Любовь и маска [Дмитрий Алексеевич Щеглов] (fb2) читать постранично, страница - 2

- Любовь и маска (и.с. Женщина-миф) 2.19 Мб, 296с. скачать: (fb2) - (исправленную)  читать: (полностью) - (постранично) - Дмитрий Алексеевич Щеглов

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

казалось невозможным.

«И чего пришла со своей любовью, — в панике думала Нонна Юрьевна. — В передаче об Орловой не сказать о ней ни слова!..»

— Ну, что Орлова! — с телепатической внезапностью произнесла Зеленая. — Орлова была великая советская актриса, лауреат многих Сталинских премий… Вообще лицо у нее было довольно противное, пока за нее не взялся Григорий Васильевич, который, как никто, умел…

После этого Зеленая еще полчаса вспоминала любимого режиссера.

Из всей этой радиомемуаристики удалось выжать не больше минуты эфирного времени.

Интервью с Саввиной было самым приемлемым и профессиональным.

— Сколько нужно? — спросила экс-журналистка.

— Пять минут.

Саввина говорила ровно пять минут. Все, что она сказала, вошло в передачу. Джеймс Паттерсон — крохотный персонаж фильма «Цирк», — впоследствии служивший во флоте и ставший поэтом-маринистом, прочел стихи, посвященные Орловой. Обаятельный мулат, похожий сразу на нескольких чернокожих голливудских звезд, вспоминал, как Любочка лазила на пушку — в дождь, на стадионе — и проделывала там все то, что вошло в фильм, погода действительно стояла ужасная, концерт нельзя было отменить.

Последний участник — предмет назойливых обожествлений Рины Васильевны Зеленой — находился теперь в трех, нет, уже в двух минутах езды…


Бурно и нетерпеливо повалил снег. Там, в доме, уже горел свет, и гуфкал этот ужасающий пес терьерских кровей. «Съешь Машу (так звали Нонну Юрьевну в детстве — в семье было три Нонны), съешь ее», — просила пса нынешняя хозяйка дома. Возможно, это была шутка. Маша пугалась.

Снег валил. Радиогруппа, со всеми своими проводами, аппаратурой, шествовала за ней.

За неделю до записи она позвонила в дом, в котором всегда была именно «Машей» и куда прежде входила чуть ли не без стука.

— Нет, — сказали ей, — об этом не может быть речи. Григорий Васильевич очень плох, он никого не хочет видеть. — Дрессировщица терьера собиралась опустить трубку.

— Я устрою скандал… — Голикова запнулась, стараясь представить этот абсурдный, совершенно невозможный скандал.

На том конце провода знали, что скандалистка из нее получилась бы еще более неудачная, чем… чем… скажем… нет, она ничего не могла сказать.

Сказалось как-то за нее:

— Поймите, что передача об Орловой без Александрова — это непристойно!

Подействовало.

Через какое-то время договорились о деталях: очень недолго, точно в установленный час, все по минутам.

Не опоздали.

Где-то в укромном своем логове надрывался ужасный терьер.

— Проходите.

Неоновый призрак Любочки цирковой тенью мелькнул по запорошенному крыльцу: «тиги-тиги-дум…» Не прошло и двух лет, но уже чувствовалась другая рука, иная повадка. Проклятый пес захлебывался где-то неподалеку.

Человек умирает, и начинается охота за его тенью. Особенно если этот человек знаменитый. Человек, не желавший оставлять никаких теней, кроме спроецированных камерой на экран.

Охота за тенью превращает жизнь близких в перманентное выступление, в комментарии к сказанному, в какое-то бесконечное интервью с опровержениями и разоблачениями. Тень выцветает и совсем пропадает из виду.

— У нас есть еще время?

— Готовьтесь, я пойду к нему…

«Уазик» стоял у ворот, тщательно обнюхиваемый черным терьером, которому, наконец, дали вольную. Есть жизни, сами собой складывающиеся в романы и киносценарии. Самопишущиеся. Есть — знаки, отблески, источники света. Любочка… Есть персонажи и авторы.

— Только, пожалуйста, никакого искусствоведения.

— Да уж какое…

Разматывая клубок, обнаруживаешь поблескивающую пустоту, золотистые нити циркового костюма: бутафорский полет под купол, казавшийся частной вселенной, выстроенной знаменитой родственницей, где все на своих местах, где все и останется на этих местах: керамика Леже, фото с Чаплиным, Дугласом Фэрбенксом. И вдруг смерть Дугласа… Только не Фэрбенкса, а названного когда-то в его честь сына Александрова от первого брака — в просторечии Васи. Вася просто упал и умер. Так бывает. Сердце. Случилось это через год после смерти Любочки. Нет, Александрова это доконать уже не могло. К тому времени он существовал в несколько ином измерении.

Вплоть до его смерти Нонна (Маша) приходила в этот дом, когда хотела. Потом ключи отобрали. А потом вон тот, в кресле, который не узнает сейчас Машеньку, стал мужем той, отобравшей ключи. Такое тоже бывает.

Первое впечатление: он ничего не скажет, этот старик с мохнатыми бровями и бессмысленно-тревожным взглядом. Он вообще ничего не понимает и не поймет…

— Значит, так, я дала ему таблетку, она сейчас подействует. У вас все готово?

— Да.

— Поймете, когда можете начинать.

Бывает видно, как из человека уходит жизнь. Вы бегаете, вызваниваете неотложку, делаете искусственное дыхание, а жизнь все равно уходит, это видно.

Голикова стала свидетельницей обратного, но не менее жуткого