сама… Я все погляжу. Свою комнату погляжу. Яблоньку… Как там яблочки? Не пропали?..
Идет помаленьку, старый одуванчик… Одни лишь легкие косточки. Два шага шагнет и просит: “Поставь мне кресло”.Полотняное раскладное кресло ставится в тень ли, на солнечный припек, смотря по погоде.Посидит, подремлет и заторопится:— Поехали, поехали, хватит…Я ворчу:— Чего тогда приезжали, гоняли машину, собирались полдня?Мне в ответ обещание:— Вот когда я поправлюсь, я поживу здесь. А теперь поехали…Все хорошо: зелень, чистый воздух, легкий ветер, солнечное ласковое тепло, сладкая дрема, но родных людей, с кем жила в этом доме и рядом, — их уже нет. А без них — пустыня.Мама поняла это не вдруг, прежде порою сердилась:— Почему ко мне никто не идет? Пойдите позовите…— Кого позвать?.. — отвечал я со вздохом и добавлял про себя: “Не дозовешься. Они далеко”.Конец нашего старого дома я осознал прежде матери, когда нас обокрали, два ли, три года назад.Для давних моих знакомых, земляков, случай этот — словно облегчение.— Мы тебе говорили…— Мы тебя сто раз упреждали…— Мы…И вправду для них — облегчение. Целых десять лет, после смерти тети Нюры, никто не зимует в нашем старом доме. Лето кончается, заперли и уехали до весны.— Как вы бросаете, не боитесь?— Да разве нынче можно?!— Упрут. Все подчистую.Год за годом такое слушали. Но приходили холода, дом на замок — и поехали.Весной возвращались — все, слава богу, на месте.Знакомые удивлялись, а я — нисколько. Во-первых, в нашем доме поживиться особо нечем. А самое главное, мы — люди свои, меня тем более все знают. У кого рука поднимется?.. С самой войны тут живем. Шестьдесят лет. Времена были — не чета нынешним: голод и холод. Но порошины со двора не пропадало, а уж тем более из дома. Хотя и замков не знали.Шли годы, времена менялись. Слышал я, что стали обворовывать пустующие зимой дома. Меня не трогали десять лет.Но нынче, видно, и впрямь другая пора. Приехал я весной на разведку. Гляжу: пробой торчит поперек щеколды. Вынул его вместе с замком и вошел в дом с тяжелой душою. Не то чтобы об украденном великая печаль… Тут и вправду особо воровать нечего. Но — нехорошо.Вошел, обсмотрелся. Везде, слава богу, прежний порядок: не разбросано, не раскидано. Две новые рыболовные сети — “сороковки”, самые ходовые — висели на стене, теперь их нет. Высокие резиновые сапоги — “забродни”, тоже рыбацкие, исчезли. Забрали электрическую помпу-насос. Она — для полива. Чистое постельное белье украли. Оно стопкой в шкафу лежало. Посуду, ложки-вилки не тронули. Одеяла, подушки — на месте. Нет, это — не алкаши, которые метут все подряд. Это был человек рассудительный, спокойный. Забрал все спиннинговые катушки. Добрался до нижнего ящика платяного шкафа, в котором держал я всякие мелочи: выключатели, розетки, вилки — все выгреб незваный гость подчистую. И закрыл ящик. Аккуратный человек.Прошелся я по дому, повздыхал, а потом растворил настежь двери и окна, чтобы продуло, выветрило не столько зимний дух, сколько запах чужого человека.Нынешний наш сосед, очередной квартирант, узнав о краже, сказал:— А мы видели свет. Еще в прошлом месяце. Я жене сказал: “Рано чего-то приехали…” И горел свет, долго.Как не увидеть, когда соседские окна в наши глядят. Рукой подать.Вот тогда я и понял, что старому веку пришел конец и старого дома теперь уже нет, осталась лишь память. Потому что дом — это люди, и не только родные и близкие, но и соседи: Прасковья Ивановна да Петр Семенович, Кузьмич, тетка Фрося, Сурковы, баба Поля Короткова. Они бы сразу пришли, они бы прибежали, завидев свет в наших окнах.Ночь ли, полночь, но пришли бы проведать, наскучав после долгой разлуки. Нанесли бы харчей: “Вы же с дороги… Голодные…” Увели бы к себе ночевать: “Пока хата прогреется… Зябко…”Наш старый дом… Тесная хатка под низкою крышею — это лишь малая часть его. Дворик, крохотная летняя кухонька, сараи, огород — тоже малость. Старый наш дом в свою пору был огромным, размахнувшись на добрый десяток подворий от Чеботаревых, где жили тетя Феня, сын ее Флегонт, дочь Рая, до Марочкиных, они же Коротковы: баба Поля, Маруся да Митя. Афонины, а потом — Доценковы, Грибановы: бабка Лена да дочь ее Шура, у той сыновья Володя, Сашка, тетка Фая, мужик у нее был хорошим столяром, шумливая тетка Таня Мирошкина с дочерьми да сыном Шуркой, Кузьмич с теткой Фросею, а еще, конечно, — Сурковы, Ксения Ивановна, Александра Павловна, дед Афоня Коротков с немалой семьей. Считай, целое селенье. И все — свои.А теперь? Новую жизнь углядишь не сразу. Но порою словно глаза открываются.— Почему ко мне никто не идет? — недоуменно спрашивала моя старая мать. И не находила ответа.Однажды, в нынешнюю, уже новую пору, нужно было что-то передать соседке Нине. Всего лишь
Последние комментарии
1 час 49 минут назад
9 часов 12 минут назад
14 часов 56 минут назад
16 часов 3 минут назад
17 часов 1 минута назад
17 часов 15 минут назад