Повесть о бабьем счастье [Вера Чубакова] (fb2) читать постранично

ВЕРА ЧУБАКОВА

ОГОНЕК В ЧУЖОМ ОКНЕ КАКОГО ЦВЕТА ВЕТЕР? ЧУЖОЙ БЕДЫ НЕ БЫВАЕТ ПОТОМУ, ЧТО ЛЮБЛЮ ПОВЕСТЬ О БАБЬЕМ СЧАСТЬЕ

ЛБНИЗДАТ

1987

ЧУЖОЙ БЕДЫ НЕ БЫВАЕТ

Светлой памяти моей матери — Хатунцевой Феодоры Ильиничны посвящаю

МАМА

А в Питер нас, ягодка, занесло еще в семнадцатом году — отец позвал. Его самого-то сманил туда на заработки дружок-приятель. В глухомани, говорит, чего хорошего? С утра до поздней ночи спину гни, а из лаптей все одно не вылезешь. Да и кузнецов тут навалом, сам знаешь, палку в собаку кинь — в кузнеца угодишь. А в городе, в столице к тому ж; совсем другой коленкор: мастеровые люди там нарасхват — из поезда вылезти не успеешь, как тебя тут же с руками-ногами оторвут.

Испросил кормилец у жены прощения за вольные и невольные обиды, в ножки ей поклонился. Мать стонала, плакала, а мы, ребятня, порисли у отца на шее, так и нес он свою ревущую поросль через всю деревню.

Четыре с лишним года промаялись мы без отца. Похоронили за это время Анисью, сестрицу мою старшую, следом покинул белый свет Матвеюшка-поскребыш, и остались мы с матерью вдвоем. А тут отец весточку о себе подал, скопил он деньжат нам на дорогу, велел к нему перебираться. Так, мол, и так, работаю кузнецом на большом заводе, угол есть, вместе бедовать легче.

Мне в ту пору уже пятнадцать стукнуло.

Собрались мы в два счета: бара\лишка-то у нас с гулькин нос, терять нечего, и подались в путь-дороженьку. А уж как нас мотало, как трепало в телеге по кочкастым дорогам — ни словом сказать, ни пером описать, и как мы свои печенки-селезгнки в целости да сохранности до железной дороги довезли, ума не приложу.

Выгрузились. И только на платформу вышли, тут паровоз прямо на нас летит, грохочет, дым из макушки валит, ну чистый Змей Горыныч, а перед ним на рельсах курица трепыхается. Я завопила, кинулась было курицу вызволять, да мать за косу ухватила.

Сели мы в поезд. В нашем вагоне людей битком: кто на полках, кто на ящиках примостился, кто прямо на полу с узлом в обнимку.

Потом вдруг люди с винтовками появились, документы начали проверять. Матрос, высоченный такой, объявил, что в Питере революция произошла. Теперь государством простой народ управлять будет. А я смотрю и глазам своим не верю: по вагону идет Коля, тоже в документы заглядывает. Не думала, не гадала, что доведется нам еще раз в жизни встретиться, а вот на тебе, в поезде! И он на меня уставился:

— Никак, Феодора?

— Ох, Николай,— говорю,— снишься ты мне или на самом деле живой?

Матрос смеется:

— Что, курносая, жениха нашла?

А мы с Колей друг от дружки глаза отвести не можем.

— Гляди ты, какая вымахала! — говорит Коля.

— Да и ты на месте не стоял,— отвечаю.

Росли мы в одной деревне, и дома наши бок о бок стояли. Лесничий Колю из милости держал: дальним родственником ему приходился. Сам лесничий ничего человек был, а вот его сын, Касьян, форменный людоед, никакой жалости в сердце. Он-то всем хозяйством и заправлял. Твоя бабушка, ягодка, у лесничего по дому работала, с утра до ночи толкалась там, света белого не видела. Жили мы беднее бедного: голодные, холодные, одежонка с чужого плеча...

Касьян тиранил Колю-сиротинушку, бил его смертным боем. Люди осуждали, да только за глаза, боялись вмешиваться: у кого деньги, у того и власть. И мне от Касьяна влетало. Позвала меня как-то мать на кухню— надумала хоть раз досыга накормить. Велела в кустах спрятаться и сигнала ждать. Мне в ту пору не то шесть, не то семь годков было. Сижу, жду от мамки сигнала, а дождь ливмя льет, иссек мне всю спину, мокрехонька, будто из речки выскочила.

Вижу, мать в окне маячит, пальцем к себе приманивает. Я выскочила и шмыг на кухню, да под стол. Мать подала мне миску с едой — псе, что удалось с тарелок сгрести, недоеденное. Я глотаю, глотаю, жевать некогда, к тому ж страх еще — не свое ем.

И тут на пороге сапоги гармошкой появились, только у Касьяна такие. Оробела я, хлебушко во рту застрял — ни прожевать, ни проглотить. А сапоги взяли себе и ушли с миром. Но только я дух перевела, как они снова показались, на этот раз с ними рядом метла. И стал Касьян этой метлой выгонять меня. «Пошла, пошла вон, попрошайка!» — кричал, а сам ьсе норовил в лицо прутьями хлестнуть! Я — в слезы, мать чуть не на коленях просила Касьяна смилостивиться, да где там! И тут откуда ни возьмись Коля. Схватился за метлу обеими руками и не отпускал до тех пор, пока Касьян ему такого пинка не поддал, что парнишка отлетел за версту.

Вот так, ягодка, детство мое проходило... Раз собрался Касьян по делам в город. Кучер что-то замешкал, а лошадь в это время хлысь Касьяна хвостом по лицу — мухи в то утро свирепствовали. Коля рассмеялся. Касьян