Из штрафников в гвардейцы. Искупившие кровью [Сергей Егорович Михеенков] (fb2) читать постранично

Сергей Михеенков Из штрафников в гвардейцы. Искупившие кровью

От автора

Нелегкой оказалась судьба главного героя этого романа. Курсантом Подольского пехотно-пулеметного училища война сунула Саньку Воронцова в наспех отрытый окоп на берегу речушки Изверь на Варшавском шоссе близ города Юхнова в октябре сорок первого года. Потом протащила через вяземские леса в составе окруженной Западной группировки 33-й армии. Он видел гибель последних бойцов и командиров обреченной армии. Зимой 1942/43 года, когда на южном участке огромного фронта шла битва за Сталинград, а подо Ржевом и Сухиничами Красная Армия бросала в отвлекающую мясорубку новые и новые стрелковые дивизии и танковые бригады, бывший курсант, теперь младший лейтенант Воронцов командовал взводом в отдельной штрафной роте. Зайцева гора, Жиздра, Хвастовичи, Вытебеть… В составе штрафной роты он идет в атаку в июле 1943 года, когда вспыхнула огненным смерчем Орловско-Курская дуга. Война отмеривала Саньке Воронцову полной мерой. После тяжелого ранения и госпиталя он, наконец, получает самую высокую фронтовую награду — отпуск по ранению. Домой! А в это время его товарищи форсируют Днепр, и мысленно он — с ними. Но и в тылу лейтенанту Воронцову не пришлось отдыхать. В лесу близ военного аэродрома, где базируется дальнебомбардировочный полк, действует абвер-группа…

Глава первая

Однажды утром после очередного обхода Воронцова переложили на носилки и по прохладному коридору понесли в операционную.

Резали под местным наркозом. Ему казалось, что никакого обезболивающего укола не сделали. Он собрал все силы и поднял голову, чтобы посмотреть на свои ноги. То, что он увидел, его ужаснуло. Кожа казалась содранной начисто, а из тканей мышц и переплетающихся сухожилий торчали какие-то тампоны и бесформенные предметы разной величины. Когда по дну эмалированного сосуда застучал металл, Воронцов догадался, что он только что видел, и закрыл глаза.

Он снова пролежал неподвижно не меньше суток. На этот раз спать ему не давали. Гришка и лейтенант Астахов сидели над ним по очереди и будили:

— Не спи, Сашка, не спи, браток, нельзя тебе засыпать.

Даже майор Кондратенков окликал его, приказывал проснуться и думать о родных, если уже невмоготу.

Время, казалось, пронзало его тело, не задевая ни души, ни мыслей, и уходило, отлетало прочь. Как ветер в поле. Как трассирующие пули, легко прорезающие пространство, — одна, другая, третья… Настоящего Воронцов почти не чувствовал. Только прошлое. Но не все, а лишь то, что с ним произошло в последние два года. Лица, глаза, голоса, жесты. Снова пришлось вспоминать и себя. Но многое он так и не смог. Почему? В прошлом существовала какая-то злая и беспощадная сила, которая и угнетала и манила одновременно. Невозможно отделаться от прошлого. И вот что еще он заметил: то, что в настоящем казалось пустяком, со временем вырастало до размеров невероятных. Когда-то в бою не оглянулся на крик о помощи. Боец, бежавший в цепи рядом, упал, а он не оказал ему первую помощь. Даже не подал команду другим, чтобы его перевязали и унесли в тыл… О другом подумал плохо и даже приказал сержанту присматривать за ним особо, а он лучше других проявил себя в бою… Степкиной матери до сей поры не написал письмо…

Иногда казалось, что он спит в траншее и вот-вот надо вставать, проверять посты, а потом идти на доклад к ротному, что госпиталь просто снится. Такая невероятная тишина не может быть реальностью. Скорее всего, ночью был обстрел, и его просто контузило близким взрывом, взрывной волной ударило затылком о стенку окопа…

Несколько раз он видел, как над ним наклонялись то Гришка, то лейтенант Астахов. Они заглядывали в глаза, как в пустой колодец, который все никак не мог наполниться водой, а та, которая скудно приходила, оказалась слишком мутной и непригодной. Гришка все время что-то говорил, говорил, даже принимался тормошить его:

— Не спи! Не спи! Борись, Сашка, за жизнь! Другой не будет!

Лейтенант Астахов молча вытирал ему лоб сырой тряпкой.

Наконец он все же не выдержал и уснул. И этот сон был уже другим сном, не тем, которого надо бояться. Так забывается человек, у которого впереди еще целая жизнь.

Прошел месяц. И однажды Воронцов, взяв костыли, оставленные капитаном Гришкой, который неделю назад отбыл из госпиталя прямой дорогой на фронт, сделал по палате несколько шагов. Майор Кондратенков сидел на массивном и основательном, как и он сам, табурете, обитом дерматином, и одобрительно кивал головой.

— Ну что, Иван Корнеевич! Вот видишь! Уже иду! — Воронцов обливался потом. Коленки подгибались. Мышцы сводило судорогой. Но главное — произошло. Он встал на ноги. А остальное можно перетерпеть.

Последние осколки, которые обнаружил рентген, Мария Антоновна удалила неделю назад. Повязки еще оставались, но, самое главное, снят был гипс. И вот теперь он сделал несколько шагов, пусть пока на