Таящийся ужас 2 [Брэм Стокер] (fb2) читать постранично, страница - 2

скоро все опять начнется, то становлюсь нервным, словно предвкушаю появление первых признаков, симптомов, а потом все смешивается в кучу, так что становится невозможно определить, как было в самом начале. Перемена начинается с вполне конкретных ощущений, а если я до этого основательно понервничаю, то она наступает еще до того, как я это осознаю. Меня это очень пугает. В дальнейшем надо быть предельно осторожным.

Сейчас я сижу у себя в комнате и стараюсь припомнить все, до мельчайших подробностей. Если вести дневник неаккуратно, то от него вообще не будет никакой пользы. Ни мне, ни кому-либо еще. Кстати, я пока так и не решил, должен ли кто-то увидеть все, мною написанное. В сложившихся обстоятельствах так трудно принять окончательное решение. Я знаю, что если когда-нибудь и решусь показать кому-то свои записи, то надо будет заранее позаботиться о соответствующих доказательствах. А это самое ужасное. Я не хочу, чтобы кто-нибудь подумал, что я и вправду сошел с ума.

Вчера вечером, сразу после, обеда, жена почему-то разволновалась. Мы сидели в гостиной, она все время искоса поглядывала то на свои часики, то на меня. Мне не понравилось, как она на меня косится, не поворачивая головы. Разумеется, я не вправе винить ее за это, поэтому и делал вид, что ничего не замечаю.

Меня страшит мысль, что придется снова спускаться, и я пытаюсь отогнать ее как можно дальше. Время еще было не позднее, небо светлое. Я сидел у окна, потому что таким образом мне всегда бывает проще определить, когда наступит мой час. Я делал вид, что увлеченно читаю газету, хотя на самом деле мне было глубоко начхать на все, о чем она могла сообщить. Вместо строк перед глазами плавала какая-то полосатая масса. Не думаю, что это было первым симптомом. В комнате горели все лампы, и я постарался сесть так, чтобы Элен не заметила, как я регулярно смотрю в окно. Мне не хотелось, чтобы бедняжка еще больше расстраивалась.

И все же я до сих пор помню то странное ощущение удовольствия, которое возникало у меня всякий раз, когда я перехватывал ее испуганный взгляд. В чем-то оно было сродни сексуальному удовлетворению, во всяком случае, так мне казалось. А впрочем, не знаю. Может это и в самом деле был первый симптом моего заболевания, а может — просто нормальная реакция мужского организма. Трудно сказать что-либо определенное — ведь я не такой, как все остальные мужчины. И все же, едва пережив это состояние, я почувствовал отвращение к самому себе, а потом понял, что пока ничего еще не началось.

Особо неприятным в такие моменты бывает осознание некоего контраста. Сидеть в уютной, ярко освещенной гостиной со всеми ее кожаными креслами и новым ковром, и в то же время знать, что должно наступить через час или около того… в этом был какой-то гротеск. Основную часть времени жить самой обычной жизнью, пытаться делать вид, что все совершенно нормально, — от этого моя перемена казалась мне особенно отвратительной. В такие моменты я начинаю буквально ненавидеть себя, хотя и понимаю, что это лишь болезнь и никакой моей вины в этом нет. Может и вообще нет ничьей вины, и все это — лишь порок одного из моих дальних предков? Не знаю. Как бы то ни было, я в этом не виноват. Будь это не так, я, наверное, покончил бы с собой…

Время от времени я бросал короткие взгляды в висевшее на стене зеркало в позолоченной раме — очень хотелось подметить хотя бы малейшие признаки, хотя сознание и подсказывало, что еще рано. Должно было быть рано, поскольку в противном случае было бы уже слишком поздно. Даже если бы мне удалось на начальных этапах сохранять контроль над собой, все равно жена пережила бы страшный шок. Сомневаюсь, однако, что мне вообще удастся совладать с собой в одиночку, когда я увижу, что это началось. Едва гляну в это нормальное, обрамленное позолоченной рамой зеркало и увижу, что…

Потому в моей камере вообще нет зеркала.

В девять часов я встал. За окном заметно стемнело. Жена быстро посмотрела на меня и сразу же отвела глаза. Я аккуратно сложил и положил на стул газету. Вид у меня был вполне нормальный и спокойный.

— Кажется, пора, — сказал я.

— Да, пожалуй, — ответила жена, явно стараясь скрыть прозвучавшее в голосе чувство облегчения.

Мы вышли в прихожую и по темным ступеням стали спускаться в подвал. Жена шла впереди.

Это была старая деревянная лестница с липкой, осклизлой стеной с одной стороны и перилами с другой. У нас вообще довольно старый дом, и хотя наверху я сделал хороший ремонт, подвал остался таким же древним и мрачным. В обычные дни, когда приходится туда спускаться, я почти не обращаю на это внимания. Впрочем, в сложившихся обстоятельствах это вполне понятно. В известном смысле мне кажется совершенно естественным, что подвал остался таким сырым и неухоженным — по крайней мере, это хоть как-то сглаживает контраст последних минут.

Ступени постанывали под нашими ногами. Снизу струился мертвящий воздух, словно спешивший нам навстречу. Неожиданно я почувствовал