дне. — Щеки у Селесты так и вспыхнули румянцем. — Знаешь, у меня теперь два поклонника, Рафаэль и Морис!

Мариетта подавила улыбку, подумав, что Рафаэль на удивление быстро пришел в себя после отвергнутой любви.

— А кто такой Морис? — спросила она, в то время как Селеста поудобнее устраивалась на кровати, придавив ей ноги.

— Морис — кузен Элизы, а я вчера поехала со слугой Элизы, чтобы встретить его и вернуться вместе с ним в Лансер, но у него дела в Монпелье, и он там должен остаться еще на несколько дней, и это даже к лучшему, потому что Элиза больна. Ты не думаешь, что теперь, когда свадьба откладывается, он уедет в Париж? — Глаза Селесты утратили блеск оживления. — О, я бы этого не вынесла!

Итак, пока еще никто не сообщил Селесте, что свадьба не просто откладывается, а вообще не состоится. Все еще считается, что это отсрочка. Где-то в глубине души Мариетта ощутила страх.

— Как уедет, так и вернется, — сказала она в утешение.

— Но ведь не на годы же откладывается свадьба. Думается, мне стоит попросить тетю Жанетту, чтобы он пока остался здесь, в Шатонне. — От радости Селеста захлопала в ладоши. — Быть предметом поклонения двух мужчин под одной крышей, как это заманчиво! Ты не думаешь, что они станут ревновать друг к другу и, может, будут драться на дуэли из-за меня?

— Надеюсь, что нет, — искренне ответила Мариетта. — Один из них может быть ранен или даже убит, а ведь тебе было бы жаль и того и другого, верно?

— Разумеется. — Лицо Селесты, все еще сохранявшее черты не столь давно минувшего детства, приняло восторженное выражение. — Рафаэль, он… такой утонченный. Признаться, я думала, что он более заинтересован в тебе, Мариетта. Но вчера, когда он приехал за мной, то сказал, что просто хотел возбудить мою ревность. Можешь себе представить подобную глупость? Он говорил мне такие нежности! — Селеста покраснела. — Он даже позволил себе поцеловать мою ногу и сказал, что она самая прелестная из всех, какие он видел. Но тут пришел Леон и все испортил. — Лицо у Селесты помрачнело. — Сказать по правде, кузен Леон иногда бывает исключительно нелюбезным. Он непременно хотел узнать, где я бывала, с кем разговаривала. Он даже с Рафаэлем не был достаточно вежлив. Только после того, как дворецкий сказал ему, что мы не разговаривали ни с кем, кроме кузена Элизы, он повел себя более корректно.

— А этот кузен так же красив, как Рафаэль? — спросила Мариетта, душевно радуясь тому, что неожиданное внимание последнего пришлось по вкусу Селесте.

— О да, он божественно красив! Я думаю, что он богаче де Мальбре, у него на пальцах такие дорогие перстни! Я никогда не видела такого огромного бриллианта, как тот, который он носит на указательном пальце. Возможно, именно это кольцо он подарит своей будущей жене.

Мариетта виновато улыбнулась, спустила ноги с кровати и принялась стаскивать с себя измятое платье.

— Ты не слишком расстроена из-за того, что Рафаэль тебя не любит? — задала вопрос Селеста после того, как Мариетта умылась и переоделась в чистую одежду. — Мне твое огорчение было бы понятно, он такой привлекательный и элегантный. Вчера он был в костюме, петли на котором обметаны золотыми нитками, и я уверена, что духи, которыми он пользуется, стоят несколько сотен ливров, не меньше.

— От этого огорчения, думаю, мне удастся оправиться, — произнесла Мариетта рассудительным тоном.

— Ох, я очень рада. Мне было бы тяжело причинить тебе боль. А теперь мы останемся друзьями, хотя Рафаэль повел себя самым постыдным образом, когда притворялся, что влюблен в тебя, а на самом деле был увлечен мной. — Селеста, одетая в парчовое платье с узором из серебристых цветочков, повернулась лицом к большому зеркалу. — Скажи, пожалуйста, это платье мне идет? И как ты думаешь, тетя Жанетта позволит Морису здесь остаться? И как ты считаешь…

— Поговорим позже. Я должна ехать к Элизе.

Селеста задержалась перед зеркалом и взбила свои кудряшки.

— Кузен Леон и герцог хотят поговорить с тобой в кабинете у Леона. Я совсем забыла передать тебе это. Тетя Жанетта сказала, что когда ты проснешься, я должна отослать тебя туда немедленно.

Мариетта почувствовала знакомый спазм под ложечкой. Что хотел сказать ей Леон в присутствии герцога? Не случилось ли в Монпелье что-нибудь такое, о чем не ведала Селеста? Что, если, проспав ночь и поразмыслив, он пришел к иному решению насчет Элизы, но, не в силах сказать об этом сам, хочет прибегнуть к помощи другого мужчины?

Она отбросила эту мысль так же быстро, как та пришла ей в голову. Не такой человек Леон, чтобы страшиться чего-то или кого-то.

Она вздохнула глубоко и прерывисто, потом постучала в дверь и вошла.

* * *

Селеста уселась на кровать в самом дурном настроении. Она не имела возможности сообщить Мариетте добрую половину своих новостей: о возбуждении в Монпелье, которое вызвало появление там Мориса. Дело в том, что свадьба мадам Сент-Бев не была единственной причиной присутствия Мориса в Лангедоке. Он был прислан из Парижа, дабы отыскать Дьяволицу, ведьму, которая намеревалась разорить и опустошить весь юг, ведьму, такую прекрасную внешне, что ее считали любовницей Люцифера. Морис обещал заплатить сотни ливров за любые сведения о ней, а поскольку он приехал из Парижа, значит, сам король дал ему это поручение. А уж если он настолько приближен к королю…

Селеста вздрогнула от радостного предчувствия. А как знать, если король увидит ее, то, возможно, и он в нее влюбится, и она последует по стопам Лавальер и мадам де Монтеспан!

Рафаэль дожидался ее в оранжерее, и, в тайне от Леона и ее тетки, Морис тоже пожелал встретиться с ней позже, днем. Он так заинтересован в ней, он жадно слушает каждое слово из ее уст. Он, который лично общается с Королем Солнцем! Селеста думала, что умрет от счастья.

Ей следует соблюдать всяческую осторожность, чтобы уйти из замка на это тайное свидание никем не замеченной, а также быть осторожной в разговоре и не допустить, чтобы интерес Мориса обратился на Мариетту. Он и так уже проявил заметное любопытство по отношению к рыжеволосой девушке, которую Леон привез с собой в Шатонне.

Впрочем, этого следовало ожидать. Все проявляли любопытство по отношению к Мариетте, и если интерес Мориса был искренним, оно и понятно: он должен быть осведомлен о семье, с которой намерен породниться путем брака…

Она опустила пониже вырез платья, чтобы заметнее приоткрыть грудь, покусала губы, чтобы они покраснели, и вышла из комнаты.

Глава 10

Одного взгляда на лицо Леона было достаточно, чтобы Мариетта отбросила прочь все свои страхи. Его глаза излучали только любовь.

— Герцог хотел поговорить с тобой о мадам де Монтеспан. Он желает узнать, что ты имела в виду, когда утверждала, что эта особа приходила к Рикарди не за кружевами, а за чем-то гораздо более важным и серьезным. И сказать по правде, любовь моя, мне бы тоже хотелось узнать это.

Он подошел к ней и прижал ее сцепленные руки к своей груди. Запрокинув голову, Мариетта посмотрела ему в лицо. Сильно загорелое лицо, которое становилось таким устрашающим, когда он гневался, и такое нежное в любви. Он рисковал жизнью, когда отправился в Монпелье, но не знал, из-за чего рискует. И теперь настало время открыть ему причину.

Герцог терпеливо ждал, пока Мариетта мягко высвободится из объятий Леона и медленно отойдет к окну. После чего, не обращаясь особо ни к герцогу, ни к Леону и глядя на густой виноградник, раскинувшийся по другую сторону рва с водой, она заговорила:

— Мадам де Монтеспан всегда хотела стать любовницей короля. Годами она рисовалась перед ним, но король не желал смотреть ни на одну женщину, кроме Луизы Лавальер. Мадам украшала себя драгоценностями и одевалась в роскошные платья. Моя бабушка сшила для нее великолепное бальное платье, таких еще не видели даже в Версале. Именно когда она была в этом платье, король и обратил наконец на нее внимание. О способностях моей бабушки уже тогда ходили слухи. Приготовленные ею лекарства помогали больным неизменно, и некоторые завистники начали распускать слухи, что она, мол, колдунья. — Мариетта слабо улыбнулась: — Если это и так, то она была доброй колдуньей и никогда не творила зла. Мадам де Монтеспан начала обращаться к ней за косметическими притираниями и кремами. Со временем она завоевала сердце короля, однако королевские сердца непостоянны, в чем мадам де Монтеспан имела случай убедиться. — Мариетта, помолчав с минуту, продолжила: — Когда она понесла ребенка от короля, то обратилась к моей бабушке за приворотным зельем, таким, какое она могла бы подлить королю в вино, чтобы он испытывал желание к ней, и только к ней одной. Бабушка сказала, что сердцами мужчин не овладевают при помощи подобных средств. Мадам де Монтеспан пришла в ярость. В конце концов бабушка дала ей то, о чем она просила. Зелье не содержало ничего опасного для здоровья, то был афродизиак, известный еще во времена Древнего Египта. — Мариетта обернулась и поглядела на Леона с улыбкой в глазах: — Бабушка никогда не сообщала мне рецепта этого снадобья, и ты не бойся, что твое сердце было завоевано при помощи хитрости.

— Мое сердце было покорено еще до того, как я что-нибудь съел или выпил вместе с тобой, — сказал Леон, и самый звук его голоса возбудил пламенное желание в сердце Мариетты.

— Афродизиак предназначался для мужчин, утративших способность к любовной близости, и не был нужен королю. Он совершенно не обладал силой обратить любовное чувство на одну единственную женщину. Он лишь сделал короля более похотливым, чем когда бы то ни было, причем по отношению к одной из горничных мадам де Монтеспан. Ярость мадам де Монтеспан не знала предела. Она явилась к бабушке и потребовала, чтобы та дала ей зелье, способное удержать любовь короля только к ней одной и помочь ей стать королевой Франции.

Тут послышался тяжелый и шумный вздох герцога, который не сводил застывшего взгляда с Мариетты, причем выражение его лица становилось все более мрачным с каждой минутой.

— Моя бабушка сказала ей, что такого зелья не существует, а мадам де Монтеспан заявила в ответ, что если колдунья с улицы Борегар такое может, значит, может и бабушка.

— И что же это? — спросил герцог.

— Обращение к силам тьмы. Ла Вуазен — самая зловещая и ужасная женщина во Франции. В доме на улице Борегар совершались черные мессы над обнаженными телами знатнейших женщин страны. Кровь новорожденных младенцев проливалась ради того, чтобы эти женщины добились исполнения желаний своего сердца, а что касается Атенаис де Монтеспан, то она желала короля.

— Матерь Божья, да понимаете ли вы, что говорите?! — спросил герцог, лицо у которого стало серым от страха.

— Да. — Голос Мариетты звучал спокойно и сдержанно. — У меня было достаточно времени, чтобы обдумать это и сообразить, почему за моей бабушкой охотились как за ведьмой и безжалостно сожгли ее на костре. Сначала я думала, что это потому, что она отказалась поделиться своими секретами о защите от ядов, но я ошибалась. Мужчина, приходивший с расспросами об этом секрете, был посланцем мадам де Монтеспан.

— Что за защита от яда? — В голосе Анри уже не было ужаса, в нем звучало недоверие.

— Если мышьяк принимать ежедневно крохотными дозами, он создает защиту, и большая доза, данная отравителем, не оказывает желаемого действия.

— Понимаю. — Анри вытер пот со лба. — Надо обладать огромным доверием, чтобы прибегнуть к подобному способу защиты.

— Доверие всегда необходимо в таких случаях, — ответила Мариетта. — И Атенаис де Монтеспан доверяла Ла Вуазен. Бабушка говорила мне, что зелья, какие дает для Атенаис Ла Вуазен, опасны. Что, пытаясь сохранить любовь короля такими способами, она подвергает его жизнь опасности.

— Необходимо сообщить королю об этом! Немедленно! — Герцог вскочил на ноги. Лицо у него теперь было таким же белым, как его кружевное жабо.

— Чтобы вас казнили за государственную измену на Гревской площади? — невозмутимо спросила Мариетта.

— Это Ла Вуазен и мадам де Монтеспан примут такую смерть!

— Нет. Мадам де Монтеспан любовница короля. Она уже родила ему одного ребенка и вынашивает второго. Король не станет слушать вас, если вы попытаетесь рассказать ему о ее визитах к Ла Вуазен. Какие у нас доказательства? Только моя бабушка могла бы дать показания о том, что Атенаис обращалась к ней за любовными приворотами и, получив отказ, сообщила о намерении обратиться в другое место. Только моя бабушка знала, что говорила ей Ла Вуазен. И я. Именно поэтому я объявлена ведьмой и за мной охотятся.

— Вы! — Анри был окончательно сбит с толку.

— Да, и это Леон нашел меня, когда за мной гнались охотники за ведьмами, которые сожгли мою бабушку. Потому они и приехали в Монпелье, чтобы разыскать меня. Их послала де Монтеспан, потому что она должна заставить меня замолчать. У меня нет возможности рассказать королю о ее связи с Ла Вуазен и убедить его, что это правда, но Атенаис де Монтеспан не из тех дам, что упускают свой шанс. Она добьется моей смерти, и тогда ее темные тайны не будут раскрыты.

— Это правда? — обратился Анри к Леону.

Тот кивнул, его красиво очерченные губы вытянулись в жесткую прямую линию, темные брови сошлись на переносице.

— Да, и Мариетта права. Король ни за что не поверит нам, не поверит без большего количества доказательств, чем те, какими мы обладаем теперь.

— Так он их получит! — заявил Анри, и даже его орлиный нос побледнел от ярости. — Даже если у меня уйдут на это годы, он получит их!

— Аминь, и да будет так, но в настоящий момент мы имеем дело с охотниками на ведьм в Монпелье и должны вступить с ними в борьбу.

— Не с охотниками. С охотником, — уточнил Анри. — Он там один.

Мариетта вспомнила закутанного в черный плащ человека с глазами фанатика и вздрогнула. Одного такого более чем достаточно.

— Сейчас для Мариетты самое безопасное место Лансер, — решительно произнес Леон. — А мы с вами, Анри, отправимся в Монпелье.

— Элиза! — спохватилась Мариетта и хлопнула себя ладонью по губам. — Скоро полдень! Ей необходимо как можно скорее принять лекарство, чтобы выздоровление продолжалось.

— Так возьми его и поехали! Чем быстрее мы покончим с делами этого дня, тем лучше.

Мариетта побежала из комнаты в кухню за своей корзинкой, схватила с полки в кладовой бутылочку со свежим целебным настоем; Леон и Анри пристегнули к поясам шпаги в ножнах, а Леон к тому же засунул кинжал за отворот кожаного сапога.

— Где Рафаэль? — спросил Леон.

— Увивается за Селестой, а где, черт его знает!

— Отыщите его и скажите ему, что нам предстоят дела более важные и неотложные, чем любовные утехи, — мрачно проговорил Леон. — Я присоединюсь к вам в ту же минуту, как вернусь из Лансера. Сегодня вечером Мариетта должна находиться в безопасности.

Он быстро вышел из комнаты и застал Мариетту уже во дворе. На несколько секунд он сжал ее руки в своих, глядя ей в глаза.

— Сегодня не время для слов любви, Мариетта, но в них и нет необходимости. Мое сердце принадлежит тебе. Этого достаточно.

Он легко вскочил на Сарацина; Мариетта поскакала следом за ним на своей лошадке. Корзинка была при ней. В голове у Мариетты царил полный сумбур. Убиение охотника за ведьмами не спасет ее. Монтеспан пошлет другого, она пошлет и тех, кто должен уничтожить Леона и любого, кто ему помогал. Из-за нее уже двое мужчин направятся навстречу гибели, а она не в силах этому воспрепятствовать.

Аббат дожидался их, и не было ни малейшей возможности для прощальных слов, даже для короткого прикосновения рук. Леон поцеловал Мариетту взглядом, покидая ее ослабевшей от страха и желания.

Аббат поспешил преградить Леону путь, когда тот развернул Сарацина, явно не намереваясь спешиться.

— Подождите немного, сын мой. Я должен поговорить с вами.

— Не сейчас, монсеньор.

— Сейчас!

Глаза у малорослого священника были в эту минуту острыми, словно булавки, и Леон с неохотой поддался его нетерпению.

— Я могу уделить вам не более пяти минут. У меня очень спешное, совершенно неотложное дело.

— Как и у меня, сын мой, — очень серьезно произнес аббат, уводя Леона в дом.

Мариетта тем временем поднялась на лестничную площадку и поспешила в спальню Элизы. Она ощутила волну облегчения, когда отворила дверь и увидела, что горничная заботливо расчесывает Элизе волосы. Слава Богу, за время ее отсутствия нового ухудшения не произошло.

— Какая вы добрая и отзывчивая, — заговорила Элиза, отпустив горничную и удерживая руку Мариетты в своей. — Экономка рассказала мне, как вы ухаживали за мной днем и ночью беспрерывно. Я обязана вам жизнью.

— Ничего подобного, — с улыбкой возразила Мариетта. — Вы только обязаны выздороветь как можно скорей, вот и все.

— Боюсь, что на это понадобится еще немало времени, — сказала Элиза, откидываясь на подушки; она была еще очень бледной, кожа на лице имела восковой оттенок. — У меня едва хватает сил, чтобы поднять руку.

— В таком случае вам надо побольше есть. — Элиза вздрогнула при этих словах, и Мариетта добавила: — Два дня пить молоко с медом, потом можно будет есть яйца всмятку и, возможно, грудку цыпленка. Вам надо набираться сил, Элиза, иначе вы никогда не встанете с постели.

Элиза ничего подобного не хотела. Леон вряд ли стал бы ее дожидаться, если бы она, оказалась прикованной к постели. Разумеется, и речи быть не может об утомительных долгих прогулках, а тем более о соколиной охоте. Кровать пока что оставалась для Элизы добрым прибежищем, и она намеревалась пребывать в этом прибежище по возможности дольше.

— Леон уехал вчера поздно вечером, после того, как лихорадка прекратилась. Он скоро приедет сюда повидаться с вами.

От такой перспективы у Элизы задрожала нижняя губа. Она чувствовала себя недостаточно сильной для того, чтобы выдерживать обязывающее присутствие Леона. Мариетта, не догадываясь об истинной причине ее волнения и решив, что Элиза старается удержать слезы досады, поспешила отвернуться — на сердце у нее было тяжело. Элиза выглядела такой беспомощной! Прямо как малый ребенок. Как она перенесет удар, который они с Леоном вынуждены ей нанести? Мариетта налила в рюмку лекарство, и Элиза послушно выпила его, поморщившись от неприятного вкуса.

Мариетта огляделась в поисках стакана для воды, но ни одного не обнаружила.

— Моя горничная унесла стакан и кувшин с собой, чтобы набрать воды, — пожаловалась Элиза в ответ на вопрос Мариетты. — Унесла, но так до сих пор и не принесла.

— В таком случае я пойду и принесу и то и другое, — сказала Мариетта. — А когда приеду к вам в следующий раз, привезу сок из черной смородины.

В доме было тихо. Мариетта, спускаясь по лестнице, не встретила никого. Экономка, забыв на время о своих обязанностях, присоединилась в кухне к компании служанок, которые оживленно обсуждали чудесное выздоровление своей госпожи. Из-за одной из закрытых дверей до Мариетты четко донеслись слова аббата:

— То, что вы говорите, просто чудовищно.

— Ничего подобного. — Голос у Леона был усталым, но твердым. — Чудовищным с моей стороны было бы жениться на мадам Сент-Бев, в то время как я полюбил другую.

— В то время как вы вообразили, что любите другую, — резко возразил священник. — Вы знали и любили мадам Сент-Бев шесть лет, сын мой. Шесть лет она жила вашим обещанием вернуться. Эта история была широко известна! Ваша взаимная любовь стала легендой, похожей на те, которые воспевают трубадуры в Тулузе. И вы намерены опозорить эту женщину, унизить ее, разбить ей сердце? Женщину, которая не сделала вам ничего плохого, ничем не заслужила подобное обращение? Женщину, столь кроткую и добрую, что даже ее служанки называют ее святой? Нарушив такое обязательство, поддавшись недолговечному влечению страсти, вы лишь обречете себя на несчастье и навлечете на себя гнев Господа, ибо даже его бесконечное милосердие не потерпит подобного поведения. Мадам Сент-Бев никогда не отличалась крепким здоровьем. Сейчас она слаба сверх меры и еще долго не оправится после тяжелой болезни. Она нуждается в вашей заботе, в вашей защите. В любви, которую вы свято ей обещали.

Мариетта больше не могла слушать. Она не пошла в кухню за стаканом и водой, а вышла во двор на солнышко. Маленький аббат совершенно прав. Они с Леоном никогда не будут чувствовать себя счастливыми, зная, что Элиза находится всего в нескольких милях от них, что она одинока и что сердце ее разбито.

Был момент, когда она, восторженно приняв объяснение Леона в любви, подумала, что Элиза найдет утешение в привязанности герцога, который просто боготворит ее. Лихорадочные выкрики Элизы лишили Мариетту этой надежды, Леон — вот подлинное счастье Элизы. Она ждала его шесть лет, и Леон испытывал к ней нежность. Если ее, Мариетты, не будет рядом, эта нежность может перейти в любовь. У нее есть время вернуться в Шатонне до приезда Леона и сообщить герцогу о своем решении уехать. В таком случае будет сохранено не только счастье Элизы, но ни одному человеку не придется рисковать жизнью, отправившись в Монпелье с целью убить охотника за ведьмами.

Она осторожно увела свою кобылу подальше от дома, однако не пускала ее в галоп до тех пор, пока не оказалась настолько далеко, что топота конских копыт не услыхал бы ни Леон, ни аббат. Она приняла верное решение, но оно не доставило ей ничего, кроме боли. Никогда больше не увидеть Леона. Не услышать его голос, не почувствовать его прикосновение… это было поистине жестокой правдой. Однако так и должно быть. Иного выхода нет.

Герцог, который уже был в седле и дожидался появления Леона, уставился на Мариетту в изумлении.

— Где Леон? — спросил он с нескрываемым страхом. — Что с Элизой?

— С Элизой все хорошо, хотя она еще слаба, — ответила Мариетта, спешиваясь. — Я хочу обратиться к вам с просьбой, Анри. Пожалуйста, передайте Леону мой прощальный привет.

— Прощальный привет?

Герцог смотрел на нее с недоверием.

— Да. На то имеются мои личные причины, вполне серьезные. Но у меня еще есть дело, которое я должна закончить до отъезда. Но нужно поторопиться, иначе не справлюсь с этим до возвращения Леона. — Она говорила с такой твердостью, что спорить явно не имело смысла.

Герцог молча смотрел ей вслед, пока она не скрылась за дверью замка.

Что такое, черт побери, произошло в Лансере? И где, опять-таки черт побери, Леон?

Мариетта поднялась по лестнице и проскользнула к себе в комнату. Лиф платья был уже закончен. Со слезами на ресницах, Мариетта бережно взяла в руки его и еще несколько ярдов блестящего тонкого шелка, специально приобретенного для этого случая. Горничная Элизы вполне способна скроить и сшить из шелка юбку, а потом присоединить ее к лифу. И тогда Элиза получит желанное свадебное платье.

Анри растерянно заморгал, когда Мариетта вышла из дома, неся с собой только кружево и несколько ярдов шелка. Ни еды, ни вина, вообще никаких запасов. Она села на лошадь и обратилась к герцогу с прощальными словами:

— Если Леон откажется вернуться в Версаль, передайте королю, что ему будет гораздо больше пользы от пребывания Леона здесь, в Лангедоке, где то и дело происходят разные беспорядки. Преданный человек, способный по первому приказу подготовить боеспособный полк, стоит гораздо большего в Лангедоке, чем в Версале. Король — человек разумный. Он поймет и оценит правильность такого решения. И еще, Анри… — Голос у нее дрогнул: — Скажите Леону, что я покидаю его не потому, что не люблю, а потому, что люблю его слишком сильно.

После этого она повернулась спиной к герцогу, к замку, ко всему, что стало для нее жизнью и душой, и поскакала на лошади прочь, через подъемный мост и дальше — по аллее из подстриженных деревьев.

Она пересекла дорогу на Лансер, поднялась по склону холма и, натянув поводья лошади, остановилась под кривой смоковницей. После чего вперила взгляд на дорогу, проходившую внизу. Ждать ей пришлось недолго. В облаке пыли Леон во весь опор гнал Сарацина по направлению к Шатонне.

— Прощай, бесценная любовь моя, — прошептала она и, пришпорив кобылу, понеслась в Лансер. Какая-то незнакомая ей лошадь под богато украшенным седлом в полном одиночестве стояла во дворе. Аббата нигде не было видно. Тяжело дыша, Мариетта спешилась.

Держа в руках свой дорогой подарок, она взбежала вверх по лестнице и вошла в комнату Элизы. Та спала, и светлые волосы обрамляли ее лицо золотым ореолом. Очень осторожно Мариетта положила свой дар в ногах постели. Она отдала все, что могла, и Леон это поймет. Каждый раз, как он будет видеть это платье на одной из своих дочерей или внучек, он будет вспоминать о ней и о тех счастливых часах, что они провели вместе.

На цыпочках Мариетта вышла из комнаты и направилась к лестничной площадке.

Небольшая интерлюдия Мориса с Селестой позволила ему узнать все, что он хотел. Колдунья, которую он искал, была гостьей Льва Лангедока, а Морис был достаточно осведомлен о репутации этого господина, чтобы схватить ее прилюдно и объявить ведьмой. Подобный поступок послужил бы причиной его собственной гибели. Он должен завладеть ею подальше от неспокойного юга, подальше от владений этого воителя с горячей кровью, к тому же любимчика короля Людовика.

Но где? Леон был хозяином обширной округи. Известие о сожжении в Тулузе, Нарбонне или даже Ниме скоро дойдет до его ушей. Нужно найти место более отдаленное. Он должен увезти ведьму Рикарди туда, куда Лев Лангедока и не вздумает заглянуть.

Ответ оказался таким простым, что он даже рассмеялся. Это Эвре. Он отвезет ее обратно в Эвре. Там уж никто не станет спорить с тем, что она ведьма, все в это верят. Морис спросил, может ли он познакомиться с мадемуазель Рикарди, и Селеста бесхитростно ответила, что сегодня это невозможно: Мариетта должна быть в Лансере и ухаживать за его больной родственницей — в последние несколько дней она проводила там много времени. Морис не слишком торопился проведать свою кузину, но девушку, которая за ней ухаживает, ему надо было увидеть как можно скорей.

Лишь покровительство богов уберегло его от столкновения с Леоном на полном скаку. Он заметил клубы пыли заблаговременно, на таком расстоянии, что, повинуясь шестому чувству, успел свернуть с дороги под деревья. Встречным всадником точно был Леон. Они ни разу не встречались, но кто еще мог так искусно управлять конем на огромной скорости и выглядеть таким грозным.

Морис подождал, пока всадник скроется из виду, и только после этого покинул укрытие. Леон был настоящим воителем, об этом свидетельствовала вся его подтянутая, мускулистая стать. С подобным противником Морис не имел намерения сталкиваться в открытом бою.

Мадам Сент-Бев спала, когда он приехал, и, к его вящему огорчению, экономка сообщила, что мадемуазель Рикарди уехала из Лансера полчаса назад. Домоправительница была этим недовольна. Мадемуазель Рикарди очень нужна в Лансере как сиделка, но сегодня она пробыла здесь едва ли пять минут.

Морис в ярости щелкнул хлыстом по сапогу, понимая, что упустил возможность. Ему надо было захватить ее подальше от подозрительных глаз. Встреча с ней наедине в Лансере была бы идеальным вариантом. Они были бы уже на полпути к Эвре, прежде чем ее кто-либо хватился.

Морис походил по комнате с узорчатым полом, которая так раздражала Леона, гадая, когда ему выпадет следующий шанс, но его размышления были прерваны известием о спешном приезде Мариетты.

С довольной усмешкой он слушал, как она бежит вверх по лестнице и дальше, к комнате его кузины. Он медленно подошел к подножию лестницы, намереваясь по ней подняться, но в этом уже не было нужды. Мариетта вышла из комнаты и закрыла за собой дверь, щеки у нее разрумянились, глаза блестели. Он ждал ее чуть в сторонке, опершись рукой на резное перило лестницы. Элегантная фигура в модном костюме.

— Ох! — вскрикнула Мариетта в изумлении, но тотчас овладела собой. Это, должно быть, свадебный гость из Монпелье. Заметив, что он собирается подняться по лестнице, она сказала: — Боюсь, что мадам Сент-Бев сейчас спит.

Он улыбнулся. То была странная улыбка, а в глазах у него горело любопытство. Лицо какое-то ненормально бледное, но когда он подступил ближе, она поняла, что это от пудры. И он даже не пытался отступить, чтобы она могла пройти.

— Я хотел повидать вовсе не мою кузину, мадемуазель Рикарди. Я приехал, чтобы встретиться с вами.

— Она оправилась от лихорадки, но ей придется набираться сил еще много недель, — сказала Мариетта, не в состоянии придумать иной повод для его встречи с ней, кроме желания осведомиться о здоровье родственницы.

— И она не принимает посетителей?

— Она вполне может их принимать, когда бодрствует, — ответила Мариетта.

Она остановилась перед гостем, не понимая, почему он не отступает в сторону, чтобы дать ей пройти. Запах его духов был чересчур сильным, сладким и противным.

— Но разве сейчас возле нее никого нет?

Голос у него приобрел бархатистый оттенок, однако не стал от этого приятнее.

— Нет.

Мариетта сделала решительный шаг вперед с намерением вынудить его посторониться и дать ей возможность пройти. Безрезультатно: он лишь отступил ближе к началу лестницы.

— Вы, кажется, спешите, мадемуазель Рикарди. Позволите ли вы мне ненадолго составить вам компанию?

— Я привыкла ездить верхом без чьего-либо сопровождения.

Мариетта хотела как можно скорее расстаться с этим человеком. Ей не нравились его манеры, запах его духов, его улыбка, его глаза.

Он погладил рукой в перчатке округлую верхушку на столбике перил, и солнечный свет упал на огромный алмаз на его пальце, сверкнувший множеством искр. Мариетта смотрела на драгоценный камень как завороженная. Однажды она видела алмаз такой величины — на руке у человека, который приходил к ее бабушке. Человека, который потом схватил бабушку и приказал сжечь ее на костре. Человека, которого Леон видел на постоялом дворе в Эвре.

Мариетта медленно перевела взгляд с перстня Мориса на его лицо, и ею овладел ужас.

— Нет! — выкрикнула она и попыталась обойти его.

Он поймал ее руку и заломил ей за спину.

— Ваши вопли только напугают мою родственницу и сослужат вам плохую службу, — со злобой процедил он, продолжая удерживать Мариетту силой.

Она тщетно сопротивлялась, извивалась, кусалась. Гладкая кожа тонкого ремня оплела ей запястья таким крепким узлом, что она закричала от боли.

— Полагаю, мне придется сопровождать вас в дороге, мадемуазель Рикарди, — заявил он издевательским тоном, выволакивая Мариетту за собой во двор, несмотря нато что она продолжала сопротивляться. — Это будет долгая поездка, последняя для вас.

Крики Мариетты о помощи застряли у нее в горле. В доме только Элиза, экономка и слуги. Элиза настолько слаба, что не сможет встать с постели, даже если услышит ее крики, а слуги ничем не смогут ей помочь. Колесо сделало полный оборот. Она умрет по воле судьбы, сгорит в огне на холме Вале. Но не будет покорной жертвой. Ни за что и никогда!

Она пнула Мориса изо всех сил, и черты его напудренного лица исказились, стали еще более злобными и жесткими. То было лицо мужчины не старше двадцати семи или двадцати восьми лет, однако оно выглядело сейчас таким же старым, как само время. Ужасное лицо смерти.

— Только попробуй причинить мне неприятности, тогда умрешь не ты одна, а и Лев Лангедока. Он приютил и защищал тебя, зная, что ты ведьма. Против такого обвинения даже он окажется бессильным. А также Жанетта и Селеста, поскольку имя де Вильневов запятнано связью с колдуньей, и преследованиям не будет конца.

Мариетта хотела лишь одного — безопасности для Леона и готова была заплатить за это цену самую высокую из всех для нее возможных, то есть принять смерть без протеста.

Она села на свою кобылу, выпрямила спину и высоко подняла голову.

— В Эвре? — спросила она невозмутимо, в то время как девчонка-гусятница поспешила прогнать с дороги стадо вверенных ей домашних птиц.

— Полагаю, что это самое подходящее, — ответил Морис, словно речь шла о куске какой-нибудь материи или чем-то подобном, а не о месте ее грядущей смерти.

Мариетта поразмыслила, выполняет ли он свою миссию ради того, чтобы попасть в фавор к Монтеспан, или за деньги. Вероятнее всего, что за деньги. Инстинктивно она поняла, что ее собственное тело не привлекает его, и от души порадовалась этому обстоятельству. Могло случиться, что ей пришлось бы претерпеть и это унижение. Любовницами Мориса скорее всего были особы, с ним сходные, если такой, как он, вообще способен любить.

Ей казалось непонятным его ухаживание за Селестой. Видимо, ему это далось нелегко. И ведь это лишь для того, чтобы выведать что-то о ней, Мариетте. Бедная Селеста, до чего плохо она разбирается в людях, если не может устоять перед чисто внешним лоском! С другой стороны, Селеста счастливица, она жива и проживет еще долгие годы, обзаведется детьми. Может случиться, что детьми, носящими имя де Мальбре.

Не стоит думать сейчас о Леоне и о его чувствах, когда он услышит сообщение Анри и узнает, что она уехала. О его возможных страданиях. Он с ними справится. Женится на Элизе, и она, Мариетта, станет для него только воспоминанием.

Мариетта закрыла глаза от боли. Ведь она приказала себе не думать о нем, но это невозможно. Он завладел ее разумом и ее сердцем, она уйдет в вечность с его именем на устах. Мысль о его любви к ней даст ей силу вытерпеть пытку огнем, не умоляя о пощаде.

Они ехали по дороге, на которой Мариетта ни разу не была с тех пор, как они с Леоном въезжали в Шатонне. Морис давно уже перерезал ее путы, почувствовав, что она сдалась. Небо начало блекнуть — наступали сумерки. Сумерки были и в тот день, когда Мариетта осадила свою лошадь, с тоской посмотрев на негостеприимные стены Трелье. Сумерки, когда Леон, пришпорив Сарацина, повернул его назад со словами: «В Шатонне вы будете в большей безопасности, чем в Трелье»…

Остановились они на сравнительно долгий отдых, когда сменяли лошадей, а на следующее утро были уже в Тулузе, проехав мимо той гостиницы, из которой она убежала от Леона, проехали и по той улочке, на которой Леон догнал ее и поцеловал.

Проходили часы. Дни сменялись ночами. Пришлось еще раз сменить лошадей и пережить еще один рассвет.

Тот ли это ручей, на берегу которого они сидели? Леон тогда дал ей хлеба и сыру.

Мариетта так давно ничего не ела, что не могла ясно судить о том, какое расстояние они проделали и сколько времени длится их странствие. Впереди открылась дорога, обсаженная подстриженными деревьями, и это напомнило ей аллею, ведущую к замку или куда-то еще. Мариетта чувствовала себя сбитой с толку и больной. Они с Леоном ехали по такой же дороге утром после того, как обманули инквизитора. Было жарко, и деревья давали приятную тень, как и теперь.

Сердце у нее бурно забилось и стало трудно дышать. Впереди открылось целое море деревьев. А над деревьями вздымался к небу холм Вале.

Очень скоро они углубились в лес, дорога стала знакомой, и прежде чем Мариетта успела собраться с мыслями, перед ними открылся вид на Эвре. И люди, босоногие, возбужденные, орали во все горло:

— Ведьма! Нобль поймал ведьму! Колдунья Рикарди вернулась!

Люди сбегались со всех сторон, с криками вертелись вокруг прибывших, словно в ожидании праздника.

— Ведьма попалась! Наконец-то ее сожгут! Пошли к хозяину постоялого двора! Пошли за инквизитором! Смерть Мариетте Рикарди!

— И ты позволил ей уехать?

Ярость Леона вынудила вздрогнуть даже герцога, обычно невозмутимого.

— Я ничего не мог сделать, чтобы удержать ее.

— Дьявол тебя побери! — рявкнул Леон, развернул Сарацина и понесся галопом назад к дороге.

Анри пришпорил свою лошадь и поскакал следом, крича:

— Куда же ты? Куда?

— За ней, куда же еще, глупец! В Венецию!

— Она может быть еще в Лансере! — с надеждой прокричал Анри. — Она взяла с собой платье для Элизы.

Никогда еще дорога в Лансер не была проделана с такой бешеной скоростью. Лошадь Анри впервые за несколько лет мчалась во весь опор. Когда, Леон спешился во дворе дома Элизы, ноздри его лошади раздувались во всю ширь.

— Я ничего не видела, — говорила экономка, нервно теребя уголки своего фартука. — Приезжал из Монпелье кузен мадам, но он уже уехал и даже не попрощался.

Леон поднялся по лестнице и так резко распахнул дверь в спальню Элизы, что та даже вскрикнула и поспешила натянуть на себя одеяло до самого подбородка.

— В чем дело? Что случилось?

Кружевной лиф для свадебного платья лежал поперек кровати.

— Когда Мариетта принесла платье? — потребовал ответа Леон.

— Не знаю, я спала. Ох, что случилось? Почему ты так выглядишь?

— Потому что Мариетта уехала!

— Леон! Леон! — прозвучал у него за спиной голос Анри, такой встревоженный, что Элиза до полусмерти испугалась.

Невозмутимый, элегантный герцог де Мальбре в эту минуту влетел в комнату, словно деревенский мальчишка, схватил Леона за руку и заговорил в дикой спешке:

— Сюда явилась Сесиль повидаться с экономкой. Она только и говорит что о Монпелье!

Он сделал паузу, чтобы перевести дух, но Леон почти встряхнул его со словами:

— Что она говорит?

— Что свадебный гость мадам Сент-Бев на самом деле охотник за Дьяволицей. — У Леона побелело лицо. — Селеста встречалась с ним раньше. Сесиль видела их вместе.

— Раньше? Когда именно?

— Перед тем, как Мариетта уехала из Шатонне, забрав с собой платье. До того, как он сам приехал сюда и доложил экономке о своем присутствии.

Глаза их встретились, в то время как Элиза, цепляясь за подушки, истерически кричала:

— Что случилось? Что произошло? Почему Леон такой злой? Анри! Анри! Прошу вас, скажите мне!

Герцог оставил Леона, чтобы успокоить Элизу, и та прильнула к нему доверчиво, обняв рукой за шею, невзирая на присутствие своего нареченного.

— Анри! Мне страшно! В чем дело? Мне очень страшно! Прошу вас, не позволяйте Леону пугать меня. Не оставляйте меня с ним наедине. Я больше не хочу оставаться с ним наедине! Никогда!

— Обещаю вам, Элиза, никогда не покидать вас с этого дня.

— Никогда? — Она прижалась к нему еще теснее.

— Никогда.

Леон утратил к ним обоим всякий интерес. Он уже бежал вниз по лестнице, когда увидел Рафаэля, который стоял у входа в дом, отряхивая со своих рукавов дорожную пыль. Одного взгляда на лицо друга оказалось достаточно, чтобы он забыл о своей обычной выдержке.

— Что случилось?

— Мариетту преследуют как ведьму, — коротко ответил Леон. — Она приехала сюда с подарком для Элизы, а теперь оба они уже уехали.

— Оба? Я что-то не понимаю…

Рафаэль тотчас повернулся, готовый снова вскочить в седло.

— Охотник за ведьмами — это твой соперник в ухаживаниях за Селестой. Кузен Элизы.

Анри выбежал во двор.

— Куда, черт побери, он мог увезти ее? — спросил герцог. — В Монпелье? В Тулузу?

— Нет. — Леон осадил коня, сдерживая нетерпение как можно скорее приступить к действию. — Думаю, это не Монпелье и не Тулуза, не тот город, куда я мог бы легко добраться. Париж? Нет, потому что Мариетта могла бы огласить свои обвинения против Монтеспан. Но куда? Куда, помилуй Бог, он мог ее увезти? Где он может ее судить и сжечь как ведьму без всяких хлопот?

— Ты видела кого-нибудь, кто уезжал от мадам Сент-Бев? — обратился Анри с вопросом к девочке-гусятнице.

Худенькие плечики приподнялись под дырявым платьишком.

— Только госпожу, которая ухаживала за мадам, и знатного господина вроде вас. Больше никого.

— А в какую сторону они поехали? — спросил Анри, жестом давая понять Леону, чтобы тот молчал. Одно слово, сказанное им, могло напугать ребенка и сбить с толку, и тогда у них не будет вообще никаких сведений.

Девочка услужливо показала, в какую сторону, и Леон с Анри отъехали, недовольные друг другом, и только Рафаэль задержался и тоже задал вопрос:

— А ты ничего не подслушала? О чем они говорили?

Он показал девчушке золотую монету. Черные глазки малышки алчно сверкнули, и гусятница протянула руку вверх ладошкой.

— Госпожа спросила, поедут ли они в Эвре.

Рафаэль бросил ей монету и поскакал галопом вдогонку за отцом и Леоном, которые уже успели отъехать на порядочное расстояние.

— Эвре! — выкрикнул он во весь голос. — Мариетта спрашивала, едут ли они в место под названием Эвре.

Леон ощутил прилив уверенности. Эвре! Какой же он дурак, что сам до этого не додумался!

— А как насчет свежих лошадей и провизии? — поинтересовался герцог.

— Мы купим лошадей, когда они нам понадобятся, а поесть сможем и в седле. И призовем каждого дееспособного мужчину между этими местами и Тулузой последовать за нами.

— Клянусь мессой, это потруднее ухаживанья, — сказал Рафаэль, подъехав к Леону и вытирая вспотевшее лицо.

Леон ему не ответил. У него не было сил вести пустые разговоры. Он думал только о том, как догнать щеголеватого Мориса и его пленницу, но пока что им это не удавалось. Казалось, они двигались к Эвре с той же скоростью, как они с Мариеттой удирали оттуда. И в ту же минуту, как они туда доберутся, будут приготовлены дрова для погребального костра Мариетты — если это уже не сделано заранее.

Леон нахлестывал и нахлестывал своего коня в отчаянной жажде заметить издали золотисто-рыжие волосы Мариетты, но дорога впереди неизменно оставалась пустынной, и страх его возрастал с каждой минутой.

— Дайте людям пива! — раздался громогласный приказ, когда Мариетту стащили с ее кобылы и едва не затоптали разбушевавшиеся мужчины.

Туго затянутый на запястьях ремень причинял Мариетте ужасную боль, когда ее стащили с лошади. Злорадствующие крестьяне сторонились, уступая Морису дорогу, пока он шел к заросшей травой тропе, которая вела на холм.

— Как насчет суда? Инквизитор ее дожидается.

— Тогда ему придется подождать, — мрачно ответил Морис. Для судебного процесса не было времени: чем скорее он выполнит свою миссию и уедет в Париж, тем лучше. — Костер готов?

— Уж несколько недель, как готов. Ни одного дождя не выпало, так что огонь будет что надо!

Дважды Мариетта оступалась и падала на землю, и каждый раз ее грубо поднимали на ноги. У нее были причины благодарить Мориса за его бессердечное отношение к ней во время их пути: продолжительное отсутствие пищи и воды сделали ее почти бесчувственной. Лица окружающих людей расплывались перед глазами, а какофония выкриков не доходила до слуха.

Столб был глубоко врыт в землю, вокруг него навалены кучи хвороста. Ноги и особенно ступни Мариетты покрылись царапинами и кровоточили, пока Морис при помощи добровольцев втаскивал ее на самый верх кучи хвороста. Свободным концом ремня он привязал ее к столбу. Море лиц разомкнулось, когда инквизитор направлялся к ней, а его черный плащ развевался от вечернего ветра, словно крылья гигантской хищной птицы. Солнце быстро садилось, опускаясь за горизонт в ореоле кроваво-красной дымки.

— Поставьте ведьмину метку! Ведьмину метку!

Быстро один за другим начали вспыхивать факелы, переходя из рук в руки, чтобы все желающие могли насладиться зрелищем. Морис отрицательно покачал головой и обратился к инквизитору:

— Нет времени ни на что, кроме сожжения.

Инквизитор не задавал вопросов. Он знал, кем послан Морис, или воображал, что знает, ибо поддельное письмо от властей, которое Монтеспан вручила своему посланцу, было заверено печатью самого короля.

— Чего вы ждете, глупец? Зажигайте огонь! — стараясь перекричать толпу, проорал Морис.

Интуиция подсказывала, что скоро будет совсем поздно. Не обманула она его и на этот раз. Однако, увы, было слишком поздно. Шум бесчинствующей толпы перекрыл другой, куда более грозный шум — топот конских копыт.

Земля задрожала у людей под ногами, толпа отхлынула от Мариетты, и все устремили испуганные глаза в сторону деревни. Обитатели Эвре находились в самой отдаленной от границ страны части Франции, так что ожидать рейда голландской или испанской конницы было немыслимо. Что за армия напала на них с такой яростью? Женщины подняли крик, когда всадники вырвались из леса, пронеслись по опустевшим улицам Эвре и галопом взлетели на холм, с обнаженными шпагами в руках и с высоко занесенными кинжалами.

Морис только глянул на эту картину и, схватив первый подвернувшийся под руку факел, затолкал его в самую глубину хвороста у столба. Послышался треск, вспыхнул огонь. Толпа, окружавшая Мариетту, рассыпалась, зрители кинулись бежать прочь от нагрянувших мстителей.

Сквозь окутавший ее дым Мариетта разглядела Леона, который отшвыривал от себя всякого, кто преграждал ему путь. Лицо его было почти неразличимо — он размахивал шпагой, пробиваясь верхом на коне сквозь толпу, чтобы вовремя добраться до Мариетты. Она же закашлялась от дыма, который становился все гуще, а языки пламени, вырвавшись из глубины костра, уже подбирались к ее босым ногам.

Морис выхватил из ножен шпагу, проклиная себя за непредусмотрительность, за то, что не взял коня с собой на холм. Он набросился на Леона, когда тот поднялся на холм.

Полный ужаса взгляд Леона был в эту минуту прикован к Мариетте, к языкам пламени, от которых вот-вот могло загореться ее изорванное платье. Удар пришелся Леону по предплечью, шпага нанесла достаточно глубокую рану, однако Леон почти ничего не почувствовал. В то время как Морис занес шпагу для удара, Леон соскочил с коня, взобрался вверх по теперь уже вовсю разгоревшемуся хворосту и, не обращая внимания на ожоги, принялся освобождать Мариетту от пут. Он перерезал ножом ремень, с нечеловеческим усилием вырвал ее из огня и скатился вместе с ней на землю, пока Рафаэль удерживал Мориса на расстоянии.

Герцог подавил свое неудовольствие по поводу того, что инквизитор не вооружен, и удовлетворился тем, что запугал этого господина до полусмерти, а тем временем всадники, прибывшие на место действия вместе с ним, Леоном и Рафаэлем, гнали деревенских жителей вниз с холма.

Леон, всем своим весом навалившись на Мариетту, целую минуту стряхивал искры с ее волос, обрывал и отбрасывал подальше тлеющие клочки ее платья, а потом, оттеснив Рафаэля в сторону, скрестил свою шпагу со шпагой Мориса.

Они кружили возле пылающего огня, нанося удар за ударом; раненая рука Леона ограничивала его движения, к тому же он истекал кровью. Рафаэль рванулся к Леону, когда тот оступился, а шпага Мориса сверкнула совсем рядом. Но в помощи Рафаэля уже не было нужды: Леон отбросил противника пинком назад, и ноги Мориса запутались в траве. Он широко раскинул руки, пытаясь сохранить равновесие, однако все равно не устоял и рухнул в самую середину пылающего костра.

Леон и Рафаэль ринулись к костру, ухватились за башмаки Мориса, стараясь вытащить его из огня. Пламенный жар отбросил их назад. Мариетта закрыла лицо руками, не в силах смотреть на то, как голодное пламя пожирает ее врага.

— Вставай, моя любимая. Пора ехать домой.

Леон осторожно поставил Мариетту на ноги, поморщившись при этом от боли.

— Твои руки. Ты обжег руки!

— Разве несколько лишних шрамов могут изменить твою любовь ко мне? — спросил он, и его глаза заблестели.

— Ничто не может изменить мою любовь к тебе, — сказала Мариетта, глядя в лицо, которое, как она думала, больше никогда не увидит.

— И однако ты сказала Анри, что покидаешь меня.

— Только ради Элизы. Из-за того, что случайно подслушала речи аббата.

— И ты разрушила бы счастье Элизы, мое счастье, а также счастье Анри из-за нескольких подслушанных слов?

— Я хотела уберечь счастье Элизы.

— Так позволь ей выйти замуж за Анри, потому что она не хочет ничего иного. — Голос его вдруг стал глухим. — А я никого не желаю себе в жены, кроме тебя, Мариетта Рикарди. — Он наклонился и поцеловал ее.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем они услышали слова Рафаэля:

— У меня есть лошадь для Мариетты.

— Она в ней не нуждается, — ответил Леон. — Мы уедем из Эвре так же, как уезжали в первый раз.

— А инквизитор? — спросила Мариетта, сев позади Леона на его коня. — Что насчет инквизитора?

— Вам больше не надо его бояться, — мрачно произнес Анри. — Он считал вас настоящей ведьмой, которую разыскивает сам король, но я избавил его от этого заблуждения.

— А все эти мужчины? Я подумала, что это армия Людовика, судя по тому, как они ринулись к холму.

— Они собираются в обратный путь, ведь это просто те люди, которых я всегда могу призвать к сражению по моей воле и во славу короля.

— А где они сейчас?

— Заняты тем, чем всегда занимаются солдаты. Веселятся в свое удовольствие.

Из деревни доносились отдаленные звуки общей пирушки и женский смех. Леон дал своему коню посыл к движению, легонько пришпорив его. Анри и Рафаэль последовали за Леоном и Мариеттой в тот самый лес, где он ее впервые обнаружил. Луна поднялась высоко, небо было усеяно звездами, теплый ночной воздух насыщен ароматом дикого розмарина и жасмина. Мариетта обнимала Леона за талию, прижавшись лицом к его надежной спине.

— Я свяжу еще одно кружевное платье, когда вернусь в Шатонне, — проговорила она сонным голосом.

Леон улыбнулся:

— У тебя не будет времени на это занятие. Я намерен жениться на тебе немедленно, даже если тебе нечего будет надеть на себя во время церемонии, кроме ночной рубашки.

Мариетта засмеялась и еще крепче обняла Леона.

— Это ее ничуть не обрадует! Она захочет платье из венецианского кружева! Целиком и полностью из венецианского кружева!

— Кто этого захочет, любовь моя? — спросил Леон с любопытством, глядя на то, как светлячки отплясывают вокруг них фарандолу.

— О, просто кое-кто, — ответила Мариетта, едва заметно улыбнувшись при мысли об их внучке с веселым личиком и ямочками на щеках. — Она-то здорово рассердится, если ей придется идти под венец в ночной рубашке вместо свадебного платья. — И Мариетта с легким сердцем смежила веки, едва они свернули на дорогу, которая вела прямиком на юг.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10