Призрак Бомбея [Шилпа Агарвал] (fb2) читать постранично, страница - 3

груди закипела жгучая ненависть к тем, кто выгнал ее тогда утром, разлучив с единственным местом, которое она считала своим домом.

И едва первые капли снадобья коснулись языка, ее охватило желание.

Но не любви, а мести.

Начало 13 лет спустя

Мы должны построить возвышенный дворец свободной Индии, в котором смогут жить все ее дети.

Джавахарлал Неру. Речь после провозглашения независимости Индии 14 августа 1947 года

Хич — существо, у которого нет ни своего места, ни своей индивидуальности (от хичга — «нигде» на языке пехлеви).

Зиа Джэффри. «Невидимки»

Бунгало

Самое раннее воспоминание Мизинчика Миттал — сверкающая вода, которая плескалась под грохот колес, щелканье хлыста по окровавленной спине вола, крики мужчин и хныканье голодных детей. Глухой гул и визг, словно от стаи ястребов, — так черные пузыри поднимаются на поверхность реки.

В этом воспоминании, настолько раннем, что оно являлось лишь во сне, Мизинчик видела женщину в сари — золотисто-желтом, как цветок чампаки^[3]. Женщина смотрела в пустое небо, точно взывая к богам, а затем очень медленно падала в поток. Ее уносило течением, и паллу^[4] ее сари тянулось сзади, словно трепещущая, смертельно раненная птица. Мизинчик вскрикивала — безутешный плач младенца, но золотистая женщина беззвучно опускалась на дно.

Затем пришло понимание: то была ее мать.

Мизинчик вдруг проснулась в непривычно душной комнате. Пот собирался в каждой складке тела — между пальцами, под коленями, в уголках глаз. Мизинчик открыла их и почувствовала жжение, зрение помутилось от слез, она инстинктивно потянулась вверх, пытаясь спросонья ухватиться за что-нибудь надежное, и ненароком опрокинула стальную чашку возле кровати. Чашка с грохотом упала, по лакированному деревянному полу растеклась вода.

Мизинчик приподнялась на локтях, понемногу отходя от неотвязного кошмара, и хорошо знакомая обстановка наконец ее успокоила. С матраса, лежавшего рядом с бабкиной кроватью, Мизинчик хорошо различала массивные шкафчики вдоль стены, украшенные причудливыми китайскими росписями охристого оттенка. В детстве она часами блуждала взглядом по длинным сужающимся ветвям, что изредка перескакивали с одной панели на другую. Она сочиняла нескончаемые истории об экзотических птицах, живших на этих деревьях: о жестокой малиновой с острым клювом и белыми кончиками на перьях, о спокойной красновато-коричневой, клевавшей что-то среди стеблей высокой травы, и о маленьком птенчике, что жалобно чирикал в крошечном гнездышке. На одной прямоугольной панели ветви заканчивались гроздью пунцовых ягод, которые Мизинчик мысленно наделила колдовскими свойствами.

Она нарочно затягивала каждую историю, уснащая ее различными препятствиями и поворотами сюжета, словно для того, чтобы отсрочить концовку и насладиться волнующей сценой, когда одинокая бабочка с крылышками-паутинками устремится вниз и укроет ягоды от жестокой птицы. А затем, охватив взором все шесть росписей, Мизинчик по-королевски щедро раздавала ягодки. Тогда, будто по волшебству, у одноногой птицы отрастала вторая нога, а синяя с выцветшими перьями получала в подарок новые — блестящие. Мизинчик всегда оставляла последнюю ягодку для грустного маленького птенчика, потерявшего всю семью. «Съешь, — шептала Мизинчик, — и они вернутся».

Протерев глаза, девочка потянулась, сбрасывая последние вязкие остатки сна, затем открыла тиковую шкатулочку, инкрустированную замысловатой эмалью и стоявшую на полу. Там хранились ее драгоценности: новые карандаши, прибывшие на корабле, коробка липкой маслянистой пастели, жестянка с эмалевыми безделушками, присланная в подарок родственницей из Харид-вара, образец изумрудного шелка и выцветший журнальный снимок. Фотографий покойной матери не сохранилось, и Мизинчик вырвала снимок актрисы Мадхубалы^[5] из старого номера «Фильминдии». Мадхубала смотрела вдаль, погруженная в грезы, а ее лицо и волосы окружало неземное сияние. Она была великолепна: губы слегка приоткрыты, на шее жемчужное колье. Со временем Мизинчик позабыла, что женщина на фото — вовсе не ее мать. Девочка слишком мало о ней знала — помнила лишь пару случаев из детства да то, что мать утонула, переплывая реку.

Мизинчик аккуратно положила снимок обратно в шкатулку и придвинула ее к стене у тяжелого туалетного столика с латунным зеркальцем, обращенным вниз. Вверху, на внушительной кровати в стиле короля Эдуарда, на линялой простыне вздымался огромный бабкин живот, похожий на заснеженную вершину, и раздавался оглушительный храп. В углу из стены торчал одышливый кондиционер и горела спираль от москитов, источавшая