Журнал ''ТЕХНИКА-МОЛОДЕЖИ''. Сборник фантастики 2009 [Разные] (fb2) читать онлайн

- Журнал ''ТЕХНИКА-МОЛОДЕЖИ''. Сборник фантастики 2009 (а.с. журнал -127) 1.18 Мб, 153с. скачать: (fb2) - (исправленную)  читать: (полностью) - (постранично) - Разные

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Журнал ''ТЕХНИКА-МОЛОДЕЖИ''
Сборник фантастики
2009

№ 1

КАКОЙ БУДЕТ ФАНТАСТИКА ЛЕТ ЧЕРЕЗ 10?

Беседа В. Ксионжека с главным редактором журнала «Реальность фантастики» Ираклием Вахтангишвили
*********************************************************************************************
— По роду работы вам приходится быть в курсе всех литературно-фантастических событий. Что же, на ваш взгляд, происходит с таким родным и знакомым многим поколениям читателей «Техники молодёжи» жанром? Каково, по вашему мнению, будущее «литературы о будущем»?

- Мы почти потеряли научную фантастику. В ней, к сожалению, уже нет заинтересованности потому, что технологии так быстро развиваются, что не успеваешь спрогнозировать техническое будущее, как получаешь его завтра.

На сегодняшний день мы имеем большое количество фэнтези. Есть киберпанк, ну, хоррор в меньшей степени, есть мистическая фантастика. Это преобладает сегодня на книжных прилавках. Что будет в будущем, сложно сказать. Может быть, мы вернёмся к хорошей НФ, космоопере. Фэнтези, откровенно говоря, уже начинает набивать оскомину.

За счёт вала непритязательного чтива живут достаточно крупные издательства. Издатели говорят: если мы будем издавать только хорошую литературу, мы прогорим. Так называемая эксклюзивная, хорошая литература составляет в их портфелях едва ли три процента. Она нужна для того, чтобы получать призы.

Усреднённое качество фантастической литературы постепенно ухудшается. Я наблюдаю это хотя бы по тем рукописям, которые мне приходят. Но я не хочу быть пессимистически настроен.

Есть и такая теория — всё это нужно. Это как творческий бульон, где начинающие писатели оттачивают своё мастерство. Их бьют, критикуют. Они учатся, начинают писать лучше. Кто настойчивее, у кого есть талант, работоспособность — пробьются. Лет пятнадцать назад молодому талантливому автору это было сделать значительно легче. Тогда многие начинали. В том числе, Лукьяненко, Васильев, Олди.

— Представим, что все литературные клубы по интересам полностью разобщились, обособились, замкнулись в себе и разлетелись отдельными капельками «по всей Вселенной». Конец единому «разумному Солярису»[1]?

— Я считаю, что это не произойдёт.

— Почему?

- Основная задача литературы (в том числе фантастической) — влиять на эмоции человека. Когда один писатель будет описывать только левую заднюю лапку членистоногого насекомого, а другой — только правую заднюю лапку, третий — крылышко — эмоциональная составляющая исчезнет.

Нам не обязательно знать, скажем, как работает холодильник будущего. Достаточно прочитать о том, как герой открыл его и что-то из него достал. Человеку нужны эмоции. Как положительные, так и отрицательные.

— Эмоции? Хорошо, возьмём такой популярный «формат», как мыльные оперы. Их эмоциональная составляющая, как принято говорить, «на любителя». И очень даже легко представить, что будут появляться форматы со всё более узкими «эмоциональными спектрами». Слезливые романы для того, чтобы только поплакать. Весёлые для того, чтобы только посмеяться. Романы для тех, кто любит кошек. Романы для ценителей тяжёлого рока.

— Да, такое форматирование происходит. Но это (как и в случае с описанной выше детализацией) будет продолжаться лишь до определённого уровня.

— Когда мы достигнем «дна», сумеют ли даже талантливые писатели создавать настоящую литературу в таких очень узких сюжетных и эмоциональных рамках?

- Я думаю, что самый талантливый человек сделает нечто обобщающее. Бывает, что мы привыкаем к определённому направлению и постепенно всё углубляем траншею, по которой идём. Но бывают такие таланты, звёзды, которые хватают нас за шкирку, вытаскивают из траншеи и показывают весь мир во всём его многообразии. Я думаю, что такие люди будут.

— Они напишут гениальные произведения и… попадут в неформат. Сегодня, мне кажется, с понятием «формат» ещё можно бороться. Но с каждым годом, боюсь, это будет делать всё сложнее.

- Слава богу, что ещё существуют 3–5% хорошей литературы. Вспомним, в Советском Союзе была цензура. В ней, помимо множества отрицательных, был и положительный момент: был установлен барьер против плохой, некачественной, непрофессионально написанной литературы.

Не могу прогнозировать на тысячу лет вперёд, но очень надеюсь, что процент неформатной, талантливой литературы в скором времени увеличится. Мы Не только должны идти на поводу у читателей. Мы должны их воспитывать. Потому что человек, выросший на форматной и чаще всего некачественной литературе, перестаёт воспринимать действительно ценные вещи. Он почти не учится.

— Если я правильно вас понял, лекарством от кризиса в литературе может быть добрая воля и донкихотский характер некоторых издателей?

- Ну, частично. Я не говорю, что все издатели должны печатать только неформат. Они в этом случае разорятся. Основную смысловую нагрузку должна брать на себя периодическая литература. Должно быть больше журналов, больше публикаций в малой форме.

Малая форма — очень сложная для писателей. Талантливый рассказ труднее написать, чем роман. Но за малую форму мачо платят. Естественно, профессиональные писатели избегают этого, потому что им нужно на что-то жить. Они не хотят перебиваться «с хлеба на воду», как в своё время приходилось О'Генри. Но именно периодическая литература должна публиковать талантливые вещи в малой форме.

Ну и книжные издательства, конечно, могли бы тоже выделять Из получаемых доходов немного больше денег для того, чтобы издавать хорошие книги. Не только для призов и грамот, которые потом развешивать в рамках по стенам кабинетов.

Разумеется, форматирование литературы будет сохраняться ещё очень долго. Но я надеюсь на то, что человек будущего будет всё-таки разносторонним, умным и эмоционально насыщенным. А такие качества помогает развивать настоящая, хорошая литература.

— Наверное, было бы неплохо, если бы издатели и читатели, заинтересованные в настоящей, интересной, умной и глубокой фантастике, не стиснутой узкими рамками форматов, объединились в неформальный клуб.

- Мы готовы стать членами такого клуба.

— А вы практикуете такую форму обратной связи с читателями, как публикация отзывов об опубликованных вами произведениях?

- Мы пробовали несколько раз это читателям предложить. Но они (когда я с ними встречаюсь на публичных мероприятиях) говорят: У вас всё хорошо. Нам всё нравится. Что же об этом ещё писать?

С одной стороны я рад, что меня не ругают. Но, с другой стороны, мне бы хотелось знать точку зрения читателей. Человек получил удовольствие, прочитал хорошую вещь, но не хочет ничего об этом сказать!

— Как вы считаете, если всё-таки удастся создать неформальный клуб любителей фантастики, в котором читатели не будут стесняться высказывать своё мнение о прочитанном, а издатели начнут публиковать самые умные и интересные высказывания читателей, не станет ли этот союз единомышленников инструментом объединения и сплочения болеющих душой за судьбу фантастики людей в организованную силу?

- Стругацкие сказали, что это профессиональные читатели. Я думаю, лучше пользоваться этим термином. Я бы хотел, чтобы слой профессиональных читателей увеличивался. К сожалению, он пока сокращается.

Сергей Абаимов
CBAДЬБA

На улице шёл снег. Крупные редкие снежинки кружились в свете фонарей и падали на мокрый асфальт. Яркие огни машин слепили на мгновение и исчезали во мгле зимнего вечера. Он поцеловал Эйрин и заботливо поправил на ней вязаную шапочку.

— Ты не замёрзла, любимая? — спросил он.

— Нет, дорогой. Здесь так хорошо после ресторана, после шумных, но надоедливых гостей. Давай не будем брать такси? Давай немного погуляем?

Он взял ее под руку, и они ионии по чёрному, сверкающему отражёнными огнями тротуару. Это был самый счастливый день в его жизни. Эйрин шла рядом, её тонкая изящная руки лежала на его руке, высокие каблучки цокали по асфальту. Ещё вчера они были чужими, а сегодня она стала его женой.

Налетевший порыв мокрого ветра закружил и бросил им в лицо снежинки.

— Ты не замёрзла, дорогая? Сегодня холодно, снова спросил он. Остановился, поправил воротник её пальто и, не удержавшись, вновь поцеловал.

— Нет, мне так хорошо с тобой! — её глаза ласково смеялись и просили нежности.

Они дошли до его дома и поднялись по лестнице на второй этаж.

— Теперь это и твой дом, любимая, — произнёс он, распахивая дверь своей квартиры. Она вошла и несмело огляделась.

— Здесь так уютно! — произнесла она.

Он снял с неё мокрое пальто, отряхнул его и повесил в прихожей. Потом обнял её плечи в подвенечном платье и повёл в гостиную.

— Ты хочешь что-нибудь съесть, дорогая? — спросил он, с некоторой тревогой открывая холодильник.

— Нет-нет, я так наелась в ресторане, на неделю вперёд.

— Выпьешь что-нибудь?

— Разве что чуть-чуть.

Он достал две маленькие хрустальные рюмки и налил в них немного лучшего коньяку из своего бара.

Они чокнулись и выпили.

— Ой, как крепко! — сказала она, чуть пригубив рюмку. — Но так вкусно! Что это?

— Коньяк из южной Франции. Семилетней выдержки, — он пододвинулся к ней и поцеловал в доверчиво раскрывшиеся губы.

— Дорогая, я так тебя люблю… — произнёс он, обнимая её, целуя её глаза, губы, шею.

— Подожди немного, милый, — попросила она, часто дыша. — Мне нужно поправить макияж. Только одну минуту!

— Хорошо, дорогая, — он выпустил её из своих объятий, и она ускользнула в ванную комнату.

Он налил себе ещё коньяку, медленно, чувствуя вкус, выпил и поднялся с дивана.

Дверь ванной комнаты была распахнута, Эйрин неподвижно стояла у умывальника, и к её спине шёл от розетки витой чёрный провод.

— Ты робот?!! — выдохнул он.

— Да, дорогой, ты что-нибудь имеешь против?

— Нет-нет, — поторопился он заверить её, вспомнив недавно принятый закон о запрещении дискриминации роботов. — Вот только… Я всегда хотел иметь детей.

— Не волнуйся, дорогой, — она ласково улыбнулась ему. — В меня вживлена генная информация, и я сама могу выносить ребёнка. У нас с тобой будут очень красивые дети. Ведь ты такой сильный и симпатичный!

— А, ну тогда всё в порядке, — он тяжело вздохнул и натянуто улыбнулся.

№ 2

Юрий Петранков
KPОHИC

Планета поражала своим величием. Синеватое свечение казалось нереальным. По сравнению с Кронисом Солнце было песчинкой. Кронис — ещё одна из далёких систем. Два миллиона световых лет от Земли. Планета из малоизученной части галактики, на одну звезду — две планеты.

И вот так вот всегда — прыгаешь через полгалактики, чтобы в очередной раз наткнуться па новую планету. Зачем? Ответ прост — жизнь. Любая, пускай самая примитивная: микробы или бактерии — хотя бы они. Нам бы хватило зацепки. Совсем маленькой, но хватило бы, Веры, что мы не одни в этом мире.

Но все надежды разбивались в пух и прах. Да, человечество смогло преодолеть пространство. В лице всего человечества выступал всего один человечек — Марков Иван. Ещё в студенческие годы перед ним поставили условие: или сможешь придумать способ разрыва пространства, или полетишь с института. Никто не знает, как он там крутился, но в декабре 2010 года Марков представил чертежи и расчёты машины, которая так резко изменила всё. Прибор Маркова выводил сам себя в подпространство. Сжимал два края вселенной, словно тряпицу, и выходил обратно. В результате всего получалось удивительное явление: двигатель мог преодолевать по двести тысяч световых лет за несколько мгновений. Ограничений на машину было немного. Объём, который она могла утянуть с собой, в два с хвостиком раза был меньше объёма топлива, залитого в бак. После каждого прыжка человека страшно рвало — тело не хотело принимать изнанку мира. И всё. Больше ничего. Летай — не хочу. И началось: прыжки к Марсу, к Венере, к Меркурию. За несколько недель учёные собрали больше материалов о солнечной системе, чем за все минувшие века. Большинство прыжков приходилось на Марс — искали жизнь. Но не было в нашей системе ничего, кроме пыли и камней. Начались полёты к другим звёздам.

Прыгали к Сириусу — но даже там не было никого и ничего. Прошло уже восемь лет. Люди приутихли. У детей уже нет такого страстного желания стать «исследователями космоса». Даже детсадовцы и те, на вопрос: «Хочешь стать космонавтом?», — обиженно надувают губки и в большинстве своём отвечают:

— Зачем? Пыли и у нас полно, а холодно зимой будет. Космос! Эка невидаль!

А мы всё прыгаем. Мы верим. Ведь не может так быть, чтобы нигде не было ничего, кроме пыли. Должна же быть где-то планета обезьян или планета — океан. Ведь не зря фантасты столько выдумывали. Существует другая жизнь, мы верим — вот девиз нашей команды. Зачем мы это делаем? Человеку свойственно искать пути от одиночества. Человек — он стадный. Ведь тогда, восемь лет назад, нам было гораздо легче жить. Многие верили, что когда-нибудь прилетит к нам «волшебник в голубом вертолёте и бесплатно покажет кино», а также даст панацею от всех болезней, победу над старостью и низкими зарплатами. Кое-кто даже верил, что и дороги в стране починят. А нет, не случилось. Люди-человеки сами сделали машину и сами прыгнули вперёд к «светлому» будущему, без болезней и прочих неприятностей. И где оно, будущее? Нет ничего в космосе. Только пыль. Ведь мы не одиноки во вселенной: во вселенной полным-полно… одиноких. Как писал Бэкон: всякий, кто любит одиночество, либо — дикий зверь, либо — Господь Бог. Мы не боги и не звери — нам страшно.

— В любом случае — я буду прыгать, пока не встречу что-либо живое, пускай на это уйдёт вся моя жизнь.

Громко сказано, но тем не менее…

К горлу подкатил комок — меня начало тошнить. Неприятно, конечно. В носу всё ещё чувствуется желчь. Противно…

— Ну, что, моя дорогая. Вот я и прилетел. Сейчас будем приземляться.

Приземляться — слово, в принципе, не имеющее ничего общего с процессом выхода на орбиту, нормализации траектории и всего прочего. Приземление — просто ещё один прыжок, но уже точно на поверхность. Погрешность редко превышала десятки сантиметров.

Компьютер пикнул. Жёсткий диск тихонько крякнул. Машина просчитала расстояние до поверхности. Ещё один писк. Расчёт был произведён — корабль выходил из подпространства. Мгновения — и снова приступ рвоты. Больно — значит живой. Значит, можно выходить на планету. Надевать скафандр и на выход. Осматриваться. Вдруг, чего увижу.

Пустота. Только горы на горизонте и всё. Снова пыль… всё та же пыль. Итак, несмотря ни на что, первым делом — проверить внешние условия. На их пригодность к человеческому дыханию. Атмосфера на планете была. Более того, по всем показателям шлем скафандра можно было снять.

— А чёрт с ним. Была не была… — я сиял шлем. Вдохнул полной грудью. Ничего страшного не произошло. Воздух как воздух. Жить можно. Теперь — передать координаты планеты на корабль, оттуда — в центр. Мы здесь первые, так что планета теперь наша. Застолбили, так сказать.

Небо расчеркнула полоса рассвета. Нежно-розовая, она удивительно гармонировала с серым цветом всего вокруг.

— А дома сейчас зима. Снег идёт, наверное.

По небу пробежало облачко, за ним второе, третье… И началось. Пошёл снег. Он падал хлопьями, завиваясь в кружевном танце. Снежинки летали вокруг, забиваясь в зазор между скафандром и костюмом. Сразу же стало неуютно и противно. По телу пробежали мурашки отвращения. Я надел шлем. А между тем снегопад и не думал стихать. Хотя, если быть честным до конца, он и не усиливался. Шёл простой снег, который до боли напоминал наш, минский. Пережидать такую непогоду в корабле будет глупо, так что придётся идти вперёд. Бледно-синяя звезда озарила небосвод своим поистине сказочным сиянием. Каждый лучик здешнего солнца отражался от снежинок, отчего те сияли мириадами красок. У меня невольно вырвался вздох восхищения всей этой красотой. Снег над головой, снег под ногами, снег — везде. Как будто и не наяву всё это.

Горы приближались. Звезда поднималась все выше. Снег прекращался. Дела налаживались. На душе было умиротворение и покой. Ну не может, не может здесь быть одна пыль да снег. Не верю! Слишком далеко мы зашли, слишком много планет посетили. Должно, должно здесь быть хоть что-то живое. Я снял шлем. Ещё раз глубоко вдохнул.

— Ветер-ветер, принеси мне хорошие вести,

— Здесь есть жизнь, — кто-то тихонько шепнул мне на ухо.

Я резко, как учили в институте, крутанулся на все триста шестьдесят градусов, пытаясь заметить говорящего.

Ни-ко-го.

— Оп, правда? — тупо спросил я, сам не зная кого. Просто спросил.

Нет ответа.

Плохо дело, сам с собой разговариваю. Голоса мерещатся. Ещё несколько слов с самим собой и всё. Прилечу на Землю — психиатры загоняют со всеми их тестами на адекватность. В лучшем случае, что мне тогда светит — это сидеть в бессрочном отпуске от полётов. Так что дальше центра — никуда. Буду молодёжь наставлять. Возможно, в институте буду лекции читать, да и то вряд ли. В космос больным нельзя — закон. Так что — молчок, Нужно идти дальше. До гор — всего ничего. А дома сейчас Грот сидит. Спит, наверное. Или жуёт любимую игрушечную кость, Может, под дверью меня с работы ждёт, а может, с ним Славка играется. Грот сына любит. Он вообще добрый пёс. Любит всех людей сразу. И плохих, и хороших. А вот собак — ненавидит. Но тут уже ничего не поделаешь. Порода у него такая. Бойцовская собака.

Пыльное поле сменилось мелкой галькой — идти Стало труднее. Сейчас это особо не ощущалось, но вот на обратном пути, когда сил почти не будет… Вот так и живу. Неделя в космосе — неделя дома. Работа не пыльная, а платят намного выше среднего. На жизнь, квартиру, машину и дачу хватает. Ещё и на чёрный день откладывать начал. Мало ли, что может случиться.

Вблизи горы оказались всё теми же камнем и пылью. Камнем и пылью. Мне стало смешно. Да ну всё это, надоело! Нет жизни во вселенной, И даже если есть, то она или слишком далеко, или попросту слишком хорошо маскируется от нас — людей-человеков.

— Да гори оно всё синим пламенем, — я махнул рукой на горы, развернулся и пошёл обратно к кораблю.

— Мы найдём жизнь! Там обязательно что-то будет! — передразнивал я свои слова, сказанные несколько дней назад. За спиной чувствовалось исходящее от чего-то или кого-то тепло. Я не обращал на него внимания, продолжая ворчать.

— А нету, нету тут ничего! Жизнь хотели? А кукиш с маслом вам не надо?

Тепло со стороны гор стало спадать. Подул ветер — стало прохладнее.

— Это вам не сказка и даже не роман. Нет тут НЛО. Никого тут нет, кроме меня. И не будет никогда.

Наверное, не суждено человеку узнать о своём появлении что-то большее, нежели домыслы о происхождении от обезьяны. Не дано ему найти братьев по разуму. Тех, кто поддержит или, наоборот, развяжет с нами войну. На самом деле, человеку не важно — мир или война. Главное, не быть одиноким. Главное, быть в действии и взаимодействии с кем-то живым.

Корабля на месте не было. Следы были, а корабля — не было. Как будто сам улетел. В ступоре я стоял минуты три, если не все пять. Кто? Кому нужен корабль? Он был заперт. Нет, глупости, конечно, не могли его угнать. Да и некому. Корабль просто так не запустить, а машина Маркова без сканирования сетчатки и отпечатков просто не будет работать. И что же он сам улетел? Тож. с невозможно,

Я шлёпнул себя по лицу один, второй раз. Было больно. Значит, не сплю. Значит, корабля на самом деле нет.

— Чёрт знает что, — вырвалось у меня.

— Чёрт всё знает. — Раздалось за спиной. — Хе-хе, — кто-то злобно хихикнул.

Я обернулся. У меня за спиной стоял настоящий чёрт. С рогами, бородой и трезубцем, он весь сиял сине-красным цветом.

— А чтоб его! — Чёрт начал скакать по кругу, чтобы потушить пламя, охватившее его копыта. — Прицепилось ко мне! Твоя работа! Думай, как ругаешься!

Чёрт подпрыгивал, выкидывая немыслимые пируэты. Скакал, бранился и махал трезубцем. И в какой-то момент, выделывая очередной финт, не удержался на своих ножках, упав прямо мордой в огонь.

— Ааа! Борода, борода! — Туши её! Помогите!

Я подбежал к этому забавному созданию, которому совсем не были присущи замашки канонического дьявола. Надо было ему помочь потушиться. Скафандр всё равно огнестойкий, так что не страшно загореться обоим. Подбежав, я схватился ладонями за его уже успевшую изрядно подгореть бородёнку и сильно её тряхнул.

— Чего схватил! Отпусти! Отпусти! Ааа! — Чёрт начал визжать. Я отпустил, огня уже не было.

— Всё, потушил, — чертяка пощупал остатки бороды. — Ну, человече, что ж тебе от меня надобно? Но не забывай, бороду я тебе припомню! Чёрта за бороду не к добру хватать. Что спросить желаешь?

— Я чего? — спросил я, немного опешив от такого поворота событий. В голове был сумбур. Чёрт, живой, говорящий и горящий. И ещё предлагает вопрос задать.

— Есть ли во вселенной жизнь, кроме как на планете Земля?

Первый вопрос — самый главный. Черти это знают.

Так что на него я не отвечу. Нечего было мою бороду рвать.

— Но…

— Давай дальше спрашивай.

— Где мой корабль?

— Пропал.

— Куда?

— Никуда.

Хороший диалог у нас выходит. У меня вопрос — у чёрта ответ. При этом ответ простой и ясный, как у детей,

— Петя, ты почему в грязи извалялся?

— Потому что.

Вот так и у нас с чёртом.

— Чёрт, ты откуда взялся? — спросил я, надеясь получить вразумительный ответ хотя бы на этот простой вопрос. Должен же он знать, откуда сам родом.

— Из земли вырос.

— И как же ты так «вырос»?

— Как гриб.

— Что «как гриб»?

— Как гриб вырос.

Нужно было заходить с другой стороны. Вопросов, касающихся корабля и самого себя, — чёрт избегал.

— Я могу вернуться домой?

— Да.

— Как?

— Быстро.

Да. с чёртом шутки плохи. Задавать вопросы не моя стихия. Чертяка был непробиваем. У него всегда находился односложный ответ на любой вопрос. Так прошёл час. За ним другой. Чёрт и не думал отвечать пространнее, чем да и нет.

— Чёрт тебя дери! — зло выругался я. Тут же, откуда ни возьмись, рядом с моим новым знакомым, материализовался второй чёрт, правда, немного крупнее. Тоже с рогами и бородой. Вместо трезубца у него было плётка.

— Так, где провинившийся? — второй чертяка опалил нас злым взглядом. Ну что, чёрт, драть тебя буду.

— Не надо! — Чёрт с опалённой бородой зашёлся в тихом визге.

— Мне пришла команда «драть», значит, будем драть. Ну-ка быстро лёг.

Младший чертяка ещё раз всхлипнул и опустился на пыльное поле, подставляя спину под удары. Старший чёрт размахнулся и ударил. Младший начал скулить.

Десять раз плеть резала воздух. Десять раз чёрт с трезубцем ойкал. Я стоял и смотрел. Вмешиваться не хотелось. Сами черти, так пускай сами и разбираются.

— Ну всё, пока хватит. Вставай, живо! Чего разлёгся? — Старший поднял с земли младшего за загривок.

— Спрашивай человече, чего тебе ещё надобно. — С надрывом в голосе прохрипел мой старый знакомый.

Малыша было жалко. Надо бы ещё чего спросить, а то, не ровен час, совсем до смерти (или что у них там) чёрта забьют.

— Бог существует?

— Сейчас — нет.

— А потом?

— А потом может и будет.

— А дьявол есть?

— Сейчас — нет.

— А потом?

— А потом может и будет.

Замкнутый круг. Одно и то же. Мне казалось, что чёрт на что-то намекал. Вот только на что… до этого нужно было дойти самому.

— Ты мне на что-то намекаешь? — Задал я провокационный вопрос,

— Нет.

— А ты можешь отвечать на мои вопросы более подробно?

— Могу.

— Ты настоящий?

— Сейчас да.

— А что будет потом?

— Потом я исчезну. — Чёрт теребил бороду. — А может быть и останусь.

— Надолго?

— От тебя зависит. Я тут не причём.

— То есть я могу тебе приказать остаться?

— Грубо ты сказал, человече. Но по правде сказал, как надо.

Чёрт меня заинтриговал. Человеку свойственно любопытство. Так что содержание моей следующей фразы было несложно предугадать.

— Чёрт, исчезни.

И ничего. Ни хлопка, ни адского пламени, ни каких бы то ни было эффектов. Чёрт просто пропал. Как говорится, растворился в воздухе.

Интересное дело… а что если… Появись! — скомандовал я. Ничего не произошло. Младшего бесёнка не было. Только старший стоит рядом и машет плёткой. — Хм… ну>ка. Приди! — нет эффекта. — Возникни! Сим-салабим! — чёрта не было.

— Чёрт, — обратился я ко второму существу, не знаешь, как первого призвать?

— Знать не знаю! Моё дело драть! Отчеканил чертяка, махнув плёткой.

Не знает. Или просто не говорит. Нужно догадаться самому.

— Чёрт, а ты как здесь возник?

— Знать не знаю! Моё дело — драть! — всё так же отчеканил рогатый.

Простой народ эти черти. Ничего они не знают, кроме своих прямых обязанностей. Один должен отвечать — он и отвечает. Второй должен драть — он это и делает. Интересно всё-таки: я ли чёрта вызвал или он сам появился? Что я там говорил…

— Чёрт его знает! — снова выругался я. — Не вспомню уже,

— Оп, снова меня позвали, — передо мной опять стоял тот же младшенький чёрт. Только борода была как новенькая. — Да сколько ж можно!

Козлиные копыта чёрта снова были в огне. И снова он прыгает кругами. Опять же падает мордой в огонь. Борода снова загорелась.

— Ааа! Помогите! Борода горит! Моя бородушка горит! — пищал чертяка, размахивая рогами. Я не двигался. Научен горьким опытом. Пускай попрыгает — само потухнет. Чёрт он всё-таки или нет?

Старший чёрт тоже никаких действий не предпринимал. Стегал кнутом воздух — и больше ничего. Не знаю, сколько младший чертёнок провалялся, но огонь он всё-таки потушил. Не хочу себе льстить, но у меня тушение вышло гораздо лучше. На этот раз чёрт оказался без бороды. Совсем. Как будто только что побрили его.

— Что тебе, человече от меня ещё надо?

— Пока ничего, — ответил я и улыбнулся.

— Ты мне зубы не скаль! Не боюсь я тебя.

Интересно получается. Планета, на которой я повелеваю чертями. Больше всё это напоминало бред обкурившегося наркомана.

— Чёрт, я в здравом уме?

— Да.

— Я не сплю и не брежу?

— Нет.

— Чёрт, стань табуреткой. — Я сам ошалел, когда себя услышал. Было интересно, какая из чёрта табуретка выйдет, с бородой или без. Я. даже глупо хихикнул. В голове явно представилась ворчащая тренога с бородой. И снова ничего визуального. Никаких эффектов. Чёрт был на месте.

— Человече, я не умею, — жалобно пискнул он.

— Не пищать, чёрт. А то снова буду драть. — Старший зло зыркнул на младшего. Чертяга с трезубцем пискнул и замолк.

И всё-таки. Первый раз чёрта я вызвал. Потом заставил исчезнуть. Потом снова вызвал. Не с первого раза, но всё-таки. Ответ напрашивался сам собой — проблема формулировки. Черти придираются к словам.

— Младший чёрт, стань табуреткой.

С младшим ничего не произошло. Он продолжал разглядывать свой трезубец. А вот старшего не было. На его месте стояла табуретка. С бородой. О трёх ногах. Красного цвета.

— Чёрт, кто из вас двоих выше чином?

— Кому годков меньше, тот и старше, — чёрт указал когтистой лапой на место, где недавно был «старший» чертяка. — Он, это как так? Почему он табуретка? Он же не умеет. Никто же не умеет, кроме Люцифера… Меня драл сам Люцифер!

Чёрт упал на колени.

— Чёрт, это Люцифер перед тобой?

— Нет.

— А кто?

— Табуретка.

— А до этого кем он был?

— Чёртом, который всех драл.

— Так почему, если он не Люцифер, а табуретка — ты ему поклоняешься?

— Эээ… — чёрт замолчал. Поднялся с колен. Почесал бороду. Плюнул близь табуретки и отвернулся от бывшего младшего.

— Младший, стань чёртом, — скомандовал я.

Ни-че-го. Снова проблема с формулировкой. А что если:

— Табуретка с бородой о трёх ногах. Стань чёртом, коим была ранее.

— Прибыл сюда, чтобы драть! — Младший снова стал самим собой. — Кто тут хочет по спине? — плётка, вспарывая воздух, зашипела раненой кошкой.

Я начинал понимать, что здесь происходит. Или мне только казалось. Так или иначе, но проверить это не мешало.

— Стол, появись! — как всегда с первого раза ничего не произошло.

— Деревянный стол, появись!

Он появился. Деревянный. Не знаю, кто это всё делает, но стол был с моей кухни.

— Чёрт, это мой стол?

— Да.

— С Земли?

— Нет.

— Откуда он?

— Отсюда.

Никогда не верь чёрту. Нужно было проверить. Я подошёл к столу. Перевернул его. Так и есть. Под крышкой неровными буквами, детской ручкой было накалякано «СЛАВА».

— Чёрт, этот стол с Земли?

— Нет.

— Но тут же сына надпись! Его рукой написано! Я сам видел, как он это писал! — Я посмотрел чёрту в глаза. Говорят, в глазах отражается душа. У чёрта там было пусто. Как у табуретки. Просто бусинки-глазки словно у мягкой игрушки. Ничего у него за душой не было. Да и применимо ли это слово к чёрту?

— Да. Но стол не с твоей планеты, человече.



— А откуда же, чёрт тебя… — я оборвал фразу на полуслове. Ну его, ведь снова старшему попадёт.

— Отсюда.

— Жена, появись!

— Привет, где это я? — Жена была в своём домашнем халате и тапочках. Голову венчало полотенце, наверняка, мыла голову.

— Ну что, чёрт, она тоже не с Земли?

— Нет.

— Но она же дома была, понимаешь, дома! Или она раньше меня сюда попала?

— Нет. Она отсюда.

— Докажи.

— Легко! — Чёрт подбежал к жене, схватил её за полотенце и сильно дёрнул. На её плечи упали ещё не высохшие волосы. — Смотри! — Чертяка что есть мочи дунул на неё огнём, который, как ни странно, боли ему не причинял.

— Стой, стой, чёрт! Ты что делаешь. Чертёнок продолжал дышать огнём на жену. Чёрт тебя дери! — Выкрикнул я единственное известное мне заклинание против этого поганца.

— Готов драть! — Младший хлестнул плёткой. — Чёрт, живо на землю.

— Не надо, не надооо ой! — первый удар пришёлся по шее.

— На землю, живо! Рога спилю!

— Нееет, только не их! Всё, всё, уже лежу… Плохой ты, ой! Чело, ой, вече — не добрый, ой!

— Всё нормально, — я подошёл к жене. — Не больно?

— Всё нормально. Не бойся, — она начала меня утешать. Вот так всегда. Чуть что случится — утешает всех мама. Я прильнул к ней. Зарылся лицом в её мокрые волосы.

Всё как всегда. Минуточку. Волосы мокрые?

— Старший чёрт, иди сюда.

— Что надобно, человече.

— Какая температура твоего пламени? В градусах Цельсия, — поспешно уточнил я.

— Триста ровно.

— Можешь сделать тридцать?

— Могу.

— Давай, делай тридцать. И с этой же температурой мне в лицо дунь.

Чёрт начат дышать на меня огнём. Тепло чувствовалось достаточно хорошо.

— А теперь давай на «это» дунь, увеличивая постепенно температуру до сотни.

Чёрт дул. Лицо жены не изменилось ни при тридцати, ни при сотне градусов.

— Всё, хватит, — чёрт прекратил дуть.

Я потрогал волосы «жены». Они были влажными.

— Чёрт, она настоящая?

— Да.

— Она моя жена?

— Теперь — да.

— А потом?

— А потом, может, нет.

— Почему «это», — я указал на образ своего любимого человека, не горит?

— Ты этого никогда не видел. И не представлял, — ответ чёрта меня порадовал.

Он перестал отвечать односложно. Возможно, удастся выудить у него что-нибудь полезное. — Невозможно то, что нельзя представить.

Кажется, я всё понял… и закрыл глаза.

В Минске снег кончился. По улицам машины носятся. Дети в школу идут, утро ещё, темно, Соседи собак выгуливают. Славка с Гротом по площадке носятся. Снегири на ветках сидят. С крыши соседнего подъезда сосулька свисает. Большая. По стадиону старики бегают — закаляются. А вдалеке блестит вышка космодрома. Ввысь поднимается очередная звезда — корабль стартовал.

Я открыл глаза. Планета не соврала ни разу. Всё было, как оно есть на Земле. Вот только люди не настоящие. Пусто у них в глазах. Всё это космическая пыль. Космические атомы, собранные воедино каким-то сверхразумом в порядке, продиктованном моим голосом и воображением. Ведь мы, люди, та же пыль, собранная кем-то воедино. Космическая пыль, как и всё вокруг. Пройдёт ещё несколько десятков или сот лет. И придумают!

Придумают учёные способы собирать из атомов любое вещество и существо. Никогда мы не останемся одни. Пока есть в этой вселенной пыль — надежда остаётся.

№ 3

Андрей Малышев
HEBИДИMKA


Толик и Сергей сидели па балконе самого верхнего пятого этажа и думали о том, как это преступно бесцельно прожигать последние деньки. Каникулы заканчивались. Через две недели начинался новый учебный год. Сергею повезло больше, чем другу. В отличие от него, у Марченко был балкон. Старший прапорщик Терёхин получил квартиру на первом этаже, из-за чего Толик очень страдал. На первом этаже пятиэтажки строители балконы не предусмотрели. Толик с тайной завистью ходил в гости к своему новому другу, чтобы в очередной раз с высоты пятого этажа окинуть взглядом округу.

Дом был новым, стены отдавали сыростью и пахли обойным клеем. Эта новостройка для офицерских семей выросла на окраине города. Пятиэтажку ещё не полностью заселили, и несколько квартир ждали своих хозяев.

Парни сидели на балконе на армейском ящике и пускали, как они называли, «десантников», а попросту говоря, от безделья плевали вниз. Балкон Серёги Марченко выходил на северную сторону. С верхнего этажа прекрасно были видны рытвины от строительной техники, куски арматуры, куча битого кирпича, старый бревенчатый дом с яблонями, за ним ещё два, но уже брошенные, полуразвалившиеся с гнилыми крышами, с поваленными заборами и заросшими участками — всё, что осталось от частного сектора. За ними начинался лес.

Те два перекошенных и развалившихся дома парни уже исследовали, Ничего интересного. Гнилые доски, битый шифер, осколки стёкол, куски рубероида, да бурьян до пояса. Уцелели только печные трубы.

— Даже не верится. Серый, что уже десятый класс. Как ты думаешь, училка нас посадит вместе, если попросим? — спрашивал Толик. Он плюнул вниз и наблюдал за полётом капли.

— Вряд ли, — ответил Сергей и тоже плюнул.

— Почему так думаешь?

— У нас в школе мальчишек всегда сажали с девчонками.

— Вдруг здесь не так, — Толик снова выдавил слюну и собирался пустить ее в свободное падение. Только у него это не получилось. Мутная, пузыристая кайля потекла по подбородку.

— Блин, — ругнулся Толик и с брезгливой миной вытер лицо рукой.

— «Десантник» запутался в стропах, — улыбнулся Серёга.

— Да его струёй от самолёта засосало.

Они засмеялись. Некоторое время плевали вниз молча.

— Слушай, Серый, — оторвался от интереснейшего занятия Толик, — у тебя никогда не возникало желания узнать, что в том доме, — и он покосился на деревянный дом, срубленный из брёвен, которые от времени почернели и потрескались. Шиферная крыша покрылась зелёным лишайником. Кирпичная труба возвышалась обелиском над старым жилищем. Задёрнутые белые занавески словно бельма закрывали тёмные окна. Большую часть дома с маленьким крыльцом скрывали коренастые старые яблони.

— Неа, — ответил Сергей и продолжил пускать «десантников»,

— Я заметил, что в окнах никогда не горит свет, даже ночью, — Толик всматривался в дом через дыры в листве.

— Я тоже заметил, ну и что? — Сергей перестал плеваться и посмотрел на друга.

— Ничего. Странно это. Мужик в дом заходит, потом выходит. Никогда на ночь не остаётся. И ещё, я ни разу не видел, чтобы топили печь, и из трубы шёл дым.

— Что её топить? Лето на дворе. И вообще, может это не печь, а камин, и дом отапливается электричеством. У моей бабки в Брянске тоже котёл электрический. До батареи не дотронуться — огонь. А мужику возможно квартиру дали, и он заходит домой, чтобы проверить. Там вещи посмотреть, всё ли цело, никто не залез, — аргументировал Сергей.

Ещё я видел, — продолжил он, — позавчера ГАЗель заезжала во двор. Шофёр и мужик ящики из дома таскали. Правда, ящики странные — пластиковые с замками, а два или три были ещё и с рещётками. Такие я видел по телику. В них на самолёте дикобразов перевозили. Пока за отцовским биноклем бегал, они уже тент натянули.

Толик откинулся спиной на прохладную бетонную стену.

— Слушай, Серый, — заговорчески проговорил он и прищурил глаз, — пошли вечером полазаем вокруг, позырим что там.

— Да что там зырить? Развалюха брошенная, скоро и её снесут. Вдруг мать с балкона увидит, как мы там шарим, оправдывайся потом, — не соглашался Марченко.

— Что ты дрейфишь? Скажем, мяч залетел во двор. Тем более пойдём вечером, — поддавливал Толик.

— А что мы там вечером увидим? — упорствовал Сергей, — если уж идти, то днём.

— Годится. Пошли днём, — обрадовался Терёхин.

Сергей задумался. «Всё равно лучше, чем без дела по посёлку шататься или на балконе штаны протирать. Время уходит, каникулы заканчиваются, а ещё ни одного стоящего приключения».

После обеда парни воплотили в жизнь свой авантюрный план. Результат не превзошёл ожидания. Точнее сказать, никакого результата вообще не было. Они зашли на участок через перекошенную калитку, сколоченную из штакетника. Зелёная краска давно облезла, ржавые петли скрипели по-стариковски. Тропинка к крыльцу почти заросла сорняком. Друзья прокрались к дому. Сергей остался наблюдать, а Толик приложил ладони к лицу и заглянул внутрь через грязное стекло. В щель между занавесками ничего не было видно. В доме царил мрак. Терёхин переходил от окна к окну. Когда он обошёл весь дом и вернулся к Серёге, стоящему на «стрёме», печально покачал головой.

— Ни черта не видно.

— Ладно, пошли, — прошептал Марченко и почти бегом направился к калитке. Любопытство не было удовлетворено. Напрасный риск, лишние седые волосы и всё такое. Друзья чувствовали себя не лучшим образом. Затея не удалась. Больше ничего предпринять они не могли, чтобы пролить свет на загадочный дом и тайну пластмассовых ящиков. По-прежнему каждый день парни смотрели на шиферную крышу, кирпичную трубу, на то, как желтел лист и оголялись ветки старых яблонь. Дом всё отчётливее прорисовывался, словно поддразнивая ребят своей неприступностью и тайной.

Новый толчок для удовлетворения «замороженного» любопытства произошёл совсем неожиданно. Уже как месяц друзья ходили в школу. Классная руководительница Элеонора Рудольфовна, как и предполагал Сергей, не разрешила им сидеть вместе. Каждый получил по соседке.

Был дождливый, хмурый день. Марченко «сделал» алгебру и теперь с бутербродом в руках, сидя на мягком диване, смотрел телевизор. Затрещал звонок. Сергеи отложил хлеб с колбасой и пошёл открывать дверь. На лестничной площадке стоял Толик. Его глаза горели восторгом. Он отпихнул друга и влетел в квартиру. Сергей с недоумением закрыл дверь, но прежде на всякий случай окинул беглым взглядом лестничный марш и прислушался. Никого не было. Он захлопнул дверь и закрыл замок. Когда обернулся к Терёхину, перед его носом раскачивалась на пальце связка из двух ключей. Один был большой, сейфовый, другой — маленький и плоский, скорее всего от почтового ящика.

— Что это? — Марченко перевёл вопросительный взгляд на ликующего Толика, готового взорваться от важности информации.

— А ты как думаешь? — выпалил он, от нетерпения переминаясь с ноги на ногу.

— Ботинки сними, — бесстрастно проговорил Сергей, разглядывая грязные следы на линолеуме.

— Да подожди ты, — взорвался Терёхин, не в силах больше затягивать интригу, — это те самые ключи! — Чуть ли не по слогам проговорил он и вздёрнул вверх брови в ожидании понимания и адекватной реакции.

— Какие те самые? — недоумевал Серёга, начиная злиться.

— Балда, — ликовал Толик, — они от того дома. Одевайся скорей, я тебе по дороге расскажу, как они у меня оказались.

— Ты не поверишь, — тараторил Терёхин, — стою я на остановке….

— Зачем одеваться? — перебил его Марченко.

Толик замолчал и подозрительно посмотрел на друга.

— Ты что, забыл? Мы же хотели узнать, что в том доме. Ты же сам говорил, что оттуда вытаскивали таинственные пластиковые ящики с животными.

— Чего ты брешешь. Я не говорил, что в них были животные. Я сказал, что подобные ящики и вовсе не таинственные видел по телику, и всё.

— Да брось ты. Какая разница. Если есть возможность для приключения, — он снова потряс ключами, — почему бы ею не воспользоваться. Мы ничего брать не будем. Просто посмотрим. Пять минут и всё. Чего ты дрейфишь?

— Не дрейфю я. Нафиг искать приключения на свою задницу. Знаешь, что будет, если нас поймают? — стращал Марченко. Ему совсем не нравилась идея друга. Но с другой стороны ещё были живы в голове воспоминания, как он убивался и сожалел, что им не удалось ничего разглядеть в окнах. Сергей помнил, как с тоской в голосе говорил, как было бы здорово, если бы у них оказались ключи. Теперь он опасался, как бы Толик не припомнил его смелое заявление.

— Ты же сам говорил, что было бы здорово, если бы у нас оказались ключи от двери, — взвизгнул Терёхин.

— Да я не отказываюсь, — тяжело вздохнул Сергей, — просто как-то неожиданно. Расскажи лучше, где ты нашёл ключи, — пытался направить разговор в другое русло Марченко. Он был загнан в угол. Десятый класс уже не тот возраст, когда можно на любое обещание сказать «пошутил» и спрятаться за мамочку,

— Ты одевайся, — расслабился Толик, и на его лице снова заиграла улыбка, — я тебе по дороге расскажу. Времени у нас в обрез.

— А почему бы нам не сходить завтра, — подкрадывался с другого бока Марченко.

— Потому, что мужик может замок поменять, — Толик скривил обидную мину.

— Ладно, я сейчас, — наконец сдался Сергей.

Через десять минут друзья шли по скользкой размокшей тропинке. Марченко в высоких резиновых сапогах шёл за Толиком. Он то и дело оборачивался и смотрел по сторонам.Сергей втянул голову в плечи, ссутулился, засунул руки в карманы, стараясь не быть узнанным. Друзья на секунду остановились у забора и осмотрелись. Терёхин скинул петлю из алюминиевой проволоки со штакетника и распахнул калитку. Та предательски скрипнула. Ещё на заросшей тропинке, закиданной жёлтыми листьями, Толик достал из кармана куртки ключи. Он рассказал другу, пока они спускались с пятого этажа, как подобрал связку на автобусной остановке. Так случилось, что он оказался рядом с мужиком, который периодически наведывался в дом. Когда тот заходил в автобус, потянул руку из кармана, чтобы ухватиться за поручень, в этот момент вывалились ключи из ветровки. Мужчина не услышал звяканья метала об асфальт и не подобрал связку, потому, что его сзади подпирал дядька в очках. Он громко призывал всех потесниться. Толик вырвался из толпы и незаметно поднял ключи.

— Толян, — шёпотом Сергей остановил друга, — я как всегда на «стрёме»?

— Нет, идём вместе, — разбил надежду Терёхин.

Ключ даже не пришлось поворачивать. Внутри двери что-то тихо щёлкнуло, едва он вошёл в скважину. Дверь бесшумно приоткрылась. С опаской Толик толкнул её и заглянул внутрь. Его взор потонул в кромешной темноте. Сзади подталкивал Сергей. Он старался побыстрее зайти в дом, чтобы, ни дай бог, кто-нибудь их не заметил с улицы. Было страшновато. Сердце выпрыгивало из груди. Марченко словно оказался между молотом и наковальней — назад нельзя и впереди жуть.

— Тихо ты, — зашипел Толик, хватаясь рукой за косяк. Он едва успел отдёрнуть её. когда захлопнулась дверь. Всё погрузилось во мрак.

— Что ты сделал? Открой дверь. Ни черта не видно, — тихо возмущался Толик. Сергей громко сглотнул.

— Давай наощупь.

— Иди ты. Открывай дверь быстро.

Помедлив немного, Марченко приоткрыл дверь. Хмурый день тусклой полосой проник в предбанник. Этого оказалось достаточно, чтобы рассмотреть чёрный вытянутый квадрат немного правее. На цыпочках, оставляя грязные следы, парни прокрались к двери. Толик повернул ручку и приоткрыл её. Тишина. Мёртвая тишина. Терёхин слышал в самое ухо сопение друга. Тот держался мёртвой хваткой его за рукав. Толик не возражал. Так было самому спокойнее. Чувствовалось «плечо» друга. Осторожно ступая на половицы, они перешагнули через порог и оказались в коридоре. С левой стороны в двух метрах от места, где они стояли, увидели открытую дверь. Через проём взгляду парней открывался ограниченный обзор. Им был виден лишь край окна, задёрнутый занавеской, телевизором на деревянном лакированном трюмо с крашенными ножками, кусок стены, оклеенный бумажными обоями с аляповатым выцветшим рисунком. Направо, по всей видимости, находилась кухня. Двери в неё не было. Друзьям удалось рассмотреть допотопную газовую плиту с эмалированными стенками, алюминиевую кастрюлю на конфорке, облезлые трубы, сшитую из разноцветных лоскутов дорожку. Озираясь по сторонам, в полном молчании парни проследовали в комнату налево, как им казалось, в гостиную. Две головы с выпученными от страха глазами высунулись из-за косяка. Старый диван с покрывалом «три медведя», низкий шпонированный шкаф, вытертый ковёр, белые занавески, телевизор на трюмо — всё очень по стариковски, ничего подозрительного.

— Всё посмотрели. Уходим, — шепнул на ухо Толику Марченко. Не дожидаясь ответа, развернулся и пошёл к выходу, отчаянно надеясь, что друг не заметил узкую дверь в самом углу комнаты возле дивана. Его за рукав поймал Терёхин.

— Подожди. Там ещё одна дверь.

— Где? — натурально удивился Сергей и попытался освободить рукав.



— Там, в углу, — Толик гневно зыркнул на друга. Марченко ничего не оставалось, как продолжить экспедицию. Парни прокрались к двери, озираясь по сторонам.

— Чего замер, — шептал Сергей, — открывай, посмотрим по-быстрому и уходим.

— Сейчас, — едва слышно проговорил Толик.

Он тихо, почти бесшумно открыл дверь и заглянул внутрь. За его спиной, вытягивая шею, Сергей кормил своё голодное любопытство. Марченко, как и его друг, не сразу заметили мужчину, вернее старика с редкими седыми волосами, сгорбившемся над письменным столом. Их возбуждённые взгляды скользили по стеллажам, по пробиркам, колбам, по существам, залитым формалином, по приборам, по книгам. У дальней стены стояло несколько устройств не известного парням предназначения. Они были громоздкие с множеством выступающих прибамбасин. Один прибор был похож на миниатюрный доильный аппарат. От нижнего блока к верхней хромированной чаше тянулись тонкие резиновые шланги, заканчивались они иглами. От одного взгляда на это устройство у Сергея по спине побежали мурашки. Он скосился на пластиковый ящик с рещётчатым окошком. Короб был пуст. Марченко рассматривал следующий прибор с множеством ампулок под стеклянным колпаком, когда гробовую тишину взорвал тонкий лай. Толик и Сергей вздрогнули одновременно. Вместе с ними вздрогнул и старик за столом. Только когда он стал подниматься, и отодвигать со скрежетом стул они его заметили. Терёхин вскрикнул и завопил, — «шухер». Он оттолкнул друга п кинулся к выходу. Через долю секунды за ним следом мчался Марченко. Сергей слышал за спиной лай и шаркающие быстрые шаги. Парни молниями выскочили в коридор, отпихивая друг друга устремились к входной двери. Бегущий впереди Толик едва коснулся кончиками пальцев дверной ручки, как послышался щелчок в замке. Терёхин повернул ручку и с силой рванул на себя. Он проделывал этот приём ещё и ещё. но дверь оставалась на месте. К нему присоединился Сергей, и они вместе принялись тянуть дверь. Казалось, что она сделана из металла и обита доской. Лай приближался. Он был уже совсем близко, прямо за спиной, Марченко с выпрыгивающим из груди сердцем и глазами из орбит развернулся, готовый сопротивляться. Но к его небывалому удивлению никого не увидел. Лай остановился возле самых ног. Казалось, гавкал сам воздух. Звуки рождались из ниоткуда. Толик тоже развернулся, обезумевшими от страха глазами судорожно искал источник лая.

— Нас заперли. Бежим на кухню, — выкрикнул Сергей, — размолотим стекло.

Парни бросились по коридору в проём справа. Марченко явственно слышал, как в один момент прекратился на секунду лай, а затем почувствовал, что что-то потянуло его за сапог. Он взвыл и в два прыжка догнал друга. Лай снова заполнил всё пространство. Толик первым оказался у окна. Не раздумывая, он схватил стул и с размаху стукнул им по стеклу. Занавески вздрогнули, стул с треском отскочил от окна, словно от кирпичной стены.

— Блин горелый, — выругался Терёхин и ещё раз врезал по стеклу. Стул разлетелся вдребезги, стекло осталось на месте. В это время Сергей отбрыкивался от бесплотного тявканья. Он вскочил на стол.

— Чёрт, Толян, — орал Марченко. Разбей проклятое окно, или эта шавка меня покусает.

— Какая нафиг шавка? — выкрикнул в ответ Терехин, — это подстава. Стекло бронированное! — продолжал орать он.

Толик услышал, как гавканье подкатилось к нему, и что-то острое вонзилось ему в ногу. Обезумев от страха и боли, Толик завопил. Высоко подпрыгнул, сделал судорожное движение ногой. Он почувствовал, как его ботинок стукнулся обо что-то мягкое. Вслед за этим раздался скулёж.

— Я попал по ней, — заорал Терехин, — эта тварь невидимая, — он уже визжал. Через мгновение Толик нёсся через коридор в комнату с телевизором. Гавканье преследовало его. Воспользовавшись моментом, Сергей соскочил со стола и бросился к окну. Рывком он сорвал занавеску и трясущимися руками попытался его открыть, вращая металлические ручки и дёргая раму. Деревянный переплёт словно врос в пазы. Рама не сдвинулась ни на миллиметр.

Сергей вдруг услышал за спиной шипение. Он резко обернулся. В дверном проёме стоял седой мужчина преклонного возраста. Правый глаз закрывал оптический прибор, напоминающий небольшой микроскоп. Сначала Сергею показалось, что телескопическая трубка выходит прямо из глазницы, но присмотревшись разглядел, как устройство держится. Миниатюрная дужка седлом крепилась на переносице, другой край приспособления длинной «лапкой» цеплялся за ухо. Большую часть морщинистого лица с одним глазом скрывал зелёный респиратор. Марченко прижался к подоконнику и заскулил. «Дяденька, я больше не буду», — он готов был разрыдаться и умолять о пощаде ужасного монстра. Его мокрый взгляд скользнул вниз но худощавой фигуре. Мужчина сжимал в руках красный баллон, из которого с шипением вырывался белёсый газ. Струя была направлена в его сторону. Сергей с ужасом снова перевёл взгляд на бесчеловечное лицо. Его веки налились тяжестью, мысли затуманились, ноги стали вдруг ватными, он стремительно погружался в темноту. Марченко не почувствовал, как его колени подогнулись и он повалился на пол.

Очнулся Сергей на пустыре за развалинами деревянных домов. Смеркалось. После дождя земля была сырая. Его штаны и куртка промокли. Голова трещала, каждое движение болью отдавалась в висках. Сергея подташнивало, чувствовал он себя ужасно. Медленно приподнялся на дрожащих руках и постарался зафиксировать тело в сидячем положении. Рвота подкатила к горлу, его стошнило. Марченко трясся от холода. С трудом поднялся на ноги и побрёл к дому. Мозги, словно залитые желе, не соображали. Сергей даже не пытался вспомнить цепь последних событий, что произошло, где Терёхин? Главная мысль, которая пульсировала в голове красной лампой, — скорее домой, в тепло. Поскальзываясь на жидкой глине, то и дело взмахивая руками, словно пьяный он с трудом дотащился до асфальта. Марченко брёл, шаркая подошвами резиновых сапог, оставляя за собой смазанные коричневые следы. Он весь взмок и несколько раз останавливался, чтобы отдышаться, прежде чем добрался до пятого этажа. Слабой рукой нажал па кнопку звонка своей квартиры. Дверь открыли не сразу. Сначала затемнился глазок, через некоторое время щёлкнул замок. Дверь открылась. На пороге в фартуке стояла мама Сергея. Из квартиры повеяло теплом и ароматным запахом мясных котлет. Сергей сделал шаг навстречу, но вынужден был остановиться. Он с изумлением смотрел на мать. Надежда Викторовна в упор не замечала своё чадо. Она выглянула за дверь. Взглядом обвела площадку, посмотрела на лестницу, ничего не заметив, с раздражением процедила «Хулиганьё» и захлопнула дверь перед самым носом сына.

Дмитрий W. Вронский
ШЕРРА


Космический корабль «Рубия» номер Т-80А-3652 вышел из гиперкосмоса в заданном кубе пространства-времени евклидовой метрики. Выход был произведён согласно полётному плану, и ничто не предвещало никаких беспокойств. Но оказалось, что в точке выхода его уже поджидали большие неприятности…

Корабли серии Т-80А были в то время наиболее новыми не только среди кораблей класса «Рубия», но и среди всех кораблей Звёздного Флота. Более того, они были наилучшими из всех грузопассажирских суден. Их показатели превосходили показатели грузопассажирских перевозчиков других серий и типов в течение целых двадцати шести лет — а это для космических летательных аппаратов поистине немалый срок!

Судно типа «Рубия» (что на среднемарсианском диалекте означает «пища»… Странное название с точки зрения не только землян, но и венериан и селенитов!) было первым, предоставившим своим пассажирам (а это были, в основном колонисты Пограничных Планет и ученые-исследователи, работавшие на внешних базах) хоть немного комфорта во время перелёта. И разумеется, как Вы вероятно понимаете, дорогой читатель, транспортных кораблей не хватало, каждый ценился буквально «на вес воздуха», как выражались космолётчнки прежних времён — и, как следствие, касательно к ним Царило бережное, рачительное, временами прямо-таки скупое отношение. Ведь выход из строя одного такого корабля — это потеря связи с центральными районами для целого региона обитаемых планет! Вот и тряслась эксплуатационная служба над ними, как биолог над штаммом микрофлоры, как садовник над гидропонным аппаратом…

К примеру, в любой полётной инструкции того времени красным по белому стояло: «Во избежание трагических случайностей после совершения гиперпрыжка незамедлительно связаться с базой в точке прибытия, доложив обо всех особенностях функционирования механизмов корабля, самочувствии экипажа и пассажиров, а также о внешней обстановке. В том случае, если связь невозможна, проявлять особую бдительность». И так далее.

В этот раз, о котором я повествую Вам, уважаемый читатель, связаться с Базой не удалось. Полное впечатление было, как будто Базу закрыло облако радиоактивной пыли… например, из возбуждённых ионов — такое случается время от времени. Ничего особо необычного — но экипаж, разумеется, усилил бдительность согласно инструкции. Хотя, казалось бы, куда ещё больше! Легко рассуждать об усилении бдительности тем, кто никогда не сидел в пилотажном кресле, покусай их муха (муха — это такое насекомое… Может, приходилось встречать на одной из нецивилизованных планет?).

И тут откуда-то из близлежащего пространства донеслись сигналы СОС — древнейшего сигнала о помощи, используемого террапами, то бишь землянами и их генетическими родичами в сфере влияния планеты Земля. Пользователи русского языка интерпретируют его как сокращение от фразы «Спасите наши души!» на староанглийском языке, хотя в оригинале, насколько мне помнится, речь шла не только о душе, но и о теле. Известные своим непомерным цинизмом марсиане, между прочим, как раз и трактуют СОС несколько отлично от других: «Спасите наши туши!»…

С одной стороны, не дело это, когда транспортное судно, битком набитое ценным грузом, с полной загрузкой пассажиров на борту, пускается в спасательную экспедицию. Но с другой стороны, есть неписаный кодекс звездоплавания, выгравированный в глубине сознания каждого «косматого» (как шуточно именуют себя работники открытого космоса), где написано нечто вроде «кто не попытается оказать помощь терпящим бедствие, тому в космосе нет места».

Поэтому капитан не промедлил ни мгновения. Стальным командным голосом он отдал приказ. Бешено завертелись магнитные диски блока памяти ЭВМ, рванул из дюз гравитационный импульс. Корабль развернулся по пеленгу и ринулся в глубины космического пространства — на помощь.

Ну, разумеется, экипаж повысил бдительность ещё больше. На деле это выразилось в том, что его члены ещё пристальнее уставились на экраны: на обзорные экраны, на экраны ближнего и дальнего радаров, на дисплеи электронных систем. Иногда такое напряжённо-пристальное внимание помогает избежать некоторых лишних хлопот, говорят в народе.

А вот и потерпевший корабль. Какой невиданной формы он был: два конуса, меньший из которых как бы воткнулся вершиной в центр основания большего конуса. Таких кораблей никогда не строили на территориях Земли.

Однако при подходе судна землян из места на боку переднего конуса вблизи его основания выскочила длинная труба, в которой любой космофлотец. обладающий жизненным опытом хотя бы в минимальном размере, не мог не распознать шлюз. А раз есть стыковочный шлюз, то можно производить стыковку. «Рубия» подошла к чужому звездолёту и состыковалась с ним.

Сами собой открылись обе двери шлюзовой камеры, и на земной корабль хлынул поток инопланетян в боевых скафандрах с оружием в руках. Они в мгновение ока заполнили все помещения корабля. Пассажиры, которых сигнал тревоги выгнал из кают, как и относительно немногочисленные члены команды, были буквально сметены их натиском.

Инопланетяне эти были все сплошь высокие широкоплечие парни, облачённые в серебристо-серые скафандры, у каждого на ремешке болталось оружие, похожее на узкую водосточную трубу, вставленную в удлинённую банку из-под сгущёнки, снабжённую рукояткой. С помощью этого оружия пассажиров моментально разогнали по каютам. Большинству хватило одного лишь мановения жуткого оружейного ствола, чтобы почувствовать готовность не только что стремглав броситься наутёк в надежде спрятаться от этого кошмара, но при необходимости даже скакать на четвереньках — что обычно не бывает свойственно солидным уважаемым в обществе гражданам. Поразительно, что делает с гражданскими лицами инстинкт самосохранения. Воистину говорю Вам, уважаемый читатель, инстинкт самосохранения — один из базовых инстинктов (или всё же рефлексов?).

Нельзя не сказать, что кое-кто из пассажиров всё же замешкался. Не сомнение в необходимости спасаться бегством было причиной этого, как и не смутное желание в глубине души проявить свой героизм, но обычная одышка, проистекавшая из склонности данных персон к обильной пище и недостатку физических упражнений. И тогда инопланетяне пустили в ход своё оружие, однако, хвала гуманизму, на минимальной мощности, так что люди, опаздывавшие очистить общие помещения, ощущали всего только лишь булавочный укол пониже спины и ускоряли шаг. Можно сказать, они были простимулированы поскорее убраться из виду. Да, вот так работает система стимулирования с тех пор, когда стимул был всего лишь заострённой палочкой, которой древнеримские работники сельского хозяйства подгоняли быков. Как говорится, новое время приносит нам новые стимулы…

Что касается экипажа, его по известным лишь инопланетянам причинам загнали в багажное отделение. Возможно потому, что как-то не очень удобно помышлять об оказании сопротивления, когда тебя окружают баулы и чемоданы. К стыду космического флота должен сообщить, что с самого начала захвата судна о сопротивлении захватчикам не помышлял никто из экипажа за исключением капитана, рука которого непроизвольно рванулась к висевшему на поясе парализующему пистолету, с которым он по присущей некоторым капитанам параноидальной привычке не расставался ни днём, ни ночью. Но, увы, на нём тут же повисла троица захватчиков общей массой покоя триста килограммов. Как говорили древние, «плети обухом не перешибёшь».

После того как все распределились, так сказать, согласно купленным билетам, агрессоры начали форменный обыск. Волна за волной они проходили по каютам, всё осматривали, всюду рылись, всё переворачивали…

Судя по всему, искали какую-то «шерру». Это слово постоянно слышалось из уст инопланетян — или что там у них было скрыто под шлемами, что заменяло им уста, оно в прямом смысле порхало по кораблю из конца в конец.

Шло время, поиски длились, ннопланетяне стали выказывать признаки нервозности, поведение их потеряло логическую осмысленность. Говоря проще, они стали бегать взад-вперёд по уже исследованным местам…

Оправившись от шока, земляне стали сами помогать пришельцам в поисках, вынимали и показывали вещи, открывали дверцы. Объединёнными усилиями корабль был осмотрен ещё раз — в который раз! — но всё было безуспешно. «Шерра» была неуловима.

Поиски, столь энергичные вначале, стали утихать, замедляться и наконец вовсе угасли. Инопланетяне собрались в главном холле и, по-видимому, что-то обсуждали, тогда как пассажиры расселись передохнуть. И те, и другие были весьма недовольны собой — вот такое редкое единодушие тех, кто осуществлял нападение, с теми, на кого напали. Хотя причины недовольства были различны: инопланетяне хотели, очень хотели найти то, что они ищут, тогда как земляне хотели хотя бы понять, что же они ищут!

Одному из пассажиров на нос села большая зелёная муха. Он согнал её взмахом руки и уже было собирался повторить свою атаку, чтобы прикончить, как через открытую дверь из коридора донёсся радостный выкрик: «Шерра!».

Появившийся пришелец направил на муху дуло своего оружия, поколдовал с переключателями сбоку и, нажав на спуск, повёл стволом аппарата вниз. И муха покорно опустилась на спинку стула.

Позвольте мне процитировать классику: «Тотчас эту благодать обрали, посадили в клетушки н послали в уезд». Поразительно, как это Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин ухитрился провидеть будущее на много веков вперёд, не правда ли? Налётчики бережно засунули пойманное насекомое в своего рода саркофаг с кондиционером и регенератором воздуха и покинули судно. Захлопнулись двери шлюза, втянулась в чужой корабль переходная труба, и он в прямом смысле исчез из виду. Только что был здесь — и вот уже только пустота вокруг.

Экипаж опрометью кинулся на свои места — и вовремя. В динамиках торжественно прозвучали позывные местной Базы.

Можно было бы подумать, что всё это лишь пригрезилось, однако никто на борту так не подумал. Во-первых, как команда корабля, так и пассажиры его были сплошь люди серьёзные, не склонные обвинять себя в галлюцинировании, а во-вторых… видели бы Вы, дорогой читатель, тот бардак, что остался на борту судна в результате этих поисков!

Разумеется, беспорядок в скором времени ликвидировали, и «Руб и я», как ни в чём не бывало, продолжила свой путь к Базе. И на этом отрезке пути, и после приземления была масса пересудов: как же так, мы гордимся тем, что упорно боремся с этой напастью, что практически почти всех этих вредных насекомых повывели, а тут вот такое поведение… Вероятно, логика инопланетян в корне отлична от земной. На том и успокоились.

И всё же я никак не могу отделаться от мысли, что если эти инопланетяне, представители технически более развитой цивилизации, готовы были обшаривать космос, не просто останавливая чужой корабль обманным способом, но и прибегая к насилию над человеческими личностями ради спасения отдельно взятой «шсрры», значит, они это посчитали действительно необходимым, заслуживающим того расхода времени, нервов, физических сил и топлива, которые им пришлось потратить на проведение этой операции. Видать, не так уж и превосходно обстоят земные дела, как нам с Вами это кажется, уважаемый и дорогой читатель. И не идём ли мы к тому времени, когда будем вынуждены добывать в космосе то, чего сейчас полно и что мы могли бы сберечь на Земле?

№ 4

Андрей Самохин
МЕШОК КАРТОШКИ

— Они сказали: «Бегите! Кто найдёт спрятанный в подъезде мешок картошки, тот останется здесь. Остальные отправятся туда»… И мы рванули с низкого старта, как будто за нами гнались волки. А они стояли с хронометрами и, щурясь, смотрели, как мы бежим на огромные эскалаторы.

Они всё видели и примечали: как мы топтали друг друга, как лезли по головам. Самые неистовые забирались на шиты между эскалаторами, пытаясь бежать по ним быстрее, чем ползли вверх ступени. Ну и проваливались туда — молотило их шестерёнками — только брызги летели. Но некоторые по этому месиву всё же успевали добраться наверх раньше, чем остальные…

Старик замолчал, смотря в окно, где шелестел на искусственном ветру яблоневый сад.

— Дед, и ты бежал по головам? — замерев, спросил старика черноволосый мальчик лет двенадцати. А его младшая, светлоголовая, сестрёнка только раскрыла рот от ужаса, слушая рассказ дедушки.

— Да нет, — пожевав губами, продолжал дед, привычно покосившись на буреометр в простенке. — Мы с товарищем сначала сдуру стартанули, как на кроссе, а потом уже на эскалаторе сообразили: а чего бежать-то?! Ведь никто не знает, где этот мешок спрятан, один он или много их, да и вообще есть ли они?

— Дед, а что такое картошка? — снова перебил старика пытливый внук.

— Ну, это такой овощ, он рос в земле, его сажали, поливали, а потом ели с маслом и с солью. Вкусная штука…

— Такая же вкусная, как рапунок? — отважилась спросить девочка.

— Ну, это кому как, — усмехнулся дед. По мне — так ничего вкуснее настоящей сортовой картошки, тамбовской или рязанской, и быть не может. Вам не довелось её попробовать…

Большие часы на ИК-камине гулко пробили полдень. Вот-вот должны были прийти на обед после утренней смены родители.

— Мы вышли с товарищем в город, — продолжал старик, — и начали глазеть на подъезды. Хотели понять: гае они там этот мешок запрятали? Знали уже, что спешить некуда. Так же и некоторые другие поступали. А остальные в это время суетились, бегали, как полоумные, туда-сюда между вонючими подворотнями…

Последние слова старика прервал мелодичный звонок вакуумных дверей. В комнату ввалились, снимая на ходу перчатки и комбинезоны, раскрасневшиеся, оживлённые мужчина и женщина средних лет.

— Папа, ты опять свои бредовые сны детям рассказываешь! — с весёлым упрёком накинулась на него от дверей женщина, — пожалей ты их бедные головушки!

— Да уж, Матвей Иванович, — поддержал её рослый бородатый мужчина с мужественным липом. — Зачем им эти бредни?! Вокруг столько дел — реальных, больших, — он провёл рукой по волосам, словно ощущая в руке зримую тяжесть и ответственность этих дел, — а вы их какими-то страшными сказками морочите… Ведь сами рассказывали, что по дороге сюда, каких только странных снов не снилось! А вы им эти сумерки разума за чистую монету… Я. вот, правда, удивляюсь вам, — продолжал мужчина, садясь за стол. — Вы герой Освоения, кавалер двух орденов Красной Звезды. Неужели все эти опасности, свершения, которые вам довелось пережить здесь, не выветрили из головы эти дурацкие сны?!

— Это сны о моей потерянной родине, — беззлобно и почти покорно проговорил старик. Он явно хотел уйти от докучливого спора. Ведь, по сути, его дети были правы! Кряхтя, он приподнялся из кресла и, приволакивая покалеченную ногу, вышел в сад.

С годами тоска по оставленной навсегда и, как одно время казалось, навсегда забытой Родине всё сильнее давила старика. Он ведь почти и не помнил её — выслали его совсем молодым вместе с сотнями таких же бедолаг… Сколько погибли и сошли с ума в дороге, сколько сгинуло здесь! Из его призыва выжила, наверное, десятая часть… Да и из следующих — немногим больше.

Уже давным-давно всякая связь с Большой землёй оборвалась, и колонисты навсегда остались один на один с новой родиной. Пришлось учиться многому. И самому главному — выжить самим и обеспечить безопасную жизнь следующим поколениям.

Они действительно многое сделали: есть чем гордиться. Но почему так часто щемит сердце от этих воспоминаний — снов, как они говорят?

Да, снов было много… В пути им вкатили в кровь столько всякой дряни, что немудрёно было спутать явь и сны… Они толпились, накатывали один за другим во время мучительно долгой дороги… Иногда ему даже казалось, что всё это: и дорога и прошлая жизнь на Родине ему приснились. Что на самом деле он родился здесь и, сколько себя помнит. — всё строил, воевал с этой негостеприимной землёй, ходил каждый день по краю смерти. А вернувшись с работы, валился без сил и снов на короткий вахтовый отдых.

Со дна памяти настойчиво всплывали образы: холодный плеск воды в колодце, его старинный детский велосипед со звонком, доставшийся ему ещё от деда… А ещё — такие же старые, бумажные книжки с разноцветными картинками, закат над полем, стрёкот ночных сверчков, запах свежевспаханной земли, горячей молодой картошки с укропом…

— Вот именно — картошки. — проговорил старик, продолжая механически обрезать и обрабатывать ветки яблонь: работа, знакомая ему с детства. Этот сад, выращенный здесь его руками из семечек двух яблок, был его гордостью. Никому больше не удалось здесь этакое чудо. Никто, правда, кроме него, и не пытался…

Последние слова старик произнёс вслух, и сам себя поймал на этом, вспомнив, что вот так же вслух бубнил свои мысли его старый дед, упорно живший один в почти заброшенном городе.

Когда он был маленьким, родители иногда брали его с собой в короткие наезды к дедушке в город. Уже тогда эти путешествия были рискованны. Он помнил, как тщательно отец готовил вибролёт, как инструктировал их с мамой. Замаскировав машину на знакомом пустыре, они с предосторожностями пробирались в его старинный блочный дом почти в центре города. Лифт давно не ходил, а в шахте, не скрываясь, пищали и возились крысы.

Как умер дед? Он не знал. Помнил только заплаканную мать, озабоченного отца, правдами-неправдами вывозившими тело из зачумлённого города, чтобы похоронить на опушке леса, где стоял их дом. Мама говорила, что когда-то давно он назывался «дачей».

Это было уже после Большого Бардака, — как называл его отец то страшное и непонятное, что произошло на его большой Родине. Что-то где-то взорвалось, разладилось, кто-то вышел из-под контроля…. Он. хуторской парень, мало видевший-знавший, ловил отрывки взрослых разговоров, плохо понимая в них даже все произносимые слова. Его родители, казалось, хотели оградить его от всего, что было связано с городами, организаторами, — короче со всем, что происходило за границами двух хуторов, приютившихся в старом лесу не очень далеко от города.

С соседями-хуторянами они дружили. «За то. что до нас пока никому нет дела!», — говорили, бываю, взрослые на редких совместных праздниках, поднимая кружки с самодельным медовым пивом. «Не сглазьте!» — восклицали женщины и мелко крестились на иконы в углу.

На одной из таких вечеринок он и познакомился со своим закадычным дружком Прохором — Царство ему Небесное! Мальцами, они, помнится, сидели под столом и смотрели на ноги своих родителей, начинавших уже притопывать в лад музыке, лившейся из древнего музыкального центра. Они воображали, что эти ноги — сторожевые машины организаторов. А им нужно выставить против них свои сильноатомные рогатины… Старик слегка улыбнулся, вспоминая эти детские придумки.

А что было в реальности? Кто знает… Память сохранила лишь смутные, плохо связанные обрывки слышанного от родителей и позже — от ребят в городе.

Например, часто с гадливостью произносилось слово «элитники». Это были какие-то особые люди (или не совсем уже люди?), жившие в особом Супер Городе. который невидимо перемещался по земле. Ну, не сказка ли?! В него нельзя было никому войти, кроме элитников. Говорят ещё, что у них была там чудесная машина, производившая всё, что нужно, прямо из воздуха. А походила она, сказывают, на огромную, сверкающую золотом корову. И какой-то вроде аппарат у них ещё работал день и ночь. Из него сигналы исходили прямо в мозги организаторам. Что из этого правда, что враки — теперь уже не узнаешь…

Он слышал об утерянных связях управления, о нехватке еды и воды в обычных городах. Когда-то, вроде, существовали государства, которые этим занимались. А потом их разрушили некие «Тэ-эН-Ка», созданные элитниками и ставшие, в свою очередь, тоже не нужными.

Получилось как бы обилие неорганизованных лишних людей, которые не могли сами себя прокормить. Но при этом вдыхали и отравляли воздух, нужный для работы золотой коровы. Ещё до его рождения произошло какое-то событие, вроде стихийного восстания против элитников. Но оно ничего не добилось, кроме увеличения хаоса в городах.

И тогда возник Всеобщий Комитет Организаторов. Он был как-то связан с элитниками. Вроде бы, ими и создан был. По-моему, отец ещё как-то говорил соседу, что некоторые из организаторов могут за особые услуги быть приняты в избранное общество элитников. Только, кроме услуг, им для этого нужно было что-то из своего тела вынуть или вставить… ну, в общем, заменить.

А однажды на их хуторе стало известно про последние планы комитета организаторов. Несмотря на отцовскую конспирацию, он знал, что у того был старинный переносной компьютер и что-то вроде тайного доступа в некий закрытый источник информации. Назывался он — то ли «Нырнет», то ли «Дырнет»…

В память отчётливо врезался образ отца, ходящего по кухне, сжимая в бешенстве кулаки. Забывшись, он говорил при нём вслух то, о чём обычно шептался с матерью, прикрыв дверь.

«Сволочи!!» — рычал отец. — Они хотят окончательно избавиться от нас. от быдла, да они хуже фашистов!». Он не понял тогда и до сих пор не знает, что означает «быдло» и «фашисты». Но, помнится — затих в углу, сообразив, что произошло что-то страшное.

Позже один городской парень успел ему кое-что наскоро объяснить. Элитники решили, а организаторы начали ревностно исполнять план по сокращению лишнего населения. Стариков, немощных, больных попросту уничтожали с помощью аннигиляторов, а здоровую молодёжь ловили и оправляли в Колонизаторские экспедиции. Зачем? Парень этого не знал. Да и вряд ли ещё кто-то знал, кроме элитников. Что представляет собой Колония — им всем тоже было невдомёк.

— Отец, а ты не хочешь есть? — донёсся до него голос дочери из столовой.

— Нет-нет. ребятки. — поспешил ответить старик, — вы уж обедайте, детей кормите, я потом…

— Что там у них на обед сегодня? — усмехнулся он про себя. — Суп из рапунка, бифштекс из рапунка. компот из него же… Этот рапунок — настоящее спасение всей Колонии! Что бы мы без него делали, когда закончились продукты с Большой земли?! Дети их ещё застали, а вот внукам не пришлось… Ну, ничего, скоро, даст бог, яблочки первые созреют, угощу их невиданным продуктом…

Зять сказал «сумерки разума»… Да, может быть — для них это всё похоже на бред. Стариков, вроде него, помнивших прежнюю Родину, осталось наперечёт. Городские, знавшие больше, погибали почему-то гораздо быстрее, чем они — хуторские. Уже пять лет, как нет его верного дружка Прохора Ивановича. Скоро и его черёд придёт. Во что тогда превратятся в головах внуков-правнуков смутные рассказы таких вот дедов, с которых здесь всё начиналось? В фольклор Колонии. сказки, вроде тех, что ему рассказывали в детстве: про Бабу Ягу и Кошея Бессмертного… Но ведь кто-то донёс эти сказки до него из глубины веков?!

Он давно уже перестал копать и подрезать — стоял в задумчивости, опершись на лопату. Краем глаза ловил заговорщические взгляды внука, которые тот, допивая компот, кидал ему украдкой через окно. Старик для вида нахмурился, но в глубине души улыбнулся. Любознательный мальчик, куда деть эту вечную тягу человека к неведомому? Вот и они с Прохором из-за этой тяги в городе тогда оказались…

…У прохоровского отца в сарае был спрятан старинный двухместный вибролёт — чуть ли не из самых первых серий, когда те ещё свободно в городах продавались. Сговорившись, они пробрались как-то рано утром в сарай посмотреть на него, а если получится — покататься. Отец Прохора несколько раз брал мальчишку с собой в поездки на дальний хутор для обмена продуктами. А по дороге Прохор внимательно наблюдал за действиями отца.

Поэтому, когда вывели машинку из сарая, ему довольно легко удалось её завести. На беду и энергобрикеты в отсеке заправки оказались… Какие же они всё-таки были дураки с ним! Взлетели невысоко, покрутились над опушкой — ну и хватит! Им бы поставить вибролёт на место, да домой скорее, на кровать. одеялом укрыться, а потом при встречах перемигиваться…

Старик тяжело вздохнул, как всегда вздыхат на этом месте воспоминаний. Чёрт их дёрнул в город полететь! Друг друга, помнится, уговаривали: тихонько подлетим к окраине, одним глазком глянем и назад! Как же, глянули… Садиться пришлось на городском пустыре: Прохор что-то с управлением напутал.

А в городе уже начиналась эпидемия, мародёры свирепствовали, заградотряды организаторов везде стояли. Как голубчиков нас сцапали! По вибролёту бедному только мазнули своей палкой блестящей — он и испарился, будто не было…

Через час они с Прохором уже сидели на корточках в огромной толпе подростков в подземке. А эти примороженные ходили вокруг со своими латками наперевес и объясняли, как мы должны за картошкой побежать…

Старик крякнул и обдуманно сплюнул на землю.

— Говорят, сны… намекают на маразм старческий — опять вслух пробормотал старик. А запах тех подъездов облупленных?! Это что, тоже приснилось?! Селёдкой тухлой и мочой из них за версту несло…

Он заставил немного успокоиться расходившуюся память и взялся опять за ручку самодельной лопаты. Но копнуть успел только пару раз — невозможно было не внять отчаянной жестикуляции внуков в окне, показывавших, что родители ушли и надо бы досказать начатое.

Старик погрозил внуку пальцем. Но лопату всё-таки воткнул в землю и, по садовой дорожке, вымощенной старыми отражателями, заковылял в дом.

— Ну, так вот, — сказал он, усаживаясь на кресло, как будто продолжая только что прерванный рассказ. — Вышли мы, значит, в город, а он уже полузаброшенный был — во многих домах одни бомжи больные ютились.

— Дед, а кто такие бомжи? — спросил мальчик.

— Ну. как тебе сказать… Мы и сами тогда не очень понимали: мы ведь в городе не жили… Ну, это люди такие, которые потеряли себя… или… или — другие их потеряли. Вонючие они были, злые на всех, пьяные…

Предупреждая следующий недоумённый вопрос, старик поспешно продолжат:

— Кругом куча домов, подъезды все нараспашку: лазерные входные системы давно разбиты… Ну, мы и думаем с товарищем: куда нам идти за этим мешком треклятым?! Зашли в один подъезд: там крысы одни разбегаются из под ног. Это зверьки такие противные с острыми зубами… Да вы из сказок помните, наверное…

Дети вразнобой неуверенно кивнули, и старик продолжат: — Обшарили весь подъезд — ничего! Зашли в другой, по соседству — а там вообще… Ну, да это ладно…

Прошли мы немного в боковой переулочек, смотрим, подъезд поприличнее других: лампочка у входа старинная висит. Зашли внутрь, а там ступеньки вниз, вот так. винтом идут — в подвал, значит… И свет оттуда слабый брезжит. Спустились мы до конца, а там чудо прямо: на деревянных ящиках лежат рядками мешки с картошкой, с морковкой — длинный такой красный овощ. И свёкла там была, и капуста…Всё чин-чинарём, даже чисто. А на мешках ценники — сколько что стоит: вроде как магазин в подвале. Только продавцов никого не видно…

— Дедушка, «стоит»? — опять не сдержал вопроса пытливый мальчик.

— A-а… Это мне посложнее вам будет объяснить. Здесь у нас всё необходимое каждому выдаётся, каждый и работает — сколько у него сил хватает. А чаше — и ещё больше! Здесь все друг от друга зависят, лишнего нет ничего. Только в последние годы стало кое-что появляться…

Старик задумался, вглядываясь куда-то сквозь стёкла оранжереи…

— Мы-то жили на хуторе — своим хозяйством. Кое-что на соседних хуторах выменивали. Ну а что-то изредка и в городе покупали. Люди там давно придумали такую штуку — деньги: бумажки разноцветные, металлические кружочки. Когда-то ещё в молодости моих родителей эти самые деньги умудрялись запихивать в электронные карточки. Наподобие тех, которыми мы здесь двери открываем и машины запускаем. Но потом случился вроде какой-то огромный кризис — катастрофа значит — и тех. кто пытайся этими карточками расплатиться, чуть ли не убивали. А то ещё какие-то «банхиры» или «бандкиры», говорят, были, которые эти карточки печатали, а деньги у себя держали в каких-то герметичных банках. Но с ними что-то вроде нехорошее сделали… — в банки что ли эти самих закупорили… А деньги-то бумажные и металлические в последние годы ещё ходили, в городах их признавали…

Старик опять замолчал, но, посмотрев на недоумённые лица внуков, поспешил объяснить: — Полезность любой веши в городах измерялась этими бумажками и кружочками. У кого их больше — тот главнее, может на других плевать. Они друг у друга эти деньги чуть не зубами вырывали, обманывали за них друг друга, унижались. Некоторые, говорят, кроме как об этих деньгах, уже и думать ни о чём не могли… Вроде бы у элитников этих бумажек и кружочков в своё время больше всех было. И многие рвались ещё при моих родителях в их число попасть, протиснуться, не зная того, что они свой круг уже определили давно и закрыли на замок.

— Фу, какая бяка, дедушка! — простодушно воскликнула девочка, зажмуриваясь. Мальчик ничего не сказал, но поживой мимике его лица было видно, природное любопытство борется с врождённым отвращением к столь чудовищному порядку вещей.

Дед, вглядевшись в них, улыбнулся: — Слушайте, ребятки, да ведь, наверное, правы ваши родители: зря я вам это всё рассказываю… Кто знает, может это мне всё приснилось…

— Нет. нет, дедушка, пожалуйста, рассказывай дальше, — чуть не хором загалдели дети.

— Да чего там рассказывать-то, — вздохнул старик. — Ну посмотрели мы на эти мешки. Я тогда Прохору и говорю: «Может, это есть та самая картошка, что нам принести им надо? Может, это и называется «спрятанный мешок»? Ну и повезло же нам! Давай, его возьмём вдвоём, приволочём, если им так позарез картошка нужна… Они нас и отпустят… И мы уже с ним к этим мешкам двинулись, а потом чего-то замешкались, на ящики сели, стали рассуждать.

И хотя мы ещё молодые да глупые были, но дотумкали, что картошку эту брать не нужно. Не нужно! И даже не потому, что воровать — ну:., значит — брать чужое без спроса — нехорошо. Так нас родители с пелёнок учили. А что-то другое… какая-то другая важная мысль нам в голову тогда пришла.

Ну. вот, скажем, устроили организаторы забег этот дикий за картошкой. А смысл соревнования-то. может быть, совсем в другом. Например, на степень тупости: кто дурее — мешок по подъездам искать да ещё по эскалатору сломя голову бегать! А может это ещё состязание — на вороватость, подлость, всякие такие качества, в которых они, видно, хорошо разбирались…

А с третьей стороны, может быть, организаторы свои соревнования проводят, а кто-то выше их, выше элитников. вообще выше и главнее всех — свои. То есть у нас — забег в мешках, а поверх этого идёт проверка людей — в ком сколько от людей ещё сохранилось?

Что-то в таком духе мы с ним тогда надумали, — продолжал старик. А как надумали, так нам и легче сразу стало: в Колонию, так в Колонию! Всё равно, они нас ни за какую картошку не отпустят теперь!

Поднимались по винтовой лестнице на выход из подъезда и между собой фантазировали: как мы там вдвоём в Колонии жить будем. А как вышли на улицу обгаженную, воздух города вдохнули, в животе сразу закололо — рвота подступает и слёзы одновременно. Смотрю — и Прохор тоже бледный стал, как смерть. Друг дружке мы с ним опять в глаза посмотрели и увидели всё сразу: и матерей наших заплаканных, и отцов поседевших, и ручей общий на лужайке, который мы теперь никогда, наверное, не увидим…

Девочка всхлипнула.

Но старик, сжимая узловатые пальцы в кулаки, продолжат рассказ:

— Заметили мы тут, что некоторые ребята тоже группками по двое, реже по трое — не бегают, не суетятся, а как мы прогуливаются. А некоторые куда-то, с виду небрежно, а на самом деле — целенаправленно подвигаются. Переглянулись мы с Прохором и пристроились за одной такой троечкой. Идём чуть поодаль и смотрим, куда это они чешут. И одна и та же мысль у нас с товарищем возникла. А у тех, видно, та же самая мысль на троих была. Они, потихоньку оглядываясь, всё дальше отвхода в метро уходили. На нас внимания не обращали, организаторов высматривали. А тех и не было — улицы, совершенно пусты.



В какой-то момент, видать, у них нервы не выдержали — узрели перед собой большую площадь и давай дёру через неё! Я тогда тоже рванулся за ними, но Прохор меня за плечо схватил, как клешами, — и не думал, что в нём столько силищи! Я на него глазами сверкаю стою, а он на меня. И вдруг — «хлоп», «хлоп» впереди. Мы смотрим и зеленеем с ним оба: там, где ребята только что бежали, — чуть заметные дымки закрутились — и нет никого! Точно так. как наш вибролёт на пустыре, они растаяли… Как работает аннигилятор, мы тогда ещё не знали…

Сели мы с Прохором прямо на асфальт, заплакать хотели, но слёз почему-то не было. Один ужас и тоска бессильная. Сидели на асфальте, что-то камушками рисовали, почти не разговаривали. И даже обрадовались, когда через какое-то время нас подобрали гидромобили организаторов, собиравшие уцелевших.

Ехали, нахохлившись, молча, смотря по сторонам — запоминая. Только на подъезде к большому зданию светящемуся, помню, кто-то громко пукнул в тишине. И все тогда заржали — мальчишки всё-таки!

Старик на этот раз надолго замолчал, жуя губами, погрузившись в себя. Его морщины, казалось, стали глубже и в них, как в складках ткани, залегла красноватая пыль. Мальчик и девочка тоже молчали, не решаясь потревожить деда.

Наконец, молчание прервала внучка. Не отпуская руку брата, за которую давно держалась, она спросила почти одними губами:

— Дедушка, а что потом?

— А потом — суп с котом, — ответил дед присказкой, всегда смешившей внуков. Но подхваченный потоком собственной памяти, продолжал:

— Нас разделили на группы и долго водили через очень светлые комнаты. Мы проходили через какие-то лучи и смотрели в глазки каким-то приборам. Потом… потом нам что-то вкололи в вены, и мы крепко уснули.

А проснулись уже на кораблях в начале Большого пути. Весь он был похож на длиннющий сон. Нас постоянно кололи чем-то умные автоматы. В перерывах между снами мягкие механические лапы нас выталкивали в просторный зал с тренажёрами. Убедительный голос, которого невозможно было ослушаться, говорил, что надо делать: бежать по крутящимся дорожкам, подтягиваться на турнике, выполнять упражнения, которые показывал с экрана весёлый ненастоящий мальчик. Потом — кормление через трубочки, вылезавшие из специальной стены, примерно такой же туалет. И снова — уколы и сон, которому, казалось, не будет конца…

В этом бесконечном забытьи мы видели много снов о нашем прошлом и ни одного — о нашем будущем. Мы стали, как призраки, — с телом, которому не давали окончательно раствориться в неизвестности. В наши спящие мозги время от времени вливали какие-то цифры и факты; наши руки и ноги подёргивались по каким-то программам, запоминая нужные навыки на мышечном уровне.

А потом (нам показалось — прошла целая вечность) было Большое Пробуждение и Прибытие сюда… Вряд ли, я смогу описать вам, дети, как это было… Впервые после того, как нас подобрал в городе гидромобиль организаторов, мы увиделись с Прохором. Оказалось, что мы были на одном Корабле. Вместе с ним и с другими мы всё здесь начинали. Ну это, наверное, вам уже рассказывали в Музее Освоения…

— Да, да, дедушка, конечно, — заторопился мальчик. — но всё-таки расскажи…

— Как-нибудь в другой раз, — сурово ответил старик. И тут же, смягчаясь, чуть улыбнулся, посадил девочку на колени, погладил по голове мальчика.

— Что-то я устал, мои хорошие. Надо бы прилечь, вздремнуть, пока родители ваши с работы не вернулись…

Но внук, кажется, не собирался так просто отпускать деда.

— Дед, ну скажи ещё только одно, — мальчик даже сложил молитвенно руки — что случилось с твоей Родиной?

Старик скривился, задвигал скулами, словно этот вопрос принёс ему физическую боль. И ответил глухо:

— Последний из Кораблей прибыл уже давно: лет сорок назад. В нём все были больные — никто потом не выжил. Болезнь, которая при нас ещё в городах началась, там чуть ли не во всех людях уже внутри была. Говорят, что элитники её запустили в своё время, чтобы от лишних людей избавиться. А она в итоге до их слуг — организаторов дошла, и к ним подползать начала, через все стены их невидимые. Даже, говорят, на машины их перекинулась как-то…

Прибывшие прожили здесь недолго: кто несколько дней, кто неделю, кто месяц… Кое с кем удалось побеседовать в карантинном блоке — через переговорное устройство. Они все там были жутко подавлены, рассказывали противоречивые веши. Понятно стало одно — там всё очень плохо.

У элитников будто их золотая корова начала сбои давать — вот они и озверели совсем. Сжили со света почти всех людей, включая половину Организаторов. А вторую половину — на первую натравили.

Говорили, что на очень дальних хуторах, глубоко в лесу, под землёй и в горных пещерах, сохранились ещё поселения обычных людей, но их сильно искали с помощью каких-то чудных машин. Машины просвечивали всё насквозь, а потом засасывали людей гибкими хоботами с глубины. Эти высланные последними — сами были из таких вот прятанцов. Попадались среди них и совсем ещё дети. Видно, выгребали уже всех, кроме стариков и младенцев…

А один из последней партии колонистов, вообще, — организатором оказался! Попал к ним от отчаянья. Молодой совсем, родители в лесу пропали, есть нечего было — он и прицепился к патрульной машине организаторской. А они его почему-то взяли к себе, только отмороженным ещё не успели сделать.



На Корабль его, видимо, в суете по ошибке запихнули. Он не по годам рослым, плечистым был. Вот за матёрого организатора и приняли при отборе. А может, на него какие-то особые планы у них были… Там с ним ещё человек двадцать организаторов отправились, да все почему-то исчезли к концу Пути. Видно умерли или с ума сошли. Из них по-тихому полезные вещества выжали, а оставшееся — аннигилировали. Там ведь всё автоматика делала.

Этот парень выживший рассказал, что всего ещё две партии колонистов предполагалось сюда прислать. Ходили слухи, что предпоследняя будет из одних организаторов состоять, ну а последняя — только из элитников. Им самим были даны указания, всё сделанное в колонии до них тщательно изучить, во всё вникнуть, но быть как все, превосходство своё не выказывать. И ждать особых указаний, которые привезёт следующий Корабль.

Он. этот парень, молодчиной оказался — рассказал нам, всё, что знал. Например, где в каких вещах наших, машинах и конструкциях спрятаны устройства, передающие звуки и изображения на Большую землю — элитникам. Мы-то думали у нас с Родиной никакой связи, кроме Кораблей, нет. А связь-то была, оказывается. Только — односторонняя. Они, слышь ты, годами всю нашу эпопею Освоения как многосерийное кино смотрели! Прикидывали что-то, высчитывали. когда им можно уже сюда отправляться…

— Дед, а что бы они с нами сделали? — спросил мальчик, ёрзая на стуле.

— Вот то-то и оно… что сделали бы, — слегка подразнил мальчика старик. — Э-эх! Мы конечно сразу тогда все эти их «глаза» и «уши» выковыряли и в переработку пустили. Представляю. какое кино они последним увидели!

Старик хотел рассмеяться, но выдал наружу лишь хриплый кашель.

— Деда, а они никогда сюда не прибудут? — испуганно спросила девочка.

Старик помолчал, глядя на свои руки, поднял глаза на девочку. В глазах стояла глубокая, прозрачная, как небо печаль.

— Думаю, что никогда, малышка. Те последние люди с моей Родины уже при посадке на корабль видели на горизонте огромные вспышки, на борту их несколько раз тряхнуло как следует… И вот с той поры — ни одного Корабля. Хотя первое время мы их ждали, заготовили кое-какие сюрпризы для встречи… Дед яростно усмехнулся, но тут же сник, и прежняя прозрачная, истончившаяся за годы печаль окутала его.

— Но что там могло произойти?! — сверкая глазами, сжав кулачки, выпытывал мальчик.

— Не знаю. — просто ответил старик. Наверное, погубили всех, а потом сожрали друг друга. Хотели нас как перегной для своей грядки использовать, а вышло не так… Мы гибли, осваивая эту землю, строили Колонию, и мы её построили. Теперь и я, и родители ваши, и вы, — он ткнул пальцем в молчащих детей — здесь хозяева. Это наша новая родина. А этих — нет вовсе, будто и не было.

Может быть, может быть, — продолжал старик, и глаза его предательски блеснули влагой — кто-то там выжил чудом в лесах, может детей ещё родили. Когда-нибудь ваши дети или внуки смогут построить Корабль, отправиться туда и увидеть это своими глазами…

Старик опустил голову и закрыл лицо руками. Со стороны казалось, что он задремал, только почему-то слегка раскачивается во сне… Дети, как зачарованные, смотрели на него, боясь проронить какой-либо звук. Дед был часто непонятен и даже страшен им своими рассказами. Но они любили его.

Девочка, не выдержав, заплакала.

Когда старик открыл глаза — они оказались неожиданно веселы и по-молодому лучисты. Девочка от неожиданности перестала плакать, и дед ласково вытер ей шёки краем своей рубахи.

— Знаете, дети, а ваши родители всё же правы! — проговорил он, улыбаясь. Всё это сны — тяжёлые мутные сны: элитники, там золотая корова, бег в мешках… Выбросьте всё это из головы, не было этого ничего!

— А Корабли, а Большая Экспедиция, дедушка? — недовольно спросил мальчик — Это, что — тоже сон?!

— Нет, внучек. Это как раз самая что ни на есть реальность. — твёрдо ответит дед. продолжая улыбаться. Мы все здесь — дети этой экспедиции. А сны… сны, хорошие мои, тоже разные бывают…

Знаете, кому-то на моей прошлой Родине ещё во времена моих прадедушек тоже приснился сон. И там были стихи, ставшие словами песни. Мне её отец в детстве напевал: «И на Марсе будут яблони цвести…»

Так что же, — продолжал дед, молодо рывком вставая с кресла, вытянув руку к оранжерее за окном, — вот же они — цветут, как миленькие! И плодоносить ещё будут!

№ 7

Ярослав Астахов
ПРЫЖОК С ОРБИТЫ (Надежда)

Солнцу кровь не велено показывать.

Заповедь предков

Корреспондент: — Вы троекратный чемпион мира по фоллингу, Николай… Кстати, не объясните ли вы нашим читателям, откуда произошло название этого нового и столь победоносно завоевавшего в считанные дни весь мир вида спорта?

— Ну… собственно… оно пошло вроде как от английского слова fall — падать. Потому что даже пока ты ещё висишь… то есть пока находишься на орбите, — ты ведь на самом деле как раз и падаешь… только мимо. Ну, а потом…

Корреспондент: — То есть вы хотите сказать, что для вида спорта, который изобрели мы, русские, вновь было выдумано импортное название? Вам это не обидно?

— Нет… знаете ли… скорее нет. Фоллинг… он просто вдруг очень быстро превратился в международный спорт. Отечественное название даже ещё не успело сформироваться. Ну, вот они и окрестили его. Что с них взять? Подобным образом называть повелось давно. Дайвинг, боулинг…

Корреспондент: — А с патриотизмом у вас, однако, уважаемый господин чемпион…

— Да всё у меня в порядке с патриотизмом! Но просто в данном случае он ведь и по справедливости заслуживает, чтобы так называться. Пусть именуется на родном языке того, кого мы рассматриваем в качестве нашего основоположника. То есть Иеронима Фаста.

Корреспондент: — Что? Фаста? Вы говорите об астронавте, погибшем при аварии последнего «Шаттла»? О том, кто более двадцати минут передавал сообщения по радио — уже после того, как его выбросило в открытый космос? Да! Этот представитель человеческой расы смог встретить смерть с мужественной улыбкой на устах! Однако господин чемпион, боюсь, участникам нашей сетевой встречи сейчас не совсем понятно, какое отношение имеет Фаст к фоллингу?

— Согласен. Большинство человечества, надо думать, запомнило только то, что Иероним Фаст, умирая, вдрызг раскритиковал формат «Шаттл» и превознес «Светоч». И в результате ведущие компании стали закупать у холдинга «Байконур», и кое-какие акции стремительно выросли, а другие упали… Но Фаст ведь успел сказать и ещё кое-что перед своей встречей с метеоритом, вы помните?

Корреспондент: — Я лично вот сейчас — нет. Но стоит мне подключиться к воистину безграничной памяти системы «Сейчас», хеджируемой от казуальной нуллификации…

— Едва ли даже тогда вы будете в состоянии это чувствовать. Иероним, понимая, что его смерть неизбежна, передавал, что попавший в его положение человек всё — таки мог бы выжить. Крушение корабля на орбите не означает ведь обязательную мгновенную смерть всего его экипажа. Успевшие облачиться в скафандры нередко оказываются лишь вышвырнутыми в открытый космос. И они плавают… Они подвешены на орбите — я это хотел сказать. Представьте: ты видишь Землю, такую близкую… Протяни руку — и…

Корреспондент: —…и сможешь сделаться льготным подписчиком ежемесячной интернет — сессии всеобъемлющей системы «Сейчас»! Уважаемые дамы и господа, я не лгу: мы упростили протокольную процедуру теперь настолько, что вам достаточно лишь один раз щёлкнуть «мышью» — и…

— Фаст говорил о том, что, будь даже в его скафандр вмонтирован парашют… ну, и, конечно, более мощный двигатель — такой, с помощью которого можно сойти с орбиты…

Корреспондент: — Интересно! Всё это прямо-таки захватывающе, Николай! Итак, о чём же он говорил ещё, не поделитесь?

— Я это и пытаюсь делать сейчас, если вы заметили. Иероним предупреждал об опасности, как он выразился, «огненного участка» пути домой. Когда какое-либо твёрдое тело влетает в атмосферу Земли — начинается интенсивное трение его вещества о воздух. И тело вспыхивает. Оно горит ярким пламенем и летит, оставляя след. Собственно, вот этот мгновенный след и есть всё, что остаётся от него вообще, как правило. Все знают это красивое зрелище, надо думать. Сентябрьские звездопады представляют собою прямо-таки парад метеоров.

Корреспондент: — О да! Прекрасное небесное зрелище, но давайте вернёмся к теме. Так о какой это «огненной опасности» говорил, если я вас правильно понял, Иероним Фаст?

— Он думал за минуты до смерти, что, даже если бы существовал парашют и подходящей мощности двигатель, добраться до поверхности Земли человеку бы это не помогло, всё — таки. Ведь космонавт бы просто сгорел! Верхние слои атмосферы…

Корреспондент: — Идея! А почему бы ни раскрывать парашют немедленно при вхождении в них? Скорость падения бы от этого замедлилась, и тогда…

— Да хрен бы она замедлилась! Ведь верхние слои атмосферы отличны тем, что состоят из разреженного — поймите — воздуха. Количества молекул на квадратный метр хватит, чтоб в нём сгореть, но вовсе недостаточно для того, чтобы парашют хоть сколь-нибудь затормозил падение. Или же размером он должен быть с Елисейские поля.

Корреспондент: — Тем не менее — вы, фоллеры, всё же каким-то образом добираетесь до земли. И приземляетесь именно с помощью парашютов, правда ведь?

— Ну, мы предпочитаем использовать мягкое крыло формата 3-С. Так манёвреннее. Но речь сейчас не о том. Парение на крыле — лишь третья или, как мы называем это между собой, «райская» стадия. Но прежде проходят «ад». Кто сумеет.

Причём суметь — это необходимое, но не достаточное условие. Потому что нужно, чтобы тебе ещё повезло это сделать. Остаться живым после падения сквозь разреженные слои, во время которого ты изображаешь, фактически, метеор. Так вот, инструментом на этой стадии оказывается не парашют, конечно же, но термостойкий и аэродинамизированный скафандр.

Корреспондент: — И что же именно он представляет собой?

— Как бы сказать попроще? Представьте объёмный пазл в форме человеческой фигуры, построенный из многослойных переизлучающих металлических теплозащитных блоков. Причём имеются у него выдвижные плоскости, у которых меняется геометрия. С их помощью ты пытаешься сделать так, чтобы аэродинамическое качество твоего падения приблизилось к единице. Тогда снижение делается из баллистического скользящим, и ты…

Корреспондент: — Умоляю! Коли такое называется у вас «проще»! «Переизлучающие»… «качество падения»… mamma mia!

— Ну, если уж совсем просто, термостойкий скафандр и всякая к нему амуниция представляет такую тяжесть, которую не способно выдержать ни мягкое крыло, ни вообще какой-либо парашют, разве только подобные тем, что использовали для десантирования танкетки БМП-6!

Корреспондент: — А вы служили в десанте?

— Да, было дело. Контракт окончился за полмесяца до того, как разогнали последний наземный батальон «Скиф».

Корреспондент: — Это круто! Участники сетевой встречи! Не поскупимся на аплодисменты героям! Ведь именно такие ребята, как Николай, завоевали нам ВЕЧНЫЙ МИР!!! Я поздравляю вас, Николай. Я вижу, с вами уже хотят познакомиться такие симпатичные девушки, как… Впрочем, список поступивших контактов будет вручён вам после, вместе с вознаграждением за участие. А сейчас возвратимся к теме. Вот вам задают вопрос… цитирую: «но крыло, на коем приземляется фоллер, являет собой парашют вполне человеческого размера, а вовсе не бронетанкового»?

— Именно так. «Бронетанковый», как выразился участник, было бы просто невозможно втиснуть под оболочку скафандра. Приходится обходиться. А потому прежде, нежели распускать крыло, фоллер пытается отстрелить всё лишнее: двигатель, теплоизолирующие пластинки, слагающие скафандр…

Корреспондент: — Как ящерица отбрасывает свой хвост?

— Примерно. Да только не всегда это происходит столь беспроблемно и быстро, как может ящерица. Герметизирующие застёжки должны раскрыться все разом по команде с центрального «нервного узла». И, если повезёт, с тебя начинают ссыпаться экранирующие блоки, как листья с дерева, на которое обрушился ураган.

Корреспондент: — Если повезёт, — вы сказали. — А если — нет?

— Тогда ты разобьёшься о землю, имея на руке или на ноге, на шее или на пояснице дополнительный груз, образовавшийся в результате нерасцепления «элементов пазла». Он придаёт смертельное ускорение, которое не в состоянии компенсировать парашют. И… хорошо ещё, если ты разбиваешься сразу насмерть! Я никогда не забуду Костю. У него осыпалось всё — так он думал — однако за спиной оставался, на самом деле, генератор Гордеева, и поэтому…

Корреспондент: — А что это за штука такая?

— Тяжёлая весьма штука. Однако необходимая. Ведь без неё переизлучающий материал не выдержал бы температуры трения о разреженный воздух. Предназначение этой машинки — создавать поле, которое отклоняет хоть несколько мчащиеся тебе навстречу молекулы. Но это хорошо на стадии метеора. Когда же ты уже вошёл в плотные слои, требуется, чтобы вся амуниция — то есть и генератор, и экранирующие пластинки, и прочая ещё хрень — осыпалось бы с тебя… да не тут-то было! Теоретически оно и должно разваливаться, будто карточный домик. На практике же нередко где-нибудь что-нибудь замыкает. Космические замочки устраивают с расчётом на герметичность.

Ведь на орбите ждёт вакуум и не должно быть нигде ни щёлочки! В итоге к костюму фоллера предъявляются противоречивые конструктивные требования. Поэтому почти всегда что-то клинит. И либо ты получаешь утечку воздуха на орбите, либо — после вхождения в плотную атмосферу — неразмыкание составных частей.

Корреспондент: — Но почему вы тогда, чёрт бы вас побрал, всё — таки прыгаете с орбиты, если это всё так опасно?

— Хотите правду? Нет, даже не из-за «красот и чудес», хотя они там безмерны. Вы представляете ли, что открывается взору падающего с такой высоты, куда ни один атмосферный летательный аппарат не смог бы его доставить? А что такое свободное плаванье на орбите, когда под тобою тихо сияющая ночная сине — серебряная Земля и над — безмерная бездна Млечного… И — ничего, ничего… Ни корабля, за который ты был бы зацеплен леером… ни дыма воспоминания, ни судьбы… Я так благодарен богу, что испытал подобное…

Но всё — таки повторяю: нет, даже не ради этого.

Корреспондент: — Но тогда?..

— Вы знаете, что на орбите, там… идёт бой. Непрекращающийся. Не сдерживаемый никакими договорённостями. Пожалуйста, не пытайтесь меня прервать. Я знаю, что говорить об этом не принято. Считается чем-то вроде дурного тона — благодаря стараниям хорошо проплаченных модераторов социо-психической реактивности. Мы слишком гордимся тем, что на поверхности нашей планеты больше нет войн. И забываем упоминать: война была просто вытеснена повальной политкорректностью с поверхности на орбиту.

Где сделалась перманентной. И ушла в тень. В ту тень, которую отбрасывает наша планета в космос.

Корреспондент: — И что же в этом плохого? Заповедь предков: «Солнцу кровь не велено показывать». Вы не знаете?

— Очень хорошо знаю. Великолепная заповедь, которую повторяли в своих стихах Зинаида Гиппиус и Лада Виольева.

Но это были другие совсем эпохи. Теперь не так. Земному солнцу мы, вроде бы, научились не показывать кровь. Но что творится в тени? Да и что совершается в лучах солнца пустоты космоса? Кровавые абордажи… науськивания машин хакерами… Концы уже давно научились прятать не в воду — в космос! Вселенская пустота всё спишет… Через десятилетие наступит середина «века рукопожатий», но мы, по-прежнему, так и не овладели искусством обходиться без конкуренции.

Без жесточайшего соперничества, грызни… Мы говорим о связности человечества — и постоянно между собою ведём, при этом, не объявляемую войну за спутники связи. А также и за планетарные сканеры, за энергетические платформы…

Корреспондент: — Но конкуренция ведь воспитывает прогресс! Не так ли? Не мы сказали: «Пусть победит сильнейший»! Всё человечество сделается сильнее, если…

— Если на орбите будут непрерывно умирать рекруты?

Почти что любого можно забрать в челнок — и почти что в любой момент. Практически из любой страны… Да, только в определённый возрастной период — и на том спасибо.

Корреспондент: — Так вы противник Призыва?

— Нет. «Призыв» — хорошее слово. Ежели призывают, а не выкручивают тебе руки… Ну, я же ведь говорил, что служил в десанте. Я целился подписать и следующий контракт, если б не разогнали «Скиф». Я не противник естественности: есть люди, которые приспособлены самой своей природой к несению перегрузок. Но есть иные.

Корреспондент: — Итак, вы, лауреат, чемпион и прочее, оказываетесь на поверку бескомпромиссным поборником профессиональной армии?

— Да где же ей поборничать, ежели война ушла в тень? Торговля мясом для орбитальных пушек приобрела размеры, которые не снилась и наркомафии. Я вижу веши реально. И я бы хотел, всего лишь, чтобы у забираемых туда детей наших оставалась хотя бы какая-то надежда. Как, впрочем, и у детей врагов.

Корреспондент: — Надежда?

— Да, именно. Что можно возвратиться с орбиты, если тебе однажды внутри всей этой теневой мясорубки крупно не повезёт. Ведь именно же об этом говорил Иероним Фаст. Фактически, это было его духовное завещание человечеству. А получился всего лишь новый экзотический спорт. Но этот спорт позволяет совершенствовать оборудование.

Корреспондент: — Простите, но ведь в комплект орбитального солдата, насколько я понимаю…

— …не входит столь дорогостоящая сбруя, как та, которую носит фоллер? Ещё бы! Ведь на такие деньги можно вооружить орбитальный взвод. Но наше оборудование совершенствуется. Оно постоянно делается компактней, надёжнее. Поскольку мы соревнуемся — проплачиваются всё новые и новые разработки. Ведь сильные сего мира делают на фоллеров ставки, словно на скаковых лошадей, играют на нас. Победа или поражение фоллера — это вопрос престижа, и потому… не так уж далеко время, когда генератор Гордеева станет величиной с пуговицу. На место многослойных пере-излучающих пластин придёт наноткань. Такие или подобные изобретения удешевят амуницию для прыжка с орбиты и позволят запустить её в серию. Тогда экипажи «Берсеркеров», например, перестанут чувствовать себя смертниками.

Корреспондент: — Ну что же, это было бы здорово! Но, думается, чтобы сорвать такой плод с дерева венчурных технологий, придётся ещё попрыгать!

— Boт мы и прыгаем. Не думаю, что большинство из нас продолжали бы это делать, если бы мы не рассматривали себя как разведчиков, на которых возложено поручение отыскать дорогу домой.


P.S. Автор выражает благодарность Ирине Чутчиковой, которой приснился сон, будто бы она участвует в соревнованиях по прыжкам с орбиты. Она рассказала об этом автору, и поэтому родилась идея данного рассказа.

Елена Красносельская
ПОЮЩИЕ КАМНИ

Я выбрался из мрачной глубины пещеры на открытую поверхность и сразу же зажмурился от солнца, брызнувшего ярким светом мне в глаза. Как всё-таки здесь красиво: синий песок, два малиновых солнца, поочерёдно катящиеся по небосклону, и тихая музыка поющих камней. Эта безжизненная, крохотная планета, находящаяся на краю соседней галактики, манила меня к себе с того самого момента, как только я увидел камни с её поверхности, выставленные в музейных закромах Земли. Добыть несколько образцов землянам удалось лишь однажды, во время вынужденной посадки корабля на незнакомую планету. Столетиями они будоражили умы учёного мира своими удивительными свойствами — камни планеты Изар умели говорить, а ещё вернее, звучать. Мелодия лилась струящимися потоками, иногда разбегаясь терцией, словно нащупывая нужную тональность. Некоторые музыкальные фразы задорно обрывались острым стаккато, затем плавно продолжали свою вечную мелодию, уносясь вдаль лёгким бризом. Камни звучали при каких-то непонятных для нас условиях — наложении силовых электромагнитных полей, солнечного света, мягком воздушном потоке и ещё некоторых составляющих. Это загадочное свойство пока никому не удалось объяснить, равно как и привезти на Землю новые образцы.

Попасть на Изар было очень непросто даже на экспедиционных корветах — мощное космическое течение сносило корабли в сторону уже на подходе в несколько световых лет к планете, и мне понадобилось полжизни на создание уникальной конструкции корабля, способного пробиться сквозь бури и штормы, бушующие на этом отрезке пути. На самой же поверхности было тихо и спокойно. Я поправил на плече сумку, набитую камнями, и, наугад вытащив один, поднял его на расстоянии вытянутой руки к солнцу, любуясь многогранным сиянием, вспыхнувшим на неровной поверхности. И тут я увидел ЕГО… Незнакомое существо стояло чуть в отдалении, ловко скалывая молоточком куски породы с поверхности большого валуна и затем также ловко укладывая их в сумку-рюкзак. Расстояние скрадывало звуки, поэтому мне удалось хорошо рассмотреть незнакомца: невысокого роста, две руки, две ноги, голова на месте, но вот вместо носа — небольшой хоботок, как же мы похожи! Но это был, конечно же, не землянин, он был рождён в ином мире.

Некоторое время он продолжал увлечённо работать, пока вдруг не замер, словно почувствовал чей-то взгляд. Существо медленно повернуло голову в мою сторону и застыло в удивлении, широко распахнув глаза. Интересно, каким я представлялся ему в своём громоздком защитном костюме? Похоже, что и он был одет во что-то подобное, так как выглядел не слишком складно. Мы стояли и растерянно смотрели друг на друга. Миллионы лет разум вспыхивал искорками цивилизаций в разных уголках Вселенной. Миллионы лет он стремился разорвать замкнутый круг одиночества, найти подобных себе, и искал, искал их в необъятных глубинах Космоса. Но никогда ещё, никогда и никому не удавалось подойти так близко к самой Встрече.

Я первым нарушил молчание — сделав шаг вперёд, прижал руку к груди и торжественно произнёс:

— Землянин приветствует тебя, мой новый друг! Моя цивилизация рада встрече и предлагает руку дружбы вашему народу. Мы мирные и доброжелательные, — и я протянул ему руку для рукопожатия.

Пока я говорил, существо тихонечко бормотало себе под нос:

— У — и—пп, у — и—и — п, у — и—п — п, — поэтому я сразу же окрестил его про себя Уиппи.

Уиппи перестал бормотать и несколько раз хоботком очертил в воздухе круг. Я подержал немного руку и опустил. А чего я ждал? Конечно, у них совершенно другие жесты приветствия.

Мы помолчали. Затем я решил повторить попытку и произнёс речь ещё раз. Уиппи пробормотал «У — и—пп» и опять покрутил носом. Я вздохнул, собираясь с мыслями.

Что там обычно предлагают учёные? В голове всё крутилась фраза нашего преподавателя по теории общения:

— Математические формулы, фундаментальные законы физики не имеют границ. Они универсальны и едины для всех жителей Вселенной…

— Хорошо. Попробуем так, — и я решительно разровнял подошвой ботинка поверхность на песке. Затем, бросив короткий взгляд на Уиппи, жестом пригласил его поближе.

Вынув из кармана стержень световолновой лампы, принялся писать им, как прутиком, на песке. Сначала изложил простейшие математические формулы, затем перешёл к законам физики и даже привёл несколько химических уравнений. Удовлетворённо поставив точку в конце, я с надеждой глянул на своего нового друга. Уиппи разглядывал моё творение, морща лоб. Затем покрутил хоботком и начал утаптывать рядышком новую площадку. Незаметным движением он извлёк откуда-то цветной прутик и принялся старательно выводить на песке какие-то знаки. Я внимательно наблюдал, как витиеватые крючочки переплетались с ровненькими кружочками, в строгой симметрии менялись друг с другом местами, расходясь лепестками геометрических фигур. После длительного процесса начертания передо мной раскинулся потрясающе красивый рисунок, напоминающий скорее замысловатое хитросплетение узоров персидского ковра, нежели что-то, хотя бы приближённо напоминающее математические формулы.

«Может, он художник?» — подумал я, но, лишь взглянув на молоточек в его мозолистых руках, сразу же отмёл эту мысль. Что ж. физика и математика не так уж доступны для мгновенного восприятия и понимания. Мы опять нерешительно потоптались. Уиппи снова покрутил носом и поднял руки к солнцу ладошками вверх, торжественно произнеся неизменное у — и—пп.

…«Ну что же он стоит и не отвечает?» — озадаченно думал Уиппи. В пятый раз он произносил приветственную речь, старательно проговаривая слова, и в знак дружбы крутил носом. Он написал своё имя на песке, название своей планеты и ключевые слова языка: Родина, мама, школа, и т. д. Нарисовал несколько законов аэродинамики и обозначил основные принципы движения космолётов. А существо напротив бестолково топчется на месте, выполняя какой-то танец с прутиком, изрезав при этом весь песок. Он понял, что добиться взаимопонимания будет нелегко. Что ж, его цивилизация умна и высокоразвита, и он обязательно что-нибудь придумает»…

Неожиданно мне в голову пришла блестящая мысль.

Я нарисовал на песке солнце и планеты, двигающиеся вокруг, основные созвездия и светила нашего неба. Подумав немного, указал рукой вверх, затем на себя и, отсчитав третью от солнца планету, гордо стал на неё. Я ликовал в душе.

Вот оно, простое решение. Дети звёзд должны понимать друг друга с полуслова по звёздным картам!

Уиппи глянул на меня, как на ребёнка, подумал немного и нарисовал несколько рядов ровненьких кружочков, прочертив внутри каждого волнистые линии. Подождал и повторил ниже этот же рисунок.

— ??! — я сел на песок, выбившись из сил. Он потоптался и присел рядом. Мы молчали, уставшие и разочарованные собой. Я зачерпнул ладонью песок и наблюдал, как он струится сквозь пальцы.

— Как будто время утекает, — заметил я.

— У — и—пп, — отозвался Уиппи.

Он замолчал, а я принялся насвистывать под нос незамысловатый мотивчик, продолжая раздумывать над ситуацией. И вздрогнул от неожиданности, вдруг услышав рядом несмелое пение, — он вторил мне, не всегда попадая в такт, меняя тональность, но с каждой секундой его голос обретал уверенность. Уиппи встрепенулся, оживился и расправил плечи, его глаза излучали дружеское тепло и понимание.

Я улыбался ему во весь рот и громко выводил голосом свою любимую мелодию:

— Ла — ла — лам, пам — пам — пам, пам — пам — пам…

Уиппи уверенно подпевал рядом. Затем Уиппи напел нехитрый мотивчик, и мы пели песню его планеты. Я начертил на песке пять линий нотного стана, разбросал по нему ноты, а Уиппи дорисовал ещё одну линию и несколько кружочков с хвостиками. Мы ликовали! Музыка нас объединила, внесла согласие и помогла понять чужой мир. Конечно, может быть в его родной галактике и действуют те же принципы механики и математики, но для достижения взаимопонимания нужна длительная подготовка учёных разных областей знаний — слишком велика разность культур, слишком индивидуальны пути развития. А вот чувство прекрасного неизбежно должно доминировать над развивающимся разумом, ведь если цивилизация достигла космических высот, значит, она богата духовно! Чуткое сердце существа разумного всегда услышит музыку Вселенной — в мерцании далёких звёзд, в стремительном движении кометы, в сиянии раскалённого солнца и в торжественной красоте ночного неба. И, в конечном счёте, музыка становится тем фундаментальным и великим, что может объединить далёкие цивилизации разных миров.

Мы сидели на песке и пели песни своих народов — грустные и весёлые, и внезапно я понял, почему поют камни планеты Изар. Планета записала мелодии на свою поверхность, как наносят музыку на магнитные плёнки, на пластинки и всевозможные проигрывающие устройства. Шанс встретиться далёким мирам выпадает нечасто — один на миллион, один на миллиард. Именно на этой уникальной планете когда-то уже произошла одна такая встреча, и её отголоски волнами разбегались по Вселенной, отдаваясь эхом среди галактик и планет, звуча перебором космических струн. Мы сидели на песке и пели, радуясь новой встрече, и уже наша с Уиппи песня звучала в дуновении ветра, а музыка нашей души разносилась по бескрайним просторам Космоса.

Сергей Абаимов
РОБИН

Холодный осенний ветер шелестел листвой и пробирал до костей. Он почесал замёрзшую пятку в дырявом башмаке и поплотнее вжался спиной в ствол дерева. Сидеть на суку в гуще веток было неуютно, куда приятней было б завалиться сейчас в харчевню, но делать было нечего. Солнце уже перевалило за полдень, а он так и не заработал сегодня ещё ни шиллинга.

Путник появился откуда ни возьмись. Робин мог бы поклясться, что ещё мгновение назад на том месте никого не было, а сейчас там стоял какой-то остолоп в потёртой накидке лучника и рассматривал что-то, сверкающее в ладонях.

Эта сверкающая вещица словно приковала взгляд Робина. Он медленно наложил стрелу на лук, натянул и спустил тетиву. Тихо тренькнув, стрела вошла путнику точно между лопаток.

Кубарем скатившись с дерева, Робин подбежал к упавшему в траву телу. Первым делом нащупал в опавших листьях сверкающую безделушку и запрятал себе в карман. Потом быстро, но тщательно ощупал убитого. Ничего — ни денег, ни еды. Сам не зная, зачем это делает, он перевернул тело и взглянул на лицо незнакомца.

Рыжая, клокастая борода, иссечённое ветром красное лицо. Что-то знакомое показалось ему в этих чертах.

Свят, свят, свят! Он отпрянул и перекрестился. Подстреленный им путник был как две капли воды похож на него самого! Это его клокастая борода! Его одежда! Даже башмак был дырявым в том же месте!

Силы небесные! Никак призрак?! Он вскочил и готов был уже дать стрекача, когда на поляне появился ещё кто-то.

Этот был ухоженным, с лоснящимся сытостью лицом. Можно было подумать, что это какой-нибудь ломбардец или даже рыцарь, если бы не шутовской наряд, облегающий тело незнакомца.

Робин быстро огляделся. Ни стражи, ни сопровождающих видно не было. Путник также, по виду, был безоружен. Ни лат, ни меча. Робин решил рискнуть и, стиснув за пазухой рукоятку ножа, осторожно приблизился.

Незнакомец заметил его и растянул пухлое лицо в широкой улыбке.

— Рад приветствовать вас! — липкие слова полились, словно мёд из дырявой бочки. — Имею ли я честь видеть славного борца за справедливость Робин-Гуда?

Будто толстяк приветствовал короля, а не лесного бродягу. Робин опешил немного, опять огляделся, но вокруг было тихо.

— Ошибся ты, дядя, я не Гуд, а Худ[2], Капюшон. И прикрываюсь им, чтоб разные там слуги закона не опознали, — произнёс он, прищурившись. — Так что скорее я — Бэд! Говори, что надо, да быстро.

— Простите, если обидел вас! Меня неверно информировали! — незнакомец улыбался ему добрее родного брата.

— Мне сказали, что вас зовут Добрый Робин и что вы боретесь за восстановление справедливости в Англии…

— Надо-то что? — многословие всегда раздражало Робина. К тому же он никак не мог взять в толк, отчего толстяк так учтив с ним. И откуда тот его знает?

Сильно смахивало на западню, но он никак не мог решиться, то ли драпануть прочь, то ли обчистить этого жирного борова.

— Я пришёл вам помочь! — незнакомец хотел обнять Робина, но тот отпрыгнул в сторону и выхватил нож.

— Помочь решил? Поможешь, ещё как поможешь. Ну-ка выкладывай всё из карманов, пока кровью не заляпал!

— А как же, я затем и пришёл! — при виде ножа толстяк и бровью не повёл. Говорил также учтиво, ни тени испуга в глазах. И это сильно смутило Робина. Похоже было, что встреченный им путник и сам не промах. Поэтому он решил немного обождать и выяснить, что тому надо.

— Я принёс вам подарок! — незнакомец полез в карман и выудил оттуда сверкающий предмет, точно такой же, как Робин подобрал пять минут назад у призрака. Призрак, он и думать о нём забыл! Робин обернулся, полагая, что призрак исчез, но тело первого встречного всё ещё лежало в двух шагах за его спиной. И к тому же, похоже, нимало не смущало второго незнакомца.

— Берите, берите, не бойтесь, — произнёс тот и протянул Робину сверкающую штуковину.

— А чё это? — он бы и не хотел брать, но рука сама собой потянулась за блестящей вещицей.

— Это — машина времени. С её помощью вы можете перемещаться как в будущее, так и в прошлое. Вся Англия будет лежать у ваших ног с таким подарком!

— Чего времени? — опешил Робин. — Эта штука что, стрелы пускать умеет?

— Про стрелы мы потом поговорим! — Толстяк игриво подмигнул ему. — Вы должны знать, что это не последний мой вам подарок! С моей помощью вы завоюете Англию!

— А ты кто, святой или Санта Клаус? — прищурился Робин. — Устраиваешь рождественскую раздачу хлеба?

— А вы парень не промах! — засмеялся незнакомец. — Сразу схватываете суть. Вы станете королём, и тогда заплатите мне. Золото, драгоценные камни — мне этого ничего не нужно. Я возьму у вас только сырьё.

— Чё сырь? — насупился Робин. Незнакомые слова всегда коробили его.

— Лес, руду, дичь. Я вырублю все эти леса! — Толстяк развёл руки в стороны и удовлетворённо вздохнул. — Вы этого не поймёте, но для меня это дороже драгоценностей.

— Чё ж я не пойму-то, — обиделся Робин. — И я дровосеком был, пока эти угодья не стали королевскими. А в дичи я уж как-нибудь побольше твоего разбираюсь, с детства охочусь.

— Ах, простите, — улыбнулся незнакомец. — Но вернёмся к делу. Это, — он указал толстым пальцем на блестящую штуку в руке у Робина, — такой колдовской талисман, который поможет перенести вас во вчерашний день. А захотите — в завтрашний.

— И на хрена мне во вчерашний день? Я не жрал вчера ничего до самого вечера. А завтра, завтра может меня повесят, — ухмыльнулся Робин, обнажая гнилые зубы.

— Вы не понимаете. Представьте себе, враги окружили вас. Вы переноситесь во вчера, устраиваете на том месте засаду и чик, чик их. Как этого, — незнакомец показал пальцем на труп за спиной Робина.

— Это и от конной королевской стражи так можно удрать? — воодушевлённо спросил Робин.

— А то как же. Вот смотрите, здесь цифры. Поставите стрелку на одну четвёртую — и переместитесь на четверть часа назад. На двадцать четыре — на целый день назад.

— Чего поставлю? — переспросил Робин, почесав голову. — На чё смотреть, ты сказал?

— Ага, — произнёс незнакомец, — понятно. Вот видишь эту чёрточку.

— Ну да.

— Вот крутани колёсико, чтобы стрелка была против чёрточки — и переместишься на четверть часа назад.

— Колёсико? — Робин ощупал металлическую штуковину. — Вот это что ли?

Воздух словно хлопнул. Он по-прежнему стоял посреди поляны, но толстяка рядом не было. А труп? Трупа тоже не было…

Шальная мысль мелькнула в голове у Робина. Не приседая, он прыгнул в ближайшие кусты. И вовремя. Тугая стрела взвизгнула у него над головой и впилась в землю.

— Эй, не стреляй! — крикнул Робин. — Это я!

— Чё это мне не стрелять, если это ты? — донеслось из кроны ближайшего дерева. — Вылезай, я не буду стрелять, — тут же пообещал голос.

— Это я. Робин-Бэд, — крикнул Робин и поглубже залез в кусты.

Короткий смешок сверху.

— А я тогда принцесса Элеонора, — хихикнул голос. — Вылезай, поцелую.

— Не вылезу! — огрызнулся Робин. — Дурак, это на самом деле я. Помнишь ту рыжую неделю назад?..

— Я-то помню, только не пойму, ты — то про неё откуда знаешь.

— Ещё б мне не знать, когда она меня в речку башкой вперёд направила. Ох, и здоровая же, стерва, была!

— Подглядывал что ль? — спросило дерево.

— Дурак. Вылезай скорей, сейчас этот толстый колдун появится.

— Ты вылезай.

— Я вылезу, только не стреляй сразу. Погляди на меня сперва.

Робин медленно выполз из кустов, ещё медленнее встал с колен и выпрямился.

— Свят, свят, свят! — донеслось со стороны дерева.

— Не призрак я, не бойся, — поторопился Робин. — Я — это ты сам. Заколдовали нас, понимаешь?

— Чё ж ты сразу-то не сказал! А то я сам себя заколдованного чуть не пристрелил. Меня б потом всю жизнь совесть мучила.

Послышался треск сучьев, и второй Робин ссыпался с дерева вниз.

Они подошли друг к другу, вгляделись в лицо один другому, потом несмело ощупали одежду.

— Ладно, не время сейчас, — произнёс первый Робин. — Сейчас колдун появится.

Словно в ответ на его слова на поляне возник толстяк. Он тяжёлым взглядом осмотрел двух Робинов, потом заметил сверкающий предмет у одного из них вруках.

— Вот негодяи! — рассвирепел толстяк. — И тут обошли! Вот гады!

— Кто обошёл? — спросил второй Робин, нервно оглядываясь.

— Да конкуренты… — толстяк показал пальцем на блестящую штуку в руках у первого Робина и растаял в воздухе.

— Чё он сказал? — спросил второй Робин.

— Да хрен его знает, мелет всё время чего-то. Королём меня сделать обещал… — произнёс первый Робин задумчиво.

— Только тебя? — быстро спросил второй Робин. — А я?

— Вместе станем. Я тут одну шутку придумал. Ты, вот что, обними меня главное покрепче, а как в ухе щёлкнет, сразу в кусты прыгай. А то стрелу в лоб схлопочешь.

— Лучше ты… — насупился второй Робин. — Стрелу.

— Ну давай, обхвати меня, — произнёс первый Робин.

— Темнишь чего-то, — прищурился второй. — Ну да ладно, мне интересно стало.

— Только сразу в кусты прыгай…

Воздух щёлкнул. Оба Робина метнулись в разные стороны и спрятались за деревья.

— Слышь, Робин-Бэд, не стреляй! — крикнул первый.

— Чё это не стрелять? — донеслось из ближайшей кроны. — Вы куда так быстро попрятались? Вылезайте, не бойтесь. Побеседуем.

Под вечер пятьдесят Робин-Бэдов ввалились в местный трактир, пинками выставили оттуда королевскую стражу и бушевали всю ночь. На следующий день под видом торговцев триста двадцать Робин-Бэдов проникли в ближайший замок и перестреляли всех внутри.

Через год Англия стояла на рубеже катастрофы. Более полутора миллионов Робин-Бэдов брали город за городом. Их было бы больше, но в двух чудесных машинках, позаимствованных странным образом у толстого колдуна, кончились батарейки.

Первый Робин уже почти стал королём, но тут основная масса других Робинов воспротивилась, так как каждый хотел быть королём сам. В итоге они перессорились и разбрелись по завоёванным городам. Чудом выживший королевский двор решил их не трогать и пожаловал каждому Робину дворянство.

И ещё долгие столетия после этого почти каждый ребёнок в Англии с детства был непревзойдённым лучником, имел рыжую шевелюру и гордый, независимый нрав.

№ 8

Алексей Казовский
ТЫ, РОБОТ

Денёк для отъезда выдался отличный. На заре пролетел дождь вслед за быстрой тучкой, солнце умылось и выкатилось на небо. Из открытого водительского окна в лицо мне тянуло свежестью и ароматами влажной хвои и прелых листьев. Пока я тащился на неторопливом междугородном автобусе и топал пешком от вокзала к Монументу Вечной Дружбы, день склонился к вечеру, и на набережной уже вовсю толпился народ.

Теплоход «Юрий Гагарин» пришвартовался чуть раньше назначенного времени. Роботы-матросы таскали по сходням продукты с подъехавшего грузовика. Туристы терпеливо маялись на пристани: раскрашенные девицы из стрип-клубов в откровенных нарядах, скучающие конторские служащие с томными глазами, уставшие от долгой совместной жизни супружеские пары, несколько средней руки дельцов с подругами и без, и трое-четверо ловеласов с крепкими торсами.

Я остановился у парапета и сверху ещё раз внимательно пробежал взглядом по лицам будущих попутчиков, заинтересованных в моей персоне не заметил и успокоился окончательно. Прошло уже больше недели со дня «мероприятия», и я всё дальше удалялся от места его проведения и от возможного преследования.

В шесть туристов пустили на борт. В числе первых я зарегистрировал путёвку, оформленную на паспорт случайной знакомой, и заперся в каюте. Всё прошло как по маслу, документы у меня не спросили, и моё имя, соответственно, не попало в список пассажиров, что и требовалось «доказать».

Дождавшись отплытия, в самом радужном расположении духа я вышел из каюты и провёл сам себе экскурсию по теплоходу. Прогулялся по всем палубам, нашёл ресторан, бар, сауну и другие общеприсутственные места. Закончив обход, закурил и остановился у поручней напротив окна-иллюминатора своей каюты, засмотревшись на убегающую воду.

За спиной продефилировала парочка, уже явно навеселе. Девушка, как бы невзначай качнувшись, прижалась на секунду ко мне бедром и локтем. Проводив её краем глаза, я докурил сигарету и собрался ретироваться в каюту. Знакомства, а тем более пьяные разборки мне сейчас были совсем ни к чему.

На полдороги к дверям, на откидном стульчике сидел неброско одетый пассажир, на вид немногим старше меня. Его лица я раньше не приметил.

— Весьма непосредственная дама, — сказал он, — вы не находите?

Он смотрел на меня хитроватым взглядом и улыбался. Я пожал плечами и прошёл мимо. В это время из громкоговорителя над входом посыпался треск, и тонкий голос робота-стюарда пригласил туристов на ужин. Не заходя в каюту, я отправился в ресторан, чтобы побыстрее разделаться с едой и лечь спать. Но едва уселся за стол, напротив возник давешний гражданин в потёртом костюме.

Попутчик снова улыбнулся мне, кивнул как старому знакомому и принялся уминать салат. Что-то мне в нём определённо не понравилось, и я сделал вид, что не заметил благосклонного внимания. Он, тем не менее, доев порцию, утёр губы салфеткой и обратился ко мне:

— Меня зовут… Порфирий Петрович, а вас?

Какой-то странный отзвук вызвали в моей памяти эти слова.

— Родион, — брякнул я ни с того ни с сего первое, пришедшее на язык имя.

В это время к нам присоединилась супружеская чета в скверном расположении духа, судя по кислым физиономиям, и необходимость поддерживать разговор отпала сама собой. Ужин за нашим столиком прошёл в молчании.

Я управился первым, отставил недопитый чай и тихо удалился. В каюте проверил сумку в багажном ящике, застелил постель и отключился под приглушённые звуки музыки, доносящиеся сквозь переборки из ресторана. Народ начинал гулять.

Наутро меня разбудил мерный шум в коридоре — робот-уборщик пылесосил ковровые дорожки.

Глянул на часы — восемь. Умылся, натянул короткие джинсовые шорты и цветастую рубашку. До завтрака ещё было два часа, отдыхающим давали вволю отоспаться после ночных развлечений, и я вышел в утреннюю свежесть на влажную от росы палубу, не ожидая никого увидеть. К немалому моему удивлению у дверей опять восседал вчерашний знакомец, с бумажной книжкой на коленях.

— С добрым утром, Родион! — обрадованно воскликнул он, отвлекаясь от чтения. — Вы тоже не любите долго спать?

— Здравствуйте, — скривился я в ответной улыбке. — Порфирий Петрович, кажется?

— Да и вы запомнили моё имя. Очень, очень приятно!

Его лицо лучилось неподдельной радостью. Пришлось смириться с неизбежным. В конце концов, в туристической поездке невозможно обойтись без общения с попутчиками, я надеялся только, что случайных знакомств не будет слишком много.

— Запомнил. Довольно редкое имя в наше время.

— Так и ваше не часто встретишь.

Я закурил и облокотился на перила вполоборота к собеседнику, вроде бы не отвлекаясь от разговора и, в то же время, сохраняя некоторую независимость.

Теплоход плавно резал гладь реки, подёрнутую лёгкой дымкой тумана. Солнце уже взошло, но пряталось пока за деревьями высокого обрывистого берега, расчерченного трассирующими чёрными точками ласточкиных гнёзд. Над водой беззвучно проносились красноклювые чайки, а в прибрежной заводи я увидел застывший силуэт цапли, охотящейся за лягушками. Мир дышал спокойствием и негой.

— Я тут читаю одну занятную книжицу, — нарушил паузу Порфирий Петрович, — «Колыбель для кошки». Не попадалась вам? Случайно увидел в ларьке на вокзале, рядом с самоучителем стриптиза.

— Что же в ней такого необычного? — без всякого интереса спросил я. — Кроме того, что сделана на бумаге.

— Ах, вы об этом, — он взглянул на книгу. — Конечно, можно было взять с собой карманный ридер, но мне нравится листать настоящие страницы. В этом есть своя прелесть… А насчёт содержания, тут в двух словах вряд ли объяснишь. Эта книга обо всём — о том, что человек должен быть самим собой и должен отвечать за свои поступки, и о том, что нас всех ждёт. Настоятельно рекомендую.

Он поднялся, придержав сиденье, чтоб оно не хлопнуло, и подошёл ко мне.

— Вот скажите, давно вы читали что-нибудь стоящее?

Вопрос застал меня врасплох. И хоть я совершенно не обязан был отчитываться перед первым встречным, мне почему-то стало неловко, словно на приёме у психотерапевта.

— Честно говоря, я вообще забыл, когда в последний раз брал в руки беллетристику, — промямлил я, прячась за клубами дыма очередной сигареты.

— Тут нечего стесняться, — сказал Порфирий Петрович, остановившись рядом. — Современный мир не оставляет времени для чтения настоящей литературы. Вечная спешка и мешанина дел на работе, лавина новостей по телевизору, в газетах и Интернете, заставляют искать отдых в развлечениях. И предложение бездумных забав, навязанных кичливым гламуром ток-шоу и сериалов, намного обгоняет спрос. Я сам такой же — кушаю, что дают… Вам не интересно? Мне показалось, что именно с вами можно обсудить эту тему.

Он внимательно смотрел на меня.

— В общем-то, не возражаю, хотя и не в восторге от проповедей, — я пытался понять, чего он хочет добиться.

— Хорошо, хорошо, я не настаиваю! — рассмеялся Порфирий Петрович, отвернулся, провожая взглядом уплывающий чёрный бакен, и вдруг спросил без всякого перехода: — Как вы думаете, можно ли нарушить закон и избежать наказания?

— К чему это вы? — спросил я, стараясь не выдать в голосе накатившего ознобом напряжения.

— К тому, что это можно сделать только в одном случае, — Порфирий Петрович обернулся.

— В каком же? — я с прищуром взглянул на него.

— Если преступнику позволит остаться безнаказанным тот, кто его преследует, — ответил он усмешкой. — Вот представьте себе: некто ограбил банк среди бела дня, а милиция, вместо того чтобы устроить погоню, даёт грабителю возможность убраться куда подальше. Затем, сыщик спокойно и методично вычисляет подозреваемого, «пасёт» его и, когда тот уже совсем решил, что сумел уйти, проводит задержание. Или не проводит…

Мне всё стало ясно. Надо отдать ему должное — ни разу не засветился до последнего момента. Что же он хочет взамен своего молчания?

— Сколько? — коротко спросил я, решив не тянуть волынку.

— Подождите, я не всё ещё вам рассказал. Пока мы играли в казаки-разбойники, дело приняло совершенно неожиданный оборот.

Порфирий Петрович сунул руку во внутренний карман пиджака, что вновь вызвало у меня тихую панику, и извлёк сложенную газету. Развернув её, отчеркнул ногтем статейку в середине листа. Я в замешательстве уставился на две фотографии, свою и его, над колонкой мелких строчек, и принялся читать.

«Вчера, в середине дня в операционную кассу банка «Сибирский кредит» ворвался грабитель, бывший работник Р. и, угрожая ручной гранатой, потребовал выдать наличные. Подчинившись насилию, кассир упаковал деньги из сейфа и отдал преступнику сумку, после чего включил сигнализацию.

Группа захвата под руководством инспектора П. через три минуты по тревоге прибыла на место. Однако Р. успел покинуть здание банка и выехал со стоянки на мотоцикле. В ходе преследования и завязавшейся перестрелки грабитель был убит взрывом собственной фанаты. Инспектор П. получил смертельное осколочное ранение в шею. Он скончался через несколько часов на операционном столе. От взрыва также пострадали двое случайных прохожих, их состояние уточняется. Сумка с похищенными деньгами (шесть миллионов рублей) уничтожена воспламенившимся бензином из пробитого бака мотоцикла».

«Смотри-ка, и сумму не соврали, я-то уж думал, кто-нибудь обязательно погреет руки на этом деле», — первое, что мелькнуло у меня в голове, потом дошло и остальное.

— Что это значит?! — я поднял изумлённый взгляд на детектива.

— Сам хотел бы знать. Для начала предлагаю перейти на «ты», раз уж нас записали товарищами по несчастью.

Я машинально кивнул, продолжая вертеть в руках газету. Она была настоящая, недельной давности, слегка потёртая на сгибах.

— Может, нас собираются использовать в какой-то федеральной программе и поэтому имитируют смерть? — высказал я предположение.

— Стандартный ход голливудского триллера, — кивнул Порфирий Петрович. — У меня эта мысль тоже всплывала, но всё гораздо проще. Нами никто не интересуется. Личные дела сданы в архив, жильё — в муниципальное распоряжение, долги списаны, пенсии аннулированы. Всё. Нас больше нет ни для кого.

Мне это сообщение, будь оно правдой, доставило бы неописуемую радость, но сомнения оставались, пока не ясна причина столь явного искажения фактов и скоропостижной забывчивости властей.

— Расскажи…те, пожалуйста, что происходило тогда… ну, когда я ограбил банк, и потом.

Мне, действительно, очень хотелось узнать всё из «первых» уст.

Собеседник сложил газету и облокотился на перила.

— Когда мы примчались на место, ты как раз выехал навстречу с парковки. И я уже было дал команду разворачиваться вдогонку, но одна мысль меня остановила. «Вот парень, — подумал я, — который провернул чистое дело. Сейчас мы, как водится, устроим гонки с препятствиями, стрельбу, угробим или оставим калеками этого бедолагу и пару-тройку совершенно непричастных людей. Возможно, потеряем кого-то из своих… Во имя чего? Ведь преступление уже совершено, зачем же усугублять, — для того чтобы вернуть банкирам деньги?! Полнейший идиотизм».

Порфирий Петрович усмехнулся и продолжил рассказ:

— В управлении меня тут же отстранили от работы, несмотря на все разумные объяснения и предложение взять тебя тёпленьким через несколько дней. Пришлось написать заявление на отпуск и самому заняться слежкой.

Прессу я купил на следующий день и, честно говоря, тоже немного ошалел, когда прочёл эту статейку. Позвонил в контору, представившись дальним родственником, и там официально подтвердили газетные факты. Пришлось немного откорректировать планы в отношении тебя, пока мы вместе не разберёмся в ситуации.

Я не зря начал нашу беседу с книг, сам двигался так же — от простого к сложному, маленькими шажками. В дороге было время на раздумья, и чтение очень помогло. Я стал задавать себе вопросы, которые раньше почему-то не приходили в голову, и понял вдруг, что наш мир очень странный. Мы привыкли и не замечаем очевидных вещей, вроде не имеющих отношения к проблеме, но таких же необъяснимых.

— Например?

Порфирий задумался на секунду.

— Например, ты когда-нибудь видел детей?

— Что за дурацкий вопрос?! Я и сам был когда-то ребёнком! — воскликнул я и тут же осёкся.

Нет, сомнений не было — я отлично помнил своих друзей, наши бесшабашные игры, школьные уроки, проказы и ещё много чего. Но всё это было именно в детстве. Во взрослой жизни дети мне, кажется, не встречались. Я попытался собраться с мыслями, глубоко вдохнул несколько раз и выдал услужливо подсказанную памятью информацию:

— Сейчас дети живут и воспитываются отдельно от взрослых, в специальных лагерях.

— Это официальная информация, для всех. Никто её не проверял, не так ли? Возьмём этот факт на заметку и пока отставим его. Второе, — ты обратил внимание, что мусора везде становится всё меньше и меньше?

— Конечно! Ведь кругом понастроили заводов по переработке отходов. Вон, и вода в реке на удивление чистая, живность по берегам появилась.

— Здорово, правда? — Порфирий кивнул с невесёлой усмешкой. — А кроме заводов что-нибудь строят? Может, жилые дома или там, библиотеки, кинотеатры?..

И я опять крепко задумался, стараясь припомнить. Действительно, лет восемь назад был настоящий бум новостроек. Дома и микрорайоны росли как грибы, цены на жильё взлетали с каждым днём. А затем строительство потихоньку сошло на нет, квартир хватило на всех, и народ всё воспринял как должное. О чём это говорит?

Я поднял глаза на своего собеседника.

— Численность населения стала уменьшаться, так, что ли?

— Она и до этого сокращалась в нашей стране, — ответил Порфирий, — а в Европе топчется на месте с конца прошлого века. Тогда как в других странах, особенно в развивающихся, народу прибавлялось до двух процентов ежегодно. Но строительство жилья прекращено везде. Значит…

— Значит, людей в мире осталось какое-то определённое количество — константа на все времена! — закончил я мысль. — Разве такое может быть?!

— Ты у меня спрашиваешь? — снова усмехнулся Порфирий. — Отложим пока в сторону и это предположение. И вот тебе ещё один вопрос на засыпку: когда появились роботы?

В это минуту проснулся динамик, и нас позвали на завтрак.

— Тут без бутылки не разберёшься! — сказал я, многозначительно подняв указательный палец. — Пошли, перекусим и возьмём чего-нибудь в баре на обратном пути, для прояснения мозгов.

Порфирий упрятал книжку с газетой в карман пиджака, и мы потопали в ресторан. Соседи уже сидели за столиком. На нас взглянули более благосклонно, чем вчера, улыбчиво поздоровались и даже спросили о нашем самочувствии. Я уж хотел сказать, что для мертвецов мы чувствуем себя довольно хорошо, да вовремя прикусил язык и отговорился простым «спасибо».

Задерживаться мы не стали, умяли быстро дежурный завтрак и переместились к стойке бара. Я спросил пива, но робот-бармен извинился и сообщил, что оно тёплое из-за плохого холодильника.

— Старая техника, с прошлой реконструкции стоит, двадцать лет уже, господин, — пояснил он и попытался изобразить сожаление на своей постной пластиковой физиономии.

— Холодильники столько не живут, — сказал я, не вникая в смысл его слов.

Пришлось широким жестом прикупить бутылку «Арарата», копчёной нарезки и хлеба, и мы отправились в каюту. Чокнувшись, выпили по первой рюмке, закусили и продолжили нашу странную беседу.

— Так что ты там спрашивал о роботах? — переспросил я, хотя соображения насчёт последней задачки Порфирия уже давно крутились в голове. — Одиннадцать лет назад японская «Микросистем роботикс» открыла филиалы по всему миру, и роботы начали заменять людей на простой физической работе. А через два года мы полностью доверили им сельское хозяйство, промышленность, транспорт и армию, за исключением управленческих функций, — отбарабанил я, как по писаному.

— Ты в этом уверен? — Порфирий скептически смотрел на меня. — Это значит — к двухтысячному году роботы стали полностью содержать человечество, так, по-твоему?

Память моя окончательно раздвоилась, словно зрение у алкаша. Только «изображения» почему-то были разные. Одной «половинкой» я точно помнил всё, только что сказанное. А вот другая нашёптывала, что и в начале века на тех же стройках работали нищие гастарбайтеры из бывших союзнерушимых, и на Кавказе воевали и гибли настоящие живые солдаты. И сам я, забросив подальше диплом инженера, заради куска хлеба крутил баранку такси, пока не устроился в банк.

Мне стало не по себе. Я быстро плеснул в рюмки и одним глотком осушил свою, не дожидаясь Порфирия. Он долго рассматривал на свет коричневую жидкость, потом выпил.

— Интересно, коньяк они тоже сейчас гонят липовый?

— А когда он был настоящим для простых смертных? — буркнул я, жуя колбасу. — Хочешь, сейчас на остановке возьму «Хеннеси», только не уверен, что он будет лучше.

— Нам не спиртным надо наливаться, а купить нетбук и покопаться в Сети, — покачал головой Порфирий. — Там можно что-нибудь найти.

— Что?

— Не знаю. Какое-то объяснение всем этим нестыковкам. К тому же, у меня был спецдопуск к закрытой информации. Думаю, его не отменили.

— Ладно, пошли, — согласился я. — В любом случае надо проветриться, а то у меня мозги совсем перегреются.

Немного поменжевавшись, я вытянул из-под полки сумку с деньгами, накинул лямку на плечо. Мы через холл прошли на открытую палубу и встали у борта. Народ бестолково слонялся по теплоходу в ожидании швартовки.

По берегу, над кронами деревьев тянулись серые корпуса мусорного завода и электростанции. Городские постройки виднелись далеко за поворотом реки, которая широкой дугой огибала зелёный полуостров.

Хмель, наконец, добрался до головы, и все заумные рассуждения отвалились в сторону. Жизнь, что особенно приятно после «смерти», налаживалась. Захотелось курить, но сигареты в пачке закончились. Порфирий тоже развёл руками. Не сговариваясь, мы направились к дверям. Вернулись в холл и уже собирались свернуть к ресторану, но тут напарник углядел в стенном проёме, между лестничными трапами на нижнюю палубу, неброскую золотистую табличку. Теплоход был построен в Венгрии в 1959 году, значилось на ней.

— Весьма почтенный возраст, полтинник в этом году стукнет, — присвистнул я. — А на пенсию, видно, отправлять кораблик никто не собирается.

Порфирий продолжал разглядывать жестянку, закрашенную понизу голубой эмалью, под цвет стенки. Потом зыркнул по сторонам, убедился, что никто не обращает на нас внимания, и принялся соскребать краску монетой. Я с любопытством проследил за его манипуляциями и отвернулся со скучающим видом. Туристы начали подтягиваться к правому борту, вдоль которого суетились роботы-матросы со швартовыми концами и сходнями. Порфирий закончил своё грязное дело и тронул меня за плечо. Я обернулся, поднял глаза.

«Первая полная реконструкция произведена в 2010 г.» — гласила короткая строчка, извлечённая на свет божий из-под краски.

— Варежку закрой, а то муха залетит, — посоветовал мне напарник через десяток секунд. — Идём на берег.

Я машинально потащился следом за ним, всё ещё не в силах осмыслить очередную, но теперь уже совершенно явную несуразицу. Мы спустились на причал по скрипучему трапу, догнали группу и вместе со всеми загрузились в экскурсионный автобус. Откинувшись на мягкую спинку, я уставился в окно невидящими глазами, в которых всё ещё стояла злосчастная надпись. А в памяти всплыли недавние слова бармена.

— Да ну, это какая-то ошибка! — сказал я негромко. — Поэтому и замазали.

— Может быть, может быть… — протянул Порфирий.

— Слушай, давай расслабимся немного, а то мне что-то нехорошо. У тебя есть замечательная способность — портить людям настроение.

— Такая профессия.

— Сменил бы ты её, что ли.

— Пока она неплохо помогает нам разобраться в ситуации.

— Оно нам надо? Лучше поделим бабки и разойдёмся в разные стороны, или махнём вместе на море…

Порфирий с сожалением взглянул на меня и промолчал.

Автобус остановился на площади у какого-то памятника. Девушка-экскурсовод пригласила всех на выход. Мы вышли последними, отделились от группы и двинулись к торговому центру на другую сторону улицы. В компьютерном салоне выбрали самый навороченный нетбук, со встроенными причиндалами для мобильной связи, и запасную батарею. Я не без удовольствия отслюнявил купюры из толстой пачки. Приятно чувствовать себя миллионером. На выходе купили сигарет, взяли тачку на стоянке и вернулись в речной порт.

В каюте распаковали технику, и Порфирий нырнул в Интернет. Я, от нечего делать, закурил и привалился спиной к стене напротив него. Мысли лениво бродили в голове,

невольно возвращая меня к странным известиям сегодняшнего дня. Несомненно, между разрозненными фактами существовала связь. Не хватало только последнего звена, которое замкнуло бы всю информацию алогическую цепочку, и мой дотошный напарник всё-таки раскопал его.



— Эй, Родион, очнись, — Порфирий потянул меня за рукав.

Я умудрился закемарить, пока он колдовал с нетбуком, кое-как продрал глаза и осоловело уставился на него.

— Послушай цитату из Воннегута, — он убедился, что я проснулся, и открыл свою книжку. — «Может ли разумный человек, учитывая опыт прошедших веков, питать хоть малейшую надежду на светлое будущее человечества?»

— Ты это к чему? — спросил я осторожно, всерьёз опасаясь за его рассудок.

— Ответ один: «Нет!»

Лицо Порфирия было совершенно спокойно. Он разлил остатки коньяка по рюмкам, выпил, не чокаясь, свою порцию и затем выдал:

— Если ты готов, слушай. Я нашёл хранилище информации о мировых событиях, не только прошлых, но и будущих. Занятно, не правда ли? Сейчас поймёшь, что это значит…

Всё оказалось на удивление банальным. Вид Homo sapiens отправился на свалку истории в 2012 году, как изжившая себя форма существования разумной материи. Полная культурная деградация, наркотики, терроризм, бесконечный финансовый кризис, войны и, под занавес, — новый вирус суперСПИДа. Хватило двух месяцев, чтобы в живых не осталось ни одного человека.

Однако за несколько лет до апокалипсиса учёные нашли способ цифровой записи человеческой памяти и создали под эгидой ООН «банк личностей» — копии памяти всех, живших тогда людей. С вполне утилитарной целью — электронные паспорта, подделать которые невозможно. В то же время была разработана и технология биополимерного протезирования органов, ну и робототехника, конечно, не стояла на месте.

И вот, после Конца Света на Земле остались одни роботы. Без хозяев.

— Дальше два плюс два сложишь сам, или тебе помочь? — Порфирий закурил, протянул пачку мне.

Я всё ещё не понимал, куда он клонит, и не ответил, предоставляя ему возможность довести мысль до конца. Он усмехнулся невесело и продолжил, а я слушал и мысленно складывал мозаику, кусочек к кусочку.

У роботов нет других обязанностей, кроме как служить человеку. Нет человека — значит, нужно его сделать. Но роботы сами не умеют ничего придумывать. Тогда нашёлся «шутник», один из последних учёных — робототехников, который «подсказал» им эту идею. Через несколько месяцев на полностью автоматизированных заводах по производству роботов начался выпуск действующих моделей людей.

Душа, личность или эго человека, называй, как хочешь, это его память. Переписал информацию из банка на жёсткий диск, загрузил в процессор операционную систему, вложил «мозги» в биомеханический каркас — копия готова. Правда, отсутствие фантазии не даёт ей свободы выбора. Получается живая кукла, марионетка, управляемая программой действий на определённые промежутки времени, от одного значимого события к другому. Загвоздка в том, что программа уже выполнена в прошлом, на будущее графика нет.

Значит, нужно вернуть полученный индивидуум на какой-то отрезок времени назад в его памяти и заставить «прожить» последний участок жизни снова. При этом создаётся полная иллюзия движения, а на самом деле он просто играет свою роль в общем, отрепетированном заранее, спектакле. Зато роботам есть кого обслуживать. Пока опять не наступит время «ч». Тогда программа снова возвращается к началу. И так далее, до бесконечности, словно заезженная пластинка. Только дети не вписались в эту схему, проще было создать миф об их существовании.

Сейчас шёл седьмой десятилетний цикл. Как я понял, был выбран именно такой короткий промежуток, чтобы псевдолюди не замечали отсутствия старения.

— Ты хочешь сказать, что одно и то же повторяется в восьмой раз?! И сейчас на самом деле 2079 год? — у меня голова пошла кругом.

Но пустыми вопросами я только пытался заслониться от главного — кто же тогда мы? И что с этим делать теперь?

Порфирий не стал отвлекаться на «мелочи» и закончил:

— Конечно, незначительные отклонения в поведении отдельных особей происходят всегда, но принципиальных, как в нашем случае, ещё не было. После планового момента смерти мы не имеем дальнейшего «расписания», поэтому придётся самим решать свою судьбу. И решать надо быстрее, иначе, — в очередном 2012 году отправимся вместе со всеми на следующий виток…

За дверью послышались громкие голоса, топот и смех. Туристы возвращались с экскурсии. Я глянул на часы.

— Скоро отправляемся. И я что-то проголодался. Пойдём в ресторан?

— Ты что, до сих пор не понял? Утоление голода, жажды, других инстинктов и потребностей — это рудиментарные функции «организма», а вернее их имитация, мы вполне можем обходиться без них. — Порфирий удивлённо посмотрел на меня и поднялся. — Я, пожалуй, выйду здесь. Дальше плыть не имеет смысла. А ты?

Я помотал головой. Надоело мне всё до чёртиков. После такой лекции не хотелось больше думать ни о чём и говорить.

— Что ж, дело хозяйское, счастливо оставаться. А мне что-то не верится, что настоящих людей совсем не осталось, хотя бы из «золотого миллиарда». Будет что новое, сообщу. Номер твоего мобильника у меня есть, забей мой.

Порфирий вынул телефон, нажал вызов. Я машинально загнал входящий звонок в телефонную книгу. Потом вспомнил о деньгах.

— Бабки нужны тебе?

— Нет, — отказался компаньон и протянул руку на прощанье. — Бывай.

Я заставил его забрать нетбук, проводил к сходням и потопал в ресторан.

«Рудиментарные функции, говоришь. Ну, ну… Проверим, как они работают…»

Наутро голова моя пудовой гирей прилепилась к подушке, глаза ни в какую не хотели открываться. С трудом поднялся с постели, растолкал невесть откуда взявшуюся полуголую дамочку и выпроводил её из каюты. Порфирий оказался прав — ничего, кроме отвращения, ко всем рудиментарным функциям своего организма я сегодня не испытывал. И плыть дальше мне тоже расхотелось. Выглянул в иллюминатор — теплоход стоял у пристани. Десяти минут хватило с лихвой, чтобы привести себя в мало-мальски приличный вид и покинуть гостеприимное судно.

В одной руке я нёс сумку, в другой держал книжку, которую забыл или оставил специально Порфирий. На её обложке были нарисованы растопыренные пальцы, замысловато оплетённые тонкой верёвочкой. Вновь что-то смутно знакомое мелькнуло в памяти, когда рассматривал картинку из далёкого-далёкого детства. Вот так же забытый маленький друг показывал мне свои пальцы, накрепко перевязанные тонкой бечевой. И я вспомнил — кажущаяся сложность верёвочной паутины распутывалась одним лёгким движением, стоило только потянуть в нужном месте…

Плана у меня никакого не было, да и не хотелось пока его иметь. Вчерашний разговор с Порфирием снова всплыл в гулкой черепушке и не давал мне покоя, пока я шёл к видневшемуся невдалеке мосту-развязке на пригородном шоссе. Остановился на середине пролёта и долго смотрел вниз. Солнце висело за спиной, и моя исполинская тень лежала на сером зернистом асфальте. Машины безостановочно утюжили моё тело, разглаживая его по полотну дороги. Ветер свистел из-под моста, словно в аэродинамической трубе, и закручивал по обочинам маленькие пыльные вихри.

Подняв сумку на перила, я отстегнул клапан и высыпал содержимое прямо на ветер. Тысячи бессмысленных клочков резаной бумаги поднялись в воздух, закружились разноцветным листопадом и посыпались сверху на снующие автомобили. Сначала в их движении не было беспорядка, но вот остановилась одна машина, за ней другая, и скоро на автостраде образовалась пробка. Водители и пассажиры ринулись ловить вертлявые купюры, с радостными воплями гоняясь за ними вдоль дороги.

Особо привлекла моё внимание маленькая сухонькая старушка в спортивном костюме и кроссовках. С завидной прытью она выхватывала бумажки прямо из-под носа менее расторопных сограждан. Я невольно усмехнулся, наблюдая за поведением этих «людей» — похоже, они тоже получили сбой в программе, — отвернулся и зашагал куда глаза глядят.

Нет никакой разницы, куда идти и что делать, если знаешь, что ты уже давно не человек. Ты — робот.

А может, это не просто сбой, и как раз тогда, когда возникает право выбора, и можно попытаться снова стать человеком? Новым человеком в новом мире…

Ты — робот, или ты — человек?

Павел Алин
МОЛЧАЛИВЫЙ ОТВЕТ

Сорок пятое тайное заседание комитета по вручению секретных Нобелевских премий началось. По давней традиции, открыл его Король. Сняв с головы жокейскую кепочку и положив её на стол, он начал речь.

— Дорогие друзья, — произнёс монарх, оглядывая небольшой подвал, где на кособоких скамейках, ящиках и просто на полу сидели около сорока немолодых уже мужчин — цвет мировой науки. — Извините за конно-спортивный наряд, пришлось сказать жене, что на лошади покатаюсь в горах.

Мужики понимающе загудели. Большинство из них, не обременяя себя вычурными выдумками, отпросились из дома кто на рыбалку, кто на охоту. Поэтому у стен подвала стояли и лежали удилища, спиннинги и ружья различных систем. И одеты были все соответственно.

— Мы собрались сегодня, чтобы воздать должное профессору Сайленсу из Института генных исследований, — продолжил король. — Ему удалось установить контроль над одним из главных разрушителей семейного покоя.

Учёные мужи одобрительно загудели. К монарху подошёл невысокий мужчина.

— Прошу Вас, профессор Сайленс, — просиял Король, — Нобелевский комитет готов заслушать Ваше сообщение.

— Коллеги, друзья, мученики, да что там мученики, страдальцы, — заговорил Сайленс и смахнул внезапные слёзы. — Мы с вами, как и наши предшественники, неустанно, но, к сожалению, без особого успеха боролись с этим врагом. Имя его всем хорошо известно. Это женская эхолалия, подкреплённая элоквенцией. Проще говоря, неконтролируемый словесный поток, который каждый вечер извергается на каждого женатого мужчину на нашей планете.

Профессор закашлялся. Достав из кармана рыбацкой куртки стальную фляжку, он сделал несколько глотков и продолжил выступление.

— Мне и моим коллегам удалось обнаружить и найти воздействие на женский ген, который повинен в этой беде. И сейчас есть панацея от болтливости, которая иссушает мужской мозг и убивает половое влечение! Человечеству не грозит более навязанный женщинами мужской идиотизм и приобретённая от этого импотенция! Мы отныне можем контролировать деятельность этого гена. Любому женатому мужчине теперь достаточно вечером сказать своей жене «миракулюм-мираколо» и дёрнуть её за затылочный пук волос. И сразу же произнести число. После чего жена в течение восьми часов сможет выговорить только столько слов, сколько было обозначено числом. Два, так два, сто, так сто. Полевые испытания, доложу я вам, прошли блестяще. Сейчас я, мой свояк и наш тесть уже четыре месяца наслаждаемся вечерней тишиной.

В зале раздались рыдания. Суровые мужи, закалённые в битвах познания сущего, плакали, как дети. Они обнимались, хлопали друг по спинам, доставали фляжки и пили веселящие напитки. Король, поднатужась, выставил на стол две коробки с шампанским.

— Братья, — профессор поднял руку. — Мы предусмотрели даже отклонения от нормы. Если жена не имеет волос, то ей можно просто дать лёгкий щелчок по затылку. А тем стервам, которые любят притворяться глухими, когда вы их о чём-либо просите, достаточно просто показать бумагу с этими написанными, не побоюсь слова, волшебными словами. Выпьем же, друзья, за это заклинание, полученное строго научным путём. Знания помогли нам побороть вековой недуг! За процветание человечества, друзья!

Через месяц после вручения профессору Сайленсу секретной Нобелевской премии — пары золотых ушных затычек, цвет мировой науки во главе с Королём, вновь собрался вместе.

Печальная процессия, впереди которой несли гроб с телом Сайленса, медленно двигалась по дороге.

— Всё как-то внезапно произошло, — рассказывал один из шедших академиков другому. — У жены Сайленса вечером закончился словесный лимит, а она хотела, чтобы наш коллега помог ей почистить лук. Сайленс не понял, чего она желает. Тогда она в отчаянии молча взмахнула руками, в одной из которых была чугунная сковорода. И в тишине, эта железная кухонная утварь раскроила нашему собрату голову. Вон она, мадам Сайленс, с Королём рядом идёт.

Одетая в чёрные одеяния, неутомимо рыдающая, похожая на Геркулеса, только в женском платье, вдова, вытирая слёзы, что-то без остановки говорила главе Нобелевского комитета. На лице монарха застыло выражение непреодолимого мучения.

№ 9

Андрей Краснобаев
ВЕРОЯТНОСТЬ ОШИБКИ

— История создания андроидов вымощена десятками человеческих жизней, сложенными на алтарь собственных ошибок, пустых надежд и переоценённых возможностей.

Этой дежурной фразой Эл начинал свою двухчасовую лекцию, посвящённую взаимоотношениям человека и машины. Несколько лет назад его сняли с полётов, отправив делиться опытом в Московский университет астронавтики. Здесь готовили будущих штурманов и пилотов звёздных кораблей.

Пытаясь уйти от ошибок, вызванных человеческим фактором, люди старательно развивали технику, перекладывая на машины всю ответственность за собственные жизни. При этом забывая один небольшой, но очень важный момент. Слабый, по своей сути, и склонный к ошибкам человек никогда не сможет создать идеальную машину. Все промахи, просчёты и недоделки, невольно вложенные в своё создание, он стыдливо называет вероятностью ошибки. Неверное поведение андроидов в нештатных ситуациях, повлёкшее человеческие жертвы, заставило пересмотреть их роль, внеся серьёзные коррективы в основные законы поведения.

В качестве примера Эл всегда подробно разбирал один из подобных случаев.

Это произошло более трёх лет назад. Звёздный корабль с исследовательской группой на борту после трёх месяцев пути вплотную приблизился к заданной цели. Прямо но курсу лежала недавно открытая планета. По мнению многих учёных, она была вполне пригодна для жизни.

В состав группы, помимо девяти человек входил андроид серии R03 I-AL9082. Выполняя обязанности техника и помощника капитана, он отвечал за жизнеспособность корабля. Вероятность ошибки в действиях подобных андроидов составляла всего лишь один процент. То есть в одном случае из ста он мог поступить неверно.

Уже выходя на орбиту, они случайно столкнулись с метеоритом. Вынырнув из чёрной пустоты, космическое тело размером с футбольный мяч насквозь прошило обшивку корабля. Была нарушена герметизация, выведен из строя спасательный катер и почти все системы управления.

Согласно трём основным законам поведения, андроид никогда не сможет причинить вред человеку. Жизнь человека для него бесценна, и ничто не сможет нарушить данное утверждение. Опираясь на эти законы, андроид пришёл к единственному выводу. Дальнейшая сохранность жизни людей напрямую зависела от жизнеспособности корабля. Включив ручное управление, андроид посадил корабль на поверхность планеты. Этих роботов создавали с прицелом именно на такие моменты. В критической ситуации, когда счёт идёт буквально на секунды, даже подготовленный человек часто впадает в панику. Работающий по заданной программе андроид, быстро просчитав все возможные варианты, действует стремительно и практически безошибочно.

Прибывшая через несколько месяцев команда спасателей обнаружила почти полностью отремонтированный корабль. Из всей группы уцелел лишь один андроид. Действуя согласно заданной программе, он полностью восстановил обшивку, вернув работоспособность всем системам.

Как потом показало проведённое расследование, люди погибли ещё при посадке. Выключившаяся система торможения и компенсации плюс незначительная ошибка в расчёте глиссады. Перегрузка в несколько десятков g просто размазала человеческие тела в неработающих амортизационных креслах. У андроида не было программы, позволяющей отличить мёртвого человека от живого. Даже не подозревая, что вся команда мертва, андроид ремонтировал корабль, послушно следуя своей основной программе.

В аудитории стояла напряжённая тишина. Эл был хорошим рассказчиком. Передавая в мельчайших деталях картину происшедшего, он вызывал у слушателей чувство причастности и сопереживания.

— Прежде чем мы перейдём к обсуждению, хочу внести ясность, — заложив руки за спину, Эл не торопясь прошёлся перед аудиторией, — этот андроид был заурядной машиной со своим процентом вероятности ошибки. Так что не стоит удивляться тому, что он просчитался. Те, кто расследовал этот случай, были простыми людьми. Они не стали принимать во внимание вероятность ошибки, обвинив во всём андроида.

— Вам не кажется это циничным, рассуждать о вероятности ошибки андроида, забывая, что за ней стоят человеческие жизни? — кто-то эмоционально выкрикнул с места.

Эл усмехнулся.

— Если машина, созданная руками человека, начинает действовать неправильно, то чья в этом вина? — чуть излишне громко спросил он.

Аудитория притихла.

— Вероятность подобной ошибки в своё творение заложил сам человек. Вернее, он не смог её исключить. А когда это произошло, обвинили во всём андроида. Так я повторю, чья в этом вина?

Студенты молча переглядывались. Выдержав небольшую паузу, Эл окинул взглядом аудиторию.

— В свете изложенных фактов предлагаю всем подумать и ответить, чем опасны андроиды для человека?

После подобного вопроса среди студентов всегда возникало небольшое замешательство. Не зная, что ответить, они перешёптывались, косясь на преподавателя. Эл терпеливо ждал.

— Это невозможно, — наконец кто-то из студентов несмело подал голос.

Перестав прохаживаться, Эл остановился.

— Почему? — поинтересовался он, окидывая взглядом аудиторию, — смелее! Вы же будущие пилоты. Учитесь принимать решения и высказывать своё мнение.

С задних рядов поднялся худощавый парень.

— Это невозможно, — повторил он. — Согласно трём основным законам робототехники, андроид никогда не причинит вред человеку. Если он случайно ошибся, неправильно оценив обстановку, то это не значит, что андроид опасен для человека.

— Кто думает иначе? — громко спросил Эл.

В третьем ряду поднялась симпатичная девушка.

— Инга Морозова, — представилась она.

Её фамилия неприятно кольнула Эла. Может просто совпадение?

— Бесшумные механические шарниры, новые композиционные материалы, искусственные волосы, тщательно проработанная мимика лица — всё это превращает андроида в точную копию человека. Добавьте сюда быстроту и смелость в принятии решений, и перед вами харизматическая личность с задатками лидера. Общаясь с андроидом, человек невольно попадает под его влияние, забывая, что перед ним машина со своим процентом вероятности ошибки. В критический момент, потеряв контроль над ситуацией, свою растерянность и страх человек с лёгкостью перекладывает на плечи андроида, доверяя ему в принятии важных решений. Что, как показывает статистика за последние несколько лет, в одном случае изста приводило к несчастным случаям, — чётко отчеканила Инга.

Слишком чётко для человека и не совсем для андроида. Впрочем…

— Откуда такая осведомлённость? — поинтересовался Эл.

— Читала кое-что, — неопределённо пожала плечами Инга.

— Совершенно верно, — подвёл черту Эл, — андроиды серии R03 I-AL9082, благодаря конструктивным материалам, полностью воссоздающим человеческое тело, получили наибольшее распространение. Как выяснилось в ходе эксплуатации, у них есть два больших минуса. Первый — это внешность, благодаря которой люди им безоговорочно доверяют. Второй — программа поведения со слишком большими полномочиями. В нештатной ситуации машина брала на себя ответственность, самостоятельно принимая решение, что, хоть и редко, но всё же приводило к несчастным случаям.

Аудитория возбуждённо загалдела. С мест стали раздаваться отдельные выкрики.

— Андроиды этой серии получили наибольшее распространение, — громко сказал уже знакомый парень, — если они так опасны, почему их не изъяли из обращения?

Стараясь утихомирить студентов, Эл поднял руку.

— Андроиды серии R03 I-AL9082 наделены искусственным интеллектом, а значит, способны осознавать свои ошибки и учиться. К тому же конструкторы внесли изменения в их программу поведения, сделав андроидов более человечными. Теперь в критической ситуации они быстро просчитают возможные варианты выхода, оставив право выбора за человеком. В этой спарке он по-прежнему главный.

— А что стало с тем андроидом? — выкрикнула какая-то девушка с места.

— Не знаю, — сухо ответил Эл, — возможно деактивировали. Если у вас больше нет вопросов, то можете быть свободны.

Стоя у доски, Эл наблюдал, как медленно пустеет аудитория. Последней у выхода задержалась Инга. Потоптавшись на пороге, она вернулась.

— Вы что-то хотели? — поинтересовался Эл, видя её смущение.

— Александр Морозов — капитан погибшей группы, мой отец, — тихо сказала Инга, — вы спрашивали, откуда такая осведомлённость. После его гибели я много читала о взаимоотношениях андроида и человека.

Выходит не совпадение.

— Ну и каково ваше мнение?

— Не знаю, — честно ответила Инга, — для объективного суждения надо хорошо знать сложившуюся ситуацию. Я читала выводы комиссии, но там всё очень расплывчато. Возможно, андроид всё правильно просчитал, и другого выхода у него просто не было. Если мой отец ему доверился, выходит, он очень хорошо его знал.

Не зная, как закончить разговор, Инга неловко замолчала.

— Наверное ваш отец был хорошим человеком, раз у него такая дочь, — сказал Эл.

— Спасибо, — Инга порывисто сжала его руку.

Она уже давно убежала, а он всё стоял, ощущая на ладони теплоту её пальцев. Покинув аудиторию, Эл вошёл в свой маленький кабинет, по размеру больше напоминающий кладовку. Скрестив на груди руки, остановился у окна.

За три месяца полёта они стали настоящими друзьями. Девять членов группы и андроид серии R03 I-AL9082. Это Санька Морозов окрестил его Элом. Пытаясь спасти своих друзей, он неверно оценил ситуацию и ошибся. Заклеймённый смертью, Эл стал изгоем среди андроидов, да и в мире людей не смог найти своего места.

После той злосчастной катастрофы его хотели деактивировать. Но, посчитав хранящиеся в его электронных мозгах подробные сведения о катастрофе слишком ценными, Эла перепрограммировали, отправив в Московский университет делиться опытом со студентами. Люди сделали его слишком человечным. В ожидании вопросов о судьбе экспедиции, его нейроны всякий раз замирали, давая сбой программы. Это чувство было сравнимо с ёканьем человеческого сердца. Завтра он пойдёт к руководству и попросит сделать его грубее. Слишком велика тяжесть хранимых им знаний, невыносимо сознавать себя виновником гибели человеческих жизней — самого ценного, что есть в мёртвой пустоте бескрайних просторов Вселенной. И сейчас, после встречи с дочерыо погибшего по его вине друга, его нейроны словно взбесились. Эл чувствовал, как от их действия микрочипы постепенно разогреваются, уверенно набирая температуру. Он не мог остановить это, а может, просто не хотел.

Эла обнаружили на следующий день. Он стоял перед окном всё в той же позе со скрещенными на груди руками. Его взгляд потух. Вопрос, сам он это сделал или нет, так и остался открытым. Когда Эла вскрыли, то обнаружилось, что все файлы безвозвратно стёрты, а процессор, карта памяти и жёсткие диски расплавились от высокой температуры. Их словно выжег кто-то изнутри.

Владимир Марышев
СКУЧНАЯ РАБОТА

Берт Загис не ждал от этого путешествия ничего нового. Через полтора часа «Беллатрикс» провалится в гиперпространство. Даже не сказав «ням-ням», Вселенная машинально отправит в своё бездонное нутро металлическую коробку, набитую двуногими. Затем также механически выплюнет за тридцать девять парсеков отсюда, под бочок ничем не примечательного жёлтого светила в созвездии Волопаса. И тут же забудет про неё, не потрудившись задуматься о том, зачем ей вообще понадобилось совершать глотательное движение.

Итак, через полтора часа… А пока лайнер, этот напичканный всевозможными удобствами блестящий волчок размером с небольшой астероид, отплывал на безопасное расстояние от Земли. Скоро оживут динамики, и пассажиров в очередной раз накормят инструкциями — в большинстве своём абсолютно бесполезными. Ведь если, боже упаси, что-нибудь случится в «гипере», выполнять их будет просто некому…

За полчаса до прыжка пассажиров попросят разойтись по каютам, расположиться как можно удобнее и принять неизменный сомнонал-гамма. Гадость, честно говоря, но лучшего зелья, чтобы нейтрализовать последствия перехода, ещё не придумали. А потом… Берту довелось летать столько, что он мог бы расписать дальнейшие действия экипажа поминутно.

В общем, приёмник Загис вырубил. Мыслящий индивидуум найдёт лучший способ провести время, чем выслушивать набившие оскомину наставления. Но только истинно мыслящий. Большую часть публики, собравшейся на борту «Беллатрикса», Берт к этой категории не относил. Толстосумы, решившие отдохнуть от трудов праведных и потешить телеса на планете-курорте… Конечно, каждый считает себя исключительно умным человеком. Чуть ли не гением — ведь сдуру миллионы не сколотишь. Но, по большому счёту, мозг для него — всего лишь надстройка над жевательным аппаратом. И тем, что пониже, — половым. Что ж, каждому своё…

Рассуждения Берга Загиса могли показаться странными. Но только тем, кто не дал себе труда вникнуть в его тонкую натуру. Дело в том, что он в грош не ставил телесные наслаждения. Конечно, доводилось и ему ублажать шальных бабёнок, лопать от пуза, заливая поглощённую снедь убойными дозами спиртного, сыто ржать, выслушивая пошлости, и веселить собутыльников ещё большей пошлятиной. Но только через «не могу», исключительно в силу необходимости. Потому что по сути своей он был философом и больше всего на свете любил размышлять о вечном. Точнее — о Вселенной, которую на полном серьёзе считал живой и часто с ней разговаривал. Она, правда, никогда не отвечала, но Берт особо не расстраивался по этому поводу.

Он включил обзорный экран, и Вселенная вытаращила на него бесчисленные глаза-звёзды — голубые и белые, жёлтые и красные, широко распахнутые от ненасытного любопытства юности и крошечные, усталые, готовые закрыться навеки. Куда там Аргусу с его жалкой сотней гляделок!

«Вытаращила… — подумал Берт. — Не слишком ли я вульгарен? И — самонадеян? Какое дело до ничтожного двуногого этой исполинской кошке с бесподобной чёрной шкурой, усыпанной термоядерными искрами? Человек недолговечен, и, в конце концов, память о любой, даже самой великой цивилизации сотрётся в пыль на жерновах времени. Кто же подлинно бессмертен? Только сама Вселенная — когда-то рождённая, но не ведающая последнего часа. И если мироздание имеет некий высший смысл, а смысл, по определению, неотделим от разума, значит, Вселенная разумна! А разбросанные по далёким галактикам цивилизации, эти бабочки-однодневки — всего лишь её забавные игрушки, лекарство от скуки. Она лепит из праха всё новых Адамов, вдувает в них жизнь, а потом бросает, как надоевших кукол…

Конечно, ты не кошка. Но позволь мне так тебя называть. Ведь ты не обидишься? Ты бесконечно мудрая, Мать-Кошка, ты простишь мне фамильярность…»

И тут, отвлекая Берта от возвышенных мыслей, дверь каюты запищала. Он невольно чертыхнулся. Что за идиота принесло?

Писк повторился. Делать было нечего. Берт выключил экран, словно боясь, что незваный гость прикоснётся хотя бы к краешку принадлежащей ему одному великой тайны, затем снял блокировку.

М-да… Вот кого, пожалуй, он меньше всего хотел бы видеть! Это был сосед из каюты напротив, личность совершенно ничтожная — таким Берт ставил «диагноз» с первого взгляда. Вчера, представляясь, этот кругленький тип лез из кожи вон, чтобы уверить его в собственной значимости. Говорил, что имеет в обществе немалый вес, а то, что путешествует третьим классом, — всего лишь досадное недоразумение. Минут десять нёс в баре какой-то вздор, пока Берт, сославшись на неотложные дела, не улизнул к себе.

Но сейчас вчерашнего жизнерадостного толстяка было не узнать. По-рыбьи выпучив глаза, он секунд пять хватал ртом воздух. Наконец голос у него прорезался, тут же сорвавшись на визгливый фальцет:

— Вы слышали?! Это же… Что теперь с нами будет?

Я никогда… никогда ещё не попадал… неужели капитан ничего не предпримет?

Берт смотрел на него сверху вниз. Этот пигмей почему-то вообразил, что может бесцеремонно вваливаться к нему и навязывать свои страхи — скорее всего, беспочвенные. В тот самый момент, когда он, Берт Загис, пытается протянуть незримый мостик к высшему разуму! Разуму, который перепуганному толстяку вовек не постичь своей убогой надстройкой!

Однако надо было что-то отвечать.

— Успокойтесь, пожалуйста, Вас интересует, не слышал ли я что-нибудь?

— Ну как же! Только что объявили…

Берт отступил на шаг. Ему было неприятно даже стоять с ним рядом.

— Вот как? Вы знаете, я ведь выключил свой приёмник. А что случилось?

У толстяка очень смешно поползла вверх одна бровь.

— Так это же… Так нас же захватили! Какие-то бандиты. Они объявили, что их несколько десятков, что они повсюду, в каждом отсеке… экипаж у них в руках… Это ужасно, ужасно!

О, чёрт! Выбрали же время… Берт с тоской покосился на потухший экран. Стоило оживить его — и в нём снова заплещется звёздное море, безразличное к возне слабоумных людишек. Так хотелось продолжить монолог, обращённый к Матери-Кошке!

— Бандиты, говорите? И чего же они хотят?

Толстяк оживился: бледные, словно вылинявшие, щёки снова порозовели, бровь опустилась и заняла положенное место. Ещё бы! Теперь он не одинок: его слова наконец-то приняли всерьёз, начали размышлять, и кто знает — вдруг эти размышления к чему-то приведут? Вот когда заурядные люди перестают пыжиться и, теперь уже остро сознавая свою никчёмность, льнут к более сильным, чтобы те их хотя бы приободрили!

— Они заставляют команду совершить прыжок в другое место. — У него и голос стал нормальным, без драматических взвизгов. — Не к Вайане, а к Арго. Таились до последнего, а теперь служба космической безопасности уже ничего не успеет сделать. Скажите… вы, кажется, человек бывалый… может, всё-таки есть какой-то выход?

К Арго… Что ж, этого следовало ожидать. Варварская колония, которую с самого начала облюбовал всякий сброд. Земля делает хорошую мину при плохой игре, уверяя, что по-прежнему контролирует эту отбившуюся от рук планету. Смешно! Слишком там отчаянный народец, чтобы допустить над собой контроль. Так что проще как ни в чём не бывало продолжать надувать щёки…

Берт включил приёмник.

— …Ещё раз повторяю, — раздался омерзительный каркающий голос. Такого глашатая, чтобы сразу страх нагонял, надо было поискать. — Оставайтесь в своих каютах и ждите дальнейших указаний. Пока вы их выполняете, вашей жизни ничто не угрожает.

Берт убавил звук.

— Всё понятно, — сказал он. — Спрашиваете, есть ли выход? Это уж как карма начертала. Вы, случайно, не буддист?

Толстяк разинул рот. Он ничегошеньки не понял.

— Ну, не важно. Идите пока к себе, не будем махать красной тряпкой перед носом у этих плохих парней. А там посмотрим.

— Но ведь… — Толстяк перетаптывался с ноги на ногу.

— Давайте положимся на случай, — твёрдо сказал Берт.

— Уверен, что всё образуется. Идите.

Сосед попятился к выходу, не сводя с Загиса почти восторженного взгляда. «А ведь я ещё ничего не сделал для нашего спасения, даже пальцем не шевельнул, — подумал Берт. — Просто сумел в дерьмовой ситуации не потерять голову. Всего-навсего! Но людям, уже готовым наложить в штаны, порой бывает достаточно присутствия кого-то, кто убедит их не делать этого. Что я там наплёл ему про карму? Впрочем, не будем отвлекаться».

Он снова посмотрел на экран. «Извини, Мать-Кошка. Не могу сказать, что сейчас не до тебя — мне всегда до тебя. Просто случайно возникли осложнения, и с этим что-то надо делать».

Виком у Берта был нестандартный, и сегодня он его подвёл. Непонятно. Хотя, скорее всего, неполадки тут ни при чём. Возможно, сработал какой-то неучтённый фактор. Хорошо, если так — сейчас вся надежда на то, что прибор в порядке.

Где расположился «мозговой центр» банды, догадаться нетрудно. Берт нашёл нужный номер и убедился, что связь есть.

— Это пассажир каюты 3-217, — сказал он. — Хочу поговорить с вашим боссом. У меня важное сообщение.

— О! — Обладатель каркающего голоса не ожидал такой наглости. — Ты что, самый крутой? Привёл с собой взвод костоломов? Или просто прикалываешься? Смотри, с шутниками у нас разговор короткий.

— Да что вы! — Берт был сама учтивость. — Просто хочу сделать заманчивое предложение.

— Заглохни, Люк. — Новый голос понравился Берту больше, хотя и этот тип явно не мог похвастать развитой надстройкой. — Я босс. Говори. Только учти: до перехода осталось не так уж много времени. Если отнимешь его понапрасну — лучше бы тебе было не родиться.

— Разумеется. — Берт попытался по голосу построить психологический портрет босса, но данных было слишком мало. — Дело в том, что мне очень нужно попасть на Вайану, и обязательно вовремя. Иначе рухнет бизнес огромного масштаба. Думаю, некоторая сумма вознаградит вас, если вы доставите лайнер, куда следует. А потом можете распорядиться им но своему усмотрению.

— Некоторая сумма?! — взревел босс. — Ты что, трюмная крыса, вздумал со мной шутки шутить?

— Нисколько. Сейчас я открою свой счёт в Юниверс-банке. Посмотрите, пожалуйста.

Наступила пауза. Берт знал, что босс пялится сейчас на экран бортового компьютера и, ясное дело, не может поверить своим глазам.

— Ну, даёшь… И какого же чёрта ты с такими бабками летишь третьим классом?

Так, он уже на крючке. Пожалуй, теперь не сорвётся.

— Конспирация, — скромно ответил Берт. — Конкурентов много, все законченные мерзавцы и норовят слопать при первом удобном случае. Приходится принимать меры… В общем-то, это моя проблема. Но деньги не пахнут, правда? Вы согласны?

— Хм! — изрёк собеседник, и Берт понял, что придётся немного подождать. У босса нет оснований доверять ему, да и объяснение звучит не очень правдоподобно, поэтому он сейчас просматривает все досье «бизнесмена». — Ну… Как будто не брешешь. И сколько ты выложишь за то, чтобы я забросил твои потроха на Вайану?

После этого вопроса стало предельно ясно, что дело в шляпе. И Берт начал наглеть:

— Сами понимаете, такие дела по викому не решаются. Я предлагаю встретиться лично и всё обсудить.

Босс опешил. Ещё бы — он всё ещё не воспринимал Берта всерьёз.

— А если я сейчас пошлю ребят к твоей каюте, и они повесят тебя на собственных кишках?

Главное — не дрогнуть. Берт это знал точно, потому что ему не раз приходилось выкручиваться из тяжелейших ситуаций.

— Очень сожалею, но вы же видите — у меня особый банковский счёт. Деньги переведут вам, даже зная, что корабль захвачен: как распорядиться ими — моё личное дело. Но вместе с заявкой банковский компьютер должен получить волну моего мозга. Эталонная запись сделана, когда я был абсолютно спокоен. Если распоряжение даётся под угрозой насилия — биотоки меняются. Значит, денег не видать. Такая вот страховка — кстати, очень популярная в последнее время.

Босс какое-то время переваривал полученную информацию.

— Ладно, двигай. Только без сюрпризов: если что — пришьём сразу.

Берг — не новичок на «Беллатриксе». Путь ему был хорошо известен. Но он не успел пройти и полусотни шагов, как от стены отделились двое, вооружённые странными на вид пукалками. Что ж, этого следовало ожидать. Как они пронесли оружие на борт лайнера? Очень просто: разобрав его на части, превращённые в безобидные, казалось бы, элементы багажа. Изобретательность преступников безгранична. Уж сколько таких случаев занесено в память компьютеров — а они придумывают всё новые уловки. Попробуй угадай, из какого дерьма будет в очередной раз слеплен гравитонный излучатель! Самая удобная штука для угонщиков: переборок не портит, а попадёт в человека — и тому каюк.

— Стоп! — В их лапах возникли портативные сканеры. — Если найдём в тебе хоть грамм металла — ты труп!

Они правы. Доверяй, но проверяй. Времена сейчас неспокойные, и транспортные компании нередко держат в штате киборгов, способных запросто скрутить полдесятка террористов. А кое-кому и десяток под силу — всё зависит от имплантов, которыми он нашпигован. Ну что ж, валяйте, ребята. Бог в помощь!

— Железяк нет, — объявил один громила, имея в виду, конечно, импланты. Он даже как будто был разочарован.

— Двигай дальше! Но без фокусов. Иди спокойным шагом, по середине коридора. Ни останавливаться, ни дёргаться не советую.

«Спасибо за разрешение», — подумал Берт. Минут через пять он предстал перед боссом. Тот оказался низкорослым человечишкой, ничем, вроде бы, не примечательным. Впрочем, никто из великих злодеев не отличался высоким ростом — они словно брали компенсацию за не доданное природой.

Хотя босс и не вышел ростом, он смотрел на Берта как на низшее существо, подвернувшееся, чтобы разрешить некоторые его финансовые проблемы.

— Я могу уделить тебе всего несколько минут, — сказал он. — Ну, сколько готов отвалить?

То, что главарь не собирался вступать в длительные переговоры, ничуть не расстроило Берта. Он и сам всегда старался избежать болтовни. Поэтому Загис даже не стал открывать рот, а просто сбил босса с ног мощным пучком дзета-поля. Телохранители тоже попали под удар — зашатались и сползли по стенкам. Берт немедленно выхватил у одного из них «пушку» и расстрелял остальных: они были далековато, дзета-импульс хоть и достанет, но вряд ли повалит.

Теперь — в рубку. Там торчали ещё трое парней с пукалками. Они, конечно, профи, но не до такой же степени, чтобы опередить Берта Загиса! Пиф-паф — и вот уже экипаж свободен. Почти все выглядели неплохо, только у Ронни было в кровь разбито лицо. Значит, снова погорячился — с ним эго бывает. Ну не может парень вовремя попридержать язык!

Что же вы? — Берт многозначительно покосился на свой виком. — О любом инциденте на борту мне должны сообщать первому. Чего дожидались? Спасибо, сосед просветил, что вас уже повязали.

— Они как-то умудрились вырубить всю связь, — хмуро отозвался Ронни, сплёвывая кровь. — Даже эту, секретную. Потом включили, когда дело уже было сделано. Я думал, это вообще невозможно. Теперь Компании придётся придумать что-нибудь получше.

Что ж, пусть придумывают — это их работа. А Берту надо закончить свою.

Так, девять трупов и четыре бандита в «отключке». Сколько ещё осталось? Ничего, ни один не уйдёт — им отсюда деваться некуда. Положитесь на Берта Загиса, господа туристы! Ваши телеса будут доставлены на цветущую Вайану в наилучшем виде. Разве что с небольшой задержкой.

«Вот такая у меня работа, — думал Берт. — Многим, кому в их серой жизни недостаёт адреналина, она покажется захватывающе интересной, героической. А вот я считаю её скучной. Никакой пищи для ума — всё делается на «автомате», успех обеспечивает молниеносная реакция. Но ничего не поделаешь — таким уж меня задумали. Именно задумали, потому что я всё-таки киборг. Самый современный, без крупицы металла, без единого проводка — только органические импланты, соединённые дополнительной нервной системой. Тут всё, что надо: генератор дзета-ноля, универсальный заживитель ран и другие не менее удивительные штучки…

Недотёпы-угонщики и представить себе не могли, что наука уже преодолела этот рубеж. Что Компания, вложив безумные деньги в разработки, создала-таки идеального стража. Наделила его неприметной внешностью, снабдила набором «легенд» на все случаи жизни — вплоть до липового счёта в банке. После чего сунула в гущу не самых крутых пассажиров и оставила дожидаться своего часа.

Да, биоинженеры потрудились на славу. Вот только с мозгами малость промахнулись. Им, конечно, хотелось бы увенчать меня надстройкой столь же неприметной, как и тело. Главное — конспирация. Несколько извилин, достаточных для того, чтобы поболтать с соседями в баре, посмеяться над тупыми анекдотами, сыграть на деньги в компании полуночников… Но мозг — слишком тонкая материя. Ошибки неизбежны. Благословенные ошибки…

Ты ждёшь меня, Мать-Кошка? Скоро я приду. Ты будешь смотреть на меня россыпями разноцветных глаз и слушать, нежно поводя огромным бархатистым ухом. А может быть, даже соизволишь ответить. «Молчание Вселенной» — это придумали те, кто пытался изучать тебя по винтику, как заведённую кем-то однажды гигантскую механическую игрушку. Они не понимали тебя, не понимают и никогда не поймут. А я… Я приду. Вот только доделаю свою скучную работу…»

Альберт Шатров
ЯСНОВИДЕЦ

Народу на пресс-конференцию собралось до чёртиков — если яблоку и упасть, то кому-то на голову. Кого только в зале не было: репортёры, тайные агенты, учёный люд всех степеней, да всех мастей колдуны и маги.

И была это, наверное, самая короткая и немногословная пресс-конференция в истории таковых — лаконичнее были разве что те, коим не суждено было состояться. Зато в кулуарной своей части была она очень даже содержательной: все у всех брали интервью, спорили друг с другом или просто о чём-то разглагольствовали.

А уж поговорить собравшимся было о чём — темой пресс-конференции значилось не что иное, как ясновидение. А вопрос и вовсе стоял ребром — существует оно в природе или нет?

Героем сего текущего момента был простой водопроводчик Иван Петрович Воротков. Проснувшись как-то поутру, наш герой вдруг ясно узрел, что он и ясновидящий, и яснознающий, и яснослышащий — и всё в одном лице. И захотелось ему новостью этой с людьми поделиться, да всю правду им о ясновидении поведать. О том написал Петрович в каждую газету по письму, во все телепрограммы послал по телеграмме, а радиопередачи и вовсе обзвонил.

Теперь вот проводил наш Иван Петрович пресс-конференцию — таково было его неизбывное желание расставить все точки над i. Началось сие действо тут же, как только вошёл он в зал и двинулся по направлению к трибуне. Нетерпеливые борзописцы сразу посыпали вопросами.

— Скажите скорее, Иван Петрович, что вы сейчас ясно видите? — громче других выкрикнула дамочка в очках из первого ряда.

— Вижу я ясно то, что я — ясновидец, — многозначительно ответил Воротков, подходя к трибуне. Ответ его был тем возвышеннее, чем ближе подходил он к микрофону.

Тут и учёный люд засуетился.

— Ну а что же вы, батенька, сейчас ясно слышите? — вопрошал из третьего ряда старичина в толстых очках и со слуховым аппаратом, остальным своим видом больше напоминающий попа, нежели светило науки.

— Ясно слышу, что сегодня, наконец-то, будет как раскрыта, так раз и навсегда закрыта тайна ясновидения. Скоро — вот-вот уже! — получите вы ответ на вопрос о том, существует оно, то бишь ясновидение, или нет.

И каков будет ответ? — донеслось откуда-то с Камчатки.

— А вот таков: ясновидение невозможно, потому как невозможно и всё тут. Уж это я яснее ясного знаю.

Собственно говоря, это была последняя точка над i, которую собирался поставить наш герой. Только вот вопрос, на который, как ему казалось, он исчерпывающе ответил, последним не был.

— А как же тогда, скажите на милость, объяснить те факты, что обычно интерпретируются как ясновидческие? — поинтересовался товарищ с явно магическими наклонностями.

— Как, как… — смутился было Иван Петрович, но, будучи в свободное от работы время большим почитателем научной фантастики, тут же нашёлся: — А вот так. Телепатия всё это, чтение мыслей путешествующих по времени. Только к нашему разговору это, уж извините, никакого отношения не имеет.

Тут и пресс-конференции конец. Встал Петрович и пошёл восвояси. А собравшаяся публика, оставшись в недоумении, — странные всё-таки они люди, эти ясновидцы, — продолжила взаимно общаться и спорить друг с другом — тем более что и новая тема для обсуждения появилась, можно сказать, вошла в научный оборот. Ведь теперь есть чем и ясновидение объяснить, и ретроскопию и что-то там ещё из той же серии.

* * *
— Ну вот, долетались, — пробурчал себе под нос Семён Семёнович Бородулька, инспектор Службы контроля над перемещениями во времени, проходя мимо ещё одного непонятно откуда взявшегося салона чтения мыслей пролетающих мимо путешественников по времени.

Хронотелепатия всегда была бичом путешествий во времени. Но тут утечка мыслей произошла в какой-то бифуркационный момент. Кто-то там, в прошлом, прознал и растрезвонил про то, откуда берутся провидческие знания, и в одночасье реальность преобразилась — все салоны ясновидения вдруг обратились в салоны чтения мыслей путешественников по времени.

«Вот я вам прочищу мозги», — про себя добавил Семён Семёныч и погрозил пальцем кому-то невидимому, но, по всей видимости, пролетающему в тот момент мимо на машине времени.

И тут светлая мыслишка посетила его не менее светлую голову. И откуда только взялась родимая? Неплохо было бы во время перемещений прокручивать в головах путешественников мысль о том, что путешествия во времени невозможны — вот тогда-то всё явное вновь станет тайным. Подумал он об этом — и, судя по всему, идея эта пришлась ему по душе.

— Вот и ладненько, — потёр руки Семён Семёныч и продолжил путь в сторону сверхсекретного НИИ времени — возвращать всё на круги своя.

№ 10

Юрий Антолин
ЭНЕРГИЯ ЖИЗНИ

В темноте раздались осторожные шаги, в стену бело-жёлтым пятном ударил луч фонаря. Свет сместился левее, выхватив из темноты стоявшие у стен зачехлённые картины. От пыльных статуй на пол ложились тени и сливались с царившей здесь темнотой ночи.

— Отличный запасник. И забирать проще, чем из выставочного зала. Ни тебе сигнализации, ни видеокамер.

— Несём к выходу, — сказал он угрюмо.

— А ты уверен, что мы сможем протащить такую партию через временной барьер? Статуи — ладно, но холст и краски очень хрупкие.

— Не вякай, Силдр. Всё, что уцелеет при переходе, будет наше. — Он споткнулся. — Проклятье! Голова раскалывается… Ни фига не вижу.

— Опять на транквилизаторах, — раздалось ворчливое.

Вдалеке послышались шаги. Луч фонаря исчез. Теперь блёклое пятнышко света приближалось вместе с глухим стуком обуви по выложенному линолеумом полу.

— Охранник! Грёбаные силовые поля, доигрались…

— Тихо ты… Господи, — он едва сдерживал тошноту.

Шаги звучали ближе и громче. Оба уже отчётливо слышали покашливание.

— Что будем делать?

Он положил в рот жевательную пластинку и сжал зубы. Стимулятор мгновенно проник в кровь, желтоватые молекулы понесло к мозгу, как щепки по реке в весенний разлив.

Он почувствовал облегчение. Темнота перед глазами расступалась, он видел очертания приближавшегося человека с фонарём.

Оружие само оказалось в его руке.

— Постой. Давай его просто вырубим.

Но он уже спустил курок.

Попрощавшись с Алексом, я взял деньги за урок и вышел за дверь. Тысяча рублей уверенно и надменно чувствовала себя в моём кошельке среди других, более мелких купюр. Вообще-то за подготовку к поступлению в МГУ можно и нужно брать больше, особенно если ученик-вундеркинд усваивает всё с четвёртого раза, но я — не жадный. Занимаемся всё равно трижды в неделю, так что к основной зарплате неплохая добавка.

Костюм сидел на мне легко, полы расстёгнутого пиджака покачивались вперёд-назад, пока я неспешно сбегал вниз по ступенькам. Портфель с учебниками привычно оттягивал руку.

Подумал, что хотел зайти в музыкальный магазин во дворе. Однако вспомнив, который час, я недовольно пожевал губами — магазин уже закрыт. Это ж не супермаркет, уже десятый час, так что пора… пора.

Алекс говорил, что выбор дисков там огромный — от современной попсы до классики, что тоже попса — но для иного круга людей, и цены не кусаются.

Надпись над закрытой дверью гласила «Мелодия» 10.00 — 21.30».

Я поглядел на часы в телефоне — 21.17.

Почувствовав радость, я направился к ведущим в полуподвальное помещение ступенькам.

— Ты куда? — окликнул меня хрипловатый, пропитой голос.

Я обернулся. Ко мне подошёл выбритый наголо человек в джинсах и мастерке. Лицо бледное, будто с перепоя, да так и есть, скорее всего. Карие глаза упёрлись в меня с неприязнью.

— Тебе-то что? — сказал я.

— Магазин закрыт.

— А ты здесь причём?

— Я говорю: закрыт.

Я молча направился мимо, вниз по ступеням к приоткрытой двери и полоске жёлтого света, но сзади меня схватили сильные руки и дёрнули назад, как мешок с тряпьём. Бритоголовый был силён, как стадо быков.

Я ощутил болезненный удар в живот, затем — его кулак превратил мой рот в погремушку, полную битых зубов.

Мне удалось схватить его за бегунок молнии на груди и рвануть на себя.

Половинки мастерки разошлись, я успел заметить абсолютно белый, как мел, живот и грудь без сосков.

Следующий удар был сильнейшим из предыдущих. После него я уже не встал.

Отделался я легко, ни переломов, ни сотрясения, даже зубы, что удивительно, целы. Мой портфель и кошелёк на месте. Как и мобильник. Бритоголовый оказался на редкость честным, чужого не взял.

В больнице меня продержали полдня. В одном из кабинетов, у которых мне приходилось ждать вызова, вместо врачей сидели двое крепких ребят.

После демонстрации красных корочек угрозыска на меня посыпались вопросы.

— Кто на тебя напал?

Я описал бритоголового. Его неестественно белая кожа мне теперь казалась деталью несущественной, даже порождённой следствиями килограммовых ударов по моей голове, и рассказывать я про это не стал. Оба мента были молодые, лет чуть этак за тридцать, в дорогих костюмах. Один высокий и рыжий, с полным лицом веснушек. Взгляд второго был небрежный и раздражённый. У обоих — неровно сросшиеся переносицы. Я подумал, что наедь вчера бритый в мастерке на них, кабинетами бы в больнице он не отделался.

— Этот магазин вчера ограбили, — сообщил мне рыжий. — Забрали все музыкальные диски.

— Ага, только кассу не тронули, — кивнул второй хмуро. Он, видимо, уже мысленно прорабатывал варианты. И тут же отбрасывал как никуда не годные. — Как будто им деньги не нужны.

Он поднял он на меня задумчиво-угрюмые глаза.

— А над магазином ты ничего… странного не заметил?

— То есть?

— Бабки у подъезда дома напротив, которые позвонили в 02, якобы видели там потом светящийся НЛО.

— Коль, не говори ерунды, — бросил рыжий, смерив его неодобрительным взглядом. — Тот бомж две недели назад тоже видел, как завёрнутые в тряпки картины сами собой поднимались по лучу в зависший над музеем прямоугольник. Эти «свидетели» тебе такое наплетут.

Хмурый опер покачал головой.

— Это было конечно не НЛО, но…

— Нам пора. — Рыжий стрельнул в него предупреждающим взглядом, быстро указав глазами на меня. Я сделал вид, что ничего не заметил.

Они записали номер моего мобильного и ушли.

Вошедший пожилой врач велел мне отдыхать побольше на свежем воздухе и принимать витамины. Сам он достал из ящика маленькую початую бутылку, чёрный хлеб в пакете и банку шпрот. Задорно дунув в стакан, он небрежным жестом отпустил меня домой.

Когда я пришёл, был уже вечер. На улице накрапывал дождик, и я успел дойти до подъезда, прежде чем по асфальту забарабанил настоящий ливень.

Дома я перекусил и сел за Интернет. Краткий спор оперов воскресил кое-что в моей памяти. Я ведь раньше уже видел заметку об упомянутом ограблении. Музей современного искусства. Там выставлялись современные художники, но в запаснике, я прочитал тогда, хранились довольно ценные работы художников и скульпторов 18–19 веков. Имена у меня тут же вылетели из головы — не специалист я по живописи.

В статье говорилось, что в ночь ограбления над музеем видели прямоугольный объект. Но это не может считаться верным, поскольку он был чёрный и лишь изредка виднелся в свете луны, когда та появлялась из-за облаков. Тог вечер выдался пасмурным.

Я нашёл эту статью и перечитал. В комментариях люд уже изгалялся вовсю. Моё внимание привлёк материал «также по теме».

Ссылка привела меня к списку из семи-восьми статей на сайте, оформленном под доморощенное общество уфологов.

В первой статье сообщалось, что в Цюрихе из местного музея недавно были украдены практически все полотна. Украдены ночью, никаких следов автотранспорта, на котором злоумышленники увезли «улов». В другой говорилось о цепи ограблений в Австрии и Польше — в огромных количествах исчезали произведения искусства — пластинки с классической музыкой, диски с современной, этнической, из магазинов и музеев пропадали даже ноты. Даже исчезло несколько оригиналов рукописей Моцарта и Баха. Помимо нот, исчезали книги. «Чтиво», которым забито всё, и особенно — книги признанных гениев литературы, опять же — классические произведения: Гёте, Шекспир, Гюго, Достоевский, Толстой, Фицджеральд…

«Остаётся только догадываться о целях столь странных и вопиющих по своей несуразности ограблений, — заканчивал автор статьи. — Общая ценность похищенных произведений искусства достигла двадцати семи тысяч евро, продуктов простого, массового творчества — несколько тысяч евро. Очевидцы в один голос утверждают, что во время краж над музеями и магазинами в небе видели «летающие тарелки». Но так как преступники орудуют в тёмное время суток и полноценных свидетельств у полиции нет, и без того смехотворная причастность НЛОнавтов отметается начисто».

Я прервал чтение, потому что разболелась голова. Последствия драки с бритоголовым всё-таки сказывались.

В аптечке, как назло, болеутоляющего не нашлось. Среди упаковок с пластырем, бинтов и таблеток от кашля лежал странный пластиковый пузырёк красно-коричневого цвета. Не помню, чтобы я такое когда-либо покупал. Однако пузырёк выглядел до боли знакомым, словно я его видел каждый день.

«Мендлокатар» — возвещали крупные буквы.

«Препарат седативного и болеутоляющего действия. Не рекомендуется принимать за рулём, беременным или во время менструального цикла».

«Возможны вспышки раздражительности. Действие 1 капсулы препарата — 4 часа». Раздражительность мы как-нибудь переживём, подумал я, но тут меня буквально осенило — я уже пил эти таблетки некоторое время назад. Воспоминание об этом вдруг отчётливо проступило. Только был я при этом не один, в воспоминании присутствовал парень, кажется, его звали… Силдр.

Что за странное имя… И мы куда-то неслись с бешеной скоростью. Я видел себя в салоне автомобиля… или ещё непонятно чего, хотя что это ещё могло быть, не самолёт же, в конце концов. И случилось это вроде бы совсем недавно.

Чёрт знает, что творится, — подумал я и положил пузырёк обратно в аптечку. Принимать эти таблетки желание пропало.

Часы на стене показывали начало одиннадцатого. Дождь барабанил так, словно в стёкла бил град размером с фундук.

Едва я подумал о том, чтобы принять коньячку — принять как следует, вместо прогулок на «свежем воздухе» под проливным дождём, напоминавшем начало Потопа, — и забраться под одеяло, как зазвонил мой мобильник.

Тип, что позвонил, по крайней мере, выбрал для встречи приличный ресторан — «Гулливер». Оказалось, что это место расположено за углом моего дома, но я почему-то видел ресторан впервые, хотя вроде бы ходил мимо этого подвальчика не раз. Вот что значит суета современной жизни — не знаешь, что находится у тебя под боком. Тем не менее интерьер мне понравился — тонувшие в полумраке столы со свечой на каждом, редкие светильники на стенах, разрисованных иллюстрациями из книги Свифта. Звучавший из скрытых динамиков блюз не мешал многочисленным посетителям разговаривать в полный голос.

Человек, что меня вызвал, сидел за столиком у стены. Заметив меня, он поднял руку. Чёрная бархатная рубашка навыпуск свободно спадала на брюки. Вымокший плащ висел на спинке стула.

— Присаживайтесь, — сказал он, указывая на массивный стул, и пододвинул ко мне меню. Я подумал, что с удовольствием наверстаю то, что не удалось осуществить дома, и заказал говядину на углях с жареной картошкой и сто граммов коньяка. Коньяк выбрал дорогой — пусть этот хрен, что вытащил меня на ночь глядя под дождь, заплатит — во всех смыслах.

Он заказал то же самое. Коньяк нам принесли сразу.

— Так что о моей вчерашней драке и бритоголовом вы хотели мне рассказать? — спросил я, поднося широкий бокал к губам и чувствуя, как жгучий напиток приятно согревает мои внутренности. — Да и кто вы такой?

— Зовите меня Пётр.

— Стало быть, имя не настоящее? — прищурился я.

— Это имеет значение?

Я пожал плечами. Мне, в общем-то, всё равно. Я пригубил коньяк.

Он сделал то же самое.

— Все эти сообщения в Интернете, — начал Пётр, — о похищениях произведений искусства в Москве и по всему миру. Вы их, конечно, читали?

Я кивнул, не переставая изучать его взглядом. Тому, кто назвался Петром, на вид лет сорок, чёрные волосы зачёсаны назад, глаза — странного сине-зелёного цвета. Наверное, линзы. Мне это тоже было до фени. Каждый имеет право иметь глаза того цвета, какого хочет. Однако что-то в его лице было неестественным. Я не мог сказать с уверенностью, что именно вызвало эту мысль, но впечатление, что я присутствую на маскараде, с каждой минутой усиливалось.

— Так вот, — продолжал он, — все эти сообщения — правда. И ты — ничего, если мы без формальностей? — сам это видел вчера у «Мелодии». Один из них даже на тебя напал.

Честно говоря, я ожидал чего-то подобного: НЛО и всё такое. Однако идея посидеть в ресторане была недурна, на улице дождливая ночь, а здесь тепло, уютно, так что я был согласен послушать и байки о «неизведанном».

— Один из кого? — Нам принесли еду, и я вонзил нож с вилкой в дышащий соком кусок поджаренного на углях мяса. Несколько красочно нарисованных лилипутов с завистью смотрели на меня со стены.

— Один из них. Из тех, кто прилетает сюда за вашим искусством.

Я пригубил коньяк.

— И с какой же они планеты?

Пётр некоторое время изучал меня взглядом. Играющий в зале блюз отлично гармонировал с выражением его лица — задумчивым, немного грустным.

— С Земли. Из не столь отдалённого будущего.

Я улыбнулся.

— Оригинально. По крайней мере, не с Венеры или Марса.

— На Марсе нет жизни…

— Послушайте, — сказал я. Шутка начинала затягиваться. — Почему вы пришли с этой белибердой ко мне? Вы не по адресу, уважаемый… Пётр. Найдите какого-нибудь простачка из ПТУ, влезшего в драку со скином, и уговорите сделать пожертвования в фонд помощи потерпевшим крушение в соседнем овраге инопланетянам или кому там… пришельцам из будущего. А с меня хватит.

Я встал, чтобы уходить. Мой собеседник невесело рассмеялся.

— Прежде чем ты уйдёшь, не согласишься ли взглянуть кое на что? Я не стану тебя задерживать и даже предлагать ещё коньяка по тысяче за сто граммов.

Я сел.

— Показывайте, и я ухожу. Уже два часа ночи. Но предупреждаю — больше ни слова об НЛО и пришельцах из будущего.

— Договорились.

— Так что там у вас?

Вместо ответа Пётр положил передо мной журнал. Цветной. Толстый. Глянцевый. За… 2041 год…

Следом лёг прибор, внешне похожий на iPod. Цифровую технику я знаю неплохо — до того, как стать частным преподавателем, год продавал штуковины вроде этой и многие другие. Но эту вещь видел впервые.

— Что это?

— Электронный кошелёк. В 2039 году человечество перешло исключительно на электронные деньги. Никакой наличности. Всё лежит на банковском счёте, а с помощью этой вещи ты проверяешь баланс.

Это выглядело и звучало правдоподобно. Передо мной лежал потомок кредитных карточек.

— И наверняка журналов в то время уже не осталось, — подумал я вслух. — Люди перешли на электронные издания?

— На бумаге по-прежнему издавались только глянцевые. И стоили они дорого. Всё остальное — электронное. Даже книги. Бумажные — остались в музеях.

— А эта штука, — я указал на «кошелёк», — тоже из 2039?

— Нет, они появились в конце 20-х годов 21 века, но были не настолько компактны. Этот образец — из 2096.

Я снова глянул на журнал, коснулся пальцами, перелистал. Цветные страницы представляли собой невероятно тонкие экраны, на которых двигались одетые по последней моде красотки, при нажатии кнопки в углу страницы возникало трёхмерное изображение. Нажатие ещё одной кнопки вызвало на лице трёхмерной девушки с формами понимающую улыбку, и она начала изящно избавляться от одежды. Видимо, это был журнал для мужчин и женщин одновременно. Каждый нажимал кнопки, исходя из потребностей.

Благодаря тому, что наш столик стоял у стены, всё это скрывалось от взоров публики в зале моей спиной.

— Вы меня убедили, — сказал я потрясённо и закрыл журнал. — Так зачем люди из будущего крадут наши картины и музыку?

Пётр покачал головой.

— Я уже говорил, их интересуют ещё и статуи, книги и всё, что когда-либо было создано творческими гениями человечества. И просто любителями.

— Но зачем?

Официант принёс кофе. Яотхлебнул, но вкус был отвратительный — словно в этом кофе тушили сигареты. Пётр начал болтать в своей чашке ложкой, то ли размешивая сахар, то ли просто так.

— Видишь ли, — произнёс он, — во второй половине нашего 21 века, который здесь только начался, там, — Пётр указал куда-то вперёд и вверх, — технические и электронные возможности человечества стали настолько высоки, что исключили искусство как таковое. Интеллигентные старики-любители рок-н-ролла и классической музыки, литературы умерли. Молодёжь развлекалась, проводя свободное время в виртуальной реальности, которая к тому времени уже была для многих реальней реальности, так сказать, живой. Музыку стали «делать» на компьютерах по особым алгоритмам, она была преимущественно одинаковой как по ритму, так и палитре — танцевальная, весёлая для дискотек, или тяжёлая. Люди уже даже перестали иметь к этому отношение, они только программировали необходимый результат, всё остальное делал компьютер. Соответственно ушли в небытие скульптура, живопись. Про литературу я даже не говорю — её вытеснили виртуальные игры-книги — развлекательные, увлекательные, с фэнтезийным, космическим или эротическим сюжетами. Театры перестали существовать ещё в 40-х годах. Осталось только кино, добавилась трёхмерность, зритель чувствует запахи, вкус, словом, становится полноправным участником событий на экране. Но актёров там уже не было — всё создаётся компьютерной графикой, вплоть до людей. Да и то, большинство всё равно предпочитает виртуальные игры.

Блюз сменился «живым» джазом. Парочки вставали из-за столов и пускались в зажигательный танец в центре зала, ближе к стойке. На лицах улыбки, юбки женщин и девушек взлетали над коленями, точно их хозяйки кружились на карусели.

— Ну хорошо, — сказал я, не обращая внимания на дудящий саксофон и перестук тамтамов. — Я всё равно не понимаю, зачем нашим потомкам понадобились вещи из прошлого.

Пётр отодвинул от себя чашку.

— Создавая любое произведение искусства, человек современный и человек прошлого вкладывали туда психическую энергию. Вы её называете «душевной», говорите «вкладывать душу» и всё в таком духе. Эта мощнейшая энергия постоянно циркулировала в обществе и поддерживала людей. На глобальном уровне давала им жизненный тонус, скажем образно. — Он вытер салфеткой рот. — Это как воздух: его не видно, но он повсюду. И ты им дышишь.

Он посмотрел на моё лицо, где всё ещё было непонимание, и продолжил.

— В будущем этой энергии уже нет. Люди теряют искорку жизни, начинают тосковать неизвестно по чему, терзаются не понятно чем, всё ведь вроде бы в порядке, и даже лучше — безбедное общество, живи не хочу. Однако когда в герметично закрытом пространстве иссякает воздух, люди начинают задыхаться. Примерно, это происходит сейчас в будущем. Поэтому потомки и возвращаются сюда и тащат к себе всё, что могут найти.

— А почему они просто не эмигрируют в наше время?

— Единицы, возможно, так и делают. Но если массово, то это опасно. Может возникнуть проблема с темпоральными линиями, а будущее от этого только проиграет. И они все это знают.

Некоторое время я обдумывал услышанное. Но вдруг я кое-что припомнил: за всё время разговора мой собеседник отзывался о человечестве отстранённо, в его речи проскальзывало «люди», «вы», но ни разу — «мы».

— А вы-то кто? — спросил я, чувствуя неладное.

— О, мы с тобой с разных планет. Даже из разных звёздных систем.

Я подобрался, по телу прошла волна напряжения. Ко мне вновь вернулась головная боль, причём сильнее, чем прежде. В висках стучали молотки.

— И какова ваша роль?

Пётр сделал рукой неопределённый жест. Но, оказалось, это он так подозвал официанта и попросил у него счёт.

— Мы предложили людям — вам — адекватную замену утраченной ими «энергии жизни», назовём её так. Предложили совершенно безвозмездно.

— Но мы отказались, — предположил я.

— Точно. — Пётр развёл руками. — Но дело в том, что свою проблему они так не решат. Они пока затыкают дырки в текущей плотине, но течь не перестаёт, становится сильнее, напор увеличивается… В итоге, их — вас — всё равно смоет озверевшая от заточения вода.

А люди нас не любят. Мы постоянно присутствуем на Земле, у нас есть даже нечто вроде ваших посольств. Но нас не жалуют.

Я подумал, что тоже не испытываю к этому существу приязни. В глубине души я даже чувствовал ненависть. Какой-то пришелец хочет предложить нам суррогат душ наших гениев, которые те вкладывали в свои творения. Ну и наглецы же эти пришельцы. Чуть ли не богами себя мнят. У меня мелькнула забавная мысль, что, окажись я сейчас в будущем, которое этот тип мне описывал, меня бы в этом смысле вполне приняли за своего.

Он расплатился, и мы оказались на улице. Дождь перестал, приятно пахло сыростью. Мы шли по освещённой фонарями улице, подставляя разгорячённые лица ветерку.

Потом мой спутник исчез, и я продолжил путь в одиночестве.

Навстречу мне двигались улицы и переулки, освещённые скудным сияньем фонарей. Они казались тёмными коридорами, ответвлениями труб, я сворачивал из одного в другой, пытаясь найти выход из этой бесконечной канализации.

Надо же — потомки обкрадывают собственное прошлое. По словам «Петра», все мировые шедевры живописи заменены подделками, потому что оригиналов больше в нашем времени нет, — все работы Леонардо, Рафаэля, Микеланджело, Шагала, «Чёрный квадрат» Малевича, сокровища Ватикана, иконы Рублёва и прочих мастеров, да что толку перечислять — всё это уже в далёком будущем. Подпитывает нашу угасающую цивилизацию.

В небе над головой, точно тусклая лампочка, вспыхнуло сине-зелёными огнями что-то вытянутое, огромное. Но затем сияние погасло, и мне был видны только контуры. «Габариты».

Громада НЛО — это был он, я не сомневался — призраком скользила над крышами погруженных в темноту домов.

Я пошёл следом за ним, задрав голову, как идиот.

НЛО увеличил скорость. Я побежал.

В памяти лихорадочными обрывками всплыл разговор с инопланетным доброжелателем в ресторане.

— Если я правильно понял, исчезновение психической энергии вызывает сильный стресс. Виртуальные игры от него помогают?

— Нет, конечно. Эти когти проникают слишком глубоко. Люди глотают транквилизаторы и галлюциногены. На несколько часов погружаются в вымышленные пространства с полной иллюзией покоя. Не все, разумеется, кто-то сильнее, кто-то слабее. Кто-то мыслями в прошлом, откуда другие тщетно пытаются достать панацею, и, приняв препарат, попадают туда.

Голова у меня болела так сильно, что всё впереди виделось в лёгком тумане.

Возможно, мне не стоило пить коньяк. Хотя прежде такой странной реакции на алкоголь у меня не было. Во рту я чувствовал вкус того проклятого кофе, похожего на сигаретный пепел.

Лик Петра снова возник передо мной, но теперь это было не человеческое лицо… — белёсое, уродливое, лик существа из глубин космоса.

— Зачем ты всё это мне рассказал?

— Я не рассказывал. Ты знал всё сам. Знаешь ты и что эти кражи вас не спасут. Ведь там, в будущем, «энергию жизни» вы поглощаете, ничем не подпитывая. Вашей цивилизации — конец. Планету заселим мы…

Встречный ветер от бега охлаждал мне лицо, в груди стучал кузнечный молот.

Чёрта с два, — думал я. — Не заселите…

Тускло светящийся объект в небе двигался в нескольких метрах впереди и поднялся выше. Его огни погасли, но я каким-то шестым чувством знал, что он там. Летит вперёд. Невидимый, устрашающий.

Я ускорил бег. Меня тянуло к этой летящей громаде, и это чувство росло с каждым ударом сердца. Как будто меня и её связывало нечто важное, о чём я пока не знал.

Лишённый фонарей переулок упёрся в невысокое здание. Я узнал Музей современного искусства. Остановился. Под рёбрами гулко ухал гидравлический пресс.

Боже, как болит голова… Я сжал виски.

Окна стоявших вокруг высоток были тёмные, казалось, там — ни одной живой души.

Я непроизвольно стал клацать зубами. Вместе с холодом пришёл беспричинный страх. Мне вспомнилось странное болеутоляющее, которое вроде бы принял, и поклялся выбросить его к чёртовой матери, когда доберусь до дома.

НЛО завис в небе у крыши здания. Он словно ждал меня. Я видел лишь тёмный, закрывавший свет вышедшей из-за облаков луны зловещий силуэт.

Следуя интуиции, я вошёл в приоткрытую дверь служебного входа и стал спускаться по лестнице куда-то вниз. В запасник, — прокралась в голову мысль.

Торнадо у меня в черепе достиг апогея. Я издал едва слышный стон и тут же на что-то налетел в темноте.

— Проклятье! Голова раскалывается… Ни фига не вижу.

— Опять на транквилизаторах, — проворчал рядом Силдр.

Вдалеке раздались шаги.

— Охранник! Грёбаные силовые поля, доигрались…

— Тихо ты… Господи… — я едва сдерживал тошноту. Внутренне я зарёкся больше не принимать никакой химии. Если я снова как-нибудь приду в себя во время налёта в прошлое, мне конец. Всё завалю, и других подставлю. «Пётр» был прав в одном: эти копи действительно проникают глубоко… пускают корни в самое сердце. Да и не было никакого Петра. Есть только моё изначальное знание о мире будущего, моём родном времени, и захвативший меня полусон, который наркотик из этого сплёл.

Шаги звучали ближе и громче. Я отчётливо слышал старческое покашливание. В темноте мелькал луч фонаря.

— Что будем делать? — услышал я рядом шёпот, словно мне в мозг вонзалось битое стекло.

Я достал из кармана жевательную пластинку как раз на такой случай и положил в рот. Стимулятор мгновенно проник в кровь, желтоватые молекулы понесло к мозгу, как щепки по реке в весенний разлив.

Облегчение было, как ушат холодной воды. Темнота перед глазами расступалась, я видел очертания приближавшегося человека с фонарём.

Оружие само оказалось в моей руке. Однако я пришёл в норму не до конца, сознание по-прежнему окутывал туман.

— Постой. Давай его просто вырубим, — шепнул мне в ухо напарник.

Он приближался. Не он — оно. Тварь, что называлась Петром, — белёсое, уродливое, лишённое носа лицо с огромными глазами, похожими на две чёрные бездны.

Выстрел отшвырнул её к стене. Лицо космической твари трансформировалось, стало… человеческим. Бледным, как мел, полностью лишённым жизни.

Проклятье! Я сунул излучатель обратно в кобуру.

Мы погрузили картины, статуи в контейнеры и взяли курс на 2095 год.

Находясь на борту темпорального корабля, мы чувствовали излучаемую ими энергию. Мы купались в ней, как в тёплых лучах солнца на берегу реки, как в прохладном ветерке в жаркий день.

Энергия жизни… Энергия жизни…

Надолго ли нам её хватит?

Валерий Гвоздей
ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ФАКТОР

Адъютанты вышли, оставив командующих наедине.

Командующий Севера был розовый и круглый. А командующий Юга — смуглый и подтянутый. Сидели на противоположных концах длинного стола, и перед каждым прибор — коньяк, закуска. Но собрались командующие не ради выпивки. На коленях держали пульты. Смотрели на большой экран, занимающий стену, показывающий долину реки.

По обе стороны водной преграды замерли колонны бронетехники.

— Ну что, коллега, начнём? — спросил командующий Севера.

— Да вы уже начали… — усмехнулся командующий Юга. — Ваш десант высадился у меня в тылу.

— Ничего не скроешь. Ну, желаю успеха.

— И вам.

Вряд ли эти слова были искренними.

Они подняли рюмки, выпили. Стали закусывать, поглядывая на экран.

Много лет знакомы. Не раз встречались в бункере. Даже прониклись симпатией. Знали, как зовут жён, детей, внуков, передавали им приветы, небольшие сувениры.

На экране — взрывы, огненные трассы пронзали воздух. Сражались две армии. Камеры варьировали ракурсы, давали то вид сверху, то крупный план характерных эпизодов…

Роботы, колёсные, плавающие и летающие, намного дешевле солдат-людей. Развивалась компьютерная техника, совершенствовались программы. Наступило время, когда сражения превратились в схватку роботизированных систем на специальных территориях-полигонах, отведённых для боевых действий. Командующие сидели в бункерах. Нажимали кнопки. Это напоминало компьютерную игру.

Прочие граждане воюющих сторон занимались карьерой, бизнесом, личной жизнью. Им и дела не было до войн. Грохочет там что-то, на полигоне. И пусть себе грохочет. Лишь бы ночью не грохотало, не мешало спать. Войной интересовались только профессиональные военные. Да политики, для которых война, как известно, продолжение их прямых должностных обязанностей.

Командующие воюющих армий, дабы ничто не мешало съехидничать противнику в глаза, начали собираться в одном бункере. Сидят, потягивают напитки. Друг над другом подтрунивают, беззлобно так, по-доброму. А роботы — знай рубятся в металлолом. Самые гуманные боевые действия.

Но в этот раз что-то пошло не так. Закончилось сражение. А итог — неотчётливый. Каждый из командующих уверен, что победил он.

— Ну, что, опростоволосились? — добродушно улыбнулся командующий Севера. — Продули вчистую!

— Продуть-то продули, но — вы, а не мы, — добродушно улыбнулся в ответ командующий Юга.

— Чья армия лежит вповалку?

— Обе армии лежат вповалку. Но последнее слово осталось за мной.

— Нет, моё слово — последнее!

— Да не ваше, моё!

Дальше — больше.

Командующие из-за стола выскочили, в центре бункера лицом к лицу встали. Заговорили на повышенных тонах. Перешли к взаимным оскорблениям. Затем — к рукоприкладству. Благо, оружия не было. А то бы стрельбу открыли на поражение.

Из бункера оба вышли надутые, в ссадинах. Приветы жёнам, детям, внукам передавать не стали. Разъехались молча.

Следующее их сидение в бункере закончилось перестрелкой — так как оба захватили пистолеты.

Услышав выстрелы, в бункер ворвались адъютанты, с оружием. И тоже начали стрелять, защищая своего патрона до последнего, соответственно, патрона. Охрана подключилась.

Но стреляли все плохо: сказывалось отсутствие реальной практики — стрельбы-то много лет проводились виртуальные.

Связисты передали информацию о происходящем куда следует. Молодые и рьяные представители командования рискнули взять на себя ответственность — приказали немногочисленным людским силам атаковать противника.

Закрутилась подзабытая уже свистопляска.

Многим понравилось. И скоро боевые действия шли по старинке, от души.

Трудно переделать драчливую природу человека.

А то сидишь и смотришь — как машины дерутся. Скучно, ей-богу. Никакого удовольствия.

Зато сейчас — любо-дорого!..

№ 11

Дарья Туманова
ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО

В машине было душно. Скобцов опустил стекло. Мельком глянул в зеркало заднего вида и повернулся ко мне.

— Уже всё?

— Ага.

— Куда теперь?

— Ещё не знаю, — неуверенно отозвался я.

— Зря.

— Почему «зря»?

— Так это… льготы там, паёк, туда-сюда, бараньи яйца, и по деньгам, вроде, пока не жмут.

— Дай бог, куда-нибудь приткнусь, — я достал сигареты, тоже опустил стекло и задымил.

— Я бы так не смог.

— Валерик, ты у нас человек новый, вот погорбатишься и, если крыша не треснет, тоже куда-нибудь дёрнешь. Все отсюда рано или поздно уходят, или… их уходят.

— Не думаю, — он снова посмотрел в зеркало заднего вида. — Лучше скажи, почему решил?

Я на мгновение задумался. Рассказать или нет? Эм-м… ладно, расскажу…

* * *
Метрах в пятидесяти от «Уазика» виднелся купол часовни. Погода стояла мерзкая. Шёл второй час дежурства, к тому времени мы накурили и надышали в машине так, что хоть святых выноси. Васильев открыл дверь. Потянуло прохладой.

— Чего это он там делает? — удивлённо воскликнул Коля.

— Кто?

— Да вон же, он, — он ткнул пальцем в сторону тускло подсвеченной витрины магазина церковной утвари.

Напротив витрины стоял странный оборванец.

— А чего не так?

Коля взял автомат.

— Да ты приглядись, как следует, — сказал он.

Я пригляделся. Оборванец склонил голову, перекрестил витрину, глянул вверх, переместился к соседней и перекрестил её.

— Странный, да?

— Хм-м, — невольно вырвалось у меня.

— Проверим?

— Так это… бомж…

— И что, они тоже стёкла кокают и на разинутую варежку гоп-стопят будь здоров.

— Ну, идём, — взяв автомат, согласился я.

Мы выбрались наружу. В тучах зловеще громыхнуло, и мне в лицо брызнула горсть холодной мороси.

— Сержант Шаповалов, — представился Коля. — Ваши документы.

Оборванец продолжал крестить витрину.

— Документы! — повторил я.

— А? Что? — наконец отозвался оборванец.

— Документы есть?

— Не понимаю.

Мы изумлённо переглянулись.

— Паспорт там или ещё что-нибудь, — повысив голос, разъяснил Коля.

Оборванец дёрнул худыми плечами и виновато покосился на нас.

— Люди добрые, не сердитесь, не понимаю, о чём вы.

Мы снова переглянулись.

— Откуда такой взялся? — терпеливо спросил я.

Оборванец тряхнул мокрой вьющейся шевелюрой.

— Из Гамалы.

— Где это?

— Там, — он кивнул направо.

— Ну, а прописка, регистрация?

— Добрый человек, не понимаю, что ты от меня хочешь.

Коля перестал церемониться:

— Хорош придуриваться. Документы давай!

Над нами полыхнула молния, и грянул раскатистый гром. Оборванец опустил руки и посмотрел на нас с искренней любовью.

— Не знаю, что это такое.

— Где живёшь?

— Да, в общем, нигде. Я странствую.

Коля вынес вердикт:

— Ясно, бомж.

— Родные есть? — снова заговорил я.

— Я остался один.

— Здесь что делаешь?

— Прощение вымаливаю, — прошептал оборванец.

— Чего-чего? — спросили мы с Колей в унисон.

— Прощение вымаливаю. Раньше деньги меняли, овцами, волами и голубями торговали. Теперь этим… — он показал на иконы за стеклом. — Бича на них нет.

— Фамилия? — тускло спросил Коля.

— Добрый человек, не понимаю тебя.

Я приблизился к Коле и прошептал ему на ухо:

— Так он больной. Сбежал, наверное.

— Хрен его знает.

— В психушку бы, а?

Коля глянул на часы.

— Уже пол второго, не поедут. Самим везти далеко. Давай сейчас к нам, Петрович звякнет, утром сами заберут.

— Может, ну его.

— А если кому-нибудь глотку перережет?

— Ладно, давай, — сдался я.

Коля взял оборванца под локоть.

Я устало застонал:

— Ну не меня же! Конечно, тебя.

— Иешуа, — поспешил оборванец.

* * *
— Что, прямо так и сказал? — хмыкнув, уточнил Скобцов.

Я задумчиво кивнул.

— Ага, Иешуа.

— Нормально довезли?

— Почти.

— Рыпался, что ли?

— Если бы — браслеты спокойно накинули, и он всю дорогу молчал, как будто так и надо.

— Повезло, не буйный. Я, тон, соседа — буйною — и то не всегда могу успокоить. А он каждый год по нескольку месяцев в «Тихоньке» отдыхает.

Я перевёл недоуменный взгляд на Скобцова.

— Валерик, причём тут буйный?

* * *
— Петрович, у нас клиент!

— Куда я его дену?

— Придумай.

— Ладно.

— Скоро будем.

— Осторожнее. На пло… не по… сь… да…

— Повтори, ничего не слышу.

— Говорю, на плотине поднялась вода. Там сейчас эмчеэсники и два наряда.

— Всё понял.

Коля, не раздумывая, свернул на Софийскую. Я отключил рацию и уставился в запотевшее стекло.

* * *
— Не понял, причём тут бомжара и ты?

— А притом. Слышал про плотину? Так вот, если бы не он… Короче, там был полный пипец. Прикинь, стена воды, и мы на пустой улице.

— Да уж.

— Не поверишь, прёт на нас и прёт.

— Что «прёт»? — оборвал меня Скобцов.

— Ё-моё, вода.

— Аа-а, ну и?

— Коля дал задний ход, свернул в переулок и по газам. А там тоже сплошная вода.

Скобцов кашлянул. Я посмотрел на него.

— Чего?

— Так причём тут этот, как его?

— Иешуа — Да.

— Не поверишь, на машину ни одна капля не упала. Прошла стеной справа и слева а мы сухие.

Скобцов улыбнулся.

— Ты на вопрос не ответил.

Я последний раз затянулся и выбросил окурок в окно.

— Это он сделал. Помнишь, в «Библии» воды расступились? Только мы тогда ещё ничего не поняли.

— К бабкам не ходишь? — Скобцов закатил глаза.

— Кто? Я? Зачем?

— Ну, там зубную боль заговорить…

* * *
Мы с Колей подвели оборванца к окошку дежурного.

— Вписывай.

Петрович глянул на нас из-под очков.

— Без документов?

— Ага, — выдавил Коля.

— Тогда извините, — обратился Петрович к оборванцу, — придётся посидеть юн там до утра

Иешуа повернулся и поглядел в сторону обезьянника Кого там только не было в ту безумную ночь.

— Иди, — бросил Коля.

— Гражданин товарищ майор, — донеслось из клетки. — Ну-у, сколько можно держать несчастных девушек?

Петрович опустил брови.

— Несчастных?

— А что?

— Ничего. Сколько нужно. И хватит трепаться, всё равно до утра никого не выпущу.

— Почему?

— Не положено.

— Вы же нас знаете, — к решётке процокала каблучками девушка лет восемнадцати, в коротенькой атласной юбке, с мордашкой, как у Пэрис Хилтон.

— Знаю. А зачем торчали перед мэрией?

— Мы-то причём?

— Да ну!

— Конечно, это всё мамка, — произнесла девушка одними губами.

— Я сказал, хватит. А то сутки накину.

— Телефончик-то не отдадите?

— Цыц!

— Молчу-молчу.

Через минуту оборванец присоединился к проституткам, бомжам и остальной сомнительной публике.

* * *
Я достал последнюю сигарету. Пустую пачку выбросил в окно. Закурил.

— Не веришь?

— Нет, — признался Скобцов.

— Я тоже не верил.

Он пристально посмотрел на меня.

— Ну и почему всё-таки поверил? Потому, что вода расступилась? Это, конечно, прикольно, но натуральная фигня. Ты же взрослый мужик.

— Вода — дело десятое.

— А что первое? Расскажи.

— Ты же мне не веришь.

Я стряхнул пепел в окно.

— В какой-то момент мне показалось, что наш бомж кормит других бомжей рыбой и хлебом.

Скобцов нервно хрюкнул.

— Прямо в обезьяннике?

— Да

— Сам-то подумай, как такое может быть?

— Не знаю.

— Как в «Библии», да?

— Да

— Тебе бы книжки писать.

Я затянулся.

— Вот чего не умею, того не умею.

— А ты попробуй, вдруг получится.

* * *
В половине четвёртого утра мы с Колей снова оказались в отделении. Вместе с мужиком, которого задержали в ювелирном магазине «Яхонт».

— Вперёд!

Звякнули ключи. Петрович открыл камеру. Коля ткнул мужика автоматным стволом в спину.

— Пошевеливайся!

Мужик внезапно остановился. Развернулся, опрокинул Колю плечом и ударил Петровича коленом под дых.

* * *
— А ты где был? — спросил Скобцов.

— В комнате отдыха. В горле пересохло. Но возню услышал.

— Чего было дальше?

— Мужик тыкал Колю ножом в грудь.

— Нож-то откуда взялся?

— Когда обыскивали, не заметили.

— Дальше-то что?

— Ну, заскочил я туда. Мужика прикладом по черепу. Тот в отруб. А Колька кровью истекает.

— Охренеть!

— Ага.

— Скорая быстро приехала?

— Минут через десять.

— Кольку-то я этого, вроде, никогда не видел. Да и подробности слышу впервые. Успели?

Я помрачнел.

— Нет.

* * *
Вызвав скорую, я бросился к камере и, когда оказался рядом, обомлел. Иешуа стоял перед Колей на коленях и молился. Я обернулся — на двери обезьянника висел тяжёлый замок. Разум подсказывал мне, что Иешуа не мог пройти сквозь решётку, но он каким-то образом всё-таки оказался здесь.

— Пожалуйста, не мешай, — попросил оборванец.

Я отступил. Потом произошло то, что иначе как чудом не назовёшь. Когда пятна крови на Колиной груди и на полу исчезли, пришёл в себя Петрович.

— Чего это он?

— Тихо.

Коля пошевелил рукой. Оборванец поднялся, приблизился к нам, очень тихо сказал:

— Всё будет хорошо, — и молчаливо двинулся в сторону выхода.

* * *
— Из обезьянника мы всех выпустили. Шлюхи, бомжи и остальные тоже всё видели и обалдели не меньше нас. Выпустили после того, как очнулся Катя. У него даже шрамов не осталось. Мужика оформили, как следует, а перед врачами извинились за ложный вызов. В общем… сам понимаешь, раз до сих пор не веришь мне. Но так всё и было.

— А этот… Иешуа?

— Мы его больше не видели. Хотя, через дверь он так и не вышел.

— Не понял, это как — не вышел? — удивился Скобцов.

— Просто исчез. Как это произошло, никто не заметил. Шёл себе по коридору…

* * *
— Вы где?

— У ипподрома.

— Понял.

Метёлкин отключил рацию.

— Пожевать бы.

— Тут есть круглосуточное кафе.

— Это хорошо, а то в брюхе урчит.

Минуты через две Скобцов направил «Уазик» по мрачной Софийской. На повороте фары высветили в переулке сухопарую фигуру.

— Валер, притормози-ка, — задумчиво произнёс Метёлкин.

— Зачем?

Скрипнули тормоза. «Уазик» остановился и затарахтел на холостых.

— А вон, гляди.

К машине неторопливо приближался старик крепкого телосложения, с помятым щитом на плече и изогнутым копьём под мышкой.

— Придурок какой-то.

— Ну да, — осторожно согласился Скобцов.

Нескладный приплюснутый шлем на голове старика и странное вооружение навевали самые недобрые чувства.

— Проверим? — предложил Метёлкин.

У Скобцова почему-то засосало под ложечкой.

— Может, ну его?

— А если заколет кого-нибудь?

— Сходи-ка сам, машину, знаешь ли, как-то не очень… бросать… без присмотра. Но если что, я рядом.

— Лада.

Метёлкин открыл дверь. Выбрался из машины и крикнул:

— Гражданин!

Тишина Метёлкин забеспокоился, снял с плеча автомат и крикнул ещё раз:

— Гражданин!

— Это вы мне? — удивился старик.

— Вам, кому же ещё!

Старик кашлянул в костлявый кулак, обернулся и прокричат в темноту:

— Санчо, ты где? Поторопись, веди сюда Россинанта. Тут один забавный молодой человек чего-то от меня хочет.

Валерий Гвоздей
СИМПАТЯГА

В ту лощину я заглянул, когда искал бычка.

Заметив струйку дыма над рощей, привязал коня в кустах и отправился на разведку. Но то, что я увидел, не напоминало стоянку индейцев. Груда металла, дымящегося кое-где. Рядом возился парень, одетый, словно гимнаст из цирка. По всему — гринго.

— Эй! — окликнул я. — Бычка не видал, двухлетку?

Он повернул ко мне лицо:

— Не видал.

Когда я приблизился, гринго встал и, улыбнувшись, поклонился.

— Лу Брэндон, — кашлянув, выдавил я из себя.

— Дэн Рэди, — представился он. Называя имя, гринго снова поклонился.

— Лошадь команчи угнали? — спросил я. — Ежели трудности, прошу к нам.

— Трудности, — кивнул гринго.

Мы ехали на моём коне вдвоём.

Когда вошли в салун, разговоры смолкли, повисла тишина. Бармен Сэт Хоган перестал надраивать стаканы.

— Парень — со мной, — сказал я, облокотившись на стойку и глядя в зал.

Рэди стоял рядом и улыбался.

Ребята вернулись к выпивке.

— Налей по стаканчику, — обратился я к бармену.

Сэт потянулся к бутылке.

— Его зовут Рэди, — сообщил я. — Он мой друг.

Билл Арчер поднял голову и спросил:

— Лу, с чего твой новый друг так вырядился?

Арчер любил нарываться. И тех, с кем он повздорил, выносили ногами вперёд.

— А всё другое в стирке, — миролюбиво ответил я.

Билл чуток поразмыслил и понимающе кивнул.

Обстановка разрядилась. Скоро Дэна хлопали по плечу, говорили, он славный малый.

За столиком в углу я увидел Красотку Ширли, подсел к ней.

— Симпатяга, — улыбнулась она, глядя на Рэди.

Неожиданно все повалили на задний двор.

Я забеспокоился. Кто знает, что может взбрести в головы суровых жителей фронтира в интервале между седьмым и десятым стаканчиком.

Мы с Ширли тоже вышли.

Суровые жители фронтира устроили показательные выступления по стрельбе. Особенно старался Билл Арчер, паля из двух револьверов. Стреляли в бутылки, выставленные в ряд на поленнице. И в бутылки, услужливо брошенные вверх. Двор заволокло дымом. Рэди наблюдал и улыбался.

Наконец, один из дружков Арчера подкинул серебряный доллар, а Билл выстрелил. Доллар, подпрыгнув, отлетел на несколько шагов.

Дэну подали гнутую монету.

— Совсем недалеко от центра, — похвалил он.

— Сам не хочешь попробовать? — спросил Арчер.

— Я не стрелял из такого оружия.

— Не тушуйся, — ободрил Дэна Арчер, заряжая револьвер. — Надо когда-то начинать. Попробуй сначала с бутылкой. Держи мой «кольт».

Рэди взвесил револьвер в ладони, оценивая баланс, и прицелился для тренировки в поленницу. Рыжий Люк расставлял бутылки.

— Я попытаю счастья с монеткой, — объявил Дэн, улыбнувшись.

Билл хохотнул:

— Ну что ж!.. Я готов рискнуть своей наличностью.

Арчер был уверен — его доллар не пострадает.

Выстрел. Монета ушла футов на семь — в направлении, в котором летела пуля. Ещё до того, как доллар упал, я заметил вмятину. Свинец не пробивает серебряный доллар, а мнёт, если кому интересно.

Вмятина оказалась по центру.

Балл нахмурился. Он не любил, когда с ним кто-то уравнивался. Не говоря о большем.

Увидев, как ходят желваки на физиономии у Билла я сменил позицию, не желая подставлять Ширли. Билл человек грубоватый. Могли загреметь выстрелы по живым мишеням.

— Неплохо для начала, — процедил Арчер. — Если это было начало.

— Я впервые стрелял из такого оружия, — улыбнулся Рэди. — Хотел бы ещё.

— Что ж, — усмехнулся Билл.

Он сунул руку в карман, извлёк из него горсть мелочи и подбросил над огневой позицией.

— Нет! — выдохнул я.

Дэн сделал пять выстрелов.

Дым рассеялся. Люк, подобрав с земли гнутые монетки, уставился на гринго, открыв рот.

— Шесть… — прошептал он, внезапно осипнув.

— Как шесть? — усомнился кто-то.

— Смотрите…

Люк показал на ладони мелочь. Рука подрагивала.

— Две монеты взял одной пулей, — услышал я чей-то голос.

— О, боже… — сказал бармен, стоявший у двери.

Тишина воцарилась на заднем дворе, более напряжённая, чем та, которую вызвало появление Рэди в питейном зале.

В нашем городке взошла новая звезда.

Через неделю Дэн умел всё, что отличает ковбоя от прочих смертных. Облачился в мои джинсы и чапы, в рубашку и жилет воловьей кожи. Новенький «стетсон» — подарок Ширли — оттенял его лицо.

Мой друг стал всеобщим любимцем. Дети его боготворили, женщины улыбались ему, суровые мужчины гордились знакомством с ним. И когда мы выбирали окружного шерифа, Сэт Хоган предложил кандидатуру Дэна.

Кто бы удивился результату? В помощники Дэн взял меня.

Рэди был теперь одним из нас. Но его прошлое окутывала непроницаемая тайна Откуда человек и что представлял собой раньше, в наших краях доискиваться не принято.

Никто и не доискивался. Включая Ширли, с которой Дэн бывает на людях всё чаще.

Я тоже ничего не выведывал. Мне и так было известно — при аварии на полигоне Робоцентра произошёл незапланированный темпоральный скачок, в результате которого боевой андроид повышенной адаптивности из третьего тысячелетия попал в Техас времён Дикого Запада.

Это был ценный, опытный экземпляр, надежда космических спецподразделений. Приказ найти его дали мне, отправив чуть подальше в прошлое.

Скоро закончится подготовка обратного перехода И мы вернёмся в своё время. До этого я буду всячески опекать Рэди. Прикрывать.

Ведь я-то — робот куда проще.

Если же хозяева решат, что игра не стоит свеч, мы с Дэном неплохо устроимся и тут. Лично мне городок нравится.

Клянусь дохлым койотом.

Анатолий Радов
ИДУЩИЕ НА СМЕРТЬ

Они посадили корабль возле громадной стены, окружавшей город серым кольцом. Стена была высокой, из тщательно обработанного и подогнанного друг к другу камня, и на вид просуществовала уже не одну тысячу лет. Местами поросшая каким-то мхом, местами выщербленная ветрами, она представляла величественное и в то же время жутковатое зрелище. Когда люк открылся, и они сошли на поверхность планеты, обозначенной в астрономических каталогах бездушной цифрой 289, стена показалась им ещё более жуткой и величественной.

— Капитан, — сказал самый высокий из них. — Это же сенсация. Люди побывали уже на сорока планетах, но ни на одной не обнаружили даже признаков разумной жизни. А здесь целый город!

— Чак, а представь, если в нём ещё и люди живут. Ну, не люди, а местные какие-нибудь, — поправил себя капитан и посмотрел на третьего астронавта. — Дюк, по-моему мы станем известными. Только прикинь, первые астронавты, которые открыли внеземную цивилизацию.

Дюк мечтательно разулыбался, но через несколько секунд улыбка исчезла с его лица.

— Если за то время, пока мы летали, уже кто-нибудь не сделал этого, — сказал он немного разочарованным голосом. — Мы ж сюда восемь лет добирались, чёрт их дери, эти парсеки.

— За триста лет никто этого не сделал, — с ободрением проговорил капитан.

— Ну, мало ли.

— Вечно ты со своим скептицизмом, — не выдержал Чак. — Всё время что-то придумывает, что-то обламывает своими дурацкими опасениями.

— Успокойся, Чак, — перебил его капитан. — Дюк прав. Мало ли. Постараемся сделать тут всё по-быстрому и галопом назад, на Землю. Такой шанс упустить нельзя.

— Смотри, капитан! — закричал вдруг Чак. — Стена под землю проваливается!

Но Дюк и капитан уже и сами заворожённо смотрели на часть стены, бесшумно проваливающуюся чёрти куда.

— Это ворота, — наконец проговорил капитан.

— Вот только странно они открываются, — сказал Дюк. — Не по-земному как-то.

— Так мы и не на Земле, — возбуждённо прокричал Чак.

— Да не кричи ты, — теперь капитан успокаивал Чака. — Поспокойней, поспокойней, дружище.

Когда ворота полностью исчезли в местной почве, перед глазами трёх землян предстала толпа двуногих существ, облачённых в длинные до пят цветастые халаты. Было такое ощущение, что все они только что наскоро вылезли из своих ванн, едва завидев опускающийся с неоа космический челнок. Толпа медленно шла к ним, и на слегка уродливых, лягушачьих мордах аборигенов светились широкие улыбки. Земляне напряжённо ожидали.

Толпа приблизилась к ним на расстояние трёх шагов и, замерла. Чак успел насчитать штук сорок лягушачеподобных, когда один из толпы что-то проквакал и указан на капитана.

— Чего они хотят? — шёпотом спросил Дюк, зачаровано глядя на квакающего.

— Не знаю, — прошептал в ответ капитан, — сейчас разберёмся.

Он сделал шаг вперёд и оказался лицом к лицу с квакнувшим. Тот, в свою очередь поднял обе руки и осторожно положил их на голову землянину.

— Он что его, крестит что ли? — усмехнулся Чак.

— Помолчи, — цыкнул на него Дюк. — Стой молча, парсек тебя дери, а то не дай бог ещё спровоцируешь.

— Ничё. Применим оружие, — с бессмысленным озорством бросил Чак.

— Не глупи. Оружие может быть и у них. А по количеству счёт явно не в нашу пользу.

— Да фигня, перебьём. У меня подготовка на высшем уровне, — невозмутимо продолжал Чак.

— Тебя, дурака, сейчас со стены продырявят из какой-нибудь лазерохрени, тогда поглядим на твою подготовку.

Чак замолчал и стал, прищурясь, пялиться на верх стены. В это время квакавший отвёл руки от головы капитана, сделал шаг вперёд и фамильярно взял его под руку. От толпы отделились ещё двое и также панибратски, но с большой осторожностью, взяли под руки Чака и Дюка. Чак от неожиданности едва не оттолкнул аборигена, а Дюк лишь пожал плечами, предпочтя особо не дёргаться. Толпа развернулась и, не спеша, словно самое главное уже сделано, а остались сущие пустяки, потянулась к воротам. Войдя в город, ведомые под руки астронавты услышали шум за спинами — это закрывались ворота.

— Что-то мне не по себе — сказал Чак, но тут же отвлёкся на диковинный вид.

Город был и великолепен и несуразен одновременно. Дома непохожие друг на друга, словно каждый из них был полётом фантазии какого-то одного архитектора. Они были круглые и прямоугольные, возносящиеся к небесам и стелящиеся по земле в один этаж, усеянные окнами разных форм и совсем безоконные. Цветовая гамма тоже была представлена во всей своей полноте, от ядовито-красных до абсолютно чёрных, дома были похожи на рисунки маленького ребёнка, которому подарили большую коробку карандашей. Помимо домов, то тут, то там виделись монументы, стелы, памятники, а иногда и просто непонятные конструкции. Чёрный куб, стоящий на одной из граней, зелёного цвета плита, из которой торчали несколько десятков тонких красных штырей, согнутых в виде знаков вопроса, стеклянная бочка, набитая внутри белыми перьями. Земляне, широко раскрыв глаза, разглядывали всё это нагромождение с неподдельным интересом.

Флора вокруг зданий, а иногда и прямо на них, не уступала своим многообразием архитектуре. Здесь были деревья с листьями самых разных форм и цветов, цветы размером с деревья…

— С ума сойти, — только и сказал капитан, помотав головой.

Наконец процессия остановилась возле высокого зелёного здания. Большая часть толпы мгновенно разбрелась, и возле астронавтов осталось только трое ведших их под руки. Они повели их в дом, о чём-то оживлённо квакая между собой и почёсывая свои лягушачьи затылки.

В доме ожидало ещё пятеро местных, одетых в длинные чёрные платья. Они молча усадили астронавтов в большие фиолетовые кресла и надели им на головы металлические шлемы, очень похожие на тот тазик, который таскал на голове небезызвестный рыцарь печального образа. Из шлемов во все стороны торчали тонкие антеннки.

— Сейчас будут мозг исследовать, — понял Дюк. — Капитан, нужно им как-то объяснить, что мы не собираемся у них долго засиживаться.

— Да подожди ты немного, — пробурчал капитан, разглядывая суетящихся аборигенов. — Видимо, это их учёные, или что-то в этом роде.

— Ага, — недовольно выпалил Чак. — Или это они нас на электрический стул сажают.

— Не говори ерунды, — капитан зло поглядел на Чака. — И, главное, не дёргайся, я тебя умоляю.

— Да ладно, — обиженно просипел Чак.

Капитан отвёл взгляд от не в меру напрягшегося второго пилота и стал разглядывать помещение. Голые серые стены, без узоров, без украшений. Всё по-спартански сурово и просто.

Через полчаса с землян шлемы сняли, и облачённые в чёрные платья аборигены быстро ушли из комнаты. Вместе с астронавтами остались только те трое, что привели их сюда. Они молча стояли посреди комнаты и продолжали улыбаться.

— Мы с Земли, — громко, чеканя слова, проговорил капитан, — мы астронавты.

Один из троих что-то проквакал в ответ.

— Да уж, — Чак улыбался во весь рот. — Если бы сюда прилетели французы, вот бы им радости было.

— Чего это? — спросил Дюк.

— Столько лягушачьих лапок, — прыснул Чак.

— Откуда ты знаешь, что у них там лягушачьи лапы? — едва сдерживаясь от смеха, спросил Дюк. — У них же платья эти их до самого пола.

— Судя по мордам, должны быть, — Чак громко рассмеялся, а за ним, не сдержавшись, заржал и Дюк.

— Тихо вы! — цыкнул на них капитан, сам с большим трудом удерживаясь от смеха.

В это время в комнату вернулись аборигены в чёрных платьях. Они довольно квакали между собой, бросая на землян приветливые взгляды.

— Добро пожаловать, земляне, — хрипло произнёс один из них, — мы изучили ваш мозг и теперь знаем ваш язык. Добро пожаловать на планету Танг!

— Мы тоже рады вас приветствовать, — произнёс капитан, выправляя осанку и поднимаясь с кресла. — Я Виктор, капитан космического челнока, это Дюк и Чак, пилоты — он указал рукою на два других кресла — Мы астронавты-исследователи. Мы пришли с миром.

— Вы у нас в гостях — прохрипел абориген. — Мы думаем, что вы немного устали, потому все церемонии оставим до завтра. Отдыхайте. Ешьте.

Прохрипев последнее слово, он развернулся и быстро вышел из комнаты. Вслед за ним заспешили и остальные. Астронавты остались в одиночестве, заворожённо наблюдая, как из пола вырос чёрный, овальный столик, на котором лежал целый, запечённый поросёнок, и по комнате поплыл сводящий с ума запах.

— Ух, ты! — во всю глотку воскликнул Чак. — Они изучили не только наш язык, но и нашу кухню. Интересно, где это они поросёнка взяли?

— Да не гони ты, глотая слюни, проворчал Дюк. — Сто процентов поросёнок искусственный.

Быстро поднявшись, он подошёл к столику, оторвал от тушки большой кусок и жадно впился в него зубами. По его подбородку потёк жирный сок.

— Да, бвин, — проурчал он, усердно двигая челюстями, — по фкуфу фамый нафтояфий.

Плотно поев, астронавты решили хорошенько отдохнуть. Кроватей они не обнаружили и потому повалились прямо на пол.

— Вот это я понимаю, встреча, — осоловело пролепетал Чак, ковыряясь в зубах языком. — Давненько я вот так не объедался. Всё тюбики, тюбики… — он закрыл глаза и тут же захрапел. Капитан с Дюком ещё несколько минут говорили о происходящем, пока сытый сон не сморил и их.

Утром землян разбудил хриплый голос.

— Вставайте. Пора идти.

Астронавты открыли глаза. Перед ними, вежливо улыбаясь, стоял всего один абориген в чёрном платье.

— Куда? — спросонья спросил Чак и быстро заморгал, стряхивая сладкую дремоту.

— Идите за мной, — коротко бросил абориген и выжидательно замер.

Астронавты медленно поднялись, и абориген тут же развернулся и быстро зашагал вперёд. Капитан поспешил за ним, а Чак и Дюк двинулись в вразвалочку, потирая заспанные глаза.

— Куда это он нас? — зевая, спросил Дюк.

— А чёрт его знает, — незамысловато ответил Чак.

Абориген, подойдя к проёму в стене, стал спускаться вниз по ступеням, постоянно оборачиваясь и пялясь на астронавтов с благодушной улыбкой. Капитан улыбался в ответ, от нечего делать считая ступеньки. Через пару минут и сто шестьдесят ступенек они оказались в узком слабо освещённом коридоре. У стены справа стояла металлическая скамейка, на которой ворохом лежала одежда и три коротких меча.

— Пожалуйста, переоденьтесь в это, — прохрипелабориген и, прислонившись к стене, стал ждать.

— Зачем? — непонимающе, разом спросили астронавты.

— В вашем мозгу мы отыскали эти одеяния, — без особого желания стал объяснять лягушачеподобный. — И мы подумали, что они наиболее отражают суть вашей расы. То, в чем вы сейчас, это слишком банально и совсем не характеризует вас. Все путешественники в космосе одеты примерно также.

— А вы что, видели других путешественников? — удивлённо спросил Дюк, бросив взгляд на капитана. — По-моему нас опередили, — сказал он ему. — Вот тебе, блин, и первые, кто открыл эту цивилизацию. — Дюк недовольно цыкнул языком.

— Не бойтесь, они были не с Земли, — сказал абориген, снова одарив астронавтов широкой, лягушачьей улыбкой.

— Так значит, есть ещё цивилизации?! — воскликнул Чак.

— Надо же! Вы нам обязательно дайте их координаты, если знаете, конечно. Капитан! Не, ты представляешь, если мы вернёмся на Землю с координатами сразу нескольких цивилизаций! Да мы ж… — он не закончил фразу, задохнувшись от нахлынувшего волнения.

— Давайте об этом попозже, — попросил абориген, — одевайтесь, пожалуйста, вас уже ждут.

— Ладно, — сказал капитан, улыбнувшись, — раз уж ваши правители хотят видеть землян так, то мы, конечно, уважим.

Они стащили с себя комбинезоны, помогая друг другу, и надели доспехи из толстой кожи. Потом, вертя их и разглядывая, взяли в руки мечи.

— Идите вдоль по коридору, земляне, — пафосно проговорил абориген и поклонился.

— Видал, какая уважуха, — бросил довольный Чак Дюку. Они двинулись вперёд, щурясь и пытаясь разглядеть, что впереди. Но освещение по мере продвижения становилось всё слабее и слабее, и они уже почти в полной темноте наткнулись на стену. Раздался громкий треск и стена начала проваливаться вниз, так же как и ворота города. Астронавты молча стояли, вглядываясь в полоску яркого света, которая становилась всё шире по мере опускания стены. Когда стена полностью исчезла в полу, они, ослеплённые, ничего не видя перед собой, сделали несколько шагов вперёд. Чак закрыв глаза, тёр по ним ладонью.

— Чё ж так слепить, — бурчал он.

Наконец их глаза привыкли к яркому освещению, и они принялись торопливо озираться по сторонам. Оказалось, что они стоят на большой круглой арене, вокруг которой возвышаются трибуны. А на этих трибунах сидят тысячи лягушачеподобных в своих длинных цветастых халатах, не сводя взглядов с трёх озирающихся землян.

— О лучезарные жители планеты Танг, — прохрипел над ареной громоподобный голос, — наконец-то мы дождались! Мы изучили ещё один язык, мы увидели в мозгах этих пришельцев новые прекрасные архитектурные сооружения, новые виды искусств и, самое главное, мы узнали новое развлечение. Хлеба и зрелищ! — кричали их предки, когда-то очень давно. Хлеба и зрелищ! — кричим мы сегодня, потому что мы счастливы. Вот уже четырнадцать лет никто не приземлялся на нашей планете, и нам уже надоели развлечения последних пришельцев. Нам надоели развлечения аурелян!

— Надоели! — громом рявкнула толпа на трибунах.

— И вот свершилось! Нас посетила новая раса — земляне! Их мозги просто набиты разными развлечениями, которых нам хватит надолго. Наши роботы отловили самого кровожадного хищника Танга, наши роботы воздвигли за одну ночь этот Колизей. А сейчас, о возрадуйтесь, лучезарные жители планеты Танг, они строят Американские горки. Но сначала это! Гладиаторские бои! Выпускайте же гарла! Эти трое землян будут сражаться с нашим самым свирепым хищником. Хлеба и зрелищ!

— Хлеба и зрелищ! — мощным эхом подхватили трибуны.

— Чёрт возьми, что за хрень?! — испуганно закричал Чак, затравленно озираясь по сторонам.

— Что-что, — глухо проговорил Дюк, — попали мы по самое не хочу.

— Да какого хрена? — в голосе Чака проступил испуг, и он сделал несколько шагов назад, упёршись спиной в успевшую вернуться на место стену.

— Значит так? Ну-ну… — сквозь зубы процедил капитан и, подняв голову, презрительно окинул взглядом замершие трибуны. Медленно и шумно вдохнул воздух, наполнив лёгкие до предела, и закричал, напрягая всё тело.

— Идущие на смерть не приветствуют вас, уроды!

И, опустив голову, он высоко поднял короткий меч и мрачно двинулся на выскочившего на арену огромного тангского хищника.

№ 12

Владислав Ксионжек
РЖАВЧИНА

Правильно сказал Гераклит: нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Вода в реке (если, конечно, её не успели перекрыть плотиной и превратить в стоячее болото, благоухающее промышленными стоками) пусть и не кристально чистая, но, во всяком случае, проточная.

А если в реку не погружаться? Просто посидеть немного на том самом берегу, где когда-то мечтал о великих свершениях и куда впервые пришёл не один, а с подругой, держа неумело и робко девичью ладонь…

Представили? Вдохнули полной грудью воздух, щекочущий кожу и заполняющий лёгкие флюидами той святой простоты ощущений, которая для уважающих себя деловых людей — хуже воровства.

А теперь перестаньте морочить себе голову. Подумайте о том, что всего пару дней назад этот воздух мог обдувать лёгким бризом ваши любимые курорты Крита или Коста Бланки.

Виктору Петровичу, как и другим людям дела, было не до ностальгических чувств. Главному редактору и учредителю продюсерского центра «С нами жить хорошо!» вполне хватало напоминаний о своём неустроенном прошлом, которые он получал от матери.

Эта странная женщина категорически отказывалась переселяться в купленную сыном квартиру в элитном доме и продолжала жить в той самой панельной двенадцатиэтажке, где разукрашенные ценителями изощрённой словесности лифты, чугунные трубы и сантехнику казарменного образца не меняли, по крайней мере, с тех пор, как Виктор Петрович (тогда просто Витя) получил свой первый гонорар.

Смешно вспомнить! Три рубля!

А мама вот помнила всё, о чём сын старался забыть. Она не только собрала в пухлую папку потрёпанные журналы и вырезки из газет, но и бережно сохранила обстановку восьмиметровой комнатёнки-каморки, бывшей когда-то и спальней, и гостиной, и рабочим кабинетом начинающего писателя.

Приезжая в гости на ритуальные чаепития с домашним вареньем из покупных яблок и безвкусным засохшим сыром (казалось, хранившимся с советских времён), Виктор Петрович пытался убедить мать в том, что не нужно цепляться за старые вещи и старые мысли.

— Что ты такое говоришь! — возмущалась в ответ не по годам бойкая старушка. — Раньше мы жили на мою пенсию втроём. Ты был студент, а у твоей бабушки, ты знаешь, пенсия была…

— Теперь всё по-другому, — возражал Виктор Петрович.

— Зарабатывают не старые, а молодые. Ну а квартиры обставляют антиквариатом или покупают самые модные, самые современные вещи. Скажи, к чему тебе весь этот хлам?

Разговор — это тоже был ритуал. Виктор Петрович заранее знал, что «на орехи» достанется всем, кто может выбросить чёрствый, хотя ещё не испорченный хлеб, оставить на улице старый, но крепкий, добротно обструганный стул, сдать в утиль почти не потёртые платья и шляпки. И так далее в смысле того, что люди старались и делали что-то с душой. Их нельзя обижать. Их труд нужно ценить.

Но выходило, что старые вещи забирали у времени силу и обретали власть над людьми. В отдельно взятой забитой хламом квартире время не шло.

Может быть, это было и к лучшему. Ведь мать практически не менялась с тех пор, как стала жить в квартире одна.

А вот краны понемногу изнашивались. Виктор Петрович обратил внимание на то, что мать моет посуду в кухне только холодной водой.

Когда-то он ставил прокладки в смесители сам. При помощи кусочка резины, похожего на миниатюрную хоккейную шайбу, мог вылечить «хронический насморк» у любого крана.

Но здесь было другое. Кран закрывался со скрипом, с трудом. Похоже, он проржавел на всю глубину своих механических суставов и приобрёл неизлечимый старческий «остеохондроз».

На первом этаже дома ещё со времён молодости Виктора Петровича сохранился хозяйственный магазин. В отделе сантехники на самом видном месте лежали тусклые и заусенчатые, очевидно некондиционные детали смесителей.

— Извините, — обратился Виктор Петрович к угрюмо скучающему продавцу, — нет ли у вас вентилей получше, например керамических? Только чтобы их можно было поставить в старый отечественный кран?

— У нас они все подходящие, — ответил продавец. — А керамические не держим. Спроса нет.

— Неужели на этом сейчас экономят? — удивился Виктор Петрович.

— Какая экономия! Они ненадёжные. Выходят из строя на второй или третий день.

— Даже импортные?

— С ними совсем беда, — вздохнул продавец. — Не принимают их старые дома, — он очертил глазами условный круг, поясняя прискорбный для бизнеса факт: Магазин со всех сторон окружала безликая блочно-панельная застройка. — Вот, посмотрите, настоящий немецкий кран с комплектом насадок и фильтров. Отдаём со скидкой семьдесят процентов. Гарантию, правда, дать не можем. Его уже три раза покупали и возвращали.

Тут Виктор Петрович заметил, что современные изделия в магазине всё-таки есть. Но лежат в укромных углах и скрывают свой хромовый блеск под слоем накопившейся пыли.

— Хорошо, уговорили, — согласился Виктор Петрович.

— Но у вас тут четыре одинаковых вентиля, а цена у всех разная. Какой лучше выбрать?

Вы присмотритесь. Они разных годов выпуска. Чем старше, тем дольше будут служить.

— Это как? Вы хотите сказать, что раньше всё делали лучше, добротней, и эти вот современники динозавров, — Виктор Петрович показал на шеренгу не внушающих доверия алюминиевых кранов с белыми пластмассовыми ручками, — вершина технического прогресса?

— Кто его знает, — вздохнул продавец. — Я и сам раньше предпочитал новую технику, но с тех пор, как поменялся на этот район, отовариваюсь только в нашем магазине. И обои, и дверные замки, и люстры, и выключатели, и прочие бытовые мелочи беру из ходового ассортимента. Тут как-то… всё работает по-другому. Улучшается с возрастом, словно выдержанное вино.

После того как Виктор Петрович починил смеситель, накатило давно забытое желание сделать что-то своими руками ещё.

Удивительно, но в квартире матери не нашлось почти ничего, что требовало бы радикального ремонта или замены.

Достаточно было прочистить трубы резиновым вантузом, и вода из ванной стала вытекать так же быстро, как прежде, с давно забытым агрессивным голодным рычанием. В одном из рожков полуослепшей старой люстры, которую Виктор Петрович считал нужным выбросить на помойку, оказался окислен контакт, и после нехитрых манипуляций обновлённое и избавленное от накопившейся пыли изделие радостно засверкало всеми своими лампочками.

Дисковый телефон тоже потребовал лишь небольшой подстройки, после чего стал трезвонить так громко, что Виктору Петровичу больше не требовалось усиливать его звучание синхронными звонками на мобильный телефон матери.

Продавец отдела сантехники, с которым у Виктора Петровича сложились доверительные отношения, провёл его на склад и помог выбрать и лампы, и даже новую иголку для радиолы «ВЭФ». Мать не захотела выбросить это упрямо-копытное, балансирующее на разъезжающихся ножках чудо прибалтийской промышленности даже после того, как у него не осталось других функций, кроме подставки для телевизионной программы, извлекаемой из бесплатных газет.

Хорошо еще, что неизменный компаньон матери и единственный ценитель приносимых Виктором Петровичем мясных деликатесов кот Василий имел привычку драть когтями обои. Так что у Виктора Петровича был повод раскопать на складе в магазине дюжину рулонов красно-розовых бумажных обоев, которые были немного с другим, не цветочным, а стилизованным звёздно-флористическим рисунком. Но именно они показались Виктору Петровичу наиболее соответствующими духу эпохи, не спешившей, похоже, кончаться в отдельно взятых домах.

Теперь сын приезжал к матери в гости не просто на ритуальные чаепития. За стол садились только после того, как Виктор Петрович снимал три-четыре полосы старых, исцарапанных когтями обоев и аккуратно наклеивал на их место новые.

Под обоями в ржавых разводах старого пересохшего клея обнаруживались «Известия» и «Московская правда» середины и конца восьмидесятых годов. Виктор Петрович работал не спеша и успевал прочитать все заголовки газет.

Несмотря на то, что память хранила глубокое разочарование в идеях перестройки, ускорения, социальной справедливости, площадной демократии, равно как и во всех других красивых, но не подкреплённых такими же поступками словах («ускорились, но не перестроились!» — как тогда зло шутили, подразумевая не только утонувший теплоход «Адмирал Нахимов»), на Виктора Петровича всё равно накатывала волна юношеского энтузиазма. Ему опять хотелось сделать что-то хорошее во имя всех, кого он знал, во имя всех, кого он ещё не встречал, но кто жил где-то здесь рядом, во имя всех-всех-всех, у кого осталась хотя бы капля наивности и простоты…

Тут, правда, нужно сделать ремарку. Виктор Петрович не собирался посыпать голову пеплом, извиняться публично за то, что чувства пробуждал не те, не так, и не у тех.

В бизнесе только то заслуживает внимания, что помогает зарабатывать деньги. А в сетке одного из самых известных телеканалов стояла организованная Виктором Петровичем ролевая игра «Нам жить хорошо!».

Следовало провести её так, чтобы зритель поверил, что гламур скоро выйдет из моды, что стиль «ретро» круче, что в мире поживших вещей можно жить лучше других, не продвинутых обладателей благ.

Виктор Петрович сказал «нет» шоколадным батончикам, пипифаксам и всем прочим промежуточным, но тоже разрекламированным элементам товарно-физиологической цепочки.

Теперь не нужно было тратиться на аренду дорогого подмосковного санатория, в котором должен был расцвести «потребительский рай на Земле». Или появиться «фабрика» по производству… ну, сами понимаете, чего.

На роль съёмочной площадки вполне подошёл скромный профилакторий, притулившийся между запущенным заводским стадионом и не менее запущенным парком. В ста шагах от дома, в котором жила мать Виктора Петровича.

Это был профилакторий завода, который в советские времена считался районообразующим. Очевидно, таким и остался, потому что застыл всеми своими полупустыми цехами в междувременьи вместе с потомственными рабочими и членами их семей.

Приезжая к матери теперь из принципа только на трамвае и шагая от остановки к дому по неброским и слишком правильным улицам, Виктор Петрович наблюдал за почти советскими по внешнему виду персонажами.

Конечно, бюджетники не часто могут позволить себе менять гардероб. Но категорическое отсутствие в продаже жвачек, чипсов, редбуллов, сникерсов и нутелл наводило на мысль, что в «заповеднике времени» сохранился не только стиль одежды, но и традиционный для советской эпохи стиль питания. Любовь к шпротам, говяжьей тушёнке, шоколадному маслу и чаю в коробочках «со слоном», судя по прилавкам и покупателям продовольственных магазинов, передавалась тут от поколения к поколению.

Где ещё проводить настоящее ретро-реалити шоу, как не здесь?

Все без исключения отдыхающие профилактория согласились стать участниками необычной телевизионной игры. Им нужно было поверить (или, может быть, вспомнить), что все, кто их окружают, желают им счастья, добра. Что Мир оказался таким, каким в мечтах представлялся четверть века назад.

Горячими сторонниками проекта стали директора парка и стадиона.

По утрам, через пять минут после того, как по внутренней радиосети профилактория трубили подъём, всех в обязательном порядке (потому что здоровье каждого — это богатство всех) выгоняли на поле и заставляли делать зарядку.

Питание было калорийным и полезным. Каша на завтрак, на обед и на ужин. Перловая, пшённая, рисовая. Иногда даже гречневая. Кофе не только без кофеина, но и, конечно, без кофе-бобов. Каждый получал ежедневно но столовой ложке рыбьего жира и стакану молочной консистенции обезжиренного кефира.

Недоброжелатели Виктора Петровича говорили, что новая ролевая игра пользуется успехом у телезрителей потому, что похожа на бульварные шоу, в которых герои, как могут, пытаются выжить на необитаемых островах и в других экстремальных местах.

С таким упрощенным подходом согласиться было нельзя. Ведь важно не выжить, а правильно жить.

Обитатели профилактория жили очень интересной и духовно насыщенной жизнью. Перед обедом убирали мусор в парке, красили извёсткой стволы деревьев, бегали по стадиону в противогазах или прыгали в мешках. После дневного сна по распорядку начиналось коллективное изучение документов, предсказывающих неизбежное светлое будущее для страны и всего человечества. А по вечерам в чудом сохранившемся в парке кинотеатре под открытым небом крутили героико-романтические фильмы.

Скоро в толпе наблюдающих за съёмками начали появляться и зрители со стороны. Их легко можно было отличить от местных жителей по нелепым и выбивающимся из общего стиля предметам одежды, выуженным из «бабушкиных сундуков». Зонтики а-ля-старуха-Шапокляк, потерявшие форму фетровые шляпы, дырявые авоськи, торчащие из карманов кустарно сваренных и неумело искромсанных джинсовых брюк…

Но что поделаешь — хороший вкус нельзя привить сразу. Зато дурной, как сорняк, появляется сам. Запросы новых потребителей начинали оказывать влияние на торговлю.

Сначала в качестве эксперимента в профилакторий и в гастроном завезли живое пиво в бутылках с осадком. У продвинутых ценителей будвайзера оно пошло на «ура». Затем появилась водка в шишковатых бутылках, запечатанных сургучом. И снова — успех.

Тогда понеслось: молоко в протекающих пакетах, диетическая колбаса, конфеты в состаренных тусклых обёртках и в грубых бумажных кульках.

Конечно, никто и не думал о том, чтобы выпустить честный товар по проверенным временем ГОСТам. В стиле ретро, как правило, была только лишь упаковка. Ведь на экранах начинка совсем не видна.

Знакомый Виктору Петровичу продавец из отдела сантехники покрасил белой эмалевой краской немецкий кран — горемыку и тут же загнал по тройной по сравнению с новым цене. С тех пор в хозяйственном магазине продавать стали суперэлитные краны с тюнингом «бэк ин зе ю эс эс а».

Чем дороже товары — тем выше был спрос. Вокруг съёмочной площадки один за другим открывались винтажные бутики. Проект в коммерческом плане вполне удался!

Правда, Виктор Петрович не знал, что делать с оставшимися «по ту сторону забора» жителями района. Они явно выпадали из игры.

Но что наша жизнь? А бизнес есть бизнес. Во всяком случае, деньгами делиться Виктор Петрович не собирался ни с кем. Он с молодости помнил, что чем больше встречается трудностей, тем легче советскому человеку проявить свой неподвластный коррозии временем дух.

Валерий Гвоздей
НАСТОЯЩАЯ МУЖСКАЯ BEЧEPИHKA

Выпить на планете Грамм было негде. И нечего. Сухой закон — такой сухой, что даже банка лёгкого пива могла обернуться для нарушителя пожизненным заключением.

Последних самогонщиков вывели триста лет назад, когда население Грамма насчитывало около пятисот человек.

Планета закоренелых трезвенников. Рехнуться можно.

Увы, но с местными традициями как-то принято считаться. Всяческую дурь оставляли на орбите. И проходили контроль на наличие алкоголя в крови. Или ещё чего.

Тому же, кто пытался обойти антиалкогольный закон, грозили чудовищные санкции, и в числе прочего — лишение визы. Ему и компании-грузополучателю.

Зачем такие строгости, никто не знал, поскольку закон не комментировался. И все, кто летал сюда по долгу службы, молча, скрежеща зубами, сносили это издевательство.

А спрашивается — почему?

Грамминий… Редчайший минерал. Основа супертехнологий и всё такое…

В полёте сухой закон. На «берегу» — сухой закон. Три дня в увольнении, твёрдая почва под ногами и — ни грамма! И это Грамм, называется…

Думаю, что и в тот раз мы бы стерпели. Не впервой. Но случилась у нашего капитана заминка с документацией. Запрос туда, запрос сюда. Бюрократия. И пока сигнал дойдёт… Обычные три дня под разгрузкой-погрузкой обернулись двумя неделями. Вот так.

Мы везде ходили вдвоём, я и мой одноклассник, а ныне ещё и напарник — вахтенный бортинженер Дионис Грецки. В гостинице мы взяли номер на двоих, подешевле. И почти не вылезали из него, пялясь в экран. Чёртов Грамм был у нас в печёнках.

На исходе шестых суток два старых космических волка затосковали.

— В основе многих традиций лежит — предрассудок, — изрёк Ди, занимая в пространстве горизонтальное положение.

Около часа он пребывал в состоянии мрачной задумчивости. И сказанное, должно быть, являлось конечным продуктом его размышлений.

— Как правило — вредный предрассудок… — отозвался я, также занимая в пространстве горизонтальное положение.

В истории человечества диалоги вроде нашего звучали не раз. И ещё будут звучать.

Перед каждым поколением вечные темы встают в первозданной остроте.

Конечно же, я догадывался, что имеет в виду напарник. Однако в сущности понятия не имел, насколько решительно он настроен.

Лишь когда увидел в его руках тонкую металлическую трубку, изогнутую змеёй, до меня дошло окончательно: мой товарищ готов бросить вызов предрассудкам.

В его глазах горел огонь. Мы встретились с ним взглядами.

Этот миг решил нашу судьбу.

Н-да…

Предоставив напарнику с увлечением решать технические проблемы, я — устремился на улицу, чтобы закупить в магазинах сырьё. Действовать приходилось крайне осторожно. Ведь на Грамме даже слова «я пьян от любви» считались крамолой.

Не стану описывать то нетерпение, с которым я и напарник ходили вокруг аппарата. И как принюхивались. Как глотали слюну. Как дрожали руки Диониса — когда он наливал по первой.

Вряд ли то был лучший напиток в моей жизни, хотя мне он показался лучшим.

Бортинженеру — тоже.

Нагрузились мы с ним быстро и основательно. Внутри стало тепло, уютно.

Я включил музыку на полную громкость. Всё немного покачивалось.

Как давно мы не испытывали этого райского состояния!

Блаженство исподволь мягко вошло в наши сердца. Вслед за ним — благодушие.

Я остро почувствовал, до чего славный парень, Ди Грецки, и до чего же я его уважаю. Мне захотелось выяснить, уважает ли он меня. До чего приятно сознавать, что уважение — взаимно.

Я открыл рот, чтобы задать напарнику сакраментальный вопрос, но в дверь постучали.

— Кто бы это мог быть? — в размышлении пробормотал я, вылезая из кресла.

— Может, ребята? — хмыкнул Ди. — У них же нюх на выпивку — сам знаешь.

Мой товарищ оказался прав. Едва не сбив меня с ног, горя нетерпением, ввалились трое из экипажа грузовика. В комнате стоял запах винокуренного завода. И он подействовал на гостей вдохновляющим образом. Ещё трое борцов с предрассудками деятельно включались в работу. Очень скоро они шли голова к голове с нами. Заплыв разворачивался.

Это была настоящая мужская вечеринка, в которой цель ничто, а движение — всё.

Радостные лица друзей, таких уважаемых, слились в хоровод. Потом я увидел карусель. Шум стоял невообразимый. Говорили все сразу и — не жалея глоток.

Я прилёг на кровать.

Мне казалось, я лечу — то ли на русских горках, то ли — на американских… Встряхнув головой, я обнаружил себя в исходной позиции. Но что-то изменилось. Если раньше только пол игриво покачивался у нас под ногами, то теперь и моя кровать решила проявить норов, попытавшись выскочить из-под меня.

Я натянул поводья и строго прикрикнул на неё.

То же проделал со своей кроватью бортинженер, для чего — из чувства солидарности — прилёг на неё.

— Вот-вот! — поддержал нас штурман. — Нельзя им потакать!

Он встал с кресла и шагнул ко мне, желая развить мысль. Не дошёл, свалился по дороге. Остался лежать на полу, разнообразя нашу беседу всхрапами.

Его кресло ожило, принялось скакать по комнате, словно желая помять копытами своего недавнего седока.

Всем это показалось недопустимой вольностью.

— Но-но! — грозно воскликнул мой напарник и погрозил креслу пальцем.

Однако приструнить расшалившееся кресло ему не удалось. Более того: зараза анархии начала распространяться на другие предметы обстановки. Вдруг отделился от стены и резво запрыгал стол. Зазвенела слетевшая с него посуда. Открылись, захлопали дверцы шкафа.

Со стены упала огромная репродукция невнятного содержания. Закачалась под потолком люстра. Даже стулья под двумя гостями явно желали присоединиться к безобразию.

И мне даже показалось, что здание гостиницы тоже слегка подпрыгивает.

— Землетрясение? — хохотнул бортинженер.

Я попытался сфокусировать взгляд на противоположной стене.

За этим занятием меня и застали дюжие ребята в полицейской форме.

Ну, принять участие в нашем веселье они, конечно, отказались…

Все способы экстренного протрезвления самым жестоким и гнусным образом применили к передовому отряду борцов с предрассудками. Ничего гаже мне испытывать не доводилось.

А потом…

Одиночная камера следственного изолятора. Допросы.

Очные ставки. Ярость капитана…

Только во время суда мы узнали, почему на этой планете сухой закон. Грамм слабоват на выпивку. Стоит кому-то приложиться к рюмочке — и поле Грамма тут же вступает в резонанс с мозгами счастливчика. Окосев, Грамм, начинает выкидывать коленца.

Всё это связано с грамминием.

Я не запомнил, какие разрушения вызвала наша вечеринка. Но слова о том, что Грамм в поддатом состоянии может вообще сойти с орбиты, произвели на меня впечатление.

Трудно поверить в такое. Однако в ходе процесса выступали учёные, чертили схемы и графики, приводили статистику…

Я сказал, что не нарушил бы главный закон Грамма, если бы знал суть. Почему истинные причины сухого закона держат в тайне?

— Закрытая информация, — ответил судья, трезвенник в двенадцатом поколении.

Секреты. Вечные секреты.

Местное руководство опасалось, что кто-нибудь использует алкогольный фактор, чтобы дестабилизировать планету и прибрать к рукам залежи грамминия.

Судья в своём напутственном слове очень порадовал тем, что впереди у нас достаточно времени для раскаяния.

Это уж точно.

Юрий Антолин
ПРОГУЛКИ ПО ВОДЕ

Сидя на дне небольшой лодки, Джарк держался руками за борта и смотрел вокруг. Всюду плескалось море. Сверкающее и бесконечное. Плеск касался ушей нежным шёлком, а нависшее над горизонтом алое солнце напоминало о скором наступлении ночи.

Перегнувшись через борт, он посмотрел на своё отражение в дрожащем зеркале воды — худой полуголый парень с отросшей бородкой и спадающими на плечи длинными волосами.

Уже две недели Джарк плыл, гребя вёслами, одно из которых потерял вчера, отбиваясь от акулы. Обломок второго лежал у его ног. Инстинкт заставил Джарка покинуть хижину, где он прожил пять лет со старым рыбаком и его женой.

Джарк почувствовал, что голод, уже давно гнетущий его, усилился. Тогда он вновь опустил руки в воду и вскоре ощутил лёгкое прикосновение в прохладе воды. Он без труда вытащил замершую возле его рук рыбу и бросил на деревянное дно лодки. Затем он выловил ещё три рыбёшки.

Провизия, взятая им из хижины, закончилась. Теперь он питался исключительно сырой рыбой. Правда, после неё оставалось ощутимое чувство голода, но это было терпимо.

Поев, парень сполоснул руки в воде, а затем опустил их за другой борт и, посидев так некоторое время с закрытыми глазами, поднял ко рту полные пригоршни воды, которая стремительно утекала меж пальцев. Вода была пресной и освежающей. И настолько холодной, что от неё ломило зубы.

Как-то утром пять лет назад старик нашёл его недалеко от своей хижины на берегу, облепленного илом и водорослями. Парнишка был крепок и красив, его глаза были одного цвета с морем, которое его исторгло.

Долгое время парень не мог говорить. Однако вскоре дар речи к нему вернулся.

Но даже после этого он ничего о себе старикам не рассказывал. Джарк — так назвала его жена рыбака, так как своего имени найдёныш не помнил, — подолгу сидел на берегу и смотрел на море, а ночью — на звёзды, что отражались в его бездонных водах.

Он помнил свои странствия по городам и деревням. Помнил полные чада таверны, тюрьмы с запахами нечистот, величественные храмы, бордели и игорные дома. Дворцы и трущобы, драки с пьяными матросами в портах. Всё это надёжно отложилось в памяти, словно записанное на бесконечно длинном папирусном свитке. Тюрьмы его не сломили, из драк он выходил победителем, а величие храмов оставляло его равнодушным.

Однако что-то произошло, в результате чего Джарк оказался на берегу моря, где его подобрал старый рыбак. Джарк смутно помнил кораблекрушение.

Вскоре он стал помогать рыбаку. Они вместе выходили в море, и улов старика был вдвое больше, чем раньше. Рыба словно сама шла в их сети.

Джарк чувствовал, что силы к нему возвращаются.

Однажды он нырнул за ножом, что обронил рыбак, а когда голова паренька вновь показалась над водой, в руке он сжимал несколько крупных жемчужин. Это было его платой за всё, что рыбак с женой для него сделали, поскольку через несколько дней внезапно нахлынувшее ощущение перемены заставило Джарка оттолкнуть ночью от берега лодку и уйти в море.

Днём вокруг лодки мелькал гребень акулы. Она яростно бросалась на лодку, пытаясь добраться до её единственного пассажира.

Ночью Джарк слышал исходящее из глубин моря пение множества голосов, но оно, как и песнопения в храмах, его не тронуло.

Чувство, что заставило его покинуть гостеприимных рыбаков, теперь вело Джарка, указывало направление, в котором он плыл. Он словно приближался к кульминации и чему-то, что должно было кардинально изменить всё происходящее. Каким-то образом Джарк это знал.

И вот теперь, сидя в лодке посреди неподвижных ало-золотистых вод на закате, он понял, что дальше плыть некуда. Всё вокруг вдруг стало выглядеть знакомым: и чайки, что с криками носились над водой, и небольшой, поднимавшийся над водой риф с застывшим на нём выбеленным от ветров скелетом.

Солнце над морской гладью вспыхнуло ярче, на мгновение ослепив Джарка. Но когда глаза вновь стали видеть, несмотря на этот слепящий свет, цепи памяти, автоматически отключившиеся во время кораблекрушения, вновь заработали в полную силу. Грызущий его голод пропал, энергия теперь поступала свободно, как прежде, когда он ел только, чтобы не выделяться среди жителей этого мира.

Со стуком вонзив нож в борт лодки, он перешагнул через него и осторожно, словно привыкая к чему-то давно забытому, пошёл по воде к рифу со скелетом. Все функции и системы окончательно восстановились. Силовое поле вмонтированных в металлическое тело генераторов прочно удерживало его на поверхности воды. Генератор ультразвуковых импульсов для приманивания рыбы Джарк отключил, поскольку это больше не требовалось.

Реверс-программа привела его назад к искусственному порталу, через который его отправили сюда пять лет назад для первичного изучения этого мира и населявших его существ. Проход вот-вот должен был открыться.

Однако аварийный датчик системы вдруг сообщил об изменении. Внутренняя программа действий дала сбой. Джарк, сам того не ожидая, принялся анализировать все собранные им данные об этом мире и его обитателях. Анализ выдал: «Избыток негативной психической энергии».

Поразмыслив немного, Джарк решил задержаться в этом мире. Он огляделся — портал ещё не открыли.

Андроид двинулся прочь, наступая на гибкий, пружинистый ковёр воды. Подзарядка аккумулятора происходит автоматически, так что энергии ему хватит надолго.

Он шёл, взвешивая в уме шансы на успех. Он может ходить по воде и превращать солёную воду в пресную. Вода под его рукой станет вином. Его силовые поля вновь заставят биться сердца умерших людей.

Из почерпнутой информации он знал, что всех, кто пытался изменить этот мир прежде, забивали камнями. Однако, в отличие от него, те люди не могли «творить чудеса».

«Была не была», — махнул Джарк рукой, чувствуя, как по электронным цепям прокатывается возбуждение, и направился к берегу, где, охваченные закатом, сгрудились рыбацкие лодки.

*********************************************************************************************


Примечания

1

См. рассказ В. Ксионжека «Ловушка» в «ТМ» № 12 / 2008.

(обратно)

2

Робин-Гуд по-английски пишется Robin Hood. Hood по-английски — капюшон — Прим. ред.

(обратно)

Оглавление

  • Журнал ''ТЕХНИКА-МОЛОДЕЖИ'' Сборник фантастики 2009
  •   № 1
  •     КАКОЙ БУДЕТ ФАНТАСТИКА ЛЕТ ЧЕРЕЗ 10?
  •     Сергей Абаимов CBAДЬБA
  •   № 2
  •     Юрий Петранков KPОHИC
  •   № 3
  •     Андрей Малышев HEBИДИMKA
  •     Дмитрий W. Вронский ШЕРРА
  •   № 4
  •     Андрей Самохин МЕШОК КАРТОШКИ
  •   № 7
  •     Ярослав Астахов ПРЫЖОК С ОРБИТЫ (Надежда)
  •     Елена Красносельская ПОЮЩИЕ КАМНИ
  •     Сергей Абаимов РОБИН
  •   № 8
  •     Алексей Казовский ТЫ, РОБОТ
  •     Павел Алин МОЛЧАЛИВЫЙ ОТВЕТ
  •   № 9
  •     Андрей Краснобаев ВЕРОЯТНОСТЬ ОШИБКИ
  •     Владимир Марышев СКУЧНАЯ РАБОТА
  •     Альберт Шатров ЯСНОВИДЕЦ
  •   № 10
  •     Юрий Антолин ЭНЕРГИЯ ЖИЗНИ
  •     Валерий Гвоздей ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ФАКТОР
  •   № 11
  •     Дарья Туманова ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО
  •     Валерий Гвоздей СИМПАТЯГА
  •     Анатолий Радов ИДУЩИЕ НА СМЕРТЬ
  •   № 12
  •     Владислав Ксионжек РЖАВЧИНА
  •     Валерий Гвоздей НАСТОЯЩАЯ МУЖСКАЯ BEЧEPИHKA
  •     Юрий Антолин ПРОГУЛКИ ПО ВОДЕ
  • *** Примечания ***