Вверх по Ориноко [Матиас Энар] (fb2) читать постранично

- Вверх по Ориноко (пер. Марианна Юрьевна Кожевникова) (и.с. the best of Иностранка) 367 Кб, 119с. скачать: (fb2) - (исправленную)  читать: (полностью) - (постранично) - Матиас Энар

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Матиас Энар ВВЕРХ ПО ОРИНОКО Роман

Перевод с французского Марианны Кожевниковой.

Глава 1

Сижу за столом в боксе и думаю: он прав, теперь все хотят, чтобы тело тихо и незаметно сгнило на кладбище, а душа жила вечно в списках, реестрах, бумагах, надгробиях, фотографиях. Бальзамирование больше не в ходу, покойнику надлежит мгновенно исчезнуть, его отправляют к специалистам, они отвечают за упаковку, хранение, складирование, распадение в земле или в огне; старик, источенный болезнями, молодой парень, собранный по кускам после автокатастрофы, — всех нужно спрятать; нет больше остовов с пустыми глазницами, с висящими лоскутьями кожи, которые раскачивал бы ветер, нет открытых гробов, нет покойников, что лежат себе под голубым небом, смежив веки, в лучшем своем костюме, нет и черных похоронных костюмов; теперь покойников заколачивают в дубовые или еловые ящики; агония — и их уже прячут от взглядов живых, торопливо несут, толкая на ходу, за кулисы, в подвал, где никто их не увидит; выпотрошенные, обмытые тела изымают из мира, который не желает их знать, не понимая, как с ними обращаться и что о них думать, вполне довольствуясь общением с фотографиями, запечатлевшими на картоне или экране бестелесных отныне мертвецов, которых время чем дальше, тем верней избавляет от плоти, причисляя к легиону призраков, населяющих наши шкафы.

Сижу у себя в боксе и вспоминаю, какие распоряжения мы даем медсестрам: отключите аппарат, уберите лекарства, капельницу, тело немного приподнимите, не дай бог, кровь прильет к голове, выпрямляйте скорее руки и ноги, закройте глаза, рот, расправьте простыни — самые обыденные действия, всего-то и навсего, ничего другого не положено пациенту, который расстался с жизнью у нас в больнице; потом констатация смерти, занесение в реестр, перемещение в полном молчании на каталку, лифт, подвал — и покойника нет. Мертвые, они ничьи, они вызывают отторжение, и, как только появятся, их сразу прячут; близкие смотрят на них растерянно, не зная, что с ними делать, они ошеломлены, испуганы чужим холодным телом, которое принесла им смерть. На постели, где несколько минут, нет, несколько секунд назад лежало близкое, родное существо, цепляясь за то, что вот-вот потеряет, — и как остро оно это чувствовало! — теперь лежит слепок, восковая маска, зеркало, отражающее нашу тоскливую подавленность, статуя, внушающая страх. У покойников, думал я, сидя у себя в боксе, своя роль, а у меня своя, я борюсь против них, я с ними сражаюсь; не отдавая себе в этом отчета, я, не жалея сил, бьюсь с будущими покойниками, стараясь продлить движение и неопределенность, главные свойства живого, отодвигая хотя бы на время неизбежность, о которой все мы стараемся позабыть именно потому, что двигаемся и не можем пока застыть в неподвижности, но наступает день, когда позабыть невозможно, и трудно смириться с провалом, согласиться — даже если обычно не ропщешь — на поражение, хотя это вовсе не поражение: в природе вещей душе успокоиться, телу сгнить.

Мои возможности ограничены этим боксом, боксом, где я сижу за столом возле шкафа со стерильными инструментами, разложенными по кучкам, по операциям, — зажимы, пинцеты, ланцеты, скальпели, зонды, — от самых немудрящих до самых современных. Моя миссия здесь заканчивается, вот я положил скальпель, снял перчатки, сбросил маску (маска — наша защита от больного, считает Юрий, в больнице все мы на одно лицо, как монахи или солдаты) и наблюдаю краем глаза за стажером, а он за стеклом, в операционной, прилежно, сосредоточенно, вдумчиво играет нотка за ноткой гамму — накладывает шов. Он еще не знает, что делает, думаю я. Но скоро узнает. А я? Разве я знаю, что только что делал? Разве полностью отдаю себе в этом отчет?

К счастью, нет, я не понимаю, на что воздействую, что оживает, что немеет у меня под пальцами; по сути, не ведаю, что на самом деле творится, скольжу по поверхности, у меня под руками не человек, а материя, всего лишь материя, случайная встреча генов, замирающие биения; осторожнейшим образом отделенный глаз для операции на роговице, всего лишь глазное яблоко, и раскрытая надрезом спина, и почки, пустые, бесчувственные вместилища.

Со смутным ощущением потери, которое проявляет себя как усталость, как свинцовая тяжесть в руках и ногах, я сижу и думаю: что же осталось там, в распростертом теле, которое совершенно напрасно зашивает стажер?

А властная и мирная волна влечет меня к бескрайней реке терпения.

И я знаю, что сейчас, как обычно, возьму свои вещи, переоденусь, надвину на лоб шляпу, спущусь, поздороваюсь с охранником на автомобильной стоянке, сяду в машину, проедусь по парижским улицам, доберусь до дома, там пока никого: Ода на приеме, дочка не вернулась с каникул, и я усядусь удобно в кресло и, может быть, включу музыку, пусть будет мягкий, приятный фон, откину голову на спинку и…

Я себя знаю, очень хорошо знаю: вопреки случившемуся усну.