И.В.С. [Иван Игнатьевич Петров] (fb2) читать онлайн

Петров Иван Игнатьевич Томчин Книга Вторая

И.В.С (Иосиф Виссарионович Сталин)

Глава 1

Я лежу на чем-то мягком, укрытый шерстяным плащом. Ворсинка щекочет нос. Ап-пчхи! Почему мне не больно? Где я?

— Просыпайся уже, пора, скоро выходить!

Громкие шаги по твердому, кто-то приблизился и осторожно трясет меня за плечо. Русские? Он по-русски сказал? Где я? Не открывая глаз, хриплю ставшие такими незнакомыми слова, язык не слушается:

— Не тряси. Где я? Какое сегодня число, сколько времени?

— Эко ты разоспался, аж акцент пропал. Давай, не злись, просыпайся, семь часов скоро. Революцию проспишь. Ну, что смотришь? Сегодня двадцать четвертое октября 1917 года, мы в Петрограде, а ты Иосиф Виссарионович Сталин. Все? Вспомнил? Да просыпайся же ты скорей, скоро выходим! Вставай.

Все-таки, вид у меня, наверно, совсем обалдетый. Чего-чего он сказал? Торможу…Заснул в степи, проснулся в квартире… Давай, реагируй, ждет ведь!

— Встаю… Дай десять минут, умоюсь.

Мужчина, возмущенно махнув рукой, вышел. В жилетке, с бородой — Энгельс!? Тебе все шуточки, идиот!

Опустив ноги на паркет, сел. Диван подо мной дореволюционный, с пуфиками под белым полотняным чехлом, напротив — стол, пианино. Люстра четырехрожковая — электричество, ептить. К буржуям попал? Скорей уж, какая-то интеллигенция, стулья венские, не богато. Вряд ли я здесь кого-либо вспомню, только Ленина узнать смогу. Ленин есть?! Почему меня кто попало будит?!!

На полу стоят сапоги, рядом, на стуле, фланелевые портянки. Или что? Не хватало мне еще пеленки на ногу намотать! Лежал в шерстяных носках, укрытый шинелью. На мне галифе и… гимнастерка? — пуговицы сбоку на шее.

Рывком подошел к окну, выглянул — темно внизу, только под фонарем круг света метра три выхватывает, но ясно, что высоко, этаж пятый-шестой, просто так не уйти.

Сука! Значит, Ты есть, Хозяин. Значит, играемся, историю подправляем? Чего же Тебе здесь и от меня надо, зачем Ты меня в его шкуру засунул? От предшественника не осталось ничего, ни мыслей, ни воспоминаний. И как Ты себе это представляешь — без знания грузинского, без информации о жизни "Сталина до революции"? Я даже его маму не узнаю и как звать ее не в курсе. С другой стороны, две личности в одном теле — это шиза, верный признак, дальше остается запеть, что это не я, это он мне приказал. Прямой путь в маньяки. Хорошо, рассуждаю, вроде бы с ума не сошел.

Значит, и Сталин — тоже я. Помнится, говорили, что в начале Отечественной он впал в транс на неделю, залег на даче, отказывался общаться. Так с войной обманули… Может и мне, раз я теперь Сталин, денек подумать о том товарище, который мною так распорядился? Значит я — кукла и двадцать шесть лет в тринадцатом веке уже выполнял чью-то волю. И, судя по всему, еще тридцать шесть лет в теперешнем облике должен рвать жилы, завоевывая и утверждая, по горло в крови, чтобы придти к известному результату. Ведь раз я здесь, то с моей старой историей все ясно. Кровавый Чингиз!!! А что дальше? Почему бы не Наполеон или Александр Македонский? Или Наполеон — мелко, не мой масштаб?

— Иосиф, чай на кухне. Доброе утро.

Женская головка после легкого стука в дверь появилась в проеме.

— Да, спасибо.

А, не буду гадать, надену сапоги на носки. И пора умываться, организм требует. Выхожу в коридор. Ну смелее, смелее. Надеюсь, тут все стандартно? Кажется, эта дверь? Ошибся, кухня, какая-то женщина, обернувшись, приветливо кивнула. Улыбаясь в ответ, осторожно притворил дверь. Да где же? Со второй попытки угадал. Свет? Эта бронзовая пимпочка, с трудом разобрался, всю обшарил, пока свет зажегся. Совмещенный, ну, слава богу. Смеситель в ванной, надо же, в 17-м. Нет, все-таки, квартира буржуйская. И чего я здесь делаю…

Ну что, будем знакомиться? Похож? Похож на моего дядю Васю, младшего брата отца, здорово похож. Было в нем что-то цыганское, неуловимое, и дочь его, Вальку, в детстве все цыганкой называли. Отражение в зеркале подмигнуло. Глаза да, желтоватые, будем считать зелеными. Рябой, говорите? Ну, не слишком, хотя, конечно, есть немного. Те рябины, что под правым глазом, можно очками закрыть, а на подбородке только щетиной. Грим там, паричок, бородку приклеить? Повязку зубного страдальца через всю морду, как у Ленина, когда он в Смольный пробирался, применять не будем — слишком вызывающая. Шутю. Лучше черную ленту, одноглазого изображу, в соответствии с моим характером. Я пират, а не больной!

Недавно брился, пока позарастаем, там видно будет.

Значит, это лицо молодого Сталина. Нда… Как тогда говорили, лицо кавказкой национальности, где-то под сорок. И что с рукой? Отлежал, пора бы уже пройти, а мизинец и ладонь все как онемевшие. Блин, Сталин же сухорукий. Ну-ка… Да, в локте не разгибается. А так? Больно. А рост у меня нормальный, карликом себя не чувствую. Пониже, чем было, но не на много, двери воротами не кажутся. Метр семьдесят пять. Как у отца.

Помахал руками, поприседал, поразгибался. Нормально, здоров.

И чего делать? Отсюда надо уходить, срочно, а то через пол-часа на чем-нибудь проколюсь и в дурку поеду. Акцент, говоришь? Ты меня еще по-грузински спроси.

По улицам погуляю, там и о дальнейшей жизни подумаю. Надеюсь, личность моя пока неизвестна, плакаты на улицах не висят. Не пропаду в родном городе, разберусь как-нибудь, но, вообще, надо безотлагательно отбыть в… в Южную Америку, пожалуй. Ленинград портовый город, хорошо, а то сейчас все начнется, если не уже. Сначала в Бразилию, попозже куда-нибудь в Австралию. Там я еще не был. Что у меня с документами? В нагрудном? Паспорт есть. А мандатов то, мандатов…

Так что, неведомый товарищ, вот такая у меня реакция на твои действия. А ты чего ждал?

Прошел на кухню — за столом трое, мне чуть-чуть места оставили в самом уголке у стены. Мужик, разбудивший меня, все еще хмурится. И чего? в десять минут я уложился. Женщина — то ли хозяйка, то ли прислуга, улыбаюсь благодарственно, принимаю чай в подстаканнике. Девушка, заглянувшая ко мне, строго спросила:

— Иосиф, вы сейчас в Смольный, с папой? Скажите, сегодня восстание?

Мрачный вскинулся, недовольно зашевелил бровями. Папа-конспиратор. Ату ее!!!

— Тата, не говори ерунду, с чего ты взяла?!

— Все знают, все! Иосиф, ведь правда, восстание сегодня, я знаю!

Я тоже кое-чего знаю, но помалкиваю. Эх, дети…

— Спасибо за чай. Нет, не в Смольный, у меня еще другие дела, спешу…

Еле остановился, чтобы не прокартавить:

— Конспигация, батенька!

Что халявная молодость делает, прямо в голову бьет. Мужчина несколько растерянно спросил:

— Так ты один пойдешь?

Кивнул, встал и вышел из кухни, он поднялся следом. Женщина сокрушенно вздохнула: — Опять ничего не позавтракал.

Оглянулся: — До свидания, спасибо, тороплюсь — и прошел в коридор. Не продумал, что тут может быть мое на вешалке? Зайдя в комнату, взял с дивана шинель, зорко наблюдая, не вызовет ли это удивления. А и было бы — мне уже почти все равно, больше не увидимся. Накидывая, протянул руку мужчине.

— Мне пора.

И, не давая продолжить вопросы, тронулся к двери.

— Открой, пожалуйста.

Удивленно взглянув, он пропустил меня на лестничную площадку и мои шаги загрохотали в гулком лестничном пролете — впервые после этих почти тридцати лет. Едва ли не бегом спустился и вылетел из парадной. Глухо ахнули двери. Свобода!^[1]

Темно, начало восьмого, посветлеет еще часа через два. Единственный фонарь на перекрестке склонил желтую голову. В доме напротив свет только в трех окнах, да в соседнем здании над подъездом дышит тусклая лампочка. Моросило, мелкий дождик прозрачной сеткой ложился на волосы. На улице никого — или пока слишком рано для разомлевших со сна богачей, или район такой малонаселенный. Поднял воротник, сунул руки в карманы и, зябко передернув плечами, зашагал направо, поглядывая на дома, высматривая таблички с названием улиц, — может, увижу знакомые, определюсь по месту.

И тут на меня навалилось, это я уже не мог больше сдерживать. Еще вчера я был Чингисханом, умирающим от ран императором монголов, но — Чингисханом!!! Вся моя жизнь осталась там — Бортэ, Хулан, Хулугэн, Цэрэн, мои родные, друзья, мой народ, мое время. Все они умерли, растворились в веках, прошло семьсот лет. а для меня прошла только эта ночь. Запах волос Хулан, тепло ее руки… Перед глазами плыли образы моих дорогих, бесконечно родных и любимых, потерянных навсегда. Моя модель вселенной оказалась несостоятельной, мир рухнул, кольцо времен, возможно, не замкнется, увижу ли я их когда-нибудь… Память о них и былом — вот и все, что осталось от тех прожитых лет.

Когда-то, в далеком 2008 году, в день своего пятидесятилетия, я, Сергей Петрович Томчин, бывший майор Советской армии, бывший математик и бизнесмен, шагнул во временной провал и очутился в степи, среди кочевников, на неизвестной мне планете. Да, я считал, что случайно попал в другой мир, был молод, наивен и не верил в мистическую чушь. Ошибался, теперь это вынужден признать. Но я стал ханом племени и создал свое государство только собственной волей и умом, в соответствии со своими представлениями о правильности действий в складывающихся обстоятельствах. Я сам создал свой народ, дал ему имя, собрав его из разрозненных племен, прекратил резню в степи, дал людям законы. Я поднял его с колен и мы вместе созидали величайшее в том мире государство свободных, гордых и счастливых людей. Я дал ему самую совершенную армию, я заложил государственные основы, я начал возведение городов и объединение стран под властью справедливых законов, я сделал все для развития человечества, цивилизации, наконец. Жизни не хватило для завершения всех моих планов, потомки не смогли избежать соблазнов власти, ушел порыв, исчезла воля и стремление идти по указанному мною пути, все произошло слишком быстро, при жизни одного поколения, я не успел воспитать новый народ и заложить в его генотип принципы равенства всех людей перед законом и изначальной свободы каждого рожденного. Война, вечная война не позволила вложить в них ту мораль, которую я исповедовал. Служить людям и защищать свой народ, этим я жил — так чем я виноват перед историей, перед планетой, что созданное мной превратилось в пыль и имя мое на моей первой Родине стало нарицательным? Иначе не было бы этого сочетания — Сталин, Петроград и 1917 год. Все мои усилия, все жертвы пошли прахом, историю не изменить. Предатель Бату, кровь предателя!..

И вот теперь — Сталин…

Неужели Он, тот, кто ведет меня по судьбе, не понимает, что после Чингисхана я не поверю в возможность что-либо изменить в этом мире несправедливости, в этой очередной мясорубке, в которую он меня забросил. Десятки лет борьбы, что он мне предрек, никуда не приведут, кровь новых жертв падет на мою голову, и — ничего. Через сотню лет Россия будет разрушена, раздроблена, захвачена иностранным капиталом, женщины и дети будут продаваться на рынках тела по всему миру, а вымирающий от бездуховности и бессмысленности существования народ будет жалко цепляться за жизнь всеми своими ста сорока миллионами.

На одной седьмой части суши, в которой скрыта треть мировых запасов полезных ископаемых, произойдет мягкая передача всех богатств, накопленных веками славной истории и кровью патриотов, в руки иностранных подданных, детей и внуков воров и предателей своей страны, ее народа, ее будущего, когда-то родившихся в СССР.

Гибель империи не остановить, а через пару сотен лет и вся планета задохнется в продуктах жизнедеятельности, оставленных обществом потребления, выгрызшем надежду будущих поколений неуемной жаждой наживы и удовольствий.

Жизнь нам дана для наслаждений и развлечений, после нас — хоть потоп. Берегите себя!!! Скоты.

Я уже почти бежал в темноте в окружении редких пятен светящихся окон по обе стороны улицы. Спокойнее, не споткнись. Под ноги смотри, горячий эстонский парень. Так вопросы не решают, успокойся. Дыши, гуляй, некуда тебе бежать. Больше некуда.

Какой из меня Сталин? Я не знаю истории его жизни, не владею грузинским и партийной риторикой, не помню никаких работ Ленина, Маркса и прочих вдохновителей мирового пожара революций, не знаю лиц, обстоятельств, фамилий — не владею темой. Я равнодушен к вопросам идеологии. Их партия, закаленная долгими годами работы в подполье, обязана меня уничтожить при первых возникших сомнениях по моему поводу. Провокатор или сумасшедший, итог один — пуля в лоб в укромном уголке, чтобы не выносить сор из избы. На что рассчитывал тот, кто затеял всю эту аферу с переносом сознания? За что мне бороться? За свою жизнь, внедряясь, витийствуя, ведя народ по предопределенному историей пути? Удивил, уж кто-кто, а Он должен понимать, что я из себя представляю. Власть, роскошь, богатства… И Он хочет завлечь этими игрушками того, кто еще вчера был Чингисханом? Вот и исправим историю, так, как это может сделать только Чингисхан!

Есть хороший способ исполнить мечту многих поколений российских демократов и кое-кого еще. Я могу уничтожить Сталина. Для этого не надо стреляться, достаточно просто уйти, уйти сейчас — и ничто не сможет вернуть к жизни эту политическую фигуру. Как радовался Геббельс, когда умер Рузвельт…

А что дальше? чем дальше жить в этой проклятой благословенной Австралии? Греть пузо на солнышке, наслаждаться уютом и сытостью, недостижимыми для моих бывших сограждан? Как когда-то сказал мне мой бывший одногруппник по институту, покинувший нас в девяностые и переселившийся во взбалмошный Нью-Йорк:

— Те же проблемы, тоска и прочее, но, как подумаю, в каком вы дерьме сидите сейчас, и сразу легче становится, правильный был у меня ход.

Черт, может, книгу напишу, изложу свой опыт реального властителя, взгляд на природу власти, на динамику истории и роль личности в ней. Хотя — для кого это все, вся правда о хождении по головам на Голгофу? Нужна ли эта правда, если читающий не сможет отличить ее от выдумки или фанфаронства, опыта не хватит. Не называть же книжку — "Мемуары Чингисхана. Как это все было." Не поверят…

Да и какой смысл во всех этих книгах? Кому я хочу что-то сказать, доказать? Никому.

Ничего.

Не докажешь.

Чего к монголам привязались? не из-за них сейчас, как и потом, на рубеже тысячелетий, наша общая страна в говне. Гораздо в большей степени вина за тогдашнюю потерю независимости той Киевской Русью лежит на русских князьях и их окружении, многолетней сварой ослабивших свои карликовые государства, не с меньшим энтузиазмом вырезавших собственный народ, не чуравшихся прямого предательства национальных (чтобы они еще об этом думали!!!) интересов. Слабость всегда провоцирует сильного на государственном уровне.

Книги, книги… Когда нибудь в них напишут, как орды оголтелых большевиков разнесли благословенную Германию, залили кровью ее чудесные автобаны, оккупировали цветущую Европу и тьма надолго сгустилась над всей восточной частью континента. Новый Чингисхан — Сталин, варвар, кровавое чудовище, одержимый неуемной жаждой власти, уничтожил древнейшую цивилизацию Прибалтики, Польши, Германии, Чехословакии, Венгрии, Румынии, Болгарии, Югославии. Стон насилуемых женщин стоял над дымящимися развалинами поверженных в прах городов. Толпы побежденных сгонялись в сибирские лагеря, обрекались на рабский труд и гибли там, гибли…

А сохранится ли без меня эта страна? Что построят на месте гибнущей империи жидо-комиссары Ленина и Троцкого, да и будут ли они строить, мечтая о мировой революции? И кто им даст? — сразу свернут финансирование. Может быть, страна останется в развале Брестского мира, с вырванными интервенцией территориями, с кровоточащими ранами на месте Архангельска, Одессы, Владивостока? Раздробленная на кучку ублюдочных государств с марионеточными правительствами и вымирающим в нищете и пьянстве населением. Пока еще существуют колониальные империи, Россия вполне подходит на роль новой Африки с ее гигантскими запасами полезных ископаемых и низкой плотностью населения. То, что удалось мировому капиталу в девяностые, произойдет сейчас. Жалкие ошметки былой мощи, продаваемые по дешевке всем, кто готов заплатить. Кто защитит страну или ее остатки от фашистких орд в сороковые, кто воспитает поколения чистых и честных людей, советских людей, жизни не пожалевших за свободу и независимость Отчизны?

Ленин и Троцкий? Их маргиналы? Люди, для которых Россия лишь полигон для отработки и проверки на практике их сумасшедших теорий, неисчерпаемый источник для выкачки денег на нужды мировой революции, для комфортного существования в ожидании мирового пожара.

Нас выручал веками сложившийся моральный облик народа, то, что дало менталитет русской общины. Справедливость дороже денег. Вот когда им удастся победить или сломать это человеческое представление о ценности и уважении жизни ради людей, всех людей, даже посторонних, неизвестных тебе, тех, кто еще не родились, ради каких-то высших идеалов, когда победит (присущее евреям как нации) правило видеть главную жизненную ценность в деньгах и их количестве, тогда и можно будет сказать, что Россия погибла, нет больше этого народа, переродился в вислоносых, а осталась одна география. И Троцкий, и Ленин, и прочие их последователи из таких, это у них в крови, и от этого невозможно избавиться.

Да! Я буду бороться! Ради тех мальчишек, кто защитили Родину. Я не дам им погибнуть, не родившись духовно, так и не став теми вызывающими восхищение людьми, преданными стране. Я не дам им превратиться в стадо тварей, жаждущих лишь наживы, с рабской мечтой сравняться с европейцами в уровне потребления и потреблядь, протреблядь. Не дам им превратиться в то, во что превратилось поколение их внуков. Они проживут достойную жизнь достойных людей. Те, кто сегодня вершат революцию, никогда не смогут уйти от власти денег, от мечты о личной власти над миром, это выше их, это в крови их матерей, бабушек. Предательское равнодушие кукушонка к кормилице. Никогда!

Слишком пафосно для такого утра. Холодный расчет и холодный душ. Никто тебя Сталиным не назначал, судьбы Отечества в руки не передавал. Ты никто и знания твои ничто, они о другой жизни, о чужой судьбе. Хочешь удержать державу от падения в пропасть — попробуй это сделать. Сделать, а не болтать, не хвастаться, не проклинать.

Бороться! Ради поколения тех мальчишек, которые отстояли страну в Отечественную, ради них и моего отца…

Его памяти посвящаю.

Ладно, решение принято, пора разобраться по местности.

Морось сменилась ощутимо накрапывающим дождем, волосы совсем намокли, по щекам и шее зашиворот потекли тонкие струйки. Вот она, питерская погода. Так-то меня встречает любимый город после многолетней разлуки. Но воздух хорош, пахнет осенней прелью и сыростью. Дома, я, наконец, дома!

Прошел уже пяток кварталов и перекресток, никого не встретил, лишь какая-то старуха, похожая на замотанный в неведомые тряпки скукоженный гриб, прошмыгнула мимо. Будто вымер район. Хотя бы рабочие должны бы спешить на работу, патрули какие-нибудь, лавочники, извозчики. Не такая уж рань, только темень и фонари не горят. Вон вообще темный дом, света нет ни в одном окне. Наверное, Выборгская сторона или глушь Петроградки, там в мое время было не лучше. Может, трамваи ходят, надо послушать, вдруг где-нибудь зазвенит. Кстати, патрули… Пора паспорт переложить в отдельный карман, черт знает какая реакция будет у них на все эти мандаты. Вроде, кто-то мелькнул сзади, подождать, что-ли? Спрошу, как добраться до Невского, дальше уже сориентируюсь.

Ба! Из темной подворотни мертвого дома вырулили две фигуры. Ну-ка, ускоримся, пока не растворились в дали, поспрошаем дорожку.

Да, нарочно не придумаешь. Скульптура "рабочий и колхозница", (позы те же), а между ними здоровенный мешок, который эти два муравья с трудом удерживают на спинах. Стоп! рабочий и колхозник — ничего женственного в правой фигуре нет, просто длинные полы одетого на мужика тулупа напоминают развивающийся подол платья. Это уже не наволочка от подушки, целый матрас добром набили и, кряхтя, на цыпочках, шествуют в мою сторону.

Так, ну что можно сказать о первых представителях угнетенных масс, встреченных мной? Не орлы. Тот, которого я обозначил рабочим — высок, широк в плечах, но лицо вытянутое, пропитое, дегенеративное. Мешок сбросили, отдышаться не может. Курит, несомненно. Колхозник приплюснут, с широким задом или покрой его тулупа такой? Лицо… нда. Широкое лицо и с глазами что-то не в порядке. Маленькие, круглые, как бы не на месте, слишком разнесены по краям физиономии. Нет в ребятах дружелюбия. Попробую улыбнуться. Странный у них мешок, воры, что-ли?

— Ну что ты уставился, господин хороший, чего гляделки вылупил, цыганская морда!!? Колхозник, полуотвернувшись, но цепко удерживая меня в створе взгляда, сплюнул сквозь зубы. Быстро, в три шага, оказался рядом, прижался и захватил в кулак правый обшлаг моей шинели. Бешенно расширенные глаза надвинулись, с пытливой сумасшедшинкой всматриваясь в мое лицо, в уголке рта скопился белый налет, капельки слюны повисли на редком желтоватом кончике уса.

— Подыхай!!!

Опять этот меняющийся взгляд. Пара секунд и в глазах уже вселенская тоска, а мозг еще в отключке восторга безнаказанного убийства и губы пытаются дошептать матерные слова торжества. Зажатый в его правой руке нож по самую рукоять погрузился ему под ложечку, чуть ниже второй пуговицы, и теперь я всем своим весом пытаюсь продолжить его движение вниз. Послышался колхозный хрип и чуткий рабочий вырвал руку с чем-то вроде револьвера из бокового кармана коротенького пальтишки. Вот и все. Прижимаю к себе колхозника, пытаясь закрыться им от пули. Как только отпадет эта тяжелеющая преграда, пара выстрелов с расстояния в пять метров разрешит все мои вопросы. Тяжелый удар в спину бросил меня вперед на колхозное тело, с глухим стуком ударившее черепом о камень мостовой, покатился барашковый треух, я попытался быстро скатиться с умирающего и уйти в темноту. Куда там. Тело не мое. Перекатился один раз и замер, упершись спиною в стену дома, вглядываясь в нового участника событий. Нога впустую скребнула мостовую, дрожащей от накатившей усталости рукой пытался зацепиться за стену и приподняться. Слабоват и привыкнуть к этому, похоже, не успеваю. Вот и интеллигенция пожаловала. Наверно, на шухере на углу стоял, в какой-нибудь темной нише, я и не заметил его, бодро промаршировав мимо, а теперь хорошим пинком с разбегу он прекратил пустую борьбу своего товарища со случайной помехой в нелегкой ночной работе.

— Назар! стреляй цыгана! он Фильку зарезал!!!

И почему я решил, что эта фигура интеллигент? Длинное пальто, длинные волосы. А-а, еще очки и, вообще, морда породистая. Ну не хиппи же, этим еще рано. Командует, указует, сам пачкаться не желает. Вон — тоже пистоль в руке. Только — что за друзей ты себе завел? Назар, Филька. Не мы такие, а жизнь такая? Урла ты, а не интеллигент.

Выстрелы загрохотали неожиданно громко, я уже отвык, невольно зажмурился, во рту стало кисло, как железа лизнул. А меня уже тормошили, пытаясь приподнять.

— Товарищ Сталин, вы живой? Товарищ Сталин!!

Парнишка какой-то. Споро помог встать, я облокотился на стену, прижался щекой к камню. Сейчас постою и буду соображать. Минуту постою, чуть-чуть. Ноги в коленях вихляют. Колхозник еще продолжал дрожать ступней, рабочий и интеллигент не шевелились, застыв пятнами на мостовой.

— Уходим, товарищ Сталин, надо быстрей, я помогу, вы на меня опирайтесь. Ну пожалуйста, товарищ Сталин, уходим…

До перекрестка я почти висел на нем, потом мы свернули за угол, я потихоньку начал шевелить ногами самостоятельно, вскоре совсем разошелся, пошел один.

— Вы не ранены?

Я отрицательно мотнул головой.

— Вы меня простите, виноват я, растерялся. А потом испугался, что вас убили, когда этот, в бекеше, на вас кинулся. И стрелять в него мне было нельзя, я в вас попасть мог. А тот сзади в вас мог выстрелить, он сначала даже целился, я в него хотел. А тот, у мешка, тоже, я и растерялся. Вы простите меня, товарищ Сталин, я же охранять вас должен, вы простите меня…

Я остановился и, наконец, подробнее рассмотрел его лицо. Нормальное, чистое, лет двадцать пять молодцу. Такой же бушлат, как у убитого. Пока всматривался, парень продолжал бормотать, и виноватость все больше проступала на его подвижной физиономии. Вздохнул и потерянно замолчал.

— Ну, хватит причитать. Все кончилось. Ты молодец, правильно действовал, спас мне жизнь. Кто приказал меня охранять? Почему прятался, шел вдалеке? Как зовут?

Парнишка приободрился. Похоже, это для него впервые — убивать, руки все еще трясутся, сейчас осознавать начнет, еще раз в панику вдарится. Надо его отвлечь вопросами, разойдемся потихоньку, освоится.

— Ну отвечай, я спросил!

Парень подтянулся и начал.

— Зовут Алексей Ефремов. Вы меня не помните? Мы с вами позавчера разговаривали, когда метранпаж вам верстку приносил. Вы еще пошутили тогда. Мне от нашего отряда в типографии вас охранять поручили, вы же сегодня должны к нам подойти. А я должен вас охранять от дома до типографии, только на глаза не лезть и не разговаривать, потому что вы этого не любите. То есть, мне сказали, что вы не любите, когда вас охраняют, а не разговаривать. Сказали, чтобы посмотрел, если патруль привяжется, выстрелами отвлек, или еще что по обстановке.

Типография, значит. Грамотная речь, заметно. И вообще парнишка толковый, располагающий. Вон улыбка какая, уже отходит от приключения. Все хорошо, молодость…

А грабежи в городе уже вовсю идут, шагу ступить нельзя. Наверно, полиция это дело совсем забросила, политикой занимается. Ну правильно, больше трех не собираться… Соберешься тут, когда на улицах стреляют и режут. Стандартная методика власти — не отвлекается народ на всякие разговоры, выживает. Со снабжением перебои, война же еще. Давай, вспоминай, вспоминай.

— Как думаешь, долго нам еще до типографии таким ходом? Ты давай, я на тебя немного опираться буду, веди. Сам-то как, не задело?

— Нет, не попали в меня. Тот рыжий стрелял два раза, а длинного я сразу… Мы тем проулком пройдем, чтобы без патрулей, а дальше быстро, может, к восьми уже будем. Вы опирайтесь на меня, товарищ Сталин, я крепкий.

Надо же, рыжего заметил в такой темноте. Это он о рабочем, интеллигент точно был черным. Ладно, дальше надо помолчать, подготовиться к встрече в типографии. Вообще полезно больше молчать и слушать. Сойдешь за умного.

Пожалуй, первый этап мне ясен. Вопрос о моей борьбе с большевиками не стоит, удержать империю от падения в пропасть революции уже не удастся. Белое движение, Временное правительство, монархия — битые карты. Что-то я не помню, чтобы Сталин играл какую-то решающую роль во всем этом битье. Со мной или без меня, но большевики возьмут и удержат власть в стране, с историей не поспоришь, эти процессы запущены давно и надолго. Я должен перехватить власть у Ленина и удержать ее после его смерти, в этом залог будущих возможностей для восстановления державы. Обо всем остальном будем думать, если удастся это.

Моя цель прижаться к Ильичу, стать необходимым ему лично, и, при его поддержке, выйти на ведущие позиции в партии, получить рычаги в управлении ею и страной. Партия такой же инструмент власти, как и любой другой бюрократический аппарат, значит надо стараться, чтобы он креп и разрастался в своей мощи под моим руководством. Ну, коротко и ясно.

Ключ ко всему — Ленин, на него все внимание, надо искать его слабые стороны и использовать их. Для начала понаблюдать за этим человеком и приступить к его глубокому всестороннему изучению. Найдем что-нибудь. Мой образ — исполнительный и инициативный служака, преданный соратник, правая рука. Сначала всегда Владимир Ильич, потом то, что сделано при моем участии и под его руководством. Только благодаря ему и т. д. И помалкивать, аккуратнее, тщательнее. Никакой отсебятины, зубы сжать и терпеть. Придется параллельно выучить всякие труды и научиться смотреть на все происходящее с ленинским прищуром.

В общем — вживаться, вживаться и еще раз вживаться. Нужен Йоганн Вайс, не нужен и еще долго не будет нужен Александр Белов. Хороший был фильм.

Интересно, что мне было надо в типографии? Сразу после нее — в Смольный. Если не расстреляют.

— Товарищ Алексей, подбери мне еще десяток своих ребят, таких, за кого можешь поручиться. Подумай, люди нужны надежные, боевые.

Пару минут шагали молча, затем Алексей жалобно произнес:

— Я только за двоих поручиться могу.

— А ты подумай, реши задачу. У тебя час, пока мы в типографии будем. Перед выходом в Смольный доложишь, представишь людей. Связь с ними обдумай, надо будет по городу их посылать. И о нашей маленькой войне — никому, не надо, чтобы товарищи беспокоились.

Так и дошли.

В типографии было несложно, меня знали и ждали. Оказалось, что сегодня в газете "Рабочий путь", печатающейся здесь, должна выйти моя статья "Что нам нужно", для этого я и приперся, посмотреть гранки. Не удержался, чтобы не внести правку, забрался в какую-то комнатушку и начал менять историю по памяти. А как еще? Надо в ситуацию вникать, газеты читать и потихоньку осваивать перо. Мало ли что грузин, мне еще собрание сочинений писать.

Так что, для начала призвал в статье к свержению Временного правительства и передаче всей власти Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов.

Типография, да еще перед мятежом, дело шумное. Но не настолько же! Стрелять-то зачем?! Дверь распахнулась, ударившись о стену, и в мою обитель почти ворвался офицер, подталкивая вперед мужчину, передавшего мне гранки.

— Господа, на основании распоряжения Временного правительства, я закрываю газету и вынужден здесь все опечатать. Прошу вас, как главного редактора, проявить понимание и… прикажите своим сотрудникам не оказывать сопротивления представителям законной власти. Это не поможет, со мной взвод юнкеров и у меня приказ.

Немая сцена. Протянув руку, получил постановление для ознакомления. Все по форме. Чего сказать-то такое героическое, ждут поди?

— Господа…

Не стоит, авторитет поплывет.

— Товарищи…

Ага, сразу по морде от вояк схлопочу, опять же, ждут, готовятся отрывать кричащее тело, цепляющееся за редакторский стол, и выносить на воздух.

— Все понятно. Позвольте, я пройду и прикажу людям не оказывать сопротивления. Через пять минут вы сможете приступить к опечатыванию помещений и оборудования.

Под пристальным взглядом офицера вышел, тут же сзади пристроились двое мальцов в солдатских шинелях. Дети еще, подраться хочется, один пихнул меня прикладом в спину, убыстрил, так сказать. Как-то тяжело встречают меня мои земляки после стольких лет, бьют постоянно, уже привыкать начинаю. Кончать это надо, все же бывший император, а тут за пару часов от прибытия так насовали, сколько за последние двадцать лет не было.

Выставив нас всех на дождик, офицер запустил в помещение типографии двух шпаков, назвавшихся комиссарами Временного правительства, оставил троих юнкеров им в охрану и, построив свой отряд, с чувством хорошо исполненного дела, гордо покинул нас, не попрощавшись. Народ стоял как оплеванный. Даже мой спаситель прятал глаза после моих капитулянтских демаршей.

— Товарищ Ефремов, надо быстро привести солдат из наших, не меньше роты. Сможешь? Найдешь? Ты возьми с собой тех двух ребят, за которых ручался, объясните там обстановку. Не меньше роты, запомни. Меньше не приводи, возможна еще одна попытка захвата типографии, так легко не отделаемся.

— Товарищ Сталин, я в Волынский полк, они рядом. Я быстро.

— Давай.

И повернулся к мокнущей толпе.

— Товарищи, придется подождать, помокнуть. Прошу проявить сознательность и никому не расходиться. Помощь будет, спокойно ждем.

Снова улыбнулся ободряюще. Черт его знает, наверно, в таких случаях митинг положено проводить — для бодрости и нескучного времяпровождения. Но мне чего-то временами это неохота, последние пять минут — точно. Суетиться, соответствовать правилам… Вот так включишься в жизнь, закрутишься, что и на сон времени не останется, а потом — раз! и двадцать лет прошло. И даже подумать, осмыслить происходящее, за весь срок ни разу не удосужишься, вертишься на автомате. У меня так с бизнесом было. Постою, помолчу, пусть между собой пока шуршат. А если Лехи до вечера не будет? М-мать…

Роту Алексей привел через полчаса, прямо — как ждали они вызова на объект. Поставил задачу их командиру, суровому окопному дядьке и, без лишних стенаний, разоружили юнкеров, заперли с комиссарами в кладовую. Посидят до вечера, так спокойнее. Вот посадил пару комиссаров в холодную — и что? Нет перспективы у белого движения. Против истории не попрешь, одна формальность. Хотя и весело.

Печати все сам посрывал, сопровождаемый опасливыми и радостными взглядами и шушуканьем революционеров. Не привыкли еще к открытому неповиновению правительству, даже Ленин в шалаш сбежал, не стал бодаться, а здесь я — такой смелый! Герой!!! Но я-то знаю, что революция завтра, надо же кому-то начинать. Вот я и начну.

Типографским поставил задачу к одиннадцати дать газетный выпуск с моей статьей. Зря я, чтоли, почти половину написал? Даешь власть Советам! А то подзадержался здесь, в Смольный пора, там Второй съезд Советов должен открыться — это я в газете вычитал. Я тут революцию начал, как говорят, а они не в курсе. Поможем товарищам, разъясним. Пора Зимний брать. И с Лениным надо знакомиться.

Да, "Рабочий путь" — это "Правда" в подполье. Местные себя правдистами между собой называют.^[2]

До одиннадцати Алексей представил мне свой десяток и я их разослал снять мне квартиры по всему городу, особо постараться в районах вокзалов и порта. Один оказался шустрым, вызвался всех проинструктировать. Деньги передам завтра, связь через Алексея. Отобранным у юнкеров довооружил свою гвардию и приказал Лехе составить мне список — кому чего еще потребуется. Есть у меня мыслишка — по поводу Ленина в шалаше.

А, все-таки, я живой и в любимом родном городе уже четыре часа! И именно поэтому счастливая улыбка периодически возникает на моем лице.

Глава 2

До Смольного дошли минут за пятнадцать. Теперь я определился с местом, где я вошел в этот мир — где-то в районе Суворовского и Советских улиц. А в первый раз я родился в Парке Победы. Ну да, там был родильный дом. Потом столько раз гулял по родимым аллеям. Сейчас его еще нет, парк разбили после Отечественной, там кирпичный завод, в печах которого в блокаду сожгли сотни тысяч погибших ленинградцев. Вот такая история.

К одиннадцати народу на улицах прибавилось, я старался не разглядывать всех встречных-поперечных, но удавалось с трудом. Отвык от цивилизации, все интересно. Шпалерную чего и не узнать, если впереди Смольный собор. Только присутствие шагавшего рядом Алексея удерживало мою челюсть на положенном месте, но раз взял провожатого, то что уж теперь. Для связи с гвардией, на пару дней, потом посмотрим.

У собора встретили Ленина, я ему рукой помахал, хотел подойти, но Ленин торопился и только кивнул, быстро прошелестев мимо. С ним было еще четверо совершенно разных товарищей, очень сосредоточенно наступавших на пятки вождю. Я тут же оделся в завесу неприступной занятости и целеустремленно зашагал к зданию Смольного. Не очень надо — ручкаться со свитой, если вождь демонстрирует мне свое пренебрежение. Не так поймут, будем считать, что у всех свои дела, спешу по его поручению. Свои люди.

И только потом до меня дошло, что Ленин был какой-то слишком худой, высокий и молодой. Черное пальто меня ввело в заблуждение. Этот с бритой головой и без кепки. Да и вообще не слишком похож, хотя что-то знакомое есть. Перебдел, излишне настроился на встречу, а тут, может быть, полно народу с лысиной, усами и эспаньолкой. Маскируют Ильича от царской охранки, попробуй, найди его в такой толпе. Нужно картавых отбирать. Опять расслабился, серьезнее надо.

Будем штурмовать через центральный вход. Серьезно тут они подготовились, у дверей по бокам "Максимы" вместо стандартных дворцовых львов, на мостовой у стены пушечка-трехдюймовка. Ну и народ шарится — туда-сюда, все деловые, озабоченные, штатские. В трудах — заботах. То ли дело солдатики при входе. Покуривают, общаются, закусывают. Одна группа даже костер запалила, стулья приволокли и сидят, греются, шутки-прибаутки, клуб веселых адьютантов. И морячки — больше десятка — вольно расположились и, время от времени, дергают проходящих в шляпах, шуточки шутят. Пропускают внутрь двое: которые им бумажки суют, тех внимательно и без почтения, а вон того, с бородой — как и не заметили. Расхристанного стилягу в ковбойской шляпе — вообще чуть не расцеловали, по плечу похлопали, и — внутрь. Это чего, анархисты в карауле стоят? Мой дезертирский прикид… даже не знаю. Пусть признают и пропускают, без вариантов, ничего в голову не приходит. На абордаж!!!

Улыбаясь, кивнул на Леху — "Это со мной" — и прошел, как к себе. И все. И никто не кричит, не хватает. Будем дальше Алексею демонстрировать, какой я здесь большой начальник. Надо туалет найти и Ленина. Сначала туалет. На лестнице на второй этаж наткнулся на пристальный взгляд спускающегося товарища. Товарищи! Меньшевик пробрался в наш лагерь! Такими их в кино изображали, пробрался и попался мне, и уставился на меня. Сдаваться хочет? Буду брать.

Взяв за локоть, арестованный отодвинул меня к перилам, пропуская проходящих. Сверху к меньшевисткому отродью двигалось подкрепление из таких же киношных злодеев. Смольный захвачен меньшевиками! — эти трое, да еще сверху идут, потряхивая стандартными козлиными бородками. Евреи, само собой, ну не Чеховы же. Мыслящая интеллигенция.

Не обращая внимания на мою подготовку к обороне, вообще на меня внимания не обращая, подоспевшие накинулись на моего визави и забросали его вопросами, продолжая свой разговор, перебивая друг друга, спеша что-то шепнуть в подставленное ухо и подергивая главного меньшевика за лацкан. Громче всего слышалось; — Лев Давидович! Лев Давидович! и потом всякое шу-шу-шу. Не то, чтобы тихо, но я впал в ступор, слышал и не понимал, мысли метались, не мог выработать линию поведения. В голову приходило только одно — стряхнуть его руку и, нацепив на лицо выражение грубого безразличия, двинуться дальше.

Это провал!!!

Соберись, скотина!

Этак я и от Ленина сбегу!

Лев Давидович, чего-то знакомое…

— Товарищ Троцкий, наша фракция должна поставить этот вопрос в повестку дня! Да, я так считаю и настаиваю! И…

Я опять отключился. Троцкий, твою мать!!! По спине потек жар, лоб покрылся испариной и я вытер ладонью лицо.

— Простудились?

Несколько снисходительно-барственно, так прозвучало. Лизоблюды, наконец, заткнулись, меня окутала тишина. Мой выход.

— Только что юнкера захватили типографию "Рабочего пути". У них постановление Временного правительства. Весь тираж арестован.

— И вы, как всегда, оказались там, чтобы обрадовать нас этим известием? Ну не здесь же. Пройдемте…

И, обернувшись к своим товарищам, произнес:

— Надеюсь, вы понимаете? Не стоит предавать немедленной огласке бессильную преступную попытку заглушить голос рабочих и солдатских масс в тот момент, когда авангард этих масс с оружием в руках защищает Съезд и революцию от натиска контрреволюции. Надо подумать и выработать консолидированное решение по этому вопросу. Прошу меня извинить, у нас с товарищем срочные дела.

Я махнул Лехе, чтобы подождал меня где-нибудь тут и тронулся за Троцким. Зашли в ближайший кабинет на втором этаже, он оказался пустым.

— Как не вовремя! Теперь вы понимаете трудности руководства революционным процессом? Мы закаляли революционную энергию петроградских рабочих и солдат, мы открыто ковали волю масс на восстание, а не на заговор. Партия возложила эту обязанность на меня, Председателя Петроградского Совета! Хорошо, на нас. Вы, как член бюро, должны это понимать! Партии соглашателей своей предшествующей политикой нанесли неизмеримый урон делу революции и безнадежно скомпрометировали себя в глазах рабочих, крестьян и солдат. Какие у вас предложения, что вы вообще думаете по этому поводу, интересно было бы узнать? Я считаю, что вопрос надо вынести на обсуждение… Я считаю, что это последствие предательских действий Каменева и Зиновьева, подготовка восстания дезавуирована и последствия этого могут быть самыми ужасными. Когда их политика обструкции и подделки общественного мнения революционных классов потерпела жалкий крах, когда восстание оказалось единственным выходом для революционных масс, обманутых и истерзанных буржуазией и ее прислужниками, — тогда они сделали для себя последний вывод. Каменев член вашей редакционной тройки. Что вы теперь думаете о нем и Муралове? Я настаиваю, чтобы вы передали мое мнение Владимиру Ильичу.

Так и хотелось поддакнуть: — Просто невозможно работать! В общем-то, Троцкий не слишком испуган, скорее — взволнован.

— Я не договорил. Рабочие призвали солдат из Волынского полка, комиссары Временного правительства арестованы, газета вышла. Предлагаю захватить еще одну типографию для резервного выпуска газеты, мы не можем рисковать единственным в городе печатным органом партии. Это надо сделать сегодня, днем, в крайнем случае — ночью.

А вот теперь он испугался.

— Вы понимаете, что вы наделали?! Мы еще не готовы к выступлению! Вы осознаете серьезность положения?! Правительство немедленно примет меры, организует силы контрреволюции, чтобы бросить их на нас. Мы не сможем обороняться, если они пришлют войска! Вы…

— Для начала — это сделали рабочие и солдаты. И, поскольку процесс уже запущен, считаю необходимым принять меры для недопущения такого впредь.

— Да! Да-да. Революционный порыв масс. Наша революция есть победа новых классов, которые придут к власти, и они должны защитить себя от той организации контрреволюционных сил, в которой участвуют министры-социалисты. Необходимо срочно принять соответствующее решение ВРК, мы не можем допустить, чтобы роль нашей партии была принижена партиями соглашателей, поддерживающими правительство смертной казни и народной измены. И вам небходимо сделать сообщение о текушем положении дел перед делегатами съезда из нашей фракции на совещании….

Вообще-то, я имел ввиду резервную типографию, а не фальшивое указание какого-то ВРК задним числом. Мыслим по-разному, учту.

Голос журчащего и вскрикивающего Троцкого уже не держал в напряжении, постепенно я перестал вслушиваться и, вежливо улыбаясь в усы, перешел к оценке ситуации. Так вот ты какой, пламенный трибун, военный гений революции, вечный оппонент Сталина. Никогда не понимал, как можно настолько увлечься криками говоруна, чтобы потерять трезвость в оценке ситуации, пойти за таким. Не знаю, чего ты там умного придумал, я, как математик, вообще не воспринимаю всякие общественные дела как науку, но пока передо мной только заносчивый, несколько испуганный болтун. Еврей-полководец? Спорно, и уж никак — про этого. Даже биржевые махинации у себя в конторе этому господину я бы не доверил. Растерян, не знает что делать, но пытается командовать. Как же — представитель самой умной нации, априори гений, вынужден говорить почти на равных с полуграмотным "горским князем". Чего-то он от меня явно хочет, но ни черта не понимаю в их партийной терминологии. Сказал бы по простому.

Каменев, Зиновьев — чего? Надо послушать, хватит его разглядывать.

— Сталин, вы меня не слышите или только делаете вид? Я предлагаю не доверять Каменеву и Зиновьеву. В отсутствие Ленина все вопросы о подготовке восстания можем решать только вы, как член бюро, и я. У революции сейчас не может быть других вождей. Мы должны совместно выработать план наших действий, обстановка критическая. В любой момент все может закончиться крахом. Что вы предлагаете? Я хочу услышать, наконец, что вы думаете по этому поводу?

Он за дурака меня держит. Восстание завтра или сегодня, все давно должно быть готово, люди расставлены, объекты для захвата намечены. Явный лидер он, Ленин еще скрывается. Кто вообще революцию делал, кто эту штуку спланировал? Ничего не понимаю, кто тут главный тогда? Мне еще с обстановкой и народом разбираться после внезапного приступа амнезии, я вообще никого не знаю, а этот опять завел шарманку о фракциях, постановлениях и постановках вопросов. Он чего — голосованием власть брать собирается?

— Я хочу услышать, наконец, что вы думаете по этому поводу?

Пожалуйста, услышал. Почта, телеграф, мосты, банки, вокзалы, порт, прочее, — отправить отряды из близлежащих казарм, по возможности — одновременно, во главе с надежными людьми. Демонстрация силы в мирных целях, установление контроля и поддержание порядка. Нам бои в городе не нужны.

Прозвучало серьезно, почти по анекдоту. В правильном исполнении. И ссылочка на Владимира Ильича, для авторитета.

Информация из будущего, цени. Смысл простой: знаешь кого-то — отправляй. Я никого не знаю (это я не вслух, про себя), зайдите через недельку. А пока со своими архаровцами могу захватить ресторан или баню. Я знакомиться пришел, ты сам давай.

Первое впечатление, с учетом этого борца — в городе власти нет. Временные еще пырхаются, издают указы, но наплевать на них народ уже готов, силенок у них маловато, иначе этот бардак давно бы уже прекратили. Смольный похож на театр перед премьерой — предсъездовская суета, но никак не штаб революции. Четкая организация отсутствует, самые именитые в разброде и под подозрением. Командиров, получающих приказы и отбывающих с отрядами для их исполнения, не замечено. Конференция, фойе. Может, меня, все-таки, в другую реальность забросило, здесь вам не тут? Имеет смысл не дергаться, понаблюдать. Троцкий меня признал, пока приклеюсь к нему, пусть с народом знакомит, представляет, так естественней войду в среду, выработаю хотя бы ощущения — кто есть кто.

А вообще — где массовые демонстрации, митинги, знамена, транспаранты? Тихо на улицах. Разбудить революцию получилось, денег дали, а организовать переворот и возглавить страну — кишка тонка. Всякое проявление старой власти воспринимается в штыки, новой власти на горизонте еще не видно. Сидим в говне и привычно ругаем виноватых, дальше пока не умеем. Все равно ведь рванет, назад откатиться не получится, надо брать ответственность и рулить. Блин, не понимаю большевиков…

Выяснилось, что я вообще ни черта не понимаю. Подумаешь, большевики. Кто такие? Троцкий привел меня в большую залу, (я Смольного не знаю, но не зал собраний, наверно, аудитория), где гомонили, кричали, размахивали руками и совсем испортили воздух человек сто, не меньше. Почти вытолкнул к этой толпе и, помахав руками, добиваясь тишины, объявил, что товарищ Сталин сейчас сделает сообщение по текущей обстановке в городе. Плевали они на обстановку. Тут же начались выкрики, вопросы, жалобы, склоки. Меньшевики, эсеры, какие-то социалисты, националисты, интернационалисты, бундовцы, поляки, хрен знает кто — оказывается, все они вели хитрую политику, мешая друг другу, интригуя и обламывая собравшимся на совещание однопартийцам игру по подготовке и проведению открывающегося съезда. И, по-моему, часть из них также торчит здесь и тоже сейчас яростно протестует. Бардак и неразбериха, а с виду солидные люди, делегаты, если я правильно понял. Троцкий минут пятнадцать боролся с этой вакханалией, пламенный трибун был в своей стихии. Роздал всем сестрам по серьгам, обвинил и заклеймил интриганов, успокоил жалобщиков, призвал к мировой революции. Все потихоньку замолчали и, наконец, уставились на меня. А я что? Я ничего, революций не поджигаю, починяю примус. Рассказал не читавшим газет товарищам, трудящимся на подготовке к съезду, все, что почерпнул с утра в прессе, повторил пару лозунгов и оглянулся на Троцкого. Дальше чего? Тут же очередная бородка завопила на весь зал:

— Какая цель у Военно-революционного комитета — восстание или охранение порядка?

— Порядок.

Достали уже. Кончать надо эту говорильню, пора народ рассылать на почту, телеграф и так далее, а я никого здесь не знаю. Или мне по-новой этого демократа на действия вдохновлять?

Слава богу, началась рассылка и постановка задач, я только успевал запоминать, кто есть кто, кого куда и с кем, вроде ничего существенного Троцкий не забыл, даже на захват новой типографии какого-то Уралова направил. И меня не забыл, отослал на митинг в Политехническом. Важное дело поручил, там без меня никак. Надоел, наверно. Только и поимел с барского плеча автомобиль для поездки — спасибо за все. Или чтоб быстрей уматывал. Где я этот автомобиль искать буду? Для начала и так не плохо, не гунди. К трибуну уже не пробраться, опять лапсердаки обсели. Поправил шинелишку, забрал на лестнице Алексея и почапал искать выданный транспорт. Веселее смотри. Революция!

Когда выехали на набережную Невы, попросил остановиться и вышел. Постоял, прижав ладони к влажному камню, держась за парапет, вглядываясь в серые волны. Помолчал. Наверно, минут двадцать…

Отстрелялся как по нотам. А все потому, что думал о другом — где денег взять для передачи гвардейцам на наем квартир. Да и митинг плюгавый, какая-то сотня собравшихся. Покричали, повозмущались и разошлись. Вот крикни я лозунг: — "Все на фронт!", "Записываемся в Красную гвардию!", то и разбежались бы. А так — утренний моцион, призывы послушали и по домам, борцы тоже люди, обедать хотят. И с домашними надо поделиться, призвать их, живут дремучими, газет не читают, а в стране такое творится.

Все таки, где взять денег?

Давай судьба, шевелись. На обратном пути в Смольный, можно сказать, повезло. Сбили мы гражданина, невесть как затесавшегося под колеса на полупустой от прохожих улице, где, кроме нас, в конце ташился непонятный экипаж, запряженный парой лошадок. Удачно сбили, гражданин не расшибся, самодвижущуюся повозку нам не повредил, но испугался сильно. Можно сказать, он сам на это пошел, только нас и дожидался, ради дела революции на улицу вышел. Ну, а дальше чего? — крик, конечно. Прохожие собираться стали. Мне много не надо, я покричал (а кто же?) еще чуть-чуть и сопроводили мы заикающегося владельца ссудной кассы на заплетающихся ногах прямо к нему домой, где в беседе о возмещении ущерба и выяснилось, что он владелец. Вообще-то, я так сразу и подозревал, что деньги у этого троцкиста есть, а автомобили вещь редкая, хрупкая и недешевая. Так что, на дело революции и ремонт, забрали семь шестьсот, даже обои отклеивать не пришлось и мебель разбирать, сам вынес. Собственно говоря, судьба — она для всех судьба.

На Троицком мосту уже пришлось копаться в бумажках, искать мандат. Сам себе головняк создал, сказал Троцкому про мосты на свою голову и получай теперь — блок пост. Ну, по крайней мере, все идет своим чередом. Трое матросиков высыпали на дорогу перед одиноким авто, пришлось вылезать и объясняться. С утра крошки во рту не было, есть хочу, а неграмотный матрос держит в руках мою цидулу со штемпелем Военно-революционного центра и пытается что-то понять. Да там сам черт не разберет, неграмотная бумажка, без фото, проще на слово поверить.

— Товарищ, я член Петросовета, еду в Смольный с митинга. Такие дела разворачиваем, товарищ! Ты дай мне сопровождающего, чтобы больше не тормозили, каждая минута на счету…

Нихрена не помогает. И бумажку уже вверх ногами перевернул, а все прочесть пытается. А вон на мосту патруль с офицером, может ему пожаловаться? Забодали эти революционные матросы, сейчас не выдержу и дам в морду. Черта я вас сюда послал, надо было только подъемный механизм контролировать, разводку моста.

— Старшого давай, ему объясню, раз не понимаешь. Тороплюсь, надо срочно в Смольный.

Завываю это "Смольный" как пароль, зомбирую парнишку. Вот ощущение есть, что все матросы из деревенского призыва, не помню уже, почему? Да он и сам не знает, что со мной делать. Сказали — проверять, он и старается.

— Долой Временное правительство, понял?

Опа! Сработало. Понял! Улыбочка заиграла. Ну, не поминай лихом, может еще встретимся…

А может и забуду про тебя, как повезет.

Ладно, уже забыл.

Война — войной, а обед по расписанию. Смольный у меня никаких положительных ассоциаций с едой не вызывает, в ресторан не пойдешь — фигура не та. После толстого намека поехали к Алексею, где и пообедали, благодаря его матушке, вновь обретенному толстому кошельку и лавочнику-мироеду через дом направо. Сто рублей и, надеюсь, неделю Лехе с матерью голодать не придется. И настроение улучшилось. Вечереет. Поеду в Смольный, посмотрю, что там Троцкий ест.

Пока доехали — совсем стемнело, после сумрачных улиц Смольный светился, как во время бала, всеми рядами окон. Костров у входа добавилось, самый большой разложили невдалеке, на газоне — пламя взлетало выше человеческого роста. К дверям пришлось проталкиваться через собравшуюся толпу. Среди шинелей мелькали темные пальтишки рабочих, полушубки и арестантские обноски крестьян, интеллегенция, не задерживаясь. просачивалась внутрь, избегая панибратства и не отвечая на подколы, какой-то матрос, напялив совершенно боярскую шубу, развлекал веселящихся, изображая министра-капиталиста, надувая щеки, выпятив живот и выкрикивая что-то визгливым бабьим голосом. Но уже мелькали кожаные наряды комиссарского типа, раздавались команды и какой-то отряд, вполне пристойно построившись, вдруг зашагал стройными рядами в дождливую темноту. Вслед ему неслись свист, гогот и напутственные крики. Похоже, заседание продолжается. А-а, без нас не начнут.

Внутри все кипело. Шатающаяся публика иллюстрировала броуновское движение, никто ничего не знал, все лезли с вопросами и, как только кто-то что-то начинал отвечать, туда сразу устремлялись за новостями. Вот такое мое впечатление от фойе и коридоров штаба революции. Помимо этой случайной публики, набившейся в здание, были заметны пробегающие с деловитым видом порученцы, а может быть и руководители низшего звена, нашедшие свое место в революции. Таки да, что-то такое витало в воздухе, пахло большими переменами и — кто не успел — тот опоздал. Доказывай потом, кричи — За что боролись! Да хоть тельняшку на груди порви — поезд ушел!

Минут пятнадцать я простоял, прислонившись к стене у окна — в торце коридора на втором этаже, неторопливо отвечая на вопросы захваченного моментом, возбужденного Лехи, демонстрируя себя и высматривая зорким оком кого-то из новых знакомых по утренней встрече. Никто ко мне не подходил, никакого интереса моя задрипанная фигура в солдатской шинели c проглядывающими в распахе гимнастеркой и галифе не вызывала. Справедливо, Сталиным еще надо стать.

Но одну толковую точку я все-таки высмотрел. Там тусовались граждане местечково-буржуазной наружности, что-то обсуждали, шептались, спорили, иногда резко переходя на вскрик и снова затихая. Пока наблюдал, несколько человек покинули группу, по деловому скрывшись за дверьми разных коридорных кабинетов, но свои постоянно прибывали, некоторые курьеры целеустремленно сливали информацию тихушникам и резко ускорялись, продолжая нести в даль свои поручения. Мне они напомнили работу брокерской конторы на бирже, с четкой обработкой полученной информации, анализом и рекомендациями своим заинтересованным клиентам. Не открывших клиентский счет и тех, кто рожей не вышел, контора не обслуживала. Как-то им удавалось профессиональным небрежением, повернутой спиной и взглядами поверх голов, пресекать на корню попытки приблизить свой любопытный нос у страждущего информации коридорного большинства. Не разобравшийся в ситуации хваткий мужчина, по виду — делегат от совета из глубинки, пролез почти в середину, пару минут прождал ответа на свой вопрос, повертел головой и, в конце концов, сломив гордость, решил удалиться. Без проблем отсеялся, расступились, и подозрительный на предмет делегатства мужик, заметив мой интерес, направился ко мне.

— Уважаемый, не обскажете, что тут творится? Мне бы на учет встать, с ночевкой решить, я на съезд делегированный.

— Да я сам только подъехал. А эти что говорят?

— Черт знает, не понял, по-немецки, вроде. Сначала по-русски, а я подошел — по-немецки начали. Не хочется рот поганить, сказал бы, прости господи. А вы товарищ, с войны, с фронта, то есть? Да кто же здесь делегированными-то занимается?

Пожав плечами, улыбнулся бедолаге и приступил к открытию дверей на этаже, всех подряд, заглядывая, а, не нарвавшись на гневный окрик — заходя и присаживаясь послушать. Наличие верного адъютанта Лехи, грозно стоящего за плечом присевшего командира, вопросов к командиру не вызывало… в третьем кабинете, в двух меня шуганули с порога. В третьем выясняли, куда делись люди, отправленные еще днем на захват какого-то банка с длинным названием. Судя по всему, не дошли. Или дошли, но не захватили, или захватили, но не сообщили. В общем, гаданием занимались. Я послушал и вышел.

В четвертой кабинке на меня был спрос. В углу за столом, в окружении пяти серьезных товарищей (четверо в кожанках, один — матрос с пулеметными лентами наперекрест), сидел партийный лидер. Вот было в нем что-то… э-э-э… властное в лице. А лицо никакое, хрен запомнишь, может и видел уже, удобное, такое ммм? шпионское. У стены на стульях кемарили в согнутых позах еще двое матросов.

— Коба! Хорошо, что зашел, посоветоваться надо. На мне желенодорожный транспорт, станции, вокзалы, депо, основных людей разослал, все равно зашиваемся. Мои красногвардейцы сделают все для обеспечения контроля, можете на меня положиться. Но связь! На Николаевский отправил роту, связи пока нет, должны связного прислать, но не знаю… У меня две роты в запасе, может, еще одну отправить? Пока никакого сопротивления, берем под контроль, офицерье просто уходит. Или остается, но держат нейтралитет, ни одной перестрелки. Приказа разоружать правительственные войска не было. Ты-то что скажешь?

— Роту надо отправить. Проконтролировать, чтобы этой ночью и завтра движение на дороге, по возможности, прекратилось. Особое внимание на продвигающиеся в сторону Петрограда воинские эшелоны. Но и выпускать от нас боеспособные части не стоит, не дадим собрать мощный кулак на стороне. Возможны попытки вывоза продовольствия. Каждый состав перед отправкой должен быть всесторонне проверен. А то, что все проходит мирно, очень хорошо. Не стоит нам, пока не достигнута главная цель, тратить силы на второстепенные, связывать себя боями в городе, там, где можно обойтись миром и все равно настоять на своем. Нас интересует контроль над городом, ты все правильно решил. Думаю, Владимир Ильич это одобрит. Ладно, я тут посижу у тебя, послушаю, ты командуй.

Расположился в углу, прикрыл глаза и стал наблюдать за разворачивающимся кино. Ведь когда-то смотрел фильмы о революции и не мечтал оказаться в центре событий, в самом сердце восстания. Ну, о чем там будут слагать легенды!

Для начала, мужик оказался Бубновым, фамилия его мне ничего не говорила. Мы с ним вожди восстания. Ленин и ЦК неделю назад организовали Военно-революционный центр для разработки конкретного плана захвата власти, кроме нас в нем Урицкий, Свердов и Дзержинский, все на равных правах. Каждый рулит и разрабатывает, что умеет, общего руководства нет, все на совещательном уровне. Троцкий сам себя в лидеры произвел, как председатель Петросовета, куда, опять же, по настоянию Ленина, меня и Дзержинского кооптировали три дня назад, видимо, на усиление. Центр готовит восстание в стране, а Троцкий у себя в Петросовете создал Военно-революционный комитет по разработке планов мятежа под видом борьбы с корниловцами, туда я, вроде, тоже вхожу, но структура нежизнеспособная, очень много народа от всех партий, всякой твари по паре. В дискуссиях увязли, Троцкий там на коне, оратор. С одобрения временных, кстати. До утра толку от него не было, говорильня и лозунги, но на дневном совещании ожил и рассыпался в распоряжениях (по мнению Бубнова — вполне, вполне). Проявил, так сказать! Ну да, меня на митинг послал. Вообще, мне Бубнов понравился, народ у него горел на работе, изложив информацию и получив распоряжения — не задерживались. Чувствуется технарь, не даром железные дороги на нем. ЗабегАли Подвойский и Дзержинский — тот самый Ленин, с которым я на входе обниматься хотел. На Дзержинского захват почты и телеграфа повесили, советоваться прибегал, а Подвойский отхватил синекуру наблюдения за Временным правительством. Чего за ним наблюдать, чтобы не разбежалось? Иди, работай, я сам из своего угла понаблюдаю.

Все-таки, растормошили меня. Включился в дела, стоя над Бубновым вместе с матросом шарили пальцами по карте, смеялись моим неспешным комментариям происходящего, спать расхотелось. Вместе мы родили идею, что про электростанцию все забыли. Свет дают — и хорошо. Срочно отправили Троцкому порученца, он сидел где-то дальше по коридору, в привычном своем кабинете. (Я, как бы, должен был знать). Совсем у временных мышцА ослабла, ну что может быть проще — вырубить в Смольном свет. Паники бы не было, но пограбили бы всласть. Народу всякого полно, кто-то с часами явился. А вообще — веселье и воодушевление нарастали. Наконец-то прекратились выяснения межпартийных отношений о пользе и недостатках всяческих платформ. Я пару раз выходил в коридор — у людей горели глаза. Даже у забредших зевак и озабоченных провинциальных делегатов все происходящее вызывало воодушевление — в городе шел захват власти! Моего знакомца из глубинки запрягли на захват электростанции — все равно поспать не удастся и теперь СВОЙ!!! счастливый, он кучковался около назначенного командира. Будет что порассказать, историю — своими руками!!! На выход, товарищи! Вперед, борьбе навстречу!!!

Здесь и состоялась моя историческая встреча с Лениным.

— Вот так! Ну не надо, не надо хмуриться, все понимаю, но не мог усидеть. В такое время быть вне Смольного — преступление. Даже дети знают, что восстание развивается успешно. Товарищ Рахья все обеспечил, никакого риска.

Небольшой человечек в огромных темных очках держал меня за руку и пристально, вывернув набок шею, смотрел в глаза. Голова была перевязана белым ситцевым платком в мелкий синий цветочек, из-под которого торчала пацанская челка, у щеки напихано столько ваты, что страшно за болезного, осмелившегося с таким флюсом вылезти из дома на пронизывающий осенний ветер. Его к хирургу надо, спасать. Подтверждая мои выводы, он болезненно дернул щекой (встрелило — а ты не болтай!), едва намеченные усики и бородка страдальчески покривились.

— Пройдемте к Троцкому, там все и обсудим. Не будем раскрывать мое инкогнито, я все понимаю и обещаю продолжать выполнять решение ЦК. Даже стыдно, как мальчишка, но так не терпится узнать, что у вас происходит. Тем более, мое присутствие в решающий момент может быть необходимо.

Ленин!!! Точно! как говорили — в зубной повязке через всю шеку! Маленький. Здесь коротышек хватает, но этот ниже почти всех, может и метр шестьдесят всего. Как прорвался? В распахе вполне приличного (не рабочего) пальто видны белая рубашка, галстук, пиджак с жилеткой. Этакий адвокат — прислужник империализма. Наверно, пожалели на входе — больной, — пропустили.

— Владимир Ильич, обстановку, конечно, может рассказать Троцкий, но, в целом, к утру город должен быть у нас в руках. Основные объекты — железнодорожная сеть, почта, телеграф — сейчас захватываются под руководством Бубнова и Дзержинского. Временное правительство лишено какой-либо поддержки и захват Зимнего уже становится необходимой формальностью. Но, конечно, может еще произойти всякое. Я организовал новую сеть из десятка конспиративных квартир в районах порта и вокзалов, старые засвечены, пусть и среди надежных людей. Наши обеспечат возможность добраться до них в любой ситуации, поэтому я хотел бы находиться рядом с вами до окончательного прояснения. Подготовка к открытию съезда завершена, мы готовы начать действовать по вашему слову.

— Хорошо, хорошо, пойдемте, батенька, вы мне все объясните. Архиважно использовать революционный порыв масс, но, не менее важно блюсти свой интерес. Сейчас мы втроем все обсудим.

Батенькой назвал. Да мы почти в одном возрасте, в бритом виде ему и сорока не дашь. Может, злится, что в коридоре разговариваем, нервничает, не хочет чтоб узнали? А финн Рахья ни слова не сказал, так и стоит, как не родной. Настоящий финн. Ладно, пошли за лидером.

Интересно было наблюдать встречу двух знаменитых вождей в такой переломный момент. Тема. Увидев меня, Троцкий сразу наехал — где я был и что делал?! Не давая ответить, сообщил, что с утра был арестован тираж "Правды", но, благодаря вмешательству ВРК, ситуация взята под контроль, отправлены люди на захват резервной типографии. Роль Каменева и Зиновьева (этого то что — до кучи?) в этом прискорбном случае не ясна, но, если вспомнить, что Сталин без разрешения ЦК опубликовал их покаяния, то тенденция просматривается. Накляузничал по поводу моей сегодняшней статьи, где я призвал к мирной передаче власти Советам вместо согласованного с вождем и проводящегося другим вождем вооруженного выступления. Сказал, что срываю подготовку к открытию Съезда. Утром не явился на экстренное заседание ЦК и исчез из Смольного, несмотря на принятое на нем решение о запрете всем членам ЦК покидать здание без специального на то разрешения. Скрываю от ЦК свою деятельность, например, не сообщил о произошедшем на меня утром нападении, о котором он узнал от Аллилуева. В общем — люди работают, а этот нарушитель партийной дисциплины где-то шляется, и вообще — что ты здесь делаешь, дай поговорить вождям, иди куда шел! Опа!!

Промолчу, может, теперь восстанием займутся.

Ленина он зря испугал новостью о нападении на меня. Все остальное сразу как-то побледнело, похоже, вождь примерил ситуацию на свою шкурку и подскис. Трусоват, на это я ставку и делал. А будь во мне пятьдесят кило и богатырский рост в метр с кепкой? Сейчас по новому вспоминает, как недавно, по темноте, сюда добирался.

А что я хотел? Нет еще Сталина, но нет ни Ленина, ни Троцкого. Есть кучка заговорщиков, прилепившаяся к волне народного гнева, на немецкие деньги вербующая своих сторонников и расшатывающая державу. Есть испуганный эмигрант-литератор, пол-жизни скрывавшийся по заграницам, покрытый мурашками от разыгравшегося воображения. Революция — это пока теория, иллюзия, мечты, игра, а то, что грохнуть могут в темноте — это жизнь. Не знаю, кем был Троцкий раньше, но он, по крайней мере, в мэрском кресле столицы уже побыл, освоился, на кривой козе не подъедешь — Председатель Петросовета. Этот уже ощутил власть, ее легкое касание смерти, когда невинные слова, шутка за обеденным столом, ломают хребты людских судеб. Местечковый вариант, но — вождь, никакого сомнения. Ни у меня… ни у него — по поводу своего права вершить судьбы страны по своему усмотрению. Молодая лиса, пока неопытная. Но матереть будет быстро, через любого перешагнет, никому пощады не даст. Ах, как греет душу, когда удается затравить такого матерого волчару. Живым, с завязанной пастью, только желтые глаза бешено сверкают на оскаленной морде и — глухой рык, рожденный глубоко внутри, слышный только мне, лучше всякой музыки для души охотника. Эх, хорошо!!! кто понимает…

Ленин привык к партийным боям в узком кругу знатоков марксистской теории, там он достиг своих высот, там любого в дугу согнет, беспощадно обвинив в каком-нибудь оппортунизме. Страшное оружие. Но только для тех, кто понимает, о чем речь. Сейчас на площадях пришло время проливать реальную кровь, красненькую. Сейчас придется провинившихся, правых и виноватых, и деток невинных, не из партии гнать, а к стенке ставить. Подлость та же, методы разные.

Все, Ленин оправился. Я весело и успокаивающе глянул на него, прижмуривая глаза. Указал взглядом на дверь — Потом. Троцкого это перемигивание окончательно взбесило и он залез в мою вотчину — национальный вопрос. То есть, высказал порицание моей национальности. Сталин ведь был большой спец по этому делу? И, в моем лице, он ответно выразил недовольство засильем лиц еврейской национальности в текущем революционном движении. Тянут друг друга наверх, как в анекдоте, а пользы от них никакой, одна говорильня. И главный у них — Троцкий! Ленин аж побледнел.

Выволочку я получил за грубость по отношению к товарищам и низкую революционную сознательность. Блин, я про его дедушку Сруля забыл! Пришлось грубияну мрачно извиняться и валить в коридор, проветриться.

Люблю быть незаметным. Нравится. После всех лет, прошедших во власти, хорошо постоять, прижавшись щекой к крашенной стене, чувствуя, как вокруг бурлит и клокочет… и т. д. Ладно, все поправимо, ничего смертельного не произошло. Помиримся с Ильичем. А разговор у меня за спиной очень даже интересный. Двое граждан, презрев конспирацию, обсуждают принятую их фракциями резолюцию с осуждением большевистского восстания и предложением Временному правительству пакета контрмер, в том числе экстренного проведения мирных переговоров на условиях союзников. Это как? И кто это здесь Родиной торгует? Быстро подхожу к двери и открываю ее нараспашку. Картина маслом: Ленин и Троцкий, уткнувшись носами, сидя на стульях друг против друга у стола, тихо строят куры. Господа заговорщики. Коридорные болтуны, проводив меня взглядом, меняясь в лице, заглядывают в кабинет, видят эту парочку и, успокоившись, удаляются. Вот сейчас как заору — Заговор! И кого кондратий хватит?

— А Дан меня не узнал, хе-хе…

Ильич, так и не расставшийся со своими атрибутами, довольно улыбается под повязкой. Всех обманул!

Ну, ему виднее.

Шептались Ильич и Давидыч не долго, я старался не слушать, не лез на глаза. Ленин меня не выгонял (ну это понятно), а Троцкий не замечал. Чего там слушать, придумывают, что дальше делать, возможная победа для них неожиданна, не готовы. Всю жизнь в борьбе, в приличный дом не пускали, а тут пьедестал на горизонте. Один за другим в комнату стал набиваться народ. С улицы, с ночного морозца, восторженно докладывали о взятии объектов. Некоторые опять убегали, другие оставались ждать новостей, оживленно обсуждая, делясь радостью. Город постепенно переходил в наши руки. К двум часам ночи мы готовы были уже плясать. Даже Троцкий начал мне подмигивать при каждом новом извещении о победах. Чувство единения, братства, удачи. Мы гордились друг другом! Мы это сделали!!! Радость требовала выхода, Ильич предложил сформировать новое правительство. Я предложил отойти от старорежимного — "Кабинет Министров". Все дружно поддержали идею, забросав вариантами, смеясь, выдумывали себе новые названия. Председатель Петросовета придумал Совет министров. Ленин двинул идею о комиссарах (слизал у временных), отбросив министров в темное прошлое. А кто крикнул — Народных — я сказать не могу, почти все лица в комнате были новые, случайно набились.

Так возник Совнарком.

Тут же стали выбирать председателя, Ленин выдвинул Троцкого. Зря, конечно, благодарность вещь непостоянная, после всех своих конспираций еще не отошел, только клоунскую повязку снял, а паричок сохранил на месте. Догадался я про паричок. Троцкому палец дай, он руку откусит. Ну и что, что ты лидер большевиков. Да он завтра со всем Cовнаркомом к эсерам переметнется, или еще к каким! Этого вождя революции пропускать вперед нельзя, у него своя идеология. Я выкрикнул Ленина. Троцкий, злобно поглядывая, заявил самоотвод в связи со своей национальностью. Ну, мы втроем понимаем, что он имел ввиду. Злобный, гадюка. И, не смотря на все уговоры (ох, как приятно Троцкому… и мне), по его предложению выбрали Ленина. Восторги еще не стихли, продолжили делить портфели.

Рыкова? На внутренние дела? Кто бы мог подумать.

Луначарского на просвещение. А куда еще?

Крыленку, Дыбенку и Антонова-Овсеенку — на войну. Были такие, слыхал.

А Троцкого сунули на иностранные дела — старая эмигрантская привычка, поближе к кормушке. Вариант — на внешнюю торговлю, он бы съел. Но народ такого комиссариата не придумал, а я не стал издеваться.

На финансы сел Скворцов-Степанов. Его же именем дурку назвали?

Еще в комнате оказались министры Милютин, Шляпников, Ногин, Оппоков, Теодорович, Авилов, таких даже не слыхал. И Сталин — народный комиссар по делам национальностей, Ленин не подвел. Остальным присутствующим портфелей не хватило, Зиновьев и Каменев не вякали.

А Бубнов и Дзержинский, в конце концов отправившиеся на места — курировать порученный им захват? Погулять вышли. И Подвойский до сих пор за временными где-то наблюдает. Урицкого и Свердлова тоже в комнате не было.

Вот и заканчиваются мои первые сутки в новой стране. Вчера в это время я смотрел на закат, думал о боге, о жизни, о своей судьбе… Сейчас часа четыре ночи, я сижу за столом и пытаюсь что-то изобразить, типа манифеста к гражданам России. Ленин поручил, прежде чем завалиться спать на газетах. Завтра тяжелый день, шеф должен отдохнуть. Счастливых назначенцев повыгоняли — работать, свободу нам добывать, а мы, закрывшись вдвоем, по быстрому раскидали обязанности. Я, как министр национальностей и вообще — народный! — должен набросать обращение к этому народу по поводу свержения Временного правительства, так, чтобы до любой национальности дошло, а Ильич взял на себя подготовку к съезду. К шести должны взять Зимний, велено будить.

Ничего у меня не получается, тупой я кавказец. Шуточки всякие. Временное правительство низложено, власть перешла к Совнаркому! Вот теперь вам всем Трындец!!!

Интересно, Ленин буйный?..

Глава 3

Утром разбудил, сдал писанину и отскочил в туалет, пока полусонный Ильич рассматривал стену перед собой, а не подсунутые ему в лапку бумажки. На часок. Лехин отчет принять, на людей наших новых глянуть, (их уже пятьдесят), по группам разбить, на дело направить. Мне бы еще надежного журналюгу в группу, чтобы не отвлекаться на ленинские декреты. Не дай бог, понравится, он меня еще о земле писать запряжет, а мне лень и некогда. У меня дела стоят, а все эти филькины грамоты пока пустая болтовня, все переделывать придется. И отвык я работать на дядю, делать то, что не считаю нужным. Вот она, лень руководительская. Ни хрена не стыдно.

Пожрать нам надо организовать, с обеда ничего не ел, а Леха только сухомятку приволок. Требуется группа снабженцев, пусть в тихую нам с Лениным в судках из ресторана носят, убедят поваров и хозяев стать сочувствующими революции. Нам здесь еще долго сидеть.

Не получилось Зимний взять. Организационная недоработка. Утром все стали друг у друга спрашивать — Зимний взят? и выяснилось, что не взят, конкретно никому не поручали, виноватых нет. Пошумели вчера, друг на друга понадеялись, халявщики. Да и не знает никто, как его брать. Подвойский продолжает наблюдать за Временным правительством и советов не дает. Ленин чуть волосы себе не выдрал из парика. Обошлось с моим декретом, не до него вождю, без претензий. Единственная родная душа в городе, старший брат моего деда, Федор, должен Зимний брать. Помню я о нем, со вчерашнего утра думал, но решил не искать встречи со своими родственниками здесь, в этом облике, не наводить справок. Так спокойнее — и им, и мне за них, мало ли что. Может, потом, когда-нибудь.

Раз такое дело, и Троцкий тут всем рулит (сам сказал), то поручили его ВРК (во главе с Антоновым-Овсеенкой) разработать и осуществить план взятия Зимнего. Разработать по быстрому, а взять к намеченному экстренному совещанию Петросовета, к двум часам дня. Но лучше к полудню, чтобы успеть порадоваться и чтобы Троцкий речь подготовил. Ха! Да она давно у него в заднем кармане брюк. А чтобы эти безголовые дело не завалили, на общее руководство тут же созданного полевого штаба ВРК кинули Бубнова. Я же говорю, толковый мужик, сразу мне понравился. Министром можешь ты не быть, а гражданином быть обязан. Само собой, даже не извинились. Поручал все Ленин, мы, то есть ЦК, соглашались. Против ЦК не попрешь!

Ленина покормил и, на всякий случай, опять сбежал. Решил поплотнее со Смольным познакомиться, прошел по его закуткам, понаблюдал народ в коридорах, сходил в колонный зал, где будет съезд проходить, малость с людьми пообщался. Встретил того матроса, с которым вчера у Бубнова подружились, этот словоохотливый парень составил мне компанию. Съезд уже, по большому счету, второй день идет, половина делегатов при деле, остальные перезнакомились и митингом в зале развлекаются, агитируют друг друга. Полгода страна не работает — даешь свободу! долой войну! кричит. Землю крестьянам — ладно, эти хоть найдут, что с ней делать — пахать будут. А заводы то рабочим зачем? Им работу, занятость обеспечить и зарплату достойную. Нет же, все равно, восторженно орут — хотят заводы, что ты поделаешь… Нравится им этот лозунг. Зашли на пару часов к Бубнову. Здесь мне прояснили обстановку с петроградским гарнизоном. Второй месяц не подчиняется временным, рассорился. На фронт не едут, не хотят, повыбирали у себя комитеты и гонят митинги. Совершенно не управлямы, людей на взятие Зимнего не дают. Приходится красногвардейцев подпинывать, а те не знают, что делать, тянут — то соберутся, то разойдутся. Сколотишь отряд, посылаешь туда, а он в другую сторону отправляется, займет какой-то объект и там оседает. Реально людей нет ни у кого — ни у временных, ни у нас. Временные подписали на защиту Зимнего матросов Авроры, а те нам пообещали стрельнуть разок холостыми, поддержать звуковым сопровождением, если что. Так что — к двенадцати — никаких новостей.

Вот читаешь книжки про великих людей, сам таким был. Когда-то. Врут же все, гады! Добрый дедушка Ленин. Все повыметались, заходить боятся. В двенадцать, когда Зимний не взяли, такую истерику закатил — всех расстрелять грозился! Ну правильно, если Зимний не взять — мятежники мы, а он тут главный. Кирдык котенку. Было бы кем — давно бы арестовали и во дворе — в расход. А тут я — опять куда-то делся. Всех перережет!!! Страшно? Да у него и ножичек-то вот такусенький, так, закуску построгать. Сейчас, успокоим. Борщец великолепный и котлеты де воляй, только что с кухни в серебряных судках. Чудо, а не успокоительное! Но идти на совещание Петросовета, а потом вечером открывать съезд отказался и выходить к ним не будет, пока Зимний не возьмут. Ничего страшного, пройдет. К вечеру одеяла и подушки прибудут, забудем газеты, как ужасный сон. И Зимний возьмем, куда он денется. История…

Совещание начали с опозданием минут на двадцать, ждали-с. Я не пошел, остался с Ильичом — проявил солидарность. Троцкий увел у меня шинель, накинул на свой лапсердак и, в таком виде, отправился вершить историю. Быть ему генералом!

Оставшись наедине, приступил к уговорам, открыл глаза на ситуацию — так нас совсем от власти ототрут! Надо к людям выйти! И уговорил.

У дверей в зал, пропустив Ленина, послушал, как Троцкий говорит. Реакция у публики сумасшедшая — на каждое его слово с вывертом, лозунг, выкрик — зал просто взрывается. Ничего не понимаю в ораторском искусстве, на меня не действует. Я обдумываю услышанное, прежде чем проявить реакцию. Я свои слова обдумываю. А тут — взвейся-развейся! так победим!!! Но — как слушают! Надо у него учиться, а не фыркать и подхихикивать. Поганой метлой! Нет, как сказал! журналюга. Артист!!!

Пробрался к Бубнову — узнать новостишки, тот только головой покачал.

— Ничего. Керенский удрал, по слухам — на фронт за войсками. Защитники разбегаются, но как-то вяло, точнее будет сказать — расходятся. Правительство по-прежнему заседает в Зимнем. А этот — он кивнул в направлении Троцкого — только что объявил их несушествующими.

— Это как?

— А вот так! Не существуют и все.

Похоже, еще один не понимающий в ораторском искусстве. Слышит, что говорят.

А дальше — знаменитая ария в исполнении Ленина:

— Временное правительство низложено и т. д.

Знаю, знаю, сам писал. Без трындеца, вестимо. Потом догадаются.

Пару раз еще заходил в зал, наблюдая привычные уже дебаты, кляузы, взаимные обвинения. Главный вопрос все не решался. Меньшевики завидовали большевикам, к ним примкнули эсеры и Троцкий их регулярно клеймил. К одиннадцати, сразу после официального открытия съезда (сколько еще тянуть?!), было объявлено о подготовке штурма, большая часть спорщиков демонстративно покинула зал в знак протеста. Остающиеся ободряли их криками:

— Дезертиры! Ступайте к Корнилову, лакеи буржуазии! Враги народа!

Все было глупо и скучно.

Еще к девяти Бубнову удалось подогнать орудие к арке Генерального штаба — напротив баррикад. Это сразу воодушевило штурмующих и удалось даже назначить время начала атаки — полночь. О происходящем я узнал где-то после двух ночи (ну нет у меня часов, нет!), в очередной раз пробравшись за кулисы съезда, в момент, когда одного из оставшихся или вернувшихся в зал носителя пенсне и бородки пробило:

— Прекратить! Я требую вас прекратить!!! Гос… Граждане! Делегаты съезда! Орудия крейсера "Аврора" стреляют по Зимнему дворцу! Я требую остановить это большевистское варварство!!!

Но его уже никто не слушал — на сцене перед президиумом появился матрос и оставшиеся в зале приветствовали его громкими аплодисментами и криком. Нагнувшись к сидящему с края, поинтересовался:

— Вон тот, с бородкой — кто?

— Абрамович.

— А…

Матрос картинно прокашлялся и наступила тишина.

— Зимний взят! Революционные матросы…

— А-а-а!!!

Ну, что здесь скажешь? Все жить хотят.

Сразу решили вопрос о власти. Вся власть — съезду! Каково? На местах вся полнота передается советам. Вон тот, зачуханный, тоже власть. И здесь, и у себя на местах. Ишь, как ура! кричит. Понимаю.

По процедуре на съезде все голосованием, большинством. Ну, и так далее…, а против ЦК не попрешь.

Было уже.

Воззвание Луначарский зачитывал. Ильич парик снял, но дулся, так и не вышел.

— Социалистическая революция, о необходимости которой столько говорили большевики, совершилась!

Потери при взятии Зимнего составили шесть человек. Двое из них, cолдаты Павловского полка, из той тридцатки, которую я выслал для предотвращения грабежей и поджогов дворца. Свои же и застрелили, мешали, наверно. Нашли их уже к утру, никто обстоятельств не знает. В остальном прошло хуже, чем я пытался, но лучше, чем могло быть. Пожара нет, но пограбили лихо. Да и сожгли бы, если бы не перепились, добравшись до винных подвалов. Леха докладывает, что мародеров только глушили, но, подозреваю я, что все шестеро на моей совести. Хреново все. Что смогли… Ну да ладно, хотя бы так.

Под утро Ильич явился в нашу оборудованную одеялами берлогу и вытурил меня. Троцкий не мог нарадоваться подушкам — откуда они здесь? Вот такая смена кабинета.

Скучно мне здесь, тоскливо. Ничего делать неохота. Нет уважения к местным пигмеям, нет желания заниматься их делами. Все-таки, достал меня откат после переброски. Может, грохнуть развеселившегося Ильича и Троцкого-заразу, пока кроме меня у них другой защиты нет? За ночь успею еще пяток Урицких заделать. Ну и что, что на их место всякие Даны, Аксельроды и прочие шахер-махеры сразу сядут. Всех не уложу, кончат раньше. Может быть, следующие не такими ядовитыми будут, все полегче стране? Ладно, совсем раскис, надо поспать, пока темно.

История как полноводная река — течет по естественному руслу. Ничего не поделаешь, значит — этот путь оптимальный. Пять лет борьбы, прежде чем удастся добраться до власти. А если ошибся? Все! Спи.

Утром пошел сдаваться, то есть — будить диктаторов. Хреновое настроение еще не повод ломать игру. Адаптация, акклиматизация, накопившаяся усталость от предыдущей работы. Привык пальцы гнуть, а не горшки с дерьмом выносить. Сталин… Сталин… Одно название. Никто меня пока не знает, авторитет средненький — широкая известность в узких кругах. Считай, с нуля придется начинать. В обстановке надо разбираться, что тут у них. А как, если вопросы нельзя задавать? Фильтруй, паэш, базар через слово.

Ильич, натянув одеяло до подбородка, мечтательно смотрел в потолок. Троцкий уже вылез из гнезда и пытался привести в относительный порядок национальную аммуницию. Шинель я себе вернул и сразу надел, на всякий случай.

— Слишком резкий переход от подполья к власти…

Совсем тихо что-то добавил, на слух — по-немецки. Да точно — по-немецки, он же из Германии приехал. Молчун Троцкий, зыркнув на меня, не стал комментировать.

Какой там шпион, нет, конечно. Международный авантюрист.

Но поставлена цель — чтобы что-то сделать для страны — надо получить эту возможность. Нужна власть, нужна партия, как рычаг этой власти. В одиночку я никто и ничто, буду уничтожен волей большинства. Не тринадцатый век.

"Грабь награбленное" мне сейчас ничем не перебить, сильна идея.

А пока — рядом с Лениным могу разыграть карту Троцкого. Хватит Ильичу изображать бедного родственника, заискивать, пора излечить его от комплексов. Верный пес Сталин всегда должен быть под рукой, чтобы поумерить аппетиты зарвавшегося наполеончика. Разделяй и властвуй, хоть это он понимает?Мне нужен блок с Каменевым и Зиновьевым, эти предатели революции долго не смогут отмыться в глазах большинства. Троцкого ненавидят лихо и без меня на плаву не удержатся. Я нужен им, а они мне. В одиночку Ильич меня ему сдаст, вес не соизмеримый. В партийной риторике, во влиянии на умы масс — я мальчишка по сравнению с ним. Ничего личного, сдаст. Старые партийные лисы закроют брешь в моей обороне. Мне нужен был надежный журналюга в мою группу? Пожалуйста, два готовых.

Что потом? Внедрять религию Маркса? Я обязан создать идеологию новому народу, создать этот народ — советский.

Ленин — пророк новой религии, единственного верного учения святых Маркса и Энгельса, а Троцкий — падший ангел, Сатана, обрекший людей на муки. И я, первый ученик пророка, должен войти в этот вновь созданный пантеон. Вера должна быть, без веры мы ничто, без веры нет народа, не устоим.

И нельзя будет сказать людям, что все было ошибкой, все зря, страна в руинах после братоубийственной войны — просто опустятся руки. Такова плата за создание новой эры — советской, эры новых богов. Впереди страшная война и без духовного единства новой нации, как без индустриализации, страна погибнет по примеру горбачевско-ельцинских СССР и России.

Нельзя.

Найду ли другой путь, смогу ли предотвратить гражданскую, успею ли…

Иначе — культ личности Ленина (Мавзолей) — для возможности создания культа личности Сталина, живого бога, отца нации, который сможет принести людские жертвы для достижения необходимого, иначе работать не будут. Пусть считают, что безвинно пострадали, но сделают дело, нет времени уговаривать…

И ковать партию государственников, тех, для которых смыслом жизни и религией станет процветание и мощь державы. Именно им, а не тупым последователям ложных богов я должен завещать свою империю.

— А что у нас с завтраком? Приятно было бы как-то отметить…

У Троцкого снова полезли наверх брови.

Затеяв с Бубновым полуспор-полуобсуждение событий последних двух дней, вылавливая из разговора цифры, получил следующую информацию для размышления. Гарнизон Петрограда насчитывает около ста пятидесяти тысяч солдат, Балтийский флот — это приблизительно восемьдесят тысяч матросов, Красная Гвардия от пяти тысяч (столько Троцкому удалось выцыганить от временных вооружения для защиты их от корниловцев) до сорока тысяч бойцов. У временных было неизвестное число юнкеров из училищ Петергофа и Ораниенбаума, а также три казачьих полка, расквартированных в Петрограде. Не знаю численности училищ и казачьих полков, и спрашивать было нельзя, так получилось. Бубнов считает, что Зимний защищало две тысячи семьсот человек, к моменту штурма осталось менее тысячи — остальные разошлись. У нас в Смольном болталось до полутора тысяч красногвардейцев, от матросов и солдат были небольшие группы сочувствующих, наблюдателей, для связи. Более-менее можно полагаться на солдат Кексгольмского полка — те заняли Центральный телеграф, Главный почтамт и Центральную телефонную станцию; Измайловского — взяли Балтийский вокзал, и запасного саперного батальона — захватили Николаевский. Какие-то отряды матросов овладели Центральным телеграфным агентством, заняли Военный порт и Главное адмиралтейство, арестовав Морской штаб, а моряки гвардейского флотского экипажа ворвались в Государственный банк. Аврора, кроме холостого выстрела, предоставила свою радиостанцию для передачи окрестным гарнизонам приказа не пропускать к Петрограду ни одной воинской части. Естественно, контрреволюционной, других нет. Все остальное — частная инициатива отдельных солдатских и матросских групп, в купе с отрядами Красной Гвардии. Пока было Временное правительство — эта неподчиняющаяся никому вольница была их проблемой. Теперь — наша головная боль. Желания изменить своим привычкам и приступить к служению революции, как того бы нам хотелось, у них нет. Митинги и привольная разгульная жизнь — теперь с удвоенной восторгом победы энергией. За что боролись?! Грабь награбленное!

Пока не знаю…

В Москве началось восстание. Судя по всему, была установка на одновременное выступление в обеих столицах. Пока идут вялые перестрелки, Бубнов и сам ничего не знает, не у Ленина же спрашивать.

До полудня, уворачиваясь от Ильича, пытался собрать хоть какую-то информацию о международном делах, о положении на фронте. Ничего же не помню! Как же, увернешься, тут съезд на носу идет, а ни черта не готово. Народ заждался обещанного. Мир давай! Землю давай! Так что, опять меня тайно припахали. Клянчил "мир", но кинули на "землю", готовить болванку в общих чертах. Ведь гады дважды меня находили и гнали к Ильичу, дважды уходил коридорами. А на третий раз — амба! ЦКой пригрозил. Я не понимаю, что он до революции делал? Можно же было все приготовить, а не так, на коленке. Троцкий же есть, в конце концов, я же национальностями должен заниматься, их самоопределением, хрен бы им! Дали мне примерный наказ-сводку, составленную по обращениям на Первом Всероссийском съезде крестьянских депутатов и засадили в угол.

Велика Россия, но здесь людей всегда так зажмут, что и присесть потом в поле негде. Специфика местной власти. И каждая революция начинается с раздачи — берите сколько хотите. Только в девяностые госфонд раздавали, а сейчас накопленное, свое. Кровушка будет.

Три часа мучился, потом переписал из наказа целиком раздел "О земле" и украсил свое произведение революционными словесными завитушками. Так, по крайней мере на бумаге, народ получит то, что хотел, а Ленин отстанет. Не умею.

Окна в белый снег одеты, словно в белые манжеты… Последний раз был на улице черной промозглой осенью. Дождик шел. А сейчас зима за окном. Снега сантиметров пять выпало, подоконник холодный. Какие-то девочки, лет десяти, маленькие, чистенькие, бегают под окнами в парке Смольного, радуются началу зимы, с ними воспитательница, совсем еще молоденькая, а чинно так уговаривает. Самой бы еще в снежки играть. Господи, они-то как здесь? Где живут, кто их кормит? Наверно, воспитанницы младших классов, которых не смогли забрать родители из других городов, слишком быстро все произошло. Надо людей выделить им в охрану. И питание, чтобы молоко…

Этот день в нашем кабинете был посвящен мечтам о будущем пролетарском рае на земле, каждый потенциальный приближенный, так сказать, "соратник", старался себя показать вождям с лучшей стороны, высказывая свой восторг и фантазируя напропалую. Оригинальность приветствовалась, настроение тому способствовало. Долго обсуждался вопрос о деньгах, (в дореволюционной жизни их всем всегда не хватало). Наибольшую популярность имела мысль, что денег не будет. (Вообще-то — да, и нехрен свистеть!). Совсем отменим к ядреной фене! И все будем брать бесплатно. Буржуазный элемент угнетения обездоленных — наверно, для этого и изобрели. У них их куры не клюют, а нам на водку не хватает! Ленин это культурно назвал гнетом капитала и помечтал, что к двадцатым годам с деньгами покончим повсеместно. Угадавшие намеченную вождем тенденцию радостно улыбались.

Следующими были мечты о построении нового мира и сроках этого построения. По срокам все сошлись, что очень быстро, — кто же может быть против? а о форме нового мира смогли только мечтательно улыбаться, подмигивать друг другу, блаженно закатывая глаза. Но, очевидно было, что то, что грезится всем — очень хорошо. Прямо рай! Не передать! Минут двадцать так блаженствовали, кайфовали, затем открыли глаза и продолжили. Обсудили переход на бесклассовое общество. Куда буржуи денутся — всем понятно, что говорить. Перевоспитаются или вымрут. Рабочие и крестьяне? Сольются… (Вымрут!!! Блин! Достали, счас спою!).

А государство отомрет за ненадобностью. Все будут управлять всеми, по очереди (очереди будут, эт верно), та же пресловутая кухарка научится. Потом все придут к выводу, что никто никем не управляет. (Это точно!) И все — государство помрет (в м-муках!) Дальнейшие рассуждения пропустил, борясь с собой за спокойную твердокаменность в выражении лица. Молотов меня удивил. Вчера узнал, что этого молодого человека зовут Скрябин. Ну и ладно, не слыхал, но запомню. А сегодня с утра, в разговоре, Молотовым назвали. Блин! Тот самый! Умнейший ведь человек, реальный соратник, надо присмотреться. Так вот, Молотов пел на равных, мечтал. Хорошо, что от невоспитанного меня, дитяти гор, никто не ждал красивых словосочетаний и, вообще, — мнением не интересовался. Я бы так, как Молотов, не смог. Какая воля у человека!!!

Потом пошли мечтать про социализм. А как же государство? И деньги отменили! Без них социализм не получится, сразу коммунизм выходит. Не суть. Решили, что социализм тоже очень скоро. Ильич сказал, что он к нам в окно глядит.

Такая развернулась, можно сказать, партийная дискуссия.

Вобщем, убили время до вечера, поработали и отдохнули.

Теперь вот не люблю пролетариат. Послевкусие. Надеюсь, пройдет.

В девять вечера открылось второе заключительное заседание съезда. Главные декреты — "мир" и "земля| — зачитывал Ленин. К "миру" я готовился, чувствовал что-то такое. Подляну, короче. Брестский мир не на пустом месте был и кино я когда-то смотрел. Но такое!!! Предлагается всем воюющим странам немедленно заключить перемирие на три месяца и начать переговоры о мире, на основе всеобщего отказа от аннексий и контрибуций. Миротворец! от горшка три вершка, решил завершить первую мировую, мол хватит, навоевался. Главная задача войны выполнена, я пришел к власти. Приказываю прекратить и разойтись, кто чего у обиженных завоевал — вернуть немедля. Другого такого декрета и не придумать. Сунулись бы какие-то турки или полудохлые греки ко мне с таким декретом, я бы им глаз на жопу натянул. Лучше бы индусы, как раз бы в тему легло. Форма безграмотная, наглая, ультимативная, хотя — тут же себе противоречит, мол согласны и по другому. А вообще — пролетарская белиберда, издевательство над здравым смыслом. Какая может быть реакция у других государств? Что с наглых мятежников взять? И читать не стоит, принять к сведению — похоже, армии у них теперь нет. Приходи и бери страну голыми руками.

Вот она, кухарка, дорвавшаяся до управления государством. Или, все-таки, шпион? Да нет же, нет — просто дурак, уверенный в мировой революции. Плевать, полыхнет мировой пожар — все нашим будет. Идиот! не везде же найдутся предатели национальных интересов, это у нас тебя на трон вознесли, в других бы странах вздернули. И что за несчастная страна такая! В девяностых эти кухарки каких-то ОСВ наподписывали, уже не помню, шахты ракетные демонтировали, лодки разрезали, флот на металлолом продали, союзников кинули. Тоже дружить со всем миром решили, ждали их там. Одна рука.

После такого "мира" на "землю" махнул рукой, уже не слушал. Чего там может быть? Автор безнадежен. Сидел, потому что ноги в коленях подгибались. Так и просидел, пока утверждали правительство в известном составе и избирали ВЦИК, куда я тоже вошел. Председателем ВЦИК утвердили Каменева, хоть что-то у меня получилось, надеюсь. За Каменевым должок — не забыть получить. К шести утра съезд закончил работу. А я уже знал, что Керенский с казаками 3-го конного корпуса Краснова идет на Петроград.

Может, это и было началом гражданской войны? Я никогда не думал, кто и почему ее начал. Знал, что она была, знал о гигантских жертвах, но никогда и никто мне не говорил о точке отсчета. Я привык считать этой точкой дату начала революции, и больше не возвращался к этому. Никогда, до позавчерашнего дня. Сейчас я склонен считать, что декрет о земле дал первый толчок гражданской войне, а декрет о мире — интервенции.

— Эй, комиссар, выходи! Ничего не сделаем, поговорить хотим. Выходи, хуже будет!

Пуля опять выбила кирпичную крошку из стены в метре от меня. Чего говорить-то? И так ясно — пришибить хотят. Залез в крысиную нору, думал — сквозной проход, а здесь глухая ниша. Погулял по местам былой славы, вспомнил молодость. Точно же помню, что этими дворами с Большой Морской на Малую выходил. Давно, правда, тогда она еще Гоголя называлась. Кто же знал, что эта арка до революции была кирпичем заложена? Кто знал, кто знал! Турист!!! В револьвере пять патронов, они ЭТО знают. Один уже отдал, теперь хотят вышибить остальные. И усе.

А черт знает, кто это! Будем считать, что комитет, мне не все равно? И чего привязались? Это получается, они меня от завода пропасли. Да ну, ерунда, проще было без подходов, шлепнуть прямо на выходе, или — когда я из машины вылезал. А кому я еще мог понадобиться?

Я, не целясь, шмальнул в сторону смазанной тени, мелькнувшей в проеме выходящей во двор арки. Грохот ответных выстрелов в колодце такой, что в пору всему Питеру сбежаться — меня выручать. Ага, можно подумать, я не в курсе, что тут в колодцах как хочешь ори, на улице ничего не слышно. Разве что ангелы с неба слетят, туда весь звук уходит. Ангелов вызываем? Надо было в подъезд забегать, ломиться штурмом в квартиру, или на чердак, и по крышам уходить. Надо было! умный какой! чего ж не забежал?!

Денек-то какой солнечный.

С одной стороны, паники не было, хорошо. С другой — было слишком много шума. Реально Керенский смог кинуть на Петроград только десять сотен казаков, остальные были так распропагандированы, что даже Краснову их сдвинуть не удалось. Но и этого вполне хватило чтобы довести до предобморочного состояния половину политбюро. Тьфу, ЦК! Реакция организма — стандартная. Казаки, бежать! Ам-ам! Долгие годы подполья, как верно отметил Ильич.

Это тебе не на съезде с трибуны обличать, тут армия прет, могут и стрельнуть. Пока мы мечтали и декреты слагали, Краснов уже Гатчину занял, а на другой день и Царское Село.

Но мы тоже действовали решительно! Как умеем. Создали комиссию для руководства подавлением мятяжа во главе с самим. Подвойского назначили главнокомандующим войсками округа, по факту его освобождения от наблюдения за Временным правительством. Вот вам! Гарнизону было не до нас, зато Ильичу удалось выклянчить у Центробалта матросиков (Троцкого надо благодарить, любят они его послушать). Ленин лично разработал план расстановки кораблей на Неве, еще и адмиралом оказался. Решил огнем корабельной артиллерии прикрыть подступы к городу, артиллерист! Путиловский спешно клепал из подручных средств бронепоезд — Ленин контролировал, проверял. Разослали агитаторов на все предприятия и в части гарнизона, поставили им задачи по обороне города. Ильич инструктировал. Двадцать тысяч запуганного приближением казаков народа были посланы на рытье окопов оборонительного рубежа "Залив-Нева" (см. карту).

А не насмешничаю я, и не издеваюсь. Чего насмешничать, все время рядом был, вдвоем и отвечать. Советовал, когда спрашивали, но — откуда мне знать? Такой же Подвойский, как и все. Или нет? В такой момент подозрительность зашкаливает.

Повод есть. В ночь на 29-е патруль задержал одного специфического товарища. И при нем, конечно, оказались документы о подготовке восстания в городе, поскольку это был правый эсер Брудерман, один из руководителей готовящегося мятежа. Мы же при захвате власти и на съезде всех подвинули, только левых эсеров в союзниках сохранили. Правительство у нас хоть и большевистское, но тоже временное, с полномочиями до созыва Учредительного собрания. Просто в деле организации большинства для проведения разных голосований нам равных нет. Обиделись все прочие, кто тоже за свободу боролись, и сразу, как только демонстративно покинули съезд, тут же объединились в "Комитет спасения родины и революции". Туда набились правые эсеры с меньшевиками и прочая революционная шушера, объединившись с кадетами и буржуазными националистами, оставшимися (без миски супа) как наследство от предыдущих временных. Подобные комитеты уже создаются по всей стране для вооруженной борьбы с большевистскими узурпаторами. Центром восставших был Инженерный замок, там находилось Николаевское инженерное училище. Их юнкера захватили Михайловский манеж и угнали броневики, овладели городской телефонной станцией, заняли гостиницу Астория. И все. Никто их не поддержал, а мы объявили город на осадном положении и выпустили воззвание. Кто не разбежался — к вечеру сдались. Но осадок остался и кое-кто с подозрением посматривает на соратников по борьбе. Мало ли что?

Авксентьев. Чернов. Гоц. Зензинов.

Все-таки, неправильно я оценивал роль евреев в революции. Даже не любил. Пожалуй, дело не в евреях. Просто эта шустрая, вечно недовольная всем, нация очень живо реагирует. Поэтому во всяком дерьме, которое льется нам на голову, их больше. Процент высокий от общего численного состава. А на направление своей деятельности им наплевать, вокруг того же Распутина их до фига было. Да и тянут друг друга, поддерживают, это верно.

Как там Ильич по этому поводу сказал… Ну, не важно.

На другой день после городского мятежа Краснов двинул свою армию к Пулковским высотам, завязалась перестрелка. Вялая и многочасовая. Никто не хотел умирать. К вечеру казачьи сотни оставили Царское Село, отошли на Гатчину, а там началось братание, завершившиеся их сдачей в плен. Керенский бежал, Краснов сдался. С тех пор прошло уже десять дней.

Что-то давно не стреляют? Рассчитывают, что я сам в атаку пойду, не выдержав муки ожиданий? Да я не особо мучаюсь. Терпеть можно.

Атаки мне теперь лучше не планировать. Поумерить характер. Бегаю, конечно, получше, чем раньше, а в остальном… Вся моторика у нового тела сохранилась, даже походка не изменилась. Наверно. Не раскачиваться же мне специально? И акцент на место встал. Пробовал вначале вернуться к правильному произношению, в туалете четко проговаривал, а в жизни, если специально язык и губы не мучить, повторяя несколько раз слово и добиваясь на слух верного звучания, гортанное "Э" не убрать. Нэт. Нэ выходит. Пусть остается пока так. Вот бы еще грузинский на автомате, но не судьба. В первый же день пришлось придумать фразу:

— Говори по-русски. У меня нет секретов от товарищей по партии.

Орджоникидзе пристал.

Не занимался Иосиф Виссарионыч физподготовкой в юности. Руки я постепенно подкачаю, но принципиального результата, наверно, не будет. Спину немного в порядок приведу, на это года два уйдет. Молодость отличная вещь и веду себя уже, как пацан, но придется пацану теперь думать, прежде чем руками махать. Оскандалиться можем. Кисти слабые.

А пока я здесь, в центре Питера, с судьбой в прятки играю, по всей стране власть постепенно берут Советы. Чаще (пока) все проходит мирно, но, кое-где уже полыхает огонь гражданской. В той же Москве бои шли почти декаду, более тысячи убитых.

Сразу после побега Керенский, как верховный главнокомандующий, отдал приказ командующим фронтами, военными округами и атаманам казачьих войск приступить к вооруженной борьбе против Советов. Действовал через своего начальника штаба, Духонина. Нас выручает только почти полное отсутствие поддержки сил контрреволюции со стороны основной массы населения. Пока они могут рассчитывать лишь на офицерский корпус и часть казачества. Но, воинская дисциплина — вещь серьезная.

Вновь образованные правительства на местах отказываются признавать нас — как центральную власть. Сформированная на Украине Центральная Рада, поддержанная командованием Юго-Западного и Румынского фронтов вошла в коалицию с казачьими правительствами на Дону, в Оренбурге, на Кубани, открыто выступившими против советской власти. Белорусская Рада, опирающаяся на польский корпус Довбор-Мусницкого, так же объявила себя врагом Cоветов. Страна на глазах разваливается на кучку удельных княжеств, 90-е рулят. Все повторяется с какой-то роковой неизбежностью. Тот же спектакль, сценарий которого начертан рукой неведомого кукловода.

Может, все-таки, стрелять начнем — или мне митинг провести? Кто там поговорить хотел? Меня и отсюда будет слышно. Почему-то совсем не волнуюсь. Нет ощущения необратимости ситуации, страха смерти, краха всех надежд и усилий последних недель. Ничего мне не будет. Не здесь и не сейчас. Слишком глупо, так не бывает. С утра заехал на Путиловский, поговорить с рабочими. Просто поговорить, без митинга. Настроения послушал. График у меня теперь свободный, сам выбираю, на чем сосредоточиться. Можно "таланты" начинать проявлять, не оглядываясь на реноме предшественника. Что-то такое я делаю, что Ильич перестал меня контролировать, держать за боевика, надеяться лишь постольку-поскольку. Но — только он. Личного авторитета, по-прежнему, нет, мои отношения с ЦК строятся только на базе ленинского окрика. Массам я неизвестен, оратор плохой, журналист посредственный. В иных талантах общественное мнение мне отказало, но Ильич доверяет и с этим всем приходится считаться. Хотелось бы обороной заняться, готовится к последствиям декрета о мире. Привычнее, что ли? И международными делами, чтобы страну не растащили. А газетными? А внутренней политикой? А экономика разваливается, скоро жрать будет нечего? А та же чека, милиция, борьба с бандитами? Кровью страну зальют.

Первым декретом, принятым нашим Совнаркомом после его утверждения съездом, был декрет об отмене смертной казни. Страна задыхается под валом преступности, на железных дорогах грабят, в городах грабят, ну и убивают, само собой. И это началось не сейчас, в октябре, а продолжается уже с лета. И тут — нате вам! Грабьте и убивайте без страха за свою драгоценную бандитскую жизнь! В этот раз даже не просвещенные Европы — мы сами себя высекли! Захотелось моим товарищам по кабинету реабилитироваться перед обманутыми ими на съезде товарищами по революционной борьбе. Вспомнили, как вместе от страха тряслись, расшатывая ненавистный режим тюрьмы народов. Я понимаю, ловить преступников и судить их уже, по сути, некому, все политикой занимаются, но — вот так разрешить терзать свой народ? Эти, в девяностые, — те, все же, не бесплатно. Вступить во что-то экономическое хотели, а их туда, со смертной казнью в законодательстве, не пускали. Там понятно — за деньги мать родную… А мои коллеги — идиотствующие слюнтяи, прекраснодушными фразами прикрывающие хорошую мину при плохой игре. Мы, большевики, и без вас делаем то, что собирались сделать вместе. Красивый жест.

Но обиженным революционерам и контрреволюционерам на это все — тьфу! Сразу после свержения Временного правительства и скандала на съезде все грязное белье было вывернуто в утренних выпусках газет. Нас обвиняли во всех грехах (справедливо), но уже на второй день это стало напоминать призывы к свержению новой власти. Проблемы, которые создали нам Керенский, Духонин, Краснов и комитет в Питере грозили превратиться в нечто совсем неконтролируемое в масштабах страны. А мои интеллигентствующие коллеги лишь виновато вздыхали и жаждали во всем спокойно объясниться с оппонентами в прессе. Здесь впервые я смог найти общий язык и понимание с Ильичом. Постановление СНК о запрещении выхода "всех газет, закрытых Военно-Революционным Комитетом" было нашим общим ответом тем, кто ввергал страну в гражданскую войну ради удовлетворения личных амбиций. То, что Ленин власть не отдаст — я понял в первый же день переворота. Больше в подполье он не вернется. И я должен искать способы делать дело, двигаться к своей цели, находясь рядом с ним.

В те же дни я воочию наблюдал поведенческие реакции стада, называемого ЦК большевиков, ленинским набором, пламенными революционерами, в предверии надвигающегося краха. Вне сомнения, прочие деятели верхушки всех этих революционных и контрреволюционных партий мало чем от них отличаются. Судьба раскидала их по разные стороны баррикад, но кровь, то, что выдвинуло их из среды народа в самый центр урагана революций, у них одна. Ленин, используя оружие, которым он владел лучше всего, вручил власть в стране своим послушным приверженцам, скованным, как он считал, железной партийной дисциплиной, проверенным и закаленным годами работы в подполье единомышленникам. Так он надеялся получить необъятную власть над склонившейся страной. Именно они, как послушные механизмы, со своим привычным давним партийным безволием, страхом и почтением перед вождем, должны были обеспечить ему единоличное правление всем и вся.

У рабов нет преданности. Фанатики идеи те же рабы.

Эти господа решили слить своего вождя, а, заодно, и Троцкого, как наиболее одиозные фигуры, удалив их из Совнаркома, пригласив во ВЦИК и Совнарком представителей меньшевиков и эсеров. Этим они надеялись сохранить ускользающую из пальцев власть, получить хоть какую-то отсрочку от надвигающегося возмездия. Цеплялись за жизнь, до последнего, не считаясь ни с чем. Ни чести, ни совести. Председатель ВЦИК Каменев возглавил ряды паникеров, лишний раз убедив себя и Зиновьева в своей правоте — большевикам власть не удержать. Партия со всей очевидностью не имела поддержки большинства в стране, все больше людей с надеждой и уверенностью ждали ее падения со дня на день. Все это обсуждалось тайно от главных действующих лиц на заседаниях ЦК в Смольном, пока Ленин и Троцкий разбирались с мятежом и Красновым. Мои вяки к учету не принимались. Разразился очередной скандал. Каменев и его сторонники подали в отставку, стремясь надавить на нас или дистанцироваться от узурпаторского режима. Совнарком лишился нескольких министров, решивших поменять свою удачу первого дня на гарантии личной безопасности в дальнейшем. Оно и к лучшему, Минфин избавился от министра с вызывающей недоумение фамилией. Каменев так и не понял причин своего неожиданного возвышения, по крайней мере, он никак не связывал это со мной, видимо, поcчитав новый пост адекватным своему положению в партии, заслуженной благодарностью за многолетнюю деятельность, или — своему великому уму. Национальная черта. Жесткой рукой мы навели порядок. На место Каменева Ильич посадил послушного Свердлова, деньги сунул под крыло сибарита Менжинского — у него брат банкир, он в Лондоне учился, привык к ним.

Нет, это не тигры революции. Это корабельные крысы, сбежавшиеся обгрызать тушу умирающей империи. Они могут существовать во власти только под гнетом сильной руки, необходим гигантский разрыв в положении вождя по отношению к ним, только тогда ими можно уверенно управлять, иначе отгрызут руку дающего.

И поступать с ними надо, как с крысами.

Реагируя на только еще наметившееся движение — из под арки во двор, я нажал на курок. Ствол давно был наведен на выбранную точку, показавшуюся мне самой перспективной. Избежать попадания можно было, выползая по-пластунски, или — спровоцировав меня на выстрел по ложной цели перед рывком во двор. Этого не сделали. Видимо, пуля попала в пах, так примерно я и рассчитывал. Крик заглушил даже поднявшуюся стрельбу, никто не стал развивать наступление, а в мое временное и столь безвыходное убежище влетела граната, ударилась о стену и подкатилась к ногам. Интересная такая металлическая бутылка, я их видел в старых черно-белых фильмах — обязательно какой-нибудь матрос, весь обмотанный пулеметными лентами, затыкал такую за пояс. Жестяной цилиндрик, аналогичная жестяная ручка, какие-то отверстия на верхней части корпуса. Никогда не обращал на это внимания, но на рукоятке имеется спусковая скоба — в виде курка с прижимным кольцом, сдвинутым под самый корпус. Наверно, надо было схватить ее и красиво метнуть назад, во вражескую арку, пока не взорвалась, или, хотя бы выпнуть ногой во двор. Что совсем уж было бы бесполезно — осколки по любому достанут.

Ну, что? Этот крикун всех слетевшихся ангелов, как голубей, разогнал? Ничего я не сделал, стоял над ней и ждал решения судьбы. Не шел в атаку, как ни провоцировали. А чего? У меня все основания быть фаталистом. Могу проповедовать. Так сказать, имею личный опыт.

Не годится таким серым валенком быть. Надо и с вооружением разбираться. Все надо. Некогда расслабляться. Даже эти два часа, выделенные для встречи с городом, вон как аукнулись. Выбрался у Исакия, запретил сопровождать, назначив встречу на Невском, и, мимо Астории и Англетера, к Медному всаднику, подышать невской водой. Здесь мало что изменилось, закроешь глаза и память сама все расставляет по местам. Вот оно, то о чем мечтал в десятилетия разлуки! Чингисхан вернулся на брега Невы! Слышите!!!

Глава 4

— Эх, Савелий, не понимаешь ты политику партии и правительства. Жрешь каждый день.

Рыжий котяра подставил свою мохнатую головенку под руку, выражая полное согласие и одобрение моим словам и действиям. Дай рыбки-и! Не понимает политики, крестьянин! После нашего официального переименования на съезде в коммунистическую партию у тех тоже ум за разум зашел от событий, навалившихся на кормящую посконную глубинку. Все дружно стояли за большевиков, если слыхали про таких, почти как за эсеров. Эсеров они одобряют, но слова такого не любят. А большевики — это те, что Ленин. Кто ж супротив благодетелей пойдет, которые землю барскую пахарю отдали, да по справедливости, хучь кого спроси. Вона, проклятых коммунистов, с их продотрядами, которые все подряд гребут, пьянствуют, развратничают, последнего хлебушка лишают — тех в землю вбить, брюхо вспороть, накормить вдоволь хлебушком, да на колу распять. Троцкий их главный. Еврей, вестимо, Русь святую извести хочет.

Я опять повернул голову и взглянул в мордочку кота. Вполне мультяшная физиономия, мог бы говорить. Неплохо бы так, покуривая трубочку и лежа на диване, беседовать с котом о судьбах революции, о времени, о стране. Мой знакомый матрос, в берлогу которого я опять улизнул, компанию мне не составит. Пьет опять. Так и существуем. Он не мешает мне мыслить о вечном, а я не мешаю ему вечно пить, довольны друг другом, хотя воблу я приношу коту, а не ему.

— Ыыы э-э-а…

Сулико, что ли, опять затянуть, поддержать компанию…

А что политика? Вещь простая, если не слушать объяснения для дураков. Тому же Савке я берусь за пять минут все по полочкам разложить.

Еще с царских времен повелось, что мечтала вся свободомыслящая Россия, в лице лучших своих представителей, о созыве Учредительного Собрания. В нем она видела избавление от всех напастей. Что-то вроде капель датского короля, по аглицкому образцу. Придуманные нами Совнарком и ВЦИК — для правления страной между съездами — ну ни как не годились, никто и слушать не хотел. Посему пообещали мы содействовать скорейшим выборам в этот так полюбившийся мечтателям привычный орган и, сразу, как только оно соберется, передать ему все властные полномочия. А пока — временными побудем, приглядим, если что. А дальше? Дальше трехходовка, если по шахматному выражаться. Или комбинация из трех пальцев, если по-простому. Выборы мы провели и проиграли. Но — выпустили постановление Совнаркома, что Собрание открывается, как только прибудут четыреста делегатов. Чуть больше половины. И, перед открытием, запретили всяческие волнения, демонстрации, прочие проявления беспокойства, чтобы наших дорогих делегатов от народного волеизъявления не отвлекать. Собравшиеся стотысячные демонстрации в Питере и Москве разогнали огнем из пулеметов, потому как воинские гарнизоны, матросня и иные боевые избиратели на фронтах Отечества были целиком на нашей стороне. Кто же еще даст такую волю человеку с ружьем — вдоволь поизгаляться над соотечественниками, пострелять офицерье, пограбить богатеньких, да и вообще — погулять без каких-либо правовых последствий за уголовные наклонности дезертирствующего организма? Это даже не примитивное "Грабь награбленное", тут — власть в кобуре. Силовики! Дальше история повторилась. Даже без опоздавших, большинство в Таврическом отказалось подтвердить законность наштампованных нами декретов и объявить Россию Республикой Советов, за что и были освистаны всей присутствующей публикой, состоящей из солдат и матросов из оцепления дворца, пока наша делегация, вместе с левыми эсерами, покидала зал. Без нас сидели до пяти утра, чего-то напринимали, пока Дыбенко не отдал Железнякову приказ закрыть заседание. И Железняков не подвел:

— Караул устал, расходитесь… Проветрить помещения!

Как по нотам. Мне песня про Железняка нравится:

Каждому свое. А Учредительного Собрания я не фанат. Исторически нежизнеспособная структура.

На другой день запретили караулу пускать делегатов и приняли Декрет о роспуске Учредительного собрания. Важно — не кто голосует, а кто считает. И как. А на очередном третьем съезде Советов, совместно с левыми эсерами, большинством, одобрили эту резолюцию. Приставка — "временные" ушла в небытие. Эсерам — за все про все — перепало несколько второстепенных постов во ВЦИК и Совнаркоме.

Так закалялась власть. Савва, я уложился?

А вот теперь, морда, я тебе вопрос задам. Я — власть?

С 29-го ноября я в новом бюро ЦК, вместе с Лениным, Свердловым и Троцким. Имеем право единолично принимать экстренные решения, правда, с обязательным привлечением всех членов ЦК, находящихся в Смольном. Ну, и? Все мои решения должны утверждаться сверху, согласовываться с политикой партии. А она такая, что… Когда Ленин рядом, то и вообще вопросов нет, у кого власть. А в его отсутствие все, что в Смольном, на вороту виснет — в бесконечных согласованиях, как бы чего не вышло, не прогневить бы вождя. Назначен отвечающим за все при минимуме возможности что-либо изменить. Но — информация идет потоком и это плюс.

С 23 декабря утвержден ЦК и.о. председателя Совнаркома, замещал Ильича. Слышишь, поросенок, кто тебе воблу носит? Экс-глава страны, министр и член Политбюро. К самому Ленину — без вызова — только я и Троцкий в кабинет зайти можем! Свердлов под дверью трется, пока не позовут, со всем своим ВЦИКом. Дурак ты, Савка, зря мурчишь, наивная ты головенка.

Так вот. Никакая я не власть. Ноль самостоятельности, все только в проложенном русле. Так Ильич меня флажками обставил. Или действую по заявленным правилам, или выбываю из игры. Без партии я — никто, а, точнее, — без Ленина, партия же поддерживает вождя. А вождь!.. Нет, вождь — не шпион. Вождь наймит! У вождя совпали цели с намерениями германского генштаба и он взял деньги за предложенную работу. Отрабатывает. Оба ненавидят Россию,… нет, не так: оба равнодушны к проблемам России, до смерти равнодушны. Про генштаб, конечно, это мои домыслы, а Ильич своих чувств особо не скрывает. Как это он сказал-то:

— Для меня Россия — это случайная территория, где мы пока находимся. Нам нужны — прежде всего, более или менее прочный кров, а затем — деньги, как можно больше денег. Для того чтобы получить денежки, мы не только оберем, но и распродадим ее оптом и в розницу.

Один на один сказал, к делу не подошьешь. И мое постоянное, непонятное упрямство в вопросах, касающихся сохранения территориальной целостности страны и жизней наших сограждан, его все больше настораживает. Классовое самосознание у выращенного им индивидуума должно быть выше частных государственных интересов. Соглашаюсь, но спорю слишком часто. Похоже, что мой предшественник этим не грешил. Все чаще поднимаю лапу на хозяина, заманал его объяснениями. Пока пряниками кормит — карьера растет, как на дрожжах, доверие мне демонстрирует. Но демонстрирует так, что за самостоятельного политического деятеля никто меня не держит. Не будет самого — и пойду я ко дну, пуская пузыри. Троцкий меня просто грохнет, всех постреляет, кто рядом с Ильичом болтался. Единокровных не пожалеет. До чего же пакостный путь я выбрал.

Не по Сеньке шапка: не справляюсь я с политической игрой и опыт Чингисхана мне не помогает. Никакой команды собрать не смог, нет у меня своей идеологии, на базе которой в теперешние времена можно призвать единомышленников. Да и какие единомышленники, здесь каждый сам за себя, все карьеру строят. А моя идеология — спасение Отчизны — ну совсем не популярна, стыдно такое и сказать при здешнем интернационале. Шовинизм — так, кажется, это называется. Имперскость. Пока не обзывали, но и не подставлялся. Похоже, запорол я свою миссию, с самого начала запорол, и не проверить — не помню ничего, и не поправить уже. Что-то часто я матросскому коту стал передачки носить, нельзя мне в депрессняк впадать. Бороться, до последнего, пусть — без надежды, но никогда я не признаю поражения своей страны. Пока жив.

— Ыыы о-о-о ее-а…

Это, кажется, он за борт ее бросает в набежавшую волну?

Нет, так не пойдет.

Мой голос легко овладел пьяными массами и хорошая песня заполнила каморку папы Карло. За что люблю матроса — быстро схватывает, вне зависимости от глубины состояния. Теперь, до следующего полстакана, тонкая лиричная мелодия Сулико будет нашим местным гимном. Неплохой у Федотыча слух, тональность выдерживает. Баритон, ему бы учиться. Хорошо, что слова никогда не запомнит. Это моя Сулико, не надо никому ее слышать. Хулан…

С самого начала костью в горле встала Декларация прав народов. Воодушевленный победой над Красновым, Ильич продолжил запланированную серию разрушающих страну декретов. Господи, как не хотелось писать, как выкручивался, пытался хоть что-то изменить в надвигающейся неотвратимости. Забыть. Промолчать. Свобода — она ж для всех свобода, раз объявили — и для личностей, и для наций, хошь декларируй ее, хошь нет. Сколько не бился, но за двумя подписями — моей и Ильича пришлось распустить народ по самоопределению. Тема старая, много раз обсуждаемая и до моего вселения. Продекларирована вождем, моя подпись — только по должности. Я могу признать за нацией право отделиться, но это еще не значит, что я обязан это сделать. А этим только дай. Везде сидят местечковые князья — беззаветные борцы с прогнившим режимом, всю жизнь тайно радевшие о национальных интересах своих подданных, которые тут же начинают образовывать новую страну на землях своего малочисленного народца, мечтая править тем, что удалось оторвать. На жизнь хватит, даже — если лет на двадцать жизнь растянется.

Попытался убедить Ильича предпринять хотя бы попытку удержать Польшу. Дзержинский и Менжинский, с которыми до этого обсуждали вопросы становления ЧК, услышав тему, нас не покинули, молча сверля меня горящими польскими взгядами, пока я распинался, объясняя, что такие страны, выделившиеся из России, не имея после разрыва торговых связей своего достаточного экономического потенциала, способны выжить лишь при крупномасштабной поддержке супостата в обмен на превращение в буферную зону — плацдарм для агрессии капиталистического окружения против молодой неокрепшей Республики Советов. Не убедил — ждет мировой революции, "пролетариат не допустит" и т. д. Поляки продолжали сверлить во мне дыры, пока Ленин не закрыл вопрос волевым решением. Польша — по умолчанию плата Ленина за их поддержку, ишь, сколько пшеков набежало на Русь — строить царство светлого будущего на земле. Соратники Ильича! 14 ноября бился в Хельсинки за Финляндию, уговоривал тамошних социал-демократов. Но — не помогло. Ленин настоял — и отпустили. Скоро эти два добрых соседа начнут нас грызть по указанию своих новых экономических гарантов. Дорогая штука свобода, денег стоит, придется и им отрабатывать.

Прибалты выменяли свою свободу на латышских стрелков. В бронеотряд набили международной швали, не продохнуть. Мусульмане получили отдельный декрет. Все мое сопротивление и объяснения никого не волнуют. Заткнись и дуй в партийную дуду.

Разваливается страна. На глазах.

Все замыкается на национальный вопрос. И международка, и внутренняя политика, и война. Весь мой наркомат состоит из трех человек: меня, Пестковского и Ленина, негласной черной тенью витающего на любым документом, выходящим из наших недр. Пестковский тянет на себе всю текучку, пока я, завернувшись в шинель, покуривая, валяюсь на старом кожаном диване в укромном закутке Смольного, в гостях у кота и матроса. Поляк помощник толковый. Через день после моего назначения явился в кабинет Ленина, где я дневал и ночевал первые недели, и предложил взяться за организацию нового наркомата. Тут же раздобыл пол-комнаты и стол. Много таких, опоздавших на революцию старых революционеров, бродит по коридорам новой власти, предлагая свои услуги, пытаясь зацепиться. Сам придумал себе дело и рьяно его выполняет, пока я подвизаюсь в поручных у Ильича по всем текущим вопросам, возникающим у новой власти. Не помню такой фамилии, потому и взял. Меняется история, не может не меняться — благодаря моему вопиющему невежеству и полной неспособности к политическим играм. Вот и Пестковский возник. Чингисхан я настоящий, жил в своем теле, все логично вписывалось в теорию временного провала. А Сталин липовый! Другой временной поток, чужое тело, вселенное сознание. Наверно, следующее за нами отражение. Нет во мне его прозорливости, гениальности. Да много чего нет. Есть только желание спасти свою страну, сохранить народ, поднять державу. А пока въезжаем в Брестский мир, а чем этот мир здесь закончится — мне и представить страшно. Можно еще пристрелить Ильича, но этим делу уже не поможешь.

Пригрелся, Савелий? Подожди, не бойся, не сгоняю я тебя. Сейчас трубку почищу и лежи себе, мурчи на здоровье. Поверишь, Савка, никогда не курил, а здесь начал. Тянет. Организм. И как-то естественно все получилось, только одна проблема была, когда с названием табака разбирался. Вот — нашел, от других воротит, дискомфорт, а этот, английский, не чувствую — естественный вкус. Пахнет приятно. Доживу ли до Герцеговины Флор, интересно бы попробовать? Смешно будет, если дрянью окажется. Выйду из образа — точно тебе говорю!

Ну ладно, не выходит с политикой, но с армией — что мешает? Сам бог велел. Кавалерия еще есть. Пару корпусов — и сам Европу должен завоевать, что расстонался-то? Вопрос — иде их взять?

Сразу, еще в октябре, разослали своих комиссаров по всем частям — менять старых, временных, брать командование в свои руки. Верховного главнокомандующего, Духонина, отказавшегося начать переговоры с немцами, заменили Крыленкой, да и убили заодно, чтобы Ильичу не перечил, (Крыленко, по прибытию в Ставку, использовал революционный порыв привычных ко всему такому солдатских масс, намекнул). И — ничего! Полностью разложившаяся, ничего не желающая знать, кисельная структура. Толпы мародеров бродят в прифронтовой зоне. Пытался по телефону управлять нашими и само-выдвиженцами, ориентированными на Питер и Москву, возглавившими вооруженную борьбу за Советы вотдельных очагах на просторах России. Ползая по карте с Ильичом, старался использовать его стремление к захвату власти на всей территории и, под эту сурдинку, собрать страну в единый кулак для отражения внешнего врага. Что-то получалось, но — все везде крайне непрофессионально, по-дурацки. Типичная пьяная драка в кабаке, никто ни на что не способен, всех надо уговаривать, дисциплина отсутствует, полнейшая анархия, центр не имеет власти приказывать вождям и полководцам на местах. Слушают, когда хотят. Вел переговоры с представителями украинской Рады. Глухо. Местные кадры, ведомые большевистской идеей, смогли, кое-как, отвоевать власть во взбунтовавшихся казачьих округах, утвердить Советы, везде кровь и полнейшая неразбериха. Ленину достаточно удержаться в столичных городах. Кто что от России себе отхватит — ему без разницы — все равно придут к нему подписывать соглашение о закреплении за собой потерянных Россией территорий. Кто в центре — тот и должен официально признать поражение страны, это уже необходимое для Ленина условие.

И вот за это согласие, закрепляющее де-юре потерянное де-факто, он и собирается взять денег. Главное — удержать власть в центре — тогда подписывать придут к нему, а на вырученные бабки он разожжет мировой пожар. Что и где сейчас захватят — детали. Пусть русские дерутся между собой и хоть со всем миром, пусть гибнут миллионами — с истекающими кровью оставшимися будет проще говорить. Послушные, с бесконечной усталостью в глазах, залитые кровью соотечественников, они воспримут любые идеи этого пигмея-людоеда и сыграют в истории ту роль, которую он им отведет.

Как-то, в очередной раз обсуждая происходящее на Кавказе, появление на карте Грузии, Азербайджана и Армении, сказал ему, что Грузия — это небольшая часть великой России, а я себя считаю россиянином. Что-то такое, подколоть меня хотел, шутить изволил, настроение у него было. Когда сказал, что разрушает тысячелетнюю державу, собранную трудами и кровью поколений, деяниями Петра Великого, Иоанна Грозного, Суворова, Кутузова, миллионов честных и прекрасных в своей самоотверженной любви к Родине людей, ответил:

— А на Россию, батенька, мне насрать.

Это бы и надо высечь на Мавзолее. А высекли только подпись. Когда "батенькой" называет — злится. Опять достал вождя. Добром не кончится, дорискуюсь, все дело завалю.

Брестский мир — полная фигня. Дурачок Бухарин кричит о войне до последнего пролетария — пусть все прочие, зарубежные, видят, проникнутся и рванут на помощь оголодавшему в кольце врагов Бухарчику! А не побегут — он — раз, и в Южную Америку! Что-то эта идея постоянно возникает в головах у революционеров, (и у меня было!). Прямо, признак потенциального сволочизма — побег от ответственности. Идиот, не чувствует очередной ленинской трехходовки. А Ильичу надо немцам территорию отдать, отработать вложенное в него, да за столицы зацепиться. Могу лежать на диване. Сольет Ленин Россию. Не выпрут его немцы из Питера и Москвы — незачем им это. Без него немчуру будем всем миром гнать, к черту классовую солидарность, есть еще русские люди!

Вот думаю, почему сразу после декрета о мире не началось полномасштабное наступление немцев по всему фронту, где ж интервенция Антанты, армии-то у нас нет, остановить их было некому? И вывод у меня получается грустный — готовятся. Серьезно, вдумчиво, чтобы придти не на час, не на год, а, может быть, навсегда. Армия у нас — ниоткуда — не появится, это вопрос не одного месяца, даже годы вряд ли дадут надежный результат. А, пока продолжается процесс взаимоистребления и разрушения, наши противники рассчитывают ходы, прорабатывают схемы финансирования, уточняют задачи и делят страну. Думают на перспективу. Когда немцы в декабре согласились на перемирие и Троцкий выехал в Брест во главе делегации, вся трехходовка у них с Лениным, похоже, была уже согласована. Истерика Троцкого и срыв переговоров из-за чрезмерности германских требований — спектакль для детей. Прибалтика, Украина, Кавказ — а что вы ожидали? Пугануть колеблющихся приспешников, у которых еще остались какие-то иллюзии о их роли в судьбе России, грядущим — без заключения мира на любых условиях — падением большевистского режима. Ленин плохой, Троцкий хороший, первый ход! Да и Ленин бубнит о мировой революции — главное сейчас! власть сохранить, потом все вернем, когда армия появится. Может, прав, обойдется? Дети! Я опять вякал, не удержался. Зря. Ему была нужна поддержка большинства ЦК и он ее получил. Дурачки, решили взять установку на затягивание переговоров. С кем? Переговорщик рядом сидит. Троцкий повторно выехал в Брест, получил там ультиматум и, ничего не подписав, отбыл, объявив название своей провокационной позиции — ни мира, ни войны. Сам придумал, осталось в этом убедить противника. Немцы начали наступление. Троцкий плохой, Ленин хороший, второй ход прошел успешно. Добрый Ленин вынужден просить мира на ЛЮБЫХ условиях и, естественно, получает тягчайший вариант. А во время немецкого наступления ЦК дает согласие на все. Третий ход. Бинго! Грабительский мир подписывается c немецким штыком у горла. Какие же, после этого, мы, большевики — немецкие шпионы — вон они как нас! Немцы взяли столько, сколько посчитали нужным и на этом остановились. У нас, в Советской России. А на Украине их наступление продолжается, там у них свои дела.

Ленин сохранил свою власть и авторитет. Все довольны. Троцкий — тоже, разводящий не подвел, прикрыл. Я к этой игре не допущен. 23 февраля, в последний момент перед грядущим подписанием, Ильич даже грозился уйти в отставку, если не заткнусь. Понятно, чья это могла быть отставка. Доигрался.

Собственно говоря, это началось уже давно, когда Ильич санкционировал аккуратно подрезать мой отряд. Как-то сразу серьезно не воспринял, подумаешь, Леха стал часто общаться с Дзержинским. Интересно им вдвоем, Феликс Леху не отгоняет, когда подходит к нам в коридоре во время беседы. Делится проблемами с товарищем, равного нашел, Леха цветет, в рот ему заглядывает, уши развесил. Что тут удивительного, когда один из руководителей восстания на глазах переходит в разряд приятелей? Бывает такое, проникся мой коллега к молодому парню. улыбка его, может быть, понравилась. Действительно ведь, хорошая у Лехи улыбка, располагающая. Ну и ладно, только дисциплинка у товарища Ефремова поплыла. Там занят, здесь занят, не успел. Был у товарища Дзержинского, тот попросил… Так, потихонечку. В начале декабря, когда формировали первый состав Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем, все-таки, подошел посоветоваться — Дзержинский к себе приглашает, со всей командой. Посоветовал подумать. Наверно, думал, когда соглашался и уходил. Людей его я держать не стал, доверие уже не вернешь, не стоит перебирать в поисках жемчужины. Молодой, предпочел серым будням порученца серого кардинала жизнь, полную великой революционной романтики. И то верно, спросят приятели — с кем работаешь? — что отвечать? Со Сталиным. А кто это такой? Что у него делаешь? И — нечего сказать. Никто и ничего, оно и верно, по-другому и не надо, пока не разрешу. Жалко парнишку, я ему жизнью обязан. Но — только ему. А как член коллегии ЧК и куратор этой интересной структуры по линии Политбюро, в курсе о борьбе в застенках. Кому же еще быть в теме, сверять курс товарища Дзержинского, как не члену комиссии ЦК по разработке программы партии? Должен же у партии быть свой товарищ Суслов, макинтош ходячий? А кому ж еще этот макинтош примерять, как не мне, председателю редколлегии "Правды" и Комитета по контролю за печатью? Ты у меня зуб выбил? Бывает…

Чтобы чиновник вернулся работать в министерство, и ключи от сейфов не потерял, надо его мало-мало испугать. Чтобы спекулянт охолонул трошки, в себя пришел, о душе вспомнил — тоже надо. И по основному профилю — тоже. Но тяжеловата рука у Железного Феликса, больно привлекательным показалось молодым, неокрепшим, помахать карающим мечом революции. Гормоны играют, а ограничители Феликс Эдмундыч снял. И моих бойцов разослал с карт-бланшем по губерниям, на усиление. Как там у Шарикова было?

— Уж мы этих котов душили-душили, душили-душили…

Кому бы говорить о милосердии… Но никогда против своего народа, своих женщин, детей.

Ребятки не в курсе по-молодости, а им с этим жить.

Отольются мышке кошкины слезы. Может — и без меня справятся.

Вначале никак не мог понять, кого мне Феликс напоминает. Не Ильича, это само собой, попривык я уже к стандартам местной моды, тут такие через одного. Что-то глубинное в нем мне покоя не давало. Говоришь с ним, в глаза взглянешь — и как будто давешний разговор продолжаем. Стоит за ним другой человек, знал я его! А где-то дня через два после плотного общения меня как током шибануло. Хорчи, его глаза! Он себя рысью любил называть, и ведь, правда, было в нем это. Вот так, ясновельможный, и ты из наших. Так вот, почему ты Железный! Характер такая вещь — не поддается разрушению, даже если века пройдут. Предок твой кремень был, редко такого встретишь. Гордый воин, слово его было золотым. Многие за честь держали встать под его руку. Его благодари — и за характер и за остальное… все. Да ведь не догадаешься.

Говоришь с кем-то незнакомым и вдруг улыбка Чжирхо мелькнет, он всегда глазами улыбался, а когда смеялся — ладонью щеку поглаживал, она пол-лица ему закрывала, только глаза были видны. А Октай плечом поддергивал, его был жест. У кого что-то в профиле общее, у кого — разворот головы. Абсолютные копии не встречаются, разобрали моих воинов на фрагменты. Но, если южнее поехать, там… Ильич башкирских или калмыцких, не помню, кровей, что-то есть знакомое в нем, но не из близких… Не могу вспомнить.

Когда это началось? Ведь первые дни, пока жили и работали в комнатенке, в правом крыле третьего этажа, все получалось, все было прекрасно. Троцкий посчитал, что с него хватит этой романтики и, переночевав еще разок, убрался из нашего общежития к себе в кабинет. Койку завел. Пятнадцать квадратных метров на двоих лучший способ начать понимать друг друга с полуслова. Да и потом, когда переехали в левое крыло, отношения продолжали налаживаться. Я все более свободно чувствовал себя с ним, перестал сторожиться, пытался уже открыто влиять на совместно принимаемые решения. Можно же договориться, объяснить человеку, ведь не дурак! Пожалуй, все поплыло, когда Надежда Константиновна решила свить свой казенный уголок на втором, в бывших апартаментах какой-то смольной инспектрисы. Коек я так и не приволок, мне на полу привычнее, а Ильич начал потихоньку отвыкать стонать по утрам о своей драгоценной спине. Я столько одеял нам натащил — на них прыгать было можно, куда там перине. Да, именно в тот день. Тогда я еще выбрался погулять по Питеру и меня там хорошо погуляли, а к вечеру Крупская посчитала, что настало время семейной жизни и, к моему приезду в Смольный, вопрос с отселением был решен. Совсем я ее деточку заморил.

Перебрался в свой наркомат, к добытому Пестковским столу, потом и койку раздобыл, поставил за ширмой. Мне, в общем-то, без разницы, привык постепенно. Зачем нам лишние вопросы? Да и спать приходилось урывками — не все ли равно, где? Теперь на диване лежу. Нормальный диван.

С котом и матросом познакомился, почти прижился. Была бы моя воля — перебрался бы к ним. Нельзя. Дистанция в положении у нас громадного размаха. Где я, а где кот?! Матрос, по-моему, еще ниже, про кота все знают, что он мой протеже.

Ну, а дальше — борьба за влияние. Обычная женская ревность к друзьям мужа, не вижу никакой политической подоплеки. Мне так кажется. Или с моим предшественником у нее контры были? Первой леди я не понравился сразу, можно сказать, отказала от дома. Слишком к мужу приблизился, он меня слушать начинает. Дворянка, супруга вождя, может, не помню, даже генеральская дочь! Столько лет в Европах промучилась, по-иностранному говорить умеет, и, вот теперь! наконец! А тут это быдло к супругу липнет, изображает из себя черт те что, воображает, смеет советовать! Кухонный мужик! Я английский, конечно, сильно забыл, но такие слова выучивал первыми и слух у меня в порядке. Чем-то барыне не угодил, разозлил хозяйку.

На людях тихая, скромная, мелкий партийный чиновник из Наркомпроса, плюнуть хочется. Владимир Ильич! Но, когда думает, что о дистанции забыли, не достаточно внимательны и почтительны, не играем в ее игру, закрутившись в делах, сразу — Володя! И все, точки над "и" расставлены. Кто есть кто. Супруга вождя и разные ху.

Не привык я пока к женской демократии, чтобы по серьезным вопросам ее мнением интересоваться. Хочешь лезть в мужские дела, так и отвечай за все по-мужски, соответствуй, а то способностей только на Наркомпрос, а гонору на весь Совнарком.

Молчи, женшина!

Анекдота этого здесь еще нет, чего же обижаться на мой ответ на поставленный вопрос?

— Что это у вас на столе, Коба?

— Манда ты!

Довела, я его вспомнил! Министр должен отчитываться перед секретуткой, что у него на столе. Ну, не мандаты, другие бумаги. Тебе-то что? А я хоть улыбнусь.

Ночная кукушка. Не в плане страстной любви, (Бонч регулярно для всех сводку по Смольному дает), а по линии семейного проекта сохранения накопленного имущества в виде прихваченной страны и занимаемого семейством положения в ней. Вертит шея головой, а голова и уши развесила. Что-то неопределенное чувствует, подозревает меня, нашептывает мужу. Это напрасно, никакой музей-квартиры Ленина в Смольном пока не планирую, считаю это преждевременным. Успокойся, нет пока никакой мумии! Но чует, зараза пучеглазая, Троцкого поддерживает только в пику мне, совсем, дура, с ума сошла, дальше носа очкастого не видит! Да без меня Троцкий твоего лилипута на повороте давно бы подрезал.

Спелись ребятки на почве острой неприязни ко мне. И остался я без штанов, один китель, с маршальскими погонами, а ниже — только крестьянские сапоги в навозе. Вот и поехал Троцкий в Брест, а злобный Сталин остался в Смольном, работать. Такова роль женщин в Российской международной политике. Будут потом историки Троцкого ругать. Да и то верно, по бумажкам выходит — Троцкий. Любят они эти бумажки, доверяют им. Написать им их, что ли, побольше? Пусть порадуются.

Третьего марта подписали в Брест-Литовске с немцами мир? Ну все, Троцкий, спекся ты, готовься теперь канцелярией в клубе заведовать. С такой историей больше никуда не возьмут, будешь там митинги матросикам толкать по субботам. Учись на аккордеоне играть! Да?

Четвертого марта был создан Высший военный совет Республики в составе: Троцкий (председатель), Бонч-Бруевич (военный руководитель), Подвойский, Склянский, Мехоношин. Концерт окончен.

Ладны-ть, Савелий.

Кот, щелкнутый пальцем промеж ушей, счастливо потянулся, просыпаясь, и замурлыкал. Потыкался мне подмышку улыбающейся физиономией, покрутился и лег, подставив мохнатое пузо. Чеши!

На данный момент я полностью отстранен от армии, лишен какой-либо минимальной возможности иметь в непосредственном подчинении силовые структуры. Везде свои командиры, любой мой приказ будет принят к размышлению и подвергнут согласованию. Ни денщика, ни охранника, как будто я во главе нашей троицы уже был бы способен что-то организовать. Полная кадровая блокада, никаких подчиненных, кроме Пестковского. Где-то даже смешно. За кого они меня принимают? Бог войны?

Хотя, Троцкий меня точно принимает за серое пятно, только попустительством Ильича вознесенное на вершины власти и, по личной тупости и дикости, никак этой властью не пользующееся. Думаю, у него есть сомнения — умываюсь ли я по утрам. Да и не забивает он мной свою голову. Мои проблемы, ему по фигу. Мелочь. Все в прошлом. Вхож без доклада к Ленину — и пусть! Самому Ильичу и возиться с таким помощником. Что не так — сам и выбрал.

Тяжеловатая у меня позиция. Что ж, подобъем бабки, чего мне удалось добиться за четыре месяца после вселения. Я обвешан званиями и должностями, но лишен реальной власти. Я полностью легализовался и ни одна собака так просто меня не сковырнет. Я вхожу в ближайшее окружение Ленина. Из-за моей строптивости наши отношения перешли в очень опасную фазу. Ленин испытывает постоянный дискомфорт в моем присутствии, но боится меня отпустить дальше вытянутой руки. Как соратник я его уже мало интересую, но, как противовес влиянию Троцкого, еще могу пригодиться и — даже не заменим. Пока он продолжает меня использовать в качестве своего начальника штаба, но сможет без меня обойтись, как только найдет способ, примет решение. Все.

Плевать, разберусь. Другой вопрос — что я сделал для России?

Ни хрена.

Так то. Давай теперь, "коротко и ясно", что делать дальше. Только вот, заявлять, что больше такого не повторится, больше никаких рисковых споров, молчу и подлизываюсь, дожидаясь, пока власть перейдет ко мне по наследству — не надо. Во-первых — неправда, не промолчишь, уже проверено. Во-вторых — ни о каком наследстве более не может и речи идти. Путь предшественника ты повторить не смог. Не справился, провалил. Не может император подлизываться, не может офицер, пусть даже бывший, идти против понятий своей чести, против своей страны! Даже — если для дела надо. Да и откуда эта уверенность, что, добившись своего, я справился бы с делом? Вообще не представляю, с какой стороны к нему подойти. Опыта никакого. Та же кухарка.

Не знаю, что делать. Коротко и ясно.

И на историю становления Сталина в мире, где я родился, можно уже не оглядываться. Становление я завалил. В этом мире все пойдет по-другому, со Сталиным им не повезло. Меня прислали.

Хлопнула дверь. Савелий напрягся, быстро вывернулся из-под руки и настороженно уставился на вошедшего, готовый тут же метнуться с дивана под стол. Или еще куда-нибудь, куда инстинкт подскажет.

На пороге стоял Карл сын Марии-Дозет, латышский стрелок.

Латышские стрелки выполняют у нас роль преторианской гвардии Рима. Я им этот ярлык наклеил, но они считают, что Ильич, и страшно этим гордятся. При этом — выучили байку про Спартака и, по вечерам, проводят ликбез между своих, пересказывая друг другу его историю, растут политически, подковываются. Грохот их копыт постоянно доносится из коридоров Смольного, здесь отдельный отряд — сводная рота этих диких, но дисциплинированных родственников германцев, занят охраной правительства. В городе разместился Тукумский полк. Мы опираемся на их варяжские штыки в борьбе с местным населением и имеем гарантированный результат. Любой приказ выполняется с немецкой неукоснительностью, но без немецкой сентиментальности. Так свиней на фермах режут — только работа, ничего личного, пока это не касается их Родины. Само собой, Родины латышей. По настроению — проявляют инициативу, доводить не обязательно, именно — по настроению. Эта равнодушная преданность наемников перевела в разряд соратников второй руки многих из них. Землячество уже располагает своими авторитетными представителями во властных структурах. И у кабинета Ильича круглосуточно несут караул по двое демонстративно не понимающих по-русски, только глаза внимательно следят за очередным просителем. Кстати, сын Марии-Дозет — это все, у них, в просвещенных Европах, так… Бывает, пока. У большинства, все-таки, фамилии есть.

Но Дозетом или Дозитисом Карл себя не ощущает. Не созрел.

Савка приободрился, спрятался за меня и вопросительно выглядывает, тянет шею, из своего убежища. Не бойся, дурашка, Карл котов не ест.

Похоже, наподдал он ему где-то втихую, или коллеги по кошачьему цеху донесли. А может, мыши нажаловались. Да нам то что, пусть Карл себе ловит мышей — на наш век хватит, их тут полно.

Карл, привычно презрительно оглядев открывшуюся ему картину, брезгливо обошел совсем уставшего Федотыча и, поймав мой взгляд, произнес:

— Товарищ Ленин уже тва раза спраш-шивал о товарище Сталине. Опять не могли найти. Яа наш-шел.

Ну, чего расшипелся? Нашел и молодец. Ты меня здесь уже раз десять находил. Давай, забывай русский язык, пучь глаза и выматывай.

— Сейчас буду.

— Яа потожту.

Вот, еще одна карьера намечается. Очень полезный человек, знает, что где в Смольном лежит. Целый день вертится — туда-сюда, туда-сюда. И каждый пробег — метров сто, не меньше. Пришлось свою арисаку оставить, тяжелая, наверно, гадина, таскай ее. С кого он такую портупею шикарную снял? Глупый ты, Карл, начальником станешь — на войну пошлют. Спал бы себе в караулке.

Вояки они, конечно, неплохие, из того что у нас осталось, пожалуй, самые надежные. В январе Вацетис Даугавривским и Видземским полками уверенно подавил мятеж поляков из корпуса Довбор-Мусницкого в районе Рогачева. Курземский полк хорошо себя показал на Дону против казаков Каледина. Но, в этом деле, пожалуй, у них главную роль играет национальная сплоченность. Держатся друг за друга, не бросают своих. Идеология, борьба за пролетарский режим у них на втором месте, а место это далеко. Делают то, что прикажет хозяин. И скопидомы страшные — на войне это отнюдь не последнее дело. Все трофейное оружие к себе волокут, накапливают. Обеспечены — дай бог каждому, в бою — агромадный плюс.

У многих семьи под оккупацией или в бегах — благодаря Брестскому миру. Ленин у них единственная надежда, путь на Родину. Будут служить.

Что ж, Савелий, пора прощаться. Береги Федотыча. Завтра отбываем в Москву всем правительственным составом. Ленин решил демонстративно уйти из-под возможного удара накатывающихся германских орд, в самое сердце России, в Москву. Туда и столицу переносим. Живи спокойно, не болей, никто тебя, Савка, не тронет, не будет немца в Питере. А я, если успею, еще тебя рыбки занесу. Завтра. Ну все, Федотычу привет!

Все они здесь потомки моих воинов. Широкие характерные скулы алтайцев рядом с золотой россыпью непокорных кудрей. Черные прямые волосы коренных монголов над улыбающимися славянскими физиономиями. Горящий огонь туркменских глаз на выверенных европейских лицах. Пухлые губы караимок — у них все племя отличалось этой четкой полоской, очерчивающей очаровательный контур рта. Нос картошкой — и раскосинка в глазах почти у каждого. Здесь они все, мои меркиты, найманы, таты, все мое воинство, все племена, населявшие мое бескрайнее государство, — год можно было скакать из конца в конец и не достигнуть границы. Никто не исчез — растворились, перемешались — да! Но живы в своих потомках, забывших о них. Живы, и кровь предков по-прежнему горячит их сны, скачут кони, ревет в ушах ветер! Все они мои дети, дети войны и мира. Я вернулся к вам, мой народ. Я буду вам служить. И защищать!

Глава 5

— Ай-ай, дяденька, больно! Не бейте меня, за ради Христа. Я больше не буду! И, резко набрав в легкие воздух — пронзительно, перекрывая вокзальный шум — Убива-аа-ают!!!

Самый неудобный возраст для попрошайничества и уличного бандитизма. Мальчишке лет тринадцать — четырнадцать, весь шарм кудрявого ангелочка уже в прошлом, а тощее, жилистое тело пока не может ему обеспечить гарантированный авторитет у нуждающихся в изъятии лишних дензнаков граждан. В щипачи, если пальцы позволяют. Только в щипачи! Таков мой вердикт.

А что мешает? По-видимому, авторитет лидера вокзальной шайки беспризорников. Руководящие обязанности, текучка, не дают сосредоточиться на учебе, отвлекают от наработки мастерства. Этих малолеток уже штук пять подтянулось к месту нашей беседы и, только отсутствие команды "Фас", не дает им бросится всей толпой на пожилого кавказца в кавалерийской шинели. Кто меня знает — вдруг я комиссар и при нагане? Наверняка — при нагане и — явно не заезжий лох. Вот на отработку действий подчиненных в подобных ситуациях и уходит время, уворованне у оттачивания навыков личных умений. И приходится действовать по старинке — на рывок. Вот рывок у него в команде поставлен. Чемоданчик Федора уже далеко, ничего не поделаешь. А все потому, Феденька, что твой грозный вид матерого гимназера произвел на молодых привокзальных жителей совсем иное впечатление, не то, что ты ожидал. И, как результат, пока ты пыхтел в схватке в верхнем партере один на один! с задержанным тобой главой местной мафии, чемоданчик, набитый бельишком и средствами личной гигиены, заботливо тобой укладываемый целых два дня, сделал ноги. О! грозный защитник личного имущества и чести сестры!

Ладно, Федька не пострадал, фингал под глазом ему награда. Надя так и сидит на своем чемоданишке, испуганно обозревая происходящее. Ничего страшного, ее вещички на месте, а то, действительно, была бы проблема ниоткуда.

Молодец пацан! Не стал резать Федора, выдержал правила игры.

А вот меня резать пытался, два раза: сначала — подобием финки, сделанной из кухонного ножа, настоящее произведение детского творчества. А потом, проследив его полет и заметив место в зарослях прошлогоднего бурьяна у платформы, куда он канул, — длинным ржавым гвоздем, вынутым из-за голенища опорки, бывшей когда-то сапогом. Мне что тебя — обыскивать прикажешь? Такие шикарные лохмотья могут скрывать что угодно, от револьвера до горсти вшей. Не брезглив, но это уже перебор. Сам себя обыскивай! Вообще-то, начальник должен следить за своим внешним видом. Авторитет идет в недосягаемую высоту и окружающие начинают правильно на тебя реагировать. Какой ты пример подаешь подчиненным? Ты же среди них самый грязный и драный, куда народ поведешь? Вот тот твой десятилетка вполне прилично одет, можно принять за отставшего от поезда. А ты — как из бочки с горелым мазутом не вылезаешь, штаб себе там завел!

Но, характер есть, глаза сверкают! Уважаю. И хитрый!

— Эй, мужчина, хватит мальца тиранить. Отпусти его! Чего привязался? Видишь, голодный он.

— Совсем дите еще! Комиссары детей хватают! Что он тебе сделал-то?

— Мальчишки подрались, а этот встрял.

— Да-а-а, вот такой у нас во дворе соседа ножом пырнул! Жалельщики! Сдать его, куда следует!!!

— Я тебя сам сейчас сдам, сволочь! Вали отсюда! Ты!!! Слышал! Отпусти, говорю!

Вокруг нас потихоньку собиралась толпа. Особенно выступала гонористая бабка, пожалевшая дитю. Крепкий блатной, лет двадцати пяти на вид, схватил меня за руку, которой я за шиворот удерживал юного попаданца. Попаданец плаксиво заныл.

— Дяденька-а!

Ага, ты еще завопи — Хулиганы зрения лишают. Чего ж ты так? Девочки же смотрят. Я о Наде говорю. Стисни зубы и молчи, как партизан на допросе. Не, все-таки хитрый, как по нотам партию ведет. Ну что, крыша вокзальная, твоя очередь? Действуй, раз уж взялся за мою руку.

А, вот и патруль. Послушаем.

— Николай, что тут у вас? Граждане, не толпитесь. ДокУменты предъяви.

Последнее уже ко мне. Зажратый какой-то патруль. Так, на первый взгляд, обычные солдаты, но морды сытые. На московском пайке сейчас такую содержать не удастся. Выпали у меня вокзалы из поля зрения, пока мыслил глобально, а здесь, похоже, за год все наладилось по стандартной схеме. Москва. Послушаем еще.

— Мальчишки задрались, а этот напал, избивать начал. Вы на морду его гляньте! Шинель офицерская. Контра!!!

— Документики, значит, липовые… Ну что, догулялся? Пойдем, разберемся, что там за документики. И вы, двое, подымайтесь. Девчонку допросим. Ладненькая девчонка. Расскажешь нам, чего видела?

— Расходитесь, граждане! Расходитесь!!!

Сказал бы, что занятно было наблюдать ужас и недоумение в глазах Феди и Нади. Не занятно. Чего-то до них начинает доходить, надо с их воображением потом что-то делать. Нельзя так на все реагировать, никакого здоровья не хватит. Язву наживут.

— Вы все задержаны! Сложить оружие! При попытка бегать — стреляем!

Что значит — хорошо поставленный командный голос с прибалтийским акцентом. Никаких эксцессов. Оружие на землю, даже патруль свои мосинки сразу уронил. Десяток латышских стрелков цепью перекрыли перрон, с другой стороны к нам бегут еще человек тридцать. Можно сигануть с платформы и попытаться уйти, но игра, по-моему, не стоит свеч. Затравят.

Весь вокзал в курсе, что здесь уже два дня, как расположился батальон латышей, ждут отправки на фронт, нет состава. Малолюдно-то как! Никто никуда не едет, у всех дела на месте, сроки отъездов переносятся. Пусто. Есть народец, но нет вокзальной толчеи. Все чинно, спокойно, даже местное руководство заскучало, прибыло посмотреть на наш концерт.

Ничем особенно не примечательный блондинистый тип в клетчатом пиджаке издали держал ситуацию под контролем. Расположился в третьих рядах, даже чуточку в стороне. Крупная шестерка, выставленная им перед собой, как щит от возможных проблем, старательно мониторила перрон за спиной у начальства, вяло имитируя беседу. Сам же козырной периодически поглядывал из-за этой глыбы и внимательно слушал. Но — любопытство сгубило кошку. Когда я доставал документы, он сократил дистанцию, слегка отодвинув своего помощника, и мы встретились глазами. По-взрослому посмотрел. Опытный у него взгляд, понимающий. Возможно, даже просек уже всю ситуацию, но уйти не успел.

Петерс картинно сделал два шага мне навстречу. Еще бы честь отдал, совсем уже…

— Товарищ Сталин, какой будет ваш приказ?

— Все свободны, кроме… Задержать и обыскать патруль, этого — я показал на оторопело стоящего Николая — и тех двоих. Оружие изъять. И соберите то, что они здесь набросали.

Повернувшись к впавшему в транс подростку, подмигнул, а затем, развернув к себе спиной, дал хорошего шлепка по заднице, выбивая скопившуюся пыль.

— Думай! Маленьких береги. И не шали.

Ишь, как думать побежал. Прочая публика молча и без вопросов так же наращивала расстояние.

— Хорошо. Поднимайтесь, пойдем, посмотрим наши вагоны.

Надя и Федя определенно в прошлой жизни были жирафами. Можно наглядно наблюдать, как до них доходит. Вот сейчас до них дошло, что сказал Петерс. Все-таки, брат и сестра, очень заметно.

А до группы задержанных тоже что-то дошло и они загомонили, каждый на свой лад, пытаясь из кольца набежавшего оцепления докричаться до нас с Петерсом. И все объяснить! Поймав взгляд Петерса, показал глазами на дальний забор вдоль железнодорожного полотна. Он кивнул. Я посмотрел на свою молодежную команду и снова взглянул на Петерса. Еще один кивок. Кремлевская школа.

— Товарищ Петерс, я жду вас у вагона. Отрядите со мной пятерых бойцов, а сами сопроводите этих граждан для выяснения личностей. Если все нормально — отпустите.

Повернувшись к поникшей пятерке:

— Надеюсь, у вас все в порядке с документами?

И, не слушая утвердительных криков, двинулся по перрону, отмахиваясь от назойливого Федора, который старался все мне объяснить, еще раз, в лицах, переживая свой подвиг.

Наденька, подхватив пожитки, семенила следом. Двое галантных латышей все время пытались переложить ее ношу в свои руки, борьба с ними отвлекала ее от федькиной повести и мыслей о пережитом. Жизнь продолжалась.

Минут через десять где-то справа в полукилометре грохнул залп, потом еще несколько отрывистых выстрелов. Я оглянулся. Глаза у остановившейся Нади были широко раскрыты в невысказанном вопросе. Сейчас заплачет. Пришлось усмехнуться успокаивающе.

— Пугают. Чтобы бежали и никогда здесь больше не появлялись.

Можно было попробовать отправить пацаненка в ЧК с запиской Феликсу, чтобы присмотрел, прислонил к какому-то делу. Но рискованно. Хрен его знает, какая шлея Эдмундычу под хвост попадет, что будет с запиской и пацаненком. Информации у мальчишки никакой нет, а в подвалах идет практически гласное соревнование — кто быстрее и качественнее забъет арестованного. Это поветрие уже распространилось по всем городам, где мы пока удерживаем позиции. Народ изощряется в применении средневековых пыток. Это они так думают. На самом деле, никаких средневековых пыток никто не применяет, мне ли не знать. Разве что, у наших китайских наемников в отрядах есть что-то похожее, да и то, все, что они делают, проходит скорее по разряду средневековых казней. Информацию такими способами никогда снять не удавалось. По крайней мере, на моей памяти. Не доживают люди до разговора. Наши венгры и австрийцы пытались что-то изобретать, но быстро забросили, скатившись до уровня русских коллег и называя это азиатской жестокостью.

Перрон закончился и образовалась свалка галантных кавалеров, наперебой предлагавших даме ручку для оказания помощи в прыжке с платформы. Я в свалке не участвовал, увлеченно раскуривая погасшую трубку несколько в стороне, а Федька пытался слезть с платформы самостоятельно. Его попытка лечь на брюхо и спустить вниз ноги, страхуя себя руками, была всеми замечена, но, для сбережения Фединой гордости, проигнорирована. Спрыгнул, не расшибся и тут же бросился разгонять наглецов. Пришлось вмешаться и, слегка покрасневшая Наденька, наконец, смогла коснуться песка железнодорожной насыпи носочками своих очаровательных ботинок.

В стране идет обоюдное истребление, уничтожение себе подобных. Равнодушное, как ответ на заданный для проформы вопрос. Ты меня спросил, а я тебя убил. Убить так же просто, как ответить, это тоже ответ. И жадное терзание тел в отдельных случаях, изощренные казни, наслаждение муками жертв. Похвальба, истинные дети дьявола. Крушение морали, сопровождаемое иступленным, сознательным, демонстративным отрицанием всяческих правил и норм, связывающих человека. Изнасиловать и истерзать ребенка. Не просто убить оппонента, а замучить его, долго, напоказ. Отрубить голову, попивая вино, без всякой брезгливости к запаху и отвратительному состоянию останков.

И тупая, безысходная покорность жертв — тех, кто не прошел обряд инициации новым знанием, кто не опален диким противостоянием войны. Покорность римских патрициев, поколениями поставлявших чиновников гражданского общества, не державших в руках меча, с детства практиковавшихся в искусстве произнесения речей на подиуме, знатоков юстиции, перед занесенной над головой корявой дубиной невежественного германца, гордо вскидывающих взгляд, натягивая кожу на горле под франкским мечом.

Да, сравниваю. И тогда, и сейчас. Все они — мой народ. Люди были лучше. То, что делает человека человеком, присутствовало в них в большей мере. Чистота души, душевность. От отца к сыну, из поколения в поколение. Племя прививало мораль. Она впитывалась с молоком матери. Хотел сказать — шло воспитание, но о каком воспитании могла идти речь? Разве что — личным примером. Как звериный детеныш знает от рождения все, что ему необходимо для выживания. Инстинкт! Да, пожалуй, это был инстинкт человеческого рода. То, без чего мы бы не выжили, как вид. Перечислить этот свод правил невозможно, столько деталей, нюансов. Но основная масса людей жила в соответствии с этим сводом с рождения, росла, растила своих детей, внуков, а экземпляры со сбитым генотипом отбраковывались на ранней стадии.

Жарко, все-таки. Пришлось снять шинель. Никаких вещей с собой брать не стал, одел что поновее. Чемоданы не люблю, руки должны быть свободны, а вещьмешок… Еще бы узелок на палочку и — вон из Москвы. Долгие проводы — лишние слезы. Не к месту, но к настроению…

Приехав с утра на Казанский вокзал, наша изготовившаяся к путешествию троица никакой информации об отправке поездов на Царицын не обнаружила. Ни наглядной, ни устной. Лишь портреты Ленина и Троцкого, украшавшие фронтон здания, твердым взглядом указывали путь будущим поколениям. Вам туда!

Народу на перронах и вокруг вокзала было относительно много, но заполошной беготни с воплями, плачем, ронянием багажа, сопровождающей намечающийся отход состава, абсолютно не наблюдалось. Основная масса отбывающих плотно расположилась по всему околовокзальному пространству, пуская корни, лишь некоторые граждане шлялись между кучами стерегомого барахла в поисках кипяточка и удовлетворения прочих прозаических надобностей. С отъездом ничего не намечалось. Никуда. Все тупо ждали. Усадив молодежь на вещички на разысканное пустующее место в начале перрона, я минут десять пошатался вокруг, задавая всем подряд дурацкий вопрос — Вы не знаете?.. Не знали, а меня и знать не хотели. Ни одного представителя железнодорожного ведомства поймать не удалось и, выдав молодым людям указание сидеть и не разбегаться, я двинул в здание вокзала, прямо к самому главному местному начальнику.

Опыт путешествий в этом времени у меня кой-какой имеется. Покатался уже на всяческие переговоры. Разберусь. Один только раз мой переезд из Петербурга в Москву готовил Бонч, как управделами Совнаркома. Он же был назначен инициатором решения о временном переносе столицы. Тайна сия великая есть, окромя Ленина и Бонча — никому! Нигугу! С середины февраля пол-города обсуждали намечающееся событие, ведь золотой запас вывозим. Это же Бонч!

А как? А когда? А каким поездом? Десятого марта, четырьмя литерными. Состав с ЦИКом демонстративно отправили еще днем, с Николаевского. Жрите, не жалко. Сам Свердлов с великой помпой и свитой прошел через весь перрон в головной вагон и, уже без помпы, одинокий и маленький, покинул хвостовой. Все-таки — почти член правительства. Председатель ВЦИК. Он и мы, прочие члены, вместе с родней Ильича и золотишком, поздним вечером отбыли с почти пригородной платформы Цветочная, под охраной четырех сотен латышских преторианцев, оставив непогашенный свет в своих кабинетах Смольного.

Если Цветочная — пригород, то я за городом родился. Пока так и есть. Питер — маленький город. Темно, слабый снег, низенькие домишки, заборы. Когда-то, уже инженером, я здесь пиво пил, сбежав из институтской колонны ноябрьской демонстрации, зарыв плакат с Черненкой в сугроб. Точно, с Черненкой… За плакат два отгула давали и десять рублей к квартальной премии. На лопату для уборки снега был похож.

Дзержинский потом доводил до нас, что попытки перехватить состав с правительством все же были, но неудачные (я догадался). Гордился операцией. Дилетанты. Какие готовили — такие же и ловили, еще вчера щи из одной миски по ссылкам хлебали. А вот толпа тысячи в две фронтовых дезертиров во чистом поле под Малой Вишерой остановила правительственный поезд просто так, без подготовки, как и все прочие до него. Развлечься, пограбить, поубивать. И не помогли пламенные речи, произносимые срывающимися голосами признанных трибунов. Зато пулеметы латышских стрелков, направленные в упор из тамбуров вагонов и с платформ, разом остудили настроения намечающегося праздника. Про этих слыхали все. Тут же оружие побросали. До единого бы в поле положили, только приказ отдай. Тщательные, и ужасные скопидомы.

Но, в одном конспирация не подвела. В Москве нас совсем не ждали, узнали часа за два до прибытия поезда. Пришлось тащиться в "Метрополь" и устраиваться на ночь — кто как.

Нда… Так вот. Добраться до начальника станции тоже было проблемой — уже на лестнице толпился народ, чтобы пройти в приемную моих габаритов было явно маловато. Что-нибудь придумал бы, но в этот момент все зашевелились, расчищая дорогу группе вооруженных солдат. Преторианцы! И я громко приказал из толпы:

— Товарищ командир! Ко мне!

Реакция на самоубийствинный приказ была соответственной, пространство вокруг мгновенно очистилось и передо мной предстал самый натуральный латыш. Может и видел где, не помню.

— Ознакомтесь с документом.

Ознакомился. Вытянулся во фронт, здорово его пробило. Я этот мандат сам писал.

— Командир сводного отряда Петерс.

— Приказываю обеспечить мне встречу с начальником станции. Всех остальных из кабинета вон. Выполняйте.

Петерс с отрядом в четыреста штыков уже два дня пытался отправиться на фронт в район Донецка. Не было вагонов. Я его забрал с собой, перенацелив на Царицын. Преторианцев у него только сотня, остальные обычные солдаты, немного матросов. Все они потребуются, чтобы, достигнув города, навести там порядок. Нет смысла рассчитывать на помощь и сотрудничество местных. Потом разберемся, сейчас надо быстро делать дело.

Начальник вокзала или станции, я так и не понял, даже ознакомившись с моими вверительными грамотами, желал спорить и что-то доказывать.

— У вас есть заместитель? Вызовите его.

Жизнь в Москве за последние месяцы кое-чему научила начальника. Все он понял.

На плане показал нам пути, на которых находился вагон, назначенный мной как штабной, и приступил к формированию эшелона. Два часа.

Вообще-то, туда только на бронепоезде можно. Нужно. Но, чего нет — того нет.

А ведь я в этом мире впервые на травку выбрался? Вон травка, молоденькая. Ах, как пахнет! То есть, пахнет сорванный мной стебелек, который я разминаю в пальцах. А вообще воздух пахнет мазутом и … Даже не знаю, что за гарь дает этот неповторимый железнодорожный запах? Шпалы так пахнут, что-ли? Не те же кучки, которые все мы аккуратно обошли, делая вид, что их не замечаем. Бедные Надя и Федя, достался им начальник, тащит невесть куда. Прощай, цивилизация.

Почему-то граждане искренне считают, что люди в правительстве ночами не спят — все думу думают, как бы своим гражданам жизнь облегчить, что-нибудь важное не проворонить. Уверенно считают, хоть кого спроси. Так и говорят, если что — Это они в правительстве недодумали! Чем они там, черт побери, занимаются?!! Отвечаю. Никто и не думал. Чем хотят, тем и занимаются. В основном — власть делят, личные дела (семейные) обустраивают. А на граждан — не то, чтобы плевали, а вообще их существованием не заморачиваются. Власть сама по себе, народ — сам, лишь бы не мешал и не скидывал. Россия…

Долго ли, коротко ли это все продолжалось, только жрать у нас в стране стало совсем нечего. К весне хлебный ручеек из провинции истончился, за зиму запасы подъели, и сели Москва и Питер на блокадную пайку для иждивенцев — 125 грамм, осьмушка. В других городах — где-то чуть получше, а где и этого нет. Конечно, народ не вымер ударными темпами: кто-то припрятал чего, кто-то еще как изворачивается, не впервой русскому человеку. Но!!! Перспективы-то не видно! Не дает деревня хлеб! Я Ильичу вообще всякую чушь предлагаю, объясняю суть сделанных ошибок в политике на деревне. И это — вместо того, чтобы сказать — где взять хлеб!!! Армию же кормить надо, а она у нас пока еще есть, почти двести двадцать тысяч. Двести в тылу, но и на фронтах люди кушать хотят. И большая часть из них вполне боеспособна. Так что — неожиданно возникла проблема.

А чего они на меня так смотрят? Кажется, слишком громко хмыкнул. Это не приказ, останавливаться не надо, это личное. Продолжаем движение, уже почти пришли. Нам вот к тем вагонам, еще метров двести.

Шел как-то раз по коридору, уже в Кремле, и вдруг — женский голос:

— Иосиф! Подождите! Оглядываюсь — НаденькаАллилуева. Мы с ней не виделись с тех пор, как я заезжал к ним на квартиру недели через две после своего вселения, френч забирал. Не совсем френч, скорее — костюм переделанный. Сергей как-то раз, встретив, сказал, чтобы забрал, а то неудобно — министр, а одет как дезертир. А френч они мне пошили еще к летнему съезду, который я в нем, вместо прячущегося в шалаше Ильича, открывал… Вот с тех пор и не виделись. Пригласил ее в свой кабинет, поговорили. Голодно в Питере, всей семьей в Москву перебрались, но и тут ей никуда не устроиться. В Кремле паек, все понятно.

Посмотрел я на свою суженую. И думаю. А чего я боюсь? Не нравится она мне, совершенно не в моем вкусе. Совсем ты мне не симпатичная, прости, Надежда Сергеевна. Может, зря я ее сторонюсь? Ну, кто меня заставит? Помогу девчонке, возьму к себе в секретари, пусть подкормится. А начнут переманивать куда-нибудь по указанию Ильича — так ей то что? Паек и в другом месте сохранится, пусть забирают. В общем, порадовал ребенка.

А через два дня приходит Наденька на работу, жмется чего-то, краснеет. В чем дело? А дело уже ко мне в кабинет зашло — Федор, старший наденькин брат, аж девятнадцати лет от роду. Оказывается, неприлично молодой девушке постоянно находиться один на один с мужчиной. Ну и что, что работа такая? Все равно — неприлично. Кавказские нравы, прям смех. Потом Федор говорил, что Кавказ здесь не при чем, кровь у них цыганская. Не знаю. Я тогда, по характеру — чистый скандинав.

Взял я и это узкоплечее чудо, вымахавшее выше меня на полголовы, себе в секретари, а Наденьку в машинистки передвинул и спихнул комплектом к Пестковскому. У него тоже большой кабинет недалеко от меня, да и я привык все канцелярские вопросы через него решать. Лично мне вообще ничего не надо, Пестковский все сделает.

Хороший мужик этот Пестковский, нормально сработались. Когда прибыли в Москву, родил человек идею. В Питере весь наш наркомат, со всей коллегией, в одной комнатке Смольного ютился. Привыкли. Так то — Питер, город с традициями. Неприлично выставлять богатство и роскошь на показ, выделываться, не этим измеряется общественный вес. Что-то есть такое в менталитете горожан — строгость и достоинство, глубинное понимание ценности человека, аристократизм. Ладно, сам питерский. А тута Москва, купчиха. Здесь неприлично быть бедным — потопчут, засмеют. Дело не в нас — за державу обидно, за наркомат. Надо нам сразу побольше площадей занять, а лучше — зданий. У нас наркомат организован по национальным направлениям: каждая нация имеет свой комиссариат, плюс отделы по делам небольших национальных групп, проживающих на территории России, то есть, от каждой нации — свой член коллегии. Так и используем это, дадим всем по дому. Московская недвижимость! Точно, помню эту халяву, сразу после развала Союза. Кто смел, тот и съел, в смысле — у кого наглости хватало, пока другие еще думали, что при законах живут. Хватай все! Наши в городе! Занялся я приватизацией. Конечно, с точностью до наоборот, поскольку освобождались частные купеческие особняки. Но забесплатно, на халяву, в этом правила удалось соблюсти. И распоряжался у нас этим беспределом Бонч — тоже маленький и толстый. Он без вопросов вошел в мое положение и мы получили особняки, а я и Пестковский — большие кабинеты в Кремле. Центральное ведомство и белорусы — на Поварской, латыши и эстонцы на Никитской, поляки на Арбате, евреи на Пречистенке, а татары на Москворецкой набережной. Но, кое-что я за делами забыл, а Пестковский сразу — недотумкал. Мы не сделали главного — отдельного собственного особняка для нашего наркомата, который держал бы эту обособившуюся и фрондирующую вольницу за горло, и дошло до меня это только недели через три, когда прочие оборотистые министры расселили свои ведомства по известным адресам, некоторые из которых до сих пор сидят в памяти. Та же Лубянка. Бонч уже не реагировал на мои требования, пережрал.

И пошли мы с Пестковским на самозахват. Или на рейдерство, но там, кажется, нужно было документы подделывать. А может — и рейдерство. Приглядел я вполне солидное здание, бывшую большую сибирскую гостиницу в Златоустинском переулке, но в нем уже разместился ВСНХ — самочинно табличку приклеил. На дело мы пошли ночью, Пестковский намножил бумажных табличек с надписью "Это помещение занято Наркомнацем", запаслись клеем и кнопками, и выехали. У главного входа в искомое имущество сорвали табличку врагов и наклеили свою, а затем, взломав замок и проникнув через черный ход, бродили по этажам и коридорам, уничтожая вражеские надписи на дверях и прикнопляя к ним гордое имя нашего ведомства. Когда кончились спички, мы покинули здание. Пестковского можно брать в разведку, я ходил. Хороший парень, веселый, не боится темноты.

А жирный Бонч так нам здание и не отдал. Спустил дело на тормозах, без скандала.

Чего только у нас народ не припрячет. Везде заначки. Ну, давай смотреть, что это такое — вагон Вяльцевой. Кто такая? Вроде, фамилия знакомая, а не припомню. Певичка? Валенки-валенки? Нет, та уже после Отечественной была. Как бы в этом вагоне связь разместить, вряд ли здесь предусмотрено. Да нет, конечно. И времени мало…

— Давайте, товарищи, поднимайтесь в вагон. Федор, помогите Надежде Сергеевне.

Напряженная для меня ситуация в отношениях с Ильичом требовала какого-то разрешения. После переезда в Москву я занимался своими Закавказьем и Туркестаном, работал в комиссии по первой Конституции нашей Республики, куда меня воткнули от ВЦИКа, прочими делами — все было тихо. Даже инициирование мной мирных переговоров с Украинской Центральной Радой в связи с наступлением немцев на Харьков, раз уж меня до Бреста не допустили, а немчура теперь все там оккупировала и движется на Кавказ — сошло с рук. Все ничего. А вот когда я в середине апреля выступил на конституционной комиссии со своим докладом о типе федерации Российской Советской Республики — то все. Где-то я перешел черту.

Суть заключалась в озвученном мною мнении, не внесенном ни в какие протоколы — Не надо нам никакой федерации. Вместе жить будем, единой страной.

А хороший вагон, да. Теперь таких не делают и потом, тоже — не слыхал. Наверно, культура изготовления была утрачена, а жаль. Большой салон, спальни-купе, места общего пользования. Рано я цивилизацию похоронил. Идеальный штабной вагон, весь обитый изнутри голубым китайским шелком в цветочек, надо только связь обеспечить. Надеюсь, Петерс успеет. Где он за час достанет столько провода? С мебелью решим на ближайших станциях, пока будут паровоз водой заправлять. И пару пулеметов в окна.

— Надя, Федор. Ваши купе — дальние.

Сначала, по мысли Ильича, везде наделали комбедов, разогнав сельсоветы. Эти комитеты бедноты должны были забирать у зажиточных крестьян излишки продовольствия на местах и переправлять их в города, а вместо этого слегка отожрались, передохнув от многолетней голодухи. Что не съели, то понадкусывали и попортили. Настоящих хозяев среди них нет, хранить и использовать собранное не умеют. Брюхо добра не помнит, сейчас опять лапу сосут. Следующей попыткой были импровизированные продотряды, мало чем отличающиеся от банд мародеров. Эти тоже ничего не привезли, осели в местах, где посытнее. Народ стал потихоньку разбегаться из городов. Был у нас бывший управляющий имением какого-то князя, Цюрупа. Его взяли замом наркома в сразу организованный Наркомпрод, вечно жрать было нечего. Дослужившись до народного комиссара, к маю, он родил идею продовольственной диктатуры. Теперь уже в ранге осуществления государственной политики затарахтели телеги по проселкам, выгребая у селян все подчистую, не взирая на лица — богач ты или наворовавшийся природный бедняк. Из полезного — ввел карточную систему.

Убедившись в тщете разговоров с Ленином, я попытался натолкнуть указанного Цюрупу на некоторые мысли. Мысль первая: хлеб надо брать там, где его много, а именно — в южных областях, пока они еще от нас окончательно не отрезаны. Для этого надо выехать на место и организовать массовую отправку имеющихся там излишков в северные области. Остальное сложно, не достучался. А с этим он согласился, вопрос был один — он сам, что ли, ехать должен? Там же война!

— А я, на вашем месте, все-таки бы поехал. Вам нужен гарантированный результат, обеспечивающий постоянный приток хлеба в столицы и голодающие северные районы, иначе вас ждет коллапс.

Мне теперь кажется, он решил, что коллапс — это какое-то грузинское ругательство. Репутация у меня, похоже, сложилась.

А чего так поздно спохватились? А из головы вылетело, забыли, было не до того. Ильич, по-моему, не обжора, но хорошую кухню ценит и, главное, не любит себе ни в чем отказывать. Компенсирует за все прожитые тяжелые годы, внимательно за этим следит.

На один ремонт помещений в Кремле четыреста тысяч золотом вбухали, других забот не было.

Как-то, в начале, в Питере, был перебой с чаем — местные придержали, и сразу — Декрет о создании Центрочая, с конфискацией и передачей всех запасов на территории России в руки правительства. После разгона моей команды вопросы обеспечения Ильича и указанных им достойных перешли в руки комендатуры Смольного, а затем — Кремля. Обеспечение было налажено. В Москве специальные отряды шерстили рынки, даже выставлялись заградотряды на подступах к городу для перехвата свежей крестьянской продукции. Очень Ильич к свежим яйцам не равнодушен. Но порядки у нас бытуют тюремные, жрем под одеялом, на людях — пайку крошим. Кто, что, чего — не обсуждается. Сытая морда — знак приближенности к вождям, Троцкий в равной доле. Моя пайка поступала по цепочке: Пестковский — Мальков, комендант Кремля. Отличный барометр в наших с Ильичом отношениях. С начала мая отношения прекратились. Плевать, я икру все равно не ем, меньше проблем с раздачей, меньше вопросов — откуда. И противно все это.

Дали скататься в Курск для обсуждения проекта мирного договора с Радой, а дальше — пошел отсчет времени.

— Иосиф, а когда мы отправляемся?

Ну вот, Наденьку я разместил, уже освоилась, вопросы пошли.

— Через час. Должен Петерс подойти, разберемся с установкой связи, обсудим марщрут, погрузим отряд и двинемся потихоньку. Прошу вас не покидать вагон, еще надышитесь свежим воздухом, у нас будут частые остановки.

— А…?

— Извините, я должен еще кое-что обдумать. Попозже.

К концу мая Ленин понял: толку от нашей армии нет, одно беспокойство, что сбесится с голодухи и повернет штыки не туда, куда надо. Поэтому, в очередных своих Тезисах, он предложил изменить для нее задачу — девяносто процентов личного состава бросить на изымание хлеба, объявив это новой войной на летние месяцы и переименовав военный комиссариат в военно-продовольственный. Мобилизовать девятнадцатилетних, выделить из прочих здоровые части и бросить их на ведение систематических военных действий по завоеванию, отвоеванию, сбору и свозу хлеба и топлива, введя расстрел за недисциплину!

Через два дня, на очередном заседании Совнаркома, Ильич поинтересовался у Цурюпы о ходе его согласований с Троцким по указанному вопросу и предложил отправить на Кубань надзирать за процессом Шляпникова, наркома труда. Все-таки, если долго стучать по ушам, то какой-то эффект есть. Звон, например.

— Сталин согласен ехать на Северный Кавказ. Посылайте его. Он знает местные условия. С ним и Шляпникову будет хорошо.

За что люблю Цюрупу? А не знаю, за что.

На другой день состоялось специальное постановление о новом моем назначении. А Цюрупа остался в Москве, падать в голодный обморок, читал что-то такое в детстве об этом несгибаемом большевике. Не знаю, при мне не падал, не с чего.

Три дня у меня ушло на подчистку дел, изготовление мандата, сбор последней информации о текущем положении на фронтах, выбор маршрута и передачу вожжей для управления в мое отсутствие редакцией "Правды", а Пестковскому — Наркомнацем. Надеюсь справиться за месяц, но, для надежности, надо рассчитывать на три.

Здесь и пришло время поставить коллектив подчиненных в известность о моем новом назначении. И Надя заявила протест. Не останется, поедет со мной! Там мне придется издавать приказы, а где я машинистку найду? И верно, где? Будущий Сталинград город маленький, вдруг там вообще машинисток нет, все от руки пишут.

Отмахнулся, даже спорить не стал, поулыбался — пусть успокоится. Вот еще, взял на свою голову… Ни одно доброе дело не остается безнаказанным.

Владимир Ильич — человек с юмором. Отличается от прочих ленинским прищуром и помнит добро. Отправляет меня в прифронтовую зону одного, вооруженного мандатом. Ладно — конвой не дает, бронепоездом не снабжает. Не Троцкий… Не девочка, не пропаду. Но там, окромя белогвардейцев и прочих лютых, пострашней зверь есть! Местный чиновник! Хорош я буду, явившись без свиты, грозно размахивая бумажкой о полномочиях. А — порвать эту бумажку и нет человека. Не доехал, время лихое, бывает. А вот с машинисткой, да и, пожалуй, с секретарем! — такого так просто не возьмешь, из приемной не выпнешь. Мы с тобой одной крови!

Взял я обоих. Приказал собираться.

— Иосиф Виссарионович. Надя спрашивает, а мы когда обедать будем? После отхода поезда или сейчас?

У-фф! Утром же, перед выездом, ели суп с воблой и пайковым хлебом! Честно разделил свою наркомовскую пайку на троих! Растущие организмы!

— Завтра, Федор, все завтра. Сейчас у меня много работы. Завтра остановимся на каком-нибудь полустанке, там и пообедаем. Сами поешьте, без меня, если у вас что-то есть.

— Ты меня понял, Камо? В глаза смотреть! Подумай, если понял. В глаза мне! Сколько их у тебя еще осталось? В глаза.

— Четырнадцать…

— Ты их сейчас всех сюда вызовешь. На беседу, по одному… и всех! Зарежешь! Тихо. И не дай тебе… Здесь не Моабит. Давай!

Тер-Петросян тяжело, опираясь на стену, поднялся, слепо вышагнул в тамбур и, оглянувшись на меня, негромко произнес в темноту вагонных дверей:

— По одному, в очередь, заходите… Каждый через минуту. Все. Будем говорить.

Тихо скользнул назад, встал за углом у дверного проема. Дальше, в течении четверти часа, я только наблюдал. Пару раз мне казалось, что — все, он не выдержит. Не дорежет, подаст знак, даст вскрикнуть, уронит. Но меня не отпускало. Все было как со стороны. Чернота ночи, мелькающие силуэты. Тишина, Камо и груда тел, растущая между нами. И только фонарь у входа над станцией, раскачиваясь, иногда кидал лунный блик на стекло вагонного окна. Когда последний из них поднялся в вагон, мы с Камо продолжили наше дело. Так надо. Он уже не человек.

Когда все закончилось и Камо исчез, я еще около часа сидел, не шевелясь, на полу, прислонившись затылком к шелковой стене салона, глядя на пространство перед собой, мыслей не было. Только чувства, как у зверя, обострившийся слух ловил движения во влажной тиши за железнодорожной колеей. Вот качнулся ковыль, ветер пригладил его и унесся дальше в степь. Пробежала собака. Далеко, метров сто, наверно. Тяжелый запах мочи и кала, разлившийся вокруг, почти перебивал аромат свежей крови. Дыхание Федора становилось все ровнее, похоже, глубокий обморок перешел в такой же глубокий сон. А вот Надежду не слышу. Но смотреть не пойду, не хочу. Сейчас поднимусь и схожу на станцию, вызывать стрелков Петерса. Лучше бы он там был. Трупы надо убрать, что делать с Федором — не знаю. Ладно. Что это со мной? Довели? Сорвался или я теперь на самом деле такой?

Примечания

1

* Перед Октябрьским переворотом И.В.Сталин жил на квартире у С.Я.Аллилуева, своего будущего тестя, на 10-й Рождественской улице (теперь это 10-я Советская). Сейчас в квартире музей.

(обратно)

2

** Типография "Труд", в которой печаталась газета "Рабочий путь", находилась по адресу: Кавалергардская улица, 40.

(обратно)

Оглавление

И.В.С (Иосиф Виссарионович Сталин)

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

*** Примечания ***