Когда речь идет о любви [Реймонд Карвер] (fb2) читать онлайн

Реймонд Карвер Когда речь идет о любви

Все слушали моего друга, Мэла Макгинниса. Мэл Макгиннис кардиолог, поэтому, наверное, его так слушают.

Мы сидели у него на кухне и пили джин. Кухню на­полнял свет, лившийся из огромного окна над рако­виной. Нас было четверо: я, Мэл, его вторая жена Тереза — мы звали ее Терри — и моя жена Лаура. Тог­да мы все жили в городе Альбукерке, но родился каждый из нас где-то в другом месте.

На столе стояло ведерко со льдом. Джин и тоник передавали по кругу, и каким-то образом речь вдруг зашла о любви. Мэл сказал, что настоящая любовь может быть только духовной. И добавил, что перед тем как поступить в медицинский, он пять лет про­вел в католической семинарии. И что до сих пор считает эти годы самыми важными в своей жизни.

А Терри рассказала, что молодой человек, с кото­рым она жила до Мэла, так ее любил, что как-то чуть не убил.

— Однажды вечером он меня здорово побил. Та­скал меня за ноги по всей гостиной и при этом все время повторял: «Я люблю тебя, люблю, сволочь такую!» Пока он меня так вот таскал, я по всем уг­лам головой прошлась. — Терри посмотрела на си­дящих за столом. — Что же делать с такой вот любо­вью?

Терри была стройной женщиной, с красивым ли­цом, темными глазами и длинными каштановыми волосами, которые струились по ее спине. Она очень любила бирюзовые бусы и длинные серьги.

— Господи, что ты несешь? Никакая это не любовь, ты и сама прекрасно это знаешь! — сказал Мэл. — Не представляю, как можно назвать такие отношения, но уж точно не любовью.

— Говори, что хочешь, я-то ведь знаю, что это бы­ла настоящая любовь. Пусть тебе это кажется стран­ным, но это правда. Все люди очень разные, Мэл. Ну да, иногда его заносило, но он меня любил. Он меня точно любил, Мэл, и не надо мне возражать.

Мэл вздохнул. Он поднял свой стакан и повернул­ся к нам с Лаурой.

— Парень грозился убить меня, — сказал Мэл. До­пил и вновь потянулся за бутылкой с джином. — Тер­ри — чересчур романтична. Она считает верной по­говорку «бьет — значит, любит». Терри, дорогая, это не так. — Мэл, перегнувшись через стол, погладил Терри по щеке и улыбнулся.

— А, теперь он хочет помириться, — сказала Терри.

— Помириться? — удивился Мэл. — А разве мы по­ссорились. Я лишь высказал свое мнение.

— Как у нас вообще об этом разговор зашел, ума не приложу, — сказала Терри, и, схватив свой стакан, сделала большой глоток. — У Мэла всегда одна любовь на уме. Не так ли, дорогой? — улыбнулась она ему в ответ, и я подумал, что тема исчерпана.

— Просто я считаю, что то, как с тобой Эдд об­ращался, едва ли можно назвать любовью. Я толь­ко это и хотел сказать. А вы как думаете, ребята? — обратился к нам Мэл. — Как вы считаете, это лю­бовь?

— Ну, мне тут судить сложно, — ответил я. — Я ведь его и в глаза не видел. Просто несколько раз слы­шал, как вы упоминали его имя в разговоре. Мне-то откуда знать. Тут важны все детали. Но мне кажется, что та любовь, о которой говоришь ты, — это идеаль­ный вариант.

— Да, та любовь, о которой говорю я, — именно та­кая. По крайней мере, при такой любви никто нико­го не пытается прикончить.

— Я ничего про этого Эдда не знаю и про эти их отношения не слышала. И вообще, как можно су­дить о чувствах других, — заметила Лаура.

Я коснулся ее ладони, Лаура слегка улыбнулась. По­том я взял ее за руку. Рука была очень теплая, ногти бе­зупречно покрашены и отполированы. У нее широко­ватое запястье: я обхватил его пальцами, как кольцом.

— Когда я насовсем уходила от него — он выпил крысиного яда, — продолжила Терри, скрестив руки на груди. — Его отвезли в больницу в Санта-Фе. Мы тогда жили там неподалеку, где-то в десяти милях от города. Жизнь ему спасли, но с деснами проблемы начались. Врачи их с челюсти целыми шматками снимали. Короче, у него зубы торчали, как у черепа. Ужас просто, — Терри на мгновение замерла, потом, преодолев себя, подняла стакан.

— До чего только люди не додумаются! — изуми­лась Лаура.

— Теперь он больше никого не побеспокоит, — ска­зал Мэл. — Он умер.

Мэл передал мне блюдце с нарезанным лаймом. Я взял дольку, выжал в стакан и перемешал пальцем кубики льда.

— Под конец он совсем с катушек съехал, — добави­ла Терри. — Выстрелил себе в рот. И опять у него ни­чего не вышло. Бедный Эдд, — она покачала голо­вой.

— Какой там бедный, — отмахнулся Мэл. — Просто опасный тип.

Мэл — мужчина сорока пяти лет, высокий и поджа­рый, у него мягкие, слегка вьющиеся волосы. Дочер­на загорелые лицо и руки — он часто играл в теннис. Когда он был трезв, все его жесты и движения отлича­лись необыкновенной точностью и осторожностью.

— Как бы там ни было, Мэл, он любил меня, ты уж поверь, — сказала Терри. — Я тебя прошу, поверь. Он любил меня не так, как ты. Этого я не говорю. Но все же он меня любил. Что, не веришь?

— Что ты хочешь этим сказать — «и опять у него ничего не вышло»? — спросил я.

Лаура придвинулась ближе. Она поставила лок­ти на стол, держа стакан обеими руками. Она смот­рела то на Мэла, то на Терри, на ее открытом лице появилась тень смущения, как будто она очень удивлена тем, что такое может приключиться с ее знакомыми.

— Как же «ничего не вышло», если он вздумал за­стрелиться? — спросил я.

— Я скажу тебе как, — ответил Мэл. — Он, значит, взял пистолет двадцать второго калибра, специаль­но его купил, чтобы угрожать Терри и мне. Нет, я се­рьезно, этот человек вечно чем-то угрожал. Посмот­рел бы ты, как мы жили после того, как Терри ко мне ушла: просто как какие-то беглые преступники. Я ведь и сам тогда купил себе ствол. Ты это себе вообще представляешь? Чтобы я себе пистолет купил? Но это правда. Купил для самообороны и держал его в бардачке машины. Мне ведь иногда среди ночи нуж­но было в больницу ехать. Мы с Терри еще не были женаты, и у моей первой жены было все — дети, дом, собака. А мы с Терри в этой самой квартире тогда жили. Но я вот о чем: иногда посреди ночи раздавал­ся звонок, и мне приходилось ехать в больницу, часа в два или три. На парковке, где моя машина стоит, темно, хоть глаз выколи, я чуть в обморок не падал, пока до машины шел — вдруг он из-за куста выскочит и меня пристрелит. Нет, серьезно, он ведь на всю го­лову больной. Он вообще был на все способен, хоть бомбу подложить, да вообще — все что угодно. Еще он постоянно названивал в офис и говорил секре­тарше, что ему нужно обязательно поговорить с док­тором, а когда его на меня переключали, он кричал в трубку: «Ублюдок, твои дни сочтены!» Вот такие шуточки. Да уж, все это было жутковато.

— А мне до сих пор его жаль, — сказала Терри.

— Просто какой-то кошмар! — выпалила Лаура. — Ну, а что же случилось после того, как он выстрелил в себя?

Лаура работала секретарем в суде. Мы с ней и по­знакомились, так сказать, на профессиональной почве. Как-то само собой получилось, что я за ней начал ухаживать. Ей тридцать пять — на три года мо­ложе меня. Мы любим друг друга, и еще нам всегда очень хорошо вместе. Мне с ней легко.

— Так что же случилось? — переспросила Лаура.

Мэл продолжил свой рассказ:

— В общем, заперся в номере и выстрелил себе в рот. Кто-то услышал звук выстрела и сообщил управляющему мотеля. Комнату открыли запасным клю­чом, увидели, что произошло, и вызвали скорую. Так получилось, что как раз было мое дежурство, когда его привезли в больницу. Он был жив, но рана такая, что это уже не лечится. Он прожил еще три дня. Голова у него потом раздулась, стала раза в два больше обычного. Ничего подобного я раньше не видел и, надеюсь, никогда не увижу. Узнав о случив­шемся, Терри все рвалась посидеть у его кровати. Мы, конечно же, крупно поссорились. Я тогда поду­мал, что нечего ей смотреть на него, когда он в та­ком состоянии. Совершенно ни к чему ей было на него смотреть, я и сейчас так считаю.

— Так кто из вас победил, ты или она? — спросила Лаура.

— Он при мне умер, — ответила Терри. — Он так и не пришел в сознание. Но я все равно сидела рядом. Кроме меня, у него никого больше не было.

— Он был опасный тип, — сказал Мэл. — Если ты по-прежнему думаешь, что это любовь — дело твое.

— Но это действительно любовь, — настаивала Тер­ри. — Да, я признаю, что это странная любовь. Но ведь он хотел за нее умереть. Собственно говоря, он этого добился.

— А я вот уверен на все сто, что любовью там и не пахло, — ответил Мэл. — Мы ведь не знаем точно, по­чему он покончил с собой. Я видел много само­убийств, и никогда нельзя было сказать наверняка, почему эти люди наложили на себя руки.

Мэл забросил руки за голову и откинулся на стуле.

— Никакая это не любовь. Если тебе нравится так думать, пожалуйста.

— Мы тогда сильно напугались. Мэл даже составил завещание и написал письмо своему брату в Кали­форнию, — его брат раньше был зеленым беретом. Так вот, Мэл написал ему, кого искать, если с ним, с Мэлом, что-то случится, — сказала Терри. Она сделала глоток и продолжила:

— Но Мэл прав — мы и впрямь жили как беглые преступники. Мы очень боялись. Ты ведь боялся, правда, дорогой? Я даже однажды в полицию позво­нила, но они ничем помочь не могли. Сказали, что они вмешаются, только если Эдд сделает чего-ни­будь противоправное. Это же просто смешно!

Она вылила остатки джина себе в стакан и помаха­ла пустой бутылкой. Мэл встал из-за стола, подошел к шкафу и достал непочатую.

— А мы с Ником знаем, что такое любовь, — вста­вила Лаура. — Конечно, в нашем понимании. — Она слегка толкнула коленкой мое колено. — Ну давай, теперь ты должен высказаться, — Лаура улыбнулась.

Вместо ответа я взял ее руку и поднес к губам. Я ус­троил целое шоу из этого поцелуя — все развесели­лись.

— Мы очень счастливы вместе, — сказал я.

— Так, ребята, перестаньте. Тошно смотреть. У вас что, до сих пор медовый месяц? Что с вами такое, что вы все никак не опомнитесь от счастья? Подо­ждите еще — увидите. Сколько вы уже вместе? Год? Чуть больше?

— Скоро полтора будет, — улыбнулась Лаура, вся покраснев.

— Вот-вот, — сказала Терри. — Подождите чуть-чуть.

Она подняла свой стакан и внимательно посмот­рела на Лауру. Потом рассмеялась:

— Да я же шучу.

Мэл открыл новую бутылку и обошел стол кругом, наполняя стаканы.

— Так, ребята, держите. У меня есть тост. Хоро­ший тост. Давайте выпьем за любовь. За настоящую любовь, — сказал Мэл.

Мы чокнулись.

— За любовь! — повторили мы.

На заднем дворе залаяла одна из собак. О стекло бились ветки осины, которая росла под окном. По­слеполуденное солнце наполняло собой пространст­во, создавая ощущение легкости и благодати. Было такое чувство, будто мы находимся где-то совсем в другом месте, в волшебной стране. Мы снова подня­ли стаканы и улыбнулись друг другу, словно дети, за­мышляющие что-то запретное.

— Я расскажу вам, что такое настоящая любовь, — сказал Мэл. — Есть у меня один хороший пример. Я вам расскажу, а вы уж потом сами делайте выводы. — Он подлил себе еще джина, бросил в стакан еще один кубик льда и дольку лайма. Мы ждали, потягивая джин маленькими глоточками. Колено Лауры вновь прикоснулось к моему. Я положил руку на ее теплое бедро.

Что мы вообще знаем о настоящей любви? — сно­ва заговорил Мэл. — Я думаю, что в любви мы все просто новички. Мы признаемся друг другу в любви, и мы действительно любим, кто же спорит. Я люблю Терри, а она меня, и вы, ребята, тоже друг друга лю­бите. Вы, конечно, поняли, о какой любви я толкую. О физической, о том чувстве, которое заставляет те­бя выделить из толпы именно этого человека, об ощущении счастья оттого, что этот человек сущест­вует на свете. Плотская любовь — ее можно назвать любовью сентиментальной, — в том смысле, что изо дня в день ты испытываешь нежность и привязан­ность. Иногда мне трудно представить, что я любил и свою первую жену. Да, это так, я знаю, что любил. Я думаю, что в этом отношении я почти как Терри. Я имею в виду Терри и Эдда. — Мэл задумался, потом продолжил: — Когда-то мне казалось, что я люблю свою жену больше жизни. А теперь я ее просто нена­вижу. Это правда. Как это объяснить? Что стало с той большой любовью? Что с ней стало, вот что не дает мне покоя. Много бы я отдал за ответ на этот во­прос. Потом этот Эдд. Да, мы опять возвращаемся к Эдду. Он настолько любит Терри, что пытается ее убить, а заканчивается все тем, что он убивает себя. — Мэл замолчал и отпил из стакана. — Вы, ребятки, вот уже полтора года вместе, и вы любите друг друга. Этого только слепой не заметит. Вы прямо светитесь любовью. Но вы оба, до того как встретились, люби­ли кого-то еще. И оба были семейными людьми, точ­но так же как и мы с Терри. И вы, вполне вероятно, еще до свадьбы кого-то любили. Мы с Терри вместе уже пять лет и четыре года, как женаты. Но ужас в том, — ужас и одновременно благо, некая спаситель­ная сила, если можно так выразиться, заключается в том, что если с одним из нас что-нибудь случится, — простите, что я об этом говорю, но тем не менее... Так вот, если с одним из нас что-то случится, другой погрустит какое-то время, ну, вы понимаете, а потом придет эта спасительная сила, и он вновь полюбит, полюбит кого-то еще. И все это, вся эта любовь, о ко­торой мы сейчас говорим, станет лишь воспомина­нием. Может, и воспоминания не останется. Ну что, я не прав? Совсем-совсем? Если вы так думаете, то скажите мне прямо. Мне нужно это знать. Потому что я ни в чем не уверен и сам это признаю.

— Мэл, боже мой, — сказала Терри. Она потяну­лась к нему и взяла его руку. — Ты что, уже напился? Дорогой? Ты пьян?

— Солнце мое, я просто рассуждаю вслух, — отве­тил Мэл. — Мне совсем не обязательно быть в стель­ку, чтобы говорить о том, что вертится у меня в го­лове. Мы ведь просто разговариваем, правда? — Он посмотрел ей в глаза.

— Милый, я ведь не критикую тебя, — ответила Терри.

Она взяла свой стакан.

— Позволь тебе напомнить, у меня сегодня выход­ной. Слышишь? Выходной у меня, — сказал Мэл.

— Мэл, мы тебя все очень любим, — сказала Лаура.

Мэл поднял глаза на Лауру. Он посмотрел на нее так, как будто не узнал, как будто это какая-то незна­комка.

— Взаимно, Лаура, — помолчав, выдавил из себя. — Ник, я тебя тоже очень люблю. Знаете, ребята, вы — наши самые близкие друзья.

Он поднял стакан.

— Итак, — продолжил Мэл, — я хотел вам кое-что рассказать. В качестве доказательства своей точки зрения. Все это произошло два месяца назад и до сих пор не выходит у меня из головы, и мне стыд­но делается, когда мы рассуждаем так, будто увере­ны в том, о чем именно говорим, когда речь идет о любви.

— Ладно тебе, — сказала Терри. — Не говори так, будто ты уже напился, ты же почти трезвый.

— Хоть раз в жизни придержи язык, а? — сказал Мэл очень тихо. — Сделай одолжение, просто по­молчи минутку, хорошо? Так вот, речь я веду об од­ной пожилой паре, они попали в автокатастрофу на федеральной трассе. Какой-то парнишка врезался в них, и всю их машину измяло к чертям, и никто осо­бо не надеялся, что они вообще выживут.

Терри перевела взгляд на нас, потом снова на Ма­ла. Она была не то что обеспокоена, но несколько напряглась.

Мэл передавал бутылку по кругу.

— В тот вечер я был на домашнем дежурстве, — про­должал он. — Это было в конце мая или в начале июня. Мы с Терри только сели за стол, чтобы поужинать, и тут мне позвонили, из больницы. Рассказали о том, что случилось на трассе. Пьяный парень, подросток, на от­цовском пикапе врезался в эту машину со стариками.

Им лет по семьдесят пять было. Парню — восем­надцать или девятнадцать от силы, он, как было за­писано в протоколе, «скончался по дороге в больни­цу». Руль ему грудную клетку пробил. А пожилая па­ра — оба остались живы. Да, представьте себе. Но у них чего только не было — множественные перело­мы, внутренние кровоизлияния, порезы, контузия, рваные раны и у обоих еще и ушиб головного мозга. Уж поверьте, все это ничего хорошего не сулило. Плюс возраст — он им на руку не играл. И должен за­метить, ее состояние было гораздо тяжелее, чем у него. У нее еще был и разрыв селезенки. Обе колен­ные чашечки раздроблены. Но старики были при­стегнуты ремнями, и одному Богу известно, это их спасло от неминуемой смерти или что-то другое.

— Ребята, да это звучит прямо как реклама Совета безопасности, — вмешалась Терри. — Выступает ваш делегат, доктор Мэлвин Р. Макгиннис, — она рассме­ялась. — Мэл, иногда ты перегибаешь палку. Но я люблю тебя, милый, — сказала она.

— И я тебя люблю, милая, — ответил Мэл.

Он потянулся к ней через стол, Терри подалась навстречу. Они поцеловались.

— Терри права, — сказал Мэл, вновь присаживаясь на стул. — Ну-ка быстро пристегните ремни! А если серьезно, то эти старички были в очень плохом со­стоянии. К тому времени, как я туда добрался, пар­нишка уже был мертв. Он лежал на каталке, у обочи­не. Я осмотрел стариков и сказал сестре из скорой, чтобы она связалась с больницей — пусть подготовят невропатолога, ортопеда и пару хирургов, к тому времени, когда мы туда доберемся. Он сделал еще глоток.

— Я постараюсь покороче. Мы доставили их в опе­рационную и полночи трудились над ними как про­клятые. У этих несчастных оказался невероятный запас сил. Такое не часто встречаешь. Мы сделали все что могли, и к утру шансы у них были примерно пятьдесят на пятьдесят, у нее, может быть, чуть меньше. И ведь оба дотянули до утра. Ну, мы их пе­ревели в отделение интенсивной терапии, и там они пролежали около двух недель, и с каждым днем чувствовали себя лучше и лучше. В общем, через две недели мы отвезли их домой.

Мэл замолчал.

— Так, ребята, давайте-ка добьем этот дешевый джин. Потом сходим куда-нибудь поужинать. Мы с Терри знаем одно подходящее местечко. Вот туда мы все и пойдем, в это наше новое местечко. Только чур! не раньше, чем опустеет эта долбаная бутылка.

Терри вставила:

— На самом деле, мы там ни разу не ели, но выгля­дит место просто здорово. Ну, снаружи выглядит.

— Я люблю поесть, — заметил Мэл. — Если б можно было начать жизнь с начала, я бы стал поваром. Правда, ведь, Терри? — спросил Мэл.

Он засмеялся. И бросил в стакан кубик льда.

— Терри знает. Спросите у нее. Но вот что я вам скажу. Если бы я мог прожить другую жизнь, оказать­ ся в другом времени, то вот что: я бы, конечно, стал рыцарем. Под всеми этими доспехами чувствуешь себя в безопасности. Пока не изобрели порох, муш­кеты и пистолеты, рыцарям жилось отлично.

— Мэлу очень хочется скакать верхом на лошади с копьем наперевес, — объяснила Терри.

— Повсюду носить с собой платок дамы сердца, — подхватила Лаура.

— Или саму даму, — сказал Мэл.

— Как тебе не стыдно, — пожурила его Лаура.

— А я думаю, что в те времена ты был бы рабом, а им не так уж хорошо тогда жилось, — сказала Терри.

— А рабам никогда хорошо не жилось, — париро­вал Мэл. — Но рыцари тоже кому-то подчинялись. Ведь так все было? Каждый был чьим-то вессалом. Ведь так, Терри? Но что мне нравится в этих рыца­рях, — помимо дам сердца, конечно, — их доспехи, попробуй такого рань. Машин ведь тогда не было. Никаких пьяных сопляков, которые в тебя въедут ни с того ни с сего.

— Вассалы, — поправила Терри.

— Что-что? — переспросил Мэл.

— Вассалы, — повторила Терри. — Они назывались вассалами, а не вессалами.

— Вассалы, вессалы, — ответил Мэл. — Какая на хер разница? Ты же поняла, что я имел в виду. Лад­но. Я, короче, необразованный. Вот свое дело я знаю. Я кардиохирург, это понятно, по сути, просто механик. Влезаю внутрь, удалбываюсь как не знаю кто пока чиню, но чиню. Черт!

— Да, от скромности ты не умрешь, — сказала Терри.

— Он просто скромный мясник, — ввернул я. — Но иногда они в этих своих доспехах задыхались, Мэл. У них ведь и сердечные приступы случались, когда в доспехах было слишком жарко, и еще они зверски уставали и выматывались. Еще я где-то прочитал, что если рыцарь падал с лошади, подняться сам он уже не мог, потому что все эти доспехи слишком много весили. А иногда их собственные лошади ко­пытами затаптывали.

— Вот ужас-то, — ответил Мэл. — Просто кошмар, Ники. Наверное, они вот так вот лежали на земле и просто ждали, когда кто-нибудь придет и сделает из них кебаб.

— Какой-нибудь другой вессал, — сказала Терри.

— Именно, — ответил Мэл. — Другой вассал прихо­дил и протыкал парня во имя любви или какой-ни­будь еще чертовщины, за что они тогда сражались.

— Они сражались за то же, за что и мы сегодня, — ответила Терри.

Лаура добавила:

— В сущности ничего не изменилось.

Она вся разрумянилась. Глаза сияли. Она поднес­ла стакан к губам.

Мэл налил себе еще. И, приблизив к глазам бутыл­ку, принялся изучать этикетку, будто просматривал длинный столбец сложных чисел. Потом он медлен­но поставил бутылку на стол и так же медленно потя­нулся за тоником.

— Ну, а что было дальше с пожилой парой? — спро­сила Лаура. — Ты так и не закончил эту историю.

Лаура пыталась прикурить сигарету, но спички все время гасли.

Солнечный свет, лившийся в кухню, изменился, как-то потускнел.

Но листья на осине все так же трепетали, и я вгля­дывался в причудливые тени, которые они отбрасывали на деревянную оконную раму и пластиковую столешницу. Конечно, на дереве и на пластике тени смотрелись совершенно по-разному.

— Ну, так что там с этими стариками? — спросил я.

— Старые зато умные, — заметила Терри. Мэл уставился на нее.

— Дорогой, давай же, рассказывай. Я просто пошу­тила. Что там было дальше? — спросила Терри.

— Ну знаешь, ты иногда... — сказал Мэл.

— Мэл, не будь ты таким серьезным, хоть иногда. Ты что, шуток не понимаешь?

— А по-моему совсем не смешно, — ответил Мэл.

Он держал стакан в руке, продолжая пытливо смо­треть на жену.

— Что там дальше было? — спросила на этот раз уже Лаура.

Мэл перевел взгляд на Лауру.

— Знаешь, Лаура, если бы у меня не было Терри и если бы я так ее не любил, и если бы Ник не был мо­им лучшим другом, я бы точно в тебя влюбился. Я бы тебя похитил, душа моя.

— Рассказывай, не тяни, — сказала Терри. — А по­том мы и об этом поговорим, ладно?

— Ладно, — ответил Мэл. — Так на чем же я остано­вился? — Он обвел всех взглядом и продолжил:.

— Я заезжал к ним каждый день, иногда даже по два раза, особенно, когда я по вызовам ездил. Ну, все было почти как в кино. Я имею в виду, что они оба выглядели как в фильме каком-нибудь, про скорую помощь: маленькие прорези для глаз, ма­ленькие прорези для ноздрей и для рта. А у нее еще и ноги кверху подвешены. Муж очень долго пребы­вал в депрессии. Даже когда он узнал, что с его же­ной все будет в порядке, он все равно был жутко по­давлен. Правда, надо сказать, совсем не из-за автокатастрофы. То есть не только из-за автокатастрофы. Как-то однажды я придвинулся ближе к прорези для рта, и он сказал мне, что переживает совсем не из-за аварии, а из-за того, что он свою жену через эти прорези совсем не видит. Он сказал, что именно по­этому ему так плохо. Вы можете это представить? Ему было плохо только оттого, что он не может свою башку повернуть, чтоб увидеть свою чертову жену!

Мэл опять обвел всех глазами и покачал головой, собираясь сказать что-то еще.

— Я хочу сказать, старый пердун чуть не умер от того, что не мог посмотреть на эту чертову переч­ницу.

Мы все уставились на Мэла.

— Вы вообще поняли, что я хотел сказать? — спро­сил Мэл.

Наверное, к тому времени мы все были уже наве­селе. Помню, было уже сложно на чем-либо сосредо­точиться. Свет уходил из комнаты, уходил через ок­но, туда, откуда он появился. Но никто так и не под­нялся, чтобы включить свет электрический.

— Послушайте, — сказал Мэл. — Давайте, наконец, добьем этот хренов джин. Тут как раз осталось всем по стаканчику. А потом пойдем есть. Наведаемся в то новое местечко, которое мы с Терри раскопали.

— Он чем-то расстроен, — сказала Терри. — Доро­гой, может быть, выпьешь таблеточку?

Мэл покачал головой.

— Они закончились. Я все уже выпил.

— Да, мы все не можем иногда обойтись без анти­депрессантов, — сказал я.

— А некоторые вообще без них жить не могут, та­кие уж уродились, — сказала Терри.

Она терла пальцем какое-то пятнышко на столе. Потом перестала.

— Я хочу детям своим позвонить, — сказал Мэл. — Надеюсь, никто не против? Пойду позвоню детям.

Терри заметила:

— А что если Марджори возьмет трубку? Ребята, вы ведь слышали, что у нас там не все с ней в поряд­ке? Дорогой, ты ведь совсем не хочешь разговари­вать с Марджори. Тебе только еще хуже станет.

— Я не с Марджори хочу поговорить, — ответил Мэл. — Я хочу поговорить со своими детьми.

— И дня не проходит, чтобы Мэл не говорил про нее: как он хочет, чтоб она снова вышла замуж. Или умерла, — добавила Терри. — А еще она нас просто разоряет. Мэл думает, что она назло ему не хочет снова выходить замуж. У нее есть молодой человек, он живет с ней и детьми, а Мэл, соответственно, со­держит и его вдобавок.

— У нее аллергия на пчелиный яд, — сообщил Мэл. — Я не хочу, чтоб она снова выходила замуж. Я молюсь, чтоб ее целый рой этих гребаных пчел до смерти искусал.

— Как тебе не стыдно, — сказала Лаура.

— Жжжжжжжж, — зажужжал Мэл, растопырил пальцы, как будто это пчелы, и поднес их к горлу Терри. Потом резко опустил руки.

— Она очень жестокая, — сказал Мэл. — Иногда я подумываю зайти к ней в костюме для пчеловодов. Ну, знаете, такая шляпа с сеткой, здоровенные пер­чатки и дутая куртка. Я постучусь в дверь, а когда она откроет, запущу в дом целый рой этих пчел. Естест­венно, сначала удостоверюсь, что детей дома нет.

Он закинул ногу на ногу. Не без труда. Потом вы­тянул ноги и нагнулся, поставил локти на стол, под­бородком упираясь в ладони.

— Да, наверное, не стоит сейчас детям звонить. Не самая лучшая идея. Может, все-таки пойдем по­едим? Как вы на это смотрите?

— Я — за! — крикнул я. — Есть или не есть? А можем еще выпить. Я могу и до ночи посидеть.

— Ты что имеешь в виду, дорогой? — спросила Ла­ура.

— Только то, что сказал, — ответил я. — Я сказал, что можно еще выпить. Больше ничего.

— А я бы все-таки поела, — сказала Лаура. — Я ни­когда еще не была такой голодной. У вас есть что-ни­будь перекусить?

— Хотите крекеры с сыром? — предложила Терри.

Но так и не сдвинулась с места. Так ничего и не принесла.

Мэл опрокинул стакан. Джин разлился по столу.

— Джин добили, — сказал Мэл.

— И что же теперь? — спросила Терри.

Я слышал, как бьется мое сердце. И как бьются сердца остальных. Я слышал каждый шорох и скрип, никто из нас и не подумал встать, даже когда в кухне стало совсем темно.

Оглавление

Реймонд Карвер Когда речь идет о любви