Повелитель [Элеонора Генриховна Раткевич] (fb2) читать постранично

Повелитель

Книга была такой огромной, что положить ее к себе на колени оказалось почти невозможным. После нескольких попыток я разместил ее на траве, и она раскинулась передо мной, а я лежал на животе и пытался разобрать полустертую вязь магического текста

— Создайся плотью от плоти моей...

Воздух задрожал и потемнел.

— Возьми дыханье от дыханья моего...

Волосы мешали, лезли в глаза, и я хотел их отбросить, но не успел. Я получил такой пинок под ребра, что отлетел от книги на добрых моих два роста, а ростом меня Боги не обидели.

— Сопляк, паршивец, ты что это делаешь?!

Никогда я еще не видел Наставника в таком лютом гневе. Я валялся на траве, пытаясь дышать, и ничегошеньки не понимал.

— Я... я читал, Учитель, — с трудом выдавил я.

— Ах, ты читал, поганец?! — Наставник одной рукой поднял меня с земли, а другой залепил здоровенную затрещину.

Дело скверное. Рука у моего Наставника тяжелая, и я считал, что в полной мере изведал ее тяжесть, когда мы боролись. Но раньше он никогда меня не бил, тем более — так. Ох, как все нескладно получается. Что же я такого натворил?

— Значит ты, трам-тебя-тарарам, читал?!

— Я виноват, Наставник, — я опустился на колени и склонил голову. Никогда еще я не признавал свою вину без оговорок, без малейшей попытки оправдаться, никогда еще не был готов добровольно принять наказание. Но и Учитель мой так себя никогда не вел. Даже когда я в трехдневном переходе умудрился потерять меч.

— Он виноват, видите ли! — Наставник снов ударил меня. — Ты хоть понимаешь, что натворил?!

— Нет, Наставник, — искренне ответил я.

Это его несколько отрезвило.

— Я тебе говорил, чтоб ты никогда не произносил заклинания вслух?

— Да, Учитель, но я нечаянно... я не очень хорошо читаю, и мне вслух легче...

— Не умеешь — не читай. Нет, ну вот же приспичило оглоеду. Я тебе, мерзавцу, даром говорил? Нельзя — значит, нельзя. Это тебе не базарные лубки с намалеванными голыми девками.

Я подумал, что Наставник в чем-то прав. Мысленно я приравнивал запрет на магические книги к запрету на непристойные лубки с раскрашенными картинками. И то, и другое мне рассматривать не полагалось: еще рано. Но неприличные лубки я уже читал, хоть мне это и запрещалось, так почему же не прочесть и магические книги, которые мне тоже запрещены?

— Сопляк ты, щенок! Читает он, видите ли! Вслух, что попало, где попало! Не где-нибудь в потаенном месте между мирами, нет! Разлегся на пузе в травке и призывает. Да еще задержись я чуть-чуть, и остались бы от тебя кровавые тряпочки. Ты хоть это понимаешь?

— Да, Наставник, — виновато произнес я. — Теперь понимаю.

— И мало того, мне бы еще пришлось отлавливать ту пакость, которую ты по своему недомыслию затащил в наш мир. Даже не зная, что это за тварь и где ее искать. И что она может натворить на свободе.

— Я виноват, Наставник, — глухо повторил я.

— Вот и подумай о своей вине, — пробурчал Наставник и коснулся моей шеи у плеча. Я окаменел. Моя плоть оставалась живой, но не повиновалась мне. Спасибо и на том. Я уж думал, что впервые за годы обучения меня просто выдерут, как сопливого мальчишку, и поделом же мне будет. Но наказали меня, как взрослого. Я отстоял свое на службе. Я отстоял свое на лужайке, которую я чуть не загубил своими неосторожными заклинаниями, да еще на месяц лишили права носить меч.

Это было года четыре назад, и урок я усвоил, как должно. Особенно, когда я узнал, что чуть было не произнес заклинание разделения плоти. Часть ее захватило бы какое-нибудь потустороннее чудище и разорвало бы то, что от меня осталось, действительно на кровавые тряпочки. Больше я самолично в магические книги не лазил. Наставник иногда давал мне их читать

— под своим присмотром, разумеется — но очень неохотно. Он считал меня безответственным сопляком, и я не мог его за это винить. Ничего не скажешь, показал себя во всей красе.

Мой Наставник Гимар — лучший воин-маг отсюда до столицы, а может, и в столице, но по нему не скажешь. Приземистый, пузатенький, ест за двоих, пьет за троих, ругается, как первосвященник в публичном доме. Одет непонятно во что. Все старое, латаное. Отродясь я на нем новых штанов не видел. С тех самых пор, как он подобрал меня, голодного на улицах Техины.

Голод сводил меня с ума, голод заставил меня удрать из дома и броситься на поиски счастья в ближайший город, но и там мне пришлось солоно. Улицы Техины вымощены отнюдь не деньгами, красть я не хотел и не умел, попрошайничать тоже, а ремесла никакого толком не знал. Дома я сгребал навоз и все такое прочее, а в городе на подобную работу спрос невелик. Все это я поведал Гимару за второй порцией речной рыбы — первую я проглотил, не заметив. Гимар потребовал у трактирщика здоровенный каравай хлеба и умиленно наблюдал, как я в него вгрызаюсь.

— Что, налоги большие? — сочувственно спросил он, глядя, как я уписываю свежий теплый хлеб.

Я помотал