Чернокнижники [Клаас Хейзинг] (fb2) читать постранично, страница - 2

только тесно, но еще и шумно — едва завопит один малыш, как ему тут же из другого угла начинает вторить сестренка или же Фридрих-старший надумает сцепиться с Иоганном Георгом. Побежденный выплачивал контрибуцию. И как минимум раз в неделю Иоганн Георг отправлялся к мельничному пруду на поиски до блеска отполированных водой каменных голышей, которые потом с непроницаемым лицом вручал братцу. После этого он всегда вытаскивал свою деревянную водяную мельничку, которую смастерил ему папаша к Рождеству, из чуланчика, где оберегал ее от загребущих рук братьев и сестер. Стоило повернуть маленькую рукоятку мельничного колеса, как позади с тихим стуком поднимался и опускался крохотный молоточек. Если вращать рукоять побыстрее, то ритм ударов учащался, подстегивая и фантазии. Глуховатый стук незаметно уводил мальчика из темного угла комнаты в причудливый вымышленный мир.

Мать нередко заставала Иоганна Георга в странной позе — помахивая растопыренными руками, он, будто диковинная птица, возвышался над своей деревянной игрушкой. И каждый раз озабоченно прикладывала ладонь к разгоряченному лбу сына, не обнаруживая, впрочем, признаков истинной горячки. Иоганн Георг снова летает, говорила она при этом; взяв любимое чадо на руки, прижимала его к сердцу и устремляла в него полный обожания и восторга взгляд. И к ним тут же подбегал кто-нибудь из детей — ну как же, как же — мама ушла, сисю унесла!

15 ноября 1769 года отец, приобретавший на аукционе в одной из деревенек саксонского Нидерлаузица сельхозинвентарь, привез домой толстую книжищу в кожаном переплете. С тех пор игрушечная мельница безвылазно пылилась в чулане. Было видно, что книга новенькая. Уголки переплета не затупились, закладка не измочалилась. На обложке ни пятнышка. В затхлом воздухе комнаты вдруг повеяло изысканным ароматом дубленой кожи, и Фридрих, который в этот момент как раз вбежал в гостиную, уже готов был примерить новые зимние сапожки — он не сомневался, что отец сдержал обещание купить их ему.

Иоганн Георг восседал на коленях у матери — живот ее за эти недели основательно вырос (в предпоследний раз), когда отец, раскрыв обложку, с трудом разбирая буквы, прочел заглавие: «Назидательные изречения Иисуса Сираха в его книге для детей и молодых людей всех сословий, с иллюстрациями для лучшего усвоения смысла изысканных слов».

Сидя на коленях у матери, Иоганн Георг видел буквы, не в силах пока что понять, что оные означали, и все же понимая благодаря помещенным тут же рисункам смысл написанного. Вот тут ребенок, затем шли буквы, после них была нарисована розга, и опять тянулись буквы, а за ними два радостных лица. Что же, уяснить суть написанного труда не составило. Или вот — вода, хлеб, одежда, дом. Дом этот показался Иоганну Георгу очень большим и красивым. И здесь мудрость Сираха была ясна: «У кого есть крыша над головой, хлеб насущный, кто одет и обут — этого с лихвой достанет для доброй жизни».

Каждый вечер в те долгие зимние месяцы отец брал книгу и слово в слово зачитывал это изречение, когда семейство усаживалось за стол для вечерней трапезы. Но только для Иоганна Георга фраза эта, несмотря на бесконечные повторения, сохранила блеск первозданной новизны. Она стала для него своего рода десертом. (Если уж книги — пища, то в чем в таком случае состоял биохимический высший смысл именно этой максимы из Иисуса Сираха? Отчего Тиниус не принял его близко к сердцу и не проглотил и не испил больше книг, чем доставало для жизни праведной? Ему подобало бы все тщательнее обдумать и взвесить! А каково ваше мнение по этому поводу?)

Иоганн Георг вырос на этой книге. Каждый раз, раскрывая ее в комнатенке матери в мансарде — та разрешала своему, как она выражалась, книжному червячку листать книгу (прошу вас, представьте себе эту фразу звучащей на саксонском диалекте, теперь, когда мы снова едины, это легко и просто), он открывал для себя целый мир. Все краски повседневности блекли, будто смытые невидимым мылом, стоило ему уйти с головой в иллюстрированные имена и унестись в пестрый мир книги. Здесь он становился пастором-ребенком, тем первозданным пастырем, кому предстояло наречь еще не нареченное в свежесотворенном мире. Стоило перевернуть страницу, и книга даровала новые образы. Ощупав их взором, он заглатывал их, внюхивался в них и нарекал их именами. Даже зрелым мужем он называл «мост» не иначе как «связкой». (Вам не приходилось слышать о детской истории Петера Бикселя, в которой один изнемогающий от скуки старик надумал переименовать весь мир вокруг, дойдя в этом до того, что все перестали его понимать? Вам непременно придется ее прочесть. Непременно.)

Когда Иоганну Георгу случалось слечь с крапивницей, мать оставляла сына на попечении книги. Дать этому больному ребенку книгу было надежнее любого лекаря или снадобья. И на самом деле: больше никто из ее детей на протяжении недель не подхватывал крапивницы. Лишь когда мать после